Украинский рубеж. История и геополитика [Наталия Алексеевна Нарочницкая] (fb2) читать онлайн

Наталия Нарочницкая
Украинский рубеж История и геополитика

Предисловие

События 2022 года стали историческим рубежом в судьбе не только постсоветского пространства и Восточной Европы, но и современного мироустройства. Все устремления последних 10 лет найти мирное разрешение противоречий, со всей неотвратимой силой выросших между Россией, с одной стороны, и коллективным Западом и его форпостом, НАТО, — с другой, были окончательно разрушены пренебрежительным отказом от Минских соглашений и от любого диалога о нераспространении Североатлантического альянса на Восток. Полем столкновения предсказуемо стала историческая земля Русского мира, брошенная элитой нынешней Украины в горнило мирового цивилизационного конфликта.

Для многих эти события стали неожиданностью. Однако логика исторического развития двух противоположных векторов — западного апостасийного, либертаристского, антигуманистического по своей сути, разрушающего христианские и богоданные константы человеческой цивилизации и того проекта сохранения и развития традиционных ценностей и социального государства, с которыми выступает Россия, не могли не прийти в противоречие. Для меня — историка — неизбежность противостояния была ясна уже достаточно давно.

В главном моем труде «Россия и русские в мировой истории», которому я посвятила пять лет исследований и осмысления, я осмелилась уже тогда, в 2002 году, обратить внимание на возрождение всех преемственных исторических устремлений Запада. Это последовательные шаги с целью лишить Россию ее многовековых позиций и выходов к морю, фрагментировать византийское пространство и славянство, вытеснить Россию с Балкан и из Средиземноморско-Черноморского региона, возродить Восточный вопрос, поставить под свой англосаксонский контроль огромный углеводородный эллипс. В книге на широком историко-философском фоне было предсказано как все, что сделает Запад в попытке овладения российским наследством, так и все, что произойдет с Украиной. Она неизбежно превратится в соперничающее и даже враждебное государство, а причина этого — именно крайняя близость двух ветвей русов, выросших на одном древе Киевской Руси. Обосновать логику отдельного существования Украины можно было, лишь придумав якобы вечно существовавшие иные геополитические, культурные и религиозные цивилизационные тяготения. Каинова ревность к «московитам», создавшим государство от Буга до Тихого океана, масштаба которого киевскому постсоветскому режиму невозможно достичь, неизбежно рождала иррациональную и самоубийственную ненависть и желание гибели собственного отринутого и преданного естества.

Во многих моих статьях на рубеже XX и XXI веков уже были обозначены основные линии геополитического напряжения, и они неизбежно пролегли как раз по территории Украины, превращенной коллективным Западом, прежде всего англосаксонской его частью, в воинствующе антирусский инструмент развязывания третьей мировой войны. Войны против подлинного Русского мира с его историческими геополитическими позициями и его отчетливо формирующейся альтернативой западному постмодернистскому проекту уничтожения христианских основ истории. Украинский политический проект — Анти-Россия — неизбежно пришел к саморазрушению.

Эпохальное наступление на Россию и как на геополитическую величину — препятствие всем историческим попыткам стать «господином мира», и как на самостоятельную историческую личность с собственным поиском смысла исторического бытия, драматично и символично разворачивается именно на Украине. Ради изменения и полного перерождения исторического сознания народа постсоветского государства Украина, новообразованного из русских земель и зараженного галицийским ядом, были потрачены миллионы западных грантов и огромная креативная энергия обслуживающего их политического либерального класса. Информационная эпоха означает превращение манипуляции сознанием в важнейший инструмент политики. Именно в силу важности темы исторического сознания не только в настоящем конфликте, но и для судеб нашего Отечества — России я сочла возможным включить в сборник еще незаконченную книгу, в основных положениях конспективно опубликованную в журнале «Перспективы».

Историческое сознание в истории России играло как спасительную, так и разрушительную роль. Информационные технологии, трансграничные и всепроникающие, оказывают невиданное воздействие на сознание целых поколений, позволяют мифам и лживым инсинуациям подменять исторические факты, которые накануне еще никто не оспаривал. Такими манипуляциями удается разрушить преемственные идеалы и сконструировать противоположные, разрушить национальную жизнь, разделять и властвовать, приводя нации к катастрофе, что так наглядно демонстрирует чудовищное извращение сознания на Украине, а также полное забвение собственной истории и исторической правды элитами и невежественными поколениями новой постмодернистской Европы. Такая новая Европа стремительно утрачивает роль самостоятельного и великого игрока мировой истории, отрекается от своего великого прошлого и великой героической культуры. Поистине история, как никогда, является кузницей мировоззрения и питомником идеалов, а историческое просвещение — важнейшим рычагом.

Украина не случайно получила свое имя — это окраинная, пограничная земля, и она на протяжении веков была полем столкновения православия и католичества, местом выстраивания Русского мира между монголами, Оттоманской империей, Польшей и империей Габсбургов. Современный украинский конфликт невозможно понять и правильно интерпретировать без знания истории и геополитики, религиозно-философских побудительных мотивов, без понимания эсхатологического смысла сегодняшнего противостояния для судьбы православия и всей христианской ойкумены.

Вряд ли имеет смысл отрицать, что тексты, предлагаемые читателю в такой острый момент нашей войны, — это не чисто кабинетные изыскания бесстрастного историка. Я не скрываю, что они наполнены болью и чувствами, ибо в моем сердце, как и во многих сердцах, «стучит пепел» попранной истории Отечества, а также звучат голоса моих прародителей, покоящихся в смоленской и черниговской земле. Но мой пафос основан на вере и уверенности в очередном возрождении Русского мира, в нашу победу в этой исторической и священной брани Добра и зла.

Наталия Нарочницкая

I Пульс времени

За Мюнхеном всегда следует Нюрнберг^[1]

Фрагментация славянства, его перессоривание идет уже давно. И именно это Запад ставил своей целью. Прежде всего — подчинить себе поствизантийское пространство, на котором русский народ и Россия всегда были главными историческими явлениями и игроками, несмотря на тяжелое противостояние с Западом.

Патриарх британской историографии Арнольд Джозеф Тойнби, который тридцать лет отдал службе в Лондонском королевском институте международных отношений, был типичным британцем, агностиком, признавал, что хроника вековой борьбы говорит о том, что именно Запад всегда наступал на наши западные границы, а мы их удерживали с переменным успехом.

Мне приходилось много за эти дни выступать в европейской аудитории. Было ощущение, что ты вступаешь в серпентарий. Тем не менее я им говорила: вы сжали пружину до предела, она не может не разжаться — ничего другого вы нам не оставили.

Наша зона безопасности в течение последних десятилетий сокращалась. И при этом на каждом этапе этого нового сокращения, когда мы теряли то одно, то другое и как-то мирно высказывали свои опасения и недовольство, нас тут же обвиняли в агрессивности. То есть нас же заставляли платить за наши утраты. Если уж нам все равно приходится платить, не лучше ли платить за обретение, чем за утраты? Я так прямо и говорила, подчёркивая при этом, что я не государственный чиновник, я эксперт-международник, общественный деятель, если хотите.

В выступлении Владимира Владимировича Путина я нашла так много созвучного с тем, что я писала еще в книге «Россия и русские в мировой истории», которая стала популярной не только среди экспертов, но и простых читателей. Там черным по белому написано: ленинские принципы национально-территориального деления ранее единого государства никогда не выполнялись на самом деле, потому что с ними ни одно многонациональное государство и пяти лет прожить не может, не развалившись.

Когда произошло расчленение, не побоюсь этого термина, расчленение Советского Союза, для меня это было расчленение исторического государства Российского. Нам почему-то за «тоталитаризм» предложили уплатить 300 годами всей русской истории, и наши постсоветские либералы это условие приняли.

И те самые либералы, которые сегодня каются перед Западом, что они, дескать, против войны, просят не связывать их с нашим правительством и этим «оголтелым варварским русским народом», — они тогда рукоплескали этому процессу. Как тут не вспомнить Пушкина, который одним из первых понял сущность нарождавшихся либералов: «Ты просвещением свой разум осветил, ты правды лик увидел. И нежно чуждые народы возлюбил, и мудро свой возненавидел».

…Кстати, я еще 20 лет назад предсказала в своих статьях все, что будет (правда, оказалось, что быть вещей Кассандрой очень печально). И когда с экранов телевизоров чей-то ехидный голос, злорадствуя, сказал: вот, теперь уже никто не скажет — «одна шестая суши, которая зовется Русь», — тут у меня слезы, помню, просто брызнули из глаз.

Украина — это классический пример, когда нарисованные большевиками границы создали государство, которое стабильно могло существовать, только будучи нейтральным. Ибо оно составлено из кусков территорий и народов с совершенно разными геополитическими, идейными, мировоззренческими, культурными и языковыми тяготениями. Они просто не могут быть вместе, не будут нейтральными.

Украина могла бы доить «двух коров», процветала бы. Мы бы ухаживали за ней, чтобы она не отвернулась от нас, Запад бы ухаживал за ней, чтобы не отвернулась от него. Но Западу такая Украина была не нужна. Как не нужна была тем нацистам, которые копили силы еще с начала Первой мировой войны.

Галицийские униаты в то время только и назывались украинцами, остальные считали себя малороссами, и это совершенно их не унижало. Потому что Малая Россия и Великая Россия, по этимологии — Малая Греция, Великая Греция, — означает: Малая — это центральная, «изначальная» — «откуда есть пошла», а Великая — просто разросшаяся.

Кстати, прадед Тягнибока — Лонгин Цегельский — фигурировал на Версальском процессе и едва избежал казни за то, что доносил на симпатизирующих России в Закарпатье и в Галиции. И там были страшные репрессии против них. «Талергофский альманах» почитайте. Петро Гардый, который на Западе стал Peter S. Hardy, написал огромный кондуит на эту тему.

Украинцы должны понять, как это ни больно сегодня (конечно, это травма для национального чувства в любом случае), кто довел их до такого состояния? Кто ответит за нынешнюю конфронтацию?

Мы не могли не реагировать. Нацистская идеология вкупе с милитаризацией — это взращивание инструмента новой, третьей мировой, войны. Запад сейчас организовал для нас Мюнхен-2. То есть решил обратить всю ненависть именно на нас, с тем чтобы удовлетворить амбиции ненавистников России. Но за Мюнхеном, как мы знаем, всегда следует Нюрнберг. Россия, начав эту операцию, ставит своей целью денацификацию и демилитаризацию Украины. То есть она освобождает Украину от участи стать взрывателем новой, третьей глобальной мировой войны. А судьба взрывателя, как мы знаем, — это превратиться в пыль.

К сожалению, наступление — это был вынужденный, может быть даже, как некоторые считают, запоздалый шаг, я так не считаю, но он был абсолютно необходим России. И Россия сегодня, как и в 1941 году, когда весь мир находится под пятой у Соединенных Штатов и «подтявкивающей» им Британии, которая бешено стремится опять стать великой державой, снова одна противостоит натиску. И ее лидер поднимает перчатку, брошенную нам как вызов. И говорит: «Лучше в гробу, чем быть рабу». И опять Европа в истерике, потому что мы показываем, что наша национально-государственная воля сильней, чем совокупная национально-государственная воля всего совокупного Запада.

У нас в протестных настроениях, кстати, есть и патриотические, которые не понимают сами, что становятся попутчиками прозападного протестного движения. Обманутые иваны дурачки. Они ноют: вот, мол, это надо было сделать раньше. Но чтобы сделать это, надо было армию превратить в ту, которая сейчас.

И низкий поклон и министру обороны Шойгу, и нашему главнокомандующему за это. Нужно было, чтобы появились в Черном море новые корабли, поставленные на дежурство. Нужно, чтобы было новое оружие, которого они так испугались. Чтобы оно было не только создано, испытано, но еще произведено и поставлено на дежурство. Потому что показать опытный образец — этого мало.

Надо было накопить силы, чтобы никто не смел посягнуть на нас. Мы эти силы накопили. И я считаю великим актом уже то, что мы приняли этот вызов, как 22 июня, только опередив на этот раз, прав Жириновский, и выступили, считай, 21 июня, предвосхитив куда более масштабное, чудовищное столкновение в Евразии, предотвратили превращение Украины во взрыватель в этой войне. И, конечно, предотвратили полное попадание мира под диктат Вашингтона, которому якобы, по их теории исключительности, вытекающей из кальвинистской уверенности в предназначенности ко спасению, что бы вы ни делали, в том, чтобы управлять народами зла и дикарями, как говорил сенатор Беверидж. Причем это был не XII дикий век, а это был конец XIX. Позор!

Я давно изучаю англосаксов. Они все-таки отдельная раса со своим менталитетом. Это и кальвинизм, и пуританская идеология. Они большие расисты, причем с глубоким пренебрежением к остальному миру, большим даже, чем немцы, которые, конечно, рухнули в чудовищное грехопадение, но первые концлагеря были все же против буров в Южной Африке. Наш выдающийся военно-морской аналитик Снесарев описывает, как в Индии мальчишка-англичанин мог вытолкать взашей из вагона раджу со всей его семьей. Потому что для них это были недочеловеки. И как на одном приеме предложили жене офицера, который был в командировке, взять под руку индусского принца, который, между прочим, окончил британский университет, чтобы тот сопроводил ее в столовую. И она громко, на весь зал, сказала: «Не за тем меня сюда пригласили, чтобы быть парой грязному индусу». Это начало XX века! Видно, такое отношение к людям иной культуры у них уже в крови.

Быть или не быть России в истории?^[2]

Президент РФ в недавнем выступлении поставил несколько важных вопросов. Первый — «о странной дипломатии»: где современная дипломатия, если дипломаты говорят о том, что необходимо выиграть войну? Второй — о стремлении расколоть российское общество и неспособности это сделать. И третий — террор.

На самом деле все эти три аспекта достаточно давно исторически присущи англосаксам, которые, к сожалению, в 90-х годах были кумирами для очень многих в нашем обществе. И вот теперь мы пожинаем плоды нашего безверия в себя, в свою собственную историю. И урок для нас этот достаточно серьезен.

В Британской империи, помимо военных действий, которые она вела, всегда присутствовала очень странная дипломатия. Так, например, в первой четверти XIX века в договорах с Ираном — тогда с Персией — британцы вводили пункт, обязывающий эту страну продолжать войну с Россией. Возьмем убийство Грибоедова — до сих пор закрыты все документы, несмотря на то что прошло двести лет, истекли все сроки давности. Все историки, в том числе и британские, убеждены, что за этим преступлением кроется британский след. То есть и тогда не гнушались ничем.

А во время Кавказской войны что, к Шамилю не направлялись британские эмиссары? А разве не Дэвид Уркварт организовал провокацию, когда, еще в 30-х годах XIX века британская шхуна «Виксен» выгружала оружие для «черкесов»? И потом, басмачей сколько они поддерживали! Они врывались в мирные деревни, убивали.

А дипломатия сейчас у них действительно в таком упадке! Посмотрите на их представительские лица — еще одно поколение всего назад, а уж если два брать, — так это вообще небо и земля! Какими бы ни были сложными наши отношения времен холодной войны, особенно ее начала, но мы имели дело с титанами — Аденауэр, Эрхард, Эйзенхауэр… А сейчас? Я называю их «коллективная Грета Тунберг». С такими «недорослями» (у некоторых, правда, уже седина на голове) о чем говорить? Они не могут выдержать ни одну серьезную, глубокую дискуссию. А победить-то очень хочется. Отсюда ориентация на теракты — как признание собственной слабости.

У них одно желание — расколоть, запугать российское общество в сегодняшней ситуации.

Но я бы сказала, что наше общество куда даже более радикально настроено, чем наша власть в отношении проводимой операции: у кого-то кто-то уже погиб, кто-то остался сиротой, вдовой, потерял сына…

Поскольку благодаря телевидению я стала довольно узнаваемой, ко мне постоянно подходят люди — то в супермаркете, то на загородном рынке, где я перед Пасхой что-то покупала. И все спрашивают: доколе же ждать? Да почему же «не вдарить со всей мощью»? «До конца идти надо эту гадину раздавить»!

Я помню, на Би-би-си даже сказала в ответ на их: «Путин то, Путин сё…» — да наш Путин — это голубь мира по сравнению с настроениями в нашем обществе, которое возмущено отношением Запада к происходящему и приветствовало бы самые резкие ответные действия, которое призывает к решительной победе над украинским нацизмом со всеми вашими ястребами!.. Я уверена, мы покажем им на «Бессмертном полку» такую мощь! В пасхальную ночь я такого количества молодых мужчин в храме на ночной службе не видела за всю свою жизнь. И это говорит о том, что общество наше едино, оно прекрасно нутром понимает — «Вставай, страна огромная!». Ведь эта песня не случайно до сих пор так бередит душу, что продирает до дрожи и слез, и это не фигура речи. А родилась она буквально за какую-то ночь. И музыка потрясающая! Всего-то несколько аккордов, несколько линий. А слова какие! Там про коммунизм, кстати, ничего не сказано. Там все доведено до экзистенциального уровня — быть или не быть нам в истории. «Вставай, страна огромная!» — это обращение: братья и сестры! И сегодня, мне кажется, наш народ интуитивно чувствует: вроде бы большой войны нет, наши города не бомбят, а он понимает, насколько серьезна это схватка. И от ее исхода зависит не только будущее России, ее место в мировой истории, суверенность духа, политики, сохранение территории, ресурсов, культуры, языка, но и судьба мира. Будет ли мир опять подчинен той матрице, где каждый, кто не согласен, должен быть уничтожен, сломан, подкуплен или он выстоит. И мы — единственные во всем мире, кто принял этот вызов. «Как, опять Россия?» — недоумевают они. Они семь десятилетий мучились комплексом неполноценности и униженности, поскольку должны быть нам благодарны за то, что мы их освободили, «нашей кровью искупили Европы вольность, честь и мир».

А Восток, с какой надеждой на нас сегодня смотрит! Африканские страны, латиноамериканские… Помню, будучи депутатом на Межпарламентском союзе, едва начинала с их представителями говорить — ясно, что они Америку не любят, чувствуя ее презрение к ним, но боятся, они уважают Россию прежде всего как некую антитезу Америке. Мы для них некая историческая альтернатива, которая мир с его чудовищными перекосами и перепадами выравнивает, дает ему равновесие, что ли, дает возможность некоего самостоятельного выбора. Я уж не говорю о таких странах-гигантах, как Индия, Китай, которые сегодня с нами. Это вообще четыре пятых населения земного шара. А исламский мир, который те же англосаксы взорвали и разворошили? Выпустили джинна из бутылки. Ведь Ирак, Ливия, Сирия — это они держали под контролем диссидентские радикальные учения в исламе. Ислам классический, каким был в Арабском халифате, когда-то гораздо более веротерпимый. Тогда же там сосуществовали разные народы. У меня было очень много в Секретариате ООН друзей и знакомых из арабского мира, причем как вестернизированных, так и правоверных, которые молились пять раз в день, закрываясь в своих кабинетах. Мы дружили со всеми. Они же нас любили и уважали!

Почему Европа «слиняла»?^[3]

ЕС — проект Гитлера?

Владимир Кожемякин, «АиФ»: Наталия Алексеевна, на страницах «АиФ» вы не раз говорили о конфликте двух цивилизаций — России и Запада. Сейчас мы наблюдаем его апогей?

Наталия Нарочницкая: Пик конфликта ещё не пройден. Противостояние совокупного Запада и России как альтернативного пути общехристианской цивилизации и главного игрока на поствизантийском православном пространстве вошло в острую фазу. Россия — это не только православная ойкумена, но и огромная геополитическая величина, которая одним своим существованием не даёт никому стать господином мира.

Нам бросили вызов — мы подняли перчатку. Западу удалось вынудить нас на военную операцию. Западноевропейский мир опять стал единым, забыв противоречия, объединившись против России. А впервые в желании предупредить рост её влияния Европа почувствовала себя одним целым после победы Российской империи в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг. Во время Первой мировой она была разделена на враждующие блоки. Теперь ясно, что Вторая мировая война, когда англосаксы оказались вместе с нами против Гитлера, была просто их семейным спором о владычестве. А когда исчез СССР, наш противник вновь оказался перед нами во всей своей «красе».

— Путин как-то сказал, что «граница России нигде не заканчивается». Где в нынешнем конфликте пролегают рубежи, на которых она должна остановиться?

— Намерение «защитить своих» не значит, что надо завоёвывать и присоединять все территории, где говорят на русском языке. Русский мир — там, где преобладает русская культура, приверженность ценностям России, верность её истории. Географически этот мир не так чётко очерчен. Но итог этой борьбы повлияет на то, как будут относиться к русским в других государствах, посмеют ли их притеснять, унижать, внушать им второсортность, запрещать говорить по-русски.

Денацификация — не только ликвидация всех нацистских структур, люстрация и отстранение от общественной деятельности активных поборников нацистской идеи, не только суд над преступниками. Это ещё и искоренение данной идеологии в исторической науке, СМИ, культуре, искусстве. Германия в этом отношении была «под колпаком» почти 50 лет и сумела воспитать поколение, которое сегодня с трудом верит в то, что могли сотворить их деды. На Украине же в течение 30 лет всё происходило наоборот. Если бы мы подождали ещё лет 10–15, новое поколение, воспитанное уже со школьной скамьи в ненависти к России и преклонении перед Бандерой, заняло бы все командные высоты, сменило всех руководителей, преподавателей университетов и учителей в школах, весь до последнего солдата состав армии. И тогда процесс мог стать почти необратимым.

— Есть мнение, что, судя по действиям нынешней Германии, которая поставляет Киеву вооружения, её денацификация с 1945 г. не была проведена до конца. Вы согласны?

— Не думаю, что канцлер Олаф Шольц — поклонник нацизма. Но поддержка Германией бандеровского режима, готовность использовать его как штык против России лишний раз свидетельствуют о том, что после Второй мировой не только немцы, но и весь Старый Свет испытывал затаённую ревность к тому, что Россия — «чуждая варварская стихия» — спасла Европу. Сегодня мы видим вырвавшуюся из глубин их высокомерного сознания мечту о реванше за то унижение, которое претерпели европейские народы, которые сдались и встали на колени перед Гитлером, а мы затем «кровью искупили Европы вольность, честь и мир» (строки А. С. Пушкина. — Примеч. ред.). Недавно Шольц обронил, что Германия поддерживает Украину, потому что у них общие ценности. Спрашивается — какие? Нацистская реваншистская идеология, которая стала госполитикой украинского режима? Может, и у всего Евросоюза ценности те же? Мало кто знает, что первые серьёзные идеи «единой Европы» принадлежали Муссолини и Гитлеру. Получается, что ЕС сейчас преобразуется в такой же проект?

Цена освобождения

— Вы удивлены тем, что на Украине нас не встретили цветами, как в 2014 г. в Крыму? Судя по реакции многих её жителей, военнослужащих ВС РФ они не воспринимают как освободителей…

— И на юге Украины, и в Харькове, т. е. там, где Россия могла рассчитывать на более или менее единодушную поддержку или хотя бы лояльность граждан, после Майдана и переворота 2013–2014 гг. была проведена масштабная чистка административных и образовательных структур. Националистов назначили губернаторами и мэрами, ректорами и профессорами университетов, были созданы и расквартированы мощные группировки из очень мотивированных и хорошо натренированных наци. Укрепрайоны Мариуполя, например, были просто укомплектованы боевиками из «Правого сектора» (запрещён в РФ. — Примеч. ред.), прошедшими за эти годы военную подготовку под руководством специалистов НАТО. Кроме того, народ там, конечно, запуган, уже привык подчиняться.

Ну и в целом Украине всегда были свойственны очень обывательские настроения. Многие считали: хорошо бы, Россия помогла, освободила их от национального и культурного угнетения, но без трудностей и потерь, как по мановению волшебной палочки. Проснулся однажды — и нет гнёта! А тут «Калибры» летают, свет отключается, кругом взрывы — значит, как-то не так Россия вошла… Однако без потерь не бывает. За свободу надо бороться и платить комфортом. Но, конечно, даже для тех, кто не был русофобом, но жил с сильным украинским самосознанием, произошедшее стало травмой для национального чувства. А из мотивированных на борьбу русских людей многие давно переехали на Донбасс или в Россию.

Я знаю многих, в том числе и деятелей науки, которые живут на Украине, хотя не приемлют нацистской идеологии. Но если они сейчас что-нибудь скажут против неё, пока там нет русских солдат, их просто убьют. Что же касается собственно бандеровских нацистов — перековать их невозможно, их надо просто парализовать, а преступников жестоко наказать.

Принуждение к самоубийству

— Готовы ли жители стран НАТО воевать с Россией на земле — в окопах?

— За полвека после мировой войны там привыкли жить расслабленно и поэтому жертвовать своим удобством, а тем более жизнями не хотят. Запад проявил свои приоритеты комфорта уже во времена Гитлера. Они сдались фашизму, даже не пытаясь серьёзно сопротивляться. Их сопротивление было моральным: они ненавидели фашистов-оккупантов, но не сказали, как русские: «Лучше в гробу, чем быть рабу». А сейчас наслаждение для тела и любование своей свободой без границ, где нет разницы между грехом и добродетелью, — вот главные ценности европейца. В прошлые века, и европейская культура тому свидетель, ценности были иные. Вера, Отечество и честь, долг для немца, француза, англичанина были выше жизни. Иначе бы они не создали свои великие державы и культуру. А сегодня Европа «слиняла». Какое там «в окопах» — они могут воевать только в своей русофобии.

— Когда США стали видеть себя в роли прокурора для остального мира?

— После нашей «перестройки», когда мы провозгласили примат «общечеловеческих ценностей». До Мюнхенской речи Владимира Путина Запад прикрывался фантомом «мирового цивилизованного сообщества», которому только и дано право интерпретировать явления мира и давать оценку всем событиям. Но им было сказано: вы не имеете права говорить от имени всего мира. Настал момент истины.

— Происходящее на Украине — следствие ошибок, просчётов Запада в отношении нашей страны или этап его плана по «сдерживанию» России? Может быть, в США сейчас потирают руки и радуются тому, что два братских народа изничтожают друг друга и воспылают взаимной ненавистью на много лет?

— После Второй мировой Запад сделал всё, чтобы нас ослабить, сдержать и отбросить. Но что-то пошло не так: мы сломали их сценарий. Теперь весь мир, затаив дыхание, смотрит на Россию. Думаете, все в мире довольны диктатом США? Даже их сателлиты и многие нации незападного мира, опутанные финансовой паутиной, над которыми висит дамоклов меч американцев, не любят их и хотят расширить границы своих внешнеполитических возможностей. Все ждут. И сейчас мы воюем не только за жизни миллионов русских людей на востоке Украины, но и за своё свободное будущее, и за будущее мира, в котором будут восстановлены справедливость и самостоятельность многих стран. Запад в истерике, поскольку прекрасно понимает это. Поэтому он и не позволяет капитулировать Украине — требует устроить море крови и гуманитарную катастрофу.

— Скоро ли этот конфликт закончится и чем? Железный занавес опускается, и теперь мы и Запад будем смотреть друг на друга только сквозь прицел ядерного оружия?

— Мы должны продемонстрировать всем назидательный урок. Думаю, что украинский режим уже давно бы капитулировал, если бы Запад не принуждал его к самоубийству. Это лишний раз доказывает, что Украина для него — это взрыватель для бомбы, который сам должен превратиться в пыль во время взрыва. И все только для того, чтобы взорвать Россию.

Да, Запад на время сделал нас «коллективно осужденными», но мир на три четверти состоит не из западных стран, а динамика мирового развития давно переместилась в Азию. Везде растут неприязнь и недовольство диктатом Вашингтона. В Латинской Америке, хоть и под пятой Штатов, их просто ненавидят. Вы бы знали, как в Мексике не приемлют янки! Если назваться американцем, будут холодны, а гостю из России могут и кофе предложить.

Если мы доведем свое дело до логического конца, Запад продолжит какое-то время биться в истерике, но мир будет уже другим: многие вздохнут с облегчением, и мировая политическая энергетика начнет оживляться. Все постепенно осмелеют. У США останется большая военная и финансовая мощь, но все регионы, страны, цивилизации получат огромный импульс к более самостоятельной политике.

«Мы обязаны идти до конца!»^[4]

— Наталия Алексеевна, как так получилось, что Украина выбрала этот антирусский путь, по которому следовала на протяжении 30 лет?

— Когда распался Советский Союз, я, как историк, написала статью, эпиграфом к которой стали строки из стихотворения Александра Сергеевича Пушкина «Бородинская годовщина»: «…Наш Киев дряхлый, златоглавый, / Сей пращур русских городов, / Сроднит ли с буйною Варшавой / Святыню всех своих гробов?»

Пушкин первым осознал, что при давлении Запада на Россию немедленно проявится стремление оторвать от Российской империи Украину и лежащие между Западом и Россией земли. Украина, получив независимость в 1991 году, неизбежно должна была стать как минимум соперничающим государством, а не дружеским и братским. И вот почему. Дело в исключительной близости наших народов — единая история, один язык, одна вера. В том числе единая древняя история, особенно до монголо-татарского нашествия, которое, собственно, и разделило Северо-Восточную Русь и юго-западные земли. Язык тогда вообще мало отличался — не более чем баварский и саксонский диалекты немецкого языка. Но для того чтобы обосновать логику существования отдельного государства, надо было постоянно искать антропологические отличия русских от украинцев. Постоянно утверждать и обосновывать, что у украинского народа всегда и вечно были совершенно иные геополитические, культурные, мировоззренческие тяготения.

Знаете, ведь братские отношения — это не вымысел, но это сложнейшее психоэмоциональное состояние, в котором есть не только тяга и родство, но и некое соперничество, отталкивание и ревность. Вспомните, первый грех, который совершает человек на Земле, — это братоубийство! Каин убивает Авеля. Зависть и гордыня, не материальные причины — Каин возревновал Авеля, почему его жертва оказалась более богоугодной. Можно обратиться к образам повести Н. В. Гоголя «Тарас Бульба». Остап и Андрий, они до сих пор живут в раздвоенном украинском сознании.

— Что послужило основой для формирования антирусской идеологии на Украине и как она складывалась в украинском обществе на протяжении нескольких исторических периодов?

— «Украинство» как синоним «антимосковитства» берёт начало в Брестской церковной унии 1596 года, когда именно униатство стало выращивать антирусскую трактовку украинской истории. Униаты — и не католики, и не православные, это католический догмат и подчинение римскому папе при сохранении православного обряда. В этом процессе большую роль сыграла Польша, претендовавшая на всю Малороссию, на Киев — «мать городов русских». Для Польши плацдармом устремлений на Восток стало захваченное в XIV веке Казимиром III Великим Галицко-Волынское княжество. Но эти земли — исконная Киевская Русь! С тех пор Галиция не делила с остальной православной Малороссией свою судьбу. Она была под Польшей, потом под Австро-Венгрией. Между двумя мировыми войнами Галиция снова под Польшей. И там не просто зрели антирусские настроения, там целенаправленно воспитывалось воинствующее ненавистническое отношение к московитам и презрение к многократно превышавшей их массе православных малороссов. Собственно «украинцами» называли лишь униатов галицийских ещё в начале XX столетия.

Во время Первой мировой войны именно униаты проводили против православных Галиции чудовищные репрессии. Австро-венгерские власти по доносам униатов устроили первые процессы ещё в 1903 году, а после первого отступления Русской армии в 1915 году там уже были созданы концлагеря смерти — Талергоф и Терезин, куда бросали православных галичан и русинов, лишь заподозренных в симпатиях к России. Одного православного священника за симпатию к России распяли вниз головой, как апостола Петра.

Кстати, дед нациста Олега Тягнибока — Лонгин Цегельский — был одним из тех, кто причастен к уничтожению галицкорусов, как они себя называли. Его фамилия упоминается в «Талергофском альманахе» как фамилия одного из тех представителей «каинового отродья», доносчиков и палачей, виновных в пытках и смертях невинных людей. Его имя фигурировало в 1919 году на Версальской конференции, где судили военных преступников. Цегельский чудом избежал казни, сбежав в США.

Андрей Шептицкий, униатский митрополит Галицкий, — это австрийский граф. Он был католиком, а потом стал униатом и в 1929 году говорил своей пастве в том духе, что «Бог нам ещё окажет милость проповедовать по Кубань и Москву». Сотрудничал с Гитлером, благословлял дивизию «Галичина» СС, повинную в чудовищных зверских убийствах украинцев, поляков, русских. И зачем только Сталин присоединил Галицию, надо было этот подарочек «социалистической» Польше сделать!

Пассионарность сегодняшних галицийских бандеровцев объясняется ещё и тем, что в Галиции в XX веке, в отличие от остальной Украины, не насаждался атеизм, в то время как на востоке Украины атеизм насаждался, что родило и обывательское отношение к великим вещам. После распада Советского Союза именно униаты провозгласили себя единственной крестоносной церковью, которая пойдёт новым крестовым походом против русских варваров и проклятых кацапов — это все преданные Русской православной церкви украинцы. Бандеровцы исповедуют так называемый интегральный национализм, цель которого — создание моноэтнической и моноконфессиональной нации, для чего годятся любые средства, и не надо останавливаться, даже если придётся умертвить половину несогласных.

А что делали бандеровцы, я думаю, вашим читателям хорошо известно. Например, на Волыни они четвертовали пятилетних детей. Развешивали их букетами на деревьях, называя венками. Или вырезали у живых беременных женщин плод и засовывали туда живого кролика или крысу. Развешивали на деревьях кишки. Сегодня наследников этих зверей поддерживает Запад.

— Ни для кого не секрет, как перевиралась история в украинских учебниках…

— Политическая номенклатура в Киеве сразу перехватила галицийские лозунги. Эти вещи стали неминуемо проникать в мировоззрение, историографию. Началось переписывание истории. Сначала осторожно, а затем уже совсем неосторожно. А теперь уже открыто, и доходит до бреда и абсурда. Укры по текстам некоторых историков — самая древняя нация Европы, основавшая Трою и крито-микенскую культуру…

Основа их доктрины в том, что мы — москали проклятые — помесь угро-финнов с татарами, а они — арийцы. Мы, чтобы приукрасить свою историю, по их мнению, украли у них летопись Киевской Руси, князя Владимира, Владимира Мономаха. И византийское наследие вовсе не наше, а принадлежит им.

Доходит до абсурда. Они признают, что Владимир Мономах — великий украинский князь, а его сын Юрий Долгорукий — проклятый москаль, кацап.

Я этому не удивлялась и была уверена, что это неизбежно расцветёт. Украина составлена из совершенно несовместимых по мировоззрению и историческому сознанию групп в огромных границах, которые никакого отношения к крошечной казацкой Чигиринской республике Богдана Хмельницкого не имели, такой территорией её наделили большевики в надежде замирить национальные амбиции. И после опрометчивого присоединения Сталиным Галиции змеиное гнездо оказалось в СССР.

Кстати, в советских учебниках (ни в школьных, ни в институтских) нельзя было прочесть о том, что бандеровцев приходилось добивать все 1950-е годы. Скрывались эти факты. Между собой люди говорили, но прочесть об этом нигде нельзя было, потому что такие факты противоречили тезису о вселенском братстве при коммунизме, когда все противоречия из-за царей и капиталистов уйдут в прошлое.

— Был ли шанс у Киева и Москвы сблизиться на каких-то других основаниях в современных реалиях?

— Окончательное падение Украины в эту пучину и утрата властью контроля над овладевшими политической ситуацией бандеровцами произошли, когда после Майдана был совершён настоящий государственный переворот в 2014 году. На Украине во многих городах и в Киеве стали уже ежегодно проходить факельные шествия со свастикой и нацистским приветствием, точно повторяющие шествия фашистских молодчиков в начале 1930-х годов. Во все русские и русскоговорящие города и области были направлены руководители с активным националистическим мировоззрением, прежде всего антирусским. Умеренные были вытеснены из всех уровней администрации.

Однако мы почему-то по-прежнему продавали им энергоресурсы на десятки миллиардов долларов и ни разу не спросили: «Как вы смеете при этом преподавать уже в школьных учебниках, что Россия всегда была врагом?» Почему мы допускали, что студентов учат, что СССР — такой же монстр, как фашистская Германия…

Мы сами проглядели в своём сугубо экономическом менталитете взращивание и формирование из прекрасной и любимой нами Украины совершенно нацистского государства, нацеленного на борьбу против России и увлекающего в пропасть украинский народ. Запад предназначил Украине роль спускового крючка третьей мировой войны и войны против России. Сама Украина ему не дорога.

Сегодня подтверждаются слова известного ненавистника России Збигнева Бжезинского, что СССР с его коммунистической идеологией — куда меньший враг для США, чем Россия, которая восстановила бы свою религиозную и национальную ипостась.

— Можно ли сейчас с уверенностью утверждать, что проект «Украина — анти-Россия» завершился? Или это только начало длинного пути по реанимации братских отношений?

— Сложно сейчас о сроках говорить. Русские люди, особенно в тех местах Украины, где они компактно проживают, подавлены, запуганы, обескуражены, лишены социальной энергии, фрагментированы. А украинское национальное чувство, которое могло бы быть основой расцвета, выродилось в ненависть к иному, так или иначе получило сильную травму.

Задача нашей специальной военной операции — ликвидировать бандеровское гнездо через денацификацию. Нужно спасти от гибели население Донецкой и Луганской областей, а это около 4 млн человек. Уже известны секретные документы о намеченном массированном нападении на ДНР и ЛНР.

Отмечу, что Украина после распада СССР могла бы себя сохранить и далее существовать только в нейтральном статусе. Слишком разнонаправленный вектор мировоззрения у разных частей Украины, а это — многомиллионные части её территории. Это — Галиция, юго-восточная часть, Одесса, центральная часть. Они могли бы как-то сосуществовать только в нейтральном статусе. Но Западу и галицийским бандеровцам такая Украина была не нужна.

Я считаю, что впереди — как минимум неминуемый процесс по федерализации гипотетической Украины. Унитарным государством она остаться, увы, не может. Нам предстоит долгий путь, на котором мы должны будем работать с крупными регионами. Это — Центральная Украина, причерноморские области и Юго-Восток.

При этом важно сберечь православную церковь, являющуюся огромной скрепой. Думается, что это займёт не одно десятилетие. Надо вырастить целое поколение. Если бы ещё промедлили, то шансов бы уже никаких не осталось. Дело в том, что в прорусские регионы за последние годы на руководящие посты в армии и в администрации были направлены мотивированные националисты, которые занимались «промывкой» сознания у военнослужащих и населения.

Немало людей, которые не желали видеть свою страну в объятиях националистов, но их деморализовали, потом обработали пропагандой, и они сейчас травмированы. Нужно пробудить энергию, которая позволила бы им противостоять всему антирусскому. И начинать нужно с детских садов.

— Какие меры нужно предпринять, чтобы после окончания Специальной военной операции будущие шаги по сближению народов России и Украины стали успешными?

— Наша задача — провести демилитаризацию и денацификацию. Денацификация — не лозунг, а многолетняя, многовекторная системная стратегия по полному искоренению взглядов, философии нацизма вместе с люстрацией,роспуском и ликвидацией всех структур и преданием суду тех, кто её проповедовал и виновен в преступлениях. Это искоренение этих идей из искусства, литературы, СМИ, общественной жизни. Если говорить о Германии, то там этот контроль во всех сферах на неё распространялся до последнего времени. У них выросло поколение, которое с трудом верит, что их деды могли совершить грехопадение в нацизм. Но сейчас, увы, мы наблюдаем и вырвавшееся из глубин европейского подсознания желание реванша над Россией, которая одна не подчинилась Гитлеру и своей кровью «искупила Европы вольность, честь и мир».

Иного пути, кроме как полного запрета деятельности бандеровцев и суда над ними, я не вижу. Не исключаю того, что они разбегутся куда-то. Вот тогда Европе будет «подарочек». В той же Польше, с одной стороны, натравливают Украину на Россию, но с другой стороны — и в академических кругах, и люди помнят ужасы «волынской резни», и я знаю профессоров и студентов, выступавших на митингах против прославления бандеровских радикалов на Украине. Не стоит думать, что вся-вся Польша несёт в себе только русофобские настроения, хотя именно их лелеют на самом высшем уровне.

У меня нет «розовых очков», и не надо рассчитывать на приветствия везде на Украине. Впереди у нас длинный путь. Нам отступать нельзя ни в коем случае! Надеюсь, наша армия, проливающая кровь, и руководство это понимают. Для нас это — «быть или не быть», и весь мир смотрит на эту схватку. Наша национально-государственная воля оказалась опять сильнее всего совокупного Запада, как и во времена Гитлера, когда они все сдались. А мы встали против врага. Если бы этого не случилось, никакой бы Европы сейчас не было. И француз был бы не французом. И так можно сказать про все европейские народы. Они были бы свинопасами и горничными для Третьего рейха.

Иного пути, кроме как полный запрет деятельности бандеровцев и суд над ними, я не вижу.

— Чем вызван некий комплекс неполноценности среди европейцев по отношению к Русскому миру как победителю во Второй мировой войне?

— Наш фонд опубликовал выверенный текст плана операции Unthinkable («Немыслимое»), которую Черчилль разрабатывал, когда ещё не «остыли» Ялтинская конференция и Потсдам. Операция предусматривала военный поход на СССР сразу же по окончании Второй мировой войны. В планы операции входили разгром советских войск на территории бывшего нацистского рейха и новое вторжение в Советский Союз, а также тотальное разрушение с воздуха советских городов с использованием ядерного оружия. Силы, предназначавшиеся для блицкрига по образцу германского, включали бы как англо-американские войска, так и немецкие, польские и венгерские дивизии. Борьба англосаксов с Гитлером, судя по всему, была семейным спором о владычестве, а Россия своей величиной и самостоятельностью в любом её обличье не позволяет никому стать господином мира.

США, увы, надо отдать должное их умению фальсифицировать, добились того, что в учебниках будет написано о нынешней Специальной военной операции на Украине как о русско-украинской войне. Они добились временной консолидации НАТО, но воевать с нами сами, разумеется, они не будут и не хотят, только руками украинцев. Европеец уже не может воевать. Для него в приоритете сугубо потребительские интересы. Гедонистические «идеалы» взяли верх над среднестатистическим европейцем. Целые поколения выросли привыкшими к комфорту. Брать оружие в руки они не хотят и не будут.

В то же время мир уже вообще никогда не будет прежним. Он будет другим. Три четверти мира сейчас смотрят на эту схватку Запада с Россией. Не стоит заблуждаться в том, что все якобы с обожанием относятся к США и довольны их высокомерием, а также оскорбительной «исключительностью». Не все.

— Что нам грозило в случае промедления или непроведения Специальной военной операции на Украине?

— Санкции против нас уже были готовы, их ввели бы в любом случае. НАТО давно вооружало Украину, особенно последние пять лет, о чём нашим военным было известно. Не надо и принимать в Североатлантический альянс было, оставалось лишь почти готовую грязную бомбу закончить и ракеты поставить. В оставленных на поле боя украинских танках только внешний облик был прежним, доставшимся от раздела СССР. Внутри уже было всё натовское: новейшие системы наведения, антирадары и компьютеры с прямым контактом со штабами НАТО по закрытой связи. НАТО готовило войну руками украинских братьев… Это был бы конец и Украине, и России. Заявление Зеленского о выходе из Будапештского соглашения и прекращении безъядерного статуса сделано не в пылу эмоций. Всё уже наготове! Две минуты, которые летит ракета, — это не срок, чтобы принять решение.

По указанию заокеанских кукловодов, ВСУ и националистические батальоны приступили бы к массированному удару по территориям, на которых находятся ДНР и ЛНР. Мы бы, естественно, должны были вступиться за них. И тут бы они ввели все эти санкции, и нам пришлось бы расплачиваться жизнями мирного населения, где сегодня живут сотни тысяч граждан России.

— В чём вы видите причины формирования прозападной ориентации в украинской элите, её зависимости от материальных благ, которые она получает из-за рубежа за реализацию антироссийской политики?

— Мы видим, что мировоззрение прозападных элит, построенное на ненависти ко всему русскому, дало им возможность сколотить свои капиталы. Не думаю, что олигархи Украины по-настоящему идейные подобно бандеровцам. Их счета находятся на Западе и Западом же контролируются. Это цинично в конечном итоге по отношению к простым украинцам. К сожалению, материальная заинтересованность, в особенности у нерелигиозных людей, взявших власть в свои руки, дала им возможность совершать страшные вещи.

— Какие шаги, на ваш взгляд, целесообразно предпринять для пресечения каналов финансирования действий, направленных на формирование антироссийских настроений на Украине?

— В случае достижения целей Специальной военной операции такое финансирование будет остановлено.

— Эмигрировавшие в США и Канаду этнические украинцы, приблизившись там к местным правящим кругам, продавливали финансовую и иную поддержку националистических очагов на Украине после распада СССР? Насколько велики риски, что со стороны США эта антироссийская деятельность будет продолжена, а может, и интенсифицирована в свете немалого числа граждан Украины, покинувших страну из-за проведения Специальной военной операции Россией. Ведь они могут послужить почвой для культивации националистической антироссийской идеологии в дальнейшем…

— И до нынешнего потока беженцев, устремившихся за лучшей долей на Запад, это влияние выходцев с Украины было достаточно сильным. Как в США, так и в Канаде имеются огромные украинские общины. Именно они всегда были воинствующими антирусскими.

Когда случилась авария на Чернобыльской АЭС, я работала в Секретариате ООН в Нью-Йорке. У нас тогда в целом были приличные отношения с Соединёнными Штатами. Сотрудники-американцы в организации к нам заходили в кабинет и выражали сочувствие. А вот представители украинской диаспоры стали митинговать перед зданием ООН. Они кричали, что «русские сожгли украинцев и кремировали их там, на станции».

К слову, слушавшая лекции Бжезинского Пола Добрянски — высокопоставленный сотрудник Госдепартамента США — была подругой Екатерины Чумаченко, будущей супруги Ющенко, которую подсадили ему в самолёте. В свою очередь её отец — Лев Добрянский — американизированный украинский националист — автор закона США «О порабощённых нациях», где были названы все исторические нации государства Российского, кроме русской.

Соединённые Штаты никогда не остановятся и без всяких эмигрантов из Украины, ибо решается судьба их безоговорочного лидерства и господства.

Буквально недавно Джо Байден выступил с посланием к нации и открыто заявил, что Россию надо добивать всеми силами. Конечно, украинцы для них — удобный инструмент. Они будут выставлять их как жертв. Не будет украинцев, они найдут другой повод, на котором осуществят свою грязную информационную кампанию.

Повторяю: мы — страна, которая своим существованием не даёт никому быть «господином мира». Первым это осознал Наполеон, обрушив на нас совокупную мощь завоёванной Европы. Пошёл Гитлер на нас — получилось то же самое.

— Как вы относитесь к антивоенной риторике, возникшей в России среди публичных людей, в условиях проведения Специальной военной операции призывающих остановить её?

— Я считаю это аморальным. Даже если ты сомневаешься, подло кричать в спину солдат, защищающих жизни русских людей и интересы Отечества. Можно же просто промолчать, а не совершать предательства.

Знаете, легко любить своё Отечество, если оно сильно, если перед ним все становятся на колени, как перед США. А когда вашу мать окружила беснующаяся толпа вурдалаков (что сейчас происходит с Россией) и поносят её, топчут, только тот будет её настоящим сыном, кто закроет её собой и защитит от поругания.

Послевоенный мир кончился^[5]

— Наталия Алексеевна, как вы считаете, почему травля русских за рубежом в одночасье стала повальной?

— Во-первых, дело в том, что средства массовой информации на протяжении многих лет воспитывали в западной публике отношение к России как к «черному зигзагу мировой истории». И это действует, ведь западный обыватель давно не читает книг. Он не видел ни сожженных в Одессе, ничего из того, что видели и знаем мы.

Во-вторых, у меня ощущение, что Европа после Второй мировой войны десятилетиями мучилась от комплекса неполноценности: от необходимости быть благодарной России, которая якобы ниже ее по цивилизованности, по уровню культуры. От того, что «мы нашей кровью искупили Европы вольность, честь и мир», как писал Пушкин. Думаю, сейчас это очень сильно проявилось. Запад будто бы захотел реванша.

Вообще нынешнее отношение англосаксов к русским меня мало удивляет. Ну назовите мне за 300 лет хоть какого-нибудь врага России, которого Британия не поддерживала бы? Вот вам еще пример: в договорах с Персией в первой четверти XIX века был пункт, обязывающий Иран воевать с Россией. Потом вспомните Крымскую войну. Кроме того, еще до начала Первой мировой войны министр внутренних дел Петр Дурново предупреждал, что в той неизбежной войне нам не светит никакая компенсация, потому что мы воюем на стороне нашего главного геополитического соперника, который сделает все, чтобы мирный договор даже в случае победы ничего не принес России.

— Вы слышали, что на витрины русских и белорусских магазинов кто-то вешал таблички «Не покупайте у них»? Можно ли такое сравнить с желтой звездой — «знаком позора», которым клеймили евреев в Германии в конце 1930-х годов?

— Я слышала саркастичные и горькие высказывания об этом. Кто-то говорил, что сегодня русских сделали евреями и все это подобно Германии в фашистское время. Драматично, но вообще-то все это кончилось Нюрнбергом.

Безусловно, подобные эксцессы создают очень неблагоприятный фон для нашей внешней политики. Но долго такое продолжаться не может. С нашими гражданами уже переборщили — столько гадостей про нас уже лет двадцать пишут. За это время наше население, которое тридцать лет назад было чувствительно к мнению Запада, теперь к нему абсолютно безразлично. Потому что мы поняли: что бы мы ни сделали, как бы мы себя ни вели — мы все равно для них тот самый «черный зигзаг».

И на Западе подспудно понимают, что Россия своим только существованием — уже никому не угрожающая, суверенная Россия — не позволяет никому стать господином мира. Для Запада это невыносимо.

— Такому массовому психозу поддаются образованные люди?

— Да, меня даже на Би-би-си оскорбляли. В последний раз, правда, очень вежливо. Вот они мне говорят: «Киев завален трупами женщин и детей!» Мы в Киев вообще не входили, там нет наших войск, но если всем такое говорят про Киев, как еще обыватель может реагировать? Информационное поле заполнено пропагандой. Не случайно перед Спецоперацией они на Западе закрыли все наши рупоры. Увы, манипуляция сознанием в эпоху информационного общества есть главный инструмент политики.

— Вы могли бы назвать примерный процент людей на Западе, которые простым русским людям сочувствуют?

— В целом сказать трудно, но, например, во Франции, я уверена, таких немало. Процентов 30 точно есть, а это большая европейская страна. Приведу такой пример: я ездила во Францию, чтобы наблюдать за вторым туром предыдущих выборов президента. Остановилась в небольшом отельчике на окраине городка. Когда прощалась с хозяином отеля, он мне подарил бутылочку вина. Я смутилась — мне-то ему нечем ответить. И вдруг этот мужчина говорит:

«А вы бы нам тоже могли бы сделать подарок. Подарили бы нам годика на четыре своего Путина. Мы бы вам его потом вернули, он бы только научил нас стоять насмерть за интересы своей страны».

Подобные слова поддержки в той или иной форме я получаю регулярно, и не от маргиналов, а от профессоров, которые признают, что Россию довели, что виноваты США и НАТО. А недавно моя подруга шла вместе с мужем-французом по Парижу. Подруга живет во Франции уже где-то 40 лет, ее супруг — крупный местный бизнесмен. Они идут и говорят по-русски, а мимо проходивший француз средних лет их услышал. Он к ним наклонился и сказал на ломаном русском: «Спасыбо!» Подруга удивилась: «А что, разве еще можно в Париже по-русски говорить?» — «Мы любим русских», — ответил ей парижанин.

Помимо этих историй, замечу, что у меня есть довольно большая выборка из выступлений иностранцев в парламентах Европы с альтернативной точкой зрения. Это достаточно яркие речи, в которых прямо обвиняют НАТО и США, говорят, что-де «загнали русского медведя в угол и ему ничего не оставалось делать».

— Что бы вы посоветовали сделать нашему соотечественнику, который оказался объектом травли за рубежом? Бежать?

— Я бы на их месте сжала зубы и, так сказать, уверенно продолжала бы оставаться русской, но если жизнь стала невыносимой, у вас отнимают собственность, то, вероятно, да, может, и уезжать. Впрочем, я надеюсь, что до такого не дойдет.

— Но нет ли у вас ощущения, что, наоборот, все больше русских в таких условиях будут возвращаться на Родину?

— Думаю, такое явление будет, но не знаю, насколько массовым оно окажется. Я соглашусь с тем, что очень многие россияне, побывав за границей, теряют иллюзию и убеждаются, что за границей нет правды. И там заметны двойные стандарты и несправедливость.

— Когда Спецоперация кончится, отношения между русскими и иностранцами удастся восстановить? Их вообще можно будет нормализовать?

— По моему опыту, проходит все, причем неизбежно. В течение десяти лет ничего не сохраняется. Нужно понимать, что не только мы, но и украинское национальное чувство испытало травму. 30 лет они в учебниках писали, что Россия — враг, что мы ватники, а Бандера — герой, что Великая Отечественная война была фашистско-большевистской.

И здесь надо признать, что многое упустили именно мы. Мы упустили тот момент, что украинцы учат детей всему этому. Нам нужно прикладывать усилия, проявить волю, чтобы исправить это.

Нам предстоит разделить многие трудности, и это не тоска по «пармезану». Сейчас для 99 % людей важно сохранить работу, достойный быт, а не иностранный сыр. Поймите: кончился сейчас послевоенный мир, построенный на том, что было достигнуто в мае 1945 года. Все будет другим: логистика, международные организации, политические движения, экономические связи. Я думаю, что мы выдержим.

— История знает примеры таких разногласий между Россией и Западной Европой?

— Ну, например, во время Крымской войны лорд Теннисон, поэт и кумир британских салонов, открыто говорил, что ненавидит русских и Россию. Кайзер Вильгельм в своих мемуарах писал: «Я ничего не могу с собой поделать. Я знаю, что это не по-христиански, но я ненавижу славян».

Вообще вся эта грубость откровенная произошла еще и из-за страшного падения культуры, особенно культуры языка. Раньше ноты об объявлении войны начинали со слов «соблаговолите…», а сейчас британские журналисты вместо выполнения своей работы ведут себя так, как обязаны были вести себя следователи на сталинских процессах. То есть демонстрируют презрение, осуждение, оскорбляют, а иначе будто бы рискуют быть заподозренными в недостаточной лояльности. Падение культуры и политической этики налицо в Европе.

— Вы хотите сказать, что жители Западной Европы никогда не считали русских за европейцев?

— Да. Еще Данилевский писал, что Европа не признает нас своими:

«Европа видит поэтому в Руси и в славянстве не чуждое только, но и враждебное начало. Как ни рыхл и ни мягок оказался верхний, наружный, выветрившийся и обратившийся в глину слой, все же Европа понимает, или, точнее сказать, инстинктивно чувствует, что под этой поверхностью лежит крепкое, твердое ядро, которое не растолочь, не размолотить, не растворить, — которое, следовательно, нельзя будет себе ассимилировать, претворить в свою кровь и плоть, — которое имеет и силу и притязание жить своею независимою, самобытною жизнью…

Итак, во что бы то ни стало, не крестом, так пестом, не мытьем, так катаньем, надо не дать этому ядру еще более окрепнуть и разрастись, пустить корни и ветви вглубь и вширь…

Но как дозволить распространиться влиянию чуждого, враждебного, варварского мира, хотя бы оно распространялось на то, что по всем Божеским и человеческим законам принадлежит этому миру? Не допускать до этого — общее дело всего, что только чувствует себя Европой. Тут можно и турка взять в союзники и даже вручить ему знамя цивилизации».

«Наша победа приведет к возникновению совершенно иного мира»^[6]

Еще 20 лет назад вышла моя книга «Россия и русские в мировой истории», где была глава, посвященная проблемам на так называемом постсоветском пространстве, а на самом деле — на пространстве исторического государства Российского, где в отношении Украины на первой же странице было мною написано, что, став самостоятельным государством, Украина по определению не будет дружественным и братским, а как минимум будет соперничающим и — очень даже вероятно — враждебным государством.

И причина, как это ни парадоксально, лежит именно в необычайной близости наших двух народов. Если признавать по-прежнему, что у нас общая история, один корень, одна вера, язык, который отличается не больше, чем баварский от саксонского отличался в XIX веке, то тогда трудно обосновать логику необходимости существования в отдельных государствах. Для того чтобы ее обосновать, нужно утверждать, что в течение всей истории украинский народ имел совершенно иные геополитические, идейные, мировоззренческие, лингвистические тяготения. И надо разделить эти два народа, заявить о том, что они вообще не единый народ.

Я признаю, что произошел так называемый, как писал Лев Гумилев, этногенез, когда формируется из одного корня еще один народ, который имеет свои отличия — дистинкции, воспроизводимые уже из поколения в поколение.

И мы действительно две ветви народа, которые выросли из единой Киевской Руси, из восточных славян, и язык был один и тот же — древнерусский. Все лингвисты до недавнего события, когда они не были еще ангажированы так или иначе, доказывали, что именно академический русский современный язык произошел от древнерусского, а украинский язык существует, но это местная мова, местный язык, — есть такое понятие в лингвистике.

Вот, например, баварский язык — с него даже на немецкий иногда был нужен подстрочный перевод, потому что не все можно было понять. Можно было только понять, о чем идет речь в общих чертах.

Так вот, братские отношения — что это такое? Это вовсе не вымысел, это сложнейший феномен в сознании, в котором есть не только единение и близость, но есть соперничество, отталкивание и ревность. И не случайно в Священном Писании, в Библии, первый грех, совершенный человеком на Земле, — это братоубийство, когда Каин убивает Авеля. Причем никакой материальной заинтересованности нет, исключительно грех гордыни. Потому что не мог стерпеть рядом с собой богоугодного Авеля.

Истоки украинского сепаратизма и москвофобской версии украинской идеи лежат в Брестской унии 1596 года, когда, щедро спонсированная и инициированная польскими католиками, была создана униатская церковь под эгидой папы римского, с католическим догматом.

Что на бытовом уровне мало кто понимает. При этом с полным сохранением православного обряда, литургических обычаев. Многие крестьяне даже не понимали, что их перевели в другую веру.

Именно вот эта униатская церковь, которая была очень неустойчивой, потому что они постоянно переходили то в католицизм, то обратно в православие, — она себя объявила единственной крестоносной церковью в Европе, носителем истины. Она и породила политическое украинство. Здесь поляки и Австро-Венгрия перед Первой мировой войной сыграли колоссальную роль. Ведь для Польши мечта о завоевании так называемых Восточных Кресов, т. е. Западной Украины, Галиции, — она до сих пор культивируется. В Польше уже говорят открыто: а не ухватить ли нам кусочек этой территории? Эта мысль никогда не покидала польское сознание.

Могу привести пример. Я была на экскурсии в Варшаве, в Королевском дворце, отстроенном исключительно на советские деньги. Он был весь разрушен. Единственная карта, которая висит в этом дворце, — это карта Польши XVI века — почти от моря до моря. И только у этой карты я видела группу маленьких детей, сидящих на коврике, которым учитель рассказывал о былом могуществе Польши и о стране-расчленительнице, хищной России, которая осмелилась вернуть себе территории Киевской Руси. Поэтому плацдармом для антирусской версии украинства была именно Галиция, которую завоевал Казимир Великий еще в 1349 году. И с тех пор она не делила с остальной православной Украиной свою судьбу.

И не случайно перед Первой мировой войной министр Дурново написал государю Николаю II достопамятную записку, где говорилось о неизбежности войны и тех тяжелых последствиях для России, которые непременно последуют. Это и о том, что нам придется сдерживать германское сухопутное наступление, что приведет к истощению России и Германии, что и там, и там начнется революция, как и произошло. Говорилось и о том, что даже в случае победы нам не придется рассчитывать на какие-то обретения, потому что мы воюем на стороне нашего главного геополитического противника — Великобритании (тогда она называлась еще просто Англией). Потому что та сделает все, чтобы и мирное урегулирование не дало нам никаких обретений.

Он дальше пишет, что будет неминуемый распад Австро-Венгрии. И встанет вопрос о Галиции. И замечает: «Только безумец может присоединить Галицию. Кто присоединит Галицию — потеряет империю».

Галиция не делила с остальной Малороссией свою судьбу. Это совершенно другой менталитет, исполненный ненавистью к Москве. И поэтому она отравит всю Украину, писал Дурново. И сама Россия может стать Малой Россией. Но, к сожалению, после мая 1945 года Сталин решил, что надо брать эту Галицию. Это змеиное гнездо оказалось на территории Советского Союза.

В советское время идеология внушала, что всякая ненависть могла быть только при царях и эксплуататорских классах. А как только будет дан каждому одинаковый кусок хлеба, все это исчезнет. Мол, не будет разницы между мусульманином и христианином, между галицийским униатом и комсомольцем Донбасса. Мы видим, что произошло на самом деле. Я, дочь историков, обучалась истории международных отношений. Ни в одном учебнике не было ничего о бандеровщине. Никаких материалов на эту тему нигде не печатали, и поэтому наш народ оказался не готов к тому, что сейчас проявилось.

Перед Первой мировой войной на территории Галиции — тогда части Австро-Венгрии — были концлагеря для якобы сочувствующих России, православных.

Одного священника даже распяли вниз головой, как апостола Петра. Галицко-русские историки, абсолютно прорусские, которые упорно до сих пор называют себя в эмиграции галицко-русскими историками, писали о тех репрессиях чудовищных, обвиняли в этом украинцев, униатов. Потому что только их называли украинцами. Остальные считались малороссами, которые виновны, я цитирую, «в нашей народной мартирологии, — предатели, вырекшие от Руси».

Прадед Тягнибока Лонгин Цегельский — известная фигура в фашистских кругах — был доносчиком. Он в этом качестве фигурировал на Версальской конференции, которая устанавливала факты военных преступлений по окончании Первой мировой войны. С трудом избежал наказания, эмигрировал в США.

В 30-х годах митрополит Андрей (Шептицкий), бывший австрийский граф, католик, ставший униатским митрополитом, благословлявшим потом эсэсовскую дивизию «Галичина», «Нахтигаль» — он еще в 30-х годах, даже в 1929 году, уже нацеливал свою паству — а тогда Галиция принадлежала Польше — на то, чтобы потом когда-нибудь завоевать и Москву. Он пишет: «Господь даст нам еще милость проповедовать по Кубань, Тобольск и Москву». Можете себе представить, с каких это пор тянется.

В 30-х годах наша разведка доносила о готовящихся глубокоэшелонированных структурах, которые потом стали бандформированиями и в тылу Красной армии и даже уже во время успешного наступления терроризировали местное население. На Волыни произошла, как известно, «волынская резня». Тогда даже эсэсовцы поражались зверствам этих бандеровцев, которые вспарывали животы живьем беременным женщинам, засовывая туда живых крыс; которые четвертовали пятилетних детей и подвешивали их потом такими «букетами». Есть фотографии из судебных дел из архивов Польши, Словакии, Германии и Украины, из наших архивов — как местных, так и центральных, — подтверждающие это. Вот что такое бандеровщина.

После того как Галиция стала частью Советского Союза, убийцы понесли наказание. Но до 70-х годов схроны постоянно обнаруживались в перелесках, где скрывались недобитые бандеровцы, которые постоянно осуществляли теракты, убивая какого-нибудь партийного или общественного деятеля. Для устрашения. Это все факты истории.

Когда Хрущев развенчивал культ Сталина, после чего последовала массовая реабилитация, множество безвинно осужденных людей, в том числе брат моего отца, были освобождены. Но на Украине эта волна освобождения коснулась также и огромного количества бывших бандеровских приспешников. Это из них потом выросли такие, как Ирина Фарион.

Не надо удивляться тому, что на авансцене политической жизни, как только Украина провозгласила себя независимым государством, именно эти галицийские знамена были перехвачены, в том числе бывшей коммунистической номенклатурой.

Потому что ей надо было остаться у власти. Будучи очень агрессивными, эти силы утверждают, что мы с вами, русские, — это помесь угро-финнов с татарами. Что мы украли, чтобы приукрасить себя, киевскую историю, византийскую преемственность, не имея к ней никакого отношения. Академик Грушевский на гранты Венского двора в начале XX века написал свою девятитомную «Историю Украины-Руси», где Украина — это Русь, а мы — Московия, непонятная помесь угро-финнов с татарами. Там очень завуалированно, но проводится именно такая теория.

А первые десять лет советской власти — это вообще был золотой век для галицийской идеологии. Только ее перекодировали как борьбу с царями, с державой царей. И Влас Чубарь, советский партийный деятель, ярый украинизатор, подписал печально известное постановление «О борьбе с саботажем в области хлебозаготовок», после чего на Украине начался голод. Сейчас это преподносится как геноцид русских по отношению к украинцам. Но именно Чубарь обрушивался на малороссийскую интеллигенцию с общерусским мировоззрением. Он навязывал срочную украинизацию школ, чего не все хотели, так как украинский язык не настолько развит, чтобы включить в себя все те же научные понятия. Именно Чубарь все это делал. А сейчас это выставляется как геноцид украинского населения, осуществляемый Россией…

Я удивляюсь, как можно было в течение тридцати лет продавать по дешевке, по льготным ценам, энергоресурсы Украине?! Ни разу не потребовав в качестве условия прекращения оголтелой антироссийской пропаганды, прививания с детских садов ненависти к России. Разве американцы станут оказывать экономическое содействие той стране, где будет проводиться антиамериканская политика? Конечно, нет.

Но у нас после распада Советского Союза преобладал чисто экономический взгляд на вещи, по принципу: «куда они от нас денутся?» С нами же стабильнее и лучше. Но это раздвоение сознания, к сожалению, было предопределено. Если прибегнуть к художественным образам, то мы в какой-то степени повторили судьбу Остапа и Андрия из «Тараса Бульбы»…

Что касается нынешних событий, я могу так сказать. Они, конечно, стали большим испытанием для нашего исторического и национального самосознания. Очень трудно смириться с мыслью, что мы до этого дожили, что будут американцы потом писать в учебниках об украино-русской войне. Но они довели нас до этого.

Я знаю о документах, говорящих о том, что буквально на несколько дней мы опередили массированное наступление со всесокрушающими бомбардировками Донецка и Луганска. И то, что там сейчас до сих пор идут бои, доказывает, какую силу военную там уже сконцентрировали. Не вокруг Киева или крупных городов, а именно на границе.

Украина была готова напасть. И нам бы все равно пришлось вмешаться. Но мы были бы в гораздо худшем положении.

Что касается заявлений Зеленского о возможности отказаться от безъядерного статуса, то такие заявления — это не блеф, они делаются, когда уже почти все готово. И на самом деле мы взяли на себя эту тяжелую миссию, которая является историческим императивом для существования России. Во-первых, защитить людей русских. Иначе тогда с Россией вообще никто считаться не будет. И сейчас уже ясно, что фактически с нами коллективный Запад руками украинских русофобов ведет эту войну. И на кону — место России и русского народа в мировой истории, конструкция многополярного мира, роль доллара, ничем не обеспеченного, даже всем достоянием Соединенных Штатов, как единственной валюты, которая в финансовую зависимость поставила практически больше чем полмира. И мы видим, насколько ставки высоки. И высоки не только для нашей страны, но и в гораздо большей степени — для самих Соединенных Штатов.

Весь остальной мир — а это три четверти территории и три четверти, если не больше, населения земного шара — затаив дыхание, следит за этой схваткой. Потому что опять, как и во времена наполеоновского нашествия, как и во времена гитлеровского нашествия, на нас обрушена совокупная мощь всего Запада.

И Россия опять, единственная на весь мир, смело принимает вызов, показывая, что ее национально-государственная воля сильнее, чем национально-государственная воля всего совокупного Запада. И это производит впечатление на остальной мир.

Помяните мое слово, наша победа — а я в ней уверена — приведет к возникновению совершенно иного мира, где не будет диктата одной системы ценностей, которая обанкротилась уже совершенно, и будет более справедливое мироустройство. Поэтому нам надо выстоять. И я вижу, что в основном народ наш это на уровне интуиции понимает. Как понимал он и во времена нападения Гитлера. Хотя я должна сказать, что в окопах Сталинграда были призывники 1921 года, т. е. уже воспитанные в советское время, на идеях коммунизма, всемирной революции, и были призывники 1891 года, которым было уже под пятьдесят. Они просто по определению не могли все одинаково относиться к порядкам советским, к тому, как там церкви уничтожали. Тем не менее вот это историческое сознание, понимание того, что, не выстой сейчас, не защити Отечество, а заодно и государство, которое, может, не всем нравилось, не будет потом нас в мировой истории. И станут бессмысленными все предыдущие стояния за Веру, за Отечество. И Бородинское сражение, и Куликовская битва, и победа на Чудском озере. Лучше в гробу, чем быть рабу, — вот это Россия показывает миру даже в нынешний век комфорта, услаждения плоти, жизненной доктрины как источника наслаждений. И я считаю, что это залог оздоровления мира.

Ответы на вопросы:

— Хотел бы вернуться в 90-е годы. В 1991 году большинство украинцев проголосовало за сохранение Советского Союза. Настроения были отнюдь не националистические. Что же случилось после независимости Украины?

— История нам дает уже не первый пример того, что ни одна нация не свободна от такого грехопадения.

История и философия — кузница мировоззрения человека и питомник его идеалов. Если из немцев, родины Шиллера, герои которого воплощенный долг, когда честь дороже жизни, превратили в ту массу, которая фанатично поверила, что она нация нордическая, сверхчеловеков, что можно претендовать на территории, которые вообще никогда не были в орбите немецкой истории, — до Волги, уничтожать славян; можно открыто утверждать, что нужно уничтожить, сократить население Центральной России, туда входит и Украина (тогда так считалось) — на 40 млн человек, то не надо удивляться, что подобное воспитание сделало это и с малороссийским народом. Народ ведь достаточно многочисленный, немалый.

Все образование было пронизано сначала осторожно, потом более смело, потом уже открыто вот этой русофобией. Переписывались учебники, Крымская война вообще никакого отношения к нам будто бы не имела. Как будто не было защиты, обороны Севастополя, когда Полтавский, Воронежский и другие именные полки проявляли массовый героизм. Преподавалось, что Великая Отечественная война — это нацистско-большевистская война. А бандеровцы никаких зверств не совершали, они пострадали от НКВД как борцы с коммунизацией. Хотя то, что я говорила о деятельности их дедов и отцов во время Первой мировой войны, доказывает, что большевизм тут совершенно ни при чем. Здесь речь идет о москвофобии и ненависти к православию.

Забыто, какой звериный антисемитизм был, зоологический просто. Все погромы еврейские, которые так некрасиво на нашей истории висят, происходили именно на территории Украины (Малороссии до революции). Я сама видела листовку, это была середина 90-х: «Знайте, мы утопим москалей в жидовской крови». Почему Запад на это не обращал внимания? Потому что Западу важен был этот плацдарм. Недаром Бжезинский потирал руки. Все, что у остальных политологов на уме, у него было на языке. Поэтому он считался даже этаким enfant terrible политологии. И он сказал: не Советский Союз распался, а трехсотлетняя проклятая Российская империя. И самое главное, что Украина откололась. Без Украины Россия не великая держава. Даже если бы все остальное при ней сохранилось.

Туда ушли триллионы на поддержку таких движений. Причем делалось это сначала исподволь: просто создавались всякие фонды, генерировались интересные проекты для молодых людей, никак не связанные с политикой. Они привыкали ориентироваться на Запад. А после второго Майдана, когда произошел переворот, эти осмелевшие последователи нацистов открыто стали диктовать повестку дня государству. После переворота власть была неустойчивая, кто-то был запуган. Во всех регионах, проголосовавших против, была организована чистка. На все административные должности в любом небольшом городке, особенно в потенциально якобы прорусских или хотя бы лояльных по отношению к русским регионах, были назначены присланные туда мотивированные нацики. Кто считал невозможным оставаться жить там, потому что им грозила компрометация под любым предлогом или заключение, они оттуда убежали. В том числе и в Крым.

А те, кого мы называем националистами, не являются ими в буквальном смысле слова. Националистом может быть человек, который любит свое Отечество, но не обязательно ненавидит чужое. Можно заботиться о национальной культуре, чтобы она не умирала. Можно знать свой язык, особенности своего исторического развития. Но при этом не ненавидеть иное. Но здесь именно ненависть к иному. То есть версия украинская как антимосковитства. Она вошла просто во все просветительские проекты и стратегии украинского государства.

Я далека от мысли, что украинские олигархи в душе такие вот нацики. Нет, конечно. Это просто цинизм, ведь время безудержного стяжательства деформирует и личность людей. Это тяжелый пример. Ситуацию будет излечить очень трудно. Но, с другой стороны, если можно качнуться в эту сторону за жизнь одного поколения, то, наверное, можно качнуться и в другую сторону и по-другому воспитать следующее поколение. Другое дело, как и кто это будет делать. Это вопрос.

— Есть мнение, что, почувствовав ветер перемен в 2014 году, украинское население, интеллигенция были попросту подкуплены безвизовым режимом, потенциальным вступлением в ЕС, в НАТО. Как случилось, что украинская общественность начала поддерживать национализм?

— Это воспитание и запугивание. Академик Толочко Петр Петрович опубликовал книги, где он возмущается абсурдностью и антиисторичностью этих теорий. Это крупный историк-славист, специалист по летописям. Он вопрошает, как может здравый человек говорить, что Владимир Мономах — великий киевский князь, а его сын Юрий Долгорукий — проклятый москаль? А ведь именно так происходит. Я своими глазами видела брошюры, ученые записки кафедры какого-то местного университета. Там утверждается, что именно укры древние основали Трою и основали крито-микенскую культуру, о происхождении которой мировая историография продолжает спорить. Еще Геббельс говорил: чем абсурдней пропаганда, тем она легче усваивается.

Пассионарность галицийских униатов и бандеровцев связана с их религиозностью. Правда, она сейчас приняла не христианскую, а языческую форму: оккультные явления и прочее. Но Восточная Украина была полигоном атеизации. А это рождает обывательскую психологию, материалистическую, неготовность за Веру, Отечество, честь, долг и любовь жертвовать жизнью. Эта обывательская психология и такие настроения тоже повлияли на ситуацию. Плюс нежелание потерять работу. Сейчас в Европе, если ты высказываешь идеи, не совпадающие с общей антирусской истерией, если ты как историк пытаешься указать на ложность таких утверждений, то ты уже можешь лишиться работы. Люди хотят, чтобы их дети ходили в школу. А в школах преподается вот это все. При такой массированной пропаганде нечего удивляться, что национальное украинское чувство так травмировано. И надо это признать. Даже если вы не русофоб и морщились от того, что там происходило. Как при Гитлере, знаете, часть интеллигенции морщилась и как бы не замечала этих эксцессов. Поскольку Германия, униженная англосаксами на Версальской конференции, должна показать миру, что она еще великая держава. А это пройдет.

Слова известного пастора: когда пришли за коммунистами, я молчал, я же не коммунист; когда пришли за профсоюзами, я тоже молчал, потому что я не принадлежу к ним; а когда пришли за мной, протестовать уже было некому. И вот это произошло с нашей Украиной. То, что сделал Гитлер с Германией, показывает, что ни один народ не застрахован от такой политики и такого исторического воспитания.

Это лишний раз должно нам показать, каким важным является историческое просвещение внутри своей страны. Как важно, не скрывая огрехов и несовершенств государства как политического института, тем не менее сохранять уважение, любовь и верность своему Отечеству, которое не тождественно государству. Государства меняются, и всегда будут люди, которые найдут и будут обличать его изъяны. И государства наши и двести лет назад были не без греха. И большевистское греховное, и сегодняшнее греховное, и будущее. Но Отечество вечное. Оно дано нам для постоянного исторического делания. А на этом пути могут быть взлеты, падения, грехи, заблуждения.

Именно такое чувство было, тогда еще у советских людей, которые, сколько бы их пролетарскому интернационализму и развенчанию русской истории дореволюционной ни учили, все-таки во время Великой Отечественной войны встали, как один, на защиту Родины… Вот это национальное чувство еще не было убито, и оно возникло. И даже где-то, знаете, вот эта совместная кровь, пролитая за Отечество, она даже где-то очистила нас от скверны братоубийственной Гражданской войны. И объединила, казалось бы, разорванную навек нить русской и советской истории. Потому что в 20-х годах в учебниках учили, что Александр Невский — классовый враг; Наполеон — освободитель, потому что он нес более прогрессивный кодекс. А Чайковский — хлюпик, Чехов — нытик, Пушкин — камер-юнкер, Толстой — помещик, юродствующий во Христе. Это все школа Покровского. А уже в 1943 году «За Родину, за Сталина!» умирали в танке, носящем имя «Александр Невский». Вот как Господь все устраивает. Нельзя не надеяться и не верить в то, что на Украине это можно как-то излечить.

— В исторической памяти России очень важное место занимает память о подвиге русского народа в Великой Отечественной войне. Как за последние 30 лет эта память изменилась на Украине?

— Никогда бы на Западе не осмелились первыми начать глумиться над нашей Победой и извращать смысл даже Великой Отечественной и всей Второй мировой войны, если бы первыми не начали наши же собственные либералы это делать еще в конце 80-х годов. На Украине это легло на плодородную почву. Это помогало объяснять, что украинцы — жертвы вот этого русского большевизма и новой формы империализма. Я знаю много и американских документов, которые именно так все это формулировали… Например, закон Соединенных Штатов 1959 года о порабощенных нациях. Его продвигал Лев Добрянский, украинец западный. Его дочка — Пола Добрянски, помощница Бжезинского, наставница Екатерины Чумаченко — супруги президента Ющенко. А продвигал в конгрессе эту резолюцию поляк Дервински, от штата Иллинойс. Я читала про этот закон. Я перелистала несколько томов по тысяче страниц.

Но вообще, сама Россия тоже виновата. Ведь нам стали говорить, что государство — если обобщить все обличения нашей Победы и топтание на ней — было донельзя плохим, а у плохого государства не может быть ничего праведного и правильного. И победа не победа, и тут же тебе — абсурдные цифры потерь во время сталинских репрессий. Они были. Единственный брат моего отца сгинул абсолютно невинно, он работалинженером на киевской электростанции. Папа был долго братом врага народа…

Так вот что касается репрессий. На Западе вроде был крестовый поход против большевизма, а чего-то слова ни о марксизме, ни о Ленине с Троцким плохого там нельзя сказать даже. По-прежнему мемориальные доски в благодарность за сокрушение Российской империи, великой державы. И только Сталин у них — символ вселенского ужаса, злодей всех времен и народов.

Французская революция, террор — деятельность якобинцев — Робеспьера и Дантона — до сих пор не превзойдена по количеству погибших жертв на душу населения. Во Франции проживало тогда 26,5 млн. В одной Вандее за два месяца до 400 тысяч семей было зарублено. Я слышала во Франции историю, что генералы доносили: мы кидали их младенцев под копыта наших коней, чтобы истребить их всех, вместе с их отродьем. Это не X век варварский, это просвещенная Европа, это литература, это Лафонтен, это «король-солнце», это д’Артаньян и т. д.

Британский ученый Тойнби замечательно определил разницу между Лениным и Сталиным. Для меня они оба — демоны революции, но я не могу не признать правоту Тойнби: Ленин и Троцкий видели в России инструмент для утверждения коммунизма, а Сталин решил коммунизм сделать инструментом утверждения советского великодержавия. Поэтому ненависть к Сталину в них нечестная. Они хотят раздвоения нашего сознания. Не надо отрицать ужасные репрессии. Но в ленинское время их было в два раза больше. Почему-то наши либералы об этом никогда не говорят.

В 20-х годах в театре Мейерхольда изображали царей — они испражнялись на сцене и давили блох. Отношение к собственной истории как к пыли, которую надо сдуть брезгливо. Или — как к насекомым. Мы же не жалеем комара, когда его убиваем…

В 90-х годах все как-то забыли, что, кроме государства, есть же Отечество. И оно было в опасности. Опять «ярость благородная вскипела, как волна». Было понятно, что не защити в то время, да, одновременно и советское государство, которое, может, не всем нравилось, но — не защити тогда и Отечество, впереди ничего бы не было. И нас бы не было как субъекта мировой истории и культуры.

Потом стали извращать смысл Второй мировой войны. Она объединила столь разных, даже соперников. Француз остался французом, голландец — голландцем. Эстонец, поляк, чех — эстонцем, поляком, чехом, как и украинец — украинцем, а русский — русским. А не свинопасом и горничной для Третьего рейха, едва умеющими читать географические указатели на немецком языке в Ингерманландии.

Наша молодежь с трудом представляет то, что гитлеровцы делали на оккупированных территориях, особенно на славянских. Для них этот ужас не ощущается больше. А говорят, что вот там, мол, не было демократии западной. Война-то была за западную демократию. И главный грех Гитлера — это Холокост. Потому что еврейское сообщество на этом твердо стоит, не позволит никогда забыть о Холокосте. А для других главный грех Гитлера — что при нем не было демократии. А поскольку в Советском Союзе тоже был тоталитаризм с точки зрения западной демократии, значит, это были два одинаковых омерзительных монстра. Просто надо было временно разбить одного, а потом в течение семидесяти лет подавлять и не допускать к развитию другого.

Назовите мне сегодня противника России на всех этапах ее истории, которого бы не поддерживала Англия? Как только Россия вышла к Причерноморью и к трем океанам, к Прибалтике — всё, мы стали объектом пристального внимания Англии. Она всегда поощряла и поддерживала любого неприятеля России. Хотя ни один фунт британских товаров не проходил через Черноморские проливы. В первой четверти XIX века в договорах с Персией Британия вставляла пункт, обязывающий Персию-Иран продолжать войну с Россией. Она посылала оружие «черкесам» и Шамилю во время кавказских войн. Во время Крымской войны вы знаете, что было… Во время Первой мировой войны, хотя была Антанта, Англия не сразу захотела вступить в войну. Предпоследний царский министр иностранных дел Сазонов писал в ужасе, что сэр Эдуард Грей, министр иностранных дел Англии, говорит: мы не будем воевать из-за сербских вожделений. И только когда кайзер Вильгельм вдруг начал сам бомбить Бельгию, а это в непосредственной близости от них, то тут «немцы сами сделали то, чего мы не могли добиться от англичан».

Кроме того, даже во время Ялты у Черчилля был план «Немыслимое», который предполагал немедленный поворот войны — инкорпорация в эти англосаксонские силы оставшихся недобитых фашистских соединений, чтобы разгромить Советский Союз. Декларируемая Лондоном борьба против коммунистической «фантасмагории» лишь прикрывала агрессивное неприятие российского великодержавия в любых ее формах. А борьба с Гитлером у англосаксов — это всего лишь семейный спор о владычестве. Они не могли позволить Гитлеру стать господином Евразии.

Надо отчетливо понимать, что признание грехов и несовершенств нашего государства не должно заслонять, что сейчас на кону, как и во время Великой Отечественной, судьба Отечества, его сохранение в мировой истории как самостоятельного явления. Со своими собственными планами исторической жизни.

— В продолжение темы хотелось бы узнать, каким вы видите будущее Украины.

— Это не только судьба почти пяти миллионов русских жителей Донбасса, стонущих и подвергающихся геноциду. Это еще столкновение за место России и русских в мировой истории. И здесь неминуемо встает вопрос о будущем Украины. Если целью является денацификация и демилитаризация, как ее можно осуществить? Я знаю, как это осуществлялось в Германии. Причем Англия усердствовала даже больше, чем Советский Союз. Она настаивала на изменении, переформатировании территориального устройства, когда поменяли даже исторические названия земель. Какие-то были разделены, какие-то названия вообще исчезли.

Денацификация проводилась под контролем послевоенных структур держав-победительниц. Был контрольный совет для Германии, директораты всякие. Были закрыты все радиостанции, журналы, газеты. Издавались только державами-победительницами соответствующие новостные и прочие программы. Получить лицензию на издание было очень трудно. Изо всех образовательных программ тщательно вычищалось все, чтобы никогда даже элементы этой идеологии не были возрождены. В этом участвовали в том числе и такие великие гуманисты-немцы, как Томас Манн, например. Раньше не было такой серьезной прозы в немецкой литературе, таких имен, как Генрих Белль, Гюнтер Грасс. Немцы всегда славились в основном поэзией.

Что же касается Украины, то демилитаризация возможна только при признании ВСУ своего поражения в военных действиях. Надо не останавливаться на середине, а требовать именно этой капитуляции. Денацификация невозможна без изоляции бандеровского центра, сконцентрированного на территории Галиции. Это Ивано-Франковская, Львовская, Черновицкая и Тернопольская области. Даже Волынская и то не так страшна, как вот эти все. Как это сделать? Вооруженными силами? Я не государственный чиновник, поэтому могу себе позволить говорить открыто.

Унитарное государство Украина — оно всегда более пассионарное, в чем мы убедились за эти 30 лет, и поэтому будет навязывать всей остальной Украине, которая к этому, может быть, и не стремилась вовсе, свои образовательные, исторические и другие подходы. На мой взгляд, Украина и раньше, чтобы не случилось того, что случилось, должна была быть федерацией. Федерализация Украины — это когда отдельные регионы имеют свой голос и один регион не может навязывать свою волю всем остальным. Кто это будет делать? Как это будут делать, в каком составе? Это покажет будущее. Это очень трудный процесс. Но без масштабных, грандиозных перестроек на Украине эти задачи вряд ли будут решены. Тем более что Запад не остановится ни перед чем, чтобы сохранить это змеиное гнездо и постоянно воспроизводить его в том или ином формате.

— Спасибо за откровенный разговор.

Философия конца^[7]

На самом деле история непрерывна. Те, кто родился в 1890 году, сидели в одном окопе под Москвой и под Ржевом с теми, кто родился в 1921-м. И мой дед — мамин отец, полный георгиевский кавалер, прапорщик Русской армии, и моя мама — комсомолка, партизанка, награжденная медалью, прошедшая Бог знает что, включая немецкий концлагерь, — они же воевали за одно и то же Отечество. Это государства были разные, но есть же еще преемственная историческая государственность. Почему ее никому не жаль? Ведь это тот континуум, та вечность, в которой народ живет, создавая разные политические институты, а они, как продукт деятельности грешного человека, всегда греховны и несовершенны, что было и в Московской Руси, и в петровской, и в дореволюционной России. Было и в большевистской, и в позднесоветской и продолжают быть таковыми в сегодняшней. Но нельзя же из-за грехов и несовершенств политических институтов (еще на себя надо обратиться: а вы-то что, не участники этих грехов?) приносить в жертву тысячелетнюю государственность, когда народ совершал то грехопадения, то взлеты, то очищение, то великие победы. И, конечно, мне хотелось докопаться до религиозно-философских основ истории.

Надо обладать историческим преемственным национальным сознанием, которое вовсе не означает лубочного любования всеми грехами и несовершенствами сегодняшнего государства. Оно может очень не нравиться. У нас масса претензий к сегодняшнему государству, особенно к его экономике. Пожалуй, по вопросам внешней политики консенсус можно назвать даже общенациональным. Но это чувство принадлежности ко всему историческому — к прошлому, настоящему и будущему. Человек с историческим сознанием никогда не отречется от своего Отечества, даже если в данный момент государство, которое его представляет, не соответствует идеалам этого человека.

Осознание этого пронизало мою главную работу. Почти семь лет я работала над книгой «Россия и русские в мировой истории». В свете религиозно-философских аспектов, начиная от истоков противостояния, конфликта, диалога, дискуссии с западной ойкуменой, латинским христианством; как мы расходились, что такое Возрождение, почему для нас Античность не является такой основой, как для западной культуры. Это тоже нас различает, мы познакомились с Античностью уже ближе к петровской Руси — ни Рюрики, ни Александр Невский, ни Дмитрий Донской Античности не знали, вместе с греческой верой они ее не приняли. А на Западе христианство наложилось на варварство и наследие Античности, что проявилось в Возрождении, а затем в Просвещении, и последнее пошло в конечном итоге по антихристианскому пути.

Ведь кто же будет спорить с великими просветителями, которые провозглашали универсальность этических, нравственных норм, хотели их распространить? Кстати, католическая церковь с большим беспокойством на это все взирала. И, наверное, как любая церковь, она мудра, потому что видит, к чему это может привести. Я согласна со своим другом и коллегой англичанином-католиком Джоном Локлендом (ему принадлежит лучшая книга о Шеллинге), что единственные, близкие к христианскому просвещению труды были именно у этого немецкого философа.

Фоном для моих исследований в области геополитики, основанной на дипломатических документах, является также и некая религиозно-философская рама, в которой развивалось это противостояние, соперничество России и Европы, эти дилеммы, которые не обошли своим вниманием крупнейшие умы конца века. А сейчас она в такой гротескной форме перед нами по милости Запада. Но надо сказать, что спор славянофилов и западников надо изучать заново. Они вовсе не были, как я поняла, такими антитезами. Это были две богатые грани русского сознания. Если процитировать Ивана Киреевского, считающегося родоначальником славянофильства, то он говорит: если старое когда-то было очень хорошим, это не значит, что оно будет столь хорошим сейчас. Если кто-то хочет искоренения всего западного из нашего быта, а кто-то, наоборот, хочет искоренения всего русского и оставить только западное, — не будет ни того, ни другого. Значит, нам поневоле следует ожидать чего-то третьего, возникающего из «взаимодействия этих двух начал».

Константин Дмитриевич Кавелин, русский историк, признанный западник, фактически говорил то же самое: каждый думающий и честный человек не может не чувствовать себя наполовину славянофилом, наполовину западником. Однако ни то ни другое по отдельности не разрешило и не может разрешить проблем русской жизни. Разве это антитезы, разве это отрицание?

А некоторые нынешние наши славянофилы — это вернуться к Домострою, закрыться от всего в курной избе. А западники — это просто вырождение великого западничества. Все европейские консерваторы звонят в колокола: что делать с великой европейской культурой, куда она катится? Уничтожаются все ее христианские основы. Никогда не родятся больше ни Шиллер, ни Моцарт. Потому что нет больше грани между добром и злом, красотой и уродством. Энтропия происходит. Там нет искания человеческого духа, мечущегося между свободой, которая ему дана Богом — это ведь дар Святого Духа, — и долгом! Ибо человеку наряду со свободой дана способность, в отличие от животного, различать грань — где добро, где зло, где грех, где добродетель. Как только эти грани провозглашаются отсутствующими, конец! Зачем тогда монологи Макбета и Гамлета? Не будет ничего, не будет сомнения, оно не нужно. А Лукреция? Которая кончала жизнь самоубийством, оскверненная? Боже мой, скажет либертарист и постмодернист, «идиотка» в плену придуманных условностей…

— Получается, если нет совершенно четких нравственных норм, общество деградирует. Как вы сказали, те великие не могут даже теоретически родиться в этой обстановке. Но тут возникает нюанс. Ведь эти нормы прописываются или в конституциях, или в идеологиях, если таковые есть. А у нас же как бы идеологии нет. Значит, и норм, получается, нет?

— Они пока у нас незримо воспроизводятся. Хотя сейчас в Конституцию добавлено упоминание о Боге. Причем сделано это предельно тактично. Хоть так, ведь отрицать это невозможно, что наше наследие — это православие и вся история России — это история народа в Боге. Год был литургическим, быт вращался вокруг Пасхи, Рождества и круга церковных праздников, жития святых. А сказки? Вообще вся мораль: двух смертей не бывать, а одной не миновать — это нравственный выбор! Это, кстати, то же самое, что у Ф. Шиллера высоким слогом сказано: «Честь дороже жизни!» Значит, у нас когда-то была на самом деле одна цивилизация, несмотря на раскол и разделение церквей. Разделили же ее «вольтерьянский хохот», цинизм, насмешка, глумление. И постепенно мы стали расходиться все больше и больше.

Поэтому даже не Великая схизма — деление по догмату Троицы — нас разделила формально. Но до сих пор мои друзья-консерваторы, как правило, католики, очень сочувствуют православию и своих детей учат тому же, чему учим мы. Делай добро, не ожидая вознаграждения, будь честным, не убий, не укради. Это те основы, которые изначально сделали нас единой цивилизацией, но потом мы по-своему шли по этому пути. И различия достаточно существенные. А уже нынешняя, постмодернистская западная цивилизация — это их логический итог, деградация — змея себя за хвост укусила. И это трагедия великой европейской культуры.

— Последовательное отрицание духовности непременно ведет к сатанизму. Пусть открытому, пусть скрытному, но все равно — к сатанизму. Вот то, что мы сейчас и видим.

— Вы замечательно сказали. У богословских деятелей прошлого написано, что идея богоподобия извращается сначала в идею богоравности, это Возрождение. Дальше — человекобожие, а потом сатанобожие. Пока это еще человекобожие. Но это предпоследний этап.

— Однако все контуры уже обозначены.

— Человеку сегодня даже запрещается провозглашать свою богоданную биологическую и физиологическую природу. Мы знаем, что отклонения в этой области были еще и в Библии описаны. Кстати, написано: кто сделает так, должен быть истреблен, как это есть мерзость перед лицом Господа. Даже за убийство возможно искупление, а вот это — просто перестаешь быть человеком, тем, для которого Господь Слово Свое явил. Эти явления давно встречались, но грех никогда не смел провозгласить себя равным добродетели. А сейчас именно это происходит, и это самое страшное. Это новая революционная философия, призванная человека поставить над всем, и он не должен быть связан никакими моральными, национальными, религиозными, этическими запретами или узами. Это полная атомизация общества. И это та самая история без нравственной цели, без нравственного целеполагания. Это философия конца истории. И что будет с таким Четвертым Римом, только языческим? Варвары придут и все разрушат вместе с демократией, с термами, с Колизеем.

Чем больше оскотинивается западное общество по ликвидации этических норм, тем более воинствующим становится отклик и исламский протест, который имеет свои причины. Радоваться этому совершенно не приходится, это опасность и для нас. Потому что на фоне экономического демонизма, деградации, победно шествующей содомии у них кинжал сжимается в руке все крепче. И мы видим взрывы, а это лишь проба сил.

— А что же Россия в эту эпоху полураспада?

— Россия не может существовать иначе, как империя. Страна, протяженная, как раньше, от Буга до Тихого океана, со всеми климатическими зонами — от вечной мерзлоты до пустыни, многоукладная — от кавказских аулов до богемных кварталов Москвы, сибирских деревень, по укладу, культуре, перепадам в экономике, в развитии, в достатке — мы модель мира с его перепадами. Не Америка ровненькая, не Европа, как хорошо выточенный, блестященький параллелепипед. И попробуй туда встрой Россию. Это кусок руды, где и простая порода, и кристаллы, и алмазы, и самоцветы. Куда нам туда? Они — «теремок», где уместились и лягушка-квакушка, и зайчик-побегайчик, а мы — «Мишка, сейчас влезу, и всем вам будет крышка».

Империя — не от слова dominium, а от управления. Как с Северным Кавказом наладили отношения? Политика была разной. По отношению к каждому народу надо применять государственные меры и принимать решения с учетом его традиций и менталитета.

На Западе просто от ярости не знают, что делать: как это вдруг мы из Чечни сделали «России верных сынов»? Для этого надо было пораскинуть мозгами. Это как царское правительство, оно дало им их же методом сделать территорию управляемой, спокойной. Если что-то происходит — разберитесь сами, пожалуйста, и доложите.

— А мы должны понять, что проблемы Донбасса, Кавказа, Приднестровья решатся, только если мы восстановимся в едином имперском организме.

— И в едином мировоззрении. Наш фонд стремится снять преграды для единого интеллектуального пространства, единого пространства сознания. Я вижу в аудитории из Донецка не просто часть Русского мира, а часть единого интеллектуального пространства.

И вот еще трагедия — это раскол, фрагментация славянства и остатков поствизантийского пространства. Это трагедия раскола ветвей православных россов — малороссы, белорусы. Это же идет уже несколько веков. Поляки тут очень сильно постарались. Правда, они сами считали украинцев таким быдлом. Хотелось, чтобы украинцы просто узнали, какого мнения на самом деле о них поляки. То же в православном мире — Греция вообще давно, с 20-х годов, под масонским гнетом. Как ни странно, ведь у нас греческая вера, у нас вся церковная лексика схожая. Казалось бы, солидарность должна быть и симпатии, прежде всего на уровне консервативной традиции. Нет, самые пророссийские в Греции — традиционно левые. Они, правда, никакие не атеисты, они просто левые. Вообще, принудительный атеизм был только в Советском Союзе. В остальных, даже соцстранах, не надо было афишировать, но все крестились, не возбранялось.

— На Западе мягче было.

— Балканы, православные славяне. Просто осыпаются, как сухие листья. Посмотрите на Болгарию. Это огромная задача Запада прежде всего оголить и фрагментировать все поствизантийское православное пространство. Если раньше, когда бомбили Сербию, я писала, что это сербское сопротивление — последний чистый язык пламени из гнилостного болота славянства, то теперь я считаю, что это Донбасс и Крым. Это вы приняли эстафету.

— Донбасс — точно. Потому что у нас принята доктрина «Русский Донбасс».

— Это довольно сильный документ. Я как раз верю, что наиболее сильные документы или наиболее осмыслительные придут из той территории, которая под давлением, и это стимулирует философскую, религиозную и политическую мысль. Так было в Крыму в 90-х годах. Я приезжала туда и была потрясена мышлением и изысканиями целых академических кружков в Таврическом университете. И я поняла, почему это происходит. Потому что они под давлением, им надо свою идентичность защищать. И мысль начинает духоподъемно работать, дух начинает творить.

— У нас русский народ появился как субъект истории. Причем на уровне официального документа. Это первый шаг. И он сделан.

— Пусть сначала на региональном уровне, посмотрим, как будет дальше.

— Рождение идеологии, которая базируется на истории, у нас произошло. Впервые, правда, на всем постсоветском пространстве. Смотрите, что получается. Берем Донбасс. У нас появилась одна история — история русского народа, история, как русский народ сделал или создал нынешний Донбасс. Украина в то же время имеет совершенно другую историю, совершенно другие взгляды. Получается, история является орудием гибридной войны. Это очевидно.

Процитирую вас: «История опирается прежде всего на факты и документы. Конечно, ее интерпретация зависит от того мировоззрения, через которое пропускается исторический факт». Вопрос колоссальной важности и сложности. Когда я занимался историей событий 1917 года, я вдруг обнаружил великое множество интерпретаций, я насобирал двенадцать. А мой гость в студии назвал тринадцатую. Тринадцать правд же не бывает, бывает одна.

Владимир Владимирович Путин недавно рассказал, что, пролистав учебники истории для учащихся, с изумлением обнаружил, что там написано совершенно не то, что нужно знать нашим детям. Если бы вам народ доверил рекомендовать, как осветить события 1917 года, что бы вы порекомендовали?

— Русскому сознанию, особенно русской интеллигенции, да еще той интеллигенции, которая выродилась в конце XX века в образованщину, свойственен радикализм, отрицание традиционных устоев. По иронии это прежде всего пронизало именно образованный слой. Но факты развития России, семимильных шагов в преодолении отсталости, в модернизации говорили как раз об обратном. Не только не нужны никакие революции, а, наоборот, нужны столыпинские реформы, хотя и они шли с трудом. Но они же шли без слома православного представления о праведности, об этике, об экономике.

По строительству железных дорог, по книгопечатанию мы сравнялись перед Первой мировой войной с Германией. По числу студентов на душу населения стали уступать только ей же. Дай нам двадцать лет, мы бы оторвались от всего остального мира больше, чем Америка оторвалась от всего остального мира в результате двух мировых войн. Потому что нам даже не надо было соперничать за рынки сбыта, как Англии и Германии в Первой мировой войне, там были серьезные противоречия. А перед нами был свой, не освоенный еще рынок, который сравним по масштабам потенциально с общемировым.

Но нужно было это остановить. Здесь стечение многих обстоятельств. Но иногда стоит дойти до точки невозврата, и события начинают катиться сами по себе. Это было в 1991 году, в 1990-м, когда у Горбачева все уже из рук вываливалось. Началась борьба за власть. И уже фактически превращение СССР в договорное сообщество, а в мире нет успешных договорных сообществ и даже конфедераций. Либо они распадаются, либо они превращаются в подлинную федерацию.

Еще в XIX веке в сознании интеллигенции укоренилось, что во всем виновато самодержавие, что оно не соответствует современности. И эти идеалы прогресса, причем калька с Запада, которая вообще вот так абстрактно не применима в любой другой стране, это везде имеет свои особенности, — они разорвали все связи. И дальше рухнуло.

Самое страшное — это утро после революции. Интеллигенция в ужасе отшатывается от содеянного. Дальше нужно собрать все фрагментированное, прекратить кровавый хаос, ведь нельзя доехать из одной точки страны в другую, чтобы тебя не ограбили, не убили.

Хочу напомнить, что в годы Великой смуты XVII века народ был верующий, он сам собрал ополчение, это же уникально в истории. Если вы прочтете воззвание Минина, вы удивитесь, что он был гражданином за 150 лет до того, как этот термин возник во французской политической культуре. Он говорит не о короле. А на Западе в это время только верность королю. Он говорит об Отечестве, о государстве, о церкви, о вере. Жизнь-живот отдадим, жен, детей заложим, чтобы спасти наше государство. Это вообще уникально, это немыслимо в устах ни одного даже героического вельможи, вставшего на защиту короля в 1612 году.

И народ восстановил тогда русскую государственность. Он шел и после себя оставлял прообразы современных комитетов Госдумы по безопасности, по налогам и сборам. Они собирали, ставили охрану, говорили, сколько надо поборов брать, чтобы все это обеспечить. Они восстанавливали, шаг за шагом, управительные функции государства. А потом избрали царя, и — «миром правит Бог», успокоились и удалились восвояси. Ибо «миром правит Бог». Но там, где главное было восстановить православное государство, народ проявил себя очень активно, а совсем не варварски — с равнодушием и рабской покорностью.

А вот в 1917 году ничего этого уже не было, к сожалению. Вы знаете, какая была пропаганда? Наш фонд напечатал сборник документов к столетию революции. В том числе карикатуры, которые печатались открыто. Говорят: нет свободы, полицейское государство. Простите, но в 1905 году явился Гельфанд-Парвус из-за границы — его фотографии давно были известны — делать русскую революцию. Ленин вообще к шапочному разбору потом приехал, он же в эмиграции все время был. И они с Троцким и Дейчем организовали «Рабочую газету» по копейке. Я читала полицейский документ, как Парвус границу проходил. Не задержали! Он в цюрихских и бернских газетах печатался. Он был хорошо известен, и фотографии давно уже существовали. Вообще никакого полицейского государства.

В итоге, когда их арестовали, накормили предварительно завтраком в кафе, сделали прекрасные фотографии в тюрьме и отправили исследовать тюремную библиотеку. Потом они бежали по дороге в ссылку, в Туруханский уезд Енисейской губернии. На первом же полустанке Дейч попросил в привокзальном буфете купить что-то, значит, денежки не отняли у них, и тут же сбежал. На третий день Гельфанд, подпоив конвоира, тоже сбежал в крестьянском платье, вернулся в центр. Нагло устроился в гостинице, даже не на тайной квартире, поменяв себе паспорт. И уехал, чтобы никогда больше не возвращаться.

И это вот полицейское государство? Оно полицейским считалось у нас по чеховскому «Держиморде». Потому что обращение неравное было к людям разного сословия. Мальчишка-дворянин лакею мог сказать: «Захар, пойди прочь». Невозможно это представить сейчас. И вот эти карикатуры — это политтехнологии — уже были тогда, церковь и священники изображались как попы-мироеды, жирные, с отвратительными рожами. Военные — предатели, неизвестно за что воюют.

Царская семья, все эти жуткие россказни о том, что государыня — шпионка. Совершалась десакрализация истории и власти, так же как во Франции в так называемую Великую французскую революцию.

Начиная с Радищева росло влияние Запада, французское влияние, идей Просвещения: Вольтер, Мабли, Мирабо. Но там почему-то, несмотря на то что Вольтер насмехался и над Богом, и над религией, и над национальным, к скепсису приучал, вот в эти «скрижали завета» французской революции антинациональные крайности не вошли. У французов быстро Наполеон преобразовал революционный пафос в завоевательный, что его и сгубило в конечном итоге. Но был восстановлен мотив величия Франции.

В России тех времен некий скепсис и низкопоклонство перед Францией еще не соединились с атеистическим, антирелигиозным пафосом. К середине XIX века начинается спор не только славянофилов и западников. Кстати, многие западники были и верующими, более того, охранителями. Катков, признанный западник, он же был охранитель и гораздо более консервативен в политических воззрениях, чем Данилевский с его беспощадным социологическим разбором культурного сознания Запада.

Но потом появляются революционеры-демократы, огромное влияние оказывает марксизм и прежде всего атеизм. И нельзя забывать ненависть Энгельса и Маркса к России… Даже в Советском Союзе — в стране победившего коммунизма, где памятники Марксу и Энгельсу, где привилегированный Институт Маркса — Энгельса — Ленина, — никогда не было опубликовано полное собрание сочинений Маркса и Энгельса, чтобы не мучить советских людей подобным раздвоением. Энгельс даже в опубликованных трудах называет славян «ничтожным мусором истории», а Россию «варварской расой», и Бакунину дает отпор просто в лоб за то, что тот предлагает соединиться всем нациям в будущем после революции, когда мы все протянем друг другу руки. Энгельс отрезает: есть революционные нации, а есть контрреволюционные. И общности между ними никакой не может быть. И за контрреволюционными (пророссийскими) стоит грозная сила варварской России, о которой писал Маркс в неоконченном предисловии к своей работе, которая потом была издана в «Нью-Йорк тайме» выдержками. А полностью была напечатана в Англии, где он в Лондоне и прожил 25 лет до кончины. Мне говорил один историк, что источниками статей Маркса времен Крымской войны были публикации в британской прессе капитанов британских кораблей, осаждавших Севастополь. Пропаганда против противника — это естественно. Маркс писал, что русские выросли в кровавом болоте монгольского рабства. А вот европейцы мужали в суровом героическом тевтонстве.

Вот это отношение классиков к славянам перешло к марксистам, а поскольку марксизм и атеизм были приняты официально, то оно утвердилось. А поскольку русское сознание радикально и пламенно, ему неинтересна просто какая-то реформатская постепенная эволюция и деятельность, ему надо все или ничего, то Марксовы суждения о России и русском народе были приняты как догма. Лев Тихомиров пишет: чем больше человек был верующим до впадения в атеизм, тем большим радикалом и ниспровергателем он потом становится. Потому что он сохраняет христианскую психику, просто вместо Бога ставит себя на его место: «Се, я творю все новое!» Безусловно, уже к началу века во всей западной мировоззренческой раме, особенно в англосаксонской, Россия была варварской страной, препятствием для демократии. Раз тирания, ее не надо жалеть. Даже когда Февральская революция случилась, а потом и Октябрьская, полковник Хауз посоветовал президенту Вильсону поздравить большевиков, хотя рухнула союзница по Антанте. И вот Брестский мир. А как Черчилль возмущался Брестским миром и писал тогда, что Россия победу уже держала в руках, что «мы их привыкли считать прогнившей тиранией, но силу России можно измерить той силой ударов, которые она способна выдержать… Держа победу уже в руках, она пала на землю, заживо поедаемая червями». Так Черчилль, герцог Мальборо, относился к большевикам.

Он понимал, что большевики оставят Восточный фронт, придется еще самим повоевать с кайзеровской Германией. Хотя победа уже была нами определена, основной массив сухопутных сражений был на Восточном фронте. И ведь мы спасли Францию от неминуемого погрома буквально в первые три месяца войны. Маршалу Фошу приписывают фразу: «Если бы не жертвенная помощь России…» С мольбой обратились, и пошло русское неподготовленное наступление.

Мой дед первый свой Георгиевский крест получил за вынос полкового знамени из Мазурских болот, где погибла армия Самсонова. Последний — за Брусиловский прорыв, по-моему. А еще один — за эпизод, который мог бы войти в приключенческий фильм. Они на разведку поехали на лошадях, пробрались к какому-то дому, где пили шампанское австрийские военачальники. Сняли часовых, он ворвался в дом, схватил генерала, положил через седло — и ускакал с ним, и привез к своим.

С уплотнением мира внешняя сторона любой революции усиливается. Революция, безусловно, зреет внутри, но то, в какую сторону зашатавшееся государство опрокинется, зависит от многих, в том числе внешних факторов.

Есть честные, замечательные люди, идеалисты, верные коммунистической идее, я им говорю: вы же наследники «Духа мая 1945-го», а не Октября 1917-го! Однако они не всегда могут это принять. А если бы вы приняли идею мая 1945-го, за вас бы пошло в два раза больше людей, потому что это уже другой Советский Союз.

С другой стороны, наверное, правы те историки, которые утверждают, что вся интеллигенция, правящая верхушка в 1917 году оказалась невероятно беспомощной. Они полностью все развалили. Чтобы сковать железными обручами, а иначе страну уже тогда было не собрать, нужны были такие беспринципные, циничные люди.

Родоначальники революционного террора и самого этого термина — это французские якобинцы, у нас были эпигоны. Не надо искать вину, как Дзержинский говорил и Стучка, внутри контрреволюционного класса. Они не вольны в своих поступках, потому что они являются продуктом социальных условий. Надо просто посчитать, сколько их надо уничтожить. Это теория революционной законности, такая же, как была у Робеспьера.

Советский Союз сам в своем поступательном развитии преодолел те ранние большевистские максимы, которые рассматривались исключительно как инструмент для победы коммунистической идеи вовне. Крупнейший британский историк Арнольд Джозеф Тойнби прямо пишет, что Денин и Троцкий хотели Россию сделать инструментом для возвеличивания коммунистической идеи и отличие Сталина в том, что он, поняв, что не будет никакой мировой революции, коммунистическую идею использовал как инструмент для возвеличивания страны, которая ему оказалась вверена.

Сталина они ненавидят не за репрессии, которых было не меньше уже при Ленине и Троцком, когда без суда и следствия расстреливали. Папе моему было 12 лет, он слышал, как стрекотал пулемет каждый день в Чернигове, где он родился. Каждый вечер черный автомобиль то гимназистку, то архитектора, то инженера, то учителя гимназии забирал. Хорошо, его отец умер до этого, был директором народного училища. Матушка преподавала в гимназии, а потом участвовала в кампании ликбеза, всеобуча. Есть фото: она среди крестьяночек, единственная без платочка, с пучочком. Поэтому папе было разрешено потом поступать в высшее учебное заведение, несмотря на кампанию пролетаризации высшего образования.

Он это помнил и говорил, что народ вообще был в недоумении. Он помнил, что во время Гражданской войны (ему было 12–13 лет) они все время кого-то прятали на чердаке. То евреев от петлюровцев, то красных от белых, то белых от красных.

Вот мы говорим о сознании, об истории. Если первые шаги большевиков в области образования — это создание Института красной профессуры, полное искоренение в сознании прошлого как образов, которым можно поклоняться, то сама советская власть к началу 30-х годов поняла, что войну, которая неизбежно будет, с такой идеологией выиграть невозможно. Что пойдут братья по классу, одетые во вражескую форму, причем одержимые идеей не революции, а мирового господства. Этому было нужно противопоставить чувство Родины, вот и появилось сталинское постановление о преподавании истории, об общественных науках. А до этого история не преподавалась, было лишь обществознание, где Александра Невского называли классовым врагом, Наполеона — освободителем. Кутузов и Суворов ни в коем случае не могли быть символами поклонения. Чайковский — хлюпик, Чехов — нытик, Толстой — помещик, юродствующий во Христе.

Конечно, приправили историю России всеми классовыми атрибутами, но тем не менее была восстановлена, инкорпорирована русская история. И вот начиная с 1934–1935 годов в кратчайшие сроки были переписаны учебники, появились исторические факультеты в Ленинградском и Московском университетах. Преподавателей же тоже нужно готовить. Во многих областных центрах кафедры восстановили, были возрождены элементы дореволюционного научно-образовательного структурного типа.

— Возвращение к традициям по многим параметрам произошло.

— И это тоже очень повлияло на восстановление духа, который позволил в одном окопе оказаться и тем, кто революцию принял, и тем, кто нет. Есть такой автор — историк, доктор исторических наук Елена Синявская, она исследовала феномен сознания фронтового поколения. Она приводит данные, что в армию в том числе были призваны те, кто родился в 1890–1891 гг. Это люди, родившиеся до революции, которым уже было больше тридцати лет, они все не могли революции аплодировать в душе. И были призваны люди 1920–1921 года рождения. Моя мама была 1921 года рождения, партизанка, окончила очень известное Соболевское педагогическое училище, основанное в 1908 году двумя меценатами, где преподавали выпускники Казанского и Петербургского университетов. Там готовили сельских учителей.

И те и другие все-таки прониклись мыслью, что вот сейчас надо отложить споры об устроении государства, чтобы защитить Отечество. Иначе никакого государства не будет: ни того, которое вы хотите, ни этого, которого эти хотят. Я считаю, это был подвиг не только материального самоотречения.

— А что сегодня?

Что творится с нашим сознанием сегодня — меня это очень беспокоит. Я считаю, что мы стоим перед масштабной задачей осмысления именно преподавания истории нашему поколению. На вопросы простые по истории ответить не могут, плохо ее знают. Кто им преподает сейчас? Те, кто сам учился в 90-х, в период второй десакрализации и шельмования всей нашей истории. И у них сознание сшито уже из обрезков, это клиповое сознание, собрание интернет-мнений, они сами не читают. Интернет создает замкнутые, фанатичные сообщества, в которых ты становишься рабом. Ты зависим от того, принадлежишь ли к мейнстриму или нет. Это ужасно.

Поэтому нужны интернет-продукты, нужны новые форматы, аудиокниги, подкасты, детям былины, сказки и рассказы по истории. Учебники действительно нужны. Депутат Вячеслав Алексеевич Никонов меня включал в комиссию, учебники показывал. Я думала: да ладно, это наши бородатые патриоты уж слишком, сейчас не 90-е… Но прочитала и просто ужаснулась. Там вообще нет ничего русского. И до сих пор у нас много учебников, изданных на деньги Сороса. И продолжают кричать, что должна быть тысяча учебников.

Мы опубликовали с сестрой статью о прекрасном французском русисте, медиевисте Жан-Пьере Арриньоне. Он как-то выступал у нас и рассказывал про их учебники. Несмотря на то что учебники разные, потому что считается, что в сельской школе должно быть проще, чем в столичном лицее, там нет таких расхождений. Нигде не утверждается, что Жанна д’Арк — не национальная героиня, а ведьма, нигде не топчутся сильно на вишистском правительстве, но перестают славить. С точки зрения современных критериев демократии, прав человека, отрицания репрессий невозможно якобинцев на щит поднимать. Но они просто перестали их славить. Свобода, равенство, братство — это наследие они сохраняют. Они уважительно относятся к своей истории.

Вот еще доказательство того, как важно мировоззрение и как оно может выполнять разрушительную, губительную роль. А в случае нашего мировоззрения перед войной — это спасительная роль. Хотя материально пришлось дойти до истощения, просто до средневекового уровня. Франсуа-Ксавье Кокен, французский русист из Сорбонны, выступал на круглом столе и давал объяснение, почему капитулировала Франция. После Первой мировой войны Франция была театром военных действий, она была сильно разгромлена. У них это была самая кровопролитная война. Не сравнить со Второй мировой, где просто были отдельные герои Сопротивления. Но к 1918 году французы около двух миллионов потеряли, это для них колоссальная цифра. Они не получили от англосаксов, которые вершили бал на Версальской конференции, того, что им нужно, полностью. Те начали Германию потихоньку возрождать. Это тоже очевидно. Во Франции началась идейная кампания всяческого поношения своей страны. Веймарская республика после трагического поражения в Первой мировой войне, когда Германию и Австрию расчехвостили, потеряла не только вновь завоеванное, но и прежнее достояние, которое раньше не оспаривалось. И тоже началось поношение, что, дескать, отсталая, неразвитая Германия… В Германии поношение интеллигенцией своей истории породило ответ в виде нацизма…

Во Франции это вывело на авансцену пораженческие круги. И привело к трагическому феномену, когда маршал Петен, герой Первой мировой войны, герой Верденского сражения, его лозунг — «немец дальше не пройдет», становится капитулянтом. Кокен говорит: «Вы, русские, учитесь на наших ошибках». Он так сказал, потому что в это время у нас шло полное глумление над всей нашей историей.

Конечно, история многому учит. Вот смотрите, у нас сейчас довольно часто отмечают заслуги прекрасных молодых людей, которые проявили себя в различных областях. Это правильно, граждане должны ощущать, что они востребованы, что их заметили. Но рождают и воспитывают граждан Отечества — не гранты и посты во властных структурах, а воспитание и образование, история и философия. Каково мировоззрение человека, таково и его отношение к обществу. История и философия всегда были кузницей человеческих идеалов и питомником мировоззрения.

Как проект «Украина» становится инструментом мировой войны: история и геополитика^[8]

История, геополитика, идеология — практически этот узел сегодня разрубается на наших глазах, узел всей мировой истории. Мне особенно обидно, тяжело и одновременно трепетно это все переживать, потому что все это мною было предсказано в годы, когда об этом не принято было говорить. Людей с такими взглядами не слушали, обвиняли в отсталости и непонимании, ибо век национальных интересов якобы безвозвратно ушел, а нынче век общечеловеческих ценностей, и я, мол, не понимаю «нового мышления». Правда, весь мир, пока мы упивались так называемым «новым мышлением», прекрасновоспользовался испытанным старым…

Главный труд моей жизни — это книга почти в 600 страниц — панорамное исследование «Россия и русские в мировой истории», из которого я беру иногда лишь намеченные и поставленные вопросы, не разработанные до конца, и их уже развиваю на основе моего сегодняшнего знания. В ней было предсказано в первом издании 2002 года все, что происходит сейчас.

Затем последовала другая книга, в разных версиях переведенная на пять европейских языков — французский, сербский, словенский, чешский и словацкий, — «Великие войны XX столетия» (2007), последняя редакция которой с существенными добавлениями вышла всего пару лет назад. Речь идет о геополитическом противостоянии, сравнении силовых стрел, которые направлены на Россию, когда она находится в трудной ситуации. Это — и Первая мировая война, и революция, и Гражданская война, и Вторая мировая — Великая Отечественная, и 90-е годы.

Оказывается, что эти стрелы абсолютно идентичны. Прежде всего они нацелены на отделение России от морей — Балтики, Черного моря. Именно выход к этим позициям Петром I, 300-летие Ништадтского мира мы отпраздновали осенью.

Так вот, именно выход России к Балтике и потом закрепление в Крыму, что было невозможно без того, чтобы выйти сначала к Прибалтике и обезопасить свои северо-западные позиции, делало Россию великой державой. И канцлер Безбородко, екатерининский вельможа — малоросс, возглавлявший внешнеполитическое ведомство, — принимая на работу молодых дворян, говорил им: «Не знаю, батенька, как при вас будет, а при нас ни одна пушка уже в Европе не стреляет».

С обретений Петра Великого стала необратимой масштабная геополитическая трансформация Европы. Уходят на второй план ранее могущественные государства — Польша, Швеция, Голландия. На их место приходят Англия и Россия. Швеция и Польша постепенно утрачивают свое влияние, теряют захваченные ранее земли. Россия входит в имперский период, развивается как империя, великая держава. И постепенно становится ясно, что тот, кто хочет стать господином мира, не может осуществить эту цель без устранения России. В XIX веке, к концу которого уже обнажилось неприятие России Западом — Европой, о чем очень открыто и очень актуально писали Ф. И. Тютчев и Ф. М. Достоевский, Россию не стремились совсем уничтожить. Россию стремились ослабить, парализовать и отстранить от решения мировых дел. Уничтожить Россию оказалось не по зубам даже Гитлеру. Бисмарк об этом предупреждал в конце жизни. Потому что одно ее существование в этих границах и то, что это альтернативная часть той же европейской цивилизации, делает невозможным управление миром из одной точки.

Первым это осознал Наполеон, не имевший никаких экономических и материальных целей в своей самоубийственной и погубившей его войне против России. Бонапарт пошел на Россию, как считают некоторые историки, по наущению своей соперницы Англии. Если бы он не поддался своей роковой амбиции, то, может, и сохранил бы свое господствующее положение в Западной Европе. У него была почти вся завоеванная Европа и ключевые параметры доминирования. Он уже овладевал африканским побережьем, а как считают русские политические географы — тот, кто контролирует оба побережья Средиземного моря, тот и становится господином мира. В свое время только после II или III Пунических войн, когда Рим окончательно победил Карфаген и овладел африканским побережьем, тогда Рим стал той Великой Римской империей.

Но переходим к Украине.

Истоки того, что сейчас происходит, лежат в глубине веков. Разделение Московской Руси и того, что постепенно формировалось как малороссийская народность, как часть православных россов, вышедших из Киевской Руси, в значительной мере проистекало из буквально физического вторжения огромного монгольского клина, нашествия, которое на два с половиной века практически затруднило общение между частями — ветвями одного народа.

Постепенно расходятся языки. Хотя в XIX веке украинский язык, малороссийское наречие — это местный язык, на котором говорило крестьянство. Он отличался от литературного русского примерно так же, как вологодский или иной местный говор, скажем, XVI века. Да и сегодня украинский язык, в который усилиями революционной интеллигенции, а затем большевистской и советской украинской номенклатуры местную мову превращали в течение 100 лет, отличается примерно так, как баварский от академического немецкого — Hochdeutsch.

Отрыв Малороссии от Московии был давней целью Речи Посполитой. Еще Казимир Великий в 1349 году захватил Галицко-Волынское княжество, которое принадлежит к колыбели Киевской Руси. В его усыпальнице в Кракове я увидела на табличке, почему его именовали «великим»: «Сильно расширил территорию государства». Оказывается, если ты расширил за счет чужих земель территорию, ты становишься великим. А когда у тебя другие «великие» эту же территорию назад забирают, то они — проклятые страны-расчленительницы, о которых сегодня услышишь в любом польском музее, даже если это музей фарфора. Так, по нынешней трактовке украинских историков, обслуживающих новую геополитику, Владимир Мономах — великий киевский князь, а его шестой сын Юрий Долгорукий, основатель Москвы, — «проклятый кацап», «москаль». Но это не главное.

Огромную роль сыграл и религиозный фактор. Истоки подлинного украинского сепаратизма и антимосковитской версии украинской идеи — в пассионарности униатства. Еще папа Урбан VIII в начале XVII века, вскоре после Брестской унии 1596 года, говорил: «О, мои русины, через вас-то я надеюсь достигнуть востока».

Пять епископов, во главе с Михаилом Рогозой, принявшим католический догмат при сохранении православного обряда, были отвергнуты православными. А крестьяне, поскольку обряд оставался прежний на местном языке (в отличие от католических служб, которые велись на латыни), так ничего и не поняли. Филиокве — это богословские тонкости не для простого люда. А потом, когда узнавали, что находятся в подчинении римскому папе, а не Вселенскому патриарху, приходили в ужас и протестовали. Так униатские общины все время сменялись, то обретая новые приходы, то теряя их.

И вот такой буфер — не католик и не православный, а униат — стал сгустком пассионарной ненависти. Именно из него вышло политическое украинство. Кстати, украинцами называли перед Первой мировой войной только униатов. Остальные были малороссами. Этот феномен греко-католика — ни русский, ни поляк, самостийник, украинец — основа того самого галицийского идентитета, а потом и москвофобской версии украинской идеи, что возобладала на Украине не без помощи Польши и Запада. Щедро субсидируемая Веной и Ватиканом, эта церковь в свое время и родила политическое украинство.

Особенно ярко это проявилось уже во второй половине XIX века, когда польский провинциальный историк Францышек Духинский в Париже для невежественной в славистике публики на кафедрах витийствовал о том, что москали, русские, — это помесь угро-финнов с татарами и не имеют ничего общего с арийцами Украины. Якобы ради того, чтобы приукрасить свое варварство, московиты украли и киевскую историю, и присвоили себе византийское преемство, а на самом деле это совершенно разные народности, даже этнически.

На мой сайт еще в 90-х годах нередко заходил какой-то щирый украинец, который все время оскорблял. У него с моими читателями была полемика. В конце ее он написал: «Ишь, мордва зашевелилась!»

Когда русская армия по просьбе австрийского правительства перешла Карпаты и спасла во время революции 1848 года Австрию^[9] от неминуемого распада, ибо в Венгрии благодаря присутствию русских войск восстание потерпело крах, во время возвращения русские войска проходили через галицийских русинов. Русинское население было под огромным впечатлением от этой громады, говорящей на понятном языке и почти родной по поведению, молящейся на родном языке с ними. Тогда галичане называли себя Галицкой Русью. Трудно сейчас представить, что в этом оплоте самых москвофобских настроений тогда зародилось необычайно сильное москвофильское течение среди интеллигенции.

Интеллигенция, говорящая либо на немецком, либо на польском, начала переходить на русский язык. Вена очень обеспокоилась, и начались репрессии. Бросали в тюрьмы людей и интеллектуальных деятелей якобы за измену, хотя Россия и Австро-Венгрия не были в состоянии войны. Первый процесс над такими симпатизирующим русской культуре, языку, а значит, ненавистной России, состоялся уже в 1882 году. Перед Первой мировой войной историк М. Грушевский, потом советский академик, именем которого сейчас названы киевские улицы, пишет на грант Венского двора девятитомную историю «Украины-Руси». В ней проводится очень интеллигентно и не сразу понятно для непосвященного та же теория Духинского о том, что Московия — это не носитель преемственности от Киевской Руси, а истинной наследницей Киевской Руси является «Украина, она же и есть истинная Русь».

В это время начинается деятельность митрополита-униата Андрея Шептицкого. Это австрийский граф, офицер, католик, ставший униатским митрополитом, который действовал еще в Первую мировую войну во Львове. Галиция же была до Первой мировой войны частью Австро-Венгрии, и там был оплот тех, кто бдительно следил, чтобы среди галичан не было сочувствующих русской армии, где практиковались массовые доносы униатов на православных. Известные русские историки-эмигранты об этом много писали. Они себя считают именно Галицкой Русью — Ваврик, Аристов, Петро Гардый, у которого в Канаде вышел целый альманах про зверства галицийских униатов на австрийской службе. В Канаде он стал Peter S. Hardy, и я эту книгу держала в руках.

О том, какая огромная к 20-м годам XX столетия уже была проделана работа по полному выхолащиванию сознания принадлежности к тому самому «Русскому миру» — наследию Киевской Руси, говорит тот факт, что еще в конце 80-х годов XIX века в венский парламент была подана петиция за 100 тысячами подписей галичан. Это ли не доказательство: «Высокая палата! Галицко-русский народ по своему историческому прошлому, культуре и языку стоит в тесной связи с заселяющим смежные с Галицкой землей малоросским племенем в России, которое вместе с великорусским и белорусским составляет цельную этнографическую группу, то есть русский народ. Язык этого народа, выработанный тысячелетним трудом всех трёх русских племен и занимающий в настоящее время одно из первых мест среди мировых языков, Галицкая Русь считала и считает своим и за ним лишь признает право быть языком её литературы, науки и вообще культуры. Доказательством этого является тот факт, что за права этого языка у нас в Галиции боролись такие выдающиеся деятели, как епископы Яхимович и Иосиф Сембратович, ученые и писатели Денис Зубрицкий, Иоанн Наумович […] и многие другие. Общерусский литературный язык у нас в Галиции в повсеместном употреблении. Галицко-русские общественные учреждения и студенческие общества ведут прения, протоколы, переписку на русском литературном языке. На этом же языке у нас сыздавна издавались и теперь издаются ежедневные повременные издания, такие как: „Слово“, „Пролом“, „Червонная Русь“, „Галичанин“, „Беседа“, „Страхопуд“, „Издания Галицко-русской матицы“, „Русская библиотека“, „Живое слово“, „Живая мысль“, „Славянский век“, „Издания общества имени Михаила Качковского“, расходящиеся в тысячах экземпляров».

Но перед Первой мировой войной униаты уже начинают действовать люто, став предшественниками гитлеровских коллаборационистов — бандеровцев, что довели эту практику до страшных форм зверства, которые возродили сегодняшние укронацисты. Во время Первой мировой войны по доносам униатов австрийским властям против якобы сочувствующих русской армии было создано два концентрационных лагеря — Талергоф и Терезин. Сейчас это музеи, там счет идет на тысячи замученных, расстрелянных якобы за сочувствие России.

Ваврик прямо пишет, что «виновником нашей народной мартирологии» были «проклятые украинцы — униаты, вырекшиеся от Руси». Известный расист и нацист Тягнибок — внучатый племянник одного из проавстрийских активистов, униатского священника Лонгина Цегельского, который доносил на неблагонадежных русинов. И его имя фигурировало даже на Версальской конференции, где комиссия устанавливала ответственность за развязывание войны и разбирала военные преступления. Он с трудом избежал приговора, потому что не доказали смертей по его вине, но аресты благодаря его доносам были. Он умер в Соединенных Штатах, а дед Тягнибока сидел в советском лагере как сотрудничавший с Гитлером. Вот откуда тянется сегодняшняя ненависть, вот корни того, что было взращено в последние 30 лет.

Во время Первой мировой войны эта идеология уже широко пропагандируется, но когда начинается революция и Гражданская война, Украина показала себя несостоявшимся квазигосударством. Единой национальной идеологии — идеологии с позитивным содержанием национального проекта — не было. Даже в православной Малороссии сменяли друг друга бесконечные «батьки», враждующие гетманы — Скоропадский, Петлюра, Махно. Все они, зараженные галицийской идеологией, все же не были едины в отношении будущего и не готовы были к полному разрыву с Москвой. В 1917 году, когда объявили свободные выборы, за сепаратистские партии на территории Украины не было отдано ни одного голоса, а за федералистские и за общероссийские — 85 %!

Но на униатской Галиции были жесткие гонения на православных, и эмигранты оттуда в Канаде и США составили огромные антирусские общины. Вот воспоминания полкового священника Центральной Рады Иоанна Теодоровича, который в эмиграции в Канаде, несмотря на свое героическое националистическое прошлое, подвергся чудовищным унижениям и поношениям со стороны заправлявших там униатов. Он пишет с горечью: «Поскольку ты православный, а не униат, ты проклятый кацап, проклятый москаль».

Был обнаружен архив Андрея Шептицкого, замурованный во Львове, ив 1918 году опубликован в газете «Петроградское дело». Там он говорит о том, что есть возможность всю Малороссию подчинить их идеологии, надо воспитывать украинцев в духе, что им чужда держава царей.

Советская власть взяла на вооружение галицийскую идеологию, перекодировав ее в коммунистические клише, — «цари всегда угнетали, а при коммунизме будет братство». Именно советская власть начала принудительную украинизацию. И только теперь публикуются документы об украинизации: как сопротивлялся малороссийский народ, как никто не хотел отдавать детей в школы, где преподавание велось на украинском языке, как искусственно создавалась несуществовавшая научная терминология. Всего с десяток мировых языков обладают всей полнотой терминологии и понятий для всех отраслей науки. Русский туда входит, но — ни украинский, ни молдавский, ни румынский не обладают такой полнотой понятий.

В начавшейся украинизации действует тот самый Влас Чубарь, председатель Совнаркома, который подписал приснопамятное постановление о борьбе «с саботажем в области хлебозаготовок», после которого начался голод на Украине, подобный тому, что был в то время и в Поволжье, и в Казахстане. Потому что большевистская политика была нацелена везде на унижение крестьянства. В каждой революции есть своя Вандея. Ибо именно крестьянство — носитель национального консервативного религиозного начала, и ему чужды Марксовы идеи. Не говоря уже о том, что на Украине частнособственнический инстинкт, особенно к земле, очень сильно развит, это отмечено везде. Крестьяне после этого постановления отказались сеять хлеб в колхозах, голод еще и из-за этого начался.

Чубарь был ярым украинизатором, а вовсе не борцом с националистическими архаичными пережитками. Он насаждал украинизацию в школах, боролся с малороссийской интеллигенцией, которая стояла на общерусских позициях. Почему только сейчас печатают эти документы и историки начинают поднимать их?

У нас господствовала идеология, что все противоречия были лишь при господстве помещиков и капиталистов, при самодержавии — «тюрьме народов», а когда все получат одинаковый кусок хлеба, тогда отомрут религиозные пережитки, не будет разницы между узбеком и русским, тем более между украинцем и русским, будет одинаковый менталитет, одинаковое сознание… Однако жизнью доказано, что ничего подобного не получается.

Украино-австрийская партия, одним из лидеров которой был Шептицкий, очень много работала над распространением этой идеологии на Украине.

Но национально-территориальное деление ранее единого государства — это на самом деле трагедия. В мире нет успешных федераций, которые бы произошли из деления ранее единого государства. И наоборот, есть успешные федерации, возникшие из соединения.

Бандеровцы боролись якобы против Советов, против коммунизма. А их деды и прадеды — украинский государственный деятель Цегельский, например, за что? Тогда не было никакого большевизма, была царская Россия. Против кого они боролись? Это совершенно рушит представление обо всем. Причем идея украинского национализма и его антимосковитской версии, к сожалению, возобладала. А это и есть крах государства, его несостоятельность, когда нет собственного позитивного, сформулированного национального проекта — «за что», а не «против кого-то». Стать анти-Россией — вот национальный проект киевского режима!

Украинский политический и общественный деятель В. Винниченко говорил, что «православие завело малороссов под царей». Да, казаки Богдана Хмельницкого проголосовали: «Волим под царя московского, православного». Потому что католики-поляки их ненавидели, считали быдлом и всячески угнетали.

Если бы поляки не вели себя на православных землях хуже, чем тевтоны, они бы могли остаться великой державой. Но потеряли все. Необузданность амбиций всегда губят даже успешные начинания.

М. Грушевский был ректором Киевского университета, который заканчивал мой отец, родившийся в Чернигове, где вся интеллигенция считала себя русскими и говорила на литературном академическом языке без всякого южнорусского говора. Отец рассказывал, что Грушевский, сноб, нисколько не скрывал презрения к пролетарской культуре и никого не боялся. Похоже, его и держали именно за украинизацию сознания в образовании и историческом просвещении. Умный, образованный, он создавал эту идеологию в исторической науке. Когда в коридоре студенты-пролетарии обращались к нему громко «Товарищ профессор!», он, не скрывая гримасы отвращения, поворачивался и шипел: «Гусь свинье не товарищ». Не боялся в 1930-е-то годы!

Кстати, об амбициях униатской церкви. В 1929 году, до того, как Западная Украина вернулась (а это и есть Галицко-Волынское княжество) в Советский Союз, тот же митрополит Шептицкий говорил пастве: «Бог еще окажет нам милость проповедовать на Кубань, Тобольск и Москву». Так что уже тогда были амбиции стать тем, чем стала Россия, что возможно лишь при уничтожении России.

Сталин присоединил Галицию, об опасности чего царский министр Дурново в 1914 году в записке предупреждал: никаких обретений в результате даже победы в Первой мировой войне не будет. Война надвигается. Избежать ее нельзя. Но, к сожалению, надо быть готовым к тому, что истощится экономика России и Германии, и там, и там вспыхнет революция. Так оно и случилось. Была ведь на короткое время и Баварская республика. Единственным призом в войне, писал Дурново, могла бы быть Галиция, потому что грядет неминуемый распад Австро-Венгрии. Далее он предупреждает: кто присоединит Галицию, потеряет империю. Потому что 400 лет униатская Галиция не делила свою судьбу с православной Украиной. Это другой менталитет, другой мир, ориентированный на Запад. Но Сталин в 1939 году решил присоединить ее к СССР, а глядя на тот период с высоты сегодняшних событий, надо было Польше ее оставить.

Однако после драки кулаками махать бессмысленно.

Полезно еще одно замечание Дурново: никаких обретений даже при победе не будет, потому что «мы воюем на стороне нашего главного геополитического противника — Великобритании». Она постарается, чтобы Россия ничего не получила. Какой там Константинополь?! На самом деле это желание приписывается России. Разговоры и мысли об этом были. Но вот ценнейшие записки Михайловского, сына Гарина-Михайловского и крестника государя, который в юном возрасте, в 24 года, владеющий пятью языками, стал заместителем начальника правового отдела русского внешнеполитического ведомства с правом доклада министру. Сын его доживал свой век в Словакии, где мне была устроена встреча с ним. Его отец оставил обширные записки о всех событиях во внешнеполитическом ведомстве времен Первой мировой войны и начала революции. Он писал, что после соглашения Сайкса — Пико возникли мысли, однако лишь о том, как бы сделать Константинополь «под международным контролем, но с русскими пушками на Босфоре».

Невозможно было овладеть Константинополем, не пробудив протест всех держав. Даже на записке Нелидова 1885–1886 годов XIX века, собственно которая и является единственным документом, где историки находят обоснование цели взять Константинополь, была помета государя: «Это был бы идеал, до которого далеко…»

Возвращаясь к СССР и Украине.

У Путина в докладе много сказано, как отдали Украину, как присоединили туда всю Новороссию. Есть карта «Подарки русских царей». Она так лихо названа в Интернете, но она правдива и красноречива.

Чигиринская республика Богдана Хмельницкого — это небольшая часть нынешней Полтавской и нескольких других губерний, причем Киев еще даже оставался под контролем Польши. Поляки отказались от претензий на Киев через 32 года после Переяславской Рады 1654 года. Лишь в 1686 году был заключен так называемый договор «Вечный мир» с Польшей. Только тогда поляки отказались от претензий на Киев и признали право Москвы защищать интересы православных и их права на захваченных Польшей территориях, признавая тем самым, что права эти, конечно, угнетаются. Ненависть и презрение поляков к украинским варварам-схизматикам была куда больше, даже чем ненависть Ватикана.

Первое послание вдохновителю Первого крестового похода Бернарду Клервоскому от епископа Краковского Матвея было в 1145 году. И в нем говорилось, что крестовый поход направить надо против русских варваров, «где другой обряд евхаристии, где они многочисленны, как звезды, и гораздо хуже, чем греки». И это вообще другой мир, который надо искоренять и уничтожать. Все, что против России, превозносится в польской истории. Единственная карта Польши XVI века, которую я, кстати, своими глазами видела в музее — королевском дворце в Варшаве, — это карта Польши от моря до моря, и перед ней учительница, помню, семилеткам на ковриках что-то рассказывала.

Новороссия вообще никакого отношения не имеет к Польше. Днепропетровск — это Екатеринослав, Кировоград — это Елисаветград и т. д., Одесса — никакого отношения тоже не имеет. А вот западные области — Хмельницкая, Винницкая — эти земли переходили к России, которая постепенно оттесняла Польшу.

Ивано-Франковск — это Станислав, названный по имени польского короля. Там одни поляки и были в городе. А в деревне были украинцы, малороссы, униаты в основном. И жить им там было непросто. Отсюда и бандеровский террор — ужасный, зверский против польского населения на Волыни. Я не знаю, как Польша может это простить? Это уже не человеческое что-то, ни одно животное не наслаждается так физическими страданиями своего противника. Они просто раздирали руками человеческие тела, они разрезали живым беременным женщинам животы и туда сажали живую крысу. Это все материалы процессов, которые невозможно читать и видеть фотографии. Детей пятилетних связывали букетом и вешали на деревья, писали — «венок для будущей славной Украины».

Украина в ее нынешних искусственно созданных большевиками границах — это колоссальная стратегическая территория с выходом к Черному морю. Если бы Украина была где-нибудь на Ленской губе, на Северном морском пути, англосаксы бы никогда так внимательно не ухаживали за ней. Но как только Россия в конце XVIII века вышла к Причерноморью, этот регион сразу стал критически важным прежде всего для Англии. И антирусская внешняя политика конца XVIII века и прежде всего первой четверти XIX века, была нацелена на то, чтобы предотвратить и сократить присутствие и влияние России.

В 1833 году был подписан между Турцией и Россией Ункяр-Искелесийский договор — это редкостный успех балканской политики России. Никогда больше в XIX веке такого не удавалось. Две черноморские державы — Россия и Турция — без войны тогда договорились о черноморском режиме.

Англия и Франция этого не признали. Хотя ни один фунт их товаров не проходил через Черноморские проливы. Не признали Россию как игрока в стратегическом Средиземноморско-черноморском регионе. Началось движение к Крымской войне, которая для России обернулась временной утратой черноморских позиций. Иезуитская формула, так называемая «нейтрализации Черного моря», означала уничтожение флота и обязанность срыть береговые укрепления. О борьбе Горчакова за эти преодоления написала книгу моя покойная матушка, к столетию которой мы ее переиздали. А когда было 200-летие Горчакова, то все доклады, в том числе и Лаврова, ссылались на ее книгу.

Так что это все тянется очень давно. Стратегическое положение Украины делает ее важным инструментом против России и ее оттеснения от моря, что превратило Россию в великую державу. Еще Бжезинский после распада СССР написал, что без всего остального, но с Украиной Россия — великая держава. Вот без Украины, даже со всем остальным, это уже не так…

В момент краха СССР коммунистическая номенклатура немедленно перехватывает галицийскую идеологию, чтобы остаться у власти. Поднимает ее на знамена с самого начала. И первым был Кравчук — хитро, иезуитски, постепенно, нерадикально (он вообще-то сам с Западной Украины), затем Кучма — воспринимаемый как красный директор. Начались гонения на русский язык. Я, еще будучи депутатом, обсуждала в Совете Европы вопрос о том, что Украина категорически не подписывала Конвенцию о языках меньшинств. Турция не подписала и Украина. Вся их философия, идеология проявляет одну логику: если бы проклятые москали так не расплодились, не стали такими огромными, с ядерной бомбой, такими мощными, от Буга до Тихого океана не дошли, мы могли бы стать тем, чем стала Россия. Против такой философии бесполезны аргументы экономического характера.

Мы подходим к тому, с чем мы столкнулись сейчас. Ставка на Украину была сделана Западом с самого начала. Запад, не стесняясь, спонсировал, приветствовал, прославлял переворот. Начинается накачивание Украины оружием. Это все — правда, даже больше, чем у нас открыто об этом говорят, чтобы особо не пугать население.

Об украинском национализме есть замечательная работа историка зарубежья Николая Ульянова — об истоках украинского сепаратизма. Он пишет, как меняются исторические названия, как выхолащивается русский дух. Он писал это 50 лет назад!

«Все это не понимание и не утверждение, а искоренение национальной души. Именно национальной базы не хватало украинскому самостийничеству. Оно выглядело движением и не народным, и не национальным, страдало комплексом неполноценности». Действительно, отсутствие позитивной программы и строительство государства от противного свидетельствует о несостоятельности национального сознания, о его незрелости, неполноценности, при которых национальное чувство опускается до зоологического расизма. То же видим в Прибалтике, где, кроме Литвы, у Эстонии, у Латвии никогда не было государственности. Там не смогли найти в своей истории позитивные моменты, чтобы на них выстроить проект будущего. Вместо этого исторический проект взращивается на прославлении краткого эпизода сотрудничества части элиты с гитлеровцами против России в образе СССР, причем сегодня уже ясно, что именно против России, а «борьба с коммунизмом» была лишь ширмой.

Главной заботой все еще остается доказать отличие украинца от русского. Мысль до сих пор работает над созданием антропологических, этнографических и лингвистических теорий, долженствующих лишить русских и украинцев родства. Сначала их объявили двумя русскими народностями, потом двумя разными славянскими народами. Потом возникли теории, по которым славянское происхождение оставлено только за украинцами.

Галицию присоединили. Там до 60-х годов совершались теракты, в лесах в схронах, оборудованных еще с войны для многих лет жизни, прятались бандеровцы. Сейчас даже вскрылись документы, что схроны готовились чуть ли не с 30-х годов и десятилетиями с запуганных крестьян собиралась дань. Это была колоссальная по масштабам эшелонированная организация. Выловленных бандеровцев и их пособников судили, небольшую совсем часть казнили, и многих отправили в лагеря.

Но после развенчания культа Сталина Хрущев дарит к юбилею Переяславской Рады Крым вместе с Севастополем, который вообще не входил в Крымскую область и в 1949 году был выведен из состава Крымской области, став городом республиканского подчинения РСФСР. Там стоял стратегический флот, он не мог управляться из Киева.

А кого выпустили на Украине как жертв НКВД? Тех самых гитлеровских коллаборационистов, бывших бандеровцев, их семьи. Все было готово для того, чтобы потом снова расцвести пышным цветом. Такая агрессивная идеология сразу берет верх у маргиналов, а у нормального человека, к сожалению, возникает не необходимое противодействие, не протест, а желание просто отстраниться. Так было с гитлеровской идеологией. Сначала многих немцев она коробила, особенно интеллигенцию. Кто-то эмигрировал, кто-то морщился, но отстранялся. А потом уже возникла молодежь, новые поколения, воспитанные в духе зоологического антисемитизма и русофобии. Если бы вы видели, что в детских садах Украины происходило, какие картинки детям показывали! Это страшно: по небу летают чудные птички, очаровательные, трогательные птенчики — это украинцы, а внизу этакие монстры мерзкие — это москали. Птичка плюет на него, и монстр разрушается, в пыль превращается.

Казалось бы, получив такую территорию, можно было стать крупным успешным государством. Но оно составлено из мировоззренчески несовместимого населения. Униатскую Галицию, разделявшую австро-венгерские и гитлеровские планы и идеологию, разве можно совместить с типично советским промышленным и максимально атеизированным востоком, который помнит и чтит совместное прошлое, чтит битвы Великой Отечественной войны.

Такому лоскутному государству можно было жить вместе только в нейтральном статусе. И можно было бы «доить двух коров» сразу. Россия бы за ним ухаживала, как бы платила за лояльность. Запад бы ухаживал. Процветай! Единственная республика Советского Союза с передовой наукой, промышленностью, с квалифицированным населением, с сельским хозяйством, обеспечивающая себя продовольствием, экспортер пшеницы. Нет, такая Украина не была нужна ни галицийцам, ни Западу. И началось то, к чему мы пришли.

Что произошло за эти восемь лет? Шла нескрываемая подготовка к войне против нас. Украина накачивалась оружием, в людях воспитывалась ненависть. Российскому руководству была известна эта уже вполне конкретная подготовка к войне. В сентябре 2021 года начинают вдоль всей границы летать американские разведчики, самолеты Е-8 JSTARS — это уже не те разведывательные военные самолеты, какие и с нашей стороны всегда летают вдоль границ. Это уже военные разведчики с системами точного боевого наведения.

В Болгарии, Румынии и в Черном море размещаются американские боевые истребители. Восстановлен заброшенный с 40-х годов военный аэродром на острове Шемья, это Алеутские острова, в 300 километрах от нашей Камчатки, — пистолет, приставленный к виску Камчатки, как выразился блестящий эксперт К. Сивков в своем емком анализе. Эти острова когда-то были открыты нами. Вместе с Аляской в 1867 году они были проданы Америке, о которой тогда не думали как о сопернике. Охранять и содержать их не было ни сил, ни условий, и Россия боялась, что Алеутские острова достанутся сильнейшей морской державе — Англии, тем более что во время Крымской войны английский флот высадил десант в Петропавловске-Камчатском.

На Украине меняют министра обороны. Ставят Резникова, который только служил рядовым. Огромная группировка, цвет украинской армии, 125 тысяч приблизительно, пришла и была эшелонирована уже на границе с Донецкой и Луганской республиками. Наша разведка тоже работает и по внутренним процессам на Украине. Начинается судебный процесс задним числом через семь лет против адмирала Березовского, который перешел на нашу сторону в 2014 году и сейчас командует нашим Тихоокеанским флотом. Это чтобы запугать украинскую армейскую верхушку, за этим следует чистка в Министерстве обороны Украины.

Польская армия ставит четыре дивизии в октябре на границе с Белоруссией. Помните, с беженцами была какая-то непонятная абсурдная история? Это был повод специально для того, чтобы эти четыре дивизии разместить на польско-белорусской границе.

План, по оценке военных экспертов, был приблизительно таков: полная блокада Приднестровья и массированное нападение на Донецк и Луганск. Они не выдерживают, разумеется, больше 5–8 дней, по их расчетам. Если мы не вступаем на защиту, это — крах России, президента, социальный взрыв. Недовольных у нас много, и есть за что.

Чтобы спровоцировать нас, стали выкручивать руки Майе Санду, чтобы она закрыла границы Приднестровья полностью. Мы ей сразу тогда отключили газ. Она обратилась в ЕС, где ей отказали: «Нам самим мало». Тогда мы показали ей цену лояльности. По ее условиям, с 25-процентной скидкой, мы ей даем газ, но она через неделю начинает опять вести себя очень антирусски. Тогда следует звонок из «Газпрома» с предупреждением, что на следующий день газ будет перекрыт, поскольку имеется задержка с ежемесячной оплатой. Но Молдавия вообще не может выжить без наших энергоресурсов. Если другим плохо, но все же есть какие-то источники, то в Молдавии совершенно ничего нет, и будет катастрофа. Абсолютно прозападная гражданка Румынии Санду понимает, что если ее втянут в противостояние с Россией, то от Молдавии просто ничего не останется, и Кишинев не блокирует Приднестровье.

А тут уже и перед американцами встает вопрос: до чего это может дойти? Они фактически нарушают договор о нераспространении ядерного оружия. Принимается решение, что американские ядерные заряды может нести немецкий самолет. Раньше этого не было. Ядерное оружие — это не просто бомба. Это система наведения, управления, это носитель. Правда, разблокировать код на кнопке запуска могут только США. В американских кругах прямо разбирается теория ограниченной ядерной войны, которую они вытащили из архива, и с некоторых пор вопрос этот периодически, лет 20–30, возникает. У них есть запас, арсенал небольших ядерных бомб, которые не уничтожат всю Европу. Они вполне допускали, что могут сбросить ядерную бомбу на наши силы на Украине. И просчитывали, что мы, вычислив, с какого аэродрома этот бомбардировщик пришел, можем ударить, скажем, по Германии, которую Америке не жалко и которую Лондон всегда с эпохи Бисмарка воспринимал как соперника.

И дальше у них возникал вопрос, насколько далеко и решительно может наше руководство пойти. На такую тему и был, похоже, разговор Байдена и Путина 31 декабря, о котором в прессе — расплывчатые фразы: стороны удовлетворены, что разговор был откровенным. Эксперты, чью аналитику я использую, считают, что Путин дал тогда четко понять, что Россия не остановится и будет решительной, а значит, исход непредсказуем.

Для США невозможно было бы пойти на ничью. Держава, претендующая на роль господина мира, должна только выигрывать, причем не 5: 4. Должно быть 5: 0, 5: 1. А этого не получается никак. Они отступили. Но наше руководство и армия поняли, что план просто отложен. На Западе, как нашей разведке было известно, уже в январе был готов пакет санкций, который сразу после начала нашей операции был и введен. Они только этим решили ответить.

Получается, что все три возможных сценария, которые Запад разрабатывал, не состоялись! Мы перехватили инициативу и приняли решение предвосхитить момент применения против нас одного из этих планов. Согласимся, что собственный «шаг белыми» лучше, чем оказаться в обороне. Дальше все происходит на наших глазах.

Вся западная аналитика говорит о том, что Украина проиграна Западом. Она инструмент, взрыватель войны против России. Судьба взрывателя известна. Но их задача — не дать нам победить небольшой ценой. Надо истощить нас, сделать нашу жизнь как можно труднее, на годы продлить войну, кидая в топку украинских солдат, чтобы неизбежно опустить нашу экономику, добиться социального взрыва, т. е. во всех отношениях сделать нам тяжело.

Чем больше украинцев сейчас погибнет, тем для американцев лучше. Потому что тем труднее будет наладить нам с украинцами диалог, что и так невозможно при жизни одного поколения. Но в будущем необходимо какое-то умиротворение, оздоровление отношений. Ведь даже не русофоб где-нибудь в Сумской или в Черниговской области, потерявший на войне сына, брата, дядю, возненавидит нас. Это драма. И это тяжелейшее испытание для национального самосознания.

Запад истерически шумит о якобы «путинской пропаганде», пытается изобразить в ложном свете массовые общественные настроения. Но Запад совершенно просчитался, полагая, что 90 % граждан России будут вести себя так, как несколько сотен медийных персонажей, что поспешили уехать. Но в целом у нас, наоборот, когда появляется у ворот внешний враг, происходит консолидация и воля твердеет именно при давлении извне.

Весь мир сейчас смотрит с вниманием на эту ситуацию. Мир будет уже другим. Америке неизбежно придется расстаться с идеей глобального непререкаемого доминирования, но это займет еще немало времени, и США яростно этому сопротивляются, попирая все красивые принципы, которыми они завлекали в свою орбиту мир. США откровенно признались: мы против России и Китая и должны сдерживать их, потому что они осмелились бросить вызов нашему глобальному доминированию. Так просто и откровенно!

Сложно говорить о будущем, но оно работает скорее на нас. Европа оказалась более уязвимой от международного разделения труда и мирового товарообмена. Она стремительно теряет роль и клонится к упадку, но это и есть цель англосаксов. А в Соединенных Штатах экономика зиждется на вавилонской башне из зеленой бумаги. Их сила в эмиссии доллара, в долларовом ценообразовании всего мирового рынка. Если это нарушается, для них это гибель. В результате европейских санкций уже начался массовый отток капиталов и инвестиций из Европы в США, что помогает американской экономике.

Долларовая эмиссия — главное оружие доминирования и власти в мирное время, разумеется. А воевать никто не хочет.

Европа воевать не может. Военные аналитики пишут о том, что даже если НАТО захотело бы объявить нам войну, без американцев они это сделать не смогут, им нужен минимум год, чтобы создать серьезное боеспособное вооруженное объединение для противостояния. Да европейцы и не хотят воевать. Идеологическая ярость у них оттого, что опять Россия, как во времена Наполеона и Гитлера, единственная поднимает перчатку и смело говорит: «Лучше в гробу, чем быть рабу». Это непонятное для них «варварское племя» всегда из всех чудовищных катаклизмов, которые уничтожили бы иную нацию, выходит, как птица феникс, возрождаясь. У меня нет розовых очков, но и абсолютно нет апокалипсических настроений. Будущее будет зависеть от нашей способности это выдержать, от нашей способности понять, я имею в виду нашу элиту, что мир будет другим. Он не вернется к прежнему. Нужно потерпеть и обязательно победить!

Лучше платить за обретение, нежели за утраты…^[10]

Спецоперация была настолько неизбежной, что начать ее нужно было еще раньше

Сегодня спрашивают: что стоит на кону для России? Очень многое! И не только чтобы спасти жизни русских людей от геноцида фактически, что лежит на поверхности. На самом деле на кону стоит место России в мировой истории. Как во время Великой Отечественной войны. Потому что нам, как и тогда, угрожает сегодня не просто потеря какой-то части территории или материального достояния, нам угрожает исчезнуть как субъект мировой истории, который самостоятельно определяет свой жизненный путь. И Россия опять, на удивление всем, как во времена наполеоновского и гитлеровского нашествий, оказалась единственной, кто на весь мир сказала: «Лучше в гробу, чем быть рабу». И бросила вызов всему совокупному Западу. Наша воля оказалась сильней. И это вызывает бешеную истерику у недругов.

Когда Украина стала самостоятельным государством, мне, как историку, было ясно, что она в лучшем случае будет просто соперничающим государством, а в худшем — сугубо нам враждебным. И, как ни парадоксально, потому, что мы очень близкие народы.

Украина давно превращена во враждебное гнездо, напичканное натовским оружием. Целые ее поколения с детства воспитывались не просто в русофобском духе, а в зоологической ненависти к нам. Еще немного, и они заняли бы все властные структуры снизу доверху.

Запад фактически выставил нам ультиматум: подчиниться. И Россия поняла, что за это нам придется очень дорого платить. Так лучше платить за обретение, нежели за утраты. Это было неизбежно. И это диктовалось нашими национальными интересами и священным долгом — спасти от гибели около пяти миллионов русских людей в Донецке и Луганске.

Сейчас уже появились документы, проливающие свет на то, что была готова наступательная операция на эти территории. Вокруг них была выстроена сильнейшая группировка, глубоко эшелонированная, с натовскими системами наведения и связи, которую все-таки удалось тогда донецким и луганским жителям удержать под своим контролем.

Заявление Зеленского на «мюнхенском сговоре» (я так, а не иначе называю Конференцию по безопасности в Мюнхене в феврале 2022 года) о том, что Украина может отказаться от безъядерного статуса, сделано было не на пустом месте, и это не блеф. Для этого почти все было готово. Можете себе представить, что представляла бы собой Украина с «грязной» бомбой, накачанная натовским оружием!

Что бы мы могли вообще тогда сделать? Мы могли бы спасти Донецк и Луганск, если быугрожали сбросить ядерную бомбу на наш Белгород или другой город? Сейчас это стало очевидным. Как и то, что начать операцию было необходимо, как ни трудно привыкнуть к мысли, что нам приходится воевать с Украиной. Но для меня это неудивительно. Я все это в своих книгах предсказывала.

Если согласиться с тем, что у нас общая история, общие исторические переживания, язык, отличающийся, может быть, так же, как баварский от саксонского, общая вера, мы на одном языке к Богу обращаемся, зачем тогда жить врозь? Вместе-то мы сильнее на мировой арене. Так нет же. Раз отдельно, то обязательно надо обосновывать то, что у нас всегда были другие тяготения — геополитические, мировоззренческие, культурные. Нужно язык противопоставлять, обязательно создавать какой-то новояз. И наконец, даже искать, как и их прадеды — бандеровцы, антропологические отличия русского от украинца.

Вы знаете, что они говорят? Что русские — это помесь угро-финнов с татарами. А вот они — арийцы. Что мы украли и киевскую историю, и византийскую преемственность, нацепили на себя софийские ризы. Вот ведь какая философия! Никакой логики. Убеждать их в том, что с нами хотя бы выгоднее экономически, стабильней, — тоже бесполезно. Украина — это Каин, взревновавший к Авелю. Если бы русские, проклятые москали, мол, не расплодились бы так, у них не было бы ядерного оружия, такой территории, мы б могли стать тем, чем стала Россия, — вот как они думают.

А началось это все еще в XVII веке. И вросло в польскую почву. Именно поляки создавали подобные концепции, подкидывали идеи о том, что украинцы — это отдельный народ. И сильно отличающийся от нас. У них есть даже теория, что укры — самая древняя этническая группа в Европе. Во время Первой мировой войны предки сегодняшних Тягнибоков и ирин фарион даже доносили австрийским властям в Галиции на сочувствующих русской армии. И там уже были страшные репрессии. Поэтому все, что мы сегодня наблюдаем, неудивительно.

И Бандера, для которого «Украина превыше всего», с его интегральным национализмом (кстати, подданный Польши: Галиция же была между двумя мировыми войнами Польшей, а до этого — Австро-Венгрией), не зря стал знаменем для украинцев.

Все это вросло в униатскую церковь, которая спонсировала и благословляла эсэсовскую дивизию «Галичина», известную своими зверствами, которые они учиняли якобы ради Украины. Недаром она была в советское время запрещена. Хотя память о бандеровцах, о повстанческой армии ОУН-УНС^[11], надо сказать, копилась в советское время. И очень многое объясняет тот факт, что после развенчания культа Сталина, на волне реабилитаций, которые по всей стране коснулись невинно осужденных по политическим мотивам, на Западной Украине (которую зачем-то Сталин присоединил к СССР, не думая, что она отравит все) в качестве «жертв НКВД» были реабилитированы и сочувствующие бандеровцам. Они тут же становились комсомольцами. Тот же Тягнибок был комсомольцем, а Ирина Фарион — эта нарицательная уже фигура, обезумевшая просто в своей ненависти к нам, она же вообще была комсомольской богиней! Вот как, все это произрастало в недрах «незалежной».

Те, кто работал даже в советских партийных органах на Украине, потом вспоминали, что на самом деле в каждом обкоме наблюдались «антимосковитские» настроения: Владимир Мономах — великий киевский, украинский князь. А вот его сын Юрий Долгорукий, основатель Москвы, — проклятый москаль, кацап.

Еще Пушкин в стихотворении «Бородинская годовщина» показал, что в момент давления Запада на Россию обязательно встанет вопрос о ее отторжении.

Не зря Бжезинский при распаде СССР, радостно потирая руки, сказал, что главное — это отделение Украины. И Запад уцепился за это. Главное для него — взращивание врага России. И очень удобно, что это тот же славянский народ. Главное — показать, что русские всегда всех угнетали, а Россия — тюрьма народов.

Кстати, этот большевистский тезис в 20-х годах очень поспособствовал тому, что в первые годы советской власти вся галицийская идеология была встроена в якобы борьбу украинцев против царей, а на самом деле она сохраняла ту же самую русофобскую настроенность.

В 2014 году Запад начал накачивать Украину оружием, поощрять все абсурдные с точки зрения классического государственного права политические выступления. Тот же Майдан сорок лет назад сами же западники назвали бы классическим переворотом, а сегодня это стало для них нормальным явлением. Оказывается, можно поступиться любыми принципами, лишь бы иметь такой кулак против России.

Украинская диаспора, полубандеровская, всегда была в Канаде. Я сталкивалась с этим за границей еще в 80-х годах. Она тогда была очень возбуждена надеждой, что наконец-то может осуществиться то, чего их отцы и деды не смогли достичь в Первую мировую.

Я работала в ООН, когда случился Чернобыль. Хорошие были отношения между сотрудниками секретариата. Все приходили к нам, выражали соболезнования. Принято было тогда в организации ходить с кружкой, если наводнение или какие-то иные катаклизмы случались в какой-либо стране, класть — кто доллар, кто пять… И что вы думаете? Украинская диаспора устроила тогда вокруг нашего посольства и миссии демонстрацию: «Советы сожгли живьем украинцев и кремировали их!» Так что удивляться нечему.

Такая волна русофобии в Европе сегодня для меня хоть и очень печальна, потому что у меня там много коллег-друзей, я очень много получаю слов поддержки от профессоров из той же Сорбонны. Я спрашиваю: не боитесь? Они говорят: честь Франции дороже. Но тем не менее Россия для коллективного Запада — это варварский зигзаг мировой истории, у которого газоны неровные, но который за фунт масла не восстанет, а только за Веру, Отечество. И все послевоенные десятилетия подспудно у них этот комплекс неполноценности оттого, что в гитлеровской армии было на самом деле больше французов, чем героев Сопротивления, что, конечно, повышает цену героизма участников движения. Против нас же была обрушена вся мощь совокупной Европы. На заводах Швеции и Чехии производилась военная продукция для Гитлера. А в гитлеровской армии служило бог знает сколько, не говоря уже о странах-сателлитах Венгрии, Румынии, Италии и Финляндии, военнослужащих со всей Европы.

И вот этот комплекс неполноценности сейчас выплеснулся: наконец-то они могут сказать открыто то, что они на самом деле думают об этих «проклятых русских», которые «многочисленны, как звезды», как писал еще краковский епископ предводителю Первого крестового похода: надо крестовый поход не в Палестину, а против Руси. Вот с каких пор это тянется, 1145 год!

И у немцев комплекс неполноценности и униженности. Потому что гитлеровская идеология привела их нацию к крупнейшей национальной катастрофе. И вот сегодня этот комплекс взыграл в них, и они снова радостно набросились, как гиены, на Россию.

Запад, конечно, хотел бы видеть Россию покорную, с международным совладением всеми ее трубопроводами и энергоресурсами, а также природными богатствами. Потому что Россия — та страна в мире, которая имеет все предпосылки для так называемого устойчивого развития.

Устойчивое развитие — это не просто комфорт, это возможность продолжать жизнь, не испытывая недостатка в природных ресурсах, микроэлементах всей таблицы Менделеева, в пресной воде и зеленой массе. И вот это у нас все есть.

Даже если нас запереть полностью, до Луны окружить забором, мы останемся в той же технологической цивилизации. Двигатели внутреннего сгорания у нас будут, будут свои компьютеры, будет достаточно еды, воды, тепла и всего остального. Ни одна страна Запада не может, особенно европейская, себе этого позволить в полной мере. Они без международного разделения труда и торговли прожить просто не в состоянии, не могут производить все то, чем они пользуются только сообща. И поэтому мечтают завладеть этим не в прямом смысле оккупацией, как это в XVII веке только возможно было, а с помощью современных методов — через капитал, через овладение нашим производством и т. д. Это превратило бы нашу страну в этакие гонконги по побережьям, чтобы удобно было торговать, а основное население — на северо-восток, в тундру, где глубина промерзания такова, что производство любого продукта, даже написание статьи, обходится объективно в несколько раз дороже. Туда, где мы были бы неконкурентоспособны.

Посмотрите, все силовые линии после расчленения СССР абсолютно повторяют те же направления давления Запада, какие были в течение веков. То есть от морей — от Балтики, от Черного моря и Средиземного, от проливов, потому что проливы — это «легкие» державы, до Дальнего Востока. И нам для того, чтобы те же танкеры с нефтью проходили, надо, чтобы там были наши подлодки и пушки стояли. Всё происходит так же, как было.

Я знаю очень многих из тех, кто в свое время покинули чисто по экономическим соображениям нашу страну. И, столкнувшись с тем, что они там люди второго сорта, у них взыграло чувство обиды за свое Отечество: какое ни есть, а все — родное. И эти люди сегодня, когда Отечество снова в опасности, или возвращаются, или начинают там выступать за свою исконную родину, вступать в дискуссии, жертвуя порой своим положением. Конечно, есть и такие, кто всю свою жизнь построил лишь на экономическом комфорте, и у них так и не развилось чувство Родины, особого отношения к ней, понимания, КТО ты, для чего живешь, — они, может быть, и уедут. А большинство людей, от водителей такси до ректоров вузов, со многими из которых я лично знакома, все едины в порыве защитить интересы своей страны и готовы пойти на лишения ради нее.

Если мы Великую Отечественную войну пережили, когда мама моя, учительница, стала партизанкой и тут же научилась даже прясть, потому что не было производств, чулки приходилось вязать самой в зиму, то сегодня нам ничего не грозит подобного. Ну, подумаешь, чуть труба пониже и дым пожиже, да еще и на время. Зато сколько интересной работы в связи с импортозамещением предстоит! Тем же айтишникам. Налаживать то, сделать это, показать им кузькину мать, наконец. Чем на что-то готовое идти исполнителем, винтиком, гораздо интереснее быть созидателем в этой области. И, конечно, Родина таких созидателей всегда потом отблагодарит, в первую очередь — уважительным отношением.

Мне кажется, сейчас вот это испытание, которое мы видим, для нашего национального исторического сознания, оно должно привести и уже приводит к такому очищению от всего наносного! Возникает только один вопрос: кто ты — сын Отечества или просто потребитель?

Да, это трудно порой — найти слова поддержки для тех, кто сегодня там, на фронте, погибает, жертвуя собой ради нас. Там рвутся снаряды, гибнут мирные люди, а сидит тут какая-то фифочка в своем кабинете и смеет что-то говорить о Спецоперации осудительное, кричать в спину нашим солдатам. Вот это преступно и аморально, когда Родина твоя воюет, твои солдаты отдают жизнь ради тебя, ради твоей страны, ее чести, истории, будущего, заслоняет собой от поругания Отечество, несмотря на тот свист и гам, которые враги сейчас изливают на нас.

А ребята наши должны знать, что на них смотрят сверху души тех, кто сражался в окопах Сталинграда, на Зееловских высотах под Берлином, кто поднимал флаг над Рейхстагом. С ними вместе солдаты Суворова и Кутузова, легшие на Бородинском поле. С ними вместе те, кто сражался на Куликовом поле и с Александром Невским на Чудском озере. Вся эта наша российская, русская рать сейчас на небе молится за них. И у Бога нет мертвых и живых. Мы все живы для Него. Так должно жить наше Отечество. Пусть это для кого-то и звучит пафосно.

Повторюсь, лучше в гробу, чем быть рабу, — вот что испокон веков было главным для русского человека. Потому что он всегда готов идти на самопожертвование ради высших идеалов.

«Третья мировая уже началась…»^[12]

— Наталия Алексеевна, непростую, сложную и болезненную для всех нас тему будем обсуждать. Сейчас геополитический мировой конфликт, конфликт цивилизаций достиг, кажется, своего апогея. И у всех главный вопрос: что будет дальше?

— На самом деле мы вступили в Третью мировую войну, которая, может быть, по сравнению со Второй мировой пока еще не являет нам такое массовое кровопролитие, причем по всей Евразии, но по уровню напряженности, по уровню взаимного отторжения, по уровню риторики, охвата религиозно-философских и историко-философских тем это, конечно, Третья мировая война.

К сожалению, пик кровопролития не пройден, но все же не думаю, что он выплеснется за пределы той территории, где сейчас развиваются эти драматические события. Ни НАТО, ни Запад воевать с нами в открытую, понятно, не будут. И не только потому, что понимают, что вряд ли возможно нас победить, если мы включим всю свою военную машину. Но еще и потому, что западный европеец настолько уже остыл к героизму! И идеалом для него являются отнюдь не вера, Отечество, честь, долг, любовь, метафизические какие-то ценности, за которые великие европейцы отдавали свои жизни, шли на эшафот. Нет, сейчас плоть руководит духом. Самая высшая ценность — не иметь ценностей, не замечать грани между грехом и добродетелью, честью и бесчестьем.

— Это закат европейской цивилизации? Или просто трансформация во что-то новое?

— Думаю, что это настоящий закат, который предсказывали еще великие умы прошлого. Причем не только автор знаменитой работы «Закат Европы» Шпенглер, это и итальянские философы. Собственно, об этом писали в более публицистическом и менее «заумном» стиле Данилевский, Достоевский, Тютчев. Речь идет, безусловно, о закате той цивилизации, в которой был нравственный нерв. А история без нравственного целеполагания — это и есть философия конца истории.

Они слишком дорожат своим комфортом. Для них уже во Вторую мировую войну цена сопротивления Гитлеру была: «Это же надо, чтобы замки наши разрушили, чтобы у нас капроновых чулок больше не было?!»

— Франция — яркий тому пример… А все-таки когда это случилось? Получается, это был постепенный этап увядания, а не так, как у многих складывается впечатление, — за последние десять — двадцать лет? Ведь казалось, еще тридцать лет назад Европа представляла собой достаточно мощное образование.

— Совершенно верно. Это постепенный процесс. Просто в нашу эпоху процессы ускоряются. Сейчас за десять лет происходят изменения, которые раньше накапливались лет пятьдесят. А вообще, все это начиналось по большому счету, конечно, с дехристианизации Европы. Еще Шиллер, великий романтик (я обожала его когда-то в молодости, даже пыталась переводы делать), говорил: обезбоживание человека ведет к понижению его нравственного уровня. Это не могло быстро произойти.

Более того, и сейчас инерция добра и заложенного Богом стремления заметить грань между грехом и добродетелью, мучиться от этого, — она до сих пор сохраняется. Инерция добра очень велика. Я все-таки не стала бы предрекать гибель Европы совсем уж. Может быть, произойдет катарсис, будет какое-то очищение, в том числе от гедонизма.

— Если пришел закат Европы, о котором еще Шпенглер говорил более ста лет назад, с кем мы тогда воюем, кому мы противостоим? Какая цивилизация противостоит нам? Это некая американская, глобалистская, которая подчинила и Новый Свет, и Европу? Каков образ врага, в конце концов, как его можно определить?

— Европа сама сдала фактически свой суверенитет Соединенным Штатам Америки. Америка, кстати, — это очень интересный феномен. Я проработала там все 80-е годы в Секретариате ООН, семь с половиной лет жила в американском доме. Я была советским человеком, сын ходил сначала в советскую школу. Последний год, перестройка, он уже ходил в международную школу ООН. Но я должна сказать, что средний американец, особенно в глубинке, был религиозным, в воскресенье все семьи шли в свою протестантскую церковь — девочки в лаковых туфельках с перепонкой, в белых носочках и в кружевных шляпках… Раньше Америка эти ценности проповедовала и для других миров, внушая им подобные идеалы.

— Это тот образ, на который мы, собственно, и купились 30 лет назад…

— Для обычных граждан это был идеал несопричастности к делам собственного Отечества. А для местной олигархии и элиты — внушение иллюзии принадлежности к мировой олигархии. Получается, что идеал — права человека, которые ничем не ограничены — ни национальными, ни религиозными, ни культурными, никакими гражданскими рамками. Где хорошо, там и Отечество.

— Ubi bene ibi patria («Где хорошо, там и родина»)… Получается вроде, индивид чувствует себя свободным, а нация полностью порабощена и не может ничего с этим сделать.

— Да, но сейчас американисты приходят к выводу, что сегодня общество американское — это общество с непредсказуемым будущим. Там левые идеи философские, безбожные, которые какие-то интеллектуалы пытаются реализовать, наложились на серьезные расовые проблемы, на разгул тех же ЛГБТ-сообществ. Человек бунтует против своей богоданной природы. Он взбунтовался против всего, чего только можно, — против Бога, морали и прочего. Это уже и не человек.

Если там не произойдет какого-то кризиса, как я сказала, катарсиса, какого-то взрыва, то трудно даже предположить, что станет с Америкой. Сегодня она очень богата, цепляется за ту мировую финансовую систему, которая позволяет ей жить с квадриллионным долгом, потому что доллары, накопленные в мире и у них самих, ничем не обеспечены.

— Недавно был рекорд — за 31 триллион перевалил госдолг США…

— Им надо взимать имперскую дань со всего мира, и потому они пытаются им управлять. Философия у них всегда была очень самонадеянная. Это кальвинизм, англосаксонский пуританизм переселился в Америку. Данилевский остроумно написал: очень счастливым для Англии в культурном отношении обстоятельством было то, что самая радикальная часть пуритан заблагорассудила удалиться за океан для реализации на чистой доске своих идей. Это очень спасло Англию в культурном отношении.

Честно сказать, мне жалко Америку. Потому что обычные американцы, вот те же наши соседи, они добродушные, они действительно не врут. Это элита врет. Они обещают что-то, а потом, как в тех антиутопиях, когда монстр какой-нибудь космический говорит: а я солгал. А простые люди, они не врут, они любят детей, они любят семью. Они честны в работе. Не надо всех демонизировать. В культурном отношении — это дети. Человек с дипломом о высшем образовании, особенно их местных университетов, он никогда не слышал имя Джузеппе Верди или Леонардо да Винчи. Можно записаться на выборы под таким именем без документов и проголосовать. Я бы сказала, Америка сегодня — это лидер по дебилизации человечества в культурном отношении.

— Я буду циничным. Если мы констатировали уже окончательный закат Европы, начало заката США, что их общества деградируют, то последствия могут быть непредсказуемы. Может, черт с ними, пусть они там загнутся? Просто дождаться их окончательной агонии и будь что будет?

— Вы имеете в виду США или Европу?

— И то и другое.

— Во-первых, они не оставляют нас в покое. Хоть они и говорят о мировой изоляции России, но сами только о России и думают. Россия осмелилась опять поднять перчатку вызова и сказать: лучше в гробу, чем быть рабу. Когда-то Наполеон поработил всю Европу и с накопленными силами обрушился на Россию. Гитлер завоевал всю Европу, на него работало всё тогда в ней, и обрушился на нас. И мы единственные не капитулировали, хотя первые два года угрожающими темпами вермахт продвигался в глубь нашей территории. Но мы победили.

И у Европы сейчас всплеск затаенной ревности, что страна, нация, цивилизация, которую они считали всегда второстепенной, черным зигзагом мировой истории, этаким неудачным вариантом, по которому пошло византийское пространство, католический, латинский Запад…

— У Европы или у США?

— У Европы. В США до таких «умностей», как правило, не доходят. Там единицы, в Гарварде, с кем можно об этом говорить…

И вдруг Россия победила. И надо было все эти десятилетия после войны быть благодарным России. Это месть — сегодняшняя русофобия. Это вырвавшееся чувство превосходства, которое было унижено их поражением, пораженчеством собственным перед Гитлером и нашей Победой. Дух мая 1945-го не дает им покоя. Они бы хотели взять реванш, но это у них не получается. И это еще больше вызывает остервенелую ненависть к нам.

Что мы сейчас фиксируем? Даже в самые тяжелые, острые периоды холодной войны не было такого тотального отторжения России как цивилизации. Говорили о коммунизме, о большевиках, о том, что русский народ порабощен, надо его освобождать. Сохранялись какие-то узкие, но культурные контакты, академические, прочие. Не прекращалась торговля. Не закрывалось небо. Даже сателлиты Германии не вели себя так дерзко. Такого, как сейчас, не было никогда.

Это говорит только об одном — о тотальном отторжении Русского мира как очень для них опасной исторической альтернативы. Хотя мы не тянем их в Средневековье, как исламские фундаменталисты, которые поселились у них под боком и уже взрывают стадионы.

— И с которыми они при этом не борются…

— Боятся…

Европа была очень привлекательной для незападных миров, собственно, и наша интеллигенция пала перед заклинанием «Свобода, равенство, братство», перед улыбкой «Джоконды», блеском картезианской логики. Но сейчас та же интеллигенция наша не увидела бы на Западе ничего, кроме ростовщической экономики, где созидание не является главным нервом. Это страшно.

— Тем не менее для нашей либеральной интеллигенции образ Запада остается очень даже привлекательным, все те неприглядные вещи, о которых мы говорим, они считают прогрессом, движением вверх. И готовы ради этого предать все. И государство, и страну, и народ. И они этого не скрывают.

— Невольно на ум приходит спор славянофилов и западников прошлого. Совершенно не были они антитезами и взаимным полным отрицанием. Это были две богатые грани русского сознания. И Киреевский, и Кавелин говорили, что невозможно изгнать из русской жизни ни все русское, ни пришедшее западное. Поневоле нам надо ждать из взаимодействия, этих двух начал чего-то третьего.

Нынешнее же западничество — это убогая пародия на то, что было когда-то. Его представители малообразованны. Они не знают основ европейской культуры. Они знают только, как банки функционируют. Им нравится, что можно ходить в шортах в театр. Но это же — не интеллигенция в истинном понимании этого слова. Трудно назвать их интеллигенцией, хотя интеллигенция, само это понятие, родилась именно на русской почве, (интеллектуалы на Западе — это нечто другое), она всегда была вместе со своим государством, уж тем более — с Отечеством. Это немножко разные вещи: когда война, Отечество выступает на первый план. А государство, греховное и несовершенное, — с ним разберемся потом, когда защитим Отечество. Кстати, и русская эмиграция, в своей значительной массе, желала успеха в свое время Красной армии, хотя ненавидела большевиков.

Так вот, сегодня тех в современной России, о ком вы сказали, я бы не назвала интеллигенцией. Это какая-то образованщина. Они не знают и не интересуются великой европейской культурой. Им это абсолютно неинтересно. В то время как европейские консерваторы шлют мне ежедневно свои статьи в иИнтернете, призывающие «свободных французов соединиться с Россией в ее борьбе против мирового зла, за будущее человечества». Меня немец один, отец троих детей, заплативший несколько штрафов за то, что не пускал семилетнюю дочь на занятия по сексуальному образованию, спросил: «А можно будет переехать жить, эмигрировать в Россию? Знаете, Россия привлекательна».

И великая европейская культура, если они там ее погубят, ставя в извращенной форме свои классические произведения, в которых выхолощено все душеспасительное, то мы будем по-прежнему плакать над «Разбойниками» Шиллера, для нас будут живы и Шекспир, и Данте, и монологи Гамлета и Макбета будут для нас иметь смысл. Потому что мы сами мучаемся вечными вопросами: что грех, что плохо, а что хорошо? Как поступить? У нас свободная воля, но у нас есть дар различать добро и зло. Это дар от Святого Духа. Я не говорю, что Запад уже погиб. Я говорю о тенденциях, но процессы идут быстро. Надежда в Европе только на консерваторов, и их там немало.

Но меня сегодня больше беспокоит наше внутреннее состояние. Состояние нашего образования, высшей школы, того, как мы преподаем историю Отечества нашей молодежи. Ведь те, кто выходит сегодня порой на улицы с каким-то иррациональным вселенским обличительством, они сейчас учатся у тех, кого учили в 90-х годах презирать отечественную историю. Даже такие инструкции были по этому поводу, их цитировала мне на одной из конференций бывший министр образования.

Я и мои соратники в Межведомственной комиссии по историческому просвещению, мы как раз боремся против этого! Комиссия занимается тем, что производит некую инвентаризацию, изучает, что делается в разных сферах культуры, на телевидении в смысле исторического просвещения, как на истфаках трактуются те или иные исторические события, какие там настроения. Но она же — не законодательный орган…

— Изменить что-то реально?

— Это реально сделать.

— Какой должна быть государственная политика в этом плане? Должно быть общественное давление?

— Это должны быть объединенные усилия. Вы знаете, хоть и печально наблюдать, что сделали за какие-то тридцать лет с Украиной, а в свое время за двадцать лет с немецкой нацией, которая родила великую культуру Гёте, Шиллера…

— Действительно, всего за 20 лет…

— Всего! Значит, можно и обратно. Но вот эта червоточина, к сожалению, имеет свойство мультиплицироваться, как раковая опухоль, и самовоспроизводиться. Поэтому за этим надо очень следить. Во Франции, несмотря на свободу написания учебников, во всех трактовка событий одна и та же. Для сельских школ — простеньким языком, меньше деталей, меньше событий, меньше дат. Попроще все. Но нигде не напишут, что Жанна д’Арк — ведьма, а в другом учебнике — что она героиня и символ Франции.

Мы же до сих пор яростно спорим, кто такой Иоанн Грозный. Для нас небезразлично нравственное содержание власти и истории. Да мы просто перестанем быть русскими, если не будем об этом спорить! И о том же Сталине. Сталина, кстати, Запад ненавидит вовсе не за репрессии. И Ленина, при котором без суда и следствия расстреливали всех, по теории наркома Стучки и Дзержинского, что не надо искать преступление, надо посчитать, сколько враждебного класса уничтожить. Они Ленину не снимают даже мемориальные доски в благодарность за сокрушение великой империи.

А Сталина ненавидят, как писал Тойнби, за то, что вместо того, чтобы сделать Россию инструментом для вселенского коммунизма, как Ленин и Троцкий хотели, поняв, что не будет никакого вселенского коммунизма, сделал ставку на коммунизм для возвеличивания своей страны. И создал в новой форме опять-таки великодержавное огромное государство, которое геополитически, хотя внутри было совершенно другим, чем историческая Россия, выполняло вовне ту же функцию, во-первых, как держатель равновесия между цивилизациями, а во-вторых, как препятствие для управления миром из одной точки.

Почему они сейчас и в таком бешенстве против нас. Остальной-то мир смотрит на нас с надеждой. И мир африканский, и латиноамериканский, и китайский, и индуистский. Он смотрит. И выжидает. В международном праве есть даже такое понятие «благожелательный нейтралитет».

— Саудовская Аравия, казалось, ключевой союзник США на Ближнем Востоке. Латинская Америка, Африка. Очень долго можно перечислять государства и регионы, видно, что они за нас. Для них мы действительно создаем образ будущего, боремся с неоколониализмом… Но мы находимся на острие, а включатся ли они сами?

— Китай и Индия выжидают. Индия вообще очень осторожна. И неустойчива. Хотя о себе очень высокого мнения. Но их почти два миллиарда, они имеют право на это. К русским относятся очень хорошо. Мы же никогда не относились ни к кому как к людям второго сорта. Почему мы и создали такую огромную империю. Ведь в Бухаре после завоевания Средней Азии гарнизон наш состоял из 30 человек всего. Но нас уважали. Потому что мы относились ко всем всегда как к равным. Китай пока тоже ведь не союзник. Китай никогда ни с кем не вступал в классические союзнические отношения.

— Ситуативные, по крайней мере…

— Ну да. Все переговоры в самые лучшие периоды — это коммюнике, договоры о дружбе, сотрудничестве. Но никогда — о союзничестве. Он не раз говорил: «Китай с пониманием относится к позиции России». Хотя формально до сих пор не признал Крым даже.

— Зато сейчас они осуждают действия Соединенных Штатов…

— Как бы это ни звучало цинично, нам на руку то, что Америка затеяла вокруг Тайваня. Китай рассчитывает на нашу поддержку, во всяком случае, политическую, в этом противостоянии. Естественно, взамен он должен нам оказать больше политической поддержки. Китай, безусловно, заинтересован в сильной России, в нашей победе. Заинтересован ли Китай в слишком большом усилении России? Не уверена. Но на ближайшие двадцать лет, я думаю, он заинтересован в силе России, так же как и Индия, так же как, например, небольшая страна Армения. С какой бы прозападной элитой там мы ни столкнулись, они не могут не быть заинтересованными в том, чтобы Россия была сильная. Потому что судьба их поместила в такое окружение, что без нас их просто проглотят.

— Что касается Индии. Нью-Дели в очень непростых отношениях находится с Китаем. Как мы здесь можем балансировать? Понимают ли они, что уравновесить силу Китая в регионе может исключительно Россия, Соединенные Штаты далеко, вряд ли они пойдут на обострение. И здесь формирование геополитического меридиана Россия — Иран — Индия может быть очень мощным.

— Вы совершенно правы. Я думаю, такие соображения в Индии у экспертного политологического сообщества, безусловно, есть. Сейчас, кстати, отнюдь не самый худший период в индийско-китайских отношениях. Бывали времена гораздо хуже.

— Но может все и измениться в любой момент, как бывало не раз…

— Да, но ни та, ни другая страна сейчас к этому не стремятся. Их членство в тех же структурах, где и мы, является балансирующим. И Индия здесь очень хитро лавирует. А Китай… Он боится, что если признают Крым, значит, признают и Тайвань. Я говорю китайцам при встречах на международных конференциях: Крым был незаконно отторгнут от Родины, матушки-России, так же как Тайвань незаконно отторгнут от Китая. Сейчас идет восстановление исторической справедливости. Они улыбаются, но молчат обычно. А это же — миллиарды населения!

…В общем, будем молиться и будем верить в нашу победу. А она обязательно придет.

«Приговор России вынесен и обжалованию не подлежит»^[13]

— Наталия Алексеевна, сейчас, во время военных действий на Украине, мы слышим с обеих сторон, что они воюют, исполняя заповедь о любви к ближнему. Это смущает: получается, христиане воюют с христианами, пытаясь исполнить евангельскую заповедь. Так ли это, на ваш взгляд?

— Разница в том, что те, кто воюет на противоположной стороне, защищают не Украину, свой дом и своего ближнего, а глубоко антихристианские взгляды. Возьмем самых «идеологически мотивированных» с той стороны — это именно нацисты, а никакие не защитники своего народа. Посмотрите на их татуировки, на книги, которые они возят с собой, — думаете, там православные молитвословы?! Отнюдь. Содержание этих книжек и брошюр может восхитить Геббельса. Когда же видишь татуировки «бойцов за свободную Украину», читаешь их, простите, «литературу», приходишь к выводу, что мы имеем дело с откровенными сатанистами. Так что говорить о том, что противоположная сторона исполняет заповедь о любви к ближнему, абсолютно некорректно. Скорее можно считать, что большая часть украинцев находится в плену антихристианской идеологии, кто-то подчиняется ее носителям из страха, безнадежности, безысходности, но мы должны признать: часть нашего народа действительно поражена той убийственной псевдорелигией, которая в свое время превратила немецкую нацию в орду убийц. И чего до сих пор немецкий народ, к своей чести, стыдится.

— Но как такое стало возможным — торжество нацистской идеологии в народе, который вместе с братьями по оружию освобождал и себя, и остальные народы от фашизма?

— Я уже говорила об этом. Это похоже на ревность Каина к Авелю, грех гордыни, толкнувший Каина на убийство брата и ставший нарицательным в христианском мире, — братоубийство — это первый страшный грех человека на Земле. Именно эта иррациональная ревность к Русскому миру царит сейчас на Украине. К миру, которого им не догнать, потому что уж слишком он для их болезненно завистливого взгляда велик и силён и непреодолимо недоступен. Для них этот мир, эта отринутая часть их собственного «я», есть препятствие для амбиции стать вместо него тем, чем стала Россия. Говорить о разумных доводах в пользу теории сверх-человека-украинца-униата, расовой чистоты, я думаю, уже нет смысла: сначала мы смеялись над «галицийским происхождением Христа» и прочими перлами пропаганды, охватившей Украину, но сейчас не до смеха: мы видим её кровавые плоды. Мы — «москали» и, согласно этой идеологии, являемся «презренной помесью» монголов с угро-финнами, а они — истинные арийцы. Помимо отвратительной схожести такой «теории» с расовой доктриной нацистского рейха, сама «этнология» абсурдна и антинаучна. Если что где и перемешалось больше, помимо мозгов идеологов, то на юге Руси: кочевники монголы как раз обосновывались именно в наших южных — степных — пределах без особых препятствий. А вот север с непроходимыми лесами и снежными заносами, куда, кстати, переселялись из южнорусских земель, спасаясь от захватчиков, русские люди, ордынцы обкладывали данью, не обосновываясь там. Благодаря переселенцам с юга Руси появилась, например, Вологда: здесь в середине XII века преподобный Герасим, пришедший из Киева, основал монастырь. Но это святые, они вряд ли рассуждали о своей «арийскости». Страшно, что их потомки предали как их, так и самих себя. Страшно и дико.

— Выходит, мы воюем не только за возвращение своих территорий?

— Безусловно. И даже не только за освобождение русских людей от геноцида, это противостояние более широкого масштаба. Да, мы воюем с нацизмом и сатанизмом, которых Донецкий и Луганский регионы открыто не признали. С нашей стороны даже при ожесточении сохранено естественное желание и стремление оставаться христианином, русским человеком. Сколько мы терпели откровенные унижения, оскорбления! Когда начиная с детского сада детям внушают, что русские — неполноценные, агрессивные, звероподобные недочеловеки, живущие в болотах, пьющие, не умеющие ничего, кроме как захватывать чужие земли, — это надо было заканчивать.

Мало того, доказано, что НАТО готовила войну, вдоль границ наших уже были размещены боевые самолеты и летали разведчики с системами точного боевого наведения. Война — нападение на Донецк и Луганск с одновременной блокадой Приднестровья — уже была подготовлена. Мы должны были ждать их удара? И не надо делать вид, будто санкции — плод «праведного гнева» «всего цивилизованного мира» на российскую «агрессию» против «свободолюбивой» Украины: все эти санкционные «пакеты» были подготовлены задолго до начала спецоперации и были нам известны в январе 2022-го. Если территория Украины превратилась в кулак для наступления НАТО на Россию, то наше противодействие вполне логично и с военной точки зрения.

Еще, к слову, о разнице в идеологиях. Хоть где-нибудь кто-то с нашей стороны хотя бы раз призывал к истреблению украинцев как народа? Говорил об их неполноценности? Донецк обстреливали и убивали детей 8 лет, но разве в донецких школах учили деток ненависти ко всем украинцам? Разве именовали их неполноценными? Нет, но с горечью и возмущением обличали бандеровскую идеологию, отравившую украинский народ. Никогда русскому народу не были свойственны сжирающая человеческий облик спесь, чувство превосходства по отношению к другим. Даже во время Великой Отечественной подчеркивалось, что мы воюем не против немецкого народа, а против германского фашизма! Моцарта, Бетховена, Гёте, Шиллера у нас не запрещали… Кстати, воевали мы тогда против нацистской Германии вместе — кому, как не украинцам, это не знать.

Чтобы обосновать логику отдельного существования украинцев от русских, нужно лишить себя остатков разума: придумать новую антропологию, историю, географию, религию. Пусть это будет откровенный бред — лишь бы был, — и на таком фундаменте можно строить свою идентичность. Мы, я имею в виду украинцев и русских, и пожинаем сейчас кровавые плоды этой Каиновой ревности, этой обреченной на крах версии украинства как антимосковитства. Мы, но прежде всего сами украинцы, стали её жертвами. Каковы последствия для Украины: деиндустриализация, люмпенизация, деинтеллектуализация бывшей республики, обладавшей могучими промышленностью, наукой, сельским хозяйством, наконец, крах украинской государственности. Казалось бы, живи и процветай. Победили необузданные амбиции стать не просто не-Россией, но во что бы то ни стало — анти-Россией. Любовь к своему — это не ненависть к иному — один из законов Русского мира, который открыт ко всему доброму, будь то с Запада или Востока, — полностью отвергнут нацистской идеологией, господствующей на Украине. Впрочем, не только на Украине, но и в той же Прибалтике.

— Чем вы объясните вовлеченность западных стран в «спор славян между собою»? Особой заботой об Украине? Искренним сочувствием и желанием помочь ее народу?

— Западу совершенно безразлична Украина. Уже несколько раз во всеуслышание звучало, что для «цивилизованного мира» эта война имеет экзистенциальное значение. Запад понимает, что наша победа — угроза навязыванию всему миру их философии прогресса, интерпретации будущего человечества без всякого нравственного смысла истории и жизни, технического прогресса без нравственных целей. Грех равен добродетели, красота — уродству, смешение и уничтожение всех ценностей и морали, вызов семье как таковой, богоданной природе человека — вот идеал постмодернистской философии, господствующей на Западе.

Мы же для них стали еретиками. Но, обладая современными технологиями, пользуясь плодами научно-технического прогресса, мы не тащим мир в Средневековье, но твердо стоим на сохранении тех ценностей, благодаря которым мы все, в том числе и Запад, родили великую христианскую культуру, обрели смысл исторической жизни, воплотили христианскую идентичность в национальной жизни. Для нас даже после 75 лет принудительного атеизма вера, Отечество, честь, долг, любовь — не архаика, а нравственный стержень, камертон смысла и оправдания нашего существования. «Ищите прежде Царствия Божия, а это всё приложится вам» (Мф. 6: 33), но для этого искания надо различать добро и зло, грех и добродетель, видеть грань между ними. Это сегодня крамола для идеологов постмодернизма и так называемого открытого общества, этим и объясняется истерическое агрессивное отторжение России и Русского мира. Западная цивилизация предала собственную великую историю и культуру, полностью порывает в своей идеологии со своими христианскими корнями и евангельскими заветами. Тут что-то сродни бешеной ненависти к вере большевиков, с которой они пытались уничтожить любой след о Христе в нашей стране.

— Мы-то худо-бедно справились. Бог помог преодолеть этот антихристианский морок. А для западного мира, по вашему мнению, есть надежда?

— Безусловно, она остаётся. Не надо думать, что весь Запад погиб — такое впечатление может возникнуть, конечно, если читать основные СМИ, которые полностью подконтрольны постмодернистским идеологам. Но мы получаем много писем поддержки от интеллектуалов Западной Европы и США, где видим боль людей от утраты христианских основ, их стремление бороться за них, полное понимание и поддержку России в этой — общей, по их словам, — борьбе. Поверьте, это не высокие слова, и уж тем более не дежурная вежливость: люди пишут и говорят то, что они действительно выстрадали, то, за что они всерьёз переживают. Можно смело сказать, что христианский Запад сейчас действительно находится в оккупации у мощной транснациональной постмодернистской когорты. Не только в СМИ. То, что происходит в образовательных учреждениях, в университетах, свидетельствует о всемирном наступлении на христианские ценности и на то представление о человеке, что было во всех цивилизациях. То, что там преподают, ужасает, а во что превратились искусство, западная литература, театр? Там даже классику извращают, всюду интерпретируя героев, подменяя и извращая их побудительные мотивы. А русскую культуру и великую русскую литературу попросту запрещают — в ней нравственная дилемма — это главный нерв. Но такой была и великая классическая западноевропейская литература. Ее они сейчас тоже клеймят как нетолерантную и устаревшую.

Известно, что на Западе сейчас принимают лишь тех, кто льют помои на Россию и русских (то ли оправдывая свою стыдливую «эмиграцию», то ли отрабатывая гранты). Но вот так, например, закончил своё письмо мне знакомый профессор из Парижа: «Да здравствует свободная Франция, да здравствует свободная Россия!» Он регулярно публикует в Интернете свое видение украинского конфликта, и на мой вопрос, не повредит ли ему, если мы переведем и опубликуем его тексты, он ответил: «Честь Франции дороже!» Такие слова вселяют надежду на очищение, возрождение.

Если его не произойдет, то наша Россия сохранит европейцам их собственную прежнюю великую культуру — Шекспира и Шиллера, Флобера и других гениев, но для этого мы, конечно, сами должны оставаться верными своим устоям, православному пониманию долга человека перед Богом и людьми, тем ценностям, что двигали нами веками. Недавно один немецкий журналист с горечью признался мне, что из школьной программы в течение нескольких десятилетий изымали лучшие произведения немецкой и мировой классики, заменяя их аморальными модными поделками. То же происходит в других странах когда-то действительноцивилизованного западного мира. Нынешние руководители Европы ничего общего не имеют ни с историей, ни с преемственной культурой своих народов. Не только уровень их образования заставляет стыдиться за них — гораздо больше недоумения и горечи вызывает их параноидальная убежденность в своей правоте и непогрешимости, их нежелание кого-то понять, уважать иные цивилизации. Очень надеюсь, что Россия окончательно и навсегда преодолеет искушение «всегда и во всём учиться у Европы». Чему учиться у «коллективной греты тунберг», у фанатичных великовозрастных недорослей? Вот почему одна из главных битв сегодня идёт в школе, в системе образования, и не дай нам Бог проиграть эту битву.

— Аркадий Остальский, священномученик, убитый на Бутовском полигоне в 1937 году, «волынский Златоуст», как его называли, писал: «Никогда не забудем мы святого Киева; никогда и вы, враги России, не сделаете его нерусским, неправославным. Как бы вы ни кричали, как бы вы ни свирепели, но не вам, проклятым трутням, разрушить эту Богом данную твердыню!» Не раз уже было сказано, что передача исконно русских земель «государствам-новоделам», среди которых и Украина, — ошибка большевиков. Так вот: почему «ленинопад» был именно у «трутней», а не у нас? «Трутни»-то должны бы памятники Ульянову-Ленину в золоте по периметру своих нынешних границ ставить и камлать вокруг них. А теперь мы вынуждены исправлять его фантазии своей кровью.

— Кстати, ваша сентенция, совершенно справедливая, пробудила у меня в памяти один интересный эпизод. В составе небольшой делегации Госдумы я, будучи депутатом, была в Эстонии, где мы вели официальные переговоры с комитетом по международным делам парламента республики. В конце визита у нас была неформальная беседа с бывшим президентом Эстонии Ленартом Мери у него на даче на взморье. Беседа была интеллектуальной и со скрытой пикировкой. И я тогда саркастически обронила, что Эстонии, получившей от большевиков независимость именно в русле ленинской национальной политики, более логично было бы сохранять памятники Ленину, а не низвергать их. На что он мне тоже саркастически ответил: «А мы в душе их еще как сохраняем!» Цинично… И в Эстонии, и на Украине уничтожают все коммунистические памятники вовсе не из ненависти к коммунизму! Им нужно стереть все следы общего прошлого наших народов.

Я считаю передачу русских земель в новообразованные республики под эгиду национальных элит, в будущем неизбежно враждебных, ревнивых, неблагодарных, одним из трагических деяний революции. Именно распятие русской национально-религиозной православной ипостаси России и деление страны по национально-религиозному признаку — вот главное преступление пламенных большевиков — носителей самой максималистской версии коммунистического прожектерства и ненависти к православию. Не говоря уже о том, что в мире нет примеров успешных федераций, которые были бы созданы разделением ранее единого многовекового государства. А, наоборот, объединения бывают и успешными, и жизнеспособными.

Что же касается избавления от слишком большого количества памятников первым большевикам — разрушителям России, то оно всё-таки уменьшается. Если и сохраняются или ставятся новые памятники советской истории, то это все же совсем иным личностям — созидателям, защитникам страны в войнах. Но в самой России сегодня наиважнейшей задачей, я считаю, не выяснение отношений по прошлому (вспомним, как в 90-х нация не могла найти согласия ни по одному вопросу прошлого, настоящего и будущего и совершала одну утрату за другой), а объединение вокруг задач будущего. Не нужен новый разрыв, нужна единая нить нашей многострадальной истории. В первый раз соединение, казалось бы, разорванной навек нити русской и советской истории произошло стихийно, но явно по воле Божьей во время Великой Отечественной войны, перед лицом вселенской угрозы самому присутствию в мировой истории. Тогда вместе сражались против общего зла и те, кто революции аплодировал, и те, кто ее не принимал или от нее пострадал. Это и есть высота национального самосознания, потому что в этом случае человек руководствуется не сиюминутными эмоциями, а ретроспективой и перспективой своего Отечества. Вспомните, как Рахманинов до изнеможения давал концерты, а гонорары пересылал в СССР, как переживал из-за нападения гитлеровского рейха на нашу страну генерал Деникин. Мне лично рассказывал академик Никита Ильич Толстой (правнук Л. Н. Толстого), выросший в довоенном Белграде, что среди русской эмиграции в Сербии «пораженцев» — желающих поражения Красной армии — было всего 15–20 %, остальные, ненавидя большевизм, желали победы Советской стране, которую они в любом обличье считали Родиной. Вот что такое единый народ, страдающий вместе с Россией, пусть тогда и советской.

Спор о том, плохим или хорошим было наше государство в то время, неуместен, потому что вселенский вызов был брошен не государству, а Отечеству, а это не тождественные понятия: государство всегда греховно и несовершенно, Отечество же — понятие ближе к религиозному. И тогда понимали, что, не защити государство, погибнет и Отечество — не будет никакой России. Воевали не против СССР — стремились уничтожить именно Россию. Речь шла о тотальной «отмене» всего русского и превращению народа в материал: думаю, даже беглое знакомство с нацистской идеологией красноречиво об этом свидетельствует.

Абсолютно с тем же мы столкнулись сегодня: все эти санкции, «отмены» и так далее — это не против РФ, а против России исторической с ее способностью выстаивать перед вызовами вселенского масштаба, против равновеликой всему совокупному Западу геополитической величины и против русской исторической личности с вечно самостоятельным поиском смысла исторического бытия. Так я давно написала в своей главной книге моей жизни «Россия и русские в мировой истории» и небольшой книжечке «За что и с кем мы воевали».

Что же касается памятников ранним большевистским деятелям, то, думаю, большую роль должно играть просвещение, качественное образование и терпение, время. Рубить с плеча, мчаться сломя голову, мне кажется, нельзя. Посмотрите, к чему привел «ленинопад» на Украине и в других землях — может быть, к лучшему знанию своей истории или уважению к дореволюционной России? Да нет же: это было не проявление антикоммунизма, а, как ни парадоксально, истеричной русофобии, желания стереть в памяти нынешнего поколения, не знавшего дореволюционной России, следы недавнего совместного прошлого. По плодам их узнаете их: сейчас уже и Пушкин неуместен, и Булгаков, и Жуков, Конев — при чем тут большевики?

— «Мир во что бы то ни стало!», «Компромисс!». Уместны ли сейчас такие призывы?

— Чем больше компромисс, тем больше нас заставят платить, уверяю. Будет по Максимилиану Волошину: «Отдай нас в рабство вновь и навсегда, чтоб искупить смиренно и глубоко Иудин грех до Страшного суда!» Мы должны понять, что страна и народ приговорены и у нас нет другого выхода, кроме как воевать до победы.

— Отказ от уважения к иному, ненависть к нему как доказательство любви и уважения к своему — чем это опасно, по вашему мнению?

— Очень грустно, когда видишь, что такая-то страна берет на себя роль шакала Табаки и считает эту роль в своей политике достойной. Брезгливость и жалость испытываешь, когда видишь, что народ в своей истории не может найти ничего, кроме зоологической ненависти к русским и России, беря за основу существования своего государства десятилетнее сотрудничество части своих «элит» с нацистами. Неужели нынешние прибалтийские республики не могли найти более достойные опорные пункты для формирования национального проекта и самосознания, чем постоянные заклинания в том, что они — «не Россия». На ненависти вообще никакого плода не вырастет. В итоге разрушение не только экономики, что мы видим в этих странах, но и деградация духовных культурных сил народа, совершившего грехопадение в ненависть.

— Правильно ли делает Россия, что в ответ на сооружение новой «берлинской стены» на западных границах, на всевозможные визовые войны не закрывает собственные границы, оставляя возможность всем желающим приезжать к нам?

— А зачем нам закрывать границы? Это во времена СССР стеснялись показать наш в чем-то (но отнюдь не во всем) убогий для «победившего социализма» быт, поскольку это противоречило заклинаниям об обязательной экономической победе коммунизма. Через 40 лет после Победы стало уже не совсем убедительным оправдывать скудость преодолением последствий войны. Сейчас же, наоборот, можно и нужно демонстрировать, как Россия «изнывает под гнетом санкций», восстанавливая собственную экономику. В Москве много кафе, не купить билеты на концерты, у всех дома тепло, в магазинах полно еды. Закрываются тогда, когда есть чего стыдиться, — этим и занимается Запад, который считал себя землей обетованной для жителей России. Какая судьба у всевозможных «берлинских стен», мы прекрасно знаем. Глупость, истерика, порожденная бессилием! Пусть поживут, померзнут, раз так хочется. Многие приезжающие из ЕС признают, что Россия сейчас куда более свободная страна, чем европейские. Впрочем, это давно уже не новость.

— Но для кого-то и новость — особенно для тех, кто живет в России «под пятой кровавого режима». И, разумеется, мечтает уехать отсюда. Как вы относитесь к феномену «бегунков»?

— Ну, не надо преувеличивать их масштаб. После того как дважды за жизнь одной семьи растаптывали нашу историю, можно лишь дивиться, как все же масштабно единство и государственный инстинкт сохранения нашего народа. Да, обнажилась червоточина и в народе, и в элите. Но все же можно сказать, что подавляющее большинство соотечественников как раз никуда не бегут, желая помочь своей стране — будь то в войсках или в тылу. Меня вообще поражает, что, несмотря на годы мощнейшей антирусской пропаганды, внутри России у нас так много людей, которые не поддались ей. То, что происходит сегодня, имеет положительные стороны: убегают из России те, кто с 90-х усвоил идеал несо-причастности к делам своего Отечества. Студенты, что зимой 2021-го собирались на улицах Москвы с какими-то бессодержательными лозунгами, что и в нынешней ситуации мелкими группками пытались неубедительно протестовать кое-где, учатся у тех же, кого в 90-х учили презирать свое Отечество и его «преступные имперские амбиции». Мы сейчас пожинаем плоды прошлых лет. Желание таких сбежать вполне закономерно, именно этому их учили десятилетиями. Кто-то из них, истратив все деньги, возвращается; кто-то на себе испытывает за границей непереносимые унижения и осознает, что русских предателей там не любят все равно, потому что они русские. Кто-то понимает, что Россия важнее, чем они думали, и тоже возвращается; кто-то остаётся, руководствуясь лозунгом Ubi bene ibi patria («Где хорошо, там и отечество»). Но можно не сомневаться, что новая «patria» покажет им, что значит «bene» на самом деле.

Всё это не ново. Но большинство, мне кажется, молится за Победу, с огромным уважением относится к нашим воинам. Помните, как Шарапов говорил: «Я фронтовой офицер, я не на продуктовом складе подъедался» — вот эти слова сейчас люди очень ценят, по моим наблюдениям.

— Тем не менее вызовы, с которыми столкнулась Россия, страшные. У нас есть возможности преодолеть их, по вашему мнению?

— Да, убеждена! Во-первых, не в первый раз Отечество в опасности, и у России есть опыт её преодоления. Во-вторых, мы, в конце концов, похоже, освобождаемся от убийственной идеологии гедонизма — жизни как источника наслаждений. Такие общества всегда в истории погибали и исчезали, вспомните Римскую империю. Мы как народ вспоминаем опять о подлинных ценностях, за которые жертвовали жизнью предки — они вновь становятся примером для подражания и воспитания, и это залог Победы в испытаниях. В-третьих, вся наша история доказывает: если русский народ сохраняет потребность в вере, а это обнаружилось после 75 лет принудительного атеизма, он вновь и вновь являет невиданную силу духа и спасает от беды не только самого себя, но и других. Напомню неполиткорректного Честертона: «Да, много раз — при Арии, при альбигойцах, при гуманистах, при Вольтере, при Дарвине — вера, несомненно, катилась ко всем чертям. И всякий раз погибали черти. Каким полным и неожиданным бывало их поражение, мы можем убедиться на собственном нашем примере». Добавлю: и при нацистах, и при НАТО, и при выродившемся в ценностный нигилизм либерализме. Но сегодня прямо по Честертону «случилось чудо — молодые поверили в Бога, хотя Его забыли старые»! Сейчас разыгрывается противостояние именно экзистенциального уровня. Если мы сохраним веру, Господь не оставит нас и вдохнет в нас дух непобедимого национального единства, и можно быть уверенным в повторении чуда, не раз случавшегося с Россией на горе ее врагам! В это верю и этого всем нам желаю.

II Международное измерение

Европа: на пороге неотвратимых перемен^[14]

Размышления о Европе неотделимы от почти двухвековой дилеммы «Россия и Европа». В центре внимания крупнейших умов России эта дилемма оказывалась при переходе в каждый новый век: так было и при переходе из XIX века в XX век. Вспомним, сколько было дискуссий на эту тему, правда очень примитивных и категоричных, в 90-х годах, что навело меня тогда на мысль сравнить русское западничество и славянофильство XIX века с достаточно убогим, сермяжным славянофильством сегодняшних изоляционистов и таких же упрямых, категоричных и ничего не знающих о Западе, кроме банковской системы, западников. В XIX веке западничество и славянофильство при глубоком рассмотрении не были полными антитезами, это были две богатые стороны русского сознания. Алексей Хомяков, Иван Киреевский, которые считаются родоначальниками славянофильства, были одними из самых образованных людей своего времени. Они не только свободно дискутировали на немецком, французском, английском языках, но сравнивали и корректировали переводы с древнегреческого языка, латыни. В своем известном письме редактору французского журнала Хомяков разбирает перевод послания апостола Павла на немецкий язык, сделанный одним пастором, и пишет: «Как же он мог использовать этот термин? Если на арамейском это так, на древнегреческом — так, в латыни было вот так, то сразу же видно, что здесь два смысла, и он должен был использовать не этот, а другой!» И как наши западники, в основном экономисты, могли понять, откуда идут корни великой европейской культуры, которая всегда для русского сознания имела огромное обаяние, и отрицать это невозможно и не нужно?

На всем протяжении своей истории, от Московии до Великой России и в XX веке до коммунистической СССР, это явление, независимо от наличия реальных внешнеполитических и геополитических противоречий между Россией как государством, а не как субцивилизацией и другими государствами, всё равно сопровождалось заинтересованной ревностью особого характера, которая свойственна разошедшимся членам некогда одной семьи. Под великой западноевропейской культурой я понимаю не только литературу и искусство, но и всё, что человек делает на земле, исходя из определенного логического ряда ценностей и отвечая на вопросы: что есть человек, что есть Бог, что есть тварный мир, каковы задачи и цели существования человека на Земле, за что он будет судим. Надо сказать, что эти принципы были в основном одинаковы для православной ойкумены и для латинского Запада, в обеих частях этого общехристианского мира, о котором мы скорее знаем по противоречиям и соперничеству, а ведь на самом деле люди давали одинаковый ответ на основные вызовы жизни. И сегодня, принимая во внимание недавнюю встречу патриарха и папы и исходя из своего опыта общения с европейскими консерваторами, могу сказать, что у меня с моими коллегами-консерваторами нет дилеммы «Россия и Европа». Мы удручены одними и теми же явлениями, нас вдохновляют одни и те же импульсы по сохранению своих христианских корней. Не случайно эта дилемма существует уже не одно столетие.

Так никто и не может дать ответ на вопрос, принадлежит ли Россия к европейской цивилизации. На мой взгляд, мы принадлежим к общехристианской цивилизации. Европейские консерваторы это признают. Но Россия — это, безусловно, особая субцивилизация, которая постоянно воспроизводит и то, что нас с Западом объединяет, и то, что нас отличает. И я думаю, что так будет всегда. Поэтому было бы лучше, если бы Европа признала нас такими, какие мы есть, потому что ни та, ни другая история, особенно история реализации христианских заповедей на Земле, в государственном строительстве, не дает полного ответа, и только вместе мы даем полноту человеческого опыта на Земле в общехристианском смысле. Жак Ле Гофф, один из крупных представителей школы «Анналов», прямо писал: «…то, что ныне предстоит осуществить европейцам Востока и Запада, заключается в объединении обеих половин, вышедших из общего, я бы сказал, братского наследия единой цивилизации, уважающей порожденные историей различия». Когда читаешь его работу «Цивилизация средневекового запада», понимаешь, что в Средние века на смертном одре рыцари и короли так боялись Страшного суда, что принимали монашество, отрекались от всего своего богатства, вся жизнь была построена вокруг годичной литургической системы — от Рождества к Пасхе, вокруг жития святых и т. д.

Европа по-настоящему отделилась от нас с эпохи Просвещения. Просвещение, которое дало всплеск возрождению культуры, на самом деле, как пишут религиозные философы, сначала поставило знак равенства между человеком и Богом. Богоподобие преобразовалось в богоравность, а потом человек, наоборот, встал над Богом, уничтожив Бога в душе, в своем сердце. Все замечательные, но перекодированные в земные критерии духовные тезисы, поиски человека привели к приземлению, которое мы неизбежно видим. Возрождение воспевало человека, его силу. Великие литературные произведения показывали нам героизм. Ведь в западноевропейской культуре, романтической литературе вера, Отечество, честь, долг, любовь были выше жизни, несмотря на высокопарный стиль аристократической культуры — «честь дороже жизни» маркиза ди Поза в «Дон Карлосе». В русской сказке Иван, крестьянский сын, когда делал нравственный выбор, говорил: «Двум смертям не бывать, а одной не миновать». То есть философски это та же нравственная дилемма. Когда встает выбор, крестьянин простым языком и аристократ высокими словами говорят, что надо поступить так, «как долг велит», как шекспировская Карделия. Но Шекспир — гений, и он символически предопределил Карделии с этими принципами умереть.

Отношение Европы к России изначально было отмечено скепсисом, недоверием ко всему отличному. Евроцентричность европейского сознания — это, безусловно, характерная черта, которая не исчезает. Все, что не является Западом, не представляет особого интереса и принимается лишь в том случае, если незападная страна хочет стать похожей на западную. Сегодня нервическое отношение к дилемме «Россия и Европа» совершенно не изжито Западом. Мне часто в международных дискуссиях предлагают эту тему, на что я отвечаю: «Одно то, что вы так ставите вопрос, говорит о том, что вы нервически относитесь к этой теме. Вы же не предлагаете эту тему китайцу, вы спокойно относитесь к тому, что китайская цивилизация — это другая цивилизация. Вы намерены иметь с ней хорошие отношения, уважая различия, изучая конфуцианство, китайское искусство. А также с арабами, с которыми вы граничите и которые вас наводнили. Арабское завоевание Европы внесло свои культурные акценты в архитектуру, мавританский стиль. Здесь же вы не ставите такую дилемму. Но почему-то только Россия вызывает нервическое отношение. А именно потому, что мы являемся двумя сторонами одного целого, но каждая со своими особенностями».

Что есть Европа сейчас? Это ли романо-германская культура, где человек — это воплощенный долг в борьбе добра и зла? Или это доктрина «прав человека», система, где презрительная и теплохладная сентенция Понтия Пилата «Что есть истина?» стала девизом современной либертаристской философии? Когда Спаситель сказал: «Я затем пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине», — Понтий Пилат, презрительно пожав плечами, спросил: «Что есть истина?» Я иногда провоцирую своих оппонентов. Они, не зная, что это слова Понтия Пилата, говорят: «А что есть истина?» Но тут я их ловлю: «Вот видите, спор этот продолжается 2000 лет».

Европа — это не только латинская Европа, Европа — это и православный опыт поствизантийского пространства. Вдумчивые исследователи на Западе никогда не считали Россию Азией. Азия ведь тоже разная. Это ведь и ислам, и пантеистический Восток. Сейчас всё окрашено чудовищными явлениями, которые мы наблюдаем. Но Арабский халифат был выше по культуре, чем тогдашний средневековый Запад. Когда арабы завоевали всю Южную Европу и Испанию, они были выше по культуре, философии, по мысли, изощренности искусства, архитектуры. Европейцы мылись тогда два раза в жизни: первый раз человека мыли, по образному выражению Ивана Солоневича из книги «Народная монархия», «когда он рождался из утробы матери», а второй раз при положении во гроб. Царевна Анна, дочь Ярослава Мудрого, выданная за французского короля, до конца своей жизни оставалась единственной персоной при дворе, которая умела читать и писать. Король ставил крестик в качестве подписи, а она подписывалась по латыни «Анна», могла читать по-гречески и по-церковнославянски.

Что является основой европейской цивилизации? Что отличает дискурс XIX века, если брать европейскую мысль, от дискурса сегодняшнего? Он велся на основании духовных критериев. Сегодня — это идея прав человека. Цивилизация, на мой взгляд, определяется не тем, что написано в конституции. Ведь демократические постулаты записаны в индийской конституции, во многих африканских странах, в некоторых арабских, они и в конституции Египта. Тем не менее мы же не скажем, что Индия и Франция — это страны, принадлежащие к одной цивилизации. Значит, цивилизация — это другое, это ответ человека на вопросы: что есть жизнь? Что есть человек? Конечна ли его жизнь? Что будет после смерти? И по-разному отвечая на эти вопросы, люди создали разную этику взаимоотношений между мужчиной и женщиной, человеком и собратьями, между человеком и властью. Отсюда разные системы права, потому что прежде чем сформировались юридические постулаты и были записаны в нормы, люди следовали канону, который позднее превратился в закон.

Канон поведения диктовался людям во всех цивилизациях изначально тем, как они воспринимали его из истинного или мыслимого откровения. Для того чтобы определить меру вины и меру наказания, сначала надо считать поступок плохим, нарушающим правила. А это трактуется совершенно по-разному в разных культурах. Слово отца на Ближнем Востоке в какой-нибудь глубинке гораздо выше, чем слово закона. Это для историков понятно. В Греции была написана докторская диссертация по «Антигоне» Софокла. Антигона отказывается выполнить требование закона, потому что он нарушает канон поведения, заповеданный богами, и погибает. Бердяев в своих рассуждениях о России часто подчеркивал, что «русская идея» — это вовсе не идея цветущей культуры и могущественного царства, это эсхатологическая идея Царства Божьего в его причудливой интерпретации людьми, которые совершают массу грехов, но переживают из-за того, что они грешны. Пока человек переживает из-за этого, значит, ничего не потеряно: сам принцип разделения добра и зла сохраняется.

Как отмечают крупнейшие интеллектуалы, сегодня на Западе стирается грань между грехом и добродетелью. Ценностный нигилизм приводит к тому, что перестает считаться грехом то, что еще 50 лет назад считалось таковым, происходит воспевание неограниченной свободы. И человек, его личные физиологические потребности признаются мерилом правильности, чего никогда не было раньше. Физическая жизнь человека становится высшей ценностью. Происходит перекодирование христианского понятия о бесценности и неповторимости человеческой жизни, которая стоит дороже любой материальной, рукотворной вещи. Так, если в пожаре погибает самый последний человек и «Сикстинская мадонна» Рафаэля, то христианину надо спасать этого последнего человека. А судить этого человека за то, что он плохой, будут потом, поскольку в момент пожара он был просто человеком перед лицом Бога. Этого ничего сейчас нет. При этом догматизм, нетерпимость к инакомыслию, к иной системе философских ценностей, которые потом рождают иную интерпретацию событий, перекочевали в западные научные круги, так что диву даешься: как будто ты это уже когда-то видел.

История взаимоотношений России и Европы — это история постоянного накопления в русском сознании раздражения своей особенностью. Разделил нас вольтерьянский хохот. На пороге XX столетия, когда персонажи Золя уже вытесняли героев Шиллера и Э. Ростана, православная Россия действительно уже имела немного общего с той западной цивилизацией, что опиралась на рационалистическую философию Декарта, идеи Великой французской революции и протестантскую этику в отношении к труду и богатству. Если вы почитаете «Сирано де Бержерака» Эдмона Ростана, то обнаружите в пьесе и глубокие христианские корни, и указание на вдохновляющую жертву Спасителя. Это русскому человеку всегда было понятно: героизм, стремление отдать жизнь за честь, долг, любовь, самопожертвование, готовность взойти на эшафот. Но человек грешен и слаб, и Европа отступала от христианства по-своему, а русские — по-своему. И те и другие оказались в XX веке в тупике, потому что символом «апостасии» (отступления от Бога) Запада является гётевский Фауст — воплощение скепсиса горделивого западного ума, не терпящего над собой никакого судии, Иван Карамазов — дерзкий вызов Богу русской гордыни, отвергающей идею милостивого и милосердного Бога из-за попущения зла на земле («Не Бога я не принимаю, Алеша, я только билет ему почтительнейше возвращаю»). Но и то и другое оказывается к концу XX века в глубокой философской яме. Горделивый западный ум и дерзкий вызов Богу русской гордыни — мы по-разному Бога воплощали в нашей жизни и по-разному отступили. Но плачевный итог был и там, и там.

Российские большевики считали себя истинными наследниками французской революции с робеспье-ровским террором: именно французские якобинцы — родоначальники и понятия, и практики, и термина «революционный террор». Вслед за ними и большевики использовали термин «революционный террор», т. е. устрашение: не надо искать вину у враждебного класса, следует просто подсчитать, сколько надо уничтожить, чтобы он не мешал, не был препятствием для реализации доктрины ради счастья всего человечества. Там были общества друзей человечества и т. д. Это было практически полностью повторено в теории революционной законности Петра Стучки весной 1917 года. Как некоторые в наше время шутили, Сталин и Вышинский — буржуазные ренегаты, они отступили от теории революционной законности, ввели такие архаичные понятия, как «мера вины» и «мера наказания», правда с принципом Торквемады: не обвинение должно доказывать вину обвиняемого, а, наоборот, подсудимый обязан был оправдываться, т. е. презумпции невиновности не было.

Европейцы ужаснулись тому, что происходило в России в 1920-х годах. Они упорно продолжали усматривать истоки большевизма даже не у Петра Великого, не у Робеспьера с гильотиной, даже не у таких бунтарей с социалистическими, тоталитарными замашками, как Иоанн Лейденский и Томас Мюнцер, а у Чингисхана. «Конница Буденного — это та же дикая орда Чингисхана» — таково отношение Запада в 20-х годах. То есть всё, что было неприемлемым для западного либерала, уже обладающего защищенностью в своей жизни в виде законов, все равно записывалось не как заимствованное с Запада, но реализованное с русским максимализмом на русской почве, а как имманентно присущее именно России и русским.

В XXI веке дилемма «Россия и Европа» органично вошла в новую великую схизму эпохи модерна и постмодерна. И опять-таки мы являемся свидетелями того, как соперничают идеи, вышедшие из одного родового гнезда — из Просвещения. Коммунизм и либерализм, соперничавшие в XX веке, — это кузены, которые выросли из философии прогресса. И тому и другому свойственно отождествление своих принципов, постулатов, своих целей с общемировыми. То есть появляется очень большой универсалистский замах, который делает противника твоих идей не просто личным противником или противником твоего государства, а противником целого света. Перед нами манихейское деление мира на воплощенное зло и воплощенное добро.

Постсоветская интеллигенция, прошедшая через 75 лет принудительного атеизма, поражена неожиданной для нее левизне и атеизму французского интеллектуального сообщества. Французская революция сделала немало во Франции. На экскурсии по замкам Франции нам рассказывают: «Здесь стоит домовая церковь, разрушенная якобинцами и восстановленная лишь в конце XIX века. На кладбище были сбиты кресты со всех надгробий». То же самое было и у нас после 1917 года. Папский дворец в Авиньоне: якобинцы сбили и размололи на кусочки все фрески.

Хотя великие культурные достижения Европы имеют огромную инерцию, на наш век ее хватит. Инерция хорошего превышает инерцию плохого, но разрушение идет. И об этом вовсю кричат европейские консерваторы.

Русские всегда были хорошо знакомы с великой европейской культурой, произведения Шиллера еще при его жизни переводились Жуковским. Русский интеллигент XIX–XX веков, который был очарован улыбкой Джоконды, шекспировскими страстями, блеском Декартовой логики, жаждой познания Гёте, пал на колени перед триадой «свобода, равенство, братство». Если бы он сегодня приехал на Запад, то увидел бы в третьем тысячелетии помимо прекрасных поместий, соборов, каббалистические прайс-листы, Интернет и «Царство банка» Жака Аттали. Жак Аттали был президентом Европейского банка реконструкции и развития. У него есть доктрина периодов человеческой истории, в соответствии с которой вначале было Царство храма, затем — Царство дворца, а потом в XX веке — Царство банка. Сейчас исчезает понятие должного, а остается на счетах только понятие правильного и нужного. Однако государство все-таки должно задуматься о том, что праведно и должно, а не только о том, что нужно практически, иначе не для кого будет делать эти практические вещи.

Конечно, Евросоюз территориально вырос. «Старая Европа», безусловно, утрачивает свой духовный импульс. Конституция Евросоюза — это же скучнейший образчик либерального Госплана: там предписано всё, унифицированы стандарты стиральных машин и т. д. Еще в начале XX века немецкий философ Карл Шмитт с сарказмом предсказывал схожесть Марксового и либерального экономического демонизма: «Картины мира промышленного предпринимателя и пролетария похожи как братья-близнецы. Это тот же идеал, что у Ленина — „электрификация“ всей земли. Спор между ними ведется только о методе». «Священные коровы» либертаризма XXI века: «права человека», «свобода», «демократия». Так для чего же Европе нужна свобода? Цитирую из завещания Чингисхана, как он определял величайшее счастье и свободу: «Гнать перед собой врагов, грабить их имущество и любоваться слезами своих врагов, целуя их жен и дочерей». Или, как в Нагорной проповеди, «спастись алчущим и жаждущим правды»? Или вернуться на свою звездную родину, как у Платона? Или для того, чтобы уравнивать порок и добродетель, добро и зло?

Сегодняшний мир Европы поражает своим нравственным релятивизмом: всё относительно, человек сам себе назначает систему ценностей, он мерило всего, он должен быть свободен от любого порядка вещей — национального, религиозного, государственного и теперь уже биологического, т. е. он имеет право бунтовать против своей Богом данной природы. И выступают за это вовсе не те, кому это было бы важно, потому что они сами имеют какие-то необычные склонности. Политический гомосексуализм — это воинствующая либертаристская идеология ниспровержения всех предыдущих ценностей.

Ценностный нигилизм — это и есть конец истории. Почему для Европы заканчивается эпоха культуры как порождения духа? Потому что остается технократическая цивилизация. Это уже не тот метафизический «Рим», в котором совершалось великое противостояние добра и зла, это уже Рим языческий. И проявление технократической цивилизации — это панический страх перед физическим несовершенством и смертью. Люди готовы чем угодно пожертвовать, чтобы убрать морщинки, иногда они доводят себя до смерти, чтобы физически быть похожими на кумиров, созданных средствами массовой информации. Это язычество. Так, в Спарте убивали слабых, родившихся с физическими недостатками младенцев.

Посмотрите, как изменилась современная живопись — ведется поиск формы, нет больше содержания. На Западе христианская культура дала колоссальный пример достижения; буквально во всех сферах и везде поражает философская цельность и единство. Везде есть грань добра и зла: в архитектуре есть красота и уродство, симметрия, в музыке гармония или какофония и т. д. Но отрицание всего ведет в итоге к отрицанию этой грани между добром и злом, правдой и ложью, а это и есть корень христианского учения для земной жизни.

Сегодня мы видим и нетерпимость, и нравственный релятивизм, тотальный нигилизм ко всему русскому со стороны постсоветских западников, но уже не всех сегодняшних. Сейчас как раз наблюдается всплеск интереса, и все опросы показывают, что в целом в российском социуме сформировался консенсус относительно того, что самобытность России — это не недостаток, а ценность, поэтому не надо ее стесняться, что вовсе не означает пренебрежительного отношения к иному. На мой взгляд, вообще любое утверждение собственного «Я» не должно означать отрицание Другого, нелюбовь к Другому. Также и национальное чувство: оно только тогда суть побуждение к творчеству, когда оно есть любовь к своему, но и не ненависть к иному: именно такой человек знает, за что он, а не только против кого он.

Теория догоняющей модернизации отвергнута в новейших западных теориях, потому что она консервирует собственную отсталость. Национальные культуры сегодня повсеместно перемалывают капитализм. Развиваясь семимильными шагами, Китай, Индия уже не свернут с этого пути. Но, заимствуя западные технологии, они бережно трансформируют их на своей почве, применяя так, чтобы сохранить смыслообразующее ядро собственной национальной жизни и тех побуждений, которые эта жизнь дает. Развитие этих стран опровергает примитивный тезис 90-х годов о том, что только тотальная вестернизация может привести к модернизации. Так, незавершенная модернизация в Египте потерпела крах, и из глубинки вырвались силы, которые грозят отбросить Ближний Восток не только к Средним векам, а вообще к первому периоду становления мусульманской системы.

Философия либертаризма, идеологема «права человека и земная жизнь как высшая ценность» — это новый «коммунистический манифест» апостасии XXI века. Причем две левые идеи — воинствующий коммунизм и воинствующий либертаризм — давая ответ, что есть главная движущая сила истории, отрицают нацию и национальное государство как таковое. У коммунизма это класс, т. е. транснациональные общность. А у нынешнего либертаризма — это индивид, гражданин мира, который вправе ненавидеть собственное государство и бороться против него где угодно. Это мне было всегда совершенно чуждо. Я была в оппозиции к тому, что у нас происходило в 90-х годах. И хотя в первые же дни переворота я сказала: «Туда ему и дорога, марксизм перестал быть инструментом развития. Но держава при чем? Ее же не в 1917 году собирали! Вы нам предлагаете заплатить за „тоталитаризм“ тремя столетиями русской истории? Что, теперь Потемкин уже не Таврический, Румянцев — не Задунайский, Муравьев — не Карский, Суворов — не Рымникский? Где теперь Кючук-Кайнарджийский мир, где Полтава? Мы что, сбрасываем отеческие гробы не только советской, но и русской истории?» Тогда это звучало очень остро, ведь вульгарно-западнические идеи одурманивали сознание общества.

«Миром правит Бог, чего же вмешиваться». — Иван Ильин писал о том, что русский народ, избрав на царствие новую династию Романовых самым демократическим способом, какой в начале XVII века мог только быть, установив верховную власть по законам Божьим, удалился от управления государством, «чего же вмешиваться»! Но когда происходила попытка сверху навязать изменение веры, как трактовали раскол в свое время, это было настолько важно для русских людей, что тогда мы действительно видели раскол нации и гражданское неповиновение вплоть до самосожжения. Конечно, если бы наш народ так реагировал на какие-то бытовые ущемления со стороны государства, то нас бы, наверное, на Западе не считали варварами.

Человек в Европе тоже был таким же, не надо его ни идеализировать, ни демонизировать. Войны между католиками и протестантами унесли, между прочим, треть населения Центральной Европы. Нам сегодня знакома жестокость противостояния между единородными, но разноверными народами по истории сербо-хорватского конфликта, бойне, которую хорваты учиняли над сербами, которые носили те же имена и говорили на том же языке. Также можно привести в пример то, что сегодня происходит на Украине. Это Каинова ревность: «Если бы москали не превратились бы в столь огромную, мощную державу, украв у нас и софийские ризы, и киевскую историю, то мы бы стали тем, чем стала Россия». В этом желании переименовать Украину в Россию они опираются на польскую теорию Францышека Духинского. В Европе во время религиозных войн был лозунг: «Убивайте всех, Господь узнает своих». Поэтому не надо удивляться ИГИЛ (террористическая организация, запрещенная в РФ), потому что там точно такая же философия, а именно: «Убивайте всех подряд, если же человек невиновен, то Господь его все равно в рай заберет».

Себя рассматривать как инструмент и орудие Бога — это страшная человеческая гордыня, которая подлинному христианину, конечно, не может быть свойственна. Поэтому подобный ценностный нигилизм проявляет знакомые черты тоталитарной нетерпимости и дерзко наступает на саму основу демократии — свободу совести и слова. А табу, практически наложенное на дискуссии, мне напоминает то, что было в моей юности в советское время. Они наступают сейчас на самые основы демократии, потому что свобода слова и нетерпимость к иной системе ценностей, которая априори признается варварской и которую надо обязательно подавить и поглотить в своей системе, вызывает сожаление. Идеалом такого общества является гражданин мира, который, безусловно, живет хлебом единым в гедонистическом рабстве плоти и гордыне.

Вообще человек и гуманизм были там, где дух выше плоти. Человек тем и отличался от животного, что он мог управлять своей плотью, мог подавлять ее позывы, мог не есть, когда нужно было дух свой сохранить, он мог пережить страшные страдания, мог отдать кому-нибудь всё, что ему принадлежит, ради спасения жизни. Ни одно животное так не поступало, но даже малая пташка бросается грудью на коршуна, чтобы защитить своих птенцов. Если нет таких ценностей выше физической жизни, то тогда нет человеческой культуры: брат не заступится за брата, муж отдаст жену насильнику, армия не будет защищать свое Отечество. Ничего не будет, ничего того, что изначально, со времен зарождения человеческой истории до сегодняшнего дня, родило — и Францию, и Россию, и ту же Америку.

Ценность исторического наследия меркнет перед технократической целесообразностью. Для гигантского киборга нет разницы между микрочипом и Платоном, Коперником и Шекспиром, Гёте и Достоевским. И в этом проекте униформного пространства нет места не только России, славянству, но и великой европейской культуре. Первой жертвой культурной стерилизации падут малые народы и страны, наивно усматривающие врага в России. Поляки единственные сопротивляются. И хоть отношения особенно с русофобской верхушкой у нас не слишком хорошие, мы, русские консерваторы, рукоплескали полякам, которые попытались вставить в европейскую конституцию ссылку на христианские ценности как основу европейской идентичности. Но ничего этого нет в европейской конституции. Есть демократия, права человека и свобода. А для чего нужна эта свобода? Если нет философской парадигмы системы ценностей, то вы не определите, что это такое. Человек, «Я», существует только потому, что есть «не-Я». То, что не имеет границ, не имеет определения, оно растворяется. Зачем тогда монологи Макбета и Гамлета, героев Шиллера и Ивана, крестьянского сына, из русских сказок, если нет той грани, которую нельзя переступить? Именно испытывая соблазн зла, человек понимал, что он преступает эту грань, и мучился перед этим. Это мучение и породило великую европейскую и русскую литературу. Нравственный узел всегда был стержнем европейской культуры, но не сегодня, когда мы наблюдаем поиск формы в ущерб содержанию. Поэтому фольклор и то, что считается элитарным и понятным завсегдатаям богемных, экспериментальных кружков, не находят ничего общего между собой. Отрыв от почвы приводит к тому, что где хорошо, там и Отечество.

Если единая Европа продолжит свой путь в этот постмодернистский конец истории и истории без нравственного целеполагания, то в нем очень незавидна судьба не только тех, кто примкнул туда: славян с их чудными языками, традициями, фольклором, исканиями, выстаиванием, с одной стороны, между монголами и турками, а с другой стороны, тевтонами. Тем не менее я сохраняю веру в свою любимую Европу и считаю себя ее частью. Однако дилемма «Россия и Европа» имеет сейчас совершенно другое измерение. Это Европа, ищущая свои христианские корни и сохраняющая их, против Европы постмодернистской. И в той Европе, которая ищет сохранение своих корней, Россия и западные европейцы, которые стоят на христианских позициях, являются одной стороной в этой дилемме. Поэтому здесь нам не надо соперничать и искать, кто первый в истине, а следует объединить усилия для того, чтобы сохранить то, что осталось от великого опыта прошлого.

Великая романо-германская, католическая и славяно-русская православная культуры имеют совершенно единую апостольско-христианскую духовную основу. Гений Гёте описал фаустовский скепсис, а гений Достоевского выразил вызов Богу русской гордыни. Подлинное единство — не в новых разделительных линиях — они ведьне новы и слишком напоминают конфигурации многовекового «Дранг нах Остен», теснившего славян от Балтийского и Черного морей. Подлинное единство состоит в признании вселенской равноценности наших опытов. И наше будущее, на мой взгляд, в конструктивном соединении исторического наследия и творчества всех этнических, конфессиональных, культурных составляющих Европы: германской, романской, славянской, Европы латинской и Европы православной.

Пусть в этих либертаристских европейских институциях, охваченных почти троцкистской идеей униформного мира, смотрят на нас, консерваторов, с вольтерьянской гримасой. Но над Европой нависла страшная угроза завоевания ее варварами. Европа так уязвима не только потому, что сильно увеличилось количество пришельцев, а потому, что они не просто пришельцы, они — представители другой цивилизации. Но там попробуй это скажи. Там же говорят: «Дай всем кусок хлеба и одинаковые права, и все сольются в едином экстазе, не будет разницы». То же самое мы слышали о коммунистическом будущем всего мира в хрущевские времена, однако этого не наступило. А сами европейцы совершенно остыли к вере и к своим корням, а законы, демократические нормы позволяют как исповедовать веру, так и не исповедовать никакой веры. Так коренные европейцы к вере остыли, а исповедуют свою веру только пришельцы, пользуясь этими законами. Поэтому главная уязвимость Европы именно в ней самой, в этой ее стадии угасания исторического импульса и желания продолжать свою историю, нежелании признать, что лежит в основе этого исторического импульса, а именно: нравственное целеполагание — ради чего человек живет. Вспомним античный Рим. Несмотря на технологическое, административное превосходство со своим акведуком, водопроводом, несмотря на свою демократию, он пал под ударом Алариха, предводителя вестготов, которому не был нужен ни водопровод, ни термы, ни демократия. Рим разложился, он утратил различие между грехом и добродетелью.

На поле защиты общехристианского наследия Европы есть потенциал для продвижения и сохранения роли Европы как места, где совершались в течение двух тысяч лет события всемирно-исторического масштаба. Иначе эти события будут происходить в другом месте, а Европа станет остывающим вулканом, прежде рождавшим великие смыслы и великие импульсы. Нам, русским, именно на этом поле есть шанс сыграть великую роль. Потому что в области «ровных» тротуаров и газонов мы никогда Запад не обгоним. А для того чтобы быть великим игроком мировой истории, совершенно не нужны завораживающие цифры валового национального продукта, потому что для сохранения себя как явления мировой истории и культуры важно не потерять потребность разделять грех и добродетель, красоту и уродство, истину и ложь, добро и зло. Пока так будет, не будет конца истории.

Треугольник Россия — Украина — Польша: РОССИЙСКАЯ ТОЧКА ЗРЕНИЯ^[15]

Польско-русские отношения, особенно в треугольнике Варшава — Киев — Москва подтверждают, что не только современные процессы, но даже и противоборство коммунистического и либерального проектов мировой истории вобрали в себя геополитическое соперничество и стереотипы, рожденные предыдущим спором внутри христианской цивилизации. Дилемма «Россия и Европа» органично вошла в новую «великую схизму» эпохи постмодерна. Она не замедлила обнажиться, как только Россия на время утратила роль равновеликого совокупному Западу геополитического и духовного противовеса. Начавшаяся реструктуризация Восточной Европы, в которой расположен и наш «треугольник», проявляет знакомые геополитические и духовные устремления Старого Света. Разве Венгрия и Чехия, становясь членами НАТО, бегут лишь от коммунизма? Скорее они возвращаются в «постгабсбургский» ареал.

Зря в России изумлялись тому, что в католической Польше сочувствуют чеченским сепаратистам, ведь историки знают, что кумир польского сознания Адам Мицкевич, по выражению А. Герцена, «угас» где-то в Константинополе, куда он отправился «устраивать польский казацкий легион», чтобы в Крымской войне воевать на стороне «цивилизованной» Оттоманской Турции против «варварской» России.

Балто-Черноморская дуга с пока еще недостающим элементом — Белоруссией — это старый проект XVI века, отрезающий Россию от выходов к морю, а Косово поле — единственный сухопутный военный маршрут до Салоник — соединяет, как и сто лет назад, Западную Европу с регионом Проливов. Папа Иоанн Павел VI во время своего визита на Украину странно назвал только украинцев наследниками святого Владимира, а также последовательно создавал католические епархии на территории России. Опять возникает аналогия — не продолжение ли это дела папы Урбана VIII, взывавшего через несколько лет после Брестской унии 1596 года: «О мои русины! Через вас-то я надеюсь достигнуть Востока»?

Одна из главных целей сегодняшнего передела мира, в который так или иначе втянуты все региональные узлы, — контроль над природными ресурсами и геостратегическими и военно-морскими путями к ним — за это ведутся войны современности. В этом процессе важнейшую роль играет оттеснение России на северо-восток Евразии от Средиземного, Черного и Каспийского морей. Это северная граница Мирового энергетического, или углеводородного, эллипса, обнимающего Аравийский полуостров, Ирак и Иран, Персидский залив, Северный Иран, российское Предкавказье, замыкаясь в Афганистане.

И эта линия примыкает к Украине, Молдове и Кавказу, что объясняет стратегию втягивания в атлантическую орбиту территорий от Балтики до Черного моря, истерическую травлю Белоруссии — недостающей части выкладываемой мозаики, борьбу за окончательное вытеснение России из Крыма и, наконец, вовлечение Грузии в американскую орбиту.

На этом фоне, наверное, есть в Польше политики, усматривающие в ситуации некий исторический шанс. Польша — это та самая «новая Европа», на которую якобы делают ставку США в своей евразийской стратегии, так выпукло объясненной Зб. Бжезинским. Насколько мним этот шанс и насколько рационально это желание «реванша» — это и покажет ближайшее будущее.

Историк не имеет права делать вид, что не знает о тысячелетнем грузе. И в Москве, и в Варшаве наготове списки взаимных обид и упреков — и у каждого своя правда. Поляки предъявят нам разделы, подавление Польского восстания, пакт Молотова — Риббентропа, убийство в Катыни… Русские припомнят письмо епископа Краковского Матфея, призывавшего в 1146–1148 годы Бернарда Клервоского к крестовому походу против русских варваров, поход на Кремль в 1612 году, Пилсудского, мечтавшего о походе на Москву, убийство тысяч красноармейцев, Ю. Бека, предлагавшего Гитлеру за три месяца до пресловутого пакта услуги по завоеванию Украины.

Разница в обстоятельствах: для русских сегодняшняя ситуация явно неблагоприятна. Русских сегодня не хотят слышать, наоборот, со смаком толкуют даже грехи интернационального большевизма как иммантентно присущее русским варварство: мол, «марш Буденного» — это реализация Филофеева Третьего Рима — «империалистического завещания царизму!», сталинский деспотизм — это не западный марксизм, а не что иное, как русский империализм, варварство варягов и диких скифов!

Иная ситуация для поляков: маятник повернул и сегодня, как писал Ф. Энгельс Вере Засулич, снова «мнение Польши о России стало мнением Запада». Вот, например, Павел Вечоркович в «Rzeczpospolita» сетует о несостоявшемся союзе с Гитлером и мечтает о параде «победоносных польско-германских войск на Красной площади». Еще 20 лет назад такие слова ужаснули бы мир больше, чем слова Ахмадинежада об Израиле. Но сегодня ненависть к России не просто политкорректна — это индульгенция, искупающая любые грехи. Так что идея реванша над Россией — этот навязчивый исторический соблазн вполне может на время одурманить некоторые польские головы, конечно, не умы. Вечоркович не постеснялся помечтать о «Польше от моря до моря», которой благодарный Гитлер, ему представляется, отдал бы Украину, Литву, Чехию и Словакию? И польский историк полагает, что «отнятие Западной Белоруссии и части Украины у советских республик, Вильнюса у Литвы, Тешинской Силезии у Чехословакии были актами исторической справедливости», даже «безусловного торжества справедливости».

Обратимся к региональным эскизам в сегодняшних геополитических реальностях. Соперничество за лидерство в славянском мире, неприязнь к православному славянству — все это было задолго до всяких разделов Польши и наполняло в равной мере умы магнатов и шляхты XVI века, либералов XIX века и было ядром «антикоммунизма» Ю. Пилсудского и лидеров польской «Солидарности». Какими бы ни были исторические реминисценции, очевидно, что Польша примеряет на себя роль организатора региона и лидера его «демократизации», которая сменила культуртрегерский импульс католичества. Амбициозный проект имеет геополитические очертания, весьма напоминающие Балто-Черноморскую унию, которая весьма вписывается в геополитический проект Вашингтона. Вопрос только в том, насколько может Польша рассчитывать на США, предлагая нести за него «ответственность» перед Вашингтоном.

К сожалению, приходится напомнить, что Запад всегда Польшу предавал, причем это делали и «марксиды», и монархи, и лидеры демократий.

Казалось бы, Ф. Энгельс, оставивший неприличные для классика интернационализма уничижительные суждения о славянах, делал исключение для поляков. Но мысль о возвращении германизированных славянских земель — той же Силезии, что Польше вернула Русская армия в 1945-м, была Ф. Энгельсу невыносима. Поляков он поддерживал единственно ради того, чтобы Польское восстание ввергло в революцию Россию: «Неужели уступить целые области народу, который до сих пор не дал ни одного доказательства своей способности выйти из состояния феодализма»? Да и на восток поляков он подталкивал, чтобы решить западные польские границы в пользу Германии. Не Розенберг, а Энгельс дает впечатляющие рекомендации: «Взять у поляков на западе все, что возможно, занять их крепости немцами, пожирать их продукты, а в случае, если бы удалось вовлечь в движение русских, соединиться с ними и вынудить поляков на уступки».

Похоже, ни А. Мицкевичу, благоговевшему перед Наполеоном и Францией, ни сегодняшним польским политикам не известна подлинная цена польского вопроса для Запада. Наполеон Бонапарт не любил Польшу, он любил поляков, проливавших за него кровь (Герцен), и считал Польшу разменной картой против России, о чем свидетельствуют его предложения Александру по Тильзитскому миру.

Что же XX век — век англосаксов, которые осуществили все, что не удалось немцам за два «Дранг нах Остен»? Антанта заверяла, что ей нужна «сильная» Польша, в годы Второй мировой войны то же обещали США и Британия, сегодня США всячески демонстрируют предпочтение «новой Европе» — прежде всего «атлантической» Польше. Но вся история за более чем два века от Наполеона до наших дней говорит о том, что ставка эта возникает лишь в моменты слабости России и немедленно сбрасывается, как ненужная карта, в моменты восстановления российской мощи.

Беседа Черчилля со Сталиным в октябре 1944 года показывает, как мало поляки и Польша стоят в глазах англосаксов, а столп демократии предстает не менее циничным, чем демон революции, от которого никто и не ждет скрупул. Черчилль докладывает Сталину, что «он упорно работал с поляками все утро. Поляки были весьма недовольны, но, как он, Черчилль, думает, он продолжит нажимать и они не особенно далеки от того, чтобы принять». Черчилль добивался от поляков согласия на все те условия их послевоенного статуса и границ, что были решены без них. Черчилль без смущения сдавал Польшу и только хотел скрыть это от общественности: «Если сведения об этом проникнут в прессу, то поляки могут поднять большой шум и это принесет большой вред Президенту на выборах. <…> Поэтому он, Черчилль, думает, что лучше было бы держать все это дело в строгом секрете». Беседа закончилась заверением Черчилля в том, что «британское правительство полностью сочувствует желанию Маршала Сталина обеспечить существование дружественной Советскому Союзу Польши»^[16]. Грустно, но поучительно.

Итак, наши народы волей судьбы помещены на стыке соперничающих геополитических и цивилизационных систем. Польско-русские отношения есть яркое воплощение этого сложного феномена. На всем протяжении превращения православной Московии в Российскую империю, а затем в XX веке в коммунистический СССР этот феномен, независимо от наличия реальных противоречий, вызывал заинтересованную ревность особого характера, присущую лишь разошедшимся членам одной семьи. Я имею в виду апостольско-христианскую семью, к которой мы все принадлежим, ведь нас в одну цивилизацию объединяют не демократические клише, наполняющие конституции Африки и Индии, а Отче наш, и Нагорная проповедь.

В этот дискурс вступила и Украина. Было бы непростительным упрощением искать причины раздвоенности украинского сознания в бегстве от тоталитаризма. «Латинский» Запад никогда не оставлял мечты поглотить поствизантийское пространство, залогом чего всегда было отделение Малороссии от Великороссии. Еще Пушкин со своим историческим чутьем распознал, что в решающие моменты давления Запада на Россию встает роковой вопрос: «Наш Киев дряхлый, златоглавый, сей пращур русских городов, сроднит ли с буйною Варшавой святыни всех своих гробов?»

Распад СССР, который Зб. Бжезинский со смаком назвал долгожданным крушением Российской империи, был, возможно, воспринят в некоторых сферах как предпосылка для осуществления давней мечты Ватикана и Речи Посполитой — сначала духовного, затем физического овладения Киевом; для нас же это «мать городов русских», символ византийской преемственности, что совершенно не исключает самостоятельной государственности Украины. Но вот на галицийские знамена в 1991 году подняты теории о расовом отличии «арийских украинцев» и «туранской Московщины», которая якобы незаконно присвоила и софийские ризы, и киевскую историю. А разве идеи эти, элегантно развитые в 9-томной «Истории Украины-Руси» М. Грушевским, не выдвинул вначале поляк Францышек Духинский?

К сожалению, именно галицийское униатство сообщило антирусский характер малороссийскому православному этногенезу. Этот этногенез есть факт, и те русские, что отказываются признавать отпочкование украинской нации от первоначально общерусского корня, строят свои заключения на химерах.

Галиция, с 1349 года, оторванная от остальной Украины, изрядно ополяченная, покочевавшая и в Австрию, вообще не делила с православной Украиной ее судьбу. Она стала буфером между православно-западнорусским и польско-католическим культурно-цивилизационным типом. Именно феномен греко-католика — ни русский, ни поляк — основа самоидентификации украинства как антимосковитства. Именно поэтому в свое время на Галицию в Вене возложили надежды как на «украинский Пьемонт» еще перед Первой мировой войной — проект, который в случае победы австро-германского блока сулил отрыв всей Малороссии от России. Отрыв Киева от Москвы и окатоличивание восточного славянства были устремлениями и перед Второй мировой войной.

Вторя папе Урбану VIII, митрополит Андрей Шептицкий, благословлявший впоследствии С. Бандеру и эсэсовскую дивизию «Галичина», обращался в 1929 году, т. е. задолго до пакта Молотова — Риббентропа, к вверенному ему духовенству: «Многим из нас Бог еще окажет милость проповедовать в церквах Большой Украины… по Кубань и Кавказ, Москву и Тобольск».

Официальный Киев в 90-х годах был зажат между идеологически аморфным экономическим менталитетом многонаселенного промышленного востока и пассионарным антирусским западом, что и обеспечило господство галицийских идей на мировоззренческом и информационном поле. И в ходе «оранжевой революции» как будто в зеркале истории посредниками в переговорах появляются «тени забытых предков» — президенты Литвы и Польши — католических государств, что задолго до возрастания Москвы пытались удерживать православную Украину и замышляли в XVI веке так называемую Балто-Черноморскую унию, санитарным кордоном отделяющую Московию от морей и от «цивилизованной Европы». Конечно, молодые киевляне протестовали на Майдане и против бюрократии, и против коррупции и стагнации, за динамическую модернизацию всего общества, но ведь их 10 лет учили, что модернизация — это антимосковитство, что Мазепа — герой только потому, что предал Россию.

На Украине восток понял, что полное отречение от общерусской истории и от общеправославной судьбы навязывается прежде всего для обоснования не просто отдельного от России исторического проекта — его никто не оспаривает, — но курса, обязательно враждебного Москве и ориентированного стратегически и духовно на Запад. Это может привести к расколу Украины и началу крупномасштабного кризиса в регионе с обязательным усилением татарского и исламского импульса в Крыму. Европа еще вспомнит, как турки осаждали Вену. Перед лицом грядущих геополитических и цивилизационных и религиозных вызовов померкнет все, что нынче кажется таким важным, на деле же является отражением прошлых фобий.

Польским сторонниками сугубо прозападного курса Украины и поворота ее от России, делающим ставку на продолжение любой ценой «оранжевой революции», важно было бы осознать следующее: именно отождествление «украинства» с антимосковитством наделяет украинскую идею вечным комплексом неполноценности, комплексом младшего брата. Так она никогда не выйдет из стадии самоутверждения, расточая национальную энергию и интеллект на поиски антропологических и культурных отличий от москалей. Этот комплекс, навязанный галицийской идеологией, подрывает единство Украины и является препятствием к ее подлинному самовыражению во всеукраинском национальном проекте.

И «правые», и «левые» правительства Польши видят будущее Украины в интеграции в ЕС. Раз на сегодня никаких реальных экономических, правовых и финансовых условий и предпосылок для этой интеграции нет и даже ЕС открыто послал сигнал, что в ближайшие 20 лет невозможно переварить такую величину, напрашивается вывод, что цель — это институциональное закрепление Украины в западном цивилизационном проекте.

Разве это не угроза и подрыв целостности Украины, разве это не путь к ее демодернизации через разрушение промышленности и социальной сферы? Украинская экономика — это немалая величина, это индустриальный комплекс, причем как раз на востоке Украины, не желающем в ЕС и в НАТО! Не секрет, что прием в ЕС других восточноевропейских стран — даже куда более похожих на Запад, чем Украина, — был осуществлен столь скоро с одной целью — предотвратить любые формы восстановления связей с Россией. Но Украина — это Черное море, значит, во всех планах в отношении Украины присутствует Восточный вопрос, отнюдь не оставшийся в XIX веке, а с этим уже связана общая геополитическая ситуация в Черноморском бассейне — все, что происходит в Грузии и Предкавказье. Борьба за радикальное изменение баланса в большом Средиземноморско-Черноморо-Кавказском ареале не завершена. Аналитики давно предупреждают о существовании сценария с использованием «крымско-татарской карты», превращающего Крым во второе Косово.

Не лучше ли Украине стать связующим звеном между ЕС, Польшей и Россией? Вот игра поинтереснее футбола! За это и идет внутренняя борьба на Украине, ибо ее независимости никто и ничто не угрожает. Но раздвоенность политики и исторического сознания Украины в ее нынешних — советско-постсоветских — границах естественна и неизбежна. У русских и украинцев диалектных различий языков меньше, чем у баварцев и саксонцев, и «братские отношения» — не вымысел, но сложнейший, интереснейший, противоречивый социокультурный феномен с притяжением и отталкиванием, с родством и с ревностью. Напомним: первый грех человека на Земле — братоубийство: Каин возревновал Авелю! Понять русско-украинский диалог можно лишь в историческом контексте, равно неведомом забавным марксистам-ленинцам с воплями «Да здравствует СССР!», и постсоветским «либералам-западникам».

Однако есть еще один дискурс — он уже давно неполиткорректный на «свободном» либеральном Западе, однако представляется одинаково важным для католической Польши и православных России и Украины.

Куда же движется «Европа Петра», да и сохранилась ли еще таковая? Перекодированная в либеральные клише, троцкистская идея одномерного мира под глобальным управлением бросает вызов всем великим духовным и культурным традициям человечества, и прежде всего великой европейской культуре, основанной на апостольско-христианском культуртрегерском импульсе. Панический страх перед физическим несовершенством, содомиты и транссексуалы как апофеоз свободы, эвтаназия и торговля органами, и над всем этим центральная новая идеологема «права человека» и земная жизнь как высшая ценность — вот новый «коммунистический манифест» апостасии XXI века. Это логическое завершение идеи автономности человека от Бога, итог антихристианского Просвещения. Воинствующе либертарное толкование «прав человека» грозит полной бестиализацией человека, ибо человек только там, где дух выше плоти. Вера, Отечество, долг, честь, любовь — метафизические ценности были для человека выше жизни, и для христиан вдохновляющим образом была Крестная Жертва Спасителя.

Философия либертаризма уже полностью извращается в ценностный нигилизм, который проявляет знакомые черты тоталитарной нетерпимости и все более дерзко наступает на основу демократии — свободу совести и слова. Хотя Польша сегодня настроена, прямо сказать, не слишком доброжелательно к России, мы — русские консерваторы — рукоплещем полякам, не побоявшимся отстаивать христианские ценности в «единой Европе», в которой под раскаты вольтерьянского хохота освистывают Рокко Буттильоне, осмелившегося открыто заявить, что различает грех и добродетель.

Идеалом такого общества является гражданин мира, живущий «хлебом единым» в гедонистическом рабстве плоти и гордыни, исповедуя: «Ubi bene ibi patria». Первыми жертвами культурной стерилизации падут малые нации, наивно усматривающие врага в России. Разве не пора искать конкурентоспособную идеологию сотрудничества? Только оно обеспечит необходимую и русским, и полякам, и украинцам задачу сделать славянство полноправной частью мира вместо унизительного экзамена на «цивилизованность». Ведь Европа рассматривает не только православную ойкумену, но и латинских славян и в целом восточноевропейцев как духовную бесприданницу, им в объединенной Европе уготована роль экспоната в этнографическом музее Европы. Вот где можно использовать весь наш исторический потенциал для повышения роли региона в целом. Вот цель, которая не разделяет, не ущемляет нас, вот в чем не стыдно соревноваться.

Вот где лежит подлинный шанс сыграть поистине великую роль нашим народам, все еще сохранившим тягу к христианским ответам на великие вопросы человека и человечества. Вот поле, на котором можно быть равновеликим игроком европейской истории, ибо для утверждения истины бессилен ВВП и не нужно вечно догонять Запад. Нужно всего лишь сохранить умение и желание различать красоту и уродство, истину и ложь, добро и зло.

Христос Воскресе, дорогие кузены!

Терроризм как неизбежная черта глобализации^[17]

Многоликость «международного терроризма», использование этого клише как повода и предлога для решения древних как мир геополитических задач побуждают к размышлениям о его сути, причинах и стоящих за ним силах.

Палестино-израильский конфликт из-за территорий, протекающий в специфической форме из-за великодержавного диктата, террористические акты в разных точках мира, ответственность за которые часто берут на себя совсем не те, что их совершали, мистическая Аль-Каида, из-за посланий которой по Интернету США уничтожили Афганистан и собираются уничтожить Ирак, ничем не проявивший своих связей с терроризмом, иностранные наемники в горах Чечни, убийцы мирных граждан в городах — все это объединено в термин «международный терроризм» по схожести методов, но при принципиальном различии побудительных причин и корней.

Использование до поры в качестве дипломатического и политического инструмента клише борьбы против «международного терроризма» вполне правомерно, поскольку кузница кадров «террористических центров» для борьбы с Россией и США одна. Однако необходимо осознавать, что цели этой борьбы совершенно различны.

От США «терроризм» требует невмешательства в дела других миров. Побудительные мотивы как у США против террористов, так и у «терроризма» против США — это новое явление как по типу, так и по методу. Терроризм против США выступает и как совершенно новый тип вызова, и как новый, абсолютно дегуманизированный метод силовой войны, поскольку фантастическая технически военная мощь делает бессмысленными любые иные попытки силового противостояния.

Цели против России, выдвигаемые «террористами», не являются порождением сугубо новых явлений в мировой политике, а суть продолжение старых геополитических устремлений лишь новыми методами. Разрушение геополитической роли России как держателя равновесия между цивилизациями пробудило многие дремавшие противоречия и устремления. Поскольку отсутствие должной государственной воли не позволило ликвидировать чисто мафиозный режим постсоветского генерала Дудаева, когда это не было сопряжено с большими жертвами, этот конфликт стал инструментом возвращения Кавказа в орбиту мировой геополитики.

После Хасавьюрта новые чеченские авторитеты и их боевики уже были поставлены не внутренними силами, а извне, из единой кузницы идеологических кадров и профессиональных террористов. Их цель — втянуть весь Кавказ в войну против России, отторгнуть его, Ставрополье и Краснодарский край, который не случайно именуется в их картах как «исламская республика Адыгея», выйти к Черному морю, взять Крым, Балканы.

Следовательно, от России методом «терроризма» требуют то же самое, что требовали от нее и в прошлых столетиях: оттеснение от Черного моря на северо-восток Евразии и территории — те самые, за которые вела войны Оттоманская империя и Персия, подстрекаемые англосаксами — тогда Британией.

Но шанс на успех шантажа государства с помощью террористических актов против гражданского населения вообще и в России в особенности — это действительно новое явление, порожденное качественным изменением традиционного общественного и национального сознания. Этому служит идеология глобализма — доктрина, имеющая две составляющие: идею сопричастности элиты к мировому проекту «глобального управления» и идеал несопричастности к делам своего Отечества — для обывателя, который утрачивает способность осознать, сколь губительным для страны и для него является этот мировой проект. В итоге расколотая нация не может найти согласие ни по одному вопросу своего прошлого, настоящего и будущего и достичь национального консенсуса по важнейшим направлениям мировой стратегии и внешней политики в тот самый момент, когда государство подвергается массированному давлению извне. Огромную роль здесь сыграла десятилетняя проповедь нигилизма к русской истории и ложной концепции гражданского общества.

США воюют с террористами за имперские интересы и «глобальное управление», Россия — за «живот». В этой борьбе союзник не проявляет солидарности с Россией в вопросах ее территориальной целостности и ее сфер влияния от Балтики до Черноморья. Поэтому можно сделать вывод: «Антитеррористическая солидарность» носит временный, ситуационный характер и за этой солидарностью неизбежно последует еще большее давление.

Итак, анализ столь разных проявлений так называемого терроризма в мире вскрывает много измерений.

Здесь и кризис международного права, запрещающего объявление войны, которое предполагает право на оборону, что не оставляет места для сопротивления традиционными методами. С другой стороны, здесь и чудовищная дегуманизация сознания, которой не было в самых кровопролитных столкновениях прошлого, ибо жертва для террориста даже не адресат его требований, а просто вещь.

Налицо и новое общее возрастание фактора силы в начавшемся этапе нового передела мира, о чем свидетельствуют следующие почти ежегодно военные акции США против мешающих глобальному управлению стран. Они же разрешены лишь избранным и, несмотря на масштабность разрушений и жертв, именуются в соответствии с идеологией глобализма уже не войнами, а «гуманитарными интервенциями» или «акциями возмездия», исключающими право на цивилизованный ответ.

При этом так называемые «обычные вооружения» достигли качественно фантастического уровня, а методы их применения — системы электронного наведения и средства доставки с воздуха — принципиально изменили стратегию и тактику военных действий.

Развитие «обычных вооружений» повторяет путь, на котором в свое время оказался процесс ядерных вооружений. Ядерная гонка — достижение превосходящих количественных параметров разрушительности — была обессмыслена. Сдерживание можно было обеспечить уже только системами противоракетной обороны. Точно так же противостоять новейшим системам обычных вооружений США, опробованных в Югославии и Афганистане, могут лишь считаные страны, обладающие столь же совершенными системами ПВО поколения С-300 и даже С-400.

Поскольку нанесение воздушных ударов в любой точке Земли стало возможным и достигает поставленной цели, такое положение принципиально изменяет само понятие о боевых действиях. В них участие личного состава нападающей армии стало фактически номинальным, а сопротивление самой самоотверженной и многочисленной армии обороняющейся стороны — технически невозможным и бессмысленным.

«Рядовой Райан» боится и не собирается воевать лицом к лицу, он воюет по компьютеру против армии, уже не способной отразить удар суперсовременных обычных вооружений, но еще способной от него укрыться, в отличие от удара ядерного. В итоге качественно новые методы «обычной» войны нацелены, вопреки псевдо-гуманистической риторике, во все большей степени против гражданского населения, что имеет и другие подоплеки — как материальные, так и в области сознания современного либерального общества.

Почему в Югославии бомбардировки целенаправленно уничтожали объекты жизнеобеспечения городов? Погибло менее 100 военнослужащих сербской армии, но несколько тысяч гражданских лиц, более 400 детей. Это не случайность, а расчет воздействовать как на принципиально новые параметры существования индустриального общества, так и на новый тип сознания.

Урбанистическая цивилизация капитулирует не когда армия разбита, а когда останавливаются водопровод и канализация в миллионных городах, а шантаж властей как гуманитарными интервенциями, так и террористическими актами удается, когда либеральное сознание «граждан мира», несопричастных судьбе своего Отечества, не отождествляет себя с нацией, ее историей и ее армией. Такое сознание — современный продукт идеологии глобализма и проповеди открытого гражданского общества.

Итак, печальным итогом материального «прогресса» в области развития военной мощи и «либерального прогресса» в области государственного и национального сознания стал правовой нигилизм, крушение основополагающего понятия международного права — суверенитета и денационализация сознания. Все это, увы, — объективные предпосылки к тому, чтобы терроризм стал не частным явлением, а неизбежно одной из форм противостояний в эпоху глобализма и философии гражданина мира: «Где хорошо, там и Отечество».

Терроризм — порождение политики и идеологии глобализма

Осознавая уязвимость своей претензии на глобальное управление без глобального контроля над мировыми энергоресурсами, США создали мощнейший механизм финансового, политического и военного давления на мир в целом и на каждого члена мирового сообщества в отдельности. Идеологически все это также оформлено в доктрину глобализма, не случайно проповедуемую именно США. Следует напомнить, что центральным пунктом американской государственной идеологии была религиозная идея англосаксонских пуритан: идея «нации искупительницы» — Redeemer Nation. Поэтому стратегия США по отношению к объектам их интервенций идеологически мотивирована высшими цивилизаторскими целями.

«Господь, — взывал еще сто лет назад американский сенатор А. Беверидж, — сделал нас образцовыми организаторами мира и создателями системы там, где царил хаос. Он дал нам способность к руководству… среди дикарей и народов зла». В американской доктрине Manifest Destiny — «божественного предопределения», освящающей моральное право на географическую экспансию, проявлялась всегда спокойная кальвинистская уверенность в том, что Бог воздаст уже на земле именно тем, кто достоин Его милости, а проявлением этой милости и показателем богоизбранности и предназначенности ко Спасению является земной успех и материальное процветание. Нет нужды указывать, насколько этот основополагающий постулат кальвинизма противоречит основополагающему началу Нового Завета и Нагорной проповеди: «Блаженны нищие духом… Блаженны изгнанные за правду»…

Президент В. Вильсон после сокрушения традиционной Европы в Первой мировой войне витийствовал: «Америке уготована невиданная честь осуществить свое предназначение и спасти мир». По признанию философов, именно вильсонианство совместило пафос «орудия Бога» с либеральным багажом. Напомним, что девиз на государственной печати США гласит «Novus ordo seclorum» — «Новый порядок на века». США произвели «теологизацию» своего мирового проекта и отожествляют свои интересы с морально-этическими канонами универсума. В такой философии соперник или противник США становится врагом света и исчадьем ада.

Принятие как западным, так и посткоммунистическим миром идеологии глобализма почти как естественной — вот что является действительно наследием пресловутой идеологической борьбы, в которой соперничали две родственные идеи униформного мира под эгидой глобального управления. А почти тоталитарное навязывание идеологии глобализма — это прямой итог победы либерального универсализма над коммунистическим.

Однако большинство из идеалов Нового времени, достижение которых логично связывать с естественной глобализацией, не тождественной идеологии глобализма, — универсализация научно-технического прогресса и развития, демократия в мировой политике — «суверенитет народа» и равенство государств — оказываются нереализуемыми именно из-за «идеологии глобализма». Ее философское воплощение приводит, среди прочего, к устранению всех великих культурных и национальных традиций человечества, без которых страны и цивилизации превращаются из субъекта в объект политики, утрачивают историческую инициативу. Ее политический аспект — возврат к идеологии «сверхгосударства» для избранных и акцент на примате универсальных наднациональных стандартов и ценностей и «общемировых» интересах для остальных.

Это уже прямой результат конца биполярного мира и затрагивает не только Россию, но также и Европу, которая, похоже, осознала, что американская стратегия вышла на новые рубежи, за которыми Европа — это уже не центральная ось, а региональный уровень, это пройденный этап глобализации. Это всего лишь обеспеченный тыл для формирующейся англо-американской оси мировой истории.

Недавние резкие заявления Франции и Германии по поводу американской решимости предпринять удар против Ирака без оглядки на мировое сообщество и даже на своих союзников весьма симптоматичны. Эта критика, как и бесцеремонная отповедь Д. Рамсфельда, отражают проявление противоречий между континентальной Европой и англо-американским миром и его вселенскими амбициями. Эти противоречия, умело гасимые «советской угрозой», имеют куда более глубокие корни, чем послевоенное единство против СССР.

Похоже, европейцы почувствовали, что глобализация мировой политики, которую они всемерно поддерживали на «панъевропейском» этапе — уничтожение последних антиатлантических островков на континенте (Югославия) и втягивание в западную структуру Восточной Европы, уже не служит европейским интересам, они становятся инструментом англосаксов.

Однако неизбежное столкновение американский амбиций с сопротивлением других миров, поглощаемых американским глобальным управлением, отразится на Европе куда больнее.

Идеология глобализма и неизбежный ответ — порождение всемирных амбиций западной цивилизации.

Сегодняшний мир являет очевидный конфликт между западным «сверхгосударством», претендующим на управление миром, и трансграничным отпором подавляемых цивилизаций, проявляющемся в разных формах, среди прочего, и в форме терроризма, не подконтрольного правительствам. США умело используют жупел мирового цивилизованного сообщества, перекладывая ответственность на другие страны и стремясь перенацелить на них растущий в опасных темпах гнев незападного мира. Это уже опасно накалило отношение между христианским и нехристианскими мирами, прежде всего с исламским, и может привести в итоге к катастрофическому столкновению между ними.

Патриарх англосаксонской исторической мысли оставил почти тридцать лет назад удивительно прозорливые заметки: «Концентрические атаки современного Запада на Исламский мир ознаменовали и нынешнее столкновение между двумя цивилизациями. Очевидно, что это часть более крупного и честолюбивого замысла, где Западная цивилизация имеет своей целью не больше и не меньше, как включение всего человечества в единое общество и контроль над всем, что есть на земле, в воздухе и на воде, и к чему можно приложить для пользы дела современную западную технологию. То, что Запад совершает сейчас с исламом, он одновременно делает и со всеми существующими ныне цивилизациями — Православно-христианским миром, Индуистским и Дальневосточным… современное столкновение ислама и Запада не только глубже и интенсивнее, нежели любое из прежних, оно тоже представляет собой весьма характерный эпизод в стремлении Запада вестернизировать весь мир».

В структурном переделе мира, приобретшем уже не европейские, а евразийские масштабы после входа в Афганистан и Среднюю Азию, обнажилась реальное воплощение идеологии глобализма под эгидой США, а также методы ее достижения. Малые государства, которые не могут обороняться, продолжают существовать только из-за терпимого отношения к ним сильного. Это глубокий кризис классического либерализма как философии и западной демократии как практики, ради которых Россия пожертвовала не только своей ролью великой державы, что важнее — своей геополитической миссией держателя равновесия. Американская стратегия стала возможной только после устранения основного геополитического противовеса и неуклонного снижения политического веса России.

Разрушив равновесие, на котором держался мир после Второй мировой войны, и сразу показав себя державой, против которой бесполезны международно-правовые и традиционные возможности сдерживания, США оказались перед новыми вызовами. Это расползание ядерного оружия и взращенные ими самими силы, не подчиняющиеся никаким человеческим законам и международным правилам. Неизбежным ответом на такое совершенно не имеющее аналогов в прошлых традициях мировую политику стал «терроризм». Безопасность американских граждан на фоне непобедимости США в традиционных критериях, парадоксально оказалась на небывало низком уровне.

Опасным следствием слома международного порядка, основывавшегося на Уставе ООН, принципах невмешательства и международного права, стала и тенденция к гораздо более быстрому распространению ядерного оружия. США во многом сами породили необходимость и желание региональных держав иметь ядерное оружие. Прямым следствием разрушения биполярного мира и поощрения Вашингтоном своих партнеров в качестве инструмента геополитической нестабильности в Азии, на Ближнем Востоке стало обретение ядерного оружия Пакистаном, Индией, ядерные разработки Израиля, Ирана и в свое время Ирака.

Страны, чья политика не находится в орбите США, опасаясь их диктата и вмешательства, и далее будут стремиться к получению ядерного оружия, которое, похоже, единственно и может гарантировать от силового вмешательства под предлогом гуманитарной заботы о правах человека или защиты себя или своих союзников от мифической угрозы, вытекающей из самого факта наличия оружия массового уничтожения в неугодных руках.

Этот бумеранг затрагивает интересы прежде всего самих США, изменив для них ситуацию, когда не было враждебных им ядерных государств, кроме соперника — СССР. Для России в такой ситуации нового нет. Вокруг нее и ранее были государства, кроме США, достигавшие ее территорию ядерными зарядами. Именно системная политика диктата однополярного мира в последнее десятилетие привела к серьезному снижению порога применения силы, причем не только в области обычных вооружений. В политическом смысле снизился и порог ядерной войны. Ядерное оружие стало уже фактором не глобального, а регионального уровня, контроль за которым будет в перспективе весьма сложен. Расползание оружия массового поражения, разумеется, является негативным явлением.

Однако не следует забывать, что с юридической точки зрения обладание ядерным оружием абсолютно не запрещено и не является нарушением международного права. Нарушением является тайное несоблюдение взятых на себя в международных договорах обязательств. Однако США карают всех, кто осмеливается осуществить свое право, и применяют силу и угрожают применением силы, но именно это и запрещено современным международным правом. Отказ от применения силы и угрозы применения силы зафиксированы в главе 2 (4) Устава ООН в качестве основополагающих принципов международного права. Либеральный глобализм давно отрекся от основополагающих принципов международного права — прежде всего равенства государств — и обрушивается избирательно лишь на тех, которые препятствуют геополитическим планам США овладения миром.

Хотели ли русские войны?^{title="">[18]}

В канун черного дня нападения гитлеровской Германии на нашу страну уже привычны стали обвинения, будто бы в войне этой виноват СССР — еще худший тоталитарный монстр, который сам якобы готовился напасть на Германию, но Гитлер просто опередил Сталина. Грустно наблюдать, как нация позволяет глумиться над своей историей.

Нынешнее клише тождества гитлеровского нацизма и советского коммунизма возникло не в период холодной войны, хотя взаимоотношения с недавними союзниками были резко обострены. Такой интерпретации не приняло бы само западное общественное сознание. В домах миллионов еще хранились британские газеты военного времени, исполненные восхищения перед жертвенной борьбой защитников Сталинграда, а английский писатель Толкин, писавший именно в годы войны свои знаменитые сказки, вывел под черным царством Мордор, лежащим на Востоке, вовсе не СССР, как убеждены несведущие в истории постсоветские западники, а гитлеровскую Германию.

«Спор об истории» был открыт крупным германским историком Э. Нольте, учеником М. Хайдеггера, когда идеологическая борьба «тоталитаризма и демократии» настоятельно требовала пересмотра интерпретации всех прежних суждений о мировой политике. Так, Россию стали обвинять даже и в развязывании Первой мировой войны. Западная историография ничтоже сумняшеся приняла трактовку марксиста М. Покровского, с легкой руки которого Первая мировая война до сих пор называется империалистической, хотя ей больше подошло бы название Второй Отечественной — как-никак России угрожало отторжение Прибалтики, Украины и лишение выхода в Средиземное море. Болыпевикам-то нужно было оправдать лозунг «поражения собственного правительства в войне». Но комиссия по установлению ответственности за Первую мировую войну в Версале в 1919 году однозначно постановила, что вина лежит на Германии и Австро-Венгрии, с ней согласился и американский конгресс.

Борьба с «империей зла» требовала новых идеологем, и фундаментальные книги Э. Нольте пришлись как нельзя кстати. В них виртуозно была выполнена задача: развенчать СССР — главного борца против фашизма, при этом не реабилитировать сам фашизм, но освободить Запад от вины за него. Э. Нольте интерпретировал Вторую мировую войну не как продолжение извечных стремлений к территориальному и геополитическому господству, а как начатую Октябрьской революцией «всеевропейскую гражданскую войну» между двумя «идеологиями раскола». Европа же, по Нольте, впала в грех фашизма исключительно для защиты либеральной системы от коммунизма и лишь потом скопировала тоталитарные структуры у своего соперника. В такой схеме мишенью возмущенного сознания становится советский тоталитаризм сталинского периода и пресловутый пакт Молотова — Риббентропа, которые якобы и стали причиной Второй мировой войны.

Западная и постсоветская литература постепенно наполнилась прямыми и косвенными обвинениями в адрес СССР, якобы ответственного за становление германского фашизма, формулируемыми в русле двух основных концепций. По одной из них, СССР и Германия будто бы уже с договора Рапалло, заключенного на Генуэзской конференции 1921 года с целью избежать изоляции, планировали завоевание мира, повели дело к войне и к пакту Молотова — Риббентропа. Здесь совершается натяжка исторических фактов, ибо договор Рапалло был заключен Советской Россией с демократической Веймарской республикой, в которой никто не предвидел появления Гитлера и национал-социализма. В. Ратенау не только не вынашивал планов долгосрочного партнерства с СССР, но порывался отклонить советское предложение. Далее, «рапалльская линия» в политике Германии практически истощается именно с приходом Гитлера к власти, и договор 1939 года, как к нему ни относиться, явился итогом совершенно иных обстоятельств.

Концепция Э. Нольте правомерно предлагает исследовать явление фашизма на широком социологическом фоне, однако он делает невидимым различие между фашизмом итальянского типа и национал-социализмом. Нельзя не согласиться с обрисованной Нольте беспомощностью европейских либералов, преждевременно торжествующих по поводу сокрушения христианских монархий и традиционных обществ. Политический лидер Италии Дж. Джолитти самодовольно изрек в ноябре 1918 года: «Последние милитаристские империи пришли к своему концу, и это великолепно… Демократия выдержала свое последнее, самое страшное испытание и празднует триумф по всему миру». Нольте, пожалуй, прав: «Без Джолитти нет Муссолини, по крайней мере нет успешного Муссолини».

Однако фашизм итальянского типа или хотя бы его элементы возникли одновременно, что не может быть случайным, почти во всех культурно-самобытных частях Европы после удручающих итогов Первой мировой войны и революций в Европе: в католических Франции, Испании, Португалии, Италии; в Европе англосаксонской и германской — Англии, Австрии, Германии; в Бельгии, Нидерландах, Дании, Скандинавии; наконец, в Европе православной и славянской — Греции, Болгарии, России, Югославии и даже в полумусульманской Албании.

По мнению Э. Нольте, энергия, вызванная из глубин общества, из самых традиционных крестьянских слоев, была направлена на «спасение либерального государства», что уже сомнительно. Католическая церковь вряд ли приветствовала «либеральную систему», в которой лаицизировались все общественные институты и образование, а антиклерикальные силы заполонили властные структуры и прессу. Однако «сумрачный германский гений» и западноевропейский «прометеевский» дух подавления и насилия оказались почему-то неспособны на христианскую антитезу как идеологии пролетарского интернационализма, так и либеральной атомизации, в результате чего «порыв» проявил все признаки вырождения — отношение к Церкви и к власти как служебному инструменту (Франко и Муссолини), насилие, экстремизм, шовинизм, экспансия.

Концепция Нольте заслоняет первостепенной важности вопрос: в противопоставлении фашизма либеральной системе исчезает различие между фашизмом итальянского типа и национал-социализмом, и главный грех их обоих сводится к отсутствию «американской демократии». Однако нежелание какого-либо народа установить у себя демократию есть его право и само по себе не несет вызова или угрозы миру, если только не сопровождается насильственным навязыванием этого выбора. Что же было вызовом и угрозой миру со стороны гитлеровского рейха, который развязал войну со всей Европой?

Попытка преодоления Версальской системы, в которой англосаксы примерно наказали немцев по принципу «Горе побежденным!», даже путем аншлюсов и локальных войн, если бы она лишь этим ограничилась, мало чем отличалась бы от прошлых периодических войн за сопредельные территории и вряд ли привела бы к Нюрнбергскому трибуналу. Гитлер провозгласил претензии на территории и страны, никогда не бывшие в орбите германских государств, как на западе, так и на востоке Европы. Такой проект нуждался в оправдании, которые дала языческая нацистская доктрина природной неравнородности людей и наций, отсутствующая у фашизма итальянского типа и у коммунизма.

Вместе это и стало грандиозным всеобщим вызовом — не только суверенности народов, международному праву, но, чего не было в предыдущие века, самому фундаментальному понятию монотеистической цивилизации об этическом равенстве людей и наций, на которых распространяется одна мораль и которые не могут быть средством для других. Именно универсальность вызова и оправдание целей теорией неисторичных народов позволяла истреблять народы, культуру, жечь целые города и села. Ни в одной войне предшествующих двух веков не было такой гибели гражданского населения на оккупированных территориях.

Тем не менее коммунизм все время объединяют с гитлеризмом — сравнение с философской точки зрения поверхностное и продиктованное политической задачей дать интерпретацию Второй мировой войны как войны не за геополитические пространства, не за историческую жизнь народов, а как войны за «американскую» демократию. Американский автор У. Лакер в книге «Россия и Германия. Наставники Гитлера» определяет «итальянский фашизм как стоянку на полдороге» к германскому итогу. Лакер пытается доказать родство двух режимов — гитлеровского и советского, поэтому ему необходимо свести главный ужас немецкого «фашизма» к «тоталитаризму», т. е. к отсутствию «американской демократии», поэтому он даже не акцентирует внимания на расовой теории и последовавших чудовищных идейных обоснованиях репрессий против евреев, насильственного перемещения рабской рабочей силы «остарбайтеров», занятия Черноземья СССР и Украины колонистами и программы сокращения второсортных русских, белорусов и украинцев на 40 млн.

Цель ясна — доказать, что главное зло XX века и вообще мировой истории — это русский и советский тоталитарный империализм, эталоном которого был СССР сталинского периода, и выделить все, что может сойти за его подобие в гитлеровском рейхе.

Поверхностная трактовка тоталитарного тождества нацизма и большевизма стала клише западного обществоведения, которым не стесняются оперировать образованнейшие и именитые авторы, единственным критерием для которых является отсутствие демократии. Директор французского Института международных отношений Т. де Монбриаль пользуется этим ходульным лозунгом так же, как У. Лакер. «Нацистская Германия воплощает совершеннейший большевизм», — обронил и крупнейший современный французский историк Ф. Фюре. Именно эти книги переведены на русский язык.

Но тезис о родстве нацизма с «российским» коммунизмом не выдерживает анализа. Коммунистический замысел обескровливал собственную страну ради идеи облагодетельствовать все человечество, на алтарь которого принесено все национальное. Через призму религиозно-философских основ истории такая цель, взятая в идеальных критериях, есть порождение философии прогресса, которая в свою очередь родилась в христианском мире на пути отступления от христианства. Она выводится из ереси хилиазма — учения о возможности тысячелетнего Царства Божия на земле с праведниками и идеи утвердить в земной жизни равенство.

Германский нацизм, оттолкнувшись от преодоления Версальской системы, провозгласил право обескровливать другие нации для того, чтобы облагодетельствовать свою. Целые аспекты нацистской доктрины основаны не только на идее неисторичности народов, свойственной классической немецкой философии и Энгельсу, но и на расовом превосходстве, на утверждении природного и этического неравенства людей, что есть возврат к язычеству, к философии: «Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку». Это деление народов на «тварей бессловесных» и «тех, кто право имеет». По философии он отличен как от коммунизма, так и от фашизма итальянского типа, явившего лишь уродливый вариант «буржуазного» государства Нового времени, «гиперэтатизм». Неразличение Э. Нольте фашизма и национал-социализма приводит его к косвенному оправданию гитлеровских завоеваний, раз Вторая мировая война — это «всееропейская война» идеологий, начатая в 1917 году именно большевизмом. Так обесцениваются жертвы нашего народа, понесенные за право на историю.

Так война против Гитлера США и Британии уже оказывается велась не за то, чтобы французы и датчане оставались французами и датчанами, не за то, чтобы латыши и поляки не превратились в свинопасов и горничных у арийцев, а за «универсальное торжество либеральной американской демократии», которая продолжается и по сей день. Однако документы, особенно рассекреченные недавно, опровергают новые схемы еще ярче, чем советские штампы.

Примечательны секретные переговоры сэра Джона Саймона — министра иностранных дел Великобритании — с Гитлером в Берлине в марте 1935 года, запись которых стала достоянием советской разведки и была опубликована в 1997 году. Гитлер отвергает любое сотрудничество с большевистским режимом, называя его «сосудом с бациллами чумы». Разрыв с «рапалльской линией» и отсутствие всякой преемственности с ней у будущего советско-германского пакта 1939 года налицо. Саймон же приехал, чтобы санкционировать аншлюс Австрии. Когда Риббентроп поинтересовался британскими взглядами на австрийский вопрос, Саймон прямо постулировал: «Правительство Его Величества не может беспокоиться об Австрии так же, как, например, о Бельгии, то есть о стране, находящейся в самом близком соседстве с Великобританией». Гитлер выразил свой восторг и поблагодарил британское правительство за его «лояльные усилия» «и по всем другим вопросам, в которых то заняло такую великодушную позицию по отношению к Германии» — Британия на международной конференции воспрепятствовала применению санкций к Германии за нарушения военных положений Версальского договора.

Теперь обратимся к пресловутому пакту Молотова — Риббентропа, отношение к которому не может быть понято без знания англосаксонской стратегии XX века в Европе. Одной из ее констант являлось предупреждение усиления Германии и России. При этом стратегия исходила из тезиса, что роль организатора континента придает Германии или России только Восточная Европа. Все зигзаги мировой политики оцениваются с этой точки зрения. Для этой цели Британия и В. Вильсон ставили цель создать на основе принципа «демократии и самоопределения» между Германией и Россией ярус мелких несамостоятельных государств от Балтики до Черного моря так, чтобы они не входили ни в германскую, ни в российскую орбиту.

Гитлеровские планы завоевания восточного «жизненного пространства», казалось, полностью ломали англосаксонскую доктрину «буфера между славянами и тевтонами». Однако известно, как Британия и США косвенным образом всемерно подталкивали Гитлера именно на Восток. На деле в этом не было противоречия. Его создает лишь ложный тезис из учебников, что Британия, соглашаясь на аншлюс Австрии и захват Чехословакии, полагала умиротворить Гитлера, но, мол, просчиталась. Напротив, самое страшное для англосаксов случилось бы, если бы Германия удовлетворилась Мюнхеном и аншлюсом Австрии. Это было соединение немецкого потенциала в одном государстве — кошмар для Британии со времен Бисмарка, однако гитлеровские акты были признаны «демократическим сообществом», и потом их было бы трудно опротестовать. Против ревизии Версальской системы тоже трудно было бы потом возражать, поскольку Чехословакия и послеверсальская Австрия не были завоеваниями 1914–1918 годов. Это были много веков территории Германии и Австро-Венгрии и никогда никем как таковые не оспаривались.

Британия рассчитывала вовсе не умиротворить Гитлера, но подтолкнуть его к дальнейшей экспансии, и в принципе англосаксонский расчет на необузданность амбиций и дурман нацистской идеологии был точным. Но Британии нужно было направить агрессию только на Восток, что дало бы повод вмешаться и войти в Восточную Европу для ее защиты и довершить геополитические проекты, т. е. изъять Восточную Европу из-под контроля как Германии, так и СССР. Печать и политические круги в Англии открыто обсуждали следующий шаг Гитлера — претензии на Украину.

В этом вопросе была активна Польша, предлагавшая Гитлеру свои услуги. Уже в январе 1939 года польский министр иностранных дел Бек заявил после переговоров с Берлином о «полном единстве интересов в отношении Советского Союза», а затем советская разведка сообщила и о переговорах Риббентропа, в ходе которых Польша выразила готовность присоединиться к Антикоминтерновскому пакту, если Гитлер поддержит ее претензии на Украину и выход к Черному морю. Польша не была невинной жертвой. Ее судьба была драматично предопределена и ее расположением, и, не в последней степени, ее извечной неприязнью к России, о которой советские учебники всегда умалчивали, ибо пропагандировали вечную и нерушимую дружбу народов социалистического лагеря, освобожденную от груза имперского и капиталистического прошлого. Главные польские устремления были направлены как многие века назад к Литве и Украине.

Рассекреченные документы показывают неблаговидный закулисный торг и судорожные попытки получить свою толику от гитлеровских захватов. Посол Гжибов-ский неизменно отвечал наркому Литвинову: «Польша сохраняет отрицательное отношение к многосторонним комбинациям, направленным против Германии». Польша отказывалась участвовать в создании какого-либо фронта против Германии вместе с СССР. Как только Гитлер отнял у Чехословакии Судеты, Польша немедленно заявила претензии на Тешинскую Силезию, отошедшую, по Версалю, к Чехословакии после четырех веков в составе Габсбургской империи. Польские дипломаты с ревностью убеждали германскую сторону сделать ставку на Польшу, и тогда «Польша будет согласна впоследствии выступить на стороне Германии в походе на Советскую Украину».

Однако англосаксонская стратегия не была успешной. Мюнхен и позиция «демократических стран» показали безрезультатность для СССР пребывания в фарватере англосаксонской стратегии. Хрестоматийная история бесконечных проектов коллективной безопасности показывает: ни одни проект не давал гарантии балтийским государствам — западной границе СССР. Как только М. Литвинов, который считался англосаксонским лобби в советском истеблишменте, перестал быть наркомом иностранных дел, был заключен пресловутый пакт Молотова — Риббентропа 1939 года. Агрессия против СССР была отложена до разгрома Западной Европы.

Этот договор демонизирован западным мнением и историографией, хотя в нем нечего стыдиться. Гитлеровская Германия была всемирно признанным государством, имевшим интенсивные дипломатические отношения, прежде всего со всеми западными странами. Искони государства заключали договоры с партнерами, чья внутренняя жизнь была антиподом. Христианские государства имели отношения с языческими, где приносились человеческие жертвы. Правительство Турции, где перед Первой мировой войной сажали на кол, а отрезанные головы христиан выставлялись напоказ, в дипломатическом лексиконе именовалось «Блистательная Порта». Наконец, кроме кусочка Буковины, Сталин лишь возвратил те исторические территории, что были «отхвачены» у России в период хаоса революции и Гражданской войны. Этот термин использует Г. Киссинджер в объемном труде «Дипломатия», когда забывает, что через несколько страниц надо приняться за демонизацию «нацистско-советского пакта».

Э. Нольте называет «Пакт Гитлера — Сталина» европейской прелюдией ко Второй мировой войне. Разбирая текст секретного протокола о разделе сфер влияния, Нольте обрушивается на пункт о Польше, в котором говорилось, что «вопрос о желательности для интересов обоих государств независимого польского государства и о том, каковыми могли бы быть границы этого государства, может быть выяснен лишь в ходе будущего политического развития ситуации».

Готовность Сталина за отсрочку в войне против собственной страны закрыть глаза на устремления Гитлера в отношении Польши, которая накануне предлагала Гитлеру свои услуги для завоевания Украины, как и воспользоваться случаем для восстановления территории Российской империи, утраченной из-за революции, ничем не отличалась по прагматизму или, если угодно, цинизму от слов Саймона, открывшего Гитлеру, что Британия не будет беспокоиться об Австрии, как если бы это была Бельгия. А сами Прибалтийские государства? Как свидетельствуют документы, они занимали однозначно прогерманскую позицию, «стремились остаться вне коалиций, направленных против Германии», и, как сообщал американский посол в Литве, «относились крайне неодобрительно к предложению советского Комиссара по иностранным делам, чтобы Великобритания гарантировала границы этих Балтийских государств с Советским Союзом».

Нольте называет советско-германский договор пактом «войны», «раздела», «уничтожения», который якобы не мог иметь аналогов в европейской истории, потому что это были «государства совершенно особого рода». Такое утверждение может вызвать только иронию у историка. От Вестфальского мира 1648 года до Дейтона договоры и многосторонние трактаты не только имперского прошлого, но и демократического настоящего были начертанием одними державами новых границ для других. Наполеон в Тильзите безуспешно предлагал Александру I уничтожить Пруссию, Венский конгресс 1815 года нарисовал территорию современной Швейцарии, добавив к ней стратегические горные перевалы, чтобы те не достались более динамичным государствам. Напомним сакраментальную фразу В. Ленина о Берлинском конгрессе: «Грабят Турцию». Австрия в 1908 году аннексировала Боснию, получив согласие держав. В секретном соглашении 1905 года между Т. Рузвельтом и Кацурой Япония отказывалась от «агрессивных намерений» в отношении Филиппин, оставляя их вотчиной США, а США согласились на оккупацию Японией Кореи.

В Версале победившая Антанта с вильсонианскими «самоопределением и демократией» расчленила Австро-Венгрию, предписав, кому и в каких границах можно иметь государственность, а кому нет, кому, как Галиции, перейти от одного хозяина к другому, кому — сербам, хорватам, словенцам — быть вместе. В Потсдаме были определены границы многих государств и судьба бывших колоний. Столп американской дипломатии Дж. Кеннан в 1993 году прямо призвал начертать новое территориальное статус-кво на Балканах, «применить силу» и заставить стороны его соблюдать, что и было сделано в Дейтоне в 1995-м.

Гитлеровские геополитические планы совпадают с планами пангерманистов перед Первой мировой войной. Канцлер фон Бюлов еще за 20 лет до ее начала писал: «В будущей войне с Россией мы должны оттеснить ее от двух морей, сделавших ее великой державой, — от Балтийского и от Понта Евксинского». Даже дряхлый Бисмарк оставил на полях помету: «Столь эксцентричные эскизы не полагается оставлять на бумаге»! Границу Германии по Волге требовали установить в 1914 году берлинские интеллектуалы, бросая вызов не «коммунистической идеологии гражданской войны», а христианской России.

Договор демонизирован не потому, что он якобы способствовал войне. Она была в любом случае неизбежна, и Гитлер собирался захватить устья Шельды (Бельгия) — стратегический пункт против Британии. Договор поменял ее расписание, а следовательно, послевоенную конфигурацию, сделав невозможным для англосаксов войти в Восточную Европу как в начале войны, поскольку надо было оборонять Западную Европу, так и после победы для ее изъятия из орбиты СССР. Пакт Молотова — Риббентропа 1939 года — является крупнейшим провалом английской стратегии за весь XX век, и его всегда будут демонизировать.

Г. Киссинджер не удержался от суждения, что «Россия сыграла решающую роль в развязывании обеих войн». Но раздел его книги, посвященный «нацистско-советскому пакту», опровергает его собственный «приговор» и демонстрирует смесь досады и невольного восхищения. Признавая и западные, и восточные устремления Гитлера, Киссинджер считает «мерой сталинских достижений то, что он, пусть даже временно, поменял местами приоритеты Гитлера». Но это же максимум возможного и не может быть оценено иначе, как выдающийся успех дипломатии. Киссинджер именно так и оценивает этот пакт, назвав его высшим достижением средств, которые «могли бы быть заимствованы из трактата на тему искусства государственного управления XVIII века».

Сами британские политики того времени полагали действия СССР по восстановлению дореволюционной территории абсолютно правомерными. Лорд Галифакс, министр иностранных дел, выступая в палате лордов так представил советско-германский договор и действия СССР: «Будет справедливым напомнить две вещи: во-первых, советское правительство никогда не предприняло бы такие действия, если бы германское правительство не начало и не показало пример, вторгнувшись в Польшу без объявления войны; во-вторых, следует напомнить, что действия советского правительства заключались в перенесении границы по существу до той линии, которая была рекомендована во время Версальской конференции лордом Керзоном. Я привожу исторические факты и полагаю, что они неоспоримы». 10 октября 1939 года такую же оценку дал У. Черчилль.

Происшедшее в последнее десятилетие должно было бы побудить задуматься. Сакраментальное высказывание Н. Данилевского о противостоянии России и Европы в XIX веке, маскируемом до Берлинского конгресса наличием некоей фантасмагории — Турецкой империи, может быть перефразировано: пока между Россией и Западом «стояла коммунистическая фантасмагория», истинных причин холодной войны можно было и не заметить, когда же «призрак рассеялся», «нам ничего не остается, как взглянуть действительности прямо в глаза». Давление на некоммунистическую Россию лишь увеличилось. Но, как и прежде, главным инструментом разрушения является манипуляция нашим историческим и национальным самосознанием.

Не пора ли прекратить стесняться любить свое Отечество?

III Размышления историка

Историческое сознание и идеология на поворотных этапах российской истории^[19]

Два чувства дивно близки нам,

В них обретает сердце пищу:

Любовь к родному пепелищу,

Любовь к отеческим гробам.

На них основано от века

По воле Бога самого

Самостоянье человека,

Залог величия его.

Судьбоносные для будущего страны вопросы встают особенно остро на фоне больших событий в истории России, связанных либо с драматическими внутренними потрясениями, либо с критическими вызовами в мировой глобальной политике. Что же такое сегодняшняя Россия? Есть ли у нее непреходящие ценности, обеспечивающие преемственность истории и развития? Сохранила ли она после неоднократной за последние 100 лет смены вех и драматических искушений и потрясений смыслообразующее ядро своего исторического бытия? Или она обречена утонуть в экономических и социальных проблемах, в противостояниях и расколах? Такие вопросы возникали в юбилейный период 75-летия Великой Победы — во многих отношениях уникальной в истории человечества, сопровождавшийся духоподъемным порывом большинства населения, но и поношениями этой величайшей и не превзойденной по значению для мира вехи со стороны Запада и малочисленной, но громкой когорты ярых противников всякого возвышения российской истории. Тем более эти вопросы обострились с началом так называемой Специальной военной операции 2022 года, которая не без основания воспринимается нацией как великий переломный момент, определяющий будущее самой России и направление мировой истории.

Отношение Запада к России и процессы в российском общественном сознании побуждают внимательно изучать как процессы, так и факторы влияния на них. Одновременно с ужесточением нетерпимости к успехам России со стороны редеющего круга воинствующе западнического сегмента проявляется несоизмеримо мощно и другое — 9 Мая вновь и вновь граждане России самых разных возрастных и имущественных групп, «успешные» и недовольные своим статусом, с разным уровнем образования и культуры, разделенные множеством причин и обстоятельств, пока еще становятся одним целым.

Неподдельно глубокое чувство, с каким страна поклоняется Великой Победе, являет впечатляющий потенциал национального единения. Это не народонаселение, не просто численная масса — это единый, преемственно живущий субъект истории — с неким общим духом, общими целями, ценностями и общей исторической памятью. В 2014 году в момент возвращения Крыма такой потенциал показал себя: вопреки внутренним разбродам и кажущейся атомизации русские не утратили чувство исторической преемственности.

Очередным серьезным испытанием для национального и общественного сознания стала Специальная военная операция, начатая после того, как коллективный Запад открыто и бесцеремонно продемонстрировал, что после десятилетий «сдерживания» и фарисейски маскируемого риторикой оттеснения будет отбрасывать Россию с ее многовековых геополитических рубежей с последующим полным обнулением параметров ее безопасности. СВО предупредила уже намеченное нападение на ДНР и ЛНР, Крым, Приднестровье, о чем было известно компетентным структурам еще в декабре 2021 года. Ход военной операции показал, что воевать приходится именно с Западом, с НАТО и против их оружия, что это «война против России, которую ведет Украина „по доверенности“». Это потребовало скорректировать стратегию и объявить частичную мобилизацию, а референдумами о вступлении в Россию показать, что Россия восстанавливает себя, что Русский мир жив и преисполнен решимости защитить свое место в истории.

СВО стала рубежом, открывающим совершенно новый период практически полного сворачивания отношений с Западом, закрытия почти всех сфер взаимодействия и даже дипломатического общения, физической коммуникации — закрытия неба, чего не было даже в самые жесткие и рискованные фазы холодной войны. Острейшие моменты — Корейская война, Берлинские кризисы, войны на Ближнем Востоке, Карибский кризис, бурные процессы деколонизации в Африке с яростной борьбой за так называемый третий мир, ввод войск в Чехословакию — все это происходило при взаимном поношении и обострении «идеологической борьбы», но при сохранении научных и дипломатических взаимодействий, торговли и других атрибутов.

Невиданная демонизация не только российского руководства, но России и русских как явления мировой истории, «отмена» русской культуры, непристойное поведение и риторика официальных лиц Польши и Прибалтики, объявляющих без стеснения Русский мир воплощением вселенского зла, подлежащего уничтожению, очевидно свидетельствуют о вырвавшемся на поверхность тотальном отторжении России как исторической альтернативы.

Судьбоносный и неизбежный спасительный акт национально-государственной воли современной России свидетельствует о том, что настоящая Россия возвращается в мир. Возвращается именно как подлинная Россия, Россия, как «удерживающий». И «тайна беззакония», которая «уже в действии», «не свершится, пока не будет взят от среды удерживающий теперь» (2. Фес. 2:7). Именно поэтому творцы катаклизмов вскипели ненавистью и страхом, почувствовав, что с Победой России их униформный мир — мир с философией конца истории — в исторической перспективе обречен.

Ненависть и желание отомстить России за Победу 1945 года побуждают вспомнить слова Пушкина: «…и ненавидите вы нас. За что же? Ответствуйте, за то ли, что на развалинах пылающей Москвы мы не признали наглой воли того, пред кем дрожали вы? За то, что в бездну повалили мы тяготеющий над царствами кумир и нашей кровью искупили Европы вольность, честь и мир?»

Мир никогда не вернется к прежнему состоянию равновесия без окончательной победы в этом подлинном экзистенциальном столкновении цивилизаций, и в России это понимают на уровне интуиции народ, президент, цвет дипломатического корпуса, о которых один очень образованный англичанин-политолог сказал: «Счастливые, у вас одни титаны, а у нас — одни пигмеи». «Сделав тот шаг, который мы не могли не сделать, мы предотвратили более серьёзные последствия. И хотя спецоперация как ответ на крестовый поход Запада продолжается, момент истины уже наступил. Маски сброшены. Перчатки сняты. Приближается катарсис»^[20], — емко выразил посол РФ в Канаде О. В. Степанов.

В речи президента России В. В. Путина на торжественном подписании договоров о приеме в состав России четырех новых субъектов — Донецкой и Луганской республик, Херсонской и Николаевской областей — все точки над «i» были поставлены. Это столкновение цивилизаций, причем судьбоносное для истории человечества. Это русский ответ на вызов богоданной природе человека со стороны постмодернистского Запада. Это битва Русского мира за проект будущего и толкование прогресса с сохранением традиционных ценностей против философии конца истории — истории без всякого нравственного целеполагания.

* * *

Невозможно не признать, что расчеты США, НАТО, Брюсселя на полный крах российской экономики и социальный взрыв, обострение отношений социума и государства не оправдался, несмотря на наигранные реляции безответственных европейских чиновников. Трудности экономики и финансовой системы России достаточно велики и в некоторых сферах будут, несомненно, нарастать. Но вопреки расчетам Европа оказалась куда более уязвимой от собственных антироссийских санкций, чем Россия. Ее благосостояние и промышленный рост зиждились на дешевых энергоресурсах, а промышленные и финансовые цепочки столь плотны, что создают эффект домино. К тому же падение ВВП на 4 % для России не крах, а для Запада катастрофа. Эксперты сигнализируют безвозвратную утрату Старым Светом его роли в мировой экономике и политике, грозный взлет промышленной инфляции и резкий отток инвестиций и капиталов в США, что уничтожает Европу как главного конкурента Америки. Несоответствие исторически критическому моменту некомпетентных великовозрастных недорослей, правящих Европой — этаких коллективных фанатичных «Грет Тунберг», — обрекает этот процесс на необратимость.

Массовые протесты против роста цен и перспективы невиданных бытовых трудностей и промышленной рецессии с остановкой даже предприятий на Западе нарастают, хотя пока не следовало бы преувеличивать их влияние на принятие решений. В то же самое время в России, где массовый уровень жизни на порядок ниже и где ранее имелось немало протестных настроений социально-экономического характера и даже откровенно высказываемого разочарования в политике властей, не замечено усиления антагонизмов между социумом и государством по вопросам уровня жизни и материальной цены Победы.

Непостижимо для западных аналитиков, но именно из уязвимой в экономическом аспекте среды раздаются наиболее радикальные призывы не идти на половинчатые решения, но добиваться полной и безоговорочной победы. Антиэтатистское озлобление у маргинально узкого сегмента общества — воинствующего западничества — также отнюдь не экономического характера. Оно в основном сводится к осуждению «имперских амбиций и поношению русской истории, а не апеллирует к возможно тяжелой цене Победы. Это область мировоззрения и выбора исторического пути»^[21]. В разыгравшемся противостоянии с Западом — большинство жаждет и требует новый «Май 1945-го», а западническое меньшинство — «Февраль 1917-го». Для большинства — «Лучше в гробу, чем быть рабу», а для 10 % — вместе с Западом ценой любых уступок, ценой даже экономического, политического и культурного рабства.

Такие особенности русского гражданского и национального чувства даже в XXI веке побуждают рассмотреть более всесторонне роль в российской истории исторического национального сознания, этапы и факторы его эволюции, разрушения и возрождения.

Как и во времена нашествия Бонапарта и Гитлера, которые, движимые страстью к мировому господству, обрушивали на Россию-СССР совокупную мощь всей завоеванной ими Европы, Россия опять одна на весь мир смело подняла перчатку, приняла вызов. Вновь народ, отнюдь не благостно относящийся к грехам и нестроениям государства, откладывает до мирного времени и Победы «второстепенные» для него темы, и воля к сопротивлению лишь твердеет, как скала, о которую разбились и предыдущие нашествия. В дни боев на Донецком и Луганском фронтах по стране с невиданным воодушевлением проходит опять «Бессмертный полк» — этот уникальный и непонятный Западу Акт национального самосознания, в котором в столице под дождем и ветром, с радостными лицами и пением, поздравляя друг друга, шли около миллиона граждан Отечества — все поколения — от инвалидов на колясках до детей. Опять вспоминается Пушкин: «Сильна ли Русь? — Война и мор, и бунт, и внешних бурь напор ее, беснуясь, потрясали. — Смотрите, все стоит она!» Но именно на русское сознание, в критический момент вселенской брани брошены мощнейшие идеологические и информационные ресурсы, чтобы расшатать страну в момент, требующий единства.

* * *

Насколько исчерпан лимит терпимости общества к социальным тяготам, неприемлемому имущественному расслоению, ситуационным ограничениям, нередко трактуемым как непропорциональные попытки выстроить тотальный электронный контроль над людьми? Где в протестных настроениях реальные чаяния, а где иррациональное обличительство, где истинные и где мнимые проблемы и темы? Может ли на этом фоне быть разрушен достаточно широкий общественный консенсус в противостоянии России грубому внешнему давлению и очевидное единение в исторической памяти о Великой Отечественной войне, дух мая 1945-го и Победы над современным нацизмом.

Невозможно ответить здесь на все эти вопросы, ибо для этого необходим всесторонний анализ экономических перспектив, социальных механизмов, общественного мнения, ситуации в разных регионах многоукладной России, финансовых и иных инструментов и возможностей государства, влияния образования и воспитания. Однако рассмотрение в любом ракурсе было бы односторонним вне общего контекста изменений общественного, исторического и национального сознания. Поэтому размышления о такой мировоззренческой стороне процессов, как эволюция антиэтатистских идей и их влияние на исход самых драматических событий в России за 100 лет весьма полезны, хотя и они обречены в рамках статьи на неполноту.

Вряд ли можно ожидать, что в России когда-нибудь прекратится открытая и подспудная дискуссия по самым основополагающим вопросам исторического бытия. Острота восприятия реальных и мнимых, как больших, так и малых нестроений общественной жизни, резкие перемены в общественном мнении, обоготворение и ниспровержение публичных фигур, готовность как к послушанию, так и к «бунту — бессмысленному и беспощадному» уже давно составляют типические черты российской политической культуры, да и русского сознания, о котором еще Н. А. Бердяев сказал: «В силу религиозно-догматического склада своей души русские всегда ортодоксы или еретики, раскольники, они апокалиптики или нигилисты… и тогда, когда они в XVII веке были раскольниками-старообрядцами, и тогда, когда в XIX веке они стали революционерами, нигилистами, коммунистами… И всегда главным остается исповедание какой-либо ортодоксальной веры, всегда этим определяется принадлежность к русскому народу»^[22].

Но есть ли у общества, пережившего дорогой ценой две революционные смены эпох менее чем за столетие, внутренний барометр, который показывает опасную черту? Грань, за которой международное вмешательство в соединении с внутренней напряженностью может привести к краху, которым, как и в прошлом, не преминут воспользоваться внешние силы.

Общественное сознание — явление чрезвычайно сложное, и его проявления разительно отличаются иногда не только в коротком промежутке времени, но и одномоментно в разных тематических полях. Это не простая сумма установок, а нечто, рождающееся из их сложного взаимодействия, на итоговый вектор которого весьма сильно влияет оценка национальной истории (а для ее адекватной оценки нужно ее знание), но также элементы социальной психологии, нравственные устои, формирующиеся из редко осознаваемых индивидом и обществом религиозно-философских основ, укорененных в национальной традиции. На них, в свою очередь, оказывают воздействие образ жизни и профессия, в современном обществе разительно отличающиеся по социокультурным особенностям; мировоззренческие установки, формируемые как образованием и воспитанием, так и его лакунами и отсутствием, которые облегчают воздействие информационных технологий.

Противоречивая российская история рубежа XX–XXI веков показала, что Россия и ее руководство способны на проявление политической воли по защите ее национальных интересов, на что уже мало кто решается в эру мировой финансовой зависимости и «глобального управления». Открытая защита государством и подавляющим большинством общества традиционных ценностей, вызвавшая резкое неприятие либертаристских СМИ на Западе, подтвердила ее моральную самодостаточность.

Мир принял это к сведению и отреагировал. Геополитические клещи, история которых уходит в глубь веков, а не в пресловутую борьбу демократии и тоталитаризма, вновь смыкаются, что демонстрирует превращение украинского конфликта в третью мировую войну. Самостоятельная Россия, как огромная геополитическая величина с ядерным оружием и 40 % мировых ресурсов, куда больше, чем стагнирующий СССР, становится объективным препятствием для «глобального управления». Впрочем, Зб. Бжезинский еще в начале 1970-х годов высказался об объективности противостояния крупных величин: «Коммунистическая Америка со всей вероятностью осталась бы соперником Советского Союза, каковым сразу стал коммунистический Китай. Так и демократический и развивающийся Советский Союз с его размерами и мощью стал бы куда более серьезным соперником для Соединенных Штатов, чем сегодняшняя советская система в ее состоянии бюрократического застоя и идеологической косности»^[23].

На глобальный характер противостояния после краха коммунизма указывал и С. Хантингтон, ибо идеологическое противоборство между либеральным Западом и его коммунистическим оппонентом — дискуссия в рамках одной философии, тогда как возрождение исторического лица России делает ее уже представителем иного конкурентоспособного цивилизационного проекта^[24].

Известное суждение Н. Я. Данилевского о противостоянии России и Европы, маскировавшемся до Берлинского конгресса «фантасмагорией» турецкой империи^[25], в начале XXI столетия может быть перефразировано так: пока между Россией и Западом стояла «коммунистическая фантасмагория», более глубоких причин холодной войны можно было и не заметить; когда же «призрак рассеялся», «нам ничего не оставалось, как взглянуть действительности прямо в глаза». Поскольку, наряду с объективным потенциалом глобального влияния у России сохраняется немало очевидных внутренних проблем, против Российского государства и общества, сознание и ценности которого находятся в состоянии колебания, брошен мощный механизм финансового, политического, военного и информационного давления, созданный в отсутствие сдержек ипротивовесов при переходе в XXI век.

Государство и Отечество в контексте философско-идеологической полемики: уроки российской истории XIX — начала XX века

Что значит для национального сообщества и для народа государство и что — Отечество? Сохранилась ли в сознании российского общества, трижды за столетие менявшего государство, ценность реального сохранения в полноте российской государственности? Эта категория, будучи политико-правовой, включает и нечто метафизическое, неосязаемое, но свидетельствующее о сохранении в мировой истории творческого акта народа, получившего, как и другие, по метафоричному выражению И. А. Ильина, Дары Святого Духа и «претворившего их по-своему»^[26].

Современное Российское государство, как и любое другое, — явление статическое, сиюминутное, как всякая система институтов и признаков, существующая на данный конкретный момент. Но российская государственность — это континуум, это разворачивающийся во времени и пространстве процесс самовыражения народа, создающего меняющиеся формы государства и своеобразную цивилизацию. В этом принципиально сходятся ученые-правоведы, которых смутные 1990-е годы побудили по-разному осмысливать, правда, лишь в чисто правовых категориях, разные ипостаси России — государства после саморазрушения СССР^[27].

Социологи констатируют, однако не объясняют, почему части общества, на выборах решительно выступающие за противоположные проекты экономики и социальной организации, порой яростно критикующие власть, тем не менее вдруг становятся единым целым в побуждении защитить образ страны перед окружающим миром. Причина в том, что они интуитивно отделяют государство как политический институт от государства как Отечества. В таком интуитивном разграничении определенную роль играет водораздел между национально-консервативным мышлением и либертаристской философией истории. Государство и Отечество, особенно в консервативном и религиозном сознании, — не тождественные понятия, хотя они тесно переплетены во внутриполитическом плане и тем более в плане взаимоотношений с другими странами.

На уровне чисто социологических категорий без включения культурно-исторических и религиозно-философских основ мировоззрения трудно дать научное объяснение феномену сознания, когда огромная часть народа, разочарованная в государстве — политическом институте, остро переживает распад, воспринимая утрату территории как необратимый удар по исторической государственности, ценность которой в момент утраты оказывается для многих выше, чем желанная форма политического института.

В таком восприятии территория государства — не просто географическое пространство его существования на данном этапе, но и «воплощение представлений народа о своем государстве, своем Отечестве», как подметил С. Н. Бабурин, одним из первых вводя в круг рассмотрения правовой категории «территория государства» и такое трудно поддающееся формализации явление, как территориальное сознание^[28].

Формирование территориального сознания определяется именно способностью к «отграничению государства как явления статического, сиюминутного, некоей системы институтов и признаков, существующей на данный конкретный момент, от государственности как континуума, как процесса самовыражения народа, разворачивающегося во времени и пространстве»^[29]. В этой призме обнаруживается немаловажная сторона исторического сознания — самоотождествление народа с его исторической территорией. Общие исторические переживания о перипетиях судьбы территории преобразуются в переживания о судьбе народа, превращая понятие Отечества в опорный пункт самоидентификации в истории.

Государство — это политический институт, творение рук и идей самонадеянного человека, это институт — во все времена всегда греховный и несовершенный. В наставлении Пергамской церкви говорится: «Знаю твои дела, и что ты живешь там, где престол сатаны, и что содержишь имя Мое, и не отрекся от веры Моей…» (Откр. 2:12). В Откровении даже дается понять, что хранить Божье слово, даже пребывая у «престола сатаны», т. е. государства, — это усугубляет подвиг веры. Отечество воспринималось поколениями как дар Божий, данный для непрерывного исторического делания, на пути которого неизбежны грехи и заблуждения, соблазны, преступления, удары, падения, но и очищающие подъемы, и великие свершения. Можно заметить, что территориальное сознание как органичная привязанность к земле, ответственность за нее возникли гораздо раньше, чем сложилась русская государственность. Русские князья клялись «землей русской» задолго до объединения в единое государство и до того, как утвердилось понятие «русский народ». Восприятие земли и жизни на ней органично воспринималось как дар: «Преклоняю колена мои пред Отцем Господа нашего Иисуса Христа, от Которого именуется всякое отечество на небесах и на земле» (Еф. 3:14–15). Слово «отечество» из этого Послания апостола Павла к Ефесянам на европейских языках передано не как государство, не state, но land — земля — категория вечная, в отличие от меняющихся власти и государственной формы.

Эта сторона национального сознания в разные времена проявляла себя с разной силой. И именно на нее самое разрушительное воздействие оказали рационалистические философские и политические доктрины, реализованные в XX веке, как и катастрофическое падение уровня гуманитарного образования и замещение изучения истории идеологическими схемами.

Марксистскими идеологами, прежде всего большевиками, была внедрена идея классовой солидарности, которая полностью отступала от метафизической идеи вселенского единства и равной ответственности людей перед Богом, вполне органичной для многих религиозных систем и неотъемлемо присущей христианской культуре. В XXI веке принцип классовой солидарности с такой же категоричностью сменил тезис о главенстве безграничной свободы индивида, который не может и не должен быть связан никакими национальными, государственными, религиозными или этическими узами и ограничениями. И та, и другая доктрины транснациональны, субъектом истории является в них не народ, а класс или индивид, т. е. транснациональные общность либо совокупность фрагментированных элементов, руководство которыми вполне может находиться в иных ойкуменах за пределами данного государства.

В крайних воззрениях революционеров и пламенных реформаторов устроение государства, утверждение своей глобалистской идеологии априори ставилось выше национальной судьбы и даже победы в войне с внешним врагом. В начале XX столетия такая максималистская установка была свойственна всей международной когорте социал-демократов, но именно российские революционеры оказались наиболее готовыми применить ее к собственному государству. В XXI веке национально-государственные ценности отрицает уже либертаризм, именующий себя либерализмом, однако усвоивший тоталитарную нетерпимость к инакомыслию, — и вновь в России он соединяется с нигилизмом по отношению к собственной истории.

Определенные аналогии с предреволюционными годами начала прошлого столетия налицо. С одной стороны, нарастает социальный пессимизм, разочарование в институтах, с другой — под влиянием как лево-коммунистической, так и западной антироссийской, антиэтатистской пропаганды нарастают разнонаправленные, но одинаково радикальные настроения — вновь «сокрушить все до основанья», т. е. до черты, когда возникает угроза не только государству, но и самой государственности как континууму.

Уместно привести весьма меткие заметки поэта Александра Блока о ситуации после Февраля 1917 года, цитируемые общественным и религиозным деятелем, литератором Г. Анищенко. А. Блок, служивший в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, описал деятельность революционных партий и Временного правительства как намеренное раскачивание качелей в предвкушении «взлета доски качелей, когда она вот-вот перевернется вокруг верхней перекладины… Задача всякого временного правительства — удерживая качели от перевертывания, следить, однако, за тем, чтобы размах не уменьшался… То есть вести качающуюся во все стороны страну все время по краю пропасти, не давая ни упасть в пропасть, ни отступить на безопасную и необрывистую дорогу…»^[30]. Однако в пропасть падают. «Либералы, устранив фундамент, наклонили страну влево: туда она и стала естественным образом сползать. Иначе после Февраля страна катиться не могла. Ленин, не обремененный фантастическими иллюзиями, прекрасно это видел и ждал, кода придет час чуть-чуть дернуть на себя — вниз»^[31]. Нет сомнения, что при критическом «раскачивании» и через 100 лет имеются те, кто уже держит канат, чтобы «дернуть на себя».

Родиной философских идей, породивших среди прочих и российских революционеров, являлась Европа. Еще предтечи Просвещения своим «жизнерадостным» гуманизмом французского Ренессанса от Ф. Рабле до Ж. Лафонтена в XVI–XVII веках во многом предваряют философское и антисословное вольнодумство Вольтера, Руссо, Дидро. Просветительская литература XVIII века разработала идейный багаж, подрывавший традиционные устои во многих сферах от морали до отношения к власти и патриотическим ценностям. «Родина там, где нам хорошо», — неоднократно повторял на разные лады Вольтер. Его «Философские письма», называемые иногда «Письмами из Англии», пронизаны убеждением, что все разумное должно быть привнесено извне — из более прогрессивной Англии. Французские «друзья человечества» видели в американской революции претворение в жизнь на чистой доске систем Ж.-Ж. Руссо и Ш. Монтескье, а Б. Франклину во время его почти девятилетнего пребывания в Париже интеллектуальная элита предреволюционной Франции оказывала почести как кумиру.

Однако вызов Просвещения традиционным ценностям, католической вере и церкви, к которой Вольтер обратил свой непримиримый лозунг «ecrasez l’infame» («Раздавите гадину!)», ниспровержение авторитета абсолютной монархии прежде всего обосновывали замену источника власти — «власти от Бога» на «власть от народа». Антимонархический, антиабсолютистский, но не антинациональный пафос лег в основу идеала республиканского строя и представительной власти.

Философское наследие французского Просвещения — идейный фундамент современной европейской политической системы (республика, отделение церкви от государства). Но в эти «скрижали завета» французской революции антинациональные крайности вовсе не вошли. Пафос ниспровержения основ, сыгравший самую решающую роль в секуляризации сознания, не привел к нигилизму по отношению к Франции и ее месту в истории. Французское общество, сокрушив монархию, нанеся мощнейший удар по церкви, от которого она уже никогда не оправилась, произведя самую кровавую революцию в истории, с воодушевлением приняло преображение революционного пафоса в завоевательный и в мотив национального величия Франции, возвращенный Наполеоном, культ которого сохраняется в пантеоне национальной исторической памяти.

Только самые крайние антирелигиозные силы, продолжавшие бороться в первую очередь с католической церковью, обличавшей в свою очередь «республиканских безбожников», не уступали будущим коммунистическим интернационалам по отстраненности от государства. Часть французских масонских лож приветствовала в своих закрытых документах победу протестантской Пруссии во Франко-прусской войне^[32]. Напротив, деятели итальянского Risorgimento совмещали идеи либерализма, свободы, демократии и даже антиклерикализма с национальной идеей (Б. Кавур, Дж. Гарибальди, Дж. Мадзини), что способствовало окончательному формированию к концу Нового времени модели европейского национального государства.

В Германии либеральные и даже радикальные взгляды части образованного слоя также не привели к формированию антинационального мировоззрения всего общества и даже породили обратное. Г. Гейне — гениальный поэт-лирик, дальний родственник по матери самого К. Маркса, с которым дружил и сотрудничал, как и часть его современников, ненавидел христианскую церковь и Германию, уподобляя ее будущее «смраду из ночного горшка», преклонялся же перед Наполеоном. В своих прекраснейших в литературном отношении стихах он пел дифирамбы восстанию силезских ткачей, которые ткали «саван, вплетая в него тройное проклятье» Богу, королю и Германии (Die schlesischen Weber, 1845). Но к концу XIX века Германия пришла с легендарной «бисмаркиадой». В сознании масс и политического класса возобладало не самоуничижение, но завоевательный тевтонский дух, воспитанный прусским учителем, которому, по словам Г. Мольтке, приписываемым О. Бисмарку, якобы обязана Германия своему объединению «железом и кровью».

В России же антисамодержавные, тем более антицерковные умонастроения усиливались пренебрежительным отношением к русской истории, распространившимся в просвещенном обществе если не раньше антимонархических идей, но вначале независимо от них. Но оба течения неизбежно слились в отрицании религиозного смысла и содержания самой идеи православного самодержавия, так просто и глубоко объясненного в государственном учении Филарета Московского^[33]. Но А. Н. Радищев^[34], которого по его душевной настроенности, деятельности и судьбе считают как бы прообразом русской интеллигенции, еще не атеист и не богоборец, но уже пронизан идеями общественного договора Ж.-Ж. Руссо, утверждая, что при нарушении его одной из сторон (правителем или гражданами) другая сторона освобождается от выполнения условий этого договора.

Вот строки из незаконченного «Рославлева» А. С. Пушкина об умонастроениях высшего общества перед надвигавшейся «грозой 1812 года»: «Все говорили о близкой войне и, сколько помню, довольно легкомысленно. Подражание французскому тону времен Людовика XV было в моде. Любовь к отечеству казалась педантством. Тогдашние умники превозносили Наполеона с фанатическим подобострастием и шутили над нашими неудачами. К несчастию, заступники отечества были немного простоваты; они были осмеяны довольно забавно и не имели никакого влияния. Их патриотизм ограничивался жестоким порицанием употребления французского языка в обществах, введения иностранных слов, грозными выходками противу Кузнецкого моста и тому подобным. Молодые люди говорили обо всем русском с презрением или равнодушием и, шутя, предсказывали России участь Рейнской конфедерации. Словом, общество было довольно гадко»^[35]. Если в те времена этот модный скепсис еще не затрагивал глубинных струн сознания, что было доказано всенародным отпором Наполеону, то уже П. И. Пестель и его единомышленники из Южного общества намеревались не только физически истребить весь царский род, но и расчленить Россию на штаты по примеру североамериканских, знакомых им лишь по литературе.

А. Герцен назвал П. Пестеля «социалистом до социалистов». Н. Бердяев подметил типическую черту его радикального мышления, которое потом окончательно возобладает: отвергавший Российское имперское государство с его централизацией П. Пестель не был либералом, он не скрывал склонности к деспотии, «в нем обнаружилась уже та воля к власти и к насилию, которая в XX веке явлена была коммунистами»^[36]. После декабристов, в годы Польского восстания Пушкин уже отреагировал на откровенно сочувственное отношение образованной публики к полякам саркастическими строками:

Знаменитый и глубокий историко-философский спор славянофилов и западников до сих пор недооценен в его глубине и важности, а также незаконченности. Он явил богатые грани русского сознания, которые в оригинале вовсе не были антитезами, ибо оба воззрения, по суждению признанного западника историка К. Д. Кавелина «выражали и формулировали только две стороны одной и той же русской действительности», причем ни одно, ни другое «не разрешили и не могли разрешить вопросов русской жизни»^[37]. Можно лишь сожалеть, что западничество в политическом измерении позже выродилось в преимущественно воинствующее атеистическое радикальное и сугубо революционное мировоззрение либо в презрительный и самоуверенный, ленивый для подлинного размышления скепсис интеллигенции.

Можно таким же образом лишь сожалеть, что славянофильство, явившее как раз творческую оригинальность религиозно-философской мысли, иссякло, не продолжилось в русле мудрого и здравого взгляда И. Киреевского, совершенно признающего неизбежность сосуществования обоих направлений и в русской мысли, и в русской жизни. «Положим, что вследствие беспристрастных изысканий мы убедимся, что для нас особенно полезно бы было исключительное преобладание одного из двух противоположных бытов; положим притом, что мы находимся в возможности иметь самое сильное влияние на судьбу России, — то и тогда мы не могли бы от всех усилий наших ожидать исключительного преобладания одного из противоположных элементов, потому именно, что хотя и один избран в нашей теории, но другой вместе с ним существует в действительности. Сколько бы мы ни были врагами западного просвещения, западных обычаев и т. п., но можно ли без сумасшествия думать, что когда-нибудь, какою-нибудь силою истребится в России память всего того, что она получила от Европы в продолжение двухсот лет? Можем ли мы не знать того, что знаем, забыть все, что умеем? Еще менее можно думать, что 1000-летие русское может совершенно уничтожиться от влияния нового европейского. Потому сколько бы мы ни желали возвращения русского или введения западного быта, но ни того, ни другого исключительно ожидать не можем, а поневоле должны предполагать что-то третье, долженствующее возникнуть из взаимной борьбы двух враждующих начал»^[38].

Именно Киреевский, признанный основоположник так называемого славянофильства, объемлет и русское, и европейское. Он осознанно отвергает наивный или радикальный взгляд на уничтожение того или другого: «Если старое было лучше теперешнего, из этого еще не следует, чтобы оно было бы лучше теперь. Что годилось в одно время, при одних обстоятельствах, может не годиться в другое, при других обстоятельствах. Если же старое было хуже, то из этого также не следует, чтобы его элементы не могли сами собой развиться во что-нибудь лучшее, если бы только развитие это не было остановлено насильственным введением элемента чужого (курсив Н. Н.)». Именно такой бережной дискуссии не хватало следующие почти два столетия. Она могла бы явить общественную мысль общеевропейского и даже вселенского значения и родила бы, возможно, спасительные плоды.

И. Киреевский и А. Хомяков, недооцененные выдающиеся мыслители, совсем не славянофилы в прямом смысле этого слова, их масштаб куда шире. Их родина — христианская Европа и призвание — всемирное не в смысле либерального космополитизма, социального абсентеизма и квиетизма, но в смысле духовного дерзания и ответственности, прежде всего православной, затем уже русской. Славянофилами в непосредственном смысле можно назвать почвенников Аксаковых, особенно Константина, который один из всей плеяды свято верил в непогрешимость допетровских институтов и считался даже в своей среде добрым ребенком. А. С. Хомяков и вовсе совсем не писал о славянстве, но о вселенской церкви, его призвание было не славянским, а общемировым.

В восточном христианстве не было борьбы веры против разума и, как подметил И. Киреевский, не было и торжества ratio над верой. В отличие от рационалистического, как правило, протестантского деления мистического и догматического, «восточное предание никогда не проводило резкого различия между мистикой и богословием, между личным опытом познания Божественных тайн и догматами, утвержденными Церковью… — отмечает В. Н. Лосский. — Если мистический опыт есть личностное проявление общей веры, то богословие есть общее выражение того, что может быть опытно познано каждым»^[39]. Идея всеединства — из области метафизики и в христианском мире вдохновлена переживанием мистического триединства Святой Троицы — неслиянной и нераздельной. У Гегеля метафизика была поглощена диалектикой, что подменило всеединство панлогизмом^[40].

Имея в виду высокую склонность русской мысли к философской глубине, можно задуматься, почему развитие философии в общепринятом смысле началось в России столь поздно и где развитый интеллект и высоко выработанный дух находил ответы на проблемы, которые обычно на Западе разрабатывались в области философии. Оценив и признав высокую склонность к обращению к высоким отвлеченным категориям русских мыслителей в XIX веке и в последующее время, можно согласиться с С. Перевезенцевым^[41], опровергающим распространенное клише, что развитие философии началось в России лишь в XIX веке.

Н. О. Лосский предлагает следующее толкование очевидного для него факта, что русская мысль до XIX века где-то развивалась и высокий интеллект и высоко выработанный дух в каких-то иных формах находил ответы на проблемы, которые обычно на Западе разрабатывались в области философии. В своих исканиях абсолютного добра и смысла жизни русский народ в течение веков удовлетворялся ответами, которые дает христианская религия, особенно русское православное богослужение, в обстановке православного храма с его иконами и переживанием непосредственной связи с Богом и Царством Божиим. «Ответ на вопрос об абсолютном добре, получаемый в религии, имеет характер истины, выраженной в конкретной форме, то есть в полнокровной жизни. Такой ответ стоит выше философии, потому что она дает знание лишь в отвлеченной форме»^[42].

Русская философская мысль, на которую уже обращали внимание, оказалась сразу непровинциальной. Проблема всеединства не случайно после Ф. Шеллинга перешла в русскую философию — та в XIX веке была религиозной, в отличие от Европы, где Людвиг Фейербах уже прямо заявил о ненужности Бога для объяснения мира. К этому моменту дилемма уже осмысливалась в ее философских, культурно-исторических и внешнеполитических параметрах славянофилами, Ф. Достоевским, Н. Данилевским, а на Западе «прометеевский» дух уже проявлял «фаустовский» скепсис.

Но и признанные образованнейшие классические западники отнюдь не исповедовали антигосударственных идей, а некоторые из них в более позднее время стали «охранителями»^[43]. М. Н. Катков, главный редактор «Московских ведомостей» сформулировал свое кредо: «Право публичного обсуждения государственных вопросов мы поняли как служение государственное во всей силе этого слова»^[44]. Обретение «западничеством» уже не столько критического, но ниспровергательского пафоса в отношении русской действительности и всей русской истории, которое и становится типической чертой того феномена, что позже стал именоваться «интеллигенцией», произошло в решающем смысле с атеизацией сознания.

Трудно не согласиться с П. Струве, что восприятие русскими передовыми умами западноевропейского атеистического социализма — вот духовное рождение русской интеллигенции. Таким первым русским интеллигентом был Бакунин, человек, центральная роль которого в развитии русской общественной мысли далеко еще не оценена. Без Бакунина не было бы «полевения» Белинского и Чернышевский не явился бы продолжателем известной традиции общественной мысли. Достаточно сопоставить Новикова, Радищева и Чаадаева с Бакуниным и Чернышевским для того, чтобы понять, какая идейная пропасть отделяет ранних светочей русского образованного класса от более поздних новых «светочей» русской «интеллигенции» — особой категории сознания. По мнению Н. Бердяева, Новиков, Радищев, Чаадаев — это «воистину Богом упоенные люди», тогда как атеизм в глубочайшем философском смысле есть подлинная духовная стихия, которою живут и Бакунин в его окончательной роли, и Чернышевский с начала и до конца его деятельности. Разница между Новиковым, Радищевым и Чаадаевым, с одной стороны, и Бакуниным и Чернышевским, с другой стороны, не есть просто «историческое» различие. Это не звенья одного и того же ряда, это два по существу совершенно не совпадающих в сути, даже «непримиримых духовных течения, которые на всякой стадии развития должны вести борьбу»^[45].

Во второй половине XIX века дискуссия утрачивает не только религиозное, но и глубокое философское измерение; опускаясь до сугубо атеистического и материалистического начала, она обретала и сугубо политическое содержание. Это родило целую палитру ярких публицистов, не всех из которых можно назвать мыслителями с философской точки зрения вследствие весьма простого философского содержания. С. Булгаков охарактеризовал потом весьма метко и саркастично «несложненькую философию истории среднего русского образованца»: «Вначале было варварство, а затем воссияла цивилизация, то есть просветительство, материализм, атеизм…» Однако кроме либерального плода, выросшего на ветви Просвещения, европейская цивилизация, как пытался обратить внимание Булгаков, имеет не только многочисленные ветви, но и корни, питающие дерево, до известной степени обезвреживающие своими здоровыми соками многие ядовитые плоды. Эти корни — христианство. «Поэтому даже отрицательные учения на своей родине, в ряду других могучих духовных течений, им противодействующих, имеют совершенно другие психологическое и историческое значение, нежели когда они появляются в культурной пустыне и притязают стать единственным фундаментом»^[46] (выделено Н. Н.) — Сознание советской и постсоветской интеллигенции — это именно продукт насаждения атеистического универсализма в выжженной принудительным атеизмом «пустыне».

Бурная мыслительная деятельность русских умов середины XIX века была весьма разных направлений и теоретических основ, которые невозможно даже перечислить, тем более проанализировать в кратком схематическом обзоре. При этом политические позиции и теоретические основы совершенно необязательно совпадали, что проявлялось даже в кажущемся парадоксальном смешении философских и политических взглядов. Если Д. Писарев и М. Антонович всячески продвигали теорию Дарвина о борьбе за существование, то такие же убежденные материалисты, как революционер-демократ Чернышевский и теоретик анархизма П. Кропоткин, решительно подвергли критике дарвиновское учение, философски исполненное прометеевским духом подавления и насилия, распознанное «чуткостью ко злу» (Н. Лосский)^[47], а «почвенник» Н. Данилевский был куда либеральнее в вопросах общественно-политической жизни, чем западник, но «охранитель» М. Катков.

Яростная общественно-политическая дискуссия образованного слоя развивалась в особом и продолжающем себя и в XXI веке российском жанре (сохранившемся в XXI веке) «толстых» литературно-общественных журналов^[48]. Все они ставили вопросы общественно-политического звучания, стремясь не только отражать общественное мнение, но и формировать его. Как радикально-демократические, так и охранительно-консервативные издания впадали в обличительный и дидактический назидательный тон, что проявляло специфическую черту политического дискурса России — пламенность и яркую эмоциональную окраску полемики, бескомпромиссность позиций, что приводило к разрывам отношений между вчерашними соратниками, расколам кружков, редакций. Такое свойство политической культуры усиливалось к предреволюционной эпохе, явив беспощадно уничижительные публицистические приговоры В. И. Ленина любым оппонентам. В XXI веке, утратившем манеры и язык прошлого, полемика и вовсе стала нетерпимой. Однако острота полемики и элементы сектантства поначалу не приводили к полной интеллектуальной закрытости с ее неизбежным «одичанием», а оппоненты были способны с уважением признавать как заслуги в жертвенном общественном служении, так и вклад в развитие мысли.

Атеистическое мировоззрение и материализм революционеров-демократов В. Белинского, Н. Чернышевского, Н. Добролюбова, М. Антоновича побуждали этих публицистов обрушивать яростную критику на глубокие мысли о вере Н. Гоголя, на свободные от политического назидательства романы И. Тургенева и призывать к прямому декларированию в искусстве и литературе политического кредо. Это подготовило крутой поворот к марксизму, и крайне левая мировоззренческая струя в российской общественной мысли, наполненная огромной энергией, превратилась в сугубо политическую программу. Классический либерализм без революционности, умеренное западничество, сочетавшееся с преданностью русской и славянской культуре А. Н. Пыпина или с признанием западника К. Д. Кавелина равной ценности славянофильства, ибо «ни один порядочный и умный человек не может не быть наполовину славянофилом, наполовину западником»^[49], были обречены померкнуть по мере того, как раскалялась дискуссия.

Под сильным влиянием марксизма и истории европейских революций атеизированное западничество приводит российский бунтарский дух к нетерпеливому ниспровергательству русской истории. Радикальные и революционные формы такого нигилизма отрицали не только русский государственный опыт, но в целом и ценность национальной государственности как пройденный этап. Так, во время восстания сербов и Русско-турецкой войны 1875–1876 годов, вызвавших в России — и в низах, и в верхах общества — подлинно народный подъем сострадания к православным народам под оттоманским игом, народники-марксисты в журналах «Вперед» и «Набат» называли национально-освободительный порыв славян борьбой «старого мира» за «ложные идеалы», полагая, что «единственная независимость, за которую следует бороться, есть независимость труда от всех стесняющих его хищнических элементов»^[50].

Вместе с научной теорией марксизма в Россию проникали и антирусские суждения К. Маркса и Ф. Энгельса, которые были бесспорными лидерами в нигилистической интерпретации русской истории и внешней политики России. Не случайно в СССР — стране победившего исторического материализма и марксистско-ленинской идеологии — никогда не было издано полное собрание сочинений классиков. Даже в опубликованных трудах, утратив «пролетарский интернационализм», они выражали почти расистские уничижительные взгляды на славянские народы как на варварский Восток и «ничтожный мусор истории» (Ф. Энгельс)^[51]. Что касается России, то Маркс открыто постулировал отношение к ней как к черному зигзагу мировой истории, колыбелью которой является «кровавое болото монгольского рабства», а не «суровая слава эпохи норманнов»^[52]. В 1848 году Энгельс провозгласил, что «революция имеет только одного действительно страшного врага — Россию». Такие сентенции, похоже, стали в 2022 году методическим пособием для европейской пропагандистской машины, многократно превосходящей по изощренности, масштабам и грубости советский агитпроп, никогда все же не опускавшийся до демонизации народов и цивилизаций. Именно тотальное отрицание исторического достоинства России и русских обрушено на Русский мир как историческое явление, когда Россия решилась пресечь использование Украины как поля геноцида русских, лабораторию активации европейского нацизма.

Антирусские воззрения К. Маркса, проживавшего в Лондоне с 1849 года до самой смерти, соответствовали общей тональности британской политической и общественной мысли. Кумир лондонских салонов времен Крымской войны, поэт А. Теннисон, никогда не бывавший в России, записал в дневнике: «Я ненавидел Россию с самого своего рождения и буду ненавидеть, пока не умру»^[53]. Со своей стороны, Маркс обрушивался на всех, кто не проявлял должного неприятия России, и немало жестких сентенций досталось даже самому лорду Г. Пальмерстону, которому даже приписывают фразу: «Как трудно жить на свете, когда с Россией никто не воюет», якобы оброненную в частной беседе незадолго до Крымской войны. В противовес «русофильству», которое виделось Марксу даже в британской внешней политике (он именовал Гладстона царефилом), он задумал написать специальную работу, оставшуюся незаконченной. Но части ее вводной главы (впоследствии изданной под названием «Тайная дипломатия XVIII века»), содержавшие наиболее русофобские тезисы, были напечатаны в английской прессе еще на исходе Крымской войны.

Учение о революционной смене формаций вместе с безапелляционном выводом об имперской православной России как главном препятствии революции оказало решающее воздействие на политические программы и все мировоззрение российских левореволюционных кругов, укрепив и общий нигилизм либеральной образованной публики.

В этом громком и глухом к альтернативе хоре уже не могли быть по-настоящему услышаны действительно глубокие искания теоретической мысли второй половины XIX века, которые невозможно причислить ни к славянофилам, ни к западникам. Это и Н. Я. Данилевский с его теорией культурно-исторических типов и блестящей социологией европейского культурного сознания. Это и В. С. Соловьев с его грандиозной попыткой преодолеть в религиозно-философских категориях разрыв России и Европы доктриной «свободной теократии» под эгидой папы и скипетром русского царя и учением о «богочеловечестве». Это и К. Н. Леонтьев, до сих пор не до конца понятый певец византизма. Это и не лишенная политического измерения, но прежде всего философская полемика с оппонентами Н. Н. Страхова и Л. А. Тихомирова, начинавшего как народоволец, но ставшего монархистом, религиозным философом и в итоге консультантом П. А. Столыпина^[54].

Анализ бурных и нетерпимых дебатов последних десятилетий XIX — начала XX века показывает: исходившие из русской действительности, а не только из умозрительных кабинетных схем подходы к назревшим переменам проиграли на этом поворотном этапе нашей истории радикально западническим и были заглушены глашатаями рационалистически-механистического толкования философии прогресса, воинственными материалистами и атеистами.

Трудно точно определить время окончательного оформления той самой специфической русской «интеллигенции», ставшей нарицательным именем сознания широкой части русского образованного слоя. Но уже будущую террористку и убийцу С. Перовскую суд присяжных оправдал под рукоплескания зала.

Первая русская революция окончательно проявила особую черту — максимализм русской интеллигенции, категорически не принимавшей половинчатых уступок и реформ, что лишь разжигали радикализм. В сборнике «Вехи» П. Б. Струве сформулировал, что «в облике интеллигенции, как идейно-политической силы в русском историческом развитии, можно различать постоянный элемент, как бы твердую форму, и, элемент более изменчивый, текучий — содержание. Идейной формой русской интеллигенции является ее отщепенство, ее отчуждение от государства и враждебность к нему»^[55].

Полные горечи суждения о сознании российского образованного слоя оставил Е. В. Спекторский, ректор Киевского Свято-Владимирского университета, один из столпов ведущего культурного центра русской эмиграции в Югославии, а в последующем один из руководителей «Русской академической группы» в США. Спекторский подметил, что в Европе внешняя политика всегда в гармонии с общественным мнением, «которое при всем расхождении… в оценке внутренней политики, по вопросам политики внешней или подчиняется указаниям правительства, как в Германии, или само дает ему указания, как в Англии. У нас же… интеллигенция под мощной сенью двуглавого орла позволяла себе роскошь равнодушия или брезгливости… злорадно принимала злостные легенды о русской внешней политике. Особенный успех имело утверждение, что наше государство было ненасытным захватчиком и европейским жандармом»^[56]. Мало что изменилось к XXI веку с параноидально ненавистническими и чисто по-русски пламенными сентенциями А. Пионтковского, Ю. Латыниной, В. Новодворской.

К началу XX столетия подобные умонастроения уже стали радикальными и оформились в политические программы различных революционных партий. Респектабельные деятели не менее большевиков или эсеров сознательно отделяли себя от своего государства. Г. Вернадский в своих очерках пишет о том, как «Милюков, как и многие тогдашние радикальные интеллигенты, увлеченные своей политической борьбой с русским правительством, не имели никакого чувства ответственности по отношению к своему государству как представителю русской нации. Даже когда они попадали за границу, они не скрывали своего отчуждения от официальных представителей России»^[57]. Будучи в Болгарии для участия в подготовке доклада фонда Карнеги о Балканских войнах 1913 года, П. Милюков демонстративно отказался пойти на прием к русскому посланнику в Софии К. П. Бахметьеву после торжественного молебна по случаю тезоименитства Николая II, что возмутило прежде всего его коллег — болгар-русофилов. В XX–XXI веках подобный тип поведения за рубежом в отношении своей страны уже стал типичен и даже почитается.

Итог антиэтатистской деятельности перед русской революцией как в подполье, так и в стенах Государственной Думы хорошо известен по советским учебникам, которые романтизировали и превозносили борьбу против государства даже в ходе Первой мировой войны, оправдывая ситуацию, когда Россия, принесшая на алтарь победы над австро-германским блоком самые большие жертвы, не стала державой-победительницей, а пришла к краху, распаду и утрате вековых геополитических позиций, которые ее сделали великой державой.

В XX веке прежде всего в России по понятию «отечество» как опорному пункту национального сознания был нанесен уже самый решительный удар, обоснованный философски и воплощенный практически. Все национальное теряло самоценность и должно было быть положено на алтарь социального и материального переустройства всего мира. Такая идея прямо вытекала из тезиса «У пролетариата нет отечества» из «Манифеста коммунистической партии», подхваченного В. И. Лениным, который уже в Русско-японской войне желал поражения России как желанного фона для революции 1905 года. Судьба этой доктрины, проповедуемой в европейских гнездах социал-демократии, оказалась совершенно разной в Европе и России.

Первая мировая война и повсеместный национальный подъем сделали эти идеи неприменимыми в европейских странах, привели к кризису, распаду II Интернационала, обвиненного В. Лениным в буржуазном национализме. И если во Франции начало войны объединило общество, расколотое «делом Дрейфуса», то российские революционеры использовали тезис для антэтатистской пропаганды, способствуя разложению армии и неудаче в Первой мировой войне как «катализатору революции». Весьма морально сомнительный лозунг РСДРП(б) «Поражение собственного правительства в войне» был подсказан Л. Троцкому первым заграничным технологом революций Гельфандом-Парвусом. Пролетарский интернационализм становится после революции 1917 года одной из «заповедей», перечислявшихся в учебниках СССР вплоть до 1991 года.

Замена общенациональной солидарности классовым интернационализмом и провозглашение государства как устаревшей формы существования народов подрывали имманентную историческую данность национальной истории в истории мировой. Приверженность государству отныне должна была основываться не на «любви к отеческим гробам, к родному пепелищу» тысячелетней истории, а лишь на верности определенному идеологическому догмату, который может меняться и быть различным. Такая мировоззренческая основа — отечество — ничто, материал для социального проектирования точно повторяется у постсоветских реформаторов, абсурдно именуемых либералами, хотя склонность к деспотизму, подмеченная у П. Пестеля Н. Бердяевым, даже не скрывается крайними адептами, упорно предлагающими прожекты переустройства России через люстрации, поражение в правах чиновничьего корпуса прежнего режима и практически всех других категорий, кроме них самих. Фактически такие фанатики готовы собственные концлагеря создавать для устранения потенциально несогласных.

Русский философ эмигрант С. Л. Франк, начинавший как марксист, но ставший на позиции «христианского социализма», оценил «пролетарский интернационализм как удар по духовным основам как национального сообщества, так и всечеловеческого единства вообще»: «Интернационализм — отрицание и осмеяние организующей духовной силы национальности и национальной государственности, отрицание самой идеи права как начала сверхклассовой и сверхиндивидуальной справедливости и объективности в общественных отношениях… механический и атомистический взгляд на общество как на арену чисто внешнего столкновения разъединяющих, эгоистических сил»^[58].

К XXI веку новый максималистский и глобалистский либертаризм обрел статус догмы в постмодернистской Европе. Сугубо национальные ценности оказались за рамками идеологии «объединенной Европы», однако снисходительное отношение к незападным мирам и идейное менторство лишь усилились. Но российская посткоммунистическая интеллигенция вновь со свойственной лишь ей пламенностью проявила нигилизм к своей истории и приняла почти троцкистский проект всемирной либеральной революции под эгидой Запада, на алтарь которого опять можно положить все национальное и даже пожертвовать государственностью. В конце XX века сопротивление сербов агрессии НАТО илирусских в Крыму вызывало только раздражение у московских либералов, считавших подобно народникам-марксистам века XIX единственным противоречием в мире противоречие между демократией и тоталитаризмом.

История XX века наглядна: пока Россия, забыв о национальных интересах, о геополитических позициях безраздельно увлечена ниспровержением собственной истории и распрями по поводу политического устройства, нация оказывается на пороге утраты преемственной государственности. В 1917 году тысячелетняя русская история и историческая государственность были упразднены до основания. Трагедия не могла не повториться в 1991 году. Горькие патетические строки Максимилиана Волошина времен революции можно вполне применить и к краху СССР: «Не надо ли кому земли, республик да свобод? И Родину народ сам выволок на гноище как падаль…» Но в XXI веке к процессам внутри России, к которым так неравнодушны оппоненты России, еще более подходят точные по анализу строфы: «А вслед героям и вождям крадется хищник стаей жадной, чтоб мощь России неоглядной размыкать и продать врагам…»

Великая Отечественная война и ее место в эволюции российского исторического сознания

В рассмотрении аспектов влияния идеологии на общенациональное сознание и его роли в расшатывании или спасении государственности особенно наглядным примером является как патриотический подъем в Великой Отечественной войне, так и судьба исторической памяти о ней в драматических утратах конца XX века.

Неудивительно, что как внутри страны, так и на Западе именно те, что ниспровергал Победу и роль СССР во Второй мировой войне, обрушился и на Специальную военную операцию против неонацистского геноцида на Украине, упреждающую новое нашествия авангарда «объединенной» Европы на Русский мир практически с теми же целями, что и у Гитлера. Западная Европа, вдохновленная легализацией ревизии истории на родине Победы в годы перестройки и в 90-х, выплеснула всю свою ревность и комплекс неполноценности сначала на уровне публицистики и псевдонауки, затем устами официальных лиц. Так, очередное ниспровержение в конце XX столетия всей — не только советской, но и русской — истории не отступило перед Победой и памятью о союзничестве — святыни, на которую не посягали в годы холодной войны.

Именно в начале 90-х годов такая атака могла обладать особенно разрушительным необратимым воздействием на сознание, не получая аргументированного отпора, ибо эйфория от прощания с тоталитаризмом была в апогее, а разочарование в коммунистическом эксперименте разделяли и большие массы людей, даже шокированные крахом СССР. В расколотом обществе нарастали все возможные политические, социально-экономические противоречия и сепаратистские тенденции. Отождествление российской государственности с демонизированной политическо-идеологической организацией государства — в русле мировоззрения ранних большевиков и их позиции по отношению к Российской империи как недостойной сожаления — обесценивало преемственную государственность. В таком сознании единство страны, ее территория становятся временными категориями, обусловленными изменчивыми политическими и материальными обстоятельствами. Смятенность сознания, потеря ощущения самоценности своего исторического бытия отчасти даже ударили по инстинкту продолжения рода, и была явлена демографическая катастрофа, имевшая, разумеется, много других причин, но никогда не объяснимая чисто экономическими факторами. (Демографический бум отмечен в голодное и нищее, но полное энтузиазма десятилетие после войны.)

Отсутствие веры, общей идеологии, смена ценностей, привычное осуждение собственной истории оставляли и делали память о Победе, ее святость в сознании одной из немногих важнейших скреп. Это были именно те «общие исторические переживания», которые помимо «общего духа, миросозерцания», утративших свою роль в секулярном обществе XXI века, делали народонаселение, по трактовке православных философов-эмигрантов, нацией (рассматриваемой ими вообще вне категории этничности), т. е. «преемственно живущим организмом», протагонистом продолжения исторической государственности^[59].

Запад вряд ли посмел первым на официальном уровне беззастенчиво извращать роль СССР и смысл Победы, если бы именно отечественные идеологи не начали внедрять в сознание версии о воевавших двух идеологических монстрах, равно представляющих мировое зло. Были испробованы и статистически абсурдные подсчеты потерь, и тезис, что лишь «большевики» и подневольные сражались с родственным большевизму фашизмом за мировое господство. СМИ и историческая литература, причем не только псевдонаучная, подвергали сомнениям не только масштабы тех или иных битв, развенчивали личности тех или иных полководцев и героев, не только пересматривали до абсурдных цифр потери, но даже начали выставлять предательство взятого в плен малодушного командира-выдвиженца А. Власова как подвиг борьбы с системой. Для сравнения — дворянин герой Русско-японской и Первой мировой войны генерал Д. Карбышев принял мученическую смерть от гитлеровцев, но не совершил измены воинскому долгу.

Удар наносился по самому толкованию смысла войны, которая трактовалась не как война за право на жизнь и историю народов, а как борьба за американскую демократию. В такой интерпретации победа «недемократического народа» обесценена, разрывом преемственности русского, советского и постсоветского исторического сознания достигаются фундаментальные цели, а вместо национальной истории у русских в XX веке остается лишь погоня за ложными идеалами. Квалификация СССР в качестве преступного государства, как и нацистский рейх, служит изменению смысла войны и дает основания для ревизии итогов Ялты и Потсдама.

Обесценение категории преемственной государственности и ее отождествление с определенной политической и идеологической организацией государства в таком логическом ключе подрывает имманентную историческую данность национальной истории в истории мировой. Как и в предреволюционные годы начала XX века ее единство, территория опять становились в сознании временными категориями, обусловленными изменчивыми идеологическими и материальными критериями и обстоятельствами. Национальное чувство извращенно вполне по-большевистски основывается не на «любви к отеческим гробам, к родному пепелищу» тысячелетней истории, а лишь на верности определенному идеологическому постулату, который просто изменился и потребовал новых жертв.

Не случайно на антикоммунистическом Западе, где СССР неофициально называли прежним именем «Россия», одновременно взяли на вооружение выгодную большевистскую интерпретацию: Россия и русская история «упразднены» безвозвратно в 1917 году, а СССР является не продолжением тысячелетнего государства, а соединением «независимых и самостоятельных» наций. Такой подход последовательно применялся в отечественной — сначала марксистской, а потом либеральной — доктрине и применяется Западом до сих пор. Это проявилось и в резолюциях конгресса США, и в выборе юридических основ для отделения Прибалтики от СССР, исключавших из рассмотрения тот факт, что Прибалтика была частью территории России, никем прежде не оспариваемой, при распаде СССР в 1991 году и в современной оценке на Западе советско-германского договора от 23 августа 1939 года. Разумеется, в СССР соединение объявлялось благом «под сиянием пролетарской революции», а на Западе — насильственным игом «под железным обручем тоталитаризма». Но очевидно, что два определения тождественны, отличаясь лишь оценкой факта, и в равной степени давали возможность в нужный момент подвергнуть сомнению единство страны, ибо ей отказано в историческом прошлом. Борьба против насильственного «соединения» всегда правомерна, а разочарование в пролетарской революции позволяет усомниться в целесообразности единства.

Полная смена в общественном сознании исторических ориентиров на нигилистические воззрения, что происходило в конце эпохи СССР, породило идейное пораженчество, что всегда в истории позволяет выйти на авансцену политической жизни крайним адептам новой идеологии, готовым на любые геополитические жертвы. Это подтверждает как политическая жизнь в России и в начале XX века, и в его конце, так и межвоенная французская история — время «потерянного поколения» Европы в целом после Первой мировой войны: глубокая апатия, отчуждение, разочарование в государстве. Общий нигилизм и разочарование в национальной идее в итоге привели Третью республику к позорной капитуляции 1940 года и трагическому перерождению «Петена — героя Первой мировой войны» в «Петена-капитулянта»^[60].

* * *

Могла ли советская армия и советский народ оказать такое невиданное по силе духа сопротивление гитлеровской агрессии, будь они полностью лишены понятия вечного и преемственного Отечества? Об этом, предчувствуя неизбежную войну, задумывались сами советские власти, прозорливо еще в начале 30-х годов усмотревшие в качестве важной скрепы образование и просвещение в области национальной истории. Начав с сокрушения российской государственности, СССР в своем реальном историческом бытии сам в известной мере изменил замысел безнациональной «всемирной социалистической федерации»^[61].

Идея мировой революции потерпела крах, хотя за нее было заплачено историческими стратегическими позициями — результатами Ништадтского мира и Берлинского конгресса, Прибалтикой, Карсом, Ардаганом, Бессарабией. Угроза мировой войны понуждала обратиться к исторической памяти. Впереди маячило столкновение с пролетариями во вражеской форме, одержимыми отнюдь не мировой революцией и пролетарским единением, а идеей мирового господства. Для отпора им пение Интернационала было непригодным, хотя такие иллюзии были живы у некоторых, веривших в пролетарский интернационализм даже в начале нападения Гитлера^[62]. В идеологический лексикон возвращаются формулы из традиционной внешнеполитической идеологии. Г. Киссинджер в его довольно вдумчивом разборе советской истории подмечает новый идеологический нюанс: «Невзирая на революционную риторику, в конце концов преобладающей целью советской внешней политики стал вырисовываться национальный интерес, поднятый до уровня социалистической прописной истины»^[63].

Некоторая ревизия идеологических максим и отказ от рассмотрения патриотизма как сугубо буржуазного явления проявились в опровержении взглядов главы марксистской исторической школы в СССР М. Н. Покровского, поклонника работы Ф. Энгельса «О внешней политике русского царизма» — катехизиса антирусской раннебольшевистской концепции русской истории, вполне разделяемой многими современными авторами в России и за рубежом.

Вехой, ознаменовавшей эту смену идеологических ориентиров, стало известное постановление ЦК ВКП(б) от 15 мая 1934 года «О преподавании гражданской истории в школах Союза ССР». В нем признавалось ошибочным, что «учащимся преподносят абстрактное определение общественно-экономических формаций, подменяя таким образом связное изложение гражданской истории отвлеченными социологическими схемами»^[64]. Напомним, что в 1920-х годах в школах история не преподавалась, ее заменяло вульгаризированное до гротеска обществоведение, когда критерием оценки событий отечественной истории было приближение к социалистической революции. (С таким же сугубо идеологизированным подходом внедрялось преподавание истории в 90-х годах, когда критерием оценки событий XX века стало обретение либеральных свобод.) Восстановление школьного исторического образования неизбежно повлекло за собой реформу и вузовского образования для подготовки учителей. Декретом ставилась задача написания к сентябрю 1934 года новых учебников по всеобщей и отечественной истории, а также восстановление к 1 сентября 1934 года исторических факультетов в Московском и Ленинградском университетах. Исторические факультеты со структурным элементом в виде кафедр, что восстанавливало некоторую преемственность с дореволюционным высшим образованием, массово были созданы по всей стране.

Разумеется, постановление провозглашало задачу лучше «подвести» учащихся к способности обобщения исторических событий и марксистскому пониманию истории. На деле это означало отказ от сугубо нигилистического взгляда на прошлое страны и очевидную серьезную идеологическую корректировку. Так русскую историю частично реабилитировали, добавив ритуальные сентенции из исторического материализма. А. Пушкина перестали называть камер-юнкером, святого Александра Невского — классовым врагом, Наполеона — освободителем, как требовала «школа» историка-марксиста Покровского и других столпов из образованного сословия, создававших красную профессуру.

Все эти изменения были немедленно замечены русской эмиграцией. Так, Г. Федотов, следивший в эмиграции за всеми нюансами советской жизни 30-х годов, даже счел идеологические изменения «контрреволюцией», справедливо полагая, что ленинско-троцкистские идеологи должны быть чрезвычайно разочарованы. Он отмечал возвращение людям национальной истории вместо вульгарного социологизма и полагал, что несколько страниц ранее запрещенных Пушкина и Толстого, прочитанные новыми советскими поколениями, возымеют больше влияния на умы, чем тонны коммунистических газет.

Г. Федотов с удовлетворением комментировал^[65] «громкую всероссийскую пощечину», которую получил Н. Бухарин, редактор «Известий», за «оскорбление России». Бухарин, один из ультралевых «интеллигентов» среди большевиков, как известно, весьма агрессивно призывал покончить с традициями русской жизни и воспеванием ее в литературе («есенинщиной»), В статье памяти Ленина 21 января 1936 года он назвал русский народ «нацией Обломовых», «российским растяпой», говорил о его «азиатчине и азиатской лени». Неожиданно за совершенно ортодоксальные для раннего большевизма сентенции газета «Правда» назвала позицию Бухарина «гнилой и антиленинской», а сама воздала должное русскому народу не только за его «революционную энергию», но и за гениальные создания его художественного творчества и даже за грандиозность его государства.

Во многом благодаря этим изменениям в воспитании поколений, хотя, разумеется, не только поэтому, в момент нападения гитлеровской громады струны сознания и сердца зазвучали иначе, чем в лозунгах всемирной пролетарской революции. Обращение «Братья и сестры» Сталина, напоминание митрополита Сергия о «священном долге перед Родиной», его призыв «послужить Отечеству в тяжкий час испытания» и «благословение православных на защиту священных границ нашей Родины»^[66] вывели сознание с уровня идеологии на иной — экзистенциальный — уровень — «быть или не быть». И «ярость благородная вскипела как волна». Нация, отнюдь не единая по отношению к революции, к большевистской системе, на уровне интуиции отложила в сторону раздирающие сомнения по поводу устроения государства, чтобы защитить Отечество.

«В те годы действительно можно было говорить о морально-психологическом единстве советского общества», — делает вывод историк Е. С. Сенявская, исследователь социопсихологического портрета военного поколения. Она отметила при этом необычный сложный состав фронтовиков, который вовсе не обещал единства мировоззрения. Ибо в ходе нескольких призывов в одном окопе оказались и родившиеся в 1920–1922 годах, т. е. воспитанные уже в сугубо советской идеологии, и люди 1890–1900 годов рождения, сформировавшиеся в православной империи. Они пережили в юности Первую мировую войну, которую еще не клеймили «империалистической», революцию и слом всех традиций русской жизни, и все они не могли иметь единого отношения к советской власти.

Современный ультралиберальный и политически ангажированный подход отождествляет германский нацизм и советский коммунизм, которые даже в период холодной войны и политики и политологи считали антитезами. Полностью игнорируется сам факт агрессии и цель рейха истребить 40 % населения Центральной России и превратить территорию и народ в «материал». Абсурдность и антинаучность отождествления нацизма и коммунизма очевидна в полной противоположности коммунистической идеи всеобщего равенства, выросшей из философии прогресса, и главного антихристианского и человеконенавистнического содержания нацизма — языческой доктрины природной неравнородности людей и наций, оправдывающей этим истребление и порабощение целых народов. Смысл войны сводится лишь к тому, что фашистской агрессии противостоял недемократический советский режим, который проводил репрессии против реальных и мнимых инакомыслящих. Куда более репрессивная и кровавая Великая французская революция до сих пор не вызывает никаких пересмотров и ниспровержений.

Е. С. Сенявская с полным основанием подмечает, что в этом столкновении «патриотические, национально-государственные интересы страны подчинили себе советскую систему и даже частично трансформировали коммунистическую идеологию (курсив Н. Н.). Идеи мировой революции были отброшены, а понятия „Родина“, „Отечество“, еще недавно публично предававшиеся анафеме, оказались в сознании народа определяющими. Война сразу же стала Народной и Отечественной… Только обращаясь к глубинам народного духа, система могла выжить, но, спасая себя, она спасала страну»^[67]. Действительно, характер гитлеровского нашествия и восстановление исторического наследия в душах всего военного поколения привели к интуитивному осознанию, что «гибель советского государства означала бы гибель России». А это объединяло и принявших, и не принявших революцию. «В тех условиях интересы народа, страны и государства, понятия Отечества и Государства оказались в главном тождественны»^[68].

Подтверждение такому суждению неожиданно находим в восторженных статьях о Сталинградской битве военных корреспондентов в СССР британских и американских газет. Тексты начинают пестреть такими понятиями, как «русский дух», «русский солдат», «русская культура» и даже «русская литература», которые подвигали на жертвенный сверхчеловеческий подвиг. «Патриотизм в России — это не размахивание флагом. Это скорее открытие для себя того, что в данный момент представляет ценность в историческом прошлом России», — пишет о «России, вдохновленной своим до-ленинским прошлым» (курсив Н. Н.), Морис Хиндус, военкор «Таймс», из воюющего СССР. Он делится в газете наблюдениями, что солдаты в окопах осознали, что защищают не только заводы на Урале, свой дом и будущую счастливую жизнь, но что за ними «соборы, Кремль, древние церкви с золотыми куполами, поэты, музыканты и писатели, все те, кто до них сражались за страну… Россию»^[69].

Нелишне заметить, что не все коммунистические ортодоксы приняли новые акценты в советской идеологии, что демонстрирует неоднозначное отношение к культовому до сих пор фильму С. Эйзенштейна «Александр Невский» (1938), который диссидент Л. Копелев, признавая его огромное воздействие, позже назвал рождающим «шовинизм». А. Довженко саркастически заметил в своем критическом разборе фильма, что Александра Невского так идеализировали, что его «впору назначать секретарем Псковского обкома».

Нацистское нашествие имело цель не просто отобрать часть достояния, часть территории, но и лишить нацию будущего, превратить в материал для своего проекта. Угроза нависла не просто над государством, любое из которых во все времена отягощено грехами и преступлениями и никогда не соответствует тому идеалу, который положен в основу его замысла. Вселенская опасность нависла именно над Отечеством — понятием, включающим не только и не столько землю и построенную на ней материальную жизнь, но и чувство рода, живую сопричастность деяниям предков и судьбе потомков. Не восстать против этого в сознании народа ощутилось обессмысливанием всех предыдущих национальных сверхусилий — и стояния за Веру, и победы на Чудском озере и Куликовом поле, и подвига Минина и Пожарского, и изгнания наполеоновской армии двунадесяти языков. Ощущение нависшей утраты навсегда собственной истории затмило в сердцах многих неприятие революции и родило вновь национальное сверхусилие ради спасения Отечества. Если бы в момент войны Отечественной не принявшие революцию возобновили войну гражданскую, если бы подвиг всестороннего — не только материального, но и политического и идейного — самоотречения не состоялся, не было бы сегодня России, не было бы сегодня никакой — ни коммунистической, ни либеральной — истории ни у русских, ни у Европы. Не подобное ли ощущение критичности момента побудило 85 % народа поддержать Специальную военную операцию?

Национальное чувство — это чувство сопричастности ко всей многовековой истории и будущему именно национальной государственности, а не только и даже не столько к сегодняшнему дню в жизни государства, который редко удовлетворяет современников. Такое сознание даже в неприятии пороков государства не приводит к отречению от него в моменты, когда оно шатается, как было в конце 80-х, и оказывается спасительным в момент внешней угрозы, особенно войны. Когда к генералу А. И. Деникину, чей прах в год 60-летия Победы (2005) был перезахоронен на русской земле^[70], обратились с предложением благословить власовскую армию своим авторитетом борца с большевизмом, он, стремившийся помочь русским пленным, которым угрожал ГУЛАГ, тем не менее отказался, указав, что «воевал с большевиками, но никогда — с русским народом…». То есть он, ненавидевший большевизм, понимал и ощущал, что гитлеровский проект направлен не столько против «государства Советов», но против Русского мира. Ему приписывают даже возглас в частной обстановке: «Если бы я мог стать генералом Красной армии, я бы показал немцам!» Великий русский композитор С. Рахманинов до изнеможения давал концерты по Соединенным Штатам и пересылал деньги Сталину.

Отчего эти верующие люди, никогда не принимавшие революцию, у которых большевики отняли родину, сочувствовали Красной армии, хотя власть в России была им абсолютно чужда? Они не отождествляли Россию с «болыпевицкой властью». Сохранение Отечества для будущих поколений для них было выше желания увидеть при жизни крах чуждого и враждебного всем их идеалам «режима». Для них Россия в любом ее обличье оставалась Родиной. И подобно матери в притче о Соломоновом суде они предпочли ее оставить большевикам живую, чем отдать на растерзание чужеземцам. Это ли не высота национального самосознания…

Однако следует признать, что выбор русской эмиграции, оказавшейся в мучительном раздвоении, был весьма труден. В первом поколении эмиграции утрата родины мобилизовала национальное чувство и побудила к жесткой оценке даже Февраля 1917-го и естественному тотальному неприятию советской власти. Но послужившее упадку России и ее государственности снисходительное прочтение русской истории не могло исчезнуть, чему способствовала и новая среда. Только с очевидным превращением независимой Украину в воинствующе русофобское острие западной, прежде всего англосаксонской, стратегии начали публиковать материалы об антирусской активности украинской, прежде всего униатской, эмиграции, маскируемой даже не всегда мнимой борьбой с коммунизмом.

Хотя российские большевики, считавшие себя истинными наследниками французской революции, повторили провозглашенный якобинцами «революционный террор», европейская историческая мысль продолжала усматривать истоки большевизма даже не у Петра Великого, не у Робеспьера с гильотиной, даже не у Иоанна Лейденского и Томаса Мюнцера, а в варварстве варягов и Чингисхана. Любопытно, что такие воззрения уже в 1950-х годах исповедовали и оказавшиеся в эмиграции меньшевики в их издании «Социалистический вестник», где Е. Юрьевский обличал «тоталитарный империализм» СССР как наследника всей тоталитарной русской истории, ведущей начало от Чингисхана и обретшей законченный экспансионистский импульс в послании Филофея о Москве — Третьем Риме. Эти почти гротескные витийства, безграмотные в отношении подлинного текста и смысла послания Филофея, добавляли идейных оснований провозглашенному в США «антибольшевистскому крестовому походу» в начавшейся холодной войне. Это даже побудило яркого публициста историка-эмигранта Н. Ульянова опубликовать блестящую фундированную отповедь, впечатляющую эрудицией и проникновением в религиозный эсхатологический смысл письма псковского старца^[71]. Свою роль в формировании эмигрантских взглядов играла и ожесточенная антирусская униатская галицийская эмиграция.

О настроениях нового поколения русской эмиграции, неизбежно подвергавшегося некоторой культурной ассимиляции, с тревогой писал А. В. Карташев: «Ни одному из христианских европейских народов не свойственны соблазны такого самоотрицания, как русским. Если это и не тотальное отрицание, как у Чаадаева, то откровенное, при случае, подчёркивание нашей отсталости и слабости, как бы нашей качественной от природы второстепенности. Этот очень старомодный „европеизм“ не изжит ещё ни в наших, уже сходящих со сцены поколениях, ни в нашей молодёжи, вырастающей в эмигрантском отрыве от России»^[72].

Однако характер нацистского нашествия, нескрываемые цели рейха в отношении славян и прежде всего русских, гибель гражданского населения на оккупированных русских территориях делали очевидным, что победа фашистского нашествия — это конец России и конец русской нации, которая, истребленная наполовину, обречена была превратиться в расходный материал. Народ самоотверженно сопротивлялся, но во главе стояли те, кто лишил эмигрантов Родины и попрал все, что составляло красоту и правду русской жизни для эмиграции той волны. Но даже при этом, по свидетельству правнука великого Л. Н. Толстого, академика-слависта Никиты Ильича Толстого, родившегося и выросшего в русской эмигрантской среде довоенного Белграда, 80–85 % эмигрантов, ненавидя большевизм, сочувствовали Красной армии, потому что страстно переживали за Родину.

Русская эмиграция в Сербии — это особенно трепетно переосмысливавшая драму русской истории часть русской нации в изгнании. Ей, в отличие от эмигрировавших в Западную Европу, король Александр Карагеоргиевич, сам страстно переживавший судьбу России, дал все возможности реализовать свои не только материальные, но и духовные потребности, подарил великолепный Русский дом, возможность не только творить науку, но даже создать свои культурные учреждения, свой театр. Русские профессора, оказавшиеся в Париже таксистами, в Югославии создали кафедры, основали целые направления науки, подняли на высокий уровень правоведение, историческое знание и особенно много своих разработок посвятили анализу взлетов и падений и духовных причин катастрофы. Исследователь наследия русской эмигрантской мысли в Королевстве Югославия Е. А. Бондарева пришла к выводу, что большинство интеллектуальной элиты белградского круга не принимали не только Октябрь, но и Февраль^[73]. Для либералов, как и для революционеров, важнее было соответствие государственного устроения своей доктрине, для почвенников — сохранение Отечества, даже при неугодном государстве.

Сам же Н. И. Толстой участвовал в партизанском движения в Сербии, в 1944 году добровольцем вступил в Красную армию, написав в заявлении: «Я хочу воевать, как мой прадед воевал под Севастополем». К его добровольному возвращению с родителями в СССР побудило не обаяние коммунистической идеологии. За этим стояло желание быть со своим народом и родиной в период, когда Дух мая 1945 года и Великая Победа сделали СССР-Россию в глазах Запада объектом отторжения и стратегии «сдерживания» и «отбрасывания», вновь открыто предлагаемых и применяемых против некоммунистической России через 75-лет после Победы^[74]. Эта политика обрела уже формы идейной паранойи и самоубийственных для Европы санкций, для чего Специальная военная операция послужила лишь поводом снять маски.

Прозрение части эмиграции в сути «антибольшевистской» политики Запада нарастало с началом холодной войны, особенно с принятием в 1959 году конгрессом США по представлению галицийских униатов и поляков (Л. Добрянский и конгрессмен от Иллинойса Э. Дж. Дервински) закона США «О порабощенных нациях» (P. L. 6–90). Закон, провозглашавший цель освободить «жертвы империалистической политики коммунистической России», назвал таковыми все народы союзных республик и даже «Казакию и Идель-Урал», кроме русского. Русская эмиграция (в том числе Г. П. Чеботарев, С. П. Тимошенко, Н. М. Рязановский, Г. П. Струве, Н. С. Тимашев и др.) безуспешно пыталась добиться включения в список русский народ и протестовала, распознав, что за лозунгом борьбы с большевизмом уже почти не скрывалась борьба с «русским империализмом», причем на самой территории исторической России. Инициаторы резолюции и не пытались маскировать нигилизм по отношению к России «борьбой с коммунизмом» и предлагали применять к «русскому империализму» в образе СССР оценки из «Тайной дипломатической истории XVIII века», в которой К. Маркс призывал вернуть Россию к Московии в положении Столбовского мира^[75].

То, что Запад вовсе не так отторгает «советский коммунизм» — «создание своего духа», — «как ненавидит Россию историческую», — остро прокомментировал историк-эмигрант Н. Ульянов в докладе 1961 года. «От его первоначальной антисоветской идеологии ничего не осталось, она вся подменена идеологией антирусской… Когда за границей гастролирует русский балет, в газетах можно прочесть выражения восторженной благодарности: „Spasibo, Nikita Sergeevich!“, но все коммунистические перевороты… единодушно относятся за счет „извечного русского империализма“. Политические лозунги Запада зовут не к свержению большевизма, а к расчленению России… Нам приходится быть свидетелями… небывалого поношения имени русского…»^[76]

Отечественная война, востребовав национальное чувство, порушенное классовым подходом, восстановила чувство исторической преемственности, острое переживание принадлежности не только и не столько к конкретному этапу или режиму в жизни своего народа, но и ко всей его многовековой истории, его будущему за пределами собственного жизненного пути. Общая кровь, пролитая за общее Отечество, очищала от скверны братоубийственной Гражданской войны и воссоединила в душах людей разорванную, казалось, навеки нить русской и советской истории.

Историческое самосознание поколения войны не успело подвергнуться стиранию, наоборот, оно само существенно переработало ортодоксальные коммунистические идеи. При исследовании социального состава и сознания населения на разных этапах СССР нельзя обойти факт, что в годы Отечественной войны в КПСС вступила огромная масса людей, по своему крестьянскому происхождению и сознанию совершенно отличавшаяся от ранних большевиков, далеких от русской жизни, одержимых переустройством мира и мировой революцией. Эти новые члены партии составили второе советско-партийное поколение.

Ему, вдохновленному Духом мая 1945 года, менее всего за весь XX век был свойствен комплекс неполноценности перед Западом. Это героическое поколение значительно выхолостило нигилистические воззрения на отечественную историю, связало с коммунистическими клише собственный традиционализм. Был смещен акцент с внутренней классовой борьбы на единственно возможный тогда «советский» патриотизм. Сдвиг общественного сознания от ортодоксального марксизма в сторону национальной державности дал сорок лет относительно мирной жизни, и титаническим напряжением был создан мощнейший потенциал. На мировой арене СССР стал силой, равновеликой совокупному Западу, хотя режим оставался и догматическим, и жестким. Но энергия и потенциал развития, свобода были скованы казавшимися все более абсурдными жесткими рамками, а идеология, утратившая впитанный в годы войны животворный дух, трактовала все аспекты жизни страны и мира в рамках износившихся клише. Государство неизбежно клонилось к упадку, в котором не только стагнация экономики, но и оскудевшее сознание играли свою катастрофическую роль.

Осмысление падения коммунистического СССР далеко не закончено. Хотя немало написано о накопленных колоссальных социально-экономических проблемах, отсутствии стимулов и инструментов для модернизации, экономического роста и развития, о тупике идеологии, воспринимаемой уже большинством с усталым скепсисом как ритуал. Потребуется немало времени, чтобы sine ire et studio оценить все аспекты крушения советской системы, увлекшей за собой тысячелетнюю государственность.

Здесь же подчеркнем именно утрату того исторического сознания, которое позволило бы сохранить преемственную государственность, отделив ее от коммунистической идеологии и эксперимента. Для этого надо было осознавать первостепенную самоценность самой многовековой государственности во всех ее формах, а не отождествлять ее лишь с коммунистической идеологией и экспериментом, который исчерпал себя даже в глазах основной лояльной части общества. Для этого пришлось бы реабилитировать Великую Россию, обрушенную в 1917 году, на что были не способны ни ортодоксы КПСС, ни их внутренние оппоненты в номенклатурной элите, возродившие раннебольшевистское поношение всей российской истории и даже клише «тюрьма народов». У интеллигенции и номенклатуры последнего, третьего поколения, весьма нечуждой чисто материальных благ, угасло и национальное мировоззрение, и «территориальное сознание» — ответственность перед столетиями отечественной истории. Ортодоксы дорожили государством только коммунистическим, псевдолибералы — только включенным в западную систему, и для обеих элит воплощение их идеологии оказалось дороже, чем Кючук-Кайнарджийский мир и Полтава, Ништадтский мир и оборона Севастополя и даже Ялта и Потсдам.

Условно демократическая часть номенклатурной элиты третьего советского поколения разочаровалась в коммунизме не столько как в инструменте развития собственной страны, как в препятствии для принятия в элиту мировую. Ценой за это место стали триста лет русской истории. На Запад были выкачаны суммы, многократно превышающие репарации, наложенные на Германию. Главным на повестке дня внешних сил оказалось не столько преодоление пороков и заблуждений коммунистического периода, сколько сдача «единому миру» геополитических позиций и «отеческих гробов» вовсе не советской, а всей тысячелетней русской истории, подаваемая как расставание с тоталитаризмом. На развалинах СССР, на самом деле исторического государства Российского, при самом активном идейном и финансовом влиянии Запада возникли и антирусская Украина, получившая территории, не имевшие никакого отношения к «республике Богдана Хмельницкого», а на обретениях Петра Великого — сугубо враждебная Прибалтика. Ставшая немедленно членом НАТО.

Новые вызовы и прежние проблемы

Распад СССР и временная утрата внешнеполитических ориентиров породила иллюзии, что Россия никогда не вернет себе роль самостоятельного и суверенного субъекта. Началось неизбежное соперничество старых и новых амбициозных сил за российское наследство. Возобновилось не только давление по тем направлениям, по которым столетия назад на Россию наступали Ватикан и тевтоны, империя Габсбургов и Оттоманская Турция, Япония — на морские рубежи России, выход к которым сделал ее в свое время великой державой^[77]. Как только стало заметным собирание национальной воли, идеологическое информационное давление на некоммунистическую Россию многократно возросло по сравнению с эпохой СССР.

Хотя век и тысячелетие нация переступила, утратив свершения многих поколений, восстановление инстинкта самосохранения было неизбежным. Гуманитарные интервенции, поощрение эталонами демократии «цветных» революций — на деле государственных переворотов, политическое и военное вмешательство для свержения неугодных режимов — все это привело к глубокому разочарованию в образе Запада в сознании российского общества и к потере авторитета его адептов.

Возвращение нацонального чувства и восстановление ценности государственности как исторического конти-ниума, ярко продемонстрированное единым порывом нации в момент возвращения Крыма и Севастополя, а также спонтанным превращением «Бессмертного полка» во впечатляющий акт национального самосознания, не могли быть навязаны сверху. Уже в середине 90-х годов в массовом сознании даже тех слоев, что склонны были поддерживать в целом общий курс на следование в фарватере Запада и на искоренение «коммунистического прошлого», попытки отнять святыню Победы не встречали поддержки, а у огромной части общества вызвали полное неприятие и возмущение.

Продолжающаяся массированная атака на историю России-СССР XX века и на смысл Второй мировой войны имеет цель не только полной и окончательной демонизации коммунистического эксперимента как такового, что уже начинает вызывать обратную реакцию у общества и даже ностальгические настроения. Пересмотр итогов Победы — это делегитимизация позиций СССР и его преемницы России в международной системе. Подобно тому как революционная и антиэтатистская пропаганда сначала полвека разлагала общественное сознание — в прошлом в основном образованный слой — для демонизации «обреченного» на ниспровержение государства, развенчание российской истории в умах двух поколений было подготовкой к окончательному вытеснению России из мировой политики.

Геополитические клещи сжались до опасного предела к осени 2021 года. По чудовищно горькой иронии истории, воздающей кару за самопредательство, грехи и заблуждения, терзающим Русский мир острием стал неонацистский режим в Киеве — «матери городов русских», символе и месте византийской преемственности. Пружина унижения была сжата Западом бесцеремонно в расчете на глубокую эрозию материала. Но в этом оказался колоссальный просчет Запада. Подтвердилось пророчество Ивана Ильина: «Россия — это не человеческая пыль и не хаос… Она есть прежде всего великий народ, не промотавший своих сил и не отчаявшийся в своем призвании» …Не хороните же его преждевременно! Придет исторический час, он восстанет из мнимого гроба и потребует назад свои права!^[78]

Бесцеремонное пренебрежение интересами России не только вынудило российское руководство в 2022 году отказаться от иллюзий и пойти на самостоятельное разрешение завязавшегося узла критически важных экзистенциальных узлов для государства и для Русского мира, включая применение военной силы для освобождения русских земель, оказавшихся в перипетиях XX века «украиной».

Исход нового противостояния после неизбежной русской Победы, новый «Май 1945–2», предопределят многие традиционные материальные факторы — военная сила, геополитика, экономика, модернизация, технологии. Но прежде всего — национально-государственная воля. Как и в прошлых поворотных моментах, огромную роль вновь сыграет будущее общественного и исторического сознания.

* * *

Если народ России проявил, к вящему разочарованию западных стратегов, неожиданный для них уровень единения и понимания, даже высказав мнение о запоздалости и недостаточности СВО, то во властной и интеллектуальной элите — в том самом образованном слое, что себя считает солью земли, — процессы оздоровления и трезвения сознания явно запаздывают, хотя и в этой среде уже в XXI веке происходили обнадеживающие изменения. Однако нигилизм и пренебрежение интересами собственного государства не исчезли, как и эпигонство и неверие в собственные силы и историческую самодостаточность России после утрат XX века.

Русская интеллигенция прошлого владела основами общей всеевропейской культуры, что не предполагало полного отрицания собственной истории, она рождала идеи, дискуссии, будившие мысль. Славянофилы и западники не были антитезами, но богатыми гранями русского сознания. Ближе к концу XIX века российское западничество идейно оскудевает, а политическая энергия переходит к радикальным воззрениям и революционному мировоззрению, которое уже бросает вызов Российскому государству. В. О. Ключевский, хотя и отметивший в неопубликованных «Мыслях об интеллигенции» потенциально важную роль образованного слоя в формулировании проблем и запросов, одновременно весьма уничижительно охарактеризовал содержание типического состава наиболее «громкой» публики своего времени:

«Классификация интеллигенции.

Люди с лоскутным миросозерцанием, сшитым из обрезков газетных и журнальных.

2. Сектанты с затверженными заповедями, но без образа мыслей и даже без способности к мышлению: марксисты, толстовцы etc.

3. Щепки, плывущие по течению, оппортунисты либеральные или консервативные, и без верований, и без мыслей, с одними словами и аппетитами»^[79].

С. Л. Франк, всецело признававший назревшие проблемы государственной жизни и чаяния о современных формах социальной справедливости, будоражащие общества всего мира уже столетие, отметил еще четче одну фундаментальную черту российских либералов, ярко проявившуюся в XXI столетии: «Основная и конечная причина слабости нашей либеральной партии заключается в чисто духовном моменте: в отсутствии у нее самостоятельного и положительного общественного миросозерцания»^[80].

Советская интеллигенция конца СССР родила идеологов, не дороживших преемственной государственностью, исторической территорией, итогами трехсотлетней российской истории. Хотя в целом нельзя было бы назвать этот слой необразованным, его сознание было весьма стерилизовано догматизмом и схематизмом, отсутствием доступа и освоенияподлинного философского и культурного наследия не только России, но и Европы. В позднесоветское время значительную массу нового поколения больших городов даже с формальным высшим образованием уже трудно именовать интеллигенцией в силу удручающего падения общегуманитарной эрудиции, чрезвычайного оскудения знаний в гуманитарной сфере, подвергшейся наибольшему разрушению. Но последнее постсоветское поколение оказалось еще и под очередным сильным идеологическим влиянием после смены коммунистических клише на сугубо упрощенные новые догматы.

Разрушению преемственного национального и государственного чувства способствовала двойная за короткий XX век десакрализация отечественной истории, когда в 1917-м и 1991-м были сорваны моральные табу, ограждавшие от поношения опорные пункты национального и исторического сознания.

В XXI веке клиповое сознание молодежи «сшито из обрезков» мнений и Интернета, к тому же нередко генерируемых политическими технологиями в интересах других государств, не опирается на знание не только собственной, но и европейкой истории. В этом интеллектуальном и образовательном вакууме особенно эффективны политические технологии, воздействуя в условиях демократических свобод на анархические инстинкты и присущий русскому политическому характеру радикализм и максимализм, отмеченный самими исследователями русского характера и русского сознания.

«Русский радикализм отрицает не только все исторически действительное, но и все исторически осуществимое, — писал философ права Е. Н. Трубецкой, — поэтому его максимализм на практике проявляется как нигилизм, дикая, ничем не сдержанная и ни перед чем не останавливающаяся страсть к разрушению. Из формулы „или все, или ничего“ ему в действительности удастся добиться осуществления только второго термина — „ничего“. Понятно, почему с этой формулой обыкновенно связывается другая, ей сродная и столь же нигилистическая — „чем хуже, тем лучше“»^[81].

В российском обществе XXI века так же, как в предреволюционный период XX столетия, накопился значительный запас «анархических, противогосударственных и социально-разрушительных страстей и инстинктов», о котором в «покаянном» сборнике «Из глубины» оставили свои суждения видные мыслители предреволюционного периода. С. Франк отмечал, что в то же время в том же обществе «были живы и большие силы патриотического, консервативного, духовно-здорового, национально-объединяющего направления». Но, как он с горечью отмечал, «весь ход так называемой революции состоял в постепенном отмирании, распылении… в какую-то политически-бездейственную глубь народной души сил этого последнего порядка». Процесс вытеснения здравого смысла, как пишет Франк, «совершался под планомерным и упорным воздействием руководящей революционной интеллигенции». «Понадобилась энергичная работа разнуздывания анархических инстинктов, чтобы народ окончательно потерял совесть и здравый государственный смысл и целиком отдался во власть чистокровных, ничем уже не стесняющихся демагогов»^[82].

В XXI веке образ диктующего идейную повестку слоя меняется не только в России, но и в Европе, что имеет как общие, так и специфические причины и черты. Меняются в максималистско-либертаристском веке нормы поведения, свобода все чаще становится свободой оскорбить и унизить любого, свобода совести — свободой без совести. Демократия, изначально обеспечивавшая гармонию между воззрениями большинства и меньшинства, сегодня склонна защищать лишь право меньшинства попирать все, что свято и дорого для большинства. Так называемые «европейские ценности» XXI века, презрение к традиционной семье, морали, ко всему, что воспевалось в великой европейской культуре, ужаснули бы Европу века XIX. Воинствующий постмодернистский либертаризм не имеет ничего общего с либерализмом классическим и наступает на саму демократию, обязывая ее обслуживать лишь одну идеологию, а не обеспечивать условия для сосуществования в одном обществе разных мировоззрений. Некогда утверждавшая свободу суждений Европа, «Запад» в целом как социокультурное явление на глазах превращается в тоталитарное идеократическое общество. Поскольку философских основ для единения становится все меньше, то на глазах именно возрождение ксенофобии и неонацизма насаждается идеологической элитой для консолидации Европы против России. Заметим, что раздираемая противоречиями Западная Европа объединялась, только когда желала противостояния с Россией, — Крымская война, Берлинский конгресс после победы России в Русско-турецкой войне, Европа под эгидой США после мая 1945-го…

Доктрина прав человека, изначально так вдохновлявшая мир и общества, мечтавшие о достоинстве каждой личности, вырождается в проповедь ценностного нигилизма, абсолютной свободы человека от любой системы ценностей, утраты грани между грехом и добродетелью, красотой и уродством, добром и злом. Падение нравов, упрощенность восприятия мира — неизбежный результат среди прочего падения духовной культуры, подорванной лаицизацией образования в начале XX века, что многократно ускорено неуклонным изъятием из общеобразовательных программ мировой классики, воплощающей традиционные ценности и остро ставившей нравственные дилеммы.

Сама демократия, за которую европейцы отдавали жизни на эшафоте, далека от власти народа и имеет все признаки охлократии (власти толпы) и олигархии одновременно. Е. В. Спекторский, внимательно изучавший эволюцию западноевропейской политической системы после Первой мировой войны, заметил уже тогда признаки ее искажения: «…Во всех государствах, не исключая и демократии, действует… „железный закон олигархии“, в силу которого всегда образуется правящий политический класс, господствующий над мнимо свободными индивидами»^[83]. Европа, подчинившая собственную историю и волю американскому проекту, с 80–90-х годов стремительно утрачивает историческую инициативу и роль центра, где развивались процессы всемирно-исторического значения, а смена поколения европейского политического класса на продукт воспитания постмодернистскими клише, клипами, мантрами о «правах человека», гендерном равенстве, «зеленой планете» и подобном ускорила этот процесс. Это поколение европейских политических недорослей по своей фанатичной идеологизации куда превосходит советских выпускников партийных школ и курсов. В их руках континентальная и некогда великая своей мыслью, идеями христианская Европа сама себя уничтожает своею ложною политикой (князь А. М. Горчаков). Санкции против России разрушают Европу, к вящему удовлетворению англосаксов.

В самой Европе можно заметить проявления мировоззренческого разрыва, пробуждение инстинкта самосохранения и пока еще интуитивное отторжение философии «конца истории» — истории без всякого нравственного целеполагания. Выбор России, поэтому имеет судьбоносное значение и для Европы в целом, ее будущего. Дилемма «Россия и Европа» обрела иное измерение: Европа либертаристская и постмодернистская против Европы консервативной. Россия, возможно, впервые в истории здесь будет вместе с Европой консервативной. Это новое явление еще нуждается в анализе и осмыслении, для которого будет время после Победы. Консервативная христианская Европа еще жива и подвергается поношению и насмешкам той же постмодернистской и либертаристской Европы, которая объявляет Россию врагом прогресса и унаследовала прежнее враждебное отношение к России.

Представители этой консервативной Европы в своем существенном масштабе осуждают воинствующую русофобию и судорожные попытки с помощью накачивания оружием НАТО и отравленной ядом ненависти неонацистской Украины нанести России удар. Можно привести без имен, чтобы не навредить им в тоталитарной Европе, немало горьких и трогательных слов из писем таких людей, отнюдь не маргинальных, но высокообразованных и имеющих престиж в академическом и интеллектуальном сообществе Франции и даже Польши. Они не боятся регулярно передавать свои слова поддержки во время Специальной военной операции. Вот одно из них, полученное на следующий день после указа Президента России о частичной мобилизации от одного из крупных историков отнюдь не пенсионного возраста, бывшего высокопоставленного руководителя университетских структур. «Дорогая Наталия, все свободные французы знают, что ваша страна ведет борьбу за свободу мира. Без колебаний обращайтесь ко мне там, где я могу быть вам полезным. С чувством искренней дружбы!»

Дискуссия о христианских ценностях давно стала неполиткорректной на Западе, но она открыто ведется в России. Именно консервативная христианская Европа, которая веками относилась к православной ойкумене с ревностью и стремилась духовно овладеть поствизантийским пространством, в последние десятилетия проявляла заинтересованность в соединении усилий христиан Запада и Востока ради сохранения христианства и удержания европейской цивилизации от полного упадка. Это тоже одна из причин ужесточения против России всей идеологической машины постмодернистского проекта — Россия становится привлекательной альтернативой.

Однако в России по инерции 90-х годов мало и до «взрыва» 2022 года уделяли внимания европейскому консервативному слою и недооценивали важность контактов с ним, хотя он совершенно очевидно составляет немалый резерв пророссийских настроений. Российское академическое сообщество и научные структуры до сих пор ориентируются на либеральные установки в науке, копируя критерии и стандарты, которые в самой Европе резко снизили уровень интеллектуализма и качество гуманитарного знания, ибо прямо нацелены на устранение подлинного осмысления важнейших тем исторического бытия в обществоведческих дисциплинах, что и требуется для управления охлосом. Болонская система отказа от национальных систем образования для глобализации образовательных услуг воплощает пророчество К. Леонтьева: «Европа сама в себе уничтожает все великое, изящное и святое» и грустные предсказания А. де Токвиля, видевшего перед собой в будущем демократических стран «неисчислимые толпы равных и похожих друг на друга людей, которые тратят свою жизнь в неустанных поисках маленьких и пошлых радостей, заполняющих их души»^[84].

Постмодернистские идеи и клише о «либерализме», заменившем марксизм в качестве единственного «всесильного, потому что верного» учения, овладели университетским и академическим сообществом не только Европы и Америки, но и России, едва восстановившей равновесие между национальным и универсальным. Студенчество, повсеместно лишенное классического образования и воспитания на национальной культуре, становится носителем новых либеральных клише и с присущей пламенностью выплескивает свои радикальные воззрения в общественную жизнь, что в XXI веке облегчено естественным сокращением до минимума полицейской охранительной функции государства. Горько наблюдать манифестации толп наивных и фанатичных, невежественных и самоуверенных полуподростков, зараженных иррациональным вселенским обличительством. Легко подсчитать годы и понять, что их учат те, кто сам учился в 90-х, когда инструкции от образовательных ведомств официально требовали изъять из программ все, что способствует почитанию прошлого. Так же поступали и большевистские максималисты в 1917-м, пока власть не поняла, что противодействовать внешнему давлению можно, лишь опираясь на святость собственной истории.

Двойная десакрализация отечественной истории — это непоправимый удар по историческому сознанию. Последствия его имеют свойство мультиплицироваться и воспроизводиться в поколениях. Эффект от такого разложения духа излечить гораздо труднее, чем исправить грехи социально-экономического характера.

Новый технологический уклад везде быстро меняет состав общества с падением финансового статуса и престижа профессий, связанных с созиданием и осязаемой продукцией, все так же жизненно необходимой человечеству, как и 1000 лет назад. В этих сферах в сознании «трудящейся личности» (Н. Бердяев) по-прежнему фактором являются люди и земля: земля — и как среда обитания, и как свидетель деяний предков, «территориальное сознание», реальные человеческие отношения, отношения человека и природы, где помимо целесообразности действуют традиционные преемственные социокультурные установки. Понижение социального статуса массовых профессий в областях, которые обеспечивают «очаг и хлеб», лишает их представителей социальной энергии, которая уходит опять в ту самую «политически-бездейственную глубь народной души». Она также может и рождает протестные настроения, но иной — содержательной — направленности, и именно они заслуживают первостепенного внимания.

Профессии, сугубо оторванные от реальной жизни, от созидания, призванные лишь его обсуживать (менеджер, программист, маркетолог, управленец и подобное), оперируют максимально неодушевленными категориями и данными, где нет места должному и праведному, но лишь рационально правильному. Владение микрочипом в искаженном социуме России XXI века дает гораздо более высокий социальный и имущественный статус, чем самое передовое знание механики и агротехники, тем более знание и понимание собственной истории и гениев мировой и национальной культуры. В России, отличающейся сильными территориальными контрастами и живущей «в трех веках», где высоты культуры и технологии перемешаны с архаикой, имущественное неравенство достигло неприемлемых масштабов, это ведет к разделению народа на две неравные цивилизации, где малая часть народа претендует диктовать свою повестку остальным.

Культ «успешности», без сомнений, нравственного порядка, сопровождавший после крушения СССР радикально-западническое воспитание поколения (в том числе преподавательского состава высшей школы), в новом технологическом укладе родил тип радикала, не осведомленного ни о собственной истории, ни о тех основах, что в свое время сделали Европу великой и привлекательной. Но ему свойственно самонадеянное презрение к «неуспешности» (в самых приземленных критериях) при полном отсутствии позитивной программы. Вновь, как описывал Е. Н. Трубецкой, «вся русская революционная партия имеет тенденцию превратиться в секту, которая мнит себя единой спасающей церковью, а потому ненавидит все прочие секты как еретические. Максимализм и доктринерство грозят остановить у нас всякую общественную жизнь: нельзя учиться в школе, потому что мы не имеем „истинно-демократической школы“, нельзя законодательствовать в парламенте, потому что мы не имеем „истинно-народного представительства“. Нельзя терпеть какую бы то ни было власть, пока власть не перейдет в руки народа»^[85].

Еще за полвека до Е. Н. Трубецкого Н. С. Лесков, названный Л. Н. Толстым «самым русским из русских писателей», отметил идейную спесь подвизавшихся тогда в литературе деятелей, мнящих себя авторитетами в вопросах общественной жизни, нетерпимость ниспровергателей ко всякому инакомыслию: «Если ты не с нами, так ты подлец!» — приведенная фраза есть действительно лозунг наших либералов. Держась такого принципа, наши либералы предписывают русскому обществу разом отречься от всего, во что оно верило и что срослось с его природой. Отвергайте авторитеты, не стремитесь ни к каким идеалам, не имейте никакой религии… не стесняйтесь никакими нравственными обязательствами, смейтесь над браком, над симпатиями, над духовной чистотой, а не то вы «подлец»! Если вы обидитесь, что вас назовут подлецом, ну, так вдобавок вы еще «тупоумный глупец и дрянной пошляк»^[86].

Трудно поверить, что суждение Н. С. Лескова о «деспотизме либералов» не относится к настроениям самонадеянного меньшинства в российском обществе XXI века, а высказано 20 мая 1862 года признанным обличителем крепостнических порядков: «Тупоумными глупцами и дрянными пошляками они называют честных людей, которые не верят в пользу форсированных движений и признают незаконным навязывать обществу обязательства делать то, чего оно не хочет делать»^[87].

Дальнейшее деструктивное реформирование гуманитарного образования и науки по новым, западным лекалам, близорукое утилитарное стимулирование лишь тех сфер, которые ассоциируются с ускорением экономики и инновационными производствами, поиск честных и мотивированных талантов лишь в области «управления» не устранят причин формирования новых поколений, отнюдь не мотивированных ценностями высокого порядка, невежественных и легко управляемых в век информационного общества. Продолжение такого курса может лишь негативно повлиять и на формирование новых поколений властной элиты. Возникшая в рамках социологии элитология, изучающая основания и критерии дифференциации общества, не случайно считается междисциплинарным знанием на стыке политологии, всеобщей истории, социальной психологии и культурологии. Такое понимание элитологии говорит о признании роли исторического сознания в формировании элит.

Регулярные социологические замеры по вопросу, «какие ценностные установки и мотивы лежат в основе властно-политической и управленческой деятельности современной правящей элиты России», фиксируют в качестве главной характеристики «отсутствие сочетания личностных и национально-государственных устремлений», что делает этот слой квазиэлитой, т. е. элитой лишь по признаку обладания руководящими полномочиями. По оценкам экспертов, лишь около 10 % респондентов мотивированы «стремлением честно служить Отечеству» и «завоевать уважение народа», тогда как мотивации «владение властью», «стремление к высоким должностям», «доступ к богатствам страны», «обогащение» разделяют 55, 54, 35 и 46 %^[88]. За последнее десятилетие, по сравнению с рубежом XXI века, когда эти вопросы уже ставились экспертами^[89], не произошло позитивных изменений в формировании подлинной элиты — вместо псевдоэлиты, профиль которой тревожно напоминает последнее десятилетие советского периода.

Судя по инициативам власти, налицо и обеспокоенность, и осознание востребованности в сегодняшней России совершенно иных мотиваций и иного сознания как в масштабе общества в целом, так и в среде самой управленческой элиты. Но пора осознать: технократический подход и «конкурсы управленцев» безусловно полезны и нужны для поощрения «граждан Отечества», чтобы показать их востребованность и ценность их служения. Но рождает гражданина именно гуманитарное образование и воспитание.

* * *

В момент, когда проповедь политических идей уже вызывает оскомину, опасность оставаться «ленивым и нелюбопытным к собственной истории» (А. С. Пушкин) возрастает. Образование, воспитание и культура — это кузница нравов, системы ценностей и гражданской ответственности. История и философия — эти главные орудия самосознания человечества и питомники его идеалов — в тяжелые времена приобретают более решительное, истинно жизненное значение, чем когда-либо.

Консервативный русский философ конца XIX века П. Е. Астафьев назвал самым драматическим положением истории время смятения человеческого самосознания. Это время, когда человек и нация, растерявшие свои положительные идеалы и веру, «остаются только со знанием того, чего они не хотят, во что не верят, и со всей оставшейся у них страстностью способны лишь на критику и борьбу против этого единственно им ведомого и ненавистного». Трудно не согласиться с мыслью Астафьева, что выход состоит прежде всего в уяснении утраченного «положительного содержания самосознания, во внесении света и порядка в смутный хаос только отрицательных стремлений человека, в ясном определении того положительного идеала и критерия жизни», без которых «можно только томительно и бессмысленно метаться»^[90].

Уяснить масштаб и очертания зримого катаклизма и внутренней его сути, нащупать связь нового непростого момента русской истории с неумолимым общим ходом истории мировой — первостепенная задача. В век информационного общества особое значение обретает духовный и мировоззренческий суверенитет нации, ее способность противостоять информационному давлению и сохранять уважение к собственной истории, дорожить собственным историческим и духовным наследием, без которых никакие улучшения государственных порядков, никакие экономические преобразования и модернизация не способны обеспечить будущее.

Сегодня Россия и народ ее прозрели и обретают себя, вспоминая деяния предков и чувствуя свое национальное задание.

Именно такая Россия возвращается в мировую историю. Возвращается именно преемственная Россия, а не ее искаженное отражение в кривом зеркале, мутном и лживом.

Россия нужна миру как Россия, и она останется ею.

Закат Европы — восход «Атлантизма»^[91]

Я не знаю ни одной страны, где в целом свобода духа и свобода слова были бы так ограничены, как в Америке.

Алексис де Токвиль «Демократия в Америке»

В XX веке историко-культурное понятие «Запад» постепенно ассоциируется не столько с великой европейской культурой и ее романо-германским духом, сколько с либеральной философией общественного прогресса. В эпоху заката Европы — перехода от культуры к совершенству материальных условий — логично лидерство Америки, которая, несмотря на фанатичную религиозность кальвинистов, изначально являлась строительством антропоцентричной идеи. Во второй половине столетия США становятся лидером всего западного мира и движущей силой либерального универсализма как модели «мирового общества», в отличие от «сообщества» многообразных культур. Даже к моменту окончания Первой мировой войны этот феномен, почти готовый для выхода в мировое соперничество, оставался еще не замечен как альтернативная цивилизация апостасийного христианства.

Еще более поразительно, что не только Вл. Соловьев, русские мыслители времен революции, но даже русская эмиграция в 50-х годах, окончательно убедившаяся в непреодолимом отторжении России Европой, не увидели принципиально нового в перегруппировке культурных потоков всего совокупного «Запада». Либералы (Струве, Бердяев, Набоков) интегрировались в европейский «закат», обеспечив себе «рецепцию» западным обществоведением, консерваторы и фундаменталисты (Франк, Трубецкие, Ильин) по инерции все еще полемизировали со Священной Римской империей, которая соперничала с Византией, с Европой Просвещения и французского социализма. В 20-х годах проекты Хауза — Вильсона уже заманивали обескровленную и «потерянную» Европу в паутину мировых финансовых учреждений и наднациональных институтов, но Н. С. Трубецкой все еще осмысливает дилемму «Россия и Запад» как противопоставление православной культуры «романо-германскому духу».

Своеобразное деление характеризовало и западноевропейское сознание. Те, кто обрушивался на англосаксонский меркантилизм, убивающий героический дух Священной Римской империи, либо, как немецкие философы Вернер Зомбарт и Макс Шелер, оставались совершенно равнодушными к «византийской» альтернативе, которая тем временем сама совершила грехопадение в материалистический большевизм, либо воспроизводили презрение А. де Кюстина, подобно К. Шмитту, писавшему, что две чуждые массы, которые противостоят европейской традиции — «исповедующий классовую борьбу пролетариат и отпавшие от Европы русские — являют собой варваров». Те же западные мыслители, которые, переживая духовный упадок Европы, обратились к рассмотрению православной альтернативы христианской культуры, не замечали наиярчайшее воплощение апостасии в Америке. В. Шубарт в книге «Европа и душа Востока», продемонстрировавшей удивительную интуицию в отношении русской цивилизации, но и столь же удивительную неспособность распознать, что же ее определило, допускал удивительные противоречия. Он метко подмечал у англосаксов, особенно пуритан, черты, противоположные «иоанновской» русской культуре, и даже остроумно определил американизм как «англосакство без джентльменского идеала… прометеевский мир, не облагороженный готическими ценностями»^[92], что очень верно: американская культура — третьесословная, а не народная. В то же время он наивно наделяет американский тип шансом сблизиться с русским. К этому абсурду его ведет натуралистическое, нехристианское толкование истории — акцент на схожести климата, природного и этнического разнообразия.

Но и блестящий И. Ильин, критикуя в 1940 году философскую слабость и непонимание православия у Шубарта, сам по-прежнему видел современный ему совокупный Запад исключительно в европейских культурных (католическая традиция) и геополитических критериях. В статьях 50-х годов он лестно отзывается о США и традиционно обрушивается на Германию. В своей работе «Против России» Ильин и вовсе проявляет полное незнание и непонимание феномена США. Это можно объяснить, конечно, лишь абсолютной прикованностью его пульсирующего православного чувства к тысячелетнему спору вокруг «Рима», к соперничеству с католическим духом и культурой. Ильин, пожалуй, самый блестящий выразитель чистых, не замутненных реальным воплощением идей. Но эта полемика зачастую совершенно отрывала его от почвы — от современной ему Европы, от реальной России — и полностью заслонила для него нарождавшийся новый Запад. Говоря о том, что «другие народы нас не знают и не понимают», «боятся России, не сочувствуют ей и готовы радоваться всякому ее ослаблению», Ильин изрекает: «Одни Соединенные Штаты инстинктивно склонны предпочесть единую национальную Россию как неопасного им антипода и крупного лояльного и платежеспособного покупателя!»^[93]

В течение последнего столетия Европа, обладавшая в период своего возрастания неоспоримой культурной мощью и героикой духа и олицетворявшая Запад, с которым полемизировали блестящие русские умы — сами люди культуры скорее XIX века, безнадежно и окончательно утратила роль активно-творческой историко-культурной инициативы. Спор с «Великим инквизитором» был уже неуместен. Европа стремительно растворялась, капитулировала. И не только потому, что, соблазнившись фашизмом, уже не могла гордо претендовать на единственную историческую истину. Но в XX веке те черты Запада как культурного целого, которые особенно противоположны были восточнохристианской этике и традиционным обществам, развились в идеологии англосаксонской расы — индивидуалистических и демократических наций, о чем предупреждал А. де Токвиль. Это же совместилось с характерной чертой американского сознания — мессианством и провиденциализмом. Англосаксонскому, особенно американскому, пуританизму — версии кальвинизма — свойственна вдохновленная Ветхим Заветом идея особого предназначения, что не раз отмечал патриарх англосаксонской исторической мысли А. Тойнби. По учению Кальвина, люди изначально делятся на предназначенных и не предназначенных ко спасению, что выражается в их деловом успехе, залогом которого являются труд и бережливость. Кальвинизм сыграл роль идейного вдохновителя и религиозного мотива ранних буржуазных революций — в Голландии и Англии, где кальвинисты стали называться пуританами.

Кальвинизм занимает особое место в протестантизме, который был порожден хилиазмом, или милленаризмом, лежащим в основании философии прогресса. Если лютеранство — апостасийное явление в самом христианстве, произвольная и избирательная рационализация полноты Христианского Откровения, то кальвинизм, наряду с подобным, имеет очевидные корни в альбигойских ересях, в манихействе, в глубине истории борьбы добра и зла. Манихейское дуалистическое видение мира, в котором не только добро, но и зло сущностно и самостоятельно, не воспринимает мир троически, как многоипостасное Творение во всеединстве. Однако стремление охватить и постичь всеединство было присуще всему пути развития человеческой мысли и духовного опыта от Гераклита до А. Ф. Лосева. Оно подготовило человечество к восприятию божественно-мистической Святой Троицы. Пока ratio не было отделено от credo, духовное принятие Святой Троицы неуклонно поднимало выше и вдохновляло человеческое познание мира во всей его полноте. Стяжании духовного опыта позволило Святому Сергию Радонежскому, не обладавшему образованием, из заброшенного скита изречь одну из бездонных многосмысловых духовно-философских сентенций мира — «воззрением на Святую Троицу преодолевать ненавистную рознь мира сего». Гегелевская диалектика подменила метафизику и тем самым произвела панлогическое разложение и расчленение живой реальности вместо органистического всеединства. Историософский гений Пушкина не случайно вкладывает слова «ведь гений и злодейство — две вещи несовместны» в уста Моцарта, творца гениальной музыки, убежденного, что зло не имеет потенциала творить. Но Сальери, мучимый побуждением к злодейству, оказывается неспособным к гениальному творчеству, хотя виртуозно владеет канонами и техникой композитора, которые лишь дают способность к умертвляющему анализу: «Музыку я разъял, как труп».

Сама идея о том, что еще до сотворения мира люди делятся на предназначенных и не предназначенных ко спасению, есть полная противоположность христианскому восприятию мира как всеединства через троичность. Рожденное манихейством дуалистическое деление мира на несмешивающиеся и самостоятельные белое и черное, где зло признается способным к творению, порождает и отказ людям в этическом равенстве. Кальвинистское сознание не признает вселенского значения искания каждой души, а также и всех человеческих исторических опытов. Это порождает деление людей и наций на ненужных и имеющих ценность, для которых другие могут быть средством. Фанатичный дух превосходства и предопределенности англосаксонских пуритан, позднее лишь внешне усвоивший секулярную фразеологию и декларативный плюрализм, изначально порождал пренебрежение и жестокость к неудачнику, грешнику, к слабому — «ничтожному». У пуритан утрачиваются понятия «милосердие» и «сострадание», формируется брезгливое превосходство по отношению к тем, кто не входит в круг избранных, который диктует свою безжалостную волю. Именно в Англии времен пуританизма особенно обостряются социальные процессы и явления, которые традиционно вызывали сострадание и помощь со стороны власти в любом христианском обществе. Но именно английские пуритане идеологически обосновывали жестокие законы против бродяжничества, порку, клеймение раскаленным железом, социальные репрессии не против преступников, а против «неудачников», без вины пострадавших от экспансии более удачливых — от огораживания.

Когда в России крепостные крестьяне начинали умирать с голоду, поместье немедленно бралось под опеку. Но в Англии крестьянство в массовом порядке сгонялось с земли и обращалось в бродяг, полностью оставаясь вне всякой общественной иерархии и какой-либо общественной страты. Особое социальное явление — пауперизация — неведомо в странах Запада даже с самым нищенским уровнем жизни низших слоев, сохранявших свою социальную идентификацию. Идеал служения нищим и обездоленным как воплощение христианской задачи по отношению к ближнему имел развитие в обеих ветвях апостольского христианства — в православии и в католической традиции, и Альфонсо де Лигуори, богатый аристократ, надевает рубище. Но в Англии пуританское общество не только равнодушно взирало на явление пауперизации, но требовало оградить благополучных от соприкосновения с массами бродяг, толпами направлявшихся в города в поисках работы.

Религиозные основы социальной психологии строителей режима апартеида в Южной Африке также коренятся в кальвинизме, ибо африканеры — это потомки французских и голландских гугенотов-кальвинистов, для которых туземцы не равны с ними. Англосаксонскому кальвинизму безусловно свойственны пренебрежение и безжалостное отношение к другим нациям (истребление индейцев, которым, как не предназначенным ко Спасению, пуритане не проповедовали Слово Божье, голодная смерть в XIX веке 2 млн ирландцев после неслыханной в христианской истории экспроприации земли и сгона с нее исконного населения). Мотив цивилизаторской роли англосаксонской расы окрашивал британскую колониальную идеологию, что ярко демонстрирует Р. Киплинг в его философии «долга белого человека» — the White Man’s Burden, оформленной в не лишенное аристократического изящества культуртрегерство. Однако уже без всякого культуртрегерства идея превосходства и миссии, кальвинистская интерпретация этой миссии как роли орудия Бога выражена британским идеологом С. Родсом в его хрестоматийных высказываниях: «Я считаю, что мы первая раса на Земле и чем шире мы населим мир, тем лучше будет для человечества. Если есть Бог, то я думаю, что Он только радуется тому, что я стараюсь окрасить как можно больше частей карты Африки в цвет Британской империи»^[94]. Трудно не почувствовать корни идеологии атлантического глобализма.

Рассуждая о реальном и мнимом «родстве» пуританизма с иудаизмом, Макс Вебер считает англосаксонский пуританизм квинтэссенцией протестантизма и именно Ветхий Завет — вдохновителем кальвинистов. Пуританизм, как вытекает из суждений Вебера, есть движущая сила западного общества и хозяйства (скорее победившей версии), причем якобы совсем не потому, что усвоил хозяйственную этику иудеев. Вебер пытается доказывать, что «именно нееврейское в пуританизме определило… его роль в развитии хозяйственного этоса». Подчеркивая склонность пуритан к религиозно-мессианскому освящению «методически рационализированного осуществления своего призвания», Вебер справедливо отмечает куда большую уверенность пуританина в своей «избранности» в сравнении с богобоязненным ветхозаветным иудеем^[95]. С этим нельзя не согласиться: не Иов многострадальный с его величественно смиренным «отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле» (Иов. 42:5) вдохновляет янки.

Коллега и одновременно оппонент Макса Вебера, Вернер Зомбарт, также немало использовал англосаксонский дух, особенно американское сознание, для иллюстрации своей теории формирования современного капитализма. В считающейся скандальной работе «Торгаши и герои» (1915) Зомбарт вообще отвел англосаксам роль бесчестных меркантилистов по сравнению с германцами — «героическим» племенем по натуре, что окрашено и ницшеанским, и националистическим пафосом военного времени. Такие настроения, усугубленные отчаянием веймарской интеллигенции, создали тот философский фон для уже совсем языческого расово-биологического антропологизма.

Утверждая, что «предпринимательский дух и мещанский дух, только объединившись, образуют капиталистический дух»^[96], В. Зомбарт посвятил немало страниц разбору двух составляющих современного homo economicus — героического авантюрного начала «народов-завоевателей» и «морализаторской аскетической склонности» мещанского начала, которое, несмотря на все притеснения, которые оно испытывало на первых порах капиталистической эволюции, все же брало реванш над «героическим духом капиталистической авантюры», обнаруживая свою глубинную связь с тем, что составляет существо капитализма: деловитость, методичность и расчетливость, возвышаемые до уровня «святой хозяйственности». Никто и ничто так не иллюстрирует эту последнюю мещанскую добродетель, как «Автобиография» Бенджамина Франклина, обильные цитаты из которой Зомбарт приводит среди своих саркастических комментариев, чтобы читатель получил полное впечатление об «этом великом человеке во всей его монументальности». Американцы у Зомбарта представляют капиталистический дух «в его высшей пока что законченности»: «первенство приобретательских интересов… безусловная, безграничная, беспощадная нажива — величайший экономический рационализм». Поскольку американцы проявляли в то время свой «авантюрный и завоевательный дух» в основном в Западном полушарии, а судьба индейцев была Зомбарту, как представителю «героического народа», безразлична, то он и не заметил в янки и этого духа, прекрасно сочетавшегося с франклиновской, типично пуританской «добродетельностью».

Зомбарт, яркий представитель антилиберальной, но не христианской консервативной немецкой мысли и идеологии начала XX века, испытавший влияние Ницше, глорифицирует очевидно нехристианский героизм. По его толкованию, разным народам изначально свойственна либо эвдемонистическая, «бьющая через край витальность, эротизм», проявляющиеся в упоении войнами, завоеваниями и наслаждением жизни, либо противоположная склонность к аскетизму и чувству долга народов «мещанских». Однако «долг», который мы находим у воплощенного пуританина Б. Франклина, вызвавший оправданный сарказм Зомбарта, сводится к таким добродетелям, как «не объедаться», «копить» или «помолиться Всевышнему о ниспослании еще большего успеха и богатства», — вовсе не христианская аскеза, как и франклиновское суждение: «Человек, которому Бог дал богатство и душу, чтобы его правильно употреблять, получил в этом особенное и превосходное знамение милости»^[97].

Преодоление искушения как властью, так и хлебом — вот антипод и франклиновской добродетельности, и зомбартовскому «наслаждению завоеванием». От «похоти властвования» предупреждал Блаженный Августин, вероятно чувствовавший, как сильно языческое «героическое» начало в его соотечественниках. Папа Григорий Великий в конце VI века, приводя пример святого Бенедикта с его монашеским отречением от мира и ветхозаветного Иова, лишившегося всего, но непреклонного в вере, обращался с проповедью покаяния и отречения: «Пусть каждый окинет взором течение своей жизни, и он поймет, как мало ему было нужно»^[98].

Полемизируя с М. Вебером, В. Зомбарт не связывает эволюцию духа с религиозно-философскими основами сознания. Признавая, что и «среди пуритан были большие капиталистические предприниматели» (этим термином Зомбарт характеризует не фабриканта, а «героический авантюризм»), он сильно «сомневается, обязаны ли они своим величием этике пуританизма или же совершенно иным свойствам крови и стечению обстоятельств»^[99]. Однако его же пример дневника Б. Франклина, который действительно может служить шаржем на «мещанство», демонстрирует именно конфессиональную подоплеку, которую так ясно описал Вебер. Она же, помимо методичности и рациональности, также включает и невиданную уверенность в своем особом предназначении, которая рано или поздно должна была проявиться во вполне зомбартовском «героизме».

Потомки «аскета» и «мещанина» Франклина проявляют во второй половине XX века скорее психологию «народа-завоевателя», наслаждающегося властью. Очевидная трансформация американского «буржуа» демонстрирует в большей степени научную точность веберовского акцента на религиозно-философской парадигме как основе современного экономического демонизма, самым впечатляющим образом дополненного и «теологизированного» (Карл Шмитт) пафосом героического овладения всем миром и доктриной «божественного предопределения» — Manifest Destiny. В ней сквозит языческая мораль «что дозволено Юпитеру — не дозволено быку», которую оправдывает Зомбарт для народов-завоевателей. Сегодняшний гедонизм «американского образа жизни» логически покончил и с бытовым аскетизмом, ханжеским началом пуританина, который был не чем иным, как приземленным рудиментом апостольского христианства с его общим для всех христианских народов — будь то православные или католики — идеалом аскезы, искания Царства Божия, но не построения земного рая. В философском смысле аскетизм определяется, прежде всего, самой жизненной установкой, затем уже соответствием ей жизни. Аристократ, готовый пожертвовать дворцом в любой момент ради одного вызова чести и превратиться в воина на службе сюзерена, — больший аскет, чем «буржуа» Франклин, отказывающий себе во всем ради накопления, исповедующий, что «богатство должно путем прилежания и умелости постоянно расти… повсюду распространять счастье».

Даже прикосновение к религиозно-философскому фундаменту общественного сознания поражает, до какой степени англосаксонское, особенно американское, государственное мышление пронизано ветхозаветным мессианизмом, причем с самого основания американского государства. Любопытны и отношения между идеологами Нового Света, например Бэнджамином Франклином, и европейскими разрушителями Старого Света. Франклин, проведший с дипломатической миссией девять лет во Франции, имел там огромный успех у идеологов революции и борцов с христианской церковью — масонов Мореллэ, Кабаниса, Мирабо, кружка Гельвеция. Франклину — не окончившему даже «школы письма и арифметики» самоучке, типографскому рабочему и доморощенному философу — рукоплескали образованнейшие представители высокой европейской культуры. Ему, мелочному до карикатуры, ежедневно записывавшему в столбики любые расходы, а также педантично отмечавшему в «реестре добродетелей» не только свои «плохие», но и «хорошие» поступки (что вызывает в памяти притчу о мытаре и фарисее), пел гимны аристократ и распутник Мирабо, глава французских иллюминатов. Что, как не узы тайного братства, идейное родство и всемирные проекты связывали столь разных «друзей человечества»? Североамериканские Штаты расценивались ими как первое воплощение этих идей.

Описание траурных ритуалов по кончине Франклина проливает свет на характер связей кальвиниста Франклина и архитекторов мирового порядка во Франции. Братья Гонкуры рассказывают: «По случаю смерти Франклина „друзья революции и человечества“, собравшиеся в кафе Прокоп… покрывают крепом все люстры… пишут на входной двери: „Франклин умер“; увенчивают дубовыми листьями, окружают кипарисами его бюст, под которым можно прочесть: VirDeus (богоподобный муж. — Н. Н.), украшают егосимволическими аксессуарами — глобусами, картами, змеями, кусающими свой хвост, и оплакивают американца потоками красноречия» (выделено Н. Н.). Похоже, не случайно предреволюционная Франция возвела Франклина на высокий пьедестал «крестного отца будущих обществ». Кипящие ненавистью к «национальной реакции» «друзья человечества» видели в Америке претворение в жизнь на чистой доске систем Руссо и Монтескье. Не обошлось и без патриарха вольнодумства — Вольтера. Для встречи с внуком Франклина, обставленной с необычайной пышностью, 84-летний Вольтер в 1778 году сам специально прибыл из Парижа в Ферней (Пушкин определил это словами: «Вся Европа едет в Ферней на поклон») и возложил на его голову руки со словами: God and Liberty («Бог и свобода»). Может быть, уже тогда «просвещенные» и посвященные умы и дирижеры мировых проектов торжественно передали «вырванный у тиранов скипетр» атлантическому пресвитеру?

Вебер писал о большей по сравнению с другими христианскими конфессиями способности пуританских народов, в частности американцев, абсорбировать «еврейских прозелитов», т. е. евреев, «охотно» превращающихся в настоящих американцев. Вебер отмечает это свойство американцев, которое «не удавалось народам с другой религиозной ориентацией», как комплимент и как доказательство отличия американского пуританского ветхозаветного духа от иудейского, не допускающего прозелитов. Но дело скорее не в самих американцах, поскольку Христианское Откровение обращено универсально ко всем и «объятия Христа открыты для любого принимающего Его Откровение» везде, а после принятия Христовой Истины для Бога нет ни эллина, ни иудея. Однако не случайно «прозелиты» в начале XX века избрали именно Америку как перспективный плацдарм. Кроме них туда стекались и революционеры-атеисты всех мастей, подтверждая, что из всего христианского мира Америка была наилучшим и наиудобнейшим местом для тех, кто изначально отверг Христа или отступил от Него. В этой связи уместно напомнить, что Кромвель, лидер радикальных пуритан — индепендентов, — под страхом смерти запрещал праздновать Рождество, сжигал церкви и убивал игуменов (избиение священников в Дрогхеде, чем он очень гордился). Это побудило массовую иммиграцию иудеев в Англию — к «ветхозаветным христианам», как сами себя называли пуритане. Приверженцы Кромвеля с их лозунгом «меч и Библия» считали, что своими кровавыми делами они исполняют библейские пророчества и что возвращение евреев в Англию было первым шагом на пути к обещанному «Тысячелетию», где в хилиастическом раю на земле будут жить избранные и предназначенные ко Спасению. Кромвелю даже рекомендовали устроить его Государственный совет по образцу синедриона из 70 членов.

Но в Англии произошла Реставрация, междуцарствие Кромвеля закончилось, пуританизм, бывший духом и знаменем английской революции, особенно ее «буржуазного» характера, столь прославленного в историческом материализме, был снова потеснен, хотя и оказывал огромное влияние на английское общественное сознание. В прошлом веке только Н. Я. Данилевский, названный Питиримом Сорокиным гениальным социологом культуры, в своем анализе специфических национально-религиозных основ английского сознания и государственного мышления сумел углядеть и своеобразно отметить положительное значение эмиграции английских пуритан для христианского и культурного развития Англии и Европы. Данилевский с его историческим чутьем указал как на «особо счастливое для Англии обстоятельство», что «самая радикальная, самая последовательная часть ее народонаселения, в лице пуритан, заблагорассудила удалиться за океан для скорейшего осуществления своих идеалов. Это отвлечение демократических элементов надолго обезопасило Англию»^[100].

Америка изначально строилась как земля обетованная и обещала стать осуществлением кальвинистского отрыва от исторической традиции «людей мира». Религиозный мотив переселенцев очевиден, так как отрыв можно было осуществить через полное удаление от прежних обычаев, законов, национальных, династических и сословных привязанностей. Любопытно, что эта идея о полной переделке мира по заранее подготовленному плану подкреплялась у пуритан знакомым образом «построения Храма» — восстановления Иерусалимского храма. Поскольку символ «построения Храма» всегда присутствует во всех масонских философиях в тех местах, где христиане обращаются к Царству Божию, можно предположить, что кальвинистские идеи имеют то же общее и весьма древнее происхождение. Далее, Америка была воплощением пуританской идеи о разрушении традиционной системы хозяйства. Наконец, Америка должна была стать землей обетованной для пуритан, которые полагали, что они становятся орудием Бога и тем вернее их избранничество, чем эффективнее они действуют в сфере их мирской активности. Эти идеи, возможно, близки тем, кто отверг Спасителя. Отчего же им не сделаться охотно «прозелитами» среди пуритан, которые не ищут Царства Божия, в котором не будет ни эллина, ни иудея, но сознательно строят царство человеческое, в котором предоставляется шанс возвести трон для себя?

А. Янов, отвергающий каждую частицу того, что составляет смысл русской духовной, национальной и исторической жизни, часто, как и авторы того же направления (Р. Пайпс, У. Лакер), противопоставляет этому американскую демократию и англосаксонский либерализм в качестве «очевидной» альтернативы. Янов приводит замечание Горация Уайта о том, что «Конституция Соединенных Штатов основана на философии Гоббса» (т. е. на идее «человек человеку волк») и «на религии Кальвина», утверждающей превосходство пуритан над другими, не предназначенными ко Спасению. Эта конституция предполагает, что «естественное состояние человечества есть состояние войны и что земной ум находится во вражде с Богом». Не в силах отрицать, что нравственная сторона такой философии может вызвать вопросы, Янов единственным аргументом выдвигает «практичность» этой политической доктрины. Цитируемый Яновым историк Ричард Хофштадтер также отмечает, что творцы американской конституции «не верили в человека, но верили в силу хорошей политической конституции, способной его контролировать…. Они не верили в добродетель, но полагались на способность порока нейтрализовать порок»^[101].

Янов недобросовестен, используя Хофштадтера в своем славословии американскому либерализму, ибо Р. Хофштадтер весьма критически анализировал идейные основы американского мессианизма, даже именуя этот аспект сознания «параноидальным». Он прямо выводил из кальвинистского провиденциализма и веры в проявление Божьей милости в земном успехе доктрину «особого предназначения», «явленной судьбы» (Manifest Destiny), служившую моральным оправданием войн, экспансии, иллюстрируя это сентенциями президента МакКкинли по поводу захвата Филиппин: «Долг определяет предназначение… Если долг означает моральную обязанность, то предназначение означает, что мы обязательно ее исполним… Наша история — это история непрерывной экспансии, она до сих пор была всегда успешной… Экспансия — это национальное и расовое наследие, глубокая и непреодолимая потребность. Провидение было так щедро к нам, одарив нас такими успехами, что мы совершили бы грех, если бы не приняли на себя ответственность, которую оно на нас возложило»^[102].

В XX веке к американскому мировому проекту как к орудию сознательно подключились разнородные силы, бросающие вызов христианской истории. Это было столь же неизбежно, как Pax Americana вместо Священной Римской империи германской нации. Возможно, что именно на будущую роль англосаксонских интересов и их флаг — «атлантизм» — намекал магистр ордена розенкрейцеров Ф. Бэкон в своей эзотерической «Новой Атлантиде», о которой до сих пор спорят толкователи. Нелишне упомянуть, что эмблемой Североатлантического договора и «атлантического сообщества» как мирового цивилизационного проекта стал символ англиканской церкви The Compos Rose — «роза ветров», выложенная в каменном полу главного англиканского собора в Лондоне. Все же ни одно государство и общество не тождественно тем идеям, что положены в их основание или задуманы формировать общественное сознание. В Америке, как и везде в мире, не прекращается борьба добра и зла, которая идет в душе каждого человека. С самого начала были государственные мужи и деятели, понимавшие наличие этой борьбы. Собрание сочинений президента Адамса свидетельствует о его полной осведомленности о существовании всемирного, непрестанно действующего заговора против правительств и религии.

Еще более проницательным был Александр Гамильтон (не пуританин!), который указал на свое время как на момент активизации сил, уже давно «распространявших взгляды, подрывавшие основы религии, морали и общества. Первые удары были направлены на Откровение христианства, долг благочестия высмеивался, преходящая природа человека возвеличивалась, а все его надежды призывались к короткому периоду его земной жизни…».

Говоря о зле французской революции и даже упоминая ее «гнусные принципы», Гамильтон поднимается до обобщений, требовавших действительно великого ума и глубокого понимания религиозной сущности явления:

«Яд распространился слишком широко и проник слишком глубоко, чтобы его можно было вырвать с корнем… все элементы сохранились, готовя новые взрывы в подходящий момент. Нужно больше всего опасаться, что человечество еще далеко от конца своих несчастий, которые продолжают систематически подготовляться, предвещая потрясения, революции, резню, опустошение и нищету. Симптомы грандиозного преобладания этих сил в Соединенных Штатах очевидны и вызывают тревогу»^[103].

Преобладание этих сил, по-видимому, и создавало в Америке изначально атмосферу и условия, делавшие ее привлекательной для всех апостасийных идей, которым мешала национально-консервативная Европа. Начиная с середины XIX века американское общество начинает успешно «абсорбировать» и давать убежище левым интернациональным силам, враждебным последним христианским империям Европы и готовящим против них революции, — от Гарибальди до Троцкого. Вдохновленные идеями национальной свободы, последователи итальянского Risorgimento — Гарибальди, прежде всего его создатель Джузеппе Мадзини — лидер «Молодой Италии» — были организованы опытной рукой в «венты», механизм и деятельность, а также и название («карбонарии» — «угольщики») которых полностью скопированы с лож «каменщиков»^[104]. Документ высшей ложи карбонариев — Alta Vendita — так называемое «Действующее завещание Alta Vendita», начинался с провозглашения: «Наша конечная цель — цель Вольтера и французской революции — полное уничтожение католицизма и самой христианской идеи»^[105]. Дирижеров волновали не судьбы Италии, а изменение мира, поэтому одновременно с «Молодой Италией» по мановению чьей-то волшебной палочки по всей Европе возникали «Молодая Германия», «Молодая Испания», как потом будут возникать социал-демократические кружки, Интернационал, теософские, пацифистские, эзотерические общества, клубы и журналы.

Сами пламенные борцы за национальную свободу вовсе не всегда осознавали, что поощряемые в их сознании идеи суверенитета нации управляются отнюдь не хранителями многообразия богоданного мира, а архитекторами универсалистских моделей человечества, мировых федераций и Соединенных Штатов Европы, идея которых уходит в глубину веков и заметна у тамплиеров (Л. А. Тихомиров).

После Гарибальди, доживавшего свой век в Стейтен-Айленде (Нью-Йорк), эмигранты в Америку следующей волны уже не ограничивались идеей свободы своей нации, они, как Троцкий и Бухарин, другие питомцы Америки, готовили проект для всего мира.

Вызов не только христианскому миру, но любому традиционализму иных мировоззрений, помимо военно-политических и экономических мотивов, рано или поздно был неизбежен. Ибо продвижение своей системы ценностей, духовное овладение миром на основе своей картины мироздания было и есть главной нематериальной движущей силой мировой истории. Поскольку кальвинистская этика в хозяйственной деятельности предполагала максимальную либерализацию и рационализацию общественных отношений, можно сделать вывод об исторической неизбежности постепенного перехода западного мира под эгиду англосаксонских — американских — интересов. Неизбежной становилась и духовная, культурная капитуляция Европы. Все это случилось к концу II тысячелетия. Европа начиная с XVIII века постепенно, а с середины XIX века окончательно сдавалась либеральным идеям. Но парадокс заключается в том, что родина Реформации и революций, либеральной философии и протестантской этики не могла быть ведущей в процессе, который сама же породила.

Европейская философия государства и права, общественное сознание под пеплом богоборческих пожаров имели католическо-христианский фундамент и лишь приспосабливались под нужды ростовщика. Русские мыслители (Н. Трубецкой, И. Ильин) совершенно справедливо характеризовали Европу до Просвещения, говоря о католическом и романо-германском основании европейской культуры. Но европейская этика, выросшая из католицизма, не могла быть последовательным носителем и проводником духа ростовщической версии либеральной экономики и неизбежного культа человека, не вступая постоянно в противоречие с христианскими канонами о природной греховности, об идеале аскезы и добра без земного воздаяния. Еще на рубеже XIX и XX столетий папы Пий IX и Лев XIII открыто осуждали «главнейшие заблуждения наших дней», рационализм и идолизацию прогресса, и звали на решительную борьбу против либерализма, социализма и «пантеистического обожествления человека»^[106]. Но, выбрав путь к царству человеческому, Европа должна была уступить роль лидера тому, кто эту философию наиболее последовательно воплощал в чистом виде без помех в реальном хозяйстве и государственных формах.

Американские пуритане последовательно, с мессианской убежденностью строили, причем начиная с фундамента, рай на земле и свое владычество над миром. Религиозный мотив переселенцев очевиден, нужна была tabula rasa, они методично устраняли препятствия, не жалея не предназначенных ко Спасению, доказывая земным успехом свою богоизбранность, как и учил Кальвин. Культ человека, антропоцентризм, рожденный прометеевским духом Возрождения, давший на европейском католическом фундаменте, развитом духовной аскезой, героическую и утонченную культуру, выродился в американском образе жизни во впечатляющий культ тела — совершенно языческий, а в XX веке логически покончил и с ханжеской установкой на бытовую скромность ранних пуритан — рудимент этики апостольского христианства, противоречащей гордыне кальвинистов.

В конце XIX века дилемма «Россия и Европа» стояла перед русской интеллигенцией. Принципиальнейший универсалист К. Леонтьев предупреждал о гибельности «общечеловеческой» культуры, назвав один из своих текстов «Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения». В то время западный человек еще сам бунтовал против десакрализации, приземления Духа и «скотского материализма», что проявлялось в периодическом всплеске героизма и романтизма в философии, литературе и искусстве. Разве не бунтом против измельчания человека была интеллектуальная дерзость Ницше, чья гордыня повела его опять в антихристианское русло? Разве не отвращением к пошлому бюргерскому «капитализму», умерщвляющему дух, были исполнены философские изыскания так называемой «консервативной революции» в Веймарской Германии? Разве не «закатом Европы» назвал один из выдающихся интеллектуалов, Освальд Шпенглер, романо-германский мир, отдавшийся земному успеху и материальному прогрессу цивилизации? Разве не взывал, подобно умирающему лебедю, устами Сирано Эдмон Ростан к персонажам Золя о вечном стремлении человека к идеалу? Но красота бесконечно многообразного и гармоничного Богоданного мира перестает отражаться в человеческом сознании, отринувшем Творца. Оно рождает «Черный квадрат» Малевича — этот саморазоблачающий философский манифест оторванных от Даров Святого Духа творческих потенций человека, своеобразный «Манифест коммунистической партии» в области либеральной эстетики.

Высокие идеалы и пафос, героика европейской культуры были заданы христианским духом, выкованным в I тысячелетие христианства, презрительно называемого теперь Dark Age. На рубеже XIX века вопрос «быть или не быть» стоит уже перед Европой, ибо сегодня «средний американец», претендующий устами его лидеров предложить общечеловеческую «постхристианскую» цивилизацию, превращается в орудие гибели некогда великой европейской культуры. Этот удел «демократических наций», путь к рационализированной внешней свободе и духовной одномерности предсказал не кто иной, как А. де Токвиль. Нет ничего парадоксального в том, что одновременно он признал завидную рациональность, с которой американские законы и «демократия» обслуживают потребности американской нации. Из книги очевидно, что Токвиль оценивает эти потребности и идеалы как целиком третьесословные, своей приземленностью вызывающие у него исключительно скепсис к духовному горизонту «демократических народов». Он подметил, что эти третьесословные идеалы, в традиционном европейском обществе уравновешенные фундаменталистскими народными устоями и более высокими стремлениями аристократии, были искусственно отделены и, перенесенные в Америку, конституированы на чистой доске. Отмечая, что современные ему американцы твердят те же слова, что и переселенцы, и, в отличие от Европы, не испытывают воздействия альтернативных мировоззрений и глубоких мыслей, Токвиль признает, что цивилизация Нового Света выращена, выражаясь языком XXI века, из клона самой приземленной составляющей христианской культуры. Позитивность его оценок основана на грустной констатации, что будущее неизбежно окажется во власти именно «средних классов», для которых демократия подходит.

Он же предсказал, что «демократия» породит «индивидуализм» и атомизацию общества. В отличие от «эгоизма, древнего как мир порока» отдельных людей, индивидуализм побуждает «изолироваться от ближнего» и на фоне прокламаций о счастии всего человечества «перестать тревожиться об обществе в целом». Эгалитаризм породит в будущем «неисчислимые толпы равных и похожих друг на друга людей, которые тратят свою жизнь в неустанных поисках маленьких и пошлых радостей». Над всеми этими толпами возвышается гигантская охранительная власть, обеспечивающая всех удовольствиями и следящая за судьбой каждого в толпе, эта власть стремится к тому, чтобы «сохранить людей в их младенческом состоянии». Она охотно работает для общего блага, но при этом желает быть единственным уполномоченным и арбитром. «Отчего бы ей совсем не лишить их беспокойной необходимости мыслить и жить на этом свете»?^[107] Чем не пророчество смерти культуры и духовного тоталитаризма? Де Токвиль здесь предвосхищает не только Шпенглера, но и О. Хаксли.

Вытеснение «романо-германского» духа происходит не только в области культуры, но заметно в философии государства и права. В развитии позитивного права и правового государства в XX веке и особенно в правосознании явно доминирует так называемое англосаксонское право, которое концептуально зиждется на постулате «Все, что не запрещено, — дозволено». В такой концепции право и закон максимально отделены от нравственной оценки, так как представление о тождестве греха и преступления в качестве основы, свойственное в свое время католической этике, исчезает. Источником нравственности и морали становятся не представления о добре и зле, а сами правовые нормы, законы, право, постоянно меняющиеся и отражающие лишь компромисс с обстоятельствами.

Источником абсолютных критериев нравственности всегда являлась религиозная санкция, вытекающая из истинного или воображаемого откровения, а культуру рождают только высокие табу, налагаемые не законом, но религиозной санкцией. Европейский либерализм XIX века требовал освобождения от абсолютных критериев, от необходимости соотносить позитивное право с канонами. Кавур, выдающийся деятель Пьемонта, кумир и гений итальянских либералов, провозгласил: La loi est athée («Закон атеистичен»). Дилемма этического сопоставления преступления закона и греха перед Богом, соответствия закона канону перестала волновать Запад в эпоху «прогресса», хотя волновала уже древних греков (Антигона). Такая концепция определяет лишь запретное, не указывая на нравственно должное. Налицо явная реплика «правового государства» из Ветхого Завета, Моисеева Закона и отступление от Нового Завета с его заданной нравственной вершиной. В апостасийном мире исчезает понятие неблагородного поступка, нарушающего канон, — указание о соотношении поступка к добру и злу, оставляя место лишь «некорректному» поведению, нарушающему закон — определенные правила. Проблема эта со всей глубиной и одновременно с блеском и простотой поставлена в выдающемся «Слове о Законе и Благодати» киевского митрополита Илариона в 1049 году:

Отношение к писаному и неписаному закону показывает суть отличия метафизических основ традиционалистского мироощущения и взаимоотношений в обществе. Англосаксонская философия права буквально противоположна истоку правовой доктрины Трубецкого, в которой «прогресс, то есть поступательное движение права к добру, возможен лишь постольку, поскольку над правом положительным есть высшее нравственное, или естественное, право, которое служит ему основою и критерием… идея естественного права дает человеку мощную силу подняться над его исторической средою и спасает его от рабского преклонения перед существующим»^[109]. Подобное понимание находят историки правовых и политических учений у князя Курбского.

Русской школе философии права и даже правоведению либерального направления конца XIX — начала XX века свойствен синтез достижений позитивного права с естественным правом, а в интерпретации последнего главный акцент делается на нравственной доминанте и целеполагании, которым должно обладать и обладает всякое право. «Естественное право есть синоним нравственно должного в праве, оно есть нравственная основа всякого конкретного правопорядка, — доказывает князь Е. Н. Трубецкой. — Всякое позитивное право может требовать от людей повиновения не иначе как во имя нравственного права того или другого общественного авторитета, той или другой власти; поскольку существующий порядок действительно является благом для данного общества, естественное право дает ему санкцию и служит ему опорою»^[110].

К середине XX века либерализм в крайних теориях уже утверждает «абсолютный суверенитет взглядов и наклонностей человека в его жизнедеятельности, какой бы специфической она ни была»^[111]. В этом тезисе Фридриха фон Хайека уже отсутствует даже тень понятия о пороке и добродетели, о нравственности и безнравственности, о норме и извращении, стерто понятие о грани между добром и злом. Это явное забвение понятия греха и отступление от основополагающего начала Нового Завета о природной греховности человека, который только нравственной аскезой и с Божьей помощью может преобразиться из Адама ветхого в Адама нового: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное» (Мф. 5:3).

Изъятие абсолютного критерия порока и добродетели неизбежно влечет за собой смешение добра и зла, фактической равночестности праведности и неправедности, если они только не мешают другим (laissez faire, laissez passer). Полная либерализация сознания, обеспечиваемого кальвинистской этикой доминирующего типа хозяйства и общественного развития, вся философия пуританизма стали фактическим отступлением от заповедей Блаженств (сущности христианства) и привели к выбору в пользу власти и хлеба на Горе искушений. Кстати, М. Вебер, которому англосаксонский пуританизм был ближе всех других типов религиозности, это прекрасно осознавал. На это указал К. Ясперс в «Речи памяти Макса Вебера», отметив суждение Вебера о Нагорной проповеди как несовместимой с мирской деятельностью и пронизанность всех его работ и деятельности скептическим отношением к христианству^[112].

Америка изначально была вызовом Старому Свету, вернее, его христианскому католическому романо-германскому духу, тому «готическому» основанию, что родило в свое время бесспорно великую культуру. Необходимо подчеркнуть, что Просвещение континентальной Европы, выросшее в недрах этой культуры, было достаточно сильно переплетено с первохристианскими идеалами равенства.

Ж. Ж. Руссо писал: «Все люди братья». Это заложило основу для преимущественного развития не индивидуализма, не «гражданского общества» как совокупности индивидов, не связанных никакими духовными узами и табу, а демократии как антитезы сословному обществу и абсолютизму. Не порвав с апостольско-христианским наследием, европейское Просвещение позволило продолжать великую культуру, которую символизировало явление немецкого идеализма с его исполинскими фигурами — Фихте, Гердер, Гёте, Шеллинг. Но англосаксонское Просвещение — более раннее, представленное еще в XVII веке Т. Гоббсом, Дж. Локком, затем А. Фергюссоном, — имело источником кальвинистскую идею, делая изначально основной упор на индивидуализм: Т. Гоббс прямо писал, что «человек человеку волк». Именно это и стало основой англосаксонской версии «гражданского общества», в котором, по Дж. Локку и А. Фергюссону, индивиды полностью автономны, не связаны ни духом, ни миросозерцанием, ни историческими переживаниями, ни едиными представлениями о грехе и добродетели, которые в христианском, особенно православном, толковании и делают из народонаселения нацию. Гоббсово учение направило развитие демократии в англосаксонской культуре по пути обслуживания либерализма и индивидуализма.

Чуждость Нового Света христианским основам Европы, очевидная связь с богоборческим пафосом Просвещения и французской революции очевидно продемонстрированы в одном политическом документе, где без всякой необходимости для основного текста, сугубо секулярного, но, по-видимому, в качестве некого знамения для посвященных упомянуты этапы апостасии латинского христианства и прослежен путь перемещения якобы библейской «истины» в верные руки. Эта формулировка идеологии «единой Европы» и «гражданина мира», перевоспитания европейцев, прежде всего немцев, в духе теплохладного либерализма и космополитизма дана искушенными в религиозно-философских вопросах и весьма «посвященными» умами и открыто опубликована в европейских изданиях и подписана Трумэном, Риккенбакером, Уоллесом, рядом американских сенаторов.

«Нам выпала задача, — говорится после перечисления типичных демократических клише XX века, — спасти мир и свободу; ту свободу, что родилась на горе Синай, пребывала в колыбели в Вифлееме, чье нездоровое детство прошло в Риме, а ранняя юность — в Англии, чье возмужание проходило в суровых руках Франции и чья зрелость началась в Соединенных Штатах и которой суждено, если мы выполним свою роль, обрести жизнь по всему миру»^[113]. Аллюзии прозрачны: нездоровое детство — это католическая церковь и апостольское христианство, юность — английские пуритане, возможно, и глава розенкрейцеров Ф. Бэкон с «новой Атлантидой», суровое возмужание — Просвещение, Руссо, Вольтер, «каменщики», «угольщики», «принципы 1789 года» и перемещение всего наследия для воплощения на чистой доске в Америку, которая, овладев миром, наконец распространит апостасию по всему свету, приведя его к «искоренению самой христианской идеи», как и завещала Alta Vendita.

Средства утверждения этого проекта столь же специфично англосаксонские. В течение двух веков произошел своеобразный синтез геополитической доктрины Монро, последовательно экстраполированной на весь мир, кальвинистской религиозной доктрины «божественного предопределения» и универсалий прогресса. Западные критики идейных основ доктрины Монро и Manifest Destiny используют термин «американский империализм», который в СССР привыкли ассоциировать не с философией глобализма, а с ленинским определением стадии капитализма, а на мировой арене — с грубой силой без скрупул. Коммунистический проект сам претендовал стать идеальным глобальным сверхобществом и отождествлял его ценности с общемировыми. Поэтому, обрушиваясь на геополитического соперника, пропаганда разоблачала его реальные намерения, но не идеологический прием — отождествление интересов с моральными канонами универсума.

Политической мифологией назвал доктрину «божественного предопределения» К. Коулмэн, полагая ее идеологическим оформлением доктрины Монро, которая изначально облекала экспансионистские цели в принципы бескорыстного участия: «Мы управляем вами, так как это в ваших же лучших интересах… а те, кто отказывается это понимать, заблуждаются или представляют собой зло». Доктрина Монро призвана нести «нормативный тезис, что установка США морально оправдана и находится в соответствии с высокими принципами политического порядка, превосходящего все остальные политические порядки», что «американский империализм служит высшей моральной цели — самому божественному предопределению — доктрине Manifest Destiny»^[114]. Патриарх американской науки о международных отношениях Г. Моргентау в своей классической работе определяет идеологическую сущность империализма как отождествление политических устремлений одной нации с вселенскими моральными законами, указывая, что это — «специфическая идеология англосаксов, сформулированная Британией, но доведенная до совершенства и абсолюта Соединенными Штатами», презревшими «пропасть между верой в то, что все нации подлежат Божьему суду, и кощунственной уверенностью, будто Бог всегда на одной стороне и воля Его совпадает с тем, что эта сторона для себя желает»^[115].

В противоположность европейскому, секулярному политическому лексикону, в XX веке американской традиции еще долго был свойствен религиозный пафос, питаемый хилиазмом, или милленаризмом, лежащим в основе как кальвинистского представления о будущем мире и философии прогресса в целом, родившей либеральные категории, так и американской доктрины «нации-искупительницы». «Господь не затем готовил в течение тысячи лет англоязычные народы, чтобы они пребывали в праздности, — взывал сенатор А. Беверидж. — Он сделал нас образцовыми организаторами мира и создателями системы там, где царил хаос. Он дал нам способность к руководству, чтобы мы могли осуществлять управление среди дикарей и народов зла»^[116]. «В термине „божественное предопределение“, освящающем моральное право на географическую экспансию, — пишет А. Стивенсон, — проявляется спокойная кальвинистская уверенность в том, что Бог воздаст тем, кто достоин Его милости, сделав их процветающими… Если Соединенные Штаты — это обетованная земля избранного народа, то невозможно даже представить, что интересы человечества могут не совпадать с интересами Соединенных Штатов». А. Стивенсон, К. Коулмэн, К. Шмитт и Н. фон Крейтор напоминают об указании М. Вебера на ветхозаветную этику пуритан и о схожей оценке В. Зомбартом «кальвинизма как победы иудаизма над христианством». Все они едины в том, что ранние политические формулы американского провиденциализма — доктрина Монро, Manifest Destiny, «открытых дверей» — слились в вильсонианстве, совместившем пафос кальвинистской уверенности в собственном непогрешимости с либеральной фразеологией прогресса.

Реальное детище вильсонианства, Версальская система отражала классические великодержавные геополитические и экономические интересы и была полной противоположностью постулированным принципам. На этом примере философ права и геополитик Карл Шмитт остроумно назвал трансформацию доктрины Монро «политической теологией». Из концепции конкретного «большого пространства» она была превращена в универсальный подход, отождествив экспансионизм и всемирные интересы Соединенных Штатов с догматикой псевдоуниверсализма, с интересами человечества. Он отметил, что эта «политическая теология» была начата президентом Теодором Рузвельтом, но именно Вудро Вильсон поднял ее на всемирный уровень^[117]. Американская цивилизация стала эталоном, а ее соперники — противниками прогресса.

Но, не имея «готической» подкладки, оторванная от философского и культурного многообразия Европы, стимулированная кальвинистской ветхозаветной этикой, Америка породила цивилизацию, максимально свободную от «страстей души» и европейской духовности, воспитанной католическим духом. Такая цивилизация как нельзя лучше воплощает шпенглеровский «Закат Европы», смерть культуры как порождение исканий духа и перерождение ее в цивилизацию, в которой «бездушный интеллект» концентрируется на техническом и материальном прогрессе. Это «мертвая протяженность», переход от творчества к бесплодию и «массовому обществу»^[118], предсказанному еще по-своему Ф. Ницше, отмеченная В. Зомбартом и К. Шмиттом, во второй половине XX века развита испанским философом идеалистом Ортега-и-Гассетом в его разработке темы «человека-массы». От такого развития американской цивилизации предостерегал А. де Токвиль, опасавшийся, «как бы человеческое сознание не стало вечно свертываться и разворачиваться, сосредоточившись на самом себе и не порождая новых идей… как бы человек не изнурил себя заурядной, обособленной и бесплодной активностью и как бы человечество, несмотря на всю беспрерывную суету, не перестало продвигаться вперед»^[119]. Но именно этой апостасии поет гимн Фридрих Хайек, посвятившей «неведомой цивилизации, развивающейся в Америке», свой большой труд о либеральной свободе^[120]. Именно эта цивилизация сегодня претендует на лидерство в создании «единого постхристианского» мирового сообщества.

«В человеческой истории всегда всё уживалось: и грехи, и добродетели…»^[121]

Разговор начался с того, что нас всех сегодня больше всего волнует — с коронавируса. И нашей вакцины, которую почему-то до сих пор никак не признают на Западе.

— Наталия Алексеевна, как вы относитесь к сложившейся ситуации со «Спутником V»? Вот уже и итальянцы вынуждены не признавать нашу вакцину из-за правил Евросоюза. В то время как Итальянский национальный институт инфекционных заболеваний имени Лаззаро Спалланцани провел сравнительное исследование «Спутника» и Pfizer и оказалось, что наш «Спутник» в два раза эффективнее работает против омикрона — сразу — и в два с половиной раза — через три месяца после вакцинации. У 100 % вакцинированных «Спутником V» были зафиксированы антитела, эффективно нейтрализующие и штамм омикрон, по сравнению с 83 % вакцинированных препаратом Pfizer. Причем «Спутник» стоит в розницу дешевле Pfizer раз в пять. Проще в производстве несказанно. Но Всемирной организацией здравоохранения он не признан.

ВОЗ врет нам, что все дело в том, что мы подали не все бумажки, провели не все исследования. Просто нагло врет! Это организация, финансируемая в основном американцами, никакой не международный регулятор, это очередная американская марионеточная ООО-шка, этакие «Рога и копыта», от которых почему-то зависит, сможете вы поехать нормально в отпуск в ту же Сербию или нет. Я не понимаю, и не понимаю уже давно, а почему нам не наплевать на этот ВОЗ?

Похоже, само появление «Спутника» для ВОЗ стало просто громом среди ясного неба. Я уверен, что глава этого подразделения ЦРУ просто плакал ночью от обиды. Ну почему мы терпим все эти унижения, мне лично совершено неясно. Хватит уже это терпеть!

— Вы совершенно правы, когда в такой, правда, очень резкой форме назвали Всемирную организацию здравоохранения тем, чем она на самом деле является. Это совсем не институт, который на основании собственных или иных, лучших, сведенных вместе исследований выносит свои вердикты. Безусловно, это международная организация, которая абсолютно подчинена ведущим западным игрокам. И, конечно, главная проблема непризнания «Спутника» — это коммерция. Вы себе не представляете, сколько прибыли приносит каждая доза вакцины этим транснациональным монстрам! А из всех транснациональных компаний фармацевтические концерны, связанные со здравоохранением, — это самые главные монстры. Они просто опутали своими нитями всю землю, все страны. Без них вы не можете вообще ничего сделать.

— Самое обидное, люди даже не понимают процента маржи.

— Да-да. И врачи подчинены им. А за то, что они назначают все новые и новые лекарства, которые приносят безумные прибыли производителям, их отправляют в бесплатные поездки, командировки на конгрессы. В общем, это разветвленная сеть. Почему медицина на Западе так дорого стоит для обывателя? Почему день в гостинице стоит, скажем, 300 евро, а день в больнице, если ты просто на обследовании, помимо того, что платите за все процедуры, стоит 900? Представляете, вакцину Pfizer они продают по 25 долларов за дозу!

— Есть страны, где по 80 евро…

— Если даже один миллиард населения будет раз в году прививаться ею, вы можете представить, сколько миллиардов осядет в их карманах? За эти деньги они будут свергать правительства, устраивать ботанические цветные революции.

Но я бы разделила две проблемы. Я считаю, что мы должны добиваться решения хотя бы одной. Одно дело — это признание нашей, да и любой иностранной, вакцины на территории ЕС для вакцинации граждан ЕС.

— Но мы не лезем на рынки ЕС.

— А есть вторая проблема. Чтобы у граждан разных государств, где есть национальные вакцины, когда они едут друг к другу, их вакцинированность признавалась. Как было даже во времена холодной войны, скажем, в Африке. Там работали специалисты из Франции, из Америки, из Советского Союза, вакцинированные своими вакцинами. Их всех вакцинировали от желтой лихорадки, от малярии национальными вакцинами. И все считались взаимно вакцинированными.

— Институт имени Чумакова производит вакцину от желтой лихорадки — 40 миллионов доз ежегодно. И это другая вакцина, не такая, как в Бразилии. Тем не менее она взаимно признаваемая. Точно так же было с вакциной от оспы. В результате чего от оспы привит весь мир.

— От энцефалита, полиомиелита. Это заслуженная, с всемирным именем в научных кругах медицинская структура — Центр имени Чумакова. У нас есть даже внутренняя конкуренция. «Спутник» хочет, чтобы им прививались прежде всего. Я же понимаю, что он эффективен…

— Тут надо отдать все-таки должное Александру Леонидовичу Гинзбургу и Центру имени Гамалеи: это единственная российская вакцина, прошедшая полный цикл испытаний — три фазы, имеющая все публикации в мировых журналах.

— Словом, я считаю, что мы должны предпринять все усилия для того, чтобы добиться признания вакцинированное™ наших граждан отечественной вакциной. Они же хотят, чтобы мы только их вакциной прививались. Ездили в какие-то специальные поездки — вакцинные туры. Или здесь втридорога покупали. Это возмутительно! Надо тогда и нам закрыть въезд для привитых ненашей вакциной. Нужно какие-то жесткие требования выставлять.

— Сотрудники ВОЗ, работающие здесь, в том числе и русские граждане, и сотрудники ООН, частью которой является Всемирная организация здравоохранения, они, интересно, привиты какой вакциной? Человек, который возглавляет ООН в России. Он какой вакциной привит? Если он привит Pfizer, наверное, у него должны быть сложности с нахождением на территории Российской Федерации. У меня были бы сложности с нахождением в США, если я привит «Спутником».

— Во Франции, кстати, чем бы вы ни были привиты, даже Pfizer, вам нужен еще и ПЦР, и карантин при въезде. У моей знакомой французский паспорт, она замужем за французом. Так вот летом она уезжала, а когда вернулась, все равно должна была десять дней сидеть дома на карантине. Причем полиция звонила ей каждый день, проверяла.

— Давайте теперь поговорим про нашу жизнь. Президент Эрдоган предложил двустороннюю встречу Зеленского и Путина провести на турецкой территории. По всей видимости, в нашем прекрасном городе Константинополе, который они по-прежнему считают своим. Что вы про это думаете?

— Я думаю, что Эрдоган, подобно младотурецкому триумвирату, устроившему резню армян в 1915 году, снедаем идеей величия Турции и восстановления Оттоманской империи, превращением Стамбула в Блистательную Порту, как именовали в дипломатическом лексиконе ту Турцию! А потому что только не предпринимает! И опирается он на всколыхнувшиеся националистические силы.

Вестернизация Турции, которая произошла в начале XX века в результате Младотурецкой революции, привела к очень своеобразному симбиозу: ислам никуда не делся, но к нему добавился национализм тевтонского, германского духа. А вот в арабском исламе этого совсем нет! Мусульманин для них не имеет национальности, он брат по вере. Для турок — не совсем так. Эрдоган хочет восстановить идеи Великого Турана.

Как только Россия в образе Советского Союза рухнула, вы знаете, сколько эмиссаров они посылали на Северный Кавказ?! Как во время Кавказских войн XIX века! Эмблема их партии «Серые волки» — она и в Ичкерии появилась у Дудаева и ряда его последователей. Это потом мы все сумели замирить, найти modus vivendi. Запад очень взбешен, что Рамзан Кадыров — прямо позиционирует себя как России верный сын, готовый на самые героические акции.

А потому они отошли. Они теперь занялисьАзербайджаном, Татарстаном. Если бы вы знали, сколько они финансируют там всяких школ и прочее! Причем не обязательно в религиозном аспекте. Они со светским обществом тоже работают, переориентируют людей на новые идеи.

Поэтому я лично отношусь с некоторым скепсисом к Эрдогану. Я знаю и вижу его роль в развязанном конфликте между Арменией и Азербайджаном, который еле удалось остановить благодаря гениальным и очень виртуозным действиям России. Ненависть между армянами и азербайджанцами существует как тяжелое наследие, к чему также и большевики приложили руку. Вот письмо Чичерина Леграну — посланцу советской власти в Баку: «Карабах — исконная армянская земля. Но сегодня мы отдаем ее кавказским татарам. Но произойдет советизация Закавказья, и все это перестанет иметь значение». Вот как оно перестало…

Несмотря на это, мне кажется, даже Ильхам Алиев доволен тем, что Путин вмешался. Потому что совсем попасть под пяту Турции Ильхаму Алиеву тоже не очень нужно.

— Давайте к встрече Путина и Зеленского. Возможна такая встреча?

— О чем будем разговаривать? «Россия — агрессор»? Мне кажется, если Путин захочет встречаться с Зеленским, он обойдется без помощи Эрдогана.

— Черт с ним, с Эрдоганом.

— Так не надо говорить! Все-таки лидер страны, с которой мы имеем дипломатические отношения. Я вспоминаю, читаешь дипломатические ноты об объявлении войны XIX века: «Соблаговолите принять…» — никаких оскорблений. Потому что войны заканчиваются, правительства сменяются, а народы остаются.

— Это же вы оканчивали МИМО, еще тогда не МГИМО. Я его не оканчивал. Я могу, что угодно говорить. У меня нет никакого дипломатического ранга. Тем не менее вот эта встреча. Допустим, Путин ее инициирует. Где бы она могла произойти? Зеленский все-таки не поедет в Москву. И нужна ли она?

— Я не вижу пока необходимости в ней. А при той официальной риторике президента Украины, при его таком очень неустойчивом положении, я бы сказала, что нет особого предмета для разговора.

— А вы считаете, что у Володи 3. неустойчивое положение? Я называю его Володя, потому что мы вместе работали. Он меня помладше. Он занимался развлекательным телевидением. И я какое-то время — развлекательным телевидением. Не то чтобы я работал на Украине, а просто огромное количество украинского продакшна было здесь. В том числе и продакшн «Квартал 95». Человек он оказался гораздо более жесткий, даже жестче, чем мы могли себе представить.

— Да, его предвыборная риторика отличалась…

— Вопрос даже не в риторике, а в том, как он себя ведет. Посадить Медведчука под домашний арест, завести уголовное дело против Порошенко…

— Сначала от него как раз и ждали чего-то такого, что он будет жесткие антикоррупционные меры проводить. Но он два года ничего не делал. А теперь вдруг — пожалуйста. А вообще Украина — это для меня боль. Потому что могилы предков моих по отцу — Нарочницких — находятся в Чернигове. Дед мой, которого я не видела, он в 1917 году умер, папа 1907 года рождения, он был директором народного училища в Чернигове, а его отец, то есть мой прадед, был священником церкви Архангела Михаила Сосницкого уезда Черниговской губернии. Церковь эта до сих пор там есть. К сожалению, я вовремя не съездила на могилы, а сейчас, наверное, в черном списке. Наш московский Фонд исторической перспективы и его ежедневная газета «Столетие» внесены в сайт «Миротворец». Я считаю, что это честь для нас.

— Я уже пять лет в «Миротворце»…

— Поэтому для меня это тоже боль. Но я это все предсказывала еще в 1991 году. Просто украинцам срочно понадобились совершенно иные геополитические, культурные, мировоззренческие ориентиры.

— Какие?

— А вы разве не знаете, что мы — «москали»?! Вот я — это «помесь угро-финнов с татарами», воспитанная, как Маркс говорил, в «кровавом болоте монгольского рабства». А они, украинцы, — «арийцы». И мы, москали проклятые, украли и киевскую историю, и софийские ризы, чтобы приукрасить себя. В «Тарасе Бульбе» есть замечательная линия — Остап и Андрий. Такое все время наблюдается в украинском народе. Это Каинова ревность к Авелю всего лишь за то, что жертва Авеля Богу оказалась более угодна. Там материального ничего не было. Ревность.

— Но они тоже не маленькие…

— Да, но тем не менее именно москали дошли от Буга до Тихого океана, создали промышленность в широтах, где никто никогда этого не делал, ядерное оружие, расплодились, что уже не догнать. А ведь в ином случае, как им кажется, именно они могли бы стать тем, чем стала Россия. Для таких логика и факты не работают. Ведь никто их не угнетал, не хотел и не собирался. Но при такой их «философии» и ощущениях можно только желать русским, чтобы пришла библейская моровая язва, случились вселенские катаклизмы, неурожай, гибель…. Это дико, но, к сожалению, мы видим в их СМИ этот образ врага.

О чем разговаривать? Если бы Зеленский отрицал такое, вел себя хотя бы в рамках дипломатической этики, то можно было бы с ним встречаться. А так, о чем говорить? Говорить о том, что они не хотят выполнять самое главное в Минских соглашениях? Это было ясно с самого начала.

— А что самое главное?

— Самое главное — это вести напрямую переговоры с ДНР и ЛНР. И дать им действительно определенный статус.

— Автономию?

— Да. Кстати, были в начале 90-х годов такие разговоры. Тогда уже обозначился всплеск национализма. Все это я тоже предсказывала, у меня есть статья, начиналась она с эпиграфа из Пушкина: «Наш Киев дряхлый, златоглавый, сей пращур русских городов, сроднит ли…» И тогда некоторые люди говорили о федерализации Украины. Или даже «Да здравствует независимая Галиция!». Пусть отделится скорее, иначе все отравит. Сталин совершил одну из своих главных ошибок — присоединил Галицию, окатоличенную еще в XIV веке после присоединения к Польше Казимиром Великим. А ведь об опасности такого акта предупреждал еще нашего государя накануне Первой мировой войны министр Дурново, который в большевистских учебниках всегда представлялся реакционером. Он говорил, что единственным призом в этой войне могла бы быть Галиция. Но только безумец может этого хотеть. Кто присоединит Галицию — потеряет империю. Он объяснял, что униатская Галиция не делила с остальной — православной — Украиной свою судьбу и враждебна общерусскому единству. И ненависть униатов к православным украинцам показана еще в мемуарах Иоанна (Теодоровича). Это полковой священник Центральной Рады времен Гражданской войны. Он в Канаде подвергся поношениям от униатов, хотя был националистом.

— А почему бы в стране, в которой федерализация скорее помогла бы укреплению нации (а Украина именно такая страна, где есть русские, где есть украинцы, западные и восточные, где даже есть донецкие и днепропетровские, то есть люди с разными менталитетами) ей не быть? Ведь в мире существуют и федерации, и даже конфедерация — это нормальные поступательные движения. Мы видим конфедерацию Швейцарии, которая прекрасно существует много столетий. Почему на Украине так противятся этой самой форме, довольно, кажется, простой?

— Здесь я скажу как юрист-международник. В мире нет ни одной успешной федерации, которая бы произошла от деления ранее единого государства.

Я имею в виду, когда государство делится, дробится. Этот процесс у нас привел к тому, что большевики начали, — к распаду Советского Союза. И нам, уже Российской Федерации, явно была уготована такая же участь. Приход новой идеологии и власти приостановил этот ужасный процесс. И сейчас все-таки нам подобное не угрожает.

Нынешняя территория Украины, которая была ей отдана в Советском Союзе и которую большевики начертили, чтобы привлечь украинских националистов, создана искусственно. Изначально крошечная Чигиринская республика Богдана Хмельницкого, кстати, без всяких искажений истории, проголосовала за воссоединение с Русью по главной причине: «Волим под царя московского, православного», то есть по единству в вере. И язык тогда еще не так отличался. Отличается язык, сильно всегда расходится, когда нет сообщения между разными частями большой страны и одной нации. Появляются местные языки, местная мова. Знаете, ведь был такой вологодский и другие языки у русских…

— А новгородский какой был!

— Там и лексическая, и грамматическая разница… Тем не менее для лингвистов это один язык, местные его варианты.

— Все-таки нынешний украинский — это самостоятельный язык.

— Никто не оспаривает.

— Самое главное, чтобы богослужебный язык был у нас один.

— Так мы на одном языке и обращаемся к Богу — и с сербами, и с болгарами, со всеми славянскими народами.

Но большую часть территории современной Украины, полученную ею в XX веке, русские цари, а вовсе не украинцы восстанавливали. Тот же западный Львов — Лемберг, Станислав — Ивано-Франковск. Это же все царская Россия обретала, вытесняя, в свою очередь, обратно Польшу, которая в свое время захватила земли империи Рюриковичей, устремляясь на восток. Британский историк Арнольд Тойнби пишет, что, вопреки распространенному мнению, тысячелетняя хроника говорит о том, что именно Запад наступал все время на западные границы русской ойкумены. И только в 1945 году впервые он почувствовал на себе дыхание России, которое она тысячу лет чувствовала от Запада.

Федерализация Украины? Они бы все передрались. И, конечно, Украина бы рассыпалась.

— То есть унитарное государство лучше для Украины?

— Мне очень жалко ее. Не зря говорят, если Господь кого-то хочет наказать, лишает его разума. Единственная республика Советского Союза, где были современная промышленность и современная наука, где было квалифицированное население, богатая территория, прекрасный климат, сельское хозяйство, самообеспеченность, голод не грозил…

— Хотя был «голодомор».

— «Голодомор» был везде. А вы знаете, кто такой Чубарь, который подписал это приснопамятное постановление о борьбе с саботажем в области хлебозаготовок, после чего украинцы, особенно западные, отказались посеять зерно?! Они куда более трепетно относятся к частной собственности, чем северные русские. И не посеяли, и начался страшный голод. Но этот Чубарь был как раз ярым украинизатором, а вовсе не русским империалистом! Он преследовал интеллигенцию с общерусским мировоззрением, насаждал это в школах. Это была идеологии большевиков. И у революции всегда есть своя Вандея. (Во время французской революции в Вандее сельское население Бретани не признало революцию, сохранило верность королю и было жестоко вырезано.)

— Давайте вернемся к нынешнему. Если сделать сейчас федерацию…

— Представляете, если будет отдельная автономия тех же Донецка и Луганска, в которых свои выборы, своя делегация в парламенте, станут ли они голосовать за натовские проекты и подобное, согласятся ли с галицийской интерпретацией истории, их жизни, путей строительства государства? В силу своего мировоззрения, естественно, они всегда будут «против». И не будет Украина тогда служить таким удобным инструментом для англосаксов против России, каким она служит сейчас.

— Вы несколько раз цитировали фразу Бжезинского о том, что «Россия с Украиной останется великой страной, а без Украины — можно попробовать». Чем Украина так важна для России, что без нее Россия не может быть, с точки зрения Бжезинского, великой страной?

— Это точка зрения Бжезинского. С моей точки зрения, это совсем не так. Тем более что то, во что сама себя превратила Украина, — вряд ли такой довесок может украсить какое-либо единое государство. Но тем не менее это стратегическое положение, Черное море прежде всего. Россия стала великой державой, только выйдя к морям. К Балтийскому, когда Петр I открыл «окно в Европу» (мы недавно только праздновали 300-летие Ништадтского мира). Это выход к Черному морю и к Тихому океану. Вот после этого Россия стала державой, без которой «ни одна пушка в Европе не стреляла», как «хохол», канцлер Безбородко, екатерининский вельможа, возглавлявший внешнеполитическое ведомство, говорил молодым дворянам, которые приходили на службу. Это метафора. Тем не менее великой державой Россию сделали именно выходы к морям.

Если вы посмотрите сейчас силовые стрелы давления на Россию во время Первой мировой войны и революции, затем в 90-х годах, когда мы вроде встали на задние лапки и сказали: да, мы были такими плохими, забирайте все, мы во всем виноваты, в уплату за тоталитаризм отдаем триста лет русской истории. Но не большевики же собирали державу!

— Мы действительно много чего отдали тогда при Андрее Владимировиче Козыреве.

— Я говорила об этом через четыре дня после Беловежских соглашений. Мне самой надоели обкомы, я без сожаления расставалась с ними. Коммунистический эксперимент исчерпал себя. Нужно было менять, но не крушить державу! Ее же не большевики создавали.

И стратегическое положение Украины очень важно было. Даже Бжезинский признавал и сожалел, что мы слишком близкие друг другу славянские народы. Понимал, что — братья на самом деле. И что единство — в православии. Для него раскол православия был очень важным и желанным. Он — не только либерал, но и католик, причем польский католик, сформированный на раскаленных неприязнью соприкасающихся краях поствизантийского и католического пространства, которые (края) прошли прямо через Польшу. Да еще на службе у американцев.

Причем у него всегда на языке было то, что у других политологов на уме. Он этакий enfant terrible политологии, даже американской, но резал правду-матку. И по нему как раз и развивались действия Соединенных Штатов.

И то, что Крым вернулся в состав России, для меня было не просто актом справедливости. Тот, кто думает, что я сейчас обслуживаю какие-то магистральные идеи, ну — пусть прочтут мои статьи 1991 года, когда я была «изгоем». Государство качнулось в мою сторону, а не я в его. Я создавала вместе с коллегами, ныне уже многими покойными, общественный комитет «Русский Севастополь» в 1992 году. И для меня то, что Крым возвращался, было мечтой и молитвой, я замирала: «Боже мой, неужели я дожила до этого!» Я всегда считала, что если русский народ забудет о том, что такое Севастополь и его оборона (и первая, и вторая), когда от последнего матроса до адмирала — все понимали ее значение, если русский народ сдаст Севастополь, то с таким народом можно делать потом что угодно. Потому что это будет деморализацией, ударом, после которого — общественная и социальная апатия и пораженческие силы на авансцене. И для меня как политика это было очень серьезно.

Бжезинский же радовался разделу Черноморского флота. А раздел этот фактически означал уничтожение стратегического флота. Хотя знал прекрасно, что Севастополь на самом деле не был частью Украины.

С точки зрения Бжезинского, уничтожение Черноморского стратегического флота (который всегда управлялся вовсе не из Киева, а из Москвы, из-под Кубинки, по-разному бывало) было крахом для нас, потому и считал, что мы без Украины уже не черноморская держава.

Конечно, Украина — огромная потеря славянского населения для России, с изменением демографического баланса не в пользу продолжения того же типа государства. Это и потеря той промышленности, которая в совместной космической и авиационной отраслях задействована была. И потеря важной части квалифицированного труда. Сейчас же там произошла деиндустриализация страны и деинтеллектуализация, люмпенизация населения.

— То есть сегодня вы не считаете современную Украину такой уж большой потерей для нас?

— Сейчас уже точно не считаю.

— И Бог с ними…

— Истерика на Западе, в том числе в США, объясняется еще тем, что они в 90-х годах сделали расчет и запустили свой «космический корабль» (свою стратегию), неправильно посчитав «законы тяготения». Они решили, что Россия никогда не встанет с колен, будет деградировать и не вернется в стан великих держав. При этом для нас величие заключается только в том, что требуем уважения к себе, чтобы считались с нашими интересами. И есть действительно для нас некие «красные линии». И вот «первым актом», свидетельствующим о новой восстанавливающей себя России, стала Мюнхенская речь 2007 года.

— Вы говорите, что с 1991 года всегда исповедовали одни и те же идеи. Почему государство «повернулось к вам лицом»?

— Во-первых, накопилось понимание у многих и открылись глаза. Думаю, что те, кто сейчас у кормила власти, всегда это понимали и видели насквозь истинные намерения Запада. Это могло для российской интеллигенции — московской, петербургской — быть «небо в алмазах», как было в 1917 году «небо в алмазах» для русской интеллигенции, которая сама потом…

— … упала в эту бездну. Но давайте вернемся к Путину.

— Это было очевидно. Становилось очевидным, что нам грозит распад Российской Федерации и прекращение существования не просто как великой державы, но как самостоятельной. Более того, если бы мы продолжили рушить наши вооруженные силы, в том числе ядерные, то давно бы кто-то завладел и нашими энергоресурсами. Была такая попытка. Потому и всякие посадки были…

В принципе, я считаю, что не надо удивляться, что у нас есть определенная зависимость от энергоресурсов, хотя это, конечно, не очень хорошо…

— От углеводородов…

— Мы живем на территории, где даже в районе Москвы глубина промерзания 1,6 метра. Единица любой продукции, даже написание статьи, раз надо в отапливаемом помещении восемь месяцев сидеть, стоит дороже! Расстояния между центрами потребления и производством в пять, а то и в десять раз больше, чем в Европе. И компенсацией за такие объективные тормозящие природные факторы является наличие ресурсов. Надо, конечно, уменьшать эту зависимость, но она, вопреки распространенным мифам, никакие не 70, а 35–40 %. Конечно, лучше было бы поставлять уже продукты переработки нефти.

И вот понимание пришло. Мы увидели, что вокруг нас сжимается «кольцо Анаконды». Мы увидели, что пытаются продиктовать нам все — нашу внутреннюю жизнь, наши ценности. И народ прозрел: я читала опросы, сделанные не на потребу, как часто бывает, какой-нибудь партии, а научным институтом, по 25 и более параметрам. Так вот, в 90-х годах на вопросы: что для вас высшая ценность, что вы предпочитаете — достаток или семейный мир, отношение к власти, к государству, к истории — были одни.

И вдруг где-то к 2000 году, еще даже смены власти не произошло, ответы совершенно другие. Удовлетворив уже свое желание выйти из стагнирующего коммунистического режима, по которому сейчас порой не без оснований ностальгируют, люди вдруг задумались о смыслах, о будущем! Задумались и перестали плевать в зеркало, которым является собственная жизнь, страна и ее история (помните, как Достоевский писал, что русский интеллигент найдет одно незаплеванное место на образе России и с наслаждением туда плюнет).

Более того, к 2000 году в соцопросниках был такой вопрос: какое преступление нельзя оправдать ни при каких условиях? 92 % ответило — измену Родине. Причем опрос проводился по всем имущественным и возрастным группам.

— То есть мы все — патриоты?

— Получается, что да.

— Кроме 8 %. И это — интеллигенция?

— Это не всегда интеллигенция. Но, к сожалению, она в первую очередь… Кстати, в прошлом году, сломав оба колена в январе, а «служенье муз не терпит суеты», я, закованная в ортезы, засела дома на два месяца и стала писать статью об эволюции исторического сознания. Национальное и историческое — сопрягаются, но не совсем. Это отношение к собственной истории. А история — это кузница мировоззрения человека. И я поняла, что нам этому вопросу надо уделять очень много внимания, и мы напрасно думаем, что в других странах этим не занимаются.

И вот я начала копать с Радищева. Читала мнения интеллигенции друг о друге. И то, как марксизм повлиял на нее. Так вот, на Западе интеллигенция, если надо, тут же объединяется вокруг государства и работает на него. У нас — это фига в кармане. Петр Бернгардович Струве, прикоснувшись к марксизму, потом в знаменитой статье в сборнике «Вехи» написал, что идейная форма существования российской интеллигенции — это «отщепенство от государства и его интересов». К сожалению, это так. Это рак, впившийся в печень нашей России. Я сама принадлежу к интеллигенции не одного поколения, но говорю так с грустью.

— И я тоже. Что такого в нас не так? Почему русская интеллигенция всегда является противником государства? Что в любой ситуации, в любые времена не устраивает этот класс?

— Эта загадка меня мучит. И я собираюсь после той статьи разразиться через год книгой…

Прежде всего атеизация, она же шла постепенно. И так поколение за поколением. А когда российская революционная интеллигенция напиталась еще марксизмом, то она приняла и ненависть, и презрение классиков к России и православию. Маркс писал о России, я вам уже говорила, что она выросла в «кровавом болоте монгольского рабства». А вот Запад — это «суровое мужание тевтонского духа». Энгельс называет славянство «ничтожным мусором истории». А Россию и православную Россию — главным врагом.

Поэтому в стране победившего марксизма никогда не было полного собрания сочинений Маркса и Энгельса. Было просто «собрание». Часть работ невозможно было опубликовать, чтобы не подвергать сознание советских людей раздвоению. Они просто презирали русский народ, русскую православную культуру. Тем не менее признаю, что Маркс и его теория, экономическое объяснение истории, безусловно, было огромным вкладом в мировую науку…

— Да Бог с ним. Что с интеллигенцией?

— Интеллигенция — в разные этапы разная. Пушкин в незаконченных заметках «Рославлев» пишет об одном кружке: молодежь уничижительно сравнивала Россию все время с Францией. А патриоты ничего в ответ толком не могли сказать. Пушкин заключает: «Общество было довольно гадко». Но когда Наполеон пошел на Россию, то уже такой патриотический подъем начался! Не надо говорить, что у нас русская история вообще безгрешна, на нее надо просто молиться. Полно страниц, которые невозможно без боли читать.

Но почему-то французы своих извергов не презирают. Ни про одного короля, самого страшного мракобеса или революционера никогда вы не увидите на страницах учебников обличения. Французская революция по числу жертв на душу населения, а население Франции чуть превышало 26 миллионов человек, до сих пор не превзойдена. Они бросали в Бретани, когда подавляли ее, младенцев под копыта коней, вырезали семьи, «чтобы истребить их всех с их отродьем». Гильотину придумали. Да, они перестали славить эти страницы своей истории, но никто никогда их не обличает, не топчет.

Только нам, русским, свойственно до сих пор спорить, кто такой Иоанн Грозный. Как же, у него была опричнина! А Екатерина Медичи, которая за одну ночь зарезала в три или в десять раз больше, чем Иоанн Грозный за тридцать лет своей якобы диктатуры и царствования? Да еще он каждый вечер перед иконой отмаливал грехи… А Генрих VIII, обезглавивший Бог знает сколько…

— …жен.

— Не только жен. Томаса Мора, известного больше как гуманиста. Кстати, обезглавили не за то, что он был гуманистом. А когда Генрих VIII отделился от католической церкви, создал новую, объявил себя главой церкви вместо Иисуса Христа. Томас Мор не признал авторитет короля выше авторитета Бога. И поплатился за это как христианин. Так что на Западе никто не презирает собственную историю, не пишет в учебниках уничижительно.

Можете себе представить, если бы французские историки во всех учебниках писали о позорном вишистском правительстве, без конца топтали свою историю, гильотину…

— Но это же лицемерие.

— И да и нет. Хотя французский народ много раз даже могилу маршала Петена осквернял. Но никто не пишет, не внушает, какой это позор, берегут достоинство нации. Там много разных учебников, но они в основном интерпретируют события одинаково. Разница — в стиле изложения. Для сельской школы, где дети не среди книг рождаются, естественно, у них эрудиции нет, они меньше читают, там материал попроще изложен. Но нет такой разницы в оценках, как у нас сегодня.

— Вы говорите про некую систему преподавания истории?

— Историческое образование — это важнейший элемент.

— А я про то, почему у нас за столетия сложился целый класс, который является оппонентом государству. Любому государству.

— Ну да, фига в кармане всегда.

— Почему? Что такого плохого либо в нас, либо в государстве?

— Это гордыня… плюс свойство нации. Мы очень пламенные, мы склонны переносить наши мировоззренческие суждения даже на оппонента. Нигде на Западе нет такой личной ненависти оппонентов друг к другу. Они воркуют на приемах с бокалом в руке, а потом голосуют за разные партии.

— У нас не так, что ли?

— Нет! Я помню 90-е годы. Читатели газеты «Завтра» ни за что на свете не сядут в один президиум с читателями «Известий». Это враги. Я на себе испытывала ненависть людей, которые меня никогда в жизни не видели и не знают меня в личном плане. Это наше свойство. Эта пламенность, эта нетерпимость. Нам свойственно сначала романтизировать, наделять небесными чертами какого-нибудь лидера, на которого мы возлагаем надежды. А потом, когда наступает естественное разочарование, потому что он не Бог, что-то сделал, а что-то недоделал, мы ниспровергаем его, начинаем топтать. На Западе этого нет.

— Это вы буквально украинцев описываете…

— А что удивительного? Мы же сами из трех частей православных россов, я так называю украинцев, белорусов и великороссов.

— Россия, Украина и Белоруссия — «племен славянских три богатыря», как пела Жанна Бичевская.

— Белорусы — самые спокойные. Хотя мы видим, что бывает и у них иногда… Но все равно это не сравнить с нами. Хотя мы — так… А украинцы — самые вспыльчивые.

— И неврастеничные.

— Истеричные. Чуть что — с кулаками…

— Мы цельная нация — русские, белорусы и украинцы?

— Для меня украинцы не чужие. И белорусы. Я их считаю братьями. Но семья брата — это все-таки не твоя личная семья.

Я считаю, что в огромной нации, а о нас можно говорить как о меганации, есть внутри сохраняющие индивидуальные особенности нации. Нация наций — вот так скажем. Это наша общность, мы восточные славяне, общая родина — Киевская Русь. И мы каждый имеем определенные качества, которые дополняют друг друга. И общую историю.

— Чего бы вы добавили в нас от украинцев?

— Фольклор и песни. Такая красота! Об украинской песне Гоголь писал потрясающе. Что ни украинец, то музыкант. Кстати, они сохранились лучше. Большевизм прошелся больше по Москве, по Петербургу. Питер вообще — такой петровский, менее русский. Хотя не надо строить непроходимые пропасти между послепетровской Россией и допетровской. Ничего подобного. Пореформенная Германия и Германия до Реформации, описанная в «Фаусте», больше отличаются друг от друга.

— А в украинцев что бы вы от русских добавили?

— Чуть больше терпимости и спокойствия. Хотя мы тоже неспокойные.

— Идеально-то белорусы?

— Вы знаете, в социологии есть понятие «средний американец», «средний немец». Отсутствует понятие — и никогда его не было — «средний русский». У нас в каждой семье славянофил и западник, аскет и обжора, жизнелюб, раззява, неряха и педант. Мы все делаем, как хотим. Мы идем в отпуск и в январе, и в апреле, и в августе, и в сентябре. Французы все строем на обед, в одно и то же время, и в отпуск обязательно во второй половине июля. Все закрывается, а аптеки иногда в виде благодеяния «даже» (!) по субботам открываются на несколько часов.

— Вы чувствуете себя этаким русским Бжезинским?

— Да зачем мне это? Чего вы так меня обижаете?

— Мне кажется, он такой человек, который сформировал сознание…

— Меня как-то сравнивали с Маргарет Тэтчер, но я тоже не хочу ею быть.

— Все-таки это женщина, которая управляла государством, а вы управляете умами.

— Я управлять совершенно не могу. Я типичный деятель на поприще мировоззрения.

— Я про это и говорю. Это и есть Бжезинский. Человек, который сформировал целое мировоззрение у нескольких поколений американской правящей элиты.

— Но я-то… Вы считаете, что я могла что-то сформировать?

— Вы чувствуете, что ваши идеи влияют на тех людей, которые управляют страной сейчас?

— Я не знаю, мои или нет, но многие идеи созвучны. Хотя есть даже некоторые термины. Я помню, что они у меня появились, а потом стали популярны… «Скрепа», еще что-то такое. Я не придумала, это в старом русском языке. Скрепка есть, а скрепа — это что-то более серьезное…

Нет, я не склонна приписывать себе ничего. Я просто рада, если что-то, что мне далось месяцами и годами раздумий, переживаний, то, что в итоге сформулировано в книгах и статьях, привлекло внимание, стало достоянием и даже чем-то своим для многих людей, в том числе элиты. Ведь для чего мы пишем? Только для того, чтобы идеи наши распространились. Поэтому я никогда не обижаюсь на компиляции своих трудов.

Я видела дипломы и аспирантские работы, где просто кусками списано с моих суждений.

— Это называется — заимствование.

— А я рада. Думаю, значит, созвучно показалось.

— Вам тяжело в вашей профессии и с вашим мозгом быть женщиной?

— Нет. Именно поэтому я ненавижу феминизм и презираю его.

— Вам всегда было легко?

— Меня никто никогда не задвигал особенно. В школе я была в числе лучших учеников. И меня отмечали, с золотой медалью школу окончила, никто на меня не давил. В институте тоже. Я согласна, что в русской культуре женщине приходится больше усилий прикладывать, чтобы обратить на себя внимание. Ну и что? У нас другие, природой определенные задачи.

Я всегда хотела оставаться женщиной. И горжусь этим и не стесняюсь того, что мне хочется посмотреться в зеркало до сих пор, несмотря на возраст. Мне нравится, когда я нравлюсь. Это естественные качества женщины. Если мы перестанем быть такими, что ж с вами мужчинами станет-то?!!! Нам стихи посвящали, за нас на дуэлях дрались, жизнью рисковали. И чтобы все это кинуть в угоду даже не равенству — одинаковости?!! Я-то за равенство мужчины и женщины. Но оно для меня в том, что они равноценны. Это не значит, что мы одинаковые.

У нас разная психика. Мужчина легче принимает решения. У него психика другая. А у женщины, знаете, сколько раздражителей?! Она одновременно и серьезное видит — идеи, смыслы, и мелочи замечает — кто как одет, любое пятнышко, и откуда ветер дует, и вообще все вокруг. И «радар» зашкаливает. И отделить главное от второстепенного женщине труднее. А те из них, кто при интеллекте и образовании еще способен и на принятие решений, становятся царицами в жизни. Такие были правительницы. Я не принадлежу к ним. Я трудно принимаю решения. Меня уговорить можно.

— А чем вам не угодили феминистки?

— Я считаю, что они исполнены комплексом неполноценности. Именно поэтому и бунтуют против своей богоданной ипостаси. Они не признаются в этом, но это же отражение, безусловно, их комплексов. Они не удовлетворены, им кажется, что их ущемляют. У меня нет этого чувства абсолютно, я, как русская женщина, самодостаточна.

А что стыдного в том, что у женщины даже в семье какая-то одна роль, а у мужчины — другая? Нужно ценить эту обоюдность.

Женщине же свойственно ухаживать, заботиться… Разве не естественно желание поухаживать, ублажить, порадовать любимого? Хорошо, если это все ценит любимый человек и об этом говорит. Это большое счастье.

…У нас на даче был рукомойник на сосне. Папа покойный, помню, нередко просил меня: кисонька, полей мне. Я из ковшика ему поливаю. Мне уже под сорок. Он чувствует умиление… И я чувствую умиление. И после этого я ставлю ковшик, а он обязательно меня обнимет и в лобик поцелует. Я ему прислуживаю, и нет никакого в этом унижения, а есть счастье. Потому что это любовь и определенная иерархия. И вот так должно быть между мужчиной и женщиной — друг другу послужить. Но это в идеале. Человек грешен. И он всегда отступает от идеала.

— Возможно, феминистки вам скажут, что они не против этого, они просто за равные права в обществе.

— Они не скажут. Это вначале первые эмансипированные суфражистки выступали за это, чтобы можно было учиться.

— Надо вовремя остановиться?

— Конечно.

— Вы же понимаете, что ваше положение и научная степень — это следствие борьбы нескольких поколений женщин за свои права?

— Наверное, да.

— Иначе вы сидели бы у рукомойника и больше ничего бы не делали.

— Отнюдь! Вы почитайте русские сказки. В отличие от сказок «Тысячи и одной ночи», где женщина — это красивая награда мужчине и личности у нее нет. В наших сказках Марья Моревна — прекрасная королевна победила Ивана-царевича, достала уже нож булатный, чтобы пороть ему грудь белую, прижала его к земле, а он ей говорит: а не отложить ли тебе нож булатный, а не поцеловать ли тебе меня в уста сахарные? Она говорит: «И то, правда, лучше…» Откладывает нож и становится верной преданной женой, спасает его, если надо, истопчет полсвета, ища его. Еще образ: «Богатырка-Синеглазка» — «спит — как речной порог шумит»! Где еще таких сказок найдешь? Может быть, это что-то нордическое в нас? У нас Василиса Премудрая — советчица, помощница, спать уложит, а на утро клубочек даст, который приведет к цели…

Русская женщина была очень сильна духом всегда, хотя и подчинялась. Но ведь и в патриархальных нравах были подкаблучные мужья. А в исламской культуре разве их нет, хотя женщина внешне и не выходит из своей признаваемой обществом роли.

— Но вопрос не в мужьях и женах, а вопрос в общественном статусе, в качестве образования, в возможности свою образованность показывать всему миру. И это, безусловно, следствие борьбы нескольких поколений. И вот вопрос: в какой момент нужно остановиться в этой борьбе?

— Мне не нравится то, что сейчас во многих парламентах чуть ли не квоты установлены, сколько женщин должно в них быть, и не меньше. Значит, туда могут протащить совершенно недостойных, не способных не только управлять, а вообще мыслить. Я считаю, что этого искусственно делать в угоду идеологии нельзя! Но если женщина проявляет талант, его не надо зарывать в землю. Сейчас достаточно быт развит, что вполне позволяет сочетать домашние дела и общественные. Сейчас не надо выбирать между карьерой и женой, матерью своих детей. Сейчас это можно сочетать.

Я совершенно эмансипированная женщина. Именно поэтому я не феминистка. Я считаю, что семья, детки — это высшая ценность. Я пеку пироги, я сама шью на машинке шторы, даже из дорогой ткани, с ламбрекенами и прочим. (У меня Singer электрическая, ножная.) Я готовлю много, вот и в прошлое воскресенье пекла внукам пирог с яблоками…

— А как вы относитесь к закону о домашнем насилии?

— Я специально не занималась этим вопросом, но я доверяю некоторым людям, которые с осторожностью к нему относятся. Потому что нельзя допускать в такой деликатной области произвола конкретных исполнителей этого закона. Бесцеремонного вторжения в семью нельзя допускать. С другой стороны, нужно, чтобы была управа для насильников. Это фактически преступники, которые избивают или убивают своих жертв. Здесь очень тонкая грань между толкованием.

То же самое касается и опекунства. Помню, я была депутатом четвертого созыва Госдумы, мне позвонили из Псково-Печерского монастыря и сказали: у нас беда.

Есть бедная хорошая семья, в которой погиб муж от несчастного случая. У них несколько детей. И жена перестала временно водить в школу детей, потому что надо идти далеко через лес, а у нее грудной ребенок. Пришли, увидели бедность и ничего не нашли лучше решить, что надо детей отобрать.

Я послала денег. Написала: «Срочно детей прячьте. Купите все на рынке на эти деньги, чтобы для инспекции были простыни, кастрюли, утварь, минимум недостающий одежды и всякого». А я тем временем отправилась по инстанциям, вплоть до министра, не помню, дошла, губернатору звонили и в итоге отбили. Как можно было так! Вместо того чтобы оказать какую-то помощь этой семье, может быть, транспорт предоставить, местным бизнесменам собраться и нянечку нанять, соседку, которая посидит с детишками или отведет кого-то из них в школу. Но отнимать детей, разрушать семью!!! Вот сейчас как-то лучше с этим стало. И то — очень много подобных случаев. Я считаю, что нельзя мерить детское счастье наличием только вкусной еды и велосипеда. Нельзя допускать, как в Финляндии. Там кто-то увидит, что ты шлепнул ребенка по попке, у тебя завтра ребенка отнимают. Шлепать по попке вполне детей нужно и можно. И меня шлепали.

— Что вы вкладываете в понятие «консерватизм»?

— Я считаю, что консервативное общество — не значит архаичное. И домострой нам совершенно не нужен. Оно должно быть современным, но с опорой на традиционные ценности. Вера, Отечество, честь, долг, любовь… Когда любовь, верность, целомудрие, семейные ценности очень высоко ценятся.

Такое общество воспроизводит себя из поколения в поколение, сохраняя национальную культуру. Недаром первые документы Совета Европы, этого либертарианского «интернационала», который флагом размахивает и рушит все, были как раз о семье. Потому что это была антитеза гитлеровскому нацизму с его призывами: «Рожай от каждого немца».

Потому что семья — это главное. Мы говорим о гражданском обществе. А где главная школа гражданственности? Где человечек получает первые уроки одновременно милосердия и требовательности, прощения, любви и наказания за провинность? Где он видит, что приходится умерять свои желания, чтобы не потеснить такие же правомерные желания других?

Это и есть первые уроки гражданственности в семье, которая еще при этом скреплена любовью.

Семья — это храм любви. Чтобы дети всегда помнили, что семья — это их защита, это стена. Я считала папу самым умным, а маму — самой красивой, самой благородной, самой честной. Наверное, это и есть признак счастливого детства, когда так о своих родителях вспоминают и думают.

Говорят, что из избалованных любовью детей преступники вырастают… Да нет, это не так. При этом я не дарвинист и не считаю, как большевики, что можно воспитанием изменить любую наследственность. Люди и в одной семье рождаются разные — по поведению, по психике, по характеру. Тем не менее именно в семье мы получаем первые уроки гражданственности и модели социального поведения, где есть все — и сдерживание, и свобода. И поощрение, и любовь, и прощение, и милосердие. Мы же все время грешим. Однако мы прощаем друг друга. Господь нас прощает.

— А Господь нас прощает?

— Если он терпит до сих пор такое!.. Я читала много философских трудов и церковных деятелей. Иосиф Волоцкий 400 лет назад считал, что человек тогда уже дошел до такого грехопадения! Он говорил: все, вот прямо сейчас полное «отступление прииде»! Отступление от всех канонов, заповедей. Уже настолько грешим, он считал, что Господь уже завтра не сможет терпеть и будет нам Второе пришествие и Суд. А сколько с тех пор мы все грешим и грешим? Куда мы все время отступаем?

Поразительно, чего только человек ни умеет! На Луну и Марс летает. Операции фантастические делает. В искусстве преуспел. Столько вершин достиг немыслимых в технике. А все, что в Евангелии написано, — все грехи остались. И только приумножаются.

— Куда же они денутся?

— Человек грешен, ибо природа человека грешна. Потому и говорят про младенца, что он рождается грешным. Не потому, что он уже совершил грех, ему все прощают до семи лет, он даже не исповедуется. А то, что он рождается несвободным от поползновения к греху — он уязвим от соблазна греха. И поэтому мы должны снисходительно друг к другу относиться. Раз мы сами видим, что нас прощают. И в семье это очень проявляется. Это воспитательная функция семьи не только личностная, она и для общества очень важна.

И презирать семью, писать «родитель номер один, номер два» — это рушить все, на чем зиждилось человечество. Прочтите, сколько в Библии на этот счет сказано. Там какие угодно грехи, убийство даже прощается, только не это.

Я говорю о том, что в человеческой истории и жизни всегда всё уживалось: и грехи, и добродетели, и разные явления. Однако только сейчас появилось такое желание — уравнять полностью норму и отклонение, то, что раньше воспринималось как отклонение. Еще когда Константин Леонтьев говорил: «Европа сама в себе уничтожает все изящное, великое и святое»!..

Украина: историческая ретроспектива и геополитическая перспектива^[122]

Усложнение сегодняшнего мира и его грандиозные духовные, геополитические и цивилизационные катаклизмы парадоксально сопровождаются крайним упрощением их восприятия современным Homo Economicus. Его либеральные и марксистские разновидности сегодня представлены левыми радикалами с воплями «Да здравствует СССР!» у украинского посольства и постсоветскими либералами-западниками, сражающимися за вселенскую демократию на Майдане Незалежности. Если левые, похоже, слепо верят во всесилие коммунистических общественных институтов и способность одинакового куска хлеба помирить бандеровца с комсомольцем, то либералы не гнушаются поддерживать тех, кто отказывается общаться с российскими журналистами на «поганой российской мове». Презрение к варварской России и есть истинная демократия, и, поскольку она в России гибнет из-за русского национализма, такие, как Немцов, нашли ее у униатских фашистов. Полезно, однако, было бы знать, что кроме истязаний православных украинцев и русских, что, может быть, в его глазах есть борьба за демократию, предки его кумиров вырезали звезды на телах евреев, и их зоологическому экстазу поражались эсэсовцы.

Показанный в разгар кризиса на Украине на российском ТВ фильм «Бандеровцы. Война без правил», печально демонстрирует, что знание истории даже дирижеров общественного сознания в лучшем случае ограничивается XX веком, причем интерпретированным исключительно в клише борьбы тоталитаризма и свободы. Бандеровцы выставлены как «украинские националисты», сначала воевавшие против Польши, затем против Сталина и большевиков. Но что за украинские националисты это были? Почему они вырезали собственное украинское население? Где и с кем они были во время революции и Гражданской войны, были ли они вообще Украиной в прошлые века?

В советских учебниках, по которым одинаково учились и левые, и правые, нельзя было узнать, что это были совсем не темалороссы, что воспеты Гоголем в «Вечерах на хуторе близ Диканьки». Более того, это были даже и не те украинские националисты, что в составе Российской империи вместе с революционерами-атеистами замышляли освобождение Украины от «царизма». Это были и не те националисты, что провозгласили в разгар Гражданской войны Центральную Раду или поддержали Петлюру.

Галиция и бандеровцы, строго говоря, не имеют отношения ко всему тому, что можно назвать украинской историей со всеми ее общерусскими и сугубо украинскими взглядами. С 1349 года, т. е. со времен, когда не только малороссийской народности еще не сложилось, но еще не было понятия «русский народ», а было лишь понятие «Русская земля», Галицко-Волынское княжество было захвачено католической Польшей. В конце XVIII века Галиция, уже существенно ополяченная, перешла к Австрии, где и пребывала до разгрома австро-германского блока в Первой мировой войне. После чего победившая Антанта передала Галицию опять «панской Польше». Итак, Галиция не принимала никакого участия ни в жизни Чигиринской республики Богдана Хмельницкого, воссоединившейся с Русью, ни в жизни Малороссии — части Российской империи. Но главное событие, сделавшее из Галиции особый феномен, — это религиозное отличие как от Польши, так и от православной Малороссии.

Феномен Галиции невозможно понять, если искать причины украинского антимосковитства в событиях и идеологиях XX века и ничего не знать о религиозо-философских основах исторического сознания. Одна из таких тем, игнорируемых сегодняшним Ното Economicus, — это противостояние католического Запада ненавистной «византийской схизме» и неприятие русского православия, что трагично разыгрывается в жизни одного этноса. Отрыв Киева — символа преемства от Константинополя и Москвы, и окатоличивание восточного славянства были вековыми устремлениями Ватикана и Запада. «О, мои Русины! Через вас-то надеюсь я достигнуть Востока…» — взывал к галичанам папа Урбан VIII в начале XVII столетия, вскоре после Унии (1596).

Именно галицийско-униатской идеологией советский период объявлен продолжением рабства украинского народа под игом русского империализма в новой большевистской форме. Даже «голодомор» — трагедию общерусского масштаба, которая вместе с раскулачиванием была уничтожением вовсе не самостийного украинского элемента, а планомерным и сознательным уничтожением большевиками носителей консервативного православного начала с общероссийским мировоззрением, — теперь трактуют как геноцид русских над украинцами! Но даже география большевистского террора, включая «голодомор», весьма красноречиво опровергает это. От сегодняшних украинцев скрывают, что В. Я. Чубарь, председатель СНК УССР с 1923 года, подписавший роковое постановление СНК УССР «О борьбе с саботажем в хлебозаготовках» от 6 декабря 1932 года, после которого начался страшный голод на Украине, являлся самым ярым большевистским «украинизатором», а не борцом против украинского духа.

Репрессии охватили в первую очередь зажиточные края — Волынь, Полтавщину, бывшие оплотом консервативных сил. Волынь практически не была затронута революцией 1905 года, в ней полностью отсутствовали антимосковитские настроения, на которые и делали ставку революционеры, как это сегодня ни удивительно. На Волыни действовал один из главных духовных центров всей Руси — Почаевская лавра. На Полтавщине некогда вспыхнуло восстание Мартына Пушкаря против Выговского, пытавшегося повернуть Малороссию назад к Польше, именно полтавский полковник Искра обнародовал факт измены Мазепы, и именно на Полтавщине П. Чубинский, автор гимна «Ще не вмерла Украiна», явно списанного с «Еще Польска не сгинела», был избит крестьянами за его агитацию.

Сегодняшний обыватель не знает и что такое Закарпатье. Это уже не Галиция, это православные русины. Советская власть действительно репрессировала их, как было сказано в упомянутом фильме. Только там не было сказано, что это были вовсе не союзники бандеровцев. Фактически эти репрессии продолжили дело униатов, для умиротворения которых закарпатские русины переименованы в «украинцев». В результате операции «Висла» было депортировано более 230 тысяч лемков — карпаторусской народности, традиционно общерусской ориентации. Массовым репрессиям подверглось население Западных Карпат, всегда бывшее русофильским. В 1939 году, после «воссоединения» Западной Украины, когда бандеровцы уже точили ножи, а митрополит Андрей Шептицкий готовился благословлять эсэсовскую дивизию «Галичина», на местном закарпатском референдуме 82 % населения высказались в поддержку русского, а не украинского языка… Поэтому их потомки сегодня голосовали против Ющенко, который победил в Закарпатской области совсем небольшим перевесом, тогда как в Львовской, Ивано-Франковской, Тернопольской и Ровенской областях за «галицийский» проект отдали голоса 90 %.

* * *

К концу XX века украинское самосознание разделяют те миллионы, что действительно дружественно настроены к России. Давно пора противопоставить антимосковитству конкурентоспособную историческую идеологию сотрудничества. Идея интернационального братства в коммунистическом союзе таковой альтернативой себя не оправдала.

Униатство ведь и сегодня объявляет себя единственной воинствующей «крестоносной» церковью «украинского возрождения» с целью сокрушить православие и прорусское мировоззрение украинцев и «вонзить зажженный факел трезубца в алчную морду русского медведя» (из стихотворения 1992 года Дмитрия Корчинского). Процесс раздвоения уже затронул православие, бывшее главным духовным препятствием. Еще Вл. Винниченко писал: «Именно православие завело Украину под власть Московских Царей. Необходимо декретом запретить его и ввести унию, митрополитом поставить Шептицкого». Отречение от общеправославной судьбы позволяет обосновывать историческую логику не только отдельного от России, но ориентированного стратегически и духовно на Запад развития Украины. Но разъединение триединого русского православного ядра, цивилизационный отрыв Киева от Москвы есть поражение славянства в результате многовекового наступления латинства на православие.

РПЦ после распада страны оставалась единственной структурой, соединяющей в духовной сфере бывшую единую общность. Зависимые финансово, выходящие из-под жесткого контроля государства церковные структуры оказались перед давлением уже другого свойства: политические группировки у власти в новых государствах начали использовать свои законодательные и финансовые возможности для привлечения духовенства к осуществлению своих политических и геополитических планов. Сюда же направились субсидии и участие государственных интересов и антиправославных сил из-за рубежа. Католические фонды (Kirche in Not, ФРГ) оплачивают возведение храмов и образование в престижном «Коллегиум-руссикум» (Ватикан).

В то время как подавляющее число верующих осталось верными УПЦ Московского патриархата и весьма активно выступает против расколов, именно униаты и раскольники пользуются вниманием Ватикана и Запада. Зб. Бжезинский, который не раз предостерегал, что именно с Украиной без всего остального Россия опять станет империей, и М. Олбрайт наносили визит извергнутому Филарету. Это неудивительно, ибо положение на Украине, соотношение и значимость антикоммунистических и антирусских настроений всегда были объектом пристального внимания американской политики и спецслужб.

В документе ЦРУ от 4 марта 1958 года, посвященном оценке внутренней прочности СССР, анализируются потенциальные оппозиционные настроения и структуры. Выводы в целом неутешительны, подчеркивается, что имеющееся сопротивление носит скорее «антикоммунистический, нежели антирусский характер» и в случае потенциальной войны «большинство украинских солдат будут яростно сражаться на русской стороне», а «украинское диссидентство вряд ли решилось бы на сопротивление советскому режиму, если бы только не было совершенно уверенно в том, что СССР проиграет войну». Сопоставляя антирусский и антисоветский потенциал, документ отмечает, что соответствующие настроения и активность сохраняются в западных областях Украины и проводятся в основном интеллигенцией. Тем не менее документ выражает «надежду», что украинский «национализм можно было бы поддержать живым, чтобы он послужил основой для свободной Украины в будущем», и делает рекомендацию, что «оппозицию советскому режиму можно было бы естественно канализировать в требования расчленения СССР».

Все враждебные силы и католицизм немедленно возникли как политический и идеологический субъект на территории Украины сразу после распада СССР. Теории о расовом отличии «арийских украинцев» и «туранской Московщины», якобы незаконно присвоившей и софийские ризы, и киевскую историю, с которыми в прошлом витийствовал Духинский, были сразу подняты на галицийские знамена. Но логика самосохранения продиктовала и коммунистической номенклатуре после путча августа 1991 года быстро перехватить похожие лозунги. Русскоязычные промышленные регионы Новороссии — самые атеизированные — в 1991 году оказались неспособны сформулировать идейную альтернативу, которая с самого начала стала бы адекватным ответом на «галицийский вызов». Идея реставрации СССР, как очевидно, таким ответом не является. Утрата влияния коммунистами и их утилитарный торг в этом кризисе очевидны.

Сегодня у Востока есть шанс сформулировать свой исторический проект для Украины. Надо понять, что именно отречение от общерусской и общеправославной судьбы позволяет обосновывать историческую логику не просто отдельного от России, но и ориентированного стратегически и духовно на Запад развития Украины. Отсутствие такого исторического проекта без комплекса младшего брата и объясняет, почему официальный Киев в 90-х годах был зажат между экономическим менталитетом многонаселенного промышленного востока и пассионарным антирусским западом. Никакого пророссийского вектора в 90-х годах не просматривалось в государственной доктрине страны, где более трети населения — русские, а более половины считает русский язык родным. Рада отказалась в 1996 году придать русскому языку статус государственного даже в Новороссии и в Крыму — на землях, которые никакого отношения не имели к той Украйне, воссоединившейся с Россией в 1654 году.

Отсутствие именно подлинно украинского проекта обеспечило полное господство галицийских идей на мировоззренческом и информационном поле. Главный итог — переписывание истории под углом зрения многовековой борьбы Украины с имперской угнетательницей Россией. Мазепинщина как историческая идеология преподается в школах, но в свое время из 16 епископов, анафематствовавших Мазепу, 14 были малороссами. Произошло уже втягивание Центральной Украины — Чернигова, Полтавы, Киева — в антирусский проект. Молодые киевляне, конечно, не полны такой русофобии, они протестуют против бюрократии. Но эта молодежь на Майдане Незалежности уже уверена, что украинская независимость обязательно должна иметь противоположные России ориентиры. Они уже десять лет учились по учебникам истории, где Мазепа — герой именно потому, что предал ненавистную угнетательницу Россию, что Крымская война и оборона Севастополя, где вместе с Воронежским и другими героически сражались «именные» Черниговский, Полтавский, Волынский, Житомирский полки — это эпизод не отечественной истории, наконец, что Великая Отечественная война — это нацистско-большевистская война и бандеровцы — это борцы за свободу.

Убийственный диагноз поставил москвофобии историк зарубежья Н. Ульянов: «Когда-то считалось само собой разумеющимся, что национальная сущность народа лучше всего выражается той партией, что стоит во главе националистического движения, — нынешняя же украинская москвофобия дает образец величайшей ненависти ко всем чтимым и наиболее древним традициям и культурным ценностям малороссийского народа: она подвергла гонению церковнославянский язык, утвердившийся на Руси со времен принятия христианства» и «на общерусский литературный язык, лежавший в течение тысячи лет в основе письменности всех частей Киевского государства, меняет культурно-историческую терминологию, традиционные оценки героев и событий». «Все это означает не утверждение, а искоренение национальной души».

Именно отожествление «украинства» с антимосковитством наделяет его вечным комплексом неполноценности, комплексом младшего брата, и оно не может выйти из стадии самоутверждения.

Парализованная противоположными тяготениями своих составляющих Украина, провозгласившая себя «учредителем» СНГ, так и не стала настоящим членом СНГ — она не подписала Устав СНГ и Договор о коллективной безопасности. С самого начала именно позиция Украины вела к тому, чтобы не сохранились не только единые вооруженные силы, но даже не было бы «объединенных».

Украина — объект приложения колоссальных политических, финансовых усилий и «демократических» ухаживаний США. Конгресс США давно перенацелил стратегию финансирования на Киев, чтобы предупредить всеми средствами любые интеграционные тенденции с Россией, которая вместе с Украиной стала бы опять «империей», т. е. супердержавой.

С геополитической точки зрения православная Украина уже оказывается зажатой в знакомые исторические тиски между «латинской» Галицией и крымскими татарами, поощряемыми из Львова и Стамбула, из которых она вырвалась однажды только через Переяславскую Раду. Но осуществить полное геополитическое и духовное разъединение русских и украинцев — эту давнюю цель, не раз откровенно сформулированную Зб. Бжезинским, — можно, лишь вытеснив Россию из Крыма и Севастополя, что будет и окончательным поражением России и славянства. Это прекрасно понимали в XIX веке — от поэта Н. Державина до героев Севастопольской обороны и канцлера А. М. Горчакова.

Сегодня ослабление позиций России на Черном море имеет уже драматические последствия не только для России и для всего восточнохристианского мира, Средиземноморья и Балкан. Дальнейшие изменения, если Киев окажется под контролем галицийской идеологии, угрожают не только ее роли мировой державы. Эти тенденции есть главная предпосылка спровоцированного чеченского конфликта. Окончательный исход, если Украина войдет в западный ареал, — это пожар уже на всем Кавказе и агония южных территорий, ибо Кавказ и Крым геополитически всегда были абсолютно неразрывно связаны и опирались на российские позиции на Черном море. Если бы Россия не была вытеснена из Крыма, были бы невозможны ни чеченский мятеж, ни претензии спешно переселяемых на турецкие деньги крымских татар. Косвенным следствием фрагментации православного славянства стал и мятеж косовских албанцев, поддержанный Западом, — этот второй после Чечни (явно тщательно подготовленный и скоординированный по всем Балканам) акт драмы на поствизантийском пространстве.

* * *

Все это побуждает не остаться равнодушными к тому, что происходит на Украине. Россия пока терпеливо ждет, что Киев опомнится и предоставит русским в Крыму возможность продолжать национальную жизнь. Федерализация Украины и изменение формы государственного единства с автономией и административной самостоятельностью Востока и Юга — этот вариант способен был бы защитить русское население, ничем не ущемив интересы украинцев, сохранить православие, усмирить амбиции западных регионов и сохранить единство Украинского государства, которое стоит на грани распада. В этом, представляется, интересы Украины. Россия проявляет редкостное терпение, наблюдая, как происходит ползучее вытеснение Черноморского флота. Однако Россия никогда не позволит превратить Севастополь — военно-морскую твердыню России, политую кровью в двух героических оборонах, — в угрозу своей безопасности. Такое терпение не беспредельно, и Украина с подачи Запада может сама себя уничтожить своей ложной политикой.

Крым в исторической судьюе России^[123]

Пятилетняя годовщина возвращения Крыма в состав России побуждает к трезвой оценке значения этого поистине эпохального национально-государственного акта, показавшего силу и дух русского народа и мощь национально-государственной воли руководства страны. Что же такое Крым — этот небольшой полуостров почти на стыке Европы и Азии?

Почему вопрос о нем должен рассматриваться как предмет жизненно важных интересов России? Каково геополитическое значение Крыма? Что делало его предметом и местом исторических столкновений? Почему значение Крыма во всей полноте понимали русские люди, от простого матроса до адмирала, проявившие беспримерную доблесть и самоотверженность в двух великих оборонах Севастополя и навеки сделавшие его городом русской славы и опорной вехой в русском национальном и историческом сознании?

Почему утрата Крыма и Севастополя в момент развала СССР была воспринята российским обществом как трагедия и несправедливость, но с таким удовлетворением была встречена «извечными» соперниками исторической России? Почему Украина после Беловежского «сговора» стала спешно разрушать все договоренности о Черноморском флоте? Почему после антигосударственного переворота на Украине в 2014 г. русскому населению Крыма грозило полное подавление его идентичности, а России — утрата ее многовековой военно-морской твердыни, что означало бы критическую смену всего баланса сил в Черном море и катастрофу для русской истории?

Почему возвращение Крыма в «родную гавань» вызвало такое воодушевление в России, выявив невиданный потенциал национального единения? Почему утрата Крыма киевским режимом вызывает такую истерику у украинских русофобов, готовых скорее смириться с отпадением востока Украины, чем с потерей этой геополитической позиции?

Наконец, почему США и НАТО, элита, доминирующая на авансцене европейской политики, не могут смириться с восстановлением Россией статуса великой державы? И это стало очевидным именно после возвращения Крыма и Севастополя — военно-морской твердыни, закрепившей трехсотлетнюю работу России на юге. Почему главное внимание противников России, готовых, как в годы революции и Второй мировой войны, перетянуть в свои орбиты территории и регионы многовекового влияния России, приковано прежде всего к морским рубежам России — Балтике и Черному морю?

Чтобы оценить то, что грозило бы России, если бы не демонстрация национально-государственной воли в 2014 г., надо бросить панорамный взгляд на роль региона и формирование мировых геополитических устремлений держав за несколько веков, даже тысячелетий. Именно такой анализ исторически преемственных констант объясняет происходившие в последнюю четверть века бурные явления в мировой политике, когда на глазах развернулся очередной масштабный передел мира. И опять, как и 200–300 лет назад, главные сценарии развиваются в регионе Черного и Средиземного морей.

Нелишне привести малоизвестные, но чрезвычайно меткие суждения о константах мировой политики с древнейших времен, сделанные еще более века назад русской школой политической географии, свободной от этноландшафтного мистицизма, детерминизма и социал-дарвинизма немецкой геополитики с ее завоевательным пафосом. Русские аналитики, опираясь исключительно на эмпирический и исторический материал, не прибегали к искусственным построениям, но философски обобщали мировые процессы, отмечая, но и не абсолютизируя межцивилизационное соперничество — блестящий панорамный анализ великих исторических амбиций^[124]. Его вполне подтверждает и геополитический рисунок нынешнего передела мира, повторяющего в начале XXI в. устремления прошлых веков, многократно усиленные задачей поставить под контроль мировые ресурсы и стратегические подступы к ним.

В докладе Русскому географическому обществу в 1912 г. В. П. Семенов-Тян-Шанский выделил несколько регионов, названных им «средиземными» морями, а именно: Средиземное море с Черным морем, Балтийское море, водная система Китайского и Японского морей, а также Карибское море и Мексиканский залив. Он подметил, что вокруг этих морей в течение всей истории происходили серьезные конфликты между динамичными государствами, ибо контроль над специфическим географическим пространством давал шанс диктовать свою волю другим и ограничивать их развитие, торговлю, безопасность.

Именно Средиземное море вместе с Черным, указывал Семенов-Тян-Шанский, является «наиболее вдавшейся в материк бухтой Мирового океана», «кольцеобразный контроль» за обоими побережьями которой потенциально дает роль «господина мира»^[125]. Действительно, вокруг Средиземного моря уже тысячи лет назад велись войны, что отмечал и теоретик военно-морского дела и историк адмирал Альфред Тайер Мэхэн. В своей нашумевшей работе «Влияние морской силы на историю», которую буквально «пожирал» кайзер Вильгельм перед Первой мировой войной, этот теоретик военной морской силы писал: «В силу ряда условий Средиземное море сыграло в истории мира и с торговой, так и с военной точки зрения большую роль, чем всякое другое водное пространство того же размера. Нация за нацией боролась за контроль над ним, и борьба продолжается и теперь»^[126].

Еще во времена Древнего Рима Средиземноморье было ключом к непререкаемому могуществу, и Рим только после III Пунической войны, окончательно победив Карфаген, заняв оба побережья, стал «господином мира» своей эпохи.

С тех пор до нашего времени все, кто стремится к мировому господству, повторяют попытку контролировать и держать в поле своего влияния побережья Средиземного и Черного морей. Через несколько веков после павшего Рима это повторили арабы, удерживавшие контроль над Средиземноморьем в течение нескольких веков, затем Оттоманская империя. В Новое время создать кольцеобразную систему пробовал Наполеон, который посягал одновременно на европейское и африканское побережья Средиземного моря и преуспел бы, если бы не покусился по наущению своей соперницы Англии на Россию. Смысл Венского конгресса 1815 г. среди прочего состоял в закреплении хотя бы на время равновесия с помощью множественного присутствия держав в Средиземном море.

Если экскурсы в историю и ссылки на Рим и Карфаген могут кому-то показаться экзотическими упражнениями, то современное международное морское право четко подтверждает особенность Черного моря, которая делает позиции в нем критическими для безопасности и развития прибрежных государств.

Что такое Черное море в современных правовых, военно-стратегических и географических критериях? Почему, выйдя к Причерноморью, Россия в силу критических интересов безопасности обязана была заложить военно-морскую твердыню — Севастополь и почему беспрепятственный и гарантированный проход через Проливы есть определяющий критерий ее безопасного существования?

По классификации Конвенции по морскому праву, Черное море принадлежит к так называемым «полузамкнутым» морям^[127]. Большинство мировых проливов, в отличие от Черноморских, представляют собой «естественные узости» между побережьями материков или островов единого океанского водного пространства, в обоих направлениях открывающие путь в Мировой океан. Режим мореплавания по таким проливам правомерно регулируется международными конвенциями. Но Черное море, будучи частью Мирового океана, является «тупиком», сформированным побережьями черноморских государств, выход из которого чрезвычайно узок. Проход в Черное море не является путем в другие части Мирового океана для достижения других морей и частей света — это доступ лишь к побережьям нескольких стран. Выход же из Черного моря является для этих стран единственным (или одним из немногих) проходом в Мировой океан и к другим частям света. Любое изменение соотношения сил в регионе может привести к критическому ущербу для военного мореплавания и безопасности черноморских держав и возможности запереть им выход в Мировой океан, перекрыть, как говорил А. М. Горчаков, «легкие державы».

К этому-то и стремилась в течение почти двух веков далекая от Черного моря Британия, вмешиваясь в отношения России с остальными черноморскими странами, не допуская никаких соглашений здесь без своего участия и препятствуя любому, не только военному, но политическому, присутствию России в Средиземноморье, что проявилось во время Берлинского конгресса 1878 г., в годы Второй мировой войны, в ходе агрессии против Югославии в 1999 г. И в XXI в. сохраняет справедливость меткое суждение Н. Я. Данилевского о смысле контроля над Проливами для Англии и западных держав: «Вся польза от обладания Константинополем ограничивалась бы для них тем вредом, который наносился бы этим России»^[128]. Германия еще за 20 лет до Первой мировой войны полагала необходимым отбросить Россию от двух позиций, сделавших ее великой державой, — «от Балтики и от Понта Евксинского», как писал будущий канцлер фон Бюлов, развивая эту идею. Стареющий Бисмарк оставил на полях заметку: «Столь эксцентричные эскизы не следует оставлять на бумаге!»^[129] Кайзеровская Германия в преддверии Первой мировой войны пожелала осуществить схему сплошного континентального движения на восток и юг, этакий одновременный «Дранг нах Остен унд нах Зюден» к Средиземному и Черному морям. Это неизбежно повлекло за собою провал всего германского плана в Первой мировой войне, поскольку задело Великобританию и толкнуло ее на сближение с Россией в рамках Антанты.

Можно продолжить список примеров ключевого значения Черноморско-Средиземноморского бассейна в античной и новой истории, данный В. П. Семеновым-Тян-Шанским в его докладе Русскому географическому обществу в 1912 г. Именно на полный контроль над Средиземноморским регионом были нацелены амбиции Италии, требовавшей еще в Версале порт Фиуме (ныне г. Риека в Хорватии). Ее аппетиты возросли при Муссолини, чья доктрина mare nostrum относилась как к Адриатическому морю, предполагая контроль над далматинским и албанским побережьями, которые Италия оккупировала, так и к Средиземноморью в целом (идея Триполитании), что тоже сталкивало ее с Британией.

В годы революции и Гражданской войны в России британцы немедленно оккупировали железную дорогу от Баку до Батуми, а корабли Антанты вошли в Одессу. Если в период Первой мировой войны Великобритания бдительно следила за тем, чтобы Россия в итоге не обрела влияния на территориях распадающейся Австро-Венгрии, и лелеяла надежды отторжения от России Кавказа, то в ходе Второй мировой войны Лондон делал все, чтобы СССР не получил опоры в регионе Черноморских проливов и в Южной Европе. Британия упорно предлагала И. Сталину второй фронт («правофланговое наступление») на Балканах и вела операции против Италии ради присутствия и контроля в Средиземноморье. Когда И. Сталин в конце переговоров «большой тройки» в Тегеране заговорил о Дарданеллах и пересмотре Севрского договора с Турцией — о возвращении Карса и Ардагана, полученных Россией по Берлинскому трактату 1878 г. и оккупированных Турцией в 1918 г., У. Черчилль счел этот вопрос «несвоевременным». Наконец, Британия высадилась в Греции для контроля над Проливами и для того, чтобы не допустить грядущего прихода к власти в регионе просоветских коммунистических сил. На переговорах В. Молотова и Э. Бевина в сентябре 1945 г. британский министр откровенно передал, что Британия не хочет допустить СССР в Средиземное море, опасаясь «как бы чего не случилось в Средиземном море, что разделило бы Британскую империю на две части»^[130].

Именно Черное море было окружено американскими базами в русле реализации «доктрины Трумэна» и стратегии «сдерживания» СССР. Налицо многовековая геополитическая реальность, Восточный вопрос: Черноморские проливы, контроль над Суэцким каналом, категорическое «нет» присутствию Советского Союза в Средиземноморье, предотвращение его альянса с балканскими странами, прежде всего Грецией.

Возобновившееся после краха СССР давление на Россию на Балтике и в Черном море с целью минимизировать ее роль и вытеснить ее из черноморского и средиземноморского баланса подтверждает суждение П. Семенова-Тян-Шанского, что «не произошло таких геологических переворотов, которые могли бы сколько-нибудь существенно изменить значение этих морей и их побережий»^[131].

Сегодня северное побережье Африки, Аравийский полуостров, Ирак и Иран, Персидский залив, Иран и российское Предкавказье рассматриваются в анализе глобальных ресурсов как энергетический «стратегический эллипс». Открытие запасов нефти на рубеже XX–XXI вв. многократно повысило военно-стратегическое значение морских подступов к ним и прилегающих территорий. К этим территориям относятся прежде всего побережья черноморских стран, среди коих Крым является стратегической точкой, важной для баланса. Не случайно во многих государствах этой зоны, особенно по периметру российских границ, либо произошли цветные революции, приведшие к власти прозападные режимы, либо осуществлено открытое военное вторжение (Ирак, Афганистан, Ливия).

* * *

Вся история Черноморско-Средиземноморского региона — это история столкновения, экспансии и взаимодействия цивилизаций.

Роль России в мировом соотношении сил цивилизаций и представляющих их государств окончательно сформировалась только по завершении и закреплении ее географического положения. Только крупные государства, имеющие военно-стратегически обеспеченные выходы к морю, становятся державами — государствами, которые в силу совокупности различных внутренних и внешних факторов играют значительную роль в мировой политике и являются системообразующими элементами системы международных отношений своей эпохи.

В приближении Руси к Черному морю и Крыму в течение веков происходило само становление русской православной государственности во враждебном окружении других цивилизаций с сильным имперским духом — Оттоманской империи и империи Габсбургов, покорившей балканских славян. России же суждено было стать опорой и стержнем славянского православного мира с его нелегкой судьбой на стыке цивилизаций.

За несколько веков до нашей эры Крым, или Таврида, был населен множеством этносов и племен. Географическое положение делало этот полуостров перекрестком важнейших торговых и военных путей, что приводило туда все новые народы и вело к частой смене цивилизаций. Тавры, скифы, греки, армяне, евреи, воинственные кочевники и мирные торговцы — все они оставили свой след в истории Тавриды, создав Скифское, Боспорское и Херсонесское государства. Просуществовав около шести веков, и они уступили место другим, пав под напором гуннов, готов, аланов. Лишь Херсонес сохранился, став местом встречи Древней Руси и Византии. Именно через Тавриду начал, по преданию, свой путь апостол Андрей Первозванный.

Его путь, но уже в обратном направлении, повторили славяне, когда шли «из варяг в греки», приближаясь к Причерноморью, которое было захвачено хазарами. В Тавриде славяне познакомились и с проповедниками христианства, просветителями святыми Кириллом и Мефодием. И наконец, в Тавриде, в Херсонесе, приняли крещение русские князья Аскольд и Дир, совершавшие поход на Царьград.

Именно на Крымской земле князь Владимир крестился и обвенчался с сестрой византийских императоров — царевной Анной. К этому времени в Тавриде уже существовало основанное Святославом удельное княжество — Тмутараканское, благодаря чему после разгрома Хазарского каганата полуостров стал сферой влияния русских князей. Русь освоила выход к Черному морю, наладились прочные связи Новгорода и Киева с Византией. Центром таких связей и была Корсунь (Херсонес) в Тавриде. А после появления Тмутараканского княжества Понт Эвксинский (греческое название Черного моря) стали называть «Русским морем», Азовское — «Сурожским». Наступила золотая эпоха Киевской Руси, которая в течение двух веков успешно отражала набеги половцев, позволив им в Тавриде занять лишь небольшой кусочек земли возле нынешнего Судака.

Но в то время как в Европе шло формирование христианских государств, в Азии пробудились новые силы кочевников, пришедших на сей раз из Великой Монголии. В начале XIII в. в устье Днепра вторглась мощная боевая конница и отрезала Тавриду от христианского мира, дав ей новое название «Кырым» и сделав ее улусом Золотой Орды. Много славян было погублено, полонено, продано в рабство, а древний цветущий Херсонес, выросший к XIII в. в крупный православный культурный и торговый центр, разграблен, а потом и разрушен.

Вскоре под ударами Батыя пали и были разорены дотла Коломна, Владимир, Суздаль, Ростов, Ярославль, Кострома, Тверь… В 1240 г. печальная участь постигла «мать городов русских» — Киев. Обескровленная Русь вынуждена была перенести свои святыни и твердыни на север — через Владимир в Москву. «Корсуньская страна» — Таврида, ставшая «Крымом», — надолго превратилась в главную силу грабительских набегов золотоордынцев на север и северо-запад Руси.

В 1453 г. Константинополь был взят турками, и центр православия переместился в Москву, наследницу Византии. В лице православной Московии Европа обрела на Востоке свой новый духовный вызов в борьбе против Азии. Начался новый виток истории Восточного вопроса, в котором Крыму опять принадлежала роль узла силовых линий.

Православной Руси приходилось постоянно бороться на два фронта. На востоке это была Азия, представляемая сначала языческой, а потом мусульманской Ордой и ее ханами. На западе — «латинская» Европа в лице шведских и немецких рыцарей-крестоносцев и польско-литовского государства, захватившего и окатоличившего западные княжества Руси. Святой благоверный князь Александр Невский одним из первых понял «евразийское» предназначение Руси, спасительное для ее духа и примирявшее в лице России Европу и Азию.

Однако путь к такому равновесию был долог. Он пролегал через Куликовскую битву и «стояние на реке Угре». Он вел через Смуту к изгнанию поляков из оскверненного ими Кремля и постепенному вытеснению их из древнерусских западных княжеств, к освобождению Киева — «матери городов русских». Этот путь объединил «православных россов» — русских, белорусов и украинцев в одной общей судьбе, сделав их неуязвимыми от духовно агрессивной «латинской» Европы и от истощавшей Русь материально «Азии».

Переяславская Рада, воссоединившая в 1654 г. Украину и Русское государство, завершила период, когда десятки тысяч украинских беженцев спасались в Московии от принудительного окатоличивания и полной колонизации. От своих претензий на Киев Речь Посполитая отказалась лишь через 32 года (по «Вечному миру» с Польшей). В этом договоре Русское государство признавалось заступником оставшихся на территории Речи Посполитой украинцев и русских, а также обещало полякам направить свое войско в Крым для защиты своих и польских земель, страдавших от опустошительных набегов Крымского ханства — вассала Османской Турции, нового носителя «азиатского духа».

Раздвигаясь на запад и восток, Россия расправляла плечи. Но прочно встала она на ноги, лишь вернув себе южную опору — Тавриду. Для первых успехов на южном направлении в продвижении к Черному морю понадобились талант и воля молодого Петра I, прекрасно осознавшего геополитические нужды России. Этот путь занял еще полтора столетия и сделал Г. А. Потемкина — Таврическим, А. В. Суворова — Рымникским, П. А. Румянцева — Задунайским, Н. Н. Муравьева — Карским. Не случись этого, быть бы сейчас молдаванам, грузинам, армянам — персами и турками.

Крым и Черное море — это место соприкосновения мира Востока и мира Запада, латинского Запада и православной ойкумены. Поэтому для России историческая задача обеспечить прочность своих границ в Черноморско-Кавказском регионе была и остается не только вопросом военной безопасности. Это средство и условие успешного выстаивания между агрессивными и динамичными цивилизациями, опора в достижении равновесия между ними. Равновесие же обеспечивает некоторое усмирение цивилизационной экспансии.

Историк С. М. Соловьев называл мировым Восточным вопросом протянувшееся сквозь тысячелетия историческое взаимодействие и соперничество Европы и Азии как миров со своими смыслами. «Восточный вопрос появился в истории с тех пор, как европейский человек осознал различие между Европою и Азиею, между европейским и азиатским духом… Ожесточенная борьба проходит чрез всю европейскую историю, проходит с переменным счастием для борющихся сторон; то Европа, то Азия берет верх»^[132]. Н. Данилевский понимал под «Восточным вопросом» соперничество в ареале византийского пространства прежде всего России и латинского Запада на фоне давления Оттоманской империи.

Для России, в силу ее географического положения, борьба миров и поиск равновесия между разными началами составляли смысловое содержание ее истории. Беховыми событиями в этом процессе, занявшем несколько веков, стали выход России к Причерноморью и ее окончательное закрепление в Крыму, начавшееся еще тысячу лет назад. Найденный баланс возымел мировое значение.

Расшатывание баланса не только немедленно ведет к усилению военно-государственного давления, но и провоцирует духовный, религиозный и идейный экспансионизм. Примером может служить и втягивание балканских славян в орбиту «евроатлантического» мира, и пристальное внимание США к Украине, которые в значительной мере являются архитекторами нынешнего украинского кризиса. Это и драма Донецкого и Луганского регионов, восставших против насильственной смены своего исторического и цивилизационного кода и не пожелавших подчиниться русофобской стратегической линии элиты, овладевшей властью и информационным пространством Украины. В этом эпохальном историческом противостоянии точкой приложения силы во всех ее смыслах становится Крым.

Географическое расширение и закрепление на морях было для России закономерным условием выживания. Кавказ и Крым принадлежат к таким геополитическим точкам, которые определяют соотношение сил во всем ареале Южной Европы и Малой Азии. Ни Европу, ни Турцию не волновало освоение русскими Ленской губы, но выход России к Черному морю превратил регион в предмет весьма заинтересованного участия и беспардонных интриг Европы. На пороге Нового времени постоянным подстрекателем Крыма и горцев Кавказа против России были поляки, которые до всяких разделов Польши в течение четырех столетий (XIII–XVII вв.), с Болеслава Смелого до Сигизмунда, неустанно давили на Русь. Польша, захватившая Галицию в середине XIV в., видела в султане и Крымском ханстве потенциальных союзников в борьбе за Малороссию. Франция, особенно при Наполеоне, мечтавшем контролировать оба побережья Средиземного моря, рассматривала Россию как соперницу на Востоке, была заинтересована в доминировании Порты на Черном море и была весьма активна против России на южном направлении.

Не желая осложнений с державами и понимая, какой язвой был Кавказ, Павел I на рубеже XVIII–XIX вв. не хотел окончательно оформлять присоединение Кавказа и Закавказья, предпочитая «устойчивую горскую федерацию» — буфер, способный выстоять против «покушающихся врагов». После присоединения Крыма и вхождения Грузии стало ясно, что удержаться в качестве черноморской державы, не имея в тылу Кавказ, для России невозможно.

В 1774 г. был заключен Кючук-Кайнарджийский мирный договор, по которому Крым становился независимым от Турции, а в 1783 г. «полуостров Крымский, полуостров Тамань и вся Кубанская сторона были приняты под Державу Российскую»^[133]. Еще полтора столетия понадобилось для того, чтобы баланс сил окончательно установился, чтобы Европа примирилась с новым геополитическим положением Российской империи. И хотя Россия, выйдя к Причерноморью и укрепившись в нем, спасла Европу, ибо турки уже стояли в Вене, та в Крымской войне попыталась лишить Россию ее статуса черноморской державы. Но «Европа в отношении России всегда была столь же невежественна, как неблагодарна», — писал обладавший удивительным историческим чувством А. С. Пушкин. С момента утверждения России на Черном море, с момента принятия Крыма «под державу Российскую», подрыв российских южных рубежей стал константой стратегии «владычицы морей» Британии.

В 1833 г. был заключен Ункяр-Искелесийский договор России с Турцией о совместном контроле Проливов. Это так и осталось кульминацией дипломатических успехов России на Ближнем Востоке в XIX в., о повторении которой мечтали в русском внешнеполитическом ведомстве в годы Первой мировой войны. Договор между двумя единственными тогда черноморскими державами, достигнутый дипломатическими, а не военными средствами, фиксировавший статус-кво и не нацеливающий на чужие территории, вызвал «негодование» Франции и Англии, которые в ноте к Турции заявили об отказе с ним считаться и начали создавать коалицию, втягивая в нее Австрию. Русско-турецкий договор 1833 г. наглядно показал западным державам перспективу закрепления России в геополитически важном регионе, дав старт движению к Крымской войне. Именно тогда Англия принялась открыто помогать горцам Кавказа против России. У берегов Черного моря была застигнута британская шхуна «Виксен», выгружавшая оружие для «черкесов».

Крымская война, начавшаяся под предлогом спора о ключах от Святой земли, имела целью отбросить Россию от Черного моря, что антирусской коалиции на время удалось посредством тяжелых условий Парижского трактата. Понадобилось два десятилетия искуснейшей дипломатии блистательного князя А. М. Горчакова, чтобы преодолеть последствия Парижского мира, по которому Россия была лишена права иметь Черноморский флот и даже береговые укрепления — так называемая нейтрализация Черного моря, удивительно похожая на ситуацию, к которой могло привести бездействие России в 2014 г.^[134] Знаменитый циркуляр русского канцлера 1870 г. вернул России ее утерянные права.

Недальновидная «англо-французская» Европа поплатилась за унижение России появлением новой мощнойевропейской силы, объединенной под эгидой Пруссии, — Германии. Русско-германское сотрудничество, возможно вынужденное, дало взаимную поддержку этим двум державам в важнейших для них вопросах. После этих событий Восточный вопрос, конкретизированный в XIX в. как вопрос о Черноморских проливах, постепенно утратил в Европе свою остроту.

Тем не менее Берлинский конгресс после отмены нейтрализации Черного моря и Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. стал вехой, которая объединила все западноевропейские силы единой целью уменьшить значение русской победы. Европа впервые проявила себя как политическое целое против России. Крупнейшие лидеры европейской политики и дипломатии — Р. Солсбери, О. Бисмарк, Б. Дизраэли — встали общим фронтом, хотя в этой войне, давшей независимость Болгарии, Румынии, Сербии и Черногории, единственным территориальным призом России была Добруджа, которую Россия отдала Румынии взамен на отобранную у нее ранее по Парижскому трактату часть Бессарабии.

Судьба православной цивилизации на стыке Европы и Азии прямо связана с превращением Русского государства в Россию, которая выполнила историческую миссию хранителя равновесия между Европой и Азией, между европейской и восточными цивилизациями, именно благодаря тому, что стала великой державой с выходами к трем океанам. Русь стала Россией благодаря выходам к морям и окончательному закреплению в Крыму, который явился необходимым географическим элементом, имевшим глобальное значение в расстановке государственных сил, определивших равновесие цивилизаций.

Советский Союз, сохранивший территорию Российской империи и, главное, ее стратегические географические рубежи (прежде всего выходы к морю), продолжал выполнять эту внешнюю функцию — держателя равновесия между Западом и Востоком. С этой точки зрения распад СССР явился по существу «расчленением» исторической России, существовавшей 70 с лишним лет в форме СССР, как с радостью охарактеризовал это событие Зб. Бжезинский. Последовало неизбежное соперничество за российское наследство, мир пришел в движение. Наиболее драматичные для народов проявления этот процесс имел по периметру нынешних границ Российской Федерации. Одним из самых разрушительных последствий распада единого государства стало одномоментное превращение внутренних административных границ в международные. Тем самым были закреплены волевые решения бывших партийных инстанций, кроивших территории без всякого учета мнения народов, и созданы очаги напряженности и конфликтов.

И опять особое место в этом ряду занимает Крым. Его передача от России к Украине в 1954 г., антиконституционность которой, как и отсутствие юридической силы у соответствующего решения Президиума Верховного Совета (ВС) РСФСР, были признаны Постановлением ВС РФ № 2809–1 от 21 мая 1992 г., уже закладывала предпосылки грядущих потрясений и возможного нарушения геополитического баланса в бассейне Черного моря. Тем более что Севастополь был указом 1948 г. выведен из состава Крымской области и сделан городом республиканского подчинения РСФСР, т. е. не передавался вместе с Крымом в 1954 г., что четко было декларировано в постановлении ВС РФ № 5359–1 от 9 июля 1993 г. «О статусе города Севастополя»^[135].

Не существует иных международно-правовых актов, определяющих статус Крыма, кроме русско-турецкого мирного договора 1774 г. (Кючук-Кайнарджийского), акта 1783 г., согласно которому «полуостров Крымский, полуостров Тамань и вся Кубанская сторона приняты под Державу Российскую» и закрепившего это положение Ясского мира 1791 г. На протяжении прошедших с тех пор более 200 лет они никогда не ставились под сомнение международным сообществом и не отменялись. Не отменила их и передача Крыма Украине в 1954 г., событие исключительно внутригосударственной жизни СССР — преемника Российской империи, а стало быть, и ее прав по Кючук-Кайнарджийскому и последующим договорам.

Крым никогда не был предметом спора с Украиной. Он был в составе Советской России до договора 1922 г. о создании СССР, он был в составе России и по Брест-Литовскому миру. Украинским его сделали лишь по «Беловежскому миру», который с юридической точки зрения является более чем сомнительным.

Проведение Украиной референдума о независимости 1 декабря 1991 г., последовательное разрушение ею даже тех форм общности и преемственности по отношению к союзному государству, которые первоначально предусматривались Беловежскими, а затем Алма-Атинскими соглашениями, качественно изменили ситуацию. Отсутствие государственной воли у руководства и элиты начала 1990-х годов, их зависимость от поддержки зарубежных спонсоров и неустойчивое положение в охваченном смятении обществе, эйфория инфантильного «нового мышления», лишенного всякого понимания закономерностей мировой политики, не давали шансов «новой» России поставить вопрос о Крыме. На повестке дня было установление «западной демократии», которая якобы должна была снять все проблемы и противоречия и освободить национальные интересы от груза «имперских амбиций».

Но главные преемственные составляющие прочности, незыблемости государства, безопасности его национальных интересов, его мощи гораздо менее, чем тогда представляли, зависят от демократии или иного типа режима, которые скорее окрашивают методы реализации задач, чем их содержание. Это прежде всего компоненты, связанные с географическим положением страны: наличием незамерзающих портов и выходов к морю, судоходных рек и конфигурации границ. Это геополитическое положение государства; то, какие страны и цивилизации его окружают, какова их традиционная политика и военная сила, склонность вступать в союзы той или иной направленности, наличие между ними конфликтов и их перспективы. Эти компоненты одинаково важны и для монархии XVIII в., и для республики XXI в., и для тиранического режима, и для самого демократического правового государства.

Разве «новым мышлением» руководствовалась Великобритания, когда ее военная эскадра шла к Фолклендским островам, деколонизации которых по принципам Устава ООН потребовала Аргентина? Разве не «старое мышление» демонстрирует Япония, с упорством отстаивая свой территориальный интерес? Наконец, каким мышлением руководствуется американское правительство, объявляющее Прибалтику зоной стратегических интересов США? Почему США заявили о своем признании Грузии, не дожидаясь даже легитимации там новой власти, утвердившейся отнюдь не конституционным и демократическим путем? Разве ими двигало не стремление скорее закрепить выгодное для них расчленение огромной державы и утвердить свое влияние в стратегическом Черноморском регионе, который был недоступен раньше?

Главный удар и давление сразу были направлены на морские рубежи, некогда сделавшие Русь Россией. Отделением Прибалтики она была возвращена к положению «до Ливонской войны». На повестке дня стояла задача вернуть ее к положению «после Крымской войны» — лишить Черноморского флота.

Не случайно во время Крымской войны лондонская «Таймс» писала, что главная цель политики и войны не может быть достигнута до тех пор, пока будут существовать Севастополь и русский флот^[136]. Военно-морская твердыня, заложенная Петром Великим, воспринималась «владычицей морей» как центр могущества на юге империи, разрушение которого вызовет и постепенное разрушение и всего здания, сооружением которого Россия занималась сотню лет.

Сразу после 1991 г. стало достаточно очевидно, что Украине «роспуск» СССР нужен был для того, чтобы, взяв контроль над частью ранее общесоюзной армии и захватив Черноморский флот, закрепить свои необоснованные претензии на Крым. Просто выйдя из Союза, Украина не могла бы претендовать на флот и на Севастополь. При этом Киев, безусловно поощряемый Западом, сначала негласно, затем вполне открыто, последовательно демонстрировал решимость дистанцироваться от России, опрометчиво рассчитывая, что Россия будет вечно мириться с критическим ущербом ее безопасности, а русские в Крыму и на востоке Украины — с нарастающим ущемлением своих основополагающих прав.

Настойчивость и скорость, с которыми Киев нарушал дух и букву основополагающих документов СНГ, показывали, насколько Украина ощущала ущербность своих прав на Крым в силу абсолютно очевидной неконституционности указа 1954 г. о передаче ей полуострова. Зависимые от поддержки националистов, украинские властные элиты чувствовали, что в исторической перспективе Россия неизбежно осознает свои национальные интересы и ответственность за русское население. При этом абсурдная и самоубийственная для Украины стратегия подавления общерусского мировоззрения и русской идентичности народа Крыма и востока Украины, навязанная москвофобской версией украинства, закономерно привела не к укреплению украинской государственности, а лишь к ее глубокому системному кризису и полураспаду, к безвозвратному размежеванию многосоставного населения Украины, скроенной в XX в. коммунистическим доктринерством.

В 1990-х годах галицийские экстремисты, не имевшие социально-политической базы в Крыму, даже открыто заявляли о необходимости «отдать» Крым крымско-татарским националистам, что способствовало вытеснению с крымской политической сцены лояльных крымско-татарских организаций радикально русофобским меджлисом. Подавление русского языка с угрозой его запрета, дискриминация русского населения Крыма, многократно превышающего по численности всех остальных жителей полуострова, неизбежно вела к точке взрыва, детонатором которого стал антиконституционный переворот в Киеве в ходе второго Майдана 2013–2014 гг.

Итогом абсурдной, иррациональной антидемократической и самоубийственной политики Киева стали события 2014 г., когда после государственного переворота народ Крыма, сохранившего свои легитимные структуры, соблюдая необходимые юридические процедуры, провел демократический референдум о своей независимости.

О праве наций на самоопределение ведется немало споров, поскольку это право среди основополагающих принципов провозглашено в Уставе ООН, но его на Западе перестали трактовать как право на отделение, утверждая, что принцип территориальной целостности превалирует. Такая противоречивость в важнейшей сфере отнюдь не смущает сильных мира сего, ибо позволяет применять двойные стандарты в зависимости от политических интересов, о чем высказался публично профессор международного права Гамбургского университета Рейнхард Меркель^[137].

Признавая независимость Косово, где не проводилось вообще никакого референдума и откуда до этого в ходе конфликта были изгнаны почти все сербы, западные государства говорят о праве наций на самоопределение. Народу Крыма в этом праве отказывают, несмотря на безупречно проведенные процедуры теми властными структурами, которые легитимно сохраняли конституционный порядок на Украине после переворота в Киеве.

Однако есть условия, при которых право наций на самоопределение начинает превалировать над принципом территориальной целостности, о чем также упоминают юристы. Так происходит в том случае, когда это право сочетается с так называемыми «историческими правами». Если без согласия часть народа отделена от материнского государства и присоединена к другому, но сохраняет исторические, национальные, лингвистические и культурные, ментальные нерасторжимые связи с материнским отечеством, но не имеет возможности продолжать национальную жизнь, то право наций на самоопределение в сочетании с историческими правами превалирует над принципом территориальной целостности. Такое мнение высказывали многие европейские юристы^[138], голос которых слышен все чаще и громче. Примером может служить судьба населения Саарской области, которая была отделена от наказанной фашистской Германии. Франция намеревалась сделать ее протекторатом, однако даже немцам после Второй мировой войны была дана возможность провести плебисцит, по итогам которого Саар вернулся в Германию.

Акт о приеме Крыма и Севастополя в состав России по официальной просьбе законных властных структур этих субъектов государственного права войдет в историю как важнейшая веха в восстановлении Россией своего статуса и своей роли держателя равновесия в важнейшем и вечно неспокойном регионе Черного моря, волны которого поглотили немало русской крови в борьбе за существование Российского государства и русской православной цивилизации.

Всегда у противников этой борьбы находилось множество союзников против России — от хазар до турок-османов, англичан, французов, итальянцев и немцев. Но только сильная Россия может быть партнером Европы, слабая же будет рассматриваться как добыча для расхищения. Россия может и должна стать фактором межгосударственной межцивилизационной и стратегической стабильности, только сохранив и отстояв свои исторически преемственные интересы и морские рубежи.

Иллюстрации

Баян. В. М. Васнецов. 1910 г.

Крещение князя Владимира. В. М. Васнецов. 1893 г.

Святая равноапостольная княгиня Ольга. М. Н. Нестеров. 1893 г.

Владимир и Рогнеда. А. П. Лосенко. 1770 г.

Крещение Руси. В. М. Васнецов. 1893 г.

Ярослав Мудрый. И. Я. Билибин. 1926 г.

Отдых Великого князя Владимира Мономаха после охоты. В. М. Васнецов. Около 1900 г.

Княгиня Ольга встречает тело своего мужа Игоря. В. М. Суриков. 1915 г.

Долобский съезд князей — свидание князя Владимира Мономаха с князем Святополком. А. В. Кившенко. 1886 г.

После побоища Игоря Святославича с половцами. В. М. Васнецов. Конец XIX века

Чтение Русской правды. А. Д. Кившенко. 1880 г.

Схватка казаков с татарами. Юзеф Брандт. 1890 г.

Татарский танец. Юлиуш Коссак. 1886 г.

Переяславская рада. А. Д. Кившенков. 1889 г.

Въезд Богдана Хмельницкого в Киев в 1649 году. Н. Ивасюк. 1893 г.

Хмельницкий и Тугай-бей подо Львовом. Ян Матейко. 1885 г.

Муки Мазепы. Луи Буланже. 1827 г.

Мазепа и волки. Орас Верне. 1826 г.

Героическая оборона Веприка Э. Э. Лисснер начало XX века.

Карл XII и гетман Мазепа на берегу Днепра. Густав Улоф Сёдерстрём. 1879 г.

Полтавская баталия. Пьер Дени Мартен. 1726 г.

К. Г. Разумовский с гетманской булавой. Луи Токке. 1758 г.

Фейерверки в честь Екатерины во время её путешествия в Крым. Неизвестный художник. Конец XVIII в.

Осада Очакова. Франческо Казанова. 1778 г.

Вид Одессы в лунную ночь. И. К. Айвазовский. 1846 г.

Малороссийский шинок. В. И. Штернберг. 1837 г.

Вид Подола в Киеве. В. И. Штернберг. 1837 г.

Переправа через Днепр под Киевом. В. И. Штернберг. 1837 г.

Ярмарка в Малороссии. В. И. Штернберг. 1837 г.

Общий вид Киево-Печерской лавры. Русский лубок. XIX век

Почаевская лавра с востока. Т. Г. Шевченко. 1846 г.

Слепцы. Н. А. Ярошенко. 1879 г.

Одесский порт. М. А. Врубель. 1885 г.

Украина С. Ф. Колесников. Начало XX века

Взятие Галича. Русский лубок. 1914 г.

Содержание

I. Пульс времени … 8　

За Мюнхеном всегда следует Нюрнберг … 8

Быть или не быть России в истории? … 15

Почему Европа «слиняла»? … 20

«Мы обязаны идти до конца!» … 28

Послевоенный мир кончился … 44

«Наша победа приведет к возникновению совершенно иного мира» … 51

Философия конца … 75

Как проект «Украина» становится инструментом мировой войны: история и геополитика … 100

Лучше платить за обретение, нежели за утраты … 130

«Третья мировая уже началась…» … 141

«Приговор России вынесен и обжалованию не подлежит» … 155

II. Международное измерение … 173

Европа: на пороге неотвратимых перемен … 173

Треугольник Россия — Украина — Польша: российская точка зрения … 197

Терроризм как неизбежная черта глобализации … 212

Хотели ли русские войны? … 227

III. Размышления историка … 245

Историческое сознание и идеология на поворотных этапах российской истории … 245

Закат Европы — восход «атлантизма» … 340

«В человеческой истории всегда всё уживалось: и грехи, и добродетели…» … 382

Украина: историческая ретроспектива и геополитическая перспектива … 419

Крым в исторической судьбе России … 433

Примечания

1

По материалам программы «Вечер с Владимиром Соловьевым» на телеканале «Россия-1». Столетие. 28.02.2022. URL: https://www.stoletie.ru/vzglyad/za_munkhenom_vsegda_sledujet_nurnberg_130.htm

(обратно)

2

Из выступления в телепрограмме «Большая игра». Столетие. 28.04.2022. URL: https://www.stoletie.ru/vzglyad/byt_ili_ne_byt_rossii_v_istorii_240.htm

(обратно)

3

Еженедельник «Аргументы и Факты». № 10. Крылья советов. 09.03.2022. URL: https://aif.ru/society/history/pochemu_evropa_slinyala_nataliya_narochnickaya_ob_isterike_zapada?ysclid=12hkcdz0vj

(обратно)

4

Красная звезда. 11.03.2022. Беседу вёл Александр Пинчук. URL: http://redstar.ru/my-obyazany-idti-do-kontsa/

(обратно)

5

Взгляд. 14.03.2022. URL: https://vz.ru/politics/2022/3/14/1148002.html

(обратно)

6

По материалам пресс-конференции, состоявшейся в МИА «Россия сегодня». Опубликовано: Столетие. 28.03.2022. URL: https://www.stoletie.ru/tekuschiiy_moment/natalija_narochnickaja_nasha_pobeda_privedet_k_vozniknoveniju_sovershenno_inogo_mira_453.html

(обратно)

7

Интервью в программе «Говорит Донбасс», ведущий — Федор Папаяни. 22.05.2021.

(обратно)

8

Лекция была прочитана в Международном деловом клубе Союза женских сил. Сокращенная стенограмма была опубликована: Столетие. 01.07.2022. URL: https://www.stoletie.ru/politika/istoki_togo_chto_sejchas_proiskhodit_lezhat_v_glubine_vekov_968.htm

(обратно)

9

В 1867 году Австрия была провозглашена конституционной дуалистической цензовой монархией.

(обратно)

10

По материалам YouTube-канала МВД России. Опубликовано: Столетие. 01.08.2022. URL: https://www.stoletie.ru/politika/luchshe_platit_za_obretenije_nezheli_za_utraty_645.htm

(обратно)

11

Экстремистская организация, запрещенная в Российской Федерации. — Примеч. ред.

(обратно)

12

Столетие. 18.10.2022. URL: https://www.stoletie.ru/politika/natalija_narochnickaja_tretja_mirovaja_uzhe_nachalas_352.htm. По материалам телеканала «Царьград». URL: https://spb.tsargrad.tv/articles/natalja-narochnickaja-o-bitve-za-novyj-mir-pik-krovoprolitija-ne-projden_646018. Беседу вёл ведущий «Первого русского» Никита Комаров.

(обратно)

13

Столетие. 08.11.2022. Беседовал Петр Давыдов. URL: https://www.stoletie.ru/rossiya_i_mir/natalija_narochnickaja_prigovor_rossii_vynesen_i_obzhalovaniju_ne_podlezhit_768.htm

(обратно)

14

Европа: на пороге неотвратимых перемен // Kultura slowian. Rocznik komisji kultury slowian pan. Polska akademia uiniejętności, 2017. Tom XIII. C. 97–109.

(обратно)

15

Przeglad. 27.05.2007.

(обратно)

16

Запись беседы тов. И. В. Сталина с Черчиллем. 14 октября 1944 г. // Вестник Архива Президента Российской Федерации. Источник. Документы русской истории. 1995. № 4(17). С. 145.

(обратно)

17

Православие.ру. 20.02.2003. URL: http://www.pravoslavie.ru/analit/030220174240.htm

(обратно)

18

Православие.ру. 24.06.2003. URL: https://pravoslavie.ru/5122.html

(обратно)

19

Незавершенная книга, основу которой автор счел важным включить в настоящий сборник. Основное содержание было опубликовано в журнале «Перспективы» (сетевое издание «Перспективы», 02.03.2021). URL: https://www.perspektivy.info/history/istoricheskoje_soznanije_i_ideologija_na_povorotnyh_etapah_rossijskoj_istorii_2021-03-02.htm

(обратно)

20

Степанов О. В. Член Совета по внешней и оборонной политике, посол России в Канаде. Россия самоосвобожденная // Россия в глобальной политике. 22.09.2022. № 5 (117). Сентябрь — октябрь.

(обратно)

21

Шок самого богатого слоя от потери капиталов и возможности пребывать на ПМЖ за границей с философией «ubi bene ibi patria — где хорошо, там и отечество» вряд ли стоит включать в анализ национального сознания, ибо слой этот узок, в масштабах населения России за пределами статистики. Но часть властной элиты и особенно «денежная власть» — сугубо идеологизированная и упорная в своих догмах — это предмет особого рассмотрения. Никогда еще начиная с 90-х так сильно не расходились представления о добре и зле, об интересах страны у этой части элиты и народа.

(обратно)

22

Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. Париж: YMCA-PRESS, 1955; М.: Наука, 1990. С. 9.

(обратно)

23

Brzezinski Z. Between two Ages. America’s Role in the Technotronic Era. N. Y., 1970. P. 283.

(обратно)

24

Huntington S. P. The Clash of Civilizations and the Remaking of World Order. N. Y., 1996.

(обратно)

25

См.: Данилевский Н. Я. Россия и Европа. СПб., 1995; Данилевский Н. Я. Горе победителям. М., 1998.

(обратно)

26

Ильин И. А. Основы христианской культуры. М., 2011.

(обратно)

27

См.: Бачило И. Л. Факторы, влияющие на государственность // Государство и право. 1993. № 7; Ильин В. В., Ахиезер А. С. Российская государственность: истоки, традиции, перспективы. М., 1997; Кириллов А. Д. Региональные особенности становления новой российской государственности // Политические исследования. 1998. № 2; Кокотов А. Н. Русская нация и национальная государственность. Екатеринбург, 1994; Морозова Л. А. Проблемы современной российской государственности: Учеб. пособие. М., 1998; Шабуров А. С. Государство и государственность: вопросы соотношения // Известия Байкальского государственного университета. 2012. № 3 (83); Винниченко О. Ю. Российская государственность в контексте цивилизационного развития. Тюмень, 2008; Затонский В. А. Эффективная государственность. М., 2006.

(обратно)

28

Бабурин С. Н. Территория государства: правовые и геополитические проблемы. М., 1997; Бабурин С. Н. Территория государства: Теоретико-правовые проблемы. Автореферат дис. … д. юр. н. М., 1998.

(обратно)

29

Там же.

(обратно)

30

Цит. по: Анищенко Г. Дискуссионный клуб. Февраль великого перелома. К 100-летию Февральской революции. URL: http://rys-strategia.ru/publ/1-1-0-1922

(обратно)

31

Там же.

(обратно)

32

Jouin E. L’après-guerre, la guerre, l’avant-guerre 1870–1914–1927. Paris: Revue internationale des sociétés secrets, 1927. P. 63.

(обратно)

33

Государственное учение Филарета Митрополита Московского. М., 1993.

(обратно)

34

Радищев, изучивший Лейбница, Руссо, энциклопедистов, слушавший в Лейпциге Геллерта и Платнера, был широко образованным человеком. Его моральная несгибаемость и жертвенное чувство долга, по оценке исследователей русской мысли (С. Р. Жаба), проявлялись многократно на государственной службе к личному его ущербу. Радищев выразил свои взгляды в особенности в «Примечании» к переведенной им книге Мабли (1773), в «Письме к другу» (1782), в «Житии Ушакова» (1789) и в знаменитом «Путешествии из Петербурга в Москву», изданном в 1790 году, когда Екатерина II, испуганная французской революцией, стала непримиримой к взглядам, с которыми прежде заигрывала.

(обратно)

35

А. С. Пушкин. Рославлев // ПСС. Т. 6. С. 135.

(обратно)

36

Н. А. Бердяев. Истоки и смысл… С. 21. В 90-х годах и в XXI веке ее проявили те лидеры и слои, которых курьез постсоветской политической семантики нарек «либералами». Они призывали в 1993 году «раздавить гадину» — запретить и арестовать оппозиционные структуры и СМИ, преследовать и люстрировать инакомыслящих. В 2021 году в духе робеспьеровского «Заменить народ!», ибо как он пламенно изрек 27 апреля 1789 года: «Я сам есть народ!», постсоветские фанатичные апологеты 90-х годов декларировали намерение полностью заменить лояльные к государству управленческую и политическую элиту на всех уровнях, общественные фигуры и СМИ, открыть подобно большевикам все государственные архивы и повторить путь Февральской революции.

(обратно)

37

Кавелин К. Д. Наш умственный строй. Статьи по философии русской истории и культуры. М., 1989. С. 363.

(обратно)

38

Киреевский И. В. В ответ А. С. Хомякову. Избранные статьи. М., 1984. С. 118.

(обратно)

39

Лосский В. Н. Очерк мистического богословия Восточной Церкви. М., 1991. С. 9.

(обратно)

40

См.: Карсавин Л. П. Религиозно-философские сочинения. М., 1992; Хоружий С. С. Идея всеединства от Гераклита до Лосева // Начала. 1994. № 1.

(обратно)

41

Перевезенцев С. В. Русская религиозно-философская мысль. X–XVII вв. (Основные идеи и тенденции развития). М., 1999.

(обратно)

42

Лосский Н. О. Характер русского народа. Франкфурт-на-Майне: Посев, 1957. С. 29.

(обратно)

43

Катков М. Н. Собрание сочинение в 6-ти томах. М., 2011–2012.

(обратно)

44

Катков М. Н. Имперское слово. М., 2002. С. 5.

(обратно)

45

Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции. М., 1990. С. 138.

(обратно)

46

Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции. М., 1991. С. 41, 39.

(обратно)

47

Лосский Н. О. Характер русского народа. Книга первая. Франкфурт-на-Майне: Посев, 1957.

(обратно)

48

Например, «Современник», «Отечественные записки», «Вестник Европы», «Сын Отечества», «Московские ведомости», «Русская мысль» и др.

(обратно)

49

Кавелин К. Д. Наш умственный строй. Статьи по философии русской истории и культуры. М., 1989. С. 363.

(обратно)

50

Нарочницкая Л. И. Россия и национально-освободительное движение на Балканах. 1875–1878 гг. М., 1979. С. 36.

(обратно)

51

Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 8. Революция и контрреволюция в Германии. М., 1957. С. 56–57.

(обратно)

52

Marx К. Secret Diplomatic History of the Eighteenth Century. Напечатана в Англии после смерти К. Маркса.

(обратно)

53

Ищенко Н. А. Альфред Теннисон и англо-российские отношения: к вопросу о литературных стереотипах и предрассудках // Культура народов Причерноморья. 2003. № 37. С. 271–274.

(обратно)

54

Тихомиров Л. А. Критика демократии. Статьи из журнала «Русское обозрение» 1892–1897. М., 1997.

(обратно)

55

Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции. М., 1990. С. 135.

(обратно)

56

Спекторский Е. В. Принципы европейской политики России в XIX и XX веках. Любляна: Русская Матица, 1936.

(обратно)

57

Вернадский Г. В. Русская историография. М., 1998. С. 158.

(обратно)

58

Из глубины. Сборник статей о русской революции. Нью-Йорк: Телекс, 1991. С. 316.

(обратно)

59

Зызыкин М. Царская власть и Закон о престолонаследии. София, 1924. С. 14, 15.

(обратно)

60

Об этом на круглом столе Института демократии и сотрудничества в 2008 году в Париже говорили старейшина русистики историк Ф.-К. Кокен и историк профессор О. Форкад.

(обратно)

61

Об эволюции идейных и государственных подходов в развитии СССР на протяжении всего периода см.: Нарочницкая Н. А. Россия и русские в мировой истории. М., 2005.

(обратно)

62

Исследователь сознания военного поколения Е. С. Сенявская приводит рассказы солдат, которые в самом начале войны при допросе пленных фашистов апеллировали к классовой солидарности, но в ответ получали лишь возгласы «Хайль Гитлер». См.: Сенявская Е. С. Фронтовое поколение Великой Отечественной: Социально-психологический феномен. URL: http://www.perspektivy.info/osobaya_tema/velikaya_pobeda/frontovoje_pokolenije_velikoj_otechestvennoj_socialno_psihologicheskij_fenomen_2009-05-07.htm

(обратно)

63

Киссинджер Г. Дипломатия. М.: Ладомир, 1997. С. 232, 233.

(обратно)

64

Постановление СНК СССР, ЦК ВКП(б) от 15 мая 1934 года «О преподавании гражданской истории в школах СССР».

(обратно)

65

Новая Россия. Париж, 1936. № 1.

(обратно)

66

Обращение митрополита Сергия (Страгородского) 22 июня 1941 года // Правмир. 22.06.2005. URL: https://www.pravmir.ru/obrashhenie-mitropolita-sergiya-stragorodskogo-22-iyunya-1941-goda/

(обратно)

67

Сенявская Е. С. Фронтовое поколение Великой Отечественной: социально-психологический феномен. URL: http://www.perspektivy.info/osobaya_tema/velikaya_pobeda/frontovoje_pokolenije_velikoj_otechestvennoj_socialno_psihologicheskij_fenomen_2009-05-07.htm

(обратно)

68

Сенявская Е. С. Фронтовое поколение Великой Отечественной: социально-психологический феномен. URL: http://www.perspektivy.info/osobaya_tema/velikaya_pobeda/frontovoje_pokolenije_velikoj_otechestvennoj_socialno_psihologicheskij_fenomen_2009-05-07.htm

(обратно)

69

См.: «Таймс», 22 февраля 1943 // Сталинград. 1942–1943. Величайший провал Гитлера. Сталинградская битва глазами американских и британских журналистов. М.: Вече, 2020. С. 219–220.

(обратно)

70

Прах А. И. Деникина и писателя И. А. Ильина был перезахоронен осенью 2005 года в Москве на кладбище Донского монастыря, и автору статьи довелось обсудить с М. А. Деникиной отношение А. И. Деникина к войне.

(обратно)

71

См.: Ульянов Н. Комплекс Филофея // Образ. 1996. № 2(6).

(обратно)

72

Карташев А. В. Предисловие // А. В. Карташев. Очерки по истории русской церкви. Париж, 1959.

(обратно)

73

Бондарева Е. А. Pax Rossica. Русская государственность в трудах историков зарубежья. М., 2012. С. 163–164.

(обратно)

74

McFaul М. How to Contain Putin’s Russia. A Strategy for Countering a Rising Revisionist Power // Foreign Affairs. January 19. 2021.

(обратно)

75

Dobryansky L. E. The Vulnerable Russians. New York, 1967; См. также: Bray W. G. Russian Frontiers: From Moscovy to Chrushchev. New York, 1963. Дочь Л. Добрянского Пола Добрянски, учившаяся у Зб. Бжезинского, заместитель государственного секретаря США при Буше-младшем и наставница Е. Чумаченко — будущей супруги президента В. Ющенко.

(обратно)

76

Ульянов Н. Исторический опыт России и украинский сепаратизм. СПб., 2015.

(обратно)

77

См.: Нарочницкая Н. А. Великие войны XX столетия. М., 2020. Издание дополненное и переработанное.

(обратно)

78

Ильин И. А. Что сулит миру расчленение России.

(обратно)

79

Ключевский В. О. Неопубликованные произведения. М.: Наука, 1983. URL: http://izbrannoe.com/news/mysli/vasiliy-klyuchevskiy-ob-intelligent-sii/

(обратно)

80

Из глубины. Сборник статей о русской революции. Нью-Йорк: Телекс, 1991. С. 316.

(обратно)

81

Трубецкой Е. Н. Сочинения. Максимализм // Библиотека русской религиозно-философской и художественной литературы «Вехи». URL: http://www.vehi.net/index.html

(обратно)

82

Из глубины. Сборник статей о русской революции. Нью-Йорк: Телекс, 1991. С. 313–315.

(обратно)

83

Спекторский Е. В. Христианство и культура. Прага, 1925. С. 256. Подробнее об этом см.: Бондарева Е. А. Религиозная мысль русского зарубежья об исторических судьбах России // Вопросы истории. 2001. № 9.

(обратно)

84

Токвиль А. де. Демократия в Америке. М., 1992. С. 465, 497.

(обратно)

85

Трубецкой Е. Н. Максимализм // Библиотека русской религиозно-философской и художественной литературы «Вехи». URL: http://www.vehi.net/index.html

(обратно)

86

Лесков Н. С. Статьи. URL:https://www.litmir.me/br/?b=102022&p=16

(обратно)

87

Там же.

(обратно)

88

Понеделков А. В., Старостин А. М. Современная российская элитная репрезентация в экспертном измерении // Коммуникология. Том 4.2016. № 6. С. 15–23; Старостин А. М., Понеделков А. В., Швец Л. Г. Феномен маргинализации в современном российском элитогенезе // Власть. 2016. Том. 24. № 1. С. 23–29.

(обратно)

89

Гаман-Голутвина О. В. Метафизические измерения трансформаций российских элит // Перспективы. Электронный журнал. URL: http://www.perspektivy.info/rus/gos/metafizicheskije_izmerenija_transformacij_rossijskih_elit_2013-04-17.htm; Гаман-Голутвина О.В. Взаимодействие политических и экономических элит России: историческая ретроспектива и современное состояние // Россия в условиях трансформаций. Вып. 10. М., 2001; Гаман-Голутвина О. В. Российская интеллигенция и власть // Человеческий потенциал России: интеллектуальное, социальное, культурное измерения. М., 2002.

(обратно)

90

Астафьев П. Е. Смысл истории и идеалы прогресса. Философия нации и единство мировоззрения. М., 2000. С. 93.

(обратно)

91

Нарочницкая Н. А. Россия и русские в мировой истории. М.: Междунар. отношения, 2005. С. 63–84.

(обратно)

92

Шубарт В. Европа и душа Востока. М., 1997. С. 244.

(обратно)

93

Ильин И. Л. Наши задачи. М., 1992. С. 51.

(обратно)

94

Rhodes C. J. The Last Will and Testament. 1959. P. 58–59.

(обратно)

95

Вебер M. Социология религии. Избранное. Образ общества. М., 1994. С. 265–275.

(обратно)

96

Зомбарт В. Буржуа. М., 1994. С. 19.

(обратно)

97

Брэдфорд У. Франклин Бенджамин, де Кревекер Сент Джон. М., 1987. С. 425–429.

(обратно)

98

Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М., 1992. С. 39.

(обратно)

99

Зомбарт В. Буржуа. М., 1994. С. 200, 232.

(обратно)

100

Данилевский Н. Я. Россия и Европа. СПб., 1995. С. 205.

(обратно)

101

Hofstadter R. The American Political Tradition and the Men Who Made It. New York: A. A. Knopf, 1948. P. 3, 7.

(обратно)

102

Hofstadter R. The Paranoid Style in American Politics. Chicago, 1965. P. 174–177.

(обратно)

103

Hamilton A. Works. Ed. by J. C. Hamilton. N. Y., 1851–1852. Vol. 2. P. 142.

(обратно)

104

Léti J. Charbonnerie & Maçonnerie dans le Réveil National Italien. Essai de Critique Historique. Paris, 1928.

(обратно)

105

VennariJ. Die Ständige Anweisung der Alta Vendita. Ein freimaurerischer Plan für den Umsturz in der katholischen Kirche. Rex Regum Verlag. Jaidhof 1. S. 14.

(обратно)

106

Энциклики Syllabus 1864 г. и Humanum Genum 1884 г. См.: Haselböck К. Freude an der Wahrheit. Sobieskig. 18/13, A-1090 Wien.

(обратно)

107

Токвиль А. Демократия в Америке. М., 1992. С. 497.

(обратно)

108

Слово о Законе и Благодати. 145–153. Перевод сдревнерусского // Альманах библиофила. Тысячелетие русской письменной культуры (988–1988). М., 1989. С. 161.

(обратно)

109

Трубецкой Е. Н. Энциклопедия права. СПб., 1998. С. 51.

(обратно)

110

Трубецкой Е. Н. Указ. соч. С. 53.

(обратно)

111

Хайек Ф. фон. Дорога к рабству // Вопросы философии. 1990. № 10–12.

(обратно)

112

Ясперс К. Речь памяти М. Вебера // Вебер М. Социология религии… М., 1994. С. 563–565.

(обратно)

113

Nation Europa. Coburg, Nr. 8/1958. См. также: Opposition. Magasin für Deutschland. 2. Jahrgang, Heft 5/1999.

(обратно)

114

Coleman К. М. The Political Mythology of the Monroe Doctrine: Reflection on the Social Psychology of Domination. N. Y., 1959. P. 99–100, 110, 103.

(обратно)

115

Morgenthau H. J. Politics among Nations. N. Y., 1948. P. 64; Contemporary Theory in International Relations. Englewood, 1960. P. 61.

(обратно)

116

Bowers C. G. Beveridge and the Progressive Era. N. Y., 1932. P. 121; Tuveson E. L. Redeemer Nation. The Idea of America’s Millenial Role. Chicago, 1980.

(обратно)

117

Schmitt С. Grossraum gegen Universalismus. Der völkerrechtliche Kampf um die Monroedoktrin // Schmitt C. Positionen und Begriffe im Kampf mit Weimar — Genf — Versailles 1923–1939. Hamburg: Duncker und Humblot, 1940. S. 295–303; Шмитт К. Политическая теология. М., 1998.

(обратно)

118

Шпенглер О. Закат Европы. М., 1993. Т. 1–2.

(обратно)

119

Токвиль А. де. Демократия в Америке. М., 1992. С. 466.

(обратно)

120

Hayek F. A. The Constitution of Liberty. Chicago, 1960.

(обратно)

121

Интервью телеканалу RT (URL: https://www.youtube.com/watch?v=nzAKLhb9x6k). Беседу вел Антон Красовский — директор вещания на русском языке телеканала RT, ведущий программы «Антонимы».

Стенограмма опубликована в интернет-газете «Столетие», 02.02.2022. URL: https://www.stoletie.ru/rossiya_i_mir/natalija_narochnickaja_v_chelovecheskoj_istorii_i_zhizni_vsegda_vso_uzhivalos_i_grehi_i_dobrodeteli_i_raznyje_javlenija_odnako__641.htm

(обратно)

122

Отредактированная версия. Оригинал публикации см.: Нарочницкая.ру, 01.12.2004. URL: https://www.narotchnitskaya.com/in-archive/ukraina-istoricheskaya-retrospektiva-i-geopoliticheskaya-perspektiva.html

(обратно)

123

Перспективы. Электронный журнал. 2019. № 2 (18). С. 7–21.

(обратно)

124

Снесарев А. Индия как главный фактор в Средне-Азиатском вопросе. СПб., 1915; Семенов-Тян-Шанский В. П. О могущественном территориальном владении применительно к России. Очерк по политической географии. СПб., 1915; Ламанский В. И. Три мира Азийско-Европейского материка. СПб., 1892; Южаков С. Н. Англо-русская распря. Небольшое предисловие к большим событиям. Политический этюд. СПб., 1885.

(обратно)

125

Семенов-Тян-Шанский В. П. О могущественном территориальном владении применительно к России. Очерк по политической географии. СПб., 1915. С. 9–12.

(обратно)

126

Мэхэн А. Т. Влияние морской силы на историю. 1660–1783. (С предисловием проф. Н. П. Полетика). М.—Л., 1941. С. 271.

(обратно)

127

См.: Словарь международного морского права. М., 1985. С. 62.

(обратно)

128

Данилевский Н.Я. Россия и Европа. СПб., 1995. С. 311, 317.

(обратно)

129

Цит. по: Die geheime Papiere F. von Holstein. 3 Ausgabe. B. 3. Briefwechscl. Göttingen: Musterschmidt-Verlag, 1961. S. 213–216.

(обратно)

130

АВП РФ. Ф. 0512. Оп. 4. Док. 304. Папка 31. Л. 33–63.

(обратно)

131

Семенов-Тян-Шанский В. П. О могущественном территориальном владении применительно к России. Очерк по политической географии. СПб., 1915. С. 9–12.

(обратно)

132

Соловьев С. М. История России с древнейших времен. М., 1959–1966. Т. 13. С. 57.

(обратно)

133

Кючук-Кайнарджийский мирный договор между Россией и Турцией. 10 июля 1774 г. // Под стягом России: Сборник архивных документов. М., 1992; Высочайшiй Манифестъ о принятiи полуострова Крымскаго, острова Тамана и всей Кубанской стороны, подъ Россiйскую Державу. СПб., 1783. URL: https://russportal.ru/index.php?id=russia.manifest1783_04_08_01 (дата обращения: 16.05.2019).

(обратно)

134

Нарочницкая Л. И. Россия и отмена «нейтрализации» Черного моря. М., 1989.

(обратно)

135

Постановление от 9 июля 1993 года № 5359–1 «О статусе города Севастополя». URL: clck.ru/HSiXD (дата обращения: 16.05.2019).

(обратно)

136

Цит. по: Шавшин В. Г. Над «долиной смерти» (Балаклавское сражение). Симферополь, 2002. С. 8.

(обратно)

137

Оригинал этого материала вышел на немецком языке в газете Frankfurter Allgemeine Zeitung под заголовком «Крым и международное право. Отрезвляющая ирония истории» в апреле 2014 года. Перевод с немецкого — А. Кнельц. См.: Merkel R. Die Krim und das Völkerrecht: Kühle Ironie der Geschichte // Frankfurter Allgemeine Zeitung. 08.04.2014. URL: https://www.faz.net/aktuell/feuilleton/debatten/die-krim-und-das-voelkerrecht-kuehle-ironie-der-geschichte-12884464.html (date of access: 16.05.2019).

(обратно)

138

Toumafond О. Le droit des peuples à l’autodétermination. Colloque «Le Kosovo, la Crimée et la confrontation Ouest-Est en Ukraine». 27.05.2014. URL: idc-europe.org/fr/—Le-droit-des-peuples-a-l-autodetermination— (date of access: 16.05.2019)

(обратно)

Оглавление

Предисловие

I Пульс времени

  За Мюнхеном всегда следует Нюрнберг[1]

  Быть или не быть России в истории?[2]

  Почему Европа «слиняла»?[3]

  «Мы обязаны идти до конца!»[4]

  Послевоенный мир кончился[5]

  «Наша победа приведет к возникновению совершенно иного мира»[6]

  Философия конца[7]

  Как проект «Украина» становится инструментом мировой войны: история и геополитика[8]

  Лучше платить за обретение, нежели за утраты…[10]

  «Третья мировая уже началась…»[12]

  «Приговор России вынесен и обжалованию не подлежит»[13]

II Международное измерение

  Европа: на пороге неотвратимых перемен[14]

  Треугольник Россия — Украина — Польша: РОССИЙСКАЯ ТОЧКА ЗРЕНИЯ[15]

  Терроризм как неизбежная черта глобализации[17]

  Хотели ли русские войны?[18]

III Размышления историка

  Историческое сознание и идеология на поворотных этапах российской истории[19]

  Закат Европы — восход «Атлантизма»[91]

  «В человеческой истории всегда всё уживалось: и грехи, и добродетели…»[121]

  Украина: историческая ретроспектива и геополитическая перспектива[122]

  Крым в исторической судьюе России[123]

Иллюстрации

*** Примечания ***