Дьявол в музыке (ЛП) [Кейт Росс] (fb2) читать онлайн

Дьявол в музыке

Примечание автора

О миланском наречии

Действующие лица

Часть 1. Март 1821

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Часть 2. Сентябрь 1825

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Часть 3. Сентябрь-октябрь 1825

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Часть 4. Октябрь 1825

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Примечание о языках

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

46

47

48

49

50

51

52

53

54

55

56

57

58

59

60

61

62

63

64

65

66

67

68

69

70

71

72

73

74

75

76

77

78

79

80

81

82

83

84

85

86

87

88

89

90

91

92

93

94

95

96

97

98

99

100

Дьявол в музыке

Расследования Джулиана Кестреля – 4

Переводчик: Широхов С. П.

Версия: 1.04

«Дьявол в музыке» – четвёртый и последний роман Кейт Росс о Джулиане Кестреле — детективе-любителе, столь же неотразимом, как лорд Питер Уимзи и столь же исторически аутентичном, как брат Кадфаэль. Вместе со своим другом доктором МакГрегором Джулиан путешествует по Италии и ввязывается в расследование убийства, совершённого четыре с половиной года назад. Версия перевода: 1.04.

Переводы иных книг, а также более свежие и исправленные версии детективов о Джулиане Кестреле ищите на Яндекс.Диске (https://yadi.sk/d/pWtmvdh7BYw7ng) или в группе ВК (www.vk.com/darkheresyekb).

Примечание автора

Все персонажи в романе вымышлены. Исторические личности здесь упоминаются лишь вскользь – например, политические узники Пеллико и Андраяне, а также певцы Веллути, Паста и Каталани. Джованни Баттиста Рубини, что выступает в «Ла Скала» в главах 9 и 10, – также историческое лицо, знаменитый тенор тех лет, который в 1825 году пел в Париже, но я взяла на себя вольность поместить его в Милан.

Все миланские достопримечательности, если не считать частных домов, – настоящие. Некоторые улицы носят другие названия, а грозной штаб-квартиры полиции Санта-Маргерита больше не существует. «Ла Скала» по сей день осталась почти такой же, как во времена Джулиана Кестреля, хотя теперь во время выступлений там царит почтительная тишина.

Деревня Соладжио срисована с нескольких деревень на берегах озера Комо – в первую очередь, Белладжио. Вилла Мальвецци приблизительно основана на существующей вилле Мельци (там даже есть мавританская беседка). Полноразмерные статуи Амура и Психеи работы Кановы, я «позаимствовала» с виллы Карлотта, что близь Каденаббии. Вилла Гаруо, упомянутая в главе 14, как бывшее жилище нелюбимой жены Георга IV, ныне превращена в роскошную гостиницу «Вилла д’Эсте». Вилла Плиниана с её древними источниками, увы, закрыта для посещений.

Все музыкальные произведения, упомянутые в книге – настоящие, если не считать сочинений Донати. Если читатель захочет получить список песен с их итальянскими названиями, авторами и (там, где это уместно) операми, в которых они звучат, он может написать мне.

Джулия Кэри, Синтия Кларк, Молли Кокран, Шила Эллман-Пёрл, Гленн Морроу, Роберт О’Коннел, Луи Родригес, Ингер Росс-Кристенсен, Эл Сильверман, Айлин Робинсон Саншайн, Кристина Уорд и Джин Уикер – этим людям я благодарна за помощь и поддержку. Также я должна выразить мою благодарность Дане Янг, что была очень терпелива к злоключениям Джулиана Кестреля и его создательницы. Наконец, я хочу сказать спасибо моему отцу Эдварду Россу, что в нежном возрасте познакомил меня с оперой, и чьи богатые познания и энтузиазм оказали мне огромную помощь в работе над этой книгой.

О миланском наречии

В большей части этой книги читателям предлагается представлять, что все персонажи говорят на итальянском – а точнее, на миланском, то есть старом наречии, что было распространено в Ломбардии. В тексте встречаются некоторые миланские слова – например, «signor» вместо «signore», «popola» вместо «signorina» или «palazz» вместо «palazzo». Но в целом я решила не перенасыщать диалоги иностранными словами, исключая те случаи, когда они вкрапляются в беседу, что ведут на английском, ведь для тех, кто говорит по-милански, миланская речь не должна звучат иностранно.

Действующие лица

Семья Мальвецци

Лодовико Мальвецци, миланский маркез

Беатриче Мальвецци, его жена

Ринальдо Мальвецци, сын Лодовико от прошлого брака

Франческа Аргенти Мальвецци, жена Ринальдо

Никколо Мальвецци, их сын

Бьянка Мальвецци, их дочь

Карло Мальвецци, младший брат Лодовико, граф

Слуги Мальвецци

Эрнесто Торелли, слуга Лодовико

Гвидо Дженарро, слуга Карло

Нина Кассера, камеристка Беатриче

Бруно Монти, лакей

Томмазо Агости, лакей

Маттео Ланди, садовник на Вилла Леальта^[1]

Лючия Ланди, его дочь

Отец Морози, учитель Никколо и Бьянки

Музыкальный мир

«Орфео», английский тенор

Пьетро Брандолин («Валериано»), мужское сопрано

Маэстро Филирро Донати, учитель пения и композитор

Антонио Фарезе («Тонио»), «глаза» маэстро Донати в 1821 г.

Себастьяно Борда, «глаза» маэстро Донати в 1825 г.

Гастон де ла Марк, любитель музыки, учёный-дилетант

Британские путешественники в Ломбардии

Джулиан Кестрель, джентльмен

Томас Стоукс, также известный как «Брокер», его камердинер

Дункан МакГрегор, друг мистера Кестреля, хирург

Достопочтенный Беверли Сент-Карр, молодой человек, совершающий гранд-тур

Хьюго Флетчер, его наставник

Жители Соладжио

Фридрих фон Краусс, командир гарнизона

Бенедетто Руга, мэр (подеста)

Дон Кристофоро, приходской священник

Луиджи Куриони, доктор

Марианна Фраскани, владелица «Соловья»

Роза Фраскани, её дочь

Прочие

Джан Галеаццо Раверси, миланский граф, друг Лодовико Мальвецци

Камилло Пальмиери, семейный поверенный Мальвецци

Альфонсо Гримани, полицейский чиновник (комиссарио)

Паоло Занетти, его секретарь и переводчик

Часть 1. Март 1821

Мой князь со мной играет зло.

Когда пою я перед ним,

Он расправляет мне крыло

И рабством тешится моим. Уильям Блейк, «Песня»^[2]

Глава 1

Лодовико Мальвецци размашисто написал своё имя на листе и откинувшись назад, перечитал послание.

Кастелло-Мальвецци

13 марта 1821

Синьора

Мой сын, как и подобает, передал ваше письмо мне. Ваши призывы не тронули ни его, ни меня. Я клянусь Богом и Мадонной, что вы никогда не увидите Никколо и Бьянку, и не сможете поддерживать с ними связь до тех пор, пока остаётесь с синьором Валериано. Я полагаю, вы знаете, что я не бросаю слов на ветер.

Вы говорите, что они – ваши дети, и что из милосердия к ним, если не к вам, я не должен отрывать их от матери. Я говорю, что теперь у них есть лишь один родитель, который не опозорил их, – мой сын. Боже мой, неужели вы думаете, что я позволю любимым внукам – плоти от моей плоти, моим единственным наследникам – попасть в руки женщины, что запятнала своё имя? Моё единственное утешение состоит в том, что вы пребываете в положении, благодаря которому не можете произвести на свет ублюдков, что будут приходится моим детям братьями или сёстрами.

Я должен был догадаться, что как только Ринальдо вернётся из путешествия, вы окружите его своими мольбами и доводами. Я знаю, что вы и ваш друг набрались достаточно наглости, чтобы поселиться на другом берегу озера (я использую слово «друг» не из уважения к вашим чувствам, но потому что называть его «любовником» было бы противоестественно). Ваши надежды тщетны, а ваш приезд из Венеции – бесплоден. Вы не увидитесь с Ринальдо, а мои слуги знают, что любой, кто впустит вас в мой дом или скажет вам хоть слово о детях, испытает на себе всю тяжесть моего неудовольствия.

Если эта кара кажется вам чрезмерно суровой, спросите себя – а лучше спросите священника – соответствует ли она тому, что вы сотворили. В этом мире никогда не поздно покаяться. Отвергните синьора Валериано и вернитесь к моему сыну. Иначе ваши дети будут для вас так же мертвы, как если бы вы похоронили их своими руками.

Остающийся, к своему вечному позору и сожалению, вашим свёкром

Лодовико Мальвецци

Лодовико удовлетворённо улыбнулся. Составлено неплохо. Он сложил письмо, надписал адрес и прошёл к окну, где оставил на солнце восковую палочку. Конечно, свеча расплавила воск бы куда быстрее, но Лодовико считал чудовищным сумасбродством средь бела дня зажигать свечу лишь для того, чтобы запечатать письмо. Он уронил на послание порцию воска и поставил печать – чёткое, решительное изображение семейного герба – указывающий вверх меч и змей, обвивающий клинок.

Маркез^[3] уже собирался позвонить слуге, но по его лбу пробежали морщины, и он зашагал по комнате. Кабинет располагался на самом верхнем этаже самой большой башни замка. Одно окно выходило на запад – в него были видны двор, высокая шипастая стена, а за ними – простор лесистых холмов, где тут и там встречались каменные домики. Вдали высились пурпурные Альпы, укутанные туманом и увенчанные снежными шапками. Восточное окно позволяло видеть серебристо-голубую ленту озера Комо и его зазубренные мысы, изгибы, и деревянные мостки. Лодовико владел всем, что видел в окна, а то, чем он формально не обладал, подчинялось ему, уступая титулу, богатству и высокому положению среди австрийских владык Милана^[4].

И его невестка – простая женщина, почти девчонка! – почти два года бросала ему вызов, твёрдо держась своего чудовищного любовника и не поддаваясь на угрозы. Неверность была меньшим из её преступлений – в Милане у многих замужних дам были «кавалеры» и общество смотрело на это сквозь пальцы, если любовник был из хорошей семьи, а роман проходил достойно. Но Франческа отдалась певцу и такому, кого нельзя назвать даже мужчиной. Хуже того – она ушла от мужа, чтобы открыто жить с Валериано. Этого нельзя было выносить.

Лодовико вернулся к столу, взял чистый лист бумаги и набросал новое послание:

Кастелло-Мальвецци

Утро вторника

Мой дорогой Ринальдо

Я ответил на письмо твоей супруги в той манере, которой она заслуживает. Если бы я мог положиться на твою твёрдость и решительность, мне бы не пришлось вмешиваться самому. Но я знаю, что ты – лишь игрушка чужой воли. Именно поэтому ты поступил правильно, показав её письмо мне.

Теперь я хочу знать, мужчина ли ты? Можешь ли ты раз в жизни повести себя так, как подобает будущему главе этого дома? Франческа могла хорошо подготовиться, рассчитывая – и справедливо! – на то, что ты проявишь слабость, уступишь её мольбам и позволишь увидеться с Никколо и Бьянкой. Сделай ты так, ты бы остался без содержания, а быть может – и без крыши над головой. Я ручаюсь, что выбросил бы тебя на улицу быстрее, чем ты успел бы возразить мне.

Небеса дали мне лишь одного ребёнка, и я мог надеяться, что он будет обладать твёрдостью и отвагой. Но воля Господа да исполнится. Однажды ты уже не смог защитить свою честь. Выстави себя на посмешище ещё раз, и я умываю руки.

Поверь мне, искренне твой

Лодовико Мальвецци

Лодовико сложил и запечатал и это письмо, потом позвонил в колокольчик. На винтовой лестнице раздались тяжёлые шаги. Наконец появился Эрнесто – запыхавшийся от подъёма на башню слуга. Лодовико гордился тем, что может преодолеть эту лестницу галопом, хотя был одного с Эрнесто возраста. Но седой и мрачный слуга выглядел на все свои пятьдесят шесть, тогда как Лодовико не казался стариком, чёрных волос у него было больше седых, глаза цвета лесного ореха оставались ясными, а осанка – прямой и полной достоинства. Что важнее, Лодовико не утратил своих сил и энергии – он льстил себе, говоря, что многие женщины могли бы это подтвердить.

- Вот, – он передал Эрнесто письма, – отправь их с курьером. Это слишком срочно, чтобы доверять почте.

- Да, ваше сиятельство^[5], – поклонился слуга. – Вы поедете на виллу этим утром? Мне послать за вашей лошадью?

- Вилла! – Лодовико хлопнул себя по лбу. – Вакхово тело! Как я мог забыть? – он достал часы. – Уже половина десятого! Приведи мою лошадь немедленно! И сообщи, как только она будет тут!

- Ваше сиятельство, – Эрнесто с поклоном исчез.

Сердце Лодовико забилось быстрее, и он почувствовал ту вину, что охватывает влюблённого, который позволил мыслям уйти от объекта страсти. Это был первый день за несколько недель, когда он не смотрел на часы каждую минуту, когда приближалось время ехать на виллу. Будь проклята Франческа – её письмо испортило час предвкушения, которое было одним из самых восхитительных удовольствий любви.

Он прошёл к восточному окну и обратил взор от высоких утёсов, на которых стоял Кастелло-Мальвецци, к окружённой зеленью вилле на берегу озера. Один её вид – такой белой и идеальной, будто кукольный домик – заставил его сжать зубы. Он помнил дни, когда Наполеон Бонапарт, этот дьявол во плоти, правил Ломбардией, куда принёс войну, беззаконие, безбожие и грабёж – как налоговой, так и открытый. Лодовико и его единомышленники сохранили верность австрийскому императору – законному владыке Ломбардии, стражу традиций и католической веры. Но младший брат Лодовико – Карло – отдался либерализму и встал под французские знамёна. Но доставшиеся ему богатства он купил эту виллу, и прямо на глазах у разгневанного брата устраивал там развлечения для французских выскочек.

Семь лет назад – хвала Богу и Мадонне! – французов изгнали, и в Ломбардию вернулись австрийцы, что восстановили порядок и мир. Карло бежал в Парму, на юг от Милана. Денег у него не осталось, и он оказался вынужден продать виллу Лодовико. Впрочем, Карло всё ещё оставался в долгах, как в шелках – причиной тому был роскошный образ жизни и шестеро детей, которых нужно устроить в свете. Лодовико не удивился бы, приди брат к нему за займом. Он бы даже не отказал в деньгах… если его хорошо попросят.

Лодовико вновь сверился с часами. Без двадцати десять! Где, черт побери, его лошадь? Он начал спускаться и встретил поднимающегося Эрнесто. Лошадь была осёдлана и ждала во дворе. Лодовико преодолел оставшиеся ступени, забрался в седло и выехал.

Дорога от Кастелло-Мальвецци спускалась по склону, совершая множество поворотов, огибая утёсы, поросшие мхом и лишайником. Тёмные, торжественные кипарисы заслоняли всё, кроме случайных солнечных лучей или серебристых проблесков озера. У подножия утёса дорога шла за садами виллы. Это не было прямым путём, ведь вилла лежала прямо у подножия замка, но там утёс был слишком скалист и крут для людей и лошадей. Так что Лодовико приходилось объезжать половину земель виллы, чтобы добраться до южных ворот сада.

Это был самый приятный день в году. На деревьях распускались почки. Птицы кружили и пели, ящерицы сновали вдоль стен сада. В горах к северу и западу оттепель началась с удвоенной силой – Лодовико слышал шум ручьёв, поглотивших талый снег и превратившиеся в бурные потоки. По дороге брели крестьянки с корзинами земли для своих террасных ферм. Они привели перед Лодовико в реверансе и посторонились, чтобы дать ему проехать.

Тут маркез увидел другого всадника, подъезжавшего на рысях, и ругнулся сквозь зубы. Обычно он не возражал против того, чтобы провести время с графом Раверси, чья вилла располагалась на западном берегу озера. По возрасту Раверси был его ровесником, а в политике – единомышленником. Но сейчас все его мысли были о своей вилле.

- Лодовико! – окликнул его Раверси. – Я как раз ехал к вам.

- Доброе утро, – проворчал Мальвецци со всей вежливостью, которую сумел собрать, – боюсь, я не могу задержаться… я спешу по срочному делу.

- Но у меня есть новости! – Раверси отбросил назад непослушную прядь чёрных волос. На длинном, бледном лице горели тёмные глаза.

- Что за новости?

- Революция в Алессандрии дошла до Турина. Мятежники требуют конституции и отречения короля.

Он говорил о восстании, что началось несколько дней назад, в Пьемонте, у западных границ Ломбардии.

- Они не пройдут дальше, – ответил Лодовико. – В Новаре гарнизон из верных солдат. Они быстро угомонят этот сброд.

- Но разве вы не понимаете? Армии придётся возвращать Турин – они не могут оставить столицу в руках бунтовщиков. Это значит, что границу охранять будет некому. Мятеж выплеснется в Ломбардию. Местные тайные общества не упустят шанса восстать. Для революции хватит одной искры…

- Джан Галеаццо, Джан Галеаццо, – Лодовико покачал головой в шутливом раздражении, – неужели вы думаете, что горстка едва вооружённых карбонариев может сравниться с австрийской армией?

- Австрийская армия не сможет сражаться с врагом, которого не найдёт, – возразил Раверси. – Карбонарии смертельно опасны уже потому, что никто не знает, кто они и где они. Они разбиты на тайные ложи, общаются шифрами, клянутся под страхом смерти не выдавать друг друга…

- Но им придётся выступить в открытую, если они решат напасть на нас, – резонно возразил Лодовико, – после чего их перестреляют, как бешеных собак, и на этом их история закончится. Я опаздываю, Джан Галеаццо, так что если вы будете добры и позволите мне проехать…

- Но я думал, такие новости вас обеспокоят. Я знаю, что Беатриче сейчас в Турине.

- Да, в Турине, – немного резко отозвался Лодовико, – и если бы я счёл, что ей грозит опасность, я бы поехал за ней. Я способен позаботиться о своей жене.

- Конечно. Но…

- Нет никаких «но». Вы знаете Беатриче – она умна и дальновидна. Это та единственная женщина из тысячи, что не потеряет голову в опасности. Она знает, стоит ли ей покинуть Турин до того, как там появятся повстанцы, или спрятаться и не привлекать внимания, пока всё не утихнет. Я бы хотел, чтобы она поехала в Турин в другое время, но сейчас ничего не поделаешь.

- Зачем она поехала туда?

Лодовико пожал плечами. Он гордился тем, что ничего не знает о занятиях супруги. Мало какому мужчине удаётся жениться на женщине намного моложе его и такой красивой, но не давать своей ревности волю. Многие мужья превращали свои дома в тюрьмы, а слуг – в шпионов. Но они с Беатриче были выше этого. Жена не была легкомысленной, а он – слабым. Он мог позволить себе роскошь доверять ей.

- Мне действительно стоит поспешить, - сказал он, собираясь дать шпоры коню.

- Ещё кое-что, - быстро ответил Раверси. – У меня будет встреча на вилле в час дня. Будет фон Краусс, – фон Краусс командовал австрийским гарнизоном, чей штаб располагался в Соладжио – соседней деревне. – Я хочу поговорить с ним о том, как мы можем защитить окрестности от мятежников. Вы придёте?

- Да, да. Доброго дня, Джан Галеаццо.

Лодовико решительно дал шпоры и пустил коня рысью, рассчитывая наконец-то закончить разговор. У Раверси сердце было на месте, но он слишком многого опасался. По его мнению карбонарии сидели под каждым кустом и нашлись бы даже под кроватью. Мальвецци не сомневался, что беспорядки в Пьемонте подавят – так же, как недавнее восстание в Неаполе. Требуют конституции! Любой глупец должен понимать, что правитель не может подчиняться тем же законам, что его подданные – благородные или подлые, враги и сторонники. Но каждый идеалист или недовольный буржуа считал конституцию решением всех проблем на свете!

Лодовико обогнул юго-западный угол садовой ограды. По правую руку начали появляться побелённые домики Соладжио с красными крышами, соединённые друг с другом гирляндами из верёвок и сушащегося на них белья. Впереди было озеро, по блестящей поверхности которого сколькими рыбацкие лодочки. Дорога заканчивалась почти у берега – там в садовой ограде виллы были изящные кованые ворота. Лодовико спрыгнул с лошади и бросил поводья на привратный столб. Он не боялся оставлять животное без присмотра – все вокруг знали, чей это скакун, и никто не осмелился бы украсть его. Если же он приезжал надолго, то оставлял лошадь в единственном деревенском трактире – «Соловье».

Мальвецци прошёл через ворота зашагал по дорожке вдоль берега – это был кратчайший путь на виллу. Она была вымощена каменными плитами, а благодаря насыпи, возвышалась над озером на пятнадцать футов. На полпути к вилле располагался изящный маленький павильон в мавританском стиле, что служил беседкой.

Лодовико взглянул на часы, ругнулся и ускорил шаг. Вдалеке он видел изящную дугу террасы с мраморными перилами. Наконец появилась сама вилла – белая, прямоугольная, простая и почти суровая, с серыми ставнями окон и мраморными балконами. Маркез пересёк террасу и почти бегом поднялся по величественной двойной лестнице ко входу. Когда же он добрался до вершины, в дверях появилась девушка. Ей было около шестнадцати, рукава белой блузы закатаны до локтей, голубой корсаж и юбка, красная шаль. Тёмно-каштановые волосы были затянуты в узел и скреплены венцом сверкающих шпилек. Девушка сделала книксен, пряча свои сверкающие тёмные глаза.

- Доброе утро, ваше сиятельство.

- Доброе утро, Лючия! Знаешь ли ты, как радуется сердце мужчины, что видит твоё цветущее лицо весенним утром?

- Нет, ваше сиятельство, - ответила она, не поднимая глаз.

- Куда ты так спешишь?

- Поговорить с отцом, ваше сиятельство, – её отец был садовником, – о том, что мы должны получить из замка.

- Тогда будь осторожна и ни с кем больше не заговаривай, - поддразнил он её, - Твои глаза могут свести с ума бедных фермеров и рыбаков. И не только их, - со значением добавил он.

- Я не знаю о чём вы, ваше сиятельство.

- Не знаешь, Лючия? Ты скоро узнаешь.

- Могу я идти, ваше сиятельство?

Лодовико прошёлся по ней взглядом. С каждым днём она становилась всё женственнее – её груди стали восхитительно полными, руки – сильными, но изящными, а лодыжки – стройными. Кожа девушки была цвета мёда и, нет сомнений, такой же сладкой на вкус. О, он хотел её – особенно, если будет у неё первым. Покорить её девичью стыдливость, почувствовать, как её мягкая кожа краснеет под прикосновениями его рук…

«Довольно этих мыслей», - сказал маркез сам себе. У него имелось иное предназначение для Лючии. Кроме того, вожделеть крестьянскую девушку, пребывая так близко к предмету своего истинного обожания – почти кощунство. Он жестом отпустил Лючию и прошёл на виллу.

Они начали без него. Он услышал пение, когда входил в Мраморный зал – большой квадратный салон. Они отрабатывали «Скоро восток золотою ярко заблещет зарёю», арию юного и влюблённого графа Альмавивы, которую тот поёт под балконом своей дамы в «Севильском цирюльнике»^[6]. Сердце Лодовико зашлось, когда он услышал это чистое, блестящее пение. Он не стал входить в музыкальную комнату, а остался за дверьми, где мог один побыть с предметом своего обожания. Испытывая лёгкое головокружение от восторга, он закрыл глаза и позволил мелодии охватить его. Плоть и кровь – ничто. Лодовико был влюблён в голос.

Глава 2

Лодовико и раньше влюблялся в голоса. Когда он был молод, новая музыкальная страсть появлялась каждые несколько месяцев. Сейчас он пресытился. В Милане не могло быть иначе – здесь люди его круга посещали «Ла Скала» шесть вечеров в неделю, три сезона в год, и каждый торговец фруктами или официант в кафе был взыскательным оперным критиком. Но всё же иногда он слышал голоса, что пронзали его до самого сердца, поглощали его желанием, что никогда не могло быть удовлетворено, и оттого становилось ещё более острым и восторженным.

Тела, которым принадлежали эти голоса, не имели значения. Это могли быть мужчины или женщины, молодые или старые, приятные или уродливые. Этот голос доносился из груди и горла двадцатиоднолетнего англичанина. Он был тенором и пел тёплым, соблазнительным грудным голосом, чей верхний регистр мог бы поспорить с иными сопрано своей чистотой и сладостью. Лодовико дал ему имя «Орфео» в честь греческого Орфея – певца, что своей музыкой очаровывал диких зверей и заставлять плакать камни.

Орфео достиг бравурной кульминации песни. Его голос искусно переходил с ноты на ноту с тем огнём и знанием, что превращают акробатику в искусство. Он закончил – пианино исполнило последние ноты, а потом раздались аплодисменты единственного слушателя. Мужской голос сказал:

- Браво, сынок! У тебя отлично получается – ты твёрдо и уверенно берёшь высокие тоны, а твои каденции точны до полутона. Конечно, ты понимаешь, где совершил неверный вдох?

- Да, маэстро, - печально ответил певец, - и знаю, что упустил время, когда попытался это исправить.

- Давай попробуем это место ещё раз.

Он пробовали снова и снова, пока не отточили пение до такого совершенства, что мог вообразить Лодовико. Он всё ещё не показывался, предпочитая слушать, оставаясь незримым. Пока Орфео отдыхал, Донати объяснял ему приёмы знаменитых теноров, которых ему доводилось слушать или учить: Кривелли, Гарсии, старшего и младшего Давидов. Наконец, он сказал:

- Хорошо, давай теперь послушаем твоё кантабиле^[7]. Исполни «О, моя возлюбленная!» и укрась репризу. Но импровизации должны быть простыми и немногочисленными – ничто так не рушит сентиментальную атмосферу, чем множество трелей.

Пианино заиграло вступление. Орфео начал:

Caro mio ben, credimi almen,

senza di te languisce il cor…

Лодовико слушал в волнении, из его глаз текли слёзы. Орфео владел разными стилями, но его кантабиле было лучшим. Маркез бросил взгляд внутрь комнаты. Донати сидел за инструментом, внимая ученику в полной сосредоточенности, с которой мог слушать лишь слепой. Это был худой старик, чья кожа напоминала тонкий пергамент, а лысину обрамляла корона редких седых волос. Орфео пел, стоя спиной к Лодовико, и следя за своими движениями и выражением лица в большом зеркале. Это было одно из придуманных Донати упражнений, и нет сомнений, что оно помогало вульгарным ученикам достойно выглядеть на сцене, но в случае Орфео это было излишне. Он стоял и двигался как джентльмен, которым и был. Воспитание не могло не проявлять себя.

Когда пение завершилось, Донати увлечённо зааплодировал.

- Сынок, это было прекрасно! Твоё диминуэндо восхитительно. Не используй его слишком часто – так оно будет поражать больше.

С этим Лодовико был согласен. Орфео владел мастерством брать ноты и смягчать их, позволяя затихнуть и пропасть, как сон. Более того, железный самоконтроль позволял ему делать это, не выдавая себя ничем – ни вздохом, ни гримасой.

Донати продолжал:

- Один или два раза я заметил, что ты повышаешь свой грудной голос. Так делать нельзя. Величайшая вульгарность, что может совершить певец – это во весь голос петь на высокой ноте… или вообще на любой ноте. Тенор – это не альпийский козопас и не пьяный гондольер. Громко петь может любой обладатель здоровых лёгких. Но петь утончённо, точно, с чувством – вот признак настоящего артиста.

- Я постараюсь запомнить это, маэстро.

Лодовико больше не мог сдерживаться.

- Браво! – крикнул он, входят в комнату и энергично аплодируя. – У тебя редкий голос, мой соловей!

Орфео поднял голову. В зеркале отразились его глаза – испуганные, скованные, будто у зверя, которого дёрнули за поводок. Но повернувшись к Лодовико, он уже обрёл власть над своим лицом.

- Я не заметил вас, синьор маркез.

- Ты и не должен был, - непринуждённо ответил Лодовико, но в его глазах появился недобрый блеск. Это был его дом. Здесь он никому не был обязан объявлять о себе.

- Синьор маркез, - Донати встал и поклонился в ту сторону, откуда доносился голос. – Мы боялись, что вы не придёте сегодня.

Лодовико уловил формальность и холодность своих собеседников – это его возмутило. Нужно ли настолько явно показывать, что его появление им помешало? Конечно, они выражали уважение, но они должны быть дать понять, что ждут его. Они бы никогда не познакомились, если бы не он. У Орфео никогда не было бы учителя пения, не говоря уже о Донати – лучшем в Италии.

- Вы могли предположить, что я приду, - раздражённо сказал маркез. – Я никогда не пропускаю уроков Орфео.

- Я надеюсь, в замке не случилось ничего, что задержало вас, - вмешался Орфео своим тихим, вежливым тоном.

- Нет… просто семейные дела, которыми нужно было заняться, - Лодовико смягчился, вспомнив, как искусно этот юноша пел. – Ты делаешь невероятные успехи! Как вы думаете, маэстро, скоро наш соловей сможет расправить крылья?

- Вы хотите сказать – выступать на публике, синьор маркез? Я думаю, нам потребуется ещё хотя бы несколько месяцев. Вы помните, каким был его голос, когда вы привели его ко мне.

- Не спешите, - одобрительно кивнул Лодовико. Он хотел вывести своего протеже на оперную сцену, но не прямо сейчас – сперва он сполна насладится его пением сам. – Когда Орфео будет готов к дебюту, весь город станет умирать от любопытства. И тогда… тогда, мой соловей, тебя ждёт триумф, которого не видел Милан! Поэты будут писать о тебе сонеты, за тебя будут биться театры, женщины будут падать в твои объятия! Что такое? Ты будто в сомнениях?

- Я не сомневаюсь в ваших суждениях, синьор маркез – а лишь в своих способностях оправдать их.

- Тихо! Никакой ложной скромности. Оставь её для публики. Ты чудо, и скоро вся Италия узнает это. А пока что будь терпелив и позволь направлять тебя.

Донати встревожился:

- Вы хотите сказать, что Орфео ещё несколько месяцев не сможет покинуть виллу?

- Не говорите так, будто я запрещаю ему дышать, - нетерпеливо отозвался Лодовико. – Он может бывать в саду, сколько угодно, если не покидает виллы и не приближается к озеру. Я не хочу делать Орфео узником, но не хочу, чтобы его видели. Ты ведь будешь держаться подальше от чужих глаз, Орфео?

- Я подчиняюсь вашим желаниям во всём, синьор маркез.

Лодовико принимал подчинение нижестоящих как должное. Но в случае Орфео он не знал, чего ждать. Молодей человек был джентльменом и имел свои взгляды. Он не трепетал перед титулом, как большинство певцов. Он уважал Лодовико и показывал свою благодарность за всё, что маркез сделал для него. Но теперь он многое и скрывал. Так было не всегда. Когда он познакомились в Милане, Орфео рассказывал о своей семье, своём доме в Англии, своих чувствах и видах на музыкальную карьеру. Теперь он будто прятался за вуалью. Его сдержанность озадачивала Лодовико и порой злила. Тело певца не имеет значения, но его душа связала с искусством. Если человек столько скрывает, разве мог Лодовико сказать, что сполна владеет его голосом?

- Конечно, такие условия могут показаться тяжёлыми, - сказал маркез, - ты молод и, само собой, восстаёшь против заключения. Но поверь мне, ничто не поможет тебе в будущем больше, чем тайна, которую ты можешь обеспечить себе сейчас. Публика вечно жаждет нового. Ты не думал, почему певцы всё время странствуют и выступают то, в одной итальянской стране, то в другой? Так публика всегда слушает что-то новое. А ты, мой соловей, ещё никогда не пел на публике! Ты – тайна, которую мы должны хранить.

- Но, синьор маркез, - робко возразил Донати, - почему мы должны скрывать лицо и имя Орфео так же, как голос? Разве он не может появляться на людях, но не петь?

- Вакхово тело, маэстро! Вы не понимаете моего замысла. Сейчас весь Милан знает, что я взял под крыло английского тенора и привёз его сюда учиться у вас. Они будут гадать, кто это – как он выглядит, откуда приехал, хорошего ли он рода. А мы не скажем им ничего! Скоро публика сама начнёт сочинять истории. Будут говорить, что Орфео был в плену у пиратов, что он внебрачный сын английского короля, что он бежал из страны за убийство. Люди захотят прийти лишь для того, чтобы увидеть этого человека, не говоря уже о его пении. Вы удовлетворены, маэстро?

- Если Орфео удовлетворён, - ответил Донати.

- Он был бы глупцом, если бы возражал, - заявил Лодовико.

Орфео посмотрел на маркеза, но выражение его лица было не прочесть. Лодовико счёл это слегка грубоватым. Он решил пригладить немного эти взъерошенные перышки, чтобы привести юношу в нужное состояние.

- Я хотел сказать, Орфео, что разумный молодой человек, как ты, понимает, что мой план поможет твоей карьере. А теперь спой мне ещё. Что-нибудь из Чимарозы^[8].

Орфео повиновался. Увы, Донати быстро закончил урок, сказав, что ученик пел много и не должен перенапрягать голос. Лодовико подчинился без колебаний. В том, что связано с музыкальной наукой, слово Донати было законом.

Орфео подошёл к окну и выглянул, закрываясь портьерой, чтобы его не увидели снаружи. Донати нащупал колокольчик, что всегда был рядом, и позвонил. Появился его слуга, Тонио Фарезе, коренастый молодой парень с красным лицом и большими неловкими руками, чтобы налить всем вина. Лодовико с отвращением увидел, как тот немного пролил на ковёр.

- Принеси тряпку, - велел он. Тонио вышел боком, как побитый пёс.

- Это слуга недостаточно хорош для вас, - сказал маркез.

- Да, - с сожалением ответил тот, - я держу его лишь потому, что его родители были моими любимыми учениками, и после их смерти я чувствовал, что должен что-то сделать для них. Мне нужны были «глаза», а он умел разбирать музыку, так что я предложил Тонио место, - «глазами» Донати называл молодых слуг, что были ему камердинерами и секретарями.

Лодовико жалел, что Донати вообще был нужен слуга. Чем меньше людей видело Орфео, тем лучше. Но слепой и знаменитый учитель не мог позаботиться сам о себе. По крайней мере, список людей, что знали Орфео, оставался невелик – только сам Лодовико, Донати, Тонио, Лючия и её отец Маттео. Лючия готовила для Донати и Орфео и убиралась в той паре комнат, в которых поселил их маркез. Маттео заботился о саде, насколько на это был способен один человек, а также носил из замка или деревни свечи и еду. Орфео, Донати, Тонио и Маттео жили на вилле, а Лючия ночевала в замке. Нет сомнений, что Маттео не захотел бы оставлять дочь под одной крышей с Орфео и Тонио.

Сам Лодовико жил в замке и лишь приезжал на виллу послушать уроки Орфео в десять утра и шесть вечера. Он не мог обходиться без свиты слуг, ждущих его приказов. В быту маркез был неприхотлив, но прислуга необходима для аристократа его положения. Кроме того, гордясь своей виллой, Лодовико не слишком её любил. Его брат осквернил её статуями и фризами, прославляющими афинскую демократию и римскую республику.

Размышления о политике напомнили маркезу его разговор с Раверси.

- Дьявол! Мне нужно идти. Я обещал графу Раверси, что приеду к нему на виллу, чтобы обсудить защиту окрестностей от мятежников.

Орфео оглянулся.

- Это может понадобиться?

- Я так не думаю. Но граф Раверси хочет принять мудрые предосторожности, - Лодовико считал, что Раверси беспокоится попусту, но никогда не сказал бы посторонним такого о собрате по сословию.

- Есть ли новости из Пьемонта? – спросил Орфео.

- Восстание перекинулось на столицу. Но это не имеет значения – его подавят. А местные карбонарии слишком рассеянны и трусливы, чтобы восстать. Большинство радикалов умеют только болтать. Они могут играть в детские игры, но не рискнут своими жизнями в настоящем восстании.

Орфео явно заинтересовался.

- О каких детских играх вы говорите, синьор маркез?

- Не бери этого в голову, мой соловей, - Лодовико загадочно улыбнулся. – Когда-нибудь я всё тебе расскажу, но сейчас ещё не время.

Появился Тонио, чтобы вытереть пролитое вино. Лодовико взял свою шляпу и хлыст. Донати начал мечтательно играть арию, что написал когда-то давно. Орфео смотрел в окно, как всегда, никому не поверяя свои мысли.

Глава 3

Встреча с Раверси заставила Лодовико серьёзнее отнестись к восстанию. Фон Краусс, рассудительный командир гарнизона, был обеспокоен мятежом не меньше, чем иные выдающиеся люди округи. Все решили пристально следить за происходящим и немедленно сообщать обо всём подозрительном. По настоянию Раверси фон Краусс согласился выделить солдат для охраны дорог, ведущих из Пьемонта и Лугано, что за швейцарской границей, где беглые итальянские радикалы плели заговоры против австрийцев.

Возвращаясь в Кастелло-Мальвецци на ужин, Лодовико размышлял, не стоит ли ему поехать в Турин и привезти Беатриче домой. Он не хотел покидать озеро Комо – его поработили уроки Орфео, а также ещё один замысел, который он хотел завершить. Маркез думал послать Ринальдо, но не верил, что тот справится или не сделает всё ещё хуже. Уже в тысячный раз он спросил небеса, почему его прокляли таким сыном.

Когда Лодовико прибыл домой, решение было принято. Он написал Беатриче, прося чаще сообщать о себе и покинуть Турин, если там вспыхнет насилие. Маркез знал, что с его женой есть слуги-мужчины, что защитят её в дороге. Он всё ещё считал, что восстание окажется пустышкой, но теперь Беатриче знает, что он думает о ней, а письмо с его печатью покажет всем, что маркез Мальвецци заботится о своей супруге, пусть даже издали.

После ужина Лодовико поехал на виллу к вечернему уроку и вернулся в замок уже в сумерках. Поросшие лесом горы превратились в голубые силуэты на фоне неба. На озере горели носовые фонари лодок, отбрасывающие на воду золотые отсветы. Свежий бриз доносил до маркеза обрывки песен, пока он ехал в холмы. Скорбно звонили церковные колокола – Лодовико почтительно склонил голову и произнёс молитву.

У ворот замка он передал лошадь конюху, пересёк двор и вошёл в обширный и холодный зал. Здесь его встречал Бруно Монти, один из лакеев. На нём были сапоги со шпорами, а тёмные кудри прилипли ко вспотевшему лбу. Бруно доложил, что только что доставил письма господина – одно маркезе Франческе на её виллу с той стороны озера, второе – маркезу Ринальдо в Милан.

Лодовико поблагодарил его за быстроту и послал ужинать, а сам взял свечу и поднялся в башню. Слабый свет играл на неровных каменных ступенях и сырых кирпичных стенах с бойницами для лучников. На вершине Лодовико вошёл в кабинет – это квадратное помещениезанимало весь этаж. Комната была тёмной и холодной – Лодовико не позволял топить в марте. Обстановка состояла из большого и тяжёлого письменного стола, узкого деревянного сундука на когтистых лапах и пары высоких стульев с потрёпанной и выцветшей обивкой. Стены покрывала бесцветная, отслаивающаяся штукатурка и тёмные, торжественные портреты покойных Мальвецци.

Лодовико поставил свечу в высокий железный подсвечник на столе. Наконец-то у него есть время поработать над своим тайным замыслом, который должен принести новую славу его имени, если он сумеет довести его до конца. Взяв ключ, висевший на цепочке для часов, маркез отпер сундук и достал альбом в красновато-коричневой коже. Он положил его на стол, вынул несколько выпавших листов и разложил перед собой, а потом открыл. Страницы были разлинованы нотными станами со скрипичными и басовыми ключами и покрыты нотами, вписанными умелой, стремительной рукой. Обмакнув перо в чернила, маркез начал яростно писать на отдельных листах, останавливаясь лишь для того, чтобы перевернуть страницу альбома и вглядеться в его содержимое.

Работа заняла его на два или три часа. Когда концентрация оставила его, а ноты превратились в бессмысленные чёрные кляксы, маркез подошёл к окну, выходившему на озеро, и открыл решётку, позволяя холодному ветру освежить лицо. Сколько же времени он тратил на это занятие! Когда он начинал, то думал, что это будет легко.

На озере больше не было лодок, а на побережье почти не осталось огней. Горы были почти неразличимы на фоне неба. Звёзды тут и там мерцали через просветы в пелене тумана. Всего в миле, на том берегу, его невестка спала – или скорее лежала рядом – со своим нелепым любовником, терзаясь от того, что прочитала в письме от Лодовико. Он надеялся, что они поссорятся и возненавидят друг друга. Они заслуживали этого, ведь оба предали его. Франческа связала его фамилию с историей о самой абсурдной супружеской измене, что только можно вообразить. А Валериано причинил боль, что была, пожалуй, ещё сильнее.

Лодовико вспомнил, как впервые услышал пение Валериано. Блестящее, чарующее сопрано вызвало у него дрожь – и он немедленно принялся обхаживать певца. Валериано не требовалось покровительство – он уже был знаменит и успешен, несмотря на растущее у публики отвращение к пению кастратов. Но его не слишком хорошо знали в Милане, а Лодовико представил его всем, помог добиться лучших ролей и даже принимал под своей крышей. Там Валериано и познакомился в Франческой – и отплатил Лодовико за доброту тем, что сбежал с ней!

Маркез опустил решётку с грохотом, что в ночной тишине был подобен выстрелу. Вернувшись за стол, он забрал альбом и бумаги и запер из в сундуке. Затем Лодовико задул свечу, чем погрузил комнату во тьму. Ему был не нужен свет, чтобы добраться до спальни, что располагалась прямо под кабинетом. Но когда он проходил мимо окна, не выходившего на озеро, от с удивлением заметил огонёк во дворе замка. Никто из слуг не должен был бодрствовать в такой час, тратить ламповое масло и уставать перед следующим днём. Маркез подошёл к окну, но не успел ничего разглядеть – свет погас.

Лодовико открыл решётку и выглянул наружу, позволяя глазам привыкнуть к темноте. Вскоре он начал различать очертания гор в туманном небе и смутно разглядел зубчатую стену, массивные ворота, квадратные башни и нагромождение сараев и повозок во внутреннем дворе. Но света не было. Либо он всё выдумал, либо кто-то успел его погасить…

Нет, вот он опять! Обычный фонарь, но в окружающем мраке он сиял, как маяк. Лодовико вгляделся в фигуру, что держала фонарь – человек в длинном тёмной плаще и высокой шляпе, что осторожно двигался вдоль стены к башне.

Свет опять пропал. Должно быть, это ночной фонарь со шторкой, что скрывает огонь. Не тратя времени на то, чтобы зажечь свечу, Лодовико наощупь добрался до двери и спустился вниз. У подножья башни, где она сходилась со стеной, была дверь, ведущая во двор. Маркез очень медленно, стремясь не издать ни звука, поднял щеколду и открыл дверь.

Человек в плаще был совсем рядом. Его фонарь снова не давал света – незнакомец шёл, держась за стену. Лодовико прекрасно различал его тёмную фигуру на фоне бледного камня. Когда неизвестный добрался до двери в башню, он поднял заслонку фонаря, и свет упал на лицо Лодовико.

Маркез услышал судорожный вздох. Он сам взял фонарь пришельца и повернул так, чтобы увидеть лицо.

- Добрый вечер, мой соловей. Ты залетел очень далеко от своего гнезда.

- Простите, синьор маркез, - хотя лицо Орфео было искажено, а глаза – широко распахнуты, говорил он уверенно.

- Как ты пробрался через ворота?

- Я нашёл ключ на вилле.

- А фонарь, я полагаю, обнаружил уже здесь?

- Да.

- Ты нарушил мои условия, уйдя с вилы.

- Я надеялся, что в такой час это не будет иметь значения.

- Это имеет значение в любой час. У нас был договор, и ты его нарушил. Почему?

- Мне не спалось.

- Ты мог гулять в саду.

- Простите, синьор маркез, но этот сад меня утомил.

- Что привело тебя сюда?

- Любопытство. Я часто глядел на замок и думал, какой он.

Это было слишком для Лодовико. Он откинул голову и захохотал.

Орфео удивлённо посмотрел на него, но вежливо подождал, пока эта вспышка веселья пройдёт.

- Могу я спросить, чем так развеселил вас, синьор маркез?

- Мой дорогой Орфео, ты правда думаешь, что я не знаю, почему ты здесь?

- О чём вы говорите?

Лодовико снисходительно покачал головой.

- О да, ты англичанин, а с этим ничего не поделаешь. Итальянец бы сразу открылся. Она тебя ждёт?

- Я не понимаю.

- Потому что если ждёт, то её ждёт разочарование. Возвращайся на виллу немедленно. Пресвятая дева, у тебя был для неё весь день! В саду должно быть достаточно мест. Или приведи её в грот. Но не ищи её здесь.

Лицо Орфео ничего не выражало. Несколько мгновений он молчал.

- У меня нет никакого свидания с Лючией. Она никогда меня не поощряла, - наконец сказал он.

- Но ты всё равно к ней пришёл – не отрицай этого.

Орфео молчал.

- Мальчик мой, ты думаешь, я тебя осуждаю? А почему ты думаешь, я выбрал такую красивую и здоровую девушку работать на вилле, пока ты здесь? Я знаю, иные говорят, что певцу нельзя тратить много сил на женщин, но я думаю, что это чепуха. Юношу твоих лет нельзя лишать женского общества. Это вредит здоровью, вгоняет в уныние и недовольство. И как в таком состоянии можно петь? Бери Лючию. Считай её своей и делай с ней всё, что вздумается. Для этого она здесь.

- А когда я с ней закончу? – тихо спросил Орфео.

- Я дам ей приданое. Это и моя благодарность привлекут женихов. Если будет ребёнок, ты сможешь навещать его. Видишь, как легко всё устроить? Но теперь ты должен вернуться на виллу, пока слуги тебя не увидели. И запомни – не покидай её, пока твоё обучение не закончится.

- Как пожелаете, синьор маркез, - Орфео протянул руку за фонарём.

- И ещё одно, - Лодовико взял юношу за локоть, и эта хватка задумывалась и получилась болезненной. – Сырой ночной воздух вредит твоему голову. Если я снова увижу тебя вне виллы, я запру тебя там. Так что не делай глупостей, мой Орфео. Не заставляй меня запирать моего соловья в клетке.

Как и всегда, Лодовико спал крепко, но недолго. Вскоре после рассвета он поднялся, закутался в потёртый шерстяной халат, сунул ноги в чулках в домашние туфли и натянул ночной колпак поглубже на уши, чтобы они не мёрзли. Затем маркез отправился в свой кабинет. Отперев сундук на когтистых ногах, он снова достал альбом и бумаги. Лодовико проработал с ними час или два в неверном свете зари, то и дело растирая руки и разминая озябшие, негнущиеся пальцы.

На лестнице раздались размеренные шаги. Маркез спешно сгрёб бумаги в стопку и вложил в альбом. Он доверял Эрнесто больше чем другим слугам – даже больше, чем друзьям – но этот замысел был иным делом. О нём не должен знать никто, пока всё не будет готово.

Эрнесто вошёл и поклонился.

- Доброе утро, ваше сиятельство. Я принёс воду для бритья в спальню, если желаете.

- Спасибо. Я собираюсь ещё немного поработать, а потом побреюсь и оденусь. Что это?

Эрнесто держал свёрток из коричневой бумаги, перевязанный верёвкой. Он протянул его господину.

- Бруно нашёл это утро на плитах прямо перед воротами замка.

Свёрток был почти овальным, фута два длиной, мягкий и податливый. Согнув его, маркез услышал шуршание. На одной стороне простыми заглавными буквами было написано «МАРКЕЗУ ЛОДОВИКО МАЛЬВЕЦЦИ».

Лодовико нахмурился. Он не любил тайн и сюрпризов.

- Ты можешь идти, - бросил он. Эрнесто поклонился и вышел.

Маркез перерезал верёвку перочинным ножом и развернул обёртку. Внутри обнаружилось нечто, завёрнутое в серебряную папиросную бумагу, вроде той, в которую пакуют товары в дамских магазинах. К ней был приколот кусок пергамента, свёрнутый вчетверо – явно записка, но Лодовико не стал читать её прямо сейчас. Он разорвал бумагу, стремясь узнать, что внутри.

Это оказалась дамская оперная перчатка из мягкой, кремовой лайки, чуть выцветшей от времени. До самого локтя она была украшена вышитыми зелёным шёлком листьями мирта. Среди узоров располагалось сердце из рубинов, пронзённое бриллиантовой булавкой.

Лодовико вытащил перчатку из обёртки. Она будто тряслась – он не сразу понял, что это от того, что у него дрожат руки. Маркез сжал кулак, чтобы унять дрожь, но увидев, как при этом смялась перчатка, в страхе выпустил её.

Ещё не вполне твёрдыми руками маркез взял и развернул записку. Почерк был неверный и неровный, как будто правша писал левой рукой.

«Я знаю, чья это перчатка, и как она получила её. Если вы не хотите, чтобы весь мир узнал её историю, приходите ночью четырнадцатого марта после одиннадцати вечера в мавританскую беседку на вилле Мальвецци».

Щёки Лодовико вспыхнули. Шантаж! Он, маркез Мальвецци, стал жертвой вымогательства! Ярость вернула ему силы и энергию. Он вскочил, задев стул, и принялся ходить по комнате. Кто может быть этим шантажистом? Лишь один человек знает ту историю – но как перчатка попала в его руки? И зачем было так долго ждать?

Но кем бы не оказался шантажист, он ошибся жертвой. Вскоре он поймёт, что нельзя делать врага из Лодовико Мальвецци! Быть может, Лодовико использует эту записку как доказательство и натравит на врага закон. Но ещё он может послать полдюжины лакеев с дубинками в беседку. В одном можно быть уверенным – мерзавец не получит ни единого сольдо. Пусть говорит, пусть делает худшее, на что способен. Ничего из того, что он скажет, не в силах повредить Лодовико сейчас.

Или нет? Шаги маркеза затихли. Он повернулся к столу и снова поднял перчатку. Голос, что он не слышал годами, вернулся к нему, сладкий и серебристый. Он вздрогнул, как будто кто-то прошёл по его могиле.

Глава 4

- Нет, нет, - сказал Донати, - хроматические трети, повышение на полтона за раз. Вот так, - он сыграл на пианино несколько тактов.

Перо Тонио скрипело удручающе медленно. Донати мог лишь надеяться, что тот делает не слишком много ошибок. Порой ему казалось, что вокальные упражнения для Тонио приносили больше хлопот, чем проку. Композитору не нужно было ничего записывать для себя – слепота лишь обострила его крепкую память на музыку. Но ученикам нужны записи, чтобы перечитывать и учиться. Орфео особенно интересовался такими упражнениями и другими приёмами обучения – они часто говорили об этом с ним и маркезом.

Донати знал, что Орфео поддался привычке исправлять ошибки Тонио. Он мог пробежать глазами по работе Тонио, задать пару вопросов, а потом уносил бумаги туда, где, как он думал, учитель не услышит скрип пера. Орфео часто оказывал такие маленькие услуги. Но ему не следовало исполнять работу Тонио – Орфео был джентльменом, пусть и готовился выйти на сцену.

Но больше нельзя уклоняться от неприятного разговора – Тонио должен уйти. Когда они вернуться в Милан, Донати поможет ему найти другое место. Дело предстоит непростое, ведь Тонио был самым угрюмым и непривлекательным юношей, которого Донати доводилось встречать. Бездарный сын одарённых родителей, казалось, думал, что мир должен исправить эту несправедливость, и ничего не был готов дать ему взамен. Единственным человеком на вилле, которому он с готовностью подчинялся, был маркез – и то, лишь потому что он внушал Тонио страх. Донати был для него слишком мягкосердечным господином. Орфео явно думал также, но никогда не высказывал этого в столь пространных выражениях.

Донати услышал слабый звук со стороны окна – краткий и быстро оборванный вздох. Это Орфео подавил зевок.

- Я не слишком много заставляю тебя трудиться, сынок?

- Нет, маэстро, - в голосе Орфео была теплота, сказавшая Донати, что он улыбается. В отличие от многих учеников, Орфео как будто веселило понимание, как многое замечает его наставник. Но в следующий миг его тон изменился и стал настороженным. – Маркез идёт.

- Он рано, - заметил Донати, - в церкви ещё не пробили десять.

- Вчера он опаздывал, - напомнил Орфео.

Донати понимал, о чём речь. Пропустив часть вчерашнего урока, Лодовико был готов наверстать это сегодня.

Быстрые и чёткие шаги маркеза приблизились к музыкальной, и он вошёл.

- Доброе утро, маэстро. Орфео, - он не стал тратить времени на то, чтобы поздороваться с Тонио, что сидел рядом с Донати за пианино. – Я должен сказать кое-что перед тем, как мы начнём. Я плохо сплю в замке, и эту ночь проведу здесь.

- Здесь? – Донати был ошарашен. – Сегодня?

- Конечно, сегодня, маэстро, почему вы спрашиваете?

- Я думаю, маэстро Донати имеет в виду, что мы вряд ли готовы к такой чести, - пояснил Орфео. – Открыто лишь несколько комнат, и помещения для слуг не готовы.

- Я приехал без слуг, - ответил маркез. – Ты знаешь, я не хочу, чтобы тебя видели посторонние. Ты, - должно быть, он обратился к Тонио, - скажи Лючии подготовить одну спальню для меня – неважно, какую – и позаботиться об ужине и завтраке.

- Да, ваше сиятельство, - Тонио с грохотом опустил свой переносной письменный стол, задребезжав чернильницей и поспешил прочь.

- А теперь, мой соловей, - снова заговорил маркез, - давай посмотрим, какой у тебя сегодня голос.

Этот тон совсем не успокоил Донати. Маркез как будто ждал, что протеже разочарует его. Но Орфео с честью прошёл испытание. Он никогда не пел так чисто, как этим утром.

Маркез должен был радоваться – и он радовался, когда мог сосредоточиться на исполнении Орфео. Но Лодовико будто не сиделось на месте – он отвлекался и ходил по комнате, пока Орфео пел. Один раз Донати даже расслышал скрип пера, что бросил Тонио. У маркеза была привычка рассеянно черкать что-то на подвернувшейся под руку бумаге, но прежде он никогда не делал этого на уроках Орфео.

Его увлечение стало угасать? Донати так не думал. Что-то другое занимало его разум. Быть может, это как-то связано с внезапным решением заночевать на вилле? Донати всё ещё считал это крайне странным. Лодовико поддерживал строгие различия между собой и Орфео с Донати. Они редко даже обедали под одной крышей. И маркез никогда не стал бы проводить ночь где-либо без целой свиты слуг.

Когда урок закончился, Лодовико энергично зааплодировал:

- Браво! Браво, мой соловей! Твоё портаменто^[9] превосходно, - ты скользишь от ноты к ноте с природной грацией, как птица в полёте!

- Спасибо, синьор маркез.

- Похоже, ночной воздух совсем не повредил тебе.

Последовала кратчайшая из пауз.

- Нет, синьор маркез.

- Благодари Мадонну за это!

- О чём вы говорите? – спросил Донати.

- Он не сказал вам? – маркез рассмеялся. – Наш Орфео выскальзывал на любовное свидание этой ночью и штурмовал стены Кастелло-Мальвецци в поисках своей дамы.

- Штурмовал стены? – воскликнул Донати, - Сынок, о чём ты думал?

- Его сиятельство говорит метафорами, - ответил Орфео. – Я прошёл через ворота, которые отпер ключом, что нашёлся на вилле.

- Мне лучше забрать этот ключ в замок, - сказал Лодовико. – Просто чтобы у тебя не было искушения.

- Как пожелаете, синьор маркез.

- Или лучше я отдам его на хранение Маттео. Ты же не будешь просить у отца девушки дать тебе средство оказаться в её постели?

- Я надеюсь, у меня хватит вкуса сперва спросить саму девушку. Чего, как я уже говорил вам вчера, синьор маркез, у не имею намерения делать.

- Как ты заботишься о её репутации! – насмешливо воскликнул Лодовико. – Можно подумать, что это герцогиня! Да он ведь даже не признаётся, что было свидание!

Орфео встал.

- Если вы более ничего не хотите мне сказать, синьор маркез, я бы хотел прогуляться по саду.

- Кажется, я взъерошил его перышки, - сказал Лодовико. – Видимо, англичане не любят хвастаться своими победами над крестьянками.

- Я не знаю ни одного джентльмена любой нации, что хвастался бы своими победами. Доброго дня вам, синьор маркез. Маэстро.

Орфео неспешно вышел. Донати с беспокойством почувствовал, что маркез смотрит на него. Наконец, Лодовико сказал:

- Он был опасно близок к тому, чтобы оскорбить меня.

Донати призвал всю свою храбрость. Чего ему бояться? Он знаменитый учитель, которому не нужны ничьи деньги или покровительство. И он уже старик – на закате жизни можно и нужно рисковать.

- Вы сами спровоцировали его, синьор маркез. И – простите меня – но я думаю, что вы сделали это намеренно. Почему?

Раздался слабый шелест диванных подушек – видимо, Лодовико устраивался поудобнее.

- Потому что его гордость нужно обуздать. Если он будет так печься о своей чести, то ничего не добьётся на сцене. Вы ведь знаете, как певцы отнимают друг у друга лучшие роли, избранные арии, строчки в афишах и гонорары. Если Орфео будет сопутствовать успех, соперники начнут досаждать ему злобными выходками и пускать сплетни. Если он разочарует публику, она набросится на него так же охотно, как до этого заискивала. Что делать Орфео – посылать вызов каждому слушателю, который освищет его, когда тому придётся выступать с простудой? Он должен научиться добиваться расположения публики и принимать унижение, когда это необходимо. И чем скорее он научится, тем лучше.

- Не все певцы столь бесчестны, - возразил Донати, - и обычно те, что готовы к низким выходкам, не имеют таланта. У Орфео есть талант – а ещё в нём есть огонь и обаяние, что пришло благодаря его воспитанию. Если вы сломаете его дух, вы погубите его.

- Тихо! Чистокровной лошади не повредит пара уроков, а это всё, что я собираюсь дать Орфео.

- Лошади – это животные, синьор маркез. Они уважают сильную руку и могут даже полюбить того, кто приручил их, как ребёнок любит заботливого, но строгого родителя. Но гордый юноша не полюбит того, кто заставляет его подчиняться. Вы можете давать такому человеку, что угодно, но если он поймёт, что вы думаете, будто купили его, он не будет ни любить, ни уважать вас – испарится даже благодарность. Орфео скоро будет считать, что ничего вам не должен. Он покинет вас, даже повернётся против вас безо всяких угрызений совести.

- Я не понимаю, о чём вы говорите? – гневно вскричал Лодовико. – Я никогда не баловал Ринальдо, но он остаётся мне верным и почтительным сыном!

«Потому что боится быть кем-то другим», - с горечью подумал Донати. Бедный мальчишка – маркез так задавил его, что у Ринальдо не осталось собственной воли. В Милане шутили, что муж и любовник жены Ринальдо похожи тем, что у обоих нет никакого мужского достоинства^[10]. Трагедия Лодовико в том, что он обожает силу и отвагу, но не терпит, когда их проявляют против него. Он всегда стремится подчинить людей своей воле и презирает марионеток, что получались из покорившихся. Он подобен ребёнку, что ломает любимые игрушки. Лишь один человек сумел заслужить уважение и любовь маркеза – его вторая жена Беатриче. Все говорили, что она прекрасна, как богиня и загадочна, как сфинкс.

Донати оставил этот спор. Он знал маркеза слишком долго, чтобы надеялся на то, что он изменит твёрдо принятое мнение. Лучше не портить с ним отношения – так в случае настоящей ссоры он сможет вмешаться и помочь Орфео. У певца был слишком хороший голос, чтобы рисковать погубить его карьеру, нажив врага в лице Лодовико. Нельзя, чтобы маркез разрушил жизнь Орфео, как уже поступил с Валериано.

- Пожалуйста, простите меня, синьор маркез, - кротко сказал Донати. – Боюсь, рвение учителя заставило меня забыть о приличиях.

- Я понимаю, маэстро. Это совершенно естественно. Если бы вы не пеклись так о своих учениках, вы бы не смогли делать их таким блестящими. Но ваша епархия – это голос, а не характер.

Донати покорно кивнул. Его пальцы прошлись по клавишам пианино, извлекая старую мелодию Паизиелло. «Не чую в сердце больше я юности искристой»^[11]. Порой он хотел, чтобы так и было.

Он перестал играть, чтобы послушать воробьёв, что чьё пение наполнило воздух – эти птицы уже успели свить гнёзда на карнизах и балконах виллы. Сегодня был хороший день: он чувствовал, как солнечный свет льётся в окна, и ощущал запах первых распустившихся цветов.

- Я тоже бы хотел прогуляться, как Орфео. С вашего позволения, синьор маркез, я бы позвонил Тонио, чтобы он вывел меня в сад.

- Я сам выведу вас, маэстро, - добродушно предложил Лодовико. – В такой день не стоит сидеть в четырёх стенах.

Он помог Донати встать и предложил свою руку. Вдвоём они вышли на террасу. Если бы композитор не знал, что терраса выходит на озеро, ему бы подсказали это сотни признаков – неустанный плеск волн, крики чаек, запах рыбацких сетей, удары вёсел и удивительно гармоничное пение лодочников, что никогда не изучали музыку и не знали нот.

Лодовико повёл Донати в сторону от озера. Композитор знал этот путь – он огибал виллу сзади и следовал на север, поворачивая и изгибаясь, пока не достигал утёса, на котором стоял Кастелло-Мальвецци. Это образовывало северную границу сада. Дорожка шла под пологом деревьев, отчего солнце то исчезало, то появлялось – Донати снял шляпу, чтобы ощущать его лучи на облысевшей макушке. Жужжали пчёлы, в кустах раздавался шорох – должно быть, это сновали ящерицы.

Но вдруг раздался новый звук – резкие, повышенные мужские голоса и удары.

- Что это? – с беспокойством спросил Донати.

- Он доноситься из пещер, - ответил Лодовико.

Донати знал, что в утёсе есть несколько небольших пещер, а под ними – красивые гроты, где сейчас хранится вино.

- Вы думаете, кто-то пытается обокрасть погреба? – предположил Донати.

- Сейчас я это узнаю! – ответил Лодовико. – Ждите здесь!

Донати хотел подчиниться, но он боялся – хотя едва ли понимал, чего. Когда маркез поспешил к пещерам, композитор вытянул руки вперёд и сделал несколько неверных шагов. Вокруг было не за что ухватиться – у него не было с собой даже лёгкой ротанговой трости, которой он обычно пользовался. Донати запнулся о корень и чуть не упал.

- О, маэстро, тогда идёмте со мной, - Лодовико нетерпеливо схватил его за руку и потащил.

Шум впереди становился громче. Донати различил грубый голос Тонио, услышал, как Маттео велит ему замолчать. Но когда спорщики увидели подошедшего маркеза и Донати, повисла мёртвая тишина.

Композитор почувствовал, как рука Лодовико напряглась.

- Что здесь происходит? Боже мой, Орфео, ты в порядке?

- Я в полном порядке, синьор маркез, - голос Орфео был спокоен, хотя он немного запыхался.

- В полном порядке? Вакхово тело! У тебя лицо в крови!

- У меня разбита губа. Это оттуда вся кровь.

- Ты подрался! – обвинил Лодовико. – И с кем – с этим слугой! Эй, ты – что скажешь?

Ответа не было – Донати слышал, как Тонио переминается с ноги на ногу, что служило ему универсальным ответом на любой сложный вопрос. С стороны обоих молодых мужчин тянуло потом и вином.

- Я получу объяснение! – бушевал Лодовико. – Маттео, что здесь случилось?

- Они подрались в гроте, ваше сиятельство – синьор Орфео и Тонио, - садовник заколебался; он был немногословным человеком. – Лючия была здесь, она услышала шум и привела меня, чтобы их разнять. Я разнял… почти, когда ваше сиятельство пришли.

- Из-за чего была драка? – требовательно спросил Лодовико.

- Мы с Тонио разошлись во мнениях относительно карт, - быстро ответил Орфео. – Он обвинил меня в шулерстве. Я попытался объяснить, что это просто ошибка, но не смог его убедить, так что был вынужден ударить его. Он был против.

- Ты довёл себя до такого состояния, рисковал получить увечья, унизил себя дракой со слугой – и это всё из-за карт?

- Оглядываясь назад, синьор маркез, я мог согласиться, что это вряд ли того стоило.

- Ты дерзок, синьор. Ты забываешься и забываешь, кто я.

- Я никогда не забываю, кто вы, синьор маркез, - с иронией отозвался Орфео.

Донати всем сердцем пожелал, чтобы Орфео обиделся, возмутился или потерял голову. Всё, что угодно, только не это холодное самообладание. Для Лодовико это было как красная тряпка для быка.

- Так вот, в чём заключаются твои прекрасные манеры и воспитание! – выплюнул маркез. – Драться со слугами в винном погребе! Маэстро, вам стоило бы увидеть вашего ученика. Губа разбита, шляпы нет, воротник почти оторван, вся одежда в вине! Скажи на милость, откуда эти пятна?

- Мы разбили бутылку, вино разлилось, и мы испачкались, когда дрались и катались на полу.

- Всё лучше и лучше! – не унимался Лодовико. – И кто заплатит мне за это вино?

- Как вы знаете, у меня нет денег, - тихо ответил Орфео, - но мы можете взять мою золотую булавку для галстука.

- Не нужна мне эта проклятая булавка! Я могу купить сотню таких! Мне нужны извинения!

- За что? – взвешенно спросил Орфео.

- За поведение, достойное головореза с большой дороги. За то, что позоришь себя и меня.

- Синьор маркез, я не могу извиняться за то, чего не делал.

Лодовико набрал воздуху в грудь.

«Нет, - безмолвно молил Донати, - не оскорбляйте его ещё раз, он больше не вынесет».

- Как ты смеешь! – загремел Лодовико. – Как ты смеешь так говорить со мной? Кто ты без меня? Джентльмен-оборванец, вынужденный давать уроки музыки или скитаться по репетициям третьесортных оперных трупп! Я нашёл твой голос, я увидел его возможности и взял тебя под крыло, я нашёл тебе лучшего учителя пения по всей Италии! И вот как ты мне отплатил! Я стыжусь, что связался с тобой!

Орфео молчал. Донати слышал его судорожное дыхание и понимал, что тот пытается держать себя в руках.

- Я хочу извинений за твою грубость и неблагодарность, - продолжал Лодовико, - и если я не получу их, то клянусь Мадонной, я пошлю тебя прочь, даже если потеря твоего голоса разобьёт моё сердце!

Повисла долгая пауза. Донати подумал, что сойдёт с ума. Наконец, Орфео тихо сказал:

- Я прошу вашего прощения за мою грубость и неблагодарность.

- О, - Лодовико испустил удовлетворённый выдох.

- Могу я вернуться на виллу, чтобы смыть кровь и переодеться? – спросил Орфео.

- Да, сколько угодно. Смой все следы этой потасовки.

- Да, синьор маркез, - Орфео ушёл в сторону виллы.

- А что до тебя, - маркез повернулся в сторону Тонио, - ты не должен драться с теми, кто стоит выше тебя.

- О-он ведь начал драку, ваше сиятельство.

- Я и сушёной фиги не дам за то, чтобы узнать, кто её начал! – рявкнул маркез. – Ты уйдёшь. Собирай свои вещи и вон!

Донати хотел было вежливо указать, что Тонио – его слуга. Но на деле всё повернулось к лучшему. Он всё равно собирался указать Тонио на дверь.

- Я заплачу тебе за месяц, - пообещал он, - и если ты скажешь, куда пойдёшь, помогу найти новое место.

- Спасибо, маэстро, - пробормотал Тонио.

- Вон с глаз моих! – крикнул маркез. Тонио как ветром сдуло.

- Быть может, мне пойти за ним, ваше сиятельство? – предложил Маттео, - он может снова столкнуться с синьором Орфео и…

- Да, да, я понимаю. Иди. Нет, стой… Мне нужно сперва кое-что тебе сказать. Быть может, ты слышал от Лючии, что сегодня я остаюсь на ночь на вилле. Я даю тебе свободный вечер. Можешь провести его в замке с дочерью.

Донати с дурным предчувствием покачал головой. Значит на вилле останутся только он, Лодовико и Орфео – не слишком дружная компания, особенно после того, что произошло сегодня.

Маттео и Лючия поблагодарили маркеза и направились на виллу. Донати почти позабыл, что девушка тоже здесь. За всю сцену она не сказала ни слова. Он гадал, что она вообще думает о произошедшем.

- Итак, маэстро? – спросил Лодовико. – Продолжим нашу прогулку или вернёмся на виллу?

Донати не был удивлён весёлым тоном маркеза. Если Лодовико удавалось настоять на своём, он забывал всякую вражду.

- Я бы предпочёл вернуться на виллу, если вы не возражаете, синьор маркез. Произошедшее меня утомило.

- Конечно, маэстро. Сюда, - Лодовико снова предложил руку. Пока они шли по дорожке, маркез говорил:

- Понимаете, мой соловей стал только лучше от того, что его крылья чуть подрезали. В глубине души это разумный молодой человек, который знает, с какой стороны у хлеба масло. Вот увидите, он больше не будет со мной так дерзок.

Донати на отвечал.

«Почему? – спрашивал он себя. – Почему Орфео остался?»

Он не боялся Лодовико – композитор бы в этом уверен. Он просчитал, что остаться сейчас лучше, но почему? Покровительство? Деньги? Какие-то ещё причины, что ускользнули от Донати? Как бы то ни было, композитор понимал, что это подчинение дорого ему стоило. И внезапно он понял, что в столкновении между могущественным патрицием и нищим певцом именно Лодовико Мальвецци стоило опасаться за себя.

Глава 5

На виллу вернулось неверное спокойствие. Маркез поехал в замок на обед. Орфео переоделся, а о его разбитой губе позаботилась Лючия. Он ничего не сказал об изгнании Тонио, но Донати подумал, что певец вряд ли опечален этим.

Композитор был рад избавиться от ученика, но теперь у него не было камердинера и секретаря – не было его «глаз». Маркез пообещал завтра прислать слугу из замка, но что делать теперь?

- Орфео поможет вам, - сказал маркез, но Донати решил, что Орфео хватило унижений и без необходимости быть прислугой собственному учителю пения. Но проблема решилась сама собой – Орфео занял место Тонио, не дожидаясь просьбы.

Вечером маркез вернулся с саквояжем, оставив лошадь в «Соловье». Лючия подготовила для хозяина самую большую и роскошную спальню из семи имеющихся на вилле. Он, Донати и Орфео занимали передние комнаты на втором этаже, откуда открывался вид на террасу и озеро. Комнаты Донати и Лодовико располагались по бокам от главной лестницы, а Орфео жил напротив своего наставника.

Маркез сам принёс саквояж в свою комнату и не позволил Лючии распаковать его. Лодовико, Орфео и Донати пережили неловкий ужин. В шесть вечера начинались вечерние уроки. Орфео пел не хуже, чем обычно, но Донати заметил, чего стоили ему эти усилия. Когда учитель спросил, певец неохотно признал, что разбитая губа открылась и обильно кровоточит.

- Ты должен был сказать мне сразу, - сурово упрекнул Донати. – Как я могу учить тебя, если не знаю о таком препятствии?

- Простите, маэстро. Но если бы я был на сцене, я бы не мог пожаловаться никому. Я должен был бы продолжать петь, как могу.

Донати хотел возразить, что урок – это не выступление. Но потом решил дать этому спору утихнуть, потому что понимал, что юноша скорее позволит себе захлебнуться в собственной крови, чем пожалуется на боль и сложности в присутствии маркеза.

Вечером Маттео и Лючия ушли в замок. Лодовико ходил по музыкальной взад и вперёд в непонятном для Донати возбуждении. Орфео играл на пианино и пел для себя. Донати не позволял ему практиковаться во всю мощь голоса больше двух часов в день, но петь вполголоса дозволялось, чтобы отработать экспрессию и выражение. Он исполнял одну старую и любимую учителем песню:

Не спастись от скорбей

Снедает меня

Жестокая боль

Звёзды, судьба, боги и Небо – теперь тираны мои^[12]

- Тебе обязательно продолжать петь что-то столь унылое? – недовольно спросил Лодовико. – Ты не можешь исполнить что-нибудь весёлое?

Ничего не ответив, Орфео перешёл на забавную арию Моцарта о том, как полезно прятаться под ослиной шкурой. Лодовико вновь принялся ходить туда-сюда. Донати испытал облегчение, когда в церкви пробили десять, после чего Лодовико отправил их в постель. Поднимаясь по ступенькам и опираясь на руку Орфео, композитор услышал, как маркез неустанно играет гаммы на пианино, и подумал, собирается ли Лодовико вообще лечь спать.

Орфео помог учителю умыться и раздеться – его прикосновения были мягкими и терпеливыми, как у женщины. Донати не мог представить, как он раньше терпел Тонио. Он не хотел поднимать болезненную тему, но знал, что не иначе не заснёт.

- Сынок, есть кое-что, что ты должен знать. Тонио давал обет до Великого поста не прикасаться к картам.

Руки Орфео, завязывавшие ночную рубашку на Донати, на миг замерли. Когда он заговорил, композитор понял, что его ученик улыбается.

- Значит, я допустил промашку.

- Не беспокойся, я не скажу маркезу. Но из-за чего вы с Тонио подрались на самом деле?

- Поверьте мне, маэстро, это неважно.

- Тогда почему ты не скажешь мне?

- Я скажу, если иначе вы будете беспокоится. Но я даю слово, что в этом нет нужды.

Донати попал в западню. Настаивать – значит дать понять, что не доверяешь своему ученику. Орфео был в том возрасте, когда мужчина имеет право хранить такие ссоры втайне, если захочет. Так что Донати решил ничего не спрашивать. Но когда Орфео помог ему лечь в постель и укрыл одеялом, учитель настойчиво произнёс:

- Я подумал…

- Да, маэстро?

- Я знал, что вы с маркезом в последнее время не ладите. Но он по-своему заботится о тебе. Я слышал страх в его голосе, когда он спрашивал, в порядке ли ты после драки…

- Я думаю, маэстро, - тихо ответил Орфео, - вы понимаете, что «Ты в порядке?» на самом деле означает «Можешь ли ты петь?»

Донати вздохнул.

- Так или иначе, я подумал, что если ты хочешь продолжить обучение, но не хочешь оставаться в долгу у маркеза, ты мог бы поехать и жить со мной, пока я не найду замену Тонио. Работа нетрудная, а ты сможешь продолжить свои уроки. Я знаю, это выглядит недостойным для молодого человека твоего происхождения…

- Маэстро, это большая честь! Но… мои планы пока неясны. Я не могу быть уверен в том, что буду делать через неделю или месяц.

- Я не понимаю. Ты собираешься уйти, не закончив обучения?

- Не по своей воле. Но это возможно.

- С твоей семьёй в Англии что-то не так?

- В некотором смысле. Простите, что я так загадочен. Я бы сказал больше, если бы мог. Я положу ваш колокольчик в изголовье кровати – вот так, – он положил туда же руку Донати. – Просто позвоните, если вам что-то потребуется ночью.

- Я не буду вызывать тебя звонком!

- Тогда мне придётся спать у вас в изножье, как верному спаниелю, чтобы вы могли пнуть меня в случае чего. Но я думаю, что колокольчик практичнее. Доброй ночи, маэстро. Приятных снов.

Донати услышал, как дверь мягко закрылась. Он думал, что Орфео отправится в свою комнату, но вместо этого услышал шаги, спускающиеся по лестнице. Маркез будет зол, если снова его поймает – кажется, он не хочет, чтобы Орфео и его учитель мешали ему сегодня. Но мешали чему?

Донати выскользнул из-под одеяла и опустился на холодный пол подле кровати. Он прочёл «Отче Наш» и «Радуйся Мария». Затем он представил святую Цецилию в своём любимом образе – в подвенечном платье, слушающей музыкантов, играющих на её свадьбе, но в сердце поющей Господу, что навсегда останется девственницей. Он молил её благословить Орфео и маркеза и исцелить их вражду. А ещё он просил, чтобы Орфео, если он не пострадает от этого, остался бы с Донати и стал великим певцом.

Судорожная игра маркеза на пианино давно закончилась. Когда Донати вернулся в кровать, он подумал, что слышал, как открылась и закрылась парадная дверь. Он недвижимо лежал, прислушиваясь, но не мог разобрать ничего, кроме бесконечного, скорбного шума озера. Он заснул.

Донати проснулся от пения жаворонков. Он протянул руку, нащупал шелковый чехол с часами, что висели над его кроватью. У его часов не было стекла, что защищало циферблат, и он мог узнавать время наощупь. Композитор легко пробежал пальцами по кругу. Чуть позже шести – они с Орфео встают в этот час. Он взял колокольчик, что лежал у изголовья, и позвонил.

Никто не пришёл. Вилла была странно тихой. Донати подумал, что Лючия и её отец ещё не вернулись из замка, а Орфео и маркез спят. Но колокольчик был достаточно громким, чтобы разбудить Орфео в соседней комнате, а быть может – и Лодовико. Они вышли на воздух? Нет – Орфео бы не оставил Донати одного. Быть может, он просто пошёл за водой для умывания и бритья.

Донати немного подождал, потом позвонил снова. Вновь нет ответа. Он лежал тихо, пытаясь услышать шум шагов или скрип двери. За окном начал петь птичий хор. Но на вилле не было ни звука.

Когда в церкви пробили семь, Донати охватил страх. Орфео не мог покинуть его. Возможно, он болен – слышит колокольчик, но не может ответить? Донати выкарабкался из-под одеяла и нащупал ногами домашние туфли. Тут он услышал, как открылась и закрылась парадная дверь. Он протянул руку к колокольчику и зазвонил изо всех сил.

В коридоре раздалась лёгкая поступь, а потом дверь открылась.

- Доброе утро, маэстро, - раздался голос Лючии. – Простите, что я пришла так поздно, но у одной из служанок в замке заболел зуб, и я помогала присмотреть за ней. Сейчас я принесу вам кофе.

- Не беспокойся о кофе, Лючия. Я проснулся уже час назад, но не слышу ни его сиятельства, ни Орфео.

- Это странно. Подождите минуту, маэстро.

Он услышал, как она идёт в комнату Орфео, потом – Лодовико, и возвращается к нему.

- Их нет, - медленно проговорила она. – А в кроватях никто не спал.

- Но где же они могут быть?

- Я поищу внизу.

Донати подождал, разрываясь между тревогой и надеждой.

- Внизу их нет, - это вернулась Лючия. – Я не могу найти никаких следов. Но я принесла кофе, который согреет вас. Сегодня мало солнца.

- Ради любви Господа, Лючия, не упоминай про кофе! Где могут быть маркез и Орфео?

- Где бы они не были, - резонно возразила девушка, - они бы не хотели, чтобы вы остались без завтрака. Вот, я принесла воду для умывания и полотенца, а потом помогу вам одеться. Вы сможете сегодня обойтись без бритья? Я никогда не брила мужчину.

- Я смогу побриться сам, - поспешно отозвался Донати, - не нужно мне помогать, Лючия.

- Здесь нечего стесняться, маэстро. В прошлом году я ухаживала за папой, которого свалила лихорадка, и он был беспомощен, как ребёнок. Я просто выйду на пару минут, пока вы делаете всё, что хотите сделать один, а потом позвоните в колокольчик, и я вернусь.

Донати видел, что возражать бессмысленно. Вместе они умыли, побрили и одели его, хотя Донати продолжал уговаривать девушку идти поискать маркеза и Орфео.

- Я пойду, как только мы закончим, - пообещала она. – Не волнуйтесь. Я не удивлюсь, если его сиятельство услышал какого-то певца на озере, и вместе с синьором Орфео взял лодку, чтобы найти его. Вы же знаете его сиятельство.

Донати уловил, как напряжён её голос. У Лючии были страхи, но она не поддавалась им.

Девушка вывела композитора в гостиную и сунула в руки исходящую паром чашку кофе, и пошла искать маркеза и певца в саду. Она сказала, что если не сможет отыскать их, то позовёт отца, что сейчас пошёл в Соладжио.

Донати выпил кофе, а потом пошёл в музыкальную и попытался играть на пианино. Без толку – сейчас музыка не могла отвлечь его. Он вышел на террасу. Воздух был спёртый и немного прохладный, но задувал свежий ветер. Скоро пойдёт дождь.

Ожидание казалось бесконечным. Когда в церкви пробили половину девятого, Донати взял шляпу с вешалки и вышел на воздух. Он знал, что разумнее оставаться на вилле на случай, если маркез и Орфео вернуться, но безделье было невыносимым, даже для столь привыкшего к терпению человека, как он. Если идти вдоль озера, ему не понадобиться проводник – там вымощенная камнем и довольно прямая дорожка. Кроме того, он всегда сможет встретить маркеза и Орфео или узнать какие-то новости о них.

Взяв лёгкую ротанговую трость, Донати нашёл то место, где с террасы сходит нужнаядорожка. Он зашагал по ней, держа трость перед собой и двигая ей влево-вправо, чтобы заранее узнать о препятствиях. Он знал, по какой части дорожки идёт, потому что голоса рыбаков, обрывки песен и крики чаек доносились до него приглушённые платанами. Он всё ещё не чувствовал солнечный свет – возможно, деревья заслоняли восход, но воздух вокруг был спёрт и начинался дождь. Донати не хотел возвращаться на виллу, но капли зачастили и забарабанили по листьям и траве. Как раз тогда он ощутил, как его ноги ступили на неровную, зыбкую поверхность, и понял, что добрался до усыпанного гравием дворика, окружавшего маленький мавританский павильон, который служил прибрежной беседкой. Он никогда не был внутри ведь пейзажи для него ничего не значили, но бельведер мог послужить неплохим укрытием от дождя.

Он повернул налево, к озеру, и почувствовал, как его трость ударилась о пару низких ступенек, ведущий к открытым дверям. Он прошёл через них, шаркая ногами по гладкому, выложенному плитками полу, вытянув вперёд одну руку и размахивая перед собой тростью, зажатой во второй.

Препятствие было столь низким, что композитор пропустил его. Он споткнулся и упал, но не понял, на что. Вероятно, это могла быть какая-то мебель, обитая тканью, но почему-то лежала на полу и была слишком твёрдой и неудобной, чтобы на ней сидеть. Рука нащупала край шерстяного покрывала. Он поднял его и пощупал. Это было не покрывало. Это был лацкан.

Он вскрикнул и с трудом поднялся с того, на чём распластался. Он хотел наощупь пробраться ко входу и бежать, но знал, что так поступить нельзя. Вокруг не было никого, кто мог бы сделать то, что нужно сделать.

Он перекрестился и вытянул вперед дрожащие руки. Пальцы снова нащупали гладкую шерстяную ткань. Это фрак, мужской вечерний наряд с фалдами. Незастёгнутый, а ближайшая к Донати фалда неестественно лежала на полу. Он не стал её трогать. Пальцы нащупали шелковый жилет, цепочку для часов, льняной галстук. Жилет был порван в одном месте. Донати бездумно ткнул в дыру пальцем, и тот погрузился во что-то холодное и вязкое, как будто гнилой фрукт. Это была дыра в человеческой груди.

Он отдёрнул руку, его желудок крутило. Святая Цецилия, святая Цецилия, избавь меня от этого! Святая Цецилия, пусть всё это будет лишь сном! Пожалуйста, Боже мой!

Он снова и снова крестился, содрогаясь всем телом и делая долгие судорожные вздохи. Затем, внезапно, его грудь сжало, и рыдания прекратились. Он должен знать, кто это. Донати собрался с духом, повернулся к телу и нащупал голову. Шляпы не было, щёки заросли щетиной и холодны, как камень. Квадратный подбородок, нос, похожий на ястребиный клюв, густые неровные брови над вытаращенными глазами, которые Донати заботливо закрыл. Он был почти уверен, что видел это лицо в те дни, когда у него было зрение. Но есть и способ проверить. Он нащупал цепочку от часов и отыскал висящую на ней печать. Чувствительные пальцы легко разобрали изображение на ней – змей, обвивающийся вокруг меча. Донати сложил руки, склонил голову и помолился за душу Лодовико Мальвецци.

Глава 6

Внезапно Донати услышал шаги по гравийной дорожке. Его сердце замерло. В следующий миг раздался голос Маттео:

- Ты заглядывала внутрь?

- Нет, - это ответила Лючия.

Донати открыл было рот, чтобы предупредить их о том, что лежит здесь, но не издал ни звука. Он услышал, как они входят. Лючия ахнула, Маттео воскликнул:

- Матерь Божия! Его сиятельство!

Девушка подбежала к Донати.

- Позвольте помочь вам, маэстро.

- Не думаю, что могу встать, - дрожащим голосом ответил композитор.

Лючия опустилась на колени рядом с ним. Он чувствовал, что она смотрит на покойника.

- Он мёртв, верно?

- Да. Я думаю, мёртв уже несколько часов. В нём… в нём дыра, - он трясущимся пальцем указал в сторону тела.

- Дыра от пули, - мрачно сказала она, - а жилет и грудь обгорели.

- Что нам делать? – спросил Маттео, стоявший в дверях; его грубый голос был неестественно высоким.

Лючия резко вдохнула.

- Орфео!

- Где? – воскликнул Донати, вскакивая.

- Я не знаю! – сдавленно произнесла она. – Вы же думаете, что он… О, Боже!

«Чего он боится? – подумал Донати. – Что Орфео тоже убит… или что он убийца?»

Он не нашёл в себе сил спросить.

- Что там делать? – почти провыл Маттео. Он так и не подошёл – быть может, из-за присущего крестьянам суеверного страха перед мертвецами.

Его дочь оказалась крепче.

- Нужно отправить последние ритуалы. Папа, пошли за доном Кристофоро в деревню! – дон Кристофоро был местным приходским священником. – И – я знаю! – позови друга его сиятельства, графа Раверси. Он знает, что делать.

- Это хорошая мысль! – в голосе Маттео слышалось пылкое облегчение от того, что бремя можно переложить на чужие плечи. – Я отправлюсь немедленно! Но… Я не знаю, стоит ли оставлять тебя здесь…

- Я думаю, всё будет хорошо, - судя по голосу, она пыталась убедить себя. - Вы же не думаете, что тот, кто это сделал, вернётся, маэстро?

- Я не знаю, - признал Донати, - тебе лучше пойти с отцом. Я останусь здесь с… маркезом.

- Я не брошу вас одного, - объявила она. – Мы останемся вдвоём.

Когда она говорила таким тоном, не было толку спорить. Маттео поспешил прочь.

Лючия помогла Донати подняться и усадила на каменную скамейку. Он неуверенно спросил:

- Мы не должны что-то сделать? Сложить ему руки, застегнуть фрак…

- Я думаю, нет. Наверное, нужно оставить его так, как мы нашли его. Люли могут захотеть узнать, как он лежал и что было с его одеждой.

- Одна из фалд не на своём месте, - сказала Донати, хотя упоминать о такой мелочи казалось глупым.

- Обе, - Лючию озарило. – Кто-то рылся у него в карманах!

- Ограбление! – воскликнул Донати. – Так вот что это было! – он почувствовал, что на сердце стало легче. Орфео мог бы убить, чтобы исправить несправедливость или отомстить, но он не стал бы обирать жертву.

Он услышал, как Лючия спешно подошла к телу. Раздался шорох и звон.

- Его часы на месте, - вздохнула она, - и записная книжка. А в кармане штанов полно монет.

- Значит, это не ограбление. Если только убийце не помешали. Ты не думаешь, что Орфео мог застигнуть преступника здесь?

- И что бы он сделал? – возмущённо спросила она. – Сбежал бы?

- Его могли убить и выбросить тело в озеро.

- Нет! Это невозможно. Тогда грабитель бросил бы туда и маркеза.

Донати подумал, что в этом нельзя быть уверенным, но не видел смысла говорить об этом.

- Граф Раверси поможет нам. Было очень умно послать за ним, - Донати знал Раверси и считал его честным и совестливым, несмотря на хорошо известную манию графа везде искать карбонариев.

Повисла короткая пауза.

- Нам нужно помолиться за него, - предложила Лючия.

Она начала набожно зачитывать заупокойную молитву – de profundis: «Из глубины взываю к тебе, Господи…»^[13] Донати присоединился к ней, находя утешение к торжественном и знакомом песнопении, что убаюкало его мысли, оставив только почтение к Богу и жалость у покойному.

К удивлению Донати, граф Раверси приехал в беседку без священника, без жандармов и даже без слуг, если не считать Маттео. Раверси объяснил, что послал лакея в Соладжио за доном Кристофоро и за доктором Луиджи Куриони, а также известил Бенедетто Ругу, подесту, что исполнял обязанности мэра и главного мирового судьи, и Фридриха фон Краусса, командовавшего австрийским гарнизоном. Донати не сомневался, что хотя формально руководить следствием будет Руга, на деле этим займётся фон Краусс. В Ломбардии итальянцы могли предполагать, но располагали австрийские военные.

Раверси подошёл к телу.

- Итак, это правда, - произнёс он пустым, меланхоличным голосом, который, по мнению Донати, всегда звучал, как будто из глубокого туннеля. – Маттео сказал, но я бесплодно надеялся, что это какая-то ужасная ошибка. Мой бедный друг, - он тихо помолился несколько мгновений. – Умереть так далеко от жены и семьи… от рук убийцы!

Донати не знал, что сказать. Заговорила Лючия:

- Ваше сиятельство, мы думаем, что кто-то обшарил его карманы, но ничего не пропало.

- Ты дочь Маттео, Лючия? – спросил граф.

- Да, ваше сиятельство. Я Лючия Ланди.

- Ты двигала тело или изменяла его положение?

- Нет, ваше сиятельство.

- Вы все видели, что я также этого не делал. Но я мне нужно удостовериться в том, что вы говорили. Да, записная книжка и часы на месте. А во внутреннем кармане… пистолет! Почему он взял пистолет на прогулку по саду? О, Мадонна! Он должен был знать, что станет целью бунтовщиков! И всё же он был отважен до самой смерти – презирал карбонариев и не принимал их всерьёз.

Донати был потрясён.

- Синьор граф, так вы полагаете, что это политическое убийство?

- Как вы можете сомневаться в этом, маэстро? Когда такого человека, как Лодовико – верного друга австрийского правительства и церкви – убивают безо всякой причины, это политическое убийство. Подумайте, в какие времена мы живём – восстание в Неаполе, восстание в Пьемонте, а в Ломбардии обширный заговор!

Донати слышал об арестах, что начались прошлой осенью. Несколько выдающихся людей, в том числе лучших писателей и публицистов северной Италии были обвинены в заговоре против австрийских властей королевства. В Венеции создали особую комиссию, и, если Донати не ошибался в своих догадках, скоро она найдёт больше предателей. Уже схваченные были брошены в убогие камеры, где их тайно допрашивали, не позволяя видеться ни с защитниками, ни с друзьями.

Молчание нарушила Лючия.

- Быть может, маркез застрелился, ваше сиятельство. У него был пистолет.

- Но из него не стреляли, - возразил граф, - и он заряжен, а значит им не пользовались. Но размер раны и чернота вокруг говорят о том, что стреляли действительно с очень близкого расстояния. Этот юноша, которого вы называете Орфео, должен был зайти в беседку вместе с ним – он не мог застрелить маркеза через окно. Конечно, он мог убить его снаружи, а потом затащить тело сюда, чтобы спрятать.

Донати спросил так вежливо, как сумел:

- Кажется, вы уже решили, что маркеза убил Орфео, синьор граф?

- Конечно, Орфео! – нетерпеливо воскликнул Раверси. – Это прекрасный агент карбонариев – иностранец без связей в Милане, о котором никто не может сказать ни хорошего, ни дурного. Он скрывал своё имя и происхождение, а теперь пропал. Так и действуют карбонарии – в тишине и обмане.

- Но синьор граф, - запротестовал Донати, - сделать тайну из Орфео придумал маркез. Он считал, что это подхлестнёт интерес публики.

- Карбонарии очень умны, - ответил Раверси. – Не сомневаюсь, что Орфео сумел внушить Лодовико, что это его собственная идея.

- При всём уважении, синьор граф, я не думаю, что кто-то может внушить какую-то мысль маркезу Мальвецци против его воли.

Раверси ненадолго задумался.

- Вы знаете настоящее имя Орфео, маэстро?

- Нет, синьор граф. Я не знаю о нём почти ничего, кроме прекрасного голоса. Вряд у многих карбонариев такие голоса.

- Карбонарии встречаются везде, маэстро. Что может быть естественнее, чем притвориться певцом, чтобы подобраться к Лодовико? Одержимость моего бедного друга музыкой хорошо известна.

Донати был потрясён. Это могло оказаться правдой. Что он знал о карбонариях? Он любил Орфео, но юноша оставался для него загадкой. «Я не могу быть уверен в том, что буду делать через неделю или месяц…. Простите, что я так загадочен. Я бы сказал больше, если бы мог». Уж не слова ли это радикала и бунтовщика?

- Ваше сиятельство, - вмешалась Лючия, - разве мы можем быть уверены, что Орфео тоже не был убит? Или что не лежит где-то раненый и ждёт нашей помощи, пока мы стоим здесь и строим догадки?

- Команданте фон Краусс скоро будут здесь, и начнутся поиски, - сказал Раверси. – А пока вы все должны оставаться здесь. Маэстро, скажите, как вы познакомились с Орфео?

- Я уже несколько лет был знаком с маркезом Мальвецци. Он покровительствовал моим многообещающим ученикам, а я учил его протеже. Он рассказал, как познакомился с молодым англичанином и решил учить его в своей вилле на Комо. Он хотел, чтобы я стал его наставником. Я оценил такую увлечённость – маркез был готов покинуть Милан в январе, в самый разгар оперного сезона, чтобы жить на озере зимой, почти в одиночестве. Я сказал, что стар и слеп, а мои дни интриг и приключений давно прошли. Я хотел работать с удобствами и ни от кого не скрываться.

- Но вы согласились учить Орфео. Почему?

- Синьор граф, - просто ответил Донати, - я услышал, как он поёт.

Повисла пауза.

Донати слышал, как Раверси задумчиво меряет беседку шагами.

- Долго вы и Орфео жили здесь?

- Я думаю, около шести недель.

- На каком языке вы говорили?

- На миланском, синьор граф. Я не знаю английского.

- А он хорошо говорил по-милански?

- Чрезвычайно хорошо.

- Значит, вы могли говорить бегло. Он что-нибудь рассказывал о себе?

- Нет, синьор граф. Но я никогда не спрашивал. Я не был любопытен. Мы жили музыкой, а потому говорили и думали только о ней. Весь остальной мир казался очень далёким.

- Что скажешь ты, Маттео? – спросил Раверси. – Можешь ты пролить свет на то, чем был Орфео и откуда взялся?

- Ваше сиятельство, я едва видел его. Я всегда работал в садах или ходил с поручениями в замок или деревню.

- А ты, Лючия? Ты знаешь настоящее имя Орфео?

- Нет, ваше сиятельство.

- Вы почти ровесники, - убеждённо сказал Раверси, - и должны были проводить время вместе… подружиться.

- Девушка вроде меня не может подружиться с джентльменом, ваше сиятельство… если не хочет погубить себя. Я не хотела себе такого. Я хочу выйти замуж, когда придёт время.

- Хм. Хорошо, но по крайней мере, опиши мне его.

- Описать, ваше сиятельство?

- Да, опиши. Как он выглядел?

- Это сложно сказать, ваше сиятельство.

- Что в этом может быть сложного? Разве ты не жила на этой вилле с ним всё это время?

- Я не жила здесь, ваше сиятельство, - чопорно возразила она. – Отец не позволил бы этого. Я лишь приходила готовить и убираться.

- Тем не менее, ты часто видела Орфео. Он был высок?

- Выше меня, ваше сиятельство.

- Это ожидаемо. Насколько выше?

- Я не знаю, ваше сиятельство. Я никогда не стояла рядом с ним.

- Он был крепкого сложения?

- Я бы сказала, что нет.

- Какого цвета у него были волосы?

- Думаю, каштановые.

- Какого оттенка?

- Я не замечала.

- А глаза?

- Я не из тех, кто смотрит джентльменам в глаза, ваше сиятельство!

- Ради любви Господа, девочка, ты должна вспомнить больше! Он бы красив? Были у него шрамы, родимые пятна или какие-то особые приметы?

- Я правда не обращала внимания на то, как он выглядит, ваше сиятельство. Он был выше меня.

Донати ошеломлённо покачал головой. Лючия, что утром, не дрогнув, помогала ему одеваться, стала такой чопорной! Сообразительная, остроглазая Лючия неспособна описать юношу, которого видела каждый день полтора месяца! О, Орфео, Орфео, тебе придётся отвечать за это!

- Матерь Божия! – раздражённо воскликнул Орфео. – Маттео, опиши его.

Маттео прочистил горло и переступил с ноги на ногу.

- Я видел его ещё реже чем моя девочка. Если она не может описать его, то я и подавно, ваше сиятельство.

- Это нелепо! Маэстро Донати, Лодовико ведь описывал вам, как выглядит этот юноша?

- Он сказал мне, что ему двадцать один год. Но он никогда не говорил, смуглый он или белокожий, высокий или низкий. Он сказал лишь, что Орфео будет хорош на сцене и будет нравится дамам, но мне показалось, что он говорил скорее о изяществе и манерах, чем о красоте.

- Разве вам не нужно было ощупать лицо или горло Орфео, чтобы учить его?

- Нет, синьор граф. Я мог просто слушать его и замечать ошибки. Но постойте! – Донати поднял руку. – Мы забыли о Тонио!

- Кто такой Тонио? – тут же спросил Раверси.

- Мой слуга. Был им. Маркез заставил прогнать его вчера.

- Почему?

Донати пересказал, как Орфео и Тонио подрались в винном погребе под пещерами, и как маркез вышел из себя и поссорился с Орфео. Конечно, Раверси захотел узнать, в чём причина драки. Донати ответил, что не знает.

- Где Тонио сейчас? – спросил Раверси.

- Я не знаю, синьор граф. Но он не мог уехать далеко. Я пообещал ему месячное жалованье и сказал, что помогу найти новое место. Наверное, он в Соладжио, ждёт возможности вернуться и увидеться со мной, когда маркез уедет… - Донати замолчал, вспомнив, что теперь Лодовико уже никуда сам не уедет. – Он не стал бы возвращаться, пока маркез здесь, - закончил он. – Тонио боялся его.

- И, вероятно, был зол, - кратко добавила Лючия.

- Что ты хочешь предположить? – сурово спросил Раверси.

- Не моё дело предполагать, ваше сиятельство. Я просто гадаю, вот и всё.

- Ты думаешь, это Тонио убил маркеза? – спросил Маттео. – Но как бы он попал в сад? Я запер ворота прошлым вечером, а у него нет ключа.

- Утром ворота не были закрыты, папа. Я забыла тебе сказать.

- Ты уверена? – спросил Раверси.

- Да, ваше сиятельство. Когда мы с папой пришли из замка утром, он дал мне ключ, чтобы я отперла ворота, потому что ему надо было в деревню. Но ключ не понадобился, потому что ворота были уже отперты.

- Сколько всего есть ключей? – спросил Раверси.

- Два, ваше сиятельство, - ответил Маттео. – Один я унёс с собой в замок вечером, а второй был в сарае в саду.

- Тогда мне понятно, - сказала граф. – Орфео взял ключ из сарая и вышел из сада после того, как убил Лодовико.

Донати почти не слушал Раверси. Его осенила куда более важная мысль. Сейчас в окрестных горах могут бродить или пытаться пересечь границу с Пьемонтом или Швейцарией десятки молодых людей с каштановыми волосами. Но вряд ли у многих разбита губа.

Раверси как будто прочёл его мысли.

- Орфео как-то пострадал в той драке с Тонио?

«Кто-то должен сказать, - подумал Донати. – Лючия промолчит, Маттео берёт пример с неё. Это должен быть я. Орфео может оказаться убийцей. Он не должен сбежать».

- Я не знаю, - услышал Донати собственный лепет. – Я ведь слеп.

Он услышал, как Лючия перевела дыхание.

«Теперь мы все виновны, - подумал он. – Небеса, помогите нам, если этот юноша не будет стоить нашей лжи!»

Его острый слух уловил голоса вдали.

- Кто-то идёт.

Тяжёлая поступь подсказала, что Маттео подошёл к двери.

- Это команданте фон Краусс и солдаты, - доложил он. – И ещё я вижу дона Кристофоро и синьора Ругу… о, и доктора Куриони. Они все идут со стороны деревни.

- Дьявол! – пробормотал Раверси. – Я не хочу, чтобы здесь собралось столько людей. Скажите мне – кто-нибудь ещё знает об этом преступлении, кроме вас?

- Мы никому не говорили, - ответил Донати. – Но я думаю, что раз вы послали за самыми важными людьми в округе, то новости быстро разойдутся по Соладжио, а лодочники расскажут всё в других деревнях на озере.

- Нет, - сказал Раверси, - я сообщил фон Крауссу и остальным, что произошло убийство, но просил никому не сообщать. Даже слуга, что нёс записки, не знал, что в них.

- Но синьор граф, - возразил Донати, - люди вскоре должны узнать об убийстве.

- Я боюсь, что заставил вас говорить слишком долго, маэстро, - заботливо отозвался Раверси. – Вы устали и пережили ужасное потрясение. Маттео, Лючия, не проводите ли вы маэстро Донати на виллу? Оставайтесь там все, пока я не приду за вами. И ни с кем не обсуждайте – ни с кем, ясно? – то, что видели и слышали сегодня.

Глава 7

Конечно, едва вернувшись на виллу, Лючия снова взялась искать Орфео. Его нигде не было.

- Некоторые его вещи пропали, - доложила она Донати, - смена белья, редингот и сапоги. А фрак, что он носил в последний вечер, остался в шкафу.

- Значит, он уехал по своей воле, - сказал Донати, - и очень тихо. Он не разбудил меня, когда забирал вещи, а я сплю чутко.

- Это не самое плохое, - ответила Лючия. – Его пистолет тоже пропал – он хранил его в ящике прикроватного столика.

Донати перекрестился.

- Боже, помоги этому мальчику. Я надеюсь, он не карбонарий. Я бы скорее представил, что он убил маркеза, в гневе отплатив за обиды. Это более человечно.

- Маэстро, - спросила она с упрёком, - неужели вы не знали его лучше?

Донати призвал всю свою решительность.

- Мы должны сообщить графу Раверси и остальным всё, что узнали.

- Я скажу им, маэстро, - спокойно отозвалась девушка. – Если я промолчу, они могут обнаружить, что пропал пистолет и вещи Орфео и поймут, что я нечестна. Как тогда я смогу ему помочь?

Они ждали Раверси час или даже больше. Донати сел за пианино, но был слишком разбит, чтобы сыграть хоть что-нибудь. Маттео, непривычный находиться внутри, топтался в комнате, запинаясь о столы и канделябры. Лючия наполняла кофейник и делала свою обычную работу.

В полдень Раверси, Руга и дон Кристофоро принесли тело Лодовико, а с ним – фонарь, что нашли в беседке. Фон Краусс вернулся в казармы, чтобы разослать солдат на поиски Орфео. Дон Кристофоро свершил последние ритуалы, а доктор Куриони осмотрел покойника и поехал в деревню, чтобы найти достойную женщину, которая подготовит тело к выставлению в приходской церкви. Оно останется там, пока семья Мальвецци не решит, где, как и с какими церемониями будет похоронен её покойный глава.

Раверси рассказал, что доктор уверен – тело не двигали с момента смерти. Это подрывало гипотезу о том, что Лодовико был застрелен снаружи, и тело просто спрятали в беседке. Куриони подтвердил и то, что смертельный выстрел сделали с очень близкого расстояния – быть может, около шести футов. Рана в груди маркеза была не только страшной и почерневшей от пороха – в ней застрял пыж, вылетевший из ствола. Пыжом убийце послужил лист бумаги, расчерченный нотным станом. Насколько Раверси мог разобрать под пятнами крови и следами горелого пороха, самих нот на листе не было.

- Орфео мог достать такой лист бумаги? – спросил граф у Донати.

- Да, синьор граф, без труда. Он и Тонио записывали на таких музыкальные упражнения, что я составлял. Маркез тоже писал на таких – у него была такая привычка. Но в этой бумаге нет ничего необыкновенного. Её можно купить в любой миланской лавке.

- Когда вы в последний раз видели – я хотел сказать, встречали – маркеза Лодовико живым?

- Он отослал меня и Орфео спать, когда в церкви пробили десять. Я слышал, как он играет гаммы на пианино, но это было не очень долго. Как раз перед тем, как заснуть, я услышал, будто кто-то выходит через парадную дверь. Но это мог быть Орфео. Он спускался вниз, после того, как помог мне лечь.

- Лодовико отослал его спать, но он спустился вниз?

- Да, - безрадостно подтвердил Донати.

- Куриони предполагает, что в три или четыре часа утра Лодовико уже был мёртв, но, возможно, он погиб ещё раньше. Значит, мы знаем, что его убили между десятью вечера и четырьмя часами утра. Если это было ближе к десяти, то у Орфео огромная фора. Один Бог знает, сможем ли мы найти его, особенно по такому нечёткому описанию. Конечно, у него нет паспорта, чтобы выехать из Ломбардии. Если он попытается пересечь границу, его остановят.

«Если только у него нет достаточно денег, чтобы подкупить таможенников, - подумал Донати. – Или если кто-нибудь не дал ему фальшивый паспорт. Или если он не сумеет перебраться через горы в Швейцарию, как это делают контрабандисты», – о, да, у отчаянного или бессовестного человека в австрийской Италии немало возможностей.

Лючия рассказала графу о пропавшей одежде и пистолете. Раверси ещё больше утвердился в мнении о связи Орфео с карбонариями.

- Это подтверждает мысль, которой я поделился с команданте фон Крауссом. Вы знаете, что Пьемонт, который находится совсем рядом, сотрясает восстание, но ещё могли не слышать, что король отрёкся, а регент Карл Альберт был вынужден принять конституцию. Успех пьемонтских мятежников может вдохновить наших карбонариев. Если они узнают, что маркез Мальвецци был убит, а преступник ушёл, это станет сигналом для радикалов по всему побережью Комо – быть может, и по всей Ломбардии. Лодовико был тесно связан с нашими австрийскими правителями, и его убийство – это удар по самому правительству.

- Почему вы рассказываете об этом, синьор граф? – не понимал Донати. – Вы хотите, чтобы мы держали убийство в секрете?

- Ненадолго, маэстро, - заверил его Раверси. – Лишь пока волнения не улягутся… или пока Орфео не будет пойман и не станет показательным примером. Это чрезвычайная мера, и команданте фон Краусс сперва также отнёсся скептично. Но даже он не был готов нести ответственность за то, что может разгореться восстание.

- Но как вы можете скрывать смерть маркеза от его семьи, его слуг, его друзей?

- Мой дорогой маэстро, никто не говорит о сокрытии самой смерти. Доктор Куриони согласился дать заключение, что это был сердечный приступ. Я сожалею о таком обмане, не у меня нет выбора. Нам удалось убедить Куриони, что это необходимо и должно быть сделано срочно.

Донати не сомневался, что австрийский командир и его солдаты могли убедить Куриони в чём угодно.

- Но синьор граф, как вы будете искать Орфео, если нельзя говорить, что его подозревают в убийстве?

- Человека можно отыскать и не зная, в чём его обвиняют. Фон Краусс не сказал даже своим солдатам. У них могут быть догадки – как и у тех, кого они будут расспрашивать. Но они ничего не знают точно, а в потоке слухов предположение об убийстве будет лишь одним из многих.

Донати покачал головой. Раверси может предотвратить восстание, но он никогда не найдёт Орфео. Композитор всю жизнь был горожанином, но даже он понимал, что местные крестьяне не доверяют австрийским солдатам и будут помогать им так мало, как смогут. Они стойко укрывали контрабандистов и так же спрячут Орфео, если не будут знать, что его подозревают в чём-то серьёзном. В своей одержимости карбонариями Раверси, кажется, забыл о долге перед покойным другом, чья смерть может остаться безнаказанной.

- А теперь, - продолжал граф, - я расскажу, что мы решили. Наш добрый дон Кристофоро сообщит о смерти Лодовико в деревне. Синьор Руга пошлёт жандармов на поиски Орфео и Тонио. Я предложил начать поиски последнего с «Соловья». Это единственный трактир в деревне – он должен был появиться там вечером.

- Но синьор граф, - возразил дон Кристофоро, - вы не можете скрывать причину смерти маркеза Мальвецци от его семьи.

- Боюсь, я должен, ваше преподобие. Мальвецци представляют самую большую опасность. Если они поймут, что маркез был убит, они поднимут шум и потребуют от правительства быстрых мер. Секретность будет невозможна.

У остальных не было выбора, кроме как согласиться с планом Раверси и обещать молчать о том, что смерть Лодовико была насильственной. Граф сказал, что напишет маркезу Ринальдо в Милан, сообщит, что его отец внезапно скончался, и спросит о распоряжениях наследника, касательно имущества и похорон. Он также напишет маркезе Беатриче в Турин, хотя учитывая все волнения в Пьемонте, новости могут добраться до неё нескоро.

Руга и дон Кристофоро вернулись в Соладжио. Вскоре Донати услышал похоронный звон по душе Лодовико. Из деревни пришла пожилая женщина, чтобы омыть и одеть тело маркеза. Она обязательно увидит дыру от пули, а потому с неё также взяли клятву молчать об этом.

Раверси тщательно обыскал виллу в сопровождении Маттео, который мог бы засвидетельствовать, что граф ничего не переставлял и не унёс с собой. Если поиски позволили найти что-то интересное, Донати об этом не сообщили. Впрочем, при нём Раверси спрашивал Маттео и Лючию где они были между десятью часами вечера и четырьмя часами утра. Оба сказали, что всю ночь провели в замке. Маттео жил у садовника, а Лючия делила постель с ещё двумя служанками – Марией и Боной. У Марии разболелся зуб, и остальные девушки просидели с ней всю ночь. Донати подумал, что это легко проверить.

- Значит, у тебя есть алиби, - сказал он Лючии.

- Что это такое, маэстро?

- Это значит, что кто-то может подтвердить, что ты была в другом месте, когда совершалось преступление.

- О, - проницательно протянула она.

- О чём ты думаешь?

- Я просто гадаю, есть ли такое же у Тонио.

У Тонио нашлось алиби, но не нашёлся сам Тонио. Марианна Франскани, владевшая «Соловьём», рассказала, что он пришёл в её трактир вчера вечером, злой и угрюмый и напился до беспамятства. Он заказал и кровать, но никто не хотел тащить его туда. Это был крупный юноша, чьи карманы не были достаточно полны, чтобы ему оказывали услуги, и недостаточно приятный, чтобы люди хотели помочь ему просто так. Марианна оставила его лежать на кирпичном полу в общей зале. Она была не из доверчивых, а потому привязала к его лодыжке колокольчик и оставила слугу спать рядом с Тонио, на тот случай, если он проснётся и решит что-нибудь украсть. И хозяйка, и слуга были уверены, что Тонио оставался в трактире всю ночь.

Утром же Тонио, по словам Марианны, проснулся с головной болью, ополоснул лицо у насоса и ушёл. Очень скоро он вернулся, собрал свои вещи, расплатился и убежал так, будто за ним гнался сам дьявол.

- Когда это было? – спросил граф у Руги, что принёс эти известия на виллу.

- Марианна сказала, что между восемью и половиной девятого, - в голосе подесты звучали вопросительные нотки, которые появлялись всегда, когда он говорил с представителем высшего сословия, как будто сомневаясь в том, что может делать какие-то заявления без согласия собеседника. Кроме того, он всегда говорил с одышкой. Донати предположил, что это дородный мужчина, чьи слабые мышцы не в силах носить такое тело.

- Она сказала, куда он пошёл? – спросил Раверси.

- Нет, ваше сиятельство.

- Он упоминал что-нибудь об Орфео?

- Нет, насколько Марианна может вспомнить.

- Вы уверены в этом?

- Да, ваше сиятельство, я сам с ней говорил.

- Он не мог совершить это убийство, - медленно проговорил Раверси. – Тогда почему он сбежал?

- Я не могу представить, - вступил Донати. – Он знал, что я хочу ему помочь. Возможно, он ещё вернётся или напишет мне.

- Дайте мне знать, если это случится. Он должен лучше всех суметь описать Орфео. Он дрался с ним и должен был хорошо его запомнить. Я думаю… О, Мадонна! Конечно! – Раверси принялся возбуждённо мерить комнату шагами. – Орфео намеренно затеял ссору с ним! Он хотел, чтобы его выгнали, и на вилле не осталось бы никого, способного защитить Лодовико! Маэстро, вы можете предположить, куда поехал Тонио?

- Нет, синьор граф. У него нет семьи и мало друзей.

- Хм. Я попрошу команданте фон Краусса искать этого человека наряду с Орфео. Но сейчас мне нужно ехать в Кастелло-Мальвецци, чтобы сообщить о смерти Лодовико слугам. Синьор Руга, вы не будете добры поехать со мной? Я хотел бы поискать улики, и ваша помощь будет полезна.

- Конечно, ваше сиятельство! Я к вашим услугам.

Оставленный один, Донати поиграл на пианино и задумался, где искать новые «глаза». Быть может, какой-нибудь юный певец из миланской консерватории согласится прислуживать ему в обмен на уроки? Донати наведёт справки, когда приедет в Милан. Он надеялся, что это будет скоро. Он скучал по знакомым улицам, весеннему сезону в «Ла Скала», музыкальной лавке Рикорди^[14]. Это озеро было дурным, коварным местом. Он всем сердцем хотел, чтобы этой части его жизни не было – чтобы он никогда не бывал на этой вилле и никогда не встречал этого англичанина, что был, то ли преступником, то ли жертвой, то ли беглецом, то ли мучеником.

Прошло два дня. Об Орфео и Тонио не было никаких вестей. Крестьяне приходили в Соладжио посмотреть на тело маркеза во всём его великолепии, но никто не заподозрил убийство. Ходили разные слухи о том, почему солдаты ищут Орфео. Говорили, что он сбежал, когда его покровитель умер, потому что не хотел отчитываться за оказанные ему услуги. Но куда чаще предполагали, что певец воспользовался смертью маркеза, чтобы что-нибудь украсть.

На третий день после убийства, на озеро приехали Ринальдо и его мачеха. Донати ожидал Ринальдо куда раньше – Милан был всего в нескольких часах пути. Но похоже, наследник был не в Милане, когда до него добрался посыльный от Раверси. Донати не знал подробностей. Ему позволили покинуть озеро, и он, не теряя времени, уехал в город.

Вскоре после того, как композитор вернулся в своё жилище возле консерватории, у него побывал граф Карло Мальвецци, брат Лодовико, и они поговорили о последних днях маркеза. Карло жил в Парме, но оказался в Милане, когда убили Лодовико. Теперь он остался, чтобы встретиться с семейным поверенным Мальвецци, поскольку именно Карло был душеприказчиком покойного.

За следующие несколько недель у Донати побывало несколько важных полицейских чиновников, что расспрашивали об убийстве. Но то ли их пыл прошёл, то ли закончились вопросы, но вскоре их визиты прекратились, и всё затихло.

В знак высокого мнения своего мужа о Донати, маркеза Беатриче назначила ему пенсию, которую он с благодарностью принял. Освободившись от денежных проблем, композитор переехал в университетскую Павию в двадцати милях к югу от Милана. Там он с возрастающим беспокойством услышал о политических расправах, охвативших Италию. Восстания в Неаполе и Пьемонте были жестоко подавлены. В Милане и Венеции свирепствовали комиссии, выискивающие карбонариев. Уважаемые аристократы, художники, обладатели профессий попадали на тайные суды и получали унизительные публичные приговоры, а потом отправлялись в тюремные крепости в дальних уголках Австрийской империи.

Донати гадал, когда в атмосфере всеобщей подозрительности и секретности найдут удобный миг, чтобы объявить о том, что смерть Лодовико была насильственной. Как правительство может сделать такое, признав, что до сих пор не раскрыло убийство и не нашло следов Орфео? Донати старался не думать об этом. У него хватало своих занятий: он писал трактат о певческих приёмах и продолжал иногда брать учеников. Но всё же он никогда не мог слышать «De profundis», не вспоминая о беспокойной душе Лодовико и его неотомщённом убийстве. Из глубины взываю к тебе, Господи… Но, кажется, никто больше не внемлет.

Часть 2. Сентябрь 1825

«В Италии? В земле развратной, всегда готовой выносить иго победителя? …К тому же, что ты предпримешь против двух могущественных народов, двух заклятых врагов, соединяющихся только для того, чтобы нас давить? Один, ослеплённый любовью к свободе, другой – религиозным фанатизмом; и мы, ещё не оправившиеся от прежнего рабства и новой анархии, мы стонем, низкие рабы, проданные, умирающие с голоду, которых не может вырвать из летаргии, ни измена, ни голод».

- Уго Фосколо, «Последние письма Якопо Ортиса»^[15]

Глава 8

Третий день подряд газеты кричали об убийстве Лодовико Мальвецци. Джулиан Кестрель собрал все новости и принёс их к окну в маленькой трактирной гостиной комнате, которую делил с доктором МакГрегором. Дождь лил, как из ведра с самого дня их приезда. Женева была серым городом на берегу серого озера под бледно-серыми небесами.

В комнату вошёл МакГрегор и с отвращением поставил на стол чашку.

- Они опять заварили слишком крепкий чай! Я всё равно, что жую листья! Бесполезно что-то им объяснять – я всё время получаю чашку кипятка, где до самой поверхности плавают листья.

- Местные предпочитают кофе, - отозвался Джулиан почти так же терпеливо, как если бы этот разговор звучал в первый раз, а не в сотый.

- Хмф! Эта горькая чёрная дрянь, что ты пьёшь!

Джулиан подошёл к кофейнику и налил себе ещё одну чашку. Это было самым близким к выражению неповиновения поступком, что он себе позволил. Что толку ссориться с доктором сейчас, если они уже проделали такой долгий пусть вместе и скоро расстанутся?

Приглашая МакГрегора с собой, Джулиан хотел, как лучше. Они познакомились чуть больше года назад, когда Кестрель расследовал преступление, что теперь называют «Беллегардским убийством». С тех пор они сблизились и сдружились, насколько на это способны шестидесятилетний сельский хирург и лондонский beau^[16] вдвое его младше. Месяц назад Джулиан возвращался с поездки на охоту и побывал у МакГрегора, где узнал, что его старый друг и наставник доктор Грили умер после долгой болезни. В иных обстоятельствах МакГрегор бы быстро пережил эту утрату – тяжёлый труд был его лекарством, а религия – его утешением. Но казалось, что ни первое, ни второе не могло поднять его дух. Однажды доктор упоминал, что провёл всю взрослую жизнь в Олдертоне, деревне в графстве Кембридж, и никогда не покидал Великобритании. Джулиан решил, что его другу будет полезно на время забыть о пациентах и обязанностях, увидеть, что в мире есть что-то кроме работы и места, кроме Олдертона. Сам Кестрель отправлялся в одно из своих регулярных путешествий в Италию и, поддавшись порыву, пригласил МакГрегора поехать с собой. Сперва доктор нашёл массу возражений – он нужен тому или иному пациенту, осенью люди всегда много болеют, у местного сквайра в декабре родится первый внук. В конце концов, он согласился ехать, но ненадолго, и не до самой Италии.

С того самого мига, как они высадились в Кале, МакГрегор только жаловался. Еда была ужасной, католическая церковь – продажной, французы – грубыми и коварными, а цены на всё вокруг – слишком высокими. Когда Джулиан напомнил, что за повышение цен несут ответственность именно британские путешественники, МакГрегор проворчал, что лучше было остаться дома.

Конечно, их вкусы также были несовместимы. Джулиан хотел бывать в театрах, в опере, в галереях; кроме того, он заинтересовался полицейскими управлениями и тюрьмами. МакГрегор предпочитал больницы, сумасшедшие дома и научные учреждения. Джулиан также был готов посещать такие места – он даже находил их интересными. Но его возмущало то, что он вынужден раз за разом благородно уступать желаниям доктора. МакГрегор не умел приспосабливаться или притворяться, как подобает джентльмену. Его грубая честность была качеством, что Кестрель в своём друге ставил превыше всех прочих, – но выносить её подолгу было невозможно. Не желая бросать доктора в одиночку бороться с чужим языком и обычаями, Джулиан вынужден был отказывался от намеченных развлечений. В Париже он почти не виделся со своими друзьями, не зашёл в игорные дома Пале-Рояля и – прискорбнейшая из потерь! – так и не увидел ни одну из танцовщиц Оперы ближе, чем из ложи на третьем ярусе. Для Кестреля это было самое целомудренное посещение Парижа за все годы, что явно не поднимало ему настроения.

Кроме того, МакГрегор постоянно говорил о своих пациентах. В Женеве он заявил, что не поедет дальше, и Джулиан не мог не чувствовать облегчения. Тем не менее, он сказал, что доктор не может покинуть Швейцарию, не полюбовавшись на Альпы. МакГрегор возразил, что видел шотландское высокогорье, и этого будет достаточно для кого угодно. Да и чем вообще одна гора отличается от другой? На этом Джулиан сдался. Насколько он мог судить, путешествие не принесло его другу совершенно ничего. Его упорная преданность работе могла восхищать, но Кестрель не мог не жалеть человека, что столько упускает. Возможно, сам он был слишком чувствителен к красоте, но лучше быть таким, чем слушать пение мадам Пасты или смотреть на Собор Парижской Богоматери и не чувствовать ничего.

Голос МакГрегора вернул его в настоящее.

- Опять это убийство? – спросил он, указывая на груду газет на подоконнике.

Джулиан кивнул.

- Сегодня появились свежие новости, но не так много, как я надеялся. В итальянских газетах тяжёлая цензура, а швейцарским мало известно. Впрочем, они не могут просто молчать. Да и как такое возможно? Это же сюжет для оперы, готовый готический роман – если бы всё случилось в другой стране, в это было бы невозможно поверить.

- Какая-то чепуха. Как такого знатного человека, как этот Лодовико Мальвецци, могли застрелить так, чтобы это открылось только четыре с половиной года спустя?

- Власти объявили, что у него был сердечный приступ.

- И нашёлся врач, что засвидетельствовал это? – возмутился МакГрегор.

- В австрийской Италии, мой дорогой друг, свидетельствовали и о намного более удивительных вещах.

- Но зачем скрывать убийство? – МакГрегор вскочил и принялся мерить комнатушагами – он всегда так делал, когда они с Кестрелем бились над очередной загадкой. Джулиан будто вернулся в прошлое. – Власти должны были понимать, что они сами связывают себе руки и пожалеют об этом, когда дойдёт до расследования.

- Даже не знаю, смогу ли объяснить вам, какой была Италия в те времена. Я бывал там и помню атмосферу страха и подозрений – долгие задержки и обыски на границах, постоянную полицейскую слежку, аресты людей, вроде Сильвио Пеллико, величайшего из ныне живущих итальянских драматургов, или философа Мельхиора Джойи. Радикалы плели заговоры и поднимали восстания, а австрийское правительство твёрдо решило их подавлять. Насколько я смог понять из этих газет, убийство Лодовико Мальвецци сочли политическим, и дерзну предположить, что власти побоялись, что оно может разжечь целое восстание.

- Похоже, они совсем ума лишились.

- С правительством такое случается, - пожал плечами Джулиан. – Отец рассказывал мне о том, как после Французской революции, в Англии всюду мерещились якобинцы – политические собрания разгоняли, людей обвиняли в измене просто за мнение, неприятное для правительства. Но у нас хотя бы есть парламент и некая видимость свободы. Итальянские правители могут поступать почти как им заблагорассудиться.

МакГрегор рассеянно поднял свою чашку с блюдцем и принялся пить невкусный чай.

- Как же выплыла правда об убийстве?

- Газеты написали, что две недели назад старуха, готовившая маркеза к погребению, лежала на смертном одре и покаялась, что в теле была дыра от пули, о которой она поклялась молчать. Я полагаю, для миланских властей это была очень неудобная правда. Вероятно, они не собирались хранить тайну долго, но чем дольше не могли найти преступника, тем тяжелее было бы признать, что скрывают убийство. Подозреваю, что теперь для них делом чести станет поймать убийцу или того, кого получится выдать за убийцу. Маркез был верным другом австрийцев, а они не так популярны в Милане, чтобы пренебрегать долгом перед друзьями. Кроме того, семья Мальвецци уже устроила им настоящий ад. Ведь власти даже не сказали, что Лодовико был убит, а теперь его брат требует объяснить, почему Орфео – тот английский певец, о котором я вам рассказывал – до сих пор не найден, и что полиция будет с этим делать.

- А что они могут сделать?

- Я думаю, они перевернут небо и землю в поисках Орфео, но успех им может принести один только дьявол – они ведь не знают, ни настоящего имени этого человека, ни его внешности. И, конечно, за четыре с половиной года он мог уехать куда угодно.

- А может кто-нибудь описать его?

- На вилле жило двое слуг, садовник и его дочь. Первый уже мёртв – кажется, то был настоящий сердечный приступ – а девушку власти потеряли. Учитель пения, маэстро Донати, слеп, а его слуга Тонио Фарезе, исчез на следующий день после убийства.

- Ну и дела! – покачал головой МакГрегор. – Тогда они никогда не найдут Орфео. Проще отыскать слона на луне!

- Что же, я бы сказал… - начал Джулиан.

- О, Господи! – простонал МакГрегор. – Я узнаю́ этот взгляд! Ты уже решил взять эту уже запутанную сеть и навязать на ней гордиевых узлов!

- Я просто предполагаю, - мягко сказал Джулиан, - что власти, газеты и родственники Мальвецци пропускают самую интригующую возможность.

- Какую это?

- Что Орфео не убивал маркеза.

- Но он сбежал сразу после убийства и как сквозь землю провалился. Если бы ему было нечего скрывать, он был так себя не вёл.

- У человека могут быть причины скрываться, кроме совершенного убийства. Но меня интересует не столько то, что я читал об Орфео, сколько то, что я знаю о родственниках маркеза. Мальвецци – очень неспокойная семья. Лодовико никогда не ладил со своим сыном. Он жестоко поссорился с его женой, после того, как она сбежала с певцом Валериано. С братом они по разные стороны политических баррикад. А вторым браком он женат на очень молодой и, говорят, очень красивой женщине, которая могла быть не прочь овдоветь.

- Откуда ты так много знаешь о них?

- В Италии это знают все. Итальянцы непохожи на нас – они не стыдятся и не сдерживают своих страстей. Мы опускаем полог над нашими любовными историями и семейными неурядицами. Итальянцы же любят и ненавидят беззастенчиво. Я не подозреваю никого из родственников маркеза больше других – я никогда их не встречал. Но с маркезом я был знаком.

- Был знаком? Когда?

- Несколько лет назад, когда жил на континенте.

- И что он за человек?

Джулиан задумался.

- Он был настоящий колосс – больше шести футов росту, широкоплечий с гривой тёмных волос с сединой на висках, крючковатым носом и почти золотыми глазами. Высок ростом и так полон жизни, что удивительно, как один кусочек свинца мог выбить её из него. И горд как Люцифер. Впрочем, он забывал свои вельможные предрассудки, когда встречал кого-то, кто искренне бы любил музыку. Если торговец фруктами вразнос или слуга в кафе мог сказать что-то хвалебное о гаммах Каталани или трелях Веллути, он становится его другом. Я был очень молод и не знал в Милане почти никого, но я кое-что понимал в музыке – это давало мне возможность подолгу говорить с ним.

- Он определённо произвёл на тебя впечатление.

- Я думаю, он производил его на всех своих знакомых. Ещё я думаю, что он был из тех людей, которые наживают врагов, потому что не дают пощады тем, кто перейдёт им дорогу.

- И возможно он сделал себе врага из этого Орфео, - сказал МакГрегор.

- Возможно. Газеты почти ничего не говорят об их отношениях или причинах, по которым Орфео мог бы убить его.

- Что же, должен признать, что ты меня заинтересовал. Очень хорошо, что ты едешь в Италию – там ты узнаешь, чем всё кончилось, и сможешь мне написать.

- Да, - весело сказал Джулиан. – Я дам вам знать, что произойдёт.

МакГрегор прямо посмотрел ему в глаза.

- Кестрель, о чём ты думаешь? Что ты намереваешься делать?

- Что же, как вы помните, у меня есть некоторый опыт в расследованиях…

- Если ты хочешь сказать, что находил ответ там, где пасовали даже ищейки с Боу-стрит, то да, помню.

- …и потому, поскольку я как раз собираюсь в Милан, то предложу свои услуги полиции или семейству Мальвецци.

- Услуги семейству… А если в попытках оказать услугу, ты найдёшь убийцу в рядах семьи?

- Если так, я не буду скрывать этого. Они всё равно всё поймут по вопросам, что я буду задавать.

- Тогда почему им позволять тебе – иностранцу, которого они отродясь не видели – задавать им вопросы и искать среди них убийцу?

- Я не знаю, мой дорогой друг. Быть может, потому что я англичанин и смогу найти англичанина Орфео. «Поймать вора поручи вору», как говорит мой друг Вэнс. Если мне предложат идти к дьяволу, что я потеряю? Я всё равно собирался в Италию.

- Ты ведь уже настроился на это дело, не так ли?

- Ещё нет, - задумчиво ответил Джулиан. – Но кажется, я убеждаю себя.

Он дёрнул на шнурок колокольчика. Появился слуга.

- Прошу вас, пошлите сюда моего камердинера, - сказал Джулиан по-французски. Слуга с поклоном вышел.

- Что же, я думаю, ты уже себя убедил, - проворчал МакГрегор тоном, что говорил о совершенно противоположном.

Джулиан улыбнулся.

- Я бы не стал делать столь поспешных заявлений. Но это может быть самое интересное расследование в жизни, и я не могу его пропустить.

Появился камердинер Кестреля – маленький и ловкий юноша двадцати одного года с круглым лицом и переливающимися карими глазами.

- Сэр?

- Брокер, я еду в Милан.

Лицо Брокера помрачнело.

- Да, сэр, едете.

- Брокер не одобряет мои итальянские планы, - сообщил Джулиан доктору.

- Я не могу одобрять или не одобрять того, что вы делаете, сэр.

- Боже правый, - сказал Джулиан. – Это звучит серьёзно. Ты начинаешь говорить со мной как слуга, только когда заносишь меня в чёрный список.

Брокер не отозвался на эту шутку.

- К какому часу нужно собрать вещи, сэр?

- Я собираюсь выехать завтра, одновременно с доктором МакГрегором, который отправится в Англию, а до того, нам нужно дьявольски много сделать. В австрийских владениях нам нужны паспорта, а значит – подписи от нашего консула и визы от представителя Ломбардо-Венеции. С какими тонкостями сталкиваешься, въезжая в Италию – по крайней мере, въезжая законно. Но я всё же рискну предположить, что завтра в полудню с этим будет покончено. Ты закажешь почтовую карету к этому часу?

«Закажу, хоть и не хочу этого», – говорили глаза Брокера.

- Это всё, сэр?

- Да. Я не хочу тебя задерживать – уверен, тебе нужно проститься со множеством горничных и учениц модисток.

Брокер вышел. Джулиан с иронией посмотрел ему в след.

- Мой камердинер отрёкся от меня. Я вышибу себе мозги по пути отсюда в Домодоссолу.

- В чём дело? – потребовал объяснений МакГрегор. – Почему Брокеру не нравится эта поездка?

Джулиан пожал плечами.

- Быть может, он думает, что я всю жизнь проведу за расследованием убийств.

- Но он никогда не возражал против любых твоих затей. На самом деле, я вообще не припомню, чтобы видел, как вы расходитесь во мнениях.

- Это потому что вас не бывает, когда я одеваюсь по утрам. У нас с Брокером неисправимые разногласия касательно крахмала.

- Послушай…

- Послушайте, как вы помните, раньше у Брокера была привычка находить чужие вещи до того, как они были потеряны, и потому он не самый большой поклонник полиции. Он смирился с тем, что дома водится с ищейками, но якшаться с миланскими жандармами выше его сил.

- Чепуха! Дело не в этом. Он ляжет на дорогу и подождёт, пока его переедет запряженный четверкой лошадей дилижанс, если ты прикажешь. Что с ним сейчас?

- Я не могу говорить за Брокера, - ответил Джулиан более серьёзно. – Вам лучше спросить его самого.

Он отошёл к окну, по которому всё ещё колотил дождь. МакГрегор последовал за ним, готовый спорить до конца. Но потом он насупил брови.

- Послушай, ты ведь не собираешься ехать под таким ливнем? Все путеводители пишут про осенние дожди в Италии. Там говориться, что реки выходят из берегов, затапливают дороги и смывают мосты.

Путеводители служили доктору источником причин не отправляться в путешествия. Джулиан частенько побарывал в себе искушение выбросить из их окна экипажа.

- До самых сильных дождей ещё несколько недель. А Симплон – отличная дорога.

- Отличная дорога не помешает тебе простудиться и умереть.

Джулиан положил ему руку на плечо.

- Если мне суждено умереть в Италии, мой дорогой друг, я постараюсь сделать это артистично.

Вплоть до конца дня МакГрегор не смог поймать Брокера. Пока Кестрель в спешке собирал подписи – в такой спешке, какую может позволить себе столь хладнокровный и невозмутимый человек, как Кестрель – Брокер пополнял их запасы всего на свете – от мыла и зубного порошка до бренди и пороха. МакГрегор был слегка потрясён, узнав, что его друг возит с собой пистолеты – это напомнило ему услышанные когда-то истории о разбойниках, что встречаются на дорогах континента. Кроме того, они ездили по таким местам, что отлично подходили для засад. Правда единственной заботой, что могла обеспокоить Кестреля, казалось была необходимость найти гостиницу с достаточно чистым постельным бельём.

Каждый час для доктора тянулся вечность. Он ненавидел бездельничать. Лишь старики и калеки могут греться у огня днём в понедельник – такие, как его друг доктор Грили, что сломленный и измученный закончил свою жизнь на каких-то унылых водах, в окружении незнакомцев. МакГрегор бывал у него и не мог забыть его дрожащие руки, тщетные попытки встать или ходить, слёзы в глазах, когда он понял, что сам не может ни есть, ни мыться. МакГрегор оставался с доктором Грили, сколько мог, а уезжая, молился о том, чтобы умереть, не успев стать немощным и бесполезным.

Он вскочил, набросил плащ и отправился прогуляться под дождём. Женева была такой же шумной и деловой, как обычно. МакГрегор обожал её чистоту, порядок и трудолюбивых, образованных людей, но втайне немного досадовал, что она недостаточно континентальная. Но это вздор – континент был для него одним большим испытанием. Он с трудом преодолевал обычные ежедневные заботы – заказывал еду, ухаживал за своей одеждой, покупал свечи и писчую бумагу. Доктор думал, что знает французский, потому что мог читать французские сочинения по медицине. Но когда он пытался говорить, получалась каша из слов, отчего слуги и форейторы смотрели на него с сдерживаемым нетерпением или открытым презрением. Кестрель, конечно, говорил по-французски и по-итальянски, будто родился на континенте и знал все местные обычаи, так что МакГрегору редко приходилось самому заботиться о себе. Но он досадовал на то, что похож на ребёнка, вечно сбитого с толку и беспомощного.

Он знал, что был вспыльчив и нелюбезен – он не дал Европе и шанса. Но как он мог, когда дом настойчиво играл на струнах его сердца, а жестокий голос шептал в ухо: «Не задерживайся надолго! Они могут понять, что справятся и без тебя!». Доктор стыдился рассказывать про это Кестрелю и не знал, как тот сможет это понять. В его возрасте человеку не понять старика.

МакГрегор прошёл вдоль северного побережья Женевского озера. Отсюда открывался знаменитый вид на Монблан, но небо ещё ни разу не было достаточно чистым, чтобы доктор увидел гору. Теперь он её уже и не увидит. Завтра он уезжает в Англию вместе с курьером, которого Кестрель даст ему в сопровождающие. Эта мысль не принесла того удовлетворения, что он ждал. Конечно, он испытывал облегчение при мысли о доме, но то было облегчение побежденной армии после капитуляции. Уже в сумерках он возвращался в гостиницу и прошёл мимо маленькой церкви, где три столетия назад Джон Нокс проповедовал протестантизм. Доктор сказал себе, что Нокс не позволил бы тоске по дому, упрямой гордыне и досаде прогнать его с континента. Но Нокса вдохновляла Реформация, и у него была паства, которую нужно оберегать и наставлять. Вот чего не хватало МакГрегору – точки приложения своих сил. Путешествие по Европе состояло из безделья и наслаждения искусством, а доктор презирал первое и не слишком понимал второе.

Когда он вернулся в их с Кестрелем гостиную, он увидел, что дверь в спальню друга открыта. Внутри был Брокер, благоговением складывающий три дюжины только что выстиранных шейных платков в прямоугольную коробку. МакГрегор сделал шаг вперед и встал в дверях.

- Где твой господин?

- Он пошёл купить словарь, сэр.

- Словарь? Какой словарь?

- Словарь миланского, сэр.

- Кому на этом свете может понадобиться словарь миланского? Там говорят на итальянском.

- На самом деле, нет такого языка – италянского, сэр, - с готовностью объяснил Брокер. – Есть тосканский, неполитанский, венецкий, и не знаю, какие ещё. А в Милане – миланский. Вот его мистер Кестрель и хочет подтянуть.

МакГрегор невольно улыбнулся, услышав, как юный лондонец-кокни рассуждает о наречиях итальянского^[17].

- Думал ли ты, перед тем как встретиться с Кестрелем, что когда-то будешь часто ездить в Италию?

- Перед тем как встретиться с мистером Кестрелем, я думал, что поеду только в Австралию.

МакГрегор понял, что Брокер говорит в каторжной колонии в Ботани-Бэй и что, вероятно, он прав. Даже самый искусный карманник не может воровать бесконечно. Вдруг доктора осенила мысль, которую он должен был давно осознать.

- Это ведь из-за Кестреля ты не хочешь ехать в Милан, так?

Брокер не ответил.

- Кестрель не хочет, чтобы я об этом знал, так? Вот почему он пытался увести разговор в сторону, когда утром я спросил, почему ты не хочешь ехать в Италию. Потом он всё же сказал мне спросить тебя самого – наверное, потому что знал, что я всё равно бы спросил. Ну так – в чём дело? Выкладывай, парень.

- Я думаю, ему лучше держаться подальше от этого италянского убийства, сэр. Да только он вцепился в это, как клещ^[18].

- Но почему бы ему не попробовать решить его? Он ведь уже раскрывал убийства.

- Но не в Италии, сэр. Тут всё по-другому. Эти sbirri – то есть полицейские, сэр, но вы не называйте их так в лицо, это невежливое слово – они имеют право цапнуть, кого хотят, и бросить в холодную.

- Ты не знаешь, я не понимаю, когда ты начинаешь говорить этот вздор.

- Я хочу сказать, сэр, если они заподозрят кого, то могут арестовать и отправить в тюрьму. А если они решат, что он карбонарий – то есть, радикал такой, сэр, который замышляет против австрияков^[19] – то он никогда из тюрьмы не выйдет, потому что даже если sbirri не смогут доказать, что он карбонарий, то он сам не сможет доказать, что не карбонарий. Так что пошлют его в какую-нибудь австриякскую тюрьму и железа не пожалеют – кандалов, то есть. – Брокер подошёл близко, его глаза были почти круглыми. – А в Риме людям отрубают головы! Я сам видел, когда мы были там в прошлый раз! Это дикость!

- Ты же знаешь, гильотина намного более человечна, чем наша виселица. Она убивает почти мгновенно, а бедняга, что болтается на верёвке, может умирать минут десять или больше.

- О, да, я знаю, сэр. Мой папаша болтался четверть часа. Но гильотина – всё равно дикость.

МакГрегор вздрогнул и не сразу смог нащупать нить диалога.

- Но Кестреля не принять за карбонария! Бога ради, он же британец! И он жил в Италии годами. Он должен знать, как вести себя так, чтобы полиция тебя не тронула.

- Но у него никогда не было причин с ними сближаться, сэр. Обычно иностранцы этого не делают. Они приезжают посмотреть картины и статуи и не водят компании со sbirri… и с убийцами.

МакГрегор почувствовал, как по его спине пробежал холодок. Он ответил со всей убеждённостью, которую смог найти:

- Кестрель занимался расследованиями раньше. Он знает, что делать.

- Он знает слишком много, сэр. Он всех насквозь видит. А в Италии дольше всех живёт тот, кто ничего не видит.

Дверь, что вела из коридора в гостиную, открылась и закрылась. Брокер неожиданно обнаружил крошечную складку на одном из платков и склонился над ним с маленьким утюжком, который специально для этого нагревал на плите. МакГрегор сложил руки за спиной и принялся покачиваться на пятках.

Вошёл Кестрель.

- Я вижу, уши у меня должны пылать, - сказал он, критически оглядывая МакГрегора и Брокера. - Интересно, как моя шляпа ещё не вспыхнула.

Брокер помог Кестрелю сменить промокший фрак на халат, после чего Джулиан и доктор вернулись с гостиную. Кестрель иронично улыбался и поднимал брови, явно ожидая выслушать нравоучение. МакГрегор знал, что Кестрель будет с удовольствием слушать, умно и очаровательно отбивать его выпады, а потом сделает так, как решил сам. При всей вежливости и также Джулиан был упрям… как сам МакГрегор.

- Я думаю, ты считаешь, - наконец, сказал доктор, - что любые неприятности, в которые ты втравишь себя в Милане, коснутся и его? – он дёрнул головой в сторону комнаты, где Брокер всё ещё собирал вещи.

- Да, - Кестрель помрачнел. – Но что я могу сделать? Я не могу сказать Брокеру, что он не должен ехать со мной, если он этого не хочет. Самое меньше, что я могу сделать в ответ на его преданность – не оскорблять её.

МакГрегор вздохнул, осознавая правдивость сказанного.

- Сделаешь для меня кое-что?

- Если смогу – немного осторожно отозвался Кестрель.

- Положи руку на сердце и спроси себя, стоит ли это итальянское путешествие риска. Может быть страхи напускные – я не знаю. Но я знаю, что если бы мой сын был жив, он был бы примерно твоих лет. И мне бы хотелось думать, что мы бы смогли увидеться вновь после того, как завтра разъедемся в разные стороны.

На миг Кестрель потерял дар речи. МакГрегор хотел воспользоваться своим преимуществом. «Поедем домой с мной – или куда-то ещё, куда угодно, но не в Милан». Но если Кестрель согласится, он будет всегда об этом сожалеть. Он назвал это «самым интересным расследованием в жизни» – разве он не хотел бы узнать, на что такое похоже? Какое право имел МакГрегор лишать его такого приключения? Один из них не должен поворачивать назад. Так что МакГрегор не сказал ничего. А назавтра Кестрель и Брокер выехали в Милан.

Глава 9

Симплонская дорога, ведущая из Парижа в Милан через Женеву и Альпы, должно быть, была лучшим подарком, что Наполеон сделал Италии. За почти пятнадцать лет, что север полуострова был под его властью, Милан стал местным Парижем – изящной и прекрасной столицей королевства. Оно пало больше десяти лет назад, и австрийцы, что владели Миланом раньше, поспешили вернуть его. Сейчас говорить о королевстве Италия считалось предательским, а поднимая его трёхцветный красно-бело-зелёный флаг можно было угодить в тюрьму. Даже мёртвый Наполеон продолжал пугать местных владык. Конечно, он был завоевателем, что разжёг в итальянцах мечты о свободе лишь затем, чтобы покорить их новому господину. Но факт остаётся фактом – при нём впервые со времён древнего Рима большая часть Италии была едина. Королём Италии мог был французский деспот, но королевство Италия вживе воплощало мечту многих итальянцев.

А Симплонская дорога осталась. Она огибала Женевское озеро – огромный водный простор, усеянный пикирующими чайками, и проходила по равнине, богатой фруктовыми садами, виноградниками и отарами черноголовых овец. По обе стороны от дороги вдалеке были видны горы – но они оставались безликими нагромождениями неясного цвета, не то серого, не то голубого, не то пурпурного. Но на третий день пути небо расчистилось, и горы оказались ближе. Дорога стала извилистой и поднималась ввысь, лошади шли тяжелее и чаще отдыхали. Джулиан отложил в сторону словарь миланского, чтобы посмотреть, как вокруг вздымаются Альпы: их нижние склоны, покрытые персиковыми деревьями, казались оранжевыми из-за подступающей осени, а вершины были голы и покрыты снегом. Затем небо сузилось и превратилось в голубую ленту над головой, а дорогу сжали отвесные скалы, похожие на лица, изрезанные морщинами, что оставили древние ручьи. Порой небо пропадало вовсе, а дорога ныряла в пещеру, а над головой раздавался грохот падающего со склона снега. Наконец, они добрались до самой высокой точки Симплонского перевала, откуда Джулиан увидел обширную долину, пересечённую пенистыми ручьями, и ряд высоких вершин, белых и чистых, как сами Небеса.

Затем начался спуск, петляющий среди голых скал и головокружительных водопадов. Форейтору приходилось то и дело спешиваться и подсовывать брус под задние колёса, чтобы экипаж не опрокинулся прямо на лошадей. В Изели они пересекли границу Пьемонта – самого северо-западного итальянского государства. Там путники провели ночь в таверне, державшейся на краю обрыва и постоянно окутанной туманами из пропасти внизу. На следующий день спуск стал более пологим, пейзаж – зелёным, а Джулиан испытал трепет, когда почувствовал в сладком воздухе предвкушение Италии.

Брокер, не привыкший долго думать о хворях, которые не может вылечить, быстро вернулся в своё бодрое расположение духа и заводил дружбу с форейторами, конюхами и слугами. Он не слишком хорошо знал язык, но всё, что не мог выразить словами, передавал жестами с живостью настоящего итальянца.

Дорога огибала западный берег озера Маджиоре, извивалась между поросшими лесом холмами и сверкающе-голубой водной гладью. На южной оконечности озера была граница Ломбардии, отмеченная флагами с чёрными имперскими орлами и сверканием солнца на австрийских штыках. Таможенные чиновники потребовали паспорта и, получив взятку, вернули их после быстрого осмотра. Всю дорогу до Милана потрёпанные полицейские чины то и дело выскакивали из своих деревянных будок, чтобы проверить документы у проезжающих и получить «чаевые». Само собой, таможенники досаждали лишь законопослушным путешественникам – контрабандисты и карбонарии умели обмануть и обойти их.

Ландшафт здесь был плоским, а земля – плодородной. Её пересекали целые рощи тутовых деревьев, увитых виноградной лозой. В тумане на горизонте Джулиан разглядел золотой проблеск – то была статуя Мадонны, защитницы Милана, установленная на высочайшем шпиле собора. Потом показался и сам собор – треугольная громада, каким-то чудом постепенно превратившаяся в череду изящный белых шпилей. Экипаж въехал в Милан через Симплонские ворота, где среди грубых хижин и поросших мхом мраморных глыб возвышалась незаконченная триумфальная арка. Её строительство начал Наполеон, и австрийцы не нашли в себе сил, ни закончить её, ни уничтожить.

Джулиан испытал странное ощущение, снова оказавшись в Милане. Он давно здесь не бывал – со времён своего первого путешествия в Италию. Но всё вокруг казалось удивительно знакомым – просторные улицы, окружённые кроличьими норами переулков, гордые дворцы по соседству с жалкими лачугами, балконы с изящными железными перилами и вывешенным сушиться бельём, пёстрые навесы над лавками и кафе – синие, зелёные и жёлтые. Но главное очарование улицам придавали их жители. Молодые богачи показывали свою удаль на английских скакунах; ярко одетые крестьяне торговали всем подряд – от каштанов до плетёных стульев; иезуиты, которых строгие чёрные рясы делали похожими на воронов, расхаживали с важным видом; австрийские солдаты курили сигары и говорили на немецком и венгерском. Но больше всего внимание Джулиана привлекали женщины. Они были удивительно красивы – стремительные, но грациозные с большими, тёмными и выразительными глазами.

Кестрель остановился в таверне «Белла Венециа» на Пьяцца-Сан-Феделе, рядом с собором, оперным театром «Ла Скала» и Санта-Маргерита, где располагалось полицейское управление и тюрьма. Конечно, он не собирался напрямую обращаться в полицию. Они не захотят принимать помощь молодого английского денди, каким бы опытом тот не обладал. Единственный англичанин, что им интересен, – это Орфео, у которого есть все причины быть за целый континент отсюда.

Нет, он скорее предложит свою помощь семейству Мальвецци. Но сперва нужно узнать кое-что ещё. Как пытались искать Лючию Ланди? А Тонио Фарезе, слуга маэстро Донати, – что стало с ним? Наконец, какую роль в расследовании играют родственники Лодовико? Газеты мало о этом писали – видимо, семья не хотела выставлять себя напоказ. Но если они всё-таки появятся на публике, то несомненно в опере.

Вечером весь Милан собирался в «Ла Скала». Аристократия не привыкла развлекаться дома – отчасти потому, что их palazzi^[20] редко бывали внутри столь же роскошны, сколь снаружи, отчасти потому, что полиция видела заговор в каждой группе образованных итальянцев, собиравшихся где-то вдали от чужих глаз. Фактически, каждая из двух сотен частных лож в «Ла Скала» служила маленькой гостиной, где шесть дней в неделю, хозяин и его гости могли проводить по четыре-пять часов, играя в карты, сплетничая и даже обедая. В тёмных глубинах ложи возлюбленные могли назначать свидания, а карбонарии – обсуждать свои заговоры. Никто не обращал внимания на музыку – в конце концов, собравшиеся слушали эти оперы по два-три десятка раз подряд. Громкие разговоры, стук ножей и вилок затихали только на время любимой арии и ансамбля, что слушали внимательно и критично.

Джулиан приехал в Милан как раз в нужно время, чтобы переодеться в вечерний костюм, поужинать и попасть в «Ла Скала» к открытию занавеса. Он сел в партер – владения cittadini, миланского купечества. В Флоренции или Неаполе его бы пригласили в ложу аристократов, но здесь он был почти чужаком. Джулиан знал, что должен завести новые связи среди миланской знати, в чьих ложах можно узнать немало слухов о Мальвецци. Но сегодня он не мог сопротивляться искушению посидеть подальше от шума лож и послушать оперу.

Давали «Итальянку в Алжире», причудливую историю Россини о бесстрашной итальянской девушке, попавшей в плен к туркам. Если бы Джулиан не знал сюжета, он не ничего не понял, ведь остальные зрители рассаживались и переговаривались всю вступительную сцену. Кестрель полюбовался восхитительными декорациями и костюмами, а потом стал осматривать ложи. Увы, его слепил свет со сцены, так что он мог различить лишь играющие в карты силуэты, подобные пустым глазницам, освещённые неверным пламенем свечей.

По залу прокатился призыв к тишине, когда тенор начал петь «Томиться по милой». Театр сумел заполучить на эту роль великого Рубини. Он стоял, откинув назад бычью голову и сложив руки на сердце, что, видимо, считал актёрской игрой. Но его голос был приятен и гибок, а диапазон – поразителен. Он прекрасно исполнил все фиоритуры, трели и иные украшения, что изобретают певцы. Джулиан решил, что их даже в избытке. Он поймал себя на том, что мысленно вырезает одни и переставляет другие.

Когда ария закончилась, зазвучали аплодисменты, крики, топот и удары тростей о пол. Мысли Джулиана вернулись к Орфео, которого Лодовико собирался представить в этом театре, быть может – в той же роли. Теперь он никогда не узнает, какого это – стать предметом обожания миланской публики… или её насмешек, если все усилия тенора пропадут даром.

Когда исполняли следующий дуэт, Джулиан заметил, что его соседи глазеют и показывают пальцами на ложи слева. Его глаза уже привыкли к полумраку, и он мог разглядеть в них людей – на передних местах сидели дамы или джентльмен и дама, а позади двигались неясные фигуры. На одной ложе на модном втором ярусе были задёрнуты портьеры, скрывая её владельцев от зрителей.

- Простите меня, синьор, синьора, - Джулиан по-милански обратился к средних лет паре, сидевшей рядом с ним. – Чья это ложа?

Пара обменялась взглядами. Кажется, это были процветающие торговцы, привычно ко всем дружелюбные, хотя и не спешившие сближаться с иностранцем, который, судя по одежде и манерам, принадлежал к знати. Наконец мужчина ответил с отстранённой вежливостью миланца, который не уверен в себе.

- Это ложа маркезы Мальвецци, синьор.

- Вдовы Лодовико Мальвецци? – спросил Джулиан так равнодушно, как сумел.

- Да, синьор.

Жена торговца не смогла устоять и промолчать.

- Она бывает тут каждый вечер с тех пор, как пришли новости о том, что бедного маркеза убили.

- А почему ей не ходить в оперу, если она её любит? – требовательно возразила женщина, сидевшая позади. – Пресвятая дева! Она овдовела пять лет назад!

- Она задёргивает портьеры на ложе с тех пор, как узнала об убийстве, - напомнил торговец своей жене. – Так что мы не можем сказать, что она выставляет себя на публику.

- Всё равно это неправильно, - настаивала его супруга. – Ей стоило бы выказать памяти мужа большее уважение. Он был великим человеком, а был хладнокровно убит этим английским певцом!

- Да что ещё ждать от англичанина? – вклинился ещё один человек, всплёскивая руками. – Они даже в Бога не верят! Все сплошь франкмасоны.

Жена торговца пропустила это мимо ушей.

- Так что ей стоило бы молиться о душе своего мужа дома, а не наслаждаться операми.

- Она заказала достаточно месс ему за упокой, - так же резко возразила женщина, что сидела позади, - построила ему большую гробницу на свои деньги – а ведь он ей в отцы годился!

- На свои деньги! – усмехнулась торговка, - У неё ни сольдо своих денег. Всё оставил ей маркез. Эта ложа в опере, где она сейчас сидит – тоже его.

Этот довод прозвучал уже так громко, что даже привыкшая к шуму аудитория была недовольна. Соседи зашикали. Австрийские солдаты, стоявшие в яме, зловеще глядели на них. Джулиан задал последний вопрос:

- А что ещё он оставил ей?

Торговец моргнул, удивлённый его невежеством.

- Как же, виллу, синьор. Ту виллу, где его убили.

Следующие несколько дней Джулиан собирал новости о расследовании. Это оказалось несложно – на дневной прогулке в экипажах на Корсо^[21], вечером в опере, во всех кафе убийство было у людей на устах. Джулиан радовался, что так быстро вспомнил миланское наречие. На этом языке говорили здесь все – от герцогинь до уличных торговцев, а иностранцы, что знали только элегантный язык Данте, многое упускали.

Узнать что-то новое об Орфео не удалось. Полиция сбилась с ног, разыскивая Лючию Ланди и Тонио Фарезе, но тщетно. Генеральный директор только что поставил во главе возобновлённого следствия Альфонсо Гримани, честолюбивого молодого комиссарио. Джулиан был удивлён, что столь важное и политическое дело доверили итальянцу, а не австрийцу. Должно быть, Гримани – первоклассный сыщик, в чьей непоколебимой верности правительству нет сомнений. Для него ставки слишком высоки – такое дело может обеспечить карьеру, а может погубить её.

Вскоре Джулиан начал встречаться со знакомыми из других частей Италии, что приехали в Милан на осенний сезон в «Ла Скала» и другие развлечения. Они познакомили его с миланской знатью, которой было любопытно поглядеть на известного модника. Английских денди здесь не очень понимали – они слишком много страсти уделяли внешности, и слишком мало – любви, что было совершенно непостижимо для итальянцев. Многие молодые джентльмены, кажется, гордились, следуя стопами Джулиана, хотя их длинные волосы и фантастические галстуки поразили бы Сент-Джеймс-стрит.

Когда же выяснилось, что Джулиан умеет не только одеваться, но и ездить верхом, флиртовать, играть в карты и вести беседы о музыке, его успех в миланском обществе был предрешён. В опере он был зван в дюжину патрицианских лож. Каждая вмещала около десятка гостей, которые постоянно менялись в ходе вечера. Этикет был прост – когда появлялся новый посетитель, тот, кто сидел в ложе дольше всех, должен был откланяться, после чего все менялись местами. Таким образом, каждый гость постепенно продвигался к лучшим местам в ложе, где пребывала хозяйка с мужем или другом, который как правило, был её любовником.

Для Джулиана такая постоянная смена мест означала, что он сможет поговорить со многими людьми, большинство из которых знало Лодовико Мальвецци и было хорошо знакомо с его семьей. Он узнал, что два родственника убитого сейчас в Милане – его вдова, маркеза Беатриче, и младший брат Карло, который приехал из Пармы, когда узнал, что смерть брата была убийством. В отсутствие сына Лодовико – маркеза Ринальдо – именно Карло был главой семьи. Ринальдо отправился в путешествие и, возможно, до него пока не дошли новости об убийстве.

- Кто-нибудь ему написал? – спросил Джулиан.

- Никто не знает, где он, - пожал плечами один из его подражателей.

- Бедный Ринальдо! – вдохнула какая-то красавица-графиня. – Он всегда путешествовал по Австрии, или России, или другим ужасным местам. Стоит ему вернуться, как он уедет вновь.

- Это боль в голове не даёт ему усидеть на месте, - подмигнул молодой денди.

- Что за боль в голове? – проскрипела старая герцогиня.

- Та, что бывает, когда столько лет носишь рога, тетушка.

Эту остроту встретил громкий смех. Но красавица-графиня серьёзно покачала головой.

- Ездить по всей Европе – это не очень полезно для его детей. Ему стоило бы оставить их здесь. Беатриче проследила бы, чтобы о них позаботились, даже если они не её плоть и кровь.

Все посмотрели на ложу Мальвецци с задёрнутыми портьерами. Старая герцогиня хитро улыбнулась.

- Он не о своей мачехе беспокоится.

- Ради всего святого, тетя, - отозвался подражатель, - вы же не хотите сказать, что он думает, будто Франческа похитит детей? Я не верю, что она хоть раз о них подумала за эти шесть лет.

- Ты ничего об этом не знаешь, - возразила герцогиня. – Перед смертью Лодовико, она приехала из Венеции с Валериано и остановилась на вилле у того же озера, что Лодовико. Зачем, если не просить его дать увидеть детей? А когда он умер, она пошла к Ринальдо и умоляла дать хотя бы взглянуть на них. Я думала, что он смягчится – в конце концов, идея отнять у неё детей принадлежала Лодовико. Но старик продолжал вертеть сыном даже с того света. Ринальдо отказал Франческе – он велел слугам гнать её прочь! И теперь он не выпускает детей у себя из-под носа, боясь, что она до них доберётся.

В ложу кто-то зашёл, все задвигались. Когда перестановка завершилась, Джулиан заметил:

- Маркез Ринальдо, должно быть, был потрясён смертью своего отца.

- Я думаю, он скорее походил на собачонку, что потеряла хозяина, - засмеялся подражатель, - но никто из нас его не видел. Он тогда гонялся за Беатриче по всему Пьемонту.

- Гонялся? – Джулиан поднял бровь. – Её было трудно поймать?

- Её невозможно поймать! – пожаловался подражатель. – Весь Милан знает, что я пытался.

- Не обращайте не него внимания, синьор Кестрель, - отрезала герцогиня. – Беатриче была в Турине, когда началась революция. Она решила, что ей лучше уехать. Я не знаю, как это получилось, но она потерялась где-то на дороге, а Ринальдо искал её – потому они оба отсутствовали несколько дней.

«Отсутствовали несколько дней», - подумал Джулиан. Может ли человек такого положения исчезнуть без следа? Если может, это значит, что ни жена Лодовико, ни его сын, не имеют алиби.

На третье утро в Милане Джулиан услышал о новом повороте в расследовании. Он ломал голову, как предложить семье Мальвецци свои услуги – и ему явилась возможность. Он написал брату Лодовико, графу Карло:

Трактир «Белла Венециа»

27 сентября 1825 г.

Синьор граф

Я надеюсь, вы простите столь прямолинейное письмо от незнакомца и сочтете это плодом не дерзости, но избытка добрых намерений. Я хотел попросить общего знакомого представить нас друг другу, но счёл, что столь деликатное дело не терпит посторонних.

Прошу вас принять мои искренние соболезнования в связи с кончиной вашего брата. Я имел честь познакомиться с ним в мой последний визит в Милан – я запомнил его человеком, что был щедр и добр к незнакомцу, что в малой степени разделял его любовь к музыке и познания в ней. Я был на пути в Италию, когда узнал о том, что его смерть оказалась убийством, а прибыв в Милан, услышал, что вы хотите нанять ищеек с Боу-стрит для поисков певца Орфео в Англии. Мне довелось раскрыть несколько убийств вместе с ищейками, и если я могу быть полезным для поиска сведений или любым иным образом, я надеюсь, вы не замедлите обратиться ко мне. Я был бы очень рад помочь вам и расследованию.

Ваш покорный слуга, в чём прошу вас не сомневаться

Джулиан Кестрель

Он отдал послание одному из трактирных слуг, велев доставить в Каза-Мальвецци – древний фамильный дворец на Контрада-делла-Меравигли. Хотя особняк принадлежал Ринальдо, в нём жила Беатриче, а Карло лишь останавливался, когда приезжал в Милан. Дворец был совсем недалеко от трактира, где жил Джулиан – Кестрель проходил мимо него несколько раз, глядя внушительный барочный фасад и гадая, что происходит за ним.

Едва письмо ушло из его рук, и жребий был брошен, Джулиан почувствовал, что хочет отвлечься. После всех расспросов он заслужил день на осмотр достопримечательностей. Так что он пошёл в Академию Брера, желая увидеть её удивительное собрание картин и фресок. Он прогулялся в общественных садах, где Наполеон выстроил внушительную арену, в которой и сейчас устраивали гонки на колесницах или наполняли водой, чтобы учинить шуточные морские битвы. Кроме того, сегодня был редкий солнечный день в городе, знаменитом туманами почти как Лондон, так что Джулиан вскарабкался на пятьсот двадцать ступеней на крышу собора, где стоял среди высоких беломраморных шпилей, изящных как филигрань и смотрел поверх красных черепичных крыш Милана на поля, фермы и реки Ломбардии, за которыми были видны сказочные, заснеженные Альпы.

Он вспомнил, как в прошлый раз стоял на этом месте – прежде чем стал знаменитым денди Джулианом Кестрелем, прежде, чем твёрдо решил вернуться в Англию. Как он вообще нашёл в себе силы оставить Италию? И всё же он знал, что поступил правильно, вернувшись домой. Годы путешествий по континенту изменили его и придали лоска, но нигде он не пустил корни. Стоя спиной к Англии, он может быть счастлив, но не может быть цельным.

Вернувшись в «Белла Венециа», Кестрель обнаружил, что слуги стали на удивление предупредительными. Один умолял доверить ему вычистить ботинки гостя – задачу, что Джулиан доверял лишь Брокеру – другой предлагал отправлять его с поручением в любое время дня и ночи, а третий обещал стать его преданным рабом, если только гость поможет ему выправить паспорт, чтобы навестить сестру в Модене.

- Кажется, я вознесся в обществе, - заметил Джулиан своему камердинеру.

- Это всё из-за писем, сэр, - Брокер протянул ему два послания. – Они пришли, пока вас не было. Слуги не хотели отдавать их без buonamano – он потёр пальцами друг о друга, изображая деньги, - но я сказал, что вы разгневаетесь, а пудреные парики, с которыми вы водитесь, их со свету сживут.

- Я бы хотел услышать, как это звучит на миланском, -Джулиан просмотрел письма. Одно было на тонком пергаменте и снабжено кроваво-красной печатью со змеем, обвивающим меч. Второе несло на себе гербового орла Австрии.

- Граф Карло не теряет времени. Неудивительно, что слуги впечатлены.

Он сломал печать на первом письмо и развернул его. Хотя Джулиан писал Карло на миланском, тот ответил на английском:

Каза-Мальвецци

Утро вторника

Уважаемый мистер Кестрель

Прошу вас ни на мгновение не думать, что ваша дерзость, как вы её определили, оскорбила меня. Напротив – мне по душе ваша искренность и прямота. Я благодарен за предложение помочь моей семье в грозящие тяжёлые времена.

Я немного знаю об ищейках с Боу-стрит, если не считать новостей об их успехах, что доходят до нашей страны через многочисленные препоны.

Джулиан подозревал, что под «препонами» Карло имеет в виду не Альпы и не Английский канал, а австрийских цензоров, что не позволяли иностранным книгам и журналам попадать в руки итальянцев. Карло – известный либерал, и его причастность к расследованию должна раздражать правительство. Но он брат Лодовико и глава семейства в отсутствие Ринальдо. Как бы властям не были отвратительны его взгляды, они не могли попрать его права.

Письмо продолжало:

Но англичанин, известный как Орфео, мог вернуться на родину, и мне показалось разумным обратиться на Боу-стрит за помощью в поисках. Я не сомневаюсь, что ваши знания и советы окажутся бесценными для комиссарио Гримани, если он сочтёт нужным запросить помощь ищеек. Я встречаюсь с ним сегодня днём, и вы можете не сомневаться, что я сообщу ему о вашем предложении и буду настаивать на его принятии.

Я с живейшим нетерпением жду возможность встретиться и побеседовать с вами на эту и другие темы. Сейчас у меня мало возможностей говорить на английском или обсуждать иностранные дела, так что наше знакомство для меня вдвойне ценно.

Остаюсь вашим покорным и верным слугой

Карло Мальвецци

«Лучше, чем я надеялся – сказал себе Джулиан, - даже слишком хорошо, - он распечатал второе письмо. – Нет, я слишком рано обрадовался».

Это послание тоже было составлено на английском, но чиновничий почерк сильно отличался от изящного элегантного письма Карло.

Полицейский комиссариат

27 сентября 1825 г.

3.15 пополудни

Сэр

Генеральный директор полиции и правительства Его имперского высочества вице-короля Ломбардо-Венецианского королевства благодарит вас за предложение помочь в поисках убийцы Его сиятельства маркеза Лодовико Мальвецци. Уверяем вас, что объединённые силы миланской полиции и австрийской армии раскроют это преступление без вашей помощи. Мы просим вас более не беспокоиться по этому вопросу.

Позвольте мне выразить надежду, что вы насладитесь своим пребыванием в Милане. Академия Брера, Амброзианская библиотека и Монетный двор особенно любимы английскими путешественниками.

Имею честь оставаться искренне вашим

С уважением

Альфонсо Гримани, комиссарио

(переведено Паоло Занетти, секретарём)

- Поставил меня на место, клянусь Юпитером! – рассмеялся Джулиан. – Вы очень точно показали, что справитесь без меня, синьор комиссарио; осталось только показать вам, что я могу без вас…

- Что вы будете делать, сэр? – спросил Брокер.

- Сейчас у меня даже тени мысли об этом. Я пойду в оперу и посмотрю, не придёт ли эта мысль ко мне.

В опере к нему действительно кое-что пришло. Кестрель только прибыл и начал прокладывать себе путь через вестибюль, обмениваясь поклонами и приветствиями с элегантными дамами и праздными повесами, когда услышал, что его окликают по имени. Он повернулся. Немолодой аристократ, которого он едва знал, проталкивался к нему. На его руку опиралась незнакомка. Когда в толпе её заметили, шёпот утих, и все расступились, давая дорогу, как королеве.

Ей было около тридцати – быть может, чуть больше – но по такой женщине сложно сказать. Она была невысока ростом, но изящная фигура добавляли ей роста. У неё были маленькие и тонкие руки, талия – как у куклы, а обтянутая белым атласом и лишь слегка открытая грудь – изящно округла. Лицо её было цвета слоновой кости, а щеки тронуты румянцем. Мягкие, тёмные локоны обрамляли лицо, а сзади волосы были собраны рубиновым гребнем. У неё были высокие скулы, тонкие брови и нос, достойный Венеры Победительницы. Но самой яркой чертой оставались глаза – большие, чёрные и блестящие, как бриллианты во тьме.

- О, синьор Кестрель! – её спутник приблизился к Джулиану. – Я счастлив иметь привилегию представить вас прекраснейшей женщине Милана, – он поклонился даме. – Я имею честь представить вам синьора Кестреля, блистательного английского денди. Синьор Кестрель – маркеза Мальвецци.

Глава 10

Вдова Лодовико Мальвецци протянула руки. Джулиан поцеловал их, как принято в Милане, то есть галантно и нежно, а не просто склонился над рукой, как в Англии. Когда он выпрямился и посмотрел ей в глаза, она улыбнулась.

Он заговорил по-милански:

- Я глубоко благодарен вашему сиятельству за это знакомство, но меня не предупредили, что предстоит встреча с прекраснейшей женщиной Милана.

- А мне – с самым элегантным джентльменом в Европе, – у неё был лёгкий и мелодичный голос.

- Я буду последним человеком, что попытается разубедить вас в этом очаровательном и нелепом заблуждении.

- Я надеюсь, синьор Кестрель. Мне было бы жаль видеть, как вы терпите неудачу.

Сопровождающие откланялись и отошли, цветасто извиняясь. Джулиан отменялся с ними любезностями, а потом снова повернулся к маркезе.

- Сегодня я любимый сын Фортуны, – сказал он, – потому что не только смог встретиться с вами, но и встретиться наедине – насколько это возможно в такой давке.

- Фортуна тут не при чём. Я попросила Маурицио представить вас мне, а потом оставить нас. Мы спланировали это прежде чем я пришла сюда.

- Я польщён, маркеза… и заинтригован.

- Я не стану долго томить вас. Но мы не можем говорить здесь.

Она со значением посмотрела на большую лестницу, что вела в верхние ложи. Джулиан на мгновение растерялся. Эта лестница была одним из приметных мест в миланском высшем обществе. Когда джентльмен сопровождает знатную даму здесь, весь город понимает, что её будущий или, скорее, настоящий любовник.

Скрывая удивление, Кестрель предложил ей руку. Было бы верхом грубости отказаться от такого приглашения. Кроме того, он сам хотел узнать, что за ним кроется.

Маркеза оперлась своей маленькой рукой в перчатке на изгиб его руки и поправила браслет так, чтобы рубин на застёжке не врезался в кожу. Этот камень был одной из немногих цветных деталей в её белом атласном платье – кроме него выделялась лишь алая роза, приколотая к корсажу точно между грудей маркезы. Джулиану потребовалось всё самообладание, чтобы не глазеть на эту розу и не мечтать поменяться с ней местами.

Поднимаясь по лестнице, он не мог не наслаждаться мрачными взглядами других молодых людей. Когда они достигли длинного, изогнутого коридора за ложами второго яруса, все принялись шептаться, стоило Кестрелю и маркезе остаться позади. Джулиан осматривал гербы на дверях, пока не нашёл знакомый – змей, обвивающийся вокруг меча. Два лакея в огненного цвета ливреях ждали у входа. Увидев маркезу, они низко поклонились, после чего один изящно открыл дверь. Провожая даму внутрь, Джулиан спиной чувствовал их взгляды.

Ложа оказалась узкой, но глубокой, освещённой лишь одним канделябром на круглом столе, инкрустированном перламутром. На столике же стояли серебряные тарелки с нугой и лакомствами, что называют «бобами мертвецов». Рядом лежала колода из девяносто семи искусно расписанных карт, примерно втрое больше обычных размерами – такими играют в сложную игру таро. К столу было придвинуто несколько стульев с лирообразными спинками и ещё несколько стояло вдоль обеих стен. Впереди же стояло два кресла, обитых шёлковой парчой цвета пламени и гербами Мальвецци на спинках. Отсюда открывался лучший вид на сцену.

В ложе уже собирались гости – вдова, три молодых человека из города и пожилой аристократ, что и познакомил Джулиана с маркезой. Она поприветствовала всех, юноши поцеловали ей руки, после чего Джулиан увёл женщину к креслам. Он придержал одно кресло для неё, а сам собрался сесть сзади, но она легко придержала его за рукав.

- Отчего вы не садитесь рядом?

«О чём она, чёрт побери, говорит?» – подумал Кестрель. Сесть рядом с маркезой в её ложе – значит открыто объявить всему театру, что пользуется её благосклонностью.

- Вас это смущает? – спросила она с улыбкой.

- Нет, маркеза… Я буду смущен завтра, когда весь Милан станет поздравлять меня с честью, которой я не удостоен.

- Но я не против быть у вас в долгу.

- Это невозможно, маркеза. Один ваш взгляд заставит обо всём забыть, а одна улыбка – спишет любые долги.

- Мне всегда говорили, что англичане умеют считать долги, – она заговорила более серьёзно. – У меня есть причина. Это не просто каприз. Я хочу поговорить с вами без посторонних. Если люди подумают, что мы болтаем о пустяках, они захотят присоединиться; если они догадаются, о чём мы говорим, они захотят всё узнать. Но все согласны с тем, что для новоиспечённых влюблённых в мире нет никого, кроме друг друга. Никто не будет подслушивать нас или бороться за внимание, если не считать приветствий тех, кто зайдёт в ложу и прощаний тех, кто её покинет. И вам не придётся пересаживаться, кто бы не пришёл. Теперь понимаете?

- Да. Это очень умно.

«Хотя довольно сурово для мужского тщеславия, – подумал он, – и более, чем для тщеславия, если не быть осторожным».

У него больше не было сомнений в том, о чём маркеза хочет поговорить, но он не хотел первым затрагивать эту тему – ему было интересно, как она к ней подойдёт.

Началась увертюра. Как и всегда, зрители были заняты разговорами и картами – никто не собирался слушать. Пустые стулья в ложе маркезы вскоре заняли. Каждая новая гостья с любопытством рассматривала Джулиана, мужчины бросали сердитые взгляды. Люди из соседних лож тоже пытались посмотреть на него и маркезу. Призрачные пальцы указывали на него из темноты.

- Вы не задёрнули портьеры, – заметил он.

- Да. Последние несколько вечеров я задергивала их лишь, потому что этого просила полиция – он сделала лёгкое ироничное ударение на слова «просила». – Они боятся, что я вызову слишком много волнений так скоро после вестей о том, что мой муж был убит. Полиция не любит такого. Никто не знает, какой оборот это может принять.

- Я предполагал, вы сами не хотели, чтобы вас видели.

- Но почему? Мне не от кого прятаться. Некоторые люди ждут, что я запру себя в четырёх стенах и надену траур. Я уже скорбела четыре с половиной года назад, когда Лодовико был убит. Теперь мы узнали, что виной тому был какой-то низкий убийца, а не сердечный приступ, но он остался таким же мёртвым, как был тогда. Но теперь дело не в пустой скорби, а в мести. – Она подняла тонкую бровь. – Это слово удивило вас?

- Большинство англичан сказали бы, что дело в правосудии.

- Это значит одно и то же.

- Не совсем. Правосудие – это принцип, а месть – это страсть.

- Я задолжала моему мужу страсть, – просто ответила она. – Он столько сделал для меня, что предлагать меньшее нельзя.

Джулиан задумался над парадоксальным решением испытывать страсть из чувства обязанности и благодарности. Но разве такая страсть будет менее реальной, чем спонтанное желание сердца? Разве она не будет сильнее и устойчивее, подобно тому, как обстрелянные солдаты сражаются лучше новобранцев?

Он не смог продолжить разговор. На сцену выступил тенор Рубини и начал свою арию, а его обожатели свирепо зашипели, призывая к тишине. Сперва певец не удостоился обычного пристального внимания – слишком много взглядов приковывала маркеза Мальвецци и её новый кавалер. Рубини понял это и удвоил усилия, наполняя свой голос арпеджио, двойными гаммами, и трелями, пока его певческие подвиги не наполнили слушателей благоговением. Закончив, он сорвал такие аплодисменты, но австрийские солдаты в яме начали призывать к порядку, а жандармы, стоящие у дверей, сделали несколько шагов в зал, демонстрируя штыки.

Маркеза смотрела на сцену, недвижимая и спокойная, как статуя богини.

- Это была прекрасная ария, – тихо сказала она.

Джулиан гадал, что маркеза чувствует, слыша тенора, ведь она может думать, что именно тенор сделал её вдовой. Он решил, что это слишком зависит тот того, что маркеза чувствовала к своему мужу, намного превосходившего её возрастом и надменностью.

Неожиданно женщина обернулась к своему гостю и улыбнулась.

- Так мы поговорим о том, для чего я привела вас сюда? Деверь показал мне письмо, где вы предлагаете помочь в расследовании убийства. Он думает, что мы должны принять вашу помощь, но комиссарио Гримани не согласен. Я должна признаться, что не люблю комиссарио. Ничего не могу поделать – я бы согласилась на вашу помощь даже лишь для того, чтобы досадить ему.

- Я могу понять ваши чувства. Сегодня днём я получил от него письмо, которым он явно не способствовал нашей дружбе.

Она изучающе посмотрела на него, задумчиво склонив голову.

- Почему вы хотите найти убийцу моего мужа?

- Отчасти – потому что он был добр ко мне несколько лет назад, когда я впервые приехал в Милан. Но куда важнее то, что расследование убийств стало, в некотором роде, моей métier^[22]. И – я не хочу показаться бесчувственным – но это очень интригующее и необычное дело.

- Вы писали Карло, что уже раскрывали убийства раньше и работали с ищейками с Боу-стрит.

Она так очаровательно произнесла это английское название, что Джулиан на миг отвлёкся.

- Да. Я раскрыл два убийства вместе с ищейкой по имени Питер Вэнс и два других – сам, или, точнее, без Вэнса. Само собой, что никто не может расследовать преступление в полном одиночестве.

Маркеза улыбнулась.

- Из такого признания я могу заключить, что вы удивительно скромны, а потому ваши достижения, на самом деле, должны быть более примечательны.

- Скромность не делает героем сама по себе. Но нескромность, конечно, превращает в зануду.

- Это очень верно. Скажите – как вы собираетесь найти убийцу моего мужа?

- Я думаю, что пока что расследованием не занимались, как подобает. Я начну с того, что узнаю всё возможное о певце Орфео. Но также мне предстоит подозревать каждого, у кого был мотив и не было алиби.

- Каждого? – переспросила она.

- Каждого, кто выиграл от смерти вашего мужа или имел причины желать её.

- Но в такой круг могут входить близкие ему люди… даже члены семьи.

- Если они невиновны, то не будут возражать против нескольких вопросов.

Она изогнула губы в улыбке.

- В Англии никогда не обвиняют невиновных по ошибке? Должно быть, у вас совершенная система, если позволяет такое.

- В Англии приходиться собирать прочные доказательства, чтобы даже обвинить, не говоря уже о наказании, члена столь выдающейся семьи, к какой принадлежал ваш муж. Я не думаю, что Италия отличается от Англии в этом отношении.

- Но ведь очевидно, что моего мужа убил Орфео. Они поссорились за день до того, певец сбежал в ночь убийства, а на вилле у него был пистолет.

- Я не спорю, такие доводы выглядят очень вескими. Но я бы оказал вам дурную услугу, если бы не был готов изучить иные возможности.

- Услугу дурнее, чем угрожать его родственникам своими подозрениями? – спросила она и со спокойным любопытством уточнила. – А я также буду среди подозреваемых?

Зрители принялись кричать «Zitti! Zitti!»^[23], призывая к молчанию. Героиня оперы попала в плен к турецким корсарам, и все хотели услышать, как она обхитрит их.

Уже по опыту я знаю, какое действие оказывает мой томный взгляд,

мой полувздох – мужчинами умею управлять я.

Будь они скромны или дерзки, холодные иль страстные –

все одинаковы, их подавлю я всех...

Все того лишь желают, все того лишь просят – с изящной женщиной счастья^[24].

Маркеза слушала, и на её губах играла легчайшая улыбка. Джулиан смотрел на неё и думал:

«По крайней мере, итальянцы признают, что из-за красивых женщин ведут себя как идиоты. Англичане вечно пытаются не обращать внимания на кипящую кровь и горящие штаны. Мы тщимся ходить по воде, в которой итальянские мужчины счастливы утонуть».

Он спросил ровным, холодным голосом.

- Могу я задать вам вопрос, маркеза? Где вы были и что делали в ночь на четырнадцатое марта 1821 года?

Маркеза молча смотрела на Джулиана. Он подумал, что она попытается надавить на него и оставить вопрос без ответа. Джулиан встретил её взгляд, испытывая её храбрость, как она испытывала его. Если она окажется слишком горда – или слишком напугана – чтобы отвечать на его вопрос, союзница из неё неважная.

Напряжение ушло с лица маркезы, и она улыбнулась.

- Как вы можете знать, в марте 1821-го было восстание в Пьемонте. Я тогда поехала в его столицу, Турин, с визитом, пока Лодовико был на озере Комо со своим тенором. Мои друзья настойчиво советовали вернуться в Милан или хотя бы уехать в Новару, где стояли верные войска. Сперва я не принимала таких предупреждений всерьёз. Я не верила, что мятежники могут повредить мне – они будто решили драться друг с другом, а не со своими врагами. Но я решила, что Лодовико очень обеспокоится, если я останусь в Турине. Я поехала в Милан через Новару, но узнала, что на дороге стоят бунтовщики. Тогда я повернула на север и ехала до Бельгирата. Это деревня на западном берегу озера Маджиоре.

- Да, я был там по пути из Женевы. Кажется, это было вам совсем не по пути.

- Но между дорогой на Новару и озером Маджиоре не было другого достойного места. Оттуда можно легко вернуться в Ломбардию – достаточно пересечь озеро. Но я решила провести несколько дней в Бельгирате. В начале весны это было очаровательное место – распускаются первые цветы, а меня не было никаких обязательств. Если Лодовико может наслаждаться своим озером, почему мне нельзя?

- Вероятно, я слышал что-то об этом, – сказал Джулиан, делая вид, что только что вспомнил эту историю, – говорили, что маркез Ринальдо поехал искать вас в Пьемонт.

- Бедный Ринальдо. Да, он узнал, что я покинула Турин и не приехала в Милан, и отправился на поиски. Он бродил по стране в большом замешательстве, но всё же нашёл меня в Бельгирате и отвёз в Милан, – сказала она, и печально добавила, – Тогда мы и узнали, что Лодовико мёртв.

- Я сожалею. Вы помните, когда прибыли в Бельгират и когда покинули его?

- Неточно. Но я была там, когда Лодовико умер. Об этом всегда думаешь, когда узнаёшь, что кто-то близкий умер – где я была, и о каких пустяках думала, когда он испускал свой последний вздох?

- Должно быть, его смерть стала для вас большим ударом.

- О, да. Я была очень к нему привязана. Он казался таким неуязвимым – ярким, как солнце и стойким, как Альпы.

- Да, – задумчиво сказал Джулиан. – Мне он показался именно таким.

- Хотя вы не знали его близко.

Он пожал плечами.

- Необязательно близко знать ураган, чтобы почувствовать его мощь.

Кажется, маркеза пришла к какому-то решению.

- Синьор Кестрель, я не сомневаюсь, что моего мужа убил Орфео. Я ни на мгновение не подозревала кого-то другого. Но я думаю, что вы сможете обнаружить что-то о нём, чего не узнала полиция. У нашей полиции много добродетелей. Она прилежна, упорна и стойка. Но ей не хватает воображения, и я боюсь, что это не позволяет им раскрывать преступления, подобные этому. Это не просто уличное ограбление, это даже не похоже на преступление, на которое толкнула страсть – нет даже доказательств, что это политическое преступление, хотя комиссарио Гримани считает это очевидным.

- Но это в его интересах, – Джулиан понизил голос, помня, что в любом собрании в Милане могут найтись шпионы, – ведь права обвиняемого в политическом преступлении сильно урезаются?

- Я об этом не подумала, – медленно произнесла она. – И политический мотив помог бы добиться приговора – если он найдёт Орфео. Я знаю, комиссарио твёрдо намерен раскрыть это преступление. Он думает, что это поможет его карьере, и дерзну предположить, что он прав. Но то же самое честолюбие не позволит ему досаждать опасными вопросами важным людям. А вы, синьор Кестрель, доказали, что не страдаете от этого порока.

Джулиан поклонился.

Она улыбнулась.

- Без лишних слов – я принимаю ваше предложение. Я вся в вашем распоряжении. Расскажите, что я должна делать.

Перед глазами Кестреля пронеслись картины, никак не связанные с расследованием.

- Для начала, не будете ли добры рассказать мне всё, что знаете об Орфео?

- Конечно. Но сперва позвольте мне отвлечься на минуту – я совсем забыла о гостях.

Пока она обменивалась любезностями с новоприбывшими, Джулиан посмотрел на ложу справа от них. Священник средних лет бесстыдно флиртовал с дамой, что сидела в центре этой ложи. Когда он ушёл, его место занял молодой мужчина с густыми чёрными бровями и усами. Он не занял заветного места подле хозяйки, но стоял, опёршись о него и глядя на сцену через маленький цилиндрический монокль. Джулиан уже собирался отвернуться, как кое-что привлекло его внимания. Делая вид, что поглощён оперой, он принялся изучать этого человека уголком глаза.

Ему было двадцать пять-тридцать лет и у него были искусно уложенные чёрные кудри, смуглое лицо и ослепительно-белые зубы. Усы были тонкими и хорошо подстриженными – Джулиан заподозрил, что незнакомец уделяет им много внимания. На континенте, как и в Англии, усы носили почти исключительно военные. Но непринуждённая и свободная поза этого человека совершенно не походила на осанку офицера.

Вернулась маркеза.

- Вы спрашивали меня об Орфео. Боюсь, я не могу рассказать многого. Я никогда не встречалась с ним и не слышала его пения. Лодовико иногда упоминал его ещё до того, как привёз на виллу, но он просто хвалил голос и строил воздушные замки.

- Он никогда не хотел, чтобы вы послушали Орфео?

- О, нет. Он ни с кем не хотел его делить. Он был безумно влюблён в него.

Джулиан не смог бы поднять брови выше.

- Я потрясла вас, синьор Кестрель? – спросила она с улыбкой.

- Чрезвычайно, маркеза. Я не могу убедить себя, что мужчина, что мог называть вас своей женой, мог быть «влюблён» в тенора… или кого угодно ещё.

- Я не имею в виду «влюблен», как мужчина может быть влюблён в женщину. Но такая любовь мало интересовала Лодовико – для него она была чем-то вроде голода или жажды, которую нужно утолять. А голос Орфео доводил его до слёз – сладкой боли и восторга. Кажется, такое называют меломанией – однажды я слышала это слово от доктора. Лодовико страдал ей. Он действительно был немного помешан на музыке, – она задумчиво покачала головой. – Любопытно, что он никогда не имел любовницы-певицы. Его страсть была совершенно целомудренной. Однажды он сказал, что сочетание любви и музыки очень опасно.

- Каким образом?

- Я не знаю. Как химикаты, что склонны взрываться.

- Вы думаете он говорил это, исходя из своего опыта?

- Если так, то это было очень давно, задолго до нашего знакомства.

Джулиан снова посмотрел на усатого мужчину в соседней ложе. Тот отложил свою оперную подзорную трубу, чтобы поговорить с хозяйкой, а теперь демонстративно пожал плечами, растопырив пальцы и опустив уголки рта. Этот жест выдал его не хуже паспорта.

- Кто этот француз в ложе справа? – спросил Джулиан.

Маркеза не стала поворачиваться. Вместо этого она будто случайно подняла свой веер из слоновой кости с зеркальными гранями. Её глаза загорелись, и она улыбнулась так, что Кестрелю внезапно захотелось сбросить француза в партер вместе с его усами.

- Это месье де ла Марк. Он очень обаятелен и наделён удивительным музыкальным слухом. Он может, единожды услышав мелодию, точно называть все ноты, а когда оркестр фальшивит, де ла Марк точно знает, как должно быть правильно, и кто именно из музыкантов оплошал. Почему вы спрашиваете о нём?

- Я предполагаю, что он вас знает.

- Он мой друг, – отблеск в глаза француза позволял предположить, что тот был или стремился быть кем-то большим. – Он очень забавный. Мы говорим по-французски, и он рассказывает мне новости из Парижа.

Джулиан в последний раз посмотрел на де ла Марка, чей глаз опять приклеился к подзорной трубе, а потом спросил:

- Больше вы ничего не можете рассказать мне об Орфео?

- Нет, – её лицо помрачнело. – Немного у нас надежды найти его, верно? Он может быть в Англии, в Америке… Он может быть даже мёртв. Мы просто обманываем себя – вы, комиссарио Гримани и я. Что толку искать человека-тень, у которого нет ни лица, ни имени, ни прошлого, ни будущего?

- Я знаю, это выглядит неразрешимой задачей. Но подумайте и о том, что мы знаем – Орфео – англичанин, сейчас ему примерно двадцать пять, он тенор и провёл шесть недель на озере Комо зимой 1821-го – это значит, что он не сможет доказать, что в те дни был где-то ещё.

- Но где во всём мире искать его?

- У графа Карло хорошая идея – обратиться к ищейкам с Боу-стрит, чтобы они искали его в Англии – но я не могу представить себе, чтобы его выдали миланскому суду. Но прежде чем мы начнём обшаривать все стороны света, стоит начать с места преступления, того, где Орфео видели в последний раз – виллы.

- Но это последнее место, где его можно найти.

Джулиан иронично усмехнулся.

- Если только он на наделён удивительным чувством юмора и почти лишён здравого смысла. Но там могут найтись какие-то следы, что так и не обнаружили, или воспоминания рыбака или слуги, что можно заполучить. Ведь вилла теперь ваша?

- Да, хотя после меня она вернётся Ринальдо или его сыну. Лодовико хотел, чтобы я получила виллу – он знал, что я любила её, но не хотел лишать свою семью.

- А при жизни мужа вы знали, что унаследуете виллу?

- Да, синьор Кестрель. Он рассказывал мне о завещании, – спокойно отозвалась она и добавила. – Мне выслать вам карту, чтобы вы могли посчитать, за какое время можно добраться от Бельгирата до виллы в ночь убийства?

- Нет, благодарю вас, маркеза, – вежливо отозвался он. – У меня уже есть карта.

Музыкальный шквал возвестил конце первого действия. Зрители в партере принялись зевать, кашлять, спорить, вытягивать ноги и здороваться со знакомыми, сидящими в другом конце зала. Гости в ложах отвлеклись на беседы с друзьями, пока лакеи несли мороженое, передавали записки и опустошали горшки.

В ложу маркезы явилось столько гостей, что ей пришлось посвятить это время им. Джулиан был представлен тем, кого не знал, и вскоре оказался в центре кружка молодых модников, выжидающих возможности поцеловать руку маркезы и молить о чести принести ей мороженого. На Джулиана они смотрели со смесью зависти и обожания, но особая тактичность, что миланское общество приберегало для влюблённых, не позволяла им открыто поздравить его с удачей.

Кестрель не удивился, что среди гостей оказался и де ла Марк. Монсеньор – какой-то недосвященник в пурпурных чулках – представил их друг другу.

- Рад знакомству с вами, - произнёс Джулиан. – Я наслышан о ваших музыкальных дарованиях.

Де ла Марк улыбнулся, его белые зубы сверкнули под чёрными усами.

- Едва ли они стоят упоминания, синьор Кестрель. У меня просто хороший слух, что очень помогает в салонах.

- Наш Гастон немного серьёзнее, чем показывает, – монсеньор хлопнул де ла Марка по плечу. – Он пишет книгу о пении.

- Это верно, – признал де ла Марк. – Мне нравится писать эту книгу – настолько, что я, вероятно, никогда её не закончу.

- Ему нравится узнавать об умениях примадонн, – хмыкнул кто-то из молодых гостей.

- Это правда? – с ухмылкой спросил монсеньор.

- О, конечно, – сказал де ла Марк. – А иногда мы также говорим о пении.

Раздался смех, быстро утонувший в звуках оркестра. Начался балет, что давали между первым и вторым действием. Кружок молодых людей распался, но де ла Марк задержался.

- Мне нужно поздравить вас, мистер Кестрель, – сказал он по-английски, – провести вечер рядом с прекраснейшей женщиной Милана – немалое достижение.

Джулиан поклонился.

- Могу ли я в ответ сказать, как хорош ваш английский?

- Вы очень добры, но, подобно слуху, это совершенно случайный талант. Я провёл первые семнадцать лет жизни в Англии. Климат Франции не подходил моим родителям.

Джулиан понял, о чём речь. Де ла Марк явно родился вскоре после господства Террора, когда любая семья с «де» в своей фамилии жила в страхе перед гильотиной, и тысячи французов уехали в Австрию, Италию или Англию.

- Англия – прекрасная страна, – мечтательно продолжал де ла Марк. – Место, где встречаются практическое и абсурдное, где люди с математической точностью вычисляют, с какой силой и под каким углом нужно наносить удары, когда сражаешься с ветряными мельницами.

- Я рад, что вы высоко цените наши инженерные таланты, – любезно ответил Джулиан. – Быть может, в Англии вы и добыли эту подзорную трубу?

Де ла Марк улыбнулся. Он много улыбался – то ли потому что был от природы весёлым человеком, то ли потому что это привлекало внимание к его усам – Джулиан бы не взялся судить.

- Это было очень давно, я уже и не помню.

- Боюсь, я довольно настойчиво на вас смотрел. У неё ведь диагональная перспектива, верно? Я заметил отблеск стекла. Вы держали трубу направленной на сцену, но при этом она показывала вам то, что слева – маркезу и меня. Вряд ли я могу винить вас. Если бы я сидел в ложе рядом с маркезой Мальвецци, я бы тоже не устоял.

- Вы не ошиблись, мистер Кестрель. Маркеза Мальвецци достойна мужских взглядов. Но я смотрел на вас.

- Могу я спросить почему?

- Мой дорогой мистер Кестрель, – де ла Марк улыбнулся ещё шире, – спросить всегда можно!

Он откланялся и ушёл. Джулиан смотрел ему вслед, подняв брови.

- Итак, вы познакомились с месье де ла Марком, – сзади появилась маркеза. – Я слышала, как вы говорили с ним по-английски.

- Он очень хорошо говорит по-английски. Он мог бы сойти за местного, если бы его манеры не были такими французскими. Он живёт в Милане?

- Он приезжает и уезжает.

- Он был здесь в марте 1821-го?

У маркезы перехватило дыхание, и она напряжённо посмотрела на Кестреля.

- Я не знаю. Я едва знала его тогда. Он вас чем-то интересует?

- Интересует достаточно, чтобы я хотел познакомиться с ним поближе.

Внимания хозяйки требовал ещё один гость. До начала второго действия оставалось совсем немного времени, так что маркеза и Джулиан снова сели на свои места и продолжили разговор.

- Итак, вы хотите попасть на виллу, – проговорила маркеза. – Что вы будете там делать?

Он пожал плечами.

- Бродить туда-сюда с моноклем и загадочно хмуриться, заметив какой-нибудь пустяк. Оправдывать вашу веру в мою способность задавать неприятные вопросы.

- Я должна это увидеть. Я открою виллу, и вы сможете оставаться там столько, сколько захотите. Но кто-то должен поехать с нами, чтобы поддержать нас, – она задумчиво приложила веер к губам. - У меня дурные отношения с родственницами. Им не нравится, что я много читаю.

Джулиан не удивился, что маркеза хочет взять дуэнью. Миланским женщинам позволялось иметь любовников – от них этого даже ждали – но они не должны были ими хвастаться. А именно так делала жена Ринальдо – Франческа.

- Я приглашу Карло, – решила она. – Я поговорю с ним завтра.

- Могу я предположить, что он согласен на мою помощь в расследовании, независимом от комиссарио Гримани?

- Он согласится, – подтвердила она с улыбкой, – когда узнает. Я ещё ему не сказала, потому что хотела встретиться с вами сегодня одна, а он настаивал, что пойдёт со мной. Мужчины думают, что женщины в одиночку могут справляться лишь со своими любовными интригами. Кроме того, Карло истосковался по серьёзному занятию. Последние десять лет он простой придворный, а это непросто для человека, что занимал высокий государственной пост. Sous les français^[25], – сдержанно добавила она.

- Я бы хотел задать ему несколько вопросов.

- Я уверена, он будет счастлив рассказать вам всё, что вы хотите. Вы приедете в Каза-Мальвецци завтра? Скажем – в полдень? Я вас представлю. И, конечно, вы захотите встретиться с маэстро Донати. Он также живёт у меня.

Джулиан бросил на неё быстрый взгляд.

- Почему?

- После смерти Лодовико он уехал в Павию. Когда расследование поручили комиссарио Гримани я поняла, что он захочет расспросить маэстро, так что послала курьера в Павию и пригласила маэстро в Каза-Мальвецци. Мне показалось верным сделать это, раз ему придётся переживать мучительные воспоминания ради моего мужа, – на её губах играла улыбка. – И я знаю, что без него расследование не продвинется. А так я всегда знаю, насколько продвинулся комиссарио Гримани.

- Маркеза, для меня честь служить вам, но в царстве изобретательности вам не нужен помощник.

- Я кое-что знаю о людях, – она пожала плечами. – И всё.

Джулиан чихнул.

- Salut^[26].

- Спасибо. Где маркез Ринальдо, и когда он должен вернуться?

- Я не посвящена в его планы. Мы живём разными жизнями. У него своё крыло в Каза-Мальвецци, у меня своё, а когда он путешествует, он не говорит, куда едет и когда вернётся. Я думаю, он приедет, когда узнает, что смерть его отца была убийством.

- А маркеза Франческа?

- Она живёт в Венеции с Валериано. Вы хотите расспросить и её?

- И её, и Валериано. Могут ли они согласиться приехать, если вы их пригласите?

- Я думаю, что могут. У меня всегда были хорошие отношения с Франческой. Конечно, Ринальдо будет в ярости, но сейчас его здесь нет, так что это нам не помешает.

Джулиан снова чихнул.

- Salut. Надеюсь, вы не простудились?

Джулиан кисло улыбнулся.

- Мой друг МакГрегор был бы счастлив, узнав, что его предостережение сбылось, и я заболел, путешествуя в столь ужасную погоду. Это бы почти утешило его за то, что меня не унёс потоп.

- Я не знала, что английские денди простужаются. Я думала, что для вас это слишком неэлегантно.

- О, мы очень хрупкое племя. Красавчик Браммел, наш святой покровитель, однажды простыл, когда ночевал в одной комнате с вымокшим незнакомцем.

- Я надеюсь, болезнь не помешает вам приехать завтра.

- Маркеза, обещаю вам, что остановить меня сможет разве что чума.

Глава 11

Когда Джулиан вернулся в трактир, было уже около двух часов ночи, но он знал, что не уснёт, пока не сверится с картой северной Италии. В свете маленькой лампадки на оливковом масле, он разыскал на плане озеро Комо. Другое озеро, Маджиоре, что лежало к западу от Комо, простиралось с севера на юг и служило частью границы между Ломбардией и Пьемонтом. Бельгират располагался на западном, пьемонтском берегу.

Быстрее всего добраться до виллы на Комо из Бельгирата можно было на лодке, через озеро Маджиоре, и продолжить путь по суше. Джулиан решил, что такое путешествие займёт семь-восемь часов в одну сторону. Чтобы добраться до озера, найти Лодовико в беседке, убить его и вернуться назад, маркезе потребовалось бы не меньше пятнадцати часов. Нет сомнений, что дама её положения – не говоря уже о красоте – не могла бесследно пропасть на пятнадцать часов так, чтобы никто не обратил внимания. По крайней мере, слуги не могли не знать, что госпожа куда-то уезжала. Да и мыслимо ли, чтобы элегантная и изысканная женщина в одиночку скакала по пустым ночным дорогам, постоянно рискуя наткнуться на таможенников или разбойников?

Убедившись в своих предположения, Джулиан отложил карту и отправился в постель. Но стоило ему потушить свет и лечь, как его снова принялись осаждать вопросы. Почему возвращаясь из Турина домой, маркеза так отклонилась от прямого пути? Если она бежала от пьемонстких мятежников, то почему не пересекла озеро Маджиоре, чтобы оказаться в австрийской части Италии? Наконец, даже если предположить, что она хотела ехать из Бельгирата на виллу одна, не могла ли она подкупить или соблазнить какого-нибудь мужчину, что помог бы ей совершить преступление?

Как Кестрелю не хотелось обратного, он не мог оставить маркезу вне подозрений. Смерть мужа сделала её очень богатой. Конечно, будучи женой Лодовико, она жила в роскоши, но должна была просить у него каждый грош, а миланская знать известна скупостью во всём, кроме демонстрации своего богатства. Такая женщина, как маркеза – умная, образованная, жившая при просвещённом правлении французов – могла восстать против господства высокомерного мужа. Не могла ли её благодарность и уважение к Лодовико оказаться ложными?

Джулиан беспокойно ворочался, отчего простыни путались у него в ногах. Он не сможет разгрызть этот орех за одну ночь – и если он не поспит, то не сможет заняться делом и завтра. Он замер и решительно очистил разум от терзающих его мыслей о маркезе. Но последним, что он видел перед тем как уснуть, были её подобные бриллиантам глаза.

Утром слуги сочувственно охали, услышав охрипший голос Джулиана и его чихание. Один принёс ему бутыль холодной микстуры, которую Кестрель не стать пить, но положил в несессер – «лекарство» почти целиком состояло из спиртного, так что будет полезно, если запас бренди иссякнет. В итальянских государствах было сложно достать алкоголь, если не считать вина.

Без четверти полдень Джулиан запасся носовыми платками и направился в Каза-Мальвецци на Контрада-делла-Меравигли. Хотя ему было нужно пройти всего пару улиц, он нанял седиолу – лёгкий двухколёсный экипаж без крыши. Джулиан хотел, чтобы слуги Мальвецци считали его человеком с деньгами, а значит и хорошо отнеслись к Брокеру, что сопровождал его вместо конюха. Ни язык, ни нация не станут преградой к тому, чтобы подружиться с человеком, чей господин может расшвыривать богатые чаевые. Кто знает, что Брокер может вытянуть из них о Мальвецци и убийстве?

Контрада-дела-Меравигли – то есть Улица чудес – лежала в тени Кастелло, древней миланской крепости, в которой австрийцы расположили свои казармы. Каза-Мальвецци сам по себе казался крепостью – его мраморный фасад был увенчан островерхим фронтоном, а крыша – усеяна шпилями. Брокер энергично позвонил в парадную дверь, и привратник пустил их внутрь.

Они оказались в просторном дворе, окружённом гранитными колоннами. Привратник провёл гостей к двум лакеям в выцветших и заплатанных домашних ливреях. Один из них проводил Брокера в людскую за закусками, а второй послужил Джулиану проводником в левое крыло.

Они прошли через промозглые, продуваемые и скверно освещённые комнаты, увешанные хмурыми фамильными портретами и исполинскими, побитыми молью гобеленами, изображавших сцены охоты. В каждой комнате стоял огромный стеклянный канделябр с развесистыми «ветвями», похожими на змей. Некоторые из резных деревянных дверей были сорваны с петель; другие вовсе отсутствовали. В углах стояли мрачные деревянные статуи святых; из ваз торчали нелепые красно-коричневые цветы. Кресла с высокими спинами стояли навытяжку, отбивая всякое желание на них сесть. Джулиан не видел в обстановке ничего, что говорило бы о маркезе. Это была крепость Мальвецци, и здесь всюду были видны рельефные изображения семейного герба.

Гостиная маркезы была похожа на весь дом, но содержалась намного лучше. Стены здесь была недавно окрашены и позолочены, а окна – защищены от сквозняков. Здесь нашлось даже несколько просторных, обитых шёлком кресел и диванов. Над каминной полкой висел большой конный портрет Лодовико – манерой письма он напоминал картины, на которых Веласкес запечатлел испанскую королевскую семью. Маркез гордо восседал на коне, высоко держал голову, а его глаза сверкали золотом.

У камина стоял человек, которого можно было принять за воскресшего Лодовико. У него была та же повелительная поза, широкие плечи, кудрявые тёмные волосы и орлиный нос. Отличались глаза – вместо золотого, они имели глубокий карий оттенок, что смягчало ихвыражение, а на всём лице будто главенствовал не лоб, а рот – этот человек был склонен улыбаться, а не гневаться.

Маркеза сидела на диване. Она опять была в белом – в простом хлопковом платье она выглядела ещё более чарующей, чем в шёлке, если это возможно, – роскошь и драгоценности играли в её красоте очень малую роль.

Джулиан поцеловал её руки.

- Добрый день, маркеза.

- О, боже, - она улыбнулась с весёлым сочувствием, - боюсь, вы повстречали не меньше двух вымокших незнакомцев.

- Это пустяки – лишь лёгкий насморк, - Джулиану было досадно хрипеть и самым неромантичным образом использовать носовой платок перед ней, но делать было нечего.

- Я благодарна вам за решение прийти сегодня, несмотря на то, что разумнее было бы оставаться в постели.

- Маркеза, мужчину, который хотел бы оказаться где-либо, кроме как в вашем обществе, разумнее поместить не в постель, а в сумасшедший дом.

Она улыбнулась.

- Позвольте представить вам моего деверя.

- Синьор Кестрель! – Карло Мальвецци вышел вперёд и сжал руку Джулиана. – Очень рад познакомиться с вами, и вдвойне рад узнать, что вы решили взяться на расследование смерти моего брата.

- Я польщен тем, что маркеза Мальвецци попросила моей помощи в деле такой важности. Я сделаю всё, чтобы оправдать её и ваше доверие.

- Я не сомневаюсь, друг мой, - ответил Карло.

- Карло любезно согласился сопровождать нас на виллу, - объяснила маркеза, - я думаю, мы могли бы отправиться послезавтра, если это не слишком скоро для вас, синьор Кестрель – и, конечно, если вы будете в добром здравии.

- Это не слишком скоро, - уверил её Джулиан, - и я позабочусь о том, чтобы быть в достаточно добром здравии.

- Это в руках Божиих, - сказала она с улыбкой. – Я помолюсь, чтобы Он не разочаровал меня. Очень хорошо – мы выезжаем утром в пятницу. Мы с Карло заедем за вами в моём экипаже, - объявив это, она добавила, – Я отправила с посыльным письмо к Франческе, в котором приглашаю её и синьора Валериано присоединиться к нам. Я написала и комиссарио Гримани.

- Ты ведь не говорила ему о расследовании синьора Кестреля? – Карло распахнул глаза.

- Почему нет? – хладнокровно возразила та. – Я сообщила, что ты, я и синьор Кестрель ненадолго уедем на виллу, так что он может писать мне туда, если потребуется.

- Не пройдёт и часа, как он ворвётся сюда, - предсказал Карло.

- Ничего не могу поделать. Нельзя дать ему возможность сказать, что мы делали что-то у него за спиной. Это даст ему слишком хорошее оружие.

- Я всё равно хотел встретиться с комиссарио, - сказал Джулиан. – Синьор граф, вы можете предположить, когда вернётся маркез Ринальдо?

Карло покачал головой.

- Он не писал уже какое-то время. Я даже не знаю, где он сейчас, - граф повернулся к маркезе, - Эрнесто не знает его намерений?

- Эрнесто – это бывший слуга Лодовико, - объяснила маркеза Джулиану. – Он служил моему мужу около сорока лет, так что Ринальдо не мог прогнать его, хотя он ему не нравится. Ринальдо никогда не брал его с собой в путешествия.

- А Эрнесто не сопровождал маркеза Лодовико на озеро Комо? – спросил Джулиан.

- Да, но он никогда не встречался там с Орфео, - отозвалась женщина. – Он лишь говорил с ним один раз, в Милане, в тот вечер, когда Лодовико с ним познакомился.

- Значит он всё-таки сможет опознать его?

- Почему бы не спросить об этом его самого? Карло, ты позвонишь?

Карло потянул на верёвку звонка, что висел у камина. Появился лакей, и маркеза велела ему послать за Эрнесто.

- Мне нужно поговорить и с вами, синьор граф, - сказал Джулиан.

- Где и когда вы пожелаете, - отозвался Карло.

- Я боюсь, мне предстоит задавать неделикатные и, возможно, оскорбительные вопросы.

Карло криво улыбнулся.

- Я итальянский либерал, синьор Кестрель. Я привык к тому, что меня считают опасным преступником.

Вошёл слуга и поклонился Карло и маркезе. Этому человеку было около шестидесяти, а его сутулые плечи и лицо казались такими же серыми как его седые волосы. В знак своего положения Эрнесто носил не ливрею, а простой серый фрак, а сорочка под ним была штопанной и пожелтевшей от времени, но кристально чистой.

- Эрнесто, - обратилась к нему маркеза, - это синьор Кестрель, тот самый англичанин, о котором я говорила. Он хочет задать тебе несколько вопросов об Орфео. Прошу тебя, будь с ним откровенен и ничего не скрывай.

- Ваша светлость^[27], я бы отдал свою душу Дьяволу, если бы это помогло предать убийцу хозяина правосудию!

- Я знаю, что могу положиться на тебя, - тепло сказала она, - как мог и Лодовико. – маркеза поднялась. – Я оставлю тебя с синьором Кестрелем, что совсем не дьявол.

Джулиан поклонился и поцеловал её руки.

- Лишь иногда бываю его адвокатом.

Эрнесто провёл Джулиана через заднюю дверь в тёмный, узкий проход за Каза-Мальвецци. Он встал у поросшей плющом стены примерно двадцати футов высотой, что огораживала дворик с правой стороны дома.

- Вот здесь я его и видел, синьор.

- Орфео?

- Да, синьор.

- Расскажи, что тогда происходило.

- Тогда Карнавал шёл уже неделю или две, синьор. У хозяина разболелась голова, он пришёл домой раньше обычного и сказал, что шум на улицах делает ему хуже.

Джулиан кивнул. Карнавал был праздничным сезоном между Рождеством и Великим постом – в «Ла Скала» проходили маскарады, а улицы каждую ночь заполоняли празднующие.

- Я помогал господину отойти ко сну, - продолжал Эрнесто. – Его комнаты была наверху. – Он указан на ряд окон, выходивших во двор. – Появился юноша и встал там, где стоим мы с вами, синьор, и начал петь, так что мы отчётливо его слышали. Сперва хозяин разозлился и велел мне прогнать этого нахала. Но потом сказал остаться и подождать. Он медленно подошёл к окну, будто ходил во сне, но ничего не говорил, пока юноша не допел.

- А что была за песня?

- «Она в объятиях другого»^[28] – Эрнесто задумчиво промурлыкал какой-то мотив, - Творения Чимарозы – это музыка нашей молодости – моей и маркеза. Вот странно – я думал, что молодой человек скорее пел бы Россини.

- Но это бы ему не помогло, - задумчиво проговорил Джулиан.

- О чём вы, синьор?

- Я хочу сказать, что Орфео намеренно пытался привлечь внимание маркеза. В этом уединённом месте никто другой его бы не услышал. А ты сказал, что маркез Лодовико как-то рано отходил ко сну. В доме был кто-то ещё?

- Только пара-тройка лакеев, синьор, и стражник. Прочие слуги были на Карнавале. А её светлость должна была вернуться не раньше рассвета.

- Значит, Орфео распевал именно для маркеза.

- Когда вы так говорите, это похоже на правду, - Эрнесто понурился. – Но я тогда об этом не думал. Я сам был глубоко тронут. У него оказался такой чистый голос… я не могу сказать, на что это было похоже. Будто это не человек, синьор, а сама молодость и любовь пели тем вечером.

Джулиан помолчал несколько мгновений.

- А что случилось потом?

- Песня закончилась. Господин вздрогнул и пришёл в себя. Он повернулся ко мне со слезами на лице и сказал: «Эрнесто, я должен его увидеть! Скорее, веди его сюда, пока он не ушёл!». Я поспешил вниз – у меня даже свеча затухла, но я не стал тратить времени на то, чтобы зажечь её. Я вышел через заднюю дверь. Певец был там. Я стоял так близко к нему, как сейчас к вам, синьор, но было так темно, что я не разглядел, как он выглядел. Помню длинный плащ и шляпу с полями, что скрывали его лицо.

- Какого он был роста?

- Я думаю, среднего роста, синьор. Но я не обратил внимания. Откуда мне было знать, что это окажется важным?

- Верно, ниоткуда, - заверил его Джулиан.

- А надо было подумать об этом синьор! Когда я вспоминаю, что я, Эрнесто Торелли, привёл к моему господину… человека, что убил его! Мне хочется разбить голову о стену, синьор!

Джулиан дружески положил руку ему на плечо.

- Я молю не делать ничего подобного. Мне будет непросто распутать это преступление, и я не хочу терять человека, что знал Лодовико Мальвецци, как никто другой.

- Это правда, синьор, - Эрнесто немного успокоился. – Я служил ему с тех пор, как нам обоим исполнилось восемнадцать, и он почти ничего от меня не скрывал, - слуга перекрестился, - Бог и Мадонна, простите меня за слова о том, что я хотел разбить голову о стену! Это не просто смертный грех… Покинуть этот мир, когда я могу помочь найти убийцу моего господина – это предательство. Чем ещё я могу помочь, синьор?

- Что произошло, когда ты нашёл Орфео?

- Я сказал, что мой господин, маркез Мальвецци, услышал его пение и хочет с ним познакомиться. Он поклонился, сказал, что польщён или как-то так. Я попросил его следовать за мной.

- Он был удивлён?

- Не могу сказать, синьор. Он не возражал. Я привёл его в комнату господина. Кажется, он снял шляпу – господин бы разозлился, если бы гость был с покрытой головой – но я всё равно не разглядел лица. В комнате было мало света – маркез берёг свечи. А через минуту или две господин отпустил меня, и я ушёл. Это был последний раз, когда я выдел синьора Орфео.

- Кто выпустил его из дома?

- Кажется, никто не знает этого, синьор. Я думаю, сам маркез.

Джулиан на мгновение задумался.

- Любопытно, что он принимал незнакомца один в такой час. Молодой человек мог оказаться вором или наёмным костоломом.

- Господин был храбрым, синьор, и очень гордым. Он бы не поверил, что кто-то осмелится поднять на него руку. Конечно, когда он принимал гостей, рядом обычно были слуги, но того требовало его положение, а не страх. А услышав пение синьора Орфео, он забыл и о положении. Музыка всегда заставляла его позабыть обо всём. Это было единственное, что могло заставить его забыть, что он Мальвецци.

Это было единственное, что могло заставить его забыть, что он Мальвецци. Эти слова показались Джулиану зловещим указанием на какую-то, пока неведомую истину.

Он спросил Эрнесто о последних месяцах жизни Лодовико. Ссорился ли он с кем-нибудь, принимал ли подозрительных гостей, получал ли странные письма, увольнял ли слуг? Эрнесто покачал головой.

- Помню только, что в день смерти он отчитал синьора Орфео за ссору с Тонио – это был слуга маэстро Донати. Я не знаю, в чём было дело – меня там не было. Помню, что Тонио тогда указали на дверь. Но он не мог убить господина – полиция сказала, что в ту ночь он был в «Соловье» и напился мертвецки.

Эрнесто добавил, что маркез всегда был в хороших отношениях со слугами, арендаторами и соседями. Но не с невесткой – Франческе он как раз писал письмо за день или два до смерти. А в последнее утро его жизни произошло кое-что странное – у ворот Кастелло-Мальвецци оставили свёрток в коричневой бумаге, адресованный хозяину. Эрнесто не знал, что было внутри, а после смерти маркеза посылка куда-то пропала.

- Её прислали почтой? – уточнил Джулиан.

- Нет, синьор. На ней не было штампов, просто большими чёрными буквами написано, что это для маркеза Лодовико Мальвецци.

- Ты можешь предположить, когда её принесли?

- Вечером её не было. Кто-то должен был оставить её ночью.

- А кто принёс её маркезу?

- Я, синьор, но я не видел, как он её открывал, - лицо Эрнесто потемнело, - но я знаю, что там было что-то скверное, потому что настроение потом у господина было дурное.

- Что значит «дурное»?

- Он был очень вспыльчив и беспокоился, синьор. А до того был в прекрасном расположении духа! Он был очень счастлив, когда каждый день ездил на виллу послушать, как поёт синьор Орфео. – Эрнесто склонился к Джулиану и доверительно понизил голос. – Но кое-что ещё всегда поднимало ему дух, синьор. Я никому об этом не говорил, потому что господин явно хотел держать это в тайне.

- Что же?

- Он писал музыку, синьор. Иногда я замечал, как он сидит за грудой бумаг, кусает перо и ерошит волосы, будто настоящий композитор. Но когда я подходил, он тут же прятал то, что писал, будто не хотел, чтобы я видел.

- А откуда ты знаешь, что это была музыка?

- Потому что он не прятал заметки, синьор. У господина была привычка писать или рисовать на любом куске бумаги, что окажется под рукой. В нём было столько жизни, он никогда не мог усидеть на месте. Когда мы возвращались с озера, он сразу садился за музыку. Он черкал на всем – газетах, обёртках от покупок, счетах. Как будто это преследовало его. Так что я уверен, что он писал музыку – быть может для того, чтобы на неё пел синьор Орфео.

- У тебя не сохранилось этих заметок?

- Нет, синьор. Я подумал, что хранить их незачем. Господин всегда просто выбрасывал, а я, если находил, делал то же.

Джулиан ненадолго задумался.

- А что стало с его произведениями после смерти? Их не нашлось среди бумаг маркеза?

- Я не знаю, синьор. Бумаги – это было не моё дело.

- Кто их разбирал?

- Я думаю, это граф Карло, синьор. Он был душеприказчиком у моего господина.

Это показалось Джулиану любопытным.

- Я думал, маркез Лодовико и его брат не ладили.

- Они ссорились из-за политики, синьор. Но мой господин доверял графу Карло в денежных и семейных делах. И всегда говорил, что у графа Карло ясный ум, который он обращает к дурным делам.

- Стало быть, они ладили, несмотря на политические разногласия?

- Я бы не сказал «ладили», синьор. Но… вы понимаете, кровь не водица.

Джулиан подумал, что кровь Мальвецци, возможно, похожа на водицу больше чем у иных. Семейные узы не мешали Лодовико тиранить своего сына или отнять детей у Франчески. Если он доверил своему брату и давнему политическому противнику быть своим душеприказчиком, то лишь из упомянутой Эрнесто «гордости» – маркез не верил, что кто-то осмелится навредить ему. А человек, что считает себя неуязвимым, на самом деле очень уязвим.

- Вы играете в таро? – спросил Карло, наливая Джулиану стакан вальтеллинского вина.

- Да. Благодарю вас. – Со стаканом в руках Джулиан подошёл к одному из высоких, узких окон, что пропускали скудные порции света в маленький кабинет со стенами, обшитыми деревянными панелями. Солнца сегодня не было, но даже скупое освещение создавало отблески в красной глубине вина.

Карло поднял свой стакан.

- За ваше здоровье, мистер Кестрель – боюсь, сейчас это не пустые слова. Вы не возражаете, если мы будем говорить по-английски? У меня мало возможностей практиковать его.

- Нисколько. Но не думаю, что вам требуется практика, синьор граф.

Карло поклонился. Он и правда говорил очень бегло, хотя не без акцента.

Джулиан попробовал вино.

- Очень хорошее.

- Рад, что вам нравится. Красное вальтеллинское – лучшее из местных вин. Прошу, садитесь. – Карло пригласил его к паре прямых деревянных стульев, чьи кожаные спинки были усеяны железными заклёпками. – Мой вопрос о таро не был праздным. Карта «Колесо Фортуны» сполна отражает мою жизнь… и, в немало степени, говорит о наших отношениях с Лодовико.

- Я хотел бы послушать об этом.

- Не секрет, что наши взгляды на политику расходились. Он с юности говорил, что я перешёл на сторону черни – потому что я верил в необходимость парламента и научного прогресса. Конечно, пока Миланом правили австрийцы, требовать этого было бесполезно. Но когда пришли французы… О, это были бурные дни, мистер Кестрель! Я понимаю, восхвалять Наполеона в присутствии англичанина – пустая трата времени. Но вы, англичане, уже столетиями избираете представителей в своё правительство и не можете представить, каково было нам вкусить подобное. У нас был сенат и совет, созванные из наших сограждан – чего нельзя сказать о нынешних законодателях – и государственные дела оказались в наших руках. У нас были писаные законы, люди имели права и понимали их. У нас появились школы, общественные сады, расцвели искусство и наука. Если бы не война, что вытягивала наши деньги и убивала молодёжь, мы бы решили, что наступил Золотой век.

- А потом Колесо Фортуны повернулось вниз?

- Именно так. Долгие годы мне казалось, что я выбрал не только правильную, но и победоносную сторону. Я занял высокий пост, женился, завёл семью. Лодовико никак мне не препятствовал. Должен признаться, что ожидал иного.

Джулиан чихнул в носовой платок.

- Чего же?

- Я приобрёл виллу… ту, где его потом убьют. Лодовико хотел заполучить её себе. Ей владела семья Дельборго – наши давние соперники. Лодовико всегда говорил, что та вилла по праву входит в древние феодальные владения Мальвецци, и долгие тяжбы смогли разорить Дельборго. Они обязались продать виллу, но я думаю, что Оттавио Дельборго скорее сжёг бы её, чем позволил попасть в руки Лодовико. Он продал её мне, просто назло моему брату.

Джулиан откинулся на спинку, вытянул ноги и положил лодыжки одну на другую. Увы, ни эта, ни какая-либо другая поза не могли сделать пребывание на таком стуле удобным – он словно был создан ненавистником долгих бесед.

- Мне интереснее не то, почему Дельборго продал виллу вам, а почему вы её купили. Вы не могли не понимать, что это приведёт вашего брата в ярость.

- Наши отношения вряд ли могли стать хуже. Но на деле я не заботился о том, что может чувствовать или желать Лодовико. Я родился на берегах этого озера и вырос здесь. Мои первые воспоминания – это солнце, встающее из-за этих холмов и мои попытки научиться ходить в лодке по его водам. Была ли за городом другая недвижимость, которую я хотел бы купить? Конечно. Но когда я узнал, что эту виллу выставили на продажу, моё сердце было отдано ей.

Я годами перестраивал и обновлял её, превращая жалкую оболочку в жемчужину классического искусства. Я переделал сады в английском стиле. Нужно будет показать их вам – Беатриче сказала, что они остались такими же, как были. Я часто бывал там – сперва смотрел, как идут работы, потом наслаждался результатами. Лодовико дулся на меня – я не могу подобрать другого слова – в своём замке на утёсе. Вот такая живописная картина – два брата живут в двух шагах друг от друга, но и словом не перемолвятся.

Остальное вам известно. Колесо Фортуны сделало оборот. Французов изгнали, австрийцы вернулись, и все надежды на единую Италию обернулись во прах. Австрийцы особенно взъелись на меня, почему-то решив, что я прячу оружие, - Карло загадочно улыбнулся, - Как вы понимаете, я не стану уточнять, были ли их подозрения верны.

Джулиан наклонил голову.

- Мне пришлось покинуть Милан, - подытожил Карло, - я нашёл убежище в Парме, где моя жена стала фрейлиной при эрцгерцогине. Мы жили как придворные, хотя были бедны, как церковные мыши. Мне пришлось продать виллу и миланский дом. Лодовико твёрдо решил не дать вилле утечь у него сквозь пальцы второй раз. Он дал намного лучшую цену, и завладел ей.

«И там его нашла смерть», – подумал Джулиан. Думал ли об этом Карло? Чувствовал ли он удовлетворение, сознавая, что вилла – его творение, которое он так любил и которым так гордился – погубила брата, что отнял её у него? Понять невозможно – на лице Карло была лишь грусть.

- И каковы были ваши отношения после того, как маркез купил виллу? – спросил Джулиан.

- О, они значительно потеплели, - Карло иронично улыбнулся, - Лодовико всегда стремился победить, а победив, не таил обид. Мы не были близки и редко виделись. Но приезжая в Милан, я останавливался в Каза-Мальвецци – там мы встречались и общались как цивилизованные люди.

Когда Франческа ушла от Ринальдо, я предложил себя в посредники. Я сочувствовал юноше – уход жены и презрение отца наполняли его жизнь несчастьем. Лодовико предпочёл по-своему решить это дело, но мы с Ринальдо успели подружиться. Совсем недавно я пытался убедить его с умом распорядиться наследными богатствами. Он может многое улучшить в жизни своих арендаторов и осовременить методы сельского хозяйства.

- Я полагаю, он больше всех выиграл от смерти отца, - задумчиво сказал Джулиан.

Карло надел маску вежливой, патрицианской сдержанности.

- Он унаследовал собственность. Да, это принесло ему преимущества.

- И немалые, я думаю. В Англии наследник большого поместья при жизни отца обычно получает твёрдо установленное содержание. Здесь же молодые люди, вроде маркеза Ринальдо, зависят от отцов до самой их смерти.

- Это не значит, что Ринальдо убил своего отца из-за денег!

- Да, это маловероятно. Я никого не обвиняю, синьор граф. Я лишь пытаюсь понять, как смерть маркеза Лодовико повлияла на близких ему людей.

Карло помрачнел.

- Беатриче предупреждала, что вы будете подозревать членов семьи. Я вынужден сказать, что считаю болезненным и оскорбительным предположение, будто кто-то из моих родственников запятнал руки кровью Мальвецци.

- Я понимаю, синьор граф. Я очень благодарен, что вы готовы помогать мне, так полно отвечая на мои вопросы.

- У меня нет выбора, синьор Кестрель. Мы с Беатриче знаем о вашем уме и опыте в подобных делах, но ещё вы – единственный, кому мы можем доверить такое расследование. Никто из итальянцев не рискнёт наступать на пятки австрийской армии и полиции. Это небезопасно даже для вас.

- Вы пытаетесь отговорить меня, синьор граф?

Карло рассмеялся.

- Если бы пытался, то всем сердцем бы надеялся потерпеть неудачу! Послушайте, нет толку говорить в таком духе. Вы любезно решили помочь нам, и действуете так, как считаете лучшим. Когда я служил в правительстве, я понимал, что лучше вовсе не обращаться к знатоку, чем потом отмахиваться от его советов. Allora^[29], что ещё я могу вам поведать?

- Поскольку мы начали обсуждать деликатные темы, скажите, где вы были в ночь убийства вашего брата?

- А, - Карло медленно откинулся на спинку, - когда Лодовико поехал на озеро Комо к своему тенору, у меня были денежные трудности. Долги намного превосходили возможности. У меня три сына и три дочери, и всем старшим уже пора осваивать профессию или выходить замуж. Говоря вашим жаргоном, я проживал на Улице невыплаченных долгов. Я мог попросить денег у Лодовико, но должен признаться, что моя гордость восставала против этого. Единственная надежда была на ту ценную собственность, что у меня оставалась.

Я всё ещё владел ложей в «Ла Скала» – покинув Милан, я стал сдавать её в аренду. Ложа, пара лошадей и последние драгоценности жены позволили бы нам продержаться. В начале марта… или, быть может, в конце февраля, не могу припомнить – я тайно приехал в Милан, чтобы устроить продажу. Стань я продавать столько в Парме, наши заимодавцы поняли бы, как плохи мои дела, и слетелись бы на нас en masse^[30].

Я пребывал в Милане уже две недели, когда услышал о смерти Лодовико. Я остался, чтобы помочь Ринальдо и Беатриче, чем бы смог, а ещё, чтобы встретиться с нашим поверенным Пальмиери и обсудить завещание Лодовико.

- А где вы были непосредственно в ночь убийства?

- Это было четыре или пять лет назад, мистер Кестрель. Я думаю, что был дома в постели – в Великий пост не бывает опер, и вряд ли я кутил в миланских кофейнях.

- Может ли кто-нибудь помнить, где вы были той ночью?

- Я не думаю. Я жил очень уединённо. Я снимал комнаты на окраине города и старался оставаться незаметным. Так что никто не сможет присягнуть, что я не ускользнул из своего жилища той ночью, если только мой слуга этого не помнит. В Милан я взял с собой только его.

- Он всё ещё состоит у вас?

- Да. Его зовут Гвидо Дженнаро. Он здесь, в Милане, если вы хотите с ним поговорить.

- Благодарю вас, сейчас я не стану его беспокоить, - Джулиан предпочитал, чтобы со слугами говорил Брокер, если речь не шла о каком-то выдающемся откровении, - Поскольку вы были душеприказчиком маркеза Лодовико, я бы хотел узнать, как он распорядился своим имуществом.

- Майорат ушёл к Ринальдо – городской дом, замок и земля вокруг него. Беатриче унаследовала виллу и всё её содержимое пожизненно – потом всё отойдёт Ринальдо или его наследникам. Также Лодовико оставил ей свою ложу в опере и почти всё, что не входило в майорат, если не считать отказы слугам и церкви.

- А вы, синьор граф? Вам было что-то отказано?

- Пустячок, - на лице Карло появилась ироничная улыбка – несколько тысяч лир на заупокойные мессы по брату. Шиллинг на свечки, как говорят у вас в Англии.

- Вы знали заранее о том, как ваш брат распорядится своим имуществом?

- О, да. Он говорил мне несколько лет назад, когда просил стать его душеприказчиком.

«Тогда к чёрту версию о том, что граф Карло убил брата, чтобы поправить свои дела», - подумал Джулиан и спросил:

- Эрнесто рассказывал вам об анонимной посылке, что оставили для маркеза Лодовико у ворот замка?

- Да. Он сказал Беатриче и мне. Ни я, ни она не представляем, откуда она могла прийти и что в ней было.

Джулиан прижал платок к носу и чихнул.

- Если бы маркез Лодовико перед смертью писал музыку, вы бы об этом знали?

- Нет. Почему вы спрашиваете?

- Эрнесто думает, что он писал.

- Я помню, что Лодовико пытался писать музыку, когда мы были молоды, но у него не было никакого таланта. Он горько разочаровался. Я никогда не слышал, чтобы он возвращался к этому творчеству.

- Возможно, что-то могло найтись в его бумагах.

- Я не знаю. Я просматривал лишь его юридические документы – акты, договоры и так далее. Письма и частные документы я запечатал и отдал Ринальдо, - Карло нахмурил брови. – Вы думаете, там было что-то важное?

- Это оборванная ниточка – в расследовании они доставляют мне столько же неприятностей, сколько на фраке, - Джулиан задумчиво посмотрел на Карло, - Синьор граф, кто по-вашему убил Лодовико?

- Орфео – очевидный подозреваемый. Но я всегда испытывал привязанность к обречённым, потому ловлю себя на том, что сочувствую ему.

В комнату ворвался лакей.

- Ваше сиятельство, её светлость послала меня сказать вам и синьору Кестрелю скорее идти к ней!

- Спокойно, мой мальчик! – ответил Карло. – Что случилось?

- Приехал комиссарио Гримани, ваше сиятельство. И он мрачный как туча!

Глава 12

Комиссарио Гримани не стал тратить времени на вежливости. Он стремительно вошёл в гостиную и, не обратив внимания на Карло и Джулиана, приблизился к дивану, где сидела маркеза. Поприветствовав её кратчайшим из возможных поклонов, он отчеканил:

- Насколько я понимаю, маэстро Донати остановился здесь.

- Какое удовольствие видеть вас, синьор комиссарио. Да, маэстро Донати мой гость.

- Почему вы не сообщили мне?

- Мой дорогой комиссарио, было бы оскорбительным уведомлять вас о том, что вы и сами могли и должны были узнать. Позвольте познакомить вас с моим другом синьором Кестрелем.

Гримани окинул Кестреля пренебрежительным взглядом – его глаза были холодны и бесцветны, как лёд. Комиссарио оказался жилист и худощав. У него была узкая голова, тонкие губы, а прямые каштановые волосы росли очень ровно. Джулиан подумал, что они не посмели бы вести себя иначе.

- Рад знакомству, синьор комиссарио, - сказал Джулиан.

Гримани был неприятно удивлён – вероятно, не ожидал, что англичанин бегло говорит по-милански.

- Маркеза Мальвецци писала мне о вас. Вы взялись за это дело, потому что думаете, что превосходите всю миланскую полицию?

- Ни в коем случае. Но поскольку ваш подозреваемый – англичанин, моя помощь могла бы пригодится.

- Что именно вы предлагаете?

Джулиан изложил свой план – изучить виллу и окрестности, расспросить всех, кто был в ссоре с Лодовико Мальвецци незадолго до его смерти, или выиграл от неё. Гримани слушал с возрастающим нетерпением.

- Столь обширное расследование – пустая трата времени, - сказал он, - и просто оскорбительно для семьи и друзей маркезы. Мы знаем, что в ночь убийства неразумный молодой человек оставался с маркезом Лодовико почти один на один, а потом сбежал. Я полагаю, вы защищаете Орфео потому что он англичанин?

Джулиан пожал плечами.

- Среди англичан рождается не меньше висельников, чем среди других народов. Но Орфео ничего не выиграл от смерти маркеза и немало потерял. Одним выстрелом он превратил себя из многообещающего протеже могущественного и влиятельного покровителя в беглеца, что не может появляться на людях, не рискуя выдать себя, и которого повесят, если сумеют поймать.

- Это было преступление на почве страсти или политики, - отрезал Гримани. – Ваши рассуждения с этим не согласуются. – Он повернулся к маркезе. - Когда вы собираетесь на озеро Комо?

- Утром в пятницу, - отозвалась та.

- Позвольте мне присоединиться. Я хотел бы осмотреть виллу и беседку, а также обсудить преступление с местными чиновниками, что расследовали его тогда. И хотя я считаю, что намерения синьора Кестреля легкомысленными и ненадёжными, они убеждают меня, что он сможет найти полезные мне доказательства, и я не могу рисковать пропустить или утратить их.

- Но мой дорогой комиссарио, - возразила маркеза, - я никогда себе не прощу, если наши легкомысленные и ненадёжные занятия отвлекут вас от серьёзных дел в Милане.

- Сейчас меня здесь ничто не держит, ваша светлость. Я послал своих людей разыскивать Лючию Ланди и Антонио Фарезе, и их доклады найдут меня на вилле так же легко, как в Милане. Это дело решённое. Если у вас есть возражения, вы можете обсудить это с генеральным директором полиции. А теперь я бы хотел расспросить маэстро Донати. Будьте добры послать за ним.

- Ваше очарование озаряет всё вокруг, синьор комиссарио, - маркеза взглянула на деверя, что стоял, опёршись о каминную полку, сложив руки и глядя на Гримани с нескрываемой неприязнью. – Карло, ты позвонишь?

Карло поклонился, показывая, что выполняет её просьбу, а не приказ комиссарио. Он позвонил; появился лакей, и маркеза велела ему позвать маэстро Донати.

- Пока мы ожидаем, я бы хотел кое-что показать вам, - Гримани запустил руку во внутренний карман сюртука и вынул предмет, завёрнутый в коричневую бумагу. Джулиан немедленно заинтересовался – особенно мельком увидев имя Лодовико, написанное на боку крупными, угловатыми буквами.

- Это та самая посылка? – немедленно спросил Карло. – Та, которую оставили у замка вечером перед тем как мой брат был убит?

- Откуда вы знаете об этом? – требовательно спросил Гримани.

Карло невесело улыбнулся.

- Если судить по вашему тону, синьор комиссарио, невозможно предположить, будто вы не хотите оскорблять родственников покойного. Мы узнали о посылке от слуги.

Гримани развернул бумагу и показал, что внутри – лист тонкой серебряной бумаги и дамская оперная перчатка. Последнюю он протянул маркезе.

- Вам не приходилось видеть это прежде?

Она осмотрела перчатку с разных сторон, прошлась пальцами по вышивке в виде листьев мирта и рубиновому сердцу, пронзённому бриллиантовой булавкой. Карло и Джулиан также подошли посмотреть.

- Она очень старая, - проговорила маркеза. – Ей не меньше четверти века, я думаю. Но работа очень тонкая. Нет, я никогда не видела этой перчатки.

- А вы, синьор граф? – спросил Гримани.

Маркеза намеренно передала улику Джулиану, а не Карло. Глаза комиссарио гневно сузились, но хозяйка будто не заметила этого

- Что вы думаете, синьор Кестрель?

Джулиан осмотрел находку.

- Это определённо свидетельство каких-то affaire de coeur^[31] – она украшена символами любви. Если эти камни – настоящие, то её владелец был очень богат. – Кестрель посмотрел на Гримани. – Я думаю граф Карло задал верный вопрос – именно это лежало в анонимной посылке для маркеза Лодовико?

- Да, - кратко ответил комиссарио.

- А там было что-нибудь ещё?

- Да, - Гримани протянул маркезе сложенную бумагу. Та зачитала вслух:

- «Я знаю, чья это перчатка и как она получила её. Если вы не хотите, чтобы весь мир узнал её историю, приходите ночью четырнадцатого марта после одиннадцати вечера в мавританскую беседку на вилле Мальвецци». – У неё сбилось дыхание. – Так вот почему он был в этой беседке ночью и один! Тогда кто бы не оставил посылку…

- Почти наверняка будет убийцей, - закончил Гримани. – Да.

- Как эта посылка попала к вам? – спросил Джулиан.

- После убийства граф Раверси устроил обыск в покоях маркеза в Кастелло-Мальвецци. Он нашёл перчатку и записку внутри сундука в ножками в виде когтистых лап.

- Почему мы не сказали об этом? – воскликнул Карло. – Даже если были причины скрывать факт убийства – что я считаю возмутительным…

- Полиции известно ваше мнение по таким вопросам, синьор граф, - ответил Гримани.

- Было бы странно, если бы ей оно было незнакомо, - вспомнил Карло, - она ведь следила за мной как стая ястребов, стоило мне пересечь границу австрийской Италии. В любом случае, граф Раверси должен был показать эту перчатку мне. Это могло бы пролить свет на убийство.

- Граф Раверси решил держать перчатку и записку в тайне, наряду с иными доказательствами убийства. Я уверен, что он не только боялся разжечь восстание, но и не хотел скандала вокруг имени своего покойного друга.

- Кто, в имя Господа, дал ему право принимать такие решения? – Карло метал громы и молнии, - Это семья Лодовико должна была судить, что важнее – отомстить убийце или защитить имя жертвы!

- В этом случае я с вами согласен, - ответил Гримани. – Если бы расследование с самого начала вёл я, я бы не позволил такой щепетильности удержать меня от преследования убийцы всеми силами. Но что сделано, то сделано. Вы узнаёте перчатку?

- Нет, - Карло с сожалением покачал головой.

- Вы не помните никакого скандала в молодости маркеза?

- Нет, - повторил Карло, - ничего необычного.

- Это не мог быть скандал, - задумчиво вставил Джулиан. – История этой женщины была неизвестна, ведь тот, кто послал перчатку, угрожает маркезу Лодовико тем, что разгласит её.

Гримани посмотрел на него с холодным удовлетворением.

- Не нужно так расплывчато говорить о «том, кто послал перчатку», синьор Кестрель. Мы знаем, кто это.

- Кто? – немедленно спросила маркеза.

- Именно тот, о ком подумала ваша светлость – Орфео.

В комнату вошли двое. Первый был худощавым юношей лет двадцати с кудрявыми тёмными волосами, синеватой верхней губой и тёмными глазами, что настороженно смотрели из-под густых, прямых бровей. Вторым был хрупкий с виду старик с невидящим взглядом. Его венец белых волос озарялся ярким светом, будто ему даровали нимб раньше положенного. Старик шагал медленными, неверными шагами, тяжело опираясь на руку спутника.

Джулиан подвинул ему стул. Помощник пробормотал слова благодарности, усадил своего подопечного, после чего расправил на нём сюртук и взбил подушки с той резкой энергией, что не лишена заботы. Справившись со своими обязанностями, юноша отошёл в угол, откуда принялся беспристрастно созерцать присутствующих.

- Мой дорогой маэстро, - обратилась маркеза, - благодарю, что присоединились к нам. Конечно, вы уже знакомы с графом Карло, но ещё не встречались с синьором Кестрелем, знаменитым английским денди – я уже говорила вам, что он вызвался провести расследование.

- Для большая честь познакомиться с вами, маэстро, - произнёс Джулиан.

Донати наклонил голову в сторону гостя.

- Вы очень добры, синьор Кест-ер-ель. Простите… я не совсем точно произнёс ваше имя.

- Это неважно, маэстро.

- Боюсь, вы нездоровы, - вежливо продолжил Донати, - я немало знаю о насморке и простуде – певцы живут в смертельном ужасе перед ними. Вы не пытались добавить лекарство в кипящую воду и вдыхать пар? Существует устройство, что называется «ингалятор» - Себастьяно может одолжить вам такой. Это мой ученик и слуга – мои «глаза», как я его называю.

Себастьяно встревожился, когда на него обратили внимание и нахмурился ещё сильнее.

- Мы здесь не для того, чтобы обсуждать здоровье синьора Кестреля, - отрезал Гримани. – Маэстро, я – комиссарио Гримани. Я здесь, чтобы расспросить вас об убийстве Лодовико Мальвецци.

Донати вздохнул.

- Я постараюсь ответить так хорошо, как смогу, синьор комиссарио.

- Вы можете идти, - бросил тот Себастьяно.

- Комиссарио Гримани велит вашим «глазам» уйти, маэстро, - подсказал композитору Кестрель.

- Мне не нужен толкователь, синьор Кестрель, - отрезал Гримани.

- Я толкую не для вас, синьор комиссарио.

- Спасибо, синьор Кестрель, - поспешно вставил Донати. – Себастьяно, ступай и отрабатывай messa di voce^[32]. Позже я тебя послушаю.

- Да, маэстро, - Себастьяно вышел.

- Я не вижу причин вам оставаться здесь, мистер Кестрель, - сказал Гримани.

- Ни единой, - согласился Джулиан, - я с большей охотой поговорю с маэстро Донати, когда вы уйдёте.

Комиссарио сверкнул глазами. Они оба понимали – Гримани не хочет, чтобы композитора расспрашивали без него.

- Думаю, вам стоит остаться, - сдался следователь, - Но будьте добры, не задавайте неуместных вопросов. Итак, маэстро, давайте начнём.

Донати терпеливо рассказал, как Лодовико убедил его поехать на озеро Комо и учить юного английского тенора, чью личность держат в тайне. Гримани немедленно спросил:

- Орфео говорил вам, откуда именно из Англии он приехал?

- Нет. Он никогда не говорил об Англии.

- Долго ли он жил в Милане, когда его встретил маркез?

- Я не знаю. Наверное, совсем недолго, ведь, когда маркез впервые привёл его ко мне, он ещё учил миланский. Но через несколько недель, когда мы собирались на озеро Комо, он уже говорил бегло.

- Где он жил перед тем, как оказаться в Милане?

- У меня сложилось впечатление, что во Франции.

- Почему вы так думаете?

- Я пытаюсь вспомнить, - Донати наморщил лоб. – А, конечно. Я сказал ему, что его акцент больше похож на французский, чем на английский, и он ответил, что выучил французский прежде итальянского. Так что я предположил, что раньше он жил во Франции.

- Вы не рассказывали об этом при расследовании, - обвиняюще указал Гримани.

- Меня никто не спросил об этом, синьор комиссарио, - взмолился композитор, - и я никогда не думал, что это важно. Много англичан ездит и во Францию, и в Италию.

- Уверены ли вы вообще, что он англичанин? – спросил Гримани. Глаза маркезы расширились. Она перевела пытливый взгляд на Донати.

- Маркез казался совершенно уверен, - медленно произнёс композитор. – Я никогда не задумывался об этом после нашего первого разговора. Хотя должен сказать, в нём совершенно не было английской надменности – простите, синьор Кестрель.

- Виновен по всем пунктам, маэстро, - с улыбкой отозвался Джулиан.

Гримани удостоил его испепеляющего взгляда.

- Маэстро, вы можете предположить, что Орфео намеренно ничего не рассказывал о себе?

- Он был очень сдержан, - позволил себе признать Донати, - Я думаю, он чувствовал свою зависимость от маркеза. Кажется, англичане куда больше стыдятся бедности чем мы. С Орфео мы почти всегда беседовали о музыке. Его очень интересовали упражнения голоса, и обсуждать с ним и маркезом такие приёмы было очень полезно. Также он любил поговорить об орнаментике – сколько её должно быть и стоит ли композитору о ней заботиться или можно доверить певцу импровизировать…^[33]

- А политика? – оборвал его Гримани. – Говорили ли он что-нибудь о разных формах правления, о восстаниях в Неаполе или Пьемонте?

- Насколько я помню, нет, синьор комиссарио.

Гримани велел описать последний день в жизни Лодовико. Донати рассказал, что маркез приехал на виллу к началу утренних уроков Орфео один, без слуг, и сказал, что переночует здесь же. Он был чем-то взволнован, вспыльчив и винил Орфео в том, что тот ночью приходил в замок. Орфео признал, что проник за ворота, открыв их ключом, что нашёл на вилле, но отрицал, что в него было свидание с Лючией.

- Я не сомневаюсь, что он говорил правду, - сказал Гримани. – Теперь мы можем сказать, зачем он туда ходил – оставить посылку в перчаткой и запиской.

- Но синьор комиссарио, - начал Джулиан, - посылку нашли за воротами замка. Орфео был внутри – фактически, для этого он украл ключ. Зачем ему тогда оставлять посылку снаружи?

- Это очень просто, синьор Кестрель, - ответил Гримани, - Орфео собирался совершить покушение на маркеза Лодовико ночью, но ему не удалось. Тогда он составил иной план – с использованием перчатки и записки, чтобы выманить маркеза в беседку следующей ночью. Он оставил их перед воротами, чтобы маркез не догадался, откуда они взялись.

- Этовозможно, - признал Джулиан. – А что-то, кроме ночного визита в замок связывает Орфео с посылкой?

- Довольно и этого. Никто другой не уходил в замок той ночью. Продолжайте, маэстро.

Донати описал ссору Орфео и Тонио, а потом дрожащим голосом поведал, как нашёл тело маркеза в беседке на следующий день и как граф Раверси убедил всех держать убийство в тайне. Сам комиссарио неохотно ответил на несколько вопросов Джулиана о состоянии тела.

- Не нашлось ли улик, что указывали бы на то, как убийца пришёл или ушёл? – спросил Кестрель.

- Ему не нужно было «приходить», - ответил Гримани. – Он уже был на вилле. А что касается того, как он ушёл, то за воротами сада полиция нашла следы копыт и лошадиный навоз. Вероятно, там ждал конь, но не маркезов – тот был в стойлах «Соловья». У Орфео была лошадь, что ждала его, дабы облегчить побег.

Карло сдвинул брови.

- Тогда не мог ли кто угодно другой приехать на виллу верхом и убить моего брата?

- Он бы не смог проникнуть в сад, - возразил Гримани, - ведь ворота запираются на ночь.

- Были ли они заперты утром после убийства? – спросил Джулиан.

- Нет, - признал комиссарио, - Орфео должен был открыть их, чтобы выбраться наружу после убийства.

- А не выглядит ли более правдоподобной идея, что это маркез не запер их ночью? – задумчиво протянул Кестрель.

- Лодовико? – спросила маркеза. – Почему?

- Потому что у него была назначена встреча в беседке с тем, кто послал перчатку и записку. У него не было причин подозревать, что шантажист – Орфео, а значит, он считал, что ночной гость должен будет как-то попасть в сад снаружи.

- Я поняла! – воскликнула маркеза. – Как вы умны, синьор Кестрель! Но, возможно, Лодовико ожидал, что визитёр прибудет в лодке.

- В беседку можно попасть из лодки? – заинтересовался Джулиан.

- Не напрямую, - ответила та. – Беседка стоит на насыпи, примерно в пятнадцати футах над озером. Кое-где она осыпается. Чужак мог бы оставить лодку прямо у берега, на гальке, и взобраться наверх.

- При всём уважении к вам, ваша светлость, - сказал Гримани, - такие спекуляции бесплодны. Неважно, кто оставил ворота незапертыми или откуда маркез Лодовико ждал гостя. Перчатку и записку прислал Орфео, что уже был внутри, и который убил хозяина и сбежал на приготовленной лошади.

- Но синьор комиссарио, - отважился вступить Донати, - не может ли смерть маркеза и побег Орфео в один день был совпадением? Маркез грубо оскорбил его после драки с Тонио. Возможно, Орфео не потребовал удовлетворения, памятуя, как щедр был с ним маркез и из уважения к его годам, но решил, что больше не станет этого терпеть.

- И сбежал бы, не сказав ни слова? – возразил Гримани.

Композитор поник.

- Я понимаю, трудно такое вообразить. Я привязался к Орфео, и думаю, что он ко мне тоже. Я не могу не думать, что если бы в его отъезде не было ничего преступного, он бы обязательно попрощался.

- Возможно, он не убивал Лодовико, - предположил Карло, - но боялся обвинений в этом, и потому бежал.

- Нет, - твёрдо возразил Донати, - со всем уважением, синьор граф, это невозможно. Орфео не оставил бы меня одного, зная, кто рядом могут быть разбойники или душегубы.

- Это преступление совершила не банда с большой дороги, - сказал Гримани. – Маркеза убили тихо и незаметно. Скажите, маэстро, Орфео писал или получал письма, когда жил на вилле?

- Я не знаю, - ответил Донати. – Я почти ничего не знаю, о том, чем он занимался, когда меня не было рядом.

- О чём он, без сомнения, позаботился сам, - закончил комиссарио.

- Заботиться о тайне своей частной жизни – это не преступление, - объявил Карло.

- Напротив, синьор граф, - строго ответил Гримани, - никто во владениях его императорского величества Франца I Австрийского не имеет права утаивать своё имя, поступки или мнение.

- Но синьор комиссарио, - возразил Донати, - вся секретность вокруг Орфео была идеей маркеза.

Гримани это не поколебало.

- Пока Орфео находился под покровительством человека такого положения и бесспорной преданности, как маркез Лодовико, ему не требовалось собственное имя. Но теперь маркез мёртв и больше не защищает своего убийцу.

Джулиан понял, почему Гримани так настроен против Орфео. Юноша оскорблял политические воззрения комиссарио. Он нагло появился из ниоткуда, скрывал свои занятия и пропал без следа. Этот человек провёл закон и власти – и за это Гримани стремился покарать его не меньше, чем за убийство.

- Почему у полиции там мало сведений о внешности Орфео? – спросил Джулиан. – Разве садовник и его дочь не описали его?

- Их расспрашивали, - ответил Гримани, - но из их показаний ясно, что они намеренно препятствовали правосудию.

- Вы слишком суровы, синьор комиссарио, - запротестовал Донати. – Это крестьяне. Они не умеют читать и не привычны описывать что-либо словами.

- Если бы на них надавили посильнее, у них бы нашлись слова. Граф Раверси хотел лучшего, но наделал грубых ошибок. Вот что случается, когда за следствие берутся любители.

Джулиан понял, что это выпад против него.

- А ваши профессионалы сумели разыскать Лючию и Тонио?

- Пока нет, - признал Гримани, - но расследование было передано мне всего пару дней назад. Я ожидал быстрого успеха – особенно в поисках Лючии. Она крестьянка и не поселилась бы далеко от знакомых гор и озёр.

- У неё есть семья? – спросил Джулиан.

- Нам о такой ничего неизвестно, - ответил Гримани.

- Я также ничего об этом не слышал, - подтвердил Карло. – Её отец был моим садовником, когда вилла принадлежала мне. Это был хороший человек, упокой Господь его душу. Лодовико не ошибся, что оставил его у себя.

Гримани пристально посмотрел на графа.

- Вы что-нибудь слышали о нём или Лючии после того, как продали виллу?

- Нет, - ответил Карло.

- Я готов завершить этот допрос, - объявил Гримани. – Если мне потребуются ваши показания под присягой, я пришлю секретаря. Вы не хотите что-то добавить?

- Только одно – я не верю, что Орфео был убийцей. Возможно, он что-то скрывал, но в глубине души был хорошим человеком. Злобная душа не смогла бы так мягко, пылко и красиво петь. Он мог лгать мне, но мог ли он лгать искусству? Моё сердце говорит «Нет».

Маркеза опустила глаза, но поражённый Джулиан успел заметить сверкающие в них слёзы.

- Когда я спросил, не хотите ли вы что-то добавить, - сказал Гримани, - я имел в виду что-то полезное. Доброго дня всем вам. Маркеза, я присоединюсь к вам в пятницу утром, когда вы поедете на озеро.

Маркеза подняла глаза – весёлые и безмятежные, лишь чуть более яркие, чем обычно.

- Я с трудом смогу дождаться нашей новой встречи, дорогой комиссарио.

Гримани чопорно поклонился и ушёл.

- Итак, синьор Кестрель, - сказала маркеза, - что вы скажете о нашем комиссарио?

- Я думаю, что он умён и был бы очень умён, если бы умел мыслить шире, - Джулиан повернулся к композитору. – Я надеюсь, мы не утомили вас, маэстро.

- Я немного устал, - признался Донати. – Разговор был недолгий, но на такую тему… Чем больше я думаю об этом убийстве, тем меньше я знаю, чему хочу верить и чего желать. Я бы хотел, чтобы преступника нашли, но ужасаюсь тому, кто может им оказаться.

- Стакан вина придаст вам сил, - ответила маркеза.

Карло позвонил лакею, и хозяйка велела ему подать напитки.

Джулиан поднёс платок к носу и чихнул.

- Что стало с графом Раверси?

- Сейчас он в Милане, - ответила маркеза. – Как всегда, ведёт крестовый поход против карбонариев. Несколько лет назад он участвовал во многих арестах и судах. Правительство считает его немного сумасшедшим, но полезным.

- Мне нужно с ним поговорить, - сказал Джулиан.

- Я постараюсь устроить вам беседу ещё до того, как мы поедем на виллу, - пообещала маркеза. – Я не думаю, что он будет против, если я попрошу. Граф винит себя за то, что скрывал от меня насильственную смерть Лодовико. Он говорил, что не собирался хранить тайну так долго. Я верю этим словам, но простить его оказалось трудно, - она замолчала и всмотрелась в лицо Джулиана. – Вы задумались.

- Я думал, маркеза, о том, как вас тронули словами маэстро Донати о голосе Орфео.

- Почему бы им меня не тронуть? – легко возразила она. – Вы думаете я выточена из камня?

- Для вас, маркеза, камень – слишком земной материал.

Но всё же он не верил, что эта женщина из тех, что легко плачут, – в ней правила голова, а не сердце. Кем же был для неё Орфео, если удостоился её слёз?

Глава 13

Джулиан пошёл на уступки своей простуде и провёл весь вечер в гостинице. Брокер рассказал ему всё, что узнал от слуг Каза-Мальвецци. Он быстро подружился с ними и понял, что их всех интересует убийство былого хозяина. Некоторые служили в замке на озере ещё тогда, но никто не видел Орфео. Маркез приказал всем держаться подальше от виллы, и никто не рискнул ослушаться. Странное дело, прислуга будто бы побаивалась Лодовико, но любила его. Маркез не терпел непочтительности, но был щедр с теми, кто хорошо ему служит. Он мог навредить своим людям, но он и защищал их. Всякий, кто носит герб Мальвецци, мог свободно чувствовать себя в Милане – даже австрийские солдаты уважали ливреи со змеем и мечом. А ещё слуги явно не испытывали такого же уважения к новому господину. Джулиан немного сочувствовал Ринальдо. Как он мог надеяться стать вторым Лодовико?

На следующий день Кестрель получил письмо от маркезы, которое сообщало, что граф Раверси ожидает его к четырём. Он должным образом прибыл в palazz Раверси на Контрада-ди-Сан-Маурилло. Эта резиденция уступала Каза-Мальвецци размерами и роскошью. Внешние стены были окрашены тусклой жёлтой охрой, а ставни на окнах оказались длинными и серыми. Дом пребывал в небрежении – в нём осыпалась краска и позолота, а фамильные портреты покрывала зловещая патина копоти. Слуга, что провёл Джулиана в гостиную Раверси, с трудом нашёл для гостя стул, у которого сохранились все четыре ножки и немного обивки.

Сам Раверси будто сошёл с картины Эль Греко. Это был очень бледный мужчина с длинными, худыми руками и лихорадочным блеском в тёмных глазах. Его прямые чёрные волосы тяжёлыми, неопрятными локонами обрамляли лицо. Граф сидел за покрытым царапинами письменным столом, заваленным бумагами. На стене над головой Раверси висело жуткое, окровавленное распятие.

- Сейчас легко говорить о том, как нужно было расследовать убийство, - сказал он. – Никто не понимает положения, в котором побывал я и всех опасностей, которым нам грозили. Ломбардия кишела предателями, стремившимися погрузить её в беззаконие. Аресты показали, как широко распространилась эта зараза. Карбонарии были повсюду – среди знати, среди крестьян, даже среди духовенства. Я всем сердцем сожалею, что Орфео бежал, но не могу сожалеть о мерах, что я принял, дабы это убийство не стало сигналом к выступлению. Если людям хочется кого-то обвинить, пусть это буду я. Я знаю, что сделал всё правильно. Мне достаточно и этого.

Он поднял глаза на распятие и посмотрел на него с доверием, что странно тронуло Джулиана. Одобрение, что граф выказывал тем арестам, было отталкивающим, но в нём чувствовалась искренность, достойная лучшего дела.

- Вы считаете, что Орфео был карбонарием? – спросил Джулиан.

- В этом нет сомнений. Иначе зачем ему убивать моего бедного друга? Он ничего не украл и ничего не выиграл от своего преступления. Тайна его имени, его передвижений, совпадение убийства Лодовико и революции в Пьемонте – все выдаёт в нем радикала.

- Но он был иностранцем.

- Карбонарии есть везде, синьор Кестрель. У них свои ложи в Париже и Лондоне, последователи в Испании, Греции, России и германских княжествах. Один негодяй по имени Буонаротти живёт за границей и вербует молодых людей, подобных Орфео, по всей Европе. Он руководит сектой, что называется «Искренними друзьями» – нечестивцев и негодяев, что замышляют уничтожить правительство, отказаться от религии и упразднить частную собственность^[34].

- А какие ещё существуют секты карбонариев?

Глаза Раверси полыхнули, как у всякого человека, готового оседлать своего конька.

- Первые карбонарии появились в Неаполе. Некоторые были углежогами – отсюда и взялось их название^[35] – но многие оставались разбойниками и головорезами, промышлявшими в тех краях. Изначально они хотели изгнать Бонапарта из Италии, а потом обратились против своего законного правительства и потребовали установить республику. Образованные люди, которым стоило бы понимать всю опасность, присоединялись к ним. Карбонарием может оказаться кто угодно – ваш слуга, ваша любовница, ваш друг.

Неаполь все ещё остаётся их главным гнездом, но секты возникают по всей Италии. Когда мой бедный друг был убит, миланские карбонарии планировали восстание, которое должно было вспыхнуть одновременно с пьемонтским. Хвала Богу и Мадонне, большая часть их главарей уже в тюрьмах, но существует секта, чей заговор так и не был раскрыт. Они кощунствуют, называя себя «Ангелами», хотя полиция зовёт их дьяволами. Многие из них ещё на свободе, и этого стоит бояться.

Джулиан откинулся на спинку стула. Тот отозвался треском, так что Кестрель решил проявить лучшую часть доблести и, поднявшись на ноги, принялся мерить комнату шагами.

- Синьор граф, если Орфео убил маркеза Лодовико, чтобы начать восстание, почему он ничего не сделал для того, чтобы придать убийству огласку? Как насилие может привести к революции, если о нём никто не узнает? Вы скрыли убийство по тем же мотивам, по которым карбонарии должны были трубить о нём на каждом углу.

- Что вы предполагаете? – глаза Раверси сузились. – Что это убийство не было политическим?

- Я предполагаю, что если это и было политическое убийство, то оно было совершено не для того, чтобы разжечь восстание или запугать австрийцев. Нет, карбонарии должны были верить, что маркез Лодовико как-то особенно опасен для них. А в чём мог заключаться такой вред, как не в раскрытии их имён и планов?

Раверси побледнел ещё сильнее.

- Откуда Лодовико мог это узнать?

- Если мы поймём это, то окажемся в шаге от раскрытия всего убийства.

Граф медленно поднялся на ноги.

- Молодой человек, я не знаю, понимаете ли вы, насколько опасны могут быть тайные общества, в дела которых вы вмешиваетесь. Вы знаете, что они клянутся хладнокровно убивать предателей и врагов? Ради вашего же блага, я убеждаю вам не скрещивать с ними шпаги. Оставьте это полиции.

- Я благодарен за предупреждение, синьор граф, но я погублю веру маркезы Мальвецци в меня, если оставлю без внимания силы, что вы и комиссарио Гримани считаете ответственными за преступление.

- Вы готовы рискнуть своей безопасностью… быть может, своей жизнью… сражаясь с незримым врагом?

Джулиан посмотрел на него с любопытством.

- Вы сами сражались с карбонариями, синьор граф. Вы не боитесь их возмездия?

- Я исполнял свой долг, синьор Кестрель. Этого требовала моя совесть.

- Моя честь не менее назойлива. Я поклялся себе, что раскрою это убийство, и я его раскрою.

Джулиан шёл домой мимо Контрада-Санта-Маргерита, где располагался внушительный дворец, служивший штаб-квартирой миланской полиции – там держали политических заключённых, которым ещё не вынесли приговор. Церковные колокола отбили половину шестого, когда Кестрель добрался до Пьяцца-Сан-Феделе, где располагалась «Белла Венециа». Приблизившись ко входу, он обнаружил, что в трактире какая-то суматоха. Слуги и носильщики оживлённо говорили и махали руками, а снаружи уже собрались любопытные – пара странствующих монахов, торговец фруктами с тележкой и крестьянин с целой корзиной живых петухов. Последние добавляли немало шума к происходящему, но даже через него Джулиан разобрал знакомый голос.

- Кестрель. К-Е-С-Т-Р-Е-ЛЬ. Он здесь? А почему ты сразу этого не сказал? Ты можешь говорить медленнее? Я не понимаю ни слова. Он ушёл? Когда он вернётся? Quando… э-э… Quando viene… Эй, куда ты это потащил? Положи обратно. Я ещё не решил, что остановлюсь здесь! Разойдитесь, а то я позову констебля, видит Бог, их тут предостаточно!

Один из слуг заметил Джулиана и издал облегчённый крик. Толпа расступилась и явила доктора МакГрегора, краснолицего, взъерошенного, пытающегося вырвать свой саквояж из рук здорового носильщика.

- Мой дорогой друг, - безучастно сказал Джулиан, - Англия находится в другой стороне.

- Я знаю! – взорвался МакГрегор. – Тебе не кажется, что я думаю об этом с того мига, как покинул Женеву? – он беспомощно потряс головой. – Я не мог забыть о том, что сказал Брокер, – что ты по уши вляпаешься во что-то действительно опасное. Я не могу тебя бросить. Если бы я отпустил тебя одного, а с тобой бы что-то случилось, я бы не смог смотреть Филиппе в глаза.

Филиппа Фонтклер была пугающе умной дочерью в семействе, чьим соседом был МакГрегор. Она быстро подружилась с Джулианом, и они вели оживлённую переписку.

- И не спрашивай, что я собираюсь делать, - закончил доктор, - Я не знаю, какая от меня будет польза. Я приехал сюда и по дороге съел больше риса, чем уважающий себя британец съедает за всю жизнь, и что теперь? Можешь ты честно сказать, что рад меня видеть?

Джулиан хотел бы уберечь МакГрегора от любой опасности, но не стал кривить душой:

- Мой дорогой друг, я скучал по вашему здравому смыслу и упорному скептицизму с самого первого мига расследования, и теперь я и вовсе не понимаю, как мог рассчитывать на успех без вас.

МакГрегор уставился на него.

- Ты правда это имеешь в виду? – хрипло спросил он.

- Вы увидите, когда я предоставлю вам отчёт о моих приключениях, и потребую ваших впечатлений. Вы уже ужинали?

- Нет. Я приехал час назад и спросил о тебе в полиции. Они тут будто знают всё обо всех. Теперь я пришёл сюда, а этом негодяй всё пытается утащить мой сундук.

- Возможно, вам стоит позволить ему это, - мягко предложил Джулиан. – Вам нужно где-то переночевать.

Он сказал несколько слов на миланском. Слуги рассыпались. Носильщик ухватил дорожный сундук МакГрегора, а несколько почтительных слуг пообещали, что комната будет готова во мгновение ока. Джулиан проследил, как устроили доктора, а потом пошёл переодеться к ужину. Затем он послал Брокера узнать, не нужно ли помочь МакГрегору, и быстро пожалел об этой любезности – доктор ворвался к нему в гостиную.

- Брокер говорит, что ты болеешь. Почему ты не сказал мне?

- Это пустяки, просто небольшой насморк. Он уже почти прошёл.

- Позволь мне об этом судить. Сядь и открой рот.

- Мой дорогой друг…

- Делай, как я сказал.

Джулиан покорно сел за стол и открыл рот. МакГрегор осмотрел его горло.

- Воспаления я не вижу, - неохотно признал он, - но тебе лучше пораньше речь спать и обернуть горло фланелью.

- Боюсь, сегодня я обязан поехать в оперу.

- Обязан! Вздор!

- Мне нужно увидеть маркезу Мальвецци и сказать ей, что вы приехали – и представить ей вас, если вы позаботитесь поехать со мной. Видите ли, завтра утром я уезжаю на озеро Комо с ней и её деверем…

- Ну и дела! Ты времени не терял!

- …и я бы хотел попросить её позволить вам поехать с нами.

- Почему бы ей соглашаться? Она же меня знать не знает.

- Я объясню, что вы – мой бесценный партнёр, и что без вашего благотворного влияния, я никогда бы не вставал раньше трёх часов дня, а всё остальное время проводил бы, любуясь своим отражением в начищенных ботинках.

- Хмф! В Лондоне ты этим и занимаешься, - сказал МакГрегор и с любопытством добавил, - Как ты сказал – маркеза?

К своей досаде, Джулиан понял, что отводит взгляд, точь-в-точь как Брокер, когда его спрашивали о девушке, которая ему понравилась.

- Маркеза красива, элегантна и очаровательна. Она уверена в себе и отважна. Дьявольски умна и бывает превосходной обманщицей, если это требуется.

Доктор пытливо посмотрел на своего друга. Джулиан с трудом заставил себя откинуться на спинку стула и выглядеть непринуждённо.

- Она ещё не вышла замуж второй раз? – спросил МакГрегор.

- Нет. И, насколько я знаю, у неё нет любовника.

- Откуда тебе об этом знать?

- О, любовные дела в Милане не скрывают – по крайней мере, в кругу таких как Мальвецци. И джентльмены позволяют своим жёнам те же вольности, что и себе – по крайней мере, это честнее, чем вынуждать их терпеть неверность мужей или заводить любовников тайно, рискуя процессов по «уголовному» делу и вечным позором.

- Кажется, миланцы борются с пороком, погружаясь в него вдвое глубже!

- Я понимаю, что мы не сойдёмся во мнениях по этому вопросу. Почему мы мне не рассказать вам об убийстве?

К ужину подали телячью голень, рис с шафраном и трюфелями («Опять рис! – проворчал МакГрегор. – Миланцы вообще едят что-то ещё?») и спаржу в сливочном масле. Также были лакомство из лепестков шиповника, который здесь из-за шипов называли grattacuu – «царапающий зад». Закончили ужин сыром из Горгонзолы, что была совсем рядом, и фруктами с панерой – густыми местными сливками. МакГрегор жаловался, что все блюда очень пряные и тяжёлые, но Джулиан заметил, что доктор всё равно съел много.

Он кратко пересказал МакГрегору всё, что узнал о Мальвецци. Доктор слишком плотно поужинал, чтобы ходить взад и вперёд, как он делал, когда они обсуждали убийство, так что ограничился тем, что откинулся на спинку стула и нахмурил брови. Наконец, он сказал:

- Орфео всё ещё главный подозреваемый. Но я понимаю, почему тебя беспокоит эта семья. Ринальдо после смерти отца получил титул и состояние, а в придачу освободился от его влияния. Маркеза унаследовала виллу… хотя сложно поверить, что она убила мужа только из-за этого. А если она влюбилась в кого-то другого… ну, как ты сказал, в этой отсталой стране наставленные рога мужчине не страшнее блошиного укуса.

- Я не хочу сказать, что миланцам неведома страсть или отвага, когда речь идёт о сердечных делах. Они просто не ревнуют женщин, которых не любят, и потому спускают жёнам неверность, но жестоко обходятся с любовницами, стоит тем взглянуть на другого мужчину. Если Лодовико любил свою жену, он бы не потерпел рядом с ней cavalier servente^[36].

- И он определённо был взбешён, когда его невестка нашла себе такого.

- Франческа открыто оставила своего мужа – это против правил. К тому же она сбежала к человеку нижайшего происхождения. Вероятно, мать Валериано была венецианской проституткой, а его отцом мог оказаться, кто угодно.

- Ты сказал, что он певец. Тогда не может он быть знаком с Орфео?

- Я обязательно его об этом спрошу. Но Орфео был неизвестен, а Валериано – один из самых прославленных певцов своего поколения. Лодовико Мальвецци изгнал его со сцены, но пять или шесть лет назад, он бы единственным мужским сопрано, кроме Веллути, что получал главные роли и большие деньги.

- Мужским сопрано..? – начал МакГрегор, а потом скорбно покачал головой. – Я и не знал, что он был одним из этих несчастных созданий.

- Эти несчастные создания, как вы изволили их назвать, были величайшими певцами в истории.

- Не хочешь ли ты сказать – ты, гуманный человек и, я надеюсь, христианин – что одобряешь уродование человеческого тела лишь для того, чтобы создать голос?

- Я не сказал, что одобряю. Но кастраты заслуживают, чтобы мы говорили о них не только, как о жертвах или калеках. Они бесспорные мастера своего искусства – их учат с детства, а их голоса не знают равных по силе и диапазону, - помолчав, он добавил. – Если вас это утешит, теперь даже в Италии к ним испытывают отвращение. Когда Веллути уйдёт, занять его место будет некому.

- И это к лучшему, - объявил МакГрегор. – А что ты скажешь насчёт Карло Мальвецци? Он ничего не выиграл от смерти брата, но имел все причины затаить на него вражду. Они были политическими противниками, и сторона Лодовико победила. Лодовико был богат, а Карло беден. И венец всему – Лодовико завладел виллой, которой так гордился Карло. Карло был в Милане в день убийства, всего в паре часов пути от озера Комо. Не мог ли он убить брата из обиды и злобы?

- Я не могу представить его идущим на риск и убивающим из чистой злобы. Он практичен, несмотря на идеализм. Связать свою судьбу с французами было альтруистично, но ещё и очень проницательно. В Милане восходила французская звезда – и Карло восходил вместе с ней.

Джулиан рассказал доктору о своей беседе с Раверси.

- Должен признать, - печально закончил он, - я не знаю, как проверить гипотезу о том, что Лодовико убили карбонарии. Тайного общества может вовсе не существовать, а если оно всё же есть – как найти его членов? Я вижу лишь один путь – разобраться, чем маркез мог быть опасен для этого общества. Нужно будет изучить его близких и понять, кто мог намеренно или случайно передавать ему сведения. Но эту часть расследования я буду обсуждать лишь с вами и Брокером. Раверси прав в одном: я сражаюсь с незримым врагом. Вы и Брокер – единственные, кто не может оказаться карбонарием.

МакГрегор объявил, что он не в том настроении, чтобы его тащили в оперу, из чего Джулиан заключил, что его друг устал и хочет лечь спать. Они договорились встретиться за завтраком ещё до отбытия на виллу. МакГрегор потрогал пациенту лоб, проверил пульс и неохотно признал, что признаков лихорадки нет. Джулиан скрылся прежде, чем доктор успел бы надругаться над его вечерним костюмом, обернув вокруг горла пациента фланель.

Поскольку это был последний вечер в Милане, Кестрель был обязан обойти все ложи, где бывал принят, чтобы объявить о своём congé^[37]. Из одной такой он мог прекрасно рассмотреть ложу маркезы, что была напротив. Место рядом с ней безобидно занимал деверь, а позади сидел Гастон де ла Марк, француз с хитрой подзорной трубой. Он наклонялся к маркезе, и через весь театр Джулиан мог различить желание в его глазах и движениях.

Кестрель почувствовал, как него встают дыбом волосы на загривке. Он попытался убедить себя, что между маркезой и французом нет ничего, похожего на любовную интригу. Однажды он уже испытывал… не любовь, но некую нежность – к подозреваемой в убийстве, и последствия были катастрофическими. Он не будет, не должен повторять этот эксперимент.

Тем не менее, было то, устоять перед чем Джулиан он мог. Он покинул эту ложу и, обойдя театр, вошёл к маркезе. Конечно, его появление вынудило гостя, что сидел впереди, покинуть ложу. Де ла Марк увидел, кто выгнал его, и по его лицу расползлась улыбка. Они с Джулианом раскланялись с чрезвычайной любезностью. Потом француз попрощался с маркезой, целуя её руки так долго, как того позволяли приличия.

Когда де ла Марк ушёл, другие гости сдвинулись вперёд и продолжили сплетничать, флиртовать и изредка отпускать замечания о происходящем на сцене. В ложе появлялись новые лица, и Джулиан, наконец, оказался в кресле позади маркезы.

Сегодня она отвергла свой любимый белый цвет в пользу чёрного атласного платья из рукавами из прозрачного чёрного тюля, перехваченного у запястий браслетами. Джулиан уже заметил, что она любит браслеты. На левой руке бывали разные, но на правой маркеза всегда носила один и тот же – из нитей крошечного жемчуга с тяжёлой золотой застёжкой, украшенной крупным рубином.

Хозяйка и Карло тепло поприветствовали Джулиана и поздравили с прошедшей простудой. Кестрель рассказал о неожиданном появлении своего друга, что оказал неоценимую помощь в решении двух убийств. Маркеза немедленно пригласила доктора присоединиться к поездке на виллу. Джулиан сделал несколько вежливых возражений и принял это предложение.

- Маэстро Донати также едет, - сообщил Карло.

Джулиан нахмурился.

- Вы думаете, это мудро? Он выглядит очень хрупким, а его убийство подвергло его серьёзному испытанию.

- Наш друг комиссарио настаивает на этом, - ответил Карло. – Он сказал, что ему нужен кто-то, живший на вилле в тот день, чтобы он мог расспрашивать его обо всём, что обнаружит. Это кажется разумным.

- Месье де ла Марк также едет, - хладнокровно сообщила маркеза. – Я только что пригласила его.

Брови Карло взлетели.

«Значит между вами что-то есть?» - говорили его глаза.

Джулиан был разбит. Как сыщик он был рад возможности больше узнать о загадочном французе. Как мужчина, он бы хотел, чтобы между де ла Марком и маркезой лежал какой-нибудь континент. Конечно, расследование должно быть на первом месте. Он гадал, сколько раз ему придётся теперь напоминать себе об этом.

Джулиан вернулся в «Белла Венециа» в час ночи. Брокер готовил всё к отъезду – искал пятна или прорехи на белье господина, чистил его фраки и полировал бритву с серебряной ручкой, расчёску и ножницы для ногтей. Когда бы Кестрель не возвращался домой – а в Лондоне это могло случится, когда угодно, начиная с полуночи и кончая рассветом, – Брокер всегда был бодр и работал. Спал камердинер урывками, в свободную минуту, будто кот.

Помогая Джулиану раздеться и готовя кровать, он не мог говорить ни о чём, кроме кукольного театра Джироламо, где побывал вечером вместе с несколькими слугами Мальвецци.

- Марионетки там, сэр, разодеты в пух и прах, будто парад у лорда-мэра! И играют на барабанах, скачают и голосят песни, как живые. Одна отпускала шуточки – я почти ничего не понял, но она так подмигивала и сверкала зубами, что я со смеху со скамейки упал.

Джулиан снисходительно слушал. Наконец, Брокер сделал паузу и добавил:

- Я думаю, сэр, что мог бы подружиться с камеристкой маркезы, Ниной.

- Не оказалось ли случайно, что она необыкновенно хороша собой?

Брокер задумчиво посмотрел в потолок.

- Теперь, когда вы это сказали, сэр, я думаю, что это не так.

- В таком случае очень благородно с своей стороны ухаживать за ней исключительно ради моего блага.

- Она может оказаться очень полезной, сэр. Она служит её светлости уже почти пять лет – с тех пор, как маркеза Лодовико прихлопнули.

- Правда? – Джулиан немедленно заинтересовался. Камеристка могла стать многообещающим источником сведений о госпоже. Да, вторжение в частную жизнь маркезы и попытка превратить служанку в шпионку и выдать тайны хозяйки претили ему. И сама сила этого отвращения заставила Джулиана пресечь такое желание в зародыше.

Он отрывисто сказал:

- Я хочу больше узнать о поездке маркезы в Бельгират – долго ли она там оставалась, что там делала и принимала ли гостей. Если Нина тогда уже была её камеристкой, она должна была сопровождать её. Так что сблизься с ней. Я даю тебе карт-бланш.

И Джулиан отошёл ко сну, не подозревая, что это разрешение едва не стоило ему жизни.

Часть 3. Сентябрь-октябрь 1825

«Но пусть грешит Италия по моде

Прощаю всё пленительной стране». - Джордж Ноэль Гордон, лорд Байрон, «Беппо»^[38]

Глава 14

На следующее утро от Каза-Мальвецци к озеру Комо отправилась целая кавалькада. Во главе ехало большое ландо с откинутой крышей, дабы пассажиры могли наслаждаться сельскими пейзажами. Экипаж был окрашен в сверкающий чёрный, а на каждой двери нёс герб семейства. Колёса были огненно-красными, а накрывала ландо ткань с вышитыми чёрно-золотыми гербами. В коляску запрягли пару великолепных гнедых, что шли с гордо поднятыми головами, и на чьей сбруе не было ни пятнышка. В чём бы миланский аристократ себе не отказывал дома, на публике он был должен блистать.

Маркеза ехала в экипаже – белый шёлковый зонт бросал тень на её лицо, а плащ с горностаем покоился на плечах. С ней ехали Карло, Джулиан, МакГрегор и де ла Марк. Поскольку в экипаже было всего четыре места для пассажиров, Джулиан и де ла Марк по очереди садились на козлы, рядом с кучером.

Следом двигался нарядный жёлтый фаэтон, что вёз маэстро Донати, его «глаза» Себастьяно Бордо и слугу Лодовико – Эрнесто. Поскольку у маркезы не нашлось кареты, где мог бы поехать Гримани – о чём она сообщила ему с картинным беспокойством – комиссарио нанял коляску, в которой поехал вместе с полицейским секретарём Паоло Занетти. Занетти оказался низким, коренастым человеком лет тридцати с вечно блестящим от пота лицом, которое он промокал мягким белым платком, размером с небольшую скатерть. Секретарь явно жил в постоянном страхе перед Гримани. Джулиан гадал, почему имя клерка кажется ему знакомым, а потом вспомнил прохладное письмо от комиссарио, что получил несколько дней назад, и приписку к нему «переведено Паоло Занетти, секретарём». Гримани явно не говорил по-английски, и потому взял помощника с собой.

Замывали процессию две повозки^[39], запряжённые мулами, чьи шеи был украшены гирляндами поздно распустившихся цветов. Там везли багаж и там же ехали слуги, которых маркеза не отправила вперед, дабы подготовить виллу к её прибытию. Среди слуг были Брокер и камеристка маркезы, Нина Кассера. Брокер сполна посвятил себя ей, и Джулиан мог понять энтузиазм, с которым тот взялся за эту задачу. Это была тонкая, похожая на фею, девушка не больше двадцати двух лет с большими карими глазами и золотисто-каштановыми волосами, что часто встречаются в Милане.

Джулиан заметил, что один слуга держится наособицу от других. Это был крепкий мужчина лет шестидесяти, жилистый и широкий в кости, с узкими тёмными глазами, которые никак не выдавали его мыслей и чувств. У него была смуглая кожа, а чёрные волосы едва тронуты сединой. Вместо ливреи старик носил коричневый сюртук и жилет, слишком дорогие для его положения, и блестящий цилиндр, а в ушах у него блестели золотые серьги.

- Кто это? – спросил Джулиан у Брокера, когда они сошли размять ноги, пока процессия задержалась у Порта-Нуова, северных ворот Милана.

- Это слуга графа Карло, сэр, – Гвидо Дженнаро. Я только познакомился с ним сейчас – он всё особняком держится. С ним не очень ладят, но это, наверное, потому что он чужестранец – из Неаполя.

Кестреля позабавило, как Брокер усвоил местную привычку считать итальянцев из других государств полуострова чужаками и врагами.

- Как Карло взял себе такого слугу?

- Не знаю, сэр.

- Узнай о нём всё, что сможешь. Карло говорил, что в день убийства Лодовико он ездил в Милан продавать драгоценности со слугой. Я хочу знать, что он помнит о той поездке.

- Я вызнаю, сэр.

- Будь осторожен. Неаполитанцы вспыльчивы и любят улаживать все споры сталью.

Они вернулись к своим спутникам. Кавалькада покинула город и оказалась на плоской, плодородной равнине, что радовала глаз зеленью и утомляла однообразием. Вдали показались холмы – высокие серые гряды, усеянные домиками и окутанные клочьями облаков. Постепенно серые склоны превратились в зелёные, и стало ясно, что они покрыты лесом. Ещё дальше, когда им это позволяли облака, виделись торжественные, заснеженные пики Монте-Бисбино и Монте-Дженерозо.

Озеро Комо простиралось от южного Тироля до Ломбардской равнины. В середине оно раздваивалось, указывая одной длинной оконечностью на юго-восток, а второй – на юго-запад. В два часа процессия достигла укреплённых ворот города Комо, стоявшего на берегу юго-западного «отрога». Австрийские солдаты в белом или небесно-голубом и серебряном посмотрели с украшенный гербами экипаж с осторожным одобрением. Чиновники из таможни попросили паспорта и удалились с сияющими лицами и щедрыми взятками.

- Почему этот город так охраняется? – спросил МакГрегор. – Ещё хуже, чем в Милане!

- Контрабандисты, - вполголоса пояснил Джулиан. – Мы всего в паре миль от границы со Швейцарией.

- И все эти солдаты и таможенники нужны, чтобы их остановить?

- Нет, - пробормотал Джулиан, - они нужны, чтобы делать вид. Чтобы по-настоящему прекратить контрабанду, нужно вдвое больше людей – неподкупных и с глазами на затылке.

Преодолев ворота, процессия маркезы оказалась в клубке узких, грязных улочек, над которыми нависали шаткие кирпичные надстройки, почти перекрывающие свет солнца. Дома, лавки и даже церкви здесь были полуразрушены и покрыты сажей. Полуголые оборванцы глазели на экипажи; старухи в чёрном мрачно крестились. МакГрегор смотрел на грязь с отвращением, а на бедность – в смятении. Внезапно нависающие сверху дома пропали как по волшебству. Доктор выдохнул и даже у Джулиана, который знал, чего ждать, перехватило дыхание.

Озеро Комо лежало в чаше из покрытых лесами гор, чьи нижние склоны усеивали белые, розовые и жёлтые дома, а на верхних были видны античные святилища. В тёмно-синих водах танцевали отражения облаков. На пристанях было тесно от лёгких, юрких гребных лодок – каждая с холщовым навесом, установленным на трёх или четырёх лёгких подпорках, который мог служить защитой от дождя или солнца. Одни лодочники дремали под такими навесами, другие искали пассажиров на берегу. Когда показалась процессия маркезы, они закричали от радости – дороги вдоль озера были дурными, так что гости непременно отправятся по воде.

К путникам подоспела целая флотилия. Маркеза, как будто вознамерившаяся поддерживать сводящее с ума равновесие между Джулианом и де ла Марком, пригласила обоих в одну лодку с собой, а МакГрегор отправился с Карло, чьё знание английского и интерес к наукам помогли быстро наладить взаимопонимание. Их сопровождали Донати и Себастьяно, а остальные расположилась так удобно, как смогли.

Лодочники заняли места на носах и, оттолкнулись от берега, умело орудуя вёслами. Комо становилось тем прекраснее, чем дальше путники от него удалялись – его серые домики на фоне тёмно-зелёных холмов казались белыми, лодки весело покачивались на волнах, а крыши церквей отражали солнце. Потом город сжался и превратился с пятнышко на горизонте, а маленькая эскадра маркезы бодро двинулась вперёд.

Этот «отрог» озера был узкой, неправильной формы полосой, тут и там изрезанной мысами и бухтами. По обеим сторонам высились утёсы, чьи лысые, мрачные вершины были подёрнуты туманом, а подножья – окружены дубами, каштанами и дикой вишней. На некоторых склонах крестьяне умостили посадки тутовых ягод и винограда. К берегам жались деревни, чьи древние колокольни возвышались над деревьями. Кое-где виднелись виллы – белые и изящные, скрытые среди розовых кустов или зарослей мирта. Маркеза указана на Вилла Гаруо, где со своим итальянским любовником когда-то жила королева Каролина, супруга короля Англии.

В восьми милях к северу от Комо с западного берега виднелась высокая скала. На её вершине был виде серый замок, чьи стены щетинились раздвоенными каменными зубцами, похожими на оперение стрел.

- Это Кастелло-Мальвецци, - пояснила маркеза.

У подножия утёса была вилла, на фоне тёмных скал сверкавшая как жемчужина. Впереди была видна полукруглая терраса с мраморной балюстрадой и маленькой пристанью внизу. К тонким шестам было привязано несколько лодок, украшенных яркими лентами и цветами.

Маркеза не обращала внимания на пристань. Её загадочный взор был прикован к другой постройке, которую с виллой связывала аллея платанов, идущая вдоль берега. То было маленькое восьмиугольное здание, окрашенное в белый и голубой, с мавританскими окнами, голубым куполом и балконом, нависавшим над водой.

Джулиану не нужно было спрашивать, что это. Де ла Марк также молча рассматривал беседку. Лодочник перекрестился, когда его судно проходило мимо и пробормотал молитву за i poveri morti – бедного покойника.

Когда лодка приблизилась к вилле, в её окнах с серыми ставнями показались слуги. Лакеи один за другим появлялись из незаметных дверей, устроенных под внушительными двойными дверьми главного входа. Они пересекли террасу и спустились к пристани, где стали размахивать платками и ждать, когда маркеза прибудет, чтобы помочь ей.

Де ла Марк повернулся к Джулиану, в его глазах было видно веселье.

- Здесь ваше сердце должно заколотиться быстрее, мистер Кестрель.

- Почему вы так считаете? – поинтересовался Джулиан.

- Потому что оно станет сценой вашего триумфа – сценой, на которую вы призовёте Орфео, когда никто и представления не имеет, в каком уголке мира он скрывается.

- Я не могу обещать, что заставлю его восстать прямо из-под половиц, - ответил Джулиан, - но лучшее место, чтобы начать поиски – это то, где пропавшего видели в последний раз.

- Понаблюдайте за работой английского ума, - воззвал де ла Марк к маркезе. – Он похож на жилой дом – неважно, хорошо он обставлен или плохо, в нём всегда будет порядок.

- Кажется, вы сомневаетесь в том, что синьор Кестрель сможет найти убийцу моего мужа, - заметила маркеза. – Быть может вы заключите об этом пари?

Де ла Марк поклонился.

- Маркеза, я вынужден отказаться. Мои английские друзья рассказали мне о доблестисиньора Кестреля в расследовании преступлений, и я крайне далёк от сомнений в его способностях и твёрдо уверен, что если он не сможет найти Орфео, то этого не сможет никто, - француз бросил задумчивый взгляд на Джулиана. – Я бы предложил иное пари, мистер Кестрель. Я готов поставить три тысячи франков, что если вы найдёте Орфео, то пожалеете об этом.

Джулиан заинтересовался.

- Почему?

- C’est évident^[40]. Поскольку Орфео почти наверняка убил маркеза Лодовико, он совсем не захочет, чтобы его нашли, и мы знаем, что его нежелание может выражаться насильственным способом. С другой стороны, может оказаться, что он невиновен – я уверен, что вашу английскую совесть будет тревожить такая возможность, когда вы отдадите его полиции. Вы ведь понимаете, что когда Орфео окажется в их руках, они забудут о других подозреваемых?

Лодка мягко ударилась о пристань. Джулиан и де ла Марк оба поднялись, чтобы заплатить перевозчику, но Кестрель оказался быстрее. Де ла Марк отомстил ему, выйдя первым и подав маркезе руку. Она безмятежно наблюдала за этими манёврами с улыбкой на губах.

Причалили и остальные лодки и высадили пассажиров. МакГрегор подошёл к Джулиану, когда тот смотрел на де ла Марка и маркезу.

- Что ты думаешь об этом французе? – спросил доктор.

- Он не пытается мне понравится, за что я ему обязан. Когда вас так стараются спровоцировать, было бы невежливо оставаться равнодушным.

- Зачем ему тебя провоцировать?

- Я думаю, он делает это лишь для развлечения. Его главная цель – отговорить меня от расследования.

«Стало быть, есть уже три человека, что пытались отговорить меня – де ла Марк, Раверси и, менее явно, Карло»

Тут он услышал голос Карло.

- Принеси мой сундук, Гвидо. Я хочу переодеться к ужину.

Гвидо сидел на краю мраморной пристали и играл в кости с лодочником. Он не мог не услышать слова хозяина, но даже не повернулся.

- Гвидо, - повторил Карло тем шёлковым голосом, которым говорит человек, твёрдо решивший не терять самообладания.

Гвидо ещё раз бросил кости перед тем как перевести взгляд на Карло.

- Господин?

- Принеси сундук в мою комнату. Я собираюсь переодеться.

Гвидо неохотно поднялся и без труда забросил чемодан Карло себе на плечо. Затем он нахлобучил цилиндр под вызывающим углом и поплёлся прочь. Золотые кольца-серьги стукались о его челюсть. Карло возвёл глаза к небу, будто моля о терпении, и последовал за ним.

- Каков наглец! – воскликнул МакГрегор. – В этой стране всем слугам разрешено быть такими дерзкими?

- Вовсе нет. Быть может, Карло держит его не из-за того, что это хороший слуга.

- А почему тогда?

Джулиан пожал плечами.

- Гвидо из Неаполя, а как сказал Раверси, Неаполь – гнездо карбонариев.

Спальни на вилле были на верхнем этаже. Иностранным гостям предложили передние комнаты с видом на озеро. Джулиана поместили в юго-восточном углу, МакГрегор стал его соседом, а де ла Марк – соседом доктора. Затем следовала главная лестница и небольшие покои маркезы в северо-восточном углу. Между передними и задними комнатами проходил широкий коридор с покрытыми красным шёлком стенами, на которых висели картины и гобелены. Гримани отвели комнату в юго-западном углу, напротив Джулиана. Рядом устроился Карло. Затем ряд комнат прерывался балконом, с которого был виден сад позади виллы. Далее располагалась незаметная лестница для прислуги; после неё шла комната Донати в северо-западом углу, напротив покоев маркезы. От Джулиана не укрылось, что де ла Марка поселили ближе к хозяйке, чем его, а единственный человек, что располагался к маркезе ещё ближе, был слепым и не увидел бы ничего, что могло произойти между этими двумя.

Но во всех иных отношениях расположение комнаты Джулиана было прекрасно. В ней располагалось два балкона – с одного можно созерцать озеро, а с другого открывался очаровательный пейзаж на фруктовый сад на южной террасе. Стены оказались оклеены белыми обоями, украшенными голубыми, зелёными и пурпурными птицами и цветами в китайском стиле. Кровать была задёрнута портьерами из голубой камчатной ткани и украшена навершиями в виде позолоченных русалок.

Джулиан переоделся к обеду, затем спустился вниз в большой квадратный салон – Мраморный зал. Здесь был серо-чёрный мозаичный пол, а по потолку проходила реплика парфенонского фриза. В каждом углу стояли бюсты итальянских поэтов и государственных мужей; вдоль стен выстроились осколки римских колонн. Но главное величие комнаты составляли две мраморные скульптуры Кановы в натуральную величину – одна изображала прекрасную и грозную Минерву, покоряющую Кентавра своей мудростью, а вторая составляла с ней удивительный контраст – на ней восхищённый Амур обнимал Психею; обе фигуры были обнажены, а их губы, казалось, вот-вот встретятся в поцелуе.

К сожалению для Джулиана, маркеза застала его за созерцанием именно этой работы. Он покраснел, но не дал манерам себя выдать. Они обсудили достоинства статуи с бесстрастием, которого Джулиан совершенно не чувствовал, после чего хозяйка предложила показать ему дом.

В такой прогулке было не миновать встречи с призраками. Невозможно осматривать эту виллу, не думая о её прошлых обитателях. Джулиан легко представлял их всех – яркая и живая Лючия; угрюмый и скрытный Тонио; Лодовико, приходящий посмотреть на уроки Орфео, и всей вилле дающий знать о своём появлении. И наконец, сам Орфео, поглощённый музыкой и другими страстями, что были известны лишь ему.

Маркеза объяснила, что первый этаж виллы отведён под кухни и кладовые, на втором расположены общие комнаты, на третьем – спальни, а чердак предназначен для слуг. Они с Джулианом начали путь с библиотеки на втором этаже – она была уставлена книгами в роскошных переплётах, но лишена стульев и столов, за которыми их можно было бы читать. Джулиан подумал, что этого можно было ожидать – в такой музыкальной семье, как у Лодовико, литературой явно пренебрегали.

Они прошли через украшенную фресками комнату в бильярдную, что была расписана весёлыми, хоть и помпезными сценами с греческими и римскими атлетами. Затем они пересекли Мраморный зал и попали в изящную столовую, где слуги как раз деловито накрывали на стол.

Следующей была гостиная с мраморными стенами кремового цвета, бирюзовыми портьерами и обивкой. Внимание Джулиана немедленно привлекло величественное родословное древо на стене. Его ветви отягощали золотые яблоки – каждое с именем и датой рождения. Хотя надпись сверху гласила «VIVA CASA MALVEZZI ANNO 1742», некоторые яблоки были пририсованы позже – в том числе, отмеченные именами Лодовико, Карло, Ринальдо, а также детей последнего – Никколо и Бьянки.

- Дети графа Карло не упомянуты, - заметил Джулиан.

- Им не хватило бы места, - холодно ответила маркеза, - их ведь шестеро, как вы помните.

Она спешно покинула комнату. Джулиан пытливо посмотрел хозяйке вслед, но спустя миг последовал за ней.

Музыкальная комната располагалась в передней части дома – из неё открывался вид на террасу и озеро. Это была изысканное бело-золотое произведение искусства, украшенное узорами в виде лир и лавровых венков. В шкафах за стеклянными дверцами лежали старинные скрипки и духовые инструменты. В одном конце комнаты стояла арфа с позолоченной подставкой для нот рядом. У другой стены расположилось английское пианино в изящном инкрустированном корпусе. Джулиан не мог оторвать от него глаз.

- Не хотите ли испытать его? – спросила маркеза.

- Если смогу. – Он откинул фалды фрака, сел за инструмент и пробежал пальцами по клавишам. Богатый, прекрасный тон наполнил комнаты. Он начал блистательное «Приглашение к танцу» Вебера.

Маркеза слушала с растущим удивлением и удовольствием. Когда он закончил, она улыбнулась:

- Я вижу, мне многое предстоит о вас узнать. Я ожидала, что такой цивилизованный человек разбирается в музыке. Но вы показали себя настоящим виртуозом.

- Вы преувеличиваете, маркеза.

- Кто это играл? – раздался голос от дверей.

Джулиан и маркеза оглянулись. Там стоял маэстро Донати, опиравшийся на руку Себастьяно. Его незрячие глаза не отрывались от источника музыки.

Кестрель встал.

- Это я, маэстро… Джулиан Кестрель.

Донати был удивлён.

- У вас чувствительные прикосновения, синьор Кестрель. Я с удовольствием вас слушал, – он заколебался. – Простите, но мне кажется, что в вашей стране мужчины нечасто играют на пианино.

- Это так, - легко согласился Джулиан. – У меня необычное образование. – Он отошёл от инструмента. – Я бы предпочёл послушать вас, маэстро. Не будете ли вы добры сыграть – быть может, одно из ваших сочинений?

Донати нахмурился, будто ему пришла какая-то тревожная мысль, но вежливо поклонился и жестом велел Себастьяно подвести его к пианино. Маэстро сыграл арию из «Возвращения Улисса», оперы, которую написал давным-давно. Джулиан подумал, что сдержанное, но не требующее усилий мастерство Донати легко затмевало поверхностные способности самого Кестреля.

Появились другие гости и прозвенел колокольчик к ужину. Маркеза подала руку Донати, избавив себя от необходимости выбирать между Джулианом и де ла Марком. На ужин были, как французские лакомства, такие как фуагра и курица в соусе «Бешамель», так и телятина по-милански и вездесущий рис с шафраном. После угощения все вышли из-за стола – в отличие от английских леди, миланские дамы не оставляли своих мужчин пить портвейн. Стулья вынесли на террасу, выставили вокруг пруда с лилиями и вдоль балюстрады. Одни наслаждались кофе, другие – ликёром, третьи прогуливались в саду. Когда спустились сумерки, на террасе зажгли фонари, чей тёплый свет составлял резкий контраст с прохладной, сумеречной голубизной озера и холмов.

Джулиан опёрся на балюстраду, гадая мог ли убийца Лодовико прибыть на лодке. Если так, вряд ли он остановился у пристани. Ночью здесь легко заблудиться, а зажжённые фонари были лишь отдельными маяками и сине-чёрном мраке. Нет, убийца бы оставил лодку прямо на гальке и вскарабкался бы к саду. Маркеза говорила, что по насыпи можно взобраться. Джулиан решил проверить, есть ли рядом с беседкой место для подъёма, пока вокруг ещё достаточно светло.

Он направился вниз по вымощенной плитками порожке, что вела на юг от террасы вдоль берега. Буро-зелёный сад по правую руку быстро тонул в подступающем мраке. Слева было озеро, частично скрытое рядами платанов. Джулиан оставил позади два величественных дерева и посмотрел с насыпи вниз. У неё подножья виднелась полоса гальки, прерываемая острыми камнями и кустарниками.

Он прошёл вдоль края насыпи, рискованно изгибаясь, чтобы осмотреть стену. Ему удалось найти несколько мест, где стена осыпалась, а кое-где не хватало целых камней. Обнаружилась даже купа кустов, где можно было спрятать лодку.

Очень хорошо – убийца мог попасть внутрь или сбежать на лодке. Но вероятно ли это? Даже если принять, что четыре или пять лет назад насыпь уже была так повреждена, прибытие в лодке было умозрительным предположением. А противостояли ему весомые отпечатки копыт и навоз на дороге за воротами сада. Не было ли гораздо вероятнее, что убийца прибыл на лошади?

Джулиан зашёл так далеко, что решил заодно осмотреть в беседку. Прибрежная дорожка вывела его к маленькому мавританскому павильону. В каждой второй из восьми стен был вход и шторы, что можно опустить. Три стороны выходили на маленький, засыпанный гравием дворик, четвёртая вела на балкон с белыми перилами, нависавший над озером. В остальных гранях были устроены узкие стрельчатые окна.

Джулиан вошёл через ближайший вход. В гаснущем свете он разглядел бледно-серые стены и пол, выложенный чёрно-белыми мраморными плитками. Окна и двери окружала мавританская лепнина. Единственной мебелью здесь служили две мраморные скамьи.

Это место ничего ему не сказало. Оно было красивым, безмятежным, немного дурацким – будто игрушка из арабского дворца. Ненависть, предательство, насилие казались чуждыми этому павильону.

Он вышел на балкон. Вокруг простирались таинственные и вечно беспокойные воды и возвышались холмы. На дальнем берегу мерцало несколько огней – быть может, там вилла, где жили Франческа и Валериано.

Где-то вдалеке зазвонил колокол. С этой стороны озера отозвался другой, и вскоре от берега к берегу разносился прекрасный хаотичный хор. Джулиан знал, что крестьяне округи отложили свои дела или развлечения, чтобы предаться вечерней молитве. Он помолился и сам, прося о наставлении. Хотя слушает ли Бог молитвы тех, кто обращается к нему лишь в нужде?

Колокола затихли, и в воздухе остался одинокий звон.

- Си-бемоль, - прокомментировал задумчивый голос.

Джулиан повернулся. Гастон де ла Марк лежал на одной из мраморных скамей внутри беседки.

- Надеюсь, я не мешаю вам? – спросил он на безупречном английском, который всегда удивляет, когда слышишь его от француза до мозга костей.

- Совсем наоборот, - Джулиан сошёл с балкона и сел напротив. – Я надеялся поговорить с вами.

- Как удобно. Возможно, вы воззвали ко мне каким-то волшебством, а я ответил.

- И, возможно, вы последователи за мной, чтобы посмотреть, чем я занимаюсь.

- Это было бы обыденно, - пожал плечами де ла Марк, - но возможно. Так о чём вы хотели поговорить?

- Я хочу спросить вас, где вы были в марте 1821 года.

Глаза де ла Марка расширились от интереса, любопытства и капли волнения.

- Я был в Пьемонте – в Турине, если быть точным. Я хорошо это помню, потому что тогда там происходила самая скучная и неуместная революция.

- Как долго вы там пробыли?

- Я припоминаю, что приехал на Карнавал, а значит в декабре и оставался там до конца марта или начала апреля – не могу вспомнить точно.

- Могу я спросить, почему вы оставались в Турине всё время, пока шла революция, если считали её самой скучной и неуместной?

Взгляд де ла Марка затуманили воспоминания.

- У меня была особая причина оставаться, но я уже не припомню, кто это была.

- Вы можете вспомнить что-нибудь о ней?

- Друг мой, можете ли вы вспомнить каждую женщину, за которой ухаживали четыре или пять лет назад?

- Если бы ради неё я не испугался революции, то, полагаю, что вспомнил бы.

- Какой у вас упорядоченный ум! Я в замешательстве.

- В Турине вы встречались с маркезой Мальвецци?

- Она была в Турине? Тогда я мог видеть её… Ла Беатриче^[41] сложно не заметить… но тогда я, к сожалению, не имел чести был близко с ней знакомым.

Джулиан невесело улыбнулся.

- Стоит ли мне спрашивать, в какую игру вы играете?

- Определённо, нет, - с улыбкой ответил де ла Марка. – И вы так и не ответили мне по поводу пари.

Джулиан откинулся на спинку.

- Три тысячи франков, если я найду Орфео, но пожалею об этом. Это не очень чёткое условие. Откуда вы узнаете, пожалею я или нет?

- Я пойму это. Так что – пари?

- Пари, - поскольку ни у кого не было с собой книжки, они просто пожали руки.

На виллу они возвращались в странно дружеском молчании. Стремительно наступала ночь – горы на дальнем берегу уже казались чёрными на фоне неба. Терраса виллы была оазисом света, а движущиеся там силуэты походили на фигуры из волшебного фонаря.

На террасе де ла Марк немедленно отправился к маркезе. Джулиан покорно разыскал МакГрегора, что сидел у балюстрады и наблюдал за работой ночного рыбака. Тот наклонялся через борт своей лодки, ловко гарпунил рыбу, как только та оказывалась на поверхности, ослеплённая фонарём на носу.

- Мы могли бы попробовать так же порыбачить ночью, если хотите, - предложил Джулиан. – Это местное развлечение.

- Мне больше нравятся удочки, - ответил доктор, - а эти фокусы с гарпуном – хороший способ окунуться в озеро. Но у него ловкая рука.

Из открытых окон музыкальной донеслось пение. Это был basso cantante – лёгкий, лирический бас – под аккомпанемент пианино. Голос был молодой, ещё несовершенный, но многообещающий:

Che invenzione, che invenzione prelibata!

Bella, bella, bella, bella in verità!

- Я знаю, эту мелодию! – воскликнул МакГрегор. – Это из какой-то опыты про Фигаро.

- «Севильский цирюльник», - подтвердил Джулиан. – Это часть дуэта Фигаро и графа Альмавивы.

Этот обмен репликами услышал Донати.

- Это поёт Себастьяно, - объяснил он. – Этим дуэтом он тренирует голос.

- Жаль, что среди нас нет тенора, - сказал Карло.

- Нет, насколько мы знаем, - промурлыкал де ла Марк.

- Что вы хотите сказать? – потребовал объяснений Гримани.

- То, мой дорогой комиссарио, - вкрадчиво отозвался де ла Марк, - что наш друг Орфео может быть где угодно.

- Che invenzione, che invenzione prelibata! – пел Себастьяно.

- О чём это он? – шёпотом спросил доктор у Джулиана.

- Какая идея, какая чудесная идея…

Ночной воздух похолодал, и компания отправилась внутрь. Джулиан сумел предложить руку маркезе.

- Я заметила, как вы беседовали с месье де ла Марком, - сказала она.

- Да, мы познакомились поближе. Скажите, не видели ли вы его в Турине зимой 1821-го – особенно прямо перед восстанием?

- А он сказал, что был в Турине? – задумалась она, - Нет, я не помню, чтобы встречала его. Но тогда мы ещё не были хорошо знакомы.

- Да, он упоминал об этом.

Маркеза внимательно посмотрела Джулиану в лицо.

- Вы не верите ему?

- Маркеза, - легко ответил Джулиан, - сейчас я повсюду вижу соперников.

Она улыбнулась и взмахнула веером, отгоняя комаров.

- Если месье де ла Марк был в Турине в марте 1821-го, он не мог быть здесь и убить моего мужа.

- Вы подозреваете его?

- А вы?

Они встретились взглядами, но промолчали.

- Даже если он был в Пьемонте, - наконец, сказал Джулиан, - он мог пересечь границу Ломбардии и совершить убийство.

- Кто угодно мог её пересечь.

- Да, маркеза, - твёрдо ответил он.

- Конечно, это легче сделать из Бельгирата, чем из Турина. Кто-нибудь мог бы переплыть озеро Маджиоре и выбраться на берег в каком-нибудь уединённом месте.

- Но де ла Марка не было в Бельгирате. Или был?

Она остановилась перед лестницей, что вела к дверям виллы и посмотрела на него смеющимися глазами. В свете ламп её волосы отливали золотом.

- Я не заметила.

«Она хочет, чтобы я подозревал её? – задумался Джулиан. – Или просто хочет знать, подозреваю ли уже? Или пытается отвлечь меня от кого-то ещё?»

Он устал от этих поддразниваний – сперва от де ла Марка, теперь от неё. Эти двое с наслаждением дёргают льва за хвост, но издёвки маркезы причиняли боль.

Мотылёк, что пролетал у неё над головой, влетел в одну из ламп. Джулиан увидел в этом предупреждения и проводил женщину внутрь.

Глава 15

В первое утро на вилле Джулиану подали на завтрак яйца, ветчину, колбаски, тосты и полентину – кукурузную кашу. Он больше любил завтракать по-континентальному легко, но маркеза явно была рада предложить ему и МакГрегору английскую трапезу, так что Кестрель счёл необходимым отдать ей должное. Доктор же заявил, что это был лучший завтрак с тех пор, как он покинул Англию.

Чуть позже маркезе нанёс церемониальный визит Бенедетто Руга, подеста («это наполовину мэр, наполовину мировой судья», как Джулиан пояснил МакГрегору). Это был мужчина, разменявший шестой десяток, с несколькими подбородками и золотой цепочкой от часов, пересекавшей обширные пространства жилета. Джулиан узнал, что Руга владеет крупной шёлковой фабрикой и может похвалиться самым большим домом в деревне. Его пышная приветственная речь была прервана прибытием дона Кристофоро, приходского священника – высокого, измождённого седого человека, чья походка делала его похожим на исполненную достоинства ворону. Он говорил про праздник святой Пелагии – покровительницы Соладжио, что будет на этой неделе. Джулиан не слышал всей беседы, но по елейному тону священника решил, что маркеза обещала щедрое пожертвование.

Следующим был Фридрих фон Краусс, командующий австрийским гарнизоном, размещённым возле Соладжио. Джулиан нашёл его вежливым и куда более почтительным к маркезе и Карло, чем Гримани.

- Гримани – итальянец, - в стороне и по-английски объяснил Карло, - Те, чья власть здесь бесспорна, могут позволить себе учтивость. А Гримани должен быть больше немцем, чем те австрийцы, которым он служит, – тут он замолчал. Сзади к ним подкралась англоговорящая тень комиссарио – Паоло Занетти. Карло плавно перешёл на миланский и заговорил о катании на лодках.

Когда фон Краусс засвидетельствовал своё почтение маркезе и гостям, Гримани отвёл его и Ругу в сторону, чтобы обсудить поиски улик и расспросы местных силами жандармов и солдат. Джулиана не пригласили, но его это не волновало. Он верил, что известный своей настойчивостью и скрупулезностью Гримани найдёт возможные доказательства. Что же касается расспросов, то с людьми Кестрель хотел поговорить сам, избегая союза с ненавистными здесь армией и полицией.

Будучи предоставлен сам себе, Джулиан предложил МакГрегору прогуляться в Соладжио.

- И как же мы найдём дорогу? – возразил доктор.

- Я думаю, достаточно идти по дорожке вдоль озера до конца сада, пройти через ворота, и Соладжио окажется прямо перед нами.

Они отправились к побережью, задержавшись только у беседки, чтобы МакГрегор мог увидеть её. За беседкой не было платанов, что закрывали бы вид на озеро. Они увидели рыбаков, по два-три человека в лодке, со знанием дела забрасывающих сети или орудующих лесками с крючками и грузилами. Работа была напряжённая – уже вышло солнце, ослепительно сияющее через пелену тумана. Справа от дорожки открывался заманчивый вид на зелёные холмы и тенистые пруды, извилистые тропинки и грубо высеченные лестницы.

Дорожка закончилась у элегантных металлических ворот с буквой «М» в середине и изображениями змеев, оплетающих мечи. Ворота были установлены в каменной стене двенадцати футов высотой, что шла вдоль южной границы сада и переходила в округлый «бастион» на набережной. Джулиан и МакГрегор прошли ворота и шагали вдоль побережья, пока не добрались до Соладжио.

У деревни была крошечная гавань, почти целиком перекрытая волнорезами из камня и щебня. Ряды побелённых домов разной высоты тянулись вдоль берега. У больших жилищ были нависающие над водой балконы, а с деревянных балюстрад свисали цветы.

Джулиан и МакГрегор обошли гавань, ловя любопытные взгляды крестьян, их детей и даже их собак. В дальнем конце деревне стоял просторный дом, состоящих из множества частей разной высоты, беспорядочно составленных рядом и связанных верёвками, на которых было вывешено бельё на просушку. Каждая часть дома была увенчана своей крышей из красной черепицы и красовалась зелёными ставнями. Передняя дверь вела на небольшую, увитую виноградной лозой террасу, что располагалась под прямым углом к озеру. Над дверью висела вывеска с грубым изображением птицы.

На террасу вышла девушка лет восемнадцати. Когда она увидела незнакомцев, её чёрные глаза загорелись, и она неторопливо прошла к балюстраде. На ней была белая блуза с закатанными до локтей рукавами, ярко-голубая юбка и белый чепец, из-под которого искусно выбилось несколько чёрных локонов. Алый корсаж был туго зашнурован под аппетитной грудью.

Джулиан снял шляпу и обратился к незнакомке на чётком миланском, распространённом среди жителей приозерья.

- Прошу меня простить, popola, но это ведь трактир «Соловей»?

- А что же ещё, синьор? – она склонилась над перилами. – А вы один из гостей её светлости, наверное?

- Я – Джулиан Кестрель, а этой мой друг доктор МакГрегор.

- Роза! – из глубины таверны появилась женщина средних лет. Чёрные глаза и приятная фигура придавали её сходство с этой девушкой, но лицо было острым, угловатым и измождённым, будто видело много эмоциональных бурь. Седые волосы цвета железа, были затянуты в узел и пронзены пугающей серебряной заколкой. – Ты чего бездельничаешь тут с господами… иностранными господами, - добавила она, бросив пристальный взгляд на Джулиана и МакГрегора, - когда у тебя полно работы внутри! О, Мадонна, какая ты бесполезная дура! Немедленно внутрь!

Роза вскинула голову.

- Этот господин задал мне вопрос, Mamma. Что же мне было делать, молчать?

- Не подходить к господам так, чтобы они задавали тебе вопросы! Иностранным господам! – воскликнула женщина, вскидывая руки. – Как будто мало нам было солдат!

- Прошу прощения, синьора Фраскани, - мягко вмешался Джулиан. – Я не собирался отвлекать popola Розу от работы. Я лишь хотел узнать, действительно ли это тот трактир, который мне так хвалили.

- Это «Соловей», синьор, - кивнула, слегка смягчившись, хозяйка. – Приходите на стаканчик вина, когда захотите. Но помните – здесь подают еду и вино – больше ничего! – она ухватила Розу за чёрную прядь и утащила внутрь.

Джулиан посмотрел им вслед с усмешкой.

- Никогда нельзя делать девушке предложение, не познакомившись с её матерью. Вы бы женились на Розе, узнав, какой она может стать через десять или двадцать лет?

- Я бы не женился на этой девушке, какая бы не была у неё мать, - объявил МакГрегор.

Они вернулись вглубь деревни и по крутым и изогнутым лестницам поднялись на пьяццу – место, что здесь заменяло общинный луг английской деревни. Она была почти прямоугольной, с грубым каменным источником в центре, вокруг которого теснились женщины в ярких платках, судача и наполняя кувшины. С одной стороны пьяццы виднелась древняя церковь из серо-бурого камня с заострённой крышей и высокой, квадратной колокольней, чьи узкие окна говорили о том, что прежде это была оборонительная башня. Напротив церкви стоял красивый двухэтажный дом – вероятно, жилище подесты.

Джулиан и МакГрегор делали круг по пьяцце, когда землю вокруг сотряс громкий звук. Колокол на башне отбивал полдень. Женщины у источника перестали глазеть на незнакомцев, чтобы перекреститься и помолиться. МакГрегор взглянул на них с недовольством.

- Завтра воскресенье, - резко сказал он, - Я полагаю, нам нечего надеяться найти здесь нашу церковь?

- Я думаю, нечего.

- Я так и думал. Мне придётся остаться дома и читать Библию, но это уже больше, чем позволено папистам.

- Тогда вы не будете возражать, если я побываю на мессе вместе с Мальвецци?

- Если ты хочешь слушать, как священник что-то бормочет на латыни, то это касается только тебя и твоей совести!

- Мне не по душе бормотание на каком бы то ни было языке. Но я хочу послушать музыку. Деревенские музыканты часто бывают очень хороши.

- Тебе стоило бы поменьше думать о музыке и побольше – о своей бессмертной душе.

- Я никогда столько не думаю о своей бессмертной душе, когда слушаю музыку.

Этот разговор привлёк внимание маленького щеголеватого человека в больших очках и с волосами, намазанными макассаровым маслом. Он подошёл к путешественникам, поклонился и сказал с сильным акцентом.

- Сэры^[42], я надеюсь, что не сильно мешаю. Позвольте мне представиться. Я доктор Куриони.

Представляя себя и МакГрегора, Джулиан говорил на миланском, но Куриони попросил перейти на английский. Он с гордостью сообщил, что бывал в Лондоне и подписан на несколько британских журналов о медицине. Когда Куриони узнал, что МакГрегор – хирург, радости его не было предела – доктор немедленно пригласил новых знакомых к себе выпить. Джулиан был счастлив – в первый раз за их путешествие на континент, он был приглашён куда-то благодаря МакГрегору, а не наоборот.

Куриони привёл гостей в свой опрятный дом на пьяцце и предложил вина и панетонне – жёлтого пористого пирога с изюмом и кусочками засахаренного апельсина. Они с МакГрегором быстро погрузились в беседу и контрастимуляции и других миланских медицинских теориях. Джулиан хотел затронуть тему убийства, но он не хотел напоминать МакГрегору, что его собеседник – тот самый врач, что лжесвидетельствовал о причине смерти Лодовико. Шотландец не поймёт, ни какое давление оказывали на Куриони, ни того отчаяния, которое иногда вынуждало итальянцев уступать возмутительным требованиям правительства в надежде, что их оставят в покое.

Разговор двух докторов был Джулиану настолько неясен, что он откланялся, будучи уверен, что МакГрегор прекрасно справится без него. Повторив свой маршрут через деревню и побережье, Кестрель заметил несколько лодок, беспечно оставленных прямо на гальке или перед дверьми домов. Быть может, ночью на них вешают цепь? В этом Джулиан усомнился – преступления на озере были делом нечастым. Иными словами, убийца Лодовико легко мог взять лодку и добраться до беседки по воде.

Джулиан остановился перед воротами, что вели в сад виллы. Утром после убийства здесь нашли следы копыт и конский навоз. Гримани считает, что убийцей был Орфео, который потом сбежал верхом. Но откуда взялась эта лошадь? На вилле не было конюшен, лошади в округе не пропадали. Осознаёт это Гримани или нет, но его теория предполагает, что у Орфео был сообщник.

Солнце стало ярче и прогнало туман на вершины гор – его последнее прибежище. Облегающий шерстяной фрак Джулиана сал неприятно липким изнутри. Он снял шляпу и позволил ветру с озера взъерошить свои волосы. Сад манил своей прохладой. Кестрель решил воспользоваться предложением Карло показать окрестности. Так у него будет отличная возможность поговорить с ним и о других делах.

- Конечно, здесь разбит английский сад, - сказал Карло.

«Да, это сразу заметно», - подумал Джулиан, оглядываясь вокруг. Как в садах Способного Брауна^[43], земли виллы представляли собой череду пейзажей, подобную картинной галерее. Каждый поворот тропинки скрывал сюрприз – то китайский мостик над прудом золотых рыбок, то захватывающий дух вид на озеро с высеченных в камне ступеней, то уединённая поляна, на которой восседает египетская богиня с головой львицы. Угодья здесь были меньше, чем в загородных английских имениях, а потому дорожки петляли сильнее и извилистей, отчего сад казался истинно итальянским лабиринтом.

Карло с улыбкой добавил:

- Прогулка была бы куда опаснее, не знай я виллы. Она была полна маленьких ловушек, устроенных Ахиллом Дельборго, что владел ей пару столетий назад. Здесь сохранилось несколько мест, где достаточно наступить в нужную точку, чтобы ваши ноги окатило струёй воды. А в гротах, что устроены под пещерами в северной части сада, можно увидеть пугающе правдоподобный trompe-l’oeil^[44].

- Я должен это увидеть, - отозвался Джулиан.

Карло поклонился.

- Позвольте мне показать это вам.

Они пошли прямо на север, насколько это позволяли извилистые тропинки.

- У вас довольно необычный слуга, - через минуту сказал Джулиан.

Джулиану показалось, или Карло мгновенно напрягся?

- Да, думаю он необычен. Но я привык к нему и не обращаю внимания.

- Откуда он у вас?

- Это была случайность. Я говорил вам, что ездил в Милан незадолго до смерти Лодовико, чтобы незаметно продать кое-что. Мне был нужен слуга, но я уже рассчитал многих и не хотел лишать жену и детей никого из тех, кто остался. Как раз тогда появился Гвидо, что искал работу, как многие странствующие крестьяне. Он согласился ехать со мной в Милан за очень скромное жалование. Мы привыкли друг к другу, и я взял его с собой обратно в Парму.

- С тех пор его положение явно улучшилось, - заметил Джулиан вспомнив хорошую одежду и золотые серьги Гвидо.

- Как и моё, спасибо Богу и Мадонне, - ответил Карло.

- Как он оказался так далеко от Неаполя?

- Я не знаю. Он никогда не говорил много о своём прошлом, а я не настолько любопытен.

«В отличие от некоторых из нас», - договорил про себя Джулиан, а вслух сказал:

- Интересно, быть может ему не хотелось возвращаться в Неаполь в марте 1821-го?

- Люди подозревали это. Но Гвидо никогда не давал повода подумать, что как-то связан с революцией.

- Я полагал, что поскольку она была подавлена как раз тогда…

- Понимаю. Но насколько я узнал от Гвидо, он уже много лет не был в Неаполе.

- У него были рекомендации?

- Нет. Но это меня не беспокоило, ведь сперва я полагал, что его служба у меня будет очень краткой. Когда же я решил оставить его, то был удовлетворён его работой и вовсе не спросил рекомендаций.

- Он выглядит несколько непочтительным.

- Риску сказать, что так кажется посторонним. Это просто черта характера, - Карло смотрел прямо перед собой с совершенно неподвижным лицом. – В важных вопросах он никогда меня не подводил.

Джулиан напомнил себе, как странно порой складывались дуэты из господина и слуги. Он сам сделал своим камердинером уличного бродягу, которого притащил в судье за кражу часов и сам же оттуда выручил. Но не слишком ли удачное совпадение в том, что Карло – одиозный либерал и противник австрийцев – взял себе слугу-неаполитанца для поездки в Милан как раз, когда революция в Неаполе вызвала восстания в Пьемонте и Ломбардии? Быть может, Карло и Гвидо были ниточкой, связывающей неаполитанских карбонариев и ломбардских заговорщиков?

Джулиан и Карло достигли побережья озера. Перед ними виднелся мыс, где возносил в небо двух раздвоенные зубцы Кастелло-Мальвецци^[45]. Несколько минут ходьбы привели их к подножью скалы. Дорожки к пещерам не было, но тропинка из вытоптанной травы и видневшейся земли указывала направление.

Зев пещеры был узким и крутым, будто какой-то исполин подточил основание скалы ножом. Алые вьюнки, перегораживающие вход, только усиливали сходство с открытой раной. Карло пригласил Джулиана внутрь.

- Эту пещеру называют Салон – она самая большая, а остальные в сравнении с ней – кроличьи норы.

Джулиан медленно повернулся, давая глазам привыкнуть к полумраку. Салон был футов тридцати в ширину и почти идеально кругл, с высокими стенами из рябого камня. В центре на утоптанном земляном полу виднелся люк – железная решётка с замком. Также в пещере был маленький мраморный прудик – это прямоугольное углубление вырыли прямо в земле, а задняя стена трёх футов в высоту, опиралась на стену пещеры. На ней было изображено гротескное лицо, но из его рта не текла вода, а в самом пруду не было ничего, кроме песка и жухлых листьев.

- Раньше к озеру спускалась труба, питающая этот бассейн, - сказал Карло. – Это было при Ахилле Дельборго, что обожал трюки с водой. Это он выстроил гроты под пещерами. Его предшественники хранили вино в самой пещере, где его легко было украсть. Озеро тогда было местом беззаконным и кишело пиратами и наёмниками. Они прятали свои лодки на той стороне скалы и взбирались ко входу в пещеры. Так что Ахилл приказал выкопать гроты под пещерой и хранил вино там. Они всё ещё используются в этом качестве, хотя сейчас никто не запирает люк, когда хозяин находится на вилле.

Он поднял люк, что слабо застонал ржавыми петлями. Во тьму вела длинная лестница. Карло жестом пригласил его лезть первым.

При спуске Джулиана поразила тишина. Бриз, пение птиц, печальный плеск озера – все стихло. Запахи мира живых – трава, цветы, рыба – также покинули их. Он мог представить себе, что спускается в царство мёртвых, подобно Энею или Орфею.

Он почувствовал под ногами твёрдую землю и отошёл от лестницы. Казалось, они очутились под водой – даже тусклый свет здесь был синевато-зелёным. Вокруг была овальная комната футов пятнадцати в длину. Пол, стены и низкий сводчатый потолок были покрыты мозаикой, изображающей подводных жителей. Это их живые оттенки придавали свету, льющемуся из пещеры, такой странный цвет.

Карло присоединился к нему.

- Как видите, Ахилл построил далеко не просто винный погреб! Хотя здесь и правда хранили вино – вы можете представить себе полки вдоль стен.

- Да, я помню, Орфео и Тонио разбили бутылку, когда подрались именно здесь.

- Я об этом забыл, - снисходительно отозвался Карло и улыбнулся. – Я предполагаю, что они тайком спустились сюда, чтобы выпить по стаканчику, перебрали и поссорились. А теперь, если позволите, я окажу честь этому месту. Нам стоило бы взять фонарь. Но мы всегда сможем побывать здесь ещё раз.

Он провёл Джулиана в конец комнаты, где в стене обнаружился тёмный, низкий проход.

- Здесь есть ещё один грот, но без фонаря его едва увидишь. В него не пробивается дневной свет. Но он очень похож на этот, так что многого не пропустили. А теперь я покажу вам одну шутку Ахилла Дельборго.

Он повернулся и прошёл к противоположной стороне грота. Там тоже был проход – в нём едва ли можно было встать во весь рост. Карло жестом пригласил Джулиана войти.

Кестрель сделал несколько шагов вперед, как перед ним появилась тёмная фигура. Он замер, а потом осторожно протянул вперед трость. Она стукнулась о стекло.

- Зеркало.

- Да, - усмехнулся Карло. – Ахилл любил приводить гостей сюда и показывать им две комнаты, а потом приглашать в этот проход, говоря, что там третий грот. На самом деле это тупик – зеркало стоит прямо у стены, а любому входящему покажется, что кто-то идёт навстречу. Ночью, в свете факелов, в более нежном возрасте это может изрядно напугать.

Джулиан осмотрел зеркало. Оно было высоким и висело на кольях, вбитых в стену из твёрдого, старого дерева.

- Гроты уже не использовали для развлечения со смерти Ахилла, - продолжил Карло. – Вокруг них начали появляться зловещие легенды. Говорили, что здесь заключили и заморили голодом грешную жену Дельборго, а лодочники клянутся, что слышат её крики по ночам, когда огибают мыс. Местные крестьяне обходят это место стороной, а слуги, которых посылают за вином, крестятся и молятся перед тем, как войти.

Мужчины вернулись в главный грот. Карло пропустил гостя к лестнице, но Джулиан начал осматриваться.

- Синьор граф, не будете ли вы добры подняться и подождать меня снаружи? Я не задержу вас больше, чем на минуту или две.

- Но зачем?

- Я хочу поставить эксперимент.

- Как пожелаете.

Карло взобрался по лестнице и пропал в узком люке. Его тело перекрыло свет, отчего в грота сгустилась жутковатая тьма. Затем свет вернулся. Джулиан подождал полминуты, а потом позвал так громко, как мог:

- Синьор граф! Синьор граф!

Его крик отразился от стен и низкого, сводчатого потолка, подобно живому созданию, что искало выход. Джулиан подождал несколько секунд, а потом взобрался по лестнице и оказался в пещере и невольно прикрыл глаза рукой. От солнца кружилась голова, всё вокруг казалось ненастоящим, как будто он провел под землёй всю жизнь.

Карло смотрел на него с любопытством.

- Вы слышали, как я вас звал? – спросил Джулиан.

- Нет.

- Вы вообще ничего не слышали?

- Я вовсе не знал, что вы меня звали, пока вы не сказали это сейчас. – Карло изучающе посмотрел на своего гостя. – Чего вы хотели добиться?

- Развивать музыкальные познания, - легко ответил Джулиан. – Продвинуть науку. Я задумался о карьере создателя оперных театров.

«Ты потакал своим желаниям, - сказал ему голос в голове. – Ты наживёшь себе неприятностей, Джулиан Кестрель».

Переодеваясь к ужину, Джулиан обсудил с Брокером визит в гроты и разговор с Карло.

- Это лишь разожгло во мне желание больше узнать о Гвидо.

- Я пытался разговорить его, сэр, да он слишком стар, чтобы я был ему другом – ему ведь лет шестьдесят, если не больше. И он замкнутый – всё себе на уме, если не играет в карты и кости.

- Значит играй с ним. И давай ему выигрывать небольшие деньги. Я буду твоим банкиром.

- Да, сэр, - Брокер взял щетку для одежды и принялся ходить вокруг хозяина, очищая его фрак. – Я хотел ещё сказать вам, сэр – Нина и я, мы гуляли в саду и поговорили о той поездке её светлости в Бельгират. Это заняло много времени…

- Могу себе представить, - прокомментировал Джулиан, что немного знал о прогулках Брокера с горничными.

- Это из-за языка, сэр, - терпеливо пояснил Брокер. – Она не совсем не знает английского, а я не так навострился в миланском, чтобы схватывать всё, что она говорит, с первого раза. Так вот, Нина была с её светлостью в Турине в двадцать первом году, когда было восстание. Её светлость отбыла оттуда в Милан с Ниной и парой слуг. Они ехали по-старомодному, в простой гремучке с конями.

Джулиан подумал, что для маркезы было разумно покинуть Турин инкогнито. Без обычной свиты из слуг в цветах Мальвецци и экипаж с гербами мог привлечь нежеланное внимание повстанцев. Но анонимность также затруднила её поиски тогда и попытки понять её передвижениясейчас.

- Выехали они ещё днём, сэр, - продолжал Брокер. – и ехали по дороге к Новару. Но среди дня её светлость сказала, будто узнала, что на дороге повстанцы, и нужно ехать по-другому, чтобы сбить их с толку. Нина ничего не слышала ни о каких мятежниках, но она не задавала вопросов. Так что они неслись как ветер и добрались до Бельгирата к ночи.

- Зачем вообще было ехать в Бельгират?

- Нина не знает, сэр.

- Сколько времени они там провели?

- Да весь следующий день и ночь, сэр. Потом ищейки, которых послал маркез Ринальдо, их нашли, и маркез приехал ночью, а на следующее утро все уже были в Милане.

- Ночь, в которую Ринальдо и маркеза были в Бельгирате – получается, это ночь убийства?

- Нет, сэр, убийство было ночью раньше.

- И это была бы вторая ночь маркезы в Бельгирате, - Джулиан подсчитал. – Полагаю, Нина может засвидетельствовать её местонахождение?

- Это как раз то, чего она сделать не может. В первую ночь, как они прибыли, Нина чувствовала себя плохо, и её светлость отворила ей кровь. Она проспала почти весь следующий день и ночь. И не знает ничегошеньки о том, что делала её светлость.

- Дьявол! А слуги из гостиницы не могли этого запомнить. Маркеза могла вернуться в свою комнату, велеть не беспокоить её, а потом выбраться, прискакать сюда, убить Лодовико и вернуться в Бельгират за пятнадцать часов, пока все слуги думали, что она просто отдыхает от долгого путешествия.

Брокер перестал чистить спину хозяйского фрака, обошёл Джулиана и ободряюще посмотрел на того.

- Ей нужно было бы всё это спланировать, верно, сэр?

- Возможно.

- Ну, сэр, она ведь не могла заранее знать, что её камеристка заболеет.

- Не могла, - согласился Джулиан с холодной сдержанностью, - если только сама это не устроила.

У Брокера округлились глаза.

- Хотите сказать, она её отравила, сэр?

- Это возможно. Недомогание Нины оказалось удивительно удобным, если маркеза действительно задумала какую-то дьявольщину, - он смягчился. – Конечно, можно многое сказать в пользу маркезы. Такой план означает огромный риск. У неё не было алиби на время убийства, она не могла заранее знать, что власти попытаются замолчать убийство или так быстро обвинят Орфео. Кроме того, сложно представить себе столь утончённую женщину, что в одиночестве путешествует ночью по краям, кишащим контрабандистами и солдатами.

Он облокотился на каминную полку.

- Если бы я был комиссарио Гримани, знаешь, что бы я сказал? Я бы сказал – крайне маловероятно, что маркеза убила мужа сама. Если она приложила к этому руку, то у неё должен был быть сообщник и настоящий убийца – Орфео. Когда Орфео сбежал с виллы после убийства, ему нужно было покинуть австрийскую Италию. Граница со Швейцарией в Кьяссо недалеко, но хорошо охраняется. Возможно, он пересёк озеро Маджиоре и оказался в Пьемонте, где его как раз ждала маркеза с лошадьми, провизией и всем, что могло ему понадобиться. - Джулиан насмешливо улыбнулся. - Неплохая теория. Маркеза была бы первоклассной сообщницей. Она умна, ловка, сообразительна, умеет сохранять холодную голову, что бы не случилось. Но если она сообщница – то чья? Единственный, кто точно присоединился к ней к Бельгирате – Ринальдо. Быть может, она специально отправилась туда, чтобы у него был предлог ездить по всей округе, якобы разыскивая мачеху? Если бы его поймали на вилле, он был мог сказать, что приехал передать новости о том, что маркеза пропала. Где мои перчатки?

Брокер вручил их. Джулиан надел перчатки, продолжая развивать мысль.

- Другой вариант – де ла Марк. Он признаёт, что был в Турине в то же время, что и маркеза, но ничто не указывает, будто он поехал за ней в Бельгират. – Джулиан поднял глаза от пуговиц на перчатке. – А долго ли маркеза была в Турине?

- Нина говорит, что около месяца.

- А что она там делала?

- Я не знаю, сэр.

Джулиан задумался. В первые месяцы 1821-го года в Турине произошло три важных события – туда приехала маркеза, туда приехал де ла Марк и там вспыхнуло восстание. Чем дольше он думал об этом, тем твёрже был уверен, что хотя бы два событиях из этих трёх связаны. Могла ли маркеза или де ла Марк иметь какое-то отношение к повстанцам или их противникам? Или они просто поехали в Турин, чтобы быть подальше от знатного и, возможно, ревнивого мужа маркезы? Джулиан понадеялся, что в Турин их привела политика, а не любовь. Но нельзя было отрицать, что причиной было и первое, и второе – это ведь Италия.

Глава 16

Следующим утром гости виллы высадились в Соладжио и отправились к церкви. Маркеза шла под руку с Карло, Нина несла за госпожой подушечку для коленопреклонений из алого бархата и золотой парчи.

У церковных дверей толпилось много прихожан – должно быть, явились и люди из соседних мест, чтобы поглазеть на маркезу и её гостей. Все посторонились, когда процессия с виллы проходила внутрь. Де ла Марк погрузил пальцы в купель и протянул руку маркезе, улыбнувшись, когда та прикоснулась к его пальцам, чтобы получить святую воду. Эта милая церемония привела Джулиана в ужасное раздражение. Он бы удивился, если у католицизма де ла Марка была хоть какая-то глубина. Впрочем, Кестрель не был настолько искусен в самообмане, чтобы утверждать, что его возмутила религиозная сторона произошедшего.

Холод и мрак церкви составляли резкий контракт с солнечным светом и весельем снаружи. Хрупкие свечи и тусклые лампы не разгоняли тьму, а лишь добавляли ей золотистый оттенок. Дон Кристофоро занял своё место у высокого алтаря и забормотал освящённые веками латинские слова среди клубов благовоний и кротких, невнятных ответов паствы. Джулиан внушал прихожанам страх, ведь был единственным, кто ни разу в жизни не причащался. Но музыка, как он и надеялся, была прекрасной. Казалось, никто бы не возмутился, услышав арии из опер Россини, смешанные с литургией.

После мессы гости отправились обратно к берегу. Уже у пирса Джулиан услышал сзади слабый вскрик. Он обернулся. Нина замерла как вкопанная и потрясённо смотрела в сторону причала. Проследив за её взглядом, Джулиан увидел, что на каменном волнорезе сидит Брокер и болтает ногами в реке. Очень близко к нему устроилась что-то говорящая и хохочущая Роза, черноглазая искусительница из «Соловья».

Брокер поймал взгляд Нины и, поспешив к ней, на смеси ломаного миланского и энергичных жестов, пояснил, что хотел бы проводить её из церкви. Сперва девушка отшатнулась, но после долгих уговоров, согласилась и позволила взять себя под руку. Джулиан заметил, что Роза посмотрела им вслед, уперев руки в бока и сверкая глазами. Война была объявлена.

Жизнь на вилле быстро вошла в колею. Днём гости рассеивались. Маркеза бывала на озере, гуляла в саду, наносила визиты соседям или любовалась красивыми пейзажами. Зачастую её сопровождал Карло, иногда – Джулиан или де ла Марк.

Карло проводил много времени на озере. Он был первоклассным лодочником и понимал настроение Комо не хуже местных крестьян. Джулиан гадал, не способ ли это убежать с виллы. Хотя граф не выказывал никакой враждебности к Беатриче, это место не могло не приносить ему болезненных воспоминаний.

Время Гримани было занято надзором за местными жандармами, что методично прочёсывали сады и окрестности в поисках улик. Он часто отсутствовал на вилле, но созданное им напряжение никогда не развеивалось – комиссарио или его верная тень Занетти могли вернуться в любой миг.

Ученик Донати, Себастьяно, говорил мало, хмурился много и отрабатывал пение каждый день. Его «Che invenzione, che invenzione» вскоре стали общей шуткой – обитатели виллы закатывали глаза в мучительной терпимости, стоило им услышать их.

Джулиан продолжал осматривать окрестности. Он поговорил об убийстве с некоторыми людьми – в том числе Ругой и Куриони. Он взобрался на скалу и обошёл серые, мрачные стены Кастелло-Мальвецци, но в отсутствие Ринальдо не смог попасть внутрь. Иногда он поднимался в холмы, бродил по лесам, пестревшим осенними ягодами, или скалистым ущельям, изрезанным сверкающими ручьями. Взбираясь выше, он видел кружащих орлов и любовался прекрасными видами ломбардских равнин и снежными пиками Альп.

Поначалу Кестрель беспокоился, что оставляет в небрежении МакГрегора, но всякий раз, когда Джулиан пытался пригласить доктора в свою экспедицию, то никак не мог найти его. МакГрегор то уходил рыбачить с Карло, то посещал пациентов вместе с Куриони, то наблюдал за работающими рыбаками, то слушал песни, что поют их жёны, чиня сети.

- Вы открыли для себя dolce far niente, - сказал однажды Джулиан, обнаружив доктора на террасе «Соловья» с неизменной чашкой скверного чая.

- Dolce… что?

- Так говорят итальянцы – «сладкое безделье».

- Безделье! – ощетинился МакГрегор, - Я изучаю, как здесь делают вино, - он указал на берег, где два голых мальчишки барахтались в чане с виноградом и брызгали друг в друга соком.

- Прошу прощения, - весело ответил Джулиан, - Мне должно быть показалось, что вы спали, когда я подошёл.

- Хмф! Ну, я должно быть вздремнул минуту или две, - МакГрегор подобрался. – Здесь немного занятий. Твой план раскрыть убийство, к которому ты не имеешь никакого отношения, привёл нас в настоящие земли лотофагов.

Джулиан понял, что задержка освободила доктора. Пока МакГрегор мог вернуться в Англию к своим пациентам, он чувствовал, что должен сделать это. Но раз доктор обязался оставаться на вилле, пока убийство не будет раскрыто, или расследование не будет заброшено, его настигло ничегонеделанье. А Италия сделала всё остальное.

На четвёртый день Джулиан совершал прогулку вдоль извивающегося горного ручья и заметил мужские ноги, торчащие из-под куста остролиста. Он спросил по-английски:

- Вы потеряли что-нибудь?

Человек выбрался из-под куста.

- Нет, не совсем. Я пытался поймать ящерицу, но они оказались чертовски быстрыми, - незнакомец поднялся на ноги и принялся энергично отряхивать колени от земли. – Как вы узнали, что я англичанин?

- Немногие итальянцы носят английскую саржу, и те, кто носят, не рискуют ползать в ней по кустам.

- Я понимаю, - он усмехнулся, - очень научный поход. Не могу не одобрить.

Это был почти ровесник Джулиана, ширококостный и долговязый, с жёсткими каштановыми волосами и лицом, которое выглядело так, будто его собрали из частей других лиц, что были отвергнуты их хозяевами. Результат получился на удивление приятным, хотя, возможно, дело было в весёлых карих глазах и широкой улыбке.

Он вытащил из глубин куста шляпу и собрался надеть её.

- О, чёрт! – он сорвал её с головы и пропустил волосы сквозь пальцы. – Колючки! – он произнёс это таким тоном, будто это было ругательство. Незнакомец хорошенько встряхнул шляпу и осторожно водрузил на голову. – Так-то лучше! Рад познакомиться, сэр. Я Хьюго Флетчер.

Он протянул руку, и Джулиан пожал я.

- К вашим услугам, мистер Флетчер. Я Джулиан Кестрель.

- Что? Это правда вы?

Джулиан улыбнулся.

- Так сказано в моём паспорте, а в Италии никто не может спорить с documenti.

- Вы остановились где-то поблизости?

- Да, на вилле Мальвецци.

- Это просто удивительная удача. Вы не возражаете, если я использую для вас отвлекающего манёвра?

- Что вы имеете в виду?

- Я наставник достопочтенного Беверли Сент-Карра. Он совершает гранд-тур, и его родители отправили меня вместе с ним, будучи в заблуждении, что я помогу ему не попадать в неприятности. Он впутался в одну передрягу в Милане, и мы приехали сюда, где ему до безумия скучно. Но когда он узнает, что здесь вы, то воспрянет духом – иногда он вспоминает, что хочет быть денди. Но не позволяйте ему заговорить с вами сразу же. Попытки свести знакомство займут его на пару недель.

- Кажется, вам не по душе ваше занятие, - заметил Джулиан.

- Я не знаю, доводилось ли вам отвечать за молодого богача, у которого мало ума и ещё меньше дисциплины, оказавшегося на воле в стране, столь обильной вином и красивыми женщинами. Быть может, вы пробовали носить в кармане рой пчёл – ощущение почти такие же, - Флетчер горько усмехнулся. – Я слишком много болтаю. Просто давно не доводилось вести цивилизованной беседы.

- Наставник – это ваша профессия?

- Я натуралист. Раньше я работал вместе с одним немецким коллегой в Берлине и помогал ему с книгой об арахнидах – то есть, пауках. Но когда мой отец умер, мне пришлось вернуться к Англию. Он был управляющим у лорда Сент-Карра, а Сент-Карры сделали для меня всё – отправили в университет и помогли преуспеть в этом мире. Когда они спросили, не хочу ли я сопровождать их сына в путешествии, я не мог отказать.

- Хьюго! – раздался молодой мужской голос. – Хьюго, где вы?

- Я здесь, Беверли! – покорно отозвался Флетчер.

Из-за изгиба ручья появился достопочтенный Беверли Сент-Карр со шляпой в руках и спутанными светло-каштановыми волосами. Это оказался юноша чуть за двадцать с широкими голубыми глазами, двигавшийся неловко, но энергично. Его одеяние представляло собой пародию на последнюю моду – рукава наполовину скрывали кисти и были нелепо раздуты у плеч. Сюртук, шляпа и брюки, вдобавок, были перемазаны грязью и промокли.

- Пресвятой Боже! – воскликнул Флетчер. – Что вы делали?

- Ничего я не делал! Я прогуливался вдоль ручья, увидел девушек, что пришли на берег с корзинами белья и ушёл за кусты… ну, чтобы не мешать им… А они заметили меня и подняли страшный шум.

- Как странно, - заметил Флетчер.

- Не совсем, - пробормотал Джулиан. – Когда местные женщины идут на стирку, они закатывают юбки выше коленей.

- О, Беверли, - Флетчер укоризненно покачал головой.

- Ну, я же не просил их показывать мне свои ноги, верно? – обидчиво отозвался Сент-Карр. – Если они так ведут себя прилюдно, то не могут ждать, что мы будем закрывать глаза.

- Но они ведут себя так не прилюдно, - возразил Флетчер. – Неудивительно, что они подняли шум, когда увидели, что вы подсматриваете за ними.

- Я не подсматривал! Я только… Ладно, не имеет значения, что я делал. Хьюго, они бросались в меня камнями! Они побежали за мной, обливали водой и кричали, а я и не знал, что они говорили, но звучало ужасно оскорбительно. А потом у меня слетела шляпа, я наступил на неё, а они просто стояли, уперев руки в бока и смеялись надо мной. – Он бросил на наставника свирепый взгляд. – В Англии такого бы никогда не случилось!

- В Англии вы вели себя лучше.

- Нет, не вёл! Я хочу сказать… Я не думаю, что сделал что-то дурное. Я просто прогуливался, - он безутешно пнул камешек. – А чем ещё можно заняться здесь! С тем же успехом мы могли остаться в Хэмпшире!

Джулиан оглянулся вокруг – ручей струился через поросшие лесом утёсы и ниспадал в кристальную гладь озера.

- Кажется, в Хэмпшире есть красоты, которые я пропустил.

- Это всё прекрасно, если вы любите пейзажи, - ответил Сент-Карр, - но когда я поехал на континент, то ждал, что буду чем-то заниматься.

- Вы и занимаетесь, - заметил Флетчер. – Придумываете сами себе проблемы. А теперь вы хотите, чтобы я представил вам этому джентльмену или будете и дальше говорить с ним, как с лакеем?

Кажется, на лице Сент-Карра впервые промелькнул стыд.

- Прошу прощения, сэр, - обратился он к Джулиану. – Я не хотел показаться грубым. Просто я был не в себе из-за того, что на меня так набросились.

- Тогда начнём? – предложил Джулиан. – К вашим услугам, сэр. Джулиан Кестрель.

Он протянул руку, но Сент-Карр только вытаращил глаза.

- О, послушайте-ка! Как… как просто… Хьюго, почему вы мне не сказали, кто этот джентльмен?

- Я собирался, - ответил Флетчер, - но кто-то всё не давал мне и слова вставить.

Сент-Карр в отчаянии посмотрел на свой погубленный костюм.

- Обычно я не такой грязнуля, мистер Кестрель. Эти женщины…

- Я понимаю, мистер Сент-Карр. Неприятность, что может случится с любым джентльменом.

- Как вы добры! – Сент-Карр взбодрился. – Вы должны увидеть меня, когда я буду одет как должно. Я хорошо сложен.

- Могу себе представить, - ответил Джулиан, слишком хорошо это понимавший.

Сент-Карр посмотрел на своего наставника с триумфом, а потом пригляделся к брюкам Флетчера.

- Вы и сами весь в грязи, Хьюго! Что вы делали?

- Я пытался поймать ящерицу.

Сент-Карр закатил глаза.

- Вы ещё это не бросили? Будет вам, Хьюго, вы же учились к Оксфорде! Благодаря моему отцу вы почти джентльмен и могли бы найти себе занятие получше, чем резать ящериц и собирать листья, - он обратился к Джулиану. – Вы даже не представляете, как ужасны эти вскрытия, мистер Кестрель. Дома, после охоты, Хьюго то и дело забирал кролика или птицу и изучал. Однажды я застал его за этим – склонился на выпотрошенным трупом с руками по локоть в крови!

- Вы снова читали «Монаха», - вздохнул Флетчер, - значит, сегодня вечером, будете подпрыгивать от каждого скрипа половицы и каждый час перезаряжать пистолеты.

Джулиан подумал, что эти двое слишком много времени проводят вместе.

- Не стоит ли вам познакомиться с местным обществом? Я был бы рад представить вас маркезе Мальвецци.

Глаза Сент-Карра загорелись. Он уже начал было говорить, но Флетчер оборвал его.

- Вы очень добры, мистер Кестрель, но вы не можем вторгаться в чужое общество.

- Я не сомневаюсь, что маркеза будет рада познакомиться с вами, - он поднял бровь. – Вы умеете петь?

Кажется, Флетчер растерялся на мгновение, но потом рассмеялся.

- Умею, но это будет создавать неудобства для окружающих. Почему вы спрашиваете? Вы готовите концерт?

- Нет, - ответил Джулиан, - на самом деле, я расследую убийство.

У Сент-Карра отвалились челюсть.

- Убийство! О, конечно, вы ведь раскрывали убийства в прошлом. Я читал в «Колоколе лондонской жизни». А кто убит? Как убит? Когда это случилось?

- Дело, я полагаю, в убийстве маркеза Мальвецци, - медленно проговорил Флетчер. – Мы немного слышали об этом в Милане. Это случилось несколько лет назад, верно?

- Четыре с половиной года, - уточнил Джулиан, - но лишь недавно стало известно, что это убийство.

- Четыре с половиной года? – Сент-Карр был разочарован. – Но тогда убийца уже давно скрылся.

- Необязательно, мистер Сент-Карр. Порой безопаснее всего прятаться у всех на виду.

- Вы хотите сказать… где-то поблизости? – Сент-Карр бросил вокруг беспокойный взгляд.

- Мистер Флетчер уже обыскал этот остролист, - успокоил его Джулиан.

- Убийца в окрестностях! – Флетчер покачал головой в комичном отчаянии, - А я-то думал, что здесь удержу Беверли подальше от проблем!

Глава 17

Джулиан рассказал маркезе о Флетчере и Сент-Карре, и та послала им приглашение на кофе к завтрашнему вечеру. Хозяйка заметила, что если так пойдёт и дальше, англичан на вилле вскоре станет больше, чем итальянцев. Впрочем, затронув эту тему этим вечером она выглядела задумчивой. Маркеза и Джулиан сидели в музыкальной, хотя всех остальных благоухание этого вечера выманило на улицу.

- Вам не кажется интересным, что два молодых англичанина появились почти что у нас на пороге? – спросила она.

- Вовсе нет. Разве на озеро Комо не приезжает много иностранцев?

Она вздохнула.

- Я думаю, не стоит ждать, что Орфео сам явится нам в руки.

- Я не думаю, что кто-либо ждёт от него такого – быть может, кроме де ла Марка.

- Это странно, верно? – задумчиво спросила маркеза. – Отчего он так уверен, что Орфео найдут?

Джулиан пожал плечами.

- Всё, что говорит месье де ла Марк – это три части насмешек на одну часть мистификации. Из его слов невозможно сделать выводы о его мыслях.

- Вам он не нравится, - заметила она.

- Он бы нравился мне больше, маркеза, если бы он меньше нравился вам.

Она улыбнулась.

- Но я пригласила его лишь ради вас – ведь вы хотели свести с ним знакомство, - она легко коснулась его руки. – Могу я попросить вас сыграть для меня?

Она подошла к пианино и взяла кипу нот с подставки.

- Вот, - это была «Аппассионата» Бетховена – Лодовико обожал её, хотя не любил немецкую музыку. Если вы согласитесь сыграть её, я буду переворачивать страницы.

Он сел за инструмент. Маркеза встала рядом, время от времени наклоняясь, чтобы перелистнуть ноты. Это отвлекало Джулиана, но придавало игре пыл. Когда он закончил, маркеза захлопала в ладоши.

- Брависсимо!

Джулиан поклонился. Она потянулась за страницами, чтобы убрать сонату с подставки – а значит, стала к нему ещё ближе.

- Как странно. Посмотрите.

Маркеза указала вниз страницы, где линии нотного стана тянулись чуть дальше, чем сами ноты. В конце произведения были синими чернилами трижды написана пара нот – «фа» и «си».

- Это почерк Лодовико, - заметила она.

- Вы уверены?

- Да. Я часто видела, как она записывал отрывки новых произведений.

Джулиан нахмурился. Через какое-то время он спросил:

- Эрнесто говорил вам, что по его мнению, маркез Лодовико незадолго до смерти писал музыку?

- Да. Я помню, как была немного удивлена, что его творения так и не нашли. Но смерть Лодовико была таким потрясением, что я не придала этому особого значения.

- Ещё он говорил, что маркез Лодовико писал ноты на любой бумаге, что подворачивалась под руку. Возможно, это она из них, - он посмотрел на стопку бумаг под пианино. – Это всё ноты Лодовико?

- Да. Вы хотите сказать, там может быть больше пометок?

- Мы должны узнать, - ответил Кестрель.

Они сели на скамеечку у пианино, каждый перебирая пачку бумаг. Наконец, Джулиан сказал:

- Я кое-что нашёл.

Маркеза наклонилась посмотреть – её мягкие тёмные волосы коснулись его щеки.

- До-Фа-диез, - прочитала она, - эта пара повторяется три… нет, четыре раза на этой странице, везде, где осталось свободное место. Это точно почерк Лодовико. Что это не произведение?

- «Ah! Che invan sul mesto ciglio»^[46] из «Магомета II» Россини, - он посмотрел на титульный лист. – Впервые исполнялось в декабре 1820 года. Маркез Лодовико мог сделать эти пометки только между декабрём 1820-го и мартом 1821-го, когда был убит.

- Именно в тот период, когда он знал Орфео, - тихо добавила маркеза.

Они просмотрела остальные произведения, но больше не нашли ничего.

- Зачем писать одни и те же ноты на одной странице? – гадала маркеза.

- Возможно, ему не давалось определённое место в его произведении, а эти заметки – его часть.

Она задумчиво улыбнулась.

- У Лодовико и правда была привычка записывать то, что было у него на уме. Однажды я узнала имя его прошлой любовницы, потому что он написал его на обрывке обёрточной бумаги от Рикорди.

- Вы поссорились?

- О, небеса, я никогда не ссорилась с Лодовико из-за любовниц. Он был очень энергичен – конечно, они у него были. Изредка я упрекала его. Он стойко принимал это.

Она раскрыла веер и начала легко обмахиваться.

- Поскольку мы заговорили об именах, должна сказать, что ваше мне больше нравится произносить по-итальянски – Джулиано. Я буду называть вас так иногда, когда мы будем наедине.

- Я молю вас не делать этого слишком часто – не больше одного или двух раз за вечер.

- Почему же?

- Из-за того, как это будет меня опьянять. Люди подумают, что я совершил налёт на винный погреб.

Она рассмеялась.

- Скажите мне, синьор Кестрель…

- Джулиано? – предложил он.

- Для человека, который так боится опьянеть, - поддразнила маркеза, - вы, кажется, слишком хотите открыть эту бутылку. Хорошо, Джулиано, решите мне такую загадку. Вы флиртуете как француз, рассуждаете как немец и понимаете музыку, как итальянец. Как получилось, что несмотря на всё это, вы англичанин до мозга костей?

- Национальный характер так просто не искоренить. Я жил на континенте несколько лет и обрёл блеск, но дубовый стол остаётся дубовым столом, даже если выглядит как красное дерево или отделан под черепаховый панцирь.

- Вы напомнили мне мой прикроватный столик – он из красного дерева. И именно того же цвета, как ваши волосы. И у него красивые ноги.

Джулиан почувствовал, что краснеет, как школьник.

- А как будет «Беатриче» по-английски? – спросила она.

- Пишется также, но произносится по-другому, - он показал, как именно. В сравнении с итальянским Бе-а-три-че, это звучало резко и отрывисто.

- Мне больше нравится итальянская «Беатриче».

Он посмотрел в её большие, тёмные, сверкающие глаза.

- Мне тоже.

Раздался короткий, резкий стук. Её браслет расстегнулся и упал на пол. Это был тот, что она всегда носила на правой руке – нитки мелкого жемчуга с большой овальной застёжкой из золота с рубином. Джулиан наклонился, чтобы поднять драгоценность и впервые увидел, что находится на внутренней стороне застёжки. Там оказалась миниатюра, изображающая молодого мужчину с тёмными глазами и чёрными усами. Он носил зелёный мундир с красным прибором с золотыми эполетами, а также медный шлем с тюрбаном из шкуры леопарда и чёрным гребнем. Джулиан видел такую форму на батальных полотнах – а также на ветеранах, что в своих плохо сидящих, залатанных мундирах, просили милостыню на улицах Парижа. Жена Лодовико Мальвецци носила на запястье портрет офицера отборных наполеоновских улан.

Джулиан посмотрел на маркезу и получил в ответ слабую, непроницаемую улыбку. Она не смутилась ни на йоту. Хотел бы он сказать то же о себе.

- Кто это?

- Майор де Гонкур, мой первый муж.

- Я и не знал, что вы были замужем прежде.

- Теперь я об этом не говорю. Он был наполеоновским офицером. Он приехал в Милан и влюбился в меня, а отец не упустил возможности сблизиться с французами. Наполеон удерживал Милан так долго, что даже патриции, вроде моего отца, постепенно смирились с его правлением. Конечно, Лодовико, что был близким другом моего отца, резко возражал против такого брака.

- По политическим или личным причинам?

- О, тогда – только по политическим. Для него я была почти ребёнком. Даже если бы он влюбился в меня, его жена Изотта, была ещё жива, а он никогда бы не помыслил соблазнить меня до того, как я выйду замуж. Нет, он просто ненавидел французов и всё, за что они выступали. Но мой отец принял твёрдое решение, и на мой восемнадцатый день рождения я стала мадам де Гонкур.

Джулиан снова посмотрел на майора. Тот был очень красив – по крайней мере, художник передал его таким. Он не выглядел достаточно зрелым, чтобы командовать полком, но в Grande Armée^[47] многие молодые люди делали стремительную карьеру.

- Вы любили его, - сказал Джулиан.

- Как вы романтичны. Он мне нравился. И он любил меня, хотя был и кое-кто, кого он любил больше.

- Кто же это?

- Его император. Филипп был не из тех аристократов, что делали вид, будто приняли Наполеона, а втайне его презирали. Он поклонился Наполеону. Он ничего не хотел кроме как умереть за него, и это желание исполнилось. Его убили при Ватерлоо.

- Мне жаль, - сказал Джулиан, и после паузы продолжил. – А как вы вышли за Лодовико?

- Когда Филипп погиб, я вернулась в Милан и увидела, что отец отчаянно пытается завести дружбу с австрийцами. Мой французский брак был для него ужасным препятствием. Сперва он меня прятал – даже пытался убедить меня носить вуаль. Потом он увидел, как австрийские офицеры кружат вокруг его дочери и стал подталкивать меня к новому браку. Я увидела, что он хочет навязать мне австрийского мужа, как уже навязал французского. Мне нравился Филипп, но я не думала, что хочу ещё одного замужества за иностранцем. В этот раз я решила выбрать сама.

У меня было довольно поклонников, но никто не заговаривал о браке. Я ведь была бедна. Филипп отдал всё, что у него было, во имя своего императора, а отец не стал бы ничего для меня делать, выйди я не неугодного ему. Но я была вдовой и могла завести любовника, который мне нравится. Когда я вернулась из Франции, Лодовико ясно дал понять, что уже не видит во мне ребёнка. Он хотел меня; мне он нравился, и мне нужен был защитник. Очень просто. Через несколько месяцев Изотта умерла, и Лодовико сделал меня своей женой. Это было очень щедро. У него не было никаких причин делать любовницу супругой.

Джулиана тронула эта история – и более всего, то, как буднично маркеза её рассказала. Он почувствовал, как одинока эта женщина – циничный страж собственного уязвимого сердца, следящий, дабы никто не смог пробудить в нём нежность или доверие. Всегда ли она была так осторожна? Или это принёс горький опыт?

- Почему вы всё ещё носите портрет Гонкура на руке? – спросил он.

- Потому что это лучше, чем носить его у сердца? – но увидев, как он серьёзен, маркеза продолжила более мягко. – Филипп подарил мне этот браслет вскоре после брака. Он часто бывал в походах и хотел, чтобы его портрет всегда был у меня, чтобы я не забыла его в разлуке. Я думаю, он бы хотел, чтобы я и дальше носила его, - она протянула правую руку ладонью вверх. – Вы не наденете его мне?

Кестрель повиновался. Когда он застегивал браслет, в комнату вошёл МакГрегор. Он замер на пороге немного сконфуженный, увидев, как Джулиан держит маркезу за руку.

Но та поднялась, совершенно спокойная.

- Спасибо, синьор Кестрель. Я думаю, теперь застёжка держится. Добрый вечер, синьор Dottor. Позвольте оставить вас с синьором Кестрелем. Я надолго оставила без внимания других гостей.

Она выпорхнула прочь. МакГрегор посмотрел женщине вслед в некотором замешательстве.

- Практикуешь новый вид допроса? – едко спросил он у Джулиана.

- Я просто помогал даме, у которой расстегнулся браслет, - Джулиан сел за пианино и снова начал «Аппассионату», - Я уже допросил её.

- Вот как? – скептично отозвался МакГрегор. – И что ты узнал?

- Узнал, что у неё был муж до Лодовико Мальвецци. Его звали Филипп де Гонкур, и он был преданным офицером Бонапарта. Она говорила о нём сдержано, но я думаю, что она привязана к нему сильнее, чем признаёт.

- Это важно для расследования?

- Окажется важно, если она сочувствует делу, за которое он погиб. В Англии мы привыкли считать Бонапарта деспотом и завоевателем, но здесь он символизирует свободу и объединение Италии. Если маркеза любила Гонкура и винила врагов Бонапарта в смерти мужа, она могла связать свою судьбу с карбонариями.

- Но она вышла за Лодовико Мальвецци, который ненавидит карбонариев и французов.

- И таким образом избавилась от любых подозрений и получила entrée^[48] в высшие правительственные круги, где могла узнавать сведения, ценные для тайных обществ.

- Ты хочешь сказать, что она была в сговоре с Орфео? – нетерпеливо спросил МакГрегор. – А вся поездка в Бельгират была нужна, чтобы помочь ему сбежать!

- Я больше склоняюсь связать поездку с де ла Марком, что также был в Пьемонте в то время.

- Ты полагаешь, между этими двумя была какая-то связь?

- Любовная или связанная с убийством? – спросил в ответ Джулиан.

- Одно могло привести к другому.

- Только не в Италии. Почему бы? Amica^[49] должна иметь мужа – это даёт ей положение в обществе. У де ла Марка не было никаких причин убивать Лодовико, если только он сам не хотел жениться на маркезе, - Джулиан перестал играть, чтобы обдумать сказанное. – На самом деле, это и правда может быть целью де ла Марка – не зря он показался мне авантюристом. Маркеза красива, благородна по рождению, а смерть Лодовико сделала её богатой. Загвоздка одна – де ла Марк так и не женился на ней. Быть может, он делал предложение, но получил отказ?

Ответа не знал никто из них. Джулиан вернулся к игре.

- Что это? – спросил МакГрегор

- Plaisirs d’amour.

- «Удовольствия любви?» Я должен был знать, что это какая-от безделица.

Слова песни звучали в голове Джулиана: «Удовольствие от любви длится лишь мгновение, боль от любви длиться всю жизнь».

Он закрыл пианино и подошёл к окну. Доктор с опаской посмотрел ему вслед.

- Этот флирт между тобой и маркезой…

- …то, о чём не стоит беспокоиться. Я держу свои чувства в узде. Я должен. Иначе эта женщина сможет делать со мной всё, что ей заблагорассудиться.

Глава 18

Джулиан решил проблему континентальных завтраков на вилле, съедая всё меньше каждый день, и на четвёртое утро получил обычный итальянский завтрак с кофе и булочками. Брокер принёс его вместе с принадлежностями для бритья в восемь утра. Джулиан, что ещё лежал в кровати, с неодобрением посмотрел на широкую ухмылку своего камердинера.

- Ты ведь знаешь, я возражаю против хорошего настроения в такой час. Если ты немедленно не придашь своему лицу выражение, уместное на похоронах, я задёрну полог и просплю до полудня.

- Да, сэр, - Брокер стал так серьёзен, что Джулиан рассмеялся и примирился с необходимостью встать.

- Полагаю, твоим неподобающим этому часу дня восторгу я обязан Нине? – спросил Кестрель, пока камердинер помогал ему надеть халат.

- Нет, сэр, это Гвидо.

Джулиан поднял брови.

- Я никогда не предполагал, что твои вкусы настолько широки.

- Я хочу сказать, сэр, - терпеливо ответил Брокер, - что кое-что вызнал про него для вас. Я ведь уже пытался распотрошить его, но он всё запирался^[50].

Джулиан кивнул. До этого Брокеру не удавалось развязать Гвидо язык, даже проигрывая ему в карты и кости.

- Так вот, я видел, что он носит с собой, - продолжал камердинер, - у него есть золотые часы и ром, почти такой же хороший, как тот, что пьёт его господин. В бумажнике у него пачка банкнот толщиной с кулак, пара печатей, карандаш и какие-то исписанные бумаги.

Джулиан пристально посмотрел на слугу и спросил опасно мягким голосом:

- И откуда же ты узнал, что у Гвидо в бумажнике?

Брокер отвёл глаза.

- Наверное, я мог подрезать его, сэр, чтобы посмотреть, что там, а потом оставить где-нибудь, чтобы Гвидо подумал, что просто выронил из кармана.

- Ад и проклятие! Не я ли предупреждал тебя быть осторожнее с Гвидо?

- Но, сэр…

- Ты понимаешь, что будет, если тебя поймают? Если неаполитанцу попадается вор, он не тащит его к судье – он просто достаёт кинжал и закалывает его.

- Я и не собирался попадаться, сэр, - с лёгкой обидой отозвался Брокер.

- Я не могу позволить себе такую возможность. У меня нет времени искать себе нового слугу потому что старый позволил зарезать себя. Ты пообещаешь мне больше не устраивать таких трюков. Ты понял?

- Да, сэр.

Лицо Джулиана смягчилось.

- Что же, поскольку ты рисковал жизнью и здоровьем, чтобы узнать, что в бумажнике Гвидо, давай извлечём из этого всё, что можем.

Он подошёл к умывальнику и ополоснул лицо, затем тщательно вытер его полотенцем.

- Начнём с банкнот, - сказал Джулиан, отходя от умывальника. – Гвидо мог выиграть их в кости или карты, хотя если ему так везёт, то другим игрокам не мешало бы проверить его рукава. Также Карло мог необычайно щедро ему платить, что заставляет подумать о том, какие ещё услуги Гвидо мог ему оказывать. Наконец, он мог шпионить на кого-то ещё.

- Вы про карбонариев, сэр?

- Возможно. Но я думаю, что лучше подойдет правительство одного из других итальянских государств. Карло – известный либерал и бонапартист. Быть может, австрийцы подсунули ему Гвидо, чтобы следить за его делами. Но сложно поверить, что Карло попался в такую ловушку. Он должен был узнать шпиона так же легко, как ты узнаёшь ищеек с Боу-стрит.

Джулиан обернул полотенце вокруг шеи прямо поверх бутылочно-зелёного шёлкового халата. Из специальной коробочки он достал бритву с серебряной ручкой и осторожно проверил лезвие пальцем, чтобы убедиться в его остроте. Кестрель всегда брился сразу после подъёма, считая, что выходить в свет с ночной щетиной – значит лишать себя преимущества. Он взбил мыльную пену и нанёс на лицо кисточкой, после чего принялся аккуратно соскребать щетину со щек, разговаривая лишь между взмахами острым лезвием.

- Исписанные бумаги Гвидо куда интереснее его денег. Немногие итальянцы его положения умеют писать, особенно в Неаполе. Грамотность – большое преимущество для карбонария, ведь благодаря ей не придётся доверять свои послания деревенскому писцу. Ты знаешь, что говориться с тех бумагах?

- На некоторых будто счёт карточной игры. Остальные все на каком-то италянском наречии, которое я не узнал – неполитанском, наверное. Но почерк аккуратный, будто ему это привычно.

- Ставлю Ломбард-стрит против медячка, что когда-то он занимал более высокое положение, - Джулиан резко отложил бритву. – Какой же я болван! Я упустил самую очевидную возможность, - он улыбнулся и снова поднял лезвие. – Не дай Гвидо понять, будто знаешь, что он умеет писать. Это помешает моему маленькому эксперименту.

Днём Нина принесла Джулиану послание от госпожи – так приглашала гостя присоединиться к ней в музыкальной комнате. Кестрель обнаружил маркезу сидящей на бело-золотом диване с письмом в руках. На неё было простое белое утреннее платье и чепец с мягким чёрным бантом наверху и оборками, ниспадающими по обе стороны лица. Браслет с портретом Филиппа де Гонкура занимал своё обычное место на правой руке.

Маркеза подняла глаза, когда Джулиан вошёл.

- Я получила от Франчески ответ на моё приглашение. Они с Валериано принимают его и приедут ещё до конца недели.

- Я рад слышать это. Она сказала что-нибудь про расследование убийства?

- Только упомянула Лодовико, - маркеза зачитала вслух, - «Я знаю, что не была ему хорошей или послушной дочерью, но прошу, поверь, что всем сердцем сожалею о том, как он погиб, хотя бы потому что это было ужасным потрясением для тебя и всех, кто любил его».

- Она очень прямолинейна.

- Она ничего не может с этим поделать. Её мысли всегда были прозрачны, как вода. Валериано более скрытен. Лодовико всегда считал его загадочным.

- Почему же?

- Многие певцы искали покровительства Лодовико, зная, что он пойдёт на многое и много потратит, чтобы помочь тем, кого обожает. Но Валериано как будто ничего от него не хотел. Я не хочу сказать, что он был груб или высокомерен – у него изысканные манеры. Он просто себе на уме. Лодовико не терпел такого пренебрежения от тех, кто был ему дорог, особенно певцов. Чем более скрытен становился Валериано, тем упорнее Лодовико его преследовал. Он приглашал его в Каза-Мальвецци и на эту виллу. Он не скупился на внимание. Именно благодаря этому Валериано познакомился с Франческой так близко. Иронично, верно? Конечно, когда он сбежал с ней, Лодовико возненавидел его так же, как прежде обожал. А Франческу возненавидел вдвойне – за то, что выставила на посмешище имя Мальвецци и за то, что похитила у него Валериано.

- А какие у вас отношения с маркезой Франческой? – с любопытством спросил Джулиан.

- Терпимые, - пожала плечами хозяйка, - но мы не слишком близки. Франческа – это очень простая душа, а я… - она загадочно улыбнулась, - а я не простая.

- Это верно, - согласился он, тоже улыбаясь, - А после того, как она уехала с маркезом Ринальдо ваши отношения изменились?

- Скорее пропали. Я видела её всего один раз, перед тем как она и Валериано покинули Милан. Я пыталась убедить её вернуться к Ринальдо.

- Что побудило вас сделать это?

- Я решила, что кто-то должен урезонить её. Угрозы Лодовико не подействовали, а Ринальдо мог только грызть ногти и выглядывать у Лодовико из-за спины. Я сказала, что не прошу её бросать Валериано. Она сможет видеться с ним, сколько захочет, и быть для него всем, кем захочет… или кем сможет, учитывая, кто он. Но зачем жить с ним? Это только злило Лодовико и превращало очаровательную и приятную любовную интригу в cause célèbre^[51].

- Что она вам ответила?

- Она кротко выслушала меня и поблагодарила за заботу, но не изменила своего решения ни на йоту. После этого я перестала ей сочувствовать. Я знаю, что ей было тяжело потерять детей, но она могла вернуть их в любой миг, сама вернувшись к Ринальдо. Она бы пожертвовала малым и обрела всё. Но Франческа не пошла на уступки. Она с головой погрузилась в своё мученичество. Надеюсь, оно приносит ей радость. Но я думаю, что она просто дура.

- Почему вы злитесь на неё?

Маркеза резко встала и подошла к пианино. Она стояла вполоборота к Кестрелю, её рука покоилась на инструменте, а лицо отражалось в его тёмной, полированнойповерхности.

- Я думаю, вы считаете меня холодной. Ваш английская чувствительность поражена. Вы романтик – я говорила это прошлым вечером. Но вы слишком строги ко мне, - маркеза повернулась к Джулиану лицом, в её широко открытых глаза читалась боль, но она не отводила взор. – Если бы у меня было двое прекрасных детей, я бы их не бросила.

Он промолчал, чувствуя неуместность всего, что может сказать. Наконец, он мягко спросил:

- У вас никогда не было детей?

- Нет. Никогда. После двух мужей я могу лишь признать, что бесплодна. Вам не нравится это слово. Но это не оскорбление, а просто факт. Эти Амур и Психея работы Кановы, которые вы любите рассматривать, когда думаете, что за вами никто не наблюдает, тоже бесплодны – но это не значит, что они не прекрасны.

- Как можете вы – с вашим умом, обаянием, отвагой, изысканностью, живой прелестью – всерьёз сравнивать себя с камнем?

- Хотела бы я познакомиться с вами несколько лет назад, - задумчиво сказала она, - я думаю, это бы пошло мне на пользу.

- А сейчас?

- А сейчас это не пойдёт на пользу вам, - она легко коснулась его щеки, - если вы позволите мне.

Скорое прибытие Франчески и Валериано создало проблему – все семь спален виллы были заняты. Маэстро Донати сказал, что ему трудно подниматься по лестницам, а потому он с радостью уступит свою комнату, а сам переберётся на второй этаж. Маркеза предложила ему малую гостиную слева от холла – её называли Парнасом за фрески с музами, предающимся своему искусству на горе Парнас. По просьбе Донати туда же переехал Себастьяно, что до этого жил в помещении слуг.

Это освободило одну спальню, но не сняло проблемы – приличия не позволяли поселить Франческу и Валериано в одну комнату, как бы не была общеизвестна их связь. Джулиан отвёл МакГрегора в сторону и предложил отдать их соседние комнаты с видом на озеро и поселиться там, откуда выехал Донати. Доктор согласился, и они предложили это маркезе.

- Вы очень добры, - сказала она и отправилась раздавать распоряжения слугам.

Де ла Марк стоял, прислонившись к стене, и беззастенчиво слушал из разговор. Теперь он неторопливо подошёл к Джулиану.

- Позвольте мне выразить восхищение вашей предприимчивостью, mon vieux^[52].

- О чём вы? – требовательно спросил МакГрегор.

- Мой дорогой доктор, к чему такие вопросы? Ваш друг очень ловко убил двух зайцев одним выстрелом. Он обеспечил Ла Франческе и синьору Валериано смежные комнаты, что есть обычная любезность для дамы, путешествующей со своим возлюбленным. При этом он милостиво избавил меня и маркезу от одиночества в этой части этажа.

МакГрегор повернулся к Джулиану.

- Ты не сказал, что мы освободим наши комнаты для того, чтобы эти двое могли ложиться друг к другу в постель каждую ночь!

- Да, я позволил себе sous-entendu^[53], - признал Джулиан.

- Что же, мне такого не понять! Ты думаешь, я рад менять комнаты для того, что помогать супружеским изменам и поощрять их? Я думал, мы просто проявляем вежливость, отдавая лучшие комнаты новым гостям – в том числе даме.

- Друзья мои, я в отчаянии, что вызвал вашу ссору, - де ла Марк смотрел на них с явным удовольствием. – Вам не нужно так переживать, доктор. Подумайте, о том, насколько теоретическим может быть такой адюльтер. Как сильно кастрат способен осквернить таинство брака? Риску предположить, что он будет ходить по ночам к ней в комнату и петь для неё.

- Маэстро Донати слеп, - задумчиво произнёс Джулиан, - но может ориентироваться в комнате.

- Да, и что? – нетерпеливо спросил МакГрегор. – Руки заменяют ему глаза… О, я понимаю, о чём ты, - от смущения его голос охрип.

- Кастраты издана известны любовными историями с женщинами, - добавил Джулиан. – Им есть, что предложить.

- Это противоестественно, - настаивал МакГрегор.

- Que voulez-vous?^[54] – пожал плечами де ла Марк. – Сама любовь противоестественна. Если бы мы делали только естественное, мы бы спали со всеми подряд, как кролики. Это напоминает мне, мой дорогой доктор, поскольку вы взялись быть стражем наших моральных устоев, что вам следует связать запястье мистера Кестреля и своё этой ночью. Комната, которые вы занимаете, прямо напротив той, где живет дама, что пробудит кролика в любом мужчине.

Посмеиваясь, он ушёл. МакГрегор сурово посмотрело на Джулиана.

- Он прав? Ты предложил переехать в эту комнату, чтобы ночью пойти к маркезе?

- Вовсе нет, мой дорогой друг. Но моё присутствие удержит от этого де ла Марка.

Вещи Донати перенесли в Парнас, а в его комнату переместили багаж Джулиана и МакГрегора. Когда с переездом было покончено, Джулиан пошёл осмотреть свои новые покои, что располагались в северо-западной части дома. Это была большая и хорошо обставленная комната, но в ней не хватало света и теплоты той южной спальни, не говоря уже о великолепном виде из окна. Стены были обиты тёмно-золотым шёлком с узорами из лавровых венков. Кровать и окна украшали зелёные портьеры с золотыми шнурами. Мебель была сделана из облицованного дуба и покрыта бронзовой лепниной, изображающей нимф, фавнов и, само собой, змеев, обвивавшихся вокруг мечей.

Донати стоял на балконе, мечтательно облокотившись о перила, ветер трепал седую корону его волос. Себастьяно расхаживал по комнате, заглядывая в углы и открывая ящики. Услышав шаги, композитор повернулся.

- Это я, маэстро, - сказал Джулиан. – Простите, что побеспокоил вас. Я думал, здесь никого.

- Боюсь, это я побеспокоил вас, - ответил Донати с той странной учтивостью, что заставляла вспомнить напудренные парики и менуэты времён юности композитора. – Теперь это ваша комната. Себастьяно просто хотел осмотреть её и убедиться, что мы ничего не забыли.

- Пожалуйста, не торопитесь, - сказал Джулиан «глазам» композитора. – Я не тороплюсь вступать во владение.

Себастьяно пробормотал что-то в знак согласия и продолжил осмотр. Джулиан собирался уйти, но тут Донати сделал несколько шагов к нему, нащупывая путь лёгкой ротанговой тростью.

- Кажется, вы справились с простудой, синьор Кестрель.

- Да, маэстро, уже давно. Вы не хотите присесть?

- Да, благодарю вас.

Джулиан помог ему сесть в кресло и поставил скамеечку для ног. Он снова собирался уйти, но Донати поднял свою жилистую и почти прозрачную руку.

- У вас найдётся минуты для меня, синьор Кестрель? Я хочу спросить вашего совета.

- Конечно, маэстро, - Джулиан сел напротив композитора.

- Мне говорили, что вы уже расследовали убийства, у себя на родине.

- Да.

- Вас не пугает опасность?

- Что вы хотите сказать?

Донати помрачнел.

- Я начинаю боятся за себя. Видите ли, я единственный, кто может узнать Орфео, кроме Лючии и Тонио, которых так и не нашли. Я узна́ю Орфео, если услышу его пение – речь и манеры легко подделать, не говоря уже о том, что они могли измениться сами за эти пять лет, особенно в возрасте Орфео. Он может видеть во мне угрозу. Я знаю, что вы скажете – его здесь нет, ему незачем приходить туда, где его ждёт самая большая опасность, - Донати улыбнулся. – Между нами – это не для ушей комиссарио Гримани – меня не удивит, если Орфео сделает именно то, чего от него никто не ждёт. Это очень безответственный молодой человек.

- Маэстро, - прямо спросил Джулиан, - вы кого-то подозреваете?

Донати заколебался и со вздохом сказал:

- Иногда я говорю себе, что Орфео в Англии, или что он мёртв, или что находится где угодно, но не здесь. А всё остальное время пытаюсь узнать среди всех мужских голосов, шагов и скрипов, что слышу. Вы не знаете, на каком острие ножа я живу – весь в ожидании и ужасе, надежде и отчаянии.

- Маэстро…

- Нет, синьор Кестрель, - быстро возразил Донати, - вам не нужно беспокоится за мой счёт. Я не собираюсь превращать это в драму. Я лишь хочу сказать, что очень переживаю из-за Орфео. Сердце подсказывает мне, что он не убивал маркеза Лодовико и никогда не причинит вреда мне. Но я мог быть обманут чистотой его голоса. Если он окажется убийцей… - Донати печально улыбнулся и покачал головой. – Вы можете себе представить, как легко будет расправиться со мной.

- Вы поэтому захотели, чтобы Себастьяно жил с вами в комнате?

- Вы быстро это поняли. Да. Я попросил его никогда не оставлять меня одного.

Джулиан бросил взгляд на Себастьяно, что закончил обыскивать комнату и сейчас прислонился к стене, скрестив руки на груди и слушал из разговор, как всегда, нахмурившись.

- Вы умеете стрелять?

Взгляд Себастьяно на миг стал жёстким.

- Да.

- Хорошо. Я советую вам держать при себе заряженный пистолет по ночам и всегда, когда вы и маэстро остаётесь одни.

- Вы думаете, опасность так велика? – вздрогнув, спросил Донати.

- Я не думаю, что она вообще есть, маэстро. Я лишь надеюсь успокоить ваши страхи, дав вам защиту.

- А, - Донати откинулся на спинку кресла и улыбнулся, - я понимаю. Вы очень добры, синьор Кестрель. Я и правда чувствую себя спокойнее.

- Я рад это слышать. Вы последний человек, которого бы я хотел видеть страдающим из-за этого назойливого шарлатана Орфео.

- Вам не нужно так строго судить о нём.

- Вы должны признать – убийца он или нет, Орфео создал множество тревог.

- Если я могу простить его за это, синьор Кестрель, я думаю, сможете и вы.

Джулиан печально улыбнулся.

- Осмелюсь предположить, что у него были какие-то выдающиеся качество, маэстро. Иначе как ему так повезло с друзьями?

Вечером к гостям виллы, собравшимся на террасе за кофе и ликёрами, присоединились новые знакомые Джулиана – Флетчер и Сент-Карр. Вилла в сумерках, беломраморная терраса и балконы в золотом свете произвели на Флетчера огромное впечатление. Сент-Карр казался равнодушным к пейзажам и архитектуре, но одна улыбка от маркезы превращала его в косноязычного дурака.

Оба молодых англичанина были представлены остальным, и маркеза приложила все усилия, чтобы разговорить их. Это позволило Флетчеру немного говорить по-милански, хотя у него был чудовищный акцент. Сент-Карр полагался на своего наставника, как на переводчика, но Джулиан заметил, что тот мог следить за любой беседой, если она его интересовала. Тем не менее, более всего он засыпал вопросами Кестреля – в основном, об одежде.

- Местные молодые люди выставляют себя на посмешище, - жаловался он, - своими длинными волосами и галстуками, что завязаны в банты. Мне было бы стыдно выглядеть этакой мисс Молли.

- Мужчине требуется немалая уверенность в своей отваге, чтобы так одеваться, – весело заметил Джулиан.

- Вы так считаете? – казалось, Сент-Карр поражен. – Я никогда не думал об этом с такой стороны, - он с сомнением посмотрел на свой, набитый подкладками у плеч наряд. – Конечно, никто бы не хотел выглядеть так, будто ему нужно что-то доказывать…

Джулиан побился об заклад сам с собой, что когда он в следующий раз увидит Сент-Карра, у того будут завитые волосы и кольца, надетые поверх перчаток. Беверли уже спрашивал, как завязывать галстук в сентиментальном стиле, когда на выручку пришёл Карло и занял внимание гостя.

К освободившемуся Джулиану подошли Флетчер и МакГрегор.

- Удивительно, что вы терпите эти расспросы Беверли, - сказал Флетчер.

Джулиан пожал плечами.

- Когда кто-то борется с бурей, лучше наслаждаться представлением, чем проклинать дождь.

- И один Господь ведает, что никто не любит устраивать представления больше, чем Беверли! – сказал Флетчер и мрачно добавил. – Для меня большое облегчение увезти его подальше от Милана. Мы здесь всего пару недель, а мне уже пришлось вытаскивать его из мошеннического игорного дома, выловить из канала, в который он рухнул после того, как кутил с солдатами, и спасать от ареста за то, что он ел арбуз на улице.

- Почему, Бога ради, за это могут арестовать? – спросил МакГрегор.

- Потому что он красный, белый и зелёный, - объяснил Джулиан, - как триколор, что был у королевства Италия Бонапарта.

- Что же, из всех нелепых законов… - МакГрегор покачал головой в отвращении. – Можно подумать, у полиции нет других дел, кроме как ловить людей, что едят фрукты!

- Они напуганы, - объяснил Джулиан, - они уничтожили явное инакомыслие, и теперь не знают, где их враги. Так что они бьют наугад, почти в истерике, любого, кто покажется подозрительным.

- Будьте благодарны, что вы англичане, - заявил доктор.

- Я об этом не знал, - задумчиво произнёс Флетчер. – Мой мать – ирландка, а для ирландцев англичане и австрийцы одинаковые чужаки.

- Очень проницательно, мистер Флетчер, - к ним незаметно подошёл Карло в сопровождении Сент-Карра и де ла Марка, - в тирании есть утомительное однообразие… - он замер на полуслове. Как из ниоткуда появился комиссарио Гримани со своим верным Занетти. Карло сменил тему. – Я надеюсь, вы придёте на наш праздник. В эту субботу – день святой Пелагии, покровительницы Соладжио.

- Святой Пелагии? – Сент-Карр уцепился за имя. – Кто она?

- Дева из Антиохии, - пояснил Карло. – Когда ей было пятнадцать, солдаты пришли в её дом и обвинили её в том, что она христианка. Пелагия сбросилась с крыши, чтобы спастись от изнасилования.

Де ла Марк расхохотался.

- Как вы смеете, месье? – рявкнул Гримани. – Я мог ожидать, что английские схизматики будут смеяться над святыми, но вы католик. От вас подобное возмутительно.

- Тысяча извинений, мой дорогой комиссарио, - учтиво отозвался де ла Марк, - но кто-нибудь из вас хоть когда-нибудь встречал девушку, что скорее разбила бы себе голову, чем дала задрать юбку?

- Я верю, что встречал, - сурово отозвался МакГрегор.

- Я хочу сказать – не в книгах Вальтера Скотта? – возразил де ла Марк.

- Я полагаюсь на ваш большой опыт, - ответил ему Джулиан, – но я никогда не предлагал женщине такой выбор.

Все рассмеялись. Глаза де ла Марка сверкнули – он признавал этот удар и сулил ответный.

- Ничто из этого не позволяет вам кощунствовать против святой, - сказал французу Гримани.

- Уверяю вас, синьор комиссарио, я не хотел выражать неуважения святой Пелагии. Я лишь указан на её неповторимость. Если я когда-либо встречу молодую даму, что готова броситься с крыши, чтобы сберечь свою добродетель, клянусь вам здесь и сейчас, что поставлю сотню свечей на алтарь святой Пелагии. А теперь, если вы извините меня, джентльмены, я обещал переписать кое-какие французские стихи для маркезы Мальвецци в обмен на цветок, что она носит в волосах, и я хочу закончить с этим, пока он не завял.

Де ла Марк поклонился и удалился. Все посмотрели на Джулиана, ожидая его реакции на эту прощальную выходку. Его вражда с де ла Марком за маркезу стала слишком известной. Но это было неравное состязание – де ла Марк мог ухаживать за ней открыто и деятельно, а Кестрелю приходилось сохранять подобие беспристрастности до тех пор, пока убийство, в котором она была подозреваемой, не будет раскрыто.

Он остался беседовать на террасе, пока Флетчер и Сент-Карр не покинули виллу, а остальные не отправились внутрь. Джулиан и МакГрегор покинули террасу последними. Когда они поднимались по величественной двойной лестнице ко входу, со стороны двери для слуг появилась неясная мужская фигура. Джулиан заметил блеск золотых серег и прикосновением руки удержал МакГрегора.

- Гвидо! – мягко позвал Кестрель.

Гвидо резко повернулся и сунул руку в правый карман штанов – нет сомнений, что там он носил нож. Неаполитанец уставился на Джулиана и доктора, его лицо сполна освящала лампа, стоявшая у подножья лестницы.

- Синьор?

- Homicidae linguam Latinam intellegunt? – ясно и чётко спросил Джулиан.

Гвидо вздрогнул и перекрестился. В его широко раскрытых глазах плескались непонимание и тревога.

- Си-синьор? – повторил он.

- Это была шутка, - ответил Джулиан.

Гвидо медленно отошёл прочь. За мгновение до того, как исчезнуть во тьме, он выставил указательный палец и мизинец вперед в сторону Джулиана и сделал движение рукой, будто наносил колющий удар.

- Что он делает? – спросил МакГрегор.

- Показал знак рогоносца, - пояснил Джулиан. – Он сулит несчастье.

- Вот наглец! – возмутился доктор. – Так расскажешь ты мне, что это была за пьеска? Почему ты спрашивал его, понимают ли убийцы латынь – да ещё на латыни?

- По очевидным причинам, мой дорогой друг – чтобы увидеть, поймёт ли он меня.

- И что ты хотел узнать?

- Я хотел понять, насколько он образован. Брокер узнал, что Гвидо умеет читать и писать, что очень странно для слуги-неаполитанца. Теперь мы узнали, что владеет и латынью.

- Не мог ли он просто догадаться, о чём ты говоришь, благодаря сходству латыни с итальянским?

- Быть может, и мог, но не догадался. Он ни секунды не гадал над значением моих слов, а понял их сразу.

- И он скривился, когда ты спросил его, – нетерпеливо заметил МакГрегор.

- Да. Но я не думаю, что из этого можно делать выводы. Мой вопрос звучал как обвинение, а обвинения пугают даже невинных. Итак, он хорошо образован и предпочитает, чтобы об этом никто не знал – это очевидно. Убийца ли он – это совсем другое дело.

Глава 19

В четверг зарядил дождь, и озеро стало невыразимо тоскливым. Горы укутались во все оттенки серого – тёмные леса, голые куски гранита, туманные вершины. Слуги ежились и бормотали «Brutt temp!»^[55], а рыбаки поспешили к берегу, оставив озеро крикливым, пикирующим чайкам.

Гримани, напротив, расцвёл в такой погоде. Он провёл большую часть дня, принимая рапорты от жандармов и солдат, что обыскивали окрестности. Днём он нашёл Джулиана в бильярдной, где тот играл с МакГрегором.

- Не желаете ли присоединиться к нам? – любезно спросил Джулиан.

- Я хотел бы поговорить с вами о том, что вы с таким удовольствием называете «своим расследованием». Завтра я еду на озеро с команданте фон Крауссом, чтобы сделать доклад префекту. Мне нужно знать всё о вашем прогрессе, если вы неожиданно его достигли.

- Почему вы считаете, что Кестрель не достиг прогресса? – требовательно спросил МакГрегор, когда Джулиан перевёл ему слова комиссарио.

- Потому что я никогда не видел, чтобы он что-то делал. О, конечно, вы поговорили с парой людей, синьор Кестрель. Мои люди следили за вашими поступками. Но я тоже говорил с ними, а им было нечего добавить к своим показаниям почти пятилетней давности. Вы просто мечтаете и гуляете по саду. Как вы можете говорить, что узнали что-то стоящее?

- Нет, синьор комиссарио, я не могу этого говорить.

«По крайней мере, - подумал Джулиан, - я не будут этого делать, чтобы не показывать тебе все карты, когда игра только началась».

Гримани скривил губы, будто говоря «Я так и знал».

- Вы не можете ждать, что Кестрель найдёт убийцу за неделю, - запротестовал МакГрегор, - когда никто не мог отыскать его четыре с половиной года! Я не слышал, чтобы и вы хоть чего-то достигли.

Джулиан перевёл это тактично, смягчив слова доктора.

- По крайней мере, я убедился, что здесь нечего больше искать, - ответил Гримани. – А теперь я сосредоточусь на поисках Лючии Ланди и Тонио Фарезе.

- Вы знаете что-нибудь об их судьбе? – спросил Джулиан.

Холодные, бесцветные глаза смерили Кестреля. Наконец, комиссарио счёл, что от Джулиана нет смысла это скрывать.

- У нас есть следы Лючии – по ним сейчас идут мои люди. Тонио пропал с того часа, как вышел из «Соловья» утром после убийства. Мы не нашли никого, кто видел бы его или что-то слышал о нём.

- Что позволяет думать, будто исчезновение было намеренным, - заметил Джулиан, - хотя его ли это намерения ещё предстоит выяснить.

- Он ушёл из «Соловья» по своей воле, - ответил Гримани. – Марианна и Роза Фраскани в этом уверены.

- Они говорили, что он выглядел встревоженным и очень спешил уйти, - вспомнил Джулиан. – Как будто был в опасности и знал это.

- Быть может, он догадывался, что Орфео – карбонарий, - ответил комиссарио, - и сбежал, боясь, что подельники Орфео убьют его, чтобы обеспечить молчание. Кроме того, возможно, Орфео и Тонио оба были карбонариями и совершили убийство вместе.

- Тогда почему они ссорились и дрались? – возразил МакГрегор.

- Тонио был нужен предлог, чтобы покинуть виллу и помочь Орфео сбежать после убийства, - объяснил Гримани. – Они изобразили драку, чтобы Тонио прогнали, и не подозревали его ни в каких связях с Орфео. Тонио мог подготовить побег – например, добыть лошадь, следы копыт которой мы нашли у ворот – а потом обеспечил себе алиби на само время убийства, напившись в трактире.

- Это звучит очень правдоподобно, - признал Джулиан. Уже не в первый раз он понял, что недооценивать Гримани – большая ошибка. С другой стороны, в том, чтобы позволять Гримани недооценивать Кестреля были свои преимущества.

Комиссарио занимался полицейскими отчётами до конца дня. На следующей утро он уехал на Комо к префекту, и потому отсутствовал на вилле, когда приехали Франческа и Валериано.

Они высадились на причале виллы днём, когда небо было столь же чистым и голубым, каким вчера было мрачным и пасмурным. Слуги провели гостей внутрь, где их ждали маркеза, Карло и Джулиан. Остальные воспользовались погодой, чтобы прогуляться. Занетти стоял в углу, как обычно, промокая лицо платком, готовый записывать всё сказанное, чтобы доложить Гримани, когда тот вернётся. Маркеза постаралась, что комиссарио здесь не было.

Франческа и Валериано вошли под руку. Женщине было почти тридцать, она была среднего роста, округлая и женственная, но не пухлая. У Франчески были зелёные глаза, а лицо – скорее милое, чем красивое. Мягкие каштановые волосы оказались заплетены в немодную косу и уложены вокруг головы.

Увидев маркезу, она смутилась, но Беатриче вышла вперёд, обняла гостью и поцеловала в обе щёки. За ней последовал Карло, представивший Джулиана, который поклонился и поцеловал даме руки.

- Я очень рад познакомиться с вами, маркеза Франческа.

- Также рада и я, синьор. Но не могли бы вы называть меня по моей фамилии? Просто синьора Аргенти.

- Как пожелаете.

- Видите ли, - она немного покраснела, - я не живу с моим мужем. Было бы нечестно использовать его имя и титул.

Тем временем, Валериано обменивался приветствиями с маркезой. По голосу в нём сложно было узнать кастрата: он понижал тон и говорил с лёгкой хрипотцой, что делало его скорее лирическим тенором, чем сопрано. Как и многие кастраты, он был длиннорук и очень высок, будто энергия, что могла уйти за зачатие детей и отращивание усов, пошла на бессмысленный и слегка гротескный рост. У него были каштановые волосы, немного отливающие золотом на солнце, но глаза оставались тёмными. Лицо Валериано было красивым: на первый взгляд казалось, что он молод, но когда Джулиан обменялся с ним приветствиями, то заметил седые волосы на висках и тонкие морщинки в уголках глаз. Гладкие щёки создавали впечатление молодости, но кроме того с его лица не сходила какая-то детская задумчивость, не имеющая ничего общего с невинностью. «Зачем взрослеть, если ты всё равно никогда не станешь мужчиной?» – как будто говорило это лицо.

- Беатриче, - сказала Франческа, - слышали ли вы о… о….

- Маркез Ринальдо здесь? – пришёл ей на выручку Валериано.

- Нет, - заверила его Беатриче, - мы не получали вестей от Ринальдо уже несколько недель.

Франческа выдохнула, потом опустила глаза, будто стыдясь своего облегчения. Джулиан ещё никогда не видел женщины, меньше подходившей на роль изменницы.

Вслух он сказал:

- Я очень благодарен вам. Как вы знаете, маркеза Мальвецци попросила меня разузнать об убийстве её мужа, а мне очень поможет беседа с вами – особенно, о его последних днях.

Франческа посмотрела на Валериано, будто ожидая какого-то жеста, а потом сказала:

- Мы будем счастливы поговорить с вами, синьор Кестрель. Мы хотели бы помочь вам, как сможем. Но к тому дню, когда маркез Лодовико был... был…

- Убит, - тихо подсказала маркеза.

Франческа покраснела. Её маленькая рука потянулась к Валериано, тот сжал её и спросил, как будто всё это время говорили с ним:

- Но к тому дню, когда маркез Лодовико был убит, мы не виделись с ним уже больше года. И мы никогда не встречались с певцом Орфео. Так что я боюсь, мы не слишком многим можем помочь вам.

- В этой части расследования, - ответил Джулиан, - ещё сложно сказать, какие сведения могут помочь. Возможно, вам покажется, что мои вопросы случайны. Я заранее прошу у вас прощения, если покажусь назойливым.

- Я понимаю, - сказал Валериано. Для Джулиана было очевидно, что тот понимал смысл сказанного. Вопросы могут показаться оскорбительными, но Кестрелю нужны ответы.

- Когда вы хотите расспрашивать нас? – поинтересовалась Франческа.

- Я готов подождать, когда это вам будет удобно. Возможно, когда вам покажут ваши комнаты, а вы отдохнёте с дороги, вы будете добры сообщить мне, - и он добавил, чтобы немного их поторопить. – Конечно, если вы хотите, мы можем подождать до вечера, когда комиссарио Гримани вернётся из Комо.

- О, я не хочу говорить с полицейским, - быстро сказала Франческа. - Лучше я буду говорить с вами.

Джулиан почувствовал, что обязан всё прояснить:

- Комиссарио Гримани может также захотеть вас расспросить. Но его более всего заботят поиски Орфео.

- Я уже говорил, что мы не знаем о нём ничего, - тихо и взвешенно напомнил Валериано. – Могу я спросить, почему вы, в отличие от полиции, не ограничиваете себя поисками Орфео?

- Мой дорогой Валериано, - вступила маркеза, - я попросила синьора Кестреля заняться убийством Лодовико именно потому что он делает то, чего не делает полиция.

Джулиан пристальнее взглянул на маркезу. Он знал этот тон – она оборачивала свой голос в шёлк, чтобы скрыть резкость. Точно так же она говорила с Гримани. Но при чём тут Валериано? Она не любит его, потому что он встал между Ринальдо и Франческой? Или между ними тоже было что-то, никак не касающееся Франчески?

Через полчаса Франческе и Валериано показали их комнаты, а слуга последнего сообщил, что гости готовы поговорить с Кестрелем. По просьбе Джулиана они встретились в гостиной. Занетти, заявивший, что обязан присутствовать и делать записи для Гримани, устроился в углу за видавшим виды секретером, внутри которого нашлась стопка бумаги, чернильница и связка перьев.

- С кем из вас мне поговорить первым? – спросил Джулиан.

- А мы не можем остаться вместе? – испуганно ответила Франческа.

- Я боюсь, что нет. Это необходимо, чтобы я мог понять, как каждый запомнил события сам.

- В таком случае, начните с меня, - предложил Валериано.

Франческа ничего не сказала, лишь немного опустила глаза. Но Валериано немедленно спросил:

- Или ты хочешь быть первой, любовь моя?

- Я… Я думаю, что хотела бы быстрее с этим покончить.

Джулиан ещё тверже вознамерился говорить с ними по отдельности. Пару, что могла понимала друг друга без слов, невозможно допрашивать вместе.

- Тогда я выйду, - предложил Валериано. – Я буду в своей комнате, если понадоблюсь тебе, Франческа. Синьор Кестрель, я к вашим услугам, когда вы меня пригласите.

Он поклонился с тем усталым, выученным изяществом, что проявлялось в каждом его движении. Это неудивительно – он провёл на сцене годы. Валериано явно был кастрирован в детстве, до того, как его голос сломался, и с той самой поры, он учился ходить, стоять и двигаться перед зрителями. Всё естественное ушло из него, когда он потерял возможность быть мужчиной. Но всё же, когда Валериано, обернувшись, бросил последний взгляд на Франческу, его красивые глаза потеплели, из-под маски выглянул мужчина. Как она это сделала – эта тихая, непритязательная женщина, что рядом с маркезой выглядела просто невзрачной? Джулиан мог судить о её силе лишь по результату.

- Пожалуйста, садитесь, - Джулиан указан на бело-бирюзовый полосатый диван, сидя в котором Франческа не будет видеть Занетти. Достаточно и того, что секретарь станет скрипеть пером всё это время разговора. По крайней мере, Франческу не будет пугать его вид.

Она села на краешек дивана и тесно сплела пальцы рук. Джулиан устроился на стуле напротив неё.

- Синьор Валериано сказал, что ко времени смерти маркеза Лодовико, вы не видели его уже больше года. Вы подтверждаете это?

- Да, - тихо ответила она.

- Когда и где вы в последний раз его видели?

- Когда мы с Пьетро ещё были в Милане. Это должно было быть в начале 1820-го… быть может, в январе? – она посмотрела на Джулиана, будто он мог это подтвердить.

- Тогда был Карнавал? – предположил он.

- Да, - благодарно ответила она, - значит, это был январь.

- А Пьетро – это синьор Валериано?

- Да. Его настоящее имя – Пьетро Брандолино… Брандолин по-венециански.

Джулиан кивнул. Большинство кастратов выступали под сценическими именами.

- При каких обстоятельствах вы встретились с маркезом Лодовико в последний раз?

Она опустила глаза и принялась мять свою юбку.

- Я неделями пыталась с ним увидеться. Понимаете, я приехала в Каза-Мальвецци, когда его не было, чтобы увидеть Никколо и Бьянку. Когда он узнал об этом, то пришёл в ярость. Он приказал никогда не принимать меня, и грозил выгнать без рекомендаций любого слугу, что хоть что-то скажет мне о детях. Я пришла молить его не отрывать меня от детей, но он не принял меня. Я приходила день за днём, но его слуги не пускали меня.

Губы Франчески задрожали.

- Наконец, я добилась встречи с ним. Сначала он не был зол. Он думал, я пришла просить прощения и хочу вернуться к Ринальдо. Когда он понял, что это не так, то рассвирепел. Он кричал на меня. Он называл меня всеми ужасными словами, какими можно назвать женщину, - она поднесла руку тыльной стороной в глазам, будто желая прогнать воспоминания.

- Что произошло потом? – мягко спросил Джулиан.

- Я умоляла не наказывать моих детей, лишая их матери. Он сказал, что лучше не иметь матери вовсе, чем иметь такую, как я. Я ушла, когда он стал грозить, что слуги выставят меня вон. Вскоре мы с Пьетро уехали жить в Венецию.

- Что синьор Валериано сказал об этой ссоре? – с любопытством спросил Джулиан.

- Он был расстроен. Он страдает от того, что я в разлуке во своими детьми. Он всегда убеждал меня покинуть его. Но я не могла, - её глаза умоляли Кестреля понять.

Он не понимал. Как говорила Беатриче, Франческа легко могла жить с Ринальдо, оставив Валериано любовником.

- Вы не любите своего мужа?

- Это не так. Ринальдо не был добр ко мне, но я его не виню. К нему тоже никто не был добр, кроме его матери, которая боялась защищать его от Лодовико. Ему нужна была жена, как Беатриче – та, что будет направлять и наставлять его и поможет оставить след в мире. Я ничего не знаю об обществе, или политике, или любовных интригах. Я бесполезна для него – я могла только рожать детей. Я не думаю, что он скучает по мне – он чувствует лишь унижение.

- Тогда почему вы не вернётесь к нему?

- Потому что я не могу видеть Пьетро только время от времени – кататься с ним по Корсо, или сидеть рядом в опере или, - она густо покраснела, - приглашать его в Каза-Мальвецци, когда Ринальдо уезжал бы, и прогонять из моих объятий утром, боясь, что нас поймают вдвоём. Любая женщина могла бы сделать это для него. Но когда мы полюбили друг друга, он никогда не знал, что такое иметь дом. Он всегда был в пути, пел, то в одном городе, то в другом. Он был знаменит и любим, но я никогда не видела никого столь одинокого. Я хотела, чтобы он знал, что куда бы он не пошёл, всегда есть та, которая любит его и ждёт… кто полностью принадлежит ему. Вы понимаете?

- Да, - теперь он многое понимал и уже не совершит ошибку, сочтя эту женщину скромной или слабой. – Как вы приехали на озеро Комо в марте 1821-го?

Она опустила глаза и снова принялась комкать складки своей юбки.

- Ринальдо был в путешествии, когда Лодовико запретил мне видеться с детьми. Через год мы с Пьетро узнали, что он вернулся в Милан, а Лодовико – уехал на озеро с юным тенором, которого готовит для оперы. Я безнадёжно надеялась, что Ринальдо смягчится и позволит мне увидеться с Никколо и Бьянкой или хотя бы расскажет что-то о них. Они были так юны – Никколо было всего четыре, а Бьянке только два. Если он заболеют, если они навредят себе, если они скучают и спрашивают обо мне, я этого не узнаю… - её голос затих.

Джулиан привстал.

- Если вы хотите, я могу позвонить, чтобы принесли стакан воды или вина…

- Нет… нет, спасибо. Я в порядке, - она виновата посмотрела на него. – Мне тяжело это вспоминать.

- Мне жаль. Если бы это не было необходимо, я бы не просил вас оживлять это в памяти.

- Я верю вам, синьор Кестрель, - она ободряюще прикоснулась к его рукаву. – Я знаю, что вы не хотите причинить боль.

Как, черт побери, получилось, что она утешает его за то, что он причинил ей боль?

- Спасибо, синьора Аргенти. Я хотел бы сделать вашу задачу столь же простой, какой вы делаете мою. Пожалуйста, продолжайте. Вы говорили, что надеялись, будто в отсутствие отца Ринальдо уступит и позволит вам увидеться с детьми.

- Да. Это было глупо – я должна была знать, что он никогда не станет прекословить отцу. Но я так хотела увидеть детей, что убедила себя, будто это возможно. Я сказала Пьетро, что хочу поехать в Милан и увидеть Ринальдо. Тогда он согласился, но решил, что мы не должны оставаться в Милане, где меня хорошо знают, и наш отъезд тогда вызвал скандал. Он боялся, что меня будут оскорблять и дразнить, а я боялась, что то же самое будет с ним, так что мы одолжили виллу на озере Комо у одного из его друзей.

- Вы знали, что ваша вилла была точно напротив виллы Мальвецци?

- Нет. Я… Мы не знали точно, где она.

- Вы не планировали встретиться с маркезом Лодовико, пока были на озере?

- Я не хотела видеть его. И я знала, что ничего этим не добьюсь.

- И синьор Валериано не пытался увидеться с ним?

- Нет.

- Вы уверены?

- О, да. Он сказал бы мне. Он ничего от меня не скрывает. Мы ничего… - она замолчала.

«Не скрываем друг от друга?» – продолжил он за неё. Но Франческа не смогла этого сказать.

Он спросил:

- Что вы сделали, когда приехали на озеро?

- Я написала Ринальдо письмо, умоляя дать мне увидеться с детьми и приехать в Милан самой молить его об этом. Я ждала ответа, как на иголках. Наконец он пришёл… но не от Ринальдо, а от Лодовико. Ринальдо передал моё письмо отцу. Маркез написал, что если я не вернусь к мужу, то никогда не увижу своих детей. Что они будут для меня так же мертвы, как если бы я похоронила их своими руками.

- У вас осталось это письмо?

- Нет. Пьетро сжёг его.

- Почему?

- Почему? – эхом переспросила с нотками страха. – Потому что оно сделано меня несчастной. Потому что ужасало меня. Почему его нельзя было сжигать?

- Этому нет причин, - успокоил Джулиан. – Я лишь поинтересовался. Когда вы получили его?

- За день или два до того, как узнали о смерти Лодовико.

- А как вы узнали о ней?

- Я не знаю. Все внезапно стали говорить об этом.

- Вы и синьор Валериано тогда уехали с озера?

- Нет, только через несколько недель, - она повесила голову. – Я пыталась испытывать сочувствие, но для меня его смерть значила лишь то, что Ринальдо может стать добрее, когда отец больше не требует наказывать меня. Я написала ему снова, и была такой смиренной, как могла. Я предлагала всё, что угодно, кроме как оставить Пьетро, если он позволит мне хотя бы один взгляд издали… - она покачала головой. – Но всё было тщетно. Он отказал мне так же, как Лодовико.

- Что случилось потом?

- Ничего. Мы с Пьетро вернулись в Венецию.

Джулиан задумался.

- Я кое-чего не понимаю. Вы сказали, что получили письмо Лодовико за день или два до его смерти. Почему вы сразу не вернулись в Венецию?

Франческа не смотрела ему в глаза.

- Я не хотела. Я надеялась, Ринальдо будет добрее или Лодовико смягчиться.

- Это было не очень вероятно, не так ли?

- Я была в отчаянии. Я жила надеждой.

- А синьор Валериано? Что думал он?

- Он не пытался убедить меня покинуть его. Он знал, сколько для меня тогда значила возможность увидеть моих детей.

- Тогда? – переспросил Джулиан. – Не сейчас?

- Сейчас прошло много времени, - осторожно сказала она. – Я смирилась с тем, что никогда их не увижу. Это часть такой далёкой жизни, что мне кажется, будто её жила какая-то другая женщина.

- Должно быть, это стало облегчением, - заметил Кестрель, - перестать скучать по ним.

Она бросила на него быстрый взгляд, и в её глазах было такое горе, что у Джулиана защемило сердце.

- Мне жаль, - он накрыл её руки своими. – Я хочу знать ваши истинные чувства. Почему вы пытаетесь прятать их?

- Теперь я всегда прячу их. Но это не имеет отношения к делу, которым занимаетесь вы. Я не хочу, чтобы Пьетро знал, сколько это для меня значит. Я годами убеждала его, что оправилась от этой потери. Пожалуйста, не выдавайте меня. Я не знаю, что он сделает, если поймёт, как с скорблю о моих дорогих детях… И как всегда буду скорбеть!

- Я ничего никому не скажу, если расследование не потребует этого. Но сейчас я не могу представить, почему оно может этого потребовать.

- Мы закончили? – с надеждой спросила она.

- Ещё нет. Я должен спросить вас о той ночи четырнадцатого марта – когда Лодовико Мальвецци убили. Где вы тогда были?

- Дома… на вилле, где остановились мы с Пьетро.

Она задержала дыхание, готовясь к следующему вопросу. Но Джулиан лишь выжидающе смотрел на неё, подняв брови. Он знал по опыту, что это заставляет человека говорить дальше куда лучше, чем расспросы. Разумеется, Франческа не могла молчать:

- Я легла в постель… Я не помню, когда, но, наверное, ещё до полуночи. Пьетро… он выехал на лошади. Он не мог уснуть. Когда он пел в опере, он бывал на ногах всю ночь – сначала на сцене, потому в кафе или на праздниках. Иногда он не мог заснуть так рано, как я, и тогда шёл гулять или ездить верхом или тихо играл музыку, чтобы беспокоить меня. Та ночь была такой, - её лицо просветлело. – Но я помню, что прошлой ночью он тоже выезжал, так что в ночь убийства не было ничего необычного.

«Вот это чрезвычайно интересно», - подумал Джулиан. Потому что кто бы не убил Лодовико, он был в Кастелло-Мальвецци в прошлую ночь, чтобы оставить посылку в перчаткой и запиской, назначающей встречу в беседке. Отъезды Валериано в эти важные ночи требовали ещё одного вопроса:

- Когда он выезжал, вы оставались одни?

- Конечно, - она произнесла это как любая жена, чья верность поставлена под сомнение. – А с кем я могла быть, когда Пьетро уезжал?

- Я не имел в виду ничего недостойного. Я лишь предположил, что ваша камеристка могла оставаться с вами.

- Нет, она спала наверху.

- Вы когда-нибудь видели дамскую оперную перчатку, украшенную зелёными листьями мирта, вышитыми шёлком, и рубиновым сердцем, что пронзено бриллиантовой булавкой?

- Нет, - она была озадачена.

- Вы не знаете никого, кто мог быть носить такую?

- Нет. Почему вы спрашиваете?

- Кто-то доставил такую перчатку маркезу Мальвецци в ночь перед убийством. Вместе с ней была записка, угрожающая раскрыть некую правду о владелице перчатке, если маркез не придёт в беседку следующей ночью на встречу.

- Как странно.

- Да. В ночь, когда маркеза убили, вы покидали свою виллу?

Её лицо запылало.

- Я… да… Я… Я выходила. Это было поздно… после полуночи… около двух часов. Я проснулась и увидела, что Пьетро ещё не вернулся. Я обеспокоилась. Я накинула шаль и спустилась вниз. Его не было на вилле. Я оделась, взяла фонарь и вышла, крича его имя и осматривая окрестности.

- Вы не разбудили слуг?

- Нет. Я была глупа. Я не подумала. Я испугалась и хотела найти его. Они проснулись, когда услышали, как я зову Пьетро и пришли узнать, в чём дело.

- Почему вы так боялись за него? Вы говорили, что это была обычная ночная прогулка.

- Но обычно он возвращался раньше. И он не знает окрестностей. Он мог упасть с лошади или… я не знаю.

- Он падал с лошади прежде?

- Я так не думаю, - признала она.

- Вам не приходило в голову, что синьор Валериано может поехать к маркезу Мальвецци в надежде убедить его смягчиться?

- Нет!Зачем ему делать это? Лодовико ненавидел меня из-за него. Почему он бы стал к нему прислушиваться?

- Тогда синьор Валериано мог бы поссориться с ним, вызвать на дуэль…

- Он не убивал его! Он никогда бы этого не сделал! Он честен и чист. Убить должен был тот певец.

- A propos^[56], об Орфео. Вы не можете предположить, кем он мог быть?

- Я ничего не знаю о нём. Я знала, что Лодовико часто заводил друзей-певцов. Так познакомились я и Пьетро.

- Давайте вернёмся к ночи убийства. Синьор Валериано всё же вернулся?

- Да, вскоре после того, как я пошла его искать. Он был очень расстроен, когда нашёл меня снаружи, – я думаю, он подумал, что я могу простудиться. Было сыро и ветрено, моё платье промокло, а туфли были все в грязи.

- Он рассказал, где был?

- Я не думаю, что он был где-то конкретно – просто ездил верхом.

- Он так вам сказал?

- Я не помню, что он мне сказал, - жалобно ответила она, - если он вообще что-то сказал.

- Мы почти закончили, - Джулиан знал, что должен держать Франческу в напряжении, чтобы она оставалась тревожна, а потому говорила много, пытаясь скорее положить конец испытанию, не сознавая, что чем больше подозреваемый говорит, тем больше поводов задавать себе вопросы создаёт. Но, как это уже случалось не раз, его рыцарственность взяла верх над инстинктами сыщика. – У синьора Валериано на озере был с собой пистолет?

- Он всегда возит с собой пистолеты. Здесь все так делают.

«Это правда», - признал Джулиан. Дороги здесь кишели разбойниками и контрабандистами.

- Вы знаете, где он их хранит?

- Кажется, я никогда об этом не задумывалась. Я не стреляла из пистолетов уже годами.

Её брови взлетели.

- А почему вам вообще приходилось стрелять?

- У меня пять братьев, - она улыбнулась своим воспоминаниям. – Когда я была юной, мы росли немного дикими. Она научили меня ездить верхом, грести, лазать по деревьям и стрелять, - она испустила тихий, покорный вздох. – Конечно, сейчас никто из них со мной не разговаривает.

Джулиан посмотрел на неё с тихим сочувствием. Но в то же время он осознавал, что эта женщина умеет управляться с лодкой и пистолетом, а потому могла незаметно пересечь озеро и убить Лодовико. Её слуги могли бы сказать, что нашли её на улице, ищущей Валериано, но кто бы поручился что она покинула дом не только для этого? Конечное, непросто представить Франческу, хладнокровно убивающей кого угодно. Но она была женщиной, которой правило её сердце, и которую подхватили страсти, как порыв ветра – листок. Кто знает, как она могла бы поступить с человеком, что отнял у неё детей?

Одно оставалось ясным, и это лишь усложняло всё расследование. Франческа могла быть простодушной и неуклюжей, защищая себя, но Джулиан верил, что она скажет, что угодно и сочинит любую ложь, чтобы спасти своего возлюбленного.

Глава 20

После беседы Джулиан проводил Франческу наверх. Она казалась благодарной Кестрелю за внимание, что вызывало в нём чувство вины, ведь он просто хотел помешать ей поговорить с Валериано до того, как он сам расспросил его. Джулиан провёл её до дверей угловой комнаты, в которой недавно жил сам. Из дверей соседней комнаты появился Валериано. Он ничего не сказал Франческе – только взял женщину за руку и пытливо посмотрел. Она улыбнулась ему более весело, чем Джулиан мог представить, зная о том, что её довелось пережить, но Валериано эта весёлость не обманула. Он обернулся к Джулиану и холодно на него посмотрел.

- Если вы позволите, синьор Кестрель, я хочу убедиться, что с синьорой Аргенти всё в порядке, прежде чем мы с вами поговорим.

- Я в порядке, Пьетро, - заверила его Франческа. – Не нужно беспокоиться обо мне.

Валериано с сомнением оставил её и спустился вместе с Джулианом в гостиную. В углу, как и прежде, сидел Занетти, энергично очиняющий перо. Валериано заинтересовался изысканно нарисованным и позолоченным фамильным древом Мальвецци, что украшало стены. Он смотрел на него молча, а Джулиан гадал, что такое зрелище могло значить для сына венецианской проститутки, который не знал своего отца и не мог иметь потомков. Когда Валериано повернулся к Джулиану, его глаза были затуманены.

- Синьор Кестрель, я к вашем распоряжении.

- Это довольно странный способ начать допрос, - произнёс Джулиан, - но я никогда не имел удовольствия слышать ваше пение. Мне говорили, что вы уже не выступаете на сцене, но я думал, не будете ли вы добры спеть для нас здесь.

Валериано поклонился.

- Для меня это будет большой честью.

- Благодарю вас. Я буду ждать этого с нетерпением. Пожалуйста, садитесь.

Валериано элегантно расположился в кресле. Джулиан сел напротив.

- Я должен спросить вас о знакомстве с маркезом Лодовико. Я слышал, что он очень хотел покровительствовать вам, но вы упорно отказывались. Почему?

- Мне не нужен покровитель. Я был на сцене с пятнадцати лет.

- Но поддержка такого человека, как Лодовико Мальвецци могла бы помочь даже знаменитому певцу.

Взгляд Валериано устремился внутрь себя.

- Певцы суеверны, синьор Кестрель. Вам это может показаться смешным, но я знал, что покровительство маркеза изменило бы мою жизнь. Так и случилось – он познакомил меня с Франческой, а потом прогнал со сцены. Вы можете сказать, что он подарил мне моё сердце, но забрал мою душу.

- Разве это не справедливый обмен?

- О, да. Лучше когда тебя искренне любит одна, чем слепо обожает множество незнакомцев. Моя карьера всё равно бы скоро закончилась. Мне уже сорок, и я знаю, что такие, как я остались в прошлом. Я знал это с самого начала. Когда я впервые вышел на сцену, то уже понимал, что певцы-кастраты принадлежат к иной эре. Только лучшие из нас ещё могут выступать в опере.

- Но вы один из лучших.

Валерино склонил голову, признавая этот факт.

- Я очень удачлив. Но я не могу жаловаться, что неотвратимый конец наступил чуть раньше, чем мог бы. Синьора Аргенти дала мне куда больше, чем я ей, и получила куда меньше.

- Я не думаю, что она так считает.

- Лишь потому что это самая щедрая душа на земле, - тихо ответил Валериано, - которая понятия не имеет, сколько значит для меня.

Джулиан мог только надеяться, что никто из этих двоих не был убийцей. Он не хотел думать о том, как вина и наказание одного ударят по второму. Он сказал:

- Я слышал, иногда вы берёте учеников.

- Да, - отозвался Валериано, - это позволяет мне самому не терять навыка. И меня очень радуют их успехи.

- Доводилось ли вам встречать английского тенора, которому лет шесть назад было чуть за двадцать?

- Вы говорите о молодом человеке, что известен как Орфео. Нет. Большая часть мои учеников – женщины. Я не лучший наставник для тенора или баса.

Джулиан ненадолго задумался.

- Когда вы в последний раз видели Лодовико Мальвецци?

- Мы столкнулись на conversazione^[57], что давал его друг. Это было осенью 1819-го, вечером в пятницу, когда не было оперы. Я помню, что с беспокойством встретил маркеза, ведь тогда синьора Аргенти уже решила покинуть его сына, а я пытался переубедить её – признаю, не от всего сердца.

- Вы говорили с маркезом?

- Если и говорил, то совсем мало. Кажется, он спросил меня, буду ли я сегодня петь, а я ответил, что буду, если меня попросят. Но почти сразу после этого я ушёл.

- Вы никогда не видели маркеза и не говорили с ним после того как синьора Аргенти перешла под вашу опеку?

- Вы чрезвычайно обяжете меня, если не будете говорить о синьоре Аргенти, как о куртизанке. Нет, я не видел его. Он не хотел бы никак общаться со мной напрямую. Он очернил моё имя перед всеми театрами и употребил всё своё влияние, чтобы я больше никогда не получил ролей. Но он не соизволил заметить меня лично.

- А вы когда-нибудь пытались увидеть его? – спросил Джулиан.

- Нет. Если бы я думал, что смогу убедить его мягче отнестись с синьоре Аргенти, я бы нашёл способ поговорить с ним. Но надежды не было, и я опасался, что это только больше разозлит его.

- В марте 1821 года вы и синьора Аргенти отправились на озеро Комо. Вы знали, что вилла, на которой вы остановились, стоит на противоположном берегу от виллы и замка Мальвецци?

- Да. Но у меня был друг, что позволил нам пожить на той вилле. Это было очень удобно.

Джулиан откинулся на спинку стула и посмотрел на собеседника, подняв брови.

- Действительно, очень удобно.

- Да.

- Вы с ней оставались на вилле за много миль от дома Ринальдо в Милане, но в двух шагах от места, где жил маркез Лодовико. Простите, синьор Валериано, но кажется вы больше беспокоились о Лодовико, чем о Ринальдо.

- Если вы бывали в Милане, синьор Кестрель, - устало ответил Валериано, - то должны знать, что аристократический круг, к которой принадлежит синьора Аргенти, узок, празден, любопытен и беспощаден. Если бы мы жили в Милане, нас бы узнали – она могла бы носить вуаль, но я слишком заметен. Я хотел избавить её от оскорблений и мук. Поэтому мы решили жить в нескольких милях от города.

- Вы верили, что её обращение к маркезу Ринальдо принесёт какие-то плоды?

Валериано сложил пальцы домиком.

- Я подумал, синьор Кестрель, что они могут помириться. Я пытался радоваться за неё. Я знал, что она очень скучает по детям.

Джулиан вкратце рассказал собеседнику, как Франческа писала Ринальдо, и какой ответ получила от маркеза Лодовико.

- Почему вы и синьора Аргенти остались на озере после этого?

- Я не думал, что мы должны уезжать. Это было важно для неё. Я настоял, чтобы мы остались и попытались снова найти подход к Ринальдо или Лодовико.

- И что она вам ответила?

- У неё не было надежды. Но она согласилась, потому что я этого хотел.

- Удивитесь вы, если я скажу, что по её мнению это она хотела остаться?

Он выглядел удивлённым, но ответил довольно взвешенно:

- Память обманывает её. Это была моя идея.

«Непростая у нас пара подозреваемых», – подумал Джулиан. Франческа так запиналась и краснела, что каждое её слово казалось ложью, а спокойствие и уравновешенность Валериано заставляло всё сказанное им выглядеть правдой. Но он ведь привык играть роли. Многие певцы просто стояли на сцене и прекрасно пели, даже не пытаясь играть. Но выступления Валериано порой срывали постановки, потому что оркестр не мог играть сквозь слёзы.

Вслух Джулиан сказал:

- Как я понял из слов синьоры Аргенти, в ночь, когда убили маркеза Лодовико, вы выехали верхом.

- Это верно.

- Куда вы отправились?

- Всюду и никуда. Я просто хотел устать.

- Вы не боялись заблудиться?

- В этом районе невозможно заблудиться, если не выпускать из виду озеро.

- Вы поехали на север или на юг?

Валериано задумался, но лишь на миг.

- Полагаю, на юг.

- Рано или поздно вы должны были обогнуть озеро и достигнуть виллы Мальвецци.

- Наверное, должен был, - вежливо отозвался Валериано, - но не достиг.

- Вы выезжали и в прошлую ночь?

- Да. Меня очень обеспокоило письмо маркеза Лодовико. Мне было очень тяжело осознавать, что я принёс скорбь и унижение той, кого люблю больше всех на свете. Я знал, что не усну, а тогда не сомкнёт глаз и она. А ей очень нужно было поспать – у неё под глазами были синяки от усталости, как у маленькой девочки. Так что я отправился на воздух.

Джулиан наклонился вперёд и мягко проговорил:

- Причина её несчастий жила прямо на другом берегу озера. Как вы могли воспротивиться искушению поехать и увидеть маркеза – чтобы убедить или заставить его изменить мнение?

Валериано слегка откинул голову назад, будто хотел отвести взгляд, но не смог.

- У меня было искушение, - прошептал он, - но я не поддался ему.

Джулиан выжидающе помолчал, давая ему шанс продолжить. Но на Валериано это не сработало, так что Кестрель заговорил вновь:

- Как я понимаю, вы уже бывали на вилле Мальвецци?

- Да. Маркез Лодовико приглашал меня спеть летом 1819-го.

- Вы бывали в мавританской беседке?

- Вероятно, да. Я помню, что мне показывали сады.

- Не может ли случится, что в ночь убийства, вы оставили свою лошадь у ворот сада?

- Я же говорил, что не приближался к вилле – именно потому что иначе поддался бы желанию увидеть маркеза.

- Но ведь в вилле никакой опасности не было. Он жил в замке, а на виллу приезжал только днём.

Валериано поморгал миг, а потом осторожно проговорил:

- Мне было неоткуда знать это. Это была его вилла. Он мог быть там.

- Вы когда-нибудь видели дамскую оперную перчатку, украшенную узором из зелёного шёлка в виде листьев мирта и рубиновым сердцем, пронзённым бриллиантовой иглой?

- Нет, - Валериано удивлённо поднял брови, - почему вы спрашиваете?

- Я расскажу об этом в другой раз. Видели ли вы кого-нибудь, приближающегося к вилле Мальвецци в ночь убийства по земле или в лодке?

- Нет. Но было темно, а я никого намеренно не высматривал.

- Долго продолжалась ваша конная прогулка?

- Я думаю, что несколько часов.

- И когда вы вернулись?

Валериано стал неестественно встревожен. Он посмотрел на Джулиана, как фехтовальщик, ожидающий следующего движения своего соперника.

- Я не помню. Довольно поздно.

- Что произошло потом?

- Я пошёл спать, синьор Кестрель.

- А синьора Аргенти также была в постели?

- Да, – ответил Валериано после очень краткой паузы.

- Она запомнила эту ночь совсем по-другому, синьор Валериано. Она сказала, что проснулась, увидела, что вас нет, и так обеспокоилась, что оделась и отправилась на поиски.

Взор Валериано блуждал по сторонам, как будто к нему возвращались воспоминания.

- Да. Она права. Я забыл, – он извиняющимся жестом пожал плечами. – Это было четыре с половиной года назад.

«Очень славно, – подумал Джулиан, – но я не могу представить, чтобы вы многое забывали и особенно – ту ночь».

- Она сказала, что вы были расстроены, когда вернулись домой и нашли её снаружи. Почему?

- Повторюсь – я не помню. Возможно, было очень холодно, а её платье промокло. Я боялся, что она заболеет.

- Вы не думали, что она могла побывать на той стороне озера? Она говорила, что умеет править лодкой.

- Эта мысль не приходила мне в голову.

- По крайней мере, это вы запомнили хорошо.

- Я доверяю синьоре Аргенти, синьор Кестрель. Я верю ей, как верю Богу.

- Тогда зачем умалчивать сведения, чтобы защитить её?

- Прошу прощения, но я ничего не умалчивал. Хотя если бы я делал это, – добавил он тихо и деликатно, – то в силу того, что невиновность – недостаточная защита. Будь это так, не существовало бы ни святых мучеников, ни обманутых женщин, – он сделал паузу, а потом договорил со слабой, грустной улыбкой, – ни кастратов. Так что не говорите мне о невиновности. Если бы она была нашей единственной одеждой, мы бы замёрзли.

- Ты, как мне кажется, мрачен, - заметил Джулиан, когда его маленький камердинер помогал ему переодеться к ужину.

Брокер поколебался, но потом придвинулся ближе и тихо спросил:

- А, синьор В., сэр… Что ему отрезали? И ствол, и пороховницы?

- Только пороховницы. Вероятно, когда ему было не больше семи-восьми лет, его посадили в горячую ванну и дали выпить, чтобы притупить ощущения.

Брокер поёжился.

Джулиан спустился в гостиную и обнаружил, что на виллу вернулся Гримани. Комиссарио был очень зол, что Франческу и Валериано допрашивали без него, но, как и предвидел Кестрель, быстро потерял к гостям интерес, поняв, что они ничего не знают об Орфео.

За ужином говорили о завтрашнем празднике. Маркеза и её гости собирались отправится в Соладжио утром, чтобы увидеть процессию, что пройдёт через деревню, и побывать на Празднике корзин – местные женщины и девушки подготовили корзины с едой, которые будут продавать, чтобы собрать денег для церкви. Флетчер и Сент-Карр, что тоже ужинали на вилле, сообщили что всё церковное серебро по такому случаю уже начищено, а деревенские украсили храм багряными драпировками, цветами и изображениями чудес. А ещё, к большому удовольствию жителей, подеста получил разрешение устроить фейерверк.

- Какая удача, что разрешение пришло так вовремя, - сказал де ла Марк. – Я помню одну холодную зиму в Милане, когда вице-король хотел заполнить Арену водой, чтобы дети могли кататься на коньках. Разрешение из Вены пришло – в июле!

Гримани холодно на него посмотрел.

- Не сомневаюсь, вы бы предпочли, чтобы мы и дальше спрашивали разрешения в Париже.

- Для меня это не имеет значения, - с улыбкой возразил де ла Марк, - но я думаю, что курьерам это было бы удобнее.

После ужина компания выбралась на террасу. На юге все могли видеть гавань Соладжио, усеянную цветными фонариками в честь святой Пелагии, а по всему берегу горели крохотные огоньки – Карло объяснил, что это улиточные раковины, которые местные дети наполнили маслом и подожгли.

Слуги подали кофе, ликёры и маленькие цилиндрики сыра маскарпоне, посыпанные сахаром. Когда каждый взял то, что хотел, хозяйка попросила Валериано спеть. Донати предложил аккомпанировать ему на пианино, и все переместились в музыкальную.

Валериано исполнил «Parto, parto», написанный Моцартом tour de force^[58] кастратов, в котором юный римлянин Секст покидал свою возлюбленную Вителлию:

Parto, parto, ma tu ben mio,

Meco ritorna in pace;

Sarò qual più ti piace,

Quel che vorrai farò.^[59]

Едва услышав его голос, МакГрегор, Флетчер и Сент-Карр подскочили на стульях. Джулиан был не удивлён. Большинство англичан не были привычны к пению кастратов, и слышать такой голос от человека шести футов роста было удивительно. Он был слишком холодным для женского, слишком сильным для детского, странно прекрасным и будто не совсем человеческим – отталкивающим, но величественным. Диапазон и мастерство Валериано не знали себе равных. Его голос без усилий охватывал три октавы, и каждая нота была идеальна, и так быстро сменялась другой, что у слушателей захватывало дух. Потом Валериано начал импровизировать, расцвечивая мелодию гаммами и каденциями, выводя минутные трели на одном дыхании, то ускоряясь, то замедляясь, возвышая свой голос, пока каждый слушатель не прочувствовал его всеми своими нервами, а потом позволив ему стихнуть, как вздох влюблённого. Самые нежные слова Валериано обращал к Франческе, как будто пел для неё одной, а её глаза сияли тихой гордостью.

Его осыпали аплодисментами. Но МакГрегор тихо сказал Джулиану:

- Мне всё ещё это не нравится. Я знаю, что он хороший певец – его исполнение просто чудо. Но каждая нота напоминает мне, как было искалечено его тело, чтобы создать этот звук. Аплодируя ему, я как будто поощряю то, что я, как врач и христианин, считаю кощунством.

- По крайней мере, слушатели больше не кричат «Ура ножу!», как делали несколько поколений назад. У нас появилось больше совести… или стыда. Певцов-кастратов создано чувство прекрасного, присущее цивилизации; теперь её чувство правильного уничтожило их. Но что остаётся этим людям, кроме восхищения их мастерством и дисциплиной? Подумайте о том, что вы аплодируете труду Валериано как человека искусства, а не операции, что сделала его сопрано.

- Я думаю, ты прав, - МакГрегор захлопал с чуть большим энтузиазмом. – Ты знаешь, он должен был ненавидеть Лодовико Мальвецци, который отнял у него сцену.

- Лодовико не запрещал ему петь – только выступать на публике.

- Разве что не важно для певца?

- Риску предположить, - задумчиво протянул Джулиан, - что для меня это всё равно, что оказаться голым перед толпой незнакомцев.

Маркеза попросила Джулиана сыграть «Приглашение к танцу», что он и сделал, также заслужив тёплые аплодисменты. Флетчер и Сент-Карр, что прежде не слышали игры Кестреля, были впечатлены.

- Это довольно сложное произведение, - со знанием дела отметил Сент-Карр, - из-за всех этих диезов.

Джулиан поднял брови.

- Вы играете, мистер Сент-Карр?

- Нет. Зачем? – с беспокойством спросил тот. – Вы полагаете, мне стоит?

- Я так не думаю, - решительно вмешался Флетчер, - поскольку именно мне придётся слушать, как вы практикуетесь. Беверли научился слушать музыку, чтобы переворачивать страницы для дам, которые играют в вечерних нарядах с глубокими вырезами.

Сент-Карр сверкнул глазами. Джулиан подумал, что изучать музыку по такой причине вполне в духе этого человека. Но уже не в первый раз Джулиан отметил, что у Сент-Карра ясный ум, который он редко использует.

Гримани воспользовался этой паузой в музыке, чтобы сделать объявление.

- Я возвращаюсь в Милан через день. Мне стоило уехать завтра, но будет непочтительно пропустить праздник святой Пелагии. Синьор Кестрель, конечно, может продолжать свои умствования, пока маркеза Мальвецци готова их терпеть. Но я считаю пребывания здесь пустой тратой времени.

- Но какого продвижения в расследовании вы рассчитываете достичь в Милане? – спросил Карло.

- Я не обязан отчитываться о моих планах перед вами, синьор граф.

Глаза Карло вспыхнули.

- Лодовико был моим братом, а пока Ринальдо здесь нет, я глава этой семьи! Кто, во имя всех святых, вы такой, чтобы щелкать меня по носу?

- Я – верный слуга Его императорского величества Франца I Австрийского, - бесстрастно отозвался Гримани, - работающий над делом, что поручено мне вице-королём. Если вы хотите быть мне полезны, я с уважением предлагаю вам помолиться за мой успех.

- Я помолюсь, - усмехнулся Карло, - потому что помочь вам сможет только чудо.

- Если вы собираетесь поссориться, - вмешалась маркеза, - не будете ли вы добры сделать это на террасе? Или я попрошу синьора Кестреля и синьора Валериано вывести вас.

- Я прошу прощения, - Карло проглотил свой гнев и поклонился. – У меня есть предложения для синьора комиссарио, если он готовы выслушать.

- Что за предложение? – спросил Гримани.

- То же самое, что я выдвинул, когда мы покидали Милан, и до того, как синьор Кестрель решил помочь нам – обратиться к ищейкам с Боу-стрит, чтобы они помогли нам разыскать Орфео в Англии.

Гримани нахмурился.

- Но ищейки с Боу-стрит – не полиция. Насколько я понимаю, они работают по найму, а их полномочия сильно ограничены.

- Если вы хотите сказать, что у них нет права на обыски и аресты без причины, то это так, - подтвердил Джулиан.

- Наша полиция более эффективна, - ответил Гримани. – Она проводит обыски и аресты, чтобы найти такую причину.

- Тем не менее, - возразил Карло, - ищейки считаются отличными следователями. Что скажешь, Беатриче?

Маркеза свела свои тонкие брови.

- Мне было бы жаль, если расследование станет вестись так далеко от меня. Но я не знаю, можно ли чего-то достичь, оставаясь здесь. Я хотела бы узнать, что думает синьор Кестрель.

Все повернулись к Джулиану. Он откинулся на спинку стула и задумчиво обвёл всех взглядом.

- Я думаю, что здесь, где произошли все предшествующие убийству события, мы можем узнать куда больше, чем в Англии, прочёсывая всю страну в поисках певца, о котором мы не знаем почти ничего, и который может быть, где угодно.

- Возможно, это и пустая трата времени, - ответила маркеза, - но этого ещё никто не пробовал. Пусть комиссарио Гримани поедет в Англию – пусть и Карло поедет, если хочет, ведь он так хорошо говорит на английском языке – а остальные пусть продолжат жить своей жизнью, как могут. Синьор Кестрель может остаться и вести расследование, как пожелает, если хочет того, - она улыбнулась Джулиану. – Быть может, я буду навещать вас здесь иногда.

- Я хотел бы уточнить, - сказал Гримани, - что мне не требуется разрешение никого из присутствующих, чтобы вести следствие в Англии. Я поговорю об этом со своим начальством в Милане и сообщу об этом вашей светлости – из вежливости.

- Как удивительно свежо слышать от вас о вежливости, синьор комиссарио, - заверила его маркеза.

- Я поеду в Милан с вами, - сказал Карло. – У меня есть право знать, что вы делаете, чтобы найти убийцу моего брата.

- Насколько я знаю, вашим передвижениям по Ломбардо-Венецианскому королевству ничто не препятствует, - холодно ответил Гримани. – Пока что.

- Можем синьора Аргенти и я вернуться в Венецию? – спросил Валериано.

- Я не знаю даже, зачем вы сюда приезжали, - ответил Гримани.

Было решено, что все останутся на завтрашний праздник и разъедутся на следующий день после него.

- Вынужден признать, этот визит меня разочаровал, - вздохнул де ла Марк. – Хотя каждый из вас был очаровательной компанией, но когда ждёшь драмы и пугающих откровений…

- Вы очень молчаливы, синьор Кестрель, - заметила хозяйка.

- У меня есть мысль, маркеза. Синьор комиссарио, вы не сможете обратиться на Боу-стрит, пока не получите одобрение из Милана – а быть может, из Вены. Это может занять дни или недели, в течение которых вы не сможете выехать в Англию. Но я могу написать Питеру Вэнсу, моему другу с Боу-стрит, и попросить оказать мне услугу – навести справки об Орфео неофициально. Это ускорит ваше расследование, когда вы окажетесь в Лондоне, а вы никак не превысите полномочия, ведь ни вы, ни я не в ответе за то, чем занимается Боу-стрит.

Гримани подумал над этим.

- Это разумный план, - признал он. – Очень хорошо, напишите этому Вэнсу. Но не упоминайте моё имя. Этот запрос должен быть личным и неофициальным.

Флетчер толкнул Сент-Карра – тот как раз теребил свой шейный платок, который начал завязывать вычурным бантом, с тех пор, как Джулиан сказал, что требуется мужество, дабы носить одежду, которую другие могут счесть женственной. Наставник и его подопечный поднялись и собрались уходить. Джулиан и МакГрегор предложили выйти с ними в сад и запереть за гостями ворота.

- Я не буду прощаться, - сказал Флетчер, когда они были у ворот, - потому что надеюсь увидеть вас завтра на празднике.

- Быть может, стоит потом поехать в Милан? – спросил Сент-Карр. – Или в Англию, что помочь ищейкам в поисках Орфео?

- Если плоды расследования в Англии будут стоит больше выеденного яйца, я очень удивлюсь.

- Тогда зачем ты предложил написать Вэнсу? – удивился МакГрегор.

- Потому что, если расследование в Англии начнут, его лучше закончить как можно быстрее, - Джулиан посмотрел на озерную гладь, в которой отражались золотые лодочные фонари и серебряные звёзды. – Если разгадка этого убийства и есть на этом свете, то она здесь.

Глава 21

Следующим утром флотилия лодок, украшенная лентами и гирляндами, привезла маркезу, её гостей и слуг на праздник в Соладжио. Даже МакГрегор нашёл в себе силы участвовать, преодолев отвращение к католическим обрядам. Чудесный день, настолько ясный, что даже на горных вершинах почти не было тумана, привлёк людей с берегов всего озера и даже из более далёких мест – Бергамо, Брешии и Милана. Гавань была полна лодок, так что обитатели виллы Мальвецци едва нашли, где причалить, хотя подеста был на пирсе и отчаянно убеждал людей расступиться.

Оказавшись на твёрдой земле, гости влились в толпу, что валила к церкви. Много молодых женщин несло корзины, украшенные лентами и шёлковыми цветами – внутри были пирожки с мясом, битая птица, пирожные, вино и даже живые кролики. Всё это расставят в церкви, дабы прихожане могли восхититься, а потом поучаствовать в торгах.

- Все ждут, что вы купите одну из них, - прошептала маркеза Джулиану, когда они шли рука об руку. – И не поскупитесь, ведь англичане считаются богачами.

- А я могу потом отдать эту корзину беднякам или та юная леди, что подготовила её, сочтёт это пренебрежением?

- Это будет очень благородный жест, а пренебрежительным девушка это сочтёт только, если влюблена в вас.

- А ваша корзина здесь есть? – с улыбкой спросил он.

- Нет, только Нины, - она обернулась назад, где Нина счастливо шагала под руку с Брокером, неся маленькую изящную корзинку, украшенную небесно-голубой лентой и серебряным кружевом.

- Мне позабочусь, чтобы Брокер исполнил свой долг, - заверил спутницу Джулиан.

У церкви Кестрель мельком увидел Флетчера, вытягивающего шею и проталкивающегося то в одном направлении, то в другом. Джулиан решил, что он потерял Сент-Карра и явно не в первый и не последний раз за сегодня.

Компания маркезы зашла в церковь. Та преобразилась – аскетичные колонны были сверху донизу убраны в красное камчатое полотно, а под сводами развесили гирлянды и картины из жизни святой девы. Алтарь Пелагии был едва виден за цветами, свечами и украшениями из золотой бумаги. В проходах стояли корзины разных размеров. Нина поставила свою среди них, любовно расправив на ней голубое покрывало и поправив концы лент.

В движущейся и глазеющей вокруг толпе за спинами у гостей маркезы началось какое-то волнение. Там появилась Роза из «Соловья», что прокладывала себе путь вперёд. Она выглядела соблазнительно – чёрные волосы были заколоты серебряными шпильками, а багряно-золотой корсаж приподнимал великолепные груди, отчего те воинственно вздымались вверх и вперёд. Она остановилась перед Брокером, её губы раскрылись, а глаза обольстительно загорелись^[60].

Нина оставила свою корзинку, поспешила к кавалеру и снова схватила его под руку. Роза сверкнула чёрными глазами, а потом перевела взгляд на корзинку Нины, рассмеялась, тряхнула головой и поставила свою рядом. Та была огромной и украшена алыми лентами и шёлковыми розами. Рядом с ней та, которую принесла Нина, казалась совсем крошечной, как те, что носят в руках деревянные куклы.

Губы Нины дрогнули. Брокер успокаивающе обнял её за талию. Увидев это, Роза в ярости развернулась на каблуках и пнула маленькую корзинку, отчего абрикосовые пирожные и миндальное печенье рассыпалось по полу.

Нина набросилась на неё.

- Ты это нарочно!

- Вовсе нет! – но смеющиеся глаза Розы говорили совсем о другом. – Как вообще можно было заметить эту крошечную корзинку. Неудивительно, что ты такая тощая. Быть может, если синьор Брокер попросит меня как следует, я дам ему что-нибудь из своей, чтобы он мог тебя угостить и нарастить тебе мяса на костях.

- А чтобы тебя кормить и корзинки не нужно! – воскликнула Нина дрожащим голосом. – Тебя можно просто отвести на луг пастись!

- Как ты смеешь! – ощетинилась Роза. – Шлюха!

- Корова!

- Сука!

Они набросились друг на друга, размахивая кулачками и пинаясь. Роза схватила Нину за волосы и дёрнула изо всех сил. Нина завизжала и сорвала с противницы ожерелье, отчего гранаты рассыпались по полу.

Брокер и Джулиан удержали Нину, а другие зрители оттащили Розу, заставив её выпустить волосы камеристки из рук. Появился дон Кристофоро, блистающий в своём праздничном облачении.

- Драка в церкви! – прогрохотал он. – В день святой Пелагии! – он повелительно переводил взгляд с одной девушки на другую. – И вам не стыдно?

Нина сокрушённо опустила глаза. Розе неловко переминалась с ноги на ногу.

- Я жду вас обеих в церкви для исповеди и епитимьи сегодня до заката, - сказал священник, - а пока что не собираюсь портить праздник, уделяя вам больше внимания – если только вы не дадите новых причин!

Он вернулся в алтарю, оставив Нину приводить корзинку в порядок, а Розу – собирать рассыпанное ожерелье, метая обжигающие взгляды на Брокера.

Джулиан предусмотрительно отвёл его чуть в сторону.

- Ты думаешь, здесь скучно, и нас всех очень развлечёт второе убийство?

- Нет, сэр. Я это прохлопал – чтоб мне лопнуть, если я думал, что Роза так увлечётся.

- Интересно, как ты мог это пропустить. Ты много с ней разговаривал.

- Я просто был вежлив, сэр.

- Ты настоящий дьявол. В Италии со времён Наполеона никто не совершал столько завоеваний. Впрочем, не бери в голову. К счастью – или несчастью – убеждать в своей правдивости тебе придётся не меня.

- Ты любишь её! – причитала Нина.

- Вовсе нет, - ответил Брокер.

- Ты думаешь, она красивее меня.

- Она тебе и в подмётки не годится.

- Ты думаешь, я маленькая и тощая, как она и сказала!

- Это значит только то, что я могу как следует тебя обнять, - он перешёл от слов к делу на тот случай, если она неправильно поняла его ломаный англо-миланский.

Девушка всхлипнула, не отнимая от лица носовой платок. Брокер видел, что слёзы эти непритворные. Эти итальянки всё принимают близко к сердцу.

- Ну же, - уговаривал он, - всё хорошо, что хорошо кончается, не так ли? Церковь была разукрашена в пух и прах, торги прошли, как по маслу, а вечером будет фейерверк, - он сунул руку в её корзинку, за которую немало заплатил. – Возьми пирожное. Ты ничегошеньки не съела с тех пор, как мы вернулись из церкви.

- Я не голодна. Как я могу есть, зная, что ты думаешь о ней прямо сейчас и хочешь быть с ней, а не со мной! И после того, как я отдала тебе то, что не отдавала никому!

Опыт Брокера подсказывал, что последнее не совсем так, но он считал, что девушки имеют право на такую ложь, а мужчинам стоит делать вид, что верят.

- Кому нужно обжиматься с такой девчонкой, как она, когда можно обнимать такую тонкую как ива, с волосами как шёлк и глазами, мягкими как бархат?

Нина чуть прижалась к Брокеру и посмотрела ему в глаза.

- Поклянись, что любишь меня.

- Я люблю тебя, - Брокер говорил это множеству девушек и зачастую не кривил душой, как и сейчас.

- Нет, поклянись Мадонной… Нет, нет, поклялись своим Богом, Богом еретиков.

- Я клянусь.

Он обнял её и поцеловал. Нина обвила его руками и пылко прижалась.

- Ты должен сдержать своё слово! – прошептала она. – Ты должен! Если ты мне солгал, я не знаю, что сделаю!

Маркеза не вернулась в Соладжио на вечерние празднования, а предпочла наблюдать за фейерверками и слушать музыку на террасе виллы Мальвецци. Слуги получили свободный вечер и быстро отправились в деревню. Маркеза предложила гостям веселиться в Соладжио, но большинство отказалось. МакГрегор не хотел участвовать в итальянских деревенских развлечениях, Донати не чувствовал там себя в безопасности, а Гримани вовсе не проявлял интереса к подобным глупостям – он только предупредил местных жандармов, чтобы они не дали кутежам выйти из-под контроля. Карло, Франческа и Валериано также решили остаться с Беатриче. Лишь у де ла Марка нашлись иные намерения.

Он перехватил Джулиана в Мраморном зале на закате, как раз, когда Кестрель шёл на террасу к остальным.

- На пару слов, mon vieux. Не хотите ли вы отправится со мной в деревню и посмотреть, какие примитивные развлечения она может нам предложить?

- Я боюсь, что вынужден отказаться. Я ещё не закончил письмо моему другу на Боу-стрит, а хотел бы отправить его со следующей почтой.

- Вы напишете его утром.

- А вы, кажется, предлагаете мне провести вечер так, что утром я не смогу ничего писать.

- Тогда чёрт с ним. Вы же понимаете, что это письмо – ерунда.

- Что вы хотите сказать? – с любопытством спросил Джулиан.

- О, mon vieux, - де ла Марк посмотрел на него с дружеским упрёком, - они никогда не найдут Орфео в Англии. Для них это будет пустой тратой времени, а для вас – тратой этой великолепной ночи, которую вы проведёте, черкая по бумаге и якшаясь с слишком старыми и малокровными мужчинами, которые не смогут оценить тех черноглазых богинь, что я приметил сегодня в толпе. Мы же с вами достаточно молоды, чтобы отдать им дань поклонения со всей тщательностью и решительностью, что они заслуживают. Разве вы хотите, чтобы они томились от отсутствия кавалеров?

- Я более чем уверен в вашей способности утешить их. Почему вы так уверены, что Орфео не найти в Англии?

- Я уверен, что разговоры об Орфео становятся скучными, - лаконично отозвался де ла Марк. – Так я не смог убедить вас пойти со мной?

- А вы полагаете, что я буду томиться скукой здесь и не найду, о чём поговорить с маркезой весь вечер?

На лица де ла Марка появилась широкая улыбка.

- Одна из тех черт в вас, что я нахожу восхитительной и приводящей в замешательство одновременно, – это то, что вы можете сказать так мало, но передать так много. В таком случае оставляю Ла Беатриче на ваше попечение. Ко мне взывают Вакх и Венера.

Они вышли на террасу. Де ла Марк попрощался с маркезой и пошёл вдоль берега. Джулиан и остальные стояли у перил, с нетерпением глядя на гавань Соладжио и ожидая фейерверка. Ночь для такого развлечения была идеальной – мягкое чёрное небо, усыпанное звёздами, ласкающий ветер, восхитительно тёплый воздух. Обрывки музыки со всех берегов озера сплетались в дикую, прекрасную симфонию.

Внезапно в небо взмыла ракета и выпустила в озеро дождь искр. За ней последовали другие. На причалом появилось крутящееся огненное колесо, изрыгающее языки пламени. Маркеза смеялась и хлопала в ладоши. Джулиан никогда не видел её такой беззаботной и уязвимой.

Ему ужасно не хотелось расставаться с ней, когда фейерверк отгремел. Он ещё никогда так не хотел остаться с ней наедине. Но расследование важнее – проклятое расследование, что всё время вставало между ними. У него был долг, и его надо было исполнять.

Джулиан извинился и вернулся в дом. В Мраморном зале он взял масляную лампу из шкафа и зажёг от одного из стенных светильников. На пути в библиотеку он прошёл мимо Амура и Психеи, замерших и вечных объятиях, и отвёл от них взгляд.

Джулиан устроился за письменным столом у окна, откуда открывался вид на террасу и озеро. Оконные стёкла ловили сияние его лампы, добавляя света, но не позволяя увидеть, что происходит на улице. Он нашёл лист писчей бумаги, очинил перо и начал:

Вилла Мальвецци

8 октября 1825 г.

Мой дорогой Вэнс

Я надеюсь, это послание застает вас в добром здравии, как вы того и заслуживаете – иными словами, в более добром, чем можно ожидать в Лондоне осенью. Впрочем, не думайте, что я купаюсь в солнечном свете. Туманы, что собираются в местных горах, могут пристыдить лондонские.

Я пишу это, чтобы попросить вас об услуге и одновременно посвятить вас в самое примечательное убийство, что мне доводилось встречать…

Когда фейерверк закончился, МакГрегор задержался у перил, наблюдая, как гуляки выплывают на озеро в лодках. Одни мечтательно плыли, куда глаза глядят, другие смеялись, пели, пили и звали друзей. Порой возникали ссоры, но они ограничивались потрясанием кулаков и руганью – до драк не доходило. МакГрегор давно заметил, что в мелочах итальянцы куда больше лают, чем кусают.

Его развлекало зрелище того, как развлекаются местные. Конечно, это неподобающий способ отмечать религиозный праздник. Лёгкий южный ветерок, что донёс запах серы с места, откуда пускали фейерверки, напомнил ему о судьбе, что ждёт папистов-идолопоклонников. Он не хотел думать об этом сейчас. Ему нравились эти люди. И в мгновения, подобные этому, он признавался себе, что не был уверен, что верует в вечное проклятие. Если это делало его дурным христианином – пусть будет так.

Он огляделся в поисках других гостей. Кестрель уже был внутри, писал своё письмо – МакГрегор видел его в окне библиотеки, где горела лампа. Франческа и Валериано ушли прогуляться по саду. Маркеза и Карло сидели чуть в стороне, у маленького прямоугольного пруда с лилиями в центре террасы. Гримани придвинул стул к одному из фонарей и читал отчёты. Донати сидел рядом у перил и наслаждался звуками озера – смехом, песнями, ритмичным плеском вёсел – не меньше, чем МакГрегор – их видом.

- Кажется, вы очень довольны, - пробормотал доктор на очень плохом миланском.

- Прощу прощения, - извиняющимся тоном проговорил Донати, как будто виноват был его слух, а не язык МакГрегора, - я не разобрал.

Подошёл Карло.

- Позвольте мне быть вашим переводчиком.

- Благодарю, - МакГрегор продолжил на английском. – Меня всегда удивляло, как вы постоянно остаётесь в хорошем расположении духа, тогда как все остальные из вас двух минут не могут быть чем-то довольны.

- Остальные слепые старики? – с улыбкой уточнил Донати. – Я думаю, я меньше жду от жизни и потому больше наслаждаюсь тем, что получаю. Кроме того, я чувствую себя полезным – моей музыкой, моими уроками. Яне одинок – молодые певцы ищут у меня наставления и одобрения. Конечно, я не так счастлив, как вы. Даже в Италии учитель пения нужен меньше, чем врачеватель.

- Но… - МакГрегор замолк в смущении. Но какое значение имело то, что подумают о нём эти люди? Он вернётся в Англию и больше никогда их не увидит. – Иногда я думаю, что станет со мной, когда я буду слишком стар и немощен, чтобы работать.

- Я думаю, до этого дня ещё далеко, - заверил его Донати, - но когда он придёт, это будет значить, что в Божий промысел больше не входит ваша работа в этом мире.

- Но почему Божий промысел сделает меня бесполезным?

Донати мягко улыбнулся.

- Быть может, потому что он хочет сделать вас ближе к себе, и не может привлечь вашего внимания иным образом.

Со стороны береговой тропинки появилась фигура. МакГрегор не мог сказать кто это, пока пришелец не ступил под свет фонарей, стоявших вдоль перил.

- Вам что-нибудь нужно, маэстро? – хмуро спросил он.

- Нет, Себастьяно, всё в порядке. Иди в деревню, развлекайся.

- Я лучше отработаю пение.

- Конечно, если хочешь. Но ты усердно трудился прошлые недели. Ты заслужил праздник.

- Я лучше отработаю пение, - твёрдо повторил Себастьяно.

Донати покачал головой.

- Делай, как хочешь.

Себастьяно ушёл.

- Здесь он не очень счастлив, - объяснил композитор МакГрегору и Карло. – Он привык к жизни в городе. А его возлюбленная осталась в Павии.

- Это тяжело для юноши его лет, - сказал доктор.

- Да, - согласился Донати, - а её муж так ревнив, что она боится писать.

МакГрегор покачал головой, скорбя над нравами этой страны.

- Почему он не мог найти девушку, что не была бы замужем?

- И погубить девственницу? – спросил поражённый Донати.

- Нет, нет! – запротестовал МакГрегор. – Жениться на ней!

- У него нет денег, чтобы жениться, - ответил композитор.

- Значит, он мог бы воздерживаться, - проворчал МакГрегор, - как ваши священники.

Карло только рассмеялся.

- Кто вам такое сказал?

Изнутри донёсся голос Себастьяно:

All’idea di quel metallo

portentoso, onnipossente…

Снова дуэт из «Севильского цирюльника», который Себастьяно отрабатывал с того мига, как приехал на виллу. МакГрегор уже знал, о чём там поётся – цирюльник Фигаро учил графа Альмавиву, как замаскироваться под пьяного солдата, чтобы проникнуть к дом к Розине, в которую граф был влюблён. Себастьяно пел партию Фигаро и играл на пианино партию Альмавивы.

- Вы думаете, он сможет добиться успеха, маэстро? – спросил МакГрегор.

- У него многообещающие способности, - ответил Донати. – У него тёплый и гибкий голос, он умеет трудится, и у него есть темперамент.

- Темперамент? – уточнил доктор.

- Стойкость, целеустремлённость, тщеславие. Мужество, чтобы отстаивать своё мнение перед театрами и соперниками, скромность, чтобы иметь дело с покровителями и публикой. В сравнении с Орфео… - голос Донати смягчился, - у Орфео был более приметный голос, но не темперамент. Совсем нет.

- Che invenzione, che invenzione prelibata! – пел Себастьяно. Мысль прекрасна, нет сомненья!

- Когда-то мне это нравилось, - заметил МакГрегор, - но когда неделю слышишь это каждый вечер…

- Тише! – встрепенулся Донати. – Слушайте!

МакГрегор прислушался. Сперва в ушах звучало только проклятое «Che invenzione, che invenzione». Но потом у него перехватило дыхание. Кроме бойкого баритона Себастьяно он разобрал и другой голос – высокий и прекрасный. Кто-то пел партию тенора.

Себастьяно замолк. Остался только тенор, но лишь на мгновение. Потом всё началось снова, но уже в по-другому – пылко, маняще, томно:

Un’aura amorosa

Del nostro tesoro

Un dolce ristoro

Al cor porgerà…

МакГрегор, Донати, Гримани, Карло и маркеза слушали как загипнотизированные. Себастьяно появился на террасе и встал рядом с учителем. Доктор поискал взглядом Кестреля и увидел его фигуру на балконе библиотеки – свет очерчивал силуэт. Джулиан смотрел направо, вдоль фасада виллы, в сторону южной террасы. МакГрегор понял, что пение доносится оттуда.

Un’aura amorosa

Del nostro tesoro…

- Ему всегда нравился Моцарт^[61], - тихо проговорил Донати.

- Кому? – требовательно спросил Гримани.

- Орфео, синьор комиссарио. Это Орфео.

Глава 22

Волшебство пропало. Гримани и Карло пронеслись по террасе к южной стороне виллы.

- Кестрель! Маэстро Донати говорит, что это пел Орфео! – крикнул МакГрегор.

Фигура на балконе пропала. Минуту спустя Джулиан присоединился к доктору на террасе. Он ловко запрыгнул на перила, снял с крюка на колонне фонарь и спрыгнул обратно. МакГрегор уже собирался бежать к южной террасе, но увидел, как Кестрель направился к северу, вдоль берега озера.

- Куда ты идешь?

Кестрель не ответил. Доктор нагнал его.

- В той стороне нет ворот, - запыхавшись, напомнил он.

- Он мог оставить на берегу лодку, - ответил Джулиан, - или попытать удачу, добрались сюда вплавь.

Они сбавили шаг и в свете поднятого Кестрелем фонаря осмотрели насыпь. На гальке не было лодки, не обнаружилось и пловца. На озере ещё были видны праздничные лодки, слышались смех и песни. Затеряться среди них для Орфео не составит труда.

Кестрель и МакГрегор почти добрались до пещер на северной стороне, когда Джулиан остановился у маленького, чахлого деревца на краю насыпи. В свете фонаря МакГрегор увидел полосу белой ткани, бантом повязанную на одну из веток. Кестрель быстро её осмотрел, а потом развязал и спрятал в карман фрака.

- Это что-то значит? – спросил доктор.

- Может быть. Дерзну предположить, что комиссарио Гримани тоже захочет это увидеть in situ^[62], но я не могу рассчитывать, что оно останется здесь до его прихода.

- Зачем кому-то это забирать?

- Это зависит от того, зачем было это здесь оставлять.

- Ты думаешь, Орфео убегал, но перед тем, как спрыгнуть с насыпи, остановился, чтобы привязать какой-то обрывок ткани аккуратным бантом? Зачем, чёрт побери, ему это делать?

- Мой дорогой друг, я не знаю. Возможно, его повязал вовсе не Орфео. Возможно, он побежал на юг, к воротам сада. Возможно, он пьёт кофе в гостиной виллы. Но если он сбежал этим путём, он мог оставить это в знак того, что сумел сбежать.

МакГрегор покачал головой в недоумении.

- И что нам теперь делать?

- Пройти до пещер, а потом вернуться, и узнать, не повезло ли другим больше нас. Я не вижу смысла бесцельно бродить по саду. Орфео мог временно спрятаться, но рано или поздно, ему придётся уходить – по земле или по воде, если отмести вариант, что он сдастся. Значит, нужно следить за берегом и воротами сада.

- Кажется, звучит разумно.

Краткая прогулка привела их к пещерам.

- А ты не думаешь, что он мог спрятаться там? – спросил МакГрегор.

- Так он бы сам загнал себя в ловушку. Но мы проверим.

Кестрель приподнял алые лозы и, освещая себе путь фонарём, зашёл в ту большую, круглую пещеру, что именовалась Салоном. МакГрегору уже показывали эти пещеры, но солнечным утром. Сейчас, в кромешной тьме, фонарь лишь узкой полосой прорезал мрак, позволяя видеть лишь участки покрытой шрамами серой стены. Внезапно свет выхватил бледное лицо с распахнутым ртом, и МакГрегор едва не подпрыгнул. Но это оказалась лишь гротескная голова, вырезанная в сухом бассейне у стены. Изо рта у фигуры торчала насадка, отчего казалось, что существо сейчас начнёт играть музыку.

Кестрель повёл фонарём вокруг, но никого не увидел. Он подошёл к люку в центре пещеры.

- Заперт. Я так и думал. Такой ночью, как эта, нашлись бы охотники украсть вино из погреба.

- Ты не думаешь, что у Орфео мог остаться ключ?

- Так это или нет – неважно, потому что у нас ключа нет. Пойдёмте, посмотрим, не вытянул ли Гримани козырь.

По пути назад они наткнулись на Франческу и Валериано. Они прогуливались – женщина льнула к певцу, опираясь на его руку обеими своими. Валериано в свободной руке держат фонарь с поднятыми заслонками, что освещал им путь. Увидев Джулиана и МакГрегора, пара резко остановилась.

- Вы не видели никого в саду? – спросил Кестрель.

- Кого? – переспросил Валериано. – Кого мы могли увидеть?

- Молодого мужчину, - сказал Джулиан. – Тенора.

- Тенора? – глаза Франчески расширились.

- Да. Орфео появился, его узнали по голову. Он только что пел серенаду.

- Мадонна! - воскликнул Валерино. - Где он сейчас?

- Мы не знаем. Мы сейчас возвращаемся на виллу, чтобы узнать, не нашли ли его остальные.

Валериано и Франческа присоединился к ним. Спешно шагая к дому, Джулиан спросил:

- Вы видели или слышали что-нибудь в саду?

- Нет, - ответили оба.

- Вы были вместе всё это время?

- Конечно, - отозвался Валериано. – Даже в огороженном саду я не оставил бы синьору Аргенти одну в праздничную ночь.

- Вы покидали сад?

- Нет, - ответил Валериано.

Они вернулись на террасу. Гримани в напряжении ходил взад и вперёд. Карло опустошал стакан какого-то ликёра. Донати сидел на прежнем место, рядом, как часовой, стоял Себастьяно. Маркеза была у перил, лицом к озеру, отвернувшись от остальных.

- Где вы были? – резко спросил Гримани.

- У пещер, - ответил Джулиан. – Мы подумали, что Орфео мог сбежать тем путём, но не нашли его.

Гримани снова начал мерить террасу шагами.

- Мы дошли до ворот сада. Но у него была фора. Проклятие! В эту ночь мне повезёт, если на пять миль вокруг найдётся хотя бы один трезвый жандарм. Даже Занетти на празднике, чёрт бы его побрал!

Он остановился и сжал кулаки – его тело подрагивало от попыток сдержать ярость.

- Я поеду в казармы и найду фон Краусса – пусть пошлёт солдат на поиски. Но я не думаю, что от этого будет польза. Он мог уже убраться подальше или вернуться к своей настоящей личности.

Услышав эти слова, маркеза обернулась.

- Настоящей личности? – переспросила она странно весёлым голосом. – Что вы имеете в виду?

- Я хочу сказать, что в Соладжио сейчас два молодых англичанина. Я хочу привести их сюда и расспросить, - глаза Гримани сузились. – И этого француза, что столько знает о музыке, а если верить бумагам Занетти, то и говорит по-английски как англичанин. Я хочу знать, смогут ли они объяснить, где были в то время, когда пел Орфео.

- А какое это время? – спросил Карло. – Я не заметил.

- По моим оценкам – около десяти, - ответил Гримани. – Но я не посмотрел на часы в тот же миг.

- Это очень точная оценка, - заметил Джулиан. – Это было ровно в десять, если верить часам в библиотеке.

Глаза Гримани метали искры.

- Мне не требуется подтверждение от любителей!

МакГрегор подтолкнул Джулиана локтем.

- Покажи ему, что ты нашёл!

Джулиан достал полосу белой ткани и объяснил, как обнаружил её завязанной бантом на ветви дерева у насыпи. Гримани осмотрел находку и спрятал в карман.

- Возможно, это ничего не знает. Но это может быть какой-то условный знак карбонариев. Так или иначе, это единственная улика, что у нас есть, - он неохотно кивнул Джулиану.

- Вы уже осмотрели южную террасу? – спросил Джулиан.

- Я знаю, как вести расследование, синьор Кестрель. Да. Но мы осмотрим её ещё раз, при свете дня. Как только взойдёт солнце, надо будет прочесать весь сад. Если это дерзкий мерзавец оставил хоть нитку или пуговицу, я найду её!

- А сейчас вам не лучше отправится в Соладжио, синьор комиссарио? – с нотками нетерпения спросила маркеза. – Чем дольше вы остаётесь здесь, там больше шансов, что он сбежит.

- Я выезжаю, ваша светлость. Но ночью все равно его не найти. Орфео выбрал лучший миг, чтобы подразнить нас своей песней – разгар праздника, когда мы не сможем устроить поиски ещё несколько часов. Это умный трюк!

- Che invenzione prelibata! – протянул Джулиан.

Гримани повернулся к нему.

- Вы находите это смешным?

Сейчас Джулиан находил. Внезапно он заскучал по де ла Марку, почувствовал, что никто другой не оценил бы юмор ситуации, в которой целую казарму поднимут искать одинокого исполнителя серенад.

- А вы полагаете, Орфео сделал это, чтобы подразнить нас?

- Он очевидно упивается собственным злодейством, - ответил Гримани, - дразня нас и напоминая о том, что мы его так и не поймали.

- Он стал бы этого делать, - мрачно сказал Донати. – Я уверен, что у него были веские причины.

- Если он это сделал, - ответил Гримани, - то я намерен выяснить, как и зачем. Я еду в Соладжио. Никто из вас не должен покидать виллу и никого нельзя сюда пускать, кроме месье де ла Марка, если он вернётся. Я пришлю солдат, чтобы проверить, как исполняются эти приказы.

- Вы не можете превращать этот дом в казарму! – воскликнул Карло.

В голосе Гримани был лёд.

- Я могу делать всё, чтобы поймать Орфео, синьор граф. Если мне придётся поставить по солдату у каждого окна и под каждой кроватью, я это сделаю.

Он зашагал в сторону Соладжио. Маркеза снова обернулась к озеру. Карло предложил проводить её внутрь, но она отказалась. Джулиан хотел бы попытать счастья самому – хотя бы для того, чтобы выяснить, что кроется за её отчуждённостью и сдержанностью. Она как будто была переполненным сосудом, что изо всех сил стремиться не расплескать содержимое. Но сейчас есть дело важнее.

Он повернулся к Себастьяно.

- Вы были в музыкальной, когда мы впервые услышали Орфео.

- Да, синьор, - певец вытянулся и настороженно посмотрел на Джулиана.

- Окна в той комнате выходят на южную террасу. Вы видели его?

- Нет, синьор. Я поспешил сюда к маэстро Донати.

- Вы даже не задержались, чтобы посмотреть, кто поёт?

- В саду было темно, синьор. И искать певца – не моё дело, мне надо защитить маэстро Донати.

- Вы думаете, это может быть Орфео?

Себастьяно пожал плечами.

- Орфео – тенор, синьор. Этот певец был тенором. Маэстро Донати думает, что Орфео может быть где-то рядом, и может замышлять против него. Потому он просил никогда не оставлять его одного. Так что мне надо не оставлять его одного и поддерживать его. Вот так.

- Спасибо, мальчик мой, - Донати был тронут.

Себастьяно дёрнулся, будто зверь, который не хочет, чтобы его погладили.

- Это моя работа, маэстро.

- Да, - с улыбкой ответил композитор. – Я понимаю, - он умоляюще обратил свои незрячие глаза к Джулиану. – Синьор Кестрель, зачем Орфео делать это?

- Я могу представить несколько причин, маэстро. Он мог хотеть припугнуть кого-нибудь на вилле, показав, что он рядом. Он мог попытаться отвлечь нас от чего-то или кого-то другого, - Джулиан сделал паузу. – Но лучший способ понять цель – это изучить результаты.

- Результаты? – МакГрегор принялся пересчитывать их, загибая свои плоские, широкие пальцы. – Теперь мы знаем, что Орфео здесь. Мы знаем, что он дерзок, если ещё не были в этом уверены, и что у него хватает храбрости. Мы знаем, что Гримани теперь зол как шершень и собирается искать Орфео под каждой травинкой, - доктор покачал головой. – Пока мне кажется, что Гримани прав, и Орфео пел просто из злобы. Какой ещё смысл оповещать всю виллу, что он здесь? Завтра мы уже уезжаем.

Джулиан поднял брови.

- Боже мой! – МакГрегор хлопнул себя по лбу. – Мы собирались, но Гримани скорее продержит нас тут до Страшного суда, чем даст Орфео утечь ему сквозь пальцы. И ты останешься, а значит и я останусь, все останутся. Ты думаешь, это Орфео не хотел, чтобы мы уехали?

- Это возможно.

Джулиан перевёл их разговор для Донати и Себастьяно.

- А теперь, если вы простите меня, мне нужно взглянуть на южную террасу.

- Я с тобой, - ответил МакГрегор.

- Как вам угодно, - Джулиан снова взял фонарь, и они отправились на южную сторону дома.

- Зачем Орфео задерживать нас здесь? – спросил МакГрегор.

- Потому что это развлекает его? Потому что он хочет оказать своей стране услугу, хоть на время избавив её от Гримани?

- Будь серьёзен!

- Если бы я был серьёзен, доктор, я бы сделал довольно мелодраматичное предположение – Орфео не убивал маркеза Лодовико, но думает, что это сделал кто-то их нас.

- Милосердный Боже. Если это так, Орфео может оказаться Флетчером, Сент-Карром или де ла Марком. Эти трое знали, что мы покинем виллу завтра, - МакГрегор резко остановился и взглянул на Джулиана. – Ты хоть понимаешь, как тебе повезло, что ты стоял на балконе, когда Орфео пел? Гримани подозревает всех молодых англичан в округе, да ещё де ла Марка, который не англичанин. Если бы он не видел тебя на балконе своими глазами, то подозревал бы и тебя!

- Я удивлён, что он позволяет такому пустяку удержать себя от подозрений.

Они преодолели три широкие ступеньки на южную террасу. Это был квадрат футов двадцать площадью, засаженный фруктовыми деревьями и пересечённый мощёными дорожками. Сзади виднелась кирпичная стена, к которой подходила тропинка, сменявшаяся узкими каменными ступенями. Арка в центре стены вела за виллу.

Джулиан прошёл через арку.

- Орфео должен был сбежать этим путём. Пойди он через парадную лестницу, немедленно бы попал в руки Карло и Гримани, - он осветил фонарём свод и землю под ним. – Ни красноречивых пуговиц, ни обрывков одежды. А ночь слишком сухая, чтобы он оставил на камнях следы земли или грязи.

- Что толку искать улики в такой ночной час, - проговорил МакГрегор. – Я иду спать. А ты?

Здравый смысл манил Джулиана войти отдохнуть и спокойно поразмышлять. Итальянская ночь тянула его назад и победила.

- Ещё нет. Я немного прогуляюсь.

- Почему? – глаза МакГрегора сузились. – Что ты задумал?

- Я ничего не задумал, мой дорогой друг. Я просто не хочу спать, а таких ночей много не бывает. Вот, - он передал МакГрегору фонарь. – В саду он не нужен. Я помню тропинки и узнаю их в лунном свете.

- Не задерживайся, - проворчал МакГрегор.

Они спустились с террасы. Перед тем, как разойтись, доктор сказал:

- У него ведь и правда красивый голос.

Джулиан был поражён. МакГрегор по своей воле никогда не делимся мнением об искусстве или музыке, а теперь похвалил и кого – Орфео!

- Вы так думаете?

- А ты нет?

- Я был не в лучшем месте, чтобы услышать ему. Кроме того, я предпочитаю женские голоса.

- О, ну, возможно, отчасти дело было в месте и времени. Вместо того, чтобы сидеть в жарком, битком набитом театре и смотреть как люди в шутовских костюмах бродят по сцене, мы были в ночном саду и слушали того, кого даже не видели. Я сейчас подумал – ведь Лодовико впервые услышал Орфео именно в таких обстоятельствах. Неудивительно, что его так поразил голос.

Джулиан помолчал немного.

- Скажите, а что делала маркеза Мальвецци, когда Орфео пел?

- Я не знаю, - МакГрегор нахмурился. – Я не обратил внимания. Это важно?

- Мне просто интересно.

- Интересно! Вздор! Что ты подозреваешь?

- Сегодня ночью я больше не хочу никого подозревать. В этот праздник я не хочу никого допрашивать и отвечать на вопросы. Посмотрите вокруг.

Как ярок лунный свет...

В такую ночь, Троил всходил на стены Трои, верно,

Летя душой в стан греков, где Крессида

Покоилась в ту ночь^[63].

МакГрегор установился на него.

- Да что на тебя нашло?

- В меня проникла Италия. Если она не выйдет до утра, вы извлечёте её одним из жутких инструментов, что носите в медицинской сумке. А пока что, buona sera, mio signore!^[64]

- Безумный, как шляпник, - угрюмо прокомментировал доктор, - или влюблённый, что ещё хуже, - и он зашагал к дверям виллы.

Джулиан вышел в сад. Ночь оставалась удивительно ясной. Дул тёплый и ласкающий ветерок, в воздухе витал аромат спелых фруктов. На юге били колокола Соладжио – десять, одиннадцать, двенадцать. В полночь праздник святой Пелагии закончился. Но дойдя до берега озера, у садовых ворот, Джулиан увидел, что на воде ещё много лодок, хотя люди в них стали вести себя тише, их смех был негромким, а голоса – охрипшими и возбуждёнными. Лодки бесцельно качались на поверхности, за вёслами никто не следил. Где-то на озере зазвучала гитара, а мужские и женские голоса начали песни о соблазне и желании.

Джулиан хотел быть частью этой ночи, этой страны. Он так долго забывал, быть может – заставлять себя забывать – сколько Италия значила для него, когда он впервые оказался здесь. Его чувства, изголодавшиеся по красоте, здесь насытились, и он был благодарен Италии, как был бы благодарен прекрасной женщине, избавившей его от долгого и мучительного воздержания. Внезапно он перестал понимать, что заставит его вернуться в Англию, отказаться от этого воздуха, этих роскошных садов, этой музыки, этих пылких и бесхитростных людей ради сырости и туманов Лондона, его чопорных патрициев и алчных торговцев. Честолюбие – вот что заставило его вернуться к ним, а также к старым привязанностям, старым мечтам и обидам.

«Они сковывали тебя всю жизнь, - сказал Джулиану голос в голове. – Ты стал стар в десять лет, и умудрённым жизнью в двадцать. Когда ты в последний раз делал что-нибудь просто потому что это делало тебя счастливым?»

Он шагал по тропинке вдоль берега, не собираясь возвращаться на виллу, и слишком погружённым в музыку и эту ночь. Внезапно он увидел вперед мерцающий огонёк. Джулиан напряг глаза, пытаясь пробиться через тьму, и понял, что в свет горит в беседке, чей силуэт выситься на фоне неба.

Его мысли рассеялись как листья на ветру. Джулиан стал двигаться медленно и бесшумно, радуясь, что не взял фонарь, который бы выдал его. Достигнув клочка земли перед беседкой, он шагнул в сторону, чтобы не ступать по гравию и прокрался наверх по узкой полоске травы. Двери были темны – должно быть, занавеси опустили. Джулиан на цыпочках подошел к одному из узких мавританских окон и украдкой заглянул внутрь.

На одной из мраморных скамей сидела маркеза, рядом стоял фонарь. Подбитый горностаем плащ свободно свисал на плеч и ниспадала на пол. Голова маркезы была непокрыта, а в тёмных волоса сияло несколько бриллиантов. Раньше она носила на груди цветы, но сейчас низкий выреза белого атласного платья был чист, а подле ног его хозяйки рассыпались лепестки.

Джулиан подошёл к ближайшей двери и постучал. Он услышал шаги и шорох юбок.

- Кто это? – спросила маркеза с усилием.

- Джулиан Кестрель. Я побеспокоил вас?

Краткая пауза. Затем занавеси на дверях начали подниматься. Кестрель увидел её юбку, её талию, груди и, наконец, лицо. Он шагнул внутрь, и маркеза снова опустила полог.

- Я увидел свет, - объяснил Джулиан. – Почему вы здесь одна?

- Я хотела побыть одна. Я думала, что здесь меня не будут искать.

- Мне стоит уйти? – спросил он.

- Нет. Теперь мне не хочется одиночества.

- Когда я постучал, вы спросили, кто это, и я почти уверен, что вы ожидали кого-то другого.

Она улыбнулась.

- Вы спрашиваете, как ревнивый влюблённый или как сыщик?

- И то, и другое.

- Единственный, кого я ожидала или скорее боялась увидеть здесь – это Лодовико.

- Вы суеверны? – удивлённо спросил он.

- Не очень. Но я знаю, что если бы он вернулся на землю, то сегодня – для того, чтобы услышать этот голос.

- Какая глупость, - вырвалось у него.

Она удивилась и покачала головой.

- Вы не понимаете.

- Я знаю, что если бы я был маркезом Лодовико и смог бы вернуться на землю лишь на одну ночь, то сделал бы это, чтобы увидеть вас.

- Мой бедный Джулиано, это не приведёт к добру.

Кестрель взял себя в руки. Это подозреваемая. Он должен относиться к ней именно так.

- Я хотел вас кое о чём спросить.

Она бросила на него быстрый взгляд, уловив перемену тона.

- О чём именно?

- Я помню, что в Милане у вас на глазах появились слёзы, когда маэстро Донати говорил о голосе Орфео. Сейчас вы услышали его сами, и я нахожу вас одну, в ночной час, с лепестками цветов, оторванными от платья и рассыпанными по полу. Что Орфео значил для вас?

- Для меня – ничего. Но я признаю, его голос тронул меня. Это была последняя любовь Лодовико. Он был красивым, чистым и страстным – именно таким, какие Лодовико обожал. Голос ангела и рука убийцы – в отличие от маэстро Донати, я верю, что они могут сочетаться в одном человеке.

- Но мы не знаем того, что знает он. Если это Орфео убил маркеза Лодовико, зачем он выдал своё присутствие здесь, если иначе мы бы никогда его не нашли?

Она улыбнулась.

- Вам нравится защищать его. Я понимаю, почему. Для него убить Лодовико было бы слишком просто. Вы хотите найти головокружительно сложное решение и разоблачить убийцу в том, кого никто не заподозрит, - внезапно она стала серьезной, пододвинулась, положила кисть на руку Джулиана и посмотрела ему в лицо. – Вы умнейший из нас всех. Если вы сосредоточитесь на поисках Орфео, а не будете расставлять сети повсюду, у вас получится. Найдите его, Джулиано, - он сжала его руку. – Найдите его!

- Почему? Почему вы так отчаянно этого хотите?

Она отодвинулась и сделала глубокий вдох.

- Я лишь ищу правосудия. Лодовико не был хорошим человеком, но он был моим мужем, и он был добр ко мне. Он доверился Орфео, а тот предал его, как предать мог только певец, которого он любил.

- Я уверен, что вы верите в том, что говорите, - медленно произнёс Джулиан, - но если не вся правда или вовсе не правда. Я хочу получить ответ, а вы устраиваете представление.

Она замерла и посмотрела на него.

- Вы думаете, что хорошо меня знаете.

- Я думаю, что сейчас вы не были непредвзяты.

- Непредвзята? – её тонкие брови насмешливо приподнялись. – Я думаю, в этом вы знаток. Синьор Кестрель, который не выдает ничего, ибо относится к своему сердцу так же бережно, как певец – к своему голосу. Хотите посмотреть в зеркало? Вы один из тех умных трусов, что читают других людей и скрывают себя. Вам можно сделать больно, но никто этого не увидит. Вы умеете истекать кровью так, чтобы этого никто не заметил, но такие раны заживают дольше, если не остаются навечно.

- Когда вы предлагали мне зеркало, – тихо спросил Кестрель, - в какую сторону оно смотрело?

Она задохнулась.

- В обе, конечно, - она натужно рассмеялась. – Можете вы представить, какими нелепыми мы бы стали любовниками? Мы бы вечно играли в кошки-мышки друг с другом.

- Я бы предпочёл играть с вами, чем с любой другой женщиной, - ответил он.

- О, Джулиано, - прошептала маркеза.

Кестрель подошёл к ней и заключил в объятья.

На миг она застыла. Затем он почувствовал, как она уступает, как её губы открываются и соприкасаются с его. Руки маркезы обвили его шею. Джулиан поцеловал её в губы, шею, впадинку между ключиц. Мягкие волосы женщины щекотали его лицо, он не мог остановиться, и был бы на седьмом небе, если не требовательное чувство обладать ею ещё больше, прижимать сильнее, так, чтобы было уже непонятно, где кончается он и начинается она.

- Джулиано, - прошептала она, - Джулиано, остановись.

Он застонал, притягивая её к себе ещё настойчивее.

- Джулиано! – она вывернулась из его хватки.

Он отступил назад. В свете фонаря было видно, как она раскраснелась, волосы рассыпались по плечам, платье было в беспорядке.

- Прости, - проговорила она с широко распахнутыми глазами, - я вспомнила, где мы сейчас. Я подумала о Лодовико, лежащем на полу с пулей в сердце и не смогла.

- Нет. Нет, я понимаю, - сейчас он не был способен понимать хоть что-то. Он поднял с пола плащ маркезы и закутал её.

- Я потеряла несколько шпилек, - сказала она.

Он взял фонарь, и они принялись искать их на полу. Шпильки были увенчаны бриллиантами, так что найти их оказалось легко. Маркеза стянула волосы на затылке и заколола. Джулиан поднял портьеры в одном из проходов, и они вышли наружу.

Ночь стала похолоднее. Джулиан предложил Беатриче свой фрак, но она сказала, что ей тепло в плаще. С молчаливым согласием влюблённых, они вернулись окольным путём через сад, не ступая на прибрежную тропинку, где их легко могли увидеть с озера. Путь был тёмным и уединённым. Джулиан подумал, что они могли бы остановиться и расстелить на траве фрак…

Но конечно, не стал этого предлагать. В беседке он будто сошёл с ума, но теперь снова взял себя в руки. Если он станет любовником маркезы, его расследование пойдёт прахом. Честь, требовавшая поставить истину на первое место, стала бы настойчиво требовать защитить любовницу, в чём бы та не была виновна. Он должен был раскрыть убийство, хотя бы для того, чтобы устранить все сомнения и тайны между ними. Затем, если она окажется невиновной, а он – удачливым…

Они приблизились к вилле.

- Вам лучше идти передо мной, - сказал он. – Возможно, слуги уже вернулись с праздника и ещё на ногах.

Она на миг задумалась.

- Я думаю, нам лучше делать вид, что между нами ничего не происходило. Пока не будет найден Орфео, а убийство – не раскрыто, всё это будет слишком шатко и неправильно.

- Я согласен, - ответил он с грустной улыбкой. – Но почему-то мне хочется, чтобы у вас не было таких мыслей.

Она протянула руку.

- Мы не встречались в беседке, и вы не целовали меня.

Она пожали руки, но прежде чем она отняла свою, он снова её сжал.

- Вы должны знать, что я отчаянно в вас влюблён.

- Тогда найдите Орфео, - она сжала его руку своими. – Это он стоит между нами.

Глава 23

Джулиан вошёл в комнату, что делил с МакГрегором так тихо, как мог, но ночной колпак доктора всё равно приподнялся над одеялом. Много лет его могли в любой миг дня и ночи вызвать, чтобы извлечь камни из желчного пузыря или облегчить роды, и МакГрегор научился мгновенно просыпаться от малейшего шума и засыпать, как только источник возмущения пропадёт.

- Сколько времени?

- Почти два часа?

- Что ты делал всё это время?

- Гулял в саду. И наткнулся на маркезу в беседке. А теперь, поскольку вы проснулись, я позвоню и узнаю, вернулся ли Брокер с праздника.

Он дёрнул шнур колокольчика. МакГрегор сел в кровати и язвительно сообщил:

- Боже спаси нас от того, чтобы человеку пришлось самому раздеваться ночью.

- Именно так, - согласился Джулиан.

- А что маркеза делала в беседке?

- Ничего особенного.

- Разве ты не хотел узнать, почему она туда пришла?

- Я спросил. Она сказала, что это последнее место, где её будут искать. Она хотела побыть одна. Пение Орфео взволновало её.

- Ты хочешь сказать – потому что она думает, что он убил её мужа?

Джулиан поставил свечу на стол и сел за него, вытянув ноги.

- Думаю, дело не только в этом. Она умоляла меня найти Орфео, и я не думаю, что дело только в желании отомстить. Я не понимаю страсть, что стояла за её словами.

- Звучит так, будто она знает об Орфео больше, чем говорит.

- И чувствует тоже больше. Но, возможно, мы смотрим не с той стороны. Быть может, она хочет, чтобы Орфео нашли и судили за убийство, чтобы защитить кого-то из членов семьи маркеза Лодовико или даже себя саму.

- Или де ла Марка? – предположил МакГрегор.

- Да, - после короткой паузы ответил Джулиан, - или де ла Марка.

Вошёл Брокер.

- Я рад, что ты вернулся целым и невредимым, - сказал Джулиан.

- Спасибо, сэр. Но по правде говоря, этот праздник в подмётки не годиться Варфоломеевской ярмарке или собачьим боям в Вестминстере.

- Ты слышал о сегодняшнем госте? – спросил МакГрегор. – Приходил Орфео и спел нам песенку в саду.

- Да, сэр. Комиссарио Гримани был в деревне и сгонял всех sbirri, что ещё держались на ногах.

Джулиан подумал, что это очень в духе Брокера – едва зная миланский, помнить, как назвать полицейских «легавыми».

- Ты видел в деревне Флетчера или Сент-Карра?

- Нет, сэр. Но я недолго там был. Мы с Ниной… мы разошлись, и она села в лодку с другими слугами, и я не хотел, чтобы она думала, будто я развлекаюсь с Розой, так что поплыл за ней.

- В такую погоду? – воскликнул МакГрегор. – Я понимаю, что был только вечер, но ты мог промёрзнуть до смерти. Почему ты сам не взял лодку?

- Я подумал, что ей это больше понравится. Италянские девушки любят, когда парень выкидывает такие штуки.

- Но ей не понравится, когда ты начнёшь чихать и сморкаться, - предупредил МакГрегор.

- Она позаботилась об этом, сэр, - когда мы вернулись, она напоила меня поссетом, чтобы согреть мне сердце.

- Я полагаю, - заметил Джулиан, - дабы не оскорблять нашего доброго доктора, лучше не вдаваться в подробности согревания, - он немного раздражённо спросил себя, почему любовные дела Брокера всегда так просты, а его собственные – так запутанны. – Но если, несмотря на эту нежную заботу, ты всё же заболеешь, у меня есть лекарство, что я привёз из Милана.

- Уверен, это просто крепкая выпивка, - заметил МакГрегор.

- Я тоже на это надеюсь, - согласился Джулиан, - именно поэтому я его и сберёг.

Из сада до них донеслись шаги и приглушённые мужские голоса. Джулиан выглянул в окно.

- Пара солдат уже на посту у задней двери.

- А что в этом толку? – спросил МакГрегор. – Орфео уже давно здесь нет.

- Если только это не де ла Марк, что может вернуться, когда угодно. Готовы побиться об заклад, что он уже вернулся, а солдаты нужны, чтобы он остался?

Как по команде, из глубин виллы донёсся ещё один мужской голос:

- Che invenzione, che invenzione prelibata, bella, bella, bella…

Джулиан выглянул в холл. Наверху главной лестницы, почти напротив комнаты Кестреля, появился де ла Марк. Увидев Джулиана, он перестал петь и воскликнул:

- А, mon vieux! А уже слышал о неожиданной серенаде Орфео! Я в отчаянии, что пропустил её! Как вы думаете, он выступит на бис?

- Я не знаю.

Де ла Марк установился на него.

- Mon cher anglais^[65], я уже говорил, что восхищён вами? – пошатываясь, он подошёл к Джулиану, обнял и расцеловал в обе щёки.

Кестрель высвободился и взял его под руку.

- Позвольте, я провожу вас в комнату.

- Нет, нет, - де ла Марк отстранился. – Мой разум за семью морями, и никто не скажет, какую безумную глупость я могу сболтнуть. Идите спать, mon tres cher camarade^[66]. Мы поговорим утром, - и он поплёлся в свою комнату, продолжая напевать «Che invenzione prelibata, bella, bella, bella…»

МакГрегор накинул старый шерстяной халат и присоединился к Джулиану.

- Он поёт ту же самую песню, что Орфео!

- Да. Но либо он не Орфео, либо не так пьян, как кажется. Потому что он поёт баритоном.

Следующим утром гости виллы собрались на террасе выпить кофе перед воскресной мессой. Де ла Марк пришёл последним. Смуглое лицо француза побледнело и приобрело болезненно-оливковый цвет, а солнечный свет вызывал у него гримасы. Маркеза была сама заботливость – она усадила де ла Марка в тени и послала слуг за подушками и крепким кофе. Джулиан был раздражён. Как после прошлой ночи она может так виться вокруг де ла Марка прямо у него под носом? Или она просто пыталась отвести у людей подозрения и скрыть свои чувства к Джулиану? Или она раскаивалась в том поощрении, что вчера дала, и таким образом пыталась разрушить его надежды?

К де ла Марку подошёл Гримани.

- Я хочу знать, где вы были вчера в десять вечера.

- И вам доброго утра, синьор комиссарио.

- Вы отказываетесь отвечать?

- Я был бы благодарен, если бы вы отложили свои вопросы до того мига, когда я смогу говорить только с одним из вас.

- Мне некогда ждать, пока вы протрезвеете. Либо вы будете отвечать здесь и сейчас, либо я получу ордер у подесты, и вас отведут в местную тюрьму и продержат там, пока вы не станете сговорчивее.

Де ла Марк медленно откинулся на спинку кресла и сосредоточил взгляд на лице Гримани.

- Очень хорошо, синьор комиссарио. Спрашивайте.

Занетти поставил для Гримани стул напротив де ла Марка, а сам устроился чуть дальше и разложил на коленях переносной письменный столик.

- Где вы были вчера в десять часов вечера? – приступил комиссарио.

- На празднике.

- Я уже слышал это. Где именно вы были в десять вечера?

- Я не знаю. Лучшая догадка, которой я могу поделиться – я был в лодке.

- Зачем?

Губы де ла Марка изогнулись в улыбке.

- Я познакомился с очаровательной миланкой, которая каким-то образом была на празднике без мужа. Она чувствовала себя покинутой, и я решил покататься с ней по озеру, чтобы утешить. Мы бросили якорь среди скал к югу от Соладжио.

- Долго вы там пробыли?

- Думаю, два часа.

- Что вы делали?

- О, беседовали, - насмешливо отозвался де ла Марк.

- О чём?

- О знаменитой неподкупности и мастерстве миланской полиции.

Гримани сверкнул глазами.

- Возможно, месье, вы находитесь под впечатлением, что будучи иностранцем, недосягаемы для миланского правосудия. Возможно, вам будет интересно узнать, что ваш соотечественник, месье Андраяне, сейчас отбывает второй год своего пожизненного срока заключения в тюрьме Шпильберк за заговор против правительства Ломбардо-Венецианского королевства.

Де ла Марк на миг отвёл взгляд.

- Могу я спросить, что я такого сделал, чтобы грозить мне тюрьмой?

- Вопросы задаю я. Где та женщина, с которой вы были прошлой ночью?

- Я не знаю. Мы расстались на причале. Я думаю, она снова со своим мужем.

- Как её зовут?

- Мы были слишком благоразумны, чтобы обмениваться именами, синьор комиссарио.

- Понимаю. Кто-то ещё видел вас на озере вместе с ней?

- Я так не думаю. Мы были осторожны.

Джулиан бросил взгляд на маркезу, пытаясь понять, что она чувствует. Она слушала рассказ де ла Марка внимательно, но на её лице не было ни потрясения, ни ревности. То ли она не придавала значения отношениям француза с другими женщинами, то ли не верила ему.

- Я понимаю, - сказал Гримани. – Вы осознаете, что у вас нет алиби?

- Нет алиби? – де ла Марк широко раскрыл глаза. – Что вы хотите сказать, синьор комиссарио? Было совершено ещё одно убийство, а я последний, кто узнаёт об этом?

- Не лукавьте, месье. Я хочу сказать, что вы не можете доказать, что это не вы пели в саду прошлым вечером.

В чёрных глазах де ла Марка появилось веселье.

- Так вы думаете, это я – ваш неуловимый соловей?

- Вы подходите под описание. Для начала, вы примерно нужного возраста. Сколько вам лет?

- Двадцать восемь.

- Это близко. Четыре с половиной года назад Орфео говорил, что ему двадцать один. Что важнее, вы разбираетесь в музыке, у вас идеальный слух, и вы пишете книгу о пении.

- Набрасываю кое-что время от времени, - де ла Марк говорил свободно, но его глаза не отрывались от Гримани.

Комиссарио продолжал:

- Если верить Занетти, вы отлично говорите по-английски.

- Это неудивительно. Я вырос в Англии.

- Но вы француз, а маэстро Донати думает, что акцент Орфео больше похож на французский, чем на английский.

- В самом деле? – весело спросил де ла Марк.

Гримани повернулся к композитору.

- Маэстро, голос месье де ла Марка напоминает вам голос Орфео?

- Нет, синьор комиссарио, - отозвался Донати. – Его голос глубже и имеет другую тональность.

- Может ли Орфео или другой тенор говорить более глубоким голосом? – спросил Гримани.

Донати обеспокоился.

- Я думаю, да.

Взгляд комиссарио вернулся к де ла Марку.

- Где вы были в первые месяцы 1821 года?

- В Турине.

- Вы можете это доказать?

- Нет, не думаю.

Гримани встал.

- Месье де ла Марк, я должен попросить вас не покидать окрестности до тех пор, пока я этого не позволю. Если вы уедете, за вами будут охотиться и схватят. И ещё одно: если вы – Орфео и карбонарий, вам лучше признаться в этом самому. Вашаединственная надежда получить снисхождение – это содействовать полиции, выдав нам имена товарищей по тайным обществам, которые остаются на свободе. Нам известно, что многие «Ангелы», планировавшие переворот в двадцать первом году, ещё не пойманы.

- Всё хуже и хуже! – рассмеялся де ла Марк. – Вы обвиняете меня в том, что я – тенор, убийца, а теперь ещё и революционер! Хотел бы я увидеть лица моих родных – особенно двоюродной бабки Матильды, что была фрейлиной Марии-Антуанетты, и до сих пор пудрит волосы, а свой домик в предместье Сен-Жермен называет «маленьким Версалем».

Внезапно на озере появилось лодка. Судёнышко правило прямо к вилле, а на борту был молодой жандарм. Он выскочил из лодки, как только та коснулась пирса, взбежал на лестнице на террасе и предстал перед Гримани.

- Синьор комиссарио, я привёз депешу от моего сержанта. Он просит вас прочесть немедленно и передать распоряжения через меня.

- Идёмте внутрь, - Гримани повернулся к маркезе. – Я последую на вашей светлостью на мессу, как только освобожусь.

Они с жандармом скрылись внутри виллы. Маркеза, Карло, Франческа, Валериано, Донати и Себастьяно собрались в церковь. Нина принесла вуаль и парасоль хозяйки. МакГрегор отправился внутрь, чтобы по-своему почтить день отдохновения.

- Вы пойдёте на мессу? – спросила маркеза у де ла Марка и Джулиана.

- Я вынужден просить прощения, - сказал де ла Марк, - но я всё ещё не отошёл от вчерашнего религиозного торжества.

- Я останусь и составлю вам компанию, - сказал Джулиан.

Маркеза улыбнулась, будто сама хотела увидеть этот tête-à-tête ^[67].

- Тогда доброго вам утра, джентльмены. Месье де да Марк, я помолюсь о вашем выздоровлении.

- Тогда, маркеза, я могу считать себя уже исцелённым, ибо ваши молитвы не могут получить отказ.

Маркеза печально улыбнулась. Все отбыли в Соладжио, а Кестрель и де ла Марк остались на террасе одни.

Француз печально посмотрел на свою пустую чашку.

- Mon vieux, не будете ли вы добры позвонить и попросить ещё кофе?

- Я бы рекомендовал вам содовую.

- Как скажете, - да ла Марк откинулся на спинку стула и закрыл глаза.

По приказу Джулиана слуга принёс бутылку содовой и два стакана, которые поставил на маленький плетёный столик подле де ла Марка. Джулиан пододвинул себе стул.

- Позвольте мне, - он наполнил стаканы.

Де ла Марк сделал глоток на пробу.

- Фу. Кажется, это достаточно безвкусно, чтобы оказаться полезным, - он посмотрел в сторону, куда ушли Гримани и жандарм. – Что вы думаете об этом?

- Судя по сапогам жандарма и его походке – он как будто только что слез с коня – этот человек прискакал издалека. Но почему он ринулся к Гримани прямо утром в воскресенье, известно лишь дьяволу.

- Если дьяволу известно, - ответил де ла Марк, - то Гримани заставит его говорить, - он рассмеялся. – Представляете, он принял меня за Орфео! Это возмутительно смешно!

- Вы не одиноки. Он также подозревает Флетчера и Сент-Карра.

- Но не вас, мой загадочный друг?

- Нет, не меня. Я был здесь, когда Орфео пел.

Де ла Марк подмигнул.

- Mon dieu^[68]. Как удачно для вас.

- Да, очень удобно. Было бы очень непросто вести расследование, если бы меня подозревали, что я – таинственный певец Гримани.

- И вместо это такими подозрениями отравляют мою жизнь. Бог знает, я бы с радостью рассказал всё, что знаю о той очаровательной лисичке, с которой свёл знакомство, но не думаю, что его бы заинтересовали такие детали. Он удручающе неитальянец.

- Граф Карло говорит, что Гримани пытается быть немцем больше чем австрийцы, которым служит.

- Это неудивительно. Пленник нередко начинает соотносить себя со своими пленителями.

Джулиан посмотрел на него пристальнее.

- Я не думал, что у вас такие политические взгляды на австрийское владычество в Италии.

- Они не такие. Но я знаю, что такое быть узником. Мой кузен был арестован во время господства Террора и так поддался влиянию своих тюремщиков, что когда его освободили, он сам носил триколор и называл всех «гражданами». Это было очень неловко для семьи, - де ла Марк пожал плечами. – Слабые всегда подражают сильным, как слуги в Англии принимают имена господ и пользуются их привилегиями среди своих^[69]. Гримани считает, что быть итальянцем неудобно, а потому становится австрийцем, как может – он может убедить в этом себя, но никогда не убедит самих австрийцев.

- Если бы не будете осторожны, месье де ла Марк, я могу заподозрить, что вы искренни.

- Mon vieux, я француз. Мой народ лучше всех умеет казаться умнее, чем мы есть.

Джулиан улыбнулся.

- Я хотел спросить у вас кое-что. Вы знали Филиппа де Гонкура?

- Первого мужа Ла Беатриче? Нет, никогда его не встречал. Он был аристократом, что поддержал Бонапарта, а это сделало его persona non grata в кругу моей семьи. Я должен признать, что завидую ему. Представляете, каково это – быть мужчиной, что открыл Беатриче искусство любви! По крайней мере, я предполагаю, что он его ей открыл. В этой стране замужним женщинам дают столько же свободы, сколько же отнимают у юных девственниц.

- Конечно, вы знаете это из первых рук.

- Конечно.

На террасу вернулись Гримани и жандарм.

- Есть ли новости, синьор комиссарио? – обратился де ла Марк.

- Ни одной, которую я бы мог обсуждать сейчас, - бросил Гримани, проходя мимо. Вместе с жандармом он спустился к причалу, вероятно, стремясь успеть на остаток мессы.

Джулиан и де ла Марк обменялись многозначительными взглядами.

- Это очень зловеще.

- Да, - согласился Джулиан, - ведь Гримани улыбался.

Вскоре после того, как маркеза и её гости вернулись с мессы, полдюжины солдат привели на виллу Флетчера и Сент-Карра. Гримани принял их в гостиной вместе с Занетти, готовым переводить и записывать. Маркеза спросила, могут ли присутствовать она сама и Джулиан. Гримани согласился на это довольно любезно, отчего Кестрель ещё больше озадачился тем, что же было в депеше, которую привёз жандарм.

Солдаты ввели обоих молодых англичан и поставили перед сидевшим Гримани. Оба были явно напуганы. Флетчер первым пришёл в себя.

- Что, чёрт побери, происходит? – обратился он к Джулиану по-английски. – Когда мы с Беверли вернулись с праздника утром, вокруг трактира торчали солдаты. Они дали нам войти, но не выпускали. Синьора Фраскани, владелица, была в ярости и угрожала выбросить нас вон за то, что привели солдат в её дом. Потом мы услышали, что певец, которого все ищут, появлялся тут вечером, и что полиция подозревает, будто это кто-то из нас!

Занетти передал эти слова комиссарио. Он переводил первоклассно – бегло и гладко, а сам был так скромен, что казался не человеком, а придатком, который был нужен Гримани для разговора – вроде языка или глотки.

Гримани повернулся к сержанту.

- Вы проверили их паспорта?

- Да, синьор комиссарио, - сержант показал два потрёпанных документа со множеством виз.

- Послушайте, - сказал Флетчер, – если вы отберёте наши паспорта, как мы сможем уехать?

- Я не хочу, что вы могли уехать, - ответил Гримани. – Если и когда я пойму, что вы не являетесь тем англичанином, которого я ищу, ваши паспорта вернут.

- Но вы не можете так поступать! – увещевал Флетчер. – Мы – британские подданные!

- Мой отец знает британского консула в Милане, - проныл Сент-Карр.

- Тогда я предлагаю вам обсуждать ваши проблемы с британским консулом, - ответил Гримани.

- Это невозможно, - начал закипать Флетчер, - вы же отняли паспорта. Мы не доберёмся даже до первого постоялого двора. Но мы напишем ему, не беспокойтесь. Или вы намерены перехватывать наши письма?

- Вам нужно только убедить меня в своей невиновности, - сказал Гримани, - и полиция больше не будет интересоваться вашими делами.

- А как насчёт паспорта месье де ла Марка? – тихо спросила маркеза. – Вы заберёте и его?

- Да, - ответил Гримани, – я получил от подесты разрешение изъять все паспорта.

Джулиан подумал, что это было не очень сложно. Подобострастный Руга не стал бы возражать комиссарио, который, по слухам, был в милости у генерального директора полиции.

Гримани открыл первый паспорт и просмотрел его.

- Хьюго Патрик Флетчер, рождён 8 июля 1799 года, - он смерил Флетчера взглядом. – Вы именно того возраста, которого сейчас должен быть Орфео.

- Ничего не могу с этим поделать, - ответил тот.

- Где вы были с декабря 1820-го по март 1821-го года?

- О, Господи, - Флетчер провёл рукой по своим жёстким каштановым волосам. – Дайте подумать. Я помогал одному натуралисту в Берлине с книгой, которую он писал. Мы закончили в конце 1820-го, и я бродил по Франции и Германии полгода.

- Вы не приезжали в Италию?

- Нет, тогда нет.

- Но вы бывали здесь прежде?

- Да, чуть позже. Я жил в Берлине, преподавал английский и изучал естественные науки. Во время каникул я путешествовал. Я бывал в Италии один, нет, два раза. Я вернулся в Англию в прошлом декабре, когда умер мой отец.

- Почему вы приехали в Италию сейчас?

- Потому что лорд и леди Сент-Карр, управляющим у которых состоял мой отец, попросили меня сопровождать их сына на континенте, - он добавил с нажимом. – Они были под впечатлением, что Италия – это цивилизованное место, которое стоит увидеть каждому джентльмену.

- Вы увидите, что Италия – это самое цивилизованное и гостеприимное место для тех, кто приезжает с добрыми намерениями. Кто-нибудь может подтвердить ваше местонахождение в первые месяцы 1821-го года?

- Я так не думаю. Я был сам по себе. Но если я хорошо подумаю, то смогу вспомнить кого-нибудь, - он беспомощно развёл пальцы, - это было очень давно.

- Если бы я был вами, - заявил Гримани, - я бы попытался вспомнить. Где вы были прошлым вечером в десять часов?

- На празднике.

- Это недостаточно точно.

- Это самое точное, что я могут сказать. Я ходил повсюду, искал… - он оборвал себя.

- Да?

- Искал того же, что и все – веселья, песен, танцев и так далее.

- Вы были одни?

- Да, - Флетчер ухмыльнулся, - иногда даже наставник должен отпускать вожжи.

- Это уж слишком, Хьюго! – запротестовал Сент-Карр. – Сперва ты бранишься, что я ушёл один и заставил тебя искать меня всю ночь, а сейчас говоришь, что хотел побыть один!

- Беверли, - напряжённо ответил Флетчер, - я думаю, ты должен позволить мне отвечать на вопросы.

Гримани впился в Сент-Карра ледяным взглядом.

- Куда вы отправились, когда ушли на праздник в одиночестве?

- О, я был везде и всюду. Я прекрасно поладил со всеми – особенно с солдатами.

- Просто удивительно, чего можно добиться, раскошелившись на пару бутылок вина, - пробормотал Флетчер.

Гримани всё ещё не отрывал глаз от Сент-Карра.

- Где вы были в десять вечера?

- Послушайте, - смешался юноша, - я не думаю…

- Отвечайте на вопрос. Где вы были в десть вечера?

- Я не знаю. Я не думал о времени.

- Кто-нибудь может засвидетельствовать ваше местоположение примерно на этот час?

- Я так не думаю. Я всё время знакомился с новыми людьми, я не знаю, кем они были или откуда появлялись. И мне не нравится и половина того, на что вы намекаете!

- Беверли! – рявкнул Флетчер. – Думай прежде, чем говорить!

- Но, Хьюго, он выставляет меня лжецом! Он думает, что я бродил здесь прошлой ночью и пел!

- Бога ради, Беверли! – Флетчер простёр руки. – Он думает, что ты убийца! Если ты – Орфео, то можно прозакладывать всю Ломбард-стрит против яичной скорлупы, что ты убил маркеза Мальвецци!

У Сент-Карр отвалилась челюсть.

- Я убил его? Да я его даже не встречал!

- Считать, что Беверли – это Орфео, просто глупо, - обратился Флетчер к Гримани. – Он слишком молод.

Гримани открыл паспорт Сент-Карра.

- Беверли Персиваль Сент-Карр, - прочитал он, немного запинаясь на английских именах, - рождён 9 апреля 1803 года, - он смерил юношу взглядом. – В начале 1821-го года вам было почти восемнадцать. Это достаточно, чтобы голос сломался. И было бы только естественно прибавить себе возраст, чтобы маркез Мальвецци не считал вас юнцом и думал, что вы можете отвечать за себя.

- Но я этого не делал! – воскликнул Сент-Карр. – Меня здесь не было! Я никогда прежде не приезжал в Италию! И вот что я вам скажу – я сюда никогда больше и не приеду. Я и понятия не имел, что здесь так могут обращаться с человеком.

- И вы умеете слушать музыку, - продолжал Гримани, - и я, как я понимаю, в вашей стране вы можете считаться джентльменом.

- Считаться! – взорвался Сент-Карр. – Нет, в самом деле, это…

- Уймись, Беверли! – Флетчер схватил его за руку.

- Где вы были с декабря 1820-го года по март 1821? – не останавливался комиссарио.

- Я должен отвечать? – спросил Сент-Карр своего наставника.

Флетчер с беспокойством посмотрел на Гримани.

- Если вы не ответите, - предупредил комиссарио, - вас возьмут под стражу. В Соладжио не слишком уютная тюрьма. Крыша там протекает, узники спят на соломе, и им не дают покоя крысы. Но если вы хотите туда отправится, это не моя забота.

- Он может это сделать? – ослабевшим голосом спросил Сент-Карр.

- Почему вы обращаетесь к нему? – рявкнул Гримани. – Вы здесь по моему приказу. Ваши паспорта у меня. Можете ли вы сомневаться, что если я сочту нужным, то прикажу солдатам схватить и запереть вас – на день, на неделю, на сколько потребуется – и что это будет исполнено?

Сент-Карр сглотнул и ничего не сказал.

- В последний раз, - сказал Гримани, - где вы были в первом квартале 1821-го года?

- Я жил в Кентербери с колотушником.

Занетти сбился.

- Колотушником? Что это значит, простите?

- Наставником. Старый сумасброд, что вколачивает вам в голову знания прежде чем отправиться в университет, чтобы ты не слишком выделялся среди прочих.

- Вы жили в доме этого человека? – спросил Гримани.

- Да. Нас было трое учеников, что бубнили латинские глаголы и тому подобное.

- Долго вы прожили у него?

- Я не помню точно. С осени 1820-го до лета 1821-го.

- Как звали этого колотушника?

- Хоукинс. А других учеников – Уайтфилд и Нойес.

- Как их личные имена?

- Я не помню. Мы не использовали их.

- Можете ли вы доказать, что были в этом Кан-тер-бёри с колотушником в то время, когда Орфео был здесь?

- Нет, конечно, нет. Остальные могут поручится за меня, но их здесь нет.

- Верно, - согласился Гримани, - их здесь нет.

- О, ради любви Господа! – вмешался Флетчер. – Не думаете ли вы, что Беверли сбежал от учителя и добрался до Италии?

- Для начала я даже не знаю, жил ли этот человек у учителя. И вы этого не знаете. Вы сказали, что тогда вас не было в Англии.

- Но я бы знал, пропади Беверли на несколько месяцев! Его родители бы написали.

- Возможно, они хотели это скрыть, - предположил комиссарио, - или сами не знали. Колотушник мог побоятся сказать им, что их сын пропал. Или он мог сам послать синьора Сент-Карра в Италию, как агента карбонариев. Карбонарии вербуют сторонников везде, в том числе, в Англии.

- Из всех нелепых… - Флетчер начал расхаживать по комнате, но понял, что его окружили солдаты. Он повернулся к Гримани, и его гнев сменился мольбой. – Синьор комиссарио, вы должны понимать, что вам нужен не Беверли. Он слишком молод и пустоголов, чтобы оказаться карбонарием, не говоря уже об убийце. Он не умеет петь, он учился только разбирать музыку, чтобы заглядывать дамам в декольте… прошу прощения, маркеза.

Беатриче склонила голову с едва заметной улыбкой.

- Верните ему паспорт, - умолял Флетчер. – и позвольте уехать в Швейцарию. Я останусь здесь.

Гримани только отмахнулся от такого предложения.

- Почему вы приехали в Соладжио?

- Мы искали тихий и спокойный сельский край, - иронично отозвался Флетчер.

Гримани встал.

- Этот допрос окончен. Вы можете идти. Когда вы понадобитесь мне снова, я за вами пошлю.

- И вы думаете, мы будем сидеть, сложа руки, пока вы не убедитесь, что среди нас нет Орфео? – спросил Флетчер. – Как можно доказать неумение петь? Если я фальшиво прокаркаю несколько строк, вы можете сказать, что это притворство. Это тупик, из которого я не вижу выхода.

- Всё может закончится быстрее, чем вы думаете, - и уже второй раз за день Гримани улыбнулся.

Жестом он отпустил солдат. Флетчер задержался, видимо, желая поговорить с Джулианом. Занетти подошёл ближе, явно собираясь подслушать беседу.

- О, чёрт побери! – ругнулся Флетчер и вышел вместе с Сент-Карром.

Комиссарио сунул оба паспорта во внутренний карман сюртука.

- Вы были удивительно молчаливы, синьор Кестрель.

- Я не думал, что вы будете против этого возражать, - ответил Джулиан.

- Я не возражаю. Я одобряю. Я слышал, что в Англии люди ходят на заседания суда, как в театры. В таких условиях я могу вас терпеть.

Он вышел, Занетти поспеши следом. Джулиан впервые с прошлой ночи остался наедине с маркезой. Она откинула чёрную вуаль, что надевала в церковь, и её мягкие волосы были непокрыты. Каких-то двенадцать часов назад его руки ласкали эти волосы и разбросали шпильки по полу беседки…

Но её мысли были очень далеко от той ночи.

- Гримани прав, синьор Кестрель. Вы не задали синьору Флетчеру и синьору Сент-Карру ни одного вопроса.

Джулиан заметил, как формально она обратилась к нему и принял ту же холодную, уравновешенную манеру.

- Я мало что мог добавить к допросу Гримани и многое бы упустил.

- Я не понимаю.

- Некоторые люди, маркеза, поверят другу куда больше, чем откроют под нажимом врага. Сейчас Флетчер и Сент-Карр считают меня союзником против Гримани. Зачем мне развеивать эти представления?

- О, теперь я понимаю, - её лицо просветлело. – Джулиано, мне стоило доверять вам, - она протянула ему руку. – Вы простите меня?

Он взял её руку, но лишь для того, чтобы склониться над ней и отпустить.

- Мне кажется, маркеза, ваше отношение ко мне расцветает и увядает по мере того, насколько полезным вы меня находите.

- Мы же согласились, что убийство Лодовико нужно раскрыть прежде чем говорить о чём-то другом. Почему же я не должна радоваться, если разгадка становится ближе?

Кестрель всмотрелся в её лицо. Он хотел верить в эти слова.

- Убийство может раскрыть быстрее, чем мы думаем… Или, по крайней мере, расследование может принять решающий оборот. С тех пор, как появился тот жандарм, Гримани улыбался как паук, что доплетает свою паутину. Он вытащил козырь и ждёт возможности сыграть его.

Секрет Гримани раскрылся лишь вечером. Гости виллы рано поужинали. Франческа и Валериано пошли гулять в саду, как они часто делали, а де ла Марк, будто бросая комиссарио вызов, ушёл, не объяснив куда. Остальные пили кофе на террасе. Заходящее солнца бросало золотые лучи на озеро и оставляло длинные тени на мраморном полу и перилах.

Деревенские, отошедшие от празднований прошлой ночи, были на озере, наслаждаясь остатками этого яркого, солнечного воскресенья. Внезапно появилась большая лодка, что пробилась через эскадру лениво дрейфующих судёнышек. Она явно направлялась к вилле и везла на борту нескольких жандармов.

Гримани встал и принялся наблюдать за лодкой, пронзая её взглядом. Наконец, один из жандармов подвинулся, и стало ясно, что в лодке везут женщину. Гримани удовлетворённо выдохнул.

- Теперь вы увидите, как ускорится расследование. Мои люди отыскали Лючию Ланди.

Глава 24

Беатриче, Карло, Джулиан, МакГрегор и Гримани поспешили к перилам, чтобы увидеть девушку – быть может, единственного человека на всём свете, что мог узнать Орфео в лицо. Эта была женщина около двадцати лет, в голубой юбке, белой блузе и голубом корсаже с красными шнурами. У неё были тёмные волосы, а кожа – гладкая и загорелая. Гордо поднятая голова и серебряные шпильки в прическе делали её похожей на пленённую королеву.

Её глаза скользили от одного человека у перил к другому. Дольше всего Лючия смотрела на Джулиана, а потом что-то спросила у других людей в лодке. Кормчий, старый лодочник, что уже возил гостей на виллу, наклонился к ней и что-то сказал, ткнув пальцем в сторону Кестреля. Она снова метнула на Джулиана взгляд, а её лицо окаменело.

- Её нашли прошлым вечером, - объяснил Гримани, - в Брешии, в семидесяти милях отсюда. Она состоит там в услужении уже три года, с тер пор как умер её отец.

- Почему её так долго искали? – спросил Джулиан.

- Те, у кого Ланди служит, долго не сообщали полиции из неверно понятого желания защитить её. Но в конце концов они всё же исполнили свой долг, и мои люди забрали девушку из Брешии. Жандарм, что был здесь утром, сообщил, что свидетельница в пути.

Лодка Лючии ударилась о причал. Пара жандармов выскочила на пирс и помогла подняться девушке. Джулиан заметил, что её руки скованы за спиной и в гневе повернулся к Гримани.

- Полдюжины жандармов было недостаточно, чтобы обойтись без кандалов?

- Они исполняли все указания, - ответил комиссарио. – Эта женщина выросла на озере и, нет сомнений, плавает как рыба. Нельзя было рисковать тем, что она выпрыгнет за борт в попытке сбежать.

- Я не бы стал её винить! – воскликнул Карло. – Кровь Дианы! Это хрупкая девушка, и не убийца, а свидетельница!

- У моих людей были свои причины, - это было всё, что мог сказать Гримани.

Лючия покорно поднялась на террасу с шестью жандармами, фалангой следовавшими за ней. На верху она оторвалась от конвоя так внезапно, что застала их врасплох. Она рванулась к Джулиану.

- Лодочник сказал мне, кто вы такой! Англичанин, что приехал поймать Орфео! Но вы этого не сделаете! Говорю вам, вы и пальцем его не коснётесь!

Джулиан был так потрясён этой вспышкой, что не нашёлся, что сказать.

- Лодочник сказал, что вы приехали из самой Англии, чтобы помочь полиции поймать Орфео, - продолжала буйствовать она. – Ба! Вы не знаете о нём ничего! – она свирепо оглядела остальных. – Никто из вас ничего о нём не знает! Только я знаю.

- И ты расскажешь нам, что знаешь, - сказал Гримани.

- Синьор комиссарио… - начал Джулиан.

Гримани оборвал его.

- Лючия Ланди, я – комиссарио Гримани из миланской полиции. Я получил доклад от моего сержанта. Когда ты услышала, что за тобой едут мои люди, ты сбежала в горы, и им пришлось преследовать тебя, - он бросил взгляд на Карло. – Вот почему, синьор граф, она в наручниках. Это не просто свидетельница, а сообщница.

- Но теперь вы можете снять наручники, - заметил Джулиан. – Больше нет опасности, что она уплывёт. И в любом случае…

Лючия повернулась к нему.

- Держитесь от меня подальше, чёрт возьми! Я могу сама за себя постоять!

- Тише, тише! – сказал Карло. – Моя дорогая девочка, дай мне взглянуть на тебя. Какой красивой женщиной ты стала!

- Спасибо, ваше сиятельство, - сказала она более мягко и сделала книксен. Джулиан понял, что они с Карло должны помнить друг друга с тех дней, когда вилла принадлежала ему, а её отец был садовником.

Карло повернулся к Гримани.

- Синьор комиссарио, подозревать эту девушку как сообщницу Орфео просто нелепо. Мы знаем, что она не имеет отношения к убийству моего брата. В ту ночь она была в замке, заботилась о больной служанке.

- Это не лишает её возможности быть сообщницей, - возразил Гримани. – Она могла рассказать об Орфео сразу после убийства, а прошлой ночью она сбежала, не желая помочь полиции с опознанием, - комиссарио впился в Лючию жёстким, пристальным взглядом. – У теюя большие проблемы. Если ты будешь обвинена в соучастии, ты проведёшь свою молодость, а быть может, и всю жизнь, в стенах тюрьмы. Но ты молода и явно была влюблена этого негодяя, которого и сейчас так опрометчиво защищаешь. У тебя есть возможность искупления. Расскажи всё, что вы знаете об Орфео, и я смогу спасти тебя. Если ты что-то скроешь, ты пропала.

- О, да, - тихо ответила Лючия, – я расскажу вам об Орфео. Я расскажу всё, что вам нужно знать.

Джулиан глубоко вдохнул. Маркеза, кажется, вовсе перестала дышать. Гримани холодно и напряжённо улыбнулся.

- Снимите наручники, - скомандовал он сержанту жандармов.

Тот подчинился. Лючия с облегчением размяла запястья и начала:

- Я познакомилась с Орфео, когда маркез Мальвецци привёз его и маэстро Донати на виллу, - она посмотрела на композитора, что сидел чуть поодаль. – Рада видеть вас снова, маэстро.

- И я рад слышать твой голос, малышка Лючия, - отозвался Донати.

- Продолжай, - велел комиссарио.

- Орфео был постоянно заперт на вилле, ему было не с кем поговорить из ровесников, кроме Тонио и меня. Тонио был злым и грубым – какой из него друг – так что оставалась только я. Он гулял со мной в саду или приносил нужные вещи из дома. Он всегда хотел помочь мне с работой, даже если это не годилось для джентльмена. Отчасти – потому что был добр, отчасти – потому что скучал. Он много трудился над пением, но не мог занимать этим каждую минуту.

- О чём вы говорили? – спросил Гримани.

- Он рассказывал о пении и расспрашивал о том, что я знаю больше него – рыбалке или садоводстве. Но часто мы вовсе не говорили.

Гримани изогнул губы.

Она вздёрнула подбородок.

- Я знаю, о чём вы подумали, но это не так. Он никогда не прикасался ко мне. О, иногда он смотрел на меня и думал об этом. Девушки понимают, когда мужчины об этом думают. Но я была очень юна, и никогда не знала мужчины, так что он был очень осторожен. Вы не поймёте. Мы были друзьями – насколько крестьянка может быть подругой такому господину. Он называл меня Барбариной.

- Барбариной? – переспорил МакГрегор, с трудом поспевающий за её крестьянским миланским выговором.

- Барбарина – это дочь садовника из «Женитьбы Фигаро», - пояснил Джулиан по-английски.

Лючия резко повернулась к нему.

- Что он сказал? Синьор, что вы сказали?

Джулиан повторил по-милански.

- Я вам не верю, - проговорила она, сверкая глазами. – Вдруг вы пытаетесь обмануть меня, говоря у меня на спиной на своём языке. Если вы сделаете так ещё раз, я больше не скажу ни слова – ни вам, ни кому-то другому.

- Ты будешь говорить, когда я потребую этого, - сказал Гримани. – Со мной, не с синьором Кестрелем. Орфео когда-нибудь говорил о политике?

- Нет, синьор комиссарио.

- Он когда-нибудь выражал своё отношение к маркезу Мальвецци?

Она опустила глаза.

- На словах – только благодарность.

- Что значит «на словах»?

- В его глазах я видела и другое. Но что он мог поделать? Маэстро Донати любил Орфео и называл «сынок». Но для маркеза он был просто голосом. Он чувствовал это. Это был один источник его тёмных мыслей.

- Один источник? А были и другие?

- Я не знаю, синьор комиссарио. Я знаю, что у него были тёмные мысли, и он пел, чтобы прогнать их.

- Всё это очень интересно, - сказал Гримани. – Расскажи о ссоре с Тонио в гроте. Это ведь ты нашла их ссорящимися и позвала отца, дабы он их разнял?

- Я нашла их не ссорящимися. Я была там с самого начала. А ссора была из-за меня.

Все обменялись удивлённым взглядами.

- Из-за тебя, Лючия? – изумлённо спросил Донати.

- Да, маэстро. Тонио давно меня хотел. Он никогда не говорил об этом, но я знала, как он пялится на меня – следит за мной глазами. И Орфео знал. Он хотел, чтобы я держалась от Тонио подальше и не оставалась с ним наедине. Но я не обращала на его предупреждения внимания. Я так мало думала о Тонио, что не боялась его.

В тот день, когда убили маркеза, Господь упокой его душу, я пошла в грот за вином. Тонио спустился за мной. Сначала он что-то бормотал и боялся меня больше, чем я его. Но потом он понял, что я в ловушке, и стал наглее. Он схватил меня, а я не могла вырваться.

Тут появился Орфео. Он знал, что я пойду в грот, и когда не смог найти Тонио, то забеспокоился. Он оттащил Тонио от меня, и они начали хватать и колотить друг друга на полу. Орфео был быстрее и умнее, но Тонио – крупнее и злее. Я побежала звать на помощь. Спасибо благословенной Мадонне, мой отец был рядом и сумел их разнять.

- Орфео и Тонио сказали маркезу Мальвецци, что поссорились из-за карт, - возразил Гримани.

- Орфео выдумал это в нужный миг, - объяснила Лючия. – Он заботился обо мне. Он знал, что для меня будет плохо, если люди узнают, что двое юношей подрались из-за меня в гроте. Все бы решили, что я любовница кого-то из них.

- Но почему Тонио промолчал и позволил Орфео лгать? – спросил Карло.

- Но что бы он сказал, ваше сиятельство? «Простите, не было никаких карт. Я пытался погубить добродетель этой девушки, а синьор Орфео остановил меня». Ему бы это не помогло.

- Эта история похожа на правду, - сказал Карло.

- Орфео бы так и поступил, - согласился Донати.

- Это подходит для оперы или баллады, - усмехнулся Гримани. – Ты думаешь я поверю, что в час, когда со всех сторон нам угрожало восстание, и незадолго до хладнокровного убийства маркеза Мальвецци Орфео носился туда-сюда, спасая девиц, как чёртов Танкред?

- Я знаю лишь, что он спас меня. Я никогда не была так напугана, чем тогда в темноте, когда Тонио пускал на меня слюни, прижимал к стене и запускал руки мне под юбку. Орфео пришёл и спас меня, рискуя жизнью – ведь Тонио был так зол, что мог убить его, - она подняла голову и посмотрела Гримани прямо в глаза. – Вот поэтому я никогда не скажу вам, как Орфео выглядел и не расскажу ничего, что поможет найти его. У меня есть право защищать его, как он защитил меня! Если он был здесь, он бы понял.

- Если Орфео позволит, чтобы вам причинили вред из-за него, - сказал Джулиан, - он не стоит того, чтобы его защищать.

- Мне пока не причинили никакого вреда, синьор, - отрезала она. – Будь я в настоящей беде, он бы уже вмешался. А разбивать мне сердце, жертвуя собой просто так, он бы не стал.

- Он не будет жертвовать собой ради тебя или кого-то ещё, - Гримани сделал шаг к Лючии, его слова резали как стекло. – Как любая глупая крестьянская девчонка, ты цепляешься за мысль о том, что твой возлюбленный – герой. Но он убийца – а быть может, и карбонарий – что воспользовался тобой и забыл о тебе, и посмеялся бы исподтишка, знай он о том, что ты готова на жертвы ради него. Я дам тебе представление о том, на что похоже такое самопожертвование. Сержант, закуйте её в наручники и ведите на верёвке в тюрьму. Пусть это видит вся деревня.

- Вы не заставите меня говорить! – Лючия непокорно вскинула голову, но её голос дрожал.

- Послушай, - мягко сказал Гримани, приблизив к её лицу своё. – Прежде чем я закончу с тобой, вы пожалеете, что не остались в том гроте с Тонио.

Джулиан ступил между ними.

- Синьор комиссарио, вы заходите слишком далеко…

- Постойте, - между ними появилась маркеза Мальвецци. – Вы слишком суровы, синьор комиссарио, - она мягко повернула Лючию лицом к себе. – Ты ведь знаешь, что моего мужа убили, Лючия?

- Да, ваша светлость.

- Ты понимаешь, какое это горе для меня – его смерть в расцвете лет, без исповеди и отпущения грехов?

Во взгляде Лючии появился ужас. Она перекрестилась.

- Я сожалению об этом, ваша светлость, всем своим сердцем!

- Тогда ты должна понять, что единственное, что мы можем сделать – это отомстить за него. А ты можешь оказаться единственной во всем мире, кто может помочь нам.

- Но ваша светлость, я не могу этого сделать, - взмолилась Лючия. – Я ничего не знаю об убийстве его сиятельства, кроме того, что это был не Орфео. Он никогда бы этого не сделал! Прошу вас, поверьте мне.

- Моя дорогая, я верю в то, что ты веришь в это, - маркеза повернулась к Гримани. – Окажите мне услугу, синьор комиссарио. Дайте Лючии несколько дней подумать над решением. Её здравый смысл и совесть убедят её лучше ваших угроз и наказаний.

- Вы думаете, я просто отпущу её? – изумился Гримани. – Чтобы она снова сбежала, а моим людям пришлось опять её искать?

- Я не предлагаю отпустить Лючию, - ответила маркеза. – Я лишь хочу найти её более подходящее место, чем тюрьма. У синьора Руги самый большой дом в Соладжио – я думаю, он сможет найти для неё комнату и сможет хорошо её охранять, хотя бы из страха перед вами. А дон Кристофоро сможет приходить и молиться вместе с ней, напоминая ей о долге перед законом Божьим и человеческим.

Гримани переводил взгляд с Лючии на маркезу и обратно.

- Очень хорошо. Я даю тебе три дня, чтобы раскаяться в своём упрямстве. Но если на закате в среду ты всё ещё будешь отказываться опознать Орфео, дела твои будут ещё хуже, чем сейчас. Ты понимаешь?

- Да, синьор комиссарио, - Лючия благодарно повернулась к маркезе и присела в книксене. – Ваша светлость так добры ко мне! Спасибо.

- Не благодари меня, Лючия, - с добротой отозвалась маркеза. – Лишь подумай, если ли в твоём сердце силы помочь мне.

- Я лишь хочу знать что-нибудь, что может помочь вам, ваша светлость. Если бы я знала, я бы сказала. Клянусь всеми святыми!

Лючию отвели внутрь, пока Гримани посылал солдата за Ругой. Джулиан повернулся к маркезе.

- Благодарю вас за вмешательство. Возможно, вы предотвратили ещё одно убийство.

- Ещё одно? – поражённо переспросила она. – Вы хотите сказал, Орфео бы убил, чтобы защитить её?

- Я хочу сказать, что сам был на волосок от того, чтобы задушить Гримани.

- О, - она улыбнулась. – Гримани использует то оружие, которое знает. Но ему не хватает воображение, как я говорила вам с самого начала. Последнее, чем стоит угрожать девушке такого духа – это сделать из неё мученицу, ведь в этой роли она будет блистать. Как вы сказали, некоторые люди поверят другу куда больше, чем откроют под нажимом врага? И вот, я стала Лючии защитницей. Посмотрим, не сможет ли лёгкий стук быстрее открыть её сердце, чем сокрушающий таран.

- Вы ничего к ней не чувствуете? – спросил Джулиан.

- Я сочувствую ей, - серьёзно ответил маркеза. – Я думаю, она любила Орфео и была ещё одной жертвой… - она остановилась. – И я сочувствую вам, - продолжила маркеза с улыбкой. – Я видела, как методы Гримани возмущают вас до глубины вашей рыцарственной английской души, - она серьёзно посмотрела на дверь, за которую увели девушку. – Ей стоит получше использовать эти три дня, чтобы отучить себя от преданности Орфео. Гримани может уступать мне в мелочах, потому что его австрийские хозяева не против выказывать уважением итальянцам моего положения, но власти над ним у меня нет. И ни ради вас, ни рад меня не пощадит её, когда три дня истекут.

Глава 25

Следующим утром МакГрегор вышел на террасу и наткнулся на Карло.

- А, доктор, - поприветствовал его граф, - я как раз хотел пойти на озеро порыбачить, пока не изменилась погода.

МакГрегор посмотрел на него.

- Разве собирается дождь?

- Мне подсказывает ветер. Ветра на Комо – рабы привычки. Тивано дует с севера до полудня, а Брева – с юга. Этим утром ветра тревожны. Это верный признак дождя.

- Тогда стоит ли идти рыбачить?

- О, дождь будет нескоро – быть может, только к вечеру. Поверьте мне: я знаю настроение этого озера не хуже, чем лица своих детей. Так вы составите мне компанию?

Это было искушением. МакГрегор любил рыбалку, и испытал бы немалое облегчение, покинув напряжённую атмосферу виллы на пару часов. Но он с сомнением сказал:

- Думаю, мне лучше остаться тут. Я хочу узнать, как там Кестрель. Он уже куда-то ушёл и не сказал, куда.

- Возможно, он решил совершить свою знаменитую прогулку в холмы.

- Кестрель никуда не пойдёт по своей воле в такой час. Он даже не позавтракал – только сделал несколько глотков кофе и пропал, - МакГрегор покачал голой и пророческим тоном добавил, - Я думаю, это связано с той девушкой.

- Лючией? – Карло склонил голову. - Poverina!^[70] Попасть в руки миланской полиции – такой участи не позавидуешь. Что может против них крестьянская девушка?

- Кажется, она может о себе позаботиться, - заметил доктор.

- Она отважна. Но именно поэтому Гримани и будет сильнее ломать её. Наша полиция милосердна к трусливым и покорным – а из храбрых делает пример.

- Великий Боже! – воскликнул МакГрегор. – Тогда бедной девушке лучше рассказать всё, что знает и уповать на то, что Орфео повезёт.

- Я согласен, - как из ниоткуда появился Гримани, - и любого, кто сможет её убедить так поступить, я приглашаю попытаться.

Карло перевёл это МакГрегору, который ответил:

- Она уже начала говорить. По крайней мере, вы знаете, из-за чего подрались Орфео и Тонио.

- Я знаю ту версию, что он решила изложить, - поправил Гримани.

- Нет сомнений, что ссора была из-за Лючии, синьор комиссарио, - раздался спокойный и чуть скучающий голос. – Это было очевидно и раньше.

Все повернулись. С побережья приближался Кестрель, зажав трость под мышкой.

- Что вы имеете в виду? – резко спросил Гримани.

Кестрель повернулся к Карло.

- Вы помните, синьор граф, когда вы показывали мне грот, я попросил вас подождать наверху? Я кричал из грота, как мог, но вы ничего не слышали.

- Да, - Карло был заинтригован, - и что же?

- Мы знали, что Тонио и Орфео подрались в гроте, а Лючия услышала это и привела отца. Но это невозможно – какой бы шум они не подняли, его можно было слышать только изнутри. Потому намного вероятнее, что она была с ними в гроте с самого начала. А когда два юноши начинают драться в присутствии единственной в их окружении девушки, скорее всего, именно она и была причиной.

- Почему вы не говорили об этом раньше? – требовательно спросил Гримани.

- Прошу меня простить, синьор комиссарио. Я не думал, что моё мнение вас интересует.

- Это никогда не останавливало вас прежде.

Кестрель одарил его почти незаметной, загадочной улыбкой.

- Насколько вам известно – никогда, синьор комиссарио.

Гримани сверкнул глазами.

- Если вы скрываете от меня что-то ещё, синьор Кестрель, вам лучше немедленно рассказать! Со мной шутки плохи!

- Я не шучу шуток, - спокойно ответил Джулиан. – Я никогда не был так серьёзен.

- Вам лучше не пытаться сделать из меня врага.

- Я бы тоже хотел этого избежать. Но не стану отказываться от такой чести, если она будет мне оказана.

- Успокойся, парень, - МакГрегор схватил Кестреля под локоть, собираясь увести. Он не понимал их разговора, но его встревожил тон. У этих двоих и раньше случались пикировки, но сейчас всё было по-другому. Кестрель был по-настоящему зол, и теперь МакГрегор понимал, чего так боялся Брокер. Кто бы мог подумать, что столь тихий человек будет обладать такой силой?

Они с Кестрелем пересекли террасу и вышли в сад. Здесь МакГрегор забросил Кестреля вопросами о том, что с ним сегодня такое и отчего он так зол на Гримани. Но в ответах своего молодого друга доктор уловил крупицу скрытности, так что вместо языка решил пустить в ход глаза и ум.

- Ты был у Лючии.

- Я пытался. Прорвался через полк жандармов вокруг дома Руги и поговорил с его женой. Она заверила меня, что у Лючии удобная комната, хорошая еда, а беспокоит её только дон Кристофоро со своими разглагольствованиями о долге католички. Я попросил встречи, но получил недвусмысленный отказ. Я мог настаивать, но что в этом толку? Никто – и особенно я – не сможет развязать её язык, когда верность и совесть велят молчать.

- Верность и совесть? – скептично спросил МакГрегор. - Скажи прямо – любовь.

Кестрель не ответил – только ударил тростью по кустам.

- Ты думаешь, Орфео соблазнил её? – спросил доктор.

- Нет. Но это хорошо говорит о ней, а не о нём.

- Кажется, ты принимаешь в ней большое участие.

Кестрель пожал плечами.

- Меня равно восхищает её отвага и отвращают методы Гримани.

- Но она явно настроена против тебя.

- Она мне не доверяет. И я бы не стал, будь я на её месте, - он сделал небольшое, но решительное движение, будто стряхивая с себя задумчивость. – Вы должны простить меня, мой дорогой друг. Меня потрясло осознание того, как мало времени у меня осталось. Меньше, чем через три дня Гримани притянет Лючию к ответу. Она не сдастся просто так, и одиндьявол знает, что он сделает с ней.

- Значит мы должны найти убийцу к вечеру среды.

- Убийцу… или Орфео.

МакГрегор нахмурился.

- Ты всё ещё думаешь, что он невиновен, верно?

- В убийстве – да.

- Если ты найдёшь его и отдашь Гримани, для него это конец, виновен он или нет. Это тебя не беспокоит?

- Беспокоит, - кисло признал Кестрель, - но Орфео сам заманил себя в этот переплёт, то появляясь, то пропадая. Если придётся выбирать между ним и Лючией, я сам свяжу его и притащу к Гримани в застенок.

МакГрегор почувствовал, как по спине пробежал холодок.

- Что мы будем делать теперь?

- Я подошёл слишком близко в этой мозаике и разглядываю отдельные кусочки, а не пытаюсь понять всю картину. Мне нужно подвести итог, что мы знаем, и понять, что требуется узнать, - Кестрель улыбнулся. – Иными словами, мой дорогой друг, мне ничто так не требуется, как поговорить с вами.

- Что же, я здесь, - МакГрегор хлопнул его по плечу. – Говори, я слушаю.

- Мы не можем говорить здесь так свободно, как я хотел бы. Сад – это рай для шпионов, а вокруг слишком много тех, кто знает английский. Помните, мы говорили о том, чтобы побывать на вилле Плиниана?

- Та самая, где бьёт загадочный источник? Да.

- Я думаю, сейчас мы захотим посмотреть на этот источник.

- Веди, - предложил МакГрегор.

- Мы не можем прятаться в наших комнатах весь день, - сказал Флетчер.

- Я не прячусь, - возмутился Сент-Карр. – Я не хочу, чтобы на меня глазели.

- Люди глазели на нас до того, как все стали подозревать в одном из нас Орфео.

- А теперь глазеют ещё больше. И тычут пальцами, крестятся и бормочут. Можно подумать, мы готтентоты.

- Я думал, вы будете ради выйти на воздух, - убеждал Флетчер. – Только вчера вы жаловались на дым, запертые окна и гусей, которые так шумели, как будто забрались вам под кровать.

- Я не хочу на воздух. Я хочу вернуться в Англию. Это отвратительное место, где люди бормочут, как обезьяны, а полиция просто сумасшедшая. Это всё ваша вина. Когда мы уехали из Милана, вы сказали…

Раздался сильный стук в дверь. Флетчер открыл и увидел на пороге Марианну Фраскани – подбоченившуюся, со сверкающими глазами и парой длинных, зловещих шпилек, торчащих из пучка волос, будто скрещённые мечи. Они разразилась тирадой на миланском.

- Помедленнее! – взмолился Флетчер. – Я не понял ни слова.

- Миланский комиссарио пришёл сюда с солдатами! Он хочет видеть вас и молодого синьора прямо сейчас, - она потрясла кулаком прямо под носом у Флетчера. – Два дня подряд из-за вас по моему дому бродит полиция – у меня такое впервые!

Она бросилась вон. У Флетчер и Сент-Карра не было иного выхода – пришлось идти. Они преодолели лабиринт коридоров, окружающий их комнату и оказались в тёмном, пустом холле. Здесь нашёлся комиссарио Гримани со своим адъютантом и четыре солдата в серебряно-голубых австрийских мундирах. Чуть поодаль, наполовину в тени, расположился Гастон де ла Марк со своей обычной беззаботной улыбкой.

- Что вы хотите теперь, комиссарио? – спросил Флетчер.

Гримани жестом велел Занетти переводить.

- Возможно, вы слышали, что мы нашли Лючию Ланди. Мне нужно, чтобы вы, синьор Сент-Карр и месье де ла Марк взглянули на неё.

- Но это же прекрасно! – воскликнул Флетчер. – Беверли, нашлась девушка, что знала Орфео, когда он жил на вилле четыре или пять лет назад. Она может сказать полиции, что это не я и не ты.

- Вообще-то, - проговорил де ла Марк, - она не собирается рассказывать полиции совершенно ничего. Именно поэтому комиссарио устраивает эту маленькую драму – он хочет увидеть, не потеряет ли девушка голову и не рухнет ли в объятия кого-нибудь из нас. Говорят, она очень хороша собой, так что надеюсь, вы позволите мне стоять поближе.

- Вы хотите сказать, она могла бы доказать полиции, что мы невиновны, но не сделает этого? – возмутился Сент-Карр. – Это чудовищно эгоистично!

- Мы теряем время, - сказал Гримани. – Сержант, ведите их.

Солдаты вывели Флетчера, Сент-Карра и де ла Марка. Гримани и Занетти последовали за ними. Процессия поднялась по одной из узких лестниц, что вела на пьяццу. Увидев солдат, деревенские разбежались, как перепуганные птицы, и глазели издалека.

- Черт возьми! – возмущался Сент-Карр. – Хьюго, это ведь вы придумали – приехать сюда подальше от неприятностей! Вы можете что-нибудь предпринять?

- Синьор комиссарио, - обратился Флетчер, - а где мистер Кестрель? Он знает об этом?

- Насколько мне известно, - процедил Гримани, - синьор Кестрель пока не занимает места в миланской полиции и не состоит на иной государственной службе. Значит, это не его дело.

Они вышли на пьяццу и приблизились к высокому, побелённому дому Руги. Жандармы, стоявшие у дверей на страже, дали им пройти. Руга встретил «гостей» заверениями в своей бдительности, которые Гримани оборвал требованием показать Лючию. Подеста провёл их наверх.

Лючии отвели комнату под крышей, с одним низким окном под скошенным потолком. Единственной мебелью служили простая деревянная кровать и небольшой комод с кувшином и умывальником. На полу лежала пара подушек, на стене над ними висело распятие, создавая грубый аналой. Лючия была на коленях, спиной к двери, когда вошёл Гримани и остальные.

Вздрогнув и обернувшись, девушка увидела мужчин, заполонивших почти всю комнату. Гримани дал знак, и солдаты расступились, позволяя ей увидеть Флетчера, Сент-Карра и де ла Марка. Глаза Лючии медленно обвели их все, но остановились на Гримани.

- Ты узнаёшь кого-то из этих людей? – спросил комиссарио.

Она бросила на всех трёх ещё один быстрый взгляд.

- Может быть. Может быть, нет.

Де ла Марк улыбнулся. Сент-Карр с негодованием смотрел на Лючию. Флетчер уставился на неё во все глаза, чуть раскрыв рот.

- Это не детские игры! – отрезал Гримани. – Отвечай! Есть ли среди них Орфео?

Лючия смотрела прямо перед собой, но молчала.

Гримани повернулся к секретарю, сидевшему на краю кровати с переносным столиком на коленях.

- Переводите всё сказанное. Я не хочу, чтобы эти джентльмены упустили хоть слово.

- Да, синьор комиссарио.

- Лючия, - холодно и спокойно начал Гримани, - я хочу, чтобы ты понимала опасность своего положения. Сейчас ты можешь помочь мне. Тебе нужно лишь выдать Орфео, и я отблагодарю тебя, позволив уйти. Чем дольше ты сопротивляешься, тем больше рискуешь, что я сам найду Орфео. Маэстро Донати узнал его по манере речи. Мои люди могут отыскать Тонио. Если это случится, если Орфео окажется в моих руках без твоей помощи, твоя судьба будет решена. Не обманывайся мыслями, что маркеза Мальвецци может помочь. Меньше, чем через три дня ты будешь в моей власти, и больше никто не будет мне мешать.

Он медленно направился к ней.

- Ты поедешь со мной в Милан, в женскую тюрьму. Ты будешь там единственной порядочной девушкой. Все остальные узницы – шлюхи и воровки. Ты будешь жить вместе с ними день за днём, неделю за неделей. Как скоро ты сама станешь одной из них?

Лючия отступала, пока не упёрлась в стену. Гримани навис на девушкой, продолжая тем же тоном:

- Мне тридцать шесть лет, Лючия. Если со мной ничего не случится, я проживу ещё столько же. И пока я жив, ты не выйдешь из тюрьмы. Ты никогда не попадёшь на другой праздник, не выйдешь замуж, не станешь матерью – разве что приживёшь бастарда в стенах тюрьмы. Мы стараемся поддерживать в темницах целомудрие, но это удаётся не всегда.

Грудь Лючии тяжело вздымалась. Она плотно прижалась к стене, чтобы не касаться комиссарио.

Флетчер бросился вперёд.

- Это бесчеловечно! Я не могу стоять и смотреть на это!

Два солдата схватили его за руки и удержали. Гримани холодно посмотрел на него.

- У вас есть, в чём признаться, синьор Флетчер?

Тот беспомощно посмотрел на Лючию, потом на Гримани.

- Я не Орфео. Но, видит Бог, хотел бы им быть!

Сент-Карр сделал шаг вперёд, открыл рот, но тут же закрыл. Де ла Марк не шелохнулся – лишь пристально смотрел на Лючию и больше не улыбался. Девушка бросила быстрый взгляд на Флетчера, а потом отвела глаза от всех троих.

Гримани вновь повернулся к ней.

- Скажи мне то, что я хочу знать, и ты будешь свободна. Полиция больше тебя не побеспокоит. Узнаешь ли ты в одном из этих людей Орфео?

Она облизала губы.

- Может быть. Может быть, нет.

Глаза Гримани заполыхали, он сжал кулаки.

- Ты сомневаешься в том, что я способен исполнить то, о чём говорил, Лючия?

- Нет, - прошептала она.

- Это может случится с тобой, Лючия. Как со многими другими. Каждый узник, что носит цепи в Шпильберке, тешил себя надеждами, что с ним такого не произойдёт – никто не думал, что будет до самой смерти заточён в этом преддверии Ада. Но ты по-прежнему бежишь навстречу такой судьбе – и всё ради труса, что стоит рядом и молчит, хотя одно его слово может спасти вас!

- Он не трус! – она вскинула голову. – Что бы он не сделал, что бы вы о нём не думали, он должен позволить мне сделать это для него. Он страдал куда больше меня. Но он поймёт, почему я хочу помочь – защищать его для меня честь! Я никогда его не предам – никогда, никогда! А на ваши угрозы… Мне наплевать!

- Тогда пусть Бог смилуется над тобой, Лючия, - ответил Гримани, - потому что больше некому, - он обратился к Занетти. – Почему у неё шпильки в волосах? Их можно использовать как оружие. Отнимите их немедленно.

Занетти поспешил к Лючии и вытащил у неё из волос заколки. Блестящие каштановые волосы рассыпались по плечам.

- И сделайте расписку за них, - бросил Гримани.

Занетти вновь сел и умостил свой столик на коленях. Солдаты оценивающе глазели на распущенные волосы девушки. Она посмотрела на стенной крючок, на котором висел голубой платок, но австрийцы не давали пройти к нему.

Де ла Марк немедленно взял платок и протянул девушке с почтительным поклоном, как знатной даме. Та сделала книксен и пробормотала слова благодарности, не поднимая на него глаз.

Лючия повязала платок. Занетти вручил ей расписку, на которую она посмотрела невидящими глазами – девушка не умела читать. Гримани вышел, не удостоив пленницу взгляда, секретарь последовал за ним. Когда они вышли, девушка немедленно подняла глаза на троих мужчин.

Флетчер шагнул к ней, но сдержался. Сент-Карр покраснел и уставился в полк. Де ла Марк снова поклонился, и солдаты вывели всех трёх.

Все вышли на пьяццу. Солдаты последовали за Гримани, оставив трёх мужчин одних. Они хранили молчание и не глядели друг на друга. Пьяцца была почти пустой – присутствие жандармов в доме Руги отваживало зевак. Вокруг фонтана, где обычно собирались местные женщины, сейчас резвились и ныряли птицы.

- Что за Шпильберк? – тихо спросил Сент-Карр.

- Это крепость в Моравии, - ответил де ла Марк, - куда правительство Ломбардо-Венеции отправляет выдающихся поэтов, философов и прочих вольнодумцев. Там они ходят в цепях, спят на голых досках и вяжут чулки из жирной, дурно пахнущей пряжи.

Сент-Карр уставился на него.

- Зачем заставлять поэтов вязать чулки?

- Месье де ла Марк имеет в виду, что они карбонарии, - пояснил Флетчер. – А Шпильберк – это австрийская тюрьма.

- Хьюго, - ответил Сент-Карр, - вы сами на себя не похожи.

- Быть может, мистер Флетчер сейчас раздумывает о том, как тот из нас, кому не посчастливиться получить роль Орфео, окажется в этом очаровательном жилище до конца своих дней. Но не расстраивайтесь, мистер Сент-Карр – победитель, скорее всего, будет просто повешен.

- Хьюго, - дрожащим голосом произнёс Сент-Карр, - я хочу вернуться в гостиницу.

Флетчер как будто не услышал его.

- Это просто возмутительно, как Гримани вёл себя с этой девушкой!

Де ла Марк пожал плечами.

- У Гримани ставки высоки. Лючия знает то, что поможет ему раскрыть всё дело, а значит – получить доверие и признание своих хозяев-австрийцев. Но она держит рот на замке. Разве удивительно, что он готов на всё, чтобы заставить её говорить?

- Вы сочувствуете ему? – неверяще спросил Флетчер.

Де ла Марк улыбнулся.

- Понимать – не значит сочувствовать.

- Хьюго! – снова позвал Сент-Карр. – Я хочу вернутся в гостиницу. Мне нужно выпить вина.

- Представь, как на нас там будут смотреть, - предупредил Флетчер. – Все видели, что нас увели под конвоем. Синьора Фраскани, вероятно, уже ждёт нас с трёхногим табуретом, занесённым над головой.

Сент-Карр поковырял землю носком ботинка.

- Если эта девушка может вынести, что её заперли и угрожают тюрьмой, то я могу сказать, что выдержу, если на меня будут пялиться.

Флетчер удивлённо посмотрел на него, а потом обратился к де ла Марку.

- Не хотите ли откупорить бутылку с нами, месье?

- В иных обстоятельствах я бы согласился с удовольствием. Но сейчас клятва призывает меня в церковь.

- Клятва? – спросил Флетчер.

- Да, - де ла Марк криво улыбнулся. – Я задолжал святой Пелагии сотню свечей.

- Я рад видеть тебя в хорошем расположении духа, - сказал МакГрегор.

Джулиан поздравил себя с удачным притворством. Он ещё не сталкивался с расследованием, что казалось настолько безнадёжным. У него хватало подозреваемых, но никто не был связан с убийством. У него хватало теорий, но ни одна из них не была прочной и могла распасться так же легко, как сложилась. Девушка, которой он восхищался, была в опасности. Женщина, которую он любил, могла оказаться преступницей. Он терпел поражение – что хуже, он чувствовал, что браться за это было безумием. Сэр Малькольм Фолькленд, его друг и знаток классической литературы, дал бы имя тому, что владело им, – Гордыня. Чрезмерное высокомерие, заставляющее человека думать, что он в силах соперничать с богами.

Он встал и подошёл к парапету на лоджии виллы Плиниана. Отсюда была видна дымчато-голубая лента воды, а дальше – снежные вершины Альп. Сама вилла была немногим лучше руин. У него за спиной поднимались, одна за другой, террасы с тёмными кипарисами, разбитые водопадом, что нёсся в озеро с самого высокого утёса. Это был пейзаж поразительной красоты, но это не облегчало его ношу.

Джулиан вернулся, чтобы посидеть с МакГрегором у знаменитого прерывистого источника, что со времён древнего Рима каждые три часа наполнял чашу. Источник бил из расселины в задней части лоджии. Кестрель и МакГрегор смотрели как вода поднимается к ониксовому кольцу Кестреля, которое он положил наземь. В эту игру играли все путешественники – ждали, пока вода накроет какой-нибудь предмет, а потом отступит. Но Джулиан и доктор были здесь не за этим. Это лучшее место для разговора tête-à-tête, который Джулиан ещё не начал.

«Чёрт бы побрал эту меланхолию, - подумал он. – Если меня одолеют, то в достойном бою».

Вслух он сказал:

- Вы помните, когда мы обсуждали это расследование тем вечером, когда вы приехали в Милан, я сказал, что если маркез Лодовико был убит карбонариями, то явно не для разжигания революции?

- Да. Потому что тогда им следовало бы сделать убийство публичным.

Джулиан кивнул.

- Значит маркез Лодовико мог каким-то образом им навредить – скорее всего, выдать их имена или планы. Миланские тайные общества планировали выступление одновременно с революцией в Пьемонте. Предательство могло погубить не только их восстание, но и самих восставших. Вопрос в том, откуда маркез Лодовико мог получить такие опасные знания.

МакГрегор задумался.

- Он мог подслушать разговор, перехватить чужое письмо, с ним могли поговорить мятежники и пообещать деньги за сведения о его друзьях.

- Если к нему приходили совершенные незнакомцы, выяснить это будет дьявольски сложно. Но если он узнал что-то случайно, подслушав или перехватив письмо, это значит, что кто-то в его кругу знает тайны карбонариев и, скорее всего, сам карбонарий.

- Кто это может быть?

Джулиан снова встал и сделал круг по лоджии.

- Из допроса, который Гримани учинил де ла Марку, мы знаем, что комиссарио подозревает, будто Орфео – миланский карбонарий из «Ангелов». Раверси рассказывал мне о них: говорил, что полиция называет их дьяволами, отчасти потому что они избежали поимки в двадцать первом, когда схватили многих их миланских единомышленников. Теперь шагнём наугад, предположив, что кто-то, близкий к маркезу Лодовико, был «ангелом» и сообщал ему сведения о них – добровольно, недобровольно или непреднамеренно.

- Тогда почему маркез Лодовико не пошёл с этим в полицию?

- Я думаю, он надеялся вытянуть больше сведений из того же источника или переданное ему было недостаточно полным и ясным, чтобы этим воспользоваться.

- Но было достаточно полным, чтобы «Ангелы» убили его? – скептически переспросил МакГрегор.

- Согласно этой гипотезе – да. Это была игра с очень высокими ставками. Они могли хотеть не дать их секретам и шанса выйти на свет.

- Пока это звучит как пустая болтовня – много шума, мало смысла. Но хорошо – допустим, маркез Лодовико знал что-то об «Ангелах» и допустим, что почему-то держал это при себе. От кого, по-твоему, он мог это знать?

Джулиан откинулся на стены, задумчиво разглядывая бело-серые клочки облаков в небе.

- Если наш осведомитель-карбонарий – это и есть убийца, нам нужно многое узнать об отношениях и давних друзьях маркеза.

- Как ты сделаешь это?

- Он явно был убит кем-то близким ему. Вспомните перчатку. Кто бы не вызвал его в беседку, он знал о маркезе какой-то секрет, который оставался неизвестен даже его жене и брату, но который имел над ним такую власть, что вынудил его прийти на эту встречу – его, для которого смирение и покорность так же чужды, как магометанство^[71]. Эта перчатка очень важна. Она может стать ниточкой, что проведёт нас через лабиринт, если мы поймём, как использовать её.

- Мы знаем, что убийца был знаком с владениями маркеза, - продолжал Джулиан. – Он нашёл путь в Кастелло-Мальвецци в ночной тьме, где оставил перчатку и записку, в которой сам указал место встречи – беседку.

- Хорошо: у нас есть убийца из «Ангелов», что был близко знаком с маркезом Лодовико. Что ещё можно добавить к такому портрету?

- Поскольку мы работаем смелыми мазками, давайте вычеркнем слуг. Североитальянские карбонарии – это образованные люди, имеющие тесные связи с Францией, не запирающиеся в своём кругу. Поблизости от маркеза есть два человека, что подходят под такие условия – его брат, что был чиновником во Французском королевстве Италия, и его жена, чей первый муж служил офицером у Бонапарта. Мы ничего не знаем о связях Карло с тайными обществами, и можно подумать, что будь он настоящим карбонарием, он бы не провозглашал свои республиканские взгляды так открыто. Но для него умеренный либерализм может маскировать радикальные взгляды лучше, чем ложная консервативность. Кроме того, очень примечательно, что он взял себе слугу-неаполитанца за две недели до смерти брата и как раз тогда, когда Неаполь был охвачен восстанием карбонариев.

Маркеза никогда не высказывала никаких политических взглядов, кроме небрежного презрения к полиции, а также делает вид не была сильно привязана к Филиппу де Гонкуру. Но преданно носит его портрет на запястье. Во время восстания в Турине в марте 1821-го года маркеза оказалась там – совпадение ли это? Возможно, она привезла какое-то сообщение от «Ангелов» к их пьемонтским собратьям? А какое имеет значение то, что тогда же в Турине был и де ла Марк?

Мы мало знаем о взглядах Ринальдо, но нам известно, что маркез Лодовико унижал и тиранил его. Быть может, не решаясь открыто выступить против отца, он отомстил ему, примкнул к его политическим противникам?

- А быть может, я голландец, - ответил МакГрегор, - доказательств этому столько же.

Джулиан улыбнулся.

- Мой дорогой друг, теоретизировать, не имея доказательств, бывает полезно. Не держа в голове закономерности, легко упустить из виду доказательства. У нас есть одно основание подозревать Ринальдо – его здесь нет. Мы могли бы ожидать, что он вернётся в Милан или хотя бы напишет, как только стало известно, что смерть его отца была насильственной.

- Это верно, - признал МакГрегор. – Маркеза и Карло пока ничего не слышали от него?

- Они говорят, что нет. Но почта на континенте чертовски медлительна. Если Ринальдо в какой-нибудь далёкой стране – например, России – то новости об убийстве могли ещё не дойти до него, либо он может быть на пути домой.

Теперь следующие: синьора Аргенти и Валериано. Они вовсе не кажутся связанными с политикой, но если бы знали какие-то тайны карбонариев, они могли бы приманить ими маркеза и убедить его позволить синьоре Аргенти увидеться с её детьми.

- Если они так и сделали, - возразил МакГрегор, - зачем убивать его?

- Быть может, они исполнили свою часть сделки, а он – нет. Да, я знаю, мой дорогой друг, это снова пустые домыслы. Но возьмёмся за эту головоломку с другой стороны. Если кто-то – Карло, маркеза, Ринальдо, синьора Аргенти или Валериано – передал маркезу Лодовико сведения об «Ангелах», то когда и как? Лучшая возможность была у маркезы – они жили вместе. Другая возможность – Карло; он жил в Парме, но упоминал, что приезжая в Милан, останавливался в Каза-Мальвецци. Ринальдо не укладывается в эти предположения – он отправился в путешествие за несколько месяцев до смерти отца, а когда вернулся в Милан, маркез уже уехал на озеро вместе с Орфео. Синьора Аргенти и Валериано живут в Венеции, но приезжали на озеро Комо, когда маркез был здесь, и могли предложить ему сведения.

Джулиан вздохнул.

- И опять же, возможно, убийца никак не связан с карбонариями. Ринальдо мог убить Лодовико, чтобы получить наследство и избавиться от его тирании. Карло мог убить его во вспышке гнева и досады от того, что сам лишился власти и виллы, которая ушла в руки Лодовико. Маркеза могла убить его, чтобы получить независимость и прекрасную виллу в своё распоряжение. Синьора Аргенти или Валериано могли убить его в надежде, что после смерти отца Ринальдо позволит своей жене видеться с детьми.

МакГрегор вскочил и принялся мерить лоджию шагами.

- Мы не знаем ничего!

- Мы знаем всё, - печально поправил Джулиан, – но это ничего меняет.

Доктор остановился.

- А что насчёт Орфео? Если он что-то знает, ты не можешь его упустить. Кто может им быть – Флетчер, Сент-Карр или де ла Марк?

Джулиан задумался.

- Де ла Марк разбирается в музыке. Его родной язык – французский, и это объясняет, почему маэстро Донати говорил, будто речью Орфео больше похож на француза.

- Но он совершенно не похож на того, о ком говорила Лючия, - возразил доктор. – Она сказала, что Орфео был рыцарственным, спас её от Тонио, а сам и пальцем не коснулся. А де ла Марк – записной повеса.

- Или он пытается нас в этом убедить, - задумчиво ответил Джулиан. – Вы знаете, что не даёт мне покоя? Музыкально он совершенно на Орфео не похож. Де ла Марк играет на полудюжине инструментов очень точно, но безо всякого выражения. А маэстро Донати говорил, что Орфео – это чувствительный, вдумчивый артист. Кроме того, хорошему музыканту нелегко притворяться плохим – проще сделать вид, что совершенно не разбираешься в музыке.

- Как Флетчер, - нетерпеливо сказал МакГрегор.

- Да, как Флетчер, что идеально подходит по возрасту, который в нужное время был на континенте, и характер которого похож на что рассказывали об Орфео Лючия и Донати. Сент-Карр – наименее вероятный кандидат из трёх. Он слишком молод и, я думаю, глупцом он не прикидывается. Хотя я не верю, что у него совсем нет ума – просто им не пользовались, и он закоснел. Я полагаю, Сент-Карр – избалованный единственный ребёнок, которого всегда держали на коротком поводке. Родители обращались с ним так, будто он не в силах позаботиться о себе, а Флетчер это подхватил.

МакГрегор собирался ответить, но отвлёкся.

- Смотри, - сказал он, - твоё кольцо теперь под водой.

- Так и есть, - Джулиан поднял кольцо, стряхнул воду и вернул его на мизинец. Разговор взбодрил его. Но он всё равно не мог не спрашивать себя, сколько ещё раз будет заполняться этот источник до того мига, когда Орфео возьмут под стражу, расследование будет закончено, а настоящий убийца скроется. Сколько дней, сколько часов…

Он решительно прогнал эти мысли. Сверившись с часами, Кестрель сказал:

- Сейчас половина четвёртого. Нам лучше вернуться на виллу и переодеться к ужину.

- Вам будет очень неприятно это услышать, - сказала маркеза своим гостям, когда все собрались перед ужином, - но комиссарио Гримани сообщил, что не сможет присоединиться к нам. Он ужинает с команданте фон Крауссом.

Среди присутствующих пронеслась волна веселья. В следующий миг раздался стук в парадные двери.

- Кажется, у нас не получилось освободиться от Гримани, - сказал Карло. – Так случат только полицейские.

- Дверь не заперта, - заметила маркеза. – Я сказала слугам оставить её открытой для месье де ла Марка, ведь он ещё не присоединился к нам.

Стук замолк. Должно быть слуги открыли дверь. В следующий миг раздался резкие шаги через Мраморный зал, а потом раздался молодой мужской голос, говоривший по-милански:

- Где маркеза? Я должен увидеть её немедленно!

- О, небеса, - Беатриче неспешно поднялась на ноги. – Ринальдо.

Глава 26

Франческа слабо вскрикнула и бросилась к Валериано, что немедленно обнял её. В следующий миг в комнату ворвался мужчина. Ему было около тридцати, он был среднего роста, худощавого сложения, с круглыми водянисто-карими глазами. Низкий лоб, почти отсутствующий подбородок – казалось на его лице были только глаза, нос и рот, как у обезьяны. Дорогая и вычурного покроя одежда была измята и заляпана дорожной грязью, а каштановые волосы – растрёпаны.

- Мой дорогой Ринальдо! – Карло стремительно подошёл к племяннику, сердечно обнял и поцеловал в обе щёки. – Хвала Богу и Мадонне, ты добрался в целости и сохранности! Я волновался за тебя.

- Кажется, не слишком! – Ринальдо вырвался из его объятий. – Пока меня не было, ты играл в главу семейства! Даже затеял расследование смерти отца без меня! Я маркез Мальвецци или ты?

- Конечно, ты, Ринальдо. Но ты был далеко, и никто не знал, где тебя искать. А действовать нужно было скорее.

- Какое тебе дело? Ты моему отцу был не нужен!

Карло застыл, затем пристально посмотрел на племянника, но ничего не сказал. Джулиан без труда понял, о чём подумал Карло: «А ты был нужен ему ещё меньше, мой мальчик, и все это знают».

- Где полиция? – требовательно спросил Ринальдо. – Я хочу знать, почему мы узнаём об убийстве спустя пять лет. Это возмутительно!

- Да, Ринальдо, - сказала Беатриче. – Это злит и всех нас. Но я боюсь, сегодня здесь нет комиссарио Гримани. Он ужинает в другом месте. Она подошла к маркезу, протягивая руки, чтобы поцеловать в знак приветствия.

У Ринальдо был такой вид, словно он хотел дать им обоим по пощёчине.

- Как ты смеешь приглашать всех этих людей сюда вести расследование без меня? Ты никогда со мной не считалась! Ты всегда считала, что я недостаточно хорош, чтобы пойти стопами отца.

- Не говори глупостей, Ринальдо, - она посмотрела на него со слабой, насмешливой улыбкой. – Кстати, о стопах – не будешь ли любезен выйти и отряхнуть сапоги. Ты нанёс грязи на ковёр^[72].

Ринальдо покраснел.

- Ты говоришь со мной, как с ребёнком. Ты делаешь всё, чтобы оскорбить меня. Как будто тебе было мало всего остального, ты ещё и приглашаешь эту шлюху гостить в свой дом!

Через всю комнату он указал трясущимся пальцем на Франческу.

- Бога ради, Ринальдо, - сказал Карло, - она всё ещё твоя жена.

- Да, она моя жена, пошли ей Бог погибель! – Ринальдо впился глазами во Франческу. – Как ты смеешь показываться здесь, в моей семье, среди моих друзей? Посмотри на меня, жалкая шлюха! Ты могла делать из меня дурака шесть лет, но не можешь посмотреть мне в глаза.

Между ними встал Валериано.

- Синьор маркез, если должна быть ссора, я прошу вас ссориться со мной.

- Вы говорите за неё, синьор Кастрат? – Ринальдо задохнулся от гнева. – Ты смеешь говорить за неё со мной, со мной?

- Ринальдо, сейчас не время и не место, - Карло положил племяннику руку на плечо. – У нас гости. Я ещё не имел возможности познакомить их с тобой. Идём.

Ринальдо позволил увести себя, но не отрывал злобного взгляда от Франчески и Валериано.

- Я думаю, ты знаком с маэстро Донати, - сказал Карло.

- Да, ответил Ринальдо. – Ваш слуга, маэстро.

Композитор торжественно поклонился.

- Рад с вами познакомиться, синьор маркез.

Карло подвёл племянника к Джулиану и МакГрегору.

- Для меня честь представить тебе синьора Кестреля, знаменитого английского денди, и его друга, доктора МакГрегора, выдающегося человека науки.

Джулиан поклонился.

- Ваш слуга, синьор маркез.

- Приятно познакомиться, - коротко кивнул МакГрегор.

Ринальдо снова повернулся к Беатриче.

- И ещё это! В Милане мне сказали, что ты связалась с этим англичанином и дала ему вести расследование. Я хочу, чтобы оно прекратилось. У вас нет права вмешиваться. Оставьте поиски полиции.

- Со всем уважением, - ответила Беатриче, полная тонкой иронии, - я не понимаю, какое у тебя есть право указывать, кого приглашать в свой дом и что здесь делать.

- Твой дом! – на лице Ринальдо появилась неприятная улыбка. – Быть может, уже ненадолго! Ты знаешь, мой отец всегда считал, что эта вилла – семейное достояние Мальвецци, а не Дельборго. Он боролся за неё в судах годами и сдался лишь потому что Дельборго продали ё дяде Карло, а уж он продал ему.

Я ехал прямо из Праги, и когда вернулся в Милан вчера вечером, то услышал, что вы развлекаетесь тут с моим дядей, моей женой и целой толпой незнакомцев, расследующих смерть отца, я поклялся, что отомщу. Прежде чем покинуть Милан утром, я передал Пальмиери все бумаги, касающиеся наших притязаний на виллу. Он был семейным поверенным годами и знает все тонкости этого дела. Он полагает, что может доказать раз и навсегда – это земля Мальвецци. А значит входит в майорат, и отец не имел права завещать её тебе. Она моя.

- Ринальдо, - возразил Карло, - Лодовико отдал виллу Беатриче пожизненно. Она вернётся к тебе или Никколо. Ты не будешь отнимать крышу над головой у вдовы своего отца.

- Мой дорогой, - Беатриче сжала пальцы вокруг руки Карло. – С твоей стороны очень мило заступиться за меня, но Ринальдо явно уже принял решение. Было бы нехорошо лишать его оружия, которого у него так мало.

- Ты пожалеешь! – голос Ринальдо задрожал. – Ты слишком много думаешь о себе, потому что отец оставил тебе виллу и оперную ложу, и всё, что не отошло мне! Но вилла моя по праву! Её нужно было объединить с землями Мальвецци, а не оставлять вдове, что даже не смогла родить моему отцу сына!

Беатриче отшатнулась, как будто он ударил её. С усилием она собралась и подняла глаза на него, дыша медленно и размеренно.

- Тебе лучше уйти, Ринальдо, - сказал Карло.

- Нет, - Беатриче подплыла к Ринальдо и безмятежно улыбнулась ему. – Ты устал с дороги и должно быть, голоден как волк. Ты собираешься вернуться в Милан или Кастелло-Мальвецци?

- В замок, - угрюмо ответил Ринальдо.

- Тогда у меня есть предложение. Оставайся здесь, отдохни, переоденься, поужинай. Тем временем замок приготовят к твоему прибытию. Ты знаешь, как там ужасно и холодно, когда там никто не живёт.

- Почему ты хочешь, чтобы я остался? – настороженно спросил Ринальдо.

- Я не хочу, - признала она, - после того, как увидела, как ты себя ведёшь. Но я бы не хотела ссориться с тобой на людях. И ты мой пасынок.

- Ты хочешь, чтобы я передумал, - объявил Ринальдо, - ты думаешь, что сможешь очаровать меня, пристыдить и оставить виллу себе. Это не сработает. Ты может крутить другими мужчинами одним движением пальца, но не мной.

- Тогда почему ты так настойчиво бежишь от меня? – капризно спросила маркеза. – Ты же хотел увидеть комиссарио Гримани. Он приедет после ужина, и ты сможешь расспросить его, о чём захочешь.

- Если ты думаешь, что я сяду за один стол с этой шлюхой и её ручным евнухом… - начал Ринальдо.

- Вам не придётся, - мягко вмешался Валериано. – С позволения маркезы Мальвецци, мы с синьорой Аргенти поужинаем в своих комнатах.

- Синьорой Аргенти! – выплюнул Ринальдо. – Что за фарс!

- Я… я думала, ты не захочешь, чтобы я использовала твоё имя, - тихо сказала Франческа.

- Я бы хотел, чтобы бы не знала моего имени, проклятая ты сука!

- Я думаю, нам лучше уйти сейчас, - Валериано взял Франческу под руку.

- Уродец! – бесновался Ринальдо. – Визжащий, скачущий каплун!

На лице Валериано появилась скука. В его годы любой кастрат становился знатоком насмешек. Усилия Ринальдо не впечатлили его.

Они с Франческой ушли – женщина была бледна, опустошена и тяжело опиралась на его руку. Ринальдо грыз ноги и нервно ходил кругами.

- Теперь ничто не может помешать тебе остаться на ужин, - сказала Беатриче. – Мне приказать слугам приготовить тебе комнату, чтобы вымыться и переодеться.

- Он может воспользоваться моей, - предложил Карло.

- О, хорошо, - сказал Ринальдо. – Я остаюсь, но только, чтобы увидеть комиссарио Гримани.

- Быть может, сейчас тебе стоит поговорить с синьором Кестрелем, - предложила Беатриче. – Если среди присутствующих и есть кто-то, имеющий отношение к полиции, то это он.

- О, я не думаю, что мне стоит беспокоить маркеза Ринальдо вопросами об убийстве, - вступил Джулиан. – Я не знаю, что он может добавить к тому, что уже известно.

- Что, черт побери, вы имеете в виду? – ощетинился Ринальдо. – Вы пытаетесь оскорбить меня, синьор?

- Ни в моем случае, синьор маркез. Я просто хотел сказать, что маркеза Мальвецци, граф Карло, синьора Аргенти и синьор Валериано уже снабдили меня таким количеством сведений, что мне не стоит тревожить вас вопросами, на которые вы, как я подозреваю, не захотите отвечать.

- Почему же я не захочу отвечать? – крикнул Ринальдо. – Мне нечего скрывать! И я буду очень удивлён, если они сказали вам правду – особенно моя жена и её недолюбовник!

Джулиан нахмурил брови.

- Я не думаю, что меня ввели в заблуждение.

- Вот и посмотрим! – сказал Ринальдо. – Мы можем поговорить, пока комнату дяди Карло готовят для меня. Ручаюсь, я могу сказать кое-что, что вас удивит!

- Как пожелаете. Быть может, пройдём в библиотеку?

Ринальдо направился к двери. Маркеза на миг удержала Джулиана.

- О, прекрасная работа! – мягко сказала она.

Он улыбнулся в ответ, поклонился и последовал за Ринальдо.

В Мраморном зале обнаружились два высоких, рослых лакея в огненного цвета ливреях, покрытых дорожной пылью. Увидев Ринальдо, они вытянулись, но, как заметил Джулиан, без особой поспешности.

- Я остаюсь на ужин, - резко бросил им маркез. – Достаньте багаж из лодки. Слуги скажут, куда нести.

- Да, ваше сиятельство, - пробормотали они.

Открылась парадная дверь и появился де ла Марк.

- А, mon vieux, - обратился он к Джулиану, - я боялся, что из-за меня отложат ужин, но… - он замолчал и посмотрел на Ринальдо, потом ещё раз, а потом его глаза расширились и в них появилось нечто, похожее на тревогу. Ринальдо посмотрел на француза безо всякого интереса или узнавания.

Взгляд де ла Марка медленно переполз на лакеев. Те вытаращили на него глаза и принялись толкать друг друга. Наконец, один порывисто шагнул вперёд, но второй, что был на несколько лет старше, схватил товарища за подол сюртука и притянул назад.

Де ла Марк оторвал от слуг взгляд и поклонился Ринальдо.

- Тысяча извинений. Я должен был представиться. Я вижу, что имею честь обращаться к маркезу Мальвецци, но вы могли не вспомнить меня. Я Гастон де ла Марк.

- Теперь я вспомнил вас, месье, - сказал Ринальдо. – Вы часто бывали в Милане.

- Кажется очень часто, - заметил Джулиан, - поскольку узнали лакеев маркеза Ринальдо.

- Поскольку они носят ливреи Мальвецци, вряд ли я могу приписать это своей проницательности, - легко возразил де ла Марк, - но я запомнил их, потому что раньше они принадлежали маркезу Лодовико. Они стояли на запятках его экипажа на Корсо каждый день и охраняли двери в оперную ложу каждый вечер. Они были миланской достопримечательностью: такие же живописные люди несколько поколений назад сопровождали великих людей и убивали их врагов ударом по голове или тычком ножа под рёбра.

Он резко остановился, слегка запыхавшись. Лакеи обменялись взволнованными взглядами. Джулиану было безмерно любопытно узнать, чем это кончился. Но если он попытается сейчас, Ринальдо может сорваться с крючка. Он поговорит с де ла Марком потом и пошлёт Брокера к этим лакеям.

- Я боюсь, мы отвлекли вас, - сказал Кестрель французу. – Синьор маркез, быть может, проследуем дальше?

- Я так и знал, что вам рассказали не всё, - с видом триумфатора сказал Ринальдо. – Вы знаете, что моя мачеха уехала из Турина в марте двадцать первого, якобы, чтобы убежать от мятежников. И вы знаете, что пропала на два дня, и что я нашёл её в Бельгирате. Но вы не знаете, что она намеренно пыталась одурачить моего отца и меня, скрыв свои истинные намерения. Она пропала, потому что сама этого хотела.

- Почему же она этого хотела? – спросил Джулиан.

- Я думаю, она поехала в Бельгират к любовнику. Так поступают женщины.

- Так вы не думаете, что она тайно приехала на виллу и убила вашего отца?

Ринальдо моргнул в изумлении.

- Почему мне так думать? Его убил тот певец. Все это знают.

Джулиан ненадолго задумался.

- Почему вы считаете, что она исчезла добровольно?

- Всё кричит об этом. Она ехала инкогнито, в простом экипаже, со слугами без ливрей.

- Это может быть разумной предосторожностью. Страна была охвачена восстанием. Её могли схватить мятежники, ограбить или терпеть жестокость разбойников, которые воспользовались общим хаосом.

- А посылать курьера из Турина, который должен был подготовить всё для ночёвки в Новаре, а потом свернуть с дороги, не доезжая до Новары и отправится куда-то, не сказав никому ни слова? Она даже не предупредила самого курьера, что едет инкогнито, так что не дождавшись её, он поехал обратно, всех расспрашивая о карете и слугах Мальвецци, которых, конечно, никто не видел. Даже когда он оказалась в Бельгирате, она не написал в Милан или Новару. Она просто разместилась в гостинице и бездельничала два дня, пока я, курьер и слуги прочёсывали окрестности!

Джулиан понял, что услышал важное откровение. Маркеза намеренно пыталась оказаться в Бельгирате, запутав возможных преследователей. Единственный иной вариант – она запаниковала и действовала под влиянием порыва несколько дней. Но Джулиан уже слишком хорошо её знал.

- Когда вы узнали, что она пропала? – спросил Джулиан.

- На рассвете следующего дня. Я получил послание от того курьера. Я был в ужасе. Я собрал полдюжины слуг и в тот же час выехал в Новару.

- Простите меня, - деликатно спросил Джулиан, - но мне не показалось, что между вами и маркезой Беатриче очень тёплые отношения. Почему вы так беспокоились о ней?

- Я не беспокоился, - глаза Ринальдо мстительно сузились. – Будь это мой выбор, я бы с радостью увидел, как её оберут до последнего сольдо и вышвырнут на дорогу в одной нижней юбке. Но… - его голос стал глухим. – Мой отец любил её. Он бы сошёл с ума, если бы с ней что-то случилось. И он бы обвинил в этом меня. Неважно, что бы произошло, или как бы она накликала на себя беду. Он бы нашёл способ обвинить в этом меня. Я должен был найти её, более того – я должен был найти её до того, как он узнает, что она пропала. Он всё равно сказал бы, что я сделал это недостаточно быстро, храбро или умно. Но если бы всё обошлось, отец бы не придал этому большого значения.

Джулиан испытал укол сочувствия – если не к Ринальдо, то к тому напуганному, униженному мальчику, которым он когда-то был.

«Но он всё ещё такой мальчик, - осознал Джулиан. – Под этой бравадой и вечно уязвлённой гордыней он всегда им и останется»

- Итак, вы поехали в Новару с полудюжиной слуг, - заметил Кестрель. – Что произошло дальше?

- Курьер встретил нас по дороге. Он уже известил пьемонтскую полицию и верных солдат в Новаре, но мы не знали, насколько можем на них положиться – им нужно было давитьвосстание. Мы собрали столько добровольцев, сколько смогли, и принялись прочёсывать дорогу между Турином и Новарой. К вечеру нам удалось понять, где она свернула на север. Мы разделились на группы по двое или трое и поехали искать в разные части северного Пьемонта. Я с двумя слугами отправился на северо-восток.

- Долго вы продолжали поиски?

- Всю ночь и следующий день. Мы решили встретиться вечером в Оледжио – это город на полпути между Новарой и озером Маджиоре. Когда я оказался там, пришло известие, что одна из групп нашла мою мачеху в Бельгирате. Я сразу же выехал туда, чтобы отвезти её домой. Я был вымотан и одеревенел от целых суток в седле. Сожалела ли она хоть немного? Конечно, нет. О, она мило извинилась. Но ей было всё равно.

- Она дала какое-то объяснение поступкам, что вынудили вас устроить поиски?

- Она никогда не считала, что должна что-то объяснять мне. У неё хватило наглости спросить, беспокоился ли о ней моей отец – после того, как я искал её почти два дня! Я сказал, что он даже не знает о её пропаже – миланским слугам было приказано не говорить ему не слова без моего позволения.

Джулиан хотел больше узнать о передвижениях Ринальдо в ночь убийства.

- Как вы искали маркезу Беатриче ночью? Вы, должно быть, перепугали многих деревенских, стуча в их дома и расспрашивая среди ночи.

- Куда больше мы расспрашивали таможенных чиновников и трактирщиков, у которых она могла менять лошадей. Я послал пару слуг, что были со мной, доехать до Тичино – это река на восточной границе Пьемонта – чтобы узнать, не пересекала ли она границу Ломбардии, а сам стал искал западнее.

- В одиночку?

- Да. Слуги меня отвлекали, вечно спрашивали, что мы будем делать теперь, и смотрели на меня так, будто я могу достать Беатриче из седельной сумки. Они всё время от чём-то шептались, и я знал, о чём – они хотели, чтобы здесь был мой отец, а не я. Я должен был избавиться от них. Конечно, они возражали, когда я сказал, что еду один, но у меня были пистолеты, и я ответил, что смогу постоять за себя.

«Понял ли сам Ринальдо, насколько важную вещь сказал?» – гадал Джулиан. Он признал, что в ночь убийства был один, с пистолетами, в той части Пьемонта, из которой можно за несколько часов доскакать до озера Комо. Поделился бы он этими сведениями, если бы был виновен? Мог, если бы считал, что Кестрель уже откуда-то это знает. От смерти отца он многое выиграл. Одним выстрелом он освободился от Лодовико и стал богатейшим землевладельцем Ломбардии.

Но если Ринальдо убил Лодовико, значит ли это, что он послал записку и перчатку в замок, чтобы заманить отца в беседку? Если так, то это было спланированное убийство. Как он мог знать, что его мачеха так удобно потеряется и даст ему предлог в одиночку скакать по округе? Мог ли он быть в сговоре с Беатриче? Что если их вражда – просто фальшь?

Вслух он спросил:

- Где вы были ночью перед тем как узнали о пропаже маркезы Беатриче?

- А какая разница?

- Я могу узнать это у других членов вашей семьи.

- Не понимаю, как другие члены моей семьи могут это помнить. Прошли годы. Думаю, я был дома. Я нечасто выезжал куда-то, - добавил он зло.

- Вы когда-нибудь видели дамскую перчатку, украшенную зелёными листьями мирта, вышитыми шёлком, и рубиновым сердцем, что пронзено бриллиантовой булавкой?

- Как это связано с убийством моего отца?

- Вы видели такую перчатку? – повторил Джулиан.

- Нет! Но если бы увидел, то не запомнил бы. Какое мне дело до дамских перчаток?

- Эта могла принадлежать женщине, которую ваш отец знал много лет назад.

- Одной из его гарема? – Ринальдо безрадостно рассмеялся. – Он нередко дарил им такие вещицы.

- Вы знаете имена любовниц, которые были у вашего отца давно… быть может, даже до вашего рождения?

- Нет. Я никогда не пытался этого узнать. Зачем?

Джулиан рассказал про перчатку, что была доставлена в Кастелло-Мальвецци перед убийством.

- Я думаю, её принёс певец, - ответил Ринальдо.

- Вы что-нибудь знаете о нём? – спросил Джулиан.

- Только то, что он англичанин и тенор. Меня не было в Милане, когда отец нашёл его.

- Маркез Лодовико когда-нибудь писал вам о нём?

- Он никогда не писал и не говорил мне о музыке, - пробормотал Ринальдо. – У меня совершенно нет слуха.

- Вы сказали, что вас не было в Милане, когда маркез Лодовико встретился с Орфео. Когда вы вернулись?

- За несколько недель до смерти отца.

- Вы встречались с отцом за эти недели?

- Нет. Он был на озере со своим тенором, и не приглашал меня к себе, так что я остался в Милане.

- Синьора Аргенти писала вам с озера, куда приехала с синьором Валериано. Но, как я понимаю, на письмо отвечал маркез Лодовико, а не вы.

- Я переслал её письмо отцу.

- Почему?

- Потому что хотел раздавить её! – Ринальдо вскочил и принялся кружить по комнате, сжимая кулаки. – Потому что я хотел, чтобы эту суку стёрли в порошок, и я понимал, что отец сделает это лучше меня. С тех пор, как я приехал в город, все надо мной насмехались. Я был человеком, чья жена предпочла мне евнуха. Импровизаторы сочиняли про меня стихи и песни. Я никуда не мог пойти.

- Вы не думали приехать на виллу, чтобы встретиться с вашей женой и синьором Валериано?

- Это именно то, чего она хотела – встретиться со мной лицом к лицу, чтобы убедить меня позволить её видеться с Никколо и Бьянкой. Я не собирался давать ей такую возможность.

Это уже не имело никакой связи с убийством, но Джулиан не мог не спросить:

- Вы когда-нибудь позволите ей увидеть их?

- Я скорее увижу, как они будут прокляты и сам буду проклят! Вы хотя бы понимаете, что она сделала со мной? Вы представляете, что это такое – иметь жену и знать, каждый день, каждый час, что она предаёт тебя перед всем миром?

- У вас есть способы получить удовлетворение, - заметил Джулиан.

- О, не дразните меня этим, - голос Ринальдо вдруг стал очень усталым и более несчастным, чем Джулиан слышал прежде. – Я понимаю, что Валериано уже рассказывал вам о дуэли.

Джулиан навострил уши. Певец ни словом не упоминал дуэль. Кажется, Кестрель нащупал путь.

- Я хотел бы услышать это от вас.

- После того, как моя жена ушла от меня, я был вынужден вызвать его. Даже если этого не требовала моя честь, отец бы не дал мне покоя. Я послал вызов, который написал под диктовку отца. Валериано его принял. Мы встретились в назначенное время в назначенном месте. Секунданты отмерили расстояние и проверили пистолеты.

Он подошёл к окну и встал спиной к Джулиану, упершись руками в стекло.

- Валериано был таким… таким высоким. Он хранил молчание и достоинство. Он не боялся – по крайней мере, не показывал этого. Но я был на десять лет моложе, и я никогда не бывал на дуэли прежде.

Джулиан представил себе это очень ярко. Ему было знакомо это странное, кружащее голову чувство, когда идёшь на встречу, не зная, вернёшься ли с неё, но зная, что тебе всё равно. Потому что тот, кто проявит страх, уже проиграл – проиграл поединок воль, что важнее не меньше, чем обмен пулями. В случае Ринальдо победитель в поединке воль был очевиден.

- Расскажите мне, что случилось, - сказал Джулиан.

- Мы заняли свои места, был дан сигнал, и мы выстрелили. Валериано выстрелил в воздух. Я выстрелил в него и промахнулся, - маркез повернулся к Джулиану, его лицо было багровым. – Я был не в себе! Я никогда прежде не стрелял в людей… и в меня тоже никогда не стреляли. Я просто не мог твёрдо держать пистолет. Когда я понял, что он не попал в меня и даже не пытался, я был так потрясён, что у меня закружилась голова. Я едва мог стоять. Секундант смотрел на меня, и я знал, что он ожидает, будто я потребую второй выстрел. Я потребовал. Валериано согласился. Мы снова зарядили пистолеты.

Ринальдо отошёл в сторону. Он был напряжён, глаза смотрела в пустоту, будто он вновь был на той дуэли.

- Я видел по его глазам, по спокойствию, с которым он шёл на своё место, что он сделает то же самое – выстрелит в воздух. Я же волновался ещё больше. Пот застилал мне лицо, я почти ничего не видел. В этот раз я не должен бы промахнуться – не на поединке, где в меня даже не целятся.

Ринальдо поднял руку, вытянул указательный палец как ствол пистолета.

- Дали сигнал. Он выстрелил в воздух, а я… Я… - он медленно опустил руку. – Я снова промахнулся. Это было унизительно. Мой секундант смотрел на меня с отвращением. Он сказал: мне лучше признать, что я получил удовлетворение, и так я и сделал. Валериано поклонился и ушёл. Я хотел броситься за ним и умолять убить меня, Бога ради – это было бы лучше, чем возвращаться к…

Он закончил свои слова чем-то, похожим на всхлип. Джулиан мягко спросил:

- Что сделал ваш отец, когда узнал о дуэли?

- Я не помню, - Ринальдо провёл рукой по лицу. – Это были худшие часы в моей жизни. В итоге я попросил его позволить мне уехать из Милана. Мне нужно было его разрешение – у меня не было своих денег. Отец практически швырнул его мне. Он сказал, что я могу уползать как побитый пёс, поджав хвост. Я уехал – во Флоренцию, Неаполь, Испанию. Но я везде видел одно и то же – Валериано, высокий как башня, указывающий пистолетом в небеса и спускающий курок – и себя, который пытается попасть в него и промахивается, всегда промахивается.

- Вы не задумывались, почему он не воспользоваться своим выстрелом? – для Джулиана это было самым любопытным во всей дуэли

- Я не знаю. Он хотел унизить меня, я думаю.

- Он не мог знать, что вы не попадёте в него. Он легко мог погибнуть.

- Откуда мне знать, что было у него на уме? Я же не евнух! Я не знаю, как они думают! Возможно, он ненавидит всех мужчин, что не были так же изувечены. Он выстрелил в воздух, чтобы показать свою храбрость и дать мне почувствовать, что он, а не я – настоящий мужчина. Но я заставлю его страдать – как-нибудь, когда-нибудь!

- Он уже дал вам удовлетворение, - напомнил Джулиан. – Он больше ничего вам не должен.

- Вы думаете, честь – это строчка в бухгалтерской книге? – обезьянье лицо Ринальдо исказилось, - К дьяволу это «удовлетворение»! Пока он жив, а она – с ним, я не отомщён!

Глава 27

Когда расспросы окончились, Ринальдо отправился к освобождённую для него комнату, где нашёл горячую ванну и стопку белых полотенец, пахнущих флёрдоранжем. Бритва с серебряной ручкой ждала на умывальнике, если хозяин пожелает побриться. Эрнесто был готов помочь со всем, что может потребоваться. Ринальдо послал его принести больше полотенец, хотя их и так было немало. Это было их обычное противостояние, возобновлявшееся всякий раз, когда Ринальдо возвращался из путешествий – он стремился удалить от себя отцовского слугу, как только мог, а Эрнесто цеплялся за своё место, служа молодому маркезу так же, как старому.

С помощью Эрнесто Ринальдо вымылся и переоделся к ужину. На местной церкви пробили половину шестого, когда маркез отпустил слугу и последний раз взглянул на себя в зеркало перед тем, как спуститься вниз. Внезапно дверь снова открылась.

- Я же сказал, что ты мне больше не нужен… - раздражённо начал Ринальдо, но в зеркало увидел, что это не Эрнесто.

Он повернулся. Франческа закрыла за собой дверь и, не приближаясь к нему, прошла к дальней стене. Она вся тряслась, но её глаза не отрывались от лица Ринальдо.

- Зачем ты пришла? – потребовал ответа он.

Франческа рухнула на колени.

- Пожалуйста. Расскажи мне что-нибудь. Расскажи, что угодно – как они подросли, что они любят есть, всё ещё ли у Бьянки такие зелёные глаза, любит ли Никколо лошадей. О Боже, Ринальдо, сжалься надо мной! Шесть лет я не знаю ничего! Я думаю о них всё это время – об их лицах, руках, улыбках. Я знаю, что они уже сильно изменились, а я это пропустила.

- И чья же в этом вина? – возразил Ринальдо. – Никто не отбирал их у тебя. Ты оставила их.

- Одно слово, Ринальдо! Для тебя это ничего не стоит, а для меня будет значить всё! Я сделаю, что угодно.

- Что угодно? – немедленно поймал её он. – Бросишь своего евнуха? Поклянёшься Богом и Мадонной больше никогда не видеться с ним?

- Я не могу этого сделать, - прошептала она.

- Тогда к чему твоё нытьё и мольбы? – он поднял её на ноги и прижал к стене. – Шлюха! Ты скучаешь по своим детям – но недостаточно, чтобы бросить любовника! И ты думаешь, что я сжалюсь? Ты хочешь, чтобы я испортил их – пусть Бьянка видит, что можно уходить от мужа к евнуху? Я скорее сдам их в бордель, чем позволю тебе быть с ними – хотя разница невелика! Но не беспокойся – они про тебя не забывают. Каждый день я учу их повторять: «Моя мать – шлюха…»

Франческа извернулась в его руках…

- Отпусти меня…

- О, ты хочешь, чтобы тебя отпустили! Боже упаси, тебе стоило бы молчать в спальне со своим мужем! Ничтожная потаскуха! Тебе стоило бы стоять в церкви и молиться о прощении, пока тебя держат ноги! Но я боюсь, ноги ты любишь только раздвигать!^[73]

Франческа всхлипывала и вырывалась. Из-за спины у неё донёсся какой-то шорох.

- Что это? – резко спросил Ринальдо. – Что ты прячешь?

Он выпустил женщину. Она показала свёрток в розовой бумаги и трясущимися руками протянула ему.

- Это… Это для детей. Не нужно говорить, откуда это. Ты можешь сказать, что это от тебя.

Ринальдо развернул посылку. Внутри была фарфоровая куколка в бальном платье и прекрасный маленький экипаж, запряжённый четвёркой. Ринальдо взял куклу за ноги и разбил о стену – её головка раскололась, жемчужные шпильки разлетелись по полу. Карету он швырнул на пол и раздавил ногой. Франческа покачнулась и прижала руки к губам.

- Мадонна, помоги мне…

- Убирайся!

Она нетвёрдой походкой отправилась к дверям. У самого порога женщина остановилась, чтобы утереть слёзы и пригладить волосы.

Ринальдо рванул дверь.

- Вон, я сказал!

- Тише, пожалуйста! – Франческа в страхе бросила взгляд на комнату напротив.

- Чья она? – спросил Ринальдо. – Евнуха? Почему ты не хочешь, чтобы он знал, что ты здесь? Он такой ревнивый?

- Нет, - её глаза расширились, - нет… Он…

Ринальдо схватил её за запястье.

- Тогда найдём его и всё расскажем!

- Нет! – вскрикнула Франческа, - Оставь его, Ринальдо, пожалуйста! Я умоляю тебя…

Он потащил её, спотыкающуюся и умоляющую, через весь холл вниз по лестнице в Мраморный зал. Из гостиной доносились голоса. Ринальдо не то поднёс, не подтащил женщину к двери и втолкнул внутрь. Пошатнувшись, она рухнула прямо рядом с Валериано.

Валериано подхватил её и посмотрел на Ринальдо с недоумением и разгорающимся гневом. Джулиан, МакГрегор, Карло и маркеза поспешили вперёд, готовые защитить Франческу, если потребуется. Ринальдо поверх них посмотрел на своего соперника и ликующе рассмеялся.

- Вы знали, где она была, синьор Кастрат? В моей комнате, лила слёзы и умоляла рассказать что-то о детях! Какой же счастливой вы её сделали!

Валериано взял Франческу обеими руками и попытался посмотреть её в лицо. Его собственное было белее мела.

- Франческа, это правда?

- Нет… нет, Пьетро… Я хочу сказать… Я спрашивала его о детях… потому что он здесь, и у меня могло не быть иного шанса.

- Спрашивала! – крикнул Ринальдо. – Она ползала на коленях! «Одно слово, Ринальдо!», «Сжалься надо мной, Ринальдо!» Вам стоило посмотреть на этот спектакль! А теперь посмотрите на неё, просто посмотрите на лицо – всё в пятнах и слезах. Что ты можешь дать её, чудовище, вместо того, что давал я, а ты отнял?

- Франческа, - прошептал Валериано, - почему ты мне ничего не сказала? Я думал, самая страшная скорбь прошла. Я думал… О, Богородица, каким глупцом делает любовь! – я думал, что ты счастлива!

- Я была! Я счастлива! – она вцепилась в его фрак. – Я скучаю по детям и думаю о них, но это неважно. Я выбрала тебя. Я люблю тебя.

- Я вижу, как тебе удалось обмануть меня, - тихо сказал он. – Я не знаю, каково это – иметь детей. У меня нет даже племянников или кузенов, что могли бы занять их место. Я не могу и надеяться понять твои чувства. Ты рассчитывала на это.

- Это не был жестокий расчёт. Я не хотела причинить тебе боль. Я знала, что бы будешь испытывать вину и горе, если узнаешь, что я… - она замолчала.

- Страдаешь? – закончил он. – Да, я буду. Хвала Господу, ещё не слишком поздно что-то сделать, - он глубоко вдохнул. – Твой муж ошибается, Франческа. Я не чудовище. Синьор маркез, если ваша жена порвёт со мной, вы примете её обратно и воссоедините с детьми?

В глазах Ринальдо сверкнули искры.

- Я уже говорил ей, что да.

- Нет! – закричала Франческа. – Нет, Пьетро! Что ты говоришь! Я тебя не оставлю!

- Тебе не придётся, моя дорогая. Потому что это я оставляю тебя.

- Нет! – она охватила его руками. – Нет, я тебе не позволю! Ты сошёл с ума!

- Я в своём уме, Франческа, и я принял решение. Я люблю тебя и готов помочь тебе быть с теми, кого ты любишь больше меня. Понимаешь? Всё время, что ты жила со мной, ты страдала.

- Ты думаешь, я не буду страдать теперь?

- Я думаю, дети утешат тебя лучше, чем могу я. И, - его голос сорвался, - у тебя могут быть и новые. Они заполнят ту пустоту, что оставлю я, - он взглянул ей в глаза. – Ты хочешь этого, не так ли?

Она покраснела и отвела глаза.

- Да, - печально сказал Валериано, - я так и думал.

Он сделал шаг назад. Франческа повисла на нём, но он был намного выше и легко оторвал женщину от тебя.

- Почему? – рыдала она. – Почему у меня должны быть дети, когда у тебя их не может быть?

- А почему один человек имеет то, за что другой отдал бы сердце и душу? Священники это знают, но я – нет. Нас учили, что на небесах мы все будем равны, - Валериано потерять власть над своим голосом, и тот сорвался в сопрано. – Быть может, там не будет и разницы между мужчинами и женщинами. Ты замечала, что у ангелов на картинах нет ни бород, ни грудей? Когда я был мальчиком, после того, как меня порезали, я гадал, уж не кастраты ли они все…

Валериано на миг закрыл глаза, а открыв их, снова обрёл власть над собой. Он подошёл к Беатриче и поцеловал её руки.

- Спасибо, маркеза, за ваше гостеприимство и доброту к Франческе. Я молю вас остаться её другом – ей понадобятся такие друзья. Я уже не смогу остаться на ужин – я уеду, как только соберут мои вещи.

- Куда ты поедешь, Пьетро? – опустошённо спросила Франческа.

- Вернусь в Венецию, - он подошёл к ней, взял её руку и поднёс к губам. Один долгий миг он не отрывал взгляда от её лица. – Прощай, - мягко сказал он. – Храни тебя Бог, мой ангел… моя единственная любовь.

Он с усилием отпустил её руку и поспешно вышел. Ринальдо вытянул руку, чтобы задержать его.

- Через месяц она снова будет беременна, - пообещал он.

Валериано бросил на него один взгляд, полный жаркой ненависти. Потом он ушёл.

Франческа покачнулась. Беатриче успела поддержать её и усадила в кресло. Джулиан налил женщине стакан красного вина из кувшина, что стоял в углу и передал маркезе, которая заставила Франческу сделать несколько глотков. Ринальдо смотрел на эту сцену с отвращением.

- Мой дорогой Ринальдо, - сказала Беатриче, - после стольких потрясений, ты и думать не можешь о том, чтобы сбежать без ужина. Я буду очень рада, если вы с Франческой проведёте ночь здесь. Сейчас, когда синьор Валериано уедет, вы сможете занять его комнату.

- Я не хочу его комнату! – резко ответил маркез. – Если я останусь, я хочу жить с моей женой. Там моё место.

Франческа судорожно вдохнула и закрыла лицо.

Лицо Беатриче исказилось.

- Конечно, Ринальдо, как пожелаешь. Так ты останешься?

- Да, - сказал Ринальдо. – Я останусь.

- Почему бы тебе не отдохнуть немного? – обратилась маркеза к Франческе. – Я отложу ужин на полчаса. Не думаю, что после всех этих треволнений, у кого-то будет хороший аппетит.

Джулиан понял, что она хочет удержать Франческу в гостиной до тех пор, пока не уедет Валериано. Франческа была слишком опустошена, чтобы это понять. Она откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Но спустя секунду она вновь их распахнула и со страхом посмотрела на Ринальдо.

- Я составлю тебе компанию? – быстро предложил Карло.

- Я – её компания, - возразил Ринальдо.

- Мальчик мой, я буду рад составить компанию вам обоим, - ответил Карло. – Я очень давно тебя не видел.

Ринальдо неуклюже сел в кресло. Франческа снова закрыла глаза. Джулиан ещё никогда не видел столь неприятного воссоединения семьи.

Маркеза послала на кухню и велела поддерживать ужин горячим ещё полчаса. После они с Джулианом вышли на террасу. Хорошая погода, что была на празднике, ушла. Воздух был сырым, озеро казалось серым и испещрено отражениями облаков. Между горами клубился туман. Джулиан и Беатриче стояли у перил и смотрели на одинокого лебедя, скользящего по свинцовой воде.

- Ринальдо не очень похож на своего отца, - заметил Джулиан.

- Я рада, что вы это сказали. Лодовико не был подл. Он умел добиваться своего, но, одержав победу, умел забывать и прощать. Ринальдо больше похож на свою мать – и внешне, и нравом. Они оба боялись Лодовико, были слабы волей, но жестоки и мстительны – это позволяло им чувствовать себя менее ничтожными. Я не завидую Франческе. Ринальдо никогда не позволит ей забыть. Он заставит её заплатить, и не только за то, что она унизила его, но и за Лодовико тоже – этот счёт она никогда не сможет выплатить, даже проживи сотню лет.

- Можете вы как-то помочь ей?

Маркеза задумалась.

- Я могу попытаться объяснить Ринальдо, что жестокость только продлит скандал, который он хотел бы похоронить. Это может помочь. И я рада, что убедила его остаться на ночь. Я боюсь того, что Франческа может сделать, если её увезут в замок и оставят там с ним и его слугами.

Эти слова напомнили Джулиану о лакеях. Он уже послал Брокера выяснить всё о том, почему они так взволновались, увидев де ла Марка. Это была заманчивая зацепка, появившаяся в самое подходящее время. Сейчас вечер понедельника. У Лючии всего два дня.

Краем глаза он заметил Флетчера и Сент-Карра, приближающихся со стороны берега. Они зашли на террасе, по-английски склонились над рукой маркезы, поприветствовали Джулиана и рассказали о своём дневном визите к Лючии. Джулиан, что ничего об этом не слышал, проклял себя за поездку на виллу Плиниана, из-за которой оставил девушку в руках Гримани. Он должен был знать, что комиссарио не даст ей покоя.

- Он просто дьявол! – кипел Флетчер. – Он читал её, как книгу, и угрожал тем, чего она боится больше всего. Но несмотря на это, она была такой храброй, такой… - он оборвал сам себя и отвёл взгляд.

- Вы думаете, он найдёт Орфео? – спросил Сент-Карр Джулиана.

- Я думаю, кто-нибудь его найдёт, - ответил Кестрель.

- То есть вы? – переспросил встревоженный Флетчер. – Потому что если вы отдадите его полиции, Гримани отомстит Лючии за то, что она не помогла ему, когда у неё была возможность.

- Оставьте Гримани мне, - ответил Джулиан. – Если я найду Орфео, я смогу договориться с комиссарио – обменяю свободу Лючии на Орфео. Он так хочет поймать певца, что не откажет.

- Я понял! – Флетчер просиял. – Но сможете ли вы найти его быстро – до того, как истекут три дня, что даны Лючии?

Джулиан переводил их разговор маркезе. Услышав этот вопрос, она пристально на него посмотрела, ожидая, что он скажет.

- Я не могу сказать, - ответил Кестрель.

- Мы потеряли из-за него чертовски много времени, - заявил Сент-Карр. – Сначала Гримани забрал наши паспорта, потом потащил нас к этой девушке, а теперь синьора Фраскани грозит выгнать нас из трактира.

- Почему же? – спросил Джулиан.

- Ей не нравятся гости, которыми интересуется полиция, - с кривой усмешкой пояснил Флетчер.

- А другой гостиницы в деревне нет, - пожаловался Сент-Карр, - и нигде поблизости тоже. Мы не можем уехать, и не можем остаться. Гримани думает, мы будем спать на пьяцце?

- Эту проблему легко решить, - ответила маркеза. – Неожиданно вернулся мой пасынок, а синьор Валериано уехал, так что у нас есть свободная комната. Я буду рада предложить вам своё гостеприимство, пока вы не получите обратно свои паспорта.

- Мы бы и не подумал навязываться вам, - сказал Флетчер.

- Вы вовсе не навязываетесь, - заверила его маркеза. – Но расследование убийства моего мужа захватило вас в ловушку. Меньшее, что я могу сделать – это дать вам крышу над головой, пока этот узел не будет распутан. Пожалуйста, синьор Флетчер – неужели вы не позволите мне поступить по-моему?

Её улыбка была просто очаровательна, и Флетчер не мог ей воспротивиться. Он бросил взгляд на Сент-Карра, который выглядел встревоженным, но нетерпеливым. Затем наставник поклонился и произнёс на своём ломаном миланском:

- Спасибо, маркеза. Вы очень добры, и мы очень благодарны.

- Но я надеюсь, вы не против жить вдвоём, - ответила та. – У меня только одна комната.

- Вовсе нет, - уверил Флетчер.

- Тогда я пошлю слугу за вашими вещами, - предложила маркеза. – Вы уже ужинали? У нас ужин сегодня поздно.

- Да, мы поужинали, - ответил Флетчер, - и не знали, что вы – ещё нет. Мы отправимся в деревню сейчас, а вернёмся к вечеру.

- Я буду с нетерпением ждать возможности поприветствовать моих новых гостей, - она протянула каждому свою руку, и в этот раз, Сент-Карр, покраснев как рак, осмелился поднести её к губам.

За ужином гостям виллы подавали озёрную рыбу миссолтит с горными трюфелями и крошечными луковицами, выращенными на берегу. Франческа почти ничего не ела, выглядела потрясённой и будто всё ещё не верившей, что Валериано ушёл, а она снова с Ринальдо. Певец покинул виллу на лодке, не увидевшись с ней.

Ринальдо же был в приподнятом настроении и раз за разом наполнял стакан вином – Джулиан даже понадеялся, что к концу вечера маркез будет не в состоянии досаждать своей жене. Карло и Беатриче смотрели на это с возрастающим отвращением. Джулиан не раз замечал, что хотя пили в Италии много, открытое опьянение презирали.

Грозил пойти дождь, так что после ужина все остались внутри. Донати сыграл на пианино, а Карло – читал импровизированные забавные стихи, хотя ни у кого не было настроя веселиться. Возвращение Гримани также не подняло собравшимся настроения. Комиссарио был раздражён тем, что Ринальдо расспрашивали без него, но поскольку маркез не знал ничего, что помогло бы вычислить Орфео, Гримани не спешил устраивать допрос. Но это было в лучшему – Ринальдо был на седьмом небе от счастья, а его буйная радость составляла гротескную противоположность подавленности всех остальных.

Прибытие Флетчера и Сент-Карра немного всех отвлекло. Маркеза сделала всё, чтобы принять их радушно. Джулиан с интересом за ней наблюдал. Беатриче медленно, но уверенно очаровывала Сент-Карра, осторожно льстя его самолюбию, чем постепенно вывела его из смущённого оцепенения, превратив его в беззастенчивое порабощение. Флетчера она и не пыталась взять кокетством. С ним маркеза взяла дружелюбный тон, без капли флирта, и серьёзно слушала его рассуждения о ботанике. Всё это время она не забывала и де ла Марка и поддерживала с ним игривую пикировку, чем раздражала Джулиана, не перестававшего убеждать себя, что интерес маркезы к этим троим вызвал лишь желанием отыскать Орфео.

Кестрель играл на пианино, когда увидел в дверях музыкальной Брокера. Чтобы не привлекать лишнего внимания он доиграл, а потом вышел и присоединился к камердинеру в Мраморном зале. За ним вышел МакГрегор. Занетти пересёк всю музыкальную, чтобы оказаться у дверей и подслушать.

Но Брокер знал, как его обхитрить. Он сказал:

- Павлины, что явились с Его Важностью, хотят побренчать, сэр, и дали мне скудо, чтобы я им помог.

- И что они принесли? – спросил Джулиан.

- Знать-не знаю, сэр. Я попытался их распотрошить, но они только зыркали и молчали, как рыбы. Бренчать будут только вам.

Джулиан задумался.

- Исчезни с ними в моей лачуге. Я уже запрягаю.

- Да, сэр, - Брокер ушёл.

- Что, чёрт возьми… - начал МакГрегор.

- Мой дорогой друг, - ответил Джулиан, беря его под руку и увлекая в музыкальную, - рассказывал ли я вам о том, как Россини приезжал в Лондон в прошлом году, и мне довелось услышать его дуэт с королём?

Они прошли мимо Занетти, что посмотрел на них с открытым ртом и до смешного непонимающим выражением лица. Вскоре, убедившись, что секретарь принялся шпионить за Флетчером и Сент-Карром, Джулиан с доктором ускользнули наверх.

- Теперь ты объяснишь, что это был за вздор, который вы с Брокером говорили? – потребовал МакГрегор.

- Он сказал, что лакеи маркеза Ринальдо хотят поговорить со мной и дали ему скудо, чтобы он устроил встречу. Я спросил, о чём будет разговор, а Брокер пояснил – они осторожничают и будут говорить только со мной. Я велел отвести их в мою комнату и сказал, что скоро присоединюсь.

- Я и не знал, что ты научился так болтать на этом жаргоне.

- Иногда такое бывает полезно, - с улыбкой ответил Джулиан. – Я думаю, Занетти будут полночи листать словарь английского, но всё равно ничего не поймёт^[74].

Они дошли до своей комнаты. Внутри уже ждал Брокер с парой лакеев, который Джулиан заметил ещё днём. Они уже счистили дорожную пыль с огненно-красных сюртуков и надели чистые чулки из белого шёлка и щедро напудренные парики. Это были рослые и крепкие мужчины с широкими плечами и мощными икрами, что всегда ценятся у лакеев. Одному, с румяным лицом и круглыми, яркими глазами, было немного за двадцать; второй был старше лет на пять и приметен болезненным цветом лица и острым подбородком; его чёрные глаза настороженно сузились. Она уважительно поклонились Джулиану. Младший открыл рот, но старший тут же остановил его резким движением головы.

- Вы хотели видеть меня? – спросил Джулиан.

Старший лакей сделал шаг вперёд.

- Милорд, я Томмазо Агости, а это Бруно Монти. Мы служим у его сиятельства маркеза Ринальдо, а раньше были у маркеза Лодовико, упокой Господь его душу, - он перекрестился; Бруно последовал его примеру.

Джулиана повеселило, что эти двое произвели его в лорды. Он решил не нарушать этого впечатления – никто не придаёт титулам столько значения, сколько слуги титулованных особ.

- Продолжайте.

Томмазо бросил осторожный взгляд на МакГрегора и Брокера.

- При всём уважении, милорд, мы бы хотели поговорить с глазу на глаз.

- Доктор МакГрегор и Брокер – мои доверенные лица, - ответил Джулиан. – Я готов за них поручиться, - он повернулся к Брокеру. – Будет лучше, если ты встанешь у двери, чтобы услышать, если Занетти станет подслушивать у замочной скважины.

- Я позабочусь об этом, сэр, - пообещал Брокер.

Томмазо осторожно начал:

- Милорд, мы слышали, что вы помогаете полиции расследовать убийство маркеза Лодовико.

- Да, - подтвердил Джулиан.

- Мы любили нашего покойного господина, милорд, - продолжил Томмазо. – Он был к нам добр – всегда заступался за нас, как мог, а мы – за него, как могли. Тогда нас все уважали. Ни один слуга не рисковал спорить с нами. Крестьяне снимали перед нами шляпы. Лавочники искали нашего расположения…

- Как и их дочери! – глаза Бруно загорелись от воспоминаний.

Томмазо бросил на него уничтожающий взгляд.

- Так или иначе, мы хотим поступить справедливо. Мы хотим помочь вам найти того шлюхина сына, что застрелил его…

- И задушить своими руками! – закончил Бруно.

- Закрой клюв, - бросил Томмазо. – Как я уже сказал, милорд, мы хотим того же, что и вы – предать убийцу правосудию. Мы знаем кое-что, что может вам помочь. Мы не думали, что это важно, пока считалось, что господин умер своей смертью, понимаете? А когда оказалось, что это было убийство, то мы уже почти забыли о том давнем деле, но потом приехали сюда и… - он замолчал.

- И встретили месье де ла Марка? – предположил Джулиан.

«Ну что я говорил тебе?» – говорили глаза Бруно, который опустил одно веко, показывая: «Берегись, он умён!»

- Да, милорд, - поколебавшись, признал Томмазо. – Этот скользкий французик! Подумать только, у него хватило наглости приехать! Мы думали, что должны кому-то рассказать.

- Но мы не хотим говорить с полицией, - вставил Бруно, - потому что они могут…

- Потому что мы не любим sbirri, - коротко закончил Томмазо.

Джулиан улыбнулся, сел и вытянул ноги.

- Могу я предположить, что такие сведения могут навлечь на вас беду?

Бруно рассмеялся.

- Нечего пытаться скрыть что-то, Томмазо! Это не немец! Милорд, вы правы. Мы с Томмазо делали кое-что, что не понравится sbirri. Тогда мы их не боялись, потому что знали, что если нас арестуют, то достаточно говорить, что ты ни в чём не виноват, а маркез Лодовико выручит нас. Он всегда заступался, как Томмазо говорил. Но маркез Ринальдо – другое дело. Он совсем не такой, как отец – даже наполовину! Он не вступится за нас против этого твердолобого ублюдка Гримани. А граф Карло, он же либерал, - Бруно произнёс это слово с подобающей верному лакею Лодовико усмешкой, - и наш старый господин ему не доверял. А маркеза Беатриче – самая красивая дама, что дышала этим воздухом, но она только женщина. А потом мы узнали про вас, милорд, – что вы знаменитый английский денди, который ищет преступников ради забавы. Под лестницей нам говорили, что вы не боитесь Гримани и sbirri. Вот мы и пришли к вам.

- Но мы ещё ничего не решили, - предупредил Томмазо, бросив на Джулиана тяжёлый, оценивающий взгляд. – Милорд, если мы расскажем, что знаем, вы дадите слово, что не передадите это комиссарио Гримани?

- Я не могу обещать этого, - ответил Джулиан, - но клянусь честью, что не буду говорить Гримани, если этого не потребуется для расследования. И если всё же придётся сделать это, я сделаю всё, чтобы никто не узнал о моих осведомителях, - он улыбнулся. – Ну же, Томмазо, ты понимаешь, что Бруно сам расскажет мне, рано или поздно.

- Это так, - признал Томмазо. – Хорошо, милорд. Вот как это было. Ночью мы были с нашим старым господином в оперной ложе, наливали вино ему и его друзьям, когда он заметил этого француза, что сидел в ложе на четвёртом ярусе и что-то писал. Господин тогда засмеялся и сказал: «Он что, пришёл в оперу писать письма?» А один из его друзей ответил: «Нет, он записывает фиоритуры».

- То есть украшательства, - вставил Бруно. – Части песен, которые певцы вставляют сами, чтобы показать свой голос.

- Милорд это знает, - сказал Томмазо, - он не глупец. Так вот, когда господин услышал про фиоритуры, он распахнул глаза и спросил: «Что, прямо пока они поют?» Его друг сказал: «Да, именно так. Он может записывать музыку на слух, как слова». И господин сказал: «Я должен познакомиться с ним».

Бруно нетерпеливо подхватил повествование:

- Вот он и сказал мне: «Бруно, пойди и попроси его сюда». Я пошёл к французу в ложу. Тот всё ещё что-то писал, а как увидел меня, то перестал и захлопнул свой альбом.

- А этот альбом, – уточнил Джулиан, - как он выглядел?

Бруно наморщил нос, будто вспоминая.

- Довольно большой, - сказал он и показал руками прямоугольник примерно восемь на десять дюймов, - и в красно-коричневой коже^[75].

У Джулиана быстрее заколотилось сердце. Кажется, он сейчас узнает что-то важное.

- Простите, что прервал вас. Продолжайте.

- Я сказал месье де ла Марку, что мой господин, его сиятельство маркез Мальвецци, приглашает его в свою ложу. Тот совсем не выказал никакого уважения к такой мести. Кажется, он спросил, чего хочет мой господин. «Хочет познакомиться с вами, - ответил я, - он ждёт вас до окончания оперы». Но про окончание оперы я сам придумал, - сознался Бруно, - хотел, чтобы он понял, что с хозяином шутки плохи.

- И что случилось потом? – спросил Джулиан.

- Он явился, - сказал Бруно. – Не осмелился не прийти. Он неспешно вошёл в ложу в антракте между концом оперы и балетом. Господин сразу пригласил его сесть и выпить вина, познакомил со всеми гостями. Он сказал – то есть, мой господин сказал – что никогда не встречал человека, что умеет узнавать фиоритуры на слух. Он ещё сказал: «Вы, должно быть, поймали в свой альбом самые лучшие выступления – такие, про которые не помнят даже сами певцы». Де ла Марк пожал плечами и покачал головой так скромно, будто он не француз. Тогда господин сказал: «Я буду очень благодарен, если вы одолжите мне ваш альбом на неделю или две, чтобы я мог иметь удовольствие изучить его». И что вы думаете, француз ответил? – Бруно аж зашипел.

- Он отказал, - продолжил Томмазо. – Оскорбил господина перед всеми его друзьями. О, он пытался сделать хорошую мину – говорил, что пишет книгу о пении и не хочет показывать заметки, пока не закончил, - Томмазо стиснул зубы. – С моим господином так не говорят. Это было оскорбительно. Маркез Лодовико это чувствовал. И мы это поняли – мы с Бруно.

Томмазо помолчал и переступил с ноги на ногу, явно подойдя к той части истории, что беспокоила его больше всего. Словоохотливый Бруно воспользовался этим и бросился вперёд сам:

- Маркез был в гневе, когда де ла Марк ушёл из его ложи, и велел нам с Томмазо убираться. Мы ушли. А потом поговорили. И сказали друг другу: «Мы что, спустим этому французу такое оскорбление? Мы ему зададим или никогда больше не наденем ливреи Мальвецци!»

Сказано – сделано, милорд! Мы не видели француза в ложах, так что решили, что он уже уехал из театра. Мы протолкались по лестнице вниз и увидели его на улице. Мы пошли за ним. Район там тихий в этот час. Улицы и кафе пусты, пока идёт балет.

Мы всё приближались к нему. Наконец, Томмазо сказал «Давай!», и мы схватили его, затащили в тёмный переулок у Корсиа-дель-Джиардино, - Бруно подался вперёд и схватил воображаемого де ла Марка. – Мы прижали его к стене, я с одной стороны, Томмазо с другой. Мы сказали: «У тебя есть то, что нужно нашему господину. Отдавай». А он сказал насмешливо так: «Знает ли он, что вы решили отнять у меня это?» Томмазо сказал: «Нет, но будет рад это получить. Будь хорошим мальчиком, тогда он может быть, вернёт альбом».

Француз открыл рот, и я понял, что он хочет позвать на помощь. Тогда я дал ему под дых. Это заставило его помолчать! Мы ударили его ещё пару раз. Нам пришлось, - обиженным тоном закончил Бруно. – Иначе он не сдавался.

А когда мы выбили из него дух, то нашли альбом в кармане плаща и забрали. Мы оставили его в переулке. Он дышал, так что скоро бы пришёл в себя. Мы вернулись в «Ла Скала», как раз вовремя, чтобы проводить господина домой.

- А кто-нибудь видел ваше встречу с месье де ла Марком? – спросил Джулиан.

- Если видел, - ответил Томмазо, - то держался подальше.

В это Джулиан мог поверить. Зеваки не стали бы вставать поперёк дорогу двум молодчикам в ливреях такого влиятельного человека.

- Что вы сделали с альбомом?

- Мы посмотрели его, - сказал Бруно. – Там были только ноты – целые страницы нот. Мы их не понимали. Когда мы вернулись домой, то пришли к маркезу Лодовико и сказали, что француз выронил свою книжку, а мы нашли.

Джулиан изогнул бровь.

- И он поверил вам?

- Я думаю, он понял, что было на самом деле, - признал Томмазо. – Француз же не хотел отдавать альбом, так что вряд ли мог просто выронить. Но мы больше ничего не сказали, а он не спросил. Только поблагодарил нас и сказал, что позаботится об альбоме и взял его.

- А что произошло потом? – спросил Джулиан.

Томмазо пожал плечами.

- Мы никогда больше не видели, ни альбом, ни француза – до сегодняшнего дня. Конечно, мы мало бывали в Милане. Мы поехали на озеро с маркезом Лодовико, когда он нашёл этого Орфео, а потом он погиб, и после этого мы всегда были в пути с маркезом Ринальдо.

- Значит, дело было незадолго до смерти маркеза Лодовико, - задумчиво сказал Джулиан

- Это было в конце осеннего сезона в «Ла Скала», - вспомнил Бруно.

«То есть за месяц до Карнавала, когда появился Орфео», - подумал Джулиан.

- Вы уже говорили об этом с месье де ла Марком?

- Мы бы с удовольствием, милорд! – отозвался Бруно. – Мы бы взяли его за глотку и спросили, как у него хватило дерзости приехать на маркезову виллу, когда маркеза не знает, какая вражда была между ним и её мужем. Но тут столько sbirri рядом, что мы бы не хотели создавать такие неприятности.

- Это очень мудро, - сказал Джулиан. – Не оставите ли пока месье де ла Марка мне?

Бруно и Томмазо переглянулись, и последний кивнул.

- Да, милорд. Мы не тронем француза… пока что.

- Сегодня вечером это будет нетрудно, - сказал Бруно. – Маркез Ринальдо дал нам свободный вечер – такое не часто бывает! – и мы собирались вдеревню, - он подмигнул. – Мы оба хотим подступиться к этой Розе, и пусть победит сильнейший!

Брокер улыбнулся так, что Джулиан задумывался, не стал ли уже его камердинер этим «сильнейшим». Но быть может, он просто подумал о том, что мать Розы подумает о замысле лакеев.

Когда оба осведомителя нахлобучили свои треуголки с золотым шитьём, откланялись и ушли, МакГрегор спросил:

- О чём вы говорили? Я не поспевал.

- Прошу прощения, мой дорогой друг, - ответил Джулиан. – Я не хотел сбивать лакеев, переводя их рассказ. Я вам всё объясню. Но сперва… - Джулиан откинулся на спинку стула, и на его губах заиграла улыбка, - Брокер, не попросишь ли ты месье де ла Марка присоединиться к нам?

Глава 28

Де ла Марк без спешки вошёл в комнату Джулиана и МакГрегора, как будто в одну из модных лож «Ла Скала».

- Добрый вечер, mon vieux… мой дорогой доктор. Как отрадно, что вы пригласили меня уютно поболтать, как про это писала мисс Остин^[76] - он поднял свои чёрные брови и оглянулся. – Я не вижу ни карт, ни бутылки вина. Если кто-нибудь войдёт, нас примут за методистов.

- Я совершенно уверен, что вы быстро переубедите в этом кого угодно, - сказал Джулиан. – Не желаете ли присесть?

Де ла Марк рухнул в кресло напротив Джулиана и МакГрегора. Он бросил взгляд на Брокера, что снова занял пост у двери.

- Скажите мне, - непринуждённо поинтересовался он, - ваш человек следит, чтобы я не сбежал или чтобы Гримани не вошёл?

- Конечно, чтобы Гримани не вошёл, - ответил Джулиан. – Я никогда не считал, что вас следует запирать для того, чтобы разговорить.

- Touché^[77], - де ла Марк откинулся на стуле и улыбнулся, - но зачем вы исключили нашего друга комиссарио из этого важного разговора?

- Потому что я дал слово лакеям, что ничего ему не скажу.

- Как удобно! – де ла Марк никогда не улыбался так широко.

- Что вы хотите сказать? – сердито спросил МакГрегор.

Де ла Марк пристально посмотрел на него секунду или две.

- Просто я заметил некоторые трения между мистером Кестрелем и нашим пылким комиссарио, - мягко сказал он.

- Конечно, - ответил Джулиан, - если вы настаиваете, я могу послать за Гримани…

- Вы блефуете, mon vieux, - рассмеялся де ла Марк. – Но так хорошо, что я готов поддаться. Вы хотите допросить меня. Спрашивайте.

Джулиан холодно встретил его взгляд.

- Как вы, вероятно, догадываетесь, лакеи рассказали, как побили вас, отняли ваш альбом и оставили на улице без чувств.

Де ла Марк больше не улыбался. Джулиан видел, как напряглось его лицо и руки. Порой он сомневался, действительно ли тот происходит из такой благородной семьи, как говорит – после Революции вся Европа кишела фальшивыми французскими аристократами. Но теперь его сомнения угасли. Невозможно было ошибиться в том, что за чувства вызывает в де ла Марке напоминание о той стычке – унижение, попранная честь, холодный патрицианский гнев.

Француз ответил, взвешивая каждое слово:

- Конечно, я знал, что лакеи заговорят. Похоже, они дали вам полный отчёт. Что вы хотите узнать от меня?

- Почему вы не сообщили об ограблении в полицию?

- А вы бы сообщили? – де ла Марк по-галльски пожал плечами. – У меня не было свидетелей, и я знал, что маркез Мальвецци защитит своих слуг. Ещё я знал, что он оставит у себя мой альбом настолько, насколько пожелает. Ему очень хотелось его увидеть. Я надеялся, что он вернёт его по своей воле.

- Он бы не смог вернуть её, - заметил Джулиан, - ведь вы вскоре уехали в Турин и оставались там ещё три месяца.

- Уехал, - чёрные глаза де ла Марка стали стальными. – Вряд ли вы можете ожидать, что я бы оставался в Милане, смиренно ожидая, когда он соизволит вернуть то, что принадлежит мне.

- Вы когда-нибудь говорили с ним об альбоме?

- Это бы только разъярило его. Я придерживал язык, рассчитывая, что он просто вернёт его, когда закончит.

- Иными словами, вы проглотили это оскорбление и ничего не сделали, - подвёл итог Джулиан.

- Я сделал это с большей готовностью, чем проглотил бы такое от вас, - мягко ответил де ла Марк, - если вы сейчас назвали меня трусом, mon vieux.

МакГрегор резко выпрямился, но Джулиан успокаивающе удержал его рукой, не отрывая глаз от де ла Марка.

- Это не входило в мои намерения, - спокойно сказал он. – Вы рассказывали кому-нибудь об ограблении?

- А я похож на человека, что готов об этом рассказывать? Как вы любезно указали, это история не совсем делает мне честь.

- Она могла бы заинтересовать полицию, когда стало известно об убийстве маркеза, - указал Джулиан.

- Полиция придаёт ему слишком много значения. Могущественных патрициев не убивают за пару страниц с нотами.

- Даже если эти страницы были украдены слугами этого патриция, которые избили их владельца до потери чувств?

Де ла Марк поглубже устроился в кресле, задумчиво посмотрел в потолок и тронул усы.

- Мне грустно в этом признаваться, mon vieux, но сегодня вечером ваше общество меня не развлекает.

- Я в отчаянии, - глаза Джулиана распахнулись, исподволь пародируя насмешливые манеры де ла Марка.

- А мне кажется, - вмешался МакГрегор, - что человек мог бы прибегнуть к насилию, если бы у него украли записи, что он делал месяцами или годами для своей книги. Лакеи говорили, что вы часто бывали в опере и записывали за певцами фиор… фиор… ту музыку, что они сочиняют прямо на сцене. Вы не смогли бы восстановить всё по памяти. Ваши огромные усилия пропали бы впустую.

- Напротив, - возразил де ла Марк, - я в долгу перед теми лакеями. Они доказали мне, что моя хвалёная книга никогда не будет закончена. Делать заметки и позволять отнять их – это быть Пенелопой, что ткёт днём и распускает сотканное ночь. Мой замысел мог бы развлекать меня долгие годы.

- Чепуха! – сказал МакГрегор. – Рано или поздно вы бы захотели держать в руках готовую книгу и говорить себе: «Вот мой труд и завершён».

- Это звучит ужасно тоскливо, - ответил де ла Марк. – Это подобно смерти. Мне нравится действовать. Меня увлекает процесс, - он дружелюбно посмотрел на Джулиана. – К слову о процессе: что вы собираетесь делать сейчас?

- Я полагаю, вы отрицаете, что убивали Лодовико Мальвецци?

- Отрицаю.

- И вы не владеете никакими сведениями о том, кто мог его убить?

Де ла Марк задумчиво отвёл взгляд и положил подбородок на сплетённые кисти рук.

- Я не могу сказать, что не владею никакими сведениями. Не так давно мне пришла в голову одна идея, а сейчас отличный миг, чтобы поделиться ей.

- Прошу вас, - поощрил Джулиан.

Де ла Марк впился взглядом в глаза Джулиана и спросил с лёгкой улыбкой.

- Вы когда-нибудь слышали о графе д’Обре?

- Это был французский аристократ, - медленно ответил Джулиан, - либерал, слыл немного эксцентричным. Он умер несколько лет назад от изнурительной болезни.

- Всё это верно, - согласился де ла Марк. – Я немного его знал. Мы оба были émigrés^[78] в Англии. Граф был на пятнадцать-двадцать лет старше меня, а его чудаковатость была больше, чем об этом говорили. Когда émigrés приехали во Францию после реставрации, многие с радостью вернулись к прошлой жизни и наслаждались своими привилегиями. Но не д’Обре. Он был философом – рассудительным, скептичным и – к ужасу вновь ставшей бурбоновской Франции – нерелигиозным. Он восхищался британскими порядками и даже мог сказать одно-два добрых слова о Бонапарте. Король не доверял ему, другие аристократы подозревали его, священники – проклинали, а собственные крестьяне – не понимали. Полиция была бы рада поймать его на участии в заговоре против правительства, но, насколько я знаю, он в них не участвовал. Он вообще не вмешивался в политику Он от неё очень устал. Если бы я давал ему окончательную оценку, то сказал бы, что никто не был столь циничным в общественных делах и столь добрым в частных.

- Из всего, что я знаю о нём, - сказал Джулиан, - вы описали его очень точно.

Де ла Марк широко улыбнулся.

- От вас это весомый комплимент – вы ведь так проницательны, когда речь идёт о людях.

- Какое отношение этот граф д’Обре имеет к убийству Лодовико Мальвецци? – хотел знать МакГрегор.

- Ну что же, видите ли, мой дорогой доктор, - принялся объяснять де ла Марк, - у графа д’Обре был английский протеже – молодой человек, чей возраст, как я полагаю, совпадал с возрастом Орфео. Граф послал этого юношу в Италию набраться лоска за год или два до убийства. И кажется, я припоминаю, что он умел петь.

Джулиан пытливо посмотрел на де ла Марка.

- И как звали этого юношу?

- Ну вы и дьявол, мистер Кестрель. Я не могу вспомнить. Я никогда его не встречал, видите ли, - де ла Марк по-кошачьи улыбнулся. – Конечно, я могу вспомнить его имя потом.

- Опять эти дурацкие трюки! – воскликнул МакГрегор. – Думаете, вы можете потешаться над нами, придумывая французских графов и английских протеже? Вы сказали, что помните, сколько было этому юноше лет, но не помните, как его зовут?

- К сожалению, mon très cher médecin^[79], именно так. Вы должны понять – этот молодой англичанин очень интересовал знакомых д’Обре. Его мало кто видел – граф почти всегда держал его в своём château^[80] – но о нём ходило много слухов. Одни считали, что это сын д’Обре, прижитый в Англии ещё в молодости. Другие были убеждены, что граф готовит шпиона и посредника. Кто-то даже рассказывал романтичные истории о том, как юноша был отверженным бродягой на улицах Парижа, что однажды рухнул в объятия д’Обре где-то у «Тортони»^[81]. Как бы то ни было, граф принимал в нём большое участие. Я говорю не о l’amour à la Grecque^[82] – не думаю, что у д’Обре были такие вкусы. Он мог испытывать на юноше систему образования, как Руссо. Или просто скучал.

- Я полагаю, вы не верите в бескорыстную доброту, - заметил Джулиан.

- Я не верю ни во что бескорыстное. Любой, кто говорит, что действует без интереса для себя, либо безумец, либо лжец, - де ла Марк откинулся в кресле и улыбнулся. – Но вы не ответили на мой вопрос, mon vieux. Что вы собираетесь делать?

- Есть лишь одна вещь, которую я могу сделать, - Джулиан встал и повернулся к Брокеру. – Будь добр, найди комиссарио Гримани и приведи сюда.

- Да, сэр, - Брокер вышел.

Де ла Марк вскочил.

- Что… что вы делаете?

- Я сообщу комиссарио Гримани то, что вы сообщили мне. Я не могу скрывать от него такие важные сведения.

- Но… но…, - де ла Марк был сбит с толку. – Я думал, вы обещали лакеям, что будете молчать.

- Я обещал, что попытаюсь. Это невозможно. Кража вашего альбома и история о графе д’Обре и его протеже не должны оставаться тайной.

- Да вы обезумели! Вы же понимаете, что Гримани…

Джулиан поднял брови.

- Что Гримани – что?

- Ничего! – де ла Марк рухнул обратно в кресло. – Делайте что хотите! Обрушьте этот дом нам на головы, если это вас развлечёт! Но пусть Дьявол и все его бесы заберут меня, если я понимаю, что вы творите! Я потерялся в лабиринтах этого ума!

МакГрегор хмыкнул.

- Со мной такое случается каждый день.

Джулиан рассказал Гримани об альбоме де ла Марка и передал предположения последнего о протеже графа д’Обре. Само собой, комиссарио захотел расспросить лакеев, но Джулиан ответил, что они ушли в деревню на всю ночь. Как Кестрель и обещал слугам, он просил Гримани проявить к ним снисхождение за принесённые сведения. Беспокоиться не пришлось: лакеи для Гримани ничего не значили. Он куда больше заинтересовался делом их жертвы.

- Что именно было в вашем альбоме? – спросил он де ла Марка.

Де ла Марк откинулся назад, небрежно забросил ногу на подлокотник кресла и вздохнул с видом умирающего от скуки.

- Всевозможные музыкальные заметки. Фиоритуры, что я слышал в опере. Музыкальные упражнения, что я читал или придумал. Искажения в тоне или ритме, что я замечал за певцами. Я пытался выяснить, какие ноты самые сложные и почему.

- В альбоме были какие-нибудь советы по написанию музыки? – спросил Джулиан. – Или даже ваши собственные сочинения?

- У меня нет претензий на славу Россини, - весело ответил де ла Марк.

- Мне просто интересно, - сказал Джулиан, - и я вспомнил, как Эрнесто говорил, будто маркез Лодовико писал музыку перед смертью. Я подумал, что он мог пользоваться вашим альбомом.

Де ла Марк пытливо посмотрел на него.

- Теперь интересно и мне.

- Граф Карло рассказывал, что прежде маркез никогда не пытался писать музыку, - продолжал Джулиан. – Если бы он хотел воспользоваться альбомом, чтобы написать – скажем, оперу или просто песню – он бы нашёл в нём материал?

Де ла Марк медленно отвёл взгляд.

- Я и правда пытался писать. Я заложил фундамент, и любой, кто разбирается в музыке, сумел бы достроить здание.

- Вы хотите обвинить маркеза Лодовико в присвоении вашей музыки? – требовательно спросил Гримани.

- Я не имел в виду ничего столь резкого, - де ла Марк зевнул. – Мистер Кестрель предположил это, и я был обязан признать, что такое возможно.

- Так что же стало с альбомом? – спросил Гримани.

- Я не знаю, синьор комиссарио. Я могу лишь сказать, что так и не получил его назад.

- Его не нашли среди вещей маркеза Лодовико, - напомнил Гримани.

- Я не могу этого объяснить, - пожал плечами де ла Марк, - возможно, его забрал Орфео.

- А возможно, - возразил Гримани, - Орфео – это вы, и вы добились благосклонности маркеза Лодовико, чтобы вернуть себе альбом и отомстить за нападение лакеев.

- На самом деле, - задумался Джулиан, - кража альбома у месье де ла Марка делает его менее вероятным кандидатом на место Орфео. Такая ссора делает всю музыкальную идиллию у озера менее вероятной.

- Если только маркезу не понравился голос, - вставил МакГрегор. – Все говорят, что стоило маркезу услышать хороший голос, как он обо всём забывал.

- Как мне льстят, - ответил де ла Марк. – За четверть часа меня признали многообещающим композитором, искусным тенором – хотя с прискорбием должен напомнить вам, что пою баритоном – а также самым хитроумным и изворотливым преступником. Но поскольку мы исчерпали тему моих законных и незаконных свершений, я спрошу комиссарио – можем ли мы на миг отвлечься и поговорить о протеже графа д’Обре?

- Я не забыл о нём, - сказал Гримани. – Этот д’Обре – печально известный либерал. Наше правительство знает о нём, так же как французское – о местных опасных радикалах. Если он правда имел английского протеже-певца, что приехал в Италию незадолго до появления Орфео, это стоит изучить. Маэстро Донати говорил, что Орфео якобы изучал сперва французский, а лишь потом итальянский. Но ваша история, месье, слишком удобна. Она может быть выдумкой, призванной отвлечь внимание от вас. Я наведу справки, чтобы узнать имя, которые вы не можете вспомнить. Но я не освобождаю вас от подозрений, пока не получу твёрдых доказательств того, что Орфео – кто-то другой.

Гримани вышел. Де ла Марк убрал ногу с подлокотника, встал и поклонился.

- Благодарю вас, джентльмены, за чрезвычайно увлекательный вечер, - он перехватил взгляд де ла Марка и мягко добавил. – Оставляю вас с мистером Кестрелем. Вы можете попрощаться с ним… пока у вас есть возможность.

Он вышел.

- О чём это он? Он угрожает тебе? – зашипел МакГрегор.

- Я не знаю, была ли это прямая угроза, - ответил Джулиан, - но представляю, что если завтра меня унесёт скоротечная чахотка, он не будет носить траур.

Кестрель посмотрел вслед де ла Марку с некоторым сожалением. Он не доверял французу ни на грош, но почувствовал некоторую симпатию. Это было тем более странно, учитывая явные виды де ла Марка на маркезу – этот мотив для убийства её мужа Гримани как будто пропустил.

С балкона донёсся перестук капель. Весь вечер надвигался дождь, и сейчас он начался. Брокер закрыл французские окна, и за ними начал собираться туман, будто зверь, которому не дали попасть в дом. Джулиан послал камердинера принести больше одеял из бельевого шкафа. Маркеза не желала обогревать виллу огнём – это было одно из редких проявлений её миланской бережливости

Собираясь лечь спать, Джулиан и МакГрегор слышали, как гости виллы шагают по коридору и расходятся по своим комнатам. Кестрель разобрал искреннее «Buona notte»^[83] Карло, жалобы Сент-Карра на дождь и длинный, страдальческий ответ Флетчера, мелодичный голос маркезы и по-детски звучавшие трели Нины. Потом настала тишина.

И внезапно раздался громкий пьяный смех.

- Идём! Можно подумать, я тащу тебя на виселицу!

Джулиан с треском распахнул дверь. Ринальдо волок Франческу в их комнату в дальнем конце холла. В свете масляной лампы, которую он держал, Джулиан увидел, как женщина пятится от порога, умоляюще простирая руки. Ринальдо втолкнул её внутрь, вошёл сам и запер дверь за собой.

Джулиан закрыл свою дверь. Его рука сжимала ручку изо всех сил – его питал гнев.

- Если бы она не была его женой, тому, что он собирается сделать, было бы иное название.

- Но она его жена, - ответил МакГрегор, - в этом вся и разница. «Итак, что Бог сочетал, того человек да не разлучает»^[84], Кестрель. Ты не можешь вмешиваться.

В этот миг Джулиан испытывал очень мало почтения к святости брака. Но он знал, что ничем не может помочь Франческе. Если он спасёт от Ринальдо, они никогда не увидит своих детей. Она не для этого рассталась с Валериано.

Но одно дело – заключить, что ничем не может помочь, а совсем другое – выбросить происходящее из головы. Он послал Брокера спать, но не был уверен, что хочет лечь сам. В брюках, рубашке и халате он стоял перед французским окном, глядя на капли дождя, что собираются в лужи и стекают с балкона.

МакГрегор попытался отвлечь его.

- Чем больше я думаю об этом, тем больше правды вижу в истории де ла Марка о том, что Орфео – это протеже графа д’Обре. Мы знаем, что Орфео умел попадать в милость к важным людям. Он завоевал Лодовико Мальвецци – почему он не мог сделать то же с д’Обре? – когда Джулиан не ответил, доктор переспросил. – Что ты думаешь об этом?

- Я думаю, что выяснить, был ли у д’Обре протеже и кем он был – это простая задача, которая требует методичности, а потому что мы можем доверить её Гримани. Меня больше интересует альбом.

МакГрегор нахмурился.

- Странно, что он исчез. Ты думаешь, Лодовико взял его с собой на озеро?

- Взял или нет, альбом должен был оказаться среди его бумаг.

- А кто разбирал его бумаги?

- Это хороший вопрос, - задумчиво протянул Джулиан. – Граф Карло сказал мне, что передал личные бумаги брата Ринальдо. Завтра мы должны спросить Ринальдо об этом.

МакГрегор зевнул.

- Значит завтра. А сейчас я отправлюсь в Сонмерсет^[85]. После всего, что произошло, нам не помешает хорошо и крепко выспаться.

- Я пока не буду ложится, если вы не против. Я буду внизу, так что не помешаю вам.

- Почему? – спросил МакГрегор.

- Мне не спиться. Быть может, я поиграю на пианино – тихо, пока сон не придёт.

- Послушай, меня ты не одурачишь этими пуританскими историями. Ты что-то задумал. Я думал, что ты не станешь бродить по дому в темноте именно в ту ночь, когда де ла Марку не терпится навредить тебе, - набросился на него МакГрегор. – Так ведь? Ты думаешь, что он опасен, и ты вздумал встретиться с ним один на один! Вот что – выбрось-ка это из головы! Ты останешься здесь.

Джулиан понял, что возражать нечего.

- Хорошо, - он задумался на миг. – Я не думаю, что де ла Марк угрожал мне всерьёз. Но предполагаю, что мы могли бы польстить ему, сделав вид, что приняли его слова близко к сердцу.

Он достал ящичек с пистолетами. Они были уже заряжены, но Джулиан поставил новые кремни и насыпал свежего пороха на полки, готового вспыхнуть от первой же искры, которую выбьет кремень, и положил ящик возле кровати. Затем Кестрель запер дверь и подпёр дверную ручку стулом. Второй стул потребовался, чтобы укрепить дверь на балкон.

МакГрегор увлечённо смотрел на эти предосторожности.

- Кто угодно бы решил, что ты жил под угрозой убийства всю жизнь.

- Я не думаю, что эти приготовления так необходим. Но если де ла Марк говорил искренне, я бы не хотел, чтобы моей последней мыслью стало «Почему, чёрт побери, я не приготовил пистолеты»?

- Наверное, мне стоило бы бояться, - в удивлении покачал головой доктор, - но почему-то единственное, о чём я могу думать – это о том, что я только что почувствовал, что действительно нахожусь в стране Борджиа.

Брокера разбудили солнечный свет, пробивавшийся через маленькое окно в его комнатушке на чердаке. Дождь закончился, туман почти прошёл, оставив лишь несколько тонких нитей вокруг самых высоких гор. Два слуги, что делили с ним комнату, подбежали к окну, приветствуя солнце, как будто не видели его сорок дней и сорок ночей.

Брокер умылся, побрился, оделся и спустился вниз по лестнице для слуг. Там он обменялся приветствиями с кухонной прислугой и забрал поднос с утренним кофе для мистера Кестреля и чаем для доктора МакГрегора. По пути наверх, Брокеру пришлось разминуться с толпой слуг, спускающихся вниз. Они бурно жестикулировали, проклинали друг друга и трясли кулаками друг у друга под носами. Брокер подумал бы, что не миновать драки, если не знал, что эти страсти вспыхивают и гаснут здесь так же быстро, как вчерашний дождь.

Обойдя слуг, камердинер осмотрел поднос, чтобы убедиться, что ничего не пролил. Тут он услышал за спиной медленные, размеренные шаги, приближающиеся к лестнице. Это был Эрнесто с кувшином воды и охапкой свежих полотенец. Они продолжили путь вдвоём.

- Что это за переполох, синьор Эрнесто? – спросил Брокер.

- Они выясняют, кто забыл вчера вечером запереть переднюю дверь.

Брокер поднял брови.

- Но она была заперта. Джакомо запер её перед тем, как пойти спать. Я видел его.

- Может быть, но сейчас не заперта, - ответил Эрнесто. – Я собираюсь выяснить, кто это был, и наказать, если это слуга. Всё так шатко, а убийство моего старого господина так и не раскрыли, и нам нельзя оставлять виллу открытой по ночам.

Лестница для слуг привела их наверх, где они разошлись. Эрнесто отправился в комнату маркеза Ринальдо на том конце зала. Брокер посмотрел в ту сторону с любопытством, гадая, как прошло воссоединение супружеской пары. Потом он повернулся и зашагал к дверям мистера Кестреля.

И тут из другого конца зала донёсся шум и безумный крик. Брокер поставил поднос на стол и бросился к комнате маркеза Ринальдо. Дверь была открыта. Эрнесто стоял на коленях в луже разлитой воды, вокруг были разбросаны полотенца и осколки кувшина. Старик бессвязно молился, крестился и не отрывал глаз от кровати. Брокер проследил за его взглядом.

Первым, что он увидел, была кровь. Кровь пропитала покрывало, простыни и подушки. Кровь забрызгала полог кровати и стены. Кровь покрывала лезвие бритвы с серебряной ручкой, что валялась в изножье кровати. Ринальдо лежал на спине, его ночная рубашка была расстёгнута у шеи, а одеяло – скатано до груди. Глаза маркеза были закрыты, а горло – чудовищно открыто. Франчески нигде не было видно.

Часть 4. Октябрь 1825

«Крик, шум, побег, и вот любви тропа:

Разбиты и сердца, и черепа» - Джордж Ноэль Гордон, лорд Байрон, «Беппо»^[86]

Глава 29

Гримани вырвался из своей комнаты с противоположной стороны зала. Карло, наполовину выбритый, наполовину в мыльной пене, подошёл сзади. Флетчер в брюках и рубашке появился из соседней комнаты, его влажные волосы торчали в разные стороны. За ним последовал Сент-Карр, всё ещё в пижаме с ночным колпаком, съехавшим на ухо. Неторопливо подошёл де ла Марк в халате из пурпурного шёлка и с тщательно причёсанными волосами и усами. Джулиан и МакГрегор поспешили за ним в халатах, а доктор прихватил свою видавшую виды медицинскую сумку.

Все были потрясены, увидев Ринальдо. Карло судорожно вздохнул.

- О, Мадонна! – он перекрестился. Де ла Марк моргал и выглядел немного оскорблённым, как будто считал, что такое зрелище не должно иметь к нему отношения в такой ранний час. Флетчер был потрясён, но смотрел на кровать без страха. Джулиан вспомнил, что тот был привычек к вскрытию животных.

МакГрегор протолкался через собравшихся к Ринальдо. Гримани собирался остановить его, но передумал и пошёл следом, пристально глядя на мертвеца, будто высматривая или выслушивая признаки жизни.

- Мёртв, - сказал МакГрегор по-английски, – уже какое-то время.

Джулиан, что незаметно присоединился к нему у кровати, перевёл это. Гримани окинул взглядом стоявших в дверях.

- Ты, - сказал он Брокеру, - приведи сюда Занетти.

Джулиан кивком велел слуге подчиниться. Брокер убежал.

Гримани обшаривал комнату глазами. Он подошёл к гардеробу из розового дерева, открыл двери и раздвинул висевшую там одежду. Никого. Комиссарио прошёл к балкону, что выходило на озеро. Французские окна были закрыты, но не заперты. Гримани распахнул их, позволив потоку солнечного света озарить кошмарный труп, что в один миг стал более реальным и более жалким.

Никто не прятался, ни там, ни на балконе, выходившем на южную террасу. На миг Джулиана посетила ужасная мысль, которая не могла не прийти в голову и Гримани. Они вышли на один балкон, потом на другой и нагнулись через перила. Тела внизу не было. Франческа просто пропала.

- Кто-нибудь видел маркезу Франческу? – требовательно спросил Гримани у стоявших в дверях.

Покачивания голов, недоумённые взгляды, запинающиеся «Nos».

В коридоре толпились слуги – они то крестились, то тянули шеи, надеясь увидеть труп. Джулиан заметил седую голову Гвидо, приметную благодаря золотым серьгам. Его глаза были прищурены – он будто что-то подсчитывал, заученно шевеля губами в молитве.

Появилась маркеза.

- Беатриче, не входи, не смотри сюда, - немедленно сказал Карло.

Она всё равно прошла вперед – перед ней расступились. На маркезе было свободное утреннее платье из белого атласа поверх белой ночной сорочки. Тёмные волосы, оживлённые причёсыванием, ниспадали на плечи. Она могла быть ангелом, что пришёл за душой покойника. Беатриче стойко посмотрела на Ринальдо, мрачно перекрестилась и склонилась, чтобы помочь Эрнесто, всё ещё бормотавшим молитвы, стоя на коленях в разлитой воде.

- Хьюго, - слабым голосом проговорил Сент-Карр, - кажется, мне плохо.

Флетчер подставил ему руку.

- Мы будем в своей комнате.

Гримани повернулся к маркезе.

- Я хочу, чтобы вы и все гости оделись и собрались в гостиной, а слуги – в людской. Никто не должен покидать дом. Доктор, вы останетесь здесь. Я хочу знать, давно ли он мёртв и мог ли сам сделать такое с собой, - он повернулся к Джулиану. – Скажите это ему.

Джулиан перевёл.

- Я сделаю всё, что могу, - буркнул МакГрегор.

- Оставайтесь и вы, синьор Кестрель, - неохотно добавил Гримани. – Вы мне нужны.

Джулиан понимал, что потребовался Гримани не за детективные умения. Кто-то должен был переводить слова комиссарио доктору, и Карло, будучи дядей жертвы, и не мог считаться беспристрастным. Неважно – это единственный шанс Джулиана осмотреть место преступления. Он должен взять от этой возможности всё.

Толпа в дверях рассеялась. Маркеза подала руку Эрнесто, что опёрся на неё, как старик. Гримани захлопнул за ними дверь, и они вместе с Джулианом уставились на замок. В нём торчал ключ, который, как и сам замок, был покрыт кровью.

- Но дверная ручка чиста, - заметил Джулиан.

Гримани посмотрел на свою руку, который закрывал дверь. Действительно – крови на ней не было. Комиссарио прошёл к умывальнику, Джулиан последовал за ним. Вода в раковине была такой красной, что китайский пейзаж на её дне едва виделся. Белое льняное полотенце покрывали красно-коричневые пятна.

Джулиан сделал шаг назад и окинул всю комнату взглядом. Это было прямоугольное помещение с одной дверью в длинной стене. У центра этой же стены стояла кровать, почти деля комнату пополам. С правой стороны от кровати, у двери, был маленький ночной столик с масляной лампой. В центре противоположной стороны был балкон, выходящий на озеро, слева стоял шкаф из розового дерева, а правой – мраморный стол. Камин располагался у короткой стены, что была ближе к двери. В другой которой стене был балкон, что выходил на южную террасу.

Джулиан и Гримани приблизились к кровати. Синий камчатый полог был задёрнут в изножье и с левой стороны кровати. С правой, ближайшей к дверям, занавесь была откинута, но не подвязана. МакГрегор осматривал тело – он заглянул в глаза покойного, изучил его волосы, кисти рук, ногти, бесстрашно прощупал алую рану в шее. Джулиан и Гримани осмотрели бритву, что лежала в ногах. Серебряная ручка была украшена узором в виде виноградных лоз и гроздей. Кровь с лезвия оставила глубокие багровые пятна на синем покрывале.

- Ничего не трогайте, - предупредил Гримани.

- Конечно, нет, - мирно ответил Джулиан.

Они подошли к мраморному столу. На нём лежат открытый дорожный несессер из пурпурного сафьяна. Внутри обнаружились самые обычные вещи – зубная щётка с ручкой из слоновой кости, расчёски с черепаховыми рукоятями, ножницы для ногтей. Рядом бы брошен пустой кожаный футляр, отлично подходивший для окровавленной бритвы.

На одной стороне стола стояли два серебряных канделябра. Свечи в них были высокими и новыми, а их фитили не обгорели. Джулиан подошёл к прикроватному столику и заглянул в стоявшую на нём лампу.

- Здесь осталось много масла, - сообщил он. – Она не могла гореть долго.

- Мы не знаем, зажигали ли её вообще, - сказал Гримани.

- Я видел, что зажигали, - ответил Джулиан. – Маркез Ринальдо принёс её в свою комнату, когда шёл спать.

- Когда это было? – немедленно спросил комиссарио.

- Немного после полуночи, я полагаю… вероятно, в десять минут первого. Я видел его, стоял в дверях своей комнаты.

- Маркеза Франческа была с ним?

- Да.

- Они говорили о чём-нибудь?

- Да, - нехотя признал Джулиан, - Ринальдо вёл её внутрь и насмехался над тем, что она медлит. – Кестрель решил, что лучше выложить всё начистоту, какими бы это не грозило последствиями. – Он громко смеялся и выглядел пьяным. Она была очень напугана. Он втолкнул её в комнату и запер за собой дверь.

- Хм-м, - протянул Гримани.

Раздался стук.

- Войдите, - бросил комиссарио.

К ним присоединился Занетти, поспешно одетый и захвативший с собой свой переносной стол.

- Вы не торопились, - упрекнул Гримани своего секретаря. – Не оправдывайтесь – у меня нет времени вас слушать. Я хочу, чтобы вы удостоверились, что никто не покинет виллу. Заприте все двери и соберите все ключи. Осмотрите все окна и двери, ищите следы взлома. Да? В чём дело?

- Утром обнаружили, что парадная дверь не был заперта, синьор комиссарио, хотя слуги клянутся, что заперли её перед сном.

Гримани коротко кивнул, как будто этого и ожидал.

- Оставьте мне ваш стол. И приведите слугу, у которого будет твёрдое алиби на всю ночь. Мне нужен посыльный в Соладжио.

- Да, синьор комиссарио, - Занетти поспешил прочь.

МакГрегор повернулся к Джулиану и Гримани, вытирая носовым платком окровавленные пальцы.

- Итак. Вот что я могу сказать вам, не проводя полного осмотра. Тело холодное. Окоченение уже началось, но только частичное. Кровь не свернулась – точнее она перестала сворачиваться. Всё это говорит о том, что его убили от четырёх до семи часов назад.

Джулиан перевёл это заключение так точно, как мог – он не знал, как по-итальянски сказать про кровь «сворачивается». Потом Кестрель посмотрел на часы на каминной полке и обнаружил, что на них почти половина десятого.

- Стало быть, его убили между часом ночи и пятью утра.

МакГрегор кивнул.

- Рана глубокая, - добавил он. – Рассечена сонная артерия и наружная и внутренняя яремные вены. Вероятно, он умер почти мгновенно. Порезы такой глубины и формы, что их могла оставить эта бритва.

- Мог ли он сам покончить с собой? – спросил Гримани.

- Это крайне маловероятно. В моей деревне один человек перерезал себе горло, и рана была именно такой, какую ожидаешь увидеть при самоубийстве – очень глубокий разрез слева направо, который постепенно сходит на нет. Кроме того, у него на шее нашлись другие порезы – следы неудачных попыток. Эта рана проходит прямо поперек шеи, её глубина не меняется, и нет следов прошлых попыток.

- Насколько сильным должен был быть убийца? – спросил Джулиан.

- Большая сила не требуется, - ответил МакГрегор. – Куда важнее крепкие нервы и твёрдая рука.

Из глаза встретились. Джулиан знал, что они думают об одном и том же. Весь разговор был кошмарно знакомым и заставлял вспомнить их самую первую встречу, в другой загородной усадьбе, у другого трупа. Джулиан тогда произнёс на доктора совсем не благоприятное впечатление – МакГрегор счёл его, в лучшем случае хвастуном, а в худшем – убийцей. Джулиан улыбнулся этим воспоминаниям, а доктор в ответ бросил косой взгляд. Впрочем, тогда он тоже упрекал Кестреля за легкомыслие.

- При убийстве он лежал в этой же позе? – спросил Гримани.

- Я бы сказал, что да – судя по потоку крови из раны и её цвета – такое бывает после сильной кровопотери.

Джулиан бросил взгляд на тело Ринальдо.

- Он выпил много вина и мог очень крепко спать. Если он лежал на спине, его горло было уязвимо, что делало его идеальной жертвой для любого, кто хотел причинить ему вред.

Кестрель знал, что сейчас нужно поближе изучить тело. От этой мысли у него всё сжалось в груди. Ему ещё не приходилось сталкиваться с таким ужасным трупом. Джулиан взял себя в руки, подошёл к кровати и посмотрел на то, что прежде было Ринальдо Мальвецци. К его удивлению, он видел не просто кровь, плоть и смерть. Внутри уродливой оболочки виднелся чудесный механизм: сеть артерий и вен, что давали жизнь глазам, ушам, губам и мозгу. Джулиан был готов столкнуться к трагедией, но не с осквернением, не с пустой тратой такого чуда.

Он присмотрелся к убитому. В пропитанных кровью волосах на груди Ринальдо запуталось маленькое распятье. Золотая цепочка была примерно двадцати пяти дюймов длиной, а её концы лежали на плечах маркеза.

- Это вы расстегнули цепочку? – спросил Джулиан у доктора.

- Нет. Я вовсе её не касался.

Джулиан склонился ниже.

- Застёжка кажется очень прочной. Я не думаю, что она могла открыться сама, пока хозяин спал.

Гримани стоял в глубокой задумчивости, скрестив руки на груди.

- Мне ясно, что произошло. Маркеза Франческа не хотела ложиться в кровать с мужем. Он запер дверь и повесил ключ на эту цепочку. Он был у него на шее, когда она перерезала ему горло, и именно поэтому на нём столько крови.

- Она должна была открыть им дверь, - продолжил Джулиан, - и поэтому кровь есть и на замке…

- А потом она спустилась вниз и вышла через парадную дверь, отчего она и осталась незапертой, - закончил Гримани. – Это простейшее дело из тех, что я встречал.

- Подождите, пока за него не возьмется Джулиан Кестрель, - пробормотал МакГрегор.

Джулиан не стал это переводить. Бросив на доктора извиняющийся взгляд, он спросил:

- Вам не кажется странным такое количество крови на ключе и замке, но её полное отсутствие на дверной ручке? Как будто маркеза Франческа убила мужа, взяла ключ, отперла замок… и только потом вымыла руки от крови.

- В этом нет ничего странного, - ответил Гримани. – Она убила в порыве страсти. Отперев дверь, она осознала, что не может уйти с окровавленными руками. Тогда она их и вымыла.

- Но если она могла действовать разумно, то почему не смыла кровь с ключа и замка? Она должна была понять, что пятна укажут на неё.

- Это истеричная женщина, - ответил Гримани. – Вы не можете требовать от неё логичных действий.

- У эмоций тоже есть своя логика, синьор комиссарио. Люди не будут просчитывать что-то одно, но совершенно безрассудно относиться к другому.

- Ни один миланский судья не примет такие рассуждения, как доказательство, - холодно ответил Гримани. – Объяснение, которое дал я, опирается на твёрдые факты.

В его голосе прозвучал оттенок сожаления. Джулиан понимал почему. Если Франческа убила Ринальдо, скорее всего, она же убила и Лодовико. А значит Орфео невиновен – по крайней мере, в убийстве.

Спорить дальше не было смысла. Джулиан вернулся к осмотру тела. Гримани сел за стол, положил перед собой столик Занетти, очинил перо и быстро набросал несколько записок. МакГрегор мерил комнату шагами, откинув голову и сложив руки за спиной.

Вдруг Джулиан позвал:

- Синьор комиссарио.

- В чём дело? – спросил Гримани, не поднимая глаз.

- Я кое-что нашёл.

Комиссарио подошёл к Кестрелю. Джулиан указан на белое пятно на окровавленной простыни в нескольких дюймах справа от шеи Ринальдо. Гримани прищурился и осторожно потрогал пятно пальцем.

- Свечной воск, - он посмотрел на Джулиана. – Что это значит?

- Этот воск накапал поверх крови, синьор комиссарио. Это значит, что кто-то со свечой стоял рядом с уже убитым маркезом Ринальдо, - Джулиан стремительно подошёл к столику с канделябрами. – В комнате только эти свечи, но ни одну из них не зажигали.

Во взгляде Гримани читалось раздражение, которые внезапно сменилось неуверенностью.

Вернулся Занетти с лакеями – Бруно и Томмазо. Оба выглядели немного потрёпанными, их огненные сюртуки были помяты, а кружева не блистали чистотой. Они уставились на труп своего господина, перекрестились и забормотали «De profundis».

- Эти два слуги провели ночь в деревне, синьор комиссарио, - объявил Занетти. – Они отбыли туда до того, как маркез Ринальдо отошёл ко сну, и их видели всю ночь. Они только что вернулись. Я думаю, один из них может быть посыльным.

Гримани смерил обоих глазами.

- Вы лакеи маркеза Ринальдо, так? Те самые, что отняли альбом у месье де ла Марка?

Слуги обменялись встревоженными взглядами.

- Да, синьор комиссарио.

- Я поговорю с вами позже, - посулил Гримани, а потом повернулся к своему секретарю. – Что вы узнали?

- Ни двери, ни окна не были взломаны, - доложил Занетти, - никто не видел маркезу Франческу с прошлого вечера. Маркеза Беатриче и её гости собирались в гостиной. Она приказа подать кофе туда, - он проговорил это с лёгкой тоской, будто сам сейчас не отказался бы от чашечки.

Тем временем Джулиан обратился к лакеям:

- Вы знаете, откуда в этой комнате новые свечи?

- Это я их принёс, милорд, - ответил Томмазо.

- Когда это было?

- Прошлым вечером, перед тем как мы с Бруно ушли в деревню. Эрнесто сказал мне убрать огарки и поставить новые свечи.

- Они тут просто для вида, - вставил Бруно.

- Что ты имеешь в виду? – спросил Гримани.

- Маркез не любит открытое пламя, особенно ночью. Он боится его. Он не признавался в этом, но все знали, - Бруно презрительно скривил губы.

- Вы заменили все свечи или здесь остались и старые? – спросил Джулиан у Томмазо.

- Все, милорд.

- В этой комнате есть ещё какие-то свечи, кроме этих?

- Я о таких не знаю, милорд.

Гримани передал записки секретарю.

- Поставьте полицейскую печать и передайте… Как твоё имя? – спросил он Бруно.

- Бруно Монти к вашим услугам, синьор комиссарио.

- Ты умеешь читать?

- Немного, синьор комиссарио. Мой отец…

- Убедись, что он поймёт, какая записка для кого, - бросил комиссарио секретарю, а обернувшись в Бруно продолжил:

- Ты знаешь, где найти команданте фон Краусса, подесту синьора Ругу, священника дона Кристофоро и доктора Куриони?

- Да, синьор комиссарио.

- Ты доставишь им эти послания как можно быстрее. Ты не должен слоняться где-то ещё, не должен ни с кем болтать – ни с кем, ты понял? – про это преступление.

- Да, синьор комиссарио.

Джулиан подумал, что Гримани слишком многого хочет от такого болтуна, но оставил мысли при себе. Гримани явно показал, что ему нет дела до суждений Джулиана Кестреля о человеческой природе.

- Спасибо вам по помощь, синьоры, - сказал Гримани Джулиану и МакГрегору. – А теперь прошу вас одеться и присоединиться ко всем остальным в гостиной.

- Кого-нибудь пошлют на поиски маркезы Франчески? –спросил МакГрегор.

- Я прошу об этом команданте фон Краусса и синьора Ругу, - ответил Гримани. – Если будут какие-то результаты, о которым вас следует известить, вам сообщат.

У Джулиана и МакГрегора не оставалось иного выбора, кроме как уйти.

- Как тебе это нравится? – кипел доктор. – Мы ему помогли, а он говорит так, будто это убийство вовсе не наше дело.

- Вы же знаете, он не в восторге от любителей, - рассеянно отозвался Джулиан.

МакГрегор посмотрел на него, склонив голову набок.

- Ты думаешь, он прав? Насчёт того, что это маркеза Франческа убила своего мужа?

- Такое трудно представить. Но Ринальдо оскорблял её, жестоко с ней обходился и отнял у неё любимого. Кто может сказать, на что она была способна, заперта с ним и отданная на его милость?

- Бедная женщина, - скорбно покачал головой МакГрегор.

- Мы не знаем, виновна ли она, - напомнил Джулиан, - но если нет – где же она?

Глава 30

Джулиан и МакГрегор спустились в гостиную двадцать минут спустя – умывшиеся, одевшиеся, а в случае Джулиана и побрившиеся. Кестрель позавидовал чёрной с проседью бороде доктора. Он бы сам с удовольствием отказался от необходимости сегодня браться за бритву.

Гости собрались в гостиной в бесцельной напряжённости. Флетчер неотрывно смотрел на роскошное родословное древо Мальвецци, будто пытался выучить его. Сент-Карр прислонился к ближайшей стене и без конца пинал плинтус. Карло стоял у камина, опираясь рукой на полку и закрывая лицо. Донати занял кресло в углу, Себастьяно стоял рядом с ним. Де ла Марк сидел рядом с Беатриче на бело-бирюзовом диване, наклонившись к маркезе и мягко что-то ей говоря.

Джулиан ощутил укол ревности и досады. Пока он кружил над пятнами крови и воска, де ла Марк утешал и развлекал Беатриче – судя по её слабой улыбке и торжествующему виду француза, не без успеха. Какое дело де ла Марку до того, что она чувствует? Он просто хотел воспользоваться её потрясением и уязвимостью для своих очевидных целей.

«Но какое тебе дело до её спокойствия, - честно спросил себя Джулиан, - если ты отказываешь ей в нём, если его принёс не ты?»

Увидев Джулиана, маркеза встала и подошла к нему. На ней было утреннее канифасное платье с чёрным покрывалом, закрывающим голову и плечи – обычно она надевала его в церковь. Она нетерпеливо коснулась его руки кончиками пальцев.

- Какие есть новости, синьор Кестрель?

- Гримани послал Бруно с записками для фон Краусса, Руги, Куриони и дона Кристофоро.

- Но что узнали вы? – допытывалась она.

Джулиан ограничился очевидными и простыми фактами. Несмотря на все чертовы улики против Франчески, её вина не была доказана. Пока это так, он должен, помоги ему Господь, подозревать всю семью, в том числе эту женщину.

- Маркез Ринальдо был совершенно точно убит. Его зарезали бритвой из его же несессера.

- Здесь синьор Кестрель? – Донати привстал в кресле и вопросительно простёр руки.

- Да, маэстро, - Джулиан поспешно подошёл к нему. Он видел, как второе убийство подействовало на старика. Незрячие глаза были красными от слёз, а сам композитор казался хрупким как паутинка, которую может унести любой ветер.

- Синьор Кестрель, - Донати поднял руки, словно в мольбе, - как это могло случится? Почему это произошло?

- Я не знаю, маэстро. Но клянусь вам моей честью, что узнаю.

Вошёл Эрнесто.

- Команданте фон Краусс и синьор Руга здесь, ваша светлость. Комиссарио Гримани приказал мне провести их прямо к нему. С ними пришли солдаты, но они остались на террасе.

- Предложи солдатам выпить, - ответила маркеза. – И если они собираются задержаться, попроси их отстегнуть сабли. Они всё время натыкаются ими на урны и фонари.

- Да, ваша светлость, - Эрнесто с поклоном вышел.

Джулиан вернулся к маркезе.

- Я должен кое о чём спросить вас.

- Конечно, - ответила та с ироничной улыбкой, - я не сомневалась, что вы задаёте больше вопросов, чем отвечаете на них.

- Вчера вечером вы сказали мне, что попросили маркеза Ринальдо остаться на ночь, потому что боитесь, что Франческа может сделать, когда они останутся вдвоём в Кастелло-Мальвецци. Что вы имели в виду?

- Что я имела в виду? – она свела брови. – Я не ожидала, что она нападёт на него или причинит ему вред. Она такая кроткая, что мне сложно такое представить даже сейчас. Наверное, я боялась, что она наложит руки на себя. Но я не обдумывала эту мысль.

Их прервало появление дона Кристофоро, что поспешил наверх проводить Ринальдо в последний путь. Джулиан знал, что Ринальдо не будет объявлен мёртвым, пока не отправят все ритуалы, после чего, благодаря милосердному лицемерию, к нему будут относиться, как в прошедшему нужные таинства перед смертью.

Маркез приказала сварить кофе, и все вернулись в тревожному безделью. Наконец, Джулиан решил выйти на воздух и осмотреться, несмотря на приказ Гримани оставаться внутри.

По пути на террасу он встретил полдюжины беловолосых солдат, вежливо попросивших его вернуться назад. Они говорили на итальянском, но с немецким акцентом. Кестрель подчинился – другого выбора не было. Но стоило ему вернуться на лестницу, как до его ушей донёсся шум с той дальней стороны террасы. Он повернулся. С побережья на террасу вошёл сержант с парой солдат. Между ними шла поникшая и опустившая голову Франческа.

Один из солдат, что ждали на террасе, взлетел наверх по ступеням – явно, чтобы сообщить Гримани. Джулиан продолжал смотреть на процессию поверх перил. Охранники Франчески подвели её к подножью лестницы. Её волосы были наполовину распущены, бледно-жёлтое платье – помято, покрыто пятнами грязи и травы у подола. Через длинную прореху виднелась нижняя белая юбка. Хотя утро было холодным, у женщины не было шали, щёки покраснели и осунулись, а руками она обхватывала сама себя и растирала предплечья.

Когда Франческа увидела Джулиана, на её лице появилось слабое облегчение. Должно быть, она была рада увидеть человека не в мундире. Он сделал несколько шагов в вниз, но солдаты скрестили штыки, не давая пройти.

- Мы не можем позволить вам говорить с узницей, синьор, - сказал он.

- Узницей? – с запинкой переспросила Франческа.

- Хотя бы позвольте дать ей мой фрак, - сказал Джулиан.

- Мы не можем позволить этого, - безрадостно, но твёрдо ответил солдат. – Мы не знаем, что может быть у вас в карманах.

Джулиан с трудом сдержал негодование.

- Тогда, быть может, вы будете добры обыскать меня?

- В этом нет необходимости, - раздался сзади голос Гримани.

Джулиан оглянулся. Наверху лестницы стоял Гримани с выражением холодной удовлетворённости на лице. Рядом был фон Краусс, красивый и безукоризненный офицер в белом мундире с золотыми эполетами, и Руга, чьё пухлое лицо было бледным и озабоченным.

Гримани вопросительно посмотрел на команданте – тот в ответ кивнул, позволяя комиссарио распоряжаться.

- Сержант, - скомандовал Гримани, - докладывайте.

Сержант проворно шагнул вперёд, отсалютовал и заговорил:

- Мы нашли маркезу Мальвецци в часовне виллы, синьор комиссарио, в юго-западном углу сада. Она стояла на коленях перед статуей Мадонны. Когда мы вошли, она быстро встала на ноги и, кажется, была напугана.

- Она что-нибудь сказала? – спросил Гримани.

- Да, синьор комиссарио, - маска примерного солдата, что носил сержант, треснула. Она вдруг стал похож на добросердечного крестьянина из альпийской деревни, столкнувшегося с чем-то невообразимым. – Она сказала, что просила Мадонну о прощении и наставлении. А потом сказала: «Быть может, мне не стоило этого делать, но я так отчаянно хотела избавиться от него».

Потрясённые взгляды обернулись к Франческе.

Она сжалась и отвернулась бы, не держи её солдаты лицом к Гримани, фон Крауссу и Руге, что смотрели сверху, как судьи на приговорённого.

- Неужели Ринальдо обвинит меня в преступлении за то, что сбежала от него?

- Это нелепо, маркеза Франческа, - сказал Гримани. – Вы не можете предполагать, что ваш муж пережил этот удар.

- Удар? – её лицо побледнело, а голос стал высоким, как у маленькой девочки. – Что вы имеете в виду?

- Я имею в виду, ваш муж был убит в постели, маркеза Франческа. Как вам хорошо известно.

Франческа лишилась чувств.

Женщину привели в сознание и отвели внутрь, чтобы она немного пришла в себя перед допросом. Гримани, фон Краусс и Руга устроили на террасе краткий военный совет, который Джулиану было позволено слушать. Руга собирался вернуться в деревню, чтобы успокоить жителей, команданте – в казармы, где у него были свои дела. Солдаты и жандармы будут переданы Гримани, что займётся расследованием убийства на вилле. Если у него будут основания для ареста, Руга выдаст ордер.

Также Джулиан узнал, что доктора Куриони вызвали в какую-то отдалённую деревушку, и он не приедет ещё какое-то время. Это давало Джулиану преимущество – Гримани нужен врач, чтобы провести осмотр тела до того, как допрашивать Франческу, чтобы сверить её показания с медицинским освидетельствованием, а также позаботиться о женщине, если она снова упадёт в обморок. Теперь ему придётся положиться на МакГрегора, а поскольку Занетти опрашивал слуг, комиссарио будет вынужден снова пригласить Джулиана переводчиком.

Прежде чем вернуться внутрь, Джулиан спросил, может ли поговорить с сержантом. Гримани нехотя подозвал солдата.

- Когда вы нашли маркезу Франческу в часовне, можно ли по её поведению было сделать вывод, что она знает о смерти мужа?

- Нет, синьор. Она сказала то, о чём я уже говорил, а я ответил, что признаваться надо полиции, а не мне. После этого она сказала только одно.

- Что же?

Сержант подумал секунду, а потом взвешенно произнёс:

- Богородица, прости меня, я знаю, что это грех, но я хотела умереть, когда спускалась с балкона.

- Когда спускалась с балкона! - воскликнул Гримани. – Вы уверены, что она сказала именно это?

- Да, синьор комиссарио. «Спускалась с балкона» – это она и сказала.

Гримани посмотрел на балкон комнаты Ринальдо тремя этажами выше, рядом с которым не было ни деревьев, ни верёвок.

- Это просто смешно. Она думает, что сможет одурачить нас.

- Возможно, она имела в виду не этот балкон, - медленно предположил Джулиан. – В комнате есть ещё один, что выходит на южную террасу.

- Никто не смог бы слезть и с него тоже, - отрезал Гримани. – и менее всего женщина. Она лжёт или сошла с ума.

- Она сопротивлялась? – спросил Джулиан сержанта.

- Нет, синьор. Она была очень кротка.

- В самом деле? – задумчиво проговорил Кестрель.

- Это пустая трата времени, - заявил Гримани. – Идёмте, синьор Кестрель. Я хочу докопаться до самого дна в этом деле.

Франческа утверждала, что спустилась с балкона, выходящего на южную террасу. Гримани не поверил и вывел её наружу, чтобы она показала, как это возможно. Вместе с ними пошли Джулиан и МакГрегор. Кестрель предложил женщине руку. Франческа была бледна и шагала немного скованно. Джулиан подумал, что потрясение ещё не прошло.

Они вышли на южную террасу и встали под балконом комнаты Ринальдо – до него было три этажа. Никаких свисающих растений или верёвок, позволяющих слезть, не было, а фруктовые деревья отделяла от дома гравийная дорожка.

- Она могла слезть по верёвке, - с сомнением предположил МакГрегор, - или связать несколько простыней.

Джулиан перевёл. Франческа пугливо покачала головой.

- У меня не было верёвки или лишних простыней.

- Тогда как вы слезли? – не отступал Гримани.

Франческа сглотнула.

- Быть может, вам будет легче, если вы расскажете всё с начала, - мягко предложил Джулиан. – Почему вы вообще решили слезать с балкона?

Она отвела глаза. На щеках загорелись красные пятна.

- Было уже поздно. И темно. В доме было тихо. Ринальдо спал. Его рука лежала на мне, поперек груди. Я хотела встать, но боялась разбудить его, - она испустила долгий, судорожный вздох. – Вы не можете понять.

- Будьте с нами терпеливы, - ответил Кестрель, - мы попытаемся.

Её глаза смягчились.

- Я знала, что вы добрый человек, синьор Кестрель.

- Продолжайте, маркеза Франческа, - нетерпеливо подтолкнул Гримани.

Она снова отвернулась.

- Я лежала в кровати. Я будто задыхалась, умирала. Я думала о Пьетро, о том, как он сейчас одинок, и что я никогда не увижу его снова. «Никогда» это очень долго, этого не понять сразу, но я знала, что будут идти дни, недели, месяцы, а я не буду знать, здоров он или болен, не услышу его голос и не обниму. Я была уверена, что он не будет есть. Он мог умереть от отчаяния. И потом я думала о Ринальдо и том, какой будет моя жизнь с ним. Я бы её не вынесла. Я должна была бежать. Я молила Мадонну помочь мне. И вдруг, - она подняла свои широко раскрытые, непонимающие глаза, - Ринальдо перевернулся на спину и убрал руку. Это был знак, что Мадонна услышала меня.

- Вас услышал Дьявол, а не Мадонна, - сказал Гримани. – Вы полагаете, что Богородица помогла бы женщине сбежать от своего мужа?

- Н-нет, не помогла бы, - смущенно признала она, - но тогда мне показалось так. Я очень осторожно встала с кровати, чтобы не разбудить его и прокралась к окну, - она указала на балкон. – Я открыла французские двери, очень медленно, чтобы не было шума! Ринальдо был пьян и спал очень крепко, но я не могла быть уверена, что он не проснётся, и не захочет меня снова, - её голос затих.

- Быть может, вы хотите присесть, маркеза Франческа? – спросил Джулиан.

- Нет, синьор Кестрель. Вы очень добры. Спасибо, - она вернулась к рассказу. – Я вышла на балкон. Я не думала слезать. Я только хотела подышать воздухом. Я не знала, что делать, как убежать от него. Ринальдо ведь запер дверь изнутри и повесил ключ на шею, рядом с крестиком, а я не решалась расстегнуть цепочку.

Шёл дождь, и я подошла к перилам и посмотрела вниз. Стоял туман, но в свете Луны я увидела стены дома. Я посмотрела на другой балкон, - она указала на соседний слева балкон, ближайший к задней стороне виллы, - кажется, там ваша комната, синьор комиссарио.

- Да, - подтвердил Гримани. – Что дальше?

- Он ведь нависает над стеной, - она кивнула на кирпичную стену южной террасы. – Я подумала, что если я смогу перебраться на ваш балкон, то смогу спуститься через перила на стену. И так смогу сбежать, - её глаза метались между узкими каменными ступенями, что вели со стены на саму южную террасу.

- И как же вы проникли на мой балкон? – спросил Гримани с недоверчивой усмешкой.

- Между вашим и моим окном, синьор комиссарио, есть небольшой выступ, - она нерешительно показала.

На белой стене действительно был серый выступ прямо под окнами верхнего этажа. Джулиан представил, как этот карниз выглядел из окна комнаты Франчески – то есть той, в которой раньше жил он.

- В нём не больше трёх дюймов ширины. Вы хотите сказать, что в дождливую ночь прошли по нему почти тридцать футов безо всякой опоры?

- Другого пути не было, - просто ответила она.

- Это нелепо, - ответил Гримани. – Ни одна женщина не способна на такое. Даже мужчина должен был быть безумцем, чтобы попробовать.

- Но я хорошо умею лазать, синьор комиссарио. Я привыкла лазать по деревьям и заборам с братьями, когда была ребёнком.

- Вы об этом упоминали, - вспомнил Джулиан.

Она продолжала:

- Я оделась так тихо, как только смогла. Но сперва я погасила масляную лампу, что Ринальдо оставил у кровати, чтобы он не увидел меня одевающейся, если проснётся.

Джулиан навострил уши.

- У вас в комнате был свет?

- Только лунный свет из окна. Но я знала, где лежит моя одежда.

- Вы не зажигали свечу?

- Нет. Ринальдо не любит свечей в своей комнате. Он бы разозлился, если бы проснулся и увидел её. Я вышла на балкон, перелезла через перила и встала на выступ. Я стала двигаться по нему, прижимая руки и щёку к стене. Мне казалось, это заняло часы. Когда я добралась до окна между балконами, я попыталась открыть его, но оно было заперто. Так что я пошла дальше.

Наконец я добралась до балкона комиссарио Гримани и залезла на него. Я просто села, прислонившись спиной к перилам и посидела так. Моё сердце ужасно колотилось, весь страх, что я сдерживала, пока шла по карнизу, обрушился на меня, я не могла перестать дрожать. Но потом я заставила себя встать и перелезть через перила. Я двигалась медленно и искала ногой стену. Наконец, я нашла её и отпустила перила. Я была свободна.

Я спустилась со стены и пошла на переднюю террасу, думая, что смогу найти лодку и уплыть в Комо. Я хотела последовать за Пьетро в Венецию. Но когда я оказалась на причале, то засомневалась. У меня не было денег. Я не знаю, как я найму лошадей. И я не знала, стоит ли мне вообще уходить. Я была рада мысли, что скоро увижу детей – это всё, что поддерживало меня после расставания с Пьетро. Он мог не принять меня обратно, зная, что я буду страдать. Я спрашивала себя, смогу ли я выдержать жизнь с Ринальдо во имя Никколо и Бьянки? Или – мне сложно даже думать об этом! – я бы возненавидела их за то, что они сделали с моей жизнью?

Я бродила в саду под дождём. Наконец я пошла в часовню и спрашивала у Мадонны совета. Но она отвернулась от меня, а у меня не было ответов, а в голове оставались одни и те же вопросы. Я не могла уйти, я не могла остаться. Я так устала, что уснула прямо у статуи. Когда я проснулась, то снова начала молиться. А потом меня нашли солдаты.

- Кто-нибудь видел, как вы слезали с балкона? – спросил Гримани.

- Я так не думаю. Я считаю, что любой, кто увидел бы это, попытался бы меня остановить.

- Кто-нибудь видел вас в саду или часовне?

- Никто, только солдаты.

- Итак, у вас нет свидетелей, - подвёл итог Гримани. – У вас нет никаких доказательств, если не считать порванного и испачканного платья, которое вы могли привести в такое состояние специально, чтобы подтвердить свою историю. – Гримани прищурился. – Вы надели ночную сорочку, когда ложились спать?

Она покраснела.

- Да.

- Её не нашли в вашей комнате. Где она?

- Я… У меня её больше нет.

- Что вы имеете в виду «больше нет?» Где она?

Она ответила так тихо, что всем пришлось вслушаться:

- Я бросила её в озеро.

- А! – глаза Гримани зажглись. – Потому что она была в крови!

- Да, - прошептала она, отворачивая лицо.

- Итак, джентльмены, - сказал Гримани, - очевидно, маркеза в своей романтической истории умолчала, что перед побегом она убила своего мужа.

- Нет! – жалобно воскликнула она. – Он спал! Я слышала его храп, когда уходила.

- Тогда почему ваша сорочка была в крови?

Она зажмурилась, из её глаз потекли слёзы.

- Я не хочу говорить вам. Пожалуйста, я скажу это женщине. Я скажу Беатриче.

Джулиан почувствовал себя дурно. Он очень мягко спросил:

- Позвольте помочь вам, маркеза Франческа. На вашей сорочке была ваша кровь?

Она кивнула, закрыв глаза.

- Он… Ринальдо был груб, а я к этому не привыкла. Я не знала, что у меня идёт кровь, пока не пошла потушить лампу. А потом я посмотрела вниз и увидела кровь и не хотела оставлять сорочку, чтобы все увидели… - она разразилась рыданиями. Теперь Джулиану было понятно, почему она так неловко и осторожно шагает. Он был зол на себя, что не помог ей прошлым вечером, и зол на МакГрегора, взявшегося проповедовать о святости брака.

- Маркеза Франческа, стыдиться должен ваш муж, а не вы.

- Я бросила его, - беспомощно сказала она. – Я унижала его годами. Я думаю, у него было право. Но я всё равно не хотела, чтобы кто-то это видел. Я забрала сорочку с собой, и когда добралась до причала, что привязала к ней камень и бросила в озеро, - она умоляюще посмотрела на Гримани. – Пожалуйста, синьор комиссарио, могу я вымыться и переодеться?

- Хорошо. Но я заберу всё, что вы сейчас носите – это будет вещественным доказательством.

Они вернулись в дом. Беатриче встретила их в Мраморном зале и сказала, что доктор Куриони приехал и готовит свидетельство о смерти в комнате Ринальдо. Когда она узнала, что Франческа хочет вымыться и переодеться, то предложила ей свою комнату. Гримани поставил снаружи двух солдат, которым предстояло забрать всю одежду, что была на Франческе. Они должны были дежурить, пока женщина не выйдет из комнаты, а после этого – не спускать с неё глаз.

- Когда я смогу увидеть своих детей? – спросила она.

- Это невозможно. Они в Милане, а вы останетесь здесь, пока я не разберусь с этим делом.

- Но их отец был убит! Они узнают об этом и будут напуганы!

- Вам стоило бы подумать об этом раньше, маркеза Франческа, - холодно ответил он.

- Я не понимаю, - дрожащим голосом ответила та.

- Достаточно сказать, что вскоре вы можете быть арестованы за убийство своего мужа. Я предоставляю вам самой подумать, хотите ли вы, чтобы ваши дети видели вас обвиняемой в таком преступлении.

- О, нет, - Франческа спрятала лицо в ладонях. Когда она снова подняла глаза, они были пустыми. – Мне позволят увидеться с ними перед казнью?

- Я не знаю, - ответил Гримани и повернулся к солдатам. – Уведите её.

- Я пойду с тобой, - сказала Беатриче.

- Если вы будете оставаться с ней при переодевании, - предупредил Гримани, - нам придётся обыскать вас.

- Если кто-то из ваших солдат прикоснётся ко мне, - спокойно ответила Беатриче, - мой деверь убьёт его. Чем очень меня обяжет. Он не очень любит австрийских солдат.

Она взяла Франческу под руку, и они отправились наверх, растерянные солдаты последовали за ними. Гримани проводил их кислым взглядом, а потом повернулся к Джулиану и МакГрегору.

- Спасибо за вашу помощь. Теперь, когда приехал доктор Куриони, мне не придётся беспокоить вас просьбами помочь в этом расследовании.

Но Джулиан решил высказать всё сполна до того, как его отправят в conge^[87].

- Вы действительно собираетесь арестовать маркезу Франческу?

- Если это так, - ответил Гримани, - то вы не имеете к этому никакого отношения. Но поскольку я благодарен вам за содействие, то должен признать, что окончательного решения у меня пока нет. Я хочу допросить всех домашних и получить сведения от солдат, что ведут расспросы в округе, не найдётся ли что-нибудь, что подтвердит сказку, которую мы услышали.

- Это может быть правдой, - сказал Джулиан. – В её словах нет ничего невозможного, и они подтверждаются уликами.

- Едва ли, - возразил Гримани. – Лучшее, что я могу сказать – мы не можем, ни подтвердить, ни опровергнуть её слова. Скорее всего, никто не видел, что происходило на той стороне виллы в тот час. И если маркеза Франческа оставила следы грязи или отпечатки ног на балконах и стене, дождь уже смыл их. Кроме того, её история объясняет не всё. Если она сбежала так, как рассказывает, почему цепочка на шее маркеза Ринальдо расстёгнута, откуда взялся окровавленный ключ в замке, кто отпер дверь?

- В этом нет сомнений, - мягко ответил Джулиан. – Если маркеза Франческа невиновна, значит кто-то намеренно подстроил обстоятельства, чтобы вина пала на неё.

- Это чистая фантазия, - усмехнулся Гримани.

- Если вы позволите, синьор комиссарио, но ни у кого, кроме Франчески, которая была заперта внутри с маркезом Ринальдо, не было причин забирать его ключ после того, как он был убит, и отпирать дверь. Его смерть от удара собственной бритвы также может быть частью плана, призванного переложить вину на неё, как и отпертая парадная дверь – она служила намёком на то, что Франческа сбежала этим путём.

- Зачем строить такие запутанные теории, если предположение о том, что она виновна, придаёт смысл всем доказательствам?

- Но оно не придаёт, - возразил Джулиан. – Возьмите, к примеру, ночную сорочку. Вы считаете, что она избавилась от неё, потому что в ней убивала Ринальдо, и она запятнана его кровью. Но если Франческа была так обеспокоена заметанием следов, то какого дьявола она оставила цепочку расстёгнутой, а окровавленный ключ – в замке?

- Я понимаю, что эта непоследовательность интригует вас. Но женщина, которая только что зверски убила своего мужа, не может действовать разумно. Прошлой ночью она была безумна; сейчас рассудок вернулся, и она придумала объяснение, говорящее, куда делась сорочка, а заодно вызывающее к ней сочувствие и перекладывающее вину на жертву.

- Медицинское освидетельствование может сказать, жестоко ли с ней обошлись этой ночью, - заметил МакГрегор.

- Она может потребовать и получить его, если пожелает, - ответил Гримани, - но это не имеет значения. Если это все доказательства, что есть в её пользу, значит она виновна.

Джулиан задумчиво спросил:

- Вас не удивляет, что та, кого вы считаете убийцей своего мужа, не попыталась сбежать подальше? У неё было несколько часов. Она могла взять лодку или скрыться в горах.

- Мы бы нашли её, - непоколебимо возразил Гримани. – Она могла это понимать.

- Когда солдаты нашли её в часовне, она пошла с ними по своей воле. Если бы она сопротивлялась, я сомневаюсь, что её стали бы оттаскивать от алтаря.

- Она решила делать вид, будто не знает о смерти мужа, - напомнил Гримани, - так что пойти с солдатами, как будто ничего не случилось, было естественно.

Джулиан выложил козырь:

- А как насчёт воскового пятна на простыне Ринальдо? Единственные свечи в комнате не зажигали.

Гримани свёл брови.

- Она могла припрятать свечу в комнате и использовать её при убийстве, а потом бросить в озеро вместе с сорочкой.

- Но зачем ей свеча, если в комнате горела масляная лампа, что давала достаточно света?

- Лампа могла потухнуть, - предположил МакГрегор.

- Тогда ей не от чего было бы зажечь свечу, - парировал Джулиан, - если только не взяться за огниво, но это долго и вызывает адский шум. Кроме того, Томмазо сказал, что убрал из комнаты все старые свечи. Франческе пришлось бы приготовить свечу заранее и принести с собой – но зачем?

Гримани сверкнул глазами и нетерпеливо зашагал по комнате.

- Одна капля воска – ничто в сравнении со всеми остальными доказательствами против неё.

- Как вы можете говорить «ничто», - возразил Джулиан, - если у вас нет этому объяснения?

Гримани вновь принялся мерить комнату шагами.

«В нём есть своего рода честность, - признал Джулиан. – Пятно воска есть, и он не может отмахнуться от этого. Возможно, это не помешает ему осудить Франческу, но он хочет найти объяснение».

- Какова ваша версия? – наконец, спросил он. – Кто-то проник в комнату и убил маркеза Ринальдо после того как маркеза Франческа сбежала через балкон? По её словам дверь была заперта, а ключ висел у маркеза на шее. Ни замок, ни дверь не взламывали. Как этот неизвестный попал внутрь?

- Я думаю, что если Франческа могла уйти через балкон, карниз и стену южной террасы, то кто-то другой мог бы войти тем же путём. Но подозреваю, что есть способ проще. С вашего позволения, синьор комиссарио, я бы хотел провести опыт, что не повредит никаким уликам.

- Очень хорошо, - в голос Гримани смешивались скепсис и лёгкий интерес.

Джулиан провёл его наверх, в комнату Ринальдо. Здесь был Куриони и писал свидетельство о смерти. Когда они обменялись приветствиями, Джулиан и Гримани вышли из комнату, а МакГрегор, по просьбе Кестреля, запер дверь изнутри.

- А теперь, синьор комиссарио, - сказал Джулиан, - я хотел бы получить ключ от любой соседней комнаты. Ваш подойдёт.

Гримани посмотрел на него с сомнением, но вручил ключ. Джулиан вставил его в замок Ринальдо, и дверь открылась.

Гримани уставился на него. Затем его глаза полыхнули гневом.

- И что именно вы пытались мне доказать?

- Не то, что убийцей были вы, синьор комиссарио, - со слабой улыбкой ответил Джулиан, - хотя теоретически это могли быть и вы. Ваш ключ открыл замок, и не удивлюсь, если ключи других гостей тоже на это способны. В таких домах ключи спален часто бывают одинаковыми. Это позволяет совершать частные визиты.

- Я понял, синьор Кестрель, - подвёл итог Гримани, - так вы полагаете, что маркеза Франческа сбежала так, как она и рассказывает, а потом кто-то вошёл в её комнату, убил маркеза Ринальдо и попытался переложить убийство на неё. Это очень надуманная теория. Для начала – откуда убийца знал, что маркеза будет одна?

- Потому что он видел, как маркеза Франческа сбегала. Он мог заметить это из своего окна, - Джулиан подошёл к окну в коридоре между комнатами Ринальдо и Гримани, - или в одном из окон нижнего этажа, что выходят на юг. Он мог даже гулять в саду, хотя из-за дождя это не слишком вероятно.

Джулиан понимал, что самый вероятный кандидат в такие наблюдатели – сам Гримани, чьё окно выходило на южную террасу и на чей балкон взбиралась Франческа. Но такие мысли он тактично оставил при себе.

Из комнаты Ринальдо вышли Куриони и МакГрегор. Итальянский коллега подтвердил заключения МакГрегора о времени и причине смерти маркеза. С разрешения графа Карло – ближайшего взрослого родственника-мужчины покойника – было решено, что тело нужно омыть, одеть и отвезти в церковь Соладжио.

- Я оставляю приготовления на ваше усмотрение, - сказал следователь доктору и бросил на Джулиана взгляд, полный ледяного признания. – Я спрошу маркезу о ключах.

Глава 31

Когда Гримани, Джулиан и МакГрегор спустились вниз, в Мраморном зале им встретился целый отряд жандармов Руги, дожидавшихся Гримани. Их доклад разочаровывал. Никто в Соладжио и окрестностях не видел Франческу и не заметил подозрительных незнакомцев. Обнаружился лишь один удивительный факт: Валериано, что собирался в Венецию, прошёл ночь в «Соловье» и всё ещё оставался в деревне.

- Вы расспросили людей в трактире о том, видели ли маркезу Франческу ночью? – уточнил Гримани. – Она могла знать, что синьор Валериано здесь, и пойти к нему после убийства.

Жандарм покачал головой.

- Синьора Фраскани сказала, что запирает на ночь все двери и окна, синьор комиссарио, и без её ведома никто не может войти или выйти.

В это Джулиан был готов поверить, хотя оставалось только гадать, призваны эти меры не впускать воров или не выпускать Розу.

- Стало быть, маркеза Франческа не могла попасть внутрь. А не выходил ли синьор Валериано?

- Да, синьор, - подтвердил жандарм, - он выходил незадолго до полуночи и вернулся в два-три часа утра.

- Он встречался с ней и помог ей составить историю, - решил Гримани. – Это объясняет разницу в том, как опрометчива она была ночью и как рассудительна описывала всё утром.

- Мне не кажется, что она была так уж рассудительна, - заявил МакГрегор.

- Если бы у вас были знания и опыт полицейской работы, синьор dottor, - ответил Гримани, - вы бы знали, что подозреваемые, борясь за свои жизни, способны на удивительное лицедейство, способностей к которому никогда не проявляли. И я знаю, что вы хотите сказать, синьор Кестрель: капля воска на простынях всё ещё не получила своего объяснения. Я подумал об этом. Все доказательства предполагают, что маркеза Франческа убила мужа, отперла дверь комнаты, спустилась вниз и покинула здание через парадный вход. Постоялец одной из спален выглянул, увидел, что она сбежала, и воспользовался её отсутствием, чтобы пойти и поговорить с маркезом Ринальдо. Этот кто-то обнаружил его мёртвым и капнул воском со своей свечи, пока осматривал тело.

Джулиан покорно кивнул. Гримани был совсем не дураком – рано или поздно он должен был об этом подумать.

- Почему этот человек не поднял тревогу? – хотел узнать МакГрегор.

- Он мог опасаться, что обвинят его, - предположил Джулиан, - или боялся, что вина падёт на Франческу. Кроме того, он мог воспользоваться моментом, чтобы обыскать комнату и даже забрать кое-что с собой.

- Я обыщу все комнаты в этом коридоре, - сказал Гримани. – Вы, - обратился он к жандармам, - сейчас же приведите сюда синьора Валериано.

Жандармы ушли. Гримани, Джулиан и МакГрегор спустились в гостиную, где всё ещё сидели несчастные гости. С ними был дон Кристофоро, обсуждавший с Карло грядущие похороны. Гримани спросил, где маркеза, и узнав, что она всё ещё наверху с Франческой, позвонил слуге и велел передать, что ждёт. Заодно он послал за Занетти, чтобы переводить и записывать.

Секретарь поспешно явился со своим столиком. Он закончил опрашивать слуг и доложил, что все спали по двое или трое в комнатах и могут дать алиби друг другу.

Конечно, кто-нибудь мог выскользнуть, не разбудив соседей, но Занетти не нашёл причин подозревать никого из прислуги. Кроме того, во всех комнатах как слуг, так и господ, были ночные горшки, отчего ни у кого не было причин бродить по вилле ночью.

- Даже старшие слуги живут по двое – например, Эрнесто и Гвидо? – спросил Джулиан.

Карло довольно резко повернулся к нему.

- Эрнесто и Гвидо жили вместе, синьор, - объяснил Занетти. – Они подтверждают алиби друг друга.

Джулиан не готов был поверить в слова Гвидо, но мог поверить Эрнесто. Похоже, неаполитанца придётся вычеркнуть из подозреваемых.

Вошла маркеза. Карло немедленно обратился к ней.

- Как Франческа?

- Немного успокоилась. Я убедила её поспать.

Гримани бесцеремонно прервал этот разговор.

- У скольких ещё комнат на вилле ключи подходят к замку на двери маркеза Ринальдо?

- У трёх, - ответила она. – Два – от комнат напротив, то есть Карло и вашей, а третий – от соседней комнаты, где живут синьоры Сент-Карр и Флетчер.

Гримани повернулся в Карло.

- Вы знали, что в четырёх комнатах одинаковые замки?

- Я сам это устроил, синьор комиссарио, - спокойно ответил граф. – Не забывайте, раньше эта вилла была моей. Некоторые гости считали это удобным.

- А как насчёт комнат с другого конца коридора? – спросил Гримани. – У них также общие ключи?

- Нет, - вмешалась маркеза. – у комнат месье де ла Марка, моей и той, что напротив, где живут синьор Кестрель и доктор МакГрегор, разные замки и ключи.

- Имеются ли запасные ключи от комнаты маркеза Ринальдо? – не останавливался Гримани.

- У меня их несколько, - холодно ответила маркеза.

- Где они хранятся?

- В шкатулке в моей комнате.

- Они не пропадали?

- Я не знаю.

- Я проверю их, как только закончу допрос. Теперь я бы хотел знать, где каждый из вас был между часом пополуночи и пять часами утра.

Беатриче, Карло, Флетчер, Сент-Карр и де ла Марк заявили, что спали в своих комнатах. То же сказали Донати и Себастьяно, что жили этажом ниже и не имели ключей, которые подошли бы к дверям Ринальдо. Донати добавил, что спит очень чутко и непременно услышал бы, как Себастьяно выходит из комнаты.

- А вы, синьор Кестрель? – продолжил Гримани.

- Мы с доктором МакГрегором были в своей комнате.

- И никто из нас не мог уйти, не разбудив другого, - добавил МакГрегор, - потому что Кестрель подпёр дверь стулом.

- Зачем вы сделали это? – спросил Гримани.

Джулиан бы не хотел, чтобы доктор упоминал этого. Теперь, когда стало ясно, что опасность грозила не им, те предосторожности казались нелепыми. Но МакГрегор с готовностью ответил:

- Потому что месье де ла Марк угрожал Кестрелю прошлым вечером перед тем, как покинуть нашу комнату.

Француз поднял свои чёрные брови так высоко, как это было возможно.

- Угрожал? Как, мой дорогой доктор, я мог угрожать?

- Вы знаете, - возразил МакГрегор, - вы сказали, что мне стоило попрощаться с ним, пока есть возможность.

- О, да, - задумчиво проговорил де ла Марк, - я это сказал. Я думаю, что немного вышел из себя. Я молю о прощении, мистер Кестрель.

- Оно даровано вам, месье де ла Марк.

Они церемонно раскланялись.

- Ни у одного из вас есть удовлетворительного алиби, - сказал Гримани.

- Мы ничего не слышали и о вашем алиби, комиссарио, - заметила Беатриче.

- Я не обязан его предоставлять, маркеза.

- Я не понимаю, почему, - вступил Карло. – Вы полицейский, но это не ставит вас выше закона. Ваша комната находилась напротив комнаты моего племянника, ваш ключ подходит к его замку. Мы имеем право знать, где вы были между часом и пятью утра.

- Как и всегда, синьор граф, вы путаете закон и либеральный пафос. Это моё расследование, и я отчитываюсь о нём только генеральному директору полиции.

- Я говорю не о том, чьё это расследование, - вспыхнул Карло, - а о том, что вы – такой же подозреваемый, как мы все и должны отвечать на те же вопросы.

- Позволю себе не согласиться, синьор граф. Я не такой же подозреваемый «как и вы все». Я не знал, что мой ключ подходит к замку маркеза Ринальдо. Более того – у меня нет мотива убивать его или маркеза Лодовико. Вы же знали об одинаковых ключах. Более того, за прошедшие пять лет два человека из трёх, стоящих между вами и титулом и землями Мальвецци были жестоко убиты, оставив только маленького Никколо.

- Как вы смеете! – Карло дрожал от гнева. – Как вы смеете! Это переходит все границы? Вы осознаёте, кто я такой? Вы знаете, какое положение занимали мои предки ещё во времена Висконти^[88], пока ваши гнули спину в полях и на виноградниках или просили милостыню у их дверей?

Джулиан по-новому взглянул на Карло. Несмотря на либерализм, он был таким же властным и гордым патрицием, как его брат.

- Я не собирался оскорблять ваше положение, - невозмутимо ответил Гримани, - но у меня есть долг перед вице-королём Ломбардо-Венеции, повелевающий мне разобраться в этих преступлениях. И исполняя его, я хочу знать, где ключ от вашей комнаты был с часу до пяти утра.

- Мне нет дела до вас и вашего вице-короля, - бросил Карло, - но во имя правды, я скажу то, в чём уверен: ключ был в замке с внутренней стороны двери моей комнаты. Обычно я оставляю его там. Но я не уверен. Я не ждал, что кто-то может его украсть.

- Синьоры Флетчер и Сент-Карр, - Гримани повернулся к англичанам. – Где были ваши ключи?

Сент-Карр открыл рот, но Флетчер не дал ему заговорить.

- Я запер дверь и положил ключ в карман халата. Он всё ещё был там этим утром.

- Почему вы это сделали? – спросил Гримани.

- Карман халата – ничем не худшее место для ключа, чем любое другое.

- У вас привычка оставлять ключи в карманах халата?

- Я не всегда так делаю, - ответил Флетчер.

- Зачем вы заперли дверь? Вам тоже кто-то угрожал?

- У меня привычки угрожать более, чем одному человеку за вечер, - предупредил де ла Марк.

- Послушайте, мистер комиссарио… - начал Сент-Карр.

- Уймись, Беверли, - сказал Флетчер.

- Но, Хьюго, он ведь намекает, что это ты сделал это. Я могу поддержать тебя. Всё, что говорит мистер Флетчер, – правда, комиссарио. Утром я проснулся, понял, что дверь закрыта, и спросил Хьюго про ключ, а он достал его из кармана своего халата.

- Вы не знали, что дверь заперта? – тут же спросил Гримани.

- Нет, он должно быть сделал это… - Сент-Карр оборвал себя.

- После того как вы заснули? – продолжил Гримани.

Сент-Карр молчал.

Гримани повернул ледяной взгляд на Флетчера.

- Зачем вы заперли дверь, ничего не сказав? Вы боялись, что ваш спутник сбежит ночью?

- Это просто предосторожность. Я подумал об этом, лишь когда он лёг спать.

- Но вы знали, где ключ, а синьор Сент-Карр – нет. Вы покидали комнату ночью?

Флетчер бросил взгляд на де ла Марка; тот ответил удивлённым и выжидающим взглядом.

- Да, - нерешительно признал он. – Я ненадолго спускался вниз.

- Когда это было? – спросил Гримани.

- Я не смотрел на часы. Это было уже после того, как все пошли спать.

- Это было без четверти три, - подсказал де ла Марк.

- Откуда вы знаете? – поинтересовался Гримани.

- Я слышал, как мистер Флетчер спускается по лестнице, ведь моя комната рядом, и выглянул посмотреть, кто ходит по дому в такой час.

- Почему вы не спали? – спросил Гримани.

- Я спал, - объяснил де ла Марк. – Я спал благословенным сном праведника. Меня разбудили шаги мистера Флетчера.

- Что вы предприняли?

- Мы обменялись парой слов. Кажется, я спросил его, так ли местные служанки приветливы, как красивы. Но мистер Флетчер не нашёл в этом ничего забавного. Он извинился за то, что разбудил меня, и я вернулся в постель. Voila tout^[89].

Гримани повернулсяк Флетчеру.

- Зачем вы спускались?

- Я услышал, как хлопает ставня, и пошёл закрыть её.

Сент-Карр резко втянул воздух.

- Где была эта ставня? – допытывался Гримани.

- Прямо под нашей комнатой, - ответил Флетчер, - в музыкальной.

- Это была ставня на южном окне?

- Я… Я не помню.

- Не помните? – Гримани буравил его глазами. – Если это было южное окно, вы могли заметить маркезу Франческу, карабкающуюся с балкона, и поняли бы, что маркез Ринальдо остался в одиночестве.

- Какое мне до этого дело? Я едва знал его. Мне не о чем было с ним говорить.

- Вы взяли с собой свечу, когда покинули свою комнату?

- Да.

- И у вас был ключ, которым можно открыть дверь маркеза Ринальдо…

- Я не знал об этом, - перебил его Флетчер.

- …и вы могли капнуть воском на простынь. Когда месье де ла Марк увидел вас, вы пошли закрывать ставню или отпирать парадную дверь, чтобы создать у всех впечатление, что убийцей была маркеза Франческа?

- Вы всё понимаете неправильно, - дрожащим голосом вступил Сент-Карр. – Это я спускался вниз закрывать ставню. Если Хьюго и вставал, то только, чтобы поискать меня.

- Не говорите глупостей, - бросил Флетчер.

- Это правда! Хватит быть чёртовым героем! Мои родители просили присматривать за мной, а не становится мучеником! Мистер комиссарио, я не мог спать, а ставня хлопала и хлопала, так что я пошёл закрыть её, а Хьюго услышал это и что-то пробормотал. Я зажёг свечу от лампы, что горела в зале, спустился вниз, закрыл ставню и вернулся.

- Где был мистер Флетчер, когда вы вернулись? – спросил Гримани.

- Я не знаю. Я не искал его. Я просто потушил свечу и лёг.

- Что вы можете сказать, синьор Флетчер? – обратился к нему Гримани.

Флетчер прикусил губу.

- Всё верно. Признаю – я проснулся, когда Беверли ушёл. Мне не понравилось, что он ходит по дому один в такой час, и я пошёл следом. Я думал, что мы потеряли друг друга, потому что, когда я вернулся в комнату, он уже был там и спал, - Флетчер покачал головой в раздражении. – Я запер дверь, чтобы Беверли больше не смог уйти, а ключ положил в карман своего халата. Никто из нас не пропадал из виду у другого больше чем на несколько минут.

- Откуда вы знаете, как долго он отсутствовал? – напустился Гримани. – Вы можете сказать, сколько времени прошло между тем, как синьор Сент-Карр ушёл, и тем, когда вы пошли за ним?

- Я думаю, всего около минуты.

- Но вы не уверены?

- Нет, - признал Флетчер.

Холодный взгляд Гримани прошёлся по Флетчеру, Сент-Карру и де ла Марку.

- Ни у одного из вас нет полного алиби, и каждый покидал свою комнату ночью.

- Прошу позволения заметить, - сказал де ла Марк, - что я лишь вышел из дверей поговорить с мистером Флетчером. И поскольку у меня нет ключа, что отпирал бы дверь маркеза Ринальдо, как вы можете предполагать, что я побывал в его комнате?

- Если маркеза Франческа убила его и вышла через дверь, вы могли найти её уже открытой.

Де ла Марк распахнул глаза.

- Но в таком случае, мой дорогой комиссарио, что я по-вашему предпринял? Вошёл в комнату, увидел его зверски убитым и решил, что было бы ужасно невежливо будить всех и лишать крепкого сна?

- Я ещё не решил, что вы могли сделать. Но у вас были причины поговорить с ним. Прошлым вечером вы сказали, что так и не получили свой альбом после смерти маркеза Лодовико. Ринальдо мог владеть им или знать, где он.

- Что за альбом? – немедленно спросила маркеза.

- С музыкальными заметками, что делал месье де ла Марк, и который маркез Лодовико позаимствовал без его разрешения.

Де ла Марк презрительно выдохнул, услышав эту безобидную версию событий, но ничего не сказал.

- Вы отрицаете это? – наседал Гримани. – Отрицаете, что пошли в комнату маркеза Ринальдо, чтобы узнать о своём альбоме?

- Отрицаю? Только огромное самообладание позволяет мне не рассмеяться над таким предположением.

Гримани бросил на него испепеляющий взгляд.

- Это напомнило мне о ещё одном вопросе: существует ли связь между Орфео и графом д’Обре? Месье де ла Марк говорит, что у графа был протеже-англичанин, что умел петь и жил в Италии как раз тогда, когда маркез Лодовико был убит.

Все вздрогнули. Маркеза посмотрела на де ла Марка с заинтригованным видом.

- Сейчас я с вами закончил, - сказал Гримани. – Вы не должны покидать виллу и не возвращаться в свои комнаты, пока я не позволю. Мне нужно обыскать помещения и ваши вещи.

- Это совершенно необязательное вторжение, - сказал Карло.

- Это решать мне, синьор граф, - Гримани повернулся к Беатриче. – Маркеза, я должен попросить вас пройти со мной в вашу комнату и посмотреть, не пропадали ли запасные ключи.

Маркеза склонила голову и вышла, Гримани и Занетти последовали за ней.

- Кровь Дианы! – взорвался Карло. – Какая наглость! Неужели он думает, что наши комнаты завалены окровавленной одеждой?

- На самом деле, - проговорил Джулиан, - я буду очень удивлён, если он найдёт хоть одно кровавое пятно.

- Что вы имеете в виду? – переспросил Флетчер.

- Если бы я готовил это убийство, вот что бы я сделал. Я бы пошёл в комнату маркеза Ринальдо в ночной рубашке и халате. Я бы запер дверь изнутри, чтобы никто не вошёл и не застал меня врасплох. Потом я бы разделся. Перерезав маркезу горло, я бы смыл кровь с себя кровь водой из умывальника. Потом я бы спокойно одел ночную рубашку и халат и ушёл бы. Если бы у меня было достаточно чёрное сердце, чтобы попытаться переложить вину на маркезу Франческу, то я бы сперва снял с шеи Ринальдо окровавленный ключ и отпер им замок, а только потом стал смывать кровь.

- Великолепная реконструкция! – воскликнул де ла Марк. - Могу я сказать, mon vieux, что если вы и не совершали этого преступления, то должны были совершить его?

- Вы очень добры.

Карло побледнел.

- В ваших устах это звучит чудовищно настоящим.

- Сын мой, - дон Кристофоро положил ладонь на предплечье Карло, - нам нужно позаботиться о теле.

- Да, конечно, - Карло слегка встряхнулся и жестом пригласил дона Кристофоро следовать за ним. Священник покинул зал с благословением и шуршанием чёрной сутаны. Карло вышел следом.

Флетчер подошёл к Джулиану и МакГрегору.

- А что теперь будет с Лючией Ланди? Все как будто забыли о ней.

- Я не забыл о ней, мистер Флетчер, - сказал Джулиан, - но если Гримани забыл, то это к лучшему.

- Он вспомнит о ней очень скоро, - предрёк Флетчер.

- Но она уже ничем не может помочь. Гримани почти убедился, что Ринальдо убила Франческа. А если так, значит она убила и Лодовико. Если её арестуют, Лючия сможет раскрыть личность Орфео без страха, что его обвинят в убийстве.

- Мне не кажется, что Гримани готов арестовать маркезу Франческу, - сказал Флетчер. – Он вцепился в Беверли и меня, когда понял, что мы выходили из комнаты ночью.

- Он просто был скрупулезен. И он хочет выстроить обвинение против вас или де ла Марка, потому что считает одного из вас Орфео, которого он ненавидит за то, что тот ускользнул у него сквозь пальцы. Но доказательства против Франчески слишком весомы.

- Понимаю. Спасибо, мистер Кестрель, - Флетчер засунул руки в карману и ушёл, немного обнадёженный.

- Кажется, он очень заинтересован в этой юной леди, - заметил МакГрегор.

- Лючии? – Джулиан улыбнулся. – Да, видимо, она произвела на него впечатление.

- Но сделала она это пару дней или четыре с половиной года назад?

- Мой дорогой друг, я думаю это совершенно не имеет значения.

- Хорошо, а что тогда его имеет? Кто по-твоему убил Ринальдо и его отца?

Джулиан задумался.

- Я всё ещё считаю, что Франческа невиновна, но Гримани может оказаться прав, а я – ставить суждения о характере превыше фактов. Мысль о том, что она – убийца, просто не кажется мне правильной, - он замолчал, а потом уверенно продолжил. – Если Ринальдо и убила какая-то женщина, то это скорее маркеза Беатриче. Он оскорбил её, напомнил о её бездетности, угрожал отнять виллу. Именно по её настоянию он остался здесь, а не поехал в замок. Она говорила мне, будто боялась, что Франческа сделает что-нибудь ужасное, если останется с ним, но это могло быть частью её плана.

МакГрегор установился на него.

- Ты можешь обвинять её в убийстве – эту женщину, которой оказываешь такое внимание?

- Я оказываю ей внимание. Именно поэтому я так стараюсь заподозрить её. Это непросто.

МакГрегор сокрушённо покачал головой.

- Но во всём, что было сказано и сделано, нет доказательств против неё. У Карло был мотив не хуже. Как указал Гримани, Лодовико и Ринальдо стояли между Карло и богатством Мальвецци. Конечно, остаётся ещё сын Ринальдо…

- Никколо – ещё ребёнок, и Карло станет его опекуном. А дети умирают постоянно, от множества причин. Избавиться от него будет намного проще, чем от двух других жертв.

- Ты же не предполагаешь, что он может убить маленького мальчишку?

- Если считать, что человек мог застрелить брата и перерезать горло племяннику, то разве его остановит детоубийство? Но я не верю, что Карло совершил хоть одно из этих преступлений – по крайней мере, ради денег. В этом нет смысла. Когда Лодовико убили, Карло был по уши в долгах. Он мог бы убить брата, если бы эта смерть немедленно принесла что-то ему. Но я не верю, что он составил опасный план убийства, которое не принесло ему никакой выгоды – и, возможно, не принесёт. Он не мог рассчитывать, что у него будет возможность расправиться и с Ринальдо. Шанс мог не подворачиваться годами, а Франческа могла вернуться к Ринальдо или умереть – в любом случае, у племянника могли появится новые сыновья. Мальвецци – нетерпеливая порода, а хотя Карло кажется уравновешенным и рассудительным, он был не стал рисковать столь многих ради такого далёкого приза, который может и не получить.

МакГрегор всплеснул руками.

-Но кто-то же совершил эти убийства!

«Да, - подумал Джулиан, - и чем быстрее мы поймём, кто это, тем лучше. Убивать в доме, полном людей, прямо под носом у Гримани, необычайно безрассудно. Наш убийства становится смелее… или отчаяннее. И один дьявол знает, что он или она сделает дальше».

Тело Ринальдо увезли в Соладжио на задрапированной чёрным лодке, в которой плыли дон Кристофоро и доктор Куриони. Гости виллы, что собрались на террасе увидеть отбытие, мрачной толпой вернулись внутрь, подобно узникам, что возвращаются с прогулки. Тогда на виллу вернулся Валериано.

Он вошёл в Мраморный зал в сопровождении четырёх жандармов, как раз в тот миг, когда сверху спускалась Франческа под конвоем ещё двух.

- Пьетро! – воскликнула она, и бросилась бы в его объятия, но солдаты, повинуясь жесту Гримани, загородили её пути. Она с мучительным нетерпением смотрела поверх скрещённых штыков.

- О, любовь моя, что ты здесь делаешь? Я думала, ты уехал! Почему ты под стражей?

Взгляд Валериано бесстрастно скользнул по ней и её конвойным, потом обратился к другим гостям, стоявшим вокруг как греческий хор, и, наконец, остановился на Гримани.

- Вы посылали за мной, синьор комиссарио?

- Почему вы всё ещё в Соладжио? – отчеканил Гримани. – Я полагал, вы собирались вернуться в Венецию.

- У меня осталось здесь незаконченное дело, синьор комиссарио.

- Какое?

- Маркез Ринальдо был ещё жив, синьор комиссарио.

Повисло потрясённое молчание.

- Что вы сказали? – резко спросил Гримани. – Вы хотите сказать, что имеете какое-то отношение к его смерти?

- Я хочу сказать, что это я убил его, синьор комиссарио. Я думаю, вы знаете это. Разве не для этого вы послали за мной людей?

- Это неправда! – закричала Франческа. – Он говорит это просто, чтобы защитить меня!

Валериано обратил на неё невидящие, мёртвые глаза.

- Ты здесь не при чём.

- О чём ты говоришь? – её голос дрожал. – Что с тобой?

- Прости, - тихо сказал он, - я многое должен тебе рассказать.

Она подняла трясущиеся руки ко лбу.

- Этого не могло произойти. Все и всё вокруг просто сошли с ума…

- Это очень удобное признание, синьор Валериано, - вмешался Гримани, - но у вас есть мотив лгать. Мне не нужен подозреваемый, которого я не смогу осудить.

- Вы не верите мне? – Валериано сунул руку во внутренний карман сюртука. Жандармы с обеих сторон сделали шаг к нему. Но певец лишь слабо улыбнулся.

- Это не оружие. Я достану её очень медленно.

Как и обещал, Валериано вынул и показал всем кремовую лайковую перчатку, украшенную вышитыми зелёным шёлком листьями мирта и рубиновым сердцем, пронзённым бриллиантовой булавкой.

- Откуда у вас это? – воскликнул Гримани.

- Она принадлежит мне. Это пара к той, что я оставил на пороге маркеза Мальвецци в ночь перед его убийством.

- Вы хотите сказать, что это вы убили его?

- Да, синьор комиссарио.

- Нет, Пьетро! – Франческа схватилась за скрещённые штыки, что разделяли их, - Не делай этого…

- Франческа, - сказал он, - отпусти штыки.

Она подчинилась. Несколько капель кровь сорвались с её пальцев на мраморный пол. МакГрегор шагнул к ней, взглядом требуя от солдат не мешать. Он взял её руки, осмотрел порезы и остановил кровь своим платком.

Франческа вовсе не обратила не него внимания.

- Я не позволю тебе сделать это! Я не позволю тебе жертвовать собой ради меня!

- Я же сказал, - устало повторил Валериано, - ты здесь не при чём. Я решил убить Лодовико Мальвецци задолго до того, как познакомился с собой.

- Почему? – спросил Гримани. – Что связывало вас с Лодовико Мальвецци?

- Он был моим злейшим врагом, - спокойно сказал Валериано, - а также моим отцом.

Глава 32

- Отцом! – Карло сделал шаг вперёд в изумлении уставился на Валериано. – Это не может быть!

Все остальные глядели на этих двоих, сравнивая. Джулиан понял, что по-новому смотрит на графа и певца. Он никогда не задумывался о том, сколько в них сходства – в приятной внешности Валериано и, конечно, в его росте. Да, кастраты часто бывали высоки. Но в его элегантной фигуре, лёгкой грации и манере гордо держать голову будто отражался Карло, которым был очень похож на своего покойного брата.

Гримани спросил Карло и Беатриче:

- Маркез Лодовико когда-нибудь давал хоть один намёк, что этот человек – его сын?

- Нет, никогда, - ответил Карло.

Беатриче медленно и молча покачала головой.

- Он не знал, - хладнокровно пояснил Валериано.

- Но… но это значит… - Франческа запнулась, - что я сбежала с …

- Братом мужа, - подсказал Валериано. – Единокровным братом. Да.

Франческа так затряслась, что МакГрегор положил руки её на плечи.

- Этой женщине нужно лечь, - сказал он Гримани, - а мне – перевязать её порезы.

- Мы пойдём в гостиную, - сказал Гримани. – Вы сможете позаботиться о ней там. Я хочу, чтобы она присутствовала, когда я буду допрашивать синьора Валериано, чтобы увидеть, что она думает о его рассказе.

Через несколько минут все собрались в гостиной. Франческа лежала на диване, её глаза были пусты от потрясения. МакГрегор дал её глоток вина, но это не вернуло цвет её лицу. Когда он пододвинул стул, устроился рядом и взял её руку, чтобы наложить пластырь, она подчинилась, точно кукла.

Валериано стоял спиной к камину. С каждой стороны от него было по два жандарма. Гримани встал перед обвиняемым, не сводя с него холодных, оценивающих глаз. Занетти устроился на оттоманке с переносным столиком на коленях. Беатриче заняла кресло и сложила руки на коленях, сдержанная и безмолвная, будто ожидала поднятия занавеса в «Ла Скала». Карло, Джулиан, де ла Марк, Флетчер и Сент-Карр устроились где кто. Присутствовал даже Донати, что сел в углу вместе с Себастьяно.

Валериано окинул всех невозмутимым взглядом. После стольких лет на сцене его было не напугать публикой.

- Вы будете удивлены, узнав, кем была моя мать. Джульетта Петрони – это имя должно кое-что значит для вас, маэстро, если не для всех остальных.

Карло резво выдохнул. Донати свёл брови:

- Она была певицей, да? Красивая девушка, венецианка. Я не думаю, что хоть раз слышал её, но знал, что у неё выдающийся голос, и слишком нежный, чтобы сохраниться надолго. Она пела в неаполитанском «Сан-Карло», но всего сезон или два. А потом, - Донати покачал головой, - я не знаю, что стало с ней потом.

Джулиан посмотрел на Карло.

- Синьор граф, кажется вы бы потрясены, когда синьор Валериано назвал имя своей матери.

- Вполне возможно, что это так, - с жаром ответил Карло. – Я тоже узнал это имя. Я знаю, что она была певицей в Неаполе много лет назад. И я помню, что Лодовико послали в Неаполь, когда ему было восемнадцать, чтобы завершить образование. Это безумная история может оказаться правдой, а Валериано – моим племянником.

- Я – ваш племянник, - сказал Валериано.

- Как вы можете доказать это? – спросил Гримани.

- Доказательств у меня в изобилии – письма, безделушки и прочее. Если мои слова не убедят вас, вы можете послать за ними в Венецию. Моя мать – венецианка, как и сказал маэстро Донати, но училась музыке в Неаполе, где тогда готовили лучших певцов. Там же она дебютировала, и, если верить её служанке – моей дорогой Елене, которая меня воспитала – весь город был в неё влюблён. У них были для этого все причины. Она была молодой и пылкой, её голос был сладок, и даже когда я встретил её – опустошённую и несчастную – она всё ещё была мучительно красива.

Беатриче на миг закрыла глаза. Остальные едва дышали, ожидая продолжения.

- Лодовико Мальвецци был влюблён в неё, - продолжал Валериано. – Конечно, он не мог жениться на ней. Для человека из такой древней фамилии брак с дочерью гондольера грозил остракизмом – несмываемым позором. Если бы он просто соблазнил её, я бы мог простить его, как могла бы и она. Но он поступил куда хуже. Он подкупил одного образованного мерзавца, чтобы тот изобразил священника и якобы тайно обвенчал их. Моя мать простодушно попала в эту ловушку. Она верила, что стала его женой и потому позволила ему сделать себя его шлюхой.

Она оставила сцену и уехала в маленький домик за городом, где он тайно её навещал. Он говорил, что не решается объявить о своём браке, пока не достигнет совершеннолетия. Вскоре он устал от неё, привёл того актёра-священника и раскрыл весь трюк. Он дал её денег, как будто это могло искупить разрушенную карьеру, потерянную добродетель и разбитое сердце. Моя мать всегда безоговорочно отдавалась страсти, что захватывала её. Весной её жизни это была музыка. Летом стал Лодовико Мальвецци. А осень и зиму она хотела одного – умереть.

Она бежала в Венецию, но не пыталась увидеться со своими родными. Всю оставшуюся жизнь – а её было суждено прожить ещё восемь лет – она была затворницей. Больше всего она боялась, что Лодовико узнает про ребёнка. Она не вынесла бы, узнай он об этом, и страшилась, что он может забрать дитя. Она родила меня за городом и оставила с верной Еленой. После этого мать вернулась в Венецию и лишь иногда навещала нас в строжайшей тайне. Она всегда считала, что Лодовико следит за ней. Один или два раза она не пришла, потому что думала, что за ней шпионят.

Елена выдавала меня за своего внука, так что я получил её фамилию – Брандолин. Я знал, что моя мать – Джульетта, но Елена говорила, что та слишком больна, чтобы жить с нами. Она рассказывала, что мой отец умер ещё до моего рождения и именно поэтому мама всегда так печальна.

Учить меня петь – это было единственная отрада моей матери. Её голос был погублен горем и болезнью, но она тщательно воспитывала мой. Я быстро полюбил музыку, но если бы этого не случилось, я бы сделал или выучил всё, чтобы порадовать её. Так что я с детства делал большие успехи.

Валериано глубоко вдохнул.

- Когда мне было восемь, здоровье матери пошатнулось так, что нас с Еленой позвали к её одру. Мать приняла два решения. Во-первых, когда я стану достаточно взрослым, я должен буду узнать имя моего отца – только если пообещаю никогда не говорить ему, что я – его сын. Во-вторых… - Валериано замолк и тихо продолжил, - У моей матери не было денег, что она могла бы мне оставить, и я знал, что должен жить своим умом. Моим явным даром была музыка. В восемь лет мой голос был красив, но когда он сломается, всё станет хуже. Так что она решила, что он не должен сломаться.

Елена никогда не могла ей ни в чём отказать. Она пообещала, что сделает всё, и моя мать умерла у неё на руках. Через неделю меня кастрировали, - Валериано грустно улыбнулся. – Через три года в Италию вторглись французы, и запретили кастратам петь в опере. Потом запрет сняли, но эпоха кастратов всё равно уходила. Моя мать жила затворницей и, наверное, не осознавала этого. Она хотела мне лучшего. Я не виню её за это решение, - едва уловимая дрожь в голосе показывала, насколько велико было искушение обвинить, - Я винил Лодовико Мальвецци. В её смерти, одинокой и почти лишённой друзей, и моей неестественной жизни я виню его.

Валериано замолчал. В комнате царила тишина – только тикали часы, а вдали плескалось озеро. Франческа села на диване и смотрела на Валериано с мучительным состраданием. Лицо Беатриче осталось непроницаемым. Карло дрожал и закрывал глаза рукой.

- На те небольшие деньги, что остались от матери, Елена отправила меня в музыкальную школу в Венеции. Я жил там несколько лет и прилежно изучал ремесло. Когда мне было двенадцать, я приехал к Елене. Там на меня накинулись мальчишки, называя евнухом и случайным сыном венецианской шлюхи. Первое для меня ничего не значило, но второго я снести не смог. Я плакал от ярости и пытался драться с ними. Они жестоко били меня, пока не появилась Елена и не спасла меня. Я просил её рассказать правду о матери. Я помнил её нечастые визиты и тайну, окружавшую их. Я был всего лишь ребёнком, но я жил среди взрослых и видел жизнь их глазами. Я страдал не потому что мои насмешники были неправы, а потому что я боялся, что они правы.

Наконец, Елена открыла мне правду – ту, что я пересказал вам сейчас. Она скрыла только имя моего отца. Я умолял открыть его мне. Я полыхал жаждой возмездия. Меня сводила с ума мысль о том, что мать родила меня вне брака, как и говорили мальчишки, но только из-за этого злодея – моего отца, заставившего её думать, что она – честная женщина. Но Елена держала слово, что дала матери. Она ничего мне выдала мне, пока я не поклялся, что не скажу отцу ни слова о том, кто я. Я принёс такой обет. Я должен был знать правду. И я узнал, что моим отцом был Лодовико Мальвецци – если бы не его подлая выходка, моя мать стала бы знатной дамой, а я унаследовал бы фамильные земли. Странное дело, да, Франческа? Я, а не Ринальдо, мог бы жениться на тебе. Твои дети могли бы быть моими. Вместо этого я оказался ублюдком и отцеубийцей, а ты – женой моего брата…

- О, прошу тебя! – она простёрла к нему руки, - я не могу это слышать!

Он отвёл от неё взгляд и спокойно продолжил:

- Я сдержал свою клятву Елене. Я ничего не сказал Лодовико о нашем родстве. Я скорее позволил бы говорить, что моя мать была проституткой, чем дал бы Лодовико хоть какой-то намёк. Но я никогда не обещал не мстить ему – за мать или за себя.

- Вы очень долго ждали, - заметил Джулиан.

- Мои главные амбиции были связаны с местью, но не только с ней. Я принёс большую жертву, чтобы стать певцом, и не хотел, чтобы это было зря. Так что я решил сделать себе имя, прежде чем совершать преступление, которое положит конец моей жизни. А потом… - Валериано отвёл глаза, но потом снова заговорил твёрдым, уверенным голосом. – Я понял, что кровопролитие – не единственный способ мщения, доступный мне. А для такой гордой семьи как Мальвецци он был и не лучшим.

Франческа медленно подняла глаза.

- О, нет, - прошептала она.

- Я разорвал эту семью в клочья, - сказал Валериано с тихой гордостью. – Я унизил не только моего отца, но и брата, который занял место, что должно было быть моим.

- А я, Пьетро? – вскрикнула Франческа. – А кем была я?

Он посмотрел на неё не без сочувствия.

- Ты была очень полезной.

- Полезной! – Франческа судорожно сцепилась в диванные подушки. Её всю трясло. – Ты хочешь сказать, я бросила моего мужа, оставила моих детей на шесть долгих лет потому что была… полезной для тебя?

- Мне жаль, - сказал он.

Её голос стал низким, будто рык животного.

- Ринальдо был прав. Ты чудовище. О, Мадонна! Когда я думаю о твоей доброте, твоей нежности все эти годы! Все это игра? Всё притворство? Конечно, почему нет! Ты ведь был на сцене годами! И всё же тебе нелегко было сделать меня счастливой и помешать вернуться к детям и дому! Для существа, вроде тебя – без сердца, без чувств в груди – да, синьор Валериано, это был бенефис всей вашей жизни!

Она разразилась диким, беспомощным смехом. МакГрегор сжал её плечи и осторожно, но крепко встряхнул. Беатриче поднесла к её носу флакон с нюхательной солью и растёрла женщине руке. Постепенно она успокоилась. Валериано всё это время стоял неподвижно и молчал.

Всеобщее замешательство уступило жёсткому голосу Гримани:

- Это полицейское расследование, а не театральные подмостки. Синьор Валериано, я более не желаю слышать вашего злорадства в адрес семьи Мальвецци. Ваши мотивы убить маркеза Лодовико достаточно ясны. Всё, что я требую сейчас – рассказ о самом убийстве.

- Вы получите его, - сказал Валериано. – Через год или два после того как маркеза Франческа стала жить со мной, я был удовлетворён. Я восторжествовал над Лодовико. Я дал Ринальдо вкусить стыда и бессилия, которые всегда чувствовал сам. Но Лодовико нанёс ответный удар, очернив моё имя и погубив мою карьеру. Без музыки мне не было покоя. Моя победа не была полной. Когда Франческа предложила вернуться в Ломбардию и просить Ринальдо о встрече с детьми, я согласился, но у меня была своя цель. Чтобы воплотить её, я позаимствовал виллу на берегу Комо, напротив виллы маркеза Лодовико. Я знал – весь музыкальный мир знает – что маркез Лодовико ездит на виллу к загадочному англичанину, которого готовит к сцене.

Уже на озере я узнал, что Лодовико остаётся в Кастелло-Мальвецци, а Орфео и маэстро Донати живут на вилле. Я должен был выманить его наружу – в своём замке он был недосягаем. Устраивать засаду на дороге по пути к вилле было слишком ненадёжно. Мне нужно было завлечь его в какое-нибудь безлюдное место ночью. У меня оставались перчатки матери, которые когда-то подарил он, и я мог использовать их как приманку. Я был уверен, что он вспомнит. Я был не меньше уверен, что он никому не скажет о такой встрече. Он всегда держал свой поступок в тайне. Быть может, он даже чувствовал уколы стыда, когда вспоминал о ней.

Я решил встретиться с ним в беседке. Я знал виллу и её сады. Лодовико однажды сам приглашал меня спеть на fête champêtre^[90]. И как заметил синьор Кестрель, - Валериано поклонился Джулиану, - я выезжал на лошади в ночь перед убийством и в ночь самого убийства. В первый раз я оставил свёрток с перчаткой и запиской. Во второй раз я пошёл в беседку.

Голос Валериано упал. Он смотрел вдаль, будто перед ним снова разверчивалось всё произошедшее.

- Я приехал около полуночи и привязал лошадь за воротами виллы. Они не были заперты, и я вошёл, последовал дорожкой вдоль берега и добрался до беседки. На озере была одна или две лодки, но на берегу не горело огней, так что они бы не увидели меня. У меня был фонарь, но я опустил на нём заслонки и шёл в темноте. Когда я добрался до беседки, - он помолчал, вдохнул и продолжил, - отец уже ждал. Я дал ему возможность задать вопросы или искусить меня нарушить клятву и бросить наше родство ему в лицо. Возможно, в последний миг перед смертью он догадался, кто я такой, и почему он должен умереть. Но я сдержал букву своего обещания.

Он распростёрся у моих ног, головой к балкону, что выходил на озеро, и раскинув руки. Я выстрелил с такого близкого расстояния, что пуля оставила большую дыру в его груди, почерневшую от пороха.

- Из чего вы сделали пыж? – спросил Джулиан.

Валериано вздрогнул и вышел из транса.

- Я не помню. Разве что важно?

- Пыж нашли в ране, синьор Валериано.

Валериано был удивлён.

- Я не могу сказать, что это было. Когда заряжаешь пистолет, то берёшь любой комок бумаги, что попадётся под руку.

- Это был кусок бумаги с нотным станом, - коротко ответил Гримани. – В этом не было ничего примечательного. Вы певец и должны были иметь с собой много такой бумаги.

- Да, - сказал Валериано, - конечно.

- Продолжайте ваш рассказ, - велел комиссарио.

- Мне оставалось только одно, - снова заговорил Валериано. – Я обыскал карманы Лодовико, надеясь найти свою записку или перчатку матери. Я думал, что никто не сможет связать их со мной, но мне хотелось бы их вернуть. Я нашёл его часы, записную книжку и заряженный пистолет, но ни перчатки, ни записки не было, а рисковать, обыскивая виллу, я не стал. Я вернулся домой. Маркеза Франческа беспокоилась обо мне и опрометчиво отправилась искать меня в темноте. Никаких иных трудностей не было, благодаря чему я хранил эту историю в тайне до этого дня.

Карло перекрестился – его глаза были пусты от потрясения. Беатриче смотрела на Валериано с отвращением. Франческа раскачивалась взад и вперед, тихо постанывая. Де ла Марк стоял до странности непринуждённо, прислонившись к стене, а его взгляд был заинтересованным и отрешённым. В углу комнаты Флетчер, что с трудом понимал миланский язык с венецианским акцентом, шёпотом объяснял потрясённому Сент-Карру, о чём была речь. Джулиан отвёл взгляд от певца и изучил соотечественников, убеждаясь в их реакции, после чего снова перевёл взор на признавшегося отцеубийцу.

- Хорошо, - сказал Гримани. – Теперь расскажите о маркезе Ринальдо.

Валериано склонил голову.

- Долго время мне хватало унижения Ринальдо. Я бы не стал убивать его, если бы не последние унижения, свидетелями которых были вы все.

- На самом деле, - вставил Джулиан, - в своё время вы скорее рисковали своей жизнью, не желая повредить ему.

- А, - Валериано замолчал на миг, - вы говорите о дуэли.

- Да. Дуэли, на которой вы позволили выстрелить в себя дважды, а сами стреляли в воздух.

- В этом не было доблести, синьор Кестрель. Ринальдо был напуган и трясся как лист. Он почти наверняка бы промахнулся. И я знал, что любая рана от пули будет пустяком по сравнению с позором человека, которого победил евнух, даже не стрелявший в ответ.

Итак, счёты между нами были сведены – у меня его жена, я растоптал его честь, но у него моё имя и наследство. Равновесие нарушил он. Это Ринальдо забрал маркезу Франческу и оскорбил меня – так, что ни один джентльмен не сможет вынести, и даже кастрат сочтёт нужным отомстить.

- Вы решили отказаться от маркезы Франчески, - напомнил ему Джулиан.

- Да, - согласился Валериано, - когда я увидел, что он хочет расстаться со мной ради своей детей, я подумал: «Раз нам суждено расстаться, пусть это сделаю я». И Ринальдо никогда не сможет сказать, что последний удар был за ним.

- Вы просто притворялись, когда отрывали себя от неё и называли её своей единственной любовью?

Валериано поднял глаза – он был слегка раздражён.

- Я певец, синьор Кестрель. Влюблённый, разлучённый со своей возлюбленной, – частый элемент репертуара. Это первое, что учатся играть в опере.

Джулиан вспомнил, как Валериано пел для собравшихся «Parto, parto, ma tu ben mio».

- После того как я оставил маркезу Франческу, - продолжал Валериано, - я задержался в окрестностях, надеясь, что мне выпадет шанс ударить по Ринальдо. Прошлой ночью я пришёл на виллу.

- Как вы прошли через ворота? – спросил Джулиан.

- Я не пользовался воротами. Я прошёл по гальке у подножья насыпи и взобрался в сад. Я стоял под окном Ринальдо, гадая, там ли он, и как мне попасть внутрь. Внезапно, я увидел невероятное – кто-то вылез из окна и прошёл по карнизу до соседнего балкона, откуда перебрался на южную террасу. Сперва я различил, что это женщина, а потом понял, что это Франческа.

Я прятался среди деревьев, пока она не спустилась со стены и не ушла. Всё это время я думал – тем способом, что она ушла, я смогу пойти. Я взобрался на стену и дошёл до балкона – вашего, синьор комиссарио. Я ступил на карниз и прошёл по нему до балкона Ринальдо так же, как это сделала Франческа.

- Когда это было? – спросил Джулиан.

- Я не смотрел на часы. Между полуночью и рассветом – точнее я сказать не могу. На балконе я посмотрел через французскую дверь и увидел, что Ринальдо лежит на спине и спит.

- Значит в комнате был свет, - заинтересовался Джулиан.

- В комнате не было света. У меня был собой ночной фонарь.

- Вы карабкались по карнизу с фонарём?

- Я зацепил его за одну из подтяжек. Могу я продолжить?

Джулиан поклонился.

- Я снял ботинки, - сказал Валериано, - чтобы не издавать шума и не оставить грязных следов. Я оставил их на балконе и вошёл в комнату. Первые несколько шагов я сделал с фонарём в руке, но он так звенел, что я боялся разбудить Ринальдо. Так что бы открыл его и достал оттуда свечу.

Джулиан и Гримани обменялись взглядами. Потом на губах комиссарио появилась мрачная улыбка. Капля воска, наконец, получила своё объяснение.

- На столе Ринальдо стоял несессер, - продолжал Валериано. – Я нашёл бритву и перерезал ему глотку.

- Как вы собирались убить его, если бы не нашлось бритвы? – с любопытством спросил Джулиан.

- У меня с собой был нож.

- Тогда зачем было использовать бритву? – тут же спросил Гримани.

- В этом нет ничего странного, синьор комиссарио. Я всю жизнь ждал возможности воспользоваться бритвой.

Такой ответ вывел из равновесия даже Гримани.

- Продолжайте, - сказал он, наконец.

- Осталось намного. Убив Ринальдо, я увидел у него на шее цепочку с ключом. Я понял всё с первого взгляда – он запер себя и Франческу в комнате, и именно поэтому она убежала через окно. Я отпел дверь и вышел через дом, не рискуя своей жизнью на балконе. Я решил, что пусть меня лучше поймают на вилле целым и здоровым, чем найдут в саду с переломанными ногами.

- Но вы понимали, что обвинение падет на маркезу Франческу? – спросил Джулиан.

- Это не приходило мне в голову. Но если я поступил с ней дурно, то теперь я загладил эту вину.

- Ты никогда не загладишь то, что сделал со мной! – Франческа с трудом поднялась на ноги. – Я карабкалась с балкона потому что Ринальдо обошёлся со мной хуже, чем с рабыней, чем с уличной девкой. Он насмехался и унижал, он насиловал меня. И я говорю, что лучше бы пережила эту ночь снова сотню раз, чем узнала бы, что ничего для тебя не значу! Что ты такое, раз мог так поступить со мной? Что ты такое?

- Я – то, что Бог и Лодовико Мальвецци сделали из меня, - тихо ответил он.

Комиссарио повернулся к Занетти.

- Подготовьте письменные показания для подписи. Потом отвезите их в Соладжио и пусть Руга подпишет ордер на арест.

- Да, синьор комиссарио. А что делать с ним сейчас?

- Заприте в одной из комнат, - сказал Гримани, - и поставьте жандармов у дверей.

- Можете использовать бильярдную, - бесцветным голосом предложил Карло. – Она в задней части дома, там никто не ходит.

- Хорошо, - Гримани обратился к жандармам, окружавшим Валериано. – Проследите, чтобы он оставался там и ни с кем не говорил. Отнимите всё, что он сможет использовать как оружие против себя же, - Гримани улыбнулся с хладнокровным удовлетворением. – Я не допущу, чтобы виселица лишись своей добычи.

Глава 33

Когда жандармы увели Валериано, Франческа предалась безудержной, пронзительной скорби. МакГрегор растёр её виски уксусом с водой и велел выпить успокаивающий настой из трав. Беатриче послала слугу за доном Кристофоро, который мог бы помолиться с ней. Джулиан, к своему собственному удивлению, сел рядом с Франческой и взял её руки в свои. Женщина прильнула к нему и заплакала. Кестрель подумал, что в своём горе Франческа и не осознает, на чьём плече рыдает.

Когда изнеможение немного успокоило её, МакГрегор помог её добраться до её комнаты. Беатриче пообещала остаться с Франческой, пока та не уснёт. Когда они вышли, маркеза посмотрела на Гримани ясными и горькими глазами

- Поздравляю вас, синьор комиссарио. Вы нашли вашего убийцу, и вам даже не пришлось ударить пальцем о палец.

- Это удовлетворительный исход, - коротко ответил Гримани. – Слова синьора Валериано о родственной связи с маркезом Лодовико нужно проверить. Но остальные его показания говорят сами за себя. Он знает такие подробности о смерти маркеза, что никогда не были обнародованы – в том числе положение тела, содержимое карманов и заряженный пистолет.

Джулиан подумал, что у Гримани есть все причины быть довольным. Он раскрыл убийство Ринальдо в тот же день, когда оно было обнаружено. Более того, найденный виновный очень понравится вышестоящим. Австрийским властям Милана претил бы арест кого-то из семьи Мальвецци. Валериано же, венецианский певец-бастард, не требует такой щепетильности. Но Джулиан видел, что комиссарио чем-то недоволен. Почему? Потому что расследование окончено, а Орфео всё ещё не свободе.

- Что вы думаете об этом признании, синьор Кестрель? – спросила Беатриче.

- Если всё сказанное – правда, я легко поверю, что он ненавидел маркеза Лодовико достаточно, чтобы убить его. Но роль, что в этом рассказе отведена самому маркезу я считаю неубедительной, - он повернулся к Карло. – Завлечь женщину при помощи фиктивной свадьбы – разве это похоже на вашего брата?

- Нет, - медленно ответил Карло, - не похоже. Он ничего не делал скрытно… и ничего не добивался обманом. Он считал, что говорить открыто и диктовать свою волю другим – его право, как маркеза Мальвецци. Он был честен… Я говорю не о религиозных или моральных принципах – нет, он был честен, потому что считал, что это его долг.

- Он усиленно скрывал личность Орфео, - напомнил де ла Марк.

- Это другое, - ответила Беатриче, - он любил знать то, чего не знают другие. Он видел в этом власть, а он любил власть во всех проявлениях. Но иметь тайны – это не то же, что и лгать.

- Тем не менее, - сказал Карло, - я не могу сказать, на что Лодовико был способен, а на что нет, когда учился в Неаполе. Тогда я не видел его два или три года.

- А кто видел его? – спросил Джулиан.

- Если бы я был вами, - ответил Карло, - то поговорил бы с Эрнесто.

Джулиан нашёл Эрнесто в комнате господина, прибирающего его вещи и присматривающего за слугами, что меняли постельное белье и вытирали кровь. Сперва он не хотел уходить.

- Одно Небо знает, что они натворят, если оставить их без присмотра, синьор Кестрель. Половина думает, что призрак маркеза Ринальдо выскочит из-за угла, а остальные пытаются подсчитать пятна крови, чтобы потом поставить на такой номер в лотерее.

- Мне жаль отвлекать тебя, Эрнесто, но мне нужны сведения, которых не может дать больше никто.

- Но я думал, что убийство раскрыто, синьор.

Джулиан улыбнулся.

- Мне трудно угодить.

Эрнесто уставился на него в недоумении, но сказал только:

- Я пойду с вами, синьор.

Они прошли в комнату Джулиана на другой стороне зала. Эрнесто рухнул на стул с невольным вздохом облегчения. Джулиан осознал, что убийство уже второго маркеза Мальвецци подкосило старика сильнее, чем он хотел признавать. В его глазах было мучение, а кожа свисала с костей.

- Ты слышал признание Валериано, - начал Джулиан, - особенно его рассказ о том, что его отец – маркез Лодовико?

- Да, синьор.

- Граф Карло говорил, что в то время с маркезом Лодовико в Неаполе был ты.

- Да, - ответил Эрнесто, - меня приставили к нему как раз перед тем, как послать его в Неаполь. Мой отец был слугой старого маркеза, его отца. Это было – Пресвятая дева, это было сорок лет назад. Мы с маркезом Лодовико были ровесниками – нам было семнадцать-восемнадцать лет.

- Ты когда-нибудь слышал о фиктивном браке маркеза Лодовико и Джульетты Петрони?

- Нет, синьор. И мне сложно в это поверить.

- Это было невозможно?

- Нет, - Эрнесто мрачно потряс головой, – возможно, синьор. Мой господин тогда немного сошёл с ума.

- Что ты имеешь в виду?

- Он впервые вкусил свободы, синьор. Он никогда не улетал так далеко от семейного гнезда. Всю жизнь старый маркез следил за ним, как ястреб и указывал. Он был единственным, кого мой господин боялся. Нет, боялся – это неправильно слово. Отец егоужасал.

А тут он оказался сам по себе в городе, что славился лучшими певцами в мире. Господин всегда любил музыку, но в Неаполе он упивался ею. Он навсегда отдавал своё сердце одному или другому голосу – а если это был женский голос, то рано или поздно он находил дорогу в постель к его хозяйке.

- Маркеза Мальвецци говорила, что у него никогда не было любовниц из певиц.

- Их и не было, - медленно ответил Эрнесто, - после Неаполя.

- Что ты можешь вспомнить о его отношениях с Джульеттой Петрони? Он упоминал её имя? Ты видел их вдвоём?

Эрнесто прищурился, будто заглядывал в прошлое.

- Кажется, я помню, что он влюбился в примадонну, что внезапно покинула сцену. Я думал, он устроил ей где-нибудь уединённый дом. Он часто куда-то уезжал, а деньги у него уходили сквозь пальцы. Но этого и ждут от юного господина, что впервые выехал в мир.

- Ничто из этого не доказывает, что он обманул эту женщину, устроив фальшивый брак, - задумчиво сказал Джулиан. – Мог ли он устроить такую долгую и продуманную интригу втайне от тебя?

- О, он мог, - печально сказал Эрнесто. – Он старался держать это втайне от меня. Тогда он не доверял мне. Он думал, что раз мой отец служит старому маркезу, то меня послали шпионить за ним. Он был неправ – я его человек, а не его отца. Но господин понял это лишь через несколько лет.

- Отец маркеза Лодовико был бы очень зол, узнай он, что его сын соблазнил певицу?

- За это – нет, синьор, и даже за ребёнка бы не попрекнул. Но прикидываться, что женился на ней, – это низко и подло, и старому маркезу бы совсем не понравилось.

Джулиан задумался.

- Как ты думаешь, Лодовико мог знать или догадываться, что Валериано – его сын?

- Я уверен, что он никогда не знал, что у него вообще есть такой ребёнок, синьор. Он хотел его. Он всегда жалел, что у него нет больше сыновей. Узнай он о бастарде, он бы не успокоился, пока не получил бы его, чего бы это не стоило.

- Валериано говорил, что его мать именно этого и боялась, - вспомнил Джулиан. – Она считала, что маркез шпионит за ней.

- Об этом я ничего не знаю, синьор.

- Мог ли маркез Лодовико выяснить что-то о своей связи с Валериано после того, как тот вырос и стал певцом? Это бы объяснило, почему он предлагал ему покровительство.

Эрнесто покачал головой.

- Он бы действовал прямо, синьор.

- Быть может, он колебался, не желая признавать сына в кастрате?

- Если это так, - спокойно ответил Эрнесто, - то он бы ошибся. Синьор Валериано – больший мужчина и сын своего отца, чем его покойный брат. Его преступления ужасны, но несправедливость по отношению к нему и его матери тоже ужасны. Он отомстил за себя, как мужчина, и мой господин уважал бы его за это. И, синьор, кажется очень уместным…

- Что кажется?

- Что убить моего господина смогла только его собственная кровь.

Расставшись с Эрнесто, Джулиан решил вдохнуть свежего воздуха. Он вышел через парадную дверь и остановился у перил, глядя на террасу.

Маркеза сидела в плетёном кресле у пруда с лилиями и наклонялась, чтобы погрузить пальцы в воду. Чёрная вуаль была откинута, и лежала на плечах. Лучи послеполуденного солнца, косо падавшие на террасу, делали её платье немного прозрачным, показывая изящные руки под длинными рукавами и тонкие лодыжки под юбкой. Он был поражён её красотой, как будто видел эту женщину в первый раз. Убийства просто не имели права случаться в одном мире с ней. Ничто не имело права её беспокоить.

Он стремительно спустился вниз и присоединился к маркезе у пруда. Она подняла голову, чтобы увидеть, кто пришёл.

- Джулиано.

- Я побеспокоил вас?

- Нет, - она снова погрузила пальцы в воду, золотые рыбки бросились врассыпную.

Джулиан занял соседнее кресло.

- Могу я вам помочь?

- Помочь с чем?

- С тем, что вас тревожит.

- Меня ничто не тревожит, Джулиано. Я просто размышляю.

Он посмотрел, как он распугивает золотых рыбок. Почему он не мог влюбиться в такую как Франческа? Женщину, которая доверчиво, как ребёнок, искала утешения и хотела простых вещей – любить и быть любимой, защищать и быть под защитой?

- О чем вы размышляете? – спросил он.

- Об Орфео. Как вы думаете, он выдаст себя теперь, когда ему не грозит арест за убийство Лодовико?

- У него могут быть иные причины скрываться.

- Я думаю, что это неважно. Теперь мы знаем, что в смерти Лодовико виновен не он, так что Орфео больше неважен. Он никогда не был важен – просто обманка. Вы сразу это почувствовали, и я должна была вам поверить.

- Почему вы так горюете? – спросил он.

Она не ответила сразу. Через мгновение она всё же спросила:

- Что вы будете делать теперь?

- В следующие полчаса или вообще?

- После того как покинете виллу.

- Я предложу МакГрегору показать всё, что он захочет увидеть в Италии. Но думаю, что он уже сыт по горло поездкой на континент. Всё, что ему теперь нужно – это курьер, с которым он уедет в Англию.

- А вы? Куда поедете вы?

Он задумался.

- Я никогда не был в Перу. На самом деле, я очень мало знаю о Перу – только название.

Она вновь склонилась над прудом, беспокоя пальцами водную гладь.

- Вам нравится смеяться надо мной.

- Ваш вопрос заслуживает моего ответа. Вы должны понимать, что я поеду туда, куда поедете вы.

Она медленно выпрямилась, по-прежнему пряча глаза.

- Я не думаю, что вам понравится жить в Милане.

- Ризотто, опера шесть вечеров в неделю и вы? Я постараюсь это вынести.

Она посмотрела на него с улыбкой, которая могла бы заставить его упасть на колени. Он схватил её за руку.

- Я знаю английский, французский и итальянский, но ни в одном нет слов, что опишут, как я люблю вас.

Он поднёс её руку к губам. Она легко коснулась его щеки. Он вспомнил ночь в беседке, представил, как она, затаив дыхание, прижимается к нему. Он не мог повторить этого сейчас. На озере было много лодок, а слуги могли выглядывать в окна. Он неохотно отпустил её руку.

- А что вы будете делать в следующие полчаса? – спросила она с улыбкой.

- Я собираюсь поставить опыт – из тех, что одобрил бы наш учёный друг мистер Флетчер.

- Что за опыт?

- Я хочу попробовать вскарабкаться с южной террасы до балкона маркеза Ринальдо.

- Зачем? – в изумлении спросила она.

Джулиан пожал плечами.

- Я думаю, это позволит мне лучше понять преступление.

- Но вы можете сломать шею! Это чудо, что Валериано не… - она замолкла, и её глаза расширились. – Вы хотите понять, возможно ли это.

Джулиан уклончиво улыбнулся.

- Я думаю, кто-то ведь должен это выяснить, верно?

Разумеется, эксперимент Джулиана стал зрелищем. Все слуги высыпали из виллы посмотреть, покричать ободряющие слова и предупреждения, помолиться, повизжать и просто отвлечься от своей работы. Несколько человек страховали Джулиана снизу со старым лодочным тентом, но Кестрель не хотел проверять, насколько он ему поможет. Брокер и МакГрегор также наблюдали снизу – доктор держал в руках медицинскую сумку, а на его лице было ясно написано неодобрение. Беатриче ждала на балконе Ринальдо, как будто награда, за которой будет карабкаться Джулиан.

Кестрель снял фрак и отдал де ла Марку, которого развлекала роль камердинера при покорителе горных вершин. Затем Джулиан взошёл по лестнице на стену южной террасы. Оттуда он мог, встав на цыпочки, схватиться за балкон Гримани и забраться на него. Здесь началось самое трудное.

Он осторожно перенёс ногу на декоративный карниз между окном Гримани и Ринальдо. Выступ шириной был едва ли с половину его стопы. Джулиан поборол желание посмотреть на гравийную дорожку и восхищённых зевак тремя этажами ниже. Он перекинул через перила вторую ногу и двинулся вперёд.

С земли карниз не казался длинным, но сейчас он всё не кончался. Джулиан шёл боком, как краб, вжимаясь в стену и разведя руки в стороны, чтобы сохранять равновесие. Он восхищался тем, что Франческа и Валериано смогли провернуть это же ночью под дождём. Его ладони подсознательно скребли стены, ища опоры. Прямо над головой был карниз – глубокий жёлоб с дразняще выступающим краем – но вытяни Кестрель руку, он бы не достал до него шесть или восемь дюймов.

Правая нога соскользнула. Снизу раздался испуганный крик. Джулиан перенёс весь вес на левую ногу, распластался по стене, как только мог, и выпрямился. Зрители застонали об облегчения. На лбу Джулиана выступили капли пота, а сердце колотилось часто и тяжело. Он сделал с полдюжины глубоких, размеренных вдохов, и двинулся вперёд.

Наконец рядом оказался балкон Ринальдо. До него три фута… два фута… он уже достаточно близок, чтобы закинуть ногу на перила. Беатриче схватила его за руку и помогла влезть.

- Джулиано! – она едва дышала.

Он видел, что она, как настоящая итальянка, преклонялась перед физической силой и отвагой. Видя в её глазах наивность, столь же редкую, сколь очаровательную, Джулиан пожалел только о том, что ему раньше не пришло в голову лазать по стенам.

МакГрегор не собирался дать ему так легко отделаться

- Ну? – раздался снизу его отрывистый, от сдержанного беспокойства голос. – И чего ты добился своей выходкой?

Кое-чего очень важного, если Джулиан всё понял правильно. Но он не был готов объявлять об этом с балкона. Они всё скоро узнают.

Следующие три четверти часа Джулиан был очень занят. Ему требовалось кое-что осмотреть и кое-кого допросить. Он не успел закончить эти дела, как позвонили к обеду. Для обеда было поздно – уже полшестого. Маркеза сказала, что после всех треволнений этого дня никому не стоит утруждать себя переодеванием.

Все собрались в гостиной – кроме Франчески, которая вряд ли появилась бы и за столом. Гримани стоял у окна, вытянувшись как струна и сложив руки за спиной. Джулиан подозревал, что комиссарио ждёт, когда из деревни вернётся Занетти с ордером. Флетчер и Сент-Карр заняли другое окно и с деланной непринуждённостью беседовали о крикете. Карло задумчиво опирался о каминную полку. МакГрегор ходил перед камином. Беатриче и де ла Марк тихо говорили о чём-то в углу. Из музыкальной комнаты доносилась соната Скарлатти^[91], которую играл маэстро Донати.

Джулиан подошёл к богато украшенному родовому древу Мальвецци с золотыми яблоками, отмечавшими имена покойных и здравствующих членов семьи. Он разыскал Лодовико – родился в 1765 году, в 1790 женился на Изотте Марини. Один сын – Ринальдо, рождён в 1795 году. Второй брак – в 1817 году на Беатриче де Гонкур, детей нет…

- Синьор комиссарио! – поспешно вошёл Занетти и передал Гримани какую-то официальную бумагу. Гримани пробежал её глазами и сказал:

- Отлично. Приведите Валериано.

Занетти исчез и вернулся минуту спустя с Валериано и четырьмя жандармами. Валериано был бледен и вял. Когда Гримани сообщил певцу, что отныне он под арестом и будет содержаться в деревенской тюрьме, откуда позже будет перемещён в миланскую темницу Санта-Маргерита, он будто не слушал.

Внезапно вперед выступил Джулиан.

- Синьор комиссарио, я хотел бы просить о милости от имени узника.

- Мне не нужны просьбы от милости от моего имени, синьор Кестрель, - сказал Валериано с натужной вежливостью.

Джулиан сделал вид, что не слышит.

- Я хотел бы попросить Валериано спеть для нас ещё раз, прежде чем он будет заключён в тюрьму.

- Это смешно, - сказал Гримани.

- Это не смешно, - в дверях музыкальной комнаты появился Донати, опиравшийся на руку Себастьяно. – Это проявление большой доброты к певцу – быть может, самой большой, которую вы можете позволить.

- Мне не нужна эта доброта, - сказал Валериано. – Я не хочу петь.

- Подумайте, - настаивал Джулиан. – Возможно, это ваша последняя возможность не только спеть для слушателей, но спеть вовсе, - он повернулся к Гримани. – Я не думаю, что в Санта-Маргерите узникам позволяют петь?

- Конечно нет, - подтвердил Гримани. – Если узники буду петь, они смогут обмениваться сообщениями через свои песни.

Валериано был потрясён.

«Он был готов к бесчестью, тюрьме и смерти, - подумал Джулиан, - но не к тому, что у него отберут его дар и утешение всей жизни».

Наконец, он тихо спросил:

- Если вы согласны, синьор комиссарио, я бы хотел спеть в последний раз.

Гримани раздражённо закатил глаза.

- Хорошо. Одну песню.

Джулиан предложил Донати опереться на его руку и провёл композитора в музыкальную.

- Маэстро, - прошептал он, усаживая того за инструмент, - сыграйте «Che farò».

Донати не стал задавать вопросов. Он сыграл вступление к знаменитой арии для кастратов – плачу Орфея над телом его возлюбленной Эвридики. Гости почтительно проследовали в музыкальную. Валериано всё ещё окружали стражи. Он начал:

Потерял я Эвридику,

Нежный цвет души моей…

Зазвучала мелодия, изысканно нежная и мучительная, умоляющая землю и Небеса дать ответ на то, ответа чему нет.

Дверь, ведущая в Мраморный зал, открылась. Там стояла Франческа и смотрела как Валериано поёт. На ней было плохо сидевшее чёрное платье – Джулиан вспомнил, что оно принадлежало Беатриче. Лицо Франчески было белым и измождённым, а глаза выражали чувства куда яснее любых слов. Как ты можешь произносить такие слова? Как ты смеешь петь о любви?

Эвридика! Ответь мне! О мученье!

Здесь я с тобой, я, супруг твой верный!

Франческа продолжала смотреть. Голос Валериано задрожал.

Потерял я Эвридику,

Нежный цвет души…^[92]

Он закрыл лицо руками и заплакал.

Джулиан подошёл к нему и положил руку на плечо.

- Маскарад окончен, синьор Валериано. Вы знаете, что не убивали ни маркеза Лодовико, ни маркеза Ринальдо.

- Я убил их. Это был миг слабости… Он ничего не значит…

- Я говорю не о том, что подозреваю это, - терпеливо ответил Джулиан. – Я знаю это. И сейчас объясню, почему.

Слушая ваше признание, я усомнился в нескольких частях, но первое веское доказательство я получил, когда взобрался на балкон маркеза Ринальдо так же, как якобы, это сделали вы. Над выступом, по которому приходится идти, есть ещё один карниз. Я пытался ухватиться за него, но не достал на шесть или восемь дюймов. Маркеза Франческа также не смогла бы дотянуться до него. Но вы намного выше меня и Франчески, синьор Валериано. Вы могли бы достать до него – и вы бы сделали это. Любой, кто будет ступать по такому узкому выступу, воспользуется любой опорой.

Потом я поднялся на чердак и выглянул из окна, чтобы посмотреть на этот карниз сверху. Это глубокий жёлоб, в котором нет воды от вчерашнего дождя. Там лишь изысканная коллекция листьев и паутины, совершенно не потревоженная. Вы никогда не ступали на выступ, синьор Валериано. Ваше признание было хитроумной ложью.

…Хотя скорее я должен сказать – хитроумной смесью правды и лжи. Я верю, что Лодовико был вашим отцом, и что вы заманили его в беседку на встречу, используя перчатку своей матери. Но вы не собирались убивать его. Вы хотели шантажировать его и заставить отдать маркезе Франческе её детей. Записка гласила, что встреча состоится «после одиннадцати», но вы ранее вы сказали, что прибыли только в полночь. Когда вы пришли, он был уже мёртв.

Именно поэтому вы знаете, как лежало тело. Вы знали даже о заряженном пистолете, потому что нашли его, когда обыскивали карманы покойника в поисках своей записки и перчатки вашей матери. Но я сбил вас с толку, спросив про пыж. Этого вы не знали и не могли знать.

- Но… но убийство Ринальдо? – вмешался Карло. – Как он мог узнать об этом так быстро? Он даже не был в доме, когда его обнаружили.

- Верно, - согласился Джулиан, - но был в Соладжио. Утром комиссарио Гримани послал в деревню Бруно, чтобы передать записки команданте фон Крауссу и другим. Он велел Бруно не болтать по пути, но я уже немного знаю Бруно и не думаю, что он способен выполнить такой приказ. Он видел тело маркеза Ринальдо и комнату. Он не смог бы воспротивиться желанию поделиться с деревенскими такой новостью. Я загнал его в угол и заставил признаться. Он собрал слушателей на пьяцце и пересказал всё, что запомнил: об окровавленной бритве, расстёгнутой цепочке на шее и всём остальном. И он хорошо запомнил, что среди слушателей был синьор Валериано.

В глазах Гримани загорелся гнев.

- Конечно, Бруно не знал о том, как маркеза Франческа спускалась с балкона, - продолжил Джулиан, - но эта история разнеслась очень быстро – её знали солдаты, что нашли её в часовне, а им никто не приказывал молчать.

- Но как синьор Валериано узнал о капле воска? – возразил Гримани. – Ни Бруно, ни солдаты не могли сказать об этом.

- Меня это тоже интересовало, - признал Джулиан, - но потом я вспомнил, что мы с вами обсуждали это в присутствии жандармов, которых вы послали привести Валериано из «Соловья». Готов побиться об заклад, они болтали об этом по дороге. Так синьор Валериано узнал всё необходимое, чтобы убедительно сознаться в убийстве маркеза Ринальдо. Ему нужно было многое запомнить за короткий срок. Но он привык за несколько дней заучивать длинные оперные роли. Это не слишком отличается.

Джулиан повернулся к Валериано.

- Уверен, у вас были веские причины желать маркезу Ринальдо смерти. Но имея возможность убить его на дуэли, вы не воспользовались ей, а рисковали своей жизнью. Ваше объяснение этому было умно, но неправдоподобно. Вы выстрелили в воздух, просто потому что не хотели убивать своего брата.

- Не знаю, почему вы пытались убедить маркезу Франческу, что никогда не любили её, но думаю, что вы хотели замаскировать тот факт, что всё, сделанное вами, было ради неё. Вы понимали, что её могут арестовать за оба убийства, и единственный способ спасти её, что вам удалось придумать, – это принять вину на себя. Быть может, вы надеялись, что она не будет пытаться доказать вашу невиновность, и потому не станет рисковать своей жизнью. Маркеза Франческа сказала, что ваше притворство было бенефисом всей жизни. Но на самом деле ваш бенефис был сегодня, когда вы говорили, что ничего не чувствуете к ней – в тот самый миг, когда жертвовали своей жизнью ради неё.

- Это правда? – не дыша, спросила Франческа.

- Прости, - прошептал он. – Я пытался спасти тебя. Я не мог выдержать.

Дальше он ничего не сказал. Франческа бросилась на него, била кулачками, пинала и рвала его одежду.

- Как ты мог? Как ты мог разбивать мне сердце и говорить, что это для моего блага?

- Я пытался защитить тебя! – пытался оправдаться он. – Я был без ума от страха за тебя! И я подумал, что без меня ты сможешь снова выйти замуж и родить детей…

- О! - она с отвращением оттолкнула его от себя. – Как ты можешь быть таким глупым и себялюбивым!

- Себялюбивым? – переспросил он в изумлении.

- Да! – она обвела взглядом остальных. – Я думаю, вы считаете его храбрецом. Это не так! Он бросается своей жизнью, потому что думает, что она ничего не стоит! Осмелься жить, Пьетро! Осмелься поверить, что заслуживаешь жизни! Вот что лучше всего сделает тебя настоящим мужчиной!

- Ты презираешь меня, - бесцветно сказал он.

Её лицо сморщилось.

- Нет, я люблю тебя. Иначе почему бы я так страдала?

Они без сил упали в объятия друг друга.

Сцену прервал Гримани.

- Почему вы оставались в Соладжио этим утром, синьор Валериано, когда сказали, что собирались сразу вернуться в Венецию?

Валериано повернулся к нему, раскрасневшийся и счастливый, всё ещё обнимая Франческу за плечи.

- Таково и было моё намерение. Но оставить Франческу оказалось трудно, а оставить её совсем одну – выше моих сил. Кроме того, я беспокоился за её. Я едва знал, чего боюсь, но когда подумал о жестокости Ринальдо и её отчаянии, то понял, что не могу уехать. Так что я остался в «Соловье», решив подождать несколько дней, чтобы убедиться, что с ней всё в порядке, – и только тогда уехать.

- Вы отказываетесь от своего признания в убийстве? – спросил Гримани.

- У меня нет выбора, - Валериано опустил глаза. – Всё, что сказал синьор Кестрель, – правда.

- Я должна была поверить в тебя, - с раскаянием сказала Франческа. – Я должна была знать, что ты не убийца.

Валериано нежно, но твёрдо взял её за плечи и посмотрел её в глаза.

- Ты должна понять, любовь моя – моё признание было таким убедительным именно потому что в нём было много правды. Я говорил о своих самых низменных и мерзких чувствах. Я ненавидел моего отца. Я хотел убить его, когда впервые узнал, что он сделал с моей матерью. Но Елена напоминала, что это смертный грех. Я учился на певца и воспитывался на античных мифах. Я думал об Оресте и Эдипе. Если я пролью кровь своего отца, то буду проклят, осквернён. Не этого хотела бы моя мать. Она хотела, чтобы я пел. Я пытался избегать Лодовико. Но он этого не хотел. Он охотился за мной и не давал мне проходу. И тогда я встретил тебя, Франческа.

Я не хотел любить тебя. Я никогда не мечтал о том, что буду любить. Когда я осознал, что ты значишь для меня, я был в ужасе. Я пытался отговорить тебя. Я не мог вынести, что будто использую тебя, как орудие мести. Я боялся, что когда ты узнаешь, что я – брат твоего мужа, то придёшь в ужас от меня – и, что хуже, от себя. Но в конце концов, - он беспомощно поднял руки. – Я слишком желал тебя.

В воссоединение снова вмешался Гримани:

- Вы говорили правду, когда рассказывали о том, что прибыли в беседку около полуночи в ночь убийства Лодовико?

- Да. Как догадался синьор Кестрель, я нашёл его мёртвым, - Валериано снова повернулся к Франческе. – Странное дело, но я сожалею. Против своей воли, против всех разумных причин – что-то во мне говорит, что Лодовико был моей плотью и кровью.

- Тело уже остыло? – спросил Гримани.

- Да.

- Значит он был мёртв не менее получаса. Значит, был убит между половиной одиннадцатого и половиной двенадцатого.

Джулиан считал это второстепенным. Куда важнее другое – из слов Валериано выходило, что убийца и шантажист, выманивший маркеза в беседку – это два разных человек. Откуда убийца знал, что найдёт Лодовико в нужном месте? У маркеза был фонарь – быть может, убийца увидел свет в беседке и решил проверить? Но тогда придётся признать, что человек, имевший мотив убить Лодовико и оружие при себе, оказался в тот вечер на вилле случайно – слишком большое совпадение. Джулиан был готов поспорить на что угодно – убийца знал, что его жертва будет одна. Как он это узнал?

Лодовико приезжал на виллу утром и объявил, что переночует здесь же, но не взял с собой слуг. О его планах знали Донати, Орфео, Тонио, Лючия и Маттео. Мог ли кто-то из них передать сведения убийце? Лючия и Маттео могли просто упомянуть об этому какому-нибудь незнакомцу – или, что более вероятно, уважаемому и достойному доверия знакомому. А Тонио… Тонио выгнали именно в тот день. Мог ли он проболтаться до того, как напился до беспамятства в «Соловье»? Возможно, именно поэтому на следующий день он и сбежал – испугался, что в убийстве обвинят его…

Нет, такой номер не пройдёт. Никто ведь не объявлял, что смерть Лодовико была убийством. Когда Тонио покинул трактир в восемь утра, тело ещё даже не нашли. Джулиан не был уверен, но у него появилось очень нехорошее предчувствие касательно того, что стало с Тонио.

- Что теперь, синьор комиссарио? – спросил Карло.

- Убийство не раскрыто, - ответил Гримани, - так что расследование продолжиться. Вы все должны оставаться на вилле.

- Я надеялась, что смогу поехать в Милан к детям, - запинаясь, проговорила Франческа.

- Это не обсуждается, - отрезал Гримани. – Теперь вы снова главная подозреваемая в убийстве своего мужа.

Валериано закрыл глаза рукой.

- Но её ничто не связывает с убийством Лодовико, - указал Карло.

- Она была на озере, когда оно произошло, - возразил Гримани, - но я не думаю, что маркеза Франческа убила маркеза Лодовико своими руками. Это преступление требовало расчёта и отваги за пределами тех, на которые способна женщина. У неё должен быть сообщник.

- Не Пьетро! – тут же сказала Франческа.

- Верно, - согласился Гримани. – Орфео.

Джулиан вздохнул. Он мог бы догадаться, что комиссарио попытается снова превратить следствие в поиски Орфео. Идея о том, что Орфео был нанятым Франческой убийцей не сходилась с версией об Орфео-карбонарии. Но Гримани, вероятно, смог бы совместить и их.

Франческа не думала ни об Орфео, ни об опасности для себя.

- Могу я послать за моими детьми?

- Для меня это не имеет значения, - сказал Гримани.

- Беатриче, ты позволишь? – умоляюще спросила она.

- Да, конечно, - ответила та. – Я пошлю за ними Эрнесто, если хочешь.

- Маркеза Франческа, - вмешался Джулиан. – Я должен посоветовать вам не делать этого. Подождите, пока все дела не будут улажены.

- Вы не понимаете, синьор Кестрель, - ответила та, - дело не просто в том, что я хочу их увидеть. Они услышал об убийстве своего отца. Они будут одиноки и напуганы. Если я не могу поехать к ним, пусть их привезут сюда.

- Простите мою прямоту, маркеза Франческа, - деликатно продолжил Джулиан, - но два последних маркеза Мальвецци были убиты. Теперь маркезом стал ваш сын. Вы правда хотите привезти его в этот дом?

Она замерла.

- Но… но это просто маленький мальчик!

- И, скорее всего, ему не грозит никакая опасность. Но если есть хоть крошечный шанс…

- Да, да, - сказала она, - ему лучше оставаться в Милане, - она огляделась. – Может ли кто-нибудь из вас поехать к ним, передать мою любовь и убедиться, что с ними всё в порядке?

- Я поеду, - предложил Валериано, - хотя не хочу оставлять тебя.

- О, нет, - она схватилась за него, - я не могу расставаться с тобой. Быть может, Карло или Беатриче…

- Они подозреваются в убийстве, - возразил Гримани. – Я не могу позволить им уехать.

- Я полагаю, что вы не можете всерьёз подозревать меня, синьор комиссарио? – спросил Джулиан.

- Вас? – Гримани прищурился. – Вы хотите поехать в Милан?

- Всего на один день, - ответил Кестрель. – Я мог бы уехать завтра с утра и вернуться к закату – если маркеза Франческа доверит мне эту миссию.

Франческа колебалась.

- Но дети не знают вас…

- Я даю вам слово, что буду к ним так добр, как смогу

Её лицо смягчилось. Она подошла к Джулиану и положила руку ему на грудь.

- Вы верили в Пьетро, когда никто другой не верил – когда от него отказалась даже я. Вы воссоединили нас. Я доверяю вам своих детей. Я бы доверила вам свою жизнь.

- Это честь, маркеза Франческа. Вы не пожалеете о своём доверии, - он повернулся к Гримани. – Могу я поехать в Милан, синьор комиссарио?

- Сколько угодно, - Гримани презрительно скривил губы. Джулиан без труда прочитал его мысли: «Если ты хочешь сбежать в город и быть нянькой для пары детей, то вот моё благословление. Я никогда не хотел, чтобы ты был здесь». Он не сердился на такие мысли. Комиссарио лучше не знать, зачем на самом деле Джулиан поедет в Милан.

Глава 34

Ужин был быстрым и тихим. Собравшихся утомил потрясения и неопределённость. Нераскрытое убийство и осознание того, что преступник может быть среди них, лежали на гостях тяжёлым грузом. Если бы кто-то об этом забыл, то солдаты в коридорах и саду служили постоянным напоминанием.

Франческа и Валериано держались вместе и, кажется, обретали спокойствие, видя друг друга, несмотря на угрозу Франческе. Карло время от времени бросал на певца озадаченные взгляды, как будто не мог поверить, что за сутки потерял одного племянника, но обрёл другого. Только де ла Марк был бодр. С каждым часом он всё больше и больше походил на кота, наевшегося сливок. Джулиан должен был понять причину.

По спальням все разошлись рано. Гримани выставил солдат у дверей, но маркеза воспротивилась.

- Если вы думаете, что мы сбежим, вы можете просто поставить стражу у дверей виллы и под окнами. Или вы хотите, чтобы ваши люди подслушивали у замочных скважин?

Гримани нехотя убрал солдат вниз, и все отправились спать. Но Джулиан не спешил раздеваться.

- Разве ты не идешь спать? – спросил МакГрегор.

- Пока нет. Мне нужно поговорить с Брокером о завтрашней поездке в Милан. Я хочу, чтобы в моё отсутствие он кое о чём позаботился.

- Разве ты не возьмёшь его с собой?

- Я еду всего на день, и, вероятно, смогу позаботиться о себе такой короткий срок.

- Тогда почему ты просто не позвонишь ему? Ты ведь не можешь лечь спать без того, чтобы он квохтал вокруг тебя.

- Я поговорю с ним в помещении для слуг. Там мы сможем говорить по-английски, не боясь, что над подслушает тот, кто знает язык. Я скоро вернусь, не нужно меня ждать. Доброй ночи, мой дорогой друг.

Он вышел в широкий, тихий коридор, освещаемый лишь лампами в обоих концах. Кестрель почувствовал укол совести за то, что обманул МакГрегора – он поговорит с Брокером лишь завтра утром. А сегодня ночью его ждёт более важное дело.

Рядом с их комнатой была дверь, ведущая на лестницу для прислуги. Он бесшумно скользнул за неё и прикрыл дверь за собой, оставив щёлку, через которую можно было выглядывать. С такого поста он мог видеть главную лестницу и комнаты по обе стороны от неё – Беатриче и де ла Марка. Теперь не оставалось ничего, кроме как следить за дверью француза и ждать.

Шли минуты. Церковные колокола отбили одиннадцать, потом половину двенадцатого. К Джулиану подкрадывалась усталость. Быть может, он только вообразил, что де ла Марк замышляет какую-то дьявольщину. Но он не мог покинуть до пост – не до полуночи, столь любимой всеми влюблёнными и заговорщиками. Кестрель прислонился к стене, пытаясь устроиться поудобнее, не отрывая глаз от щели.

В церкви пробили полночь. Ничего не происходило. Джулиан выпрямился и начал открывать дверь. И в тот же миг в другом конца коридора раздался звук.

Дверь комнаты де ла Марка приоткрылась. Показалась голова француза, он окинул зал быстрым взглядом и вышел, бесшумно закрыв дверь за собой и на цыпочка прошёл к главной лестнице. Джулиан затаил дыхание. Де ла Марк миновал лестницу и подошёл к двери Беатриче.

Он осторожно трижды постучал. Дверь мгновенно открылась. На миг лампа высветила лицо маркезы. Затем она шагнула в сторону, позволяя де ла Марку войти и закрыла дверь за собой.

Джулиан почувствовал себя так, будто получил удар в живот.

«Как часто? – гадал он. – Сколько ночей они провели вместе, пока я спал рядом?»

Конечно, ему Беатриче ничего не обещала. Она никогда не говорила, что любит его. Но она давала надежду – смотрела на него, касалась его… почему? Чтобы он раскрыл убийство? Или чтобы отвлечь его и не дать его раскрыть?

И что, чёрт побери, ему делать теперь? Больше всего сейчас он хотел затеять ссору с де ла Марком или забиться в нору – но ни то, ни другое не было практичным. Просто уйти было невыносимо. Но как он мог помешать им? Чтобы может быть более глупым и бесцельным, чем ворваться к ним с криком «Ага!»?

Внезапно в нём проснулся сыщик. Быть может, это вовсе не любовное свидание… или не только любовное? Он уже предполагал, что Беатриче и де ла Марк могли быть любовниками или политическими союзниками во время революции в Пьемонте. Он даже подозревал, что они вместе убили Лодовико. Прямо сейчас они могут говорить о чём-то важном. Может ли он подслушать их?

Как джентльмену, ему претила эта мысль. Как влюблённому она была ему отвратительна. Как сыщик, он не имел выбора. Кестрель пересёк зал, радуясь, что ковёр заглушает шаги, и приложил ухо к двери.

Она и де ла Марк говорили по-французски, так тихо, что если бы не тишина в доме, он бы ничего не разобрал.

- Но мой дорогой Гастон, - говорила Беатриче, - я лишь выполняю ваши пожелания. Мужчина не будет постоянно на что-то намекать, если не хочет, чтобы его спросили.

- О, но хотеть, чтобы его спросили – это не то же самое, что хотеть отвечать.

- Значит вы действительно знаете?

- Я в отчаянии, ангел мой, но нет, не знаю.

- Значит вы обманули меня.

- Я вынужден не согласиться. Я никогда не говорил, что знаю, кто такой Орфео.

- Вы намекали на это. И вы знаете, что я позвала вас, чтобы поговорить об этом.

- Мы говорим об этом.

- Но без толку, - её голос изменился и стал тёплым и манящим. – Ну же, дорогой мой, у тебя нет причин скрывать тайну Орфео. Если только Гримани не оказался прав, подозревая, что Орфео – это ты?

- Прости, любовь моя, но если бы это был я, то вряд ли я бы это признал.

- Ты не боишься, верно?

- Как мужчина может бояться столь прекрасной женщины?

- Я хочу сказать – ты ведь не боишься довериться мне? Ты ведь не думаешь, что я побегу доносить Гримани?

- А что ты сделаешь?

- Буду хранить тайну. Скрою её. Буду наслаждаться тем, что знаю неизвестное Гримани.

- А что получу я?

Тишина. Наконец, Беатриче сказала:

- То, что пожелаешь.

- Ты так хочешь это узнать? – спросил он с интересом.

- Это единственная причина.

- Учитывая, что прежде ты никогда не удостаивала меня своей благосклонности, я могу поверить, что обязан успеху лишь обаянию.

- Ты ещё не добился успеха, - напомнила она

- Тогда не получу ли я задаток? Например, поцелуй, что подтвердит намерения?

- Мои намерения очевидны. Иначе бы я не позвала тебя сюда. Клянусь честью, что отплачу так, как ты пожелаешь. Кто такой Орфео?

- Увы, я не знаю.

- Тогда доброй ночи, месье де ла Марк.

- Мой дражайшая…

- Доброй ночи. Если вы не сможете найти дверь, я позвоню лакею, чтобы он указал дорогу.

- Разве это не будет несколько неловко для вас?

- Я обещаю вам, месье, что для вас это будет ещё более неловко.

- Я вам верю! – де ла Марк тихо рассмеялся. – Очень хорошо, моя дорогая маркеза. Я покидаю вас с величайшим сожалением! Доброй ночи.

Дверь открылась. Де ла Марк и Джулиан столкнулись нос к носу.

За спиной де ла Марка появилась Беатриче, её лицо мягко освещала ночная лампа, которую она держала в руке. Джулиан стоял на месте, не давая де ла Марку пройти, так что у маркезы не было выбора, кроме как отойти вглубь комнаты.

Когда они оказались внутри, Беатриче отошла, оставив лампу у дверей. Она всё ещё была в белом хлопковом платье, что носила весь день. Маркеза стояла в изножье кровати, вполоборота, цепляясь одной из рук за столбик.

Джулиан и де ла Марк стояли у дверей, в свете лампы. Француз бросил взгляд на Беатриче.

- Кажется, маркеза, вы были правы насчёт людей, подслушивающих у замочных скважин. Но вы ошиблись, думая, что этим занимается только полиция.

- Я прошу прощения за подслушивание, - сказал Джулиан – Но вынужден отметить, что из нас троих стыдиться меньше всего нужно именно мне.

- Вы оскорбляете меня, - заметил де ла Марк.

- Вы можете потребовать удовлетворения, когда пожелаете.

- Нет, mon vieux, - де ла Марк рассмеялся, - я не хочу убивать вас… не сейчас, по крайней мере, - он вгляделся Кестрелю с лицо. – Я боюсь, это чувство невзаимное. Какая жалость! Но вам стоило быть благодарным мне.

- Стоило бы?

- Конечно! Во-первых, вы услышали из моих уст, что я никогда не был удостоен благосклонности этой дамы. Во-вторых, я не сказал ей ничего о личности Орфео, - де ла Марк улыбнулся. – Вы ведь не хотите, чтобы я сообщил маркезе то, что утаю от вас?

- Вы сказали, что не знаете, кто такой Орфео, - голос маркезы был приглушён; она всё ещё отворачивалась от света.

- Конечно, не знаю, - согласился де ла Марк, - но если бы знал – простите меня, моя дорогая маркеза, но я бы не предал его.

- Спасибо, месье, - сказала она очень тихо. – Мне больше ничего и не нужно.

- А теперь я принесу вам ещё один дар, - объявил де ла Марк. – Я отойду в сторону и позволю вам уладить ваши разногласия, как вам угодно – пощечинами или поцелуями, - он поклонился и пошёл к дверям. – Какая жалость, что между моей и вашей комнатами эта лестница! Иначе бы я непременно стал подслушивать у стены!

Он вышел. Повисшая после этого тишина была столь глубокой, что Джулиан почти слышал, как бьётся его сердце. Он огляделся вокруг и с неестественной отстранённостью подумал, как комната Беатриче похожа на её хозяйку. Её любимый белый цвет был здесь повсюду: изящные занавеси кровати, мраморные столешницы, лепнина на полотке в виде свитков и роз. Лишь стены и кресла были обиты небесно-голубым шёлком. Над каминной полкой висело большое зеркало в золотой оправе.

«Оно здесь очень уместно, - подумал Джулиан. – Какое произведение искусства сравнится с Беатриче?»

Вслух он сказал:

- Вы пригласили меня сюда, чтобы расследовать убийство вашего мужа. Теперь я достаточно ясно понял, что больше вам от меня ничего не нужно. Но продолжая расследование, я не могу не спросить, почему вы предлагали расплатиться собой с де ла Марком с обмен на тайну Орфео?

- Расплатиться собой! – она побледнела. – Как вы смеете?

- Я не смею говорить о том, что вы смели делать?

Она снова смотрела в сторону.

- Очень хорошо. Да. То, что говорите вы – правда.

- Я был с вами слишком терпелив. И вы прекрасно понимаете, почему. Но теперь мне нужен ответ. Почему вы были готовы найти так далеко, чтобы узнать личность Орфео?

- Я предложила Гастону наживку, на которую он клюнул бы.

- Это не ответ на мой вопрос. Почему вы так целеустремлённо пытаетесь найти Орфео, что готовы отдаться мужчине, которого не любите… мужчине, для которого вы станете не более чем призом?

Она подняла тонкие брови.

- Это не слишком личный вопрос для бесстрастного следователя?

Он резко подошёл к Беатриче и взглянул ей в лицо. Она не смогла выдержать этот взгляд. Кестрель сказал тихим, настойчивым голосом:

- Я думаю, вы задолжали мне объяснение. После всего, что было или почти было между нами, я должен знать, почему вы унижаете себя и мучаете меня, пытаясь узнать правду о певце, которого знаете так мало?

Она подняла лицо и встретила его взгляд, не дрогнув.

- Я хочу найти Орфео, потому что хочу уничтожить его.

- Уничтожить его?

- Да.

- Потому что… - он был поражён. – Потому что вы верите, что это он убил вашего мужа?

- Он убил его. Неважно, спустил ли он курок. Это из-за него Лодовико оказался на озере. Если бы он оставался в Милане, убийца не смог бы выследить его и убить.

- Но вы ведь должны понимать…

- Что? Что я веду себя как глупая, безрассудная женщина? Что я нечестна? – она покачала головой. – Вы не понимаете. Вы не можете знать, что я чувствую.

- Так помогите мне понять.

- Если вы считаете, что должны, - она глубоко вдохнула. – Кое-что вы должны знать с самого начала. В своей жизни я любила лишь одного мужчину, и это был Лодовико Мальвецци. Любить своего мужа – не очень модно, скорее признак дурного вкуса. Но я любила его ещё до того, как вышла за него, и задолго до того, как вышла за Филиппа. Когда я была девочкой, он был для меня богом – самым прекрасным, самым сильным, самым мужественным мужчиной, которого я знала. Конечно, когда я стала старше, я увидела его слабости. Он был тщеславен, себялюбив, беспощаден к тем, кто переходил ему дорогу. Но моя любовь уже была так глубока, что её было не искоренить.

Я согласилась на брак с Филиппом. Лодовико был уже женат, а я для него была ребёнком. Но я никогда не забывала его. Даже уехав в Париж, я училась тому, что понравится ему. Я даже пыталась петь, но мне пришлось отказаться от этого. У меня не было таланта.

Я рассказывала вам, что вернулась в Милан после гибели Филиппа, и Лодовико, наконец, влюбился в меня, и мы поженились после смерти Изотты. Я никогда не была так счастлива. Но я не кричала о своих чувствах. Я держала их при себе и скрывала даже от Лодовико. Некоторые сердца открываются, как цветы, а другие – трескаются, как орехи. Моё никогда не было цветком, Джулиано.

Я не лгала, когда говорила, что не возражала против того, что у Лодовико были любовницы. Я знала, что они ничего для него не значат. Он всегда возвращался ко мне. Меня пожирали другие скорби, и с каждым годом всё сильнее.

Лодовико отчаянно хотел больше детей. Ринальдо был ошибкой, уродцем, жалким существом, навязанным ему вместо сына. Он свосторгом говорил о том, какие дети у нас будут – здоровые, красивые и храбрые. Я тоже была рада. Я никогда не беременела от Филиппа, но думала, что это от того, что он так часто уезжал на войну. Но потом я поняла, что не могу дать ребёнка и Лодовико. Каждый месяц я надеялась и молилась, и каждый месяц меня ждало разочарование. Я целые ночи стояла на коленях перед Мадонной. Она не отвечала. Она знала, кто я – гордая, светская женщина, что читала Вольтера и смеялась над Папой, а потом ударилась в религию, как в моду, чтобы вымолить дитя у Бога!

Если бы я родила Лодовико ребёнка, я стала бы для него особенной – не такой, как другие женщины. А пока я оставалась кем-то немногим выше любимой наложницы в гареме. Вся его преданность, все безумная любовь доставалась певцам, - её голос сорвался в рыдания. – По ночам он вылезал из моей постели и подходил к окну, чтобы послушать сладкоголосое цыганское пение на улице.

Но ни одного певца он не любил так, как Орфео. Знаете ли вы, почему он на самом деле прятал его здесь? Не только потому что хотел сделать из него тайну. Потому что, как певец, он был девственником. Во всём Милане – во всей Италии – только Лодовико слышал, как Орфео поёт. Он хотел обладать им сам до того, как отдать миру. Вы знаете, что такое droit de seigneur?

К этому мигу у Джулиана так пересохло во рту, что он едва смог ответить:

- Да.

- Право первой ночи, - кивнула она. – Вот чего хотел Лодовико. Я думаю, он был хотел этого, даже зная, что это будет стоить ему жизни. Можно ли удивляться… - она задохнулась и впилась в Джулиана своими огромными горящими глазами. – Можно ли удивляться, что я ненавижу Орфео? Я хочу вцепится ему в горло и душить, пока не лишу его голоса! Я верю, что смогу сделать это, если окажусь рядом с ним. Но Лодовико не делился им, даже со мной.

Я поехала в Турин, где не говорили о Лодовико и его теноре. Я слышала, что в Пьемонте назревают беспорядки, но чувствовала такое безрассудство, что пренебрегла этим. У меня даже была детская идея, что если со мной что-то случится, Лодовико пожалеет.

Шли недели. Лодовико писал мне радостные письма об успехах Орфео. Я лежала по ночам без сна, моя голова была в огне, я думала, что мой муж счастлив без меня – и ненавидела его, ненавидела Орфео. Потом в Турине началось восстание, и я, в своём отчаянии, сумела им воспользоваться. Вы догадываетесь, как?

- Вы намеренно свернули с дороги между Турином и Новарой, чтобы Лодовико бросил Орфео и искал вас.

Она склонила голову.

- Это оказалось нетрудно. Я ехала в простом наёмном экипаже, всего с парой слуг без ливрей. Я не называла своего имени на постоялых дворах, где мы меняли лошадей и запретила слугам обращаться по мне по титулу. Но я не сказала курьеру, которого послала вперёд, что путешествую инкогнито, отчего он и все, кто меня искали, потратили уйму времени, расспрашивая о маркезе Мальвецци и не получая ответов. Кроме того, вокруг царило смятение. Король Пьемонта отрёкся, а народ оказался зажат между туринскими мятежниками и солдатами в Новаре. В этой суматохе я могла рассчитывать остаться незаметной.

Конечно, мой план рухнул, чего и заслуживал своей глупостью. Ринальдо так боялся своего отца, что не сказал ему о моей пропаже. Он выследил меня до Бельгирата и вернул в Милан, как потерявшийся багаж. Я приехала и узнала, что Лодовико мёртв. Всё, о чём я заботилась в этом мире, умерло вместе с ним. Я даже не знала, что он был убит, но уже винила Орфео в этой смерти. И каким бы не был настоящий преступник, я буду винить Орфео.

Джулиан почувствовал, будто ледяная рука сжимает его сердце. Он понимал – она не осознает, что сейчас раскрыла. А он не может сказать ей, потому что тогда она не даст ему завтра уехать в Милан и пролить правду на убийства. У него уже не хватало духу браться за это дело, но он должен идти до конца.

- Почему вы уверены, что де ла Марк знает Орфео? – спросил он.

- Во-первых, потому что он сам больше годится на роль Орфео, чем синьоры Флетчер или Сент-Карр. Тем вечером в «Ла Скала» вы сказали, что он хорошо говорит по-английски и может сойти за англичанина. А потом маэстро Донати упомянул, что акцент Орфео был больше похож на французский, чем на английский. Гастон подходит по возрасту и много знает о пении, хоть и говорит, что для него это наука, а не искусство. Наконец он очень интересовался вами и вашим расследованием. Он приходил в мою ложу в «Ла Скала» вечером перед нашим отъездом из Милана и спрашивал о вас. Он может быть Орфео и быть здесь, в нашей власти – но я не могу на такое надеяться. Я пригласила его поехать на виллу, чтобы узнать точно.

С самого начала он дразнил нас своими намёками на то, что знает больше, чем говорит. Я была совершенно уверена, что он знает, кем был Орфео, если не является им сам. Но я не могла раскрыть эту тайну. Я следила за ним, флиртовала с ним… флиртовала с вами, чтобы он ревновал. Ничего не помогло.

Джулиан отвёл взгляд. Она помолчала немного, а потом подошла к нему и нерешительно положила руку ему на предплечье.

- Джулиано, это не всё, что было между нами. Та ночь в беседке… Гастона там не было. Я думала лишь о тебе.

- И об Орфео. Даже тогда вы умоляли меня найти его.

- Потому что так я смогу освободиться! И смогу отдать тебе сердце, не отравленное ненавистью! Я хочу любить тебя. Я… Я могла бы любить тебя… Мне страшно такое говорить, - она тихо добавила. – Но я думаю, что после этой ночи ты никогда не полюбишь меня.

- Я люблю вас. В этом моё несчастье. Пожалуйста, продолжайте вашу историю. Что толкнуло вас пойти на такие отчаянные меры, чтобы де ла Марк заговорил?

- Когда Валериано признался в убийствах, я была опустошена. Я поняла, что теперь Орфео никогда не поймают, потому что властям больше незачем его ловить. Я не любила Валериано – это был один из певцов Лодовико, а, как теперь оказалось, ещё и его внебрачным сыном. Но я хотела, чтобы Орфео оказался убийцей или хотя бы был разоблачён, но казалось, что этого уже не случится. Но тут ты сказал, что полезешь на балкон, и я поняла, что ты сомневаешься в вине Валериано. Я очень уважаю твой ум, Джулиано. Я была уверена, что ты окажешься прав. Но тем временем я могла бы убедить Гастона выдать Орфео, пока он верит, что убийство раскрыто.

Я разыскала Гастона. Ты можешь представить наш разговор. Я сказала, что недовольна расследованием – пока Орфео не найден, оно кажется мне незавершённым. Он ответил, что в отчаянии от того, что я не получила желаемого. И так далее. В конце концов мы условились встретиться ночью в моей комнате и поговорить. А потом ты уничтожил признание Валериано, и Орфео снова оказался в опасности. Но я зашла слишком далеко, чтобы отступать. Я приняла Гастона и предложила ему то, что он хотел, в обмен на то, что он мог знать. У меня не получилось. Теперь ты знаешь всё. Я когда-то говорила тебе, что мы бы вечно играли друг с другом в кошки-мышки. Теперь ты видишь, что так и есть.

- Да, маркеза.

- Маркеза, - повторила она. – Уже не Беатриче.

- Я беспокоил вас достаточно долго, - сказал он. – Вы должно быть, хотите лечь спать, а я завтра с утра еду в Милан. Доброй ночи.

Он пошёл к двери. Она последовала за ним. Когда Кестрель взялся за дверную ручку, она накрыла его руку своей и посмотрела ему в лицо.

- Останься со мной.

Его сердце дрогнуло.

«Одна ночь, - подумал он. – Что это может значит? Одна ночь – и пусть всё летит в тартарары!»

Его сердце бешено колотилось, лицо и руки были горячими.

- Я не могу, - бесцветно сказал он.

Он медленно отняла руки. Её распахнутые глаза пытались прочесть его лицо.

- Ты всё ещё подозреваешь меня в убийствах. Ты думаешь, что моя одержимость Орфео привела к тому, что я приехала из Бельгирата на виллу и убила Лодовико.

Он не ответил.

- Я понимаю, - она отошла чуть в сторону. – Тогда доброй ночи, синьор Кестрель. Вам не кажется забавным, что сразу два джентльмена отвергли знаменитую красавицу в одну ночь?

- Де ла Марк не хотел платить вашу цену.

- А вы?

- А я очень сомневаюсь, маркеза, - ответил он спокойно, - что вы захотите платить мою.

Он вышел, пересёк зал и вошёл в свою комнату. МакГрегор уже спал, оставив лампу зажжённой на столе у дверей. Когда Джулиан вошёл, доктор проснулся.

- Все в порядке?

- Да, - коротко солгал Джулиан.

МакГрегор кивнул и снова заснул.

Кестрель не стал звонить Брокеру – он сам разделся, умылся, почистил зубы и погасил лампу. Он забрался в кровать и долго лежал, глядя во тьму и ожидая рассвета, что принесёт только горе и сожаления.

Глава 35

Следующим утром Джулиан проснулся с твёрдым намерением по-деловому взяться за поездку в Милан и её последствия. Он постарался думать о себе, как об актёре – все реплики уже написаны, концовка известна, а его задача – просто исполнить роль так хорошо, как сможет, и убедиться, чтобы никто не попал на сцену раньше или позже нужного. Он рано оделся и позавтракал, намереваясь выехать уже в восемь. Прямо перед отъездом Кестрель и Брокер поднялись в комнатушку на чердаке для секретного разговора, который Джулиан планировал вчера.

Прочие слуги уже разошлись и взялись за работу, но Брокер всё равно проверил коридор и соседние комнаты, прежде чем начать. Помещение было просто, но с удобством обставлено – угловатый дубовый шкаф, маленький железный умывальник, пара плетёных стульев и кровать, на которой могло вместиться полдюжины человек, но спали там только Брокер и два других слуги. На стене висело мрачное изображение Мадонны с младенцем, пол перед ним был истёрт коленями.

- Ты понимаешь, что эта поездка в Милан может стать решающей, - заговорил Джулиан. – Если Пальмиери подтвердит мои догадки, значит мы на верном пути. Я хочу, чтобы ты пристально следил за всем, пока меня нет. Я не думаю, что наша лиса вылезет из норы, но если это случится, я хочу знать, куда она побежит. Но не бросайся в погоню – лисы бывают смертельно опасны, когда их загонят в угол.

- Да, сэр.

Джулиан нахмурился и сделал круг по комнате.

- Риск в том, что я могу не застать Пальмиери в нужное время. Мы знаем, что он был в Милане несколько дней назад, ведь Ринальдо говорил, что советовался с ним по поводу виллы и прав маркезы за неё. На самом деле, хорошо, что он бросался угрозами – иначе я бы никогда не узнал, кто их семейный поверенный. Но я не уверен, что смогу отыскать его за день. И я не могу остаться там на ночь, потому что три дня, что Гримани дал Лючии, истекают этим вечером, а один дьявол знает, что он сотворит с ней, - Джулиан резко остановился и посмотрел на Брокера. – Если я почему-то не вернусь вовремя, ты должен защитить её.

Брокер уставился на него, широко распахнув глаза.

- Что я должен сделать, сэр?

- То, что должен, - Джулиан взял шляпу, перчатки и трость, и они покинули комнату в молчании.

Дверь шкафа медленно приоткрылась. Нина высунула голову, огляделась, чтобы убедиться, что берег чист, и выскочила наружу. Она задержалась перед образом Мадонны, перекрестилась и прошептала быструю молитву. Потом она исчезла.

Джулиан покинул виллу, не увидевшись с Беатриче. Он слышал, что та утром осталась в спальне, сославшись на головную боль. Кестрель сказал себе, что избежать встречи было очень удачно. Но не мог не чувствовать боль сожаления.

Один из слуг доставил его с причала виллы до самого Комо. Там Джулиан нанял почтовый экипаж до Милана. Тот двигался медленнее, чем он надеялся. Дороги были забиты повозками, что везли кадки с виноградом к давильням. Каждую телегу тянули шесть или восемь серых волов, со стальными навершиями на рогах и цветами в сбруе. Бочки были прикреплены множеством железных колец и цепей, отчего волы двигались с похоронной скоростью. Форейторы Джулиана яростно бранились и обгоняли их, когда могли.

К часу дня карета добралась до Милана. Джулиан направился в Каза-Мальвецци. Как бы он не хотел встретиться с Пальмиери, он должен был сперва побывать у детей Франчески. У него было письмо от неё и от Карло – возможного опекуна – к наставнику детей, abbé^[93] Морози. Тот оказался серьёзным молодым священником в очках. Как оказалось, Морози уже сообщил Никколо и Бьянке о смерти их отца.

- Конечно, они горюют, - мрачно сказал он. – Они обожали отца.

Джулиан с трудом мог в это поверить. Но, возможно, в глазах детей Ринальдо был совсем другим.

- Могу я увидеть их?

Морози отвёл гостя в детскую и представил девятилетнему маркезу и его сестре. Бьянка была хрупкой девочкой со слишком большими для её личика глазами и мягкими каштановыми волосами, как у матери. Никколо же ничем не напоминал родителей. Он был высок для своих лет, а чёрные волосы, золотистые глаза и слегка крючковатый нос делали его похожим на юного Лодовико.

Дети выглядели здоровыми, хотя бледными и невыспавшимися. Бьянка не скрывала горя и страха, а Никколо высоко держал голову и пытался говорить, как подобает мужчине.

- А полиция уже нашла человека, что убил отца, синьор Кестрель?

- Нет, синьор маркез. Но я думаю, они уже близки к этому, - Джулиан сел, чтобы не смотреть на Никколо сверху вниз. – У меня есть сообщение для вас от матери.

- От мамы? – Бьянка захлопала в ладоши. – Ей стало лучше?

Джулиан не был уверен, что ответить на такой вопрос. Морози поспешно вмешался:

- Для детей большое горе, что их мать так больна, что не может жить вместе с ними.

- Они живёт у монахинь, - застенчиво пояснила Бьянка. – Уже несколько лет. Но папа всегда говорил, что она вернётся домой, когда поправится.

- Она вернётся домой? – спросил Никколо.

- Ей намного лучше, - заверил Джулиан. – Она надеется, что приедет очень скоро. А пока что она просила передать вам, что любит вас и никогда не переставала думать о вас и считать мгновения до того, как сможет снова вас увидеть.

- Пожалуйста, передайте ей, что мы тоже её любим, - тихо ответил Никколо. Бьянка могла только кивнуть – её глаза утопали в слезах.

Джулиан попрощался с ними и вышел из детской вместе с Морози.

- Маркеза Франческа под впечатлением, что дети знают, почему она не живёт с ними.

- О, нет! – Морози был потрясён. – Маркез Ринальдо очень заботился, чтобы они этого не узнали. Я боюсь, мальчик начинает осознавать правду – он достаточно взрослый, чтобы понимать сплетни прислуги. Но маркез Ринальдо всегда пытался защитить их от позора матери.

Джулиан бы рад, что сможет избавить Франческу хотя бы от этого бремени, а сам не знал, стал он лучше или хуже думать о Ринальдо, который оградил детей от правды, но жестоко лгал жене.

Уже уходя, Кестрель между делом спросил, где живёт Пальмиери. Он надеялся, что Морози решит, будто у Джулиана есть дело, связанное с Мальвецци. Так и случилось – Морози не только указал, где искать поверенного, но и послал за седиолой.

Контора Пальмиери находилась на Пьяцца-Фонтана, недалеко от Дворца правосудия. Улочки здесь были узкими, а железные перила балконов на противоположных домах почти касались друг друга. Джулиан позвонил в дверях высокого дома с осыпающейся лепниной и зелёными ставнями. Изнутри показалась сморщенная голова клерка. Он посмотрел на одежду Джулиана и одобрительно отметил чистую обувь, говорившую о том, что посетитель приехал в экипаже.

- Какое у вас дело, синьор?

Джулиан показал свою карточку.

- Я бы хотел видеть синьора Пальмиери.

- У вас назначена встреча, синьор?

- Нет. Но у меня есть письма от её сиятельства маркезы Франчески и графа Карло Мальвецци, - Джулиан вынул письма из кармана ровно настолько, чтобы клерк увидеть фамильную печать.

К счастью, он не попросил их прочесть, а лишь подобострастно поклонился и проводил Джулиана в маленькую заднюю гостиную, которую как будто меблировали всем, что нашлось в других домах. Джулиан подумал, что Пальмиери нечасто принимает клиентов у себя. Такие как Мальвецци обычно ждут, что поверенный сам к ним приедет.

Клерк оставил Джулиана ненадолго, а потом вернулся и предложил следовать за ним наверх. Он провёл гостя в тесную, но роскошную переднюю комнату, чьи стены и потолок были раскрашены неубедительным trompe-l’oeil. Ставни были почти закрыты, отчего вокруг царил полумрак. Из-за стола поднялся худощавый, темноволосый старик.

- Синьор Кестрель? Я Камилло Пальмиери. Прошу, садитесь.

Они пожали руки, и Джулиан занял кресло напротив. Пальмиери отпустил клерка, сел и вставил в глаз монокль в золотой оправе.

- К делу. Как я понимаю, у вас есть письма от моих несчастных клиентов.

Он протянул руку. Джулиан улыбнулся.

- На самом деле, синьор Пальмиери, я пришёл лишь для того, чтобы задать вам вопрос.

- О, - юрист слабо улыбнулся и сложил ладони перед собой на столе, - я уверен, вы понимаете, что я не могу обсуждать дела моих клиентов с посторонними.

- Я понимаю, - заверил Джулиан. – Мой вопрос очень прост. Я знаю, что Лодовико Мальвецци женился на Изотте Марини в 1790 году. Был ли у него с ней второй брак?

Монокль Пальмиери с звоном упал на стол.

- Я могу даже назвать вам год, - щедро предложил Джулиан. – 1793-й. Брак был заключён в строгой тайне, но маркез Лодовико должен был известить об этом семейного поверенного на тот случай, если это потребуется доказывать.

- Но… но как?

- Как я узнал? – Джулиан с улыбкой встал. – Я уверен, вы понимаете, что я не могу обсуждать дела моих друзей с посторонними. Спасибо за то, что уделили мне время, синьор Пальмиери. Доброго вам дня.

Покинув контору Пальмиери, Джулиан задумался о том, что не ел уже восемь часов. Он хотел вернутся на озеро быстрее, но понимал, что не должен остаться без сил. Он направился в маленькое кафе под голубым тентом на людной Корсиа-деи-Серви. За пшеничным хлебом и крепким кофе он понял, что его следующий шаг не так прост, как ему казалось.

Он может предоставить доказательства Гримани, но что Гримани сделает? Возможно, его недоверие и неприязнь к Джулиану не дадут ему признать, что убийства раскрыты? Если преступник узнает о нависшей над ним опасности, но останется на свободе, это будет катастрофа. Кроме того, с Джулианом может случится что-нибудь в дороге. Вряд ли он единственный человек, что владеет всеми нужными сведениями.

Ему нужен союзник в Милане, и он мог обратиться лишь к одному человеку. Сделав последний глоток кофе, Кестрель спешно направился к дворцу графа Раверси.

Граф принял его так, будто в тревоге ждал его все две недели с их прошлой встречи.

- Синьор Кестрель, слова не могут выразить потрясение и беспокойство, что я испытал, когда узнал, что сын моего бедного друга так же жестоко убит. Чем, во имя девы Марии, Ринальдо навредил карбонариям? Или им было достаточно того, что он – сын Лодовико?

- Синьор граф, я уверен, что знаю, кто совершил оба убийства и почему.

Он изложил свои соображения. Раверси слушал с растущим изумлением. Когда история подошла к концу, граф перекрестился и прижал бледную, костлявую руку к сердцу.

- Какое злодейство! В это невозможно поверить!

- Но вы верите в это, синьор граф?

- После того, что вы рассказали, синьор Кестрель, у меня нет выбора. Но почему вы пришли с этой историей ко мне? Почему не в полицию?

- Я не знаю ни одного важного полицейского в Милане. Но я знаю, что вы особенно хотите, чтобы убийца получил по заслугам.

- Что вы хотите сказать? – Раверси всмотрелся в его лицо.

- Только то, что маркез Лодовико был вашим другом, синьор граф.

Раверси некоторое время задумчиво мерил шагами комнату.

- Что вы хотите от меня?

- Я был бы очень благодарен, если бы вы представили это дело генеральному директору полиции. Я знаю, что правительство высоко ценит вас, и ваше обращение будет куда плодотворнее моего.

- Понимаю. Очень хорошо, я пойду в полицию.

- Если вы не возражаете, синьор граф, я бы хотел вернуться на виллу уже сейчас. Я боюсь, Гримани может навредить Лючии, - Джулиан на миг задумался. – Я был бы очень благодарен, если бы вы оказали мне одну маленькую услугу.

- Какую?

- Не согласитесь ли вы написать письмо для Гримани, в котором просили бы взять подозреваемого под стражу до прибытия приказов из Милана? Без поддержки человека вашего положения, я не смогу добиться от него содействия. А мы должны действовать очень быстро, если хотим взять жертву без потерь.

- Как пожелаете, синьор Кестрель.

Раверси сел за свой видавший виды стол и набросил письмо, в котором кратко излагал выводы Джулиана и просил Гримани арестовать подозреваемого. Он дал Кестрелю его прочитать, потом сложил в несколько раз, адресовал Гримани и запечатал фамильным гербом – русалкой, трубящей в рог.

- Могу я заказать вам почтовую карету до озера? – предложил Раверси.

- Вы очень добры. Спасибо.

Они пожали друг другу руки. Когда Раверси разжал хватку, Джулиан удержал его руку ещё на мгновение.

- Я хочу, чтобы вы знали, что я очень вам благодарен.

Раверси снова всмотрелся в лицо Кестреля. Но Джулиан лишь улыбнулся, поклонился и подождал, пока граф вызовет экипаж.

К огромному раздражению Джулиана, дороги всё ещё были запружены телегами с виноградом. Он добрался до Комо только к восьми вечера. По крайней мере, найти лодку оказалось нетрудно – гавань была полна судёнышек. Он подозвал одного лодочника, и тот подвёл своё судно к причалу, чтобы Кестрель мог подняться на борт.

- Почему в гавани столько лодок?

- Была страшная буря, синьор! Сперва солнце лучилось, а потом понялся ветер, на всё небо засверкали молнии, гром грохотал как тысяча пушек, а волны кололи лодки, как орехи. Сейчас всё закончилось, хвала святой Пелагии, но те, кого буря застигла, не спешат выходить обратно!

Пока они говорили, лодочник занял своё место на носу и оттолкнулся от причала длинным веслом. Лодка заскользила по озеро, носовой фонарь отбрасывал на водную гладь золотую полосу. Вечерний воздух был мягок, небо очистилось и сверкало звёздами. Трудно было поверить, что совсем недавно здесь бушевал свирепый шторм. Но погода на озере была известна своей переменчивостью.

Даже сейчас лодок на воде было мало. Но как только Джулиан различил вдалеке огни виллы, откуда-то из тени на берегу выскользнула лодка и поплыли прямо к ним. Свет носового фонаря выхватывал крупную, мускулистую фигуру, орудовавшую веслом.

Лодка плавно поравнялась с судёнышком Джулиана и остановило его. Человек на носу выпрямился и вгляделся во мрак. Блеснули золотые серьги.

- Синьор Кестрель?

- Добрый вечер, Гвидо.

- Добрый вечер, синьор, - Гвидо был явно встревожен. – Вы не видели моего господина?

- Нет. Я только что вернулся из Милана.

- Он отправился на озеро перед бурей и всё ещё не вернулся, - Гвидо повернулся в лодочнику. – А ты его не видел?

- Нет, - ответил тот, - молюсь, чтобы он не утонул. Бедный господин, он правил лодкой лучше, чем любой другой знатный человек.

Гвидо мрачно покачал головой.

- Если увидишь его, скажешь, что я искал его, а все на вилле беспокоятся?

- Скажу, - пообещал лодочник.

- Я почти забыл, синьор Кестрель, - Гвидо потянулся в карман. – У меня письмо для вас. Вам лучше прочитать сейчас. Мне сказали, что это важно.

Он протянул Джулиану сложенный лист бумаги. Лодочник снял фонарь с крюка на носу и поставил на скамье перед Джулианом, чтобы тот мог читать. Кестрель развернул бумаги. Изнутри выпала прядь каштановых волос.

Сердце Джулиана дрогнуло. Он поднёс послание к свету. Оно было написано по-английски, твёрдым, плавным почерком Карло.

Я бы не пошёл на такие меры, если бы не ваше вмешательство. Когда я узнал, что в Милане вы собираетесь увидеться с Пальмиери, то понял, что больше не могу рисковать.

Ваш слуга и Нина у меня. По пряди волос вы можете понять, что я не лгу. Мы ждём вас в пещерах. Сейчас Гвидо подаст мне сигнал, что вы читаете это послание.

Джулиан поднял глаза. Гвидо снял с крюка своей лодки фонарь, поднял его, опустил, а затем провёл им в разные стороны, будто творя крестное знамение. Если Карло наблюдает у подножия скалы, у входа в пещеры, он не может не увидеть этот знак.

Когда закончите читать, отдайте письмо Гвидо. Затем садитесь в его лодку, и он привезёт вас ко мне. Если вы не прибудете в пещеры через четверть часа после сигнала, вы можете приходить в любое удобное вам время, чтобы похоронить то, что останется от вашего слуги и девушки.

Джулиан сделал глубокий вдох, обуздывая гнев и унимая панику, что разгоралась в его груди. Что Карло сделает с Брокером – Брокером, что умолял господина держаться подальше от расследования? Конечно, Карло мог блефовать – возможно, у него вовсе нет заложника – но Джулиан не был готов поставить на карту жизнь своего камердинера. У него не было иллюзий о том, что его ждёт. Он идёт в пещеры не для того, чтобы освободить Брокера и Нину. Карло не может позволить себе сохранить им жизнь. Но Джулиан должен выполнить требования, и быстро. Четверть часа – этого едва хватит, чтобы добраться до пещер.

Лодочник Джулиана с любопытством наблюдал за действиями Гвидо.

- Что это ты делаешь?

- Это неаполитанский обычай, - объяснил тот. – Мы делаем так на удачу, после бури, - он наклонился к Джулиану. – Я возвращаюсь на виллу, синьор. С радостью повезу вас.

- Спасибо, - Джулиан встал и передал ему письмо.

- Нет, ради любви Мадонны, это нечестно! – запротестовал лодочник. – Я вёз этого господина почти всю дорогу, а ты хочешь отнять мои день…

- Я заплачу, - успокоил его Джулиана. – Вот, - он сунул руку в карман брюк и нащупал письмо Раверси.

Кестрель скомкал послание в руке вместе со всеми монетами, что влезли в горсть. Под покровом тьмы он сунул лодочнику и деньги, и письмо.

Лодочник вытаращил глаза.

- Синьор…

- Недостаточно? – властно спросил Джулиан.

- Д-достаточно, синьор. Но…

- Тогда доброй ночи, - Джулиан пересел в лодку Гвидо, а тот быстро погрёб прочь.

Лодочник непонимающе смотрел на него. Джулиан горячо надеялся, что тот умеет читать, а если нет – то достаточно умён, чтобы отнести послание на виллу. Оно не подскажет, где искать Джулиана, но раскроет виновность Карло и позволит предположить, что Кестрель пропал не просто так. Возможно, вышлют людей на поиски? Но прибудут ли они вовремя?

Джулиан почти не надеялся на это. Он должен высматривать, выискивать и использовать каждую возможность. Сейчас у него нет вторых шансов.

Когда Гвидо достаточно отдалился от лодочника, он отложил весло. Плюхнувшись напротив пленника в середине лодки, он вытащил пистолет и нацелил ему прямо в сердце. Свободной рукой он обшарил карманы Джулиана. Обнаружив пистолет, Гвидо выбросил его в озеро.

- Это правда было необходимо? – спросил Джулиан. – На вилле у меня ещё один, а теперь нарушилась пара.

- Вам они больше не понадобятся, - за пистолетом последовали пули и пороховница. Потом Гвидо сунул ему в руки весло. – Вот. Греби. И помни, я слежу за тобой – одно резкое движение, и я пристрелю тебя на месте.

Джулиан встал и повёл лодку быстрыми, размеренными гребками. Гвидо сжёг письмо Карло в огне фонаря. Затем он достал второй пистолет – явно на тот случай, если промахнётся, - и навёл на Кестреля оба ствола.

- Я должен сказать, - заметил Джулиан, - твой господин ловко это продумал. Лодочник видел тебя, но граф Карло остался за сценой.

- Это неважно. Я скажу, что записка была от вашего слуги, и что вы попросили высадить вас на берегу, чтобы поискать его, а больше я вас не видел.

- Это будет не слишком убедительно, когда полиция поймёт, что вы были последним человеком, что видел меня живым.

- Это неважно, потому что никто не увидит вас мёртвым. Сложно доказать убийство, когда тела нет, синьор… очень сложно.

- Вы что, выбросите меня в озеро? Меня можно будет вытащить.

- Не в озеро. У нас другой план. Вы просто исчезнете, синьор. Как Тонио.

Глава 36

Когда лодка приблизилась к мысу, Гвидо взял фонарь и закрыл заслонку, сделав его свет почти невидимым для любого ночного рыбака, что мог бы оказаться на озере. Затем он приказал Джулиану грести к той стороне мыса, что дальше от виллы. Напрягая зрение в слабом свете Луны, Кестрель провёл лодку за утёс и спрятал в скалистой бухте. Они сошли на берет – Гвидо продолжал держать Джулиана на прицеле.

Неаполитанец повесил фонарь себе на запястье за железное кольцо и приоткрыл заслонку, выпуская немного жёлтого света. Вместе они начали карабкаться по скалам к зеву пещеры. Джулиан вспомнил рассказ Карло – как пираты прятали свои лодки за утёсом и лазали сюда за вином. «Озеро тогда было местом беззаконным» – сказал не так давно Карло. С точки зрения Джулиана изменилось оно мало.

Они продвигались мучительно медленно. Сколько минут из драгоценных пятнадцати уже прошло, сколько их отняли эти огромные, неуклюжие скалы, где ноги попадают во впадины, скользят на иле, а брюки и кожа рвутся на острых, как нож, камнях? Всякий раз, спотыкаясь, Гвидо цветасто бранился на неаполитанском, а Джулиан понимал, что у него есть ещё одна возможность спрыгнуть в озеро и сбежать, бросив Брокера и Нину на смерть. Он лез вперёд, цепляясь руками и ногами, как обезьяна.

Наконец, они достигли нужного места. Несколько шагов отделяли их от пещеры. Карло ждал внутри, выглядывая из-за занавеса кроваво-красных вьюнков и держа в каждой руке по двуствольному пистолету.

- Входите, входите, - радушно пригласил он.

Джулиан прошёл в круглую пещеру – Салон. Гвидо следовал за ним.

- Я восхищён вами, мистер Кестрель, - продолжал Карло. – И, должен признаться, испытываю некоторое облегчение. Я не был уверен, что моя стратагема сработает. Сложно поверить, что даже англичанин отдаст свою жизнь за слугу.

- Я уверен, вам этот план ничем не грозил, - это прозвучало как комплимент Гвидо. – Где мой слуга?

- Я провожу вас к нему, - Карло повёл пистолетами, показывая, что Джулиан должен идти вперёд к люку в центре пещеры.

Люк был открыт, а рядом стоял фонарь. Гвидо первым спустился по лестнице, за ним пошёл Джулиан. Карло ждал наверху, держа фонарь над люком и не сводя пистолета с Джулиана, так что Кестрель был освещён снизу и сверху. При спуске вниз вокруг сомкнулась тишина и остались только звуки этого тёмного и тесного мирка. Резкое, тяжёлое дыхание Гвидо наполняло его уши; его собственные шаги отмечали спуск, как барабаны, что дают дробь при исполнении приговора.

Он достиг самого низа и ощутил уже знакомое чувство – как будто находится под водой. Сине-зелёная мозаика на стенах и сводчатом потолке приглушала свет фонаря. Диковинные рыбы пялились со всех стороны, а растения тянули свои живые отростки.

«Я собираюсь погибнуть в подводной сказке, - подумал Джулиан. Его разум сыщика, подобно бестелесному существу, пытался осознать происходящее. - Почему я должен умереть здесь? Что они могут сделать с моим телом? Им придётся вытаскивать его наверх».

Сзади послышались надсадные стоны. Он повернулся. Брокер и Нина стояли рядом, спинами к стене. Джулиан заметил, что их запястья связаны вместе и прикованы к железной скобе. Рты были заткнуты тряпками. Глаза Брокера были полны мучительного раскаяния. У Джулиана перехватило дыхание. Во взгляде слуги не читалось ни капли упрёка, хотя во всём происходящем ужасе был виноват Кестрель.

Джулиан подавил чувство вины. Сейчас он не мог позволить себе такой роскоши. Он повернулся к лестнице, по которой как раз спускался Карло. Добравшись до низа, он поставил фонарь на пол и снова направил оба пистолета на пленника. Гвидо так же позаботился о Брокере и Нине.

- У вас четыре пистолета, - заметил Джулиан. – Уверен, вы можете развязать пленников, или хотя бы вытащить кляпы.

- Сейчас вы сможете сделать это сами, - ответил Карло, - пока у вас есть возможность.

«Он наслаждается этим, - подумал Джулиан. – Тем лучше, если я смогу потянуть время. Пусть говорит. Каждая секунда его промедления бесценна».

- Почему здесь Нина?

- Это приманка, на которую мы поймали вашего слугу, - ответил Карло.

- Она в сговоре с вами?

- Нет, нет, - рассмеялся Карло, - она была жертвой собственной ревности. Гвидо сказал, что был в Соладжио и слышал, как Роза хвасталась, будто Брокер приходил к ней ночью. Бедная малышка Нина была в отчаянии. Гвидо посоветовал ей: «Ты должна пригласить Брокера на прогулку этим вечером – подальше от деревни, к пещерам». Нина так и сделала. Она и Брокер были здесь после бури, где их поджидали мы с Гвидо.

- Мы теряем время, - пробормотал Гвидо.

- Ба! – воскликнул Карло. – Нам некуда спешить. Здесь нам никто не помешает. Говорят, здесь живут привидения, так что слуги не любят ходить сюда ночью. Кроме того, все думают, что я пропал в буре, а ты меня ищешь. А эти голубки, - он указал на Брокера и Нину – не вызовут подозрений тем, что куда-то исчезли вместе. Ну а мистер Кестрель просто задерживается в Милане.

- В саду полно солдат, - напомнил Гвидо.

- Да, мой трусливосердечный друг, но это немцы, а значит они всё делают точно и методично. Я наблюдал за ними – они ни разу не приближались к пещерам. Да и зачем? У них нет причин думать, что тут происходит нечто зловещее.

- Это не повод испытывать судьбу, - настаивал Гвидо. – Нам нужно убить их и покончить с этим.

Нина захныкала сквозь кляп. Брокер смотрел на неё с сочувствием. Джулиан же обратился к Гвидо:

- Это не очень подходящее высказывание для человека вашего призвания.

Гвидо прищурился, его большой палец напряжённо ударил по стволу пистолета.

- Мы знали, что вы догадаетесь, - заметил Карло. – Вы должны были начать подозревать очень рано, иначе зачем выяснять, знает ли Гвидо латынь?

Джулиан пожал плечами.

- Я случайно узнал, что он умеет читать и писать, что счёл необычным для неаполитанца его положения. Не только потому что у него не было бы возможности учиться, но не было бы и необходимости. В Неаполе есть только одна группа людей, которым важна грамотность. А когда я узнал, что Гвидо владеет латынью, я был уверен, что он был одним из них. Или, скорее всё ещё остаётся им – католическим священником, чьё рукоположение сохраняется до конца его дней, а чьи таинства, каким бы дурным священником он не был, остаются в силе.

Лицо Карло закаменело.

- Это правда. Я думаю, вам уже пришло в голову, что чрезмерный ум не идёт вам на благо?

- Сейчас я и правда могу найти в своём сердце желание быть чуть глупее.

Карло внезапно улыбнулся, на миг превратившись в того учтивого патриция, очаровательного придворного и дружелюбного либерала. Это был очень приятный человек. Неудивительно, что он зашёл так далеко.

В следующий миг его улыбка пропала, и он снова стал убийцей.

- Я смотрел, как вы кусочек за кусочком собираете всю картину. Вы усомнились, что мой брат мог устроить фиктивный брак. Вы изучали наше родословное древо. Вы предупредили Франческу, что нельзя везти на виллу Никколо. Я утешал себя мыслью о том, что у вас нет никаких доказательств. Но потом я обнаружил, что собираетесь к Пальмиери.

- Как вы об этом узнали? – спросил Джулиан.

- И снова я должен благодарить малышку Нину. Вскоре после того, как мы приехали на озеро, я начал думать, как узнать, что вы подозреваете и что собираетесь делать. Гвидо сообщил, что ваш слуга очень верен и умён, а значит его не выйдет купить или обмануть. Тогда мы велели Нине шпионить за ним. Это было просто. Гвидо подружился с ней – священник знает, как разговорить женщину – и вскоре они уже изливала ему своё беспокойство о том, что Брокер изменяет ей с Розой. Гвидо сказал, что нужны доказательства – и она стала следить за каждым его шагом, подслушивать разговоры, воровать письма. Конечно, она делилась всем с Гвидо.

Сегодня утром она была в комнате Брокера, искала, нет ли там каких-то подарков от Розы, когда услышала, как идёте вы, и спряталась в шкафу. Она слышала весь ваш разговор. Конечно, она не поняла большую часть, ведь вы говорили по-английски, но разобрала имя «Пальмиери», что прозвучало дважды. Я думаю, он дал вам нужные сведения?

Джулиан не видел смысла спорить.

- Да. Я знаю, что маркез Лодовико втайне обвенчался со своей женой Изоттой во второй раз в 1793 году. И я знаю, почему.

- Странное дело, - проговорил Карло, - мне никогда не приходило в голову, что он может прибегнуть к такому простому средству. Когда Гвидо разыскал меня и рассказал, как венчал моего брата с Джульеттой Петрони много лет назад, для меня имело значение лишь то, что Джульетта была жива, когда Лодовико венчался с Изоттой. Это делало Лодовико двоеженцем, Ринальдо – бастардом, а меня – наследником, - его губы скривились. – Я никогда не думал спросить, была ли Джульетта жива, когда родился Ринальдо.

Джулиан воздержался от рассказа о том, как сам пришёл к этим выводам. Он хотел, чтобы Карло говорил – сейчас не время хвастаться своим умом.

- Вы ничего не знали о браке Лодовико и Джульетты, пока вам не рассказал Гвидо?

- Нет, ничего. Но история Гвидо прояснила многое из того, чего я раньше не понимал. Мой бедный брат! – Карло рассмеялся с горьким удовлетворением. – Должно быть, он сошёл с ума, когда понял, какую глупость совершил, женившись на певице. Он не мог расторгнуть этот брак, не дав ему огласки, а он скорее бы дал перерезать себе глотку, если вы простите мне этот намёк, чем вызвал бы гнев отца. В конце концов, он избавился от Джульетты, убедив её с помощью Гвидо, что Гвидо – не священник, а брак – не брак вовсе. Но когда он вернулся в Милан из Неаполя, наш отец потребовал, чтобы Лодовико женился. Он был первенцем и должен был иметь наследника. Мой брат долго сопротивлялся, а я тогда не мог понять, почему. Но в конце концов страх перед отцом пересилил, и он решился на двоежёнство. Но зачем я вам это рассказываю? Вы определённо и сами об этом догадались.

Он выпрямился, внезапно приняв очень деловой вид. Гвидо вытянулся. Джулиан почувствовал, что его время на исходе.

- Я не всё понимаю, - быстро сказал он. – Например, почему Гвидо ждал тридцать лет, прежде чем рассказать вам о Джульетте.

- Лодовико заплатил ему и потребовал покинуть Италию, - ответил Карло. – Гвидо уехал в Испанию, где вёл совершенно недостойную священника жизнь, и в итоге попал в тюрьму. Выйдя на свободу, он остался без гроша. Тогда он пришёл ко мне и предложил продать интересные сведения о браке Лодовико и Джульетты. Я убедил его поделиться знанием сейчас, пообещав отплатить, когда сам стану маркезом Мальвецци.

- Что вы и решили устроить, - продолжил Джулиан. – Кто из вас убил Лодовико?

- Я, - ответил Карло. – А сейчас, мистер Кестрель…

- И должен сказать, вы разыграли всё блестяще, - не останавливался Джулиан. – Вы не оставили ни единого намёка, что мог бы изобличить вас. Вы даже сделали пыж из нотной бумаги. Я думаю, вы хотели переложить вину на Орфео?

- Эта мысль приходила мне в голову, - признал Карло. – Конечно, я не знал, что он окажется настолько любезен, чтобы исчезнуть и тем самым навлечь на себя все подозрения, или что граф Раверси окажется таким ослом и скроет убийство, испортив всё расследование. - Карло улыбнулся своим воспоминанием. - Фортуна благоволила мне с самого начала. Я приехал из Пармы в Милан с Гвидо, потом послал Гвидо на озеро разведать обстановку. Несколько дней спустя он сообщил, что мой брат собирается провести ночь почти один на вилле. Я приехал на озеро с закатом и сел в лодку, что Гвидо украл для меня. Я собирался пойти на виллу, но увидел свет в беседке и решил проверить, надеясь, что найду там Лодовико. И, конечно, нашёл.

- Вы забрались в сад по насыпи, я полагаю.

- Да, - Карло оценивающе наклонил голову. – Я вижу, вы не спросили, откуда Гвидо узнал, что Лодовико будет на вилле один?

- Не спросил, - с интересом сказал Джулиан. – Как же?

Карло неприятно улыбнулся.

- Не притворяйтесь, что не знаете. Гвидо узнал это от Тонио, которого встретил в деревне, после того как Тонио выгнали. Конечно, это делало дальнейшее существование Тонио очень неудобным. Так что утром Гвидо разыскал его и сообщил, что Лодовико убит. Он предупредил парня, что тот станет главным подозреваемым, ведь Лодовико прогнал его только вчера. Мальчишка был так перепуган, что даже не задумался о том, что у него есть алиби. Гвидо убедил его спрятаться здесь, в гротах, до заката. Больше его никогда не видели – также, как не увидят вас, вашего слугу и его подружку.

Джулиан бросил ещё один вопрос:

- Откуда вы узнали, что я вернусь из Милана один? Я мог бы привести с собой толпу полицейских.

- Я не знал, - ответил Карло. – Но отчаянныеобстоятельства требуют отчаянных мер. У меня был выбор – бежать или сражаться. Первое обошлось бы слишком дорого. Если бы я стал сражаться и проиграл, я бы мог порадоваться тому, что забрал вас с собой.

Он подошёл ближе, выступив из круга света, так что теперь Джулиан видел только его силуэт и слышал злость в его голосе.

- Меня преследовали разочарования. Падение Наполеона разрушило мою жизнь. У Лодовико было всё, а у меня – ничего. В Парме я был просто придворной собачонкой эрцгерцогини – я, один из главных министров Итальянского королевства! Шесть лет я пытался восстановить состояние и обеспечить своих детей, но всё глубже и глубже залезал в долги. И тут появился Гвидо и предложил мне титул и богатство Лодовико, если я смогу отнять одну стоящую на моём пути жизнь.

Мой план был таков – как душеприказчик Лодовико я чудесным образом обнаруживаю его брак с Джульеттой. Но когда я встретился с Пальмиери, чтобы всё обсудить, он рассказал, как помог брату устроить тайный второй брак с Изоттой, - Карло резко рассмеялся. – Лодовико сказал, будто боится, что в первом бракосочетании не были соблюдены какие-то формальности! Пальмиери, благоразумная душа, никогда не уточнял, какие. Но он подумал, что я должен знать – какие бы неточности не были допущены, они оказались исправлены до того, как родился Ринальдо.

Я был поражен. Я убил своего брата безо всякого толку. Теперь между мной и титулом стояли Ринальдо и Никколо. Я не мог убить и их, и надеяться избежать подозрений. У кого ещё мог быть мотив, кроме меня?

Моя жизнь стала ещё несчастнее. Я был вынужден играть доброго дядюшку для Ринальдо, который владел всем, чего хотел я. И я должен был это заполучить, - он мотнул головой в сторону Гвидо. – Он знал, что я сделал. Если бы он знал, что это сойдёт ему с рук, он бы предал меня. Мне приходилось выносить его требования денег и оскорбительный тон, который он позволял себе с тех пор, как мы перестали быть подельниками. Я терпел это годы! А теперь…

Карло тяжело вздохнул.

- Я снова увидел шанс. У меня появилась идеальная возможность убить Ринальдо так, чтобы вина пала на Франческу. Избавившись от них обоих, я стал бы опекуном Никколо и мог бы делать всё, что захочу. Но я, должно быть, рождён под несчастливой звездой – я был обречён выигрывать битвы, но упускать награду. Валериано признался, что он сын Лодовико и Джульетты, и это дало вам сведения, чтобы понять, что и почему я совершил. Знаете ли вы, каково это – готовить себя к двум убийствам, исполнить их и увидеть, что оба оказались бесплодны? В первый раз мне было некого за это наказать. Но сейчас, клянусь Мадонной, ты поплатишься!

- Есть одно обстоятельство, которого вы не знаете, - сказал Джулиан. – Перед тем, как покинуть Милан, я передал свои заключения графу Раверси и попросил его обратиться с ними к генеральному директору полиции. Так что вы ничего не добьётесь, убив нас, а только увеличите количество жертв, за которые вас будут судить.

Карло застыл.

- Я не уверен, что верю в это. Но если всё так и есть, мне нечего терять. Какая разница, шесть убийств или три? А мы с Гвидо можем успеть сбежать до того, как местная полиция получить причины схватить нас.

- Не успеем, если и дальше будем тут торчать, - прохрипел Гвидо. – Давайте уже покончим с этим, господин!

- Очень хорошо, - согласился Карло. – Пора отыгрывать финал этой комедии.

Джулиан не решился раскрыть, что передал письмо Раверси лодочнику. Если Карло сочтёт, что его могут арестовать быстро, он может застрелить их всех прямо сейчас.

- Отпустите их, - Джулиан посмотрел на Брокера и Нину. – Я единственный, кто виделся с Пальмиери. Они не понимают, о чём мы говорим, а власти не поверят им, если их слово будет против вашего.

- Как героически, - усмехнулся Карло, - но я не сомневаюсь, что ваш слуга посвящён во все ваши дела. А малышка Нина не захочет жить без своего возлюбленного.

Нина всхлипнула и начала извиваться в путах. Джулиан знал, что должен что-то сделать – но ничего не оставалось. Его охватывало отупляющее опустошение. Лёгкие будто пересохли, не получая свежего воздуха. Сухой, мертвенный холод этого места пробирал до самых костей. Болела каждая царапина и каждый синяк, что он получил по пути сюда. Не оставалось никакой надежды, только слабое любопытство – как он же всё-таки умрёт…

Он не должен сдаваться. Скоро у него будет целая вечность, чтобы отдохнуть. Соберись! Всегда есть, что можно сделать. Пнуть фонарь? Нет, света второго им хватит, чтобы застрелить Брокера и Нину. Броситься в драку? Не в таких условиях.

- Сейчас мы поднимемся, - сказал Карло. – Мистер Кестрель, вы идёте с нами. Это вас заинтересует.

- Он попытается сбежать, - предупредил Гвидо.

- Ты не понимаешь англичан, - сказал Карло. – Мистер Кестрель не бросит тонущий корабль с экипажем. Кроме того, я обещал ему экскурсию по пещерам, но пропустил тогда кое-какие достопримечательности, которые будет только правильно показать сейчас. Иди вперёд, Гвидо. Я прикрою тебя с тыла!

Ругаясь себе под нос, Гвидо взобрался по лестнице. Карло надел кольцо фонаря на правое запястье, чтобы обе руки были свободны, и не сводил пистолетов с Джулиана.

Кестрель залез наверх, Карло последовал за ним. Воздух наверху, пусть и в пещере, казался восхитительно чистым. Джулиан сделал несколько вдохов, и почувствовал, как голова проясняется, а чувства обретают остроту.

Он окинул Салон взглядом. В свете фонаря он казался белым и бледным. Каждая трещина и оспина здесь казались барельефов. Здесь ничего нельзя было спрятать. В Салоне всё на виду, и негде скрывать тайны. Кроме…

Да, Карло и Гвидо подвели его к прямоугольному мраморному прудику. Со стены на них пялилось гротескное лицо, чей рот был открыл в поражённом «О!» с торчащим оттуда краном. Пока Карло держал Джулиана на прицеле, Гвидо поставил фонарь, сунул пистолеты в карманы и взялся за насадку обеими руками. Он резко дёрнул её влево и повернул.

С долгим, низким стоном мраморный кусок стены отодвинулся в сторону. Гвидо снова взял фонарь, чей свет озарил помещение, едва ли достаточное, чтобы там можно было встать по весь рост или лечь и вытянуть ноги. Внутри был лишь большой горизонтальный барабан с обмотанной вокруг него цепью и воротом. Другой конец цепи был опущен в отверстие в земле.

Глаза Карло сияли.

- Вы помните, как я рассказывал вам об Ахилле Дельборго, мистер Кестрель – человеке, построившем эти гроты двести лет назад? Я показывал вам трюк с зеркалом в конце прохода, которым пугали гостей. Но это была лишь шутка. А сейчас вы увидите его настоящий pièce de résistance^[94].

Гвидо втиснулся в тайник, не выпуская фонаря, и согнулся над воротом. Джулиану он до нелепости напоминал угрюмого пса, выглядывающего из конуры.

- Сейчас, господин? – проворчал он.

- Сейчас, - ответил Карло.

Гвидо ухватился за ворот обеими руками и навалился всем телом. Тот заскрипел. Задыхаясь от усилий, Гвидо крутил его круг за кругом. Цепь яростно звякала, оборачиваясь вокруг барабана. Внизу раздался грохот, как будто они потревожили какого-то бога загробного мира.

- Достаточно, - сказал Карло.

Гвидо остановился. Во внезапно воцарившейся тишине, его тяжёлое дыхание разносилось по всей пещере. Он всё ещё не выпускал ворот и удерживал его в одном положении, давя своим весом. Джулиан понял, что если Гвидо разожмёт пальцы, барабан завертится, цепь размотается и… кто знает, что может произойти?

- Идёмте, мистер Кестрель, - пригласил Карло. – Вас заинтересует предназначение этого механизма, - он бросил взгляд на Гвидо. – Во что бы то ни стало, не опускай ворот, пока я не дам сигнал.

Гвидо кивнул, не желая тратить силы на слова. Карло подтолкнул Джулиана к лестнице и велел спускаться. Кестрель слышал, как Карло лезет за ним и подумал, не схватить ли его за ногу. Но Карло держался в отдалении и не сводил с пленника пистолетов

Когда они вновь спустились вниз, Карл подошёл к Нине, и, приставив один пистолет ей к виску, другой рукой вынул нож и перерезал верёвки, которыми она и Брокер были привязаны к скобе. Их руки остались связаны друг с другом.

- А теперь, - сказа Карло, - идите вперёд, все – вон туда.

Он повёл всех троих к проходу с зеркалом. Брокер и Нина всё время сталкивались и спотыкались. Наконец, фонарь Карло осветил зеркало – но теперь оно не перегораживало проход, а прижималось к стене. Карло поднял свет повыше, и Джулиан увидел, что стена поднялась вверх по узким желобам, открывая проход дальше.

- Так вот для чего та цепь, - сказал Джулиан.

- Да, - ответил Карло. - Я называю эту дверь вратами, ведь их можно поднять, как ворота замка. Как видите, стена просто исчезает между потолком прохода и полом пещеры наверху. Увы, у нас нет способа держать её поднятой, кроме как с помощью ворота. А поскольку я не хочу истощать Гвидо, окажите любезность и пройдите вперёд.

Джулиан, Брокер и Нина прошли через «врата». Карло шагнул за ними, и его фонарь разогнал мрак. Нина вскрикнула и рухнула на колени, потянув за собой Брокера. Джулиан огляделся, но нисколько не удивился, увидев, что Карло привёл их в ад.

Это был ещё один грот, не уступавший размерами тому, из которого они только что вышли. Но вместо подводных пейзажей, стены были покрыты изображениями мучений, что испытывают грешники. Обнажённые тела падали в огонь, висели на крюках, их терзали демоны и вытаскивали их внутренности. Ангелы смотрели сверху и заламывали руки. Свет отражался от позолоты и маленьких зеркал, придавая картинам жуткую живость.

- Добро пожаловать на Судный день, - объявил Карло. – Это лучший из трюков Ахилла Дельборго. Он убирал зеркало и поднимал «врата», так что гости, ничего не подозревая, заходили сюда, думая, что это всего лишь ещё один грот. И пока они предавались ожидаемому ужасу от созерцания этих картин, Ахилл опускал «врата» и запирал гостей внутри. Конечно, это было лишь безвредное развлечение, но я подозреваю, что оно приводило и к смертям, пусть и непреднамеренным. Это может объяснить тёмные легенды, которые ходят об этих гротах, а также – почему существование этой пещеры замалчивалось. Я узнал о ней только из некоторых смутных упоминаний в бумагах, которые получил, когда купил виллу. Я экспериментировал с механизмом и понял, что он ещё работает. Но я никому не рассказал – даже когда продал виллу Лодовико.

Джулиан едва его слушал. Он не отрывал глаз от чего-то тёмного, что лежало на полу у самого входа. Карло поднял фонарь, и свет озарил труп, лежащий лицом вниз. Жёлтые штаны и коричневая куртка свисали с оставшегося от человека скелета. Одна рука, облепленная высохшей, почерневшей кожей, была простёрта к вратам. Сердце Джулиана сжалось. Тонио.

- Вы могли хотя бы убить его, прежде чем запирать здесь, - сказал он.

- Он страдал недолго, - пожал плечами Карло. – Когда врата опускают, сюда перестаёт поступать воздух. Я думаю, именно поэтому за четыре с половиной года он совсем не разложился. А теперь будьте добры сделать шаг назад.

Карло шагнул к ним, наставив на пленников оба пистолета и вынуждая удаляться от входа. Джулиан подумал, не стоит ли отчаянно броситься на него. Но это верная смерть. У Карло были двуствольные пистолеты – он мог позволить себе промахнуться один раз, и всё равно смог бы прикончить всех до того, как придётся перезаряжать оружие.

Отведя пленников от входа, Карло начал отступать сам. Через несколько мгновений он выйдет из пещеры Судного дня, подаст сигнал и Гвидо опустит решётку…

- Я оставлю вам свет, чтобы вы могли попрощаться друг с другом, - Карло поставил фонарь в центр комнаты. – Прощайте и пусть Господь смилуется над вашими душами.

«Сигнал! – лихорадочно думал Джулиан. – Какой может быть сигнал? Наверное, звук – достаточно высокий и пронзительный, чтобы Гвидо его услышал». Кестрель мог придумать только один такой звук. Он сунул пальцы в рот и испустил долгий свист.

Немедленно раздался лязг цепи. Решётка с грохотом рванулась вниз. Карло бросился к выходу, надеясь успеть вырваться на свободу. В этот миг Джулиан кинулся за ним и оттолкнул.

Удар выбил у Карло один из пистолетов – только чудом он не выстрелил. Джулиан схватил второй пистолет за ствол, сжал запястье Карло свободной рукой и выдернул оружие. Карло вывернулся. Оставшийся пистолет лежал у их его ног. Карло потянулся за ним.

Вперёд рванулся Брокер, увлекая за собой Нину и пинком отшвырнул оружие прочь. Карло и Джулиан ринулись за им. Джулиан успел первым. Он схватил оружие и повернулся, наведя оба пистолета на Карло. Тот застыл, а потом медленно опустился.

Джулиан выпрямился.

- Вставайте, - мягко велел он.

Карло встал.

- Достаньте нож, - продолжал Джулиан тем же взвешенным, спокойным голосом, - положите его на пол и отойдите от него.

Скрипя зубами, Карло подчинился. Джулиан убрал один пистолет в карман брюк, способный его вместить, поднял нож и освободил Брокеру и Нине руки. Они выплюнули кляпы и, морщась, стали разминать запястья, судорожно вдыхая. Нина спрятала лицо у Брокера на плече, а он обнял её за талию.

Джулиан передал слуге один пистолет.

- Теперь…

- Господин!

Голос шёл отовсюду и ниоткуда, наполняя комнату. Брокер и Нина в изумлении оглядывались. Джулиан посмотрел на Карло. Тот не отрывал взгляда от точки в сводчатом потолке, на несколько футов выше «врат». Джулиан взял фонарь и поднял как можно выше.

Потолок был покрыт сценами из «Апокалипсиса». Четыре всадника как будто неслись галопом прямо в комнату. Сыны Божии и дочери человеческие сплетались в безумных объятиях. Левиафан нависал на выходом, распахнув чудовищную пасть. Карло глядел прямо в её зев.

- Господин! – повторил голос.

- Гвидо! – прокричал Карло. – Подними врата!

«Должно быть, там какая-то трубка, - подумал Джулиан. – Один её конец у во́рота, а второй – в пасти Левиафана».

- Господин, что вы там делаете?

- Это случайность. Дай мне выйти!

- Почему вы дали сигнал, когда были ещё в комнате Судного дня?

- Я не давал. Это синьор Кестрель.

- Мне это не нравится. Убейте его, господин.

Карло беспомощно посмотрел на бывших пленников, наставивших на него его же оружие.

- Гвидо, чёрт тебя побери, поднимай врата!

- Здесь что-то не так, - ответил Гвидо.

- Спокойно, - тихо предупредил Джулиан. – Скажите ему, что всё в порядке.

- Гвидо, - Карло пытался говорить спокойное, но сейчас это походило на рычание. – Всё в порядке. Англичанин мёртв.

- Нет, - бесплотный голос Гвидо упал, будто он говорил сам с собой. – Я не слышал выстрелов. Я бы услышал их, даже если бы не прикладывал ухо к трубке.

- Гвидо, Бога ради… - начал Карло.

Из пасти Левиафана донеслось низкое пение. Они напряжённо попытались разобрать слова.

- Боже мой, - прошептал Карло, - это молитва о мёртвых.

Нина взвизгнула.

- Гвидо, ублюдок! – Карло погрозил потолку кулаком. – Ты заплатишь за это! Мои сыновья найдут тебя! Клянусь, что выберусь отсюда и убью тебя своими руками!

«Всё это беспощадно логично, - подумал Джулиан. – Гвидо решил, что слишком опасно оставаться подельником Карло, ставшего довольно безрассудным, а попадись он полиции, неминуемо утянул бы Гвидо с собой. Если Карло сгинет здесь, все решат, что он утонул во время бури. Даже если кто-то заподозрит убийство, никто не свяжет его с Гвидо. Как сказал он сам: «Сложно доказать убийство, когда тела нет».

Гвидо замолчал. Сверху донеслись лишь слабый скрип и отдалённый глухой удар. Затем наступила тишина.

- Он вернул на место фонтан, - сказал Карло. – Мы запечатаны здесь… погребены заживо.

- Нет! – Нина рухнула на колени, - Благословенная Мадонна, смилуйся над нами!

- Если вы знаете какой-то выход отсюда, - обратился Джулиан к Карло – сейчас самое время упомянуть о нём.

- Здесь нет другого выхода, - опустошённо отозвался Карло.

Джулиан подошёл к вратам и осветил их фонарём. Тёмная, блестящая поверхность казалась металлической. Кестрель постучал по ней и услышал глухой звук.

- Это дерево?

- Высушенное дерево, - подтвердил Карло. – Шесть дюймов толщины. У дюжины человек не хватит сил сломать его.

- Наисвятейшая Мадонна, - страстная молитва Нины не умолкала, - если ты вызволишь нас отсюда, я обещаю носить голубое год… нет, нет, всю оставшуюся жизнь, исповедоваться каждый день и пожертвовать все деньги церкви…

Джулиан обошёл пещеру Судного дня с фонарём в руках. Она была овальной – около пятнадцати футов в длину и десяти – в ширину. Пол вымощен мрамором, стены и потолок украшены жуткой мозаикой и росписью. Он провёл пальцами по стене и постучал по ней, но не нашёл щели и не услышал гулкого звука.

Мольба Нины превратилась в рыдания. Брокер поднял её с колен.

- Успокойся. Мы с мистером Кестрелем бывали в переделках и похуже, но всегда находили выход.

Джулиан не помнил «переделки» похуже этой, но не стал об этом говорить, как и промолчал о том, что в фонаре остался едва ли дюйм свечи. Он не хотел думать о том, на что станет похоже это место без света.

Кестрель рассказал Брокеру и Нину о письме Раверси, которое отдал лодочнику.

- Если он доставит его на виллу, они узнают, что виновен Карло и пошлют на поиски.

- Но они не знают, где искать нас, - кажется, Карло находил некое удовлетворение в безнадёжности их положения. – Ни одна живая душа не знает это место, кроме Гвидо и меня.

- Вы сказали, что экспериментировали с вратами, когда владели виллой, - вспомнил Джулиан. – Кто-то должен был помогать вам – по крайней мере, держать ворот, пока вы были внутри. Я готов поспорить на что угодно, что вы нашли применение этому месту ещё до того, как продали виллу Лодовико. Не вы ли говорили мне, что власти подозревали, будто вы прятали оружие от австрийцев в последние дни Итальянского королевства?

Карло слабо улыбнулся.

- У вас отличная память, мистер Кестрель. Я поверил эту тайну одному человеку – моему старому садовнику, Маттео Ланди. Как вы знаете, он мёртв.

- Он мог рассказать об этом кому-нибудь перед смертью.

- Он дал обет не говорить про это ни слова, а это очень суеверный человек. Но это неважно. Представьте, что человек, знающий тайну той пещеры, жив. Представьте, что лодочник доставил ваше письмо, а не бросил в озеро, что более вероятно. Это не будет иметь никаких последствий. Потому что, когда за нами придёт спасение, у нас давно кончится воздух.

Глава 37

- Уже без четверти десять! – Флетчер в смятении ходил на террасе. – Гримани держит Лючию в бильярдной уже больше двух часов. Что он делает с ней?

- Если вы спросите меня, - ответил Сент-Карр, - то Орфео – не джентльмен, кем бы он не был. Спасаться, бросая в опасности женщину, а самому скрываться и ничего не делать – это просто неприлично.

- А если бы моя тетушка была мужчиной, она была бы моим дядюшкой! – отрезал Флетчер. – Мы знаем это, Беверли! Вопрос в том, что мы будем делать?

Де ла Марк пожал плечами.

- А что мы можем сделать? Это мистер Кестрель у нас состоит на должности чудотворца, а его здесь нет.

Все трое посмотрели на МакГрегора, что напряжённо ходил у перил, высматривая лодку Кестреля. Остальные гости виллы рассеялись по террасе, не обращая внимания на эту беседу.

Флетчер обратился к маркезе за своём ломаном миланском.

- Не может ли ваша светлость помочь Лючии? По крайней мере, попросить Гримани дать ей передышку. Никого нельзя допрашивать часами.

Маркеза будто не услышала. Сидя у пруда с лилиями она смотрела на озеро так же пристально, как МакГрегор. Но минуту спустя она оглянулась и ответила:

- Я не думаю, что комиссарио Гримани прислушается ко мне во второй раз. Я смогла лишь убедить его допрашивать её здесь, а не везти в тюрьму прямо сейчас.

- Я знаю, - ответил Флетчер, - и благодарен за это. Но…

Двери виллы распахнулись. Гримани вырвался наружу и спешно зашагал вниз по ступеням, то появляясь в свете фонарей, то пропадая в темноте. Занетти следовал за ним на почтительном расстоянии. Гримани пересёк террасу и приблизился к гостям. Его плечи были расправлены, а сощуренные глаза – блестели.

- Занетти! – рявкнул он.

Тот, дрожа, подошёл.

- Синьор комиссарио?

- Возьмите солдат и отведите Лючию в деревенскую тюрьму. Она может взять распятие и одеяло – но ничего больше. Никого к ней не пусть – даже дона Кристофоро.

- Вы хотите отказать ей в религиозном утешении? – неверяще спросил Донати.

- Это не ваше дело, маэстро! – огрызнулся Гримани. – Я советую вам упражняться на собственном поприще и оставить моё мне!

- Послушайте, синьор комиссарио… - начал Флетчер.

- Лодка! – закричал МакГрегор.

- Лодка! – маркеза подбежала к перилам.

К причалу действительно приближалась лодка. Маркеза и МакГрегор силились разглядеть, кто к ней прибыл. Но там не было пассажира – только лодочник с веслом на носу. Маркеза отошла от перил.

- Я знаю, - запинаясь, проговорил на миланском доктор, - я тоже надеялся, что это Кестрель.

- Должно быть, он сгинул в буре, - сказала она тихим, дрожащим голосом. – Он был настроен вернутся этим вечером. Он уже был бы здесь, если бы мог.

Лодка причалила, а её хозяин выскочил на пирс. Бруно, что дежурил на террасе, спустился встретить его.

- Что у тебя за дело? – надменно спросил он.

Лодочник был подвижным стариком с морщинистой смуглой кожей и пальцами, что всегда были согнуты многолетней привычкой держать весло.

- Я хочу увидеть англичанина.

- Которого? – Бруно выпятил грудь. – У нас тут их полная гостиная.

- Того, что всегда роскошно одет, - уточнил лодочник.

- Это милорд Кестрель. Но ты не сможешь увидеть его – даже если бы он хотел тебя видеть – потому что ещё не вернулся из Милана.

- Но он вернулся, - возразил лодочник. – Я вёз его из Комо сегодня, уже после бури.

- Ты говоришь глупости, старик!

- Я покажу тебе глупости! Он дал мне это, - лодочник достал из куртки письмо и сунул лакею, - но я не умею читать и не знал, что мне делать с этим, так что решил вернуть его.

Бруно уставился на печать. Он прищурил глаза, старательно выговаривая каждую букву адреса:

- Комм-мис-сарио Аль-фон-со Гри… Это же для комиссарио! Тебе лучше пойти со мной, - лакей взлетел по ступенькам. – Синьор комиссарио!

Все повернулись, чтобы увидеть, отчего такой шум. Бруно с поклоном передал Гримани письмо.

- Его привёз лодочник. Оно от графа Раверси. Я сразу узнал его печать, потому что он и мой господин…

- Придержи язык, - Гримани вскрыл письмо и прочитал его в свете фонаря. Закончив, он поднял изумлённый взгляд.

- Что там? – поторопила маркеза.

- Синьор Кестрель предоставил графу Раверси доказательства того, что убийства совершил граф Карло со своим подельником и слугой Гвидо.

- Карло? – выдохнула она. – Это невозможно!

- Он не мог! – вмешалась и Франческа. – Зачем ему убивать своего брата и племянника?

- Таких подробностей здесь нет, - Гримани повернулся в лодочнику, что прятался за Бруно. – Как оно попало к тебе?

- С-синьор Кестрель сам дал его мне, синьор комиссарио. Я вёз его через озеро, но тут на лодке появился этот слуга графа Карло, неаполитанец, и сказал, что что довезёт синьора Кестреля до виллу. Он и пересел в его лодку.

- О, нет… - маркеза подняла руки, будто пытаясь отразить удар. – Он не мог сделать этого! Зачем, если он знал, что Карло – убийца?

- Я не знаю, ваша светлость. Но он так сделал, и они уплыли… сюда, я так думал. Но сперва синьор Кестрель заплатил мне втрое больше и передал письмо.

- Давно это было? – спросил Гримани.

- Я не знаю, синьор комиссарио. Наверное, уже час как. Я не знал, что делать… я не хотел поднимать шум…

- Брокер ведь тоже пропал, - вдруг заметил МакГрегор. – Я не видел его несколько часов.

- И Нина тоже, - добавила маркеза.

- Куда Гвидо повёз синьора Кестреля? – спросил Гримани.

- Он… он сказал, что на виллу… так что…

- Так что ты не заметил, - закончил Гримани. – Он уже мёртв.

Маркеза стала бледной как смерть.

- Вы не можете этого знать.

- Почему вы так решили? – требовательно спросил МакГрегор.

Вместо ответа комиссарио обратился к Занетти:

- Соберите всех солдат, что сейчас на вилле и вокруг неё. Разбейте их на группы и обыскивайте побережье к северу и в глубине страны. Пошлите кого-нибудь расспросить лодочников на озере. Синьор Руга и команданте фон Краусс начнут поиск на юге и вокруг деревни.

- Да, синьор комиссарио. А те двое, что охраняют Лючию?

- Пусть остаются на своих постах. Я не хочу, чтобы кто-то воспользовался обстановкой и спас её.

Занетти закивал и поспешил исполнять.

- Я напишу Руге и фон Крауссу, - бросил Гримани. – Я буду в библиотеке.

Он вошёл внутрь. В Мраморном зале царила суматоха – солдаты уже узнали о виновности Карло и исчезновении англичанина. Гримани оставил своего секретаря говорить с ними, а сам, взяв свечу, пошёл писать послания.

Едва он запечатал готовые письма, как вошёл Занетти.

- Доставьте их немедленно, - Гримани вручил секретарю бумаги.

- Да, синьор комиссарио. Но, синьор комиссарио, я пришёл, чтобы сказать, что Лючия просит вас поговорить с ней. Она колотит в двери изнутри и кричит, что должна увидеться с вами сейчас же.

- Она собирается признаться?

Занетти заколебался.

- Она хочет сказать что-то, синьор комиссарио, но я не знаю что.

Гримани прошёл к бильярдную, что располагалась в задней части виллы. У дверей стояли в карауле две солдата. Гримани отпер дверь и вошёл.

Лючия бросилась к нему.

- Синьор комиссарио, хвала Пречистой Деве, вы пришли. Я должна вам кое-что рассказать!

Гримани поставил свечу на стол, запер дверь и положил ключ в карман сюртука.

- Ну?

- Я услышала в доме шум. Я хотела узнать, в чём дело, и подслушала разговор солдат. Они сказали, что Гвидо увёз синьора Кестреля в лодке, и что он с графом Карло собираются убить его, потому что он понял, что они убили старого маркеза и его сына. Синьор комиссарио, кажется, я знаю, куда они его увезли!

- Откуда ты можешь это знать?

- У графа Карло есть тайное место. Он прятал там ружья, когда французов выгнали и сюда вернулись австрийцы. Мой отец помогал ему. У него не было выбора – граф Карло был его господином. Однажды я проследила за ними. Я не знала, что они делают, но я боялась за папу – он тоже был этим напуган.

- Где это тайное место?

- Я не видела сама. Оно под землёй, в гротах. Я не спустилась тогда сама, потому что папа и граф Карло увидели бы меня. Но я видела, как граф Карло спускается вниз по лестнице с ружьями, а потом вылезает уже без них.

- Возможно, он спрятал их в гроте, - возразил Гримани.

- Нет, синьор комиссарио, я спускалась туда на следующий день, и ничего там не видела. Наверное, там есть тайник, куда можно попасть только повернув ворот, что спрятан за фонтаном в Салоне.

- Это нелепо, - ответил Гримани.

- Это правда! Я видела, как отец делает это! Он повернул кран у фонтана, и прошёл в проход за стеной. Там был большой ворот с цепью, мой отец поворачивал его и держал, пока граф Карло уносил вниз ружья.

- Если такой тайник существует, и в нём прятали оружие, ты должна была сообщить о нём уже давно.

- Какая сейчас разница? – нетерпеливо крикнула она. – Сейчас надо не дать совершиться убийству. Если граф Карло и Гвидо собираются убить синьора Кестреля, они сделают это там! Вы должны пойти и остановить их!

Гримани смерил её спокойным, оценивающим взглядом. Наконец, он сказал:

- У меня есть только твоё слово, говорящее, что такое место существует. И ты уже показывала себя недостойной доверия свидетельницей. Я не верю в твои слова.

Она распахнула глаза.

- Вы не верите мне? Зачем мне лгать?

- А почему я должен верить? – парировал он.

- Потому что я говорю правду! Я клянусь Богом и Мадонной и всеми святыми! Как мне убедить вас?

- Дай мне Орфео.

Она резко вдохнула.

- Но… но вы же знаете, что он не убивал маркеза Лодовико или маркеза Ринальдо.

- Я хочу получить его, - ответил Гримани.

- Но почему?

- Он отвергает закон. Он рыскал где-то в округе, давал о себе знать, но отказывался показаться. Он насмехался над моей властью, что исходит от вице-короля. Я всё ещё не уверен, что он не был убийцей. У меня нет доказательств вины графа Карло, кроме письма от графа Раверси, что основано лишь на выводах синьора Кестреля. А синьора Кестреля здесь нет.

- Но я говорю вам, как найти его, - настаивала она, - но вы меня не слушаете!

- Я слушаю. И повторяю – я не верю тебе.

Он собрался уйти. Лючия бросилась ему вслед и схватила за фалду.

- Дайте мне поговорить с маркезой!

Гримани обернулся к ней.

- Ты не сможешь поговорить ни с кем. И никто не узнает, о чём ты мне говорила сейчас. Если синьор Кестрель погибнет в пещерах, виновна в этом будешь ты. Я знаю, ты не любишь его, но хочешь ли ты быть его палачом? Кроме того, он станет не единственной жертвой – пропали также его слуга и камеристка маркезы.

Лючия заломила руки.

- Благословенная Мадонна, помоги мне, скажи мне, что сделать…

- Время уходит, Лючия. Они могут уже быть мертвы. Хотел бы этого Орфео? А если хотел бы – стоит ли он такой преданности? Если ты веришь, что он не преступник, тебе нечего за него боятся…

- Вы придумаете, как обвинить его! Вы так ненавидите его, что можете даже… - она замолчала.

- Что я «могу даже»?

Она покачала головой и ничего не ответила.

- Нам больше не о чем говорить, - подвёл итог Гримани. – Доброй ночи, Лючия.

- Нет! – она схватила его за рукав и умоляюще посмотрела. – Вы дадите трём людям умереть?

- Это ты даёшь им умереть. Я лишь исполню свой долг полицейского.

Тяжело дыша, она отпустила его рука и отошла. Он подождал. Наконец, девушка сказала:

- Эти три человека внизу – вы ведь их приводили ко мне тогда у синьора Руги?

- Да, - быстро ответил Гримани. – Орфео – это кто-то из них?

- Да, - она повесила голову, - если вы приведёте их сюда, я покажу, кто.

- У меня нет времени на игры. Просто скажи, кто это.

- Как я могу? Я даже не знаю их имён, - он вздёрнула подбородок. – Кроме того, если я должна предать Орфео, я бы хотела посмотреть ему в глаза и сказать, почему. Даже Иуда не предавал Господа исподтишка.

- Это кощунство! Хуже – это очередная уловка, которая заранее предупредит негодяя и даст ему шанс сбежать!

- Нет! Даю вам слово, что просто скажу вам, кто это?

- Ты готова поклясться в этом Богом, Мадонной и своей надеждой на рай?

- Я клянусь, - прошептала она.

Когда лодочник привёз письмо на виллу, Джулиан изучал «врата» в свете фонаря. Преграда была такой толстой и твёрдой, что маленький, острый нож Карло не мог повредить ей. На поверхности не было выступов, за которые можно было бы схватиться, а в пещере – ничего, что сгодилось бы на роль рычага. Это было дерево, оно могло гореть – но медленно и испуская дым, в котором они бы задохнулись.

- Мы могли бы пальнуть в неё, сэр, - Брокер с надеждой сжимал пистолет.

Джулиан покачал головой.

- Это не поможет. Пуля оставит маленькую дырку… или вовсе отрикошетит и попадёт в кого-то из нас, - он задумчиво добавил, - но ты подал мне идею. Синьор граф, у вас есть пороховница?

Карло невольно сунул руку в карман брюк.

- Зачем?

- Будьте добры, положите её на пол и отойдите прочь.

- Что вы собираетесь делать? – настаивал Карло.

- Если Брокер и Нина не против, я бы попытался взорвать эту дверь.

- Вы безумец! – воскликнул Карло. – Она слишком толстая! Вы убьете всех взрывом или обрушите потолок и замуруете всех нас здесь!

- Поскольку мы уже недурно замурованы, я не знаю, почему бы не попытаться. И я не надеюсь на взрыв, что пробьёт дыру – лишь рассчитываю расколоть дерево достаточно, чтобы дверь можно было выбить, - он повернулся к Брокеру и Нине. – Что вы скажете? Я думаю, у нас есть шанс спастись, но граф Карло может оказаться прав – взрыв способен погубить нас.

- Давайте попробуем, сэр, - ответил Брокер.

- Да, прошу вас! – взмолилась Нина. – Всё, что угодно, чтобы выбраться!

- Отлично, - сказал Джулиан. – Вашу пороховницу, синьор граф.

Карло не двигался.

- Вы должны понимать, - сказал Джулиан, - что мне неважно, получу я порох из ваших рук или сниму с вашего трупа.

Карло вынул пороховницу и бросил. Нина отскочила в страхе.

- Порох безвреден, пока его не поджечь, - успокоил её Джулиан.

Он подобрал пороховницу. Это была медная грушевидная вещица с гербами Мальвецци с обеих сторон – меч и змей. Потрясая свою добычу, Джулиан счёл её достаточно полной и открыл клапан, что позволял высыпать порох понемногу. Затем он встал шагах в десяти от дверей и принялся двигаться к ним, оставляя за собой тонкую дорожку из пороха.

- Что он делает? – спросила Нина.

- Создаёт запал, - ответил Карло.

Джулиан добрался до самой двери и поставил пороховницу так, чтобы открытое горлышко касалось дорожки.

- Когда я подожгу тот конец, - объяснил он Нине, - пламя сожжёт порох и доберётся до пороховницы.

- Разве он не взорвётся, как только вы его зажжёте? – спросила девушка.

- Рассыпанный порох не взрывается, - ответил Джулиан. – Он горит. Взрывается только плотно сложенный порох – как тот, что в пороховнице, и я надеюсь, у нас получится достаточно сильный взрыв.

Он подошёл к верёвкам, которыми были связаны Брокер и Нина.

- Вот, - он протянул их своему слуге. – Свяжи графу Карло руки за спиной.

- Это обязательно? – надменно спросил он.

Джулиан криво улыбнулся.

- О, я думаю, с вами, синьор граф, никакая предосторожность не будет излишней.

Брокер связал Карло руки. Джулиан оглядел комнату и нахмурил брови.

- Нам лучше отойти, как можно дальше. Взрыв может задеть и нас.

Брокер, Нина и Карло отступили к противоположной стене Судного дня и вжались в стену. Джулиан вытащил свечу из фонаря и поджёг порох и также вытянулся у стены. Зачарованные, они смотрели как маленький, искрящийся, шипящий огонёк карабкается к пороховнице.

Ночь была такая холодная, что МакГрегор убедил маркезу перебраться в гостиную. Здесь она продолжила нервно ходить из угла в угол, как делала это на террасе с тех пор, как услышала об опасности, грозившей Кестрелю. МакГрегор также мерил гостиную шагами. Франческа и Валериано сидели на диване и смотрели на них с молчаливым сочувствием. Донати занял свой любимый стул в углу, Себастьяно стоял рядом с ним. Сент-Карр и Флетчер сидели в оконной нише, а де ла Марк прислонился к стене неподалёку.

Вошли два солдата и ввели Лючию. За ними следовали Гримани и Занетти.

- Ну? – спросил комиссарио.

Она посмотрела на де ла Марка, Сент-Карра и Флетчера. Де ла Марк выпрямился, Сент-Карр и Флетчер встали. Девушка сделала глубокий вдох и медленно направилась к ним. Она прошла мимо де ла Марка, мимо Сент-Карра и остановилась около Флетчера.

- Прости меня. Если я не укажу на тебя, три человека погибнут. Ты – Орфео.

Он уставился на неё, раскрыв рот, чтобы заговорить, но потом замолчал и вгляделся в её лицо. А потом на его губах появилась улыбка.

- Я прощаю тебя.

Лючия закрыла глаза и испустила вздох облегчения.

- Она сумасшедшая! – воскликнул Сент-Карр. – Из Хьюго такой же Орфео, как из меня! Скажи им, Хьюго!

- Прости, Беверли, - Флетчер всё ещё не отрывал глаз от Лючии. – Я не мог сказать тебе раньше.

Сент-Карр потерял дар речи.

- Как чудесно! – воскликнул де ла Марк. – Эта загадка получила самое лучшее решение! Вы должны нам спеть!

Флетчер возмущенно посмотрел на него.

- Сейчас не время!

Гримани мрачно и торжествующе улыбался.

- Синьор Флетчер, вы арестованы именем вице-короля Ломбардо-Венеции, - он повернулся к солдатам. – Взять его.

Те схватили Флетчера за руки.

- Вам не нужно делать этого! – взмолилась Лючия. – Он не сбежит!

- Не волнуйся, Лючия, - сказал Флетчер.

Её лицо смягчилось.

- Зови меня Барбариной, как ты делал тогда.

- Тогда, не волнуйся, Барбарина, - с улыбкой ответил он.

Девушка повернулась к комиссарио.

- Я отдала вам Орфео. Теперь спасите людей, пока не стало слишком поздно!

- Возможно, уже поздно, - ответил Гримани, - но я сделаю всё, что смогу.

Но тут со стороны дверей раздался голос:

- Я и в мыслях не имел доставлять вам столько хлопот, синьор комиссарио.

Всё обернулись. На пороге стояли Кестрель, Брокер, Нина и Карло. Одежда на них была грязная и порванная, лица и руки почернели от порохового дыма, от них сильно пахло серой.

- Спасибо, Господи! – воскликнул МакГрегор.

Глаза Лючии загорелись, но потом наполнились тревогой и раскаянием, стоило ей посмотреть на Флетчера.

Маркеза вскрикнула, подбежала к новоприбывшим и рухнула в объятия Кестреля.

Джулиан крепко обнял, смеясь, и прошептал:

- Ты вся пропахнешь серой!

- И что? – ответила она, уткнувшись ему в плечо. – Если бы ты знал, что я пережила, пока думала, что могу потерять тебя… потерять шанс объясниться с тобой… - она всхлипнула и отстранилась. – Я не могу сказать тебе сейчас… позже, когда мы будем одни.

МакГрегор, что топтался у маркезы за спиной, вырвался вперёд и сжал руку Джулиана.

- Я не скоро забуду, как ты всех нас напугал! Я предупреждал тебя, когда ты собрался влезть в это расследование…

- Да, мой дорогой друг, - с чувством отозвался Джулиан. – Вы были кругом правы и разумны, а я – опрометчив и безрассуден.

- Ну, я бы не стал так далеко заходить, - хрипло ответил МакГрегор. – Ты ведь и правда всё раскрыл и вышел целым и невредимым… едва -едва!

Перед Джулианом появился мрачный Гримани.

- Вы готовы сделать заявление против графа Карло?

- Более чем, - ответил Джулиан.

Он кратко рассказа о том, как Карло и Гвидо пытались похоронить их заживо в пещере Судного дня, как Карло угодил в ловушку с ними, и как они взорвали дверь порохом. Их слушали в изумлении. Тайный грот вызвал огромный интерес, и маркеза с облегчением сказала, что завтра же побывает там.

- Я бы не советовал, - сказал Джулиан. – Проход теперь завален обломками и может обрушиться.

- Я пошлю рабочих укрепить его, - ответила она, - я должна увидеть это – место твоего триумфа, Джулиано!

- И кто-то должен вынести оттуда тело бедного Тонио и похоронить как подобает, - заметил Донати.

Франческа же обратила тревожный взгляд на Карло, который стоял со связанными руками чуть поодаль с патрицианским презрением на лице.

- Почему он сделал это? – спросила она Джулиана. – Как он мог убить своего брата и племянника?

- Мы все хотим это узнать, - сказала Беатриче, но не нужно утомлять синьора Кестреля вопросами, не дав ему возможности отдохнуть, переодеться и подкрепить силы. Нине и Брокеру также нужна забота. Себастьяно, будь добр, позвони в колокольчик. Нам нужны свечи, горячая ванна, кофе – много кофе! Я уверена, никто не захочет пойти спать, пока синьор Кестрель не расскажет всё!

Гримани сказал секретарю:

- Возьмите солдат и проводите графа Карло в казармы в Соладжио. Я думаю, команданте фон Краусс найдёт для него помещение, более соответствующее его положению, чем деревенская тюрьма. И передай поисковым группам, чтобы бросили искать синьора Кестреля и начали охоту на Гвидо.

Он повернулся к Флетчеру.

- Кажется, у вас будет передышка перед допросом, синьор. Недолгая, это я могу обещать. – Гримани повернулся к солдатам. – Заприте его в бильярдной и держите под стражей. Занетти, не спускайте глаз с синьора Сент-Карра. Он может знать о синьоре Флетчере куда больше, чем показывает.

- Он ничего не знает, - немедленно вставил Флетчер.

- И вы позаботились об этом, верно? – крикнул Сент-Карр. – И это было просто! Глупцу Беверли можно рассказать любую байку, а он не придумает ничего лучше, кроме как поверить внеё! – его губы тряслись. – Я доверял вам! Я доверял вам, а вы лгали мне!

- Простите, - беспомощно ответил Флетчер.

- Уведите его, - приказал Гримани – ему надоели выражения чувств.

- Позвольте мне пойти с ним, - взмолилась Лючия.

- Это исключено, - ответил комиссарио.

Солдаты повели Флетчера прочь.

- Мне так жаль! – кричала девушка вслед.

- Здесь не о чём делать, - заверил её он. – Со мной всё будет в порядке.

- Я знаю, ты поймёшь! Я чувствую, - она прижала руки к сердце. – Я буду рядом, что бы не случилось. Я никогда не оставлю тебя, пока ты в опасности.

Флетчер улыбнулся.

- Тогда мне больше нечего желать.

Его вывели.

МакГрегор взял Джулиана под руку.

- Идём. Тебе нужно подняться наверх и принять горячую ванну. Ты, должно быть, продрог до костей.

Джулиан позволил себя увезти. Когда их с МакГрегором уже никто не мог услышать, он спросил:

- Почему Флетчера арестовали?

- Он признался, что он – Орфео.

Джулиан замер.

- Что?

- Застал тебя, врасплох, верно? – хохотнул доктор. – Ну что же, даже ты не можешь знать всё.

- Я сбит с толку. Что, во имя всех чудес мира, заставило его сделать это?

- Его выдала Лючия. Я не уверен, но кажется для того, чтобы спасти тебя.

- Боже правый. Что за адский узел.

- Ты можешь как-то помочь ему? – спросил МакГрегор.

- Да. У меня остался ещё один козырь. И, похоже, мне придётся разыграть его.

Глава 38

Брокер явился в комнату Джулиана спустя четверть часа, настолько чистый и аккуратный, как будто этим вечером и шага не ступил за пределы виллы. Он принялся раскладывать вечерний костюм Кестреля, делая вид, что не слышит предложений отдыхать всю ночь.

- Ты хотя бы перекусил? – спросил Джулиан. – Я хочу, чтобы ты упал от усталости и заснул прямо на ковре.

- Я выпил вина с печеньем, сэр.

- Это прекрасное подкрепление сил, если ты мышь.

- Сэр, - Брокер положил щётку на для одежды и посмотрел на Кестреля с болезненным несогласием. – Я не могу отпустить вас вниз, если вы будете выглядеть не как с иголочки. Это выставит меня в дурном свете, сэр, ведь все будут знать, что это я вас подвёл.

- Да, я понимаю. Я не могу ставить под угрозу твою репутацию, - он попытался прийти к компромиссу, разделив с Брокером холодное мясо, сыр и другие угощения, что вскоре принесли на подносе. После трапезы, Джулиан закончил одеваться и посмотрел на себя в зеркало. Казалось невероятным, что он выглядел так же, как в любой другой вечер – белый галстук, повязанный с вычурной простотой, чёрный фрак и брюки, облегающие тело, белый кашемировый жилет с белой атласной вышивкой и чёрные, блестящие ботинки. Белые лайковые перчатки скрывали царапины на руках. Он посмотрел на костюм, который был на нём сегодня, кучей лежавший в углу, как сброшенная змеиная кожа. Он надеялся, что ботинки можно спасти. Он бы не нашёл новую пару вне Англии.

Кестрель понял, что бессознательно откладывает неизбежное. Он спустился вниз. От него ждали объяснений, и пришло время отдавать эти долги.

Не успел он выйти из своей комнаты, как из дверей напротив показалась Беатриче.

- Я услышала тебя, - прошептала она. – Зайди на минуту!

Он подчинился. Маркеза закрыла ними дверь, прижалась к ней спиной и посмотрела на него печальными, но смеющимися глазами.

- Мне нужно поговорить с тобой наедине. Я ждала этого как юная крестьянка – своего возлюбленного.

- Это тебе идёт, - улыбнулся он.

- Я знаю, я поступала ужасно. У тебя есть сотня причин злиться на меня. Прошлой ночью ты отверг меня – мне даже показалось, что ты подозреваешь меня. Гордость должна удерживать меня и не давать первой обратиться к тебе; обида должна ожесточить моё сердце. Но как только ты попал в беду, я забыла свою злость, а когда ты вернулся, я утратила и гордость. Я не боюсь сделать этот шаг первой. Прости меня, Джулиано, за всё.

Она протянула ему руку. Он взял её и с поклоном поцеловал. Когда Джулиан выпрямился, маркеза смотрела на него затуманенным взором.

- Приходи ночью, Джулиано, - выдохнула она. – Скажи своему другу-доктору что-нибудь, сочини что угодно, но приходи.

Он привлёк её к себе, а она – бросилась к нему. Джулиан почувствовал, что она целует его не губами, но душой.

Когда они отстранились друг от друга, он спросил:

- А как же Орфео? Ты забыла свою злость на него?

Её лицо застыло.

- Теперь мы знаем, кто это. Я оставлю его в руках Гримани. Я знаю, что он испытывает к нему не более тёплые чувства, чем я, - её лицо смягчилось. – Теперь я свободна от него. Нам больше не нужно думать о нём.

Он ещё раз прижал её к сердцу и поцеловал, позволив этому мигу поглотить его и стереть всё, что было и всё, что будет.

Наконец, она отстранилась.

- Нам нужно идти вниз. Все ждут нас.

- Беатриче…

- Я знаю, любовь моя. Я тоже хочу послать их всех к дьяволу. Но мы не можем разочаровать их, - маркеза мягко рассмеялась. – Но этого бы не случилось, если они пришли искать нас здесь, правда?

В полночь в гостиной было светло, как днём. Беатриче, должно быть, велела зажечь все свечи, что были в доме. Они стояла на столах, в канделябрах, на каминной полке, у окон. Вся комната походила на часовню в день её святого покровителя.

Карло уже увели в Соладжио, а Флетчера – заперли в бильярдной. Остальные собрались здесь: Беатриче, Франческа, Валериано, де ла Марк, Сент-Карр, МакГрегор, Гримани, Донати и Себастьяно. Эрнесто, Брокер и Нина были приглашены господами, но почтительно держались позади. Эрнесто стоял, Брокер и Нина сидела на ковре, держась за руки. Лючия также была здесь – она сидела на оттоманке в центре комнаты, где Гримани не спускал с неё глаз. Занетти со своим переносным столиком был готов всё записывать.

Джулиан встал перед камином и начал рассказ.

- Отчасти я действовал методом исключения. Признание синьора Валериано было ложным. Маркеза Франческа слушала это с такой болью, что я убедился – она поверила в признание, а значит, сама не может быть убийцей. Тем не менее, я чувствовал, что убийства как-то связаны с родством между синьором Валериано и семьёй Мальвецци, но не мог понять, как именно.

Чем больше я размышлял, тем более невозможным мне казался фиктивный брак маркеза Лодовико. Если он сделал это, то почему потом так это скрывал и избегал интрижек с певицами? Простите, синьор Валериано, но друзья благородного человека вряд ли станут думать о нём хуже, если узнают о том, что он обманул женщину такого происхождения, как Джульетта Петрони. Меня заинтересовала противоположная возможность – не был ли этот брак настоящим.

Валериано уставился на него.

- Я спрашивал себя, кто может быть живым свидетелем этого венчания. Джульетта, её служанка Елена и сам Лодовико уже мертвы. Остаётся только священник. Я представлял себе неаполитанца лет шестидесяти, достаточно образованного, чтобы быть священником или успешно выдавать себя за него. Кроме того, он должен быть достаточно бесчестен, чтобы совершить фиктивный брак или оспорить настоящий.

- И вы подумали о Гвидо, - сказала Беатриче.

- Да, о Гвидо, который, как мне удалось выяснить, знает латынь и который появился у Карло внезапно и незадолго до убийства Лодовико. Я предположил, что это он рассказал Карло о браке Лодовико и Джульетты. Но эти сведения ничего не значили для Карло, если только брак не был настоящим. Я изучил фамильное древо, - он прошёл к нему, - и узнал, что Лодовико женился на Изотте в 1790 году. Джульетта не могла умереть раньше 1793-го. Я знал это, ведь Валериано упоминал, что через три года после смерти его матери в Италию вторглись французы.

Я спрашивал себя, мог ли Лодовико быть настолько опрометчив, что женился на Изотте, уже имея законную жену. Я вспомнил слова Эрнесто – он говорил, что единственным, кого боялся маркез, был его отец. Поскольку Лодовико был старшим сыном, отец мог требовать от него женитьбы. И Лодовико скорее пошёл бы на двоеженство, чем сказал отцу правду.

Если Гвидо рассказал Карло, что брак Лодовико и Изотты был незаконным, это давало Карло веские причины убить брата. После убийства он мог бы сделать вид, что узнал правду о тайном браке, который делает Ринальдо незаконнорождённым, а самого Карло – прямым наследником.

- Именно то, чего я ожидал от либерала, - заметил Гримани. – У них нет ни религии, ни уважения к власти. Как им отличить правое от неправого?

- При всём уважении, синьор комиссарио, - ответил Джулиан. – Я думал, что столь ценимые Карло либеральные идеи были не причиной, а следствием его жестокости. Он связал свою судьбу с французами, потому что видел в этом лучший способ возвыситься. Когда французов изгнали, он бы ничего не выиграл, откажись от либерализма. Он уже так глубоко скомпрометировал себя в глазах австрийских властей, что ему бы никогда не доверили важный пост. Отказавшись от образа принципиального человека, он бы ничего не получил. Но Карло невыносимо раздражало, что его брат оказался на вершине богатства и могущества, когда его собственная звезда закатилась, оставив только долги и воспоминания. Он как-то говорил мне о Колесе Фортуны. Когда Гвидо пришёл к нему с историей о первом браке Лодовико, ему могло показаться, что сама Судьба делает поворот этого колеса, позволяя ему снова вознестись наверх, низвергнув брата.

Но в этой теории была немалая прореха – прошло четыре с половиной года, а Карло ничего не говорил о незаконности брака Лодовико и Изотты. Возможно, он слишком поздно понял, что не может этого доказать, но я в это не верил. Карло не стал бы рисковать, убивая брата, если бы не был уверен. Значит, уже после смерти Лодовико он узнал что-то, что погубило его планы.

Я вернулся к родословному древу. Оно сказало мне, что Ринальдо родился в 1795-м году, через два года после смерти Джульетты. Я помню, как Валериано говорил – его мать верила, что Лодовико шпионил за ей. Это могло быть не фантазией: возможно, Лодовико надеялся узнать о её смерти и сделать свой брак с Изоттой законным, просто повторив церемонию.

Такой повторный брак он хотел сохранить втайне, но не мог не оставить доказательств – именно на тот случай, если законнорождённость Ринальдо будут оспаривать. Самым лучшим хранителем стал бы семейный поверенный – Пальмиери. Более того, если Пальмиери знал о повторном браке Лодовико, он мог рассказать об этом Карло. Карло был душеприказчиком своего брата – совершенно естественно, что юрист посвятил его в такие подробности после смерти Лодовико.

У Карло не было выбора, кроме как проглотить неудачу и сохранить тайну о браке брата с Джульеттой. Он лишь обновил свой замысел и стал выжидать удачной возможности избавиться от Ринальдо. Это и объясняет большой промежуток между двумя преступлениями, из-за которого я сперва полагал Карло маловероятным подозреваемым – по крайней мере, если мотив заключался в деньгах.

Возможно, мы никогда точно не узнаем, как был убит Ринальдо. Но вот что я могу предположить: ночью Карло не спал и вышел из своей комнаты. Он случайно выглянул из окна на южную террасу и увидел, как Франческа карабкается по балкону. Он подумал, что Ринальдо, должно быть, запер дверь. Более того, маркез глубоко спит, иначе Франческа не смогла бы сбежать. Поэтому он хладнокровно убил Ринальдо и попытался сделать виновной Франческу, зная, что если её признают виновной, то между ним и наследством останется только её сын Никколо, и он будет у него в руках.

- Слава Богу, что вы не дали мне привезти его сюда! – воскликнула Франческа.

- Я всё же не считаю Карло настолько опрометчивым, чтобы убить Никколо так скоро после Ринальдо, - ответил Джулиан, - но можно ли было полагаться на случай? Кроме того, вы отправили меня к своим детям, а это дало мне отличную возможность поговорить с Пальмиери. Увы, Карло узнал о моих намерениях, - Джулиан не считал нужным рассказывать, как именно, за что Нина посмотрела на него с благодарностью. – Отдаю Карло должное – он умеет быстро составлять планы. Когда я вернулся с собранными сведениями, он уже подготовил ловушку, что чуть не стала смертельной.

МакГрегор нахмурил брови.

- Но разве он не боялся, что Пальмиери раскроет, как ты приходил к нему и задавали вопросы? Если ты это сделал это, кто-нибудь другой мог бы прийти к тем же выводам.

- Вы не знаете синьора Пальмиери, - ответила Беатриче. – Он бы ничего никому не сообщил добровольно. Вся его карьера построена на умении хранить тайны.

Валериано больше не мог сдерживаться.

- Если всё это правда, значит Лодовико Мальвецци ещё больший злодей, чем я представлял! – он вскочил и зашагал по комнате, хватая себя руками за горло, будто ему не хватало воздуха. – Представлять, что он соблазнил мою мать, сделав вид, что женился, – это отвратительно. Но узнавать, что он сделал её своей законной женой, а потом заставил поверить, что она просто шлюха, а её ребёнок – бастард Божий… Будь он жив, я бы действительно убил его!

- Пьетро! – Франческа подошла к нему и нежно взяла под руку. – Дорогой мой, не нужно думать о прошлом. Слишком поздно менять его. Подумай о будущем, которое будет у тебя, меня и моих детей, твоих племяннике и племяннице! – она повернулась к Гримани. – Синьор комиссарио, можем ли мы поехать к ним сейчас?

- Вы будете оставаться на вилле, пока расследование на будет завершено, - ответил Гримани.

- Мы можем послать за детьми, - предложил Валериано. – Маркеза Беатриче, не будете ли вы добры помочь нам?

- Я не думаю, что вам теперь требуется моя помощь, - сказала та с улыбкой.

Валериано был озадачен. Через мгновение он неуверенно обратился к Эрнесто.

- Можете ли вы послать слугу с посланием для учителя моих детей?

Эрнесто поклонился.

- Вам достаточно приказать, ваше сиятельство.

- Вот видишь, - обратился Валериано к Франческе, - это… - он замер и медленно повернулся к Эрнесто. – Как ты назвал меня?

- Если я правильно понял синьора Кестреля, вы – старший законный сын моего бывшего господина. Значит вы – маркез Мальвецци.

- Но это невозможно! Я не могу быть маркезом! Ты знаешь, что я!

- Это не мешает унаследовать титул, - сказала Беатриче.

- Но у меня не может быть наследника.

- Ты не обязан иметь наследника! – Франческа сжала его руку. – Если Ринальдо тоже был законным сыном, значит наследником стал Никколо. Мой сын – твой наследник. О, Пьетро, это почти…

Они посмотрели друг другу в глаза, с трудом веря в такой поворот Колеса Фортуны. Остальные пробормотали какие-то поздравления, а потом тактично разбились на маленькие группы – все, кроме Сент-Карра, что почти заснул на своём стуле.

Как раз прибыл солдат и доложил Гримани, что они нашли Гвидо в таверне в одной-двух милях на побережье. Его отвели в казармы Соладжио. Гримани сказал, что допросит обоих завтра утром.

- Что ждёт Карло и Гвидо? – спросил МакГрегор у Джулиана.

- Я уверен, что Гвидо повесят, если он не сговориться с Карло. Было бы неудобно вешать только одного, а власти здесь ненавидят казнить людей такого происхождения, как у Карло. Но Карло убил своего брата и племянника – двух маркезов. Он может и не избежать казни. Я думаю, он будет настаивать, что происходит из древнего рода, а потому достоит обезглавливания, а не петли.

Появился ещё один посланец. На этот раз это был жандарм Руги с ордером на арест Флетчера и заключение в деревенской тюрьме. Гримани велел секретарю привести Флетчера сюда.

- Какие у вас основания удерживать его? – спросил Джулиан.

- Возможно, он был в сговоре с Карло, - ответил комиссарио. – Но в любом случае я хочу раз и навсегда выяснить, почему он сбежал с виллы в ночь убийства и почему объявил о своём присутствии здесь в ночь праздника, продолжая скрывать свою личность. Это похоже на карбонария.

Две солдата ввели Флетчера. Гримани подошёл к пленнику.

- Синьор Флетчер.

Тут Сент-Карр проснулся.

- Послушайте, комиссарио, вы не можете сделать этого.

- Не могу? – Гримани резко повернулся к нему. – Я советую вам держаться подальше от этого дела, синьор Сент-Карр.

- Я не могу «держаться подальше». Я не буду. Вы во всём неправы, если думаете, что Хьюго как-то связан с этими убийствами. Он мог выдумать себе дурацкое греческое имя и петь под окнами по ночам. Он достаточно странный для этого. Но он был не стал совершать убийство, особенно такое подлое и малодушное убийство безоружного. Он человек чести.

- Он лжец и обманщик, - отрезал Гримани. – Он обманул нас, не говоря уже обо всех остальных.

- Если так, - Сент-Карр медленно и мучительно обдумывал услышанное, - значит, у него была веская причина. Он мог служить какой-то цели, что была важнее, чем сказать нам правду.

- У него будет достаточно времени поразмышлять об этом, - пообещал Гримани. – Он не выйдет из тюрьмы, пока не выложит все свои тайны.

- Я не верю, что у него есть тайны, - ответил Сент-Карр, - А если и есть, то вас они не касаются.

- Беверли, - встревожился Флетчер.

- О, не будь ослом, Хьюго! – воскликнул Сент-Карр. – Сейчас не время спасать от неприятностей меня. Какого черта тебя сажают в тюрьму? Мой отец знает британского консула в Милане и посла в Вене, и я позабочусь, чтобы вам задали жару, если вы хоть волос на голове мистера Флетчера тронете!

- Будьте осторожны, синьор Сент-Карр, - предостерёг Гримани. – Я могу счесть вас сообщником.

- Сэр, - дрожа от негодования проговорил Сент-Карр, - я не советую вам этого делать!

- Синьор комиссарио, - мягкий голос Донати заставил обоих замолчать. – Прошу вас о милости. Прежде чем вы отведёте моего ученика в тюрьму, я хочу послушать его пение.

- Не говорите глупостей, - сказал Гримани.

- Возможно, это мой единственный шанс, - взмолился Донати, - я оттачивал этот голос. Для меня это много значит – услышать его ещё один раз.

Флетчер жестоко замотал головой.

- Нет. Нет. Я не могу.

- Вы будете, если я прикажу! – прикрикнул Гримани.

- Но я не могу…

- Мы знаем, что у тебя не было практики, - успокоил его Донати. – Мы поймём, если ты сегодня не в голосе.

- Я разрешаю, - сказал Гримани, - но забудьте обо всяких трюках, синьор Флетчер. Я знаю, как узники передают сообщения друг другу через выбранные ими песни и выдуманные слова для них.

- Тогда песню выберу я, если позволите, - сказал Донати. – Или, ещё лучше, синьор Кестрель. Он заслужил эту честь после всего, что сделал.

- Спасибо, маэстро, - Джулиан подумал секунду. – «Мир и покой твой я охраняю»^[95].

- Моцарт! – просиял Донати. – Любимый автор Орфео!

- Я не лучшем состоянии, - пробормотал Флетчер, который и правда позеленел. – Я скомкаю всю песню. Быть может, завтра.

- Не беспокойся. – Лючия сжала его руку своей. – Всё будет хорошо.

- Проведи меня в музыкальную, Себастьяно, - попросил Донати. – Я хочу аккомпанировать Орфео, как раньше.

Себастьяно провёл учителя и усадил за инструмент. Все остальные собрались вокруг. Лючия всё ещё держала Флетчера за руку. Донати сыграл начальные аккорды. Орфео сделал вдох и запел:

Мир и покой твой я охраняю

Радости милой я разделяю…

- Браво! – Донати перестал играть и зааплодировал. – Это мой ученик! Это его голос!

Никто не проронил ни слова. Все ошеломлённо уставились на певца – это был не Флетчер, а Джулиан Кестрель.

- Ты! – взорвался МакГрегор. – Ты Орфео!

- Я – Орфео, - сердце Джулиана колотилось. Он не мог смотреть на маркезу.

- Но, Боже правый! – гремел доктор. – Не хочешь же ты сказать, что проделал весь этот путь, чтобы охотиться сам на себя?

- Не на себя. На убийцу маркеза, а я был единственным, кто точно знал, что это два разных человека. Как видите, я был в уникальном положении – мне требовалось раскрыть убийство, не став обвиняемым раньше этого.

- Но постой! – МакГрегор свёл брови. – В ночь праздника я видел тебя на балконе библиотеке, когда Орфео пел на южной террасе. Как ты оказался в двух местах сразу?

- Это овеянная годами традиция комической оперы – я поменялся одеждой со слугой. Брокер вышел на балкон в моём фраке и шляпе и с подкладками, что сделали его выше. Свет падал позади него, так что вы видели лишь силуэт. Брокер смог повторить мою походку и стойку достаточно правдоподобно, чтобы вы ошиблись, увидев меня с расстояния. А пока все искали Орфео на южной террасе, Брокер побежал на север и прыгнул в озеро. Там он оставил белый клочок ткани на ветке – это знак, показывающий мне, что он спасся.

Джулиан повернулся к Лючии. Она улыбнулась, и узнавание, которое она так долго скрывала, просияло на её лице. Он подошёл к девушке и взял её за руку.

- Моя дорогая Барбарина, как я могу отблагодарить тебя за то, что ты сделала? Если бы не твоя храбрость, твоя преданность и вера в меня, я бы уже был в тюрьме, убийство осталось нерешённым, а Карло творил бы злодейства, какие бы пожелал. Всё, что случилось сегодня, - твоя заслуга.

- Простите, я что я была так жестока, - ответила она. – Я не хотела, чтобы вы выдали себя. Чем дольше я молчала, тем больше времени было у вас на поиски настоящего убийцы.

Гримани был белым от ярости.

- Синьор Кестрель, вы арестованы именем императора Австрии и вице-короля Ломбардо-Венеции, - он повернулся к солдатам. – Заковать его в наручники и бросить в тюрьму!

- У нас нет ордера! – замялся Занетти.

- Я отвечаю за это! – зарычал Гримани.

- По какому обвинению я арестован? – спросил Джулиан.

- За препятствование полицейскому расследованию.

- Правда? – де ла Марк весело поднял брови. – А я думал, что раскрытые мистером Кестрелем убийства оказали расследованию какую-никакую помощь.

- Должен сказать, - с сочувствием обратился к Гримани доктор, - Я понимаю, что вы хотите разорвать Кестреля на части. Мне это чувство знакомо. Он провёл нас всех в танце, какого я прежде не видел. Но он не преступник. И у него есть могущественные друзья – например, маркез Мальвецци.

Валериано вошёл к непривычную себе роль, подобно опытному исполнителю, которым и был.

- Конечно, мне предстоит обсудить это с вице-королём.

- А мне – с британским консулом, - вставил Сент-Карр. – И послом.

- Я уже слышал о ваших знакомых! – выплюнул Гримани. – Дьявол со всеми ними! – он махнул рукой. – Отведите его в тюрьму!

- Синьор комиссарио, - пробормотал Джулиан. – Не будет ли вам немного неловко объяснять генеральному директору полиции, что ваш главный подозреваемый был вашим соратником в расследовании?

- Вы никогда не были моим соратником! Я терпел вас – и не более!

- Не думаю, что генеральный директор увидит это в таком свете. Вы можете сделать вид, что с самого начала раскрыли во мне Орфео, но подозревали, что я невиновен, а потому держали здесь, как непосредственного свидетеля последних дней маркеза Лодовико.

Ноздри Гримани раздувались. Джулиан ждал. Всё это время он остро ощущал присутствие маркезы в углу комнаты, но не видел её. Наконец, он набрался смелости и повернулся к ней. Но голос Гримани вернул его назад.

- Прежде чем я что-нибудь решу, я хочу получить ответы. Почему вы сбежали в ночь убийства маркеза?

- Я ничего не знал об убийстве. Я услышал о том, что маркез мёртв лишь спустя несколько дней. Мы с ним несколько раз ссорились, и я решил, что наши характеры разняться настолько, что мы никогда не станем ладить.

- Вы продолжали практиковаться?

- Нет.

- Почему, если ваш голос бы многообещающим?

- Мне было бы непросто найти учителя, способного сравниться с маэстро Донати, - сказал Джулиан более спокойно. – И я никогда так и не принял идею выступать на сцене. Меня захватил энтузиазм маркеза, гениальность моего наставника и собственная любовь к музыке.

- Вы выказываете такое почтение к маэстро Донати, - усмехнулся Гримани. – Тогда почему бросили его в ночи, даже не попрощавшись?

- Вы правы, - печально признал Джулиан. – Это было вопиющей невежливостью. Прошу прощения, маэстро.

- Ты его получил, сынок, - в голосе Донати слышалось едва различимое веселье.

Джулиан испытал прилив привязанности.

«Мой дорогой маэстро, - подумал он, - вы всегда знали, что я что-то скрываю!»

- И всё же, - задумчиво сказал Донати, - мне жаль, что обучение пошло прахом.

- Вовсе нет, маэстро. Вы научили меня не только петь, но и слышать и понимать музыку, чего я не умел прежде. Вы научили меня тому, что такое быть артистом. Я навсегда запомнил это и благодарен вам.

- Я бы хотел узнать, какие приёмы ты ещё помнишь. Ты не практиковался, но твой голос обрёл лучшую форму, нежели я ожидал.

- Вынужден признать, - сказал Джулиан, - что я всё же практиковался.

- Я так и думал, - сказал Донати с улыбкой. – Но где?

- В гротах. Я заходил туда, когда отправлялся на прогулки ещё до того, как смерть Ринальдо загнала нас в дом.

- Так вот зачем ты проверял, слышен ли звук, издаваемый в гроте, снаружи! – воскликнул МакГрегор. – Ты уже тогда задумал этот розыгрыш с серенадой в саду?

- Нет. Это пришло мне в голову, когда комиссарио Гримани сказал, что расследование не движется, а граф Карло предложил нанять ищеек для поисков Орфео в Англии. Теперь мотивы Карло очевидны. Но его предложение было разумным само по себе, если не знать, что Орфео невиновен – а это знал только я. Я не хотел, чтобы наша компания разбилась, и не собирался тратить силы на охоту в Англии. Так что я решил дать всем понять, что Орфео здесь.

- Но зачем ты тогда писал ищейкам и просил помощи? – спросил МакГрегор.

- Мне нужен был предлог, чтобы уйти в библиотеку, пока все будут на террасе. Также я решил, что в долгу у Вэнса и должен предупредить его, что если поиски Орфео в Англии и правда начнутся, там не найдут и выеденного яйца. Я бы нашёл способ неявно передать это в письме.

- Но сынок, - сказал Донати, - если ты не собирался изначально отвлекать всех серенадой, зачем ты практиковался в гроте?

- Маэстро, - просто ответил Джулиан, - как я мог вернуться в это место и не захотеть петь?

Донати улыбнулся.

- Я хочу знать, - продолжил Гримани, - как вы, маэстро смогли провести больше десяти дней под одной крышей с синьором Кестрелем и не узнать в нём Орфео.

- В это нет ничего удивительно, - немедленно ответил Джулиан. – Маэстро Донати знал меня, как ученика-певца без гроша в кармане, и вряд ли ожидал, что я перерожусь в денди. Кроме того, представляясь ему как Джулиан Кестрель, я был нездоров, и простуда помешала ему узнать мой голос.

- Очень удобное совпадение, - отрезал Гримани.

Джулиан печально улыбнулся.

- Небольшая понюшка табака в носовом платке очень помогла мне устроить это совпадение. За это, маэстро, я также прошу вашего прощения. Я не мог рассказывать вам о том, что предпринимал, а если бы меня раскрыли, я хотел, чтобы ваше незнание об том, кто я, было искренним. Конечно, я был обескуражен, узнав, что вы едете на виллу с нами. Нельзя вечно изображать простуду. Мне оставалось только избегать вас и надеяться на лучшее.

Но, конечно, Донати довольно быстро раскусил его. Джулиан понял это, когда композитор рассказал, что велел Себастьяно никогда не оставлять его одного. Донати доверял Джулиану достаточно, чтобы не выдать его, но боялся, что доверие будет предано и потому дал понять – он начеку. В ответ Джулиан посоветовал Себастьяно держать под рукой заряженный пистолет, таким образом, советуя вооружиться против себя самого. Кажется, композитор принял это за жест доброй воли, которым это и было.

В воспоминания вмешался Гримани.

- Куда вы отправились после того, как покинули виллу в ночь убийства?

- Я бродил в горах около недели, а потом пробрался в Швейцарию через Лугано.

- Откуда у вас такая резкая любовь к горам?

Джулиан улыбнулся.

- Я решил, что это полезно для здоровья.

- Каждый ваш поступок попахивает тайнами и интригами. Гримани переводил взгляд с одного лица на другое, но потом вернулся к Джулиану. – А история месье де ла Марка о протеже графа д’Обре? Это были вы?

Джулиан помолчал миг.

- Граф д’Обре и правда много для меня сделал.

- Он печально известный либерал, - сказал Гримани.

- У него слишком много вкуса, чтобы быть печально известным хоть за что-то.

- Как бы то ни было, он был либералом. Он послал вас в Италию шпионить на себя и, возможно, помогать карбонариям.

- Граф д’Обре – не разжигатель революций. У него был открытый, пытливый ум, что создал ему репутацию либерала среди ярых роялистов из предместья Сен-Жермен. Но каковы бы не были его взгляды, он не навязывал их мне. Он строго советовал держаться подальше от итальянской политики.

Гримани повернулся к де ла Марку.

- Вы знали, что синьор Кестрель – это и есть протеже графа д’Обре, чьё имя вы отказались называть?

- У меня не было и тени такой мысли, - де ла Марк рассмеялся. – Но я могу представить, мистер Кестрель, как вы старались сохранить самообладание, когда я рассказывал о графе и его протеже! Должно быть, вы сочли это очень забавным, mon vieux. А может и нет. Рискну предположить, что вы пережили одну-две не слишком приятных минуты, гадая, уж не вспомню ли я имя этого протеже и не выдам ли вас. И, конечно, вы должны были передать такие сведения комиссарио Гримани, даже рискуя тем, что он будет искать этого человека. Если бы раскрылось, что вы утаили такую важную улику, люди бы задумались, почему.

Гримани задумался, его глаза превратились в щёлочки. Наконец, он спросил Джулиана:

- Я ни на миг не верю, что вы рассказали мне всё. Но прошло столько времени, что теперь нет толку вести дело против вас. Вот, что я решил. Завтра утром вы покинете Ломбардию. Официальная версия будет состоять в том, что вы нажили себе врагов в ходе расследования, и я не могу отвечать за вашу безопасность. Я дам вам жандармов, что проводят вас до швейцарской границы и проследят, чтобы вы пересекли её.

Джулиан поклонился.

- Вы очень добры, синьор комиссарио.

- И ещё одно, синьор Кестрель, - ледяные глаза Гримани встретились со взглядом Джулиана. – Я советую вам в будущем, ради вашего же блага держаться подальше от австрийской Италии, - он повернулся на каблуках и вышел.

Все начали расходится. Валериано и Франческа тепло благодарили Джулиана за то, как он изменил их жизни. Не успели они отойти, как их место заняли МакГрегор, Флетчер, Лючия и Сент-Карр.

- Я должен поблагодарить вас за то, что вы приняли маску Орфео, - сказал Флетчеру Джулиан, - но я не очень понимаю, почему вы сделали это.

- Меня попросила Лючия, - ответил Флетчер.

- Я рассказала комиссарио Гримани о тайной пещере, - объяснила девушка, - но он ответил, что не верит мне и не поверит, пока я не выдам Орфео. Я боялась говорить ему, что это и есть вы. Он ненавидит Орфео, и я подумала, что он мог бы отказаться спасать вас или даже причинить вам вред и обвинить во всём графа Карло. Так что я решила солгать, что Орфео – это один из тех трёх мужчин. Я знала, что когда вы будете спасены, всё можно будет объяснить. А если произойдёт самое страшное, и вы погибнете, я скажу комиссарио Гримани правду.

- Почему вы выбрали меня? – застенчиво спросил Флетчер.

Лючия улыбнулась.

- Просто увидела что-то в вашем лице, - она повернулась к Джулиану. – Доброй ночи, синьор Орфео. Вы не возражаете, что я снова буду вас так называть?

- Нисколько, Барбарина. Но где ты останешься на ночь?

- Я вернусь к дом синьоры Руги, - ответила она. – Она была очень добра ко мне. Я уверена, она позволит переночевать, пусть я и больше не пленница.

- Могу я проводить вас? – спросил Флетчер. Он немного покраснел и поспешно спросил Джулиана, - Если, конечно, вы…

- Мне был очень хотелось, - ответил Джулиан, - но сегодня это право заслужили вы.

- Я пойду с вами, синьор Флетчер, - сказала Лючия.

- Я тоже, - предложил Сент-Карр.

Джулиан критически посмотрел на него.

- Кажется, вы устали. Возможно, вам куда больше пойдут на пользу несколько часов сна. Выглядеть измождённым – это не то, что вам требуется.

- Правда? – переспросил Сент-Карр. – Я и правда измотан. Вы справитесь без меня, Хьюго?

- Я думаю, да, - ответил он с усмешкой и бросил на Джулиана благодарный взгляд. – Доброй ночи, Беверли, мистер Кестрель.

- Я увижу вас перед тем, как вы уедете? – спросила Лючия.

- Я буду настаивать на этом, - пообещал Джулиан.

- Тогда доброй ночи, - сказала она. – И благослови вас Бог.

- Благослови тебя Бог, - ответил Орфео.

Флетчер и Лючия ушли. Сент-Карр пожелал всем спокойной ночи и отправился спать. Наконец, Джулиан смог посмотреть на маркезу. Она, как статуя, замерла в углу – её лицо застыло и не выдавало ничего.

МакГрегор переводил взгляд с Кестреля на маркезу.

- Тогда я пойду наверх и подожду тебя, так?

- Спасибо, мой дорогой друг, - ответил Джулиан.

МакГрегор, шаркая ногами, исчез.

Джулиан и Беатриче остались наедине. Она вышла из угла и встала перед ним. Они смотрели друг на друга в молчании. А потом она подняла руку и коснулась его лица.

- Убирайся из моего дома.

Он знал, что услышит это. Все прошедшие сутки он готовился услышать это. Но почему тогда это так больно?

- Прости, - сказал он. – Я до последнего не знал, что ты чувствуешь к Орфео. Я думал, что когда убийство будет раскрыто, я смогу открыть правду, и ты поймёшь мой обман и простишь его.

- Я поняла его, - её голос сломался, а из глаз брызнули слёзы. – Но почему, почему ты должен был говорить правду, хотя уже обманул? Мы могла бы быть счастливы, если бы я этого не знала!

- Я не мог оставить Флетчера на растерзание Гримани.

- Как благородно! – напустилась она. – Как ты честен во всём, кроме любви!

- Ты бы хотела, чтобы я и дальше обманывал тебя и позволил отдать себя мужчине, которого ты ненавидишь?

- Да! Потому что мы были бы счастливы, даже если это счастье было бы построено на лжи, а так у нас нет ничего! – она задыхалась от рыданий. – Ты можешь остаться до утра. Но больше ты никогда меня не увидишь. А теперь уходи.

Он ушёл. У дверей он повернулся и посмотрел на неё в последний раз. Маркеза бесшумно ходила по комнате, задувая свечи. Он вышел.

Гастон де ла Марк ждал его, как Джулиан и предполагал.

- Куда мы отправимся? – мягко спросил он.

Джулиан думал недолго.

- К озеру.

Глава 39

Джулиан и де ла Марк отчалили от берега, и их лодка заскользила по чёрной, усыпанной звёздами, зеркальной глади озера. Хотя было два или три часа утра, и вокруг не было видно иных лодок, они говорили тихо и по-английски.

Де ла Марк оценивающе посмотрел на Джулиана.

- Я думаю, вы просто безумец, mon vieux. Я думал так с самого начала. Вы понимаете, что лишь по чистой случайности ещё не сидите на соломе в тюрьме Санта-Маргерита?

- Если так, меня бы утешила ваша компания.

- Я знаю, - де ла Марк, усмехнулся, блеснув белыми зубами. – Как вы думаете, что заставило меня так примерно себя вести?

- Я не заметил, что вам пришлось делать для этого усилие.

- О, я мог поступить куда хуже. Я был близок к тому, чтобы придушить вас, когда вы рассказали Гримани про мой альбом.

Джулиан улыбнулся.

- МакГрегор думал, что вы собирались убить меня.

- Теперь это было бы несправедливо. Я и не мечтал, считая это самым последним средством.

- Это очень любезно с вашей стороны.

- Mon vieux, верите вы мне или нет, я прибыл сюда, чтобы защищаться от вас настолько же, насколько, чтобы защитить вас. Я восхищён вами. Я был поражен с самого начала. Будь кто-то из нас женщиной, я бы влюбился. Я не мог бы сказать больше, верно?

- Это определённо одна из самых примечательных похвал, что я когда-либо получал.

- Вы не верите, что я говорю искренне, - де ла Марк откинулся на локоть и вопросительно посмотрел на Джулиана. – Интересно, а вы задумались над тем, что для меня значила потеря альбома? Вы когда-нибудь бывали не по своей воле виновны в настоящей катастрофе? Раньше я лежал без сна по ночам, обдумывая каждый шаг и проклиная себя за то, что я – слишком умный глупец, - он резко сел, опёршись локтями на колени. – Проклятие революции в том, что кто-то должен всё записывать – имена, места, источники денег и оружия. Но если эти записи попадут в руки полиции, десятки людей и всё движение могут погибнуть. Это случилось с Марончеллп и с Андраяне. Написанное пером проклято.

- И вы подумали, что записанная музыка будет менее интересна.

Де ла Марк вздохнул.

- Тогда это казалось отличной мыслью. Кто может быть лучшим шпионом, чем певец? Он постоянно ездит из города в город и встречается со всеми – знатью, армейскими офицерами, рабочими. А исполняя песни каждый вечер, он может украшать песню импровизацией, как захочет. Voila: шпион, что собирает сведения и передаёт их прилюдно, перед сотнями зрителей.

- А вы записываете всё в свой альбом и переводите на досуге.

- Это прекрасный шифр. Я сам его составил. Нет ничего банальнее, чем заменить ноты буквами алфавита, но получившиеся послания будет невозможно спеть. Нет – у меня сочетания нот имели свои значения, зависящие от интервалов, пауз и так далее. Звучит сложно, но это легко использовать, если понимать. Я думаю, Эней не объяснил вам, как это работает?

- Всё, что он сказал – шифр построен на тритоне, интервале в три целых тона, который называют diabolus in musica, потому что его неудобно петь.

- Да. Это был каламбур, конечно. Мы называем себя ангелами, но полиция прозвала нас дьяволами. Так что «дьявол в музыке» – это отличное название для ключа к шифру.

- Маркез Лодовико понял, что дело в тритоне, - сказал Джулиан. – Он везде его писал. Мы с маркезой Мальвецци нашли его на старых нотах, а я видел, как он писал его на других бумагах, когда приходил на мои уроки. Эрнесто подумал, что господин стал сам сочинять музыку.

Де ла Марк кивнул.

- Я не удивлён, что он догадался, что альбом был не просто музыкой. Повторяющиеся тритоны были странностью, которую обязательно бы заметил ценитель. Но почему он сразу не отнёс его в полицию?

- Я думаю, он не взломал шифр, - сказал Джулиан, – и не мог заставить себя отдать альбом, пока не сделал этого. По крайней мере, когда я увидел, как он записывает тритоны, я понял, что он взял альбом с собой на озеро и, что более тревожно, начал проникать в его тайну. Именно поэтому я рискнул пробраться в замок тогда ночью. Я надеялся поискать альбом внутри, но маркез поймал меня.

- Именно это я и хотел узнать. Я очень мало слышал о вашем задании после того, как покинул Милан. Мои коллеги настаивали, что я должен уехать – они боялись, что Лодовико всё поймёт, меня схватят и заставят говорить. Полагаю, на их месте я бы чувствовал то же самое. Так что я поехал в Турин, помогать революции там. Увы, она оказалась слишком неорганизованной, а исправлять это было безнадёжно поздно.

- Должно быть, так и было, - вежливо ответил Джулиан, - если даже вы не смогли ничего исправить.

- Теперь вы смеётесь надо мной. Но если бы я убедил коллег был более решительными, мы могли бы достичь чего-то. Пьемонтцы слишком привязаны к своему королевскому дому, отчего и положились на Карла Альберта, хотя всем было ясно, что у него не хватит духа повести за собой революцию. Впрочем, сейчас это неважно. Моё бегство из Ломбардии лишило меня чести с вами познакомиться, что я считаю нечестным, ведь именно я предложил вас на роль агента, что вернёт альбом. Вы знали об этом?

- Нет. Я впервые услышал о вас, когда мы встретились в «Ла Скала».

- Но я слышал о вас. Как вы позже выяснили, ваш покровитель, граф д’Обре, был другом «Ангелов». Когда он предложил послать в Италию своего английского протеже, мы подумали, что могли бы использовать вас для передачи сведений из одного города в другой. Д’Обре разуверил нас. Он не хотел, чтобы вы были втянуты в наши дела. Он очень пёкся о вас.

- Это было очень мило с его стороны.

- Не слишком громкое заявление от человека, который рисковал для д’Обре своей жизнью.

- Я рисковал своей жизнью – это уже достаточное заявление.

- Пожалуй, - согласился де ла Марк с улыбкой. – Простите, mon vieux, я забыл, что вы англичанин. Но возвращаясь к краже моего альбома – вы понимаете, что худшего момента было и не представить.

Правительство в Милане давило всех инакомыслящих. Первыеаресты начались за месяц или два, и мы знали, что будут новые. Мы, «Ангелы», смогли пока сохранить себя в тайне, но если мой альбом расшифруют, всё будет кончено.

Мы изучали все возможные варианты. Мы знали, что нет смысла обращаться к маркезу Мальвецци – он либо стал бы отрицать кражу или схватил бы посланника. Полиция поддержала бы его, а мы не хотели сталкиваться с полицией. Вломиться в Каза-Мальвецци – дело ещё более безнадёжное, ведь у маркеза целая орда крепких лакеев.

Тогда я случайно услышал, что на Карнавал вы приехали в Милан. У меня был друг в Санта-Маргерите, что сообщал обо всех приезжих иностранцах. Я сразу понял, что вы будете идеальным агентом. Вы англичанин и никак не связаны с итальянской политикой, и Лодовико в вас последнем заподозрит карбонария. Вы джентльмен и вхожи в определённые круги. И, наконец, вы любите музыку. Я тогда не знал, умеете ли вы петь, как ангел, но я был уверен, что вы ниспосланы нам небесами. Вопросы был в том, хватит ли у вас изобретательности, чтобы расположить к себе Лодовико, и отваги, чтобы разыскать альбом и украсть его?

Я убедил Энея послушать. Сперва он сомневался. Зачем, спрашивал он, молодому английскому путешественнику, помогать нам? Я напомнил, что мой альбом содержит опасные для графа д’Обре записи, и если его расшифруют, вице-король сочтёт своим долгом сообщить об этом французам. У д’Обре много врагов на родине. Его ум слишком остёр и неуправляем. Люди, чьё самолюбие он уязвил, чьи претензии разрушил, ухватятся за возможность бросить его в тюрьму или изгнать как революционера. А он был вашим покровителем. Ходили даже слухи, что он ваш отец. Если помочь нам вас бы не побудила привязанность, заменой ей послужили бы ваши собственные интересы.

Джулиан не ответил. Его мысли унеслись прочь, в декабрьский ночной Милан 1821-го года – в первую ночь Карнавала. Улицы были полны смеха, пения и людей. Соблазны были повсюду – запах свежевыпеченного панетонне, звуки вылетающих пробок, чёрные глаза, сверкающие над веером или из-под шёлковой маски. А потом на его плечо опустилась рука, и человек в чёрном плаще прошептал ему на ухо: «Синьор Кестрель, я должен поговорить с вами».

Он вспомнил тот тихий разговор у моста через маленький канал близ Порта-Романа – серебряная вода, в которой отражался свет свечей из соседних окон, обрывки песен в воздухе… И, конечно, голос Энея, смехотворно деловой и серьёзный в сочетании с клювастой карнавальной маской. Всё это походило на оперу. Но опасность для графа д’Обре была нешуточной.

Волна чувств захлестнула его. Страх за д’Обре, раскаяние за то, что оставил его на милость врагов и – самое странное – радость от того, что он может хоть отчасти отдать графу долг благодарности, тяжело висящий у него на сердце.

- Я услышал рассказ о вашей встрече с Энеем намного позже, - продолжал де ла Марк. – Я узнал, что он был немало удивлён, поняв, что поймал соловья.

Джулиан пожал плечами.

- Он сказал мне, что музыка – лучший способ сойтись с маркезом Лодовико. Я спросил, не покровительствует ли он певцам. Эней сказал, что да.

«Но вы должны понимать, синьор Кестрель, - сказал тогда Эней, - в Италии каждый думает, что умеет петь, и большая часть права. Но маркез заинтересуется лишь выдающимся голосом». Джулиан на это ответил, что по словам других, его голос имеет огромный потенциал, хотя он отказался от мысли о жизни певца. «Очень хорошо, давайте послушаем», - ответил Эней. Так Джулиан получил задание от карбонариев, спев серенаду перед человеком в маске, парой уток и полудюжиной влюблённых пар, выглянувших из окон.

- Теперь вы должны рассказать мне всё, - попросил де ла Марк. – Как вы убедили маркеза отвезти вас на озеро, и как вы нашли мой альбом.

- Мне не пришлось его убеждать. Это его идея. Я и сам был слегка удивлён. Когда я спел у него под окнами, я надеялся лишь пробудить в нём интерес. Я и понятия не имел, что его это так захватит.

- Но у вас должна была быть идея сохранить тайну своей личности – иначе почему вы не пришли к нему открыто?

- Я не пытался ничего скрывать. Я спел у него под окнами и так создал романтическую сцену, потому что знал, что маркез порывист и наделён богатым воображением, а серенада сработает получше рекомендательного письма. А ещё я знал, что человек его положения не окажет расположения тому, кто его добивается. Именно поэтому, когда он предложил мне оперную карьеру, меня было так непросто убедить.

- Восхитительно! – де ла Марк откинулся назад, уложив голову на корму лодки. – Продолжайте!

- Я сказал ему, что очень беден, но мой отец был джентльменом и не желал бы для меня такой жизни. Я сказал, что мог бы зарабатывать, давая уроки музыки. Маркез Лодовико был вне себя. «Давать уроки музыки! С таким голосом, как у вас! Если вы вынуждены добывать хлеб своим талантом, то лучше блистать на сцене, чем трудиться в консерватории». Я сказал, что по крайней мере, не хотел бы слышать своего имени в театрах или видеть на афишах. Возможно, тогда маркезу и пришла в голову мысль окутать меня тайной. В итоге я позволил уговорить себя.

- Вы – Макиавелли, mon vieux!

«Пожалуй, что так», - подумал Джулиан. Но это была не вся история. Он вспомнил, как Лодовико мерил шагами комнату в Каза-Мальвецци. Единственная лампа бросала свет на багряные занавеси и гобелены, отчего всё вокруг было погружено в красноватое сияние. «Вы правда думаете, что я могу добиться успеха? – Я знаю это! Доверьтесь мне, синьор Кестрель. Я сделаю вас величайшим тенором Италии!» Джулиан отчасти поверил ему. Он представил себя на сцене «Ла Скала», парижского Théâtre Italien, королевского театра в Лондоне… нет, только не в Лондоне. Не так он хотел вернуться домой. Но его сердце билось, голова кружилась, и он спрашивал себя, кто кого здесь соблазняет.

- Тогда, - продолжил Джулиан свой рассказ, - маркез Лодовико обо всём позаботился. Он привёл меня к маэстро Донати и убедил его поехать со мной на озеро. Маркез наслаждался тайной, которую сам создал. Конечно, эта скрытность не давала мне добраться до альбома. Но я возлагал большие надежды на наше пребывание на озере. Альбом содержал вокальные упражнения и приёмы орнаментики, так что был шанс, что маркез принесёт его с собой, чтобы показать мне. Этого не случилось, ведь он начал понимать, что с альбомом всё не так просто. Я не упускал ни одной возможности обсудить с ним упражнения и орнаментику. Но даже шесть недель спустя, только нацарапанные им тритоны показывали, что он пытается разгадать шифр.

- Вы удивительно терпеливы.

- У меня не было выбора.

На самом деле, он едва замечал, как несутся дни. Поглощённый учением, требованиями Донати, в восторге о своих достижений, он был вынужден напоминать себе, зачем здесь оказался. Когда он слушал истории учителя о певцах и их триумфах, в нём разгорались амбиции и благоговение перед собственным талантом, как будто это было не мастерство, которым можно хвалиться, а дар, который нужно заслужить. Он чувствовал вину за все силы, что Донати вкладывал в него. Он даже испытывал жалость к Лодовико, который столько сделал для него. Хотя, конечно, маркез умел остудить любую благодарность, как холод убивает цветы.

- Как же вы нашли альбом? – спросил де ла Марк. – Где он был?

- На следующее утро после того, как маркез поймал меня в замке, он приехал на виллу и сказал, что здесь же и переночует. Я решил попытаться пролезть в замок ещё раз. Ночью он рано отправил нас с маэстро Донати спать. Я помог учителю лечь в постель, а сам спустился вниз, надеясь, что маркез не заметит меня. Я как раз увидел, что он выходит перед парадную дверь. Тогда я скользнул в библиотеку и через окно посмотрел, куда он идёт. Маркез шёл по прибрежной дорожке – к беседке, где у него, как мы теперь знаем, была назначена встреча с Валериано.

Я отошёл от окна и свет моей свечи упал на письменный стол. Там я увидел альбом, который искал, - он лежат открытый, рядом со стопкой бумаг. Эней описывал мне альбом – его размер, толщину и цвет обложки. Я быстро пролистал его и увидел, что он исписан нотами, где повсюду рассыпаны тритоны. Листы бумаги были покрыты тритонами, буквами и отдельными словами. Это позволило мне увидеть попытки маркеза проникнуть в загадку шифра.

У меня не было времени раздумывать и возможности сомневаться. Я вложил листы в альбом и унёс в свою комнату. Я не мог уничтожить его, ведь я обещал Энею вернуть его, если смогу. Мы встречались с ним во второй раз, перед тем, как я покинул Милан – тогда он передал мне имена пары братьев, которые живут рядом, и которым можно доверить мою добычу. Я взял пистолеты, всё, что могло пригодиться, и сбежал.

Я нашёл братьев, о которых говорил Эней, и оставил альбом им. Мне дали лошадь, деньги и припасы, а также совет ехать на север и пересекать границу выше Кьяссо, где кишели таможенники. Я провёл неделю в Валь-Каварньи, спал в амбарах или под деревьями и бегал от таможенников, пока не стал чувствовать себя местным контрабандистом. Наконец, я спустился к озеру Лугано и подкупил лодочника, что тайно вывез меня в Швейцарию.

- Как вы узнали о смерти маркеза Лодовико?

- Только из газет, которые прочёл уже в Лугано. Я был поражён. В газетах говорилось, что он умер от сердечного приступа, но я видел, что он был совершенно здоров. Конечно, если рассуждать цинично, то его смерть пришлась мне очень кстати. Это был единственный человек, что знал моё настоящее имя, так что теперь я мог легко скрыть, что когда-то был Орфео. Это казалось благоразумным, ведь в газетах писали и о том, что миланская полиция ищет Орфео – я решил, что моё внезапное исчезновение заставило их подозревать во мне карбонария или какого-нибудь менее экзотического преступника.

Де ла Марк кивнул.

- Мои коллеги сообщили в Турин о вашем успехе и том, на что вам пришлось пойти, чтобы добиться его. Потому что мы, - небрежно добавил он, - предполагали, что это вы убили Лодовико, чтобы вернуть альбом. Я испытывал колоссальное облегчение и лишь жалел, что не могу сам выразить вам восхищение и благодарность. Потом я узнал, что вы штурмом взяли лондонский высший свет и стали самым знаменитым денди со времён Браммела. Я могу лишь сожалеть, что вы тратите такой талант на то, чтобы водить кучку аристократов за нос. С вашей смелостью и умом из вас вышел бы прекрасный революционер!

- Вы очень добры.

- А что вы подумали обо мне, - с любопытством спросил де ла Марк, - когда я появился в вашем расследовании? Вы с самого начала знали, что автор альбома – я?

- Нет. Я подумал об этом, когда услышал, что у вас идеальный слух, и вы умеете записывать мелодию прямо во время её исполнения. Но вы должны понимать – Эней не рассказал мне ничего о том, кто составил альбом, или как он попал к Лодовико. Я мог лишь разыскивать карбонария среди знакомых маркеза. Конечно, когда вы поехали на озеро с нами и постоянно намекали, что знаете об Орфео больше, чем говорите, я вас заподозрил. Но у меня не было доказательств, пока лакеи не рассказали, как отняли альбом и передали своему господину.

- Вы не думали, что это я убил маркеза Лодовико?

- Меня развлекала такая возможность. Я видел, как уязвило вас поведение лакеев. И вы могли боятся, что он узнал о шифре и содержимом альбома слишком много, чтобы оставлять его в живых, даже если бы альбом вернулся к вам. Но когда убили Ринальдо, мои подозрения рассеялись. Я не мог придумать ни одной причины, по которой вы могли расправиться с ним.

- Если вас это утешит, mon vieux, вы озадачивали меня вдвое больше, чем я вас – и это при том, что я с самого начала знал, что вы и есть Орфео. Мы – «Ангелы» – были удивлены, когда вы появились в Милане после новостей об убийстве Лодовико. Почему бы, во имя дьявола и всех его приспешников, вам браться за такое расследование?

Мы не могли оставаться в неведении, ведь вы могли действовать против нас. Я взял на себя смелость приглядывать за вами – именно поэтому я наблюдал за вами и Ла Беатриче через то интересное устройство что вы заметили в опере. Через несколько дней я пришёл к ней в ложу и выспрашивал о вас, а она, к моему удивлению, пригласила поехать на виллу. Конечно, я понимал, что кража альбома может раскрыться. Но я должен был знать, что вы задумали. Кроме того, вы придали мне храбрости. Если вы готовы на такой риск, я тоже не мог отступить.

Конечно, когда я узнал вас получше, я понял, почему вы приехали: вы безумный английский дон Кихот, который не может позволить полиции всё провалить. Куда больше меня поразило то, что меня – меня, а не вас! – заподозрили в том, что я Орфео. Это был искусный фарс. Мольер не смог бы сочинить лучше.

Всё стало не таким забавным, когда появились эти лакеи. Тогда, mon vieux, я понял, что вы – не эксцентричный, а просто сумасшедший. Что заставило вас рассказать Гримани об альбоме и протеже графа д’Обре? Лакеи не хотели проблем с полицией. Они бы придержали языки, прикажи вы им.

- Вы не оставили мне выбора, - ответил Джулиан. – В своём рассказе о протеже графа д’Обре вы очень ясно дали понять, что знаете обо мне, как об Орфео, и можете выдать Гримани в любой миг. Вы прямо мне пригрозили: ни слова об альбоме или я вспомню имя протеже. Но это был обоюдоострый меч – если бы меня изобличили, мне было бы нечего терять, и я бы рассказал Гримани всё, что знаю об «Ангелах». Так что я обернул вашу угрозу против вас. Я рассказал комиссарио всё, что вы рассказали мне – в том числе и о графском протеже.

- Я должен признать, это выбило почву у меня из-под ног. Но для вас это была пиррова победа. Если бы убийство не было раскрыто, Гримани послал бы в Париж за сведениями о д’Обре и узнал бы о молодом англичанине-остряке с чудесным голосом и по имени Джулиан Кестрель. И где бы вы тогда были?

- Там же, где бы я оказался в любом случае, не раскрой я убийство Лодовико вовремя. Гримани дал Лючии всего три дня передышки, прежде чем бы он запустил в неё свои когти. Я не мог этого допустить.

- То есть вы бы выдали себя? Даже рискуя тем, что вас повесят или бросят в Шпильберк?

Джулиан криво улыбнулся, вспомнив прогулку с МакГрегором на виллу Плиниана.

- Должен признать, я был немного не в себе.

- Неужели! – де ла Марк снисходительно покачала головой. – Я бы сказал – были совершенно безумны.

- Неужели в этом мире нет никого, ради кого вы готовы умереть?

- Лишь ради свободы, mon vieux.

Они замолчали. Джулиан опёрся на борт лодки, чувствуя, как мягко она поднимается и опускается, и слушая, как вода тихо толкает её в борта. Звёзды расплывались. Он закрыл глаза и позволил сознанию утихнуть…

Де ла Марк вернул его к бодрствованию.

- Есть ещё кое-что, что я хотел узнать. Почему вы взяли графа Раверси себе в союзники, когда раскрыли убийства?

- Мне нужно было кому-то довериться. Раверси был другом Лодовико и имеет влияние, а также обрадовался бы тому, что убийцей оказался не Орфео, которого упустили из-за секретности, которую напустил сам Раверси. Впрочем, - Джулиан улыбнулся, – это лишь одно объяснение.

- О чём вы?

- Вот второе, которое мне нравится больше. Граф Раверси – один из вас, не так ли? Он приехал к озеру, когда я и Лодовико были там – отчасти, чтобы присмотреть за мной, отчасти – чтобы оценить местные гарнизоны на случай восстания, а именно этим он и занимался, устраивая собрания местных землевладельцев с фон Крауссом. Узнав об убийстве, он помог мне так, как смог – задержал расследование, чтобы дать мне сбежать.

- Я потрясён, - в восхищении сказал де ла Марк, - совершенно потрясён, что вы смогли обвинить такой столп общества в принадлежности к карбонариям!

- Если у меня и были сомнения, - добавил Джулиан, - то вы устранили их, когда сказали, что думали, будто я убил Лодовико, когда возвращал ваш альбом. От кого вам было узнать об убийстве, как не от Раверси?

- Mon vieux, вы великолепны! Нет ли малейшего шанса привлечь вас к нашему делу?

- Мне следовало бы считать, что ваше дело сейчас испытывает большие трудности.

- В Италии – да. Здесь люди слишком много враждуют друг с другом, чтобы действовать сообща. Эта кастрюля закипает, но крышка пока держится надёжно. Революция будет во Франции. У нас есть опыт. Мы знаем, что делать.

- И что будем потом? Новое господство Террора? Новый Бонапарт?

- Меня это не беспокоит. Общество Европы нужно перетряхнуть. Пусть кто-то другой думает, что построить ему на смену. Если революционер будет слишком много думать о последствиях, он станет неспособен действовать. Как сказал ваш поэт, «Так трусами нас делает раздумье»^[96].

- Вам не кажется это немного безответственным?

- В вас говорит ваша английская приверженность к порядку. Но порядок – это привилегия искусства. А жизнь должна быть борьбой.

- Я понимаю, - сказал Джулиан. – Это вопрос философский. Я рад, что вы объяснили его мне. Иначе я бы подумал, что вы стали карбонарием из чистой злобы.

Глаза де ла Марка смеялись.

- Но, mon vieux, разве человеку не может нравится его ремесло?

- В этом есть преимущество, - согласился Джулиан. – Но я сейчас усну.

- Спите. Я отвезу нас назад.

- Вы очень добры, - Джулиан закрыл глаза, но тут же их открыл. – Я должен вам три тысячи франков.

- Три тысячи франков..? О, конечно. Мы заключили пари, что вы будете сожалеть, если отыщете Орфео. Я прощаю этот долг. Более того, если это доставит вам удовольствие, я откажусь от ухаживаний за определённой дамой. Хотя это будет досадно – когда вы уедете, я останусь тем, кто ей нужен.

«Нет, - подумал Джулиан. – Но ты можешь стать тем, чего она хочет».

- Просто не оставьте её более одинокой, чем до встречи с вами. Это всё, о чём я прошу.

Глава 40

Когда Джулиан и де ла Марк вернулись с озера, на вилле уже погасили все огни. Им пришлось идти по террасе, ориентируясь по памяти и лунному свету. На полпути к лестнице, они услышали впереди шаги. Де ла Марк замер, и Джулиан почувствовал, как он напрягся. Революционер видит врага в каждой тени.

- Bonna sera, - обратился Джулиан. – O mei, bon giorno^[97].

- Доброе утро, - из тумана появилась долговязая фигура Флетчера.

- Вы не можете войти? – спросил Джулиан.

- Я не пытался. Я не хочу ложиться спать. Не беспокойтесь обо мне, я не хочу вас задерживать.

- Поверю вам на слово, - сказал де ла Марк. – Я совершенно вымотан. Доброй ночи, мистер Флетчер. Mon vieux, я запрещаю вам уезжать завтра, не попрощавшись со мной, - он неторопливо вошёл внутрь.

- Как Лючия? – спросил Джулиан.

- В порядке, - Флетчер тяжело вздохнул. – Вы были для неё всем. Неужели вы не можете найти в вашем сердце немного любви к ней?

- О, могу и очень легко. Но я думаю, она заслуживает больше, чем немного, верно?

Флетчер сунул руки в карманы и зашагал по террасе.

- Она пообещала быть рядом со мной, пока мне угрожает опасность. Но больше никакой опасности нет.

- Вы обманули влиятельного полицейского. В австрийской Италии вы в опасности каждую минуту. Если бы я бы вами, я бы остался тут надолго.

- Но… Я не хочу ловить её на слове.

Джулиан положил руку ему на плечо.

- Мой дорогой друг, примите совет от знающего человека. Не пытайтесь быть честным. Вы влюблены, и вы в Италии. Не выказывайте милосердия.

В Мраморном зале горела одинокая лампа. Джулиан поджёг от неё свечу и пошёл наверх. Когда он проходил мимо Амура и Психеи, свеча бросила на них тёплый отблеск, сделав мраморные фигуры почти живыми и придав выражениям лиц нежность. Джулиану было больно смотреть на них. Он поднялся к себе.

МакГрегор лежал поперёк их кровати и спал в одежде. Услышав Джулиана, он не без труда поднялся, прогоняя сон.

- Хорошо. Я хочу услышать кое-какие ответы. Начнём с графа д’Обре. Он твой отец?

- Моим отцом был Ричард Кестрель, сын сельского сквайра из Йоркшира.

- А как же те слухи, о которых говорил де ла Марк? Что ты какой-то шпион д’Обре в Англии?

- У него не было шпионов. Просто его мнение не пользовалось поддержкой при дворе.

- Тогда кем ты ему приходился?

- Вы забываете, что де ла Марк говорил про l’amour à la Grecque.

МакГрегор покраснел.

- Я знаю, что это было не так!

- Верно, это было не так.

- Тогда… - неуверенно проговорил МакГрегор, - де ла Марк упоминал ещё одну историю – как ты нищим бродил по улицам и рухнул в объятия д’Обре.

Джулиан отвёл взгляд, но заговорил как ни в чём не бывало.

- Я не рухнул ни в чьи объятия. Я потерял сознание на мостовой около «Тортони», а граф подошел, чтобы узнать, что случилось.

МакГрегор уставился на него.

- Сколько лет тебе было?

- Шестнадцать.

- Что ты там делал? Почему ты потерял сознание? Ты болел?

- Я… - это прозвучит нелепо, даже немного стыдно, - я был голоден.

- Но как… почему… - пробормотал доктор.

- У меня не было денег и не было ничего, что можно заложить. Я не знал в Париже никого. Отец учил меня французскому в детстве, но я совершенно не понимал парижан. У меня были слишком хорошие манеры, чтобы я мог убедительно просить милостыню, а одежда – в слишком плачевном состоянии, чтобы найти честную работу. В beau monde^[98] бытует мнение, что вокруг столько еды и способов заработать пару пенсов, что ни один здоровый и предприимчивый человек не может умереть с голоду. На самом деле, это довольно просто.

- Но что ты делал в Париже один в таком возрасте?

- Я жил у своего дяди в Лондоне, но мне не нравилось. Так что я сбежал.

- И бежал до самого Парижа?

Джулиан иронично улыбнулся.

- Это было немного безумно. Только что отгремело Ватерлоо, и в Париже ненавидели всё английское. Я думал, что найду занятие, заработаю состояние – Бог знает, на что я надеялся. Я хотел стать кем-то… совершено отличным от того мира, который знал.

- Но почему ты уехал от дяди в город, где тебе было некуда пойти, где ты был иностранцем и не имел друзей?

Джулиан ответил не сразу.

- Дядя не позволял мне играть на пианино.

- Должно быть что-то ещё!

- Этого было достаточно. Учитывая обстоятельства.

МакГрегор посмотрел на него почти со страхом.

- Какие обстоятельства?

Снова пауза.

- Я думал, вы хотели узнать о графе д’Обре.

- Иными словами, ты не хочешь рассказывать о своём дяде.

- Не слишком. Он не был злым человеком – лишь ограниченным и лишённым воображения. Он поклонялся деньгам, потому что это было очень зримое благо, но лишённое собственного разума или чего-то столь ускользающего и неизмеримого, как красота. Моя мать сбежала от него ещё раньше, так что, как вы видите, это семейная традиция.

- Всё, что я вижу – это твоё нежелание говорить об этом, и я не могу развязывать твой язык. Так что вернёмся к встрече с графом д’Обре. Что произошло, когда ты рухнул на мостовую?

- Когда я пришёл в себя я лежал один в фиакре – так называют парижские наёмные экипажи – а слуга предлагал мне сыр, мороженое и прочее. Д’Обре посадил меня туда, чтобы я мог есть, не привлекая внимания изысканной публики «Тортони».

- Это довольно странная мысль, - сказал МакГрегор.

- Он любил такие. Он легко умел ставить себя на чужое место

- Если бы ты был обычным уличным мальчишкой, ты бы не заботился о том, кто видит, как ты ешь.

- Но граф подозревал, что я не совсем обычный. Он даже поспорил с друзьями об этом. Когда он нашёл меня на мостовой, то заметил, что моя рубашка грязная, но ногти чистые. Это была одна из его максим: если хочешь узнать происхождение человека, изучи его руки.

- Он, как будто, любил эти детективные гадания не меньше тебя.

- Он любил, раз вы упомянули об этом. Он немного поговорил со мной, понял, что я англичанин, у меня хороший почерк и взял меня в свой дом работать с английской корреспонденцией. Он жил в Англии несколько лет после Террора и завёл там много друзей. Но писем было недостаточно, чтобы это сошло за занятие, так что мне находили и другую работу. Какое-то время с помогал ему с одеждой.

- С одеждой? – изумился МакГрегор. – Ты хочешь сказать, что был… камердинером?

- Нет совсем, - весело ответил Джулиан. – Его настоящий камердинер, Джастин, не позволил бы этого. Но иногда мне позволяли помочь Джастину с мелкими поручениями – например, глажкой, которую он не любил.

- Глажкой, - ошеломлённо повторил доктор. – Откуда ты вообще узнал, как это делается?

Губы Джулиана скривились. МакГрегор явно думал, что он провёл всё детство, зубря латинские глаголы.

- У меня есть неожиданные таланты. Во всяком случае, я достаточно часто путался у графа по ногами, когда он одевался утром или отходил ко сну, и он немало говорил со мной о разных вещах, чтобы не забывать английского. Вскоре он стал делиться и своим мнением – о политике, театре, любовных похождениях. Незаметно моё положение стало меняться. Граф мог сказать: «Твой акцент нужно улучшить, Жюльен, тебе нужно учиться ораторскому мастерству». Или: «Ты должен научится ездить верхом, Жюльен, на тот случай, если я захочу, чтобы ты составил мне компанию». А когда он узнал, что я играю на пианино, ему ничего не оставалось, как посоветовать мне продолжить занятия музыкой.

Его друзья не понимали, в чём дело, но я думаю, что понимал. Графу было тридцать пять, и он не был женат. Ожидалось, что он найдёт себе блёклую жену, что училась в монастыре, а их дети будут поглощены отжившим своё миром предместья Сен-Жермен, где его мать и сёстры пытались воссоздать ancien régime^[99]. Д’Обре был либералом и циником – предателем своего сословия и христианином только по поступкам. Его семья терпеть его не могла, а появись у него ребёнок, они бы постарались отнять его. Но никлому не было дела до какого-то английского бродяги, которого он подобрал на улице и взялся воспитывать и учить.

- Это звучит ужасно напыщенно. Тебе не приходило в голову, что он просто был одинок, а ты пришёлся ему по душе?

Джулиан задумался на мгновение, а потом улыбнулся.

- Спасибо, мой дорогой друг. Я думаю, именно это я и пытался сказать.

- А когда ты начал петь?

- Это вышло случайно. Я рассказывал графу о мотиве какого-то произведения, добавляя к нотам бессловесные звуки. Тогда он странно посмотрел на меня и будто между прочим сказал, что мне стоит взять несколько уроков пения. Потом я узнал, что он нашёл мне учителя. Я ничего об этом не думал. Я всегда любил музыку, но считал себя не более чем одарённым пианистом-любителем. Я никогда не думать быть певцом.

Учитель дал мне дюжину уроков. Он сказал, что мой голос нуждается в обработке, я не знаю азов пения и едва отличаю один регистр от другого. Я был просто… прирождённым певцом. Граф сказал, что теперь я на распутье – я мог бы жить прежней жизнью или развить свой дар и выйти на сцену.

Я не хотел становиться певцом. Это была не та жизнь, о которой я мечтал. Но я чувствовал, что у меня нет выбора. Я вдруг осознал, насколько завишу от графа. Мои обязанности стали пустяковыми, а траты на моё образование – очень большими. Я не мог вечно жить из его милости. Я был обязан встать на ноги, а он указал мне путь.

Я сказал, что хотел бы стать певцом, и, если он поможет мне, я отплачу ему, когда буду зарабатывать на жизнь сам. Он не обманулся. Язык долга и обязанностей был чужд нам. Граф сказал, что был эгоистом. Он привязал меня к себе золотыми нитями покровительства и денег, и видит лишь один способ освободить меня. Он выделил мне содержание – достаточное, чтобы одеваться, держать коня и вести жизнь джентльмена. Он сказал, что это fait accompli,^[100] и я ничего не могу изменить. «А теперь, - добавил он, - мы можем быть добрыми друзьями. Я больше ничего не буду делать для вас, а вам не нужно беспокоиться о том, чтобы не показалось, будто вы выслуживаетесь. Вы сильно разочаруете меня, выказывая чувство долга. Джентльмен должен иметь принимать чужие услуги, а для человека с чувством собственного достоинства это труднее, чем оказывать их самому».

- Похоже, он хороший человек, - сказал МакГрегор, - несмотря на нерегилиозность. Я бы хотел быть с ним знакомым.

- В каком-то смысле, вы знакомы. Многое хорошее, что досталось мне не от отца, вложил Арман д’Обре.

- И ты поехал в Италию, - продолжал расспросы доктор, - и маркез Лодовико взял себе в голову сделать из тебя певца.

- Да. Но эту часть истории вы уже знаете.

- Я знаю то, что теперь знают всё, - проворчал МакГрегор. – Ты не счёл нужным рассказать раньше.

- Я боялся, что так вы не дадите мне приехать в Милан.

- Тогда почему ты продолжал всё скрывать, когда я приехал сюда за тобой?

- Присоединившись ко мне в расследовании, вы подвергли себя большей опасности, чем сами подозревали. Единственное, что я мог сделать, чтобы защитить вас – это оставить в неведении.

- Ты решил, что мне нельзя доверять, - обвинил МакГрегор.

- Я решил, что вы – самый честный и прямой человек, которого я знаю, и не хотел, чтобы вы шли против своей природы ради меня.

- Вздор! Ещё не слышал такого учтивого способа сказать, что человек не умеет хранить тайны.

Джулиан прекрасно понимал, что даже сейчас не рассказал МакГрегору всей правды. Но стоит ли ему знать о задании от «Ангелов»? Они с доктором покидают Италию. Пусть лучше ему будет нечего скрывать от полиции.

- Я думаю, Брокер знал всё с самого начала, - заявил МакГрегор.

- Да. Полагаю, я немало вырос в его глазах, когда он узнал, что меня ищет полиция целой страны. Но когда он осознал, что я собираюсь сам отправиться в их когти, он был потрясён. Это противоречила каждой догме его кредо.

- А что скажут твои лондонские знакомые об этих эскападах в роли Орфео?

- Скорее всего, подробности всего случившегося никогда не поймут даже в Милане. Когда они доберутся до Лондона, они будут едва напоминать правду. Всё будет казаться пустой забавой, на которую я пустился из-за пари.

- Люди могут захотеть услышать твоё пение, - предупредил МакГрегор.

Джулиан пожал плечами.

- Я скажу, что бросил петь, когда узнал, что теноры носят фланелевые шейные платки и корчат невыразимые гримасы, когда берут любую тону ниже высокой «Си».

- Такими остротами ты сможешь отделаться от своих лондонских друзей. Но я знаю, что ты искренне говорил маэстро Донати, что для тебя значило пение. Как с таким даром ты можешь его бросить?

- Меня к этому не приучали. Моя мать выступала на сцене, но она умерла родами. Отец воспитывал меня как джентльмена, пусть и жил в стеснённых обстоятельствах.

МакГрегор кивнул.

- Ты рассказывал, что семья отвергла его из-за этого брака. Ты хочешь сказать, он бы не одобрил, если ты бы стал певцом?

- На самом деле, он мог бы обрадоваться, - задумался Джулиан. – Он всегда говорил, что у матери был прекрасный голос.

- Так что же тебя останавливает?

- Это не занятие для джентльмена.

- Ты хочешь сказать, что позволишь Божьему дару уйти впустую, потому что это не понравилось бы людям из лондонских гостиных?

Какое-то время Джулиан молчал. Он подошёл к открытому окну и смотрел, как деревья купаются в лунном свете, а на востоке мерцает озеро.

- Когда мне было девять или десять, мы с отцом отправились отнести несколько рукописных страниц книготорговцу на Патерностер-роу. Отец стал писателем после смерти матери. Он переписывал тексты красивым почерком, переводил, составлял указатели – брался за любую работу, что давали книготорговцы. Это было в январе – в холодный и ветреный день. Отец тогда закутался в старый плащ и залатанные ботинки, а на плечи накинул побитую молью зелёную шаль. У него был синий нос и пальцы – я видел это в прорехах на перчатках. Каким жалким казался я, один Бог знает.

Мы шли по мостовой, когда увидели, как в книжную лавку заходит джентльмен. Это был солидный и явно обеспеченный человек в плаще с пелериной, чёрной фетровой шляпе и блестящих гессенских сапогах. «Это же Рэнтем! – воскликнул тогда отец. – Я знаю его по университету!» Он поспешил к джентльмену с распростёртыми объятиями. Мистер Рэнтем оглянулся. Я различил на его лице удивление, потом узнавание, а потом – неловкость и отвращение. Не успел отец дойти до него, как тот перешёл улицу и сделал вид, что не узнал своего знакомого.

Не так давно сын этого человека попытался вступить в «Уайтс» – самый престижный джентльменский клуб Лондона, как вы можете знать. Какое решение его ждало, было неочевидно, но я использовал своё влияние.

- Ты не позволил принять его?

- Мой дорогой друг, это было бы проявлением злобы. Нет, напротив – и теперь он у меня в долгу. Это была месть.

МакГрегор уставился на него.

- Но ты не можешь провести всю жизнь, мстя за оскорбления своего отца, - неуверенно произнёс он.

- Почему нет? Так я коротаю время. И время от времени раскрываю убийства.

МакГрегор мрачно покачал головой. Наконец, он спросил:

- Что теперь, когда расследование закончено?

- Я полагаю, наша компания быстро распадётся. Гримани хочет вернуться в Милан как можно скорее, чтобы собрать все лавры за расследование и изложить свою версию событий. Маркеза вернётся в миланский высший свет, а де ла Марк будет ухаживать за ней, пока у него не найдётся более важных дел. Валериано займёт место во главе семьи Мальвецци вместе с Франческой. Я предупрежу их пристально следить за Никколо – у Карло три сына, и было бы слишком беспечно надеяться, что они не похожи на него. Флетчер пойдёт за Лючией куда угодно и не будет об этом сожалеть. Если у Сент-Карра есть мозги, он поедет дальше один и научится жить своим умом. Вы же вернётесь в Англию, я считаю.

- И после Италии это будет просто прекрасно, спасибо тебе. Но что будешь делать ты?

- Я не знаю. Быть может, поеду туда, где ещё не бывал – скажем, в Испанию.

- Я бы не прописывал тебе такого лекарства, - МакГрегор подошёл к окну, где стоял Джулиан и встретил его взгляд своими спокойными, карими глазами. – Сейчас у тебя болит сердце так же, как болело у меня, когда ты убедил меня ехать на континент с тобой. А сейчас я говорю, что лучше всего для тебя будет вернуться в Англию.

Где-то среди далёких холмов мальчишеский голос затянул крестьянскую песню.

«Пастух, - подумал Джулиан. – Уже почти рассвет. У него такой чистый и уверенный голос. Где в этой стране деваться от музыки?»

- Мне нужно кое-что объяснить, - тихо сказал он. – Я говорил вам, почему не хочу становится певцом. Но с того дня, как я вернулся на виллу, я сожалел каждый день. Я думал, что сделал правильный выбор, вернувшись в Англию. Но сейчас я больше в этом не уверен.

- Я уверен, - ответил МакГрегор.

Джулиан удивлённо посмотрел на него.

- Нет, я не одобряю, что ты посвятил свою жизнь битвам своего отца. Я не могу поверить, что ты этого хотел. Но теперь я понимаю, что на сцене ты не был бы счастлив. Маэстро Донати сказал, что у тебя нет темперамента, и он был прав. Ты помнишь, как говорил мне, что петь на публике – это всё равно, что оказаться голым перед толпой незнакомцев? Тебе бы это никогда не подошло. Ты самый одетый человек, которого я знаю. Тебе нравится быть на публике, но только пока публика видит то, что ты готов показать. Став певцом, ты бы вкладывал душу в каждое выступление перед всем миром. Ты по-своему отважен, Джулиан, но не так. И ты достаточно мудр, чтобы понимать это.

Мальчик всё ещё пел. Джулиан прислушался к нему лишнюю секунду, а потом закрыл окно и на миг с теплотой положил руку МакГрегору на плечо.

- Все в порядке, мой дорогой друг. Едем домой.

Примечание о языках

«Программа-переводчик немного барахлит… Возможно, тебе попадаются итальянские словечки. Извини»

- Ребекка Крейн, Assassin’s Creed 2

Четвёртый роман о Джулиане Кестреле переносит нас в Италию и сталкивает с соответствующим языком. В первых трёх книгах действие происходило в Англии, и подразумевалось, что все герои говорят на английском, лишь изредка вворачивая французскую фразу или щеголяя латынью. В таких условиях я, без сомнений заменяя английский текст и речь русскими, оставлял кусочки иных языков, как есть, лишь снабжая сносками, – если персонажу в оригинале хочется козырять своими познаниями, он должен делать это в переводе.

Однако «Дьявол в музыке» ставит нас в иную ситуацию. Сама Кейт Росс в примечании указывает, что хотя книга написана на английском, нам предлагается представлять, что герои общаются на итальянском, а отдельные вкрапления самого итальянского нужны для придания происходящему колорита и встречаются лишь в тех разговорах, что персонажи ведут беседы на английском. Однако кроме обычных фраз и слов, в авторском тексте и речи встречается и то, что в науке о переводе называют реалиями, то есть слова и выражения, обозначающие предметы культуры, а также устойчивые выражения, содержащие такие слова, – например, обращение «signor», должности «comissario» и «podesta», блюдо «polentina». В таких условиях невозможно следовать единой системе перевода – если переносить все итальянские слова на русский, потеряется замысел автора, а если все бережно сохранять, у читателя начнёт рябить в глазах от многочисленных «signor» и «marchese» латиницей на каждой странице.

Осознав, что оба подхода ведут в тупик, я пришёл к простой мысли, что теперь кажется очевидной, – отказаться от жёстких правил передачи таких вкраплений и заботиться лишь о том, чтобы эта итальянская «глосса» выполняла ту же роль, что и в оригинале – подчёркивала, где происходит действие и насыщала тест итальянскими реалиями. Как именно она будет это делать – вопрос скорее технический и может иметь разные ответы в разных обстоятельствах.

Когда персонажи произносят что-то на итальянском – как правило это отдельные самодостаточные фразы и восклицания – я это сохранял, отказавшись разве что от некоторых мелочей. Что же касается реалий, то их можно передавать в языке перевода самыми разными способами в зависимости от цели, которой пытается достичь переводчик: озвучивать на своём языке, калькировать, подбирать аналоги, заменять иностранное слово его кратким объяснением и так далее – учёные об этом пишут целые монографии. У меня задача была несложная – требовалось лишь не утратить колорит, а уникальных реалий было не настолько много, чтобы их передача обычной транскрипцией перегружала текст непонятными терминами. Именно поэтому итальянский или миланский signor превращался в «синьора», comissario – в «комиссарио», а comandante – в «команданте», благо значение этих слов очевидно из контекста или понятного русскому уху корня. При этом те реалии, что были неясны мне самому (например, «panettone» или «sediola»), оказались снабжены пояснением от самого автора прямо в тексте – видимо, для английских читателей эти слова так же неочевидны, как для нас.

Отдельной проблемой стали титулы. Супруги Мальвецци в оригинале «marchese» и «marchesa» вместо «marquis» и «marquise», Карло – не английский «count», а итальянский «conte», граф д’Обре носит французский титул «comte», а где-то в девятой главе мелькает эпизодическая «contessa». Конечно, на русский язык это без труда переводится давным-давно устоявшимися соответствиями – Мальвецци станут маркизом и маркизой, Карло и д’Обре – превратятся в графов, а эпизодическая дама – в графиню. Однако мне не хотелось совсем утрачивать эту иностранную специфику. Покрутив в голове разные варианты, я решил всё-таки оставить Карло, д’Обре и даму из девятой главы графом, графом и графиней, но отыграться на самом частом и важном титуле в книге. У Беатриче я оставил его на итальянском – «маркеза» звучит достаточно красиво, чуть необычно, но понятно. Что же до Лодовико, то его титул я слегка приспособил под русский язык – так из несклоняемого и какого-то бесполого «маркезе» получился «маркез».

И, наконец, оперы. В книге встречаются несколько коротких стихотворных отрывков из разных произведений, причём в оригинале часть дана на итальянском, а часть – на английском. Итальянские арии я просто оставлял на их родном языке, а вот с английскими оказалось непросто – логика подсказывала, что в русском переводе их нужно привести на русском языке, но существующий перевод я обнаружил далеко не у всех, а обнаруженный иногда звучал очень плохо. Впрочем, возможно, я просто не понимаю музыку. В итоге там, где это не имело значения, я подставил итальянским произведениям оригинальный текст, а там, где имело (в той грустной песне, что исполняет Орфео в главе 5), кое-как перетолмачил строки на русский.

notes

Примечания

1

Это довольно странное замечание – Маттео служит садовником у Мальвецци, чья вилла называется просто «Вилла Мальвецци», а Вилла Леальта не упоминается в книге больше ни разу. Здесь и далее примечания переводчика.

2

Перевод С. Я. Маршака.

3

Если вас удивляет, почемувроде бы привычный титул «маркиз» здесь звучит как «маркез» – добро пожаловать в традиционные авторские примечания о конце книги.

4

Северная Италия в те времена входила в состав Австрийской империи, как Ломбардо-Венецианское королевство.

5

В оригинале Эрнесто титулует господина словом «Excellency», что точнее переводится как «ваше превосходительство». Однако в русском языке такое обращение вызывает ассоциации скорее с важным чиновником, чем с потомственным аристократом – возможно, отчасти потому что в системе обращений Российской империи, знакомой нам по урокам истории и литературы, «вашим превосходительством» именовали обладателей определённых чинов в Табели о рангах, а у титулованных дворян были другие обращения, имевшие над «табельными» преимущество. Поэтому я решил заменить «ваше превосходительство» на «ваше сиятельство» – существующее в языке обращение, применявшееся к титулованным дворянам, в том числе маркизам.

6

Русскоязычное либретто я нашёл вот здесь – https://libretto-oper.ru/rossini/sevilskii-ciryulnik.

7

Певучесть, напевность исполнения.

8

Доменико Чимароза (1749-1801) – итальянский оперный композитор.

9

Так называется техника пения, при которой исполнитель плавно переходит от одной ноты к другой, а не берёт каждую отдельно.

10

В оригинале ещё грубее: «There was a joke in Milan that Rinaldo and his wife’s lover had not enough balls between them to make up one whole man», то есть «В Милане шутили, что у Ринальдо и любовника его жены не наберётся яиц и на одного мужчину». Мне кажется, такая формулировка на русском звучит слишком современно, так что слегка изменил. Сперва даже хотел смягчить до «…шутили, что у жены Ринальдо есть муж и любовник, но никогда не было мужчины», но это уже далеко от изначальной грубой остроты.

11

Слова из комической оперы «Любовь с препятствиями или Мельничиха» Джовани Паизиелло. Перевод Александра Кузьмина (https://glaurungopera.blogspot.com/2020/01/nel-cor-piu-non-mi-sento-la-molinara.html).

12

Речь идёт о песне «Son tutta duolo». В книге она приведена на английском («I am all sorrow, / I have only cares, / A cruel pain is killing me. / For me, the stars, fate, the gods, Heaven are nothing but tyrants»), но предполагается, что Орфео поёт на итальянском, т. е. на понятном Лодовико и Донати, а на языке Шекспира она тут приведена лишь для того, чтобы её смысл был ясен читателю. Соответственно, в переводе она должна быть озвучена на русском. Вменяемого перевода я не нашёл, поэтому пришлось что-то сообразить самому. Поскольку моё творение идеально соответствует английскому варианту в вопросах отсутствия склада, лада и рифмы, я считаю, что справился. Возможно, если зачитывать это под музыку и нараспев, то это даже будет похоже на песню.

13

Здесь и далее Библия цитируется в синодальном переводе. Лючия и Донати читают сто двадцать девятый псалом «Из глубины».

14

Миланское издательство, основанное Джованни Рикорди в 1808 г.

15

В оригинале есть приписка «из перевода 1818 года» – возможно, смысл в том, что цитируется поздняя редакция романа, в может – в том, что сам переводной текст достаточно стар. Я же воспользовался существующим русским переводом издательства В. В. Чуйко 1883 г., лишь избавив его от твёрдых знаков, ятей и иных особенностей дореволюционной орфографии.

16

Красавчик, франт (франц.)

17

В оригинале Брокер говорит слова «Италия» и «итальянский» с придыханием – «h’Italy», «h’Italian», так что я решил слегка покалечить эти названия в его речи. Точно так же он изобретает «неполитанский» и «венецкий» язык.

18

В оригинале «got the bee in his bonnet», то есть «пчела залетела под капор», по смыслу – «у него навязчивая идея/пунктик». Ради сохранения просторечия и «насекомой» тематики поменял пчелу на клеща.

19

Тут у Брокера такая же проблема – «h’Austria» вместо «Austria», но решение есть готовое – он будет говорить не слишком литературное «австрияки» вместо грамотного «австрийцы».

20

Дворцы (итал.)

21

Речь явно о Корсо-Венециа, одной из центральных и очень престижных улиц Милана.

22

Профессия, род занятий (франц.)

23

Тише! Тише! (итал.)

24

Хотя подразумевается, что поют на итальянском, в книге эти строки даны на английском, стало быть в переводе должны быть на русском. Русскоязычное либретто я нашёл вот здесь - https://studfile.net/preview/2957383/.

25

При французах (франц).

26

Здесь – нечто вроде «Будьте здоровы!» (франц.)

27

Так же, как маркеза Лодовико регулярно называли «Excellency», так его вдову постоянно титулуют «Your Ladyship». Я остановился на варианте «ваша светлость» – возможно, это слишком громко, но «ваша милость» было бы слишком мало для вдовы могущественного аристократа. Кроме того, Беатриче и сама происходит из знатной семьи, по крайней мере называет своего отца «патрицием», так что я думаю, «светлость» не будет сильной натяжкой.

28

Песню Эрнесто называет «To see her in another man’s arms», но устоявшегося перевода её на русский я не нашёл.

29

Итак (итал.)

30

Все скопом (франц).

31

Сердечных дел (франц.).

32

Сложная техника пения, при которой исполнитель постепенно делает голос громче, а потом тише, поддерживая одну высоту тона.

33

Орнаментика – способы украшать мелодию вспомогательными тонами.

34

Раверси говорит о Филиппо Буонаротти (1761-1837) – итальянском и французском революционере.

35

Итальянское «carbonari» переводится как «угольщики».

36

Дамского угодника, услужливого кавалера (итал.)

37

Отпуске, выходном (франц.)

38

Перевод. В. В. Левика

39

В оригинале средства передвижения у всех героев тоже называется по-разному – господа едут в «barouche», т. е. четырёхместной комфортной и скорее дамской коляске со складной крышей; маэстро Донати и слуги усажены в «chariot», что в контексте происходящего явно не «колесница», а «фаэтон», т. е. также лёгкий двух- или четырёхместный экипаж; комиссарио же нанял «chaise», что тоже может переводится как «фаэтон», но я оставил его «коляской». Ну а багаж везут в «wagons», которые просто «повозки».

40

Это очевидно (франц.)

41

В устной речи на севере Италии иногда ставят определённый артикль перед личным именем, чтобы подчеркнуть, что речь идёт «именно об том обладателе этого имени, которого мы оба знаем», то есть «Ла Беатриче» – это нечто вроде неформального «та самая Беатриче», «наша Беатриче».

42

Насколько я понимаю, обращение «сэр» не используется во множественном числе, но этот персонаж и в оригинале говорит «sirs», так что ошибку можно списать на недостаточное владение английским.

43

Речь о Ланселоте Брауне, английском ландшафтном архитекторе и авторе пейзажных парков.

44

Обман зрения (франц.)

45

Раздвоенные зубцы в всплывают в тексте уже второй раз. Возможно, это просто указание на особенность миланской архитектуры, а возможно – намёк на политические воззрения прошлых поколений Мальвецци. Считается, что гвельфы (итальянские сторонники Папы Римского) строили замки с прямоугольными зубцами, а гибеллины (итальянские сторонники императора Священной Римской империи) – с раздвоенными «ласточкиными хвостами». Судя по зубцам Кастелло-Мальвецци, предки семейства поддерживали императора, и эти убеждения по наследству перешли и к Лодовико, лояльному Австрийской империи (которая явно наследовала Священной Римской, и которой правила та же династия).

46

В оригинале название песни дано на английском – «In vain I call for sweet forgetfulness of my sorrows», но русскоязычного названия нигде не нашлось.

47

Великой армии (франц.), то есть армии Наполеона.

48

Доступ (франц.)

49

Подруга (итал.)

50

В оригинале Брокер пытался «suck his brains», т. е. «высосать его мозги», что звучит ещё хуже чем «распотрошить».

51

Знаменитое дело (франц.), здесь скорее в значении «достояние общественности».

52

Старина, дружище (франц.)

53

Недомолвку, намёк (франц.)

54

Что поделать? (франц.)

55

Плохая погода! (итал., хотя скорее миланск.)

56

Кстати, к слову (франц.)

57

Здесь – встреча, светский приём (итал.)

58

По контексту – испытание способностей (франц.)

59

В оригинале стоит английский текст – «I go, I go, but you, my love / Make peace with me. / I shall be whatever pleases you; / Whatever you wish, I shall do…».

60

Забавно, что Розу, дочь трактирщицы, в обоих случаях описывают словами, которые применимы также и к еде – при встрече с Джулианом у «Соловья» употреблялось «mouth-watering» («аппетитная», буквально – «от которой слюнки текут»), а сейчас – «luscious» (среди прочих, имеющее значения «сочная», «сладкая», «приторная»).

61

Песня выше – ария Феррандо из оперы «Так поступают все женщины» Моцарта.

62

На месте [преступления] (лат.)

63

Цитата из «Венецианского купца», У. Шекспира (пер. Т. Щепкиной-Куперник)

64

Доброго вечера, господин мой (итал.). Кстати, это единственный раз, когда вместо миланского «signor» звучит итальянское «signore».

65

Мой дорогой англичанин (франц.)

66

Мой дражайший товарищ (франц.)

67

Встречу с глазу на глаз (франц.)

68

Боже мой (франц.)

69

Видимо, речь о том, что в больших домах при наплыве гостей слуги (особенно камердинеры и камеристки) могли называть друг друга фамилиями господ, чтобы не путаться, кто чей. Ну а служба у знатного или богатого хозяина увеличивала авторитет слуги среди «коллег».

70

Бедняжка! (итал.)

71

Здесь Кестрель употребляет не обычное «Islam», а причудливое «Mohammedanism».

72

В оригинале Ринальдо говорит «fill my father’s shoes», что буквально переводится как «надеть башмаки отца», нечто вроде «занять место отца», «почувствовать себя в шкуре отца».

73

В оригинале Ринальдо говорит «You ought to be thanking God on your knees that I’m still willing to take you back. But I expect you only pray with your knees in the air!», то есть «Тебе стоило бы благодарить Бога на коленях, что я ещё готов принять тебя назад. Но я боюсь, молишься ты только с поднятыми коленями!» Как нетрудно догадаться «молиться с поднятыми коленями» («pray with your knees in the air» или «pray with the knees upward») – это грубое «заниматься сексом, совокупляться» в адрес женщины. Кстати, де ла Марк, говоря, что не верит в историю о святой Пелагии, употребил выражение «open her legs», которое пришлось заменить, чтобы здесь не было повтора, а во второй книге встречались не менее красочные «lift your heels» и «let poke you».

74

Брокер называет лакеев «rainbows» («радуги»), видимо за яркие ливреи – естественным аналогом презрительного обозначения кого-то важного и разряженного стал «павлин». Маркеза Ринальдо он титулует «His Nibs», насмешливым жаргонизмом, пародирующим обращения вроде «His Lordship» или «His Excellency». Лакеи хотят «cut whinds», от «whinds» – «слово» на воровском арго. Скудо и в оригинале было «scudo».

75

По тексту означенный предмет везде называется «notebook», но для «блокнота» и «записной книжки» указанный Бруно размер довольно велик. Конечно, это может быть и просто «тетрадь», но я остановился на «альбоме», да и горизонтальный формат как будто указывает на это.

76

Де ла Марк говорит, что его пригласили на «comfortable coze», и добавляет: «как говорите вы, англичане». Слово «coze» со значением «дружеская беседа» использовала Джейн Остин в «Мэнсфилд-парке» («…where they might have a comfortable coze, without disturbing Dr. and Mrs. Grant…», что переведено Р. Е. Облонской как «…где они смогут уютно поболтать и не побеспокоят доктора и миссис Грант…»). Сначала я хотел вовсе заменить эту реалию на что-то уместное и сразу ассоциирующееся с англичанами, вроде «как отрадно, что вы пригласили меня в этот уютный джентльменский клуб», но потом решил, что проще и правильнее вынести Остин прямо в реплику де ла Марка.

77

Туше́, т. е. прикосновение (франц.) – фехтовальный термин, означающий признание одним из участников поединка того, что противник сумел его достать, нанёс укол.

78

Эмигрантами (франц.)

79

Мой дражайший лекарь (франц.)

80

Замке (франц.)

81

Кафе в Париже, где собирались люди искусства и политики.

82

Греческая любовь (франц.), т. е. мужеложство.

83

Доброй ночи (итал.)

84

Евангелие от Марка, 10:9.

85

В оригинале доктор использует устойчивое выражение «отправиться в графство Бедфорд» со значением «лечь спать», где обыгрывается созвучие «Bedford» (Бедфорд) и «bed» (Кровать). Замена, сохраняющая смысл и национальную окраску, нашлась легко – вместо BEDfordshire доктор собирается в СОНмерсет.

86

Перевод В. В. Левика.

87

Отпуск, выходной (франц.)

88

Карло говорит о династии герцогов Висконти, что правила Миланом в XIII-XV веках.

89

Вот и всё (франц.)

90

Загородном празднике (франц.)

91

Доменико Скарлатти (1685-1757) – итальянский композитор, один из основоположников фортепианной музыки.

92

Русскоязычное либретто взято отсюда – https://libretto-oper.ru/gluck/orfei-i-evridika.

93

Отцу, священнослужителю (франц.)

94

Здесь – шедевр, нечто, достойное восхищения (франц).

95

Это ария Оттавио из «Дона Жуана» Моцарта (https://libretto-oper.ru/Mozart/don-giovanni)

96

Цитата из «Гамлета» (пер. М. Л. Лозинского).

97

Добрый вечер… или скорее доброе утро (итал.)

98

Высшем свете (франц., буквально «красивый мир», отсюда же заимствовано слово «бомонд»).

99

Старый порядок (франц.), т. е. образ жизни дворян дореволюционной Франции.

100

Дело решённое (франц.)