Вслед за тенью. Книга вторая (СИ) [Ольга Викторовна Смирнова] (fb2) читать онлайн

Вслед за тенью. Книга вторая

Глава 1 Полный трэш

Я постепенно выплывала из крепкого беззаботного небытия. Казалось, каждая клеточка моего, переутомленного за эти дни мозга, чувствовала себя до чертиков счастливой от того, что, наконец, удалось отдохнуть. Однако состояние покоя всё же казалось мне зыбким и омрачалось навязчивым предчувствием того, что очень скоро блаженной невесомости придёт конец.

«Где я? Что со мной? Который час?..» — вяло закопошились мысли в моей сонной головушке.

Словно из густого кисельного варева они принялись всплывать на подкорку, но, неповоротливые, одна за другой снова тонули в её вязких глубинах.

Маша, несомненно, назвала бы мою новую реальность «полным трэшем» и оказалась бы права. Потому что эта, нежданно свалившаяся на голову действительность навязчиво пичкала меня спонтанными воспоминаниями, стоило только проснуться, отчего я всё чаще ощущала себя марионеткой в чьих-то недобрых руках…

'Неужели опять начнётся? — мысленно пробурчала я, ощутив тепло солнечных лучей на своих прикрытых веках. В уши хлынули слабые щелкающие звуки чего-то непонятного, но, кажется, отдаленно знакомого. Чего-то, с недавних пор почти привычного…

Спонтанное беспокойство тонкой иголочкой кольнуло душу. Зыбкое, едва уловимое, оно поселилось во мне совсем недавно, но с тех пор время от времени окутывало на меня неприятной невидимой пеленой. Я ментально сопротивлялась этому, неприятно липкому наваждению и большую часть времени держала его под контролем, но настороженность моя росла как на дрожжах, потому что с каждым новым утром пелена беспокойства всё больше и больше напоминала рыболовную сеть, с коварством которой мне выпало столкнуться еще в детстве, на моей, первой и последней в жизни, рыбалке. Сеть эту, тяжелую, липкую, насквозь пропахшую рыбой, я еще долго обходила тогда стороной.

Стояла осень, но там, куда прилетели мы с дедом, шел снег. Повсюду уже выросли сугробы, но река еще не промерзла. В тот пасмурный день, намертво врезавшийся в память, мы рыбачили втроем: я и два деда: мой и дедушка из тайги. Они не взяли тогда с собой удочек. Они закинули в реку сеть, показавшуюся мне — семилетней девчонке — просто гигантской. И, как в сказке о золотой рыбке, невод принёс рыбину — самую красивую из всех, что я когда-либо видела…

В память врезалось, насколько стойко она сражалась за жизнь. Большая, сильная и юркая, вся опутанная толстыми веревками, рыбка моя не сдавалась: трепыхалась что было сил и неистово била хвостом, распыляя повсюду целый фейерверк колючих брызг. Но сеть крепко держала ее в плену. Намертво. Помню, как слезы застилали мне глаза, как я метнулась к пленнице на помощь, как ухватилась за липкую сетку, которую оба дедушки на пару уже вытянули на берег. Помню, как поскользнулась и покатилась бы вниз — в самую реку, по поверхности которой, то там, то тут уже плавали тонкие льдинки. Да, я упала бы в воду, если бы дед не ухватил меня за воротник шубки, не приподнял бы над землей и не откинул бы в мягкий сугроб. Помню, как грозно он тогда велел: «Не лезь! Утащит — утонешь!» Помню, как я просила их отпустить рыбку на волю, твердила, что тогда она вернет мне маму. Помню, как услышала холодное дедушкино: «Не придумывай! Она не вернется…»

Помню, как так и не получила ответа на свой вопрос «Почему?», как просидела в сугробе до самого конца экзекуции, затаив дыхание наблюдая, как тугие путы сети не дали моей красавице — рыбке ни малейшего шанса на свободу. Помню, что к ней, приготовленной потом на костре, я тогда так и не прикоснулась…

«К чему мне это вспомнилось? — мысленно задалась я вопросом. И сама же себе ответила: — Потому что уже несколько дней подряд чувствую себя той самой рыбой — рыбой, которую кто-то куда-то тянет, но кто, куда и зачем — неизвестно. Хотя куда — как раз известно: на костер…»

От невеселых мыслей в висках слегка заломило и первые молоточки принялись ритмично отбивать дробь, пока слабую, едва различимую, но, казалось, ещё чуть-чуть и дробь эта превратится в барабанную, что и спровоцирует очередные спонтанные видения.

Я осознавала, что со мной творится нечто неправильное. И совсем не питала иллюзий относительно того, что всё рассосётся само собой. Понимала, что необходимо что-то предпринять, иначе мозг мой попросту взорвется. Судьба кинула мне очередной вызов, и я его приняла. Я всегда так поступала — с самого детства — просто еще не решила, как именно буду действовать в данном случае.

«Рассказать ли дедушке? — размышляла я, не открывая глаз. — А, может, психологу? Если психологу, то как это сделать так, чтобы меня не приняли за неадекватку и не закрыли в клинике, как Алиску? Или лучше сначала пройти обследование? Независимое… Да. Пожалуй, это правильнее всего… А падение с горки — отличный повод… Мда… Но МРТ не показала ничего патологического… А если так, то и с откровениями деду и Дане можно подождать…»

Неожиданно меня озарило супермыслью! Она возникла словно из ниоткуда и оказалась настолько яркой, что напрочь сбила довольно стройный ход моих размышлений. Резво «растолкав» своих сестер—неудачниц, ворошившихся в «киселе» подкорки, егоза эта резво выпрыгнула на авансцену и, эффектно красуясь перед остальными, словно Мэрилин Монро в своём нарядном воздушном платье, вовсю «затрубила»:

«Портсигар! Это портсигар Каменнолицего! Это он был тогда в тоннеле! Вот кто виновен в смерти ма…»

«Хватит! Если был бы виновен — сидел бы еще, а не „рассекал“ по „Империалу!“» — мысленно шикнула я на неё.

«А если ему помогли не сесть, а? — не унималась настырная супермыслишка. — Тебе ли не знать, что влиятельные родственники — это большие возможности! Эрик тому наглядный пример!»

«Хватит! — снова велела я, — я ещё не до конца проснулась! Додумаю тебя позже».

Мыслишка «обиделась», нырнула в «кисель» к остальным и затаилась до поры до времени.

«И на том спасибо», — с облегчением вздохнула я, но не тут-то было!

Не успела я возрадоваться наступившей тишине, как в памяти принялись навязчиво всплывать образы. Уже в который раз за эти несколько нелегких дней я увидела «кадры из фильма» с собой в главной роли. И каким-то непостижимым образом я снова наблюдала себя со стороны.

Пред моими, всё так же закрытыми глазами стали проявляться «картинки». Поначалу они прорисовывались нечеткими контурами и чем-то напоминали полупрозрачную голограмму, но, постепенно наливались красками и становились все более узнаваемыми.

Вот я стою рядом с мамой, и она меня за что-то отчитывает, а вот мы с папой играем в шахматы, а вот мы с дедом читаем книгу, а бабуля заглядывает в комнату и заговорщицки мне подмигивает. Это подмигивание для меня — тайный знак о том, что пора бежать на кухню, ведь мои любимые блинчики с черникой уже готовы.

Кадры из «фильма» о моем счастливом прошлом сменяются, чуть зависая, словно узоры в старом, видавшем виды калейдоскопе, который в раннем детстве подарил мне дед и с которым я потом не расставалась в течение многих лет.

В мое видение врывается свист ветра за окном, рядом с которым лежу. Громкий и резкий, он выдергивает меня из воспоминаний о далеком прошлом. Перед моим внутренним взором проявляется, как карабкаюсь в гору, сражаясь с крупинками снега. Назойливые, они больно жалят лицо, а ураган хлестко сбивает их с замерзающей кожи моих щёк, а меня саму — с той самой горки. Но вдруг ветер резко перестает гудеть в ушах. Я больше не ощущаю и его хлестких ударов, не слышу и голоса Новикова, нечетким гулом сопровождавшего те порывы. Прежний кадр на мгновение зависает, а затем стирается, будто ластиком. На его месте проявляется другой. Теперь я вижу себя в комнате с Орловым. Хочу расспросить его о папе, а он предлагает сыграть в викторину. С удивлением замечаю, что в беседе с ним веду себя непривычно дерзко — совсем не так, как раньше, когда Алиса любила называть меня «пугливой мышкой—малышкой».

«Надоело! — в сердцах возмущаюсь я про себя. И приказываю: — Все прочь! Не хочу ничего вспоминать!»

Как ни странно, образы пред моими опущенными веками «повинуются» и, как по команде рассеиваются один за одним. Я начинаю физически ощущать, как в каждом уголочке моего натруженного мозга постепенно «гаснет свет», неотвратимо окуная его в темную беззвучную пустоту.

Заныриваю в долгожданную тишину и покой, будто под плотное жаккардовое одеяло, прятаться под которым так любила в детстве. Но в наступившей тиши уши всё же раздражает некий, едва различимый, но очень знакомый звук.

«Что это? — снова „бунтует“ мой, успокоившийся было разум. И тут же подкидывает идейку: — Кто-то набирает текст на „клаве“. Может Маша? Она. Кто ж ещё?»

Мне тут же представляется, что нахожусь в нашем с ней «логове», в общежитии. Сейчас открою глаза и увижу дерево, растущее прямо перед окном нашей комнаты. Уже полгода — это единственное, что я вижу каждое утро, просыпаясь.

— Маша… — тихо прошептала я, выплыв из зыбкой полудремы. — Хватит клацать. Отдохни… Извини, голова тяжёлая. Раздражает всё…

Ответом моему недовольному бурчанию стало полное беззвучье: ни клацанья, ни звука от нее. Это было так не похоже на подругу с вечно вертящимся в пятой точке перфекто мобиле! Та бы уж точно не смолчала и обязательно выдала бы что-нибудь такое—разэтакое.

— Что со мной было, Маш? Не молчи…

— Её здесь нет, — негромко ответили мне.

Глава 2 Сиделка «поневоле»

Голос, как ни странно, оказался мужским, отдаленно знакомым.

«Кто это?» — недоумённо задумалась я.

В ответ на мой молчаливый вопрос память бойко воскресила образ мамы. Нечеткой голографической картинкой он замаячил на фоне раскидистых кустов роз.

Еще мгновение — и я плавно погружаюсь в тот летний день.

Мне около семи, и я обожаю играть в саду. Вокруг меня весело порхают бабочки. Издали слышится звонкое жужжание шмеля. Но всё это сейчас мне не интересно. Всё мое внимание занимает высокий незнакомец. Он стоит рядом с расстроенной мамой. Его лицо кажется мне знакомым, но где и когда я видела его раньше — не припоминается. В ушах звучит мамин голос.

'Это друг нашей семьи, Котёнок, — представляет она его мне

и велит: — Иди погуляй, нам надо поговорить!'

'Хорошо, мамочка! — отвечаю я, вглядываясь в лицо её спутника. Вернее, в его волосы… С ними что-то не так, но что именно?..

«Боже, как я устала от этих навязчивых вспышек из детства!» — мысленно вознегодовала я.

Получив немой приказ, мой натруженный мозг моментально стёр «картинку» ластиком, тут же «нарисовав» перед закрытыми глазами «Черный квадрат» Малевича.

— Сколько ж можно⁈ — разлепив сомкнутые губы, в сердцах возмутилась я и уловила недоуменное:

— Не понял?..

Послышались тихие шаги. Кто-то осторожно крался ко мне. Словно хищник к своей добыче. Я приподняла веки и получила возможность лицезреть Орлова, собственной персоной, но с совершенно другим цветом волос, если сравнить с воспоминаниями из сада, только что посетившими меня.

— Почему? — удивлённо спросила я.

— Что почему?

— Цвет волос… — начала я и осеклась.

«Замолчи! — предостерегла меня интуиция, — Откуда ему знать, что всплывает в твоей буйной голове? Он примет тебя за ненормальную!»

— А что с ним не так? — спросил Орлов и задумался.

— Ничего, — откликнулась я и снова прикрыла глаза.

— Как ты себя чувствуешь? — услышала я.

Неожиданно ощутив на лице его дыхание, я распахнула глаза и натолкнулась на внимательные зеленые.

— Не дергайся! — негромко велели мне.

Склонившись над кроватью, он изучал меня своим фирменным взглядом вездесущего сканера, как некую диковинную штучку. Казалось, он вот—вот просмотрит дырку во лбу и вонзится взглядом прямо в мозг. Вонзится и по крупицам вытянет из него всё, что посчитает для себя важным…

— Я задал вопрос, — милостиво напомнили мне.

— А?.. Главное, что чувствую, — проворчала я в ответ.

— Философствовать изволишь?.. Будь добра, добавь конкретики, — миролюбиво предложил он, подушечками проворных пальцев прощупав мои гудящие от напряжения виски.

— Бывало и лучше, — пробурчала я и разочарованно вздохнула, когда от оторвал от них пальцы. Прикрыла глаза и сразу перестала ощущать себя лягушкой под микроскопом, которую мы как-то рассматривали на уроке зоологии.

— Открой глаза! — прозвучало негромко, но настоятельно.

«Знал бы он, какую усталость я в них чувствую, так не требовал!» — мысленно пробрюзжала я, но повиновалась. Повиновалась и снова столкнулась с цепким «сканером» своего настойчивого собеседника.

— Что с тобой происходит? — В голосе его проявилась заинтересованность и, кажется, мелькнул легкий намек на озабоченность моим состоянием.

— Мне бы тоже хотелось узнать, — вздохнув, тихо ответила я, слегка пожав плечами.

— Меня озадачивает ваше состояние, Миледи, — серьезным тоном известили меня. В тоне этом сейчас не ощущалось официальности, как бывало обычно, когда он называл меня этим странным «миледи». Сейчас в нем улавливалось участливость и толика обеспокоенности.

— Чем же, Милорд, оно вас так озадачивает? — тут же подхватила я эту его странную манеру подтрунивать надо мной.

— После пробуждения вы не здесь.

— В смысле?

— Нет, номинально вы, безусловно, присутствуете, но мыслями…

— Вы заметили, что я не сплю?

— Минут десять—пятнадцать, как проснулись, — подтвердил он, — И всё это время о чем-то размышляли. О чем?

— Вряд ли вам будет интересно, Милорд…

— Ошибаетесь, Миледи, ошибаетесь, — повторил он и вдруг уселся на постель рядом со мной. — Понимаете, вы ведёте себя несколько странно… Словно постоянно пребываете где-то далеко… В каких-то своих фантазиях. Будто зациклены на них, понимаете? Это выходит за разумные пределы нормы…

— Разумные пределы? Нормы?.. Так вы считаете меня ненормальной? — Пошла я в наступление, натянув на себя одеяло по самые уши.

— Я подобного не утверждал, — отметил он и усмехнулся. Видимо, усмехнулся тому, что мой трюк с одеялом выглядел очень по-детски. — Ну, что за ребячество? Не прячьтесь, я вас не съем, — подтвердились мои подозрения.

— Правда? — уточнила я в ответ.

— Вы будто разочарованы, Миледи?

— Вам показалось, — заявила я. — О чем мы говорили?

— До того, как обсудили вашу детскую реакцию?

Я молча прикрыла глаза, постаравшись скрыть смущение. Почувствовала, как загорелись щеки, и услышала:

— Хммм… Вы бываете патологически задумчивой, Миледи. Это так не вяжется… со среднестатистическим образом девушки ваших лет.

— Девушки моих лет? Среднестатистическим? — переспросила я, в удивлении открыв глаза, — Вы ведете статистику… ммм… девушек моих лет?

Я усмехнулась, даже не попытавшись скрыть сарказма.

— Опыт, знаете ли. Ваши ровесницы в наше время не склонны постоянно пребывать в фантазиях.

— В воспоминаниях, — поправила я.

— Тем более… О чем вы всё время вспоминаете?

— О разном…

— Вы выглядите… слишком сконцентрированной на них. Замечу, что в определенный квант времени сосредоточиться возможно лишь на чем-то конкретном.

— В определенный квант? Что это такое?

— Планка величины. Долго объяснять. Предлагаю модифицировать единицу «квант» в «момент».

— Ну… давайте модифицируем… А как же я… ммм… определю эту самую единицу, если не знаю, что такое «квант»? А вы мне так и не объяснили…

— В данном контексте я имел в виду лексическую единицу, Миледи, не более того.

— Аааа… Всегооо-то… — разочарованно протянула я. Мне нужно было увести его от допроса о моих воспоминаниях. Я очень опасалась сболтнуть лишнего — того, что позволит ему усомниться в моей адекватности. И пока у меня, хоть и с переменным успехом, но получалось.

— Другими словами, — тон его голоса приобрел иронично—нравоучительный оттенок. Похоже, он понял мой трюк. — я просто предложил вам, Миледи, заменить слово «квант» на «момент». Чтобы, так сказать, облегчить вам задачу ухватить смысл беседы.

— Ааа… Вот как? Благодарю вас, Милорд. Ваша забота о моем ментальном здоровье так трогательна…

— Не уходите от темы беседы, Миледи. Иначе я сочту, что у вас сложности с концентрацией внимания.

— Не придумайте, Милорд, нет у меня никаких сложностей!

— Отлично. Тогда, будьте добры, напомните мне, о чем мы беседовали ровно до того момента, пока вы не пустились в словоблудие.

— Ни в какое словоблудие я не пускалась, — обиженно пробурчала я. И вздохнув, напомнила: — Мы говорили о моей концентрации на воспоминаниях. И вы пустились философствовать о кванте времени.

— Верно. Я имел в виду, что нельзя в определенный момент времени сконцентрироваться более, чем на одном мыслительном процессе, Миледи.

— Это почему же?

— Так устроен мозг.

— Ошибаетесь. Я умудряюсь сосредотачиваться сразу на разном. В один момент времени!

— Это нереально. Вы преувеличиваете свои возможности.

— Ничуть!

— Поясните.

— Я не могу объяснить это состояние.

— Почему?

— Сложно… Оно для меня в новинку. То есть… я хочу сказать, что никогда раньше такого не испытывала.

— Чего именно не испытывали?

— Такого накала, что ли…

— Накала?

— Ну… Или интенсивности… Воспоминаний слишком много. В определенный, как вы говорите, момент времени. Вот смотрите: возьмем момент пробуждения. Он у меня длится… Ну… типа длится… и длится…

— До бесконечности?

— Что-то вроде того…

— Ложное утверждение.

— Почему сразу ложное?

— Потому что мы бы с вами сейчас не беседовали, Миледи. Вы бы все еще… пробуждались! Хотел бы я это видеть…

— На что вы намекаете, Милорд! — возмутилась я.

— Мммм… На то, что вы снова уводите тему разговора в ложное русло, Миледи, — с лукавой усмешкой ответил он, — Напомню: мы говорим о ваших навязчивых воспоминания. Как это происходит? Мне нужно понять алгоритм.

— Алгоритм? — мне снова не удалось сдержать усмешки, — Вам то это зачем?

Ответом Кирилл Андреевич меня не удостоил, но и внимания своего не ослабил. Он явно ждал моих пояснений.

— Ладно… Иногда я сама подталкиваю себя вспомнить что-либо, — поделилась я, — а иногда… будто кто-то даёт команду, и в памяти начинает всплывать нечто из давно забытого. Звучит как бред…

— Поймите правильно. Я спрашиваю не из праздного любопытства, Миледи. Ведь именно на моей Базе вы столкнулись с неординарным…

— С чем это?

— С экстремальным спуском с холма. Забыли?

— А, вы об этом… Да, конечно, помню.

— Имел место ушиб мозга. Умеренный, по словам Чернова, но всё же такая травма может спровоцировать….

— Кто такой Чернов?

— Андрей Андреевич. Доктор, который занимался вашей диагностикой.

— Понятно… Но думаю, что причина не в травме. Это началось несколько раньше.

— В какой интервал времени?

— Интервал времени… — пробурчала я, никак не в состоянии привыкнуть к его манере выражаться. Иногда Орлов виделся мне компьютером. Мощным навороченным компьютером.

— Мне повторить вопрос?

— Не стоит. Я услышала… Все началось в пятницу.

— В прошлую? В день вашего появления в ресторане Сити?

— Да, но ещё до появления. По пути в Сити…

— Что стало причиной?

«Ваши родственники!» — захотелось выкрикнуть мне, но я смолчала.

— Молчите? Значит, есть что скрывать. Выясним, — убежденно пообещал мой «дознаватель». Вытянул градусник, неизвестно когда появившийся у меня подмышкой, и известил, взглянув на него: — Температура в норме.

— Ну хоть что-то обнадеживает, — откликнулась я.

— Ну-ка давай присаживайся поудобнее и выпей это.

Вновь куда-то испарилось его протокольное «вы» и это странное «миледи».

Тон его голоса стал дружески располагающим. Меня подхватили за подмышки и усадили на постели, заботливо подставив под спину подушку. Хотелось возмутиться такой бесцеремонности, но любопытство взяло верх. Я взглянула туда, куда мне указали взглядом — на тумбочку возле кровати.

— Что это? — спросила я, с подозрением взглянув на высокий широкий стакан, до верху наполненный пурпурной жидкостью, с аппетитной пеночкой на самой ее поверхности.

— Витаминный коктейль от Лилии.

Стакан подхватили с тумбочки, торжественно вручили мне и распорядились:

— Выпей до дна!

Жидкость пахла свежестью и выглядела довольно красочно. Кончиком языка я аккуратно коснулась легкой пенной «шапочки» и распробовала чуть терпкий вкус граната.

— Вкусно, — одобрила я, взглянув на иронично наблюдающего за мной Кирилла Андреевича.

В дальнем углу комнаты раздалось негромкое щебетание.

— Что это?

— Сообщение, — известил он меня и направился к креслу, в котором, видимо, ранее и восседал.

Попивая прохладную жидкость из стакана, я лениво наблюдала за тем, как мой гость снова уместился в своем «логове» и воззрился на экран ноута.

— Сейчас утро или вечер? — уточнила я и, взглянув в окно апартаментов в «Империале». И сама же ответила на свой вопрос: — Ближе к вечеру… Сколько я проспала?

— Без малого три часа, — ответили мне, не отрываясь от дисплея.

— И вы тут просидели всё это время?

— Частично.

— А что вы вообще делаете в моем номере?

— Исполняю роль сиделки поневоле, — с ироничной усмешкой уведомили меня.

— Вот как…

— Да. Мониторю динамику вашего состояния, Миледи, — не более того.

Это «не более того» задело меня даже больше, чем «сиделка поневоле». Да и тон нашего разговора вдруг резко свернул с дружеского русла и стал иронично—насмешливым. Я почувствовала себя летящей на американских горках: вспомнились вдруг ощущения, когда несешься вперед и не знаешь, что тебя ждет за следующим поворотом.

— Не стоило беспокоиться… Не проще ли было… привлечь к мониторингу врача? — холодновато поинтересовалась я и уточнила: — Андрея Андреевича… Чернова.

— Проще, — не стали со мной спорить, продолжая что-то внимательно высматривать на экране, — но в данный момент нереально.

— Почему?

— Ему поручено заняться более важным делом.

— Более важным?.. В «Империале» появились другие пострадавшие?

Этот мой вопрос был проигнорирован. Меня вдруг вообще перестали жаловать вниманием: похоже, то, что значилось на экране ноута теперь занимало Орлова намного больше. И это меня почему-то злило… Или обижало, не знаю…

— Или с Новиковым что-то не так? — не унималась я.

— Пациент относительно здоров и уже отбыл с Базы.

— Какой базы?

— Базы отдыха «Империал», — негромко разъяснили мне.

— Понятно… Относительно здоров… Интересно, почему относительно, — пробурчала я.

Мое бурчание оставили без ответа, милостиво предоставив возможность лакомиться вкусняшкой из стакана в звенящей тишине.

Сразу стало как-то тоскливо. Вдруг захотелось перенестись домой, в кампанию деда и Полины — нашей бессменной помощницы по хозяйству. Поужинать с ними за одним столом и, наслаждаясь сладким чаем с лимоном из любимого бокала, окунуться в теплую атмосферу их негромкой беседы: такой домашней, доброй беседы обо всём и ни о чём одновременно.

Орлов настолько крепко «прилип» к монитору, что, казалось, вообще забыл о моём присутствии, что входило в резкий диссонанс с его прежним вниманием к моей скромной персоне. Наблюдая за безразличием моего «надсмотрщика», я, похоже, окончательно возомнила себя бессовестно приставучим репьём и продолжила сыпать вопросами:

— И что же вы намониторили… ммм… относительно меня?

Орлов скользнул по мне мимолётным взглядом и снова воззрился на дисплей. Похоже, до моей приставучести Его Величеству сейчас не было никакого дела.

Прошла минута, а может и больше, и меня всё же удостоили ответом:

— Температура в норме. Психосоматика под вопросом. Настроение на нуле. Что с аппетитом?

— Я бы съела что-нибудь, — честно призналась я.

— Отлично, — одобрил он, даже не взглянув в мою сторону.

— Но сначала наведаюсь в ванную, — зачем-то сообщила я.

— На всё про всё у тебя сорок пять минут. Потом заморим червячка.

— Почему именно сорок пять?

— Раньше не получится…

— Почему?

— Буду занят. Беру по максимуму… Постараюсь освободиться раньше.

— Червячка заморить будет мало! — воскликнула я, — Я бы заглотила что-нибудь посущественнее.

Мне удалось «отлепить» своего собеседника от монитора. Он воззрился на меня с удивлением:

— Заглотить? Ну и манеры у вас, Миледи!

— Так Марья обычно говорит, — поделилась я, слегка пожав плечами. Но этого уже не заметили. Вновь «защебетавшее» сообщение добавило «клея» и Орлов залип на нём, не моргнув ни разу.

«Интересно, что такого он там высматривает?» — никак не унималось моё любознательное альтер-эго. Но подойти к ноуту своего занятого соглядатая я так и не решилась. Лишь уточнила:

— А… а вы так и будете здесь сидеть, пока я буду в ванной?

— Предлагаешь составить тебе компанию? — уточнил он иронично, так и «не отклеившись» от дисплея.

— Что вы себе надумали? Конечно, нет! Я не то имела в виду… И вообще…

— Не планирую вас переубеждать, Миледи. Сейчас не время, не обессудьте, — задумчиво бросался фразами Кирилл Андреевич. И несколько секунд о чем-то поразмышляв, принялся стучать по «клаве».

«Хотя, стучать — громко сказано, — мысленно поправилась я. — Почти бесшумно набирает текст, но строчит, как подкошенный, как заявила бы Марья…»

Понаблюдав за своим молчаливым «надсмотрщиком» еще какое-то время, я пожала плечами и отправилась принять душ.

Глава 3 Подслушанный разговор

Под согревающими струями из лейки душа расслаблялись мышцы. Наконец пропала скованность, не покидавшая их после студёной лесной прогулки с Марьей и, казалось, даже усилившаяся после того, как я поняла, что проснулась совсем не в своей постели. Кровь веселее побежала по венам, даря телу легкость и гибкость. Сделав воду попрохладнее, я ополоснула копну волос, привычно «взбунтовавшихся» после мытья, и, охладив лицо и шею тугими прохладными струями, ловко выбралась из ванной. Процедура не заняла много времени, но неплохо взбодрила и улучшила настроение. Обтерев тело толстенным махровым полотенцем, я водрузила на голову тюрбан из ещё одного, предусмотрительно оставленного в ванной. И, укутавшись в огромный пушистый халат, словно яхта на белых парусах «вплыла» в свои апартаменты.

Кирилл Андреевич говорил по телефону и обернулся, когда я проявилась на горизонте.

— Я должен сам его увидеть. — сказал он по-английски, не сводя с меня глаз. И замолк, видимо, выслушивая ответ собеседника. — Завтра буду на месте… Да… Отлично! Так и сделаем…

Я чуть склонила голову и постаралась скрыть непонятно откуда взявшийся интерес к этому разговору. Слушая собеседника, мой «надсмотрщик» наблюдал за тем, как я направляюсь к постели, привычно усаживаюсь на нее по-турецки и водружаю вокруг себя «окоп» из одеяла.

— Буду на связи, — пообещал он и завершил разговор.

«Интересно, он свернул беседу, уловив, что я понимаю, о чем он говорит? Или всё интересное уже было сказано, пока я была в ванной?» — задумалась я.

Я не была ассом в английском, хотя дед сделал всё, чтобы у меня получилось: снабдил кучей учебных материалов, организовал дома отменный лингафонный кабинет и предоставил авторитетного преподавателя — носителя языка. Некоторый успех в разговорном у меня, конечно, просматривался, но в целом я так и не проявила особого рвения, и совсем не потому, что язык мне не нравился. Просто я с детства испытывала страсть именно к редким языкам. Точнее, к «мёртвым» или искусственным, среди которых выделяла латынь, необходимую в будущей профессиональной деятельности и эсперанто — язык, который мы с Алисой довольно быстро освоили в детстве и любили на нём секретничать. Было в моей копилке и сносное владение одним наречием, «умершим», по историческим меркам, совсем недавно. На нём изъяснялась всего одна семья, встретившаяся мне много лет назад. Та семья проживала изолированной общиной, в тайге у берегов Енисея, поразившего меня масштабами и загадочностью.

Как-то мы с тетей Аллой, под патронажем которой я прожила полгода после гибели мамы, побывали на экскурсии в Красноярске.

Стоял лютый декабрь. Над Енисеем простирался туман, сквозь который едва просматривался его противоположный берег. Я тогда знатно промёрзла, но вода в реке лишь местами слегка покрылась прозрачной корочкой. Это было удивительно, ведь рядом с домом тети Аллы она, казалось, заледенела намертво, и мы спокойно прогуливались по льду, нисколько не рискуя провалиться под толстую корку. Да, это выглядело загадочно и абсолютно неправдоподобно. Я спросила тогда тетю Аллу, почему это так, и она объяснила, что…

— Екатерина, вы здесь? — в уши мне хлынул настойчивый голос Орлова.

— А? Да, конечно…

Я выплыла из морока давних воспоминаний и взглянула на своего собеседника.

— Повторю вопрос: на каких иностранных языках ты говоришь?

— А с чего вы взяли, что я вообще на них говорю?

— Сопоставил факты.

— Какие?

— Миронов сносно владеет четырьмя. Два из них родственные, но не суть… Ты его дочь. Думаю, что унаследовала его способности.

— Вы сказали «владеет», значит папа жив?

— Не меняй тему. Ответь на вопрос.

— Да, я поняла, что вы собираетесь куда-то ехать и что-то увидеть собственными глазами. Можно спросить, что?

— Нет.

— Почему?

— Это закрытая информация. Значит в активе английский. Ещё какой?

— Эсперанто.

— Почему выбрала его? — Кажется, мне снова удалось удивить своего строгого собеседника.

— Загадочный. Относительно легкий, значит можно быстро освоить.

— Что еще в активе?

— Совсем чуть-чуть говорю по-французски и…

— И?

— Это допрос?

— Ты сказала «и» и осеклась.

— Почему осеклась? Я хотела сказать: «И всё».

— Не думаю… Ну ладно… оставим это пока.

— Пока?

— До лучших времён, — загадочно усмехнулся мой дознаватель.

— До лучших — это до каких же? — настояла я, похоже, даже после душа не потеряв былой репейности.

— До той поры, когда наше общение станет мне по-настоящему интересным.

— Даже так… — осеклась я, но взяла себя в руки и спросила: — А если не станет?

— Значит потеряет актуальность.

— А… ну да… Как говорила бабуля: «на нет и суда нет…»

— Твоя бабуля была мудрой женщиной. Не справилась с горем… Не осилила. Жаль…

— Вы имеете в виду гибель мамы?

Орлов молча медленно кивнул, а я рискнула поймать момент и, раз разговор коснулся моих близких, отважилась на ещё одну попытку достучаться до своего скрытного собеседника:

— Почему вы говорите о папе… в настоящем времени? Вы знаете, что он жив? Когда вы его видели? — принялась я забрасывала его вопросами, ответы на которые были мне жизненно необходимы. — Я чувствую, что вы что-то знаете! — надеясь на его откровенность, горячо утверждала я. Настолько горячо, что не заметила, как «проснулся» мой сотовый. Вернее, проигнорировала его жужжание. — Не скрывайте от меня… пожалуйста, — просила я, — ведь дочь имеет право знать о своём отце всё! И если…

— Всего вам знать не обязательно, — холодно прервали меня. — Вам звонят. Ответьте.

Я осеклась и расстроенно взглянула на тумбочку, на которой продолжал вибрировать мой смарт. Нехотя потянулась за ним. На экране высветился номер, который мне ни о чём не говорил. Я разочарованно глядела на светящийся дисплей и очень сожалела, что этот звонок прервал наш с Орловым разговор.

— Что-то не так?

— Номер незнакомый.

— Ответьте и поставьте на громкую связь, — по-хозяйски распорядился мой строгий «надсмотрщик».

Снова смутное беспокойство тонкой иголочкой кольнуло в груди. Взглянув еще раз на экран телефона, я решила последовать совету.

Глава 4 Первая ласточка

Аккуратно коснувшись пальцем дисплея, я негромко, с некоторой опаской, ответила на звонок:

— Слушаю.

— Екатерина Васильевна?

— Да, — осторожно подтвердила я.

— Добрый день, Екатерина. Это профессор Вяземский. Безмерно рад вас слышать! Надеюсь, вам лучше? — участливо поинтересовался он.

— Сергей Сергеевич⁈ — Моему удивлению не было предела! — Чем… могу быть полезна?

— Был так расстроен узнать о вашей травме, что решил связаться лично.

— Я чувствую себя… намного лучше… Спасибо… — медленно отвечала я, пытаясь сообразить, откуда ему стало известно о травме.

— Рад, рад — рад безмерно! — с оптимизмом «отозвались» динамики моего смарта. — Хочу вас поблагодарить.

— Поблагодарить? За что, профессор?

— Как за что⁈ За то, что нашли возможность связаться с моим секретарем…

— Связаться с вашим секретарем? — переспросила я.

— Верно. Чтобы предупредить о возникших у вас проблемах. Мне очень жаль, что вы приболели, Екатерина. Это так не вовремя! До начала сессии —рукой подать, — сокрушался Вяземский, — а тут такой форс-мажор… Но, конечно же, мы обязательно найдём возможность и перенесём зачёт на другую дату.

— Другую дату?

— Я с готовностью пойду навстречу и удовлетворю вашу просьбу сразу, как только вы встанете на ноги.

— Да, конечно… — пробормотала я, совсем ничего не понимая.

— Мой секретарь, с которой связалась ваша подруга…

— Подруга? А когда она звонила?

— Кто? Подруга?

— Да.

— Сегодня утром. И очень удивила Елену, скажу я вам!

— Удивила? Чем? — ухватилась я за нить разговора, чтобы хоть что-то для себя прояснить. И прежде всего, по поводу подруги.

— Ну как же чем, Екатерина! Сегодня воскресенье — стало быть день выходной, а подруга ваша позвонила ровно в девять утра. К слову, она у вас очень ответственная. Молодец, пунктуальность — на высоте! Так ей и передайте!

— Обязательно…

— Елена тоже просила вас поблагодарить.

— Поблагодарить? За что?

— За то, что предупредили заранее. Это ей позволило скорректировать график моих консультаций и вовремя занять «окно».

— Занять окно? Чем?

Я спонтанно задавала вопросы, с трудом справляясь с потоком неожиданной информации, лившимся на меня словно из рога изобилия.

— Не чем, а кем! — рассмеялся профессор.

— Кем? — поправилась я.

— Кандидатурой Михаила Новикова. Вы конечно же в курсе, что он должен досдать разницу в планах.

— В планах?

— Так вы не в курсе? Я имею в виду учебный план. Видимо, ваш жених хотел сделать вам сюрприз, а я его испортил… Разболтал — как досадно, — с сокрушался Сергей Сергеевич.

— Не огорчайтесь, профессор, сюрприз удался, — пролепетала я.

— Как бы то ни было, Михаил вышел на меня с предложением уладить вопрос с досрочной сдачей того же зачёта, который и вы планировали сдать досрочно. И раз наша с вами встреча в ближайший понедельник невозможна, я уделю время ему.

— Новикову? — переспросила я, совсем сбитая с толку.

Мы с Михаилом никогда не обсуждали вопрос его перевода на «мой» факультет. И мне почему-то казалось, что учиться на факультете Гинекологии его устраивало больше — семейная династия и всё такое… А к нам он «заруливал», как сам же и выражался, только, чтобы «развлечься» очередной перепалкой с Аннушкой — Анной Петровной Голубевой — преподавателем, которая вела у нас «Микрошу».

— Да, Михаил посчитал себя готовым. Он же стремится сдать сессию сразу на двух факультетах. Не знаю, что им движет, возможно, желание быть ближе к вам, Екатерина…

— Ко мне?

— Не сочтите меня бестактным, но его интерес к вам заметен всем. И это замечательно!

— Замечательно?..

— Вне всяких сомнений! Новиков отличная партия. Серьёзен и не по годам рассудителен, — нахваливал Сергей Сергеевич моего «жениха», — а в перспективе обещает стать отличным специалистом. Об этом как нельзя лучше свидетельствует его рвение к получению новых знаний. Учитывая всё это, я решил быть лояльным к этому амбициозному молодому человеку. Я дам ему возможность сдать зачёт по моему курсу досрочно. Думаю, он этого заслуживает. Не так ли?

— Да, конечно, — пролепетала я.

— Голос у вас несколько расстроенный. Не отчаивайтесь, Катя, в вашем случае я также готов к компромиссу. Вы с Михаилом — достойные представители авторитетных медицинских династий. — рассыпался профессор в комплиментах, в своей привычной — витиевато—возвышенной манере, — Молодая поросль, так сказать. Ничуть не сомневаюсь, что вы быстро пойдете на поправку. Уверен, с вашей работоспособностью и заинтересованностью в учебе, к слову — совсем не меньшей, чем у вашего жениха, вы быстро нагоните отставание!

— Благодарю, профессор…

— Очень лестно, что на данном потоке собралось столько способных и целеустремленных студентов! Это вселяет в меня уверенность в светлом будущем нашей медицины, — без тени сарказма вещал профессор, — Кстати, ваш жених заявил, что окончательно определился с направлением. Давеча он поделился со мной, что нейрохирургия вызывает в нем поистине огромный интерес.

— Значит, он связывался с вами лично?

— Да. И был более чем убедительным. Убедительным и довольно доверительным в своих планах… Что, на мой взгляд, редкость, учитывая… эмм… некоторую скрытность его характера.

Я слушала преподавателя и понимала, что Новикову явно удалось расположить того к себе. Миша ловко сыграл на отзывчивости Вяземского и его, известной всем, пассионарности к медицине — делу всей жизни профессора.

— Да, Новиков может быть убедительным, — аккуратно озвучила я свои мысли. И сделала попытку исправить свое незавидное положение с зачетом: — Сергей Сергеевич, мы можем обговорить дату сдачи зачёта уже сейчас? Я чувствую себя намного лучше.

— Елена сообщила, что вы получили травму головы. Ушиб мозга — это серьезно, Екатерина Васильевна. По вашему голосу могу предположить, что травма оказалась не тяжелой. Вы в сознании, и смею заметить, что когнитивные функции серьезно не пострадали. Но все же заметна… некоторая заторможенность.

— Заторможенность?

— Не волнуйтесь, совсем незначительная. Но вы переспрашиваете чаще обычного. Знаете, даже создается впечатление, что вы… будто не совсем в теме нашей беседы. Скорее всего, последствия травмы еще сказываются…

«Сказываются последствия подставы! — вдруг захотелось выкрикнуть мне, используя резковатую манеру Марьи. — И все потому, что я никого не просила звонить и договариваться о переносе зачета! Все было сделано за моей спиной! И без моего ведома!»

Но я не стала озвучивать свои мысли — сдержалась из последних сил. И прежде всего потому, что настолько эмоциональная реакция только утвердила бы профессора во мнении, что я нездорова.

— Я крайне обеспокоен вашим состоянием, Катя, и советую не спешить с нагрузкой на мозг. На восстановление после такого рода травмы всегда требуется время. Так что не огорчайтесь и не торопите события. Восстанавливайтесь ответственно, чтобы избежать рецидивов. К тому же в данный момент я не могу назвать точную дату зачета. — терпеливо разъяснял мне Сергей Сергеевич положение дел. Плачевное, надо сказать, для меня положение. — Если не ошибаюсь, то до конца декабря «окон» нет… Но нужно проконсультироваться с расписанием. К сожалению, у меня нет его под рукой. В крайнем случае можно перенести зачет на конец января. Всё будет зависеть от состояния вашего здоровья.

— На конец января? Как же в этом случае я получу допуск к сессии? Ведь для этого необходимо закрыть все «хвосты» по зачетам и итоговым работам…

— Вы же предоставите в деканат справку от лечащего врача, верно? Уверен, она позволит решить вопрос с допуском в индивидуальном порядке. Ничуть не сомневаюсь, что к сессии вы будете допущены.

— Благодарю вас, профессор.

— Вы всегда можете рассчитывать на мое содействие, Екатерина. Выздоравливайте. До свидания.

— До свидания…

Я отвела взгляд от «заснувшего» смарта и взглянула на Орлова. Он стоял ко мне в пол оборота и, глядя в окно, похоже, что-то обдумывал.

Глава 5 Подсказки

Продолжая сидеть на кровати, я всматривалась в своего молчаливого собеседника и замечала в его состоянии некоторые несостыковки.

Кирилл Андреевич стоял, привычно расставив ноги на ширине плеч и, глядя в окно, почти бесшумно барабанил подушечками пальцев по подоконнику. Он явно хотел казаться расслабленным, спокойно созерцающим бескрайние просторы за окном. И, в общем-то, поза его не выдавала ни скованности, ни натянутости, но напряженная линия подбородка и чуть поджатые губы намекали на работу мысли, как любит выражаться дед. Мою догадку подтверждал и практически не мигающий взгляд с легким прищуром, устремленный прямо перед собой. Так смотрят люди, что-то напряженно обдумывающие. Да, хозяина этого взгляда совсем не интересовал раскинувшийся перед ним зимний пейзаж.

«О чем он задумался? — мысленно терялась я в догадках, — О своей недавней беседе с кем-то по-английски или о том, что услышал сейчас от профессора? Наверное, обдумывает свою предстоящую поездку, — решила я, — Зачем ему забивать голову тем, что сорвался мой зачет?»

С самого раннего детства дед учил меня наблюдать и правильно считывать «язык тела» тех, кто меня окружает. По его мнению, этот навык крайне полезен. Особенно, если собеседник старается что-то скрыть в разговоре со мной, или вовсе молчит. Дед постоянно требовал от меня развивать это умение. Чаще всего я практиковалась на Алисе — единственной из моих одноклассников, кому было позволено передвигаться в нашем доме без строгих ограничений. А вечерами, после ее ухода, просматривая очередную запись с камеры видеонаблюдения, скрытно установленной в моей комнате в целях безопасности, мы с дедом анализировали «язык ее тела». Он считает Лису ненадежным человеком и, в общем-то, всегда был против нашей дружбы, полагая, что подруга плохо на меня влияет. Но, как ни странно, нашего с ней общения не пресекал. Не пресекал, но выдвинул одно условие: я должна была привыкнуть наблюдать за подругой. Наблюдать и анализировать.

Мне это не нравилось. Очень. Мне навязчиво казалось, что использую Лису в тёмную. Так, по сути, и было, но я понимала: взбунтуюсь против требования деда — и доступ к нам в дом Алиске будет закрыт. Поэтому и предложила ей изучить эсперанто — язык, который дед всегда считал бесполезным ипоказательно демонстрировал полнейшее отсутствие к нему интереса. Когда мне было десять, общаться на эсперанто с единственной близкой подругой казалось отличной идеей, ведь нас никто не понимал, стало быть, мы могли сколько угодно секретничать, даже находясь под прицелом видеокамер. И только став старше, я поняла, насколько наивной была эта задумка. С предприимчивостью дедушки понять то, о чем мы с Алисой говорили, не составляло никакого труда: всего-то и нужно было прогнать запись через онлайн переводчик.

Я заставила себя выплыть из давних воспоминаний о том моем проколе. Пришло время решать неожиданно возникшую проблему, чтобы не допустить нового. Хотя бы начать это делать. Подготовить почву, как говорит дед.

«Соберись, Катя! Что там профессор говорил о допуске?» Я снова взглянула на Кирилла Андреевича. Он продолжал стоять в той же позе и созерцать снежный ландшафт за окном.

— Могу я вас попросить? — осторожно обратилась я к нему.

— Попробуй, — негромко разрешили мне, не оборачиваясь.

— Я хочу получить результат МРТ.

— Он будет вам предоставлен, Миледи. Вместе с заключением врача, — ответили мне, всё так же глядя в окно. — Но вы могли бы обойтись и без него…

— Как это? Нет, он будет мне нужен.

— Не легче ли просто обратиться к деду, чтобы устранить возникшие трудности? Авторитет Громова сделает своё дело…

— Не хочу вовлекать его в эту мутную историю.

— Вот как? Почему?

— Он расстроится…

— Он не кисейная барышня. И вполне способен решить вопрос в кротчайшие сроки. — уверенно заявили мне. И вдруг добавили: — «Совсем без напряга», как любит выражаться ваша подруга.

Да, это было одно из любимых выражений моей интеллигентной и рафинированной на людях Марьи. Именно такие манеры она обычно демонстрировала в обществе. Но как только оказывалась «среди своих», могла позволить себе некоторые «штучки—дрючки» — выражения с яркими вкраплениями сленга и даже мата.

«Забей на эти штучки—дрючки. На меня иногда находит, — заявила она в сентябре после короткой стычки с каким-то студентом в коридоре нашего общежития. Заявила, видимо, заметив мой обескураженный ее дерзостью вид. Я понятия не имела, где Марья всего этого могла нахвататься, но делала скидку на то, что ее жизнь была совсем не похожа на мою — капсульную. Маше наверняка не приходилось подбирать правильные слова в общении с родителями, тогда как я при дедушке делала это постоянно. С самого раннего детства. Стоило признать, что жизнь подруги была в разы свободнее моей. Она сама решала, где жить и с кем общаться, не ожидая одобрения единоличного жюри в лице строгого опекуна. Но услышав одну из этих ее 'штучек» из уст Орлова, я не на шутку напряглась:

— Откуда вам известно, как она любит выражаться?

— Умею добывать информацию, — прозвучал лаконичный ответ.

— Зачем вам информация о Марье?

— Она при вас, Миледи. Это достаточный повод, чтобы навести о ней справки.

— Вы рассуждаете, как дед. Но его можно понять… Может, вы его двойник? А по внешности и не скажешь! — в который уже раз не удалось мне скрыть сарказма.

— Ментальный, — усмехнулся мой собеседник. — Не о том размышляете, Миледи. Советую проанализировать разговор с Вяземским.

— Ума не приложу, кто мог позвонить его секретарю… Но это точно был кто-то из «Империала»! Сколько здесь гостей? Десятки? А может сотня? Нужно прошерстить всех!

— Немногие имели честь лицезреть ваш зажигательный перформанс, Миледи, — негромко заметил Орлов. А впечатлиться им — и того меньше.

— Это почему же немногие?

— Потому что после оповещения о надвигающемся буране все гости вернулись в свои апартаменты. Все, за исключением вашего ближайшего окружения. Мои гости, опять же — за редким исключением, — на этом замечании была сделана многозначительная пауза, — люди ответственные… Они умеют просчитывать риски… — с расстановкой разъясняли мне, — и вовремя прислушиваться к предупреждениям об опасности… К тому же они привыкли не выносить сор из избы.

— То есть, вы заставили их всех держать язык за зубами?

— Это лишнее. Все они отлично осведомлены о правилах игры. Без дополнительных внушений. Думаю, разумнее будет ограничиться лицами, заинтересованными в вашей персоне лично. Попробуйте обозначить их круг, Миледи. Я верю в ваши ментальные способности.

— Благодарю покорно, Милорд, — пробурчала я. И принялась размышлять вслух: — Маша… Не думаю… Зачем ей это? Я ее не просила… Тогда кто?

— Вы разочаровываете меня, Миледи.

— Почему?

— Потому что ответ на ваши вопросы лежит на поверхности. Пожалуй, соглашусь с мнением профессора Вяземского.

— С его мнением о чем?

— О зафиксированной им заторможенности.

— И в чем же это, по-вашему, выражается? — в тон ему поинтересовалась я.

— В вашей неспособности сопоставить и пары фактов из беседы с профессором.

— Но я их и сопоставляю! Он заявил, что звонила подруга. Я пытаюсь сообразить, кто бы это мог быть. Машу я исключаю сразу. Алиса — вторая моя подруга, тоже звонить не могла — она не в курсе того, что со мной приключилось. А подруг у меня всего две, чтоб вы знали!

— Я запомню.

— Тогда кто звонил?

— Да это в общем-то не важно, — вдруг выдал мой настойчивый визави.

— Как это неважно⁈ — возмутилась я, — Кто-то из моих близких строит мне козни — и это неважно⁈

— Без паники, Миледи. Надо же, как вас зациклило на исходнике.

— Что⁈ Не могли бы вы выражаться понятнее, Милорд! — начала я раздражаться всерьёз.

— Извольте, — спокойно ответили мне, — Позвонить мог кто угодно. Не обязательно одна из ваших подруг. Думаю, звонившая представилась подругой, чтобы облегчить себе задачу. Целью было предстать в разговоре с секретарем лицом, заинтересованным в улаживании ваших дел по учёбе, и не вызвать у той подозрений. Позвонившая, — продолжал рассуждать Орлов, — могла бы представиться и вашей сестрой. И матерью. И даже тётушкой, всерьез обеспокоенной состоянием бесценного здоровья любимой племянницы. Повторю: кто звонил — не суть важно. Гораздо важнее то, что позвонившая… или тот, кто за ней стоит, — в курсе того, что таковых родственников в вашем окружении нет. Просто допустите такой вариант развития событий и перестаньте ходить по кругу в своих рассуждениях. Сосредоточьтесь на иной информации, которую вы получили от Вяземского.

— Сдача зачета отложена на неопределенное время, — выдала я.

— И всё?

— Мне важно только это!

— Вы всегда мыслите настолько узконаправленно, Миледи? Или это досадное последствие вашего фееричного приземления с холма?

Этот человек всё больше выводил меня из себя. Делал ли он это без задней мысли или намеренно — было непонятно, но такая манера вести беседу мне не нравилась. После разговора с профессором я и без того ощущала полнейший раздрай. А то, что до сих пор так и не пообедала, только добавляло раздражительности. Поэтому нападки Орлова с изощрённым налётом стёба, как его «методу» окрестила бы Маша, все больше выбивали меня из колеи. С каждой минутой мне было всё сложнее сдерживаться и демонстрировать уравновешенность.

— Я мыслю конкретными фактами, Милорд! — громко начала я. — Факт номер один: в моё окружение просочилась «крыса», как выразилась бы Марья. Эта самая «крыса» успела разжиться информацией, которую — на секундочку! — ваши проверенные в кавычках гости, похоже, успели разнести по свету! И это несмотря на знание каких-то там правил игры, о которых вы упомянули, — вовсю понесло меня, — Факт номер два: если я не вычислю «крысу» как можно скорее, моя безопасность полетит к чертям, а свободная жизнь, которую я выиграла у деда, накроется медным тазом! И что вы на это скажете⁈

— Только то, что лексикон вашей подруги весьма специфичен.

— Причем тут какой-то там лексикон⁈

— Мда… Неужели горячность Ольги таки победит рассудительность Василия? — негромко задался вопросом мой «экзекутор».

— Что?.. — прошептала я. Весь мой запал сразу сдулся, как воздушный шарик.

— Продолжим анализ, Миледи. Я все еще надеюсь на то, что ваш темперамент более сбалансирован. Не разочаровывайте меня.

— А вы зануда, Милорд, — едва слышно пробурчала я. Но меня расслышали:

— Иногда без этого не обойтись… Возьмите себя в руки и вспомните, чему вас учил отец.

Это было сказано настолько спокойно и доброжелательно, что мне стало стыдно за свою вспышку гнева…

— Он учил меня собирать информацию… — тихо ответила я. И отчего-то разоткровенничалась: — Помню, мне плохо тогда удавалось произнести это слово… Поэтому папа заменил его на «вводные». Сказал, что так говорят все агенты… значит и я должна выучи…

— Со словом не складывалось, — прервал меня Орлов, — а с навыком как? Помню, Василий вас нахваливал. Неужели зря?

— Когда нахваливал? Недавно?

— Неважно. Покажите, что вы умеете работать с вводными. Начнем с начала. Поступил звонок. Дальше?

— Я ответила… Профессор поинтересовался моим здоровьем, сказал, что позвонила подруга и отменила зачет… Какая подру…

— Следуйте дальше. В строгой последовательности.

— Профессор сообщил, что примет зачет у Новикова… Вместо того, чтобы принять у меня… Почему? Новиков же тоже катился с горы… Вместе со мной… И пострадал не меньше меня… Даже больше, ведь ему даже потребовалось дополнительное обследование в клинике… Почему моя, так называемая подруга не сообщила об этом секретарю профессора? О моей травме сообщила… А о его — нет… Почему? Это же не справедливо…

— Потому что перед звонившей стояла определенная цель. И она была достигнута.

— Цель сорвать мне сдачу зачета?

— Думаю, есть еще одна.

— Какая?

— Подумайте, Миледи. Сопоставьте факты.

— Протащить на зачет Новикова?

— Верно. Дать ему возможность сдать его первым.

— Первым?

— Первым из вас двоих.

— Зачем? Бред какой-то… Кому это вообще нужно? Мы с Михаилом не конкурируем. Каждый занимает свое место.

— Ошибаешься. Положение Новикова нестабильно. Он укрепляет свои позиции.

— За счёт меня?

— Все выглядит именно так…

— Так вы думаете, это он отменил мой зачет?

— Есть любители незаметно дёргать за веревочки… — как-то туманно ответили мне.

— Вы говорите о своём родственнике? — вдруг спросила я, ни с того ни с сего вспомнив о портсигаре. Вспомнив совершенно не к месту…

— Кого конкретно ты имеешь в виду? — Орлов внимательно на меня взглянул.

— Каменнолицего, — ответила я, пожав плечами.

— Кого? Позволь… Пример ассоциативного мышления? Скорее всего… Знакомая особенность восприятия… — принялся рассуждать вслух мой дотошный собеседник. — С чем ассоциируешь в данном кейсе? С внешним сходством?

— Кейсе? В данном случае, — вслух догадалась я. И объяснила: — У него лицо неживое. Каменное.

— Потеря мышечной активности. Значит, говоришь о Жарове.

— Так вы намекаете на него?

Меня оставили без ответа.

— Любитель дергать за веревочки — Жаров? — настаивала на нём я.

— Необязательно… — ответил Кирилл Андреевич через паузу. И отвел взгляд. Всего на пару мгновений, но я заметила.

Такая реакция мне не понравилась. Совсем. И сам ответ прозвучал более, чем туманно. Настороженно вглядевшись в интересное сосредоточенное лицо напротив, я постаралась понять, не выгораживает ли он своего родственника, не заодно ли он с ним. Мне было важно это для себя прояснить здесь и сейчас, но меня лишили этой возможности: лицо моего собеседника в миг стало беспристрастным, будто на него наспех натянули маску спокойного безразличия. К тому же мне отчаянно не хватало вводных о жизни самого Кирилла Андреевича и его истинных взаимоотношениях с Каменнолицым. И что-то мне подсказывало, что от Кирилла Андреевича мне их не дождаться.

Глава 6 Неожиданные откровения

— А может любитель дёргать за веревочки — именно вы? — усмехнувшись, попыталась я спровоцировать своего собеседника хотя бы на какие-нибудь откровения. Тщетно — он «не повёлся», как сказала бы Марья, ограничился лаконичным распоряжением:

— Объяснись!

Подкатив кресло к кровати, на которой я сидела, он расположился в нём и воззрился на меня с демонстративным интересом. Мне отчего-то показалось, что он был доволен тем, что я перевела тему с его родственника на него самого.

— Попробую… Признаться, в ваших владениях чувствую себя марионеткой. Вы держите меня под личным контролем, ограничиваете общение с друзьями…

— Вопрос твоей безопасности… — прозвучало короткое и довольно обтекаемое объяснение.

— Мне кажется, вопрос не только в этом…— не согласилась я, — Вы явно желаете что-то выяснить. Но что? Спросите прямо — я отвечу. Зачем использовать меня «в тёмную»?

— В темную? — переспросил он. Правая бровь его на мгновение дернулась вверх. Я кивнула в ответ, а он продолжил: — Я не использую тебя в темную… Но действительно хочу кое-что выяснить.

Между нами повисла пауза. Я бы не назвала ее неудобной, поймав себя на мысли, что с Кириллом Андреевичем мне комфортно было бы и просто помолчать. Но сейчас меня съедало любопытство. Я рассчитывала на то, что он задаст свой главный вопрос, я на него отвечу и всё прояснится. Но собеседник мой делать этого не спешил. Он сидел в своем кресле, напротив меня и молча буравил меня взглядом — фирменным Орловским: сканирующим. Я не выдержала этого взгляда и опустила глаза, а когда подняла их снова, то на меня уже смотрели по-другому: как на нечто обременительное, что ли, нежданно попавшееся на пути. Так смотрят на то, чем заниматься сейчас не досуг, но и пройти мимо нельзя, то ли от того, что заинтригован, но пытаешься это скрыть, то ли от того, что положение обязывает. Мои сумбурные размышления прервал его приглушенный голос:

— Порадовала, — похвалил он меня, — в логике тебе не откажешь.

«Логика должна быть железной», — вдруг вспомнились мне чьи-то слова, но чьи именно — так и не припомнилось.

— Благодарствуйте, барин! Но цели вас радовать у меня и в помине не было! — с вызовом парировала я, за бравурством постаравшись скрыть смятение и погнав прочь нежданное воспоминание.

— Вот как! — Орлов недовольно покачал головой — тон мой явно пришелся ему не по нраву.

— Прошу прощения… за дерзость, — виновато проговорила я.

— Прощаю, — спокойно ответили мне и негромко рассмеялись, в миг рассеяв возникшее вдруг напряжение.

Завороженная плавным звучанием низких ноток, я снова поймала себя на мысли о том, что мне нравится, как он смеется. Так обычно смеются уверенные в себе люди. И сидевший передо мной человек ничуть не сомневался в том, что в два счета переиграет меня в любом споре. Переиграет и добудет нужную ему информацию.

— Знаете, меня не отпускает странное ощущение, — начала я и замолкла, раздумывая стоит ли продолжать атаковать.

— Не томите, Миледи… Возможно, я помогу вам с ним справиться, — негромко подбодрил он меня.

Тон его голоса вдруг стал другим: приглушенно—интимным. Провокативный, он мигом разгорячил мне щеки и будто просочился под кожу. Стало немного душно. Я втянула носом прогретый комнатным отоплением воздух и напряженно повела плечами, желая сбросить накатившее вдруг ощущение натянутой между нами струны.

— Миледи, — послышалось рядом. Имя, которым он меня наградил, прозвучало так… волнующе-настойчиво, что я на мгновение прикрыла глаза.

— Ммм… — попыталась я собраться с мыслями. Собралась и чуть нетвердым голосом выдала: — В «Империале» всё не то, чем кажется, Милорд.

— Правда? — уточнил мой собеседник. Усмешка коснулась его губ. Она оказалась настолько мимолетной, что я не успела определить: коварной она была или лукавой, но поймала себя на том, что смотрю на его губы не отрываясь. Сконфуженно моргнула и сместила взгляд выше — на глаза цвета молодой травы. Они смотрели на меня в упор.

— Да, — ответила я, ведь он ждал ответа. И честно поделилась своим ощущением: — Даже его владелец, похоже, не тот, кем кажется, — Поделилась и осеклась, заметив его реакцию на мои слова.

— Вот как! — В голосе Кирилла Андреевича послышалось удивление. Искреннее. Совершенно неподдельное. — Не будете ли вы столь любезны порадовать меня конкретикой, Миледи? — спросили меня уже в иронично—витиеватой манере.

— Почему бы и нет, Милорд, почему бы и нет… — Тон его голоса, удивленный и не потерявший иронии, придал мне смелости. — Начнем с ресторана «Империала».

— А что с ним не так? — лукаво усмехнулся мой коварный собеседник.

— В нем всё необычно, — поделилась я, небрежно взмахнув ладошкой. Задумалась на пару мгновений, как еще дать ему понять, что пора бы и пообедать, и продолжила: — Зал стилизован под шахматную партию. Знаете, Милорд, эти вкусные оттенки кофе с молоком и горького шоколада… ммм… Я бы с удовольствием это попробовала…

— Попробуешь, — пообещали мне. Правый уголок его губ лукаво подернулся. — Так что по залу?

— По залу?.. — переспросила я, слегка растерявшись, — А, да… — пробормотала я и выдала: — Там всё в разгаре.

— В разгаре чего? — уточнил он.

— В разгаре игры. Я говорю о шахматной партии.

— Конкретнее.

— Когда я пришла туда пообедать, — напомнила я ему, сделав ударение на именно слове «пообедать», — у меня создалось впечатление, будто я ворвалась… посреди большой игры, понимаете… Да, мне определенно, почудился миттельшпиль… — подтвердила я задумчиво, вспомнив час, когда появилась в зале ресторана.

— Играешь в шахматы? — с интересом спросил Кирилл Андреевич.

— Только с дедушкой.

— Почему только с ним?

— Потому что с ним интересно, — объяснила я, немного растерявшись.

— Часто играете?

— Сейчас — намного реже. А раньше — да, часто играли, — отчиталась я. Смутилась под его изучающим взглядом и замолчала.

— Кто чаще выигрывает?

— Дед…

— Заверши мысль, — велел он мне.

— Про наше с дедушкой шахматное хобби? — не поняла я.

— Про хобби я все для себя прояснил. Про «всё не то, чем кажется», будь добра, — мягко велел Орлов, показав мне, кто из нас двоих, по сути, и модерирует беседу.

— А… Ну да… Стоило войти в ресторан, я почувствовала себя пешкой… Причём, пешкой в очень слабой позиции… — доверительно сообщила я своему настойчивому собеседнику. И чуть слышно добавила: — Проигрышной…

Он расслышал то, что я прошептала скорее себе, нежели ему. Расслышал и едва заметно кивнул. И тут же иронично меня приободрил:

— Не отчаивайтесь, Миледи. У каждой пешки есть шанс стать Королевой.

— Это единственное, что меня тогда успокоило, Милорд, — ответила я ему в тон. И негромко добавила, уже без всякой иронии: — Правда, не уверена, что хочу стать Королевой… именно в этой партии…

— Правда? Неожиданно… — задумчиво выдал Орлов.

— Почему?

— Полагал, что у вас больше амбиций…

— Почему? — как попугай повторила я.

— Прослеживается некоторый диссонанс с целями.

— Диссонанс с целями? Моими?

В ответ Орлов медленно кивнул, не отводя с меня проницательного взгляда.

— А какие у меня цели, по-вашему? — смутившись уточнила я.

Он не спешил с ответом.

— Хоть намекнули бы… Ладно… — вздохнула я, так и не дождавшись разъяснений. И заявила, очень надеясь, что намек на то, что пора бы уже и что-нибудь съесть, будет понят и принят к сведению: — Знаете, что меня больше всего впечатлило в ресторане?

— Что?

— Ассортимент! — смело выдала я и облизнулась.

Его реакция оказалась совсем не той, на которую я рассчитывала. В зелени глаз напротив шевельнулось нечто странное, я бы сказала: двусмысленное…

— Впечатляющий ассортимент… — проговорил он, то ли утвердительно, то ли вопросительно — я так и не поняла. Но радужка его глаз изменилась: она потемнела и обрела странно—притягательную глубину.

— Я бы с огромным удовольствием полакомилась бы прямо сейчас… — выдала я и растерялась еще больше, не в силах разорвать контакта со взглядом потемневших зеленых глаз.

— Клубникой со сливками?

— Эмм… На десерт — да… Определенно, — пролепетала я. Осеклась на пару мгновений — и выдала со всей уверенностью, на которую была сейчас способна: — Но сначала — мясо. Устроит даже слабой прожарки. Чтобы долго не ждать.

Орлов вскинул на меня брови и негромко рассмеялся. Я совсем растерялась и собралась было выяснить, что смешного он нашел в моих словах, но…

— А ты кровожадная, — заметил он, всё еще негромко смеясь. И выдал уже без смеха, но с иронией: — Вы получите свой дессерт, Миледи. Всему своё время. По фишкам «Империала» у вас всё?

— Гмм… Не совсем, — разочарованно вздохнула я, сообразив, что допрос не окончен, время обеда откладывается, а сам он может плавно перейти в ужин.

— Что еще заметила? — дожимал меня «экзекутор». Дожимал настойчиво, будто тестировал незнакомую пока программу.

— Есть некоторые несостыковки в конструкции здания… ммм… То есть Базы.

— Надо же… На конструкцию замахнулась? Лихо! — иронично откликнулся мой настойчивый собеседник.

— Это потому, что аппетит у меня сейчас зверский. Я бы сейчас и слона съела, но слона нет — придется грызть Базу, — удручённо пробормотала я. Но меня услышали, едва слышно пробормотали: «Гмм…» и сообщили, взглянув на экран моего, «дремлющего» на тумбочке сотового:

— Потерпи еще немного, недолго ждать осталось. Так что по конструкции заметила?

— Ладно, — не стала спорить я. И заявила я с видом эксперта по строительству и архитектуре чуть ли не мирового уровня: — Думаю, что в здании имеется цокольный этаж.

— О, как! И как же вас угораздило прийти к такому невероятному выводу, уважаемый эксперт? — поинтересовался Кирилл Андреевич, не потрудившись скрыть иронии.

— Почему же невероятному? Очень даже вероятному! Понимаете, если сопоставить пропорции здания, то… — предположила я и замолкла.

«А не сочтет ли он меня шпионкой? — вдруг промелькнула шальная мысль, — А если уже счел, то не утвердится ли в этой мысли?»

— То? — с интересом уточнил Кирилл Андреевич, не оставив мне выбора.

— То можно легко заметить, что фундамент слишком высок… Чуть ли не с мой рост. А о чем это говорит?

— О чем? Поведайте, уж не томите. — Правая бровь моего собеседника снова провокационно полезла вверх.

— Это как раз и говорит о наличии того самого этажа. Возможно, технического… Правда, входа туда днем с огнем не сыщешь…

— А вы искали?

— Не особо. В общих чертах в объектив рассмотрела и пропорции на глаз сопоставила.

— На глаз?

— А там ничего сложного, всё наглядно. А вход точно есть! То есть должен быть… Как-то же туда нужно проникать.

— Логично… И в архитектуре, значит, разбираетесь, Миледи… И швец, и жнец, и на дуде игрец…

— Не преувеличивайте, Милорд, — возмутилась я.

— Ничуть… Чувствуются Громовские замашки: перфекционизм — наше всё… — задумчиво проговорил Кирилл Андреевич.

— Не наговаривайте на дедушку, пожалуйста. У него не замашки, а цели.

— Ну, да, конечно…

— И в архитектуре больше разбираюсь не я, а подруга!

— Стоцкая?

— Нет, не Маша.

— Значит вторая. Их же у тебя всего две.

— Да. Вторая… В прошлом году я помогала ей с чертежами… Она готовилась к поступлению и занималась по какой-то навороченной программе. Как-то ей лень было читать материал, а выполнить задание было нужно… В общем, она попросила меня их изучить и вкратце ей пересказать. Я прочитала, запомнила и рассказала… Но всё равно мы тогда ошиблись в расчетах… Именно в пропорциях фундамента и ошиблись, понимаете?

— Понимаю, — ответил Орлов, как ни странно, внимательно выслушавший мою болтовню. И, помолчав, объяснил: — Здание стоит в низине. Возможны подтопления. Имело смыл сделать фундамент повыше.

— Странно… В кадре она не просматривается… Ландшафт относительно ровный. Холмы — да, присутствуют… Но в некотором отдалении…

— Что еще заметила?

— В самом здании Дома отдыха? То есть Базы?

Он молча кивнул. А я поделилась:

— Я бы предположила и наличие четвертого этажа… Но хода туда тоже нет. Лестница ограничивается третьим… Ну и так — по мелочи: некоторые стены превращаются в двери. Как в том же ресторане, например… Интересно, сколько таких стен всего? Хотя нет, не интересно.

— Почему?

— Лишняя информация. Гораздо интереснее, что творится в моем номере.

— А с ним-то что не так?

— В нём появляются и исчезают предметы мебели. И не только… Вот где, например, тумбочка, которая стояла рядом с кроватью в вечер моего заселения?

— Стоит на месте. Соблаговолите взглянуть налево.

— Стоит, да не та!

— Вот как? И в чем же разница?

— У той был небольшой дефект на задней стенке. Скол или мелкая такая зазубрина. Об неё ремешок моего сотового зацепился. А у этой — ничего подобного нет.

— Во внимательности тебе не откажешь…

— Я давно занимаюсь фотографией. Научилась наблюдать и фиксировать необычное. Зачем тумбочку заменили?

— Сама же говоришь, на задней стенке имелся скол. Непорядок.

— Не стоило заморачиваться. Я все равно ею не пользуюсь.

Избегая острого взгляда Кирилла Андреевича, от которого вдруг захотелось поежиться, я огляделась по сторонам и заметила…

— Вот что это там, например?

— Где?

— На подоконнике, рядом с которым вы недавно стояли и о чем-то размышляли! — обвинительным тоном заявила я. — Утром этого здесь точно не было!

— А это… Это парик, — как-то нехотя ответил он. Так обычно отвечает дед, когда я подлавливаю его на чем-то провокационном.

Глава 7 Первая встреча

— Парик? А он то тут зачем?

— Молодец, — похвалили меня, — Внимание фокусируешь.

— Вот говорю же — любитель дергать за веревочки… — в недоумении прошептала я. И спросила: — Какие еще заначки у вас припрятаны?

— Не торопите события, Миледи. Всему свое время, — ответил он и заговорщицки подмигнул.

— Покажите реквизит, — просьба моя больше походила на распоряжение. Видимо, от того, что любопытство разгорелось не на шутку и терпения ждать объяснения было практически на нуле. — Пожалуйста, — всё же смягчила я тон. И нетерпеливо добавила: — Неспроста же он тут появился!

— Верно. Неспроста, — ответил мой «мучитель», не без удовольствия наблюдая за моим нетерпением.

Он неспешно выбрался из кресла и направился к подоконнику. Подхватил белокурую штуковину и в той же манере подошёл ко мне. И вдруг ловко подкинул парик в мою сторону. Я и глазом моргнуть не успела, как волосатая «посылка» пулей просвистела расстояние между нами и шлёпнулась прямо мне в руки, заставив инстинктивно вонзить пальцы в упругую шелковистость этого небольшого белокурого «коврика». Он приятно холодил ладони и вдруг показался мне отдаленно, но навязчиво знакомым. Будто когда-то я уже прикасалась к нему. И даже держала в руках. Так же цепко, как сейчас.

Перед глазами неожиданно пронеслась вспышка. Яркая, мимолетная, как комета из детства, напрягающая память настолько, что я ощутила ломоту в висках. А следом я почувствовала нечто прочное, стягивающее, словно мне на голову натянули леску. И леска эта обручем сковала голову. Ощущения эти были для меня в новинку. Никогда раньше я не чувствовала от воспоминаний столь явного физического дискомфорта. Поэтому сжала зубы и прикрыла веки, очень надеясь, что эта скованность пройдет.

Долго ждать не пришлось: невидимый обруч будто резко слетел, напряжение в висках ослабло, а перед прикрытыми глазами замельтешило нечто отдаленно знакомое. Мелкими, едва различимыми квадратиками это самое нечто принялось складываться в осмысленную, хоть пока и нечеткую картинку, очень смахивающую на голографическую. Как в испорченном телевизоре, слегка потрескивая, она то проявлялась перед моим внутренним взором, то гасла. Я подняла потяжелевшие веки, чтобы как-то помочь невидимому «мастеру» скорее устранить «неисправность». Помогла: кадры перестали мигать. Теперь они прорисовывались с более четкими контурами, будто чья-то невидимая рука выводила их на холсте остро заточенным простым карандашом. Закончив с набросками, рука эта принялась четче прорисовывать сам «рисунок», а я завороженно наблюдала за тем, что всё четче и четче проявлялось в пространстве перед глазами.

Это было какое-то тесное помещение. Оно чем-то напоминает чулан, в который почти не проникает света… Не проникает, потому что его загораживают чьи-то плечи. Их хозяин видится мне дядькой Черномором, о котором мы с дедушкой недавно читали. Только он неправильный Черномор, потому что без бороды. Он — такой большой и важный. Сидит прямо передо мной и тянет ко мне руки. А я уворачиваюсь, чтобы не схватил. Пытаюсь забиться в угол. Спиной чувствую прохладную жесткость стены и понимаю: глубже пролезть не получится. А дядькины руки… Они такие длинные! Длинные и вездесущие. Я знаю, что означает это слово. Вездесущие — это когда повсюду. Мне дедушка объяснил, когда мы играли в догонялки. Вот и у Черномора такие же вездесущие руки, как у дедушки. Мне кажется, они дотянутся куда угодно и вытащат меня хоть из этого чулана, хоть из глубокой ямы, хоть со дна океана. Откуда угодно. Я понимаю это по взгляду хозяина этих ручищ. Он смотрит прямо мне в лицо. Так говорит дедушка. Я знаю, что эту самую сырость нельзя разводить даже, если больно ушибла коленку и течёт кровь.

«„Никогда не разводи сырости, — часто говорит мне дедушка. И добавляет: — Лучше думай и принимай решения“».

Я еще не очень хорошо понимаю, что значит «принимай решения», но уже крепко—накрепко запомнила: если расшибла коленку, нужно быстро остановить кровь ваткой. И помазать йодом. Но лучше — зеленкой: она не щиплет, но долго не стирается. Поэтому Эрик посмеялся надо мной и назвал лягушкой. Эрик гадкий, он мне не нравится, поэтому не хочу о нем думать. Лучше буду смотреть на дядьку Черномора. Как он сюда вошел?

Наблюдаю за ним и вижу, что он следит за каждым моим движением. Как Китти, когда я прячу от нее колесико колбаски. Она всегда находит его. Папа говорит, что находит она потому, что я еще не научилась как надо прятать вещдоки. А дедушка с ним не согласен. Он говорит, что Китти идет по следу. Потому что у нее нос лучше моего. Я с дедушкой согласна: конечно, нос у Китти лучше, ведь у нее есть усы, а у меня усов нет.

Я устала сидеть согнувшись. Колено ноет. Ступни покалывает иголочками. Хочется встать в полный рост и размять ноги… Но я не могу — и так почти касаюсь головой потолка чулана, сидя на корточках. Как и дядька с умными глазами напротив меня.

«Вылезай!» — вдруг требует он, но не касается меня. Хотя мог бы — руки у него длиннющие! А ладони — совсем рядом. Я даже чувствую их тепло. Голос у дядьки низкий… Бархатный… Переливистый… Как будто мурчащий. Только не как у моей Китти, а как у льва, в гости к которому мы заглянули, когда недавно были с дедушкой в зоопарке.

«Не вылезу!» — грозно отвечаю я и как угорелая верчу головой.

«Прекрати! — требует он. — Слетит!»

«Кто?» — удивлённо спрашиваю я, замирая как мышка в своей норке.

«Не кто, а что. Твоя голова, — усмехаясь отвечает он. И снова требует: — Дай руку! Я помогу».

«Нет!» — сердито отвечаю я.

Теперь я сержусь на него. «Знатно», как говорит бабуля. Сержусь так сильно, что чувствую, как сами собой прищуриваются глаза и даже морщится нос.

«Надо же, какая грозная амазонка!» — негромко восклицает дядька. Не сердито. Скорее весело. И немного удивлённо.

«Я не мазонка! — возмущаюсь громко. И добавляю: — Меня зовут не так!»

«А как?» — спрашивает он, усмехаясь.

Уголки его губ чуть дергаются и слегка ползут вверх. Как у льва, который мне «улыбнулся» в зоопарке. «Улыбнулся» перед тем, как прыгнуть к решетке, рядом с которой я тогда стояла. Но лев не тянул ко мне лап, а дядька тянет. Хоть и не прикасается.

«Так как тебя зовут?» — спрашивает он снова.

«Это секрет! Понял?»

«Понял», — тихо откликается он.

Вдруг его голова и плечи заныривают в мой чулан глубже. Я не успеваю вовремя отстраниться, и цепкие пальцы обхватывают меня за плечи. Не больно, но довольно крепко.

«Пусти», — шиплю я и закрываю глаза. Я всегда так делаю, когда страшно. А мне теперь страшно. Страшно так, как не было за все пять лет моей жизни. Я боюсь, что дядька достанет меня из этой норки и унесёт с собой.

Мой коварный мозг, видимо, решает проявить милосердие, и «кадр» с цепким дядькой исчезает с глаз долой. Но только затем, чтобы смениться другим…

Снова вспышка и перед глазами проявляется комната.

Она похожа на кабинет. Я видела такой, когда мы с дедушкой ходили в школу, в которой я буду учиться в подготовительном классе. Столы в два ряда и большой — в центре, у доски.

В памяти в подробностях воскресает яркий солнечный день.

На мне длинное платье. Мама велела мне его надеть, потому что его подол надежно прикрывает коленку, и я выгляжу не «раненным лазутчиком, а кроткой воспитанной девочкой — настоящей леди». Так она говорит, туго заплетая мне косу. Она всегда плетет ее туго — так, что волосы сильно натягиваются у висков. У бабули получается не так туго, но этим утром бадули рядом нет. Мама сказала, что ночью она попала в больницу. Дедушка тоже куда-то уехал, а папа еще не вернулся из командировки. Поэтому мы с мамой сегодня вдвоем. И это грустно.

Я вижу, как мы выходим из дома и идём. Пешком. Она куда-то ведет меня за ручку.

«Куда?» — мысленно задаюсь я вопросом и тут же слышу свой детский голос:

«Куда мы идём, мам?»

«В офис. Тебя не с кем оставить. У бабули гипертонический криз, а дедушка уехал в командировку», — терпеливо объясняет она.

«Что значит „офис“, мам?»

«Место, где я работаю».

«А ги… ги—пор—та—ни—чи—кий—рис? Его что не сварили?»

«Что не сварили?» — растерянно спрашивает она.

«Рис?»

«Не рис, а криззз, — поправляет она, делая акцент на звуке „з“, — Ги—пер—то—ни—чес—кий. Это болезнь такая».

«Бабуля заболела? Почему?»

«Так бывает».

«А другое слово, мам?»

«Какое другое, Котенок?» — вздыхая, уточняет она.

«Дедушка уехал в кодировку — это куда?»

«В ко—ман—ди—ров—ку. По делам он уехал. Скоро вернётся».

«Когда скоро?»

«Скоро, дочь. Послушай меня внимательно!» — строго говорит она.

Мы останавливаемся. Она присаживается на корточки и смотрит мне в глаза

«В офисе ты будешь сидеть тихо, как мышка, поняла?»

«Надо ходить на цыпочках?»

«Лучше вообще не ходить, а сидеть за партой. Тебе же скоро в школу, так?»

«Так».

«Вот будешь тренировать усидчивость».

«Что такое 'усичивась»?

«У—сид—чи—вость» — произносит мама по слогам и объясняет: — Будешь учиться сидеть смирно. Как на уроке, поняла?'

«Поняла», — отвечаю я и разочарованно вздыхаю.

Мы с мамой идем дальше.

«Чего загрустила, дочь?»

«Просто сидеть — скучно, мам».

«А ты будешь сидеть не просто так. Ты будешь выполнять задание».

«Задание? Как у папы?» — сразу воспаряю я духом.

«Что-то вроде того, — отвечает она, — В твоем рюкзаке лежит книга. На странице пятнадцать я отметила отрывок текста. Прочитаешь его два раза и перескажешь мне. Ясно?»

«Ясно? А можно один раз прочитать? Я запомню. Честно!»

«Нет. Задание нужно выполнять точно: сказано прочитать два раза — значит нужно прочитать именно дважды!»

«Дважды?»

«Да. Значит — два раза».

«А если три, то трижды?»

«Да».

«А если один раз — одинжды?»

«Нет, — вздыхает мама и сетует: — И как только дедушка с тобой справляется».

«Я знаю слово „справляется“! — довольно заявляю я. — Дедушка всегда говорит: »«Молодец! Справилась!»' Мы с ним друзья. Он меня хвалит'.

Мне так хочется, чтобы мама тоже меня похвалила. И она хвалит:

«Ты у меня большая умничка, дочь!»

«Спасибо, мамочка!» — отвечаю я и чувствую, как уголки моих губ разлетаются в довольной улыбке.

Мы подходим к высоким черным воротам. Они железные. И такие высоченные! Что за ними — не разглядеть совсем. Мы проходим мимо этих ворот и заходим в узкое помещение. Вижу какую-то металлическую штуку с «рогами». Подходим к этой штуке. Я дотрагиваюсь до одного из «рогов» и отскакиваю в сторону. Потому что на небольшом экране, как у телевизора, но совсем маленького, начинает мигать красная точка. И откуда-то слышится резкий странный звук. Он громкий и очень меня пугает.

«Ччто это, мам?» — сконфуженно спрашиваю я.

«Сирена», — отвечает она раздраженно и коротко кивает тому, кто спешит нам навстречу.

Сначала я решаю, что это папа подходит к нам, но, когда тот оказывается ближе, убеждаюсь, что это совсем чужой человек. Он просто одет в такую же форму, как у папы. И такого же роста.

«Какой милый у нас диверсант?» — говорит человек, похожий на папу.

«Я не девесат! Я разведчик» — поправляю я его.

«Вот оно как! — отвечает он, смеясь. — У вас случился провал, дорогой разведчик».

«Как это?» — спрашиваю я у него и чувствую, как мама сжимает мою ладошку.

«Помолчи!» — тихо велит она мне. И достает из сумочки белый квадратик с полоской посередине.

«Что это у тебя, мам?»

«Пропуск», — отвечает она и касается им небольшого экрана. Сирена сразу смолкает.

«Я тоже такой хочу!» — заявляю я и слышу голос человека в форме:

«Какая смена у вас подрастает, Ольга Даниловна. Храбрая. Любознательная!»

«Еще — красивая, — добавляю я. И зачем-то уточняю: — Так папа говорит».

Мама снова сжимает мою ладошку, а человек в форме мне отвечает:

«Согласен — красивая, — не спорит он со мной, по-доброму улыбаясь. И добавляет: — И какая уверенная в себе!»

«Извините, Андрей Валерьевич, — виновато говорит мама, — не с кем было оставить…»

«Уже в курсе. Разместите „разведчика“ в своем кабинете и выдайте ему задание», — всё так же — с улыбкой распоряжается человек в форме.

«Так точно!» — отвечает ему мама.

Мы проходим через турникет, который больше не шумит, даже когда я ещё раз дотрагиваюсь до его «рога». Дотрагиваюсь скрытно, чтобы мама не увидела. Мне не хочется еще раз ее расстраивать. А человек в форме видит, но маме ничего не говорит. Только подмигивает мне. А потом разворачивается и уходит. Я гляжу ему вслед и спрашиваю:

«Кто это, мам?»

«Мой начальник — Андрей Валерьевич Орлов», — отвечает она.

«Он добрый!» — замечаю я, наблюдая, как тот скрывается за поворотом. И слышу:

«Не всегда…»

Кабинет мамы находится на третьем этаже. Она открывает дверь похожей карточкой, только без полоски, и впускает меня внутрь.

«Садись за первую парту и доставай книгу!» — велит она мне.

Я делаю, как она говорит.

«Открой книгу на странице пятнадцать».

Открываю и вижу в тексте две скобочки: одна начерчена у первой буквы самого первого слова, вторая — внизу, у самой последней буквы на странице.

«Тут много, мам, — замечаю я, — можно я прочитаю половину страницы? Мы так с дедушкой читаем. Он половину, и я половину».

«Нет, дочь, — отвечает мама. — Читай от и до».

«Это как?»

«Отсюда и до конца. Как отмечено. Я закрою тебя, пока буду занята. Чай в термосе. Термос у тебя в рюкзаке. Там же и булочка. Перекусишь».

«Хорошо. А ты когда придешь?»

«Скоро. Как только освобожусь. И сиди, пожалуйста, тихо, Котёнок», — просит она, ласково проводя ладонью по моей макушке.

«Хорошо, мамочка. Меня никто не увидит!» — клятвенно обещаю я.

«Ну вот и ладненько», — улыбается она и выходит за дверь.

Проходит время, а мама всё не возвращается. Я заканчиваю читать отрывок. Дважды. Мне сложно, но я выполняю задание. Принимаюсь пить чай с булочкой. Допиваю его, а мамы всё нет. Мне становится скучно. Оглядываюсь по сторонам и замечаю картинки на стенах. Они большие. На них изображены солдаты. Я устаю сидеть за партой. Поднимаюсь и на цыпочках подхожу к зеркалу. Оно большое — в пол. Рассматриваю в нем себя и пластмассового человека, который тоже заметен в зеркале. Он стоит в углу, недалеко от доски. На нем изображены сердце, легкие и другие штуки, которые дедушка называет органами. На каждом таком органе заметна красная точка.

Вскоре мне надоедает и это. Тихо, как мышка, подхожу к окну. За ним есть на что посмотреть! Внизу виднеется широкая площадь. На ней рядами стоят солдаты. Все — в зелёной пятнистой форме. Папа называет ее маскировочной. Говорит, что ее надевают, когда прячутся, чтобы никто не нашёл. Все солдаты внимательно слушают маму. Что она им говорит, мне не слышно. Поэтому я забираюсь на подоконник, чтобы открыть окно и услышать. Сделать это у меня не получается — слишком тугая рукоятка.

Разочарованно вздыхаю и смотрю вниз — на солдат. Разглядываю их и вижу, что один из них смотрит вверх — прямо на меня. Быстро спрыгиваю с подоконника. Чувствую, как моя рана в колене отдается резкой болью. Прихрамывая, добираюсь до «своей» парты, сажусь за нее и принимаюсь ощупывать коленку. Она забинтована, но крови не видно.

Вдруг слышу шаги по коридору. Соскакиваю со стула и бегу к столу, который находится в самом дальнем углу. На нем лежат какие-то зеленые мешки. Они тяжелые. С трудом стягиваю один. Он грохается на пол. Ныряю подстол и насколько хватает сил затаскиваю мешок за собой, сооружая себе укрытие. Затихаю в своей засаде и прислушиваюсь.

Этот кто-то заходит в кабинет. Шаги тяжелые. Размеренные. Не мамины. Человек подходит прямиком к столу, под которым я спряталась. Как он догадался? Непонятно. Я же сижу и совсем не соплю. Ни разу! Даже дышу через раз!

Глава 8 Взаимное разоблачение

С мешком, который еле удалось затащить под стол наполовину, мое укрытие представляется мне чуланом. Узким тесным чуланом. Мне вдруг вспоминается похожий — тот, который есть у нас дома на самом нижнем этаже. В нем я как-то спряталась, как сейчас, а Николай Николаевич «лазутчика» не заметил и закрыл дверь на ключ. Тогда я надолго там застряла и, если бы не бабуля, то осталась бы там жить. Папа сказал, что я залипла в том чулане, потому что не продумала свой манёвр отступления.

«Что такое манёвр, пап?» — спросила я.

«Путь, по которому ты могла бы отступить, чтобы не оказаться в ловушке», — объяснил он, когда зашел ко мне перед сном. После того, как меня вызволили из чуланного плена.

«Чтобы не попасть в плен?» — тогда уточнила я.

«Точно, агент Принцесска! Молодец, схватываешь на лету! — похвалил тогда меня папа. И добавил: — Запомни: первое: продумать манёвр. Второе: не оставлять следов».

«Следы бывают только на снегу, пап», — заметила я тогда.

«Не только. Но я расскажу тебе об этом в другой раз. Сейчас пора спать», — ответил он.

А на следующий день после того, как я застряла в чулане, папа отправил меня на задание под «кодовым» названием «Дедушкин план». Мне было нужно запомнить рисунок, который лежал на столе в дедушкином кабинете. Запомнить и потом нарисовать его.

«И помни о маневре! — строго велел папа, — Заметишь что-то неладное — спрячься за сейфом. Только за тем, который стоит в кабинете рядом с дверью. Оттуда сбежать легче, поняла?»

Задание «План деда» стало последним, на которое меня отправил папа перед тем, как уехал «по секретным делам», из которых еще не вернулся.

Вспомнив о папе, я немного успокаиваюсь, но все также тихой мышкой сижу в своей норке и слежу за ногами человека, который вошел в мамин кабинет. Они «идут» ко мне, а у меня нет маневра. Совсем. Я в ловушке. Это меня расстраивает. Хотя нет — скорее злит. Но сделать ничего нельзя. Только сидеть и не сопеть. Папа говорит, что на задании я громко соплю, а так делать нельзя. Так дедушка меня и обнаружил в прошлый раз.

Я спросила, как он меня нашел? Он ответил, что я сопела, как паровоз. Поэтому сейчас я сижу и не соплю. Даже дышу через раз. Очень тихо. И не шевелю больной коленкой. А она болит! Сильно. И бинтик уже немного мокрый. Наверное, опять «кровит», как говорит мама. Я очень стараюсь быть невидимкой, но человек все же обнаруживает меня. Я не понимаю, как он это сделал. Наверное, идет по следу, который я оставила. Хоть снега и нет…

«А может это папа вернулся⁈» — вдруг осеняет меня. Я даже приподнимаюсь, чтобы выбраться из «чулана», но вдруг замечаю, что ботинки, которые «подошли» ко мне, намного больше папиных. Значит это не он.

Вдруг становится темно, а перед глазами появляются плечи. Они такие широкие, что загораживают весь свет. А потом… Потом появляется лицо. Чужое. С большими глазами. Зелеными. Они тоже чужие. Совсем не папины. Они смотрят на меня в упор. Их хозяин видится мне дядькой Черномором, о котором мы с дедушкой недавно читали. Только без бороды. Он — такой большой и важный. Сидит передо мной и тянет ко мне руки. А я уворачиваюсь, чтобы не схватил. Пытаюсь забиться в угол. Спиной чувствую прохладную жесткость стены и понимаю: глубже пролезть не получится. А дядькины руки… они такие длинные! Кажется, они дотянутся куда угодно и вытащат меня хоть из моей норки, хоть из глубокой ямы, хоть со дна океана. Отовсюду. Я понимаю это по взгляду хозяина этих ручищ. Он такой глубокий, чуть насмешливый. Такой, словно он уже всё решил: он непременно достанет меня из этой берлоги. Я смотрю в дядькино лицо и чувствую… Не страх, нет… Мне обидно. Очень. Моя обида настолько огромна, что хочется громко разреветься. Но я изо всех сил сдерживаю слезы, потому что мне нельзя «разводить сырость».

Смотрю на дядьку и вижу, как он наблюдает за каждым моим движением. Я устала сидеть согнувшись. Колено ноет. Ступни уже покалывает иголочками. Хочется встать в полный рост и размять ноги… Но я не могу. И так почти касаюсь головой потолка «чулана», сидя на корточках. Как и дядька с умными глазами — напротив меня.

«Вылезай!» — требует он, но не касается меня. Хотя мог бы — руки у него длиннющие! А ладони — совсем рядом. Я даже чувствую их тепло. Голос у дядьки низкий… Бархатный… Переливистый… Как будто мурчащий. Только не как у моей Китти, а как у льва, в гости к которому мы заглянули, когда недавно были с дедушкой в зоопарке.

«Не вылезу!» — воплю я и как угорелая верчу головой.

«Прекрати! — требует он. — Слетит!»

«Кто?» — удивлённо спрашиваю я, замирая как мышка в своей норке.

«Не кто, а что. Твоя голова, — усмехаясь, отвечает он. И снова требует: — Дай руку! Я помогу».

«Нет!» — сердито отвечаю я.

Теперь я сержусь на него. «Знатно», как говорит бабуля. Сержусь так сильно, что чувствую, как сами собой прищуриваются глаза и даже морщится нос.

«Надо же, какая грозная амазонка!» — негромко восклицает дядька. Не сердито. Скорее весело. И немного удивлённо.

«Я не мазонка! — возмущаюсь громко. И добавляю: — Меня зовут не так!»

«А как?» — спрашивает он, усмехаясь. И уголки его губ чуть дергаются и слегка ползут вверх. Как у льва, который мне «улыбнулся» в зоопарке. «Улыбнулся» перед тем, как прыгнуть к решетке, рядом с которой я стояла. Но лев не тянул ко мне лап, а дядька тянет. Хоть и не прикасается.

«Так как тебя зовут?» — спрашивает он снова.

«Это секрет! Понял?»

«Понял», — тихо откликается он.

И вдруг его голова и плечи заныривают в мой «чулан» глубже. Я успеваю вовремя отреагировать, и цепкие пальцы не могут обхватить меня за плечи.

Но дядька не сдается и снова пытается это сделать. Его длинные ручищи такие юркие! Хватают меня за плечи и тянут из укрытия. Я извиваюсь. Дергаюсь. В пылу этой битвы неуклюже привстаю с корточек и больно ударяюсь головой.

«Аааай!!!» — воплю сиреной и почувствую, что проиграла: меня выуживают из-под стола и ставят перед собой. Так всегда делает дедушка, когда я «намудрю в очередной раз». Он всегда так говорит.

«Ну вот… удалилась, — сокрушается дядька. Это слово я знаю — мне бабуля объяснила. Дядька принимается прощупывать мою голову: — Где болит?»

«Тут», — тычу пальцем в макушку, запрокинув голову. Он такой высокий. Выше папы.

«Отечности не наблюдаю. Голова кружится?»

«Нет».

«Тошнит?»

«Нет».

«Будем надеяться, что ничего серьёзного».

«Уже не больно, но это ты виноват!»

«Косвенно причастен — да. Но, если бы ты выполнила мой приказ без нареканий, этого бы не случилось», — строго изрекает он.

«Ты говоришь непонятно!» — обвиняющим тоном сообщаю я.

«Подробнее!» — велит он.

«Что подобнее?» — не понимаю я.

«Не подобнее, а подробнее. Это значит — разложи по полочкам».

«Что разложить?»

«Свои мысли».

«Ты глупый что ли? Как я их разложу? Чтобы их разложить надо в голове дырку сделать!»

«Зачем?»

«Как зачем? Чтобы вытащить их оттуда».

«Не столь кардинально, прошу тебя!» — Смеется он. Мне нравится, как он смеется. Почти, как папа, только чуть-чуть по-другому.

«А как их достать, чтобы на полку положить?» — спрашиваю удивленно. И даже сердиться перестаю.

«Разложить по полочкам — это образное выражение», — объясняет он, перестав смеяться.

«Это как?»

«Это значит, что дырку в голове делать не надо. А ты кровожадная!»

«Кровожадная — это когда пьёшь кровь! Я в мультике видела. А я кровь не пью! Только сок и молоко на ночь. Иногда газировку сладкую. Но ее пить дедушка не разрешает».

«То есть ты пьёшь ее без разрешения?»

«Почему без разрешения? Мне папа разрешает. Но это наш с папой секрет, понял?»

«Понял».

«Секрет — это значит никому ни-ни, — на всякий случай уточняю я. И отчего-то добавляю: — Так папа говорит».

«Папина дочка, значит… Ладно, принято».

Вижу, что он отступил на шаг. У меня появляется манёвр! Бегу к двери, но добежать не успеваю. Он хватает меня своими ручищами и подвешивает перед собой.

«Пусти», — шиплю я и закрываю глаза.

Я всегда так делаю, когда страшно. А мне теперь страшно. Страшно так, как не было за все пять лет моей жизни. Я боюсь, что дядька унесёт меня с собой.

«Открой глаза!» — приказывает он. Я сначала мотаю головой, а потом открываю их. И слышу: — Я не причиню тебе вреда. Но люблю, чтобы меня слушали с первого раза'.

«Я слушаю только папу!» — бунтую, дрыгая ногами. — И дедушку!'

«Понятно…»

«Ты кто?»

«Человек», — отвечает он, пожимая плечами.

Продолжаю висеть перед человеком со светлыми волосами. Чувствую цепкий хват его пальцев на своих плечах. Он держит меня перед собой на вытянутых руках. Так дедушка держал картину, которую ему подарили. И рассматривает он меня так же придирчиво, как дедушка свой подарок. Но я не неподвижная картина. Я — вполне себе живая. Могу дергаться. Сопротивляться. К тому же снова сержусь на этого дядьку знатно. Волчком верчусь у него в руках. Дрыгаю ногами. И вдруг больно ударяюсь об него больным коленом.

«Ай! Пусти!»

«Прекрати хулиганить!» — строго велит он.

Но я так недовольна тем, что не смогла спрятаться так, чтобы никто не нашел, что хватаю своего разоблачителя за волосы и что есть сил тяну на себя. И о ужас — волосы слетают с его головы! А под ними есть другие — чёрные. Я так удивлена, что вмиг перестаю дергаться.

«Почему у тебя столько волос?» — пораженно спрашиваю я, чувствуя, как глаза мои лезут на лоб. Даже смотреть в его зеленые становится больно.

«Так надо», — отвечает он, усмехаясь.

«Кому?»

«Мне».

«Зачем?»

«Так надо».

«Ты похож на пирата!»

«Почему?»

«У тебя волосы торчат! Как у дядьки из книжки. Мы с дедушкой вчера читали».

«Уже умеешь читать?» — спрашивает он.

«Я быстро читаю. Но дедушка — быстрее. А почему у тебя волосы разного цвета?»

«Так надо».

«А ты другие слова забыл, что ли?»

«Помню. К счастью, ты мне не все мозги вытрясла», — снова усмехается он и снова ставит моё, теперь неподвижное тело на пол перед собой. Мне опять приходится запрокинуть голову, чтобы видеть его лицо.

«А почему говоришь только „так надо“ и „почему“?»

«Потому что так надо».

«Ты скучный», — удрученно вздыхаю я.

«Почему?»

«Потому что знаешь мало слов. Дедушка говорит, это — плохо».

«Почему?»

«Надо знать много слов. Мы каждый день учим новые».

«Каждый день⁈» — Он делает большие глаза, а я не могу удержаться и говорю:

«Красиво».

«Что красиво?»

«Твои глаза. Они зеленые—презелёные!»

«А ты кокетка!» — смеясь, замечает он.

«Что такое какетка?»

«Неважно. Забудь. Так какие слова ты выучила сегодня?»

«Сегодня мало, — делюсь я и начинаю перечислять, загибая пальцы: 'Офис, гипертонический криззз, командировка, усидчивость, дважды, трижды, одинжды… ой нет, неправильно…»

«Единожды», — подсказывает Разноволосый.

«Единожды, — повторяю я негромко, и, взглянув на свои загнутые пальчики, выдаю: — Восемь».

«А норма?»

«Что это „норма“? А, знаю! Вспомнила! Норма — это тарелка каши на завтрак!»

«Можно и так сказать», — смеясь, соглашается он.

«Почему ты смеешься? Дедушка утром говорит: „Это твоя норма, Катерина“. И показывает на тарелку „сопливой каши“».

«Сопливая каша — это овсянка что ли?»

Я пожимаю плечами и заявляю:

«Не люблю ее и название учить не хочу».

«А ты с характером!»

«Дедушка тоже так говорит. И мама, и папа, и бабуля. Все так говорят», — разочарованно вздыхаю я.

«Так это же хорошо! Иметь сильный характер — это круто!»

«Круто? Это как яйцо?»

«Точно! Главное — чтоб не всмятку» — смеется он.

Мне еще больше нравится, как он смеется. По-доброму так. Как друг. Совсем не обидно.

«Я люблю яйцо всмятку», — делюсь с ним я, приложив ладошку к губам, словно по большому секрету.

«Да я тоже иногда ими балуюсь, — сквозь смех пытается сказать он. — Но характер не должен быть всмятку».

«Думаешь?»

«Знаю! — отвечает он, пытаясь взять себя в руки и перестать смеяться. — Давненько я так не смеялся. Ты не обижайся, ладно? Просто ты такая забавная, потому и смеюсь», — добродушно заявляет он.

«Надо говорить „от того и смеюсь“».

«Правда? Не знал».

«Так дедушка говорит».

«Ясно. Так сколько новых слов в день ты учишь?»

«Десять. Как ты сюда вошел? Меня же заперли! Ты что, шпион⁈» — вдруг догадываюсь я.

Он усмехается и отвечает:

«Нет, я разведчик».

«Я тоже разведчик!»

«Ясно… А ты прыткая! Ловко меня провела. И указала на недочёт».

«Что это „недочёт“?»

«Это когда вроде всё в образе продумал, а потом: бац — и случается форс-мажор. Непорядок. Но я решу эту проблему».

«Ты говоришь… совсем непонятно. Что такое фокс…мажор?»

«Форс-мажор. Это что-то неожиданное. Что-то такое, что ты не можешь изменить, понимаешь? Например, ты стянула с меня парик и разоблачила».

«Как это — „разолачила“?»

«Ра—зо—бла—чи—ла. Это значит указала на провал, понимаешь. Мой провал. В данном случае — с маскировкой. Это плохо…»

«Слово „маскировка“ я знаю. Знаешь, как я запомнила?»

«Как?»

«Маски— ровка. Эта маска такая. Ты как будто прячешься, чтобы не узнали».

«Что-то вроде, да…»

«И слово „провал“ тоже знаю. Так папа мне говорит, если я неправильно выполняю его задание».

«И часто он тебе это говорит?»

«Нет. Я хороший агент. Ценный. Так он часто говорит. Ты не переживай, — вдруг решаю его приободрить, — Ты тоже станешь хорошим агентом. Ценным».

«Думаешь, стану?»

«Ага… Ой… то есть, да. Дедушка не разрешает мне говорить „ага“. Только „да“ говорить можно. Потому что это правильно. А „ага“ — неправильно».

«Думаю, он прав».

«Он всегда прав. Он очень умный. Такой же, как ты. И почти такой же, как папа».

«Почему почти такой же, как папа?»

«Потому что папа умеет читать стихи. По памяти. Один раз взглянул — и запомнил. Я тоже так могу. А дедушка — не может».

Глава 9 Один секрет на двоих

«Ясно. Слушай, а давай договоримся, что никому не скажем о том, что ты стянула с меня парик».

«А что это — „парик“?»

«Вот эта штуковина», — поясняет он, вертя у меня перед носом своими вторыми волосами.

«Аааа поняла. Не скажем даже маме?»

«Ни—ко—му! — говорит он по слогам. И спрашивает: А, кто у нас мама?»

«Ее зовут Ольга Громова. Она здесь работает».

«Вот как! Ей — в первую очередь! Так ты и есть Котёнок?»

«Так меня только мама и бабушка называют. Иногда — дедушка. Только совсем иногда—иногда».

«Ясно. А папа принцессой зовет?»

«Нет. Принцесской. Это мой позывной. Он секретный, — хвалюсь я. — А ты кто?»

«Давай договоримся: ты будешь называть меня блондином, хорошо?»

«Что это — „блондин“?»

«Так называют человека со светлыми волосами».

«Но у тебя они чёрные! Значит ты не блондин!»

«В логике тебе не откажешь, — с досадой бросает он. И добавляет, подумав: — Давай, так: то, что я на самом деле не блондин — будет нашим с тобой секретом?»

«Самым секретным секретом?»

«Да».

«Нет».

«Нет? Почему?» — удивляется он.

«Потому что у меня секрет бывает только с папой. А ты — не папа».

«Снова логично», — вздыхает он.

И я чувствую, что он очень недоволен. Это какое-то холодное недовольство. Замораживающее. Мне становится зябко и неуютно. И ещё — мне почему-то жаль, что расстроила его. Мне он нравится. Он не повышал голоса, не приказывал — просто попросит. А теперь вдруг стал другим — совсем чужим. И это мне не нравится.

«Слушай, а ведь у нас с тобой уже есть один секрет! — вдруг заявляет он, — Про газировку. Но ты не волнуйся, я никому о нем не скажу».

«Даже дедушке?» — Гляжу на него с подозрением.

«Ему — ни под какими пытками!» — клятвенно заверяет он.

«Что это 'пытками»?

«Ну… Это значит, никогда ему не скажу».

«Никогда—никогда?»

Он молча кивает.

«Ладно. Я тебе верю. А что я получу?» — решаю я согласиться. Чтобы он не был таким расстроенным.

«Если парик станет нашим секретом?» — спрашивает он, улыбаясь. Снова по-доброму.

Я молча киваю.

«А ты корыстная!»

«Что значит „коры— сная“?»

«Это такой человек, который во всем ищет выгоду».

«Что значит выгода?»

«Это значит, что человек всеми путями хочет получить что-то нужное. Только для себя».

«Разве это плохо?»

«Да нет… не то, чтобы плохо… просто не всегда хорошо».

«Как это? Вот ты же хочешь, чтобы никто не знал, что у тебя волосы другие. Значит хочешь получить выгоду».

«А с тобой приятно иметь дело!»

«Почему?»

«Схватываешь на лету».

«Папа тоже так говорит».

«Он прав. Значит так: давай договоримся: ты выполняешь мою просьбу и молчишь о парике, а я выполню одну твою».

«Всего одну?»

«Да. Это будет справедливо».

«Это слово я уже знаю. Оно хорошее. Мне дедушка объяснил».

«Отлично! Значит, баш на баш?»

«Это как?»

«Просьбу на просьбу. Одна просьба — моя, одна — твоя, договорились?»

«По рукам!» — соглашаюсь я, подумав, и протягиваю ему ладошку. Он негромко смеется, пожимает ее и спрашивает:

«Так какая у тебя будет просьба?»

«Сначала я хотела забрать у тебя эту штуку. Парик».

«Это — не вариант!»

«Нельзя?»

«Нет».

«Да я просто хотела примерить. Но уже не хочу».

«Это почему же?»

«Эта штука — как шапка. А шапку летом не носят. Потому что жарко».

«Права, — вздыхает он. И добавляет: — Мне недолго осталось носить эту штуку. Потом могу тебе подарить».

«Нее, не надо».

«Почему?»

'Туда мои волосы не залезут.

«Хмм. Догадливая. У тебя они густые».

«И вооот такие длинные!» — хвастаюсь я, отмеряя себе ладошкой по пояс.

«Круто!» — отвечает он, одобрительно кивая. — Ладно, какая у тебя просьба?'

«Хочу мороженое. Фисташковое».

'По рукам, — отвечает он. И уточняет: — с меня мороженое, с тебя молчание — лады?

«Лады. Папа тоже так говорит».

«Мы все так говорим», — заверяет меня он.

Подходит к зеркалу и надевает свой парик. И только он успевает это сделать, как заходит мама.

«Вот ты где! — обращается она к моему собеседнику, — И чем вы тут занимаетесь?»

«Мы с блондином разговариваем, мам. Он обещал мне мороженое».

«Вот как! И за что же?»

«Он сказал, что я все схватываю на лету».

«Котёнок ты мой любимый! Ты у меня не только красавица, но и большая умница!»

«Точно!» — отвечает блондин.

Я вижу, как он скрывается за дверью. А следом «кадр из фильма» моего детства на пару мгновений зависает… И вдруг разбивается вдребезги.

Меня окутывает пустота. Чувствую себя разочарованной. И очень несчастной. Нестерпимо хочется вернуться туда — в моё воспоминание. Занырнуть в него и прикоснуться к тому, чего больше нет — к моей прошлой счастливой жизни. Жизни, в которой мама с папой были рядом, в которой еще жива бабуля, в которой дедушка был не таким суровым. Мне настолько больно, что еле сдерживаю слезы и чувствую себя кустом любимых маминых роз, вдруг выдернутых из грунта и брошенных засыхать без воды и комфортных условий. Как же хочется заплакать! Громко, как в детстве. Чтобы мама погладила по голове. Чтобы папа сказал свое фирменное: «Не мороси, дочь!» Чтобы дедушка привычно сделал ему замечание «подбирать выражения». Чтобы вступилась бабуля и с улыбкой пригласила всех нас на вечернее чаепитие.

Но всего этого больше нет и никогда не будет.

«Надо жить дальше», — всегда говорит дед. И мы с ним живем…

Я медленно моргнула, прогоняя морок воспоминаний и взглянула на своего молчаливого собеседника. Он уже привычно всматривался мне в лицо, сидя в кресле напротив. Руки его покоились на подлокотниках кресла, а длинные ноги были вытянуты вперед — так, что я в подробностях могла разглядеть рисунок подошвы кроссовок «Найк» внушительных размеров.

— Так вот как мы познакомились… — прошептала я. Сил говорить громче я не чувствовала. — Только тогда я так и не узнала, как вас зовут… Когда мы возвращались с мамой домой, она передала мне мороженое и сказала: «Это тебе твой новый друг просил передать».

Орлов продолжал молчать.

— Андрей Валерьевич Орлов — ваш отец? — спросила я, вспомнив человека в форме, который встретился нам на проходной.

— Да, — ответил он через паузу, которой, казалось бы, не будет конца. И уточнил: — В каком контексте ты о нем вспомнила?

Я взглянула в лицо человека, сидевшего не более, чем в полуметре от меня, и осознала, что ему очень важно было услышать ответ на свой вопрос. Настолько важно, что он оторвал спину от комфортной спинки кресла и, чуть склонился ко мне, не вставая. Он смотрел на меня, не моргая. Удивленно. Столь пристальный, абсолютно неподдельный интерес показал мне, что человек, о котором я вспомнила, был для него авторитетом. Большим авторитетом.

Мне так не хотелось огорчать Кирилла Андреевича, разочаровывать его, ведь я не вспомнила ничего важного: просто человека в форме, который подошел к нам с мамой в то утро, ничего особо не значащий разговор… Странный ответ мамы… Ответ, на который я тогда так и не попросила дополнительных разъяснений. Ментально соприкоснувшись с тем днем, я всё еще остро ощущала, насколько не занимала меня тогда эта тема. Гораздо больше интересовал кабинет мамы, в который я тогда должна была попасть впервые. Держа ее за ручку и подпрыгивая в нетерпении, как строптивая козочка, я бежала чуть впереди, как бы подгоняя маму идти быстрее. Но мне тогда остро почудилось, что мама не очень жалует того человека в форме — Андрея Валерьевича. Почудилось по тону, которым она тогда ответила и по краткости самого ответа. Так что не факт, что мне удалось бы узнать, почему тот человек не всегда бывал добрым. Мама могла быть закрытой. Она не раз пресекала мои вопросы, которые считала лишними. Именно краткость ее ответов и говорила мне о том, что она не собирается мне что-то разъяснять. А я… Меньше всего я всегда старалась ее обидеть. Или как-то испортить ей настроение.

Кирилл Андреевич продолжал сидеть все в той же заинтересованной позе. Он не задавал наводящих вопросов, просто ждал ответа. Терпеливо…

И я решила передать ему наш разговор. Слово в слово. Прикрыв глаза, я снова «переместилась» в то утро, благо мой мозг еще «не успел» его забыть, и выдала:

— Звучит сирена. Я дотронулась до турникета в мамином офисе… Не случайно… Специально… Мне было интересно. К нам подходит человек в форме. Я думаю, что это папа… Но это не он…

«Какой милый у нас диверсант?» — говорит человек, похожий на папу.

«Я не девесат! Я разведчик», — поправляю я его.

«Вот оно как! — отвечает он, смеясь. — У вас случился провал, дорогой разведчик».

«Как это?» — спрашиваю я у него и чувствую, как мама сжимает мою ладошку.

«Помолчи!» — тихо велит она. И достает из сумочки белый квадратик с полоской посередине.

«Что это у тебя, мам?»

«Пропуск», — отвечает она и касается им небольшого экрана. Сирена сразу смолкает.

«Я тоже такой хочу!» — заявляю я и слышу голос человека в форме:

«Какая смена у вас подрастает, Ольга Даниловна. Храбрая. Любознательная!»

«Еще — красивая, — добавляю я. И зачем-то уточняю: — Так папа говорит».

Мама снова сжимает мою ладошку, а человек в форме мне отвечает:

«Согласен — красивая. А какая уверенная в себе!»

«Извините, Андрей Валерьевич, — виновато говорит мама, — не с кем было оставить…»

«Уже в курсе. Разместите „разведчика“ в своем кабинете и выдайте ему задание», — с улыбкой распоряжается человек в форме.

«Так точно!» — отвечает ему мама. Мы проходим через турникет, который больше не шумит, даже когда я ещё раз дотрагиваюсь до его «рога». Скрытно, чтобы мама не увидела. Мне не хочется еще раз ее расстраивать. А человек в форме видит, но маме ничего не говорит. Только подмигивает мне. А потом разворачивается и уходит. Я гляжу ему вслед и спрашиваю:

«Кто это, мам?»

«Мой начальник — Андрей Валерьевич Орлов», — отвечает она.

«Он добрый!» — замечаю я, наблюдая, как тот скрывается за поворотом. И слышу:

«Не всегда…» Это всё… Он, наверное, уже в отставке… Столько лет прошло… По возрасту… должно быть так… Знаете, мне бы хотелось с ним увидеться, — вдруг призналась я. И услышала негромкое:

— Это невозможно…

— Почему? — разочарованно спросила я, совсем не подумав, что моя просьба могла показаться бестактной. — Извините… Должно быть есть причины… нам не встретиться… Секретность там или что-то еще… Понимаю…

— Что-то еще.

Мы смотрели друг другу в глаза. Я надеялась, что он продолжит и объяснит это «что-то еще», но он не спешил. О чем он думал, не знаю, но смотрел на меня как-то по-новому: без пренебрежения, которое время от времени демонстрировал в течение этих двух дней, без иронии, ставшей привычной в нашем общении, без подозрительности, которую я порой замечала. Он смотрел на меня по-новому: не как на простой ребус, который можно разгадать в два счета, а как на более сложную головоломку. Как на уравнение с несколькими неизвестными.

— Его нет в живых, — вдруг поделился Кирилл Андреевич.

— Погиб? Как мама? — совсем не подумав выпалила я.

— Сердечный приступ, — бросил он.

— Как жаль… — проговорила я и расстроилась. — Соболезную…

— Благодарю, — негромко проговорил он.

— Зачем вам было нужно, чтобы я вспомнила о парике?

Продолжая сидеть в своем объемном кожаном кресле, легонько постукивая костяшками длинных пальцев по левому подлокотнику, Орлов всё также смотрел на меня в упор. Молча.

— Вы левша? — вдруг спросила я.

Подумав с секунду, он коротко бросил:

— Амбидекстр.

— Это… это человек, одинаково хорошо владеющий обеими? — уточнила я, вспомнив, как в школе усердно училась писать «правильно»: не левой, а правой рукой. Чтобы не быть белой вороной среди одноклассников, ни один из которых не был левшой. Мне так хотелось хоть в чем-то быть как все, и я старалась. Старалась, прекрасно осознавая, что как все я все равно не стану. Хотя бы потому, что жила в специфических условиях: к семи годам уже имея печальный бэкграунд, я росла без обоих родителей и мало того, что семья моя была неполной, так еще и порядки в этой семье были далеки от среднестатистических.

— О чем задумалась?

— Пытаюсь понять зачем вы дирижируете моими воспоминаниями…

— И как? Успешно?

— Пока никак… Ума не приложу, зачем вам это. Решили выдрессировать обезьянку, чтобы потом выпустить на арену? Хоть намекните, на какую?

— У тебя богатое воображение… В моих планах нет выпускать тебя на арену. На какую бы то ни было…

— Правда? Интересно, почему же? Это могло бы быть… забавно…

— На арене ты будешь находиться на всеобщем обозрении… Это все равно, что принадлежать всем сразу…

Мы смотрели друг другу в глаза: он — с лёгким прищуром, я — снова в ожидании того, что он продолжит развивать свою мысль. Но он замолк и вскоре мне стало ясно, что развивать ее он не собирался.

Глава 10 Конфуз

— Вы тогда сказали: «Я решу эту проблему». Решили? — спросила я. И, заметив, что он не понимает, уточнила: — С париком, я имею в виду.

Он задумался ненадолго и медленно кивнул.

— Как?

— Обесцветил волосы.

— Зачем?

— Это нужно было для дела.

— Для создания образа?

— Да. — односложность его ответов ясно давала понять, что он не хочет развивать эту тему. Но я все же решилась спросить:

— А как часто вам приходится менять внешность?

— По необходимости… Как думаешь построить беседу с дедом? — резко перевел он тему.

— Да всё пройдет стандартно: получу очередную порцию нравоучений, выслушаю и приму к сведению. Хорошо, что это случится не сегодня. Надо будет Николая Николаевича попросить не сообщать дедушке о том, что он увидит.

— А что он увидит?

— Мое расцарапанное лицо. И дубленку, — вздохнув, объяснила я.

— Это мелочи.

— Вряд ли дедушка воспримет это именно так…

— То есть и Николай… Николаевич пляшет под твою дудку? Забавно…

— Что значит «пляшет под мою дудку»?

— Значит, и его ты прогибаешь под свои интересы. Как деда.

— Не понимаю, о чем вы толкуете…

— Всё ты понимаешь… Только, когда будешь давить на Серова, учти: если Громову не перед кем отчитываться, кроме как перед самим собой, то Николай Николаевич по долгу службы обязан доложить своему работодателю о любом подозрительном нюансе, связанным с объектом его охраны.

— К чему вы это?

— К тому, что ты собираешься предложить Серову нарушить должностную инструкцию.

— Ну почему сразу нарушить? Просто чуть-чуть от нее отойти…

— Это одно и то же.

— И потом… насколько мне известно, объект его охраны — наш дом, так что он ничем не рискует.

— Ошибаешься. Не только. В обязанности Серова входит охранять прежде всего домочадцев.

— Это всего лишь вопрос трактовки… А откуда вы знаете фамилию Николая Николаевича? Я ее не называла.

На меня посмотрели, как на несмышлёное дитя. И помолчав, ответили:

— Согласен, вопрос трактовки. Но внесу поправку: вопрос верной трактовки.

— А вы зануда, скажу я вам! Если дед узнает об этих самых «подозрительных нюансах», то вмиг посадит меня под домашний арест. А это не входит в мои планы.

— А что входит? — поинтересовался мой, ставший задумчивым собеседник.

— Не важно… Ладно… В мои планы входит жить своей жизнью, вот и всё. А с чего вы решили, что я «прогибаю» деда под свои интересы?

— Сужу по фактам… Попытка прогнуть номер раз: твоя летняя поездка за город. Вполне успешная, стоит заметить… Далее была предпринята попытка номер два: переезд в общежитие. И снова успех, Миледи!

— Вы и об этом знаете?

— Не задавай вопросов по-глупому.

— Почему по-глупому?

— Правильнее было бы спросить: «Откуда вы об этом знаете?» Тогда была бы возможность отследить источник моей информации.

— Не факт. Вряд ли бы вы им поделились.

— Верно, — плутовская усмешка озарила лицо моего дотошного визави. — Но в этот раз, полагаю, твои козни с сокрытием информации не пройдут.

— Почему?

— Делаю ставку на то, что сегодня Громов явится сюда собственной персоной.

— С чего бы это? Нет, это не входит в его планы. И потом: откуда вам знать?

— Знаком с ним много лет, значит, могу просчитать старого лиса… На пару ходов вперед, уж точно…

— Нет. Он не обещал приезжать. Всего лишь спросил: «К которому часу прислать Николая?»

— Громов никогда надолго не оставляет объект без личного контроля.

— Объект?

— Объект своего внимания. В данном случае — тебя.

— Ну знаете…

— Уже много лет он воспринимает тебя исключительно как объект опеки, девочка. Со всеми вытекающими. Для тебя это новость?

— Объект опеки… Никогда не думала об этом в подобном ключе… И потом: я уже полгода, как совершеннолетняя!

— Приму к сведению… Но для твоего деда это ровным счетом ничего не значит. Ты для него объект перманентной опеки. Была таковой, таковой и останешься.

— Нельзя ли как-то попроще?

— А что непонятно? Перманентной — значит: пожизненной. Вне зависимости от того, насколько старше и самостоятельнее ты станешь с годами. Громов — особый тип личности. Упертый. Настырный. Контролирующий всё и вся. И по большому счету — бескомпромиссный. За редким исключением. Вижу, тебе не по нраву то, что я говорю.

— А кому понравится, что он будет пожизненно сидеть на крючке? Вот вам бы понравилось?

— Нет. Но советую смириться с этим и не тратить времени на бессмысленную борьбу. Лучше найди способ мирно с ним сосуществовать.

— Как?

— Ты стала отстаивать свои интересы, и он делает вид, что под них прогибается. Но долго так не будет. Пружина не может сжиматься вечно. Пережмешь пружину — узнаешь деда с новой стороны.

— Это с какой же?

— Он может быть беспощадным. Твоя мать однажды в этом убедилась.

— В чем убедилась? Не говорите загад…

— Я сказал по этому вопросу всё, что планировал, — перебил меня Кирилл Андреевич. И добавил: — Научись добиваться своего деликатно, чтобы не задевать его гордое эго. Не дави на него.

— Вопрос в том, как это сделать…

— Разыгрывай партию так, чтобы он полагал, что инициатива исходит не от тебя, а от него самого.

— Легче сказать, чем сделать…

— Старайся. После одного печального случая у твоей матери это отлично стало получаться.

— Какого случая?

— Я просто дал совет, а решать тебе, — негромко известили меня, не потрудившись ответить на вопрос.

— Обожаете читать нравоучения? Точно ментальный двойник деда…

— Не имею такой привычки. В данном случае сделал исключение. Так во сколько придёт машина?

— В 20.00

— Отлично! Есть время для беседы.

— О чем еще будем беседовать?

— На разные темы, — неопределенно ответили мне, продолжая разглядывать, как игрушку с сюрпризом… Или как неведомую зверушку. А я задумалась о том, что еще он хочет у меня выпытать.

— О чём задумалась? — нарушил тишину тихий голос моего собеседника.

— Все выходные чувствую себя вашим подопытным кроликом. Просто спросите о том, что еще хотите узнать — я отвечу… Говорила уже, кажется, что не люблю юлить.

— Хорошо. Давай поговорим начистоту. Зачем ты появилась в ресторане Сити? — озадачили меня.

— Пришла на помолвку подруги, — поспешила ответить я, пожав плечами.

— Почему именно в тот вечер и в тот ресторан? — прозвучал второй странный вопрос.

— Понятия не имею… Все организационные вопросы решала Марья.

— Вот как?

— Кому ж еще решать, если это ее помолвка?

— То есть ты оказалась там случайно? Только потому, что Стоцкая выбрала это место.

— Это очевидно. Почему вы уделяете всему этому столько внимания?

— Пытаюсь разобраться.

— В чем?

— Чем было наше пересечение в том ресторане: простым совпадением или чем-то иным?

— А чем иным оно могло быть?

— Чем-то вроде запланированной акции…

— Для меня это пересечение, как вы его назвали, было случайным. А вот для вас — не знаю…

— На что намекаешь?

— Как выяснилось, вы отлично осведомлены о моей жизни, значит, могли легко просчитать ситуацию и оказаться в том же месте в тот же день.

— Ты путаешь причину со следствием.

— То есть?

— Моя осведомленность о твоей жизни — следствие. Причина — в твоем появлении в ресторане.

— Вы пытаетесь сказать… Что сначала увидели меня в ресторане и только потом навели справки о моей жизни?

— Верно.

— Что-то слабо верится…

— Зачем мне просчитывать какую-то ситуацию относительно тебя?

— Вы ищите моего отца, так?

Орлов не удостоил меня ответом, но явно был удивлен.

— И если это так, — продолжила я рассуждать, — то можете рассматривать меня как источник информации. Поэтому и появились в том ресторане в пятницу.

Глаза Кирилла Андреевича на мгновение округлились в изумлении. Да, я бы назвала его реакцию именно так.

— Я рассуждаю… Сами же просили… как это…. «продемонстрировать рассудительность папы». Гены, и всё такое… Вот я и демонстрирую.

— Продолжай, — милостиво позволили мне, бесшумно постукивая костяшками пальцев по подлокотнику кресла.

— Отлично… Сначала вы пересеклись со мной в ресторане, а потом в «Империале». Для чего? Вы же не отдыхаете тут каждые выходные, верно?

— Верно, — ответил он, снова показательно продемонстрировав мне свое удивление.

— А в эти — вдруг решили сюда нагрянуть…

— И рестораны я не жалую… Предпочитаю ужинать дома. — Прозвучало как подсказка. Иронично так.

— Воот! Не странно ли?

— Интересно девки пляшут… — усмехнувшись, негромко проговорил мой «дознаватель».

— Что? Какие девки?

— Это так… старая присказка отца. Он баловался ей, когда был оочень удивлен.

— А, ну да. Наверное, как и вы сейчас.

— Не то слово. Отлично сыграно, Миледи! Снимаю шляпу!

— Да какие уж тут игры! Я предлагаю обсудить, как могли оказаться случайными сразу два наших с вами пересечения в один день. Хотя, почему два? Три! Целых три раза за день!

— Не намекнёте ли о третьем? — осторожно поинтересовался Орлов. Кажется, мне снова удалось его удивить.

— Да какие намеки, сударь! Скажу прямым текстом: вы же проезжали мимо Университетского сквера в пятницу в районе четырех часов вечера?

— В пятницу?.. — уточнил он и задумался. — Да, ехал на встречу. Примерно в то время…

— Вот! Я увидела вас тогда в первый раз. Вернее, вашу машину. Вы неслись на ней, как настоящий Летучий Голландец!

— Голландец… Летучий? — проговорил он и снова ненадолго задумался. А потом, усмехнувшись, добавил: — Вот и по поводу международного уровня прояснилось…

— Какого еще уровня? И почему международного? Не понимаю…

— Значит, справимся своими силами, — негромко проговорил он. Проговорил, похоже, скорее себе, чем мне.

— Опять загадками изъясняетесь, — пробурчала я разочарованно и услышала:

— Забудь. Ну, и фантазия у тебя! Впредь буду учитывать…

— Да уж, учитывайте, пожалуйста… — пробубнила я, пытаясь сообразить, что к чему. Не получалось. — Бабуля величала ее воображением. Буйным.

— В точку! — Он вдруг рассмеялся. Негромко, но так задорно. Заразительно. От души.

— А что вы скажете по существу вопроса? — спросила я, не удержавшись от улыбки.

— По существу? По нашим пересечениям? — уточнил он сквозь смех.

Я молча кивнула.

— Так уже ответил. Фантазерка ты знатная! Но не каждый сможет так мастерски сместить вектор. Хвалю.

— Сместить вектор?

— Да. Развернуть его на все сто восемьдесят!

— Что «на все 180»? Градусов что ли?

— Да на них, на них родимых, — проговорил он, отсмеявшись и покачав головой.

— Ничего не понимаю… — с досадой заметила я. — То есть все наши пересечения вы считаете простым совпадением, так?

Вдруг он приблизился ко мне, не вставая из своего кресла, благо рост позволял. Склонился надо мной, некрепко обхватив пальцами мой подбородок, и таинственно так произнес: — Не совсем… Но вот что занятно: за все выходные ты не задала ни одного вопроса о том, с кем сейчас вынуждена проводить большую часть времени в замкнутом пространстве. Почему? Приехала уже информированной?

— Информированной? О чем? Александр… — Орлов удерживал мой взгляд, а я… Я таяла от поглаживаний его пальцев. Плавных. Чертовски медленных. Разгоняющих мурашки по коже лица и шеи. — Я… я говорила только с ним…

— С Беловым?

Мне позволили кивнуть. Я сделала это медленно, остро ощущая подбородком теплую упругость и цепкость его пальцев.

— Насколько подробно он преподнес информацию? — прозвучал вопрос. Сосредоточившись на этих, совсем новых для себя ощущениях, я едва уловила его суть.

— Информацию? — поймав за «хвост» концовку вопроса, я «открутила» его назад: — Подробно? Нет, только в общих чертах… Бизнесмен приехал отдохнуть с родственниками… Но думаю, знает он больше.

Мой «экзекутор» снова усмехнулся. Лукаво. Как-то по-пиратски, что ли. Сразу припомнился мой недавний сон. Лошадка, на которой я кружусь в детстве по «арене». Он. И мама, с которой он разговаривает…

— Ему по службеположено, — оповестили меня.

— По службе? У полиции есть на вас компромат?

— Вряд ли… — через паузу предположил он.

— Но вам есть что скрывать, да?

— Нам все есть что скрывать, не так ли, Миледи?

Я не нашлась с ответом, завязнув в зелени глаз напротив, глаз с в миг потемневшей радужкой. Резкая смена настроя их хозяина поражала. Я не понимала, что могло стать причиной такого перепада его настроения, но он придвинулся ко мне почти так же близко, как вчера, когда я провернула эксперимент с поцелуем, чтобы проверить «эффект Орлова». Так я успела окрестить «феномен» с отсутствием «дождя», «обрушивающего» на меня каждый раз, стоит кому-то мужского пола пересечь границы моего личного пространства. Причем совсем не важно, каким образом их нарушить: нечаянно ли столкнувшись в толпе прохожих, в лифте ли, в транспорте ли или как-то еще… А вчерашний поцелуй с Кириллом Андреевичем напрочь снес мою грешную голову, но не пролился на нее моим личным паническим дождем. Ни капелькой! В памяти остались только вкус его губ и охватившая меня тогда эйфория. Дикая. Абсолютно безрассудная…

«Боже мой, о чем я думаю!» — мысленно возмутилась я, чувствуя тепло гибких пальцев на подбородке. По телу уже вовсю бегали ошалелые мурашки. По венам шумно бурлила кровь, отдаваясь в ушах громким набатом. Так же, как вчера, когда эти ладони уверенно разгуливали по моей спине, жадно прижимая к каменному торсу своего хозяина. Мое шальное воображение, разбуженное бесстыдно нескромными мыслями, уже вовсю разрисовывало картину, в которой я выбираюсь из своего одеяльного «окопа», который еще недавно так старательно возводила, встаю во весь свой невеликий рост в этом свободном махровом балдахине — халате, скрепленным на талии лишь поясом, и ноги сами несут меня к креслу, в котором восседает панацея от всех моих кошмаров.

Чтобы хоть немного привести голову в порядок, я с трудом разорвала контакт с, кажется, вездесущими, всё замечающими глазами напротив. Медленно опустила взгляд на ворот своего халата и оторопела…

«Так вот в чем причина!»

Мое банное одеяние, на пару—тройку размеров больше моего, было совершенно бесстыдно распахнуто на груди и обнажало всё, что возможно обнажить! Занятая беседой со своим внимательным визави, я даже не заметила, как долго сидела в таком провокационно—непотребном виде, но догадалась, что вполне достаточно для того, чтобы его раззадорить. Ощутив, как обдало жаром щеки, наверное, превратив их в пунцовые, я судорожно схватила полы своего балдахина и наглухо наложила их одна на другую так, что они стянули и горло. И услышала насмешливое:

— Мастерства не хватает… Ну ничего, это дело наживное.

— Мастерства? В чем?

— В соблазнении, Миледи, в соблазнении…

— Что⁈ О каком соблазнении может идти речь, если на мне халат на три размера больше моего! Я же в нем утонула! И выгляжу…

— Бесформенной шишкой, да, — усмехнулся мой палач, — Но это будет вам уроком: к операции нужно готовиться тщательно.

— К какой еще операции⁈

— Захватили бы из своих запасов что-нибудь убойное, не пришлось бы пользоваться казненным.

— Да я вообще не планировала сюда приезжать, чтоб вы знали! И никого соблазнять тоже не собиралась! — в сердцах воскликнула я, резко качнув головой. Господи, лучше бы я этого не делала!

Мой тюрбан из полотенца вдруг ослаб и пополз вниз, опасно нависнув над глазами. Я инстинктивно дернула головой еще раз и, похоже, окончательно ослабила закреп из «ушей» полотенца, которые завернула под нижний его слой. Мохнатые концы упали прямо на лицо, напрочь скрыв обзор и реакцию Орлова, наблюдающего за моими бесполезными потугами хоть как-то исправить положение.

«Вот же прокол!» — мысленно возмутилась я, представив, насколько неуклюже сейчас выгляжу.

— Не сдавайтесь, Миледи! — послышался насмешливый голос моего «экзекутора», — Хочется верить в вашу победу в этом полотенечном бою.

Мысленно чертыхнувшись, я резво стянула махровую штуковину с головы.

Получив долгожданную свободу, мои буйные, всё еще влажные локоны заструились по плечам, каким-то замысловатым образом заныривая под воротник халата и заставляя ёжиться от влажной прохлады. Но весомая часть распушившейся от желткового шампуня гривы упала на лицо, снова лишив возможности лицезреть усмехающегося Кирилла Андреевича.

— А ты забавная… — едва слышно проговорил он. И иронично добавил: — Позвольте подправить вам бурку, Миледи. Качественная текстура. Испорченная не до конца, — заметил он, коснувшись моих косматых прядей.

— Испорченная? Чем же? Вашим шампунем?

— Вашими недальновидными манипуляциями с их цветом. Но оставим пока это. Обещаю дать вам возможность объясниться. Позже. А пока важно модифицировать бурку в хиджаб.

Мне очень хотелось возразить, что ничего объяснять не намерена, но незнакомые слова затребовали внимания — привычка с детства.

— И чем же они отличаются?

— Хиджаб не скрывает лица.

— А у вас глубокие познания в этом вопросе!

— Не то, чтобы очень, но…

— Что «но»? — не сдавалась я, нервно отбрасывая непослушные волосы назад.

— Аккуратнее! Вы спутаете их окончательно… — Мои руки перехватили и опустили вдоль туловища. И заявили: — Займитесь лучше воротом своего наряда. Вы снова его распахнули.

— Что! Я же ничего не вижу! — проворчала я. И, вслепую нащупав «разбежавшиеся» полы халата, снова скрестила их на груди.

— Аль момент, Миледи! — Кирилл Андреевич ловко, явно со знанием дела распутывал накренившееся на глаза «гнездо» из моих спутанных волос и приговаривал: — Хиджаб для вас сейчас предпочтительнее, Миледи… Чисто с практической точки зрения.

— Почему? — Получив возможность созерцать своего собеседника, я воззрилась на его, почему-то довольное лицо.

— В нем легче ориентироваться в пространстве. Придет время ужина и вам нужно будет как-то добраться до стола. Или мне снова транспортировать вас до места назначения?

— Зачем вы так! Я умею ходить! — обиженно воскликнула я и, сердито отбросив назад самую капризную прядь, рванула с постели и отлетела к окну. Прижавшись лбом к холодному стеклу, почувствовала, что охватившее меня разгоряченное напряжение, наконец, отпускает. А обида на собственную неуклюжесть — рассеивается. Щеки горели уже не так сильно, а ошалевшие мурашки — притихли.

Но поселившаяся было во мне успокоенность полетела коту под хвост, стоило только послышаться слабому хрусту кожаной обивки кресла, а затем — едва уловимым шагам. Орлов приближался ко мне. Неспешно, но неотвратимо. Как хищник, настигающий свою добычу, не оставляя у той и тени сомнения в своей участи.

Глава 11 Лорд

«Но, как! Как же можно быть такой неуклюжей⁈ — мысленно ругала я себя, прислонившись лбом к холодному стеклу окна. — Неудивительно, что он надо мной надсмехается!»

Кирилл Андреевич стоял у меня за спиной. Так близко… Почти вплотную. Я затылком ощущала его дыхание. Размеренное. Спокойное. Его цепкие пальцы проникли в самую гущу моих влажных спутанных прядей и принялись терпеливо распутывать локон за локоном, проводя по ним пальцами, словно гребнем. Гибким массивным гребнем с длинными редкими зубьями. Упругие округлые «кончики» этих «зубьев» неспешно вели от макушки до талии, терпеливо отделяя прядь за прядью. Не дергая, а деликатно разравнивая спутанные волосы и позволяя им прохладным каскадом снова опускаться на спину.

Вот его пальцы коснулись кожи и разбудили табун моих неугомонных мурашек. Ошалелые, они понеслись во все стороны, как угорелые, сбивая друг дружку с ног.

«То есть с „лапок“ или что там у них имеется?..» — образно рассуждала в мыслях. Они текли вяло, нерационально. Я таяла от размеренных движений неутомимых пальцев, казавшихся мне абсолютно вездесущими и на редкость настойчивыми. Чуть откинув голову назад, я позволила продолжаться этой сладкой пытке. А в голове негромко «журчал» голос Предсказательницы из сквера. Ее слова, сказанные морозным пятничным утром, прокручивались, словно запись автоответчика на повторе:

«Локоны твои точно не оставят его равнодушным…»

— Зачем волосы обесцветила? — из-за спины послышался негромкий голос моего «массажиста».

— Закрепила результат, — объяснила я, заслышав тихий короткий смешок моего соблазнителя.

«Что его вызвало? — задумалась я, — Томность в голосе, которую мне не удалось скрыть? Или мой ответ?» Но додумать мне не позволили.

— По результату — не понял. Разъясни! — негромко, но настойчиво откликнулись из-за спины, продолжая колдовать над моими волосами.

Эта «экзекуция» лишала сил. В ногах проснулась легкая слабость. Мурашки продолжали неистовствовать и теперь будоражили не только кожу головы и шеи. Они были повсюду, даже на кончиках пальцев рук и ног. Желания что-либо говорить не находилось от слова совсем, но мой собеседник ждал пояснений.

— Закрепила результат… выигранного у деда спора…

— В чем его суть? — прозвучал следующий вопрос «экзекутора».

— Дед хотел, чтобы я ездила в универ… из дома, — объясняла я. Медленно. С придыханием, которого не удавалось скрыть, как ни старалась. — А я… хотела жить… в общаге.

— Зачем?

— Хотела ощутить свободу, — проговорила я, лениво пожав плечами, чтобы хоть как-то притормозить «гонки» мурашек «по вертикали». Они отчаянно мешали связно мыслить. Помолчав, я зачем-то спросила: — Вам не нравится?

— Свобода? — в голосе Кирилла Андреевича послышалась усмешка.

— Цвет волос, — лениво уточнила я, и осеклась:

«Боже! Зачем я спросила. И кто меня за язык тянул?»

«Расчесывание гребнем» прекратилось. Касания пальцев к коже — тоже. Мои шальные «партизанки», уставшие от бешенных гонок, угомонились.

— Исчез эффект штучности, — немного разочарованно ответили мне, невесомо пропуская локоны сквозь пальцы.

— То есть?

— Стала как все.

— А вот Лорду понравилось! — гордо заявила я, почему-то расстроившись его ответом.

— Твоему псу?

— Да. Знаете, как он прыгал, когда увидел меня новую!

— Так это он от шока, — послышалось из-за спины. Иронично так. Явно с ухмылкой.

— Ошибаетесь! — не сдавалась я, — Он за меня порадовался и поддержал! Потому что это мой самый верный друг!

— Друг, которого ты бросила? — негромко прозвучало в ответ.

— Я его не бросала! — тут же возмутилась я. И развернулась бы, чтобы взглянуть в лицо своего обвинителя, но мне не позволили, настойчиво обхватив плечи. — Вы как дед, честное слово! — выпалила я, вынужденно продолжая наблюдать за вальсом снежинок за окном.

— А в этом вопросе чем я тебе его напомнил? — уточнил Кирилл Андреевич, оставив мои волосы в покое.

— Так он заявил то же самое!

— И в чем он не прав?

— Да во всем! — не унималась я, перестав чувствовать на волосах его руки. Меня накрыло разочарованием. То ли от того, что «Экзекуция» прекратилась, то ли от того, что уже целых два человека не оценили мой новый образ.

«Да какая мне разница!» — мысленно воскликнула я, пытаясь внушить себе, что никакой. Но разница всё же была. Странно, но мне почему-то хотелось получить одобрение от моего нового старого знакомого. Почему — я не понимала. Может потому, что мама когда-то назвала его моим другом?

— А передай-ка мне ваш диалог. Желательно, дословно. Сможешь? — выдернули меня из безрадостных размышлений.

— Да раз плюнуть, как сказала бы Марья! — бравурно приняла я вызов.

— Тогда поехали! — оповестили меня и развернули к себе лицом.

— А зачем вам? — Я с подозрением взглянула в серьезное лицо напротив. — Тестируете мои способности, да?

— Можешь считать и так, — не стал он спорить. — Ну что, пройдешь тест?

— Да запросто! — усмехнулась я и привычно напрягла память. Поднаторевший в воспоминаниях мозг с радостью подбросил нужную информацию. Перед глазами вместо лица «тестировщика» стала постепенно вырисовываться моя комната. Она разрасталась, наливалась красками и объемом. И вот я уже вижу себя, стоящую напротив деда, и слышу его голос:

«А как же твой Лорд, Катерина? Ты его бросаешь?» — озвучиваю я его слова для Кирилла Андреевича.

«Ну зачем ты так, дед! Я же буду приезжать на выходные…»

«Собаке нужно постоянное внимание».

«Лабрадоры умные и всё понимают!»

«В том-то и дело! Он поймёт, что хозяйка его бросила».

Мне вдруг становится грустно. Очень.

«Но… но я уже оставляла его, кккогда уезжала в школу, — шепчу я, пытаясь сдержать слезы. И, помолчав, добавляю: — Я же не могу всю жизнь прожить в этих стенах…»

«И чем же они тебе не угодили?» — спрашивает дед. В его голосе мне слышится недовольство. И разочарование.

«Понимаешь, — пытаюсь растолковать ему я, — я тут как в капсуле. В полностью стерильной капсуле…»

«В безопасной капсуле!» — поправляет он меня. Как всегда — в своей категоричной манере.

«Пусть так! — не сдаюсь я, — но там — снаружи кипит жизнь! Я хочу ее… прочувствовать… Ощутить все краски…»

«Эта твоя красочная жизнь кишит опасностями! — заявляет дедушка. — Поэтому нет. Из дома будешь ездить».

«Ну какие опасности, дедуль? — уговариваю его, — Чем я важнее остальных?»

Он молчит. Всегда закрывается, когда я задаю вопросы, которые он называет «неудобными».

«Этих самых опасностей у меня будет не больше, чем у других, дедуль. — делаю еще одну попытку его уговорить, — А если я буду осторожна, то даже и меньше. А я буду! Обещаю».

«Я против!» — категорично заявляет он. И выходит из комнаты. Всё.

— Получается, ты без разрешения переехала в общежитие? И Громов смирился? — удивленно уточнил Кирилл Андреевич. И задумчиво добавил: — Мда… Не похоже на старого лиса. Стареет… О сантиментах глаголет…

— Почему без разрешения? Он разрешил, но позже. После того, как Николай Николаевич попал в аварию. На нашей машине.

— Ясно, — бросил мой «дознаватель» и о чем-то задумался. А я снова отвернулась к окну. Чтобы справиться с соблазном спросить, что именно в моем пересказе заставило его погрузиться в раздумья. Не ответит же…

— Кого ты всё за окном высматриваешь? Сообщников?

— Не поняла… — растерянно проговорила я. Вопрос о каких-то там сообщниках на несколько мгновений ввел меня в ступор.

— Или подружку?

— Марья не любит бродить в одиночестве.

— Я бы не был так уверен… Но в сравнении с вами, Миледи, да — не любит.

Мой собеседник снова перешел на «вы». Такой резкий переход на официальность уже не раз озадачивал меня…

— Вы неплохо осведомлены… — вздохнув, негромко проговорила я и повернулась к нему лицом.

— Кто владеет информацией — владеет миром.

— Даже так?

— Вам неизвестен этот постулат, Миледи?

«Опять это странное „Миледи“, — разочарованно заметила я про себя, — Интересно, какой смысл он вкладывает в это слово?.. Ах да… что-то вроде сокращения от „медовой леди“. Значит, он продолжает считать меня кем-то, вроде нее?»

— Екатерина, вы здесь? — Перед моим носом щелкнули пальцами.

— Да где ж мне быть… Постулат, как вы его назвали, мне известен… Дед так часто говорит.

— С привычкой бродить по городу в одиночестве придется на время завязать. — вдруг заявили мне вполне себе менторским тоном.

— Это почему же?

— В целях твоей безопасности.

— На время — это на сколько? — не без сарказма поинтересовалась я.

— Ограничим действие этой директивы… месяцем. Да, думаю, месяца будет достаточно.

— Достаточно для чего?

— Для устранения некоторых… помех.

— Каких еще помех? Ааа, вам тоже что-то постоянно мерещится, да? Как дедушке. А может… Может это он попросил вас надавить на меня, чтобы я съехала из общаги и вернулась домой? Играете с ним в тандеме, да?

— Умерь самомнение, девочка. И включи мозг. Это бывает полезным. До конца января откажись от блуждания по городу в одиночестве. В идеале — оставь любые вылазки в свет. Походы в клубы, дискотеки… Где ты там еще обычно бываешь?

— С клубами и дискотеками — легко! Там я как раз не бываю. А вот относительно «блуждания по городу» обещать не могу. Материал для выставки за меня никто не соберет.

— Когда выставка?

— В конце января. Точной даты пока нет.

— Помнится, дед ворчал тебе по телефону, что материала этого у тебя пруд пруди.

— Ну… Не знаю. Чувствую, что недостаточно.

— Достаточно! — довольно категорично пресекли мои доводы. — Что с планами по новогодним праздникам?

— Домой поеду.

— Отлично. Старайся избегать скопления народу. И сведи к минимуму общение с малознакомыми людьми, — методично выдавали мне «ценные указания».

— Мне кажется, или вы все-таки решили контролировать меня. Если так, то предупреждаю — мне достаточно паранойи деда. — твердо заявила я.

— Уверен, Громов неплохо справляется, но дополнительная бдительность тебе не помешает.

— Вам известно что-то, что может мне навредить?

— Возможно… Нужно время, чтобы разобраться. Поэтому часы свои с руки не снимаешь. Ревностно следишь за зарядкой всех гаджетов. Ясно?

— Что-нибудь еще?

— На связь с Громовым выходишь регулярно!

— Будет исполнено, господин.

— Не ёрничай. И не разочаровывай меня.

— Чем?

— Неточностью исполнения моих указаний. Я этого не терплю. Одно уточнение: ты утверждаешь, что тебя использовали в темную?

— Что значит использовали в темную?

— С поездкой в «Империал», я имею в виду.

— Кто использовал? Маша? Новиков? А знаете… может быть… Он мог организовать мне эту поездку… чтобы выбить из колеи с зачетом… Хотя нет… Он узнал о поездке только в ресторане… Так же, как и я… Это был сюрприз…

— Чей?

— Чей сюрприз? Машин. Мне надо подумать… Но за подсказку спасибо.

— О своих сердечных делах подумаешь после. А сейчас предлагаю провести эксперимент.

— Следственный? — не удалось мне скрыть сарказма.

— Ответный твоему вчерашнему. Стоит заметить, довольно провокационному. Припоминаешь?

— Вы имеете в виду тот поцелуй? — смущенно спросила я. И растерялась: — Извините, я не долж…

— Не извиняйтесь, Миледи, вы были на высоте!

— Послушайте, хватит надо мной надсмехаться, Кирилл Андреевич, — попросила я, заметив смешинки в его глазах.

— И не думал, Миледи. Общение с вами доставляет истинное удовольствие. Так вашему патрону и передайте.

— Какому патрону? Дедушке что ли?

— А ваш патрон — Громов?

— Странно вы выражаетесь… Знать бы, что имеете в виду… Как бы то ни было дедушка — мой опекун. И патрон, если вам угодно.

— Ладно. Оставим пока этот пункт в стороне. Я упомянул о вашем эксперименте только к тому, что имею право на свой, не так ли? Баш на баш, — усмехнулся сей настойчивый «следователь».

Да—да, именно следователь. Потому что я никак не могла избавиться от наваждения, что меня допрашивают. Нет, я находилась не на стандартном допросе, за которым не раз наблюдала в своих любимых детективных фильмах: небольшой кабинет с давящими на мозг стенами, выкрашенными непременно в холодные оттенки; с ярким освещением и камерами видеонаблюдения повсюду. И столом, за которым напротив подозреваемого сидел бы хмурый дознаватель. Но вопросы, которые, перепрыгивая с темы на тему, бесконечно задавал мне Кирилл Андреевич, очень смахивали на те, что обычно задают, когда ведут допрос. И расследование, о котором мне было ничего не известно…

Мой собеседник вернулся в свое кресло и распорядился:

— Присаживайся. В ногах правды нет. — Мне жестом указали на кресло, стоявшее прямо напротив того, в котором восседал Орлов.

— Благодарю, но я постою, — решила я не играть по его правилам.

— Как будет угодно.

— Так что вы предлагаете?

— Одну занятную сделку: ты откатишься на полтора часа назад и расскажешь мне, о чем вспомнила после сна.

Глава 12 «Рыболов»

— Как это «откатишься»?

— Вернись в тот режим, в котором находилась в постели. Ты же можешь этим управлять?

— Что?.. Чем управлять?

— Мне нужно, чтобы ты вернулась в тот день. Ты о нем сегодня вспоминала, если я правильно понял. Я имею в виду день со шмелём. Ты ведь о нём вспомнила, когда упомянула о цвете моих волос?

— Не знаю какой именно день вы имеете в виду…

— Лето. Ольга взяла тебя с собой. Вы приехали на машине. Тебя тогда укусил шмель, припоминаешь? В тот день ты увидела меня без парика и задала этот вопрос — о цвете моих волос. Я еще опасался, что проболтаешься при Ольге и выдашь что-то типа: «Ты уже выполнил задание?»

— И что бы тогда случилось?

— Факт того, что ты, в отличие от Ольги, была в курсе моих манипуляций с образом, дополнительно ударил бы по ее самолюбию. А она и так нелегко пережила то, что я ее переиграл.

— Вы скрывали от нее, что… были в образе?

— Да.

— Зачем?

— Так было нужно. Итак, сад на заднем дворе моего дома, Миледи. Дерзайте!

— Сад вашего дома? Разве не в нашем саду меня укусил шмель?

— Нет. Сосредоточься. Мне нужно, чтобы ты вспомнила то, что тогда сказала Ольга. Дословно.

— Это связано с вашим недавним разговором по телефону? — вдруг выпалила я, облокотившись на стену позади меня.

Отвечать мне не спешили. Но я была бы не я, если бы не предприняла еще одну попытку вытянуть из него хоть что-то:

— Я имею в виду тот разговор, который перехватила, когда вышла из ванны.

— Перехватила? Занятно… Не отвлекайся. Мне нужно знать…

— Вам нужно… — с досадой повторила я, — а нужно ли это мне?

— Не торгуйтесь, Миледи!

— А какой мне смысл вспоминать, если ничего не получу взамен?

— Что же ты хочешь получить, девочка?

— Вводные по папе, конечно! Вы поделитесь ими со мной?

— Посмотрим, как выполнишь задание. Есть большой шанс того, что окажешься бесполезной.

— Будьте спокойны, не окажусь!

— Довольно амбициозное заявление… А не переоцениваете ли вы свои способности, Миледи? На данный момент вы даже не помните, в чьём саду происходил тот разговор.

— Разберусь! Но может мы сначала поедим? 45 минут, о которых вы упомянули, когда я собиралась принять ванну, давно истекли.

— От дока поступила настоятельная рекомендация пофиксить твое состояние в течение двух часов после сна. И только потом накормить.

— От Андрея Андреевича?

— От него. До часа икс осталось не больше 20 минут, — известили меня, взглянув на дисплей своего сотового, в миг вытянутого из кармана джинсов. — Смею надеяться, ты как раз успеешь выполнить прик… Мое пожелание. Итак. Откатись… Перенесись в тот день. Какое это было число? Не помню…

— Не знаю…

Я закрыла глаза и напрягла память. Пустота…

— Только не молчи, — поступило еще одно ЦУ, — рассказывай всё по пунктам. Что видишь, ощущаешь и так далее. Сможешь? Твой отец умеет.

— Умеет? Не умел? Значит он жив⁈

— Умел когда-то… Не цепляйся к словам.

— Зачем вам знать, что тогда сказала мама? Что такого важного она могла сказать? Ничего… — принялась я размышлять вслух, — И знаете, почему?

Мне милостиво разрешили ответить на свой вопрос. Разрешили, не проронив ни слова. Взглядом.

— Потому что… если бы это было важно, вы бы не забыли! — выпалила я с видом эксперта вселенского масштаба.

— Логично. Но меньше всего сейчас мне нужен твой анализ. Только голые факты. Анализ я сделаю сам.

— Почему не сделали его сразу после того разговора с мамой?

— Посчитал несущественным. Не отвлекайся.

— Хорошо. Но только баш на баш, как вы говорите: я вспомню, а вы расскажете, к чему вам это. Договорились?

— Не требуй невозможного — не придется разочаровываться.

— Почему невозможного?

— Вопрос секретности данных. И потом: неизвестно, насколько точно ты вспомнишь и передашь слова матери. Поехали!

— Я есть хочу!

— Вы как ребенок, Миледи! По данному вопросу я все уже разъяснил. Еще раз: поедим сразу, как закончим.

— Это шантаж?

— Констатация факта.

— А вы сложный переговорщик… Ладно. Попробую на голодный желудок… А вы ведь сознательно ставите меня в проигрышную ситуацию! Чтобы я не справилась и вам не пришлось делиться фактами, так?

— Теряем время, — было мне ответом.

— Хорошо…

Я снова прикрыла глаза и напрягла измученную память.

«Ты обязана справиться, Катя! — внушала я себе, собираясь с мыслями, — Иначе он в тебе разочаруется и сочтет бесполезной. А сочтет бесполезной — значит не станет делиться вводными о папе! Итак: триггер — шмель!» — приказала себе мысленно.

Не знаю, сколько времени прошло, но вдруг в нос хлынул знакомый аромат цитрусовых — любимый мамин освежитель в нашей новенькой машине. Этот аромат окутывал меня и плавно переносил в тот день. В день, когда мама взяла меня с собой в гости к другу.

Перед глазами предстают высокие кожаные подголовники… Светло—коричневого оттенка, они возвышаются впереди меня и закрывают обзор. На водительском сидении я вижу маму. Волосы красиво струятся по ее спине и зеркальной гладью отражаются в лучах солнца, бьющих в слабо затонированное стекло окна. Мама ведет машину. На скорости. Будто куда-то торопясь. Ремень детского кресла, в которое меня усадили, туго врезается в грудь и не позволяет свободно двигаться. А мне очень хочется посмотреть на дорогу и машины, мчащиеся перед нашей.

В салоне негромко звучит мамин любимый «Одинокий пастух». Я еложу на своем сидении и настойчиво пытаюсь выглянуть из-за подголовников.

«Не вертись! — велит мама, — Укачает!»

Мы подъезжаем. Останавливаемся.

— Лето. Жарко. — начинаю пересказывать Кириллу Андреевичу всё, что вижу. — Мы с мамой выходим из машины и подходим к забору. Он настолько высок, что мне приходиться запрокинуть голову, чтобы увидеть на самом его верху… Что это там? Пики… Да… Острые… Мне нравится, как они блестят на солнце. Переливаются золотом… В заборе есть вход. Массивный… С широкими воротами. Темно-красными… Нет… Ближе к бардовым… Примерно на три тона темнее забора из красного кирпича. Кирпичики теплые… Почти горячие. Я провожу по ним ладошкой и слышу мамино:

«Не трогай! Руки испачкаешь!»

Она нервничает. Я чувствую это… Чувствую по тому, как крепко она сжимает мою ладонь в своей… Почему нервничает? Не знаю… А хотя… Хотя знаю… Из-за папы…

«Папа, ты же знаешь, что случилось! Точно знаешь! Расскажи мне! Или я пойду к нему!»

Вдруг «кадр» на секунду завис, а потом бесследно исчез. Словно телевизор сломался. Я попыталась его «починить». Не получилось…

— Дальше! — настойчиво ворвалось в уши.

— Кадр оборвался… Не вижу… — сообщила я зрителю своего «спектакля».

— Кто сказал то, что ты сейчас передала?

Я взглянула на Кирилла Андреевича и заметила, что он снова сидит в своем кресле, и задумалась:

«Когда он отошел от меня? Почему я не заметила? Ах да, он отошел раньше. Еще предложил мне присесть в кресло напротив. Как же я устала от этих воспоминаний!»

— Екатерина, ты здесь?

— Где ж еще… — с досадой пробурчала я.

— Ответь на вопрос! — Прозвучало настойчиво.

— Повторите его… Пожалуйста.

— Кто сказал фразу: «Ты же знаешь, что случилось»?

— Мама.

— Кому?

— Дедушке…

— Его не было в тот день с вами.

— Она это сказала раньше…

— Меня не интересует то, что было раньше. Необходимо, чтобы ты вспомнила то, что произошло в моем саду.

— Вашем?

— Так… Похоже, ничего не выйдет… Не справляешься.

— Сейчас… Я попробую еще раз…

— Пробуй. Вы с мамой стоите перед воротами. Сосредоточься. Вспомни о шмеле и о том, что было после.

— Хорошо…

Снова закрываю глаза. Напрягаю память и вижу маму у дедушки в кабинете. Он — рядом с ней. Слышу его голос.

«Пустая трата времени», — говорит он.

«Почему?» — отвечает мама.

«Стоп! Не то… Сад, Катя, сад… Это было раньше сада…»

— Сейчас… Я справлюсь… — шепчу то ли себе, то ли моему зрителю, безмолвно восседающему на своем троне и терпеливо ожидающему «продолжения банкета». Сквозь ресницы приспущенных век вижу его глаза, пристально следящие за каждым моим движением.

Делаю глубокий вдох—выдох и снова сосредотачиваюсь на том дне.

— Озвучивай все, что видишь, — велит мне голос «за кадром».

— Я помню задание, — шепчу я, чтобы не спугнуть картинку. Полупрозрачной голограммой она начинает проявляться перед глазами.

— Я в саду. Он такой большой… Красивый… С кустами роз… Как у нас дома… Но сад этот — не наш. Чужой… Мы с мамой кого-то ждём. Она нервничает. Или волнуется… К нам кто-то подходит. Я его знаю… Мы уже встречались…

«Это друг нашей семьи, Котёнок. — представляет мне его мама. — Вы уже встречались у меня в офисе. — И велит: — Иди погуляй, нам надо поговорить!»

'Хорошо, мамочка! — отвечаю я, вглядываясь в лицо её спутника. Вернее, в его волосы… С ними что-то не так, но что именно?..

— Почему? — удивлённо спрашиваю я у него.

— Что почему?

— Цвет твоих волос… Он другой…

«Иди поиграй, дочь! Там!» — нервно отсылает меня мама.

Указывает рукой, куда мне идти. Я иду. В сторону розовых кустов. Кружусь. Вокруг летают бабочки. Хочу поймать самую красивую. Подставляю палец. Она садится на него. Большая. Пёстрая.

«Мамочка, смотри какая бабочка! — Несусь к ней. — Сейчас покажу!»

Слышу:

«Я занята!»

Резко останавливаюсь на полпути. Бабочка улетает… Что-то жужжит. На цыпочках подхожу к кусту. Кружусь вокруг него. Хочу найти того, кто жужжит. Цепляюсь подолом платья за колючки. С трудом отдираю его. Не получается… Получилось! Ура! Я свободна!

Вдруг слышу:

«Не лезь в это дело!»

Это говорит мамин собеседник. Громко. Он сердится. Наверное, ему не нравится, что сказала мама. Сказала, пока я не подошла ближе. Теперь я ее слышу. Она тоже говорит громко. Почти кричит:

«У меня нет выхода! Я должна найти мужа! Или хотя бы узнать, что с ним случилось!»

«Его поисками уже занимаются».

«Кто?»

«Компетентные органы».

«Эти твои органы бесполезны!»

«Они отлично знают свое дело. Оставь это им».

«Да ничего они не знают! В общем так: не поможешь ты, обращусь к другому источнику!»

«К кому?»

«Найдутся, если поискать!»

«Достойных доверия нет».

«Андреев достоин доверия!»

«Не дури! Может он что и знает, но умеет держать язык за зубами».

«У каждого есть цена!»

«Никто не будет свидетельствовать против себя».

Мне не интересно подслушивать. Я ничего не понимаю. Жужжит уже у самого уха… Это отвлекает. Что это? Шмель… Он садится мне на палец. Такой красивый… С желтыми и чёрными полосками на спинке. Он мне нравится… Дотрагиваюсь до его шерстки. Мягкая. Пушистая. Пахнет пыльцой. Я чувствую ее терпкий сладковатый аромат… Сначала нюхаю палец, которым погладила его… Потом облизываю его. В носу свербит… Апчи! Ай! Он меня укусил! И улетел… Больно… Палец жжёт… Машу ладошкой… Хочу, чтобы пальцу стало прохладно… Ай! Роза. Укололась… Вижу на пальце маленькую красную капельку… Она растёт… Становится горошиной… Смахиваю ее с пальца. На смену первой появляется еще одна… Она — больше… Быстро стекает… Смотрю вниз — на подол своего красивого светло-розового платья. Капля уже на нём. Из маленькой точки она превращается в кружочек с неровным краями. Я совсем расстраиваюсь… Плачу. Громко. То ли от боли… То ли от обиды за то, что на меня не обращают внимания.

Бывший блондин вдруг оборачивается. Сквозь слёзы вижу, как он идет ко мне. Быстро. Подходит… Склоняется. Достаёт из кармана пакетик. Блестящий… Разрывает его… В нем что-то белое… Это салфетка. Осторожно захватывает мою ладонь. Мотаю головой и пытаюсь вытянуть руку из его ладони. Не получается. Держит крепко…

«Не бойся».

Рассматривает ранку на пальце… Прикладывает к ней салфетку.

«Она мокрая! Жжёт!» — говорю я.

К нам подходит мама.

«Терпи. Она пропитана антисептиком», — отвечает он.

«Что это — асетиком?»

«Он поможет твоей ранке зажить», — объясняет он.

«Спасибо тебе», — благодарит его мама.

«Не за что», — тихо отвечает он ей. — Езжай домой и успокойся. Всё наладится'.

Мы с мамой уходим. Подходим к воротам. Оборачиваюсь на блондина… Бывшего. Он идет за нами. На расстоянии. Мы выходим за ворота… Подходим к машине. Мама открывает для меня дверь. Оборачивается… И говорит тому, кто остался у ворот:

«Я Рыболова встряхну! Он не отвертится!»

— Рыболова? — хлынул мне в уши удивленный голос Кирилла Андреевича.

«Кадр» того далекого дня перед глазами треснул, словно стеклянный экран и рассыпался на осколки. Я даже шагнула назад, чтобы они не полетели на меня. Шагнула и натолкнулась на что-то твёрдое.

— Осторожно… В порядке? — раздалось негромко. Прямо над ухом.

Я нервно тряхнула головой и огляделась. Я стояла в центре своих апартаментов в «Империале». Стояла, как на сцене. Пояс махрового халата больше не стягивал талию. Он вообще валялся на полу. Сам халат был распахнут настолько, что слетел с плеч и болтался где-то на талии. И держался на мне только благодаря рукавам, в которых «плавали» мои руки!

Я выдернула у Орлова одну из них — ту, за которую он меня поддерживал, и оттолкнулась от его торса, на который зачем-то облокотилась спиной. Нервно запахнула халат, понеслась в постель и «окопалась» в одеяле.

— Чего приуныла?

— Как мой халат оказался без пояса?

— Розовый куст его стянул, — объяснил Кирилл Андреевич, задорно улыбнувшись. — Впечатляюще смотрелось! Очень правдоподобно. Со спецэффектами.

— Что смотрелось?

— То, как зажигательно ты сражалась с кустом. Я будто воочию его увидел. А вспомни-ка еще о чем-нибудь зажигательном!

— Вам не кажется, что представлений на сегодня достаточно?

— Я только вошёл во вкус, — с лукавой усмешкой признался мой внимательный зритель.

— Достаточно! Я хочу есть!

— Ну что ж, пополнить силы — отличная идея. Тем более, что все рекомендации Чернова выполнены.

Глава 1 Говяжьи медальоны

Я сидела на постели в своем импровизированном «окопе» из одеяла и с опаской наблюдала за Кириллом Андреевичем.

«Что он теперь обо мне подумает? Наверняка сочтет дурочкой… Или обольстительницей— неудачницей… Или кем-то еще похуже…» — терялась в догадках я.

А он… Он будто снова растерял ко мне всякий интерес и вел себя так, словно несколькими минутами назад не случилось ничего экстраординарного. Будто никакого «спектакля» со мной в главной роли и не было вовсе… И как ни странно, выбранная им манера вести себя меня успокоила.

Погрузившись в экран своего ноута, Кирилл Андреевич снова принялся что-то тщательно вычитывать. А прочитав, взялся беззвучно барабанить по клавиатуре, да так, что пальцы летали по ней, как воробьи, каждое утро резво сновавшие по веткам дерева за окном моей комнаты.

«Пальцы, которые совсем недавно распутывали мне волосы…»

Эта внезапная мысль возродила где-то в самой глубине уже знакомое ощущение чего-то тёплого… Волнительной такой неги… Я погружалась в нее, словно в постепенно разогревающийся тягучий сироп, растекающийся по венам.

«Что со мной? Извращение какое-то…» — то ли про себя, то ли вслух прошептала я. И расслышав негромкое: «Что?», поняла, что произнесла это вслух.

— Да так, мысли вслух, — пробормотала я. Смутившись в конец, постаралась взять себя в руки: по привычке втянув носом воздух, задержала его в лёгких и выдохнула.

— Мысли — это хорошо, — хмыкнув, негромко ответили мне, всё так же барабаня по клавишам. — Они мне еще понадобятся.

— Зачем?

— Чтобы окончательно прояснить ситуацию.

— Какую?

Но ответить мне не успели. Дверь бесшумно отворилась и в номер въехала тележка с нашим полдником. Да, именно полдником, потому что время обеда мы, кажется, уже пропустили, а ужинать было рановато. Наверное… Я стянула с тумбочки свой смарт и взглянула на экран: «16.35» — высветилось на нем.

«Ну точно — полдник. Внушительный такой полдник. Объемный!» — заметила я про себя, наблюдая за тем, как Лилия молча выгружает из тележки на стол всё, что привезла.

На сверкающей чистотой столешнице появилось два внушительных блюда. Каждое из которых было покрыто куполообразной крышкой, уже знакомой по нашему вчерашнему ужину. Словно две летающие тарелки из мультфильма о приключениях Алисы, блюда расположились строго друг напротив друга.

«Интересно, как она распознала — кому какое?» — задумалась я, — По аромату что ли? Они же абсолютно одинаковые и по размеру и по форме'.

Следом за блюдами на столе появились четыре высоких стакана. Они парами расположились возле каждой из этих плоских тарелок молочного оттенка. Два из четырех стаканов были полными: один предстал с жидкостью пурпурного цвета, другой — с ярко желтой. Рядом с пустыми стаканами «материализовалось» по бутылке минералки. Композицию на столе завершил салатник, кажется, с «Оливье», и два плоских блюда поменьше, расположившиеся рядом с внушительными «летающими тарелками». А в самом центре «припарковалась» плетенная хлебница с нарезанным в ней хлебом. Ломтики белого располагались на ней с левой от меня стороны, черного — справа.

Закончив с сервировкой, Лилия повернулась к Кириллу Андреевичу, продолжавшему работать за ноутом.

— Ваш обед, Господин, — негромко произнесла она. Как обычно — с почтением.

— Принято, — бросил он то ли ей, то ли через наушники кому-то, маячившему теперь на экране… И снова принялся что-то печатать.

«Значит, господин еще не отобедавши… Так увлекся, что пропустил регулярный прием пищи?»

Я ничуть не сомневалась, что у этого человека существует определенный распорядок дня. По мнению дедушки, люди с математическим складом ума обычно всё расписывают по часам и редко делают исключения из установленных правил.

«Потому что любое исключение способно сломать алгоритм их действий. А когда этот алгоритм дает сбой, — если верить мнению деда, — на его устранение требуется время. И это — непорядок. Потому что это время было ранее запланировано на выполнение других действий», — объяснял он мне.

О таком типе личности дед частенько мне растолковывал в своих любимых аналитических «выкладках». Он просто обожает в этом упражняться, неизменно приговаривая: «Это тебе на будущее». Будто готовит меня к чему-то. А вот к чему именно — не объясняет.

Пожалуй, да — склад ума моего собеседника был именно математическим. В беседе со мной он настойчиво придерживался некой выверенной формулы. И вопросы, заданные под разным 'соусом, крутились строго вокруг нее. Меня явно в чем-то подозревали и бесконечным множеством этих вопросов, похоже, пытались найти подтверждение своим подозрениям. И так увлеклись процессом, что позволили себе пожертвовать приемом пищи.

«Хотя почему пожертвовать? Сейчас он наверстает упущенное…»

Кирилл Андреевич Орлов, определенно, был из тех, кто своего никогда не упускает. Ни при каких обстоятельствах.

— Прошу к столу, Госпожа, — негромко обратилась ко мне Лилия. Я отвлеклась от своих раздумий и заметила, что девушка чуть склонила голову, видимо, ожидая моей реакции.

— Спасибо большое, — поблагодарила я ее. И с улыбкой добавила: — Сервировка — на высоте! И всё так вкусно пахнет! Вы просто находка для гурмана, Лилия!

— Благодарю вас, Госпожа. Мне очень важно ваше мнение.

Я было хотела поинтересоваться: «Почему?», но меня лишили этой возможности.

— Лилия, можешь быть свободна, — распорядился Орлов по-хозяйски. — Прошу к столу, Миледи, — обратился он уже ко мне.

Повторять приглашение не пришлось. С постели меня словно ветром сдуло! Одно мгновение — и я стояла у стола перед «своим» креслом. Стояла и наблюдала, как, опустив крышку ноута, мой сотрапезник оставил его на еще одной тумбочке, неизвестно, откуда взявшейся в номере. Прикатив свое кресло к обеденному столу, он подошел к моему и галантно помог в него усесться. Только после этого Кирилл Андреевич занял свое место и убрал крышку с блюда, на котором красовался огромный стейк из говядины средней прожарки с ломтиками запеченного картофеля и овощами, разложенными вокруг него.

Я с наслаждением вдохнула аромат вкусностей, скрытых на моем блюде под металлическим кавером. Густой, чуть терпкий запах специй показался мне смутно знакомым. Но где и когда я ощущала его раньше, моя натруженная память оживлять отказывалась. Я осторожно оторвала от блюда переливающийся сталью конус и впала в ступор…

Ярко-красными глазками—бусинками с блюда на меня «смотрели» медальоны из говядины под брусничным соусом. С овощным гарниром. Их так же, как когда-то было ровно пять штук… И были они один в один похожи на те, которые я много лет назад с удовольствием помогала «натыкивать чесночком». И с превеликим аппетитом поедала их с пылу с жару, нагулявшись на свежем морозном воздухе у берегов Енисея.

«Это твоя норма, малышка!» — в голове раздался добрый, тихий голос из моего далекого детства. Голос этот никогда не звучал по-русски. Всегда — на одном странном диалекте. На наречии, которое когда-то я вынуждена была научиться понимать…

Те медальоны были — пальчики оближешь! И я всегда съедала их все до последнего кусочка, сидя за широким столом в кругу людей, на полгода заменивших мне семью. Перед глазами, как по команде, поплыли их далекие образы. Лица эти настолько плохо сохранились в памяти, что казались очень слабо «прорисованными», едва различимыми. Я попыталась «прорисовать» их четче, постаравшись «переместиться» в то время, и даже увидела, как мы с одной девчонкой рассекаем на коньках по крепкому Енисейскому льду.

«Как же ее звали? — задумаласья, — Не помню…»

— Екатерина!

— Да, — рассеянно откликнулась я.

— Что тебя затянуло в этот раз?

— Вспомнилась одна поездка.

— Куда?

— Есть ли смысл рассказывать… Давно это было.

— Послушаю и решу, есть он или нет. Так куда ездила?

— За Урал, — ответила я, удивляясь его настойчивости.

— Добавь конкретики! — распорядился он. И уточнил: — Куда именно за Урал?

— Если конкретнее, — вздохнув, объяснила я, — то в Красноярский край… Там такая тайга… Красиво… Очень…

— С кем ездила?

— С дедушкой. Он тогда отвез меня к тете Алле — маминой подруге.

— Зачем?

— Сказал, для того, «чтобы пришла в себя». Понимаете… Когда не стало мамы… Это выбило меня из колеи. Помню, отказывалась разговаривать. С кем бы то ни было.

— Почему?

— Не знаю… Просто стала считать это неинтересным. Постоянно сидела в своей комнате. По-турецки… И смотрела на портрет мамы. Он вдруг появился на стене напротив моей кровати. Смотрела на маму и постоянно плакала. В общем…

Меня слушали молча. Не перебивая, не задавая наводящих вопросов. И, казалось, вслушивались в каждое слово, которое я произносила.

— Дед решил, что я в депрессии, — продолжила я, — И счел смену обстановки единственным, что помогло бы вытянуть меня из нее. Он оказался прав — помогло. Правда, в тот день, когда он сообщил мне, что переезжаю невесть куда, я взбунтовалась не на шутку, — усмехнулась я, вспоминая. — И тогда я решила сбежать.

— Куда? — видимо, не сдержался мой слушатель.

В его глазах считывался интерес. И это подтолкнуло меня к откровенности. Мне вдруг захотелось рассказать ему о той поездке все. Все, что удастся вспомнить…

— На дачу к Алисе, — поделилась я, возродив в памяти свои ощущения тех дней.

Тогда меня накрыло покрывалом безысходности. Тяжелым. Будто свинцовым. Дни вяло плелись один за другим. Я просыпалась по утрам и неизменно приходила в ужас от того, насколько всё изменилось. Насколько безрадостной стала жизнь.

— Идея с побегом показалась мне удачной, — продолжила я свой рассказ, — Думала, отсижусь на Алискиной даче несколько дней и вернусь. А тем временем дедушка откажется от намерения отсылать меня из дома. Именно отсылать, потому что свой отъезд я воспринимала как ссылку. У Алисы на даче был большой дом. Она заверила меня, что в погребе там полно продуктов… Как раз тогда бабуля уже научила меня жарить яичницу и варить картошку. Поэтому я была уверена, что голодать не придется. Правда, чтобы добраться до продуктов, нужно было открыть дверь погреба. А она трудно открывалась. Алиса говорила, что дверь та находилась в полу, и надо было очень сильно ее тянуть. Но мы тогда решили, что вместе потянем и обязательно откроем… А еще у них на даче было много книг — огромная такая библиотека. А с книгами нам было бы не скучно. В общем, расчет был на то, что дедушка за это время передумает увозить меня из дома. И от Алисы.

— Кардинальное решение, — задумчиво пробасил Кирилл Андреевич.

— Да. Но меня вынудили обстоятельства. Помню, что взбунтовалась еще и потому, что дед всё решил за меня. Моим мнением он тогда даже не поинтересовался. А я привыкла, чтобы интересовались, ведь папа всегда так делал. И потом… Моя новая жизнь оказалась такой… унылой. Ужасно хотелось перемен. Но не таких кардинальных, чтобы уезжать далеко и надолго. Думаю, дедушка точно тогда уловил мой настрой. Он наблюдал за мной. Я постоянно ощущала себя под прицелом его внимательных глаз. Как под прицелом ваших сейчас.

— Я не желаю тебе вреда.

— Он тоже не желал… В общем… Видимо, он просчитал нашу с Лисой задумку и спутал нам все карты.

— Кто такая Алиса?

— Моя подруга… Одноклассница.

— Как поступил Даниил? Каким образом он спутал вам карты?

— Дедушка? — Орлов молча кивнул. — Он просто перенес дату моего отбытия в «ссылку» на сутки назад — как раз на тот вечер, на который мы с подругой и запланировали побег.

— Она решила сбежать с тобой?

— Конечно! Мы же с ней были не разлей вода.

— Иметь такого друга — большая удача, — проговорил мой наблюдательный собеседник, — Где она сейчас?

— Не важно…

— Вы больше не общаетесь?

— Почему же, общаемся… Но гораздо реже.

— В чем причина?

— Я не буду об этом говорить.

— Твое право, — миролюбиво откликнулся Кирилл Андреевич. — Значит Громов тебя увез… А дальше?

— Дальше я попала в совершенно непривычную среду. Вокруг были совсем чужие люди. И незнакомый дом без телевизора. Правда, он был со всеми удобствами. И мне там даже комната нашлась. Миленькая такая. Просторная. С окнами в лес. Впрочем, он был там повсюду: из какого бы окна не выглянуть. Дедушка тогда объяснил, что это тайга. В ней много опасностей. Дикие звери, прячутся за огромными густыми деревьями. Поэтому в лес одной ходить нельзя. Только в сопровождении дедушки Арта. Кстати, его имя переводится как «камень».

— Кто это был?

— Человек, — ответила я, пожав плечами. — Один из них. Знаете, когда я увидела его впервые, он показался мне таким холодным! Отстраненным… Высоким, как дерево. И таким же мощным. А борода-то какая у него была! Густая такая — в пол-лица. Длиной до самой груди, представляете! И глазищи такие черные. Мне казалось, они видят всё. Даже сквозь стены. Ходил он всегда в таких свободных длинных одеждах: в рубахах чуть ли не до колена и свободных штанах. Ворот у рубашки всегда был высокий. Такой, знаете, — стоечкой. Помню, как-то спросила у него, как он ее надевает. Он ответил, что через голову. Я тогда еще удивилась, как он туда ее просовывает, с такой-то бородой. А там — на вороте, оказывается, крючочки были. Незаметные на первый взгляд. Потайные. В общем, придерживался дедушка Арт старорусского стиля. Впрочем, не только он. Они все.

— Сколько их было?

— Не могу сказать точно. Шесть человек жили в доме постоянно. Но время от времени поселялись и другие люди. Приезжали в гости. Ненадолго.

— Что еще помнишь?

— Арт отлично ориентировался в тайге. Каким-то образом всегда находил из нее выход. Как бы далеко мы ни заходили. А мы могли пробраться очень глубоко — туда, где деревья росли так кучно, что не пропускали и лучика света…

— Что еще?

— Я прожила в том доме до конца зимы. Поначалу мне было очень непросто. Ведь вокруг были люди, которых я совсем не понимала. Но я не замкнулась. Наоборот — раскрылась. Хотя правильнее, наверное, сказать — «мобилизовалась» Похоже, на это дедушка и сделал ставку.

— Они не говорили по-русски?

— Нет. Абсолютно. Ни словечка за все те месяцы, что я у них провела. Эти люди общались на необычном наречии. Но они окружили меня заботой. Окружили настолько, что я стала считать их своей семьей. Бабушка Лия часто пела мне песни и рассказывала сказки. Но делала она это на том непонятном языке. И, чтобы понимать, я училась произносить и запоминать новые слова… Училась петь песни вместе с ней. Причем не просто петь, а изображать. Ну… разыгрывать сценки. Потому что в песнях обычно рассказывалось о птицах, о разных животных, обитающих в тайге. Напевая, я училась повторять их движения: взмах крыльев, легкую бесшумную поступь рыси… Действия охотника. Осторожные и решительные… Помню, Арт учил меня ловить рыбу, собирать ягоды. А бабушка Лия — распознавать лечебные травы. И готовить говяжьи медальоны. Такие, как эти, — поделилась я и вдруг заметила, что тарелка моя пуста. — И когда я успела их съесть?

— Пока рассказывала, — усмехнулся мой внимательный слушатель. — В общем, твоя жизнь там била ключом.

— Она была размеренной, неторопливой… Но интересной.

— Где они все теперь?

— Не знаю… Дед забрал меня оттуда в конце той же зимы. С тех пор я больше никого из них не встречала. Бабушки Лии, наверное, уже нет в живых… Тетя Алла…

— Она жила там же? В том доме?

— Нет. Приезжала. Но часто. И обычно на несколько дней. Потом уезжала. Мы давно с ней не общались. Очень давно. И это странно, ведь связаться друг с другом сейчас не составляет никакого труда.

— Ошибаешься… Не всегда это так.

— Интернет же сносит все границы! И сводит к нулю любые расстояния. Так что было бы желание… Но вот как раз его-то все эти годы ни у кого из них, похоже, и не наблюдалось. Я пыталась их разыскать. Помню, донимала дедушку, но он как-то странно тогда сказал: «Забудь о них. Их нет. Считай, что и не было никогда…» Странно, правда?

— Не без этого…

— И о дочери тети Аллы мне тоже ничего не известно, — помолчав, добавила я, — Обе — как в воду канули.

— У нее есть дочь?

— Да. А вы не знали?

— Нет. Как зовут ее дочь?

— То ли Лика… То ли Вика… Или Лина… Или Инна… Никак не могу вспомнить… Как ни стараюсь…

— С такой-то памятью как у тебя?

— Как начинаю вспоминать тот период жизни… Какая-то каша в голове образуется. Только два имени чётко и запомнились: бабушкино и того дедушки с бородой. Знаете, вот помню бабушку Лию, помню, как она пела мне песни на том языке, рассказывала сказки. Сам язык тоже помню… А лица их всех — очень смутно. Как в тумане.

Я расстроилась и сникла. Так было всегда, стоило мне в очередной раз убедиться, что не в состоянии вспомнить лица тех людей. Что в этом бесконечном квесте в очередной раз потерпела неудачу.

— Как у тебя с контрацепцией обстоят дела? — вдруг долетело до меня.

— Что? — шокировано прошептала я, не веря своим ушам.

— Ты услышала вопрос. Отвечай.

— Контрацепцией… Дана Валерьевна направляла меня к гинекологу, — залепетала я.

— Дана? Дана Стриж? Подруга Ольги?

— Да… Вы с ней знакомы?

— Некоторый опыт имеется… — зависнув на пару мгновений, всё же ответили мне. И через паузу добавили: — Насколько мне известно, Стриж — психолог. У тебя проблемы в этой области?

«Как же быстро он ухватил суть! И кто ж меня за язык-то тянул!»

— Скорее нет, чем да, — неопределенно ответила я. Мне очень не хотелось развивать эту тему. Но выбора мне не оставили:

— Как это понимать?

Я замолчала.

— Стриж не заинтересовалась бы на пустом месте, — дожимали меня доводами.

— Я не хочу об этом говорить.

— А придётся! — В тоне его голоса промелькнула категоричность, что меня озадачило и рассердило одновременно.

— Не придётся! В конце концов кто вы такой, чтобы я обсуждала с вами свою личную жизнь! — взбунтовалась я.

— Поменьше агрессии, девочка, — негромко предостерегли меня.

— Простите… — осеклась я, припомнив коронную фразу дедушки о том, что в любой ситуации нужно уметь держать себя в руках, а не впадать в истерику.

— Я рассчитываю получить ответ на свой вопрос, — через паузу терпеливо напомнили мне.

— На какой из них? На вопрос о контрацепции или психологических проблемах?

— Начнём по мере их поступления — с вопроса о контрацепции.

— Начнём и закончим на нем! — потребовала я. И добавила: — С контрацепцией все в порядке! Точка.

«А что? Конечно, в порядке! У меня пока нет причины ее использовать — значит точно всё в порядке! Вопрос закрыт», — с видом бедового мудреца рассудила я. И получила ответ:

— Замечательно. Тему с препаратами развивать не буду.

— Какими препаратами? — не поняла я.

— Которыми ты пользуешься. В контрацептивных целях, я имею в виду.

— А… Ну да… Давайте не будем ее развивать. И вообще… С чего вы вдруг об этом спросили?

И тут меня осенило: «Это всё тот злосчастный эксперимент! Поэтому он и завел эту тему! Решил, что я навязываюсь! Ну, конечно! Откуда ж ему знать, что причина моего эксперимента была совсем в другом…»

— Я поняла, почему вы спросили о контрацепции.

— Неужели! — усмехнулся он.

— Но вы неправильно поняли… Тот поцелуй… Понимаете… Он был мне нужен для другого… То есть… цель была не той, о которой вы подумали…

«Боже, что я несу!» — мысленно ужаснулась я, совсем растерявшись.

На счастье, нашу «задушевную» беседу прервало щебетание неугомонного Орловского ноута.

— Не утруждай себя объяснениями, — спокойно бросил мне его хозяин и поспешил уделить свое драгоценное внимание всплывшему на экране сообщению.

А я выдохнула с облегчением. Кажется, щепетильная тема была закрыта.

Сытный ужин придал мне сил, а прозвучавший совет Кирилла Андреевича — оптимизма. Наблюдая за сосредоточенным профилем напротив, я, наконец, решилась затронуть тему с портсигаром — серебряной вещицей, уже несколько часов не дававшей мне покоя. Причем, как сама вещица, так ее владелец — странный Орловский родственник. Мои приключения на выходных подходили к концу, а значит нужно было ловить момент, ведь другой возможности поговорить об этом может не представиться. И пока я обдумывала, как безопаснее ступить на эту зыбкую почву, Кирилл Андреевич меня опередил…

Глава 14 Родственничек…

— Так что ты вспомнила по Жарову? — спросил Кирилл Андреевич, оторвавшись от ноута. И принялся методично уточнять: — По Каменнолицему, как ты его окрестила. Сегодня утром, я имею в виду. В холле Базы. После вашей со Стоцкой утренней прогулки.

Тон его стал по-деловому выдержанным. И я поняла, что ему нужны голые факты. Выводы он сделает сам.

«По Жарову… Как официально… — задумалась я, — С прохладцей… Неужели родственничек и ему успел насолить?»

Массивное черное кресло мягко зашелестело колесиками по новомодному напольному покрытию, чем-то напоминающему каменное, и подъехало к кровати, на которой я сидела, сложив ноги по-турецки и обложившись одеялом.

Этот слабый звук сразу воскресил в памяти похожий: так шелестели листья под нашими с мамой ногами, когда мы шли по тропинке импровизированного зелёного «туннеля». Шли в школу тем сентябрьским днём, когда встретили странного старика. Старика, из рук которого и выпал памятный серебряный портсигар. Выпал на каменное покрытие дорожки и звонко отрикошетил в траву.

— Получается… — задумчиво выдала я свои мысли вслух, — когда он стоял под дождем и смотрел нам вслед, он просто выжидал, когда мы выйдем из «тоннеля». Он должен был подобрать выпавший из рук портсигар. Убрать улику… Кажется, старик — именно он… Но к чему был весь этот маскарад? Зачем переоделся в старика?.. Это вы его в тот день туда направили?

— Кого и куда? — прозвучало негромко. Несколько озадачено.

— Вашего Жарова. В «туннель».

— В какой туннель?

— Зеленый. Сложенный из ветвей деревь… — ответила я и осеклась на полуслове, заметив реакцию моего собеседника. На меня смотрели, как на блаженную: с грустью и полным непониманием. И, кажется, даже с жалостью.

— Понимаете… Я недавно вспомнила день, когда мама провожала меня в школу в последний раз… Тот день, когда ее не стало… Так вот… В то утро мы шли с ней через «тоннель». Это слово я узнала за несколько дней до того… Из книжки. Мы с дедушкой тогда читали про паровозик, который боялся по нему проезжать… Не важно… Отвлеклась. В общем, мы шли по узкой дорожке. Под сводом из ветвей деревьев. Они росли по обеим ее сторонам. И были так туго переплетены, что создавалось впечатление, что проходишь сквозь тоннель.

— Ясно. Дальше!

— В тот день нам с мамой там встретился старик. Он шел нам навстречу. Остановился. Посмотрел на меня… И подарил листочек.

— Какой листочек?

— Багровый такой. Резной. Я выронила его тогда. Решила подобрать. Присела и услышала звук… Будто что-то упало. Оглянулась и увидела блестящую коробочку. Это был портсигар. Тот самый, который я увидела сегодня в руках у Каменнолицего!

— Почему решила, что тот самый?

— И на том и на этом изображен орел. С ярким зеленым глазом. В траве тогда лежал точно такой же. И так же, как сегодня привлек мое внимание этим своим глазом… Блестящим таким, переливающимся на свету. Он будто подмигнул мне. И тогда, и сегодня. Это точно тот самый портсигар! Я уверена! Вот просто на сто процентов уверена! Да что там на сто — на все тысячу процентов!

— Верю, — негромко согласился со мной Кирилл Андреевич. И задумчиво потер подбородок пальцами: указательным и средним.

— Отлично! Это вы его туда послали? Я имею в виду старика. Ну, то есть переодетого Каменнолицего? А, может… — напряглась я от новой догадки, — Может тогда нам встретились именно вы⁈ А что? Это же вполне возможно! Вы любите переодеваться. Примерять разные образы… Да тот же парик, о котором я недавно вспомнила! И руки у того старика были молодыми! Ну, то есть совсем без морщин… Что скажете? Там были вы?

— Нет… — ответили мне через паузу, которой, казалось, не будет конца.

— Почему я должна вам поверить?

— Хотя бы потому, что в сентябре того года я находился за пределами страны. Уехал на следующий день после разговора с Ольгой в Парке развлечений. А разговор тот состоялся за неделю до ее гибели. Тогда, как ты рассказываешь о самом дне гибели Ольги, если я уловил суть твоих сумбурных мыслей.

— Уловили… Ну и что что находились? — встрепенулась я и выдала: — Понаходились за этими самыми пределами и вернулись на денёк, а потом снова уехали находиться за пределами! Для алиби, например!

— Разочаровываешь. — Усмехнулся Орлов, — Похоже, совсем рассорилась с логикой, — заметил он. И, вздохнув, продолжил: — Если бы это был я, то зачем мне приезжать «на денек»? Зачем рушить собственное алиби и так глупо подставляться, пересекая границу? Еще раз: где логика, Миледи?

— Вы могли бы въехать в страну под другим именем…

— Вот как? Как ты это себе представляешь?

— Как вариант. В разговоре с дедом мама как-то обмолвилась, что выедет по паспорту прикрытия… Или под прикрытием… Как-то так она выразилась… Сейчас, наверное, не смогу вспомнить дословно. Устала…

— Куда выехать? — кажется, напрягся он.

— Я не поняла. Вернее, она не сказала. Потому что меня рассекретили и прервали разговор.

— Мда… — озадаченно задумался мой визави. На пару минут комната погрузилась в тишину. — Ладно оставим это до лучших времен и «вернемся к нашим баранам». Вернее, к злополучному тоннелю. А не считаете, Миледи, что безопаснее было бы направить в тот самый тоннель третье лицо? Ну, если подумать? — вдруг выдал он, изогнув губы в коварной усмешке. И продолжил тоном, в котором четко улавливался сарказм: — Если уж задумал коварство, то лучше исполнить его руками профессионала, не так ли?

— А Жаров — профессионал?

— Точно! Именно его я и должен был задействовать в «операции»! — с иронией воскликнул мой собеседник, изобразив кавычки в воздухе на слове «операция». — Чтобы полиции легче было на меня выйти, для чего же еще? Гениально, Миледи, просто гениально! И главное — в чем же был смысл появиться мне в том самом тоннеле? Наверное, для того, чтобы просто пройти мимо вас, подарить тебе листочек и обронить улику. И улику эту ни в коем случае нельзя было уничтожать, верно? Ее обязательно требовалось сохранить, так? Для чего? А для того, чтобы свидетель ее опознал и разоблачил меня спустя годы. Разоблачил на пару с моим бедовым родственником. Так?

— Так основной свидетель был убран… — пробормотала я. И уточнила: — В тот же день. Осталась только маленькая девочка, которая и показаний толком дать не могла.

— А, ну да… Мне же, конечно, было неизвестно, что эта самая девочка может вспомнить и передать все в подробностях. Я же даже не догадывался, чья она дочь, правда? Не знал, что ей по наследству от отца передалась фотографическая память. А от матери — отличная наблюдательность. Так же, верно? А отец этой девочки, конечно же, не рассказывал мне, какая у него смышленая дочь, да как она всё подмечает и запоминает. И что способности ее нужно непременно развивать… И что он обязательно подарит ей «Монополию», чтобы развивала логическое мышление… И что он очень доволен тем, как его брюзга — тесть учит ее играть в шахматы. И как она уже обыграла его однажды — поставила детский мат, пока тот отвлекся.

— Почему брюзга? — растеряно спросила я.

— Потому что эти двое на дух друг друга не переносили. Громов считал твоего отца недостойным твоей матери. И изменил свое мнение только перед той командировкой, из которой Василий вернулся не тем, кем был раньше.

— Что значит «не тем, кем был раньше»?

— Понятия не имею. Так Ольга выразилась.

— Когда?

— Когда ты каталась на лошадке.

— В том парке развлечений?

— Да.

— И всё же, кто это мог быть? Там — в тоннеле? И зачем он за нами следил? Может выяснял, в какое время мы обычно выходим из дома?..

— Для этого не обязательно было перед вами «светиться». Достаточно было узнать школьное расписание.

— Послушайте, а ведь мама того старика узнала. Узнала, поэтому и занервничала. Не позволила мне поднять листочек… И потянула за собой. За руку…

— Узнала и занервничала… Теоретически это мог быть Жаров. Почему в гриме — без понятия… Зачем перед вами появился — тоже вопрос… Возможно, хотел взглянуть на тебя.

— Зачем?

— Трудно судить, что было тогда у него в голове… В те дни он потерял дочь и новорожденную внучку… Возможно, хотел увидеть дочь той, кого считал виновной в их смерти…

— Увидеть, чтобы что?

— Понятия не имею… Но поинтересуюсь у него. Обязательно.

— Ладно… В тот день, так и быть, это были не вы. А сейчас? Я имею в виду наше с ним пересечение в сквере. В прошлую пятницу.

— Вы патологически подозрительны, Миледи, — усмехнулся Орлов, покачав головой. — Зачем мне устраивать вам всякие пересечения? Ах да! Как же я сразу не догадался? Ты же носитель бесценной информации о своем отце! Ты ведь знаешь, что он жив и где находится, верно? Ты постоянно с ним на связи и, конечно же скрываешь это ото всех. И прежде всего — от меня, так? А я обязательно должен все выяснить! И вытрясти эту информацию именно из тебя. А из кого еще, правда? Ты же его дочь и просто обязана знать о нем всё!

— Да, обязана!

— Обязана, но вот незадача: кажется, не знаешь, да?

— Не сомневайтесь — узнаю! С вашей помощью или без нее, но всё обязательно выясню!

— Где-то я это уже слышал… Дай бог памяти… — продолжил Орлов надо мной потешаться, — Вспомнил! От твоей матери. — И вдруг резко сменил тон на серьёзный: — Только мы оба прекрасно знаем, чем это намерение для нее закончилось, правда?

— Знаем, но…

— Ну и что, что знаем, да? — прервали меня и принялись снова иронизировать. Стебаться, как сказала бы Марья: — С ее дочерью же такого никогда не случится! Она же умнее матери… Расторопнее… Наблюдательнее. И характер у нее понапористей будет, да? Решительный такой — в сотню раз решительнее, чем у матери, так? И главное — Екатерина Громова — сама прозорливость! Просчитать ситуацию для нее — раз плюнуть! Поэтому она всегда на шаг впереди своих недругов. Правда, пока не знает, кто они — эти самые недруги, но это ж мелочи, правда? Она прозорлива настолько, что готова рискнуть бездумно. В омут с головой броситься готова. Без всякой поддержки со стороны кого бы то ни было! Ведь ее не наблюдается даже от самого Громова, верно? Зато у Екатерины Васильевны есть поддержка подруги! Они, в общем-то, и знакомы-то всего ничего, и знает она о подружке только то, что та позволила ей о себе узнать, да ну и что, правда? Екатерина Васильевна просто уверена, что подружка — хорошая и никогда ее не подставит, не бросит в беде, всегда придет на помощь и вытащит из любого дерьма, так? Причем, совершенно бескорыстно. Исключительно по великой дружбе. Верно?

Тон его голоса был далек от доброжелательного. Он звучал хлестко и крайне иронично. Но главное — его тон не был безразличным. Именно это и останавливало меня от резкостей и требования прекратить экзекуцию. Но вслушиваясь в аргументы Кирилла Андреевича, я вдруг ощутила себя полной дурочкой, вслепую ступившей на минное поле.

— Что молчишь? Расклад неверный выдал?

— Он какой-то странный… Этот ваш расклад. Вывернутый наизнанку.

— Чтобы принять решение надо все факты изучить. Досконально. Взглянуть на них под разным углом. И ключевое слово тут — «под разным». Наизнанку их вывернуть, если потребуется. Иногда изнанка может очень удивить… Чаще всего так и бывает.

— И где же мне раздобыть эти самые факты? С чего начать?

На меня взглянули, как на несмышлёное дитя и выдали:

— Начни с того, что выясни, кто такая Стоцкая. Обеспечь себе безопасный тыл.

— Дед ее проверил перед тем, как позволил нам подружиться.

— Проверил — не сомневаюсь. Но не лучше ли и самой убедиться, что чиста? Хотя бы просто потому, что всегда и во всем нужно полагаться прежде всего на себя.

— Вы что-то о Марье выяснили, да? Что-то плохое?

— Не ставил задачи глубоко копать. Она мне не подружка. Фасад, вроде, чист. Опять же ключевое слово тут «вроде». Параллельно тряси Громова. Это будет для тебя и безопасно, и информативно. Информативно, если преуспеешь, конечно. Громов знает немало, но он — крепкий орешек. А пока вернемся к теме моего родственника. Что еще можешь о нем сказать?

— Каменнолицый вышел на меня в сквере, — ответила я, пожав плечами.

— В каком сквере?

— Том, что рядом с Универом. Мимо которого вы проезжали.

— В пятницу?

— Да. Значит, вы в курсе?

— В курсе чего?

— В курсе нашей встречи с вашим родственником.

— Включи мозг, девочка! Зачем бы я тогда спрашивал у тебя, где именно она имела место?

— А если спросили, чтобы отвести от себя подозрения?

— Подозрения в чем?

— Например, в том, что работаете с ним в связке.

— В связке… — Он замолчал ненадолго. А потом решил поделиться: — Я не работаю, как ты выразилась, с ним в связке.

— Почему?

— Цели не совпадают. И потом: работать в связке можно только с тем, в ком ты безоговорочно уверен. А в случае с Жаровым всегда есть риск, что игра пойдет не по моим правилам. К тому же до недавнего времени он был недееспособен.

— Недееспособен? Значит, он всё-таки болен…

— Перенес инсульт…

— Вот как… Не знала… Как давно?

— Много лет назад. Успел полностью восстановиться. Если верить заключению врачебной комиссии.

— Полностью? Это спорно… Последствия болезни же налицо… Вернее, на лице… Трость опять же… Значит, он до конца не восстановился.

— Логично. Вопросы остаются… Ладно, оставим это пока. О чем вы беседовали?

— Ни о чем… Он просто смотрел на меня…

— Просто смотрел… А ты?

— А я просто начала вспоминать.

— Что конкретно?

— Родителей… Дедушку… Наш пикник перед тем, как папа уехал в командировку.

— Ясно.

— И что же вам ясно, позвольте спросить?

— Процесс запущен Жаровым.

— Какой процесс?

— «Процесс активации когнитивных функций», как он это называет. Вернее, раньше называл. Он настроил твой мозг на воспоминания — так понятнее?

— Не совсем… Как он это сделал?

— Жаров когда-то обладал… некоторыми способностями к внушению…

— Вы говорите о гипнозе? Он что телепат?

— В прошлом. Уже много лет бесполезен. Так я полагал до нашего с тобой разговора. Но, похоже, ошибался…

— Фантастика какая-то… Он… кто-то вроде главного по тарелочкам, да?

— По серым клеточкам.

— Кто он по профессии?

— Психоаналитик. Когда-то был штатным гипнологом. Дослужился до Главы аналитического отдела Центра.

— Какого центра?

— Центра… В котором служили твои родители…

— И ваш отец?

— Да.

— И вы?

— Расскажи, что почувствовала, когда он на тебя смотрел. В сквере.

— Говорю же, вспоминать начала…

— Расскажи подробнее. Мне нужны факты для аргументации.

— Аргументации чего?

— Неважно.

— Ладно… Сначала опустилась тишина… Потом перед глазами появился океан… Я стояла на берегу. Поднялся шторм… Высокие волны обрушивались на берег… Но почему-то не сбивали с ног… Просто растворились в песке… В шаге от меня.

— Растворялись в шаге у ног…

— Это что-то значит, да?

— Я небольшой специалист в этой сфере… Хоть и перелопатил море литературы. Хотел понять, как он это делает… Но навскидку… Думаю, нет прямой угрозы. Лично для тебя нет. Возможно, пока… Пока угроза направлена на другого.

— На кого?

— На того, кто связан с тобой напрямую.

— На дедушку? Он ведь единственный, кто связан со мной напрямую.

— Вполне возможно. Между ними старая вражда. Уже много лет. Важно то, что состояние нестабильно… — принялся едва слышно рассуждать мой задумчивый собеседник, — Агрессия… Волны разбиваются у самых ног… Пограничное состояние…

— Чьё пограничное состояние? Вернее, пограничное состояние чего?

— Сознания… Сознания самого Жарова. Не силен в этом… Нужна консультация специалиста.

— Как бы то ни было, вы уверены, что ваш родственник нездоров? А как же тогда так получилось, что его признали дееспособным? Кто был его опекуном? Ну, до того, как он снова стал дееспособным?

На меня посмотрели с вызовом. Но ответом не удостоили. Да он был и не нужен — его выдало выражение лица Кирилла Андреевича.

— Опекуном были вы, да? Получается, что так… И теперь за вашим родственником нет специального присмотра, так? Так. Значит, у него полностью развязаны руки… И делать он может всё, что пожелает. А ведь он люто ненавидит дедушку! — заметила я, вспомнив подслушанный в лесу разговор. Разговор между Каменнолицым и Предсказательницей. — И маму ненавидит, хоть ее уже и нет… И меня… Всех нас…Как же вы позволили этому случиться? Почему не проконтролировали должным образом? Почему разрешили ему… выйти из клетки?

— Так ты меня обвиняешь в кознях против своей семьи?

— Скорее, подозреваю.

— Знакомая реакция. И лексика та же, — коварно усмехнулся мой визави. Его настрой резко изменился — доброжелательности и след простыл.

В мгновение ока Орлов выбрался из кресла и оказался рядом. Пальцами обхватив мой подбородок, навис надо мной и выдал прямо в губы:

— Твоя… мать, помнится, заявляла мне то же самое. Скажи, это у вас традиция такая? Изощренная Метода Громовых?

— Традиция… Метода… — лепетала я, подбородком ощущая жёсткость его пальцев. — И в чем же, по-вашему, ее суть?

— Обвинять оппонента во всех смертных грехах. Заставить его оправдываться. А лучше — каяться. Похоже, так члены вашего семейства повышают свою значимость. Вижу, ты тоже это практикуешь. Но перед тобой мне оправдываться не в чем.

— А перед мамой? Перед ней было в чем? — зацепилась я за слова, смысл которых был непонятен. Пальцы крепче сомкнулись на подбородке. Хоть и ненадолго — всего на пару мгновений, но они вцепились в него мертвой хваткой, словно клещи. Жесткие. Беспощадные. И, будто вдруг одумавшись, ослабили захват.

Отвечать мне не спешили. Да, кажется, и не собирались вовсе.

— Расскажите мне о родителях? — поймав его напряженный взгляд, попросила я. Миролюбиво настолько, насколько была в состоянии попросить. Стараясь сгладить возникшее вдруг между нами напряжение. — Что вас связывало? Ведь связывало же, да?

— Вечер воспоминаний подошел к концу, Миледи: лимит вопросов исчерпан. — сказал он — как отрезал. А потом… Потом вдруг задумался на секундочку и выдал: — Но счетчик можно обнулить.

— Какой счетчик? Что вы хотите сказать?

— Обнулить… И заработать новый отсчет…

На меня смотрели в упор. Смотрели, сминая пальцами подбородок. Так вызывающе провокативно… По-взрослому. Но страха не было. Ни страха, ни отвращения, как с Юркой. И мой персональный «ливень», который обрушивался, стоило кому-то подойти так близко, в эту минуту почему-то медлил, не спешил проливаться. В ушах даже отдаленно не звучал его шум.

— Как заработать? — уточнила я. Почему-то шёпотом… Может, потому что уловила намёк? Догадалась по его взгляду, ставшему вдруг двусмысленным. Глубокому, какому-то тягучему, с вмиг потемневшей радужкой. Взгляду, от которого было ни спрятаться, ни скрыться. Взгляду, бросавшему мне вызов.

— Привычным тебе способом, — негромко, с расстановкой подтвердили мою догадку.

«Почему привычным?» — захотелось спросить мне, но не успела.

Мой подбородок «получил вольную», но… Меня обхватили за талию и выдернули из постели. Выдернули, как пробку из бутылки. Резко. Так внезапно, что я задрыгала ногами и застучала кулаками по его напряжённой груди. В ответ от меня вдруг оторвали руки. Совсем ненадолго. На миллисекунду — не больше. И я полетела бы на пол с высоты его роста. Полетела бы, если бы не ухватилась за его бёдра ногами и не вцепилась бы в плечи подрагивающими от адреналина пальцами.

Глава 15 Не устоять…

Я вцепилась в него всем, чем могла. Прилипла намертво — как вата к ране. И немного успокоилась только снова ощутив крепкий закреп его рук на спине. Успокоилась и ослабила свой, переместив ладони ему на грудь. Даже ноги спустила, повиснув, как игрушка на ёлке. Он вмиг воспользовался этим: продолжая держать меня на весу, одной рукой обхватив за талию, а ладонью свободной руки умудрился сгрести кисти моих рук. Наложив их одну на другую, он какое-то время удерживал их в захвате, явно тестируя мою реакцию, видимо, запомнив, как я повела себя днем ранее. Удостоверившись, что ее не последовало, освободил мои ладони из плена. А после — поставил на ноги и не спеша отступил на шаг. Не спуская с меня глаз, выверенными движениями расстегнул ремень на своих джинсах и вытянул из кармана квадратный пакетик.

— Неужели, — только и удалось пролепетать мне.

Шокированная, я уставилась на то, как свободной рукой он потянулся к ширинке брюк. Послышался короткий металлический звук расстёгивающейся молнии… На поверхность «выпрыгнул» «прибор», как назвала его Марья в нашем единственном разговоре на эту тему, и спружинил в ладонь своего хозяина. Тот, без тени смущения, как-то по-будничному, будто делал это ежедневно, зубами разорвал пакетик и со знанием дела «натянул на дружка изделие номер два», как окрестила его тогда подруга. Почему именно 2, поинтересоваться я так и не решилась — не хотелось прослыть полным профаном в глазах подруги. Но сейчас… сейчас определение занимало меня меньше всего.

Мои глаза настолько вылезли из отбит, что их сковало ломотой. Все, что сейчас перед ними разворачивалось, выглядело настолько нереальным, что даже проснувшиеся было мурашки, притихли, а может и вовсе «лишились чувств». Но, как ни странно, я не испытывала ни страха, ни ужаса. Я наблюдала за происходящим в изумлении. Наблюдала и не верила собственным глазам. Смотрела и ощущала себя героиней какого-то сюра. Сюра, в котором в главной роли выступала совсем не я, а мой, откуда-то взявшийся двойник. А всё потому, что в голове никак не укладывалось: мое личное пространство было так откровенно нарушено, запястья «побывали в плену», а я… Я всё еще не ощущала ни дрожи, ни головокружения, ни комка в горле, ни картинки с деревом перед глазами, ни моего воображаемого ливня, мощным потоком сбивающего с него несчастные листочки. И это обескураживало.

«Что это? Сбой программы?» — мысленно недоумевала я, не отводя взгляда от «дружка», так демонстративно и провокационно выставленного мне на обозрение.

Месяцы напролет, после случившегося тем злосчастным вечером, я заставляла себя смириться с тем, что всю жизнь проведу за операционным столом, насилуя себя работой. Чтобы не оставалось ни минутки свободного времени на лишние мысли и занятия. Полгода я планомерно готовила себя именно к такому раскладу. Я почти свыклась со своим незавидным будущим и даже старалась найти в нем плюсы.

«Зато у меня теперь есть стопроцентная возможность стать отличным нейрохирургом, — внушала я себе, с болью в сердце наблюдая за парочками, проходящими мимо и держащимися за руки, под ручку, в обнимку. С болью — потому что не могла позволить себе того же. — Зато ничто меня не отвлечет от профессии: — увещевала я себя, — ни чувства, ни семья, ни дети. Потому что ничего этого у меня не будет. Ну и ладно — пусть!»

Я часто прокручивала в мыслях слова Даны Вячеславовны — моего психолога. По ее мнению, острота восприятия триггера со временем должна притупиться. Я очень надеялась, что в будущем научусь спокойно выносить присутствие коллег мужского пола за операционным столом, в непосредственной близости от меня, если оно будет чисто деловым, а сама я буду сконцентрирована только на операции.

«У меня получится! Я стану настоящим профессионалом. Обещаю!» — мысленно клялась я себе, внушая, что в этом и есть теперь смысл моей жизни.

Меня выдернули из размышлений, резко потянув за пояс халата. Тот развязался и был отброшен на пол.

Все мысли выпорхнули из головы. Теперь я стояла перед ним в распахнутом халате. Так уже было недавно, когда я вспоминала об их с мамой разговоре в саду и «зацепилась» за воображаемый куст. Но тот конфуз был не в счет: тогда я погрузилась в момент и не ведала, что творила.

Сейчас было по-другому. Мне так хотелось наглухо запахнуть халат и сбежать, но я этого не сделала. Лишь слегка прикрыла грудь его полами, чтобы справиться с накатившим смущением. Оно отвлекало. Мешало определиться с тем, как далеко я смогу зайти. Вернее, как далеко зайдет мой мозг, прежде чем «окатит шквальным ливнем». Мне не терпелось это выяснить. И я решилась на еще один эксперимент. На этот раз — более серьезный.

Осмелев, аккуратно, едва касаясь, провела ладонями по торсу моего… партнера. Осторожно прошлась ими вверх, ощутив игру мышц под гладкой тканью лонгслива. Мне не мешали. И совсем не двигались. Только смотрели. С интересом и толикой нетерпения, как мне показалось.

Мои осторожные прикосновения, похоже, пришлись по нраву: тело откликнулось на них перекатом мышц под кожей, будто ведя беседу с подушечками моих пальцев. А я… Я впервые в жизни ощутила себя колдуньей из сказки, которую читала в детстве. Сейчас я была ею и словно управляла этим мужчиной. Он не был мне ни мужем, ни женихом, ни парнем, но магия моих прикосновений чуть сбила его дыхание, вызвала изумрудные всполохи в глазах. Заставила стальные мышцы торса слегка сокращаться… Я стала еще смелее и коснулась шеи, не скрытой под тканью, и ощутила её приятную упругость и гладкость.

Но мой не муж, похоже, решил не тратить время впустую. Я и глазом не успела моргнуть, как снова была подхвачена за талию и повисла на своем даже не женихе. Я висела, не шелохнувшись и не касаясь ногами пола: словно пришпиленная, а в голове крутилось:' Боже, что я творю…'

Размашистым шагом, не раздумывая больше ни секунды, меня поднесли к стене. Я спиной ощутила ее жесткую прохладу. Даже сквозь ткань своей зыбкой махровой защиты, каким-то чудом всё еще державшуюся на плечах. По телу пробежала дрожь, то ли от соприкосновения со стеной, то ли от вдруг навалившегося напряжения. Чтобы ее утихомирить, я оттолкнулась от стены и снова взгромоздилась на нарушителя всех моих правил. Взгромоздилась, обхватив его ногами за бедра, как обезьянка за дерево, и вгляделась в сосредоточенное лицо. Вгляделась и услышала:

— Дарю возможность… получить дополнительную информацию. Ты же об этом просила?

— Я? Просила?.. Кажется, да…

— Моя откровенность стоит дорого, Миледи.

— Откровенность… Дорого… Миледи? — как истукан повторила я.

Глядя в глаза с радужкой оттенка потемневшей в сумерках травы, я вдруг ощутила, как его пальцы по-хозяйски прошлись по внутренней стороне моего бедра и занырнули к ширинке эластичных хлопковых трусиков. Нетерпеливо отодвинули ее и коснулись того, что совсем недавно она прикрывала. Меня обдало жаром. Задохнувшись от остроты ощущений, я дернулась и сквозь туман в голове расслышала тихое:

— Нетерпеливая девочка…

Мысли о триггере, да вообще о чем бы то ни было, разом отлетели прочь. Я не чувствовала ни паники, ни стеснения и вдруг поймала себя на мысли, что хочу, чтобы это продолжилось. Хочу настолько сильно, что, если всё вдруг закончится, мне станет плохо. Почему — я понятия не имела… Просто чувствовала, что так случится. Это странное ощущение и пугало и заводило одновременно. Никогда раньше я не позволяла кому бы то ни было касаться меня. Тем более настолько провокационно. Дерзко. По-хозяйски. Где-то на задворках сознания появилось предостережение: «Нельзя! Не положено! Он же мне не муж!» Но все мысли рассеялись, стоило его пальцам коснуться самой чувствительной точки. Такие гибкие, словно обжигающие, они ласкали ее со знанием дела, заставляли извивалась в руках моего изощренного палача. Чтобы удержаться на нем и совсем не «слететь с катушек», я крепче ухватиться за плечи, обтянутые синей тканью, и сжала ее в кулаках. Сжала и расслышала треск. И негромкое: «Черт!»

Меня облокотили к стене, руки переместили под лонгслив. Я ощутила под ладонями упругую разгоряченную кожу и заметила, как то, что секундой назад ее покрывало, отлетело в сторону. Пришла очередь и моего халата: в мгновение ока тот соскользнул с плеч и последовал туда же.

Теперь от холода стены меня защищали только волосы. Подсохшие, они струились по спине густым покрывалом. Часть локонов упала на грудь и кажется моему не мужу понравилось о них тереться. С трусами «париться» не стали. Нетерпеливо отодвинули ширинку в сторону и дали прочувствовать всю мощь стальной упругости, обтянутую латексом — прочувствовать на всю глубину, без особых усилий преодолев препятствие. Это было как удар током. Я дернулась и зажмурилась от боли, натолкнувшись затылком на стену. И расслышала сквозь собственный стон и лавину шума, ворвавшуюся в уши:

— Чёрт! Аккуратней… Не делай резких движений…

Я была настолько обескуражена, что даже острая боль, словно причиненная гигантской раскаленной иглой, притупилась, оставив стойкое послевкусие тягучей ломоты. Выдохнула сквозь сжатые зубы, распахнула глаза и поймала на себе взгляд зеленых напротив. В них, шальных и потемневших от похоти, улавливалось недоумение и что-то еще, чему я сейчас была не в состоянии дать определение.

— К чему были байки с контрацепцией? Играете по-крупному, Миледи?

Он злился. И я не понимала, почему.

— Не понимаю… Что значит «играете по-крупному»?

— Ставка на девственность — отличный ход!

— Что вы имеете в виду? Я не делала ставок…

Мне не ответили. Задумались. Но отпускать меня не спешили… Стало зябко. Где-то в самой глубине — у самого сердца. И только давящее тепло его тела, снова прижатого к моему, и крепкое кольцо рук, не позволявшее двинуться ни на сантиметр, не давало возможности окончательно замерзнуть.

Я опустила веки, словно уличенная в тяжком преступлении, не в силах выдержать этого пристального взгляда. Тяжелого. Кажется, сожалеющего о чем-то. И словно обвиняющего меня в заговоре вселенского масштаба.

— Я… я не думала…

— Правда? И часто это с тобой случается?Открой глаза.

— Что… случается? — уточнила я, повиновавшись приказу. Именно приказу — не просьбе.

— Не думать, — разъяснил он.

— Да вы… Вы… Да как вы можете⁈ — вдруг выпалила я, даже не стараясь скрыть обиду. Обиду на то, что посмели усомниться в моей честности. Обиду на то, что оказались не в состоянии увидеть меня настоящую.

— Могу что? — В тоне его голоса послышались нотки холодного гнева и какой-то жесткой иронии. Сарказма.

— Как вы можете во мне сомневаться! Мне не в чем перед вами оправдываться!

— Детский сад какой-то… — бросил он, недовольно скривив губы.

Глаза его теперь блестели недобро. Нет, не от дикого гнева, как у Юрки в тот чертов вечер… Гнев того, кто меня сейчас обвинял, был холодным. Не отпугивающим, но холодным настолько, что сердце снова кольнуло ледяным осколком. Я вдруг почувствовала себя несчастной. Самой несчастной на свете. Во мне просыпался страх, но это был страх не за свою безопасность или даже жизнь, как тогда. Во мне разрастался страх потерять что-то важное. Вернее, того, кто стал важным за эти два дня. Сердце вдруг сжалось от отчаяния. Какого-то иррационального отчаяния, и я физически чувствовала, как оно впивалось в меня цепкими коготками и будто раздирало на куски.

Перед глазами вдруг «замороси дождь» и стали проявляться слабые контуры моего злосчастного дерева. Теперь я смутно видела обвиняющие глаза напротив. Их застилала навязчивая картинка. С каждым мгновением она проявлялись все чётче. Наполнялась объемом. «Оживала». Дерево обрастало листьями. Шум ливня усиливался и грозил стать невыносимым.

— Отпустите меня, — услышала я собственный громкий надрывный шёпот. И чувствовала, что даже несмотря на гнев своего хозяина, настырный захватчик внутри меня нетерпеливо дернулся. Словно пёс, готовый сорваться с привязи и атаковать. Это страшило и одновременно заводило.

Мне что-то ответили. Я не расслышала. Повторили громче. Бархатный голос теперь звучал отчётливо, выдергивая меня из видения, напрочь перебивая шум дождя у меня в ушах.

— Ты действительно этого хочешь? — услышала я.

— Да, — рвано выдохнула я. Мне отчаянно хотелось сохранить перед ним остатки самообладания. А разорвать контакт и отойти на безопасное расстояние было единственным способом, который я знала. Его тело вдруг перестало согревать меня. Оно отстранилось и больше не касалось моей груди. Это должно было помочь приглушить надвигающийся приступ, но вдруг стало совсем некомфортно. Будто меня вероломно лишили мощной поддержки и так нужного сейчас тепла.

— Нет, — спохватилась я, боясь, потерять то последнее, что нас сейчас связывало. То, что я ощущала сейчас в себе, показалось важнее всего. Не на физическом уровне — на эмоциональном.

— Холодно, — пробормотала я.

Меня тут же прижали к себе. Я с благодарностью выдохнула и уткнулась носом в его грудь. Внутри меня чуть подрагивала жизнь: плотная, дерзкая, дарующая надежду. Я провела по напряженным плечам моего… И вдруг мысленно выпалила:

«Хочу, чтобы он остался. Остался в моей жизни!» — выпалила и ужаснулась собственной дерзости.

Шум дождя в ушах быстро уносился прочь. И скоро утих вовсе. Я вдруг поняла, что больше нет и дерева перед глазами. Оно исчезло. Совсем. Несмотря на то, что наш контакт не был разорван. Будто кто-то великодушный смилостивился надо мной и выкорчевал его с корнем, а после — стер ластиком и то место, где оно росло. Стер без следа. Будто его и не было никогда.

«И не будет! Я все для этого сделаю!» — поклялась я себе и взглянула в лицо своего обвинителя. Напряженное. Немного недоумевающее. С внимательными, чуть прищуренными глазами. Они смотрели на меня с вызовом. Смотрели в ожидании.

И вдруг меня осенило: «Я сделаю всё, чтобы он остался в моей жизни! Я стану ему полезной! Чтобы он и мысли не допустил, что сможет без меня найти папу!» Я знала, что ему важно найти его. Чувствовала это каким-то шестым чувством.

Легко, почти невесомо коснулась его губ своими и тихо прошептала:

— Пожалуйста…

Мой шепот стал командой для него. Словно неожиданное препятствие было устранено, и я расслышала выдох облегчения или что-то, на него очень похожего.

Он двинулся внутри меня. Потом еще и еще. И я задохнулась от сладких спазмов. По спине побежали ошалевшие мурашки. Ни сожаление о чем бы то ни было, ни страх перед будущим, ни скромность больше не трогали меня. Дичайшее наслаждение прогнало всё это прочь. Во мне неожиданно проснулась кошка. Дикая. Мятежная. Она ластилась к своему хозяину, тёрлась об него, стремилась проникнуть ему под кожу. Выпустила коготки и прошлась по крепкой спине. И расслышала рваный выдох с едва различимым низким рыком. Улыбнулась, заметив, как потемнела радужка его глаз, стаав буйно зелёной, как потяжелевшая в сумерках листва, досыта впитавшая влагу после обрушившегося на неё ливня. А мелкие точечки вокруг чуть расширенных зрачков стали угольно-чёрными крошками горького шоколада.

Огненная лава понеслась по венам. Она сжигала меня изнутри, сносила все преграды, сбивала дыхание. Тело, охваченное странной эйфорией, будто парило в невесомости. Она владела мной, управляла, тянула вверх — к звездам. Я безумно желала чего-то, не совсем понимая, чего именно, но способного дать разрядку, без которой, казалось, всё потеряет смысл. И я, задыхаясь, шептала: «Пожалуйста… Пожалуйста… Пожалуйста…» Просила, сама не зная, чего, но чувствовала, что только тот мужчина может мне это дать. И он подарил. Моя вселенная разлетелась на искры. Яркие, светящиеся, они окутали меня жаром и чуть не сожгли дотла.

— Адское пламя, — сквозь шум крови в ушах расслышала я и почувствовала, что несусь вниз — на бренную землю.

Не было и частички тела, не ощутившего этого водоворота, затягивающего меня словно в воронку и медленно возвращающую в реальность. Его толчки стали резкими. Дыхание — прерывистым. Казалось, теперь он не замечал ничего, стремясь к единственной цели — достигнуть своей вершины. Меня сжимали словно в тисках. Еще чуть-чуть и агония его экстаза опалила меня.

Наше дыхание смешалось и стало постепенно выравниваться. Я разлепила веки. Почему-то промелькнула мысль: «Что теперь?» Взглянула в глаза напротив и не нашла в них ответа. Только что-то похожее на удивление. Растерялась… Впервые в жизни я не знала, что делать.

Комната перед глазами пришла в движение — меня поднесли к двери в ванную комнату.

— Я сама, ладно? — едва слышно попросила я.

Мне вдруг захотелось спрятаться от всех и осмыслить всё что сейчас произошло. В одиночестве. Это желание было настолько иррациональным и таким острым, что испугало.

Молча и как-то придирчиво рассматривая меня, он чуть кивнул. Аккуратно поставил меня на пол и отступил на шаг.

В горле почему-то пересохло и как-то напряглось. Так обычно бывает, если говоришь громко и много. И, кажется, я была бы не прочь выпить стакан воды. Но я едва держалась на ногах и подойти к столу, на котором еще находилась посуда и бутылки с водой, не решилась. Равно как и попросить его подать мне воды.

— Прошу, — негромко пробасил он, галантно открыв мне дверь в ванную. И почему-то добавил: — Не закрывайся.

Я кивнула и направилась принять душ.

Глава 16 Заместительная терапия

Я согревалась под горячими пульсирующими струями. Тяжелые и плотные, словно натянутые тросы, они под напором выстреливали из объемной лейки душа и энергично били по телу, помогая справиться с неожиданно охватившей меня дрожью. Настойчивые, они будто стремились сбить с меня налет старой жизни, будто просачивались сквозь поры под кожу и медленно, но неотвратимо вымывали из меня прежнюю Катю: мечтательно—задумчивую, иногда немного растерянную и витающую в облаках. И та Катя — вчерашняя — преображалась на глазах. Отринув всё, что отравляло ей жизнь в последние полгода, она сейчас стояла под этим живительным водопадом и словно впрыскивала в себя его бешенную энергию. Она решила оставить в прошлом воспоминания о том, что случилось тем ненастным вечером. Она установила на них блок, замуровала их в самом дальнем и труднодоступном участке мозга, спрятав от самой же себя за тяжеленной сейфовой дверью, под замком с нечитаемым кодом. Этим воспоминаниям больше не дозволялось свободно вплывать в мыслях и «разгуливать» по подкорке.

Но освободившиеся в сером веществе «просторы» заняли мысли о том, кто ворвался в ее жизнь так неожиданно—провокационно. Теперь она думала о своем новом старом знакомом. Старом «новом друге», как назвала его когда-то мама. Друге, от которого совсем не хотелось бежать, сверкая пятками, как от Юрки или как от того же Новикова. Наконец в ее жизни появился человек, который помог осознать, что не всё ещё потеряно. Что ещё есть возможность стать полноценной, любящей. достойной обычного женского счастья. Дана Вячеславовна с присущим ей оптимизмом констатировала бы, что «заместительная терапия» прошла успешно.

Я мысленно усмехнулась и качнула головой, не желая думать о своем психологе и о пропущенном визите к ней на прием. Гораздо больше сейчас меня занимало другое: как надолго Кирилл Андреевич задержится в моей жизни? И задержится ли? Он ведь вполне мог исчезнуть так же внезапно, как и появился, ведь исчезал же уже на долгие годы. На эти вопросы ответов у меня не находилось.

Нанося на тело душистый гель для душа, я почувствовала себя лучше — внезапно нахлынувшего озноба и след простыл, но сердце продолжал сковывать неприятный холодок. Слабенький, но навязчивый, он прятался за грудной клеткой и не спешил покидать свое убежище. Наверное, неопределенность, в которой я пребывала, придавала ему сил. Она беспокоила меня, напрягала. Я будто стояла на распутье. И это ощущение было мне знакомо. Так уже случалось однажды — полжизни назад, когда ушла мама. Я смутно помнила себя в те дни. В памяти всё расплывалось, как в сумбурном сне, от которого я очнулась лишь оказавшись в тайге у тети Аллы — маминой подруги. Те, первые дни без мамы запомнились острой тоской в безмолвной тишине моей комнаты и этой самой — угнетающей неопределенностью. И все же тогда было проще. Тогда я чувствовала поддержку дедушки, знала, что он наблюдает за мной и обязательно придумает что-то, чтобы помочь.

Я спросила у него тогда: «Как же мы теперь, деда?» И он тихо ответил: «Будем жить, Катерина. За себя и за нее». Я не понимала, как это — жить за нее, но установка, которую мне была выдана, расставила передо мной новые приоритеты.

А сейчас… Сейчас я чувствовала, что осталась с самой собой один на один и должна была принять решение без чьей-либо помощи. Я понимала, что не смогу рассказать деду о том, что случилось. И не потому, что он не поймет, хотя и это было вполне возможно. Просто я не была готова обсуждать с ним свою интимную жизнь.

К тому же я выглядела сейчас полной дурочкой в собственных глазах: глупой девчонкой, которая пошла на поводу у своих «экспериментов» и собственными же рукам подставила себя под удар. И в эту минуту как никогда была благодарна Орлову за предусмотрительность.

«Конечно, он предохранялся совсем не из-за заботы обо мне, а чтобы исключить ненужные именно ему последствия, — считала я, — Как он там сказал? „Ставка на девственность — отличный ход“?» Эта его фраза просто кричала о том, что мой… партнер, похоже, относится ко мне, как к циничной особе, жаждущей повысить уровень своей жизни. А через постель добиться этого легче всего. Скорее всего таких у него вагон и маленькая тележка.

«Но я не ставила такой цели! — мысленно возмутилась я, и сама же себе ответила: — Откуда ему знать о моих истинных намерениях, правда? И зачем ему заморачиваться моими экспериментами над собой? Они должны интересовать его меньше всего, — жужжали мысли в моей голове, — Маша утверждает, что в вопросе интима „все мужики мыслят стереотипно“. Ладно. Вопрос с контрацепцией был благополучно разрешен. А как с тестом на триггер? — мысленно усмехнулась я. И не могла не признать: — А ведь и тут тоже всё вполне себе успешно! Хотя… один эксперимент не может являться доказательством „излечения“, так? Он просто подтверждает факт сбоя программы. Чтобы подтвердить гипотезу… Или опровергнуть ее, подобных экспериментов должно быть как минимум два… Да и двух, кажется, будет маловато. Для чистоты „исследования“, — добавила я мысленно. И ужаснулась: — Нет, Катя! Это слишком даже для тебя! А в общем-то почему слишком? — откликнулась самая прагматичная часть моего эго, — Результат эксперимента требует подтверждения — и это факт! Господи, что я несу…»

В дверь постучали. Но не открыли и не вошли.

— В порядке? — послышалось из-за нее.

— Да, — откликнулась я, — Уже выхожу.

— Сменный халат найдешь в шкафу.

— Поняла.

— И фен захвати.

— Ладно… — растерянно откликнулась я и задумалась: «Что это? Забота? — и тут же осекла себя: — Не придумывай! Обычный практический совет. И почему „захвати“, а не „просуши волосы“, например? А… ну да: ему же тоже нужно принять душ. Не будет же он ждать, пока я буду их тут сушить».

Недавняя идея стать ему полезной в поисках папы теперь показалась наивной. Ищет ли он его на самом деле? Может «оно ему на фиг не всра…» не надо, как выразилась бы Марья. А если ищет, то зачем? Непонятно…

«Ладно… Разберемся по ходу пьесы», — решила я и выбралась из ванны. Контрастный душ сделал свое дело: неопределенности меньше не стало, но он взбодрил и прогнал навалившуюся было хандру.

Укутавшись в такой же безразмерный махровый халат, я стянула его на талии поясом и водрузила на голову чалму из полотенца. Заметив фен, подвешенный над тумбочкой на крючке в стене, я захватила его и покинула ванную.

Кирилл Андреевич сидел в своем кресле с ноутом. Медленно водя пальцем по тачпаду, он сосредоточенно вглядывался в экран. Не сразу, но заметив меня, в нерешительности остановившуюся посреди комнаты, он резво захлопнул крышку своего «верного друга» и отложил его на тумбочку. Поднялся и окинул меня придирчивым взглядом. Какое-то время мы молча рассматривали друг друга. Сжимая в руках фен, я бросила взгляд на джинсы, которые он успел натянуть, скользнула им по его голому торсу и зацепилась за бицепс, на котором было что-то изображено.

«Что это? Татуировка?»

Мне стало интересно. Я сделала несколько шагов навстречу к ее обладателю и вгляделась внимательнее.

«Да, она. Небольшая, но какая-то рельефная что ли…»

Я подошла еще ближе и свободной рукой коснулась изображения, даже не догадавшись спросить разрешения. Несмотря на это мне позволили пробежаться подушечками пальцев по огненной гриве льва, коротким ноготком с французским маникюром «обрисовать» контур его лап, выставленных словно в прыжке, и даже подушечкой указательного пальца погладить пасть, игриво приоткрытую в попытке поймать мяч или что-то похожее на него, расположенное у «зверя» над головой. За мной наблюдали молча, стояли неподвижно, возможно, чтобы не спугнуть. Но вскоре мои пальцы обхватили своими и чуть сжали — как-то предостерегающе что ли. Сжали и оторвали от бицепса, видимо, давая понять, что лимит исчерпан. А затем выпустили ладонь из своей и не спеша направились в ванную, потеряв всякий интерес к моей персоне. Обернувшись, я взглянула на спину, скрывающуюся за дверью в ванную, и почему-то вздохнула. Наверное, потому, что так и не смогла налюбоваться картинкой. Она настолько впечатлила меня, что я бы с удовольствием ее сфотографировала. Но просить об этом все равно бы не осмелилась, понимая, что вряд ли мне разрешат…

Просушив волосы феном, я улеглась в постель. Дотянувшись до смарта, «дремавшего» на прикроватной тумбочке, взглянула на дисплей и убедилась, что до приезда Николая Николаевича остаётся чуть меньше двух часов. Значит, было время понежиться в постели, а при хорошем раскладе — даже вздремнуть. Тело сковывало какой-то странной, непривычной ломотой, поэтому идея пусть недолго, но вздремнуть представлялась вполне себе заманчивой. Заманчивой, но невыполнимой, пока Орлов не покинет моего номера: заснуть в присутствии гостя представлялось мне бестактным. Поэтому я лежала, нежась под теплым одеялом и лениво прислушивалась к шуму воды, доносившемуся из ванной комнаты. То, что Кирилл Андреевич прислушался к моей просьбе и предоставил возможность побыть в одиночестве после всего того, что между нами произошло, добавило ему в моих глазах несколько очков в карму и теперь она выглядела вполне себе чистой и пушистой.

Вода за стеной перестала шуметь. Вскоре открылась дверь и на пороге номера показался Кирилл Андреевич. В джинсах и футболке, но черной, непонятно откуда взявшейся. В шкафу ванной комнаты я ее не заметила.

«Может там есть ещё один шкаф? Незаметный на первый взгляд? По примеру двери в ресторан „Империала“, похожей на обычную стену. Хотя нет, не обычную, а вполне себе загадочную: из темного будто графитного стекла, но абсолютно непрозрачного…» — неспешно текли мои мысли, пока я любовалась мельчайшими капельками воды, поблёскивающими в черных, как вороново крыло волосах моего «гостя».

Но вопреки моим ожиданиям вместо того, чтобы покинуть номер, Кирилл Андреевич подошел к кровати и вдруг разлегся на ней по-хозяйски, даже не спросив разрешения. Он вытянулся во весь свой рост, пятками касаясь кромки постели. И, запрокинув согнутую в локте руку под голову, принялся придирчиво рассматривать потолок, как бы выискивая изъяны в его оформлении.

— Чувствуйте себя как дома, — растерянно пробормотала я.

— Это вряд ли, — бросил он. И помолчав, негромко поинтересовался: — У тебя была возможность отступить. Я дал время… Почему не воспользовалась? Почему стояла как истукан и витала в облаках.

— Думала.

— О чем?

— О том, что всё как-то странно… Не по плану.

— Не по плану? — переспросил он и окинул меня этим своим фирменным — сканирующим взглядом.

— Не важно. И вы бы меня отпустили? Если бы я… отступила?

— Не имею привычки удерживать партнера силой.

— Благородно…

— Бессмысленно. К тому же недостатка желающих разделить со мной постель нет.

— Понятно… Избалованы и неразборчивы в связях…

— Ошибаешься.

Наступила неловкая пауза. Неловкая только для меня, потому что моего собеседника она совсем не напрягала. Он был занят — повернувшись на бок и поддерживая голову ладонью, он разглядывал меня, как неведомую зверушку, и о чем-то раздумывал. Как будто принимал решение о чем-то мне сообщить. Или не сообщить…

— А можно… можно мне рассмотреть татушку? — вдруг выдала я и поразилась собственной наглости. Он тоже удивился, но просьбу выполнять не спешил.

— И как я ее раньше не заметила…— озадаченно прошептала я.

— Тебе было не до этого.

Кажется, ему удалось вогнать меня в краску. Я так смутилась, что остро ощутила, как запылали щеки. И, наверное, выглядела сейчас… «совсем не айс», как заметила бы Марья.

Он усмехнулся, то ли моей реакции на свои слова, то ли наглости моей просьбы, помедлил еще пару секунд и резво стянул с себя футболку. Я зажмурилась на мгновение, то ли от резкости этого его движения, то ли от усилившейся вдруг ломоты в теле, но быстро разлепила веки и снова увидела «льва—прыгуна». С близи татушка выглядела еще эффектнее.

— Красивая… — прошептала я, вглядевшись в картинку. И снова аккуратно к ней прикоснулась. Теперь меня заинтересовал хвост хищника. Он был тщательно прорисован и словно поддерживал хищника в вертикальном положении — был чем-то вроде дополнительной лапы, на которую тот опирался. Сам лев выглядел на татушке очень довольным, но хоть он и «улыбался», почему-то мелькнула мысль, что все не то, чем кажется на первый взгляд.

— Что она обозначает?

— Забавы молодости, — туманно ответили мне, но «исследования» мои не пресекли. Подушечкой указательного пальца я осторожно обвела хвост по контуру. Он, как и его хозяин, выглядел вполне себе правдоподобно: татушку скреативил настоящий профессионал.

— А что он пытается поймать? Там мяч или что?

— Задача — поймать удачу за хвост, — объяснили мне. И помолчав, добавили: — Иногда она бывает вполне осязаемой. Ладно. Оставим это. К делу.

«К какому делу?» — захотелось было уточнить мне, но к нему приступили без моих наводящих вопросов:

— Внесу уточнение по моему родственнику.

Глава 17 Следуя пунктам «контракта»

— По Каменнолицему?

— Да. Я выясню, как мой тесть получил дееспособность. И проконтролирую его действия в отношении твоей семьи.

— Вы хотите сказать, что это произошло в обход вас? То, как он стал дееспособным, а имею в виду.

— Все что хотел я уже сказал. Остальное тебя не касается. Теперь по Громову и по их с Жаровым вражде. Считаю, что твой дед виноват не меньше. Он палец о палец не ударил, чтобы наладить отношения со своим другом. Посчитал это ниже своего достоинства. Просто перевёл того в категорию бывших — то есть пошел по пути наименьшего сопротивления… А если выяснится, что это он подсуетился помочь Жарову «выздороветь», то безнаказанным это я не оставлю.

— Зачем ему это? Зачем ему развязывать Жарову руки? Ведь в этом случае нам с дедом нет гарантии безопасности.

— Хороший вопрос… Но Громов — мастер вставлять мне палки в колеса. Оставим это до прояснения.

— А ведь у вас вся семья непростая, — высказала я свои мысли.

— Конкретизируй.

— Вас окружают… непростые люди. Неординарные. Это не только Каменнолицый, но и Предсказательница, например. Может есть и другие, о которых мне неизвестно. Пока…

— Предсказательница? Кого так окрестила? Дай квант времени — сам догадаюсь.

— Квант времени… Иногда так чудно выражаетесь.

Это мое замечание проигнорировали. Или не расслышали, потому что принялись рассуждать вслух:

— Окружают меня… Не только Каменнолицый… Аналогия со способностями, так?.. Эльвира?

— Да. Он называет ее Элей. Кажется, она тоже из этих.

— Из каких — из этих?

— Из гипнологов. Она же под стать Каменнолицему, да? Два сапога — пара?

— С чего такие выводы?

— Мне выпал шанс с ней пообщаться.

— В «Империале». После обеда. — Как ни странно, но это прозвучало не как вопросы, а как утверждения. И я вдруг почувствовала себя «под колпаком у Мюллера». Как дома, под колпаком у деда.

— Не совсем, — оспорила я его выводы. — Она мне встретилась в пятницу. В том же сквере, но утром. Не странно ли?

— Странно… Ее действия?

— Действия? Судьбу мне предсказала.

— Даже так…

— Да. Причем, без моего на то желания?

— Насильно? — Мой собеседник усмехнулся.

— Можно сказать и так.

— Что навещала?

— Королей. Целых двух! Сказала, один — душка душистый. На пороге у меня стоит… Весь такой из себя порядочный. ЗОЖа придерживается.

— Не понял?

— Ну, здорового образа жизни. Знаете, здоровое питание, там, соки, витаминки, — несло меня. — А второй — злодей, каких поискать. И от него мне лучше держаться подальше. В общем, стандартный набор.

— Почему сказала: «она тоже из этих»?

— А, так ей показалось, что я слушала невнимательно…

— И?

— Напряглась… Ухватила меня за рукав… И ручей вдруг зажурчал. Представляете, зимой, на морозе в минус 20, а он журчит себе и не замерзает.

— Увидела его?

— Нет. Услышала.

— Странно. Она способна и в «увидеть».

— Может и способна, но говорят, я мало внушаема. Кстати, она на вашего родственника влияние имеет. Он к ней прислушивается. Это заметно. Что скажете?

— Неожиданно… Есть, над чем подумать.

— По королям?

— Тебе — по королям. Мне — по родственнице. Но позже. Теперь по…

— И еще! — вклинилась я, прервав посыпавшиеся ЦУ: — Я хочу присутствовать при консультации по вашему родственнику.

На меня взглянули с непониманием. Поэтому я добавила:

— Вы же запланировали консультацию у специалиста, припоминаете?

Он хмыкнул и заявил:

— Невозможно.

— Почему?

— Твое присутствие будет лишним.

— Ничуть! Я главное заинтересованное лицо!

— Главное заинтересованное лицо обычно отстраняется от следственных действий.

— Ну уж нет! — не сдавалась я.

— Оставь это дело профессионалам. Твоя задача — не отсвечивать. Залечь на дно.

— Это как?

— В идеале — отправиться домой. Под Громовское крылышко.

— Не вариант! — возмутилась я.

Его пальцы, поигрывающие с одним из моих локонов, на мгновение замерли и снова принялись прокручивать его меж подушечками, разделять на волосинки и снова соединять в волнистую «дорожку».

— Дело Жарова оставь профессионалам! — вдруг велели мне.

— Где-то я уже это слышала, — недовольно пробурчала я, но спорить не стала. Потому что вдруг услышала:

— Теперь по твоим родителям… Можешь задать вопросы.

Услышала и догадалась:

«А… Ну да… следует пунктам контракта: секс в обмен на вводные… Баш на баш».

— Кем работала мама? — приступила я к «допросу», мысленно потирая ладошки.

— Служила.

— Ну то есть да — служила. Кем?

— Инструктором.

— Только инструктором?

Он бросил на меня пронзительный взгляд. И помолчав, ответил.

— Считай, что так. — Сказал и замолк.

«И всё⁈ — мысленно возмутилась я, — Ну уж нет!»

— Расскажите мне о ней. Ну, хоть немножечко.

Лёжа на спине и «инспектируя» потолок, мой скрытный собеседник продолжал хранить молчание. Я приподнялась на локте и заглянула ему в лицо. И попросила:

— Пожалуйста… Ведь если вы были знакомы с папой, значит отлично знали и маму, верно?

Он перехватил мой взгляд, долго удерживал его, словно пытался проникнуть ко мне в голову и что-то для себя прояснить. Потом чем-то задумался, и когда я уже совсем отчаялась узнать что-то о маме, заговорил:

— Ольгу в наших узких кругах называли железной леди.

— Почему?

— Потому что характер был кремень. И выносливость адская. На кроссе брала дистанцию с нами на равных.

— Это на пробежке что ли?

— Военизированный кросс проводится на расстояние 3 км, со стрельбой и метанием гранаты на дальность, — выдали мне.

— Какой гранаты? Ладно… Не важно, всё равно не пойму.

— Подробности опустим.

— Я не против.

— Ну вот и ладненько.

— Расскажите о ней ещё что-нибудь. О службе я имею в виду. Пожалуйста. Дедушка не любит об этом говорить.

— Почему?

— Не знаю…. Мне кажется, он был недоволен, что она служила. Он всегда хотел видеть ее… на гражданке. Врачом.

— Она была неплохим специалистом.

— Неплохим?

Он чуть прикрыл глаза, будто подтверждая мое уточнение, и продолжил:

— На марше никогда не пасовала. И била всегда в десятку.

— В смысле? Стреляла метко?

— Да. И любому могла дать отпор. Это многих сбивало с толку.

— Что именно?

— Диссонанс. Внешность кукольная, а крепкая была дама. Во всех смыслах. Но жесткая. Бескомпромиссная.

— Из одних плюсов, получается, соткана была?

— Ты видишь только плюс в жесткости и бескомпромиссности?

— Думаю, это не всегда полезно, но… бывают случаи, когда без этого не обойтись.

— Ну хоть задумалась — и то хорошо.

— Что хорошо?

— Хорошо, что свято не веришь в стопроцентную действенность этих качеств.

— Стопроцентную действенность… Ну почему не верю? Верю. Просто считаю не всегда полезными.

— А Ольга верила беспрекословно. И не шла на компромиссы.

— Понятно. А что еще?

— Из минусов… Могла быть безбашенной.

— Это как?

— Рисковой не в меру. И проигрывать не любила. Ненавидела себя в проигрыше.

— И в чем это выражалось?

— В несогласии с результатами… В стремлении переиграть партию… Упертой была. Иногда конфликтной.

— А папа?

— Василий… Полная противоположность Ольге. Сдержанный… Рассудительный… Спокойный… В общем-то, неконфликтный человек, если на больную мозоль не наступать.

— И много у него было таких мозолей?

— В памяти отложилась всего одна…

— И что же это за мозоль такая?

— Твоя мать. Он любит ее. Очень.

— Вы сказали «любит»?

Мой «допрашиваемый» не проронил ни слова в ответ.

— Вы считаете, что он жив? — уточнила я.

— Возможно, — через паузу ответил он.

— Жив и скрывается?

— Или скрывают.

— Кто? И зачем?

— Вероятно, есть причины, — ответили на второй вопрос, проигнорировав первый.

— Вы думаете, он в плену?

— Необязательно.

— Вы сказали «есть причины». Это причины, о которых вы не знаете? Или не хотите делиться?

— Не знаю, — честно ответил он. И добавил: — Пока.

Как же я обрадовалась этому ответу! Вернее, его короткому «пока», ведь оно означало, что он тоже ищет папу и хочет все выяснить. И это внушало оптимизм. — Вы поможете мне его найти?

— Ты так уверена, что он ещё жив?

— Мне хочется в это верить…

— Надежда умирает последней… Именно поэтому ты оказалась в «Империале»?

Я взглянула на него с немым вопросом.

— Искала встречи со мной, чтобы вытянуть вводные по отцу? — уточнил он.

— Опять двадцать пять… Я не искала… Я вообще не знала, что встречу вас здесь…

— Почему с этой темой не обратишься к деду?

— Потому что уверена, что не получу внятного ответа.

— Не убедишься, пока не попробуешь.

— В том -то и дело, что пробовала. И не раз…

— Не сдавайся.

— И не думала! Тем более, что вы проболтались! Теперь я уверена, что папа жив!

— Проболтался? — задорно улыбнулся он. И добавил: — А может спровоцировал на реакцию? Чтобы пофиксить степень твоей упертости, ммм?

— Она высокая, даже не сомневайтесь!

— Вижу, — с улыбкой ответили мне.

— А это значит: меня никто не остановит. Ни дед, ни даже вы!

— Даже… Почему «даже»?

— Да вы же изворотливее его! Правда, на него я так активно, как на вас, не наседала…

— Это факт, да…

— Откуда вам знать?

— Верю в то, что не наседала. Абсолютно и безоговорочно. Эта честь была предоставлена исключительно мне. Во всех смыслах: прямом и переносном. — заявили мне, потянув за локон, намотанный на палец.

— Что вы хотите сказать? — И тут меня осенило: — Да вы! — возмутилась я и наполовину выбралась из-под одеяла, — Вы со своими намеками! Знаете что⁈

— Что?

— Зачем вы постоянно все переворачиваете и «слетаете» с темы⁈ Мы говорили о папе, а вы опять об этом!

— О чем, об этом? И почему опять? — уже вовсю подтрунивали надо мной. Впрочем, вполне дружелюбно.

— Так всё! Разговор окончен!

— Согласен. Не бунтуй. И голову верни на место.

Я вгляделась в лукаво улыбающееся лицо и не заметила в нем ни издевки, ни сарказма.

— Ладно, — успокаиваясь, согласилась вернуть «голову на место» — на его плечо. И пробурчала, скорее для проформы: — Как же с вами трудно… Вечно виляете.

— Обхожу острые углы, — поправили меня.

— Это папа — острый угол⁈

— Не сам. Информация о нем может стать травмирующей.

— Для кого?

— Для тебя. Закрыли тему. Тебе нужно отдохнуть. В идеале — поспать. Время ещё есть.

Я лежала, прислонившись щекой к его плечу и ощущала стойкое дежавю. В голове что-то торкнуло, а перед глазами стали неспешно всплывать «кадры» из моего давнего детства:

Мы с папой лежим на моей покрытой любимым покрывалом постели. Он рассказывает мне сказку про богатырей. Я слушаю, положив голову ему на плечо. Он читает сказку по памяти — слово в слово, как в книжке, хотя она лежит на тумбочке. Дедушка так не умеет.

«Тридцать три — это много, пап», — прерываю я его.

«Согласен. Когда вырастешь, тебе будет достаточно и одного, но настоящего».

«Какой это — настоящий, пап?»

«Тот, который сделает тебя счастливой».

«Как это счастливой?»

«Это значит, он будет тебя любить… Защищать… И баловать. Иногда».

«Как ты?»

«Примерно».

«А он будет покупать мне мороженое?»

«Конечно!» — смеясь, отвечает он.

«Фисташковое?»

«А какое же ещё⁈ Это ж единственное, которое ты любишь!»

«Да. Никакое другое мне не нравится».

«Ну вот, видишь, какая ты привереда! Ты же другое даже пробовать не хочешь. А может, оно бы тебе тоже понравилось».

«Нет. Я уже выбрала фисташковое. Мне нравится только оно! А что это — приве…реда?»

«Это тот, кому трудно угодить».

«Что значит угодить?»

«У этого слова целых два значения, дочь».

«Значения?»

«Да. Первое — это попасть в просак… Наступить в лужу, например. А второе значение у этого слова: сделать так, чтобы человеку понравилось. Поняла?»

«Поняла. Значение — это когда одно слово понимаешь по-другому».

«По-разному. Так правильнее».

«А мой богатырь всегда будет мне угождать? И будет покупать мне мороженого, сколько захочу?» — не унимаюсь я.

«Нет», — отвечает он.

«Почему?»

«Потому что много сладкого есть нельзя. Зубы болеть будут. А больная дама сердца для богатыря — в напряг!»

Я хочу спросить про «даму сердца» и «напряг», но он вдруг заявляет: «Эх и заговорила ты меня! Тебе давно спать пора!»

Утром я спросила об этом дедушку. Спросила и спровоцировала его стычку с папой, в которой он велел «в беседе с дочерью подбирать выражения». Спровоцировала и поняла, что дедушке можно говорить не всё.

— Почему не спишь? — голос Кирилла Андреевича выдернул меня из нечаянного воспоминания. — Что не так? Как себя чувствуешь?

— Отлично! Я сегодня победила дождь, — вдруг поделилась я.

— Не понял? Мнишь себя кем-то вроде дождевого Голиафа? Забавно…

— Тогда уж Давидом, — не удалось мне скрыть обиды.

— А, ну да — он же победил. Отрубил тому голову.

— Вот и я отрубила… Кажется…

— Кому?

— Дождевой гидре.

— А если добавить конкретики, мой ассоциациативный мыслитель?

«Мой…» — мысленно зацепилась я за слово. И расслышала:

— Ммм?.. — он ждал разъяснения. Но я была не готова развивать эту тему. Вдруг накатилась дикая усталость. Будто батарейка «села».

— Неважно. Забудь, — пролепетала я, проваливаясь в сон.

Сквозь его пелену, медленно опускавшейся на меня подобно железному занавесу, слабо улавливалась трель телефона. Хорошо, что не моего, потому что сил ответить уже не осталось. Кирилл Андреевич опустил мою голову в прохладную мягкость подушки и поднялся с постели и, похоже, направился к своему сотовому где-то в глубине комнаты назойливо подававшего признаки жизни. Лишившись тепла его тела, я остро ощутила неуютный холод и плотнее укуталась в одеяло.

— Слушаю, Юджин, — в отдалении послышался его негромкий баритон. — Света?.. Нет, сейчас занят. Расположи ее в комнате для гостей и сообщи, что буду дома не раньше десяти вечера… Что значит «хочет занять»? Моя комната должна быть свободна и подготовлена к моему возвращению… Нет, рядом с моей не стоит. Доведи до ее сведения, что условия в собственном доме выставляю я. Исполняй.

Глава 18 По существу вопроса

Закончив говорить по телефону, Кирилл Андреевич Орлов взглянул на свою фигурантку.

«Пора закруглять разработку, — мысленно взял он на заметку, — Осталось выслушать отчет Дениса».

Он подошел к девушке и поправил одеяло. Она спала. Беспокойно. Будто видела не очень приятный сон.

«Интересно, что ей снится? С чем борется? Или с кем?» — размышлял он, бросив взгляд на чуть нахмуренный лоб и на ладошку, сжатую в кулак.

«Как она умудряется быть такой рассеянной и флегматичной в обычной жизни и такой „зажигалкой“ в постели? Парадокс…»

За эти пару дней он только и делал, что тестировал свою новую старую знакомую. Она очень изменилась и совсем не напоминала дерзкую шестилетнюю девчушку, когда-то сорвавшую с него парик. Казалось, той открытой бойкой и крайне любознательной задиры больше нет. Теперь перед ним была замкнутая, стеснительная особа, казалось, постоянно взвешивающая все за и против. В ней больше не наблюдалось ни прежней легкости в общении, ни былого огонька, так отличавшего ее от всех остальных, с кем ему пришлось иметь дело в доме творчества, в котором он в студенческие годы преподавал компьютерную науку. Хотя преподавал — громко сказано. Подрабатывал. Учил сорванцов держать мышь и ориентироваться в сети.

«А ведь огонек был ее изюминкой… Теперь же перед ним предстала барышня слегка не от мира сего. Замороченная не по возрасту. Вещь в себе… Вот он: результат Громовского воспитания! Старый черт подточил ее под себя, слепил собственную копию в женском обличье. Вопрос — полную ли, или оставил в ней что-то прежнего? Вряд ли… Старый волк не поощряет ни вольнодумства, ни полета фантазии. Ему, похоже, дозволено присутствовать только в хобби? Неудивительно, что она с фотокамерой не расстается. Получается, себя прежнюю она проявляет только в сексе? Занятно…»

Кирилл бесшумно вышел из номера и связался с Лилией по рации:

— Слушаю, Господин.

— Через сорок пять минут предоставишь Стоцкой результат МРТ и позволишь ей посетить… — он замялся на секунду с определением, — фигу…

— Я поняла, Господин. Через сорок пять минут я допущу гостью к Госпоже.

Орлов на мгновение задумался, стоит ли поправить сотрудницу, но лишь по-деловому добавил:

— Уборку номера произвести после выезда гостей. И услышав: «Будет исполнено, Господин», отключил канал связи.

Оказавшись в тиши своего кабинета, он по памяти набрал номер телефона, которым не пользовался уже много лет. Странно, что тот не забылся с годами: пальцы бойко касались цифр в нужной последовательности. Без малейшей запинки.

— Ало! — на том конце провода послышался знакомый голос. Голос, не раз выручавший его в те нелегкие дни. И ночи…

— Привет, Птица!

— Боже мой! Какие люди! Ущипните меня немедленно!

— Успеется! — смеясь, парировал Кирилл, — Не меняешься с годами, Стрижонок!

— Это ж сколько лет мы не виделись⁈

— Да сто — не меньше. Серьезный повод пересечься, как считаешь?

— Ты никак в гости напрашиваешься?

— А что, воскресный вечер — чем не повод?

— И так же напорист как раньше!

— Пригласишь или занята?

— Да нет — свободна.

— Ну вот и ладненько. А то завтра буду занят.

— А ты всё та же деловая колбаса, как я посмотрю!

— Спасибо что сосиской не назвала.

— Так это когда было, Орлик! Сколько воды утекло, а ты все никак не забудешь.

— Ну вот и постарайся, чтоб забыл!

— Неужели пришло время очередного сеанса, Холод? — в голосе Даны промелькнуло удивление. И настороженность. И что-то еще, чем-то смахивающее на надежду…

— Можно и так сказать… Разговор к тебе нарисовался.

— Нарисовался… Разговор… По поводу? — тон ее голоса вмиг стал деловым.

— По поводу твоей пациентки.

— Пациентки? Прости, я не обсуждаю их дела с третьими ли…

— Накормишь или в ресторан зарулим? — перебил Орлов.

— И всё же… не рассчитывай на мою откровенн…

— В данном случае я не третье лицо, Дана. Хотя бы потому, что отлично знал ее мать.

— Мать? Подожди, ты о Кате?

— Расскажу при встрече.

— Что-то случилось с девочкой, Кир? Не тяни! Она пропустила сеанс…

— Даже так. Ну вот и дополнительный повод обговорить тему. О дожде поговорим.

— О дожде⁈ — Её голос повысился на октаву, в нем проявились вибрации — подруга явно занервничала.

— При встрече, Дана, при встрече, — категорично заявил Орлов.

— Громов в курсе твоего звонка? — помолчав, спросила Стриж.

— Нет.

— Откуда у тебя вводные? Она наблюдается анонимно. По настоятельной просьбе самого «великого и могучего».

— При встрече, Дана, — еще раз повторил Кирилл.

— Вот умеешь ты заинтриговать… — расстроено проговорила Дана. И, подумав, пригласила: — Ладно, заруливай. Поможешь опустошить холодильник. Там столько всего со вчерашнего дня осталось.

— А что у нас вчера было?

— Да день рождения же мой! Эх ты, я-то думала помнишь…

— Прости. Врать не буду — забыл.

— Вечная отмазка: замотался?

— Есть немного. Через пару часов буду.

— А чего так нескоро? Я ведь могу и передумать.

— Я за МКАДом. Передумать — не в твоих интересах, Дана.

— Даже так… Что ж там случилось…

— Не накручивай себя — катастрофы не произошло.

— И на том спасибо… Намекни хоть, насколько ситуация серьезна? Я звонила ей, трубку не взяла.

— С ужином особо не хлопочи.

— Из напитков сок?

— Кофе.

— Черный? Без сахара?

— Да.

— На ночь глядя?

— Не до сна.

— Даже так… Останешься?

— Нет. Дела.

— Интересно, кто ж та пава, с которой тебе будет не до сна…

— Работа.

— Так примитивно?

— Практично.

— Адрес не забыл?

— Жди, — бросил он в трубку, прекрасно помня: чем короче и неопределеннее вести с ней беседу, тем больше шансов получить то, что требуется.

Дана Стриж… В прошлом — боевой товарищ и отличный аналитик Центра. Авторитетный психолог — в наши дни. Часы ее приемов расписаны минимум на полгода вперед. В кругу бизнес-элиты считается отличным специалистом по семейным отношениям. Многим помогла сохранить брак — визитную карточку любого серьезного бизнесмена, претендующего на долгосрочное сотрудничество в перспективном сейчас китайском направлении. Рано овдовела, повторно так замуж и не вышла. Муж погиб в той злосчастной командировке, из которой Василий вернулся «не тем, кем был раньше», если верить Ольге, а сам Кирилл «заработал» отметину у виска, уже много лет являющуюся чем-то вроде визитной карточки, напоминающей о том, что всё на свете просчитать невозможно. Даже если очень стараться.

В былые времена Ольга Громова решала у Даны Стриж свои психологические проблемы. И, казалось, решала успешно… После того, как Громов—старший узнал об их с Ольгой связи, то без колебаний «перекрыл кислород» им обоим и фактически лишил дочь доступа к любимому делу, заставив трудиться по гражданской специальности — стать акушером-гинекологом. В тот памятный день Даниил Сергеевич обличительно вещал перед Советом о ее полной неспособности «раскусить» своего «зеленого» стажера — Кирилла Андреевича Орлова — молодого амбициозного сотрудника, успешно провернувшего трюк со сменой образа. Вещал со всей циничностью, на которую был способен.

«Старший лейтенантГромова Ольга Данииловна продемонстрировала полнейшую некомпетентность и оказалась не в состоянии просчитать несложную легенду, — наотмашь бил он доводами на „разборе полётов“, — не увидела сути за фасадом бравурного блондина — весельчака и доказала абсолютную неспособность к аналитическому мышлению. Профнепригодна!» — без тени сочувствия завершил он в тот день свою обличительную речь в присутствии командиров высшего звена.

И отец Кирилла согласился со всеми доводами без возражений, не предоставив своей подчиненной второго шанса, о котором его так настоятельно просил сын.

В те нелегкие дни Дана и Орлову предложила психологическую помощь. Но он посчитал, что разбитую чашку без швов не склеить — они все равно останутся, пусть и будут профессионально замаскированы ее легкой рукой.

Он пошел своим путем: поначалу лечил разбитое сердце, изматывая себя спортивными нагрузками: часами гонял по велотреку и тягал гири. До изнеможения, до дикой ломоты в мышцах. Он изгонял из себя Ольгу с корнем: из мыслей, из желаний, из жизни… А для закрепления результата явился на прием к Стриж и предложил той альтернативу — легкие отношения без обязательств. Она согласилась практически сразу, без раздумий. На том и поладили.

Теперь между ними всё в прошлом, но сегодня Дана снова стала ему интересна. Исключительно как специалист по делу Громовой-младшей. Не больше и, как ни странно, не меньше.

Кирилл Андреевич Орлов имел пунктик никогда не вступать в одни и те же отношения дважды, какими бы теплыми и комфортными они не сохранились в памяти. Отец всегда говорил, что один снаряд никогда не попадает в одну воронку дважды. И мать с ним непременно соглашалась, приговаривая, что в одну реку дважды не войти, потому что это будет уже другая река. И совсем не факт, что эта — «другая река» с Даной придется ему по нраву. Как бы то ни было, отношения с Ольгой Громовой научили его оставлять прошлое в прошлом и идти только вперед.

Дверь бесшумно отъехала в сторону. На пороге кабинета возник Гринёв.

— Что по Громовой? — спросил Орлов, наблюдая, как гибкой походкой осторожного хищника тот подходит к свободному креслу и бесшумно опускается в него.

— Ничего компрометирующего, шеф. Чиста, как слеза ребёнка. А у тебя что? Покончил с допросом?

— Да… — Орлов потер лоб ладонью.

— Что, уморила фигурантка?

— Нелегко пришлось.

— С чего вдруг?

— Черт его знает…

— И с чем ее оставил? Обдумать свое «незавидное» положение? — подмигнув, поинтересовался Гринёв.

— Спит. Я ее «выжал».

— «Как тряпицу», по меткому замечанию твоего батюшки? — предположил собеседник, покачав головой. — Знаешь, меня всегда удивляло, почему тряпицу. Не лимон… Ведь «выжать как лимон» было бы логичнее…

— Лимоны он любил, — проговорил Кирилл Андреевич, устало прикрыв глаза, — и всегда относился к ним бережно. Считал их полезными. А в выражение «выжать как тряпицу» вкладывал негативный смысл.

— Помню: «Если нужно для дела — выжми клиента, как тряпицу. До последней капли. Приоритет — твоя цель». И ты это можешь не хуже него.

— Могу… Но в данном случае цели «выжать» не ставил.

— А какую ставил?

— Скажем так… Раскусить, не выжимая. Работал в полсилы.

— Вот как⁈ Пожалел, что ли?

— Посочувствовал.

— Ей?

— Ее травме… Внял совету дока.

— И что выяснил? Она в теме?

— Непонятно… То ли ни сном ни духом, то ли отменная актриса.

— То ли, то ли? Остался на исходных позициях? В чем фишка, брат? Цель же не достигнута!

— Скажи еще, что не удалось отстраниться и взглянуть на ситуацию сверху.

— Как не крути, а факт остается фактом. Мда… Ты все еще вовлечен в жизнь этой семьи. Подсознательно.

— Нет. Давно вычеркнул…

— Как скажешь… А какие доводы в пользу отменной актрисы?

— Под кожу стремится пролезть.

— Под кожу? — хмыкнул Гринев. — А деталями не побалуешь?

— Делилась воспоминаниями. Из личного. И из моего тоже… Не знаю… Вроде, не бравирует этим… Возможно, пытается усыпить бдительность. Демонстрирует…

— Открытость? — догадалась правая рука Главы Корпорации.

— Открытость и доверительность. Стандартная тактика… Но так вкусно подана. Черт его знает…

— Вкусно? Зацепила что ли?

— Тактика?

— Фигурантка, шеф, фигуранта! Смотри, как красиво разыграно: свалилась как снег на голову — раз; имеет прямую связь с Громовой—старшей — два; ну и сам говоришь, открытость и доверительность «вкусно подана» — три. Получается, зацепила? И всего-то за пару дней!

— Думай, что несешь, — устало бросил Орлов.

— Сопоставляю факты — не более того. А какую приманку еще подкинула? Ты сказал, что из твоего личного что-то вспомнила?

— Об отце.

— А с ним-то как она пересекалась? Лично ведь не могла — по возрасту не катит. Значит, матчасть вызубрила.

— Лично встречалась.

— Ого! Как умудрилась-то? — Гринёв даже присвистнул.

— В Центре. Ольга как-то ее с собой привела. Увидеться, говорит, с ним хочу. Еще раз.

— С Валеричем? Не в курсе что ли? Инфа по нему не скрыта.

— Представила так, что не знала… Я просветил…

— А она?

— Сделала вид, что расстроилась. Или и вправду расстроилась… Одно пока ясно — она мега мозг. Вспоминает в мельчайших подробностях.

— Ба! Да у тебя тоже память ого-го!

— Это другой уровень, Денис. Совершенно другой уровень… Знаешь, она как будто проваливается в нужный день… и выжимает из него все в подробностях… Даже движения повторяет… ощущения… Запах чует.

— Как собака?

— Может и так… Она уникум, понимаешь?

— В общем, ты впечатлился.

— Не без этого.

— Феноменальная память отца, помноженная на наблюдательность матери, равно феномен в квадрате?

— Да.

— А ведь она может быть полезна, шеф, — проговорил Гринёв, задорно улыбнувшись. И подмигнув, добавил: — С такими-то способностями, я имею в виду.

— Несомненно. Приставь к ней глаза и уши.

— Сделаю, шеф. Что еще интересненького нарыл?

— «Рыболова» упомянула.

— Марата? Да ладно! Значит все-таки с ним в связке! Если так, зачем «сливать» патрона? Играет на два фронта? Не понимаю…

— Пока неясно. Упомянула о нем, как бы со слов Ольги. 11 летней давности.

— Не знаю, Кирилл… По моим данным девчонка чиста…

— Опросил всех, кого планировал?

— Всех. И ни один слова дурного не сказал. Учится, фотографирует, в порочащих связях не замечена. Кстати, к жениху с прохладцей относится. Нашептали, что тот носится с ней как с писанной торбой, на всех углах кричит, что свадьба не за горами, а она… Похоже, не там роем, друг. Как по мне, не приделах она.

— Лады. Выводим из разработки. Но «глаз» с нее не снимай. Жаров к ней неравнодушен. Пофиксить надо. А Хатриевым займёмся плотнее.

— Понял. Ну что, отдыхать?

— Ты иди. У меня дельце еще одно осталось.

— По Громовой?

— Да.

— Эх и настырный же ты!

— Доведу до конца и закончу с ней.

— Как скажешь, брат. Но я бы не спешил. Сам же говоришь, уникум, каких поискать! Новиков неспроста за ней увивается. Всё—всё, исчезаю!

Глава 19 Второй «прокол» Стоцкой

Когда за Гриневым закрылась дверь, Кирилл Андреевич приготовился к прослушке номера Екатерины. Случившееся несколько лет назад научило его быть осмотрительным и получать максимум вводных относительно всего, что творилось в его вотчине: обжегшись на молоке, дуешь на воду. Тогда — девять лет назад, он — молодой амбициозный бизнесмен — чуть не оказался втянут в цепь нечистых на руку событий. Его детище — никому тогда неизвестную Компанию вознамерились использовать как прокладку в деле рейдерского захвата фирмы конкурента: маститого и, как позже выяснилось, незаслуженно оклеветанного. Всё было обставлено как специальная операция по выявлению утечки секретных данных за пределы страны, а на поверку оказалось расправой над непокорным Главой Компании, отказавшимся участвовать в мутной сделке. Кирилл не любил вспоминать о тех непростых днях, чуть было не стоивших ему потери репутации, избежать которой удалось только благодаря Гринёву, самовольно записавшему на диктофон одну доверительную беседу. С тех времен Кирилл Андреевич Орлов был крайне щепетилен и подозрителен в вопросах, касающихся своего бизнеса.

Какое-то время в апартаментах Громовой—младшей было тихо. Картинка на экране отсутствовала и это вносило определённый дискомфорт: из любой операции Орлов стремился вытянуть максимум пользы, но в данном случае пришлось довольствоваться тем, что имелось в наличии — черным квадратом на экране и надеждой на хорошее качество звука.

Прошло несколько минут и послышался едва уловимый щелчок, оповестивший о срабатывании электронного замка — доступ в номер Громовой был активирован. Последовал звук открывшейся двери и шаги: уверенные, энергичные, судя по всему — женские. Слушатель вошел в режим получения информации.

«Не, ну ты чего спишь-то, Кать⁈ Заболела что ли?» — послышался настойчивый голос Стоцкой.

«Да нет, устала просто, — спросонья прошептала хозяйка апартаментов. — Что это у тебя?»

«Отчёт по твоей черепушке».

«МРТ? Что там? Заглянула же, да?»

«Ознакомилась», — не стала юлить Стоцкая.

«Ну и как?»

«Норм. Жить будешь».

«Ну и отлично. Смотри деду не проболтайся!»

«Замётано!» — Довольно воскликнула подруга. Воскликнула, будто камень с души свалился.

«Волнуешься обо мне, как старшая сестра», — в динамики лился довольный голос Громовой.

«А как же! Ты же мне не чужая!» — откликнулась Стоцкая.

«Спасибо. Который час?»

«Полвосьмого уже! Мы и поужинать не успеваем!»

«Сколько⁈» — Следом раздались нетерпеливый шорох и негромкий стон.

«Что с тобой? Живот болит?»

«Да нет… Всё в порядке… Голова чугунная».

«Интересненькооо!» — пропела Стоцкая.

«Чего интересного-то?» — голос Громовой прозвучал чуть устало.

«Говоришь „голова чугунная“, а схватилась за живот! С чего бы это?»

«Не знаю… Может застудилась на прогулке. В лес же после завтрака ходили… Промерзла… Может, ноги промочила».

«Боты протекают что ли?»

«Похоже на то…» — неуверенно откликнулась хозяйка апартаментов.

«Ясно. А голова чего чугунная?»

«Да так… С воспоминаниями замучилась».

«Чего полезного вспомнила?»

«Ой не надо, а, — недовольно простонала Громова. И пробурчала: — И так покоя нет ни во сне, ни наяву. Голова разрывается».

«И во сне вспоминаешь что ли?»

«Помню, что снилось что-то из прошлого, а что именно — не помню».

«Что-то ты меня беспокоишь, подруга!»

«Да, брось… Который час?»

«Полвосьмого, говорю! Давай вставай! Через полчаса твой водитель подъедет!»

«Господи! Николай Николаевич!»

«Что прям реально?»

«Что реально?» — в недоумении переспросила Екатерина.

«Реально бог?»

«Кто?»

«Да Николай Николаевич же!»

«Шутить изволишь?»

«Да какие уж тут шутки! Хочу взглянуть на этого господа!»

«Перестань… Тебе нельзя… Ты замуж собралась».

«Собралась, но пока не вышла же! Значит, могу себе позволить!»

«Что позволить?»

«С Николаем Николаевичем твоим пофлиртовать».

«Что ты несешь, Маш? Он женат».

«Ну, а как тебя по-другому в чувства привести? Сидишь, как пришибленная, сотик тискаешь. Давай вставай, говорю!»

«Ну ты даёшь…»

«Даю да, даю. В наших узких кругах это шоковой терапией зовется. Так! А что здесь случилось? Настоящий бедлам! Чем ты тут занималась? Где джинсы? А, вон они! Лови! Блузка где?»

«В шкафу должна быть… На плечиках».

«Ну хоть блузка на плечиках! Что здесь вообще было-то? Почему пояс от халата на полу валяется? И сам халат? Сколько их? Ого: целых да? Нафиг столько-то? Лифчик где?»

«В шкафу должен быть…»

«Должен быть? Не узнаю я тебя, Кать!»

«Почему?»

«Впервые вижу, чтобы вещи так разбросаны были! Это чё? Полотенце? Почему не в ванной? — Недовольному голосу Стоцкой вторили нетерпеливые шаги. Похоже, та примерила на себя роль инспектора и шастала по комнате. Орлов представил, как она небрежно подхватывает агрессивно наманикюренным пальцем каждую вещь, чуть приподнимает ее и небрежно бросает на прежнем месте. — А это? Опять полотенце? Ну ты даешь! А это что?»

«Где?»

«Да вот! Капелька… Еще одна… Это че, кровь штоле! Палец порезала?»

«Нет…»

«Нет? А что тогда?.. — задумчиво уточнил „инспектор“. И вдруг: — Кать, ты охренела, что ль⁈ А ну смотри на меня!»

«Что ты от меня хочешь?» — недовольно откликнулась Громова.

«В глаза мне смотри, говорю!»

«Отстань… Насмотрюсь еще…»

«Не может быть… — пролепетала Мария Ивановна, видимо, не веря собственным же глазам. И понеслось: — Ты что натворила-то, идиотка? С ума сошла⁈ Думаешь он теперь на тебе женится? Да плюнет и разотрет! У него таких как ты вагон и маленькая тележка! С прицепом! Я справки навела! Для тебя старалась! Опоздала! Блиииин! Ну что за непруха-то!»

«Успокойся, Маш. Всё в порядке».

«В порядке⁈ В каком, блин, порядке, Кать⁈ Он же тебе просто стрелку забил, чтоб поиметь! А ты повелась!»

«Какую стрелку, Маш?»

«Да он же тебя с самого начала за шлю… за эту… Как ее… Чтоб тебе понятнее было… Деву с пониженной… Как ее там? Социальной ответственностью! Язык, бл… смотаешь! За девку по вызову принял, сечешь? А ты! Оправдала, получается, да? Эх и дура!»

«Заткнись», — едва слышно прошептали в ответ.

«Помнишь наш разговор про ганд… Изделие номер два?»

«Как забудешь…»

«Так вот: я ж неспроста его тогда завела!»

«Зачем?»

«Нужно было один пунктик прояснить!»

«Прояснила?»

«А то!»

«И что за пунктик?»

«Стало ясно, что в этом деле ты фишку не сечешь! От слова „совсем“!»

«Фишку? — растеряно переспросила Громова, — Зачем тебе это было знать?»

«А затем, что я думала, что тебя тогда того…»

«Чего того?»

«Ну, в тот вечер, о котором ты не колешься».

«Не колюсь?»

«Ну, рассказывать не хочешь».

«Не понимаю…»

«Вот и я не понимаю! Если изнасявки тогда не было, то с фига ли ты так замораживаешься? Тут что-то другое… Но что именно?»

«Не понимаю, к чему ты завела этот разговор».

«А к тому, что тебе теперь от него не отвертеться! Теперь ты просто обязана реабилитироваться передо мной за то, что совершила!»

«А что такого я совершила, что требуется реабилитация? Да еще и перед тобой?»

«Ты ж меня подставила! — воскликнула Стоцкая на полном серьезе. — И ты мне расскажешь, почему так нездорово отреагировала на действия Новикова! И почему позволила Орлову то, на что горе—жених тогда претендовал по праву!»

«По праву?»

«Он кольцо тебе нацепил, забыла?»

«И что?»

«А то, что Новиков при таком раскладе выглядит аки Агнец Божий! Не чета Орлову!»

«Что ты несешь!»

«Констатирую факт! И второе: если я поняла, что ты в интиме пенёк неотёсанный, то и он понять должен был!»

«Кто?»

«Орлов! Он точно понял — на дурака не тянет! А теперь задай себе вопрос: почему он это с тобой сотворил? В чем фишка? Ну⁈ Чего зенки вылупила?»

Громова молчала.

«Уверена, что поюзал он тебя, чтобы подобраться к Громову! — не унималась Стоцкая, — Или к твоему отцу! Теперь я на все сто уверена, что он жив!»

«Зачем ему к ним „подбираться“?»

«Ну и дурында! Чтобы рычаги давления иметь, для чего ж ещё!»

«Прекрати меня оскорблять, Маш, иначе нам будет не по пути. — Голос Громовой слабо вибрировал, но она старалась говорить спокойно. — Мне не нравятся ни тон, ни тема нашего разговора. Прости, я с трудом сдерживаюсь, чтобы не выставить тебя за дверь».

В комнате стало тихо. Но ненадолго.

«Прости… — послышался виноватый голос Стоцкой. — Прости… Я не хотела тебя обидеть. Просто… Просто ты меня подставила, понимаешь».

«Тебя? А ты тут причем?»

«Чёрт! Ты мой второй прокол за пару месяцев!»

«Я твой прокол? Как это понимать, Маш?»

«Ну пораскинь мозгами, Кать!»

«Ну давай вместе пораскинем. Я приняла решение и сделала то… что касается только меня… Возможно, его… И деда. Это наше семейное дело. Каким образом оно касается тебя, Маш?»

«Я… Я должна была это предотвратить!»

«Предотвратить что?»

«Как что? Вот это вот всё!»

«Бред какой-то… Прости, зачем тебе что-то предотвращать, Маш?»

«Ты же моя подруга — значит, я за тебя отвечаю!»

«Перед кем?»

«Как перед кем? Перед Громовым!»

«У тебя голос дрожит… Подожди… Ты… Ты что, боишься дедушку, Маш?»

«А что, скажешь, нет оснований?»

«Если ты о том, что произошло между мной и Орловым, то нет. Ты к этому отношения не имеешь».

«Ошибаешься! Я привезла тебя сюда под свою ответственность! Я лично с ним договаривалась! Я ему слово дала!»

«Какое?»

«Как какое⁈ Что с тобой ничего не случится! А что в сухом остатке? Сначала ты чуть не раскалываешь черепушку, а потом и вовсе ложишься под…»

«Не утрируй…»

«И не думала! И при таком раскладе у меня — все основания опасаться его реакции, да… И она, знаешь ли, может оказаться очень даже…»

«Очень даже что?»

«Очень даже… травмоопасной».

«Что?.. И чем же дед может тебя травмировать?»

«С ним шутки плохи… Ему же мой бизнес на корню зарубить — раз плюнуть!»

«А какой у тебя бизнес?»

«Клиника!»

«Какая ещё клиника? Ты же Универ не закончила…»

«Моя! Моя клиника, Кать! Дело всей моей жизни!»

«Значит вот что для тебя важно… А все эти разговоры о беспокойстве обо мне — для проформы, так?»

«Не передергивай!»

«И потом: что это ты из моего деда монстра лепишь, Маш?»

'Если бы…. Он даже собственную дочь не пожалел… Что уж обо мне говорить?.. — в голосе Стоцкой промелькнуло сожаление.

«Маму? Что ты хочешь сказать?»

«Только то, что сказала. Забей…»

«Как это забей? Рассказывай, раз начала!»

«Нет… Расскажу только в обмен на твою откровенность…»

«Я подумаю… Только ты ошибаешься: дедушка любил маму. Очень… И никогда бы не причинил ей вреда…»

«Как скажешь… Сейчас важно другое: не будет клиники — полетят головы».

«Чьи?»

«Да моя прежде всего! Ты хоть знаешь, какие люди в это вписались?»

«Вписались… Скажешь — узнаю».

«Ну точно дура! Прости! Блаженная, я хотела сказать. Об этом не говорят!»

«Почему?»

«Потому что такие люди светиться не любят. А если засветятся, то уж никак не порешать!»

«Что не порешать, Маш? Я всё меньше тебя понимаю…»

«Блин! Надеюсь, здесь чисто…» — вдруг спохватилась Стоцкая и замолкла.

«Не совсем», — негромко откликнулась Громова.

«Как это понимать?»

«Ты чего, Маш? Где ж здесь чисто? Сама же ворчала, что беспорядок».

«А… ну да… Давай собирайся. Пора валить».

'Кого? — смеясь спросила Громова, видимо, выбираясь из постели.

«В смысле?»

«Что „в смысле“? Ты чего напряглась?»

«В смысле: кого?»

«Ну, ты сказала „валить“, я поинтересовалась „кого“? Как в том фильме, помнишь? Про гангстеров. Что-то навеяло…»

«Чем?»

«Да разговором же нашим, Маш. Ты чего?»

«А… ну да… Пора уходить. Я это имела в виду».

«Да я поняла!»

«Одевайся быстрее! Так зачем ты с ним тр@халась?»

«Это было необходимо».

— Необходимо⁈ — вознегодовала Стоцкая. — А что будет, когда Громов узнает? Ты не подумала, нет⁈'

«Повторяешься, Маш».

«Ладно… Предохранялась хоть?»

«Он…» — смущенно прошелестел голос Громовой.

«Уфф! Ну хоть у одного из вас мозгов хватило!»

«Это было необходимо», — повторила Громова.

«Да что ты заладила как попугай! Для чего необходимо⁈»

«Мне нужно было вытянуть из него вводные по отцу. И по тому, что сейчас вокруг меня творится…»

«Вытянула?»

«Да. Баш на баш…»

«Ну ты и стерва!»

Орлову вдруг нестерпимо захотелось остановить кадр, приблизить его и заглянуть ей в глаза. Но такой возможности не было: вчера он распорядился убрать камеру видео наблюдения из ее номера и установить «жучок» в тумбочке. В тумбочке, которую пришлось заменить, потому что в той, что находилась в номере фигурантки прежде, отсутствовал «карман», куда можно было бы его поместить и оставить незамеченным.

Теперь приходилось довольствоваться лишь звучанием ее голоса. Пренебрежительно холодного. Чужого. И он вслушивался в то, как она говорила. Вслушивался, склонившись к источнику воспроизведения звука.

«Другого выхода не было… Не лезь с вопросами, Маш. Не до этого сейчас. Я понимаю, что Саша уехал и твое неуемное внимание занять некому, но…» — услышал он.

Вытащил из нижнего ящика стола годами пылившуюся там пачку сигарет. Достал одну. Чиркнул зажигалкой, столько лет провалявшуюся без дела, и затянулся. Впервые за 10 лет. Бросив недовольный взгляд на тлеющую сигарету, поморщился и, не докурив, затушил ее в годами бесхозной пепельнице, вытянутой из того же нижнего ящика стола.

«Ну, не фортануло, чё! — донесся раздраженный голос Стоцкой, — Не впервой… Оделась? Пошли! Твой Николай, наверное, уже приехал».

Все эти дни Орлов старался обращаться к Громовой на «вы». Этот прием позволил бы ему психологически отстраниться от фигурантки. Самым разумным было бы держать с ней дистанцию и наблюдать за мизансценой как бы сверху. Отец называл это «встать над схваткой» — так легче было бы сделать правильный вывод.

Инстинкт самосохранения подсказывал выудить всю нужную информацию и убрать ее из числа лиц своего ближнего круга. Круга, в которой она ворвалась так вероломно. Ворвалась, спутав ему карты и заставив заниматься тем, чему совсем недавно он не планировал уделить ни минуты своего времени.

В мыслях всплыл ее ответ Стоцкой: «Это было необходимо». Значит, так и было задумано? Девочке явно передалось коварство Ольги. Коварство и способность идти к своей цели напролом. Просто эта способность маскировалась в ней под флёром возвышенности и бесхитростности. Этот флер теперь казался Орлову мнимыми, наносными и явно имел целью ввести его в заблуждение…

«Браво, Миледи, отлично сыграно!» — мысленно похвалил ее Орлов. И задумался: «Что там у нас дальше по плану? Дана…»

Ехать к ней на разговор особого смысла больше не было, но Орлов все же поехал. Потому что любое дело привык доводить до конца.

Глава 20 На распутье

Ловко очистив лобовое стекло своего «коня» от щедро облепившей его наледи, Кирилл Андреевич сел за руль. Авто послушно откликнулось на поворот ключа зажигания и вскоре вывезло своего хозяина за пределы его владений. Путь Орлова лежал в ГУМ. Он решил не откладывать с подарком для Даны. Все-таки день рождения — чем не повод совместить приятное с полезным?

Пробок, как не странно, было немного: то ли их пиковое вечернее время было позади, то ли водители решили не рисковать и не «седлать своих коней» в ненастный морозный вечер. Кирилл Андреевич бросил беглый взор на циферблат и решил, что скорее первое. Хозяйственные службы столицы работали нон-стоп и бойко расчищали снежные завалы по пути следования его «Лексуса». Дорога заняла более часа и вскоре Орлов рассматривал стильную упаковку любимых духов Птицы. Оплатив покупку, он заглянул в цветочный салон и заказал праздничный букет из композиции некогда любимых ею пурпурных роз и белых лилий. Надеясь, что ее вкусы с годами не изменились, он присел в кресло для посетителей, пока флорист выискивала нужный сорт среди огромного ассортимента и собирала букет. Стойкий аромат духов витал в воздухе, каким-то чудом просочившись сквозь упаковку, и навеял давнее воспоминание о том, как он уже дарил их Стриж однажды.

«„Блэк опиум“! — воскликнула она тогда, с азартом вскрывая упаковку. — Они как наркотик для меня, веришь!»

«Верю», — с улыбкой ответил тогда он, довольный тем, что угадал с подарком. В тот вечер, как и сейчас угодить давней подруге было для него важнее многого.

«Ммм… Эти пряные нотки сводят с ума! — поделилась она тогда, — Вдыхаю и снова окунаюсь в ту нашу восточную сказку… С ним, ещё живым и таким счастливым, — вспомнила она в те минуты о муже, не вернувшемся из злосчастной командировки, в которой сам Кирилл получил отметину у виска. — Знаешь, я на все готова, чтобы хоть на мгновенье перенестись в те дни!»

«На всё? Даже на откровенность?» — дерзко уточнил он тогда.

«Смотря в чем», — туманно заметила она.

«В вопросе, который меня интересует, — заявил он. И решил ковать железо, пока горячо: — Так что: пари? Откровенность на…»

«На это волшебство? О боже, Холод, спрашивай все о чем пожелаешь!» — Рассмеялась она тогда.

«Тогда сработало, но неизвестно, как отреагирует сейчас… — задумался Орлов, — Не изменились ли вкусы? Все-таки столько лет прошло…»

В тот вечер, поставивший точку в их отношениях без обязательств, он расспросил ее о психологическом состоянии Ольги. Расспросил и окончательно определился по их с Громовой будущему. По иронии судьбы сегодня он будет пытать Птаху относительно Громовой-младшей.

Мысли вернулись к его неугомонной фигурантке. То, что для нее их близость оказалась не более, чем условием для сделки, сбивало с толку, рушило почти сооруженный каркас его доверительного отношения к своей новой старой знакомой. Все выходные он только и делал, что уделял ей внимание. Было интересно вводить ее в ступор и наблюдать, как она отреагирует на очередную провокацию и какой путь выберет, чтобы избежать расставленных им ловушек: поведет ли себя со спокойным достоинством, как Василий, или опустится до истерики, как Ольга после «фееричного выступления» Громова—старшего на том разгромном для нее разборе? И за все два дня Кирилл Андреевич дважды увидел свою «подопытную» в некоем подобии истерики: в первый раз — после ее визита в номер жениха, во второй — после провокационного эксперимента с поцелуем.

Вопрос о контрацепции он поднял спонтанно: захотелось вытянуть свою бессменную на протяжении этих пары дней собеседницу из раздумий, в которые ему доступа не было. Ее ответ подразумевал наличие опыта в интимных делах, что на поверку оказалось неправдой. Солгала. И Орлов заметил бы подвох, если бы глубже вник в суть вопроса, а не зациклился на дежавю: Екатерина вдруг потребовала оправдываться за Жарова, что пришлось ему не по нраву и навело на подозрение: случайно ли или намеренно она прибегла к излюбленному приему своей матери? Ольга обожала играть в эти игры, и за пару месяцев их отношений он «реабилитировался» перед нею не раз и не два: как за малейшую недоработку в подготовке к заданию, так и за любую нестыковку относительно их тайных встреч, каждая минута которых, казалось, была у нее на счету.

— Ваш букет готов, — послышалось издали.

— Благодарю, — откликнулся Кирилл Андреевич. Подошел к прилавку и осмотрел работу флориста. — Красиво выглядит.

— Рада, что вам нравится. Счастливого торжества, — ответила девушка с улыбкой и вручила ему букет.

Въехав в знакомый двор, Орлов припарковался на своем привычном месте. Как ни странно, оно оказалось свободным. Правда раньше он парковал на нем свой «Харли» — подарок отца на совершеннолетие. Кирилл до сих пор прекрасно помнил, насколько мама была против того подарка, но отец тогда настоял именно на нем, и мама смирилась.

«Смирилась ли? — задумался он, — Скорее нет. Но никогда и словом больше отца не упрекнула. Лишь каждый раз просила „с осторожностью управлять этим монстром“».

Окно на нужном этаже приветливо подмигивало развешанной по его периметру гирляндой и как тогда — в его крайний визит к Стриж, гостеприимно приглашало заглянуть на огонек.

Когда-то он летел к ней как на крыльях. Летел за легкими необременительными отношениями, за отличным сексом, за вкусным ужином, за интересным общением. Теперь всё изменилось, и он шел к ней исключительно за общением. Общением на строго определенную им тему. Информация по Громовой-младшей была скудна и несмотря на усилия Гринева отказывалась складываться в цельный пазл.

Впервые на его памяти Кирилл Андреевич настолько нетерпеливо стремился что-то выяснить. Впервые он так рьяно хотел подтвердить или опровергнуть свои подозрения относительно Громовой-младшей. Он был уверен, что это нужно сделать как можно скорее, будто от оперативности зависело нечто важное. Нечто такое, что он упускает из виду или трактует не так, как следует. И разобраться во всем он непременно должен лично: без предположений и советов Гринёва, без «шпилек» Жарова, без подозрительной помощи Эльвиры, непонятно каким боком завязанной во всем этом.

«Что ею движет? Зачем она вышла на Громову? Ладно, Элю оставим на завтрак. Займемся фигуранткой. Посмотрим, что поведает Стриж».

Лифт привез его на нужный этаж и, гостеприимно распахнув стальные створки, предъявил взору знакомую дверь. Несколько шагов, гулким эхом отдававшихся в безлюдном пространстве, знакомая трель звонка, «кодовая» комбинация нажатий: один короткий, один длинный, щелчок открывающегося замка, и на пороге появилась все та же элегантная дама из его прошлого. Даже прическа не изменилась: неизменная «Бабетта» с короткой челкой.

— Ну здравствуй, Кир, — негромко поприветствовала его она, — Добро пожаловать.

— Добрый вечер, Стрижонок. — Кирилл тепло улыбнулся своей давней подруге. Вошел в некогда привычную просторную прихожую и преподнес ей букет: — Это тебе.

— Надо же, мои любимые… Не забыл, — негромко проговорила она, всматриваясь в его лицо. И добавила: — Спасибо.

Отложила букет на тумбу у двери. Потянулась к нему, успевшему расстегнуть пуговицы на полупальто, и поцелуем коснулась его прохладной с мороза щеки. Не дождавшись ответного, уткнулась лицом в грудь, обтянутую плотным свитером, и замерла, будто предоставив ему карт бланш.

Он обхватил ее напряженные плечи ладонями и некрепко сжал. Не обнял, как прежде. Просто ненадолго задержал ладони на плечах и провел ими вниз по ее рукам, безвольно свисавшим вдоль тела. Она сделала над собой усилие и отступила на шаг, поймав его спокойный взгляд. Он изучал ее, будто тестировал своим фирменным экспертным взглядом, пытаясь выявить насколько изменились с годами функции «механизма».

— Этот твой взгляд… — пробормотала она и отвернулась к тумбе, на которой сразу не заметила фирменный пакетик от «Диор». — А это что?

— Загляни, — предложил он, сняв пальто и водрузив его на плечики. — Похожа на ту — давнюю.

— Кто? — уточнила Дана, вытягивая из аккуратного пакетика коробочку.

Распаковав подарок, она брызнула духами на запястье. Вдохнула аромат и ненадолго прикрыла глаза.

«Сработало?» — мысленно уточнил Кирилл, наблюдавший за ее действиями. И понял, что да, едва она медленно разлепила веки и чуть слышно проговорила:

— Как кучу лет назад… Орлов, ты гений.

Подошла и снова коснулась губами его щеки. И снова дотронувшись до него только губами.

— Старался, — ответил он, приобняв ее скорее по-дружески. — Не кто, а что, Дана. Вешалка.

— Что? А… Вешалка… Вешалка та же.

— Надо же… Раритет…

— Всё как тогда, да? — усмехнулась она. И добавила: — Так с чем ты пришел на этот раз?

«Как всегда схватывает на лету. Поняла, что пришел по делу», — безмолвно похвалил он ее и вслушался:

— Ах да, припоминаю. Снова нужны вводные по Громовой. Только теперь по младшей, да? Ловко же они взяли тебя в оборот. Это судьба, Орлов, — не иначе.

— Не ерунди, Птица, — предостерег он негромко. Провел костяшками пальцев по ее щеке и заметил: — Будто вчера расстались — совсем не изменилась.

— Да брось, — коротко взмахнула она рукой. И чуть смутившись добавила: — Ладно. Идем к столу. Остывает всё.

— А что там? — спросил он, заговорщицки ей подмигнув. И, подхватив под локоток, распорядился: — Веди!

Она рассмеялась. Немного разочарованно, но всё же по-доброму. Как старому другу. Он аккуратно выдохнул и понимающе кивнул: акценты в предстоящем общении постепенно расставлялись в нужном ему направлении.

В гостиной, как и прежде пылал камин. Правда сегодня — не на полную мощь. Только занимающееся пламя едва облизывало с фантазией выложенные поленья. Их внутренние боковинки были обожжены лишь местами. Расставленные в виде «вигвама», чуть внахлест на вершине сего древесного сооружения, поленья лениво потрескивали в огненных всполохах. Раскаленные языки поднимались от пары дровишек, «прикорнувших» внутри композиции, и беспокойно метались из стороны в сторону, время от времени озаряя верхушку «домика» снопом светящихся искр. Будто опасаясь, что огонь затухнет, не разгоревшись.

— Почему «вигвам»? — поинтересовался он.

— Позже, — отмахнулась она, добавив: — Не заморачивайся пока. Присаживайся за стол.

Орлов принял приглашение и занял когда-то привычное место со стороны камина. Дана коротко кивнула, словно взяла на заметку и села напротив него.

Стол был красиво сервирован и просто ломился от яств: несколько видов шашлыков, внушительный ассортимент закусок и салатов, включая его любимый «Гранатовый браслет».

Он смотрел на ухоженные руки с французским маникюром, легко порхающие над его тарелкой. Безмолвно наблюдал за тем, как на ней появились пара бутербродов с черной икрой, небольшая порция салата с просыпавшимися вокруг гранатовыми зернами — с противоположной от бутербродов стороны; внушительная порция шашлыка из баранины с овощами, запечёнными на гриле.

Он взглянул ей в лицо и понял, что к разговору о Громовой она не готова. Она явно была настроена на другое и будто слегка нервничала. Или была озадачена. Он видел, что она оттягивает начало беседы и словно решает задачку в несколькими неизвестными.

«Пытается уловить, что меня связывает с Громовой—младшей? И будто опасается чего-то? Чего? Реакции Громова? А может размышляет о чем-то о своем…»

— Достаточно, Стрижонок. Присаживайся. Давай я за тобой поухаживаю.

— Да… Спасибо… Салата мне положи, пожалуйста…

Он исполнил просьбу и спросил, решив несколько отвлечь ее и, возможно, снизить накал мыслей, копошащихся в миловидной головке с замысловатой прической, склонившейся над тарелкой:

— Что тебе известно о Стоцкой?

— О Стоцкой? — переспросила она, взглянув на него с удивлением. И уточнила с чем-то, смахивающим на опаску: — Кто такая?

— Подружка Громовой.

— Вот как… Ни сном ни духом, веришь!

— Плохо. Надо держать руку на пульсе.

— На пульсе?.. А что, девушка вызывает опасения?

— Вопросы.

— Подожди… Стоцкий… А не тот ли это Стоцкий?.. Иван Александрович?

— Какой «тот»? Она Мария Ивановна. Этот Иван Александрович твой клиент?

— Пациент, — поправила она. И объяснила: — Бывший… У него есть дочь, да… Но там все в ажуре: семью удалось сохранить.

— Что за кадр?

— Чиновник средней руки. На строительстве специализируется.

— Строительстве чего?

— В основном жилья для среднего класса. А что не так по дочери? Нарыл что-то?

— Не ставил такой задачи. Она обмолвилась, что клинику ей прикупили.

— Клинику? Никогда бы не подумала.

— Почему?

— Масштаб не тот. Говорю же Стоцкий — бизнесмен средней руки.

— Чиновник же сказала.

— Он — да. Там жена всем рулит. У нее бизнес. Вкусный тендер недавно выиграла.

— Какой?

— Застройка в пределах МКАДа.

— Что-нибудь еще?

— Это все, что знаю. Надо же, издалека зашел… В общем, ты решил опекать девочку на пару с Громовым и… как там… фиксишь ее окружение?

— Почему бы и нет, раз он не справляется…

— Ну я бы не сказала, что не справляется.

— А как иначе объяснить то, что она стала твоей пациенткой?

— И на старуху бывает проруха, знаешь ли… — Встала она на сторону Громова. И добавила: — Да и внучка ему попалась: глаз да глаз за ней нужен. Юркая, как ртуть. И с такой фантазией, знаешь, что… В общем, обвела старика вокруг пальца.

— А так и не скажешь… В облаках постоянно витает.

— Это видимость. Что-то вроде защитной реакции, понимаешь?

— Защитной, говоришь… Как старого лиса провести умудрилась, позволь узнать?

— Долго ли умеючи? Вошла в заговор с подружкой и была такова, — делилась его бывшая сослуживица. И делилась в своей привычной манере: недомолвками: — Они ведь, злодейки, и мать подружки провели на пару.

— А добавь-ка конкретики, — попросил он и услышал:

— Ее тебе девочка сама добавит, если захочет.

— Ладно… Что по дождю?

— По дождю? — Стриж замерла с вилкой, поднятой над тарелкой. И помолчав, заявила: — Я не синоптик, Холод, прогнозом погоды не занимаюсь…

— Ты поняла, о чем я спрашиваю, Дана.

— Да, поняла… Поняла, что отношения у вас… вышли за рамки… Раз до триггера дошло…

— Не виляй. Отвечай по существу.

— Значит вот зачем ты приехал… Нарушил ее… границы и спровоцировал приступ, да? Насколько ситуация вышла из-под контроля?

— Ни на грамм, — негромко ответил Орлов.

Они вдруг забыли об ужине. Сидели напротив друг друга и всматривались друг другу в глаза.

— Где Катя? — спросила она. Он заметил беспокойство в голосе и ответил как можно спокойнее:

— По всей видимости в общагу возвращается.

— Как она?

— В порядке. Не волнуйся.

— Слабо верится… Как же ты это допустил? Как вообще вы пересеклись?

— В «Империале».

— Этого не должно было случиться… Громов будет в ярости, Кир. Он же тебя в порошок сотрет.

— Не утрируй.

— Да куда там! Ты же на больную мозоль ему наступил, понимаешь? На единственную больную мозоль…

— С мозоли? — уточнил Кирилл и усмехнулся.

— С внучки, дурень!

— Не дерзи.

— Прости… Громов же с внучки пылинки сдувает. Что она вообще там забыла? В твоем «Империале»?

— Утверждает, что отдохнуть приехала.

— Без Даниила Сергеевича?

— Да. С женихом и друзьями.

— С женихом? Это что за новость?

— Сокурсник ее. И об этом не в курсе что ли?

— Новиков?

— Угу, — пробурчал Кирилл, расправляясь с содержимым тарелки.

— Она его женихом не считает, — заметила Стриж.

— Почему? По-моему, там все на мази.

— Ошибаешься! Не по душе он ей.

— По душе — не по душе, а кольцо носит.

— Какое кольцо?

— Его кольцо, Дана.

— Не может быть!

— Сам видел.

— Тут какой-то подвох, Кир. Вот точно подвох… Разобраться надо. Громов в курсе?

— Без понятия. Но подозреваю, что нет.

— Что творит, чертовка… Доведет ведь старика до белого каления… Как-то поделилась, что Новиков давит на нее очень. Сначала не противилась, по привычке: он деда ей напомнил. По складу характера я имею в виду. Но быстро поняла, что разные они. Дистанцию с ним держать собиралась. И я с ней в этом была согласна.

— Что по нему у тебя есть?

— По Новикову? Немного. В стране с полгода. Влез в долги и уехал из Великобритании. Тут сидит тихо. Не отсвечивает.

— Что по семье?

— Родители — люди уважаемые. За него горой стоят. Есть сестра… Вот по ней не все однозначно.

— Что не так?

— Авантюристка. Заморачивается всякими расследованиями. Журналистскими. Летом наступила на хвост моему клиенту.

— Сильно отдавила?

— Ощутимо. Раскопала грех из его бурной молодости.

— Что-то серьезное?

— Внебрачную дочь тому нарыла, представляешь! Но там всё неоднозначно. Его ли она на самом деле? Отрицает. Тест делать не спешит, хоть жена и настаивает. Баталии такие на сеансах устраивала — мама не горюй! Но пациент — кремень, так и не поддался на провокации.

— Кто такой?

— Дед Пихто, Холод!

— Колись давай, Птица!

— Имен не жди — не назову! Но ситуацию обрисую. Вкратце! — выставила она указательный палец, как предупреждение. Перед самым его носом. В общем там… Пациент мой решил выяснить, кто ему его самую любимую мозоль отдавил. Скрытную. Почти зажившую.

— То есть дочь есть?

— Похоже на то…

— Не тяни! Рассказывай дальше!

— Копать начал. И нарыл группку единомышленников. Маленькую такую, но до чертиков креативную. С амбициозным названием… — сообщила Дана и замолчала. Видимо, раздумывая, стоит ли продолжать.

— Ну?.. Что ж мне всё клещами из тебя вытягивать приходится!

— «Чистильщики Леони». Как тебе?

— Необычное название. Почему чистильщики?

— Молодые да дерзкие. Ярые борцы за справедливость. Ратуют за все хорошее против всего плохого. В общем, местные Робин Гуды… Взялись общество «чистить» от всякой «плесени».

— Рисковое занятие… Не каждому по зубам…

— И не говори! Не понимаю, куда их родители смотрят? Вот огребут по полной со своими неугомонными чадами — тогда и зачешутся! Да только поздно может быть…

— И кто же входит в состав группы?

— Чада вполне себе известных родителей. Все — студенты журфака МГУ. «Три мушкетера», как окрестил их мой пациент. Правда, «светятся» двое. Новикова всё больше шифруется. По его мнению.

— Неумело шифруется, раз засекли, — усмехнулся Орлов.

— Ошибаешься. Все не так однозначно…

— Так рассекретили же, говоришь!

— Четкого подтверждения ее участию в этих их «расследованиях» нет. Все на уровне догадок.

— Откуда тогда уверенность у твоего клиента?

— «Чуй-ка», говорит.

— И что она ему нашептала?

— Его СБ понаблюдала за теми двумя архаровцами и как-то засекла и Новикову с ними. В кафешке заседали. Ну, как сам понимаешь, это еще не доказательство ее участия. Они могут просто приятельствовать. Прослушка ничего не дала: поболтали на отвлеченные темы и разбежались. Но пациент мой твердит, что чуйка у него — и всё тут! Потому и называет их тремя мушкетерами.

— Д’Артаньяна не хватает, — заметил Орлов.

— Он предположил, что Новикова у них за д’Артаньяна. И что есть четвертый, который и «сливает» им информацию. Так, всё! Закрыли тему! — смеясь, но твердо заявила Стриж. И Орлов понял, что деталей не добьется.

— Ну как скажешь. закрыли, так закрыли. Салат доедай! Давай-ка шашлычком тебя побалую, — предложил он, — Куриным?

— Да, спасибо… — В ее тарелку посыпались кусочки. — Хватит, мне столько не съесть.

— Как скажешь.

— Как он ее отпустил-то? Удивительно…

— Кто, кого и куда?

— Да Громов Катю… Да еще и в «Империал». Прямо в логово направил ведь… Сам.

— То, что «Империал» мой, известно ограниченному кругу лиц. Громов в него не входит.

— Не поняла?

— Де-юре у него другой хозяин.

— Так ты им не владеешь что ли?

— Владею. Конфиденциально.

— Это как?

— Есть способы. Не заморачивайся.

— А я-то думаю,как он ее туда отпустил…

— Не заговаривай мне зубы, Птаха. Ответь уже на вопрос о чертовом дожде.

— Похоронить мою деловую репутацию решил, да?

— Не мели чепухи! Ты знаешь, что от меня «не протечет».

— Знаю, — буркнула она и призадумалась. И вдруг: — А предложу-ка я тебе пари, Холод! Примешь?

— Как в былые времена… Совсем не изменилась, — заметил Орлов, покачав головой. — К любому делу подходишь с огоньком да задором, а?

— Не без этого, — усмехнулась она, с вызовом взглянув на собеседника.

— И во всем ищешь выгоду, — закончил он мысль.

— Девочке помочь хочу. В память об Ольге. Да и у тебя должок перед ней остался, помнишь.

— В ситуации с Ольгой я сделал всё, что смог.

— «Всё что мог» — это слинять?

— Не передергивай, — негромко предостерег ее Орлов. — Я тогда мало, что мог сделать. Решение приняла Ольга. Другое дело, что оставила меня на распутье.

— На распутье? Если и так, то ты на нём недолго находился!

— А кто помог? Все лавры тебе, Стрижонок! Излечила и направила…

Она вдруг рассмеялась. Рассмеялась громче обычного, оттого и прозвучало несколько непривычно.

— У меня для тебя две новости, Орлов! — сквозь смех заявила она.

— Сразу две? Ну, валяй, — кивнув, позволил он.

— Ага, — бросила она, пытаясь успокоиться, — Сейчас… Новость номер раз: ты снова на распутье… Да—да… Только теперь с ее дочерью! А вторая… Ох… Да что ж такое-то! — возмутилась сквозь смех, — Давно я так не хохотала… Короче… Вторая новость просто зашибись! Теперь тебе предстоит решать самому! И прокол списать будет не на кого! Как там обычно… родственница твоя вещает⁈ «Судьба предоставила тебе второй шанс»? Да, кажется, так!

Глава 21 Пари

— Рад был поднять тебе настроение, — проговорил Орлов.

Его голос прозвучал едва слышно и словно обдал собеседницу холодным душем, понудив прекратить смеяться и напрячь слух.

— Прости, не расслышала.

— Говорю, рад твоему искрометному веселью, но кажется, ты нервничаешь? Ошибаюсь?

— Есть немного, — помолчав призналась она, — Неприятно осознавать, что что-то упускаешь из виду. А из того, что от тебя сейчас узнала, это — яснее некуда. А что это значит, Холод? — она напряженно вгляделась в его лицо и продолжила: — Не трудись — сама отвечу: это значит, что грош цена мне как психологу, так? К тому же, если Громов узнает о нашем с тобой разговоре…

— А что ты узнала? — перебил он ее.

— Немало… По Кате я имею в виду.

— О том, что скрыла новые лица в своем окружении? Не кори себя. Люди не всегда готовы быть откровенными. Даже со своим психологом.

— Получается так… Знаешь, Катя своеобразная девочка. По большей части закрытая.

— А в детстве, помню, была вполне себе открытой. Забавной такой, — поделился Орлов, доев салат.

— Забавной?

— Угу, — он с аппетитом приступил к шашлыку с овощами, аппетитно поблескивающими запеченной корочкой. И решил пооткровенничать дополнительно: — Как-то поймала меня с париком.

Кирилл Андреевич видел, как непросто было психологу вести разговор о своей пациентке, но ему нужно было получить ответ на свой вопрос по пресловутому дождю. Он недопонял тех слов Громовой и оттого картинка в его восприятии выглядела смазанной. Непорядок.

— Подожди, — встрепенулась Дана, — ты о том Ольгином кошмаре что ли? Да ладно!

— Да. До сих пор не пойму, чего это она тогда так загрузилась.

— Так ведь было с чего! Ольга — полная копией своего отца. Только в юбке. Стало быть, тот прокол для нее стал катастрофой, понимаешь? Ты же знаешь, как Громов относится к…

— К провалам? — закончил он за нее.

— Точно!

— Болезненно, — бросил он, великодушно кивнув. И усмехнулся.

— То-то и оно! Так девочка знала о парике?

— Знала.

— И что?

— Не выдала.

— Видишь! Она уже тогда сыграла с тобой в тандеме! Чем завлёк?

— Мороженым.

— Всего-то?

— Сначала парик хотела отобрать, — усмехнулся Кирилл, вспомнив тот день. — Но подумала и выдала, что он ей не нужен.

— Почему? Была бы ей новая игрушка!

— Сказала, что он как шапка. А летом в шапке жарко.

— Умничка! Получается, уже тогда мыслила логически.

— Практично, — поправил он вывод Даны. — И была права: в нем голова так гудела от жара, что порой мешала связно мыслить. В общем, девочка натолкнула на мысль обесцветить волосы. Час мучений — и красота: не жмет не парит.

— Сам обесцвечивал что ли?

— А кто ж? Не в салон красоты ж идти было. А Ольгу просить — не вариант, сама понимаешь, — хохотнул он.

— Рисковый ты. А если бы сжег?

— Не сжёг бы. Действовал строго по инструкции.

— По инструкции, — вздохнула Стриж. И добавила: — Ты всегда действуешь по инструкции, Холод. В этом и проблема.

— Так легче просчитать результат. В чем проблема?

— Может, в программах, которые ты создаешь, это и работает, но с людьми — не всегда. У каждого имеются свои… инструкции.

— В итоге работает и там, и там, Птица. Порой приходится попотеть и точно прописать алгоритм. А с людьми: достаточно убедить их действовать по моим инструкциям, — поделился он, сделав ударение на слове «моим».

— Мда… Что тут скажешь… Как ни крути, а каждый из нас останется при своем мнении, верно? — проговорила Стриж, поведя плечами и сжав вилку, которой тщетно пыталась подцепить оставшиеся крошки салата.

— Не пойму я, чего ты дергаешься, если уже приняла решение быть со мной откровенной? — заметил Кирилл и уточнил: — Или не приняла? Тогда зачем согласилась на встречу?

— Орлов, а давай сексом займемся. — вдруг выдала Дана.

Он взглянул на нее. Она была напряжена. Интуиция подсказывала, что стремилась что-то выяснить. Выяснить то, что явно сбивало ее с толку. Что мешало быть в равновесии с самой собой. Он видел это по ее, натянутой струной спине, по пальцам, сжимающим вилку, по направленному на него взгляду, наполненному цепкостью и проницательностью, будто стремящемуся проникнуть ему в голову и прочесть крутящиеся в ней мысли.

— Настолько боишься старого волка, что готова на всё, чтобы не выдать мне то, за чем пришел? — спросил он в лоб.

— А за чем ты пришел? — увильнула она от прямого ответа.

— Не повторяйся. Я уже обозначил. И темы дождя нам избежать не удастся.

— Понимаешь, Громова—младшая проходит реабилитацию анонимно.

— Эти вводные ты уже озвучила ранее.

— Озвучила… Озвучила… Если по тому инциденту с Екатериной протечет хоть малейшая информация, то Громов сразу смекнет, от кого. Понимаешь, что поставлено на кон?

— Твоя репутация не пострадает. Скажу ему, что Громова сама всё выложила.

— То есть ты собираешься поставить его в известность о том, что в курсе ее проблем? — уточнила Стриж, округлив глаза.

— По необходимости.

— Опрометчиво… Хотя бы потому, что он все равно не поверит, что внучка проболталась. Он знает ее лучше, чем кто бы то ни был. Знает, что девочка умеет держать язык за зубами. Он сам ее этому научил! А по случаю… с дождем между ними жесткая договоренность: никто не должен знать. И если ты заявишь ему, что она сама проболталась, он поймет, что сделала она это неспроста. Поймет, что случилось нечто серьезное, понимаешь? Нечто такое, что разрушило табу, которое он для нее установил. Подумай, тебе же самому не выгодно, чтобы ваши с ней шалости стали ему известны. Прознает о том, что случилось, не сносить тебе головы. Может ну это всё нафиг, а, Кир? Оставим, как есть, а завтра на сеансе мы с ней проработаем этот форс-мажор.

— А как же пари? Долг перед Ольгой, о котором ты недавно твердила?

— Так не чувствуешь ты его. Сам же сказал. А раз не чувствуешь долга, то нет смысла стараться помочь девочке, так? В этом случае зачем мне рисковать репутацией и рассказывать тебе о триггере?

— Решила спрятаться за репутацией? Затихариться?

— Меньше шуму — и все заинтересованные в шоколаде, разве нет?

— Раз я здесь, шум уже поднят, Дана.

— А что такое? Постой, ты не предохранялся что ли? Влип, а папашей становиться не намерен, поэтому так и настаиваешь, да?

— А что, дни цикла «залетные»?

— Да. После твоего звонка я по записям ее гинеколога проверила. Пришлось покорпеть, ведь полгода с того приема прошло. Но выяснила: дни опасные, да. Самые благоприятные зля зачатия.

— Даже так… — задумчиво выдал Орлов, — Как точно просчитано…

— Что просчитано? Думаешь она все подстроила?

— Выходит так, разве нет?

— Нет.

— Аргументируй.

— В ее планы не входит стать матерью в 19 лет, Холод. Заявляю ответственно.

— Ответственно…

— Абсолютно! Потому что из первоисточника — с ее собственных слов! Недавно в нашем разговоре по Новикову она поделилась, что тот давит на нее с этим «вопросом по потомству».

— Давит? Они не были близки.

— Морально давит, Холод. Она поделилась, что Михаил стал расписывать ей перспективы: сколько детей, в какие сроки и так далее. И добавила: «А я не хочу. Только как сказать ему — не знаю». Я тогда спросила: не хочет ребенка именно от него или не хочет вообще. Она задумалась и ответила, что от него точно не хотела бы. Помолчала и добавила, что решила посвятить себя профессии, а не семье. Твердо, знаешь, так заявила. Я решила ее пока не переубеждать. Рано. Должно пройти время.

— Принял к сведению.

— Хорошо, что принял. Так вот почему ты вертелась как уж на сковородке. Струхнула, что пациентка может оказаться «в залете»?

— Есть такое. А потом подумала, что ты ж не дурак, правда? Помню ещё в юности предусмотрительным был. Зеленым, но продуманным. Я тогда оценила… Успокой меня, Холод. Скажи, что не прокололся и в этот раз.

— Успокою, Дана, успокою, — иронично хмыкнул Кирилл. И добавил: — Без паники — всё под контролем, как тогда. Правил не меняю.

— Уффф, — выдохнула Стриж и радостно улыбнулась. — Ну и отлично — беременности нет, а о вашей близости Громов от нее не узнает.

— Уверена?

— Абсолютно! Уж поверь, снова оказаться у деда под колпаком в ее планы точно не входит. Спустит на тормозах. Ну, раз вопрос прояснили, то беседу по Кате закругляем, да? Давай лучше наш опыт повторим? Чем не повод?

— Вынужден отклонить предложение. Несмотря на всю его привлекательность.

— Бережешь порох для…

— Не отвлекайся, Птаха. Вопрос по Громовой не закрыт, — перебил ее Орлов.

— Зачем тебе лезть в эти дебри, Кир? Ты же не будешь морочить девочке голову, правда? Понимаешь ведь, что неразумно? По жизни ты — одинокий волк и другим не станешь, верно? А ей нужен тот, кто останется с ней навсегда. Тот, кто будет ей верен… И поможет справиться с проблемами. Тот, кто поможет ей «оттаять», понимаешь? Отпусти ее. Идите каждый своей дорогой.

— Голову морочить не буду, но разберусь во всем досконально.

— Какой у тебя интерес, если по залету все чисто? Не понимаю… Что еще я не знаю?

Он не спешил отвечать.

— Знаешь… Странно, что вы оба оказались в одном месте в одно время и без Громова. Как вообще тебя угораздило с ней пересечься?

— Хотелось бы верить, что случайно.

— Громов будет в ярости, если узнает, насколько выпустил ситуацию из-под контроля. Он тоже знает, что ты ей не подходишь. К тому же на дух тебя не переносит.

— Это меня не волнует.

— Хммм… А что значит это твое «хотелось бы верить, что случайно»?

— Ровно то, что сказал.

— Подожди, ты не уверен в случайности вашей с ней встречи?

— Не уверен.

— Почему?

— По нескольким причинам. Не буду ими забивать твою красивую головку. Причёска все та же… Помню, этот… закрут… — Орлов пальцами описал его в воздухе, — так интриговал когда-то. Всё хотелось узнать, как у тебя там все крепится… На глаз не видно.

— А сейчас?

— Сейчас тоже не видно.

— Сейчас интригует?

— Несомненно… Но голова занята другим.

— Чем?

— Дана, — вздохнув, негромко проговорил он, — я у тебя уже больше часа, а то, за чем пришел, так и не выяснил.

— Зато поужинал, — лучезарно улыбнулась она.

— Мясо приготовила превосходно! Умничка!

— С чего ты взял, что сама готовила? Может, как и салаты, в ресторане заказа…

— Помню вкус твоих блюд.

— Правда?

Он взглянул на нее так, будто удивился сомнению в ее голосе. И предложил:

— Давай переместимся на диван.

— А… зачем?

— Продолжим беседу в более… ламповой обстановке.

— Ламповой… — повторила она, наблюдая, как он неспешно выпил из стакана свой сок. Встал, направился на кухню. Там зашумела вода. Стихла.

— Я воспользуюсь синим полотенцем? — услышала она и ответила, не сдвинувшись с места:

— Да, конечно.

— Благодарю, — прозвучало уже поблизости.

Он прошел мимо нее, продолжавшую сидеть за столом. Она наблюдала, как он сел на диван, как всегда — по центру и сделал ей приглашающий жест рукой. Она улыбнулась и несколько нерешительно встала со стула и подошла к дивану.

— Присаживайся, — негромко велел он, — В ногах правды нет.

Она беззвучно усмехнулась и исполнила указание — села рядом, в пол-оборота к нему, с комфортом облокотившись спиной на спинку дивана и позволив кисти левой руки свисать с его подлокотника. Кисть правой разместилась на диване рядом с его, оставшейся неподвижной.

«А раньше он не упускал возможности согреть ее в своей», — мысленно заметила она и осторожно выдохнула.

Вся ее поза должна была дать ему понять, что после прояснения вопроса с нежелательной беременностью ее пациентки ситуация была взята ею под контроль. В глазах ее добавилось уверенности и, хоть и мнимого, но спокойствия, в позе — расслабленности, а в эмоциональном настрое — робкая кокетливость, кажется, бесполезная в данных обстоятельствах. Обстоятельствах, в которых один зациклен исключительно на получении нужной ему информации.

Улыбнувшись, Орлов решил додавить свою несговорчивую собеседницу. Как в прошлый раз.

— Давай сосредоточимся на нелогичностях в твоей работе с Громовой, Дана, — помолчав предложил он. Предложил совсем не то, чего бы ей хотелось…

— Каких ещё нелогичностях? — немного сконфуженно откликнулась она. В глазах мелькнуло беспокойство. Она постаралась его скрыть, на пару мгновений приспустив веки.

— К примеру, — негромко принялся объяснять Орлов, — почему Новикову было позволено находиться с ней рядом? Почему ты не настояла на прекращении их общения? Ты же знала, что жених ей не по нутру, так?

— Даниил Сергеевич настоял, чтобы не вмешивалась. Решил попробовать выбить клин клином.

— То есть?

— То есть использовать Новикова как таран. Чтобы он выбил у девочки воспоминания о Круглове. Заместил того собой. Спорный прием. Об этом я ему и сказала. Но Громов есть Громов.

— Кто такой Круглов? — Кирилл зацепился за новые вводные.

— Юрий Круглов — ее одноклассник. Участвовал в том вертепе.

— Участвовал в том вертепе… — медленно проговорил он. И резюмировал: — Вот мы и вернулись к тому, вокруг чего ходим уже больше часа.

— Черт! — недовольно воскликнула она.

— Так что там по пари, которое ты мне предложила?

— Настырный… Я правильно понимаю: ты принял решение оставить ее в своей орбите? А что она? Не против? Вы смогли договориться, на каком уровне продолжится ваше общение? Как вообще всё прошло? Приступ был? Как она с ним справилась? Отвечай, Орлов, это важно!

— Не части. Она сказала что-то вроде: «Я победила дождь». И я битый час пытаюсь выудить у тебя, что это значит, Дана… Ты сложный переговорщик, — с негромкой монотонностью вещал Орлов, не давая ей вставить ни единого возражения, — Меняешь договоренности по ходу пьесы — раз. Уводишь тему разговора от сути — два. Непорядок. Я пришел сюда с определенной целью, и я ее добьюсь. Так что там по твоему пари?

— Ладно, пари, так пари, Орлов! — бросила она ему в лицо, смирившись. — Сам напросился. Только на моих условиях.

— Излагай.

— Я «сливаю» тебе инфу по триггеру, а ты поможешь моей пациентке его нейтрализовать. Только так и никак иначе. В конце концов, ты уже вписался в это дело, затащив ее в постель.

— Роль свахи тебе не идёт?

— Жениться на ней я тебя не заставляю. Это забота Громова — ему и решать. А спать с ней ты и дальше собираешься. Ошибаюсь?

— Нет.

— Вот видишь — не ошибаюсь. Поэтому единственное мое требование: не осложняй жизнь моей пациентке. Принеси девочке пользу: избавь от последствий психотравмы… Помоги ей поверить, что не все вокруг мудаки, подобные Круглову. Подумай, пока я чайник поставлю. Чаю попьем. «Заморозил» ты меня. Но имей в виду: информация только в обмен на слово, которое ты дашь. Не устраивает— можешь просто молча встать и уйти, пока я на кухне.

Дана поднялась с дивана и направилась на кухню. Он смотрел ей вслед, залюбовавшись грациозной походкой, и поймал себя на мысли, что она чем-то похожа на походку его фигурантки: та же плавность в движениях и грациозность. Прошла пара—тройка минут и Дана появилась в гостиной.

— Что, не смылся? — Тон ее голоса изменился: стал прохладно—деловым.

— Когда я бежал от вызова? — миролюбиво ответил он.

— Ну воспринимай как вызов, мне все равно, как ты будешь это для себя квалифицировать. Ну что: по рукам?

— По рукам.

— Эх, жаль разбить некому. Ладно…

— Пари заключено. Давай к делу — время не ждёт.

— Эк тебя зацепило?

— Не ерунди!

— Ладно, не буду. Итак, триггер и его причины… — начала она, разливая чай по чашкам, — Присаживайся к столу. В сложившейся ситуации… Сложной, чрезвычайно травмирующей…

— Когда она сложилась? — уточнил он, заняв место за столом.

— Точка отсчёта — 27 мая этого года. В этот день девочки решились пойти на вечеринку… И там столкнулись с вопиющим.

— Добавь конкретики.

— Как смогу, Холод, как смогу… Напомню: мои возможности в подаче этой самой конкретики ограничены. Должен понимать…

— Не тяни резину.

— Громова стала свидетелем насильственных действий по отношению к своей подруге, — поделилась она, также заняв прежнее место за столом. — Это ее одноклассница. Кстати, она до сих пор не оправилась от последствий. И физически, и психологически. Уже полгода проходит реабилитацию в одной из кли…

— Ближе к сути пари, Дана.

— Никогда ни к чему ее не принуждай. Не хватай за кисти рук. Не ограничивай ее движений, даже символически. Запомни: она должна чувствовать полную свободу. Поэтому никаких экспериментов со связыванием и тому подобным, Холод. В тот вечер кисти ее рук держали в жёстком захвате. Она сопротивлялась. Поэтому девочку связали и бросили на пол.

— Отказались беспредельничать?

— Дали время на «остыть» и смириться.

— Дальше.

— Перед глазами у нее находилось окно. За окном — дерево. Тот вечер выдался ненастным. Ненастным во всех смыслах… Шел сильный дождь. Он сопровождался шквальным ветром. Дерево за окном сильно раскачивалось. По листьям барабанил дождь. Она считала важным отвлечься от крика подруги и сосредоточиться…

— Где находилась подруга?

— В той же комнате… И терпела насилие.

— Она видела сам процесс.

— Нет. Только слышала крик подруги и смех одноклассников.

— Одноклассников? Их было несколько?

— Двое, — ответила Стриж и замолчала.

— Дальше, — напомнил о себе Громов.

— Дальше, — негромко откликнулась она и продолжила: — Катя старалась сосредоточиться на пути выхода из сложившийся ситуации. Она назвала ее капканом. Чтобы принять решение, как помочь подруге, девочка считала, что должна сосредоточиться. Мысли от стресса разбегались. Она лежала и не спускала глаз с дерева, точнее — с одного из листьев того дерева. Он был самым крупным, как она сказала, поэтому следить за ним было легче всего. Этот лист под дождём стал ее триггером. Ещё одним, наряду с дождем, и захватом рук, о котором я тебя уже предупредила. Она поставила себе цель найти выход из положения до того, как «измученный», как она его назвала, лист сорвёт порывом ветра и унесёт прочь. «Унесёт прочь» она ассоциировала с потерей сознания. Говорила, что изо всех сил боролась, чтобы остаться в состоянии логически мыслить. Очень боялась не успеть придумать способ позвать на помощь. Перед тем, как отключиться.

— Придумала?

— Да. Она борец, скажу я тебе.

— Какой способ?

— Спроси у неё. Я и так разболталась. Все, Орлов, сеанс окончен. Можешь быть свободен.

— Благодарю покорно… Нет, серьезно, спасибо, что уделила время.

— Пари, Орлов, па-ри. Проиграешь — пощады не жди. Ни от меня, ни от Громова.

— Я не проигрываю.

— Рассказала не потому, что вынудил, а потому, что она не справится без тебя, Кирилл.

— Занялась самооправданием? Задача фигурантки сейчас — сидеть тихо и не отсвечивать. В идеале: под колпаком у деда. Тогда все будет в ажуре.

— Фигурантки? Ты уже дважды назвал ее так. Ты что разрабатываешь ее что ли? И по какому же делу она у тебя проходит? — спросила она, но ответа не получила. — Ладно. Мне своих заморочек хватает… Но учти: Екатерина не будет «сидеть тихо». И из-под Громовского колпака уже выскользнула.

— Никогда не поздно вернуться.

— Темперамент не тот. Она настроена найти отца.

— Найти? То есть ты тоже уверена, что он жив?

— Вполне возможно. Громов явно что-то знает. Напрягся, когда я завела речь о Василии.

— Возможно, ты права, — не стал разубеждать Орлов. И добавил: — Так пусть деда потрясет. И безопасно и толк может выйти.

— Думаю, что попробует. Но перспектив не густо.

— Почему?

— В последнее время заметила, что дистанцию с ним держит. А это не добавляет им взаимопонимания.

— Причина?

— Всё та же: девочка уверена, что он что-то знает об отце, но скрывает от нее. Поэтому и недовольна.

— Ясно.

— А перетяни ее на свою сторону, Холод. Ты же тоже ищешь Василия.

— Не вижу смысла… Что это мне даст?

— Утрешь нос Громову. Чем не повод?

— Не думал над этим.

— Так подумай. Девочка тогда на мысль тебя натолкнула, натолкнет и сейчас!

— Не понял?

— Если ваш тогдашний договор с париком сработал, почему бы снова не сыграть в тандеме? Теперь делу Василия? План — проще пареной репы: она надавит на деда и принесет тебе инфу.

— Спорно. Она очень изменилась. Теперь работает только баш на баш…

— Так заинтересуй! Постой, ты недоволен что ли? Сам из того же теста!

— Из какого ещё теста, Дана?

— Тоже баш на баш работаешь. Вот неспроста ж по парику разоткровенничался, правда? Информацию выбить хотел и завлекал мнимой откровенностью.

— Почему мнимой? Вполне себе реальной. И это дало результат.

— Дало, — вздохнула Стриж. — А про этот твой баш на баш замечу: сам ее такому подходу и научил! Мороженое на то, чтобы держала язык за зубами, помнишь? Получается, сам научил, а теперь недоволен! И не спорь — вижу, что недоволен.

— Не понимаю ее сейчас. Раскусить не могу.

— А ты не кусай! Смени тактику: держи рядом и наблюдай. Ну что мне тебя учить…

— Верно. Не стоит.

— Воды с тех пор утекло немало, но девочка не так уж и изменилась. Громов правильно ее воспитал. Нет в ней гнили.

— Думаешь нет?

— Знаю! Поэтому и советую: понаблюдай и убедись. Тем более выбора у тебя всё равно нет, ведь на пари согласился! Ловко я тебя на крючок подсадила, а⁈

Он взглянул на нее с подозрением, а она продолжила:

— Помнишь, как говорил: «Не родился еще тот, кто меня на крючок подсадит!» Молодой был, самоуверенный до чёртиков!

— Дана, Дана, — усмехнулся Орлов.

— И ведь не устоял перед ней. Как перед ее матерью когда-то?

— Не мели чепухи.

— Это факт, Кирилл. Неоспоримый.

— Понимаю, что берёшь на слабо. Но перебарщивать не стоит.

— Прости… Давить не собираюсь, но… Знаешь, Катя ведь очень избирательна… И не всегда идет на контакт… Но если уж пошла, то… пошла. Вот с тобой пошла. Раз про дождь рассказала. Цени это, Орлов.

Поймав на себе недовольный взгляд, Дана потупила свой и, задумавшись ненадолго, тихо проговорила:

— Только вот способен ли ты?.. Даже не знаю…

— Способен на что?

— Способен ли снова противостоять Громову. Пока ведь счет 1:0 в его пользу, скажу я тебе! — высказалась она и с вызовом взглянула ему в глаза.

— Продолжаешь провоцировать? И как твои пациенты тебя терпят?

— Они не терпят, Холод. Так же, как ты сейчас, они приходят ко мне с проблемой и находят ее решение. И бывает удивляются, что оно лежит на поверхности. Всего-то и нужно взглянуть на нее под другим углом.

— Я не на сеансе у тебя, Птица. Сам решу.

— А все мои пациенты всегда сами принимают решение, Кирилл. Я только помогаю им расставить акценты.

— Я тебе не пациент… Я партнер по пари, — усмехнулся он.

— Вот и помни об этом.

— И последнее на сегодня: почему она скрыла от тебя информацию по Стоцкой?

— По новой подруге? Тебе она не нравится, да?

— Не в моем вкусе.

— Да я не об этом. Тебя что-то в ней настораживает?

— Пока только то, что бойкая и крайне любопытная.

— Это не предосудительно.

— Такое ощущение, что всеми силами под кожу Громовой стремится проникнуть.

— Под кожу, говоришь… Я тебя услышала. Мне надо это обмозговать. По поводу того, что скрывает свою новую знакомую… Может, не хочет мешать мух с котлетами?

— Объяснись.

— Стоцкая — из ее новой жизни, тогда как мы с ней работаем над устранением последствий из старой, понимаешь. Предварительный вывод: не хочет вмешивать в наши сеансы свою новую жизнь.

— Будем думать, что в этом вопросе в ней проявилась скрытность Василия.

— Она знает, что начну «копать», ведь рассматриваю под лупой всех, кто ее окружает. О ком мне становится известно… Понять девочку можно. Она столько лет находилась под тотальным контролем деда. «Под колпаком у Мюллера», как она это называет. Наконец получила долгожданную свободу. Относительную, конечно, но все же свободу. И очень бережно ее охраняет… Мало кого допускает в свое личное пространство. Стоцкую вот допустила. Допустила и, видимо, сама хочет решить, правильно ли сделала. Не ошиблась ли снова. И, похоже, решать это она будет без посторонней помощи. Без моей в том числе. Хорошо это или плохо — пока неясно. Будем посмотреть.

— Как любит говорить Самед… — закончил за нее Орлов.

— Точно! Как он кстати? Ты поддерживаешь с ним связь, да?

— Завтра поддержу.

— Завтра? Он в стране?

— Нет. Встреча состоится на его территории.

— Зачем она тебе понадобилась?

— Связался со мной. Похоже, что-то нарыл по Миронову.

— По Василию?

— Угу.

— Значит, жив каналья?

— Ничего это пока не значит, Дана.

— Почему?

— Сказал: что жив, что мертв — бесполезен.

— Самед в своем репертуаре: ни конкретики, ни определенности. Не боишься, что съездишь впустую?

— Надеюсь, даст наводку, где искать. Самого или компромат, который он припрятал.

— Да компромат за столько лет уж прибрали, наверное. Или актуальность давно потерял.

— Не думаю. Поживем — увидим.

— А можно ли ему все ещё доверять… Самеду, я имею в виду. Столько лет прошло. Люди меняются, Кирилл. Вот ты же изменился.

— Как?

— В тебе пропало открытость, Холод. Стал излишне осторожен… подозрителен… Появилось коварство. Вот и Самед… Тот ли он человек, кем был раньше?

— Проверю.

— Как? С рисками для себя?

— Иначе не выйдет, Птица. Чтобы раскрылся на все сто, он должен мне доверять. И хорошо осознавать мои риски. Баш на баш.

— Будь осторожен.

— Буду. Пора. Спасибо, помогла. — Он поднялся из—за стола, подошел к ней и коснулся ее щеки дружеским поцелуем.

— Рада быть тебе полезной, Кирилл Андреевич. Не наломай дров. Хотя, куда уж больше…

— Ценю твое доверие. Ты зачем вигвам сожгла? — спросил он, проходя мимо камина, в котором тлели угли.

— Расправилась со своей прежней жизнью.

— Так кардинально?

— Да. Каждый должен быть готов изменить свою жизнь, когда приходит время. Отпускаю тебя. Замуж схожу, пожалуй. — Ей удалось его удивить. — Мне тут предложение поступило… И вдруг ты нарисовался. Внезапно. И я было подумала… Короче…

— Замуж — это отлично, Дана! Рад за тебя. Очень.

— Советуешь, значит…

— Конечно!

— Да… Хотела вот в постель тебя затащить… Там и решить… Да вижу, что опоздала. Ну уж как вышло — так вышло.

— Что значит «опоздала»? Опять намеки кидаешь?

— Да какие уж там намеки. Открытым текстом говорю: попал ты Орлов. Громов ваших с девочкой игр без последствий не оставит. Ну, если не поубиваете друг друга, то, может, и договоритесь.

— Оставлю это без комментариев. Пора мне, Птаха.

— Дела бесконечные?

— Гостья нарисовалась.

— Гостья? Дома что ли? На ночь глядя?

Ответа не последовало.

— Запутался ты в своих бабах, Холод, — вздохнув, заметила она.

— Ничуть, — твердо ответил он. — Каждая на своем месте. Пока, Стрижонок.

— Пока. Девочку не обижай. И о пари нашем помни.

Глава 22 Визит инквизитора

Мы с Марьей подошли к гардеробу Базы отдыха «Империал» и встали в самый конец очереди. Она хоть и выглядела нескончаемой, но продвигалась довольно быстро. Казалось, отдохнуть на этих выходных собралось полстолицы: люди постоянно мельтешили в холле, их голоса доносились отовсюду. Правда, на нас никто не обращал внимания. В холле, среди всей этой пёстрой массы людей, не наблюдалось ни Каменнолицего с Предсказательницей, ни Новикова с его сестрой Юлей, ни самого Орлова или хотя бы его правой руки — великана — «невидимки» с внимательным, всё подмечающим взглядом. За пролетевшие пару дней я настолько привыкла к вниманию к своей скромной персоне, что теперь его полное отсутствие ощущалось непривычным.

Видимо, Новиков с Юлей все-таки отбыли с «точки дислокации» несколько часов назад. В глаза бросалась еще одна странность. Я бы даже сказала, что эта странность была показательно заметной: Миша так и не позвонил со своим привычным распоряжением поторопиться, когда приехала Юля. Обиделся ли он на мой отказ и теперь наказывал игнором? Или смирился с тем, что не поеду на их традиционный воскресный обед и решил больше не тратить на меня свое драгоценное время? Как бы то ни было, отсутствие внимания с его стороны я посчитала добрым знаком, решив, что он наконец принял фактическое положение дел.

Мы с Марьей почти приблизились к стойке гардероба, и я принялась лениво вслушиваться в негромкие беседы отдыхающих. По большей части они делились впечатлениями, львиная доля которых была положительной.

«А я? Довольна ли я тем, что здесь пережила?» — мысленно задалась я вопросом и усмехнулась, уловив в своем настроении только то, что была безмерно рада завершению этих двухдневных гонок по вертикали, которые подруга опрометчиво окрестила отдыхом.

«Всё неизбежно возвращалось на круги своя», — полагала я, наивно сбросив со счетов новые обстоятельства, ворвавшиеся в мою жизнь и уже изменившие ее до неузнаваемости.

Рядом стояла недовольная Марья. Я взглянула на подругу. Она выглядела подозрительно молчаливой и время от времени показательно демонстрировала мне свое недовольство и даже что-то, похожее на обиду. Всё, что я ей недавно сказала о необходимости спать с Орловым, было правдой лишь отчасти. Потому что в минуты нашей с ним близости об отце я даже не задумалась: ни на мгновение, ни даже на долю того мгновения. Я была сосредоточена исключительно на ощущениях и на том, кто мне их дарил. Но подруга не должна об этом знать. Пусть лучше считает меня стервой. Сейчас это очень помогало избежать допроса с пристрастием, который она была вполне в состоянии мне устроить.

— С Николаем договорись сама. Увидит твой непотребный вид — пусть держит язык за зубами, — негромко распорядилась Марья, словно на шарнирах переминаясь с ноги на ногу.

— Чего это он у меня непотребный? — рассеяно уточнила я, получая свою дубленку у гардеробщика.

— На шкурку свою глянь, — проворчала она, ткнув пальцем в дырку на ней, прямо в районе груди.

— Вот же… — недовольно пробормотала я, выдернув Марьин ноготок из отверстия с неровными краями. — Видимо, ветками посекло.

— Не удивительно! Учитывая то, как ты летела… Тот ещё трэшак был. Думала всё: финита ля комедия.

— Как пробка из бутылки из саней вылетела, да? — предположила я, виновато улыбнувшись.

— Угу, — проворчала Машка.

— Хотела бы я видеть…

— Не о том думаешь! Лучше подумай о том, зачем Новиков это сотворил?

— Чтоб я с зачетом пролетела, зачем же ещё? И я пролетела.

— Что значит пролетела?

— То и значит… Вяземский звонил.

— Сам⁈

— Да.

— И чё мы молчим? Колись давай!

— Пожелал мне здоровья и сказал, что примет зачет у Миши. Ну… пока я лечится буду.

— Вот козел!

— Вяземский?

— Да причем тут профессор! Его просто развели, как кролика. Я о Новикове твоем!

— Он не мой, Маш…

— И чё? Проглотишь что ли?

— А что мне делать остаётся?

— Как что⁈ Бороться надо, а ты лапки сложила!

— В моем случае главное, что ласты не склеила…

— Что ещё за сленг! Где нахваталась? — Машка округлила глаза в притворном ужасе, показательно недовольно сдвинув брови к переносице. И прикрыла рот ладошкой.

— Да ладно, чё шифруешься? Расслабься! — велела ей я, постаравшись как можно более точно передать ее же манеру высказываться, — Тут все чужие, можно поржать открыто.

— Блииин! Терь Громов меня точно в порошок сотрёт! Ты это… За речью-то следи, ладно? Пожалей старика, что ли. Ему и твоего вида будет достаточно, чтоб рехнуться.

— Думаешь, он тоже приехал?

— Не знаю… Он у тебя такой непредсказуемый. А кто еще так думает?

— Кирилл Андреевич предположил.

— А вот теперь я напряглась!

— Да всё тип топ будет!

— Издеваешься, да? Ну-ка давай на теме погоды сносную речь потренируем. Пока я дубленку тебе застегиваю! Да… — вздохнула она и добавила: — шкурка пипец прост… Вся подерганная. Как у крыски, сбежавшей из мышеловки. Ну что зависла, Кать! Не тормози и не расстраивайся! Давай изреки че-нить пристойное! Не разочаровывай меня!

Я взглянула в окно, к которому мы успели подойти, и вздохнула:

— Какая там красота! Ты только взгляни на этих лучистых красавиц!

— Каких ещё красавиц, Кать! Красавиц тут только две: ты да я, да мы с тобой.

— Угу.

— Ты о снежинках что ли?

— О них, Маш, о них, — театрально вздохнула я и продолжила: — Каждая — настоящее произведение искусства! А лес вдали! Он просто сказочный!

— Ага… Понеслась… Вот так и шпарь, поняла! С чувством, с толком, с расстановкой. И с этой своей придурковатой возвышенностью. Тогда Царь —дед забьется в экстазе, а там может и пронесет…

— А почему придурковатой? — насупилась я.

— А какой⁈ — воскликнула Машка и рассмеялась.

— И как же я выйду в эту красоту в таком виде, Маш? Диссонанс налицо.

— Ты это серьезно сейчас? Какой ещё диссонанс, Кать! Выйди пока из образа! Рано! Золушка, блин!

— Как какой? Полнейший, Маш! — старалась я говорить на полном серьезе, старательно пряча улыбку. — За окном девственная чистота, а я выйду туда такой потрепанной крыской… В подранной дубленке… С расцарапанным лицом… Даже не попрощавшись с Кириллом Андреевичем, — причитала я, почему-то расстроившись, что не попрощалась.

— Ой фсё! Хорош канючить! Лицо сейчас шарфом прикроем. Орлов обойдётся без прощания, его еще заслужить нужно!

— Как заслужить?

— Как как! Старательно… Но это потом обдумаем. Не до него сейчас. А дубленку новую купим — делов-то!

— Легче сказать, чем сделать, — проворчала я, взглянув на себя сверху вниз и заметив на подоле ещё пару дырок.

— А в чем проблема? Я оплачу, а деду скажешь, что подарок от меня.

— Зачем, Маш, не надо. Я сама, — пробурчала я.

— Моя вина — мне и платить! — категорично заявила подруга. Сказала, как отрезала.

— Не понимаю… В чем твоя вина, Маш?

— Недоглядела. Давай пошли уже! — Меня подхватили под локоть и повели к дверям, приговаривая: — Твой Николай заждался там уже. Хорошо бы, если бы Даниил Сергеевич на хвост ему не сел… Поперек горла сейчас ответ перед ним держать.

— И не придется, Маш. Моя жизнь, мне его и держать.

— Ага, — пробурчала она, махнув ладошкой. И помолчав добавила: — А то, что моя жизнь терь на твою завязана, невдомек, не?

— Чего это она завязана? — откликнулась я, не совсем ее понимая. И попросила: — Не утрируй.

— Ладно. Оставим это пока. Готова выйти в свет, Золушка? А чё — норм! Лучистые, как их там… красавицы фейс твой поцарапанный атаковать не смогут, гляди как мы им шарфом эту возможность перекрыли, круто да? — рассмеялась подруга, и я была рада, что смогла поднять ей настроение.

Мы вышли за дверь холла «Империала» и сразу заметили дедушкин внедорожник. Николай Николаевич, видимо, решил не особо заморачиваться и припарковался прямо у крыльца. Это было совсем на него непохоже, но ладно…

Мы ускорились, заметив, как он покинул водительское сидение и подошел к задней двери, видимо, чтобы открыть ее для нас. А я краем глаза уловила тень на переднем сидении. Оно явно было занято.

«Неужели дед?» — промелькнула беспокойная мысль. И ответ на нее «нарисовался» сразу, стоило нам подойти ближе.

Для нас галантно открыли дверь. Поблагодарив нашего водителя и пожелав ему доброго вечера, я пропустила Машу вперед. Подруга занырнула было внутрь и застопорилась. Я подтолкнула ее, легонько хлопнув ладошкой по спине, и забралась следом на заднее сидение нашей машины. Забралась, втянув носом знакомый аромат кожаного салона, смешанный с едва уловимыми нотками маминого любимого цитрусового ароматизатора, которым дедушка продолжал пользоваться, и натянула на нос сползший к подбородку шарф. Водительская дверь мягко открылась. В салон скользнул молчаливый Николай Николаевич и плавно захлопнул ее за собой. В наступившей тишине послышалось растерянное Машкино:

— Аммм… Добрый вечер, господа.

— Что скуксилась, Марь Иванна? — в темноте негромко прозвучал голос дедушки с переднего сидения, и тут же заурчал мотор нашего «Лексуса».

— Эммм… Прошу прощения? — излишне оптимистично откликнулась Маша.

— Чего кислая такая, спрашиваю? Аль не рада мне?

— Как же не рада, Даниил Сергеевич! Скажете тоже… Разве я могу…

— Правильно понимаешь — не можешь, — негромко заверил ее дед и не спеша развернулся к нам в пол-оборота: — Ну, дамы, как отдохнули?

— Отлично! — как по команде воскликнули мы.

— Что такая квелая, девочка? — обратился он уже ко мне, скользнув острым как бритва взглядом по шарфу, закрывающему лицо словно балаклава. И, как ни странно, отвернулся от нас с Марьей, милостиво позволив в полутьме любоваться очертаниями своего, модельно подстриженного затылка.

— Устала… — прошептала я вдруг охрипшим голосом.

— А что, от отдыха на свежем воздухе тоже можно устать? — послышался насмешливый голос моего «дознавателя».

— Получается так… — ответила я чуть громче. И аккуратно выдохнула.

— Включи-ка нам свет в салоне, Николай, — всё так же — с насмешкой распорядился дедушка.

— Не надо! — задребезжал мой голос, — Зачем⁈ Всю красоту за окном пропустим, дед!

— От интенсивного отдыха, Даниил Сергеевич, запросто можно устать! — пришла мне на выручку Машка, — Никогда бы не подумала, что заявлю такое, представляете⁈ Вот и я бы ни за что не поверила!

— Отчего ж не поверить, Марь Иванна, — откликнулся дед.

— И с впечатлениями явный перебор вышел! — тараторила подруга, — Катя вон до сих пор не отошла!

— Чего это она?

— Так с непривычки же! И потом, знаете сколько мы по лесу бродили! Километров сто, наверное, намотали!

— Это ты лишку хватила, Марь Иванна. Тридцать пять всего, — поправил ее дед.

— Правда? — Марья была удивлена и даже не постаралась этого скрыть. — Откуда данные, сударь?

— Показатели трекера.

— Какого трекера? Вы за нами следили?

— Мониторил показатели. Стоит заметить, делаю это регулярно.

— Оху… Ох, у нас и покровитель! Всё под контролем! Фантастика! Но как! Где же этот бедовый трекер был припрятан⁈

Я молча сунула подруге под нос запястье со своим «Цербером».

— Миленькие… — пробормотала она и ткнула мне в бок локтем. — А они всё—всё фиксируют, да?

— Стандартный набор показателей.

— Стандартный? А, ну… Стандартный — это… замечательно… Пульс, частоту дыхания, да? Страшно представить, что они зафиксировать могли.

— Почему страшно, Марь Иванна?

— Страшно интересно, я хотела сказать! Это ж какой уровень… контроля! Мои вот родители — те еще затейники, но даже им в голову такое не приходило! — «несло» подругу. Я молча взглянула на нее и коротко крутанула пальцем у виска. Она нервно коснулась пальцами своих губ и округлила глаза, когда услышала предложение деда:

— Могу и тебе посодействовать, Марь Иванна. — Прозвучало вполне себе миролюбиво.

— Ну что вы! Зачем же! Да и неудобно вас напрягать!

— Пустое, Марь Иванна. Мне только в радость.

— Да это и понятно, чего уж там, — было растерялась она, но тут же взяла себя в руки и заявила: — Я ж всегда рядом с Катей, так что нам и одних часиков на двоих вполне себе хватит, правда же⁈

— Как скажешь, Марь Ивановна, — заметил дед. И добавил: — А тридцать пять за без малого трое суток — это совсем немного.

— Что тридцать пять?

— Километров, Марь Иванна, километров.

— А! Думаете, не догуляли? Но тут ведь еще какой нюансик имеется: вокруг полно людей! Знаете, какой большой этот дом отдыха! Да там как в муравейнике! Куда ни глянь — а они везде! Ни уединиться, ни подумать, ни подышать в одиночестве! Это так безмерно утомляет, вы не представляете!

— Ну почему же… Вполне могу представить, — заметил дедушка, явно развлекаясь.

— Правда!

— Абсолютная… Это издержки урбанизации, Марь Иванна.

— Вы правы как никогда, Даниил Сергеевич! Вот просто в точку! Не то слово!

— Верно, слово не то, Марь Иванна. Я всегда прав. Советую запомнить. Что с лицом, Катерина? — резко сменил он тему. — Сними этот маскарад. Лоб вон весь в испарине уже. Иначе решу, что у тебя жар и отправлю домой до прояснения.

— Ну что ты, дедуль, — как могла ласковее пролепетала я, — нет у меня жара, не надо домой. Мы едем в общежитие. У меня завтра консультация. У Вяземского. Нужно вопросы еще проработать, а все материалы в комнате.

Я вздохнула и опустила шарф с лица. В салоне включился свет. Я поймала на лице внимательный взгляд деда и снова удрученно вздохнула.

— Как ни прискорбно, Даниил Сергеевич, но отдыхпорой бывает сопряжен с разными форс-мажорными обстоя…

— Помолчи, Марь Иванна, — прервал подругу дед. — Готов тебя выслушать, Катерина. Потрудись объяснить свой внешний вид. И не стесняйся добавить конкретики.

Послышалось тихое Машкино: «Пипец…», а следом — её же удрученный вздох.

— С горки неудачно скатилась, — в навалившейся тишине ответила я.

— С кем? — последовал следующий вопрос.

— С Мишей, — вздохнула я, уже морально готовая к тому, что дед сейчас настоит на том, чтобы я сегодня же съехала из общаги. Ведь прокололась же, как сказала бы Марья, если бы не лишилась дара речи. Сейчас дед выстроит свою любимую логическую цепочку относительно того, что я не в состоянии жить самостоятельно, и «финита ла комедия». Я принялась напряженно ждать, но дед меня удивил: нравоучений так не последовало.

— Щенок, — только и буркнул он. И добавил: — Надеюсь ты поставила точку в ваших с ним отношениях.

— Поставила. Кажется…

— Научись, наконец, говорить «нет», Катерина. Если не умеешь говорить «нет», то твоё «да» ничего не стоит. Притормози у обочины, — обратился он к Николаю Николаевичу.

— Делается, — негромко откликнулся тот. Машина плавно съехала вбок и остановилась, мигая фарами.

— Обследование проводилось?

— МРТ.

— Где результат?

— Вот, — я вынула из рюкзака бумаги и протянула ему.

Дед прибавил света в машине. Вынул из внутреннего кармана пиджака очки. Надел их и воззрился в бумаги.

— Вроде все неплохо… Головокружение было?

— Было. Нет.

Он повернулся и взглянул на меня своим фирменным инквизиторским взглядом.

— Было. Только совсем небольшое. Сейчас нет, — объяснила я.

— Тошнота?

— Нет. Почти…

Он потянулся ко мне, чуть откинув назад спинку своего сидения и, кажется, придавил Машке коленки. Но подруга и глазом не моргнула. Только стойко улыбалась, глядя в лицо своего экзекутора.

— Ближе! — распорядился дед.

Я оторвала спину от сидения и приблизилась к своему инквизитору, прекрасно осознавая: от того, что он сейчас разглядит, будет зависеть мое ближайшее будущее. Дед обхватил мой подбородок. Всмотрелся в глаза. И пробурчал:

— Странно… Реакции не наблюдаю.

— Какой реакции, деда? — пролепетала я.

— Реакции на мои прикосновения, — сообщил он, продолжая вглядываться: еще чуть-чуть и дырку во мне просмотрит. — Ты позволила мне прикоснуться к лицу и не отскочила, как ошпаренная.

— Куда ж я тут отскачу?..

— Даже не дернулась… Странно. В чем причина?

— Ух ты! — воскликнула Марья, — Это отдых пошел ей на пользу — не иначе!

— Не поспоришь, — бросил дед, не сводя с меня глаз.

— Спасибо, что позволил поехать, дедуль, — решила я еще раз поблагодарить его. На всякий случай.

— Всё опасался, как бы чего не вышло, — с расстановкой заметил он, — Но, вот ведь парадокс: как опасался, так и вышло.

— Что вышло, дедуль?

— Вот это вот всё! — недовольно воскликнул он. Выпустил мой подбородок из захвата своих пальцев, подхватил бумаги с обследованием с коленей и тряхнул ими перед моим носом.

— А это… Это мелочи… Не сердись, пожалуйста… Сам же сказал, что всё неплохо, — с опаской прошептала я.

— Этих мелочей бы не случилось, если бы дома осталась!

— Не начинай, дед, — предостерегающе проговорила я. — Даже не думай снова закрыть меня в четырех стенах…

Какое-то время мы поиграли с ним в гляделки. Потом он недовольно скривил губы и велел Николаю Николаевичу:

— Поехали!

Тот послушно кивнул и уточнил:

— В общежитие?

— Конечно! — ответила я за дедушку. Тот не стал спорить — только отвернулся от меня и принялся снова изучать записи в бумагах. Мы снова тронулись в путь.

— Что у вас там сегодня на ужин? — услышали мы с Машкой спустя несколько минут. И радостно переглянулись, подмигнув друг другу.

— Ужином сегодня заведую я, — отчиталась подруга.

— Так очередь Катерины, если я ничего не путаю.

— Ну, она ж у нас травмированная как никак…

— Да все с ней в порядке. Судя по результатам обследования.

— Вот же ж… Оказия какая приключилась… Это моя вина, Даниил Сергеевич! Проворонила… Что уж теперь… — застрекотала подруга, — А на ужин у нас сегодня макароны под соусом балоньезе. Мое коронное блюдо. Вкуснотень неописуемая! Пальчики оближешь!

— Скверная привычка, — негромко бросил дед.

— Что? — встрепенулась Марья.

— Если пальцы лизать, — проворчал он, — можно получить расстройство желудка, Марь Иванна.

— Так я ж образно! Извините, Даниил Сергеевич, не углядела за подругой. Минус мне жирнючий, канеш, — страдальчески вздохнула Марья. — И ваше недовольство мною вполне объяснимо.

— Тобою?

— Конечно! Кем же еще! Я же за нее поручилась. Но вот не уследила.

— Да, Катерина… Гляди, даже подруга сомневается в твоей самостоятельности. Значит, я прав: ты не готова к самостоятельной жизни. Есть, над чем подумать, правда? Пора смириться с очевидным.

— А мы и подумаем! — ответила подруга за меня. И понеслось: — Проведем разбор полетов…. Обсудим все за и против. И… и примем меры!

— Проведи, Марь Иванна, проведи… Хотелось бы на это взглянуть.

— На что?

— Как разбор полетов проводить будешь, — усмехнулся дед.

— А… это… Да зачем вам отвлекаться от дел⁈ Я справлюсь, честное слово! Все пройдет как по маслу, даже не сомневайтесь!

— Как по маслу, говоришь?

— Конечно! Я же ведь не то, чтобы совсем уж ни на что не способна, Даниил Сергеевич! Первую помощь вот, например, организовала Катюше по высшему разряду! Сам владелец «Империала» был задействован. Лично, — никак не умолкала моя неугомонная трещотка.

— Сам Градский? А он разве присутствовал? — уточнил дед.

Мы с Марьей, ничего не понимая, переглянулись и выдали в один голос:

— Градский?

— Да. Управляющий тем бедламом, где тебе лицо расцарапали, Катерина.

— Никто меня там не царапал, дед. Я сама виновата.

— Речь сейчас о владельце. На данный момент мне ничего о нем выяснить не удалось. Шифруется, шельма.

— Ой, знаете, а я ведь даже фамилию его не уточнила, — заюлила Машка, — Пребывала в таком шоке, что бросилась на ресепшн как угорелая, а там дали номер телефона, мы и позвонили. Мужик, то есть управляющий, оказался полным адекватом.

— Звонил я ему. Он — ни сном, ни духом.

— Да⁈ Странно… Надо же! А все так оперативно организовал, — вещала Марья.

— А зачем ты ему звонил, деда? — подала я голос.

— Чтобы выяснить, что с Екатериной Васильевной стряслось. Чем она там так занята, что на звонок мой ответить не в состоянии. Что он организовал, Марь Иванна?

— Кто?

— Градский.

— А! Ну… приезд врача, обследование пострадавших и тэдэ и тэпэ, — отчиталась подруга, неопределённо взмахнув ладошкой.

— Номер мне скинь, — помолчав, распорядился дед.

— Какой номер, Даниил Сергеевич?

— Тот, на который ты звонила, Марь Иванна.

— А, номер! Да я бы с радостью, только Саша же звонил! А сейчас он вне зоны доступа, — выдала она, удрученно вздохнув.

— Черт знает что творится в этой шарашке, — проворчал дед.

— Зря вы так, Даниил Сергеевич! Очень солидное заведение, — застрекотала моя стрекоза, — нам понравилось, да, Кать?

— Угу, — промычала я.

— Понравилось им… Ну ничего, я уже занимаюсь этим «Империалом» и скоро выведу его руководство на чистую воду.

— Вот это правильно, Даниил Сергеевич! Выясните всё, как только вы умеете! Вот, прям всё как на духу!

— Замолкни, Марь Иванна. Как есть ведь лиса.

— А я что? Я ничего! Мне ж ведь и самой интересно!

— Интересно ей…

— А то, как так-то: хозяин один, а фамилия другая. Непорядок, да, Кать?

— Угу, — снова промычала я.

— А кто хозяин по-твоему?

— Откуда ж мне знать!

— Не юли, Марь Иванна!

— Да как же я могу! Запуталась я… Совсем ничего не понимаю! Поэтому и прошу вас разобраться, что к чему.

— Просит она. Манипуляторша выискалась.

— Я⁈ — глаза подруги превратились в блюдца. — Ну что вы, Даниил Сергеевич! Как я могу⁈

— Кто тебе сказал, что я займусь этим по твоей просьбе, — заворчал дед.

— Простое логическое допущение — не более того! Просто я подумала… И допустила, что была бы рада, если бы вы сочли возможным поделиться со мной… И не только со мной, но и с Катей… тем, что станет известно… Вот и все… Я же просто смею надеяться… если чё

— Не смей, не сочту, — отрезал дед.

— Жаль… — разочарованно прошептала подруга и обречённо вздохнула.

— Не сочту, пока не научишься соблюдать каноны русского языка, Марь Иванна.

— А чё тако… Прошу прощения, была не точна в оборотах. Буду тщательнее работать над речью. Знали бы вы, как я стараюсь…

Старательно пряча улыбку, я изо всех сил «держала» лицо согласно ситуации, так сказать, — сохраняла на нем скрепную печать серьезности. Иначе и мне «прилетело» бы нравоучений, а дополнительно раздражать деда сейчас совсем не входило в мои планы. Я хотела обсудить с ним один вопрос и ждала, когда мы, наконец, доберемся до общежития.

Глава 23 Билет во взрослую жизнь

За лобовым стеклом нашей «ласточки» замаячили знакомые очертания. Мы наконец вырулили на улицу, ведущую к комплексу общежитий Универа. Пара-тройка минут — и Николай Николаевич плавно заехал в дворик, за последние полгода ставший почти родным, и припарковался недалеко от крыльца нашей общаги.

Рядом послышался едва различимый выдох. Это Марья вздохнула с облегчением. Подруга нервничала и всю дорогу явно чувствовала себя не в своей тарелке. Я впервые видела своего, порой бравурного «боевого товарища» в таком взвинченном состоянии.

— Приехали! — с оптимизмом воскликнула она, — Благодарю за доставку, господа. Пошли, Катюш, пора и об ужине подумать.

Она ухватилась за мою ладонь и открыла дверь, но вдруг замерла, как испуганная бандерложка перед всемогущим Каа, услышав его негромкое:

— Задержись, Катерина. У меня остались вопросы.

— Отлично! — воскликнула я, — Маш, ты иди, я скоро буду. — И добавила, заметив, насколько испуганно она воззрилась на меня: — Не волнуйся, всё в порядке.

— Ну ты это… Не задерживайся, ладно, — прошептала она, растерянно кивнув.

— Не волнуйся, я недолго, — пообещала я, наблюдая, как нехотя подруга покидает машину. И как только за ней закрылась дверь, сразу пошла в наступление: — У меня тут тоже парочка вопросиков к тебе завалялась. По папе.

Дед со своего места искоса взглянул на меня и недовольно поджал губы. Потом решительно открыл дверь, по-молодецки выскользнул из салона и, бойко занырнув на заднее сидение, оказался совсем рядом. Дверь за ним захлопнулась, и я почему-то почувствовала себя еще одной, застрявшей в клетке бандерложкой. Напряглась, понимая, что без высочайшего дозволения из этой самой клетки мне теперь было ни выбраться, ни скрыться. Скверно. Инициатива сейчас явно была не на моей стороне.

«Скверно, но поправимо», — мысленно воодушевилась я и мило улыбнулась сначала Николаю Николаевичу, с водительского сидения молча наблюдавшему за разворачивающейся перед ним мизансценой, а потом и дедушке.

— А я бы темку с дубленкой обмозговал, — негромко пробасил Серов. И вполне себе дружелюбно улыбнувшись, заметил: — Эта, похоже, свое обслужила. Ну, мешать не буду. Пойду с Никифором побалакаю.

— Иди уже, Серов, — распорядился дед, — Побеседуй и выясни, что там с этими тайнами Мадридского двора.

— Кто такой Никифор? — ухватилась я за незнакомое имя, чтобы хоть как-то сместить внимание со своей скромной персоны. Николай Николаевич взглянул на входную дверь в холл нашего корпуса общежития. С опаской проследив за направлением его взгляда, я уточнила: — И какого еще двора? Что-то интересненькое по общаге выяснилось?

Спросила и напряглась не по-детски, вспомнив наш с Машей недавний лесной разговор о каком-то там тайном обществе с участием Новикова.

— Никифор — мой былой сослуживец, Катюш. И по совместительству: главный в СБ этого комплекса, — через весомую паузу поделился Николай Николаевич, ладонью «обрисовав» корпуса нашей общаги.

— Вот как…— задумчиво откликнулась я. И посетовала: — Кругом СБ. И тут мы у него под колпаком…

— За всем должен осуществляться контроль, Катюш. Кто ж за порядком следить будет?

— Полиция, например, — предположила я, — Ну, так… Для разнообразия. Не?

— В нужный момент и она бывает задействована, — со знанием дела известили меня.

Как ни странно, дед не прервал нашу миленькую беседу, позволив мне задавать «лишние» вопросы. Не пресёк, как обычно, окрестив ответы на них «информацией для внутреннего пользования».

— Проясню, шеф, — миролюбиво пообещал Серов, добавив: — Думаю, ничего серьезного. Забавляются ребятки. А ты это, шеф, на девочку-то не дави, лучше порадуй красавицу новым гардеробом. Держи нос по ветру, Катюш, все будет ровно, — успокоил он меня своей привычной присказкой. Подмигнул и был таков.

— О чем это он? — не удалось мне скрыть любопытства, когда за Серовым закрылась дверь.

— Не забивай голову. Лучше расскажи, что творится с твоими часами.

— А что с ними не так? — я внутренне напряглась и задумалась:

«Неужели он просек мой рисковый эксперимент с Орловым? Были они тогда на мне или нет? Кажется, были…»

— Несколько часов были не активны, — услышала я и возрадовалась:

«Неужели вездесущий „Цербер“ милостиво позволил хоть немного пожить без своего „всевидящего ока“? Фантастика!»

— Сломались что ли? Может промокли? — спохватилась я, что задерживаюсь с ответом. И вдруг вспомнила, что совсем забыла снять их, когда после всего, что произошло отправилась в душ. — Я в них душ принимала. — Придирчиво оглядела циферблат и воскликнула: — А они работают, дедуль, смотри!

— То ломаются, то чинятся сами по себе, — недовольно пробурчал он, — Без ведома хозяйки. Что бы это могло значить?

— Не знаю…

— А я вот догадываюсь. Похоже, что их сигнал в «Империале» периодически глушился.

— Что значит «глушился», дед? Зачем?

— Хороший вопрос. Сверюсь с отчетом и отвечу.

— Сверься. Конечно, сверься!

— Даже не сомневайся.

— Не сомневаюсь. Конечно, не сомневаюсь.

— Не попугайничай!

— Не попугайнича…

— Катерина!

— Да, дедуль!

— Что с тобой?

— А что со мной? Ничего со мной… — залепетала я, — Что со мной может случиться?

На меня воззрились, словно на диковинную штучку под микроскопом.

— Правильно: ничего, — не унималась я, понимая, что лучше б уже умолкнуть, чтобы не усугублять положения. Но язык мой, казалось, жил сейчас своей жизнью. — Устала я просто, дедуль. Спать хочу.

Всё, запал сомнительного красноречия, наконец, иссяк, и это было к лучшему, потому что мой проницательный собеседник уже вглядывался в меня с подозрением. Явным таким. Как летом в синий экран своего, внезапно вышедшего из строя компа. Вглядывался, вглядывался, а потом взял и отнес Николаю Николаевичу на плаху. То есть — на диагностику.

«Как бы сейчас он и меня домой не отправил… На диагностику!» — спохватилась я и услышала:

— Не уподобляйся своей подружке. Иначе я разочаруюсь в вашем общении. Окончательно и бесповоротно.

— Что значит окончательно и бесповоротно?

— Положу ему конец. «Прикрою лавочку», если следовать сленгу Стоцкой. Я так понимаю, ты его уже освоила?

— Не то, чтобы очень… Да и цели такой не ставила…

— Значит, не все еще потеряно. Это полнит мое сердце оптимизмом.

— Полнит… Или наполняет?

— Полнит, — буркнул он. И добавил, чуть скривив губы: — Прямо-таки заражает.

— Да… «заражает» по смыслу больше подходит… Наверное, — снова принялась лепетать я, — Звучит, знаешь, более красочно… Более эмоционально насыще…

— Катерина! Не мели чепухи!

— А? А я вот всё думаю… Знаешь ли… Откуда у Маши… эта способность общаться… на разном уровне?

— Так и не поинтересовалась у нее?

— Интересуюсь вот… У тебя.

— Вопрос не по адресу.

— Как не по адресу? Ты же ее «пробил» по своим каналам… Прежде, чем позволил нам общаться, я имею в виду.

На меня взглянули с чем-то, похожим на удивление.

— Я предоставил тебе билет во взрослую жизнь, Катерина. Как ты и просила, так?

— Так, — согласилась я, не совсем понимая, куда он клонит. И на всякий случай поблагодарила: — Спасибо.

— Это означает, что я вмешаюсь только в экстренном случае.

— В экстренном?.. Это в каком?

— Если увижу, что не справляешься. На данном этапе предпочёл предоставить тебе возможность самой… «пробивать» свой круг общения.

— Как это?..

— Пора стать самостоятельной на деле, а не забавляться тем, что на придумывала себе относительно этой самой самостоятельности.

— Напридумывала? Относительно самостоятельности?..

— Да. И пресловутой независимости, о которой ты все последнее время талдычишь.

— То есть… Ты не наводил справок о Марье? — вдруг осенило меня. Казалось, глаза мои сами собой полезли на лоб. — Не может быть… А что же мне теперь делать?

Я вдруг почувствовала себя беспомощной. Абсолютно. Как новорожденный котенок, которого вывели погулять и забыли на улице — в незнакомой ему среде, без всякой страховки… Прекрасно зная тягу деда контролировать всё и вся, я была уверена, что он вдоль и поперёк прошерстил мою новую среду обитания еще до того, как нога моя впервые ступила на порог комнаты в общежитии. И что же теперь выясняется? Оказывается, еще в сентябре мне был предоставлен полный карт бланш?

— Чего зависла?

— Ты бросил меня на произвол судьбы⁈ — вдруг обрушилась я на него с обвинениями. Неожиданно для самой же себя. — Я же тебе доверяла! А ты!

— Не понимаю возмущения… Чем конкретно ты недовольна?

— Я думала… Да нет, я была уверена, что ты всё проконтролировал! Ты же всегда это делаешь!

— То есть тебе была нужна только видимость свободы? — пошел он в наступление, — А по факту — ты готова и дальше находиться под моим «колпаком»? Кажется, именно так ты окрестила мою заботу о тебе… Я правильно понял? Ну что ж, раз так, то не вижу смысла тебе оставаться в общежитии. Пришло время возвращаться домой. Николай будет возить тебя на занятия. На том и порешим.

— Что? Нет! Ну зачем ты всё с ног на голову переворачиваешь? И делаешь такие странные выводы!

— А что, отличный вариант, — принялся он размышлять вслух, — Полина будет рада твоему возвращению. К слову, она уже и блинчики твои любимые приготовила. Каждый вечер, ждет, что одумаешься и вернешься домой. И Лорд будет в восторге. А вывод один—единственный, Катюша: к самостоятельной жизни ты еще не готова. Он напрашивается из твоих же утверждений, девочка.

— Ну, что ты в самом деле… — совсем растерялась я, — Ну, каких еще утверждений, деда?

— Не ты ли минутой назад заявила, что я бросил тебя на произвол судьбы? Я принял твое обвинение к сведению. Предлагаю альтернативу: вернуться домой.

— Ты не предлагаешь, а навязываешь! И шантажируешь меня Полиной! И Лордом! Это нечестно!

— Они любят тебя и скучают. Очень.

— Ну зачем ты так… Я тоже по ним скучаю. И скоро приеду! На праздники. Я… Я просто растерялась… Потому что не думала, что ты на самом деле предоставишь мне полную свободу. Подожди, — осенило меня, — а как же полная свобода и «Цербер», который следит за каждым моим вздохом? Как это вообще увязывается у тебя в голове?

— «Цербер», как ты его называешь, просто следит за состоянием твоего здоровья. Оставь мне хотя бы эту малость заботы о тебе, девочка.

— Ну конечно же! Я же совсем не против, дедуль! А давай, «Цербер» останется при мне и будет следить за моим здоровьем, а я — при общаге? Чем не компромисс, а? И тебе хорошо и мне! Славно же, правда?

— То есть каждый остается при своих?

— Давай не будем рубить с плеча. Ты же сам меня этому учил.

— Ну что ж… Только займись Стоцкой. Узнай, чем дышит. И рассей мое ощущение, что ты просто сменила объект зависимости.

— Как это?

— Зависела от моих решений — стала зависеть от решений своей подружки. Позволь напоминать, что поездка в «Империал» стоила тебе травмы. Именно Стоцкая ее организовала.

— Что организовала? Травму?

— Поездку. Травма шла следствием.

— Неправда! — праведным гневом возмутилась я.

— В чем конкретно я неправ? — Дед искоса взглянул на меня. Еще после моих слов о компромиссе он перестал буравить меня взглядом. Видимо, заметив, что не достиг им должного эффекта, отвернулся и какое-то время смотрел прямо перед собой.

— Да во всём! — посетовала я. — Совсем мне голову заморочил. Я сама принимаю решения. И по собственной воле поехала в «Империал».

— Можно с натяжкой допустить, — оспорили мое мнение, позволив снова любоваться своим профилем с напряженным подбородком, — что поехала по собственной воле, но идея с поездкой принадлежала исключительно Стоцкой. Тебя поставили перед фактом. Бессмысленно отрицать очевидное, Катерина. Учись правильно оценивать ситуацию и распознавать причинно-следственные связи. Не разочаровывай меня.

— Вот зачем ты взялся настраивать меня против Марьи?

— И не думал. Просто дал совет: выясни, где она нахваталась этой спорной манеры общаться. Удостоверься в надежности той, кто сейчас рядом с тобой. В общем, займись подружкой. Поиски отца оставь мне.

— Ах вот ты о чем! — встрепенулась я, ухватив догадку за хвост, — Решил отвлечь меня от дела папы, да?

— Никакого дела нет.

— Может и нет, а вот вопросы у меня есть! И я продолжу искать на них ответы, так и знай! Только теперь мне будет сложнее. Потому что придется работать на два фронта. Параллельно по Марье и по папе. Ты же не поможешь ни там, ни там, верно?

Дед продолжал молчать, на первый взгляд безмятежно созерцая снежный вихрь, занимающийся за лобовым стеклом машины.

— Хотя… Думаю, что могу смело сконцентрироваться на поисках отца, — не унималась я, — Потому что уверена, что ты «пробил» Марью по своим каналам. Ведь ты навел справки о ее женихе! В ресторане, помнишь? Когда Маша просила твоего разрешения на нашу поездку в «Империал». То есть Сашу ты проверил, а саму Машу — нет? Это нелогично. — старалась я говорить вдумчиво, спокойно, — Этого просто не может быть. Я знаю тебя всю свою жизнь. Ты всё всегда контролируешь. Ты просто не можешь иначе. Вывод: ты бы никогда не позволил нам с Марьей общаться, если бы «нарыл» на нее что-то реально компрометирующее. Значит, она чиста.

— Как слеза ребенка, — сыронизировал дед, усмехнувшись. И добавил: — Учись разбираться в людях без посторонней помощи. Всегда надейся только на себя.

— То есть мне и на тебя не надеяться?

— Я не вечен. Сейчас у тебя есть отличная возможность попрактиковаться на Стоцкой. Советую ее не упускать. Сконцентрируйся на белых пятнах в жизни подружки и нароешь много любопытного, уверяю тебя.

— Ясно. В общем, Марья — твой отвлекающий маневр. Чтобы я не искала отца. Я просекла твой трюк. Он раскрыт.

— Просекла, говоришь… Молодец. Но главного смысла всё же не уловила. Печально…

— И какой же главный смысл, по-твоему?

— Слушала невнимательно… Слишком много эмоций. Они и помешали тебе уловить суть. Ладно, повторю: воспользуйся билетом во взрослую жизнь, который я тебе предоставил. Начни, наконец, ее строить, пока я не передумал.

«Интересно, что он скажет, если узнает, что я уже воспользовалась этим его билетом по полной?» — мысленно задалась я вопросом и не смогла сдержать коварной усмешки.

— Чего усмехаешься? Есть то, чего я не знаю? — сразу ухватился он.

— Сейчас узнаешь.

— Потрудись объяснить.

Тон его голоса казался спокойным, но я почувствовала, как он напрягся.

— Все просто: или ты мне рассказываешь, где папа, или мне придется добывать вводные у третьих лиц.

— Каких еще третьих?

— Не важно…

— Не трать время — ты ничего не выяснишь!

— Почему?

— Потому что всё под контролем.

— Послушай, ты же знаешь, что с ним случилось! Ну, точно ведь знаешь! Расскажи мне! — пошла я в наступление и расслышала:

— Даже Орловского щенка трясти бессмысленно.

Расслышала и… Перед глазами на мгновение все померкло. Но как следует испугаться я не успела. Потому что в ни с того, ни с сего загудевшей голове неожиданно зазвучал голос Кирилла Андреевича:

«Только не молчи. Рассказывай всё по пунктам: что видишь, ощущаешь и так далее. Сможешь? Твой отец умеет».

Именно этого он потребовал, когда «тестировал» меня в номере «Империала», а я доказывала, что умею вспоминать ничуть не хуже своего отца.

Я распахнула глаза и в следующее мгновение вдруг будто шмякнулась лбом о косяк двери. Удар и боль показались настолько реальными, что я потерла лоб ладошкой и на секунду снова прикрыла глаза. А когда разлепила веки, увидела, что стою за дверью дедушкиного кабинета. У нас дома. Глаза слепит от солнца. Яркого. Летнего. Я жмурюсь от его назойливых лучей и прячусь за косяк двери от настежь распахнутого окна напротив. Шторы собраны по его бокам и совершенно не мешают настырным лучикам атаковать мое лицо.

Сражаясь с ними, слышу настойчивый голос мамы и стремлюсь передать ее слова.

«Кому? — мысленно задаюсь вопросом и отвлекаюсь, — Кириллу Андреевичу? Кажется, его нет рядом…»

Чувствую, что он сейчас далеко. И ему не до меня. Это печалит настолько, что становится обидно до слёз. Почему-то остро ощущаю себя брошенной. Соленые капли жгут щеки и стекают к губам. Они мешают мне разглядеть маму и дедушку, которые стоят недалеко от меня и о чем-то разговаривают. Они меня не замечают. Отираю щеки рукавами чего-то плотного, мягкого, словно бархатного и удивляюсь, почему в такую жару на мне надето что-то теплое и такое толстенное. Похожее на пальто…

Впрочем, это сейчас не важно. Гораздо важнее услышать то, что говорит мама. Меня гложет острое предчувствие того, что сейчас я узнаю нечто, касающееся меня напрямую. Нечто, способное ранить в самое сердце.

«Папа, ты же знаешь, что случилось! — в висках стучит мамин голос. Я вторю ему — озвучиваю всё, что слышу. Как было велено: — Точно знаешь! Расскажи мне! Или я пойду к нему!»

«Пустая трата времени» — звучит голос деда.

Кажется, я уже слышала эту фразу… Совсем недавно.

«Не отвлекайся, Катя!» — устало приказываю себе.

Мама что-то говорит. Пропустила… Надо «отмотать» кадр чуть назад. Даю себе установку: «Я смогу! Это мое кино. Я им управляю!»

Получается. Прислушиваюсь.

«Почему? — спрашивает мама у дедушки: — Он скажет мне всё что знает».

«Рассчитываешь узнать через постель?»

Дедушка сердится. Очень. Не помню, чтобы он так сердился на меня. А на маму сердится.

«Прекрати! Я же дала тебе слово!»

«Мне — да. А себе?»

«Что ты хочешь сказать?»

«Я слышу, как жужжат мысли в твоей голове, пока сидишь там! — Он вытягивает руку перед собой и указывает на что-то за окном. И продолжает говорить. Обвинять: — Под тем кустом роз. Именно ему ты уделяешь все свое внимание. Других даже не замечаешь».

«О чем ты, папа? Под каким-таким кустом я сижу?»

«Под тем, который он тебе презентовал!» — Дедушка продолжает сердиться. И делает ударение на слове «он».

«Ну и что? У них особый аромат. Притягивают», — оправдывается мама.

«Они или тот, кто подарил тебе рассаду?»

«Не мели чепухи! Все в прошлом. В конце концов я дала тебе слово!»

«Ты его не содержишь… Одна надежда на щенка Орловского! Надеюсь, я правильно всё просчитал, и он больше к тебе на пушечный выстрел не подойдет!»

«Не понимаю, о чем ты…»

«О том, что он слишком горд и не возьмёт объедки с чужого стола».

«С какого еще стола, папа?»

«Со стола твоего мужа!»

«Что? Ты сейчас обозвал меня объедками⁈»

«Ты — блюдо Василия. Значит будешь стоять на его столе. Пожизненно. В конце концов семь лет назад сама сделала выбор».

«Да как ты можешь мне такое говорить!»

«А кто еще тебе скажет правду, дочь? Мать слишком деликатна. Твой муж слишком горд и молчалив. Орлов слишком молод и горяч. Одна надежда на то, что амбициозен и не будет рушить себе карьеру. Получается только мне и разгребать то дерьмо, в которое ты вляпалась».

«Выбирай выражения, папа!»

'С кем? Со профурсеткой, которая не может обуздать свои аппетиты даже ради дочери⁈

«Причем тут Катя⁈»

«Она при всем! Это главный человек в нашей семье! И я не позволю сломать ей жизнь. И заметь, я не снимаю вины с Василия. Виноват, раз не может держать жену в узде. Но Катерина! Она-то в чем провинилась? Почему в нее должны тыкать пальцем, как в дочь женщины с пониженной социальной ответственностью?»

«Не утрируй! Об этом известно только мне и ему».

«Раскрой глаза! О них уже известно и мне. И его отцу! Я не допущу, чтобы молва о тебе неслась и дальше. Выбрала мужа вот и расхлебывай».

«Выбрала, но ошиблась! И пожалела, что выбрала его!»

«Не смей так говорить об отце моей внучки!»

«Знал бы ты, как с ним сложно, папа!»

«А с тобой? С тобой легко? Отнюдь! Даже мне сладить непросто. Василий — непростой человек. Суровый. Нелюдимый. Но он любит тебя — этого не отнять. При нем останешься. Разговор окончен».

«Кадр» с воспоминанием померк и растворился без следа. Я втянула носом воздух. Задержала его в лёгких. И шумно выдохнула. Рядом со мной кто-то был. Огляделась по сторонам и увидела дедушку. Он сидел, не шелохнувшись, и глядел прямо перед собой. Он будто завис в стоп-кадре.

— Мама изменяла папе? С кем? Орловский щенок — это…

— Сын шефа Центра. Один из ее сослуживцев, — ответили мне через паузу.

— Сын шефа? А шефом был… Орлов Андрей Валерьевич?

— Да. Откуда узнала?

— Я… встречала его… На проходной… Мама как-то взяла меня в офис…

'Ну почему⁈ Почему я не вспомнила об этом раньше! — мысленно ужаснулась я, — И почему Кирилл Андреевич это от меня скрыл⁈ Не посчитал нужным известить? — роем зажужжали мысли в моей буйной головушке: — Если не посчитал нужным известить, но занялся со мной сексом, то за кого он меня принял? За что-то мимолетное? Случайное? Несущественное? За девушку по вызову?.. — мысленно истерила я.

Сквозь навернувшиеся на глаза слезы поймала на себе зоркий взгляд единственного родного человека и услышала:

— Что с тобой?

— В порядке, — бросила я в ответ и прикрыла глаза.

— Лицо побелело. А это что? Слёзы?

Глава 24 Вечер откровений

— Выключи свет. Глаза слепит, — попыталась объяснить я. И уловив, что «не прокатит», как заявила бы Марья, добавила: — А что ты хотел? Не каждый день такое вспоминаешь.

— Пусть останется выключенным. Терпеть не могу разговаривать в темноте. Впадаю в неопределенность, когда не вижу лица собеседника. Твое состояние вполне объяснимо. Но будь спокойна: я быстро положил конец их интрижке.

— Интрижке… Быстро?..

— Да. Сразу, как узнал.

— Как? — спросила я, шмыгнув носом. И сквозь шум в ушах расслышала:

— Прекрати разводить сырость. Выдернул твою мать из среды, в которой обитал щенок. Жизнь не чисто черно-белая, Катерина. В ней полно оттенков… Не всегда радужных. Прими это и смирись.

— Принять и смириться? Как?

— Мы все совершаем ошибки. К тому же твоей матери больше нет. И свои ошибки она забрала с собой. Дело прошлое. Сейчас меня больше волнует другое. Почему ты начала вспоминать прошлое? Тем более во всех подробностях. — Глухо спросил он, так и не взглянув на меня. — Этого не должно было случиться. Мне были даны гарантии.

— Даны гарантии? Кем?

— Аллой. А я ей доверяю. Не понимаю, как она промахнулась… Как давно это началось? Что дало толчок? Кто сбил настройки?

— Настройки? Какие настройки, деда? — уточнила я, отерев глаза рукавами дубленки. Как в детве, когда, стоя рядом с тетей Аллой, прощалась с дедушкой. После того, как он привез меня в тайгу.

— Кто убрал блок? — снова послышался его напряжённый голос. — Отвечай! Кто к тебе прикасался?

— Прикасался?

— Или это было внушением на расстоянии? Возможно… Но кто? Кто смог это сделать? — принялся он негромко размышлять вслух. — Или это последствие травмы? Результат МРТ обнадеживает… Если ему верить, то негативных последствий быть не должно. Нужна консультация Аллы… — Замолкнув ненадолго, он вдруг искоса взглянул на меня и распорядился: — Расскажи, что необычного случилось за эти дни, Катерина! Вспоминай — это важно!

— Всё началось ещё до того, как я залетела в сугроб.

— Когда?

— Что когда? Когда залетела в сугроб?

— Не тупи! Когда начала вспоминать?

— В прошлую пятницу. После занятий. Я фотографировала в сквере и вдруг в кадр попало очень странное лицо. Оно выглядело словно неживым… Матовая бледность, полное отсутствие мимики…

— Кто это был?

— Мужчина. Примерно твоего возраста… Я назвала его Каменнолицым… Из-за этой особенности с лицом.

— Ты с ним разговаривала⁈ Сколько раз я тебе говорил не вступать в беседы с незнакомцами!

— Нет—нет! Мы не разговаривали. Просто… Он остановился… напротив меня… и смотрел на меня… какое-то время.

— А ты?

— И я смотрела на него. Через объектив фотокамеры. Мне удалось хорошо его разглядеть. В мельчайших подробностях.

— Что было потом?

— Потом… Потом вдруг навалилась тишина. Стих гул машин… Хруст снега под ногами немногочисленных прохожих… Перед объективом перестал сыпать снег. И я… Я перенеслась на берег океана. Вот просто увидела себя там. Даже ощутила его влажное дыхание. Как в реальности, представляешь!

— Не очень…

— Понимаю, это сложно представить, но так и было! Ты мне веришь?

Дед молча смотрел перед собой. Видимо, заметив, что я жду ответа, негромко сказал:

— Верю. Учитывая особенности твоей психики. Имею в виду твою повышенную восприимчивость и способность погружаться в момент. Что было дальше?

— В общем, каким-то странным способом я оказалась у самой кромки воды. Океан был огромным. Настолько бескрайним, что глазу не за что было зацепиться.… Повсюду голубая зеркальная гладь… Сверкающая на солнце. И абсолютно безмятежная. Но так продолжалось недолго. Вдруг набежали тучи. Откуда ни возьмись сорвался ветер. Он вздыбил волны… Они росли как на дрожжах, становились угрожающе высокими… Неслись на меня монолитной стеной, но разбивались о берег. У самых ног. Быстро утекали в песок, ни разу не замочив моих туфель. А может я стояла без них? Сейчас вспомню.

— Это не столь важно. Описания стихии достаточно.

— Как скажешь…

— Перейдем к сути: чем всё закончилось?

— Закончилось тем, что перед глазами поплыли образы.

— Не понимаю… Какие образы?

— Твой… Мамин… Папин… Они виделись мне картинками. Живыми. Словно кадры из фильма о моей жизни. Прежней… Я увидела себя маленькой… Мы всей семьей сидели на лужайке нашего дома… Перед тем, как папа уехал в командировку, помнишь?

— Помню. Мы тогда устроили пикник.

— Да… Вот на тот пикник я вдруг и перенеслась.

— Дальше! — распорядился дед.

— Дальше?.. А дальше вдруг всё пропало. Образы скрылись из глаз. Унеслись прочь… Меня выдернуло из того дня с пикником. Будто сквозняком. Я снова очутилась в сквере и сразу почувствовала, насколько замерзла.

— Почему всё так резко прервалось? Что стало причиной?

— Мужчина вдруг поскользнулся и ослабил внимание. Вернее, сместил его на свою трость. Она поползла вперед. Тротуар был скользким. Мужчина накренился и чуть не упал. Я хотела ему помочь, но он так взглянул на меня, знаешь… Словно приморозил к месту, на котором я стояла. Запретил подходить ближе. Сам распрямился… Трость свою медленно так придвинул к себе и распрямился.

— Потом?

— Потом — всё… Развернулся и пошел прочь.

— Интересно, кто это мог быть? — задумчиво произнес дедушка.

— А я же его сфотографировала!

— Отлично! — дед был явно доволен. — Покажи!

— Да… Конечно… Сейчас, — не стала я спорить и потянулась за рюкзаком, в который перед выходом из своего номера закинула фотокамеру. Нашла нужный кадр и показала ему то странное лицо.

Камеру выхватили у меня из рук, со знанием дела приблизили изображение и воззрились в лицо на нём, как в нечто фантастическое. В салоне машины повисла тишина. Душная. Напряженная.

Я вглядывалась в сосредоточенный профиль деда: в то, как крепко он пальцами стискивал фотокамеру; в то, как напряжённо всматривался в кадр и словно не верил собственным глазам, и задавалась вопросами, ответов на которые у меня не было:

«Что его связывало с тем человеком? Почему он смотрел на него, как на врага?»

Не знаю, сколько времени пронеслось, но дед вдруг словно отмер и прошептал:

— Не может быть…

— Ты его знаешь?

— Лучше бы не знал… Неужели терапия дала результат? Выходит, способности вернулись? А ведь я слышал о побочках… Серьезных… Поэтому и отказался ее применять.

— О чем ты? Отказался ее применять по отношению к кому?

— Мне надо подумать…

— Подумать о чем?

— Надо взвесить все за и против… Как он себя чувствует? Как себя ведет?

— Кто?

— Тот, кого ты встретила. Это Жаров — мой заклятый… друг.

— Верно. Олег Жаров. Именно так к нему обращались… Вы дружили?

— Когда-то. В прошлой жизни. Что ты заметила? Дай оценку его состояния.

— Он хромает. Ходит с тростью. Не расстается с ней… Постоянно недоволен.

— Недоволен? Чем?

— Похоже, всем… Всей своей жизнью, я бы сказала так. Агрессивен. Мучается навязчивыми идеями.

— Побочки… Значит, они все-таки есть… Так и не были устранены… Тестировался «сырой» продукт… А ведь он в шаге от запуска в производство.

— Ты вообще о чём?

— Об одной инновационной разработке. Ноотропной. В экспертных кругах ее называют панацеей. Но по моим данным — это далеко не так. Жертва тестирования — не один Жаров. Там целая группа… Я не ошибся. Я сделал правильный выбор. Судя по тому, что ты сообщила.

— Пожалуйста, не говори загадками. Какой выбор ты сделал?

— Выбор в пользу других методов. Более проверенных.

— Ты сказал, что выбрал другой метод. Для кого ты ее выбрал этот, «более проверенный метод»?

— Для своего пациента.

— Какого?

— Не важно. Что еще по Жарову выяснила? — резко сменил он тему.

— Ненавидит нас. Ищет папу. Считает, что ты его от всех прячешь. Хочет его найти.

— Зачем?

— Думаю, чтобы «насолить» тебе.

— «Насолить»?

— Да. Он считает тебя везунчиком. Себя — неудачником. Хочет изменить ход вещей. Если я правильно поняла суть того, что он говорил…

— Откуда у тебя эти водные?

— Подслушала один разговор.

— Где?

— В «Империале».

— А Жаров как там оказался?

— Приезжал отдохнуть.

— Отдохнуть именно в те дни, когда ты оказалась в том же месте?

— А что такого? Простое совпадение. Это же Дом отдыха, дедуль. Каждый имеет право приезжать туда, когда захочет, разве не так?

— Ладно, оставим это сейчас. С кем он говорил?

— С Предсказательницей.

— Не понял?

— Он называл ее Элей.

— Эльвира свет Марковна… Мастер манипуляций.

— Она тоже тебя знает. Направила меня к тебе с вопросами по папе.

— Зачем ты спрашивала ее о Василии?

— Должна же я найти отца! А ты отказываешься помогать. Вот приходится и… — выпалила я и осеклась.

— И?

— Что «и»? Я уже ответила, — недовольно бросила я. И повторила: — Она отказалась отвечать на мои вопросы. Направила меня к тебе. Но ты тоже молчишь! Получается замкнутый круг. Но я вырвусь из него и всё выясню, так и знай!

Со мной не спорили, просто сидели неподвижно, показательно проигнорировав мою тираду.

— Ладно… — помолчав, проговорила я, — Оставим это пока… Зайдем с другого бока.

— Ну попробуй, — усмехнулся дед. Он как-то сразу воспрял духом. Оно и понятно: решил, что я отступила с расспросами о папе.

— Поговорим о моих воспоминаниях. Ты спросил: «Кто убрал блок?» — начала я и заметила: — Передаю твой вопрос дословно. А кто этот блок установил?

— Что-то душно стало.

— Можно приоткрыть окно, — предложила я, догадываясь, к чему он клонит. Знакомый трюк с отвлечением моего внимания.

— Просквозит. А не попить ли нам чего-нибудь прохладительного, Катерина?

— Не слетай с темы, пожалуйста. Мы не закончили, — предостерегла я его.

— Совсем забыл! Полина же приготовила твой любимый мусс и очень расстроится, если я тебя им не напою!

Он взглянул на меня с тихой радостью, с которой всегда упоминал о нашей «заведующей по хозяйству». Затем ловко перегнулся через спинку переднего кресла и дотянулся до бардачка. Отбросил крышку и вытянул из его «недр» мой любимый термосок, с которым я не расставалась, пока жила дома и который Полина бережно хранила «до моего возвращения, когда одумаюсь». Именно это она пообещала, узнав о моем переезде в общежитие.

— Держи свой антиквариат!

В мои руки опустился термос, явно наполненный до краёв.

— Черничный? — уточнила я. Скорее для проформы.

— А какой же еще? — с шутливым удивлением откликнулся дедушка, будто и не было нашего недавнего напряженного разговора. Я отвинтила колпачок и вдохнула любимый аромат. Сделала небольшой глоток вкусняшки, которой была верна всю жизнь, и даже на пару мгновений блаженно прикрыла глаза.

— Ммм, как же вкусно! Поблагодари ее. Обязательно.

— Не сомневайся.

— Так, о чем мы говорили? Ах да! О каком-то там блоке, который кто-то там установил. Ты собирался ответить на этот вопрос. И уже ответил бы, если бы не вспомнил о Полине, — завершила я свою очередную тираду и заговорщицки улыбнулась своему строптивому собеседнику.

— Я не собирался на него отвечать, Катерина.

— А придется, раз уж у нас с тобой вечер откровений и неожиданных воспоминаний, верно?

Глава 25 Цель (не) достигнута?

— Это лишняя информация, — продолжил артачиться мой несговорчивый собеседник. — Она тебе ни к чему.

Я сделала еще пару глотков из термоса и прошептала:

— Подожди…

В памяти вдруг всколыхнулосьчто-то знакомое. Давнее. Почти забытое.

Я сунула термос с недопитым муссом дедушке в руки, откинула потяжелевшую голову на подголовник кресла и прикрыла глаза.

Перед ними — прикрытыми налившимися свинцом веками, принялась «материализоваться» комната с массивным столом у окна. Каким-то внутренним зрением я наблюдаю, как картинка наливается красками, оживает и будто втягивает меня в себя. Мне знакомо это место. Это большой дом тети Аллы. В нем много разных комнат. Во всех я уже побывала. Во всех, за исключением одной. В нее мне не разрешается заходить. Дверь в неё всегда закрыта. Но сейчас я нахожусь в кабинете. Оглядываюсь по сторонам, как Алиса, попавшая в Зазеркалье, и замечаю на коричневой столешнице стола пустой стакан. Совсем недавно он был доверху наполнен моей любимой «вкусняшкой». Я только что выпила её и всё еще ощущаю на языке насыщенный, такой любимый вкус.

Я сижу рядом со столом, в коричневом кожаном кресле, откинув голову на его высокую спинку. Лениво болтая ногами, смотрю на тетю Аллу, мамину подругу. Она склонила голову к моему лицу и всматривается в мои глаза, а длинными гибкими пальцами перебирает локоны моих распущенных волос. Вот подушечки этих пальцев добираются до кожи головы и несколько раз «пробегаются» от ушей к макушке и обратно. Останавливаются и надавливают на некоторые участки кожи. По спине несутся мурашки. Ощущаю, как подушечки ее пальцев сдвигаются ниже, недолго «топчутся» на месте и начинают вовсю «разгуливать» по затылку. Становится щекотно. Хочется зажмуриться, но мне сложно это сделать. Мое тело успело стать «ватным». Я больше не могу дрыгать ногами. Могу только смотреть тете Алле в глаза. Они интересные. И немного странные: один зеленый, а другой — карий. Почти черный. Иногда мне хочется отвести взгляд от черного, потому что мне кажется, что он видит всё—всё, даже то, что у меня под кожей. Но взгляда отводить нельзя. Потому что тетя Алла не разрешает. Я должна смотреть строго ей в глаза и ни на что не отвлекаться, пока она «феячит», ведь она может превращаться в фею. Когда она в нее превращается, то видит всё. Даже то, что видела я, когда в тот день шла с мамой в школу через «тоннель». И старика, которого мы тогда с мамой встретили, она тоже «видит». «Видит» и велит мне его забыть. Потому что он мне не враг. И не друг тоже. Она говорит, что он — никто и значит его не существует. Я с ней не соглашаюсь, а она настаивает. После движений ее пальцев и взгляда, зоркого, как у сокола, о котором она нам читала, мне всегда нестерпимо хочется спать. И я снова засыпаю, так и не дождавшись, пока она заплетет мне красивую косу. Но когда просыпаюсь, коса бывает уже заплетённой. Меня всегда будит девочка. Она там живет. Она тоже слушала сказку о соколе и согласна, что у тети Аллы иногда бывают глаза, точно такие же зоркие, как у него. Никак не могу вспомнить, как зовут эту девочку. Имя вертится на языке, но не вспоминается. То ли Лика, то ли Ника, то ли Вика…

— Катерина! — обеспокоенный голос дедушки ворвался мне в уши.

Я распахнула глаза и тряхнула головой, чтобы прогнать остатки наваждения.

— Это была тетя Алла, да? Она установила блок, о котором ты говорил?

Дед медленно кивнул, не сводя с меня цепкого взгляда.

— Зачем она это сделала?

— Обещала помочь тебе справиться с уходом Ольги. Я дал согласие.

— Зачем?

— Ты вела себя странно. Навязчиво твердила о каком-то старике… Каком-то светлячке в траве. Но внятно ничего объяснить не могла. Мы терялись в догадках и решили, что так проявляется стресс. Приняли решение «очистить» память от этих видений.

— Как это «очистить память»? Чем?

— Прибегли к технике гипноза. Хватило трех сеансов. Бред о старике перестал тебя беспокоить.

— Подожди, а вдруг бы я забыла всё⁈ Абсолютно всё! Всех! Включая тебя⁈

— Не истери. Этого бы не случилось. Потому что Алла профессионал. Я доверяю ей.

— А ведь я тогда ничего не придумала! И совсем не бредила! — «завелась» я, почувствовав себя бесправным подопытным кроликом, над которым ставились эксперименты. От обиды даже слёзы на глаза навернулись. — Старик реально был! — выпалила я и пару раз моргнула, чтобы их пелена не мешала мне видеть лицо напротив.

— Был?

— Конечно! Я всё вспомнила! Нам с мамой тогда встретился Жаров! — меня теперь было не остановить, — Родственник Кирилла Андреевича! Кирилл Андреевич подтвердил, что с этим портсигаром его родственник никогда не расстается! Вот и в холле он вертел им между пальцев! И портсигар также сверкал! Также, как тогда — в траве!

— Какой портсигар? Подожди, к чёрту портсигар! Какой Кирилл Андреевич?

— Орлов! — выпалила я и поняла, что проболталась.

— Не понял? — удивленно пробасил мой собеседник и замолк, задумавшись о чем-то. Но замолк ненадолго. Вскоре снова послышался его тихий голос. Голос, наполненный холодной ненавистью, или чем-то, очень похожим на нее: — Так этот щенок всё-таки вышел на тебя… А почему я до сих пор не курсе, что вы пересекались?

— Он владелец Базы отдыха, деда.

— Владелец «Империала»?

— Да. Реальный владелец, а не какой-то там Градский, с которым ты говорил.

— Не может быть… Думал меня провести? Чином не вышел, Шельмец!

— Каким еще чином?.. Неважно… Ладно, хоть больше не щенок.

— Щенок и есть! В моих глазах был и останется!

— Ну зачем ты так… Щенки беспомощные и слабые, а Орлов совсем не производит такого впечатление.

— Рассказывай, как всё было!

— А что рассказывать? Это ему позвонил Саша, когда все случилось, насколько я поняла. Этот он вытащил меня из тех кустов.

— Из каких кустов?

— В которые я с горки прилетела. Лично в самые дебри полез, не стал ждать спасателей. Он даже одеться по погоде не успел. Выбежал в свитере на мороз в минус пятнадцать.

— Минус двадцать было. Согласно отчету Гидрометцентра.

— Вот видишь, было ещё холоднее, а он — в свитере и джинсах.

— Героя из него не строй. Сними розовые очки.

— Да никого я из него не строю! Сам же признал, что мороз крепкий был! Согласно отчетам Гидрометцентра. А он врать не будет.

— Ладно, оставим это, — недовольно бросил дед.

— Ну, давай оставим. Только щенком его больше не называй. Щенок бы не справился.

— Защитница выискалась, — проворчал дедушка.

— Кирилл Андреевич был так обеспокоен моим состоянием, что и обследование это организовал. С его результатами ты недавно ознакомился. В общем, действовал оперативно и вполне себе профессионально.

— Не твоим состоянием он был обеспокоен, а репутацией своего заведения. Расставляй приоритеты правильно.

— Можешь считать, как тебе удобнее. В общем, он вытащил меня из кустов и донес до номера. На руках. Потому что идти сама я была не в состоянии.

— До своего номера?

— До моего, дедушка, до моего!

— Что-то слабо верится…

— Сразу прислал врача. Андрея Андреевича, — продолжила я рассказывать, проигнорировав его бурчание, — Очень обходительный доктор. Шутливый такой. Доброжелательный. Работу свою знает. Осмотрел меня. Рефлексы проверил, МРТ назначил. Сам его и провел. Прямо в «Империале». Там у них целый медицинский бокс имеется. С операционной, прикинь! Ну, или представь…

— Так вот кто его перетянул из моей клиники.

— Кого?

— Чернова. Андрея Андреевича.

— Может, и перетянул, тебе виднее. Они друг друга понимают. С полуслова.

— О чем ты с ним говорила?

— С доктором?

— Не юли! С Орловым!

— О разном. Он рассказал мне о маме.

— Что именно?

— Так… В общих чертах, — разочарованно ответила я, вспомнив, что об их связи тот так и не упомянул. — Сказал, что специалистом была хорошим. Кажется, он тоже ищет отца.

— Вынужден.

— Вынужден искать? Почему?

— Потому что завязан на нем, — не спеша ответил мой скрытный собеседник. И нехотя пояснил: — Завязан на информации, которой тот обладает. — Выдал и подумав, уточнил: — Обладал.

И вдруг как гром среди ясного неба:

— Я забираю тебя домой, Катерина. Сейчас же! Согласись, в сложившихся обстоятельствах это единственный выход. Дед известил меня о своем внезапном решении фирменным менторским тоном. Тоном, не предполагающим возражений. Но я всё же решилась возразить.

— Что значит «забираю домой»⁈ Я что, посылка какая-нибудь что ли?

— Если и посылка, то очень ценная, Катюша.

— Нет! — возмутилась я, в серьез испугавшись, что проиграла и скоро снова стану затворницей в собственном доме. Этот страх придал мне сил и решимости, и я пошла в наступление: — Это беспредел! Я против этого твоего решения! Я остаюсь в общежитии! Это не обсуждается! И имей в виду: чем дольше ты будешь настаивать на своей бредовой идее замуровать меня дома, тем сильнее я буду сопротивляться!

— Бунтарка, — устало вздохнул мой настойчивый собеседник. И добавил с налетом какой-то безысходности: — Вся в мать…

Я взглянула на него с вызовом и заявила:

— И имей в виду второе: если закроешь меня дома насильно, я сбегу! Поверь, у меня получится!

— Знаю, что изучила «слепые зоны». Серов давно заметил твой интерес к его вотчине.

— Да! Я запросто обойду все камеры, которыми ты напичкал наш дом! Сбегу и ты меня больше никогда не увидишь!

— Бессмысленное безрассудно. Ну что ж… Тогда уж и ты возьми на заметку: подобное безрассудство стоило твоей матери жизни. Также прими к сведению и то, что в случае бунта с тобой я намерен действовать жестче, чем с нею. На том простом основании, что еще одной потери мне не пережить.

В его глазах мелькнула боль, и моя воинственность посыпалась, как карточный домик.

— Ну, что ты, деда, — прошептала я, — Со мной такого никогда не случится.

— Ты не можешь быть в этом уверена. Не преувеличивай своих возможностей. Запомни: самое опасное — не дооценить ситуацию. Ты слабое звено, Катерина. Прими это. Ты в разы слабее своей матери. В тебе нет ни ее находчивости, ни ее выносливости.

— Выносливости — возможно и нет, — кивнув, миролюбиво согласилась я, — а в плане находчивости — могу с тобой поспорить.

— Не сотрясай воздух в пустую. Оспаривать сои слова нет смысла. В плане находчивости, как ты выразилась, ты и мизинца ее не стоишь. Равно как и в готовности рискнуть по-крупному. Ты не сможешь поставить на карту всё, что имеешь. Потому что в тебе нет ее безрассудства. И это хорошо. В этом твой плюс, а не минус. Объясню на примере близкого тебе ассоциативного мышления.

Его низкий бархатный голос полился неспешно и очень напомнил мне тембр голоса Кирилла Андреевича, правда, звучал с большей хрипотцой и чуть меньшей мелодичностью. Но также как и тот, который я слышала совсем недавно, голос деда успокаивал меня, лишал желания перечить и бунтовать. Похоже, именно на это и была сделана ставка. И я позволила ей сработать: успокоилась и принялась вслушиваться в то, что он говорил.

— Ты — только что распустившейся бутон розы, — объяснял дедушка, — Бутон, растущий на мощном кусте. Мощный он только потому, что его культивируют, постоянно удобряют. То есть поддерживают в жизнеспособном состоянии. Куст этот растет рядом с домом. Стены этого дома не скрывают его от солнца, но защищают от ветров и хлестких дождей. Зимой куст очищают от снежной шапки. Очищают не полностью, чтобы не промерз и не погиб, а лишь частично… Аккуратно сметают излишки снега, способные надломить стебли. Ты отнюдь не самый крупный бутон на том кусте. Потому что прячешься за еще более крупным. И превратилась ты из бутона в красивый цветок только потому, что тот бутон тебе это позволил — не более того. Ты слабое звено во всей этой конструкции, Катерина. Это не значит, что несущественное. Ты главное звено — центровое… Ты связываешь все звенья цепи. Именно поэтому нуждаешься в защите больше всего. Во избежание разрыва всей цепи. Потому как если цепь разорвется — наступит конец. Все погибнет. Так понятнее?

— Понятнее. Но почему бы нам не сыграть в тандеме?

— Все-таки не поняла. Мы уже играем в тандеме.

— В тандеме — это когда на равных, деда. Это когда каждый игрок в теме, понимаешь? Когда каждый участник обладает всей полнотой информации. А я ею не обладаю.

— Меньше знаешь — крепче спишь.

— Это не мой случай, дед! Я вот сплю плохо, потому что не знаю! И пока не узнаю — крепко спать не смогу.

— Упертая, как мать.

— Тебе виднее. Вот и получается, что у нас с тобой тандем наполовину. Недотандем. Он ущербный, понимаешь? Неполноценный. И в этом его минус. Но теперь я поняла, почему это так. Ты просто считаешь меня слабачкой. Но, спасибо, что поделился своим мнением обо мне. Теперь я сделаю все, чтобы ты убедился, что я не слабое звено в цепочке, о которой ты говорил. Дай мне шанс это тебе доказать. Возьми меня в команду. Я не подведу тебя, обещаю!

— Опять ты об этом… Не справишься. Заставляешь меня повторяться: в тебе нет ни грамма выносливости твоей матери.

— И чем ее выносливость ей помогла? Ничем! А если так, то какой смысл в этой самой выносливости? Давай станем союзниками? Ну пожалуйста! Вместе мы сила.

— И как ты видишь это союзничество, девочка?

— Очень просто! Ты расскажешь мне всё по папе, а я помогу тебе вводными, которые ты добыть не сможешь.

— Это какие же такие вводные я не в состоянии добыть?

— Ну… Например, по Жарову. Я видела, как ты смотрел на его фото.

— Как?

— Как на врага. Я помогу перетащить Предсказательницу на нашу сторону. Знаешь, думаю, она неплохой человек. И настроена ко мне… вполне себе дружелюбно.

— И из чего же это следует, позволь узнать?

— А она меня Каменнолицему не выдала. Там — в лесу, когда я подслушивала их разговор.

— Не выдала, говоришь…

— Да. Ветка в моем укрытии хрустнула. Жаров услышал и собрался идти проверять. А она ему не позволила. Кажется, он вообще ее во всем слушается. Ее мнение очень важно для него. По любому вопросу. А что это значит?

— И что же, по-твоему?

— Это значит, что он зависит от нее. А она имеет на него влияние. Мы могли бы это использовать. Всегда полезно иметь свои уши в стане врага. Так Маша как-то сказала. И она права. Ведь права же, да?

— Стоцкая — дама ушлая. Держи с ней ухо востро!

— Как скажешь. И очень предприимчива, скажу я тебе.

— Это-то меня и напрягает. Подставить может. Да так, что сразу и не догадаешься, откуда уши торчат.

— Думаю, на нее можно положиться. Не переводи тему, пожалуйста. Так что? Согласен на настоящий тандем?

— Смотрю, ты деятельность по всем фронтам развела.

— Только на одном — на фронте поисков папы. Согласен?

— Мне надо подумать….

— Подумай, конечно, подумай!

— Избавься от привычки трещать трещоткой! Много лишнего говоришь. Болтун — находка для шпиона.

— А что я выболтала?

— Да всё, что могла! Тот же Орлов не будет в восторге, если узнает, что мне стал известен реальный владелец «Империала»! — заявил он. И рассмеялся. Так он обычно смеялся, если был доволен результатами переговоров, например. Или если «в руки приплыли нужные вводные».

— Не думала, что это секрет… Он же этого не скрывал. От меня, — поделилась я, вспомнив, как писала «объяснительную» на его имя и указала в его «шапочке», кто этот самый владелец есть.

— И что же еще он от тебя не скрывал? Неужели осталось, что выболтать?

— Осталось, дедуль, осталось.

— Тогда я весь внимание!

— Да мне бы…

Я показательно придирчиво осмотрела свою дубленку и тяжко вздохнула.

— Понял, — усмехнулся он. — Вот кто у нас в семье настоящая лиса! Завтра подъеду к пяти вечера, пойдем за дубленкой.

— Не надо. Мы с Марьей сходим.

— Неудачная идея.

— Это мое условие! Или буду ходить в этой.

— Не много ли условий за один вечер?

— Это последнее! Честное слово!

— Ладно… С Марьей, так с Марьей.

Дед достал из кармана свой сотовый и принялся над ним «колдовать». Вскоре мой смарт «подал признаки жизни» коротким двойным жужжанием. Я вытащила его из кармана своей, теперь видавшей виды дубленки, и взглянула на экран. Прилетевшая смска известила о щедрости деда и пополнении моего бюджета на 50 «косарей», как выразилась бы подруга.

— Зачем так много?

— Не позволю ей и копейкой вложиться в мой бюджет! Стоимость твоей покупки не должна превышать выделенных средств, Катерина. Равно как и быть значительно ниже. Чек — мне на контроль.

— Обязательно… А как ты догадался, что она захочет вложиться? Действительно ведь предложила подарить мне новую «шкурку».

— Не смей принимать! Она считает себя виновной в том, что с тобой произошло. А твой нынешний внешний вид — собственным промахом.

— Проколом, — вздохнув, поправила его я, — Она назвала это проколом.

— Стало быть постарается, чтобы твой новый образ поражал дороговизной и гламуром. — рассуждал дедушка вслух, проигнорировав мою «поправку». И строго добавил: — Не позволяй ей что-то тебе навязать! Выбирай только на свой вкус: тебе носить! И с гламуром не переборщи!

— Не волнуйся, я помню: элегантная сдержанность в одежде, — негромко проговорила я одно из его постоянных требований. И, вздохнув, добавила: — и поведении.

— Всё верно. А теперь иди в свою комнату. Пока я не передумал. И будь начеку!

— Буду, дедуль, не волнуйся.

Я поцеловала его в напряженную щеку, ощутив под губами двигающиеся желваки — явный признак сдерживаемого гнева, и выпрыгнула из машины как ужаленная, опасаясь, что он передумает и отвезет меня домой. И прежде, чем закрыть дверь, услышала, как задумчиво он пробурчал себе под нос:

— Поводов волноваться больше, чем достаточно.

«Достигла ли я цели? — размышляла я, поднимаясь в свою комнату в общежитии, — Расскажет ли дед о папе?»

Ответов на эти вопросы у меня пока не находилось. Я вообще засомневалась, что к концу нашего разговора приблизилась к цели найти отца хотя бы на миллиметр.

Даниил Сергеевич Громов слыл сложным переговорщиком. Если он был в них не заинтересован, то хоть и не отказывался от беседы, но вел её настолько витиевато, со множеством отвлекающих маневров и полным отсутствием конкретики, что итог таких переговоров представлялся мне, как оппоненту крайне туманным.

«Главное — я четко донесла до тебя свою точку зрения! И ясно дала понять, что от выбранного пути не отступлюсь!» — мысленно подбодрила я себя и вошла в нашу с Машей комнату.

Глава 26 Сикось-накось

База отдыха «Империал». Полдень того же дня.

Михаил Новиков ждал сестру. Ожидание всегда давалось ему непросто. Оно раздражало и понуждало его к действию, но сейчас казалось меньшим из зол. По-настоящему сейчас бесило осознание того, что его, похоже, подвесили на еще одном крючке.

— Чёрт… Трабл на трабле и траблом погоняет, — проговорил он вслух полюбившуюся когда-то присказку.

«Мало мне было Чаровского захвата, так теперь еще и „Паук“ душит в своей паутине», — уже мысленно пробурчал он и тяжко выдохнул.

В последние полгода всё в жизни Майкла шло сикось-накось. Вот и сейчас: мало того, что в «Империал» он попал не на своей, а на машине Белова — жениха стервы Стоцкой — так тот накануне еще и предупредил, что отбывает в командировку. Стало быть выбираться из этой Тьмутаракани им всем теперь придется своим ходом. Можно было вызвать такси, но Новиков созвонился с сестрой и потребовал вывезти его из этой глухомани. Та принялась ссылаться на какие-то важные дела, но отнекивалась недолго, и вскоре они договорились встретиться в полдень следующего дня в холле «Империала». Однако Юла задерживалась. Это было для нее, хоть и раздражающим Михаила, но вполне привычным делом.

Его егоза слыла деятельной натурой. Была всегда «загружена сверх всякой меры», как сама же утверждала, и никогда не выпускала из рук сотового. Тот — несчастный, по обыкновению, с самого утра намертво залипал в ее ловких ручонках и без конца принимал звонки и сообщения от двух ее «подельников» — таких же неугомонных охотников за сенсациями. Те постоянно подбивали систер на скандальные журналистские расследования — будущие акулы пера, что тут скажешь. Фантазия и находчивость всех троих были поистине неиссякаемыми: то залезут в трущобы и отроют там гения математики, то пронюхают об афере с каким-то инновационным медицинским препаратом, то влезут в разборки с очередным любовником одной восходящей звезды, то подкинут скандальному телешоу компромат на другую, то «нахлобучат» нуворишу внебрачную дочь и поставят его семью на грань развода, то… Продолжать можно было бы до бесконечности.

Вот и сейчас систер наверняка по дороге в «Империал» зависла на обочине и «стряпает» со своей бандой, которую уважительно величает «командой», очередное «дело века». Михаил усмехнулся и с досадой вздохнул. Эти трое даже общий псевдоним для себя сварганили: «чистильщиками Леони» назвались, не больше и не меньше. «Леони» возникло из компиляции букв их фамилий: Леонтьева, Ожеговой и Новиковой. И как только Юлька со своими великими амбициями согласилась плестись в конце названия их бренда? Это до сих пор оставалось для Михаила загадкой, хоть та и объяснила ему сие жестким требованием мамы к конспирации и полной анонимности.

«Как же ты смирилась, с такими-то амбициями?» — как-то спросил он Юльку.

«Подождут. Мой звездный час — не за горами! — бросила она тогда в ответ. И таинственно так добавила: — Всему своё время».

Впрочем, анонимности ее участия в этом трио полностью соблюсти не удалось, так как третья и четвертая буквы их фамилии все же «загремели» в псевдоним. Но по большей части бедняжке систер приходилось довольствоваться титулом «мозга» сей кампашки негласно. Ей строго запрещалось «светиться» на всяких телешоу, куда исправно и с большим удовольствием ходили первые двое. Ходили, приписывая себе любимым все лавры сомнительной славы разоблачителей, и стойко отбивались от вопросов на тему «лишних» букв в их псевдо.

Михаил очень любил Юльку, но патологическая способность той встревать в резонансные тёмные делишки, считая это своим профессиональным долгом, не на шутку его напрягала.

Чтобы притушить в себе гнев от опоздания сестры Новиков вернулся мыслями на час назад.

Сегодня утром его неожиданно пригласили позавтракать с одним мутным типом. (от автора: отсылка к главам 46–47 первой части). Как вскоре выяснилось в беседе с горничной, тип тот в кругу сотрудников «Империала» слыл чуть ли не тенью отца Гамлета. Все они негласно называли его «Пауком», и, хоть и съеживались от иррационального страха при контакте, но были вынуждены мириться с его визитами, поскольку тот являлся родственником Орлова.

Комната, в которой Михаилу выпала сомнительная честь завтракать с «Пауком», язык не поворачивался назвать кабинкой. Он выяснил, что ступить на ее порог дозволялось лишь избранным. «Паучье логово» скрывалось от посторонних глаз за массивными шторами, в самом дальнем углу зала ресторана. Тяжелые и непроницаемые на вид, они плотным покровом свисали с потолка до самого пола и на все сто вписывались в интерьер зала, создавая эффект одной из четырех его стен.

Внутри владение «Паука» напоминало полноценную обеденную зону, со столом внушительных размеров, расположенным у единственного в комнате окна, и, хоть и небольшой, но полноценной кухни с навороченными плитой и раковиной, встроенными в солидный гарнитур. Несмотря на то, что «логово» и без того было скрыто от всех за импровизированной стеной, его хозяин демонстративно опустил на окно не менее плотные жалюзи. Видимо, для придания их беседе пущей важности и конфиденциальности. Новиков до сих пор был под впечатлением от того мутного разговора и остро чувствовал себя загнанным в угол зверем.

«Дежавю какое-то», — мысленно отметил он, недовольно скривив губы.

Сотрапезником Новикова за завтраком оказался Олег Максимович Жаров. В этот раз Михаил рассмотрел его лучше, чем в первый, когда им довелось встретиться днем ранее в «Империальской» кофейне. Но в тот момент Михаил был зол на холодный прием, устроенный ему Екатериной в ванной ее апартаментов, поэтому обратил внимание только на высокомерный тон Жарова и на его клюку. Теперь же ничего не отвлекало Новикова от того, чтобы тщательнее рассмотреть наглеца.

За столом напротив сидел явный параноик. Параноик, закаленный годами ненависти к конкретным людям. Стальной блеск холодных серых глаз будто лишал воли. Михаила раздражала и манера собеседника смотреть в упор, не моргая. В течение всей беседы на матово-бледном лице «Паука» не дрогнул ни единый мускул. Даже губы почти не шевелились, по большей части оставаясь чуть приоткрытыми, пока тот говорил. Только выразительные, будто замораживающие глаза, казалось, и были на этом лице по-настоящему живыми. Новиков рассматривал своего визави и поначалу недоумевал, почему того прозвали «Пауком». Этот человек виделся Михаилу ледяной глыбой, водруженной за стол напротив с целью лишить воли, надавить и получить нужный результат. Глыбой с гривой зачесанных назад волос, густых не по возрасту и белых как у луня.

Низкий, хриплый голос этой «Глыбы» поражал сочностью, глубиной и, как ни странно, отличной дикцией. Он звучал спокойно, немного монотонно и лишь иногда — с едва различимыми нотками сарказма. И этот ровный тон входил в явный диссонанс со взглядом, заискрившимся лютой ненавистью, стоило речи зайти о Громовых.

В какой-то момент в глазах этих промелькнула шальная вспышка, а серая радужка чуть потемнела и принялась «плавиться», словно жидкая сталь. Михаил оцепенел, физически ощутив на себе смысл выражения «сковать взглядом». Он будто застрял в паутине: ни дернуться, ни шевельнуться, и был в состоянии только дышать, и то — через раз. Ощущения поразили реальностью, а всплывшая перед глазами картинка виделась такой четкой, что можно было разглядеть сложный узор паутинной сетки, напичканный бесчисленным множеством узелков, а также — прочувствовать липкую субстанцию ее «нитей». Мозг Новикова настолько вошел в транс, что «показал» и создателя своих липких пут. Огромный чёрный паук сидел в небольшом отдалении от Михаила, буравил его прожигающим взглядом красных глазок—бусинок и, казалось, был готов вонзится в плоть. Вонзиться и высосать из нее всё до последней капли.

И это бы непременно случилось, если бы не резкий звон, ворвавшийся Михаилу в уши: словно рядом что-то упало и разбилось вдребезги. Новиков моргнул и потупил взор. На столе, прямо перед ним валялась чашка с отколотой ручкой, а недопитый им кофе окрасил белую скатерть черно-бурыми кляксами.

«Паук» на пару мгновений прикрыл глаза, а потом… Потом будто растворился в воздухе. Исчез бесследно. Перед Новиковым снова восседала леденящая Глыба.

Находясь за одним столом с этим опасным человеком, Михаил вынужденно поддерживал беседу и раздумывал, за что же тот ненавидит Громовых. Почему так стремится навредить именно Кате? Чем та успела ему «насолить»?

Впрочем, Новиков не горел желанием втягиваться в их разборки, ведь и своих ему хватало с лихвой.

«Вывезу ее из страны, и этот тип до нее не дотянется», — решил было он и даже сделал попытку уйти, но был внезапно остановлен голосом матери, зазвучавшим из диктофона Жарова. Та запись не оставила Михаилу выбора…

«Одной проблемой теперь больше… Нужно переговорить с родителями», — решил он, стоило их беседе с Жаровым завершиться.

Майкл стоял у окна, в дальнем углу холла «Империала». Гостей тут было немного, основная их масса толпилась в центре и у гардероба. Через массивное, слегка затемненное стекло окна отлично просматривалась парковка «Империала», но машины сестры на ней до сих пор не было.

Новиков недовольно оглядел холл. Повсюду кучковались и сновали гости. Казалось, в огромном зале яблоку негде было упасть и его местечко у окна было единственным «свободным».

Раньше он обожал толпу. Она всегда питала его энергией. Была его стихией. Да, в ней он чувствовал себя как рыба в воде. Он мог управлять ею: когда надо успокоить, убедить в чем-то, если требовалось, заставить перед ним расступиться, если шел сквозь нее напролом.

Но с некоторых пор всё изменилось. Майкл вдруг стал остро ощущать себя в ней песчинкой. Бесправной мелкой песчинкой. Это случилось как-то в одночасье. В аэропорту, вылетая на Родину, он стоял в очереди на досмотр и вдруг почувствовал себя неуютно. Нестерпимо захотелось из нее выйти. Даже не выйти, а бежать сломя голову. С большим трудом он тогда удержался, чтобы не сделать этого. Такая реакция ошеломила его, но отойдя от шока, он смог себя убедить в том, что в его новом положении это только в плюс: ведь маленькой незаметной песчинке легче затеряться среди себе подобных. А затеряться — значило скрыться от всевидящего ока его новоиспеченного сюзерена — Лакшита Чара.

Вскоре стала ясна и причина произошедших с Михаилом изменений: Вилморт — его новое тёмное Альтер-эго — терпеть не мог массового скопления народа. Толпа нервировала чертового Вилли, будила в нем гнев. Этот цепкий ментальный захватчик каким-то неведомым способом просочился в сознание Майкла около полугода назад и с тех пор периодически вырывался на авансцену, перехватывая инициативу в намерениях и действиях своего раба. Основной эмоцией, навязываемой Новикову Вилмортом, был гнев. И с этим Михаил день ото дня справлялся всё хуже.

До вчерашнего падения с горы позиции Вилморта только укреплялись. Он все настойчивее диктовал Майклу свои условия. Среди прочих два — были основными. Первое: всегда сторониться толпы, второе: как можно скорее покинуть «Империал». Еще совсем недавно Нови сломя голову выполнил бы оба эти требования, но сейчас… Сейчас в «настройках» его незримого цепного пса будто что-то сломалось.

Все эти месяцы Майкл не понимал, что с ним происходит, но старался тщательно скрывать от всех свое новое состояние. Память предавала его, упорно отказываясь выдать то, что с ним проделывали у Чара в берлоге на протяжении тех трех дней. Порой Майклу казалось, что он сходит с ума. С каждым днем он всё больше становился Майклом Нови — марионеткой, управляемой Волмартом. Тогда как от Михаила Новикова оставалось в нем всё меньше. Это приводило в отчаяние. Нет, он не слышал голосов в голове, но порой ощущал неконтролируемое желание сделать то, что никогда бы не сделал прежний Михаил Новиков. Он подозревал, что это — последствие трехдневного пребывания в руках Чара, но доказать ничего не мог, потому что дни те напрочь стерлись из памяти. Но Новиков не сдавался, день за днем отчаянно пытаясь вспомнить, и постоянно искал способ сорваться с ненавистного крючка.

Рискованный трюк со спуском с горы стал жестом отчаяния. Михаил решился на него потому, что был больше не в силах сосуществовать со своим внутренним зверем. Конфликт их интересов в тот день достиг апогея. И несясь с Катей на тех санях, Новиков жаждал лишь одного: уничтожить Волмарта. Выбить его из себя. Или себя из него — не суть важно, лишь бы снова стать прежним — таким, каким был до той злополучной игры в рулетку.

И некоторый успех был достигнут: его незримый пес будто впал в спячку.

«Неужели трюк с горой сработал? Неужели помогло? — в сотый раз задавался вопросом Новиков. И в сотый же раз осекал себя: 'Рано делать выводы! Понаблюдаем дальше…»

Но почему он потащил с собой на гору Катю? Почему подверг опасности свою невесту: свою вторую половинку — часть себя? На этот, не дававший покоя вопрос, ответа у Новикова не находилось. Возможно, потому, что на ту гору Катю взял Волмарт. Не Миша…

От бесконечного гула голосов в холле разболелась голова. И поскольку машины сестры на парковке всё еще не наблюдалось, Михаил отправился к себе в номер. Пытаясь усмирить пульсацию в висках, он прилег на постель, устало прикрыл глаза и окунулся в воспоминания о вечере, изменившем всю его жизнь.

Майкл смутно помнил тот день. В памяти сохранилась ссора с подружкой. Ярким пятном в воспоминаниях о том дне мелькало ее раскрасневшееся от гнева лицо и накачанные губы, извергающие проклятья на его грешную голову. Около года они были вместе, но в тот день наконец расстались.

Его лондонская пассия слыла настоящей зажигалкой. Жизнь с ней напоминала калейдоскоп, красочные узоры в котором бесконечно сменялись один другим. Сменялись безудержно и совершенно непредсказуемо. Непредсказуемо настолько, что, засыпая в своей берлоге, он мог проснуться неизвестно где. И что напрягало больше всего — так это то, что он совсем не помнил, как мог там оказался. А на все вопросы ответ был один: «Малыш, забей и расслабься!»

В общем, чем дольше развивались их с Джинджер отношения, тем яснее становилось Майклу, что девушка эта — совсем не то, что ему нужно. Она постоянно провоцировала его на «подвиги»: бесконечные походы по ночным клубам, азартные игры, безудержные утехи, подогреваемые ее буйной фантазией, постоянные кутежи. Жизнь пролетала как в тумане. А их недавняя поездка в Лас Вегас, чтобы пощекотать нервишки, окончательно расставила все по своим местам: щекотать себе нервы он больше не желал. И совсем не потому, что просадил почти всё, что удалось заработать на бирже. Просто он вдруг понял, что с таким образом жизни вскоре всё могло вылететь в трубу. Вообще всё: здоровье, учеба, всё еще неплохие перспективы на успешную карьеру, ведь Майклу всё еще каким-то чудом удавалось неплохо учиться. Правда, с каждым месяцем это удавалось ему всё хуже.

И вот накануне утром он просто сказал своей красотке, что пора поставить точку: ему надоело жить как на пороховой бочке и между ними всё кончено. Красотка высказала все, что о нем думает, абсолютно не стесняясь в выражениях, и свалила в туман, громко хлопнув дверью. Майкл равнодушно пожал плечами и принялся в полном одиночестве отмечать начало новой жизни.

Весь тот день провалявшись в постели своей съемной квартиры, он опустошал оставшиеся после недавней вечеринки залежи спиртного с солидными, внушающими уважение, этикетками. А потом, кажется, заснул.

Разбудила его назойливая тряска. Он не сразу понял, где находится и что вообще происходит.

«Джин вернулась и утащила меня на корабль? Как я на такое „уломался“?» — мысленно недоумевал он.

Трясло сильно и, казалось, бесконечно долго. Долго настолько, что подступила тошнота. Как ни странно, она-то и привела Майкла в чувства окончательно. Опустошив и без того пустой желудок, он сфокусировал затуманенный алкоголем взгляд на чьих-то стопах в кроссовках «Найк», стоявших на полу его съемной квартирки. Не сразу, но узнал и те стопы. Они принадлежали его приятелю. Нагрянув проведать закадычного друга, тот постенал для проформы по поводу нового холостяцкого статуса Майкла, а затем авторитетно заявил: чтобы начать новую жизнь, нужно поставить финальный аккорд в старой. И поскольку приятель Майкла слыл отличным гитаристом и был настоящим профи по части этих самых финальных аккордов, о чем с гордостью и напомнил тогда Майклу, то тот не стал спорить. Правда, в голове промелькнула было единственная здравая мысль: отказаться. Но мыслишка эта потрепыхалась на подкорке и затонула в ее вязком, одурманенном спиртным месиве. Однако пытливый мозг Майкла не оставлял попыток реабилитироваться, и вскоре на смену первой мысли, бесславно почившей в бозе, пришла вторая: прогулка на свежем воздухе не повредит, а даже поможет прийти в норму.

— Согласен, — бросил тогда Майкл в ответ на сомнительное предложение приятеля и опрокинул в себя пол-литра минералки без газа. Опустошив всю бутылку, по счастью оказавшуюся прямо под рукой, он ненадолго задумался, чего бы такого пожевать, чтобы сил прибавилось. Правда, аппетита не ощущалось. От слова совсем. Зато посвежевший от живительной дозы минералки глаз зацепился за янтарную жидкость, призывно отсвечивавшую в початой накануне бутылке. Бутылка эта, как на грех, «прикорнула» аккурат в зоне прямой досягаемости чуть подрагивающей хозяйской ладони. Не долго раздумывая, Майкл дополнительно хлебнул и из нее. Правда, глоток он сделал совсем небольшой, чисто символический, последовав негласному правилу: не пьем, а лечимся. В общем, то было сделано чисто из прагматических соображений: для придания изможденному организму хоть какого-то тонуса, дабы не отключиться по пути к грядущим финальным приключениям, туманный флер которых с каждой следующей минутой всё отчетливее маячил на горизонте.

Теперь, с высоты прожитых в дальнейшем дней, та вылазка за пределы своей безопасной берлоги, виделась Майклу крайне неудачной затеей. И если бы на тот момент он был бы в состоянии мыслить хоть сколько-нибудь здраво, то послал бы приятеля по старинной русской традиции на три весёлые, повернулся бы на другой бок и мирно проспал бы ещё с десяток часов. Тогда, лежа в постели и опрометчиво давая согласие на тот «визит к Минотавру», Михаил Леонидович Новиков даже представить себе не мог, чем всё обернётся. К сожалению, тогда он ощущал себя Майклом Нови — студентом, кутилой и сыном состоятельных родителей, поэтому, хоть и был не совсем в «кондиции», чтобы продолжить «фестивалить», всё же от рискового предприятия не отказался…

Свежий воздух прогнал туман из головы Майкла. Они с приятелем прогулялись по району. Посидели на лавочке со стаканчиком кофе и булочкой, которую Майкл заставил себя съесть, потому что и маковой росинки во рту с утра не побывало. Поболтали о том о сём. А когда Майкл худо-бедно, но пришел в некое подобие презентабельной формы, направились в один тайный клубешник, о котором приятель недавно узнал.

Они долго ехали на машине и в конце—концов очутились в, казалось, богом забытом местечке. Всё здесь кричало о бедности и полной заброшенности: темные безлюдные улочки, сомнительное покрытие дорог, по которым даже их внедорожник прыгал, будто через скакалочку. Но сам клуб предстал перед ними единственным, достойным внимания объектом. Он выглядел филигранно ограненным бриллиантом, затерявшимся в серой массе одиноких домишек с покосившимися крышами.

Внешне это был ансамбль из двух двухэтажных зданий, расположенных довольно близко друг к другу и соединенных между собой крытым переходом. На первый взгляд он смотрелся как обычное домовладение семьи с достатком выше среднего. Ничем не привлекательный фасад, за исключением того самого перехода между зданиями, выглядел вполне себе добропорядочно и ни на грамм не намекал на нечто запретное. И только окна выдавали статусность заведения. Обрамленные полукруглым сандриком с белой замысловатой лепниной и слабой подсветкой, они смотрелись респектабельно. Стекла же этих окон были явно пуленепробиваемыми.

Глава 27 Русская рулетка и судьба на волоске

В сопровождении приятеля Майкл вошел в просторный холл. Здесь было немноголюдно и как-то подозрительно тихо. Не гремела музыка, как обычно бывает в подобных заведениях, не слышалось разговоров и смеха посетителей — ничего, ставшего почти привычным Майклу за последние месяцы. Их встретили два качка. Будто двое из ларца одинаковых с лица они возникли словно из ниоткуда. Придирчиво оглядев вошедших, они кивнули, как по команде и безмолвно, жестом пригласили следовать за ними. Майклу почему-то показалось, что их ждали. И только когда один из качков толкнул массивную дверь в соседнее помещение, в уши хлынула привычная какофония. Она и успокоила Майкла. Притупила его чуйку.

А дальше было всё как во сне. Он помнил, как играл в рулетку. Как ему поразительно везло. Как подбадривали его красотки, слетевшиеся со всех сторон, словно пчелки на мед, и щедро угощавшие его горячительным. А потом ему вдруг с каких-то щщей навязчиво показалось, что настал его час Икс, а следом — в буйную голову втемяшилась неизвестно откуда взявшаяся бредовая идея поставить на кон всё. Он так и сделал. Подбадриваемый самой няшной из всех «бабочек», порхавших тогда вокруг него. И он проиграл. Он понял это по разочарованному взгляду красотки. И по тому, насколько быстро она упорхнула…

Майкл помнил и свое безрассудное требование переиграть ставку. Помнил удивление на лице крупье, несмелый оборот того в сторону куполообразного навеса, расположенного в самом дальнем углу огромного зала со сложной геометрией. Помнил молчаливый запрос на исполнение требования безбашенного клиента и такое же молчаливое дозволение от человека, так и вышедшего из тени огромного купола.

Потом была попытка отыграться — и снова неудача. Затем запоздалое разъяснение того, что дополнительная ставка была ему позволена при условии, что в случае проигрыша его общий долг увеличится вдвое. В памяти сохранилось его бурное недовольство и категорическое несогласие с этим дополнительным, не озвученным заранее условием. Затем что-то ужалило его в бок и отбросило в беспамятство. Беспамятство, от которого он отходил тяжело: с постоянной головной болью, с ломотой во всём теле, отчего-то полностью онемевшей рукой и странными синюшными следами у обоих висков, которые Майкл рассматривал в отражении затемненного окна напротив, полусидя на полу у стены незнакомой, неярко освещенной комнаты.

А спустя какое-то время его удостоили беседой.

Перед ним предстал мужчина средних лет. Его внешний вид просто кричал о достатке, а выражение лица — о жесткости и, пожалуй, бескомпромиссности. Но больше всего Майкла напрягло то, что тот совсем не скрывал своего лица. Даже не потрудился замаскировать его в тени слабо освещенного помещения. Напротив: «гость» дерзко возвышался в самом центре комнаты — прямо под лампой, мощности которой только и хватало, чтобы осветить пятачок по центру и утопить в полумраке все четыре угла.

«Скверно. Значит, я в ловушке и буду жить ровно столько, сколько буду им нужен. Отпускать меня не собираются, — догадался Майкл и внутренне поежился. — Ничего, мы ещё повоюем, — мысленно успокоил он себя, отчего-то припомнив любимую присказку деда: „Я дышу — значит я живу“. — Дышу с трудом», — мысленно заметил он, поморщившись от тупой боли за грудиной. К тому же продолжала беспокоить рука. Чувствительность в ней вроде вернулась, но вену странно «припекало». Майкл оголил руку до локтя и заметил свежий след от укола.

— Что это? — спросил он по-английски, показав незнакомцу место укола.

— Тебе ввели успокоительное.

— А следы на висках?

— Это скоро пройдет. Вынужденная мера. Ты был неконтролируем. Слишком возбужден, — зазвучал низкий мелодичный голос «гостя» с едва уловимым акцентом.

— Почему я здесь?

— Я давно за тобой наблюдаю. Мне нужен такой человек.

— Нужен? Для чего?

— Об этом после. Не всё сразу. Сейчас тебе важно уяснить, что я сделал на тебяставку.

— Ставку? — переспросил Майкл.

— Да. Ты сыграешь в одну игру.

— Я больше не играю в азартные игры. Это очень… волнительно.

— Я говорю об игре другого рода.

— Какого — другого рода? — Ответа на этот вопрос не последовало. Поэтому Майкл спросил о главном: — Кто вы?

— Лакшит Чар, — негромко представился незнакомец.

— Майкл Новиков, — в тон ему откликнулся Миша.

— Я буду называть тебя Майклом Нови.

— С чего вдруг? Так меня зовут только друзья. Вы мне не друг.

Собеседник лишь усмехнулся.

— Мне не нравится. Меня вполне устраивает фамилия родителей.

— Не перечь. Я отдал дань уважения твоим родителям и не переименовал тебя. А мог бы. Просто изменил твое имя так, как мне удобно. Цени это.

— Ценить?

— Не веди себя как ребенок. Не осложняй своего положения. У тебя нет выбора.

— Выбор есть всегда.

— Спорное утверждение. Особенно учитывая величину твоего долга. Очень рассчитываю на твою лояльность в его погашении, — продолжал говорить Чар, — Это важно.

— Хватит лить воду. Просветите меня о его величине…

— Он велик, — проговорил Чар.

Он достал из кармана игральную карту и подбросил ее Майклу. Новиков каким-то чудом поймал ее на лету и взглянул на масть. Это была шестерка пик с нанесенной на обратной стороне суммой. Сумма ошеломила Михаила.

— Я не мог столько проиграть, — пробормотал он.

— К ней могут быть начислены проценты. В случае осечек с твоей стороны, — уточнил Чар. И вдруг произнес на неплохом русском: — Конский процент.

— У меня нет возможностей платить по счетам. Я стал банкротом, — через силу прохрипел Майкл.

Боль за грудиной усиливалась. Каждое слово стало даваться с трудом. Чар заметил это и потянулся в карман своего люксового пиджака. Достал из него небольшой пузырёк с ингалятором и подбросил его Майклу, как собаке кость. Пузырек приземлился на матрас, на котором полулежал Новиков, прислонившись спиной к стене.

— Вдохни, — распорядился Чар, — это снимет боль. Возможность заплатить по счетам будет тебе предоставлена.

Майкл взглянул на пузырёк с подозрением. Подхватил его с матраса и попытался отыскать на упаковке хоть какую-то информацию о содержимом. Ее не обнаружилось. Новиков взглянул на собеседника. Чар молча наблюдал за действиями своего пленника и явно ждал, когда тот выполнит приказ. Майклу ничего не оставалось, как сделать небольшую затяжку.

— Предоставлена возможность? В какие сроки?

— Сразу по возвращении на родину.

— То есть через три месяца? Мне нужно закрыть семестр и потом…

— Ты возвращаешься завтра. Утренним рейсом, — спокойно известили его. И добавили, похоже, собираясь закончить разговор: — Отдыхай.

Лекарство начало действовать. Боль за грудиной постепенно отпускала. Это придало Майклу сил.

— Отдыхать? На полу? В таких условиях? — уже почти без хрипа уточнил Майкл.

Собеседник взглянул на своего пленника с интересом. И через паузу сообщил:

— Мне нравится твоя дерзость. Но больше — твой прагматичный подход. Условия твоего содержания будут приближены к комфортным.

— Надеюсь, они будут включать и сытный ужин?

— Да, будут. Сейчас время обеда, Майкл… На ужин тоже можешь рассчитывать.

Майкл воспрял духом. Настроение как-то резко пошло в гору, а боли за грудиной стало как ни бывало.

— Но советую не частить с выдвижением условий, — услышал он негромкий голос своего тюремщика. — Их количество ограничено.

— Ограничено? Каким количеством попыток?

Чар чуть помедлил с ответом. Потом усмехнулся и выдал:

— Как там положено в вашей, русской сказке: готов исполнить три твоих желания. Два из них ты уже загадал. Осталось одно.

— Польщен… — пробубнил Майкл по-русски. Собеседник его понял и чуть кивнул. Но Михаил не спешил сдаваться и снова заговорил по-английски:

— Поскольку свинтить у меня не получится, сосредоточусь на расширении горизонтов.

— Русские… Даже неплохо говоря по-английски, вы умудряетесь поставить собеседника в тупик. Проясни свою мысль, Майкл.

— Мой английский хорош. Некоторые даже рискнули назвать его отличным! — заявил Новиков. И откуда только дерзость взялась?

— Это так, — не стал спорить Чар, — Он на хорошем уровне. Но смысл слов, которые ты употребил, вызвал у меня вопросы. Возможно, ты употребил одно из выражений… в которое вы — русские — вкладываете иной смысл.

— Все же яснее ясного! — дерзко оспорил Новиков по-русски. И услышал:

— Свинтить можно гайку, но контекст не тот. Не подходит. Сосредоточиться на расширении горизонтов тоже можно, но не в твоем случае, Майкл. Теперь только я решаю, насколько расширятся твои горизонты.

— Даже так… Я имею в виду, что не устану выдвигать дополнительных условий… по ходу пьесы, так сказать. И буду требовать их выполнения. Имею право.

— О каких правах ты говоришь?

— За рулеткой… вчера…

— Это было три дня назад.

— Ни фига себе, — пробормотал Новиков по-русски. И даже присвистнуть удалось. Или это был непроизвольный свист из-за сломанных, как он догадывался, ребер?

— Твоё возвращение на родину откладывается, — вдруг заявил Чар.

— Э! Так не пойдет! Нарушаете договоренности! Как вам верить после этого?

— Тебе следует прийти в норму.

— Я в норме.

— Нет. Исполнители перестарались и будут наказаны.

— До глубины души тронут заботой, ваше темнейшейство, — с горькой усмешкой добавил Майкл по-русски. Приложил ладонь к занывшей снова груди и как смог продемонстрировал шутовской поклон. Затем показательно сунул два пальца в рот и так же демонстративно сплюнув на пол.

— О каких своих правах ты пытался сказать? — задал вопрос его собеседник, также показательно проигнорировав выходку Майкла.

— Моих правах? Ах да… Три дня назад ваши люди первыми нарушили правила игры… Они предоставили мне шанс отыграться, но забыли предупредить о том, что в случае проигрыша мой долг удвоится.

— Они пытались тебе об этом сказать.

— Пытаться — не значит сделать, верно?

Собеседник, подумав, кивнул.

— Значит я получил фору! — закончил свой спич Майкл по-русски, чтобы проверить, насколько хорошо им владеет Чар. Поймет ли?

— Фору? Что это?

— Фо—ра, — по слогам произнес Новиков. И объяснил: — Это мой счастливый шанс на выдвижение… дополнительных условий… Требую увеличить их количество также вдвое. Не три, а шесть. Это будет справедливо.

— Два ты потерял ранее, — напомнил мулат.

— Та же бадяга! — откликнулся пленник. И пояснил, заметив, что его снова не поняли: — Ты не предупредил меня о трех желаниях заранее. Предупредил бы — я бы очень подумал, загадывать ли себе жрачку и постель.

— Вот как? Ты мог бы обойтись без этого?

— Я мог бы не тратить на это желания, золотая рыбка! — заявил Новиков по-английски и даже смог негромко и коротко рассмеяться. — Пожрать ты бы мне всё равно дал, ведь я тебя для чего-то нужен живым. А постель мне тоже не к спеху: раз три дня провалялся на этом матрасе — могу поваляться и еще. Так что считай заново: три желания. А учитывая фору с рулеткой — шесть!

— Для чего тебе столько? Ты рискуешь не дожить до исполнения и половины.

— У нас говорят: риск дело благородное… Так что пусть будут… На всякий случай. Ну что, по рукам?

— Ты мне нравишься.

— А это мимо правил! Ты… это… не балуй, слышь…

Чар с интересов всмотрелся в лицо Новикова и расхохотался.

— Русские! Дерзость, находчивость, безрассудство, — заявил он, отсмеявшись, — Ценю эти качества. Вижу их в тебе. Не «сломайся», как некоторые из ваших. Не разочаруй меня.

— Таких сломанных повсюду достаточно. Национальность не причём. К слову, с таким тебе было бы легче справиться, — ответил Михаил по-английски.

— Я не ищу лёгких путей.

— Заметил… Почему выбор пал на меня?

— Мне нужно лицо из солидной семьи, имеющей вес в обществе.

— Имеющей вес… Не страшно, что этот самый вес поможет мне сорваться с крючка? — дерзко спросил Майкл.

— Оставь иллюзии. У тебя нет шансов.

— Почему? Или вес моей семьи в обществе не столь велик?

— Достаточен. Сорваться с крючка тебе помешает твой внутренний пес.

— Какой ещё пес?

— Пес, поселившийся в твоей голове, Майкл.

— Как это понимать?

— Понимай, как мою гарантию удержать тебя на крючке. Выздоравливай… Раб.

— Раб? Э нет, так не пойдет…

— Ты мой раб, Майкл. Я выкупил все твои долги. Теперь ты моя собственность. Таковой и останешься, пока не выплатишь все до последнего пенни. Смирись, — заявил Чар негромко, но медленно и четко проговорив каждое слово. И вышел из комнаты.

— Всё хуже, чем я думал, — проговорил Михаил по-русски, когда за его хозяином закрылась дверь.

Настроение его снова устремилось к нулю. В груди заломило, казалось, с утроенной силой. Похоже, действие лекарства ослабло. После того памятного разговора Новиков впервые почувствовал себя загнанным в угол зверем.

Михаил выплыл из воспоминаний и провалился в сон. Его разбудило непонятное, но надоедливое тренькание. Разлепив веки, он огляделся по сторонам. На прикроватной тумбочке надрывно «блеял» внутренний телефон «Империала».

— Господин Новиков, в холле вас ожидает сестра.

— Спасибо, — пренебрежительно кинул он в трубку, — Передайте ей: сейчас буду.

Кажется, ему всё же удалось поспать. Он наконец почувствовал себя отдохнувшим и полным сил.

Глава 28 Бабочка — четырехкрылка

Михаил спускался по лестнице в холл «Империала» и размышлял.

«Похоже, здесь я большую часть времени был Майклом Нови, — мысленно признал он, — Вошел в образ… Актер из погорелого театра блин… Иначе не объяснить того, что сотворил с собственной невестой. Теперь трудно ждать от нее доверия…»

Гнев и безрассудство, которым Михаил предавался на протяжении всего уикенда, были в «натуре» Вилморта — его визитной карточкой. Сам Новиков всегда считал гнев бесполезной эмоцией и не прибегал к нему, даже когда другие способы добиться своего были исчерпаны. И от безрассудства в своем обычном, теперь уже былом состоянии, он всегда был далёк.

«Мдаа… Далёк, если только был не под градусом», — мысленно шпильнул себя Новиков за лондонские подвиги.

Раньше, при оценке любой ситуации, он выключал эмоции и руководствовался голым расчетом. Теперь же большую часть времени находился под каблуком у Вилморта — своего внутреннего зверя, как выразился Чар в вечер их памятного знакомства. А если уж быть совсем точным, то с тех пор Михаил вынужден был находиться под каблуком модных туфель самого Чара.

Издали уже слышался гул голосов. Он нарастал с каждым шагом Новикова.

Холл Базы отдыха с самого приезда вызвал у Михаила стойкое неприятие, потому что ассоциировался с гудящим муравейником, на который тот нечаянно наступил в детстве. Наступил и провалился в него ногой по щиколотку. Провалился и был атакован воинственным черными войском.

«Незабываемое впечатление», — проговорил страдалец, припомнив, скольких трудов ему стоило избавиться от враждебно настроенных захватчиков.

Внутренний зверь Новикова взбунтовался сразу по приезду, еще на подходе к центральному входу Дома отдыха. Михаил помнил, насколько сильно тогда было его раздражение. Помнил и безрассудное желание схватить свою невесту в охапку и скрыться с ней от всех любопытных глаз. Но технической возможности тогда под рукой не оказалось: его «конь» ждал его дома. Однако Михаил был готов идти до столицы пешком, главное, чтобы с Катей, но она явно была тогда не расположена к подобному подвигу. Даже несмотря на то, что брести пришлось бы через Подмосковные леса, красотами которых всегда восхищалась.

«Пора решать, что делать, — продолжил рассуждать Михаил, — Может, просто сдаться на милость психиатров? Пусть исследуют чёртов феномен в моей башке. Или это не феномен вовсе, а банальная шиза?.. Да нет, не может быть… В роду шизиков нет… Травм не было… Веществами не балуюсь… Спиртным теперь тоже… Тогда что это? Последствия спазма сосудов? Что за следы были тогда у висков?.. Чар толком не объяснил… Стоит ли поговорить обо всем этом с отцом? А что? Он на раз организует обследование. В лучшем виде. Включая анонимность. Нет… Не вариант. Чар накажет семью. Он не будет бездействовать… Ладно. Пока удается скрывать. Понаблюдаем ещё…»

Лестница осталась позади. Новиков ступил в эпицентр «муравейника» и заметил Юлю, пробивающуюся сквозь толпу. Вокруг нее роем сновали отдыхающие. Они назойливо преграждали сестре путь, но ту так легко не возьмешь! Юла искусно лавировала, летя к цели — к брату, которого она уже заприметила. В своем привычном режиме бабочки—четырехкрылки с моторчиком: ее любимой детской игрушки, она с легкостью проникала в самую, мало-мальски пригодную щель в кучной толпе гостей «Империала», чтобы выпорхнуть из нее и полететь дальше.

«А ведь точно четырехкрылка, — мысленно „проговорил“ Новиков, — потому что двух в этой сутолоке ей было бы явно недостаточно».

Нужно приложить минимум двойное усилие, чтобы пробраться сквозь стихийный затор у входа.

Плавно маневрируя в этом нескончаемом потоке, систер аккуратно разводила его худенькими ручками—крылышками. «Крылышки» эти были закованы в защитный панцирь рукавов—фонариков оригинальной кожаной куртки в стиле авто—леди.

«Хмм… Бабочка—четырехкрылка. Эх и заразила ты меня, Катерина, своей манерой видеть мир», — про себя отметил Михаил с легкой иронией. И мимолетно улыбнулся, вспомнив, как они с Катей гуляли по Москве, и она всё видела совсем не так, как он. «Смотри, какие снежинки, Миш! Крупные, лучистые. Они ведь живые! Видишь, как продуманно хороводы выписывают!»

«Продуманно? Вряд ли, — оспорил он тогда ее мнение, — Не живые они, Катерина. Их ветер гонит, вот и выписывают».

«Верно заметил: гонит, — не сдавалась она, — Потому что он тоже живой».

«Какой бред, Катя!» — будто всерьез возмутился он тогда. А на самом деле ему стало интересно, как она разовьет свою мысль.

«Нет, не бред, Миш. Ветер, снежинки… то есть вода — это стихия. А стихия всегда живая. Она может быть доброй и тогда подгоняет эти мягкие пушинки легким ветерком, — рассуждала она, щелкая затвором фотокамеры, — А может разгневаться и превратить слабый ветерок в ураган, а снежинки — в колючие ледышки. И тогда нам несдобровать. Тебе странно это слышать, да? Дедушка называет это 'ассоциативным мышлением»«.

- Не странно. Непривычно. Но я постараюсь привыкнуть», — пообещал он ей тогда. Выбравшись из очередной «пробки», Юлия Новикова резво подлетела к брату и воскликнула:

— Уффф! Нифига себе, чё творится! Здесь что вся столица собралась? Чего такой недовольный? Вроде улыбнулся же. Думала, рад меня видеть.

— Рад, но ты опять опоздала.

— Даже не думай мораль мне читать, ок!

— И как с такой прыткостью ты вечно опаздывать умудряешься? — проворчал Михаил.

— Понеслось, — вздохнула Новикова—младшая. И тут же пошла в наступление: — Я ж парадокс! Сам же так меня так окрестил, помнишь? Один, и к тому ж сплошнооой! — пропела она, продолжая порхать вокруг него, разглядывая как картину и стряхивая невидимые пылинки с его плеч и груди. Вдруг взгляд ее зацепился за пластырь над его бровью и стал придирчиво—заинтересованным.

— Что с лицом? Почему расцарапано? А это что? — принялась она забрасывать его вопросами. И, встав на цыпочки, провела подушечкой пальца по пластырю.

— Оставь, — недовольно бросил Новиков и приподнял подбородок, чтобы Юля не дотянулась.

— Я только одним глазком взгляну и налеплю снова, — не сдавалась систер, продолжая порхать на цыпочках и настырно тянуться к белой наклейке над бровью. И ведь дотянулась же!

— Нет, — снова бросил он, ладонью перехватив кисть ее руки.

— Да говорю ж, одним глазком только, Миииш! — капризно протянула настырная и выдернула руку из его захвата.

— Оставь, сказал!

— Так что с бровью и щекой?

— Неважно.

— Важно! Мама очень расстроится. Ну ты даешь, брателло! Два дня без присмотра — и вот! Ну дай же уже взглянуть! Я аккуратно. Честно—честно!

— Нет. И сколько раз тебе напоминать: не обращайся ко мне этим своим «брателло»! Уголовщиной попахивает?

— С чего это уголовщиной-то? — возмутилась Юля, сразу потеряв интерес к несчастному, на треть отлепленному от брови пластырю.

— С чего, с чего, — проворчал Новиков, с досадой прилепив к месту отлетевший конец пластыря. — С того.

— Ты чего с утра не в духе, Миш?

— С утра? Ты на время смотрела? — Новиков развернул сестру к стойке регистрации. Там красовался циферблат настенных часов, выполненный, как и сам холл, в стиле минимализма. — Половина второго, Юля. Будешь тут в духе…

— Подумаешь, задержалась на часок—полтора. С кем не бывает?

— Со мной! Со мной не бывает! А ты моя сестра.

— И чё?

— Ничё, — передразнил он ее и велел: — Пошли к окну. Там безопаснее.

— Нафига тут торчать? Поехали!

— Пусть толпа рассосется, тогда и выйдем, — распорядился Новиков и, ухватив сестру за локоть, повел к окну.

Путь туда лежал через целое скопище народу. Пробираясь сквозь него, Михаил почувствовал, как нем разрастается раздражение. Входные двери постоянно разъезжались и съезжались, запуская внутрь бесконечные ватаги отдыхающих. Нагуляв аппетит на свежем воздухе, все они, как по команде, заспешили на обед и теперь кучно роились повсюду, особенно у гардеробной стойки и на подходе к ней.

— Безопаааснее? — тем временем снова пропела Юлька и уточнила: — В смысле не затопчут?

— В смысле — да, — недовольно бросил Михаил. Он по привычке шел напролом и прокладывал им с сестрой путь, ни на шаг не отступая от выбранной траектории. Несся словно поезд на приличной скорости и вскоре с сожалением заметил, что расступаются перед ним не все. Заметил и пробормотал:

— Фифти-фифти.

— Что фифти-фифти? — не поняла сестра.

— Не важно. Следуй за мной, — недовольно распорядился он и прибавил шагу.

Наконец брат с сестрой добрались до окна, возле которого пару часов назад Новиков уже стоял в ожидании нее. Тут снова было почти безлюдно. Гул голосов остался в стороне и можно было говорить, не напрягая связок. Михаил взглянул в окно и заметил на парковке свой «Гелендваген». И недовольство его взыграло с новой силой:

— Ты опять моего «коня» оседлала? Какого чёрта, Юля! У тебя ж своя «малышка» есть.

— Ачётакова⁈ — ничуть не сконфузилась егоза. — Сам же говоришь: «малышка»! Вечно же злишься, что у тебя в ней ноги во всё упираются! Эх, всего-то хотела любимого братика домой с комфортом доставить, а он… Ценить должен, понял!

— Ладно, проехали, — пошел Михаил на попятный, — Пошли! Вроде на выходе рассосалось.

— Подожди! Там Катя, видишь?

— Где?

— Да вон же! К гардеробу подходит. На прогулке была? Кстати, почему без тебя?

— У нее сегодня своя кампания.

— Совсем промерзла бедняжка… На улице такой дубак стоит! Вот просто лютый! Я Леонтьева на задание отправила, а он перчатки дома забыл. Представляешь, все уши мне прожужжал, пока новые не купил. Ну точно промёрзла! Смотри щеки какие пунцовые. И нос. И ладошки потирает, — не умолкала неугомонная, — А что у нее с дубленкой? Это что: мода новая? А ля подранок? — глаза Юлы распахнулись в удивлении, — Смотри, лохматочки повсюду торчат. Давай подойдем, я рассмотрю! Да и поздороваться надо.

— Лишнее! — отрезал Михаил, — И помолчи уже!

— Почему лишнее? Вы что, поссорились? А с кем это она? С моделькой какой-то… Кто это?

— Стоцкая. Подружка ее репейная.

— Стоцкая… Видная девица. Внешность запоминающаяся. Что-то вспомнить не могу, где ее видела… На Кутузовском? Кажется, нет… Тогда где?

— Она не модель, Джул.

— А кто?

— Психотерапевт—недоучка.

— Почему недоучка?

— Потому что учится еще.

— Ну, учится — значит доучится. Почему недоучка—то?

— Потому! — отрезал Новиков.

— Оу, полегче, бро!

— А ты по мозгам не езди!

— Ладно—ладно, — примирительно проворковала Новикова—младшая, продолжая разглядывать Стоцкую. — Чёт вспомнить её не могу… Но лицо знакомое.

— А ты ведь только скандальные лица и запоминаешь, — задумчиво проговорил Новиков.

— А как же! Держу руку на пульсе. Чуть отпустишь, и перспективный скандал — у конкурентов!

— Давай вспоминай, где ее видеть могла.

Девушка демонстративно ушла во мхатовскую паузу.

— Юля! Это важно! — принялся он наседать на сестру. Но все ее внимание было сосредоточено на Екатерине.

— Да подожди ты… Что это с ней?

— С кем?

— С Катей…

— А что не так? — уточнил Михаил и взглянул на свою невесту.

— Как в стоп-кадре зависла, видишь? Будто гуманоида узрела. Странная она…

— Нормальная.

— Да ну, с какого боку?

— Юля! — предостерегающе проговорил Новиков.

— Не буду—не буду, — торжественно пообещала систер. — А кто это к ней идет? Ух, какой импозантный!

— Глаза не сломай! Импозантного выискала…

— Кто он, Миш?

— Дружок одного типа.

— Типа, говоришь? Какого?

— Скоро увидишь. Если этот тут, то и второй сейчас подкатит.

Мужчина в деловом костюме подошел к Громовой размеренным широким шагом и что-то ей сказал. Потом, видимо, не получив ответа, провел рукой у нее перед глазами. Девушка не отреагировала. Она стояла как вкопанная и смотрела вдаль.

«На кого она смотрит?» — задумался Новиков и обернулся в направлении ее взгляда. Обернулся и заметил своего недавнего сотрапезника Жарова. Тот стоял в отдалении от Громовой и задумчиво вертел в руках нечто блестящее.

«Что это? Зажигалка? Нет, кажется портсигар», — решил Новиков. И продолжил наблюдать.

— А вот и второй крадется, — сообщил он сестре, заметив Орлова.

— Где? — встрепенулась та. — Вот это да! Еще один краш! Он не крадется, Миш. Идет уверенно. И совсем он ему не дружок… Ну, тому — первому… То есть… может и дружок, но не только.

— Опять свой дедуктивный метод в ход пустила! — усмехнулся Новиков, покачав головой.

— Вот зря ты иронизируешь! Он ещё ни разу меня не подвёл.

— И что же тебе твоя дедукция нашептала?

— Относительно второго?

— Угу.

— Он, похоже, шеф первого, Миш. Ну, того, кто подошел к Кате раньше.

— С чего взяла?

— Да ты понаблюдай за ними. Тот, кто к Кате сейчас подходит… Он такой… будто стоит над всеми, понимаешь?

— Рост позволяет, вот и стоит, — «отрезал» Михаил.

— Причем тут рост, Миш? Да, высок… Плечист… Шаг такой же широкий. Но я имею в виду по положению. Смотри, как смотрит вокруг себя.

— Как?

— Как хозяин. Типа зорко оглядывает свои владения. С высоты. Как ястреб… Или орел… И заметь: взгляд зоркий, но осторожный… Чтоб никто не заметил его интереса к Катюхе. Но я-то заметила!

— Хватит! Заметила она.

— Мама велела тренировать наблюдательность, вот я и тренирую. И успешно! Смотри, сколь нюансов зараз подхватила!

— Похвальбушка ты, Юль, каких поискать, — бросил Михаил с пренебрежением.

— А вот и нет! — с обидой воскликнула младшенькая. И тут же «ущипнула» брата в ответ: — Как же классно, что ты в своих ландонах русский не забыл. А то я уж думала — всё: туши свет, бросай гранату, брателло «пеньком» стал! Полнейшим!

— Чегооо?

— А того, что, как вернулся на инглише частенько шпарил! А по-русски — с жутким акцентом!

— Не было этого. Хватит придумывать!

— Честно—честно! Вот общаемся мы с тобой на великом и могучем и вдруг бац — и на инглиш перепрыгнул.

— Правда, что ли? Не замечал.

— Опа! Он нас заметил!

— Кто?

— Ну, тот… Слушай, ну и взгляд у него!

— Взгляд как взгляд…

— Не, Миш… Он острый. Как укол. Я ведь реально его почувствовала! — заверила Новикова. — «Прощупать» бы его… — проговорила задумчиво, — А это мысль… Сколько всего «вкусного» у такого краша нарыть можно…

— Прекрати нести ахинею! «Щупать» его тебе никто не позволит.

— А никто — это кто?

— Не каламбурь! И на пушечный выстрел к нему не приближайся, поняла⁈

— А чё так грозно? Ладно, проехали… — не стала настаивать егоза, — Узнать бы хоть кто он? Чисто из спортивного интереса, Миш, чесслово!

— Орлов это. Один из отдыхающих.

— Не может быть, чтоб простой отдыхающий… Неужели ошиблась? Да не… не могла. У меня ж чуйка.

— Чуйка у нее…

— Ой, а куда он Катюху понёс? Смотри, как на руки подхватил. По-хозяйски прям. Он точно здесь главный, Миш. Ты куда?

Новиков сделал было шаг навстречу Орлову, но сестра остановила, вцепившись в него мёртвой хваткой.

— Дай мне пройти! Он к моей невесте прикоснулся.

— Стоп, какой невесте? Ты ей предложение сделал, что ли⁈ Ну дела! Да не трепыхайся ты! Чел просто помочь ей хочет! К врачу ее понес, наверное. Нафиг ему, чтобы она своими замашками глаза его гостям мозолила. Вдруг сплетни пойдут.

— Какие еще сплетни?

— Как какие? Что чудики у него по холлу бродят? Репутация заведения сразу в ноль скатится. Так что ничего другого этому Орлову не оставалось, ясно?

— Да кто он такой, чтобы здесь распоряжаться и невесту мою лапать! — снова «кипел» Майкл и снова ринулся в центр холла, по которому шествовал Орлов со своей ношей.

— Не переходи ему дорогу, Миш! — с опаской воскликнула Юля, снова преградив ему путь. И поймав на себе его шальной взгляд, затараторила: — Ну, то есть я хотела сказать: не мешай ему. Пусть он покажет ее врачу. Как можно скорее. Ведь ясно же, что с ней что-то случилось…

— Я должен знать — что именно! — заявил Новиков. Приподняв сестру за локти, он аккуратно убрал ее с дороги, словно задвинув в угол фарфоровую куклу, и зашагал в сторону удаляющейся Орловской спины. Но сестра вмиг догнала брата, ухватила его за локоть и снова встала перед ним.

— Конечно—конечно! Мы у Катюхи потом обязательно узнаем что именно случилось! А сейчас пусть ей помогут. Пусть окажут первую помощь, Миш. Успокойся, пожалуйста, — мягко уговаривала она его, — Не будем им мешать, ладно? Ты же будущий врач и знаешь главную заповедь: «не навреди». Папа о ней всегда вспоминает, так же? Так! А если сейчас ломанешься туда, то будешь всех отвлекать. А сейчас главное — не мешать. Это же самый оптимальный вариант сейчас, правда, Миш? Ты же сам мне всегда советуешь находить оптимальные варианты…

— Ты ошибаешься!

— Да нет, я сейчас права, как никогда!

— Ты ошибаешься. У «Империала» другой владелец. Я «пробил».

— Правда? Неужели и в правду ошиблась?.. Ну что ж, бывает… Знаешь, есть такая порода людей: они везде как у себя дома, понимаешь. Вот этот Орлов, похоже, из таких. — Юлия оглянулась на возмутителя Мишиного спокойствия и не сдержалась заметить: — Взгляни, как перед ним все расступаются. Ну точно — он здесь шеф.

— Хорош болтать! — прервал сестру Новиков, заметив, что Орлов с Катей на руках скрылся из виду.

— Ладно—ладно, не «кипи»!

— Пошли отсюда! Домой хочу. И так опаздываем!

— Точно! Мама, наверное, уже стол накрыла, а мы даже не выехали еще!

Глава 29 Близнецы

Новиковы вышли на парковку и направились к машине.

— Я за рулём! — остановил Михаил сестру, когда та метнулась к водительской двери.

— Ладно, — примирительно откликнулась она, остановившись и придирчиво осмотрев брата. Потом пожала плечиками и с гордо поднятой головой проследовала к параллельной передней двери. Распахнула ее и чинно водрузилась на пассажирское сидение.

Новиков сел за руль и вскоре плавно вырулил с парковки.

«Гел» вёл себя послушно и это радовало.

В прошлую среду, возвращаясь с ралли, в котором принимал участие, Новиков почувствовал, что его «конь» виляет и то и дело сдаёт в бок, временами «чихая» и «подкашливая». Доехал тогда Михаил без приключений, но вынужден был оставить «коня» дома, озадачив отца поручением отправить его в сервисный центр. И теперь Новиков был доволен результатом: «друг» «чувствовал» себя прекрасно и рысцой нес их к дому.

Наслаждаясь покладистым ходом машины, Михаил краем глаза взглянул на сестру. Та сидела притихшая, и о чем-то явно размышляла. Наверное, обмозговывала очередное «дело».

Юлия Новикова была полной копией брата внешне и полной его противоположностью по характеру. По большей части сестра была миролюбива, но ровно до того момента, пока это не входило в конфликт с ее интересами. Особенно наглядно эта черта ее характера проявлялась в их любимой с детства игре. Сражаясь в «Монополию», она никогда не давала брату спуску, порой прибегая и к мухлежу, но только если догадывалась, что близка к проигрышу. В этом случае сестрица превращалась в настырного и до крайности предприимчивого монстрика. Впрочем, на его памяти, она никогда не мухлевала по-крупному — только по мелочи и только играя в «Монополию», из которой Михаил почти всегда выходил победителем.

Юлия считалась в семье младшенькой, ведь родилась на целых полчаса позже брата. Михаил очень гордился, что ему выпала честь стать первенцем и частенько, в шутку, подтрунивал над сестрой, обвиняя ту в нерешительности и страхом выйти из зоны комфорта. По его мнению, та непростительно долго раздумывала, прежде чем покинуть уютное лоно маминого живота, поэтому и упустила шанс стать победителем в их «гонке к свободе и независимости». Сестра постоянно оспаривала это утверждение брата и в течение всей жизни доказывала ему и ловкость, и смелость, и смекалку.

Открытая в общении, казалось, всегда в отличном настроении, она обожала организовывать разные поводы для семейных встреч, будь то «новое дело», которое она «раскручивала» и которое непременно надо было обсудить на семейном совете, либо спонтанная покупка, которую во что бы то ни стало следовало «обмыть» за семейным обедом в ресторане.

Правда, случалось, что, собрав всех за общим столом, сестра срывалась и мчалась сломя голову на очередное «важное совещание» или на выручку «своей команде», попавшей в очередную передрягу. Михаила раздражала эта черта ее характера. Он считал, что кидаться кому-то на выручку спонтанно — это верх глупости. По его мнению, сначала нужно выяснить что к чему, а затем обдумать каждый свой шаг, основательно взвесив все за и против. Сестра только смеялась над этим его «занудством» и заявляла, что всё можно легко выяснить на месте. И там же можно и по горячим следам принять решение.

Это воскресенье Михаил предпочел бы провести в одиночестве. Ему кровь из носа нужно было обдумать план предстоящих действий, ведь в следующую субботу всё должно пройти без сучка и без задоринки. От того, как гладко все прокатит, напрямую зависело его будущее.

А чтобы сосредоточиться на своем плане, Новикову неплохо было бы побродить по местам, в которых он не раз бывал с Катериной в течение последних месяцев. Это помогло бы ему повысить себе настроение и сосредоточиться на главном. Он полюбил бродить с ней по паркам и умудряться находить «оазисы нетронутой природы», как она их называла, и даже безлюдные улочки в центре мегаполиса. Тяга к таким прогулкам успела стать для него сродни ритуалу, хотя раньше бродить по городу он считал пустой тратой времени. Куда ближе всегда был разноголосый гомон болельщиков и рокот моторов на авторалли, в которых он частенько принимал участие. Суета и азарт гонок подпитывали его энергией. Но Екатерина была равнодушна к гонкам, к рёву двигателей и скачкам адреналина на крутых виражах. Она не понимала эйфории, зарождающейся при старте и захватывающей его всего, без остатка при победном финише. Ей было по душе бродить по уголкам «нетронутой природы», в тиши бесчисленных аллей. В этой тихой уединённости, под пение птиц она будто черпала силы.

Они с Екатериной частенько гуляли по столице в поисках удачного кадра. Его невеста вбила себе в голову участвовать в фотовыставке и на все возражения Михаила о том, что не время — сессия на носу, реагировала спокойно, но твердо. Девушка не спорила с ним, просто мягко просила не беспокоиться, утверждая, что выставка никак не помешает ей сдать сессию. Порой его невеста поражала патологической, на его взгляд, целеустремлённостью и каким-то твердокаменным упрямством.

«Что же с ней случилось в холле „Империала“? — задумался он, — Почему она смотрела на Жарова с таким ужасом?» Михаил потянулся за сотовым и услышал:

— Следи за дорогой, Миш.

— Слежу… Позвонить надо.

— Кате? Дай я наберу. Не отвлекайся.

— В кармане… Правом…

— Не вопрос!

Юля просунула руку в карман его брюк, ловко выудила из него смарт и велела с шутовским поклоном:

— Приложите пальчик, сударь!

Новиков усмехнулся и выполнил просьбу. Сотовый был разблокирован.

— Боже мой! Котенок! Как мимимишно! Трубку не берет… Позже еще наберу.

Новиков не ответил сестре. Он наблюдал. В зеркале заднего вида уже какое-то время маячила машина. Она села им на хвост, как только они выехали из «Империала». Сначала он решил, что показалось, но вскоре стало ясно, что его действительно «ведут».

«Неужели Император всея „АйтэКо софт“ велел холопу упасть на хвост? В чем причина? Положил глаз на Катю и решил потрепать мне нервишки, или успел прознать о делишках против своей Компании? Быстро, если так… Получается Плут прокололся. По задумке Хозяина, несанкционированный вход в мозг „АйтэКо“ должен был какое-то время оставаться незамеченным…»

Соглядатай следовал за «Гелом» по пятам, даже не пытаясь делать вид, что шифруется. В стройном потоке машин он втиснулся сразу за «конём» Михаила и иногда даже подмигивал ему фарами.

— Резвишься? Ну порезвись еще чуток, недолго осталось.

— Это ты о ком? — сразу заинтересовалась сестра.

«Чёрт! Похоже ляпнул вслух! Все-таки башка до сих пор чугунная… Соображаю, как вареный лобстер — то есть никак…»

— Нас «пасут», — недовольно бросил он в ответ.

— «Пасууут»! Ух, как интересно! Кто? — встрепенулась его неугомонная сестрица.

— Меньше знаешь — крепче спишь, — отрезал он.

— Э, нет! Так не пойдет! Колись давай!

«Вот чёрт! Кто меня за язык-то тянул! Теперь этот зародыш акулы пера вцепится мертвой хваткой. Надо что-то делать. Думай, Михаил, думай…»

— Отстань, не до тебя сейчас, — только и нашелся он что ответить.

— Ты чего такой заполошенный?

— Что еще за словечко?

— Ну, типа неспокойный.

— Так и скажи. На нормальном русском.

— Поглядите-ка! Профессор русской словесности выискался! Граммар-наци, блин…

— Ты будущий журналист и должна нести культуру в массы. Развивай высокий слог и всё такое…

— Так я и развиваю! И всё такое — тоже!

— А вот это — лишнее, — отрезал Новиков, радуясь, что тема беседы свернула в безопасное русло.

— Должна же я шарить и в просторечье! — не унималась сестра. — Кто знает, на какой контингент напорюсь.

— Напорется она…

— А что! Может, мне выпадет честь написать ещё один убойный материал о представителях трущоб? Или даже о криминальном мире. И тогда: вот она слава! Известность! Почести там всякие… Короче, все лавры мои — только и успевай подхватывать!

— О криминале даже не думай! Проблем на семью огрести решила?

— А что, эта привилегия только тебе доступна, братец? — усмехнулась чертовка. И принялась снова пытать: — Так что стряслось-то?

— Когда?

— Ну… сначала в Лондоне, а потом в «Империале». Ты же не думаешь, что я поверю, что ты бросил всё у бритов просто потому, что по семье соскучился.

— Так и есть.

— Не ври! Ладно, оставим пока бритов в покое. Начнём с недавнего.

— Замолкни, а. Голова от тебя уже раскалывается. Так хочется тишины.

— Я о слежке, — уточнила сестра.

— Да нет никакой слежки. Пошутил я.

— Не заговаривай мне зубы! Ты не в том настроении, чтоб шутить.

Новиков бросил взгляд в зеркало дальнего вида и с облегчением выдохнул. Соглядатай исчез с обзора. Видимо, получил приказ, отпустил своего подопечного в свободное плавание. Михаил воспрял духом. Не хватало еще привести «хвост» домой. Мать обязательно заметит и присоединится к допросу, к которому уже приступила сестренка.

«Допроса всё равно не избежать», — с сожалением вздохнул Новиков.

— Ладно. Перейдем ко второму пункту. Как бровь умудрился рассечь? С кровати что ль свалился?

— Можешь считать и так.

— Не уж-то с Катюхой резвились?

— Не лезь не в свое дело, систер, — предостерегающе бросил он в ответ.

— Неужели и правда от нее досталось⁈ Миииш… Ну, Мииииш, — настырно пропянула Юлька. — Ну, колись уже! Ах так, да? Ну, и молчи, мышак дотошный! — в сердцах выкрикнула сестренка.

Так она его давно не величала. Только в детстве, когда он вскрывал ее игровые махинации.

— Ну и ладно, — не отставала липучка, заметив, что брат проигнорирует свое «фирменное» прозвище, на которое в детстве всегда «заводился» и со словами: «Не дотошный, а сообразительный — не тебе чета» сразу «палился», раскрывая все свои карты. — Я и сама догадалась! Точно дело ее рук! А я -то думаю, чего это ты в холле «Империала» к ней не подошел. Поссорились, значит! Похоже на то… — размышляла вслух чертовка. — Что-то ты совсем не весел, братец. Чего голову повесил?

— Как мне ее удержать, Джул?

— Оо, на аглицкий манер залабал, значит дело — труба, да?

— Не то, чтобы совсем труба, но… Я перестал ее понимать.

— Тяжелый случай. Как давно?

— С пятницы. Как приехали в этот чёртов «Империал».

— Что конкретно тебя напрягает? — приступила сестрица к допросу. И вещала она с привычным видом вселенского эксперта, который его всегда напрягал. Но сейчас это было самым меньшим из зол.

— Она отдалилась, — поделился он, — Как-то вдруг. Резко.

— У всего есть причина. И тут должна быть. Ты не давил на неё?

— Нет, конечно! Кажется…

— Хочу дать совет. Позволишь?

— Валяй.

— Когда ты с ней… забудь об этих своих «тараканах».

— О чем ты?

— Я о перепадах твоего настроения. Думаешь, не заметила? Так вот: будь с ней аккуратен. Как с фарфоровой статуэткой. Не разбей, ладно?

— Я стараюсь, Джул. Я очень стараюсь…

— Может зря ты уехал из «Империала»?

— Думаешь, надо было остаться?

— И все выяснить! — закончила она мысль брата.

— А как же воскресный обед?

— Иногда традицию можно нарушить.

— Нарушить? С ума сошла!

— Нисколечко!

— Значит, ты бы нарушила?

— Да, — не задумываясь ответила Юля, — если бы она стала препятствием на пути к моему счастью. Ну, это если ты Громову считаешь своим счастьем.

— Считаю.

— А я вот не уверена, что ты сделал правильный выбор, Миш.

— Почему?

— Она может оказаться слишком рафинированной для тебя. Тёмная лошадка.

— Не выдумывай! И не лезь не в свое дело, ясно! — вспылив, потребовал Новиков.

— Не сердись! Ну, чего в последнее время такой дерганый, Миш?.. Из-за Кати, да? А хочешь, я тебе с ней помогу? Ну… Помогу ее вернуть.

— Вернуть⁈ Она и так моя!

— Конечно твоя, Миш! Я же не спорю… Быстро едем… Снизь скорость, Миш. Пожалуйста!

— Думай, что несёшь! Поможет она вернуть!

— Я просто не так выразилась. Ошиблась я… Не сердись…

— Сам разберусь, ясно⁈

— Ясно, Миш… Куда уж яснее… Только следи за скоростью, пожалуйста.

— Не лезь со своими советами!

— Ладно… Не буду… Давай остановимся. Мне это… в туалет надо…

Машина резко снизила скорость. И остановилась, будто притянутая на аркане. И хорошо, что они оба были пристегнуты…

— Прости. Замотался просто, — в навалившейся тишине устало зазвучал голос Новикова, — Иди, куда хотела. Вон там можно.

— Да не хочу я…

— Снова выдумала что ли?

— Надо же было как-то с этим чертовым ралли покончить! Дай я за руль сяду, Миш.

— Лишнее. Я в норме.

— Нет, не в норме, — девушка старалась говорить спокойно. Чтобы не провоцировать брата, — Давай еще немного посидим… Укачало что-то.

— Опять выдумываешь?

— Нет. Это правда. Дай салфетку, на всякий случай.

— В бардачке возьми.

Ее не пришлось уговаривать. Егоза тут же откинула крышку бардачка, выхватила оттуда упаковку с салфетками и узрела баночку с его витаминами.

Побывав дома на прошлой неделе, он забыл их в бардачке своего «коня».

После участия в гонках его «зверь» ни с того ни с сего выбыл из строя. Отец обещал отправить его сервисный центр.

— Папа отвозил «Гела» в центр?

— Да. Вчера вернули.

— В чем была проблема.

— Не знаю… Кажется, шланги какие-то поменяли. Что это? Ты пьешь лекарства? Заболел?

— Нет. Это витамины.

— Зачем они тебе? — спросила сестра. Она задала тот же вопрос, что и Чар летом. И он ответил ей так же, как ему тогда:

— Плохо сплю в последнее время. И аппетита нет. Почти.

— Отличная идея! — похвалила сестра, будто сговорившись с Лакшитом.

«Становлюсь параноиком», — мысленно заметил Михаил, горько усмехнувшись.

Он и не заметил, как пропустил прием этих пилюль в течение несколько дней. Пока решал вопросы в Универе и валялся с подбитой головой после того злосчастного спуска с горы. Валялся сначала — в своем номере в «Империале», потом — несколько часов в клинике, из которой вернулся, чтобы быть рядом с Екатериной. Как так получилось, что не заметил? Все эти месяцы витамины одновременно держали его в тонусе и помогали «дружить» с внутренним зверем, каким-то чудом, поселившимся в его голове. И порой даже казалось, что без них он погибнет. А тут… Вилморт вдруг «затаился» на подкорке и перестал его донимать. Стало быть «дружить» оказалось не с кем.

— Ну-ка дай гляну… — сестра схватила пузырек и прочитала название: — «Виратрум форте». Нафиг тебе форте, бро? Кто тебе их выписал?

— Сам купил. В аптеке. На прием витаминов рецепт не нужен, — ответил он и мысленно поправил себя:

«Чар подогнал, когда узнал, что я витамишками разжился. Посетовал еще тогда, помню, что ж я вариант „эконом класса“ выбрал. И „премиум“ из своих закромов мне пожертвовал. Типа любимому рабу всё самое лучшее — не жалко!»

— А… ну да… наверное… — неуверенно проговорила Юлька. — Тут купил?

— Там.

Юла крутанула колпачок, да так резво, что тот отскочил на пол вместе с парой—тройкой капсул.

— Осторожнее! — воскликнул Новиков, наблюдая, как систер, прикрыв емкость сверху ладошкой, чтоб больше не просыпалось, полезла под руль за отлетевшим туда колпачком. Достала и с победным кличем: «Вот он!» повертела им перед самым Мишиным носом. Потом скинула потеряшку в открытый бардачок и высыпала на ладонь несколько капсул: все однородные, правильной продолговатойформы и цвета.

— Прикольные! Дай-ка попробовать!

— Не смей! — вдруг взвился Новиков, вспомнив, как Чар настоятельно посоветовал принимать их строго по расписанному им на словах рецепту: день в день, не пропуская приема и строго «закрывая» месяц последней капсулой из баночки. Вскрикнул и удивился собственной реакции. Бросил короткий взгляд на руль и заметил, как побелели костяшки пальцев, всё еще сжимавшие баранку. — Верни на место!

— Ладно-ладно! Не сердись.

Систер забросила пилюли в баночку, завинтила на ней крышку и отправила ее в бардачок.

— Вот, видишь, баночка на месте. Остынь! Где твой хваленый былой покер-фейс? Ведешь себя, как истеричка…

— Не начинай! Вот сама же провоцируешь!

— Ладно-ладно! От тебя агрессией фонит. Аж мурашки по телу. «Остынь», ладно?

— Уже. Поехали!

— Нет. Я все ещё ее чувствую. Давай немного подождём.

— Медиум выискался, — недовольно проговорил Михаил и вдруг задумался: это как же от него фонило, пока он, летел с той горы, чтобы шмякнуть своего Вормарта по головешке?

И вдруг его осенило:

«Так вот почему Екатерина отдалилась! Видимо, тоже почувствовала этот самый фон…»

Его смарт «подал голос».

— Глянь что там! — велел он сестре.

Та взглянула на дисплей и сообщила:

— Маман послание шлёт. Волнуется. Велит поторопиться.

— Поехали, — проговорил Михаил пустил «Гела» в легкий галоп.

На скоростях агрессивный нрав «друга» требовал максимальной сосредоточенности. Тем более на скользкой трассе. Бросив сосредоточенный взгляд на панель управления, Михаил заметил тревожно мигающую точку. Его «зверь» хотел «кушать».

— Извини, не учёл…

— Чего?

— Сейчас я тебя покормлю, дружище, — тихо успокоил он «друга».

— О боже! Опять он со своему «коню» рулады запел! Под стать своей Катерине стал! Нездоровая привычка, братец. Шизофреническая.

— Заткнись уже, психиатр выискался! — вскипел Новиков.

— Да ладно… Чего я такого сказала-то?.. Шучу я! «Остынь», — пошла на попятный сестра.

Вдали мелькнула огнями заправочная станция.

— Очень кстати, — усмехнулся водитель и, по привычке, продолжил свой диалог с «конём», — фортуна опять нам улыбается, дружище!

Лампочка на панели замигала активнее, показывая усиливающийся «аппетит» «Гела». На заправке скопилась небольшая очередь. Рассматривая своё лицо в зеркало заднего вида, Новиков обратил внимание не только на пластырь над бровью, но и на мелкие царапины на щеке, и в который раз пожалел о том, что так глупо подставился под коготки Катерины, пробравшись субботним утром к ней в ванную.

«Надо было крепче держать, — мысленно отругал он себя, — и не за плечи, а за кисти».

Заправив машину, Новиковы продолжили путь. Выехав на трассу, Михаил было прибавил скорость, но вынужден был резко ударить по тормозам.

Глава 30 Еж

Прямо перед «Гелом», в «слепой» зоне камер видеонаблюдения, внезапно материализовался мужчина. Юркий, несмотря на высокий рост и богатырское телосложение, молчаливый и до чертиков знакомый.

Его привычно безмятежное, что бы ни стряслось, выражение лица резко контрастировало с ястребиным взглядом чуть раскосых и слегка прищуренных глаз. Они, не отрываясь, следили за мчащейся прямо на него машиной Новикова. Казалось, еще чуть-чуть и обладатель этого взгляда окажется под колесами авто, с разметавшимися по снежному насту чёрными как вороново крыло, волосами, которые сегодня он даже не потрудился собрать в аккуратный хвостик на затылке. «Гел» приближался стремительно, но на неподвижном лице возвышавшегося перед лобовым стеклом мужчины не дрогнул ни единый мускул. И только умение точно чувствовать «пульс» своего «хищника», выверенное годами в схватках по стритрейсингу, помогло Михаилу избежать наезда на пешехода. Новиков резко вывернул руль вправо до упора, чтобы не дай бог не сбить с ног подчиненного Чара, зарекомендовавшего себя ответственным и исполнительным курьером. Услышал испуганный Юлькин писк, Новиков остановил машину в сантиметре от бокового ограждения дороги. Заметив это, мужчина подошёл к «железному коню» упругой легкой походкой и через приоткрытое водительское окно молча передал водителю небольшую аккуратную карточку.

Миша перехватил «посылку» и бросил осторожный взгляд на объемную тисненную черную «пику», красовавшуюся в самом центре игральной карты, выполненной из материала лакшери класса. Холодное декабрьское солнце робко коснулось строгих форм тисненной фигуры, а самый дерзкий лучик рискнул вспыхнуть слабым отблеском на ее глянцевой верхушке. Оторвав взгляд от сего произведения искусства, Михаил устремил его в сторону своего безмолвного визави, но того уже и след простыл.

Взглянул на карту еще раз, Новиков понимающе кивнул. Ему была ясна суть послания: субботний визит его невесты в «Империю чувств» в качестве его спутницы был одобрен: карта была подана не перевернутой, пика «смотрела» строго вверх. Это означало, что Катя не станет объектом еще чьего-то дополнительного внимания. В клубе её будут рассматривать исключительно как собственность Нови.

'Но зачем нужно было преподносить согласие в столь вычурной форме? — задумался Нови.

Впрочем, Лакшит действовал в своём репертуаре: он обожал спецэффекты, а риск считал делом благородным. После того, как Михаил отказался поставить Катю в клуб в качестве очередной овечки на заклание, Лакшит был явно недоволен. Поэтому, видимо, решил эффектно продемонстрировать своему новому рабу, ху из ху в их неравноправном «сотрудничестве», — то есть кто имеет реальную власть, а кто по факту является не более, чем картонкой, подобной той карте, которую Новиков сейчас держал в руках. Карте, с креативно смятым, старательно изжеванным правым нижним уголком.

«Мне дали понять, что я не более чем картонная оболочка, для которой воля тёмного кардинала — закон», — догадался Нови. И коварно усмехнулся, забросив карту в бардачок машины. — Ну, что ж, посмотрим, кто кем окажется в реале…'

Но сейчас Михаила больше беспокоило иное.

«Почему Чар направил своего курьера под колёса моей машины именно в данный момент? В момент, когда в ней находилась сестра, то есть посторонний? — в голове закопошились беспокойные мысли, — Опрометчиво. Крайне. А может так и было задумано? Тогда на что сделана ставка? На то, чтобы дополнительно уколоть мое эго? Думаю, что не только… Похоже, меня втянули в новую игру… Вернее, игра прежняя, просто расширен состав участников. Но вмешивать нее членов моей семьи — это же не по правилам! Я же просил не втягивать их! Пообещал, что самостоятельно отработаю свой долг. А ведь Чар тогда на мою просьбу ничего и не ответил. Просто смолчал. А я посчитал это ответом. Типа молчание — знак согласия».

Теперь у Новикова будто открылись глаза. Он понял, что решение втянуть Юлю было принято его сюзереном сразу. Видимо, как дополнительный крючок для Нови. На случай, если тот каким-то образом сорвется с первого.

«А чему я удивляюсь? Я ж, дурень, сам растрепался Чару о семье! На следующий же день после нашего знакомства, — мысленно наседал на себя страдалец, — Расслабился от сытных лакомств и комфортных условий, которыми меня осчастливили. Да и, видимо, не до конца очухавшись от вливаний, которыми меня накачали накануне. Больше всего тогда Чар расспрашивал о сестре. А я „на радостях“ сыпал данными о ее пытливом уме и патологическом любопытстве… О чем еще я тогда трепался? Всего и не вспомнить… Браво, хозяин! Ты выбрал беспроигрышный вариант! Моя амбициозная сестрица обязательно заинтересуется гротескным появлением твоего курьера… Да что там! Уже заинтересовалась! И теперь точно сунется в самое пекло, пощекотать нервишки и удовлетворить чертово любопытство!»

Новиков был недоволен. Крайне. Потому что осознал, что в складывающейся ситуации вести свою игру представлялось крайне рискованным делом. Скорее даже не рискованным, а практически бесперспективным.

«Ещё и тот тип из ресторана… Обложили по полной!» — мысленно вознегодовал он, остро почувствовал себя загнанным в угол неудачником. Лузером. Полнейшим лузером.

— Кто это был? — заинтересованный голос сестры выдернул Новикова из размышлений. Он взглянул на раскрасневшуюся от интриги плутовку и про себя заметил:

«Она уже навострила ушки. Плохо дело».

— Забудь! — резко осек он ее. Со всей строгостью, на которую был способен. Завел машину и снова тронулся в путь.

— Пфф… разве такие глаза забууудешь! — игриво—мечтательно протянула плутовка.

— Что? Какие ещё глаза? С ума сошла⁈

— А что такого⁈ — в тон ему ответила егоза.

— Он не стоит твоего внимания!

— Это почему же?

— Потому что низший! Обычный раб, понимаешь⁈ — не сдержался Новиков, перестав «фильтровать базар».

— Пока нет, — ответила она задумчиво. И помолчав продолжила: — Но очень надеюсь узнать поподробнее. Ты ж меня не разочаруешь? Расскажешь ведь, правда?

«Лучше уж самому рассказать, — решил Михаил, обреченно вздохнув, — А то ведь сама сунется…»

— Как его зовут? Миш? Ну, Миииш!

— Откликается на Ежа.

— Хм… Он на него и похож… Взгляд такой колючий, что просто уххх… А где живет?

— Да в каком-то спальном районе. За МКАДом… — нехотя делился Новиков информацией. Делился с показательной скукой в голосе. Особо не вдаваясь в подробности, он старался убить интерес сестры к курьеру. — В коммуналке какой-то обитает. Только редко там появляется.

— А где обычно бывает?

— Да кто ж его знает…

— Так проследил бы!

— Для чего? Ясно же, что по бабам шляется.

— А хоть пытался отследить? Ну, чтобы проверить: точно по бабам или как?

— Тебе-то какая разница⁈

— Знать хочу! И имею право, понял⁈ Так проследил?

— Было пару раз…

— И что?

— Да ничего… Ушлый очень. Мастер следы заметать. Вроде идет впереди и исчезает. Испаряется.

— Правда⁈ Как интересно! А давай я прослежу?

— Ты знаешь что! Ты это брось! Интересно ей! Пинкертон доморощенный!

— Ладно—ладно! Не закипай! Просто объясни, почему ты назвал его низшим. Что это значит?

— Из низшей касты, — раздраженно бросил в ответ Новиков, силясь найти прием, чтобы увести сестру от этой скользкой темы.

— Какой еще касты? Он что, не наш? Ну, типа не из России?

— Откуда мне знать. Я с ним почти не знаком. И никогда не общался! Просто услышал однажды, как так о нем отозвались.

— Где услышал? От кого?

— Да какая разница, Юль!!

— Большая, Миш. Потому что тебе сказали неправду о этом человеке.

— Опять двадцать пять! Пуаро—недоучка!

— Может и недоучка… Но это дело времени. Ты назвал его рабом, но рабом он точно быть не может.

— Это почему же? — заинтересовался Новиков.

— Рабы безвольны, Миш, а в этом чувствуется стержень. Он серьёзен. Явно любит риск. И до чёртиков креативен. Он передал тебе чью-то просьбу? Или свою собственную? Чья это визитка?

— Оставь это всё, систер! Ну пожалуйста!

— Окей! — ответила она по-английски, — но только если ты ответишь на все мои вопросы! Чью визитку он тебе передал? Дай взглянуть! — распорядилась любопытная и полезла в бардачок за картой.

— Не лезь! — гаркнул на нее Майкл.

Но на девушку ни само распоряжение, ни тон, каким оно было высказано, не подействовали. Она ловко открыла крышку бардачка и ловко вытянула оттуда заинтересовавшую ее вещицу.

— Туз Пик? Обычная игральная карта? — удивлённо переспросила она, будто не веря своим глазам. — А я-то думала визитка. Думала, хоть ииимя красавчика узнаюю… — разочарованно протянула она. И помолчав, заметила: — Печать качественная… Ба, да она именная!

— Верни ее на место!

— Ни—за—что! — по слогам, с вызовом заявила бунтарка. — Подожди! Чей это знак? Его?

— Без понятия…

— Карта его — значит и знак его… А говоришь: раб… — негромко бормотала неугомонная, проводя пальчиком с французским маникюром по небольшому кругу, едва мерцающему в самом центре «рубашки» карты словно голографическая наклейка.

— Господи, за что мне все это! — не сдержавшись, завопил Новиков.

— Какая бурная реакция, бро! И как всё загадочно! — никак не унималась сестра, — Чем ты успел ему насолить? И вообще кто он? Иностранец? Похоже… Миииш! Ответь! Ты что, онемел? Или испугался? Да ладно⁈ Правда, что ли испугался⁈ — продолжала «доставать» сестра, задорно толкнув его в бок.

— Не мели чепухи! И забудь то, что увидела!

— Ну уж нет! Я ж теперь ни спать ни есть не смогу, пока не докопаюсь до ответов на все вопросы! На каждый! Так и знай!

— Спать она не сможет… Будешь спать как миленькая! — зло выпалил он. И угрожающе добавил: — Если что, снотворным тебя накачаю!

— Мменя? Ссснотворным? Ззачем? Я же твоя сссестра…— обескураженно сыпала она вопросами. И вдруг крикнула: — Да ты! Ты! Мышак дотошный, понял! Нет! Ты настоящий му…му…

— Следи за языком! — потребовал Новиков, но заметив ее слезы, сразу смягчил тон: — Ну что ты как миленькая, Джул? Прошу же не лезть в это дело… Почему нельзя подчиниться сразу?.. Без вот этого вот всего представления?

— Ппочему ты всегда мне всё запрещаешь? И опекаешь, бббудто я ни на что не ссспособна? — бормотала она, заикаясь.

— Успокойся, Джул, — растеряв весь гнев, смиренно попросил Михаил, — Ну что ты, малыш?.. — уговаривал он, цепко ухватившись за руль и не спуская глаз с дороги, по которой вёл своего «коня». — Ну конечно способна, Джули. Я прекрасно знаю, что моя маленькая сестрёнка способна на многое. Это и пугает…

— Почему ппугает? — заикаясь спросила она.

— Потому что боюсь…

— Чего? — уточнила строптивица, шмыгая носом.

— Боюсь не успеть помочь своей маленькой принцессе, — тихо объяснял брат, — Своей самой любимой сестрёнке… Умнице… настоящей красавице…

— Не ври! — вдруг выкрикнула она обвиняющим тоном. И продолжила, громко шмыгнув носом: — Красавицу нашел, ага! А вот Попов называет меня совой!

— Почему молчала?

— А что тут скажешь… — тихо проговорила она, как-то сразу сдувшись, как воздушный шарик.

— Перестанет. Завтра, — также негромко пообещал Михаил.

— Не трогай его, Миш. Он ведь прав. Это все из-за моих глаз…

— У тебя очень выразительные глаза, сестрёнка! Проницательные. Зрачки только самую чуть расширены, но равномерные. Не такие ужасные, как у меня.

— И ничего они у тебя не ужасные!

— Дело привычки, Юля. Дело привычки… Многих мой взгляд пугает.

— Прям так и пугает…

— Да. Его окрестили взглядом дьявола. Но это и к лучшему.

— Почему к лучшему?

— Добавляет авторитета среди планктона…. Только вот думаю, может он и Катю… отвращает?

— Не мели чепухи! — не согласилась Новикова, — Она не жалует стереотипы. Слишком умна. И не из трусливых, как я поняла. Но, думаю, тебе не стоит тратить на нее время.

— Это почему же?

— Она не нашего уровня.

— Не нашего чего?

— Ее семья стоит на ступеньку выше нашей, Миш. По уровню жизни я имею в виду. А это значит, что брак ваш изначально будет неравным, понимаешь? Думаю, Громов—старший не даст ему случиться. Потому что мы для него эти… Как его… Низшие.

— Опять чепуху мелешь, систер, — Новиков недовольно покачал головой. И добавил: — Громов не сноб.

— Деньги идут к деньгам, Миш. Я навела справки о Катином дедушке.

— И что выяснила?

— Он очень хваткий. И в определенных кругах в большом популяре. Высших кругах, понимаешь? Говорят, многие своих жён и любовниц ему доверяют. Ну, их лица, я имею в виду. Он из них шедевры лепит. Вот ложится к нему под нож видавшая виды краля — вся такая потрепанная, с обвисшими скулами, двойным подбородком или кривым носом, а встает красавицей писаной. Короче, Громов лопатой бабло гребёт на этих своих пластических операциях. Нам столько и не снилось. Вот думаю, может и мне его клинику навестить?

— Зачем?

— Ну пусть нос что ли мне подправит.

— А что у тебя с ним не так?

— Ну, не знаю… Пусть помельче сделает что ли… Или наоборот —побольше…

— Зачем? У тебя аккуратный носик. Подожди, ты что им заинтересовалась, а, зародыш акула пера?

— Не им, а его бизнесом! Статью хочу наваять. Очень, скажу я тебе, колоритная он личность. Неужели и вправду большой спец по носам и подбородкам? Или это фейк? Прикинь если я его развею.

— Вот же неугомонная! — воскликнул Новиков. А потом замолчал и задумался.

«Пусть лучше копает под Громова. Так безопаснее. А безопаснее ли? Кто Громов на самом деле? С виду чист. Репутация вроде ничем не запятнана. А если копнуть глубже? Я же только по верхушкам пробежался… Ну то есть по открытым источникам. Сколько скелетов в его шкафу сестрёнка может откопать? Со своим-то паталогическим рвением и неуемной тяге к сенсациям? Да, пофиксить Громова — неплохая идейка. Козыри в рукаве не помешают, если со свадьбой заартачится. Только вот сейчас совсем не до него…»

— Давай договоримся, Юль: ты будешь держать меня в курсе обо всех своих действиях по Громову, лады? Обо всех без исключения, поняла!

— То есть ты даже не сомневаешься, что я не отступлюсь и обязательно что-нибудь «нарою»? — довольно улыбнулась она.

— Я не настолько глуп, систер. Дай слово! — Тон его голоса резко стал жестким. — Я жду.

— Как пойдёт, — строптиво ответила несговорчивая. Но подумав, нехотя добавила: — Ладно… Даю…— И снова шмыгнула носом.

— В бардачке есть салфетки. Приведи себя в порядок. Не хватало, чтобы мать увидела твой красный нос и распухшие глаза.

Юля послушно полезла в бардачок, подхватила упаковку с салфетками, а злополучную карту даже беглым взглядом не удостоила. Новиков вздохнул с облегчением и спросил:

— Я что телефон твой молчит? Непривычно как-то.

— Да батарейка «сдохла»! Надо заменить…

— Быстро ты ее укокошила! Ей же и трех месяцев нет — смарт новенький.

— Не виноватая я! — театрально воскликнула Юла. И понеслось: — Это всё мама! Она не оставила мне выбора! Точнее этот ее пунктик с конфиденциальностью! Приходится руководить командой через смарт, а это совсем не айс! Леонтьев постоянно отвлекается на всякую чушь.

— Какую чушь?

— Да разную! То Ожегову потискать, то пожрать, то в танчики порезаться. Я ж их по сотику только слышать могу, а видеть — нет. Приходится одно и то же по сто раз повторять! Короче, с контролем траблы.

— Есть видеосвязь, — негромко заметил Михаил.

— Так батарейка же на ладан дышит! Даже простой разговор ее за пару часов приканчивает, а ты — про видеосвязь! Слушай, поговори с мамой, а! Ну пожалуйста! Пусть уберет этот свой ультиматум.

— Руководитель выискался… Контроля ей не хватает.

— А то! За этими кроликами глаз да глаз нужен! Поговоришь, а?

— Нет. Мама права. Нечего тебе светиться, систер.

— Ну, бро!!! — заканючила Юлька, — Вы ж мне крылья режете!

— Не режем, а подрезаем.

— Так это ж одно и то же!

— Видишь, ты даже разницы не видишь. «Сырая» ещё. Учись пока.

— И в чем она, интересно? Эта твоя разница?

— Резать крылья — губить твой талант, а подрезать — это придавать им правильную форму. Как самородок огранять, понимаешь?

— Так вот чем вы, по-твоему, с маман занимаетесь! Самородок, значит, ограняете, — рассмеялась Юля.

— Да. Так что мамин запрет на публичность — фишка что надо! Она голову твою на плечах сохранит. Ну, чтобы было на что венок водрузить. Короче, так его и рассматривай, поняла?

— Да поняла, — раздраженно ответила Юля. И вдруг встрепенулась: — Подожди! Какой ещё венок?

— Лавровый, сестрёнка, лавровый. Верю, станешь настоящей акулой пера. Со временем… Когда-нибудь.

— То-то и оно, что с вашей опекой стану когда-нибудь! А без нее уже стала бы! Вон взгляни на Леонтьева! Чем не знаменитость?

— Леонтьев — бабочка-однодневка.

— Бабочка⁈ Он бы с тобой поспорил! — рассмеялась акула пера в перспективе.

— Ну пусть будет мотылем. Суть в том, что без твоей головы он ничто. А потому сдуется на раз.

— Так прям и сдуется…

— А давай эксперимент проведём?

— Какой ещё эксперимент?

— Просто возьми тайм-аут на месяц. И о твоем Леонтьеве все забудут. И об Ожеговой заодно. Выйди в отпуск, или как там у вас это называется?

— Ну уж нет! Карьеру мою загубить решил⁈

— С чего такие выводы, скажи, пожалуйста?

— Мама всегда говорит, что кадры нельзя разбазаривать. Ими дорожить нужно! А как же я без Леонтьева? Он мне нужен, Миш. Он эту безбашенную в узде держит!

— Да, Ожегова — та еще зажигалка, — усмехнулся Михаил.

— Точно! Как начнет креативить, так туши свет, бросай гранату! И потом… Кто ж будет по точкам рыскать, если мне запрещается?

— По каким точкам?

— Которые мы нарыли! И ещё нароем! Знаешь, Леонтьев у нас герой! Если район неблагополучный, то он его на себя берет. Однажды ему даже чуть голову не проломили!

— Даже так… Что-то мне эта ваша затея с расследованиями всё меньше нравится, Юль…

— Ты что! Всё под контролем!

— Под чьим контролем?

— Под моим, чьим же еще!

— Угу, — пробурчал Новиков и задумался.

За разговором он подрулил к воротам дома. Просигналив дважды, дождался, пока ворота отъедут в сторону, и заехал во двор. Припарковав авто в гараже, Новиковы—младшие вошли в дом.

Глава 31 Место силы

— Ну наконец-то! Почему так поздно? Вы должны были быть дома ещё два часа назад!

Летящей походкой Карина Эдуардовна Новикова спешила навстречу детям, вошедшим в просторную прихожую их дома. В детстве и юности она всерьез занималась балетом и даже успела исполнить партию «Умирающего лебедя» в спектакле, на свой страх и риск поставленном их группой в выпускном классе балетной школы. Но жизнь внесла свои коррективы, и на мечте стать примой «Большого» пришлось поставить крест.

Годы отнеслись к Карине Эдуардовне благосклонно и даже спустя пару десятков лет без регулярных занятий у станка и сложной беременности осанка ее ничуть не потеряла грациозности, а движения — пластичности. Она все так же двигалась, инстинктивно расправив плечи и втянув живот, а шея ее, сохранившая с годами былую стройность, гордо держала голову с длинными густыми волосами, собранными в бабетту, в стиле обожаемой ею Бриджит Бардо.

Легкий макияж а ля натюрель освежал ухоженное моложавое лицо Новиковой—старшей. Впрочем сейчас, вместо привычного умиротворения, из-под макияжа в нём проглядывала озабоченность, видимо, вызванная опозданием детей на традиционный воскресный обед.

Интерес к этому ритуалу Карина Эдуардовна поддерживала все годы своей семейной жизни. Она считала важным собираться за общим столом, чтобы обсудить события, произошедшие за неделю с каждым членом их семьи.

Элегантный льняной синий костюм, который она непременно надевала исключительно по воскресеньям — по случаю того самого семейного обеда, сидел идеально на ее стройной невысокой фигурке и выглядел вполне презентабельно, хоть и был частично скрыт под ярким цветастым фартуком. Новикова—старшая явно выпорхнула из кухни. По многолетней традиции она колдовала над воскресным обедом непременно на пару с мужем, тогда как в другие дни была не прочь доверить процесс готовки помощнице по хозяйству.

— Все претензии к Юлии, мама, — сообщил Михаил, «переведя стрелки» на сестру, и отвернулся к встроенному шкафу, располагавшемуся рядом с входной дверью. — Она опять опоздала!

— Юля, что стряслось в этот раз?

— Да все в порядке, мам! Зависла на переговорах с командой, — отчиталась дочь. Грациозно скинув с плеч куртку, она протянула ее Михаилу и распорядилась: — повесь «крылатку» на мою вешалку!

— Это на какую? — не упустил тот случая поддеть сестру.

— Опять⁈ На красную, Мишааа! Когда ты уже запомнишь?

— Будет исполнено, ваше величество, — кинул он в ответ, не скрыв в голосе усмешки и, не оборачиваясь, протянул руку в сторону сестры, чтобы подхватить ее куртку.

— Ты снова встречалась с этими двумя? — недовольно отреагировала Карина Эдуардовна, наблюдая за привычным препирательством своих детей.

— Не встречалась я с ними, мамуль, — вздохнув, ответила егоза, — Ты ж запрещаешь. Как я могу ослушаться? Приходится по телефону их инструктировать.

— Как по телефону? Ты была за рулем и «висела» на трубке? Ты же знаешь, что это запрещено!

— Да все норм, мам. Я тормознула на обочине. Так там и проторчала, пока была с ними на связи.

— На обочине? Ты подвергла себя опасности, чтобы поболтать о том о сём? Какое безрассудство!

— Что значит «о том о сем», мам? Мы обсуждали план действий по новому расследованию. И не волнуйся, я включала аварийку.

— Правильнее было бы отложить все переговоры до возвращения домой, — из глубины дома послышался спокойный голос главы семейства.

Леонид Петрович Новиков спускался по лестнице, чтобы встретить сына и дочь. Он не стал снимать очков — явный признак работы в кабинете, но тоже был одет «согласно протокола», установленного женой. Правда, у Новикова—старшего не было предусмотрено специального костюма по случаю их традиционного воскресного обеда. Он считал это лишним и предпочитал компромиссное решение: не заседать в этот, важный для жены день за столом в трениках и футболке, но довольствоваться по такому поводу любыми рубашкой и брюками из своего гардероба, постиранными и отглаженными их помощницей по хозяйству.

— Обстоятельства не терпели отлагательства, папа!

— На крайний случай остановилась бы в придорожном кафе и решала бы эти свои обстоятельства.

— Ты как всегда прав, папуль! — Юля подлетела к отцу и чмокнула его в чисто выбритую щеку. — Торжественно обещаю в следующий раз так и сделать!

— Мы с тобой уже обсуждали этот вопрос, дочь. И помнится, ты ответила то же самое. Не предполагал, что мне придется повторяться.

Льдисто-голубая радужка глаз отца семейства, чуть увеличенная линзами очков, подёрнулась дымкой, что было явным признаком его недовольства.

— Ну, прости, — вздохнула егоза, заметив это, — Я исправлюсь! Честно—честно! А что мы всё обо мне, да обо мне? Родители, я ж вам сына привезла! Взгляните, какой красавчик! — с задором воскликнула Юла и подлетела к брату.

«Вот же заноза!» — мысленно вознегодовал Михаил.

Бросив: «Всем привет», когда мать только показалась на пороге прихожей, Михаил повернулся ко всем спиной и принялся неторопливо снимать с себя верхнюю одежду и старательно водружать ее на вешалку. Он рассчитывал на то, что, Юлька, привыкшая перетягивать внимание на себя, поведет предков в гостиную до того, как они заметят его расцарапанное лицо. А он тем временем прошмыгнет наверх, чтобы в тишине своей комнаты продумать линию поведения и ответы на вопросы, которые непременно последовали. И до крайней минуты всё складывалось отлично: все принялись обсуждать очередную Юлькину выходку, а значит его маневр мог бы вполне удаться. Но систер быстро надоели нотации: она была не из тех, кто мог слушать их больше пары-тройки минут. Он почувствовал ее цепкие пальчики на своих, обтянутых толстовкой предплечьях. В следующее мгновение его резко потянули назад. От неожиданности Новиков покачнулся и вынужден был опереться плечом о стену, чтобы не рухнуть на сестру. Плутовка воспользовалась моментом и развернула его лицом к родителям.

— Ну, сестрёнка, спасибо за подставу, — прошептал он егозе на ухо.

И, уловив негромкое: «Я что одна должна отдуваться?», взглянул на мать, гордо вскинув подбородок.

Брови Карины Эдуардовны чайкой взлетели вверх, а в выразительных карих глазах усилилось беспокойство.

— Миша, что за вид? — строго спросила она, — Ты подрался?

— Да! Полюбуйтесь! Это следы от женских ноготков! — с видом эксперта выдала близняшка, — И угадайте, чьих? Правильно: Катя постаралась — больше некому!

— Громова? — удивленно переспросила Карина Эдуардовна, — Не верится… Совсем. Это точно дело ее рук, Михаил?

— Почему не верится, мам? Она хоть и заторможенная, но все же женщина! Да, ладно! С кем не бывает! Милые бранятся — только тешатся!

— Давайте отложим допрос, — предложил Михаил, за улыбкой скрывая раздражение. Оно росло как снежный ком и рисковало оглоушить его двойняшку—провокатора.

— Это не шутки, сын. Кто тебя так разукрасил? — к допросу присоединился отец. — Неужели и правда Катерина?

Взгляды всех присутствующих обратились к Новикову—младшему и стало ясно, что, как ни крути, а отчитаться придется здесь и сейчас.

— Может мы хотя бы руки вымоем и в гостиную пройдем, — предложил он, борясь с раздражением, — Там и поговорим.

— Успеется. Ответь на вопрос, Михаил? — не терял интереса Новиков—старший.

Все семейство так и осталось стоять в прихожей. Михаил и Юлией напротив отца, преградившего им дорогу, а мать — чуть поодаль.

— Мелочи, папа. Катерина здесь не причем. Неудачно скатился с холма. На санях. Традиционная русская забава. Не рассчитал немного и в кустарник влетел. Лицо о ветки оцарапал. Всё!

— Тебе нужно обследоваться, — негромко отозвался Леонид Петрович.

— Уже, папа. Орлов и МРТ организовал и даже в клинику навороченную отправил спецам показать.

— Орлов? — переспросила Карина Эдуардовна.

— Да… Свидетель инцидента. К слову, там — в «Империале», и врач нашелся. Штатный. Неплохой специалист. Он тоже исключил тяжелые последствия. Так что можете быть спокойны.

— Там что и холм был⁈ — подхватила Юля, — Этот «Империал» — настоящее поле чудес! И холм там есть, и Катя, к которой почему-то нельзя подойти, и врач штатный, и Орлов с орлиным глазом! — не унималась Новикова—младшая, — Только меня на выходных там не хватало!

— Там свой тайфун был — снежный. Если б ещё и ты там оказалась, отдых превратился бы в катастрофу, — негромко проговорил Михаил.

— Ой кто б говорил! Сам ты, Мишка, катастрофа ходячая, понял! — не осталась в долгу сестра.

— Не Мишка, а Михаил… — задумчиво поправила дочь Новикова—старшая.

— Да мишка он косолапый, мам! И неповоротливый! Потому и залетел в те кусты! При мне бы точно не грохнулся! Если, конечно, кусты те на самом деле были! Я вот думаю…

— Кто такой Орлов? — Карина Эдуардовна прервала дочь вопросом.

— Один из отдыхающих, если верить Миш… Михаилу. Но он врет, мам! Обычный отдыхающий не смог бы всё это ему организовать! И около Катюхи он неспроста оказался, когда та зависла.

— Что значит зависла?

— Да то и значит! Короче, я залетела в холл. Народу там было тьма—тьмущая! Увидела Катюху. Она с подружкой у гардероба терлась.

— Что значит «терлась»? Ты же будущий журналист, дочь!

— Да в очереди в гардероб она там стояла, мам! Стояла—стояла и вдруг: бац и зависла. А это Орлов помог ей.

— Как помог?

— Да подхватил как полено и к врачу потащил! Ну, да… Куда ж ещё тащить эту болезную? Но сначала он за ней наблюдать принялся. Ну, мы ж знаем эту ее манеру то и дело впадать в ступор. Она нас ещё в сентябре ею «порадовала», помнишь, мам? Когда уставилась на тебя, как на незнамо что! А для бедняги— Орлова это, видимо, оказалось сюрпризом!

— Прекрати… Оставь Катерину в покое, — предостерегающе проговорил Михаил.

— Оставим это, дочь, — распорядился Леонид Петрович. И попросил: — Лучше опиши-ка нам самого Орлова.

— Легко, пап! Огромный такой, ростом метра в два, если не больше… С гривой чёрных волос. И глазищи такие, знаешь, зеленущие! Может линзы, не знаю. Но смотрится отпадно!

— Нет, — негромко откликнулась Карина Эдуардовна.

— Что нет, мам?

— Не линзы.

— Нууу, тогда это нечто, скажу я тебе! Особенно на контрасте с волосами! И бородка такая аккуратная. Не вот прям густая и окладистая, как у дровосека из твоего последнего интервью…

— Крайнего, — интуитивно поправила ее Карина Эдуардовна.

— А, ну да, — крайнего. Так вот у Орлова этого она такая, знаешь, неброская, но стильно смотрится!

— Бороды не было, — очень тихо проговорила Карина Эдуардовна.

— А ты его видела, да? Красава же, правда? А где видела, мам?

— Не важно… — задумчиво проговорила Карина Эдуардовна.

— Интервью с ним делала, да?

— Вроде того…

— Дашь отсмотреть? Интересно, сколько ему лет? Лет тридцать — не больше, да?

— Юлия, оставь мать в покое, — прервал дочь Леонид Петрович, не повышая голоса, — заболтала нас всех… Какая разница, сколько кому лет? И не важно, есть у человека борода или нет.

— Да говорю же, папа, — там полный комплект! — не унималась болтушка, — Короче, мужик — мечта всех страждущих! Не зря Катюха на нем повисла…

— Что ты несешь⁈ — вспылил Михаил.

— Ачетакова? Факт есть факт, бро! Ей дурно стало… Или чёта, вроде того, вот она на нем и повисла.

— Юлия! — негромко, но строго воскликнул Леонид Петрович.

— Родные мои, давайте выйдем уже из замкнутого круга этой прихожей, — устало поговорил Михаил. И попросил, как мог миролюбивее: — Мне есть что с вами обсудить, но дайте уже мне дойти до своей комнаты. Пожалуйста. И полчаса, чтобы собраться с мыслями, ладно? Что-то вымотался за рулем.

— Собраться с мыслями? Отличная идея! — тут же прилетело ему от сестры, — Пошли, я помогу тебе вопросиками. У меня парочка осталась. За 15 минут управимся!

— Да угомонись ты, Пинкертон доморощенный! Вопросики у нее! — вышел из себя Михаил.

— Спокойнее, сын, спокойнее, — вклинился в перепалку Леонид Петрович, — Юлия, ты сегодня в ударе! Марш руки мыть, потом — на кухню — маме помогать! А ты отдохни, Миша. Мы подождём. Пойдем, дорогая, шашлык проверим. Готов уже, наверное, — обратился он к жене.

— Отлично, — выдохнул Новиков, — Спасибо, папа.

И, поднимаясь к себе по лестнице, краем уха расслышал мамино:

— Это он, дорогой… Точно он…

— Не волнуйся, скорее всего простое совпадение, — успокоил ее отец.

Оказавшись наконец в своей комнате, Михаил выдохнул с облегчением. Сестра сегодня была просто невыносима!

«Что могло ее так возбудить? — задумался он и догадался: — Скорее всего Ёж, чуть не угодивший под колеса. Да, он определенно произвел на нее впечатление. А то, что я на него чуть не наехал, напугало ее настолько, что вызвало этот „словесный понос“».

Михаил понимал своеобразное поведение сестры: он привык к нему с детства. Испуг всегда действовал на близняшку настолько возбуждающе, что до жути «развязывал» язык.

Новиков направился в ванную, но принимать душ не стал. Просто умылся холодной водой, чтобы снять навалившуюся усталость, и прилег на постель, застреленную его любимым покрывалом.

Нужно было разобрать ситуацию, в которой он оказался, и разложить все по полочкам. Дома ему думалось легче и яснее, чем где бы то ни было. Ещё летом Новиков заметил, что, когда находился в кругу семьи, Волмарт «донимал» его меньше всего. Как только Михаил оказывался на пороге семейного особняка, тот будто сразу терял силы, становился плюшевым и совершенно безобидным. В общем, дома его внутренний зверь садился на цепь и становился вполне управляемым. Чтобы сохранить этот эффект оберега Михаил старался бывать дома не часто, не позволяя своему «зверю» адаптироваться к новым условиям и почувствовать себя хозяином в привычной Михаилу среде — в его месте силы.

«Итак, каков расклад? — приступил он к анализу. — Мы имеем Туза в бардачке машины. Это значит, что кандидатура Громовой одобрена высочайшим хозяйским дозволением. Причем одобрена не только присутствовать на предстоящем субботнем шабаше в 'Империи чувств» в качестве моей собственности, но и находиться рядом со мной на постоянной основе. — Новиков криво ухмыльнулся. — Дожился ты, Миша, теперь тебе на интерес к женщине дозволение требуется… Да, Чар уважил мои требования. Бросил своему рабу косточку, — снова усмехнулся Новиков, — Сахарную… Хорошо если так… А что, если я ошибаюсь, и он просто завел новую игру? У Чара в глазах счетчик: все бабками меряет… При таком раскладе стоит ли вообще вести Катю в клуб?.. Да, там она там будет под моей протекцией… А если какой форс-мажор? При форс-мажоре все договоренности теряют силу. И Чар этим обязательно воспользуется. Он этот форс-мажор и организовать может! А может просто не брать ее туда? Тем более, что решение тащить ее туда принял Волмарт, а не я. Чар может воспринять это как неповиновение… Ну и черт с ним! Скажу, передумал. Катя будет меня там отвлекать… Лучше пусть дома сидит. То есть в общаге.

Второе… Жаров с его заморочками. Он зациклен на Кате. Вернее, на том, чтобы навредить ей в учебе… Смешной тип… Похоже, он совсем не знает характера моей невесты… А потому не понимает, что она все равно добьется своего. Даже если ее «нейтрализовать», как он говорит, на итоговой, она все равно сдаст ее позже. Потому что упертая. И в чем тогда смысл ее «нейтрализовать»? Ну, не попадёт она на семинар к заокеанскому светиле сейчас — и что? Правильно: попадёт позже. Вяземский опять же подсуетится. Может даже устроить им встречу в индивидуальном порядке… Так какой смысл этой самой «нейтрализации»? Странная у этого типа логика… Не может просчитать на несколько шагов вперед. Вбил себе в голову помешать Катерине сдать эту чертову итоговую, а там — хоть трава не расти, так что ли? А может что-то мешает ему мыслить логически? Нафига ему трость? Для имиджа? Не только. Он явно хромает. В чем причина? Попал в аварию? Травма спины? Инсульт? Или что-то ещё? Да какая мне нафиг разница! А делегирую-ка я этого Жарова Белову! А что? Чем не вариант? И нагрузка на мне уменьшится. Решено! Пусть Катю подстрахует ещё и коп. Лишним не будет. Белов уже впустил её в свой круг. А для такого закрытого человека, как Алекс, это говорит о многом. Такие люди редко кого близко к себе подпускают. А если делают это, то вполне могут взять и под своё покровительство. Он, похоже, уже взял… Я ещё в ресторане Сити это заметил… Вопросы все ей задавал. Дедом ее интересовался. А раз взял, то будет качественно рыть землю, чтобы обезопасить свою протеже. И нароет на Жарова что-нибудь интересное. А я просто предоставлю ему шанс доказать Громовым свою лояльность', — решил Новиков, набирая номер Белова.

Слушая гудки вызова, он сконцентрировался на задаче заставить собеседника сыграть на своей стороне.

— Александр, у меня к тебе дело, — перешёл он сразу к сути.

— Что-то серьёзное? — в своей привычной, несколько холодной манере спросил полицейский.

— Это связано с Катей, — выкатил Михаил свой главный аргумент. И он сработал.

— Конкретнее, — с искренним интересом потребовал Белов.

— Пока сам не разобрался. Нужна твоя помощь. Мне была назначена встреча в ресторане «Империала». Я принял приглашение.

— Когда она состоится?

— Она уже состоялась. Сегодня утром. Разговор шел о Громовой. Родственник Орлова намерен причинить ей вред. Он хочет втянуть в это и меня.

— О каком именно его родственнике ты говоришь?

— О Жарове. Похоже, у него есть план «нейтрализовать» мою невесту. Именно так он и выразился.

— Твоя предполагаемая роль в его плане?

— Я должен «нейтрализовать» ее на итоговой работе. Очень важной для нее работе, Саша. Она состоится после праздников, в конце семестра.

— Зачем ему это?

— Вздумал закрыть ей путь в медицину. Подозреваю, у него на Громовых зуб. Меня напрягают его высказывания… Что-то типа… «её мать уже настигло возмездие, теперь дело за ней самой…» Дословно не помню — был взвинчен, но смысл в этом. В общем, он ненавидит эту семью. Причин я не знаю. Он ими со мной не поделился. Мне кажется, он не совсем здоров. Как будто не всегда адекватен что ли…

Белов слушал молча, явно давая собеседнику возможность выговориться по теме.

— Что ещё можешь сказать? — спросил он, когда Новиков взял паузу.

— Также не знаю, в курсе ли сам Орлов относительно финтов своего родственника. Я хочу, чтобы ты всё это проконтролировал. Сможешь?

— Я принял к сведению, Михаил. Возьму на контроль. Девочке надо помочь. Благодарю за звонок.

— Ю а велкам, — отреагировал Новиков и завершил разговор.

'Отлично! Я его верно просчитал. Осталось потрясти родителей по этому Жарову. Послушаем, что скажут. Только вот скажут ли? Никогда не слышал, чтобы они о нем упоминали. Но мама заметно напряглась. Почему? Будем выяснять. Правда, сначала придется выслушать всякие обеспокоенности. Что ж… не впервой. В последние месяцы — это стандартная процедура. В десятый раз выслушаем, успокоим… Может что-то новенькое о себе узнаю — тоже в плюс. Взгляд со стороны бывает полезным.

По Жарову пока всё. Теперь третье… Юлька. С самого детства за ней нужен глаз да глаз. Теперь выросла и уследить стало вдвойне сложнее. Итак: ее длинный нос и недавняя провокация с Ежом. Правильнее перенести это пункт на первое место. Потому как если с ней что-нибудь случится, я этого не переживу. Надо понаблюдать за типом. Ежом этим. Как бишь его зовут на самом деле? Если верить Юлькиным дедуктивным заморочкам, выходит, что Еж — та ещё темная лошадка. Как она там сказала? «По психотипу на раба не тянет»? Да, кажется, так. Значит не тот, за кого себя выдает…'

В дверь настойчиво постучали.

Глава 32 Игры с разумом

— Войдите! — отозвался хозяин комнаты.

На пороге появился отец.

— Как ты, сын?

— Не айс. Все ещё чувствую себя немного уставшим, папа.

— Вижу. Что с бровью?

— Рассек немного. Когда с горки скатился. Пару швов наложили.

— Результаты обследования выдали на руки?

— Да. В сумке посмотри.

Леонид Петрович подошел к небольшой спортивной сумке и вытащил оттуда папку с результатами обследования.

— Основательно к делу подошли, — задумчиво проговорил он, просматривая материалы обследования. — Ничего критического… Если судить по результатам. Но нужно тебя понаблюдать… Ладно… Хотел поговорить с тобой, сын… О твоей жизни там.

— Не сейчас, папа. Мне нужно провернуть одно дело. Но сначала нужно его обмозговать.

— Какое дело? Давай вместе обмозгуем!

— Нет, папа. Не могу тебе рассказать. Извини. Ещё не время.

— Когда оно наступит? — спросил отец, задумчиво глядя на сына.

— Думаю, через недельку.

— Ты стал скрытным, Миша.

— Извини…

— Хорошо, я подожду эту самую недельку…

— Скоро все вернётся на круги своя, пап. Я очень надеюсь.

— Я тоже, сын. Идем к столу. Мама с Юлей уже там. Ждут только нас.

— Отлично! Мне нужно с вами кое-что обсудить. На семейном совете.

— Что именно?

— Одну беседу.

— Беседу? Чью? С кем?

— Мою. Пошли к столу. Там объясню. Как волк голоден!

Из их светлой семейной столовой, как в детстве, доносились приглушенные голоса материи сестры и до одурения вкусно пахло жареным мясом трех видов, специями, разнообразными салатами и ароматом огромного блюда с овощами, запеченными под сырным соусом. Чем ближе мужчины к подходили к этому оазису для гурмана, тем больше повышалось настроение Михаила, тем счастливее он себя чувствовал.

Михаил сел на свое, с детства привычное место за столом и воскликнул:

— Мамочка, ты волшебница! Обожаю твой фирменный шашлык, пап!

— Присоединяюсь! — захлопала в ладоши Юля.

— Спасибо, мои любимые! — воскликнула Карина Эдуардовна. Подошла к каждому своему ребенку и с благодарностью поцеловала их в щеку. И чуть зарделась от радости, что все они, наконец, собрались вместе. За одним столом.

— Рад, что угодил, сын, — степенно ответил Леонид Петрович, — Давайте, налетайте, пока не остыло!

Никого не пришлось уговаривать. Новиков—младший с удовольствием поглощал любимые с ранних лет блюда и был доволен тем, что оказался в кругу семьи. Сейчас он считал это лучшим, что он мог сделать, ведь гораздо приятнее было находиться дома — среди своих, чем бродить по столице в одиночестве.

— Почему ты не живешь дома, Миша? Почему снял квартиру? — голос матери выдернул его из раздумий.

— Потому что у меня своя жизнь. Вы должны понимать.

— Мы стараемся. Но все не так просто, да? — не отступилась Карина Эдуардовна, — Я к тому… Личная жизнь — это хорошо. Но есть что-то ещё, да? — расспрашивала она, — Ты явно от нас что-то скрываешь. Расскажи. Мы обсудим и обязательно найдем выход.

— Дорогая, пусть он спокойно поест, потом… — начал было Леонид Петрович.

— Подожди, дорогой, — прервала мужа Карина Эдуардовна. И продолжила: — Михаил, нас беспокоит твое состояние. Ты вернулся из Лондона каким-то дерганным. Скрытным стал. Гневаешься по пустякам. Через месяц после возвращения вроде вошел в норму. Мы было решили, что прошел адаптацию, но в октябре все повторилось. Ноябрь снова выдался спокойным — ты опять стал адекватным. Домашним. Теперь вот декабрь — и я наблюдаю те же симптомы. Эта цикличность настораживает, сын.

«Я попал к Чару в конце июня, — задумался Новиков, — В страну вернулся в начале июля. Постоянно на взводе. Потому что жизнь раба угнетала. Часто спорил с хозяином. Ему это пришлось не по нраву. Однажды он вызвал меня к себе и предложил витамины. Сказал, что ему „для дела“ нужны мои покладистость и ясный ум. Так и сказал: „покладистость“. Ясный ум оказался на втором месте в числе его приоритетов в отношении меня. Витамины должны были, по его мнению, помочь мне восстановиться. И прежде всего убрать алкогольную интоксикацию. И они действительно помогли. Тяги к спиртному больше нет. Весь июль я исправно их принимал. Тогда же и активировался Волмарт в моей башке. Нет, я не слышал в ней голосов, но постоянно норовил сделать что-то необдуманное. То, что никогда бы не сделал раньше… Я перестал чувствовать себя владельцем собственного тела. Скорее собственного сознания. Остро ощущал себя марионеткой „в руках“ Волмарта. Это ни на шутку бесило, но я ничего не мог сделать по-другому. Потому что мной управлял мой внутренний пёс. Под горячую руку попали домашние. Потом, уже осенью, — преподаватели в Универе. Вернее, одна из них. Она бесила меня больше других. Да и сейчас бесит. Своей заумностью и занудством. Потом досталось и Кате. В июле я съехал на съемную квартиру. Дома всё раздражало. Абсолютно всё! Хотелось бежать из него без оглядки. В августе и сентябре сделал перерыв в приеме витаминов. Тот двухмесячный „простой“ запомнился постоянными стычками уже с моим внутренним псом. Но тогда уже я диктовал ему свои условия. У меня стало получаться брать над ним верх. Волмарт, видимо, „испугался“ моего напора и „затаился“ до октября. В октябре снова проявился… Окреп и принялся снова давить на меня. Тогда же я возобновил свой витаминный курс. В ноябре снова сделал перерыв в приеме, и монстр в моей голове снова затих. До декабря. В декабре Чар подкинул мне новую партию из шести упаковок и велел делать перерыв не более месяца. Я снова стал принимать препарат, но в четверг забыл капсулы в бардачке машины… Стало быть в пятницу у меня не было возможности их принять. А в субботу почувствовал себя взвинченным. Крайне! Это что же получается, меня „накрыл“ синдром отмены?.. Что это за витамины такие? Если сопоставить факты, то они-то и активируют Волмарта, так? Тогда что с ними не так? Упаковка вполне тянет на заводскую: опломбированные емкости, состав препарата расписан на упаковке… Не заявлено ничего ноотропного: обычный общеукрепляющий комплекс… Сертификат имеется. Собственными руками срывал пломбу с каждой баночки. Так что не так?»

— Мишаааа! — в сознание ворвался обеспокоенный голос сестры. По многолетней привычке за столом она всегда сидела рядом с ним. По его правую руку. И сейчас бешено трясла за нее. — Ты чего завис! Вот прям чувствуется влияние Катюхи! Теперь вы оба тормознутые!

— Что?.. — пролепетал он.

— Юля, прекрати его трясти и молоть чепуху! — в сердцах воскликнул отец, — Как ты, сын?

— В порядке… Просто задумался. О чем ты говорила, Юль?

— Мама сказала, о цикличности. Я подтвердила, что тоже ее заметила.

— Какая цикличность? В чем?

— В твоем поведении, дурень! Мы же его сейчас обсуждаем!

— Юлия, следи за языком! — велела мать.

— Прости, мама. Ты дала точное определение. Я — его близнец и отлично это чувствую, — уверенно заявила систер.

— Что чувствуешь?

— Перепады твоего настроения, тупица! Ци—кли—чес—ки —еее! — пропела она по слогам.

— Не придумывай, Джул, — раздраженно бросил Михаил.

— Да-да, именно чувствую! — настаивала она. — А в конце июня вообще заболела!

— Правда? — недоверчиво уточнил Новиков, — Чем?

— Откуда я знаю! Ничего не предвещало и — бац! Ни с того ни с сего, понимаешь?

— Не совсем.

— Я подтвержу, — поделился отец, — Помню, летом ты действительно приболела. И я никак не мог понять, что с тобой происходит. Картина болезни была неясной.

— И поэтому кормил меня обезболивающими?

— Не только, но по большей части — да. Ты жаловалась на боли в спине. И на головную боль.

— Да. Мне было паршиво.

— Юлия, подбирай уже выражения!

— Тут подбирай — не подбирай, мам, а именно паршиво! Я чувствовала себя как побитая собака. Впервые в жизни! Вот реально, словно меня избили! И сразу трое! Хотя нет — впятером — не меньше!

— Фантазерка, — проговорила Карина Эдуардовна и грустно улыбнулась.

— А вот и нет! — не сдавалась бунтарка.

— Ладно… Оставим пока это, Юль. Что с тобой случилось в начале лета, Миш? — Карина Эдуардовна продолжила допрашивать сына, — Почему ты так резко вернулся в страну?

— В которой раз ты уже спрашиваешь об этом, мама? В пятый? В десятый? И я в десятый раз отвечу: вернулся, потому что соскучился по вас!

— Соскучился — это хорошо… Но почему не закрыл семестр?

— Очень соскучился, ма-ма!

— Не похоже на тебя, сын… Ты всегда ответственно относился к учебе. Ладно. Оставим пока и причину твоего возвращения. Но вот что ты сотворил с машиной на этих своих гонках? Ты чуть не угробил ее!

— Не преувеличивай, мам…

— Так заявили сотрудники сервисного центра. И у меня нет оснований им не верить. Ты никогда бы не допустил подобного раньше! Что происходит, сын? Расскажи и мы найдем решение.

— Я сам должен его найти, мама.

— Конечно сам! — продолжала настаивать Новикова—старшая, — Мы только немного поможем. Посоветуем… Возможно, тебе потребуется помощь психолога. Все можно устроить анонимно. Ты только скажи и всё будет сделано в лучшем виде.

— Конечно анонимно! — вспылил Новиков—младший, — Защитим честь семьи, да, мама? И никто не узнает, что сын стал неадекватом, правда? Не стоит! Ты уже однажды защитила честь семьи. В случае с Ольгой Громовой, помнишь? Только вот все выплыло наружу, мама!

— О чем ты? — негромко спросила Карина Эдуардовна, — Что значит «выплыло наружу»? В этом как-то замешан Орлов? Он давит на тебя?

— Дорогая… Не стоит делать необоснованных выводов.

— Причем тут Орлов, мама? Он не имеет никакого отношения к моему возвращению в страну!

— Ты упомянул об Ольге… Я подумала…

— Дорогая, — снова обратился к жене Леонид Петрович, — Не нужно возводить напраслину. Вспомни о договоренности. В конце концов Орлов — человек чести. Если верить тому, как о нем отзываются. Думаю, у нас нет оснований подозревать его в обратном.

— О чем вы тут толкуете? Этот-то тип тут каким боком? Не понимаю…

— Забудь, сын. Это всё мамины фантазии.

— Ладно… Как бы то ни было, я должен справиться сам.

— Кому должен?

— Семье, мама. Всем нам. Давай поговорим об этом позже. На следующем совете, ладно?

— Как скажешь… Думаю неделю мы подождём. Правда, Лёня?

— Да, дорогая. Хорошо, что мы сошлись во мнениях.

— Меня спросить забыли! Но ладно, я тоже как бы тоже не против подождать… — разочарованно пробурчала Новикова—младшая.

— Спасибо, — поблагодарил их Михаил. И помолчав, сообщил: — Сейчас у меня к вам другой разговор, дорогие родители. Уверяю вас, не менее интересный.

— Заинтриговал, — откликнулся отец.

Глава 33 Привет из прошлого

— Я был заинтригован не меньше.

— Ну давай! Не томи! — встрепенулся падкий до информации монстрик Юля.

— Сегодня мне пришлось позавтракать с одним человеком, — начал Михаил.

— С кем? — в один голос спросили мать и сестра.

— Что значит пришлось? — сдержанно уточнил отец.

— Пришлось, потому что у меня не было выбора, папа. Тот, кто меня пригласил, был очень настойчив. Настолько, что направил ко мне гонца.

— Думаю, ты в любом случае мог отказаться, бро.

— Если бы я отказал ему, систер, он нашёл бы другую возможность высказать мне свои требования. Похоже, этот человек не из тех, кто отступает…

— И что это за глыба такая, не отступающая?

— Именно глыбу он мне и напомнил, сестрёнка.

— Ух ты! Что за день! Каждый час что-то новенькое!

— Помолчи, систер, — осек ее Михаил.

— Этот человек озвучил тебе свои требования? — Карина Эдуардовна заинтересованно взглянула на сына. — Почему он считает, что имеет право что-то требовать от тебя?

— Полагаю, имеет, мама… — задумчиво произнес Михаил. — У него в козырях есть одна очень занимательная аудиозапись.

— Какая запись? — встрепенулась сестра.

— Старая запись с нашими голосами. На ней твой голос, мама. Ты вообще на этой записи солировала. Звучит и голос отца. А наши с Юлькой идут фоном к вашей занимательной беседе.

— Эта запись скорее всего фейковая, — со знанием дела предположила Новикова — старшая. — Сколько он за нее запросил?

— Сколько денег? Нет, деньги ему не нужны. Ему нужно другое. И да, я не думаю, что запись — фальшивка…

— Ты не можешь такого утверждать. Только экспертиза может подтвердить или опровергнуть ее подлинность.

— Я практически не сомневаюсь, что она ее подтвердит…

— Больше конкретики, сын! Хватит лить воду! — озабоченно потребовал Леонид Петрович. — Имя у этого человека есть?

— Как не быть… Есть. Но он не посчитал нужным представиться. Всем своим видом он показывал мне свое превосходство. Будто я пыль под его ногами. Милостиво позволил мне позавтракать. Потом озвучил свои требования и был таков.

— Как он выглядел? Опиши его, — попросила мать.

— Мужчина лет шестидесяти, может немногим старше. Высокий. Полностью седой. Чуть прихрамывает. С тростью. Вижу, вы узнали по описанию, — обратился к родителям Миша, взглянув в их побледневшие напряжённые лица. — Я выяснил, как его зовут. Это Олег Максимович Жаров.

— Он перешел границы, Кари! Никогда раньше ему в голову не приходило ввязывать в свою войну моих детей!

— Успокойся, дорогой, мы справимся, — севшим голосом почти прошептала Карина Эдуардовна.

— Что было на записи, Миш? — подала голос притихшая Юлия.

— На ней мама уговаривает отца спихнуть вину на Ольгу? Это мать Кати, да, мама? Ты сказала, что Громов не даст её в обиду.

Мать задумчиво молчала. Так и не дождавшись ответа, Михаил продолжил:

— На заднем плане записи слышны наши с Юлькой голоса. Мы играли в «Монополию», она в очередной раз мухлевала с ходами…

— И ты наверняка вопил, как подорванный, — усмехнулась сестра.

— Не мухлевала бы — не вопил. Записи, навскидку, лет десять. Голоса наши ещё детские…

— А кто сделал эту запись? И как он оказался у того мужика?

— Резонный вопрос, сестренка. Но не главный.

— Не знаю, дочь… — задумчиво ответила Карина Эдуардовна. — Я припоминаю тот разговор. Он был конфиденциальным. Беседы подобного рода мы ведём исключительно дома… Это значит, что писал кто-то из своих.

— Из своих? Но нас всего четверо, мам! И никто из нас не делал этой записи, правда⁈ Ты делал, Миш?

— Что за тупой вопрос, систер? Зачем мне это?

— Вооот! И я не делала! А маме с папой это было вообще ни к чему! Разговор же был конфиденциальным, так, мам—пап?

— Так, — согласился отец. Мать молча кивнула.

— Значит писал его не кто-то из своих! Вернее, кто-то не из своих. То есть чу-жих! В общем, вы поняли мою мысль, да?

— Не без труда, Юль, — усмехнулся Михаил.

— Когда всё случилось в тот год, с нами проживала няня, — подал голос отец.

— Точно! — встрепенулась Карина Эдуардовна, — Твоей маме тогда потребовалась операция, помнишь? Потом она долго восстанавливалась.

— Возраст…

— Да. И как раз тогда нам пришлось взять в семью няню!

— Как ее звали, дорогая?

— Она всех просила называть ее Элей. Эмилия… Элина… Не помню…

— Нет, дорогая. Кажется, Эльвира… Как жена одного моего коллеги.

— Да, Эльвира! Только фамилию никак не припомню… Какой-то провал в памяти. Я и имя-то не вспомнила. Странно… Никогда на память не жаловалась.

— Это потому, что она проработала у нас недолго, Кари.

— Да, недолго. Всего-то пару месяцев. И как-то неожиданно уволилась. Помню нудно так объясняла причину. Настолько нудно, что мне захотелось побыстрее закончить разговор. Лепетала что-то вроде того, что выходит замуж, и будущий муж хочет запереть её в четырёх стенах, — по крупицам выуживала из памяти Карина Эдуардовна.

— Она уволилась и вскоре приехала моя мать, — припомнил Леонид Петрович.

— Верно. Елизавета Семеновна и занималась потом детьми. До самого их совершеннолетия.

— Я вспомнила ту зануду! Элю эту! — воскликнула Юлия, и выдала ворчливым тоном: «Не носись по дому! Девочка должна вести себя степенно!» Слово-то какое: степенно! Или: «Сиди тихо! Не действуй мне на нервы!» А как-то выдала мне что-то вроде:

«Отучись повсюду совать свой нос! Ещё не поздно. Или…»

«Или что?» — спросила я тогда.

«Или тебя ждёт много приключений», — изрекла она тоном вселенского эксперта. Словно знает обо всем на свете.

«Приключения — это хорошо!» — помню, обрадовалась я тогда. И услышала что-то вроде:

«Не всегда. Иногда лучше без них».

«Почему лучше?» — спросила я.

А она ответила: «Спокойнее».

— Вспомнила она, — недовольно пробурчал Михаил, — Я бы поверил, если бы Катерина это выдала — у нее память от бога! А тебе куда?

— Не принижай способности сестры, Миша! Она ста твоим Катям фору дать может, — строго заявила Карина Эдуардовна.

— Не может, — пробубнил Новиков. И продолжил атаковать сестру: — Вот с чего ты запомнила то, что было сто лет назад? Лавры уникума покоя не дают?

— Чего⁈

— Под Катерину косишь? Напрасно!

— Не под кого я не кошу, понял! Больно надо… — обиженно проговорила Юла, — Просто это был последний наш с Элей разговор. Поэтому и запомнила. Короче! Нужно найти нашу ворчливую няню. И через нее взять за яй… за причинное место старикашку, который тебе сегодня аппетит за завтраком испортил. В переносном смысле взять за это самое место, мама! Не смотри так на меня!

— Включи мозг, Юлия! — возмутился Михаил, — Ты сегодня столько болтаешь, что его сквозняком вырубило!

— А что я не так сказала⁈

— Зачем нам искать эту Элю? Ты думаешь, она против себя свидетельствовать станет? Да ты! Ты просто глупость на ножках! Как это по-русски?.. Ходячая глупость, поняла⁈

— Спокойнее, Миша, — попросил сына Леонид Петрович.

— Ну, спасибо! — возмутилась близняшка, — Только я-то хоть ходячая! А ты вообще — глупость, ползающая по кустам, вот!

— Прекратите немедленно! — вмешался Новиков—старший, — Детский сад развели…

— Прости, папа, — как по команде в унисон ответили близнецы. И притихли.

— Что ещё у нас есть по этой Эльвире? — в повисшей тишине негромко спросила Карина Эдуардовна.

— Искать ее не придется. Я в «Империале» ее видел. Это жена Жарова.

— Откуда ты знаешь, что жена? — снова вступила с расспросами Юлия, — Ты общался с ней?

— В этом не было необходимости, систер.

— Это почему же?

— А зачем лезть на рожон? Это не в моих правилах. Я — не ты! Предпочитаю обходные пути. Мне вполне хватило увидеть, рядом с кем она сидела во время обеда, и пообщаться с одной из горничных. Так я получил всю нужную информацию. А Эльвиру эту… Я сразу ее узнал. И вспомнил ее странные речи…

— Какие ещё речи?

— Да, болтовню ее несуразную. Из тех времен, когда она околачивалась в нашем доме.

— Ух, она и тебе что-то тогда наболтала! Что именно!

— Да что-то бессмысленное. В общем, в ее странном репертуаре.

— А подробнее? Колись давай! — не сдавалась заноза.

— Типа ждут меня две смерти. Целых две, представьте только! От одной из них мне так и не оправиться! Капитан очевидность, блин!

— А как же ты запомнил ее слова столетней давности? Под Катюху свою косишь, да? — ущипнула его сестра в ответ.

— Запомнил, потому что ахинею несла полную!

— Оставим няню в покое. Что потребовал Жаров в обмен на запись? — спросил отец, не проронивший слова в течение всей пикировки детей.

— А запись он мне отдать не обещал, папа. Пообещал не давать ей хода. Если выполню все его требования.

— Ну и пусть даст ход! — воскликнула Юлия, — Запись же столетней давности! Какой в ней теперь смысл?

— Как же ты глупа, систер! Непонятно в кого уродилась. На той записи компромат! Слово «компромат» тебе знакомо?

— Знакомо, — вздохнула Юля, — Компромат на маму?

— Прежде всего на нее, да. Эта запись может похоронить ее деловую репутацию, понимаешь?

— Миша, ответь на мой вопрос, — напомнил отец, — Каковы требования Жарова?

— Его цель — Катя, папа. Он хочет, чтобы она не прошла итоговый тест, и не смогла претендовать на практику. А меня он просто использует. Хочет, чтобы я вставил ей палки в колеса. «Устроил ей личный апокалипсис», кажется так он выразился…

— Бред какой-то… Странное желание… — Брови сестры удивлённо взлетели вверх. — Зачем ему это? Интересно, чем Катюха ему насолила?

— Возможно, тем, что осталась жива… — тихо прозвучал голос Карины Эдуардовны. — Боже мой, столько лет прошло… Все тайное всегда становится явным… — на пару мгновений сжав пальцами виски, прошептала она.

— Не говори загадками, мама. Вину в чем ты хотела спихнуть на Громову? — надавил на нее Михаил.

— Рассказать придется мне, — в гнетущей тишине проговорил отец, — Мама тут ни причем. Это я втянул семью во все это…

Глава 34 Фатальная ошибка

— Во что именно, папа? — не сдавался Новиков—младший, — не тяни резину!

— Да куда уж дольше тянуть… Аукнулось через столько лет… Ну что ж… Случилось это 1 августа 2010. — начал свой рассказ доктор Новиков, — Никогда не забуду тот день… Он начинался как обычно, но после обеда поступил звонок от одной моей пациентки. Она была на девятом месяце беременности. Беременность проходила без особых осложнений.

— Что значит «без особых»? — уточнил Михаил.

— Отмечалась незначительная тахикардия. Но молодой организм не давал сбоев. Однако утром того дня… Пациентка получила известие о ранении мужа… И почувствовала себя плохо. Однако, в клинику позвонила не сразу…Позже выяснилось, что утром её осмотрела гинеколог из поликлиники. И не увидела угрозы. Нина — пациентка — сообщила, что уже чувствует себя лучше, тянущие боли внизу живота прекратились, но я все равно выслал за ней скорую… Считал тогда и продолжаю считать, что на таком сроке при малейшем сбое необходимо наблюдение в стационаре, а не амбулаторно. Даже если пациентка уверяет, что чувствует себя лучше. Доставили ее примерно через час. При осмотре обнаружилось кровотечение, довольно интенсивное. Пациентка была бледна, жаловалась на тошноту. Утверждала, что ее укачало в машине скорой помощи. И обвиняла меня в том, что я «выдернул» ее в больницу, тогда как она должна сидеть на телефоне и ждать вестей от мужа. Схваток не наблюдалось. Я распорядился готовить ее к операции. Несколько раз лично пытался дозвониться до ее отца. Чтобы сообщить ему о форс-мажоре с дочерью. Но дозвониться до него мне так не удалось. Телефон был выключен или находился вне зоны… Как там обычно звучит…

— Как звали пациентку?

— Нина Орлова. Это была жена Кирилла Орлова.

— Так вот почему он все выходные волком на меня смотрел! — воскликнул Новиков—младший. — А я-то гадал: в чем же причина?

— Тут важнее, случайно ли вы пересеклись… — заметила Карина Эдуардовна.

— Почему из клиники тогда звонили отцу пациентки, папа? То есть Жарову, как я понимаю?

— Да.

— Почему не мужу?

— Ты невнимателен, Михаил. В тот день ее муж был доставлен в госпиталь. С ранением в голову. Он физически не мог бы присутствовать при родах жены. Я же ранее сообщил, что пациентке поступил звонок о ранении мужа.

— Вылетело из головы…

— Считаю, что тот звонок и стал спусковым крючком к тому, что случилось дальше. Не понимаю, зачем было звонить беременной женщине с такой новостью? Разве не правильнее было сообщить Жарову? А он бы сам решил, как ей преподнести. Наверное, до него не дозвонились. Так же, как и я.

— О таком сообщают родственникам первой очереди, разве нет? Ладно. Что было дальше, папа?

— Потеря крови на тот момент была внушительной. Проявлялась синюшность губ… Ритм сердца плода прослушивался нечётко. Медлить было нельзя, усиливалась гипоксия… Психологическое состояние Нины тоже ухудшилось. У нее случилась истерика. Она постоянно требовала вызвать отца и мужа. Без их присутствия не давала согласия на операцию. Я потребовал у нее его подписать. Надавил. Сообщил, что плод умирает и ждать больше нельзя. Ни минуты… Пациентка вняла моим доводам и подписала. Ассистировала мне в тот день Ольга Громова. Она числилась у нас недавно. Опыта у нее было немного. Но все мои указания умудрялась выполнять четко. Как-то сразу вошла в ритм…

— Почему говоришь опыта было недостаточно?

— Потому что трудилась в другой сфере. Служила инструктором. Военным… Но что-то там стряслось… Ее отправили в отставку… Или как там это правильно назвать…. Ходили слухи о ее связи… — Леонид Петрович осекся. Видимо, раздумывая, развивать ли эту тему.

— Связи с кем, папа?

— Это не имеет отношения к делу, о котором я рассказываю, сын.

— И всё же! — настоял Михаил.

— Поговаривали, о ее связи с мужем моей пациентки…

— С Орловым?

— Но это только слухи, сын… К слову, они так и не были подтверждены.

— Почему ты согласился, чтобы именно Громова тебе ассистировала?

— По нескольким причинам. Во-первых, была ее смена. Во-вторых, она уже ассистировала мне, и я остался доволен ее работой. Практики ей не хватало, но теоретическую часть по родовспоможению она знала на отлично. Она была очень сообразительной: все схватывала на лету. И до чёртиков работоспособной. Могла без устали работать в авральном режиме. Выносливость была на высоте.

— Что было дальше?

— Поначалу операция проходила без эксцессов. Нам удалось быстро купировать кровотечение. Извлечь плод… Я приступил шить. На этом этапе одна из медсестер сообщила о том, что Ольгу срочно вызывают к телефону. Звонок тот был важным. Из конкретных органов, связанных со службой ее мужа — отца Екатерины… Звонок это касался его состояния. Оказалось, тот был ранен в тот же день. И гораздо серьезнее Орлова. Я посчитал, что с наложением швов справлюсь сам и разрешил ассистентке ответить на звонок. Спустя пару минут после того, как Ольга покинула операционную, неожиданно погас свет. По каким-то причинам сработало аварийное отключение. На каких-то пару секунд… Сразу же включилось резервное питание. Но этих нескольких секунд мне хватило, чтобы допустить непростительную ошибку… И нанести вред здоровью пациентки. Непоправимый вред… Смертельный…

— Как это вышло? — спросила притихшая Юлия.

— Рука рефлекторно дернулась при отключении света… Иглой зацепил матку. Открылось кровотечение… Сильное… У пациентки стало критически падать давление… Усилилась аритмия… Потом… В общем, не спасли… Мне не хватило времени…

— Тебе не хватило рук, папа, — в гнетущей тишине раздался голос Михаила, — Что было после?

— Велось следствие. Я не снимал с себя вины. Был готов оставить практику… Ответить по закону… Следствие учло форс-мажорные обстоятельства. Технические проблемы с освещением… Оставление рабочего места моей ассистенткой. К Громовой были претензии. Ее обвинили в халатности. За меня вступились коллеги… Всё наше медицинское сообщество. Учитывая прежние заслуги, мне было дозволено продолжить практиковать… К слову, это был единственный случай летальности за всю мою практику. Хотел выплатить моральный ущерб мужу и отцу пациентки. Добровольно. Оба отказались принять выплату. Орлов заявил, что претензий не имеет. Ни ко мне, ни к моей семье. Намерений Жарова он не поддержал… Даже осудил. Залег на дно и до этих выходных с моей семьей никак не соприкасался.

— А какие претензии высказал Жаров?

— Он тоже отказался от моей выплаты, но потребовал посадить Ольгу Громову. Именно к ней у него нашлось больше всего претензий. Что довольно странно, ведь за операцию его дочери отвечал я. Значит, мне и было платить по счетам, разве нет? Во всех смыслах. Но у Жарова своеобразная логика… Мне ее не понять…

— А ребенок выжил, пап? — тихо спросила Юлия.

— Родилась девочка… Но прожила около недели… Синдром внезапной детской смерти.

— А что ещё ты знаешь об этом Жарове, пап?

— Смерть сразу двух членов семьи тогда подкосила его здоровье. У него случился инсульт, потом долгая реабилитация, борьба с депрессией… Насколько мне известно, он продолжает винить Ольгу. Не смирился даже после ее смерти. Теперь, похоже, взялся за ее дочь. Слышал, что все так же ждёт возмездия. Вот и ты, сын, об этом упомянул. Печально все это…

— А кто ещё упоминал, пап?

— Жаров принимал участие в тестировании одного инновационного препарата. В разработке того препарате принимал активное участие мой хороший товарищ. Он и поделился… Как-то посетовал, что из всей группы трое тестируемых «портят» показатели. Один из них — Жаров. У него выявились навязчивые идеи. Вот о возмездии-то он тогда частенько упоминал. Но там вроде все устаканилось — комиссию же прошел успешно, насколько мне известно.

— Идеи с возмездием у него не пропали, папа. Он же в субботу мне об этом толковал.

— Не понимаю, как это возможно? Что именно он сказал, Миша?

— Сказал, что Ольгу оно уже настигло…

— Странная смерть… — заметила Карина Эдуардовна, — Подозрительная. Машина была новая, недавно из автосалона. Ольга рассказывала, как сама ее выбирала. Мы встретились с ней в кафе… После той статьи, речь о которой велась на той записи.

— Поговорили?

— Да. Уладили разногласия… Мда… Расследование по инциденту с машиной шло долго, но ничего не дало. Несмотря на все усилия дилера. Он стремился восстановить пошатнувшуюся репутацию. И самого Громова. Тот горел желанием доказать причастность Жарова. Ведь ходили слухи, что Жаров был рядом с машиной в тот день. Говорили, что и с самой Ольгой пересекался… Но в результате всё списали на несчастный случай. Малышке—Катюше очень повезло, что не оказалась тогда в машине. Обычно Ольга отвозила её в школу, но в тот день решила пройтись пешком.

— Не ввязывайся в это, Миша! — тон отца стал категоричным, — Не вреди девочке! Уйди в сторону. А запись с компроматом… Черт с ней.

— Как ты мог подумать, что я способен навредить Кате, папа! — вспылил Михаил.

— Прости… Не хотел тебя обидеть.

— И потом, я не могу ее оставить! Ей сейчас нужна поддержка.

— Громов о ней позаботится. Кстати, он в курсе?

— Я не говорил с ним об этом. Пару часов назад связался с Беловым.

— Кто такой? — спросил отец.

— Жених Катиной подруги. Это они пригласили нас отдохнуть в «Империале». Белов — коп. Обещал держать Жарова на контроле.

— Даниилу не понравится, — предположил Леонид Петрович, — Он наверняка решит, что ты вынес сор из избы. Из его избы.

— Мне плевать, что он решит. Считаю, что лишняя пара глаз в этом деле не помешает.

— Напрасно ты так пренебрежительно о нем отзываешься, Миша. Громов — непростой человек. С ним лучше дружить.

— Хорошо. Завтра созвонюсь с ним. Поставлю в известность.

— Не нужно. Я свяжусь с ним сам. Завтра. Сегодня уже поздно. Пора ложиться спать. Семейный обед сегодня плавно перетек в ужин.

— Да. Засиделись. Поддерживаю идею пойти спать, — вздохнув ответил Михаил, — Спасибо, все было очень вкусно, мама. Впрочем, как всегда.

— На здоровье, сыночка. Будь, пожалуйста, осторожен.

— Буду, мама, не волнуйся.

Отец и сын Новиковы поднялись из-за стола.

Оказавшись в своей комнате, Михаил сразу позвонил Кате. Он беспокоился о ее здоровье и осуждал себя за то, что не нашел времени созвониться с ней раньше. Он не стал сообщать родителям о том, что надел девушке свое кольцо на палец он.

«Рано, — решил он, — Тем более, что после падения с холма кольца на ее пальце не было».

Михаил помнил, как она пыталась объяснить, что не виновата, кольцо просто слетело с пальца пока летела с горы. Но он был настолько зол на это, что не сдержался.

«Это разозлило не меня, а моего внутреннего пса. Ведь тот остался без „витаминов“ и решил „вспылить“», — предположил он.

Она ответила на его звонок быстро — через каких-то пару гудков. Ждала его звонка? Ему хотелось верить, что ждала.

— Катя…

— Да, Миш.

— Привет…

— Как ты себя чувствуешь? — негромко спросила она.

— Нормально, — бросил он в ответ. И задал вопрос, который вот уже несколько часов не давал ему покоя, — Видел тебя в полдень… в холле «Империала». Что с тобой было?

— Не волнуйся, — помолчав ответила она,

— Промерзла немного… Уже все в порядке.

— В порядке? Точно?

— Да.

— Хорошо… Орлов…

— Что Орлов, Миш?

— Держись от него подальше.

— Почему?

— Он наш враг.

— Не выдумывай, Миш…

— Не перебивай. Он специально встал между нами. Он использует тебя.

— Использует? Для чего?

— Чтобы отомстить.

— Я не понимаю тебя, Миш.

— Он мстит мне.

— Мстит тебе? За что?

— Не лично мне. Всей моей семье… Прежде всего — отцу.

— За что ему мстить твоему отцу?

— Он мстит за свою жену. Он винит его в ее смерти.

— Винит в смерти? А твой отец действительно виноват?

— Косвенно причастен… Она скончалась на операционном столе. Он тогда ее оперировал.

— Она болела?

— Нет. Была беременна. Он ее кесарил.

Катя не спешила отвечать. Вероятно, давала ему возможность высказаться.

— Операция прошла неудачно, — продолжил он через паузу, — Пациентка скончалась от потери крови. Через несколько дней не стало и ребенка. Синдром внезапной младенческой смерти.

— Боже мой! — негромко воскликнула она, — Ничего об этом не знаю… Откуда у тебя эти… вводные?

— От отца. Сам сейчас рассказал. В деталях.

— Почему рассказал именно сегодня? Что его… побудило это сделать?

«Сразу ухватилась за суть, — мысленно похвалил он ее, — Моя умная девочка…»

— Не молчи, Миш.

— Потому что считает себя виноватым. Не может больше держать это в себе, — ответил он. Это была неправда. Вернее, не все правда. Но о завтраке с Жаровым он ей говорить не хотел.

— А что стало поводом?

— Юлька растрепалась, что видела Орлова в «Империале». Так… одно за другое… и вышел тот разговор, — вилял он, — Рассказываю тебе к тому, чтобы держалась от него подальше. Слышишь, любимая.

— Я тебя услышала… Но… То есть ты считаешь, что он мстит тебе, а я причем? То есть я хотела сказа…

— Ты при всём, Кэтти! Твоя мать ассистировала моему отцу на той операции! И бросила пациентку на операционном столе в самый ответственный момент!

— Как это бросила?

— Да, Кэтти. Отец остался без ее помощи! И накосячил… Так что Орлов мстит не только мне! Он мстит и тебе тоже!

— Не может быть… Я ничего об этом не знаю… — снова повторила она.

— Не доверяй ему, родная! Не позволь ему разрушить нашу жизнь, как наши родители когда-то разрушили его.

— Подожди… Это не может быть правдой! — вдруг заявила она. Твердо. И очень уверенно.

— Это правда, Катя. Отец врать не будет. И он не обвиняет твою мать. Он винит только себя. Сказал, что сам ее тогда отпустил. Ей позвонили по поводу твоего отца. Она очень ждала того звонка.

— Это что же получается… Каменнолицый…

— Какой Каменнолицый, Катя? Не отвлекайся от темы, пожалуйста.

— Я имею в виду Жарова, Миш.

— А… Жарова… Скончавшаяся пациентка была его дочерью. А новорожденная — внучкой.

— Так вот в чем дело! — негромко воскликнула она.

— От Жарова тоже держись подальше. Он хочет тебя похоронить.

— В смысле похоронить?

— Не в прямом… Думаю, что не в прямом… На данный момент он стремится сломать тебе карьеру. Он в связке с Орловым. Они за одно, понимаешь?

Она замолчала. Надолго. Но все ещё была на связи. Он ждал. Тоже молча.

— Нет… Это не может быть правдой, — наконец прошептала она. Ему показалось, что сквозь слезы. Плакала? Возможно. Совсем беззвучно… Может, не хотела дополнительно его расстраивать… А может, что-то ещё…

— Ты плачешь? — все же спросил он через паузу, которой, казалось, не будет конца.

— Не бери в голову.

— Не надо, родная. Слышишь?

— Слышу…

— Ты сейчас на стадии отрицания. Но обдумай то, что я тебе рассказал. И сделай правильный вывод, хорошо? Не прямо сейчас. Обдумай завтра, ладно?

— Угу…

— Да, лучше завтра. На свежую голову.

— Угу…

— А сейчас нам обоим нужно поспать. Устал. Чертовски… Голова раскалывается…. Завтра обмозгуем.

— Что обмозгуем? — спросила она, хлюпнув носом.

— Наши дальнейшие действия, Кэтти.

— Кэтти? Ты называешь меня по-новому.

— Тебе не нравится?

— Не то, чтобы… Непривычно… Так меня ещё никто не называл…

— Отлично. Позволь, я буду? Ведь ты запретила мне звать себя Котенком. Там — на горке, помнишь?

— Да, пожалуйста, не надо Котенком… Пусть будет Кэтти.

— Спасибо. И ещё… забудь о субботе… Ну, о клубе, в который я тебя пригласил. Неудачная идея… Тебе не нужно там быть, родная.

— Родная?..

— Ты для меня всё, Кэтти. Я хочу, чтобы ты об этом знала.

— Почему мне не нужно быть в клубе? — спросила она. Будто удивлённо.

— Потому что это совсем не безопасно.

— Ты сейчас другой, Миш…

— Другой? Не понял?

— Ну, такой, знаешь… — Михаилу показалось что она улыбнулась. Он решил, что это хороший знак. — Не на взводе, как обычно, — негромко продолжила она, — Спокойный… Рассудительный… Такой домашний, что ли.

— Спасибо, что сказала, родная. Мне важно это услышать. Твои слова придают мне сил. Окрыляют.

— Окрыляют? Как возвышенно… Никогда не слышала от тебя раньше… чего-то подобного. Неужели стал романтиком, Миш? Знаешь, это так неожиданно.

Михаил почувствовал, что она улыбается. Улыбается своей обычной волшебной улыбкой: открытой, доброй, такой родной. Он будто увидел ее наяву. И почему-то растерялся…

— Не то, чтобы стал романтиком, родная. Проникся моментом — так будет правильнее, — смущенно проговорил он. Негромко. Честно. И помолчав, добавил: — Теперь чувствую, что справлюсь.

— Справишься? С чем?

— Со всем тем, что навалилось.

— Ты о травме? Которую мы вчера получили, когда с горы скатились?

— Не только… Не важно. Ты прости меня, что потащил тебя туда. В меня тогда словно зверь вселился. Я был не я… Не знаю, как объяснить… Сложно… Хотел Стоцкой насолить, а о тебе совсем не подумал. Простишь?

— Уже простила, Миш. Не накручивай себя. Просто забудь. Я уже забыла. Отдыхай.

— И ты. Спокойной ночи, родная.

Она помолчала немного. Потом ответила: «Спокойной…» и отключилась.

Глава 35 Игнор по всем фронтам

В мой сон вклинились умиротворяющие ритмы инструментальной композиции Джеймса Ласта «Одинокий пастух». Это по обыкновению «проснулся» будильник. «Проснулся» и заставил нехотя выплыть из очередного видения о моем счастливом детстве — из той поры, когда родители еще были рядом и каждый из них щедро одаривал меня любовью. Видеть такие сны в последнее время стало своеобразной традицией. Они посещали меня каждую ночь, но я все же не считала это навязчивым, потому что, отсмотрев очередную «серию», просыпалась отдохнувшей, будто вернувшейся из путешествия в те беззаботные дни. И только размышления о том, что сообщил мне Новиков, несколько портило эффект от этих видений. Поэтому, проснувшись, я каждое утро интуитивно старалась хотя бы ненадолго, но отсрочить свои тягостные думы о роли мамы в смерти жены Орлова.

Лениво разлепив веки и, в который уже раз, поймав рассеянным взглядом очертания своего старинного «друга» — дерева, я, по сложившейся привычке, порадовалась тому, что выбрала именно это местоположение для своей кровати. Мой огромный фетиш рос прямо за окном нашей с Марьей комнаты в общежитии и уже с полгода своим роскошным нарядом каждое утро радовал глаз.

Осенью его раскидистые крепкие ветви были сплошь усеяны листьями, за которыми, весело щебеча, любили прятаться беспокойные воробьи. А в это утро мой безмолвный собеседник предстал передо мной освещенным неярким светом фонарей, в ореоле из вороха снежинок, кружившихся вокруг него в предрассветной морозной дымке. Мохнатые и крупные, с замысловатыми узорами, белыми мушками они пролетали у меня перед глазами и оседали на деревянном великане, еще гуще покрывая его раскидистые «ручища» пышным снежным покрывалом. Покрывало это настолько бережно окутывало своих «подопечных», чтобы не промерзли, что даже свисало с них пышной мягкой бахромой.

Тишина раннего утра завораживала. Не было слышно ни надрывного свиста ветра, еще вчера прорывавшегося сквозь ставни окна, которые Маша почему-то оставила на ночь неплотно закрытыми, ни отдаленного гула машин, казалось, все еще спавших крепким сном.

Декабрь уверенно перешагнул за экватор, и мой самый любимый праздник в году был уже не за горами. Это радовало и, как в детстве, вселяло веру в чудо.

Уже четвертое утро подряд я устанавливала будильник на полчаса раньше, чем было нужно. Я просыпалась в шесть утра, и пока Маша досматривала сны, заткнув уши берушами, в тиши нашей с ней комнаты обдумывала все то, что узнала от Миши о маме. И об Орлове. Именно «на свежую голову», как он посоветовал в тот воскресный вечер, когда состоялся наш с ним телефонный разговор.

Но как бы я ни старалась с «холодной головой» обдумать эти, нежданно свалившиеся на нее новости, прояснения ситуации не наступало. Наверное, потому, что о маме я была не в состоянии думать именно с «холодной».

Все эти дни я была настолько расстроена, что совсем не находила в себе сил, чтобы принять решение и по Орлову. Прошла без малого неделя, а от Кирилла Андреевича так и не было вестей. Но я всё же ждала, что он как-то проявится. Ждала и недоумевала: «Неужели то, что произошло между нами, совершенно неважно для него? — и неизменно добавляла: — Для меня — очень! Ведь — о чудо — мой „неприкосновенный дождевой“ триггер впервые дал сбой! А ведь он срабатывает даже, если Миша просто берет меня за руку!»

У меня совсем не было опыта в амурных делах, как называла их Полина, с которой мы время от времени беседовали на эту тему: довольно поверхностно, надо сказать и с неизменным акцентом на совет «береги честь смолоду», но всё же мне показалось, что Орлов тоже проникся ко мне интересом.

«Неужели лишь показалось?» — в десятый, наверное, раз мысленно задалась я вопросом.

Нет, я не была столь наивной и совсем не рассчитывала на то, что взрослый мужчина «с ходу западёт» на меня, если выражаться по-Машкиному, и, «теряя тапки, втюрится» в такую как я — с кучей тараканов в голове и без всякого опыта в интимной жизни. Но все же… Мог бы позвонить… Хотя бы чисто из вежливости…

«А откуда у него мой номер телефона? — не раз и не два выступала я адвокатом Кирилла Андреевича в рассуждениях с самой собой, — Я же ему его не сообщила!»

«А он разве спрашивал?» — в эти «дебаты» с самой собой неизменно вклинивалась моя заноза—интуиция.

«Нет… — мысленно признавала я, и все же не сдавалась: — но с его-то возможностями узнать номер — проще простого! Было бы желание…»

«А желания-то и нет! — сама же интуитивно рубила правду-матку, — Смирись и забудь! — и тут же робко допускала: — А может, не желания нет, а возможности?.. А что он мне скажет о том случае в операционной, даже если встретимся? — в сотый раз задавалась я вопросом. — Видимо, подтвердит информацию, которую донес до меня Михаил. Скажет: да, твоя мама бросила свою пациентку — не больше и не меньше… Неужели Орлов действительно мстит за жену? И мне, и Мише? Делает это в связке с Жаровым? Возможно… Ведь Каменнолицый тоже заинтересован отомстить…»

Миша был абсолютно в этом уверен. А я… Я так и не смогла смириться с таким положением вещей… И чем дольше я это обдумывала, тем навязчивее мне казалось, что в рассуждениях Новикова закралась какая-то ошибка. Фатальная, но не правда, как он утверждал, а всё же ошибка.

Подсознательно я отчаянно стремилась оправдать маму. И Орлова. Мне стойко виделось, что он не из тех, кто будет мстить бездумно. Особенно тем, кто фактически не был замешан в том мутном деле с его женой. Жаров — да! Я допускала, что тот мог мстить автоматически: исключительно по родственному признаку. Но Орлов… Орлов казался мне трезво мыслящим человеком.

«Более честным… Более рассудительным… Более порядочным», — мысленно убеждала я себя и неустанно соглашалась со всем этим. Соглашалась со всем, заисключением одного: того, что пытался внушить мне Миша. Месть Орлова, по его мнению, была не столь прямолинейной, как у Жарова. Она представлялась моему «жениху» настолько изощренно завуалированной под заботу обо мне, что была совсем незаметной на первый взгляд.

«Нет! Этого не может быть!» — мысленно спорила я с этим утверждением Новикова. Всё это так не вязалось с тем, что я успела узнать о Кирилле Андреевиче за те два дня нашего с ним общения.

«А что ты собственно о нем узнала? — время от времени подавала голос моя коварная интуиция, — Только то, что он посчитал нужным тебе рассказать. А что он рассказал о себе? А практически ничего…»

— Ни-че-го, — шёпотом проговорила я по слогам. И мысленно заметила:

«Тогда как сам знал обо мне все. Или почти всё… Ладно. Оставим это до поры до времени», — в которое уже утро подряд пообещала я себе, не готовая признать того, что практически ничего не знаю о человеке, с которым провела… Нет, даже не ночь… Скажем так: интимный вечер.

С Михаилом мне так и не удалось внятно поговорить по этому поводу. Все эти дни нам удавалось встречаться лишь урывками, и я заметила, что он избегал обсуждения этой темы, будто она была не так уж и важна для него… Всю неделю напролет он был занят чем-то, полностью занимавшим все его внимание. Бывало, даже пропускал занятия, что совсем не вязалось с его ответственным подходом к учебе. Как бы то ни было, когда я вчера перехватила его в холле Универа, он только и сказал:

«Давай обсудим это на следующей неделе. На этой я очень занят, прости. Кручусь как белка в колесе. Зато, Кэтти, у тебя есть время смириться с тем, что Орлов нам не друг. Воспользуйся этим временем с толком, ладно? Обдумай всё.»

С дедушкой я так и не обсудила того, что узнала о маме. В наших ежевечерних созвонах я об этом молчала, очень опасаясь, что, прознав об «утечке данных», он запрет меня дома. Он никогда не говорил со мной о том случае в операционной: ни словом, ни намеком, ни даже полунамеком. Возможно, не хотел ворошить прошлого… Или опасался выдать то, что изменит мою добрую память о маме. Я могла лишь предполагать, что им двигало, но считала такой подход к делу опрометчиво непродуманным с его стороны. Ведь все тайное всегда становится явным. И хорошо бы мне было узнать обо всем об этом от него самого, а не от третьих лиц, но случилось, как случилось.

И вообще… В последние дни дед, хоть и звонил мне ежедневно, но делал это, будто отдавая дань этой нашей вечерней традиции. Беседы наши, как ни странно, стали краткими и какими-то урезанными что ли. Словно ему отчаянно не хватало времени, чтобы уделить мне больше внимания.

«Решил побаловать меня иллюзией полной свободы? А может, сменил тактику и теперь дополнительно тянул инфу и из Марьи? — мою буйную головушку уже не раз посетила странная догадка, — Она же вчера проболталась, что отчитывается ему по нашим будням».

Мне было до жути интересно, чем же дед был так загружен в эти дни, что даже вынужден был ослабить свой тотальный контроль надо мной.

«А не сделал ли он ставку на мое патологическое любопытство? А что?.. Вполне возможно… — зацепилась я за неожиданную мысль, — Замечу эти странные изменения в его поведении и как нагряну домой за разъяснениями! А он меня там сразу и примет… „Тепленькой“, как сказала бы Маша… И отправит под „домашний арест“».

Моя жизнь в последние дни стала прежней и снова ограничилась комнатой в общежитии, учебой и вылазками в город в поисках удачного кадра для выставки, которая была уже не за горами. Единственным, что все ещё напоминало об «Империале», были всё так же посещавшие меня воспоминания из детства. Они напрочь не хотели отступать и, я бы даже сказала, активизировались. Активизировались и день ото дня становились все более красочными и подробными. Толчком к ним могло послужить что угодно. Если, например, в очередной раз, бродя по улицам с камерой, я вдруг случайно ловила в кадре кафешку, меня внезапно накрывало видениями о наших с мамой регулярных визитах в кафе, находившемся в те годы рядом с нашим домом. Незадолго до ее гибели те визиты стали нашей с ней своеобразной традицией. Всплывающие у меня перед глазами «кадры» из тех дней, были настолько детально «прорисованными» моей вездесущей памятью, что в «кино», которое она мне показывала, можно было в подробностях разглядеть даже наши с мамой наряды, в которых мы заходили в то кафе. Я могла довольно четко рассмотреть и лица других посетителей того кафе, восседавших за соседними с нашим столиками, а нос мой реально распознавал аромат любимого маминого кофе и вкус гранатового сока, который она непременно заказывала для меня. Равно как и для себя, но только после традиционной чашечки кофе. Я тогда не понимала этой традиции. И только поездка в «Империал» расставила все по своим местам: этот сок любит Орлов. Мне же тогда не нравился его вкус. Он казался мне кисловатым и неприятно окутывал язык своей тягучей терпкостью. И я не раз просила маму заказать мне черничный мусс вместо него. Но она так ни разу и не прислушалась к моим возражениям. Она неизменно заявляла, что сок этот очень полезен и предлагала пить его через трубочку, приговаривая, что я не должна всю жизнь «довольствоваться только черничным муссом и заедать его черничным же мороженым». Она считала, что нужно «расширять горизонты моего вкуса». Ума не приложу, почему в те годы с таким отторжением восприняла гранатовый сок, тогда, как в «Империале» он пришелся мне вполне по нраву. А тогда, в детстве, я медлила, борясь с нежеланием приступить к исполнению нашего с мамой ритуала и постоянно морщилась, потягивая его через трубочку. Морщилась, кстати, на пару с ней самой, выпивавшей стакан этого сока, как она говорила, «со мной за кампанию».

Вдруг вспомнилось, как как-то спросила у нее: «Тебе же он тоже не нравится, мам. Зачем ты его пьешь?»

И услышала ее тихий ответ: «Хочу понять его… Никак „раскусить“ не могу…»

«Кого, мам?» — не поняла я тогда.

«Не кого, а что», — поправила она меня, чуть прикрыв глаза, — Сок… Я пью его с тобой за кампанию'.

«Сок нельзя раскусить, мам. Его же пьют», — поспорила я с ней в тот день. Она тогда промолчала в ответ.

А если объектив моей камеры вдруг фокусировался на прохожем в лице, в чертах которого узнавалось нечто узнаваемое; или на одежде, фасон которой хоть отдаленно представлялся мне знакомым, то перед глазами сразу «материализовывался» папа в похожем пальто или пуховике, а затем начинали в подробностях всплывать наши с ним разговоры, казалось, напрочь забытые с годами.

«Как все это работает в моей голове? — в сотый уже наверное раз принялась размышлять я, — И когда, наконец, закончится? Закончится ли? Как это лечится в конце концов⁈» Но ответов на все эти вопросы у меня пока не находилось.

— Доброе утро, — в мои раздумья просочился сонный голос Марьи.

Подруга, как всегда, с легкостью перетянула все мое внимание на себя. Как это у нее получалось, я так же не понимала. В нее будто был встроен невидимый глазу магнит, благодаря которому Машка, видимо, и умудрялась концентрировать на себе внимание всех, кто оказывался рядом с ней — в поле притяжения этого самого магнита.

Вот и сейчас одним лишь своим «Добрым утром» она выветрила из моей головушки все прежние мысли и «заставила» просто лежать и созерцать, как сладко она потягивается под одеялом, играючи пошевелит показавшимися из-под него пальчиками на ногах и резво выбирается из постели.

— Доброе, — тихо откликнулась я. — Как спалось?

— Замечательно! Мне снился Саша, — поделилась она. И улыбнулась своей самой обворожительной улыбкой.

Подбежав к шкафу с одеждой, неугомонная резво распахнула его створки и принялась обозревать свой гардероб, видимо, что-то выискивая.

— Может, хоть сегодня удастся встретиться, — предположила она задумчиво, — а то с воскресенья висим с ним на трубке, как суслики.

— А как суслики на трубке висят, Маш? — с улыбкой спросила я.

— Уныло, Кать! У—ны—ло! — повторила она по слогам. И недовольно сморщила носик. И тут же воскликнула: — Вот он!

Вытянула из недр шкафа свой любимый бирюзовый спортивный костюм и принялась его на себя натягивать. Как вторую кожу.

Я продолжила за ней наблюдать, поплотнее укутавшись в одеяло. В комнате все еще было свежо. Хоть и не так холодно, как вчера вечером, когда я вернулась со своей очередной фотосессии.

Надев костюм, Машка бойко распустила косу, которую непременно заплетала на ночь. Огромной «фильдеперсовый» щеткой, как сама же ее и окрестила, расчесала свои длинные русые волосы ниже плеч. Затем собрала их в высокий хвост и закрепила его на макушке резинкой, тут же методично скрутив вокруг нее в «баранку».

— Ты куда?

— Пойду пробегусь. Полтора кило за неделю набрала, прикинь! Коровушка, блин!

— Шапку надень.

— ОК.

— И перчатки!

— Ладно. Дай свои, а? Рабочие. В которых со своей камерой носишься.

— В дубленке возьми. В кармане.

Подруга подбежала к моей новой «одежке», как назвала бы ее Полина, наша помощница по хозяйству.

— Слушай, а какую же найскую «шкурку» мы тебе прикупили, а! Закачаешься!

— Мне тоже нравится. Спасибо, что составила кампанию. И помогла выбрать.

— Да, ладно, брось повторяться… — задумчиво проговорила она, разглядывая дубленку. И проворчала: — Кто, если не я… Орлов твой что ли? Он хоть звонил?

— Нет, — призналась я и прикрыла глаза.

— Вот же гад! Ладно, не кисни, разберемся!

— Я и не кисну…

— Ну и правильно! — одобрила моя непоседа, — Где наша не пропадала, правда! Мда… Я вот теперь ее заценила по-настоящему…

— Что заценила?

— Да «шкурку» же! Сначала простенькой показалась… — задумчиво продолжил мой «эксперт от кутюр», — Слишком протокольной что ли… Как у моей школьной училки по русишу. А теперь, смотрю, — ничего так! Стильненько пошита. Так что — поздравляю! Вкус у тебя есть…

— Ну, спасибо…

— Открой уже глаза! И зацени, наконец!

Я не спеша окинула взглядом ее стройную фигуру, щеголяющую теперь по центру комнаты в моей новой «шкурке».

— Ты ж не против, что натянула, да? — скорее для проформы спросила она.

— Нет конечно, — ответила я с улыбкой.

— В груди жмет малежко… И коротковата, канеш. Все-таки ты у нас миниатюрнее. Но под цвет моих глаз — прям самый цимус, да?

— Это как? — не дошло до меня.

— Ну, типа самое то!

— А… Поняла. Под цвет моих тоже ничего так! — рассмеялась я.

— Да. Тож пойдет, — плутовски подмигнула подруга. — Ладно, побежала я за стройностью очередь занимать! Там, наверно, бегунов этих сейчас бууудет! Не протолкнешься! Ты сообрази нам на завтрак че-нить легкого, ладно!

— Ладно. Беги давай.

Маша скинула с себя мою дубленку и небрежно бросила ее на стул. Стянула с вешалки свою спортивную курточку. Надела ее и, прокричав: «Ну все! Считай, что уже стройнею!» — вылетела за дверь.

Глава 36 Тихая охота

Я выбралась из постели. Повесила свою дубленку на плечики. Приняла душ и, захватив необходимые продукты, направилась на кухню готовить завтрак. Примерно через четверть часа вернулась Марья и, видимо, не найдя меня в комнате, принеслась на кухню.

— Уффф! Я щас такой спринт выдала — закачаешься! Пару раз даже чуть не навернулась, прикинь!

Машка не без труда вписалась в проем двери нашей общей кухни и с размаху плюхнулась на стул у стола. Чуть поодаль от плиты, на которой я пыталась приготовить завтрак.

— Даже мужик за мной не угнался!

— Какой мужик? — спросила я, укладывая кусочки бекона на сковороду со скворчащим маслом.

— Да тип один на уши присел! Спортсмен, говорит. Любитель носиться по парку. Вот скажи, ему что, заняться по утрам больше нечем?

Я молча пожала плечами.

— Конечно, нечем! Кто с таким занудой просыпаться захочет! А над чем ты там колдуешь? Чем-то мясным вроде пахнет.

— Бекон с яичницей на завтрак нам жарю.

— Чего! — выпучила она глаза. И понеслось: — Ну, привет, сбежавшие калории! Родные мои растеряшки! Только расстались и уже жуть, как по вам соскучилась! — принялась театрально причитать она, — А я ведь и порыдать по вам не успела! Теперь уж и не придется! Ууу, коварные! С возвращеньицем вас!

— Сама же сказала, что спринт выдала, — заметила я, когда ее спектакль для одного зрителя подошел к концу, — Надо же баланс восполнить.

— Надо-то — надо, но не так же кардинально, Кать! Ладно… Пахнет вроде сносно. Попробую твою стряпню. Екатерина Васильевна у плиты —исторический момент как-никак! Так! Пока не забыла: сегодня не задерживайся! Саша придет. Расскажет о твоем Орлове.

— Он не мой, — по привычке проговорила я.

— Кто? Саша? Конечно, не твой! — Подруга округлила глаза, будто я сморозила несусветную глупость.

Наполнив стакан минералкой, которую я захватила с собой на кухню, она опустошила его до дна. И, утерев рот ладошкой, выпалила: — Кто ж спорит-то!

— Орлов не мой, Маш…

— А вот тут как раз спорно! Очень! — авторитетно сообщила моя провокаторша.

— Прекрати…

— Ладно, разберёмся! Я его почти добила. — Она откинулась спиной на спинку стула, вытянув перед собой длинные стройные ноги.

— Орлова?

— Ну не тупи так! Са-шу! Он почти согласился что-нить «вкусненькое» на твоего Орлова нарыть. Осталось чуть поднажать, но это уже дело техники, — с довольным видом делилась моя «махинаторша», — Сегодня пообедать вместе договорились. Вот за обедом и дожму. У моего Белова инфа — сотка, сечёшь!

— Секу, как не посечь… А может не надо, Маш?..

— Что не надо?

— По Орлову «рыть».

— Как это не надо⁈ Ты что, «слиться» решила?

— Ну…

— Что ну? Неужели совсем не впечатлил? В постели, я имею в виду.

— Мы до нее не дошли, — чуть слышно пробормотала я.

— Чего ты там шепчешь? Не слышу!

— Почему не впечатлил? Впечатлил, — вздохнув, уже громче отчиталась я.

— Я сразу это пресекла! Тогда что? Боишься узнать о нем чё-нить мерзкое, да?

«Не о нем. О маме», — промелькнула беспокойная мысль.

— Короче! Нароем по нему по максимуму!

«Этого и боюсь», — мысленно ответила я. Открыла было рот, чтобы сказать «нет», но услышала:

— Не спорь! Мне самой интересно! Всё! Я в душ, — категорично известила моя неугомонная стрекоза и подскочила со стула.

Подскочила и снова плюхнулась на него:

— Ой нет! Посижу ещё чуток… Блин, ноги гудят! Как на охоте.

— Какой охоте? Ты что… на зверя ходила? Кажется, так это называется? Читала где-то…

— Нееет! — рассмеялась она, — Дед на такую меня не брал. А вот на «тихую» в детстве частенько водил!

— Это по грибы что ли?

— Ага. Только так он ее и называет. Ладно. Не люблю вспоминать.

— Почему?

— Потому что — потому! — бросила она в ответ. Облокотилась головой на ладошку и прикрыла глаза.

— Мааш, — негромко позвала я ее.

— Чего? — недовольно буркнула подружка.

— Почему не любишь? По грибы ходить — это ж здорово! — Мое врожденное любопытство было не на шутку раззадорено.

— И чего это меня вдруг воспоминаниями накрыло? Старею что ль? — встрепенулась она, вскинув брови в удивлении. И принялась надо мной подтрунивать: — Или от тебя заразилась, а?

— Это не заразно, Маш, — успокоила я ее, усмехнувшись.

— Уверена?

— Угу.

— А я вот — нет! Гляди, ноги загудели — про охоту вспомнилось. Это же… как его там? Чисто твоя фишечка! Ну, подскажи уже что ли!

— Ассоциативное мышление?

— Точняк! Говорю ж — заразила!

— Не хочешь рассказывать — не надо. Иди тогда в душ! — рассмеялась я, орудуя лопаткой по сковороде, — Сейчас бекон яичками залью и готово будет.

— Бекон! Яичками⁈ Размозженными что ли? Ууу, садюгааа!

— Размозженными? Почему? — не поняла я и снова обернулась к подруге.

— Потому что яйцами, Кать, яйцами! — с видом бывалого эксперта заявила она, — Куры яйцами несутся. А яички — это тестикулы! На великом и могучем «свидетелями мужественности» обзываются! — И, заговорщики подмигнув, выдала: — Тебе ль теперь не знать, а⁈

— Отстань…

— А я чё? Я — ничё! Это все латынь, мать её!

— Маша! — возмутилась я.

— Ачётакова⁈ Всего-то и сказала: латынь — мать языков! Чё не так-то?

— Ты не так сказала…

— Так ты ж мне мысль не дала закруглить! Сама виновата — ещё и возмущаешься!

— Ну знаешь…

— А раскраснелась-то — раскраснелась! Остынь уже! Бекон горит, Кать! Щас в угольки превратится!

— Ну и ладно… Жёсткой прожарки будет, — пробормотала я, лопаточкой резво отдирая от дна сковороды пережаренные кусочки.

— Не надо нам с утра уголькооов! Пожааалуйстааа! — смеясь пропела Машка, — Не, он, конечно, бывает полезным! Особенно если активированный. Но щас вот, прям, совсем не в масть!

— Что-то ты с утра очень разговорчива, Маш — негромко пробурчала я.

— Так с пробежки же! Я ж свой мега-мозг редко свежим утренним воздухом балую. А сегодня у него нежданчик случился — убойную дозу отхватил, вот теперь и фестивалит! С непривычки. А разговорчивость — это побочка. Вот побежала бы со мной, тоже в тонусе была бы! А то четвертый день бродишь как воскресшая мумия! И молчишь, как партизанка! О чем всё раздумываешь, а? Колись давай, слышишь!

— О разном…

— А со мной поделиться? Я вон даже из своего бурного детства инфу подкинула, а ты! — не унималась Машка.

— Во-первых, ты не подкинула, а только намекнула. И любопытство мое раззадорила. А во-вторых, почему бурного?

— Потому что… Ох, чего в нем только не было!

— Например?

Маша взглянула на меня с подозрением.

— Дедушка сказал, что тебе есть что мне рассказать, — поделилась я, — О чем он?

— Без понятия, — выдала она, задумавшись на мгновение.

— Ты спросила, о чем я раздумываю в последние дни… Об этом, Маш.

— О чем «об этом»?

— О том, что ты от меня скрываешь. Ведь скрываешь же да?

— С чего ты взяла⁈ В конце концов Даниил Сергеевич мог… иметь в виду наши с дедом походы за грибами… Может, они знакомы, и мой дед что-то рассказывал твоему! Ладно… Оставим эту головоломку. Я сейчас о другом, Кать. Вот до чего ты докатилась? — снова «перевела» она «стрелки» на меня.

— Я⁈ — У меня даже лопаточка из рук выпала. Пришлось мыть ее, оставив сковороду без присмотра. — И до чего же такого я докатилась, интересно?

— Яички вон уже давить принялась! — выдала она, распахнув глаза.

— Боже мой, Маша, что ты несешь! Я тебе вопрос задала, а ты…

— Не пойму сути претензии… Ты ж сама о тестикулах заговорила!

— Я?!!

— А кто? Я что ли? — удивилась провокаторша и вкрадчиво так уточнила: — Не уж-то Орловские представила, а, ассоциативная ты моя⁈

— Да иди ты уже! В душ! — «вскипела» я. И добавила на тон пониже: — Яичница почти готова.

— Да черт с ним — с душем, Катюш, успеется, — елейно прощебетала моя подлиза, видимо, уловив, что переборщила с намеками. И вдруг, вмиг став серьезной, добавила: — Ладно. Дожаривай свой шедевр и айда в комнату! Расскажу тебе о своих детских подвигах… Да брось ты уже мыть эту лопатку! Яйца взбивать начинай! Набивай руку!

— Зачем мне ее набивать? — не сразу поняла я, а потом вдруг осенило: — Маша!!! Опять ты со своими намеками!

— Так я ж с чисто хозяйственной точки зрения, Кать! А ты о чем подумала? — вкрадчиво поинтересовалась подружка. И погрозила мне пальчиком: — Ах ты проказница! Но ход твоих мыслей мне нравится!

— Опять эти твои шуточки на грани фола!

— Боже мой, на грани фола! — весело передразнила она меня, — А попроще можно?

— Попроще ты у нас мастерица выражаться.

— Это да… Ты пока все оттенки великого и могучего не освоила. Но я в тебя верю!

— Напрасно…

— Ну и зря!

Я решила промолчать. Принялась взбивать яйца в миске.

— Взбивай активнее! Чего ты их помешиваешь-то! Твоя ж задача поднять!

— Что поднять?

— В данном случае объем омлета. До пеночки! Но привычка, скажу я тебе, полезная. Ладно—ладно, не «закипай»!

Я недовольно насупилась и залила взбитыми, как получилось, яйцами в край пережаренный бекон.

— Ну что там? Готово что ли? — не унималась Машка.

— Думаю, еще чуть-чуть…

— Да хватит уже! — нетерпеливо распорядилась она, — Снимай с огня пока съедобно!

Я не стала спорить и сняла сковороду с плиты. Омлет и правда уже выглядел слегка побуревшим, будто покрасневшим от стыда…

— Ну, что там с «тихой охотой», Маш? — напомнила я, стоило нам добраться до нашей с ней комнаты. Сковорода благополучно «приземлилась» на письменный стол, прямо на подставку под горячее, которую Марья предусмотрительно захватила из кухни.

— Ну, к грибам, так к грибам, — вздохнув, проговорила она, вдруг став серьезной. И помолчав, продолжила: — Как-то мы с дедом пошли за грибами. Он называет это «тихой охотой». Помню ещё донимала его почему тихой. И он объяснял… В общем, мы зашли довольно глубоко в лес… Набрали целое лукошко. И его и мое… Два лукошка… А потом ему вдруг стало плохо. Ни с того ни с сего, понимаешь?

Я молча кивнула.

— Сердце прихватило, — негромко продолжила она, — Он предложил отдохнуть. Я согласилась. Нехотя, но согласилась… Он присел на пенек. Я — рядом, на травку. Попросил меня достать его лекарство. Нитроглицерин. Он всегда носит его во внутреннем кармане. Я вынула одну таблеточку и вложила ему в рот. Ему полегчало. Мы еще посидели… И двинулись в обратный путь. Не люблю вспоминать…

— Понимаю…

— Да ни хрена ты понимаешь… Я бросила его тогда… — тихо проговорила она.

— Как бросила? В каком смысле?

— В прямом! Оставила лежать на той лужайке.

— Как оставила? Ну-ка расскажи… В хронологическом порядке.

— Хронологическом… Ладно… Мы повернули домой. Какое-то время он шел. Рядом. Нес свое лукошко. А потом… Потом вдруг упал. Упал и всё! Я бросилась к нему. Звала: «Деда! Деда!» Помню требовала: «Не пугай меня!» Прикинь, дура какая! Человеку плохо. Ему помощь нужна, а я требую меня не пугать… И тормошу его, как ужаленная… А тормошить нельзя, понимаешь!

— Понимаю… — проговорила я. И помолчав, спросила: — Что было потом?

— Потом? Я сидела рядом с ним. И ревела… Помню, пришла мысль дать ему еще одну таблетку… Но до кармана его внутреннего не дотянулась… Он на нем лежал…

— Хорошо, что не дала, Маш… Могла ведь и передозировку устроить. Что было дальше?

— Оставила его там, в траве, и пошла за помощью… Шла по следам.

— Вы пошли в лес сразу после дождя?

— Чтобы грязь месить?

— Ты сказала «шла по следам». Я предположила, что почва была влажной…

— Логично, но дождя не было. Я шла по красным ленточкам на деревьях. Ещё дома дед заставил меня их нарезать. Из моих красных лент… Которые мама вплетала мне в косы… Это были мои любимые ленты… Поэтому я не хотела резать их на кусочки. Но дед настоял. Потому что ничего более яркого под рукой не нашлось…

— Как чувствовал, что пригодятся, — заметила я.

— Да… Как чувствовал… В общем, я вышла в наш дачный посёлок. По этим лентам. Позвала на помощь соседа. Он вызвал скорую. И мы с ним пошли к деду. А когда пришли, деда там не оказалось.

— А где он был?

— В вертушке в госпиталь летел. Как потом выяснилось, «свои» за ним вертушку отправили.

— Что значит «свои»?

— Он военный. Полковник как-никак, — улыбнулась Марья. И добавила: — Быстро сработали. Оперативно. Но в тот момент я этого не знала. Помню, как увидела, что его нет на полянке, сначала обрадовалась, что очнулся и пошел домой. Я потом просекла, что по дороге мы ж его не встретили! Значит, не пошел! И тут… со мной истерика случилась. Сосед потом рассказал, что расцарапала ему все лицо.

«Как дикая кошка, — говорит, — бросалась на меня!» А я и не помню этого… Совсем.

— Зачем бросалась-то?

— Вроде обвиняла в том, что он потратил время на звонок в скорую. Ругала, что долго пытал меня о месте, где оставила деда. И объяснял оператору. Вот где дура-то, да? Себя надо было пытать!

— За что себя-то? Ты же все правильно сделала.

— За то, что сначала сидела там с ним и ревела. И как долго — даже вспомнить не могу.

— У тебя шок был, Маш. Сколько лет тебе тогда было?

— Через три дня десять должно было исполниться.

— Видишь! Всего десять, а ты смогла ему помочь!

— Смогла-то смогла… Но все равно… Знаешь, до сих пор чувствую себя предательницей. Что оставила тогда одного.

— Ты же не могла раздвоиться, Маш!

— Он тоже так говорит…

— Что было потом? Поправился дедушка?

— Да. А обо мне даже заметка вышла. В одной газете.

— Классно!

— Да ничего классного, Кать… Лучше бы не выходила.

— Почему?

— Потому что «засветили».

Глава 37 Всплывший компромат

— Как это?

— Как… Каждому пеньку известна стала — вот как… Ладно. Закрыли тему. Давай налетай! Остыло вроде. Жрать хочется.

— Кушать, — машинально поправила ее я.

— Тогда уж вкушАть! Омлет «Уголёчек» от будущего светила отечественной нейрохирургии — Екатерины Васильевны Громовой! Ура!

— Да брось ты в самом деле… — пробурчала я, — какое там светило… Зачет вон никак сдать не могу…

— Почему?

— Вяземский не принимает. Говорит, чтоб не грузила голову, пока «свежи последствия травмы».

— Ну свежесть она такая… Коварная субстанция… Быстро пропадает, скажу я тебе. А ты уже в норме! Вон бекон как филигранно нарезала! Кусочек к кусочку! Гляди угольки какие аккуратные!

— Да ладно тебе…

— А что! Даже скукожились в художественном беспорядке. Ты у нас талант, Кать! Так креативно сжечь бекон не каждому под силу! Щас мы омлетику глазки и рот прорежем… — иронично пообещала она и схватилась за нож.

— Маш… Не надо…

— Не мешай! Вот так! Да… Стружку угольную соберем сюда… Волосики ему забацаем.

— Кому?

— Смотри какая рожа вырисовывается! Один в один — Новиков, правда?

— Прекрати…

— А че не так что ли? Щас… Пару уголёчков в прорези для глаз вставим… Вот так! Ну, доброго утречка, Михаил Батькович! Ну красавчик же! Щас мы тебя схаваем! Но сначала красотень эту сфоткаем.

— Зачем?

— Вяземскому предъявишь. Как доказательство, — велела она.

— Доказательство чего? Нерадивой хозяйки?

— Доказательство креативного подхода, самокритичная ты моя! И того, что с соображалкой твоей всё путем, усекла?

— Не с моей, а с твоей, — справедливости ради заметила я, — Твоя ж идея.

— Ну, об этом ему знать не обязательно, просекла?

Машка достала сотовый из своих спортивных штанов и сфотографировала мое сомнительное произведение кулинарного искусства.

— Чего застыла? Налетай! — распорядилась она, — Только чур твои: лоб и волосики, а мое — всё остальное. Так! Кетчуп подай! Спасибо… Воооот! Выглядит кровожадненько, но вкус горелости должен перебить.

— Не любишь ты его…

— Кого?

Я молча указала пальцем в сковородку.

— Ааа! Нашего черта новоявленного!

— Почему новоявленного-то?

— Ну так Новиков же, Кать! Вруби соображалку-то! И потом: за что мне его любить? Правильно — не за что! И тебе не нужно! Если не хочешь проблем огрести, знамо дело. Не хочешь же? Вижу, что не хочешь! Ему ж в дерьмо человека окунуть — раз плюнуть, Кать. Помнишь, как меня с порошочком подставил?

— Угу, — разочарованно пробурчала я, вспомнив наш с ней лесной разговор в окрестностях «Империала».

— Вот и не забывай! Ну, чего ждешь? Волосики ему срежь! Предоставляю тебе право торжественно снять с него скальп.

— Ну, спасибо… Чингачгук…

— Давай—давай! Пробуй свой шедевр! Может, готовить научишься!

— Ну ты и зануда!

— Бываю, да! — весело рассмеялась Машка. — Дедуся тоже так иногда называет.

— Тот, с которым на охоту ходила?

— Он у меня один!

— Жив-здоров, значит?

— А что ему сделается! Обитает на свежем воздухе. Вдали от столицы. Ну, как вдали? За МКАДом. Питается исключительно здоровой пищей. Активность опять же физическую только так проявляет. Да и умственной не чурается.

— Вот можешь же культурно выражаться, Маш! Без этих своих вывертов…

— Когда с ним или о нем говорю — да. Но скажу тебе по секрету: не всегда. Только ты ему ни-ни, поняла?

— Так я же его не знаю!

— Познакомишься! Скоро. Он уже на тебя свой радар настроил.

— Что это значит?

— Да тож заморачивается моим окружением! Тут они с твоим — братья—близнецы прям! Правда, твой поактивнее будет. В общем, деду моему ни слова о моих «жаргонных экзерсисах», поняла? Иначе санкций в миг огребу!

— Каких ещё санкций? — удивленно спросила я.

— Каких — каких… Финансовых. Самых что ни на есть действенных! Он же у меня блогер!

— Да ну?

— Ага! Бложик о здоровом образе жизни ведет. Активность там развел — мама не горюй!

— О чем рассказывает?

— Да о разном! Как грибочки собирать, как различать их, как готовить, как правильно отжиматься и бегать. Трусцой. И плавать как… В общем…

— А где плавает?

— Да дома же! После того случая с инфарктом врачи прописали ему «активность на воде». Так отец ему бассейн такой отгрохал — закачаешься! Правда, пристройку к дому пришлось городить. В общем, дед активно пенсионерит.

— И что, зрители у блога есть? Смотрят?

— Ещё как! Дед же их на крючок подсадил. Они там на пару с бабулей хороводят. Папа идею одобрил. Заявил, что с такой «тяжелой артиллерией» только на успех и можно рассчитывать! — рассмеялась подруга, — Короче, они семейный бизнес забацали. Организовали, — тут же поправилась она, — Бабуля за «кулинарный отдел» отвечает. Вкусняшки там всякие креативит, заготовки делает. Советы полезные по этому делу раздает. А он квесты регулярно проводит разные.

— Какие квесты?

Маша впервые делилась со мной о своей семье настолько подробно, и, поймав удачный момент, я старалась узнать о ней как можно больше.

— Ну что-то типа… — ответила она и задумалась на пару мгновений, — Как правильно плавать после инфаркта. Как силы рассчитывать, чтобы не переборщить. По минутам прям расписывает, представляешь. Но всегда напоминает, что у каждого свой предел. Каждый должен сам его рассчитывать. После консультации со врачом, естессно. Или, например, как правильно ориентироваться на местности. Куда в лесу пойти, чтоб вернуться без приключений. Как заранее распознать, что в болото можно угодить. А если завяз — как выбраться. Потом… Как правильно охотиться… Как выслеживать дичь… Как правильно хранить двустволку. Он так винтовку свою навороченную называет. Как за ней ухаживать, чтоб не сбоила. Лайфхаками делится, короче. Ну и так далее. Там много всего! И Да! Подписоты у них в бложике уже больше ляма, прикинь!

— Покажешь бложик?

— А то! С тебя подписка, ясно! Давай порадуем деда? Расположим его, так сказать, к тебе.

— Конечно!

— Ну всё, договорились! — И вдруг… Как гром среди ясного неба: — Ну! — воскликнула она, доедая «Новиковский подбородок».

— Что ну, Маш?

— Я поделилась подробностями из своего бурного детства? Поделилась! Теперь твоя очередь!

— Моя? А что ты хочешь узнать?

— В идеале?

Я осторожно кивнула. И услышала:

— Всё! Я хочу знать всё! Но предлагаю начать с твоих закидонов.

— Каких закидонов, Маш?

— Тех, что я увидела в ванной «Империала»! Когда к тебе Новиков нагрянул. Они больше всего мне покоя не дают! Такому поведению, Кать, должны быть причины!

— Какому «такому»?

— Неадекватному! Давай вкратце пробежимся, а вечером эту темку разовьем. Что смотришь? Чтоб ты с крючка не слетела, ясно? А то, знаю я тебя!

— Ясно… Вкратце пробежаться не получится, Маш. А вечером у нас Саша. Ты ж сама сказала. Так что давай отложим…

— До лучших времен? — закончила она за меня, — Ну уж нет! Долг платежом красен! Или как там, чтоб тебе понятнее стало? Баш на баш — вот!

— Баш на баш…

— Конечно! Я уже на десять шагов тебя опередила! По откровенности, я имею в виду.

— Так уж и на десять…

— Конечно! О своем детстве тебе разболтала? Разболтала! — выдала она, загнув указательный пальчик, которым только что тыкнула в меня. — От Громовского гнева после «Империала» тебя спасла? Спасла! Ладно, можешь не благодарить!

— И как же спасла, позволь узнать?

— Отвлекла его внимание от твоих игр с Орловым? Да. Перетянула его всевидящее око на себя? Да. Позволила ему изгаляться над собой? Опять-таки, да. И зачем же я это сделала?

— Зачем?

— Чтобы спасти ваши с Орловом отношеньки. Чтобы усыпить Громовскую бдительность! Это два. Сашу сегодня дожму по Орлову — это три! Ну и так, ещё куча уловок по мелочи, упоминать о них не стану. А ты что?

— Что?

— Да ничего! В том-то и дело, что ничего не рассказываешь! Ладно. Про реакцию свою на Новикова отложим. Расскажи, о чем с дедом вы два часа в машине болтали? Или, например, о чем с Новиковым по телефону в воскресенье трепалась? Молчишь? Вот! И наконец: чем с Орловым в «Империале» два дня занимались? Не шпилились же все часы на пролет!

— Маша!

— Что Маша? О чем говорили? Снова молчишь? Видишь, какая ты!

— Какая?

— Скользкая, как креветка!

— Тогда уж уж.

— Ну, на ужа не похожа, а вот на креветку — прям копия!

— Ну спасибо…

— А что? Реально креветка! Молчишь как рыба, только усами без конца шевелишь! И то всё мимо меня шевелишь, понимаешь?

— Про усы и рыбу—креветку не совсем, — призналась я.

— А что не понятного⁈ Я ж на твоем языке щас изъясняюсь. Как его там? Ассоциативном. То в сторону Орлова усишками своими пошевелишь, то по ушам Новиковским по телефону пошелестишь, то за деда своего ими на два часа зацепишься! А до меня они никак не доберутся! Пора с этим кончать, поняла!

— А у тебя фантазия о-го-го! — воскликнула, смеясь.

— Так, говорят, с кем поведешься!

— Ладно… Завтра подружку мою навестим, — подумав, пообещала я.

— О как! У нее ещё одна подружка всплыла! Ну дела! Кто такая?

— Алиса. Моя одноклассница.

— Я ревную, слышишь! — смеясь, известила она меня.

— Не стоит… Вы из разных моих жизней, понимаешь?

— Не совсем… Ты ни разу о ней не упомянула. За все полгода, что мы дружим. Значит, она — из прошлой?

— Можно и так сказать…

— Так! Сейчас в душ метнусь — и расскажешь!

— Не сейчас, Маш. На пару опоздаю. Завтра все узнаешь.

— Ладно. Вечером расклад дашь, ясно!

— Ясно, — вздохнула я, не став спорить.

— Всё! Я в душ!

— Давай, — бросила я ей вслед, — Я тебя дождусь. Мне сегодня ко второй.

— И мне! Впервые за две недели, прикинь! Думаешь, с чего это меня на подвиги с утра потянуло! — выкрикнула она уже из коридора.

Я вымыла посуду и принялась готовиться к парам. Просушила феном все ещё влажные после душа волосы и заплела их в косу. Надела приготовленный с вечера брючный костюм. Нанесла на лицо немного тоналки, затем чуть припудрилась. Губы освежила неяркой помадой и была готова к выходу.

— А! Совсем из головы вылетело! — Маша вихрем ворвалась в комнату, на ходу сооружая на голове тюрбан из полотенца, — Ты в курсе о компромате на Голубеву?

— Каком компромате?

— Ну ты даешь! Весь Универ три дня гудит, а она: «Каком компромате?» — передразнила меня подруга, — В общем, в сети всплыл один мутный видосик. С художествами нашей профессорши.

— Она доцент, вроде…

— Да какая разница! Ты вообще слышишь, о чем я говорю⁈

— Что значит «мутный»? И «с художествами»? Речь о взятке?

— Если бы! Хуже!

— А что может быть хуже для преподавателя?

— А хуже, моя дорогая, может быть потеря его морального облика!

— Что это значит, Маш? Причем тут облик?

— То и значит! Вот ты потеряла его, а никто кроме меня не узнал! Да шучу я, шучу! Каждый — кузнец своего счастья. Все мы взрослые люди и всё такое!

— А Голубева тут причем?

— При том, что о ее «художествах» узнали все! Запись же в сеть слили, сечёшь?

— И что на ней?

— Там профессорша наша во всей красе! Она у нас та еще штучка, оказывается! Большая любительница дарк.

— Что это?

— Сейчас покажу!

— Не надо… Объясни на словах.

— Ладно… Пощажу уж твою тонкую душевную организацию. Короче, на записи профессорша наша резвится в кругу… третьих лиц… Причем в круге — это в прямом смысле. Вся такая — в латексе. И так зажигает, прям мама не горюй! С плеточкой, под музычку, в антураже красных фонарей…

— Красных фонарей? Это же улица, кажется… И не у нас…

— Улица с борделями, ты имеешь в виду?

Я растеряно кивнула.

— Не… Фонари там в комнате были. Оформление такое. Именно красные. Не думаю, что прям совсем уж бордель… Но где-то на тематической вечеринке ее засветили!

— А кто «слил» запись?

— Ну ты даешь! Вестимо кто! Новиков, конечно!

— Почему он? Есть доказательства?

— Ага, прям пришел и сам признался!

— И с чего ты тогда взяла, что это дело его рук?

— А кто у нас всякими тайными обществами забавляется? Помнишь о том, как мы с Харитоновой попали на одну закрытую вечеринку? Я по дороге в «Империал» рассказывала.

— Помню.

— Ну так Новиков там у них тогда хороводил! Вернее дирижировал. А Голубеву он терпеть не может. И все об этом знают. Так что, по всему выходит, что больше эту мерзость с ней сотворить было некому!

— Не факт…

— Может и не факт, но все на него думают! Потому, как я уже сказала: все в курсе их с Голубевой тёрок.

— А там, на видео ее лицо видно?

— Нет. Она там в маске.

— Так может это и не она вовсе!

— Говорят, она. Ладно, беги на пару!

— А ты?

— Я попозже выйду. Позвонить еще надо.

— Саше?

— Нет. Деду. Поиздержалась я…

— Где?

— Да новый флакон «Опиума» прикупить надо. Старый вчера исчез бесследно! Чудеса просто!

— Не поняла, как исчез?

— Вчера вернулась после занятий, а аромат моих духов повсюду витает, прикинь! А самих их и след простыл! Пришлось комнату проветривать.

— А я-то думаю, что это у нас так холодно…

— Ну, да… Заморозила ее чуток. Флакончик же почти полным был… Кто-то у нас тут побывал. И я даже догадываюсь кто!

— И кто же?

— Новиков! Вот к бабке не ходи!

— Он у тебя как бельмо на глазу, Маш.

— Да точно он! Кому же еще это надо? Сама посуди: он в общаге свой. Так что ему ничего не стоило в вахтерку пробраться и ключи стащить!

— Зачем ему это, Маш?

— Хороший вопрос! Ладно, разберемся! Беги на пары! Тебе еще Вяземского искать и о зачете договариваться.

— Да. Побегу. До вечера.

— Не задерживайся! Саша ждать не любит.

Глава 38 Отчислят — не отчислят…

Универ встретил меня привычной какофонией. Начался перерыв между занятиями, и студенты интенсивно курсировали по коридорам Альма-матер, стремясь успеть занять удачные места в лекционных залах: кто-то в первых рядах, как например, обычно делала я, а кто-то — места премиум класса на галерке, куда профессорский взгляд дотянулся бы с трудом, что обеспечило бы студенту определенную свободу действий.

Но сегодня я не слилась с потоком своих сокурсников, поддерживавших необременительные беседы на ходу. Мой путь лежал в деканат. Именно там я и рассчитывала, наконец, встретиться с профессором Вяземским, чтобы договориться с ним о времени задачи своего злополучного зачета. Он все ещё висел на мне мертвым грузом и не позволял уладить дело с «автоматом» по паре экзаменов. До поездки в «Империал» я очень рассчитывала его по ним получить, а теперь…

Я негромко постучала в закрытую дверь просторной приемной декана, и вошла в помещение, часть которого была огорожена стеклянными стенами—перегородками и отдана под Преподавательскую.

— Здравствуйте, — поздоровалась я. Передо мной стоял совершенно незнакомый мне преподавать.

— Доброе утро. Екатерина Громова, не так ли? — откликнулся он на мое приветствие, заставив очень удивиться тому, что знает меня в лицо.

— Да. Простите… Я хотела бы увидеть профессора Вяземского…

— Профессора сегодня не будет. Он отсутствует по семейным обстоятельствам. На этой неделе его заменю я. Боюсь, что и на следующих — тоже.

— Понятно… — прошептала я и совсем растерялась от такой нежданной новости.

— Не расстраивайтесь, Екатерина, я вполне смогу рассмотреть вашу просьбу к профессору Вяземскому.

— Благодарю за содействие… — залепетала я, но постаралась собраться с мыслями и изложить суть вопроса:

— Мне нужно сдать зачет по предмету профессора. Буду благодарна, если вы назначите мне дату и время.

— Что же вы так затянули со сроками, Громова? Все в вашей группе уже сдали предмет.

— Извините, так вышло… Но я готова к зачету и могу сдать его в любое время… Которое вы мне назначите.

— Мой график крайне загружен, — задумчиво известил он меня, — Но я, конечно, постараюсь выделить для вас «окно». Найдите меня в пятницу. Только не завтра, а на следующей неделе. Мы обсудим дату и время и, думаю, сможем прийти к компромиссу.

— Компромиссу… На следующей неделе… Почему только в следующую пятницу?

— Мне казалось, я это уже объяснил. Необходимо повторить?

— Нет… Благодарю вас… Я поняла… Вы крайне загружены…

— Отлично. Рад, что вы уловили суть… И еще, раз вы здесь, Екатерина Васильевна. Хочу поделиться мнением. Считаю, что Михаил Новиков больше достоин обучаться на бюджете.

— Что?..

— В понедельник я поставлю этот вопрос перед комиссией.

— Перед комиссией?..

— Да. И третье: по поводу участия в «круглом столе», который состоится после Новогодних праздников. На начальном этапе участие в нем было согласовано в вашу пользу, но Михаил Леонидович доказал большую заинтересованность в знаниях. И будет справедливо, если он получит перспективную возможность поучаствовать в этом мероприятии, не так ли?

— Я очень за него рада… Конечно, будет справедливо, если он тоже примет участие.

— Дело в том, что количество мест для участия в мероприятии ограничено.

— Не понимаю…

— Это значит, что присутствовать сможет только один из вас. И поскольку Михаил Новиков доказал…

— Я помню… Большую заинтересованность… Как именно он это сделал, господин… Простите, не уверена, что смогу назвать…

— Печально, госпожа Громова, — перебил меня новый преподаватель, — Олег Владимирович Жданов. Прошу любить и жаловать. Пожалуй, отвечу на ваш скомканный вопрос. За короткий период студент Новиков смог без проблем получить допуск к сессии. Замечу, на обоих факультетах, на которых имеет честь числиться в данный момент. Тогда как вы, Екатерина Васильевна, допустили просрочку. И это с вашей памятьювысокого разрешения.

— Фотографической, — чуть слышно проговорила я.

— Верно. На мой взгляд с такой памятью стыдно иметь задолженности. Но вы это сделали и не можете рассчитывать на допуск к сессии.

— На данный момент, — дополнила я. И вдруг услышала голос куратора нашей группы — Анны Петровны Голубевой.

Я была настолько расстроена этим непростым разговором, что не сразу заметила ее. Всё это время она, оказывается, безмолвно сидела за преподавательским столом, в самом дальнем углу Учительской. Я взглянула на нее и поймала лёгкую улыбку в свой адрес.

— Порой возникают ситуации, в которых мы не в силах действовать так, как хотели бы, — обратилась она к новому преподавателю, — Их называют форс-мажорными. В одну из таких и угодила студентка Громова. Думаю, особенность ее памяти, о которой вы, Олег Владимирович, так справедливо упомянули, поможет ей сконцентрироваться и в течение двух-трех дней подготовиться к зачету.

— Студент Новиков попал в ту же ситуацию, насколько мне известно, — парировал преподаватель—новичок, — Но он не стал звонить и отменять договоренность по зачету. Он нашел в себе силы подготовиться и сдать его вовремя.

Жданов говорил с прохладцей и даже несколько надменно. Я слушала его и недоумевала, чем же успела так ему «насолить», ведь мы и знакомы то раньше не были…

«Может, у него с дедушкой „тёрки“, как сказала бы Маша?» — промелькнула шальная мысль.

— Вы отлично осведомлены, Олег Владимирович, — заметила Анна Петровна, — Это безусловно делает вам честь. Но почему вы берёте на себя ответственность решать, кто из них двоих достоин обучаться на платной основе, а кто на бесплатной? Предлагаю добавить объективности и глубже вникнуть в данный вопрос.

«Вот как! — мысленно удивилась я, — Вопрос стоит о моем отчислении с бюджета?»

— В данном случае всё очевидно, — он сделал паузу и продолжил, — уважаемая Анна Петровна. Свою аргументацию я озвучил выше.

— Предлагаю не спешить с выводами, Олег Владимирович. В любом случае вопрос о несоответствии студента занимать бюджетное место будет решаться на коллегии.

«Что вообще происходит? — продолжала недоумевать я, — Неужели мои дела настолько плохи?..»

Но додумать мысль не удалось — прозвенел звонок на пару.

— Громова, звонок не для вас?

Я выплыла из тягостных размышлений и взглянула на куратора. Она уже стояла рядом со мной, с журналом успеваемости нашей группы в руках, и явно спешила на лекцию.

Я взглянула на нее и увидела синие круги под глазами. Они были тщательно замаскированы под тональным кремом, но все же были заметны и явно свидетельствовали о как минимум нескольких бессонных ночах.

«И подтверждали гипотезу Маши о 'профессорских приключеньках», — задумалась я, потупив взор, и проговорила:

— Да, Анна Петровна… Конечно, для меня…

— Тогда пройдемте в лекционный зал.

— Конечно… — согласилась я и словно на шарнирах двинулась на выход из Преподавательской. Потом спохватилась, обернулась к новому преподавателю и проговорила:

— До свидания, Олег Владимирович?

— Всего доброго, Екатерина Васильевна, — послышалось от него в ответ.

«Доброго маловато», — мысленно ответила ему я и вышла в тихий, уже опустевший после звонка коридор.

— Давайте поторопимся, Екатерина, — расслышала я негромкий голос Голубевой у себя за спиной, — Не хотелось бы опаздывать на последнее занятие.

— Почему на последнее, Анна Петровна? У нас есть сегодня ещё одна пара.

— У вас — да, — откликнулась она и открыла передо мной дверь аудитории, к которой мы подошли.

Меня пропустили вперед и зашли следом. Я заняла место рядом с Новиковым и задумалась. Разговор с новым преподавателем никак не оставлял в покое.

Переход на коммерческую форму обучения не был для меня критичным. С финансовой точки зрения, я имею в виду… Но он бы явно подпортил мою репутацию успешной студентки. И ощутимо ударил бы по моему самолюбию, но больше — по самолюбию деда. Он будет расстроен тем, что я не справилась с нагрузкой при сдаче первой же сессии и поставит под сомнение мою способность «результативно» закончить Универ, на что мы с ним очень рассчитывали. Видимо, на это и была сделана ставка. Но кому потребовалось вставлять мне палки в колеса? Кому я перешла дорогу?

Как бы всё ни повернулось в дальнейшем, я приняла решение побороться за свое бюджетное место. Во-первых, не все ещё было потеряно: всего-то и нужно было на данный момент сдать злополучный зачет. Правда, необходимо было сначала договориться с новым преподавателем о сроках сдачи, а это виделось мне сейчас невыполнимой задачей…

Во-вторых, я считала, что занимала бюджетное место по праву. Чтобы на него претендовать, я сначала успешно сдала ЕГЭ, а потом достойно прошла собеседование, наравне с другими претендентами. И дополнительно, уже в индивидуальном порядке, выполнила ряд тестов перед зачислением. Их выполнение не значилось обязательным условием при поступлении, но на этом настоял дед. Я не стала с ним спорить. Я справилась с ними и только многим позже узнала, что свое место оспаривала наравне с ещё одним абитуриентом, с баллами при поступлении, аналогичными моим. Недавно он поделился со мной, что для него, в качестве исключения из правил, было организовано еще одно бюджетное место. Дополнительное.

«А что же теперь? Теперь все мои усилия могут „вылететь в трубу“, как сказала бы Марья… И всё из-за той горки… Зачем я на нее полезла? Зачем позволила Новикову себя уговорить?»

— Громова! — врезалось мне в уши. Я вскочила со своего места вытянулась стрункой перед Голубевой.

— Да… Анна Петровна.

— Я задала вам вопрос и рассчитываю получить ответ, — известили меня.

— Да… Конечно… Можно повторить вопрос? Пожалуйста…

— Вы всю пару витаете в облаках. Не готовы к занятию?

— Да… Нет… Я готова…

— Так да или нет?

— Я готовилась. Просто… задумалась…

— Вижу, что задумалась. Только вот интересно, о чем?

Я расстроено поджала губы и спрятала глаза, как школьница начальных классов перед строгим преподавателем.

— Вы меня озадачиваете, Катя… До итоговой работы остаётся всего—ничего, а вашей заинтересованности в ее успешном выполнении я не вижу.

— Я просто задумалась, Анна Петровна… — повторила я, совсем сконфуженная.

— Вам стоит научиться держать удар, — вдруг заметила она. Со всей категоричностью, на которую была способна.

— Я научусь. Обещаю, — тихо ответила я. Подняла на нее глаза и заметила ее взгляд. Она смотрела на меня с вызовом.

— Хотите сказать, что ей стоит поучиться у вас? — В нагрянувшей тишине вдруг раздался хорошо поставленный голос Новикова. Он сказал это хлестко, будто наотмашь. Я беспокойно оглянулась вокруг. Все сидели, замерев, и явно ждали ответа преподавателя.

— Скорее у вас, — спокойно ответила ему Анна Петровна.

Я расстроенно взглянула на нее, потом на Мишу и по настрою их обоих поняла, что нас всех ждет их очередная пикировка. И, к сожалению, не ошиблась…

— Можете занять свое место, Громова, — негромко распорядилась Громова и вернулась к преподавательскому столу.

— Спасибо, — проговорила я. Опустилась на место рядом с Мишей и прикрыла глаза. Мне хотелось отстраниться от всего и продумать свою тактику по зачету. В общем, я продолжала витать в собственных мыслях и особо не вникая в тему очередного спора Миши и Аннушки. Заметила лишь, что Михаил сегодня говорил много, пространно, временами виляя в суждениях, будто сходил с тропинки и принимался блуждать в дебрях труднопроходимого леса. И преподаватель воспользовалась этим.

— Вы резонёр, Михаил, — донесся до моих ушей строгий голос Анны Петровны, — В своих рассуждениях вы постоянно соскальзываете с темы. Уж простите, сложно уловить суть того, что вы пытаетесь до нас донести. Вижу, что стараетесь, но, пардон, тщетно. Где былая стройность суждений, господин Новиков?

— Очевидно, что своими вопросами вы просто сбиваете меня с мысли, уважаемая Анна Петровна, — продолжил он препираться, — Подозреваю, что сделаете это намеренно.

— Ничуть. Я ни на дюйм не отклонилась от темы наших с вами очередных и, на сугубо мой взгляд, бесполезных дебатов.

— Это, как вы правильно выразились сугубо на ваш взгляд. Бесполезность наших, как вы выразились, дебатов надумана вами. Вам нечем крыть мои доводы поэтому вы и уводите тему беседы в дебри нотаций.

— Однако звонок. Предлагаю покончить с нашей утомительной пикировкой. Екатерина, жду вас у себя в кабинете.

Глава 39 Нежданно—негаданно

— Хорошо, Анна Петровна, — откликнулась я со своего места. И заметив, что Миша уже поднялся и явно собрался на выход, я ухватила его за локоть и сказала:

— Задержись ненадолго. Нам нужно поговорить.

Он немного недовольно взглянул на меня, но все же ответил:

— Хорошо.

Перехватил мою руку за запястье и вывел из аудитории. Мы прошли мимо Голубевой. Она делала какие-то пометки в журнале нашей группы, видимо, заносила в него отметки, но отвлеклась и одарила меня недовольным взглядом. Я виновато улыбнулась в ответ и вышла за дверь. Вернее, Миша вывел меня за руку и потянул к свободному окну в коридоре.

— Что у тебя случилось? — спросил он, стоило нам подойти к окну.

— У меня?

— На какой удар намекнула Аннушка?

— А… О зачете договориться пока не получается.

— Почему? Вяземский от тебя без ума. Все уши мне об этом прожужжал, пока мой принимал.

— Его нет на этой неделе. Какие-то семейные проблемы что ли…

— Странно… Ни о чем подобном он не упоминал…

— Когда ты с ним общался?

— В понедельник. Говорю же зачет ему сдавал.

— Я сегодня попыталась его отыскать… Не получилось… Попала на нового преподавателя. Он сказал, что заменяет профессора…

— Кто такой?

— Некто Жданов.

— Не знаю такого, — ответил Новиков, удивленно подняв брови.

— Ладно. Разберусь. Я хочу поговорить не об этом.

— А о чем?

— О видео, Миш. О котором все говорят.

— Уже все? Разлетелось, значит…

— Похоже на то.

— Меня подставили, Кэтти…

— Подставили? Зачем? Кто?

— Тот, кому выгодна эта утечка. Тот, кто был в курсе наших с Голубевой натянутых отношений.

— Зачем ему это? Этому кому-то?

— У него есть основания осложнить мне жизнь…

— Какие еще основания?

— Весомые… — неопределенно ответили мне.

— Значит, ты догадываешься, кто это может делать?

— Догадываюсь… Я попал в ловушку… Ещё летом…

— Какую ловушку, Миш?

— Не важно… Лучше тебе не знать. Так безопаснее.

Я попыталась вставить слово, но он предостерегающе поднял передо мной ладонь.

— Безопасно, — повторил он с акцентом на этом слове и продолжил: — прежде всего для тебя, понимаешь? Это из разряда: меньше знаешь — крепче спишь.

— Но я не смогу спать крепко, пока не узнаю!

— Катя. Не упрямься… И не суй носа в это дело. Сам разберусь.

— Скажи хотя бы в общих чертах, Миш.

— Настырная… Ладно… Слушай в общих: в сеть уплыла пара роликов… Якобы с Голубевой в главной роли.

— Якобы?

— Да… Не уверен, что на них действительно она. Она утверждает, что не она. И собирается подать на меня в суд.

— В суд? На тебя?

— Да. Стряпает иск о защите чести и достоинства. Уже состряпала. Но к этим видео я не имею никакого отношения! Ни к их… производству, ни к распространению, понимаешь?

— Не совсем. Ты говоришь о двух видеороликах. Я знаю только об одном.

— Какой из двух ты видела?

— Ни одного.

— Тогда откуда знаешь?

— Маша сегодня рассказала.

— Вот стерва! А ведь она напрямую заинтересована меня «утопить»!

— Ты думаешь, что это дело ее рук?

— Нет… Не думаю. Слишком мелка рыбешка для этого. Размах не тот. Это дело рук того, кто просек, что я отвинтился.

— Не понимаю… Можно по-русски, пожалуйста…

Новиков усмехнулся и объяснил:

— Подозреваю, что это сделал тот, кто считает, что я вышел из-под контроля. Показывает ху из ху…

— А под чьим контролем ты находишься?

— Не важно. Прости, я не могу втягивать тебя в это дерьмо. Всё. Пока. Я должен идти. Чертовски опаздываю.

— Куда?

— На встречу с адвокатом, — ответил он и направился к лестнице.

Я смотрела ему вслед и примечала, как покорно и юрко расступаются студенты, попадавшиеся ему на пути. Я почему-то была уверена, что, если бы они чуть помедлили, Миша смел бы их с его траектории. Смел бы и даже не оглянулся…

— Пройдемте ко мне в кабинет, Катя.

Ко мне подошла Аннушка и жестом указала следовать за ней. Мы зашли в ее кабинет.

— Зачётка у вас с собой?

— Да…

— Предоставьте! — велела она, направляясь к своему столу.

Я остановилась у двери, спустила с плеч рюкзак и принялась ее искать. Но как бы я ни старалась, но нащупать ее не получалось.

— Извините, можно подойти к столу.

Анна Петровна молча кивнула и сделала приглашающий жест рукой. Я подошла и принялась выкладывать на отполированную столешницу содержимое своего рюкзака. Голубева не без интереса наблюдала, как на ее столе появилась камера, кипа листов формата а4 с конспектами, косметичка, щетка для волос, флакончик жидкости для очистки объектива камеры, упаковка с салфетками, туалетная вода «Bright crystal» от Версаче, которую подарил мне дедушка на свой вкус и угадал — аромат мне понравился. На преподавательский стол с гулким «шмяк» «приземлилась» и запасная заколка, которую я стала носить с собой после того, как в прошлую пятницу предстала перед Орловым в ресторане полной растрепой. Тогда заколка, которой я старательно скрепляла прическу, вдруг расстегнулась и шмякнулась на пол прямо в лифте одной из башен Москва—Сити, в котором я поднималась в ресторан на ужин по случаю помолвки Марьи. Упала и, к сожалению, разломилась надвое.

«Как моя жизнь после того ужина — на до и после», — вдруг взбрела в голову странная мысль.

Зачётка оказалась на самом дне моего, в общем-то небольшого рюкзака, который, впрочем, порой казался мне бездонной Марианской впадиной. Наконец я достала потеряшку и передала ее преподавателю.

— Думала не дождусь, — проговорила Голубева, принимая ее, — В вашем рюкзаке чего только не найти.

— Простите…

— Я ставлю вам экзамен по своему предмету «автоматом», Катя.

— Спасибо огромное, но вы планировали объявить претендентов только на следующем занятии.

Анна Петровна не стала опровергать мои слова. Видимо, не посчитала нужным. Просто открыла зачетку, сделала в ней запись и придвинула ее в мою сторону.

— Спасибо большое, — снова поблагодарила я преподавателя. И радостно улыбнулась. Она устало улыбнулась в ответ и сказала:

— Найдите профессора Попова и получите у него второй «автомат». Он считает, что вы этого достойны и ждёт вас сегодня до 14.00.

— Хорошо… Спасибо большое.

— И ещё. Как вы себя чувствуете?

— Отлично!

— Последствия травмы ощущаются?

— Нет. Все хорошо. Благодарю вас за беспокойство о моем здоровье, Анна Петровна.

— Советую вам обзавестись справкой от врача. Подтверждающей ваши слова. Она будет не лишней…

— Ммм… Хорошо. Простите, не лишней для чего?

— Об этом далее. По зависшему зачету у Вяземского. У вас появится возможность сдать его у нового преподавателя. Вы сейчас с ним общались.

— Вряд ли он примет его до конца года…

— Примет. Вы будете сдавать его на следующей неделе. В присутствии декана. Для большей объективности.

— В присутствии декана? Но он… Будет ли согласен приня…

— Будет. Я об этом позабочусь.

— Спасибо! Даже не знаю, как вас отблагодарить.

— Будет достаточно вашего обещания держать на расстоянии от Михаила Новикова.

— Что?..

— В идеале — совсем прекратить с ним общение.

— Вы преувеличиваете, Анна Петровна. Миша… Он хоть и своенравен, но вполне безобиден, — улыбнувшись, ответила я.

Мой ответ явно не удовлетворил преподавателя.

— Вполне безобиден? Это дьявол… И безобиден, как вы говорите, он по отношению к вам только потому, что имеет определенные планы на ваш счет. То есть до поры до времени, Катя. Он еще проявит себя перед вами. Скинет овечью шкуру, в которую перед вами рядится. Так что оставьте фантазии, Катя, — немного холодно, но убежденно говорила она, — Не вынуждайте меня подключать к решению этого вопроса Даниила Сергеевича Громова.

— Дедушку? Зачем…

— Чтобы данной необходимости не возникло, дайте слово, что порвете с Новиковым.

— Вы знаете о нем что-то, чего не знаю я, да?

— С недавнего времени я знаю о нем более, чем достаточно. И считаю, что имею полное право настоятельно советовать вам то, что посоветовала.

— Он утверждает, что не причастен ко всему, что случилось… Если вы об этом… О роликах в сети… Я только что с ним говорила.

— Он очень изворотлив. К тому же отличный манипулятор, Катя. Вы всегда должны иметь это в виду… Лучшее решение — сторониться людей подобного сорта. Вы слышите меня, Катя?

— Хорошо… Я постараюсь прекратить с ним общение…

— Не постараетесь, а прекратите, Катя!

— Я постараюсь прекратить с ним общение как можно скорее.

— Дату и время зачета по дисциплине Вяземского я сообщу вам дополнительно. Мне нужно кое с кем переговорить… Ваш номер телефона у меня есть. Будьте на связи.

— Поняла. Спасибо вам огромное.

— Можете идти.

— До свидания. До встречи в понедельник.

— Вам нет смысла присутствовать на паре в понедельник, Катя. Я только что аттестовала вас по своему курсу.

— Ах да… точно…

— К тому же с понедельника занятия по моему предмету будет вести другой преподаватель.

— Ппочему другой? А вы?

— Я ухожу в отпуск.

— Это… Это связано с той записью? Которая «гуляет» по сети?

— Да, — коротко ответила Голубева.

Я надеялась, что она скажет что-то ещё, возможно, как-то объяснит такое свое решение… Впрочем, помолчав, она все же сказала:

— Всего доброго, Катя. Успехов вам в учебе.

Сказала только это. И отвернулась к окну, явно давая понять, что считает наш разговор оконченным.

Я остановила растерянный взгляд на ее прямой гибкой спине, подняла его к стильной заколке, скрепляющей ее длинные густые локоны на затылке, поймала острый как иголочка лучик света, отраженный замысловато ограненным стразом, расположенным в самом центре ее строго прямоугольной коричневой поверхности, молча кивнула и принялась закидывать в рюкзак всё, выложенное на стол «добро». А потом вышла из кабинета.

Между собой мы называли Аннушку дикой орхидеей. Всегда ухоженная, элегантная, совершенно несгибаемая, и казалось, абсолютно бескомпромиссная, она умела «держать лицо» и никого не подпускала к себе близко. Ее ближний круг, казалось, ограничивался лишь семьей, то есть самым ближним кругом. Поэтому я была очень удивлена тому, что она посчитала нужным помочь мне с зачетом. И не только… Она посчитала нужным дать мне совет по Новикову… Но допустила ли меня в свой круг, или просто пожалела, еще долгое время оставалось для меня загадкой…

Глава 40 На крыльях радости

Я вышла из кабинета Голубевой и отправилась за ещё одним «автоматом». И о чудо! Мне удалось получить и его! В это поначалу было сложно поверить, но день сегодня оказался на редкость «урожайным»: в зачетке моей теперь красовались сразу две записи об успешно сданных экзаменах!

Меня обуяла просто фантастическая радость! Она оказалась настолько огромной, что «оживила» каждую клеточку моего утомленного тела и словно заставила ее светиться. Я окунулась в мой эндорфиновый рай, как бескрайний, но теплый и приветливый океан. Я словно плескалась на его волнах. Мощные, будто при девятом вале, они окатывали меня с головой, но, как ни странно, не тянули на дно, а щедро одаривали уставшее тело энергией — живительной и, казалось, абсолютно неиссякаемой.

Одурманенная всплесками серотонина, я на летела к выходу из универа на крыльях счастья, на лету без конца заглядывая в зачетку и всякий раз убеждаясь: это чудо — совсем не сон! Оно случилось наяву и именно со мной! Со мной — Катей Громовой — с той, с кем в последнее время постоянно происходило нечто невообразимое, с той, кто ещё час назад понуро сидела на паре с настроением ниже плинтуса, и отказывалась верить в то, что недавний разговор со Ждановым похоронил всякую надежду вовремя сдать «хвост» по злополучному зачету. И чем дольше та, прежняя студентка—горемыка предавалась своим безрадостным размышлениям, тем реальнее представлялся ей возможный провал с сессией. А спустя всего какой-то час с небольшим ей вдруг улыбнулась удача! Да что там улыбнулась! Она обрушилась на бедолагу-Громову всей недюжинной силой Ниагарского водопада и казалось уже ничто не способно было испортить ей настроения!

Я влетела в холл Универа и понеслась к гардеробу за своей верхней одеждой, на бегу отвечая на звонок. Позвонил сенсей — так нам, всей группой, положено было называть Сергея Ивановича. Он строго напомнил о том, что я умудрилась пропустить целых две тренировки, — что, по его мнению, было абсолютно недопустимо. Тренировки эти психолог прописал мне ещё летом, сразу, как всё случилось, и раньше я прилежно их посещала, но с прошлой пятницы добраться до спортивного зала как-то не задавалось. Вот и сегодня по всей видимости не удастся, ведь ещё утром Маша предупредила о визите Александра, который должен был рассказать мне об Орлове. Я взглянула на «Цербер» на запястье: «14.30» —высветилось на циферблате. Вспомнилось, как Марья постоянно жаловалась, что Белов никогда не бывает свободен раньше восьми вечера.

«Вряд ли он придет к нам раньше этого времени, — рассудила я, — Значит есть целых пять часов, чтобы побродить по городу с камерой и найти еще пару—тройку удачных видов для выставки».

И, расчехлив свою камеру, я понеслась за дополнительной порцией «допинга», ведь «блуждание по окрестностям», как Марья называла мои вылазки с камерой, доставляли мне ни с чем не сравнимое удовольствие.

«Почему ни с чем? — в мою, одурманенную счастьем голову лазутчицей прокралась мыслишка—провокаторша и чуть ли не с придыханием „зашептала“: — Это удовольствие вполне сравнимо с Орловским… Пока он был рядом, ты ни разу не вспомнила о камере. А секс с ним даже выигрывает у твоего хобби! По яркости и сочности… Боже мой, о чем я думаю! Хватит!» — в замешательстве мысленно осекла я себя и почувствовала, как смущением обожгло щеки.

Но все внезапные мысли о возмутителе моего спокойствия вмиг выветрились из головы, стоило окунуться в царящую повсюду предновогоднюю атмосферу. Глаз, не разглядевший этой сказочной красоты в утренней спешке, сейчас вовсю наслаждался ею. Меня так и манили витражные окна уже показавшихся в дали магазинов. Все они сплошь утопали в гирляндах, дизайнерских снежинках, искусно разрисованных ёлочных шаров и другой новогодней всячине. Отсвечивая в послеобеденных лучах холодного декабрьского солнца, вся эта красота весело «подмигивала» мне в объектив камеры, а палец без конца жал на затвор и перед глазами на мгновение замирали сочные кадры с прохожими, спешащими за подарками в торговый центр, с огоньками гирлянд, отсвечивающих в огромных витражных окнах, с празднично оформленным названием кофейни, в которую я не против была бы заглянуть. Все эти кадры замирали, чтобы перекочевать в хранилище моей подружки—камеры и смиренно дождаться своего часа на дополнительную обработку фильтрами.

«А может нагрянуть на тренировку?» — вдруг задумалась я.

Как-то неудобно получалось: за последние дни тренер позвонил уже дважды, видимо, не теряя надежды на мою сознательность и правильный подход к реабилитации.

Из всех видов борьбы, предложенных моим психологом — Даной Стриж в качестве дополнения к ее терапии, я выбрала айкидо.

Еще летом, на одной из первых сеансов, психолог любезно предоставила мне несколько видеороликов для ознакомления. Всматриваясь в кадры на экране ее компьютера, я тогда рассудила по-дилетантски. Мне показалось, что практикующие именно этот вид борьбы касаются партнера по спаррингу очень осторожно, будто поверхностно, как бы вскользь. Но главным в моей аргументации было то, что они не допускали полного контакта с телом партнера по спаррингу. Или допускали его в крайне редких случаях.

Однако я совсем не учла, что в данном виде борьбы (кстати, сами практикующие никогда не называют это борьбой, но об этом я узнала позже) часто бывают задействованы руки. Вернее, разнообразные захваты за них, что причиняло мне немало неудобств, учитывая триггер, который вот уже с полгода не давал покоя. И, надо сказать: на первых тренировках захват за кисти я воспринимала особенно болезненно, поэтому всеми правдами и неправдами старалась избегать самих спаррингов — всё больше слушала о философии айкидо. Сэнсей разъяснял ее глубину: довольно вдумчиво, не спеша и очень красиво. То, что делал он это не спеша, как раз и позволяло мне провести время, заслушавшись его аргументами, и избежать участия в самой схватке.

Я шла вдоль по улице — по тротуару — и с наслаждением ловила на себе лучи холодного декабрьского солнца. Уже по привычке сделала несколько кадров утопающих под белой шапкой кустов и деревьев у видневшегося вдали парка.

Слева от меня убегала вдаль автострада, на которой уже стройными рядами выстраивались машины, привычно предвкушая сомнительное удовольствие провести часок—другой в предвечерней пробке. Но коммунальные службы позаботились о водителях. Мало того, что дороги были расчищены от снега и сверкали ровной гладью, так еще бедолагам старались поднять настроение празднично оформленные деревья, высаженные вдоль дороги. Их стволы и ветви тоже были причудливо украшены гирляндами. Их мелкие разноцветные лампочки приветливо подмигивали и мало-помалу навевали праздничное настроение, намекая на то, что время вечерних пробок скоро останется позади, что грядет последняя рабочая неделя в году и приближаются долгожданные дни, которые все проведут за праздничным столом, с весельем вокруг нарядной елки, в кругу родных и близких.

А с правой стороны тротуара предновогодним убранством по-настоящему радовали витрины магазинов. Наконец-то, я поравнялась с ними и смогла разглядеть красоту с близкого расстояния — не через объектив камеры. Одна из витрин особенно привлекла мое внимание. В ней «поселилась» «влюбленная парочка». Обе фигуры, очень похожие на восковые, стояли в ней в полный рост и выглядели, как живые.

«Мужчина» чинно возвышался надо мной в элегантном смокинге и с любовью в льдисто-голубых лучистых глазах элегантно поддерживал «даму» ему под стать, представшую передо мной в очаровательном вечернем, чуть посеребренном, платье в пол и длинных по локоть серебристых перчатках—паутинках в тон. Локоны ее волос были собраны в высокую ажурную прическу, а ладонь кокетливо вложена в ладонь своего «кавалера».

Эти «двое» «уединились» в ворохе фантастически красивых ажурных снежинок, мелких и крупных, ажурных, свисающих на тоненьких, почти незаметных ниточках. «Парочка» приветливо улыбалась мне и будто просилась в кадр.

Чуть запрокинув голову, я подняла взгляд выше и заметила черно-белый, с едва уловимым налетом серебра, расписанный в стиле шахматной доски, циферблат стильных часов со стрелками в виде фигурок черного короля и слегка посеребренной белой королевы на концах тонких стрелок. Дизайнер постарался на славу: от часов этих сложно было оторвать взгляд. И я смотрела на них, не отрываясь. И остро почувствовала, что праздник уже совсем близко, скоро останется каких-то пять минут на то, чтобы загадать желание. Я загадаю и случится волшебство: в полночь король с королевой на стрелочках воссоединятся и приступят к его исполнению.

Сосредоточенно глядя на циферблат, я, как-то интуитивно, будто по наитию едва слышно проговорила единственное, что не давало мне покоя все последние дни: «Хочу встретиться с Кириллом Андреевичем ещё раз».

Загадала и тут же мысленно обрушилась на себя с насмешкой: «Катя, рано! Не беги впереди паровоза! Новогодняя ночь ещё впереди!»

Я медленно моргнула, отвлеклась от витрины и заметила, что стою в самом центре тротуара, что камера на ремешке свисает на грудь, а вокруг вовсю мельтешат прохожие. Они обходили меня и продолжали свой путь: кто безразлично, кто — подозрительно косясь, как на невесть откуда взявшееся препятствие, а кто — улыбаясь и подмигивая.

С соседней витрины на меня «смотрели» манекены в костюме Деда Мороза и хрупкой Снегурочки в расписной длинной шубе. Оба приветливо улыбались мне, а Дед Мороз жестом приглашал в магазин за подарками.

«Спасибо, — мысленно поблагодарила я его, — я уже купила всё необходимое».

Не знаю, как долго я пробродила по городу, но ноги сами вывели меня к спортивному комплексу, где обычно проходили мои тренировки. Видимо, мозг решил, что телу нужна дополнительная встряска, на физическом уровне. И надо сказать, что вскоре я ее получила.

— Добрый день, Сергей Иванович, — поздоровалась я с тренером по пути в раздевалку.

— Здравствуй, Екатерина. Рад видеть, — ответил он и направился в зал.

Как же хорошо, что ещё летом я прислушалась к совету деда держать в своем шкафчике запасной кейкоги — на всякий случай. Вот он, наконец, и пригодился, потому что до начала тренировки оставалось — всего ничего, а забежать в общагу за основным ги я все равно не успела бы.

Глава 41 Сбитая чайка

Тренировка началась, как обычно: сэнсэй ознакомил нас с планом занятий: медитация, разминка, отработка приема, который он показал группе на прошлом занятии и так далее. Но, так как я отсутствовала на целых двух занятиях, мне была предложена работа по индивидуальному плану. И разучивать со мной пропущенное выпало на тяжкую долю айкидоки. Тани Ефимовой. Ее сэнсэй поставил мне в пару. В нашем, довольно узком айкидошном кругу, Татьяна слыла девушкой с характером, порой своенравной и очень нетерпеливой дамой. К тому же она терпеть не могла выступать в роли своеобразного наставника, вынужденного «разжевывать» тактику приема «всяким прогульщикам». Но оспаривать распоряжение Сергея Ивановича она, как и все мы, права не имела, ведь указание сэнсэя — закон для каждого айкидоки. Однако, ее «светлость», госпожа Ефимова была из тех, кто никогда не оставался в долгу. И «ответочка», как это назвала бы Машка, чуть позже мне от неё прилетела. Я сразу поняла, что прилетит. Сразу, как только сэнсэй велел:

— Сэмпай (старший ученик), начните с отработки «суми атоши» (от автора: бросок через локоть, с давлением на него). Затем попрактикуетесь в «дзию ваза» (от автора: свободные атака и защита).

Сергей Иванович редко отрабатывал со мной приемы лично. Собственно, таких попыток было всего две. И обе они прошли для меня с плачевными последствиями. Вторая — с особенно острыми. Тогда у меня вдруг напрочь перехватило дыхание и пришлось вызывать врача. После этого учитель старался избегать со мной прямого контакта и стал доверять эту «честь» Татьяне, явно опасаясь спровоцировать у меня рецидив.

Таня считала честь эту крайне сомнительной, поэтому взглянула сейчас на меня, как на занозу, и недовольно забурчала, стоило Сергею Ивановичу отойти от нас на значительное расстояние.

— Значит, она будет прогуливать, а я — отдувайся, да? — недовольно прошипела айкидока: так тихо, чтобы услышала только я. И заявила с чувством превосходства: — Ну держись, салака! Сейчас я тебя поджарю!

Ефимова обожала рыбалку и, рассердившись, «величала» меня не иначе, как безмолвной рыбкой, мелкой, но «ушлой». И всегда к крайнему своему эпитету прибавляла: «время от времени», видимо намекая на заторможенность, которая меня «накрывала», если я о чем-то «крепко» задумывалась.

Татьяне с трудом удавалось управлять гневом. И сейчас она проходила психологическую терапию после своей схватки с насильником, которого ей удалось покалечить. За что и отбывала срок условно, как мать-одиночка с сыном и престарелой мамой «на руках», у которой после «приключенек» дочери была подтверждена «ГБшка сразу третьей степени» — так на ее сленге величался мамин диагноз.

Мы поклонились учителю и друг другу, а после его команды: «Хадзимэ (начали)», приступили к рандори.

Но не успела я «проснуться», как получила резкий толчок в грудь и шмякнулась на татами. Поднялась, выполнила рэй (поклон) и, не успев опомниться, снова полетела на мат от аналогичного толчка. Моему удивлению не было предела! Моя айкидока впервые ослушалась учителя и выдала совсем не то, что он велел нам отработать.

— Ямэ (стоп, закончили) — услышали мы его грозный окрик и остановили рандоми. — Таня, разочаровываешь!

— Гомэн насай, сэнсэй, — смиренно проговорила Ефимова и почтительно ему поклонилась. (от автора: Прошу прощения).

Сергей Иванович подошел к нам. И снова я успела лишь глазом моргнуть, как одной рукой он обхватил меня за запястье и молниеносно выполнил прием. Настолько молниеносно, что я кубарем полетела на татами, и, только чудом сгруппировавшись, «притатамилась» со страховкой. Поднялась. Исполнила перед ним поклон, что было предписано правилами, расслышала краем уха: «Или так», — и снова полетела на мат, но уже кувырком назад через впереди стоящую ногу.

В этот раз легко подняться мне не удалось, но я все же сделала это и склонилась перед сэнсэем. Склонилась и ощутила, как он деликатно, но довольно крепко обхватил меня за плечи и потянул за них вверх, понуждая выпрямиться. Видимо, я несколько задержалась в поклоне.

— В порядке? — спросил он.

Подняв глаза, я застыла перед ним в полнейшем смятении. Как зомби при внезапно накрывшем апокалипсисе, совсем не понимая, как возможно то, что он стоит так близко, касается меня, держит за плечи, что безусловно ограничивает свободу моих действий, а чуть раньше обхватывал за запястья, сумел перехватить инициативу, став укэ (атакующим партнером); а я реагирую непривычно: совсем не так, как реагировала в оба предыдущих раза, когда он прикасался ко мне при рандори. Я стояла вполне себе спокойно, если не считать ног, чуть подрагивающих в коленях. Не наблюдалось ни свиста ветра в ушах, ни шума дождя; ни того несчастного дерева перед глазами, с которого ливень обычно беспощадно сбивал листья. В моей реакции на прикосновения, за последние полгода ставшей вполне привычной, явно что-то «сломалось». Механизм триггера дал сбой, и это позволило отнестись ко всем действиям сэнсэя вполне себе адекватно.

Я смотрела на по сути постороннего мне мужчину, на касания которого ещё недавно реагировала очень нездорово и крайне болезненно, — смотрела и недоумевала: чем вызван «сбой программы»? Почему «слетели патологические установки», как называла их Дана Стриж? Сказалась усталость? Или радость от получения «автоматов» смягчила мою нездоровую реакцию на прикосновения? А может… может я излечилась и больше не завишу от своего навязчивого «дождевого триггера»?

«Неужели и правда излечилась?» — раздумывала я. — Неужели мой «Империальский» провокационный эксперимент принес результат? — Я почувствовала, как мои губы сами собой растянулись в улыбке. Лишь на мгновение. И тут же разочарованно сомкнулись в ниточку, стоило признать очевидное: — Вряд ли мы с «доктором» Орловым снова встретимся… Он же так и не позвонил… Я даже поблагодарить его, видимо, не смо…'

— Екатерина! — ворвался в уши обеспокоенный голос Сергея Ивановича.

— Да, сэнсэй… Гомэн насай… (Прошу прощения)

— Как ты себя чувствуешь?

— Я в порядке, — ответила я, все ещё ощущая обхват его ладоней на своих плечах. Видимо, он заметил, что ноги мои слегка подрагивают, и опасаясь, что я могу осесть на мат, все ещё поддерживал меня за плечи.

— Отлично. Перерыв десять минут. Потом продолжите, — распорядился он и убрал от меня руки. — Татьяна, без самодеятельности! — велел он моей айкидоке, — Или удалю.

Я рассеянно наблюдала, как широкая спина Сергея Ивановича удаляется к скамье у стены, и увидела, как учитель сел на нее и о чем-то задумался.

— Дана команда отдыхать, чего застыла? — донесся до меня напряженный голос Татьяны, — Смотреть на тебя больно.

— Почему больно?

— Выглядишь, будто вагоны всю ночь разгружала! Что, предок тебя на голодный паек посадил что ли?

— Нет… С чего ты взяла?

— С того и взяла! Объяснила же! Чего переспрашивать? Концентрация — на нуле!

— Все у меня в порядке, Тань.

— Ну раз в порядке, то кидай кости на ту скамью, — распорядилась она, вытянув руку перед собой, — И помедитируй! У меня на тебя планы.

— Какие планы?

— Прожарка еще не закончена, салака! Будет тебе наукой.

— Наукой в чем, Тань?

— Чтоб не филонила. Давай не болтай — делом займись! Часики тикают.

Я спорить не стала, молча кивнула и направилась к скамье у стены, на которую она указала.

Казалось, отведенное на отдых время пролетело за минутку. Я только и успела опуститься на прохладную деревянную поверхность и прикрыть глаза, ощутив за спиной твердую поверхность стены, как по залу разнеслась команда Сергея Ивановича:

— Перерыв окончен.

Я поднялась со своего места и поплелась на татами, словно на эшафот. Таня уже ждала меня там. Пару раз присев и размяв руки, она остановилась напротив меня и подмигнула. Я улыбнулась ей в ответ и тут же четкий приказ сэнсэя положил он начало моей экзекуции.

— Хадзимэ! — скомандовал он.

Мы с Таней исполнили друг другу поклоны и приступили к моим «татамным приключенькам». Вернее, она приступила для меня их организовывать, а я… Я была в состоянии лишь защищаться. Как могла. Вернее, насколько хватало сил. Получалось так себе. С переменным успехом, как сказала бы Марья.

«Она наверное уже сотню раз звонила…» — мысленно предположила я, пока летела на татами.

И понеслось: захват — бросок — попытка сгруппировать мышцы — страховка — подъем — поклон — и по новой.

Моя айкидока явно была в ударе.

«Что вывело ее из себя? Неужели то, что я пропустила занятия? Или тут есть что-то ещё?» — размышляла я, снова кубарем несясь на татами.

Группировка — падение со страховкой — подъем…

— Ямэ! — сладчайшей мелодией добрался до моих ушей строгий баритон сэнсэя.

Но не успела я возрадоваться по-настоящему, как услышала:

— Таня — укэ (нападающий партнер), Катя — нагэ (партнер, проводящий прием). Укеми (страховка — контролируемое падение при броске) ты достаточно отработала, Катя. Хочу увидеть твою контратаку. Коши-наге (бросок через поясницу) в твоем исполнении.

Я повернулась к учителю и выполнила рицу рэй (поклон стоя).

— Продолжите один на один, — подумав, дополнил он свое распоряжение.

Теперь мы обе исполнили рэй.

— Хадзимэ, — подал он сигнал к рандори.

И экзекуция продолжилась. Правда, мне всё же удалось провести коше-наги. Вернее, не совсем… скажем так, удалось сделать попытку его провести.

Сергей Иванович наблюдал за нашим противостоянием молча, но команды остановить рандори не давал. Даже когда, совсем выбившись из сил, я уже вовсю тупила и летала по татами чайкой, сбитой над бушующим морем Татьяниной агрессии, он просто молча качал голой. Я замечала это, поднимаясь на ватные ноги и упорно вставая в стойку. Как камикадзе — чтобы снова упасть. Я поднималась и падала настолько часто, что, казалось, тело стремительно превращается в желе. А в гудящей от напряжения голове постоянно всплывал вопрос: «Почему я так часто оказываюсь поверженной? Может потому, что забыла снять носки?»

Да, мне явно не хватало сцепления с полом. А моим мыслям — упорядоченности и концентрации на отражении Таниных атак.

«Пытку» мою снова завершила команда сэнсэя: «Ямэ!»

Этот, второй по счету приказ стал настоящим спасением — просто манной небесной, опустившейся на меня в виде блаженной тишины, полнейшего спокойствия и просто космической безмятежности. Растянувшись на татами выжатой, абсолютно бесформенной тряпочкой, я лежала и лениво размышляла о том, что пора бы уже подняться. Но сил для этого не находилось от слова совсем. Таня сразу же потеряла ко мне всякий интерес и направилась к скамье — самой отдаленной от той, на которой восседал недовольный тренер.

Полежав, как мне показалось, совсем чуть-чуть, я дождалась распоряжения учителя.

— Подойди, — велел он мне негромко.

Я поднялась с мата неуклюже, как столетняя старушка, и поплелась к тренеру. Подошла. Опустилась на скамью у стены. Устало откинулась разгоряченной, взмокшей от пота спиной на ее прохладную поверхность и прикрыла глаза.

— Что это было? — строго спросил Сергей Иванович. — Почему позволила себя раскатать? Почему не следила за дыханием?

Мой наставник был недоволен. Впервые за полгода нашего сотрудничества. И даже не старался этого скрыть.

— Простите, сэнсэй.

— Неужели ошибся, позволив тебе сдать на дан?

Я молчала. Мне нечего было ответить…

— Почему не перехватила инициативу во втором раунде? Твой противник допустил промах. Почему не воспользовалась?

Он засыпал меня вопросами, а я сидела и чувствовала, как подрагивают коленки. Я очень устала и мечтала лишь об одном: как можно быстрее закончить тренировку и оказаться в своей комнате. А там — забраться под одеяло и заснуть. До самого утра. Однако я понимала, что это невозможно. Маша предупредила, что придет Саша, а это значило, что мне надо было где-то взять силы, чтобы выслушать его. Человек ведь старался, добывал информацию об Орлове. Такую нужную мне информацию.

«Нужную ли? — мысленно задалась я вопросом. И тут же себе ответила: — Да! Очень! Вряд ли Орлов расскажет что-то сам. Если мы когда-нибудь встретимся…»

— Я жду ответа на свой вопрос. Хотя бы на один, — донесся до меня голос Сергея Ивановича.

— Тактическая ошибка. Простите…

— Верно формулируешь… А ведь провала можно было избежать! Почему

коши-наге не выполнила как надо? Это помогло бы уложить ее на лопатки. И поражение твое не было бы столь сокрушительным.

— Тогда она бы вылетела бы из зоны татами. Мы же на краю были…

— Татьяну это не остановило. Она выбросила тебя из зоны. Частично…

— Ее можно понять… Проиграть для нее — значит стать жертвой. А этого она никогда не допустит. Поэтому стремится победить любой ценой.

— Она допустила нарушение. И должна понять, что победа ее — пиррова. Это неблагоприятно отразится на очках.

— Не понижайте их ей, сэнсэй… Говорят, победителей несудят. Она сегодня победитель, как ни крути. Воспользовалась моей растерянностью и выиграла схватку. Обе схватки.

— Спорное утверждение. Я оспорю ее победу во втором раунде.

— Не надо, сэнсэй. Пожалуйста. Это разгневает ее еще больше. И неизвестно на ком сорвется… А если на сыне? Давайте не будем провоцировать. Спустила пар — и ладно. Я не в обиде. Сама виновата.

— Не стоит давать мне указаний, Катя. Промолчу сейчас — дам претендент. Другие в группе последуют ее примеру. А ты не лезь не в свое дело.

— Извините, Сергей Иванович.

— Лучше обдумай собственные промахи. Тебе следовало сконцентрироваться на броске и рассчитать угол ее падения.

— Упустила время, — объяснила я, вздохнув, — Задумалась…

— Заметил. На тренировке очищай голову от лишних мыслей. На татами концентрация должна быть на максимуме. Только так можно достигнуть успеха. За занятие ставлю неуд… У тебя что-то случилось?

— Нет. Всё в порядке.

— Тогда о чем постоянно раздумываешь?

— О лишнем, — вздохнула я.

— Ладно. Расспросами давить не буду. Иди домой. Тренировка окончена.

— Спасибо, — поблагодарила я тренера и, сделав над собой усилие, поднялась со скамейки. Ноги всё еще гудели, но уже не так сильно, и я чувствовала себя вполне терпимо для грядущего подвига: добраться до общаги.

А сейчас путь мой лежал в раздевалку. Я добрела до своего шкафчика и принялась стягивать с себя промокшее кимоно. Про себя я называла айкидоги именно так, хоть и звучало это не совсем верно.

«По-обывательски», — заявил сэнсэй, услышав, как я назвала костюм для тренировок на своей первой летней тренировке.

Вяло поразмыслив, стоит ли принять душ, я решила, что без него все же не обойтись. Поэтому прихватила запасное полотенце и направилась в душевую. Волосы мочить не стала, спрятав их под резиновую шапочку, поэтому с процедурой управилась быстро и минут через десять была снова у своего шкафчика. Натянула на себя футболку с джинсами, выудила из его недр свитер и направилась в холл спортивного комплекса. Вплыла в него на чуть ватных ногах и устало плюхнулась в одно из кресел. Прикрыла глаза, откинулась спиной на его спинку и задумалась:

«Как бы раздобыть сил, чтобы добрести до общаги? Посижу чуть-чуть… Надо бы кофе выпить…»

— Сидишь?

Я разлепила веки и уперлась усталым взглядом в Татьяну.

— Сижу… Тело ноет.

— Немудрено, — вздохнула она.

— Что случилось, Тань? Почему ты такая?

Она снова вздохнула и «приземлилась» в соседнее с моим кресло.

— Какая «такая»?

— Словно на пределе, — негромко предположила я.

— Вот умеешь ты слово подобрать. Прям в точку!

— Так что случилось? Не расскажешь?

— Представляешь, этот урод затребовал компенсацию моральную! Типа у него ущерб! Будто это я его в подворотне подловила, а не он меня!

— За перелом компенсацию?

— Ага, за свою битую культяпку. И моральные страдашки по этому поводу. А это, на секундочку, та культяпка, которой он по мне в той подворотне шарился! Эх… Мой адвокат мямлит, что у того есть все шансы срубить с меня бабла за эту чертову компенсацию! Вот скажи мне, где справедливость⁈ Нет ее в этом мире!

— На первый взгляд вроде нет. Получается, я сегодня за того урода пострадала, — заметила я и усмехнулась.

— Ты просто под горячую руку попалась… Прости.

— Прощаю. И спасибо за урок. Вот видишь, справедливость все-таки есть! Ты же прощения попросила — значит я получила моральную компенсацию. Вопрос улажен.

— По твоей «битой» логике я должна и ему ее заплатить что ли?

— Я не юрист, Тань, но думаю, что нет. Он напал на тебя и вынудил защищаться — значит сам спровоцировал этот свой ущерб. А за его сломанную руку ты уже срок условно отбываешь. Как за превышение… А если подать встречный иск? Также о компенсации морального вреда.

— А что, так можно? Обсуждена же я. По итогу он типа потерпевший, прикинь!

— Ты с адвокатом это обговори.

— Да не будет он заморачиваться!

— Тогда лучше его сменить и подать на пересмотр дела.

— Эх и наивная ты, Кать!

— Почему?

— Потому что этот мне бесплатно достался. Государство постаралось. И пересмотром заморачиваться он не будет. Уже отказался, хоть слухи ходят, что у «потерпевшего» простой вывих и никакого перелома нет. Вернее есть, но только на бумаге.

— Вот и нужно другого адвоката нанять. И выяснить.

— Чтобы другого самой нанять — деньги нужны. А где мне их взять? Я мать-одиночка, правильная ты наша! Ладно, поживем — увидим.

— Все будет хорошо, Тань.

— Хорошо? Уже зашибись, как отпадно! Дальше — только круче, да? Оптимистка ты у нас! Таким, как ты легко быть оптимистом.

— Каким «таким, как я»?

— Тем, кто с серебряной ложечкой во рту родился.

— Прости уж, но я не выбирала, с какой родиться… — ответила я, не скрывая раздражения.

— Ух ты! У салаки зубки прорезаются! В пиранью превращаешься что ль? Хотя… права, да. Мы этого не выбираем.

— А давай я с дедушкой поговорю? Раз уж родилась в семье со связями… Ты же это имела в виду?

— Это, это…

— Так ты не против? Если поговорю?

— И дед твой бегом за меня впишется, ага! Вот прям заняться ему больше нечем! Да он и не адвокат, как я слышала.

— Не адвокат, да. Но наверняка у него есть кто на примете…

— Даже если есть, нанять его я все равно не смогу.

— Посмотрим, что можно с этим сделать… И решим. Что-нибудь придумаем. Пара недель у нас есть. Все равно иск о компенсации они, если и подадут, то после праздников. Неделя же до конца года ведь осталась. Я на праздники домой поеду и с дедом поговорю. В общем, не накручивай себя раньше времени, слышишь?

— Слышу. Прям надежда затеплилась… Разобещалась ты, а если…

— Раз обещала — сделаю, Тань. Скажи мне, а ты тренинги по управлению гневом посещаешь? — спросила, зная, что они были ей прописаны.

— Нет. Забила, — раздраженно выдала она. — Я лучше на рыбалку метнусь. И нервы успокою и пожрать домой принесу!

— Напрасно. Раз прописали, надо посещать! — не удержалась я от замечания.

— Ой, какая ты правильная! Аж зубы сводит!

— Прости… А что плохого в том, чтобы жить по правилам?

— Плохого? Ничего! Просто это невозможно. Ты ж сама их нарушаешь! Тренировки пропускаешь. Слышала я и психолога своего игноришь.

— Нарушаю, — подумав, нехотя призналась я, — и игнорю…

— Так чего ж ты тогда мне нотации читаешь, правильная?

— Прости…

— Вот чё ты заладила: прости, да прости? Ладно. И я вот нарушаю и не парюсь в этом признаться! — с довольным видом заявила Ефимова. — Да не агрись ты, все их нарушают! Чтоб жилось веселее. Вот ты ж не спроста сеанс с психологом проигнорила, так? Значит нашла, чем поинтереснее заняться, так?

— Так, — согласилась я, вспомнив о времени, проведённом в «Империале».

— А чего покраснела-то! Классно времечко провела, да?

— Да.

— Ну и держи хвост пистолетом! Чего мнешься-то?

— С чего ты взяла, что мнусь?..

— Да у тебя на лице все написано! Краша же зацепила, да? — рассмеялась она, ткнув в меня пальцем.

— Что?

— Красавчика на крючок поймала небось, говорю? Олигарха какого, да? Чего молчишь. Ой, насупилась — не могу! Поматросил и бросил что ли?

— Не знаю, — честно ответила я.

— Так узнай! Подстрой рандеву — и дело в шляпе! Знаешь, где краш кантуется?

— Не понимаю…

— Где зазноба твоя обитает, знаешь?

— Не совсем…

— О, как всё запущено! Ладно, не кисни! У семьи у твоей с подвязками все ОК. Значит справки навести — раз плюнуть. Не сиди размазней — действуй! Свое счастье надо зубами выгрызать, поняла!

— Поняла… А ты всё же тренинги посещай, Тань.

— Опять ты об этом⁈ Еще слово с меня возьми!

— Почему нет?

— Потому что права не имеешь! — заявила она. Потом, подумав, продолжила более миролюбиво: — Ладно… Буду. Мать вот тоже велит. Ворчит, что мелкого совсем закошмарила.

— Сына? А зачем ты малыша… кошмаришь?

— Ой, не душни, а! Мне матери хватает. Да и какой он уже малыш! Четыре года стукнуло! Знаешь, какой он у меня настырный⁈ Мрак просто! Постоянно что-то требует. Устала уже хотелки его выполнять.

— А ты с ним в игру сыграй, — ни с того ни с сего сорвалось с языка. А перед глазами промелькнул «кадр» из детства: я лезу вверх по каким-то камням. Вокруг меня полумрак. Светло только на самом верху — над моей головой. Там стоит девчонка. Она забралась туда раньше. Стоит и смотрит на меня сверху вниз… Видение мелькнуло и пропало.

— Что ты сказала? — переспросила я у Татьяны.

— Ага, говорю! Щаз! Советчица выискалась! С работы еле ноги волоку, а тут еще тренировки, тренинги всякие! С малым бабушка в игры играет!

— Нелегко тебе… — проговорила я, пытаясь воскресить в памяти тот день с камнями, но ничего не получалось.

— Эт точно! Ладненько. Отдыхай. Смотрю, тормозишь совсем. Не буду тебе мешать.

— Подожди! Выслушай про игру, вдруг пригодиться.

— Эх и настырная ты, Громушка! Ну валяй.

Я улыбнулась тому, как ласково прозвучал измененный Татьяной вариант моей фамилии и продолжила:

— Смотри, игра называется «Баш на баш». Я ее когда-то так окрестила… Вернее, не совсем я… В общем, не важно. Суть игры: его прихоть — в обмен на твою прихоть. Играете в два раунда. Как мы сегодня, — рассмеялась я.

— Чёт я не поняла ни хрена! Ты предлагаешь мне потакать его прихотям что ли? Он и так от рук отбился! А с игрой этой твоей мы с матерью вообще на луну взвоем!

— Ну, он же высказывает свои требования?

— Да без конца! Он весь день только этим и занят, скажу я тебе!

— Вооот! А ты лимит установи: каждый из вас по очереди исполняет по одному желанию друг друга: ты — одно его, и он — одно твое. Главное условие: раундов может быть всего два в день. То есть каждый день ты имеешь право исполнить только две его «хотелки». В обмен на это он обязан исполнить две твоих. Ну, там, не знаю… собрать игрушки, почитать, порисовать и так далее. Но лимит — только по два желания в день.

— Не согласится. Он у меня жуть какой упертый!

— Позволите присоединиться? — донесся до нас голос Сергея Ивановича. Он появился перед нами будто из ниоткуда.

— Конечно! — Мы вскочили, как по команде и поклонились ему.

— Сидите—сидите! — улыбнулся он. Сел в свободное кресло рядом с нами и предложил Татьяне: — А ты сына в секцию приводи.

— Да ну! Он же не даст мне сконцентрироваться на тренировке, сэнсей. И потом: я хоть здесь от него, считай, отдыхаю!

— Я говорю о детской секции, Татьяна. Занятия в ней параллельно с нашими проходят.

— Да ладно! А сколько по деньгам будет выходить?

— Для тебя бесплатно будет. Я переговорю.

— Так ему всего четыре! Мелкий ещё!

— В самый раз. В младшую пойдет.

— Да ладно… Правда можно что ли?

— Правда можно.

— Вот спасибо, сэнсей! Мать хоть пару часов отдохнет. Он же с ней весь день.

— А в садик не ходит? — спросила я.

— Нет. Только числится.

— Почему? — удивилась я.

— Он там всех «строит». Включая воспитательницу, — рассмеялась она, — Вы сегодня сделали мой день! Это я в фильме как-то от одной няшки уловила. Думала, что за фигня? Ушатали ее что ли? А потом мне объяснили, что, оказывается, — осчастливили. Да так, что дальше некуда! Как вы меня сейчас. — улыбнулась она тренеру. Встала и поклонилась ему.

— Рэй положен только на татами, Таня. Приводи сына. Только справку от педиатра предоставить не забудь.

— Сделаю, Сергей Иванович. Спасибо.

— А про лимит «хотелок» Катя неплохо придумала, — неожиданно поддержал он мою идею.

— Спасибо, Сергей Иванович, — откликнулась я. И вдруг разговорилась: — Только игру не я придумала. Позаимствовала, так сказать. В общем, жила я как-то у маминой подруги. Там девочка была… Ее дочь. Мы с ней поначалу очень конфликтовали. Вот тетя Алла и придумала для нас этот квест. Две ее «хотелки» в день — на две мои.

— Отлично придумала! — одобрил тренер.

— Да. А то поначалу мы даже договориться не могли, что будем есть на завтрак и обед с ужином.

— Жесткий клинч, — заметила Таня, — Не завидую тому, кто вас тогда кормил.

— Да, нелегко ее маме приходилось. Но потом мы договорились: сегодня на завтрак едим то, что хочет она, а завтра — мое любимое блюдо. А что на обед с ужином — решает уже сама тетя Алла. Или вот, например, сегодня мы рисуем после завтрака, а завтра в пещеру спускаемся. Я всё рисовать стремилась, а она — в пещере с призраками общаться. Точно! Пещера… Я карабкалась из пещеры!

— Что? — разом спросили оба мои собеседника.

— Извините… Вспомнила что-то, как из пещеры выбираюсь… после общения с призраками…

— Прям так и с призраками? — уточнила Таня.

— Ты не поверишь, но вот прям так и с ними, — смеясь, ответила я, — Она говорила, что понимает их язык. Знаешь, как это меня пугало! До невозможности! Вообще странная она была.

— Почему была? Вы сейчас не общаетесь?

— Нет.

— И где она обитает, не знаешь?

— Нет.

— Жаль… Я бы с ней познакомилась. Люблю таких — с изюминкой. Чуток безбашенных.

— Да… Такой она и была. С изюминкой… Ну всё, пойду, пожалуй. К нам с подругой вечером еще гость прийти должен… Ее жених… До свидания, Сергей Иванович. Пока, Тань.

— Катя, мне твое состояние не нравится.

— А что с ним не так, сэнсэй?

— Тебе отдохнуть надо. Займись этим. К следующей тренировке должна быть как огурчик. Иначе о твоем состоянии я сообщу доктору Стриж.

— Не надо, Сергей Иванович. Пожалуйста… Я отдохну на выходных.

— Лады.

«И чего это мне та девчонка вдруг вспомнилась? — недоумевала я, выходя из спортивного комплекса. — Я ведь даже имени ее не помню… С тетей Аллой созвониться что ли? Давно не общались… У меня ведь даже и номера ее не сохранилось… Забыла напрочь. Как будто стерли из памяти подчистую… Странно все это, — размышляла я, бесцельно идя по улице, — А ведь она мне как-то звонила. Давно это было, правда. Надо бы у дедушки спросить, как с ней связаться. А зачем? Да хоть имя девочки узнать, а то чувствую себя какой-то болезной… Амнезийной. Вспомнить никак не могу…»

Глава 42 «В популяре». Егоза

Я присела на лавочку, спрятавшейся под сводом из ветвей старинного мощного дерева, и достала из рюкзака свою неизменную спутницу — камеру. Протерла объектив салфеткой и принялась за работу, но не прошло и пяти минут, как в кадр попали очертания знакомой фигуры. Я приблизила его и узнала девушку, примостившуюся на самой дальней от меня скамеечке. Она была явно настороже и внимательно рассматривала прохожих, оживленно снующих по аллеям сквера в этот вечерний час.

Спустя пару минут после того, как Егоза, (так я окрестила Мишину сестру) опустилась на скамью, предварительно смахнув снег с ровной отполированной поверхности, к ней подошёл человек. Это был рослый мужчина, одетый в неброскую серую куртку. Голову его покрывала плотная кепка в тон куртки. Ее широкий козырек предусмотрительно скрывал глаза и пол лица. Незнакомец молча передал Юле пакет и так же без слов пошёл прочь. Девушка положила посылку рядом и задумалась.

«Интересно, что там?» — задумалась и я.

Очнувшись от размышлений, Новикова аккуратно провела по черной, совершенно непрозрачной поверхности пакета ладонями и замерла, снова задумавшись или чего-то ожидая. Затем прощупала его, не заглядывая внутрь. Затем склонилась к нему ухом.

«Надо было сначала послушать, а потом дотрагиваться, — мысленно поспорила я с ней и еще немного приблизила кадр. — Надеюсь, внутри все безопасно? Не будет ли сюрпризов?»

Мишина сестра вскоре выпрямилась и улыбнулась. Я сосредоточила фокус камеры на ее лице и заметила в нем явный интерес к посылке и едва сдерживаемое нетерпение. К слову, мое любопытство тоже разыгралось не на шутку!

«Что в пакете⁈» — не давала покоя мысль, а ноги так и просились ринуться к Юле, но что-то меня останавливало.

«Раз улыбается, значит тикания не расслышала…Но это ничего не значит. Часы могут быть и электронными», — с опаской допустила я и заметила, как аккуратно Юля раскрыла пакет и бережно вытащила из него другой — прозрачный. В нем просматривалось нечто белое. Бархатное или что-то близкое к этому по текстуре.

Аккуратно раскрыв и этот пакет, девушка выудила из него белую ткань. Слегка встряхнув, она позволила ткани струиться к снежному насту у скамейки, на которой сидела, и моим глазам предстало длинное платье в пол. На первый взгляд оно показалось мне изысканно пошитым и полностью закрытым. Длинные рукава и ворот «стоечкой» усиливали этот эффект. Наряд очень напоминал свадебный и выглядел, на мой вкус, вполне достойно.

Но потом… Потом я всмотрелась в кадр повнимательнее и заметила широкие полупрозрачные вставки спереди. От груди они крест—накрест спускались к талии и опоясывали ее. Именно это делало платье излишне открытым, на мой взгляд, и несколько вызывающим. Даже провоцирующим. Эффект этот усиливала сама текстура полосок. Ткань этих вставок переливалась странным блеском, скорее из разряда дешёвых. Юля чуть повернула платье, лучики заходящего солнца осветили его с другого ракурса, и полоски эти стали совсем прозрачными. Я предположила, что сам крой и материал этих вставок явно привлекут к хозяйке платья немало любопытных мужских глаз… Наряды из тканей подобной текстуры предпочитала носить одна из наших студенток. И Маша упорно называла ее экскортницей…

Мое любопытство достигло апогея. Я не могла больше медлить. Выбралась из своего уютного укрытия и направилась к ней.

— Здравствуй, Юль.

— О, Катюха, привет! Ты как здесь?

— Гуляю, — ответила я, отправляя камеру в рюкзак. — А ты?

Мне показалась, что она была не очень рада меня видеть. Словно я нечаянно поймала ее на чем-то тайном, не для лишних глаз. Сестра Миши была той еще егозой и обожала всякие секретные миссии. Возможно, на одной из них я ее и застукала. С поличным.

— Тоже решила прогуляться, — нехотя отчиталась она. — Погодка, знаешь, сегодня располагает.

— Да, — согласилась я, — Погодка шепчет.

— Да—да! Так и шепчет: «Выйди, прошмыгнись по парку». Видно, шепчет не мне одной.

Я рассмеялась и села рядом с ней на скамейку.

— А ты разве никуда не спешишь? — спросила она.

— Не то, чтобы совсем… — неопределенно поделилась я, — Но несколько минут посидеть тут с тобой у меня есть.

— Отлично! Тогда ответь мне, милая родственница, чего ты брата моего обижаешь?

— Обижаю? И не думала…

— А чего он тогда такой смурной ходит?

— Тоже заметила. Только причиной не я, поверь.

— А кто?

— Не знаю. Он не говорит. Сказал только, что сам должен разобраться.

— Когда сказал?

— Примерно пару часов назад. Может чуть больше.

— Так ты с ним говорила⁈ А я вот дозвониться не могу. Абонент временно недоступен.

— Он спешил на встречу с адвокатом. Может, поэтому телефон отключил?

— С каким еще адвокатом? Зачем он ему?

— А ты не знаешь? Там какая-то мутная история с компроматом.

— Каким компроматом? И где это «там»?

— Компромат в сети всплыл. А там — в Универе.

— Ну-ка, колись давай, в какое дерьмо мой братец вляпался! — чуть ли не приказала она мне.

— Я подробностей не знаю…

— Говори, что знаешь!

— Хорошо… Но только в обмен на то, что у тебя в пакете, идет?

— Хммм, — пробормотала Егоза и задумалась. А потом нехотя выдала: — Идет. Только ты первая.

— Ладно. Всплыл компромат на нашего куратора. В Универе бытует мнение, что именно Миша его организовал и слил в интернет.

— Какого рода компромат? Деловые бумаги по университетской «кухне»?

— Нет. Видеоролик с якобы участием преподавателя в одной сомнительной тусовке.

— Сомнительной тусовке? Секс-скандал, что ли?

— Что-то вроде того. Но оба отрицают свое участие во всем этом.

— И мой брат и сам препод? — уточнила она.

— Да.

— Интересненько… Похоже, мне стоит вмешаться… Так! Полетела я!

— Э, нет! Так дело не пойдет! Уговор дороже денег, слышала о таком? Что в этом пакете?

— Хваткая ты! А по внешнему виду не скажешь! Размазня размазнёй.

— Ну спасибо…

— За что?

— За честность. Вот на нее я и уповаю, Юль.

— Уповает она! Бро верно твердит: «форменная тургеневская барышня»!

— Не отклоняйтесь от темы, будущий журналист, — устало усмехнулась я.

Мне бы поскорее до общаги добраться поскорее, но мое старое доброе любопытство никуда не деть — оно мне с детства покоя не давало. И я намеревалась во что бы то ни стало дожать Егозу и удовлетворить своего ненасытного монстрика новой порцией вводных. Мне упорно казалось, что информация, которую я от нее получу, могла бы стать мне полезной.

— Как скажете, будущий нейрохирург, — проворчала Юля и потянулась к пакету, лежавшему рядом с ней. — Смотри, какая красота!

— Да, красивое. Но я бы такое не надела.

— С чего это?

— Слишком вызывающее, на мой взгляд… Из-за этих полосок. — Я опасливо указала на них пальцем.

— Ууу, монашка! А я от него в восторге! И вуалька какая, глянь! — Юля вытянула из пакета нечто белое, практически невесомое.

— Впечатляет, — похвалила я.

— Очень! Только не пойму, к чему она. Тут же маска есть. Сейчас достану. Вот, смотри. Либо то, либо то, разве нет?

— Ну, да… Обычно надевают либо маску, либо вуаль… — подтвердила я. Взяла маску и провела подушечками пальцев по ее тонкой упругой поверхности. — Качественно выполнена. Силикон что ли?

— Похоже…

— Надеюсь, в ней не задохнешься?

— Думаю, она воздухопроницаема… Им же не нужно, чтобы я там в обморок от удушья грохнулась.

— Думаешь? Ну, да… наверно… — Я подняла легкую штуковину перед глазами. Вгляделась в нее с внутренней стороны и заметила в районе носа нечто вроде мельчайшей, едва уловимой глазу, перфоленты. Или чего-то очень на нее похожего. — А шляпка есть? — спросила я.

— В том-то и дело, что нет. И к чему вуальку крепить?

— А смотри, на верхней части маски выступ есть. По контуру ее лобовой части, видишь?

— Где она должна соприкасаться с волосами?

— Да, видишь? Небольшой и почти незаметный, с мелкими зазубринами. Думаю, за них можно вуаль зацепить.

— А да! Разглядела! Слушай, у тебя глаз—алмаз!

— Просто привыкла подмечать необычное…

— Зацепить вуаль можно, но зачем? — задумчиво спросила она, — Маска же полностью лицо скрывает! Даже подбородок захватывает. Только глаза и губы видны, видишь?

— Может рассчитано на то, чтобы их и прикрыть?

— Что именно? Глаза или губы?

— Похоже, глаза, — задумчиво проговорила я, — Думаю, до губ вуалька не дотянется. Примерить, конечно, надо бы… чтобы точно узнать… Но если на глаз прикинуть, то… да — не дотянется.

— А зачем ею глаза прикрывать? Обзор же ограничит.

— Для большей загадочности, наверное… Не знаю… Или глаза особенные скрыть… чтоб не узнали… Ну, чтоб инкогнито остаться, понимаешь? Всё продуманно…

— Ты сейчас на мои совиные «зеркАла» намекаешь, что ли?

— Совиные зеркала?

— Ой, брось притворяться, что не заметила, что один зрачок больше другого! У твоего жениха такие же!

— У тебя это не так сильно выражено, Юль. И потом… я на это не намекала. Если честно, то даже не подумала об этом, пока ты не сказала. Просто предположила, зачем в комплекте вуаль.

— Получается, тот, кто продумывал этот костюм, знает об этой моей особенности?

— Получается, так. Откуда этот костюм? Я видела того, кто его принес. Думаю, это был курьер. Но чей заказ он выполнил, Юль?

— Без понятия, веришь⁈

— У тебя объявился тайный поклонник?

— Похоже на то. В общем, мне вчера письмецо одно прилетело. На имейл…

— От кого?

— Говорю же — без понятия! От анонима. Он назвался доброжелателем.

— Странно…

— Что странно?

— Доброжелатель не стал бы выбирать такое провокационное платье, Юль. Доброжелатель — он же добра желает, понимаешь? Добра, а не спровоцировать. Я бы даже сказала, скомпрометировать. Но это только мое мнение.

— Которое вполне может не совпадать с моим!

— Да… Что было в том письме?

Юля вытащила из сумочки свой смарт, «поколдовала» над экраном и сунула его мне под нос:

— На, читай!

Я взглянула на дисплей и прочитала вслух:

'Юлия Леонидовна, спешу Вам сообщить, что грядет грандиозное событие. Оно предоставит Вам уникальную возможность узнать щепетильные подробности жизни хорошо известного Вам лица. Информация эта — строго конфиденциальна и может стать бесценным материалом для Вашего нового вирусного журналистского расследования. Посетите мероприятие и убедитесь собственными глазами!

Не упустите шанс! Другого Вам не предоставится.

Завтра в 17.00 прошу быть в точке 55.760827° 37.544617°

Не опаздывайте! Успешно пройдете тест на пунктуальность — получите реквизит для анонимного проникновения в одно колдовское логово.

О дате и времени начала самого представления вам будет сообщено в следующем письме.

P. S: информация в данном письме, равно, как и в следующем, находится под ревностной защитой определенного круга лиц. Ее разглашение — не безопасно! Прошу Вас учитывать это, чтобы без проблем попасть на данное мероприятие. И безопасно его покинуть.

Доброжелатель'.

— Странное письмо… Я бы не пошла.

— Да ты трусиха!

— И написано как-то нескладно…

— Тоже заметила… Перевод, скорее всего. Оригинал явно писался по-английски.

— Почему именно по-английски?

— Потому что международный, Кать. Не по-русски — точно, вот и предположила, что на инглише.

— А что в этой точке 5576?

— Ну, не тупи! Глянь перед собой!

— Ах да… Что это? Кажется, «Вооруженный рабочий» называется…

— Да. Думаю, тайный доброжелатель видит во мне рабочую лошадку… Вооруженную этим костюмом. — Она взглядом указала на пакет, лежавший рядом.

— А почему лошадку?

— Ну, не тупи же, Кать! Потому что хочет, чтобы я поработала. Провела журналистское расследование!

— Ну и фантазия у тебя! — удивилась я.

— Мне она по профессии положена. Очень помогает, знаешь ли, «жареные» факты добывать.

— Думаю, памятник — просто локация, Юль. Твой «доброжелатель» использовал его как точку встречи, не более того. А смысл про рабочую лошадку ты уже за уши притянула. Он не подразумевался.

— «Не подразумевался», — передразнили меня, — Хорош морализировать, Кать. И как только Миша с тобой общается? Проще надо быть!

— Не ворчи, пожалуйста…

— И не думала! Всё по сути! От меня ждут, чтобы поработала на славу. Причем, на свою собственную!

— Не нравится мне все это, Юль.

— Чем?

— В письме не предоставлено никаких гарантий. Гарантий твоей безопасности, я имею в виду. Зато напущено тумана.

— Катя, я журналист. А эта профессия предполагает риски! Иногда серьезные, понимаешь?

— Зачем тебе это?

— «Хочешь жить — умей вертеться», слышала?

— Ну слышала… И что?

— Я взяла этот девиз за основу. Немного изменила его под себя и получилось: «Хочешь жить во славе — умей вертеться и рисковать!»

— Так ты прославиться хочешь?

— Конечно! Только не надо делать такие глаза! Вылезут из орбит, замучаешься вставлять! Да, я мечтаю стать успешным журналистом! Равно — известным! А известность и слава — одно и то же!

— Не всегда… ммм… в положительном ключе, Юль.

— Опять мораль читаешь!

— Выслушай, пожалуйста. Хочу сказать, что «можно прославиться так, что ославиться на всю Ивановскую». Так Полина порой говорит.

— Порой? Ой, не могу! Ну ты и зануда, Кать! — воскликнула она, — А ославиться равно опозориться, да?

Я молча кивнула.

— А кто у нас Полина?

— Наша помощница по хозяйству.

— Оу! Важный чел!

— Очень. Член моей семьи.

— Даже так?

— Да. Для нас с дедушкой — равноправный.

— Ясно. Короче, передай своей Полине по случаю, что я постараюсь, чтобы слава обо мне была только положительной! Фамилия обязывает. Так! Закрыли тему! — деловито распорядилась Егоза, уложив в пакет части своего таинственного реквизита. — Лучше скажи-ка мне, родственница, ты чего такая замученная?

— С тренировки…

— Чем занимаешься?

— Айкидо.

— Да ладно! Ты и айкидо — это же сюр полнейший!

— Почему?

— Потому что полная несовместимость! Да что там полная! Полнейшая!

— Зря ты так, Юль…

— Не обижайся, золовушка, но со своей заторможенностью ты там, наверное, форменная груша для битья! От тумаков-то хоть иногда уворачиваться успеваешь?

— С переменным успехом… — призналась я, и уточнила: — Сегодня с переменным.

— А вообще?

— А вообще — да. Уворачиваюсь, — усмехнулась я, — Не поверишь, но даже атаковать получается.

— Да. Не поверю!

— Твоё дело, — пожала я плечами. И поморщилась от ломоты в суставах. — Главное — сконцентрироваться в нужный момент.

— А сегодня не получилось, что ли?

— Не получилось, — вздохнула я.

— Почему?

— Слишком много отвлекающих моментов.

— Отвлекающих? Каких, например?

— Разных… Не важно.

— Ну, не важно — так не важно, — не стали на меня наседать. И вдруг: — Слушай! Это хорошо, что я тебя встретила!

— Правда? — удивилась я.

— Поможешь мне один ребус разгадать!

— Это я люблю, — с улыбкой заверила ее я, — Какой?

— Держи пятюню, систер! Поехали! А ребус у нас на повестке — медикаментозный. Как раз по твоему профилю.

— Медицинский?

— Так тоже можно, — махнула она ладошкой, — Не отвлекайся.

— Кто-то приболел?

— Да! Жених твой. А ты, я смотрю, и не в курсе что ли⁈ Вот так ты за здоровьем будущего мужа следишь, да⁈

— Как «так», — пробормотала я, ничего не понимая. Припомнив, что Миша сегодня выглядел вполне себе здорОво.

— Спустя рукава — вот как! — услышала я и попросила:

— А что с ним не так? Объясни, пожалуйста.

— Да все не так! Дерганным стал. Злым каким-то. Раньше таким не был.

— Раньше — это когда?

— Да ещё каких-то полгода назад! А сейчас, как подменили!

— Полгода назад мы не были с ним знакомы, Юль. Так что я знаю его только таким, как сейчас. И вряд ли смогу помочь… Медикаментозно, как ты говоришь. Тут нужен специалист. Настоящий, понимаешь?

— А ты, значит, не настоящий что ли?

— Я ещё учусь, Юль. Сначала Универ закончить надо.

— Да мне и твоей сейчасной квалификации достаточно будет!

— Сейчасной?..

— Уууфф, граммар-наци! Текущей! Собственно, просто ответь на вопрос: как давно он принимает те витаминки?

— Какие «те витаминки»?

— Ты и этого не знаешь⁈

— Нет.

— Да какая ж ты жена при таком раскладе!

— Я ему не жена, Юль. Не соскальзывай с темы. Что не так с его витаминами?

— Состав!

— А какие по нему вопросы? У него индивидуальная непереносимость?

— У меня на такого брата индивидуальная непереносимость, Катя! У меня!

— Что значит «на такого», Юль?

— На такого, каким стал!

— Понятно… В очень общих чертах… Не понятно, причем тут его витамины?

— При том, что на них я и грешу, — поделилась Юля. И помолчав, продолжила. — В воскресенье я заметила баночку в бардачке его машины. Так получилось, что пара капсул выпала из нее и закатилась под коврик. Я потом их достала… Позже… Когда мы уже домой приехали и спать пошли… После нашего традиционного обеда. Который ты, кстати, проигнорировала! Показательно!

— Не отвлекайся, Юль… Что там по витаминам?

— Я отправила их на экспертизу. У меня есть знакомства в одной лаборатории… Солидной… С федеральными корочками… В общем, не важно…

— Как не важно?

— Не важно по статусу лаборатории. Это — к слову пришлось. А вот важно то, что выяснилось!

— Что? Заканчивай с интригой, Юль, и перейди к сути вопроса.

— «Перейди к сути вопроса», — передразнила она меня, — А ты у нас зануда! Ладно. Суть в том, что одна капсула по составу оказалась вполне себе витаминной. А вот вторая никакого отношения к ним не имеет! Хотя с виду они обе абсолютно одинаковые!

— Какой состав у второй?

— Я в этом не очень понимаю… Что-то из нейролептиков, что ли… Там какой-то крутой замес. Официальная бумага по экспертизе ещё не готова. На днях обещают. Они там что-то ещё выискивают. В составе, я имею в виду.

— Неужели сам добавил?..

— Кто добавил?

— Миша. Неужели сам смешал их?

— Зачем ему это? Вот, говорю же: ты совсем не знаешь своего будущего мужа! Он никогда бы не стал этого делать! Он вообще ярый противник этой хрени!

— Тогда как они там оказались?

— Без понятия… Но обязательно выясню!

— Не сомневаюсь…

— Зуб даю!

— Не надо! — рассмеялась я, — Тебе они и самой пригодятся. Говорю же — верю. Ты должна сообщить об этом брату, Юль. Как можно скорее.

— А как я это ему скажу? Что-то типа: «Бро, я слямзила у тебя пару витамишек и отправила их на экспертизу», так что ли⁈

— А почему нет?

— Ну ты и дурында, Кать! Он же решит, что я за ним слежу! А он с детства этого не терпит!

— Дурында — это дура, только с вывертом, да?

— Вот точно! Иногда ты вполне себе соображаешь!

— Ну спасибо и на том… А «витамины» эти он не должен принимать. И твоя задача — добиться этого. Как это сделать — тебе решать, Юль. Я считаю, что и родители должны знать. Собери всю семью за круглый стол…. Или как это у вас называется?

— Традиционный обед…

— Да. Собери и расскажи, что узнала, ладно?

— Вот блин! Самая умная что ли⁈ Не надо мной руководить, ясно!

— Ясно. Только реши этот вопрос в течение следующей недели, ладно? Через неделю я поговорю с Михаилом обо всем об этом. Всё, Юль, мне пора. И ты замерзла совсем. В этой своей курточке с фонариками.

— Да я на машине.

— Держи меня в курсе, ладно, — еще раз попросила ее я и поднялась со скамьи.

— Ладно. Только и ты держи пока язык за зубами, ясно?

— Буду держать. Но только в течение недели. Потом поговорю с ним сама. И еще… Юля… По поводу меня как твоей будущей родственницы… Я потеряла его кольцо.

— Какое кольцо? Подожди! А ну-ка сядь! Разговор не окончен! Он надел тебе кольцо⁈

— Да… — проговорила я и снова присела рядом с ней, — В пятницу в ресторане.

— Как романтично!

— Не то, чтобы…

— Подожди! Как потеряла⁈ Где?

— Где-то в окрестностях «Империала». Мы катились с горки и… В общем, оно слетело с пальца.

— Недобрый знак… — задумчиво проговорила Егоза, — Так сказала бы мама. Обязательно скажет, если узнает. Но мы ведь ей об этом не скажем, да?

Я молча пожала плечами, а она продолжила, но лучше бы не продолжала…

— Но знай, что для брата это ничего не значит! Он не из суеверных и если что-то решил, то обязательно своего добьется. Кстати, я такая же! Так что жди следующего колечка, — заявила она и усмехнулась, — В ближайшее время.

— Нет.

— Что «нет»? Передумала выходить замуж?

— Я и не собиралась…

— Как это не собиралась⁈ Зачем тогда кольцо приняла?

— Я не принимала, Юль… Понимаешь… Я тогда в ресторане с дедом по телефону говорила. Отвлеклась, в общем. А Миша воспользовался и надел кольцо. Насильно надел, понимаешь? Без согласия…

— Дааа… Делаа… Но знаешь, к тебе брателло серьезно относится. Ни к кому так раньше, слышишь? Никогда, понимаешь?

— Понимаю…

— Так что прими к сведению и сделай правильный вывод.

— Правильный?

— Именно. Не морочь моему брату голову, ясно?

— Ясно.

— Или будешь иметь дело со мной. А я, если что, деликатничать с тобой не буду.

— Деликатничать… Что это значит?

— То и значит! Он носится с тобой как с писаной торбой. А я не буду! Теперь поняла?

— Мне понятно значение слова «деликатность». Не понятно это твое «не буду». Не будешь, как ты сказала, деликатничать, а что будешь?

— К ответу призову. Жестко. О степени жесткости пока распространяться не буду. Почувствуешь, если что. Подмерзла я что-то. Бывай.

Новикова вскочила и, как ужаленная, понеслась по аллее, прихватив с собой пакет со странным нарядом.

— Пока… — пробормотала я ей вслед. Тоже поднялась со скамьи и вернулась на свое уютное местечко — на ту лавочку, на которой сидела прежде, чем увидела Юлию. После разговора с ней я чувствовала себя выжатым лимоном. Мне требовалось время, чтобы стряхнуть с себя его некомфортный флёр.

Глава 43 Громом среди ясного неба

Стало темнеть. Опускавшийся на столицу вечер баловал меня теперь окрепшим морозцем и играючи щипал за нос и щеки. Усилился снегопад, и ощутимый ветерок вьюжил хороводы из крупных снежинок вокруг моих ног, но основную их массу гнал вдоль по тротуару. Кружась у самой земли лёгкой поземкой, они ложились на его промерзшую скользкую поверхность, заботливо посыпанную песочком и чем-то еще. Тротуарная плитка быстро пряталась под снежным покрывалом, словно под мягким слоем из сахарной помадки. Промозглый воздух опалил горло леденящим холодом и напомнил об идейке согреться кофе.

Я огляделась по сторонам и, в окутавшей меня полутьме, заметила кофейню, название которой издали манило разноцветными огоньками. Вход в этот рай для кофеманки, какой я всегда себя считала, венчала арка из массивных еловых лап, туго сплетенных между собой. Всю эту зеленую груду над входной дверью обвивала плотная сетка из искрящейся многоцветьем гирлянды.

Ее мелкие лампочки—огонёчки воскресили в памяти ворох сияющих конфетти, который мы по обыкновению выпускали из десятков хлопушек в новогоднюю ночь, вернее вечер, потому что даже в самый любимый праздник мне положено было ложиться спать по установленному дедом распорядку. Тех конфетти всегда было бесчисленное множество и напоминали они такие же мелкие, светящиеся разноцветьем кружочки. Сами хлопушки казались мне в детстве громадными цилиндрами, едва умещавшимися в ладошке, но их содержимое щедро усеивало лужайку нашего дома «настоящей красотищей». А первого января, не успев как следует проснуться, я неслась к окну своей комнаты, чтобы порадовать еще сонный взгляд этим «конфеттишным морем», сверкающим в лучах морозного утра. И в течение всего первого дня наступившего года я с сотню раз выбегала полюбоваться «этой красотищей», как восхищенно величала то волшебство, которое мы с дедом, Полиной и Николаем Николаевичем сотворили накануне и которое дедушка наутро называл не иначе, как «беспорядком», но неизменно позволял ему «царить» на лужайке до самого вечера. И только когда первое января подходило к концу, а я уже лежала в постели и готовилась ко сну, за окном начинал приглушенно жужжать мотор нашей «хозяйственной машины», как я в детстве называла огромный пылесос, с помощью которого убиралась придомовая территория. Это Николай Николаевич методично вычищал лужайку от конфетти, чтобы на следующее утро не осталось и малейшего намека на наше «предновогоднее ребячество», как называл его дедушка. Так продолжалось из года в год. Это было нашей семейной традицией.

Вот и сейчас у меня перед глазами разворачивалось похожее действо, только роль хлопушек исполняла сама гирлянда, ведь это она запускала яркие огонёчки перед кофейней. И они, весело «оседая» повсюду, ревностно отвоевывали у почти захватившей сквер тьмы пятачок перед входом в «кофейное королевство», на миг—другой словно оживляя мой предстоящий путь к нему.

Вскоре темь окутала меня со всех сторон, будто поместив под своеобразный купол из ветвей мощного дерева. Глазу были теперь едва различимы лишь смутные очертания стволов соседних деревьев.

Вся прелесть морозного дня улетучилась, и на меня навалилась тоска. Тело совсем сковало усталостью и холодом. Его новую порцию принесло с резким порывом ветра — таким неласковым, замораживающим.

Но, словно «прочувствовав» нахлынувший на меня раздрай, россыпь из мелких лампочек на гирлянде вдруг засветилась ярче: арка у входа в кофейню вступила в яростное противостояние с опустившейся на сквер темнотой и, кричаще засверкавшей иллюминацией, изо всех сил старалась отвоевать пятачок вокруг сего райского оазиса. Освещенности ему добавляли и два огромных окна. Сквозь них теперь отлично просматривалось просторное помещение кофейни, со множеством столиков, за которыми в тепле и уюте наслаждались кофе немногочисленные в этот час посетители.

Гостеприимное местечко теперь манило меня намного сильнее. Манило и, казалось, будто одновременно предостерегало от чего-то… непонятного. Это странное ощущение накрыло меня спонтанно. Чисто интуитивно я вдруг ощутила перед собой некий невидимый барьер. Ощутила, заметив, как все огоньки на гирлянде арки, совсем недавно по-доброму подмигивавшие мне разноцветьем, как по команде, засветились ярким алым цветом. «Горение» продлилось не больше пары—тройки мгновений, но мне оказалось достаточным, чтобы завидеть в этом некое подобие стоп-сигнала.

«Ну что ты выдумываешь⁈ — мысленно одернула я себя, — Хватит фантазировать! Выпей кофе — и в общагу! Маша с Сашей ждут», — внушила я себе.

Поежившись, поднялась со скамьи и выбралась из своего укрытия, ставшего вдруг таким неуютным. Выбралась и заспешила к светившемуся вдали раю из кофе и сладостей.

Подошла к нему, толкнула массивную на вид, но легко подавшуюся дверь, и очутилась в тепле и уюте, наполненном бодрящим ароматом тонизирующего напитка. Из-за барной стойки мне приветливо улыбнулась красивая шатенка-бариста. Я ответила ей чуть растерянной улыбкой и заспешила к столику у окна, рядом с которым возвышалась вешалка для верхней одежды. Водрузила на нее свою дубленку, слегка покрывшуюся инеем у ворота, уселась в мягкое невысокое кресло и принялась ожидать официанта, чтобы сделать заказ. Ни с того ни с сего вдруг захотелось побаловать себя капучино с кусочком тортика «Наполеон».

«Его так любила та девчонка, — озарила голову мыслишка из разряда непонятных — одна из тех, что в последние дни спонтанно возникали в моей, переполненной воспоминаниями голове: — Как же ее зовут? И с чего вдруг я стала о ней вспоминать?» — размышляла я, лениво разглядывая окрестности, смутно проявлявшиеся за массивным и, как оказалось, тонированным стеклом.

Ко мне подошла бариста, чтобы принять заказ. Похоже, она исполняла обе роли: готовила кофе, и сама же разносила его посетителям.

Чуть убаюканная едва различимым гулом негромких разговоров гостей за соседними столиками, я принялась мучать свою память, но в ней никак не всплывало имени той подружки из детства. Сосредоточившись на этом, по всему — бесполезном занятии, я не сразу заметила, что столиком своим сижу уже не одна. Да и поняла я это лишь, уловивогромную неподвижную тень в окне. Вздрогнула. Оглянулась и поймала на себе замораживающий взгляд Каменнолицего. Да, напротив меня теперь неподвижной глыбой восседал сам Жаров. Собственной персоной.

— Решил составить тебе кампанию, — холодно известил он меня.

Я впервые услышала его голос так близко — совсем рядом с собой. Хорошо поставленный, негромкий и какой-то… слишком глубокий что ли, он поразил меня высокомерием и холодным пренебрежением.

Внимание этого человека было неприятно и пугало настолько, что вдруг захотелось вскочить и нестись отсюда сломя голову. Нестись так далеко насколько хватило бы сил. Острые коготки страха вонзились в сердце, а перед глазами всплыло недавнее видение с огоньками гирлянды, — то, как на пару мгновений они словно «обожгли» арку у входа россыпью «кровавых капелек».

«Всё-таки то было предостережение. Не нужно было заходить в кофейню… — в голове моей заметалась паническая мысль. — Стоп, Катя! Не истери. Возьми себя в руки! Здесь он не сделает тебе ничего плохого — вокруг люди. Главное — не смотри ему в глаза!» — мысленно уговаривала я себя, всё же рискнув взглянуть в неподвижное лицо собеседника и даже улыбнуться. Слегка. Выражая холодную вежливость — не более того. Улыбнулась и принялась рассматривать его, правда, избегая по возможности зрительного контакта.

«Не тушуйся! — мысленно велела я себе, — Он не должен видеть твоего страха!»

Да, рост Каменнолицего вполне можно было бы назвать могучим, богатырским. Даже восседая на стуле напротив, он возвышался надо мной огромной неподвижной скалой и словно подавлял всем своим самодостаточным видом. Я никогда не ощущала ничего подобного, находясь за одним столом с дедушкой, рост которого тоже был немалым — чуть больше двух метров.

«Два метра и три сантиметра, если быть точной», — зачем-то мысленно поправила я себя.

На Жарове сегодня был надет коричневый, по-деловому неброский пиджак. Что-то в его облике все так же казалось мне неестественным. То ли мертвенно бледное лицо, то ли кипельно-белая шевелюра, заботливо уложенная назад: волосок к волоску, то ли ухоженные, не тронутые возрастом руки, сжимавшие рукоять его бессменной спутницы — трости. Он выставил ее вперед — прямо перед собой и опирался именно на нее, а не на столешницу.

— Сейчас должен подойти мой жених… — отчего-то решила ляпнуть я.

— Не ври, — было мне ответом, — женишку твоему сейчас не до тебя.

— С чего вы взяли?

— С того, что позволяет тебе шастать одной, а сам трется у адвоката. Бесполезно.

— Что бесполезно?

— Прыгать вокруг адвокатишки на задних лапках.

— Почему бесполезно?

— На суде его размажут, как кашу по тарелке. Дааа. Скандалец выйдет знатный. Карина снова будет популярна.

— Карина? Карина Эдуардовна?

— Она, — кивнув, подтвердил он.

— А почему «снова»?

— Потому что ее уже выносило как-то в селебрити, как вы это называете.

— Кто «вы»? — не поняла я.

— Молодёжь.

— А когда ее «выносило в селебрити»? Я ничего об этом не знаю.

— Не мудрено. На гребне популярности твоей матери, — слегка кивнув, объяснил он. И добавил: — Она ее получила незадолго до своей смерти.

— Не понимаю…

— Не понимаешь, потому что не знаешь.

— Не знаю? Чего конкретно?

— Смотрю, ты ничего не знаешь, цыпа… Бесполезнее портянки.

— Ну знаете!

— Не истери. Конкретику по Карине узнай деда. Ликбез с тобой проводить не собираюсь, — недовольно проворчал он.

— Почему вы уверены, что Мишу ждет скандал?

— Голубева напрягла связи. А о ни у нее — не в пример щенковым.

— Щенковым?

— Не в пример Новиковским, — уточнил он.

— А вы отлично осведомлены…

— Положение обязывает, — бросили мне в ответ и усмехнулись.

Говорил Жаров приглушённо. И сидел к столу вполоборота, краем глаза осматривая помещение, будто чего-то опасаясь.

«Но чего? Слежки? Тогда чьей?» — недоумевала я, наблюдая за собранностью моего собеседника и расчетливостью в малейших его движениях: он ни на мгновение не выпускал из рук трости, сидел будто во всеоружии, зорким взглядом оглядывая посетителей кофейни.

— И всё же я пересяду. Здесь стало неуютно, — заявила я и поднялась с кресла.

— Не спеши, — остановил он меня. Моя ладонь вмиг накрылась его каменной, цепкой, как клещи. — Присядь. Я с тобой еще не закончил.

Шокированная такой наглостью я снова села за стол, но выдернула ладонь из его крепкой хватки.

— Ты уже вспомнила, где находится твой отец? — напрямую, без лишних экивоков спросил он.

Я напряглась, но отвечать на вопрос не спешила.

— Значит это вы заставляете меня вспоминать. Как вам это удается?

— Существуют техники, — решил разоткровенничаться он. Видимо, для создания пущей атмосферы доверия. Его в нашей беседе и правда был дефицит. — К их разработке когда-то был причастен лично. Так что использую собственную программу.

— Техники… Программу… Какую?

— Техники по стимуляции мозговой активности, — помолчав ответил он, явно уловив мой прием по уводу темы разговора. Я поняла это по его ухмылке. Едва заметной, но вполне себе коварной. Она будто говорила мне: «Я понял твой маневр, салака. Но здесь верховожу я — не ты».

— Что это? — тем временем не сдавалась я. — Гипноз?

— Что-то вроде.

Будто в подтверждение слов Каменнолицего, его взгляд стал вязким, затягивающим, сковывающим мой. И я принялась изо всех сил ему сопротивляться, чтобы не ступить в это болото и не завязнуть, понимая, что, если ступлю, — стану жертвой, а он получит надо мною полную власть.

— Достаточно! — через силу велела я. И откуда только смелость взялась?

Притяжение между нами ослабло. Я аккуратно выдохнула и взглянула на усмехающиеся губы напротив.

— Зачем вам мой отец? — поинтересовалась я, опустив взгляд на пустую поверхность стола, покрытую белой скатертью. И услышала:

— Его прячут. И я хочу знать, где.

— То есть вы уверены, что он жив, — не спросила — констатировала я факт.

— Да, — коротко бросили мне в ответ.

— И кто его, по-вашему, прячет? — я взглянула на собеседника с интересом, но сосредоточилась на его губах — не на глазах.

— Ты столько лет была рядом с ним.

— С кем? С папой?

— Не дури! С дедом. Не может быть, чтобы старый лис ни разу не проговорился! Нет, быть такого не может. Ты должна была вспомнить хоть что-то.

— Так вы считаете, что дедушка в курсе? Почему же тогда сами у него не спросите?

— Ты задаёшь больше вопросов, чем выдаёшь ответов. Скверно…

— Да… Скверно… — подхватила я, — Скверно то, господин Жаров, что вы манипулируете именно мной. А им — слабо?

— Неверная трактовка моих действий, цыпленок.

— Неужели? И почему цыпленок? — Я удивилась и его ответу, и обращению ко мне. К слову, он ни разу не назвал по имени. Хотя наверняка оно было ему известно. Стало до жути интересно, какая же трактовка, по его мнению, является верной. Долго бороться с любопытством мне не пришлось.

— Потому что до курицы тебе еще расти и расти.

— Ну знаете! — возмутилась я. — У меня нет цели стать курицей!

— Знаю я твою цель, — усмехнулся он.

— И в чем же она?

— Ты жаждешь раскопать дело отца, — вернули меня в русло нашего разговора.

— Да. Но как это соотносится с вами? Какой мне резон делиться с вами хоть чем-нибудь?

— Я помогаю тебе его найти, цыпа. Я твой талисман на данном этапе.

— Даже так…

— Именно так и никак иначе. Это я активировал твой мозг. Я допустил тебя в его логово. Я позволил вам провести вместе два дня. Цени это. И воспользуйся на наше общее благо.

— О ком вы сейчас говорите? Помимо себя—любимого, разумеется.

— Я перестарался и допустил у тебя проблемы с краткосрочной памятью?

— Не думаю. Прекрасно помню, что ела на завтрак, — дерзко заявила я, припомнив свой пережаренный омлетик.

— Не утрируй, цыпа. Я говорю о периоде твоего нахождения в вотчине моего нерадивого зятя. О ваших с ним… трали—вали, если быть точным. Ведь он же не проср… не упустил шанса? Не упустил — по глазам вижу. — ответил он за меня, — Мой зятек своего никогда не упускает. А секс — это единственное, что его цепляет по-настоящему. Для него это допинг. Единственный, скажу я тебе. Он же у меня правильный: не пьет, не курит. Только трахает все что более-менее достойно внимания. И в стрелялки играет.

— В тире?

— Если бы.

— Что тогда? Онлайн игры?

— Нет. Эта пурга его не привлекает. От слова совсем. Он любит бить по живым мишеням. Опасный малый, скажу я тебе.

— Харизматичный, — поправила я своего собеседника.

— Подсадил, значит, на крючок, — усмехнулся мой разоткровенничавшийся собеседник, — Быстро. Мать твоя, помнится, дольше сопротивлялась его напору. А легкая победа никогда не ценится, скажу я тебе. Так что Кира ты потеряла — это факт. Нет в тебе изюминки, цыпа. Мужика нужно уметь зацепить. А зацепить такого как мой зятек, можно только интригой. Его внимание должно быть постоянно захвачено. Помимо трали—вали. Это должно было стать для него бонусом, цыпа. Он должен был его заслужить, а не получить все сразу, на второй день знакомства. С учетом того, что в первый ты для этого дела не годилась. После глупого развлечения со своим женишком, помнишь?

Я молча кивнула, уже проглядев дыру на поверхности стола.

— Стало быть, — продолжили меня распинать, — для моего неугомонного зятя ты уже вариант отработанный. Смирись с этим, цыпа. Но я доволен. Старый лис будет в ярости: внучка не оправдала его высоких ожиданий. Ну так яблочко от яблоньки, как известно, далеко не катится.

— Подождите! — Терпению моему пришел конец. — О ком вы мне все рассказываете? У вас есть зять? Если есть, то зачем вы мне о нем говорите? — несла я браваду и меня было не остановить, — А если в таких подробностях о нем распинаетесь, то хоть скажите, кто он что ли! Может, нам и познакомиться доведется. Когда-нибудь. Ближе к старости.

— Не дерзи, — предостерегающе произнесли губы, с которых я теперь не спускала глаз. — До старости тебе еще дожить нужно. Она, знаешь, не к каждому приходит.

— Вы мне угрожаете?

— Предупреждаю. Но оставим это пока. Вернемся к нашему барану, — оповестили меня, чуть изменив известную французскую пословицу, — Ты прекрасно знаешь, о ком я говорю.

— Знаю, — не стала оспаривать я, — но с некоторой поправкой: у вас был зять. Был — не «есть». Все в прошлом, понимаете. А теперь… Теперь он вполне может стать зятем кого-то другого.

— Это вряд ли… Я этого не допущу. В любом случае.

— Да неужели! — несло меня, — На цепь его посадите, чтоб всегда рядом был?

— А ты язва. Вся в мать, — чуть ли не выплюнули губы напротив. И сложились в тончайшую ниточку.

Похоже наша беседа утомила не только меня, но и его самого, причем не на шутку. И безусловно разозлила. Теперь собеседник мой выглядел до чертиков усталым. Я прошлась аккуратным взглядом по его лицу с напряженно выпирающим желваками, мазнула им по чуть прищуренным глазам, вернулась к губам и спустилась ниже — туда, где из тугого ворота белой рубашки проглядывала бледная кожа замершей в напряжении шеи. Он наблюдал за мной, молча позволив себя рассматривать. Я взглянула на руку, всё так же сжимавшую рукоять трости. Он была так напряжена, что побелели костяшки пальцев.

К нашему столику подошла бариста—официантка и принялась выкладывать с подноса мой заказ. И, как ни странно, заказ Каменнолицего. Делала она это вдумчиво, не спеша, время от времени поглядывая на меня из-под ресниц, будто чего-то ожидая.

— Вы закончили? — холодно поинтересовался у нее Жаров, когда перед ним «нарисовалась» такая же белая чашечка, как и моя, но не с кофе, а с чаем. Зеленым.

— Почти, — помолчав, ответила она, передвигая тарелочку с «Наполеоном» с места на место, словно никак не могла найти для нее правильное, — Что-нибудь ещё нужно? — с некоторой опаской спросила она у меня.

— Нет. Моя собеседница в высшей степени довольна, — ответил за меня Каменнолицый.

Девушка стушевалась и даже слегка дернулась от его неприветливо-официального тона, но не отошла от столика, а лишь протянула руку за подносом, который на него поставила.

— Все в порядке? — снова спросила она у меня. И услышала раздраженное Жаровское:

— В полнейшем, милочка. Я не съем вашу гостью. Можете быть уверены. Хотя… — добавил он и усмехнулся: — Все будет зависеть от того, насколько полезной она окажется. Можете быть свободны.

Мне бы было попросить девушку о помощи, но я сидела как замороженная салака и продолжала молчать.

— Можно вас на секундочку, — обратился к официантке посетитель, сидевший за соседним столиком.

Девушка улыбнулась мне, понимающе, как союзнику. Подхватила свой поднос и не спеша отошла от нашего столика.

— Я не получил ответа на свой главный вопрос, — напомнили мне, стоило нам снова остаться на своих местах вдвоем.

— Нельзя вспомнить то, чего не знаешь, — резонно ответила я, освежив в памяти его вопрос об отце. И помолчав, добавила, разглядывая кусочек тортика на такой же, как и чашка, белой тарелочке. — И всё же я кое-что освежила в памяти. И именно благодаря вашим неустанным усилиям… по раскопкам в моей бедной голове.

— Что именно? — с интересом откликнулся он.

— Ваш портсигар! — выдала я. Тон моего голоса помимо воли прозвучал обвиняюще. — Это вы были тогда под аркой! — продолжила я, стараясь четко выговаривать слова. В горле резко запершило и возникла какая-то преграда. Может, я его всё же застудила, прохлаждаясь на морозе? Как бы то ни было, слова мои каким-то образом стали цепляться за нее и приходилось прикладывать усилие, чтобы их произнести. И это усилие отразилось на голосе: он стал на пару тонов тише. — К чему в тот день был весь ваш маскарад? Может к тому, что именно вы подстроили взрыв маминой машины? — уже с явной хрипотцой закончила я.

Чашка с чаем дрогнула в его правой руке. Левая ладонь продолжала удерживать трость в вертикальном положении. Черный набалдашник посеребрённой красавицы, в который я вонзилась взглядом, чтобы избежать прямого контакта с глазами собеседника, казалось, врос в пол. Чашка Жарова опустилась на стол, звонко зыкнув об его накрахмаленную белую поверхность, и только чудом не раскололась. Скатерть под ней всё же приобрела зеленоватый окрас.

В ответ на мой вопрос не прозвучало ни слова, но пристальный взгляд моего собеседника вдруг закружил голову — не спасло даже то, что я теперь уперлась взглядом в эту его белую чашку на столе и в пятно под ней. В ушах вдруг загудело, словно они наполнились целым роем жалящих пчёл. Причем, пчелы эти будто летали не рядом — они копошились прямо в ушах и резво бились в барабанные перепонки, раздирая их оглушающе громким жужжанием. Перед глазами на какие-то мгновенья «ожила» кофейня и поплыла, прямо со столиками, посетителями, восседающими за ними, и окном с огоньками тонкой гирлянды, мерцавшими по всему периметру его рамы.

Мне вдруг так захотелось заглянуть прямо в глаза моего настойчивого собеседника. Это иррациональное желание поразило остротой и неизбежностью. Будто ничего в моей жизни сейчас не было важнее того, чтобы удостовериться в цвете их радужки. Это наваждение росло как снежный ком, мгновение за мгновением становясь всё сильнее и сильнее и вскоре превратилось в настолько невыносимо сильное, что я против собственной воли оторвала взгляд от тарелочки с нетронутым тортиком и подняла его на лицо напротив. Мне показалось, что оно было теперь впритык к моему. Показалось, что лица наши сблизились настолько, что мы сидим сейчас прямо нос к носу друг к другу.

Я отчетливо видела угольно черные зрачки напротив. Они виделись мне расширенными, просто огромными. Огромными настолько, что серая сетчатка этих глаз катастрофически неестественно сузилась. Но даже более узкая — она поражала меня красотой. Красотой, которую, я бы назвала зловещей. Потемневшая, она словно вмиг окуталась туманом, будто ненастное небо перед бурей. Эта мутная, слабо подвижная субстанция вокруг расширенных зрачков вдруг напомнила мне остатки киселя из черники, который я часто пила в детстве. Кисель, всегда остававшийся на донышке моей любимой беленькой чашечки. Я отчего-то любила черпать со дна его мутную жижу чайной ложечкой: зачерпну и разглядываю сероватую жидкость с редкими мелкими пузырьками, плавающими в слабо-розоватых сполохах.

«А ведь в пятницу в сквере этих всполохов в его глазах не было, — отчего-то припомнилось мне, — Был только стальной блеск. В объектив камеры я тогда хорошо это разглядела», — вяло закопошились мысли в моей, гудевшей от напряжения голове.

— Не знаю, — в навалившейся ватной тишине, ни с того ни с сего послышался мой собственный голос.

Он прозвучал негромко, слабенько, немного сонно. Самого вопроса, как ни странно, я не расслышала. Уже не так внимательно глядя в «кисель» напротив, я принялась раздумывать, каким был вопрос и почему я отвечаю на него, если не слышала. Ворох этих мыслей еще больше отвлек от «киселя», словно сбив настройки. С огромным трудом, но я смогла выбраться из капкана взгляда напротив. Я опустила глаза на свою, оставшуюся нетронутой чашку с капучино, разочарованно вздохнула исчезнувшей пеночке и зажмурилась.

— Открой глаза! — прогремел приказ в самой глубине моей бедной головы.

Вот его-то я расслышала вполне отчетливо. Голос, его отдавший, был настойчив, но прозвучал слабыми раскатами грома, прокатившимися из одного моего жужжащего уха в другое. Будто гроза уже ушла и были слышны лишь ее отголоски.

Я понимала, что происходит что-то странное, неправильное. Но покончить с этим почему-то была не в состоянии. Я приняла это за собственную слабость и остро почувствовала себя марионеткой в руках могущественного кукловода. Это угнетало, способно было лишить воли. Вдруг в самой глубине меня зародился протест, ведь манипуляций над собой я с детства терпеть не могла. Сколько себя помню, всегда этому внутренне сопротивлялась. Сидеть в кресле стало совсем неуютно. Я дернулась, скорее инстинктивно, как от ощутимого удара шокером — шокером своего, достигшего апогея недовольства. Напряглась и почувствовала острую боль в ладони. Сгруппировав натруженные недавней тренировкой мышцы — все до единой, которые еще были в состоянии напрячься, ощутила жуткую ломоту во всем теле. Эта боль привела в чувства — скинула с меня пелену из чего-то навязчиво-сковывающего, неприятно влажного, похожего на липкую паутину. Пальцы, которыми я с такой силой сжимала чайную ложечку, что погнула ее, стали влажными, скользкими, как и все тело под свитером. Ложка выпала из них со звоном, показавшимся мне оглашающим. Но этот звон словно известил, что мучения позади. И я воспряла духом. Пару раз качнула головой из стороны в сторону, чтобы размять мышцы шеи, и распахнула глаза.

В этот момент мимо моего столика проходила всё та же официантка с очередным заказом для посетителей. Всё произошло неожиданно. Видимо, поскользнувшись, девушка накренилась в сторону Жарова и как-то неуклюже подбросила поднос. Содержимое всех трёх чашек с кофе полилось на мужчину, а чашки полетели на пол и со звонким звоном раскололись на тысячи осколков. Потеряв дар речи, я смотрела, как мой собеседник вскочил со стула. Трость с агрессивно выпирающим клювом орла неуклюже крутанулась в его ладони и выпала из рук. Теперь она сиротливо лежала на полу у его ног. Каменнолицый накренился над столом, за которым мы сидели, и оперся о него подрагивающими ладонями обеих рук. По его лицу и шее струйками текла жидкость, окрашивая белоснежный ворот рубашки и лацканы пиджака в черно-бурый цвет. На скатерти образовались кляксы безобразной формы.

— Прошу прощения! — воскликнула девушка.

Она подбежала ко мне. Схватила за руку и потянула за собой.

— Пойдёмте! Скорее! — торопила она, а я на ватных непослушных ногах брела за нею, постоянно оглядываясь на согнутую спину Каменнолицего. Посетитель, сидевший за соседним с нашим столиком, уже подавал ему трость. Тот ухватился за нее и распрямился.

Моя спасительница неслась мимо барной стойки, таща меня за собой. Вскоре мы вошли в полутёмное подсобное помещение. Сердце колотилось так, что ещё чуть-чуть — и выпрыгнет из груди. Девушка протянула мне стакан воды. Сделав глоток, я наконец почувствовала, что успокаиваюсь.

— Полезной ему не оказались? — с усмешкой спросила девушка.

— Видимо, нет… Вы же специально облили его кофе? — уточнила я, обретя дар речи.

— Да, — не стала отрицать она. — Захотелось вам помочь. Заметила, что вам… неприятна его кампания. — подбирала слова сотрудница кофейни. — В подобной ситуации как-то оказалась и я, но мне никто на помощь не пришёл. А потом случились проблемы…

— Спасибо вам, — поблагодарила я баристу и огляделась по сторонам. — Мне жаль… Вы справились со свалившимися проблемами?

— Теперь да, — с улыбкой ответила девушка.

Мое патологическое любопытство взыграло не на шутку. Так захотелось расспросить ее: что же тогда с ней случилось, но моя собеседница явно не собиралась развивать эту тему.

— Ну вот… из-за меня у вас будут новые неприятности, — вздохнув, посетовала я. — Вы можете потерять работу…

— Это уже не важно. Сегодня я отрабатываю здесь последний день.

— Почему? — тупо спросила я и получила ответ:

— По разным причинам. Извините, должна идти. Мне нужно закончить смену.

— Да, конечно.

— Вы можете тут подождать, пока он уйдёт. А можете пройти прямо по коридору и выйти ко входной двери, минуя зал. Сейчас я принесу вашу дубленку.

— Хорошо…

Девушка вышла, а я притаилась за шторой. Меня всё еще потряхивало, ноги гудели, как тоннели, по которым во весь опор неслись поезда. Я аккуратно выглянула из-за шторы и заметила пальто Каменнолицего. Оно висело рядом с моей дубленкой. Моя спасительница находилась за стойкой и колдовала над очередным заказом, видимо, получив распоряжение от администратора, с виноватым видом обхаживавшего Жарова.

'Надо дождаться, когда он заберет свое пальто, — решила было я, но… Каменнолицый и не собирался этого делать!

Жаров вдруг обернулся в мою сторону и стало ясно, что он меня заметил. Устало прикрыв глаза, он отложил на «наш» столик ворох салфеток, которыми промокал лицо и лацканы пиджака. Прихватил трость, стоявшую под наклоном к столу, зацепившись за его край острым клювом орла, видимо, чтоб не упала на пол, и направился прямо на меня. За ним засеменил расстроенный администратор, что-то без конца бубнивший ему в спину.

Заметив, как Жаров приближается ко входу в служебное помещение, я понеслась вдоль по темному коридору. На то, чтобы забрать дубленку времени уже не оставалось. Добежав до его конца, свернула вправо и очутилась в зале кофейни, прямо напротив входной двери. Я толкнула ее что было сил и вылетела на самый мороз.

Перед глазами все плыло, то ли от перепада температуры, то ли от стресса, то ли от слез, катившихся по щекам и оставлявших на них корочки из вмиг промерзавших «ручейков». Очутившись на крыльце заведения, я поймала ртом ледяной воздух улицы. Он с болью ворвался в легкие и заставил зажмуриться. Сделав ещё несколько шагов вперед, я распахнула веки и уперлась взглядом в черный внедорожник. Он стоял прямо напротив меня, так близко, что я, от неожиданности хаотично взмахнув рукой, коснулась его поверхности хай класса вмиг продрогшей ладонью.

Стекло у водительского сидения приспустилось и прозвучал приказ:

— В машину! Быстро!

Я проморгалась от слез и вгляделась в лицо водителя, видневшееся за приспущенным стеклом окна. На меня чуть недовольно смотрели льдисто-синие сосредоточенно-холодные глаза знакомого лица. Лица Гринёва — правой руки Орлова.

Стуча зубами, дрожащими пальцами я ухватилась за ручку двери. Не без труда открыла ее, юркнула на заднее сидение и окунулась в спасительное тепло салона.

— Тттам Кккаменнолицый, — заикаясь сообщила ему я, — Тто есть Жаров.

Водитель кивнул и спросил:

— Вы почему выбежали без верхней одежды?

— Ннне было вввремени, — прошелестела я севшим голосом, — Он шшел за мной. Я иссспугалась… — И вдруг меня осенило: — Хоття… мможет и не за ммной ввовсе… Мможет он шшел в пподсобку, чттобы привести ссебя в ппорядок…

— А что с ним не так?

— Его облили ккофе.

— Вы?

— Ннет, нашлись ддругие. Но, ппожалуй, и я не отказалась бы, — заикаясь, призналась я, взглянув в сосредоточенное лицо водителя, отражавшееся в зеркале заднего вида.

— О чем говорили?

Я потерла щеки, горевшие теперь огнем, всё еще замерзшими ладошками, подула на них, чтобы согреть, и принялась неистово тереть ими друг о дружку. С ответом меня не торопили. Молча прибавили обогрева и повернулись ко мне лицом.

— О ппапе, — запоздало бросила я в ответ и опустила глаза на свои подрагивающими коленки, обтянутые утепленными джинсами—skinny fit, — Он его ищщет.

— Что вы ему ответили?

— Ччто нельзя вспомнить то, ччего не ззнаешь.

— Его реакция на ваш ответ? — продолжил допрашивать он.

— Ппопытался ввести меня в ттранс.

— Ваши действия?

— Ссбежала, — ответила я, пожав плечами, и поймала на себе его внимательный взгляд. Взгляд, проникающий в самую душу. Один в один такой, как у Орлова. И чуть удивленный.

— Резистентны к внушению? — уточнил он. Я пожала плечами.

— Оставайтесь на месте, — распорядился он и открыл дверь.

— Вы ккуда?

— За вашей одеждой, — решил ответить он. И подумав мгновение, спросил: — Как мне ее идентифицировать? Это сэкономит время.

— Ккоролевский синий.

— Королевский? — похоже, мне удалось удивить его во второй раз.

— Нничего ццарственного. Ттак называется цвет ддубленки, — объяснила я.

— Была темно коричневой, — заметил он.

— Это нновая. Тта… ввышла из строя, — пояснила я, всё еще чуть заикаясь от зябкости.

— Ясно.

— Она нна вешалке. Рядом со сстоликом.

— За которым вы сидели?

— Вы сследили за мной?

Ответом меня не удостоили. Просто вышли из машины, мягко захлопнув за собой дверь. На замок. Дистанционно. Видимо, чтобы не сбежала. И видимо, было невдомек, что рассекать на морозе без верхней одежды невозможно.

«Посчитал, что возможно? Или уверен в моей полной безбашенности? А… ну да… я же уже выбежала без нее на мороз…» — принялась гадать я, растирая коленки ладонями и наблюдая за размеренно удаляющейся спиной его крепкой фигуры в черном коротком кашемировом пальто. Плавность его движений поражала. Он шел, явно сгруппировав мышцы, осторожно маневрируя на скользкой плитке у входа в кофейню. Ступал как хищник, вышедший на охоту.

Мне показалось, Гринёв вернулся через минуту — не больше.

— Вопрос улажен, — бросил он, открыв дверь и передав мне дубленку. Вернулся на свое место за рулем и завел мотор. Моя тревожность стала отступать. Расслабившись, я откинулась спиной на теплую кожаную спинку сидения и даже прикрыла глаза, вяло размышляя о том, как он здесь оказался.

— Вам нехорошо?

— Все в порядке. Устала просто…

Он ничего на это не ответил, но бегло просканировал меня взглядом через зеркало заднего вида.

«В этом их Центре всех учат смотреть как удав на кролика?» — вяло копошились мысли в моей, атакованной Каменнолицым, голове.

Да, именно кроликом я сейчас себя и почувствовала. Вернее, крольчихой. Беспомощной серенькой крольчихой, чудом избежавшей участи быть поджаренной на вертеле.

Мы ехали молча. Куда — было неведомо. Я так и не спросила об этом водителя. Опрометчиво? Возможно. Но от него не веяло угрозой. Больше всего хотелось расспросить его о Кирилле Андреевиче. Я сидела тихо, как мышка, и старательно подбирала слова. Я пыталась сформулировать вопрос так, чтобы получить конкретный ответ. Гордость требовала задать его ровно, как можно менее эмоционально, чтобы не выглядело так, будто ответ мне жизненно важен. Но время шло, а я так и не проронила об этом ни слова. Наверное потому, что стойко казалось: ответа, который мне так нужен, я не получу.

Вместо этого я повторила свой прежний вопрос:

— Так вы следили за мной?

— Выполняю поручение.

— Чье?

Вместо ответа на мой вопрос он спросил:

— Вы почему вечером в парке одна?

— С тренировки иду.

— Чем занимаетесь?

— Айкидо, — ответила я и разочарованно вздохнула.

В течение полугода я скрывала это ото всех. В курсе этих занятий были только два человека из всего моего окружения: дедушка и мой психолог. Ну, и сам сэнсэй, разумеется. А сегодня об этом, казалось, узнал чуть ли не весь свет, что порядком напрягало мою, в общем-то, скрытную натуру.

— Интересный выбор, — донеслось с водительского сидения.

Впереди показались огни нашей общаги и вскоре мы въехали во внутренний двор между корпусами. Окно нашей с Машей комнаты светилось. В нем был заметен и стройный силуэт ее самой.

«Меня высматриваешь, что ли? А, ну да — я наверняка опоздала… Ну извини, сегодня я в популяре, как ты не скажешь!» — мысленно вела я беседу с подругой.

«Лексус» остановился у входа в наш корпус. Я поблагодарила Гринёва и снова выскочила на мороз, но уже во всеоружии — в наглухо застегнутой дубленке и натянутой на уши шапке.

Глава 44 Бунт на корабле

Когда я, наконец, добралась до комнаты в общежитии, Александр был у нас в гостях.

— Я же просила тебя не опаздывать! — с ходу налетела на меня Марья с претензией.

— Прости… — пробормотала я. Стянула с головы шапку и принялась растёгивать дублёнку.

— Аккуратнее, дорогая, — вступился за меня Александр, — Ты напугала ее.

— Совсем нет, — улыбнулась я ему, — Все в порядке. Я действительно задержалась.

— И чем же таким ты занималась, что еле добрела до дома⁈ — не отступалась Марья с допросом.

— На тренировке была, — вздохнув, отчиталась я в который уже за сегодня раз. Мой самый секретный секрет был вскрыт окончательно и бесповоротно.

— Какой ещё тренировке⁈ Почему я не знаю? — возмущенный тон подруги только крепчал.

— Я занимаюсь айкидо, — выдала я, повесив дубленку на плечики и направившись к раковине, чтобы вымыть руки.

— Давно? — по пути догнал меня вопрос Саши.

— С полгода уже, — выкрикнула я из нашего маленького коридорчика, объединяющего три комнаты в блок. Повернула баранку крана и подставила ладошки под мощную струю теплой, почти горячей воды.

Раковина была расположена сразу за дверью нашей с Марьей комнаты, в «хозяйственном отсеке», наряду с компактной душевой. Вход в этот отсек вел через небольшой общий коридорчик и был рассчитан на жильцов сразу трех комнат: нашей и ещё двух.

— Интересный выбор. Почему айкидо? — сквозь шум воды донесся до меня Сашин голос.

— Философия интересная, — погромче ответила я. И подумав, добавила: — И вообще нравится. Не борешься, а словно танцуешь.

— Прикольно! — воскликнула Маша, выглянув из-за приоткрытой двери. Я искоса взглянула на подругу и заметила, что настроение у нее улучшилось. Правда, как потом выяснилось, — совсем ненадолго. — Тоже хочу попробовать! — с энтузиазмом заявила она.

— Отлично! На следующую тренировку возьму тебя с собой, — пообещала я и принялась смывать мыльную пену с рук.

— А чего такая убитая? — продолжали допрашивать меня с энтузиазмом, завидным многим.

— Убитая?.. Да, с зачетом не идет…

— Почему?

— У Вяземского какие-то семейные проблемы возникли. Его до конца года не будет. Новый преподаватель примет зачет, — отчиталась я, промокнув руки полотенцем. И услышала Машино удивленное:

— Новенький? Кто такой, почему не знаю?

— Жданов, — вздохнув, произнесла я неприятную мне фамилию и зашла в комнату, чуть не столкнувшись со своей любопытной подружкой в проеме двери.

— Ой, прости…

— Не парься! — успокоила она меня, отступив в сторону. — Интересно, каким ветром его к нам занесло?

— Без понятия, — призналась я и подошла к столу, за которым молча сидел Саша. Он резво водил пальцем по экрану телефона, и то, что он скролил, казалось, занимало всё его внимание. — Но Голубева обещала помочь, — поделилась я с Марьей — Завтра сделаю «свежую» МРТ и предоставлю комиссии.

— Какой еще комиссии? — мой дознаватель не дремал с вопросиками, сыпавшимися как из рога изобилия.

— Жданов хочет создать комиссию, — покорно объяснила я.

— Зачем?

— Чтобы проверить меня «на соответствие занимаемой должности», так сказать. Ну, то есть занимаемого места, — поправилась я.

— Это в середине-то учебного года?

— Конец семестра, Маш. Он в своем праве. Наверное…

— В каком еще праве! — привычно возмутилась она, — Что он себе позволяет! Это что ещё такое! — недовольство подруги возрастало в геометрической прогрессии.

— Жданов считает, что меня следует отчислить с бюджета, Маш.

— С чего бы это⁈

— По его мнению Миша больше достоин этого места.

— Новиков⁈ Приплыли! Он и тебе гадить принялся! А Жданов этот, значит, под его дудку пляшет! — заявила моя, скорая на выводы мисс Марпл.

— Не думаю… — устало не согласилась с ней я и опустилась на стул, стоявший с противоположной от Сашиной стороны стола.

— А ты подумай! Вот козел, а! — гневно воскликнула моя фурия и принялась маршировать от стола к окну и обратно.

— Дорогая… — послышалось негромкое Сашино предостережение.

— А ты вообще помолчи! — накинулись теперь и на него.

— Маш… Не утрируй. Думаю, Миша ни причем.

— Да конечно! Тогда кто причем по-твоему? Чей заказ этот Жданов отрабатывает?

— Не знаю… Ты чего такая сердитая? — миролюбиво спросила, переводя растерянный взгляд с подруги на Сашу.

— Будешь тут сердитой! — недовольно заявила она.

— Извините, — прошептала я, расслышав настырное жужжание своего сотового, и поспешила к рюкзаку, оставленному у входной двери. В нем мой смарт продолжал настойчиво подавать признаки жизни.

Звонил дедушка. Извинившись перед Сашей с Машей еще раз, я вышла из комнаты, чтобы ответить на звонок. Завернув в небольшой закуток в самом конце общего коридора, уселась на подоконник и принялась привычно отчитываться за день своему придирчивому «инквизитору»: где была после занятий, почему не ответила на его предыдущий звонок, почему показатели «Цербера» на моем запястье зашкаливали целых дважды за последние три часа. В общем, обычное дело.

Рассказывала я дедушке о событиях своего неспокойного дня избирательно, старательно обходя острые углы: сообщила о прогулке подле занятий, о замечательных кадрах, сделанных для предстоящей фотовыставки, о тренировке по айкидо, чуть не выбившей из меня дух, но умолчала о проблеме с зачетом; не сообщила и о внезапной встрече с Каменнолицым. А второе зашкаливание показателей «Цербера», по всей видимости, вызванное нашей с Жаровым непростой беседой, объяснила тем, что жутко опаздывала на встречу с Машей и Сашей, потому ужасно нервничала, неслась во весь опор и даже вынуждена была поймать такси.

Дедушка выслушал мой, по большей части монолог, без особых нареканий и, в общем и целом, остался отчетом моим доволен. Завершив разговор, я выдохнула с облегчением и направилась в комнату.

Зашла и увидела там Марью. Вернее, ее спину. Неподвижную, прямую как шест и до чёртиков напряженную. В комнате подруга теперь находилась в полнейшем одиночестве и даже не взяла себе за труд отвлечься от разглядывания видом за окном, когда я вошла.

— А где Саша? — негромко спросила я и не дождалась от нее никакой реакции. Это удивило еще больше. Я смотрела на неподвижную спину подруги и терялась в догадках, что же между ними могло случиться.

— Мааш?

— Ушел? — коротко бросили мне в ответ.

Если честно, услышав ее ответ, расстроилась я не критично. Я чувствовала себя настолько уставшей, что единственным желанием сейчас было — лечь спать, однако позволить себе этого не могла: очень беспокоило состояние Марьи. Она явно была «на нерве», как сама же называла подобное свое настроение. К слову, накатывало оно на подругу довольно редко, а если и накатывало, то Белов всегда «купировал его в зачатке». Но сегодня с этим явно что-то пошло не так.

— Почему? — спросила я со всем сочувствием, на которое сейчас была способна. Подошла к столу и уселась на стул, на котором совсем недавно сидел Саша. — Вы что, поссорились? — через паузу решилась уточнить я.

— Не без этого, — негромко известили меня.

— Почему — не скажешь?

— В командировку опять намылился.

— Сейчас? На ночь глядя?

— Завтра с утра. Заявил, что должен отдохнуть и слинял. Типа завтра ему жуть, как понадобится «свежая» голова.

— Успокойся, Маш, он человек… в какой-то степени… эммм… подневольный… — старательно подбирала я слова, — Пришел приказ отбыть в командировку — отбыл, — негромко и вполне себе миролюбиво бормотала я, вытянул под столом гудящие от усталости ноги и с опаской косясь на ее, натянутую струной спину.

— Успокоиться⁈ — чуть ли не выплюнули мне в ответ, — Вот скажи мне: сколько можно⁈ Какого черта ты неизвестно где моталась! Мы прождали тебя целых полтора часа! Он успел бы выдать всё, что нарыл по Орлову! — продолжала негодовать подруга, всё так же глядя в окно.

— Не сердись… У меня сегодня столько всего случилось… — объяснила я, пожав плечами.

— Вот скажи мне: так всегда будет что ли⁈

— Прости, я постараюсь больше не опа…

— Мартышкин труд! — отчитывали меня, — Не обещай того, чего выполнить не сможешь! Опоздание — твое второе имя, Кать! Я — о другом! Ещё пару часов назад ничего ж не предвещало!

— Прости, не понимаю…

— Я о чёртовой командировке! Терпеть ненавижу!

— Кого? — осторожно спросила я. И, так как она не ответила, уточнила: — Командировку? Или Са…

— Когда планы рушат! — перебили мой глупый вопрос, — А он это делает постоянно! В «Империале» бросил! Сейчас вот — опять! Сколько можно⁈

— Не сердись, Маш.

— Не сердись⁈ Что ты заладила! Как не сердись⁈ А может мне вообще порадоваться⁈

— Не накручивай себя.

— А я и не накручиваю! Все очевидно!

— И что же тебе очевидно? — осторожно спросила я.

— Всё! Аллес! Он заявил, что наши графики не совпадают! Это капец, Кать! Как жить-то будем⁈

— Кто заявил? — не поняла я.

— Да Саша же! Вот же! Все же было на мази! Как так-то⁈ — нервно сокрушалась моя строптивица.

— Ну бывает…

— Что бывает⁈ Сколько уже можно этому бывать⁈ Ну держись, дорогой! У меня тоже командировка намечается! — уже вовсю «кипела» подруга.

— Что ты имеешь в виду? — осторожно спросила я.

— Всё! Забыли об Алексе!

— Как забыли, Маш?

— Забыли, сказала! На повестке дня клуб! Сосредоточимся на нем!

— А мы разве о клубе Саше не скажем? — с опаской пролепетала я.

— Нет! — заявила она, как отрезала, — Пусть катится в эту свою командировку! Сама справлюсь!

— Может, не стоит так кардинально, Маш…

— Сказала же: пусть катится в эту свою командировку! — повторила она чуть ли не по слогам, — А мы займемся нашими насущными делами!

— Насущными? Это какими?

— Не тупи так, Кать! — воскликнула она и, наконец, повернулась ко мне лицом, — Сказала же: клубом! Завтра на меня не рассчитывай! Весь день занята буду.

— Чем?

— Встречусь с одним человечком. Надо по клубу этому вопросец один утрясти. Срочно.

— Хорошо, — не стала спорить я, — значит, визит к Алисе отменяется, да?

— Не отменяется, а переносится на следующую неделю! Сейчас: все внимание клубу, поняла? Времени осталось чуть, а у меня по нему фактаж не бьется!

— Какой ещё фактаж, Маш?

— Какой, какой — такой! Визит туда вообще может накрыться медным тазом, ясно!

— Почему? — из вежливости спросила я и даже возрадовалась такому возможному повороту дела.

— Потому что у меня до сих пор нет его точных координат, — объяснила она.

— Правда? — моя надежда избежать похода в это мутное место стала расти как на дрожжах.

— А этот шабаш состоится уже в субботу! Упустим возможность — и все пропало! — тем временем известили меня, — Кароч, подсуетиться надо!

— А как же Саша? Он будет недоволен, если ты ничего ему не скажешь…

— Сказал, что графики не совпадают — значит не совпадают! Будем со своими графиками сами разбираться! По-отдельности!

— Ладно, — поняла я, что спорить бесполезно и решила подойти к вопросу с другой стороны: — Давай уточним расклад, как ты не скажешь.

— Валяй! — милостиво позволили мне, демонстративно сложив руки на груди.

— Пункт первый: Саше об этом клубе ты точно говорить не собираешься, так?

Ответом меня не удостоили. И всё же он был до банальности очевиден. «Нет!» — так и считывалось во всей напряженной позе подруги.

— И дедушке я тоже ничего не должна говорить, так? — предприняла я ещё одну попытку достучаться до благоразумия подруги. Хотелось дать ей понять, что идея пойти туда без малейшей страховки станет крайне рискованной.

— Ты хочешь, чтобы он закрыл тебя дома? — наступила она на мою самую больную мозоль. И не просто наступила, а прямо-таки потопталась на ней, продолжив: — Он сделает это, как только узнает! Тут — без вариантов, слышишь?

— Сделает, — нехотя согласилась я с этим безутешным доводом.

— И что? Тебе так не терпится стать узником замка Иф и до конца своих дней безвылазно отсидеть взаперти? — жестко добивали меня доводами.

— Почему до конца своих дней?

— Потому что лишь раз дашь слабинку — и дед замурует тебя в четырех стенах! Стены эти вскоре тебе опостылят! А того, кто это сделает, ты возненавидишь! Я отлично тебя изучила! Ты же не терпишь, если тебя ограничивают хоть в чем-то!

— Не терплю, — кивнув, снова согласилась я с подругой.

— А бросить меня одну-одинёшеньку на съедение волкам в чёртовом клубе тебе совесть не позволит!

— Не позволит…

— Ну и чего тогда спрашивать? Ответ очевиден! И звучит он: «Нет!» Мы должны исключить любую попытку вмешательства Громова в это дело!

— «Цербер», — напомнила я о главном препятствии, повертев перед новоявленной амазонкой своим запястьем с часами.

— Придумаю что-нибудь, — пообещала она. И по решительному блеску в ее глазах стало ясно: придумает. Обязательно!

— Послушай… Ну, должна же быть у нас хоть какая-то гарантия.

— Гарантия чего?

— Как чего, Маш? Безопасности! Гарантия того, что нас там «не съедят».

— Запомни: в любой ситуации следует рассчитывать прежде всего на себя, ясно⁈ Потому что всегда есть шанс, что подведут. Возьми вот Сашу сегодня! Пришел — позвонили — слинял!

— Но ты ж сама ему ничего не сказала, Маш. Так ведь? Вы целых полтора часа меня прождали. Времени на то, чтоб сказать у тебя было предостаточно!

— Типа я сама виновата, да? Ты это хочешь сказать⁈

— Не «закипай» еще больше, пожалуйста.

— Я просто не успела, ясно⁈ Меня опередили!

— Кто опередил? — не поняла я.

— Тот, кто присел ему на уши по телефону, — оказался ловчее! Ну, и ладно! Сама справлюсь! — негодовала моя новоявленная фурия. Я впервые видела ее в таком взвинченном состоянии, поэтому терялась в догадках, как подругу из него вывести.

— По гарантиям я обмозгую, — тем временем «вещали» мне, — И завтра тебе дам ответ.

— Договорились. И всё-таки я настаиваю на том, чтобы рассказать обо всём Саше… Вы же семья, Маш! — сделала я еще одну попытку вразумить подругу и попутно отвлечь ее внимание от злополучного клуба.

— Какая нафиг семья! Это после его финта!

— Какого финта?..

— У тебя с оперативкой напряг⁈ Забыть успела?

— Ну знаешь…

— Ты сегодня зануда! Сверх всякой меры! Я сказала: «нет» — значит «нет»! — не сдавалась настырная, — Надо уметь смотреть правде в глаза, ясно! Интересы у нас с ним не совпадают! Совсем не совпадают, понимаешь!

— Вот заладила… Зачем ты себя накручиваешь?.. Ему не понравится, если мы скроем, Маш…

— Чтобы его на вечеринку затащить — это же надо подвиг совершить! — продолжала «гореть» строптивица, словно не слыша меня. И недовольно передразнила Белова: — «Давай лучше фильмец дома посмотрим?»

— Он устает, Маш. В этих своих командировках — особенно, наверное… Поэтому хочет лишний раз побыть дома… Что в этом плохого? Хочет домашнего тепла, понимаешь?

— Учить вздумала, как мне себя с мужем вести⁈ — воскликнула фурия, нервно всплеснув руками.

— И не думала… Просто предположила…

— Правильная нашлась⁈ Все понимающая⁈ Всепрощающая выискалась, да⁈ Надо же: советы направо — налево раздавать вздумала! Мать Тереза, блин!

— Да что ж такое-то! — в сердцах воскликнула я. — Прекрати на меня кричать, ясно!

— А что, не так что ли⁈ Советчица, блин!

— Ну знаешь, — недовольно пробурчала я и принялась стелить себе постель, — Весь день меня донимали, а ты, значит, добить решила, да? Ну, спасибо, подруга… Вот от кого-кого, а от тебя я этого не ожидала… Совсем не ожидала, — бурчала я, собираясь переодеться в свою пижаму и, наконец, заснуть уже «мертвым» сном до самого утра.

Мои свитер и футболка вмиг полетели на тумбочку. Запоздало сообразив, что под футболкой на мне ничего нет, я стремглав нарядилась в любимую пижамную толстовку с начесом. Затем стянула джинсы и тут же укутала в раз покрывшиеся мурашками ноги в пижамные штаны. Забралась под одеяло с головой и тут… Тут пустой желудок выдал меня с потрохами, громко и натужно проурчав прощальную оду так и не выпитому кофе, так и не съеденному кусочку тортика «Наполеон»; и зараз так и не несостоявшемуся ужину, на который, к слову, я очень даже рассчитывала.

— Ты что, голодной спать уляжешься? — тоном инквизитора изрекла Марья.

Глава 45 Кухонные посиделки

— Видимо, да, — прошептала я, с осторожностью выглянув из-под одеяла. — Спать я хочу больше, чем есть, — объяснила, снова запрятавшись в своих импровизированных баррикадах.

— Язву решила нажить, да? Ну уж нет! — Марья подошла к моему «окопу» и откинула пуховую маскировку в сторону. Откинула со всей решимостью, на которую была способна. А Марья Ивановна Стоцкая была способна на многое! — Вставай давай! — воинственно воскликнула моя непобедимая воительница. И сообщила тоном, не предполагающим возражений: — Ужинать будем!

— Ты ж вечером не ешь, — робко напомнила я ей, сложившись на кровати беззащитным эмбриончиком.

— Реабилитироваться хочу, а то загрузила тебя по полной. — При этих словах в ястребином взгляде подруги мелькнула толика сожаления. — На, надень мою кофту, цыпленок! А то, как гусыня — вся в мурашках!

— И ты туда же! Ну знаешь! — снова возмутилась я, вспомнив, что именно цыпленком всего каких-то пару часов назад меня окрестил и Каменнолицый.

— Куда — туда? — уточнила Маша, явно не понимая моих претензий, — Или тебя гусыней уже окрестили?

— Не гусыней, а цыпленком, — чуть слышно пожаловалась я, — Неважно… — проворчала, выбравшись из своей уютной постельки.

— Про цыпленка я взяла на карандаш, слышишь? Кто назвал, зачем, при каких обстоятельствах. Короче, позже ответ держать будешь!

— За что? — искренне удивилась я.

— За свою нездоровую реакцию на безобидную кликуху, ясно⁈

Я взглянула на подругу, строгость в лице которой сейчас зашкаливала настолько, что угрожала сломать всю мою воображаемую мимическую шкалу, по которой я уже несколько лет успешно «классифицировала» эмоции собеседника для достижения своих целей в спорах. Да, всем своим видом Марья в эту минуту выдавала, что увильнуть от очередного допроса у меня не выйдет — не стоило и пытаться.

— Хватай кастрюлю и марш на кухню! — распорядилась она и направилась к холодильнику, «притаившемуся» в самом дальнем углу комнаты, за шторкой. Вытащила из морозилки пакет с чем-то, заиндевелым настолько, что стояло колом, и заспешила к двери, бросив мне нетерпеливо:

— Ну? Чего зависла? Или ты хочешь, чтоб я руки себе отморозила? Давай вперед!

Я удрученно вздохнула, едва слышно, чтобы не усугублять и без того непростую обстановочку, безропотно натянула на пижаму ее кофту, застегнула ту на своем усталом теле и, прихватив с «обеденного» стола инвентарь, поплелась на кухню, еле поспевая за энергичным шагом своего «предводителя».

Марья заявила, что готовить ей сегодня «в лом — настроение не айс» и предложила «тупо сварганить пельмешей». На том и порешили, ведь спорить я не стала, покорно заказав себе норму в «двадцатку» и вызвав ее неподдельный интерес.

— Мдааа… Смотрю, ты и быка бы съела, — заметила она, — С чего бы это?

— Проголодалась, — только и ответила я, не желая распространяться о своих недавних «приключеньках». Если по Машкиному, то «колоться» о них, что вполне оказалось бы правдой, причем в самом, что ни на есть прямом смысле: о воспоминания из моих сегодняшних приключений вполне себе можно было бы и уколоться. Но подругу было не провести: никакой возможности отмолчаться у меня, похоже, этим вечером не предполагалось.

— Дверь закрой! От лишних ушей, — распорядилась она, едва мы вошли в общую кухню на этаже.

Я безропотно выполнила указание и развалилась на стуле, у стола, за которым утром так же, прислонившись к стене после пробежки и вытянув вперед гудящие от усталости ноги, сидела и Машка, пока я обугливала нам на завтрак бекон для омлета.

— А скажи-ка мне, партизанка, кто тебя до дома довез? — приступил к допросу мой доморощенный дознаватель, наполнив кастрюлю водой из-под крана и поставив ее на плиту.

— Гринёв, — понуро вздохнув, поделилась я. И пояснила, заметив немой вопрос в ее напряженном лице: — Сотрудника Орлова, помнишь?

— Да ну! Тот, который крутился вокруг тебя в холле «Империала», что ли⁈

— Да.

— Точно! — неугомонный мыслитель подтвердил собственную, одному ему пока известную догадку и принялся негромко рассуждать, ложкой зачерпнув из баночки порцию соли и бросив ее в кастрюлю. — Именно Гринёвым он его и называл… А где крышка?

— Да вон же она! — пальцем указала я на тумбочку у раковины, где «шеф—повар» минутой назад сам же и оставил крышку.

— Точно… — всё так же задумчиво проговорила Машенция, подхватила крышку и с громким «дзынь» накрыла ею кастрюлю. — Да… Так и сказал тогда: «Ты, Гринёв, со мной поедешь. Мне страховка нужна».

— Кто так и сказал? — не поняла я.

— Орлов твой — кто ж еще.

— Когда он это сказал, Маш? — пришло мое время подступиться к ней с расспросами.

— Да в «Империале» ещё! В прошлую субботу.

— И ты молчала! — не стала я скрывать возмущения.

— Ну что ты смотришь на меня, как прокурор на осужденного⁈ — воскликнула подруга, искоса глянув в мою сторону. И более спокойно продолжила: — Я случайно тогда услышала. Случайно, понимаешь? А рассказать тебе просто забыла.

— Забыла она… — недовольно повторила я за своей «амнезийной» подруженцией.

— Ну, да… Бывает… Чего сразу кукситься-то?

— Кукситься… — вздохнула я, чувствуя, как недовольство мое стихает. То ли от слова этого «теплого» — из самого раннего детства, то ли еще от чего-то… — Так Полина моя всегда говорит, — зачем-то оповестила я подругу.

— Полина Полиной, но важнее, что так говорит моя бабулечка, — вполне себе миролюбиво подмигнула мне Марья и продолжила: — Я ж к тебе тогда, в «Империале», пробиралась, а доступ к телу закрыт был. Да что там закрыт — замурован Орловкими прихвостнями! Вернее, самой ярой из них!

— Самой ярой? Это кем же? — отчего-то смутилась я.

— Той, что носится с ним как с писаной торбой, поклоны бьет и все приговаривает: «О, мой Господин! Позвольте ручку вашу, святейшую облобызать! А лучше — прикоснуться к чему-нибудь поинтимнее! Например…»

— Прекрати, Маш…

— Чего «прекрати»! Ты хоть имя своей соперницы помнишь?

— Помню… Это Лиля. И она мне не соперница…

— Скажите, пожалуйста! И с чего это ты так уверена? Я вот на твоем месте не была бы. Мужики, знаешь ли, бывают не прочь поиграть в эти игры.

— В какие игры, Маш? — снова не поняла я.

— В господина и рабу, Кать, ну что ты как маленькая! Робинзона-то хоть смотрела? Пятницу его помнишь?

— Смотрела… Помню… Только причем тут это, — растерялась я. Мне совсем не понравились ее намеки, я решила не зацикливаться на них и напомнила: — Ты с темы-то не «слетай». Что ты тогда подслушала?

— Мммм… Ладно, оставим Лильку в покое. До поры — до времени! Кароч, на жутком нерве я тогда была, скажу я тебе!

— Почему?

— Потому что терпеть ненавижу, когда у меня на пути встают! А эта Лиля встала! Ладно, позже с ней разберусь. В общем, на нерве тогда я тупо не туда «зарулила». А там — не пройти, не просочиться: самая настоящая закрытая зона. Постояла чуток и выбираться решила… А тут — они по коридору бредут. Орлов с Гринёвым этим. Прям мне навстречу «гребут», прикинь, — ни спрятаться, ни скрыться! Кароч, попала как кур в ощип… Жесть, просто!

— Не расстраивайся, катастрофы же не случилось, все живы — здоровы, — успокоила я ее, — А о какой страховке Кирилл Андреевич тогда говорил?

— Откуда же мне знать, Кать! — возмутилась Марья, прислонившись к подоконнику в ожидании, пока закипит вода, — Они ж замолчали, как только меня узрели! Орлов мне такой: «Какими судьбами на техническом этаже, барышня?» Я ему: «Простите, поворотом ошиблась». А он мне: «Скверно, барышня». Ну я и — бегом оттуда. Этот Гринев, помню, ещё сказал ему тогда: «Совсем девушку запугал, Кир». Да, так и назвал его: «Кир». Вот и весь расклад, ясно?

— Ясно.

— Теперь твоя очередь! Как ты сегодня с этим Гринёвым пересеклась?

— У кофейни встретились.

— С чего бы это ему там шастать?..

— Не знаю. Как вариант — кофе попить решил… На машине был. Ее ты через окно и видела.

— Интересненько… Попил кофейку?

— Не знаю… — снова откликнулась я и услышала недовольное:

— Не знает она…

— Вроде нет… Не попил… Не заходил он в кафейню. Не видела я его там.

— Так не заходил или не видела? — уточнил мой дознаватель, взглянув на меня искоса орлиным взглядом. И продолжил брюзжать: — Вот вечно ты юлишь, Кать… И всё от меня скрываешь!

— Не скрываю я, Маш, с чего ты взяла? Рассказываю же…

— Рассказывает она… Пять минут назад вообще спать завалилась! И если бы не моя настойчивость, инфа прошла бы мимо!

— Ну, извини… Ты сегодня такая фурия, что единственный выход — спать лечь. Так безопаснее, — призналась я, ухватив натруженным взглядом коварное подергивание левого уголка губ моего «инквизитора».

— Ой, не ворчи уже, а! Вернемся к Гринёву. Значит, ты с ним на связи, — заключил мой, скорый на выводы детектив. — Созваниваетесь, да?

— В том-то и дело, что нет. Случайно встретились, — зевнув, ответила я.

— Так прям и случайно?

— Угу…

— Ты, Кать, у нас — святая наивность!

— Почему?

— Потому что веришь во всякую хрень! Запомни: у таких людей случайностей не бывает! — заявили мне с видом эксперта вселенского уровня.

— Каких «таких»?

— У тех, у кого всегда всё схвачено. А эти двое из ларца — как раз из таких, ясно!

С ответом на это я не нашлась.

— Я вот думаю: если этот Гринёв здесь, то и Орлов вернулся, — продолжил мой эксперт развивать свою запутанную логическую цепочку. Я сидела молча и наблюдала, как она отсчитывает из пакета пельменей и отправляет их в закипевшую воду. Вдруг мой неугомонный следователь завис на мгновение и выдал: — А что, если Орлов отца твоего таки сцапал?

— Папу? — удивилась я, — Как это сцапал?

— Не цепляйся к словам! Разыскал, арестовал — да, как угодно! Неспроста же Орлов куда-то там мотался! Да еще и со страховкой в виде своего Гринёва! Значит — отец твой уже здесь!

— Где — здесь?

— Как минимум — в стране! А вот где? Где-то прячут. Но найти — дело техники. Давай обмозгуем варианты!

— С чего ты взяла, что папа… эмм… «как минимум — в стране»? — уточнила я, постаравшись собрать в кучку свои мысли, разбегающиеся от такого поворота, как мышки по щелям.

— С того, что еще в «Империале» разговор один занятный подслушала…

— Еще один? Ну ты даешь! — в десятый раз за вечер возмутилась я.

— Да. В отличие от тебя я там уши с пользой грела! — оповестили меня со всей назидательностью, на которую были способны.

— И какой же разговор на это раз ты подслушала, о гуру прослушки с перегретыми ушами? Кого с кем?

— Сарказм включила? Ладно, валяй, — милостиво позволили мне. И, наконец, сообщили по существу: — Мужик с клюкой болтал по телефону.

— С клюкой? Может, с тростью?

— Клюка, трость — какая разница, Кать! На ней еще морда птичья на рукоятке вечно отсвечивает. И как он о клюв этот уколоться не боится!

— Каменнолицый, — кивнув, догадалась я.

— Ох уж мне это твое нестандартное мышление!

— Ассоциативное, — машинально поправила я подругу.

— Он еще с Орловым за одним столом в «Империальском» ресторане сидел. В общем, с кем этот твой Каменнолицый по телефону трепался — не знаю. Но я четко услышала, как он спросил: «Где, по-твоему, он его прячет?» — а потом удивлённо так: «В собственном доме? Да нет, это нонсенс… Я его дом как свои пять пальцев знаю. Ну, если только в подземелье. Тайном».

— Так и сказал? Точь-в-точь?

— Вот что ты к словам цепляешься⁈ Дословно не помню, я ж не ты! Но суть в этом. Прикинь, в подземелье твоего отца держит! Ужас какой! Как крысу! Если Орлов батю твоего всё-таки привез, то наверняка спрятал у себя в особняке! — подумав, вынесла вердикт неугомонная, помешивая наш запоздалый ужин в кастрюле, — Очень неглупый ход, скажу я тебе… Ценный трофей надежнее всего хранить в собственном логове… И следить за ним лично. Чтоб не спёрли. А отец твой, похоже, очень ценный трофей… Ну… если все они по его душу так землю роют…

— Кто все, Маш?

— И Орлов, и Каменнолицый твой, и ты… Думаю, и Громов — тоже. И наверняка еще куча народу, о которой мы не знаем! А, что? Креативненько придумано…

— Очень креативненько! Особенно с учетом того, что Каменнолицый вхож в дом Орлова, а они с натяжкой ладят… Нет… не думаю, что Орлов будет в восторге, если тот там с папой пересечется, — вставила я свои пять копеек в спорную версию подруги.

Машка задумалась и выдала:

— То есть ты допускаешь, что Орлов может держать чела в подвале?

— То есть ты на полном серьезе утверждаешь, что Орлов нашел папу и заточил его в своем подвале? — ответила я вопросом на вопрос.

— Как же сложно с тобой вести беседу, Ка—тя! Вся в Громова — такой же манипулятор!

— А в кого же мне быть? — усмехнулась я и напомнила: — Он же мой дед. Не отвлекайся от темы, о гуру предположений!

— Я анализирую факты, Катя! Факт номер раз: Орлов куда-то ездил. Вместе с Гринёвым. И сам же назвал его страховкой — значит ездил по серьёзке, а не по грибы метнулся, сечёшь?

— Секу.

— Умничка! Факт номер два: тот мужик с клюшкой упомянул о подземелье, в котором кого-то прячут. Третий факт: все они ищут твоего отца. Вывод напрашивается сам!

— И какой же он — твой вывод?

— Сцапать и вытрясти из него все, что надо! Орлов пока — в лидерах, Но Камень уже наступает ему на пятки!

— Каменнолицый?

— Предлагаю сократить кликуху, чтоб не особо париться!

— Что-то вывод твой каким-то кровожадным выходит, Маш. А Орлов — настоящим монстром—извращенцем!

— Почему сразу извращенцем?

— А кто в подземелье человека держать будет? Только извращенец!

— Не утрируй! Монстр с заморочками — вполне возможно. В меру кровожадный… Но очень целеустремленный, ибо не каждый будет годами за кем-то рыскать!

— Ну, спасибо, что хоть кровожадный он у тебя в меру получается.

— Если бы был не в меру, Лилька бы его шугалась. А в глазах ее страха нет, только благоговение, как перед господом.

— Я бы назвала это уважением.

— Называть ты это можешь как хочешь. Я давно заметила у тебя манеру приуменьшать угрозу.

— А я у тебя — наоборот: преувеличивать! — не осталась я в долгу.

— Так у нас же тандем, Кать. И у каждой — своя роль, на этом баланс и держится. Смотри, — продолжила она, видимо, заметив, что я не догоняю: — Я подбрасываю в огонь дровишек… в виде гипотез. А ты — либо заливаешь их водой, либо… либо водкой, чтоб горели веселей, ясно?

— Более чем!

— Чё, просекла я твою фишечку с ассоциативкой, а? — рассмеялась она.

— На все сто! Умничка! — улыбнулась я, но заметила: — Не твоя версия по папе мне не нравится, уж извини. Она выглядит притянутой за уши.

— Водицы дровишкам подвезла, значит… Ну, так давай мы твою послушаем! Не притянутую за уши, — недовольно воскликнула Марья.

— У меня ее нет…

— Вот видишь! Своей нет, а мою притянутой обзываешь! Заметь, я хоть что-то по твоему отцу делаю, а не лежу безвольной амебой!

— Что-то ты сегодня совсем на взводе, Маш, — вздохнув, посетовала я.

— Так есть с чего! Или Сашкин закидон уже забыла?

— Да, помню я… Может, он уже позвонил сто раз, а ты и не слышала! За версиями этими своими. Фонтанируешь ими сегодня как не в себя.

— Это типа ты благодарна мне?

— Типа да, даже не сомневайся, — успокоила я свой источник вдохновения.

— Ладно. Зачёт, — проговорила Марья, придирчиво на меня взглянув. И, слегка хлопнув ладошкой себя по бедру, объяснила: — Сотик — в кармане. Звонков не было. Не отвлекайся! Допустим, отец твой, не совсем прям в подвале томится, а в комнате какой-нибудь сидит. Со всеми удобствами, идет?

— Ну, допустим, идет…

— Отлично! И сидит он в одной из комнат Орловского дома. За железной дверью. Там, сто пудов, комнат этих — завались!

— Откуда тебе знать, сколько там комнат?

— Ты особняк Орловский видела?

— Нет…

— Сейчас покажу! — пообещала она. Отложила ложку, которой только что «орудовала» в кастрюле, — на стол, выудила свой смарт из домашних штанов и принялась над ним «колдовать», — Вот! Глянь, какой! — подошла и сунула мне под нос картинку на экране смарта.

С нее на меня «смотрел» солидный трехэтажный особняк в стиле хай-тек, со стенами из белого кирпича и темно-коричневой, почти черной крышей. Сам дом и площадка перед ним были окружены по периметру высоким, также кирпичным, по большей части глухим забором. Но сквозь его решетчатую переднюю часть хорошо просматривалась широкая подъездная дорожка с невысокими кустарниками, высаженными по обоим ее сторонам. Это произведение современного искусства выглядело впечатляюще и заставило меня зависнуть от дежавю: я уперлась взглядом в смутно знакомую картинку. Стараясь разглядеть как можно больше деталей, аккуратно прикоснулась к экрану подушечками пальцев, увеличила масштаб фотографии и мельком увидела себя на той подъездной дорожке.

— Интересно, какие это кусты? — сморгнув нежданное видение, задалась я вопросом, глядя на голые ветки, в меру припорошенные снегом.

— Блин, ну какие нафиг кусты, Кать! О чем ты вообще думаешь? Тут судьба твоего отца решается, а ты!

— А что я?

— Во дает! Об отце должна думать, а она на кустиках залипла! Обалдеееть! Розы это! Ро-зы! — раздраженно известили меня.

— Розы? Постой, точно розы?

— Ты бы не задавала лишних вопросов, если бы не уперлась в одну фотку, а потрудилась взглянуть на другие — летние, например! — выдала подруга. — Ты сам особняк-то видишь!

— Вижу… Красивый… Большой…

— Ну, наконец-то! Правильно! Ключевое слово: большооой! Значит, и комнат в нем — овер до хрена! Блин! Пельмени разварятся! — воскликнул мой гигант мысли и, спрятав смарт в карман, метнулся к плите.

— Вот бы мне туда попасть! — заявила моя неунывающая воительница, ловко орудуя ложкой в кастрюле. — Я б их все прошерстила и отца твоего надыбала бы! Полюбасу!

— Полюбасу? Не поняла, Маш…

— Типа на все сто, — милостиво разъяснили мне, — Обязательно бы нашла, говорю! Блииин! Слипаются!

— Кто?

— Не кто, а что, Кать! Пельмени. Ты где летаешь-то!

— Да здесь я, — проговорила я. И вдруг припомнила: — А Орлов ведь с кем-то по телефону тогда говорил… В «Империале».

— Тааак! И я до сих пор не знаююю! — пришло время возмутиться Маше.

— Сейчас узнаешь, — вздохнула я, — Я тогда душ принимала. Вышла, а он по-английски с кем-то общается. Меня увидел — и сразу отбой дал. Я только одну фразу и расслышала.

— Какую?

— Сейчас… — я прикрыла глаза и вспомнила: — «Я сам должен его увидеть?»

— Подожди: он точно сказал «его»? — допытывался мой въедливый дознаватель, не забывая энергично помешивать свое варево. — Или он сказал «увидеть это»? Короче, как там было: «this», «it» или «him»?

— «Him». «Его». Точно: «его», Маш.

— Готовы… Пора снимать. А то совсем в кисель превратятся, — констатировала мой «шеф—повар». И, выключив конфорку, продолжила: — Значит, Орлов хотел увидеть именно человека! Одушевленное лицо — не фигню какую-нибудь секретную, понимаешь? То есть увидеть именно твоего отца! Возможно, тот изменился… или что-то еще… Не знаю…. Или тот, с кем говорил Орлов по телефону, сам не был уверен, что чел, о котором шла речь, — твой отец. Ведь прошло столько лет, понимаешь⁈ С годами люди меняются! Внешне. Да и не только внешне, скажу я тебе!

— Почему ты так уверена, что речь шла именно о папе? И в разговоре Орлова, и в разговоре Каменнолицего с кем-то?

— Просто уверена и всё! Можешь считать это чуйкой. Орлов спецом сплавил тебя в душ, чтоб с важным челом базарить не мешала. И чтоб ни дай бог ничего не просекла! А раз он в ванную к тебе не зарулил, значит разговор тот был реально стоящим! И это только подтверждает, что речь шла именно о твоем отце!

— Не знаю… А зачем бы он ко мне в ванную зарулил?

— Как зачем⁈ Во дает! За десертом, за чем же еще! Смотри: разговор его с тем челом был «обедом». Орлов его заглотил, а тебя он на десерт оставил! Ну, если это твое «ассоциативное мышление» применить, сечёшь? Только ты раньше времени вышла. Чего зависла? Он же все равно тебя чпокнул, так? А в ванной это можно было бы сделать удобнее!

— Почему удобнее?

— Потому что без следов! Не отвлекайся! Суть в том, что разговор для него был важнее траха!

— Ну спасибо…

— Да пожалуйста! Чего на правду-то дуться? Не отвлекайся, говорю, — к выводу подруливаем!

— И какой же он, твой вывод?

— Да всё проще пареной репы! Лежит, что называется, на поверхности и нам семафорит!

— Тебе семафорит, Маш.

— Мозг включишь, и тебе засемафорит! Значит, так: Орлов ездил в какие-то ебе… в какое-то неизвестное место. Возможно даже, что за пределы страны. Ездил со страховкой. То есть с Гриневым, так? До этого я подслушала разговор того хрена с клюкой об узнике подземелья, а ты — разговор самого Орлова о том, что ему нужно кого-то увидеть лично. Сегодня Гринёв возле тебя «нарисовался» — стало быть, они уже вернулись, нарыли твоего отца и припрятали его в подземелье особняка. Ой, сорри, поправочка: мы с тобой сошлись на том, что сидит он в одной из комнат за железной дверью. Не расслабляйся: тут ключевое то, что сидит в заточении, а с печеньками или без них — не суть важно! Сечешь фишечку?

— Не совсем…

— А что конкретно не «догоняешь»?

— Суть не бьется, Маш… Вот смотри: разговор Каменнолицего ты подслушала в «Империале», так?

— Так.

— Первое — несостыковка по временным рамкам: ты подслушала тот разговор до того, как Орлов отправился куда-то там с Гринёвым; по твоей версии — отправился за папой. Второе — по сути самого разговора, который ты мне передала: из него следует, что еще до отъезда Орлова за папой Каменнолицый знал о подземелье, в котором кого-то прячут. Фактаж, как ты ни скажешь, не бьется! Сечешь фишечку? Чего молчишь? Если факты сопоставить, то так же выходит, верно? Сечешь или как?

— Ты меня запутала!

— Ничуть! Я нашла «дыру» в твоих рассуждениях. И подозреваю, что она там не единственная…

— Да никакой «дыры» в них нет! Просто, видимо, Каменнолицый узнал об узнике подземелья чуть раньше Орлова — вот и всё!

— А, ну да… И только потом Орлов куда-то там съездил, нашел отца и заточил его в подземелье своего особняка, да? Логика вышла из чата, Маш.

— Да… Чёт и, правда, чёт туплю… Так ночь на дворе, а мы еще не ели! Подловила, умничка!

— Спасибо.

— Ладно, оставим это пока. Но особняк Орловский, кровь из носа, прошерстить надо! Тут — без вариантов, ясно!

— Ясно, — вздохнула я, — Мы есть-то будем?

— Будем—будем! Только мы еще не всё выяснили!

— Разве?..

— Не отвлекайся! Говоришь, Гринёв ждал тебя у кофейни?

— Почему ждал? Мы же уже обсудили… В кофейню он не заходил, потому что я его там не помню. Значит — просто мимо проезжал. Увидел, что я выскочила оттуда как угорелая… Хотя нет, кажется, он уже стоял там, когда я выскочила…

— А с чего ты выскочила?

— Да ну… Не хочу вспоминать.

— А что ты вообще в кофейне делала? — раздался следующий вопрос допроса.

— Кофе пила, Маш. Вернее, пыталась выпить…

— И все?

Я молча пожала плечами.

— Вижу, что не всё! — Подруга встала напротив меня, как надсмотрщик, — Если просто кофе пила, то чего тогда выскочила? За тобой кто-то гнался что ли? Или ты наконец вспомнила, что мы с Сашей тебя дома ждем, и я просила тебя не задерживаться, а? Колись, давай! — распорядилась она.

— Извини, что задержалась…

— Колись по существу!

— По существу… Каменнолицего я там встретила, Маш, — вздохнув, отчиталась я своей Мисс Марпл.

— Тааак… Пошли в комнату! Там расскажешь! — велела она.

Направилась к плите, подхватила с нее свое варево и на вытянутых вперед руках понесла его к выходу из кухни.

Глава 46 Мозговой штурм

Я открыла дверь и нос к носу столкнулась с одной из студенток.

— Привет, Вик! — поздоровалась с ней Маша, неспешно подойдя к двери. — Ты вовремя!

— Всё завтра, Маш, — негромко ответила та, позволив нам «выплыть» из кухни и шустро занырнув в нее, слегка кивнув нам по пути и зачем-то взмахнув ладонью прямо перед моим носом.

— Ну завтра — так завтра, — не стала спорить моя «заноза», — Пошли, Кать, — распорядилась она, чуть коснувшись меня бедром, — А этот-то там как оказался?

— Что? — словно сомнамбула следуя за своим бессменным 'предводителем, выплыла я из размышлений. Девушка, зашедшая на кухню, показалась мне смутно знакомой…

— Я о том — с клюкой. Тоже кофейку зашел хлебнуть?

— О Каменнолицем?

— О нем.

— Мне кажется, он за мной следил, Маш, — предположила я, устало плетясь вслед за ней.

— Следил? Ну, если он отца твоего ищет, то… это вполне закономерно.

Мы дошли до комнаты.

— Дверь открой! У меня руки заняты, — потребовала подруга.

Я выполнила поручение, и мы оказались в «родных» пенатах.

— Да, спрашивал, что я вспомнила по отцу, — поделилась я, прошествовав к столу чуть ли не на полусогнутых и плюхнулась на стул.

— Катя! — воскликнула новоявленная фурия, поставив кастрюлю на стол.

— Что ты сказала?

— Ну что ты тупишь?

— Устала…

— Сейчас поужинаем и ляжем. Спрашиваю, как его по-настоящему зовут? Без этих твоих кличек.

— Жаров. Олег Жаров. Олег Максимович…

— Ясно. Запомню. Кошмар! Всех, кто вокруг тебя крутится, и не упомнишь, звезда ты наша!

— Кстати, это он меня цыпленком обозвал…

— Подожди! А это не его ли ты в сквере встретила, когда со своей камерой носилась? В пятницу? Перед поездкой в «Империал»? Помнишь, рассказывала?

— Да. Впервые мы с ним увиделись именно в Университетском сквере… — начала припоминать я, — потом: в «Империале». Теперь вот: сегодня в кафе.

— Три раза к ряду! Эх он и круги вокруг тебя наворачивает! Лучше б Орлов так крутился! О чем беседовали? — не унимался мой дознаватель.

— О трали-вали, — выдала я с усмешкой.

— Чегооо⁈ Это что за зверь такой?

— Это Жаров так об нашем с Орловым интиме отозвался…

— О потр@хушках ваших что ли?

— Маш…

— Подожди, а откуда он о них узнал? Орлов проболтался?

— Не думаю… Сказал, что «зятёк» его — описала я кавычки в воздухе, — просто не мог поступить иначе.

— Зятёк, значит… Он у него типа Казановы что ли? Шпилит всё что движется?

Я промолчала в ответ, а Машка продолжила:

— Прикольный мужик — этот Жаров, скажу я тебе! А для тебя — так просто кладезь информации! Чё ещё путного сморозил?

— Сказал, что Орлова я потеряла…

— С чего бы это? — возмутилась непокорная, ложкой бойко вылавливая из кастрюли разбухшие пельмени и укладывая их по тарелкам.

— С того, что сразу всё ему позволила.

— Ну не факт… — задумчиво изрекли мне в ответ.

— А вот он считает, что факт, Маш… Заявил, что сначала заинтриговать его должна была и уж потом…

— Нууу… Так-то да… Наверно… Слушай, а он случайно не клон твоего деда, не? — усмехнулась моя «заноза».

— С чего вдруг?

— С того, что такой же морализатор! Тебя послушать, так они с Громовым прям два сапога — пара.

— Не думаю… Дедушка хороший, а Жаров…

— А что Жаров?

— Мутный он какой-то, понимаешь. Высокомерный. Говорит с холодком… Даже с пренебрежением. В общем, нет, они с дедом не похожи.

— Ну почему же! Жаровская манера общаться вполне схожа с Громовской, скажу я тебе! Единственное что: Даниил Сергеевич не видится мне мутным. Вот холодным и порой высокомерным — да. Ещё я бы сказала — расчетливым: своего не упустит. А вот мутным — точно нет.

— Ну спасибо и на том…

— А что? Извини, говорю, как есть. Понятно, что ты многого в нем не замечаешь. С рождения ведь привыкла. А мне со стороны виднее! Ладно, оставим твоего деда в покое. Что ещё его клон заявил?

— Заявил, что жениться Кириллу Андреевичу не позволит.

— В смысле «не позволит»?

— Ещё раз, я имею в виду.

— Еще раз?

— Орлов был женат на его дочери, Маш. Жаров же неспроста его зятьком называет.

— Ну, хорошо, что был! Развелись, значит, да?

— Нет. Ее не стало… Давно…

— Авария?

— Нет… Там другое… Подробностей не знаю…

— Ясно… Кстати, о женитьбе Орлова я так инфы и не нашла, одна надежда, что Саша что-нибудь путное на этот счет нароет… Ладно… Как ни крути, а Жаров с Орловым — родственники-то бывшие!

— Жаров так не считает.

— Как не считает? Сросся он с твоим Орловым что ли? — с сарказмом усмехнулась «заноза». — Прихватизировал? Ууу, деспот! Ну ничего! Мы его уломаем и высочайшее дозволение выбьем! — заговорщицки подмигнула мне подруга. — А пока оставим твоего Жарова в покое. Пусть передохнёт, а то обыкался там, наверно.

— Он не мой, — по привычке проворчала я.

— Снова—здорова! — слегка улыбнулась Машка, а я порадовалась, что настроение ее постепенно приходит в норму: градус агрессии явно снизился, да и морщинка на переносице почти разгладилась. — Вот заладила! Орлов — «не мой», теперь Жаров — опять «не мой». Как не твой-то! Ты только погляди, как он за тобой увивается! Ни мороз ему нипочем, ни жара… Прикинь, как муторно ему с клюшкой своей по гололедице за тобой ковылять! А ведь ковыляет же!

— Значит, точно следил за мной, по-твоему?

— Неее, что ты! — с иронией выдали мне, как полнейшей глупышке, — Случайно за одним столиком с тобой в кафешке оказался, ага!

— А с чего ты взяла, что мы сидели за одним столиком?

— Л—логика! Сама же сказала, что в кафешке его встретила. Он, стало быть, решил, что на морозце с разговорами подкатывать — не вариант. Во-первых, возраст уже не тот — ноги гудят. Тем более, что он их еле носит. Во-вторых, руки мерзнут, клюку держать непросто.

— Он в перчатках ходит…

— Ну и что! Таскать ее с собой — само по себе то еще удовольствие! А тут еще тебя на разговор раскрутить надо! И уследить, чтоб не слиняла раньше времени! — с энтузиазмом продолжила Марья, — А в тепле и уюте — самое то! Уют, знаешь ли, к душевности располагает! Согреешься, кофейку горяченького хлебнешь — размякнешь и кааак выдашь всё обо всех до седьмого колена! Короче, старик всё просчитал — да.

— Тебя послушать, так мое положение совсем незавидно…

— Что-то ты «раскисла» совсем, — заметила Марья, оглядев меня критическим взглядом, — Ничего, сейчас пельмешей пожуешь и духом воспрянешь! Что ты ему по отцу ответила? — не отступилась она от допроса, — Держи! — Мне пододвинули тарелку и вручили вилку. — Может, хлеба?

— Нет… Спасибо…

— Сока налить? Саша вишневого принес.

— Твой любимый! Умничка какой: не забыл! — похвалила я Александра. И ведь сработало!

— У него память — что надо! — выдала моя Царевна—Несмеяна. И улыбнулась по-настоящему: во все тридцать два зуба!

— Налетай! — распорядилась Марья. Уселась напротив, придвинув себе тарелку с семью штучками получившихся «разварюх».

— А почему себе так мало сварила?

— Наедаться на ночь глядя? Ну ты даешь! Ты хоть жуй их что ли!

— Есть хочу! — известила я ее с полным ртом. — Очень!

— Тебя что, неделю не кормили?

— Почему неделю? — прожевав, спросила я.

— Глотаешь как баклан, — проговорила она и взглянула на меня с сочувствием.

— У меня в стрессе аппетит всегда волчий, — поделилась я, жуя очередной пельмень, — С детства. Так Полина говорит.

— Ясно… Блиин! Не увиливай от темы! — резво вернули меня к повестке «допроса», — Что ты этому Каменнолицему по отцу ответила?

— Правду, Маш. Нельзя вспомнить того, чего не знаешь.

— Подожди. Может, Гринёв следил за Жаровым?

— Может и так, — предположила я, подцепив на вилку очередной, подостывший пельмеш.

— Значит, сам Орлов «светиться» не стал. Служку прислал.

— Гринёв — не служка, Маш. Думаю, он его правая рука.

— Не буду спорить. Ладно, что мы имеем в сухом остатке?

— Что, о Мыслитель?

— Не льсти мне! — усмехнулась «заноза».

— И не думала! Ты помогаешь мне взглянуть на всё под другим углом, — ответила я, постепенно «оживая». Взглянула в свою тарелку, а там десятка пельменей — как не бывало!

— Ладно, — не стала спорить моя строптивица, — приму за правду. Итак, в сухом остатке всё крутится вокруг твоего отца. Всё и все они. Отсюда вопрос: чем твой отец им всем «насолил»?

— Почему сразу «насолил»? — встрепенулась я.

— А как иначе то, Кать? Или скажешь, они от большой любви хороводы вокруг него выписывают, да?

Я молча пожала плечами и услышала:

— Слушай, может, он им всем денег должен, а?

— С чего вдруг? Он у меня не бизнесмен. Он военный.

— Ну, чтобы денег задолжать не обязательно быть бизнесменом. К тому же, был военным — стал бизнесменом, чё не так-то? Вон мой дедуля тоже военным был, а теперь — блогер. Вот и твой отец, может, — так же, а ты просто не в курсях?

— Не думаю…

— А ты подумай! Что у тебя сегодня с соображалкой-то?

— Отключается она у меня, Маш… От усталости, — пожаловалась я.

— Рано спать! Еще не всё выяснили! Короче, если твой предок всех их на бабки кинул и слинял, то это всё объясняет.

— Что «всё объясняет»?

— Его бешеную популярность среди них всех! Ну, Кать, включи уже мозги хоть на секундочку, а! А что, вполне себе рабочая версия!

— Нет, Маш. Думаю, тут что-то другое… Отец и бизнес… Нет… Если бы он был им денег должен, то они бы на дедушку надавили. Он же единственный родственник папы. К тому же совсем не бедствует. А они не давят, понимаешь?

— Не давят, потому что на него хрен надавишь, Кать! Он сам кого угодно додавит так, что в порошок сотрет. Если захочет, канеш. Вот они и решили, что легче самого смутьяна отрыть и на счетчик поставить!

— Боже мой, Маш, что ты мелешь! Ну, хватит уже в конце-то концов!

— А чего ты заистерила-то? Это ж просто версия. Одна из.

— Вижу, ты хочешь сделать ее основной! Да что там — уже сделала!

— С чего ты взяла-то? Я просто поставила ее в один ряд с другими.

— Каким другими?

— Другие я ещё не проанализировала. Начала анализ с этой. И только потому, что она лежит на поверхности!

— На твоей искаженной поверхности, Маш!

— Это почему же на «искаженной»?

— Хотя бы потому, что Каменнолицему деньги не нужны!

— Ошибаешься! Деньги нужны всем. И Каменнолицему твоему — тоже!

— Нет, Маш. Ему не нужны. Думаю, он сидит на полном обеспечении Орлова. И потом…

— Что «потом»? — навострила ушки мой, сегодня не в меру приставучий «репей».

— Он — идейный, понимаешь?

— Не совсем… Но ты ж мне сейчас объяснишь, да?

— Попытаюсь…

— Ну, давай!

Наш разговор меня утомил. Усталость стала наваливаться волнами. Но я постаралась взять себя в руки и запихнула в рот пельмень — один из трех, оставшихся на тарелке.

— Ну! — не отставала с допросом Марья, — Так что же нужно этому твоему идейному?

— Думаю, он хочет видеть отца… мертвым, — предположила я, — Таким же, как его дочь и внучка.

— Бред какой!

— Нет…

— Ну, нафига ему это, скажи, пожалуйста⁈

— Он… Он воюет с дедом, понимаешь. Полагаю, что воюет всю жизнь… Хочет причинить ему боль. Реальную, понимаешь? Настоящую…

— Ну с чего ты это себе напридумывала? Он же старик уже. Нафига ему этим заворачиваться то⁈ В его годы уже о вечном задумываются!

— Вот он и задумывается о вечном. Только не о своем…

— Ты от Громова—старшего паранойей заразилась, что ли?

— Нет, Маш. Просто подслушала один разговор Каменнолицего с Предсказательницей — и мне хватило!

— А предсказательница у нас кто?

— Жена, наверное.

— Это та брюнетка с налетом гламура? Ну, которая вечно с ним рядом, как приклеенная?

— Да.

— Ну-ка что за разговор был? Когда подслушать-то умудрилась?

— На выходных… Прошлых. В «Империале».

— Ну, давай колись! Только дословно всё вспомни, поняла! С этим своим… как его там? Погружением в тот день и тэдэ.

— Поняла, — вздохнула я и напрягала свою «закипающую» от нежданного мозгового штурма память. — Эти воспоминания скоро в дребезги разнесут мою несчастную черепушку, — едва слышно пожаловалась я и приступила к выполнению выданного Машкой задания: — Предсказательница говорит… Сейчас… Там было так:

«Ты хочешь отдалить от Дани единственного близкого ему человека, Жаров?»

«В идеале сделать их врагами».

«Не слишком ли?»

«Это будет для него достойной платой в моих глазах. Потому что это его уничтожит».

«Не думаю… Не думаю, что тебе это удастся. Полагаю, он правильно воспитал девочку».

«Да он пылинки с неё сдувает, а она верёвки из него вьёт».

«С чего ты взял?»

«Девчонка что хочет, то и делает. Вся в мать. И только тогда, когда она станет ему чужой, он почувствует, что такое настоящее одиночество».

«И какое же оно? На твой взгляд?»

«Одиночество в душЕ».

«Меня пугает твой настрой, дорогой. Очень смахивает на одержимость…»

«Ты же знаешь, я ждал столько лет!» Видишь, Жарову деньги не нужны. У него вендетта. Он хочет уничтожить всю мою семью, — сделала вывод я, очнувшись от воспоминаний.

— Мда… Странные дела… А по отцу он что-нибудь сказал?

Я снова напрягла память и выдала:

— Да. Сейчас… Сказал… Вернее, Предсказательница сказала:

«Пункт третий: зять. Тот тоже канул в Лету».

«А вот тут я чувствую подвох!»

«Какой ещё подвох? Ты же не нашёл его следов, так?»

«Полгода — небольшой срок, Эльвира. Чёртова болезнь дала мерзавцу фору в несколько лет! Не удивительно, что он успел замести следы. Но с зятем его что-то нечисто. Печёнкой чувствую!»

«И с чего ты это взял?»

«С того, что не чувствую его среди ушедших». Всё, закрыли тему, Маш! Устала, сил нет…

— Что значит «не чувствую его среди ушедших»?

— Ма-ша!

— Ладно, пошли спать. Утро вечера мудренее. Посуду завтра вымоешь!

— Слава богу! — воскликнула я, не поверив своим ушам. Скинула с себя ее кофту и запрыгнула в постель.

Глава 47 Сказочка на ночь

Я вертелась с бока на бок. Сон не шёл.

«Это всё Машенция со своим допросом! — принялась мысленно причитать я, — Надо было не выбираться из-под одеяла час назад… Давно бы уже спала как убитая, а не это вот всё… Еще и эти ее бредовые идеи о папе… И клуб этот еще… Не нравится мне всё это…» — недовольно брюзжала я.

Идея с клубом реально настораживала. Интуиция не то, чтобы набатом била тревогу, но была далеко неспокойна и время от времени подбрасывала в кровь адреналина, стоило лишь задуматься о визите в то непонятное место.

«Маша — та еще строптивица! — жужжали мысли в моей бессонной головушке, — Если что-то решила — обязательно сделает! А ведь она решила туда нагрянуть! Да не просто решила, а намертво вбила это себе в голову! Вбила так, что и топором не вырубить… Как же я позволю ей в одиночку кинуться на амбразуру? — в десятый уже, наверное, раз задалась я вопросом. — Откажусь — свяжется с кем-нибудь ещё. С той же Викой или как там ее?.. Вика… Интересно, кто она?.. Кажется, мы раньше встречались… Только вот не помню, когда и где… Ладно, потом вспомню. О чем я? Ах, да! О Машкиных сопровождающих… Не согласится та Вика — так моя „заноза“ договорится с теми двумя, о которых тогда в лесу все уши мне прожужжала… Нет… Без меня ей туда идти не вариант… Совсем не вариант…»

Марья близко общалась только со мной, и я прекрасно это знала. Состальными подруга предпочитала держать дистанцию, частенько заявляя, что настоящих подруг не может быть много. И что ей вполне достаточно меня одной…

— Не спится, да? — послышалось с постели напротив моей.

— Весь сон мне прогнала своим допросом, — негромко пожаловалась я, — Столько всего наговорила, что…

— Так и слышу, как ты в уме щас: бу-бу-бу, бу-бу-бу, — с усмешкой подначили меня.

— Неспокойно мне что-то, Маш…

— С чего бы это? — Вопрос прозвучал саркастически—удивлённо.

— Настораживает…

— Что именно?

— Да всё подряд…

— Брось панику нагонять, ясно! — весело—авторитарно велели мне.

— Не нагоняю я… Просто…

— Слушай, раз уж мы всё равно не дрыхнем, давай по Жарову разберемся, а? Не дают мне покоя его слова о твоем отце. Как там? Ну, напомни уже, что ли! — потребовала подруга.

— «Не чувствую его среди ушедших», — выудила я из памяти слова Каменнолицего и повернулась лицом к своей неугомонной собеседнице.

— Точно! — негромко воскликнула она.

Моя любительница тайн и загадок включила ночник на стене рядом со своей постелью и, выбравшись из-под одеяла, уселась, прислонившись спиной к стене и водрузив оба своих точеных запястья на согнутые в коленях ноги.

— Это подтверждает, что твой отец жив, так?

— Угу… Скорее всего…

— Но согласись, мысль высказана как-то необычно, да?

Я промолчала. Так не хотелось развивать тему с Жаровскими странностями, но выбора у меня, похоже, не было. Моя настойчивая подружка всегда стремилась докопаться до сути — в любой ситуации. Если, конечно, была в этом заинтересована. А тут интерес как раз был налицо. Вернее, на симпатичном сосредоточенном лице, со взлетевшими вверх бровями, чуть прищуренными серо—голубыми глазами, слегка вздернутым носиком и вмиг напрягшимся волевым подбородком, с настырной ямочкой по самому его центру.

— Вот объясни мне: как Жаров может это чувствовать? Он что, телепат? — последовал следующий вопрос моего неугомонного «дознавателя».

— Что-то вроде того… — вздохнув, негромко откликнулась я. Откинулась затылком на подушку и чуть прикрыла глаза. Правда, прикрыла всего на мгновение, ведь возглас подруги снова притянул всё мое внимание к её неуёмной персоне.

— Да ладно! — сразило мои барабанные перепонки. Я распахнула глаза и взглянула в Машкины. В свете ночника те на пару мгновений превратились в блюдца, а кончик аккуратного носика еще чуть вздернулся, словно взяв след. — А ну-ка, «колись» давай! — авторитетно распорядилась моя «заноза».

Я вздохнула и принялась «колоться». Впрочем, пересказывать подруге весь свой «Империальский» разговор с Кириллом Андреевичем по поводу его странного родственника я не стала — лишь сообщила по сути вопроса:

— У Каменнолицего есть… некоторые способности. Необычные… О них он сам мне сегодня поведал.

— Ничего себе! — Всплеснула руками подруга. — Он что, может предсказывать будущее⁈

— Тише ты, Маш. По поводу будущего — не знаю. Но, думаю, техникой гипноза владеет неплохо.

— Ого! И может внушить кому-угодно что-угодно? И выудить всё подчистую⁈

— Без понятия, — проговорила я и задумалась:

«А не ляпнула ли я ему сегодня в кафе чего-нибудь лишнего?»

— А—бал—деть! — выдала Марья нараспев. И иронично добавила: — У вас с Даниилом Сергеевичем враги — что надо!

— Давай не будем об этом, ладно?

— Как скажешь, — вздохнув, нехотя согласилась моя «зажигалка». — Ну что, спать?

— Да перебила я сон… — снова проворчала я. — Понимаешь… Мне не дает покоя эта Вика… Может, не надо завтра тебе с ней встречаться? — предложила, прогоняя нежданно и не к месту всплывший в памяти кусочек тортика «Наполеон».

— Позняк метаться! — выдала моя настырная и, видимо, для убедительности уверенно качнула головой из стороны в сторону, — Аллес, я сказала! Встреча назначена — обратного хода нет.

— Из-за этой Вики ты даже наш визит к Алисе отменила… — расстроено напомнила ей я, — А ведь так «горела» с ней познакомиться…

— Не отменила, а перенесла на следующую неделю! — поправили меня категорично.

— Ну, да… Перенесла… Вот о чем ты с этой Викой завтра говорить будешь?

— Снова-здорово! Как о чем⁈ По клубешнику же стрелки навести надо! Что у тебя с оперативкой? Сто раз ведь говорено было!

— Да в порядке у меня с ней всё, Маш, — пробурчала я. И расстроенно заметила: — А вот у тебя по этому клубу… просто идея—фикс какая-то… Чего ты в него вцепилась-то мертвой хваткой? А, может, просто забыть о нем и всё, а? Давай лучше…

— Как бы не так! — с вызовом заявила моя авантюристка, снова перебив мое ворчание. И заявила — как отрезала: — Ни за что!

— Вот ты этой Вике доверяешь? — задала я вопрос, не дававший покоя весь вечер.

— Не то, чтобы… — помолчав, ответила моя конспираторша, неопределенно взмахнув ладошкой.

— Ну вот… Приехали… — в который уже раз за вечер вздохнула я, — Не понимаю, зачем тратить время на источник, недостойный доверия?

— Ну что ты цепляешься к словам, Кать! Я же не сказала, что вот прям совсем не доверяю!

— Что-то ты мутишь, Маш… Либо доверяешь человеку, либо нет — третьего не дано, — заметила я. И, не дождавшись от собеседницы какой-либо реакции, продолжила: — Вы с ней знакомы совсем недавно и побывали вместе всего на одной тусе, верно?

— Верно, — не стала спорить Марья.

— А я вот, например, ее совсем не знаю. Хотя…

— Что «хотя»? — заинтересованно вскинув брови, уточнил Мой Шерлок Холмс в юбке. Вернее, в веселенькой пижамке с принтом черненькой кошечки на груди, озорно подмигивающей мне левым глазом.

— Знаешь, мне сначала показалось, что мы с ней уже встречались.

— Где встречались? Когда?

— Не помню… Что-то такое—разэтакое вдруг всплыло в памяти… Всего на секундочку… И сразу пропало… — поделилась я полушепотом: задумчиво и неуверенно, — Она там — на кухне — ладошкой перед моим носом взмахнула… Небрежно так взмахнула… И словно выключила, что ли…

— Что выключила? — уточнила Маша, нахмурив брови.

— Воспоминание… Ладно, не важно. Что ты там говорила? Всё же считаешь Викторию достойной доверия?

— Саму Викторию — вряд ли? Ты права: знакомы мы совсем недолго. А вот того, кто за ней стоит — да, считаю достойным.

— А кто за ней стоит?

— Не знаю.

— Ма—ша, — предостерегающе проговорила я, — Как можно доверять тому, кого не знаешь?

— Ну что ты машкаешь, Кать! — в сердцах воскликнула авантюристка. И, вздохнув, прибавила: — Объясняю для недоверчивых и пугливых цыплят: пока не знаю… Но обязательно выясню, ясно!

Указательный палец подруги «оторвался» от левой коленки своей хозяйки «пропутешествовал» к ее, пухлым, чуть полуоткрытыми губам, продемонстрировав мне во всей красе изящную ладошку своей владелицы. Красивый, даже в чём-то изысканный маникюр на остром длинном ноготке, слегка поблескивал в неярком свете ночника и очень привлекал внимание.

— Потому что без разрешения этого типа Харитонова и рта не раскрывает, — заговорщицки заверили меня.

— А почему ты так уверена, что за ней вообще кто-то есть?

— Потому что она сама проболталась! Заявила, что сначала ей нужна консультация. Ну… перед тем, как поделиться со мной инфой по клубу, сечёшь?

— А с кем она собиралась консультироваться?

— А вот этого она не сказала! Не сказала, но попросила три дня на всё про всё. Я стала допытываться, почему именно три? Она ответила, что «человека нет на месте». Так и сказала: слово в слово.

— Раз завтра ты с ней встречаешься — значит, человек на этом самом месте появился, так?

— Похоже на то. Только вот ума не приложу: кто бы это мог быть? Ничего, стопудово выясню!

— Не сомневаюсь… — вздохнув, проговорила я. И предположила: — А не подслушивала ли эта твоя Харитонова наш кухонный разговор?

— Думаешь?

— Подозреваю.

— Вот завтра встречусь и прозондирую: грела уши или нет! — воскликнула Машенция, азартно потирая ладошки. И добавила с видом суперэксперта: — Она нам нужна, Кать. Печёнкой чую: в теме она. Причём — больше моего в теме, ясно? К тому же на ней Марик с Серым «завязаны». Помнишь, я о них в лесочке «Империальском» упоминала?

— Угу… Как забыть, но я бы не была так уверена, Маш.

— Да эти двое реально «запали» на нашу новенькую! Зуб даю!

— Не надо, — улыбнулась я, — Мне своих хватает. Так их ты рассматриваешь как нашу единственную гарантию безопасности, что ли? — разочарованно уточнила я и зевнула: сон снова решил «заглянуть на огонек» к моему, «валящемуся с ног» от усталости бедолаге—мозгу. Но вопрос по гарантиям в авантюре, всё назойливее маячившей на горизонте, казался мне настолько важным, что пришлось воспротивиться теплым объятиям Морфея.

— Их, саму Харитонову и того, кто за ней стоит, — донеслись до меня слова подруги, — Три — в одном, так сказать! Давай об этом завтра, ладно? Когда всё по Харитоновой устаканится.

— Замечательно, — обрадовалась было я, что теперь-то можно и поспать. Но не тут-то было!

— А сейчас слушай, что мне удалось нарыть по самой Вике, — донеслось до моих ушей, — Она не так проста, как кажется!

— Она и не кажется простой… — откликнулась я, зевнув, и прикрыла глаза.

— Рано дрыхнуть, слышишь! Я ещё тебе сказочку на ночь не рассказала! — таинственным тоном выдала Машка.

— Какую ещё сказочку? — лениво поинтересовалась я, приоткрыв один глаз.

— Очень занимательную! Прям закачаешься!

— Ну, давай, — проснулось мое любопытное Альтер-эго.

— Ну, слушай, цыпа!

— Опять! — возмутилась я, встрепенувшись.

— Ладно-ладно, не буду, — заверила моя интриганка, — Надо ж было тебя как-то растормошить! А то совсем носом клюёшь!

— Ну, «колись» уже, как ты ни скажешь! Заинтриговала же!

Я распахнула глаза и повернулась на бок. Оторвала голову от подушки и подставила под нее ладонь согнутой в локте руки. Чтобы не заснуть ненароком.

— В общем… Вика эта… тоже со странностями.

— Что значит: «тоже»? Кто ещё?

— Ой, не тупи! Я ж только с тобой сейчас близко общаюсь! Кароч: она тоже часто витает в облаках. Прям, как ты, да—да! А че не так? Витаешь ведь!

— Ну, знаешь… — обиженно промычала я.

— Не парься! Всё же ты — немного другой случай, — подруга чуть сдала назад в своих категоричных рассуждениях, видимо, заметив, что перегнула палку.

— Это какой же «немного другой»? — уточнила я, спрятав обиду за ироничной усмешкой.

— Ты витаешь в облаках только, когда погружаешься в эту свою фотосъёмку. Это можно объяснить: творческий процесс, и всё такое… Ну, или, когда я прошу тебя о чем-то вспомнить. А она — ни с того, ни с сего, понимаешь?

— Может, у неё проблемы? Обдумывает их. Ищет выход, — предположила я.

— Не знаю… Может, и так… Но выглядит это реально странно, — задумчиво проговорила Маша.

— Ну вот… Может, у нее неприятности, а тут ты со своим клубом ее донимаешь…

— Не с моим, а с Новиковским! Не переводи стрелки. Сейчас — по Харитоновой базар.

— Беседа, — поправила я подругу.

— Вот что ты цепляешься!

— Извини…

Я ждала продолжения, но Марья вдруг замолчала, окунувшись в размышления. Решив, что её наконец-то сморил сон, она выключит ночник, уляжется под одеяло и обещанной сказочки на ночь не случится, я уже, было, собралась последовать её примеру, как:

— Ладно, слушай про Вику…

— Ну, наконец-то… О чем раздумывала?

— Неважно. Не перебивай! До меня дошёл кое-какой слушок.

— От кого дошел?

— Ну, ты и зануда! Ладно, не дуйся: Лаврентьев из ее потока нашептал.

— Это тот, кого ты в нашу службу безопасности по клубу записала?

— Что? Ааа, да. Не перебивай же! В общем: решил он как-то на лекции у окна присесть. Ну, чтоб не так тоскливо было препода слушать. «Приземлился», значит, у окошка, а Харитонова — тут как тут! Подходит к нему… Уверенно так подходит… И заявляет: «Тебе лучше сесть здесь!» И указывает на место рядом с собой, прикинь! Лавруша чуть прифигел от такого явного подката, но напор новенькой заценил и кости рядом с ней кинул.

— Что? Не поняла…

— Сесть, говорю, с ней рядом согласился.

— Ааа, понятно…

— Слушай дальше. Тут — звонок. Препод в аудиторию «заруливает». В общем, обсудить планы на вечер Лавр с ней не успел. Сидит, значит, такой, лекцию в пол-уха слушает, пишет там что-то для проформы, а сам Харитоновский профиль разглядывает. Короче, фейс ее прям на соточку заценил! И решился, было, «стрелку» на вечер забить, а тут: бабах и всё накрылось медным тазом!

— В смысле? Что-то случилось?

— Оглушительный звон, стекло — вдребезги! Паника. Все вскакивают с мест, голосят чайками. Препод — в ауте.

— Что значит «в ауте», Маш? В обмороке, что ли?

— Ну, почти. Сердчишко у него прихватило. Не переживай, откачали Светилу. Волокардинчиком отпоили. В общем, Лавр отвлекся от новенькой, оглядел кипиш и знатно так прифигел!

— Во второй раз за занятие?

— Что?

— Ну, сначала от Харитоновой прифигел, потом — от обстановочки.

— Точняк! — рассмеялась Машка, — А ты, молоток, учишься! И в юмор, оказывается, слегонца можешь! Жаль, что редко.

— Наверное, только когда от усталости валюсь, — смеясь, парировала я.

— Ладно, слушай дальше, самокритичная ты наша! В общем, на парте, прям на том самом месте, где он поначалу кости кинуть думал, — камень «нарисовался»! И целая куча осколков стекла вокруг него! А камень — просто глыбища, говорит, — стекло играючи вышиб. Напрочь! И, если бы не Харитонова, Лавруша бы, точняк, мишенью стал. Пол-лица, говорит, разворотило бы — не меньше. И осколками бы всего посекло! Короче, хвалится теперь, что в рубашке родился. И о Харитоновой дифирамбы поет!

— А кто камень в окно забросил?

— Да какая разница, Кать!

— Как это какая?

— Вот вечно ты отвлекаешься! Олух один преподу за отчисление отомстить решил, — объяснила Марья, раздраженно взмахнув рукой, — Теперь с органами дело имеет. Короче: тут важно другое: как Вика могла заранее знать, что в окно камень прилетит, а?

— Может, простое совпадение?

— Вряд ли.

— А если она и не знала ничего, просто этот Лаврентьев ей действительно понравился?

— Тогда чего ж она теперь его «динамит»? Он — в непонятках.

— Ну, не понравился, значит, а как-то прознала, что тот студент мстить собрался. Еще до начала лекции узнала и…

— Ладно… — перебила меня подруга, — Аргумент принимается, хоть и со скрипом!

— Почему со скрипом?

— Потому что окон в аудитории несколько! Откуда Харитонова знала, что камень попадет именно в то окно, возле которого Лавр поначалу решит «приземлиться»? Подошла ведь она именно к Марику! Остальных-то «проигнорила»! Все они остались на своих местах — некоторые: у окон! Аудитория — битком в тот день была! В конце семестра, сама знаешь, преподы в популяре.

— Без понятия я, Маш, как это у нее вышло… Может, рассчитала траекторию движения?

— Чего⁈ Какую еще траекторию, Кааать! Чего это тебя понесло на ночь глядя!

— Я говорю о траектории полета камня, Маш…

— Говорит она… Приглуши уже свою заумность на ночь глядя и объясни проще!

— Не сердись… Всё просто: девушка подошла к окну, увидела во дворе… злоумышленника, догадалась, что сейчас в окно прилетит и убрала студента с линии атаки.

— Омагад! Линия атаки — слова-то какие знаем!

— Обычные для любого айкидоки…

— Ну, чего ты насупилась? Не обижайся! К тому же твоя версия с этой самой линией — не катит, — вполне себе миролюбиво заявила Машка.

— Почему?

— Потому, что, если верить Марику, то у окна Харитоновой не было! И камень прилетел в него не сразу, как только она в аудиторию вошла! Около часа прошло. Чем ты слушаешь⁈ Лавр успел кучу листов накатать, профиль ее заценить, родинку даже у нее за ухом обнаружить и только потом…

— Родинку за ухом? — вдруг прервала я подругу, — Черную такую? За левой мочкой? — Ни с того ни с сего осенило меня.

— Вроде да. Лавр говорит, она у нее в виде капельки, что ли. Именно черная и именно за левым ухом. А ты откуда знаешь?

— Просто вдруг родинку увидела…

— Где увидела?

— Перед глазами. Как видение какое-то… Промелькнуло и исчезло.

— Чёт ты меня всерьез беспокоить начинаешь, мать! Видения у нее… Кассандра, блин!

— Кассандра?

— Ну, а кто⁈ Кстати, эта Харитонова тоже промямлила Лавру что-то вроде того, что «увидела», — заявила Марья, изобразив пальцами кавычки в воздухе.

— Что увидела?

— Увидела, что Лавру камень по башке прилетит. Что с тобой?

— Ничего… Кассандра… Имя знакомое… Кажется…

Глава 48 «Орел» или «решка»?

— Конечно, знакомое! — воскликнула Марья, — Предсказательница же древняя!

— Да я не о той… — задумчиво проговорила я, пытаясь выудить из памяти хотя бы немного конкретики по имени, показавшемуся вдруг знакомым лично мне и еще некоторым…

«Некоторым — это кому?» — мысленно спросила я у себя, но Машин возглас перебил мои сумбурные раздумья.

— А о ком же еще⁈ Эту Кассандру еще вестницей несчастья называют. Так что ты это брось, слышишь! Видения у нее! Только несчастий нам щас не хватало! Перед клубом-то!

— Опять ты об этом клубе… — обречённо вздохнула я, — Слушай… Не помню, говорила тебе я или нет… В общем, Миша велел мне туда не ходить.

— Что⁈ — встрепенулась Марья.

— Да. Сказал, что небезопасно это.

— Вот козел! — возмутился мой гладиатор в пижаме, — Сам значит там будет, а нам — не ходить⁈ Ааа, ясно! Это — чтоб ты делишки ему проворачивать не мешала!

— Какие делишки, Маш?

— Пока точно не знаю, какие, но однозначно: темные — тут без вариантов!

— Почему без вариантов-то? — в недоумении уточнила я.

— Потому что Новиков априори не может ничем хорошим заниматься! Он по уши замазан в том мутном братстве! Помнишь, я тебе об их сходке рассказывала? Когда мы до «Империала» добирались.

— Вспомнила. Только братство — не обязательно равно криминал, Маш.

— Да Новиков и криминал: единое — целое, чтоб ты знала!

— Ты к нему предвзята…

— Ничуть! Он же реально мутный, Кать! Как ты этого не видишь⁈ — искренне возмущалась подруга.

— Миша — непростой человек, Маш, но, чтобы мутный… Не знаю… И потом: напрасно ты к этому братству прицепилась…

— Как это напрасно⁈ — округлила она глаза и выдала: — А вдруг они там живым товаром торгуют!

— Где — там? И что значит… живым… торгуют? — совсем растерялась я.

— Где—где! В братстве том мутном — вот где!

— Как это?..

— Как—как! Может, девчонок наших в рабство там сгоняют! Ну, чего глаза распахнула? Не паникуй! Это пока как вариант. Один из. Рабочая версия, в общем. Ясно?

— Маша… Ты… Знаешь, что! — возмутилась я.

— Что⁈ — в тон мне ответила она, — Ну что ты вытаращилась на меня! Новиков же болтал с кем-то по телефону? Болтал! Я сама слышала. И болтал он о каком-то там товаре. А товар может быть и живым!

— Что ты несешь, Маш? — уже спокойнее, но с тем же недовольством отреагировала я, — С ума сошла? Ну и фантазия у тебя…

— Я-то в своем уме, Кать! А вот ты! Знаешь, мой тебе совет: сними уже розовые очки!

— Если есть такие подозрения… разумнее в полицию заявить, разве нет? Пусть они это братство проверят.

— Какую полицию, Ка-тя! Что ты им скажешь? Типа: «Мне кажется, что там какое-то братство создали. Не знаю, где они собираются и что делают, но печёнкой чую, что что-то неладное творится. Проверьте, пожалуйста», так что ли?

— А почему нет?

— Вот ведь святая наивность! И это чудо прям мне на голову свалилось!

— Ну спасибо…

— Они ж только посмеются над тобой, Кать! Скажут, что в любом универе может найтись группа по интересам — и будут правы. Добавят, что собираются они где-нибудь и в «танчики» режутся. А ты им: «Я тут разговор подслушала. Там один брат другому о каком-то товаре твердил». А они тебе такие: «Ну и что, мало ли, комп какой помощней закупить хотят». Короче, поржут они над тобой. И это — в лучшем случае!

— В лучшем? А в худшем?

— А в худшем: просигнализируют, куда надо!

— А куда надо, Маш?

— Ну… В районную поликлинику — как вариант!

— С чего вдруг?

— А с того, что психотерапевта по месту твоего жительства известят. От греха подальше!

— От какого греха?.. Ззачем? — растерянно спросила я.

— А затем, чтоб тот освидетельствование тебе замутил.

— Какое еще освидетельствование, Маш?

— Медицинское, Кать! Ну, что ты как маленькая!

— Извини, не понимаю…

— Чего тут непонятного-то? Освидетельствуют тебя, мать. На предмет того, не представляешь ли ты угрозы окружающим.

— Я? Чем же я могу угрожать, Маш?..

— Как это — чем? Своими буйными фантазиями и фобиями, знамо дело! — рассмеялась «шутница». И продолжила гнуть свою линию: — Ну, а там — дело техники: выявят у тебя ОКР и по месту учебы доложат. А это, дорогая моя, крест на карьере — так и знай!

— Тебя послушать, так… с ума сойти можно… — в смятении пробормотала я, — Мне кажется, ты не права… В полиции должны проверять всю поступающую информацию.

— Кажется ей! — фыркнул мой гуру анализа и предположений, — На вас, фантазеров, никакого личного состава не напасёшься!

— Ну, знаешь… Это их работа. И потом: почему это я «не знаю, где они собираются»? — передала я ее слова дословно.

— Потому что адрес, где Новиковская шайка кучкуется, — держится в строжайшем секрете!

— Так вот и в строжайшем… Что знают двое — могут узнать тысячи… Так дедушка говорит.

— Ой, а Даниил Сергеевич тут причем? Ты только его в это дело не приплети, поняла? — велела она, требовательно тыкнув в меня пальцем. И, если бы мы не находились каждая в своей постели, а стояли друг напротив друга, то проткнула бы мне им грудь со всей решительностью, на какую была способна. А Марья, в последнее время всё больше сдавалось мне, была способна на многое…

— Почему? — вполне себе миролюбиво, хоть и не менее удивленно спросила я, — Дедушка может помочь определить их местоположение.

— Да он мне всю игру сломает! — воскликнула Марья, — Не вздумай, ясно!

— Ясно… — не стала спорить я, заметив, насколько непримиримо она настроена к этой моей идее. — Тогда пусть полицейские за Новиковым и проследят. Он сам их на адрес и выведет.

— Вот ты гений, Кать! Брависсимо прост!

— А что не так?

— Всё! Всё не так, Кать! Этот жук сразу просечёт, кто на него ментов навёл! И на меня «выйдет».

— Почему именно на тебя?

— А на кого, если я его пасу! И он об этом знает!

— Так надо было пасти скрытно, Маш.

— Ну прокололась, чего уж — и на старуху бывает проруха! Только вот не знаю, на чем… Похоже, нашептал кто… А у него компромат на меня есть, забыла? Его же в органы «слить» — раз плюнуть! Помнишь, я рассказала тебе о видосике? А ты еще мне помочь обещала!

— Я обещала подумать, Маш.

— Ах так, значит! Заднюю включила? Предательница! Ну и ладно! Без тебя справлюсь! — «закипела» подруга.

— Детский сад, штаны на лямках… — вздохнув, прошептала я. И, взглянув на Марью, продолжила: — Подожди обижаться… Что ты завелась? Ничего я не включила…

— Давай так: встречусь завтра с Харитоновой, посмотрим, что скажет. А там решишь, лады?

— А если всё же решу не идти?

— Тогда без тебя… Мне, кровь из носа, нужно на Новикова компромат нарыть… Или он меня зароет или я его — третьего не дано!

— Да, не будет он тебе мстить, Маш.

— Зуб даешь?

— Мне они самой нужны, — невесело усмехнулась я.

— Вот видишь! И мне мои нужны!

В комнате повисла тишина. Неуютная, холодящая кожу, она словно отдаляла нас с Марьей друг от друга. Это спонтанное ощущение мне не нравилось. Очень. Я совсем растерялась.

— Слууушай! — после весомой паузы воскликнула она со взрывом показного оптимизма и вгляделась в меня орлиным взглядом, — А давай сыграем в «орла или решку»?

— Ззачем? — уточнила я, растерявшись еще больше.

— Как зачем? — подмигнула она мне и загадочно усмехнулась, — Чтобы дилемму твою разрешить!

— Какую еще дилемму, Маш? — всё меньше понимала я.

— Ну, «вдуплись» уже, Кать! — резким тоном надавили на меня, — Чего ты тупишь-то!

— Маш… — прошептала я и прикрыла глаза, разочарованная тем, в какое русло утёк наш разговор.

— Ладно, прости… — тут же отозвалась она, видимо, спохватившись, что зарулила не в ту степь, — Была резка… Прости, слышишь, я не хотела…

— Хорошо. Я понимаю…

— Отлично, — на выдохе выдала она с облегчением. И добавила: — Ну, смотри, о чем я: идти в клуб ты боишься, так?

— Так, — коротко ответила я.

— И меня одну туда отпустить не можешь, так?

Я молча кивнула.

— Дилемма же, как ни крути, верно⁈

— Получается так…

— Вооот! Пусть судьба—судьбинушка и решит за тебя этот вопрос! Чем не выход? Тупо подбросим монетку. Выпадет «орел» — идешь, «решка» — заляжешь в норке и не отсвечиваешь, лады?

— Я подумаю…

— Да что тут думать, Кать! Рабочий же вариант! Ладно… У тебя — сутки. Суббота — уже послезавтра.

— То есть ты ни за что не откажешься от идеи пойти в то мутное место? — уточнила я.

— Смирись, — стало мне ответом.

— И собралась ты туда только для того, чтобы навредить Мише, так? — проясняла я для себя ситуацию.

— Не навредить, а выудить его на чистую воду! Согласись, это разные вещи. Меня решили утопить, а я что⁈ Лапки сложу — и на дно⁈ Так, по-твоему?

— Ты преувеличиваешь, Маш. Еще раз: Миша не будет тебе…

— Не будет гадить? Ты плохо его знаешь! Будет. Он уже это делает!

— Не думаю… Если ты о той записи, то просто подстраховался, заметив твое внимание. Оно у тебя бывает знаешь каким… цепким, — нашлась я со словом.

— Да, от моего внимания не скроешься.

— Вот видишь, ты сама подтверждаешь!

— И что это меняет относительно Новикова?

— Он не любит повышенного внимания, Маш. И только если поймет, что ты сама ему вредишь… Первая, я имею в виду… По-настоящему, вредишь, Маш, понимаешь… Вот тогда и…

— Оооо! — прервали меня, — Лед тронулся, господа присяжные заседатели! Нуб начал прозревать!

— Что?

— Говорю, в правила игры, наконец, вникать начала. Ну слава богу, блаженная ты моя! Ну-ка поведай мне: что, в твоем понимании, он сделает, если поймет, что я ему врежу, а? Фигурально! Чего ты напряглась? Физически — руки об него марать я не буду.

— Тогда он будет вынужден защищаться… Сама же говоришь, что «пасешь» его. А он терпеть не может слежки. Даже его сестра себе такого не позволяет, Маш.

— А что, у нее тоже есть основания следить за братцем? Тоже хочет вывести его на чистую воду, да?

— Не важно…

— Как это не важно! Если даже у родственников к этому чёрту подозрения имеются! И что: позволить ему творить беззаконие⁈

— Не кричи, пожалуйста. Ночь уже… И почему сразу беззаконие?

— А как это ещё называется? — на тон ниже спросила она.

— Что называется, Маш? Услышь меня, пожалуйста. Мы же ничего не знаем. Ты вот уверена, что он его творит, а где доказательства? У тебя их нет…

— Так за ними мы в тот клуб и идем, моя ты наивность! И знай: хоть с тобой, хоть без тебя, а я туда просочусь! Чего бы мне это не стоило! Альтернативы у меня нет! Варианта, как я сказала, всего два: или я его «потоплю», или — он меня, ясно?

— Вот ты настырная…

— Не в этом дело! Просто у меня чуйка. Вот смотри: если, как ты говоришь, он ни к чему незаконному не причастен, то что делал тот пакет с белой хренью в бардачке его машины, ммм? Ну, тот, в который я вляпалась. Или скажешь, что там была мука и он блины печь собирался, ммм?

— Не скажу…

— Воот! И зачем он с моим «залетом» видос состряпал, а?

— Каким залетом?

— Ну, когда я в этом дерьме изляпалась! Он всё это заснял!

— Не знаю… Но странно, да… Если ему скрывать нечего, то действительно странно…

— Воот! — в который раз воскликнул мой доморощенный следователь, — И у тебя подозрения возникли. А почему? А потому что у честного человека такой хрени в машине вообще быть не должно! Ни в машине, ни дома — нигде, понимаешь⁈ А у Новикова — есть! И неизвестно еще что у него дома припрятано! В общем, во всем этом разобраться надо. И все завязано на том клубе, поняла?

— Поняла… Кстати, о порошке. Ты сказала, что тогда испачкала им руки.

— Ну, да… Все пальцы вымарала…

— Как ты потом себя чувствовала?

— Чё? Консилиум забацать собралась? — усмехнулась моя плутишка и взглянула на меня с подозрением.

— Не волнуйся. Думаю обойтись собственными силами, — негромко, но твердо заявила я, почувствовав неладное в водных, которые она мне тогда предоставила. — Так, каково твое самочувствие было?

— Вполне себе не каково, — ответили мне, сделав ударение на «а» в последнем слове.

— Что это значит, Маш? Ответь прямо, пожалуйста.

— Да, раз плюнуть! — с нажимом ответила она и объяснила: — Нормально мне было! Обошлось… Правда, пальчики свои любименькие тогда чуть в порошок не стерла. Всю упаковку салфеток на них извела, — иронично жаловалась она, — А потом ещё полчаса с мылом намывала!

— И материал на анализ взяла, так? Не ври, что не взяла, Маш. Ты ж спишь и видишь, как бы Мише насолить. А тут такой удобный повод, да?

— Ну взяла и чё? — не стала спорить подруга, взглянув на меня с недовольством.

— И каким результат вышел?

— Вот душнила ты, Катька! Дотошная, прям жуть!

— И, заметь, терпеливая. Я все еще жду ответа, Маш.

— Крахмал с вкраплениями этой хрени.

— То есть…

— То и есть! — нетерпеливо перебила меня амазонка в пижаме, — Вещество было «разбодяжено», поняла? Обычная практика у такого рода дельцов.

— Если с вкраплениями, то значит веществ в том пакете было незначительное количество, — задумчиво предположила я, — Это крахмал «разбодяжили», Маш, а не наоборот.

— Эх, ты и вывернула! Адвокатом у этого дьявола заделалась, да⁈

— Не злись, пожалуйста. И не переводи стрелок на меня.

— К чему ты это вообще? Причем здесь та экспертиза?

— Разобраться хочу. Что-то тут не так. На подставу похоже, понимаешь?

— На врагов Новиковских намекаешь? Типа он такой весь белый и пушистый?

— Нет, не думаю. Считаешь, врагов у него нет?

— Да предостаточно! С таким-то гнилым характером. Только нафига им товар портить, когда можно самого курёнка тихо «пришить» — и концы в воду? Нафига так тупо топить себя любимых, а?

— Не понимаю… Объясни попроще, пожалуйста.

— Ну, смотри: цепочка поставок хорошо известна в их узких кругах. Значит, выяснить, кто за кем стоит — раз плюнуть.

— Не знаю… Возможно, ему тот пакет… как-то скрытно передали. Без свидетелей, например. Или как-то еще? Причиной могла стать конкуренция. Миша — человек амбициозный, вполне мог кому-то дорогу перейти.

— Ну и кто это, по-твоему, мог сделать?

— Не знаю… Кто-то близкий к их шефу… Или… А может, сам шеф передал? Или как у них там такой человек называется?

— Типа сам главарь решил подставить душку—Новикова? Ну ты и фантазерка!

— Почему сразу фантазерка? Ведь такой вариант возможен, правда? Если амбиции Новикова зашли так далеко, что он решил подсидеть… этого главаря.

— Ты расклада в банде совсем не сечёшь! Где главарь, а где его пешка! Новиков — пешка!

— Ты уверена?

— Почти.

— Почти — это значит: не уверена, Маш. А что значит этот расклад… в банде?

— Не по рангу главарю о пешку мараться, ясно!

— И откуда у тебя такие познания, скажи, пожалуйста? — поинтересовалась я, задумчиво глядя на подругу.

— В кино видала! Опять ты этого дьявола защищаешь!

— Не думаю, что Миша этим занимается, Маш. Это же наказуемо, так?

— Ну срок немалый светит, да…

— А Миша — не дурак и не может этого не понимать…

— Да все, кто этим промышляют, — не дураки, Маш. Дуракам дело не доверят. Короче, всё это в клубе и выяснится! У них там сто пудов «точка»!

— Думаешь? Точка — это своеобразный пункт распределения, я правильно поняла?

— Правильно. Очень похоже. Хоть доказательств у меня пока нет. Проверить надо. Все пути туда ведут, сечёшь? Я же справки по Новикову навожу. С какого бока не копну — постоянно этот клуб всплывает.

— Странно…

— Да не то слово!

— Давай оставим этот клуб, Маш, ладно? Хоть ненадолго… Меня сейчас больше всего интересует, почему о результате той экспертизы смывов с твоих пальцев я узнаю только сейчас? Почему ты не сказала мне сразу? Там, в лесу?

— Потому что ты трусиха! И сразу бы отказалась мне помочь. Короче, считай, сделала я это для пущего драматического эффекта, ясно!

— В общем, так, Маш: если ты хочешь, чтобы я участвовала в твоих… эммм…

— Приключеньках, — услужливо подсказала мне она.

— Да. Участвовать в них я стану только при одном условии: ты не будешь использовать меня в темную. Я должна знать всё, Маш. Сразу и в подробностях. И без этого твоего «драматического эффекта». Ясно?

— Не вопрос — всё решаемо!

— И ещё: если у тебя есть результат экспертизы того порошка, то Мишин компромат на тебя превращается в пустышку, понимаешь? В правовом смысле, я имею в виду.

— «В правовом смысле», — передразнила меня Машка. И выдала: — а как я докажу, что на том видосике именно тот порошок, на который экспертиза сделана, а?

На это с ответом я не нашлась.

— То-то же! Тоже мне юрист-консультант выискался! Ладно, замётано: буду сообщать тебе всё как на духу. Сразу, как узнаю. Всё! Мозг уже дымится! Хорошо, что завтра ко второй!

— Мне — к третьей.

— Тебе ваще лафа! Всё! По норкам! Спать пора!

— Ну, наконец-то… Спокойной ночи.

— Взаимно, — откликнулась Марья и отвернулась к стенке. Видимо, чтоб совсем ничего от сна не отвлекало.

Глава 49 Неразбериха

Веки горячило непонятное тепло. Я потерла их спросонья и повернулась на бок, с головой накрывшись одеялом. Вместе с чириканьем воробьев за окном в мой приятный сон ворвалось утро, а кадр очередного «кино» из «сериала» о детстве — его раннего, абсолютно счастливого периода, которым мозг снова баловал меня, казалось, всю ночь напролет, — вдруг завис на мгновенье и стал рассыпаться на мельчайшие пазлы. Их, похожих на мелкие крошки, бойко выдувало из памяти непонятно откуда взявшимся сквозняком. Он мигом унес прочь разрозненные «кусочки» моего счастливого прошлого, освободив место ворвавшимся в уши звукам и ощущениям из неспокойного настоящего.

Шустрая ватага воробьев за окном расчирикалась не на шутку, видимо, вступив в бой за очередную вкусняшку, припрятанную под мохнатым слоем выпавшего за ночь снега. Вкусняшками этими ежедневно щедро снабжал скворечник, прикрепленный к стволу «моего» дерева, наш дворник и охранник в одном лице — добрый улыбчивый дядька средних лет в военной шапке—ушанке и с объемной метлой на перевес. Свою молчаливую спутницу он шутя величал «Шурочка» и каждое утро с ее помощью заботливо укутывал снегом «пятачок» вокруг этого самого дерева. Резкий и воинственный щебет пернатых забияк не притуплял ни трехкамерный стеклопакет на окнах, ни толстое пуховое одеяло, под которым я спряталась. К тому же под ним стало жарко. Я выбралась из своего глухого окопа и лениво приоткрыла глаза. И стоило только разлепить веки, как взору предстала стена, у которой был расположен мой диван и с которой за полгода проживания в этой комнате я практически сроднилась. Оклеенная приятными глазу обоями пастельных тонов, в это утро она была сплошь усыпана солнечными зайчиками. Яркие игривые лучики холодного декабрьского солнца без проблем «залетали» в окно, ведь Маша уже успела раздвинуть шторы, и во всю «скакали» по стенам, по нашему с ней полированному столу у окна и даже по моей подушке, успев достаточно ее прогреть.

С детства не жалую перегретую подушку, поэтому всегда стремлюсь оставить окно на ночь чуть приоткрытым, чтоб слегка «сифонило» и охлаждало ее саму и разметавшуюся по ней копну моих буйных волос. Дома, в спальне, с этим проблем не возникает, но здесь Маша вечно ворчит, если через окно «сифонит», поэтому норовит захлопнуть его поплотнее, потому как, по ее мнению, «мы совсем не пингвины, а райские птички, которым критически нужно тепло».

Вот и приходится частенько парить затылок, к примеру, как прошлой ночью. Косу на ночь я заплетаю своеобразно — вплетаю в нее только нижнюю треть длины волос. Потому что если плести от затылка, то «ствол» ее выходит плотным и толстым, что очень мешает спать: лежишь с вечно вспотевшим затылком, словно на дополнительной, «приклеенной» к нему подушке. Полина, наша помощница по хозяйству, еще в детстве предложила этот своеобразный способ заплетать косу «свободной, чтобы по утру просыпаться бабочкой, а не гусеницей в коконе», как она тогда говорила.

— Маааш, зачем ты шторы распахнула? — капризно пробурчала я, — И так ведь жарко, как в парной… Опять вчера окно замуровала, что ли? И когда ведь успела…

Ответа на мое ворчание не последовало. Я осмотрелась по сторонам повнимательнее и поняла, что пребываю в комнате в полнейшем одиночестве. Подруга явно ушла на занятия «догрызать гранит науки»: постель ее была убрана, а на письменном столе привычно виднелся листок бумаги.

— Успею ещё прочитать твое ЦУ, — проговорила я. Сладко потянулась под одеялом и привычно залюбовалась «своим» деревом за окном.

Воробьи угомонились, видимо, склевав всё, что дядя Вася рассыпал на дощечке скворечника, прикрепленной под самым летком. Теперь они лишь время от времени сыто почирикивали и лениво перескакивали с ветки на ветку. Утро радовало. Холодное бледно-голубое небо выглядело безоблачным, и яркое не по сезону солнце успело «протопить» стекло и избавить от наледи, которой оно было сплошь покрыто прошлым вечером.

Несмотря на то, что вечером мы засиделись с Машкиным мозговым штурмом и так поздно легли спать, я чувствовала себя выспавшейся и бодрой. Улыбнувшись погожему утру, я резво выбралась из постели и направилась к записке, ожидавшей на столе моего внимания. В ней были коротко обозначены две «темки», как Марья обычно называла пункты своих ЦУ. В самом верху листа а4, по центру, значилось выведенное ее размашистым крупным почерком: «ПОСУДА!»; а ниже, чуть помельче: «Будь дома к 18.00! Не опаздывать! Мы с Викой ждать не любим!»

— Ясно, о мой Предводитель, — иронично усмехнулась я и направилась к грязным после позднего ужина тарелкам.

Вскоре посуда была вымыта и настало время принять душ. Я выбрала контрастный режим, ведь предстоял насыщенный день и дополнительный тонус мне совсем бы не помешал.

«Первое: раздобыть „свеженькую“ МРТшку, — мысленно поставила я „крестик“ в своем списке дел, — второе: выдержать разговор со Ждановым и его Комиссией; третье: если посчастливится, то сдать зачет. Или хотя бы договориться о времени сдачи».

Вздохнув, я на время прогнала мысли о въедливом преподавателе, неизвестно откуда свалившемся мне на голову, и, стоя под струями контрастного душа, сосредоточилась на том, как бы получить «свеженькую» МРТ моей бедовой головушки, ушибленной в полете с холма, возвышавшегося на базе отдыха «Империал». На этот злосчастный оледеневший холм неделю назад меня затащил Михаил. Я сожалела, что уступила тогда уговорам и пообещала себе больше не поддаваться его хотелкам, если они пойдут в разрез с моим желанием.

День пролетел будто в одно мгновение. Как белка в колесе я носилась из одного учреждения в другое и в общагу вернулась только вечером. Марья была уже дома.

— Ну, где ты ходишь, Катя! — с упреком встретила она меня, — Опоздала на целый час! Ужин совсем остыл!

— Не беда, подогреем, — миролюбиво проговорила я, — А что у нас на ужин?

— Макароны под болоньезе, — ответила подруга, загрузив в микроволновку одну из двух тарелок с ужином и нажав на «пуск».

— О! Твои фирменные! Отлично!

— Чёт светишься, как светофор, — заметил мой строгий дознаватель, оглядев меня с головы до ног. И распорядился, взглянув на таймер: — Раздевайся давай! У тебя на всё про всё шесть минут. И «колись», где тебя носило!

— Ой, вертелась как белка в колесе! — воскликнула я. Сняв с плеч рюкзак и верхнюю одежду, метнулась к раковине, чтобы вымыть руки. — Все ноги стерла, как Полина моя ни скажет!

— Интересненько… И что за апокалипсис такой нагрянул?

— Сейчас расскажу! — пообещала я, смывая мыльную пену с рук. — Утром Андрей Андреевич позвонил! Сам позвонил, представляешь!

— Кто такой, почему не знаю?

— Врача из «Империала», помнишь? — вернулась я в комнату и заметила: — Как вкусно пахнет! Не поверишь: голодна как волк!

— Ну почему же, охотно верю. Садись за стол. Это тот, который Новикова тогда в больничку сплавил, но просчитался.

— Почему просчитался?

— Потому что не учел Новиковской изворотливости. Надо было черта этого там под охраной оставить. Тогда бы он оттуда не слинял… — усмехнулась Марья, поставив передо мной тарелку со спагетти, с аппетитной «шапочкой» из фарша, политым ароматным соусом.

— Что-то ты снова не в духе, Маш… Вчера была на нерве из-за Сашиной командировки, а сегодня что? Не помирились?

— Он на связь так и не вышел, — недовольно поведали мне, — А сейчас вообще телефон отключил. Не понимаю, что происходит. Ладно. Зачем этот Андрей Андреевич тебе звонил?

— Спросил, как я себя чувствую и пригласил на повторно МРТ. Я так обрадовалась! Как раз думала, как бы мне результат получить для комиссии Ждановкой!

— А как этот Андрей в квадрате узнал, что тебе ещё одна МРТ понадобилась?

— Андрей в квадрате?

— Ну а как⁈ — усмехнулась Машка. — Так откуда он фишечку-то просёк?

— Я не спросила. Да это и не важно!

— Как неважно? Сам Орлов подсуетился, зуб даю! А это знак!

— Да какой знак, Маш… Не знаю… Но все так удачно совпало — фантастика просто! В общем, я с новым заключением — пулей на комиссию в Универ. А там Голубева на Жданова насела и добилась, чтобы принял у меня злополучный зачет!

— Молодчинка какая! Сдала?

— Конечно!

— В общем, с сессией всё на мази, да?

— Да! Допуск выдан! Я так рада, не поверишь!

— Почему же? Верю. Светишься так, что щас ослепишь!

— Ну, а у тебя как дела? Что узнала?

— Самое главное! Выяснила координаты этого шабаша.

— И где же он состоится?

— В местечке под названием «Терра Инкогнита».

— Неизвестная земля? — машинально перевела я, — И где ж у нас такая находится?

— А твой инглиш не так плох!

— Не юли, Маш. Это латынь. И тебе это известно не хуже меня. Так, где находится… местечко?

— За городом… Примерно в полтиннике кэмэ от МКАДА.

— Далековато…

— Да неочень! Там деревня какая-то, что ли…

— Деревня?.. Подожди, а в лесу «Империала» ты по-другому этот клуб называла.

— Да. Я думала на «Империю чувств». Но не так, чтоб очень и ошиблась.

— То есть?

— «Империя» эта находится рядом с «Террой». И является ее легальным прикрытием… Уже год на плаву… Кстати, твой Новиков в «Терре» этой прям завсегдатай? Чуть ли не живёт там, говорят.

— Кто говорит?

— Да, забей! Источник — проверенный.

— И кто же он — твой источник?

— Ну ты и зануда, Кать. Считай, что Вика сказала. Я же с ней на стрелке была.

— Ясно. О чем еще говорили?

— Щас нагрянет — сама расспросишь.

— Расспрошу. Обязательно. Подожди, а вдруг Михаил узнает меня в этом клубе? Он будет недоволен, если увидит меня там, Маш.

— Тебе это важно? Его недовольство, я имею в виду?

— Не особо, но…

— Никаких «но»! И будь спокойна — не узнает!

— Почему? Он может быть наблюдательным, когда захочет.

— Ему не удастся захотеть.

— Что это значит?

— То и значит, что не до тебя ему будет. Его ждет целая куча хлопот.

— Каких хлопот, Маш?

— Организационных. Не забивай голову.

— Опять что-то от меня скрываешь, да?

— Нет, Кать. Просто его хлопоты не имеют к нам никакого отношения. Его тёрки с братьями или появление незапланированных гостей нас не волнуют, ясно?

— Ясно…

— В общем, не до тебя ему будет, уж поверь! Еще и соблазнов там на него свалится немеряно.

— Соблазнов?

— Ага, — рассмеялась Марья, — сразу две идиотки будут бороться за внимание этого несчастного! А это кое-кому совсем не понравится. Но самое главное — конспирация! Конспирация — наше всё! — Авантюристка подняла указательный палец прямо перед моим носом. — Только надо тщательно продумать образы! Но об этом позже.

— Что-то мне неспокойно, Маш. И на защиту Мишину надежды нет, если тебя послушать…

— Опять ты о Новикове! Какая от него защита? Он только подставить может. И потом с нами же Вика будет! Она — наш маяк, понимаешь?

— То есть?

— То и есть! Если почувствует чё-нить стрёмное — сразу свалим!

— Почувствует?

— Или «увидит». Как с Лавром. Я ж ночью тебе про камень нашептала, забыла?

— Ах, ты об этом… Не верю я в это… Обычные байки от этого твоего Лавра.

— Вот уж и нет! Марк — реалист до мозга костей и сам от ее финтов в аху… В непонятках!

— А если Вика ничего не «увидит»?

— Не увидит — значит всё в ажуре. Не дрейфь! Главное правило клуба — всё по взаимному согласию, ясно? Принуждение невозможно. За этим строго следит их эсбэшка.

— Там целая служба безопасности есть?

— А то! В конце концов чем эта шарага хуже твоего дома!

— Ты сейчас сравниваешь мой дом с…

— Ой, не начинай! Кароч: в клубешнике том камер понатыкано — мышь не проскочит! — успокаивала моя авантюристка. — Даже когда ты уже в клубе — даётся время на размышления.

— Какие еще размышления, Маш?

— Типа свалить можно в любой момент, понимаешь?

— Интересно, почему бы это не должно было бы быть так…

— Хорош быкать! Слушай дальше!

— Ты выяснила кто за этой Викой стоит?

— Фифти—фифти, — туманно ответила Марья и чуть скривила губы.

— Что она сказала?

— Сказала, чтоб я на этот счет не парилась. И что тот человек достоен доверия.

— И всё?

— Да. Больше ничего мне вытянуть из нее не удалось. Как воды в рот набрала, прикинь!

— Неразбериха какая-то выходит…

— Какая еще неразбериха, Кать!

— Ты ж понимаешь, что информации мало, Маш, да? Для нашей безопасности, я имею в виду. И на тех двоих… Как их… Марка и…

— Сержа.

— Да. Уж прости, но на них я не надеюсь. Ладно… Сама у этой Вики всё выясню.

— Ну дерзай!

— Не обижайся, ладно… Это же важный вопрос, правда?

— Правда—правда.

— А у нас нет по нему конкретики.

— Да я не против, Кать! Дерзни, говорю, может у тебя что и выгорит.

В дверь негромко, но настойчиво постучали.

— А вот и она! — победно воскликнула Маша, — Входи! — велела подруга уже той, кто был за порогом. А я быстренько заглотила остатки ужина и принялась его пережёвывать.

Глава 50 Наваждение

На пороге нашей комнаты появилась долгожданная гостья. Заглотив свой ужин и наскоро прожевав его, я поднялась из-за стола и шагнула к ней навстречу. Шагнула, но остановилась, натолкнувшись на предостерегающий взгляд гостьи, как на невидимую стену.

«Держит дистанцию? Странно… — не удалось мне скрыть недоумения, — Зачем? Мы же — в одной лодке, если верить Марье…»

Уловив в лице гостьи настрой, который я расценила не иначе, как сосредоточенную решимость — именно с такой в одном фильме бравые смельчаки кидались на амбразуру — я опустила взгляд, чтобы скрыть нахлынувшие вдруг растерянность и разочарование. Похоже, Маша просчиталась в оценке лояльности к нам нашей новой знакомой…

— Ну чего ты зависла, Кать? Приглашай Вику к столу, — из-за спины послышался недовольный возглас Марьи. — Не обращай на нее внимания, — это, видимо, уже адресовалось самой гостье, — С ней такое случается.

Я снова подняла взгляд на вошедшую, но успела лишь улыбнуться, как глаза ослепила яркая вспышка. Мой натруженный мозг, ошалевший то ли от в спешке заглоченных калорий, то ли от вязкого взгляда этой Вики, снова взялся копаться в давно подзабытом прошлом. Да, так и было: за вспышкой пред моим, слегка затуманенным взором возникло странное белое пятно. Невзрачное поначалу, оно разрасталось как на дрожжах, мгновенье за мгновеньем становясь всё менее плотным и каким-то пористым. Сквозь мелкие дырочки в этой странной субстанции перед глазами, словно сквозь промокашку, принялись просачиваться очертания некоей темной громадины. Я вгляделась в это смутное нечто, похожее на тень чего-то внушительного, и призадумалась:

«Что это? Дом? Если да, то чей он?»

Будто в ответ на мои безмолвные вопросы странная конструкция перед глазами начала обретать чёткость. Стало возможно разглядеть штрихи ее витиеватого фасада, очень смахивающего на старинный деревянный. Проявились и очертания широких окон со старинными, будто выцветшими занавесками, образ смутно знакомых ступеней, ведущих к массивному крыльцу: всему — в резных завитушках, и с такими же резными перилами по обеим его сторонам.

«Кажется, я когда-то поднималась по этим ступеням, — беспокойно закопошились мысли в моей буйной головушке, — И цеплялась за перилла ладошками в теплых варежках… С орнаментом из синих снежинок… Когда это было?»

Впрочем, «кино» перед глазами так и не заиграло красками в полной мере. Оставаясь нечётким, оно напомнило мне старинный документальный фильм, снятый в виде эскизов, наспех прорисованных тонко заточенными, но всё же цветными карандашами.

На фоне странного дома стали вдруг проявляться и слабо «прорисованные» контуры чьих-то лиц. Черты этих лиц было не разобрать. Едва заметные, они отсвечивали, словно мелкие расплывчатые голограммы и медленно уплывали в даль. Кадр со старинным домом тоже задержался в поле моего зрения совсем ненадолго: нечеткий набросок покружил между мною и нашей гостьей, на пару мгновений завис в стоп-кадре и, как корабль—призрак, неспешно растворился в воздухе, так и не дав мне возможности разглядеть больше деталей.

Меня испугало возникшее видение, вернее не оно само, а то, что я не смогла его контролировать. И прогнать его не хватило сил. Оно ушло само.

«Не хватило сил и, пожалуй, желания», — мысленно поправила я себя.

Врожденное любопытство взяло верх, даже несмотря на то, что на сердце стало неспокойно. Смутное волнение холодком сковало грудь, погрузив меня на некоторое время в странное вязкое безвременье. Туманный «кисель» настолько затопил голову, что было сложно определиться: в комнате ли я всё еще, или где-то рядом с уплывшим призраком дома…

«Что происходит? С ума схожу что ли?» — задумалась я.

Я старалась мысленно вести с собой беседу. Это помогало не утонуть в окутавшем голову тумане. Грудь все сильнее сковывало холодом — значит паническая атака была уже не за горами. Изо всех сил сопротивляясь навалившемуся дурману, я «вонзилась» взглядом в ту, кто безмолвно стоял напротив и всматривался в меня с не меньшим вниманием.

Со всей цепкостью, на которую была сейчас способна, я вгляделась в симпатичную шатенку одного роста со мной и схожего с моим телосложения. Разница проглядывала лишь в длине и цвете ее волос. Они были немного короче, а оттенок локонов был разительно схож с моим натуральным, и если бы я летом не взбунтовалась против деда и не обесцветила свои, то мы с гостьей были бы похожи настолько, что вполне могли бы сойти за сестер.

Гладкие, как шелк, пряди шатенки блестели в ярком свете от люстры, словно отполированные и вдруг напомнили мне пряный вкус из очень далекого детства. То была хорошо запомнившаяся мне терпкая сладость горячего молочного шоколада с корицей. Я даже ощутила на языке его мягкое, слегка тягучее послевкусие, будто реально глотнула той самой «вкусняшки», а не просто «залипла» на «аппетитных» волосах своей визави. Перед глазами вдруг промелькнуло, как вкусняшка эта тугими неровными струями льется из причудливого сотейника в красивую белую чашку с огромным маком на боковине.

«Такой чашки никогда не было дома. Значит, я пила из нее где-то еще… Но где?» — промелькнуло в голове.

Моя безмолвная собеседница резко пожала плечами. Хрупкие, обтянутые толстовкой теплого горчичного цвета, они вынырнули из-под прядей волос и притянули к себе мое внимание.

Мне показалось, что девушка тестирует мою реакцию на свои действия. Зачем она это делала — было непонятно, но стоило ей теперь качнуть головой — и часть локонов перекочевала на грудь, усилив мой вау—эффект. Я снова засмотрелась на ее пряди и мне навязчиво показалось, что как-то я уже к ним прикасалась. К ним или, может, к похожим… Похожим по цвету и густоте, но не прямым и гладким, а кучерявым, как у барашка, и рассыпанным упругими, пружинящими «струйками» от макушки до хрупких, но детских плечиков. Вдруг так захотелось спросить, а не ее ли были те — «барашкины кудряшки»? Но я не решилась на это. Я просто продолжила разглядывать свою безмолвную собеседницу, так и стоявшую на расстоянии примерно метров двух от меня. Я разглядывала ее и боролась с крепнущим ощущением того, что мы с ней совсем не чужие друг другу люди. Что-то смутно узнаваемое проглядывало в ней. Это далекое, едва уловимое дежавю, осязаемое инстинктивно, считывалось и в ее уверенной манере держаться, и в малоподвижной мимике сосредоточенного лица, и в проницательности самого взгляда, и смутно знакомой привычке смотреть прямо в глаза, не моргая.

Но как я ни старалась, память отказывалась выдать конкретику. Осознавать это было более, чем странно, ведь я могу вспомнить всё, что со мной когда-то происходило, вспомнить в красках и мельчайших подробностях — стоит только сосредоточиться! Но вот сосредоточиться-то как раз сейчас и не получалось. Внимание мое скакало, как по кочкам и, видимо, от этого всё больше рассеивалось. Сначала оно «залипло» на «прозрачной стене», которую между нами установила гостья, едва вошла; затем перекочевало на видение со странным домом, потом поймало вау-эффект от ее волос, а теперь… Теперь оно сосредоточилось на ее толстовке цвета теплой горчицы. Оттенок этот вдруг напомнил мне о песке, который когда-то сыпался на голову.

Я вдруг увидела себя в узкой глубокой яме. Я застряла в ней, и вязну всё глубже и глубже. Одной рукой стараясь прикрыть глаза, вторую тяну вверх — к чьей-то ладони, которая пытается за нее ухватиться и выдернуть меня из ловушки. Я вижу эту ладонь прямо у себя над головой, но ухватиться за нее мне жутко мешает песок. Он постоянно сыплется сверху, постепенно погребая меня под собой.

Очередное видение рассеивается, но ощущение зыбкости остается. Чтобы не увязнуть окончательно, я постоянно пытаюсь освежить в памяти хоть что-то из того, что недавно пронеслось перед глазами: резные ступени смутно знакомого дома, выцветшие занавеси на его окнах, варежки на перилах, но на всем этом теперь будто лежит плотный слой песка и мешает разглядеть нюансы. Он видится мне повсюду, но всё еще сыплется сверху, укутывая все, что я отчаянно пытаюсь удержать в памяти под очередным слоем теплого горчичного цвета — цвета толстовки моей гостьи, за которую чуть раньше зацепился мой взгляд. Остро ощущаю себя втянутой в странную ментальную головоломку. Это явная манипуляция, и я физически ощущаю, как все глубже погружаюсь в нее.

Так бывает: не в силах что-либо изменить, ты просто стоишь как истукан и завороженно всматриваешься в песчаную вакханалию, творящуюся у тебя перед взором: внутренним или внешним — не суть важно… Ты пытаешься зацепиться за нечто существенное, что поможет тебе выбраться, но в состоянии разглядеть лишь нечеткие контуры того, что припрятано под зыбкой желтой массой. Вездесущие сухие крупинки жутко мешают развидеть суть. Они повсюду: мельтешат у тебя перед лицом зыбкой пеленой, назойливо лезут в глаза, забивают ноздри; ты ощущаешь их на подушечках пальцев, когда пытаешься смахнуть с лица эти мельчайшие крупинки. Но всё напрасно: на смену слетевшим сверху сыплется новая порция, будто чья-то невидимая рука сознательно распыляет на тебя всю эту желтую массу.

«Зачем? Чтобы что? — мысленно задаешься ты вопросом. И сама же себе и отвечаешь: — Чтобы отвлечь внимание! Чтобы не дать сосредоточиться на том, за что недавно зацепилась память. Но что в том плохого, если я вспомню?»

Найти ответ на последний вопрос ты не успеваешь. Потому что под очередным горчичным барханом замечаешь нечто странное. Это нечто — живое, оно шевелится. И ты начинаешь завороженно наблюдать, как сквозь назойливые песчинки проступает сначала мохнатая лапка, потом — кусочек тельца, потом — ещё один кусочек… Затем из желтой массы выныривает чернющая мохнатая головка с малюсенькими красными глазками—бусинками.

«Что это? Или кто? Чертёнок какой-то, — в ужасе недоумеваешь ты, вглядываясь в видение карабкающегося на поверхность и постоянно увязающего в песке „чудища“. И мысленно приказываешь себе: Стоп, Катя! Прекрати на это смотреть!»

Теперь ты отчаянно пытаешься закрыть глаза, но что-то мешает тебе это сделать. Тебя это не на шутку нервирует, потому что ты очень остро чувствуешь себя марионеткой. В тебе зреет бунт. Он уже готов выплеснуться из тебя, но вдруг что-то в настройках твоего странного видения меняется. Словно по чьей-то безмолвной команде испугавшего тебя обладателя чёрных глазок—бусинок вдруг погребает под очередной грудой песка. Как только это случается, невидимая рука перестает насыпать новый бархан. Передо тобой на пару—тройку мгновений предстает желтая безмятежная «Сахара», а затем «мини пустыня» начинает исчезать на глазах, словно та же невидимая рука стирает ее ластиком. И, когда пустыня исчезает без следа, ты наконец, можешь закрыть глаза…

«Истязание песком окончено», — как когда-то в детстве от всей души радуешься ты, опуская иссохшие веки, будто песок тот сыпался на тебя в реале, а не был игрой твоего воображения…

Шумно выдыхаю от дикого облегчения, что всё закончилось, разлепляю веки и ловлю на себе пристальный взгляд глаз цвета оливки. Он словно магнитом притягивает мой. Чуть прищуриваясь, всматриваюсь в причудливую черную кайму, очерчивающую границы светло зеленой радужки, засматриваюсь и на угольно-черные ресницы. Они настолько густые и длинные, что ложатся пушистым веером под нижним веком, стоит их хозяйке на мгновение прикрыть глаза. А она сделала это уже дважды: в первый раз — будто от внезапно навалившейся усталости, а во второй — словно обо что-то обожглась. Возможно, обожглась о мое бурлящее раздражение, совсем недавно разраставшееся как снежный ком.

Ненавижу чувствовать себя марионеткой в чьих-то руках, а в последнее время в моей жизни это происходит чуть ли не каждый день. Кажется, мое состояние заметили. Или как-то просчитали, что ли. Шестым чувством там… Или как-то еще… Не знаю, но чувствую, что давление на меня снизилось в разы. Поэтому мой гнев стихает, уступая место прежнему ощущению «знакомости». Теперь я уверена: я точно видела эти глаза раньше. В них мне теперь видится не просто нечто знакомое, а чуть ли не родное, когда-то занимавшее важное место в жизни. Снова силюсь припомнить подробности, но опять не получается, как ни стараюсь.

— Не могу… Как жаль… — то ли шепчу, то ли мысленно сожалею я.

И снова напрягаю память, уже «закипающую» от бесплодных усилий:

«Где я видела эти глаза? Когда?»

Напрасно мучаю себя вопросами… Ничего не выходит. Некая помеха, липкая как размякшая жвачка, зависает над головой невесомым пористым облачком. Невидимая глазу, но ощутимая интуитивно, она «сбивает настройки» моей, перегруженной за эти дни памяти, мешает ей сконцентрироваться. Становится очень обидно. Просто до слез. Хлюпаю носом и вдруг слышу негромкий мелодичный голос:

— Рано… Молодец, не разочаровала.

«Странно… Она будто поняла меня без слов. Или я всё высказала вслух?» — задумалась я.

Как бы то ни было, это ее: «Молодец, не разочаровала», окончательно вернуло меня в реальность.

— Не разочаровала в чём? — спросила я, снова хлюпнув носом.

Гостья неспешно подошла ко мне и провела ладонью перед моим лицом.

— Что ты делаешь? — удивилась я, почувствовав, что раздражение мое улеглось, а интерес продолжать вспоминать о призрачном доме — иссяк.

— Убираю лишнее, — странно ответила она и протянула мне непонятно откуда взявшуюся салфетку.

— Лишнее? — машинально повторила я, приняв из ее рук мягкую, как облачко, ткань. И уточнила: — Зачем?

— Не время, — подумав пару мгновений, сообщила она.

— Не время для чего? — не отступалась я, промокнув лицо салфеткой и затем-то отдав ее гостье.

— Для встречи с прошлым, — прозвучал еще более странный ответ. Салфетку приняли и запрятали в карман песочной толстовки.

— С прошлым? Не понимаю, что происходит… Когда оно придет?.. Это время?..

— Позже.

— Когда «позже»? — в недоумении переспросила я, но ответа так и не услышала.

Громко хлопнула входная дверь. В комнату ворвался сквозняк, а вместе с ним — и Марья с недовольным воплем:

— Достали уже со своим проветриванием! Заморозили, блин! Ну, что, девчонки, познакомились? — радостно и на пару тонов потише спросила она.

— Ааа… а ты где была? — Моему удивлению не было предела!

— Сказала же, что выскочу на минутку! Саша звонил!

— Ааа… Как он? — негромко пролепетала я, все еще поражаясь тому, что не заметила, как она выходила из комнаты.

— Да в порядке всё! А ты чего такая?

— Какая?

— Заторможенная. Будто привидение узрела.

— Пить хочу, — проговорила я, — Очень…

— Ну давайте за стол! Чай пить будем. Вика, не стой изваянием!

— С удовольствием выпью чашечку, — гостья сдержанно улыбнулась Марье. Внимательный взгляд «причудливых» глаз снова скользнул по моему лицу.

«Почему она так на меня смотрит? Решает, стоит ли брать меня в собой в клуб, или вообще куда-то идти в моей кампании?»

Глава 51 Странная гостья

И словно услышав мои молчаливые вопросы, Виктория вдруг тепло улыбнулась и поделилась:

— Выходим завтра вечером. Не позднее семи. Дорога займет около трех часов. С учетом пробок. Присаживайся, в ногах правды нет, — мягко велела она мне, жестом указав на стул за столом.

— Правды нет, — зачем-то повторила я за нею.

Послушно присев на стул, на который мне указали, я наблюдала, как наша гостья уверенной походкой обходит стол по периметру и садится прямо напротив меня — на еще один стул, стоящий с противоположной стороны стола. Она явно не чувствовала себя у нас гостьей. Напротив — она отчего-то вела себя чуть ли не по-хозяйски. Уверенный взгляд, четко выверенные движения и полнейшее спокойствие, с которым держалась Вика, выдавали в ней человека, отлично осознающего то, чего она хочет добиться. Харитонова будто стояла, вернее восседала, над нами с Машей, будто наблюдала за нами сверху, как всевидящее око за своими подопечными…

В памяти снова всколыхнулось нечто смутно знакомое, из далекого детства: когда-то мне уже встречалось подобное поведение. Дежавю. Очередное. Которое уже за вечер…

«Кто же так себя вел? Почему не могу вспомнить?» — мысленно мучилась я вопросом, ответ на который, казалось, лежал на поверхности, но постоянно размывался в памяти, натыкаясь на невидимый барьер. — Какое странное ощущение: вроде помню, а вроде и нет…' — растерянно недоумевала я, но мысль додумать так и не успела: слова гостьи о времени на дорогу до клуба заставили меня встрепенуться:

— По пробкам около трех? Вот как… Разве до клуба так далеко ехать? — уточнила я, не скрыв удивления. И, заметив короткий кивок гостьи, обратилась к своей притихшей конспираторше, колдовавшей над предстоящим нам чаепитием: — Ты же говорила о пятидесяти километрах от города, Маш?

— Объект расположен в ста пятидесяти семи километрах от МКАД, — уточнила Виктория.

— Маша⁈ Ты опять⁈ — раздраженно воскликнула я, продолжая сверлить взглядом невозмутимый профиль подруги.

— Что опять? — вскинула она на меня брови, обернувшись и на секундочку зависнув с чайной ложкой в руке. А после отвернулась, как ни в чём ни бывало и высыпала из нее заварку в чайничек и принялась заливать в него кипяток.

— Ты укрыла фактаж! Полагаю, ты сделала это умышленно! — выдала я обвиняюще, зачем-то выудив из памяти чисто дедушкину терминологию.

— Ой, только не надо на меня так смотреть, дорогая реинкарнация Даниила Сергеевича! Я путь до той дыры с линейкой не замеряла, — проворчала Марья, взглянув на Викторию с чем-то, очень смахивающим на мимолетное, но агрессивное осуждение.

Однако укол ястребиного взгляда подруги нашу гостью ничуть не смутил. С комфортом устроившись на своем месте за столом, она переводила бесстрастный взгляд то на меня, то на Марью и в перепалку нашу вмешиваться явно желанием не горела, примерив на себя белое пальто стороннего наблюдателя.

«Будто всевидящее око… — в мою растерянную головушку снова прокралась выбивающая из колеи мысль, — Явно знает больше нас… Наблюдает будто сверху. Словно за подопытными мышками, запертыми в клетке. Она точно что-то скрывает… Что-то очень важное! — вовсю затрубила моя обеспокоенная интуиция. Но я погнала неприятную догадку прочь, чтобы совсем уж не впасть в панику, первой коготок которой уже царапнул по сердцу. — Обморока ещё не хватало. Как в номере Новикова в „Империале“. Успокойся, Катя. Просто Вика еще плохо нас с Марьей знает, отсюда и такой взгляд, и скрытность… — мысленно увещевала я себя, — К слову, дедушка частенько смотрит также, стоит нам с Николаем Николаевичем схлестнуться в очередном споре по поводу моей пресловутой безопасности».

Нам с Серовым уже полгода никак не удавалось договориться, где ему парковаться, когда забирает меня из универа на выходные. Он почему-то считает, что должен торжественно зарулить прямо к крыльцу центрального входа, чтобы наблюдающие за этим ежесубботним действом обыватели в очередной раз присвистнули или отпустили еще одну шпильку по поводу «кареты для принцессы».

«И ведь умудряется же он ещё и просигналить особым способом: один короткий „бам“, один — продолжительный и снова — короткий. Видимо, для усиления вау-эффекта, — мысленно ворчала я, вновь окунувшись в не к месту нахлынувшие воспоминания, которыми мне управлялось всё хуже. — Мне даже иногда кажется, что сигналит он не только мне, чтобы поторопилась, но и кому-то ещё… — мысленно пробурчала я, — Например, своему знакомому из охраны нашей общаги. А ведь завтра суббота! Значит, он приедет! Как быть? — Я вскинула брови на Машку, все еще „колдующую“ над скорым чаепитием и успокоила себя: — Она обещала что-то придумать… Обещала — значит придумает! Она у меня целеустремленная. Ладно… Сейчас о другом…»

На пару мгновений прикрыв глаза, я постаралась сконцентрироваться на том, что сейчас должно было волновать меня больше всего. И, встретившись со строгим взглядом нашей гостьи, закинула удочку в мутные воды предстоящего приключения:

— Вика, могу я спросить?

— Можешь, — милостиво разрешили мне. И даже чуть кивнули, позволив отполированной глади волос игриво всколыхнуться и на пару мгновений отвлечь меня от того, что вертелось на языке.

— Ммм… Ты назвала клуб объектом… — нерешительно начала я, всё же «отлипнув» от игры света на шелковистых прядях, — Почему?

— По привычке, — коротко бросили мне в ответ и паузой вкупе с вдруг «похолодевшей» улыбкой явно дали понять, что уточнения ждать не стоит.

— Ладно… Тогда ещё один вопрос… Можно?

Сидя напротив, гостья в который уже за вечер раз оглядела меня своим фирменным задумчиво-зорким взглядом и снова коротко кивнула.

— Кто за тобой стоит, Вика? — наконец спросила я о том, что не давало покоя и чего не вышло выудить из нее Машке. И негромко добавила: — Мне очень важно это знать, понимаешь?

— Мама, — не задумываясь ответила Виктория, удивленно вскинув брови. И монотонно, словно мантру, уточнила: — За мной всегда стоит мама. В любой ситуации. Только на нее я могу положиться. Так же, как и ты.

— Гмм… — растерянно пробормотала я и задумалась:

«Что она имеет в виду? Что я могу положиться на ее маму? Или она сказала это в том смысле, что типа на маму всегда можно положиться и просто не в курсе, что моей уже нет в живых?»

— Что-то не так? — выдернула меня из размышлений моя внимательная собеседница, прибавив зоркости взгляду, хотя, казалось, куда уж было больше-то.

— Да нет… — Слегка поежилась я от ее повышенного внимания. — Всё в порядке… Ты права: маме нужно доверять… Я ее знаю? Ну… твою маму? — взбрело в голову спросить мне. И навязчиво показалось, что ответ на мой вопрос будет положительным. — Как ее зовут, Вика? — настойчиво поинтересовалась я и обратилась в слух.

Но моя визави теперь отвечать не спешила. Она всё так же придирчиво разглядывала меня, будто стремилась пролезть под кожу, и параллельно явно о чем-то раздумывала. Будто решала для себя некую дилемму, что ли…

«В чем сложность просто назвать имя мамы? — тем временем недоумевала я, глядя в сосредоточенное лицо этой красивой девушки. Оно притягивало к себе всё мое внимание. Мне стойко чудилось, что от откровенности Виктории может зависеть мое будущее. — Всё еще медлит с ответом… Что это за тайна такая за семью печатями? Или она настолько мне не доверят?»

— Это сейчас не важно, — наконец, «прилетел» ее негромкий ответ. Он прозвучал довольно многозначительно, с явным акцентом на слове «сейчас». — Сконцентрируйся на главном, — следом мягко велели мне.

— А что, по-твоему, сейчас главное? — уточнила я, даже не потрудившись скрыть разочарования, ведь ответа на свой простой вопрос так и не получила.

— Наш визит на объект, разве нет? — миролюбиво напомнили мне. И одарили улыбкой дежурной вежливости.

— Ааа, ну да, конечно…

— Вот и отлично! — похвалили меня, словно неразумное дитя. — Итак, девочки, следует уделить особое внимание вашему стилю в одежде! — бойко посыпались на нас с Машкой инструкции, — Ваш образ ни в коем случае не должен выглядеть вызывающим. Важна скромность в подаче — это раз! Во-вторых, цвет костюмов: либо чисто белый, либо бежевый. Помните: ваши наряды на объекте — это маркер. По дресс-коду мероприятия белый и близкий к нему оттенки — показатель непорочности и одновременно — избранности.

— Избранности… — как истукан повторила я. Слово это зацепило меня некоторой двусмысленностью.

— Да. Избранность — это важный нюанс в гарантии вашей безопасности, девочки, — строго сообщила Виктория.

— Как это? — негромко уточнила я, мало что понимая.

— Не так все сложно, как может показаться на первый взгляд, Катя, — успокоила она меня, — Просто запомни правило: никто, за исключением владельца клуба, не смеет подойти к избранной. Это табу.

— Табу?..

— Да. Правило номер два: никто не смеет заговорить с избранной в белом без ее согласия. Только сам владелец клуба.

— А в кремовом там появиться можно? — капризный Машкин голосок встрял в инструктаж Виктории.

— Можно, — одобрила Вика. И уточнила: — Фасон консервативный?

— Более чем! — иронично усмехнулась моя провокаторша.

— Отлично, — спокойно бросила ей в ответ гостья. И продолжила, обратившись ко мне: — Важно, чтобы ткань костюма полностью скрывала тело. В общем, никаких излишеств — это ясно?

— Да читала я о всех этих монашеских заморочках! — недовольно заверила гостью Марья, притянув внимание к своей стройной фигурке, возвышающейся в небольшом отдалении от нас. И капризно продолжила: — Сначала решила, что выберу желтый. Он не такой категоричный по их правилам. Типа, подходить могут, но всё остальное — по обоюдному согласию.

— А почему не белый, Маш? — с опаской спросила я, — Вика считает, что он самый безопасный…

— А пофлиртовать напоследок⁈ — подмигнула мне неугомонная, — По легенде — это ж мой девичник, забыла!

— Саше не понравится… — вздохнула я.

— Забей! Он не узнает! К тому же по правилам — всё по взаимному согласию, слышала⁈ — с оглушительным оптимизмом вещала Марья, — Согласия ни на что, кроме танца, я не дам, а предложения на изврат для гостей в белом, кремовом и жёлтом вообще запрещены! Вика, подтверди! — распорядилась она, с вызовом взглянув на гостью. Та слегка кивнула. — Да и времени на флирт у меня почти не будет! — заверила нас егоза, — Вангую, что Новиков, как всегда, сцапает все мое внимание! Мне главное — этого угря там не упустить!

— Изврат?.. — опасливо выхватила я неприятное словечко из бурного спича подруги, — А там и такое практикуют? — мои глаза напряглись и, наверное, превратились в блюдца.

— Конечно! Там развлекухи — на любой вкус, Кать! Главное — предстать в правильной цветовой гамме. Наряд, как верно заметила Вика, дает понять, на что гостья согласна, а что ей поперек горла. Так что мы в наших монашеских прикидах ничем не рискуем! Не нужно таких глаз, Кать! Расслабься! О наших шмотках я уже позаботилась! Кстати, о глазах. Подумай над этим!

— В смысле «подумай»? — не поняла я и стушевалась.

— Я имею в виду их цвет! Линзы. Ну ладно, это мы позже обмозгуем!

— Ты лучше обмозгуй, что мы дедушке скажем, Маш, — попросила я. И напомнила: — Завтра суббота — значит он Николая Николаевича пришлет.

— Да это — меньшее из зол! Я все устрою, не парься, — со всей возможной уверенностью заверила меня подруга.

Голос ее все ещё доносился из закутка, который мы окрестили «кандейкой». Это был небольшой пятачок в дальнем углу комнаты, огороженный неплотным занавесом, сквозь который при включенной лампочке можно было неплохо разглядеть сам стол, чашки на нем, небольшой поднос и два чайника: заварочный и электрический.

Водрузив на поднос три чашки, скорее всего с зеленым чаем, и блюдо со своим любимым песочным печеньем, моя авантюристка, словно бригантина, наконец, плавно «причалила» к столу, за которым сидели мы с Викой. Поставив винтажную штуковину — подарок ее «любимой бабулечки» — на столешницу, по случаю прихода гостьи покрытую ажурной скатертью, Марь Иванна чинно уселась на стул справа от нас и с видом благородной римской матроны велела: — Налетай! С этой минуты у нас самообслуживание!

Нас с Викой дважды просить не пришлось. Руки наши синхронно потянулись к подносу, подхватили с него свои чашки и секунда в секунду поставили их прямо перед собой. Причем чашка нашей гостьи встала точно напротив моей так, что ручки «смотрели» в одну — правую для меня сторону. Этот «ритуал» тоже показался мне знакомым. Я даже вспомнила чьи-то странные слова: «На рейде все должно быть тютелька в тютельку» и было задумалась, где и когда я раньше участвовала в таком же мероприятии с «чашками-корабликами», но отвлеклась, услышав недовольное Машино:

— Эх, в желтом я бы смотрелась отпадно! Но, блииин! Костюм с зацепкой оказался! — с сожалением заявила чертовка. И проворчала с видом знатной капризули: — Не понимаю, почему вообще нас заставляют следовать этим странным требованиям! Другие-то их игнорят! Да-да, игнорят — мне нашептали! Вот зуб даю, что таких там будет полным-полно!

— Вполне возможно, — не стала спросить Виктория и негромко заметила: — Но это не ваш случай.

— Почему он не может стать нашим⁈ — не унималась Марья, — Ващета у нас в стране демократия!

Глава 52 Подозрительные пункты контракта

— В вашем случае демократия ограничена условиями контракта. В нем обозначены вполне определенные требования, — негромко напомнила ей Вика. И добавила: — Корректировать их уже поздно.

— Поздно? — тихим эхом откликнулась я, завороженно рассматривая, как старательно подушечкой указательного пальца наша гостья поглаживает ручку своей чашки.

— Да, — подтвердила она, — Условия были доступны для коррекции, но дедлайн по ней вышел сутки назад.

— Значит для визита в клуб нужно было подписать некий контракт? — удивленно уточнила я, — Не знала… Чего еще я не знаю, Маш?

— Ой, не душни, Кать! Сама подумай — зачем тебе было лезть в эти дебри! — праведным гневом возмутилась подруга. Показательно громко отхлебнула из своей чашки, и, поморщившись, выдала: — Ух, горячо! О чем это я?.. Ах да! Я бы обязательно тебе обо всём рассказала, Кать. Честное слово! Но ты ж сама не дала мне этой возможности!

— Вот как? — удивилась я еще больше.

— Да сто пудов! Ты же всю неделю со своим зачетом носилась как курица с яйцом! Только и разговоров было: Жданов, комиссия, Голубева, МРТ! И Новиков, конечно, — куда уж без этого чёрта! Вот я и не утруждала тебя. Все организационные вопросы с клубом взяла на себя. Тебе бы ценить это, мать, а ты! Еще претензии есть⁈

— Ладно… — проговорила я, не став спорить, и обратилась к наблюдавший за нами Виктории: — Меня вполне устраивают условия по костюмам, о которых ты рассказала. К слову, я ничего не подписывала. Это же имеет значение?

— Боюсь, что нет. Мария сделала это за тебя.

— Даже так… А какие пункты ещё есть в том контракте?

— Ну какой контракт, Кать! Я просто расписалась в получении пригласительных! — воскликнула Марья, — Это обычный типовой пригласительный: время, место, требование к костюмам. Вечеринка-то костюмированная!

— Костюмированная, — чуть слышно повторила я за ней и слегка поморщилась, вспомнив нашу с Алисой летнюю тусу. К слову — тоже костюмированную, но обернувшуюся для нас с ней несчастьем…

— Хочу напомнить, — негромко продолжила Виктория, — или сообщить, если кто не в курсе… Вы всё еще можете отказаться от визита в клуб. По правилам контракта это можно сделать не позднее, чем за десять часов до старта мероприятия. В этом случае вы избежите уплаты неустойки.

— Неустойки? — переспросила я.

— Нарушение пунктов контракта всегда грозит неустойкой, Катя, — терпеливо объяснила мне гостья. И продолжила: — Еще раз: если что-то остается за рамками твоего понимания… Или что-то тебя беспокоит — просто останься завтра в этой комнате. Время на оповещение организаторов ещё есть. Я помогу уладить этот момент без финансового ущерба, — пообещала она, глядя мне в глаза. Глядя сосредоточенно, вязко, очень знакомо. Мне вдруг стало зябко. То ли от странных пунктов контракта, то ли от пристального взгляда гостьи, то ли от накопившейся за неделю усталости, то ли от Машкиной скрытности, то ли еще от чего… Я повела напряженными плечами и на пару секунд прикрыла глаза.

За столом повисла неловкая пауза. Чтобы в ней не «утонуть», устало разлепив веки, я потянулась к чашке с остывающим чаем. Мои собеседницы сделали то же самое. Каждый из нас молча отхлебнул чуть терпкого напитка, и я поймала себя на мысли о том, что чем больше я узнавала о клубе, тем меньше хотелось туда идти…

— А как же Маша? Я не могу ее бросить в том клубе одну, — негромко проговорила я, подсознательно споря с зародившимся нежеланием выбираться в то мутное место. И поймала на себе очередной пытливый взгляд нашей гостьи. — Я иду туда только из-за нее, понимаешь?

— Пытаюсь, — коротко бросила Вика мне в ответ.

— Из-за меня и, конечно же, из-за Новикова! — дополнила Маша мои оправдания.

— Да, — не стала спорить я, — Из-за него — тоже… Хочу разобраться.

— Разобраться в чем? — спросила Вика.

«Разобраться с пакетом из бардачка Мишиной машины», — захотелось ответить мне.

— Да так… Неважно, — вместо этого выдала я ей в ответ, поймав на себе обеспокоенный взгляд Машки, — Миша же будет там завтра, да?

— Возможно… Но не обязательно, — задумчиво ответила Виктория, явно зная, о ком идет речь.

Я снова взглянула на свою неуемную выдумщицу, как удав заглотившую очередную печеньку целиком, и недовольно высказала:

— Не части с печеньем, о великий манипулятор! Подавишься — ответ держать не сможешь! Опять, да?

— Ммм, — промычал мой, явно «проколовшийся» конспиратор, дожевывая свой очередной трофей.

— Ты же за компроматом на Новикова туда идешь, так? Ты об этом все уши мне прожужжала! — не отступалась я, — Ты твердила, что он там обязательно будет!

— Не «закипай»! — деловито распорядилась Марья, расправившись с чуть не застрявшей в горле печенькой. И обратилась к Виктории: — Как это не обязательно, что Новиков там будет? Ты это типа «видишь»? — Она изобразила кавычки, произнеся последнее слово, и вся обратилась в слух.

— Предполагаю, — сдержанно поправила ее Вика, едва заметно пожав плечами.

— Предполагаешь, но не «видишь», так? — уточнила моя бунтарка. И заметив, как гостья снова пожала плечами, заявила: — Он обязан там быть — тут без вариантов! У меня инфа — сотка! — не сдавалась строптивица, — И раз ты ничего подозрительного «не видишь»…

— Да, у меня нет точных вводных относительно присутствия фигуранта на точке, — перебила ее Виктория, — Знаю, что он планировал там появиться, но в свете последних событий…

— Фигуранта? — зацепилась я за еще одно, резанувшее ухо слово, — Почему ты так его назвала, Вика? Он что, в чем-то подозревается?

— А то! По делу о клевете на Голубеву кто у нас проходит, а⁈ — воскликнула Маша, — Аннушку его финты по-крупному зацепили. Она этого так не оставит!

— Вика, так ты… полагаешь, что Миши завтра в клубе не будет? — уточнила я, оставив без внимания очередной Машкин выпад против Новикова.

— Вполне возможно. И, если его присутствие там — единственная причина вашего визита в «Терру», то лучше не рисковать.

— Вот это поворот! — громко возмутилась моя фурия, — Ты что, отговариваешь нас, что ли⁈ А может ты с Новиковым за одно, а, Вика⁈ Уж извини, но очень странно ты себя ведешь! Капец какая вся из себя таинственная! Колись уже!

— Откажись от привычки утверждать то, в чем не уверена, — спокойно посоветовала ей наша гостья. И помолчав добавила: — К Новикову никакого отношения не имею.

— Тогда прекрати сбивать нас с толку! Не мешай мне делать свою работу, ясно! — заявила Машка, — Овердофига на кону, а она в ромашку играет! Еще раз: если ты сомневаешься — это совсем не значит, что дьявола в клубе не будет! — Теперь Марья в открытую нападала на гостью, совершенно не скрывая возмущения, но все же старалась не сорваться на крик. И я отчетливо видела, как непросто ей это дается. — Мой информатор заверил, что Новиков там будет! Кровь из носу — будет, ясно?

— Надеюсь, у тебя есть веское основание так считать. И твой информатор — не пустышка и не провокатор.

— Будь уверена!

— Кто он, не поделишься? — Удивление на лице нашей гостьи сменилось интересом. Видимо, Машкин, столь явный напор по Новикову стал для нее неожиданным.

— Нет, — заявила моя конспираторша, — То, что гнида там будет — абсолютно железобетонно! Он обязан будет там появиться! Хотя бы потому, что будет вынужден это сделать!

— Почему вынужден? — уточнила Виктория.

— Потому что… — начала Марья и замялась. Всего на мгновение — другое затихла, а потом выдала: — Хотя бы потому, что он там живет!

— С чего ты взяла? Он там довольно редкий гость, — не согласилась с ней Вика.

— Гость? — переспросила я, — Точно гость? Маша вот считает, что он чуть ли ни всем там рулит.

— Ой, неправда! И не делай из него божка, ладно! — воскликнула Марья, — Рулит он! Иногда подруливает на минималках, а в основном — на посылках у индуса, ясно!

— У какого индуса? — зацепилась я за новые вводные.

— Ну, может и не индус он, не знаю… Мулатик один, короче. В общем, есть там один важный гусь. Не забивай голову, ладно?

— Как это «не забивай», Маш? Я должна знать.

— Зачем? Вряд ли ты с ним пересечешься.

— Почему это «вряд ли»?

— Потому что он не любить отсвечивать.

— Как это? — не отступалась я.

— Он — птица высокого полета, — объяснила Марья, — Не нашего, понимаешь. Если верить моему информатору… Ну вот чего ты к словам цепляешься, Кать! То, что Новиков там редкий гость — это просто фигура речи, да, Вика?

— Тот, о ком идет речь, стремится быть на точке только гостем, — монотонно проговорила Вика, видимо, чтобы унять Машкин пыл. И у нее это получилось: подруга нахмурилась и замолчала.

— Почему? — спросила я.

— Стремится к нулевой аффилированности, — нехотя ответили мне.

— Блииин! Полюбуйся, Катюш, у тебя есть ментальный близнец! — заявила Марья, не скрыв иронии в голосе и ткнув в Вику пальцем, — Эту тоже хлебом не корми — дай повыпендриваться! А попроще объяснить можно, Вик? Для среднестатистических умов — не судьба выражаться?

Наша гостья взглянула попеременно то на меня, то на Машу, и я поняла, что она не хочет говорить на эту тему.

— С недавних пор фигурант всячески стремится дистанцироваться от точки. И показательно демонстрирует отсутствие к ней какого-либо интереса, — объяснили моей несговорчивой авантюристке через паузу, показавшейся мне чуть ли не мхатовской.

— С недавних пор? Значит, раньше он там дневал и ночевал, как мне и нашептали, так?

— Таких вводных у меня нет.

— А! — догадался мой въедливый Пинкертон, — Ну да — ты ж недавно к нам перевелась… Всего месяц назад, как приехала, да?

— Два месяца и три дня, — ответила ей Виктория.

— Ты каждый свой день здесь считаешь, что ли? Ух, как у тебя все непросто то! А откуда у тебя инфа по Новикову? — уточнила моя дотошная, взглянув на гостью с неприкрытым подозрением.

— Из надежного источника, — последовал ее туманный ответ. Намалоподвижном лицо Виктории появилась улыбка, очень смахивающая на снисходительную.

— Насколько надежного? — допытывалась Марья.

— На девяносто девять процентов, — ответила гостья с той же улыбкой.

— А почему не на все сто? — удивилась Марья.

— На все сто нельзя быть уверенной ни в чём.

— С чего вдруг? — фыркнула моя строптивица.

— Опрометчиво. Полученные вводные надо уметь фильтровать. Фильтровать и учитывать человеческий фактор. — терпеливо объясняла подруге Вика, а я вспомнила, что как-то уже слышала эти слова. Но вот, где и когда — вытянуть из памяти так и не удалось.

— Даже так… — проворчала моя поникшая было фурия. Но встрепенулась и продолжила давить на гостью: — И что еще твой источник тебе нашептал?

Вика окатила мою занозу прохладным взором, но все же ответила:

— Планы фигуранта напрямую с клубом не связаны.

— А с чем они, по-твоему, связаны? — давила на гостью Марья.

— Анализ планов фигуранта не входит в мои задачи, — гостья с прохладцей остудила Машкин пыл.

— А что входит в твои задачи? — не сдавалась моя мисс Марпл, — Ты же обычная студентка, так? Будущий психотерапевт, насколько я знаю. Или все-таки нет?

— Что вызвало у тебя подозрения на мой счет? — спросила Виктория, с иронией взглянув на моего «дознавателя».

— Твоя нехилая осведомленность! Ты же совсем недавно в нашем Универе, а все типа знаешь! Как так?

— Мы уже обговорили сроки моего пребывания здесь, — негромко напомнила ей Виктория, — Нет смысла повторяться. И да, я — обычная студентка. Просто любознательная. Такая же любознательная, как и вы. Вы же тоже обычные студентки, или я чего-то не знаю? Если не знаю, то прошу просветить. Каждый нюанс важен.

— Молодчинка! Перевод стрелок засчитан! — рассмеялась Машка. — Да, мы тоже обычные студентки. И тоже крайне любознательные, сечёшь? И весь наш интерес сосредоточен сейчас на Новикове, правда, Катя?

— Правда, — откликнулась я.

— А ты, Вика, по нему от нас что-то скрываешь! — Подруга снова пошла в наступление. — Вот печёнкой чувствую, что знаешь больше, чем нам тут вещаешь!

— По планам фигуранта пока нет полной ясности. Не хватает вводных, — стало Маше ответом.

— Вот мы завтра эту самую ясность и внесем! Все вместе! — воскликнул мой доморощенный Шерлок Холмс.

— Хмм, — послышался негромкий «ответ» Вики.

— Ты же тоже за вводными по Мише в клуб идешь, да? — глотнув совсем остывшего чаю, устало спросила я у Виктории.

На меня взглянули с немым вопросом.

Глава 53 Знакомая незнакомка

— Ну… — немного замялась я, — Ты же в клуб идешь не из простого любопытства, правда?

— Правда, — согласилась Харитонова.

— А зачем?

На меня взглянули как на котёнка-несмышленыша, но отвечать не спешили…

— Ну… У тебя же есть цель, да? — совсем смутилась я, — Извини, но ты не похожа на простую любительницу потусоваться… Для этого ты слишком… — снова замялась я, пытаясь подобрать нужные слова, чтобы не обидеть гостью.

— Слишком не от мира сего, — пришла мне на выручку Марья. И выдала она это со всей снисходительностью, на которую была способна.

— Моя цель: подстраховать, — ответила мне Вика, спокойно проигнорировав Машкин выпад.

— Подстраховать? Кого? — не отступалась я.

— Это тебя не касается, — прохладно ответили мне, помолчав.

— Ха! — воскликнула Машка, — Отшила — так отшила! Ну и правильно! Чего ты к ней в душу лезешь, Кать? Может у нее там тайный друг или…

— Что вы решили по клубу? — спросила гостья, оставив без комментариев Машкину идею о тайном друге. — Твое слово, Катя.

— Мое слово… Всё так неоднозначно… — вздохнув, ответила я.

— И это повод задуматься, — кивнув, согласилась со мной Вика.

— О чем конкретно?

— О том, как лучше провести выходные: в тиши и уюте этой комнаты… Или в суете и неопределенности ночного клуба, — негромко выдала Виктория.

— Я на выходные обычно домой езжу, — зачем-то поделилась я.

— Вот и замечательно, — одобрительно заметила она. И помолчав, добавила: — Тем более, что «Терра» находится у чёрта на куличках.

«Она уже во второй раз за вечер отговаривает меня идти в этот клуб. Может, и правда не ходить?» — задумалась было я, но услышала оптимистичное Машкино:

— А мы сейчас монетку подбросим! Орел — идём, решка — «тухнем» все выходные в четырех стенах, замётано? Кать, к тебе обращаюсь! Ты обещала, помнишь?

— Помню… Ну, давай, кидай свою монетку, — вздохнув, согласилась я и поймала на себе удивленный взгляд Виктории.

Машка достала из кармана домашних штанов пятирублевую монету, явно заготовленную заранее, и подбросила ее над столом. Посеребренная предвестница перемен лихо завертелась над нашими головами и… И плюхнулась прямо в чашку с моим недопитым чаем, знатно расплескав по столу его остатки.

— Ух ты! Тебе вершить нашу судьбу, Кать! — заявила моя авантюристка, азартно потирая ладошки. — Давай вещай, чё там провидение нам накаркало!

Я повела плечами, мысленно отмахнувшись от неприятного слова «накаркала», с опаской заглянула на дно чашки и обречённо выдала:

— Орел…

— Ехууу! Решение принято! — раздался победный Машкин клич.

— Ну что ж… — заговорила Вика, — Тогда предлагаю детально обговорить наш визит в логово… Вернемся к костюмам. Это больше касается тебя, Маш.

— Так обговорили же уже всё! Мой будет брючным. Кремовым и до неприличия закрытым. А у Катьки…

— Платье для Кати я уже подобрала, — прервала ее Вика.

— Зачем? Это — лишнее! — не сдержала возмущения Марья, — Думаешь, она не в состоянии сделать это сама⁈ К тому же у меня всё на мази: завтра в бутик метнёмся и…

— Этот пункт обсуждению не подлежит, — категорично заявила гостья, — Дело сделано. Не стоит благодарностей, Кать, — пресекла она возражение, готовое сорваться с моих губ. — Твое платье будет доставлено завтра в пять вечера. Образ под него продумай сама. Макияж должен быть неброским. Не переборщите с тоналкой, слышите. Учтите, что коже нужно дышать, а под маской это и так будет непросто.

— Наши лица будут скрыты под маской? — тихо уточнила я.

— Да. Ее запрещено снимать, пока вы будете находиться в «Терре Инкогнита». Это условие — обязательно для исполнения всеми приглашенными премиум класса.

— Премиум класса… — чуть слышно повторила я.

— Если понадобится совет — обращайся, — заметила Вика, проигнорировал мои слова. Или не расслышав их.

— Спасибо, конечно… — сказала я чуть громче, — Но как же я продумаю образ, если не видела самого платья?

— Оно будет белым, полностью закрытым, — негромко сообщили мне. И через паузу уточнили: — Свадебным.

— Что⁈ — мои глаза чуть не выкатились из орбит.

— Не волнуйся, — спокойно заверила меня наша странная гостья, — Это простая формальность.

— Как это «простая формальность», Вика⁈ — возмутилась я, — Мало того, что я не знала о каком-то там контракте, так ещё и платье!

— Ты все ещё можешь отказаться, — сообщила она, пожав плечами, — А формальность с платьем заявлена как безобидный трюк.

— Кем заявлена?

— Организаторами мероприятия. Если верить их аргументации, то для придания интриги. Самой свадьбы сценарием не предусмотрено. Будь спокойна, я убедилась. Состоится лишь небольшой спектакль. В твоем случае.

— Ну, спасибо и на том… Подожди, что значит «в моем случае»?

— В твоем случае, — повторила гостья, — В случае с другими — не исключено альтернативное развитие сценария.

— Как это «не исключено»? А в случае с Машей?

— Не волнуйся. Она предстанет несколько в другой категории.

— Не понимаю… — пробормотала я.

— Тебе и не нужно этого понимать. Сосредоточься на себе, — туманно ответила Вика.

— Как это на себе? А Маша? — как истукан повторила я.

— Сосредоточься на своей роли, я имею в виду.

— На какой еще роли, Вика? Я ничего не понимаю!

— Боже, Катя, не истери! — вмешалась Маша, — И обо мне не беспокойся. Слушай Вику. Ты же хотела услышать все из первых уст, так?

— Хотела…

— Ну, так слушай, в чем проблема-то⁈ Вика, давай!

— Понимаешь, каждый в клубе играет роль. Конфиденциальность… — полился мне в уши негромкий грудной голос нашей гостьи.

На слове «конфиденциальность» что-то в моей, кипящей от информации голове щелкнуло. В ушах зазвенело, и я «зависла» от неожиданности, вслушиваясь, как тембр голоса нашей гостьи странным образом постепенно трансформируется в тембр Новикова. Зазвучав откуда-то издалека, он постепенно приближается, набирает силу, будто кто-то прибавляет громкости в радиоприемнике. Перед глазами начинает проявляться недовольное лицо моего несостоявшегося жениха, а на заднем плане «прорисовывается» номер в «Империале».

«Конфиденциальность состоит в том, — теперь отчетливо слышу я его привычный менторский тон, — что имена гостей — неизвестны. Вернее, известны лишь организатору вечеринки. Для всех остальных — они засекречены. Каждый приглашенный придумывает для себя псевдоним. Лица всех будут скрыты под масками. В общем, я предлагаю тебе поиграть?»

«Поиграть? — лепечу неуверенно, — Во что?»

«В очень интересную игру. Но для начала продумай костюм. Полагаю, тебе подойдет образ женщины—кошки».

Меня передёргивает.

«Не нравится? Жаль. Хорошо, разрешаю выбрать на твое усмотрение. Но образ, который ты изберешь, должен быть полной противоположностью твоего реального. Создай себя новую, милая. Удиви меня».

«Противоположностью реальному… — как истукан повторяю я, рискуя вызвать его гнев, — Что ты имеешь в виду?»

'Клуб, в который я тебе предоставлю доступ — уникален, дорогая! — объясняет он. И тон его голоса меняется. Теперь он говорит, как радушный хозяин, зазывающий дорогого гостя к себе на огонёк. Я аккуратно выдыхаю и пытаюсь улыбнуться.

«Чем же?»

«Там ты сможешь воплотить свои самые смелые фантазии!»

Он начинает смеяться. Громко. Задорно. Как ребёнок. Переход от хмурой сосредоточенности к безудержной радости — так быстр и разителен, что я на пару-тройку мгновений впадаю в ступор.

«Фантазии, — шепчу совсем севшим голосом. И уточняю, заметив, как загораются его глаза: — Ты говоришь о сексе?»

«О нём тоже, но не только. Я позволю тебе сыграть роль, на которую в реальной жизни ты бы никогда не отважилась».

— Что тебя напугало? — в уши врывается настойчивый женский голос. Он полностью перекрывает Мишин. — Катеррина!

Я дергаюсь, как от удара током. Потому что так меня окликала только мама и только когда я была непослушной: громко, резко, с упором на грассирование звука «Р».

— Прости… — пролепетала я, ментально вернувшись в нашу с Машей комнату в общаге. Оглянулась по сторонам и заметила, что стою в стороне от стола, а рядом — Вика. Это она сжимает мои ладони, а вовсе не мама. Я громко вздохнула и выдохнула. Прикрыла глаза и качнула головой из стороны в сторону, чтобы окончательно прогнать из ушей эхо маминого голоса. Разлепила веки и вымученно улыбнулась нашей гостье.

— Не волнуйся, — в который уже раз повторила она, — И ничего не бойся. Я встану за тобой. Подстрахую, — с негромкой монотонностью проговорила она, сильнее сжав мои ладони в своих. Это прозвучало довольно странно, но отчего-то успокоило меня. В словах гостьи и в самом этом настойчивом рукопожатии я почувствовала поддержку. Реальную. Искреннюю. Не показную. Меня будто укутали в теплый мягкий плед. Стало очень уютно и почти не страшно.

«Буду держаться рядом с ней», — решила я и выдохнула с облегчением.

Глава 54 Лея

— Присаживайся, — снова мягко велела мне гостья, — в ногах правды нет.

— В ногах правды нет, — снова повторила я за ней как попугай и села на свой стул.

— Кать, я тебе ещё чаю налила, — заботливо сказала Маша. Она теперь смотрела на меня с беспокойством. — На, возьми печеньку!

— Спасибо, — улыбнулась я подруге и приняла из ее рук вкусняшку. Съела, потянулась за ещё одной и обратилась к Вике: — Зачем тебе это надо?

— Что именно?

— Ты словно опекаешь меня… Зачем, — устало повторила я, — Зачем ты подобрала мне платье?

— Попросили, — с улыбкой ответила она, пожав плечами в стиле Машиного «ачетакова».

— Попросили? Кто? — напряглась я, не зная, что и думать.

Вика не проронила ни слова в ответ. Она даже замерла на мгновение, как бывает, когда вдруг сболтнешь лишнего. И это напрягло меня же больше. Надо сказать, гостья наша быстро взяла себя в руки, взглянув на меня одновременно и с интересом, и с чем-то, очень смахивающим на опаску.

— Попросил тот, с кем ты советовалась перед тем, как встретиться сегодня с Машей, да? — предположила я.

Тишина стала мне ответом и на этот вопрос. Даже Машка притихла.

— Попросил тот, кто за тобой стоит, да? — не отступалась я с расспросами, вонзившись подозрительным взглядом в причудливые глаза Виктории. Мне навязчиво показалось, что ещё чуть-чуть — и я вспомню что-то важное. Что-то такое, чего не должна была забывать…

Легкий кивок гостьи вполне можно было счесть за ответ на мой вопрос. За ответ положительный.

— А стоит за тобой мама, — продолжила я развивать логическую цепочку, задумчиво приподняв брови, — Ты сама это сказала. Кто она? — Тишина в ответ и всё тот же опасливый интерес в глазах напротив. — Кто я для нее? — настырно продолжила я задаваться вопросами, уже не рассчитывая получить ответ. Мне упорно казалось, что от меня ускользает нечто важное: самый главный пазл в головоломке — ее краеугольный камень. — Зачем твоей маме подбирать для меня платье, Вика? Она меня знает? Она тоже Харитонова, да?

— Браво… Железная логика, — негромко проговорила наша гостья. Усмехнулась и снова слегка качнула головой.

— Железная логика? — переспросила я, «залипнув» на легком движении ее ресниц. На пару мгновений они легли на нижние веки черным пушистым веером и тут же резко взмыли вверх, ещё больше притянув мое внимание к пронизывающему взгляду оливковых глаз.

Ни с того ни с сего резко сдавило виски. Будто на голову натянули тесный металлический ободок.

«Кажется, такой был у меня в детстве… Я оставила его в… Где же?» — затягиваясь в безвременье, изо всех сил принимаюсь вспоминать я. Очень стараюсь вспомнить, но не могу. Снова наталкиваюсь на невидимую стену. В который раз за вечер бьюсь об нее лбом, пытаюсь пробить, но ничего не выходит. — Мне постоянно что-то мешает, — начинаю злиться я, — Что это? Чей это голос?'

Далекий женский тембр отдается в ушах едва различимым эхом. Он звучит отголоском слабого раската грома. Раскат приближается, обретает силу и четкость, и, кажется, я уже могу различить слова. С каждой секундой они гремят всё отчетливее и ярче. Звучат уже совсем рядом, хоть самой обладательницы этих слов я почему-то не вижу. Не вижу, но откуда-то знаю, что не всегда понимаю то, о чем она говорит. Но мне можно переспросить, если не поняла. Она разрешает. Она называет это «уточняющий вопрос». Есть ещё «наводящий», но такие задаёт только она.

«Девочки, — строго-назидательно, уже не грозовым эхом, а будто вживую, журчит в ушах чей-то мелодичный голос, — ну что это такое? Разве медведь может летать?»

«Может!» — слышу я еще один голос. Настырный. Уверенный в своей правоте.

«Если только кубарем вниз», — отвечает первый голос невидимой мне женщины.

«А если к нему шарики привязать?» — спрашивает настырный.

«Это невозможно. Он ни за что не взлетит», — отвечает женский голос.

«Ни за что — ни за что?» — не смолкает голосок рядом.

«Абсолютно. Воздушному шару ни за что не поднять Михайло Потапыча в воздух».

«Совсем-совсем ни за что?» — не сдается звонкий и настырный рядом.

«Абсолютно», — категорично отвечает женский.

«Почему?»

«Потому что массы Михаило Потапыча и воздушного шара никогда не войдут в соответствие», — объясняет учительница.

«Почему не войдут в соо…тетствие?» — снова звучит настойчивый детский голосок.

«В со-от-вет-стви-е, — повторяет по слогам строгий женский голос. И объясняет. — Всё просто! Михайло Потапыч — слишком тяжелый. Шар — слишком легкий».

«А если привязать к мишке сто пятьсот мильёнов шариков, то взлетит?» — интересуется настойчивый девчачий голосок.

«Нет, — строго заявляет учительница, — все равно не взлетит!»

«Почему?» — голосок рядом начинает капризничать.

«Хотя бы потому, что такого числа не существует, — отвечает ей наша учительница, — Запомните: ваши утверждения должны быть логичны. Всегда и во всём!»

«Не понимаю», — разочарованно вздыхаю я и слышу:

«Что именно?» — обращается ко мне учительница.

«Что значит „ут… утрежденя“? — лепечу я, не уверенная, что правильно произнесла незнакомое слово. — „И ещё: 'логичны“?»

«Так. Запоминаем новое слово, девочки. „У-твер-жде-ни-е“, — по слогам произносит женский голос. Мы хором за ней повторяем. — Утверждение — это то, что вы говорите».

«А мы никакие утвер… жжения не говорим, мам. Мы просто хотим, чтобы Михайло Потапыч полетал», — слышится мне все тот же дерзкий голосок. Девчачий. Отдаленно знакомый.

«Не время умничать, Кейси! Запомните: во всем, что вы говорите, должна присутствовать логика».

«Что такое логика?» — спрашиваю я.

«Логика — это умение связно мыслить, Катя. И логика должна быть железной».

«Железной?» — переспрашиваю я, — Как палка дедушки Арта?'

«Не палка, а трость, — поправляет меня женский голос, — Да, логика может быть железной или никакой».

«Как это никакой?» — спрашиваю я.

«Так бывает, Катя. Мыслить и рассуждать связно дано не всем».

Очень хочется спросить, что значит это «связно».

«Как это 'дано не всем»? — вместо этого спрашиваю я, сидя за столом и попивая новую вкусняшку из белой чашки. Вкусняшка называется «горячий молочный шоколад» и очень мне нравится. От нее я в таком же восторге, как и от моего любимого черничного мусса.

«Бывает, что человек не может в логику», — слышу я.

«Не может? Почему?» — огорчаюсь.

«Почемучка», — снова звучит рядом тот же насмешливый девичий голосок.

«Не дано, — отвечает учительница, — Хорошо, что тебя заинтересовало слово „железная“, Катя. Оно — смысловое в этом словосочетании», — строго хвалит меня женский голос.

«Слово… слово-четании…» — пытаюсь выговорить я и слышу тихое «хи-хи».

Хочу рассмотреть хихикающую особу, сидящую за столом напротив меня с такой же белой чашкой, стоящей прямо напротив моей, как два кораблика на рейде. Хочу, но не могу — мешает странный туман. Он стелется перед глазами мутной пеленой. Поэтому я не вижу ничего дальше наших белых чашек с маками на боковинках. А та, кто хихикает, сидит дальше. К тому же меня отвлекает строгий тон женщины:

«Ничего смешного, Кэйси. Она проявила интерес хоть к чему-то из того, что я сказала. Тогда как ты снова занимаешься саботажем!»

Слово «саботаж» я уже знаю, учительница часто так говорит Кейси. Но мне совсем не хочется, чтобы ее ругали. Я знаю, что это ей не понравится. И тогда, после занятий, она будет ходить чернее тучи, не будет со мной играть и даже спрячется в пещере. Я знаю, что пойду ее искать. Но я боюсь спускаться в ту пещеру. Там песок и я однажды застряла. «Крепко застряла», как сказал дедушка Арт. И чтобы не идти в пещеру, а отвлекаю внимание учительницы от той, кто сидит напротив меня за столом.

'Не расстраивайся, Кейси, мы запустим мишку на воздушном шарике. Но только моего плюшевого, хочешь? — робко предлагаю ей я.

«Глупая! — слышу в ответ, — Зачем твоему мишке летать? Он все равно не будет рад».

«Почему?»

«Потому что он не настоящий! Не живой, понимаешь?» — объясняет мне строптивица.

Когда она мне что-то объясняет, мне всегда кажется, что она старше. Но ее мама говорит, что мы одногодки.

«Может, и Михайло Потапычу не понравится летать на шариках…» — обиженно предполагаю я.

«Понравится!»— уверенно заявляет Кудряшка.

Да, Кудряшка. Именно так я ее называю. Называю потому, что у нее кудрявые волосы. Я не вижу их. Просто знаю…

«Почему?» — спрашиваю я.

«Потому что летать нравится всем!» — заявляет уверенный девчачий голосок.

«Ну… не знаю… Мне не понравилось».

«Потому что ты — трусиха!» — заявляет она.

Я на нее не обижаюсь. И не спорю, хоть и не трушу лететь самолетом. Просто, когда мы с дедушкой недавно летели к ним в гости, я всё время искала маму в облаках. Искала, но так и не нашла. Значит, Полина сказала неправду о том, что мама переехала туда жить. А понимать, что Полина соврала, мне неприятно. Поэтому и вспоминать о полете — неприятно. Вернее, неприятно вспоминать о разочаровании… Но об этом я сейчас не хочу с ними говорить. И объяснять никому ничего не хочу. Поэтому спрашиваю о другом:

«А как ты узнаешь, что Михайло Потапыч будет рад полетать? Спросить ведь у него нельзя».

«Конечно нельзя! — отвечает мне Кудряшка. И я отчетливо слышу ее усмешку. — Мишки ведь не разговаривают. Они только рычат!»

«Да. Михайло Потапыч сначала рычал по-доброму. Когда медвежат лизал. А потом: сердито. Когда нас заметил. Вот если ему шарики показать и послушать, как он порычит…» — размышляю я.

«Глупая! Он сначала порычит, а потом тебя съест!»

«Зачем?»

«Он же хищник! Забыла, что дед Арт сказал, когда мы его встретили?»

«Помню… А как ты на него шарики повесишь, чтоб он взлетел и порадовался?»

«Никак! Вешать буду не я. Это другие люди сделают. Как их дед Арт назвал? Дрезировчики! А я буду просто смотреть», — заявляет Кудряшка.

«Браво, девочки! В своем разговоре вы использовали логику!» — хвалит нас учительница.

«Правда? Значит логика — легко», — с облегчением выдыхаю я. Не люблю, когда чего-то не понимаю. Потому что тогда Кудряшка называет меня глупой. А я умная. Так дедушка говорит, а я ему верю.

«Не всегда легко, поэтому мы ещё будем над этим работать», — слышу строгий голос.

«Как работать?» — допытываюсь я у той, с кем говорю.

Всматриваюсь в нее. Туман вдруг начинает рассеиваться и проявляется фигура учительницы. Высокая, стройная, с большими выразительными зеленоватыми глазами, она стоит прямо напротив меня, за спиной той, кто недавно хихикал. За спиной той, чье лицо я все ещё никак не могу разглядеть. Я вижу лишь ее кудряшки, крупными пружинками падающие на лоб, полностью закрывающие уши и шею. А лицо моей пересмешницы — все ещё как в тумане. А вот ту, кто стоит за «кудряшкой», с каждым мгновением я вижу все четче и четче. Будто облако ненадолго отступило, и яркие лучи солнца хлынули сверху, рассеяв туман и осветив ее лицо. И я наконец узнаю эти глаза и эти волосы. Я узнаю это лицо! Улыбаюсь довольная и счастливая, но вздрагиваю от громкого: «Что?» — возмущенного и удивленного одновременно. Это «что» махом выдергивает меня из воспоминания. Выдергивает как репку из грядки.

— Что? — переспрашиваю я и жмурюсь, прогоняя зыбкий флер своего очередного видения.

— Ты сказала «работать», — громко сообщила мне Марья. Она теперь стояла рядом и смотрела на меня, как на пирамиду Хеопса, внезапно материализовавшуюся в нашей с ней комнате. Смотрела озадаченно и очень обеспокоенно. — Так над чем ты собралась работать на ночь глядя?

— Я вспомнила! — воскликнула я.

— Что вспомнила? — как по команде спросили они обе.

— «Бывает, человек не может в логику», — сказала она. А я спросила: «Почему!» А она ответила: «Не дано».

— Кого ты спросила? Кто ответил, Кать? — сочувственно уточнила Марья. И приложила ладошку к моему лбу.

— Она. Женщина. Которая раньше гладила меня по голове. Прикладывала ладонь к моему лбу, как ты сейчас. И заплетала косу. Не важно! Важно, что я ее вспомнила!

— Прости, но ты несешь какую-то дребедень! — Марья склонилась надо мной и задумчиво проговорила: — Температуры вроде нет…

— А еще она сказала о железной логике, и что мы будем над ней работать!

— Кто эта «она», Кать? И кто эти «мы»?

— Не знаю, Маш… А мы — это я и… не помню…

— Ну, не пугай ты меня, Катюш! Ну, что с тобой? Вот к чему ты это сейчас, а? Я же не просила тебя вспоминать!

— Не просила… Но Вика сказала «железная логика» и…

— Ну и что что сказала, Катюш… — принялась успокаивать меня Маша. Успокаивала, гладя по голове. Как ребенка. — Ты меня озадачиваешь… Очень, — говорила она, прикладывая теперь ладошки попеременно то к моему лбу, то к щекам.

— Подожди! — остановила я Машины манипуляции и попыталась поймать ускользающее воспоминание за хвост. И мне удалось! Перед глазами снова предстал размытый образ маминой близкой подруги. Они всегда были — не разлей вода.

— Вика, — осторожно начала я, — ты дочь Аллы Михайловны, да? — спросила и замерла в ожидании ответа.

— Я — дочь Леи, — стало мне ответом. И этот ответ махом сбил меня с толку.

— Леи? — растерянно прошептала я, чуть ли не физически ощущая боль от того, как разрывается логическая цепочка схваченного за хвост воспоминания.

— Да, — твердо ответила гостья. И добавила, пристально глядя на меня: — Так ее называли.

— Называли?.. Значит, больше не называют?

— Нет.

— Почему?

— Нет необходимости.

— Почему?

— Потому что — потому, что кончается на «у», Кать! — вклинилась в мой спонтанный допрос Маша, — Что ты к человеку-то пристала! Зачем тебе эта инфа? Не хочет говорить — пусть не говорит!

— Не дави на нее, — негромко прервала наша гостья Марьину тираду, зачем-то вступившись за меня. И добавила не менее странное: — Она не может иначе.

— Что значит не может иначе, Вик? Почему? — нагрянула Машкина очередь удивиться.

— Ее ведет кровь…

— Чегооо⁈ Приплыли! Какая ещё кровь⁈ — возмутилась Марья.

— Кровь — не вода, — медленно моргнув, монотонно ответила Виктория.

— Маразм какой-то… Ну, к чему ты это, Вик? — спросила Маша со смесью удивления и опаски. — Что вообще тут происходит⁈

В комнате снова повисла гнетущая тишина.

— Таак! Всё! Закрыли тему! — через какое-то время нервно воскликнула Маша, потерев виски, и глотнула остывшего чая из своей чашки.

Я впервые увидела подругу такой… дезориентированный, что ли. Она перевела растерянный взгляд с меня на Вику и залипла, глядя на нее, видимо, тоже заметив расширившиеся зрачки нашей гостьи. Впрочем, эта аномалия проявлялась совсем недолго — не дольше нескольких мгновений. А после — зрачки гостьи вернулись к норме, а сама она тоже отпила чаю из своей чашки и спросила:

— Вернёмся к теме моего визита. Как вы планируете добраться на вечеринку?

— Вечеринку… — поморщилась я. С некоторых пор я терпеть не могла это слово. «Кадры» воспоминания прошлого лета начали всплывать перед глазами: мы с Алисой, весело щебеча и предвкушая веселье, идем по улице к дому Эрика — нашего одноклассника. «Логово», как он любил его называть, уже показалось вдали. Отчетливо слышна музыка — значит, вечеринка уже стартанула, как Лиска и предполагала. Мы опаздываем, и я вижу недовольство на ее лице. В нашем опоздании на тусу виновата я. Всё дело в дяде Коле — нашем сбшнике: усыпить его бдительность оказалось очень непросто…

— Катя! Очнись уже! Да, что с тобой сегодня⁈

— Ничего… всё в порядке. Я просто боюсь…

— Боишься? — воскликнула Маша, — Чего?

— Идти в этот клуб… Ну… то есть не то, чтобы боюсь, но…

— Всё ж продумано, — перебила меня подруга, — Главное — чётко следовать плану!

— Как-то я тоже так думала… — прошептала я, поймав на себе ещё один зоркий взгляд Виктории.

— Что ты там бубнишь? — проворчала Марья.

— Спрашиваю, как ты продумала нашу доставку в клуб, о мой генерал? — обреченно вздохнув, повторила я вопрос Виктории.

— Да все проще простого! Доберёмся до «Терры» на арендованной машине. Договор аренды уже заключен. На Лавра. Он любезно предоставил свои корочки. Машину он подгонит завтра к семи, чтобы не «светиться» раньше времени. Подгонит к соседнему корпусу, чтобы не маячить перед глазами дворника.

— Дяди Васи?

— Его, — кивнула Марья. И добавила: — Взгляд у него — ухх! Как посмотрит — так выложишь ему всё как на духу. А это в наши планы не входит.

— Да он добрый, Маш. Зря ты так. Воробьев всегда кормит…

— Кому как, — пробурчала Марья, — для воробьев, может, и добрый.

— Ладно… А почему ты не оформила машину на себя? — с подозрением спросила я.

— Смеешься, что ли⁈ — воскликнула мой конспиратор, — Как бы я объяснила сей факт Саше? Он же в момент просечёт!

— Как? Не преувеличивай!

— Ничуть! Он у меня тот ещё Пинкертон!

— Подожди… То есть ты так ему ничего о клубе не сказала? Он же звонил недавно.

— Ну, не успела, чего уж… Пока все тёрки утрясли… Короче…

— В клуб попадем на арендованной, а путь отступления как продуман? — спросила Вика.

— К полуночи брат Сержика освободится и подъедет на своей тачке. И да! Лавр и Серж будут неподалёку. Они нас подстрахуют, если что.

— Лавр и Серж? Кто такие? — уточнила Вика. В глазах ее мелькнул интерес.

— Брось! Ты что, Лаврентьева не помнишь?

Вика призадумалась. И выдала:

— Тот замороженный лобстер? Рядом с камнем?

— Какой еще лобстер! И как это «рядом с камнем»? — переспросила подруга, — Он же с тобой сидел. А… ну да… Его же чуть камнем тогда не пришибло. Вернее, зашибло бы, если бы ты не подсуетилась. А почему замороженный-то?

— Потому что заторможенный, — объяснила Вика.

— Не знаю… Никогда не замечала. Да, вполне себе активный он, Вик!

— Нет в нем активности. Одна видимость. А это не есть хорошо…

— Что ты имеешь в виду? — устало спросила я. День сегодня выдался не из легких и понимала я нашу гостью с каждой минутой всё меньше.

— Аура человека рядом с камнем — слабая, — стало мне ответом.

— И в чем это, по-твоему, выражается? — попыталась я ее понять.

— Силы нет. Вижу слабость. Ненадежность. Нерешительность, — заявила Вика. Уверенно так заявила.

— Нерешительность? Так он запал на тебя, вот и тушуется! По крупняку запал, скажу я тебе! — выдала ей Машка.

— Напрасно. Не мой типаж.

— Почему?

— Труслив. Не рисковый.

— Ну ты даешь! Совсем парнишу «опустила». Прям так и труслив⁈ Нет, не соглашусь! Лавр далеко не трус!

— Создает видимость, — повторила Вика.

— Какую ещё видимость?

— Видимость бравого хлопца.

— Бравого хлопца? — переспросила я. И выпалила то, что вдруг вспомнилось: — «Мы сегодня — бравые хлопцы! Вооот такую рыбину словили!»

— Чегооо⁈ Что ты несёшь-то, Кать⁈ — воскликнула обескураженная Марья, — Совсем с ума сошла⁈

— Я вспомнила, Маш… Так говорил дедушка Арт из леса, — негромко поделилась я тем, что внезапно всплыло в памяти.

— Какой еще Арт⁈ — возмутилась Марья.

— Арт… Он живет в избушке… Вернее, в большом таком доме. С резным крыльцом и занавесками на окнах. Просто называет его избушкой… Жил когда-то… На берегу Енисея.

— Господи, Катя, а Енисей то тут каким боком? Что с тобой сегодня⁈ Хватит нести пургу, слышишь!

— Камень, — негромко проговорила Вика.

— Что «камень»? — встрепенулась Маша, теперь уже взглянув на Вику.

— «Арт» можно перевести как «камень», — объяснила она, — Или «глыба». Если мы имеем в виду наречие определенной народности.

— Верно! — воскликнула я, обрадовавшись, что снова оказалась на одной волне с нашей гостьей. И не удержалась с вопросом: — Откуда ты знаешь?

— Она — из тех мест, Кать! Я же тебе говорила! — вклинилась Марья.

— Как давно ты вспоминаешь? — негромко спросила у меня Вика, резко сменив тему. — Так активно и бесконтрольно, я имею в виду?

Глава 55 Особа с душой нараспашку

— С неделю примерно… Да… с прошлой пятницы, — задумчиво пробормотала я. И в сердцах посетовала: — Знаешь, все это уже становится похожим на ад!

Брови Виктории на мгновение удивленно взвились вверх, а в голосе новыми красками заиграла заинтересованность:

— Конкретнее, пожалуйста: почему ад? — спросила она, произнеся каждое слово четко и с расстановкой, с ударением на слове «ад». Будто дала установку.

А во мне вдруг взыграла радость от того, что мне подарили право высказаться… И в сердце моем, как ни странно, вспыхнула огромная благодарность за то, что меня наконец выслушают. Причем, выслушают внимательно и с пониманием. И благодарность моя за это была просто огромна! Огромная и абсолютно иррациональная, если вдуматься. И я было задумалась: «Что за эмоциональные качели такие?», но сконцентрировалась на этой мысли от силы на пару мгновений — не более. А потом… Потом поймала на себе ободряющий взгляд Виктории, отчего-то решила, что пора начинать и принялась с энтузиазмом объясняться.

— Потому что воспоминаний этих с каждым днем всё больше! — в сердцах посетовала я, — Они сыплются на меня как… Как снежные комья перед тем, как сойти лавине, понимаешь… А лавина потом его под собой похоронила…

— Кого его? — участливо спросила у меня Марья. И в глазах моей главной слушательницы тоже отразилось непонимание.

— Героя. Он так и остался там. Под лавиной, понимаешь?

— Пытаюсь, — заверила меня гостья.

— Я в фильме одном видела… Не помню, как назывался… — вздохнув, разъяснила я ей.

— Не зацикливайся ты! И не ссы — прорвемся! — с усмешкой прилетело мне от Марьи.

— Ситуация ухудшается, Маш…

— Да не драматизируй ты, цыпа!

— Тебе вот всё шуточки! А мне не до смеха! — накинулась я на подругу. Та не нашлась с ответом, а я, взглянув на Викторию, продолжила: — В последнее дня три-четыре — вообще: чуть ли не каждый час память что-нибудь, да подкинет! Волшебство какое-то! Или проклятие… Не знаю… Нет… не проклятье — точно… Потому что вспоминается в общем-то о хорошем… По большей части о хорошем… — делилась я как на духу, — И всё же… Это так утомляет! Просто неимоверно!

— Почему утомляет, если вспоминаешь о хорошем? — спросила гостья.

— Потому что их много, Вика! Воспоминаний этих. Устала я! Понимаешь, складывается впечатление, что я больше своей голове не хозяйка… — жаловалась я, словно обиженный ребенок, — Совсем не хозяйка… а так — чья-то безвольная марионетка… Я — тень себя, понимаешь. Я — тень себя прежней… — выговорилась я и замолкла. Будто сдулась, как воздушный шарик.

— Странный казус, — в повисшей тишине задумчиво проговорила Вика.

Выражение про казус, как и многое этим вечером, тоже показалось мне знакомым. Я точно слышала его раньше. Слышала очень давно. Только вот никак не могла припомнить, от кого, где и когда именно. Отбросив напрасные потуги воскресить всё это в памяти, я вернулась к своим стенаниям — и снова понеслось:

— Это не просто странно! — самозабвенно «вещала» я, — Иногда это пугает… И даже заставляет усомниться в собственной нормальности… Понимаешь, любая мелочь может спровоцировать видения! Лю-ба-я! — произнесла я по слогам, невольно повысив голос. — Что-то в одежде прохожего, если я на улице. Или в универе, или… Или просто смотрю из окна этой комнаты и банально замечаю чей-то цвет волос, похожий на мамин… Или на папин… Чаще почему-то — на папин… Или слышу чей-то голос со знакомыми нотками, или вижу знакомую походку… Или… да хоть вот чашка!

— Чашка? — хором переспросили обе слушательницы моих стенаний.

— Да! — в сердцах воскликнула я, — Та — белая! Из которой я только что пила чай! Я даже поставила ее, как на рейде!

— На рейде? — сконфуженно переспросила Марья.

— На рейде, — кивнув, подтвердила я, — Это когда ручки у чашки смотрят в одну сторону. Хоть и стоят они друг напротив дру…

— Кать, ну ты чего несёшь-то? — подавленно спросила Маша, — Давай ещё чайку выпьем, а?

— Не хочу! — заявила я. Сказала — как отрезала. И не менее жестко добавила: — Я должна сказать! Не перебивай меня! Пожалуйста!

О том, что перешла чуть ли не на крик, я заметила, лишь ощутив, насколько напряглись связки. И тут же остро почувствовала себя оратором, вещающим пред огромной аудиторией. Вернее, горе—оратором с вышедшем вдруг из строя микрофоном… Но ни Вика, ни Марья больше меня не останавливали. Марья, видимо, — от удивления, а Виктория — от дикой заинтересованности в том, о чем я говорила, и явного желания вытянуть из меня всё до последней капли.

«Учись считывать настрой собеседника! Это должно стать твоей привычкой!» — с детства повелевал мне дедушка в своей обычной менторской манере.

И я считала. На автомате. Гостья с огромным, очень натуральным интересом внимала каждому моему слову и демонстрировала свою полную поддержку, словно поставила цель заслужить мое расположение. Это было заметно и в сострадательном, но порой не в меру остром взгляде глаз цвета оливы, казалось, подмечавшим любой нюанс в моем настрое; улавливалось и в манере чуть приблизить ко мне лицо, изобразив на нем полное доверие, стоило мне только начать говорить. Возможно, всё это и пробудило во мне странную уверенность в том, что только Виктория и сможет помочь мне избавиться от навязчивой «болезни», нежданно—негаданно свалившейся на голову.

И всё же, на задворках сознания, затуманенного то ли дикой усталостью, то ли общением со странной гостьей и ее неусыпным вниманием к мой персоне, стоп—сигналом порой подсвечивалась мысль о том, что желание развидеть в Виктории панацею от всех моих бед — очень опрометчиво: панацея эта может оказаться не более, чем иллюзией. А спонтанное участие гостьи в моей жизни этим вечером — мастерски разыгрываемым спектаклем для одного зрителя — то есть для меня.

Проснулась подозрительность, всегда служившая некой защитной реакцией перед влиянием малознакомых мне людей. Проснулась и стала набирать обороты. Мне вдруг почудилось, что помощь Виктории — не более, чем мираж, который мне, то ли от безысходности, то ли от чего-то ещё вдруг захотелось принять за явь. В течение всего вечера гостья как губка впитывала все что я говорила, заботливо задавала наводящие вопросы, но не была со мной на равных, а стояла как бы надо мной.

«И совсем не давала советов, — мысленно проворчала я, но тут же, уточнила справедливости ради: — Хотя дала, но всего один: не ходить завтра в клуб. Дала то дала, но ведь совсем же не настаивала на этой своей рекомендации, — мысленно брюзжала я, — будто ей всё равно, что со мной может там случиться. А почему ей не должно быть всё равно, Катя, если она посторонний тебе человек! — мысленно воскликнула я, — Почему посторонний? А как же мои воспоминания в ее присутствии? Странный дом… Песок этот… Черный монстр в песке?.. Чашка на рейде? Странный урок о логике? — безмолвно спорила я с собой. — Всё дело в ее взгляде. Я подпала под его магнетизм, — видимо, встрепенулся мой, дремавший весь вечер здравый смысл, — Что-то похожее со мной не так давно уже случалось», — словно в вязком тумане копошились мои беспокойные мысли.

Но стоило снова поймать на себе взгляд оливковых глаз, как подозрительность моя уступила место странной доверчивости. И я продолжила «ораторствовать»: зачем-то в подробностях поведала о том, как мы с мамой в последний раз вместе шли в школу по зеленому тоннелю и встретили странного старца; рассказала про смутно знакомый дом в тайге и про бабушку с дедушкой, которые там жили и с которыми я ещё в детстве потеряла связь; выдала всё про видения о родителях, по большей части обрывочных; отчиталась о своем седьмом дне рождения, на котором так и не появился папа, отчего-то упомянула о том, что ищу его и Орлов не горит желанием мне в этом помочь; пожаловалась, что тот вообще пропал из поля моего зрения и что меня это очень обидело. Зачем я о нем упомянула — было совсем необъяснимо, ведь Виктория вряд ли была с ним знакома. Видимо, захватила «паровозиком». Слова сыпались из меня словно из рога изобилия. Меня было не остановить: будто плотину прорвало.

Но стоило упомянуть о нежданной встрече с Каменнолицым в сквере, после которой и начался весь этот Армагеддон с воспоминаниями, я тут же лишилась дара речи! В горле вдруг возник странный ком. Огромный — просто необъятный — и твердый, как скала, он не только не дал мне возможности произнести больше ни слова, но и вздохнуть полной грудью стало просто непосильной задачей. Я молча смотрела на Викторию и беззвучно открывала рот, как рыба, выброшенная на берег.

Вика была явно удивлена такой реакцией. И не просто удивлена — скорее шокирована моим состоянием. Возникшая немота и реакция гостьи зародили во мне страх. Он слабо царапнул в груди. Потом еще и еще раз. Я на мгновение сжала губы и прикрыла глаза. Приложила ладонь к груди, сначала чуть надавила, потом слегка потерла — и стало легче.

— Я справлюсь, — чуть слышно прошептала я и снова взглянула на Викторию.

В глазах ее, вперемешку с теплотой и сочувствием, я вдруг заметила нечто еще… Это нечто насторожило. Меня всегда настораживал любой сбой в настрое собеседника, особенно, если я не могла объяснить его логически. А в данном случае — не могла, как ни старалась. Может, потому, что все больше растворялась в вязкой цепкости ее взгляда: настойчивого, требовательного, проникающего в самую душу. И вдруг меня озарило!

«Всё то же самое, разве нет⁈» — поразилась я собственной догадке.

Взгляд Виктории и даже манера вести себя: иногда — напористо, иногда — с долей неприступности или высокомерия — напомнили мне схожее поведение и интерес такой же степени навязчивости. С его обладателем я столкнулась в сквере, в прошлую пятницу, а сегодня — в кафе! Этого человека сейчас не было рядом, и все же я странным образом вдруг ощутила флёр его навязчивого присутствия. Знакомый уже фон с неприятным, холодным, будто металлическимпривкусом. Словно рядом со мной сейчас находился невидимый проводник «рентгеновской» сущности того человека: темной сущности Каменнолицего…

«Прекрати, ты становишься параноиком! — мысленно осекла я себя. И тут же постаралась себя успокоить: — Вика смотрит по-другому. Ее взгляд так не угнетает».

Между этими двумя манерами сканировать взглядом действительно существовала разница: внимание оливковых глаз с поволокой не отпугивало меня так, как недавнее внимание холодных серых. Не отпугивало и не вызывало стремления нестись прочь, теряя тапки.

Настойчивость, которая присутствовала во взгляде Виктории не была агрессивной. Она казалась мне какой-то… принудительно располагающей к общению, что ли. К тому же, взгляд Виктории впервые в жизни заставил меня почувствовала себя особой с душой нараспашку. Каменнолицый такого эффекта достичь не сумел, хоть, видимо, очень рассчитывал, ведь тогда я бы выболтала ему всё как на духу. А вот Вике удалось заставить меня ощутить ничем не пробиваемую, совершенно железобетонную уверенностью в том, что просто обязана распахнуть перед ней душу и во всем на нее положиться. Бывали даже мгновения, когда мне вдруг начинало навязчиво чудиться, что, если промолчу — упущу единственный в жизни шанс на спасение и уже никто и никогда не сможет мне помочь.

«Осторожно, Катя, это иллюзия! — снова подала голос моя, недоверчивая и вечно подозревающая недоброе подружка-интуиция, — Ты в состоянии справиться с любыми проблемами! Самостоятельно или с помощью деда! Не позволяй ей себя приручить!»

И я уже собралась было внять здравым доводам и ментально закрыться, как лягушонка в своей коробчонке, но услышала задумчивый Викин голос:

— Процесс идет по экспоненте.

Мне тут же захотелось с ней согласиться, но взмах изящной ладошки с длинными тонкими пальчиками перед самыми моими губами пресёк очередной поток, готовый сорваться с моих губ.

— Что ты имеешь в виду? — пришла мне на помощь Марья.

— Процесс растет в геометрической прогрессии, — задумчиво проговорила наша гостья ей в ответ, — А должен затухать, ведь пиковое воздействие уже позади… Занятная метода…

— Что? — встрепенулась я, не без труда вырвавшись из тисков безмолвия, почувствовав, как мой язык «оживает» и снова может шевелиться. — Да, процесс… растет по… Любая мелочь может спровоцировать приступ. Да, я уже стала называть это приступом. Очередным приступом какого-то странного заболевания, — опрометчиво поделилась я и услышала:

— Ты повторяешься.

Пришлось сделать над собой усилие, чтобы замолчать, ведь интуиция трубила об осторожности.

«Вот с чего бы ей настолько плотно проникаться состоянием моего здоровья? — снова зашевелился червячок сомнения в моей буйной головушке, — Мы же знакомы не более суток. А если только познакомились, то опрометчиво идти в ее компании в тот мутный клуб! А не засланный ли она казачок? Тогда в чем ее цель? Чтобы что? Чтобы затащить меня в тот клуб? И платье-то она мне подобрала и информацией по клубу побаловала. В отличие от Маши, кстати! Или она пришла, чтобы отговорить меня от клуба? Тогда зачем подобрала платье? Свадебное, кстати, платье! Ничего не понимаю… — мысленно мучилась я вопросами, ответов на которые не находилось, — Что же ей всё-таки от меня нужно?»

Уверенный голос гостьи снова выдернул меня из размышлений.

— Твой мозг форсированно выдаёт информацию. Это алгоритм. — услышала я ее странный вердикт. Услышала и переспросила:

— Алгоритм? Какой? Чей?..

— Да… Процесс идет строго по алгоритму.

— Как это? — пробормотала я, — не понимаю…

— Твой мозг выполняет определенную последовательность действий: что-то знакомое попадает на глаза, активизируются лобные доли и выдают картинку из прошлого.

— Почему они активизируются?

— Потому что поставлена задача.

— Задача? Кем поставлена?

— Давай разбираться! — предложила она мне как закадычной подружке.

— Давай! — с радостью согласилась я, поймав на себе подозрительный взгляд Марьи.

— Отлично! — тепло похвалила меня гостья. И продолжила свой допрос: — Что могло стать триггером к запуску алгоритма? Подумай и ответь! Это должно было быть чем-то необычным… Спонтанным. Возможно, чем-то мимо логики. Но это однозначно то, что произвело сильное впечатление. Это должно было врезаться в память, понимаешь?

— Она в гору врезалась. В прошлую субботу. И черепушкой долбанулась, — вспомнила вместо меня Машка, не потрудившись скрыть от гостьи эту свою сленговую манеру выражаться.

— Травма головы? — задумчиво уточнила Вика, взглянув на Марью.

— Да, — подтвердила та. И деловито добавила: — Она даже в отключке побывала. С полчаса примерно, может и дольше.

— Странно… — всё так же задумчиво предположила Виктория, — Обычно травма срабатывает как стоп-сигнал… Влечет амнезию, снижение когнитивных функций. А тут картина — ровно противоположная. Обследование проводилось?

— Да. Дважды. С интервалом в неделю, — ответила я, — Все обошлось без последствий, если верить МРТ.

— Совсем без последствий? — уточнила Вика.

Я на пару мгновений впала в ступор, а потом заново, по памяти, прокрутила ее слова в голове и поняла смысл вопроса. Поняла и ответила:

— Ну… Почти… Первая МРТ показала повышение активности некоторых участков мозга.

— Активность? Не спад?

— Активность, — повторила я.

— А какова динамика по результатам двух обследований?

— На более позднем она возросла. Незначительно, — поделилась я, — Врач объяснил это подготовкой к сессии. И посоветовал хорошенько выспаться на новогодних каникулах.

— Разумный совет. Потому что перегрев — налицо… — задумчиво сообщила мне гостья.

— Перегрев? Не понимаю, — откликнулась я в ответ, — Что ты пытаешься сейчас сказать?

— Вижу перегрев лобных долей, — не менее странновато объяснили мне.

— Видишь? Как видишь? — переспросила я и с недоверием качнула головой.

— Вижу, — повторила Виктория, предпочтя больше ничего не объяснять. И спросила: — Думаю, травма не причем. Ты сказала, что началось все с прошлой пятницы. Что тогда случилось?

— Тогда… Я столкнулась с одним человеком.

Глава 56 Менталист

— Кто он? Ты видела его раньше?

— Нет… Просто прохожий. Он просто шел мимо. Но остановился… недалеко от меня… Почти рядом… Чуть больше, чем на расстоянии вытянутой руки, — сумбурно рассказывала я, пока возмущенный Машин окрик меня не остановил.

— Ну сколько ж можно! На каком языке вы говорите⁈ Ничего не понимаю!

— На эсперанто, — ответила ей Виктория, а я с удивлением взглянула на гостью и задумалась: «Я тоже на нем отвечала? Откуда она знает, что я знаю…», но Машин настойчивый голос не дал мне возможности додумать мысль.

— Опять не «въехала»! — строго уведомила она гостью, — Потрудись объяснить: откуда ты знаешь, что Катя сечёт в нем фишку?

— Слышала, что владеет… — пояснила ей Вика.

— От кого слышала? — Взял след мой Пинкертон.

— Неважно, — стало ей ответом.

— Как это неважно, Вик⁈ Важно! Очень важно! В этом же — вся соль!

— Это сейчас не важно, — повторила гостья. И продолжила: — Важна сама суть разговора.

— И как мне ее просечь, если я не в зуб ногой на тарабарском⁈ — не сдавалась моя настойчивая.

— Я предположила, что мозг Катерины перегрет, — сдалась Виктория под ее напором.

— Как это «перегрет»? — прицепились к слову моя мисс Марпл, — Типа как комп, что ли?

— Можно и так сказать, — вздохнув, ответила ей Виктория. И пояснила: — Что-то вроде ддоса.

— Ддоса? — удивлённо воскликнула Машка, — Ты намекаешь на ддос-атаку, что ль?

— Не намекаю, я предполагаю, — поправила ее Вика.

— Ой, не душни, а! Ладно, с компом проканать могло бы, если бы хакеры нафеячили, а Катя — живой человек!

— Если по аналогии, то тоже могут быть своего рода хакеры, — спокойно предположила наша гостья, — Только ментальные.

— Ты на гипноз намекаешь?

— Предполагаю. Даже знаю одного человека с подобным методом работы. Знала и ещё одного…

— Методом работы, — как истукан повторила я Викой.

— Да, — ответила она, взглянув на меня с сочувствием.

Мы всё так же сидели за одним столом: Вика — прямо напротив меня, Марья — сбоку от нас.

«Прям собрание тайной ячейки», — мысленно усмехнулась я неожиданной мыслишке.

— Подобный метод мне знаком, — негромко сказала Вика.

— Знаком? Откуда? — ухватилась я за новую информацию.

— Слышала как-то… Случайно… Почти… Заинтересовалась. Даже пыталась изучать.

— Получилось? — спросила я.

— Изучить? — уточнила она у меня. И после моего кивка продолжила: — С переменным успехом.

— Почему с переменным? — спросила я, не в силах оторвать глаз от серьезных оливковых напротив.

— Прямого доступа к источнику не было, — через паузу, будто нехотя, но все же ответили мне, — а изучать лишь в теории — такое себе….

— Почему его не было? — спросила я.

— Так случилось… А сам метод не описан… Не протестирован…

— То есть ты с тем человеком не встречалась? — уточнила я.

— Ты, Кать, сегодня прям Капитан очевидность! — воскликнула Марья.

— Не довелось, — стало мне ответом, и я вдруг вспомнила, что это слово очень любила бабуля, которая жила в тайге и с которой мы часто пекли мой любимый черничный пирог. Правда, она к нему еще прибавляла: «оказии не вышло».

— Оказии не вышло, — негромко проговорила и Вика, выдернув меня из почти материализовавшейся перед глазами сцены с пирогом. Проговорила и усмехнулась, озорно глядя мне в глаза.

— Оказии… — эхом откликнулась я и вздрогнула от Машиного возгласа.

— Думаю, ты не особо в теме, Вика, ведь с самим мозгоклюем даже не виделась! — выдала она вердикт Виктории.

— Не факт. Я умею слушать и видеть, — ответила ей Вика, продолжая удерживать мой взгляд.

— Типа в отличие от меня? — уточнила моя фурия, но ответа на этот свой вопрос так не дождалась.

— Ладно, проехали, — «подостыв», уже вполне миролюбиво продолжил мой доморощенный Пуаро, — То есть тот мозгоклюй, по-твоему, реально стоит внимания? — не отступалась она, опустив свою чашку на блюдце со звонким «дзинь», что помогло мне «отлипнуть» от вязкого взгляда напротив, — Если так, то могу подсуетиться и устроить с ним «стрелку». Гммм… Пригласить, так сказать, спеца на рандеву. Из-под земли достану, если надо.

— Не надо, — остановила ее порыв Вика. И пояснила: — Когда-то тот менталист действительно стоил внимания, но сейчас он бесполезен.

— Что значит «бесполезен»? — допытывалась подруга.

— То и значит, что был специалист — да весь вышел, — ответила Вика.

— «Зажмурился», что ль? — не отставала моя заноза.

— Маша, — вздохнула я и устало покачала головой.

— Нет, — ответила ей Вика, — Человек жив, но давно не практикует.

— Чего так? Сдулся?

— Не по своей воле, — туманно уточнила Вика.

— А по чьей?

— По воле бога, — так же неопределенно ответила гостья. И продолжила: — А до расплаты — да, специализировался именно на перегреве мозговой активности.

— До расплаты? — переспросила я и получила в ответ едва заметный кивок гостьи.

— И чем он промышлял, что дошло до расплаты? — допытывалась у Вики Марья.

— Воздействовал на волю. Порой перегибал палку, но цели всегда добивался.

— А как он перегибал палку? — спросила я.

— Мог сломать объект воздействия.

— Как это «мог сломать»?

— Ментально. Лишал воли. Иногда превращал в овощ.

— Зачем?

— Говорят, «выжимал досуха». Считал, что цель оправдывает средства. — делилась Вика неспешно, будто вспоминая.

— А какая у него была цель?

— Цель всегда одна, Катя, — добыть информацию. Информация правит миром… Тот менталист был реально крут в этом деле.

— В каком «этом»? — не допоняла я.

— В деле дознания. Выдавал высокие показатели раскрываемости.

— А! Так он мент, что ли⁈ — предположила Машка, но ответа на свой вопрос не получила и насупилась.

— Раскрываемости чего? — спросила я у Виктории и услышала Машкину усмешку.

— Слышала, что использовал свои способности, чтобы избавиться от конкурентов. Работал по заказу, — хоть и через паузу, но меня ответом все же удостоили.

— Получается, он преступник? Оборотень в погонах? — предположила я.

— Однозначного ответа на этот вопрос у меня нет. Нет прямых доказательств его работы на третьи лица — одни слухи. Сама метода была агрессивна — да, но с высоким КПД. Очень действенна. И не каждому по силам. За то менталист и ценился… в узких кругах.

— Почему не каждому по силам? — заинтересовано спросила я.

— Потому что требовала от исполнителя серьезной ментальной выносливости.

— Имя у этого человека есть, Вика? — не удержалась с вопросом Марья. Я заметила, что тема разговора ее заинтересовала. Очень. И Вика тоже это заметила.

— Имя есть у каждого, — уклончиво ответила подруге гостья. И уточнила: — По моим водным, этот человек все еще недоступен, Бесполезен…

— Так недоступен или бесполезен? — продолжила наседать на нее Марья.

— Недоступен, потому что бесполезен… Надо сверить часы.

— Сверить часы, — повторила я за Викой. И зачем-то добавила: — Так дедушка из тайги говорил…

— Многие так говорят… — негромко ответила мне Виктория, — В общем, надо обновить информацию… Допускаю, что моя могла устареть.

— Расскажи, что знаешь! — велела ей Марья.

— Пожалуйста, — добавила я, смягчив тон просьбы подруги.

— Слышала, — помолчав, решила ответить Вика, — что этот человек больше не в состоянии… влиять подобным способом. Расскажи мне подробнее о том, что случилось в пятницу. Сообщи всё, что помнишь! — обратилась она уже ко мне, показательно потеряв к Марье всякий интерес.

— Я гуляла в сквере. Фотографировала. У меня выставка скоро… То есть… не лично у меня… Я участвую в конкурсе. Точнее, буду участвовать… — зачем-то принялась разглагольствовать я.

— Расскажи о том, кого встретила. Мне видится это важным, — настоятельно попросила Виктория.

— Ну… Он такой… Неприступный… Высокомерный… Мрачный… С неподвижным лицом и острым взглядом… У меня же кадр с ним есть! — встрепенулась я, — Сейчас… Маш, где мой рюкзак?

— Да вон же он, бедолага унылый! — с усмешкой откликнулась подруга.

— Где? — уточнила я, оглядев комнату рассеянным взглядом.

— На порожке прикорнул, глянь! — распорядилась она. И продолжила: — Ты, мать, его за неделю так ушатала, что он еле до хаты… то есть до родных пенатов дополз. Сил хватило за поребрик заступить и вырубиться!

— И где ты, интересно, таких манер нахваталась?.. Папа — при должности, мама — сама интеллигентность, дед — военный пенсионер, бабуля — вообще божий одуванчик, если судить по видео, где она курочку с ананасами запекает… — чуть слышно бурчала я, бредя за рюкзаком чуть ли не на полусогнутых.

— Так и быть, расколюсь… эммм… поведаю тебе как-нибудь по случаю, — услышала я в ответ. И заявлено это было с ее фирменной коварной ухмылкой. В том, что она имелась на губах подруги, я ничуть не сомневалась — спиной почувствовала! Марья всегда так ухмылялась, стоило ей в сотый раз заставить меня сгорать от любопытства по поводу ее сленга. Похоже, практиковалась она в нем не день и не два…

— Я его и сегодня встретила. В кофейне, — поделилась я, обернувшись к девочкам.

— Кадр свежий? — уточнила Вика. — Сегодня в кофейне снимок сделала? При ярком освещении?

— Нет… — растерянно пробормотала я, сжимая в руках кофр с камерой, которую достала из рюкзака, но так и не расчехлила. — Не до того было… Да и потом… не думаю, что он согласился бы позировать… Он и тогда, в сквере, желанием не блистал. Не любит он фотографироваться…

— Ну, не стой изваянием, Кать! Подойди, покажи кадр! — распорядилась Маша. И вдруг воскликнула: — Подожди, так вы обе о Каменнолицем твоем щас толкуете, что ли? Ведь это его ты в пятницу щёлкнула?

— Похоже на то, — пробормотала я, сражаясь с чехлом и выуживая из него камеру.

— То есть и ты и Вика с ним знакомы, так?

— Похоже на то, — снова пробормотала я, вытянув, наконец, из чехла свою подружку-фотокамеру и принявшись искать нужный кадр.

— Не факт, что мы сейчас говорим об одном и том же человеке, — предположила Виктория. Предположила с некоторой опаской, как мне показалось.

— Вот, взгляни! — Я протянула гостье фотокамеру с кадром на экране. — Этот человек ко мне в сквере подошел.

Она аккуратно взяла мой агрегат и всмотрелась в лицо на экране.

— Что может тебя и Вику связывать с Каменнолицым? — прошептала мне Марья, пока Вика всматривалась в кадр, — Вот чую: есть кто-то третий. Связующее звено, так сказать.

— Не знаю, Маш… — тихо ответила я, — Логика в твоих словах явно есть… Но я никак не могу ухватить ее за хвост… Чувствую, что должна вспомнить что-то важное, но никак не могу…

— Не может она… — чуть слышно разочарованно пробурчала подруга, — А где ж твоя хваленая память, а?

— Не знаю, — вздохнув, шепотом посетовала я.

— Вышел из тени, значит… — задумчиво проговорила Вика, вернув мне камеру.

— Из тени?.. — переспросила я.

— Десять лет жил — не тужил… На связь не выходил… Почему сейчас? В чем цель активации? — рассуждала наша гостья вслух, будто ведя беседу сама с собой.

— Все-таки чудная ты, Вик! Будто не о человеке говоришь, а о машине, — усмехнулась Марья и повторила за гостьей: — «цель активации», блин.

— А цель у него есть! — подала я голос, — Я бы назвала ее целью всей его жизни.

— И в чем же она, по-твоему? — уточнила обладательница оливковых глаз.

— Он хочет испортить нам жизнь, — ответила я, пожав плечами. И приземлилась на свой стул. Ноги почти не держали меня от усталости.

— Кому «нам»? — уточнила Виктория.

— Нам с дедушкой.

— Зачем?

— Он мстит за… «своих девочек». Он так сказал.

— Каких девочек? — засыпала меня вопросами Виктория. Засыпала так настойчиво, что Марья предпочла не встревать.

— Он мстит за дочь и внучку.

— Почему именно вам? И что с ними случилось?

— Там что-то… непонятное… Я точно не знаю… Тяжелые роды… В общем… их не стало… Обеих… И Каменнолицый… То есть Жаров винит в этом мою семью… Маму и деда. И меня… Наверное…

— Это твое предположение или утверждение? — продолжала допрашивать меня Вика.

— Утверждение. Я собственными ушами это слышала.

— Вы беседовали?

— Да. В кофейне… Правда, не совсем об этом…

— А о чем?

— Он ищет папу. Спрашивал у меня: знаю ли я, где он.

— Решился вступить в прямой контакт, значит…

— Да, — подтвердила я слова Виктории, — Зашел в кофейню и направился прямо ко мне. Сел за столик. Без разрешения… А про вендетту я услышала в прошлые выходные. В «Империале». Мы там отдыхали. Там Каменнолицый… То есть Жаров обсуждал это с Предсказательницей.

— Кто такая? — удивленно вскинула брови гостья — похоже, ещё один мой дознаватель.

— Видимо, его жена. Она все время рядом с ним.

— Почему ты назвала ее предсказательницей?

— Потому что она… предсказала мне встречу… с одним человеком.

— С Орловым же, да? — встряла в мой допрос Марья. Я молча кивнула ей в ответ. Кивнула и услышала Викино задумчивое:

— Интересно…

— Так Катькин Каменнолицый и есть твой мозгоклюй, Виктория? — уточнила Маша.

— Каменнолицый… — задумчиво проговорила наша гостья, — Верно подмечено… Птоз… Последствия инсульта… Ассоциативное мышление, акцент на образность, — негромко размышляла она вслух, — Помню…

— Что помнишь? — поинтересовалась я.

— Что? — выплыла из раздумий гостья.

— Ты сказала «помню». Что ты помнишь?

— Не важно…

Взгляд моей собеседницы стал строго-назидательным. Так обычно смотрит учитель на нерадивого ученика, задающего глупые вопросы. Таким же взглядом одаривает меня и дедушка, когда я задаю «лишние».

— Прости, но мне кажется это важным… — не сдавалась я.

— Забудь! — велела она и снова странно взмахнула перед моим носом ладошкой. Так же, как вчера — на кухне — и пару раз сегодня. На меня снова опустилась странная пелена. Уютная и пушистая, она напомнила мне большую мягкую, но плотную скатерть с ажурными кистями, покрывавшую стол в доме бабушки из тайги. Когда-то я любила под ней прятаться от Кудряшки. Но та меня всегда под ней находила. Вскоре пелена перед глазами рассеялась, но я забыла, о чем только что спрашивала.

— О чем это я… — устало пролепетала я.

— Мы говорили о лице в кадре, — подсказала мне Вика, указав взглядом на фотокамеру, которую я сжимала в ладонях.

— Ах да… Каменнолицый. Так ты рассказывала о нем? Ну… до того, как я показала тебе кадр с его лицом? — неуклюже пыталась я собрать свои разрозненные мысли в вопрос.

— Возможно… То лицо было моложе… Не таким мертвым…

— Ты всё-таки видела его раньше⁈

— Видела… В детстве… Лишь однажды, — нехотя ответила мне Вика, — На фото.

— У кого? У кого ты видела его фото? — не унималась я. Мне навязчиво казалось это важным.

— У мамы… В комоде… — стало мне ответом, а в памяти всколыхнулось нечеткое видение огромного темно-коричневого шкафа, высотой мне по грудь…

— Там, где таится всякое старьё, да? — выдала вдруг я.

— Что? — с интересом спросила притихшая было Марья.

— Так… Что-то вдруг вспомнилось…

— Что именно вспомнилось?

— Красивый комод… На нем фигурки… А внутри «таится всякое старьё». Так говорила…

— Кто говорил? — допрашивала меня теперь Маша.

— Не знаю… Не помню…

— Тут помню — тут не помню! — недовольно воскликнула она, — Не узнаю я тебя, Кать! Что с тобой происходит? Ты с легкостью вспоминаешь всякую муть, а важное — не можешь! Фигурки какие-то на комоде — это что, важно⁈

— Красивые фигурки… Нэцкэ… — пробормотала я, устало прикрыв глаза.

— Ну-ка вспоминай, с кем ты возле того комода тёрлась!

— Не могу… Хочу вспомнить. Очень хочу, Маш… Но не получается… Блуждаю, как ежик в тумане…

— У нее перегрев, — заметила Вика. И велела Марье: — Не дави на нее: может случиться срыв. Твоему мозгу нужен отдых, — обратилась она ко мне, — иначе случится сбой.

— Да, в последнее время быстро утомляюсь. Это всё воспоминания… Они забирают много сил… Вот доберусь до дома — и отдохну.

— Отдых поможет, но не излечит.

— Не излечит? — расстроенно переспросила я у нее, — А что же делась?

— Нужно сломать алгоритм…

— Как это можно сделать?

— Можно применить метод замещения.

— Как это?

— О чем твои воспоминания?

— О прошлом семьи.

— Только об этом?

— Да.

— Выдернуть из привычной среды и поместить в совершенно новые условия… Организм получит встряску… Включит защитные силы, — принялась негромко рассуждать Виктория.

— Типа клин клином? — воскликнула Марья.

— Что-то вроде… Но, чтобы клин сработал, это должен быть шок контент. Он должен закрыть пути отступления… И занять все мысли… Мозг должен мобилизоваться и найти выход…

— Умничка, Вика! И клуб в этом деле — самое то! Настоящий взрыв мозга для нашей мышки! И ни секундочки свободного времени на то, чтобы заморочиться тараканами в ее голове! — воскликнула Маша.

— А ты своего не упустишь, — заметила гостья, с прохладцей взглянув на подругу.

— Никогда! — не «заржавело» за Марьей с ответом. — А что! Чем не панацея, а⁈ — продолжила она, широко улыбнувшись, — Всё там будет для цыпы в новинку: никаких родственников и куча новых впечатлений!

— Возможно… Надо действовать, пока есть время. Запущенный алгоритм сжигает ее мозг, — задумчиво ответила Вика

— Прям так и сжигает? — с усмешкой передразнила ее Марья.

— Именно так, — на полном серьезе ответила ей Виктория. И добавила: — Но идея с клубом рискованна… Мне нужно получить дополнительные гарантии, чтобы уравновесить риски…

— Какие гарантии? От кого? — встрепенулась я, будто проснувшись.

— Не стоит на этом зацикливаться. Я сама всё устрою, — пообещала Вика, серьезно взглянув на меня, — Отдыхай пока.

— Спасибо, — пробормотала я в ответ, устало взглянув на Вику.

Мне так понравились ее слова. Они успокоили меня, внушили уверенность, что всё будет хорошо. Совсем недавно я боролась с недоверием к этой девушке, а теперь… Теперь ее забота тронула меня до глубины души, а тон, которым она была высказана, — подкупил искренностью. Не дутой, не показной, а самой что ни на есть настоящей. И я внутренне приняла предложенную ею помощь. Приняла, погасив внутри себя былые отголоски подозрительности и недоверия. Приняла, как много лет назад, памятной золотой осенью, вмиг ставшей для семилетней девочки хмурой и холодной, и разделившей ее жизнь на до и после. Выбившаяся из сил, она прилетела тогда за помощью к искренним и великодушным людям, настоящим отшельникам, проживавшим в дремучей, труднопроходимой тайге, без всякого намека на цивилизацию, за тысячу километров от ее дома. И Виктория увиделась мне сейчас близкой тем добрым людям по духу, проводником в тот мир, где мне когда-то помогли справиться с лютой депрессией и снова обрести себя.

— На, вытри слезы, — услышала я и приняла протянутый мне платок. Белый, накрахмаленный до хруста, с крошечным алым маком, вышитым в его правом верхнем углу неумелой детской рукой. Моей, когда-то неумелой рукой…

«С кем я его вышивала? Не могу вспомнить…» — мысленно сокрушалась я. Наблюдая за нечеткими контурами платочка, материализовавшимся крупнум планом как бы сквозь года, я никак не могла припомнить и комнату, в которой тогда училась вышиванию. Она осталась за пределами кадра из очередного старого фильма со мной в главной роли.

«Ничего, — успокоила я себя в который уже раз за этот неспокойный вечер, — нужно просто отыскать в памяти недостающий пазл… Я справлюсь! Вот отдохну и обязательно вспомню!» — клятвенно пообещала я себе и заметила перед глазами некую трансформацию. Накрахмаленный платок принялся медленно растворяться в воздухе, уступая место совершенно другому видению.

Я медленно моргнула в надежде прогнать его, но не помогло.

Перед глазами уже начала прорисовываться просторная комната… Светлая… Чужая… С кроватью у самой стены… Я вижу, как сижу на ней по-турецки и физически ощущаю пальцами рельеф крупных вышитых снежинок на толстом теплом покрывале. Я бережно их кончиками пальцев, глажу их и даже улыбаюсь — впервые за много дней. Отвлекаюсь от своего занятия, так полюбившегося за несколько дней в гостях, и вижу, как чьи-то тонкие детские ручки протягивают мне коробку. Я смотрю на нее с интересом и вдруг замечаю, что крышка начинает шевелиться. Внутри явно кто-то есть. Этот некто настырно бьется об изнутри и явно хочет выбраться на волю. Еще пара шуршащих толчков — и крышка поддается, чуть сдвигаясь в сторону. Еще один толчок — и она слетает с коробки. Слетает и падает на постель, прямо рядом со мной. Мое любопытство достигает просто космических размеров! Немного страшась и нервничая, я все же заглядываю внутрь и вижу, как меня приветствует чья-то черная мохнатая лапка. Она тянется ко мне, но я все еще робею, просто веду по ней взглядом и опускаю его ниже — на такое же мохнатое тельце. Коробка — с высокими бортами, а мой гость — на самом ее дне, поэтому я вижу его нечетко о с улыбкой жду встречи, полагая, что это Котёнок. Даже хочу его погладить. Но хочу ровно до того момента, пока «котёнок» не вбуравливается в меня своими красненькими глазками-бусинками. Они пугают меня, кажутся мне кровавыми, как у дьяволенка, о котором мы с дедушкой как-то читали. О ужас! Я совсем не думала, что встречусь с ним наяву!

— Познакомься, это Девил — мой друг, — слышу негромкий голос девочки.

Она ставит коробку рядом со мной и ужас мой превращается в настоящую катастрофу!

— Паук!! Кассандра, зачем⁈ — воплю я. Кажется, воплю вслух, потому что Маша вскакивает из-за стола как угорелая и со страхом в глазах следит за направлением моего взгляда.

— Где, Катя, где⁈ — допытывается она у меня, схватив кухонное полотенце и сжав его в руках. — Да где же⁈

Голос подруги выдернул меня из наваждения, как пробку из бутылки со шампанским. Я измученно прикрыла глаза, пытаясь справиться с холодком в груди. Разлепив веки, увидела Викторию. Она снова проводила перед моим лицом ладошкой. Из стороны в сторону, будто смахивая песок. И эти манипуляции, как ни странно, все успокаивали меня, избавляя от остатков видения. Я поймала рассеянным взглядом Марью и прошептала:

— Прости, что напугала тебя. Мне показалось…

— Забей, — просто ответила она и бросила полотенце на стол.

Мягкой, слегка пружинящей походкой гостья наша подошла к тумбочке, стоявшей у моего дивана, легко подхватила с нее графин с водой, наполовину наполнила ею стакан, который стоял рядом. Подняла стакан перед своими глазами, что-то там рассматривала с минуту. Затем подошла ко мне, протянула его мне и распорядилась:

— Пей до дна!

Я взяла стакан у нее из рук как зачарованная вдруг почувствовала дикую жажду. Жара теперь окутала меня со всех сторон, я будто очутилась в горячем коконе, или в парилке, а может — в полдень самом эпицентре Сахары. На лбу проступила испарина и каждая капля воды в стакане показалась манной небесной, амброзией, способной меня оживить: будто не выпью все до дна — и просто сгорю, как вспыхнувшая спичка. И я выпила. Выпила все до последней капли, как и было велено. Выпила и вдруг почувствовала огромную слабость. Она сковала все тело, не оставляя шанса устоять на ногах.

— Приляг, — раздалось в голове.

Я согласно кивнула и направилась к своей постели, словно к спасительному раю.

Физически я чувствовала себя сейчас совершенно разбитой, а вот психологически — в полнейшей безопасности. Казалось бы, как же еще ощущать себя в собственной комнате, если не в безопасности? В обычных условиях — да, но вот уже несколько дней, как меня подсознательно грызло смутное беспокойство. А сейчас оно вдруг улеглось. Мне стало так уютно, будто бы и не было предыдущих тревожных дней, будто бы Марья от меня ничего не скрывала, будто бы завтра передо мной и не маячил вовсе визит в мутный клуб.

«А может мне просто стало совершенно всё равно? — пыталась я понять свое состояние, — Неужели, я от Маши заразилась пофигизмом? Не знаю… Но как же спокойно, когда на всё — всё равно!»

Довольная, я улыбнулась девочкам и побрела к дивану, словно сомнамбула, еле передвигая деревянные от усталости ноги. Легла, накрылась с головой одеялом, но прежде, чем провалиться в сон, все же задумалась:

«Интересно, что на все это сказал бы Кирилл Андреевич? Про клуб этот странный… Про странную гостью… Про странный стакан воды. В нем же точно было снотворное… Иначе почему так хочется спать? Когда она успела его туда подбросить?.. Я не видела… Видела, как налила в него воды из графина… Как поднесла его мне… Как велела выпить… Как взглянула так, что невозможно было ослушаться. Но как бросила туда таблетку, я так и не увидела… А может это был порошок? Но ему же тоже нужно время, чтобы раствориться… — вяло раздумывала я, чувствуя, как сильно, огромными цепкими клещами меня затягивает в темную воронку крепкого сна, — А если она сначала всыпала в стакан порошка, а потом залила его водой? Он и растворился. Нет… Машка бы заметила и обязательно спросила бы. А она не спро…»

Глава 57 В плен зыбучих песков

Мои сновидения, яркие и красочные, живые и вполне себе логически оформленные, всё больше походили на ритуал. Каждую ночь меня ждала очередная серия семейной саги «Громовы» со мной и родителями в главных ролях. Так продолжалось всю неделю и больше не настораживало меня так остро, как в первые пару ночей после пятничного столкновения с Каменнолицым в сквере. И я даже не знала: ненавидеть ли мне Жарова за его ментальную атаку на мои серые клеточки или благодарить за подаренные свидания с родителями, пусть и виртуальные.

Однако видение, посетившее меня сейчас, воспринималось иначе. Да, я смотрела очередную серию воспоминаний из своего детства, и дождалась еще одного свидания с папой и мамой, но в течение всего «кинопросмотра» я так и не погрузилась в сон полностью. Мне помешал некий барьер. Невидимый, чем-то схожий с отрицательной гравитацией, каким-то странным образом он удерживал меня между сном и явью. И это — новое, подвешенное состояние делало меня своему сну не хозяйкой, а сторонним наблюдателем.

Мне снилось, как сижу в огромном темном зале интерактивного кинотеатра. Сижу в полнейшем одиночестве и не могу оторвать взгляда от навороченного экрана. На нем, таком притягательно красочном, постоянно сменяются кадры из фильма о моем прошлом. Иногда они проносятся вереницей, а порой замедляются, будто давая мне возможность разглядеть все детали и проникнуться атмосферой тех дней. Мне даже слышатся родные голоса. Правда, я не могу разобрать ни слова. Все потому, что звучат они неразборчиво и слышатся мне лишь отдаленным фоном — не более. Зато у меня есть возможность в полной мере налюбоваться родными лицами. Я могу разглядеть их в мельчайших нюансах, ведь экран в моем «кинозале» не только огромен, но и радует отличным разрешением. Он занимает всё пространство стены напротив, от потолка до самого пола, и представляется мне реальным порталом в прошлое. Я отчего-то уверена, что если выберусь сейчас из кресла, шагну сквозь невидимый порог экрана, то окажусь по ту сторону реальности — там, где всё совсем не так, как сейчас, где мы всё ещё вместе и счастливы. Но я не делаю этого шага. Я остаюсь сидеть безвольной куклой в странном, будто втягивающем меня в себя кресле и смакую давнюю знакомую сцену словно посторонний зритель, а не прямой участник тех событий.

Я отлично помню день, который вижу сейчас на своем воображаемом экране. Он врезался мне в память потому, что оказался последним днем, когда мы собрались всей семьей за праздничным столом. В тот день мы провожали папу в злосчастную командировку.

Стояла поздняя весна. В тот год она выдалась ненастной: дождливой и ветренной, но именно в тот день было почти по-летнему тепло. Поэтому я вижу себя на «экране» без куртки. Мама разрешила мне надеть только кофту. Я радостно играю с Китти на лужайке нашего дома. Мама с папой собираются устроить пикник. Папа с дедушкой жарят шашлык и о чем-то беседуют. Мама помогает бабуле накрывать на стол. Я помню тот стол. В детстве он казался мне огромным. А ещё он причудливо складывался ножками вовнутрь, но почему-то от этого не ломался. В те годы меня это очень удивляло. Стол тот до сих пор хранится в чулане. Мы не пользуемся им больше. А раньше… Раньше часто собирались за ним всей семьей. В теплое время года мы что-либо праздновали за ним на свежем воздухе, а в холодное — сервировали его в «зимнем» домике.

Домик тот мне тоже видится на «экране», но он проявляется совсем нечетко, как бы вскользь. Я не переступила его порога целую кучу лет. Дед перестроил тот дом под какие-то технические нужды и отчего-то не жалует меня там больше.

Наблюдаю за сценой на экране и во мне отчего-то крепнет спонтанная уверенность в том, что эта серия «фильма» — подарок от родителей мне на Новый Год. Будто сейчас откроется дверь в этот интерактивный кинозал, они войдут и сядут рядом со мной. И тогда… тогда мы вместе досмотрим нашу семейную сагу. Эта моя чудинка ощущается настолько реальной, что я даже оглядываюсь на боковую дверь. Я не вижу ее в темноте, но откуда-то знаю, что она там есть. Но дверь не открывается…

На «экране» вдруг что-то меняется. Скорость воспроизведения начинает стремительно расти. Приходится все больше напрягаться, чтобы разглядеть «кадры». Это начинает утомлять. Чувствую, что устала смотреть это кино. Мне надоело. Раздражает и то, что «главный режиссер» сего ночного сонно-киношного марафона напрочь забыл о перерыве между сериями и, похоже, стремится выдать весь «фильм» воспоминаний по максимуму. Кадры теперь мелькают с космической скоростью. Мне хочется крикнуть: «Хватит! Насмотрелась! Остановите вакханалию!»

Но я не успеваю этого сделать. Очередная картинка с нашими счастливыми лицами на несколько мгновений повисает на «экране», а следом — трескается, словно в нее бросили камнем, и рассыпается на осколки. С огромным сожалением вижу, как миллион светящихся крошек осыпается на пол, а чья-то невидимая рука будто стирает их ластиком. Я сожалею, но понимаю, что не могу этого предотвратить.

Вскоре мой виртуальный экран превращается в огромный белый лист. Какое-то время он висит перед моим недоуменным взором, вызывая щемящее чувство тоски по так внезапно прерванному фильму.

Щеки обдает влажной прохладой. Спросонья я касаюсь их ладонями и просыпаюсь окончательно.

Разлепив влажные от слез веки, я узнала в полумраке очертания своей комнаты в общежитии. За окном с неплотно занавешенными шторами чуть брезжил рассвет. Я приподняла голову и огляделась по сторонам. Маша спала. На тумбочке привычно стоял мой графин, из которого Вика вечером налила в стакан воды и велела мне выпить до дна. Помню, что выполнила ее требование и сразу же провалилась в эти недавние яркие видения.

Я потянулась к графину и так же, как наша вечерняя гостья недавно, отлила воды в стакан. Сделала из него несколько освежающих глотков, откинула голову на подушку и довольно быстро снова провалилась в сон, но теперь вовсе без сновидений.

Не знаю, сколько я проспала в этот раз, но, когда было решила, что окончательно проснулась и пора бы уже вставать, — внезапно почувствовала, что не могу этого сделать. Не могу, потому что начинаю вдруг вязнуть в непонятной мягкой субстанции. Ноги и руки наливаются свинцом и утопают в этой странно-горячей сыпучей массе. Я медленно, но верно проваливаюсь в нее всем телом.

«Что это? Песок? Что он делает в моей постели?» — недоумеваю я.

Отчаянно хочется пить. Отяжелевшей рукой тянусь к тумбочке. Прекрасно помню, что там есть вода. Пытаюсь ухватиться за графин, но тщетно: ни его, ни стакана там больше нет, а жажда усиливается. Она начинает накатывать на меня волнами, один-в-один — как усталость вчера. Но, чтобы победить усталость достаточно было добраться до постели. А сейчас?

«Что же делать? — мысленно задаюсь я вопросом, пытаясь собрать в кучку плавящиеся от жары серые клеточки, — Надо идти, — вдруг догадываюсь я, — Буду лежать — сварюсь заживо…»

И я поднимаюсь. Через силу. Сначала отрываю от жарящей массы песка голову, потом — спину. Ощущаю, как раскаленная сыпучая масса прожигает ягодицы и понимаю, что уже не лежу, а сижу и пора бы открыть глаза. Поднимаю к лицу свинцовые от странной тяжести руки, непослушными ладонями тру веки, счищаю с них слой назойливых крупинок. Приоткрываю глаза и вижу вокруг себя бескрайние желтые дали с высокими песчаными барханами. Я смотрю на все это и не понимаю, сплю ли я еще или уже проснулась.

«Лучше пусть сплю, — мысленно решаю я, — потому что если это наяву, то как я здесь оказалась? Неужели после клуба? Или я так до него и не добралась? Вика сказала, что платье еще должны подвезти… — вяло рассуждаю я в уме, — Не помню, чтобы его надевала… Значит, не привозили еще… Значит… в клубе я не была… Хватит, Катя, потом вспомнишь. Сначала выберись из этого ада. Иначе сгоришь здесь заживо…»

С усилием отрываю попу от земли и поднимаюсь на слабые, мелко подрагивающие ноги. Босые ступни сразу же проваливаются в раскаленную сыпучую массу по щиколотку.

«Аахх, как горячо», — стону я, переступая с ноги на ногу.

Понимаю, что ногами нужно передвигать активнее — тогда слабый ветерок их слегка обдувает и не так сильно печёт ступни.

Не знаю, сколько уже блуждаю по зыбучим пескам, но ноги всё глубже утопают в желтой сыпучей массе. Куда я иду — тоже не знаю. Жажда совсем иссушила горло. Иссушила до такой степени, что вряд ли смогу говорить. Слезы текут по щекам, но совсем не охлаждают кожу. Напротив: на палящем солнце они моментально разогреваются и оставляют на ней жгуче-разъедающие дорожки.

Вдруг я чувствую, что бреду уже не одна. Я никого не вижу, но чувствую, что этот кто-то — совсем рядом. Иногда он поддерживает меня за локоть, если я поскальзываюсь или вязну в глубокой песчаной воронку. Мне хочется знать, кто же он, мой помощник. Но я не вижу. Не вижу потому, что глаза мои превратились в тонкие щёлочки, а зрачки стали настолько неповоротливыми, что почти не двигаются. К тому же, я не могу повернуть головы: тело одеревенело и нет ни сил, ни желания лишний раз его напрягать.

Моя апатия становится невыносимой. Я знаю, что не должна смиряться, но сил сопротивляться этому аду с каждой минутой все меньше. Под обжигающим солнцем мозг мой стремительно превращается в кипящий котел. Необходимо погасить пожар, пока он не выгорел окончательно. Глоток воды стал бы панацеей. Но желание его заполучить кажется невыполнимым. От осознания этого меня еще больше накрывает безысходностью. Но пока она окончательно не погребла меня под собой, делаю последнюю попытку: с трудом размываю пересохшие губы и едва слышно хриплю:

«Пить… Пожалуйста…»

Неожиданно глаз за что-то цепляется. Это нечто лежит прямо под ногами. Вглядываюсь в него и не верю своим глазам… Неуклюже опускаюсь на корточки и вижу металлическую фляжку. Ее покатые бока знакомо отливают на солнце серебристым блеском. Эта фляжка — ровно такая же, как была когда-то у папы. Обжигаю пальцы об ее разгоряченную поверхность, но поднимаю и больше не выпускаю из рук.

Нестерпимо хочется узнать, кто же мне ее подкинул. Наверняка это тот, кто идет рядом. Силюсь повернуть голову… Внезапно закрутившийся вокруг меня вихрь мешает это сделать. Он подхватывает назойливые песчинки и коварно несет их прямо в щелки моих, чуть приоткрытых глаз. Я щурюсь сильнее, но все же поворачиваю голову в сторону моего безмолвного сопровождающего. С трудом, но мне удается скинуть пелену с век и развидеть… Кто это? Или что? Взгляд мой натыкается на хищный профиль орла: на его крючковатый и, наверняка, чудовищно острый клюв и ярко зеленую радужку глаза. Мне бы испугаться, но я ошеломленно вглядываюсь в то, что вижу и тону в глубине зоркого орлиного взгляда.

— Катяяя! — сиреной врывается мне в уши.

Сирена эта выдергивает меня из страшного видения с орлом как репку из грядки. Меня начинает трясти, как при землетрясении: вместе с диваном, на котором я лежу. Чувствую, как подушка вылетает из-под головы. Слышу, как она плюхается вниз, видимо, — на пол.Следом — одеяло отлетает к ногам, а по щекам начинают хлестать чем-то мягким, ворсистым — кажется, хвостом моей собственной косы. Это и помогает мне проснуться на все сто.

— Каааатяяяя! Кааать! Ну ты проснешься когда-нибудь⁈ — снова завопила над ухом Марья. Завопила и вовсю затрясла меня, схватив за плечи.

Пришлось лениво приоткрыть один глаз и услышать победное:

— Наконец-то! Ну ты и дрыхнуть! Уже полдень, блин! Вставай давай! Шнелле!

— Как полдень? — спросонья вяло пробурчала я.

— Как-как⁈ Так! Вставай, скоро семь, а ты не готова!

— А что у нас в семь?

— В семь мы выдвигаемся, забыла⁈

— Ккуда выдвигаемся?

— Как куда? В клуб! Вставай, говорю!

— Почему так рано? Разве в клуб не по вечерам ходят?

— Так в семь вечера же идем — не утра! Уже полдень, алё, как слышно? Утро ты продрыхла! Давай шевелись!

— Да встаю я, встаю, — проворчала я и села на постели, свесив ноги. Марья тут же услужливо надела на них тапки.

— Спасибо, — поблагодарила я ее.

— Не за что. Иди в душ, потом поедим и будем наряжаться. Твое платье уже подкатило.

— Какое платье?

— Кать, ну не тупи так, а! Костюм твой клубный уже подогнали.

— Какой?

— Какой-какой! Свадебный!

— Свадебный?

— Божжее! Вчера же все обговорили! Ты ж у нас сегодня вживаешься в роль невесты.

— Роль невесты? Ааа… Вспомнила!

— Хвала богам! Потом расскажешь, как там, — усмехнулась она, лукаво мне подмигнув.

— Где?

— Как где? В этой роли! Да ладно, не тупи! — велела она, видимо, заметив печать этой самой тупизны на моем заспанном лице.

— А кто прислал? — спросила я.

— Реквизит?

— Угу…

— Так Вика же! Так расстаралась, что раньше времени пригнала! А ну-ка марш в душ!

— Где?

— Что «где»? Забыла, где у нас душевая? — усмехнулась подруга.

— Реквизит мой где, Маш? Взглянуть хочу.

— В шкафу зависает. Прям, как ты сейчас, — прыснула она. — Потом посмотришь, — заявила, отсмеявшись. И велела: — Марш в ванную, говорю!

— Почему ты раньше меня не разбудила?

— Потому что тебя хрен добудишься! Дрыхла, как убитая! Даже дышала через раз!

— А что у нас на обед? Я б слона съела.

— После душа мидий пожуешь! Я целую кастрюлю наварила.

— А почему мидий?

— Дедуля мой обожает устрицы и мидии. Говорит, они сил придают. И мозг прочитают. Типа активизируют, сечёшь теперь?

— Угу…

— В общем, тебе они сейчас в масть пойдут.

— Как это — в масть?

— Да что ж ты никак не научишься-то!

— Чему?

— Чему—чему! Лексикон же свой надо развивать! А ты!

— А что я?

— Запущенный ты случай. Запущенный, но не безнадежный, просекла?

— Угу. Про масть там что?

— Вооот! Говорю же — не безнадежный! В масть — значит, всё будет гут. То есть мидии соображалку тебе поправят. Иди уже в душ, а, — Дернув за руку, Марья заставила меня подняться с постели и несильно, но решительно подтолкнула к двери.

— И тормознутость уберут. Надеюсь… — услышала я, скрываясь за дверью, но уточнила, снова заглянув в комнату:

— А почему не устрицы, Маш?

— Губа — не дура! Я б тоже не отказалась. И даже в ресторан позвонила, но по цене не потянула. Бюджет трещит по швам.

— Почему?

— Потому что на реквизит пришлось раскошелиться.

— На какой еще реквизит?

— Для клуба и для Аньки. К семи подкатить должна.

— Аня? Из двадцатой?

— Да. Малышева.

— Зачем она нам?

— Мы ей Цербера твоего на хранение сдадим. Пусть на сегодняшний вечер с ним сроднится. Ну что ты смотришь на меня? Ты ж не пойдешь с ним в клуб, правда! Громов же вмиг нас просечет! Ну, чего зависла? Иди уже под душ! Контрастный прими, слышишь⁈

— Слышу-слышу, — негромко пробурчала я, скрываясь в ванной.

Контрастный душ сделал свое дело. Я вышла из ванной посвежевшей и наполненной энергией. На столе меня уже ждала тарелка с весомой порцией мидий. Аппетитный вид блюда и восхитительный аромат манили меня словно магнитом. Недолго думая, я уселась на свой стул за столом и принялась поглощать произведение Машкиного кулинарного искусства. Съела примерно полпорции и отвлеклась на жужжание своего смарта. Звонил Николай Николаевич — глава нашей службы безопасности.

— Катя, заеду на «Финике». «Бэха» — в хлам.

— Как в хлам⁈ Совсем?

— Реально.

— Кто был за рулем?

— Я.

— Ааа ты…

— Со мной всё ровно — не волнуйся.

— Ууффф, — шумно выдохнула я.

— Скажи, когда будешь готова, мне нужно рассчитать время.

— Погоди, дядь Коль. А как всё вышло?

— На светофоре. От души так чмокнули. Чет прям сюр…

— Это же дедушкина машина! А сам он как?

— Нет. Это вторая, Катюш. На своей Даниил в командировку укатил.

— Надолго?

— На три дня.

— Ясно. Дядь Коль, я тогда в общаге останусь. Дедушки все равно дома нет.

— Не дело это, Катюш… Шеф будет недоволен. Побереги его нервы, девочка. Он и так из-за аварии расстроится…

— Не знает еще?

— Пока на связь не выходил.

— А куда уехал?

— По делам. И Полина тебя ждёт, — сменил он тему, — Говорит, соскучилась. Блинчики твои любимые стряпает.

— Она рядом?

— Да. Я как раз на кухню заскочил.

— Передай ей трубку, пожалуйста.

«Полина, Катя тебя просит», — услышала я на том конце. А потом:

— Алё, Катюш, когда будешь?

— Полиин… Я так соскучилась, но понимаешь… Мне нужно будет тут остаться на выходных.

— Как остаться, милая? Даня будет недоволен…

— А мы ему не скажем.

— Как не скажем? — растерялась она.

— То есть скажем, конечно, но потом. Я сама ему скажу, Полин. Объясню, что сессия на носу, а у меня…

— А что случилось? — забеспокоилась добрая душа, как называл ее дедушка.

— Ничего страшного, не волнуйся, — успокоила я ее, — Просто ещё не все к сессии готово, понимаешь. Одну работу доделать нужно. В общем… Прости… не получается приехать.

— Ну, что ж, Катюша… Я понимаю… Учись, милая. Только с дедом вечером на связь выйти не забудь!

— Ладно… — проговорила я, размышляя, как же я выйду на связь, если в клубе буду. Но вдруг услышала и выдохнула от облегчения:

— Коля говорит, что Дана пару дней не в сети будет. Связь с тобой б тобой сам Николай держать будет.

— Ладно… Но сегодня мы с ним уже поговорили. Значит, следующий сеанс — завтра, да? Уточни у него, пожалуйста.

— Он слышит. Говорит, что завтра позвонит. Жду тебя через неделю, моя хорошая.

— Ты уже печешь блинчики? Или только собираешься?

— Тесто уже затеяла, да. Ну ничего, мы с Николаем управимся. Его мальцы подсобят. Береги себя, моя принцесса.

— Люблю тебя. Прости меня, ладно?..

— И я тебя, милая. А за что прощать-то?

— Мне жаль, что не приеду…

— Не расстраивайся — всякое случается. Нужно остаться, значит — нужно. Правда, Коля, — видимо, обратилась она к нему, — Вот и он согласен. Ничего не попишешь. Ты у нас девочка ответственная. Учеба у тебя сейчас на первом месте должна быть. Ну всё, моя лапушка, побегу я. Тесто ждать не любит.

— Да… Да… Конечно… Целую тебя.

— И я тебя, милая, — ответила она в своей привычной мягкой манере. И добавила, наверняка, с доброй улыбкой: — И крепко-крепко обнимаю!

Разговор этот оставил в сердце неприятный осадок. Я почувствовала себя настоящей предательницей и большой врушкой. Самой бессовестной на свете врушкой.

— Ну, чего скисла, Кать?

— Нехорошо получилось… — ответила я и удрученно вздохнула,

— Почему? Нехорошо было бы, если бы не приехала без предупреждения. А ты предупредила заранее, так что всё норм! Брось киснуть, слышишь! Мы щас на финишной прямой. Теперь главное — не зассать!

— Маша… — прошептала я с осуждением в голосе и удрученно вздохнула.

— Что, Маша?

— Слух режет. Не смогу так… лексикон расширить, слышишь? Мне дед за это… не похвалит. И объясни уже, где ты его… ммм…?

— Подцепила? Омагад! — воскликнула плутовка, театрально закатив глаза. — Вижу, девочка созрела! Готова самую мякотку с потрохами заглотить!

— Чего? Не поняла…

— Да, забей. Так… Чела одного примочки.

— Маш… давай по-русски, а? — смиренно попросила я, подцепив на вилку очередную мидию. — Так для чего я у тебя созрела? — уточнила я, поймав на себе ее насмешливый взгляд.

— Для моих откровений о сокровенном, о чем же ещё⁈ Но об этом позже. Помучайся ещё малежка, — попросила она с лукавой улыбкой, подняв наманикюренный указательный палец перед самым моим носом.

— Ты сменила маникюр? — спросила я удивленно.

— А то!

— Когда успела?

— Слетала, пока ты дрыхла.

— А зачем? Тот же свежим был совсем. Ты же недавно делала?

— Тот был дизайнерским!

— И что?

— Что-что! Потому и сменила на нейтральный — французский.

— Не понимаю…

— Ну, зачем «светиться», Кать! По дизайнерскому же меня просечь — раз плюнуть!

— Кому это надо?

— Кому-кому! Там такой гламурятник соберется! На изи сдеанонят! Кстати, дай руку!

— Зачем?

— Боже мой! Больше десяти часов продрыхла, а тупишь, как вчера! Мозгишкам-то шевели уже, Кать! Или они у тебя совсем в пюре превратились?

— Маш…

— Ну, что ты машкаешь? Ты на мидий налегай! Что ты каждую по полчаса мусолишь-то?

— Наелась.

— Доедай! — было приказано мне.

Я сделала над собой усилие и доела порцию. Доела и, действительно, почувствовала себя лучше. Мои серые клеточки окончательно проснулись. Ощутив прилив бодрости, я улыбнулась Машке и уверенно заявила:

— Напрасно ты… Я отлично выспалась. А после сытного обеда — так вообще — как огурчик. Так обычно Полина говорит.

— Хорошо, если так, — вздохнула подруга и добавила: — Хотела бы я на нее взглянуть…

— На Полину?

— А на кого ж!

— Вот Новый Год у нас с Сашей встретите — не только взглянешь, но и вкусняшек ее отведаешь.

— А я ведь с ним еще об этом не поговорила… — задумалась моя авантюристка, — Блин, забыла совсем… После клуба улажу, — пообещала она. Подхватила мою ладонь и недовольно выдала, придирчиво обозрев неброский маникюр: — Лупится уже… Сколько ему?

— Неделя примерно… — задумчиво ответила я. И припомнив, добавила: — Перед твоей помолвкой делала.

— Не такой и древний… А выглядит не ахти. А этот ноготь как сломать умудрилась?

— Ааа… Это в «Империале» еще. Когда с горы слетела. Я ж подточила его, Маш… Чего ты, нормально же выглядит.

— Где нормально-то? Короче остальных. Намного! Поэтому палец и смотрится, как обрубленный. В глаза знаешь, как бросается!

— А что делать?

— Нарастить бы надо, да времени нет. Ладно… Сойдет и так, чего уж… Только руками особо не маши, внимание не привлекай, ясно!

— Ясно… А у нас же около пяти часов ещё есть, — заметила я, взглянув на настенные часы.

— А волосы тебе покрасить? Знаешь, сколько мороки с гривой твоей будет!

— Зачем их красить?

— Викина затея. Замаскируем тебя так, что никто не узнает.

— Зачем? — снова тупо спросила я.

— Чтобы сохранить анонимность, Кать, зачем же ещё. Говорю же Вика велела. Вон, даже краску притащила.

— Волосы высохнуть не успеют.

— А высыхать им не придется. Она сказала, что краска ложится на сухие и высыхает в лёт. Смывать не надо.

Марья метнулась к моей тумбочке и схватила с него тубу внушительных размеров и вручила мне со словами: — На, глянь, какой!

— Что-то я такую краску ни разу в продаже не видела. А изучила я их немало, поверь мне… Летом, когда имидж меняла, — бормотала я, рассматривая плотную слегка перламутровую поверхность предмета немалых размеров, без каких-либо обозначений, за исключением причудливо изогнутого локона волос цвета вороного крыла, изображенного в квадратике у основания тубы.

— Да, — не стала спорить Марья, — спецпродукт какой-то. Вроде лимитированный товар. Не парься, Вика дает гарантию. Сказала, что краска не стойкая, вроде смоется на раз. Приступим?

— Давай, — вздохнув согласилась я и принялась расплетать косу.

— Сейчас Вика должна прийти.

— Зачем?

— Вот, что ты заладила: зачем, зачем! Она сама тебе волосы красить будет.

— Почему она? Ты не сможешь, что ли?

— Я с этой краской не знакома, поэтому не рискну. А пока ее ждём, слушай важное!

Но Марью прервало очередное жужжание моего сотового. Я взглянула на экран и удивилась: звонила Дана Стриж.

— Как у тебя дела, Катюша? — услышала я, ответив на звонок.

— Хорошо, — машинально ответила я.

— Стало быть поговорили… Ну, что ж, — значит всё в порядке, — вздохнув, негромко ответила она.

— Поговорили? — не поняла я, — С кем?

— Ты же сказала, что все хорошо. Я сделала вывод, что Холод решил все вопросы.

— Холод? Кто это?

— Кирилл. Я его имела в виду.

— Кирилла Андреевича?

— У тебя есть ещё один Кирилл в знакомых есть?

— Ннет… А почему Холод?

— С молодости повелось. Не забивай голову. Так вопросы разрешились?

— Ааа… Да… — с расстановкой ответила я, совсем ничего не понимая.

«Ей известно о… о нас? О нас с ним⁈ — мысленно ужаснулась я, — Откуда⁈»

— Ммм, Дана, — привычно обратилась я к ней без отчества, — вы с ним обо мне говорили, да?..

— Скорее он со мной… — негромко поделилась мой психолог, помолчав.

— Когда говорили?

— Приезжал на днях.

— Приезжал? Вот как? Зачем?

— О тебе поговорить.

— И вы ему все обо мне рассказали⁈ Зачем⁈

— Ничего не понимаю… Я ему сказала, что ты сама ему все расскажешь… Если посчитаешь нужным, конечно. Значит, вы на эту тему не говорили?

— Нет… Он не звонил, — удрученно промямлила я.

— Не звонил — значит ещё не вернулся, девочка. Ты готова ему всё рассказать, я правильно понимаю?

— Нет… Не знаю… А откуда он должен вернуться?

— Из командировки. Собирался отбыть сразу после визита ко мне.

— После визита к вам… Ясно… Дана, он папу ищет, да? Эта командировка… Он за папой поехал?

— Ничего конкретного я сказать не могу.

— А если не конкретного?

— Если не конкретного, то возможно. Как ты себя чувствуешь? Голос твой не нравится.

— Не нравится? Почему?

— То ли уставший, то ли недовольный…

— Ни то, ни другое. Просто… мне не очень удобно сейчас говорить… — ответила я, стараясь справиться с вдруг обрушившейся на меня гремучей смеси эмоций. В смеси этой была и радость от того, что вдруг получила весточку о том, о ком думала все эти дни. Но мрою нечаянную радость омрачало разочарование тем, что он нашел время встретиться с ней, но так и не нашёл его для меня. К разочарованию примешивалась и обида на то, что он говорил обо мне за моей спиной, хотя мог бы спросить прямо… Без посредников…

— Что? — переспросила я, услышав голос моего врача, но не разобрав, что именно она сказала.

— Спрашиваю, ждать ли тебя завтра на прием. Катюш. Есть окно на одиннадцать.

— Утра?

— Конечно. Записываю?

— Ммм… Нет… А можно в другой день? Понимаете… я так рассчитывала выспаться…

— Без проблем. Назови день и час, когда сможешь прийти.

— А можно не сейчас? У меня под рукой нет ежедневника, а расписание занятий навскидку я не помню.

— Хорошо. Жду звонка, как определишься. И не затягивай с приемом.

— Хорошо. Я позвоню. Обязательно.

— Очень на это надеюсь, Катя. Иначе мне придется задействовать Даниила Сергеевича.

— Зачем? Не надо дедушку… Пожалуйста.

— Что-то меня настораживает… Не могу понять…

— Что не можете понять?

— Наш разговор чем-то меня настораживает, девочка.

— Чем? — спросила я.

— Некой недосказанностью что ли… Не знаю…

— Недосказанностью?

— Ты сегодня слишком рассеянна, девочка. И слишком закрыта. Тебе есть что скрывать?

— Нет! С чего вы взяли! Конечно, нет!

— Тогда к чему такая реакция?

— Какая?

— Нервная. Потрудись объяснить.

— Все в порядке, Дан. Просто… Просто все так навалилось…

— Что именно?

— Да, по учебе там… Перед сессией столько нужно успеть…

— Неужели «хвостов» нахватала?

— Нет, что вы! Конечно нет! Точно нет!

— Верю. Тогда что?

— Просто у нас круглый стол намечается… Я очень хочу принять в нем участие.

— Какого рода круглый стол?

— Встреча с одним известным профессором. Он прочитает лекцию. Всего одну, понимаете?

— Понимаю. В чем трудность? Громов в вполне состоянии устроить тебе любую встречу.

— Да… Конечно… Но я хочу сама. Но туда не так легко попасть. Конкуренция большая. Кандидатов достойных много. Вот и кручусь…

— Похвально… Здоровая конкуренция — всегда хорошо. Это мобилизует. Как бы то ни было: будь осторожна, Катя.

— Буду.

— И позвони мне…

— В понедельник, — выпалила я, перебив ее.

— Хорошо, в понедельник — так в понедельник. Но не позже, Катерина!

— Хорошо… Спасибо вам за звонок… За заботу…

— Всё хорошо у тебя, говоришь? — в голосе Стриж возрос градус подозрительности.

— Конечно! — воскликнула я, стремясь его снизить. И похоже, излишне оптимистично воскликнула. Если не сказать — фальшиво.

— Что-то ты темнишь, Катюш. Уж не Михаил ли тут замешан?

— Новиков? Ну… Да… Он тоже на этот круглый стол собирается.

— Отлично. Вместе пойдете.

— В этом-то и загвоздка…

— Загвоздка? С чего вдруг?

— Есть вероятность, что либо меня выберут, либо его…

— Так вот в чем дело! Конкурентами, значит, с Новиковым стали.

— Что-то вроде того.

— Ладно, съезди домой, отдохни. С дедом по этому поводу всё же поговори. В понедельник свяжемся и договоримся о приеме. Береги себя. — распорядилась она и закончила завершила разговор

— Ой, ну ты прям в популяре! Они как сговорились! Только и успевай к трубке подбегать!

— И правда… От Даны точно звонка не ожидала. Это психолог мой, — объяснила я, заметив в ее глазах немой вопрос.

— Хорошо, хоть Громов залег на дно. С дядей Колей твоим полегче будет. Или он такой же параноик, как шеф?

— Нет…

— Ну, слава богу!

— А что ты хотела сказать, когда Дана позвонила?

Глава 58 Кудряшка

— Не помню, говорила я тебе вчера или нет… Хотя, не важно, потому что уточнила, пока ногти утром лепила.

— Что уточнила?

— По клубу. Ты ж по нему всё «паришься».

— Как тут не «париться», Маш, если ты мне и пятидесяти процентов правды не сказала?

— Вот уж неправда! Всё что я знаю — знаешь и ты, уж поверь! Вот еще аргументов на твои опасения подогнала! Для твоего успокоения, так сказать…

— Не тяни, что ещё ты узнала?

— Чего так напряглась-то? Всё норм! Короче, меня заверили, что оттуда слинять вполне реально.

— Что-то подобное ты уже говорила, да… Только не пойму, почему это должно быть не так? Там что: вход-выход не свободный? — уточнила я.

— Как бы да, но… Тропы знать надо…

— Как это «как бы», Маш? Какие тропы?

— Там типа есть некий лимит по времени.

— Какой ещё лимит⁈

— На раздумья дается. Я не совсем вкурила: нафига…

— Что-то в последние дни ты часто используешь сленг, Маш… Тоже нервничаешь перед клубом, да? Не всё удалось выяснить, да? Или что—то идет не так?

— Началось! Во-первых, не в последние дни, а в крайние.

— Алиса тоже любит так говорить, но дедушка эту манеру критикует. Велит мне ей не уподобляться и не уродовать язык.

— Надо же, какой скрепный радетель за чистоту великого и могучего! — иронично воскликнула плутовка.

— Можешь считать и так… Не уводи тему разговора в сторону, Маш. Так тебе тоже неспокойно, да?

— Есть немного. Мандражирую по твоей милости.

— Почему по моей?

— А по чьей? Это же ты своим нытьем меня взвинтила. Ладно, давай по сути!

— Давай.

— В общем, в контракте есть один стремный пунктик: гостю дается время на раздумья. Когда я спросила: для чего? — мне шепнули, что он нас не касается. Он — для игроманов. Типа в нашем с тобой контракте он тупо для галочки.

— Зачем для галочки оставлять лишний пункт, Маш?

— Без понятия. Может, сам контракт тупо под нас подгонять не стали, выдали стандартный, как для всех — и дело в шляпе.

— И вопросов у таких как мы, не игроков, по такому подходу не возникает?

— Не возникает. Таких зануд, как ты, больше нет, Кать.

— Странно…

— Ничего странного! Никто из клуба не «свинчивает». Говорят, там вполне цивильно и весело. А страшилки по универу разгоняют неудачники, которым путь в него заказан.

— А есть и такие? — удивилась я.

— Да полно! Или ты думаешь: клуб этот — проходной двор?

— Нет, Маш, я так не думаю. Но… Меня смущает этот «некий лимит по времени на раздумья». Это значит, что подумать там есть над чем, правда?

— Подумать всегда есть над чем! Это ваще полезное занятие. Так моя бабуля гово…

— Для отступления действительно определен лимит времени и одно условие, — неожиданно раздался голос Виктории и перебил приступ Машиного морализаторства, который с ней редко, но случается.

Наша вчерашняя гостья, так ловко — одним махом — уложившая меня вчера на лопатки, то есть в кровать, умудрилась бесшумно открыть дверь и предстать на пороге нашей комнаты. За разговором мы этого и не заметили.

«Как давно она стоит на пороге?» — задумалась было я, но додумать так и не успела.

— Добрый день, — поздоровалась с нами гостья и переступила порог, не дожидаясь приглашения войти. А едва вошла — зорко оглядела меня с головы до ног.

— Добрый. Какое условие, Вика? — сразу взяла я быка за рога.

— Вижу, ты так и не ознакомилась с пунктами контракта, — вздохнув, посетовала она в ответ.

— Когда бы она успела! — встала на мою защиту Марья, — Ты ее так вчера вырубила, что я сегодня еле добудилась. Кстати, как ты умудрилась ее снотворным накачать? Я не заметила, хоть весь вечер за тобой… эммм…

— Следила, — подсказала ей Виктория.

— Можешь считать и так… — не стала спорить моя заноза, — Так чем ты ее накачала?

— Дала водицы испить, — негромко ответила гостья. Она уверенно проследовала к окну, выглянула в него, затем без разрешения задёрнула шторы. Развернулась к нам лицом и не без иронии предположила: — Если ты следила, то должна была заметить.

— Водицы испить, — как истукан повторила я за Викторией и услышала настойчивое Машкино:

— А водица та непроста была, верно? Что ты в нее подмешала? Колись давай!

— Я налила воды из графина, — напомнила Маше гостья, прислонившись к стене у окна. И вдруг заявила, со всей пристальностью взглянув ей в лицо: — Ты утверждаешь, что вода была не чиста?

— Не чиста? — опешила моя воительница. И возмущенно воскликнула: — Как это не чиста? Ты это брось, слышь! Не надо переиначивать мои слова, ясно! Я такого не утверждаю! Я утверждаю, что Катька вырубилась сразу после того, как ты ее той водицей накачала!

— Не вижу ничего необычного. Учитывая, насколько уставшей она вчера была, — миролюбиво ответила гостья. И резко сменила тему, повелев: — Вернёмся к пункту контракта!

— Девочки, не ссорьтесь, — попросила я, — Да, Вика, давай вернемся к спорному пункту контракта: — пункту о лимите времени на раздумья.

— Он не спорный. Я сказала, что он символический, — уточнила Марья.

— А я предположила, что он там неспроста, — напомнила я ей. И обратилась к Вике: — О каком условии ты хотела сказать?

— Если быть точной, то их — два. Первое: покинуть клуб можно только до старта программы. Второе: выйти можно только по одобрению владельца клуба.

— Вот как… Почему так сложно?

— А что ты хотела, Кать! Туда и попасть непросто!

— Я хотела бы знать обо всем этом заранее, а не сейчас, когда отказаться туда идти без потерь не удастся. Не удастся же, да, Вика?

— Верно. Потребуется уплатить неустойку.

— Какую сумму? — уточнила я.

— Тридцать тысяч рублей, — ответила Виктория.

— У меня нет таких денег… — расстроенно прошептала я.

— Ты можешь обратиться к деду, — посоветовала она, — Он уладит проблему.

— Нет. Это не вариант.

— Ну что ты снова запаниковала, Кааать! — вклинилась в разговор Марья.

— Запаникуешь тут…

— Еще вчера у тебя был шанс выйти из игры без потерь, — напомнила мне Виктория, — Я о нем тебе сообщила, и ты еще тогда сделала выбор, разве нет?

— Да, сделала… Ладно… Какая там программа?

— Обо всех ее нюансах мне, к сожалению, узнать не удалось. В контракте они освещены… несколько завуалировано, — вдруг поведала гостья. Это насторожило меня не на шутку.

— Почему? — только и смога я выдавить из себя. Язык прирос к нёбу.

— Ссылаются на некий режим секретности. Объясняют пунктами безопасности.

— А о каких удалось узнать? — с опаской поинтересовалась я.

— Есть пункт с танцем и пункт с аукционом.

— Аукционом? — переспросила я.

— Ну, что ты удивляешься! Это — обычное дело на таких закрытых тусовках! — заявила Марья с видом заправского эксперта, — Контрабанду аукционят, что непонятного! Камни, фарфор там, картины и тэ дэ и тэ пэ.

— Возможно, — кивнула Вика. Мне показалось, что она хотела что-то еще прибавить к сказанному, но сдержалась.

— Ух, какой у меня простор для деятельности вырисовывается! — азартно воскликнула Марья. — Не только Новикова прищучу, но и канал контрабанды зарублю!

— Маша, — вздохнула я, покачав головой.

— Что Маша⁈ — вскинула она на меня брови.

— Советую не преувеличивать собственных возможностей, — негромко предостерегла подругу Вика.

— И не думала! — заявила Марья, хитро улыбнувшись и заговорщицки подмигнула нашей гостье.

— Девочки, пожалуйста, остановитесь, — чуть ли не взмолилась я, заметив, что Марья входит в азарт спора. И постаралась сменить тему разговора: — Кстати, по поводу моего сломанного ногтя. Если я надену перчатки… — вдруг осенило меня.

— Не наденешь! — прервала меня Марья, как отрезала.

— Почему? — спросила я, переводя удивленный взгляд с Маши на Вику.

— У них там заморочки по поводу голых рук.

— Как это?

— Типа пальцы должны быть открытыми. Да, Вика?

— Да. Это одно из условий, — подтвердила она.

— Зачем им это?

— А шут его знает, — откликнулась Марья. И подумав добавила: — Шепчут, что это одна из заморочек хозяина клуба.

— А ты как думаешь, Вика? — обратилась я к гостье в надежде получить больше конкретики.

— Не уверена, что знаю точный ответ… Отпечатки пальцев… Или дополнительный контроль психологического состояния клиента — как вариант… — негромко предположила она, — Как бы то ни было, хозяин имеет право это потребовать. Его клуб — его правила.

— Маш, ты сказала «одна из заморочек». А сколько их ещё?

— Без понятия. Да какая разница, Кать!

— Как это какая, Маш? Похоже, ты наглухо вбила себе в голову навредить Мише и живешь только этим, не думая ни о чем другом.

— Как не думаю! Думаю я! Не утрируй!

— Возьми стул, поставь его здесь, — вдруг велела мне Вика, пальцем указав на центр комнаты, прямо под люстрой.

— Ззачем? — спросила я растерявшись.

— Приведу в порядок твои волосы.

— Приведешь в порядок? Как это?

— Ой, не тупи, Кать! — воскликнула Марья.

— Пора входить в образ, — спокойно объяснила мне Вика. Взглядом указала на пол в центре комнаты и добавила: — Времени не так много, а мне еще заниматься волосами Маши.

— Моими⁈ С чего вдруг⁈ — возмутилась бунтарка.

— Дополнение к седьмому пункту своего контракта вспомни, — велела ей гостья.

— А что там по седьмому? Аааа! Там же простая рекомендация — не более!

— Все рекомендации следует исполнять.

— Нафига!

— Чтобы быть во всеоружии.

— Во — все—о—ру—жии, — пропела Маша, — а, ну тогда ладно. А в какой цвет красить будем?

Наша гостья вынула из кармана своих домашних брюк тюбик, очень похожий на «мой», только поменьше размером, и молча отдала его Марье.

Виктория была сегодня всё в том же горчичном костюме, но, как ни странно, меня он больше не триггерил. Сегодня он был мне безразличен. Безразличен от слова совсем. От осмысления этого факта меня отвлекла Марья.

— Ого! Снегуркой стану! — воскликнула она, взглянув на цвет локона, изображенного у основания тюбика.

Вздохнув, я выполнила просьбу нашей гостьи, очень смахивающую на распоряжение, — молча уселась на указанное место. Виктория взяла с тумбочки «мой» тюбик с краской и принялась за работу, позволив мне наблюдать за процессом в отражении зеркала на стене напротив. У нее явно был опыт в парикмахерском деле: каждое движение виделось мне выверенным до автоматизма. Это успокаивало и вселяло уверенность в том, что волосы не будут испорчены.

'Интересно, где она этому научилась? — задумалась я, наслаждаясь легким массажем кожи головы, который решили устроить пальцы моего случайного парикмахера перед тем, как приступить к окрашиванию локонов.

Впрочем, вопроса этого я ей так и не задала. Интуиция подсказала, что ответа всё равно не получу.

— Кать, ты чего замолчала? Или допрос по клубу закончен? — в уши ворвался насмешливый Машкин голос.

— Нет, — отреагировала я вслух, — у меня остались вопросы.

— Тогда лови момент, пока я готова на них отвечать! — рассмеялась плутовка.

— Ловлю, — вздохнула я, — Мы говорили о хозяине клуба. Нам наверняка столкнуться с ним придется.

— Не придется! Он на нас и не взглянет.

— Почему?

— Мы птицы не его полета.

— А кто птицы его полета, Маш?

— Владелец клуба вращается на другой орбите, Кать. Нам до его орбиты — как пешкодралом до Америки, ясно?

— Не совсем…

— Ну, не совсем—так не совсем. Забей! Главное запомни: наша задача — не попасться ему на глаза, ясно?

— Не совсем…

— Ну что ты заладила! Что тебе не совсем ясно в этот раз?

— Как мы его узнаем? Чтобы не попасться ему на глаза, нужно знать как он выглядит, правда?

— Он — мулат. Вроде… Я же уже говорила, Кать! Только вчера. Ты меня удивляешь, мать!

— Вчера ты много чего говорила, Маш. И еще больше было того, что не договаривала. Шифровалась, как ты ни скажешь…

— Ну, чего ты цепляешься, цыпа! Весь мозг мне выклевала! — заявила бунтарка, буравя меня недовольным взглядом.

— Ма—ша… Мы же договорились: никаких цып, помнишь?

— Забей!

— Как «забей», Маш? Я же тебя просила.

— Сорь и забей на то, что я счас тебя так назвала, Кать. Не начинай кошмарить меня снова! Еще раз: не шифровалась я, просто не хотела тебя «грузить».

— Вот и напрасно не хотела.

— Не душни, а, — смиренно попросила подруга.

— Ладно… — не стала спорить я. И вернулась к вопросу, отчего-то взволновавшему меня больше всего: — Так вроде мулат или точно мулат?

— Мулат. Точно мулат, Кать!

Состояние смирения протяженностью более минуты было для Марьи Иванны Стоцкой чем-то противоестественным, поэтому она тут же скинула его с себя, как ящерица отслужившую, а потому больше ненужную шкурку, и бодро пошла в наступление:

— Вот зачем переспрашивать о том, что было говорено? У тебя же память — фотографическая! Или Каменнолицый ее убил?

— Фотографическая память позволяет вспомнить то, что видела, Маш, — объяснила я, — А мулата я не видела. У тебя есть его фото? Покажи!

— Откуда бы ему у меня взяться? — спросила подруга, в удивлении округлив глаза.

— Может описание его у тебя есть? Хотя бы примерное?

— Нет.

— Плохо. Надо было тщательнее проработать это момент.

— Прошу пардону, милейший Даниил Сергеевич в юбке! Недоработочка вышла-с! Ваще-то наша задача — его избегать.

— Как мы будем уверены, что избежали? А, если он там не один такой мулат?

— Ой, фсё! Хватит теорий заговора, милейший! Паранойю лечить надо, ясно!

— Посмотрела бы я, как ты это деду лично высказала бы, — чуть слышно пробормотала я, но меня услышали. Обе. Руки Виктории на пару мгновений зависли над моей головой без движения. Мой персональный стилист не вмешивалась в нашу с Машей беседу, но я была уверена, что вслушивалась в каждое слово. Вслушивалась и мотала на ус.

А Марья… Марья «зависла» на мгновение со «своим» тюбиком краски в руках, но тут же встрепенулась и воскликнула:

— Да я ж к нему — со всем уважением! Тебе ль не знать! Просто не надо тут исполнять его роль. Мне его живьем вполне хватает!

— Ладно, — откликнулась я, — Что у нас по мулату?

— Один он в клубе будет, Кать. Глава у клуба — один и он — мулат. Инфа — сотка!

— А как мы сможем быть уверены, что не попались ему на глаза, если все будут в масках? Или он будет в особенной? Ты узнавала?

— Ну ты и зануда! Не узнавала я!

— Почему?

— Не посчитала нужным! — недовольно ответили мне.

— Почему? — переспросила я, но ответа не дождалась. Поэтому с немым вопросом взглянула на Вику, молча наблюдавшую за нашей перепалкой. Но и она разъяснением меня не удостоила. — Ладно, — вздохнула я и задала еще один, волновавший меня вопрос: — А по расположению камер у тебя вводные есть? Или тоже не посчитала нужным?

— Зачем тебе? Ты для чего туда идешь: мне помогать или шпионить с какими-то своими целями?

— Тебе помогать, конечно! Правда, пока не знаю, чем…

— Твоя помощь в том, чтобы не мешать, Кать. От тебя требуется просто быть в клубе — всё!

— Вот как. Тогда считай, что вводные по камерам мне нужны для общего развития, Маш.

— Ты чего меня кошмаришь, Кать⁈ Ты мидий объелась, что ли⁈ Точняк, блин!

— Ты ж сама хотела, чтоб я мозгами шевелить начала. Вот — начала, чем ты не довольна?

— Тем, что начала с перебором!

— Как смогла, Маш. Ну, что там по камерам? Если главная задача — не попасться тому мулату на глаза, то нужно иметь представление по «слепым» зонам клуба. Он же может и в зал не спускаться, а по камерам его мониторить, верно?

— Верно… — подумав, не стала спорить Маша.

— Предположу, что так и будет делать, — продолжила я, — Так что там по камерам?

— Ладно, заноза! Всю душу вынула — как бабуля моя ни скажет!

— Бабуле привет от меня передай.

— Замётано! — с облегчением вздохнула подруга.

— Не отвлекайся, Маш, — напомнила я ей со всей решимостью, на которую была сейчас способна, — На вопрос мой ответь, пожалуйста.

Марья с опаской взглянула на нашу гостью, тихо—мирно колдующую над моими волосами и не без интереса наблюдавшую за нами.

— Ответь! — вдруг присоединилась она к моей просьбе—требованию.

— Уууу, в оборот бедняжечку взяли! Когда коалицию против меня создать успели, а⁈ — вознегодовала подруга.

— Ну что ты придумываешь, Маш! Какая еще коалиция⁈ Я — на твоей стороне и никогда тебя не предам! Я думала, ты в этом не сомневаешься! — в сердцах воскликнула я.

— Спасибо, если так, — Марья тут же сменила гнев на милость и доверчиво мне улыбнулась.

— Никаких если! Так — и никак иначе, Маш! — заверила я ее.

— Ладно… — помолчав, негромко проговорила она, глядя на меня, — всё равно ведь не отстанешь… В общем… по камерам есть некоторая конкретика.

— Некоторая? Нужно иметь полную, — заметила я, вдруг припомнив совет папы всегда выходить на дело во всеоружии.

— Конечно нужно, Кать! Капитан Очевидность, блин! — снова возмутилась Машка, — Только кто ж тебе выдаст план их расположения на блюдечке с голубой каёмочкой? Дураков там нет!

— Но ты говоришь, что кое-что удалось выяснить, правда? — с надеждой уточнила я.

— Кое-что — да. Фифти-фифти. Человечек, на которого я вышла… В общем, он успел запомнить не всё. Не всё, но многое!

— Может, стоит ему туда ещё раз туда наведаться?

— Не может, Кать! — осекла меня Марья. — Ты, как маленькая, честное слово!

— А что не так я сказала?

— Тебе там что — проходной двор, что ли⁈ — вознегодовала подруга.

— Ну, не проходной, но…

— Что «но»? Чел тот теперь там персона нон грата, ясно!

— Ясно, — расстроенно вздохнула я.

— Ну хвала богам: хоть что-то ей, наконец, ясно! — воскликнула она и успокоила, резко сбавив обороты, видимо, заметив мой удрученный вид. — Не кисни ты, кое-что же мы всё-таки имеем!

— Покажи, что имеем. Пожалуйста, — попросила я.

— На, смотри, разве я против, — Машенция вытянула из кармана своих домашних штанов небольшой лист бумаги, сложенный квадратиком, и протянула его мне. Я с благодарностью, с неким трепетом приняла его, посчитав ценным даром — не иначе, и мысленно поблагодарила незнакомого мне человека. В этом, совсем не первой свежести кусочке бумаги мне увиделся шанс на наш беспрепятственный выход из клуба. Возможно, единственный и то — если повезет. Было заметно, что данными с этого листа пользовались довольно часто. Боясь ненароком надорвать ценный для меня «манускрипт», почти успевший превратиться в бумажную «тряпочку», я бережно развернула его. На поверхности листа было нанесено некое подобие системы координат. Некое подобие потому, что оси в ней почему-то не шли строго перпендикулярно. Они были слегка волнистыми, но всё же делили лист на четыре участка. Участки эти не были равны по размерам, но каждый имел название. В нижней части системы координат находились «холл» и «Первый этаж». «Холл» был значительно скромнее по «габаритам», потому как большую его часть «откусил» «Первый этаж». В верхней части системы координат — аккурат над «Холлом» — находился участок под названием «Второй этаж». Он имел несколько трапециевидную форму и незначительно, но всё же бОльший объем, чем находившийся рядом участок «Приват».

На шкалах «системы координат» присутствовали и цифры. Вся поверхность листа была занята крестиками, расположенными, на первый взгляд, в хаотичном порядке. Вглядевшись, я поняла, что они всё же имеют вполне системный вид и расположением были чем-то схожи с планом сигнализации нашего дома, который я как-то увидела во владениях Николая Николаевича, нашего СБшника. Вокруг крестиков на листе «водили хороводы» мелкие точечки, выстроенные, где — в ряд, а где — полукругом. Иногда точечки эти пересекались между собой, будто напрыгивая друг на дружку. То там, то тут по листу мельтешили и знаки вопроса. Их тоже было немало, поэтому мне оказалось сложно образно представить всю систему целиком и по памяти сравнить ее с нашей — домашней, чтобы иметь более полное представление по слепым зонам.

— Крестики — камеры? — уточнила я и получила в ответ Машино короткое «угу».

— А точки? Слепые зоны? — Снова донеслось «угу» в ответ.

— Знаки вопроса — допущения?

— Какие нафиг допущения! Знаки вопроса, Кать, это жо… Хмм… Это значит, что не фига не ясно, есть ли там камера или нет.

— Это я и имела в виду, Маш. Что такое «приват»? — Стало моим следующим вопросом.

— Что-то вроде закрытого сектора, — прилетел Машкин ответ.

Брови мои удивлённо полезли вверх, но я смолчала, обратив внимание на то, что в зоне «Приват» было нанесено меньше всего крестиков и точечек и имелось больше всего вопросов.

— Тебе нужно избегать этого места, — негромко посоветовала мне Виктория, видимо, заметив, что я изучаю зону «Приват».

— Как это сделать? Кажется, все дороги ведут туда…

— Теперь ты представляешь конфигурацию клуба. Знаешь, где находится опасная зона.

— Настолько ли она опасна? Взгляни, к ней тянутся пунктиром столько линий. Причем — отовсюду…

— Для тебя — более чем, — негромко заверила меня Виктория, зачем-то надавив пальцами мне на виски.

— Горячо, — проговорила я, ощутив жар в месте, которого только что коснулись ее пальцы.

— Избегай тени, — от моего «парикмахера» поступило еще более странное предостережение.

— Какой тени? Не понимаю тебя, — пожаловалась я, вглядевшись в зеркальное отражение ее спокойного лица, и выдохнула с облегчением от того, что пальцы ее больше не «прожигали» мне виски.

— Она хочет сказать: будь на свету. В кругу людей. Не мотайся в полутьме по закоулкам! — выдала Марья в ответ вместо гостьи.

— Ты это имела в виду, Вика?

— Примерно, — ответила она. И помолчав, сообщила: — Всё, Кать, можешь быть свободна.

— Можешь быть свободна, — зачем-то повторила я за нею, припомнив, что так обычно говорит дедушка, когда хочет выпроводить меня из своего кабинета или из кухни, чтобы обговорить что-либо с Полиной без свидетелей. Так же всегда говорила и мама…

— Катя, — донёсся до моих ушей Викин голос, — освободи место Маше. Времени — чуть.

Это «времени — чуть» тоже оказалось для меня дежавю. Так говорил… Так говорил…

«Кто же так говорил?» — попыталась вспомнить я, но не получалось, как ни старалась.

— Ка—тя! — Подлетела к нам Машка. — Вставай! Пора лепить из меня Мату Хари.

— Мату Хари? Куртизанку? — удивилась я. И зачем-то добавила: — Ты по цвету волос не подойдешь. Насколько я помню, Хари была брюнеткой.

— Точняк! По цвету ты, мать, — вылитая она! — рассмеялась моя заноза.

— Не смешно, Маш… — расстроенно проворчала я.

— Да, расслабься ты! Кто там об этой Хари знать будет! А мне Снегуркой сегодня быть на руку.

— На руку? Почему?

— Потому что этим вечером я сыграю другую личину этой самой Хари!

— Это какую же?

— Как какую⁈ Шпионскую, Кать, шпи—он—ску—ююю!

— Я читала, что она была обычной интриганкой, Маш.

— Не тех читаешь, мать! Шпионкой она была! Самой настоящей! А как танцевала, ммм, закачаешься!

— То, что танцевала хорошо — не спорю. А ее шпионские заслуги, как по мне, — под вопросом. Но сейчас меня волнует другое. Разве ты не преувеличиваешь своих возможностей, Маш?

— Нисколечко! Просто иду по фарту!

— Это как же? — не поняла я.

— Да, забей! — не стала объяснять подруга.

— Это значит «идти наобум», — объяснила мне вместо нее Вика.

Как ни странно, я без проблем уловила смысл этого выражения. Потому что испытала его на личном примере.

«Никогда не иди наобум», — сказал он мне дедушка Арт из тайги после того, как я застряла в лазе в пещеру, когда ринулась туда вслед за расстроенной Кудряшкой.

Виски мои на мгновение снова наполнились жаром и меня осенило!

— Ты Кудряшка, Вика, — то ли спросила то ли констатировала я как данность.

— Давно не помню об этом, — небрежно бросила она мне в ответ.

Ее ответ—признание спровоцировал вспышку перед глазами и, наконец, расставил всё по местам:

«Кудряшка — дочь Леи, то есть маминой подруги тети Аллы — она же — Виктория или Победа, как называл ее дедушка Арт из тайги!» — Моя логическая цепочка, наконец, слепилась из разрозненных звеньев в единое целое.

— Я вспомнила! — радостно воскликнула я Вике, — Понимаешь, вспомнила! — повторила, обхватив ее ладони своими. Мне хотелось обнять ее и расцеловать после долгой разлуки, но почти родные оливковые глаза вдруг взглянули с предостережением и «пригвоздили»меня к стулу.

Глава 59 Путь в неизвестность

— Опять ты со своими воспоминаниями! Не начинай! Сейчас не до этого! — предостерегла меня и Маша.

— Почему ты забыла про Кудряшку? — всё же спросила я у гостьи, проигнорировав выпад Марьи.

— Ну, какая нафиг Кудряшка, Кать! — не сдавалась Машка.

— Потому что это больше не актуально, — негромко ответила Вика, глядя на меня сверху вниз.

— Не актуально, слышишь? — снова вступилась Марья со своими рекомендациями, — А раз неактуально — значит просто забей, ясно?

— Ясно, Маш, — вздохнув, откликнулась я ей в ответ.

— Раз ясно, то вставай давай, Чернушка! Моя очередь преображаться!

Я взглянула в зеркало напротив. Новый цвет моих волос резко контрастировал с привычным.

«Чернушка и есть, — мысленно согласилась я с подругой. И с надеждой добавила: — Зато никто не узнает».

Оторвав взгляд от себя незнакомой в зеркальном отражении, я взглянула на Вику и спросила:

— Ты тоже идешь в клуб наобум?

— Это не в моих правилах, — негромко ответили или напомнили мне.

Ее ответ меня успокоил. Очень. Потому что со мной снова была моя Кудряшка! Та, кто не бросает слов на ветер и та, кто когда-то спасла мне жизнь в катакомбах!

Пару часов спустя я стояла у зеркала в полный рост в новом закрытом платье белого цвета и любовалась созданным образом.

Из зеркала на меня смотрела привлекательная брюнетка с волосами оттенка горького шоколада. Выразительность и загадочность ярких, но не синих, а… Я не знала, какого цвета глаза были у Маты Хари, но мои «новые» стали черными как смоль с легким обсидиановым отблеском, придающим взгляду решительности. Эффект этот усиливался неброским макияжем в виде тончайшей подводки по верхнему и нижнему векам и туши, сделавшей ресницы настолько густыми, что я прикрывала ими глаза словно черным бархатным веером. Взмах этого опахала, казалось, добавлял взору таинственности и какой-то… мистической загадочности, что ли. Я была уверена, что всё это только привлечет к обладательнице подобного взгляда дополнительного внимания. Мне этого очень не хотелось, поэтому, примерив линзы, я поначалу от них отказалась наотрез, но Маша, а главное — Вика, убедили меня строго придерживаться сценария и тотальной конспирации. А моя неуёмная заноза вообще вдруг заявила, что если я не соглашусь их надеть, то, ни много, ни мало, а поставлю под угрозу её будущую семейную жизнь. Потому что: «если меня там „просекут“ — то ей — кранты». Так она и сказала.

Мой взгляд в зеркале спустился ниже и остановился на губах. С матовой, почему-то совсем не стираемой, вишневой помадой с лёгким сатиновым финишем они выделялись особенной пухлостью, которую я бы тоже назвала излишней, поскольку выглядели, как у соблазнительниц из мужских журналов. Единственное, что успокаивало с губами — это то, что они будут наглухо скрыты под маской.

Мои густые длинные волосы были элегантно собраны в высокую причёску. Ее изюминкой являлась коса, заплетённая причудливым образом. Она элегантно спускалась через правое плечо на грудь. Крупные жемчужные бусины, вплетённые в косу, мерцали в лучах света и добавляли причёске изысканности. Вика заверила меня, что краска легко смоется при первом же мытье головы. Я ей поверила.

Глаз снова коснулся платья. Оно оказалось ровно того же кроя, как и то, которое я увидела у Юлии — Мишиной сестры, которую на днях встретила, возвращаясь с тренировки по айкидо. При первом взгляде на платье мой, приученный к воспоминаниям мозг сразу активизировался. Пред внутренним взором всплыла чёткая картинка: мы с Юлой, как иногда называл ее Миша, сидим на скамеечке в сквере и рассматриваем наряд из пакета, который несколькими минутами ранее ей преподнёс аноним. Он передал его вместе с приглашением на мероприятие в один закрытый клуб. Я снова «вгляделась» в платье на воображаемой картинке, сравнила его с моим в зеркале и заметила нюанс, показавшийся очень существенным. Полоски на передней полочке моего наряда не были прозрачными, как полоски у Юлиного; ткань, из которой они были пошиты, по текстуре была схожей с атласной, но без привычного ему блеска.

«Кто-то поработал над моим платьем и сделал его скромным?» — догадалась я.

Платье сидело на мне как влитое и выглядело довольно эффектно. Но самое главное — оно виделось мне безопасным.

Девочкам удалось подобрать образ, подчёркивающий мою индивидуальность, в котором, по мнению Полины, «решительность каким-то непостижимым образом сочетается с меланхоличностью». Претензии у меня оставались только к глазам. Они были единственным, что не будет скрыто под позолоченной маской. Я бы предпочла выбрать ее поскромнее, но Маша объяснила, что этот цвет показывает статусность гостьи, её высокое положение в иерархии клуба. Позолота в маске была пропуском на верхний — элитный этаж заведения.

Я перевела взгляд на подругу, стоящую рядом со мной. Моя авантюристка выглядела очень женственно в своем брючном костюме кремового цвета. Брюки свободного покроя гармонировали с удлиненной, полностью закрытой блузой, спускающейся до середины бедра. Высокая укладка, выполненная в греческом стиле, придавала образу Машки невероятное кокетство. Глаза её стали карими, а волосы — платиновыми.

— Выглядим на все сто! Как чёрное и белое! Как удачно сыграно на контрасте, да? — спросила она, окинув наше отражение критическим взглядом. — Сейчас Вика причалит — и в путь! Осталось часы твои пристроить.

— Как мы это сделаем? — негромко поинтересовалась я, то прикладывая маску, то убирая ее от лица.

На первый взгляд она сплошь состояла из ажурных чешуек, но под этим внешним сверкающим великолепием скрывалась довольно плотная силиконовая основа, ложившаяся на лицо словно вторая кожа. Я еще раз примерила маску и удивилась насколько точно она повторяет контуры моего лица. Она будто бы была сделана из его слепка. Окунувшись в ее прохладное мягкое, будто живое — дышащее внутреннее покрытие, я возблагодарила того, кто заботливо выбрал для меня аксессуар такого высокого качества.

— Доверься мне, я всё продумала, — успокоила меня Машка и заговорщицки подмигнула.

В дверь негромко постучали. Не дожидаясь приглашения, в комнату вошла Вика. Вошла и притянула к себе всё мое внимание.

Выбранный ею образ поразил изысканностью. Брючный костюм интересного цвета сидел на ней, будто вторая кожа. Из-за акцента на смесь телесного с лёгким налётом позолоты создавалось впечатление, будто на землю спустилось небесное создание. Создание—загадка, создание—соблазн, способное вскружить голову даже отъявленному прагматику, превратив того в законченного эстета.

Волосы девушки снова стали кудрявыми, но приобрели оттенок червонного золота и были заплетены в ажурную косу. Объёмная, но казавшаяся невесомой из-за слабого плетения, она спускалась по спине чуть ниже лопаток. У меня вдруг возникла ассоциация из детства. Мой сон с кометой, о котором я рассказывала маме по дороге в школу в тот — наш с ней последний день вместе — будто ожил и предстал сейчас передо мной во плоти.

— Что означает твой наряд? — спросила я севшим от волнения голосом.

— В нём я имею доступ к элите клуба. Я могу сама подходить к заинтересовавшему меня гостю, заводить беседу, флиртовать по желанию. Иметь доступ в самую закрытую часть заведения. Могу принимать приглашения на изврат. Или сама приглашать…

— Ты практикуешь тему? — в удивлении воскликнула Маша.

— А что такое тема? — не поняла я, — Что-то опасное?

Вика продолжила объяснять, оставив без ответа Машин вопрос.

— В этом костюме я буду отвлекать на себя внимание наиболее ретивых гостей, оставляя тебя в своей тени. Думаю, это сыграет вам на руку.

Я молча кивнула, соглашаясь. Рациональный подход моей новой старой знакомой обнадёживал.

В дверь негромко постучали.

— Кто бы это мог быть? Сережа с Марком приехали? — предположила я.

— Нет. Мальчики сюда не войдут. Это твой сейф прибыл.

— Какой еще сейф, Маш?

— Сейф для хранения твоего Цербера, — объяснила она мне и распорядилась: — Входи!

Дверь аккуратно открылась и порог переступила Анна. Однокурсница Маши проживала во второй, соседней с нашей комнате. Первую соседнюю с недавних пор занимала Виктория.

— Чего звала, Маш? Ух ты, какая красота! — воскликнула она, взглянув на Вику.

— Сюда смотреть, алло! — приказала ей Маша. — Я тут хозяйка или кто⁈

— Прости, — прошептала Аня.

— Проехали! Ты на выходных в общаге, так?

— Да. Мы ж договорились вчера. В обмен на диктофон. Забыла?

— Я-то нет! Отлично, что ты помнишь! Вот те диктофон. Дарю!

Маша залезла в сумочку, вынула оттуда предмет, очень похожий на обычную перьевую ручку и протянула ее девушке. Та приняла подарок и взглянула на Машу с немым вопросом.

— Кароч, Ань, тут такое дело. У щедрости моей, как ты понимаешь, есть цена.

— Понимаю… Какая?

— Сдам тебе в аренду часики. Наденешь их прям щас и сроднишься, ясно?

— Часики?

— Да. Обычные наручные часы, Ань.

— Поняла… А как надолго нужно с ними сродниться, Маш?

— До того момента, пока я за ними к тебе не нагряну.

— А чьи они? У тебя таких не видела, а вот…

— Да, какая разница, Ань! Не мои они, а подружки моей, — перебила ее моя конспираторша. — Давай снимай скорее! — обратилась она уже ко мне.

Я неуверенно стянула с запястья часы — своего «охранника» на протяжении всех шести месяцев — и с опаской протянула их Анне. От волнения снова перехватило дыхание.

— Аккуратней с ними, пожалуйста, — едва слышно попросила я девушку: как смогла — шепотом. И услышала в ответ:

— Не волнуйся, я сберегу их и верну по первому требованию.

— Спасибо, — хрипло поблагодарила я ее и отчего-то удрученно вздохнула.

Мне бы порадоваться, ведь моего, порой назойливого «надсмотрщика» не будет рядом в течение целого вечера, но, как ни странно, я почувствовала себя без него крайне неуютно и одиноко. Целых полгода мой неотлучный электронный соглядатай стягивал левое запястье, без устали подсчитывал пульс и выдавал точные координаты моего местонахождения, а тут вдруг окажется не при мне, а на руке совершенно постороннего человека. Осознавать это было неприятно. Кажется, я отчаянно ревновала к Анне своего неотлучного «спутника жизни».

«Так надо. Это временно. Он скоро снова будет со мной», — постаралась я успокоить свою, вдруг взбунтовавшуюся от недовольства интуицию.

— А где Катя? — робко поинтересовалась у Машки Аня.

«Боже мой! Она не узнала меня!» — мысленно воскликнула я.

— Домой укатила, — ответила ей плутовка, — Она ж всегда дома уикендится, забыла?

— А, ну да… А почему твоя подруга решила снять…

— Давай без лишних вопросов, Ань! — прервала ее моя авантюристка. Но смилостивилась: — На этот отвечу: понимаешь, нам потусить надо, а жених слежку за ней замутил. Но где наша не пропадала, правда!

— Угу, — откликнулась Аня в ответ.

— Ну вот и ладненько! Надевай прям щас, чтоб я видела! Вот так! Умница!

— Вообще не снимать? — робко уточнила соседка.

— Вообще! Ни днем, ни ночью!

— А если в душ пойду?

— Их тоже искупаешь, они это любят. С Тузиком своим разобралась? — вдруг выдал мой «дознаватель».

— С Тёмой? — уточнила Аня.

— Ну, а с кем еще?

— Да. Он домой на выходные укатил.

— Отлично! Сказала, что телефон твой накрылся медным тазом и на связи не будешь?

— Сказала.

— Молодец! В общем, так: телефон не включать, часы не снимать, ясно! Ни под каким соусом! И да: два дня чтоб пределов общаги не покидала! Лежишь читаешь, киношки смотришь. И чтоб мне никакого взрыва адреналина, ясно? — строго инструктировала Машка девушку.

— Ясно, — покорно ответила та.

— Раз ясно — марш в свою комнату и начинай вживаться в образ Обломова!

Аня развернулась и вышла из комнаты, даже не попрощавшись с нами. Вика наблюдала за этим представлением, не проронив ни слова.

— Думаешь, мне не стоило этого делать? — спросила я у нее.

— Каждый из нас сам определяет свою судьбу, — ответила мне Кудряшка словами своей матери.

— Так, пора! — распорядилась Маша, на мгновение «зависнув» в своем телефоне. — Карета подана.

Мы надели верхнюю одежду, прихватили сумочки, вышли из комнаты и стройной процессией проследовали к выходу их общаги, но спустившись в холл столкнулись с дядей Васей — нашим дворником и большим любителем птиц. Он только зашел и успел лишь закрыть за собой дверь. Закрыл, да так и остался стоять возле нее, всем своим недюжинным ростом перекрыв нам путь.

— Оу! Куда это вы такие красивые, девоньки? — пробасил он. И уточнил, пристально взглянув на меня: — Неужели у нас тут свадьба, а я не в курсе?

— Какая свадьба, дядь Вась! Мы на бал, — нашлась с ответом Марья. И добавила: — Костюмированный.

— Костюмированный! — пропел дядя Вася по слогам. — А где он состоится?

— А вам зачем? — спросила Маша.

— Так костюмированный же! А я как раз в костюме лесника! Чего ему зря пропадать!

— Не, дядь Вась, ваш не подойдет.

— Это почему ж?

— По дресс-коду.

— Не вопрос! Дресс-код подретушируем. Так, где бал-то? Точно не в окрестностях ведь, а то я бы знал.

— Точно не в окрестностях, — повторила за ним Марья. Мило улыбнулась и добавила: — Мы спешим. Извините… Опоздаем к началу — пролетим как…

— Как фанера над Парижем, верно? — закончил за нее дядя Вася, еще раз просканировав нас взглядом.

— Точно! — воскликнула Марья. — как фанера.

— Иногда лучше побыть той фанерой, девоньки, — негромко отреагировал он, снова взглянув на меня.

— Почему? — негромко спросила я, внутренне поежившись под его острым взором.

— Так было бы безопаснее, прекрасная незнакомка, — ответил он мне.

— Что? — тупо откликнулась я, понимая, что меня не узнали.

— Это подружка моя с Политеха. Миланка, — заявила Машка.

— Миланка, говоришь… Ну что ж… Тогда лады, — по-доброму улыбнулся мне наш дворник и шагнул в сторону, открывая нам путь на выход.

На улице, мы встретили Марка. Он выбрался с водительского сидения арендованного, как я запомнила, джипа и галантно открыл для нас с Марьей заднюю дверь. Викторию он пригласил на переднее сидение рядом с собой.

— А где Серж? — спросила у него Марья.

— Он уже подъезжает на место. Поторопимся, красавицы, скоро всё начнётся.

— Почему вы не вместе? — последовал второй Машкин вопрос.

— А как бы мы все уместились и не помяли ваших перышек?

— Логично, — бросила Марья ему в ответ. Забралась в машину и захлопнула дверь со своей стороны.

— Где вы будешь нас ждать, если что-то пойдет не так? — поинтересовалась я, забираясь в салон вслед за Машей.

— В соседнем с вашим здании комплекса. Созвонимся! — потряс он телефоном. Усадил Вику на переднее, аккуратно закрыл дверь и проследовал за руль.

— Держи, пожалуйста, телефон постоянно при себе. И поставь на вибро, вдруг звонок не услышишь, — попросила я его.

— Уже! — заверил он меня и улыбнулся.

Часа через два с половиной, а может и три по вечерним пробкам мы, наконец, добрались до клуба. Я не знала, сколько точно прошло времени, потому что оставила свой телефон в комнате. В обмен на него Маша выдала мне другой. Она назвала его «беспалевным».

Развлекательный комплекс был расположен за чертой города и состоял из нескольких зданий, выстроенных в ряд. Все они, за исключением «нашего», были соединены переходами. Самое отдалённое — представляло собой мини—небоскрёб. Не сравнимое по высоте с настоящим, всё же оно чёрной мрачной махиной возвышалось над всеми остальными. Видимо, то было офисное здание, в котором располагалось управление всем комплексом. Как любой офис, оно функционировало в дневное время, а сейчас «спало крепким сном», поэтому и выглядело таким тёмным, с изредка то там, то тут подмигивающими огоньками сигнализации.

Нам троим нужно было пройти в отдельно стоящее в небольшой лесопосадке странное строение. Деревья вокруг него располагались настолько скучено, что создавали эффект стены. Лишь редкие островки снега оживляли мрачные очертания этого места. Выглядело всё довольно хмуро. Освещения вокруг почти не было. Слабый сизый свет от неярких фонарей вокруг этого двухэтажного здания создавал впечатление выпадения из реальности: будто мы попали в некое заколдованное место, доступное не каждому, а лишь тем, кто не из робких. Это впечатление усиливал эффект «светящейся» крыши. Создавалось впечатление, что неяркий сизый свет бил изнутри здания, будто кто-то отодвинул люк вверху, дав ему возможность прямыми потоками устремиться вверх. А вот высокие окна здания были плотно зашторены и не пропускали и лучика изнутри. Чувство неприятного беспокойства с новой силой захолодило мне кровь. Сейчас я по-настоящему пожалела, что дала согласие на эту авантюру. Это место вызвало во мне лишь дискомфорт.

— Привет, девчонки! — воскликнул Сережа — второй сокурсник Марьи, согласившийся составить нам компанию.

— Здорово, дружище! — поприветствовал его Марк, — Как там внутри? Удалось сходить в разведку?

— Там яблоку негде упасть! — поделился впечатлением Серж. — Я поинтересовался: оказывается, свободных столиков уже нет. Очень жаль, придётся нам с тобой тусоваться у барной стойки.

— Не беда! Найдём себе компанию скоротать вечерок! — заверил его Марк, подмигнув Виктории, — Ну всё девочки, расходимся. Будем на связи!

Парни оставили нас и направились в соседнее здание. Корпуса вдалеке были хорошо освещены. Повсюду сновали люди, отдалённо слышался их веселый смех, громко звучала музыка. Мы же остались вблизи «нашего» здания, поражающего своей загадочной мрачностью.

Я вдруг поймала себя на мысли, что с удовольствием бы провела этот вечер в обнимку с компом. Непонятное предчувствие росло как на дрожжах.

— Так, девочки, нам нужно выбрать псевдонимы! Наших имён никто не должен знать! — вывел меня из оцепенения голос Маши, — Катя, ты будешь Сиреной, я — Незабудкой, а Вика…

— Кассандрой, — послышался грудной голос Кудряшки.

— Что ты чувствуешь? — обратилась я к ней, вспомнив наш с Машкой ночной разговор о ее способностях.

— Странное место… — тихо ответила она, — Тяжёлая аура.

— Хватит пугать! — возмутилась Марья. — Катьку и так трясёт. Давайте наденем маски!

Мы выполнила указание нашего самопровозглашенного предводителя.

— Пошли! Холодно здесь, — распорядилась моя неугомонная.

— Будем надеяться, что нас его аура не затронет, — тихо закончила свою мысль Виктория. — Иди по пути своей судьбы, — зазвучал её тихий голос у самого моего уха.

Я взглянула на свою, как оказалось, давнюю знакомую и поразилась увеличившимся, ставшим просто огромными зрачками её, теперь ярко синих благодаря линзам, глаз. Маска надёжно скрывала выражение лица, но глаза… В них будто мелькнула какая-то непостижимость. Она передалась мне и заставила почувствовать, как страх постепенно отступает. Вместо него пришло странное осознание, что я всё делаю правильно, что мой визит сюда был предрешён — значит сопротивляться бессмысленно.

Конец Второй книги

Оглавление

Глава 1 Полный трэш

Глава 2 Сиделка «поневоле»

Глава 3 Подслушанный разговор

Глава 4 Первая ласточка

Глава 5 Подсказки

Глава 6 Неожиданные откровения

Глава 7 Первая встреча

Глава 8 Взаимное разоблачение

Глава 9 Один секрет на двоих

Глава 10 Конфуз

Глава 11 Лорд

Глава 12 «Рыболов»

Глава 1 Говяжьи медальоны

Глава 14 Родственничек…

Глава 15 Не устоять…

Глава 16 Заместительная терапия

Глава 17 Следуя пунктам «контракта»

Глава 18 По существу вопроса

Глава 19 Второй «прокол» Стоцкой

Глава 20 На распутье

Глава 21 Пари

Глава 22 Визит инквизитора

Глава 23 Билет во взрослую жизнь

Глава 24 Вечер откровений

Глава 25 Цель (не) достигнута?

Глава 26 Сикось-накось

Глава 27 Русская рулетка и судьба на волоске

Глава 28 Бабочка — четырехкрылка

Глава 29 Близнецы

Глава 30 Еж

Глава 31 Место силы

Глава 32 Игры с разумом

Глава 33 Привет из прошлого

Глава 34 Фатальная ошибка

Глава 35 Игнор по всем фронтам

Глава 36 Тихая охота

Глава 37 Всплывший компромат

Глава 38 Отчислят — не отчислят…

Глава 39 Нежданно—негаданно

Глава 40 На крыльях радости

Глава 41 Сбитая чайка

Глава 42 «В популяре». Егоза

Глава 43 Громом среди ясного неба

Глава 44 Бунт на корабле

Глава 45 Кухонные посиделки

Глава 46 Мозговой штурм

Глава 47 Сказочка на ночь

Глава 48 «Орел» или «решка»?

Глава 49 Неразбериха

Глава 50 Наваждение

Глава 51 Странная гостья

Глава 52 Подозрительные пункты контракта

Глава 53 Знакомая незнакомка

Глава 54 Лея

Глава 55 Особа с душой нараспашку

Глава 56 Менталист

Глава 57 В плен зыбучих песков

Глава 58 Кудряшка

Глава 59 Путь в неизвестность