Пари под омелой (ЛП) [Марен Мур] (fb2) читать онлайн

Марен Мур Пари под омелой Серия: «Клубничная Лощина». Книга первая

Количество глав: 8 глав + эпилог

Перевод: Julia Ju

Редактура: Ольга Зайцева

Бета-редактор: Киара

Обложка: Ленчик Кулажко

Вычитка: Ленчик Кулажко

Оформление: Ленчик Кулажко

Глава 1

— Квинн, это платье прекрасно сидит на тебе. Оно действительно подчеркивает твои изгибы. Знаешь, ты такая красивая девушка, и, если бы ты только сбросила несколько… — тетя Полли наклоняется и шепчет, не очень тихо, но прикрывая рот тыльной стороны своей руки, ― фунтов, ты была бы просто сногсшибательна.

Сейчас чертов сезон.

— Спасибо, тетя Полли, я, пожалуй, пойду… выпью еще. Было очень приятно поговорить с тобой и наверстать упущенное. Надеюсь, тебе понравится вечеринка! — я поднимаю свой почти пустой бокал и улыбаюсь, как могу, после того как меня практически оскорбили прямо в лицо ответным «комплиментом».

Я думала, что ярко-красное, праздничное платье с завышенной талией из винтажного атласа чудесно подчеркивает мою фигуру, но, как всегда, я всего лишь «красивая» толстушка. У тебя такое красивое лицо, но «ты была бы намного красивее, если бы была немного худее». Поднеся бокал с шампанским к своим ярко-красным губам, накрашенным в тон платью, я допиваю последнюю порцию шипящей жидкости и ставлю пустой бокал на поднос официанта, который проходит мимо меня.

Хотя я иногда скучаю по дому, по сонному, заснеженному городку, в котором выросла, как только я возвращаюсь, то сразу вспоминаю, что именно заставило меня покинуть Клубничную Лощину. Маленький городок, где все сплетничают, все знают друг друга.

Вместо того, чтобы подвергнуть себя еще одному «доброжелательному» нападению со стороны семьи, я хватаю свою шубу из искусственного меха, надеваю ее и отправляюсь за очередным бокалом шампанского. На столике у задней двери полно бокалов, поэтому я беру два в одну руку, хихикаю про себя, когда бокалы громко звенят, и на цыпочках направляюсь в патио, чтобы сбежать от всех.

Свежий воздух и большое количество шампанского — единственный способ пережить эту проклятую рождественскую вечеринку. Единственный способ выжить, оставшись на всю следующую неделю с семьей и их надоедливыми рождественскими праздниками, — это пить все, что попало и когда попало.

Я ненавижу праздники.

На самом деле, я питаю к ним отвращение.

Просто терпеть не могу.

Назовите меня Скруджем. Гринчем. Девушкой, которая ненавидит Рождество.

То, что я вообще оказалась на этой дурацкой вечеринке, объясняется только тем, что в этом году моя мама заставила меня приехать домой на Рождество.

Я была совершенно спокойна, настроившись пережить еще одну нью-йоркскую зиму, смотря повторы «Девочек Гилмор» и избегая семьи, телефона и электронной почты любой ценой. Идеальный отдых от работы, в котором я так отчаянно нуждаюсь.

Но вместо этого я здесь. Провожу целых семь дней с родителями и братом, потому что моя мама ведет крестовый поход, чтобы собрать нас всех вместе на праздники.

О, как это весело… нет.

Хо — черт возьми — хо. Веселья моей заднице.

К счастью, мои часы Apple Watch показывают, что уже после восьми, а это значит, что я смогу улизнуть в ближайшее время, через несколько часов, если повезет. Надеюсь, что значительное количество шампанского, которое я уже выпила, сделает следующие час или два более терпимыми.

Я распахиваю французские двери, позволяя им захлопнуться за мной, и выхожу во внутренний дворик. Идет легкий снег, и здесь холодно, как у ведьмы за пазухой. Но я одна, и тишина — желанная передышка после последнего часа светских бесед с родственниками, которых я почти не помню.

Качая головой, я ставлю бокалы на стол. Обеденный стол и секционный диван на открытом воздухе окружены подвесными обогревателями, а также массивным кострищем в центре, но это нисколько не мешает холоду пробираться сквозь шубу. По коже пробегают мурашки, и я потираю руки, пытаясь побороть холод.

Все лучше, чем там, — говорю я себе.

— Почему ты стоишь на морозе… в этом? — глубокий, хриплый голос, раздавшийся за моей спиной, прерывает мое уединение.

Он тянет последнее слово, в нем звучит высокомерие и бравада.

Не оборачиваясь, я точно знаю, кому принадлежит этот голос. Тот самый голос, от которого у меня по позвоночнику пробегает дрожь другого рода, совершенно не связанная с холодом.

Паркер Грант.

Очаровательный плейбой, красавец-врач, самый востребованный холостяк в нашем родном городе.

И… лучший друг моего брата Оуэна.

Тот самый парень, в которого я была влюблена с самого раннего детства, когда он был неуклюжим высоким подростком, всего на несколько лет старше меня. Парень, которого я рисовала во всех своих тетрадях: мое имя с его фамилией, покрытые сердечками. Первая настоящая влюбленность в моей жизни, и первый, кто впоследствии разбил мне сердце, причем он об этом даже не узнал.

Годы спустя, и даже сейчас, стоит ему только заговорить, и мои бедра сжимаются в безответном предвкушении.

Не то, чтобы я все еще тосковала по нему. Я давно забыла об этой глупой подростковой влюбленности, когда поняла, что никогда не стану той девушкой, которую он ищет. Я была просто младшей сестрой его лучшего друга, которая при любой возможности таскалась за ним и раздражала его.

Я оглянулась через плечо и увидела Паркера, прислонившегося к колонне в черной спортивной куртке и с галстуком на шее, усыпанном изображением конфет. Он так греховно восхитителен, даже с этим нелепым галстуком, что я позволяю себе несколько коротких секунд упиваться им, прежде чем повернуться обратно к темной линии деревьев и сделать еще один большой глоток шампанского, осушив половину бокала.

— Это платье — винтажный Valentino, большое спасибо.

Он смеется, грубо и низко, и я тяжело сглатываю, чувствуя, как его смех оседает внизу моего живота.

— Вечеринка внутри, а ты здесь…совсем одна, — он встает рядом со мной, опираясь крепкими предплечьями на перила балкона. Когда он смотрит на меня, его темные, непокорные волосы падают на лоб, и мне сразу хочется протянуть руку и поправить их, — что не так, Квинни?

Употребление моего детского прозвища заставляет меня скривить лицо от отвращения. Типичный Паркер. Мы постоянно ссорились, они с Оуэном использовали любую возможность, чтобы поддразнить меня.

— Ты можешь не называть меня так? Мы уже не дети, Паркер.

Я слегка покачиваюсь, когда ветер усиливается. Его рука протягивается, чтобы поддержать меня, и скользит под шубу, крепко обхватывая мое бедро. Тепло его пальцев проникает сквозь мое платье, и я прочищаю горло, хватаясь за поручень, чтобы устоять на ногах.

— Поверь мне, я знаю, — глубокий, соблазнительный тон застает меня врасплох, и я обнаруживаю, что слегка наклоняюсь навстречу его прикосновениям. Его глаза медленно скользят по моему телу, затем снова поднимаются на меня.

Его глаза пылают, темно-карие радужные оболочки кажутся черными в темноте.

Что происходит?

Я явно выпила слишком много бокалов шампанского.

Неужели… Паркер… флиртует со мной?

Нет, конечно, нет. Квинн, больше никакого шампанского. Вообще-то, нет, может быть, мне нужно больше шампанского, потому что я явно схожу с ума.

Я выныриваю из этого состояния, вспоминая его вопрос. Заправляю свои длинные темные волосы за ухо и отвожу взгляд.

— Я здесь, потому что ненавижу праздники и еще больше ненавижу быть дома. Мое представление о хорошем времяпрепровождении — точно не торчать в комнате, полной людей, которых я едва помню и редко вижу.

Паркер хмурится, показывая при этом неглубокую линию между своими темными бровями.

— Раньше ты любила Рождество. Была одержима катанием на коньках, украшением елки. Что случилось?

Я выросла и поняла, что жизнь меняется в мгновение ока. Так и случилось. Когда мои родители развелись, и отец переехал, все изменилось. Мои родители не могли находиться рядом друг с другом, и на этом все закончилось.

Наши праздники проходили отдельно. Дни рождения. Выходные.

Я не могла дождаться момента, когда покину этот город, и, как только появилась возможность, я уехала в Нью-Йорк, чтобы заняться своей карьерой.

У меня не было времени наслаждаться такими вещами, как праздники, особенно с моим отцом, которого я теперь почти не знала. Не тогда, когда все мои усилия были направлены на то, чтобы продвинуться по карьерной лестнице и сделать себе имя.

Я пожимаю плечами, вращая остатки шампанского на дне моего бокала.

— Жизнь, наверное. У меня совершенно нет рождественского настроения, и я отсчитываю секунды до того момента, когда смогу сесть на самолет и вернуться в то место, которое теперь считаю домом.

— Давненько ты не возвращалась домой. Я имею в виду в Клубничную Лощину, — его тон холоден и содержит намек на незаданный вопрос.

Ровно четыре года. Но кто считает?

— Да, моя мама взяла на себя миссию собрать нас всех вместе к праздникам. А ты знаешь Стейси… когда ей что-то взбредет в голову, это происходит, — я вздыхаю.

Паркер смеется, кивая головой в знак согласия.

— Да, твоя мама определенно очень упорная. Я думаю, что в основном она старается занять себя чем-нибудь. Ты знаешь, что она и другие дамы в церкви организовали хор?

Я этого не знала, но, по правде говоря, уже не очень близка с мамой. Когда мы общаемся, наши разговоры коротки и сводятся к делу. Тот факт, что Паркер знает о том, что она делает, больше, чем я… неожиданно огорчает меня, даже если я отчасти и являюсь причиной расстояния между нами.

— Похоже на нее, — я перевожу взгляд на него и вижу, что он пристально наблюдает за мной.

— А как насчет тебя? Как у тебя дела?

Уголки его губ подрагивают, и он пожимает плечами.

— Открыл свою собственную практику в городе, по-прежнему ужинаю с родителями по воскресеньям. Помогаю на ферме, когда я им нужен. Не так уж много изменилось с тех пор, как ты уехала, я думаю.

Отчасти это правда. Город, в основном, остался прежним: маленьким, идиллическим, почти не тронутым современностью внешнего мира на первый взгляд, но кое-что изменилось. Например, Паркер.

Он намного выше, чем я его помню. Пиджак обтягивает его плечи так, как не обтягивал четыре года назад, это я точно знаю. Кажется, что за то время, что меня не было, он превратился в человека, которого я больше не знаю.

— Я всегда думала, что в конце концов ты откроешь свою собственную практику. Когда мы были детьми, ты всегда с такой заботой очищал мои царапины и накладывал пластыри, когда я падала, катаясь на велосипеде, или царапалась, пытаясь забраться в домик на дереве вслед за тобой и Оуэном, — я смеюсь, качая головой при этом воспоминании. Паркер Грант проводил много времени в нашем доме, поэтому большинство моих детских воспоминаний связаны с ним.

Я снова смотрю на его профиль, когда он вглядывается в темноту. Его нос слегка искривлен из-за драки в подростковом возрасте, но это только делает его еще более красивым. Темная щетина покрывает челюсть и спускается по шее. Сурово, но благородно.

Вдруг он оглядывается, и я понимаю, что меня поймали на том, что я любуюсь им.

Я виню в этом шампанское, а не давнюю влюбленность, которая внезапно всплывает на поверхность.

— Рождество — это время волшебства, Квинн. Я знаю, что теперь ты крутой маркетолог в крупной компании, входящей в Fortune 500, но, может быть, возвращение домой — это именно то, что тебе нужно, раз ты, кажется, об этом забыла.

Усмехаясь, я поднимаю бокал с шампанским и осторожно подношу его к губам, чтобы сделать глоток, пузырьки легко скользят по горлу.

— Это шампанское — волшебство, Паркер. Но Рождество? Не особенно. Не знаю, как я выдержу следующие семь дней, застряв дома. Мама убеждена, что все, что нам нужно, — это время, проведенное вместе, и что они с папой способны находиться в одной комнате без всяких метаний, но я считаю это чушью. Рождество — это не волшебство, а повод для того, чтобы люди получали подарки. Ни больше, ни меньше. По крайней мере, у Оуэна есть Кэри, которая выступает в роли буфера.

Мой брат и его невеста Кэри — школьные возлюбленные, и это одна из причин, по которой он остался в Клубничной Лощине. Теперь у него есть причина отсутствовать, но не у меня. Я буду торчать у родителей.

— Эй, неделя — это пустяк, — он пожимает плечами, — может быть, вернувшись, ты поймешь, как сильно скучаешь по дому.

В этом я искренне сомневаюсь.

Сильный порыв ветра нарушает нашу тишину, просачиваясь сквозь шубу и заставляя меня сильно дрожать. Если я останусь здесь еще дольше, то замерзну до смерти.

Очевидно, Паркер был прав, когда спросил, почему я стою на холоде в этом платье и модной, но малофункциональной шубе. Какой бы красивой она ни была, но не предназначена для снежной бури.

Я быстро выпиваю остатки шампанского одним глотком и ставлю бокал на стол.

— Спасибо за компанию. Думаю, мне лучше вернуться в дом, пока мама не поняла, что я пропала, и не отправила поисковую группу.

— Было приятно пообщаться, Квинни, — говорит Паркер, его взгляд задумчивый.

— Да, было, — тихо говорю я, и наши взгляды встречаются. На мгновение мы замираем, и никто из нас ничего не говорит. Это мгновение, которое внезапно кажется напряженным и важным, и, честно говоря, немного смущающим.

Эти старые чувства застают меня врасплох. Я не ожидала увидеть его и почувствовать что-то кроме ностальгии.

С трудом отвожу глаза, затем поворачиваюсь на каблуках и иду обратно через французские двери в сторону вечеринки. Я чувствую на себе его взгляд, пока не проскальзываю внутрь. Меня встречает приятный теплый воздух, и я вздыхаю, позволяя ему согреть меня.

Я оглядываю комнату, пока не замечаю Оуэна и Кэри, прижавшихся друг к другу в углу и, вероятно, шепчущих друг другу на ухо приятные слова. Они так влюблены, что просто тошно.

Как бы я ни была счастлива за брата, я все же немного… завидую ему.

Моя личная жизнь состоит из случайных переписок в Tinder и одного парня из моего дома, который постоянно пишет мне «ты не спишь?» посреди ночи.

Определенно, никакой сказочной романтики. Не то, чтобы я искала прекрасного принца.

Моя работа — это моя жизнь.

Весь мой мир вращается вокруг «маркетинга в один клик». Пытаться сделать себе имя и продвигаться по корпоративной лестнице в отрасли, контролируемой мужчинами, нелегко. Так получилось, что мой босс — женоненавистник, который получает удовольствие от того, что заставляет женщин чувствовать себя неполноценными. Если бы я не потратила последние пять лет жизни на создание своего авторитета, то уволилась бы в мгновение ока. Но я не доставлю ему удовольствия выгнать еще одну женщину.

— Квинн?

В мои мысли врывается мамин голос, она стоит передо мной со стаканом кремовой жидкости, и мое настроение сразу же поднимается.

Знаменитый гоголь-моголь бабушки Скотт.

Единственный и неповторимый плюс Рождества.

— Извини, я думала о работе, — я широко улыбаюсь, принимая стакан из ее рук. Как раз то, что мне нужно, чтобы закончить вечер.

Надеюсь, невредимой, если не считать нескольких замечаний о моем весе от тети Полли.

Мамино лицо смягчается, глаза слегка морщатся в уголках.

— Квинн, ты слишком много работаешь. Видишь ли, именно поэтому я хотела, чтобы на Рождество ты была с нами дома. Я хочу, чтобы мы все были вместе, в одном доме, наслаждались праздником и не беспокоились о работе или о чем-то еще. Я просто скучаю по тебе, дорогая. Прошло четыре года с тех пор, как ты была дома, — в ее тоне сквозит грусть, соответствующая выражению ее глаз.

Я ненавижу эти разговоры, потому что чувствую себя безмерно виноватой. Даже если напряжение между ней и папой — часть причины, по которой я перестала приезжать на праздники, мне все равно больно, что мы так отдалились друг от друга, что моя потребность в пространстве продолжает причинять ей боль.

— Я знаю, мам, поэтому я здесь. Вся твоя на целую неделю, я даже участвую в этом рождественском мюзикле, хотя лучше бы бросилась с Эмпайр-стейт-билдинг…

При мысли об этом проклятом мюзикле шампанское собирается покинуть мой желудок.

Она оживляется, притягивает меня к себе и прижимает к своей груди.

— Обещаю, моя дорогая, это будут самые лучшие каникулы. Даже мюзикл! Я позабочусь об этом. Кстати… — она отстраняется, ухмыляется и смотрит в сторону, — видишь вон того парня? Высокий. Светлые волосы и точеная челюсть?

Я стону, не в силах сдержать рвущийся с губ звук.

— Ты серьезно сказала «точеная челюсть»? Ты что, опять начиталась этих развратных романчиков?

— Квинн, тише, — на ее щеках появляется румянец, и я ухмыляюсь, — это правда, просто посмотри на него. Он — определение точеной фигуры. Это внук моей новой соседки Амелии, Брент. Разве он не красавец?

— О, нет. Нет, нет, нет, абсолютно нет. Мама, ты не будешь меня ни с кем сводить, никогда. Особенно с внуком твоей соседки!

Мама закатывает глаза.

— Ну, ты должна хотя бы подумать об этом. Можешь пригласить его завтра на ужин. Оуэн пригласил Паркера, а твой папа придет со своей новой женой.

Удивительно, но в ее словах о моем отце, я не слышу обычного тонко завуалированного отвращения.

Но это означает, что у меня нет даже нескольких дней на подготовку, прежде чем нас всех соберут вместе и будут ожидать, что мы будем вести себя хорошо. Жена моего отца старше меня всего на десять лет, и нет нужды говорить, что у нее, наверное, больше общего со мной, чем с ним. Не то, чтобы я действительно что-то знала о ней. Я встречалась с ней всего один раз, в ночь их свадьбы.

Проследив за маминым взглядом, я вижу, что мужчина, о котором она говорит, стоит в другом конце комнаты рядом с Амелией. Она не ошиблась, он, красив, но, несмотря на это, меня он не интересует.

Я здесь на неделю, и моя жизнь — это не какой-то клишированный фильм в стиле Hallmark, где девушка, работающая в корпорации, влюбляется в милого парня из маленького городка, приехавшего домой на Рождество, чтобы спасти семейный бизнес, или еще какая-нибудь надуманная праздничная чепуха.

Нет, ни в коем случае.

Чем быстрее закончатся праздники, я сяду в самолет и вернусь в Нью-Йорк, тем лучше.

— Я просто говорю, Квинн. Ты слишком много времени проводишь на работе. Как ты сможешь остепениться и завести семью, если будешь постоянно работать? — мама протягивает руку, чтобы ласково провести большим пальцем по моей щеке.

— Что-то мне подсказывает, что я разберусь с этим сама, мама. Если это вообще то, чего я хочу. Но я не хочу, чтобы ты или Амелия сватали меня, хорошо? Пожалуйста.

Наконец, она вздыхает и кивает.

— Хорошо, но ужин все еще в силе. Извини, сладкая.

— Фантастика.

Я делаю большой глоток гоголь-моголя и играю роль послушной дочери, проходя по комнате и здороваясь с нашими гостями. Не успеваю я оглянуться, как толпа начинает расходиться, а ноги уже болят от моих новых, необъезженных лабутенов. Я выхожу из столовой на кухню и, опираясь на дверной проем, снимаю одну туфлю.

— Уф, — стону я в тот момент, когда могу свободно пошевелить свеженакрашенными пальцами ноги, хотя они и болят от этого движения.

Слава Богу, вечеринка уже закончилась. Я закончила с выходом в люди этим вечером. Точнее, до конца года. Попробую в следующем году.

— Мне кажется, ты потеряла пять дюймов без этих каблуков.

Когда я поднимаю глаза, то вижу, что Паркер снова подкрался ко мне, его руки засунуты в карманы брюк, на губах кривая ухмылка.

— Ну да, я бы потеряла палец на ноге, если бы не сняла их прямо сейчас, — бормочу я, снимая второй каблук, — мне следовало бы знать, что нельзя носить каблуки, которые еще не разношены, но я не смогла удержаться. Тебе понравилась вечеринка?

Паркер кивает и тянется вверх, ослабляя ярко-красный галстук на шее так, чтобы он болтался.

— Да, я люблю хорошие вечеринки, особенно когда это Рождество…

Только тогда я замечаю запонки в форме шапки Санта-Клауса на его рубашке и качаю головой.

— Клянусь, ты самый радующийся рождеству человек, которого я когда-либо встречала. Я не знаю, как тебе это удается. Одной мысли о следующей неделе достаточно, чтобы у меня заболел живот, не говоря уже о том, чтобы радоваться.

— Это потому, что ты, очевидно, женский эквивалент Скруджа, Квинни.

Я закатываю глаза от его поддразнивания, но тут замечаю, что находится над нами.

Паркер замечает, что я смотрю вверх, и его взгляд переходит на зеленое лиственное растение с красными ягодами прямо над нашими головами.

Замечательно. Может ли это быть еще большим клише? На самом деле, возможно, это клише для рождественских фильмов Hallmark, просто мне повезло.

— Омела, — он ухмыляется, подходя ко мне ближе, — ты знаешь, что это значит?

Мое сердце начинает бешено колотиться. Конечно, он не имеет в виду…

Он делает еще один шаг, и я сглатываю. Мои пальцы крепче сжимают каблук туфли, а уголки губ Паркера приподнимаются в улыбке, от которой у меня вдруг слабеют колени.

— Извини, малышка Скотт, но, раз я единственный человек здесь с настоящим рождественским духом, то для меня очень важно следовать праздничным традициям. А омела? — он показывает на нее, — это одна из самых важных.

Я не могу поцеловать Паркера. Он… он лучший друг Оуэна. Не говоря уже о том, что он очень опасен для моего сердца, я не могу позволить себе воскресить старые детские чувства.

— Я…

Прежде чем я успеваю ответить, он притягивает меня к себе, накрывая своими губами мои губы и заглушает мой протест.

Паркер Грант целует меня.

Паркер Грант целует меня!

Моему мозгу требуется секунда, чтобы осознать, что это происходит на самом деле. Я вспоминаю, как мечтала об этом моменте, когда была подростком, как фантазировала о том, как он войдет в мою комнату, заключит меня в объятия и будет целовать до потери дыхания.

Его губы твердые и требовательные, но в то же время мягкие, что совершенно неожиданно. Его руки скользят по моим волосам, притягивая меня ближе к себе, а язык дразнит линию моих губ.

В этот момент мои каблуки падают на пол, разрушая чары между нами.

Паркер отрывает от меня свой рот и делает шаг назад.

Ошеломленная, я протягиваю руку, чтобы коснуться своих распухших зацелованных губ. Не могу поверить, что это только что произошло.

— Знаешь, что, Квинн? — говорит Паркер, снова сокращая расстояние между нами, — я готов поспорить с тобой, прямо здесь и сейчас, что, если ты дашь мне эти семь дней, которые ты проведешь дома, я смогу заставить тебя влюбиться в Рождество заново.

Его слова возвращают меня в детство, когда все, что было между нами, было приключением, полным веселья и игр, в которые мы любили играть и которые никогда не надоедали.

— Серьезно, Паркер? — недоверчиво говорю я.

Он пожимает плечами.

— Я знаю тебя, Квинн Скотт, и знаю, что где-то там внутри тебя живет та девочка, которая просыпалась со мной посреди ночи, чтобы посмотреть, сможем ли мы поймать Санту. Я знаю, что в тебе живет прежний дух Рождества, и, если ты дашь мне неделю, всего семь дней, пока будешь дома, я смогу заставить тебя полюбить эти вещи заново. Снова полюбить свой дом, а если не смогу, тогда займу твое место в рождественском мюзикле, о котором твоя мама рассказала всему городу, что ты будешь выступать.

Что? С ума сойти.

— Хм, в чем подвох?

Паркер качает головой.

— Никакого. Ты сможешь отдать костюм эльфа, колготки и все остальное, это… если я проиграю.

Вот это… это пари, которое я готова принять. Боже, не придется наряжаться в этот дурацкий костюм и расхаживать по сцене? Я готова на все.

Ну, практически на все. Отчаянные времена требуют отчаянных мер, и это, несомненно, отчаянная мера.

Или… так и есть? Может быть, я говорю «да» только потому, что хочу залезть на Паркера, как на дерево, а с последствиями разбираться потом, но в любом случае…

— Договорились. Потому что я знаю, что нет абсолютно никаких шансов, что я когда-нибудь снова полюблю этот дурацкий праздник или возвращения домой. Все, что угодно, лишь бы не надевать этот дурацкий костюм и не участвовать в этом ужасном спектакле. Я уверена, что Дерик Майклс надевал его четыре года подряд, и сомневаюсь, что с тех пор его стирали.

Теперь будет интересно, потому что я никак не могу проиграть. Все шансы против Паркера, и мне не терпится насладиться своей победой, когда я увижу его на сцене.

— А что насчет тебя? Если выиграешь, что ты получишь? — спрашиваю я, скрещивая руки на груди.

— Если я выиграю, то ты наденешь костюм, и мне этого будет достаточно, малышка Скотт.

Он усмехается и добавляет.

— И никакого жульничества. В игре все честно, и ты должна попробовать по-настоящему. Я знаю, когда ты увиливаешь, так что никакого мошенничества.

— Договорились.

— Через неделю мы встретимся под омелой на ежегодной рождественской вечеринке твоего отца, и тогда посмотрим.

Ни за что на свете Паркер Грант и его нелепое рождественское веселье не повлияют на меня. Никогда. А это значит, что я могу поцеловать на прощание нелепый костюм эльфа и эту дурацкую пьесу.

Слава Богу.

— Игра началась, доктор Грант.

Глава 2

— Проснись и пой, Квинн, — напевает моя мама в гостевой комнате, в которой я сейчас сплю, точнее, пытаюсь спать. Через несколько секунд в комнату врывается ослепительный солнечный свет, омывая меня теплом, когда она раздвигает шторы. Совершенно. Никаких. Границ.

— Уходи, — стону я, натягивая одеяло дальше на голову, защищаясь от света, — я никогда не покину эту кровать. Никогда.

У меня болит все тело; такое ощущение, что меня переехал грузовик, и даже стремление Стейси к укреплению семейных уз не сможет вытащить меня из этой постели. Я смутно понимаю, что на заднем плане играет «Санта-Клаус едет в город» и пахнет свежими пряниками.

Я проснулась в аду, вот что происходит.

— Я не уйду, сейчас девять утра, и на улице самый прекрасный день. К тому же у тебя гость.

Это привлекает мое внимание. Я резко сажусь и смотрю на нее, приоткрыв один глаз.

— Гость?

Мама кивает, на ее губах играет лукавая улыбка. Она скрещивает руки на груди и смотрит на меня сверху вниз.

— Пришел доктор Паркер Грант.

Доктор Грант.

Моя мама обращается к Паркеру как к доктору Гранту, этот человек практически ее сын. Слишком рано для ее театральных представлений.

— Хорошо… и? Я уверена, что он здесь для того, чтобы заниматься с Оуэном мужским дерьмом.

— Нет, он здесь, чтобы увидеть тебя.

Поднеся пальцы ко лбу, я потираю нежную, ноющую кожу. Сколько именно шампанского и гоголь-моголя я выпила вчера вечером?

Боже мой. Черт. Дерьмо. Черт.

Прошедшая ночь нахлынула на меня приливной волной плохих решений. Губы Паркера на моих, его флирт… Глупое пари.

Отлично, Квинн, во что, черт возьми, ты ввязалась?

Это должна была быть простая поездка домой, с целью убраться отсюда как можно скорее и как можно меньше ввязываться в праздничное веселье. В этот план определенно не входило участие в глупых рождественских пари с лучшим другом моего брата.

— Интересно, — говорит мама, поворачиваясь к дверному проему. Не доходя до него, она оборачивается и улыбается через плечо, — сделай что-то со своими волосами, прежде чем спускаться вниз.

С этими словами она выходит за дверь, напевая, как будто ей нравится видеть, как я мучаюсь и страдаю от похмелья.

Я смотрю на свое отражение в зеркале рядом с кроватью и снова стону, увидев свои волосы. Они торчат во всех возможных направлениях, и кажется, что в них действительно могут гнездиться как минимум две птицы.

Откинувшись на матрас, я переворачиваюсь на живот, затем хватаюсь за подушку и кричу в нее в настоящей драматической манере. Второй день в Клубничной Лощине, а я уже сомневаюсь в своем здравомыслии из-за возвращения сюда.

Принимаю самый быстрый из известных человечеству душ, чищу зубы, быстро привожу в порядок волосы и наношу небольшое количество макияжа, после чего я накидываю одежду и спускаюсь вниз. Меня встречает такое количество рождественских украшений на каждой поверхности дома моего детства, что хочется блевать.

Мишура, гирлянды, санты размером с маленьких детей. Сама елка — это огромная пихта Фрейзера высотой 10 футов¹, которую, я уверена, моя мама любит больше, чем обоих своих детей вместе взятых. С тех пор, как я вернулась домой, несколько раз ловлю ее на том, что она смотрит на нее, и в ее глазах светится умиление.

Заткните меня.

Это все слишком. Честно говоря, Рождество — это всего лишь один напряженный день в году, когда люди собираются вместе, чтобы подарить друг другу подарки. Я не понимаю этого ажиотажа.

— Доброе утро, — голос Паркера, слишком веселый для такого раннего утра, доносится из кухни. Я поворачиваюсь и вижу, что он сидит за барной стойкой, перед ним кружка с изображением эльфов-гномов на внешней стороне и горячим кофе внутри.

Я чувствую отсюда его сладкий аромат, и у меня сразу же начинает выделяться слюна.

Кофе — это единственное, о чем я могу сейчас думать.

Ну, и еще о том, что Паркер выглядит слишком привлекательно, и так получилось, что он сидит на моей кухне.

На нем темно-зеленый хенли², хлопчатобумажная ткань обнимает рельефные мышцы его предплечий и бицепсов, пара потертых джинсов, идеально облегающих мощные бедра, и пара рабочих ботинок.

Как врач может быть в такой форме? Честно, это просто смешно.

— Тебе не нужно спасти пару маленьких детей сегодня утром, доктор? — ворчу я, проходя мимо него и направляясь к кофеварке.

— Взял выходной, пойду после обеда. Знаешь, Квинни, ты всегда была настоящим лучиком солнца по утрам, но сегодня ты просто нечто, — говорит он.

Я прищуриваю на него глаза и поворачиваюсь, чтобы взять, как вы уже догадались, рождественскую кружку из маминого шкафа. Они все рождественские.

Абсолютно.

Каждая.

На одной написано Mayberry Inn из Холлириджа, любимое место отдыха моей мамы. Снеговик с эльфом, Санта и его северный олень, кружка с рождественской историей.

Господи, здесь даже есть коза, которая едет на санях.

Не то, чтобы у меня был выбор.

По крайней мере, эта кружка очень большая, пусть и в форме эльфийского ботинка, колокольчики и все такое, они звенят, когда я несу ее к кофейнику.

Когда я поднимаю взгляд, то вижу, что Паркер самодовольно улыбается.

— Это будет чертовски весело.

Не обращая на него внимания, я беру кофейник и наполняю чашку до краев, отказавшись от сахара и сливок. Черный кофе не для слабаков. Я вдыхаю аромат кофе и делаю большой глоток, ощущая его горький вкус на языке. Конечно, моя мама варит кофе со вкусом мятного мокко. Ведь почему бы ей не сварить его в праздники?

Боже мой.

У меня слишком сильное похмелье для этого. Голова болит до самых пальцев ног. Возможно, это из-за лабутенов, но как я могу быть уверена?

— Я сегодня не в лучшей форме, голова болит, а солнечный свет жжет глаза. Честно говоря, я уверена, что ты не хочешь, чтобы я мешала тебе на твоем рождественском параде, — говорю я ему, подняв брови.

На данный момент я готова подкупить его, лишь бы он забыл об этом пари, на которое я согласилась по пьяни.

— Нет, не выйдет. Я не откажусь от этого пари, Квинн Скотт, — говорит он, словно читая мои мысли, — если уж на то пошло, разве ты не женщина слова?

Удар ниже пояса.

— Ладно, но, пожалуйста, ради Бога, никаких физических нагрузок. Мне нужно как минимум тридцать шесть часов, чтобы прийти в себя. Мне уже не двадцать один, Паркер. Похмелье длится не менее двух рабочих дней. Старость дает о себе знать.

Ничего, кроме правды. Миллениалы поймут.

— Тебе нет и тридцати, Квинн, — возражает Паркер, — прекращай жаловаться. Давай, налей кофе в термос и захвати два обезболивающих, у меня все утро распланировано. Слушай, у меня всего шесть дней, чтобы сделать тебя менее мрачной и более радостной. Извини, но зеленые колготки — не мой конек. Так что, пойдем, я не могу терять ни минуты, когда даже Санта-Клаус знает, что мне понадобится каждая из них, — он ухмыляется и подмигивает мне, а затем выходит из кухни, оставляя меня наедине с кофе.

Теперь я не могу перестать представлять себе Паркера в этих облегающих зеленых колготках, и могу представить, как его чл…

— Квинн! — зовет он.

— Хорошо, хорошо, я иду, Господи!

Быстро попрощавшись с мамой, я выхожу на улицу и забираюсь в грузовик Паркера, благодарная за то, что снегопад прекратился и выглянуло солнце, отчего на улице становится немного теплее. Сегодня, однако, я оделась соответственно, не желая повторять свою вчерашнюю ошибку. Несмотря на то, что это было винтажное платье от Valentino, я чуть не отморозила себе соски.

Грузовик Паркера старый, в нем пахнет так же, как и от Паркера. Сиденья потертые и мягкие под моими пальцами. В воздухе витает запах сосны и старой кожи, и я тут же опускаюсь в старое продавленное сидение. У него этот грузовик со времен моей учебы в школе, и я немного удивлена, что он не приобрел новый, ведь он модный врач и все такое. Мне кажется, что он должен ездить на Audi, или что-то в этом роде, а не на старом побитом грузовике, который старше его самого.

— Ты выглядишь так, будто увидела призрака прошлого Рождества, — говорит он, садясь рядом со мной.

— У тебя слишком хорошо получаются праздничные каламбуры. Я просто помню, как ездила в середине, — я грустно улыбаюсь, указывая на сиденье, — всю среднюю школу, я ударялась головой об эту крышу больше раз, чем могу сосчитать. И уверена, что у меня осталась шишка.

Его смех гулко отдается в кабине грузовика, заставляя мой желудок странно сжиматься. Я пытаюсь сосредоточиться на том, чтобы пристегнуться, и не обращать внимания на то, как ткань рубашки обтягивает его широкие плечи, когда он тянется вперед, чтобы завести машину.

— Вот это были дни, да? Кажется, что это было целую вечность назад, — бормочет он.

Так и есть, и, наверное, в этом есть и моя вина, ведь я так долго не была дома. В основном, чтобы избежать ситуации с родителями, но также и потому, что мне казалось, что этому городу нечего мне предложить. Единственный способ сделать что-то для себя — уехать, пока есть возможность. И я уехала. Поступила в Нью-Йоркский университет и, пока получала диплом, стажировалась в фирме, в которой работаю сейчас.

— Итак, куда ты меня сегодня похищаешь? — спрашиваю я, и моя ухмылка расширяется, когда он бросает на меня взгляд.

— Увидишь, когда мы туда приедем.

Хм.

— А как насчет подсказки?

Паркер качает головой, затем тянется к своему старому радиоприемнику и увеличивает громкость, классическая рождественская музыка заполняет кабину.

— Ты меня уже убиваешь.

— Я же сказал тебе, Квинни, что выиграю это пари. После этого мне нужно кое-что уладить в офисе, но я заеду за тобой позже, чтобы ты приняла участие во второй части сегодняшнего праздника.

— Конечно, — я поворачиваюсь к нему, — я обещала Оуэну и Кэри, что помогу им выбрать подарок для мамы, и должна быть дома как раз к обеду. Так странно снова все время ездить на машине. Вернее… заставлять всех меня возить, ведь у меня больше нет машины, я просто езжу на метро и Uber, если мне нужно куда-то добраться в Нью-Йорке.

Глаза Паркера находят мои, и он кивает.

— Теперь ты городская девушка. Наверное, странно снова возвращаться в такой маленький городок, даже если это и дом.

— Да, — отрывая от него взгляд, я смотрю в лобовое стекло, где проносится знакомый пейзаж моего детства, и все выглядит так же, но в то же время по-другому. Здесь есть те же места, которые мы часто посещали в старших классах, например, «Frost Top», где подают лучшее в мире мороженое. Оуэн и Паркер брали меня с собой каждую пятницу, и это было главным событием всей моей недели. Здесь те же два светофора, средняя школа, которую я окончила, и очаровательная ратуша, которой более ста лет, все еще гордо возвышается над городом.

— Скучаешь? — его голос прорывается сквозь мои мысли, и я перевожу взгляд на него.

— Ни в коем случае. Лучшее, что я сделала в жизни, — это уехала из этого города.

— Как скажешь, Квинни. Вон там моя практика, — говорит Паркер, указывая на небольшое белое здание со светло-голубыми ставнями и такой же дверью. Оно очаровательно, и это совсем не то, чего я ожидала. Уже по внешнему виду я могу судить о том, насколько оно гостеприимно.

— Ты должен показать мне все, прежде чем я уеду.

— Не волнуйся, это в списке.

Мои глаза расширились, я была совершенно ошеломлена его словами.

— Паркер Грант, пожалуйста, скажи мне, что у тебя нет настоящего списка. Скажи, что ты не составил список для того, чтобы выиграть это пари.

Его плечи вздрагивают и поднимаются, он не пытается скрыть грубоватый смех.

— Все уместно для «Пари под омелой». Кроме того, я врач, малышка Скотт. Конечно, у меня есть список, и я проверил его дважды, я же сказал, что выиграю это чертово пари. Вот увидишь. Смейся над моим списком сколько хочешь, когда я выиграю.

Я должна это увидеть.

— Дай мне посмотреть.

— Ни за что. Нет, черт возьми. Зачем мне давать тебе доступ к моему плану победы? Не-а, сиди и держись, детка. Тебе предстоит поездка.

Не уверена — эти слова должны меня взволновать или напугать.

Через полчаса Паркер съезжает с шоссе на окраине города, сворачивая на грунтовую дорогу с огромной вывеской «Kringlewood Christmas Tree Farm».

— Елочная ферма? — спрашиваю я, сведя брови в недоумении.

— Да, решил взять тебя с собой, пока буду выбирать. Ничто не заставляет проникнуться Рождеством так, как выбор елки и ее украшение.

От одной мысли о том, что сегодня придется заниматься физическим трудом, меня бросает в пот. После прошлой ночи я не в состоянии делать что-либо, требующее больших усилий.

— Фантастика, — откинувшись на спинку сиденья, я поворачиваю голову к окну и бросаю взгляд на деревья, пока грузовик Паркера едет по грунтовой дороге.

Я не раз чувствовала на себе его взгляд, но никогда не смотрела в ответ, предпочитая молчать, пока мы не подъезжаем к ферме, и он не паркует машину.

— Квинн, все будет не так уж плохо. Обещаю, я сделаю всю тяжелую работу, все, что тебе нужно сделать, это помочь мне выбрать ее, а потом стоять рядом и выглядеть красиво, — дразнит Паркер, кладя руку мне на бедро, чтобы привлечь мое внимание.

И он привлекает, но не так, чтобы это было выгодно кому-то из нас.

Одно простое прикосновение Паркера, и мое тело отвечает. Как бы мне ни хотелось, чтобы это было неправдой, я не могу отрицать того влечения, которое испытываю к нему, и испытываю его с тех пор, как мы были моложе.

Но все это есть, химия и притяжение.

Именно поэтому я провела все утро, не думая о поцелуе, который мы разделили. Потому что это никак не помогает ситуации.

— Как скажете, доктор Грант.

Он качает головой на мой драматизм и открывает свою дверь, выскальзывая из кабины грузовика. Не успеваю я открыть свою дверь, как он уже обходит машину спереди и открывает ее для меня.

— Какой джентльмен, спасибо. Раз уж мы покупаем елку, значит ли это, что ты съехал от родителей или…

Наверное, мне следовало быть более внимательной, когда Оуэн говорил о Паркере, но, честно говоря, чем меньше я знала о доме, тем лучше. Так было легче привыкнуть к новой жизни в Нью-Йорке.

— Я переехал примерно через год после открытия своей практики, — говорит он, его шоколадные глаза смотрят в мои, — у меня дом на холме. Два года работал со строителем и архитектором, пока дом не был построен. В свободное время я люблю что-то строить. Не то, чтобы у меня его было много, но я только что принял на работу новую медсестру, и она снимает с меня часть нагрузки, поэтому я могу позволить себе отсутствовать сегодня утром, чтобы приехать сюда, — говорит Паркер, доставая из багажника своего грузовика ножовку и веревку. Два самых важных предмета, которые нам понадобятся, если мы собираемся уехать отсюда с деревом.

Он ведет меня к парадному входу, и я окидываю взглядом раскинувшуюся перед нами ферму. Теперь я понимаю, почему Паркер решил приехать именно сюда, от этого места захватывает дух.

Акры и акры земли с сотнями рядов деревьев, разных по размеру и форме. Солнце высоко в небе над нами, и легкий слой снега под нашими ногами тает, оставляя после себя неглубокие лужицы воды.

Запах хвои и лесной земли заставляет меня вспомнить все те времена, когда мы всей семьей приходили сюда выбирать елку. Я удивляюсь тому, как сильно скучаю по тем дням.

— Ух ты, — вздыхаю я, поворачиваясь лицом к Паркеру, не позволяя себе снова погрузиться в свои воспоминания, — я рада, что ты находишь способ все сбалансировать. Крутой доктор и все такое, — настала моя очередь сказать ему то же самое, что он высказал мне.

— Нет, единственная крутая здесь — это ты, малышка Скотт, — пока мы идем, Паркер касается моего плеча, — стать врачом было очевидным выбором. Я всегда знал, что хочу быть врачом, помогать людям. Мой отец говорил мне, что если я буду заниматься любимым делом, то не буду работать ни дня в своей жизни, и это правда. Иногда я устаю, иногда это тяжелый день, но я люблю то, что делаю.

— Я рада это слышать, Паркер, — говорю я ему, пока мы идем.

Его губы складываются в ухмылку.

— Спасибо, Квинни.

Вокруг нас — семьи, дети снуют туда-сюда между деревьями, гоняясь друг за другом и захлебываясь от восторга. Несмотря на то, что я совершенно не люблю Рождество, это заставляет меня улыбаться. Радость на их лицах заразительна.

Я не совсем ледяная королева, просто я немного Джек Фрост, когда речь заходит о праздниках и рождественском настроении.

— Паркер Грант? — раздается голос у нас за спиной, и, повернувшись, я вижу мужчину,который держит за руку двух маленьких девочек со светлыми волосами того же оттенка, что и у него. Рядом с ним стоит темноволосая женщина с ярко-красными губами и доброй улыбкой.

Лицо мужчины мне знакомо, но я так давно не была дома, что не могу его узнать.

На лице Паркера появляется удивление, а на губах растягивается широкая улыбка.

— Грэм, как дела? Как мои любимые девочки?

Он подходит и щекочет их обеих, заставляя хихикать от восторга. Обе дочурки Грэма одеты в одинаковые наряды: зеленые свитера с водолазками и ярко-красные шерстяные леггинсы. На головах у них милые маленькие шапочки с помпонами. Я понимаю, почему Паркер так очарован.

О Боже… Видеть, как Паркер общается с этими очаровательными маленькими близнецами, не просто для моего сердца.

Мой взгляд возвращается к мужчине, и через несколько секунд я понимаю, кто он. Он одного возраста с моим братом и Паркером, и я думаю, что встречала его один или два раза еще в школе. Кажется, он играет в профессиональный хоккей, если я правильно помню.

— Они становятся все больше с каждым днем, не могу поверить, как быстро летит время, — говорит Грэм, глядя на своих дочерей с такой любовью, что у меня сердце сжимается.

Паркер кивает.

— Вот так и бывает. Моргнешь — и время пролетело. Грэм, Эмери, это Квинн Скотт, она училась в школе на несколько лет младше нас. Приехала сюда на каникулы, сейчас она живет в Нью-Йорке.

Они оба улыбаются и машут мне рукой, и я машу в ответ.

— Я собиралась сказать: почему мы до сих пор не знакомы? Я переехала из Чикаго в прошлом году и все еще пытаюсь завести друзей. Я экстраверт, поэтому мне нужно общение с людьми, — говорит Эмери, а я смеюсь.

— Я просто приехала в город навестить родителей, но мы обязательно должны поужинать перед моим отъездом.

Улыбка на ее лице искренняя, и эта девушка мне нравится.

— Круто, — говорит она.

— Как дела, Эмери? — спрашивает Паркер, адресуя свой вопрос ей.

Женщина улыбается, убирая темные волосы с глаз.

— Все хорошо, спасибо, что спросил. Мне нужно записать их на ежегодный осмотр в твоем офисе.

— Конечно, позвони мне в понедельник, и мы сможем все устроить, — говорит ей Паркер, затем еще раз щекочет девочек и хлопает Грэма по спине, — на днях разговаривал с Лейном, я что-то слышал о том, что в этом году снова будет благотворительная игра?

— Да, ты собираешься присоединиться к нам? — спрашивает Грэм.

— Да, возможно. Давай соберемся в ближайшее время и обсудим логистику. Я должен найти нам елку, пока она не утащила нас отсюда.

Я прищурила глаза и нахмурилась. Не хотела, чтобы все знали, что я Скрудж.

— Развлекайся! Вот, я запишу свой номер, — говорит Эмери.

Схватив мой телефон, она быстро набирает свой номер, и мы все прощаемся.

Паркер поворачивается ко мне лицом и останавливается перед кучей деревьев.

— Ну что, малышка Скотт, какую из них мы увезем домой?

Они все выглядят одинаково. Большей частью.

— Ну, вон ту, например?

Он смотрит на дерево, потом снова на меня.

— Почему бы и нет?

Я закатываю глаза, показывая на дерево.

— Ну, во-первых, она недостаточно… пушистая. Знаешь, это действительно важно.

Паркер смеется.

— Ладно, нам, очевидно, нужна елка, которая действительно большая и пушистая. Убедиться, что она достаточно длинная, и широкая в диаметре, понял.

Боже, кто бы мог подумать, что разговор о рождественских елках может быть таким… грязным?

— Да, звучит примерно так. И ты не хочешь, чтобы она была слишком короткой и толстой, потому что тогда она будет похожа на сосиску.

— Значит, не слишком короткая и не слишком высокая, — его глаза блестят от веселья, и я могу сказать, что он получает слишком большое удовольствие от того, что дразнит меня.

Член.

Я здесь только для того, чтобы выиграть это дурацкое пари и избавиться от этого нелепого спектакля, в котором меня заставляет участвовать моя мать.

— Да, именно так, я уверена, что мы найдем подходящий размер.

Оказывается, не так-то просто найти елку идеального размера, если мы не можем договориться о размере.

Мне нравятся высокие, пушистые елки, а Паркеру больше нравятся короткие, и, честно говоря, это пародия.

Я стону, когда он в очередной раз подводит меня к елке, которая размером с Оскара Мейера, мать его, и в отчаянии подношу руки к голове.

— Паркер, в чем, собственно, проблема? Почему тебе нравятся эти короткие, уродливые деревья? Разве мы не договорились, что чем больше, тем лучше? А как насчет этого?

Я жестом показываю на дерево, которое, по крайней мере, на два фута выше Паркера и пушистое, как и должно быть. Не говоря уже о том, что оно выглядит потрясающе. Хвоя свежая, зеленая и совсем не выглядит высохшей. На верхушке даже есть идеальная ветка для украшения.

Идеальная рождественская елка, а этот человек смотрит на нее так, словно это самое уродливое, что он когда-либо видел.

— Проблема в том, что ты выбираешь елки, которые даже не поместятся в моей гостиной, Квинн. Черт, этой штуке место в Рокфеллер-центре, а не в моем доме. Черт, ты сама понесешь ее обратно в грузовик, потому что у меня, может, и приличный набор мышц, но эта штука огромная.

Я шаркаю ногами, положив руки на бедра, пока мы спорим из-за этого проклятого дерева. Я даже не замечаю, как сексуально он выглядит с засученными рукавами своего хенли и как двигаются мышцы на его предплечьях, когда он размахивает ножовкой.

Этот момент возвращает меня в то время, когда мы были детьми. Мы все время спорили друг с другом, независимо от темы. Нам обоим нравилось добиваться какой-то реакции друг от друга.

Очевидно, это одна из тех вещей, которые не изменились.

— Ты невозможен! Это дерево идеальной высоты, и оно подойдет. Мы сделаем так, чтобы подошло.

— Знаешь, что? Отлично. Если ты хочешь именно это дерево, хорошо, но, если оно не подойдет, тогда это твой конец, Квинн Скотт.

— Ладно.

Я скрестила руки на груди и пристально посмотрела на него. Так и есть, он вытащил меня сюда, чтобы я выбрала это дурацкое дерево в рамках нашего пари.

— Ты будешь стоять здесь и любоваться или поможешь мне? — пробормотал он, опускаясь рядом со стволом.

Мои глаза расширяются.

— Помочь тебе? Чего ты ждешь от меня? Это дерево в два раза выше меня.

Паркер выглядит так, будто в любой момент может использовать эту ножовку, чтобы убить меня, вместо того, чтобы спилить дерево, о котором идет речь, и это заставляет меня ухмыляться. Я любила нажимать на его кнопки при любом удобном случае, и приятно осознавать, что даже спустя столько лет у меня это все еще получается.

— Господи, Квинн. Просто подержи его немного, я собираюсь пилить ствол, и мне нужно, чтобы ты подержала его, пока я не закончу. Ты сможешь это сделать?

Смогу? Конечно. А хочу ли я этого? Абсолютно нет. Я думала, мы договорились не заниматься физическими упражнениями, так как у меня голова раскалывалась с самого утра.

Хочу ли я вообще здесь находиться?

Ответ — нет.

Но я решительна и не люблю проигрывать, а это значит, что Паркер Грант ни за что не выиграет в споре, даже если это касается рождественских елок.

— Да, я могу подержать елку, Паркер.

Я подхожу к нему, хватаюсь за ветку и держу, пока он начинает пилить ствол. Все дерево сотрясается от силы его движений, и после того, как прошло, кажется, три часа, дерево начинает сильно наклоняться ко мне.

Черт, эта штука тяжелее, чем я предполагала.

Пока я пытаюсь удержать его, мои волосы цепляются за одну из веток, и я вскрикиваю, случайно позволив дереву соскользнуть вниз, что, конечно же, не помогает, и каждый раз, когда оно опускается ниже, волосы, намотанные на ветку, натягиваются еще сильнее.

— Черт. Черт. О Боже. ПАРКЕР! — кричу я. — Мне нужна небольшая помощь.

— Господи, Квинн, я почти закончил. Потерпи еще секунду, — говорит он, стоя у моих ног.

— Я не продержусь еще секунду, иначе останусь лысой. Мои волосы, они запутались.

Я слышу череду ругательств, а затем передо мной появляется Паркер, с красным лицом и тяжелым дыханием.

— Что случилось?

Я не могу пошевелить головой, так как мои волосы полностью запутались в дереве, поэтому я просто смотрю вверх.

— Мои волосы запутались в ветках.

Паркер видит катастрофу с моими волосами, и тяжело вздыхает, прежде чем быстро приступить к работе. На то, чтобы распутать меня, уходит несколько минут, и впервые в жизни я проклинаю тот факт, что мои волосы такие чертовски длинные.

— Почти готово.

— Извини, ты дал мне всего одно задание, и я с ним не справилась.

Я чувствую на себе его взгляд, когда он освобождает последнюю прядь.

— Все в порядке. Теперь, когда мы спилили эту огромную елку, на которой ты настаивала, как насчет того, чтобы погрузить ее в машину?

Место, где я зацепилась волосами, теперь болит, кожа головы чувствительна к прикосновениям, и я вздрагиваю, когда мои пальцы касаются его.

Паркер замечает это, и его бровь нахмуривается.

— Черт, прости, Квинн, я даже не проверил, все ли с тобой в порядке. Дай-ка я посмотрю.

Одной рукой он аккуратно ставит дерево на землю и осторожно притягивает меня к себе, его сильные пальцы путаются в моих волосах, пока он осматривает голову.

— Я не вижу ни открытого пореза, ни крови. Вероятно, пару дней кожа будет чувствительной. Ты можешь приложить лед, когда вернешься домой.

Я здесь всего второй день, а у меня уже худшее похмелье в истории мира, и голова болит в два раза сильнее, чем, когда я проснулась сегодня утром.

— Давай отвезем тебя домой, малышка Скотт. Дам тебе время отдохнуть перед весельем, которое я запланировал на вечер.

О, здорово.

— Не могу дождаться, — бормочу я, закрывая лицо руками.

Два дня почти прошли, осталось всего пять.

Будем надеяться, что следующие дни пролетят без новых «происшествий».

***

— Что ты сказала Оуэну, когда попросила его подвезти тебя? — спрашивает Паркер, закрывая за мной тяжелую дверь своего дома в деревенском стиле. Я делаю паузу, впитывая в себя все, что меня окружает.

Не знаю, чего я ожидала, когда он сказал, что построил дом, но точно не это. Его дом — это двухэтажный современный сруб, если не сказать больше. Кажется, что все сделано из дерева, с намеком на современный индустриальный стиль.

Хотя это и не то, что я ожидала, но Паркеру это подходит.

— Я просто сказала ему, что помогаю тебе кое с чем по работе. Что это связано с маркетингом, не думаю, что он способен видеть что-то, кроме Кэри. Это отвратительно мило, — я смеюсь, проводя пальцем по необработанному дереву стола в фойе. Внутри дерева есть открытые сучки, и это выглядит так, как будто Паркер нашел его в лесу и принес прямо сюда, бросив на него рамку для фотографий и миску для ключей, назвав это столом, — твой дом прекрасен, Паркер.

— Спасибо, я потратил на него много сил. Я точно знал, чего хочу, нужно было только воплотить это в жизнь, — он прислонился к барной стойке из темного гранита, темный хенли задрался на рукавах, обнажая крепкие предплечья.

С тех пор, как я вернулась домой, начинаю замечать мелочи, на которые раньше не обращала особого внимания. В частности, на то, как хорошо Паркер Грант выглядит в одних только потертых джинсах и старой майке. И с тех пор, как он поцеловал меня прошлой ночью, я не перестаю думать о том, как хорошо он пахнет.

Есть много причин, по которым я не должна думать об этом поцелуе, но сегодня не могу остановиться. Самая главная из них заключается в том, что у нас с Паркером никогда не было и не будет ничего общего. Я живу в Нью-Йорке, а он — здесь.

Одно я знаю точно. Никогда больше не буду жить в своем родном городе. Никогда.

Не говоря уже о том, что он — лучший друг моего брата и практически член нашей семьи.

А все эти факторы вместе — рецепт катастрофы.

— У меня есть немного бабушкиного гоголь-моголя, хочешь? Я подумал, что с твоим отвращением ко всему рождественскому не помешало бы что-нибудь выпить, — говорит Паркер, его глаза цвета сосны весело сверкают. Я рада, что он получает такое удовольствие от того, что дразнит меня.

Честно.

— Пытаешься напоить меня, доктор Грант, чтобы у тебя было преимущество?

Я скрещиваю руки на груди и жду его ответа. Хотя я всего лишь дразнюсь. Не думаю, что в теле Паркера есть хоть одна неджентльменская косточка, что на самом деле весьма прискорбно, потому что я могу придумать несколько сценариев, когда не быть джентльменом — это хорошо.

Прекрати, Квинн. Это не поможет.

— Это просто гребаный гоголь-моголь, Квинн, — он смеется и качает головой, его темные волосы падают на лоб. Он поднимает руку, затем проводит по ним пальцами, чтобы убрать волосы с лица, и поворачивается к шкафу, беря с полки два бокала. Когда Паркер снова поворачивается ко мне лицом и ставит бокалы на гранит, то поднимает глаза, ожидая моего ответа.

— Ладно, но только потому, что было бы невежливо заставлять тебя пить одного.

— Ага, хорошо.

В его голосе звучит сарказм, и это заставляет меня ухмыльнуться. Быстро соображаешь, доктор Грант.

Он наливает каждому из нас по большой порции гоголь-моголя, а затем поднимает свой бокал.

— За дух Рождества.

Я не могу удержаться от того, чтобы не закатить глаза, но все же поднимаю свой бокал и осторожно касаюсь им его бокала, говоря.

— За наше вечное желание посоперничать.

Паркер качает головой, смеясь, и только тогда, стоя напротив него, когда нас разделяет кухонный остров, я замечаю маленькие ямочки на его щеках, которые, кажется, появляются, когда он улыбается.

Боже, он потрясающе красив, это не тот неуклюжий подросток, которого я знала раньше. Нет, сейчас Паркер — мужчина.

— Ты готова украсить елку?

Поднеся гоголь-моголь к губам, я делаю глоток, смакуя сладкий сливочный вкус на языке.

— Готова настолько, насколько это вообще возможно.

Я иду за Паркером в гостиную.

— Мне нужно впустить Зефира, — говорит он о золотистом ретривере, который живет у него с тех пор, как мы были молодыми. Паркер подходит к задней двери и открывает ее, позволяя собаке свободно бегать по дому.

Он бросается прямо ко мне и прыгает, когда наконец добирается до меня, чуть не сбивая меня с ног.

— Зефир! Ты избалованный сорванец, — лепечу я, гладя его по голове, — я так по тебе соскучилась.

Он осыпает мое лицо мокрыми, слюнявыми поцелуями, показывая, что тоже скучал по мне.

— Место, Зефир, — говорит Паркер, берет его за ошейник и ведет к огромной пушистой подстилке у кресла. Он дает ему сладкую косточку, а затем поворачивается лицом ко мне.

Я обвожу глазами комнату, отмечая удобную мебель, расставленную вокруг. Диван и кресло-шезлонг обтянуты кожей темно-коричневого цвета, дополняющей остальную обстановку дома, и, что удивительно, на полу перед камином лежит большой ковер из шкуры животного.

Мои глаза расширяются от ужаса.

— Что? — спрашивает он и следует за моим взглядом до большого ковра.

Его смех эхом отражается от стен гостиной, заставляя меня перевести взгляд на него.

— Это искусственный мех, Квинн. Не надо так ужасаться.

— Хорошо, это хорошо. Я… на секунду усомнилась в тебе. Мне нравится камин. Детали просто невероятные, — протянув руку, я провела пальцами по гладкому дереву.

Портал камина сделан из необработанного дерева, которое было отшлифовано, поэтому оно гладкое с блестящим прозрачным покрытием, он великолепен.

— Спасибо, я сделал его прошлым летом.

Его слова заставили меня замереть. Он сделал это сам? Я знала, что он занимается деревообработкой, но не предполагала…

― Не выгляди такой шокированной, Квинни.

То, что Паркер использует мое прозвище, заставляет меня повернуться к нему лицом.

— Квинн. Просто Квинн, — я оглядываюсь на фотографию в рамке, которая стоит на камине. Это фотография Паркера и его родителей на выпускном, — как твои родители?

— Хорошо. Мама большую часть дня проводит в доме престарелых, она работает там волонтером несколько дней в неделю, иногда по выходным, это помогает ей чувствовать себя занятой. Когда она не работает волонтером, то вяжет. Будь осторожна, если встретишь ее на улице, она наденет на тебя рождественский свитер быстрее, чем ты успеешь моргнуть.

— О, Боже, — стону я, расширяя глаза, — скажи мне, что ты шутишь.

— И шарф в тон.

Я дрожу от ужаса. Нет, ни в коем случае. Есть много вещей, которые я сделаю для людей, которых люблю, но я провожу черту на рождественских свитерах с такими же шарфами.

Я решительно качаю головой, делаю еще один глоток гоголь-моголя и понимаю… не зря этот гоголь-моголь знаменит, и не только из-за своего вкуса. Он крепкий, такой напиток, который подкрадывается незаметно.

Голова становится легкой, в ней легкий туман, я поворачиваюсь и ставлю почти пустой бокал на журнальный столик.

— Я и забыла, насколько это сильная штука. Давай займемся чем-нибудь, пока я не стала совсем бесполезной, — говорю я.

Паркер подходит к прозрачным контейнерам с красными и зелеными крышками, аккуратно сложенным в углу гостиной. Я совершенно не обращаю внимания на то, как двигаются напряженные мышцы его предплечий, когда он берет их, несет к кофейному столику и с грохотом ставит.

— Мама прислала несколько коробок, полных всякой всячины, которую она хотела мне подарить, это первый год, когда у меня будет елка.

— Правда? Ты практически эльф Бадди, а елку ставишь впервые? — недоверчиво говорю я. Я в шоке от того, что у него никогда не было елки, несмотря на то, как он любит праздники. Не удивлюсь, если у него где-то запрятан костюм Санты, который только и ждет, чтобы его надели.

Осторожно распаковывая коробку с украшениями, он пожимает плечами.

— Ну, я много работаю и обычно провожу праздники у них дома, поэтому на елку сил обычно не хватало. Из-за своего графика я не успевал принять участие в стольких мероприятиях, как хотел бы.

Он протягивает мне коробку с разноцветными рождественскими гирляндами.

— Поэтому в этом году я с нетерпением жду, когда смогу взять тебя с собой на все эти мероприятия, это будет весело, Квинни. Как рождественская версия пыток, — когда его улыбка расширяется в ответ на мое раздражение, мне хочется смахнуть ее с его лица, если бы только он не был так чертовски красив.

— Ты получаешь от этого слишком много удовольствия. Это садизм, доктор Грант, — говорю я в ответ.

— Нет, не любить Рождество и быть Гринчем, но не такой зеленой — это садизм. А моя работа — вернуть тебя на правильную сторону, — он поворачивается ко мне спиной и помогает мне развесить гирлянды по веткам, обматывая их вокруг елки, пока я молча помогаю ему.

— Ну, я же здесь, не так ли? — я дразняще толкаю его плечом. Когда гирлянды на елке развешены, он отходит в сторону и любуется нашей работой. Как бы мне ни хотелось ныть, что я подвергаюсь рождественским пыткам… что-то подсказывает мне, что это лучше, чем альтернатива — сидеть дома с мамой или таскаться по городу с поручениями.

Я могу это сделать. Если это поможет мне выбраться из дома, из-под маминого влияния и избавиться от сцены в зеленых колготках, это того стоит.

Бонус — время, проведенное с Паркером.

Вместе мы распаковываем все прозрачные контейнеры, раскладываем коробки с гирляндами и различными украшениями, а затем начинаем вешать их на елку. Паркер не раз наполняет наши бокалы, а когда он спотыкается о лишний комплект запутанных лампочек, едва избежав падения в кучу на полу, я так смеюсь, что сама чуть не падаю на пол.

При этом на заднем плане звучит песня Мэрайи Кэри, что делает ситуацию еще более забавной.

— Кто бы мог подумать, что рождественские гирлянды могут быть опасны, — задыхаюсь я, все еще смеясь. Слезы все еще текут по моим щекам, пока я пытаюсь взять себя в руки, — прости, я сейчас перестану, я остановлюсь.

Доктор «Рождественское веселье» не так уж и весел, когда я смеюсь над ним. Он стоит рядом с диваном, скрестив руки на груди, и пытается сдержать свой собственный смех.

Он выглядит сексуальнее, чем когда-либо, чего я не должна замечать, но я заметила. Не то, чтобы у меня есть какой-то выбор в этом вопросе, но только не в случае с Паркером. Он оказывает на меня такое влияние, независимо от того, хочу я реагировать или нет.

Он делает шаг вперед, возвышаясь надо мной, его глаза темнеют, и уже не в первый раз за сегодняшний день я думаю…

Я в полной заднице, когда дело касается этого человека.

Глава 3

— Кто-нибудь говорил тебе, что из-за твоего рта у тебя будут неприятности, Квинн? — шепчет он хрипло, мучительно низко, держа мой подбородок между пальцами. Его взгляд так напряжен, что я чувствую его повсюду, в тех местах, где не должна, хотя, я всегда ощущаю это в его присутствии.

И я определенно не должна сжимать бедра в ответ на его прикосновения, или на то, как его хриплый голос, кажется, скользит по моему телу и без усилий овладевает мной.

Черт, соберись, Квинн.

С каких это пор ты выбрасываешь в окно свои моральные принципы и здравый смысл только потому, что мужчина проявляет к тебе внимание?

Наверное, потому что к тебе очень давно не прикасался мужчина, — откликается мое влагалище.

Зефир срывается с лежанки, отталкивая меня от Паркера. Мои руки летят к его рубашке, вцепляясь в мягкую ткань, чтобы удержаться в вертикальном положении.

— Уф, — бормочу я, застигнутая врасплох внезапным нападением.

— Зефир! — кричит Паркер, убирая руки с моего подбородка и обхватывая меня сзади своими сильными руками, чтобы поддержать, — эта чертова собака. Извини, у него избыток энергии.

Паркер делает шаг назад, убирая руки с моей спины, и это ничуть не гасит жар, разгорающийся внутри меня.

Я возбуждена, и гоголь-моголь делает меня храброй.

Какая комбинация.

— Все в порядке, серьезно. Я люблю милого Зефирку, — бормочу я, наклоняясь, чтобы погладить его мягкую шерсть.

Хорошо, что Зефир прерывает нас, потому что бог знает, что могло бы случиться. Что могло бы произойти, если бы мы стояли там хоть на секунду дольше.

Мы продолжаем украшать елку, Паркер на своей стороне, а я на своей, между нами повисает густое напряжение, но я отгоняю его, предпочитая просмотреть последнюю коробку с украшениями на журнальном столике.

— Боже мой! — я смеюсь, беря в руки украшение с фотографией, на которой мы втроем. Я зажата между Оуэном и Паркером. Все мы с ног до головы покрыты снегом и похожи на мокрых щенков, — ты помнишь это?

Повернувшись к Паркеру, я протягиваю ему квадратное украшение.

Выражение его лица смягчается, и он подходит ближе, беря его из моих рук.

— Господи, я тогда был чертовым ботаником. Посмотри на эти очки, — говорит он, проводя большим пальцем по старой фотографии.

— Слушай, я думаю у нас у всех были свои особенности тогда. Мы были детьми, пытались найти свое место в мире.

Он кивает.

— Я помню все, как будто это было вчера. Ты следовала за нами повсюду, как маленькая тень. Куда бы мы ни пошли, там была ты.

— Эй, я ничего не могла поделать с тем, что вы, ребята, были единственным вариантом, с кем я могла дружить.

Я осторожно поднимаю украшение на елку, закрепляю его на ветке в центре и поворачиваюсь к Паркеру.

— Иногда мне не хватает этих воспоминаний. Что еще осталось?

Он опускает взгляд на коробки и берет в руки одинокий предмет, лежащий на дне последней коробки.

— Похоже, только ангел. Мама подарила мне его, он достался мне от бабушки Грант. Не могу поверить, что эта штука до сих пор цела, честно говоря. Давай я возьму лестницу, и мы сможем повесить его на елку.

— Нет, просто подними меня. Я смогу повесить ее быстрее, чем ты сходишь за лестницей и установишь ее, — говорю я ему, забирая ангела из его рук, — если только ты не считаешь, что я слишком тяжелая.

Иногда я забываю, что у меня не нулевой размер.

Паркер насмехается, затем наклоняется и поднимает меня, как будто я ничего не вешу, подхватывает под задницу и крепко обхватывает руками мои бедра. Не говоря ни слова, он поднимает меня намного выше своей груди. Я стараюсь не думать о том, что он прикасается ко мне, и вместо этого сосредотачиваюсь на поставленной задаче: закрепить ангела на верхушке елки и убедиться, что он висит ровно.

— Хорошо, подойди, чуть ближе, — говорю я.

— Насколько ближе? Я ничего не вижу, — приглушенные слова Паркера доносятся из-за моей спины.

Похоже, я не понимала, насколько близко его лицо к моей заднице.

— Чуть-чуть. Ладно, еще немного правее, — я тянусь, чтобы повесить ангела на елку, но он делает шаг слишком далеко вправо, отчего я слегка покачиваюсь. Не имея ничего, за что можно было бы ухватиться, я на мгновение зависаю в воздухе, пока он каким-то образом ловит равновесие, и я не падаю на пол.

— Квинн, я ничего не вижу между твоей задницей и свитером. Скажи куда мне двигаться, — говорит он.

Слушай, мне очень трудно сосредоточиться, ладно? Подай на меня в суд.

— Хорошо, один шаг вправо. Теперь чуть выше, и будет достаточно.

Держу пари, что сейчас он еще больше проклинает меня за мой выбор елки. От этой мысли я хихикаю и чувствую, как Паркер фыркает, а затем поднимает меня на три сантиметра выше.

Осторожно я вешаю ангела на одинокую ветку на вершине елки и вздыхаю, когда он оказывается там в безопасности.

— Есть!

Паркер тут же опускает меня, его руки скользят по моему телу, пока я съезжаю по нему вниз, прижимаясь к каждому сантиметру его тела. Медленно я поворачиваюсь к нему лицом, на моих губах застыла гордая улыбка.

— Видишь? Лестница не нужна, — выдыхаю я, оглядывая свою работу, — что думаешь?

На мой вопрос отвечает тишина, поэтому я оглядываюсь на Паркера и вижу, что он смотрит совсем не на елку.

Он смотрит на меня.

Мне следует отойти назад, создать между нами пространство. Отойти в другой конец комнаты и забыть об этом дурацком пари.

Но я этого не делаю.

Вместо этого подхожу ближе, вопреки здравому смыслу. Потому что, действительно, кому какое дело до осуждений? Мне нет. Не сейчас. Не сейчас, когда я так близко и окружена всем тем, что есть Паркер Грант.

— Квинн… — голос Паркера звучит жестко, полный предупреждения.

Для него? Или для меня?

У меня нет слов, чтобы ответить. Да и не нужны они мне. В моей голове плавает гоголь-моголь, а по венам течет нечто совершенно иное.

Я хочу Паркера, и меня не волнуют последствия.

Так или иначе, я покину родной город всего через пять дней, вернувшись ночным рейсом в Нью-Йорк, где сейчас проходит моя жизнь, но это не значит, что мы не можем насладиться тем временем, которое у нас осталось? Ведь так?

Не успеваю я заговорить, как его тело сталкивается с моим, каждая выпуклость, каждая мышца плотно прижимается ко мне, заставая меня врасплох, и мои руки крепко вцепляются в его рубашку, чтобы удержаться.

Его губы движутся по моим с чувством неотвратимости, как будто если кто-то из нас моргнет, то момент исчезнет.

Я уверена, что мы оба испытываем одинаковые сомнения, только сейчас, когда мы чувствуем то, что чувствуем, никому из нас нет до этого дела.

Мои руки проникают в его волосы, цепляясь за мягкие пряди, пока он поглощает мой рот.

Захватывает меня.

Мягкое прикосновение его языка к моим губам заставляет меня всхлипывать от его прикосновений, и он тут же отстраняется, задыхаясь.

— Черт, прости меня, Квинн… я… — тихо говорит он, делая шаг назад.

— Не надо, не извиняйся. Я хотела, чтобы ты сделал это, — говорю я, прерывая его.

Его взгляд впивается в меня.

— Ты хотела?

Я не даю себе времени на размышления, на то, чтобы убедить себя, что мы не должны этого делать. Вместо этого снова сокращаю расстояние между нами и обнимаю его за шею.

— Я очень давно хотела, чтобы ты меня поцеловал, доктор Грант, и думаю, что нам следует меньше беспокоиться о том, что может произойти, а сосредоточиться на настоящем моменте.

Проходит несколько секунд, и его глубокие карие глаза смотрят на мои, ища в них сомнения, которые, я знаю, он не найдет.

— К черту, — бормочет он, поднося руки к моей челюсти и обхватывает ее, прежде чем опуститься и прижаться губами к моим губам, — я так долго хотел этого, черт возьми, Квинн Скотт. Ты даже не представляешь.

Он целует меня до тех пор, пока я не задыхаюсь. Когда наши тела сливаются, руки и ноги переплетены, он поднимает меня, лаская своими большими руками мою задницу, а мои ноги смыкаются за его спиной.

Только тогда я вижу ту сторону Паркера, о которой никогда не знала. Его грубую и доминирующую сторону.

Я ударяюсь спиной о дверь в прихожей с такой силой, что она дребезжит. Внезапно Паркер отрывает свой рот от моего и проводит поцелуями по моей шее. Каждый из них горячее предыдущего, прожигая дорожку, от которой я вся пылаю внутри.

Мое внутреннее подростковое «я» в данный момент получает удовольствие от этого. Паркер Грант.

Доктор Паркер Грант!

Боже, да у меня в комнате был целый храм, посвященный ему. Ладно, может быть, и нет, но если серьезно, то было время, когда я не могла представить, что буду с кем-то, кроме него.

Я перебираю непокорные пряди его волос, а он целует и покусывает мою шею, нежно проводя зубами по ключицам. Единственная открытая кожа, до которой он может дотянуться, поскольку я решила надеть этот нелепый свитер, в котором сейчас так потею, что мне, возможно, придется принять настоящий душ, прежде чем начнутся какие-либо развлечения.

— Чертов свитер, — стонет он, прижимаясь лбом к моей груди. Из меня вырывается смешок, прежде чем успеваю остановить его.

— Ну тогда, доктор Грант… снимите его, — я подмигиваю.

Когда он поднимает голову и смотрит мне в глаза, я замечаю, что его радужные оболочки, кажется, пылают тем же огнем, который, как я могу предположить, он зажег во мне. Без слов я чувствую напряжение вокруг нас, потребность. Желание.

Я чувствую, как сильно Паркер хочет меня, когда он прижимается ко мне бедрами.

— Ты уверена, что хочешь этого, Квинн?

Я не колеблюсь с ответом и отвечаю, пока не растеряла смелость.

— Я более чем уверена. Трахни меня, Паркер, пожалуйста.

Никогда в жизни я не была такой бесстыдной, но в нем есть что-то такое, что меня возбуждает. Я не могу определить, что именно, но сейчас это не имеет значения.

Важно лишь чувствовать его губы на своей коже, удерживать это чувство напряжения между нами.

Мои слова, кажется, заставляют его сорваться, потому что он зарычал, приподнял меня за бедра и понес к хозяйской спальне, распахнув дверь и захлопнув ее за нами. В два длинных шага он опрокидывает меня на кровать, а затем забирается сверху, нависая своим телом над моим.

В таком положении я чувствую каждый сантиметр его эрекции, прижимающейся ко мне. Длинной и твердой.

Его губы снова находят мои, и он неистово овладевает моим ртом, мои руки впиваются в его рубашку, его руки скользят под подол моего толстого свитера, вдоль моего живота, и на мгновение я замираю.

Что, если он поймет, что под этим свитером скрывается девушка, которая набрала еще двадцать килограммов после переезда в Нью-Йорк?

Я никогда не была стройной девушкой, и, конечно, Паркер знает об этом, но что, если, увидев меня обнаженной, он изменит свое мнение?

— Что случилось? — он отстраняется, чтобы посмотреть на меня, и убирает руку.

Я сажусь, натягивая свитер, и сглатываю. Ненавижу этот разговор. Тот, в котором ты должен предупредить кого-то о своем теле, потому что оно может ему не понравиться. Такой же разговор у меня возникает каждый раз, когда я встречаюсь с кем-то новым, и именно поэтому я обычно этого не делаю.

— Я не худая, Паркер. Я видела женщин, с которыми ты встречаешься. Ну, по крайней мере, тех, с которыми ты встречался раньше, и хочу дать тебе понять, что под этим свитером нет ни упругого животика, ни острых косточек бедер.

Он с минуту смотрит на меня задумчиво, ничего не говоря, и теперь я вдруг смущаюсь.

— Иди сюда, — приказывает он, и мое тело сразу с готовностью откликается.

Я придвигаюсь ближе, но, очевидно, недостаточно близко, так как он притягивает меня еще ближе и нежно обнимает мое лицо ладонями.

— Ты чертовски совершенна, Квинн. И всегда была идеальной, я люблю каждый сантиметр твоих изгибов. Ты слышишь меня?

Его глаза смотрят на меня, и я вижу в них обещание. Искренность.

Мое горло внезапно сжимается, от эмоций трудно дышать, не говоря уже о том, чтобы произносить слова.

— Я слышу тебя, — я говорю тихо, и когда отвожу взгляд, он пальцами поднимает мой подбородок вверх, чтобы я посмотрела на него.

— Если бы ты только знала, сколько раз я фантазировал об этом. Черт, каждый раз, когда я кончал, будучи подростком, на моих губах звучало твое имя. Для меня это не новость, любимая. Я хотел тебя с тех пор, как мы были детьми.

От его слов я теряю дар речи. Что мне на это ответить?

— Позволь мне показать тебе, Квинн. Я хочу показать тебе, насколько ты совершенна… своими действиями, а не только словами.

После этих слов я киваю и тянусь к нему, мои руки зажимают мягкую ткань его хенли между пальцами, когда он целует меня. На этот раз медленнее и со смыслом. Его руки скользят от моей челюсти к затылку, где он нежно прижимает меня к себе, посасывая мою нижнюю губу, перекатывая ее между зубами и заставляя меня дрожать.

Осторожно, так нежно, что я чувствую себя драгоценностью в его руках, он укладывает меня обратно на кровать, опускается к тому месту, где поднялся мой свитер, задирая ткань выше носом.

Он задирает его до груди, обнажая мою грудь, вываливающуюся из чашечек ярко-красного кружева. С его губ срывается болезненный стон, а его глаза жадно смотрят на мою бледную кожу.

— Безупречно.

Наклонившись вперед, он целует нежную кожу моей груди, проводя шершавой подушечкой большого пальца по покрытому кружевом соску, уже напряженному до предела.

Я так напрягаюсь, что мне кажется, что в любой момент могу взорваться.

Через несколько секунд свитер стягивается через голову и отбрасывается, оставляя меня голой до пояса. Не теряя времени, Паркер возвращает свой рот к моей груди, тянется к лифчику и расстегивает его, позволяя моей груди вырваться на свободу.

— Черт возьми, Квинн, — стонет он. Его руки обхватывают каждую из них, нежно сжимая, проверяя их тяжесть, когда он наклоняется вперед и берет в рот розовую вершину. Не торопясь, он сосет, покусывает и ласкает языком каждую из них, осыпая влажными поцелуями бугорок, затем спускается поцелуями вниз.

Между грудей, ниже, к впадине живота, и ниже, пока не доходит до пояса джинсов.

Только тогда он поднимает глаза, и, когда я киваю — еще одно молчаливое подтверждение разрешения, — он вцепляется пальцами в пояс и тянет их вниз по моим ногам.

Часть меня все еще хочет прикрыться, спрятаться от его взгляда. Эта мысль внушалась мне с тех пор, как я себя помню, но я заставляю себя лежать спокойно, пока его глаза неторопливо движутся по моему телу.

Когда он тянет за кружево на моих бедрах, одним быстрым движением разрывая нижнее белье, я вскрикиваю в знак протеста.

— Паркер!

— Извини, Квинни, я куплю тебе другую пару. Целый гребаный ящик, если ты позволишь мне снова сорвать их с тебя, — он ухмыляется, но тон его голоса выдает, что на самом деле ему совсем не жаль.

— Я вижу, как ты сожалеешь. Теперь твоя очередь, я полностью обнажена, а ты еще полностью одет.

Паркер делает паузу, слегка откидываясь назад, чтобы еще раз окинуть взглядом мое обнаженное тело.

— Я хочу поклоняться тебе, Квинн Скотт.

Боже, я сейчас таю как масло. Кажется, он всегда говорит именно те слова, которые нужны, чтобы успокоить меня.

Мои руки возвращаются к его лицу, где я обхватываю его челюсть, потирая большим пальцем взад-вперед по пятичасовой щетине, покрывающей его лицо. И продолжаю свой путь вниз, пока не добираюсь до верхней пуговицы его хенли и не расстегиваю ее.

В тот момент, когда мои пальцы касаются твердых мышц его живота, он шипит, выгибаясь вперед, навстречу моему уже ноющему центру. Я провожу ногтями вниз, каждый мускул напрягается от этого движения, а затем я поднимаю его рубашку все выше и выше, пока он не дотягивается до шеи и одним движением не срывает ее, отбрасывая в сторону.

Освещение в комнате состоит только из бледного лунного света, и он купает нас в своем сиянии. Тело Паркера — произведение искусства, он должен проводить часы в спортзале, чтобы достичь такой формы.

— Мне нравится, когда ты так смотришь на меня, любимая, — хрипло шепчет он.

Я поднимаю на него глаза, и мне становится немного стыдно за то, что меня застали за столь откровенным разглядыванием его. Но как же иначе?

Тело мужчины — это сплошные острые выступы и застывшие плоскости, и мне хочется не спеша познакомиться с каждой из них. Я хочу потерять себя в его теле, запомнить каждый его сантиметр.

Паркер быстро сбрасывает с себя джинсы и боксеры и устраивается между моих бедер. Из-за его огромных, громоздких плеч я кажусь почти маленькой на его фоне. Опустив взгляд, я вижу, как его член упирается в живот, твердый и ОГРОМНЫЙ. Сказать, что он больше среднего, значит, не сказать ничего.

Нет, член Паркера Гранта просто гигантский.

По-другому и не скажешь, и на секунду я забеспокоилась, поместится ли он. Длинный, с прожилками, с толстой грибовидной головкой.

При виде его рот буквально наполняется слюной. Я так хочу попробовать его на вкус.

Не торопясь, он скользит руками по внешним частям моих бедер и сжимает их в своих ладонях. В кои-то веки я рада своим широким бедрам.

Слава Богу, что я побрила все тело перед тем, как прийти сюда сегодня, иначе было бы неловко.

Паркер опускает голову между моих бедер и трется грубыми волосками своей щетины о чувствительную кожу, а затем проводит носом по моим складочкам и глубоко вдыхает.

— Ты так чертовски хорошо пахнешь, Квинн, — пальцами он раздвигает складки, обнажая мой пульсирующий клитор, и проводит по нему языком.

— О, Боже, — вскрикиваю я.

В ответ на это моя спина выгибается, а руки находят его волосы, чтобы притянуть еще ближе к себе. Без предупреждения он широко раздвигает меня и начинает пожирать, как голодный человек, съедающий свою последнюю пищу. Чередуя сильные и быстрые удары, он ласкает мой клитор языком, затем берет его между губами и сосет, расплющивая язык и облизывая меня от попки до клитора, снова и снова.

Ничто и никогда не доставляло мне такого удовольствия. Никто и никогда не доводил меня до оргазма так быстро, так легко.

Он проводит языком по моему входу, проникая внутрь, затем заменяет язык пальцем. Пока его язык двигается по моему клитору, он добавляет еще один палец и грубо трахает меня. Звук настолько эротичен, что мурашки бегут по моим рукам, а соски твердеют, пока он трахает языком мою влажную киску.

— Блядь, ты такая отзывчивая, любимая. Кончи для меня.

В тот момент, когда мне кажется, что я сейчас сгорю от давления его пальцев и ритма его языка, он поглаживает мою точку G, и мое зрение теряет четкость.

Черные точки мерцают у меня перед глазами, а мои руки отчаянно дергают его за волосы. Давление, это слишком сильно.

Я сопротивляюсь этому чувству, ощущению, что могу описаться, и позволяю оргазму взять верх. Внезапная мокрая струя вырывается из моего тела, я содрогаюсь, все мое тело дрожит от силы оргазма, а он все не прекращает атаковать мой клитор языком. Он доводит дело до конца, не останавливаясь. Только когда дрожь утихает, и я, задыхаясь, лежу на кровати под ним, он отстраняется, оставляя последний нежный поцелуй на моем чувствительном клиторе.

— Черт возьми, это было невероятно, — бормочет он.

Реальность ситуации накатывает на меня, и я сажусь прямо, готовая к бегству.

Боже мой, я только что… описалась? На Паркера? Когда его лицо было зарыто в моей киске? Впервые в жизни?

— Паркер, я… — я замолчала, не в силах встретиться с ним взглядом, — боже, мне так жаль.

— За что ты извиняешься, Квинн? Ты только что залила все мое гребаное лицо, и я никогда в жизни не видел ничего более сексуального. Тебе совершенно не за что извиняться. Как насчет того, чтобы сделать это еще раз? — он ухмыляется. Моя влага все еще блестит на его подбородке и губах, и все, что связано с этим моментом, заставляет мое тело работать на пределе возможностей.

Это так невероятно привлекательно, что он возбуждается от моего тела, от моего вкуса. Подбирая отброшенную рубашку, он вытирает рот и притягивает меня к себе для поцелуя. Я все еще чувствую свой вкус на его языке, мускусную сладость, которая, кажется, чувствуется в поцелуе.

Его поцелуи томительны и пикантны, а его язык танцует с моим. Каким-то образом мы снова оказываемся на его кровати, и на этот раз он между моими раздвинутыми бедрами. Головка его члена упирается в мой вход, и у меня вырывается стон.

Губы Паркера обхватывают мой сосок, посасывая и дразня чувствительную плоть, и этого достаточно, чтобы свести меня с ума.

— Ты нужен мне, пожалуйста, — умоляю я.

Он отстраняется, со звуком отпуская мой сосок, и его затуманенные похотью глаза встречаются с моими. Это происходит, моя голова ясна, помутнение от выпитого ранее гоголь-моголя прошло, мои мысли сфокусированы на нем.

Нет ничего, чего бы я хотела больше. Хочу, чтобы он был внутри меня. Я хочу быть наполненной им.

Паркер видит выражение моих глаз, лица. Должно быть, он видит мою потребность, потому что отступает назад и тянется к презервативу на прикроватной тумбочке рядом со мной, но моя рука на его предплечье останавливает его.

— Я… я принимаю противозачаточные средства и на сто процентов чиста. К тому же, у меня давно никого не было, — говорю я, — если ты хочешь… ну, знаешь, обойтись без презерватива.

— Черт, Квинн. Нет ничего на свете, чего бы я хотел больше, чем трахнуть тебя без резинки, — он ругается, опускает голову, чтобы снова взять мой рот. Поцелуй становится неистовым, никто из нас не хочет отстраняться друг от друга. Мои руки сгребают его руки, а он перекатывает мой сосок между пальцами, грубо сжимая его.

— Сейчас, пожалуйста.

Потянувшисьмежду нами, я впервые сжимаю его член в своей руке, мои пальцы едва обхватывают его длину, мягко, а затем сильнее, когда он упирается в меня бедрами. Я подвожу его к своему входу, и его рука накрывает мою. Вместе мы проводим головкой его члена по моей влажной коже.

Мой клитор пульсирует в такт с колотящимся сердцем. Каждый раз, когда он касается членом моего клитора, я сжимаюсь, отчаянно желая, чтобы он вошел в меня.

Паркер пристраивает свой член к моему входу и одним движением бедер вводит его в меня до упора. Я так наполнена его членом, что вскрикиваю, прижимаясь грудью к его жаждущим губам.

Медленно, мучительно медленно он выходит из меня, а затем снова входит, сильно двигая бедрами. Он подтягивает мою ногу к своему широкому мускулистому плечу, чтобы войти глубже, достигая той части меня, о существовании которой я не подозревала до этого момента.

Ничто и никто не сравнится с ним. Есть только Паркер.

Кладя мою ступню себе на плечо и поднимая мою ногу высоко в воздух, он начинает неистово трахать меня. Его толчки карающие и такие глубокие, что я чувствую, как его головка упирается в мою шейку матки. Настолько глубоко, что это причиняет немного боли, но в сочетании с наслаждением приводит меня к эйфории. Его сильное, мощное тело нависает надо мной, и он трахает меня так, что я нахожусь на грани очередного умопомрачительного оргазма, даже не прикасаясь к своему клитору.

— Я… — я даже не успеваю закончить фразу, как он входит в меня, с каждым толчком все сильнее и быстрее.

— Кончи для меня, Квинн. Я хочу почувствовать, как ты кончаешь от моего члена, — он хрипит, вбиваясь в меня, его напряженные глаза смотрят в мои. Прежде чем он успевает опустить большой палец на мой клитор, я кончаю, фейерверки взрываются за моими веками во второй раз за сегодняшний день.

Я кончаю, пока он погружается в меня, мое тело бьется в спазмах, а спина отрывается от кровати, каждый толчок его члена в меня и из меня посылает все выше.

Другая планета. Альтернативная вселенная.

Это неописуемо. Идеально.

— Вот так, любимая, вот так, — его брови сосредоточено сдвинуты, и по его выражению лица, по тому, что он делает с моим телом, я понимаю, что Паркер еще не закончил.

Как только последние отголоски моего оргазма отступают, он выходит из меня, даже когда я протестую, и издает хриплый смех.

Я опускаю глаза на его член, блестящий от моих соков и все еще твердый, как никогда.

— Ты не кончил… — я задыхаюсь.

— Потому что я только начинаю, Квинн. Ложись на живот.

Его рука приземляется на мою задницу с оглушительным звуком, который эхом разносится по комнате и заставляет мою кожу гореть. Раз превращается в два, и не успеваю я опомниться, как он одним быстрым, не требующим усилий движением переворачивает меня на живот.

Я беру назад свои слова о том, что в его теле нет ни одной неджентльменской кости, потому что эта кость — определенно его член. Кто бы мог подумать, что он превратится в такого грязного… развратного мужчину.

Его пальцы обхватывают мягкую кожу на моих бедрах, подтягивая мою задницу вверх и назад, к тому месту, где он стоит на коленях позади меня. Ногой он раздвигает мои колени, а свободной рукой наматывает на кулак мои теперь уже дикие волосы. Все это, в сочетании с ощущением его члена, дразнящего мой вход, заставляет меня чувствовать, что я могу взорваться. Будто едва заметное прикосновение его пальцев может снова отправить меня за грань.

Мои соски, чувствительные и опухшие от его рта, задевают кровать, отчего по коже пробегают мурашки.

— Паркер, — стону я, пока он проводит членом по моей влажной середине, сосредоточившись на пульсирующем клиторе, — пожалуйста.

— Блядь, мне нравится слышать твои мольбы.

С этими словами он снова входит в меня с такой силой, что меня отбрасывает к изголовью кровати. Мои руки сжали постельное белье, пока он трахает меня, удерживая равновесие, мягкая ткань его простыней заглушает крики, которые срываются с моих губ, пока я вжимаюсь лицом в кровать.

И только когда я думаю, что не выдержу больше ни секунды, ни одной унции удовольствия, он опускает руку вниз и большим пальцем массирует мой клитор. Оргазм настигает меня так внезапно и так неожиданно сильно, что я падаю на матрас с придушенным криком.

— Блядь, блядь, блядь, блядь, — хрипит он, глубоко входит в меня и отпускает. Его большие руки сжимают мои половинки, раздвигая их, когда он входит в меня. Я чувствую тепло его спермы, когда он кончает внутри.

Его толчки замедляются, а пальцы танцуют вдоль моего позвоночника, когда он остается во мне, пока эрекция не спадает, а затем мягко выходит из меня. Он торопится в ванную, чтобы вернуться с теплой тряпкой.

— Не будь таким милым, Паркер, — я стону, переворачиваясь на спину, но он не обращает на меня внимания и раздвигает мои бедра, проводя теплой влажной тряпкой по моей слишком чувствительной киске, вытирая липкость между ними.

Закончив, он бросает тряпку в корзину для белья и заползает обратно в постель, обхватывая меня руками и прижимая к своей сильной груди.

Я не пытаюсь больше ничего сказать, потому что, по правде говоря, даже не уверена в том, что могу говорить.

Мы оба только что пересекли территорию, с которой не сможем вернуться, и я даже не уверена, хочу ли этого.

Глава 4

— Я случайно переспала с Паркером, — я выпаливаю эти слова, как только моя лучшая подруга Кэсси отвечает на звонок по FaceTime.

Ее глаза расширяются, а челюсть падает.

— Что ты сделала?

Осознав, что она так громко кричит, что ее, наверное, слышит весь офис, она понижает голос и быстро оглядывается по сторонам.

— То есть… лучший друг твоего брата и мужчина, по которому ты сохла с подросткового возраста?

— Да, Кэсси, есть только один Паркер. Тот самый Паркер. Доктор Паркер Грант. Парень, который зарабатывает на жизнь тем, что лечит детей и помогает старушкам переходить улицу.

Я опускаюсь на мамин диван, прекрасно понимая, что все мое тело болит самым восхитительным образом.

Слава Богу, что она в продуктовом магазине, иначе этот разговор был бы невозможен. У Стейси слух как у ястреба, и одно упоминание о мужчине заставило бы ее прибежать.

— Как это могло произойти случайно? Очевидно, ты не просто споткнулась и упала на его член.

— Очевидно, это был скорее медленный спуск, — я усмехаюсь, когда она закатывает глаза. Хотя это похоже на правду. Мы же не планировали устроить умопомрачительный секс на одну ночь. Просто так получилось, и я ни секунды об этом не жалею.

Но это не значит, что он выиграет пари. Я по-прежнему категорически против Рождества, но я за секс.

— Все началось с того, что он нарядился сексуальным дровосеком. Ладно, на нем был старый хенли и потертые джинсы, обтягивающие его задницу, и я изо всех сил старалась сосредоточиться на том, что я делала, а я помогала ему украшать елку, но потом наступил этот момент… уф, я не знаю, Кэсси. Он такой горячий.

Кэсси качает головой, ее длинные рыжие волосы падают вокруг нее занавесом.

— Ты вернешься в Нью-Йорк меньше чем через неделю, Квинн. Это ужасная идея. Что, если ты начнешь испытывать к нему более глубокие чувства?

Я хмурю брови от ее слов.

— Ни в коем случае. Никогда. Во-первых, я сильнее этого, во-вторых, это просто секс. Бессмысленный, хотя и невероятный секс. Ничто не помешает мне сесть на самолет и вернуться домой после обязательных праздничных мероприятий, ясно?

Она не выглядит убежденной, но все равно кивает.

— Мне нужно вернуться к работе. Еще три дня, и я уеду отсюда до Нового года. Держи меня в курсе, хорошо? И, пожалуйста, ради Деда Мороза, думай мозгами, а не вагиной, хорошо?

— Конечно, — я машу ей и завершаю разговор, бросая телефон рядом с собой на диванную подушку, пока обдумываю ее слова.

Если двое взрослых людей занимаются сексом по обоюдному согласию, это не значит, что в этом должны быть замешаны чувства.

Через несколько минут мой телефон звонит. Я опускаю взгляд, вижу на экране имя Паркера Гранта и резко сажусь.

Не могу перестать думать о тебе после прошлой ночи. Заехать за тобой в восемь для второго дня?

Второй день?

Я стону и опускаюсь на диван. Опять рождественские пытки?

Я даже не пытаюсь понять, что он думает обо мне. Нам нужно четко поговорить о том, чем была и чем не была прошлая ночь, и я коротко отвечаю.

Договорились.

Остаток дня я провожу с мамой и Оуэном, устанавливая все украшения на улице, включая надувного Санту высотой в десять футов, со всеми восемью оленями и Рудольфом во главе. К тому времени, когда мы заканчиваем, я отвратительна и вся в грязи, а мои ботинки промокают насквозь.

Я бросаюсь наверх и быстро принимаю душ, не забывая отшелушить и побрить все участки тела, до которых могу дотянуться, на случай, если мне случайно доведется провести еще одну ночь умопомрачительного секса с Паркером, а затем не спеша завиваю волосы и наношу макияж.

Не то, чтобы у меня было какое-то намерение повторить. Ну, я думаю.

Я понятия не имею, что Паркер готовит на сегодняшний вечер, поэтому выбираю джинсы и толстый свитер в сочетании с сапогами до колен.

Накидываю пальто и шарф, затем беру шапку, чтобы положить ее в сумку. Снова идет снег, толстый белый слой покрывает землю, температура на улице падает.

Когда уже почти восемь, я спускаюсь вниз и застаю маму, Оуэна и Кэри за столом в столовой, играющих в «Эрудит».

— Куда это ты собралась так поздно? — спрашивает Оуэн с коварной ухмылкой на лице, которая напоминает мне о том времени, когда мы были подростками.

— Я встречаюсь с другом за ужином.

— В восемь часов? — скептически спрашивает он.

Мама толкает его, качая головой.

— Оуэн Майкл, оставь свою сестру в покое. Клянусь, ты обращаешься с ней так, будто она еще ребенок, она уже совсем взрослая.

Я скрещиваю руки на груди.

— Да, в восемь часов, если хочешь знать. Я вернусь поздно, не ждите меня.

Только я собираюсь захлопнуть входную дверь, как слышу мамин оклик.

— Твой комендантский час — час ночи, милая!

Как будто она только что не сказала моему брату, чтобы он перестал обращаться со мной как с ребенком. Господи, да я уже взрослая.

Я не должна удивляться, даже если и взрослая. Оуэн был моим защитником всю мою жизнь, и, очевидно, не перестанет, даже когда мне будет за сорок.

К счастью, грузовик Паркера подъезжает к обочине ровно в восемь часов, спасая меня от того, чтобы замерзнуть на крыльце.

Он обходит грузовик, засунув руки в карманы, и смотрит на меня с ослепительной улыбкой, от которой у меня замирает сердце.

Прислонившись к пассажирской стороне, он скрещивает руки на груди и ждет, пока я дойду до него по дорожке.

— Привет, — говорю я, задыхаясь от стука своего сердца.

Меня не должно так трогать его присутствие. Паркер Грант заставляет меня снова почувствовать себя подростком, пробуждая старые чувства и заставляя мое сердце биться в груди.

— Привет, — отвечает он, притягивает меня к себе и целует в щеку, после чего открывает пассажирскую дверь, чтобы я могла залезть внутрь. Оказавшись внутри, он поворачивается и смотрит на меня, стягивая с головы серую шапочку.

— Уже любишь Рождество, Квинни?

— И не надейся.

Смеясь, он заводит машину и выезжает на улицу, ведущую на юг. Мы едем в комфортном молчании, никто из нас не чувствует необходимости завязывать разговор.

— Мы можем поговорить…

— Насчет прошедшей ночи…

Мы оба начинаем одновременно.

Я смеюсь, поворачиваясь к нему лицом, когда он издает низкий, хрипловатый смешок, который я чувствую в глубине своего живота.

— Да, я хотел бы поговорить об этом, — говорит он наконец. Я хочу, чтобы он посмотрел на меня, но мне также нравится, что я могу наблюдать за его профилем. Сильный наклон его острой челюсти, крепкие мышцы шеи. Немного щетины вдоль челюсти, спускающейся вниз.

Мне это нравится. Так он выглядит еще более суровым, еще более похожим на дровосека, о котором я шутила с Кэсси.

По правде говоря, он мне нравится в таком виде, почти так же, как и в пиджаке и галстуке.

— Слушай, если ты хочешь сделать вид, что этого не было, я не против и не обижусь. Не хочу, чтобы между нами было что-то странное или неловкое, тем более что ты — лучший друг Оуэна. У людей постоянно случаются свидания на одну ночь, и мы могли бы стать такими людьми. Дай себе волю и никогда больше не говори об этом, — говорю я просто.

Меня удивляет то, что Паркер выглядит почти… оскорбленным моими словами. Складка между его бровями углубляется, а челюсть напрягается.

Внезапно он съезжает на обочину шоссе и останавливает машину. Он глушит двигатель, затем поворачивается ко мне лицом.

— Это не то, чего я хочу, Квинн. И, честно говоря, меня бесит, что ты так легко отмахиваешься от вчерашнего вечера, как от пустяка, — его челюсть сжимается, а адамово яблоко двигается вверх-вниз, когда он отводит взгляд в темноту перед нами, освещенную фарами.

Подождите, что?

— Я просто… я подумала… Ладно, что ты хочешь сказать, Паркер? — спрашиваю я, пытаясь понять, что, собственно, здесь происходит.

Я думала, что наш с Паркером совместный секс — это одноразовая вещь, о которой он никогда не захочет даже вспоминать, а теперь понимаю, что, возможно, мы находимся на двух совершенно разных полюсах.

— Прошлая ночь не была для меня просто случайным трахом, Квинн, — он наклоняется вперед, и я ощущаю мускусный запах кедра от его мыла для тела и жадно вдыхаю его аромат. Ничего не могу с собой поделать.

Этот мужчина пахнет слишком притягательно для своего собственного блага, и это мешает сосредоточиться.

— Не может быть, чтобы мы были вместе только один раз. Нет, черт возьми, Квинн. Все, о чем я могу думать, — это твой вкус, — он наклоняется ближе, отстегивает ремень безопасности с шумным лязгом, когда он ударяется о борт грузовика. Его рука обхватывает меня и без особых усилий перетаскивает на среднее сиденье, — то, как твое маленькое тугое тело двигалось подо мной, пока я был в тебе.

Когда он наклоняется вперед, его губы слегка касаются моих, все рациональные мысли покидают мою голову.

Паркер умеет лишать меня воли, как никто другой.

— То есть, возможно, необходимо повторить, — шепчу я, поднося руки к его шее и слегка поглаживая мягкие волосы на затылке, — может быть, нам не стоит делать вид, что этого никогда не было?

— Нет, черт возьми, не стоит, малышка Скотт, — Паркер поднимает меня с сиденья и притягивает к себе на колени, усаживая на свой твердеющий член.

Боже, это… что бы это ни было… слишком приятное ощущение, чтобы от него отказаться.

Я впиваюсь губами в его губы, выдыхая глубокий стон, и тут же хватаю его за волосы, чтобы притянуть ближе. Мои бедра бьются о его бедра, кажется, сами по себе, отчаянно нуждаясь в трении.

— Квинн, любимая, подожди, — говорит Паркер, отстраняясь, его грудь вздымается, как и моя собственная, — как бы мне не хотелось раздеть тебя догола и взять прямо здесь, мы на обочине дороги, и идет снег, это небезопасно. К тому же мы опоздаем. Поедем сегодня вечером ко мне домой? Там мы сможем все обсудить.

Я откидываюсь спиной на руль и поправляю свитер, который задрался до живота, и понимаю, что мы действительно только что обнимались на обочине крупного шоссе.

Это безумие.

И мне это даже нравится.

— Конечно, но я думаю, что нам нужно поговорить об этом, — я делаю жест от своей груди к его, — и думаю, что тебе, возможно, нужно посидеть в другом конце комнаты, пока мы будем говорить. Я не могу думать, когда ты так… отвлекаешь.

При этих словах он толкает бедра вверх, и мои брови поднимаются, как бы говоря.

— Видишь? Я же тебе говорила.

Я каким-то образом выпутываюсь из его коленей и карабкаюсь обратно на свое место, гораздо менее собранная и гораздо более возбужденная, чем до того, как это произошло.

Как только я пристегиваюсь, Паркер снова выводит машину на шоссе, и на этот раз он держит руку на моем колене до конца поездки. Короткая остановка, казалось, уничтожает всю неловкость между нами.

Наконец, он останавливает машину на переполненной парковке, которую я узнаю где угодно.

— Ты поведешь меня кататься на коньках в «Мо»? — взволнованно спрашиваю я, — боже, Паркер, я так давно здесь не была. Со школьных времен.

Он усмехается, уголки его губ слегка подрагивают в полуулыбке.

— Я знаю, ты любила кататься на коньках. Стейси заставляла нас брать тебя с собой, по крайней мере, два раза в месяц зимой. Мы катались до тех пор, пока не переставали чувствовать свои лица, а потом пили горячее какао с большим количеством сахара. Подумал, что тебе нужно об этом напомнить.

Это одни из моих любимых воспоминаний. Когда я еще только училась кататься на коньках, Паркер стоял передо мной и катался задом наперед, а я держала его за руки. Он всегда делал все возможное, чтобы удержать меня в вертикальном положении, и без него у меня было бы гораздо больше шишек и синяков.

— Я так взволнована. Я, наверное, упаду на задницу, ведь не каталась на коньках уже много лет, ну и ладно.

Паркер выходит из грузовика и идет открывать мою дверь.

— Я думаю, это очень похоже на езду на велосипеде. Возможно, ты не так плоха, как тебе кажется. Может, просто немного заржавела.

Он берет меня за руку и тянет к выходу, и в этот самый момент я понимаю, насколько все отличается от того, чего я ожидала от своей короткой поездки домой. Меньше всего представляла себе свидание с Паркером; но вот мы здесь, и все не так уж плохо.

Мы проходим через вход, и я широко улыбаюсь.

Он ничуть не изменился. Выглядит точно так же, как и тогда, когда мы были подростками, и мое сердце чувствует себя… мягким и теплым.

О, Боже, я превращаюсь в Паркера. Его веселое рождественское дерьмо распространяется, как болезнь. Помогите.

— Давай возьмем коньки, — говорит он, направляя меня к стойке. Когда мы идем, я вижу скамейку, на которой у меня был самый первый поцелуй. Как будто я когда-нибудь смогу забыть этот момент. Оуэн и Паркер были там в тот момент, когда губы Адама Сантино коснулись моих. Очевидно, Адам поспорил с кем-то на десять долларов, что первым поцелует меня, а когда они узнали об этом, то поставили ему синяк под глазом и запретили прикасаться ко мне снова.

Это воспоминание я не забуду ни в этой, ни в следующей жизни.

— Какой размер? — спрашивает Паркер, отвлекая меня от воспоминаний, — коньки.

Тряхнув головой, я выныриваю из прошлого.

— Э-э, семерка, кажется, спасибо.

Он нахмуривает брови, и на его лице появляется любопытное выражение.

— Что это за взгляд?

— Какой взгляд?

— Тот, при котором ты выглядишь так, будто только что попробовала скисшее молоко, — он протягивает мне пару изношенных и потертых коньков кремового цвета, затем берет у продавца свою пару, и мы вместе идем к скамейке. Я сажусь, снимаю ботинки, затем начинаю зашнуровывать коньки.

— Я как раз думала о том дне, когда вы с Оуэном избили Адама Сантино, потому что он поспорил со всеми на десять долларов, что сможет меня поцеловать.

Выражение лица Паркера становится жестким.

— Он был засранцем. Вся школа знала об этом, кроме тебя. Я должен был держать его и позволить тебе ударить его.

Мой смех эхом разнесся вокруг нас.

— Я уверена, что Оуэн не позволил ему уйти в тот день без двух синяков под глазами и разбитого носа.

— Да, конечно, ты права.

Мне требуется больше времени, чем обычно, чтобы одеть коньки и правильно их зашнуровать, поэтому Паркер опускается передо мной на колени и помогает мне. Он плотно затягивает их, затем встает и дает мне руку.

— Готова к этому, Квинни?

— Готова, как никогда.

Мы направляемся прямо на каток, и в тот момент, когда я ступаю на лед, все воспоминания о том времени, которое мы провели на катке, словно накрывают меня. Паркер был прав, это очень похоже на езду на велосипеде, только кататься на коньках для меня даже легче, чем на велосипеде.

Гладкий лед скользит под коньками, и я погружаюсь в ностальгию. Я делаю быстрое вращение, от которого чуть не падаю лицом на лед, и поворачиваюсь к Паркеру.

Он ухмыляется, и медленные аплодисменты, которые следуют за этим, так же неловки, как и лестны.

— Я же говорил тебе, что ты будешь великолепна. Не могу представить себе ничего, в чем бы ты не была великолепна, Квинн.

Его слова почти сбивают меня с ног, и я качусь назад к нему и кладу руки на толстую ткань его куртки.

— Спасибо, что привел меня сюда, Паркер. Именно по таким мелочам я вспоминаю, что скучаю по дому, и, наверное, я просто не понимала, насколько сильно, пока не вернулась. Я имею в виду… Я могла бы кататься там, в Нью-Йорке, но это было бы совсем не то. Не то, чтобы у меня было время на что-то, кроме работы. Мой босс считает, что это спорт для него — заставлять меня работать до тех пор, пока я не засну за столом.

Мои ноги скользят вперед, отводя меня на несколько футов от Паркера, который наблюдает за мной грозным взглядом своих ярких глаз.

— И тебе это нравится? Твоя работа? — он встает на коньки и с легкостью занимает место рядом со мной, и мы начинаем кататься по кругу вокруг катка, бок о бок.

Его вопрос заставляет меня задуматься. Действительно ли мне нравится моя работа?

Наверное, мне нравится то, что я делаю, и я многого добилась в профессиональном плане. Но сама работа? Нет, она ужасна. Мой босс, рабочая обстановка, напряженная работа… все в ней ужасно. Но я заслужила то, что у меня есть, упорно работая и ставя свою карьеру на первое место, жертвуя многим, чтобы добиться своего.

Даже если я это ненавижу, я это заслужила.

— Мне нравится то, чем я занимаюсь. Я люблю маркетинг, это то, чем я всегда увлекалась, и поэтому было логично закончить обучение и найти работу в этой области. Просто… я не знаю, буду ли работать в этой фирме долго, — это было то, в чем я не признавалась даже самой себе до этого момента.

Паркер протягивает руку и берет мою ладонь в свою, слегка проводя большим пальцем по тыльной стороне моей руки, и мы находим устойчивый ритм, катаясь вместе. Должно быть странно держать его за руку, но это не так. Это правильное ощущение, и я стараюсь не думать об этом слишком долго.

— Почему?

— Потому что мой босс — мудак. Боже, помню, как я получила предложение работать там, Паркер. Я была на седьмом небе от счастья. В новом городе, только что закончила колледж, и мне казалось, что весь мир у моих ног. Они предложили мне конкурентоспособные бонусы и такую зарплату, какой я даже не ожидала. Я не могла дождаться, когда смогу там работать. Потом начала работать и быстро поняла, что единственным способом добиться того, чтобы меня воспринимали всерьез в этой фирме, было работать в десять раз усерднее, чем все остальные. В частности, больше всех мужчин.

Паркер усмехается.

— Квинн, ты всегда была самой сильной девушкой из всех, кого я знаю. Черт возьми, ты устраивала парням вдвое больше тебя такое дерьмо, что они больше никогда с тобой не связывались. Представляю, как ты быстро справилась со всеми этими ублюдками.

Если бы он только знал, что мне приходилось делать, чтобы меня воспринимали всерьез, чтобы доказать, что женщины не менее способны, чем мужчины. В наш век трудно поверить, что такое еще встречается и существуют фирмы, где у женщин нет таких же прав, как у мужчин.

— Это было интересно, я могу без сомнения сказать, что заслужила свое место в этой фирме. Просто не думаю, что это то место, где мне суждено работать долгое время. Это скорее ступенька в моей карьере, я бы хотела однажды открыть свою собственную фирму. Быть самой себе начальником и собрать свою команду. Работать с теми клиентами, которых я выберу.

— Ты можешь это сделать, понимаешь? Зачем ждать? Я думаю, что ты можешь сделать все, что захочешь. Я видел, как ты это делала раньше, и никто, кроме тебя, не отвечает за твое будущее.

Я смеюсь и качаю головой, легонько ударяясь плечом о его плечо, когда мы проходим большой поворот катка.

— Мне кажется, что с тех пор, как я уехала, ты стал мастером мотивационных речей.

Мимо нас пролетает толпа детей, и один из них случайно задевает меня, в результате чего я теряю равновесие. Шатаясь, я протягиваю руку и хватаюсь за Паркера, которому каким-то образом удается удержать нас обоих в вертикальном положении, пока я пытаюсь выровняться.

— Вау, — говорит он, удерживая меня в своих сильных руках. Они обхватывают меня, прижимая к его груди.

Я могла бы списать стук своего сердца на то, что чуть не упала лицом на лед, но я знаю, что дело вовсе не в этом. Это руки Паркера, обнимающие меня и заставляющие оживать рядом с ним.

— Прости, тот парень… — я осекаюсь, полностью теряя ход мыслей, когда дыхание Паркера прерывается, и он придвигается ближе.

Я чувствую тепло его дыхания, которое овевает мои губы. Еще сантиметр, и они коснутся моих. Мои глаза закрываются, и я жду, сжимая в кулаках его куртку, пока он продолжает держать меня.

Затем мимо проносится еще один ребенок, и мы оба падаем на ограждение.

— Черт, ты в порядке? — тихо говорит он, осматривая меня со всех сторон.

— Я в порядке, просто ударилась. Я не сломаюсь, Паркер, — я смеюсь, — хотя уверена, что в тот день, когда я сломала руку здесь, в третьем классе, ты плакал больше, чем я.

Паркер краснеет и отступает назад с расширенными глазами.

— Ты обещала, что больше никогда не будешь об этом вспоминать, Квинн Скотт. Ты, блядь, поклялась в этом.

Я пожимаю плечами.

— Это было Рождество, которое я никогда не забуду. Я уверена, что тебе было так плохо все время, пока я была в гипсе, что ты приносил мне бесконечное количество горячего какао со взбитыми сливками и посыпкой.

— Тебе было больно, и я волновался за тебя. Я бы сделал все, что ты попросила в тот месяц. Помнишь, что я подарил тебе на Рождество? — спрашивает он.

Как будто я могу забыть.

Я не преувеличивала, когда говорила, что многие мои детские воспоминания связаны с ним, по крайней мере, те, которые особенно выделяются.

Взяв мою руку, он бережно держит ее в своей, пока мы снова кружим по катку, наши коньки скользят по гладкому льду.

— Ты купил мне колокольчик, он был такой громкий, что мама сказала, что если я позвоню в него еще раз, то она выбросит его прямо в мусорное ведро. Но каждый раз, когда я звонила в него, ты прибегал, — я смеюсь, откидывая голову назад, когда думаю о том, как быстро он заворачивал за угол нашей кухни, если я только дотронусь до этого колокольчика. Наверное, я никогда не замечала, насколько Паркер был внимателен и заботлив, когда дело касалось меня. Я всегда была младшей сестрой, или, по крайней мере, мне так казалось.

— Эх, я был мягкотелым. С возрастом я ожесточился.

Он подмигивает мне, затем отпускает мою руку и устремляется вперед, делая коньками зигзаги на льду.

Я уверена, что если бы я попыталась сделать то же самое, то точно оказалась бы на льду.

Хорошо, что у меня есть горячий док, который вылечит меня.

— Давай проверим, сможешь ли ты крутиться, как раньше?

Несмотря на опасения, что в итоге окажусь на заднице, я пытаюсь выполнить движение, которое когда-то давалось мне так легко. Следующий час мы гоняемся друг за другом по льду и прикасаемся друг к другу при каждом удобном случае, пока у обоих не краснеют и не замерзают носы.

— Готова ли ты выпить горячего шоколада? Я почти уверен, что у меня отморозились пальцы на ногах, — он смеется, протягивая мне руку.

— Да, пожалуйста.

Рука об руку мы выходим с катка и находим небольшой тихий столик. Я сижу и жду, когда Паркер вернется с горячим шоколадом, и когда он это делает, я чуть не плачу. Все мои пальцы на руках и ногах замерзли, и мне не терпится выпить сладкую вкуснятину, которую он несет.

— Спасибо, — говорю я, когда он ставит передо мной чашку и садится рядом со мной, перекидывая руку через спинку моего кресла, — знаешь, я думаю, что этот горячий шоколад может быть даже лучше, чем бабушкин гоголь-моголь. Это сложный выбор, но, серьезно, я не знаю, как они делают его таким чертовски вкусным.

Я делаю большой глоток горячего напитка, верчу его во рту, наслаждаясь шоколадным вкусом. Такой молочный, такой сладкий, такой вкусный. Я оглядываюсь по сторонам, согреваясь от горячего шоколада и всего происходящего вокруг, и вдруг краем глаза замечаю что-то, что привлекает мое внимание.

— Это… Санта-Клаус?

Паркер оборачивается туда, куда смотрю я, и видит, что это действительно веселый толстяк, полностью одетый в костюм, с большим бархатным мешком, перекинутым через плечо. Похоже, никто еще не понял, что он здесь, потому что он один.

— Похоже на то. Пойдем, надо сказать ему, что ты хочешь на Рождество, — Паркер ухмыляется и поднимает меня со стула, прежде чем я успеваю запротестовать.

Когда я в последний раз видела кого-то, кто действительно одет как Санта? Ну, если не считать людей, которые звонят в колокольчики на тротуаре, чтобы собрать деньги для благотворительных организаций, но обычно это просто парень в слишком большом костюме, который почти не похож на Санту.

Но этот парень?

Он действительно может сойти за настоящего Старого Святого Ника. Его живот полный и круглый, черный пояс на талии застегнут на последнюю петлю, и он прекрасно дополняет костюм. Красный цвет его щек настоящий, а не нарисованный, но что действительно его украшает? Густая, пушистая белая борода и волосы, обрамляющие его пухлые щеки. Красно-белая бархатная шапочка Санта-Клауса падает набок, а пушистый белый шарик на конце подпрыгивает при каждом его шаге.

— Это ты все устроил? — спрашиваю я Паркера, затаив дыхание и стараясь не отстать от него, — как часть нашего пари? Играешь со мной в грязного Санту, доктор Грант.

— Нет, клянусь, это незапланированная случайность, но мы собираемся ею воспользоваться.

Крепко сплетя наши пальцы, он ведет меня к мистеру Клаусу.

К тому времени, когда мы переходим на другую сторону катка, Санта уже опускает свой мешок. Толстая золотая веревка по-прежнему надежно держит его в закрытом состоянии, и он присаживается за пустой стол.

— Привет, — говорит ему Паркер, протягивая свободную руку для пожатия.

Когда он поднимает глаза, все его лицо словно озаряется, а на губах расплывается теплая улыбка.

Что-то теплое и пушистое внутри меня, кажется, происходит снова, только на этот раз сильнее, и я не готова к этому. Ну что я за человек, если не рада встрече с Дедом Морозом?

Не такой уж я и ворчун.

Правда?

Я даже не успеваю задуматься над вопросом, который сама себе задаю, потому что Санта-Клаус встает и притягивает меня к себе в теплые, приветственные объятия, а потом усмехается.

— Ну, с Рождеством! — отстранившись, чтобы посмотреть на меня, он спрашивает. — Хочешь сфотографироваться?

Я бросаю взгляд на Паркера, который выглядит слишком самодовольным, стоя в стороне, скрестив руки на груди с веселой ухмылкой. Он получает от этого слишком большое удовольствие.

— Э-э, я… — заикаюсь я.

— Ей бы очень хотелось сфотографироваться. И она с удовольствием расскажет тебе, что хочет получить на Рождество.

Я убью его.

— Мы бы хотели сфотографироваться вместе, — говорю я, прищуривая глаза. Паркер только смеется и вальсирует с раздражающей бодростью в шаге, — а мне кажется, я уже слишком взрослая для этого.

Санта усмехается, как будто мои слова о том, что я слишком взрослая, чтобы сидеть у него на коленях и рассказывать о том, что у меня в рождественском списке, просто абсурдны.

— Глупости, никто не может быть слишком взрослым, чтобы посидеть с Сантой. Правда, молодой человек?

Его вопрос адресован Паркеру, и, конечно же, он соглашается, безразлично пожимая плечами.

— А чем это может повредить? Этот Санта отчаянно нуждается в рождественском веселье. Давай, Квинн, расскажи ему, что ты хочешь получить на Рождество в этом году.

Я вижу, что ни один из них не собирается отступать, поэтому вздыхаю и смиряюсь с этим, прокладывая себе путь, чтобы сесть рядом с Сантой, потому что что-то подсказывает мне, что Паркер явно настроен на это.

Он держит телефон наготове, нацелившись на нас двоих, и, если бы кинжалы, которые сейчас летят в него из моих глаз, были настоящими, он бы уже был в могиле глубиной десять футов.

— Что бы ты хотела получить на Рождество? — спрашивает Санта, и с его губ срывается задорная усмешка, — все возможно… если верить.

Господи, дайте мне передохнуть. Прошу тебя, если это вообще возможно. Пусть это будет моим собственным рождественским чудом и избавит меня от страданий.

— Все, чего я хочу на Рождество, — это чтобы моя семья была счастлива.

— И это все? — спрашивает он, и между его бровей появляется складка от этого вопроса.

— Это все.

Санта улыбается.

— Ты хорошая девочка, Квинн Скотт, и у тебя доброе сердце. Помни, что иногда нормально хотеть что-то и для себя.

— Спасибо, это было… это было здорово. Счастливого Рождества, — говорю я, поднимаясь с сиденья рядом с ним. Прежде чем Паркер успевает подвергнуть меня новым пыткам, я хватаю его за руку и тяну к выходу из катка.

Когда мы оказываемся за двойными дверями, и нас обдает морозный ночной воздух, только тогда я понимаю… Я не говорила Санте свою фамилию.

Глава 5

Сколько оргазмов может испытать девушка, прежде чем умрет? Это своевременный вопрос, на который мне очень нужен ответ. За одну ночь Паркер подарил мне больше оргазмов, чем я получила с другими мужчинами за последние годы. Мне так больно, что я едва могу двигаться, но, по крайней мере, у нас было время восстановить силы, когда он принес пирог в постель и заставил меня смотреть «Гринча», пока я не заснула на его груди.

Сейчас мне меньше всего хочется покидать наш маленький пузырь умопомрачительного секса, чтобы пойти на ужин с семьей. Я боялась этого с того момента, как мама заговорила об этом. Хотя и уверена, что будет очень интересно, если мы все соберемся в одном месте и разделим трапезу. Я уже и не помню, когда такое было в последний раз. Но в этом году мама твердо намерена собрать нас всех вместе на праздники, включая моего отца и его новую жену.

— Готова к этому? — спрашивает Оуэн, садясь напротив меня и поправляя галстук на шее.

Мало того, что нам предстоит пережить самый лицемерный рождественский ужин всех времен и народов, так еще мы должны это сделать нарядными.

А это значит, что у меня появилась еще одна возможность надеть новые лабутены, так что, думаю, все не так уж плохо, в конце концов.

— Наверное. Надеюсь, он уйдет пораньше, — я беру бокал с вином и рассеянно кручу его в руках, прежде чем сделать большой глоток. Я не могу не заметить, что Паркер не притронулся к своему бокалу.

Единственный плюс сегодняшнего вечера?

Мы сидим рядом друг с другом.

— Будь вежлива, Квинн. Разве мы не можем спокойно поужинать все вместе? Мы с твоим отцом очень старались оставить все в прошлом, чтобы собраться вместе на праздники. Нам всем нужно постараться, — укоряет мама.

Мне требуются все силы, чтобы не закатить глаза. Вместо этого я делаю еще один глоток вина и откидываюсь на спинку стула.

Она права.

У-у-у, Квинн.

Под столом я чувствую тепло руки Паркера, когда он проводит ею по моему колену, заставляя меня подпрыгнуть от неожиданности. Его пальцы мягко сжимаются, давая мне уверенность, и я каким-то образом расслабляюсь. Я чувствую, как напряжение покидает мое тело.

Я смотрю на него, и на его лице застыло сосредоточенное выражение, поскольку он внимательно слушает историю, которую Оуэн рассказывает о своей работе. Его взгляд не отрывается от Оуэна, он кивает, одновременно проводя рукой по моему бедру.

Его красивый профиль непоколебим, но я? Все мое тело реагирует на его прикосновения.

Это и пугает, и возбуждает одновременно.

— Квинн? — зовет мама, отрывая меня от мыслей о прикосновении руки Паркера.

Я прочищаю горло, смущаясь.

— Да? Извини.

— Клянусь, я назвала твое имя три раза. И сказала, что твой отец здесь.

Я киваю и ставлю бокал с вином на стол, делая глубокий, успокаивающий вдох. Оуэн и Кэри встают и выходят из комнаты, чтобы поприветствовать его, оставляя нас с Паркером наедине.

Как только они уходят, и я встаю со стула, его рука касается моей спины, и он спрашивает.

— Ты в порядке?

— Да, я в порядке. Просто нервничаю. По поводу встречи с отцом, прошло много времени, и все как-то натянуто.

— Понимаю, но я здесь, если я тебе понадоблюсь, хорошо?

Я киваю и улыбаюсь ему.

— Спасибо.

Мы вместе выходим в фойе, и я вижу, что мой отец стоит со своей новой женой Марией.

Он выглядит постаревшим с тех пор, как я видела его в последний раз. В уголках его глаз появились глубокие морщины, а «гусиные лапки» стали более выраженными.

При виде его у меня щемит сердце. Часть меня, маленькая девочка, которой нужен был отец, жаждет протянуть руку и преодолеть разрыв между нами.

Если бы это было так просто. Если бы это было так, то годы не пролетели бы так быстро.

Он одет в темно-серую спортивную куртку с белыми кнопками и слаксы. Его жена одета в темно-синее платье, ее длинные светлые волосы собраны набок заколкой с рубинами и бриллиантами.

Она прекрасна, хотя мне и неприятно это признавать.

— Квинн, — тихо произносит отец, делая нерешительный шаг ко мне. Я вижу на его лице тоску и обожание, когда он смотрит на меня, и чувство вины внезапно сжимает мое горло.

— Привет, — шепчу я, не зная, что сейчас делать или говорить.

Он делает шаг вперед и обнимает меня, задерживаясь на мгновение, прежде чем отойти к Марии.

Я протягиваю ей руку для пожатия, но она оставляет ее без внимания, заключая меня в крепкие, быстрые объятия без малейшей неловкости, как будто мы знакомы уже много лет.

Это совершенно неожиданно, и почему-то вызывает у меня слезы.

— Привет, Квинн. Я так много слышала о тебе. Так приятно наконец-то встретиться, — шепчет она мне на ухо, прежде чем отстраниться.

— Да, мне тоже.

Она тепло улыбается и возвращается к моему отцу. Затем в комнату входит мама и начинает давать указания. Я замечаю, что ее общение с моим отцом совсем не такое, каким я его помню. Кажется, что они оба отодвинули в сторону свои проблемы, и это ослабляет постоянно присутствующее ранее чувство страха, что вот-вот начнется война.

Мама сидит в одном конце, папа — в другом. Мария сидит рядом со мной, Оуэн — рядом с папой. Паркер — рядом с мамой. Я ожидала, что будет спор из-за закусок, но все оказалось совсем наоборот.

Все в прекрасном настроении, смеются и делятся старыми историями. Все совсем не так, как я ожидала. Даже Оуэн выглядит расслабленным, когда запихивает в рот картофельное пюре вместе с основным блюдом.

— Итак, — тихо прочищает горло моя мама и кладет свою льняную салфетку на тарелку, когда мы заканчиваем есть, — есть причина, по которой мы с твоим отцом хотели вместе поужинать на это Рождество.

Она смотрит на него с небольшой улыбкой и слегка кивает, давая ему знак говорить.

— Последние несколько месяцев мы втроем, вместе с Марией, ходили к психологу. Было много вещей, которые нам нужно было исправить, как по отдельности, так и вместе, ради вас двоих и ради моего брака.

Сказать, что я потрясена, значит сильно преуменьшить. Из всего, что я ожидала от них услышать… точно не это. Даже близко нет.

И снова я чувствую руку Паркера на своем колене, он сжимает ее, словно читает мои мысли. Физические прикосновения нужны мне сейчас больше, чем я могла предположить. Потянувшись под стол, я беру его руку и переплетаю со своей, укладывая их на свои колени.

— Думаю, можно с уверенностью сказать, что мы отпустили многое из того, что долгое время тяготило нас обоих. Правда, Стейси?

Мама кивает, перехватывая мой взгляд, затем взгляд Оуэна.

— Это то, что мы должны были сделать вместе, чтобы двигаться вперед. Мы также хотели извиниться перед вами обоими. Поскольку знаем, что вам было тяжело… Когда мы решили развестись. Вы, дети, слышали то, что не должны были слышать, и с этим нам обоим придется жить. Мы просто надеемся, что сможем двигаться вперед как семья, в любви и понимании.

После того, как она закончила говорить, я посмотрела на Оуэна, который, похоже, потрясен не меньше меня. Я даже не знаю, как осмыслить то, что она только что сказала.

Мое сердце бешено колотится в груди. Этого ли я хочу? Двигаться дальше?

Снова стать семьей?

— Думаю, я бы хотела попробовать, — шепчу я, мой голос настолько полон эмоций, что едва ли похож на мой собственный.

— Я тоже, — добавляет Оуэн.

Оба наших родителя выглядят счастливее, чем я видела их за последние годы, и я чувствую, как что-то внутри меня трескается. Что-то сломанное и холодное, что я давным-давно спрятала.

Я нуждалась в этом. Больше, чем я могла предположить.

— Мы начнем с того, что сделаем это ежегодным, — говорит мама, — будем собираться на праздники, проводить вместе Рождество и День благодарения. Нам повезло, что мы есть друг у друга, и что у нас есть возможность быть вместе на праздники.

— Я скучал по вам обоим и надеюсь, что мы сможем поработать над нашими отношениями, чтобы они стали лучше. Простите меня за то, что я столько упустил. Простите, что я вообще допустил, чтобы наши отношения стали напряженными. После нашего с вашей мамой развода я вел себя не лучшим образом, и мне некого винить в своих поступках, кроме себя, — отец смотрит на меня, в его глазах мелькает сожаление. То самое сожаление, которое я чувствую в глубине души, что позволила, чтобы между нами все было так плохо. Мы уже почти не разговаривали, с течением времени разлад между нами становился все больше и больше.

Это наш шанс восстановить разрушенное. Я не понимала, что в глубине души хотела этого, но отодвигала на второй план, потому что мне было больно.

— Это значит, что тебе придется возвращаться домой чаще, чем раз в четыре года, Квинн. Больше никаких отговорок типа «я слишком занята работой», — говорит мама, прищуривая глаза.

— Я обещаю, что постараюсь, — говорю я, скрещивая руки на груди, — постараюсь приезжать домойчаще, а если не смогу, то мы будем общаться по FaceTime.

Пальцы Паркера слегка сжимаются вокруг моего колена, и я расслабляюсь от этого прикосновения, это его способ дать мне понять, что он здесь, и, хотя он не может сказать этого вслух, но поддерживает меня.

Это самая сумасшедшая неделя в моей жизни, а она еще даже не закончилась. Кто бы мог подумать, что я окажусь в постели с лучшим другом моего брата, а мои родители отбросят свои разногласия, чтобы мы могли провести праздники вместе?

Это похоже на настоящее рождественское чудо, о котором я не просила, но с радостью приняла его.

Глава 6

— По какой причине ты ходишь вокруг меня таким бодрым шагом, Квинн Скотт? — спрашивает мама, когда я поворачиваю за угол на кухню и выхватываю у нее из рук кусочек мятной коры. Моя сумка высоко вздернута на плечо, и я собираюсь провести еще одну ночь у Паркера.

До моего возвращения в Нью-Йорк остается всего несколько дней, и мы договорились, что проведем их с максимальной пользой, ведь Паркер не отказывается от своего крестового похода, чтобы разморозить мое холодное рождественское сердце.

Я делаю невинный вид и пожимаю плечами.

— Да так, просто очень жду визита толстяка.

Она насмехается.

— Ага, так я и поверила.

Ее неверие вызывает у меня ухмылку, и я просто обхожу эту тему, возвращаясь к обсуждению ее мероприятий, пока на заднем плане звучит песня Тони Беннетта.

— Как дела в театре?

— Все складывается как нельзя лучше, и не волнуйся, все, что тебе нужно будет сделать, это появиться в ночь премьеры в своем милом костюме эльфа и выглядеть красиво, держа подарки Санты.

— Ладно, мне нужно бежать, увидимся… позже?

Стейси Скотт много кем может быть, но она не дурочка, поэтому скептически смотрит на меня, поджав губы.

— Ты ведь понимаешь, что я прекрасно знаю, где ты проводишь время? Пробираешься домой посреди ночи, как будто тебе опять шестнадцать.

— Что ты имеешь в виду? — я беру ее яичный коктейль и делаю глоток, чтобы смыть вкус мятной коры.

— Я твоя мать, Квинн Скотт. И в курсе всего, поэтому я знаю, что ты и некий доктор очень уютно устроились.

В середине ее фразы я выплескиваю небольшое количество яичного коктейля при упоминании Паркера, но каким-то образом умудряюсь проглотить остаток.

— Не совсем понимаю, о чем ты.

Она откладывает мятные конфеты, которые давила скалкой, и скрещивает руки на груди.

— Я же говорила тебе, что мать знает все, а вы двое не так уж незаметны. Ты знаешь, что я люблю Паркера, и он мне как родной сын. Просто будь осторожна, Квинн. У тебя есть своя жизнь в Нью-Йорке, в которую он не входит, и я не хочу, чтобы кто-то из вас пострадал.

Ее слова медленно впитываются в меня, и я сглатываю эмоции, поднимающиеся в моем горле. Она не ошибается, но часть меня еще не готова думать о том, чтобы уйти от Паркера. Я просто хочу насладиться тем временем, которое у нас осталось, а потом мы сможем встретиться с реальностью.

— Мы просто друзья, мама. Ты знаешь… Паркер и я. Мы всегда были друзьями. Все в порядке, хорошо?

Она не выглядит убежденной, но кивает и протягивает руки, чтобы обнять меня. Когда они обхватывают меня, прижимая к ее маленькому телу, я вздыхаю.

— Люблю тебя, мама.

— Я тоже тебя люблю, милая. Всегда.

На мгновение мы просто замираем так, ни одна из нас не двигается, ни одна не готова отпустить. Сколько бы лет мне ни было, как бы далеко ни уехала, я всегда буду девочкой, которой нужна мама, и, как сейчас, иногда девочке просто необходимо обнять свою маму.

Снаружи раздается гудок, сигнализирующий о прибытии Паркера, я отступаю назад и улыбаюсь.

— Увидимся позже, ладно? Завтра мы устроим вечеринку с упаковкой и посмотрим «Рождественскую историю». Звучит неплохо?

— Звучит неплохо. Береги себя.

Кивая, я хватаю еще один кусочек мятной коры и выхожу через входную дверь. Как и вчера, Паркер стоит, прислонившись к своему старому грузовику, скрестив руки на груди, и выглядит очень аппетитно.

Он одет в брюки угольного цвета, которые обтягивают его мускулистые бедра и вызывают у меня желание. К ним прилагается черная рубашка на пуговицах и пара черных мокасин.

— Ты не просил меня нарядиться, — говорю я ему, как только спускаюсь по скользкой дорожке.

Он протягивает руку и снимает мою сумку с плеча, перекидывая ее через свое, а затем притягивает меня к себе для долгого, глубокого поцелуя. Когда он отстраняется, я понимаю, что пальцы моих ног поджались в уггах.

Он так на меня действует.

— Не было необходимости. Мне просто нужно заехать в офис и посмотреть кое-какие бумаги, которые нужно подписать. Подумал, что сейчас самое подходящее время, чтобы показать тебе все, если ты согласна.

— Конечно. Хотела бы я когда-нибудь увидеть вас в действии, доктор Грант.

Он не игнорирует намек, потому что его большая рука скользит к моей спине, и он притягивает меня к себе, впиваясь своими губами в мои, а затем другой рукой шлепает меня по заднице. Сильно.

— В грузовик, Скотт, пока я не передумал и не трахнул тебя прямо здесь, — говорит он, открывая пассажирскую дверь, чтобы я могла залезть внутрь.

— Правда? — говорю я, когда он обходит меня и присоединяется ко мне, — ты когда-нибудь не слушаешь рождественскую музыку? Я даже не знаю, какая музыка тебе нравится, потому что с тех пор, как я вернулась домой, из колонок звучит только Мэрайя Кэри.

Паркер откидывает голову назад и смеется.

— Что может быть лучше рождественской музыки, Квинн?

— Я не знаю… все? Буквально, что угодно.

— Перестань быть букой. Это не обсуждается, милая, пристегнись.

Я скрещиваю руки на груди и притворяюсь, что дуюсь, а потом тянусь вверх и быстро пристегиваюсь.

— Отлично.

Паркер выезжает на шоссе по направлению к своему офису, и, пока мы едем, он включает музыку и поет свою собственную версию «Jingle Bells». Только на этот раз это «Jingle Balls», и теперь я не могу перестать думать о его яйцах.

Честное слово, у парня потрясающие яйца. Не слишком маленькие, не слишком большие, и мне особенно нравится, когда они находятся в моем рт…

— Квинн?

Моя голова резко поворачивается в сторону, чтобы посмотреть на Паркера, и я понимаю, что мы остановились. Фары его грузовика освещают здание его практики, снежинки кружатся от сильного ветра.

Черт, я фантазировала о его яйцах и даже не заметила, что мы остановились.

— Да, ты что-то сказал?

— Я сказал, что мы на месте, — он смеется, качая головой.

— Точно, хорошо.

Пока Паркер выходит из машины и идет открывать мою дверь, я расстегиваю ремень безопасности, наслаждаясь последней секундой тепла перед тем, как на меня обрушится холодный воздух. Я уже должна была привыкнуть к холоду, но он все еще застает меня врасплох и пробирает до костей, когда я выхожу на улицу.

— Давай, зайдем внутрь, а то холодно, — Паркер подводит меня к входной двери, затем отпирает ее своим ключом и вводит внутрь. В офисе ненамного теплее, но, по крайней мере, здесь нет ветра и снега.

Он подходит к выключателям и щелкает ими, освещая помещение. Здесь тепло, уютно и совсем не похоже на кабинет врача, что, как я понимаю, и было целью. Стены выкрашены в теплый бежевый цвет, на большинстве стен висят яркие картины, а также награды и сертификаты Паркера.

— Ух ты, — выдыхаю я, расхаживая по комнате ожидания и рассматривая все вокруг, — Паркер, это невероятно. Ты должен этим гордиться.

— Спасибо. Я проведу для тебя экскурсию за кулисы, пойдем, — он протягивает руку, и я без заминки вкладываю свою ладонь в его и позволяю ему провести меня по офису, показывая комнаты приема пациентов, ресепшен и, наконец, его кабинет.

Выкрашенный в насыщенный красный цвет, он как будто переносит меня в прошлое. Здесь все отделано деревом и бронзой, в углу горит тусклая лампа, отбрасывающая теплый свет на все помещение. Вдоль стен стоят встроенные книжные шкафы, заполненные книгами, медицинские журналы, папки с документами, вдоль них расставлены награды.

В центре комнаты стоит большой дубовый письменный стол, за ним — подходящая полка. Сам стол чистый, только несколько папок лежат посередине, когда я подхожу к нему, чтобы посмотреть, то провожу пальцами по полированному дереву и улыбаюсь, когда вижу вставленную в рамку фотографию Оуэна и Паркера на рыбалке с отцом Паркера, а затем фотографию нас троих после того, как наша школьная футбольная команда выиграла чемпионат штата.

— Не могу поверить, что ты сохранил эту фотографию после стольких лет, — говорю я, поднимая глаза на него. Он пристально смотрит на меня, засунув руки в карманы брюк и прислонившись к одному из книжных шкафов.

— Конечно, я сохранил ее, Квинн. То, что ты уехала, не означает, что я собирался забыть тебя, — тихо говорит он, и мое сердце гулко бьется в груди.

Так много воспоминаний я оставила позади, когда уехала в Нью-Йорк, так много людей, в том числе и Паркера.

Он подходит к ней, берет рамку из моих рук и ставит ее на место, а затем притягивает меня к своей груди, крепко обхватывая руками мое тело. Я чувствую, как его губы прижимаются к моим волосам.

— Мне нужно немного поработать с бумагами, а потом мы отправимся дальше, хорошо?

Я киваю.

— Конечно, я пока проверю электронную почту.

По правде говоря, я даже не заглядывала в свою почту с момента приезда в Клубничную Лощину. Я сказала себе, что возьму на этой неделе полный отпуск, но трудоголик внутри меня изо всех сил сопротивлялся этому.

Мне нужно было отключиться от сети и от своей работы, пусть даже временно.

Это было приятно — не нужно проводить каждую минуту бодрствования с глазами, приклеенными к телефону или экрану компьютера. И это заставляет меня осознать, сколько времени я провожу, работая, а не живя. Я живу в Нью-Йорке уже четыре года и почти не знаю города.

В течение следующего часа я просматриваю социальные сети или, по крайней мере, делаю вид, что просматриваю. Мои глаза не могут оторваться от Паркера, пока он работает. Кто бы мог подумать, что работа с документами может быть такой сексуальной? Он просматривает каждый файл, ловко что-то записывая, его брови сосредоточенно нахмурены.

Он полностью погружен в работу.

Паркер Грант сам по себе сексуален, но доктор Грант? Ну, это уже совсем другое дело. Энергия, которую он излучает, она порабощает комнату.

Понаблюдав за его работой еще десять минут и возбуждаясь с каждой секундой, я не могу больше терпеть. Бросаю телефон на кожаный диван, на котором сижу, и тихонько пробираюсь к его столу, я забираюсь на стол и свесив ноги, снимаю ботинки, пока они оба не оказываются на полу кабинета.

— Ты пытаешься отвлечь меня, Квинн? — рычит он, когда я закидываю ногу ему на колени и провожу по его члену, задевая ткань брюк.

Сделав невинный вид, я спрашиваю.

— Не знаю, а у меня получается?

Паркер откладывает ручку и откидывается в кресле, заложив руки за голову.

— Может быть.

Может быть, да?

Наклоняясь вперед, я провожу рукой по рубашке и по твердому животу, пока не добираюсь до застежки его брюк. Спрыгиваю с его стола, встаю между его широко расставленными бедрами и осторожно бедром отодвигаю его стул, чтобы опуститься между ними на колени.

Я снова тянусь к пряжке, быстро расстегиваю ремень и берусь за пуговицу его брюк. Как только она расстегивается, я тяну молнию вниз, глядя на него сквозь накрашенные тушью ресницы и наслаждаясь выражением похоти на его лице.

Он так красив, что мое тело пылает.

Расстегивая молнию, я забираюсь в его боксеры и обхватываю ладонью его член. В тот момент, когда моя рука соприкасается с его бархатной твердостью, он резко втягивает воздух.

— Квинн, — он стонет, а я медленно глажу его, подушечкой большого пальца размазывая сперму по головке члена, уделяя особое внимание чувствительному месту под ней. Не теряя ни секунды, я наклоняюсь вперед и беру его в рот, нежно посасывая, а мои руки обхватывают его член, лаская его в такт ритму моего рта.

Я хочу поставить Паркера Гранта на колени. Я хочу, чтобы он запомнил эту неделю, какой бы короткой она ни была. Я хочу, чтобы он никогда больше не мог сидеть в этом кресле, не думая о том, что я стою на коленях и сосу его член.

Когда его руки скользят по моим волосам, крепко сжимая их в кулак, я втягиваю его глубже, пока он не упирается мне в горло. Из-за его длины и размера я не могу удержаться от легкого рвотного позыва, но в награду получаю глубокий стон, вырывающийся из его груди.

— Черт возьми, любимая, ты так хорошо смотришься, принимая мой член.

Слова срываются с его губ с таким придыханием, с таким невероятным жаром, что мне только сильнее хочется доставить ему удовольствие.

Выражение чистого благоговения на его лице заставляет меня еще больше погрузиться в лужу вожделения у его ног.

Он похож на бога.

Только так можно описать Паркера в этот момент.

Я двигаюсь на его члене вверх-вниз, вбирая его так глубоко, как только могу, позволяя головке его члена ударяться о заднюю стенку моего горла, пока он не дергает меня за волосы, отрывая мой рот от себя.

— Я сейчас кончу, Квинн, и единственное место, где я буду кончать — это внутри тебя, — говорит он, резко вставая со стула и помогая мне подняться с колен. Рукой он притягивает меня к себе, — я уже говорил тебе, что из-за своего рта ты попадешь в беду, но, похоже, именно он не даст тебе попасть в нее, ― шепчет он, наклоняясь, чтобы провести своими губами по моим, — я не могу больше ждать ни секунды, хочу оказаться внутри тебя.

Прежде чем я успеваю ответить, он тянет меня за собой, выводит из своего кабинета в соседнюю с ним комнату, это комната для осмотра пациентов, оборудованная смотровым столом.

Сразу же в моей голове проносятся мысли о том, чтобы я хотела, чтобы доктор Грант сделал со мной на этом столе. Хм…

Я отпускаю руку Паркера и поворачиваюсь к нему, поднося тыльную сторону ладони ко лбу, как настоящая актриса.

— О, доктор Грант, мне так плохо, — я резко откашливаюсь, — думаю, мне нужно, чтобы вы меня осмотрели.

Брови Паркера поднимаются, и на губах появляется ухмылка, прежде чем он прочищает горло и быстро вживается в образ.

— Что ж, мисс Скотт, я буду рад позаботиться о вас. Но вы должны понимать, что для того, чтобы правильно диагностировать проблему, я должен провести очень тщательный осмотр. Видите ли, многие болезни могут проявляться по-разному в зависимости от симптомов.

О, Боже, кто бы мог подумать, что беседа с врачом может быть такой горячей?

Я готова броситься на него, как сексуально озабоченная идиотка, но вместо этого прикусываю губу и киваю.

— Конечно, все, что нужно, чтобы избавиться от этой ужасной… боли.

Вот почему я работаю в маркетинге, а не в Голливуде. Я ужасная актриса.

— Очень хорошо, пожалуйста, присядьте на стол и снимите одежду, — говорит он, подходит к стойке и берет из коробки пару перчаток, — для осмотра.

Пока я снимаю одежду, его глаза медленно обшаривают мое тело, не торопясь, впитывая каждый сантиметр. За всю свою жизнь я никогда не чувствовала себя такой выставленной напоказ… такой уязвимой. Но то, как горят его глаза с каждой снятой вещью, дает мне уверенность в том, что я могу продолжать.

Паркер просовывает свои большие руки в латексные перчатки и в два шага оказывается передо мной, глядя на меня сверху вниз.

О, так он действительно играет роль.

— Снимайте все, мисс Скотт.

Задыхаясь, я быстро расстегиваю бюстгальтер и позволяю ему упасть, затем стягиваю шорты с бедер, оставляя себя полностью обнаженной для его взгляда.

— Спасибо, пожалуйста, присаживайтесь на смотровой стол.

Его тон профессиональный и отрывистый, но под ним я слышу страсть, которую он с трудом сдерживает.

Я делаю то, что мне говорят, и поднимаюсь на стол, слегка отклоняясь назад. Мои соски напряжены от прохладного сквозняка в комнате, а может быть, из-за того, что Паркер смотрит на меня.

— Если вы ляжете поудобнее, я начну осмотр.

Его пальцы соблазнительно скользят по своду моей ступни, поднимаются по икрам к стыку бедер, где он едва касаются моего центра, прежде чем продолжить движение вверх. Невозможно оставаться неподвижной под его прикосновениями.

Самый лучший и самый худший вид возбуждения — чувствовать, как его пальцы исследуют мое тело.

— Скажите, где у вас болит, мисс Скотт, — говорит он, наклоняясь, и его горячее дыхание опаляет мочку моего уха, вызывая мурашки на уже остывшей коже. Все, к чему он прикасается, словно горит. Огненная дорожка, которую может погасить только он. И только ему подвластен этот огонь.

— Везде… — мой голос звучит тихо. Я полностью захвачена моментом и с трудом произношу слова.

Каждая частичка меня полыхает от его прикосновения.

— Здесь? — спрашивает он, проводя пальцами по нижней части моей груди, касаясь подушечкой большого пальца в перчатке чувствительного соска, заставляя меня выгнуться дугой в ответ на его прикосновение.

— Да.

Обеими руками он обхватывает мою грудь, перекатывая соски между пальцами и массируя их до тех пор, пока мои ноги не оказываются прижатыми друг к другу так плотно, что начинают болеть, но это ничто по сравнению с болью внутри меня.

Я не свожу с него глаз, пока он «осматривает» меня, и почти смеюсь над серьезным выражением его лица. Он так сосредоточенно рассматривает мое тело.

— А здесь?

Его пальцы спускаются по моему животу к бедрам, где он осторожно раздвигает их, его зрачки расширяются, когда он видит, какая я мокрая от нашей игры в пациента-доктора.

В том, как я хочу его, нет абсолютно ничего фальшивого.

— Определенно и там.

Воздух вокруг нас настолько густой, что кажется, будто трудно дышать. Все, на чем я могу сосредоточиться, это на ощущении его рук на мне, на том, как он благодарно бормочет, раздвигая мои бедра шире.

— Я посмотрю, что можно сделать, чтобы вам стало легче, — он хрипит, проводя большим пальцем по моему пульсирующему клитору, а затем обводит его. Мои ногти впиваются в стол, пока он его гладит, и все мое тело приходит в движение с каждым прикосновением его пальца, — мне нужно понять, в чем проблема.

Я киваю, снова и снова, пока не чувствую прохладный воздух на своем клиторе, а его пальцы не исчезают. Он садится на табуретку в конце смотрового стола и раздвигает меня, пристально разглядывая мои самые чувствительные места.

— У тебя самая красивая киска, которую я когда-либо видел, любимая, — хрипловато бормочет Паркер, — я мог бы смотреть на нее весь день.

Резиновые перчатки на его руках исчезают в мгновение ока, и он накрывает своим ртом мой клитор, сильно посасывая его, а затем просовывает в меня свои пальцы и грубо трахает меня ими.

— О, Боже, Паркер, — я задыхаюсь, перебирая пальцами пряди его волос, притягивая его еще ближе к себе, потому что этого все еще недостаточно, мне нужно больше.

Видимо, он чувствует мое разочарование, потому что отрывает от меня свой рот и начинает расстегивать брюки, вытаскивая на свободу свой член. Он такой твердый и ОГРОМНЫЙ. Толстая головка его члена красная и плотная от долгого сдерживания. Обхватив руками мои бедра, он притягивает меня к краю смотрового стола и одним толчком входит в меня, и мы оба задыхаемся от этого.

В этом положении он так глубоко, а я чувствую себя такой наполненной, что у меня голова идет кругом. Секс никогда не был таким. Так хорошо, так идеально. Я никогда не чувствовала себя в таком единении с другим человеком, как с ним.

— В тебе так чертовски хорошо, — он хрипит, сильно толкаясь. Звуки нашего грязного траха заполняют смотровую, отражаясь от стен. Его неровное, рваное дыхание, мои мольбы о большем, звук шлепающейся кожи в ритм его толчкам.

Я чувствую, как нарастает мой оргазм, и почти ловлю его, но он все еще недосягаем. Сегодняшняя прелюдия сводит мое тело от напряжения, и я чувствую, как приближаюсь к краю, готовая упасть.

Паркер замедляет свои толчки и смотрит вниз между нами, наблюдая за тем, как его член заполняет меня. Большими пальцами он раздвигает меня шире, и шипит, когда я сжимаюсь вокруг него, его глаза встречаются с моими. Он снова входит в меня, так глубоко и так сильно, что мои пальцы поджимаются по бокам его бедер.

— Кончи для меня, любимая, — приказывает он, опуская палец на мой клитор, это прикосновение — все, что требуется для оргазма, и мое тело сжимается от разрядки.

— Паркер, — я стону, извиваясь на столе, пока он продолжает трахать меня сквозь мой оргазм. Я бьюсь о его пальцы, удовольствие слишком велико для моего пульсирующего, чувствительного клитора.

— Хорошая девочка, вот так. Намочи мой член.

Он глубоко входит в меня, одной рукой придерживая за бедро, а другой перехватывая мое горло, которое он слегка сжимает, когда кончает. Я чувствую, как он дрожит, как он спускает в меня, опустошаясь маленькими, неглубокими толчками. Я залита его спермой, и это ощущение быстро становится для меня привычным.

Когда мы отходим от блаженства оргазма, я беру его за подбородок и ухмыляюсь.

— Если ты так обращаешься со всеми своими пациентами, то неудивительно, что ты самый популярный врач в городе, доктор Грант.

— Я единственный врач в городе, Квинн.

Семантика.

Глава 7

После более длительной, чем ожидалось, остановки в его офисе, не то, чтобы я жаловалась, мы едем к Паркеру на ночь. Как только открывается входная дверь, к нам вырывается Зефир, набрасываясь с поцелуями и целым ведром слюны.

— Привет, сладкая булочка. Теперь я буду называть тебя так. Понял, Зефирка? — я говорю тонким детским голоском, поскольку, очевидно, собака — самое милое создание на свете, а Паркер только качает головой и смеется, закрывая входную дверь.

Он вешает наши пальто на вешалку, все еще мокрые от выпавшего снега, и идет на кухню, обращаясь через широкое плечо.

— У меня на тебя большие планы, Квинн Скотт.

— О? И в чем же заключаются эти планы? — в моем голосе звучит возбуждение. Ничего не могу с собой поделать: этот мужчина вызывает у меня зависимость от него.

— Грязная девчонка, мы будем печь печенье, — Паркер ухмыляется, достает емкость с мукой и ставит ее на столешницу, — ты готов, Скрудж?

— Ха, ха. Да, я готова испечь печенье.

— Когда ты в последний раз пекла печенье?

Я переминаюсь с ноги на ногу, наклоняясь над гранитным островом, где он раскладывает ингредиенты и все необходимое для выпечки печенья.

— Скорее, когда я в последний раз хоть что-то пекла? Честно говоря, я даже не могу вспомнить, когда в последний раз готовила. Обычно я ем еду на вынос в офисе или кусок пиццы по дороге домой. Очень полезно, я знаю.

Паркер хмурится и качает головой.

— Думаю, я могу оставить свою лекцию о питании на потом. Ты должна лучше заботиться о себе, милая, ты заработаешь себе проблемы на всю жизнь до тридцати лет.

Я слышу это снова и снова, от мамы, от Оуэна. Даже от моих друзей.

— Да, но я пробую новое занятие, где расслабляюсь, так что посмотрим, как все пойдет. К тому же, на работе меня ждет очень большое повышение, ради которого я выкладывалась на все сто, и когда я его получу, мне не придется проводить на работе так много времени. К должности прилагается помощник, и это будет чертовски здорово.

Несмотря на то, что он не имеет ни малейшего представления о том, как проходит мой день, ни о том, чем я на самом деле занимаюсь, он внимательно слушает, и по выражению его лица видно, что ему не все равно.

— Есть ли что-нибудь, чего ты не можешь сделать? — поддразниваю я, — ты врач, и притом отличный. Работаешь волонтером в доме престарелых и являешься чем-то вроде бога секса, и даже печешь печенье. Ты идеальный мужчина.

— Нет, никто не идеален, Квинн. У всех есть свои недостатки, включая меня, — говорит он.

Я не могу не закатить глаза.

— Это говорит идеальный мужчина. Иногда это кажется странным, мне кажется, что я так хорошо тебя знаю. Мы ведь выросли вместе, я знаю твой любимый фильм, и каждый раз, когда тебе накладывали швы. Твои любимые виды спорта, сколько тебе было лет, когда ты потерял девственность. Но иногда мне кажется, что я тебя совсем не знаю. Того человека, которым ты являешься сейчас.

— Что ж, узнай меня заново, Квинн. Я все еще тот мальчик, которого ты знала, но теперь я мужчина. Мы оба изменились за эти годы.

В сотый раз с тех пор, как оказалась в его постели, я думаю о следующих нескольких днях и о том, что после того, как все закончится, я снова буду за сотни миль от него, а мой маленький сонный городок снова останется в прошлом.

— Я уеду, Паркер, ты это знаешь.

Он кивает, на его лице появляется любопытное выражение, когда он прислоняется к граниту. Материал рубашки обтягивает его руки.

— Почему ты так хочешь сбежать?

Вопрос застает меня врасплох, ударяя прямо в грудь с такой силой, что я делаю шаг назад.

— Я никуда не собираюсь бежать, Паркер. Нью-Йорк теперь мой дом, не Клубничная Лощина. Больше нет. Моя жизнь там, моя карьера, мои друзья, моя квартира. Пожалуйста, давай не будем портить то немногое время, которое у нас осталось, переживая о вещах, которые мы не можем изменить. Давай испечем это печенье, хорошо?

Какое-то время он просто смотрит на меня, взгляд его темных глаз напряженный, затем он кивает, подходит к холодильнику и берет упаковку яиц.

Если мы хотим насладиться временем, которое у нас остается, мы должны вернуться к комфортному общению между нами.

— Эй, Алиса, включи «Rockin’ Around the Christmas Tree», — тихо говорю я, обходя остров и занимая место рядом с ним.

Рождественская классика, которую даже я могу признать запоминающейся, звучит в динамике, и я вижу, как губы Паркера сжимаются, когда он подавляет ухмылку.

— А теперь иди и покажи мне, что нужно делать, потому что прошло столько времени, что я уже забыла. Где формочки для теста?

Час спустя мы раскатали тесто, и на всем вокруг было больше муки, чем на самой разделочной доске.

— Ладно, любимый рождественский фильм. И не говори «его нет», ты должна выбрать. Из всех, что ты видела, какой самый лучший? — спрашивает Паркер, работая формочкой в форме дерева по раскатанному тесту. Его сильные руки сгибаются при каждом движении, и, Боже, я никогда не понимала, насколько сексуальными могут быть руки, пока не увидела, как Паркер использует свои для множества вещей.

Я закусила губу, размышляя.

— А под любимым ты подразумеваешь тот, что я ненавижу меньше всего?

Он смеется.

— Да, вроде того.

— А какой твой? — мои пальцы осторожно снимают тесто для сахарного печенья вокруг фигурки, оставляя идеального пряничного человечка.

— Либо… «Эльф», либо «Санта Клаус» с Тимом Алленом.

Я притворяюсь, что меня мутит, засовывая палец в горло.

— Уилл Феррелл, я его ненавижу. Не знаю почему, что-то в нем меня просто раздражает. Мой самый нелюбимый актер всех времен. Особенно во всем, что связано с Рождеством.

— Не могу поверить, что ты только что это сказала, — говорит Паркер, на его лице написано недоверие, — этот человек буквально на голливудской Аллее славы, а ты так его не уважаешь?

— О, Боже, ты что, глава фан-клуба Уилла Феррелла? Он не смешной и такой кривляка.

Паркер открывает рот, как будто собирается что-то сказать, но затем качает головой и закрывает его. Я вижу, как работает его челюсть.

В следующее мгновение он швыряет в меня муку, которая приземляется пыльным облаком на мою щеку.

Я слишком ошеломлена, чтобы говорить или даже реагировать.

Паркер Грант только что бросил в меня муку, на мое лицо.

Опуская взгляд вниз, я вскрикиваю, замечая, что мука теперь покрывает мой винтажный кашемировый свитер.

Это. Война.

Я даже ничего не говорю. Просто беру одну из ближайших к себе вещей, которая, так уж получилось, оказалась яйцом, и разбиваю его прямо над его самодовольной головой. Желток стекает по его волосам на щеку, а выражение его лица?

Оно бесценно.

Я готова заплатить за то, чтобы видеть его снова и снова.

Редко кому удается лишить Паркера дара речи.

Ухмыляясь, я делаю шаг назад и скрещиваю руки на груди, ничуть не отступая.

— Ты уверена, что хочешь это сделать, милая?

Он отмахивается от яйца, которое стекает по его лицу, и бросает его на столешницу, его глаза темнеют, когда они ловят мои, и на секунду я жалею о том, что взяла яйцо.

Но только на одну секунду.

Его взгляд становится хищным, поэтому я разворачиваюсь и убегаю. Ни за что не соглашусь добровольно, если я ему нужна, Паркеру придется сначала меня поймать.

Я успеваю сделать всего шесть шагов, прежде чем его руки обвивают мою талию, притягивая меня обратно к его твердому телу. Его руки полны глазури, и он быстро растирает ее по моему лицу, пока все не заполняется глазурью, и она не застывает повсюду.

— Ты можешь убегать, малышка Скотт, но я всегда тебя поймаю, — его слова горячие и сладкие у моего уха, и мое тело действует по собственной воле, прижимаясь к нему.

— Это ты начал.

Его пальцы скользят под ткань на моем животе, затем он сжимает ее в кулак и поворачивает меня так, что его губы нависают над моими, всего в одном дыхании.

— И я собираюсь закончить это.

Позже, когда мы оба, обнаженные и все еще перепачканные мукой, лежим на полу кухни, я думаю о том, как легко быть с Паркером. Забыть обо всем на свете, когда я нахожусь в его объятиях, это не требует усилий.

И возбуждает так же сильно, как и пугает.

Моя голова покоится на его груди, а другие части моего тела лежат частично на нем, частично на прохладном кафеле кухни. Я даже не могу вспомнить, сколько времени мы здесь находимся, только то, что мы оба полностью удовлетворены и смеемся над историями из нашего прошлого.

Это одна из тех вещей, которые делают все это таким легким. Паркер всегда был в моей жизни, порой он знает меня едва ли не лучше, чем я сама.

Он лениво проводит пальцами по моему позвоночнику, обнимая и не торопясь поднять нас с пола его кухни.

— Это было не совсем то, что я имел в виду, когда сказал, что хочу, чтобы мы испекли печенье, — он смеется, — но… я готов печь печенье на Рождество в любое время, когда ты захочешь, любимая.

— Не искушай меня. Я всегда рада видеть, как вы пачкаетесь, доктор Грант. Хоть одно печенье уцелело? — спрашиваю я, слегка приподнимаясь, чтобы заглянуть на остров, хотя на самом деле я ничего не вижу, потому что он высоко.

Паркер смеется, и все его массивное тело содрогается подо мной.

— Не думаю, но все равно было весело. К тому же, я заставил тебя слушать рождественскую музыку в течение четырех часов, и мы даже пытались вместе испечь печенье. Думаю, я выиграю это пари, малышка Скотт.

Откинувшись назад, я прищуриваю глаза.

— У тебя нет ни единого шанса, это будет идеальный подарок к моему отъезду, когда ты будешь расхаживать в ярко-зеленых колготках. Я сниму это на видео, чтобы сохранить навсегда.

Паркер рычит и переворачивает меня, накрывая своим телом, и внезапно спор и все, что связано с Рождеством, отходит на второй план.

На следующее утро я вырываюсь из объятий Паркера и его теплой, слишком удобной постели, надеваю леггинсы и свитер, а затем прохожусь расческой по своим жутко спутанным волосам. Надеюсь, мама не обратит на это внимания, когда я вернусь домой, потому что даже мои губы выглядят красными и опухшими от поцелуев Паркера.

— Готова? — спрашивает он, выглядывая из-за двери в ванную.

— Нет.

Смеясь, он наклоняется и быстро целует меня в макушку, после чего выходит обратно в спальню. Сегодня он одет в толстовку Chicago Avalanches и выцветшие голубые джинсы, и, по правде говоря, я не могу оторваться от него.

Как этот человек может выглядеть так восхитительно буквально во всем, что на нем надето — ума не приложу.

В отличие от него, я в большинстве случаев в повседневной одежде выгляжу как человек, живущий под автострадой.

Совершенно несправедливо, если хотите знать мое мнение.

— Пойдем, Квинн, — зовет Паркер откуда-то из дома. Я слышу, как звенят его ключи, и громко стону.

Быстро хватаю свою сумку для ночевки и присоединяюсь к Паркеру в гостиной.

— Давай покончим с этим.

Он смеется, обхватывает меня за шею и прижимается губами к моему лбу.

— Все будет хорошо. Мы просто будем вести себя как обычно.

— Ага.

Знаменитые последние слова.

***

— Волнуешься перед завтрашним днем? — спрашивает Оуэн, запихивая в рот очередной кусок знаменитых маминых шариков с арахисовым маслом.

— Думаю, да. С папой все еще как-то странно, но он старается, так что я чувствую, что тоже должна.

Оуэн кивает.

— Наверное, так будет еще какое-то время, сестренка.

Он прав, но папа старается. Мы обязаны хотя бы попытаться.

Мама ставит перед нами очередную тарелку с рождественскими угощениями, и мой желудок урчит. С таким количеством сахара, как сегодня, мне придется пробегать по пять миль в спортзале каждый день, когда я вернусь домой. Не может быть, чтобы я съела все это и не набрала пять килограммов.

Если бы только мое тело не работало таким образом. Вздох.

— Ешь, Квинн. Кто знает, когда ты в следующий раз будешь дома, и я смогу тебя покормить. Ты выглядишь как кожа да кости. Вся эта еда, которую ты ешь на вынос, не задерживается, милая, — говорит мама.

— Мама, пожалуйста. Меньше всего на свете про меня можно так сказать.

Я чувствую толчок в бок и оглядываюсь, чтобы увидеть Паркера, прищурившего глаза, он наклоняется, его губы едва касаются раковины моего уха.

— В следующий раз, когда я услышу, что ты говоришь о себе плохо, уложу тебя на колено и отшлепаю по заднице.

Боже мой.

Я чувствую, как мое лицо пылает, как румянец распространяется от макушки до шеи. Он не просто так сказал это, когда мой брат, его лучший друг, сидит напротив!

— Ладно, что, черт возьми, происходит? — рявкает Оуэн, его глаза мечутся между нами двумя, — вы… подождите. Вы что, ребята… трахаетесь?

— Господи, Оуэн, не говори «трахаются». Ты же не подросток, — язвит мама.

Она подходит к столу и садится рядом с Паркером, беря с подноса сахарное печенье.

— Они явно вступают в сексуальные отношения, а ты делаешь это очень неловким для своей сестры.

Это худший момент в моей жизни. Я в этом совершенно уверена. Мне хочется, чтобы пол действительно разверзся и поглотил меня целиком. Избавьте меня от страданий, пожалуйста.

— Может, вы оба прекратите, — кричу я, закрывая лицо руками, — во-первых, даже если я и спала с кем-то, мне не нужно обсуждать это с вами, и уж точно не за рождественским обедом! Во-вторых, с Паркером ничего не происходит. Мы друзья, мы всегда были друзьями, с самого детства.

— Вообще-то, это неправда.

Я дергаю головой и смотрю на Паркера, у меня отвисает челюсть. Что, черт возьми, происходит?

— Оуэн, мне нравится твоя сестра, и хотя я уверен, что она поставит мне фингал за то, что я скажу это вслух, я буду добиваться ее, и надеюсь, что ты не будешь против, потому что это не изменится.

Застонав, я откидываю голову назад, бормоча.

— Паркер!

— Что? — он пожимает плечами, его плечо слегка натягивает старую толстовку, — это правда, а утаивание чего-то подобного никогда никого не приводит к успеху.

Я поднимаю взгляд и вижу, что глаза Оуэна скачут между нами двумя, его челюсть твердеет. Он выглядит отчасти смущенным, отчасти рассерженным, и сейчас я не уверена, что бы предпочла.

— Так вы вместе?

— Нет, — говорю я.

— Вроде того, — говорит Паркер.

Я поворачиваюсь к нему.

— Это не тот разговор, который нужно вести за столом в кругу моей семьи, когда мы даже не обсудили это наедине.

Этот человек явно сошел с ума. Через два дня я сяду в самолет и полечу домой.

Что бы ни происходило между нами, у этого есть срок годности, и я думала, что он это знает.

— Так что же, вы просто… занимались сексом друг с другом все время, пока ты была дома? Правда, Квинн?

Теперь я злюсь. Мне не нужен ни снисходительный, упрекающий тон Оуэна, ни то, что он вообще меня осуждает. Я уже не подросток, и как бы я его ни любила и ни уважала, это моя жизнь, и я сама принимаю решения.

— О, заткнись, Оуэн. Если я хочу заняться сексом с Паркером, я это сделаю, и никто ничего не сможет предпринять. Иногда ты забываешь, что мне уже не шестнадцать лет, и не нужно, чтобы ты или кто-то другой указывал мне, как жить, — я резко встаю со стула, его ножки громко скребут по полу, — разве было бы так плохо, если бы мы с Паркером были вместе?

— Нет, — рычит Оуэн, — я просто… я не знаю, Квинн. Он мой лучший друг, он мне как родной.

— Нет ничего родственного в том, что я чувствую к твоей сестре, — добавляет Паркер.

Почему эти слова вызывают у меня легкую дрожь? Потому что я явно ненормальная, вот почему.

— Слушай, мне все равно, что ты и Квинн вместе, ясно? Это просто застало меня врасплох, вот и все. Мы все дружим с детства, и я не ожидал такого, наверное. Я не злюсь. Квинн права, это ее жизнь.

— Мы не вместе, — повторяю я. Потому что, как бы мне ни было приятно, что он это сказал, факт остается фактом: мы с Паркером не вместе, — мне нужно подышать воздухом.

Прежде чем кто-то успевает сказать еще хоть слово, я поворачиваюсь и бегу к входной двери. Как только я открываю ее и выхожу наружу, прохладный воздух ударяет мне в лицо, и я делаю первый полный вдох с тех пор, как села за стол.

Я втягиваю в себя вдох за вдохом, пытаясь восстановить контроль над ситуацией, которая закрутилась, прежде чем я смогла ее остановить. Постепенно сердце замедляет свой бешеный ритм, и я перестаю чувствовать, что задыхаюсь.

Боже, что я наделала?

Часть меня знала, что не стоит связываться с Паркером из-за того, что все может запутаться, и, возможно, мне стоило прислушаться, потому что все запуталось.

Все.

Мои чувства к Паркеру, его чувства ко мне. Тот факт, что я живу за сотни миль от него, а он здесь, в нашем родном городе, и не собирается уезжать.

То, что это должна была быть недельная интрижка с лучшим другом моего брата, запретная, волнующая попытка дружбы с привилегиями, которая должна была закончиться, не успев начаться.

В какой-то момент, пока я размышляю, открывается входная дверь, и Паркер оказывается рядом со мной, перегнувшись через перила крыльца и вглядываясь в темноту. Сначала он ничего не говорит.

Мы просто стоим рядом, и никто из нас не знает, что сказать.

Наконец, он начинает говорить.

— Мне жаль, что я поторопился сказать это, когда ты не была готова, и жаль, что я не сказал это сначала тебе наедине. Но я не сожалею о своих чувствах, Квинн.

Моя нижняя губа слегка дрожит, в глазах стоят горячие, жгучие слезы. Сегодняшний день полон стольких эмоций, и мне трудно их переварить.

— Любимая, посмотри на меня, пожалуйста, — умоляет он.

Я перевожу взгляд на него и резко вздыхаю, видя печаль в его глазах. Я утираю слезы и говорю себе, что нужно взять себя в руки.

Легче сказать, чем сделать.

— Все стало сложным, Паркер, а я ненавижу сложности, — тихо говорю я.

Паркер качает головой, затем тянется к моей руке. Его пальцы переплетаются с моими, и на секунду я прижимаюсь к его теплу. Я всегда чувствую себя в тепле и безопасности, когда нахожусь рядом с ним, что никак не помогает войне, бушующей между моим сердцем и головой.

— Почему все должно быть так сложно? Я знаю, что ты чувствуешь то же, что и я, Квинн. Черт возьми, я чувствую это уже много лет, только теперь это не то, что я могу игнорировать. И не могу позволить тебе просто уйти, — шепчет он, поворачивая мою голову к себе и беря меня за подбородок. Наши взгляды встречаются. Неразрывные, интенсивные, всепоглощающие, — последняя неделя с тобой была невероятной, Квинн, и я знаю, что ты чувствуешь то же самое, это естественное чувство, как и должно быть в любых отношениях. Я не говорю, что это будет легко, и я даже не знаю, как мы это сделаем, просто прошу тебя попробовать.

Я зажимаю губу между зубами и отрываю взгляд от его лица, это безумие.

Моя жизнь не здесь, она в Нью-Йорке.

Я говорю единственную логичную мысль, которая приходит мне в голову.

— Ты же знаешь, что это ни за что не сработает.

Он сжимает челюсть, мои слова ожесточают его.

— Нет, я этого не знаю. Я просто знаю, что стою на улице, на чертовом морозе, и пытаюсь убедить девушку, от которой я без ума, что нам стоит попробовать. Попробуй со мной, Квинн, и если ничего не получится, то мы закончим, но, по крайней мере, сможем сказать, что выложились на полную. Мы попытались.

Как бы ни хотело мое сердце сдаться, броситься в его объятия, я знаю, что жизнь не черно-белая, и такие вещи не даются легко.

Отношения на расстоянии требуют упорного труда и терпения. Времени и преданности, все то, в чем я не уверена из-за своей работы.

— Мне нужно подумать, Паркер… В моей голове полный бардак, и мне нужно время, чтобы все обдумать, все взвесить, — говорю я ему.

Паркер кивает, на его лице боль.

— Встретимся завтра под омелой. Как и планировали, я буду ждать твой ответ на этот вопрос, на пари, на все. Хорошо?

— Хорошо, — шепчу я.

Я чувствую его губы на своей макушке, он нежно прижимается к ней, а потом уходит прочь, к старому грузовику, на котором я проездила полжизни. Человек, которого я знаю больше половины своей жизни, но теперь вижу совсем по-новому, уезжает на нем.

Готова ли я рискнуть и упасть вместе с ним?

С ним все кажется так просто, но на кону стоит нечто большее, чем простое пари.

Глава 8

Хотела бы я сказать, что ответы приходят легко, но правда в том, что последние двенадцать часов я провела в гостевой спальне у мамы, набивая рот рождественским печеньем или десертами, которые она мне приносит, и притворяясь, что мир не находится прямо за этими морозными окнами.

— Ты собираешься надеть это на рождественскую вечеринку своего отца, Квинн? — спрашивает моя мама, ставя на прикроватную тумбочку еще одну тарелку с печеньем. Ее брови нахмурены от беспокойства, и, судя по тому, как она суетится после всего случившегося, ее беспокойство зашкаливает.

Я опускаю взгляд на вязаный свитер, который она надела на меня, на нем все девять оленей (включаяРудольфа) и Санта-Клаус, который скачет по плечу и по спине. Я немного поплакала, надевая его, не только потому, что это самая безвкусная вещь, которую я когда-либо видела, но и потому, что для меня это новый уровень — плакать в рождественском свитере в маминой гостевой комнате.

— Конечно, я не собираюсь его надевать, — язвительно отвечаю я. Хотя я уже думала об этом и решила, что это вполне возможно.

Какая ирония… я в праздничной одежде.

— Ладно, пора вставать, Квинн Скотт. Ты не будешь больше ни секунды лежать в этой комнате и рыдать, — мама подходит к кровати и садится на край, на ее лице выражение сострадания, она наклоняется вперед и убирает мои волосы с лица, и это возвращает меня в то время, когда я была подростком.

Впервые в жизни мое сердце разбито вдребезги. Мне казалось, что жизнь закончилась, и стены смерти сомкнулись надо мной, как это бывает у большинства девочек-подростков с разбитым сердцем. Мама приготовила все мои любимые блюда и позаботилась о том, чтобы вытереть каждую слезинку. Она даже забралась ко мне в постель и ела со мной мороженое.

В этот момент я чувствую, что прохожу полный круг. Вот я снова рядом с ней, она утешает меня, как будто я все еще тот разбитый, залитый слезами подросток. Только теперь мне предстоит принять решение, о котором я и не мечтала, и которое снова может разбить мое сердце.

— Я знаю, что сейчас твое сердце в противоречии, малышка, и знаю, что правильный ответ может показаться не самым простым, но что бы ты ни решила, я знаю, что ты справишься со всем, что подкинет тебе жизнь. Ты всегда была такой стойкой, Квинн, это то, чем я всегда восхищаюсь в тебе.

На глаза наворачиваются новые слезы, и я фыркаю, пытаясь сдержать их.

— Просто доверяй своей интуиции. Даже если это кажется страшным и нерешаемым, доверяй своим инстинктам. Они не дадут тебе ошибиться, я знаю, что настоящая любовь — это редкость, и она прекрасна, детка. Иногда она приходит только раз в жизни и тогда, когда ты меньше всего этого ожидаешь. Я лучше, чем кто-либо другой, знаю, что нельзя позволять прошлому опыту ожесточать тебя или заставлять бояться риска. Ты все поймешь, и я не сомневаюсь, что ты окажешься именно там, где твое место.

Снова зарыдав, я тянусь и обнимаю ее, кладя голову ей на плечо, так как слезы теперь текут свободно.

— Спасибо тебе, мама. За то, что ты всегда знаешь, что сказать.

— Всю жизнь училась, детка. Ошибки всегда будут случаться, но, если ты будешь следовать своему сердцу, оно приведет тебя домой. Где бы это ни было, — мама поглаживает меня по спине, успокаивая.

С ней все кажется намного проще, чем на самом деле.

Я откидываюсь на матрас, несмотря на то, что она пытается согнать меня с кровати, и закрываю глаза, позволяя своим мыслям блуждать.

Через несколько минут дверь открывается, и в комнату входит мой брат, закрывая за собой дверь, он опускается рядом со мной на кровать и присоединяется ко мне.

— Не отпускай его, Квинни, — говорит он просто, как будто речь идет о ерунде, а не о траектории всей моей жизни после сегодняшнего вечера.

— О, ты теперь даешь советы о жизни, Оуэн?

Я чувствую, как его плечо прижимается к моему.

— Если это то, что тебе нужно, чтобы вытащить голову из своей задницы.

Мой локоть ударяет его по ребрам, но не настолько сильно, чтобы сдвинуть его с места рядом со мной на кровати.

— Вчера ты возмущался из-за того, что мы вместе, а теперь ты в команде Паркера? — мое сердце сжимается при упоминании его имени, и я ненавижу, что после этой недели уже ничего не будет как прежде.

— Я не был возмущен, а удивлен и шокирован. Есть разница. Слушай, я никогда не буду давать мудрые советы, это всегда была ты. Ты всегда была тем, кто мог смотреть в глаза вызову и ни разу не моргнуть. Ты всегда бесстрашно следовала за своей мечтой и не стеснялась брать то, что хочешь, Квинн. Я всегда чертовски гордился тобой и тем, кем ты выросла, даже если я был, а иногда и остаюсь, чрезмерно заботливым. Я был таким, потому что хотел, чтобы у тебя был весь мир, и единственное, что я мог предложить, чего у тебя еще не было — это выбить все дерьмо из любого, кто тебя обидел.

У меня вырывается смех со слезами, потому что ничего более правдивого быть не может. Когда мы были детьми, Оуэн набил бы морду любому, кто посмотрел бы на меня косо.

— Ты никогда ничего не боялась, и не можешь начать сейчас. Паркер — мой лучший друг, и он самый лучший парень, которого я знаю. Без сомнения, и если он делает тебя счастливой, то для меня это главное. Вы оба счастливы, и я видел, как он смотрит на тебя, Квинн. Так, как будто ты единственный человек в комнате, полной людей.

Слезы текут обильно. Я не могу остановить их, закрываю рот и прислоняюсь головой к плечу Оуэна.

— Я не могу бросить свою жизнь в Нью-Йорке ради какого-то чувства, Оуэн. Ради чего-то, что длится всего неделю и до сих пор неопределенно.

— Я не думаю, что он просит тебя об этом. Я думаю, что все, о чем он просил, это чтобы вы вместе разобрались в этом. Если ты хочешь уехать, Квинн, и забыть, что это вообще произошло, то я тебя поддержу, но думаю, что ты совершишь ошибку, если так поступишь. Подумай, каково это — уйти и никогда не оглядываться назад. Подумай о том, что ты оставишь позади. Ты действительно готова к этому?

Могу ли я оставить Паркера? Ради чего? Ради работы, которую я ненавижу и открыто призналась ему в этом? Ради начальника, который делает меня несчастной каждую секунду моего дня? Ради города, который я люблю, и друзей, которых я люблю… но где я чаще всего чувствую себя одинокой?

Я резко сажусь.

— Увидимся на вечеринке, мне нужно собираться. Я думаю… я знаю, что мне нужно делать. Спасибо за совет, О. Люблю тебя, и спасибо за то, что ты всегда был моим защитником, даже когда я думала, что не нуждаюсь в этом.

— Всегда, Квинни, всегда.

***

Когда спустя несколько часов я вхожу в дом отца, вечеринка уже идет полным ходом. Мужчина играет на пианино, в воздухе плывет мелодия «O Christmas Tree», и я вижу, какую невероятную работу проделала Мария по украшению дома. Весь дом превратился в зимнюю страну чудес, не уступающую убранству Уолдорфа.

— Ух ты! — бормочу я, разглядывая искусственные сосульки высотой с меня, искусственный снег, сверкающие белые огоньки, обвивающие перила лестницы, и снежные гирлянды, развешанные повсюду. Ледяная скульптура в виде снежинки возвышается надо мной, когда я прохожу через переполненный зал.

Я серьезно впечатлена и потрясена. Я ожидала праздника, но это просто невероятно.

— Квинн! Привет! Ты здесь.

Оглянувшись, я вижу папу, идущего ко мне с Марией под руку. На ней длинное серебристое платье, подчеркивающее ее бледно-молочную кожу, и на мгновение я завидую, что она так невероятно красива. Отец одет в серый костюм серебристого оттенка и ярко-красный галстук-бабочку.

— Привет, — улыбаюсь я, быстро обнимая их обоих, — вы двое выглядите невероятно, и, Мария, эта вечеринка… ты действительно превзошла себя. Просто дух захватывает.

Ее щеки розовеют, на них появляется румянец от моего комплимента.

— О, ничего особенного, это особый случай, когда все собрались здесь в первый раз, поэтому я хотела быть уверена, что все проведут замечательный вечер. Кажется, я только что видела твою маму у бара, если ты ее ищешь.

Уже у бара, умная женщина.

— Ты выглядишь просто прекрасно, милая, — говорит папа с улыбкой, от которой у меня замирает сердце, напоминая мне, как я рада, что мы оставили все в прошлом и восстановили наши отношения. Я скучала по нему, больше, чем я когда-либо готова признать, эта поездка все меняет.

— Спасибо.

Мое сегодняшнее платье — одно из моих любимых платьев, шикарное, которое я не так часто могу надеть. Темно-изумрудно-зеленое, из самого мягкого шелка, который вы когда-либо ощущали, оно спускается на пол у моих ног. Рукава длинные и узкие, что придает ему элегантный силуэт. На груди — вырез в форме сердца. Но что самое интересное?

Сейчас под ним на мне надеты красные converse. Как бы я ни любила и ни лелеяла свои лабутены, мы не повторим тот первый вечер, когда я была здесь, а платье прекрасно скрывает мою бунтарскую, но удобную обувь.

— Ну что ж, нам нужно пройтись и поприветствовать всех. Ты же знаешь, как это бывает, но наслаждайся вечеринкой, дорогая, и мы скоро встретимся, — говорит Мария, притягивая меня к себе и быстро обнимая. Папа следом за ней, обнимает меня долго и многозначительно.

Когда они удаляются, я стою посреди бального зала одна, и мои глаза сканируют знакомые и незнакомые лица в поисках одного очень близкого лица, которое мне нужно.

Есть только одна причина, по которой я здесь сегодня, в платье, которое позволяет мне чувствовать себя такой красивой, какой я никогда не была, и нервы заставляют мой желудок сжиматься, а сердце — учащенно биться.

Наконец, я замечаю его. Именно там, где он обещал быть — он ждет меня под омелой с полным надежды, но нервным выражением на слишком красивом лице. Его руки засунуты в карманы брюк, он оглядывается по сторонам, но меня пока не замечает. Меня, как магнитом, тянет к нему. Мне кажется, что я могу найти его независимо от размера толпы, мои глаза найдут его на любой оживленной улице, потому что между нами есть притяжение.

Я использую этот тихий момент, чтобы насладиться его видом. Черная рубашка на нем усыпана леденцами, и я не могу удержаться от хихиканья, которое срывается с моих губ.

Этот мужчина и его нелепый дух Рождества.

Его челюсть сжата, а плечи напряжены. Даже со своего места в другом конце комнаты я чувствую, как он волнуется, и мне хочется унять эту нервозность. Ненавижу, что именно я являюсь причиной ее появления. Когда его глаза наконец находят мои, время вокруг нас останавливается. Болтовня, музыка, звон бокалов… все исчезает.

Я вижу только его.

Я пробираюсь сквозь толпу, не сводя с него глаз, пока не оказываюсь перед ним. У меня дрожат руки, когда я с тревогой сжимаю их. Я не знаю, почему вдруг так занервничала.

Может быть, потому что после сегодняшнего вечера все изменится, а может быть, потому, что я боюсь, что он передумал.

— Ты пришла, — тихо говорит он, его голос — хриплый шепот.

— Это никогда не было вопросом, Паркер. Просто моя голова должна была догнать мое сердце, — я поднимаю руки к его груди, отчаянно желая прикоснуться к нему. Я не смогу продержаться и секунды без этой связи, — вот мы и здесь, под омелой. Как и планировали.

Мы оба смотрим на зеленую омелу, украшенную ярко-красными ягодами, которая висит над нашими головами. Глупая вещь, с которой все это началось, и глупая вещь, за которую я сейчас не могу быть более благодарна.

Разве могло бы все это случиться без нее?

Глупо думать, что рождественская традиция изменила цель моего возвращения домой, изменила всю мою жизнь, но это правда, и вот мы здесь.

Снова под ней, как в первую ночь, только теперь между нами все по-другому.

Паркер смотрит мне в глаза, обнимая за талию и фиксируя меня на месте.

— И каков же твой ответ, Квинн Скотт? Осталось ли в твоем сердце все то отвращение к Рождеству или я изменил твое мнение? Я выиграл пари?

Сглатывая, я подавляю эмоции, которые поднимаются в горле, затрудняя дыхание. Я сосредотачиваюсь на уже знакомом ощущении его рук на моей спине, и на том, как поднимается и опускается его грудь в ожидании моего ответа.

Опираюсь на надежность его рук, вытесняю свою нерешительность и страх. Им нет места здесь. Не с нами.

— Ну… я не уверена, нравится ли мне Рождество снова…. Или я только что поняла, что мне нравится Рождество с тобой, Паркер Грант.

Его губы растягиваются в ослепительную улыбку.

— Я говорил тебе, что выиграю, ты знаешь. Я знал, что где-то там находится девушка, которую я знал, она только что стала частью той женщины, которую я теперь знаю.

— Я думаю, она была здесь всегда. Просто я была настолько сосредоточена на построении своей карьеры и новой жизни в Нью-Йорке, что как-то по пути потеряла из виду то, что имело значение. Я отодвинула эту девушку в сторону.

— Ты мне нравишься такой, какая ты есть, Квинн. Вся ты. Даже ворчливая рождественская версия тебя. Какой бы ты ни была, я хочу тебя именно такой. Мне нравится твоя уверенность и твой драйв. Мне нравится, что ты бесстрашная и амбициозная. Мне нравится твое отношение, твоя дерзость, твое сердце и твоя доброта. Какой бы версией ты ни была или хотела быть, я хочу именно тебя.

Мое сердце бешено бьется в груди от его слов. Я не могу поверить, что мы стоим здесь и сейчас, что то, что должно было стать быстрой поездкой домой, привело к чему-то гораздо большему.

— Тогда я твоя. Я не знаю, как у нас все получится, если я буду в Нью-Йорке, но…

— Мы сделаем все, что потребуется. Есть самолеты, поезда, автомобили… и FaceTime. Мы можем встречаться где-то посередине. Мы все решим, мы можем решить все вместе, — я смеюсь, и слезы, выступившие в уголках моих глаз, теперь текут по моим щекам, он протягивает руку, нежно смахивая слезу, — я просто знаю, что хочу этого, Квинн. Я хочу тебя и не позволю тебе сесть в самолет, не будучи моей. Будь моей. Черт, просто мне нужно, чтобы ты была моей.

Никаких колебаний. Никаких сомнений или вопросов. Глупо было даже думать, что они есть, я стала его еще до того, как поняла это. До того, как это понял кто-то из нас. Возможно, я всегда была, наверное, какая-то подсознательная часть меня знала, что мы окажемся здесь. Вместе.

Я скольжу руками по его шее и запутываю пальцы в его волосах, притягивая его к своему рту, прежде чем прошептать.

— Я вся ваша, доктор Грант, а теперь, отвези меня домой, и давай проведем нашу последнюю ночь вместе так, как мы никогда не забудем.

Его глаза расширяются, вспыхивая от вожделения, а затем он опускает свои губы к моим и берет мой рот в яростном поцелуе прямо под омелой, как в клишированном рождественском романтическом фильме.

Может быть, Рождество не так уж и плохо. На самом деле, я даже склонна сказать, что это мой самый любимый праздник, до тех пор, пока я могу провести его с ним.

Я исправившийся Гринч.

И за это я должна благодарить Паркера.

Ну и, конечно, омелу, эта жуткую пару ярко-зеленых колготок и пари, которое я всегда была обречена проиграть.

Эпилог

— Это все? Квинн… ты уверена? Мне показалось, что я что-то видела в твоей спальне, и я…

— Мама, — со смехом обрываю я, — это все. Мы дважды проверили, а теперь сделай глубокий вдох и постарайся расслабиться, хорошо? — я подношу руки к ее напряженным плечам и успокаивающе сжимаю их. Я знаю, что она волнуется не меньше меня, но у нас все под контролем.

Я так долго ждала сегодняшнего дня, что не позволю ничему встать на пути, включая мамину суету.

— Ладно, ты права. Жду тебя на улице, дам тебе возможность попрощаться.

― Да, спасибо, мам.

Как только за ней окончательно закрывается входная дверь, я оглядываю маленькую квартирку, которую последние несколько лет называла своим домом. Эти стены, которые видели мои хорошие и плохие дни, это место, где я нашла себя и позволила себе вырасти в того человека, которым я являюсь сегодня.

Мне очень грустно оставлять эту квартиру и свою жизнь в Нью-Йорке, но еще большая часть меня с таким нетерпением ждет будущего, что я не хочу оглядываться назад.

— Готова? — глубокое хриплое дыхание доносится до моего уха, когда пара сильных, мускулистых рук обхватывает меня за талию и притягивает к твердому, теплому телу.

Голос человека, который украл мое сердце, когда я этого совсем не ожидала. Человека, который вернулся в мою жизнь и изменил каждую ее секунду. Человека, который сделал последний год моей жизни восхитительным.

Я поворачиваюсь в его объятиях с самой счастливой улыбкой на губах.

— Я готова, как никогда, доктор Грант.

Он ухмыляется, услышав свое любимое прозвище, и крепче прижимает меня к своей груди. Я удовлетворенно вздыхаю и кладу голову ему на грудь, слушая, как ровно бьется его сердце.

Год назад я вложила все свои силы в отношения, в которых не была уверена, что они выдержат даже неделю, не говоря уже о сотнях километров и месяцах между нами.

Но они выдержали, мы справились. Длинные расстояния были нипочем, когда мы знали, что на финише будем вместе.

Паркер Грант — мой, и я никогда его не отпущу.

— U-Haul³ готов к отправке. Я все плотно упаковал, и твоя мама готова ехать в аэропорт, — говорит он.

Я еще раз окидываю взглядом пустую квартиру и понимаю, что, без сомнения, готова. Хотя какая-то часть меня всегда будет скучать по Нью-Йорку, я готова к возвращению.

— Тогда, похоже, мы готовы, — говорю я ему, приподнимаясь на носочки, чтобы прижаться губами к его губам. Его губы двигаются по моим, и его поцелуй становится жадным.

— Если бы твоей мамы не было в машине, я бы уложил тебя прямо здесь, чтобы мы могли как следует попрощаться с твоей квартирой. В конце концов, мы провели последний год, используя каждую поверхность здесь так часто, как только могли.

Боже, и правда.

Когда мы решили попробовать встречаться на расстоянии, никто из нас не знал, как заставить это работать, и что мы будем делать, пока не сможем снова быть вместе. Все, что мы знали, — это то, что мы хотим быть вместе, и ничто не должно стоять на нашем пути.

Поэтому всякий раз, когда Паркеру удавалось вырваться, он приезжал ко мне. Иногда на ночном самолете ранним утром, когда у нас оставалось меньше двадцати четырех часов, чтобы провести их вместе. Но мы дорожили этими минутами, какими бы короткими или длинными они ни были.

Мы извлекали из них максимум пользы. И когда он не мог приехать ко мне, я приезжала к нему. Я навещала дом при каждом удобном случае. Не только ради Паркера, хотя он был главной причиной, но и для того, чтобы восстановить отношения с отцом и проводить больше времени с мамой и Оуэном.

Влюбленность в Паркера — это лучшее, что со мной когда-либо случалось. И это помогло сплотить мою семью так, как я и представить себе не могла.

— У нас будет достаточно времени для этого, когда мы вернемся домой.

— Домой. Черт, как же мне нравится слышать это от тебя, — бормочет он, прижимаясь губами к моей челюсти и осыпая ее мелкими поцелуями, — скажи это еще раз.

— Я не могу дождаться, когда вернусь домой с тобой, Паркер Грант.

Спустя целый год мы наконец-то съезжаемся. Или, скорее, я переезжаю в дом Паркера, и хотя это немного пугает, я чувствую себя там лучше, чем в Нью-Йорке. Любое место, где есть Паркер… кажется правильным.

Его губы на мгновение покидают мои.

— О, не могу забыть об этом.

Потянувшись за спину, он достает что-то из заднего кармана и протягивает мне.

Я опускаю взгляд и стону, когда вижу фотографию, зажатую между его пальцами.

— Ты обещал.

— Обещал, но… я не мог допустить, чтобы этот очень важный кусочек истории был просто выброшен, любимая. Как я буду дразнить тебя этим с нашими детьми?

Мой желудок переворачивается при упоминании о детях. Он говорит об этом уже не в первый раз, и каждый раз я понимаю, что хочу, чтобы у нас с Паркером была настоящая семья. То, чего я никогда не хотела раньше.

Я снова смотрю на фотографию в его руках, вспоминая тот день, как будто это было только вчера. Улыбки на наших лицах, то, как Паркер смотрит на меня с обожанием. Единственное, что мне не нравится в этой фотографии, так это то, что на ней изображено. На самом деле я надела эти жуткие зеленые колготки и приняла участие в рождественском спектакле, который поставила моя мама.

И хотя я проиграла пари, я выиграла парня.

А это главное, по крайней мере, я так думаю.

— Я все еще не могу поверить, что ты так хорошо выглядел в зеленых колготках, — я ухмыляюсь, переводя взгляд на него. Слава Богу, что эта фотография существует, просто на случай, если я когда-нибудь забуду, как выглядела его задница в этих колготках.

Он смеется.

— А я все еще не могу поверить, что ты каким-то образом убедила меня сыграть с тобой в этом чертовом спектакле.

— Эй, я почти уверена, что компенсировала это. И даже несколько раз.

Я выхватываю фотографию из его рук и надежно прячу ее в задний карман джинсов, а затем обнимаю его за шею.

Иногда трудно поверить, что этот бескорыстный, добрый, до смешного красивый мужчина — мой. Что спор превратился в это.

Что мне посчастливилось любить его весь прошлый год.

Теперь я возвращаюсь в Клубничную Лощину, и не только на Рождество.

А навсегда.

Потому что оказалось, что дом — это не место, а то, где находится Паркер Грант.

Notes

[

←1

]

3 метра

[

←2

]

Лонгслив без воротничка на пуговицах

[

←3

]

Торговая марка грузовых автомобилей, используемых для переезда

Оглавление

Марен Мур Пари под омелой Серия: «Клубничная Лощина». Книга первая

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Эпилог