Дай мне шанс. История мальчика из дома ребенка [Алан Филпс] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Алан Филпс, Джон Лагутски Дай мне шанс. История мальчика из дома ребенка
Детям, которым не удалось выкарабкатьсяAlan Philps, John Lahutsky THE BOY FROM BABYHOUSE 10
Имена и узнаваемые черты некоторых персонажей книги изменены
Наталья Водянова Предисловие
За последние десять лет, что я работаю моделью, мне удалось добиться успеха, благополучия и славы, о которых я не смела и мечтать. Однако все это не имеет для меня смысла, если я не могу чем-то помочь другим людям. Больше всего на свете я ненавижу несправедливость. Она возмущает меня до глубины души. Поэтому, прочитав книгу “Дай мне шанс”, я испытала сильнейшее потрясение. Писать об этой книге трудно и больно. Из нее я узнала, как моя страна относится к детям с ограниченными возможностями, и поняла, что сталось бы с моей сестрой, если бы мама отдала ее на попечение государства. Позвольте мне немного рассказать о себе. До семи лет у меня было идеальное детство. Я жила с мамой, отчимом, дедушкой и бабушкой в четырехкомнатной квартире в Нижнем Новгороде. И конечно же меня ужасно баловали. Бабушка шила мне красивые платья и закармливала крымским виноградом. Все изменилось, когда мне исполнилось семь лет и у меня родилась сестричка Оксана. Врачи поставили ей диагноз — детский церебральный паралич. Ваня из дома ребенка № 10 родился в том же году, что и Оксана, и, возможно, поэтому его история особенно сильно запала мне в душу. Рождение Оксаны в буквальном смысле разрушило нашу семью. В родильном доме маме настоятельно советовали отказаться от ребенка и отдать девочку на попечение в государственное учреждение для детей с умственными и физическими недостатками. Они говорили, что она никогда не будет ходить и вообще — вырастет “овощем”. Наверное, они искренне считали, что с больным ребенком на руках мама поставит крест на своей жизни. “Ваша собственная жизнь закончится, если вы заберете девочку. Даже не думайте об этом”. Но у меня сильная мама, и она отвергла все доводы медиков. Оксана — ее дочь, сказала она, и ухаживать за ней она будет сама. Это решение мама приняла самостоятельно, не послушавшись ни врачей, ни родных и друзей. Ее муж, мой отчим, заявил: или ребенок, или я. И он оставил нас. Бабушка и дедушка работали на автомобильном заводе, да еще выращивали фрукты и овощи на даче под Нижним Новгородом. Всю свою жизнь они трудились не покладая рук. В то же время бабушка была очень общительным человеком, любила веселье и на праздники собирала много гостей. Присутствие в доме больного ребенка в корне изменило бы ее жизнь. “Мы уже не так молоды и заслужили покой. Давайте разъезжаться”. Так мы с мамой и сестрой оказались в однокомнатной квартире в далеко не лучшем районе города. Квартирка была до того мала, что мы с Оксаной спали в прихожей. После того как мы разъехались, бабушка редко навещала нас и ни разу не предложила помощь по уходу за моей сестрой. Друзья тоже исчезли — не каждому понравится приходить в дом, где живет ребенок-инвалид. Семи лет от роду мне пришлось стать единственной маминой помощницей. Мы с мамой поделили домашние обязанности. Я возвращалась из школы, а мама шла на работу. Она подрабатывала уборкой, мыла полы, брала на дом стирку, а потом заступала на ночную смену на молочном комбинате. Я, пока ее не было, кормила сестру, наводила порядок в доме, готовила еду, в общем, как могла, вела хозяйство. Когда я прочитала эту книгу, меня особенно возмутил тот факт, что на содержание детей в детских домах государство выделяет в пять раз больше средств, чем на детей с ограниченными возможностями, которые живут в семье. Действительно, на Оксану мы получали лишь жалкую ежемесячную пенсию — этих денег едва хватало, чтобы три раза сходить в магазин. Никакой другой помощи от государства мы не видели. Ни квалифицированной медицинской помощи, ни кинезотерапии, ни специализированного детского центра, где можно было бы оставить ребенка на несколько часов или дней. Всю заботу и весь уход, необходимый Оксане, ей обеспечивала мама. Так, она уговорила подругу, опытную массажистку, в течение года приходить к нам каждый день. Ей удалось научить Оксану ходить. Когда мне исполнилось одиннадцать лет, мы с мамой занялись уличной торговлей фруктами. Вставали в шесть утра и, пока Оксана спала, отправлялись на оптовый рынок, где покупали по ящику бананов, апельсинов, яблок и груш. Такси мы себе позволить не могли, поэтому затаскивали ящики в автобус. Никакого разрешения на торговлю у нас, конечно, не было, а значит, приходилось платить милиции и мафии. Но даже так нам удавалось кое-что заработать. Хуже всего был холод. От него быстро портились бананы, и мы укутывали их в одеяла. И торопились продать поскорее, пока не почернеют. Мы с мамой менялись — одна оставалась с Оксаной, вторая продавала фрукты. Никогда не забуду жуткую боль в окоченевших пальцах ног, когда с мороза я наконец попадала в тепло. И злейшему врагу такого не пожелаю. Хотя мы много работали, но никак не могли выбраться из долгов. Мама постоянно занимала деньги. Помню, как мне было стыдно, когда приходило время отдавать очередной долг, а денег совсем не было. Мы сидели и с ужасом ждали стука в дверь, не представляя, что будем говорить в свое оправдание. Я рано повзрослела. Да и мама относилась ко мне как к взрослой, делила со мной груз забот, которым не было видно конца. По вечерам, ложась в постель, я долго не могла уснуть — тело прямо-таки гудело от усталости. Только закрою глаза, как вижу перед собой длинный-длинный туннель. Мне было очень страшно. Такая жизнь не могла не сказаться на учебе. Я стала пропускать уроки — сил не было подняться и идти в школу, особенно зимой. Пока не родилась моя вторая сестра Кристина, я училась совсем неплохо. Но в последние годы стала чуть ли не двоечницей, потому что в голове вертелось одно — где бы заработать денег. Я понимала объяснения учителей и пыталась все запоминать, но дома совсем не занималась — не хватало времени. Отсутствие поддержки нашей семье со стороны государства лишило меня нормального детства. Но, по правде говоря, я вовсе не чувствовала себя несчастной. И не жалела себя, потому что полностью приспособилась к сложившейся ситуации. Мама любила меня, а это главное, что нужно ребенку для счастья. Если что и делает меня несчастной — до сих пор, — так это воспоминания о жестоком отношении людей к Оксане. Собираясь с сестренкой на прогулку, я никогда не знала, чем это обернется. Я дружила с соседскими детьми, но даже они частенько дразнили нас, особенно если самих кто-то обидел. Я никого не виню, тем более детей, но и они могут быть безжалостными. Не понимая, что такое ребенок-инвалид, они воспринимают его как нечто отвратительное и стараются держаться от него подальше. Вот и нас с Оксаной остальные дети гнали от себя. Когда мы шли по улице, даже взрослые иногда шарахались от нас, словно Оксана была заразная. В автобусе мы ловили на себе косые взгляды. За долгие годы я к этому привыкла. Что ж, такова жизнь. И все равно мне было больно. Горечь от той давней несправедливости не забылась и сегодня. Подростком я была худющая. Одевалась бедно, каждую вещь занашивала чуть ли не до дыр. И подружек в школе у меня почти не было, потому что я думала как взрослая и проблемы у меня были взрослые. Мне исполнилось семнадцать, когда я узнала про кастинг, на котором отбирали девушек для работы в парижском модельном агентстве. Идти надо было в мини-юбке, но где ее взять? Я достала свою старую юбку, обрезала ее и кое-как подшила. Выглядела я ужасно. Увидев длинную очередь, испугалась и забилась в угол. Мне показалось, будто я опять на рынке, только теперь на продажу выставляют уже меня. Но фотообъективу — обычно ничего не прощающему — не было дела до моих убогих одежек и стоптанных туфель. Карьера модели помогла мне восполнить то, чего я была лишена в детстве. В 2005 году я основала благотворительный фонд “Обнаженные сердца” (Нейкид Харт фаундейшн), который строит игровые парки по всей России. Я задумала эти парки как своего рода нейтральную территорию, открытую для всех, в том числе для детей с ограниченными возможностями. У нас слишком много обездоленных детей — у них пьющие родители, их бьют дома, над ними издеваются в школе, их обижают на улице. У них тоже должно быть место, где они могут просто играть, снова став детьми и хоть на время забыв о своих бедах. В моем детстве у нас с сестрой такого места не было. Нас часто обижали, потому что в России сложилось такое отношение к инвалидам, которое не назовешь иначе как глубокое невежество. Так дальше продолжаться не может. Вот почему я согласилась стать послом зимней Олимпиады-2014 в Сочи. Впервые в России Олимпиада будет сопровождаться Паралимпийскими играми. Я всей душой стремлюсь принять участие в этом мероприятии, которое свидетельствует о том, что моя страна делает большой шаг вперед. До сих пор у нас пользовались известностью только спортсмены, совершенные в физическом отношении. Слишком долго люди с ограниченными возможностями оставались невидимыми для общества, существуя на его обочине. Была создана система государственных учреждений, и родителей настойчиво уговаривали оставлять в них своих детей. Читая эту книгу, я вспоминала собственную жизнь и в очередной раз думала о том, что родители, решившиеся оставить в семье ребенка с ограниченными возможностями, подвергаются эмоциональной травме, как будто совершают что-то постыдное. Кому-кому, а мне это известно: мы с мамой немало настрадались, создавая для Оксаны дом, в котором она была окружена любовью. Книга помогла мне увидеть, какая несправедливость творится по отношению к детям, запертым в государственных учреждениях. Одна только мысль о том, что сталось бы с моей сестрой, если бы ее отдали под опеку государства, пробудила во мне ужасную боль, но в то же время заставила ощутить глубокую любовь к маме и сестре, а также искреннюю признательность к тем людям, которые подобно Вике и Сэре помогали Ване. Но вместе с тем в моей душе зародилась колоссальная ненависть к системе. Я понимаю, что люди, работающие внутри этой системы, могут выжить, только отключив нормальные человеческие чувства. Они понимают, что бессильны. У них нет почти никаких возможностей. Они не верят, что могут изменить систему. Читая книгу, понимаешь, что плохи не люди — плоха система. Почему она существует до сих пор? Мы живем в век информации, и сегодня уже нельзя отговориться простым незнанием положения вещей. Как же получается, что эта система остается неизменной? Почему люди закрывают на нее глаза? Дети с ограниченными возможностями должны жить дома. Для этого семьям нужна поддержка социальных и медицинских работников, помощь со стороны кинезотерапевтов, гарантированный доступ к дневным детским центрам и специальным образовательным учреждениям. Однако неплохо бы каждому начать с себя. Мы должны пересмотреть свое отношение к людям с ограниченными возможностями, которые без нашей помощи не способны адаптироваться к жизни в обществе. И самое главное — мы не имеем права оставаться равнодушными к несправедливости, от которой они страдают. Август 2010 года Джон ЛагутскиВступление
Я хотел карабкаться дальше. Пусть ноги меня не держат, но руки-то у меня сильные, не слабее, чем у других скаутов в отряде. Снизу неслись крики: — Давай, Джон! Ты можешь! Я вытянул левую руку, ухватился за веревку и подтянулся, повторяя про себя: “Я могу. Я могу. Я могу”. Думаю, никто из мальчишек не ожидал, что я рискну полезть по веревочной сетке. Я смотрел, как они один за другим пытались добраться до верха, и видел, как им нелегко: они раскачивались на веревках, словно моряки на мачтах под сильными порывами ветра. Мне было страшно. А вдруг ноги запутаются в веревках и инструктору придется меня спасать? А вдруг руки не выдержат? Тогда я, как последний дурак, повисну у всех на виду беспомощным кулем. Остальные мальчишки закончили с упражнениями, и инструктор повернулся ко мне: — Джон, хочешь попробовать? По его глазам я видел, что он предпочел бы услышать мой отказ. И тогда я сказал: — Почему бы нет? Инструктор помог мне надеть страховочную амуницию, подтянул ремни на поясе и плечах, надел мне на голову шлем и застегнул его. Я протянул руки, ухватился за веревку и подтянулся. Едва ноги оторвались от земли, как все мое тело отклонилось назад, и мне пришлось напрячь все силы, чтобы не упасть. Поочередно меняя руки, я подтягивал свое тело вверх. Дышать становилось все труднее, я был весь покрыт потом, а внизу кричали и кричали: — Давай, Джон! Давай! Когда я в очередной раз перебрасывал правую руку, чтобы ухватиться за следующую веревку, мне вдруг привиделась картинка — напичканный лекарствами голый малыш за железными прутьями кровати в запертой комнате. Тот мальчик тоже отчаянно карабкался вверх. Он хотел перелезть через прутья кроватки, но те были для него слишком высоки. И все равно он не оставлял попыток, пока, обессилев, не падал на голый клеенчатый матрас. На секунду я остановился, чтобы перевести дух, и услышал снизу: — Не останавливайся! У тебя все получится! Они как будто подбадривали маленького мальчика у меня внутри. Конечно, у меня получится, говорил я себе, цепляясь за веревку, скрежеща зубами и упрямо таща наверх свое тело. Я делал это во имя маленького мальчика, который был один на всем белом свете. Как вы уже догадались, тем мальчиком был я сам, тогда шести лет от роду. Я жил в другой стране, говорил на другом языке, и звали меня Иваном, или Ваней. Ну вот и конец. Мои друзья-скауты громко захлопали мне, после чего я повернул голову и улыбнулся. Это было круто — но все же не круче того, что я преодолел в шестилетием возрасте. В отряде скаутов никто не знает о моем прошлом. А если бы узнали, что сказали бы? В этой книге я рассказываю о своей жизни. Мне сказали, что я — единственный, кто уцелел в худшем из учреждений советского детского ГУЛАГа. Ну, а потом я зажил в Америке нормальной жизнью. В учреждениях, созданных Сталиным, по сей день мучают несчастных детей. Поэтому я решил, что не имею права молчать. Мама говорит, если моя книга поможет спасти хотя бы одного ребенка из ада, через который прошел я, дело того стоит. Подобно тысячам советских детей, в возрасте пяти лет я был признан необучаемым и приговорен к “постоянному постельному режиму” — к жизни в пустой кроватке, больше похожей на смерть. Надеюсь, мои успехи в американской средней школе — несмотря на то, что до десяти лет я совсем не учился, — докажут, как ошибались советские эксперты, торопясь списать со счетов ребенка с диагнозом “имбецил”. Мои друзья в России часто спрашивают, как мне удалось выжить там, где большинство детей умирали, не дожив и до семи лет. Не знаю. Эта книга писалась многие годы. Еще очень долго после приезда в Америку мама посылала “отчеты” о моих успехах британской супружеской паре, Алану и Сэре, с которыми я познакомился в Москве в доме ребенка № 10. Посылала и фотографии, запечатлевшие и первое посещение Диснейленда, где меня встречал Микки Маус, и праздник в честь получения мной гражданства — на этом снимке я стою в цилиндре со звездами и полосами и сделанной мамой надписью: “Американец Джон”. Есть фото, где я снят в смокинге, как мой любимый герой Джеймс Бонд, есть мое фото в скаутской форме. В 2006 году мама послала им посвященную нашей семье статью из местной газеты. Журналист расспрашивал нас, как мы нашли друг друга, как живем теперь и какой была моя прежняя жизнь в России. В ответном письме Алан сообщил, что, судя по статье, мне известна лишь часть моей необыкновенной истории. На следующий год Алан и Сэра приехали к нам в Соединенные Штаты погостить, и мы стали вспоминать о Москве и том времени, когда Алан работал корреспондентом одной из английских газет, Сэра его сопровождала, а я находился под опекой государства. У меня накопилось множество вопросов. Что случилось с моей настоящей семьей? Как я попал в дом ребенка № 10? Почему меня в шестилетнем возрасте перевели во взрослый интернат для умственно отсталых? Почему так затянулось мое спасение? Чем больше я узнавал, тем сильнее росло мое любопытство. Я хотел понять, почему советские врачи не видели разницы между умственной и физической недееспособностью. Как им хватало духу приговаривать малышей с легкими физическими недостатками к жизни в аду? В одной из бесед Алан сказал, что из моей истории могла бы получиться замечательная книга. Эта идея захватила меня. Ты должен написать ее, предложил я Алану. А все остальные — Сэра, Вика и я — внесут свою лепту. Мир должен узнать мою историю. Живя в Америке, я довольно много читал о России. Недавно мне поручили сделать на уроке истории доклад о свержении царя, приходе к власти Ленина, а затем захвате ее Сталиным. Это помогло и мне самому лучше понять систему, которая пыталась меня уничтожить. История начинается с того времени, когда мне было четыре года. Более ранние воспоминания у меня смутные, как, наверное, у любого четырехлетнего ребенка. Сидя взаперти, в полном одиночестве, я понятия не имел о том урагане, что поднимали вокруг меня люди, пытавшиеся меня освободить. Его кульминацией стал отклик мамы на мои крики о помощи. Работая над книгой, Алан еще раз побывал в Москве и побеседовал с людьми, которые знали меня. Он также использовал дневники, фотографии, видеоматериалы, официальные документы. Я помогал ему, делясь своими воспоминаниями, которые стали отчетливее лет с шести. Все то, чему я был свидетелем в “местах заключения”, передано так, как виделось мне. Остальное рассказано двумя очень дорогими мне людьми — молодой русской женщиной Викой, посвятившей моему спасению много месяцев своей жизни, и Сэрой, которая не успокоилась, пока не вызволила меня из лап смертоносной системы. Бетлехем, штат Пенсильвания Сентябрь 2008 года1 Ноябрь — декабрь 1994 года Приоткрытая дверь
— Можно мне игрушку? Пожалуйста? Ванин вопрос остался без ответа. В комнате было много малышей, однако ни один из них не шевелился. Воспитательница Настя бесшумно сновала между ними и протирала мебель мокрой тряпкой. Ваня, не отрывая глаз, следил за каждым ее движением. Однако Настя ни разу не повернулась к нему. Теперь она шла к креслу-качалке, которое никогда не качалось и в котором неподвижно лежала крошечная Валерия. У девочки были открыты глаза, но она ничего не видела. Настя тоже ее будто не замечала. Она не посмотрела в ее сторону, не коснулась ее, не сказала ей ни слова, словно та ничем не отличалась от деревянных игрушек на полке. Но вот тряпка слегка задела ее ножку — Валерия дернулась, и на ее личике появилось испуганное выражение. Ваня ждал, что Настя оглянется, когда закончит вытирать пыль. Напрасная надежда — она направилась к манежу, в котором слепой Толя безуспешно искал игрушки, которых там не было. Заметив, что дети грызут перила, Настя шикнула на них. Она наклонилась протереть ходунки Игоря, на которых он не мог передвигаться, так как они были намертво прикреплены к манежу. Игорь выгнул спину и стал биться головкой о манежную решетку, желая, как понимал Ваня, привлечь к себе внимание Насти. Ничего не вышло. Во второй раз попросить игрушку Ваня не посмел. Мало ли что ей взбредет в голову. В начале дежурства она обычно была сердитой, но молчаливой, но после перекура срывалась, кричала, а то и вовсе распускала руки. Ваня своими глазами видел, как однажды она не переложила, а спихнула Игоря с пеленального столика в манеж, — синяк у него на голове потом не проходил еще долго. Ваня посмотрел на своего друга Андрея, сидевшего напротив него за маленьким столиком, и испугался. Тот с бессмысленным выражением лица безостановочно раскачивался вперед-назад, как это делают малыши в ходунках. Подобное могло продолжаться целый день, а Ване так хотелось поговорить с другом — больше было не с кем. Надо срочно что-то предпринять. Ждать, когда Настя обернется, бесполезно. Тем более что она стояла в другом углу комнаты и складывала детскую одежду. — Пожалуйста, Настя, дай нам игрушки, — проговорил Ваня ей в спину. Спина напряженно замерла. Ваня приготовился выслушать гневную тираду. Затаив дыхание, он смотрел, как она медленно поворачивается, потом делает пару шагов к шкафу с игрушками и снимает с верхней полки ободранную матрешку. Ваня едва сдерживал радость, когда Настя несла ему игрушку. — На! И поделись с Андреем. Настя швырнула деревянную матрешку на стол между мальчиками. Андрей перестал раскачиваться, но выражение его лица не изменилось. Ваня сразу обнаружил, что нескольких маленьких матрешек внутри большой не хватает, другие побиты, однако заполучить хоть какую-то игрушку — пусть даже сломанную — все же лучше, чем ничего. Он не спеша расставил матрешек в ряд по росту перед Андреем. Затем вновь спрятал их в большую матрешку. Эту процедуру он повторил несколько раз, но Андрей никак не реагировал на его старания. — Давай, Андрей. Теперь твоя очередь, — шепотом, но настойчиво произнес Ваня. Андрей продолжал смотреть прямо перед собой. Однако Ваня не собирался отступать: — Я покачу к тебе одну матрешку, а ты ее поймаешь. Матрешка покатилась по столу, стукнулась об Андрея и упала на пол, но Андрей даже не пошевелился. Ваня испугался, как бы Настя не услышала шум, но, к счастью, она была полностью поглощена сортировкой колготок. — Андрей, надо просто протянуть руку. Давай еще раз. Он подержал матрешку перед лицом друга, и Андрей, чуть повернув голову, пустыми глазами уставился на деревянную игрушку. — Так-то лучше. Давай еще раз. И снова Андрей даже не шелохнулся, чтобы поймать матрешку и позволил ей скатиться со стола на пол. Но на этот раз Настя услышала стук. — Опять игрушки на пол кидаете? Не умеете играть, ничего не получите. Она сердито подобрала рассыпавшихся матрешек. Ваня в ужасе смотрел, как она убирает их обратно на верхнюю полку. Затем уселась за свой стол и начала заполнять какие-то бумаги. Ваня опустил глаза на опустевший стол. Потом перевел взгляд на Андрея, который смотрел в сторону и снова раскачивался на стуле. В манеже Игорь все так же ритмично бился головой о прутья решетки. В промежутках между ударами до Вани доносилось тихое мяуканье маленькой Валерии. Взгляд Вани остановился на батарее под окном. Он улыбнулся, подивившись ее приземистой форме, вспомнив шероховатую поверхность металла и исходившее от нее умиротворяющее тепло. Ему захотелось слезть со стула и прикоснуться к батарее, однако ползать по комнате ему разрешала только одна воспитательница — его любимая Валентина Андреевна, которую он называл Андреевночкой. А Настя, если увидит, что он слезает со стула, заверещит как резаная. Ваня вспомнил одно прекрасное утро, когда дверь распахнулась и в группу вошел дяденька с чемоданчиком. Он объявил, что будет чинить батарею. Ваня сразу спросил его, кто он такой, и тот позволил ему сидеть рядом и смотреть, как он работает. Я водопроводчик, объяснил дяденька, и открыл чемоданчик, в котором лежали инструменты. Мальчик ахнул — за все пять лет своей жизни он еще ни разу не видел таких интересных вещей. Водопроводчику понравился любознательный парнишка, и он дал ему подержать гаечный ключ. Вытащив из чемоданчика другой ключ, он принялся отвинчивать крепившие батарею болты. Ваня следил за каждым его движением и спрашивал название каждого инструмента, повторяя их вслух, словно хотел запомнить. Водопроводчик только весело хмыкал. Он разрешил Ване подержать другой ключ. К счастью, дежурила Андреевночка, и она не возражала, чтобы Ваня посидел возле водопроводчика. Еще и сегодня, вспоминая тот прекрасный день, Ваня улыбался. Потом из трубы неожиданно потекла вода, и на полу образовалась лужа. Андреевночка побежала за тряпкой, а водопроводчик крикнул Ване, чтобы тот быстро достал ему из чемоданчика нужный ключ. Ваня закрыл глаза и мысленно проиграл всю сцену. Только теперь водопроводчиком был он сам, а его помощником — Андрей, державший наготове ключ, который мог понадобиться. “Быстрее, Андрей, — говорил Ваня. — Давай сюда ключ. Иначе нам не удержать воду!” Андрей протягивал ему ключ, а Ваня изо всех сил затягивал гайку. Вода больше не капала, и Андреевночка насухо вытирала пол. А Ваня-водопроводчик собирал инструменты, укладывал их в блестящий металлический чемоданчик и отправлялся чинить другую батарею. Это было здорово! Настя развернулась на стуле и встала. Ваня столько времени провел, наблюдая за ней, что сразу понял — она собирается устроить себе перерыв. Настя подошла к висевшей на стене сумке и достала из нее пачку сигарет. Порылась еще немного в кармане пальто, отыскивая зажигалку. В зеркало она не посмотрелась — не то что Таня, которая, выходя из комнаты, всегда подкрашивала губы. У Вани, пока он следил за Настей, громко билось сердце. Он уже обратил внимание на то, что дверь в соседнюю комнату была приоткрыта. Обычно ее всегда плотно закрывали. Повезло! Настя, кажется, ничего не заметила. Ваня встрепенулся, предчувствуя приключение. Пока Насти не будет, он сможет подползти к двери и заглянуть в другую комнату, которую воспитательницы обычно называли “первой группой”. Ваня знал, что там есть другие дети. А вдруг он найдет кого-нибудь, похожего на себя, с кем можно поговорить? Андрей так и сидел с бессмысленным выражением на лице. Даже если детей по соседству нет, может, Ваня встретит там незнакомую добрую воспитательницу? И она скажет ему что-нибудь ласковое? Тогда ему будет что вспоминать во время дневного сна. Настя, с сигаретами в руках, помедлила и обвела взглядом комнату. Ваня наклонил голову и затаил дыхание. Неужели она прочитала его мысли и раскрыла его план? Что она делает? Почему мешкает? Так, идет к двери. Сердце у Вани почти выпрыгивало из груди. Только бы не заметила приоткрытую дверь и не закрыла ее, лишая Ваню надежды на приключение. Но тут мальчик облегченно вздохнул: Настя сняла сумку с крючка на стене. Случилось чудо. Она не обратила внимания на открытую дверь. Ваня следил за воспитательницей, пока та не вышла из комнаты. Когда она уже была в коридоре, он услышал, как в замке повернулся ключ. Оставшись без присмотра, Ваня не стал медлить. Сползая со стула, он не удержался и упал на пол, больно при этом ударившись. Ползать ему было запрещено: воспитатели говорили, что пол грязный и Ваня обязательно потом заболеет. Он отогнал от себя мысли о том, что устроит Настя, не застав его на обычном месте, и, собрав силенки, пополз по скользкому полу. Он уже был на середине комнаты, когда из-за полуоткрытой двери до него донеслись прекрасные звуки. Там кто-то пел. Ваня пополз еще быстрее. Поднатужившись, он пошире отодвинул дверь. Его ослепило яркое солнце, пробивавшееся в помещение через тюлевые занавески, так что он разглядел лишь высокий силуэт на фоне окна. Ваня прищурился и разглядел молодую женщину, бережно укладывавшую младенца в кроватку. Женщина казалась такой ласковой, в ее движениях было столько заботы, что Ваня глазам своим не верил. Потом она взяла на руки другого ребенка, и Ваня обратил внимание, что женщина одета не так, как другие воспитательницы, не в белый халат, а в джинсы, туго обтягивавшие стройные ноги. Волосы она распустила по плечам, а не собрала их сзади в пучок, как обычно причесывались все сотрудницы дома ребенка. Ваня онемел. Он молча наблюдал за незнакомой женщиной, словно боясь спугнуть волшебное видение. Ему хотелось запечатлеть в памяти каждую подробность, чтобы потом вспоминать их снова и снова. Женщина ходила по комнате, укачивая ребенка, и неожиданно их с Ваней взгляды встретились. Не прерывая песни, она улыбнулась Ване. Не закричала, не приказала убираться вон, а не произнесла ни слова и улыбнулась. Это придало ему смелости, и он немного продвинулся вперед. Как жалко, что ему нельзя здесь остаться. Эта женщина была совсем другой. Неужели она ему снится? Он совсем размечтался и вдруг услышал громкий крик: — Ваня! Немедленно назад! Тебе туда нельзя! Ваня узнал голос. Настя вернулась с перекура. И он пополз назад в свою “вторую группу”. Настя захлопнула дверь, подхватила мальчика под мышки, протащила его через всю комнату и буквально бросила на стул. — Больше так не делай! — грозно сказала она, обдав его неприятным запахом. Наступил час обеда. Поварихи принесли две огромные алюминиевые кастрюли, поднос, уставленный мисками и бутылочками с коричневым супом, и водрузили все это на стол возле двери. Ваня оглядел поднос в поисках специального “угощения” — кусочка хлеба. Детям хлеб не полагался, но Андреев-ночка в свою смену неизменно приносила ему черного хлебушка. Но сегодня дежурила Настя, а от нее гостинцев не дождешься. Но может быть, повариха вспомнила о нем и положила между бутылками кусочек? Настя разложила по мискам десять порций картофельного пюре и залила их овощным супом. Ваня с Андреем всегда первыми получали еду и сейчас нетерпеливо поглядывали на миски — они проголодались. Андрей даже раскачиваться перестал. Но Настя повернулась к Ване и громко отчеканила: — Из-за плохого поведения получишь обед последним. И дружок твой тоже подождет. Расстроенный Ваня смотрел, как Настя несет миску и садится на корточки около Игоря. Толкая его миской в подбородок, она добивалась, чтобы он отклонил назад голову, и вливала ему в рот большую ложку похлебки. После первого же глотка Игорь закричал. Даже Ване было ясно, что ему слишком горячо. Но Настя, как будто ничего не видя, продолжала опрокидывать ему в рот ложку за ложкой. Игорь извивался, отворачивал голову и сжимал зубы. — Ну, не хочешь, не надо, — сказала Настя, поднялась и поставила миску на стол. Потом вытащила из манежа Толю, посадила его на стульчик и взяла другую миску. Ваня видел, как слепой мальчик пытается понять, где он. Пока его пальчики ощупывали стул, Настя откинула ему голову назад и начала вливать в рот суп. Ложка двигалась все быстрее, и Толя не успевал глотать. Стоило ему отвернуться, чтобы перевести дух, как Настя рывком поворачивала его голову обратно и продолжала впихивать в него еду. Суп выливался изо рта и по подбородку стекал на подстеленную тряпку. Тем не менее вскоре миска опустела, и Настя двинулась дальше. Теперь она взяла бутылочку с коричневым супом, подошла к Валерии, лежавшей в кресле-качалке, и сунула соску в крошечный девочкин ротик. Валерия была до того слаба, что Ваня даже не слышал, как она сосет. — Давай, шевелись, — проговорила Настя и отвернулась оглядеть комнату. Валерия сосала все медленнее, потом совсем затихла, хотя бутылка была еще почти полной. Но Настя нетерпеливо выдернула соску изо рта малышки и отправилась дальше. Голодный Ваня не мог оторвать от Насти глаз. Ему очень хотелось получить свой кусочек хлеба. Может быть, если он вежливо попросит… Нет, сегодня не получится. Как он и предполагал, когда Настя поставила перед мальчиками миски и положила ложки, никакого хлеба ему не дали. — И не пачкаться мне! — потребовала она. Ваня и Андрей молча хлебали холодную протертую бурду. Мальчики еще не доели, а Настя уже начала одного за другим перетаскивать детей на пеленальный стол и менять им мокрые колготки на сухие. Ни одного не приласкала, ни одному не сказала доброго словечка. Потом понесла всех в соседнюю комнату, укладывать в кроватки. Наступило время послеобеденного сна. Ваня ненавидел валяться в кровати. С тоской ожидая своей очереди, он старался придумать хоть что-нибудь, желая оттянуть неизбежное. В дни, когда дежурила Андреевночка, она позволяла ему немного посидеть рядом с собой после того, как уложит остальных, и разучивала с ним песенку или стихотворение. Однако сегодня был Настин день. Она уже унесла Андрея. Ваня растягивал последние ложки жижи, напряженно раздумывая, о чем бы заговорить с Настей. Когда она наклонилась над ним, он спросил: — Ты купила ковер, да? Настя была потрясена: — Откуда ты знаешь про ковер? — Слышал, как ты говорила с врачом. Ты сказала, что видела на рынке ковер, и хочешь после смены его купить. — Ишь ты, шустрый какой. Ну да, я купила ковер. Пошла да купила. — Красивый? — Очень. Настя молча взяла Ваню на руки. — А что такое рынок? — Место, где покупают всякие вещи. А тебе пора спать. — Но я не хочу спать! Ни слова не говоря, Настя потащила его за собой. Положила в кроватку и закрыла за собой дверь. Ване только и оставалось, что смотреть сквозь прутья кровати на потрескавшуюся крашеную стену да водить по трещинам пальчиком. Огромный промежуток времени, которое он должен провести в молчании, ничего не делая, давил на него страшным грузом. Он знал: когда его освободят, уже стемнеет. Другие дети вели себя беспокойно. Из кроваток, выстроенных вдоль стен, доносились стоны и плач. Ваня постарался мысленно отгородиться от жалобных всхлипываний и сосредоточиться на великом приключении, пережитом утром, пока Настя ходила курить. Он вызвал в памяти образ молодой женщины с распущенными волосами, которая нежно держала на руках младенца и что-то напевала этому счастливчику. Ване припомнилось, как она улыбнулась, и он представил, будто песенка предназначалась ему. Кто же она, эта незнакомая женщина? Почему она одета не так, как остальные воспитательницы? Почему не накричала на него и не отшлепала за то, что он ушел из своей группы? Но как ни ломал он себе голову, ответа на эту загадку не находил. Устав размышлять, Ваня решил мысленно поиграть. Вообразил набор матрешек, только на этот раз все оказались на месте и были новенькими, без единой царапинки. Для начала он расставил их на столе от самой маленькой, с его мизинчик, до самой большой, ростом почти с Валерию. Матрешек было так много, что они загромоздили всю поверхность стола, а с Ваниной стороны стола образовали стену, за которой Ваня спрятался от Андрея. Андрей рассмеялся. Потом Ваня начал катать матрешек по столу от себя к Андрею, и привычное выражение безразличия на лице его друга сменилось радостной улыбкой. Он подавался то вправо, то влево, стараясь поймать каждую матрешку — и маленькие, которые скользили по поверхности стола быстро-быстро, и большие, которые грузно покачивались и на ходу переваливались с боку на бок. Андрей ловил их и запускал обратно, к Ване, а тот давал им упасть со стола и ловил уже у самого пола. И Настя ничего не слышала! Жалко, что сегодня Настя больше не даст им поиграть с матрешками. А завтра? Завтра должна дежурить Таня. Насчет Тани ничего нельзя сказать заранее, но Ваня решил, что обязательно попросит у нее игрушки. Зато послезавтра… Послезавтра будет день Андреевночки. Уж она-то разрешит ему поиграть с матрешками. Теперь ему было о чем мечтать. Два дня спустя Ваня сидел за своим столиком и считал минуты до появления любимой воспитательницы. Таня уже сняла белый халат и нетерпеливо поглядывала на часы, когда открылась дверь и на пороге появилась красавица Андреевночка в довольно потрепанном пальто, с зонтиком в одной руке и с большим пластиковым пакетом в другой. Пока она снимала пальто и что-то искала в пакете, Ваня не сводил с нее глаз. Наконец она вытащила бумажный сверток и положила его перед Ваней. Дрожащими руками он разорвал пергаментную бумагу. Внутри оказалась нарезанная кружочками колбаса. — Попозже дам тебе банан, — прошептала воспитательница. Ваня просиял. — Андреевночка, я люблю вас больше всех, — произнес он с набитым колбасой ртом. — Я еще к тебе подойду, — сказала та и ушла в спальню. Она вернулась с Кириллом, мальчиком, который всегда висел в прыгунках, посадила его к себе на колени и принялась медленно одевать: рубашечку, колготки, потом брючки и джемпер. У нее было необычно озабоченное лицо. — Андреевночка, почему вы сегодня грустная? — спросил Ваня. — Кирилл нас покидает. Его переводят в интернат. Ване уже доводилось слышать это слово, однако смысла его он не понимал. — Что такое интернат? — спросил он. Валентина Андреевна не успела ответить, потому что открылась дверь и вошла Вера, которая всегда приносила документы. Произошел торопливый обмен, во время которого Валентина Андреевна успела всунуть руки Кирилла в рукава пальто, нежно поцеловать его в макушку и передать с рук на руки Вере. Дверь за исчезнувшим в коридоре Кириллом захлопнулась. Ваня вспомнил, что такое случалось и прежде. Вера уносила кого-то из детей, и больше они никогда не возвращались. Наверное, очередь за Андреем, и тогда у Вани не останется ни одного друга. Он запретил себе думать об этом. Потом обернулся, желая расспросить Валентину Андреевну об интернате. Но она занялась другим ребенком, словно давала ему понять, что вопрос лучше не повторять. Через несколько минут дверь снова открылась, впуская заместительницу главного врача. Она принесла маленькую светловолосую девочку. — Здесь кровать освободилась? Ну, вот тебе еще, — сказала она Валентине, сверяясь с коричневой карточкой. — Фамилия Курдяева. Преждевременные роды. Мать от ребенка отказалась сразу. Девочке год и три месяца, сидеть не умеет. Очевидно, отставание в развитии. Короче говоря, получай. Валентина Андреевна устроила девочку в одни из ходунков, прикрепленных к манежу со стороны Вани, и отправилась разбирать документы. — Привет! Я — Ваня. А тебя как зовут? Девочка внимательно посмотрела на него и что-то залопотала. Ваня не понял ни слова, хотя, кажется, уловил что-то похожее на “м”. Но он сразу догадался, что девочке хочется за стол к нему с Андреем. — Это Андрей, — сказал Ваня. — А это Андреев-ночка, она дает нам игрушки. Ваня показал девочке игрушку — разломанный пополам пластмассовый телефон. У него был аппарат, а у Андрея — трубка, правда без провода. Девочка не отрываясь следила, как Ваня пальчиком поворачивает диск, издававший приглушенное потрескивание. Всем своим видом она словно говорила: дай и мне поиграть. Неожиданно заполучив столь благодарную аудиторию, Ваня воодушевился, показал малышке, как поворачивается диск, и продемонстрировал аппарат со всех сторон. Он был так поглощен своими действиями, что не заметил, как над ними кто-то склонился. — Что, Машенька, нравится? — спросил женский голос. Чья-то рука забрала у Вани телефон и отдала его белокурой девочке. Ваня от изумления онемел, а незнакомая женщина, повернувшись к нему спиной, уже опустилась на корточки перед Машиными ходунками и, сюсюкая, заговорила: — Ну, давай, Машенька, немножечко позанимаемся. Скажи: "ма-ма". М-м-м… Маша послушно замычала: "м-м-м". Ваню это действо захватило. Он следил взглядом за молодой женщиной, которая тем временем встала и направилась к Валентине Андреевне. — Прошу прощения за грубое вторжение. Меня зовут Вика. Я — волонтер. Помогаю подруге, которая работает с грудничками. Понимаете, я очень привязалась к Маше. Ничего, если я буду ее навещать? Могу я вам помочь? — Помощь всегда пригодится. Сами видите, у меня двенадцать ребят, и каждого надо и накормить, и переодеть. Я-то уже не такая молоденькая, — рассмеялась Валентина Андреевна. — Если хотите, оставайтесь. Поможете мне с обедом. Пока они разговаривали, Ваня сообразил, что это та самая женщина, которую он видел в приоткрытую дверь. Точно, это она там пела малышам. О ней он не переставал вспоминать со дня своего “великого приключения”. А теперь она у них в комнате! Ваня едва сдерживал волнение. Глядя, как неумело она пытается накормить Машу — половина содержимого ложки выливалась на пол, — он был счастлив. И мысленно повторял ее имя — Вика, Вика, Вика. — У нас еще никогда не было волонтеров, — проговорила Валентина Андреевна. — Чужих сюда обычно не пускают. — Не уверена, что меня здесь захотят видеть. Некоторые воспитательницы думают, что я только мешаю. Валентина Андреевна ласково улыбнулась: — Ну что вы, милая моя. Пока молодая женщина с Андреевночкой болтали, Ваня смотрел на них во все глаза и прислушивался к каждому их слову. На него они не обращали внимания, так как обе крутились вокруг новенькой девочки Маши, но его это не смущало. Он решил подружиться с Викой. Проснувшись на следующее утро, Ваня не сразу понял, почему чувствует себя счастливым. Уж точно не из-за Андреевночки, чья смена уже закончилась. Потом он вспомнил о Вике. Она была не похожа на воспитательниц в белых халатах, очередность дежурств которых он выучил наизусть. Вика могла прийти в любой день. В первый раз он увидел ее, когда дежурила Настя, потом в день дежурства Валентины Андреевны, так что, подумал он, все еще лежа в кроватке, почему бы ей не прийти сегодня? Весь день он буквально не сводил глаз с двери, надеясь увидеть милое лицо, но его ждало разочарование. Потом наступил вечер, и Ваня перестал ждать. На другой день она тоже не пришла, и Ваня утешал себя тем, что тихонько шептал ее имя. И вдруг — он сам не понял, как это получилось, — он громко закричал, увидев в дверях ее голову: Вика, Вика! Ты к Маше пришла? — А ты запомнил мое имя? Теперь скажи, как зовут тебя. — Ваня. — Ах да. Ты показывал Маше телефон. Правильно, я пришла повидаться с ней. Вика пересекла комнату, взяла Машу на руки и прижала к себе. Грустное личико Маши просияло улыбкой. — А это еще кто? Почему в помещении посторонние? У Вани упало сердце. В спальню вошла Настя. Он и забыл, что сегодня ее день. Вика повернулась к воспитательнице, крепко держа ребенка: — Прошу прощения, что не представилась. Я пришла навестить Машу. — Ты здесь работаешь? — Н-н-нет. — Тогда тебе нечего здесь делать. — Я помогаю в первой группе. Уже несколько месяцев. Настя несколько потеплела, усмотрев в присутствии Вики некие приятные возможности для себя. — Ну ладно, так и быть, оставайся. Десять минут присмотришь за детьми? Дверь захлопнулась. Ваня обрадовался, когда Вика села за его столик, пристроив Машу на коленях. Она повернула личико девочки так, чтобы та смотрела на нее, и не просто смотрела, а прямо в глаза, и стала повторять: “ма-ма-ма”. — Давай, Машенька, ты же можешь. Маша молчала. Тогда Вика поцеловала малышку в щеку и повторила тот же слог. Маша не отозвалась. — Ну же, Машенька, у тебя же получалось еще в малышовой группе. Девочка смотрела на Вику счастливыми глазами, но не делала ни малейшей попытки произнести хоть звук. Вика вздохнула. Она сняла с малышки носки и поставила ее голыми ножками на пол. Потом, подхватив малышку под мышки, положила ееручки на край стола. — У тебя должны быть сильные ножки, — сказала она. Маша осела у нее на руках. Вика была в отчаянии. Ваня тоже. Вика обошла комнату в поисках чего-нибудь, что могло бы заинтересовать Машу, и ее взгляд упал на деревянную лошадку-качалку с ручками по бокам головы. Она вытащила качалку из угла, поставила возле Ваниного столика и усадила на нее Машу, заставив держаться за ручки. Маша выпрямила спинку. — Вот умница! Ты едешь на лошадке. У Маши заблестели глаза. Она как будто очнулась. Вика зацокала языком, будто пустила лошадь вскачь, и пригласила Ваню присоединяться к игре. Вскоре они оба уже хлопали в ладоши и прищелкивали языком. Ваня и не помнил, когда ему было так здорово. — Что за шум? Ты что, всех детей мне перевозбудила! Как я их теперь после обеда буду спать укладывать? — Вернувшаяся Настя положила конец веселью. — А носки зачем сняла? Она же простудится! — Да вы только посмотрите, как она радуется. Ей эта лошадка нравится. Пожалуйста, сажайте на нее Машу хоть иногда. — Да что мне, делать больше нечего? Я и так тут зашиваюсь! Кормежка, мытье, уборка. С этими словами Настя рывком стащила Машу с лошадки-качалки и сунула обратно в ходунки. Маша громко заплакала. — Не пойму, чего ты на нее время-то тратишь? И Настя постучала пальцем Маше по лбу, имея в виду ее умственную неполноценность. Вика поняла, что не угодила воспитательнице, и сделала последнюю попытку ее умаслить: — Хотите, я помогу вам с обедом? — Не надо. Сама управлюсь. И вообще, давай-ка отсюда. И больше не приходи. Вика поцеловала Машу в макушку, взяла сумку, махнула Ване рукой и ушла. В группе опять воцарилась тишина. После обеда, лежа в своей кроватке, Ваня думал о Вике. Настя выгнала ее и больше не разрешила приходить. Значит, он никогда ее не увидит. Эта утрата тяжким грузом давила ему на грудь и мешала дышать. Потом он представил, как выпрыгивает из кроватки, идет в другую комнату, останавливается перед Настей и говорит: “И вообще, давай-ка отсюда. И больше не приходи!” Вместо Насти будет дежурить Андреевночка. Вот было бы здорово. Когда пришла Настя, чтобы забрать его из кроватки, Ваня весь сжался в комок. Пока она его переодевала, он даже не открыл глаз. Сидя у себя за столом, он с ненавистью смотрел на ее спину. Ему было до того тоскливо, что он даже не оглянулся, когда дверь отворилась и в комнату кто-то вошел. Лишь краешком глаза углядел джинсы и свитер. У него екнуло сердце — неужели Вика? Он быстро повернулся и горестно вздохнул. Это были две женщины без белых халатов, но Вики среди них не было. У одной были длинные волосы, как у Вики, только светлые, а вторая как-то смешно произносила слова. Они пришли вместе с врачом, которую Ваня видел в своей группе всего два раза, однако запомнил, что ее зовут Жанной. Сейчас — Ваня сразу заметил — она вела себя как-то скованно, и ей явно хотелось поскорее выпроводить гостей. А женщина с короткой стрижкой все задавала и задавала вопросы. В конце концов Жанна повела женщин к двери, объяснив, что детям пора ужинать. Ваня удивился: ужин всегда приносили после Настиного перекура, а его еще не было. Они уже стояли на пороге, и тут Ваня решился. — Пожалуйста, приходите еще, — попросил он женщину с короткой стрижкой. И очень обрадовался, когда она развернулась и подошла прямо к нему. Она дала ему машинку. Он спросил, нет ли у нее еще одной — для Андрея. Женщина пошарила у себя в сумке и правда достала одну машинку. Они с Андреем раньше никогда не играли с машинками. Они катали их по столу и улыбались друг дружке. Их так захватила новая игра, что Ваня чуть не забыл спросить добрую женщину, как ее зовут. Она ответила, что Сэра, и пообещала прийти еще. Еще до ужина Настя отобрала у них машинки и поставила их на верхнюю полку. Наутро, едва открыв глаза, Ваня вспомнил о своей машинке. Он сел, вытянул руку и вообразил, как катает ее по перекладине кровати. Потом по стене. — Настя, дай мне, пожалуйста, мою машинку, — попросил он воспитательницу. — Машинку? Какую еще машинку? Ване сделалось не по себе. Ухватившись за прутья, он поднялся в кровати. — Сама знаешь. Машинку, которую мне подарила Сэра. — Что еще за Сэра? Не знаю никакой Сэры. Ване стало страшно. — Знаешь! Та тетенька со смешным голосом. Она подарила мне машинку. И Андрею тоже! Отдай нам наши машинки! Настя склонилась над одной из кроваток. — Не помню никаких машинок, — отмахнулась она. — Наверно, они тебе приснились.2 Октябрь 1994 — июнь 1995 Голос в тишине
Встреча Сэры и Вани была делом случая. Ее вполне могло и не быть. Подходил к концу долгий день — день ее первого посещения дома ребенка № 10, где она, совершенно к тому не подготовленная, окунулась в мир, словно сошедший со страниц романов Чарльза Диккенса. Десяток лет спустя она вспоминала, что, приехав в Москву в конце 1994 года, не имела ни малейшего представления о том, чем будет заниматься. “Я была супругой корреспондента газеты, у меня было двое детей-школьников, и я понятия не имела, чем буду заполнять свои дни в предстоящие четыре года. Однажды меня, как новичка, пригласили на собрание Международного женского клуба. Для иностранок, впервые попавших в Москву, это был хороший повод продемонстрировать свои наряды и съесть пончик из “Данкин Донате" в резиденции американского посла. Очередь была как в Кремль. Организаторы встречи предложили нам записаться на курсы по изучению иконописи, индийской кухни, йоги, русской литературы и прочих достойных материй. На фоне дам, одетых от Гуччи, я сразу выделила двух британок в легинсах, которые продавали спортивные рубашки, вынимая их из стоявших рядом коробок. Они работали в благотворительной группе, поставившей перед собой непосильную задачу — помочь тем россиянам, которые после крушения коммунистической системы оказались на обочине жизни. Чтобы общаться с российскими чиновниками и благотворителями, им были необходимы люди, говорившие по-русски, и я не смогла им отказать. Конечно же мне и в голову не могло прийти, чем это обернется для меня и что к концу четырехлетнего срока я не буду готова уехать из Москвы”. Итак, в один облачный бесснежный декабрьский день за Сэрой заехала ее американская подруга Луиза, которой срочно понадобилась переводчица для посещения дома ребенка. Москва не радовала своим видом. Перемены, которым предстояло превратить город в залитую неоновым светом процветающую столицу, были в зародышевом состоянии, и даже снега, который прикрыл бы разбитые дороги и замусоренные тротуары, в тот год еще не выпало. Луизин ярко-красный джип “чероки” был доверху забит детскими шубками и ботинками, горшками, коробками карандашей и ручек, купленными на деньги, собранные благотворительной группой. Здесь же стояли пакеты с домашним печеньем, которое Луиза своими руками испекла и покрыла глазурью. Проезжая по Садовому кольцу и перестраиваясь из ряда в ряд, чтобы выскочить на полосу разворота в центре скоростной дороги, Луиза ловила на себе любопытные взгляды — в те годы не часто в центре Москвы можно было видеть женщину-водителя, а она к тому сидела за рулем мощного дорогого городского внедорожника. Да еще длинные светлые волосы… Они выехали на Новослободскую улицу, где их джип попыталась обогнать побитая "лада”. Ее пассажиры — четверо накачанных мужчин в кожаных куртках — с презрительной насмешкой смотрели на американку, посмевшую тягаться на дороге с сильным полом. Прокладывая себе путь по оживленной магистрали, Луиза рассказывала, что, в отличие от других детских учреждений, дом ребенка № 10 находится практически в самом центре города, однако побывать в нем почти невозможно из-за несговорчивости главного врача, которая подозрительно относится к чужакам. Всех американок она считает представительницами религиозных миссионерских культов, а про последнюю переводчицу, побывавшую в доме ребенка, на полном серьезе говорит, что та ее сглазила. С тех пор она наложила строгий запрет на любую благотворительность на своей территории, а если кто-то проявлял упорство, объявляла, что учреждение на карантине. Но сейчас, объяснила Луиза Сэре, они намерены явиться без предупреждения. Машина остановилась в конце ухабистой дороги, у больших ворот в облупившейся зеленой краске. Женщины толкнули калитку. Не скоро Сэра сможет забыть представшую их взорам унылую картину: под голыми липами пара больших, построенных к русском деревенском стиле деревянных беседок с покосившимися крышами. Когда-то они служили украшением детской площадки, а теперь тихо догнивали, пока полностью не развалятся. Рядом стояли качели без сидений и открытая всем ветрам песочница, валялись пластмассовые тележки и тачки без колес или без ручек, дом ребенка помещался в двухэтажном желтом оштукатуренном здании. Когда-то оно было элегантным особняком, однако фасад с пилястрами был непоправимо испорчен безобразными хозяйственными пристройками, с первого взгляда выдававшими разместившееся здесь государственное учреждение. Здесь нашли приют шестьдесят два ребенка — от новорожденных младенцев до пятилеток. Сэру поразила царившая вокруг тишина. Странно, если учесть, что малыши — народ скорее шумный. Всего в каких-нибудь пятидесяти метрах проходила многолюдная улица, по которой торопливо шагали пешеходы, предлагали свой товар лоточники, сновали попрошайки… Но тут… Тут как будто был совсем другой мир. Сэра и Луиза по ступенькам поднялись на крытое крыльцо, загроможденное ветхой мебелью. В старых, обитых драным плюшем креслах высились груды сломанных игрушек. Почему никто не удосужился выкинуть весь этот хлам на помойку? На крыльце сидела на скамейке молодая женщина в белом халате с невероятно толстым слоем косметики на лице. Она смотрела прямо перед собой и курила сигарету. Две иностранки, решительно распахнувшие входную дверь, не вызвали в ней ровным счетам никакого интереса. Подруги пересекли узкий коридор и через другую дверь вошли внутрь помещения. Их мгновенно обдало неистребимым духом специализированного учреждения: вонью затхлости, вареной капусты и мочи, К ним приблизилась женщина постарше, тоже в белом халате, в очках с толстыми стеклами, со стетоскопом на шее и листом бумаги в руках. Она узнала Луизу и приняла от нее пакет со сладостями. — Мы привезли пальтишки и ботинки, о которых вы просили, — сказала Луиза. — Это надо отдать Адели. Сейчас попробую ее отыскать. Она оставила иностранок стоять в коридоре. По-прежнему — никаких признаков того, что здесь живут дети. Вдруг Сэра услышала доносящийся издалека детский плач и пошла по коридору, читая таблички на дверях: “Главный врач”, “Заместитель главного врача”, “Логопед”, “Массажный кабинет”. За дверями стояла тишина. Сэра попыталась открыть одну из них. Заперто. Наконец она обнаружила источник плача — в комнате с табличкой “Изолятор”. В двери была стеклянная панель. Заглянув в нее, Сэра увидела три бокса. В самом дальнем стояла детская кроватка, а в ней — мальчик лет двух. Он-то и плакал — подпрыгивая, уцепившись за прутья кроватки. Похоже, плакал он уже давно и силенок у него совсем не осталось, так что плач постепенно переходил в горестные всхлипывания. Никакого плюшевого мишки в кроватке. Никаких картинок на стенах. Ровным счетом ничего из того, что обычно бывает в комнате, где живет ребенок. Сэра в ужасе отпрянула и чуть не столкнулась с женщиной, появившейся из кабинета заместителя главного врача. — Простите, пожалуйста, но что там такое с мальчиком в изоляторе? — спросила Сэра. — Он… Кажется, он очень расстроен. — Он только сегодня утром поступил. Мать — студентка. Не может одновременно учиться и воспитывать ребенка. Так что пару лет побудет здесь. Потом ей с ним полегче будет. — Но почему он там совсем один? — По инструкции мы обязаны на три недели изолировать его от остальных детей. Вдруг у него какая-нибудь инфекция. — Но он не выглядит больным… — Таковы правила. Трехнедельный карантин. Потом его определят в группу. — У него там ни одной игрушки. — Таковы правила. Игрушки тоже переносят инфекцию, — твердо произнесла заместительница главного врача. Сэра уже открыла рот, чтобы спросить еще о чем-то, но тут показалась рассерженная Луиза. — Я же просила тебя не задавать лишних вопросов, — прошептала она. — А то нас больше сюда не пустят. В эту минуту с улицы вошла женщина в очках с толстыми стеклами. За ней по пятам следовала старуха с испачканным сажей лбом. Из-под зеленого головного убора, напоминавшего старинный чепец, выбивались пряди седых волос. На руках у нее были старые грубые рукавицы. В одной из них она несла угольное ведерко. Уборщица, мелькнуло у Сэры. Но, когда их представили друг другу, выяснилось, что это Адель Владимировна, главный врач сиротского приюта — тот самый человек, на плечах которого лежала ответственность за шестьдесят две детских души. — Котел пора чинить, — сказала Адель, сдергивая рукавицы. Она переводила взгляд с иностранок на свою заместительницу и обратно, и в этом взгляде читался испуг. — Адель, мы привезли вам пальтишки и ботинки, о которых вы говорили, — проговорила Луиза. — Они в машине. Если кто-нибудь откроет ворота, мы подъедем прямо к входу. Несмотря на свое высокое положение, Адель сама отодвинула тяжелый засов и открыла ворота. Луиза въехала во двор и остановилась около парадного подъезда. На фоне ее ярко-красного джипа принадлежащая дому ребенка старая блекло-серая “волга” с красным крестом на боку выглядела особенно убого. Женщины в белых халатах сгрудились у двери, пока Адель сама разгружала машину и носила коробки внутрь. Когда подарки были пересчитаны и переписаны, Луиза спросила, не может ли благотворительная группа помочь чем-нибудь еще. Адель опустила голову и, уставясь в пол, пробурчала: — У нас есть все что нужно. Воцарилась неловкая тишина. Тогда в разговор вмешалась женщина в толстых очках: — Адель Владимировна, а как насчет стиральной машины? Наша уже несколько месяцев не работает. — Да-да, вот машина нам нужна. Обсудите это с Луизой. Оставалась еще одна коробка с подарками, и Сэра поняла, что получила неожиданный шанс. — Мы привезли немного игрушек. Конструкторы и все такое. Можно раздать их детям? Вперед шагнула еще одна женщина в белом халате. Она представилась Жанной и сказала, что занимает должность главного дефектолога. Судя по интонации, с какой она это произнесла, — далеко не последнюю в здешней иерархии. Впрочем, Сэра так и не поняла, что означает мрачная должность “дефектолог". Жанна провела иностранок по коридору. По каменной лестнице с холодными, выкрашенными в коричневый цвет перилами на железных прутьях они поднялись на второй этаж и вышли в довольно просторный холл. На полу лежал ковер, вдоль стен стояли красные пластиковые диваны, в углу на подставке красовалось анемичное растение. Ни одного человека здесь не было. Вообще до сих пор они не видели ни единого признака присутствия в доме детей. Жанна подвела их к тяжелой двери с надписью “Третья группа”. В помещении находились мальчики и девочки лет четырех-пяти, одетые в кошмарного вида одинаковые рубашонки и застиранные голубые колготки. На общем фоне выделялась лишь одна девочка — вне всяких сомнений, любимица воспитателей, о чем говорили и платьице в горошек, и большой белый бант в волосах, и кукла в руках. Сэра присмотрелась к детям. У многих личики были в диатезной сыпи, у некоторых мальчиков виднелись синяки и царапины. За столом, спиной к детям, сидела воспитательница и что-то строчила в тетради. На полу стоял кукольный домик и валялось несколько дешевых пластмассовых игрушек. Более интересные игрушки стояли за стеклом в шкафу — очевидно, предназначались для показа гостям. Один мальчик колотил другого пластмассовым обломком непонятного происхождения. Воспитательница оторвала взгляд от тетради, повернула голову и крикнула: — А ну прекрати! Она даже не поздоровалась с гостями. Дети тесно обступили вновь пришедших. Ручонки сами лезли в принесенные пакеты, со всех сторон слышалось: — Мне! Дай мне! Пока малыши разбирали Луизино печенье, дефектолог обвела их рукой и сказала: — Это олигофрены, все до единого. Сэра спросила, что означает слово “олигофрен”. — Ну, слабоумие, — пояснила дефектолог и показала на смуглую девочку в клетчатом платье. — Вот, например, эта девочка. Мать наркоманка, отец вернулся к себе на Кубу. Раньше ее хоть бабушка навещала, а теперь никто не ходит. Умерла, наверно. При этих ужасных словах у девочки сморщилось лицо, однако дефектолог этого как будто не заметила. Она уже показывала на мальчика в красной рубашке и розовых шортиках: — Этот у нас с рождения. Его на вокзале нашли. Мать родила в Москве, а потом уехала куда-то в Латвию. А у этого мать живет в интернате, от уборщика забеременела. В последующие месяцы Сэра довольно часто посещала детские дома и поняла, что бездушное отношение персонала к детям не исключение, а норма. Однако на нее безжалостные слова дефектолога, произнесенные в тот декабрьский день, произвели неизгладимое впечатление. “Я ушам своим не верила, — рассказывала впоследствии Сэра. — Так называемый дефектолог говорила все это при детях, словно они были глухие или до того тупые, что ничего не понимали. Помнится, у нее было такое приятное материнское лицо, но на подопечных ее материнские инстинкты почему-то не распространялись. Тогда я поняла: персонал исходит из того, что все эти дети прокляты от рождения и им от этого проклятия никогда не избавиться. Я взяла на руки девочку с плохо постриженной головкой, — продолжала Сэра, — посадила ее к себе на колени и дала игрушечную лошадку с седоком. Естественно, я ожидала, что от малышки будет так же сладко пахнуть, как от моей дочурки, ее ровесницы. Ничего подобного. На меня повеяло запахом грязного тельца, давно не стиранной одежды, в общем заброшенностью. Конечно, меня удивило, как такое крупное учреждение может обходиться без стиральной машины”. Спросив разрешения у дефектолога, Сэра и Луиза открыли пакеты с игрушками прямо посреди комнаты, и дети бросились к неожиданно свалившемуся на них сокровищу. Они разбирали яркие фигурки на части и собирали их снова, утоляя жажду разноцветья. Дергали за ручки и нажимали на кнопки, устроив какофонию из смеха, визгов и криков. Устроенный в третьей группе счастливый хаос, как довольно быстро сообразила Сэра, не соответствовал строгим правилам дома ребенка, и несколько минут спустя дефектолог подала знак, что пора уходить. Напоследок она сказала воспитательнице: — Я зайду попозже и заберу игрушки к себе кабинет. Это развивающие игрушки, и дети должны играть с ними только под моим присмотром. А то еще переломают. Сэра открыла было рот, чтобы возразить, но Луиза успела ткнуть ее локтем в бок. Воспитательница выскользнула в коридор следом за ними: — У меня перерыв. Ключом она заперла дверь, за которой остались двенадцать ребятишек, и побежала вниз по лестнице. Сэра хотела спросить, кто же присмотрит за детьми, но прикусила язык. Шагая к лестнице, Луиза и Сэра обратили внимание на надпись на двери: “Вторая группа”. — Может быть, тут тоже есть дети? — спросила Сэра у дефектолога. — Давайте отдадим им оставшиеся игрушки. — О нет, здесь только тяжелые — неизлечимые. Им игрушки не нужны. Все равно играть не умеют. Что-то в словах дефектолога подтолкнуло Сэру на решительный поступок. Ей вдруг показалось необходимым заглянуть внутрь. — Пожалуйста, разрешите нам с ними познакомиться. С видимой неохотой дефектолог открыла дверь. Вошедших приветствовала полная тишина. После шумной встречи в предыдущей группе эта комната на секунду показалась гостьям необитаемой. Потом они увидели примерно двенадцать малышей, лежавших совершенно неподвижно. — Здесь у нас неходячие. Все тяжелые. В манежике лежала маленькая девочка со светлыми волосами. — Какая красавица! Сколько ей лет? — спросила Сэра. — Около годика? Дефектолог обернулась, чтобы переадресовать вопрос воспитательнице, и та сверилась со списком на стене: — Иванова. Четыре года. Поражение центральной нервной системы. — Но она следит за нами взглядом. — Рефлекс, и больше ничего, — стояла на своем дефектолог. К манежу тряпками были привязаны в ряд три ходунка, в которых сидели три ребенка. Это напоминало старт автомобильных гонок, вот только эти детишки никогда никуда не поедут. Запрокинув головки, они, по-видимому, сидели так часами. Рядом с манежем в кресле-качалке сидела девочка, у которой не было сил покачаться. Огромные водянистые глаза смотрели из-под длиннющих ресниц. — Ковальчук. У нее больное сердце. — А имя у нее есть? — спросила Сэра, протянув руку, чтобы коснуться щеки девочки. Но та дернулась и отвернулась. — У нее здесь ничего нет, — ответила воспитательница, постучав себе по лбу указательным пальцем. — А мать отказалась от нее в первый же день. В другом манеже ползал мальчишка, державший в руке белую палочку с кружком на конце. — А это кто? Воспитательница вновь сверилась со списком: — Симонов. Он слепой. Слепота не означает умственную отсталость, подумала Сэра. И почему ребенка не называют по имени? И опять под суровым взглядом Луизы она воздержалась от вопросов. В манеже лежало настоящее зеркало в твердой деревянной рамке. Зачем слепому мальчику зеркало? Еще разобьет его и поранится. Нелепость какая-то. Зеркало для слепого, привязанные к манежу ходунки, в которых никогда не научишься ходить, качалка, которая не качается, малыши, испуганно дергающиеся при приближении желающей приласкать руки, четырехлетние дети, которые выглядят как годовалые… Молчать становилось все труднее. Сэра чувствовала, как в сердце закипает ярость. Несмотря на предостерегающие взгляды Луизы, она хотела накричать на этих женщин, у которых малыши были приучены лежать неподвижно. Почему никто не обращает на них внимания? Почему, ради всего святого, вы думаете, что им не нужно ничего из того, что нужно обыкновенным детям? Разве у вас самих нет детей? Пока Сэра соображала, как получше выразить свои мысли на русском языке, стараясь не смотреть на Луизу, мальчик со светлыми волосами в манеже начал биться головкой о прутья ограждения. Сэра почувствовала, как дефектолог вежливо, но упорно теснит ее к двери. И вот тут вдруг раздалось: — Пожалуйста, приходите еще. Она обернулась на разорвавший непроницаемую тишину детский голосок. Кто с ней говорил? Сэра посмотрела налево и около двери увидела детский столик, а за ним двух мальчиков. На вид им было года по три. Не обращая внимания на враждебный взгляд дефектолога, она опустилась на колени: — Привет. А я вас не заметила. Один из мальчиков заговорил снова: — Посмотри, нам сегодня дали игрушку. Сэра увидела пластиковую игрушку с четырьмя большими кнопками, которые надо нажимать, чтобы выскакивала зверушка, — такие игрушки обычно дают шестимесячным младенцам. Сэра поискала в сумке и вытащила металлическую машинку: — Это больше подходит мальчику твоего возраста. Малыш был в восторге и во все глаза смотрел, как Сэра катает машинку по столу. Ему не терпелось попробовать самому. Одетые во что-то вроде комбинезонов, мальчики были похожи на старичков. Сэра заметила, что их колготки гораздо меньшего размера, чем требовалось, и им приходится поджимать пальчики. Как в Китае, подумалось Сэре, где девочек заставляют носить слишком тесную обувь, чтобы ножка осталась маленькой. — Тебе нравится машинка? — спросила Сэра. — Очень нравится. А у тебя нет еще одной для Андрея? И он показал на своего друга, симпатичного малыша с синяком на лбу. — Как удачно, что у меня есть еще одна машинка. Мальчик улыбнулся — у него была прелестная улыбка — и прищурился: — Как тебя зовут? — Сэра. Он несколько раз совершенно правильно повторил незнакомое имя, пока дефектолог что-то нетерпеливо бубнила возле дверей. — Мне пора идти. — Но ты придешь еще? Пожалуйста, приходи, я буду о тебе думать, — повторил он, глядя Сэре прямо в глаза. Сэра пообещала, что придет. — А тебя как зовут? — Ваня. Меня зовут Ваня.Февраль 1995 года
Неделю за неделей Сэра все никак не могла выкроить несколько часов, чтобы исполнить свое обещание и навестить Ваню. Сначала Рождество, потом Новый год, потом череда дней рождения. Дочке Кэтрин исполнилось шесть лет, и они отпраздновали это событие — музыкальные аттракционы, жмурки, фокусник из британского посольства, именинный торт, приготовленный Луизой, куча подарков… Но ее радость омрачали мысли о Ване, запертом в тихой комнате. Один-единственный подарок из тех, что получила Кэтрин, наверняка сделал бы его счастливым на много-много дней. В качестве переводчицы Сэра посещала и другие дома ребенка и каждый раз с трудом приходила в себя после эмоционального шока. “Все без исключения визиты свидетельствовали о дурном обращении с детьми. После каждого из них я возвращалась домой выжатая как лимон, не способная ни на что, кроме как плюхнуться на диван и смотреть на спутниковых телеканалах успокоительную чепуху. Учиться приготовлению куриной грудки с парой зеленых перчиков и бананом было несравненно легче, чем вспоминать только что увиденное”. Но даже дневным передачам не удавалось стереть из памяти образ мальчика с ясной речью, томящегося в тихой комнате для неизлечимо больных детей. Во всех домах ребенка было по одной-две таких группы, где содержались малыши, не умеющие ходить. Посторонних туда не пускали, а воспитательницы вели себя так, словно у них на попечении и не люди вовсе. Но ни в одной из таких групп Сэре не встретился ребенок, умеющий говорить так же хорошо, как Ваня. Но еще больше ее поразило, что он попросил у нее игрушку для друга. Дети нередко выпрашивали у посетителей игрушки и сладости, но только для себя. И Сэру неотступно мучил вопрос: как ему удалось развить в себе способность к душевной щедрости? Тем февральским утром Сэра снова и снова возвращалась мыслями к мальчику Ване. За окном квартиры нескончаемым потоком текли по Садовому кольцу автомобили. Дети в школе, Алан в расположенном по соседству офисе “Дейли телеграф”. — Сегодня, — решила Сэра. Добраться до дома ребенка № 10 было нетрудно. Проблема заключалась в Адели. Сэра нисколько не заблуждалась на этот счет: стоит ей совершить ошибку, и дверь перед ней закроют раз и навсегда. Значит, надо разработать план: скажем, привезти Ване что-то конкретное. В отличие от Луизы у нее в запасе не имелось домашнего печенья. Чувствуя себя почти грабительницей, она пошла в детскую, в дальнем углу отыскала заброшенную игрушку — кусок ДСП, молоток, гвозди и разноцветные деревяшки — и положила это богатство в сумку. Ей было неловко приезжать в дом ребенка на дорогой машине, и она решила пройтись пешком. Всего-то минут двадцать. Следующие сорок минут она скользила и спотыкалась на заледенелом тротуаре. Вокруг простиралась новая Россия, и дом ребенка казался островом посреди бескрайнего моря судорожного городского строительства. Старые дома безжалостно сносили, освобождая место для роскошных зданий, предназначенных для богачей. Голая территория дома ребенка № 10 как будто усиливала ощущение его заброшенности. На полпути к цели Сэре встретилось препятствие в виде гигантских металлических конструкций, установленных на бетонных блоках. Его пришлось преодолевать, ежесекундно рискуя свалиться в строительный ров или переломать себе кости, споткнувшись о какой-нибудь запорошенный снегом обломок. Внимание Сэры привлекла шагавшая впереди женщина, вернее, не столько сама женщина, сколько ее шаткая походка. Незнакомка на ходу раскачивалась из стороны в сторону. Да она же пьяная, догадалась Сэра. И это в половине одиннадцатого утра! Женщина двигалась в том же направлении, что и Сэра, и вскоре у той не осталось никаких сомнений: она тоже шла в дом ребенка. Значит, она там работает и сейчас под ее опекой окажутся двенадцать малышей. Действительно, женщина вошла в ворота приюта и исчезла из вида. Завернув за угол дома ребенка, Сэра услышала раздраженный мужской голос — редкость для этого женского царства. Перед парадным входом стояла машина скорой помощи. Мужчина орал на стоявшую в дверях воспитательницу. Насколько поняла Сэра, он не хотел везти в больницу ребенка. — Никуда я ее не повезу! — разорялся мужчина. — И вызывать было нечего! Как будто мне делать больше нечего — с вашими сопляками возиться! Женщина пыталась вразумить грубияна: — У нее с сердцем плохо. Она умрет, если ее срочно не госпитализировать. — Да кто у меня ее примет? Их ни одна больница брать не хочет. Как будто сама не знаешь! — Мужчина со “скорой” уже не говорил, а рычал. Сэра прокралась наверх по ступенькам и встала рядом с еще одной воспитательницей, которая молча наблюдала за сценой из-за колонны. — Что происходит? Где Адель? — Там, — махнула рукой женщина, указывая за дверь. Сэра проскользнула внутрь, миновала запертые комнаты и постучалась в кабинет с табличкой “Главный врач”. — Кто там? — послышался испуганный голосок. — Это Сэра. Англичанка. Что там на улице происходит? Сначала воцарилась тишина, потом в замке повернулся ключ. Дверь со скрипом приотворилась, и из-за нее выглянула Адель. На лице ее застыл ужас. Через миг дверь опять захлопнулась. Адель пряталась в кабинете, чтобы не вступать в бесполезный спор. — Адель, впустите меня, — попросила Сэра. Дверь опять приоткрылась, но на сей раз Адель позволила Сэре войти. Она буквально дрожала от страха и первым делом заперла дверь на ключ. История была такова. Ночью Валерии, девочке из второй группы, стало плохо, она посинела и дышала с трудом. Утром Адель вызвала “скорую помощь”. Прошел час, а машина так и не пришла. Дыхание Валерии слабело с каждой минутой. Ее перенесли в изолятор на первом этаже. Адель позвонила еще раз и взмолилась о помощи. Наконец, “скорая” приехала, осмотрела девочку и наотрез отказалась ее забирать, потому что она сирота и, чтобы найти больницу, куда ее согласятся положить, придется колесить по всей Москве. Снаружи зашумел мотор. Адель и Сэра выглянули из окна и увидели, что “скорая” направляется к воротам — без ребенка. В изоляторе Валерия из последних сил боролась за жизнь. Жизнь никому не нужного ребенка — печальная истина, только что получившая слишком зримое и грубое подтверждение. У Сэры мелькнула одна мысль, и она попросила у Адели разрешения позвонить по телефону. Быстро набрала номер: — Алан, у нас беда. — Понятно. В России постоянно беда. Армия угрожает мятежом, а Ельцин опять в запое. Сэра не приняла его шутливого тона: — Сделай для разнообразия что-нибудь полезное. Маленькая девочка нуждается в срочной медицинской помощи. Она умирает. Можешь достать список московских кардиохирургов? Привези этот список сюда. Надо немедленно договориться об операции. Мужской голос звучит авторитетнее. Адель пристроилась на краю кушетки и не поднимала глаз от пола. Она боялась, как бы вмешательство иностранцев не закончилось для нее неприятностями. Через полчаса приехал Алан и привез список кардиохирургов, которых тут же принялся обзванивать. Как ни странно, хирурги нисколько не возражали против того, что им надоедает иностранец. Россия переживала не лучшие времена, а у иностранцев водились деньги. Возможно даже, у них имелись готовые ответы для решения всех ее проблем. Через час профессор Ильин, детский кардиолог, дал согласие на операцию. Адель едва сдерживала волнение. Она слышала все переговоры и была потрясена тем, что телефон в ее скромном кабинете послужил для связи с корифеями, хирургии. Адель была человеком советской закваски, и для нее телефон оставался орудием больших начальников, с помощью которого ей диктовали приказы или устраивали головомойку. Ей даже в голову не приходило использовать его для двусторонней связи. И уж меньше всего она допускала, что ее телефон попадет в руки одного из репортеров, которые мешают спокойно жить сильным мира сего. Итак, Валерию обещали прооперировать. Насильственное — как считала Сэра — вмешательство “двух непонятного кого” вознесло девочку с самого низа социальной лестницы к ее вершинам. Более того, Алан и Сэра завоевали доверие Адели. Правда, она все равно продолжала с глубочайшей подозрительностью относиться к иностранцам и в последующие годы не единожды закрывала перед ними дверь, подвергая испытаниям их дружбу. Новые отношения между Аделью и английской четой, основанные на искренней благодарности, были скреплены стаканом кефира. Понимая, что перед ней англичане, Адель объявила себя фанаткой актрисы Вивьен Ли. Алан завоевал ее сердце тем, что рассказал, как его мать в магазине “Хэрродс” выбирала перчатки рядом с Вивьен Ли, и сообщил о ее нежной, почти прозрачной коже. На Адель эта история произвела не менее сильное впечатление, чем русский язык Алана, усвоенный им в отрочестве при содействии одного русского графа. Однако через мгновение от ее доброго расположения не осталось и следа. Адель вдруг заговорила об острове, на котором поклоняются дьяволу. По описанию остров очень напоминал Британию. Бог наказал его жителей, наслав на остров буйство морской стихии, в результате чего тот ушел под воду. Так Господь очистил землю от скверны. С этой минуты Адель смотрела на англичан взглядом, говорившим: "Вы-то люди хорошие, а вот насчет вашей страны я не уверена”. — В Англии много неверующих? — спросила она Алана. — Адель, у нас церкви на каждом углу, — ответил он, забыв сообщить, что они почти всегда пустуют. Адель это не убедило. И она поведала историю, которая как будто не имела отношения к предмету их беседы. Недавно сто русских паломников отправились в Святую землю, не имея при себе ни паспортов, ни виз, ни билетов. Каким-то образом им удалось сесть в Москве в самолет, и они приземлились в Иерусалиме, где их встретили с распростертыми объятиями. На этом рассказ обрывался, и никаких комментариев к нему не последовало. Со временем Алан и Сэра научились расшифровывать ее загадки. В данном случае она намекала на то, что Господь творит чудеса, но исключительно для русских православных христиан, в отличие от англикан, баптистов и католиков. Она старательно гнала от себя мысль о том, что посланцы с острова поклонников дьявола могут прямо у нее на глазах стать инструментом в сотворении медицинского чуда. В последующие месяцы Сэра часто размышляла о том, как Адель попала на должность главного врача дома ребенка с довольно многочисленным персоналом. Много лет спустя Сэре стало известно, что она получила эту работу после увольнения предыдущего главврача — мужчины, обвиненного в домогательствах к уборщицам. Его выгнали, а вместо него назначили Адель, так как она была образцовым членом коммунистической партии. Вероятно, многие годы служения безбожникам-коммунистам отягощали ее совесть. — Можно мне поздороваться с Ваней? — спросила Сэра, когда они покончили с кефиром и Алан помчался в офис писать о мятеже. — У меня для него небольшой подарок. — Можно, но сначала я хочу вам кое-что показать, — отозвалась Адель. — В других детских домах этого нет. Пойдемте со мной. Следуя за Аделью по темному коридору, Сэра ломала себе голову, что бы это могло быть. У детей много чего не хватало. Может быть, специальные ходунки для Вани? Или физиотерапевтическое оборудование для детей, которые всю жизнь проводят в лежачем положении? Женщины остановились перед небольшой дверью. Адель отперла ее, и Сэре потребовалось несколько минут, чтобы глаза привыкли к полумраку. Неровный тусклый свет помигивал, отбрасывая медные блики. Однако самое сильное впечатление на Сэру произвел запах ладана. Наверное, первоначально эта комната служила кладовкой, но теперь она стала святилищем, чем-то вроде часовни, освещаемой масляной лампадой, свисавшей с потолка перед образом Богоматери. Золотом сверкали иконы на стенах, резко контрастируя с невзрачным убранством остальных помещений дома ребенка. — Замечательно, — произнесла Сэра, стараясь не показать своего разочарования. — Прежде мне не случалось видеть часовню в детском доме. Адель поделилась своей тайной. Вся ее энергия уходила в обустройство этой часовни, важнее которой, по ее мнению, для детей ничего не было и быть не могло. Все прояснилось: более всего она пеклась о спасении детских душ. Перекрестившись перед алтарем, она сказала: — Каждый четверг приезжает священник и благословляет детей. Едет издалека, встает в пять утра. И он привозит с собой свою паству, — с гордостью сообщила Адель. — У нас все дети крещеные. И тут выражение ее лица изменилось. Испугалась, что сказала слишком много? Почти всю свою жизнь она прожила при коммунистическом режиме и твердо усвоила, что все иностранцы — шпионы ЦРУ. Так же быстро, как открыла часовню — и свою душу, — Адель захлопнула дверь и заперла ее на ключ. — Мне можно повидаться с Ваней? — спросила Сэра. — Да. Дорогу вы знаете, — пробурчала Адель, скрываясь у себя в кабинете. Увидев Сэру, Ваня просиял. — Сэра, — сказал он, — я знал, что ты придешь. — Извини, что тебе пришлось долго ждать. Но я принесла кое-что, что наверняка тебе понравится. Сэра опустилась на колени возле столика Вани и развернула сверток. Ваня взял в руки молоток, и не прошло и минуты, как он уже твердо держал в пальцах гвозди и забивал их в доску. Он трудился не останавливаясь, низко склонив голову над доской, как человек, изголодавшийся по делу. Потом настала пора расставания. — Я постараюсь прийти поскорее, — произнесла Сэра. — Я буду сильно о тебе думать, — отозвался Ваня.Июнь 1995
После инцидента с умирающей девочкой прошло несколько недель, и Сэра оказалась втянутой в причудливое бытие дома ребенка № 10. “Оглядываясь назад, я понимаю, что бесстыдно играла роль англичанки с русской душой, и все это принимали, потому что благотворительная группа могла оказывать детскому дому значительную материальную помощь. В России в то время разрушилась старая система и еще не утвердился новый, капиталистический строй, и властям не было дела до детей-сирот. Надо сказать, что другие аналогичные учреждения вели себя намного бесцеремоннее: их начальство быстро сообразило, что щедрости иностранных благотворителей нет предела, и стало требовать телевизоры и видеомагнитофоны для персонала, шторы, ковры и новую мебель для директорского кабинета. Адель же робко просила привезти сахар, сухое молоко, стиральный порошок и нож для резки овощей. От нее я узнала, что у них на кухне всего один нож, которым готовили пищу на шестьдесят человек. Другие дома ребенка, организовывавшие усыновление детей иностранцами, в качестве платы охотно получали дорогие подарки. В доме ребенка № 10 не было ничего подобного: хорошо одетые сотрудники соответствующих агентств столкнулись в лице Адели с непреодолимой преградой. Мне так и не довелось наблюдать там похорошевших детишек, перед усыновлением стремительно набиравших вес на особой диете, как это было в других местах. Один московский банк даже согласился спонсировать программу, в рамках которой квалифицированные психологи читали работникам детских учреждений интенсивный курс по современным методам воспитания детей. Но Адель приходила в ужас от одной лишь мысли о том, что в подвластном ей учреждении появится психолог со стороны — даже российский, — и она отказалась от участия в программе, несмотря на возможность получения финансовой помощи. Любая инициатива, хотя бы подразумевающая такие понятия, как “эксперимент” или “научное исследование”, заведомо исключалась. Благодаря взаимопониманию с Аделью я смогла приводить в дом ребенка иностранных врачей. Адель не приветствовала подобные визиты, но и не препятствовала им. А я верила, что "поставленные ими диагнозы заставят персонал пересмотреть свое отношение к детям”. Кое-что изменилось для наивной Сэры летом 1995 года. На московскую конференцию приехали два кинезотерапевта из Австралии, и Сэра уговорила их посетить детский дом в единственное свободное утро. — Мы не сможем посмотреть Красную площадь, — лишь посетовал один. Кинезотерапевты нашли состояние детей в Ваниной группе очень тяжелым. Они не могли понять, почему Андрея и Ваню не учили ходить. Слишком тесные колготки, сказали они, отбивают у детей всякое желание встать на ножки. И оспорили поставленный малышам диагноз — церебральный паралич. Когда мы вышли за территорию детского дома, кинезотерапевт-женщина не сдержала слез: — Нет никаких причин, мешающих этим мальчикам встать на ноги. Просто ими не занимались. Следующим шагом стал приезд в дом ребенка врача. Благотворительная группа отыскала работавшего в Москве нью-йоркского педиатра. Доктор Рональд Свангер согласился осмотреть детей. Однако визит едва не сорвался. В тот день Сэра не могла его сопровождать, и Адель попросту не пустила доктора Свангера на порог под предлогом карантина. Пришлось Сэре уговаривать доктора ехать в дом ребенка на следующий день. На сей раз двери перед ним открылись, хотя Адель, как всегда, спряталась у себя в кабинете, предпочитая не участвовать в подрывающем устои мероприятии и не выслушивать диагнозы доктора Свангера. Как обычно, гостя сопровождала ее заместительница. Воспитательницы впервые видели такого доктора. Скорее всего, они приняли его за клоуна. В своих огромных очках, из-за которых смотрели дерзкие, на грани нахальства, глаза, доктор Свангер нарушал все мыслимые и немыслимые правила поведения взрослого человека — он сидел на полу и показывал детям язык, а они отвечали ему робкими улыбками. Артистизмом и неуемной жестикуляцией он очаровал воспитательниц не хуже какой-нибудь кинозвезды. Почему на нем нет белого халата? Где его самоуважение? Вот он сидит скрестив ноги на полу и позволяет детям шарить в его медицинском саквояже. Но стоит доктору коснуться ребенка, и у малыша лицо сияет от счастья. Он даже заставил заместительницу главного врача забыть о своем положении и тоже усесться на пол. Говорил доктор тихо, мягко, но настаивал на оптимистических диагнозах даже у детей с фаталистичними прогнозами, поставленными в доме ребенка. Все дети из группы неизлечимых имели шанс на лучшую жизнь: одним требовалась операция, другим — усиленное белковое питание,третьим — хоть немного ласки. Маленький мальчик с синдромом Дауна, по его словам, оказался очень сообразительным. В домашней обстановке он развивался бы еще быстрее. — Вы могли бы сообщить его матери, что у него явный прогресс? — спросил доктор заместительницу главврача. Многим ребятишкам требовались незначительные операции на нёбе или глазах. И каждый раз находилось объяснение, почему такие операции не были сделаны: у одного ребенка ветрянка, у другого сердце не с той стороны. Осмотрел доктор Свангер и Валерию, “синюшную девочку”, которую “скорая помощь” отказалась везти в больницу. После вмешательства Алана и Сэры ее поместили в больницу для обследования, после чего вернули в дом ребенка в ожидании операции. Доктор Свангер обсудил ее состояние с доктором Ильиным. Хирургу удавалось творить чудеса, не имея не только современного оборудования, но даже одноразовых резиновых перчаток и некоторых антибиотиков. Однако никакие чудеса не помогут, если у ребенка отсутствует жизненная мотивация. — Она может выжить при одном условии, — сказал доктор Свангер. — Когда закончится курс интенсивной терапии, ей будет нужен кто-нибудь, кто сможет двадцать четыре часа в сутки окружать ее заботой, кормить и выхаживать. Это означало, что Валерии нужна была ее мать. Сэра с грустью отмечала, что мудрые замечания американского доктора падали на каменную почву Воспитательницы буквально ловили каждое его слово, но не торопились записывать его рекомендации. Они воспринимали происходящее как бесплатное развлечение. Кажущееся спокойствие доктора Свайгера подверглось жестокому испытанию, когда он подошел к четырехлетней Ане, парализованной от пояса и ниже из-за травмы позвоночника. Несмотря на отсутствие общего языка, врач и ребенок вместе смеялись, шутили и даже обследовали друг другу уши отоскопом. И все-таки, осматривая спинку ребенка, он не смог сдержать испуга: девочке был необходим корсет, так как без него ее состояние постоянно ухудшалось. Заместительница главврача сказала, что у нее есть корсет, но он очень тяжелый и девочке не нравится его надевать. Не говоря ни слова, доктор Свангер взял листок бумаги и ручку и нарисовал самый простой корсет, который можно сделать своими руками и с его помощью остановить развитие нежелательного процесса. Кроме того, объяснил он, ребенку нужно кресло-коляска — о таком чуде в доме ребенка даже не слыхали. Приветливо попрощавшись с Аней, доктор Свангер отправился наверх во вторую группу, где содержались неизлечимо больные дети. — Аня очень умненькая девочка. Она похожа на Ваню. Они знакомы? — спросила Сэра у заместительницы. — Они же в разных группах. — Но им было бы хорошо вместе. Они могли бы поговорить. — Нет. Это невозможно. Они оба неходячие. Мы делим детей по группам на основании их болезней. И не можем увеличивать нагрузку на воспитательниц ради каких-то капризов. Ваня явно обрадовался новому человеку, тем более мужчине. — Кто этот молодой человек? — спросил доктор Свангер. — Пастухов. Преждевременные роды. У него церебральный паралич, как видите, — сказала заместительница. Сэра отступила от своей роли переводчицы: — Доктор Свангер, мальчика зовут Ваня. Мы с ним подружились. Жаль, вы не понимаете друг друга. Он очень хорошо говорит и любит общаться. — Привет, Ваня. Меня зовут Рональд. Ваня внимательно следил за губами доктора, присевшего рядом с ним на корточки. — Молодой человек, у вас небольшое косоглазие. Давайте посмотрим. Он повернулся к заместителю главврача: — Здесь нужна самая простая операция. Но ее надо сделать как можно скорее. — Мы уже думали об этом, — отозвалась она, подыскивая очередную отговорку. — Мальчик слишком слаб. — Он что, не ходит? — Доктор Свангер выглядел удивленным и тотчас приступил к осмотру Ваниных ножек. Первым делом он снял с него носки, скрепленные с помощью ленты, и тут же обнаружил, что они ему малы. — Я уверен, что мальчику полезно побольше сидеть босиком. Если добавить кинезотерапию, он сможет ходить. Сэра дословно перевела революционные слова американского доктора. И добавила по-английски, что не разу не видела, чтобы воспитательницы занимались с Ваней. Вслед за австралийцами доктор Свангер не подтвердил страшный диагноз — церебральный паралич. — Разве его нельзя отдать на усыновление? — спросил он. Ответа он не получил. Много лет спустя в случайной беседе с заместительницей главврача Сэра наконец-то получила ответ. Та призналась, причем без всяких угрызений совести, что сама уговорила Адель не записывать тогда двухлетнего Ваню в соответствующий список. Это, мол, дело пустое, так как он отстает в развитии и признаки церебрального паралича вот-вот проявятся. Нельзя обманывать приемных родителей. И Адель, как всегда, проявила слабость. Вот так две женщины решили судьбу Вани. Он попал в группу неизлечимо больных детей, где у него не было шансов на нормальную жизнь — отношение воспитательниц делало из него инвалида. Все рекомендации доктора Свангера остались невыполненными. Никто не связался с матерью Валерии, не сделал корсет для Ани, не договорился об операции для Вани. Жизнь в доме ребенка № 10 текла по-прежнему. Остались лишь воспоминания о необыкновенном американском докторе, который приехал и немного всех повеселил.3 1994–1995 Ананасы и павлины
Это может показаться странным, но никто в доме ребенка даже не подумал рассказать Сэре о существовании Вики, а Вике — о Сэре. Сэра ничего не знала о российских волонтерах, хотя в то время, когда она начала посещать дом ребенка № 10, Вика уже несколько месяцев была там почти своей. Их познакомил Ваня, но лишь позже, когда оказался в смертельной опасности и вдали от дома ребенка. Шел 1994 год. Железная дисциплина советского времени давала сбои, открывая перспективы, невозможные при социализме. Наверное, поэтому никто не препятствовал Вике посещать дом ребенка, хотя Адель подозревала, что, если кто-нибудь об этом проведает, ее ждут неприятности. “Совсем не задолго до тех событий я стала христианкой и искала смысл жизни, — вспоминает Вика. — Получила диплом физика. Работы не нашла и записалась на курсы изучения Нового Завета. Батюшке я не сказала, что работаю волонтером в детском доме. Боялась, что он меня не благословит. Он предпочел бы, чтобы я работала в приходе, может, даже в самой церкви. Но я верила, что христиане должны делать что-нибудь полезное для общества, и продолжала бывать в доме ребенка. Эти свои посещения я хранила в тайне. Я подружилась с одной из воспитательниц и в ее смену ходила к детям. Меня не выгоняли, но и особой радости не выказывали. Моя подруга работала с грудничками в первой группе, и я очень привязалась к одной малышке, которую звали Маша. На нее все махнули рукой. Ей еще и года не исполнилось, а ее уже зачислили в инвалиды и поставили диагноз “олигофрения”. Но я понимала, что ей просто требовалась материнская любовь. У нее было такое умненькое личико. И она пыталась разговаривать”. Пока Вика возилась с Машей, она сама стала объектом внимания со стороны кудрявого мальчика, который как-то заглянул в приоткрытую дверь первой группы. Вика его не забыла. “Он придумал свою игру. Заглядывал в комнату и исчезал, когда его звали к себе. Он хотел, чтобы я обратила на него внимание, но ему нельзя было покидать свою комнату. Это строго-настрого запрещалось”. Подруга Вики сильно горевала, что ничем не может помочь детям. От нее требовалось лишь кормить их и менять им подгузники. Порядками, принятыми в доме ребенка, не предусматривалось, чтобы между детьми и воспитателями возникала взаимная привязанность Малышей постоянно переводили из одной группы в другую, заставляя привыкать к новым лицам. Но хуже всего была "сортировка” маленьких обитателей дома ребенка на больных и здоровых. Больных отсылали во вторую группу. Как-то раз подруга Вики, кивнув на дверь второй группы, сказала: “Там обреченные дети”. Вика сначала даже не поняла, о чем она: “Мне показалось, что она бредит”. Вскоре подруга исчезла. Однажды, явившись проведать детей, Вика узнала ужасную новость: Машу перевели во вторую группу. Кошмарное впечатление от обстановки комнаты, в которой теперь предстояло жить Маше, Вике не забыть никогда: “Там стояла тягостная тишина, как в больнице, в палате для умирающих, Маша стала стремительно терять с таким трудом приобретенные навыки, замкнулась в молчании — а мы так радовались, когда она наконец-то начала лопотать. В первой группе она научилась брать ручками игрушки, сама жевала, хотя и медленнее других детей. Она даже пользовалась ложкой. Но воспитательницам второй группы не хватало терпения. Они говорили, что им некогда с ней возиться, и стали совать ей в рот бутылку. Да еще и привязывали ее к стулу так, что она не могла пошевелиться. “Какой смысл с ней заниматься? — сказала мне как-то одна из них. — Толку все равно не будет. Она и в четыре года будет такая же, как сейчас. Безнадежный случай”. На всю группу был всего один ребенок, нарушавший общую кладбищенскую атмосферу, — кудрявый мальчик, назвавшийся Ваней. Он запомнил мое имя и, когда я приходила, спрашивал: “Ты к Машке пришла?” И улыбался мне. Не понимаю, как он мог улыбаться в таком страшном месте”. Вика вспоминает, как настойчиво он просил ее вывести его за пределы группы. Он сразу догадался, что она ходит с Машей во двор, и поставил себе целью тоже побывать на улице. Однако Вика не соглашалась, считая, что нужна ему меньше, чем Маше. Ваня ждал, когда они вернутся с прогулки, и просил: — Вика, погуляй и со мной. Но она не хотела оставлять Машу без присмотра. И все же однажды, взглянув на его огорченное личико, сдалась. Вика взяла его на руки, и ребенок счастливо засмеялся. В тот день солнце пряталось за плотными облаками и было пасмурно. Уже на улице, по тому, как Ваня прикрыл ладошкой глаза, Вика поняла, что он не привык к солнечному свету. Как будто всю жизнь провел с завязанными глазами, и вдруг повязка неожиданно спала. При виде детской площадки он завопил от радости. Вика решила совместить приятное с полезным и заодно провести с мальчиком небольшой урок. Они подошли к липе. Ваня во все глазенки смотрел на шершавую темную кору и светло-зеленые листочки. — Вот, Ваня. Это липа. Видишь, у нее листья в виде сердечка? Летом они становятся липкими… Вика помогла Ване дотянуться до листочка. Малыш был буквально зачарован. Потом она оглядела двор: — Ты знаешь другие деревья? Покажи мне. Ваня молчал. Тогда Вика принялась подсказывать: елка, дуб, клен. И вдруг осознала: он просто не понимает, о чем она. Вику охватил ужас. Когда-нибудь Ваня пойдет в школу. Он должен знать названия деревьев и цветов. Вике пришлось посадить его на землю, а самой обойти двор в поисках цветов. Но здесь росла лишь редкая сорная трава. Обернувшись, она увидела, как Ваня тянется ручонкой к единственному золотому пятнышку в тени дерева. Вика сорвала цветок и дала его Ване. Он держал желтое чудо за стебелек и разглядывал иголочки лепестков. — Это одуванчик. Похож на солнышко, правда? — Солнышко, — повторил Ваня. — Что такое солнышко? Всего три слова — и Вике открылась страшная правда. Для Вани мир “снаружи” был другой планетой, которой он совсем не знал, потому что никогда не бывал “снаружи”. Ему было известно только то, что находилось в помещении второй группы. “Я была в замешательстве, — рассказывала Вика. — Стала показывать на все, что нас окружало, а в ответ — тишина. Ваня понятия не имел о небе, об облаках, которые собирались над нами, о траве, на которой мы сидели, о висевших рядом качелях, о воротах, которые отделяли его от всего остального мира. В отчаянии я пыталась найти хоть что-нибудь знакомое ребенку. И только грязно-серая “волга”, стоявшая перед входом, пробудила его память — машинка. Один раз ему довелось поиграть с машинкой. Вика поставила перед собой почти невыполнимую задачу. С чего начать обучение? — Начнем с цветов, — решительно объявила она. Оставив Ваню сидеть на траве, она опять отправилась на поиски чего-нибудь яркого. Тучи становились все темнее, в воздухе повисла гнетущая духота. Вика нашла один красный мак, а в песочнице — синее ведерко. На землю упали первые капли, но Вика продолжала поиски. Неожиданно прогремел гром. Небеса как будто раз веры иск, и хлынул дождь. Вика бросилась обратно к Ване. Обежала здание и увидела, что Ваня стоит на коленках, запрокинув головку и вытянув руки. На его лице, по которому текла вода, было выражение истинного счастья. Он был похож на ребенка из пустыни, впервые в жизни попавшего под дождь. Но ведь этот мальчик жил в России, где дождь не такая уж редкость! И если он не знал, что это такое, то лишь по одной причине: маленьких обитателей дома ребенка никогда не выпускали во двор. Вика подбежала к Ване, подхватила его на руки и стала танцевать вместе с ним, разделяя его радость: — Это дождь, Ваня, это дождь! — Дождь, — повторял он, откидывая назад голову, чтобы полнее насладиться новыми ощущениями. — Я люблю тебя, дождь! Вот когда Вика поняла, что Ваня нуждается в помощи не меньше маленькой Маши. Этот мальчик развивался без чьей-либо поддержки, чудом научился говорить в мире, где царила могильная тишина, — и никому не было до этого никакого дела. В пять лет он не знал, что такое лето и зима, сколько ему лет, в каком городе он живет. А если он не знал даже таких элементарных вещей, то конечно же не мог учиться в школе. Лишь одна воспитательница разделяла тревоги Вики — Валентина Андреевна. Единственная из всех она не придерживалась общего мнения, что дети с физическими недостатками обязательно слабоумные. Свои убеждения о преимуществах домашнего воспитания она вынесла из семьи и была ярой противницей большевистских идей о совместном содержании детей в домах-коммунах. Валентине Андреевне не хватало профессиональных знаний, но инстинктивно она понимала потребности Вани лучше, чем все специалисты дома ребенка № 10, которых никогда не посещали сомнения в целесообразности того, что дети-инвалиды должны жить отдельно от остальных. Никто из специалистов даже не задумывался о том, что с детьми из второй группы надо работать. Этих детей они уже “списали”. А вот Валентина Андреевна разучивала с Ваней детские песенки и стихи Чуковского, Маршака и Барто, которым раньше учила собственных детей. Ей доставляли удовольствие словечки, выдумывать которые Ваня был мастак. “Ну, что сегодня твой любимчик Ваня изобрел?” — интересовался у нее муж, когда она приходила домой. Несмотря на тяжелые смены — воспитатели работали сутками, — Валентина Андреевна заставляла Ваню стоять, держась за стенку, и даже ходить. Другие воспитательницы надевали на него подгузники, а она терпеливо приучала его к горшку. Через некоторое время Вика взяла за правило приходить в дом ребенка в дни дежурств Валентины Андреевны, которая, как и все остальные, работала в режиме “сутки через трое”. Ее муж, полковник Российской армии, раньше служил в госпиталях по всему Советскому Союзу. Потом он вышел в отставку, и ей пришлось подумать о заработке в дополнение к его мизерной пенсии. Так она попала в дом ребенка. Конечно, платили тут мало, работа была тяжелая, но Валентина Андреевна всегда придерживалась собственных жизненных принципов и старалась, чем могла, облегчить жизнь детям. Однажды в конце декабря Валентина попросила Вику приехать до дневного сна, намекнув, что придумала кое-что необычное: — Это будет сюрприз для Вани. Четыре дня спустя, когда Вика, как всегда опоздав, появилась во второй группе, она обнаружила, что Ваня уже не спит. Он сидел в кроватке, а Валентина Андреевна, разбудившая его пораньше, вынимала из сумки аккуратный коричневый пакет. — Вика, ну наконец-то! А то я уж волноваться начала, — сказала Валентина Андреевна. — Очень тебя прошу, посиди с детишками. Понимаешь, у нас с Ваней важное свидание. — Ваня был так взволнован, что едва мог усидеть на месте. Валентина Андреевна повернулась к нему: — Смотри, что я тебе принесла. Полночи провозилась. Она развернула бумагу и достала рубашку цвета хаки. Встряхнула ее за плечики и показала мальчику. У Вани никогда не было собственной одежды. — Смотри — это армейская рубашка. Мой муж — полковник. У него три звезды. Но тебе пока хватит и одной, как у майора. На рубашке было два нагрудных кармана, ряд медных пуговиц и, самое главное, на плечах — погончики с блестящей пятиконечной звездочкой на каждом, подтверждающей Ванино звание. Валентина Андреевна надела на мальчика рубашку и аккуратно застегнула пуговицы. У Вани загорелись глаза. Потом она достала из сумки хорошенькие брючки с острой стрелкой. — Это брюки моего внука. Он из них вырос. — Валентина Андреевна помогла Ване натянуть брюки на слабенькие ножки и извлекла из сумки подтяжки. — А это — подтяжки моего мужа. Но я их подогнала под твой размер. — Завершил костюм зеленый галстук, также появившийся из сумки. Наконец Валентина Андреевна расчесала непослушные кудри мальчика. — Каков красавец! Богатырь! — Она прижала Ваню к груди. — Здравия желаю, товарищ майор! — По вашему приказанию прибыл, товарищ майор! — подхватила Вика и отдала Ване честь. Конечно же Ваня не знал, кто такой майор, однако ему понравилось, как он теперь преобразился. Так впервые в жизни Ваня получил красивую одежду. Из дома Валентина Андреевна захватила бумагу и ручку. Она положила перед мальчиком чистый лист, а в пальчики ему вложила ручку: — Будем писать приказы солдатам. Обе женщины отступили на шаг, чтобы полюбоваться Ваней. Смотрелся он на диво привлекательно. В эту минуту в комнату вошла, как всегда, встревоженная Адель, старательно не глядевшая в сторону Вики. — Стулья! — тревожным шепотом сообщила она. — Стульев не хватает. Праздник начинается. Адель не сразу узнала малыша, сидевшего за столом с ручкой в руке. — Вы только посмотрите! Боже мой! Вылитый курсант академии! — Она захлопала в ладоши. — А вырос-то как! Повосхищавшись еще немного, Адель ушла, унося с собой пару стульев. Валентина Андреевна открыла свой секрет. Она собиралась взять Ваню на новогодний праздник. И там Ваня должен был спеть песенку, которой она его научила, — “В лесу родилась елочка”. — А Андрея с Машей тоже возьмем? — спросил Ваня. — Вторую группу не приглашали, — ответила Валентина Андреевна, — но мы с тобой все равно придем. Ну, ты собираешься или нет? Валентина Андреевна взяла мальчика под мышки, поставила на пол, и они зашагали к двери. Валентина Андреевна вела его за руку, чтобы второй рукой он придерживался за стену. Шли они ужасно медленно: сначала Ваня передвигал одну ножку, потом подтягивал к ней вторую. До них донеслись звуки аккордеона, игравшего русскую плясовую, и Ваня до того разволновался, что ему на мгновение изменили силенки. Он хотел опуститься на пол и поползти, но Валентина Андреевна не позволила. — Майоры не ползают, — твердо сказала она. Ваня смотрел на нее, умоляя взять на руки, но Валентина Андреевна была непреклонна. — Если хочешь на праздник, иди сам. Вика с порога наблюдала за их медленным продвижением. Валентина Андреевна больше всего была похожа на строгую, но добрую бабушку, которой у Вани никогда не было. Пусть она не обладала специальными знаниями, зато у нее был бесценный родительский опыт, и весь его она щедро отдавала мальчику, на которого профессиональные врачи и педагоги махнули рукой. Наконец они одолели коридор и вошли в небольшой зал, предназначенный для торжественных случаев. Здесь царил праздник. В углу стояла высокая, почти до потолка, елка, украшенная золотой и серебряной мишурой. Пыльные кактусы на подоконниках были закрыты пахучими еловыми ветками. Дети сидели на расставленных рядами деревянных лакированных стульчиках, раскрашенных черным, золотым и красным. Воспитательниц было не узнать. На аккордеоне играла подруга Адели, светловолосая актриса, одетая в светло-голубое платье с блестящей серебряной вышивкой — костюм Снегурочки. Громоздкий инструмент не мешал ей бабочкой порхать по залу. Сотрудницы постарше, казалось, с трудом сдерживались, чтобы не пуститься в пляс. Уперев руки в боки, они притоптывали каблуками, разом сбросив лет по двадцать. Музыка стихла. Воспитательницы заозирались, ища Адель, но ее нигде не было. Тогда Снегурочка взяла бразды правления праздником на себя. — Кто хочет рассказать стихотворение? — спросила она. Со стула поднялась маленькая девочка с большим белым бантом в волосах и пролепетала несколько строчек. — Молодец! — похвалила ее Снегурочка. — Кто еще нам что-нибудь покажет? Дети молча сидели на своих стульчиках. И тут вперед вышла Валентина Андреевна: — Есть и еще артист. Ваня хочет выступить. Воспитательницы удивленно переглядывались, пока Валентина Андреевна помогала Ване подойти к елке. Очевидно, у всех промелькнула одна и та же мысль. Неужели этот мальчик из второй группы? Откуда у него такая замечательная форма? Валентина Андреевна устроилась на стуле, а Ваню посадила к себе на колени. — Ваня споет песенку “В лесу родилась елочка", — объявила она. Все замерли в ожидании знакомой песенки, однако Ваня решил созорничать. Его номер оказался полной неожиданностью.4 Февраль 1996 года Вне ангельской доступности
— Зачем мне пальто? — спросил Ваня. — Меня что, в больницу везут? — Скоро сам все узнаешь, — пробурчала Настя, застегивая на Ване уродливое, не по размеру большое пальто. То, что происходит нечто необычное, стало ясно сразу после обеда. Настя, как всегда, уложила остальных детей в кроватки, но Ваню оставила сидеть за столом. Потом вернулась и достала из шкафа пальто. Поездка в больницу была единственной причиной — не считая тех редких случаев, когда Вика брала Ваню на прогулку, — по которой детей выпускали за территорию дома. Но никакие врачи утром во второй группе не появлялись, а только врач мог дать Насте распоряжение везти ребенка в больницу. Настя сняла с Вани тапочки и принялась надевать на него ботинки, которые оказались ему малы. Несмотря на сломанные молнии, они никак не налезали на Ванины ножки. Настя, ругаясь себе под нос, велела Ване поджать пальчики, но и это не помогло, тогда она в сердцах плюнула и оставила эту затею. Чтобы окончательно унизить мальчика, Настя взяла розовую шерстяную шапочку и напялила ему на голову. — Я не девочка! — возмутился Ваня. Настя не обратила на его слова никакого внимания и оставила жариться на стуле: — Сиди тихо, я сейчас вернусь. И без ее предупреждения Ваня вряд ли смог бы пошевельнуться в тяжелом пальто и полунадетых ботинках. Конечно, он мог бы слезть со стула, но ползти?.. Дожидаясь Настю, Ваня думал о том, как совсем недавно здесь, в этой самой комнате, его одевала не грубая Настя, а любящая Андреевночка. Она сама сшила ему чудесную рубашку с золотыми звездами на погонах и называла его “товарищ майор”. После праздника, снова переодев его, аккуратно сложила новую одежду и убрала к себе в сумку. Ему было жалко расставаться с таким красивым нарядом, но они оба знали: в доме ребенка ему никто не позволит его носить. Воспоминания Вани были прерваны приглушенными криками из соседней комнаты. Кричал Андрей — он звал Ваню. В полуоткрытую дверь Ваня видел лицо друга между прутьями кроватки. — Андрей! — крикнул он в ответ. — На меня надели пальто, ботинки и шапку. Наверно, повезут в больницу. Не забывай меня. Я тебя тоже не забуду. Но Андрей все не успокаивался: — Ваня, не бросай меня! Как же я без тебя? Не уходи! — Я буду думать о тебе, Андрей. Открылась дверь, и озабоченной походкой вошла Вера. Ваня сразу заметил, что на ней пальто. Она взяла Ваню на руки: — Ну, пора. Машина уже ждет. — Вера, куда мы едем? — спросил Ваня, когда они шли по лестнице. — Откуда ты знаешь, как меня зовут? — удивилась Вера. — Слышал. — Ах да, правильно! Ты — мальчик, который все запоминает. Пришла твоя путевка. Тебя переводят в интернат. Вера вздохнула. Опять это слово. Что оно значит? Кирилла тоже увезли в интернат, и больше его в доме ребенка никто не видел. И вот они во дворе. Холодный воздух бросился в лицо, и у Вани перехватило дыхание. Двор выглядел совсем не так, как на их с Викой последней прогулке. Земля покрыта чем-то грязно-белым. Наверное, это снег. Вика сказала, что они не пойдут гулять, потому что на улице идет снег и очень холодно. Теперь он знает — это и есть снег. “Волга” ждала у парадного входа. Вера поднесла Ваню к задней двери и уложила на носилки. — Можно мне посидеть у тебя на коленках? — спросил Ваня. — Нет. Это не разрешается, — ответил водитель. И захлопнул дверцу. Машина тронулась с места. Они то останавливались, то снова ехали. Ваня слышал шум проезжающих мимо других машин. Ему пришло в полову, что, должно быть, эти другие машины тоже везут в больницу детей. И он решил, что вокруг очень много детей, которых везут в больницу. Жаль, что он не мог сесть и посмотреть в окошко. Ему очень хотелось взглянуть на другие машины скорой помощи и — хоть одним глазком — на других детей. Но, даже если бы он сумел подняться, все равно бы ничего не увидел. У этой “Волги” были странные непрозрачные окошки. Тогда Ваня стал прислушиваться к окружающим звукам. Сидевшие впереди Вера и водитель тихо переговаривались. Мотор стучал то громче, то тише, когда машина тормозила или снова срывалась с места. Потом он заметил, что они поехали быстрее, а остановок стало меньше. Вдруг машина дернулась, и мальчика отбросило к стенке. Теперь тряска почти не прекращалась. Ему даже стало больно. И вдруг “волга” остановилась. Наступила тишина. Никаких других машин слышно не было. Лаяла собака. — Ну и помойка, — сердито произнес водитель. — Куда дальше? Голос Веры звучал неуверенно: — Не знаю. Я тут раньше не была. Мы сюда еще никого не отправляли. Ваня услышал шелест бумаг. Еще понизив голос, Вера произнесла набор незнакомых слов: — Московская область. Ленинский район. Поселок Филимонки. Психоневрологический интернат номер пять. Это все. — Что мне от этого толку-то? — со злостью отозвался водитель. — Где я тебе буду этот поселок искать? — Машина вновь тронулась с места. Вдруг Вера воскликнула: — Вон, смотрите, знак! Интернат. Ваню опять немножко потрясло, не очень долго. Машина встала. Хлопнула дверца. Водитель распахнул заднюю дверь, и Вера взяла Ваню на руки. Уже темнело. Ваня запрокинул голову, чтобы рассмотреть высокое здание, как будто упирающееся в небо. И в ширину оно тянулось сколько хватало глаз. Вера заметила около подъезда двух женщин и с Ваней на руках поспешила к ним: — Извините, вы тут работаете? — Нет, навещаю, — ответила одна из них. — У меня тут сестра. Кивком головы она показала на вторую женщину, которую держала за руку. Та усмехнулась, и Ваня обратил внимание, что у нее совсем нет зубов. — А вы, случайно, не знаете, где тут детское отделение? — Детское отделение? Вот уж не знаю. Каждую неделю сюда хожу, но ни одного ребенка тут не видала. В эту минуту показалась женщина в белом халате с большой связкой ключей в руке. — Вы к кому? — обратилась она к Вере. Ярко накрашенными губами она напомнила Ване Таню, правда, впереди у нее еще сверкал золотой зуб. На Веру с Ваней она смотрела без всякой любезности. — Мы из дома ребенка номер десять. — А-а… Да, я что-то такое слыхала. Но директора все равно уже нет. Я его заместитель. — Извините, что опоздали. Мы заплутали, — проговорила Вера. — А это мальчик. Пастухов. Шесть лет. Вот, у меня все документы оформлены. При виде документов женщина сдалась: — Ладно, пошли. На Ваню напал страх. Его точно привезли не в больницу. Слишком долго они ехали. Да и машин скорой помощи не видать. Если бы только тут была Андреевночка, она бы ему все объяснила. А Вера ничего не скажет. Они вошли в здание. Здесь было даже темнее, чем в доме ребенка. Поднялись по одной лестнице, по другой. Оказались в длинном коридоре. Запах стоял ужасный. В сумерках Ваня видел лишь контуры человеческих фигур. Они качались из стороны в сторону, как дети из второй группы, только это были взрослые. Из дверей вышел мужчина, и Ваня отшатнулся: на нем не было совсем никакой одежды. Заместитель директора остановилась перед запертой дверью и принялась шумно перебирать ключи. Она быстро протолкнула их в дверь и заперла ее за собой. Они свернули в другой коридор. Ваня заметил маленькую фигурку. Ребенок? Такой же, как он? Они приблизились, и Ваню постигло разочарование — у маленького человечка было старое лицо. Это оказалась женщина в серой одежде с белыми, как у привидения, руками, покрытыми синяками. Она была обрита наголо. Пока процессия шла мимо, женщина не произнесла ни слова. В конце коридора опять была лестница, еще более темная, без единого окна. Заместитель директора замедлила шаг. Вера уже тяжело дышала. Ступеньки были крутые, и нести Ваню, да еще в тяжелом пальто, было нелегко. — Ну, вот мы и пришли. Это у нас детское крыло, — пробормотала заместитель директора, вновь доставая связку ключей. Открыв два замка, она распахнула дверь. И торопливо провела их в большую комнату. Уже напуганный путешествием по психиатрической больнице, Ваня в ужасе смотрел на явившуюся ему картину. Комната была тесно уставлена кроватями — но не деревянными, как в доме ребенка, а большими железными, с высокими решетками. Они были похожи на клетки. В каждой кровати на голом матрасе лежал ребенок. Ни простыней, ни одеял не было. Некоторые дети были голыми, другие — в грязных рубашонках. Под каждым натекла лужа мочи. Один лежал на спине, придавив попкой собственные испражнения. Другой отчаянно бился головой о железные прутья. Все без исключения стонали или плакали. Прежде чем Ваня успел произнести хоть слово, заместитель директора забрала его у Веры, стащила с него пальто и ботинки и опустила на свободную кровать. Пытаясь встать на ноги, Ваня заметил, что мальчик в соседней кровати связан старой простыней и не может пошевелить руками. Он сидел и раскачивался из стороны в сторону. Ваня схватился за прутья и осмотрелся в поисках Веры. Та чуть ли не бегом, без оглядки, шла к двери. — Вера, Вера! Куда ты меня привезла? — закричал Ваня. — Зачем меня бросили в эту кровать? — Ишь ты, говорить умеет? — удивилась заместитель директора. — Ты нам что, смутьяна привезла? Мало нам своих проблем. Неожиданно, словно его ударили в живот, Ваня все понял: — Вера, ты же не оставить меня тут? Не оставишь? Вера прятала от него глаза. К ней приблизилась заместитель директора: — Слушай, а ты уверена, что ничего не перепутала? — Ну да. Два месяца назад он проходил комиссию. Его определили сюда. Вот путевка. Вера подала ей документ. Ваня закричал через всю комнату: — Вера, не оставляй меня тут! Андреевночка не разрешит! Я ее товарищ майор. — Вера упорно не смотрела в его сторону. Но он не сдавался: — Адель без меня будет скучать. Кто ей расскажет смешной стишок? Вера не обернулась. Заместительница директора выпроводила ее, вышла сама и стала запирать дверь на ключ. Ваня прижался к железным прутьям и заорал что было мочи: — Вера, не оставляй меня тут! Ответом ему был лишь скрежет ключа в замке. Наступила ночь. Ваня обдумывал планы побега. Он пытался снять стенку кровати, но она была приделана намертво. Тогда он схватился за прутья и изо всех своих хилых силенок постарался их раздвинуть. В конце концов, измученный, он повалился на голый матрас. Тут его осенило: даже если он выберется из кровати, ему никак не отпереть дверь. В голове у него как будто полыхал пожар. Потом он понял, что замерз. Его одежду унесли, а одеяла не дали. Тогда он заплакал, но некому было его утешить. Он мечтал, чтобы пришла Вика, взяла его на руки, прижала к себе и унесла отсюда. Что, она говорила, надо делать? Смотреть на небо и молиться Богу. Ваня схватился за прутья и стал искать вкладом окно. Его кровать стояла от него довольно далеко, так что неба было не видно. Впрочем, все равно уже темно. Но железные прутья на окне Ваня разглядел. Как она говорила? Проси Боженьку, и к тебе прилетит твой ангел-хранитель. Но разве ангел проберется сквозь такие толстые прутья? И все-таки Ваня решил помолиться. Он встал на колени на клеенчатый матрас, крепко вцепился в прутья и посмотрел на совершенно черное окно. Пожалуйста, Боженька, поскорее пошли ко мне ангела-хранителя. Он повторил это еще раз, и еще, и твердил до тех пор, пока силы не оставили его и он не заснул. Но руками он по-прежнему цеплялся за прутья, а голову прислонил к холодному металлу. В ту ночь ангел-хранитель не появился, не появился он и неделю спустя. Ваня словно провалился в нижний круг ада, где, лишенный человеческой сущности, стал недосягаем для ангелов. Голову ему обрили наголо, и он стал похож на арестанта. Говорить ему было не с кем, и постепенно он начал утрачивать беглость речи. Его голос делался похожим на шепот. Наблюдая ужасные сцены дурного обращения, он понемногу терял присущую ему ровность характера и уверенность в себе. Наконец, из-за успокоительных препаратов, которыми его беспрестанно пичкали, у него стали самопроизвольно дрожать руки. Он опускался все ниже и ниже — в такие глубины, где человек перестает быть человеком и откуда его уже невозможно вернуть обратно.5 Март — июнь 1996 года Сверхчеловеческий подвиг
Сэре понадобилось три недели, чтобы узнать, куда отправили Ваню. “Это была непростительная ошибка”, — сказала Сэра через десять лет, вспоминая свои тогдашние действия. “Мне следовало проявить большую бдительность, но в то время на меня навалилось слишком много всего. Я пыталась проникнуть в замкнутый мир отверженных детей. Чем больше домов ребенка я посещала, тем больше росло мое недоумение. Я непонимала, в чем смысл существования учреждений, в которых няни и воспитатели проявляют поразительную слепоту к страданиям малышей, отданных под их опеку. Даже не имея медицинского образования, я чувствовала, что эти учреждения не спасают детей, а губят их. Ребенка, родившегося с физическими недостатками, пусть даже незначительными, или попросту задержавшегося в развитии, система безжалостно отправляла на дно общества с ярлыком “инвалид". Чем больше я обо всем этом думала, тем яснее мне становилось: больны не дети, больна система. Ситуацию прояснил ряд мелких событий. После Рождества мне позвонила Стефания Вуд, жена британского посла. После детского праздника в посольстве остался торт, и она попросила отвезти его в детский дом. Естественно, я повезла его в дом ребенка № 10 — к нескрываемой радости воспитательниц, не отрывавших от него жадных взглядов. Разумеется, я понимала, что идея Стефании побаловать несчастных ребятишек вкусным тортом — наверное, ей виделись довольные мордашки, перемазанные шоколадом, — не имела ни малейших шансов воплотиться в жизнь. Торт, конечно, съедят воспитательницы во время своего долгого послеобеденного перерыва. Вернувшись домой, я попыталась поделиться своим возмущением с Аланом, но он сказал, что воспитатели работают за гроши, которых едва хватает на общественный транспорт, а радости они заслуживают не меньше, чем все остальные люди. — Не об этом речь, — отрезала я. — Как бы мало им ни платили, они должны в первую очередь думать о детях. Одновременно благотворительная группа понемногу налаживала контакты с первыми стихийными российскими объединениями, в которые входили люди, убежденные, что система детских домов в корне порочна и необходимо поощрять родителей к воспитанию детей в семье. Эти бескорыстные и прозорливые люди, практически не имея средств, в каких-то совершенно убогих помещениях открывали специализированные детские сады, куда принимали детей с ограниченными возможностями и более серьезными расстройствами. Естественно, этим замечательным людям требовалась поддержка, так как от государства они не получали ровным счетом ничего. Как-то раз я разговорилась с русской няней одной своей соседки. Наши дети катались на коньках в парке имени Горького, а мы их ждали. Эта удивительно достойная и здравомыслящая женщина вызывала к себе невольное уважение. В тогдашней России все, начиная с президента, занимались не своим делом: в стране творился такой хаос, что работа стала делом случая. Эта женщина работала няней, а могла бы быть ведущей на телевидении. Она уже прошла жесткий отбор, но на последнем этапе была отвергнута из-за искривленных зубов, на исправление которых у нее не было денег. Подобно многим другим талантливым женщинам, получившим блестящее образование, но не сумевшим найти работу по специальности, она согласилась присматривать за детьми в семье иностранцев, где ей неплохо платили. Очевидно, она уже слышала обо мне и знала, чем я занимаюсь. И в лоб спросила, зачем я делаю пожертвования в детские дома. Всем известно, вразумляла она меня, что няни и воспитательницы работают там не за зарплату, а за возможность безнаказанно красть. Если на кухню привозят мясо, персонал забирает его себе, а детей кормит картошкой с хлебом. То же самое происходит с бельем. Оно исчезает через заднюю дверь. Вся эта система насквозь прогнила, и, поддерживая ее, я делаю только хуже. Слова няни полностью совпадали с моими собственными наблюдениями. Я уже не сомневалась: будущее детей зависит от развития негосударственных детских организаций. Мою точку зрения разделяли и остальные члены нашей благотворительной группы. Однако по мере того, как крепла наша репутация, на нас все более косо стали поглядывать наши попечители из Международного женского клуба. Эта организация, созданная при посольствах, требовала безоговорочного уважения к бюрократической иерархии. А наша благотворительная группа стала действовать слишком “профессионально”. Теперь-то я понимаю, что их раздражала наша непочтительность к системе дипломатической иерархии, вернее, к замшелым чиновничьим нравам. Одна из лидеров нашей группы, талантливая двадцатичетырехлетняя женщина-психолог, не состояла в браке — какое безобразие! — со своим партнером. Могу себе представить, что об этом думали высокие начальники. К тому же они были просто не в состоянии оценить ту работу, которая проводилась от их имени, то есть от имени Международного женского клуба. Должна признаться, мне было гораздо проще иметь дело с русскими энтузиастами, которые в сырых подвалах занимались с детьми-аутистами, чем с дамами из Международного женского клуба. Несправедливые упреки, беспочвенные обвинения… Гроза копилась долго, а потом грянул гром. Состоялось заседание, на котором в довольно редкой для дипломатов форме наша группа была заклеймена как “подлежащая удалению раковая опухоль” и исключена из Международного женского клуба. К счастью, для нас это не имело никакого значения. Мы все так же продолжали заниматься благотворительностью и прошли официальную регистрацию. Однако все это заняло немало времени”. В конце марта Сэра приехала в дом ребенка № 10 по приятному поводу. Для Ани, энергичной и умненькой девочки, очаровавшей американского врача, было доставлено инвалидное кресло-коляска. Правда, процедура доставки заняла целых девять месяцев, но… хорошо то, что хорошо кончается. Аня удивленно наблюдала, как российские врачи из британской благотворительной организации собирают драгоценное средство передвижения и подгоняют к сиденью подушки. Наконец Аню усадили в кресло-коляску, и через несколько секунд она уже отлично управляла ею. Она ездила вперед и назад, поворачивала вправо и влево, запрокидывала голову и от души смеялась. Вокруг толпились воспитательницы. Они изумленно таращили глаза и хлопали в ладоши. Девочка, которая всю свою жизнь провела сидя на стуле или в уголке манежа, у них на глазах неожиданно превратилась в настоящего ребенка. Без предупреждения Аня рванулась на свободу. Она выехала из комнаты, в которой проводила двадцать четыре часа в сутки, и помчалась по коридору. Ковер кончился, начался линолеум, и коляска покатила еще быстрей. Восхищенные наблюдатели, смеясь, бежали за девочкой. Вот немного потеплеет, и Аня сможет вместе с остальными ходячими детьми гулять во дворе, а не сидеть одна в группе. Однако Сэру неотступно терзала мысль, что для спасения Ани от уготованной ей участи одной коляски недостаточно. Вот если бы у коляски выросли крылья, и она унесла Аню туда, где девочка могла бы развить свои способности! Глядя на счастливое детское личико, Сэра ощутила уколы совести. Она уже во второй раз приезжала в дом ребенка в связи с доставкой коляски, и каждый раз ей не хватало времени, чтобы подняться к Ване во вторую группу. Адель, по обыкновению, не показывалась иностранцам на глаза. Перепрыгивая через две ступеньки, Сэра побежала вверх по лестнице. Едва она распахнула дверь, как сразу поняла — что-то произошло. Комната казалась пустой и безжизненной. Андрей сидел на своем обычном месте и с несчастным видом раскачивался взад-вперед. Стул рядом с ним пустовал. — Где Ваня? — спросила Сэра. Услыхав знакомое имя, Андрей дернул головой, но, не увидев своего друга, вновь погрузился в молчаливое отчаяние. Время было обеденное, и воспитательница принесла поднос с мисками. — Где он? Воспитательницу вопрос застал врасплох. — Кто — он? — Ваня. — А, Ваня. На него пришла путевка. — Она говорила так, словно Ваня принадлежал далекому прошлому, словно не он совсем недавно одним своим присутствием оживлял мертвящую атмосферу этой комнаты. — Его перевели в интернат. — В какой интернат? — Откуда мне знать. Воспитательница отвернулась, чтобы взять бутылочку для Маши. С тех пор как сломалась лошадка-качалка, Маша постоянно находилась или в зафиксированных ходунках, или лежала в кроватке. Сэра опустилась около Андрея на колени, и он посмотрел на нее пустым взглядом. Сэра погладила его по плечу. — Ты скучаешь по Ване. — Ваня, — едва слышно произнес малыш. Жестокая система разлучила двух мальчиков, которые были близки как братья. — Андрея переведут туда же, куда и Ваню? — спросила Сэра. Наступила очередь Маши получить свой обед. Похоже было, что воспитательница кормит не ребенка, а животное. Наклонившись над Машей, она держала бутылку в вытянутой руке, проявляя меньше нежности, чем фермер, кормящий теленка или ягненка. Воспитательница не смотрела на ребенка и не говорила ни слова. Потом повернулась к Сэре: — Не знаю. Зависит от того, где будет свободное место. — Но ведь Андрей без него пропадет! — Ну и что? На этом воспитательница поставила в их разговоре точку. Пока Сэра шла по коридору и спускалась по лестнице, она никого не встретила. Из-за закрытых дверей кабинетов дефектологов, логопедов, массажистов слышался звон посуды и доносились голоса. Ее все сильнее одолевала ярость. Они же совсем не работают с детьми! К каждой группе была прикреплена только одна воспитательница, в обязанности которой входило менять колготки и кормить двенадцать детей. И ни одна из этих ленивых женщин не помогала им во время обеда. А где в этот “счастливый” день пряталась Адель? В доме ребенка были и другие малыши, нуждавшиеся в креслах-колясках, однако ни одной из воспитательниц даже в голову не пришло составить список. Есть уникальная возможность изменить детишкам жизнь к лучшему, а никто и пальцем не шевельнет. Сэра знала: чтобы собрать денег на такую же коляску, одна пожилая женщина в Уэльсе напекла несколько дюжин кексов и продала все вещи с чердака. А здешний персонал только и делает, что пассивно принимает подарки. Сэра с силой толкнула дверь. На улице было холодно, но уже ощущалось приближение весны. Снег почти совсем сошел, и во дворе появились лужи. На липах набухли почки, которые скоро превратятся в листья. После долгих зимних месяцев природа просыпалась. Настала весна, а там и лето не за горами. И только в доме ребенка ничего не двигалось с места. Эти дети обречены на вечную зиму. Сэра подходила к воротам, когда услышала за спиной шаги. С удивлением она узнала Адель. Медицинский колпак съехал ей на ухо, и тонкие туфли мгновенно промокли. — Сэра! Сэра! Мне надо с вами поговорить. Пожалуйста, пойдемте в дом. “Как странно, — подумала Сэра, — Адель сама зовет меня. Наверное, следила за мной из окна. Что ей нужно?” Адель привела Сэру в свой кабинет и заперла дверь. В углу была свалена куча старых вещей — никому не нужные обноски. — Эту одежду отвезут в интернат, — сказала Адель. — Понимаете, там у детей и такого нет. И у Вани тоже нет. Это страшное место. Адель говорила сбивчиво, но в конце концов Сэра все поняла. Ваню перевели в Филимонки, в психоневрологический интернат для взрослых. Получив отчет Веры о том, куда отправили Ваню, Адель испытала приступ раскаяния и послала на разведку свою дочь. Вернувшись, дочь рассказала о том, что происходит в интернате. Адель слушала ее, не веря своим ушам. Ваню держат голым. Он в ужасном состоянии. Плакал и просил дочь Адели забрать его обратно в дом ребенка. Но это еще было не самое страшное. — В интернате дочь говорила с одной девочкой. И та рассказала, что недавно на автобусе приезжали какие-то мужчины. Они кому-то заплатили… и эту девочку… Договорить до конца у нее не было сил, но ее интонация не оставила у Сэры никаких сомнений по поводу того, что сделали с девочкой. — Вы хотите сказать, что мужчины вступили в сексуальную связь с этой девочкой? Адель кивнула. Она схватила ручку и стала что-то быстро писать на листке бумаги. — Вот адрес. Вы должны это сделать, — сказала она, протягивая Сэре листок. Не говоря ни слова, Сэра кивнула. Адель отперла дверь и выпустила ее. Оказавшись на улице, Сэра развернула листок. На нем было написано: “Пастухов И. А. 15.3.90. Психоневрологический интернат № 5. Филимонки. Автобус № 611 от станции метро “Юго-Западная”. Потом загородный автобус № 420”. Вот куда отправили Ваню. В интернат для душевнобольных, до которого надо добираться двумя автобусами. Внизу Адель приписала: “Вернуть в дом ребенка № 10”. Вот такой приказ. Не навестить мальчика, не передать ему кое-какую одежду, а вызволить его из интерната для взрослых. Но как она — иностранка, не знающая здесь ничего, — должна это сделать? Какие, по мнению Адели, у нее для этого есть возможности? “Если бы Адель попросила меня всего лишь навестить Ваню, — вспоминает Сэра, — я бы немедленно бросилась в интернат. Но вытащить его оттуда было выше моих сил. Я могла организовать посещения врачей, добыть деньги на операции, установить контакт между российскими самодеятельными организациями и западными специалистами, но объявить войну бюрократии — это было немыслимо. Я даже не знала, с чего начать. Ощущала себя персонажем сказки, которым помыкает ведьма, загримированная под милую старушку, и которому предстоит совершить сверхчеловеческий подвиг. Бумажка, которую мне дала Адель, — продолжает Сэра, — лежала у меня на столе, и вскоре она оказалась погребена под стопкой других, более реалистичных проектов. Если бы Адель с самого начала подала голос против бюрократов, мобилизовав в свою поддержку людей, которые успели узнать и полюбить Ваню, — Вику, меня, Валентину Андреевну, — многих страданий можно было бы избежать. Но этого не случилось. Она была до мозга костей советским чиновником, привыкшим беспрекословно подчиняться приказам вышестоящих начальников и не оспаривать их ни при каких обстоятельствах, даже если их решения оборачивались роковыми последствиями. Беда была в том, что Адель выросла во времена Сталина, когда людей приучали держать собственные мысли при себе. Забирая у нее записку с адресом, я еще не подозревала о существовании Вики, как и она — о моем. Поэтому Сэра, парализованная невыполнимостью поставленной перед ней задачи, не знала, что Адель дала то же поручение и Вике, которая со всем пылом молодости бросилась спасать мальчишку.6 Май 1996 года Всем наплевать
Чтобы собраться с духом и навестить Ваню, Вике тоже понадобилось некоторое время. “В начале марта, — вспоминала Вика, — я отправилась в дом ребенка. Адель и ее заместительница пребывали в смятении. Они рассказали, что согласно полученным из министерства инструкциям Ваню накануне отправили в интернат. Вернувшаяся оттуда Вера была в шоке. В этом интернате было намного хуже, чем в других местах, куда она обычно отвозила детей. Ваня бился в истерике, дергал прутья кровати и молил, чтобы Вера не оставляла его. У меня вырвалось: "Может быть, мне туда поехать?” Адель взяла меня за руку и поглядела прямо в глаза. Потом написала адрес и вручила мне бумажку со словами: “Съезди, Викочка, съезди”. Шли недели. На совести у меня было неспокойно. Я придумывала себе отговорки. Мол, на поездку уйдет целый день. Оглядываясь назад, я понимаю, что меня одолевали сомнения в собственных возможностях. Как я, совсем еще девчонка, проникну в специнтернат для взрослых? Вот так и получилось, что поездка все откладывалась и откладывалась. Но в один прекрасный день я проснулась и поняла, что тянуть больше нельзя. При мысли о Ване, который лежит голый за железными прутьями, я решила действовать немедленно. Позвонила начальнику и сказалась больной. Я довольно долго искала эту работу, и мне очень нужны были деньги. Начальник был страшно недоволен”. Вика доехала на метро до конечной станции и по бумажке, которую ей дала Адель, сверилась с адресом. Оставалось найти автобус № 611. Вика пробралась через толпу на остановке и успела запрыгнуть в подъехавший автобус, который повез ее мимо одинаковых четырнадцатиэтажных домов. Дорога тянулась бесконечно. Вскоре дома остались позади, а впереди виднелись лишь поля и лес. Автобус остановился на конечной — вокруг не было ничего. Вика последовала за цепочкой людей, поднялась по двум пролетам лестницы к переходу. На другой стороне дороги тоже не наблюдалось никаких признаков жизни. У Вики не было ни малейшего представления о том, где она, но тем не менее она продолжала идти следом за остальными пассажирами автобуса. Спустившись по еще одной лестнице, Вика попала в канаву и по извилистой тропинке, проложенной в траве, приблизилась к бетонному строению. За ним открылась площадь, посреди которой выстроились друг за другом три загородных автобуса. Они были очень старые, панели ограждения двигателей были сняты, чтобы в случае поломки водитель мог быстро выскочить и починить механизм. Вика отыскала автобус № 411, забралась в него и стала ждать. Понемногу старый автобус стал заполняться пассажирами. Один из мужчин нес в руках флакон шампуня “Хед энд шоулдерс”, и Вике пришло в голову, что он тоже собрался в интернат. Учреждение предназначалось для взрослых. Не исключено, что он едет купать родственника. У женщины сетка с бананами. Возможно, подумала Вика, она везет их своему сыну. Вскоре в автобусе уже яблоку негде было упасть. Вика посмотрела в окошко. Автобус ехал по открытому пространству, и поля по обеим сторонам зеленели травой — оптимистическое зрелище. Правда, окошки были грязными и все в царапинах, как будто Вика надела, не протерев, чужие очки. Подъехав к деревне, автобус остановился перед ветхим деревянным домом, довольно сильно покосившимся. Двор был завален металлическим ломом. На автобус лениво загавкала привязанная собака. — Это Филимонки? — спросила Вика у женщины с бананами. — Нет. Следующая Филимонки. Автобус выбрался из деревни и поехал по дороге, которая теперь извивалась между полями, заросшими сорняками. Развернувшись, автобус остановился, и Вика увидела прямо посреди поля чудовищный комплекс шестиэтажных зданий, похожих на армейские казармы. Очевидно, это и был интернат, вот только Вика с трудом представляла себе, как отыщет там Ваню. Немного погодя она обратила внимание на одинокую кирпичную башню позади зданий. Это была церковная колокольня. Если есть церковь, решила Вика, значит, все не так ужасно. Выйдя из автобуса, Вика пошла за мужчиной с шампунем. — Вы тоже в интернат? — спросила она. — Нет, но могу показать вам дорогу. Перейдите на ту сторону, потом через поле, а там увидите вывеску. Мужчина повернул в противоположную сторону. Автобус уехал, и Вике ничего не оставалось, как в одиночестве двинуться через поле. Она шагала, и трава щекотала ей ноги. Ей представилось, как она возьмет Ваню на пикник. У нее в сумке лежали пара булочек, несколько яблок и огурцов. Тропинка привела Вику к березовой роще, и между серебристыми стволами она разглядела переходы, соединявшие шестиэтажные здания. Приближаясь к воротам, Вика замедлила шаг. Теперь она лучше видела очертания высокой церкви из красного кирпича, стоявшей посреди комплекса. Сердце у нее сжалось, когда она поняла, что церковь и колокольня сильно разрушены, стоят без кровли, с выбитыми стеклами, да и кирпичи почернели за десятилетия дождей и мороза. На колокольне росли тоненькие деревца. Словно природа брала у человека назад то, что принадлежало ей. Как ни странно, ворота были не заперты, и Вика вошла во двор. Несколько минут Вика стояла, не зная, куда податься. Парадного входа видно не было. И чего ждать, Вика тоже не знала. Подспудно она готовилась найти здесь нечто похожее на дом ребенка, где все дети сидят взаперти по группам, под строгим наблюдением персонала. Правда, здесь были и взрослые пациенты, которые, вероятно, могут за себя постоять. Тут Вика увидела странную пару. Обритая наголо и одетая лишь в одну сорочку женщина придерживала мужчину, который не мог идти сам. У него подгибались колени, и он вертел головой из стороны в сторону, таща за собой на веревке какой-то предмет из яркой пластмассы. В конце концов он повалился на землю, и женщина наклонилась над ним, стараясь его поднять. Она ругала его и беспомощно озиралась по сторонам. Увидев Вику, она с мольбой уставилась на нее. Но Вика словно вросла в землю. К ней приблизились еще три женщины с обритыми головами, взрослые женщины, но ростом с двенадцатилетних детей. На одной был застегнутый кардиган, правда, без одной пуговицы, надетый прямо на голое тело, без белья. Они подошли к Вике и стали ощупывать ее одежду и волосы. Все трое говорили одновременно, но что именно, было не разобрать. У всех трех не хватало половины зубов, а те, что оставались, были черными от гнили. Неподалеку стоял, прислонившись к стене, высокий мужчина, видеть каких Вике еще не приходилось. Он шевелил губами, что-то бормотал и размахивал перед собой руками. Он был одет в пижамную куртку, а брюки держались на тесемке, обернутой вокруг пояса. Вскоре вокруг Вики собралось уже довольно много странных людей, и она слегка запаниковала. Одна из женщин обняла ее и притянула к себе, собираясь поцеловать. Как раз в ту минуту, когда Вика поняла, что пора бежать, послышался мужской окрик: — А ну брысь от нее! — Женщины бросились врассыпную, и появился подросток в грязной и не по росту одежде. — Кого-нибудь ищете? — Я пришла к Ване. К Ване Пастухову. Юноша удивился. — Ему шесть лет. Он здесь два месяца. Юноша немного подумал: — Это тот, который умеет говорить? — Да, да! Как он? — Я провожу вас в детское отделение. Женщины было тронулись следом за ними, но юноша погрозил им рукой, и они остались на месте. Он провел Вику по коридору, потом вверх по лестнице, по переходу, опять по лестнице, пока Вика не потеряла представление о том, где находится. Юноша постучал в дверь и стал ждать ответа. Пока они находились на лестничной площадке, Вика спросила юношу, как его зовут. — Алеша. — А Ваня действительно здесь? Юноша не ответил, только еще раз постучал, уже громче. Дверь открылась. За ней стояла женщина в белом халате. Она смотрела на них исподлобья, как показалось Вике, — враждебно. Вика улыбнулась ей: — Я пришла к Ване. Не потрудившись улыбнуться в ответ, женщина пропустила Вику, жестом показала Алеше, чтобы тот проводил ее, и мгновенно исчезла. Алеша подвел Вику к закрытой двери. То, что предстало ее взору, когда дверь открылась, Вике не могло присниться и в самом страшном сне. “Мне в нос ударила такая чудовищная вонь, что я чуть не потеряла сознание. Я как будто попала на конюшню. В комнате тесно стояли кровати. Я все ждала, что сейчас услышу радостный крик: “Вика! Вика!” Так меня обычно встречал Ваня. Но, оглядывая кров ат и, я не видела мальчика с белокурыми кудряшками и счастливой улыбкой. Я видела лишь страдающих детей — ряды и ряды несчастных малышей. Некоторые лежали неподвижно, другие раскачивались из стороны в сторону, третьи бились головками о прутья кроватей, четвертые были накрепко связаны”. В ужасе Вика оглянулась и стала искать взглядом воспитательницу или няню, чтобы та показала, где лежит Ваня. Алеша махнул рукой в дальний угол, и Вика стала пробираться между кроватями. И вдруг она увидела на голом матрасе, в луже мочи, малыша, который стоял на коленях и раскачивался взад-вперед, взад-вперед. Его голова тоже была обрита, а из одежды на нем была лишь рубашка. Мальчик медленно поднял голову, посмотрел на Вику, и безразличие на его лице сменилось несмелой улыбкой узнавания. — Ваня, что они с тобой сделали? — выдохнула Вика. Она взяла малыша на руки и прижала к себе, не в силах остановить текущие по щекам слезы. Ваня открыл рот и, словно утратив голос, прошептал одно-единственное слово: — Вика. — Пожалуйста, Алеша, найди для него какую-нибудь одежду, — попросила Вика. — Я хочу забрать его из этой комнаты. Она вынесла Ваню в коридор, где запах мочи и экскрементов не так бил в нос. Алеша привел Вику в комнатку с белым кафелем на стенах, похожую на морг. Здесь стояли два стола, несколько железных стульев и на полу лежал вытертый ковер. — Тут можно посидеть, — сказал Алеша. — А я пока дам детям бутылочки. Вика усадила Ваню на стул. Выпрямляясь, она больно ударилась о вентиляционную трубу, уходящую к потолку. Но никакая боль не могла сравниться с тем ужасом, который ощутила Вика, поняв, куда попал Ваня. А Ваня равнодушно грыз огурец. Ему было трудно сидеть на стуле, так как он очень ослабел. Казалось, смерть уже начала постепенно высасывать из него жизнь. Это место — ад, поняла Вика, а эти дети — маленькие мертвецы, хотя их сердца еще бьются, а тела — двигаются. Она помнила, как сдружилась с Ваней в доме ребенка, а теперь между ними стояло препятствие — надгробный камень. В доме ребенка Ваня был уверен в себе. Он знал, что отличается от остальных “неизлечимо больных” детей и заслуживает лучшей участи. А здесь он стал никем. Вику терзала вина, что она так долго медлила с поездкой. Будь она посильнее, думала девушка, не такой робкой и боязливой, она бы не допустила этого кошмара. Из сумки Вика достала привезенную с собой любимую Ванину книжку про трех поросят. — Как разговаривают поросята? — спросила она. — Помнишь… Мы с тобой… Вместе… Ваня задумался. Он хотел что-то сказать, но слова не шли у него с языка. Вика стала читать книжку, но делала это механически, потому что из-за только что пережитого шока не могла ни на чем сосредоточиться. Она содрогнулась, вспомнив, как рассказывала одной американской паре о талантливом мальчике, который мог бы сделать их дом счастливым. Что они подумают, увидев молчаливого призрака с обритой головой? Наверняка будут разочарованы. Вика читала. Волк сказал: “Я развею ваш дом по ветру”. И она подумала, почему бы и в самом деле волку не развеять по ветру этот жуткий интернат, а она бы вытащила Ваню из-под обломков и убежала вместе с ним. Потом пришла воспитательница — похоже, она единственная находилась на дежурстве, — неся бутылку с серой жидкостью, и подала ее Вике. Это обед, догадалась та. — Прошу прощения… Можно нам миску и ложку? Я помогу ему поесть. Нахмурившись, женщина принесла миску с той же серой жидкостью и алюминиевую ложку, слишком большую для маленьких ручек. Ваня схватил ложку, и Вика с ужасом увидела, что у него дрожат пальчики и он не в силах донести ложку до рта, не пролив серую бурду. Что с ним случилось? Почему у него так сильно дрожат руки? Вернувшаяся воспитательница обратила внимание на пролитый суп: — Так и знала. Он не умеет сам есть. Теперь надо рубашку стирать. Вика чувствовала себя ужасно — лучше бы она сама покормила Ваню. К тому же ее страшила перспектива нести Ваню обратно на голый матрас. Поток ее мыслей прервал Алеша. Он привел с собой пару скучающих приятелей-подростков, которым было любопытно взглянуть на нового человека. Лица у них были довольно умные, но по сравнению с Алешей более грубые. Первый был без носков, в слишком коротких брюках, открывавших тощие лодыжки. Умываться, видимо, он не любил. Второй, судя по важности, с какой он держался, явно верховодил в троице. На нем были потрепанные джинсы, по всей видимости обрезанные собственноручно. — Сигареты есть? — спросил он, не потрудившись поздороваться или представиться. Вика сказала, что сигарет у нее нет. Поискав в сумке, вытащила два яблока, которые и протянула мальчишкам. Они взяли по яблоку и сунули их в карманы. У того, который не носил носков, в руке была самокрутка — немного табака, завернутого в клочок бумаги. — Ты его мать? — спросил тот, который был в джинсах. — Нет. — Вика задумалась, не зная, как объяснить свои отношения с Ваней. — Я его крестная мать. Пока они разговаривали, Вика совала Ване в рот кусочки яблока, и он задумчиво их жевал. Кажется, он постепенно утрачивал и жевательный рефлекс. Вика спросила ребят, почему они здесь. Самый бойкий признался, что сбежал из детского дома, и его поместили сюда в наказание. Отсюда он тоже собирается бежать. — Как же ты будешь жить? — спросила Вика. — Ну, деньги — не проблема, — похвастался он. Алеша сказал, что тоже убежал из детского дома, и его приютил священник, но потом его нашли и отправили сюда. Это случилось два года назад, и теперь он думает, что застрял здесь навсегда. Из воротника рубашки он вытащил крестик на шнурке для ботинок и сообщил Вике, что посещает службы в часовне и мечтает стать священником. Все обитатели интерната были признаны необучаемыми. Однако Алеша научился писать еще до того, как попал сюда. Вика дала ему листок бумаги и ручку. Пока остальные болтали, Алеша написал несколько слов священнику, прося его о помощи. Он передал записку Вике и попросил отвезти ее. Все слова Алеша писал заглавными буквами, не оставляя пробелов. Ему отчаянно хотелось доказать Вике, что он умеет читать. Он взял “Трех поросят" и стал читать вслух, с усилием одолевая длинные слова, словно разбирал шифровку. Воспитательница приоткрыла дверь и, просунув в щель голову, напомнила, что наступил тихий час, так что Ваню пора вернуть в кровать. — Я принесу его, — пообещал Алеша. Похоже, воспитательница ему доверяла. Он объяснил, что воспитатели заставляют подростков работать, то есть приглядывать за лежачими детьми и выполнять самую тяжелую работу. Когда Алеша наклонился над Ваней, чтобы забрать его, Вика положила руку ему на плечо и попросила: — Ты не можешь иногда выносить Ваню во двор? Ему было бы совсем неплохо подышать свежим воздухом. — Это не разрешается. — А дать ему возможность поползать? Ему ведь нужно двигаться. — Нельзя. — Ну, а разговаривать с ним ты можешь? — Это я могу. Взяв с Алеши обещание иногда разговаривать с малышом, Вика поцеловала Ваню в лоб и сказала, что скоро придет опять. Направляясь к двери, она услышала тихий голос, почти шепот: — Вика. Ваня хотел ей что-то сказать, и Вика испугалась, как бы он не попросил ее забрать его с собой. — Передай привет Андреевночке и Адели.20 мая 1996 года, понедельник
Вика вернулась в бабушкину квартиру вечером, совершенно измученная поездкой и морально раздавленная увиденным. Ночью ей не спалось. Закрывая глаза, она видела ребенка в помещении, в котором нормальный человек не выдержит и одной минуты. На рассвете, поняв, что заснуть не удастся, она отправилась на церковную службу. Войдя в церковь, отдала несколько рублей и взяла длинную тонкую свечку из воска, зажгла ее и поставила на поднос с песком перед ликом Богоматери с Сыном. — Это за Ваню, — прошептала она и стала молиться. Вслушиваясь в знакомое пение хора, где несколько голосов то взмывали вверх над основной мелодией, то сливались с ней, Вика осознала, что совершила чудовищную ошибку. Она пыталась все делать сама. Какая самонадеянность! Надо кого-нибудь попросить о помощи. После службы Вика посоветовалась со священником и с другими прихожанами. Елена, которую прежде она едва замечала, сказала, что в городе Дмитрове есть детский дом № 19, где содержат детей с церебральным параличом и дают им образование. Вика спросила, какие нужны документы, чтобы перевести туда Ваню. Надо обратиться к директору детского отделения интерната с просьбой выдать копию диагноза мальчика и отвезти ее в Дмитров, объяснила Елена. На следующий день Вика опять позвонила начальнику, сказала, что все еще больна, и снова поехала в Филимонки. Сидя перед дверью в кабинет директора, она чувствовала слабость после бессонной ночи и жалела, что не позаботилась о завтраке. В другом конце приемной сидела секретарша и, шумно прихлебывая, пила чай. На Вике был ее обычный деловой костюм, а волосы она убрала назад, чтобы выглядеть старше своих двадцати четырех лет. — Василий Иванович сейчас вас примет. Секретарша потянула на себя дверь директорского кабинета, за которой оказалась еще одна, обитая черной кожей. Вика толкнула эту дверь и вошла в кабинет. Директор сидел за столом. Вике он сесть не предложил и даже не поднял на нее головы от бумаг, лишь скользнул по лицу глазами. У него было мясистое лицо и дородное тело, втиснутое в серый костюм. Опустив взгляд, он снова углубился в бумаги и начал их подписывать, аккуратно ставя причудливый росчерк. Наконец взял трубку и прорявкал несколько указаний секретарше, сидевшей в соседней комнате. — Ну, девушка, а вас каким ветром к нам занесло? Он говорил покровительственным тоном. Так и не дождавшись приглашения сесть, Вика тяжело вздохнула и сказала, что пришла поговорить об одном мальчике, который находится у них в детском отделении на пятом этаже. При словах “детское отделение” директор воодушевился и начал рассказывать Вике, какого труда ему стоило его организовать. Детские интернаты переполнены. К нему обратились из министерства и попросили выделить помещение. Это было нелегко, ведь пришлось еще подбирать сотрудников, и все в спешном порядке. Но он справился. Вика не знала, как реагировать на его речь, поэтому сказала то, что должна была сказать: — Мальчика зовут Ваня. Ваня Пастухов. Он находится вместе с детьми, которые постоянно лежат в кроватях. Но это ужасная ошибка. Ему там не место. Он умный мальчик, он разговаривает, ему нужно дать образование и научить его ходить. — Чепуха, — сказал директор. — У нас все дети с диагнозом. Иными словами, они неизлечимые олигофрены, поэтому нуждаются только в уходе. И мы даем им этот уход — мы кормим их, ухаживаем за ними, содержим их в чистоте, уж вы мне поверьте. Он словно бил ее по голове своими словами. Тем не менее Вика собралась с силами и проговорила: — Василий Иванович, я думаю, вы поймете, что комиссия допустила ошибку. А я приехала к вам за выпиской из Ваниной медицинской карты, чтобы перевести его в детский дом номер девятнадцать в Дмитрове, где он сможет получить образование. Осознав, что так просто выпроводить Вику не удастся, директор потребовал у секретарши папку с документами Вани Пастухова. Пока они ждали, директор поведал Вике, что никогда не слышал о детском доме в Дмитрове и тем более никогда не переводил туда детей. Пролистав документы Вани, он победно заявил: — Смотрите. Вот диагноз, и поставлен он совсем недавно. Олигофрения в стадии имбецильности. Практически неизлечим. А я что говорил? — Он принял важный вид. — На повседневном языке, милая девушка, это означает, что мальчик не способен к обучению. Больше не ожидая приглашения, Вика выдвинула кресло и уселась в него. Она предприняла последнюю попытку пробиться к чувствам этого человека: — Я знаю Ваню. Два года каждую неделю навещала его в доме ребенка. Он быстро учится. Знает много песен и детских стихов. — Выходит, вы понимаете больше наших специалистов? На этом Вика не остановилась: — Ему нельзя постоянно находиться в кровати. Ему нужно двигаться. Он должен жить. Мужчина в сером костюме явно был раздражен. Отодвинувшись от стола, он сказал: — Пожалуй, я сам посмотрю мальчишку, а там видно будет, соглашусь я с вашим диагнозом или не соглашусь. Вернулся он буквально через несколько минут, сел за стол и взял ручку, понемногу обретая прежнее спокойствие: — Я напишу все, что нужно, директору детского дома номер девятнадцать. — Благодарю вас, Василий Иванович. Большое спасибо. Он начал писать. — Вы ведь измените ему диагноз, чтобы он мог посещать школу? Его не возьмут, если вы напишете, что он имбецил. Директор перестал писать и с ненавистью уставился на Вику: — С какой стати я стану менять диагноз? Я только что видел его, и он не только имбецил, но еще неряшлив, неопрятен и ни в коей степени не способен присмотреть за собой. У него сопли текут из носа, и он не приучен к горшку. Вике ничего не оставалось, как опустить голову и помолиться за директора, чтобы тот прозрел и увидел перед собой живых людей, чтобы перестал относиться к детям, отданным под его опеку, как к бездушным существам. Вдруг перо перестало скрипеть, и Вика услышала: — Конечно, если бы мы с вами жили в таких условиях, то один бог знает, в кого бы мы превратились. Вика с изумлением посмотрела на директора, не веря своим ушам. Она вглядывалась в него, не понимая, что могло так кардинально изменить его отношение к Ване Пастухову. Неужели она в самом деле слышала эти слова? Еще много лет Вика ломала голову над тем, было это на самом деле или ей померещилось. Тем временем директор как ни в чем не бывало продолжил писать. Потом он опять остановился, очевидно, в его голове возникла какая-то новая мысль: — Кстати, а кто вы такая? Родственница? Вике пришлось быстро шевелить мозгами. Может быть, стоит назваться Ваниной тетей? — Я его крестная мать, — сказала она. — Значит, вы ему никто. И я вам ничего не должен. С этими словами он разорвал листок бумаги пополам. — Хватит с меня. Если попросите еще о чем-то, я поставлю и вам соответствующий диагноз. А теперь уходите. — Лицо у него было багровым, когда ом поднялся из-за стола и проговорил на прощание: — Здесь есть люди, подобные вам. Имейте в виду у нас в интернате есть свободные места. Покидая кабинет, Вика чувствовала себя униженной, словно наказанная школьница. Она начала подниматься по лестнице в направлении детского отделения и вдруг остановилась. Как ей смотреть Ване в глаза? Она не оправдала его ожиданий. Ее старания ни к чему не привели. Вика бросилась к двери, желая поскорее оказаться на свежем воздухе. Во дворе она повернула к березовой рощице и уселась на траву, прислонившись спиной к дереву и глядя на бескрайние поля перед собой. Елена подсказала ей, как надо действовать, а она все провалила. Зная, что ее никто не видит, Вика залилась слезами. Почему она не назвалась Ваниной тетей? Зачем настроила против себя директора, попросив его изменить диагноз? Боль оттого, что она не смогла убедить директора в своей правоте, не оставляет ее по сей день. “Я чувствовала, что из-за моих высказываний Ваня до конца жизни пробудет в интернате. Скоро он совсем перестанет разговаривать. Перестанет двигаться, и его ножки зацепенеют, как я это уже видела у других детей. Я даже подумала, что для него будет лучше, если Бог побыстрее заберет его к себе. И представила Ваню в раю, где он быстро бегает по зеленому лугу”. Первоначальный план предполагал, что директор напишет письмо в детский дом № 19 и попросит тамошнего директора принять Ваню. Однако у Вики с письмом ничего не вышло, она не сумела изменить Ванин диагноз, и у нее не было ни единого шанса на чью-либо помощь. С досады она вырвала пучок травы. Пять лет она проучилась на физика, но что хорошего ждать от мира, в котором приходится льстить чиновнику, чтобы он ударил пальцем о палец? Чему учил ее профессор физики? Даже если думаешь, что знаешь ответ, сформулируй вопрос так, чтобы исключить все прочие возможности. Отрицательный результат — тоже результат. И Вика поняла, что у нее остался только один путь. Надо поехать в детский дом и задать там мучающий ее вопрос. Вика встала, отряхнула юбку и направилась к автобусной остановке. Пока Вика добиралась до детского дом № 19, вся ее уверенность испарилась без следа. На руках никаких документов. Все, чем она располагала, — ее собственное убеждение в способности Вани к обучению. А единственным, что поддерживало ее надежду, были слова, сказанные в церкви ее новой подругой о том, что в этом детском доме работают хорошие люди и они обязательно выслушают ее. Первым делом ее спросили, какой у Вани диагноз. Вика не стала врать. — С таким диагнозом мы не можем взять его к себе, — прямо сказал ей директор. — Наши дети посещают школу. Вика горячо заговорила, что на самом деле Ваня нуждается как раз в учебе. И ему необходимо соответствующее окружение. Но директор остался непреклонен. Вика вышла из здания, села на скамейку и заплакала. Не в силах остановить слезы, она, наверно, просидела там очень долго. Через некоторое время к ней подошли директор и его помощник. Вика не хотела показывать им, что плакала, но они были не слепые. — Очевидно, вам дорог этот мальчик, — сказал директор и добавил, что они поедут посмотреть на него, если Вика достанет машину, которая свозит их туда и обратно. Машины у Вики не было, однако двумя днями позже ей удалось договориться с одним знакомым водителем, хотя самой пришлось добираться до интерната на автобусе. Ваню им показали. Он был в ужасном состоянии, в гораздо худшем, чем две недели назад, когда Вика виделась с ним. И серьезно травмирован. Вику он узнал, но с трудом, а незнакомых людей испугался. Ваню попросили показать, где квадрат, а где треугольник, и соединить их вместе. Глядя на Ваню, Вика не переставала молиться. Далеко не со всеми заданиями он сумел справиться. А потом вопросы сделались еще труднее. Ване дали карандаш и листок бумаги и попросили нарисовать круг. У мальчика дрожали руки. Он очень старался, но у него не получалось. По лицам мужчин Вика видела, что они уже приняли решение. Она попыталась объяснить, что с тех пор, как Ваня попал в интернат, его способности стремительно деградируют. — Может быть, у него и есть потенциал, — проговорил директор Дмитровского детского дома, — однако в своем нынешнем состоянии он у нас находиться не может. Ему очень жаль, но мальчик останется здесь. У Вики не нашлось аргументов, которые могли бы его переубедить. “Я виню себя, — говорит Вика. — Если бы я раньше попросила помощи у общины, Ваня не попал бы в интернат и не оказался бы в таком плачевном состоянии. Всё моя гордыня, из-за которой я решила, что со всем справлюсь одна*. В конце концов Вика осознала, что теряет время в поисках российского детского дома, в котором Ваня мог бы получить образование. Россия отвергла этого замечательного мальчика. Отвернулась от дара Господня. Итак, она пошла по другому пути. Вика стала искать единственного человека, который мог бы помочь Ване, — его мать.7 Июнь 1996 года История с матерью
“Потребовалось много времени, прежде чем удалось разыскать Вторую Мякининскую улицу, — говорит Вика, вспоминая тот ужасный июньский день. — Мне опять пришлось предпочесть Ваню работе. Начальнику я обещала, что отлучусь только на утро, но, проездив около часа по деревне, я поняла, что одним утром не обойдешься. Деревня Мякинино была маленькой, но мы все равно умудрились заблудиться, и, кого бы ни спрашивали, все до одного отвечали, что такой улицы нет. Там вообще не было никаких названий, да и улиц тоже, так как деревянные дома стояли между деревьями в случайном порядке. Время шло, и я боялась, что добрый человек, предложивший мне помощь, потеряет терпение и повернет обратно в Москву. А я еще и не приблизилась к своей цели”. Водитель в третий раз остановился на главной деревенской улице. Мимопроходила женщина, и Вика задала ей вопрос, который успела выучить наизусть. — Это не в старой части деревни, — ответила женщина. — Вам нужен новый район на пригорке. Поверните налево и поезжайте вверх. Сразу увидите трехэтажный дом. А кого вы разыскиваете? — Наташу Пастухову, — сказала Вика. У женщины округлились глаза: — Наташу Пастухову? Вряд ли она дома. Квартиру-то она сдает. Я ее уж несколько месяцев не видела. Вика с водителем опять поехали по главной деревенской улице и свернули на крутую дорогу, что карабкалась на холм. На вершине обнаружилось четыре небольших строения из белого кирпича. Когда Вика вышла из машины, водитель сказал: — На случай, если понадоблюсь, я тут. Лишь один дом был в три этажа, и Вика пошла к нему между березами и детскими игровыми площадками. Мужчина с бородой, который привез сюда Вику, работал в агентстве по усыновлению. Это он подсказал Вике, что есть только один человек, который может освободить Ваню из интерната, — его биологическая мать. Благодаря агентству он узнал адрес Ваниной матери, а когда Вика сказала, что боится ехать одна, согласился ее сопровождать. Теперь наступила очередь Вики уговорить Наташу ради своего сына совершить нечто ужасное. Вика стояла у дверей Наташиной квартиры и без устали жала на кнопку звонка. Его почти не было слышно, и Вика прижалась ухом к двери. Тишина. Наконец послышался шорох, а потом тихий женский голос произнес: — Кто там? — Меня зовут Вика. А вы Наташа? Наташа Пастухова? Наступила пауза, после которой тот же женский голос сказал: — Это я. А что вам надо? — Я насчет Вани. Вашего сына. В замке повернули ключ, дверь открылась, и Вика увидела хрупкую женщину с вьющимися каштановыми волосами. На ней был выцветший халатик, на ногах — домашние тапочки. Женщина махнула рукой, приглашая Вику в гостиную. В комнате почти ничего не было, кроме дивана с дырками от сигарет, на котором лежали подушка и одеяло, сломанного кресла, кофейного столика с круглыми пятнами и телевизора на табуретке. Наташа села на краешек кресла, а Вика устроилась на диване. У женщины были кудряшки и рот как у Вани. В квартире оказалось на удивление чисто, однако дух там царил нежилой. — Как Ваня? Он умер? — тихо спросила Наташа. — Не умер, но ему нужна ваша помощь. Вика рассказала, как стала навещать Ваню в доме ребенка, где он очаровал всех воспитательниц и научил говорить еще одного мальчика. Однако, несмотря на очевидные способности, был признан необучаемым и отправлен в интернат, где теперь дни напролет проводит в кровати и теряет приобретенные навыки. Наташа молчала. Однако внимала каждому слову Вики. Потом Вика рассказала, как ее познакомили с представителем американского агентства по усыновлению российских детей. — Похоже, он добрый человек. Обещал устроить Ваню в клинику, где ему подлечат ножки и изменят диагноз. Он сумеет найти для мальчика подходящую иностранную семью. Думаю, для Вани это единственная надежда. Вика посмотрела прямо в глаза Наташе. — Но ничего этого нельзя сделать, — проговорила Вика, — пока вы не откажетесь от своих материнских прав. Вы сделаете это для Вани? Наташа довольно долго молчала, погрузившись в болезненные воспоминания. — Вы сделаете это для сына? — настойчиво спрашивала Вика. — Вы откажетесь от материнских прав ради жизни своего сына? — Это правда ему поможет? — Да. Только так ему и можно помочь. — Ладно. Я сделаю это для Вани. Вика хорошо помнит тот разговор. “Тогда я не понимала всего абсурда нашей беседы. Была сосредоточена на одном: Наташа должна отказаться от родительских прав. Только теперь, оглядываясь назад, я понимаю, насколько бесчеловечной была система. В то время, когда Ваня больше всего нуждался в поддержке, его биологической матери приходилось официально отказаться от родного сына”. Чудовищная логика советской системы. Коммунисты, объявляя, что государство позаботится о тех, кому не суждено стать полноценными работниками, намеренно принижали роль семьи, что в реальности означало возможность упрятать детей подальше и вместе с правом на образование и лечение лишить их связи с родными людьми. С приходом капитализма на территории детского ГУЛАГа появился “зал отправления для пассажиров первого класса”, который позволил некоторым привилегированным малышам обрести спасение за границей. Если у ребенка появлялась возможность найти семью за рубежом, если иностранное агентство по усыновлению могло получить от этого прибыль, то малолетний гражданин России получал шанс попасть в хорошую больницу, где его действительно лечили. И тогда российские врачи творили чудеса, трансформируя местный подпорченный “материал” в нечто высококачественное, отправляемое на экспорт. О материнской любви в этом контексте не шло и речи. От матери требовалось одно: подпись под отказом от своих прав. Тогда шестеренки системы начинали вертеться. Наташа понимала извращенную логику сложившегося положения. Родителям больных детей, которые предпочитали не расставаться с ними, не приходилось ждать помощи от государства. Ванино будущее зависело от того, сумеет ли он вырваться за границу — и долгом матери было ему помочь. И Наташа приняла это. Однако она оказалась не готова к другому требованию Вики. — Я сделаю это ради Вани, — повторяла она. — Я подпишу письмо. — Она оглядела свою почти пустую квартиру. — Но у меня тут нет ни клочка бумаги. — Вы не поняли меня. Вам надо поехать вместе со мной в психбольницу и подписать официальный отказ в кабинете директора. — А разве нельзя это сделать сейчас? Я напишу все, что надо, а вы отвезете отказ директору. — Нет. Это делается официально. И вам надо взять с собой паспорт. — Поезжайте без меня, я не поеду. — Внизу нас ждет машина. Мне удалось договориться с водителем только на один день. До интерната трудно добраться. — Еще вот что. У меня нет паспорта. Я отдала его подруге, чтобы не потерять. — Тогда поедем к подруге. Наташа поняла, что спорить бесполезно, и направилась в спальню, собираясь переодеться. Хотя она как будто сдалась и согласилась ехать в Филимонки, Вика все еще боялась, как бы она не изменила свое решение. Из спальни Наташа вышла причесанная. На ней был когда-то дорогой, а теперь облезлый кожаный пиджак и черная юбка. Они сели в машину, съехали с холма и, оказавшись в соседней деревне, остановились около небольшого дома на несколько квартир. Здесь жила Мама Вина, подруга Наташи. Вике было любопытно взглянуть на подругу — очевидно, она была столпом общества, если ей доверили хранение паспорта. Парочка старушек, сидевших на скамейке перед подъездом, узнали Наташу: — Мамы Вины нет дома. С час, как в магазин ушла. Ничего не ответив, Наташа вернулась в машину. Ровно через две минуты они подъехали к магазину. Но Наташа в него не пошла, а двинулась через дорогу. Вика последовала за ней и с изумлением наблюдала, как Наташа опустилась на колени и поползла в кусты. Некоторое время спустя она вытащила в стельку пьяную женщину, которая прилагала все усилия, чтобы встать на ноги. Это и была Мама Вина. Пока она покачивалась, стараясь удержаться на ногах, из-под кустов вылез какой-то мужчина, явно страдающий последней стадией алкоголизма. Вика нервно рассмеялась, вспомнив, в каком она была ужасе: “На мгновение я увидела себя глазами моей бабушки — приличная девушка в компании опустившихся людей, которые проводят время в парке за бутылкой”. Каким-то образом Наташе удалось запихнуть двух выпивох на заднее сиденье машины, и они вернулись к дому Мамы Вины. Действительно, у нее в ящике комода хранился паспорт Наташи. Наташа взяла его и протянула Вике: — Вот, возьмите. И поезжайте без меня. Я не поеду. Опять пришлось Вике напоминать несчастной женщине, что у Вани нет других шансов, и у нее, к сожалению, нет выбора, если она хочет помочь сыну. В машине Наташа расплакалась. И все рассказала. Она как будто каялась. Оказывается, прежде чем забеременеть Ваней, она уже родила двоих. Первый, Денис, появился на свет, когда восемнадцатилетняя Наташа была замужем за своим первым мужем. Однако она еще не созрела для материнства, и за мальчиком смотрела ее мать. Четыре года спустя родилась дочь Ольга, и Наташа, как будто повзрослев, стала сама ухаживать за малышкой. А потом пришла беда. Сначала умер отец, а потом, буквально через месяц, скончалась от рака мать. Поддержки ждать было неоткуда. Бывший муж забрал Дениса к себе, а Ольгу поместили в детский дом. Через некоторое время Наташа обнаружила, что снова беременна, и вернулась в родительскую квартиру со своим вторым мужем Анатолием. Они оба завязали с выпивкой и хотели начать новую жизнь. Наташа убедила власти отдать ей Ольгу, однако Наташе было очень трудно без матери, по которой она все время тосковала. Во время беременности Наташа позволяла себе многие вольности. Она признала свою вину в том, что Ваня родился недоношенным. Ему было всего шесть месяцев, и он весил меньше одного килограмма. Чудо, что выжил. В родильном доме ее предупредили, что у недоношенных детей обычно развивается церебральный паралич, и он будет ей тяжкой обузой. На нее очень давили, чтобы она отказалась от родительских прав и оставила мальчика под опекой государства. Даже продиктовали текст, который она должна была написать. Но Наташа отказалась оставить ребенка. Ей было нелегко. Недоношенный ребенок не вылезал из больниц. Он заболел воспалением легких, и Наташа навещала его каждую свободную минуту. Однако Ольгу нельзя было брать с собой в больницу, а муж уходил на работу. Соседям надоело выручать Наташу и смотреть за Ольгой. Если бы жива была Наташина мать, все было бы иначе. Врачи сказали, что ее мальчик никогда не будет ходить и говорить. И все-таки он развивался. Вот только врачи не желали ничего замечать. Наташа занималась с Ваней, и он начал вставать на ножки. Но доктора настойчиво рекомендовали ей отдать его в дом ребенка. — Он был хорошеньким, с кудрявыми волосиками. Каждую неделю мы с ним ходили на массаж, и только массажист его хвалил. Он сказал: “Если бы не болезнь, настоящий мужик. Посмотри, какие у него широкие плечи”. Всего несколько слов, а я продержалась на них несколько месяцев. Потом понесла его в больницу, а одна санитарка мне сказала: “Родила бог знает кого, а мы теперь с ним валандайся. Чего его сюда таскаешь?” Наташа с такой болью произнесла это, словно рана в ее сердце не зажила и через шесть лет. — У меня началась страшная депрессия. Соседи мне не помогали. Они говорили, что мне нужно отдать малыша в дом ребенка. Если бы я не была такой слабой! Ну, я опять начала пить. Моя вина в том, что случилось с Ваней. У него косоглазие. За это тоже надо винить меня. Я неправильно давала ему бутылочку. Вика заметила, что это не может быть причиной косоглазия и Наташе не стоит винить себя. Однако та как будто ее не слышала и продолжала свою исповедь. Все страшные воспоминания, которые она пыталась заглушить алкоголем, теперь вырвались наружу. Однажды она оставила Ваню под присмотром дочери, и он упал с кровати. Все дети падают с кровати, сказала Вика, но Наташа стояла на том, что это ее вина и не надо было оставлять Ваню с маленькой девочкой, которая и за собой-то не могла присмотреть. Тихонько прорыдав несколько минут, Наташа повернулась к Вике и спросила: — Вика, неужели он кому-то нужен? Неужели кто-то возьмет его и сделает его жизнь лучше? Я хочу этого больше всего на свете! Час спустя они уже сидели в кабинете директора. В том самом кабинете, где две недели назад с Викой так отвратительно обошлись. Удивительно, но тот самый человек, который багровел от гнева из-за проявленного Викой упорства, теперь приветствовал ее улыбкой как хорошую знакомую. Вскоре она поняла, почему он изменил отношение к ней: появилась более слабая мишень, на которой он мог сосредоточить свое внимание. Директор повернулся к Наташе: — Так зачем вы ко мне явились? — Я хочу помочь своему сыну, — ответила Наташа едва слышно. — Поздновато спохватились, — фыркнул директор. — Пожалуйста, я хочу, чтобы его лечили и он был усыновлен. Наташа с ужасом посмотрела на Вику. — А вы его видели? Знаете, в каком он состоянии? — Н-н-нет. Наташа побледнела. — Ну, давайте вместе посмотрим. — Директор поднял трубку телефона. — Принесите Пастухова, — рявкнул он. Через несколько минут женщина в белом халате вошла в кабинет с Ваней на руках. Мальчик, бледный как привидение, со страхом обводил взглядом незнакомое помещение и чужих людей. Он был так напуган, что не узнал даже Вику. Воспитательница встала посреди комнаты, держа Ваню под мышки. — Поверните его, — распорядился директор. Воспитательница повернула его кругом, как фермер показывает животное на рынке, разве что воспитательница получила указание демонстрировать ребенка не в лучшем свете. — Хорошенько посмотрите на сына. Видите, какой он? “Наташе было не лучше, чем ее сыну, — вспоминает Вика. — Она молча сидела и смотрела на Ваню, а мужчина из агентства по усыновлению сидел между нами, глядя поочередно то на меня, то на Наташу. Я чувствовала, что должна положить конец унижениям Вани. Подошла к нему и попыталась его успокоить, как-то разговорить, но он не отзывался. Как я ни старалась, он не ответил ни на один вопрос директора. Система довела Ваню до того состояния, о котором шесть лет назад говорили врачи. Никому не пришло в голову сообщить Ване, что приехала его мама, что она, несмотря ни на что, любит его и каждый день думает о нем. Что же до Наташи, то она была совершенно раздавлена и не могла постоять за себя”. Ваню отнесли обратно на пятый этаж, в его кровать в детском отделении. Наташа дрожащей рукой подписала отказ от сына, согласно закону и под диктовку директора: “Я, Наталья Ивановна Пастухова, отказываюсь от родительских прав на моего сына…” Именно эти слова она храбро отказывалась писать шесть лет назад в больнице. Оглядываясь назад, Вика яснее понимает, что отношения между матерью и ребенком — столь мало ценимые коммунистами — были разрушены задолго до того, как Наташа поставила свою подпись под отказом от сына. Пережитое обоими испытание стало и последним свиданием в их жизни. В машине спутник Вики сообщил, что не может отвезти Наташу домой и высадит ее возле станции метро. Когда Наташа вышла из машины, ее паспорт выпал из кожаного кармана и упал на землю. Вика подняла паспорт и протянула его Наташе, а та — хрупкая и одинокая — сунула документ в тот же карман и исчезла в человеческом водовороте.8 Апрель — июнь 1996 года Крыса
Ваня лежал в кровати с железными прутьями. После очередной порции сильных седативных препаратов в голове стоял туман, но после многочисленных визитов в комнату с коричневой плиткой на стенах он успел привыкнуть к такому состоянию. В первый раз он побывал в ней после того, как дежурная воспитательница попыталась сунуть ему в рот бутылку. Тогда он отвернулся и заявил: “Я уже большой и не ем из бутылки. Я ем за столом”. Мгновением позже его вытащили из кровати, куда-то отнесли и уложили лицом вниз на кушетку. Ваня почувствовал боль в ягодице. Когда его вернули в кровать, то еды не дали, даже в бутылке. Сегодня, лежа в полузабытьи, Ваня не стал просить, чтобы ему принесли горшок. Обычно его просьбы оставались безответными, но он все равно не переставал просить. Ване было противно, подобно остальным детям, писать на матрас, но ему не оставили выбора. Поначалу, когда лужа разливалась по матрасу, становилось тепло, а потом холодно, и мальчик мечтал, чтобы кто-нибудь пришел и вытер матрас, но ждать порой приходилось и по полдня. Ему становилось стыдно, когда он вспоминал Андреевночку, которая приучила его пользоваться горшком и не целовала его, если у него случалась осечка. Напичканный лекарствами, Ваня услышал какой-то звук. Похоже было на крыс, которые по ночам скреблись под стенами. Собрав все силы, мальчик поднял голову. С другой стороны матраса на него большими глазами смотрела огромная крыса. Ваня хотел сесть и закричать, но лекарства сделали свое дело, лишив его не только подвижности, но и голоса. Ему пришло в голову оттолкнуть крысу ногами, но ноги его не слушались. Крыса сидела на краю матраса, словно это была ее кровать, и насмехалась над Ваниной неподвижностью. Осмелев, она улеглась на все четыре лапы и стала быстро ползти к Ваниной голове. Ваня до смерти испугался. Крыса подбиралась к его лицу. Она хотела укусить его, а он не мог пошевелиться. Тогда Ваня зажмурился и стал ждать. Он слышал, как зверь стремительно пронесся мимо и сбежал по ножке кровати на пол. И Ваня вновь уступил действию лекарств. Ему больше не хотелось двигаться, не хотелось шевелить руками и ногами. Он закрыл глаза. Время шла… И вдруг что-то тяжелое упало ему на грудь, отчего у него перехватило дыхание. Ваня открыл глаза и увидел Славу, мальчика с соседней кровати, который обычно лежал связанный. Каким-то образом Славе удалось освободиться от веревок, вылезти из своей кровати и оказаться в Ваниной. Он сидел на груди у Вани и прыгал — вверх-вниз, вверх-вниз. Сбросить Славу у Вани не хватало сил, ведь ног он практически не чувствовал, и тогда он, напрягши руки, попытался стащить Славу с себя. Но Слава схватил Ваню за руку и больно ударил по ней. Ваня закричал. Но это лишь подстегнуло Славу. Он наклонился к Ване и вцепился зубами ему в ухо. Обеими руками Ваня отталкивал обидчика, несмотря на боль в ухе и руке. Слава дрался, черпая силы от демонов, не оставлявших его в покое. Ваня же сражался за свою жизнь. Так продолжалось довольно долго. И только в ту минуту, когда Ваня понял, что больше не выдержит, кто-то поднял Славу с его груди. Теперь он мог вздохнуть. Когда Славе расцепили челюсти и освободили Ванино ухо, он услышал мужской голос: “Хватит. Перестань”. Сильные пальцы освободили Ванину руку, и его голова снова упала на жесткий матрас. Ваня видел, как несли Славу, как он бился руками и ногами и как его положили в кровать. Спаситель подошел к Ване и внимательно осмотрел его окровавленное ухо и руку в синяках. — Пожалуй, тебя надо вымыть, — сказал он, беря Ваню на руки. Ваня видел перед собой молодое мужское лицо, взлохмаченные рыжеватые волосы и веснушки. На шее у спасителя висел крест на шнурке. Ваня не мог отвести благодарных глаз от полуребенка-полумужчины. Он с радостью пошел к нему на руки, и тот понес его куда-то по коридору. “Неужели это и есть мой ангел-хранитель, — думал Ваня. — Значит, так выглядят ангелы”. Они оказались в выложенной белой плиткой комнате, в которой Ваня прежде не был. Подросток огляделся, ища, куда бы посадить Ваню, и посадил его в таз. — Вернусь через минуту. Не залей тут все кровью. Он улыбнулся, и Ваня заметил, что с правой стороны у “ангела” не хватает одного зуба. Свесив ноги, Ваня сидел в тазу, из уха у него капала кровь, но мальчик не обращал внимания на боль. Все неприятное отошло в сторону под наплывом счастья, ведь теперь у него появился общительный приятель. После месяца, проведенного в психиатрической больнице, хоть кто-то ему по-доброму улыбнулся. Подросток вернулся с большой коричневой бутылью и тряпкой. Он вылил немного жидкости на тряпку, которая сразу же стала зеленой, и протер ею Ванины раны, отчего все предплечье у Вани стало зеленым. Малыш морщился при каждом прикосновении тряпки к его телу. — Не плачь, малый. До свадьбы заживет. — Заживет до свадьбы, — повторил Ваня. — Так говорила Андреевночка, когда я ушибался. — Ты умеешь разговаривать? Как тебя зовут? — Ваня. А тебя? — Алеша. — Ты мой ангел-хранитель? Алеша удивился: — О чем это ты? — Вика сказала, если я попаду в беду, то мне нужно позвать своего ангела-хранителя, и он прилетит. Слава бил меня, а ты меня спас. Значит, ты мой ангел-хранитель. — У меня есть крылья и нимб? — с улыбкой спросил Алеша. Давно ему не приходилось слышать ничего столь забавного. — Ты не мой ангел-хранитель. — Ваня не смог скрыть своего разочарования. Он задумался и вспомнил, что ни разу не видел воспитателя-мужчину. — Сегодня твое дежурство? — Вроде того. Меня часто заставляют убирать за малышней. Алеша поставил бутылку и наклонился, чтобы взять Ваню на руки, и Ваня пришел в ужас оттого, что ему опять придется лежать в кровати между корчащимися и стонущими детьми. — Алеша, отнеси меня во двор, — в отчаянии попросил он. — Ненадолго. — Мне нельзя. Ваня удивился: — Но ведь ты работаешь тут. — Ваня, ты не понял. Я здесь живу. Так же, как ты. Алеша умолк. Но, увидев выражение Ваниного лица, он предложил: — Я сейчас отнесу бутылку, а потом мы посмотрим телевизор. Сейчас начнется моя любимая передача. Сегодня я присматриваю за твоей палатой, так что никто не заметит, что тебя нет в кровати. Алеша понес Ваню по коридору, который в конце расширялся, образуя мрачный холл. Они сели на обитую тонкой материей скамейку перед стареньким телевизором, на котором стоял белый пластмассовый горшок с умирающим растением. Ваня тихо радовался, что его не вернули в кровать. Тем временем Алеша включил телевизор, и тотчас коридор преобразился, наполнившись прекрасной музыкой. У Вани глаза стали круглыми. По телевизору показывали сильных молодых людей, которые наслаждались солнцем, прекрасными домами с цветущими садами, мерцающим морем и странного вида деревьями, растущими в песке. — Это Санта-Барбара в Америке, — сказал Алеша. — Там целый день светит солнце. И никогда не бывает ни дождя, ни снега. Там все богатые. На экране был мальчик примерно Ваниного возраста, причесанный как Ваня, когда Андреевночка одела его в форму майора. Появились две женщины, каких он никогда не видел в жизни. Так как на них не было белых халатов, то они больше походили на Вику и Сэру, чем на воспитательниц. Однако Вика с Сэрой не носили таких цветастых, блескучих нарядов. Одна из женщин была светленькая, другая — темненькая. Они ссорились из-за мальчика. Ваня привык, что воспитательницы кричат на него, но мальчик на экране совсем не выглядел испуганным, когда женщины кричали друг на друга. Он напоминал Андрея, когда тот замыкался в себе. Темноволосая женщина орала: “Он мой сын. Не подходи к нему”. Блондинка кричала в ответ: “Он всегда был моим. Ты украла его у меня! Я его настоящая мать!” Она положила руку на плечо мальчику, защищая его, а опечаленная темноволосая женщина покинула комнату. Ваня заметил, что Алеша очень взволнован происходящим на экране. Он дрожал и не мог говорить. Тогда Ваня опять повернулся к телевизору и постарался понять, о чем там идет речь. Теперь мальчик с аккуратно причесанными волосами познакомился с девочкой немного старше его. “Брандон, это твоя сестра", — проговорила его новая мама. Мальчик сказал: “Я всегда хотел иметь сестру". Мама, мальчик и девочка обнялись. “Больше мы никогда не расстанемся”, — пообещали они друг другу. На этом передача закончилась, и Алеша выключил телевизор. Ваня видел, что он плачет, но старается это скрыть. Когда Алеша успокоился, он посмотрел на Ваню и сказал: — Это Америка. Мамы в Америке не бросают своих детей. Он борются за своих детей. Вот это страна! Дети из Ваниной палаты пребывали в необычайном возбуждении. Естественно, он этого не знал, однако причина была простая — закончились транквилизаторы. Те, кто мог сидеть или стоять на коленях, раскачивались и прижимались головой к железным прутьям. Лежачие жалобно стонали. Между ними металась единственная замотанная воспитательница. Окна были плотно закрыты, но даже сквозь грязные стекла пробивался солнечный свет, рисуя на полу светлые полосы. Слышалось жужжание мух, пирующих на экскрементах. Отдыхать насекомые усаживались на лица малышей. Ваня много раз пытался заговорить с детьми на соседних кроватях. Маленькая девочка, которую взрослые называли Ивановой, сидеть не умела. Чтобы хоть немного “развлечься”, она вертела головой, мотая ею из стороны в сторону. Все ее тельце постоянно находилось в напряжении, а ножки были согнуты в коленях. Обычно она лежала, отвернув от Вани лицо, и он видел у нее на затылке проплешину, образовавшуюся от соприкосновения с голым матрасом. Девочка ни разу не произнесла ни слова. Через несколько дней до Вани дошло, что она даже не стонет и вообще не издает ни звука. На его оклики она не реагировала. Воспитательницы продолжали три раза в день совать ей бутылочку, но она, похоже, не проявляла никакого интереса к еде. Вскоре Ваня заметил, что воспитательницы стали все чаще пропускать ее кормления. По другую сторону от Вани стояла кровать Славы. Руки у него были скручены за спиной тряпкой, а сам он был крепко привязан к железным прутьям кровати. Лишенный возможности двигаться, он с силой раскачивался взад-вперед. Ваня пытался позвать его по имени, но безуспешно. Тогда он стал улыбаться своему соседу, но тот ни разу не улыбнулся в ответ. В отличие от Вани он явно не стремился к общению. Кажется, он так и не научился узнавать Ваню — даже два месяца спустя. Посреди лба у Славы красовался синяк, который из красного быстро превращался в фиолетовый. Раньше Ване не приходилось видеть ничего подобного, и он не сводил со Славы любопытных глаз. Он не забыл, как однажды Слава напал на него, и с удовольствием вспоминал лицо парня по имени Алеша, который спас его и обработал ему раны, полив их зеленой жидкостью. Хорошо бы он опять пришел. Когда он появится, Ваня попросит его полить Славе лоб зеленой водой. Потом они о чем-нибудь поговорят, потому что Слава все время молчит, а Алеше ведь тоже надо с кем-нибудь болтать. Ваня едва сдерживал волнение — так ему хотелось, чтобы его мечта поскорее осуществилась. Он прислушивался, не звякают ли бутылки, — это был сигнал, возвещающий, что настал обеденный час. Обычно Алеша приходил именно в это время. Ваня повернулся лицом к двери, почти убежденный, что вот сейчас она откроется и на пороге появится его друг. Поднявшись на четвереньки, он с такой настойчивостью смотрел на дверь, что, когда она и правда открылась, ему показалось, будто он грезит наяву, как случалось с ним после посещений комнаты с коричневой плиткой. Однако в дверях стоял не Алеша, а высокий мужчина с длинными черными волосами с проседью. Вокруг рта у него тоже росли волосы. В нем все было огромно — нос, руки, не говоря уж о росте. Из нагрудного кармана рубашки он вынул пластмассовую трубочку с дырками и сунул ее в рот, после чего стал перебирать по ней длинными пальцами. Маленькая трубочка в его очень больших руках выглядела на редкость нелепо. Он подул в нее, и она заиграла. Мужчина неловко, словно танцующий медведь, переступал с ноги на ногу, пробираясь между кроватями, на несколько минут наклоняясь над каждой. Ваня видел, что все лица повернуты в сторону танцующего музыканта. Даже Слава перестал вертеться и прислушался к звучащей мелодии. Остальные дети лежали тихо, но Ваня нетерпеливо подпрыгивал на кровати, боясь, как бы его не обошли стороной. Этот человек не должен уйти, не поздоровавшись с ним. Это очень важно! Важнее всего на свете. Музыкант должен подойти к Ване и поговорить С ним. К счастью, дудочник направлялся в Ванину сторону. По пути он несколько раз останавливался, но в конце концов все же добрался до Вани и склонился над мальчиком. Когда он играл, то опускал брови, словно стремясь забыть об окружающем мире и сконцентрироваться на бегающих по дудочке пальцах. Потом он поглядел наверх, сделал в воздухе широкий жест рукой и снова заиграл. Вынув дудочку изо рта, он погладил Ваню по голове. — Здравствуйте, молодой человек. Вижу, вам нравится моя музыка. — Очень, очень нравится. — Ты умеешь говорить! Как тебя зовут? — Ваня. Я знаю, кто вы! Вы мой ангел-хранитель! Правильно? Дудочник рассмеялся: — На самом деле я пианист. Но мне нравится быть твоим ангелом-хранителем. — Вика сказала, что ты придешь, если я посмотрю на небо и помолюсь. Вот только мне не видно неба, потому что на окнах решетки. — Я знаком с Викой. Она рассказала мне, как ты сюда попал. — А Сэру ты тоже знаешь? — Конечно. — Передай ей привет от меня. Скажи, что я думаю о ней. — Скажу. А теперь я сыграю другую мелодию, специально для тебя. И снова палата наполнилась веселыми звуками музыки. Ваня был счастлив, что привлек внимание мужчины с добрым лицом. Слушая его, он напрягался изо всех сил, размышляя, что бы еще такое ему сказать. Никто не слышал, как отворилась дверь, но музыку вдруг прервал сварливый голос: — А вы кто такой? Что вы тут делаете? — Я музыкант. Пришел поиграть детям. — Вам сюда нельзя. Посторонним вход запрещен. — Но ведь за детьми никто не смотрит. Ваня узнал женщину с гремящими ключами, которая посадила его в эту кровать, когда он приехал в интернат. — Я привез им немного фруктов. Музыкант показал на пластмассовый ящик, оставленный возле двери. — У них есть все что нужно. Их кормят три раза в день. И свежие фрукты им ни к чему. Они все равно ничего не соображают. — Еще я привез несколько раскрасок. — Да вы на них сами посмотрите! Какие им еще раскраски? Я повторяю: у них есть все что нужно. — Как вы можете так говорить? Ваня понял, что посетитель не на шутку рассердился. Он уже почти кричал, но не так, как кричат от испуга, и не так, как кричат воспитательницы, когда злятся. — Вы ничего не даете детям! А им нужна любовь, им нужна помощь. Их нужно учить. Они же люди! — Здесь вам не образовательное учреждение. Нет здесь никаких учителей. Вы хоть знаете, что я одна дежурю, да еще две санитарки, а у нас шестьдесят детей на руках? — Тогда вы должны радоваться, если кто-то приходит вам помочь. — Я же сказала, это закрытое учреждение. — Тогда я вам тоже скажу. То, что вы тут творите, противозаконно. В Финляндии эти дети учились бы в школе. Музыки больше не было, и дети плакали громче прежнего. — Посмотрите, что вы наделали! Всех переполошили. Как нам теперь их успокаивать? Сегодня они уже не уснут. Уходите! Вздохнув, дудочник наклонился над ящиками с подарками. Выпрямляясь, он встретился взглядом с Ваней. Этот взгляд как будто говорил: я тебя не забуду. Потом музыкант развернулся и покинул палату.9 Июнь 1996 года Послание из ГУЛАГа
Вечером в пятницу Сэра устроила у себя дома кинопросмотр. Дети сидели перед видеомагнитофоном, а мамы собрались на кухне поболтать за бутылкой вина. Сегодня темой беседы был Андрей, Ванин друг, и его на диво счастливая судьба. Сэра продолжала “вербовать” волонтеров в дом ребенка № 10, и одна из женщин привязалась к Андрею. Когда она узнала, что его, как и Ваню, собираются отправить в интернат для умственно отсталых, то позвонила своей сестре в Соединенные Штаты и настойчиво попросила, пока не поздно, подыскать для мальчика приемных родителей. Понадобилась всего пара звонков, и во Флориде нашлась семья, мечтающая усыновить ребенка. Правда, о России они не думали, но после телефонного звонка решили, что сам Бог посылает им Андрея. К сожалению, Ване не так повезло. Вив, подруга Сэры, поинтересовалась, как там Ваня, и удивилась, почему она его не навещает. Сэра почувствовала себя неуютно. — Ты не думаешь, что тебе пора с ним повидаться? — настаивала Вив. — Надо же посмотреть, как он там устроился. Я могла бы тебя отвезти. “Я все еще сомневалась, — вспоминает Сэра. — Мне казалось, что я ничего не могу сделать для этого мальчика. Россия приговорила Ваню к медленной смерти. Детей из психушек не усыновляли, и у него не было ни малейшего шанса попасть за границу. Да, Адель просила меня вернуть Ваню в дом ребенка, но если даже она — главный врач — была не в силах этого добиться, что я-то могла? Я боялась, что своими посещениями вселю в него напрасную надежду”. Однако забыть Ваню оказалось не так-то просто. Через пару недель около полуночи в квартире Сэры раздался телефонный звонок. В это время мог позвонить только один человек — Сергей, концертирующий пианист, известный как активный борец за права детей. И, по мнению Сэры, самый гениальный и самый несносный человек на всей планете. После того как у него родился второй ребенок с синдромом Дауна, он поставил себе целью выяснить, какова участь таких детей в России. Разобравшись в ситуации, он пришел в ужас и основал ассоциацию “Даун-синдром”. Не имея ни денег, ни поддержки политиков, он сражался в одиночестве, стремясь разбудить совесть россиян, заперших в психоневрологических интернатах десятки тысяч детей. Отдаваясь своему делу, он не признавал никаких ограничений: каждый заработанный им рубль уходил на нужды ассоциации, все без исключения друзья и знакомые были мобилизованы на битву, которую он вел. Ничего не делая наполовину, он и от других ждал такой же самоотдачи. Какую бы помощь ему ни предлагали, он всегда говорил, что этого слишком мало. Сэра напряглась в нехорошем предчувствии: сейчас последует невыполнимая просьба. — У меня для вас послание. Я сегодня был в одной психушке под Москвой. Ужасное место. Играл там для детей… И познакомился с мальчиком, который сказал, что знает некую Сэру. Насколько я понял, это вы и есть. Он передает вам привет. Говорит, что думает о вас. — Похоже на Ваню. Я навещала его в доме ребенка. Этот мальчик на моей совести. В выходные обязательно съезжу к нему. Спасибо, что позвонили. — Постарайтесь, пожалуйста. Он очень просил. — Конечно. Обещаю. Утром Сэра позвонила Вив и договорилась о поездке в интернат. Будет кому в случае чего оказать моральную поддержку. Адель дала Сэре довольно расплывчатые ориентиры относительно местонахождения нового “дома” Вани — станция метро, два автобуса. Ценой бесконечных расспросов подруги в конце концов добрались до пустыря, мимо которого ходил автобус. Остановка так и называлась — “Интернат”. Неподалеку обнаружился дорожный указатель с надписью “ИНТЕРНАТ” и стрелкой, направленной вправо. К сожалению, указатель кто-то своротил, так что стрелка теперь упиралась прямо в землю. В отличие от дома ребенка № 10, расположенного в центре города, но укрытого от глаз, здания интерната высились на бескрайнем просторе сельской России, ни от кого не прячась. Но лишь самые совестливые родственники приезжали в эту дыру. Оставив автомобиль возле знака, дальше женщины двинулись пешком. Охранников у ворот не было. Впрочем, от кого тут было хоть что-нибудь охранять? Сэра и Вив толкнули ближайшую незапертую дверь и в растерянности остановились, не представляя, что делать дальше. Но тут перед ними как по волшебству материализовался подросток в грязной одежде не по росту и с самокруткой в зубах. Он согласился отвести их в детское отделение. Они миновали бесчисленные коридоры и темные лестницы. Парень забарабанил в дверь. Им открыла женщина, очевидно воспитательница. Сэра решила играть роль тупой иностранки. Она пришла навестить мальчика, без передышки затараторила она, с которым познакомилась в доме ребенка № 10, она привезла ему подарок и просит разрешения с ним повидаться, хотя бы минутку. Не успела Сэра завершить свою тираду, как воспитательница захлопнула дверь у нее перед носом. Надо получить разрешение у дежурного врача, буркнула она. Тем не менее попросила санитарку проводить женщин на первый этаж. В кабинете дежурного врача оказалось очень уютно. Комната утопала в коврах. На подоконниках пышным цветом цвели растения в горшках. Имелся и телевизор, который женщина-врач как раз смотрела. “Она была настроена очень враждебно. Я сразу поняла, что ее придется долго уламывать пропустить нас к Ване. Зачем вы приехали, в лоб спросила она. Опять мне пришлось произносить целую речь. Мы с Ваней давно знакомы по дому ребенка, говорила я, и успели подружиться. “Одно дело там, другое — здесь*, — отрезала она. Тогда я сказала, что навестить мальчика меня просила главный врач дома ребенка. И добавила, что приготовила Ване подарок. В ее глазах вспыхнул алчный интерес. Она стала выпытывать, что именно я привезла. И тут же сказала, — продолжает Сэра, — что к Ване нельзя, так как в интернате карантин. По взглядам, которые она бросала санитарке, я догадалась, что она просто врет. Но я не отступала, и в конце концов она сдалась. Только предупредила санитарку: “Не пускай их в детскую палату. И одних не оставляй”. Они опять поднялись на пятый этаж, и санитарка отперла металлическую дверь. За ней тянулся коридор, заканчивавшийся еще одной дверью, тоже, разумеется, закрытой. Санитарка повернула ключ в замке, и Сэра с Вив застыли на пороге, оглушенные представшим их взору кошмарным зрелищем. Голые дети лежали на клеенчатых матрасах, в кроватях за высокими железными решетками — ни дать ни взять звери в клетках. Они лежали в лужах мочи, на своих экскрементах. Некоторые были в самодельных смирительных рубашках. Сэра вспоминает: “У меня перехватило дыхание, когда я узнала некоторых малышей из тех домов ребенка, что я посещала. В кроватке возле самой двери лежал Дима из дома ребенка № 17. Он тоже узнал меня и пополз ко мне по мокрому матрасу. Нормальный с виду малыш, который запрыгал в угловой кроватке, тоже показался мне знакомым. Это был Алеша из дома ребенка № 4”. Сэра высматривала Ваню, но, прежде чем она нашла его, санитарка выставила ее из палаты и закрыла дверь. Женщин привели в комнатку для свиданий, и Вив прошептала Сэре на ухо: — Они прекрасно знают, что творят беззакония, поэтому не хотят пускать свидетелей. Ваню принес подросток. На ребенка нацепили какие-то несуразные вылинявшие одежки: рубашку в черно-зеленую клетку из грубой ткани и мешковатые пижамные штаны. Дополняла картину нелепая фиолетовая кофта. Как обычно, первым делом Ваня сообщил самое главное. — Я хочу спать, — едва слышно проговорил он. Видно было, что он изо всех сил старается одолеть воздействие сильных седативных препаратов. Сидеть он был не в состоянии и, как старичок, привалился к спинке стула. Сэра показала ему фотографию Андрея и спросила, кто это. Сначала Ваня ответил, что это он сам, потом чуть подумал и сказал: — Андрей. Они не пробыли вместе и трех минут, когда пришла воспитательница — проверить, все ли в порядке. Сэра спросила, есть ли у детей игрушки. Конечно, ответила та, целая игровая комната. Ваня повернул голову и наградил воспитательницу взглядом, который был понятен без слов: — “Ну и вранье”. Воспитательница дала им еще пять минут. “Мы были намерены еще раз осмотреть комнату, в которой, как мы поняли, Ваня проводил двадцать четыре часа в сутки. Мы вошли, и Дима опять пополз ко мне через лужу на матрасе. Я протянула к нему руку, но меня грубо одернули. Когда я отдавала Ваню воспитательнице, он прошептал мне на ухо: — Я буду думать о тебе”. Подростки хотели проводить Сэру и Вив до выхода, но воспитательница не разрешила. Она лишь махнула рукой в сторону лестницы и потащила подростков обратно в отделение. Уже выйдя на крыльцо, Сэра и Вив с удивлением услышали голоса, доносившиеся из окна. Лиц за решеткой видно не было, но они заметили махавшие им на прощание руки. Подростки кричали: — Пожалуйста, приезжайте еще! Приезжайте завтра. Завтра у нас будет лучше. Приезжайте, пожалуйста! До автомобиля женщины добирались в состоянии шока. Вив пыталась осмыслить увиденное: — В домах ребенка воспитательницы похожи на смотрительниц в зоопарке. А здешние просто тюремщицы. И что-то уж очень быстро нас выпихнули. Как будто мы навещали арестанта. — Особо опасного арестанта — убийцу. — Некоторое время они молча ехали по полю. — Самое ужасное, что эта психушка стоит в стороне, подальше от любопытных глаз. Раньше нацисты так же строили концентрационные лагеря. И людям легко было говорить, что они понятия не имели о творившихся там ужасах. — Сэра, мир должен узнать об этих детях. — Согласна. Но с чего начать? — У тебя муж журналист. Пусть напишет статью. — Боже мой, да разве я его не просила? Тысячу раз! А он знай твердит, что это ни для кого не секрет. Газета ждет от него совсем других статей — о возвращении к власти коммунистов. — А ты расскажи ему, что мы сегодня видели. Может, он и сам сюда прокатится? Сэра и Вив добрались до городского центра. Плакаты на всех углах сулили людям счастливое будущее, если они проголосуют за переизбрание Ельцина. Сэра ясно видела, что за обещаниями свободы и благополучия не стоит ничего, кроме пустоты. Обыкновенный обман. Для бедных и обездоленных в стране ничего не изменилось, зато власти предержащие богатели с каждым днем. Как может общество называть себя свободным, если оно без всякой причины посадило под замок тысячи своих детей? У Сэры оставалось еще одно дело. Она попросила Вив высадить ее возле дома ребенка № 10. В первый раз она не боялась, что ее выгонят. Адель послала ее с заданием, и теперь она приехала отчитаться. К своему удивлению, во дворе под липой Сэра увидела два манежа с так называемыми безнадежными детьми. Это был один из редчайших случаев, когда их вынесли во двор глотнуть свежего воздуха. Малыши с призрачно-белыми личиками лежали неподвижно, точно так же, как в помещении, только моргали от яркого света. Словно ночные существа, неожиданно оказавшиеся на солнце. Три малыша сидели в ходунках. На сей раз их не привязали к манежу, но двигаться они все равно не могли, потому что колеса застревали в траве. Адель суетилась возле манежа, одна стенка которого порвалась, и затягивала дыру старой веревкой. Сэра приблизилась. и Адель поглядела на нее снизу вверх. — Я только что видела Ваню, — вырвалось у Сэры, которая даже не поздоровалась с Аделью. — Вот спасибо, вот спасибо. Как он там? Адель сцепила руки в знак благодарности за то, что ее желание было выполнено. — Вы были правы, Адель. Это ужасное место. Даже хуже. И я не понимаю, как Ваня оказался там. Откуда-то появились воспитательницы, которые тоже хотели услышать новости. — Это концентрационный лагерь. Других слов для этого кошмара у меня нет. Воспитательницы затаили дыхание от смелости Сэры, произнесшей запретные слова. Адель закрыла глаза, словно желая отстраниться от услышанного. — Я не понимаю, — продолжала Сэра, не выбирая слов, — почему вы посылаете своих детей в такие заведения? Адель словно язык прикусила. И тут заговорила одна из воспитательниц: — Это не мы. Над нами Министерство здравоохранения. А эти заведения подчиняются другому министерству — Министерству социального обеспечения. Они решают, куда отправлять детей. — Но вам же известны условия в этихинтернатах? — Нет. Мы там никогда не были. Когда дети нас покидают, мы больше с ними не видимся. Адель пробормотала что-то нечленораздельное и ушла в дом. Разбрелись кто куда и воспитательницы. Сэра осталась одна. Этот короткий диалог прояснил для Сэры то, чего она не могла понять несколько месяцев. Для нее было загадкой, почему воспитательницы в доме ребенка совершенно не интересуются будущим детей. Почему никто не вспоминает о советах доктора Свангера. Почему они не учат детей говорить и ходить. Почему не добиваются самых простых операций. Почему Ване не исправили зрение. “В тот момент мне открылась истина. Воспитательницы не чувствовали ответственности за судьбу малышей, дома ребенка были перевалочным пунктом, откуда детей переводили неизвестно куда. Может, эти женщины и подозревали, что детям там будет еще хуже, но они не хотели об этом задумываться. Они не могли позволить себе установить эмоциональную связь с ребенком хотя бы из чувства самосохранения. Зачем привязываться к детям, с которыми все равно придется расстаться? дом ребенка представлял собой нечто вроде склада, куда детей помещали на время, до оформления документов, после чего их распределяли по указанным адресам. Однако нашелся необыкновенный ребенок, который не захотел быть раздавленным страшной системой и проделал дыру в стене, окружавшей психушку. Через эту дыру он отправлял послания на волю. Несчастный слабый малыш, голодный, напичканный лекарствами, не имеющий семьи, продолжал бороться. Против него была вся система, но он не сдался”. К Сэре, помахивая листком бумаги, подошла Адель. На листке было восемь строчек, написанных от руки по-английски. Сэра прочитала их, не сдерживая удивления. “Меня зовут Виктория. Я забочусь о мальчике шести лет Ване Пастухове, который сейчас находится в ужасных условиях. Но это очень умный и хороший мальчик. Не могли бы вы позвонить мне на работу или домой до восьми часов утра или после двадцати трех часов?" — Кто эта женщина? — Ее зовут Вика. Она очень привязалась к Ване, когда он был тут. — Она работает у вас? — Нет, она волонтер, как и вы. — Почему же я ни разу ее не видела? Почему вы не рассказывали о ней раньше? У Адели не было ответов на эти вопросы. — Вика навестила Ваню в интернате. Она пыталась ему помочь. А теперь ей нужны вы. Я не читаю по-английски, но думаю, что это номера ее телефонов. — Конечно, я ей позвоню. И все-таки мне непонятно, почему вы никогда о ней не упоминали. Пробурчав что-то про дела на кухне, Адель исчезла. Сэра стояла неподвижно, вновь и вновь перечитывая короткий текст. Она давно мечтала о знакомстве с какой-нибудь москвичкой, видевшей, как и она, потенциал в детях, которым судьба уготовила стать “лагерной пылью”. Как же встретиться с ней? Через два дня Сэра с детьми собиралась уехать из Москвы на летние каникулы. Из-за нерешительности Адели были потеряны несколько месяцев. — По крайней мере, я могу позвонить Вике перед отъездом, — решила Сэра.10 Июль — октябрь 1996 года Зелен виноград
Когда в субботу в половине восьмого утра затрезвонил будильник, Вике хотелось одного: залезть с головой под одеяло и зажмуриться. Ночью было до того жарко, что она почти не спала. Бабушкина квартира располагалась под самой крышей, и летом находиться в ней было невозможно. Но тут Вика вспомнила, что в восемь должен прийти муж Сэры. Он позвонил несколько дней назад и попросил съездить с ним в Филимонки и повидаться с Ваней. Откровенно говоря, Вике совсем не хотелось туда возвращаться. Она все еще не могла забыть тягостную процедуру, в результате которой Наташа отказалась от своих родительских прав. Представитель агентства по усыновлению сказал, что для завершения юридических формальностей потребуется примерно шесть месяцев, так что до конца года вытащить Ваню из интерната не получится. Вика боялась, что столько он не выдержит. И не знала, какие еще шаги предпринять. Когда позвонил Алан, первым побуждением Вики было отказаться. Но он говорил так вежливо и почтительно, что она не рискнула сказать “нет”. Вика всегда считала журналистов людьми исключительно грубыми и агрессивными, располагавшими целым арсеналом способов добиваться своего. Она сказала: “Если заедете за мной домой, я согласна”. Он ответил, что будет в восемь. Оставалось полчаса, а Вика все еще лежала в постели. К счастью, бабушка уже хлопотала на кухне. Пришлось по-быстрому убирать постель и складывать диван, который Вика делила с бабушкой. Она крикнула, что надо заварить чаю покрепче и приготовить что-нибудь из еды. На столе, кроме миски с кусковым сахаром и тарелки с весенним луком, лежала только пачка вафель. Вика достала коробку с ботиночками, которые ей передала для Вани одна из прихожанок церкви. Никакой еды для пикника не оказалось, поэтому она решила, что попросит Алана остановиться по пути возле магазина и купит все необходимое. Загудел домофон, Вика нажала кнопку, и Алан стал подниматься. На каждом этаже его лаем приветствовали собаки. Отперев дверь, Вика призадумалась. Кто, скажите на милость, поверит, что этот высокий и худой мужчина — ее двоюродный брат, если внешность выдавала в нем стопроцентного англичанина? Вместо майки, какую обязательно надел бы в жаркую субботу москвич, на Алане была клетчатая рубашка с длинными, закатанными по локоть рукавами. — Вы готовы? — спросил он. — Не совсем. Проходите, выпейте с нами чаю и познакомьтесь с моей бабушкой. Вика усадила Алана за стол. Краем глаза она поглядывала на гостя, стараясь догадаться, какое впечатление на него произвели их тесные апартаменты. Уж не в замке ли он вырос? По-русски он говорил с аристократическим акцентом, а кожаные с дырочками туфли блестели как новые. Повисло напряжение, но он не предпринимал ничего, чтобы его разрядить. Разливая чай, Вика так нервничала, что промахнулась мимо чашки, и на столе образовалась лужица. Неужели этот человек сумел так очаровать ее, разговаривая по телефону? Сейчас ему явно хотелось поскорее отсюда сбежать. Алан встал из-за стола: — Я везу ящик с апельсиновым соком и немного винограда из супермаркета. По дороге мы можем купить что-нибудь еще. Вика схватила коробку с ботинками и торопливо попрощалась с бабушкой, напомнив, чтобы не забыла почитать Библию. Уже в машине Вика обратила внимание на большой черный фотоаппарат, вероятно профессиональный, который лежал на заднем сиденье. — Вы не сможете пронести фотоаппарат в психушку. Если там узнают, что вы журналист, беды не оберешься. Не то что вас, и меня больше на порог не пустят. — Но мне необходимы снимки. Нет фото, нет статьи. Вика поняла, что без осложнений не обойдется. Она объяснила, что просто так ворваться к детям нельзя. После визита пианиста Сергея персонал интерната утроил бдительность. Дело в том, что Сергею удалось незаметно заснять происходящее в психушке на видео, и материал был показан по российскому телевидению. Директор пришел в ярость и в наказание вдвое урезал зарплату сотрудникам. Путь в детское отделение подсказала Сергею именно Вика, но, к счастью, об этом никто не знал. Она отлично понимала, что афишировать свое знакомство с Сергеем ей вряд ли стоит. Поездка продолжалась в неловком молчании. Правда, движение на дороге было оживленным — люди уезжали из города на выходные. Вика заговорила, лишь когда они поравнялись с рынком. Она провела Алана мимо многочисленных ларьков, торговавших водкой, джин-тоником в банках, сигаретами и сникерсами, к прилавкам с овощами и ягодами. Приближаясь к крестьянского вида женщине, Вика сразу “положила глаз” на ее огурчики, лук и свеклу. Отдельно стояла единственная пластмассовая коробка с черной смородиной. Ягоды были большие и сочные, как раз такие, как надо Ване, подумала Вика. Алан сказал, что заплатит сам, и после несерьезной попытки поторговаться сунул женщине столько денег, сколько Викиной бабушке хватило бы на неделю. Алан спросил Вику, не купить ли ей булочку, и она, не подумав, показала на чебуреки, которыми торговал грузин с римским носом и стоявшими дыбом усами: — Может быть, вот это… В ту же минуту ей стало совестно — получилось, что она выпросила чебурек. Да еще продавец подмигнул ей и похотливо усмехнулся, открыв рот, полный золотых зубов, окончательно вогнав Вику в краску. Забрав покупки — сладкую булочку, два чебурека и бесценную черную смородину, — они вернулись к машине, и здесь им бросился в глаза рекламный щит с надписью “Fast Food”. Вике еще не встречалось это английское словосочетание. Без всякой задней мысли она спросила: — Это что, еда, которой вы питаетесь в пост? Алан приветливо улыбнулся: — Учитывая количество постных дней в православном календаре, такой бизнес принес бы кучу денег. Пока они ходили по рынку, атмосфера несколько разрядилась. Алан спросил, чем Вика занимается, и она сказала, что работает секретарем в финской строительной фирме, а по вечерам изучает Новый Завет. Занятия иногда затягиваются до полуночи. Так что на работе она появляется не в лучшей форме, да еще без конца отпрашивается, чтобы съездить к Ване. Кажется, ее начальник начинает терять терпение. — Так зачем же вы навещаете Ваню? — Меня об этом еще никто не спрашивал, — ответила Вика. — А вы уверены, что ваша статья поможет ему? Что вы собираетесь написать? — Пока не знаю. Обычно я не делаю сентиментальных репортажей. Британская пресса не занимается помощью отдельным людям, она провоцирует скандалы. Сначала я подам сигнал, а там посмотрим, какая на него будет реакция. — Что это значит? — Это значит, что мы посмотрим, какой будет резонанс. За пределами Москвы машин стало меньше, и теперь по обе стороны дороги тянулись поля. Вика еще раз подумала, как было бы хорошо взять Ваню на пикник. Вот уж он будет счастлив. Но вот они выбрались из автомобиля. Вике показалось, что природа затаила дыхание. Солнце скрылось, ветер стих, даже птицы умолкли и попрятались. Наверное, будет дождь. Ворота, несмотря на взбучку, полученную охранниками за Сергея, стояли открытыми. Однако Вика рано успокоилась. Не успели они войти в здание, как перед ними выросли два плечистых охранника в солнцезащитных очках, как будто прыгнувшие сюда прямиком из голливудского боевика. Вика испугалась: как же пробраться наверх, да еще с иностранцем в придачу? Однако она не выказала своего страха, напротив, небрежно бросила на ходу, что они идут к главному врачу, благо его имя она помнила твердо. Алан разумно молчал, и охранники их пропустили. Появились и другие признаки того, что охранники теперь не последние люди в больнице. Единственное стеклянное окошко в двери детского отделения было забито куском фанеры, словно завершая изоляцию детей от внешнего мира. Вика решительно постучала в дверь, и несколько минут спустя к ним выглянула воспитательница. — Без разрешения нельзя. — Я к Ване! — Вика не собиралась сдаваться. — Я постоянно к нему хожу. Директор меня знает. — Теперь у нас другие правила. — Я всю неделю названивала, чтобы получить разрешение. Не моя вина, что у вас телефон не работает. — Ну ладно. — Викин напор подействовал. — Пятнадцать минут. Вонь от мочи и экскрементов в жару была еще ужаснее. Вика провела Алана в комнату с белым кафелем и попросила подождать. — Я должен взглянуть на комнату, где детей держат в клетках. Мне надо все увидеть своими глазами. — Не надо, прошу вас. Это покажется им подозрительным. Делайте, как я говорю, или нас выгонят. Вика отправилась за Ваней. Воспитательница следовала за ней по пятам. Вика спросила, нельзя ли ей погулять с Ваней: — Ему нужен свежий воздух. Воспитательница и слышать ничего не желала: — Вы что, не видите, что собирается дождь? А вдруг он у вас промокнет? Когда она ушла, Алан заметил: — Как летний дождь может повредить ребенку? На самом деле ему вредит круглосуточное пребывание в кровати. Вика поставила Ваню на коленки в кресле около окна, чтобы он смог посмотреть на двор, и сама села рядом. Снаружи не было никакого движения, разве что бегали бродячие собаки. Упали первые капли дождя, и Вика, протянув руку между прутьями, показала эти капельки Ване. — Дождь… Помнишь, это дождь? Однако Ваню больше заинтересовала коробка с черной смородиной. Как ни трудно ему было, он все же брал ягоду за ягодой и отправлял их в рот, наслаждаясь кисло-сладким соком. Дождь превратился в ливень, с которым не в силах были справиться водосточные трубы и канавы. Ваня отвернулся от окна и посмотрел на Вику. Голос снова вернулся к нему: — Как Андрей? — Отлично. Но он очень скучает по тебе. — Передай, что я думаю о нем. Когда его привезут? — Не знаю, Ваня. Не знаю, когда вы снова увидитесь. — Вика не могла сказать ему правду о том, что Андрей никогда не появится в интернате. Она лишь повернулась к Алану: — Вы, конечно, знаете, что Андрея увезут в Америку, — произнесла она по-английски. — Да, конечно. Его усыновляет одна семья во Флориде. — А ведь он тоже мог бы тут оказаться. Правда, вряд ли выжил бы. Вика рассказала Алану о том, что это Ваня научил Андрея говорить. Без Вани он бы пропал. Выложив на столе дорожку из черной смородины, Вика попросила Ваню поделить ягоды. Мальчик медленно, словно засохший цветок после полива, возвращался к жизни. Он выпрямил спину, а предлагая ягоды Алану и Вике, не забывал говорить “пожалуйста". — Видите, какой умный мальчик. — Да… Собственно говоря, он ничем не отличается от моего сына. Воспитательница принесла миску с жидким овощным супом и кусок хлеба и поставила миску перед Ваней. — Покормите его, раз уж вы здесь. А потом вам все-таки придется уйти. Вика спросила, нельзя ли им покормить и девочку, кроватка которой стояла рядом с Ваниной. Получив согласие, пошла за ребенком. — Это Света, — сказала она, пристраивая малышку на колени Алану. — Ее надо кормить, а то Ваня говорит, она совсем перестала есть. Ложкой Вика приоткрыла Свете ротик, чтобы влить немного супа, но девочка сморщилась, словно от боли, и отвернулась. — Может быть, суп слишком горячий? — проговорил Алан. — В качестве отца я давно знаю, что сначала надо подуть на ложку. — В качестве дипломированного физика я не нуждаюсь в повторении элементарных истин. Заинтересовавшись спором папы и физика, Света как будто обрела аппетит. В конце концов Алан сообщил, что у него родилась идея статьи. — Два маленьких мальчика живут в доме ребенка. Они близки как братья. Но судьба не щадит их дружбу. Одного безжалостно бросают в психушку в российской глубинке, а второй обретает свободную жизнь во Флориде. История о двух мальчиках — вот как это надо подать. Даже редактор с каменным сердцем не откажется от такого материала. Но, Вика, мне все равно нужна фотография. Без хорошей фотографии ничего не выйдет. Алан хотел было встать и удивился, обнаружив, что все еще держит на коленях Свету. Он тотчас понял, что она описалась, намочив ему брюки. — Вика, мне необходим аппарат, — заявил он. — Надо сфотографировать Ваню. — Нет, у нас из-за этого возникнут проблемы, — твердо стояла на своем Вика. — Вика, Вика, — пропищал Ваня, но они его не слышали. — Вы не понимаете, что такое пресса. Без подходящей фотографии я не смогу напечатать материал о Ване. — А вы не понимаете, как трудно сюда проникнуть. — Вика помахала ложкой в подтверждение своих слов. — Чуть что, и они захлопнут дверь у меня перед носом. — Ладно. Я приехал, чтобы что-нибудь сделать для него, а не сидеть в луже мочи. Алан и Вика обменялись поверх Светиной головы не самыми нежными взглядами. — Вика, Вика, дядя Алан! — На сей раз Ваня был услышан. Алан и Вика повернулись к Ване, удивившись, что он запомнил английское имя. А Ваня сиял и показывал на окно: — Дождь кончился. Теперь вы возьмете меня погулять? Хотя воспитательница и приказала им уйти после обеда, но в коридоре никого не было, и они, подхватив Ваню, понесли его вниз. Обычно воспитательницы, покормив детей, устраивали себе перерыв. Единственным человеком, который повстречался им на пути, был Алеша — подросток с крестом на шнурке от ботинок. — Здравствуй, Алеша! Рада тебя видеть. Мы с Ваней идем во двор. — Я с вами. Умытый дождем мир блестел и переливался. Избавившись от нестерпимой вони детского отделения, все с наслаждением глубоко вдохнули свежий воздух. Они пробирались по руинам когда-то огромной церкви из красного кирпича. Над фундаментом поднялась высокая трава. Вокруг здания росли деревья, пряча его от чужих глаз. Над листвой возвышалась лишь розовая колокольня с лишенными стекол окнами. Рядом с церковью был заброшенный яблоневый сад. Алеша вытер досуха скамейку, на которую посадили Ваню. Пока малыш привыкал к солнечному свету, Вика достала ботиночки и обула мальчика. — Неужели у них тут нет обуви для детей? — спросил Алан. — Он постоянно в постели. Ни у кого из здешних ребят нет обуви. У них и одежды нет. Их одевают, только когда кто-нибудь приходит. Вика подняла Ваню и, поддерживая под мышки, поставила на землю. К ним подскочил Алеша и стал держать мальчика с другой стороны. Они хотели, чтобы Ваня сделал хотя бы несколько шагов по посыпанной песком тропинке, но, увы, как и предполагала Вика, эксперимент не удался. Ване были нужны постоянные упражнения, не говоря уж о кинезотерапии, а не помощь доброхотов от случая к случаю. На глаза Алану попалась крепкая хибарка, пристроенная сбоку разрушенной церкви. Выкрашенная желтой краской, под солидной крышей, с двумя новыми замками и лаконичной вывеской над входом: “МОРГ”. — Это и вправду морг? — спросил Алан у Алеши. — Да… Это я ношу туда мертвецов. — Часто? — Еще бы… Несколько раз в неделю. И из детского отделения тоже, — с удовольствием пугал он посетителей грозной правдой из жизни психушки. — Ну и дела, — проговорил Алан по-английски, чтобы мальчики его не поняли. — Значит, единственное, что гарантировано детям, — это место в морге, и им напоминают об этом каждый раз, когда они выходят во двор. Алан сказал, что пойдет в машину за фотоаппаратом, и у Алеши загорелись глаза. — У вас есть машина? А можно мне с вами? К возвращению Алана Ваня, надышавшийся воздухом, чуть порозовел и стал немного похож на себя прежнего. Однако журналисту это пришлось не по душе. — Эй, Ваня, — проговорил он, глядя в видоискатель. — Не надо улыбаться. Мне нужно, чтобы у тебя было грустное лицо. Нам надо взбудоражить чувства читателей “Дейли телеграф”. А как мне это сделать, если ты улыбаешься? Вика засмеялась: — Он улыбается, потому что ему с нами хорошо. — И что вы предлагаете, чтобы он опять стал печальным? — Ничего. Я же не хочу, чтобы он страдал. — Вика, вам фатально не хватает знаний о действии средств массовой информации. Дайте-ка мне виноград. — Он не очень спелый. У Вани разболится живот. — Отлично. Вот, Ваня, возьми виноградину. Ваня взял ягоду, с готовностью положил ее в рот и надкусил. Однако виноградинка оказалась кислой, и лицо мальчика скривилось в гримасе. Алан щелкнул затвором. — Отлично. Я знал, что ты сможешь. А теперь выплюнь ее. Алан повернулся к Вике: — Думаю, это сыграет на душевных струнах некоторых читателей. Дело сделано. Пожалуй, пора домой. Полчаса спустя они уже сидели в машине. Вика вдруг поняла, что зверски проголодалась, и предложила немедленно съесть чебуреки. Однако Алан решил отъехать подальше от психушки и остановился возле березовой рощицы. Под деревьями росли прелестные желтые цветы с лиловыми верхними лепестками. Земля еще не высохла, и они не стали выбираться наружу, а просто открыли дверцы и принялись за чебуреки, запивая их апельсиновым соком. Алан предложил Вике сигарету, которую она с удовольствием закурила. — Вы меня развращаете. — Нет, это вы меня развращаете. Я не должен вмешиваться в ваши дела. Я не должен ввязываться в благотворительность. — Тогда зачем вы ввязались? — Сегодня утром я задал вам тот же вопрос, а вы промолчали. Ну и я тоже не отвечу. — Но вы же напишите о Ване? Вы — наша единственная надежда. — Сделаю, что смогу. Но я не могу писать о Ване, пока не закончатся выборы и в Москве не перестанут взрываться автобусы. Придется ему подождать. Алан включил радио и постарался поймать новостную волну. Опять Вике показалось, что ее надежды рушатся. Неужели этот журналист не понимает, чего ей стоит каждая поездка в Филимонки? Она рассердилась на него. Будь у нее деньги на автобус, выпрыгнула бы из машины и добралась домой сама. Не пожелавший брать на себя никаких обязательств журналист и молодая девушка, затеявшая крестовый поход за вызволение Вани из ада, бросили в мокрую траву окурки и, погруженные каждый в свои мысли, заторопились в Москву. Прошли сутки, а Вика все еще чувствовала себя обиженной безразличием журналиста к Ваниной судьбе. Ей не терпелось узнать, собирается ли он писать статью. Несмотря на поздний час, она решила позвонить Алану. Он опять стал очаровательным английским джентльменом и сказал, что еще долго не сможет забыть Ваню, потому что от его блокнота до сих пор смердит вонью психушки. Он уже успел переговорить с редактором. Тот предвидел бурную реакцию добросердечных читателей и боялся наплыва телефонных звонков. — Но это же хорошо! — воскликнула Вика. — Может быть, кто-нибудь из них захочет усыновить Ваню? Алан ответил, что газета вовсе не желает оказаться вовлеченной в судьбу мальчика, да им и сотрудников не хватит отвечать на читательские звонки. Как бы там ни было, Алан уговорил редактора поставить материал в один из августовских выпусков, когда с новостями бывает негусто. Вика положила трубку. Неужели Алан так и не понял, насколько важно выиграть время? Каждый день, проведенный Ваней в интернате, буквально высасывал из него жизнь. Ее одолевало отчаяние. Снова она одна против целого мира… Однако Алан все же написал статью и до публикации показал ее Вике. Вика не согласилась только с одним его выводом. Алан утверждал, что таким подросткам, как Алеша, суждена ранняя смерть, тюрьма или пожизненное содержание в психушке. — Вы не правы. Вера в Бога дает Алеше силы, которых нет у его приятелей. Его ждет другая судьба. В середине августа статья Алана появилась в газете под заголовком “Сироты, брошенные Матерью-Россией". Ее сопровождало несколько жутких фотографий: мальчик в смирительной рубашке, дети с синдромом Дауна в манеже без единой игрушки. Рядом напечатали снимок: радостно улыбающийся Андрей с выгоревшими на солнце волосами. Он прижимал к уху пластмассовую трубку, как будто разговаривал по телефону со своей будущей семьей во Флориде. И тут же, подчеркивая контраст, фотография обритого наголо Вани: сдвинув брови, он смотрел прямо в объектив, словно спрашивал: “Почему я здесь? Чем я заслужил такую участь?” Лишь очень дотошный читатель мог бы заметить, что у него чуть раздута щека, за которой пряталась кислая виноградина. Британцы, естественно, не остались равнодушными к публикации. Одна женщина выразила твердое намерение усыновить Ваню. Но радость Вики была преждевременной. Сэра объяснила ей, что из-за отсутствия соответствующего соглашения между Великобританией и Россией процедура международного усыновления невероятно сложна. Итак, Ванины шансы были практически равны нулю. Но он об этом не знал и по-прежнему ждал своего ангела-хранителя. В октябре Вику уволили. Она снова и снова прокручивала в голове события последних месяцев. Да, она немало сделала для Вани. Но все ее усилия ни к чему не привели. Она хотела перевести его в детский дом, где он мог бы учиться, но его туда не приняли. Она уговорила Наташу отказаться от родительских прав, чтобы ребенка усыновила приемная семья, но оказалось, что все гораздо сложнее, чем она предполагала. Она привезла журналиста, чтобы он собственными глазами увидел, в каких условиях живут несчастные дети, и он написал честную статью, но и это ничего не изменило. Ваня продолжал медленно угасать. Безрезультатная борьба измотала Вику. Она молилась, чтобы Бог послал ей сил, и тут вдруг ей пришло в голову, что в трагической судьбе Вани виновата вовсе не она. Не она родила его на свет. Не она отдала его под опеку государства. Не она отправила его в психушку. Она могла только горевать, что ничем не может ему помочь. “Я билась головой об стену. Меня охватило чувство, что я ничего не значу в этой жизни. У меня опустились руки”. Оставалось последнее. Надо было съездить в дом ребенка и признаться, что все ее старания ни к чему не привели. Они там тоже расстроятся, ведь, как ей казалось, они тоже переживали за судьбу Вани. Вика заставила себя вылезти из постели, заварила крепкий чай, положила в чашку три ложки сахара и, подойдя к телефону, набрала знакомый номер. Довольно долго никто не брал трубку. Наконец, Вике ответил тихий голос, почти полностью заглушаемый помехами. — Адель, это вы? Голос на том конце провода что-то прошелестел. — Адель, — почти крикнула Вика, — мне надо поговорить с вами о Ване. — Ну конечно! Все замечательно устроилось, правда? — отозвался голос. Вика нахмурилась. О чем это Адель? Помехи усилились, и Вика разобрала всего несколько слов. Ей послышалось или Адель в самом деле сказала: “Он здесь… Он вернулся”? — Кто? Кто вернулся? Вика сползла на пол. — Ваня здесь. Вернулся в дом ребенка. Его сегодня утром привезли, — продолжала Адель. — Совсем недавно. Ну, сами увидите. Мы вас ждем. Меньше часа потребовалось Вике, чтобы добраться до дома ребенка № 10. В коридоре ей никто не встретился, зато ее оглушил громкий крик, эхом метавшийся между стенами. Вика двинулась на этот крик. Голос вроде знакомый… Но нет, с чего бы Ване так кричать? Между тем невидимый ребенок прямо-таки заходился в истерике. Навстречу Вике вышла женщина в белом халате. Она осуждающе посмотрела на Вику: — А, это вы! Может, хоть вы объясните, что происходит. Он говорит, что хочет обратно в интернат! А вы утверждали, что ему там плохо. Вика прислушалась. Да, это Ваня. Он громко вопил: — Хочу домой! — Где он? — В шестой группе. Адель поехала за Валентиной Андреевной. Может, она разберется, что с ним. Вика помчалась в шестую группу. У Вани горели щеки, из глаз безостановочно текли слезы, а сам он извивался на руках незнакомой воспитательницы, показывая на потолок и крича: “домой, домой, домой!” Вике еще не приходилось видеть его в таком состоянии. Ваня был до того не в себе, что даже не заметил ее появления. Вокруг него столпились растерянные сотрудницы дома ребенка. Они вообще не привыкли, чтобы дети так активно выражали свое недовольство. Впрочем, скоро все разъяснилось. В дверях появилась Валентина Андреевна. За ней робко пряталась дрожащая от ужаса Адель — как всегда, больше всего ее пугала необходимость нести ответственность за скандал. Стоило Ване увидеть любимую воспитательницу, как он буквально прыгнул к ней на руки и крепко прижался к ее груди. Тишина была восстановлена. Валентина Андреевна величаво, как океанский лайнер, раздвинула толпу и унесла Ваню наверх, в тот единственный “дом”, который он знал. Вся боль и мука прошедших девяти месяцев вылилась в отчаянную мольбу: он хотел оказаться “дома”, с Андреев-ночкой. Для любого другого ребенка тихая комната для неизлечимо больных стала бы последним местом, куда он мог всей душой стремиться. А для Вани, вырвавшегося из тюремного режима психушки, вторая группа была родным домом. То, на что Вика потратила все душевные силы, совершенно неожиданно стало реальностью. Но как это случилось? Вике требовалось объяснение, но Адель была настолько переполнена эмоциями, что обращаться к ней не имело смысла. Тогда Вика принялась расспрашивать сотрудниц дома ребенка. — Вышел новый закон, — сказала заместительница Адели. Ее коллега кивнула: — По новому закону малолетнего пациента можно вернуть в дом ребенка для дальнейшего лечения и уточнения диагноза. — А что стало с другими детьми? — спросила Вика. — Их тоже вернули в дома ребенка? — Нет, только Ваню. Остальных перевели в интернат номер тридцать. Детское отделение в Филимонках было ликвидировано. Тамошнему директору потребовались помещения для бомжей. Вика пыталась постичь смысл происшедшего, опираясь на отрывочную информацию. Очевидно, что закрыть детское отделение начальство вынудило привлечение общественного внимания к творившимся в Филимонках безобразиям. Всех детей перевели в интернат № 30, расположенный на задворках Москвы, где лежачие дети содержались в условиях, напоминавших Филимонки. Но один вопрос оставался без ответа. Каким образом Ване удалось избежать общей участи? Всем было известно, что прежде такого не случалось. Никто не слышал, чтобы дети когда-либо возвращались в дом ребенка. — Чудо, чудо, — шептала Адель. По пути домой Вика наконец-то поняла природу веры. “Ужасным летом 1996 года мне был преподан урок. Даже когда не остается надежды, надо продолжать верить и делать все, что от тебя требуется. Когда Бог видит, что твои силы исчерпаны, Он отвечает на твои мольбы. Возвращение Вани в самом деле было чудом”.11 Август — декабрь 1996 года На волоске
Со статьей о Ване случилось непредвиденное — она была напечатана, но в крайне неудачное время. Алан и Сэра уехали в отпуск и наслаждались отдыхом в Греции, на уединенной вилле, принадлежавшей эксцентричному английскому профессору, не признававшему ни электричества, ни телефона. Правда, Алан на всякий случай оставил в редакции номер ближайшей прибрежной таверны, в которой, кстати сказать, никто не понимал по-английски. Статья вышла в субботу, и все выходные потрескавшийся аппарат, висевший на стене “кебабной”, звонил не переставая. К сожалению, никто из присутствующих не смог одолеть языкового барьера. Лишь в понедельник, когда Сэра зашла в таверну пообедать, ее и позвали к телефону. Незнакомая англичанка с милым голосом сообщила, что успела обзвонить редакцию газеты в Лондоне, корреспондентский пункт в Москве и офис Сэриной благотворительной группы, а уж в таверну звонила бессчетное число раз. Затем она перешла к делу: “Я не могу провести остаток жизни, наслаждаясь тем, что имею, после того как узнала, что маленький мальчик содержится в нечеловеческих условиях”. Женщина добавила, что ребенок на фотографии в газете очень похож на ее сына Филипа, которому сейчас четырнадцать лет. Ему тоже был поставлен диагноз “детский церебральный паралич”, но он не стал для него приговором. Кому, как не ей, знать, что именно поможет Ване. Сэра честно предупредила женщину о сложностях усыновления российского мальчика гражданином Великобритании. Процедура обещает быть не только длительной, но и дорогостоящей. Не факт, что российские власти разрешат усыновление, так как ребенок побывал в интернате. Но женщину ничто не могло остановить. Она сказала, что организует сбор средств и подаст заявление на получение паспорта. Повесив трубку, Сэра не сразу пришла в себя. Судя по тому, что она услышала, лучшей мамы для Вани не сыскать. Однако Сэре еще никогда не приходилось сталкиваться с международной процедурой усыновления. Да и не считала она, что для ребенка это будет наилучший выход. Он родился в России и должен жить в России: Сэра не могла поверить, что в целой стране не найдется места для такого одаренного и мужественного мальчика. Она вдруг осознала, до чего они с Аланом были наивны. Рассказывая миру о судьбе брошенных детей, на которых навешивали — совершенно безосновательно — самые жуткие диагнозы, тем самым обрекая их на скорую гибель, они не подумали, что на статью наверняка пойдут отклики от людей, которые захотят усыновить Ваню. Познакомившись с Викой, Сэра поняла, что та оказалась более дальновидной. Вика успела изучить возможности для усыновления мальчика в России и сделала единственно верный вывод: его шансы на дальнейшую нормальную жизнь связаны с поиском приемной семьи за рубежом. На протяжении следующих нескольких месяцев англичанка, звонившая Сэре, — ее звали Линда — никак не проявлялась, однако через организованный ею фонд продолжала собирать деньги на поездку в Москву для встречи с Ваней. Что до самого Вани, то возвращение в “родной” дом ребенка вовсе не ознаменовало для него начало новой жизни. Вся его история все больше начинала напоминать “день сурка”. Ваня снова оказался в группе с лежачими, обреченными детьми. С той существенной разницей, что его собственное здоровье ухудшилось едва ли не катастрофически. За месяцы в психушке он превратился в скелетик, у него дрожали руки, он был призрачно бледен, а вокруг глаз у него залегли черные круги. Правда, было и кое-что хорошее: рядом находились его друг Андрей и любимая воспитательница Андреевночка, которая приходила один раз в четыре дня. Однако обещанного “лечения” — причина, по которой Ваня был переведен обратно в дом ребенка, — никто ему не обеспечил. Ни дефектолог, ни логопед, ни массажист — ни один из специалистов, состоявших в штате дома ребенка, ни разу не осмотрел Ваню. Адель не давала им такого указания. Примерно тогда же Сэра познакомилась с молодой женой британского дипломата, дипломированной воспитательницей детского сада, которая проявила готовность заняться с детьми из дома ребенка музыкальной терапией. Адель, при виде иностранцев обычно прятавшаяся у себя в кабинете, в тот день изменила своей привычке. Она была явно взволнована и искала внимательных слушателей. Даже не поздоровавшись, выпалила: — Нет, я так больше не могу! Сэра встревожилась. — Вчера воспитательница третьей группы сорвалась и начала бить детей! Я стала ее унимать, так она и на меня наорала. Кричала, что отказывается работать за гроши, потому что у нее две дочери, которым надо помогать. Я бы и рада платить им больше, но где мне взять деньги? А уж этой воспитательнице и подавно не угодишь. Она недавно выиграла миллион на тараканьих бегах! Но ей все мало! И самое ужасное, она не хочет выходить на работу… Сэра покосилась на приятельницу. На ее лице без труда читалось изумление: кто эта ненормальная старуха? Сэра не спешила переводить ей слова Адели, потому что имела все основания предполагать: узнав горькую правду, та вряд ли захочет еще раз сюда прийти. Выговорившись, Адель какое-то время подавленно молчала. На музыкальную терапию она все-таки согласилась, как всегда — с большой неохотой. Но, как и все хорошее, музыкальные занятия в доме ребенка № 10 длились недолго и вскоре были запрещены. Очевидно, музыка слишком сильно действовала на малышей. Сэра давно смотрела на это заведение без розовых очков. Каково же было ее изумление, когда в одной русской газете она прочитала статью, в которой "царство" Адели именовалось "гнездом ангелов" и единственным оплотом добра в насквозь прогнившем городе! В этом “царстве”, уверяла автор статьи, все сотрудники работают с полной самоотдачей и окружают своих подопечных любовью и заботой. Но самое поразительное, журналистка — прихожанка Вторничной церкви — пела хвалу строгой изоляции детей от внешнего мира, уверяя, что только так их можно оградить от зловредного влияния алкоголиков и наркоманов. С этим Сэра была категорически не согласна. “Забор изолирует детей от реальной жизни, — восклицает Сэра, потрясая выцветшим номером газеты с той давней статьей. — За забором создается закрытый мир, в котором возможны любые издевательства! Ничего удивительного, ведь туда не пускают даже родственников, желающих навещать детей. Я глазам своим не верила, читая восторженный отчет о “монотонной” жизни малышей, якобы спасающей их от проникновения снаружи безумного нищего мира. Автор охотно прощала воспитательницам небрежное отношение к детям: они, дескать, все равно “неизлечимо больны”, следовательно, обречены и не нуждаются в медицинской помощи. Но когда я дошла до истории Ани — поразительно умной девочки, получившей коляску от британских благотворителей, — у меня буквально кровь закипела в жилах. Журналистка оправдывала сотрудников, так и не удосужившихся заказать для Ани корсет для позвоночника, на котором настаивал доктор Свангер. Зачем, писала она, создавать лишние трудности для девочки, у которой в жизни нет никаких перспектив. Ее нимало не смутил тот факт, что Аня, по ее собственному признанию, “смышленая и любознательная девочка", получила диагноз “имбецильность" — тот же, что и Ваня. Этот ошибочный диагноз приговорил обоих детей к “интеллектуальной смерти”. Ей и в голову не пришло связать жестокий приговор, вынесенный ребенку, с тем, что с Аней вообще никто не занимался. Мало того, ее обрекли на существование в группе с детьми, не умеющими говорить. Вывод напрашивался сам собой: с точки зрения Вторничной церкви, Адель, будучи верующей, все делала правильно. Я тут же вспомнила Вику. Какое разительное отличие! Та тоже искренне верила в Бога, но это не мешало ей понимать, что в домах ребенка не только не лечат детей с недостатками развития, но и закрепляют у них эти недостатки”. Однажды в декабре Сэра и Вика повезли Ваню в Центр лечебной педагогики, один из первых независимых детских центров. “Это было вскоре после возвращения Вани в дом ребенка. Контраст между обоими заведениями просто поражал. Неужели центр и дом ребенка № 10 существуют в одном и том же городе? В центре к Ване впервые отнеслись как к человеку. Ни на одном из врачей не было белого халата. На рубашке директора красовалась надпись: “Все дети обучаемы”. Ване дали время оглядеться, освоиться в новой обстановке и только потом предложили поиграть со счетами. Ему нравилось прикасаться к гладким деревянным шарикам, и врач разделял его радость. За каждую осмысленную фразу его горячо хвалили. В первый раз в жизни Ваня имел дело с кинезотерапевтом, который растягивал его на большом резиновом мяче. В конце занятий логопеды пригласили его выпить чаю — из настоящей фарфоровой чашки с блюдцем — и предложили самостоятельно положить в чай сахар. Разве могло это сравниться с кормежкой из бутылочки через железные прутья? И мы впервые воочию увидели, какой могла бы быть его жизнь. Наблюдая за истощенным семилетним мальчишкой с ногами-палочками, я пыталась представить себе реакцию на его чудовищное состояние со стороны человека, не знакомого с российскими реалиями. Такой человек первым делом поразится, почему никто из сидящих за столом экспертов не бросается к телефону и не вызывает полицию, чтобы сообщить о жестоких издевательствах над ребенком. Однако все присутствовавшие на чаепитии знали, что подобное обращение с Ваней одобрено государством и не противоречит ни одному закону. В государственных учреждениях принята следующая точка зрения: если ребенок болен физически или умственно, то никто в этом не виноват. Всех детей с отставанием в развитии здесь торопятся записать в имбецилы и махнуть на них рукой — слабоумие неизлечимо. Разумеется, мы, собравшиеся в тот день за чашкой чая, знали, что это совсем не так, — сама система превращает одаренного ребенка в истощенного инвалида”. Если кто и уделял Ване внимание в доме ребенка, то только волонтеры. Вика попросила свою подругу Асю дважды в неделю давать Ване и Андрею уроки. Оба мальчика впервые чему-то регулярно учились. Ваня узнавал названия цветов и времен года, быстро запоминал русские народные сказки. Через два месяца он буквально преобразился. Сэра побывала на одном из уроков. В тот день Асе разрешили воспользоваться комнатой, где была установлена шведская стенка, зеркало во всю стену и перекладина для детей. Ковер, на который явно не ступала нога человека, без слов говорил об истинном предназначении комнаты — служить показухой. Несмотря на то что мальчики всю жизнь провели в доме ребенка, в этой комнате они не были ни разу и смотрели на нее, как на пещеру Аладдина. “Я была поражена, — вспоминает Сэра, — как решительно дети выразили свои пристрастия. Ваня быстро сообразил, что ему нравится, а что нет. Вот он забрался на перекладину, перекувырнулся на ее другую сторону, перевернулся спиной назад. Он как будто испытывал свои силы. Ася окликнула его, и он ответил: “Сейчас!” Закончил свое упражнение и присоединился к ней”. Мальчики активно исследовали незнакомую комнату, словно в ускоренном режиме проходили все те стадии развития, которые пропустили за неимением нужных условий. Они получали удовольствие, проделывая все то, чем обычно развлекаются двухлетние дети: подпрыгивали у взрослых на коленях, вытаскивали игрушки из ящиков и складывали их обратно. Ваня заинтересовался стоявшим на маленьком столике отключенным телефоном. Сэра сделала вид, что звонит Вике, и попыталась вовлечь в игру Ваню. Однако с ним этот номер не прошел. — Сэра, этот телефон сломан, — заявил он. — Я не могу разговаривать с Викой! Потом Ася запела песенку, и Ваня, бросив прочие занятия, быстро-быстро пополз к ней. Он даже подхватил припев, в котором были такие слова: “Я проснулся”. Ваня стремительно развивался, но в доме ребенка ничего не менялось. Никто не спешил организовывать для него медицинскую помощь. Через посредничество еще одной благотворительной организации, основанной мамой ребенка с ДЦП, Сэра записалась на прием к главному врачу больницы № 58, специализировавшейся на детском церебральном параличе. Ваня занимался физическими упражнениями и вполуха слушал сказку, которую рассказывала Ася, когда в комнату вошла отвозившая его в интернат Вера и села за стол в углу. Сэра напомнила ей, что через два дня повезет Ваню в больницу. Вера, кажется, обрадовалась. Она объяснила Сэре, у кого получить результаты анализа крови. Сэра показала на Андрея: — Хорошо, что он едет во Флориду, верно? Вот бы и Ваню отправить за границу. — Еще бы! Тем более что на него уже пришла путевка в тридцатый интернат. На следующий месяц. — Тридцатый интернат? — Сэра пришла в ужас. — Это же страшное место! Все равно что вернуть его туда, откуда он едва выбрался! Ваня внимательно прислушивался к разговору женщин. Поняв, что речь идет о нем, он замер. Мальчик, еще минуту назад лучившийся счастьем, вдруг превратился в маленького озабоченного старичка, вынужденного полагаться лишь на самого себя. Вернувшись домой, Сэра снова и снова возвращалась мыслями к демаршу Веры, словно бы невзначай сообщившей ей трагическую весть. Ваня едва оправился от девятимесячного пребывания в одной психушке, а теперь его хотят отправить в другую — на свалку для списанныхдетей. Вера явно была травмирована, когда отвозила Ваню в интернат для душевнобольных. Она беспокоилась о мальчике и в душе желала ему добра. Но попытаться вмешаться в его судьбу — нет, это ей и в голову не приходило. Оставался единственный выход. Пока Ваня будет находиться в больнице, ему ничего не грозит. Значит, надо, чтобы он переждал там опасное время, в течение которого дом ребенка будут “очищать" от детей, распределенных по психушкам. Два дня спустя Ванины ножки тщательно обследовал импозантный мужчина с пышной гривой седых волос — главный врач больницы № 58. Эта больница считалась лучшей в Советском Союзе по реабилитации детей с церебральным параличом. Сэра была уверена, что в ней налажено почти конвейерное производство: детишек стайками привозят на колясках, а через несколько недель они выходят на своих ногах. Больница и вправду оказалась большая, однако ни людей, ни следов активной деятельности в ней почти не наблюдалось. Бесконечные пустые коридоры и палаты без единого пациента. Несмотря на обилие просторных незанятых помещений, Ваню главный врач осматривал в коридоре. Подобно своим коллегам во всем мире, он был уверен в превосходстве хирургических методов над нехирургическими и сказал, что готов оперировать Ваню. — Почему вы его раньше ко мне не привезли? — сурово спросил он. У молодой массажистки из дома ребенка, сопровождавшей Ваню в больницу, на лице не дрогнул ни один мускул. Она не считала, что состояние Вани на ее совести. Гораздо позже Сэра узнала, что это был не первый визит Вани в больницу № 58. Именно сюда привозила его мать, возлагая надежды на здешних врачей. И ничего от них не получила. Именно здесь она услышала от санитарки: “Родила бог знает кого, а мы теперь с ним валандайся”. Несколько дней спустя Ване была сделана первая операция. Логично было ожидать, что в первоклассной клинике и уход за пациентами окажется на высоте. По крайней мере, Сэра в этом не сомневалась, — вероятно по своей наивности. Вот почему она не сразу отправилась навестить своего подопечного, опасаясь, что в больнице на ее приход посмотрят косо. Однако подруга, сын которой родился с церебральным параличом и которая хорошо знала эту больницу и ее порядки, прямо-таки отчитала ее за то, что она оставила Ваню одного после операции. Сэра позвонила Вике, и они договорились на следующий день навестить Ваню. По дороге в больницу они остановились у дома ребенка и прихватили Валентину Андреевну, которая доработала свою смену и уже надела красивое синее пальто и шляпу в тон. Сэра забрала огромный физиотерапевтический мяч, который купила для дома ребенка, в первую очередь для Вани, но которым никто не пользовался. Мячу предстояло сыграть роль волшебного ключика, отпирающего двери в палату перед тремя мушкетерами в юбках, очарованными Ваней и не жалевшими сил, чтобы изменить его судьбу. В машине Валентина Андреевна распаковала подарок, который приготовила для Вани, — оранжевокоричневый свитер, связанный из остатков шерсти. Она вышила на нем “Ваня Пастухов”, чтобы свитер не пропал в больнице. Из своей нищенской зарплаты — около сорока долларов в месяц — она сумела выкроить деньги на яблоки, печенье и пластмассовую игрушку. Огромный мяч привлек к ним внимание охранников, которые преградили им дорогу. Вике пришлось звонить в отделение и просить, чтобы их пропустили. Она привезла с собой иностранную делегацию с дорогим медицинским оборудованием, бестрепетно заявила она. Встретить их вышел главный врач отделения. Вел он себя довольно вежливо. Сэра вручила ему мяч. И он исчез вместе с мячом, чтобы вернуться несколько минут спустя, но уже не доктором Джекилом, а мистером Хайдом. — Кто вам разрешил посещать этого мальчика? — с ходу накинулся он на Вику. — Он перенес операцию. Ему не нужны никакие посетители. Вы ему не мать. К таким больным допускается только мать. Он так разбушевался, что Сэра решила вмешаться. — У мальчика нет матери, — сказала она. — А Вику он любит больше всех на свете. Пока продолжался этот спор, Сэра уголком глаза заметила, что Валентина Андреевна надевает белый халат и шапочку, которые носила в детском доме. Этот нехитрый обман позволил ей прошмыгнуть мимо ретивого доктора прямо к Ване в палату. После бесчисленных препирательств было решено, что Ванину кровать выкатят в коридор, где с ним смогут побыть все три “нематери”. — Почему доктор так странно себя ведет? — спросила Сэра пробегавшую мимо медсестру. — Да он всегда такой, — пожала та плечами. — Мы зовем его доктор-психопат. Из коридора посетительницы отлично видели, что в каждой палате с детьми сидели мамы. Они ухаживали за ними, кормили их принесенной из дома едой, читали им книжки. Ваня был всего этого лишен. Он не был центром чьей-то материнской вселенной. Естественно, Ваня был рад повидаться с Сэрой, Викой и Андреевночкой, хотя из-за боли в ногах у него хватало сил лишь на слабую улыбку. Посетительницы мрачнели на глазах, понимая, как одиноко ребенку в больнице без матери. Пока они стояли рядом с кроваткой, подошла медсестра и проверила, хорошо ли держатся прокладки между пальчиками на ногах. Но не проронила ни слова. “Когда я поближе познакомилась с больницей, — рассказывала Сэра, — я поняла, что вся система ее функционирования рассчитана на то, что у ребенка есть мать. Дети с мамами могли посещать бассейн и заниматься послеоперационной гимнастикой. Ваня же был предоставлен самому себе. И опять нам с Викой пришлось мобилизовать добровольцев для помощи мальчику. Вика распределила дежурства между прихожанами своей церкви, а я отыскала двух студентов, у которых был годичный перерыв в занятиях”. Однако и Ваня не полагался на волю случая. Он подружился с Эльвирой — красавицей с черными как вороново крыло волосами, своей ровесницей, тоже сиротой. Он совершенно очаровал маму одного из соседей по палате, и она стала подкармливать их с Эльвирой домашней едой и читать им вслух. Однако самым большим достижением Вани стало то, что он убедил главного врача пересмотреть свой диагноз. Тот признал его “совершенно нормальным мальчишкой”. К сожалению, в судьбе мальчика, находящегося под опекой государства и не имеющего родителей, которые могли бы за него побороться, отмена страшного диагноза мало что меняла.12 Март 1997 года Гензель и Гретель
Ваня аж взвизгнул от радости, когда Сэра и Вика принялись переустраивать палату, которую он делил с Эльвирой. Тумбочки они сдвинули в один ряд. Затем начали носить из коридора стулья и расставлять их по обе стороны импровизированного стола. Ваня всполошился. — Стулья нельзя передвигать, — испуганно предупредил он Сэру и Вику. — Вас выгонят. Вика взъерошила ему волосы: — Не бойся, Ваня. Сегодня особенный день. Нам разрешили. И почему же этот день особенный, не понял Ваня. Сэра поставила перед мальчиком большую сумку. — Вот, Ваня, доставай скатерть и салфетки. — Ваня принялся рыться в сумке, которая оказалась наполнена удивительными вещами, никогда им прежде не виданными. Первой он вытащил коробку с разноцветными резиновыми штучками. — Что это такое? — Вот молодец, ты нашел шарики. Сейчас мы их надуем. Потом ему попалась красивая жестяная банка. Он открыл ее и ахнул: в банке лежало шоколадное печенье. Рука сама потянулась к лакомству. Ваня сунул одно печенье в рот и тут же поднял вверх виноватые глаза. Сэра с Викой рассмеялись: — Ничего, Ваня. Одно ты можешь взять. Ведь сегодня твой день рождения. Ваня жевал печенье и вспоминал, где он слышал это выражение — “день рождения”. Конечно, в доме ребенка. Воспитательницы пили чай, ели торт и говорили про чей-то день рождения. Но ведь дни рождения бывают только у взрослых. Неужели у детей они тоже бывают? Тем временем Сэра вынула бумажную скатерть. Она была голубая и разрисована машинками. Следом появились салфетки и тарелки с таким же рисунком. Потом наступила очередь Вики. Она аккуратно разворачивала какой-то сверток. — Смотри, Ваня, что я тебе принесла. Это пирог. Вообще-то раньше я никогда не пекла пирогов. Но этот пирог особенный. Он так и называется — именинный. Стол был накрыт. Кроме печенья и пирога, на нем красовались порезанные дольками яблоки и бананы, стояли пакеты с разными соками. И тут Ваня заметил застывших в дверях двух медсестер, которые с неодобрением наблюдали за происходящим. Ему опять стало не по себе. — Нам не разрешают приносить еду в палату. За это ругают. — Не волнуйся. У нас праздник. — Сэра проследила за его взглядом и успокоила сестер: — Мы все за собой уберем. Никакого беспорядка не будет. — Не забудьте вернуть мебель на место. Вика начала надувать шары. Ваня смеялся, глядя на ее раздутые покрасневшие щеки. Потом она остановилась передохнуть: — Сегодня тебе исполнилось семь лет. Ты еще ни разу не справлял свой день рождения. Поэтому мы будем праздновать за все те дни, о которых ты даже не знал. — Она надула все шарики и привязала их к кроватке Вани. — Я пригласила всех твоих друзей — всех, кто тебя навещал. В открытую дверь Ваня увидел знакомое лицо. Это была Ольга, подруга Вики, которая раз в неделю приходила к Ване и читала ему книжки. — Ольга! — крикнул Ваня. — У меня сегодня день рождения. — Поздравляю! — радостно сказала Ольга и наклонилась его поцеловать. Потом она попросила его посидеть тихо, чтобы она могла повесить ему на шею деревянный крестик. Ольга подарила Ване большой пакет со сладостями и сказала, чтобы он поделился с другими детьми. Скоро появились еще две Викины подруги. Одна принесла торт. — Счастливчик ты, Ваня, — воскликнула Вика. — Этот торт называется “Птичье молоко”. Я в детстве этот торт просто обожала. Но взгляд Вани уже переметнулся на вторую гостью, которая что-то искала в своей вязаной сумке. Ваня едва сдерживал нетерпение. Наконец показалась ярко раскрашенная деревянная лошадка. Честно говоря, Ваня предпочел бы машинку, но он все равно продолжал улыбаться, наслаждаясь всеобщим вниманием. Вдруг зазвучала английская речь: — Эй, у кого тут день рождения? Это мы. — Барник! Эмили! — радостно завопил Ваня при виде английских студентов. Барни достал из рюкзака маленькую пластмассовую коробочку. Ваня достал из коробки бейсболку, внимательно посмотрел на нее и вернул обратно: — Барник! Это же твоя бейсболка. — А теперь она твоя. Она так тебе понравилась, что я решил ее тебе подарить. И он надел ее Ване на голову. Тем временем Эмили осторожно ввела в комнату прелестную черноволосую девочку. Ножки у девочки были залеплены пластырем. — Эльвира, иди сюда! Садись рядом со мной! — пригласил Ваня подружку. Эльвира медленно переставляла несгибающиеся ножки. На личике у нее застыло выражение решительности. Эмили шла сзади, готовая в случае чего подхватить девочку, и направляла ее шаги в сторону Вани. Вика подала ей букет гвоздик. С недетским самообладанием, ни разу не поморщившись от боли в ногах, Эльвира вручила цветы Ване. И тут, словно по волшебству, палата заполнилась дюжиной малышей в колготках и застиранной одежонке. Среди медсестер пронесся слух, что у сирот намечается праздник, и всех представителей этого племени они притащили в Ванину палату. В глазах Сэры заметался ужас. — Угощения у нас хватит, а вот стульев явно недостаточно. И она отправила Барни на поиски стульев для пирушки веселых нищих. Прежде чем дети набросились на шоколадное печенье, Вика хлопнула в ладоши: — Подождите немножко! Сначала споем “Каравай”! Взрослые быстренько поставили детей вокруг Вани. Ваня стоял посередине, поддерживаемый ходунками. Взрослые запели про каравай, который испекли на именины. — Вот такой вышины! — пела Вика, высоко поднимая руки, и дети тоже, как могли, тянулись вверх. — Вот такой нижины! — Вика присаживалась на корточки, и все следовали ее примеру. — Вот такой ширины! В эту минуту в комнату вошел еще один робкий малыш и был принят в круг. — Вот такой ужины! Все приблизились к Ване и вместе запели: — Каравай, каравай, кого хочешь выбирай! Выслушав подсказку Вики, Ваня сказал: — Я люблю, конечно, всех, но… — Наступила пауза. Ваня медленно обводил взглядом всех, кто стоял в кругу. Дети затаили дыхание. — Но Эльвиру больше всех! Они обменялись улыбками и поменялись местами. Теперь в центре была Эльвира, которую все еще поддерживала Эмили. Игра продолжалась, пока каждый малыш не побывал в центре и не сыграл роль каравая. Круг все расширялся, потому что стоявших под дверью детишек тоже приглашали в игру. К ее концу иностранцы узнали по крайней мере несколько новых русских слов. Потом Вика пригласила всех за стол. Детей рассадили. Вика, воткнув в пирог семь свечек, зажгла их и попросила Ваню задуть. Правда, она не предупредила его, что надо задувать все свечи разом, а Ване прежде не приходилось бывать на днях рождения. Неторопливо и осторожно он стал задувать свечки одну за другой. Тогда Вика зажгла свечи вновь, а Ваня задул их все сразу. Он был так горд собой, что хотел снова и снова задувать свечки, но Вика объяснила, что теперь он должен загадать желание — настоящее, серьезное желание. И принялась резать пирог, следя, чтобы каждому из неожиданно разросшегося числа гостей досталось по кусочку. Когда угощение было съедено до крошки, Сэра взялась за сумку с подарками, каждый из которых был аккуратно подписан. Она вручила Ване самый большой сверток. У мальчика загорелись глаза, стоило ему снять бумагу и увидеть вожделенную машинку — зеленый “ягуар”, на кузове которого желтой краской было выведено его имя, чтобы никто не посягнул на игрушку. — А можно я тоже подарю ему подарок? — заговорила маленькая девочка. Сэра протянула ей небольшой пакет, чтобы она вручила его Ване. Увидев это, все эти дети, у которых никогда в жизни не было ничего своего, стали требовать, чтобы им тоже дали возможность подарить Ване подарок. Каждому хотелось принять участие в этом радостном действе. Ваня принимал подарки и всем гостям, ковылявшим к нему на неустойчивых ножках, говорил спасибо. Потом все хором спели веселую песенку о дне рождения на английском языке. Потом подруга Вики, желая Ване долгой жизни, глубоким голосом спела церковный гимн. И наконец, по Ваниной просьбе Барни поставил пленку с африканской танцевальной музыкой. Викина мечта осуществилась. Праздник удался на славу. Через два дня, когда Барни и Эмили пришли снова, от подарков не осталось и следа, однако никто не мог украсть у Вани воспоминание о первом празднике в честь дня его рождения. Ваня и Эльвира сидели в больничной столовой за столиком, предназначенным для детей из детских домов, и ждали ужина. Нянечка поставила перед ними по тарелке и положила по алюминиевой ложке. На тарелках лежало по горстке холодного риса, немного переваренной морковки и по куску мяса. Ни ножей, ни вилок детям не полагалось, а нянечки, стоявшие кругом со сложенными на груди руками, помогать детям не собирались. — Посмотри на это мясо, — прошептал Ваня, обращаясь к Эльвире. — Похоже на твой коричневый ботинок. Эльвира хихикнула. Сидя над своими тарелками, Ваня и Эльвира завороженно смотрели на соседние столики, за которыми детишек заботливо кормили мамы. Эти мамы отвергали больничную еду и приносили с собой домашний супчик, мясные пирожки и блинчики с творогом. Им даже разрешали подогревать еду, отчего в столовой витали волшебные ароматы. Одна мама резала яблоко и с любовью клала кусочки в рот малышу. Ваня и Эльвира возили мясо по тарелкам и мечтали, чтобы чья-нибудь мама сжалилась над ними. Одна из мам была очень доброй, читала им книжки и даже время от времени угощала их чем-нибудь вкусненьким. Но в тот день ее не было. Через десять минут тарелки с холодной едой были убраны, и детей повезли обратно в палаты. — Ты видела, что мама принесла Саше на ужин? — спросил Ваня. — Да. Шоколадку! — Не глупи! Мамы не дают детям на ужин шоколадки. — Я видела серебряную обертку. Значит, это шоколадка. — А я видел, что внутри было что-то белое. Может, сыр? — Если бы у меня была мама, — заявила Эльвира, — она давала бы мне шоколадки и на обед и на ужин. Она давала бы мне все-все. — А если бы у меня была мама, она бы испекла мне пирог. Не маленький, а большой-большой. С мясом и… и… и с картофельным пюре. — Ты что, в пирогах пюре не бывает. — Слушай, Эльвира. — Ванино лицо приняло то озорное выражение, которое появлялось на нем, когда он затевал один из своих больничных розыгрышей. — Врач идет! Лежа в кроватке, он начал из стороны в сторону двигать плечами, копируя размашистую походку взрослого мужчины. Глянув сквозь прутья кроватки, он к своему удовольствию убедился, что Эльвира подхватила игру — оба они превратились в важных докторов, совершающих обход больных. — Доктор Эльвира, как сегодня состояние больного Слезкина? — спросил Ваня, старательно изображая начальственные интонации. Эльвира, услышав фамилию самого нелюбимого доктора, взвизгнула от радости. — Очень плохое, — ответила она глубоким грудным голосом, покачивая головой и хмурясь. — У него нет никакой положительной динамики. — Совсем никакой? Но мы же вчера сделали ему два укола! — Это очень сложный случай! — сказала Эльвира. — Что бы нам еще сделать? Может быть, три укола? — Этого мало! — произнес Ваня. — Я прописываю больному Слезкину… — Он сделал драматическую паузу. — Пять уколов в день! Эльвира хихикнула, и оба безудержно расхохотались. — Ваня, больше не смеши меня. Я хочу писать, а нянечка еще нескоро придет. — Тогда я почитаю тебе книжку. — Ваня схватился за прутья и сел на кровати. Потом протянул руку и взял с тумбочки старую потрепанную книгу. Раскрыл ее и сделал вид, что читает, подражая Ольге и Вике: — Давным-давно жил на свете кузнец с женой, и у них была дочь-красавица Василиса. — Какая она была? — Не перебивай. Я читаю. Ване хотелось быть похожим на строгого взрослого человека. И все же он украдкой поглядел на Эльвиру: — У нее были прекрасные длинные черные волосы. Но однажды случилась беда. Умерла ее мама, и папа взял в жены злую мачеху. Она очень плохо обращалась с Василисой. А своих двух дочерей баловала. Вот как-то кузнец ушел в город искать работу. Они были такие бедные, что жили на опушке темного-претемного леса. Перед уходом он наказал жене, чтобы не пускала детей в лес, потому что там живет злая Баба-яга, которая ест детей. — А какая она, эта Баба-яга? — У нее длинный-предлинный нос, такой длинный, что кончиком достает до подбородка, и еще у нее железные зубы, острые-преострые. А дом у нее стоит на курьих ножках, — повторял Ваня слова, которые запомнил наизусть. — А что было потом? Ваня посмотрел на открытую страницу: — Мачеха приказала Василисе идти в лес по ягоды. И Василиса заблудилась. — Ой, нет! Там же Баба-яга. Она же поймает Василису. — Правильно. Только Василиса вышла к дому Бабы-яги, как деревья у нее за спиной сомкнулись. А из окошка высунулась Баба-яга… — Не надо, не читай больше! — попросила Эльвира. — Я знаю конец. Василиса убежит. А потом выйдет замуж за принца. И наденет серебряное платье. — Откуда ты знаешь, что оно серебряное? В книжке про это ничего нет. — Знаю, потому что это мой любимый цвет. — Ну, тогда хватит. Я тебе почитаю другую книжку. Эту ты не знаешь. Она называется “Золотая рыбка”. Давным-давно жил на берегу моря бедный рыбак, — начал рассказ Ваня. — Однажды он забросил в море невод и вытащил маленькую рыбку. Рыбка была золотая и вся сияла. И она заговорила с рыбаком человеческим голосом. Я слишком маленькая, чтобы есть меня на ужин, сказала она. Отпусти меня обратно в синее море, и я исполню любое твое желание. Рыбак сказал, что у него все есть и ему ничего не надо. Он отпустил рыбку, а когда пришел домой, жена стала его ругать и обзывать за то, что он ничего не попросил. Она сказала: “Отправляйся обратно и попроси у нее большой замок, полный золота". Но Эльвире надоело слушать. — Ваня, давай лучше тоже загадывать желания. Пусть у меня будет много-много шоколада! — А у меня — пирог. Как тот, который Вика приносила мне на день рождения. — А у меня — рюкзак, как у Барни, а в нем — кошелек с деньгами. — А у меня — автомобиль! И я бы его водил. — Ваня, а чего ты хочешь больше всего на свете? — Сначала ты скажи. — Нет, ты. — Нет, ты. Они замолчали, словно появившиеся у них мысли было слишком больно делить даже с другом. В больнице им стало ясно, чем они отличаются от остальных детей. У остальных детей были мамы и папы, которые покупали им вкусную еду, утешали их, когда им было больно, носили их в туалет, целовали их и желали им спокойной ночи.13 Апрель — сентябрь 1997 года Коньяк и шоколад
Восемь долгих месяцев миновали с тех пор, как Линда Флетчер прочитала о Ване в “Дейли телеграф”, и вот она приехала в Москву. За это время Ваня из психушки вернулся в дом ребенка, из дома ребенка попал в больницу и в конце концов оказался в детском санатории № 26, здание которого притаилось в глубине московского парка. Системе было плевать на Ванины привязанности. Едва он подружился с Эльвирой, как их разлучили и Ваню отправили в санаторий. Никто не мог ему сказать, увидятся ли они еще хоть раз. Может, обоих снова положат в больницу № 58? Пока в его жизни единственным постоянным фактором оставалась группа поддержки, которая следовала за ним, куда бы ни забросила его судьба. Иногда им требовалось время, чтобы его разыскать, но, так или иначе, все устраивалось. Линда, прежде никогда не покидавшая Британских островов, преодолела все трудности. Увы, Москва показала ей себя не с лучшей стороны. Сходил зимний снег, на улицах было слякотно, хотя весна основательно запаздывала. Вика и Сэра повезли Линду на поезде в парк, который оказался березовой рощей. Вика уверенно шагала вперед через мост по грунтовой дороге, что вела к старому помещичьему дому. В санатории № 26 порядки были не такие строгие, как в доме ребенка. Ваню определили в четвертую группу. В приоткрытую дверь было видно, как четверо детишек сидят за столом и едят суп из мисок. Ваня сидел спиной к двери. Несмотря на то что у него уже отросли волосы и ему никто не давал кислый виноград, Линда мгновенно узнала мальчика с фотографии. И направилась прямо к нему. Ваня обернулся и, увидев Линду, расцвел в улыбке. Его взгляд без слов говорил: “Наконец-то ты пришла за мной”. С первого мгновения они нашли общий язык. Несколько минут спустя Линда уже сидела на ковре, держала Ваню на руках и крепко обнимала его. А Ваня, нисколько не смущаясь, прижимался к ней. Пока она говорила с Викой и Сэрой, он рассеянно крутил на пальце прядь ее волос. Вика смотрела и радовалась, что ее подопечный так быстро привязался к своей будущей маме. Порывшись в сумке, Линда достала крепкие кроссовки и надела их на Ваню вместо розовых ботинок. Вика известила сотрудников санатория, что Линда — будущая мама Вани, и те с неохотой разрешили вывести Ваню за территорию, чтобы мальчик сфотографировался вместе с ней на фоне серебристых берез. Вскоре фотографию повесили на стене в доме ребенка № 10 — как подтверждение начала счастливой Ваниной жизни. Казалось, сами небеса благоприятствовали визиту Линды в Москву. Никто заранее не сговаривался, но в результате удивительного совпадения она оказалась в российской столице в то же время, что и семья Салливан из Флориды, приехавшая с тем, чтобы завершить процедуру усыновления и увезти с собой Андрея. Том работал менеджером в отеле. Его жена Роз воспитывала двоих детей — Джона Дэвида и Сару. Убежденные, что живут правильной жизнью, они и сейчас не сомневались, что поступают по совести, и это дало им силы одолеть российскую бюрократию. Россия встретила их не слишком ласково, но они не жаловались. Наступил день, когда Салливанам предстояло забирать Андрея из дома ребенка № 10. Никогда еще старое здание не принимало стольких гостей сразу. Первой прибыла Сэра, которая и привезла Салливанов. Адель пожелала самолично приветствовать официальных гостей, чтобы никто не смог обвинить ее в отступлении от правил. Следом приехал Алан, рассчитывавший написать продолжение статьи о двух мальчиках. С ним вместе был профессиональный фотограф. Наконец, появились Вика и Линда с Ваней, которому разрешили ненадолго покинуть санаторий, чтобы попрощаться с другом. Встреча двух мальчиков была очень трогательной, ведь они не виделись целых три месяца. — Андрюша, где ты был? — восторженно закричал Ваня. Адель ради такого случая открыла актовый зал. Одну стену полностью закрывала огромная фотография солнечного Средиземноморского побережья с соснами, спускающимися с гор к синему морю. Под фотографией, контрастируя с мрачной обстановкой за стенами зала, по распоряжению Адели поставили накрытый стол с разнообразными салатами и покупными пирогами. Адель суетилась, самолично разнося гостям чашки с уже налитым чаем. Все шло прекрасно — хотя, конечно, не обошлось без казусов. Восьмилетняя дочь Салливанов, не в силах терпеть пропитавший помещение запах вареной капусты, время от времени выскакивала на улицу глотнуть свежего воздуха. Новые Ванины кроссовки, купленные в Лондоне после многочисленных измерений его ножек, мистическим образом исчезли, и он поневоле был обут в старые розовые ботинки. Адель, которая вроде бы угомонилась, но так и не смогла преодолеть глубокое недоверие к иностранцам, что-то настойчиво шептала на ухо Алану. — Похоже, эти Салливаны приличные люди, — говорила она, словно требую подтверждения. Но Алан давно ее раскусил и не поддался на провокацию. — Да, вы совершенно правы… — невозмутимо отвечал он. — Прекрасная христианская семья. — Они ведь не продадут его на органы, как вы думаете? — Побойтесь Бога, Адель? С чего бы им это делать? — Иностранцы всегда так делают. Я в газете читала. Крадут больных русских детей, разрезают их и продают органы для трансплантации. — Адель, да вы только посмотрите на них. Они верят, что Андрей послан им Божьим промыслом и их долг — дать мальчику хороший дом. Алан не стал напоминать Адели, что, если бы не Салливаны, которые увезут мальчика в Америку, Андрея ждала бы медленная смерть в российской психушке. Фотограф стал выстраивать присутствовавших, чтобы сделать общий снимок — в центре две приемные мамы в обнимку с сыновьями, рядом — остальные. Поразительно, но всем сразу бросилось в глаза физическое сходство русских мальчиков и их вновь обретенных родственников. Белокурый кареглазый Андрей был похож на свою новую сестру как родной брат. У Вани были вьющиеся, как у Линды, волосы. Подобно многим детским праздникам, этот тоже закончился слезами. Плакал Ваня, узнавший, что его друг со своей новой семьей уезжает в Америку. — Я буду скучать по тебе, Андрюша, — всхлипывал он. Ему было и грустно, и хорошо — оттого, что все взрослые не отрываясь смотрели на них с Андреем. Особенно грел его взгляд обнимавшей его женщины. Он предчувствовал, что она еще сыграет в его жизни не последнюю роль. Салливаны настояли, чтобы Сэра сфотографировала детей из второй группы. Валентина Андреевна взяла на руки Андрея. Роз обнималась с Аделью, которая радостно улыбалась, наконец-то избавившись от всех своих подозрений. После этого Салливаны унесли Андрея. “И вдруг я услышала горестный плач, — вспоминала Сэра. — Обернувшись, я увидела Машу, которая, как всегда, сидела в ходунках. По щекам девочки текли слезы. У меня не было никаких сомнений: она поняла, что Андрей нашел семью. В ее рыданиях слышался отчаянный призыв: “Возьмите и меня тоже”. Она знала, что ей никогда не стать центром чьей-то вселенной*. Следующие несколько дней были посвящены улаживанию формальностей, связанных с усыновлением Андрея. Для Вани и Линды все тоже пока вроде бы складывалось неплохо. Русский судья без колебаний удовлетворил иск об усыновлении Андрея, в соответствии с требованиями американского законодательства мальчик прошел полное медицинское обследование, и американское посольство немедленно выдало визу. Андрей без особых усилий запоминал английские слова и пристрастился к хрустящим колечкам cheerios. Его новые брат и сестра уже души в нем не чаяли. Салливаны среди прочего засняли на видео, как Андрей открывает для себя Москву. Должен же мальчик знать, откуда он родом! Его свозили на Красную площадь и в Кремль, покатали на речном трамвайчике. Это была экскурсия по родине для ребенка, который понятия не имел, что такое родина. С самого своего рождения, все пять с половиной лет, он видел только четыре стены второй группы дома ребенка № 10 и не только не знал своего города, но даже не слышал о нем. Прощаясь с Линдой, Салливаны настойчиво рекомендовали ей своего адвоката, молодого человека по имени Григорий, которого им, в свою очередь, рекомендовали в американском посольстве. Григорий сделал себе имя как борец с коррупцией в сфере усыновления. Линда встретилась с ним в крошечной комнатке, арендованной в Министерстве внешней торговли, и Григорий рассказал ей о том, какие колоссальные деньги крутятся, смазывая шестеренки международного бизнеса по усыновлению детей из России. Солидное американское агентство за каждого ребенка берет по тридцать тысяч долларов! — Если вы позволите мне представлять ваши интересы, то ни единый цент не будет потрачен на взятки, даю вам слово, — заверил Линду Григорий. Уже пакуя чемоданы перед возвращением в Лондон, Линда еще раз подтвердила свое непоколебимое желание усыновить Ваню. Она уже воспринимала его как члена своей семьи и страшно огорчалась из-за того, что он не получал прописанных врачом ежедневных сеансов физиотерапии. Кроме того, ее беспокоили возможные осложнения с разрешением на усыновление со стороны британских властей. Но ничего, успокаивала она себя, она поговорит с родственниками, они учредят специальный фонд и соберут необходимые несколько тысяч фунтов стерлингов. Прошло десять дней после отъезда Линды, и вот рано утром Алана разбудил телефон. Звонили из лондонского офиса международного отдела газеты: — Ваш парень опять на первой странице! Снова будет то же самое? В прошлый раз мы несколько недель не знали, куда деваться от читательских звонков! — Можете не волноваться, — ответил Алан. — Больше я писать о нем не буду. Он переезжает в Англию. Пусть им теперь занимается отдел внутренних новостей. Еще через полчаса позвонила Линда. Ее голос дрожал от волнения: — Фотография просто огромная! Там Ваня с Андреем, я, а чуть позади Вика. Ваня со своими кудряшками прямо ангелочек! Больше всего ее поразило, что Ваниной истории газета отвела больше места, чем переезду Тони Блэра на Даунинг-стрит, 10 и несанкционированному проникновению посторонних в Букингемский дворец. На внутренних страницах было напечатано еще несколько снимков, в том числе фото Вани, наголо обритого в психушке. Под статьей приводился номер банковского счета для перечисления благотворительных взносов. И потек денежный ручеек. В фонд поступали и пятифунтовые купюры от небогатых пенсионеров, и чеки от более состоятельных читателей. Все хотели помочь Ване обрести новую жизнь… Популярность Вани в Англии все росла, а в России тем временем продолжалось его лечение. Весна сменилась летом, и из санатория № 26 мальчика снова перевезли в больницу № 58. Ему предстояла еще одна операция. Выписали его в сентябре и вернули в дом ребенка. В общей сложности он пролежал в больнице девять месяцев. Сэра ломала себе голову, как отблагодарить врачей и весь персонал за то, что они сделали для Вани. Но главное, ей нужна была уверенность, что они не откажутся принять Ваню для дальнейшего лечения. Они уже получили мяч для физиотерапии, а один удачливый доктор — телевизор в свой кабинет. Вика предложила поступить просто: взять конверты, положить в каждый по пятьдесят долларов и раздать сотрудникам больницы. Но мама одного ребенка с церебральным параличом отговорила их от этой затеи. Наличные им родители больных детей и так несут, сказала она, еще не хватало с сирот деньги брать. Устройте для них чаепитие с тортом — вот это будет в самый раз. Рано утром Алан и Сэра отправились в “Прагу” — знаменитый ресторан, при котором работала не менее знаменитая кулинария. В давние времена это помещение с канделябрами и мраморным полом было по-настоящему шикарным. Теперь полы вытерлись и потемнели от грязи, да и инкрустированные прилавки утратили былой блеск. Тем не менее прогресс был налицо. Появилась блестящая кофеварка, из которой кофе разливали в пластиковые стаканчики. Странно, но вкусом кофе — терпкий, с оседавшей на дне чашки обильной гущей — мало чем отличался от того, что подавали тут в советские времена. Потратив все наличные деньги, Алан и Сэра купили самый большой шоколадный торт “Прага”, две огромные коробки шоколадных конфет недавно приватизированной фабрики “Красный Октябрь” и несколько плиток шоколада для детей. Эти дары предназначались сестрам и нянечкам. Открытым оставался главный вопрос — что преподнести хирургу. Это был вспыльчивый человек, любивший дорогие вещи — к сожалению, о том, что он большой ценитель сигар, они узнали слишком поздно. Очевидно, ему требовалось нечто особенное — не водку же ему нести! Алан выбежал из кулинарии, нашел ближайший банкомат, получил в нем кучу рублей и вернулся к винному прилавку. Он выбрал элитный коньяк. Наверняка хирургу понравится. Он полюбит Ваню и в будущем без всяких проволочек положит его к себе в отделение. Довольные тем, что вроде бы всем сумели угодить, Алан и Сэра поехали в больницу. Они договорились встретиться с Викой у входа, но та, как всегда, запаздывала. Сэра и Алан поднялись на третий этаж и миновали несколько палат с пустующими кроватками. Больница казалась безлюдной. Прежде чем идти к Ване, они решили повидаться с невропатологом. Невропатолог сидела в просторном кабинете с большим телевизором. Ни одного пациента ни в кабинете, ни возле него не было, словно работа врача подошла к концу и все дети с церебральным параличом уже получили свою порцию внимания. При упоминании Ваниной фамилии невропатолог произнесла небольшую речь явно обнадеживающего содержания — на памяти Сэры и Алана это был первый медик из государственного учреждения, настроенный столь оптимистично. Врача поразила способность Вани говорить длинными фразами. Она даже осмелилась назвать настоящую причину его отставания в развитии — полную заброшенность ребенка как в плане общения, так и в плане обучения. — Особенно отрадно, — продолжала она, — что мальчик быстро прогрессирует. Она действительно рассуждала о Ване как о человеке, имеющем перспективы на будущее. В отличие от сотрудников дома ребенка и психушки больничные врачи позволили себе увидеть в Ване настоящую живость ума. Невропатолог призналась, что они с коллегами убедили главного психиатра больницы повнимательнее присмотреться к Ване. — Мы пересмотрели его диагноз, — с гордостью сообщила она. — Поменяли имбецильность на дебильность, так что со следующего года он сможет учиться в школе. Сэра пообещала передать эту добрую весть женщине, которая намерена усыновить Ваню, и, пользуясь моментом, вручила врачу коробку шоколадных конфет, в русском народном стиле расписанную жар-птицами и тройками. Тем не менее встреча закончилась не совсем радостно. — Мы ждем Ваню в декабре, — сказала невропатолог. — А до тех пор за ним присмотрят в доме ребенка. Он должен каждый день делать упражнения для ног. — Боюсь, не получится. В доме ребенка за ним никогда не было должного ухода. Невропатолог явно расстроилась. Даже перед собой ей не хотелось признавать жестокую правду о том, что специалисты, работающие в детских домах, не делают ровным счетом ничего. Выйдя из кабинета, Сэра увидела в конце длинного коридора маленького мальчика, лицо которого освещала широкая улыбка. — Сэра! Алан! Посмотрите на меня! — кричал мальчик, двигаясь им навстречу в ходунках на колесиках. Эхо его радостного восклицания отразилось от больничных стен. Он держался прямо, с высоко поднятой головой. Мальчишка, беспомощно ползавший по полу или сидевший на руках у взрослых, исчез без следа. Выздоровление шло медленно и сопровождалось болезненными процедурами, но Ваня весь светился от счастья — ведь он наконец-то мог показать, чего добился. Он оглянулся на Вику, которая опоздала на целый час и теперь стояла у него за спиной и улыбалась. — Ты меня не поймаешь! — крикнул Ваня. — Не поймаешь! Мысленно он уже бежал по коридору. На самом деле он мучительно преодолевал сантиметр за сантиметром. По лицу его было видно, как трудно ему тащить сначала одну неподвижную ногу, потом подволакивать к ней вторую, да еще не забывать при этом толкать металлическую раму ходунков. Но сила его духа не могла не вызывать восхищения. Позднее, измученный упражнениями, мальчик стоял у окна и напряженно всматривался, не приехала ли серая “волга”, которая должна была увезти его в дом ребенка. Простившись с ним и Викой, Алан и Сэра пошли к лифту. Кабина подъехала, двери открылись, и их взорам предстала немолодая, странного вида женщина в зеленой докторской шапочке. Это была Адель. Как ни странно, она лично приехала забирать Ваню. Страшно нервничала из-за того, что опоздала, и что-то бормотала про какие-то похороны, которые ее и задержали. На другой день Вика за чашкой кофе рассказала о возвращении Вани в дом ребенка. Сэра уж и не знала, смеяться ей или плакать. Адель, своими глазами видевшая, как Ваня прощался с сотрудниками больницы и своими ушами слышавшая, как все они дружно желали мальчику полного выздоровления, была неприятно удивлена тем, что в доме ребенка на его приезд никто не обратил ни малейшего внимания и никто не сказал ему ни единого доброго слова. И Адель устроила своим подчиненным разнос — впервые в жизни. — В больнице с ним занимались, учили его ходить! — бушевала она. — И все, все вышли его проводить! А вы! Никто из вас с ним даже не поздоровался! Вика, ставшая невольным свидетелем этой бурной сцены, от изумления разинула рот. Несмотря на проснувшуюся в Адели бдительность и пятидесятидолларовые купюры, призванные сподвигнуть специалистов дома ребенка начать исполнять свои прямые обязанности, Ванина жизнь почти не изменилась. По неизвестной причине его поместили в шестую группу на первом этаже — к двух-трехлетним малышам. Опять ему не с кем было поговорить. Никто из врачей не озаботился продолжением его лечения. Ваня привез с собой специальные приспособления для ног — шины, но в доме ребенка никто не знал, как ими пользоваться, а учиться не желал. Через пару недель Ваня перестал ходить, но всем на это было наплевать. Как-то вечером Алан позвонил Линде. Ваня перенес вторую операцию на ногах, сообщил он. В больнице он, преодолевая чудовищную боль, начал учиться ходить. Сейчас мальчик снова в доме ребенка. Новости из Англии оказались не слишком утешительными. Линда и не подозревала, в какую огромную сумму выльется обследование ее семьи и условий содержания приемного ребенка. В Великобритании такое обследование проводят работники социальной службы, и они же решают вопрос о возможности усыновления. Линда была потрясена, узнав, что они намерены вникнуть буквально в каждую деталь ее быта и вывернуть наизнанку личную жизнь каждого члена ее семьи. Это явно делалось не просто так — в социальной службе не хотели, чтобы она усыновила ребенка из России. Местный совет уже предупредил ее, чтобы она готовила три тысячи фунтов. Чтобы собрать такую сумму, понадобится не один месяц. Линду возмущало столь откровенное противодействие со стороны социальных работников, равно как и их бессовестное любопытство, но что она могла поделать? — А вы не думали о том, чтобы утрясти дело так, как это принято в России? — попытался разрядить обстановку Алан. — Не представляю, о чем вы. Понимаете, это не люди, а какие-то бездушные роботы… Чем их проймешь? — Бутылка коньяка, коробка шоколадных конфет и несколько коричневых конвертов с долларами — обычно это помогает.14 Октябрь 1997 года День сурка
Ване было уже почти восемь лет, а он все еще ждал, когда для него начнется настоящая жизнь. Как и прежде, он проводил время, сидя за столиком в группе с детьми много младше себя. Теперь он был в шестой группе, а не во второй. Но поговорить мог только с одной девочкой — Юлей, которая делила с ним стол, как когда-то Андрей. Правда, разговаривать с Юлей было интереснее, чем с Андреем. Ходить она не умела, зато знала множество вещей и с удовольствием отвечала на Ванины вопросы. Раньше она жила с папой. Но однажды он заснул и больше не проснулся, а она попала в дом ребенка. Больше всего Ване нравилось, когда Юля рассказывала ему, как люди живут в квартирах. У них с папой была собственная ванная комната — только для них. Папа разрешал ей барахтаться в ванне и самой пускать воду. Около кровати стоял ночник, который она включала и выключала, когда хотела. Ваня слушал ее как зачарованный. В больнице Барни и Эмили позволяли ему плескаться водой в раковине, но в доме ребенка об этом нечего было и думать. И он ни разу в жизни сам не включал свет. Если бы ты жил в квартире, сказала Юля, то мог бы по собственному желанию включать и выключать не только свет, но и телевизор. У Вани округлились глаза. Когда живешь в квартире, никогда не бываешь голодным, сказала Юля. Можешь брать хлеба сколько хочешь. Просто ползешь в кухню и берешь его со стола. Кроватки Вани и Юли стояли рядом, и они шептались до поздней ночи. Потом Юля засыпала, а Ваня еще долго лежал без сна, вспоминая ее рассказы и обдумывая каждую подробность. Постепенно его мысли перескакивали на людей, которых он любил, и он пытался представить себе, что они сейчас делают. Первой у него, естественно, шла Андреев-ночка. С ней было проще всего, ведь она находилась наверху, во второй группе. Приходя на дежурство, она обязательно заглядывала к Ване в шестую группу и напоминала ему, чтобы делал упражнения для ножек. Но задерживаться она не могла — торопилась во вторую группу. Еще Ваня с удовольствием вспоминал, как к нему в больницу приходили Барни и Эмили. С ними было весело. Если он говорил Барни, что хочет писать, то тот нес его на руках в туалет, а потом разрешал повернуть кран и побрызгаться в воде. Один раз он так промок, что Барни пришлось чуть ли не бегом нести его впалату и переодевать в сухую одежду. Нянечка ужасно рассердилась и ругалась на Барни. Хорошо, что Барни ничего не понял. Он приехал из Англии, и Эмили тоже. Нянечки и на Эмили кричали, особенно когда она вывозила Ваню на свежий воздух. Но она тоже ничего не понимала. Просто сажала в кресло на колесиках и везла. Самое интересное начиналось, когда Ваня кричал ей: “Быстрее, быстрее!” Эмили переходила на бег. Ваня снова кричал, и Эмили бежала еще быстрее, пока не запыхается. Как они тогда хохотали! А потом Барни и Эмили уехали в Англию. Это очень далеко. Андрей тоже далеко. Его увезли в Америку. Теперь у него есть и мама, и папа, и брат с сестрой. Ваня попытался представить себе квартиру, в которой живет Андрей. Наверное, у него есть кровать, и он спит в ней вместе с братом и сестрой. Но свет выключает, конечно, Андрей. А когда проголодается, ползет на кухню и берет кусок хлеба. Ване вспомнился день, когда Андрей покидал дом ребенка. Ваню все время обнимала женщина по имени Линда, которая привезла ему новые кроссовки. Ваня понял, что она приехала издалека исключительно ради него. Она говорила, что приедет еще. Где она теперь? Потом наступала очередь Эльвиры. Она тоже далеко. Вернулась в свой дом ребенка. Ваня вспомнил, как они рассказывали друг дружке страшные истории. Еще приходила Вика со своими подругами, учила его стихам и читала ему книжки. И Сэра всегда приводила с собой разных людей… Все они теперь далеко. Ваня лежал без сна, а в памяти проплывали знакомые и полузабытые лица. Он повторял про себя забавные имена иностранцев. И в конце концов засыпая. Однажды Ваня сидел за своим столиком и мечтал: хорошо бы пришла Ася. Может, она принесет ему деревянную обезьянку на лестнице, которая умеет сама спускаться по перекладинам сверху вниз? Но тут его отвлекли. В группу зашла Вера. Она только что побывала в новом магазине, открывшемся напротив дома ребенка, и бурно делилась впечатлениями. — Ты даже не представляешь, какие там цены! — восклицала она. — Один тортик стоит больше моей месячной зарплаты. Что ж это творится?! Беседа перекинулась на детдомовские дела, и Ваня навострил уши. Он сразу понял, что речь идет о нем. Его присутствия женщины как будто не замечали. — …англичанка… Помнишь, которая хотела его усыновить? Куда она подевалась? — Не знаю. Уже полгода прошло. За это время все формальности сто раз уладить можно. А от нее ни слуху ни духу. — Ей уж за пятьдесят… Не мама, а бабушка. — И то верно. — О чем только люди думают? В таком возрасте, и усыновлять ребенка! Да и не похоже, чтоб богатая была. Обратила внимание на ее шмотки? — Да уж. Видно, передумала. — И податься ему больше некуда. Женщины продолжали разговаривать, а Ваня сидел, оглушенный услышанным. Только сейчас он осознал, как рассчитывал на Линду. Она приехала издалека специально ради него и обещала вернуться. У мальчика аж живот скрутило. Неужели ему придется ехать в интернат? Даже думать об этом было страшно. Ваня смотрел перед собой, ничего не видя и ничего не чувствуя, пока чьи-то руки не подняли его со стула. Это пришла Адель, чтобы отнести его на еженедельную службу в часовне дома ребенка.15 Ноябрь 1997 года Поиск стрелочника
После приезда Линды в Москву прошло уже семь месяцев, а дело с Ваниным усыновлением не двигалось с мертвой точки. Однажды, когда Сэра была дома, в дверь позвонили. Это была Вика. Она сердито сбивала снег с сапожек. Щеки у нее горели огнем. — Вика, ты что, бежала? Не уверена, что в твоем положении это разумно. Но Вике было не до ее беременности. — Я прямо из дома ребенка. — Она сняла шапку и тряхнула волосами. — Опять снова-здорово? Надоели мне их сюрпризы. Сэра увела ее на кухню и заварила чай. Вика только что поругалась с Аделью. Началось с того, что Адель упомянула о скором появлении комиссии из больницы № 6. Комиссия приезжала освидетельствовать старших детей и поставить каждому диагноз. Не успела Адель договорить, как Вика ее перебила: — Вы же не собираетесь снова тащить Ваню на эту комиссию? Вы не можете позволить им навесить на него еще один ужасный диагноз! У меня вообще такое впечатление, что они намеренно записывают его в имбецилы. Кто же после этого захочет его усыновить? Дети с подобным диагнозом не имели ни одного шанса попасть в списки на усыновление, так что Адель понимала, насколько важно уберечь Ваню от комиссии. Вика не постеснялась напомнить ей, что она обещала защищать Ваню до усыновления. Адель, как всегда, уклонилась от прямого ответа. Она предпочитала не управлять событиями, а предоставлять им идти своим чередом. Только пожаловалась, что из министерства нет никаких вестей об усыновлении Вани. И заметила, что без документов ничего не может сделать для мальчика. В конце концов, Ване уже почти восемь лет, и ей грозят крупные неприятности за то, что она так долго держит его у себя. У Вики внутри что-то оборвалось. — Значит, вы согласитесь отправить его в интернат? — Она уже не сдерживалась. — Чтобы он двадцать четыре часа проводил в кровати? Вы этого хотите для него? — Только не говорите мне, что я его не люблю! — тоже повысила голос Адель. — Под меня и так копают! Знаете, сколько я уже правил из-за него нарушила? Чего вы добиваетесь — чтобы на мое место посадили другого человека? 15 февраля 1996 года. Сэра с Ваней и Андреем в доме ребенка № 10. Снимок сделан за несколько дней до перевода Вани в психоневрологический интернат в Филимонках. (Фото публикуется с любезного разрешения Сэры Филпс.) 8 июня 1996 года. Наспех одетого Ваню приводят в комнату для посещений детского отделения психоневрологического интерната в Филимонках, где его ждут Сэра и Вив. Ваню поддерживает один из пациентов-подростков. (Фото публикуется с любезного разрешения Сэры Филпс.) Июнь 1996 года. Психоневрологический интернат в Филимонках. Ваня кричит и трясет кроватку, силясь привлечь к себе внимание Сергея Колоскова — активиста, боровшегося за права детей. Сергей рассказал об этой случайной встрече с Ваней Сэре, подтолкнув ее срочно заняться спасением ребенка. (Фото из личного архива Алана Филпса.) Август 2008 года. Джон Лагутски со своей матерью Полой на пороге их дома в Бетлехеме, штат Пенсильвания. (Фото из личного архива Алана Филпса.) Март 1996 года. Главврач дома ребенка № 10 Адель. (©Фото Дмитрия Феклисова.) Март 1996 года. Воспитательница кормит детей, которые сидят в намертво прикрученных к манежу ходунках. (© Фото Дмитрия Феклисова.) Март 1996 года. Анна, девочка из шестой группы, получившая коляску. На заднем плане — Адель. (© Фото Дмитрия Феклисова.) 13 июля 1996 года. Ваня и Вика на территории психоневрологического интерната в Филимонках; у Вани на бритой голове — бейсболка “Ред Соке”. (Фото публикуется с любезного разрешения Алана Филпса.) 13 июля 1996 года. Ваня с помощью кислой виноградины делает страдальческое лицо. Территория психоневрологического интерната в Филимонках. (Фото публикуется с любезного разрешения Алана Филпса.) 20 декабря 1996 года. Ваня с Андреем, позирующим с аккордеоном, в доме ребенка № 10. (Фото публикуется с любезного разрешения Сэры Филпс.) Март 1997 года. Ваня на коленях у Вики. Первое в жизни празднование дня рождения. (фото публикуется с любезного разрешения Сэры Филпс.) 15 апреля 1997 года. Ваня с Андреевночкой в санатории № 26 (Фото публикуется с любезного разрешения Сэры Филпс.) Июль 1998 года. Ваня на скамейке перед домом ребенка № 10 в День прощания с Сэрой. (Фото публикуется с любезного разрешения Сэры Филпс.) 23 сентября 1997 года. Больница № 58. Ваня учится ходить после операции.31 августа 2008 года. Джон показывает Алану окрестности города Бетлехем, штат Пенсильвания. (Фото публикуется с любезного разрешения Сэры Филпс.) 1 сентября 2008 года. Джон на крыльце своего дома в Бетлехеме, штат Пенсильвания. (Фото публикуется с любезного разрешения Алана Филпса.) Июнь 2009. Джон и Пола возле своего дома в Бетлехеме, штат Пенсильвания (Фото публикуется с любезного разрешения Маргарет Сандерс)
Сэра налила Вике чаю и попыталась ее успокоить. Адель боится собственной тени, напомнила она ей. Надо просто дать ей пару дней, чтобы она остыла, а потом прийти как ни в чем не бывало. С тортом “Прага". — Сэра, ты не понимаешь. Она меня выгнала. Сказала, что больше не пустит к Ване. Затем, понизив голос до шепота, Вика рассказала еще кое-что. Ей постоянно звонят среди ночи. Она перестала брать трубку и купила автоответчик. Но все равно страшно просыпаться в два часа ночи от щелчка аппарата и знать, что он записывает очередную грязную угрозу. Но самое ужасное, что звонки не прекратились и после того, как она переехала к мужу и сменила фамилию. Женщины еще долго обсуждали, кто бы мог звонить Вике. И что такого она сделала, чтобы навлечь на себя чью-то злобу? Им ничего не приходило в голову, хотя обе считали, что угрозы могут иметь какое-то отношение к борьбе за спасение Вани. Что еще могло сделать ее мишенью недоброжелателей? Никто в доме ребенка ничего не говорил, но Сэра чувствовала — в отсутствие каких-либо подвижек в деле усыновления Вани винят именно ее. Люди поверили, что Ваня едет в Англию, даже повесили во врачебных кабинетах фотографии Вани и Линды. Но бежали месяцы, никаких вестей от потенциальных усыновителей не поступало, и они чувствовали себя преданными. Когда, наконец, пришло письмо от Линды, Сэра попросила Алана отвезти его в дом ребенка и перевести Адели. Адель всегда любила поплакаться ему в жилетку. Но на сей раз она встретила его в штыки. — Зачем вы таскали сюда так много народу? — с места в карьер набросилась она на Алана, мгновенно утратив привычный вид чудаковатой старушки. — Вы мне всю душу вымотали! Я из-за вас последнего здоровья лишусь! Начальство меня поедом ест! Намекают, что я не справляюсь с обязанностями главврача. — Но я никого сюда не таскал, — возразил Алан. Адель погрозила ему пальцем: — И вы, и Сэра, и Вика — все вы себе на уме. — Мы навещали Ваню. Ему нужно общение. Едва услышав имя Вани, Адель потеплела лицом. — Ах, видели бы вы его сегодня в часовне! Он пел псалмы и крестился. Этот мальчик — настоящий ангел. — И она смахнула со щеки слезинку. Несколько минут спустя они с Аланом уже пили чай как старые друзья. Пока разговор не принял неожиданный оборот. Аннека, голландская подруга Сэры, приняла решение усыновить мальчика из дома ребенка. Мальчик родился недоношенным и был признан умственно отсталым. — Винить надо меня. Меня надо винить, потому что я очень хотела, чтобы его усыновили. Не надо было вносить его в списки детей, рекомендуемых для усыновления, — ломая пальцы, говорила Адель. — В чем дело? — не понял Алан. — Он должен быть усыновлен. Это единственный шанс спасти его от интерната. — Вы не понимаете. Мать же голландка. А в Голландии разрешена эвтаназия. Когда он вырастет и все увидят, что он умственно отсталый, его убьют. Такая практика в Голландии. Адель объяснила, что не против отпускать детей в "православные" страны — такие, как Америка или Англия, — но убеждена, что в Голландии ребенку делать нечего. — Голландцы мне не нравятся, — прошептала Адель. Пока Алан пытался вникнуть в странную логику Адели, готовой из-за глупых предрассудков лишить ребенка шанса обрести нормальную семью, та заговорила о Ване: — Мы не можем вечно держать его у себя. В его возрасте детей отправляют в тридцатый интернат. — Постойте, Адель, вы ведь о Ване, верно? Но при чем тут интернат? Я привез вам письмо от Линды. Она сообщает, что наметился некоторый прогресс. Но в Англии такие дела и вправду быстро не делаются. Система должна удостовериться, что Линда достойна статуса приемной матери. От письма Адель отмахнулась: — Этого недостаточно. Мне нужна официальная бумага. И добавила, что комиссия может явиться в любой день, и, если им станет известно, что среди ее подопечных есть семилетний ребенок, она получит нагоняй. — Но, Адель, вспомните, что было в Филимонках! Второй раз такого безобразия допустить нельзя. Алан уже собирался уходить, когда Адель вдруг выпалила: — Я сегодня попросила священника благословить вас. — Как трогательно. — Я попросила священника благословить вас на то, чтобы вы не писали о нас ничего плохого. Покидая приют, Алан терялся в догадках: что бы это могло значить. В своих статьях он ни разу не упомянул ни об Адели, ни о доме ребенка № 10. Он писал лишь о чудовищных условиях содержания Вани в интернате-психушке. С чего вдруг Адель так занервничала? Вернувшись в офис, Алан позвонил Григорию — юристу, нанятому Линдой, а до того успешно провернувшему дело об усыновлении Андрея. В голосе Григория чувствовалась напряженность. Он больше ничем не напоминал того энтузиаста, который во всеуслышание заявлял, что намерен очистить от скверны бизнес, связанный с усыновлением детей. Алан поинтересовался: что слышно насчет усыновления Вани? Есть ли хоть какое-нибудь движение? Потому что в обратном случае Ване грозит очередная психушка. — Моей вины в этом нет, — резко оборвал Григорий Алана. — Я все еще жду документы из Англии. Сколько жду? Восемь месяцев. — А вы не можете состряпать какую-нибудь официальную бумагу для дома ребенка, чтобы там могли сослаться на предстоящее усыновление? — Нет. Так я не работаю. Мне нужны доказательства из Англии, что Линда имеет право на усыновление. Тогда я сделаю официальное заявление. Вечером Сэра позвонила Линде в Англию. Адель получила ее письмо, сказала она, но этого недостаточно. Время идет, и Григорию, чтобы отстоять право Вани оставаться в доме ребенка, требуются официальные документы. Надо поторопить события. Линда объяснила, что местный совет обещал сделать все необходимое за полгода. Но прошло уже восемь месяцев, а сдвигов никаких… Линда подозревала, что английская социальная служба не одобряет усыновления ребенка из чужой страны и сознательно чинит ей препоны. Им нужен только благовидный предлог для отказа. Да вот, только что ей позвонила социальный работник, которая должна была завтра приехать для проведения обследования. Но у нее, видите ли, сломалась машина, так что до следующей недели никого не будет. — А общественным транспортом она приехать не может? — спросила Сэра. — Эти дамы используют любую возможность, лишь бы отвертеться от работы. Социальные работники донимали расспросами и членов ее семьи. Они не пропустили ни одной мелочи, например, раздули до невероятных размеров ее двухлетней давности ссору С дочерью. По их мнению, даже незначительные трения в семейных отношениях грозят превратить усыновленного ребенка в козла отпущения. Сэра слушала Линду, и в ее душе зарождались дурные предчувствия. Когда она положила трубку, в мозгу уже оформилась ужасная мысль: Ваня вряд ли поедет в Англию.
Последние комментарии
12 часов 25 минут назад
12 часов 26 минут назад
12 часов 34 минут назад
12 часов 42 минут назад
13 часов 41 минут назад
13 часов 59 минут назад