Жмурки (СИ) [Дмитрий Зимин] (fb2) читать онлайн

Сукины дети 5. Жмурки

Глава 1

Тихо было в доме. Не бормотал телевизор, не гремели чашки на кухне, не текла из крана вода.

Только старинные ходики на стене отмеряли тонюсенькие дольки времени: тик — так, тик — так…

Маше не спалось.

Сначала она долго слушала ходики. Потом начала считать овечек. Как всегда, в стадо затесалась одна паршивая овца, которая никак не хотела прыгать через заборчик. Стояла себе с независимым видом и жевала одуванчик.

В общем, с овечками не срослось.

Шумно вздохнув и перекатившись на бочок, Маша стала смотреть на стену. Желтые лунные квадраты лежали на ней, обрисованные окном. И всё. Ничего интересного.

Подушка душная, одеяло кусачее… — сердито пробормотала Маша и спустила ноги на пол.

Зябко.

Но тапочки надевать нельзя: такая хитрая у них подошва, что топот слышен аж на первом этаже, где сидит на кухне тётка, читая детектив, прихлёбывая кофе и куря одну сигарету за другой.

Услышит топот — примчится, начнёт кудахтать.

Придётся врать, что захотелось в туалет, спускаться по гулкой лестнице, журчать водой из крана…

На цыпочках Маша подбежала к окну, взобралась коленками на пуфик и открыла окно.

В лицо ударила влажная ладошка ветра, забралась под ночнушку, и противные толстые мурашки с холодными лапками побежали по спине.

Соскочив с пуфика, Маша вернулась к кровати, содрала одеяло и закуталась в него с головой. Затем вернулась на свой пост.

У соседей горел свет.

В светлых окнах двигались смутные тени, их перечеркивали голые ветки сирени, которые трепал ветер.

Лёжа пузом на подоконнике и шмыгая носом, Маша принялась фантазировать, что же там происходит.

Сестрички собираются на дискотеку, — мечтала Маша. — Красят губы, мажут чёрной тушью ресницы, брызгают на себя духами…

Она ещё не знала, как их зовут, поэтому про себя называла просто: сестрички.

Рыжая, синеволосая и с чёрными, как крыло грача, дредами.

Вот скрипнула калитка: по тропинке, меж белёсых от изморози кустов, прошел белобрысый. Взбежал на высокое крыльцо, распахнул дверь и исчез.

Через секунду его силуэт присоединился к сестричкам. Те запрыгали вокруг белобрысого, отняли большую сумку — в голове Маши всплыло загадочное слово «саквояж».

А потом все четверо ушли — наверное, на кухню, чай пить. Кухня была с другой стороны дома, который звался маняще и таинственно — один раз Маша пробралась к калитке и прочитала вывеску: туристическое агентство «Петербургские тайны».

— Привет, — на подоконник приземлился летучий мышь Терентий. Сложив крылышки, он легко простучал коготками по жестяному козырьку и посмотрел на Машу круглыми навыкате глазками. — Опять подглядываешь?

Маша фыркнула.

— И ничего я не подглядываю, — буркнула она. — Не спится мне. Скучно.

— Я вот тоже по ночам не сплю, — согласился мышь Терентий. — Летаю вот…

— Везёт тебе, — с завистью сказала Маша.

— Что да, то да, — не стал отнекиваться Терентий. — Живу себе на чердаке… Слушай! А переезжай ко мне. Я тебе свой любимый гвоздик уступлю.

Однажды днём, когда тётка ушла в институт, Маша пробралась на чердак и видела, как мыш Терентий спит кверху лапками, уцепившись коготками за гвоздик в потолке.

— Нет, спасибо, — она скорбно тряхнула косичками. — Мне кажется, я не очень хорошо умею спать вниз головой.

— Дело практики, — пожал крылышками Терентий.

— Слушай, — сказала Маша. — А тебе разве не холодно? Мы проходили, что летучие мыши зимой впадают в спячку.

— Так то — зимой, — назидательно фыркнул мыш. — А сейчас осень. И вообще: я — необычный мыш. Не такой, как все. Я даже в морозы летать могу, — похвастался Терентий и тоже посмотрел на соседний дом.

Вновь показался белобрысый. Но не на первом этаже, а на втором — в большом прямоугольнике окна вспыхнул желтый уютный свет.

Стягивая на ходу куртку, белобрысый скрылся в глубине комнаты.

— Сегодня Сашхен пахнет железом и кровью, — доверительно сообщил мыш Терентий. — Значит, на охоту ходил.

— Сашхен, — Маша сморщила конопатый носик. — Дивчачье какое-то имя.

— Не знаю, — буркнул обиженно мыш. — В этом я не разбираюсь.

— Ладно, расскажи про охоту, — подольстилась к нему Маша. — На кого можно здесь, в городе, охотится?

Девочка устроилась поудобнее: начиналось самое интересное. Взрослые никогда не говорили о крови, смерти и других жутко любопытных вещах — оберегали детскую психику.

Зато разговоры с Терентием были почти как те, что велись по ночам в детдоме, после отбоя.

Маша скучала по детдому.

Но с мышом было даже интереснее: всё, что он рассказывал, происходило на самом деле.

В это время внизу опять скрипнула калитка.

Маша, навалившись на подоконник, высунулась подальше — уж очень хотелось увидеть, кого ещё принесло в «Петербургские тайны» на ночь глядя.

— А это Алесан Сергеич, — представил Терентий нового посетителя.

Но Маша только фыркнула: его она уже знала.

— Он только прикидывается человеком, — доверила она мышу тайну. — А сам — чёрт.

Терентий посмотрел недоверчиво, моргнул круглыми глазками… Сначала одним, затем — другим. Но ничего не сказал: в чертях он тоже не разбирался, они ему были до лампочки.

Маша вздохнула. Эх, не оценил Терентий тайны. А тайна была здоровская. Вот бы ребятам из детдома рассказать! Как этот самый Алесан Сергеич поднимается по ночам на крышу и скачет там, крича на тёмное небо…

Да-да-да, она сама видела.

Уборщица в детдоме, придурочная Щучка, всегда, когда ветер дул с моря и гремел черепицей, говорила: черти пляшут на трубе.

И кто теперь скажет, что она не права?..

Маша даже собиралась поведать о чёрте тётке, да передумала. Не поверит. А ещё может в другую комнату спать отправить, с окнами на соседнюю улицу.

На самом деле, никакая она была не тётка — Маша просто решила так звать про себя женщину, которая забрала её из детского дома в Севастополе.

Дом расформировали — от слова совсем. Многих разобрали по семьям сердобольные граждане, а тех, кого никто не взял, отправили в другие детдома по всей стране.

Маша им не завидовала: кто знает, как отнесутся к сироткам на новом месте?..

Но и к тётке привыкать решила погодить. Вообще-то она была добрая, и совсем не жадная. Накупила Маше новых платьев, игрушек, и есть разрешала всё, что хочется…

Но богатый жизненный опыт давно научил Машу не доверять взрослым — в отличие от детей, за добрыми улыбками те частенько прятали злое сердце.

Вот взять детдомовскую медсестру Лидочку: как только Маша её увидела, сразу решила, что Лида — самая красивая девушка на свете.

А уколы делала страсть, как больно.

Зато повариха тётя Глаша, толстая, как Мюмла, и с таким количеством бородавок, что на них росли СВОИ бородавки, была добрейшим существом. Когда тётя Глаша улыбалась, лицо её становилось похоже на печёное яблочко, а готовила она так вкусно, что лучше Маша нигде и не ела. И киселя дополнительную порцию всегда давала.

Маша тяжело вздохнула.

Тётка никогда не готовила. Все продукты она заказывала через интернет, с доставкой на дом, а потом только размораживала в микроволновке готовые обеды — и всё.

Конечно, — горько думала Маша. — Попробуй с такими накладными ногтями хлеб порезать — тут же полпальца оттяпаешь, как здрасьте.

Вообще-то у них в детдоме детей кому попало не давали. Но тётка чем-то понравилась директрисе, Альбине Фёдоровне, и даже муж у неё был — только в командировке.

Поселившись с тёткой в Петербурге, Маша всё время ждала появления этого непонятного мужа, и в глубине души очень боялась — сама не знала, почему.

Пока Маша лениво размышляла на отвлечённые темы, Алесан Сергеич тоже скрылся в доме.

На трубу не полез, — пожалела Маша. А зря…

По всем комнатам моментально загорелся свет, через открытую форточку послышался громоподобный рык:

— Звезда моя!

Вот Маше кричать по ночам не разрешали. И всего-то один раз это было: спустилась по водосточной трубе к псу Рамзесу, который жил в отдельном домике, очень похожем на человечий: у него там и кровать была, и душевая кабина и даже маленькая кухня.

Сначала Маша очень удивилась такому домику для собаки, но поразмыслив, решила, что всё правильно: пёс был большой и очень умный. А сухой корм не любил — вот и готовил себе на плитке…

Рамзес охранял участок, дом и их с тёткой — такая у него была работа.

Так вот: спустившись по водосточной трубе, Маша постучалась в гости к Рамзесу и они здорово повыли на луну…

А потом прибежала тётка и пришлось замолчать.

Нет, тётка даже не ругалась.

Просто сказала:

— Ладно Маша, но от тебя, Рамзес, я такого безответственного поведения не ожидала… — и ушла обратно на кухню, к своим детективам.

— Промашка вышла, — вздохнул Рамзес, когда тётка ушла. — Так что прости, малая, выть больше не будем. Иди-ка ты лучше спать…

На рык Алесан Сергеича сбежались сразу три «звезды».

Окружив хозяина, они принялись хлопотать: одна стащила с его плеч и куда-то унесла тяжелый кожаный плащ, другая в это время набивала и раскуривала трубку, третья примчалась с тёплым шелковым халатом.

— Если б я был султан, я б имел трёх жен, — тихонько пропела Маша.

Тётка обожала старые фильмы. И детективы.

Работа у неё была странная: физик-ядерщик. Что это означает конкретно, Маша не знала.

Но сделала вывод, что свободного времени эта работа оставляет прорву — тётка только и делала, что читала.

«Поиск аксионоподобных частиц на большом адронном коллайдере» — так называлась её любимая книжка.

Из всего названия Маша поняла два слова: «поиск» и «большой». И сделала единственно верный вывод: поисками занимаются следователи — она видела в кино. Значит, тётка читает детектив про большое преступление…

— Не жены это, — с большим знанием дела заявил Терентий. — Сотрудницы агентства: Антигона, Афина и Амальтея.

Во здесь Маша просто не могла не позавидовать.

Когда тебе почти девять, пора уже завести нормальное взрослое имя.

Ну что это такое, в конце-концов? Машка-промокашка, Машка-чебурашка, Машка-ка… ладно, не будем о грустном.

Вот звали бы её, как одну из сестричек. Или даже лучше: Тиффани. Или Эсмеральда.

Эсмеральда Кукушкина. Звучит, а? Интересно: а тётка согласится звать её Эсмеральдой?..

У белобрысого Сашхена на втором этаже зазвонил телефон — трель была слышна даже сквозь закрытое окно.

Тот выскочил откуда-то в одном полотенце, споткнулся — раздался беззвучный грохот рухнувшего на пол тела, и Маша на всякий случай прикрыла глаза ладошками: а вдруг он встанет без… ну, без полотенца.

Но нет.

Сашхен поднялся уже в штанах — стильных потёртых джинсах — и принялся шарить по карманам куртки в поисках телефона.

— Да! — крикнул он в трубку так, что Маша сразу представила укоризненный тёткин взгляд. — Уже едем.

И забыв выключить свет, Сашхен ссыпался вниз — его мокрая, и от того сероватая шевелюра мелькнула внизу.

Бросив пару слов Алесан Сергеичу, белобрысый выкатился на крыльцо, уже в чёрной куртке и опять с саквояжем подмышкой.

Когда он протянул руку, чтобы закрыть дверь, пола куртки распахнулась и в лунном свете Маша заметила отблеск металла.

— Недоохотились, видать, — прокомментировал, нахохлившись, мыш.

А через пару мгновений за домом соседей взревело, фыркнуло, и на дорожку выехал огромный, как кит, внедорожник.

Маша чуть не завизжала от восторга — такие она видела только в кино, и вживую узреть чудо из чудес даже не надеялась.

Для себя она давно поняла: существуют как бы два мира.

Мир кино и мир обычных людей.

В кино красивые и хорошо одетые артисты пьют вкусное шампанское и катаются на крутых тачках. У них очень весёлая жизнь: им позволено носить оружие и стрелять, в кого хочется.

В то время как в обычной жизни, когда Дениска Серебряков смастерил пугач и все они, по-очереди, палили из него по пустым пивным банкам на пустыре — пугач отобрали. И всех участников соревнований оставили без сладкого, хотя это было страшно несправедливо: пивные банки — это ж не люди, и чего сыр-бор разводить?..

Сейчас Маша остро ощущала свою исключительность. Вдруг, неожиданно, она оказалась одной ногой в потустороннем киношном мире, и вполне возможно, если повезёт, совсем скоро увидит не только крутую тачку, а и настоящий пистолет.

Задохнувшись от открывающихся перспектив, Маша испытала нечто вроде благодарности к тётке: ведь несмотря на общую недалёкость, ей всё же хватило ума поселиться рядом с такими интересными людьми…

На крыльцо тем временем высыпали сестрички и Алесан Сергеич.

— Будьте осторожней, шеф, — сказала та, у которой на голове была рыжая гуля, похожая на луковку.

Подняв руки, она повесила на шею шефу что-то тяжелое, металлическое…

Автомат! — с замиранием сердца констатировала Маша. — Хотя нет, — она тут же сникла. — Всего лишь термос.

— Ночные экскурсии на сегодня отменяются, — шеф клюнул в лобик каждую из сестричек. Та, что с дредами, широко перекрестила его щепотью. — Заприте двери и окна. И чтоб ни гу-гу.

Он бодро вскочил на подножку железного монстра. За рулём сидел белобрысый с дивчячьим именем.

— Мы знаем правила, шеф, — крикнула синеволосая.

Маша посмотрела на одну из своих косичек.

Коричневый — вот что можно было сказать об этом цвете. И всё.

В кино у девушек всегда были светлые волосы — как у Ксюши Тищенко из детдома. И голубые глаза.

Ксюша всегда так и говорила: вырасту — сделаюсь артисткой. Самой знаменитой.

Не по возрасту здравомыслящая Маша понимала: её-то в артистки никто не возьмёт. Коричневые волосы, коричневые глаза… А ещё веснушки.

У киноартисток всегда была белая, с чуть розоватым жемчужным отливом, кожа.

Но вот прямо сейчас, навалившись пузом на подоконник, Маша ощущала своё неизмеримое превосходство над блондинкой Ксюшей…

— Ни пуха, шеф, — рыженькая коротко махнула рукой.

Как только Алесан Сергеич захлопнул дверцу, монстр взревел и выскочил из ворот, которые плавно и бесшумно закрылись сами собой.

На крылечке больше никого не было — пока Маша смотрела вслед автомобилю, сестрички исчезли в доме и вестимо, закрыли дверь на засов.

— Ну, я полетел, — возвестил мыш Терентий. — Утро близко, а у меня ещё много дел.

— Спокойной ночи, — вежливо сказала Терентию Маша.

Про себя она решила, что ни за что и никуда с подоконника не уйдёт. Если уж пошла такая пруха, грех дрыхнуть: авось, ещё что-нибудь интересненькое случится.

Стопроцентно, это лучше тёткиных детективов, — думала она, моргая внезапно потяжелевшими веками.

Маша не заметила, как голова опустилась на скрещенные руки, а глаза сами собой закрылись.

Сквозь сон она слышала, как тихонько стучит когтями по деревянному настилу пёс Рамзес и шумят машины на далёком проспекте…

Проснулась рывком, оттого, что замёрзла.

Нос казался сосулькой, щеки онемели.

Одеяло сползло с головы, и мороз щипал розовые оголённые ушки…

Нагорит от тётки, — подумала Маша и последний раз глянула в окно.

По саду плыл предутренний туман.

Кусты сирени и жасмина беспомощно тянули голые ветки к небу — совсем как утопленники, которым никто не хочет помочь.

И вот один из них сдвинулся с места…

Ветер, — тут же решила Маша. — Чего только не покажется спросонок, а у страха глаза велики.

В детдоме паникёров не любили.

Дети вообще недоверчиво относятся к любителям раздувать из мухи слона. Напротив, в детских спальнях ценились выдержка, умение держать лицо — как у индейцев из Фенимора Купера — и искусство воспринимать действительность с показным равнодушием, реагируя, разве что, на внезапную раздачу шоколадных конфет. Что случалось не так уж часто, а значит, подпадало под категорию «бес-пренцедетный» — Маша не так давно выучила это трудное слово, и очень им гордилась.

Для верности она бегло осмотрела другие кусты — ни один из них не шевелился.

Ладно, может, это какой-то избирательный ветер, — сделала она скидку. — Мало ли, какие тут, в Питере, бывают ветры.

Услышав недавно, как продавщица в булочной называет Петербург Питером, Маша решила, что это очень круто. И вообще: городу так больше идёт.

Тем временем своевольный куст незаметно переместился с одного края клумбы на другой, а затем, просочившись сквозь забор между домами, появился уже на той стороне — во владениях соседей.

Значит, там в заборе дырка, — Маша внимательно осмотрела забор, запоминая приметы. — Надо будет проверить.

Куст подобрался к окну, и на фоне желтого яркого прямоугольника вырисовался силуэт, похожий на лохматого кота.

Потом куст потянулся к открытой форточке…

И Маша вдруг, совершенно отчётливо поняла: никакой это не куст. Это бомж. Бродяга.

Прятался в их с тёткой дворе — широко известный факт, что Рамзес не лает даже на голубей, коих в округе великое множество…

А потом, услыхав, что хозяева уехали, решил поживиться в чужом доме, чем бог послал.

Кто такой бог, и чем он может послать, Маша не задумывалась. Но само выражение ей страшно нравилось.

А сестрички-то, поди, спят! — в панике подумала она. — На дискотеку их не отпустили, вот они наревелись от обиды, и заснули себе, без задних лапок. А он щас как залезет в окно, как напугает… А ведь шеф наказал закрыть двери и окна. А они, клуши, забыли.

Куст-бомж уже взгромоздился на подоконник и протягивал свои липкие щупальцы к форточке, чтобы уцепиться.

Маша лихорадочно оглядела свою комнату.

Мишка Тэдди? Нет. Лётные качества ниже среднего. Кролик Роджер? Та же фигня.

А вот Бараш… Она взвесила на руке сиреневого смешарика. Как раз вчера она спрятала в его пушистом пузе несколько пакетиков с цветным порошком — а чего?.. Отличный тайник! Никто не догадается.

И похвалила себя за предусмотрительность.

Прищурив один глаз, Маша прицелилась и запустила Бараша в спину бомжа: почувствует удар, испугается и убежит.

Игрушка спокойно пролетела над его головой, аккуратно вошла в форточку, влетев таким образом в дом, и плюхнулась на пол.

Маша застонала: это ж надо! СПЕЦИАЛЬНО будешь целиться в форточку — фиг попадёшь. А тут — такое везение, со знаком минус…

Когда Бараш плюхнулся на пол, пакетики в его пузе порвались и комнату заполонило облако разноцветной пыльцы…

Упс… — Маша даже присела, чтоб её не заметили с улицы. — Теперь у них вся комната — в радугу.

Пыльцу Маша стянула на ярмарке.

Тётка водила её на осенний променад, посмотреть уличный цирк и другие ништяки.

В общем и целом, Маша мероприятие одобрила.

Петушки на палочке были сладкими, сахарная вата тоже не подкачала.

А когда она увидела, как факир исчезает в клубах цветного порошка, то подумала, что такое ей тоже надо. И решила экс-про-прировать часть реквизита для собственных нужд.

Незаметно испарившись из-под бдительного тёткиного ока на пять минут, она пробралась за матерчатый занавес, отыскала ящик, разрисованный звёздами и со следами радуги на крышке, и взяла взаймы несколько пакетиков.

Красть нехорошо. Широко известный факт.

Но прочитав поучительную повесть о Геке Финне, таком же сироте, как и она, Маша пришла к выводу, что папаша Гека был не так уж и не прав. Взять взаймы — это ведь не кража, правильно? Взрослые часто одалживают друг другу. Это называется «занять до получки».

Вот и она заняла порошок до получки. Ну, в смысле, до того момента, как факир получит ещё — наверное, так…

Как только цветная пыльца взметнулась в воздух, бомж спрыгнул с подоконника обратно в сад и припустил в кушари.

Маша успела заметить желтые, светящиеся собственным светом глаза и острые, прижатые к голове, уши.

— Кто здесь? — вслед за бомжом в окне появилась голова в чёрных дредах. Огляделась, посмотрела на свои, испачканные в цветной краске, ладони… А потом форточка захлопнулось.

— Вот то-то же, — удовлетворённо сказала Маша. — Будете знать, как приказы шефа не выполнять. Да если б не я…

И с чувством выполненного долга она юркнула обратно в кровать, закутавшись в тёплое, и что уж греха таить, не такое уж и кусачее одеяло.

А за забором, словно его кусали блохи, по талым листьям катался громадный кот.

Вот по его телу прошла судорога и на тропинку встал раздетый человек, в густой бороде, спутанных кудрях и с серебряным ошейником на шее.

Откуда-то с дороги донёсся свист и бородач, подпрыгнув, припустил на этот свист, как был. Босиком.

Хлопнула дверца машины, завёлся мотор, завизжали покрышки.

Глава 2

— Что сие?

Кончиками пальцев Алекс держал странный мохнатый мешочек, или мяч. Был он дикой раскраски: розово-оранжево-голубой — как и пыльца, засыпавшая весь офис.

Яркие полосы исчертили ковёр на полу, кремовые корпуса мониторов, столы и стулья. Пластиковый кожух принтера словно вышел на тропу войны.

— Это Бараш, — тихо ответила Антигона. — Игрушка такая.

Девчонки, все втроём, стояли навытяжку, заложив руки за спины и поедая начальство густо подведёнными глазами.

Алекс посмотрел на окно. Занавески были плотно задёрнуты и тоже покрыты налётом разноцветной пыльцы.

Создавалось впечатление, что в офисе взорвалась бомба. Только вместо тротила была вот эта загадочная цветная пудра.

— Игрушка… — мстительно протянул шеф. Был он небрит, в своём любимом лапсердаке до пят, от которого остро и резко пахло порохом и кровью. — Не буду спрашивать, как она здесь оказалась, — ядовито продолжил шеф. — Спрошу другое: я приказал перед отъездом всё запереть?

Девчонки синхронно кивнули.

— Мы всё заперли, шеф, — подала голос Афина. Синие волосы закрывали часть склонённого лица, я видел только подбородок с ямочкой и кончик носа.

— И проверили периметр, — добавила Амальтея.

— Что мы, маленькие, шеф? Приказов не понимаем? — Антигона покосилась на предателя-Бараша.

Круглый меховой шар, вкупе с новым дизайном офиса, опровергали её слова: ясно же, что оная игрушка влетела в окно.

И я даже подозреваю, кто её к нам забросил.

Шеф фыркнул.

Как морж, который подхватил насморк: тоже не поверил в невиновность девчонок.

— Свет очей моих, услада сердца моего, вы случайно своими прекрасными головками не ударялись? — ласково вопросил он. Девчонки переглянулись. — Сколько раз повторять: когда нас нет дома, ВЫ отвечаете за сохранность периметра. Хранительницы очага! — патетически возопил шеф. — Берегини!..

— Ничего же не случилось, — буркнула в пол Антигона. Как самой нетерпеливой, ей уже надоела устроенное Алексом представление. — Всё путём, шеф. А Бараш принадлежит той конопатой бестии, что приблудилась к Авроре Францевне. Зуб даю.

Алекс втянул носом воздух, а потом выдохнул. Было видно, что концерт ему тоже надоел, и он сам не прочь свернуть лавочку.

— Ладно, прощаю, — высокомерно бросил он. — В последний раз. Ещё раз облажаетесь — постригу в монашки. Лично. И в монастырь, к отцу Фотию. Доступно?

Жестом он распустил высокое собрание и удалился к себе — принять ванну и перевести дух.

Девчонки ускакали на кухню. Не хотели отсвечивать. От греха.

Я пошел следом. Тронул за руку Антигону, та остановилась, бросив на меня полный вызова взгляд.

— В саду кто-то был, — тихо сказал я.

— Приблуда? — спросила девчонка. Так она звала конопатую малютку из соседнего дома. — Любопытная, как чёрт знает что. Я уже и дыры в заборе законопатила, и…

— Это не соседка, — перебил я. — По запаху — чужой. И он собирался влезть в форточку. Которую вы…

— Да знаю я, — Антигона дёрнулась, как от пощечины. — Профукали. Всё проверили, а в офис не заглянули. Я была уверена, что Амальтея там побывала, та надеялась на Афину… Что нам, по три раза бегать?

— По шесть, если надо будет, — подражая шефу, рявкнул я. — Потому что вас могли убить.

— Ну, это было бы проблематично… — жестко усмехнулась Антигона. К тому же, магический периметр… — я поднял бровь. В её глазах мелькнула неуверенность. — Ты имеешь в виду, это был… человек? — наконец пискнула Антигона. Я кивнул. А потом добавил, для ясности:

— Клал он с прибором на наш периметр.

Периметр охранял от существ сверхъестественных. На людей он не производит никакого впечатления. Но никому из нас и в голову не могло прийти, что в особняк может влезть обычный человек…

Ругался я, на самом деле, зря — Алекс этого вообще не любит. Но накипело!

Как представлю, что возвращаемся мы с шефом с охоты, а тут…

Сунув руку за пазуху, я нащупал твёрдые бусины чёток. Полегчало.

После того, как Владимир с Чумарём, явившись на импровизированные похороны графа, рассказали, что Великого Князя Скопина-Шуйского убили, к чёткам из драконьего жемчуга я стал относится как-то иначе.

Не просто подарок. Уникальный артефакт. Таких больше не будет.

Передел власти грядёт, — сказал тогда Владимир. — Триста лет такого не было — с тех пор, как Князь создал Совет. А теперь вся Москва на ушах стоит, скоро и до других городов докатится.

Алекс порывался сей же час лететь в Москву — расследовать убийство.

Владимир отговорил.

Скоро у вас своих забот будет, как блох на собаке, — пророчил он.

И как в воду глядел.

Не прошло и двух дней, как до нас докатилась волна учинённого с распадом Совета безобразия.

Алекс тоже хорош.

Сначала он принялся пить — пояснив, что как любой русский человек, обязан утопить горе в вине.

Мы с девчонками тоже помянули Великого Князя — хороший он был мужик, глыба.

Потом шеф ушел в загул — осознал, что ограничения, наложенные советом, исчезли: отныне он мог невозбранно читать маны, сочинять стихи и вообще жить в своё удовольствие.

Я Алекса понимал: Оковы Справедливости, вес которых я до сих пор чувствовал на своей шее, внезапно растворились, канули в небытие.

В первый миг я испытал такую эйфорию, такой кайф, что и словами не передать.

При том, что на меня давили каких-то пару лет, а Алекс прожил с этим проклятьем всю свою посмертную жизнь…

И когда он, после суточного запоя, полез на крышу и принялся читать стихи — я его не осудил.

— Кому он там распинается? — спросил прагматичный Котов.

— Звёздам, — доходчиво пояснила Антигона.

Эйфория безнаказанности схлынула дня через три, и мы принялись считать потери.

Москва распалась на множество сфер влияния: оборотни, стригои, ведьмы — каждая группировка оттяпала себе кусок территории и теперь у них нейтралитет, подкрепленный личными армиями и автономным судопроизводством — попросту говоря, судом Линча.

Остальные теперь жили по принципу городов-государств. В отличие от столицы, на периферии сохранилось подобие законности, власти на местах делали, что могли, чтобы свести кризис к минимуму.

Но всё было зря: осознав, что Совета больше нет, и их больше некому контролировать, в большие города начали стекаться сверхъестественные существа.

Там, где они появлялись, устанавливались древние, проверенные временем законы: право клыка, право первой собственности и право первой ночи. И я имею в виду вовсе не молоденьких девственниц в прозрачных пеньюарах…

— Средние века начались, — возвестил Алекс, когда на совещание собрались все наши.

Отец Прохор, майор Котов, ведьма Настасья…

Ещё Гиллели — отец и дочь. После войны с графом Мириам уже не считала нужным слушаться шефа. Она приходила в «Петербургские тайны», когда хотела, выбирала ночные экскурсии по своему разумению и справлялась с ними сама.

В одиночку.

На меня она даже не смотрела. После войны с графом вообще многое изменилось.

А вот Тарас редко теперь чтил нас своим присутствием — ему хватало дел с цирком, которому из уважения оставили прежнее название: «Вертеп Ефима Демидова».

— И вести мы теперь себя должны, как в старые добрые феодальные времена, — продолжил шеф, открывая бутылку «Арктики». — Будем заключать союзы, привечать друзей… А всем остальным скажем окончательное и бесповоротное «нет». Питер — наш город. Мы не пустим сюда никого из тех, кто хочет половить рыбку в мутной воде.

— То есть, мы будем решать, кому жить, а кому умереть? — катая хлебный мякиш, кротко вопросил чудо-отрок.

— Да поймите, святой отец, — Алекс прижал руки к груди. — Право сильного — это когда или ты, или тебя. А может, вы забыли?

— Ничего я не забыл, — с грохотом опрокинув табуретку, отец Прохор поднялся и устремился на улицу.

Я думал, он уедет. Ждал, когда взревёт мощный мотор Эскалэйда… Но потом заметил в окно, как отрок потерянно стоит на крыльце, среди дождя и мокрых кленовых листьев, засунув руки в карманы кенгурушки по самые локти, и тоже поднялся.

— Пойду, покурю.

Алекс милостиво кивнул. Дома он, окромя трубочного, никакого табака не дозволял.

Когда я вышел, чудо-отрок недовольно покосился в мою сторону, но потом буркнул:

— Не думал я, что придётся заново всё это пережить.

Я так понял, что он не прочь поговорить, и закурив, подтолкнул:

— Не думал?

— Надеялся, — поправился святой отец. — Но надежда — пустое чувство. Когда мы, в одна тысяча двести двенадцатом, шли на Иерусалим, тоже надеялись. Что как-нибудь, с Божьей помощью, мы там окажемся. Море расступится и пропустит на Святую землю, или сами собой у причалов Константинова града появятся корабли… И знаешь, что? Они появились. Но корабли, пожертвованные добрыми купцами, привезли нас вовсе не в Палестину, а в Алжир.

Крестовый поход детей — вот о чём говорил святой отец. Они шли со всей Европы, очарованные речами безумного пастушка.

Предприимчивые и не слишком богобоязненные купцы, посадив детишек на корабли, отправили их прямиком в лапы работорговцев.

Если б я мог, если б имел право — я бы перекрестился.

Впервые чудо-отрок приоткрыл передо мной завесу своей длинной, полной тайн и загадок жизни. Вопросов, конечно же, сразу возникло ещё больше.

Правда ли, что Екатерина была настолько великой, как об том говорят?

Существовал ли на самом деле граф Калиостро?

И пил ли святой отец водку с Распутиным?

Но чудо-отрок, остудив юные ланиты, уже исчез с крыльца, и из кухни доносился его ершистый, гонористый тенорок…

К сожалению, по слову шефа не сбылось. Питер — город большой, за каждой окраиной не уследишь.

Разброд и шатания, спровоцированные ещё присной памяти графом, разрастались не по дням, а по часам.

Раньше с ночными экскурсиями мы с шефом справлялись вдвоём — легко.

Теперь, даже с помощью Мириам, с нашими девочками, Котовым с его отрядом быстрого реагирования, и семьёй Тараса, безопасность Питерских улиц нам только снилась.

Участились случаи самовозгорания, духовидения полтергейстов и ондагейстов в квартирах обычных граждан — и вместе с этим, изо всех щелей на свет Божий, полезли различного пошиба шарлатаны: гадалки на экскрементах младенцев, экстрасенсы от интернета, заряжающие через телефон не только святую воду, а и векторы микрочастиц…

Люди к ним бежали массово, в надежде защититься от летающих по кухне ножей и тарелочек.

Мы разрывались, отрабатывая экскурсии от заката до рассвета. Но помогало это не слишком.

Город, аки библейская саранча, заполонила нежить.

Уже на Невском можно было запросто встретить горгулью — они облюбовали коньки крыш и фронтоны старинных зданий.

Подвалы и катакомбы заселили шишиги и гули — голодные демоны, они пожирали всё, что невзначай оказывалось в их лапах, от крыс до ночующих в тепломагистрали бомжей.

Крыши заполонили вендиго и грайны, в парках обосновались Ырки. Охотились они, правда, только ночью, а днём отсыпались в канализации — что не добавляло городу ни безопасности, ни благоухания.

В новостях мелькали сообщения о всё новых убийствах. Пока что их приписывали то террористам, то маньякам. По каналам ЧС непрерывным потоком шли напоминания о бдительности и запреты выходить на улицы после захода солнца…

Но скоро люди разберутся. Сказки для того и нужны, чтобы помнить. Чтобы, когда придёт бука, точно знать, в какое место всадить кол.

Улицы наводнили бродячие проповедники, предрекающие конец света.

В чём-то они были правы.

Со смертью Скопина-Шуйского окончилась целая эпоха. И сколько бы мы не ругали Совет, надо смотреть правде в глаза: то была эпоха спокойствия и относительного благополучия.

Ещё китайцы, желая оскорбить ближнего, давали такое напутствие: — чтоб тебе жить в эпоху перемен.

Памятуя, что рассказывали старички о средних веках, даже представить не берусь, что нас ожидает в обозримом будущем.

Так что, отца Прохора с его рефлексией я понимаю. И Алекса понимаю: он теперь стихи пишет. Каждый день. А по ночам взбирается на конёк крыши и читает.

Что характерно: меня убедили, что стоит произнести ману — и расплата последует незамедлительно. Катаклизмы, стихийные бедствия, зверь из Бездны и смена половой принадлежности.

Но Шеф уже вторую неделю торчит на крыше, словно ему там клубничным джемом намазано, и — ничего.

В смысле — плохого.

Я позвонил Тарасу.

Древний стригой по своему обыкновению громко рассмеялся, а потом сказал:

— А ты закрой глаза, мон шер ами, и посмотри на ваш дом ДРУГИМ зрением.

Упс.

Я всё ещё забываю о своих апгрейдах, и пытаюсь жить по старинке.

Когда я посмотрел на крышу так, как советовал древний стригой, чуть не упал. На пятую точку.

Своими стихами Алекс создавал плетения.

Они покрывали наш тихий особнячок, как вязанная кружевная шаль. Они тянулись сквозь весь квартал. Они уже достигли реки, и было видно: скоро светлые нити заплетут и мост, и тот берег, а потом дотянутся и до границ города.

Шеф нас охранял.

А я-то, дурак, решил, что у Алекса кукушечка слетела от вседозволенности…

Стыдно — жуть.

А ещё хуже то, что именно в ЭТОМ направлении я так себя и не проявил.

Сколько Алекс не бился, ни одной сколько-нибудь приличной маны родить мне так и не удалось.

Но всё равно: несмотря на стихотворные плетения шефа, кто-то к нам ночью проник.

Отчитав Антигону, я вновь вышел во двор.

Курить не стал — нюх мне сейчас пригодится. И сунув руки в карманы тёплой куртки, принялся обследовать жухлую листву под окном.

Ночью были заморозки — ноябрь, время пить горячий глинтвейн и нежиться перед горящим камином.

Солнце только появилось над дальними крышами и мелкая крупа инея ещё не растаяла на палых листьях, на прижатых к земле кустах гортензий, на синеватой от холода траве…

В инее виднелись отчётливые проталины в виде лап. Кошачьи или вроде того, — я прикинул размер. — Ростом животное должно быть с сенбернара.

Но запах, который я учуял ещё в доме, принадлежал человеку…

Я вспомнил циркового тигра Махендру.

Нет. Не подходит.

Махендра пах мускусом и сандаловой пастой, которой он мазал себе лоб… Да и что ему делать в нашем саду?.. После смерти Зои Махендра даже собирался уехать — назад, в Бенгалию. Но так и не уехал.

Здесь же был запах не просто человека. Этот человек чего-то боялся. Сильно, на грани отчаяния. Ещё были запахи принуждения и покорности…

Пройдя по следам, я достиг забора — совместного с соседями. Вот здесь следы кончаются.

Точнее, начинаются.

Он вошел на соседский участок, а потом как-то пролез сквозь забор к нам. Просочился. Протиснулся.

Опробовав кулаком толстую каменную кладку, я поджал губы. Щелей в заборе нет, как и вынутых камней или же подкопов. Высота… — задрав голову, я подпрыгнул. Два с половиной метра. Не так уж и много. Даже обычные кошки легко взбираются на такие заборы.

Я вспомнил женщину лет сорока, с маленькой девочкой.

Признаться, пока не появилась девочка, я соседями вообще не интересовался. Но ребёнок был бойкий, любознательный — по глазам было видно: девчонка отдаст одну из косичек, только бы полазать по нашему саду и хорошенько всё разнюхать.

Она всё время торчала в окне второго этажа — да вот хоть сегодня ночью. Когда мы с Алексом вернулись с экскурсии, я заметил бледную, освещенную луной мордашку…

Ещё подумал: бессонница у ребёнка — большая редкость. Но потом позвонил Котов и я о ней забыл.

А ведь девочка могла что-то видеть, — мысль была здравая. Но… Как расспросить постороннего ребёнка? В наше время любой косой взгляд в сторону чужого дитяти расценивают как полноценный грех.

Только скандалов с мамашей мне не хватало.

Алекс правда поминал, что соседка — не мать девочки, что она взяла ребёнка в детдоме… Но это ещё хуже.

Учитывая, как я выгляжу.

Эврика! Надо сделать так, чтобы с любопытной пигалицей подружился кто-нибудь из девчонок.

Мысль приободрила.

Но когда, добравшись по следам до калитки чёрного хода, я вышел на площадку рядом с мусорными баками, веселиться расхотелось.

Может, я и не такой крутой следопыт, как Хафизулла. Но здесь и читать особо нечего: из нашего сада вышел кот — на четырёх лапах. А дальше, по скрытому под сенью дубов тротуару, бежал уже человек.

Прямо как был, босиком.

Перевёртыш. Вот откуда человеческий запах.

Кто-то его послал, — я прошел по следам ещё дальше, до того места, где они обрывались у земляного скоса, ведущего на проезжую часть.

В этом месте он сел в машину…

Кто-то хотел прощупать наш особнячок, и послал перевёртыша. Тот побегал по двору, а когда хотел влезть внутрь через забытую девчонками форточку, его кто-то спугнул.

Я посмотрел на соседский дом.

Более современный, чем наш, с широкой аркой входа, с большими окнами и открытым ландшафтным дизайном, он лежал, как на ладони за кованой высокой решеткой.

Спокойно протиснется зверь размером с крупную собаку или даже ребёнок…

А потом я вспомнил игрушку. Бараш, набитый пакетиками с индийской краской холи, вылетает из соседского окна и летит прямо к нам в форточку.

Краска взметается в воздух, перевёртыш пугается и убегает.

Не знаю, чем увлекаются восьмилетние девочки, может быть, и прицельным метанием мягких игрушек.

— Что, царевич, ты не весел? Что ты голову повесил? — встретил меня Алекс, когда я вновь подошел к нашему крыльцу.

О следах я решил ему не сообщать. Пока.

— Мы что, снова куда-то едем? — я кивнул на парадную крылатку и бархатный сюртук.

Под этой его крылаткой можно спрятать половину нашего тира, — подумал я без всякого удовольствия. — А значит, опять драка.

— Если ты поторопишься, — шеф натягивал белые лайковые перчатки и на меня не смотрел. — Так уж и быть, возьму тебя с собой.

Я рассусоливать не стал.

По опыту: Алексу раз плюнуть поехать на встречу одному. Даже если там его ждёт сотня вооруженных до зубов Дантесов, и никаких секундантов.

Влетев в прихожую, я натолкнулся на Амальтею.

— Шу, где тебя носит? — она уже тянула меня в соседнюю с офисом комнату, где на диване были разложены чёрный смокинг, такая же, как у Алекса крылатка и даже трость и цилиндр. — Давай, раздевайся.

Она потянула с моих плеч кожаную, на меху, куртку…

— Что, даже умыться не дадут?

После второй за ночь экскурсии я ещё ничего не успел. Чувствовал, как от меня несёт мокрой псиной, кровью, и это были не самые неприятные запахи.

— Ассамблея состоится через час, — сказала Амальтея.

— Что?.. Этого не может быть! Мы же договорились…

— Тарас только что звонил, — достав из кармана гребень, Амальтея принялась драть мои спутанные отросшие лохмы. — Обещал придержать места для вас с шефом, но предупредил: оттянуть начало не получится.

Смирившись с неизбежным, я отдался в быстрые и ловкие руки Амальтеи, и через пару минут уже стоял на крыльце, рядом с шефом.

Из его губ вырывался пар, я же решил не дышать — чего лёгкие-то морозить?

На садовую дорожку вкатился длинный, как страшный сон, лимузин, и мы с шефом одновременно шагнули с крыльца.

— Не дрейфь, поручик, — Алекс открыл пассажирскую дверь. — Прорвёмся.

Глава 3

Кто вёл лимузин, я не видел — перегородка была поднята. Но судя по той резкости, с которой неповоротливый длинный крокодил втёрся в городской поток транспорта — за рулём сидел стригой.

Кто-то из семьи Тараса, — решил я.

— Отдохните, поручик, — Алекс откинул голову на мягкий подголовник. — Драчка будет серьёзная.

И он смежилвеки.

Всегда восхищался способностью шефа отключаться вот так, посреди процесса. Откроет глаза через пять минут и будет свежим, как огурец с грядки.

Я так не умел.

Из головы не шел наш ночной гость, злила беспечность девчонок, теплился интерес к соседскому дому… Почему кот-перевёртыш проник именно к ним? Решетка не в счёт, он мог перепрыгнуть забор в любом месте — и оказаться сразу у нас. Зачем он ходил к соседям, обычным, ничем не примечательным, людям?

Единственный закон, которого до сих пор придерживались все сверхъестественные существа: люди не должны ничего знать.

Слишком многие помнили костры.

А ведь с тех пор людей сделалось гораздо больше…

Неловко держа цилиндр на коленях и так и не решаясь натянуть белые перчатки, я смотрел на город.

Пока всё по-прежнему. Несёт свои тяжелые воды река, тускло догорают рассветные фонари, прохожие спешат, не глядя друг на друга, по самые веки закутавшись в тёплые шарфы.

Ненавижу холод.

Одна из причин, по которой я подался служить в Сирию — там всегда тепло.

Неожиданно лимузин скакнул вперёд — как дрессированный мустанг. Сменил ряд, затем ещё раз…

Я оглянулся.

Вон тот чёрный, как гроб, Гелендваген. Не самая лучшая машина для слежки.

— Эй, шеф, — я тронул Алекса за колено.

Тот открыл глаза и сел прямо — так, словно и не спал. Сразу уловил суть проблемы: наш лимузин вилял по дороге, как маркитантская лодка. Обгонял, подрезал — словом, пытался оторваться.

Выглянув в заднее окошко, Алекс полез за револьвером.

— Вы знаете, кто это? — спросил я.

— Понятия не имею, — весело откликнулся шеф. — Это имеет значение?

Я коротко прикинул.

— Наверное, нет.

И тоже полез за оружием.

Кончиком трости Алекс постучал в перегородку. Та немедленно поползла вниз, открывая пышную причёску афро, хрупкие плечи под ярким полосатым пончо и тонкие, очень смуглые руки на баранке.

— Здравствуй, Суламифь, — сказал шеф. — Далеко ещё?

Я не ошибся насчёт водителя. Суламифь — стригойка из гнезда Тараса. Мы познакомились на Газпром Арене, когда сражались против графа.

— Не так, чтобы очень, — сморщила носик стригойка. — Но оторваться можем и не успеть.

— Они прекрасно знают, куда мы едем, — усмехнулся Алекс. — Цель — не дать нам туда добраться.

— Ассамблею перенесли по той же причине? — кисло спросил я. — Не хотели вас видеть?

— Нас, поручик. Видеть не хотели НАС. Привыкай.

До поручика меня «повысили» как раз после битвы с графом. Это произошло как-то само собой: был кадет — стал поручик.

Я не спорил.

Какая разница, как шеф меня зовёт?..

Вот прозвище «ручной стригой» — это было обидно.

— Сверни-ка вот здесь, — Алекс постучал Суламифь по плечу.

— Слишком узко, — буркнула та. — Не развернёмся.

— Ничего. Там сквозной проезд.

Нажав на педаль газа, стригойка заложила крутой поворот. Машину она вела так, словно это был не шестиметровый монстр, а лёгкая малолитражка.

С обеих сторон нас сдавили стены домов.

Знакомое место, — определил я. — Где-то в этих подворотнях находится «Заупокой».

В бар для нежити мы наведывались нечасто.

Меня здесь не любили.

— Останови, — скомандовал шеф в тот момент, когда лимузин почти коснулся дверцами стен. — А теперь открой люк.

Геленд протискивался за нами. Как терьер в узкую нору.

Хитёр шеф, — он уже вскочил на сиденье и торчал по-пояс в люке, направив револьвер в сторону преследователя.

Люка на крыше у мерса нет, а дверцы они теперь не откроют…

Выстрел прокатился по узкой шахте проулка, как шар для боулинга.

Подождав пару секунд, шеф выстрелил ещё раз.

Стекло пуленепробиваемое, — я наблюдал из салона, надобности в моей помощи пока не было. — Им остаётся или сдать назад, или ждать, пока у шефа не закончатся патроны. Или терпение.

После третьего выстрела стекло Геленда треснуло.

Ага, — я дёрнул уголком рта. — Шеф решил не мелочиться. Знаменитые в узких кругах «пробойники».

Дорого, зато надёжно.

Далее преследователи ждать не стали: выбив треснувшую лобовуху на капот, пассажиры геленда тоже принялись палить…

Алекс нырнул в салон, Суламифь тут же закрыла люк.

И всё равно грохот выстрелов побил все мыслимые рекорды.

— Едем?

Негритянка сжала руль так сильно, что костяшки пальцев побелели. Нога её напряглась над педалью газа…

— Ещё нет.

А я смотрел в заднее стекло. Если у них такие же, как у Алекса, пули — скоро оно треснет.

Шеф тем временем освободился от крылатки, перезарядил барабан револьвера…

Сообразив, что он задумал, я положил руку ему на рукав.

— Давайте лучше я.

Он прав. Надо узнать, кто это такой борзый.

— А если у них серебряные пули? — спросил Алекс.

— А если нет?

Содрав просторный плащ, я присел на сиденье, подобрав под себя ноги.

— Совсем в старики меня записал, — буркнул шеф обиженно.

— Просто вы знаете, что говорить на Ассамблее.

Суламифь открыла люк и я выбросил себя одним плавным длинным движением, приземлился на багажник лимузина и сразу ушел в кувырок.

Выстрелов я не слышал.

Точнее, все звуки слились для меня в один долгий тягучий стон, подобный удару колокола.

Скатившись с багажника, я мгновенно оказался рядом с гелендом и нырнул в него через пустой проём лобового стекла.

По запаху я уже знал, что там оборотни.

Не наши, чужие.

Пахло от них не псиной, а почему-то вазелином и ещё чем-то влажным, застойным.

Болотом?..

Было их всего двое, на передних сиденьях. Мне ничего не стоило поднырнуть под выстрелы и оказаться за их спинами.

В каждой руке у меня было по штык-ножу, и острия их упёрлись в ямки на шеях оборотней, в основании черепа.

Почувствовав, как по коже течёт кровь, чужаки перестали стрелять.

— Отлично, — я широко улыбнулся, показывая клыки. — Теперь поговорим. Что вам нужно?

Изо рта водителя полился такой поток брани, что показалось: слова оживают и чёрными жуками вгрызаются мне в лицо…

В следующий миг я понял: не показалось.

Жучки и впрямь были настоящими.

Огромных усилий стоило не бросить ножи и не вцепиться пальцами в собственную кожу, стараясь выдавить мерзких жучков, как фурункулы.

Вместо этого я чуть вытянул руку и один из штык-ножей вошел под череп водителя, перерезав позвоночный столб.

Тот сразу обмяк, изо рта вытекла струйка крови. По губам продолжали беспорядочно ползать жучки.

Жгло так, словно мне в лицо бросили горсть раскалённых углей.

Оставив нож под черепом мёртвого оборотня, я провёл кончиками пальцев по коже: жучки чувствовались, как маленькие бугорки. Зато они хотя бы перестали шевелиться — со смертью хозяина из них ушла жизнь.

Алекс покинул лимузин тем же манером, что и я, и уже подходил к гелендвагену.

— Осторожнее, шеф. У них какая-то дикая магия, — крикнул я из салона.

Лицо продолжало жечь. Казалось, жар уже добрался до костей и плавил костный мозг.

— Я не буду сопротивляться, — быстро сказал второй, оставшийся в живых оборотень. Голову он держал очень прямо, а руки поднял перед собой.

— Говори, — приказал я.

Если задавать вопросы, получишь ровно то, что спрашиваешь. Зато из потока сознания испуганного человека можно извлечь много интересного.

Шеф остался стоять в полуметре от капота: он прекрасно всё слышал.

— Краснодарские мы, — сказал оборотень. — Хотим зацепиться в Питере. Но чтобы зацепиться, нужно убрать кого-нибудь, кто уже здесь. Расчистить территорию. Нам указали на вас.

— Кто? — спросил я.

Оборотень хотел пожать плечами, но спохватился: из-под кончика штык-ножа всё ещё текла кровь. Я её чуял: смесь влаги, железа и незнакомой энергии, которая почему-то пахла желтым.

— Совет Города Питера, — наконец сказал он так, словно это — прописная истина. — Мы ж по понятиям. Приехали, пришли на поклон. С подарками — всё честь по чести. Хозяин выделил нам территорию. Вашу. Ничего личного.

Лицо жгло невыносимо. Ещё пара минут — и я почту за благо содрать кожу целиком.

— Сколько вас? — губ я не чувствовал. Но то, что я всё ещё мог говорить, обнадёживало.

Надежда — пустое чувство, — вспомнил я слова отца Прохора.

— Двадцать душ, — откликнулся оборотень. — В Краснодаре полная жопа, все бегут, кто куда.

Шеф кивнул. Мне было его видно, а оборотню — нет. Я знал, о чём Алекс думает: бандиты. Шпана, штаны на лямках. Просто приехали и просто решили остаться. Они далеко не первые, и к сожалению, не последние.

— Что это за Совет города Питера? — спросил Алекс.

— Совет, как совет, — он всё-таки пожал плечами. Понял, что не будут убивать прямо сейчас. — Богатый домина, охрана, дроны летают.

— Показать сможешь? — спросил Алекс.

— А что мне за это будет?

Я чуть надавил на нож.

— Ладно, ладно! Покажу…

— Доставай его, поручик, — сказал шеф и повернулся к нашему лимузину.

А я вдруг понял, что не могу пошевелиться. Жжение от лица потихоньку разошлось по всему телу, я уже почти ничего не чувствовал, кроме него.

Чудом удавалось не выронить нож.

— Сашхен? — Алекс недоумевающе повернулся ко мне. — Ты что, оглох? Что с тобой, Сашхен?.. Ответь, не молчи!

— Это всё Горлопан, — как сквозь вату, я услышал слова оборотня. — И его мерзкие жучки. Знаете, а я даже рад, что вы его чпокнули.

Алекс был уже рядом. Он тряс меня за плечи — его прикосновения доставляли неизмеримые страдания. Он что-то кричал — я не мог ответить.

Язык превратился в раскалённый уголёк, и больше всего хотелось откусить его и выплюнуть изо рта.

— ПЕЙ.

У губ я почувствовал горячую кровь. Запах ударил в ноздри, срывая ограничения, руша все психологические барьеры, которые успело воздвигнуть моё подсознание на пути этого примитивного, древнего, как мир, инстинкта.

И я начал пить.

Через минуту жар начал стихать, через две из моего лица, как дробь, выдавились жучки и попадали на колени, на сиденье геленда, на резиновый коврик… Были они похожи на засохшие блестящие капли крови.

Рывком я отвёл голову от запястья Алекса.

— Зачем вы это? — голос показался чужим, незнакомым, хотя и шел из моего горла.

— Ты в этом нуждался.

Вот и всё.

Тон такой, словно его попросили передать масло за столом.

Я зажмурился.

— Помните, Тарас говорил этого не делать?

— Мало ли, кто что говорил, — буркнул Алекс, доставая из кармана белоснежный платок. Перевязал запястье, зубами затянул узел…

Смотрел он не на меня.

Оборотень!

Я бросил взгляд на переднее сиденье. Не считая мёртвого водителя, кроме нас в салоне никого не было.

— Потом поговорим, — буркнул я и полез в выбитое окно — дверцы были так близко от стен, что открывались, максимум, сантиметров на десять.

Выбравшись на воздух, я вздохнул с облегчением: Суламифь стояла, небрежно прислонившись круглой, обтянутой джинсами попкой к багажнику лимузина. Оттуда доносились глухие, не слишком сильные удары.

— Спасибо.

Стригойка кивнула, как равному — хотя по стригойским меркам, я до сих пор считался птенцом.

Возраст девушки превышал двести лет. Я же — всё ещё не изжил даже свой человеческий век…

Вторая метка, — думал я про себя. — Чёрт вас дери, шеф. Зачем вы это сделали?

Первую метку он получил на стадионе, когда предложил мне свою кровь в качестве источника силы.

Если б не его жертва — вряд ли мы бы тогда выжили.

Но сейчас…

В глубине души я знал: Алекс вновь спас мою непутёвую задницу.

Бросившись на оборотней, я не думал ни о чём — просто знал, что я всё равно быстрее, а значит, можно не париться.

И вот теперь, из-за моей самоуверенности, шеф получил вторую метку.

Что это значит?

После первой метки я почти всегда угадывал, о чём думает Алекс. Мог прочувствовать его эмоции, весь спектр переживаний.

Это сделало меня ближе к нему — я понимал шефа с полуслова, полувзгляда.

Но теперь — я это чувствовал — мы стали ещё ближе.

Я помню, как было с Лавеем. Меня тянуло к нему, словно в животе засел рыболовный крючок, и невидимый рыбак всё время дёргает леску.

Это давало ему власть надо мной.

И теперь такая власть появилась у меня…

Если Алекс получит третью метку — эта власть станет абсолютной.

Я не говорю, что я буду ею пользоваться. Но для остальных — особенно стригоев — я стану его Мастером.

Господи, стыд-то какой…

— Ну что, по коням?

Алекс тоже перебрался через разбитую лобовуху и спрыгнул на подмёрзшую мостовую.

— Шеф, вы не понимаете, что натворили, — я попытался его вразумить.

— Ты всё ещё жив, — отмахнулся Алекс. — Вот это я понимаю. А всё остальное… — он фыркнул и закатил глаза.

И ведь Алекс, как всегда, прав.

Это УЖЕ случилось, так что поздно предаваться рефлексии.

Делай, что должно…

Я кивнул.

— Мы уже опоздали, — я посмотрел на Суламифь. Та пожала плечами и вспрыгнув на крышу, скользнула в салон. Двигатель лимузина взревел.

— Ерунда, — Алекс последовал за ней. — К разбору полётов успеем.

Я впрыгнул в люк с места, не касаясь крыши. Кровь Алекса бурлила в моих жилах, энергия требовала выхода. Но я сдерживался: ещё ничего не кончено.

Устроившись на сиденье, посмотрел в зеркало заднего вида: на лице остались едва заметные ранки, как от оспы.

— Не дрейфь, — Алекс похлопал меня по колену. — Вернётся твоя красота. До свадьбы заживёт.

— Да я не…

И я заткнулся.

Вторая метка — палка о двух концах. В смысле — она даёт Алексу почти ту же власть, что и мне. Теперь он может улавливать мои эмоции, всегда знать, где я нахожусь…

А ещё — силу, как у стригоя. Выносливость, как у стригоя. Способность питаться чужой энергией, как это делаем мы.

Сиамские близнецы.

Незримая пуповина Метки связывает нас крепче, чем любые другие узы.

— И вы совсем не паритесь по поводу… — я кивком указал на его запястье, перетянутое батистовым платком.

Алексу не надо ничего объяснять. Он это знает лучше меня. И давая мне свою кровь, прекрасно представлял все последствия.

— Когда я тебя спас… — я знал, о чём это он. Тот самый первый раз, когда на меня набросился голодный бродячий дух. — Я СОЗНАТЕЛЬНО взял на себя ответственность за твою жизнь, — продолжил он. — Не скажу, что справился на «отлично». Но ты всё ещё жив.

— Э…

— Образно говоря, разумеется.

Алекс отвернулся.

Суламифь вывела лимузин из узкого проулка и влилась в уплотнившийся поток на проспекте. Увидев свободное окно, стригойка тут же давила на газ, и мы рывками продвигались вперёд.

Через минуту я не выдержал.

— И вы совсем не жалеете?

Шеф вздохнул и вновь повернулся ко мне. Он тоже знал, о чём это я: всё о том же первом разе.

Я хотел спросить, не жалеет ли он, что мы вообще встретились?..

— Ты об этом уже спрашивал, мон шер, — поморщился он. — Помнишь, что я тогда ответил?

— Давно это было, — буркнул я.

Я прекрасно помнил, что он тогда сказал. Просто хотел услышать это ещё раз.

— Я сказал тогда, — послушно повторил Алекс. — Так весело мне давно уже не было.

— И до сих пор так думаете?

— Ещё бы! — шеф хлопнул меня по колену. И тут же неосознанно вытер руку о сиденье — оказывается, я весь был в крови. В своей крови: она натекла из прогрызенных жучками дыр на лице.

Интересно: что это была за магия?..

Перед тем, как влезть в лимузин, Алекс успел набрать номер Котова и сбросить ему адрес, по которому нужно забрать труп и машину.

Настасья разберётся.

После битвы с графом Котов пригласил её в своё ведомство — экспертом. При прочих равных, это был отличный стратегический ход.

— То есть, вы ни о чём не жалеете, — упрямо уточнил я.

Алекс фыркнул. Неосознанно почесал запястье, а потом снял повязку. Рана практически затянулась.

— Если б не ты, мон шер, мы бы ещё сто лет ждали, пока что-нибудь случится, — буркнул он, убирая запачканный кровью платок в карман.

— То есть, — я чуть помедлил, подбирая слова. — Вы этому рады, что ли? Всему этому беспределу? — я указал назад, где в просторном багажнике гулко перекатывался связанный оборотень.

— Иногда проблемы нужно решать радикально, — пожал плечами шеф. — Господь свидетель: мне жаль Великого Князя Скопина-Шуйского, и как только станет полегче, мы обязательно отыщем и покараем того, кто его убил. Но Сашхен! Ведь ты помнишь, каким был Совет? Тебя всё в нём устраивало?

— Меня многое в этой жизни не устраивает, — я непроизвольно поёжился. — Например, я не хочу быть стригоем, — этими словами я заработал быстрый и острый, как стилет, взгляд Суламифь в зеркале заднего вида… — Но это не значит, что я пойду против системы.

— Ну и хорошо, — улыбнулся Алекс.

— Хорошо?

— Потому что система САМА пошла против тебя, — усмехнулся он. — И не без твоего участия.

— Но не из-за меня же это всё случилось!

Это был крик души.

Принято утверждать, что у не-мёртвых её нет. Но я предпочитаю придерживаться другого мнения.

— Это как посмотреть, — фыркнул Алекс. — Многие расценили появление в Питере такого крутого тебя, как угрозу своей власти. Они запаниковали. И бросились принимать меры — в силу своего разумения и возможностей.

— Например, инок Софроний? — спросил я скептически. — Или граф?

Алекс кивнул. Щелчком взбил бакенбарды и иронически усмехнулся.

— До тебя только дошло, да?

— Что дошло?

Несмотря на способности, иногда я бываю ужасным тормозом.

— Представь костяшки домино, мон шер, — предложил Алекс. — Как их ставят вертикально, одну за другой… а потом — раз! И толкают крайнюю.

Во рту сделалось кисло.

— А ведь я всего лишь хотел водить ночные экскурсии, — горько сказал я. — Собирать первоиздания, ухаживать за девушками…

— Не кокетничай, — строго осадил шеф. — Ты же боевой офицер. И просто обожаешь заварухи.

Тут он меня уел. Стыдно признаться, но с тех пор, как у нас война — я чувствую себя по-настоящему живым.

— И кстати о девушках, — продолжил шеф. — Пока мы с тобой находимся в столь тесной… проксимитэ, ограничься вздохами издалека.

— В смысле?

Он посмотрел на меня, как на слабоумного.

— Ну подумай сам, мон шер ами, — ласково, словно ребёнку, сказал Алекс. — Каково тебе будет, если ты начнёшь вдруг, неожиданно, улавливать вибрации, которые я буду производить, находясь э… с барышней?

— Чёрт.

— Не поминай чёрта. А не то…

— Мы почти на месте, — неожиданно сказала Суламифь.

Я о ней почти забыл — до того погрузился в спор с шефом.

— Держи, — Алекс бросил мне на колени большой кофр. — И давай шевелись, мон шер. Вечно ты копаешься.

Я думал, он предлагает мне вооружится — кофр был изрядно тяжел.

Но заглянув внутрь, я увидел чистую сорочку в пластиковом чехле, галстук-бабочку…

А потом ещё раз взглянул на себя в зеркало.

Вся грудь у меня была залита кровью. Галстук превратился в размокшую тряпку, на брюках темнели пятна от раздавленных жучков.

— Но как вы?..

— А что, был хоть раз, чтобы ты добрался до места чистым? — сварливо вопросил Алекс.

Сам он был свеж, как рассвет над Невой. И благоухал ландышами.

— Спасибо.

— Поторопись. И кстати: на Ассамблее, сделай вид, что никто на нас не нападал.

Глава 4

Утром тётка еле добудилась Машу — идти в школу.

Школа была совсем рядом, рукой подать. Но тётка не разрешала болтаться по улицам — так она это назвала; и отвозила Машу сама, на ярком, как леденец, мини-купере.

Маша прекрасно понимала: не доверяет тётка. Детдомовским никогда не доверяют: ведь они — дети из неблагополучных семей, и ожидать от них можно чего угодно.

Эту сентенцию Маша почерпнула, когда «случайно» околачивалась возле учительской.

Неблагополучные — это мы с тёткой, — решила она. — Живём в огромном доме, питаемся всякой ерундой типа сервелата и сыра, такого старого, что в нём завелись синие прожилки плесени. Да-да-да, тётка этот сыр только и ест. Ни тебе манной каши, ни гречки… Хотя Маша ни то, ни другое терпеть не могла, тётя Глаша из детдома была свято уверена: именно от этих невкусных продуктов дети вырастают большими, сильными и красивыми.

И теперь Маша чувствовала себя обделённой. Неблагополучной, в общем.

А новую школу Маша одобряла. Во-первых, она была совсем не похожа на детдомовскую: классы всего по десять человек, детишки все чистенькие, в одинаковой форме, с аккуратными портфельчиками и в до блеска начищенных ботинках.

Во-вторых, кроме обычных математики и русского, здесь были уроки по угадыванию — это когда надо, сидя спиной к экрану, на котором учитель показывает классу картинки, рассказать, что именно он показывает.

У Маши получалось почти круче всех — кроме Мишки Лаврова, который вообще никогда не ошибался.

Ещё иногда в их школу приходили чужие дяденьки и тётеньки, и показывали какие-нибудь предметы. Книжку, очки, а в одном случае — даже веер из хвоста страуса. И просили класс рассказать, где, по их мнению, находятся владельцы этих вещей… Но эта игра была не слишком интересная: ни разу ещё никто не пришел и не сообщил, угадали они или нет.

Но в основном было скучно. Никто не притаскивал на уроки интересных жуков, не подражал пению птиц и крикам диких животных…

Вот у них в детдоме, когда по телевизору показали фильм про дикую Амазонию, целый месяц учебные комнаты наполняли крики обезьян, вопли попугаев и протяжный, мрачный, наводящий ужас рык ягуара…

Маша в совершенстве освоила только визг копибары. С нетерпением ждала она возможности похвастаться перед классом, но когда случай представился — на уроке математики — замечательный визг никто не оценил.

Со школы Машу привозил желтый школьный автобус.

Водитель смотрел на девочку насмешливо — два квартала идти, можно было и не гонять машину… Но Маша неукоснительно выполняла тёткины правила — когда ей это было удобно.

Сегодня вторник, — думала она, толкая калитку и направляясь по выложенной цветной плиткой тропинке к крыльцу. — Значит, до прихода тётки есть часа два. Надо воспользоваться этим временем с умом.

По вторникам и четвергам тётка ездила на другой берег, в университет — читать лекции.

Маша представляла это так: лекции — особо интересные, а потому очень редкие книжки, наподобие Гарри Поттера. И поэтому домой их никому не дают. Вот тётка и мотается в университет — уж очень читать любит.

В детдоме тоже были хорошие книжки. Про индейцев, про шпионов, про космонавтов… Хранились они в библиотеке, и особо ценные выдавали только «в зал» — так называла комнату для чтения библиотекарша Валентуха.

Помахав Рамзесу, который сонно моргал из своего домика, Маша взбежала на крыльцо.

И тут она вспомнила про бомжа.

Даже странно: почему, находясь в школе всю первую половину дня, она ни разу не подумала о своих ночных наблюдениях?.. Сегодня, правда, было интересно: опять приходил очкастый дяденька. Никаких вещей для поиска он с собой не принёс, зато просил двигать взглядом шариковую ручку — получилось только у Светки, да и то — на пару сантиметров…

Стопудово сама парту толкнула — сказал потом Мишка.

Ещё этот в стёклах просил рассказывать сны — по второму кругу, потому что сегодня такое занятие уже было.

Ну, не совсем такое: на школьном Игорь Никанорович просил поместить в сон какую-нибудь вещь — мячик, карандаш, фонарик… А потом объяснял, как выйти из сна, держа этот предмет в руке.

Маша решила, что обязательно наспит себе пистолет. КРУТОЙ пистолет. Или нож. А может, шпагу — как у Дартаньяна.

Мячиков у неё и так хватает.

Так вот бомж… Когда она увидела бомжа впервые — тот спал прямо на улице, завернувшись в клетчатый китайский мешок — тётка объяснила, кто он такой и что близко к нему подходить очень опасно…

Маша бомжу позавидовала: гуляй, где хочешь, и мыться каждый день не надо.

Но потом пришла сырая промозглая питерская осень, и Маша сделала вывод, что быть бомжом в холодное время года не так уж и весело.

Поэтому он к нам и залез, — рассуждала девочка. Хотел в собачьем домике поселиться, да тот не пустил.

Вот он и перелез к соседям — может, у них лишнее койко-место отыщется… Зря я его спугнула. Может, замёрз человек.

Бросив рюкзак на крыльце, она спустилась в сад, прошла мимо Рамзеса, потрепав пса по мохнатым ушам, и полезла через мокрые кусты крыжовника к самому забору.

Крыжовник цеплялся за колготки и подол синей школьной юбки, с сирени за шиворот летели холодные капли, но Маша, упрямо сжав губы, лезла вдоль забора, ощупывая каждый камень.

Должна быть дыра, — думала она. — И найти её — в моих интересах. Иначе, как я попаду на соседский двор?

В том, что там просто НЕОБХОДИМО всё досконально обследовать, она ни секунды не сомневалась.

Но забор представлял из себя сплошной монолит — тоже новое слово, которое Маша услышала в телевизоре, а потом погуглила, что оно значит.

Как же тогда бомж просочился на ту сторону?.. — Маша глубокомысленно наморщила лоб, как это делал Шерлок Холмс.

Чтобы он перелезал через забор сверху — она не видела. Может, он экстрасенс? И просто ПЕРЕМЕСТИЛСЯ — как карандаш, который двигала Светка…

Маша в раздражении пнула торчащий из забора камень. Целую секунду она очень надеялась, что вот сейчас часть стены отъедет в сторону и откроется секретный проход…

А потом вздохнула и повернула к крыльцу. Секретные ходы бывают только в кино, — лишний раз убедилась девочка. Стоило Индиане Джонсу надавить какой-нибудь камень — тут же открывался секретный ход.

Ей же достаётся скучная и неинтересная проза жизни: управление снами, угадывание карт и перемещение карандашей без помощи рук.

Она ЗНАЛА, что умеет это делать. Просто карандаш… был неживым. Гораздо проще толкнуть без рук цветочный горшок. Или аквариум с рыбками. Или…

На пробу она приподняла домик Рамзеса сантиметров на десять.

Зверь проснулся, вздёрнул к Маше чёрный влажный нос…

— Что-то потеряла? — спросил Рамзес издалека и зевнул во всю пасть.

На розовый язык тут же опустилась снежинка и пёс щелкнул зубами.

— Нет, — откликнулась Маша. — Тут ночью лазал один… — она выжидательно посмотрела на пса. — К соседям сквозь забор просочился.

— Показалось тебе, — буркнул Рамзес, скрываясь в своём домике. Но потом вновь высунул морду и добавил: — Спать по ночам надо. А сквозь камни никто ходить не может.

Послышался грохот, словно сошла небольшая лавина: Рамзес рухнул на свою громадную, как тракторное колесо, лежанку.

А Маша вдруг захотела есть.

Крабовые котлеты в холодильнике, — вспомнила она тёткин наказ и поторопилась выбраться из кустов на свет божий.

Вообще, бог занимал немало Машиных мыслей. По словам уборщицы Щучки, он был везде. И девочка ей верила — чего стоили все эти перечисления того, что бог может делать: бог простит, бог тебя накажет, бог всё видит, бог не фраер…

Но неуловимость и изобретательность, с которой бог избегал личных встреч — настораживала.

Лукавый он какой-то. Тот, кому нечего скрывать, так делать не будет.

И всё равно Маша обещала себе когда-нибудь заняться вопросом бога вплотную и обязательно его выследить.

Пробираясь сквозь терновник — тёткину красу и гордость — Маша с удивлением заметила, что многие веточки обломаны, а на колючках повисли клочки бурой шерсти…

Тут же в голову скакнули острые кошачьи уши.

Бомжи такие не носят.

А ещё — что убегал бомж из сада на четырёх ногах… То есть, лапах.

Нагнувшись к самой земле, Маша принялась исследовать палые листья под терновником.

На землю насыпалось много синих, порченных морозом ягод — Маша их не любила. Уж больно кислые… — и многие из них были раздавлены, а фиолетовый сок размазан по листве.

В нескольких местах она обнаружила тёмные пятна: вероятно, этот бомж с острыми ушами и на четырёх лапах, долго прятался под терновым кустом, и потому весь измазался. А когда полез на соседний участок — оставил несколько характерных следов.

Отметив самые крупные прутиками, чтобы не потерять, Маша выбралась на тропинку и подошла к крыльцу. Достала из рюкзака линейку, вернулась к следам и тщательно измерила сами следы и расстояние между ними.

Потом беззвучно подкралась к домику спящего Рамзеса и измерила его следы — их много было вокруг.

Рамзес был псом крупным, по породе — московский сторожевой. Маша как-то спросила, почему тогда живёт он не в Москве, а в Питере… Пёс не ответил.

— Много будешь знать, скоро состаришься, — сказал Рамзес и по обыкновению скрылся в домике.

Следы были только чуток меньше тех, что оставлял Рамзес.

Вот почему я приняла его за человека, — решила Маша. — Таких крупных кошек не бывает — не в наших широтах. Разве что, из зоосада сбежал тигр.

Но об этом в новостях не говорили.

Маша была уверена: случись такое знаменательное событие, как побег тигра из зоосада, об этом трубили бы на каждом углу.

А чего? Все бы пошли посмотреть на живого тигра. Как он идёт по улице и важно машет хвостом… Она бы ТОЧНО такое не пропустила.

Выбравшись наконец из кустов и поднявшись на крыльцо, Маша прижала к замку большой палец, беззвучно открыла дверь и вошла в тёплую прихожую.

Надорвав пакет и вывалив в тарелку котлеты с зелёным горошком, Маша поставила еду в микроволновку.

И задумчиво уставилась на тёткин домашний ноутбук… Вообще-то у неё был свой. Новый, блестящий — в детдоме бы обзавидовались.

Но… Как Маша убедилась, тёткин ноутбук умел намного больше. Многие сайты, на которые пыталась зайти Маша со своего, выдавали сакраментальное «нет доступа».

Тётка постаралась. Детская цензура — что бы это не значило.

Поэтому, когда тётки не было дома, Маша пользовалась её ноутом.

Поставив его перед собой на стол, и ковыряя вилкой котлету, она привычно вбила параметры поиска…

Супернет — это слово она тоже выучила не так давно. Подсказал тот же Мишка Лавров, из класса: когда чего-то нет в обычном инете, сказал он, надо искать в супернете.

Большую часть сайтов супернета Маша не понимала. Кто такие, например, суккубы? И почему все они — сплошь красивые молодые мужчины, которые никак не могут познакомиться с симпатичными девушками, и поэтому дают объявления?.. Наверное, артисты, — решила она. — Если играешь всё время в кино, не так-то просто найти друзей.

Или вот стригои: обычные люди, только с клыками. В детдоме у них работал один стригой — дядя Паша. Он вёл уроки физры и военной подготовки. Чего в нём такого «супер» — Маша не понимала.

Поедая третью по счёту котлету, она наконец нашла нечто, очень похожее на ночного гостя.

Перевёртыш — было написано в Википедии. — Человек, обретающий способности и облик животного с помощью магического артефакта.

Пришлось погуглить, что такое артефакт.

После этого Маша задумалась, лениво гоняя по тарелке две последние горошины и подперев щеку кулачком.

Если к ним в сад влез такой перевёртыш… То первый вопрос, который хочется задать: зачем?

И тут в в дверь позвонили.

Маша встрепенулась. Кто это может быть?.. С тех пор, как они с тёткой здесь поселились, к ним никто не приходил. Не считая доставщиков. Но если б пришел кто-то из них — тётка обязательно бы предупредила.

Маша выглянула в окно.

Конечно же, Рамзес и ухом не повёл — знай себе, продолжал дрыхнуть, положив лобастую голову на лапы.

Тогда Маша осторожно подкралась к двери… В это время звонок раздался ещё раз. Длинный, настойчивый.

Она подскочила.

Подставив табуретку, Маша дотянулась до домофона и нажала кнопку. На экранчике проявилась рыжая гуля, под ней — конопатое лицо, а в руках — смешарик.

Упс.

Маша поёжилась.

Если соседка пришла учинять разборки по поводу Бараша…

Отопрусь, — решила Маша. — Ну что она мне сделает?

Взглянув на себя в зеркало и поплевав на ладони, Маша пригладила волосы, поправила воротничок блузки…

Выгляди, как все, — говорила директриса Альбина Фёдоровна из детдома. — Ничто не должно бросаться в глаза.

Уже открывая дверь, Маша случайно посмотрела на свои коленки и ужаснулась: белые тёплые колготки спереди были уже не белыми, а чёрными: исследуя и измеряя следы, Маша как следует поползала по мёрзлой листве.

Но было уже поздно. Дверь открылась.

— Э… Привет? — рыжая заискивающе улыбнулась и выставила перед собой Бараша — как щит. — Вот, хочу вернуть…

— Это не наше, — быстро сказала Маша.

Надо спровадить эту рыжулю. Ещё заметит грязные коленки… А ещё тётка скоро придёт. Она точно узнает Бараша — и обязательно спросит, почему игрушка выглядит так, словно окунулась в радугу.

Иногда тётка демонстрировала просто феноменальные умственные способности. И если дать ей такую жирную подсказку, почти наверняка догадается, что цветная пыльца — та же самая, что они видели в бродячем цирке…

А разницу между воровством и взятием взаймы, при всей своей понятливости, она вряд ли сможет оценить.

— А чьё же? — опешила рыжая.

— Не наше, не наше, — быстро проговорила Маша и попыталась захлопнуть дверь.

— А чьё же, а чьё же? — рыжая ловко вставила в щель кроссовок.

Маша тяжело вздохнула. Легко отделаться не удастся.

— Если я у тебя это возьму, ты уйдёшь? — спросила она без всякой надежды.

Заметьте: то, что она опознала в игрушке свою собственность, Маша так и не призналась.

Рыжая фыркнула, Маша кивнула: этого следовало ожидать.

Торг будет непростым.

— Если скажешь, зачем хулиганила, я не буду показывать это твоей маме, — сказала рыжая.

— Она мне не мама, — сказала Маша. — И если ты ей об этом расскажешь… — сделав небольшое усилие, она выдавила слёзы. А потом прибавила в голос дрожи — так, самую малость. Главное в этом деле, не переборщить. — Если она узнает… — теперь тоненький всхлип.

Никаких подробностей. Пускай включит воображение.

— А почему у тебя коленки грязные?

— Меня мальчик толкнул. В лужу.

— Вот бедняжка.

Маша посмотрела на рыжую исподлобья.

Судя по голосу, рыжая ей не сочувствовала. Ну ни капельки.

— Влетит мне за колготки, — пустила она ещё один пробный шар.

— Ай-ай-ай… — рыжая поцокала языком.

— Что, не веришь? — обиделась Маша.

— Там, где ты училась врать, малявка, я ПРЕПОДАВАЛА, — веско сказала рыжая.

На вид она была лет на пять старше. Максимум.

— Ладно, заходи, — Маша открыла дверь во всю ширь. — Только имей в виду: скоро тётка заявится.

— Аврора Францевна — не тётка, — рыжая независимо шагнула в прихожую. Бараш всё ещё пребывал у неё, и Маша прикидывала, как бы половчее выцыганить игрушку и заныкать куда-подальше. Может, в домик к Рамзесу? Туда тётка точняк не сунется. — Она твоя приёмная мама.

Маша неопределённо двинула одним плечом: это, мол, ещё бабушка надвое сказала.

— Что ты хочешь за молчание? — спросила она.

Блин. Ноутбук забыла закрыть…

Рыжая, бегло осмотрев пустую тарелку, тронула кончиками пальцев кнопки и экран ожил.

На нём появилась картинка с надписью «перевёртыш».

Рыжая так и впилась в Машу взглядом.

— Это что такое? — спросила соседка.

Маша пожала плечами.

Бараш — Барашем, а про ноутбук и супернет признаваться нельзя.

— Не знаю. Ноутбук тёткин, у меня свой есть.

— Но ты явно им пользовалась! — давила рыжая. — Он перед твоей тарелкой стоит.

— Тарелку тоже тётка оставила, — сказала Маша. — Завтракала и читала. А я только что из школы пришла.

— Да ты полчаса по кушарям лазила, — фыркнула рыжая. — Я же видела. Колготки вот извозила…

Маша только закатила глаза.

— А если я Авроры Францевной дождусь и у неё спрошу?

Маша независимо пожала плечами и промолчала.

То была битва воль.

Рыжая умела добиваться своего — это было видно.

Но и Маша не вчера родилась. Ей, в конце концов, почти девять.

Если упорно настаивать на своём, отметая доводы и не признавая доказательств — они сдаются. Может, и не верят — но сдаются обязательно.

Целую минуту рыжая смотрела на Машу неподвижным зелёным взглядом.

На какой-то миг даже показалось, что зрачки в её глазах вращаются, и в них можно утонуть, как в прохладном зелёном туннеле… Но Маша не поддалась.

Так и стояла, молча, не мигая глядя в зелёные глаза.

В детдоме, в своей спальне, она была лучшей. И пока что не родился или давно умер тот, кто смог бы её переглядеть — так всегда её лучшая подруга Юлька говорила, да-да-да.

— Антигона.

Рыжая моргнула первой.

А потом протянула узкую ладошку. Ногти у неё были короткие, обкусанные почти до мяса.

— Эсмеральда, — не моргнув глазом заявила Маша.

Рыжая кивнула, как равной, и пожала Машину ладонь. Чем сразу заработала несколько очков.

Рано расслабляться, — напомнила себе девочка. — Главный бой ещё впереди.

— А теперь послушай, — сказала Антигона и подошла ближе. Бараша она не глядя положила на стол, ровно посередине между собой и Машей. — Мне очень нужно знать, зачем ты бросила к нам в дом игрушку. Клянусь: я не буду ябедничать Авроре Францевне. Просто скажи. У тебя не будет неприятностей.

Маша фыркнула.

Ей и самой до зарезу хотелось поделиться наблюдениями. Она хотела точно знать: права или нет. Был это перевёртыш, как его описывали в википедии, или это всё — просто её воображение.

Взрослые часто ей говорили: не выдумывай. Нельзя верить всему, что видишь.

Но надо держать марку: если у неё вдруг, неожиданно, оказалось что-то, нужное таким интересным людям из соседнего дома — надо извлечь из своего знания максимальную выгоду.

Она уже собиралась кивнуть, но послышался шум подъезжающей машины и негромкий скрип открываемых ворот.

Маша в отчаянии посмотрела на Антигону.

— Меня здесь не было, — бросила та и бесшумно распахнув окно взлетела на подоконник.

Не придумав ничего лучше, Маша бросила ей Бараша. Легко поймав игрушку, Антигона спрыгнула в сад и скрылась за домиком Рамзеса.

В последний момент, когда тётка уже открывала дверь, Маша успела удалить из ноутбука следы своего в нём пребывания.

Как ни в чём ни бывало, она взяла тарелку из-под котлет и понесла её к раковине.

На столе, там, где лежал Бараш, осталось радужное пятно.

Глава 5

Перед входом «Санктъ-Петербургъ Опера» маялся Тарас.

Забыв, что надобно хотя бы делать вид, что он — человек, стригой парил над землёй, двигаясь вправо и влево — словно ходил в задумчивости из угла в угол.

Увидев лимузин, стригой рванул дверь лимузина, как только машина остановилась.

— Ну где вас носит? — начал он, но потянув носом воздух — от моих вещей пахло кровью — отступил. — Кого вы убили?

— Все ответы в багажнике, мон шер ами, — Алекс выставил из салона трость, следом — начищенный ботинок.

Я мельком оглядел свои: вроде чистые.

Тарас мгновенно оказался возле багажника, положил ладонь на металлическую крышку… И кивнул.

— Займусь, как только закончится этот балаган, — буркнул он.

— Сделай милость, — шеф водрузил на голову цилиндр и бросил недовольный взгляд на меня.

Но я уже был рядом. Цилиндр и перчатки я держал в руках — уверен, что надев их, буду выглядеть глупо.

Алекс уже развернулся, чтобы идти в театр, когда Тарас издал тихий, но от этого ещё более зловещий, шепот.

— Стой!..

Подбежав к шефу, он обнюхал его, как овчарка, которая ищет ганджу.

Алекс закатил глаза, но Тарас уже смотрел на меня.

— Что сие значит? — вопросил он.

— Только не надо патетики, — буркнул Алекс, словно его застукали за чем-то предосудительным.

— Он спас мне жизнь, — сказал я.

— Ну я же просил… — шеф опять закатил глаза.

Тарас прищурился, вдохнул ещё раз — словно пытался запомнить, запечатлеть в памяти этот запах. И выдохнул.

— Слава Богу, там нет стригоев, — сказал он. — Надеюсь, остальные не догадаются.

— Тебя не этодолжно сейчас волновать, мон шер ами, — высокомерно бросил Алекс и принялся подниматься по ступеням, чётко отстукивая тростью.

— До жути хочу услышать, как так вышло, — пробурчал Тарас, пока мы поднимались вслед за шефом.

— Суламифь всё видела, — сказал я.

Девушка осталась в лимузине — чёрная туша его медленно вползала на стоянку.

А ведь ещё и десяти утра нет, — сердито думал я, входя в широко распахнутые золочёные двери. — А нам уже так весело, что хоть вприсядку пускайся.

Ни разу не был в опере. Как-то не фанател, что-ли. Вот шеф частенько выбирался — разумеется, под ручку с очередной ослепительной пассией.

Я вздохнул.

Значит, сердечные привязанности мне теперь долго не светят. Впрочем, как и шефу.

Последняя мысль принесла мстительное удовлетворение.

Удачное место для ассамблеи, — решил я, войдя вслед за шефом в небольшой зал.

Камерное, без лишних изысков.

В данных обстоятельствах это — большой плюс.

На сцене обитал президиум.

Некоторых я узнал: мадам Пульхерию, Гобсека, господина Плевако… К моему огромному удивлению, отец Прохор тоже был там.

Я не сразу понял, что это он.

В парадной шелковой рясе, с благообразно расчёсанными на пробор волосёнками и с короткой бородкой, чудо-отрок смотрелся на пару десятков лет старше.

Автоматически я принялся искать глазами Гиллеля. Привык уже: где святой отец, там неподалёку и рабби.

Но кладбищенский сторож махнул нам из первого ряда партера — там пустовало как раз три кресла…

С независимым видом, словно так и надо, Алекс пошел вдоль сцены.

В зале, как накатившая волна, постепенно установилась тишина. Все смотрели на нас. Я это чувствовал — словно ледяные иголки пронзали череп и вонзались прямо в мозг.

Добравшись до своего кресла, Алекс выпустил трость и принялся тягуче-медленно снимать перчатки.

Все ждали.

Наконец, словно только что уловив всеобщий интерес, шеф демонстративно оглядел зал.

А потом молвил:

— Продолжайте, господа. Я вас не задерживаю.

Я восхищенно выдохнул.

Столько апломба, столько превосходства — да он их одним своим тоном посадил в глубокую лужу.

А ведь где-то здесь и те, кто «заказал» нападение на нас, — я тоже оглядел зал.

Первые ряды пестрели знакомыми лицами, кто сидит дальше, я не видел.

Но заказчик точно здесь — я чувствовал исходящую откуда-то сбоку волну удивления, недовольства и жгучего, как раскалённая кочерга, интереса.

Где-то за сценой, в полной вздохов тишине, раздавалось мерное тик… так…

Сначала я напрягся. По старой памяти решил, что это бомба. Но через мгновение понял: метроном.

Интересно, и кому это пришло в голову запустить метроном?

Впрочем, это же опера. Кто-то репетирует, гоняет гаммы…

Тарас молча плюхнулся рядом со мной.

Господин Плевако на сцене легонько постучал деревянным молоточком.

— Итак, милостивые государи, — сказал он затхлым, как старый собачий коврик, голосом. — На повестке дня последний вопрос. Объявлять ли Санкт-Петербург открытой зоной. С сутью все уже ознакомлены, так что вопрос ставится на голосование.

Стряпчий опять стукнул молоточком.

А потом поднёс обтянутую желтой кожей руку ко рту и кашлянул.

Зуб даю: из его рта вылетела моль.

По залу, как холодные змеи, поползли шепотки.

Слухи о том, что наш город хотят объявить открытой зоной, ходили давно.

Это значит: таких, как наши сегодняшние уличные знакомые, станет по-настоящему много. В поисках приключений, заработка и защиты в Питер начнут стекаться все, кому не лень.

Я понимаю, почему в этом заинтересованы такие люди, как Гобсек или мадам Пульхерия: больше народу — больше смертей, а значит — больше денег в их и без того бездонные карманы.

Но какого чёрта благосклонно кивает наш старый знакомый, Автандил Ашотович, ума не приложу. Его браткам и так уже прибавилось работёнки — как известно, с большой властью приходит большая ответственность. И не позволять залётным «теневым бизнесменам» чистить граждан — его святая обязанность.

Тарасу это тоже невыгодно: в стригойской среде все разногласия решаются просто: вызовом на поединок. Кто победил — тот и главный. Не думаю, что древнему мастеру так уж хочется сражаться с каждым гастролёром.

Да и ведьмы: Настасье с большими личными потерями удалось выгрызть себе и своим сёстрам место в Санкт-Петербурге. Вряд ли её порадует, если рядом обоснуется новый ковен.

Я отыскал взглядом предводителя городских оборотней. Здоровенный рыжий дядька, во второй ипостаси — мастиф, сидел по другую сторону от Тараса.

И ведь ему тоже не выгодно, и даже противопоказано пускать на свою территорию чужаков.

Любопытно.

Каждому по отдельности повесточка вроде как не нравится. Но почему тогда все молчат?..

— Объявляю голосование, — возвестил господин Плевако. — Кто «за»?

Взметнулся лес рук.

Я покосился на Тараса: тот ТОЖЕ поднял руку, как и мастиф справа от него!

Что происходит-то?..

— Итак, единогласно, — объявил законник, бегло оглядев зал.

— НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ.

Алекс поднялся.

Господин Плевако развернулся к нему медленно, как танковая башня, которую тщательно и любовно поливали кипятком. Я даже расслышал скрип ржавчины.

— Прошу прощения, господин Голем, — проскрипел законник и душераздирающе кашлянул. До первого ряда долетел запах нафталина. — Я вас не заметил.

Зал возмущенно гудел. Как консервная банка с тушенкой, которую бросили в огонь.

— И тем не менее, я ПРОТИВ того, чтобы мой город превратился в выгребную яму, — громко сказал шеф.

По залу промчался ещё один вихрь.

— По законам нашего сообщества, — скрипнул законник. — Для отмены решения нужно три голоса.

Шеф, мило улыбаясь, пнул меня по лодыжке.

— Что?.. А, да, — я поднялся. — Я тоже против.

Получив официальный статус дознавателя, вместе с ним я обрёл и кое-какие обязанности.

Ручной стригой, — зашелестел свистящий шепот за спиной. Я даже ухом не дёрнул. Привык уже.

— Но… — начал юрист.

— И я.

Со своего места, невдалеке от нас, поднялась ведьма Настасья. Рядом я угадал точёный профиль Алевтины, но отвернулся.

— Кворум набран! — объявил господин Плевако и так бухнул молотком, что стало ясно: ДАЛЬНЕЙШИХ споров он не потерпит.

Народ принялся подниматься со своих мест, некоторые негромко переговаривались.

Что характерно: на многих лицах отражалось явное облегчение.

Госпожа Пульхерия, на сцене, не скрываясь, опустила голову на руки и мелко затрясла плечами.

Они напуганы, — понял я. — Кто-то провёл титаническую работу, запугивая сверхъестественных жителей города Питера, чтобы протащить закон о свободной зоне.

И теперь, когда всё решилось без их участия, но к всеобщему удовольствию, испытывают огромное облегчение.

Я посмотрел на Тараса.

Поднявшись, он что-то оживлённо обсуждал с рыжим мастифом, глаза обоих светились неподдельным энтузиазмом.

Я расслышал слова «билеты» и «болельщики» и отвернулся. Кто о чём, а Тарас о футболе… Он выполнил свою миссию: вовремя предупредил Алекса и прислал за ним машину. Теперь может почивать на лаврах.

И всё-таки: что заставило его, могучего мастера города, проголосовать против своей воли?

Скоро узнаем.

Как только мы останемся одни, Алекс вытрясет из него правду.

— Ну, я полетел! — заявил Тарас, стоило шефу повернуться к нему за объяснениями. — Столько дел, столько дел…

Разумеется, о подоплёке сей комедии Алекс догадался куда раньше меня.

— А ну стоять, — негромко приказал шеф стригою.

Но Тарас был уже далеко: раскланиваясь со знакомыми, он спешил к выходу из концертного зала.

Алекс что-то прошипел сквозь зубы. Если б я знал его немного хуже, решил бы, что шеф выругался.

Но на моей памяти это происходило всего раз или два, и не по такому ничтожному поводу.

Тарас придёт.

Сам.

И ответит на все вопросы.

— Пошли отсюда, поручик, — Алекс высокомерно задрал подбородок, и ни на кого больше не глядя, пошел сквозь толпу.

Как броненосец «Потёмкин».

Я махнул отцу Прохору, дружески кивнул Гиллелю — Мириам рядом с ним я не увидел, и очень этому удивился.

Королева кладбищ в последнее время принимала активное участие в жизни нашего сообщества…

И неторопливо пошел за шефом.

Вслед летел мерзкий шепоток — впрочем как и всегда.

Ручной стригой.

На минуту, всего на мгновение, захотелось, чтобы все узнали, что сегодня случилось.

Представил: я иду впереди, высоко подняв голову, а Алекс покорно следует за мной…

Картина была отвратительная.

Поморщившись, я прогнал видение и прибавил шаг.

Перед входом стояла ведьма Настасья. Как всегда, выглядела она безупречно, от кремовых лодочек на шпильках до белого шарфа от «Эрме» на точеной шее.

Было видно: ждёт она именно нас.

— Спасибо, что поддержала, душа моя, — Алекс поцеловал наманикюренные пальчики ведьмы.

— Я поклялась тебе в верности, Сашук.

— Других это не остановило, — буркнул я.

— Ну, они-то не давали мне вассальной клятвы, — пожал плечами шеф.

— Просто пользовались привилегиями твоей защиты, — ядовито кивнула Настасья. — Бесплатно.

— Что их могло так напугать? — спросил я.

Толпа, выливаясь из широко открытых дверей, безмолвно обтекала нас с двух сторон, словно валуны на реке.

Никто не смотрел прямо, но почти все бросали исполненные благодарности и облегчения взгляды исподтишка.

— Посмотри на них, — невесело улыбнулась Настасья. — В очередной раз ты освободил их от необходимости принимать сложное решение, Сашук, и они благодарны. Но как только ты ослабеешь, они с удовольствием вцепятся тебе горло.

— Ну, не всё так плохо, — глядя на ведьму, шеф улыбнулся одними глазами. — Я ведь буду сопротивляться.

— В тебе что-то изменилось, — прищурив накрашенные глаза, произнесла ведьма. — Ты стал… Другим.

— Все мы постоянно меняемся, душа моя, — Алекс ласково прикоснулся к её плечу. — Именно это и называется жизнью, не так ли?

И он легко, чуть не приплясывая, побежал по ступеням вниз. Я кивком попрощался с ведьмой.

— Подожди, Сашхен, — она притронулась к моему рукаву, но тут же отдёрнула руку. — Ты… всё ещё не хочешь поговорить с Алевтиной?

Служа Рогатому, ведьмы хорошенько попользовались моей наивностью. Украли подарок Скопина Шуйского — и я до сих пор не уверен, не заменили ли они часть драконьих жемчужин на подделки.

— Хочу, — честно ответил я. — Но не буду. Я всё ещё слишком слаб против женских чар.

Улыбнувшись, я поспешил за Алексом.

Пусть всё идет, как идёт. Моё место — сразу за ним, и никак иначе.

Господь свидетель: я люблю своего шефа и безмерно ему благодарен. Но безрассудство, какая-то святая беспечность, с которыми он шествует по жизни, нуждаются в том, чтобы кто-то прикрывал его спину.

Лимузин ждал.

Багажник его был пуст.

— Почему вы не спросили у Настасьи, кто запугал народ? — спросил я, усаживаясь в салон.

Кровью уже не пахло: видать, Суламифь успела сгонять на мойку.

— Я и так знаю, — небрежно бросил шеф, опираясь на трость. Подбородок он задумчиво положил на руки поверх набалдашника. — Пресловутый Совет Города Питера.

— Отродясь в Питере не было никакого Совета, — буркнул я. — Настоящий Совет никогда не потерпел бы конкурента под боком.

Шеф фыркнул.

— Умиляет, мон шер ами, твоя любовь проговаривать вслух очевидные вещи.

— Иногда они в этом нуждаются, — я разозлился. — А то создаётся впечатление, что НЕКОТОРЫЕ ИЗ НАС слишком преуменьшают опасность.

Теперь на меня уставились глаза холодные и голубые, как льдинки.

— Проблема в том, кадет, что ты относишься ко всему слишком серьёзно.

— Ну извините, — теперь я обиделся. — Должен же хоть кто-то…

Я оборвал себя.

Чуть не вырвалось. То, что я считаю Алекса легкомысленным. Что считаю его бретёром и повесой, не способным принимать серьёзные решения.

А ведь это далеко не так, — напомнил я себе. — На его плечах держится весь город.

ТОЛЬКО на них и держится.

А я — скотина неблагодарная.

Давно бы сдох в канаве, если б не шеф.

— Тебе надо отдохнуть, — сказал Алекс. — По себе знаю: то, что ты начинаешь воспринимать всё слишком серьёзно — признак истощения нервов. У тебя депрессия, мон шер ами. Может, в баню? — казалось, эта мысль пришла ему в голову только что.

Я хотел отказаться.

Какая, на фиг, баня?.. Столько всего нужно сделать! Допросить залётного оборотня, растрясти Тараса, отыскать лёжку этого нового Совета…

— А давайте, — вместо этого сказал я. — Закатимся в номера!

— Но-но, — Алекс шутливо меня оттолкнул. — Не переусердствуйте, поручик. Это вам не Амстердам.

И вдруг всё стало, как раньше.

Шеф осуществлял общее руководство и вообще был орёл. Я же почтительно внимал его речам и готов был прыгнуть в огонь и в воду по первому зову…

А ведь его это страшно выбило из колеи.

Вторая метка — далеко не шутки. Чёрт знает, можно ли её вообще снять…

Ну то есть, можно — убив меня. И этот вариант он уже успел всесторонне рассмотреть, — я покосился на шефа. Тот сидел прямо, глядя на дорогу сквозь лобовое стекло. — Рассмотрел, взвесил, и… отбросил, как неприемлемый.

И теперь лихорадочно ищет другой выход.

— Мы найдём способ, — тихо сказал я. — Главное, не делитесь со мной больше.

Он молча кивнул.

А ведь чуток поразмыслив, он мог приказать поделиться со мной кровью Суламифь. Кровь стригойки оказала бы не менее благотворное воздействие, и все были бы счастливы.

Кроме меня.

Ещё Зоя, пустьземляейбудетпухом, заклинала от принятия стригойской крови…

И он это учёл. Мгновенно взвесил обстоятельства и принял единственно-верное решение.

К горлу подкатил комок и я сглотнул.

— Надо разобраться с этим советом до следующей Ассамблеи, — сказал я.

Это тоже было очевидно, но на этот раз Алекс кивнул.

— У нас месяц. Прорва времени.

— Сегодняшняя Ассамблея ТОЖЕ должна была состояться только через десять дней, — напомнил я.

Шеф задумчиво поджал губы. Казалось, он думает о чём-то другом.

— Можем расспросить Тараса хоть сегодня, — предложил я.

— Тарас сегодня не придёт, — коротко ответил шеф.

— Ну завтра…

— И завтра. Просто подумай, кадет.

Теперь он называл меня кадетом, только если хотел подчеркнуть мою умственную несостоятельность.

— Удар по самолюбию, — сказал я.

Алекс кивнул.

Кто-то испугал Мастера города — до такой степени, что ему пришлось нарушить свои же правила. И он не скоро захочет видеть свидетелей этого унижения. И уж тем более, жаловаться на того, кто его обидел.

Для его древней психики гораздо удобнее сделать вид, что ничего не было.

Но Тарас нам поможет, в этом я не сомневаюсь. Не сам, опосредованно. Но он найдёт способ.

— Кто-то был ночью в нашем саду, — сказал я.

Мы уже были почти дома, и я мог промолчать. Но что-то дёрнуло меня за язык.

Алекс сжал губы, а потом всё же выругался. Беззвучно. Скорее, это был мысленный посыл, чем ругательство.

— Выпорю.

Только и сказал он. Понятно, о ком речь: о девчонках, которые забыли закрыть форточку.

Он прошел через защитные плетения шефа, — напомнил я себе.

Надо ли говорить вслух, что если б незваному гостю всерьёз хотелось влезть в дом — никакие запертые окна его бы не остановили?..

И тут раздался звонок телефона.

— Котов, — сказал я, посмотрев на номер. — Наверное, что-то случилось.

Никогда, ни разу в жизни, майор не звонил просто так. Узнать, как дела.

— Я ждал этого, — кивнул Алекс. — Суламифь, разворачивай оглобли.

Глава 6

— Может, сначала нужно узнать, что случилось?

Звонок продолжал тренькать, и это раздражало. И словно вопреки этому, отвечать Котову не хотелось.

Предчувствие?

Или я и вправду слишком устал и просто не хочу ехать на опознание очередного трупа.

— Ну что ж, узнай, — милостиво кивнул Алекс. — Но ты ж понимаешь: ехать всё равно придётся.

Я это понимал.

Выслушал майора и удивлённо выпучился на Алекса.

— Приглашает к себе, — пояснил я.

Шеф недоверчиво поднял бровь. А потом пожал плечами и обратил взор на стригойку.

— На Суворовский, звезда моя.

— Слушаюсь, — буркнула Суламифь и крутанув руль, сменила ряд.

Нас ждали у входа: четверо молодцев в чёрных плитниках, при шлемах и автоматах.

Забрала шлемов были опущены.

Алекс снова пожал плечами, высокомерно сбросил крылатку на стол в приёмной, сверху возложил цилиндр, в него поместил перчатки…

Я молча последовал его примеру — обрадовавшись, что можно освободить наконец руки.

В лифте было тесно и неуютно: все четыре молодца набились с нами, направив холодные стволы наискосок и вниз.

Я оглядывался с любопытством: один раз во владениях майора Котова мы с Алексом уже были, но тогда осматривать достопримечательности времени не было.

Сейчас же я с некоторым даже недоумением понял: сам лифт, стены коридора, потолок — всё было из железа. Не стали, а старого доброго феррума — прикрытого для приличия тонкими панелями из дубового шпона.

Нечисть боится холодного железа, — вспомнилось из прочитанного. — Но вот я, например, реагирую только на серебро…

Кабинет Котова не изменился. Та же толстая дверь с банковским колесом вместо ручки, те же веточки остролиста и ели над входом.

В нос ударил острый запах смолы и свежести, несколько нарушив гнетущую атмосферу присутственного места.

Набрав код, молодцы остались в коридоре — по двое от входа.

Мы вошли внутрь.

— Что за шпионские игры, мой дорогой? — вопросил Алекс, едва переступив порог.

Котов не ответил.

Сидя за столом, он что-то быстро писал в тетрадке, под светом яркой стоваттной лампочки без абажура поблескивала влажная лысина.

Вся его поза, истекающее из майора напряжение — говорили о том, что нам он совсем не рад.

Может, Яша обиделся на то, как мы намусорили в переулке? — мелькнуло в голове.

Но ведь не в первый раз. Алекс вообще не склонен… прибирать за собой.

Впрочем, одной из обязанностей Котовского отряда и было — наводить порядок за нами. У них для этого всё схвачено.

Дописав, майор закрыл тетрадь, убрал её в ящик стола и запер на ключ.

Алекс демонстративно отошел к шкафу, в котором содержалась оккультная библиотека, и делал вид, что внимательно изучает корешки.

Я же стоял спокойно и глядел на Котова: не нравился мне майор. Что-то с ним было не то.

— Господин Голем, — позвал майор.

— Ась? — шеф с готовностью обернулся.

Думаю, он тоже почуял опасность. И ещё: ни разу на моей памяти Котов не обратился к Алексу по фамилии.

Если что, мы отсюда не выйдем, — мелькнуло в голове.

— На вас опять поступают жалобы, — казённым голосом сказал майор.

Я облегчённо выдохнул. Алекс тоже расслабился. Махнув рукой, он присел на край майорского стола и улыбнулся.

— Фух, ну и напугал ты меня, Яша, — сказал шеф. — Что, опять Пустобрёхов яриться? Ерунда, плюнь. Наложи штраф, я оплачу, — Алекс поднялся. — Стоило время тратить, — буркнул он. — Выпиши пропуск, мы торопимся.

— А я вас ещё не отпускал, — ласково улыбнулся Котов.

От его улыбки веяло каким-то… безумием, что-ли. Раньше он так не улыбался. Никогда.

— Даже так? — шеф высокомерно задрал подбородок.

— Что случилось, Яш? — вырвалось у меня. — Тебя кто-то прессует?

— А нежити вообще слова не давали! — рявкнул майор. — Скажи спасибо, что не в серебряном наморднике ходишь.

И вот тут меня накрыло.

Холодная, как газировка из автомата, волна ярости затопила сознание. Она клокотала в груди, заставляла кулаки сжиматься до боли в суставах и отрывала пятки от пола.

И внезапно я понял: это не моя ярость. Это шеф. Через нашу с ним новообретённую связь я чувствовал его эмоции.

Грубость майора была настолько неожиданной, настолько не вязалась она с тем, что мы о нём знали, что вызывала оторопь.

Никогда раньше он не давал понять, что моё не-мёртвое состояние его как-то заботит. Мы всегда были по одну сторону баррикад, в одном окопе.

Что же изменилось?..

А шеф уже водил руками вдоль ауры Котова, задумчиво щупая воздух кончиками пальцев и поджимая губы.

— Ничего не чувствую, — наконец сказал он. — Это не сглаз, не порча, не гипноз… Просто майор Котов вдруг, внезапно, перестал быть нашим другом.

Говорил он не скрываясь, словно майора в кабинете не было.

Лицо последнего налилось багровой тяжестью, нижняя челюсть задрожала, руки сжались в громадные кулаки…

— МОЛЧАТЬ! — рявкнул майор. Изо рта его полетели ошмётки слюны, глаза были совершенно белые: зрачки ужались в булавочные острия.

Алекс кивнул и молча устроился на стуле напротив стола, а потом посмотрел на того выжидательно, подняв одну бровь.

Майор ещё немножко подышал, желваки тяжело перекатывались на его щеках.

Затем он вытащил платок и промокнул лысину.

— Прошу прощения за срыв, господин Голем, — как бы нехотя произнёс майор. — Столько навалилось, что впору в петлю.

Шеф всё также молча наклонил голову — слегка.

Набулькав, стуча горлышком о край, воды из графина, Котов выпил её залпом, как лекарство, и со стуком поставил стакан на стол.

А потом сказал всё тем же казённым голосом:

— В связи с поступившим количеством жалоб, а также оставляющим желать лучшего качеством работы, освобождаю вас, господин Голем, от занимаемой вами должности штатного дознавателя. Также, агентство «Петербургские Тайны» лишается лицензии на проведение ночных экскурсий, равно каких-либо ещё экскурсий, вплоть до последующего уведомления. Удостоверение и оружие прошу сдать.

У меня отвисла челюсть.

Шеф тоже молчал — находился в аналогичном моему ступоре.

— Имея информацию о содержащемся в вашем доме арсенале, сегодня в семнадцать ноль-ноль ждите команду по изъятию оного, — добавил майор.

Я икнул.

Конечно же, Котов знал о нашем подвале, и о тире и обо всём остальном!

Удар ниже пояса.

— Это всё? — кротко спросил Алекс.

— Всё, — послушно подтвердил Котов.

— Тогда позвольте один вопрос, милостивый государь.

— Спрашивайте.

— Кто будет осуществлять вместо нас ночные экскурсии?

На мгновение — мне показалось — в глазах майора мелькнула растерянность.

— Ночные экскурсии отменяются, — объявил он. — Общее патрулирование города будет осуществлять мой особый отряд быстрого реагирования.

— Ну хоть что-то, — буркнул Алекс. — Желаю удачи. Мы… Можем быть свободны?

Майор уже писал пропуск.

— Будьте дома сегодня в семнадцать ноль-ноль, — повторил он, протягивая бумажку.

А потом указал на дверь.

Алекс поднялся.

— Господин Голем, — вновь позвал майор. — Ничего не забыли?..

И многозначительно похлопал лопатообразной ладонью по столешнице.

Алекс закаменел лицом.

Я был уверен: сейчас он бросил майору перчатку, и даже сделал вдох…

Но шеф молча полез во внутренний карман фрака и вытащил коричневой кожи книжечку. Я достал свою, и мы одновременно положили удостоверения на стол.

— Оружия при себе не имею, — высокомерно бросил Алекс. — Можете обыскать.

Зная порядки заведения на Суворовском, шеф оставил трость в лимузине.

Майор милостиво кивнул.

На меня он даже не смотрел — словно я мебель, или куст какой…

— Что это было? — первым делом спросил я, когда мы вышли на свежий воздух.

— Я знаю ровно столько, что и ты, — угрюмо ответил шеф, сбегая по ступенькам.

Что характерно: револьвер у него был при себе, я это знаю точно. Шеф в принципе никогда не выходил из дому без револьвера.

Котов об этой его особенности знал. И тем не менее, сделал вид, что верит на слово.

Или… Он просто забыл?

— У нас и правда отнимут весь арсенал? — задал я следующий вопрос.

— Вестимо, — буркнул шеф, влезая в тёмное нутро лимузина. — Но до пяти вечера ещё много времени.

— Предлагаете кое-что припрятать? — быстро спросил я.

Просто сам я об этом думал с тех пор, как майор озвучил время изъятия.

Ведь зачем-то он это сделал, а?

Ведь мог бы — полномочия позволяли — нагрянуть с отрядом спецназа к нам домой, в то время как мы ни сном, ни духом. Но вместо этого вызвал к себе, наорал… И фактически, предупредил.

— Помнишь, мон шер, как мы с тобой были в рабстве у графа? — спросил шеф.

Прекрасно помню. Жуткое, выводящее из себя бессилие сделать что-либо против его слова. Муторная тоска, это чувство безысходности…

— Так вот тут совсем другое, — сказал шеф. — Такое чувство… — он пошевелил пальцами в воздухе. — Что Яшу кто-то просто убедил: ТАК будет лучше.

Я кивнул.

В таких вещах шефу я верил безоговорочно: интуиция, помноженная на громадный опыт, давали ему возможность судить точно и непредвзято.

— Воля у этого убеждальщика должна быть железобетонная, — сказал я.

Зная майора Котова, как знаю его я — побывав не в одной переделке, и не единожды готовясь умереть — рядом, плечом к плечу…

— Набери отца Прохора, — приказал Алекс.

Я и сам уже думал обратиться к чудо-отроку. Чем-то же можно майору помочь? Святой водой окатить, псалтирем по башке огреть…

Без него нам будет хреново. От слова совсем.

— Не отвечает, — сказал я спустя двадцать с лишним мучительно-долгих гудков.

Я вспомнил, как святой отец восседал на сцене театра, в новой рясе, с крестом на всё пузо и с распущенными по плечам жиденькими волосёнками.

Ничего не осталось от чудо-отрока в яркой кенгурушке и с хаером до середины спины.

— А прокатимся-ка мы за город, а? — легкомысленно предложил шеф. — К обедне аккурат поспеем.

Дорога до церкви святого Николая-угодника, в которой служил отец Прохор, отняла более часа.

Но нас на порог не пустили, даже в окруженный высоким каменным тыном двор не дали заглянуть.

Бабки-богомолки в серых мышиных платьях и таких же платках перекрыли вход плотно, давая понять, что готовы умереть, но не пустить отродье дьявола — это я — на святую церковную землю.

Алекса, которого они всегда боготворили, почти как отца Прохора, богомолки в упор не узнавали и только твердили: не велено, мол, и всё.

— К Гиллелю, — коротко бросил шеф, уместившись заново на просторном сиденье лимузина.

Суламифь послушно крутанула руль.

Я пригляделся к стригойке повнимательнее.

Ещё утром, везя нас на Ассамблею, она была раскована, машину вела свободно, ловко крутя руль тонкими смуглыми руками.

Сейчас же девушку словно подменили.

Губы плотно сжаты, глаза устремлены вперёд, на дорогу. Машина идёт рывками — словно иногда стригойка нервно жмёт педаль газа.

Зрачки глаз её напоминали булавочные проколы, только не в белой бумаге, а в серебряной амальгаме зеркала.

Внезапно мне сделалось жарко.

Развязав узел, я принялся рвать с шеи плотный, накрученный в несколько слоёв галстук, ощущая при этом, что удавка затягивается всё туже.

— Охолони, поручик, — Алекс положил прохладную ладонь в перчатке мне на запястье, и сразу сделалось легче.

Откинувшись на спину и запрокинув голову — словно у меня носом шла кровь — я закрыл глаза.

Что-то происходит.

Мысли были тяжелыми, как бетонные блоки.

Лениво вращались они в голове, с ободьев их капала густая чёрная жижа…

Что-то необычное, выходящее из ряда вон.

Что-то, о чём мы с Алексом не имеем ни малейшего понятия.

На воротах еврейского кладбища висел громадный амбарный замок.

Такого на моей памяти тоже ещё не было: кладбище было открыто круглосуточно, семь дней в неделю.

То, что здесь давно никого не хоронили, ещё не означало, что сюда никто не ходит.

Шеф потрогал замок — словно хотел убедиться в его реальности. Пар вырывался облачками из его рта, каплями оседал на шелковом чёрном цилиндре, на набалдашнике трости, на кованой решетке ворот…

— Я не чувствую присутствия Мириам, — сказал я.

С тех пор, как у нас была… связь, я всегда чувствовал, если Мириам была где-то поблизости. Специально расстояние я не замерял, но уж в пределах кладбища я бы её почуял.

Алекс кивнул.

— Этого следовало ожидать, — сказал он скорее себе, чем мне. — Поехали.

— Три пополудни, — напомнил я.

Имея в виду, что если мы хотим припрятать от людей Котова что-то из арсенала, то самое время двигать домой.

— Ещё одно место, — мягко сказал шеф. — Надо убедиться наверняка, — Звезда моя, — обратился он к стригойке. — Отвези нас к Мастеру.

Суламифь зажмурилась и мелко затрясла головой. Машина вильнула в сторону, чуть не врезавшись в столб. Девушка этого даже не заметила.

— Стой, — скомандовал шеф, и тут же его бросило на спинку переднего сиденья: Суламифь вдавила педаль в пол.

— Спокойно, подруга… — я уже был позади неё. Положив руку на плечо девушки, осознал: её сотрясает крупная дрожь. Губы Суламифь посинели, вокруг глаз обозначились фиолетовые тени. — Паркуйся на обочине, — мягко сказал я.

Алекс уже обрёл равновесие и занимался своим гардеробом: поправлял примявшиеся манжеты…

Как только машина остановилась, я вырастил клык и проткнул себе вену на запястье. А потом протянул его стригойке.

— Пей, — повелительно сказал я. Та припала сухим ртом к моей коже, раздался неприятный сосущий звук…

— Входит в привычку, ты не находишь? — казалось бы, небрежно заметил Алекс.

— Её высосали почти досуха, — ответил я. — И запретили питаться. Суламифь на грани истощения, ещё немного, и она, забыв про запрет, набросилась бы на первого встречного.

— Базовый рефлекс, — кивнул Алекс. — Она бы набросилась, а её бы за это приговорили к смерти.

— Возможно, на это и был расчёт.

Наконец стригойка откинула голову. Она была древней — гораздо старше меня. И не нуждалась в слишком частой и обильной кормёжке.

— Кровь Владыки… — прошептала она. — Спасибо, Мастер. Я этого не забуду.

Даже неудобно, — я перетянул запястье платком. — Живя в Петербурге, я забыл, какое прозвище мне дали московские стригои.

— Ты что-то знаешь, верно? — тут же набросился на девушку Алекс. — Расскажи. Иначе мы не сможем тебе помочь.

— Я не могу, — простонала Суламифь. — Иначе они убьют Сола.

Сол — это брат Суламифь, не только по гнезду, но и по крови. Насколько я знаю, у них очень сильная родственная связь.

— Так, — взгляд шефа лихорадочно забегал по салону. — Это уже кое-что. Значит, — он снова посмотрел на стригойку. — Твоего брата взяли в заложники?

Девушка закусила губу, по подбородку потекла тёмная густая кровь.

— Не надо отвечать, просто моргни, — быстро сказал шеф. — Ведь моргать никому не запрещено, правда? Всего лишь функция организма, ничего особенного.

Суламифь с облегчением прикрыла глаза. А потом распахнула их и требовательно посмотрела на шефа.

В гляделки играли через зеркало заднего вида — она так и сидела, вцепившись в руль обеими руками, ногти на пальцах сделались неприятно-серого трупного цвета.

— Так… — повторил шеф. — В заложники взяли не только Сола, — предположил он. — Ещё… Что, всех? Всё ваше гнездо?

Суламифь зажмурилась так сильно, что на виду остались лишь кончики чёрных ресниц.

— Теперь ясно, почему Тарас голосовал «за», — сказал я.

Накатило облегчение.

Слава Богу, хоть что-то начало проясняться.

Кто-то шантажирует питерских суперов. Кто-то, не побоявшийся ни Алекса — дознавателя класса «архангел», ни майора Котова с его почти всесильной конторой на Суворовском…

Любопытно: а чем могли припугнуть отца Прохора? Всё время, что мы были знакомы, чудо-отрок казался существом совершенно бесстрашным — и не потому, что страдал безрассудством.

Просто мне трудно было измыслить силу, способную его напугать.

— Значит, к Тарасу ехать смысла нет, — сказал я. — Он нам всё равно ничего нового не скажет — как не сказал и в театре.

— Интересно: почему не забрали тебя? — спросил Алекс стригойку, всё так же через зеркало. И сам же ответил: — Потому что ты была с нами, — Суламифь моргнула. Она уже пришла в себя, отпустила руль и теперь бессильно сидела, опустив руки на колени. — Тарас СПЕЦИАЛЬНО определил тебя к нам: чтобы защитить, — девушка вновь опустила глаза. — Потому что ты что-то знаешь. И мы должны это знание из тебя извлечь.

По моей спине пробежала неприятная дрожь. То, как он это сказал… будто лягушку собрался препарировать.

— Не бойся, — я положил руку ей на плечо. — Мы сможем тебя защитить.

Суламифь только усмехнулась и покачала головой.

— Я не боюсь, — хрипло сказала она. — Не за себя.

— Ладно, поехали домой, — скомандовал Алекс.

Мне пришлось перебраться за руль — у Суламифь совсем не осталось сил. Несмотря на подпитку моей кровью, она выглядела серым сдувшимся шариком.

Дома нас ждал сюрприз.

Нет, не в виде орлов Котова, прибывших конфисковывать наше имущество раньше срока.

На кухне, нервно сжимая в тонких пальцах горячую кружку, сидела наша соседка.

Аврора Францевна, — вспомнил я. — По профессии, кажется, физик.

Глаза у женщины были больные. Как у собаки, которую только что сбила машина.

Глава 7

Тётка радужного пятна не заметила.

Проверив, что Маша поела и наскоро осведомившись, как дела, она тут же умчалась.

И каково же было Машино удивление, когда оказалось, что тётка поскакала к соседям!

Ну всё, — решила девочка, запихивая скатерть подальше, с глаз долой, в шкафчик для обуви. — Теперь Антигона ей точно наябедничает.

Как приклеенная, торчала она в окне своей спальни — в надежде увидеть хоть что-нибудь. Но не вышло: тётку, видать, проводили на кухню, а та часть дома из окна не просматривалась.

Тётки не было довольно долго и Маша вся извелась. Где-то она прочитала такую фразу: ожидание смерти хуже самой смерти.

И теперь как раз выдалось время над ней поразмышлять…

Маша уже была согласна на любую головомойку, на любые санкции, когда к дому подъехал длинный, как вагон метро, лимузин, из которого вылезли важные, как пингвины, Алесан Сергеич и Сашхен.

На похороны ходили, — со знанием дела решила Маша.

Как-то она уже видела Алесан Сергеича в таком специальном костюме, как будто он пингвин. Мыш Терентий объяснил, что так люди одеваются лишь по особым случаям: или в театр, или на похороны.

И так как в театр взрослые ходят вечером — дедуктивно вычислила Маша, тётка брала её однажды на взрослый спектакль. Значит, были на похоронах.

Услышь её логические выкладки старший сосед, он бы закурил свою любимую вишнёвую трубку, скорбно покивал и нашел бы, что девочка, в общем и целом, права.

Устами младенца глаголет истина, — сказал бы он и поморщился: говорить стёртыми от долгого употребления фразами господин Голем не любил.

Алесан Сергеич и Сашхен прошли по тропинке в дом, за ними тащилась совершенно офигенская девица с причёской шариком и такой чёрной кожей, что Маше она показалась глянцевой, как крышка рояля в актовом зале школы.

Девица была грустная: пухлые губки поджаты, глазки смотрят в землю…

Интересно: а как её зовут?.. — завистливо вздохнула девочка. — Уж конечно не Машей.

У такой фифы ТОЧНО самое, что ни на есть, КОРОЛЕВСКОЕ имя…

Некоторое время Маша предавалась размышлениям об именах. Твёрдо она была уверена лишь в одном: чем ЭКЗОТИЧЕСКЕЕ было имя, тем интереснее у человека жизнь.

А людям с такими именами и волосами, как у неё, даже на театре разрешали играть только всяких там… поломоек.

Да-да-да, она сама видела.

Блондинки играют принцесс. Брюнетки — роковых любовниц. А девушки с коричневыми волосами драят им туфельки и приносят диадему — хотя охотнее расцарапали бы их красивые личики.

Маша вновь тяжело вздохнула.

Показалась тётка.

Но не с главного входа, а с другой стороны — должно быть, там и была кухня…

Не глядя по сторонам, она прошла на их сторону и скрылась за домиком Рамзеса.

Расстроилась, — решила Маша. — Ну точно из-за меня… Наябедничали ей, что я Бараша с краской пустила. А как мне было его не пустить, если там этот лез…

Но тут к воротам соседей подкатил совершенно чудовищных размеров внедорожник.

Был он тускло-серым, на громадных колёсах и совсем без окон.

Броневик — сразу определил бы Мишка Лавров, Машин одноклассник и большой друг. Но его тут не было, и подсказать Маше, что это за машина, никто не мог.

Из броневика посыпались фигурки солдат в чёрных касках и чёрных комбинезонах.

И наконец-то Маша была вознаграждена за всё. За долгие часы бдения у окна, за замёрзшие ноги и продутые уши — в правом до сих пор стреляло, но тётке об этом знать не обязательно…

На груди каждого солдата тяжело покачивался самый настоящий автомат.

Маша вдохнула воздуху, сколько могла, и замерла, стараясь запечатлеть в памяти каждое замечательное мгновение.

Солдаты поднялись на крыльцо и тоже исчезли в доме…

Внизу хлопнула дверь и Маша, забыв про испачканные колготки, которые собиралась бросить в стиралку, пока тётка у соседей, побежала ей навстречу.

Может, расщедрится и скажет, что делала у соседей и что это за солдаты?..

Но к огромному Машиному сожалению, схватив телефон, тётка вновь выскочила на крыльцо.

— Делай уроки, — крикнула она Маше на бегу и хлопнула дверью.

Маша поплелась к себе. По опыту знала: об уроках взрослые вспоминают, когда не хотят, чтобы дети путалась под ногами.

На следующее утро в школу она поднялась сама: продрыхла весь вечер и всю ночь, как убитая.

Не слышала, как уехал броневик, загрузив в своё тёмное нутро несколько длинных тусклых ящиков и множество пятнистых сумок, и увозя одетых в чёрное солдат.

Не слышала, как Сашхен вышел во двор, и там на него набросились оборотни. Не слышала даже выстрела.

А тётка всё говорила и говорила по телефону, куря одну сигарету за другой, и не обращая на соседский двор никакого внимания.

В школе вроде бы всё было по старому.

Только за партами зияло ещё одно незанятое место: Мишкино.

У Маши ёкнуло сердце: до последнего она надеялась, что Мишка просто забыл ей написать…

Но лучше всё по-порядку.

Вчера не пришла Светка.

Накануне, в понедельник, она карандаш двигала. Видать, перенапряглась.

Маша вспомнила: на прошлой неделе, после занятий по поиску, не явился в школу Вася Сидорчук, а до него — Маринка Живчик.

Что-то мне такая тенденция не нравится, — ещё тогда подумала Маша.

А сейчас припомнила вчерашний разговор с Мишкой…

* * *

— Где Лебединьская? — спросила она, усаживаясь за парту.

— Сказали, заболела, — Мишка был занят: играл на айфоне в трёхмерные шахматы, и на Машу даже не взглянул. — Скарлатина что-ли… — добавил он.

Маша сморщила носик: скарлатиной дети не болели уже много лет, она это точно знала, в детдоме всем ставили прививку в плечо.

И тогда Маша открыла тетрадку на последней странице и принялась писать.

Маринка не пришла после того, как показала на карте место, где по её мнению, находился хозяин носового платка…

Его принесла незнакомая тётенька с таким лицом, словно прямо перед школой её напоили уксусом.

Маша подумала ещё немножко.

Васька заболел через неделю. В прошлый четверг он расхаживал по классу, как именинник: смог угадать десять невидимых карт подряд. Незнакомый дядька в толстых стёклах его прилюдно хвалил, гладил по голове и шутил, что скоро он, а не дядька, будет возглавлять отдел сенсорного восприятия в институте.

Васька гордился до самого ухода домой. А на следующий день не пришел. Директриса сказала, что Вася переутомился вчера, и немного позанимается дома.

Ему все страшно завидовали: все знают, что «домашние занятия» — это почти что каникулы.

Получается: Маринка, Васька, Светка…

Маша ещё раз оглянулась на пустующий стул и незанятую половинкупарты.

Надо ещё раз всё хорошенько обдумать.

— Вот что, — сказала она Мишке. — Задержимся после уроков. Посоветоваться надо.

— Не получится, — Мишка не отрывал взгляда от шахматной партии. — Директриса сказала, сегодня опять придут эти, из НИИ. Просила никого не расходиться.

— Тогда так, — быстро сориентировалась девочка. — Что бы они не предлагали делать — не старайся.

Мишка даже оторвался от игры.

— Да ты что, с ума сошла?..

В принципе, он мог бы вообще ничего не говорить.

Помочь дядям и тётям из НИИ — было делом чести для любого из тех, кто учился в Машиной школе. Кому это удавалось — становились героями. О них писали в стенгазете. А в конце учебного года вообще обещали дать медаль… Кто ж такой дурак, чтобы от медали отказаться?

Но слаще всего, конечно же, были восхищение и зависть одноклассников.

Только ради этого стоило помогать учёным чувачкам, как называл их за глаза Мишка…

Завистливые взгляды и всеобщее уважение на дороге не валяются.

Как Маша его понимала!

— Мишенька… — она сладко улыбнулась. — Что ты хочешь за то, чтобы сегодня победил кто-нибудь другой?

Сосед по парте глубоко задумался. Победа — это не шутки. Вчера он был на волосок от славы, и если б не выскочка-Светка…

— Кто-нибудь другой — это ты? — подозрительно уточнил он.

— Я, — покорно согласилась Маша. — Что поделать? Вот такая я тщеславная. Я же новенькая — хочу, чтобы мне все завидовали.

Этот аргумент Мишке показался достаточно весомым.

— Ладно, — вздохнул он с видимым усилием. — Отдаю сегодняшнюю победу тебе. Так уж и быть, бесплатно.

— Ты — настоящий друг, — выдохнула Маша. Она бы прижала Мишку к сердцу, но конечно же, не перед всем классом.

— Ладно-ладно, — отмахнулся Мишка, словно уже стоял на пьедестале почёта, а потом взял, да и уступил своё место Маше.

Ему было приятно.

Но когда, после уроков, их согнали в класс, а перед доской встал тот самый дядька в стёклах, после которого пропал Васька, Мишка не утерпел.

Дело обычно обстояло так: гость, перед всем честным народом, вкратце обрисовывал проблему. Показывал картинки, или предметы, или карту местности… И приглашал желающих поучаствовать в экспер-рименте выйти к нему.

В добровольцах недостатка не было: Маша и сама частенько ходила — интересно же, что получится.

Теплилась надежда, что Мишка пошел к очкастому для виду, а стараться не будет — как и обещал…

Но когда дядька вывесил на доску карту города, раздал всем участникам флажки и предложил воткнуть их туда, где, по их мнению, находится владелец вот этой расчёски…

— Ну не удержался я, извини, — каялся Мишка, получив от очкастого свою минуту славы. — Просто когда я прикоснулся к этой расчёске… Так ясно увидел картинку! А взрослых обманывать нельзя, — добавил он ученическим голосом. — У них важная работа, мы не имеем права вводить в за-блужде-ние учёных.

Маша со вздохом согласилась.

Так-то оно так. Но вот что будет дальше…

— Придёшь домой — напиши мне в телегу, — сказала она. — И вообще: пиши каждые полчаса.

— И когда обедать буду? — ужаснулся Мишка.

Покушать он любил. И очень не любил прерывать процесс питания.

— Даже ночью, — безжалостно отрубила Маша. — Ставь будильник и шли смайлик каждые полчаса, понял? И никаких мне прикладух! Ты меня и так сегодня подвёл.

Последнюю фразу она сказала специально, чтобы надавить на Мишкино чувство вины и заставить его исполнять требуемое самостоятельно. А не с помощью программы, которую Мишка мог составить за пять минут, между двумя бутербродами.

Вернувшись домой, первым делом она проверила телефон: от Мишки сообщений не было.

Как не было их и через час, и перед сном и даже ночью…

* * *

И вот сегодня, войдя в класс и обнаружив на Мишкином месте пустоту, Маша чуть не лопнула от злости.

Ладно, — кое-как приведя чувства в порядок, она делала вид, что слушает урок, что-то там о посевах зерновых… — Не убивают же их, а? — размышляла она. — Иначе бы уже на весь город крик поднялся.

Достав свой листок, она сделала ещё одну запись: Мишка.

Четверо детей — это уже не шутки.

Родители в школу жаловаться не идут — значит, прекрасно знают, где находятся их дети.

А может, — она задохнулась от этой простой мысли. — Их увозят на курорт? Как бы в награду за достижения?

Фигушки, — мысль была красивая, но несостоятельная. — Тогда нам бы все уши прожужжали об этом курорте. О ништяках, которые ждут победителей, все должны знать — иначе какой в них смысл?

Для очистки совести, на перемене она позвонила Мишке домой. Может, проспал? Или правда заболел?..

Никто не ответил.

Она набрала Светку. С тем же результатом. Васькиного номера у Маши не было, но интуиция подсказывала: он тоже не возьмёт трубку.

После школы пойду к нему домой, — решила Маша.

Спрячусь в туалете, водитель автобуса решит, что меня забрала тётка, а я потом выйду и сяду на трамвай.

Она знала, где Мишка живёт: один раз он приглашал Машу в гости — посмотреть новую компьютерную игрушку. Родители на работе, бабушка сегодня навещает подругу — похвастался тогда Мишка.

Он и научил её прятаться, пока школьный автобус не уйдёт… Маша тогда ему позавидовала: Мишка в школу ходил сам.

Катался на трамвае, дружил с бродячими собаками и сколько угодно подходил к бомжам…

Как только закончился последний урок, Маша схватила рюкзак и кинулась к выходу из класса.

И чуть не сбила с ног директрису — та как раз открыла дверь.

— Куда несёшься, Кукушкина? — спросила директриса. — Команды «домой» не поступало.

— Так звонок же, — беспомощно возразила Маша. Все знали: с директрисой спорить бесполезно. Захочет — и оставит после уроков, пока не стемнеет.

— Подождёт твой звонок, — директриса грубо пихнула её обратно в класс. За её спиной стоял очкастый — тот самый, что и вчера…

Эх, Мишка, Мишка, — вздохнула Маша. — Значит, применяем «план Б».

Уже на остановке до Маши дошло: она не помнит номера трамвая. Где выходить — помнит, а номер — нет.

Крепко зажмурившись, она вспомнила рогатую морду, похожую на голову кузнечика. Огромные стёкла, как глаза… Пять! — она чётко увидела номер на светящемся табло.

Маршрут номер пять.

Если поймёт, что едет не туда — просто выйдет и вернётся к школе пешком, только и всего…

Это было целое приключение!

В Севастополе они с ребятами тоже катались на общественном транспорте. Только на троллейбусах — трамваев там с войны не было. Но здесь, в Питере, конечно же, всё было по-другому. Там, в далёком Крыму, вагоны сохранились ещё с советских времён, были покрашены в бело-голубой цвет и имели сглаженные, чуть примятые, бока.

Питерские же трамваи напоминали гончих. У них были хищные очертания, двигались они бесшумно — также, как хищники, и в них требовалось платить.

Дома их пускали в транспорт бесплатно: все знали детдомовских по характерным серым пальтишкам и коричневым ботинкам, и пускали в общественный транспорт и даже в кино — на утренний сеанс — просто так.

Уже устроившись на сиденье, Маша вспомнила, что денег-то у неё нет. Как нет и школьного проездного и вообще документов.

С независимым видом она принялась смотреть в окно, считая остановки…

Ей было выходить на шестой.

Вроде бы, никто не обращал на неё внимания. Чуть освоившись, Маша оглядела вагон.

Душа ушла в пятки.

Прямо напротив, через два сиденья, сидел очкастый из школы! И смотрел прямо на неё.

Во рту сделалось сухо, в голове загудело, а в глазах начало медленно, но неуклонно темнеть.

Только этого не хватало, — вцепившись в сиденье, Маша низко опустила голову.

Один раз ей приходилось падать в обморок — когда в детдоме у них брали кровь из вены.

Тогда были точно такие же ощущения: голоса в голове, как бы что-то бормочущие, потемнение в глазах и светлые мушки…

— Привет, — сказал знакомый добрый голос рядом с ней, и в голове тут же прояснилось. Маша открыла глаза, поморгала и увидела учителя математики, Теодора Палыча. Тот сел на соседнее сиденье и участливо посмотрел на Машу. — Куда собралась?

— До… — Маша прочистила горло. — Домой.

Математик усмехнулся.

— Ты живёшь в другой стороне, Маша, и ездишь домой на школьном автобусе.

А какого чёрта? — подумала она.

Чёрт в мироощущении Маши занимал особое место: к нему следовало обращаться только в исключительно крайнем случае…

— Мишка сегодня не пришел, — сказала она. — Хочу его навестить. Узнать, не заболел ли.

— Лавров, что ли? — переспросил учитель. Маша кивнула. Сегодня математики не было, и он мог просто не знать. — Так это… — он почесал в макушке. — Ольга Викторовна сказала, что его родители решили перевести. В другую школу.

Ольгой Викторовной звали директрису.

— Он бы мне обязательно сказал, — тихо поведала Маша учителю. — Понимаете? Мы с Мишкой друзья.

— Понимаю, — кивнул учитель. — Я и сам, признаться, несколько… — он не договорил. — А хочешь, я с тобой пойду?

На миг Маше очень захотелось, чтобы большой, добрый Теодор Палыч пошел с ней. А потом проводил до дому…

Но напомнив себе про «план Б», покачала головой.

— Спасибо, — она даже улыбнулась. — Но я сама. Понимаете, мне ведь надо с ним поговорить…

— Понимаю, — казалось, получив отказ, учитель был изрядно озадачен. — Сама, так сама. Расскажешь завтра, как он там, — Теодор Палыч поднялся. А потом улыбнулся и сказал: — А здорово ты сегодня с поиском справилась. Рекордное время! Я был очень впечатлён.

И пошел к дверям троллейбуса. Маше было выходить на следующей остановке.

Как только он ушел, Маша вспомнила про очкастого.

И вздохнула с огромным облегчением: место, где тот сидел, теперь занимала толстая тётенька в вязаном берете.

Интересно, как это будет?.. — гадала она, выйдя из трамвая и оглядываясь, чтобы сориентироваться, в какой стороне Мишкин дом.

Раз он вчера не написал — значит, до дома даже не добрался.

Пропал где-то по дороге…

Ноги Маша передвигала на чистом упрямстве. Страшно было — жуть.

«Закончить гештальт» — любила говорить тётка.

Маша для себя это поняла так: если что-то задумал — надо это обязательно сделать, довести до конца.

Так и с походом к Мишке: она на девяносто девять процентов была уверена, что его нет дома — со вчерашнего дня… Но раз решила проверить, надо дойти. Закончить гештальт.

Ага, — сказала она себе. — Вот за этой тумбой мы повернули к ларьку мороженого, — Мишка просто не мог пройти мимо, это было выше его сил. — А потом пошли от него направо, через сквер к вон тому вон белому дому.

Очкастый сидел на лавочке в сквере и делал вид, что читает.

Когда Маша приблизилась, он убрал телефон, поднялся и пошел ей навстречу.

— Ну здравствуй, Маша Кукушкина, — сказал он, подойдя почти вплотную. От плаща его, серого, как осеннее небо, сильно пахло сигаретным дымом и ещё чем-то едким, похожим на скипидар.

— Мы с вами сегодня виделись, — вежливо сказала девочка. — Вы к нам в школу приходили.

— Это был не я, — сказал очкастый. — Это был… — он махнул рукой в воздухе и рядом с ним появился такой же очкастый в сером плаще.

Маша широко раскрыла глаза.

— Ух ты… — с искренним восхищением протянула она. — Что это?

Он второго очкастого ничем не пахло.

— Фантом, — с готовностью ответил первый очкастый. — Хочешь, расскажу, как его сделать?

— Спрашиваете!

На мгновение Маша забыла обо всём: о Мишке, о своём недоверии к очкастому — она просто увлеклась новой и интересной задачей.

— Тогда давай прокатимся, — предложил очкастый.

Как по волшебству, с ними рядом, на тротуаре, затормозил серый автомобиль.

Маша мгновенно пришла в себя. В горле снова сделалось сухо, как в пустом ведре.

Мишка, — напомнила она себе. — Он просто погибнет, если не будет съедать хотя бы одну шоколадку в день…

Несахарный диабет, — пояснил друг, уплетая мороженое вот на этом самом месте. — У диабетиков сахара и так много, поэтому им нельзя. А я — наоборот.

Сделав шаг назад, она посмотрела на автомобиль, на очкастого, сглотнула…

А затем кивнула.

— Давайте, — голос не хотел подчиняться. — Прокатимся.

Очкастый гостеприимно открыл дверцу автомобиля.

Маша на подгибающихся ногах шагнула ближе, сняла рюкзак, и держа его в одной руке, влезла в салон.

Машина уехала, а на земле осталась мятая шелковая ленточка.

Её родная сестра осталась в школе, в глубине парты, обвязанная вокруг тетрадного листка.

Как только Маша устроилась на скользком, как клеёнка, сиденье, резко запахло тем же остро-терпким запахом, как от плаща очкастого, и она потеряла сознание.

Глава 8

— Что случилось? — отбрасывая цилиндр, рявкнул шеф.

— Дети пропали, — проблеяла соседка.

У шефа глаза расфокусировались.

— Ничего не понимаю, — пробормотал он, рушась на табурет рядом с барной стойкой. — Какие дети?

Антигона вложила в руку Алекса высокий стакан с чаем, и тот сделал большой глоток, не замечая, насколько тот горяч — я видел, как над стаканом поднимался пар.

А дело было вот в чём: Аврора Францевна действительно была ядерным физиком — и работала в каком-то закрытом НИИ, в советские времена такие заведения называли «Ящиками».

Несколько лет назад её привлекли к новому исследованию: влияние паранормальных явлений на физические законы Вселенной.

Разумеется, они проводили опыты на человеческом материале — в рамках исследования, конечно.

Искали людей с паранормальными способностями, ставили эксперименты, делали тесты…

Дети были частью программы.

Ничего антипедагогического, если вы понимаете, что я имею в виду… Они просто учились в спецшколе, где за ними наблюдали подготовленные педагоги. И иногда, в рамках экспериментов, детей навещали люди из НИИ, предлагая решать несложные задачки.

Угадывание карт, поиск пропавших предметов…

— А несколько дней назад, — Аврора Францевна нервно затянулась. — нам потребовалось уточнить кое-какие данные. Леночка — это моя ассистентка — отправилась в школу. Но никого из тех, с кем мы работали, там не оказалось.

— Подробнее, — приказал шеф.

Соседка судорожно втянула дым, закашлялась…

— Дети, — наконец выдавила она. — Которые участвовали в эксперименте и… показали самые лучшие результаты. Они пропали.

— Заболели? — выстрелил предположением шеф. — Перевелись в другую школу? Уехали?

Соседка покачала головой.

Очки в тонкой золотой оправе съехали на кончик потного носа, но она этого не замечала, и подслеповато щурилась на удивление красивыми, серыми с зеленью глазами.

— Леночка проверила всё: родители живут по известным адресам и… как бы это сказать, не реагируют. Да, они помнят о том, что у них есть сын или дочь, но ведь они уехали в лагерь. Или в гости к тётушке. Или ночуют у друзей… В школе — то же самое. Учителя, директриса… Их отсутствия словно бы не замечают. Людям как будто… промыли мозги, — соседка поморщилась, словно использование столь простонародного эвфемизма ей претило.

— Так… — шеф подобрался.

А я вспомнил Котова.

Радикальная смена поведения…

Учителя и родители должны паниковать, бить тревогу — это их святая обязанность. Но они молчат.

Мы с Алексом переглянулись.

— А ваша дочь? — наконец спросил Алекс.

Соседка с облегчением пожала плечами.

— С Машенькой всё в порядке, — сказала она. — К счастью, у неё практически нет способностей. Абсолютно нормальный ребёнок, я вообще не понимаю, почему она должна учиться вместе с…

— Аврора Францевна, — мягко перебил шеф. — Это сейчас не важно. Главное, чтобы девочка была в ПОЛНОЙ безопасности, вы понимаете?

Щеки соседки вспыхнули нездоровым румянцем.

— Вы что же думаете, что я не могу позаботиться о собственной дочери? — встав со стула, она угрожающе нависла над шефом.

Мы с Антигоной молча переглянулись.

— Да, — просто сказал тот. — Потому что нет никакой гарантии, что вас тоже не загипнотизируют, — соседка возмущенно фыркнула. — И в связи с этим, — Алекс повысил голос. — Предлагаю… Да нет, просто прошу… Будьте внимательнее.

Я выдохнул.

Казалось, шеф сейчас потребует забрать ребёнка сюда, под наше бдительное око, и тогда разгорится настоящая свара.

«Плохая мать» — вот какого обвинения боятся все, без исключения, женщины. Даже если она пробыла матерью всего пару месяцев, пару минут — обвинить её в недостаточно трепетном отношении к ребёнку — преступление.

Слава Богу, шеф это тоже осознавал. И не стал давить на больную мозоль.

А я для себя отметил, что забот у нас сделалось чуточку больше.

Ерунда, прорвёмся. Ну что здесь сложного: приглядеть за одной маленькой девочкой.

Это ведь не оборотень, не стригой…

— Рамзес в курсе, что девочке может грозить опасность? — флегматично спросил шеф, когда Аврора Францевна выдохнула и вновь уселась на стул.

— Я вообще не понимаю, как может обычная собака…

— Пёс, — поправила автоматически Антигона. Все взгляды устремились к ней. — Не собака, — повторила девчонка. — А пёс. Мужского рода.

— Не вижу разницы в данном конкретном случае, — отмахнулась соседка. — Собака, пёс… Он только и делает, что спит. Нет, в принципе, я не против присутствия его в нашем доме — выглядит он внушительно, и уже одно это должно…

А я подумал: ночью на вашем участке был перевёртыш. А этот хвалёный внушительный пёс даже не тявкнул. Почему?..

Надо будет наведаться. Познакомиться поближе.

— Аврора Францевна, — ласково позвал шеф. — Возвращайтесь домой. Расскажите о ваших опасениях Рамзесу, — у соседки дёрнулся уголок рта, но она промолчала. — И… Приглядывайте за девочкой. А самое главное: берегите себя. Не контактируйте с подозрительными людьми, проверяйте всю информацию, которая к вам поступает. Ведь это ваша работа, верно? Критическое мышление — наиглавнейший ваш инструмент. Вот и работайте. А я займусь школой.

Соседка приободрилась. Решительно затушив сигарету — в пепельнице высилась внушительная горка скуренных до фильтра бычков — она поднялась, и хлюпнув носом, кивнула. А потом пошла к выходу, но на пороге обернулась.

— Так может, Машеньку пока в школу не пускать? — спросила она.

— Отчего же, — пожал плечами шеф. — Вы же сказали, что Маша э… не блещет способностями. А образование ребёнку не помешает.

Как только соседка удалилась, Алекс деятельно потёр руки.

— Лёд тронулся, — возвестил он и победительно посмотрел на меня. — Поручик, почему вы ещё здесь? Почему не разгружаете Арсенал?

— Твою дивизию, — я бросился к двери в подвал. — Совсем забыл.

Но я не успел.

У крыльца зашелестели шины, тяжело хлопнула дверца и окно кухни закрыла громада серого, как цинковый гроб, броневика.

Антигона вылупилась на шефа.

Она ведь до сих пор не в курсе, — сообразил я.

— А ничего, что у нас в гостиной дрыхнет стригойка? — спросила девчонка.

Я отвесил себе мысленного пинка.

Суламифь! О ней мы тоже забыли. Шеф пригласил её остаться у нас — всё равно ей сейчас деваться некуда — и занялся другими делами, справедливо полагая, что сотрудники агентства будут выполнять свои обязанности. То есть, проявят сознательность и позаботятся о гостье.

— Лучше ей побыть у меня, — быстро сказал я, направляясь к гостиной.

— Звезда моя, ты тоже исчезни, — приказал шеф Антигоне.

Та беспрекословно подчинилась.

— Чего это с ним? — тихонько спросила Антигона уже на лестнице. Я нёс на руках бесчувственную Суламифь — сказалось чудовищное напряжение, и очутившись в относительной безопасности, стригойка просто отключилась.

Сейчас она напоминала живую девушку не более, чем восковая кукла.

— Со всеми нами, — поправил я Антигону, входя в свои комнаты. — Дверь поплотнее прикрой.

Спецназовцы уже топали сапожищами на первом этаже.

— Наследят ведь, черти полосатые, — возмутилась Антигона. — Вот я им сейчас…

— Не смей! — я едва успел ухватить её сзади, за майку. — Шеф приказал не отсвечивать.

Антигона вздохнула. А потом с неприязнью посмотрела на Суламифь.

Смутившись, я опустил стригойку на диван и прикрыл пледом. Так и подмывало набросить плед ей на лицо — сейчас Суламифь выглядела очень даже мёртвой. Пустые серебряные глаза уставились в потолок.

Я передёрнулся.

Неужели я выгляжу также, когда сплю? Впрочем, полулетаргическое состояние, в которое я изредка впадаю — точно не сон.

Надо проследить, чтобы меня никто таким не видел, — подумал я. А потом предложил Антигоне:

— Давай пойдём в спальню.

Дело в том, что мои апартаменты состояли из двух комнат: гостиной с диваном, на котором лежала Суламифь, креслами и письменным столом. И спальни, к которой примыкала ванная.

Я просто не хотел, чтобы стригойка, очнувшись, услыхала наш разговор…

Но судя по брошенному на меня взгляду, Антигона предположила совсем другое.

— Не дождёшься, — буркнула она, независимо сжав кулачки в карманах тесных джинсов.

Я моргнул. Затем прокрутил в голове свои слова… И усмехнулся.

— Да я и не…

— Ты что же думаешь, — перебила она. — Что раз у нас с тобой тогда было, теперь так всегда будет?

— Э… — я пытался разобраться в лингвистическом Антигонином лесу, но она продолжила, подступив ко мне вплотную и подняв круглое, покрытое веснушками личико. Росту в девчонке было мне по грудь.

— Думаешь, раз я тогда тебе сказала, что люблю, теперь можешь мною пользоваться? Пальцем поманил, и я прибежала? Так вот знаешь, что? Это была неправда! Я просто так это сказала, чтобы тебя подбодрить.

— Подбодрить? — дыхание почему-то спёрло. В правой стороне груди сделалось очень больно, и если бы у меня было живое сердце, я бы решил, что это обширный инфаркт.

— Мы же собирались умереть, помнишь? — ядовито спросила Антигона. — Это была наша последняя ночь, а ты был единственным доступным мужиком. Не к шефу же было приставать.

Я выдохнул. Провёл ладонью по лицу, как бы очищая его от налипшей паутины и посмотрел на Антигону.

— Да, — сказал я. Язык слушался плохо. — Точно, я и забыл… Что ты тогда что-то говорила. Ты права. Тогда всё было по-другому. Когда я пригласил тебя в спальню… — я бросил многозначительный взгляд на стригойку. — Я просто хотел поговорить без посторонних ушей.

— Может, лучше тогда ЕЁ перенести в спальню, — тем же ядовитым тоном предложила Антигона. — А мы с тобой останемся здесь?

— Отличная мысль, — кивнув, я подхватил на руки Суламифь, а потом толкнул дверь носком ботинка. — Просто я об этом не подумал.

На самом деле, подумал.

И мысль, что в моей постели будет мёртво лежать незнакомая стригойка, мне не понравилась.

Но Антигона права.

Лучше она, чем…

Нет, не лучше! — заявил внутренний голос. — Тебе ХОЧЕТСЯ, чтобы это была Антигона. Ты хочешь держать её на руках, хочешь бросить на свою постель, а затем рывком расстегнуть ремень и…

И тут перед мысленным взором проявился Алекс. Укоризненно цокнув языком, он покачал перед моим лицом пальцем и исчез.

Я почувствовал, как к щекам приливает кровь.

Шеф предупреждал. Никаких мыслей об интимном. Не думай о белой обезьяне.

Закрыв глаза, я отошел как можно дальше от Антигоны.

Стригойки не пахнут. У них холодная кожа, под которой не бьётся жаркая жилка, их дыхание не отдаёт кофе и мятной жвачкой, их волосы не благоухают лавандой и зелёным яблоком, а одежда — тальком и горячим утюгом…

Да, они всё это могут.

Но как правило, не доставляют себе труда. Просто не парятся. Я давно это заметил: тщеславие стригоек распространяется только на внешность. Они любят выглядеть, как картинки. Мёртвые холодные журнальные постеры.

Поэтому я предпочитаю обычных девушек. Не из-за их крови или энергии. Просто потому что они — несовершенны. Они чихают, кашляют, сопят во сне… У них путаются волосы, а утром неприятно пахнет изо рта.

Они ПОРАЗИТЕЛЬНО живые.

И вот сейчас, стоя рядом с пребывающей в летаргии стригойкой, я особенно остро ощутил непохожесть на неё Антигоны.

Нелепая причёска в виде луковки, сплошные веснушки и столько гонора, что он не помещается внутри её крепенькой ладной фигурки.

И я люблю её.

Мысль была неожиданной, и в первый момент я решил, что — не моей. Мало ли, откуда прилетело.

Ведь я — не такой.

Я не могу любить. Не живую девушку. ВООБЩЕ никого не могу — я ведь стригой. Мёртвая неодушевлённая материя…

— Очнись, Шу.

— А?..

— Шеф зовёт, — Антигона уже открыла дверь и вышла на лестничную площадку. — Спецназовцы уехали.

Арсенал был пуст. Тир зиял пустыми рамами мишеней, у дальней стены сиротливо притулились мешки с песком.

Крюки на стенах, лишенные своего содержимого, выглядели особенно неуместно.

Железная дева, — подумал я. — Сейчас стены начнут сжиматься, и…

— Держи, — Алекс запустил в меня чем-то тяжелым, я инстинктивно поймал.

— Ключи? — связка была обширной. Несколько экземпляров так и хотелось сунуть в замочную скважину какого-нибудь антикварного бабушкиного сундука.

— А ты думал, это место — всё, что у нас есть? — Алекс надменно поднял бровь. — Поверь, мон шер ами, этот погром — далеко не первый в моей жизни.

Говоря, он набирал код на панели рядом с дверным проёмом. Часть стены, которую я считал бетонным монолитом, бесшумно отъехала в сторону, открывая ещё одну лестницу.

Оттуда пахло железом, порохом и ружейной смазкой.

Я посмотрел на связку ключей в своей руке.

— А для чего тогда это?..

— Это?.. — казалось, шеф пребывает уже где-то там, внизу. Среди любимых револьверов и шпаг. — Ах это, — он небрежно махнул рукой. — Ключи от погреба. Грибочков маринованных захотелось. Не сочти за труд, мон шер. Принеси баночку. И водочки захвати.

Алекс легко поскакал по лестнице, о которой минуту назад я ничего не знал.

А я пошел искать погреб.

Отродясь не знал, что у нас какой-то погреб есть. С грибочками. Видать, шефу просто не хотелось демонстрировать мне тайную комнату, вот и отослал, измыслив пустячное поручение.

На всякий случай я решил спросить.

Антигона уже вовсю драила полы. Пунктик у неё такой: после чужих обязательно надо вымыть пол. Терпеть не могла, когда натоптано.

И хотя уборкой обычно занималась Амальтея, полы Антигона мыла сама.

— У нас есть погреб? — спросил я, подпрыгивая: по ногам с влажным шелестом пронеслась матросская швабра.

— Как не быть, — не глядя на меня, девчонка сдула с лица выбившуюся прядь.

— А где?..

— Всё тебе расскажи, — буркнула она себе под нос. Шея у Антигоны была розовая, маленькие руки крепко сжимали ручку швабры… Пахло от неё просто изумительно: здоровым девчоночьим потом, горячим телом и…

Белая обезьяна, белая обезьяна.

Никогда бы не подумал, что столько мыслей уделяю размышлениям о плотском.

Бедный шеф. Намучается он со мной.

— Алекс грибов просил принести, — я веско подкинул на ладони связку ключей.

— Грибов?.. — Антигона даже про полы забыла. Выпрямилась и вытаращилась на меня. А потом мотнула головой. — За дом пойди. Там рядом с гаражом увидишь такую будку…

Я кивнул.

Будку я знаю.

Всегда считал, что там запасной генератор — от крыши будки к особняку тянулись провода.

Подбрасывая на ладони связку ключей, я беззаботно соскочил с крыльца и обогнув угол дома, по тропинке направился к гаражу.

Будочка располагалась рядом. Низенькое бетонное сооружение, облицованное искусственным камнем — для придания пасторального колорита. Крыша у неё была островерхая, крытая красной глиняной черепицей, дверь — металлическая, «под старину», с коваными петлями и толстенным засовом.

До будочки я не дошел метров трёх.

С орешника, росшего возле тропинки, за шиворот мне обрушился водопад ледяной воды. Я даже вздрогнуть не успел: вслед за водой на плечи упало что-то тяжелое и схватив за шею, начало гнуть меня к земле…

Под ноги подкатился ещё кто-то, третий ударил в бок…

Падая, я обратил внимание на то, какие неестественно яркие на небе звёзды.

А потом меня накрыло.

Звёзды вспыхнули нестерпимо, их белый колючий свет залил весь двор, и дальше я помню только знакомый болотный дух, короткие взрёвывания и удары по чему-то плотному, больше всего напоминающему набитые камнями, ребристые покрышки.

В спину, рядом с почкой, воткнулось что-то острое, оно мешало двигаться и отвлекало неприятными ощущениями.

На голову обрушился цветочный горшок размером с мусорный бак — а может, это и был мусорный бак, уж больно характерно вдруг запахло.

Меня опрокинули на спину и принялись пинать ногами.

Всё это действо творилось в мёртвой, наполненной свистом и горячим дыханием, тишине.

А потом эту тишину прорезал грохот выстрела.

Эхо прокатилось по крышам домов, отразилось от кованых решеток заборов и утонуло в реке.

Пинки прекратились и я смог подняться.

Алекс, держа дымящийся револьвер в вытянутой руке, целился куда-то поверх забора.

Свет фонаря облекал его фигуру призрачным желтым светом, глаза сверкали азартным огнём.

— Что случилось? — спросил я, удивлённо оглядывая поле боя.

Вокруг, в разных интересных позах, распростёрлось четыре тела. Принадлежали они то-ли крокодилам, то-ли ещё каким-то рептилоидам, но быстро меняли очертания на человеческие. Воздух вокруг рябил от разрядов магии — я их чувствовал, как сухие удары электрического тока.

— Ты мне скажи, — сунув револьвер подмышку, Алекс принялся споро набрасывать на шеи оборотней кольца верёвки.

Те сразу переставали дёргаться и только скулили.

— Я не знаю, — ответ был честным, хотя и бессодержательным. — Судя по запаху, это дружки тех гопников из Краснодара, — потянув носом, сказал я. — Ещё тогда мне показалось: болотом пахнет.

А вервие у шефа непростое, — сообразил я. — Верёвка самоубийцы. Вымоченная в крепком настое полыни и заговоренная. Она удерживает их от метаморфозы.

На самом деле, я не верил, что это работает. Просто читал — у Геродота, кажется.

А вот поди ж ты.

— Допрашивать будем? — деловито спросил я. К своему удивлению, я опознал одного из гопников — того, что был на геленде, с убитым мною водителем. Мы его сунули в багажник, а теперь он здесь. И вновь нападает.

— Вестимо, — задумчиво кивнул шеф. — Тащи их в погреб.

И он указал подбородком на ту самую приземистую будочку.

Глава 9

Проснулась Маша в кровати.

По самый нос укрытая пуховым одеялом, на мягкой подушке. Она даже подумала, что трамвай, математик Теодор Палыч и очкастый ей приснились, и теперь она дома, под бдительным присмотром тётки.

Но пахло от одеяла совсем не так, как от домашнего.

Там все вещи, где бы они ни были, пропитал лёгкий, но неистребимый запах тёткиных сигарет.

Здесь же пахло странно: мочой, слезами и подгорелой кашей.

В детдоме так иногда пахло в младшей группе, и сначала Маша обрадовалась: а вдруг она волшебным образом оказалась в Севастополе?..

Но чудес не бывает — широко известный факт. Так что, объяснение запаху, скорее всего, совершенно прозаическое: у кого-то случилось незапланированное протекание.

На всякий случай она ощупала себя под одеялом.

Нет. Это не она: одежда совершенно сухая.

А ещё она мягкая и пушистая.

Пижама.

Но ведь она была в школьной форме!

С большой неохотой пришлось кон-статировать: план «Б» удался.

Маша потянулась, потёрла глаза кулачками и села.

Нет, на детдом всё-таки похоже.

В комнате стояли кровати — всего восемь. На них сидели и лежали дети… девочки.

Мишки не было.

Одна из девочек подошла к Маше и посмотрела в пустоту, поверх её головы.

— Проснулась, новенькая? — спросила она, словно это и так было не понятно. — Вставай.

Девочка была высокая — самая высокая из всех. И у неё был пронзительный громкий голос, но такой бесцветный, равнодушный — словно девочка говорила не с Машей, а с… растением. Или камнем.

Это было неприятно. Неприятно и чуть-чуть страшно.

И Маша не стала спорить. Откинула одеяло, спустила ноги на пол…

— Где моя одежда? — спросила она.

— Шкафчики в умывалке, — сказала, как автомат, взрослая девочка. — Твой — с самого края, со сломанной ручкой.

Пройдя босиком в указанную девочкой дверь, Маша поёжилась.

В умывалке было неуютно. Белый кафельный пол леденил ноги, от выстроившихся в ряд умывальников веяло холодной водой и зубной пастой.

У дальней стены темнело несколько туалетных кабинок, а вот душевой или ванны не было.

Маша оглядела шкафчики: они стояли вдоль стены сразу за дверью. И подошла к тому, у которого ручка болталась на одном шурупе. Открыла…

Интересно, — думала она, переодеваясь в противный, коричневого цвета комбинезон. — Почему они себя так ведут?

В детдомовских спальнях было не так. Дети без умолку болтали, смеялись, подкалывали друг друга, рассказывали анекдоты и страшилки. Девочки мастерили кукол из полотенец, мальчишки плевались бумагой…

Было весело. Иногда — сложно.

У них даже бывали РАЗБОРКИ.

Но никогда, ни единого раза Маша не видела, чтобы дети просто сидели на кроватях и смотрели перед собой.

Как зомби.

Когда Маша вышла обратно в спальню, там оставалась лишь высокая девочка. Она терпеливо стояла у двери, ничего не делая.

Ну в смысле: можно ковырять в носу, можно чесаться, можно расковыривать носком тапочка дырку в линолеуме, на худой конец… Существует МИЛЛИОН способов занять себя, пока ждёшь.

Высокая девочка просто стояла и ждала. Как персонаж в компьютерной игрушке, — подумала Маша.

— Идём, — сказала девочка, не глядя на Машу. — На завтрак опаздывать нельзя.

Маша покорно пошла за ней.

Не выставляйся, веди себя скромно, внимательно наблюдай… — вот правила новичка, которые умный ребёнок усваивает, как только попадает в коллектив себе подобных.

Скоро я увижу Мишку, — вдруг вспомнила Маша. Сердце гулко стукнуло. — Мы ведь на завтрак идём.

В детдоме принимали пищу в большой, разрисованной сценками из «Ну, погоди», столовой. Наверняка здесь будет похоже.

— Что это за место? — спросила Маша, догнав высокую девочку.

Девочка на Машу даже не посмотрела. Она стремительно шагала по широкому тёмному коридору, и приходилось почти бежать, чтобы не отстать.

— А как тебя зовут? — спросила Маша.

И вот тут на лице девочки отразилось хоть какое-то чувство.

Замешательство.

Маша порадовалась, что как-то погуглила это слово. Услышала в телевизоре, и решила узнать, что оно означает.

Теперь она гордилась собой: знания пригодились.

— Меня зовут Эльвира, — неожиданно сказала девочка, когда Маша уже и ждать перестала.

Маша на мгновение прикрыла глаза… Вот непруха-то. Надо же так вляпаться! Эльвира. Просто ужас.

— А я — Эсмеральда, — сказала Маша.

В конце-то концов!

— Тебя зовут новенькая, — равнодушно сказала высокая девочка.

Открыв какую-то дверь, она втолкнула Машу в довольно тесное помещение — почти что будку, два на два метра, и захлопнула дверь.

И сразу Маша услыхала торопливые удаляющиеся шаги…

Значит, кормить всё-таки не будут, — разочарованно подумала Маша.

Села на единственный в комнатке стул и принялась оглядываться.

На столовую это не похоже. Ни стола, ни тарелок, ни других детей… Хотя запах каши усилился настолько, что стал противным. Тревожным каким-то, болезненным.

Маша принялась считать: если она проснулась утром — то есть, следующим утром, после школы… То завтрак был сутки назад.

Ну как завтрак?.. Две печеньки и стакан молока — так переживала за Мишку, что кусок в горло не лез.

Тётка попыталась впихнуть в неё какие-то мюсли из пакетика, но Маша отказалась.

Химия, — говорила тётя Глаша из детдомовской столовой. — Стопроцентов искусственных добавок.

Любви тётки к всяким зёрнышкам, сушеным ягодкам и подозрительным сморщенным фруктам она не одобряла.

На стене, напротив стула, висел плоский телевизор. От нечего делать, Маша принялась его разглядывать, стараясь угадать: покажут что-нибудь интересненькое, или нет.

Сначала экран был пуст. Но вот он вспыхнул, пошел рябью и стал показывать какие-то круги.

Маша оживилась.

Но скоро соскучилась: круги были до жути одинаковыми. Ни погонь, ни стрельбы, ни красивых тётенек в шикарных платьях…

Вместе с изображением в телевизоре что-то ритмично щелкало. Сначала Маше показалось, что это тикают часы — как у них с тёткой дома. Но потом она вспомнила нужное слово: метроном.

Такой стоял в классе пения, его запускали, когда кто-нибудь садился за пианино.

Метроном стучал мерно, усыпляюще, потом в его стук вплёлся более сложный ритм, и принялся рассказывать историю…

Но глаза Маши уже закрылись, руки безвольно свесились вдоль тела. Девочка уснула.

Перенесёмся в другую часть того же здания.

Обычный кабинет, какие бывают у многих директоров заводов или других крупных предприятий.

Шторы, ковёр, мебель — каждая вещь дышит роскошью, большими деньгами.

Только вот… Вещи эти до того не похожи одна на другую, что создаётся впечатление: их подбирали случайным образом. Брали, что понравится и просто стаскивали в этот кабинет, не заботясь, насколько подходят они к тем, что уже есть.

Шторы на окнах были бархатными, одна — малиновой, другая — зелёной. Ковёр на полу — с желто-чёрным восточным орнаментом, стол красного сукна был окружен мягкими стульями с обивкой в синий цветочек…

За столом сидел давешний очкастый, что приходил в школу.

Он смотрел в монитор.

К монитору была подключена камера, передающая изображение из крошечной комнаты.

В комнате, на стуле перед работающим телевизором, спала девочка.

Очкастый со злостью сжал шариковую ручку. И… сломал.

Бросил обломки на стол и сняв очки, устало потёр глаза.

Раздался звонок телефона.

Очкастый вздрогнул, неуверенно посмотрел на экран… А потом вздохнул, поёжился и взял трубку.

— Ну что? — спросил голос в телефоне.

— Ничего, — ответил очкастый. — Она не поддаётся. Как только я начинаю передачу, девочка просто засыпает. Такое иногда бывает, вы же знаете. Если будем продолжать — она может впасть в кому.

— Продолжайте, — приказал голос. — Мне нужен результат.

— Но… — очкастый страдальчески поднял брови.

— У вас трое суток.

Голос сменился тишиной, в которой что-то ритмично щелкало. Очкастый немного послушал ритмичное щелканье, затем положил телефон на стол и заплакал.

Звали очкастого Платоном Федоровичем, и служил он директором частной элитной школы.

Хотя раньше был сотрудником одного секретного НИИ, исследующего паранормальные явления.

Был. Пока не явился этот человек и не поговорил с ним. С тех пор Платон Федорович сильно изменился.

Впрочем, как и вся его жизнь.

Из НИИ пришлось уйти, и теперь он жил здесь, в интернате, вместо со своими подопечными.

Дети обладали странностями, это и был основной критерий отбора. Платон Федорович сам проводил тесты — и в Машиной школе, и в других, разбросанных по всей стране.

Теперь он мог сколько угодно исследовать — ставить любые эксперименты, без всяких ограничений.

И сначала его это обрадовало — когда он работал в НИИ, приходилось соблюдать осторожность, чтобы, не дай бог, не причинить деткам вред.

Сейчас его ничего не сдерживало.

Дети. После пребывания в комнате с телевизором, они становились послушными, тихими и всегда выполняли то, что он им говорит.

Прекрасный исследовательский материал.

Это называлось СЕАНСЫ.

Пришлось разгородить несколько классов на кабинки и оборудовать их плоскими экранами, которые предоставил ТОТ человек.

В экраны вставлялись флэшки с готовыми записями — ничего особенного, просто картинки, которые сопровождались ритмичным стуком.

Дети заходили в эти кабинки, и выходили… послушными.

Не баловались, не дрались — что было особенно приятно.

Но… Иногда Платона Фёдоровича посещали СОМНЕНИЯ.

Нет,на кукол они не походили — ничего такого. В конце концов, они же были живы. Кушали, ходили в туалет, мылись — когда им об этом напоминали.

Но наблюдая за ЭТИМИ детьми, Платон Федорович иногда думал, что делает что-то не то.

Затем являлся ТОТ человек, выстукивал по его рабочему столу пальцами какой-то замысловатый ритм — так делают барабанщики, когда нет палочек под рукой — и всё опять становилось ясным, понятным и главное, ПРАВИЛЬНЫМ.

Они делают одно большое и хорошее дело. Он, Платон Фёдорович, — важное звено этого дела. Которое обязательно должно быть сделано.

И тогда он обретёт счастье. Навсегда.

А пока что Платона Федоровича раздирали чудовищные противоречия: он должен, просто ОБЯЗАН выполнить приказ — сломать новенькую девочку, сделать так, чтобы она ничем не отличалась от остальных.

Но… Он знал, чем это может закончиться. И это было неприятно — самое неприятное, что было в его новой работе.

Платон Фёдорович тяжело вздохнул.

Эксперимент есть эксперимент. Он не мог, не имел права подвести ТОГО человека.

Придётся поработать с девочкой как следует.

Этого хочет ТОТ человек, а значит, хочет и он…

И в этом нет ничего плохого, правда. Она просто станет… послушной. Разве не этого хотят все родители? Чтобы их дети были послушными, не бегали, не кричали, а тихонько сидели и читали книжки.

Придётся изменить частоту передачи, — с этой мыслью Платон Фёдорович поднялся из-за стола и направился к помещениям, где жили дети. — И увеличить время воздействия.

Эксперимент есть эксперимент.

Директор вспомнил последнего мальчика, который на СЕАНСАХ просто засыпал.

Платон Фёдорович делал всё, что мог: менял частоту, увеличивал время воздействия… Но однажды мальчика нашли на полу, в носу и ушах ребёнка запеклась кровь.

Пришлось вызвать охранников, людей в серых халатах. Вот ЭТО и было самым неприятным. Платон Фёдорович ТЕРПЕТЬ не мог, когда эти зомби с пустыми взглядами появлялись в его владениях…

Надо снизить частоту колебаний, и увеличить время воздействия, — решил Платон Фёдорович. Не желаю видеть этих, в серых халатах.

Маша Кукушкина.

Её вообще не должно здесь быть, — сердито думал директор интерната. — В школе она никогда не показывала хороших результатов. Если у девочки и были способности — они были зачаточными, на уровне интуиции.

Но в последний раз, когда он дал задание на поиск… Она так потрясающе прошла тест!

Найти человека даже не по фотографии, не по личной вещи, а просто по предмету, который тот недолго подержал в руках.

И самое главное: тот человек уже был мёртв. Он не испускал никаких биоволн, никаких вибраций… Но она всё равно его нашла. Безошибочно.

Как им это удаётся?.. — думал Платон Фёдорович, шагая по гулким коридорам мимо классов, в которых сидели тихие, опутанные проводами дети и решали задачки, читали сложные, уровня вуза, учебники, писали непонятные длинные формулы…

А по экранам осциллографов в это время бежали световые линии, а самописцы рисовали интересные, просто потрясающие кривые…

Хотел бы я влезть в голову одного из них в то время, как он будет двигать по столу стакан с компотом без помощи рук, — мечтал директор.

И я это сделаю! Как только мы с ТЕМ человеком закончим его дело, он даст мне целый институт!! С любым оборудованием, которое я только захочу!!!

И тогда я смогу понять, ЧТО за сила движет этими детьми. ПОЧЕМУ они могут находить чёрную кошку в тёмной комнате — даже когда её там нет.

А я — не могу.

Проснулась Маша опять в кровати. Она этому так удивилась, что села и оглядев комнату, сказал вслух:

— Я была в маленькой комнате с телевизором, по которому ничего не показывали. Потом я уснула. Что было дальше?

Никто из девочек не отозвался.

Даже высокая Эльвира никак не отреагировала.

— Эй, — позвала Маша и поёжилась.

Было что-то пугающее в том, как они сидели, ничего не делали и смотрели перед собой.

Спрыгнув с кровати — она была в том же комбинезоне, и даже в тапках! — Маша подошла к Эльвире и помахала перед её лицом рукой.

— Что тебе нужно? — словно с трудом проснувшись, спросила взрослая девочка. Голос у неё был тихий, но в нём сквозили нотки паники. — Ты не должна так себя вести.

— Как? — спросила Маша. — Как себя вести?

— Я… Я не знаю, — казалось, старшая девочка была растеряна. — Но ты не должна вставать, пока тебе не скажут. Сейчас у нас время отдыха. Сядь на свою кровать и отдыхай.

И она вновь принялась смотреть перед собой. Словно отключилась.

Маша поёжилась.

Но доставать Эльвиру не рискнула.

Вместо этого она тихонько открыла дверь и вышла в коридор.

Надо отыскать Мишку. Вместе они обязательно придумают, как отсюда выбраться.

Неслышно ступая в своих мягких тапочках, Маша медленно брела по коридору, заглядывая во все двери, которые могла открыть.

Это место однозначно было школой — парты, шкафы с учебными пособиями, доски… Она прошла мимо целой череды таких классов, в некоторых даже сидели дети.

Молча, сосредоточенно глядя перед собой.

Тьфу, — подумала Маша. — Какие примерные. Наверняка им за это конфетки дают.

В животе сразу забурчало, но Маша постаралась не обращать на голод внимания.

К головам некоторых детей были прикреплены провода на присосках — Маше такое тоже делали, в детдоме, когда снимали Электро-Энцефало-Грамму. Там ещё самописец должен рисовать сложную кривую…

И — да. Рядом с партами некоторых детей и впрямь стояли приставные столики с разными приборами.

Маша даже хотела подойти, чтобы рассмотреть их получше, но решила сначала всё-таки отыскать Мишку.

Живот болел. Кашей больше не пахло, пахло нагретым пластиком, мелом и опять — мочой.

Плохой запах. Тревожный.

Ни в одном из классов Мишки не обнаружилось. Хотя она заметила Ваську — надеялась, что это он.

В школе он был другим: крикливый, очень нервный, постоянно дёргал девочек за косички… Здешний Васька вёл себя не так.

Тихонько сидел у окна и сосредоточенно смотрел на парящий над партой карандаш.

Маша даже подумала, что ошиблась. Просто похожий пацан, не Васька.

Тот и минутки спокойно посидеть не мог.

Дойдя до гулкой лестницы, Маша остановилась.

Вниз, или вверх? Где больше шансов отыскать Мишку?

В их детдоме было так: на первом этаже — столовая, спортзал, актовый зал, библиотека, кинотеатр… На втором — классы, на третьем — спальные комнаты и игровые.

А в питерской школе — наоборот. Актовый зал и столовая располагались на третьем этаже, а классы — на первом и втором. Спален там не было, только кабинеты завучей и директрисы.

И всё-таки она пошла вниз.

Почему-то казалось, Мишка должен обретаться именно там.

Маша вздохнула: вот была бы у неё шоколадка! Можно было приманить Мишку, как щенка…

Он сам хвастался, что запах шоколада учует на каком угодно расстоянии. Даже за километр.

И тут на лестнице послышались шаги…

Маша остановилась.

Шаги принадлежали взрослому — они были шаркающими, тяжелыми. И какими-то неровными…

Судя по звукам, он поднимался ей навстречу, а спрятаться было негде — лестница была гола и пуста.

Сердце забилось глухо, ноги сделались ватными.

Сначала Машу удивило то, что она не видела здесь ни одного взрослого — высокая девочка Эльвира не в счёт.

В детдоме, да и в питерской школе, взрослые шныряли постоянно, шагу нельзя было ступить, чтобы не почувствовать требовательный строгий взгляд.

Дома она всё время ощущала присутствие тётки. Даже когда та уходила в институт, читать лекции, Маша постоянно чувствовала её взгляд. А ещё были запах сигарет, разбросанные тут и там взрослые вещи…

Здесь было не так.

Маша уже привыкла, что никто за ней не следит, и ничего не боялась.

Но теперь, услышав зловещие шаги, девочка запаниковала.

А потом стремглав, но при этом как можно тише, бросилась наверх, туда, откуда пришла.

Подниматься пришлось на два пролёта, и спрятавшись за портьерой, она никак не могла успокоить дыхание.

Казалось, свистящие вдохи и выдохи разносятся по всему этажу, обладатель неровной походки отыщет её по этим звукам, рывком отдёрнет портьеру и как закричит…

Что он будет кричать, Маша придумать не успела: шаги удалились по лестнице наверх.

Пронесло, — выдохнула она и осторожно выглянула из укрытия.

Может, пойти за этим взрослым?

Нет уж, гештальты надо закрывать. Собралась идти вниз — значит, вниз.

Платон Федорович вошел в спальню девочек на втором этаже, в которой разместили и новенькую.

Здесь за девочками следила Эльвира — уже подросток, она проходила «особую программу» перед телевизором.

Директору интерната нравилась Эльвира. Не по годам фигуристая, с большими карими глазами и красивыми каштановыми волосами… Глядя в пустоту, сейчас она напоминала большую взрослую куклу.

Или куклу для взрослых.

Протянув руку, Платон Фёдорович притронулся к груди девочки. Под мягкой тканью комбинезона она была по-молодому упругой и нежной.

Другие девочки на них не смотрели, поэтому он не отказал себе в удовольствии немного помять пальцами эту молодую упругую грудь.

Но приказ ТОГО человека бил набатом в ушах, ему невозможно было сопротивляться.

— Эльвира, — позвал Платон Федорович.

Девочка очнулась. Посмотрела на директора и неуверенно улыбнулась.

— Где Маша? — спросил Платон Федорович, указывая на пустую кровать.

Эльвира никак не отреагировала.

Он разозлился, хотел закричать — временами его дико бесила покорность, безволие этих детей. Так и хотелось взять их за плечи и хорошенько встряхнуть.

Пусть испугаются. Пусть закричат, заплачут — сделают хоть что-нибудь.

Но Платон Фёдорович сдержался.

— Это для их же пользы, — напомнил он себе в тысячный, наверное, раз. — Так нужно для Дела.

— Где новенькая? — перефразировал он вопрос и указал на пустую кровать. — Ты должна была за ней присматривать.

— Я не знаю, — губы девочки побледнели, взгляд сделался затравленным. — Она была здесь, спала после Сеанса. Я не знаю.

— Ничего страшного, успокойся, — поспешно сказал Платон Фёдорович. — Ты ни в чём не виновата. Отдыхай.

Девочка сразу выключилась: взгляд расфокусировался, руки безвольно упали.

И это к лучшему, — убеждал себя директор интерната. — Страшно представить, что бы было, если б все эти дети принялись носиться, баловаться, кричать…

Я бы просто сошел с ума.

Несомненно, СЕАНСЫ — благо.

Платон Фёдорович покинул спальню.

Нужно отыскать новенькую — да, лучше называть её так.

Маши Кукушкиной больше нет. Есть новенькая.

Как только она пройдёт СЕАНС, ей дадут порядковый номер и всё наладится.

Глава 10

Взвалив на плечо одного из рептилоидов, я направился к будочке, свободной рукой доставая ключи.

Не помню, когда я успел сунуть их в карман. Видать, инстинктивно. Чтоб не потерять в потасовке.

Алекс тем временем направился к дому…

— А вы куда?

Шеф полуобернулся, посмотрел на мою ношу и бросил:

— Ты же у нас переговорщик.

— Ладно, — и всё равно я растерялся. — Но?..

— Полиция, мон шер, — Алекс говорил раздраженно, как с ребенком. — Кто-нибудь обязательно стукнет, что слышал выстрел.

Он прав. Я и сам мог об этом подумать.

У нас тихий респектабельный район, здесь даже петарды взрывают только на Новый год.

Котов разозлится. Он же думает, что всё у нас отобрал.

Алекс скрылся за углом дома, а я невольно бросил взгляд на соседский особняк. Если девчонка опять торчит в окне…

Слава Богу, её там не было.

Аврора Францевна приняла меры.

Над головой, коснувшись волос, пронеслась летучая мышь.

Странно. Середина ноября, обычно мыши в это время уже спят.

Отперев дверь, я шагнул в затхлое пространство будочки. Поискал выключатель, под потолком вспыхнула голая стоваттная лампочка.

На полу лежал толстый, как ковёр, слой пыли.

Помещение было абсолютно пустым.

Грибы, водочка… — пробормотал я себе под нос и усмехнулся.

Он почуял.

Алекс почуял, что на участке кто-то есть и отправил меня разобраться.

Любопытно. Стало быть, моими стригойскими способностями, перенятыми со второй меткой, он пользуется лучше, чем я.

Да я бы их тоже почуял. Если б не был так занят другими вещами…

Слабое утешение.

Обыкновенно враги не ждут, пока ты станешь посвободнее и не сосредоточишься.

Сбросив тело в пыль, я пошел за следующим.

Рептилоид уже пришел в себя и скрёб чёрными когтями по шее — пытался сорвать верёвку.

Чуток её затянув, я взвалил на плечи сразу двоих, затем вернулся за последним.

Этот не подавал признаков жизни.

Голова его, застигнутая в процессе метаморфозы, уже была похожа на человечью, но с острыми, словно заточенными зубами и чешуёй. На месте ушей были аккуратные дырочки.

Сюрреалистическая картинка, я вам скажу, эдакий современный Фантомас.

Придавив пальцами подключичную ямку, я попытался нащупать пульс… Но тут же бросил своё занятие: у того, кому только что сломали шею, пульс обычно не прощупывается.

Когда ж это я его?..

Перед глазами, словно вспышки, промелькнули отдельные фрагменты драки.

Это тот, что воткнул мне нож в спину, — сообразил я.

Кстати, — заведя руку назад, я нащупал ребристую, но скользкую от крови рукоять. Осторожно потянул…

Звук был точно такой, какой бывает на кухне, когда хозяйка разделывает свиную лопатку.

Рубашка, джинсы, всё было влажным, даже в ботинки натекло. Я поморщился.

Нагорит от Амальтеи: она терпеть не может отстирывать кровь. Надо подарить ей стиральную машинку-автомат, — мысль была несвоевременная.

Но вдохновляющая.

Жизнь продолжается. А значит, иногда нуждается в стирке.

Направляясь с мёртвым рептилоидом на плече к будочке, я внезапно подумал: а ведь я не огорчился его смерти.

Как и с тем водилой. Убил — и всё. Словно свечку потушил.

Что же со мной происходит?..

Я остановился, как был: на плече труп, спина в кровище, и даже хвост волос, который спускался ниже лопаток, пропитался и теперь был бурым.

Война.

Вот что происходит, мон шер ами, — словно вживую, я услыхал в своей голове голос Алекса.

Получается, как только прозвучало это слово — я переключился. С таким трудом усыплённые инстинкты пробудились, я перешагнул грань, отделяющую мирного жителя от индейца на тропе войны.

Се ля ви, — пробормотал я, обращаясь к трупу на плече. — Не быть мне шпаком.

И сбросил его рядом с остальными тремя. Поднялось густое облако пыли, оборотни закашлялись.

— Ну извините, господа хорошие, — сказал я, захлопывая дверь и запирая тяжелый засов изнутри. — Предупредили бы заранее — я б плёночку постелил, чтобы пол не пачкать.

Прислонив одного из оборотней к стенке, я снял с его шеи верёвку.

А потом приставил к горлу нож — тот самый, что вытащил из своей почки.

Оборотень сглотнул. Кадык скакнул по горлу вверх-вниз, как поплавок.

Намёк понятен: открывать рот без моего дозволения не надо…

Я всё время думал о тех мерзких жучках, которых напустил на меня один из их собратьев. Не хотелось бы снова вляпаться.

Шеф этого не оценит.

— Отвечаешь строго на вопросы, — сказал я рептилоиду, теперь уже — мужичку неуловимо-восточной национальности, в бороде по самые веки и с таким носом, что позавидует и царь Соломон.

Тот едва заметно кивнул и нервно облизнул губы: язык у него был чёрный, с раздвоенным концом.

Мне тоже захотелось сглотнуть, но я сдержался.

— Кто вы такие? — начинать всегда надо с простого.

— Краснодарские мы…

— Я спросил: не откуда. Кто.

Оборотень вновь облизнулся. Это действовало на нервы, и я еле сдержался, чтобы не ударить его по лицу.

— В смысле, как зовут, что ли? — спросил он.

Он всё ещё не понимал.

Тогда я протянул руку и пододвинул мёртвое тело поближе, чтоб мужичок его видел.

На нём тоже была верёвка, которую я теперь сдёрнул.

Тело принялось медленно преображаться. Сквозь чешую на лице проступила щетина, нос приобрёл характерные горбоносые очертания, на лысом черепе закурчавились чёрные волосы…

Как только метаморфоза завершилась, не осталось никаких сомнений: оборотень мёртв.

Шея была сломана столь основательно, что не помогла даже хвалёная регенерация двусущих.

Мужичок расширил глаза и тоненько засвистел носом.

— А ты как хотел?.. — философски заметил я. — На кого напорешься — от того и забеременеешь.

— Нам сказали, что вы — ботаны, — хрипло выдавил оборотень. Вместе со словами на губах его пузырилась слюна. — Сказали, вы экскурсии водите, туристов развлекаете.

— Это так, — я спокойно кивнул. — Но вам забыли упомянуть, что экскурсии, как правило, ночные… — и я широко улыбнулся, обнажая клыки.

Что поделать. Рядом с Алексом я и сам сделался немного театралом.

Увидев клыки, оборотень засучил ногами, пытаясь зарыться в каменную стенку.

Он скулил, взгляд в панике метался по моему лицу.

— И кстати, — я облизнулся. — Сегодня я ещё не завтракал.

Последнюю фразу я добавил зря, потому что оборотень вдруг мелко задрожал, а потом сразу обмяк.

На штанах его стремительно расползалось влажное пятно.

Твою дивизию, — пробормотал я, прикладывая пальцы к его горлу. Пульса не было.

Инфаркт? Инсульт? От страха?..

Что-то хлипкие какие-то в Краснодаре оборотни.

Ладно, перейдём к следующему.

Усадив предпоследнего рептилоида, я освободил его от верёвки. И сразу сказал:

— Чтоб ты всё понял правильно: я буду задавать вопросы. Если ответишь — уйдёшь живым. Вместе с товарищем. Если нет… — я вновь улыбнулся, но только слегка.

Чтоб не шокировать слабонервную публику.

— Спрашивай, — с заметным кавказским акцентом сказал оборотень.

— Какова ваша вторая сущность?

Я понял свою ошибку: вопрос «кто» имеет слишком много коннотаций. Надо быть более конкретным.

Вспоминай, как это было в Сирии, мон шер ами.

И меня вновь накрыло.

Чёрные, под кустистыми бровями глаза. С яркими синеватыми белками, с булавочными проколами зрачков… Выше них — белоснежная чалма, ниже — чёрная беспросветная борода. Из-под которой в меня летят проклятья на арабском.

К несчастью, нынешний допрашиваемый обладал схожей внешностью. Скорее всего, это и послужило триггером для пробуждения… Впрочем, сейчас это совсем не важно.

— Итак?.. — подтолкнул я.

Мужчина сморщился, отвернулся, но потом нехотя буркнул:

— Ящерицы.

Я моргнул.

Признаться, ожидал я чего угодно: крокодилов, аллигаторов, комодских драконов…

Включи мозг, мон шер ами, — сказал голос Алекса в моей голове, снисходительный и усталый. — Ну откуда в Краснодаре комодские драконы?..

— Рептилии, — медленно произнёс я. — Кто бы мог подумать?

— Я — скальная ящерица, — пояснил мужик. И кивнул на соседа. Живого. — Вот он — желтопузык. А этот…

— В гелленде был водитель, — перебил я. — С такими чёрными жучками…

— Гадюка, — сплюнул мужик. — Нэ наш он, пришлый.

— Господи, — прошептал я. — Вы же не хищники. Не бойцы. Так какого… вы полезли на рожон? Зачем приехали в Питер?

Мужик отвёл взгляд. Отвернулся, под глазом его задёргалась жилка.

Ясно.

— Вас вытеснили, — сказал я вслух. — Ваш товарищ, там, в геленде, сказал, что в Краснодаре — жопа. Теперь понятно, что он имел в виду. Кто вас выгнал?

— Ласки.

А, ну всё ясно, — я поднялся, с удовольствием распрямив затёкшие ноги, потянулся…

— Хищные грызуны — естественные враги всяких ящериц и змей. Вы просто не можете с ними конкурировать — не тот уровень. Но… Питер?

— У нас нэ было выбора, — угрюмо и обречённо поведал пленник. — Нам сказалы, еслы мы вас зачистим — получым защиту и мэсто в городэ. Сможем свой рынок открыть.

Убить двух зайцев, — подумал я. — Тот, кто их послал, знал, что ребята — никакие не бойцы. Он решил таким образом от них избавиться. А заодно — проредить нашу грядочку. Если повезёт.

— Предлагаю сделку, — сказал я, ещё только додумывая эту мысль. — Вы рассказываете, кто обещал вас крышевать и помогаете его найти. А мы постараемся вам помочь.

Рано или поздно всё устаканится. Если приложить усилия, конечно.

— Я нэ могу, — когда мужик волновался, акцент становился ещё заметней. — Он…

— Дай угадаю, — я вновь сел на корточки. — «Он» взял заложников, — пленник кивнул. — И сказал, что убьёт их, если вы не будете слушаться, — пленник вновь наклонил голову. — Но ты же понимаешь: заложников он убьёт в любом случае. Он просто таскает жар из костра чужими руками.

— Его отэц, — он кивнул на соседа. — Моя дэвушка. Его брат, — он указал глазами на того, кто помер от страха… По сердцу резанул коготь сожаления. — Думаэшь, у нас был выбор?

Внезапно я почувствовал слабость.

Бросило в пот, в висках застучали молотки. Чёрные такие. Как у психиатров…

Плюхнувшись на задницу, я скрестил ноги. А потом вытер пот со лба. Проследив за взглядом пленника, посмотрел на свою ладонь. Пот был кровавым.

Я вытер ладонь о джинсы — всё равно выбрасывать. И сказал:

— Мы его остановим. Я знаю, ты мне не веришь. Но тот, кто вас послал — сам пришлый. По идее, за пропиской вы должны были явиться к НАМ. К моему шефу, официальному члену Совета, дознавателю класса «Архангел». И в принципе, проблем я не вижу: вы — не хищники, вам не нужна своя, чётко очерченная территория. К тому же, вы могли бы принести пользу городу. Развитие торговли, приток новых продуктов…

— Мы ошиблись, — сказал пленник. — Но уже ничего не измэнить.

— Выход есть всегда, — увереннее, чем думал, произнёс я. — Расскажи об этом «решале». И я даю слово: мы с шефом сделаем всё для того, чтобы заложники остались живы.

Возвращаясь по тропинке в дом, я увидел исчезающие за воротами полицейские огни.

Надеюсь, это был не Котов.

Для обычных городских служб, у Алекса наготове все доступные разрешения. Он просто скажет, что пистолет выстрелил случайно: чистил, и…

Разумеется, участковый не в курсе, НАСКОЛЬКО шеф хороший стрелок. Он никогда не допустил бы такой детской оплошности.

Я был зол.

Зол настолько, что даже не жаждал крови. Просто хотел сомкнуть пальцы на шее психопата, который послал к нам мирных ящероидов, и сломать ему шею — так же, как сломал шею тому безвинному парнишке, которого послали к нам умирать.

Он послал их в наш дом. В НАШ ДОМ!

На нашу территорию.

Алекс считает своей территорией весь Питер — и это чистая правда.

Я же пока не настолько крут. Мои амбиции ограничиваются защитой домашнего периметра.

Шеф стоял на крыльце. В руке он держал пачку запаянных в пластик листков — как я и предполагал, разрешений на ношение различных видов оружия.

Молча пройдя мимо, я вошел в прихожую. Потоптавшись на коврике, всё-таки снял ботинки — Антигона только что помыла полы — и в одних носках пошел в гостевую спальню.

— САШХЕН! — рёв девчонки разнёсся по всему дому, даже стёкла задрожали.

Я недоумевающе оглянулся.

Упс… Забыл, что в ботинки тоже натекло. Теперь на наборном паркетном полу художественно пламенели багровые отпечатки ног.

— Прости, родная. Я как-то не подумал, — я виновато посмотрел на Антигону. Руки у неё ещё были влажные, розовые — видать, только закончила уборку. — Сейчас я всё уберу.

— Стой на месте, — приказала она. — Ты что, ранен? Где болит? Как ты себя чувствуешь?

Как шашлык, — хотел сказать я. Но вовремя прикусил язык. В растрёпанных чувствах Антигона шуток не приемлет.

— Всё хорошо, — сказал я вместо этого. — Мне совсем не больно.

— Не больно? — она хмуро заглянула мне в лицо. — Ты когда питался последний раз, горе моё?

— Не… не помню.

В последний раз я питался сегодня утром. Когда Алекс отворил для меня вену… Но я скорее откушу себе язык, чем признаюсь в этом Антигоне.

— Марш, — она толкнула меня в спину. — Термос в холодильнике.

Я посчитал за благо подчиниться. Не нужно её сейчас злить.

— Стой. Тапки надень.

Мне под ноги шлёпнулись кожаные тапочки без задников.

— Спасибо.

Я пошлёпал на кухню.

Достал из холодильника серебряный термос, и обжигая губы, приложился к горлышку…

Почему ты не пьёшь из чашки? — как-то спросила Антигона. — Ведь тебе же больно.

Потому что это не должно приносить удовольствие, — хотел сказать я. — Потому что всякий раз, как мне приходится пить кровь, я чувствую себя подонком.

Мне и должно быть больно.

Но я ей тогда ничего не сказал. И вообще: чем дольше я остаюсь не-мёртвым, тем меньше мне хочется об этом говорить с кем бы то ни было. Включая шефа.

Свиная кровь скатилась по горлу, смывая неприятный привкус болота, горечь разочарования, злость…

По телу прошла волна нестерпимой боли… И схлынула. За ней пришла волна эйфории — тело вновь почувствовало себя живым, и радовалось этому событию каждой клеточкой, каждым нейроном. Тут же дали о себе знать гормончики…

Адреналин, вазопрессин — хлынули в кровь, побуждая мозг действовать.

И я стал действовать.

Вернулся в гостевую комнату, содрал с кровати одеяло, из шкафа достал ещё одно, добавил несколько полотенец… Вернулся на кухню и принялся бросать из холодильника в пакет колбасу, сыр, какие-то огурцы в банке, кильку в томате…

Поразмыслил и выложил кильку обратно — её же нечем будет открыть. А давать парням нож, пускай даже консервный, я не собирался. Во избежание.

Напоследок я прихватил пятилитровую бутыль с водой.

С туалетом придётся потерпеть, — пробормотал я про себя. — Выведу на прогулку, но попозже.

— Сашхен, что за дела? — вопросила Антигона, появляясь в дверях кухни. — Мальбрук в поход собрался?

— К погребу близко не подходи, — буркнул я в ответ и протиснувшись мимо неё, потопал к чёрному ходу.

Мы с Алексом редко им пользовались, предпочитая обходить дом через сад. Но с тех пор, как рядом появилась лишняя пара чрезмерно любопытных детских глаз, я старался не отсвечивать.

Когда я подошел к будке, Алекс задумчиво осматривал два продолговатых чёрных мешка, туго перетянутых скотчем.

Услышав шаги, он поднял взгляд на меня, а потом перевёл глаза на ворох одеял у меня подмышкой.

— Издержки различий менталитета, — пояснил я, указав подбородком на тела.

— А сие? — кратко вопросил шеф, имея в виду одеяла и продукты.

— Они всё рассказали, — я отодвинул засов и приоткрыл дверь. — Я обещал им защиту.

Внеся внутрь всё, что прихватил с собой, я вновь задвинул засов, а потом закрыл и замок. Так, на всякий случай.

Подхватил тела в мешках и потащил их к Хаммеру.

— Не то, чтобы я был против твоей внезапно возросшей самостоятельности, — идя следом за мной, шеф философствовал саркастическим тоном. — Но был бы признателен, если бы ты держал меня в курсе.

Я уже поместил тела в багажник и проверял, чтобы дверь его случайно не открылась на ухабе.

— Поеду, проверю показания подзащитных, — буркнул я, усаживаясь за руль.

— Ммм… Меня не хочешь пригласить? — подчёркнуто вежливо осведомился шеф. Я его понимал: эмоции Алекса я сейчас чувствовал, как свои собственные.

— И оставить периметр без присмотра? — спросил я в ответ и завёл двигатель.

Он поймёт. Должен понять.

Наш дом — наша крепость, так? Нельзя бросать Антигону одну. Когда мы перешли на военное положение, она наотрез отказалась уходить — тоже не хотела покидать крепость.

У Амальтеи с Афиной были свои квартирки, и они каждый вечер послушно исчезали, чтобы появиться к десяти утра, оживив своим присутствием наше сонное царство…

Шучу. Забыл уже, когда спал в последний раз до десяти. Или до шести, если уж на то пошло.

Антигона, как шеф ни возражал, въехала в спальню на первом этаже. И вот сейчас, когда внезапно всё осложнилось, её ни в коем случае нельзя оставлять одну.

И в то же время я понимал, что моё поведение — чистой воды бунт. Мне просто нужно доказать — себе и другим — что я могу действовать самостоятельно. Что я могу обойтись без шефа, невзирая на нашу с ним связь через Метку.

Когда я выруливал из ворот, Алекс стоял у крыльца: в чёрном сюртуке, в белой, с пеной кружев, рубашке, задумчиво постукивая по голенищу сапога охотничьим хлыстиком.

Глава 11

Со второй попытки Маша спустилась вниз без происшествий.

Когда лестница кончилась, она оказалась в таком же коридоре, что и наверху, только голом. Никаких ковровых дорожек, никаких штор. Только тусклая, местами облупленная серая краска на стенах и бетонный пол.

И тишина.

Маша готова была пожертвовать ценный коренной зуб: на этаже не было ни одной живой души.

Это очень странно, — думала она, неслышно ступая мягкими тапочками по холодному, слегка пыльному бетону.

Вот у нас в детдоме была цельная куча взрослых.

Повара, судомойки, технички, грузчики — они привозили продукты в огромных ящиках. Сантехник дядя Валера, сторожиха тётя Геля… И это не считая учителей, завучей, воспитателей и нянечек.

Иногда казалось, что в детдоме взрослых больше, чем самих детей.

Кто всем этим управляет? — гадала Маша.

В детдоме всем управлял завхоз Мокий Парфёныч — да-да-да, его боялась даже директриса.

Маша сама видела, как важная, словно цапля на болоте, Альбина Фёдоровна кивала и соглашалась с грозным завхозом.

— Будет сделано, Мокий Парфёныч, — говорила она. — Я лично прослежу. Это больше не повторится… — и голос её при этом становился сладким, как варенье.

Не может быть, чтобы за детьми никто не следил, — думала Маша. — Детей нельзя оставлять без присмотра — широко известный факт.

Впрочем, сама Маша была твёрдо убеждена: если бы взрослые не путались под ногами и не мешали своими приставучими требованиями, дети бы им показали.

А потом можно было бы заняться по-настоящему интересными вещами.

И вдруг Маша заметила приоткрытую дверь.

Из-под двери в коридор пробивалась ярко-желтая щелочка, словно там, внутри, горел более яркий свет.

Маша подошла к двери и безбоязненно распахнула её во всю ширь. И тут же отпрянула: в комнате были две тётеньки!

А ведь ещё пару минут назад Маша готова была отдать коренной зуб… Девочка невольно прикоснулась к щеке и порадовалась, что ни с кем не поспорила.

Тётеньки сидели к ней спиной. Одна следила за громадной стиральной машиной — Маша видела такие в химчистке, когда ходила с тёткой сдавать залитое чернилами из авторучки одеяло… Нет, тётка даже не ругалась. Да и вышло всё случайно — кто ж знал, что это не обычная шариковая ручка, а «под старину» — Маша слыхала, что раньше все дети писали чернилами.

Решила посмотреть, какие они внутри, вот чернила и вылились.

Стало грустно.

Неожиданно Маша поняла, что скучает по тётке. В общем и целом, она была не так уж и плоха. Не ругалась, не краснела лицом, как училка Чушка в новой школе… Не жадничала.

А что глуповата — так это дело поправимое. Все знают: если приложить усилия, взрослого можно очень даже неплохо надрессировать.

Да-да-да, она сама видела. В цирке.

Там был усатый дяденька, который стоял в центре арены и красиво щелкал длиннющим хлыстом. А взрослые вокруг него крутились на трапециях и прыгали через жердочки, как миленькие.

В тот раз Маша решила, что тоже станет таким цирковым дяденькой — когда вырастет, конечно.

Опасения внушали только усы: почему-то на её лице они расти отказывались.

Мишка авторитетно заявил, что у девочек вообще усов не бывает, и Маша очень огорчилась. Но потом вспомнила усатую няньку Клушевну из детдома, и успокоилась.

У девочек, может, и не растут. Так ведь и она, Маша, никуда не торопится: вот вырастет, тогда и отрастит.

Вторая тётенька складывала в стопки уже постиранные бурые комбинезоны — маша сразу узнала этот мерзкий цвет… Хотя на ощупь они были ничего так. Мягкие.

Постояв минутку, Маша шагнула назад и тихо прикрыла за собой дверь.

Надо быть осторожней, — напомнила она себе. — Потому что эти взрослые — какие-то не такие.

Совсем не излучают биоволн.

Про биоволны им рассказывали в новой школе.

Человеческий мозг издаёт колебания. Их можно научиться различать и улавливать — так говорил учитель биологии Модест Матвеевич.

Маша прекрасно умела улавливать биоволны — хоть от человека, хоть от кого-то ещё… Вот у рыбок в аквариуме никаких волн не было. Так, слабенькие импульсы, не больше. Как у этих тётенек в комнате.

Маша пофантазировала, что на самом деле, они и есть рыбки. Просто их превратили в людей и поручили несложную работу… Как Урфин Джюс, который оживлял деревянных солдат.

Маша даже пожалела тётенек: скучно, наверное, день-деньской наблюдать, как в стиральной машине крутятся детские комбинезоны. С другой стороны, в аквариуме сидеть — тоже не сахар. Тут хоть воды нет.

Мытьё Маша не одобряла. Особенно, чистку зубов.

Только чистюли и отличницы чистят зубы почти каждый день, от этого они такие противные.

Широко известный факт: от чистоты портится характер. Вот тётка, например: как начнёт убираться в её комнате, так сущая мегера становится. Всех интересных жуков повыкидывает, червяков соберёт — и на улицу… И очень даже зря: в скором времени, Маша собиралась их скрестить и вывести специального жукочервя, который может и летать, и под землёй ползать. Очень полезное животное могло получиться — если б не тётка.

Дальше она шла более осторожно. Но не боялась: если поймают — скажет, что заблудилась. Всегда работает.

Незапертыми оказалось ещё несколько дверей: за одной пряталась такая пылесосная машина с круглыми щетками и сиденьем, как у мини-трактора — Машу охватило просто нестерпимое желание влезть на неё, завести и поехать…

За другой был заставленный сетками и спинками от кроватей склад, за ещё одной — спальня для взрослых.

Кровати там стояли в два этажа, на некоторых из них спали небритые дяденьки.

Пахло, почти как наверху: мочой, носками и слезами.

Дальше был ещё один склад — кучи полотенец, белья, детских тапочек… Там орудовали трое дядек в серых халатах.

Они тоже не обратили на Машу никакого внимания — посмотрели, как на пустое место.

Она пошла дальше.

Серо, пусто… Есть хочется.

Маша посмотрела на одно из окон, потом подумала, и влезла на подоконник.

Окно выходило в мрачный запущенный сад. Земля была засыпана жухлыми листьями, ветки деревьев темнели на фоне серого, как стены коридора, неба.

На всякий случай Маша решила попробовать раму: открывается. Но дальше была решетка, толстая и прочная.

Впрочем… — Маша окинула решетку критическим взором. — Если будет нужно, я смогу протиснуться. Главное, чтобы прошла голова…

Сначала Мишка, — напомнила она себе, хотя больше всего на свете хотела пролезть в окно, выпрыгнуть в сад и бежать из этого странного интерната без оглядки.

Ещё в одной комнате, на двухэтажных кроватях, сидели и спали женщины.

Пахло здесь не так плохо, как у мужчин, но тоже не айс — Маша не знала, что значит это слово, но неоднократно слышала, как его употребляла тётка, и решила, что ей тоже можно.

Тётеньки ничего не делали — просто пялились перед собой. И Маша уже собиралась закрыть дверь, когда одна из тётенек — довольно пожилая, в серой мятой хламиде — повернула голову и посмотрела прямо на неё…

Сердце стукнуло одновременно глухо и громко, в ушах зазвенело.

Глаза у тётки были громадные, чёрные и абсолютно разумные.

Она ВИДЕЛА Машу.

И более того: женщина понимала, что ей здесь не место.

Усилием воли оторвав приклеившиеся к полу тапочки, Маша побежала по коридору.

Дверь в комнату она не закрыла — просто забыла об этом.

Волосы на затылке стояли дыбом. Казалось, что тётка с страшными чёрными глазами гонится за ней неслышными длинными скачками — как волчица.

Заметив ещё одну дверь, Маша рванула ручку на себя, заскочила внутрь и захлопнула её. А потом прислонилась к двери и огляделась.

Пусто.

Вырвался вздох облегчения.

На всякий случай Маша прислушалась: помещение было большое, уставленное огромными чёрными ящиками, которые поднимались башнями до самого потолка…

Маша сделала осторожный шажок от двери.

Если тётка с волчьими глазами за ней гонится — можно будет спрятаться среди этих башен.

Но за дверью была тишина.

У страха глаза велики, — сказала Маша вслух. Просто, чтобы подбодрить себя. Иногда это помогало: будто рядом с тобой друг, с которым можно весело поболтать. Только его сейчас не видно.

На всякий случай Маша решила погодить выходить в коридор. Ящики могли послужить неплохим укрытием, они были такого размера, что в одном из них можно было спокойно спрятаться.

Надо только отыскать такой, на котором не стоят другие ящики — на вид они были довольно тяжелыми.

И такой ящик отыскался.

Вдоль дальней стены располагалась целая череда ящиков, поставленных в ряд — или, в «один этаж», как определила для себя Маша.

Надо открыть, посмотреть, что там внутри…

К счастью, крышка держалась на таких защелках, стоило потянуть, и они отскочили.

Крышка приподнялась легко.

С замиранием сердца Маша заглянула внутрь.

Там может быть что угодно, — на всякий случай подготовила она себя. Психологический настрой — это самое главное, так говорили на уроках ОБЖ.

Сокровища — это, конечно же, на первом месте. — Золото там, драгоценности из цветных стёклышек, камушки…

Потом — интересные инструменты. Например, ножики с восемнадцатью лезвиями.

У Пашки Последова в детдоме был такой, и являлся предметом зависти для всех остальных… Там были даже пилочка для ногтей, маленькие ножнички и непонятная штуковина с крошечной чашечкой на конце. Пашка авторитетно заявил, что это для выковыривания серы из ушей, но Маша ему не слишком верила.

Потом — красные сапожки. Маша всегда о таких мечтала, и в глубине души знала: где-то они есть, и ждут именно её, Машу. Главное, это место хорошенько поискать.

Но заглянув в ящик, вообще не поняла, что видит: в глазах пестрело от ярких полиэтиленовых упаковок с непонятными надписями.

Приглядевшись, Маша сообразила, что это просто-напросто печенье. А потом обрадовалась.

Печенье!

Взяв одну из верхних упаковок, она надорвала её зубами, достала круглый хлебец с белой прослойкой внутри и откусила.

В ящик посыпались крошки.

После суток на голодном пайке, печенье показалось Маше самым вкусным, что она пробовала в жизни. Кроме котлет и киселя тёти Глаши, конечно.

Съев несколько галет из сухого солдатского рациона — ибо наткнулась Маша на армейский сухпаёк — девочка тут же захотела пить.

Здраво рассудив, что раз в одном ящике обнаружилась еда, в другом запросто могут быть напитки, она принялась открывать их один за другим.

К сожалению, никаких напитков не обнаружилось. Только ещё упаковки с галетами и чем-то твёрдым, в блестящих, словно из фольги, пакетах.

Пить хотелось всё больше.

Скрепя сердце, Маша решила покинуть гостеприимную комнату и отправится на поиски водопровода.

Ведь были же стиральные машины, — рассудила она. — А им нужна вода, без воды они стирать не будут…

Но выглянув в коридор, она увидела в дальнем его конце толпу взрослых.

Дядьки в серых халатах, тётеньки из комнаты с детскими комбинезонами…

А впереди всех — он. Очкастый.

Маша его сразу узнала, он единственный был в костюме, и очки поблёскивали в тусклом свете лампочек, как глаза у стрекозы.

Всё это она ухватила одним взглядом, быстрым, как молния, потому что, при виде толпы, инстинкт заставил её тут же спрятаться назад и как можно аккуратнее прикрыть дверь.

А потом она побежала вглубь комнаты с ящиками.

Увидели или не увидели?.. — билось в голове.

Почему-то она даже не сомневалась: ищут именно её, Машу. Тётка с чёрными глазами наябедничала, и вот теперь Очкастый будет шарить везде, пока её не найдёт.

Честно говоря, Маша успела о нём забыть.

Ведь после того, как он заманил её в машину, больше они не виделись.

Маша даже решила, что Очкастый — что-то вроде злого клоуна, который заманивает детей в цирковой шатёр, в котором поджидают…поджидают… другие злые клоуны. Потому что, в общем и целом, цирк Маше нравился.

Кроме клоунов. В них было что-то ненастоящее.

Убежав в дальний конец, Маша принялась горстями доставать из ящика блестящие упаковки. И уже хотела юркнуть на их место, но посмотрела на пол…

Вылезла из ящика, открыла крышку соседнего и принялась запихивать в него упаковки.

Те утрамбовывались плохо: блестящие пакеты были надуты воздухом, и крышка ящика никак не хотела защелкиваться.

Тогда Маша принялась распихивать рационы МЕЖДУ ящиками — заталкивая их куда попало, за батарею отопления, в любую щель — лишь бы не видно.

Ручка на двери начала поворачиваться, когда Маша устроилась в ящике и накрыла себя крышкой.

Если они увидят, что защёлки не заперты — хана мне, — подумала она и зажмурилась.

Исчезнуть, — напряженно думала Маша. — Стать невидимой. Заглушить свои биоволны…

Она представила, как становится такой же маленькой блестящей упаковкой с чем-то твёрдым внутри. Как погружается в кучу точно таких же, неотличимых друг от друга упаковок, как становится одной из них…

По проходу вдоль ящиков кто-то шел.

Шаги звучали глухо, шаркающе, и Маша с холодеющим сердцем узнала того, что был на лестнице…

Она сразу решила, что это сам Очкастый. Если вспомнить, ведь он приволакивал ногу! Она заметила это ещё в школе, в его первый приезд.

Точно он. Вот сейчас он заметит, что защёлки не заперты и сорвёт крышку.

А потом как закричит: — Ага! Попалась!..

Зажмурившись, затаив дыхание, Маша притворялась блестящей упаковкой. Хотя сердце уже готово было выскочить из груди, и писать хотелось так, что если б её обнаружили, девочка испытала бы облегчение: теперь можно больше не терпеть…

Чтобы отвлечься, Маша принялась размышлять о несовместимых желаниях, которые — вот парадокс — частенько приходят вместе. Пить и писать.

Очень странная штука — человеческий организм…

Шаги зазвучали очень громко и наконец… Стихли.

Он стоит прямо напротив меня, — отчётливо, и как-то отстранённо подумала девочка.

Мгновения тянулись, как застрявшая в зубах ириска.

Вот сейчас он протянет руку, — думала Маша. — Возьмётся за край крышки…

И тут она услышала двойной сухой стук и крышка прилегла плотнее.

Он защелкнул меня! — сообразила Маша. — Он закрыл ящик на замок.

Накатила паника.

Шея под волосами вспотела, воздух сгустился и показался очень горячим.

Сразу стало понятно, что его, воздуха, в ящике не очень-то и много, и конечно же, он вот-вот закончится.

Я дерево, — лихорадочно подумала Маша. — Я куст терновника. Нет, лучше я буду сирень.

В школе они проходили, что деревья на самом деле дышат не кислородом, а углекислым газом — то есть, поглощают отходы жизнедеятельности человека.

Быть деревом, — думала Маша. Вдыхать углекислый газ, а выдыхать кислород. А потом становится человеком и вдыхать кислород, а выдыхать углекислый газ…

И почему в природе не так? Было бы очень удобно. И для экологии сплошная выгода.

Об экологии им тоже рассказывали в школе. Что её осталось довольно мало, и поэтому её надо экономить — как электричество.

Шаги удалились.

Маша про себя мудро улыбнулась: что бы она сделала на месте Очкастого? Конечно же, отошла подальше, громко топая, а потом затаилась.

Именно так поступают те, кто играет в прятки.

Надо обнадёжить добычу. Дать ложное чувство безопасности. А потом ррраз! И выскочить из-за угла.

Лучше всего в прятки играть в темноте. Когда коридоры полны теней, а под каждой кроватью прячутся монстры…

Текли минуты.

Маша заметно успокоилась, дыхание выровнялось, и она даже начала задрёмывать.

Мысли сделались ленивыми и тяжелыми. Как осьминоги в Марианской впадине — она видела про таких в мире животных.

Но почти уснув, Маша внезапно вспомнила страшную историю об одной девочке, которая вот так играла в прятки, спряталась в шкафу… А нашли её через много лет. Высохшую, как египетская мумия.

А призрак так и живёт в том шкафу, ейбогуневру, — рассказывала её лучшая подруга Юлька из детдома.

Испытав благодарность к далёкой Юльке — где-то она сейчас?.. — Маша изо всех сил ущипнула себя за руку.

Зато спать расхотелось.

Надо выбираться, — решила Маша. Она читала, что от недостатка кислорода люди засыпают. И больше не просыпаются.

Лучше пускай меня Очкастый схватит, — решила она. — Подумаешь, сбегу ещё раз.

Она упёрлась в крышку ящика спиной и уже собралась подхватить её, чтобы не грохнула…

И вспомнила.

Он же запер защелки!

Очкастый знал, что она здесь, в ящике, и просто его запер. Чтобы Маша задохнулась, чтобы она… умерла.

Паника накатила с новой силой.

Затошнило, в горле запершило от кислоты, а на языке появился противный привкус печенья.

И зачем я его ела? — думала с горечью Маша. — Могла бы сразу пойти дальше, и всё…

Думай, — приказала она себе. — Вот Мишка обязательно нашел бы выход.

Где-то за глазами, в голове, прятался ответ — почему-то Маша была в этом уверена.

Он сидит там, и только и ждёт, чтобы его поймали…

Карандаш.

Она вспомнила, как Васька, сидя за партой, бездумно смотрел на плавающий в воздухе карандаш.

Телекинез, — называли это учёные. — Способность двигать предметами на расстоянии.

Я должна открыть защёлки, — решила Маша.

Да, конечно: лучше ей удаётся двигать предметы, в которых содержится что-то живое. Но ведь… Но ведь она тоже — что-то живое! И находится как раз в этом ящике, который надо открыть.

Только вот защёлки… Они такие маленькие. Такие… Надёжные.

Маша представила защёлки во всех подробностях. Просто прямоугольники из твёрдой пластмассы.

Желтые.

По бокам — такие ушки.

Желтые защелки плотно входят в углубления на крышке, но чтобы их открыть, нужно просто надавить.

А потом подтолкнуть.

Вот так… И ещё раз… И ещё…

Она почувствовала, как вспотела. Ладони сделались влажными и снова начало тошнить.

Это всё углекислый газ, — подумала она. — Я дерево… Я сирень… Которой нужно сдвинуть с места защёлки.

Раздался тихий щелчок.

Маша напрягла спину, крышка приподнялась.

На радостях она не стала возиться со второй защелкой, а просто рывком откинула крышку.

И замерла.

Как кролик перед удавом.

— Т-ссс… — сказала, приложив палец к губам, черноглазая женщина.

Глава 12

Выехав на проспект, я взял направление за город: надо избавиться от трупов.

Не то, чтобы я знал, как это делается.

Обычно такими вещами занимался Котов… При воспоминании о майоре я ощутил острую, как лезвие ножа, тоску. По его рассудительности, здравому отношению к нашей мистике и… ну да. По его практически не ограниченным возможностям.

Теоретически я понимал: надо найти безлюдное местечко, вырыть яму… Словом, постараться придать этому безобразию хоть сколько-нибудь пристойный вид.

Ребята не виноваты, что у них нет мозгов: ящерицы вообще не блещут сообразительностью.

Но это не оправдывает и меня.

Чего уж греха таить: от моей улыбки ещё никто не умирал.

Если разобраться, это меня выбило из колеи больше всего. Неужели я так плохо выгляжу? Или… сработала репутация стригоев?

Любопытно: это где ж они так обнаглели, что люди пугаются одного их присутствия? До смерти.

Наверное, я превысил скорость.

Вырулив на объездную, я вспомнил о болоте, на котором мы в своё время проводили изыскания. Место глухое, безлюдное, на кривой козе не проедешь. В самый раз для безымянной могилы.

Когда в голове возник план, нога сама вдавила педальку в пол.

Полицейского я заметил в последний момент, тот выскочил аж на середину дороги, размахивая своим полосатым жезлом. Ещё чуть — и я бы его задавил.

Круто выкрутив руль, я свернул к обочине и остановился. В багажнике глухо бухнуло.

Вот если б всё было ровно, я бы сейчас набрал Котова, и спокойно поехал дальше.

Но за неимением горничной… — как говаривал шеф.

Я опустил стекло.

— Лейтенант Ивашов, — представился полицейский. — Документики пожалуйста.

Молоденький такой парнишка. Симпатичный. Веснушки…

Я молча протянул ему документы.

Тот отошел к морде Хама и подставил бумаги под свет фар.

Темень вокруг стояла страшная. Такой час, когда уже совсем стемнело, а фонари ещё не зажгли. Небо обложено тучами, а вы находитесь за городом, где нет ничего, даже света далёких звёзд, и только фары выхватывают желтые круги асфальта прямо перед машиной…

Чем этот лейтенант вообще думал, выбегая на проезжую часть?

Сила мундира, — решил я. — Надевая мундир, проникаешься чувством собственной исключительности.

— Что в багажнике? — парнишка вернулся к окну, но документы отдавать не спешил.

Лопата и два трупа в мешках — так и тянуло заявить, прямо в лоб. И посмотреть, что он будет делать: один, на пустой ночной трассе…

— Ничего, — сказал я вслух. — Кроме канистры с бензином.

— Откройте.

Я спрыгнул в ледяную грязь.

Парнишка-лейтенант ростом мне едва доставал до плеча, но когда я посмотрел на него сверху вниз, не стушевался.

Наоборот: глаза вспыхнули упрямством, подбородок выдвинулся, он весь подтянулся и даже чуть привстал на цыпочки.

Комплекс Наполеона. К сожалению, частенько он только мешает.

Пропустив меня вперёд, лейтенантик махнул жезлом в сторону багажника.

Мысли в голове метались, как головастики.

Что делать?..

Оглушить мальца и пристроить в канаву? До утра окочурится. Заморозки в этом году будь здоров.

Подумай, мон шер ами. Просто подумай…

Тарас умеет гипнотизировать людей, — вспомнил я. — Убеждать в том, что ему нужно.

Он предлагал научить, но я отказался. Это неправильно — влезать в головы других людей.

Но сейчас я обозвал себя твердолобым долбоклюем — и это было самое ласковое, что я мог озвучить.

Остановившись рядом с дверью багажника, я взялся за ручку.

В спину шумно дышал парнишка.

Увидев мешки, он тут же выхватит пистолет… — я прямо видел эту картину, аж кожу на спине стянуло. Зачесался старый шрам, ладони вспотели.

А потом пальцы сами собой сложились в мудру. Я сделал глубокий вдох и распахнул дверцу.

Дело в том, что я вижу сквозь собственную магию.

Поэтому для меня это было так: мы с лейтенантом стоим перед открытым багажником и пялимся на пару трупов в чёрных глянцевых мешках.

И — да. Лопату.

Но судя по всему, мудра сработала.

Парнишка посопел носом, щелчком сдвинул форменную шапку на затылок, а потом обиженно, словно его жестоко обманули, буркнул:

— Закрывайте.

И протянул документы.

Козырнув, он молча пошлёпал по грязи к своей машине, темнеющей метрах в двадцати, на обочине.

Всю остальную дорогу до болот я был предельно внимателен.

В следующий раз, когда поеду закапывать трупы, надо взять одноразовый защитный комбез, — думал я, кидая лопатой слежавшийся влажный торф вперемешку с палыми листьями.

«Всё-таки я иду в незнакомое место, в первый раз» — вспомнился диалог из любимой оперетты. — «Вот когда меня посадят во второй раз, я надену пиджак и пойду, как свой человек».

Остро пахло полынью, стоячей водой и снегом.

Кое-как почистившись — кроссовки тоже придётся выбросить, как и джинсы, вторые за сегодня… — я влез в Хам и прикоснувшись к рулю, отдёрнул руки: ладони были влажными.

С удивлением я вытаращился на сорванные мозоли. А потом меня одолел приступ нервного смеха.

Стригой ты или не стригой, а если нет привычки махать лопатой — обязательно сотрёшь руки в кровь. Вот так-то.

Мозоли быстро затянулись — правильно Антигона заставила меня подкрепиться, — и я рванул назад, в город.

Конкретного адреса я от рептилоидов не добился. Они совершенно не знали Питера, и смогли дать лишь название.

Красный бор — сказал один из них.

Насколько я знаю, это полигон утилизации токсических отходов, где-то за Колпино.

Ладно, прорвёмся.

Хороший район, — решил я, медленно курсируя по широким улицам, мимо фонтанов, небольших скверов и новостроек. — И не скажешь, что где-то недалеко токсичная свалка.

Тихо, прилично, зелено…

Народу по ночному времени почти нет.

Я и сам не знал, что здесь делаю. Метод научного тыка — не самая эффективная тактика, эдак весь город можно шерстить, вплоть до Второго пришествия.

Но логика в моих действиях всё же была: если этот «некто» взял в заложники нескольких суперов — я обязательно «услышу» ауры.

Одного-двух ещё можно пропустить, не заметить за общим психофоном. Но если их будет больше…

А их ДОЛЖНО быть больше: семья Тараса, ящерицы эти несчастные, да мало ли, кто ещё…

Со временем, ночные экскурсии выработали у меня поразительное чутьё на всё необычное.

Я мог «унюхать» призрака в пятиэтажке, набитой спящими людьми, как улей — пчёлами.

Я мог вычислить гуля в погребе, вендиго на крыше — Алекс, убедившись в безошибочности моего чутья, беззастенчиво пользовался им, как радаром для обнаружения нечисти.

И теперь я надеялся именно на эту «чуйку» — как называла её Антигона.

Медленно проезжая мимо домов — во многих окнах горел свет — я тянулся сознанием сквозь стены, обшаривая пространство. Словно слепой, который простукивает дорогу перед собой кончиком трости.

Богатый особняк, — сказали ящерицы. — Стены вокруг кирпичные, с железными пиками по верху. Кованые ворота на роликах.

Таких домов в Санкт-Петербурге — тысячи.

Не скажу, что район был чист, как слеза младенца. Тут и там я улавливал единичные вспышки ментальных сущностей, и если б находился на работе — был бы обязан, взяв саквояж с «малым набором», то есть, кольями, святой водой и солью, проверить ВСЕ точки и принять необходимые меры.

Но удостоверение, как и лицензия, канули в глубины Котовского сейфа, и хоть меня и подзуживало исполнить долг, мысли полнились некоторого злорадства: охота посмотреть, как майор станет расхлёбывать сии безобразия без нас, грешных.

Тут же получил укол совести: если кто-то пострадает, винить надо будет не Котова, а меня…

И я уже был готов забыть об отсутствии лицензии, и даже высматривал удобное местечко для парковки… Когда различил слабые, но совершенно отчётливые сигналы. Их было много.

Что значит: судьба.

Оставив Хам в «кармане» у дороги и всё-таки прихватив саквояж, я тронулся через сквер пешком, принюхиваясь и прислушиваясь, как охотничий пёс.

Саквояж оттягивал руку, и я в который раз чертыхнулся, поминая шефа тихим ласковым словом.

Именно Алекс, когда я хотел переложить инструмент в удобный современный рюкзак, упёрся рогом, прочитав мне пространную лекцию о том, как ещё в пятнадцатом веке бесстрашные эскулапы ходили по зачумлённым домам, неся в руках такие точно саквояжи…

Традиции, мон шер ами, — я уже начал привыкать, когда голос Алекса неожиданно вклинивался в мои собственные мысли. — Кем бы мы были, если б отринули древние, освященные веками традиции?

Может, современными образованными людьми? — сердито буркнул я себе под нос, отвечая на безмолвный диалог в голове.

Как ни странно, чутьё вывело меня не к особняку, который описывали оборотни, а к довольно обширному зданию, похожему на государственное учреждение или школу.

Сквер примыкал к высокому забору, по верху которого была протянута колючая проволока.

На госучреждение не похоже, — решил я, медленно обходя здание по периметру. — Скорее, тюрьма, или что-то в таком роде. Хотя… Тюрьма — это тоже госучреждение, но я не помню, чтобы в Колпино нечто похожее было.

Достав телефон, я вывел на экран карту города. Обозначил свою геопозицию…

Ага.

«Психиатрическая лечебница N8».

Я немного успокоился.

Это объясняло и высоченный забор, и колючую проволоку. Психи, ведь они разные бывают.

Я вспомнил маньяка с Васильевского острова, которого мы сначала принимали за Ырку, затем — за гуля… А оказалось, что это совершенно обычный человек. Просто со своими заскоками. И кулинарными предпочтениями.

Но несмотря ни на что, я чувствовал: фонит именно оттуда.

Вилия, — гадал я, идя вдоль забора — должны же где-то быть и ворота, верно я говорю? — А может, суккуб, инкуб или любой другой супер, способный питаться эмоциями.

А эмоции душевнобольных ничем не хуже, чем у здоровых. И главное, транслируются непрерывно, неконтролируемо. А ещё им некуда деться.

Вот и сидит там какой-нибудь паразит. Присосался, как клещ…

А впрочем, это легко проверить.

Я вновь достал сотовый и набрал госпожу Пульхерию Невермор.

Смотрительница больниц и моргов должна быть в курсе.

Взяла трубку со второго гудка. В голосе — вежливое удивление, лично мы с ней не перекинулись ни единым словом. Хотя встречаться приходилось.

Я кратко обрисовал ситуацию.

На раздумья госпоже Невермор не понадобилось ни секунды. Сразу, только услышав название, она заявила, что лечебницы под таким номером не существует. Упразднили, как устаревшую.

Здание должно быть пустым, его давно приготовили под снос.

Поблагодарив, я спрятал телефон и легко, почти не касаясь ствола, взлетел на раскидистый дуб.

Левитировать, как Тарас, я всё ещё не научился, вот и пользовался подручными средствами.

Найдя удобную развилку и не обращая внимания на капающую с листьев воду, я принялся смотреть на здание.

Лечебница, несомненно, функционировала.

В окнах горел свет. Я даже заметил на их фоне смутные тени людей — кто-то там ходил, что-то делал… Ноздри уловили странный для ночного времени запах горелой каши.

Неподалёку от моего убежища вдруг что-то металлически звякнуло.

Послышался далёкий шум покрышек, а в это время медленно и величественно открылись ворота… Я сидел в каком-то десятке метров и прекрасно всё видел.

В открытые ворота въехала машина: серый неприметный седан с включенными фарами.

На мгновение в свете фар мелькнула выложенная плиткой дорожка, по краям которой темнели жухлые кусты осенних хризантем.

Она ошиблась, — думал я, жалея, что под рукой нет мощного бинокля. Госпожа Невермор ошиблась. Видно же: лечебница исправно работает.

А впрочем…

Слишком мало ей понадобилось времени на раздумья. Пульхерия просто хотела от меня избавиться. Вот и ляпнула первое, что пришло в голову.

Прикрывала кого-то из своих. Закрыто, мол, всё. Не лезь, Сашхен, куда не просят.

Раскачавшись, я взлетел в воздух и мягко приземлился по ту сторону забора.

Просто проверю, — говорил я себе. — Поброжу вокруг, загляну в окошко…

Странно, но на территории лечебницы я суперов уже не чувствовал. Здесь был обычный ухоженный больничный сад — со скамейками, чисто подметёнными дорожками и фонарями на высоких столбах.

Фонари, правда, не горели, но что с того?..

Спокойно, почти не скрываясь, я походил по саду, обошел кругом пятиэтажное, выстроенное буквой «П» здание, заглянул в пару окон…

Для этого мне почти не пришлось напрягаться: на окнах были решетки, по ним было чертовски удобно карабкаться. К тому же, стены густо поросли плющом. И там, где не было решеток, я поднимался, цепляясь за твёрдые крепкие стебли.

На первом этаже, в ярко освещенной комнате, я увидел громадную стиральную машину, в которой что-то крутилось.

Затем была комната, набитая обыкновенными на вид вещами — одеялами, матрасами, связками тапочек…

Среди этих груд хозяйничали два человека в серых халатах — в их поведении не было ничего сверхъестественного, и ауры у них были совершенно обычные, человеческие.

Я тоже ошибся, — думал я, глядя в окно на работающих людей. — Может быть, лёжка суперов где-то рядом, неподалёку. Но на территории лечебницы никого нет.

Для очистки совести я решил вскарабкаться повыше, чтобы заглянуть в окна третьего этажа.

Железо экранирует магию. И если суперы притаились где-то там, металлические решетки могут скрывать их присутствие…

Гипотеза была так себе.

Я отчётливо слышал шедший от суперов сигнал ещё задолго до лечебницы. Я и нашел её по этому фону. Почему теперь, оказавшись внутри, я ничего не чувствую?..

Своим стригойским зрением я разглядел сквозь окно поставленные рядами кровати, белеющие подушки, тихие отблески на металлических дугах спинок и смутные, накрытые одеялами тени.

Я уже собирался подняться выше, когда уловил… Это была такая мощная, такая чёткая трансляция, словно предназначалась она лично для меня.

Словно кто-то там, за кирпичной стеной, знал, что я здесь, и послал сигнал именно мне.

Паника, страх, отчаяние, мольба о спасении…

И они принадлежали суперу.

Чужие эмоции нахлынули столь неожиданно, что я едва не выпустил из рук прутья решетки, за которую держался.

Голова наполнилась болезненным жужжанием, нога в измазанном болотной грязью кроссовке соскользнула, пальцы начали разжиматься…

И тут у меня в кармане зазвонил телефон.

Трель прорезала ночной воздух, как нож гильотины. Я дёрнулся так, словно нож опускался прямо на мою шею. Нога не удержалась на кованой завитушке, пальцы соскользнули и я полетел…

Удар о землю вышиб из меня дух.

Где-то за забором залаяла собака, её лай подхватила вторая, затем ещё одна…

Лязгнул засов, на мёрзлую траву упал желтый прямоугольник света.

— Кто здесь? — вопросил мужской голос, перекрикивая собачий лай.

Телефон в моём кармане опять зазвонил.

Дверь захлопнулась, но тут же открылась во всю ширину, в желтом прямоугольнике обозначился силуэт мужчины с ружьём, выскочил на дорожку, за ним — ещё один и ещё… Всего их было шесть. Все с оружием.

Рассредоточившись, они углубились в парк.

Телефон зазвонил ещё раз.

Мысленно чертыхаясь, я дотянулся рукой до кармана и наощупь отключил звонок.

Чёрт. Надо ставить на вибрацию.

Идиот. Дебил. Имбецил.

Тебе вообще надо запретить ночные экскурсии.

Мириам справляется лучше тебя — во всяком случае, ТАКИХ безобразных ляпов она не допускает.

Падение с третьего этажа, спиной вперёд, может оказаться болезненным даже для стригоя. И хотя у меня не было необходимости дышать, спавшиеся лёгкие причиняли нестерпимую боль. В груди поселился железный ёж, копчик словно раскрошился в труху…

Будь у меня время, я бы восстановился.

Но охранники, бросив прочёсывание, устремились на звук телефона. Двигались они мягкой кошачьей походкой, что ясно давало понять: набрали их точно не в супермаркете…

Не придумав ничего лучше, я перевернулся на живот, встал на руки и колени и пополз в сторону забора.

Трава частично скрывала моё перемещение, и если я доберусь до тех кустов…

— Эй! — окрик был резким, повелительным. — А ну, стой.

И предназначался однозначно мне.

Я не остановился.

Лёгкие горят уже не так сильно, надо просто прибавить ходу…

Выстрел грохнул в тишине, разрывая ушные перепонки, под черепом словно резко разорвали кусок брезента.

Подскочив, я уже совершенно не скрываясь припустил к забору, взял его с разбегу, не заметив колючки, оставив на ней пару клочков кожи с ладоней, и побежал дальше, напоминая самому себе слепую, хромую и безногую мышь.

К бабке не ходи, скоро здесь будет полиция, — думал я на бегу. — Что-то много в нашем городе стали стрелять.

Я благоразумно не побежал сразу к Хаму, а попетляв по скверу, рухнул в какую-то канаву на обочине.

Слоем грязи моя одежда могла поспорить с оной канавой, так что за камуфляж я не боялся.

Да и ночь кругом. Кому приспичит шариться по придорожным кушарям?

Погони за мной не было.

Оно и понятно: обязанность охраны — защищать вверенный их заботам периметр, остальное — дело полиции.

Вопрос в другом: почему сразу принялись стрелять?.. Не пугать, не грозить, а бить на поражение.

Их предупредили, — догадка была не из сложных.

Лоханулся я, когда позвонил Пульхерии. Наверняка это она предупредила охранников…

Хорошо, хоть в спину не пальнул, — философски размышлял я, лёжа в придорожной канаве и постепенно приходя в себя. — Антигона изругалась бы вся, выковыривая из меня дробь.

И тут я вспомнил про звонок телефона.

Чёрт.

Главное, труба бы осталась цела…

Экран треснул, а так вроде всё в порядке.

Но увидев высветившийся номер, я усмехнулся: наш особняк. Звонил, вестимо, Алекс.

Набирая номер, я так и слышал его раздраженный до последней степени голос:

— Ну где ты шляешься, мон шер ами?..

После нескольких гудков трубку сняла Антигона.

— Сашхен, — голос у неё был спокойным, как замороженный нож. — Шеф пропал.

Глава 13

До меня не сразу дошел смысл того, что сказала Антигона.

Поднялось раздражение. Я тут скачу, как Тарзан, а она мне голову морочит.

— Ну и что? Может, у него дела. В первый раз что-ли? Как уехал, так и вернётся.

Наверное, взял такси, хоть он этого и не любит. Хам-то стоит тут, в сквере неподалёку.

— Не уехал, — наверное, она понимала моё состояние, и потому говорила медленно, как с ребёнком. — Он пошел за дом, к той будочке… И всё. Не вернулся.

— Так может, он всё ещё там? — я уже понимал, что случилась катастрофа. Но не хотел в неё верить, не хотел признавать, что был дурак, когда бросил шефа одного.

— Засов на месте, — сердито буркнула Антигона. — И замок тоже. Он не мог остаться внутри, заперев дверь снаружи.

— Я скоро буду.

Бросив сотку в карман, я выбрался из канавы и побежал.

Шеф НИКОГДА не ушел бы, не предупредив Антигону.

Что-то случилось.

Я вспомнил, как на меня напали оборотни-ящеры. В собственном саду! Это было сегодня, всего несколько часов назад.

Возможно, кто-то следил за домом, и убедившись, что попытка не удалась, отправил следующую банду.

Перед глазами встала картина: Алекс беззаботно идёт по тропинке к погребу, а из кустов выскакивают люди в чёрном, напяливают ему на голову мешок и тащат к машине за калиткой…

Пришлось как следует тряхнуть головой, чтобы избавиться от глупостей.

Алекс — не институтка. Даже без лицензии и корочек он остаётся дознавателем класса «Архангел». Его нельзя запихать в мешок и бросить в багажник. Витаминов не хватит.

От сердца немного отлегло.

В конце концов, на месте его не убили.

Значит, шеф нужен живым.

Уже почти добравшись до Хама и нашаривая в кармане куртки ключи, я вдруг похолодел: саквояж.

Я совсем о нём забыл.

Где я его видел в последний раз?..

Ну конечно.

Перед тем, как влезть на дерево, я спрятал саквояж в орешнике, а потом просто забыл.

Вернуться?.. Шеф голову оторвёт, если я его потеряю.

Но…

Ладно, хрен с ним.

Спрятал я его хорошо, разве что, собака отыщет — по запаху… Но ничего привлекательного для собак в нём нет, так что, будем надеяться на удачу.

Думая о саквояже, я замедлил шаги, и только поэтому меня не застали совсем уж врасплох.

Если б я подлетел к Хаму с разбегу — всё было бы кончено. Но притормозив, я уловил какие-то вибрации, чужой, враждебно настроенный разум… И успел остановиться.

В дверцу Хама, один за другим, вошли три серебряных кола.

Прошили металлический лист как раз на уровне моей груди — если б я в этот момент полез ключом в замочную скважину…

Алекс не доверял автосигнализациям. У нас её не было.

Упав на землю, я перекатился под колесо. Ещё раз вспомнил саквояж и чертыхнулся. В нём осталось всё, что могло сойти за оружие.

В шину тут же вонзились ещё три кола. Покрышка засвистела.

Ёрш твою медь!

Кто-то на тебя охотится, мон шер ами. Кто-то охотится именно на ТЕБЯ.

Я разозлился.

Быть дичью я не люблю. Не любил, будучи живым, и не люблю сейчас — некоторые привычки не меняются даже после смерти.

И кто бы это ни был, ему не поздоровится.

Челюсть заломило: клыки принялись удлиняться, остальные зубы тоже укрупнились, сделались острей. Зрение резко помутилось, но сразу обрело предельную чёткость. Ноздри раздулись.

Все чувства обострились, и я внезапно услышал, как высоко в небе парит дрон…

Вот как они меня выследили.

Протянув руку, я вынул кол из покрышки и отправил его туда, где почувствовал горячее бьющееся сердце.

Бросал рукой, без всякого арбалета, но услышав приглушенный стон, удовлетворённо кивнул. И потянулся за следующим колом.

Я не замечал ожогов на пальцах. Не боялся за Хам: в шинах — быстроотвердевающий гель, он закупорит проколы.

Хочу сразу прояснить: убивать я никого не собирался. Просто хотел прекратить безобразие.

Второй кол тоже попал в цель: ещё один крик боли доставил мне несказанное наслаждение.

Третий кол бросать не стал: чувствовал, что их всего двое…

Поднявшись, я просто пошел на запах крови.

Они прятались за старым, в три обхвата, дубом. Мужики лет под сорок, в новеньком камуфляже, в разгрузочных жилетах, увешанных «тактическими» прибабахами так, что едва могли двигаться.

Ножи, слезоточивые гранаты, запасные магазины, пушки, стреляющие стальными сетями, электрошокеры, баллончики с чесночной эссенцией и капсулы с нитратом серебра…

Я усмехнулся. Если б они догадались выстрелить такой капсулой, сейчас бы уже выдёргивали клыки у меня изо рта. Клещи, кстати, тоже имели место быть.

Я об этом слышал.

Есть охотники, из людей. Из поколения в поколение в их семьях передаются знания о нас, сверхъестественных существах. Знания, и способы нас убивать.

Один из них — вырвать стригою клыки. И тогда он истечёт кровью, которую не сможет остановить.

А клыки можно продать в супернете, за них всегда дают хорошую цену.

Арбалеты валялись рядом, каждый был заряжен ещё тройкой серебряных колов.

Не бедные ребята, — мельком отметил я. — Скупили, наверное, половину всего, что предлагал супернет для борьбы с нежитью…

Мужики сидели рядом с арбалетами, каждый держался за бедро, штанины набухли кровью. Один уже успел вытащить брошенный мною кол и даже перетянуть ногу ремнём — всё ещё держал его длинный конец зубами.

Второй только тоненько стонал, лелея повреждённую ногу с торчащей из бедра железякой.

Увидев меня, оба замерли, а потом начали отползать… Да только за спинами у них было дерево.

Я хотел широко улыбнуться, но вспомнил помершего от страха оборотня и не стал.

Вдруг, у этих тоже отсутствует чувство юмора?

За то, что у мужиков нет никаких супер-способностей, говорила их кровь. Мне даже не надо было пробовать её на вкус — запах выдавал их с головой, как общий анализ.

У правого понижен гемоглобин и барахлят надпочечники, у левого холецистит четвёртой степени и уже недалеко до цирроза…

От обоих и сейчас несло сивухой, отправляясь «на дело», мужички изрядно накатили. Видать, для храбрости.

А ведь это меня и спасло, — сообразил я, вспомнив, насколько кучно колы входили в дверь Хама. — Если б не алкоголь, лежать бы мне с развороченными рёбрами.

— Кто вас послал? — вопросы надо задавать быстро, пока они не опомнились.

— Да пошел ты.

— У меня очень мало времени, — предупредил я. — Так что, если вы не дадите исчерпывающих ответов на мои вопросы, я вас просто выпью, досуха. А трупы брошу прямо здесь — в назидание остальным.

Тот, что затягивал ремень на бедре, выплюнул его кончик и вывалил на меня ворох непотребных ругательств.

Ну что ж. Иногда наглядный пример действует лучше любых угроз… Главное, помнить: я хочу только напугать…

Схватив мужика, я вздёрнул его в воздух, как тряпичную куклу, и обнажил клыки.

Второй закричал и вновь попытался закопаться в дерево.

Зато тот, которого я держал, оказался куда крепче. Пока я примеривался, как бы преподать ему урок, но при этом не порвать насмерть, он успел достать из разгрузки нож и воткнул его мне в глаз.

То, что я испытал, даже болью было назвать нельзя.

Это была просто вспышка света, но такой мощности, что я был уверен: череп взорвался и на землю уже падают горящие ошмётки моего мозга.

Я его выпустил. Конечно же, я его выпустил! Руки разжались сами собой, а в развороченной голове билась одна мысль: СЕРЕБРО.

Лезвие ножа было серебряным.

Как я не сдох на месте — сам не знаю. Потом уже, анализируя события, я понял: спасла метка.

Это Алекс поделился своей силой. Почуял, что я умираю, и вбухал в нашу связь всё, что у него было.

— Ходу! — заорал тот, что всадил в меня нож, затем подхватил напарника и они, подпирая друг друга, похромали прочь.

Мне было всё равно: упав на колени, я свернулся в три погибели, прижимая ладони к глазу. Между пальцев текла кровь, ожога я не чувствовал — просто вся голова горела так, словно её окунули в чан с расплавленным серебром.

Дыши, кадет. Просто дыши…

Зачем?.. — хотел заорать я. — Мне не нужен воздух!

Но я послушался. Авторитет шефа был столь велик, что я послушался даже в такой ситуации.

Вдохнул сквозь плотно стиснутые зубы, выдохнул, опять вдохнул…

Почувствовал, как судорожно сжатые мышцы понемногу отпускает и выпрямился.

Где-то у меня есть чистый платок, — мысль была словно чужая, она звучала так, словно исходила извне головы. Я даже огляделся — здоровым глазом — и никого не увидел.

Рука сама потянулась к внутреннему карману… Осторожно, чтобы не испачкать, извлекла платок и прижала к глазу рядом с лезвием.

Больше всего меня пугала вот какая картина: я извлекаю из раны серебряный нож, а глазное яблоко остаётся наколотым на лезвие, как маринованная луковка.

Разобрал нервный смех.

Антигона всегда говорила, что моё чувство юмора надо использовать, как биологическое оружие. Вгоняет в депрессию не хуже ночных кошмаров.

Прижав платок к глазной впадине поплотнее, я медленно потащил лезвие.

Господи, господи, ГОСПОДИ…

Ну, вот и всё. Глаз остался на месте, крови не так уж и много, нет, честно, ведь эта белёсая жидкость — это вовсе не кровь…

Они могут вернуться, поручик. Или ещё лучше: расстрелять тебя, беспомощного, издалека.

Единственное, почему они это до сих пор не сделали — непроходимая тупость и отсутствие малейших признаков профессионализма, — возражал я шефу, на ощупь ковыляя к Хаму.

Они думают, что накупив «тактических» штучек, тут же превратятся в боевиков. Отряд класса «Альфа», — нащупав замок, я вставил в него ключ и повернул. Замок щелкнул.

Но он воткнул нож тебе в глаз, мон шер ами.

Также наощупь я забрался на сиденье и завёл двигатель.

Да, яйца у этого мужика есть, с этим не поспоришь. Не потерял присутствия духа даже тогда, когда мои зубы готовы были вонзиться в его шею…

Я непроизвольно облизнулся. И сразу почувствовал дикое, беспросветное чувство вины.

Правильно он мне врезал. Молодец. С нами, кровососами, только так и надо. Иначе обнаглеем, начнём путать берега…

Двигатель Хама ревел, всё повышая обороты, и я сообразил, что давлю педальку в пол, не сняв машину с ручника и не переключив передачу.

Видел я хреново.

Рулить одной рукой и одновременно переключать передачи — коробка у нашего Хама механическая, — было нереально. Но я всё боялся отнять руку, прижимающую платок, от глаза…

Боль не утихала. Я счёл это добрым знаком: мёртвое болеть не может, а значит, глаз у меня живой, и рано или поздно восстановится.

В то, что этого не случиться — не верилось. Не хотелось верить.

Медленно, как беременный бегемот, Хам наконец сдвинулся с места и зашуршал вдоль обочины. Крен на правый бок едва ощущался — покрышка затянулась, и только глухие толчки — бу-бух, бу-бух, — напоминали о том, что надо будет сменить её при первой возможности.

Меня никто не преследовал.

Плохо.

Или они совсем дилетанты, и решили, что я испугался.

Или они и так прекрасно знают, куда я еду, и сюрприз будет ждать меня дома.

Дрон, — вспомнил я совершенно забытую в потасовке деталь.

Они просто запустили надо мной дрон, и куда бы я не поехал… А и пёс с ними. Летать я всё равно не умею.

Усилием воли оторвав руку с платком от глаза, я переключил передачу и полез в карман за телефоном.

Домашний номер был в быстром наборе.

— Антигона, — бросил я в трубку, как только соединение установилось.

— Ты обещал приехать! — закричала она. — Ты обещал…

— Заткнись, — рявкнул я грубо. Антигона замолчала. Никогда я не позволял себе повышать на неё голос. Никогда не говорил в таком тоне. — Уходи из особняка, сейчас же. Найди такое место, о котором не знаю даже я, и спрячься. Позвони девчонкам: пусть сделают то же самое. Не вместе. Каждая по отдельности.

— Но…

— Я поехал за шефом.

Я отключился. Так она вернее выполнит приказ. Потом, конечно, мне крепко влетит, но это потом. И я даже порадуюсь, получая нагоняй от живой и невредимой Антигоны.

Оборотни в погребе, — мысль пришла, как вспышка.

Я уже собирался набрать Антигону и попросить выпустить незадачливых рептилоидов, но передумал.

В будочку без ключей не попасть — дверь там толстая, окладистая. Так что, внутри ребята в большей безопасности, чем снаружи…

Я вернусь домой, — пообещал я себе.

До восхода солнца.

Как только найду шефа.

Половина лица ощущалась, словно на ней нашлёпка из грязи. Грязь присохла, покрылась корочкой и чертовски мешала, но сейчас с этим этим ничего не поделать.

Главное, чтобы меня вновь не остановила полиция, — думал я, выруливая на широкий проспект, который вёл, как я надеялся, к центру города.

Куда ехать — я не представлял.

Конечно же, разумнее всего было вернуться в особняк и уже оттуда «взять след».

Но я чувствовал: времени нет. Надо искать Алекса прямо сейчас, пока ещё не поздно.

Метка.

Когда я получил метку Лавея, в мой живот словно вонзили рыболовный крючок, и потихоньку наматывали леску на катушку.

Сейчас ничего такого не было — вероятно, потому что условно, СОВЕРШЕННО умозрительно, для Алекса я был Мастером.

Мне хотелось думать, что наша с ним связь совсем другого свойства, чем была у меня с чёрным колдуном.

Заряд у этой связи положительный. Поэтому неприятных ощущений нет.

Я изо всех сил попытался настроиться на Алекса.

Ведя неповоротливый Хам одной рукой, ничего не видя и не ощущая половиной лица, это казалось практически невозможным.

Но мы с шефом постоянно делаем то, что я считаю невозможным, — я усмехнулся здоровым уголком рта.

Что я чувствовал, когда он был рядом?

Даже припоминать не пришлось — чувство возникло само.

Его не описать словами, любое из них окажется слишком бледным и фальшивым, искусственным.

Шампанское, дым вишнёвого табака, его походка, его белоснежная рубашка, и бакенбарды, и его голос…

И я сосредоточился на этих воспоминаниях, нарастил их, укрепил и расширил, а потом попытался определить направление.

В первый миг показалось, что Алекс у меня за спиной — прямо на заднем сиденье Хама.

Я даже оглянулся — и конечно же, там никого не было.

Зато, бросив невольный взгляд в заднее окошко, я заметил огни… За мной?

Взгляд на часы показал: половина третьего утра. На проспекте не так много машин, и если вот сейчас фары свернут туда же, куда и я…

Свернули.

Твою дивизию.

Притормозив, я решил подождать, что будет дальше.

Фары не приближались — сохраняли дистанцию, но и не исчезали. Тащились с той же скоростью.

Ну и пёс с ними, — решил я, в который раз за этот длинный и хлопотный вечер, и рванул коробку передач.

Надоело. Надоело прятаться, разводить церемонии. Я — стригой, Владыка. Я могу позволить себе делать всё, что захочу.

И чего же ты на самом деле хочешь, мон шер ами?

Спокойный, с ноткой сарказма голос шефа отрезвил. И тогда я сложил мудру, и послал её назад, к желтым фарам.

Мудра прошла сквозь них, словно сквозь пустоту, и… Нет, машина не перевернулась в воздухе, эффектно задрав все четыре колеса. И не взорвалась.

Просто остановилась.

Я представил, как водитель терзает стартер, как он, чертыхаясь, жмёт педаль газа и улыбнулся.

Чем ближе я был к Алексу, тем становился сильнее — я это понял только сейчас.

Надежда вспыхнула с новой силой: он жив. Он дождётся.

Надежда — пустое чувство, — вспомнил я слова отца Прохора.

Кишки скрутились узлом, на язык хлынула кислая горечь. Только не хватало, чтоб меня вырвало…

На всякий случай я открыл окно, в лицо ударила свежаяи холодная ладонь ветра.

Пахнуло снегом, солью, на фоне тёмно-серого неба я различил высокий шпиль и понял, что нахожусь в районе Адмиралтейства.

Ночью пробок нет. Можно вообще не останавливаться — даже на светофорах.

И я поднажал.

Двигатель Хама натужно взревел, машину бросило вперёд, и внезапно, но очень отчётливо я ощутил, что шеф где-то рядом.

Этого района я совсем не знал, даже на ночной экскурсии здесь не был ни разу.

Пятиэтажки сменились особняками в собственных садиках, улица сузилась, из-за заборов свешивались голые ветки плодовых деревьев… На миг показалось, что вот сейчас я поверну — и там будет наш особняк, а в нём — Алекс и Антигона, оба живые и невредимые, и всё будет хорошо…

Я моргнул.

Сколько по всему Питеру таких тихих райончиков, которых не коснулись ни перестройка, ни более поздние лихие времена?

Не важно. Где-то здесь обретается Алекс. И чёрт меня побери, если я его не отыщу.

Вот. Черепичная крыша, высокий забор, железные ворота.

Все мои чувства утверждали, что шеф там, внутри.

Я проехал мимо.

Свернул один раз, другой, выехал на соседнюю улицу, проехал и её, и только потом загнал Хам в узкий переулок и выключил двигатель.

Меня никто не преследовал.

Но береженного и Господь бережет.

Заперев машину, я двинулся обратно к особняку.

Сколько раз мне приходилось вот так перепрыгивать через забор, в поисках притаившегося в угольном сарае гуля, прячущейся среди картошки в погребе стригги, затаившегося в саду, среди веток терновника, мстительного духа?..

Со временем выработалась даже особая техника.

Отыскать тихий неприметный для посторонних глаз угол. Быстро перемахнуть через забор — собаки обычно меня боялись, и благоразумно не подавали голоса.

И только кошки, если попадались на пути, смотрели надменно и неприязненно, чуя конкурента.

Подпрыгнув, я ухватился за основания пик, подтянулся, перебросил ногу, другую, спрыгнул во двор… Накатило дежа-вю. Сегодня я уже всё это проделывал.

Главное, чтобы никто не начал стрелять, — мелькнула мысль. — Район тихий, люди спят. Будет неудобно.

Пригибаясь, я подбежал к окну и заглянул внутрь.

От зрелища, которое предстало моим глазам, скулы свело дикой судорогой.

Во рту появился привкус крови: я прикусил язык.

В глазах потемнело, и стоило огромного труда удержаться, чтобы не разбить стекло кулаком.

Как же так?.. — думал я.

Почему?..

В гостиной были люди.

Гиллель, отец Прохор, Тарас со своим другом мастифом, Мириам… И конечно же, Алекс.

Свободно сидя за столом, откинув руку с зажатой в пальцах рюмкой, он заразительно смеялся.

Глава 14

Черноглазая беспокоилась зря: загипнотизированная её взглядом, Маша не могла дышать — не то, что говорить или двигаться.

Так и заколдобилась, под наполовину сдвинутой крышкой.

— Вылезай, — предложила тётенька. — Не бойся.

Но Маша только моргала, инстинктивно придерживая крышку одной рукой. Перед глазами стояло видение тёткиных зубов: были они острые, как у Рамзеса, и почти такие же большие.

Бабушка, бабушка, почему у тебя такие большие зубки?

Девочка из сказки, хотя и тёзка, никогда Маше не нравилась: глупая она какая-то.

Детская мудрость гласит: видишь что-то опасное — беги. Не надо стоять и хлопать ушами, словно тебе три года.

Но сейчас, в этот самый момент, Маша поняла: бывает такой страх, от которого не убежишь. Просто не сможешь.

И что тогда остаётся?..

Осторожно, чтобы не загремела, Маша опустила крышку ящика на пол, и выпрямляясь, ПРЫГНУЛА на тётку, выставив вперёд обе руки.

Толкнула её в грудь, тётка не удержала равновесие и упала, а Маша, взяв ноги в руки, легко побежала к двери.

МОГЛА БЫ побежать.

Если бы тётка вела себя так, как хотелось Маше.

Но вместо этого черноглазая перехватила Машины запястья, дёрнула вниз и на себя, и крепко обхватила девочку поперёк туловища.

Из Машиного горла вырвался тонкий всхлип.

— Тихо, тихо… — перехватив поудобней, тётка принялась укачивать Машу, как куклу. — Ничего не бойся, — шептала она девочке в ухо. — Я тебя не обижу… Не бойся.

И неожиданно Маша поняла: тётенька хорошая.

Ведь она ТОЖЕ сидела на кровати, с другими тётеньками, и на ней не было серого рабочего халата, а был почти такой же комбинезон, как и на Маше.

Её тоже заманили, — решила девочка. — Она такая же пленница в этом дурацком интернате.

О том, что взрослые могут жить в интернатах, она никогда не слышала. Но мало ли…

Однако в том, что это черноглазая сдала её Очкастому, Маша уже сомневалась.

Как только девочка перестала брыкаться и расслабилась, черноглазая поставила её на пол, и только слегка придерживала за плечи.

Казалось, от её рук в Машу перетекает спокойствие. Ладони были очень тёплыми, почти горячими, и совсем не давили, а скорее, поддерживали.

— Ты кто? — раз мы обе пленницы, то можно и на «ты», без церемоний, — решила Маша.

Вблизи черноглазая была не такая уж и старая, без морщин и всего такого. Уж наверняка моложе её тётки, потому что та носила очки, а черноглазая — нет.

— Я Роза, — ответила девушка. — А тебя как зовут?

Да чтоб вас всех, — Маша мысленно выругалась.

И ни капельки не стыдно. Потому что это было ругательство в общем. Без нехороших слов.

У всех. Буквально у ВСЕХ были красивые интересные имена.

— Эсмеральда, — представилась девочка. И посмотрела на черноглазую с вызовом: пусть только попробует не поверить. Но та лишь кивнула и сказала:

— Рада познакомиться, Эсмеральда. И раз уж мы теперь подружки, может, расскажешь, что здесь делаешь?

— И когда это мы стали подружками? — Маша подозрительно сморщила нос.

Чтобы стать подружками, нужно много всякого: обменяться браслетиками из бусин, принести клятву на мизинчиках…

Черноглазая улыбнулась.

— Не доверяешь, — кивнула она. — Молодец. Продолжай в том же духе. Но знаешь, что? — она присела на соседний ящик, чтобы Маше не приходилось задирать голову. — На этот раз можно сделать исключение. Потому что я хочу тебе помочь.

Маша недоверчиво пожала плечиками.

Взрослые всегда так: я хочу тебе помочь, я действую в твоих интересах, я хочу, как лучше… А потом заставляют мыть шею и подстригать ногти. А ещё есть капусту. Варёную.

— Тогда давай так, — колебания девочки черноглазая поняла абсолютно верно. — Заключим с тобой союз. Я помогу тебе, а ты — мне.

Маша фыркнула.

— И чем это я могу тебе помочь?

Никогда взрослые не просят помощи у детей. Не мешай. Не путайся под ногами. Не мельтеши. Закрой рот…

А «помощь» в их понимании выглядит так: заправь кровать, убери комнату и вынеси мусор. Разве ж это помощь?

— Ты можешь выбраться отсюда, — сказала Роза. В глазах её вспыхнули искры, на миг они сделались желтыми, как пламя свечи. — И найти моего жениха.

— Ты хочешь, чтобы он пришел и спас тебя? — у Маши тоже загорелись глаза.

Вот это она понимает: сюжет настоящей сказки…

Розочка грустно усмехнулась.

— Я хочу, чтобы он бежал из города, как можно дальше. Скажи ему: уходи немедленно. Скажи: забудь обо мне, спрячься, и главное, скажи так: я хочу, чтобы ты жил. Поняла?

От её голоса у Маши на глазах навернулись слёзы.

Никакими сказками здесь и не пахло. Роза и правда хотела, чтобы её жених бежал.

— Но… Кто же тогда тебя спасёт? — спросила она срывающимся голосом.

Черноглазая, уловив, что Маша сейчас заплачет, протянула руки и прижала девочку к себе.

Погладила по спине, по голове… А потом тихо сказала:

— Меня уже никто не спасёт. Но ты выберешься отсюда. Я тебе обещаю.

Маша её оттолкнула.

— Ты глупая! — почти закричала она. — Ты такая же, как все взрослые! Жених должен тебя СПАСТИ. Это все знают, во всех книжках так написано. И в кино. А если он послушается и сбежит, то… всё это не правда. А это несправедливо, да-да-да.

Роза улыбнулась.

Правда, от её улыбки Маше ещё больше захотелось плакать, но вместо этого она сжала кулаки и разозлилась.

Москва слезам не верит. А плакс в детдоме не любили, потому что все они сладкоежки и ябеды.

Нет, конфеты — это дело хорошее, кто бы спорил. Главное, не плакать и не ябедничать на тех, кто пролез ночью в кухню и распотрошил новогодние подарки, которые приготовила тётя Глаша… А чего? Их же всё равно подарили бы. Так какая разница, если на неделю раньше?

— Давай так, — предложила черноглазая, смахнув — как ей казалось, незаметно — слезу. — Ты сбежишь. А дальше — по обстоятельствам. Хорошо?

Маша вздохнула.

— Не могу, — покачав головой, она села на ящик рядом с Розочкой. — Мне надо спасти друга. Я для этого сюда и пришла. И без Мишки не уйду.

— Что? — казалось, девушка поражена до глубины души. — Ты что же, явилась сюда добровольно?..

— Ну… не совсем, — покаялась Маша.

В общем и целом, она была девочкой честной. И врала, только если надо было выкрутиться из опасной ситуации. Или чтобы было интересней.

Сидя на ящике и жуя сухпаёк, Маша всё рассказала Розочке. Та внимательно слушала.

И тоже жевала. Так, словно не ела уже несколько дней — на самом деле, так оно и было.

Платон Фёдорович не считал нужным заботиться о взрослых пленниках. Для него они были неинтересны: отработанный материал. Взрослая психика была недостаточно гибкой для тех экспериментов, что он запланировал на будущее — светлое, полное славы и уважения коллег.

А ещё он слышал, как Тот человек говорил: заложников всё равно придётся пустить в расход.

Платон Фёдорович не был злым человеком. Напротив, мнил себя очень добрым, просвещенным и вообще большим гуманистом.

И в связи с этим считал, что тихая смерть от голода — гораздо лучше, чем то, что напоследок запланировал для пленников его хозяин.

— Так что, сама понимаешь: Мишка без меня пропадёт, — договорив, вздохнула Маша. — Ему шоколадки нужны, каждый день. Болезнь такая. Иначе загнётся.

— Нет такой болезни, чтоб шоколад есть, — не задумываясь, возразила Розочка. И бросила в рот ещё горсточку сухого супа. Заварить его было нечем, поэтому она ела суп, как в детстве кисель: просто откусывая от пачки.

— А вот и есть, — горячилась Маша. Она забыла, как называл свою болезнь Мишка, и поэтому нервничала. — Сахарное голодание, вот! Я не могу его здесь бросить.

Розочка тяжело вздохнула.

— Ты очень смелая девочка, Эсмеральда. Я бы так не смогла.

— Ну, — Маша потупилась. — На самом деле, я же не знала, что тут будет. А вообще я очень боюсь.

— Тебе всё равно надо бежать, — с нажимом повторила Розочка.

— Но Мишка…

— Ты просто не понимаешь! — она так взмахнула рукой, что часть порошкового супа рассыпалась вокруг. — Они же… Это же звери!

— Но-но, — Маша стряхнула с колен крошки. — Звери очень даже хорошие. Я с ними дружу.

— Ты права, извини, — Розочка отложила пакетик с супом и поискала за ящиком другую упаковку — с галетой. С трудом сглотнула — в горле пересохло, но воды не было. — Я хотела сказать, что здесь заправляет очень злой человек. Понимаешь? Он делает из детей кукол, а потом играет ими.

— Понятно, — со знанием дела кивнула Маша. — Как Карабас-Барабас. Но ты не бойся, — она похлопала Розочку по руке. — Карабасу-Барабасу в конце так наподдали, что только пятки сверкали. И у нас так будет. Да-да-да, широко известный факт: когда дети сражаются против злых взрослых, ВСЕГДА побеждают дети. Буратино ведь победил. И Гарри Поттер, — и она победно посмотрела на черноглазую.

Последний аргумент Маша считала абсолютно несокрушимым.

Розочка посмотрела на Машу с каким-то непонятным выражением. А потом покачала головой и тяжело вздохнула.

— Сколько тебе лет? — вдруг спросила она.

— Почти девять, — гордо ответила Маша. — А тебе?

— Почти двадцать, — грустно ответила Розочка.

Конечно, такая древность, — грустно вздохнула Маша. — А-теро-склероз сосудов, — она читала об этом в одной книжке. — Старческий маразм. Элементарных вещей не понимает.

— Ладно, мне пора, — Маша нехотя встала с ящика. Хорошо было сидеть вот так, грызть печеньки и болтать на всякие-разные темы. Но где-то там Мишка. И он ждёт свою шоколадку.

Кстати, об этом…

Наклонившись, Маша пошарила в упаковках, которые распихала вокруг, освобождая ящик. Отыскала несколько штук, в которых угадывались характерные тёмные плитки и сунула за пазуху комбинезона: карманов в том не предусматривалось.

— То есть, ты меня не послушаешь, — уточнила Розочка.

На миг Маше показалось, что черноглазая сейчас как схватит её, как выкинет в окно…

— Дай мне один день, — очень по взрослому, спокойно попросила Маша. — Понимаешь, мы в ответе за тех, кого приручили.

— Ещё одно высказывание из сказки? — сухо улыбнувшись, спросила Розочка.

— Из САМОЙ ЛУЧШЕЙ сказки, — строго поправила Маша.

Именно Маленький Принц научил Машу разговаривать с животными. Она просто попробовала — и получилось. Главное, знать, что это возможно.

— Один день, — покорно согласилась Розочка. А потом опустилась перед Машей на корточки и прижала её к себе. — Помни, — сказала она. — Тебя ни в коем случае не должны поймать. Они НЕ ДОЛЖНЫ узнать, что ты не поддаёшься.

— Не поддаюсь чему? — Маше было неудобно, Розочка стиснула её слишком сильно. Но вырываться она не стала. Взрослые любят обнимашки. Они дают им чувство уверенности.

— Гипнозу, — сказала Розочка. — Тебя же водили в маленькую комнату, и сажали перед телевизором?

— Ну да, — Маша кивнула, хотя Розочка этого и не видела. — Показали какие-то круги, спирали… Мне стало скучно, и я уснула. Проснулась в общей спальне, а другие девочки просто сидят и смотрят перед собой… Совсем как в твоей комнате, — и тут Машу озарило. Схватив Розочку за плечи, она заставила ту поднять голову. — Ты такая же, как я! — закричала она.

— Тихо… — испугалась черноглазая. — Нас могут услышать. Но ты права. Я тоже очнулась среди зомби, и очень испугалась. На всякий случай я решила вести себя также, как и они… А потом всё поняла. Новенькую, которую доставили после меня, увели нормальной, а привели… — Розочка сделала пустые глаза. — Вот такой. И случилось это в комнате с теликом. Так что… Если тебя поймают, скорее всего, применят ДРУГУЮ программу — я слышала, как тип в очках об этом говорил.

— И что тогда будет? — спросила Маша.

— Думаю, будет очень плохо, — сказала Розочка и сурово сжала губы. — Ох, как хотела бы я пойти с тобой… — простонала она. — Я ведь так за тебя боюсь!

— Не бойся, — Маша погладила девушку по голове. — Тебе со мной нельзя, потому что ты взрослая. А я вернусь. И обязательно тебя спасу.

Неожиданно из глаз Розочки полились слёзы. Маша не сразу поняла, что девушка плачет — ведь выражение лица у той совсем не изменилось.

— Ты настоящий друг, Эсмеральда, — сказала Розочка.

— На самом деле, я Маша, — это само вырвалось.

Нет, честно.

— Клянусь, я никому не скажу, — сказала Розочка и протянула Маше мизинец.

Клятва на мизинчиках была священной. Если её нарушить, выпадут все волосы, даже реснички, а глаза провалятся в череп.

Маша бестрепетно протянула Розочке палец.

— А я клянусь, что спасу тебя, — сказала она. — Ты только дождись.

Они обнялись ещё раз — за пазухой у Маши громко зашуршали упаковки с шоколадом — а потом Розочка оттолкнула её, со словами:

— Беги. Пока я не передумала. Нет, стой, — Маша остановилась. — Запомни одну простую вещь, — сказала девушка. — Для взрослых чужие дети — все на одно лицо. Просто будь, как все.

Маша кивнула и пошла к двери. Осторожно потянула ручку, выглянула… Никого.

Тогда она в последний раз махнула Розочке и исчезла в коридоре. Девушка, вновь сев на ящик, подтянула колени к груди, и обхватив их руками, горько заплакала.

Просто она ещё маленькая, — думала Розочка. — Она не понимает. И поэтому не боится…

Но при мысли о том, что маленькая девочка бесстрашно отправилась спасать друга, а она, дурёха, сидит и ревёт, как рыба-белуга, Розочке стало стыдно.

Решительно вытерев слёзы, она поднялась с ящика и принялась запихивать под комбинезон упаковки с едой.

Девчонки в комнате тоже давно не ели.

Оставив Розочку, Маша испытала угрызения совести. В школе их учили, что старикам надо помогать, потому что многие вещи они уже не могут делать без посторонней помощи. А двадцать лет, как ни крути, глубокая старость.

Но она утешила себя тем, что обязательно вернётся, как только отыщет Мишку.

Сбегут втроём — так даже веселее.

А потом Маша ещё вернётся, и спасёт всех остальных.

Это будет очень круто. И все её будут уважать, а тётка разрешит допоздна не ложиться спать, и даже переведёт Машу сразу в десятый класс — что делать со всякой малышнёй девочке, которая спасла такую кучу народу?

А Очкастого в школу больше не пустят, да-да-да, Маша пойдёт к директрисе и всё ей расскажет про зомбо-ящик.

Проходя мимо очередной двери, Маша услышала, как журчит вода.

Вода!..

Она осторожно открыла дверь и заглянула внутрь. Туалет.

Ряды рукомойников с кранами, напротив — кабинки с деревянными дверками.

Маша улыбнулась.

Так и должно быть: в книжках, и даже в любимых Мишкиных компьютерных играх, герой всегда получает ништяки — когда постарается, конечно.

Она, Маша, спряталась от Очкастого, нашла Розочку — а значит, заслужила награду.

Пусть даже эта награда — не сундук с сокровищами, а туалет и холодная, пахнущая хлоркой вода.

От воды ломило зубы, но Маша всё равно пила до тех пор, пока в животе не забулькало.

А потом взяла, и умылась. И даже за ушами помыла, и шею. СЗАДИ.

Потому что она должна быть ХОРОШЕЙ. А значит, учиться на одни пятёрки и мыть за ушами.

Не насовсем, конечно.

Но в сказках почему-то побеждают только хорошие девочки — широко известный факт. Маша с такой позицией была не согласна, ведь быть хорошей всегда — скучно.

Но ненадолго, пока не закончится квест — придётся.

Иначе ничего не выйдет.

Квестом Маша решила звать про себя то, что с ней происходит — для удобства. А ещё ей было не так страшно: ведь когда проходишь квест, всегда можно перезагрузиться, если что-то пойдёт не так.

Справив свои дела, Маша заметно приободрилась: жить стало лучше, жить стало веселей. Сейчас она в два счёта отыщет Мишку, и — айда отседова к чёртовой бабушке…

Чёртова бабушка представлялась Маше очень доброй старушкой, которая постоянно печёт пирожки и кормит внуков клубничным вареньем.

Беспрепятственно поднявшись на второй этаж, она принялась заглядывать во все двери, что попадались по пути.

Сколько сейчас времени, она не знала, но солнце в Питере садилось рано, и до полной темноты осталось не так много. А обещания надо выполнять.

Ну где же ты, Мишка?.. — шептала Маша, поднимаясь по лестнице.

Что характерно: в классах, где были дети, не наблюдалось ни одного учителя.

Утром Маша не придала значения этому факту, но сейчас очень удивилась тому, что дети мирно сидели на местах и занимались, кто чем: решали задачки, жонглировали карандашами, а некоторые просто пялились перед собой в пустоту, и только губы их шевелились, словно дети про себя читали стихи.

Сроду Маша не видела, чтобы кто-то вёл себя так в классе без учителя.

Даже в новой школе, где все детишки были примерными зубрилками, стоило учителю выйти за дверь — начиналось веселье.

Переписка в чатике, игрушки, потасовки — до драк дело не доходило, а жаль…

— Ну точно, зомби, — пробормотала Маша, изумлённо оглядывая очередной класс.

— Что ты здесь делаешь?

Девочка вздрогнула. Голос был резким, и шел из-за её спины.

Ме-е-едленно Маша повернулась.

От сердца отлегло. Это была всего лишь Эльвира, старшая девочка из её комнаты.

— Ничего, — сказала Маша. — Я заблудилась.

Она постаралась придать своему лицу такое же пустое выражение, как и у других детей.

Хотела даже пустить слюну из уголка рта, но передумала: слюней вроде бы никто не пускал… Ладно, прибережем слюну на крайний случай.

— Заходи в класс и садись, — повелительно сказала Эльвира. — Сейчас к нам придёт директор и будет проверять результаты.

Результаты чего?.. — хотела спросить Маша, но вовремя прикусила язык. Здешние дети никогда ничего не спрашивают.

«Для взрослых чужие дети — все на одно лицо» — припомнила она слова Розочки.

Чужие — это те, кто плохо тебя знает, — про себя перевела Маша. — Вот тётя Глаша из детдома знала нас, как облупленных. И никогда в жизни бы не перепутала.

А вот Валентуху, библиотекаршу, запросто можно было обдурить. Все знали: чтобы получить книжку вне очереди, нужно просто сказать другое имя, и она книжку без звука даст.

Главное, не злоупотреблять.

— Иди, — Эльвира подтолкнула Машу в класс и загородила проём двери собой. — Садись на место и жди.

Пути к бегству Маша не видела: эта противная Эльвира ТОЧНО сразу побежит ябедничать. Видать, не всегда она вела себя, как зомби. Бывали и периоды просветления.

Вздохнув, Маша повернулась к классу и отыскав свободное место на предпоследней парте, села.

И только она устроилась, Эльвира посторонилась и в класс вошел Очкастый.

Глава 15

Я размахнулся, хотел разбить стекло.

И замер с поднятым кулаком: а зачем? Ему там хорошо, он веселится. Ну что я ему скажу?.. Что боялся не застать его в живых? Что дома, оставленная без защиты, Антигона сходит с ума от беспокойства?

Да с него мои обвинения — как с гуся вода. Вон, как радуется.

Перебрав таким образом множество аргументов, я решил просто уйти.

Надо набрать Антигону, успокоить и ехать домой.

Совета теперь нет, а мы с Алексом больше не дознаватели. Шеф не обязан никому докладывать, чем занимается.

Даже мне.

И вдруг я понял, что мне мешает больше всего: обида.

Они все там, а я здесь.

У них горят свечи, уютно тлеют угли в камине, в пальцах зажаты тонкие ножки хрустальных бокалов…

А я здесь.

Раненный, весь в кровище, да ещё и веду себя так глупо, что хоть на стенку лезь.

И вот ещё что: шефу вовсе не нужна моя помощь.

Это Я вбил себе в голову, что он без меня пропадёт. Но жил же он как-то те двести лет, что мы не были знакомы?..

Его тяготит наша связь. Моё присутствие. Поэтому он и сбежал — хотел побыть один, в компании старых друзей, без ненавистного стригоя.

В висках застучало, здоровый глаз заволокло тьмой.

Отвернувшись от окна, я зажмурился и беззвучно завыл.

Кто я такой без Алекса?

Просто кровосос, добыча любого, кто прихватит на охоту клещи и серебряный кол.

Ну, не будь так к себе строг, кадет. Ты тоже кое чего стоишь.

Голос в голове звучал настолько отчётливо, что я окаменел. Перестал дышать и принялся с замиранием сердца ждать: а вдруг он ещё что-нибудь скажет.

Нас разделяет только окно, — думал я. — Стекло и оконная решетка.

Шеф?.. Вы меня слышите? — я кричал изо всех сил. Только мысленно.

Сбавьте обороты, поручик. Вы меня оглушите.

Внезапно накатило такое облегчение, что я чуть не упал. Колени ослабли, по спине побежал горячий пот, сердце глухо бухнуло и провалилось в живот.

Но на губах у меня была улыбка. Глупая, как у младенца, и не менее счастливая.

Что случилось? — спросил я мысленно, но гораздо тише. Не привык ещё к такому методу общения, поэтому напрягался страшно. Аж зубы чесались. — Почему вы сбежали?

Не сейчас, кадет. Возвращайся ДОМОЙ. Позаботься о девочках.

Вот ещё. Я пришел, чтобы вытащить вас отсюда. Рассказывайте, что происходит, шеф.

Выполняй приказ! — посыл был таким чётким, что меня аж оттолкнуло. — Ты не имеешь права вмешиваться. Уходи.

И он оборвал связь.

Я это почувствовал: словно внутри моей головы кто-то выключил свет над крыльцом и захлопнул дверь.

Шеф! — я не хотел сдаваться. — Шеф!..

Я заглянул в окно: Алекс, отвернувшись, что-то увлечённо рассказывал Мириам.

Та благосклонно слушала, склонив голову, так, что волосы закрыли половину лица, тихо улыбалась и временами делала глоток шампанского.

Что-то здесь не так… — я смотрел и смотрел на них, флиртующих, и наконец меня осенило.

Во-первых, Алекс и Мириам никогда не флиртовали. И уж тем более, не стали бы этого делать на глазах у Гиллеля, отца Мириам.

И ещё: я точно знал, что Мириам не пьёт спиртного. Ничего, даже слабеньких коктейлей или вина. Обет — так она сказала.

А теперь я вижу, как моя бывшая девушка флиртует с моим шефом и во всю хлещет шампанское.

Что это не лимонад — я чувствовал.

И вообще: запахи, тепло, шедшее от камина, напряжение, которое исходило от собравшихся… Словно я ловил трансляцию по радио.

Шеф, — тихонько позвал я. — Чем я могу помочь?

Иди домой, — приоткрыли дверь, выставили собаку на крыльцо и снова закрыли.

Я сжал кулаки.

Ударить, разнести стекло, а потом… На окне железная решетка. Тот, кто строил дом, знал толк в защите от сверхъестественного.

Ну и пойду, — решил я. — Если он так хочет — уйду.

И будь, что будет.

Я чувствовал, что веду себя по детски. И в то же время — правильно.

Перебравшись через стену, я завёл Хам и вырулил на дорогу.

Я пытался изгнать из головы образ уютной гостиной. Как они там все были счастливы: и Тарас, и отец Прохор и Алекс…

Без меня.

Там был кто-то ещё, — вдруг понял я.

Было ещё одно место, пустой стул за столом. Или нет, не пустой. Я просто не видел того, кто на нём сидел — свет падал таким образом, что оставлял это место в глубокой тени.

И все остальные, так или иначе, были сориентированы к этому тёмному месту — они его боялись.

Нет, не боялись, но… Чувствовали напряжение. Опасались, одним словом.

Я перебрал в памяти всех, кого могли бояться такие люди, как Гиллель и отец Прохор. Рядом с кем держался бы настороже Тарас, кому не стал бы показывать спину мастиф… Я так и не узнал, как зовут этого рыжего кряжистого дядьку.

Нет, кроме князя Скопина-Шуйского, я ВООБЩЕ не мог представить себе никого, перед кем бы Алекс склонил голову. И не только он, все остальные тоже.

Но Великий Князь был мёртв.

Больше никого, обладающего такой силой и таким авторитетом, я вспомнить не смог.

Новая сила?..

Руки крутили баранку, нога жала педаль, а мысли неслись в голове, как и Хам по пустым улицам.

Над горизонтом уже угадывалась заря. Небо ещё не посветлело, но намёки на то, что это скоро случится, уже были.

Машин стало больше, в основном, за счёт выезжающих на маршруты автобусов.

Город просыпался, окутанный сырым промозглым туманом, запахами мёрзлого чугуна и выхлопных газов.

Удаляясь от Алекса, я всё больше чувствовал себя предателем.

Я не смог помочь.

Просто сбежал.

Как трус.

Почувствовав кровь на языке, я понял, что прокусил губу. Зло передёрнул коробку передач и вдавил педаль в пол.

* * *

Дом встретил пугающей пустотой.

На паркетном полу лежали перечёркнутые оконными рамами крест-накрест прямоугольники серого предутреннего света, воздух был сырым и гулким.

В окно офиса я посмотрел на соседский дом: второй этаж, где обитала глазастая пигалица, был тёмен и тих.

Пройдя на кухню в одних носках — не хотелось, чтобы шаги отдавались эхом в пустых комнатах — я зашел за стойку бара и включил кофе-машину.

Взял одну из чашек с полки и замер. Чашка была чистой.

Само по себе это не удивляло, но…

Я окинул кухню целиком.

Белые чашки выстроились, как на параде, гранитная стойка сверкала свежей полировкой, кофе-машина была заправлена по всем правилам.

Если б Антигона меня послушала, — подумал я. — Если б она покинула дом, как я ей приказал, то здесь был бы бардак.

Ну ладно, не бардак. Лёгкий беспорядок. Чашка в раковине с остатками кофейной гущи, стакан из-под молока, серебряная ложечка рядом с сахарницей…

Но кухня выглядела так, как обычно перед тем, как Антигона отбывала ко сну: безупречно вылизанной сверкающей и пустой.

Я рванул дверку холодильника.

Новый серебряный термос стоял на самом видном месте. Значит, фермер, поставляющий свиную кровь, у нас уже был.

Обычно он приезжает часа в четыре утра, чтобы успеть занять место на рынке.

Его всегда встречает Антигона — просто потому что меня не бывает на месте в это время.

Рука сама потянулась к термосу, отвинтила крышку и поднесла горлышко к губам.

Я выпил всё, до последней капли.

Обычно мне хватает одной чашки утром и одной — перед выходом на экскурсию.

Но сейчас, я это чувствовал, одной чашки мало.

В мозг услужливо впрыгнула мысль прогуляться до будочки и взять в доноры одного из оборотней…

Я её прогнал.

Голод — это ещё не повод превращаться в мразь.

А потом отнёс пустой термос в раковину, включил холодную воду и споласкивал его изнутри, пока жидкость из бурой не сделалась прозрачной.

Поставил термос в сушилку и только после этого пошел в спальню Антигоны.

Зубы скрипели, словно я жевал наждачку.

Паршивка. Малявка. Ничего святого. Только шефа и слушается…

Распахнув дверь, я замер на пороге.

Антигона спала, разбросав огненные волосы по подушке, едва прикрытая тонкой белоснежной простынкой, на фоне которой её кожа казалась прозрачной, как самый чудный китайский фарфор.

У меня перехватило дыхание.

Она казалась такой хрупкой, такой… беззащитной, и такой… красивой.

Никогда до этого Антигона не казалась мне красавицей. Да, у неё был свой шарм, своя прелесть — но не более.

Ни длинных, как у Мириам, ног. Ни пышной, как у Алевтины, груди. Ни томного и манящего, как у многих моих пассий, взгляда…

Но сейчас я понял: краше неё нет никого на белом свете. За её веснушки, за её оранжевую луковицу вместо причёски, я буду драться до последней капли крови.

В лицо прилетела подушка.

Она ударила с такой силой, что я грохнулся затылком о стену, чуть не упал, и так и остался стоять, на полусогнутых, оглушенный и обескураженный.

— Ты чего кидаешься? — спросил я, прикрываясь всё той же подушкой.

— Са… Сашхен? Это ты? — голос у Антигоны был растерянный.

— А кто же ещё? Восставший зомби?

— В это я верю гораздо больше.

Голос её так и сочился сарказмом.

— Издеваешься?

— В зеркало на себя посмотри.

Я пересёк комнату и посмотрел в ростовое зеркало, заменяющее дверцу шкафа.

Антигона была права.

Зомби и те обычно выглядят приличней.

Волосы, побелевшие после смерти, были всклокочены и с одной стороны запеклись от крови. Как и половина лица, где глазница представляла собой заполненную бурой коркой яму.

Рубашка, куртка — всё выглядело так, словно на меня опрокинули тазик битых яиц, приправленных кетчупом.

Всё остальное было изгваздано в земле, тут и там налипли сухие листья и прочий мусор.

— С глазом это серьёзно? — спросила из-за моей спины Антигона.

Пока я любовался собой, она успела одеться, скрутить волосы в гулю на макушке и даже умыться — веснушки на её личике сияли, как новые медные копеечки.

— Не знаю, — честно сказал я. — Боли я уже не чувствую, но…

Я поднёс пальцы к глазнице, но отдёрнул: боялся почувствовать пустоту.

— Марш в душ, — приказала Антигона. — Я пока кофе сварю.

И я почти её послушался, опомнился уже в дверях.

— Постой! Я же сказал тебе уходить. Здесь опасно! Ты могла погибнуть, пока я…

Лицо начало трескаться, в глазнице запульсировала боль, прорвала корку и пролилась кровавой слезой.

Этого ещё не хватало. Совсем расклеился, кадет. Стыдись.

Мысль была настолько неожиданной, что я вскинулся. Показалось, Алекс стоит рядом, прямо за моим плечом. И тихонько посмеивается.

Успокойся, кадет. Послушай девочку. Она у нас умненькая.

Не то, что ты, разгильдяй, — звучало в послевкусии.

Мне стало стыдно.

— Так почему ты не ушла? — холодно спросил я Антигону.

— Я хотела, — она пожала плечами. — Нет, честно… Но когда пошла переодеться, на подушке нашла вот это.

И она протянула мне письмо.

Я моргнул.

Почерк принадлежал Алексу, в этом не был никаких сомнений. Эти куриные буквочки, этот широкий росчерк в конце каждой строчки…

"Звезда моя! Прости, что покидаю вас столь неожиданно, но поверь: если б я мог, поступил бы иначе.

К сожалению, обстоятельства складываются таким образом, что без меня вам будет лучше. Самое главное, что вы должны уяснить: меня не надо спасать. У меня всё хорошо, а будет ещё лучше.

Заботься о Сашхене — ты же знаешь, он большой ребёнок, и надобен за ним глаз да глаз. Девочек береги.

Моя драгоценная дочь, запомни следующее: агентство теперь на тебе, все бумаги в порядке и находятся у господина Плевако. Думаю, ты прекрасно со всем разберешься.

Как долго медлил я!

Как долго не хотела

Рука предать огню все радости мои!..

Но полно, час настал.

Готов я. Ничему душа моя не внемлет.

Уж пламя жадное и жизнь мою приемлет.

До свидания, родные мои. Ваш любящий А… "

Я поднял глаза от письма. А потом процитировал: «моя драгоценная дочь»…

Антигона фыркнула.

— Свежо предание.

Я моргнул. Пожал плечами. Сделал над собой усилие, и открыл рот.

— Ты знала, что шеф — ваш…

Я так долго хранил эту тайну, что язык не поворачивался.

— Ну да. Отец, — равнодушно кивнула Антигона. — Мы это всегда знали.

— И…

— Почему не признавались? — она пожала одним плечом. — Психика у вас, мужиков, слабая. Развели бы сопли в сиропе — вы это любите.

— Мы любим?.. — я выпучился на девчонку, как на чудо морское. — Мы?..

— Ну вот, началось, — закатив глаза, она пошла из комнаты.

— Да что началось-то? — не унимался я. — Нет, ты мне скажи…

— Чего орёте в такую рань?

В коридоре стояла стригойка. Она тоже была в неглиже: шелковые шортики, разлетайка на лямочках… Волосы, обычно стоявшие пышным облаком, были слегка примяты и торчали спиральками.

— Суламифь?

Я совсем забыл про неё.

— Ты что, не помнишь, что вы меня пригласили? — в глазах девушки зажглись звёзды обиды.

— Не обращай на него внимания, — буркнула Антигона, беря стригойку за руку и направляясь к кухне. — По утрам наш Сашхен тупит. Больше, чем в другое время суток.

И они ушли.

А я остался стоять в коридоре, с письмом в руке.

Поднимаясь по лестнице к себе в спальню, я перечитывал отдельные строчки.

«Без меня вам будет лучше»… «Поступил бы иначе»… «Сущий ребёнок»…

И только это тебя волнует, мон шер ами?

Посмотри на письмо не как человек. А как лингвист.

Этот совет я дал себе сам, своим собственным голосом. Что-то в этом письме было неправильное. Не такой человек Алекс, чтобы попрощаться навсегда, черкнув пару строк.

«Моя драгоценная дочь»… Предполагалось, что девчонки ни о чём не догадываются. И такое неожиданное признание должно быть для них как гром среди ясного неба.

Оно как бы намекает: игры кончились. Всё ПРЕДЕЛЬНО серьёзно.

Господин Плевако, бумаги у господина Плевако… Надо будет наведаться к старому юристу. Наверняка Алекс упомянул о нём не просто так.

Он писал это письмо не один, — догадка вспыхнула так неожиданно, что я чуть не скатился с лестницы: задумавшись, я застрял на ступеньке, и позабыл переставлять ноги. — Кто-то заглядывал ему через плечо, и Алекс ПРОСТО НЕ МОГ сказать лишнего.

Его тоже шантажировали, — мысль была очевидной, и как я раньше не догадался? — Также, как и Тараса, как и остальных — его шантажировали! Но… Чем?

Ладно, узнаем, — войдя в свои апартаменты, я положил письмо на стол и огляделся.

Комната выглядела так, словно я не видел её несколько лет. Эти желтые шторы, и эти натёртые воском половицы, и абажур с бахромой, под которым так уютно посидеть с книгой…

Всё дело в запахе.

В комнате пахло остро и притягательно. Совсем не так, как обычно.

Я осторожно заглянул в спальню.

Именно там, в моей постели, спала Суламифь — я сам принёс её сюда вчера вечером. И конечно же, запах шел отсюда.

Я сглотнул.

Стараясь не дышать, я прошел спальню насквозь — постель была разорена, простыня скручена в тугой жгут — и закрыл за собой дверь ванной.

Сбросил на пол джинсы, рубашку, бельё — всё было в крови, засохшее, заскорузлое, — а потом открыл кран и шагнул под горячие струи.

Минут пять я просто стоял, бездумно наблюдая за мутно-бурым потоком, стекающим с моего тела.

Кто мог его шантажировать? Кто мог испугать Алекса настолько, что он счёл за благо уйти?..

И ещё эта приписка в виде стихотворения. Я знал, что оно принадлежит Алексу — натыкался в сборнике.

Только вот… В оригинале оно звучало не совсем так, как сейчас. В оригинале речь шла о письме… И о любви.

Вот в чём дело. Алексу пригрозили, что расправятся с нами, если он не уступит их требованиям.

Внезапно стало холодно, в пустой глазнице вновь запульсировала боль.

Вытянув руку, я упёрся в кафельную плитку, чтобы не упасть, и в этот момент…

В этот момент сквозь дверцу душевой я увидел силуэт.

Девичий силуэт, тонкий и хрупкий.

Я наблюдал, как девушка сбрасывает одежду и сердце моё билось в горле гулко и болезненно.

Антигона, — думал я.

НАДЕЯЛСЯ, что это она. Хотя уже знал ответ.

Смуглая рука отодвинула дверцу…

Ко мне скользнула Суламифь.

Встав передо мной, прижавшись к моему животу круглыми смуглыми ягодицами, она откинула волосы с шеи и наклонила голову на бок.

— Я слышала, тебе досталось сегодня ночью, — сказала она. И прижалась ещё теснее.

Горячая вода падала на её спину и разбивались серебряными брызгами.

— Ты наша гостья, — голос мой был хриплым. В груди стало жарко. — Мы обещали тебе защиту. Ты не обязана.

— Знаю, — она потёрлась об меня ягодицами. — Но я так хочу.

Я не стал сопротивляться.

Суламифь взрослая женщина. Более того, она стригойка. То есть, она ПРЕКРАСНО знает, что делает.

Это её выбор.

Её, и мой.

Никогда раньше со мной не делились кровью во время секса.

Это было… впрочем, вы всё равно не поймёте. Я и сам ничего не понял — эйфория, блаженство, чувство вины, чувство всемогущества — перемешались в такой невообразимый коктейль, что я ещё долго потом пытался разобраться. И не смог.

Но как только стригойская кровь заструилась по моим венам, в пустой глазнице стала нарастать пульсация.

Нет, глаз у меня тут же не вырос. Но я чувствовал: процесс исцеления начался. И был за это благодарен Суламифь.

Она была… очень щедра. Во всех смыслах.

Мои белые волосы, отмытые от крови, смешивались с её чёрными кудрями, и это было чудесно.

На некоторое время я забыл обо всём, даже об Алексе. Хотя он предупреждал, даже просил притормозить с амурными делами, пока суд да дело.

…Когда я, бодрый, полный сил и в то же время слегка утомлённый, отодвинул дверь душевой, первое, что я увидел, была Антигона.

Понимаю: неграмотно говорить «что» о живом человеке.

Но она стояла так неподвижно, что напоминала статую.

— Антигона… — схватив полотенце, я обернул его вокруг бёдер. — Это не то…

— Всё в порядке, — сказала девчонка, едва разжимая внезапно побелевшие губы. — Я просто хотела сказать, что у нас гости.

И вышла — прямая, как палка.

По-моему, она даже ни разу не моргнула.

Глава 16

— Что у тебя с этой девочкой?

Суламифь явилась из душевой кабины, как Афродита из пены морской.

«Из океана, вышла младая, с перстами пурпурными, Эос…»

Я тряхнул головой, прогоняя наваждение. Во все стороны полетели брызги от мокрых волос.

— Ничего.

— Будь осторожен, Владыка. Любовь к смертной принесёт тебе много горя. И ей тоже.

И она прошла мимо, медленно, покачивая тяжелыми смуглыми ягодицами, на которых поблёскивали капельки воды.

— Суламифь? — стригойка чуть повернулась и замерла. Так, чтобы я видел острые соски. — Не называй меня владыкой. Никогда.

— Как скажешь, Мастер.

И вышла, придержав тонкую руку на косяке двери…

Я до хруста сжал челюсти.

Да она издевается!

Из спальни донёсся приглушенный смешок.

Спустившисьв кухню, я удивился.

Думал, под «гостями» Антигона имеет в виду кого-то… Котова может быть. Настасью, парламентёра от очередной новой банды, претендующей на нашу территорию…

— Доброе утро, Аврора Францевна. Чем могу быть полезен?

Не скажу, что меня обрадовал этот визит. Среди прочих равных, только надуманных проблем соседки мне и не хватало.

— Я бы хотела поговорить с господином Големом.

Огромные очки скрывают половину лица. В пучок волос на затылке воткнуто самопишущее перо.

Никакой косметики.

Одежда, как сейчас модно говорить, «оверсайз» — мешковатая, на несколько размеров больше, чем требуется.

А ведь ей не больше тридцати пяти, — вдруг понял я, внимательно вглядываясь в бледное узкое лицо. — Любопытно. В первый её визит я решил, что соседке больше сорока.

— К сожалению, ваше желание невыполнимо, — церемонно сказал я, остро чувствуя, что волосы у меня всё ещё мокрые, а от кожи несёт соитием.

А вокруг — одни женщины…

Совершенно невозможно работать в такой обстановке.

— Почему?

— Шеф на экскурсии, — быстро сказала Антигона. — Когда вернётся — мы не знаем. У него свободный график.

Соседка поджала губы. Было видно, что говорить со мной ей не нравится.

Но почему-то она всё равно не уходила.

И тогда я вздохнул и посмотрел на часы.

Антикварные ходики висели на стене. В них давно кончился завод, и бить они перестали ещё до моего рождения.

Но своей цели служили исправно: поторопить. Дать понять, что время уходит.

Она не обратила на мой демонстративный жест никакого внимания.

Кусала губы, ломала пальцы, неосознанно, не дожидаясь приглашения, присела на стул…

— Аврора Францевна, — наконец до меня дошло. — Что у вас стряслось?

Глаза за толстыми стёклами были похожи на растерянных рыбок.

— Вы можете доверять Сашхену, — тихо сказала Антигона. — Пока шефа нет, он здесь главный.

Я бросил быстрый взгляд на девчонку: в её словах мне почуялась издёвка. «Агентство оставляю тебе…»

Но не затевать же разборки при посторонних.

А соседка всё молчит.

Она меня боится, — я это почувствовал.

А потом увидел своё отражение в полированном боку кофе-машины…

Господь Всемогущий.

Я совсем забыл, как выгляжу.

Мокрые волосы висят, как тонкие стеклянные нити. На месте глаза — дыра. Лицо настолько бескровное, что может поспорить с мелованной бумагой. Сквозь истончившуюся кожу вокруг рта просвечивают зубы…

А ведь пять минут назад я питался.

Я сглотнул.

Этого оказалось мало. Для того, чтобы приглушить всё, что со мной произошло сегодня ночью — этого оказалось исчезающе мало…

Пройдя мимо соседки к холодильнику, я достал ещё один термос, отвинтил крышку и надолго приложился к горлышку.

По телу прокатилась привычная уже агония, в позвоночный столб словно воткнули раскалённую иглу. Я еле удержался от того, чтобы выгнуться дугой и застонать.

Но вот агония схлынула, и я почувствовал, как кожа приобретает нормальный оттенок, как всё моё тело наливается живыми красками, а волосы перестают походить на бледную прошлогоднюю паутину.

Поставив термос обратно в холодильник, я вытер губы.

А потом сел рядом с соседкой.

— У нас сейчас непростые времена, Аврора Францевна, — я говорил негромко, чтобы это звучало не угрожающе, но и не легкомысленно. — Ближайшее время шеф действительно будет очень занят. Так что, выбор у вас простой: или доверить вашу беду мне, или…

Последнее слово повисло в воздухе.

Соседка издала нервный вздох, а потом сказала:

— Пропала моя дочь, — и добавила, словно я мог с первого раза не понять: — Маша пропала.

Раннее утро, — прикинул я. — Девчонка должна быть в школе.

— Когда? — спросил я вслух. — Когда вы это заметили?

Она опустила голову и закусила губу. Лицо пошло красными пятнами, шея тоже.

— Аврора Францевна, — мягко сказала Антигона. — Если вы нам не расскажете, мы не сможем вам помочь.

И поставила перед ней стакан горячего молока.

Соседка на подношение внимания не обратила. Казалось, она лихорадочно о чём-то думает, что-то прикидывает…

Если девочка и впрямь пропала, — думал в это время я. — То соседку ТОЖЕ могут шантажировать. Что такого ценного может быть в нашей учёной даме?

— Она пропала вчера, — наконец женщина решилась. И теперь слова полились из неё потоком. — Я думаю, что вчера… Утром мы виделись, вместе позавтракали. Она ела без аппетита, всё беспокоилась о каком-то школьном приятеле. Он ей не написал в телеграм, вот Маша и расстроилась. Я не придала этому значения. Всё понятно: мальчик… — она снисходительно усмехнулась. Но тут же вновь стала серьёзной и продолжила: — Потом я отвезла Машу в школу и поехала к себе, в институт. Вернулась очень поздно, в её комнате было темно. Я решила, что девочка спит и не стала беспокоить. А сегодня утром… Я пришла… чтобы разбудить её в школу… А кровать… — в глазах её плеснула паника.

— Она могла остаться ночевать у кого-то из друзей? — быстро спросил я. — Например, вы упомянули, что вернётесь поздно, и Маше, чтобы не сидеть одной…

— Исключено, — достав из причёски ручку, она принялась вертеть её в пальцах. Длинных, довольно сильных, с короткими ноготками. Привыкших выполнять какую-то сложную, напряженную работу. — В школе она новенькая, друзей ещё не завела. Разве что, тот самый мальчик — она наморщила лоб, вспоминая. — Миша Лавров. Она как раз о нём беспокоилась.

— Может быть, после школы она решила его навестить? — спросила Антигона.

— И осталась на ночь? — соседка посмотрела на Машу поверх очков. — не забывайте, милочка: они дети. Им всего по восемь лет.

— Вы звонили этому Мише? — спросил я.

— По телефону, который мне дали в школе, никто не ответил. А кроме того… — соседка помедлила, но потом решилась. — Я думаю, Машу забрали.

В кухне повисла мучительная тишина.

Мы все, каждый по своему, пытались осмыслить то, что сказала соседка.

— Вы думаете, что Машу забрали… те люди, о которых вы нам рассказывали? — уточнила Антигона.

— Сомневаюсь, что их можно называть людьми, — соседка горько качнула головой. — Но да. Я в этом почти уверена.

— Почти? — уточнил я.

— Я уже упоминала: Маша не демонстрировала никаких выдающихся способностей, — раздраженно, словно в пятый раз объясняет простейшую теорему студентам, ответила соседка. — Она была… такой обычной девочкой.

— Была? То есть, вы уверены, что Маши больше нет?

А вот теперь она испугалась.

— Господи, — пролепетала соседка. — Что я такое говорю… Конечно же, я верю… ЗНАЮ, что Маша жива! Просто…

Она уронила голову на руки и зарыдала.

— Ладно, — сказал я, старательно делая вид, что ничего не происходит. — Я проверю школу.

Блин, как это всё не вовремя.

Ох уж эти мамаши. Не следят за своими чадами, а нам расхлёбывать.

Я лукавил.

Просто мне хотелось сорвать на ком-нибудь злость. Но уже чувствовалось: исчезновение девочки укладывается в картину мира, которая формируется после смерти Скопина-Шуйского. Как неожиданная перемена в майоре Котове, как самоустранение Алекса…

Блин ещё раз! За всем этим я и забыл сказать Антигоне, что шеф жив-здоров. Что я его видел и… Что он меня прогнал.

— В школу пойду я, — прервала поток моих мыслей Антигона. — и она указала взглядом на моё отражение. Пришлось согласиться.

Меня с такой рожей к школе лучше не подпускать. А то не только ученики, но и учителя пропадать начнут.

— Я тебя отвезу, — неожиданно сказала Суламифь Антигоне.

Всё это время она простояла, прислонившись к стене у нас за спинами. Не двигаясь, не дыша… Мы о ней снова забыли.

— Зачем? — ревниво вскинулась девчонка. — Я и сама справлюсь.

— Идите вдвоём, — сказал я и поднялся, давая понять, что споров не будет.

Антигоне нужна защита. Стригойка — это лучшее, что у нас есть в данных обстоятельствах.

И тут хлопнула входная дверь.

В прихожей послышались шаги, кто-то зашел в офис, зажурчала вода в уборной…

Я бросился на шум.

— Вы что здесь делаете?

Амальтея уже держала в руке лейку с водой — каждое утро она поливала фикусы. Афина, включив компьютер, быстро просматривала какие-то файлы…

Когда я заревел на них, как раненый бык, обе уставились на меня.

— Работаем, вообще-то, — Амальтея мигнула густо подведёнными глазами. И отвернулась.

А я обрушился на Антигону, уже не обращая внимания ни на соседку, ни на Суламифь, с интересом следящую за баталией.

— Ты им ничего не сказала, — уставив ей в грудь обвиняющий перст, я слегка нажал. Почувствовал под подушечкой пальца нечто мягкое, упругое… И счёл за благо перст свой отдёрнуть. — Я приказал тебе спрятаться. И сообщить девчонкам, чтобы они сделали то же самое. А ты…

Антигона закатила глаза. А потом извиняюще посмотрела на соседку.

— Я пойду, — та поспешно поднялась, и кутаясь в вязаный кардиган, направилась к чёрному ходу.

Я потёр лоб, вздохнул…

— Аврора Францевна, — женщина обернулась. — Мы найдём вашу дочь.

Она молча кивнула и вышла.

По-моему, соседка мне не поверила.

Бессильно опустившись на стул, я бездумно уставился перед собой.

Всё рушится.

Как только Алекс ушел, всё тут же полетело в тартарары.

И я не знаю, понятия не имею, что с этим делать.

Антигона удалилась с независимым видом, не бросив в мою сторону даже взгляда.

Суламифь, пробормотав, что пойдёт прогреть двигатель, тоже испарилась.

Лимузин так и стоит у наших ворот, — вспомнил я. — В гараж он не поместился. Вот и пришлось бросить машину на улице.

На соседний стул неожиданно опустилась Амальтея и протянула мне какую-то чёрную тряпочку.

— Зачем это? — она была похожа на странный галстук. Шелковая, чёрная, но слишком тонкая. Я ничего не понимал.

— На глаз, — коротко сказала Амальтея.

—?..

— Пока твой глаз не восстановится, — терпеливо повторила она. — Тебе лучше поносить это.

Встав, она нежно провела руками по моим волосам, сняла со своего запястья резинку и стянула их на затылке. А потом аккуратно повязала мне на глаз повязку. И улыбнулась.

Я не выдержал.

Обнял её обеими руками, ткнулся в живот, как всегда, обтянутый чёрной сетчатой майкой, и громко втянул носом воздух.

Он Амальтеи пахло очень уютно: земляничным мылом, тушью для ресниц и антисептиком.

— Что я делаю не так? — спросил я глухо.

Она вновь положила руку мне на волосы и погладила.

— Всё.

Я вскинулся. Задрал голову, посмотрел ей в лицо…

— А что ты хотел? — спросила девчонка. — Чтобы я начала тебя утешать? Заверила, что всё не так плохо? Враги сгинут, шеф вернётся, и всё будет в шоколаде?

— Да, — честно сказал я. — Но ведь этого не будет?

— Всё в твоих руках, Шу.

Я моргнул.

Как это в моих? При чём здесь я?..

— Шеф оставил агентство Антигоне, — сам не зная зачем, сказал я.

— Ну да, — Амальтея невозмутимо кивнула. — Кто-то же и туристами должен заниматься. Денежки, знаешь ли, сами себя не заработают.

И я захлопнул варежку.

Всё это время я даже не задумывался, откуда у нас берутся деньги. Меня снабжали одеждой, кормили, поставляли патроны и прочую амуницию…

Даже платили — пусть небольшую, чисто символическую зарплату. Но учитывая, что тратить мне было особо не на что, я и не заморачивался.

А девчонки в это время, кроме того, что обслуживали нас с Алексом, ещё и зарабатывали бабло…

— Мне надо кое-куда отлучиться, — сказал я, поднимаясь с табурета. — И… Спасибо тебе. За всё, — притронувшись к повязке на лице, я отдал Амальтее шутливый салют.

Ты действительно большой ребёнок, Сашхен, — сказал я себе.

Точно, — раздалось в моей голове. — Большой, наивный анфан терибль.

Голос был на редкость ядовитым. Я улыбнулся.

Надо составить план, — вертелось в голове, пока я шагал к будочке рядом с гаражом. — Раз я сейчас всё делаю не так, нужно сосредоточиться. Подумать и понять, как сделать всё правильно.

Отпирая замки, я испытывал угрызения совести: мужики сидят там со вчерашнего дня.

Еды-то я им притащил, но вот возможности справить нужду у них не было…

Да, Сашхен, Женевская Конвенция тебя не похвалит, — это был не совсем голос. Скорее, эхо.

Но от того, что оно звучит в моей голове, становилось спокойнее.

Открыв дверь будки, я замер на пороге, моргая и приноравливаясь к царящему внутри полумраку.

Свет попадал только через дверь, яркими полосами ложась на пыльный, исчерченный следами пол.

Будка была пуста.

Осторожно войдя внутрь, я огляделся внимательнее — словно два взрослых человека могли, как пауки, забиться в угол.

Чёрт, — сказал я вслух. — Ничего не понимаю.

Если б Антигона их выпустила — она бы мне сказала.

А кроме того, ключи от будочки были только у меня…

Но расслышав едва заметный шорох, я вздрогнул.

В углу, который я как будто внимательно осмотрел, светились желтые и неподвижные, с вертикальными зрачками, глаза.

Твою дивизию.

Ящер был довольно крупным — размером с овчарку. Он проявился из сумрака, из пыльных теней, словно на детской картинке, которую, чтобы увидеть изображение, нужно смочить водой.

Второй ящер был там же — сливался с каменной стенкой, и если б он не пошевелился, я бы так и пялился на него, не замечая.

Мимикрия. Рептилии способны проводить неподвижно многие часы, сливаясь с местностью, не подавая признаков жизни…

— Давайте, вы это… — чувствуя себя предельно глупо, обратился я к ящерам. — Перекидывайтесь уже.

И вышел.

Насколько помню, процесс этот довольно интимный, оборотни не любят, когда кто-то смотрит.

Изобретательно, — решил я, стоя спиной ко входу, изучая низкое, как провисшее ватное одеяло, небо. — Энергосберегающий режим. Ящерицы могут впадать в летаргию, не нуждаясь практически ни в чём.

Умно. Практично. И… чуток устрашающе.

— Сортир, — сказал парень, выходя из будочки и на ходу застёгивая пряжку ремня на джинсах.

— Там, — я кивнул себе за плечо, указывая на дом. — Слева от входа.

— Спасибо.

Второй молча кивнул и припустил следом.

А я закурил.

Вот и вся моя армия, — мысль была не особо вдохновляющей. — Три девчонки, стригойка и два бывших пленника.

Если они ЗАХОТЯТ.

Через десять минут, наскоро приняв душ и переодевшись в мои запасные шмотки, бывшие пленники сидели на кухне и уплетали салат из огурцов и капусты, который быстренько настругала Амальтея.

Они ещё и вегетарианцы, — с каким-то экзистенциальным ужасом думал я.

В голове не укладывалось: как могут вегетарианцы воевать? Это всё равно что корову заставить драться с медведем.

— Вы можете просто уйти, — сказал я, когда Амальтея поставила перед ребятами по большому стакану яблочного сока. — Простите, что промурыжил вас так долго, я просто… замотался. И за погибших товарищей… тоже простите.

— Это война, брат, — сказал один бородач, делая глоток.

Если убрать эти вот их бороды, подстричь — окажется, что ребятам лет по двадцать, — подумал я.

Хотя… С оборотнями никогда не знаешь наверняка.

— Но я хочу, чтобы вы меня сначала выслушали, — сказал я.

— Нэ нада, — сказал второй. — Мы тоже думалы, пака сидэли. Мы будэм драца.

Я невольно задрал брови. Посмотрел на стаканы с соком…

— Вы?..

Я просто хотел, чтобы они напряглись и вспомнили, где был этот дом, в котором якобы заседал «Совет города Питера». Может быть, они согласятся поехать вместе со мной, чтобы его найти.

— Ты о нас ничего не знаешь, — сказал первый. В отличие от второго, он говорил чисто, без всякого акцента. С каким-то, я бы сказал, интеллигентным прононсом.

— Тут ты прав, — я даже позволил себе улыбнуться. — Как и вы обо мне.

— Значит, пора узнать друг друга поближе, — первый поднялся и подошел ко мне. — Валид, — рукопожатие было крепким, тяжелым, основательным. — Это мой младший брат Салим, — он кивнул второму и тот тоже поднялся, жадно допивая последние капли сока.

— Забудэм, что было, — сказал он, тоже протягивая руку.

— Вы простите мне смерти ваших людей?

— Мы тоже собирались тебя убить, — рассудительно сказал Валид. — И убили бы — если б смогли. Нас убедили, что через вашу смерть мы сможем обрести безопасность.

— И вы поверили?

— Нэт, — покачал головой Салим. — Но папытаца стоило.

Я кивнул.

Если б мне предоставили выбор: мои близкие, или какие-то чужаки, я бы тоже не стал раздумывать.

— Совет города Питера, — сказал я. — Я его не нашел. Может, вы поедете со мной и мы попробуем вместе?

Братья переглянулись.

Они явно о чём-то совещались, безмолвно, как это умеют оборотни. Наконец Валид сделал крошечный шаг в мою сторону.

— Хотим признаться, — сказал он. — Мы тебя обманули.

Глава 17

Маше даже не пришлось вспоминать, как это делается: ноги сами собой приросли к полу, руки сложились на парте, как у примерной ученицы, а глаза уставились в стену, на которой висела почти новая, только слегка поцарапанная доска, но на ней всё равно никто не писал, даже мела не было, и Маша принялась считать эти царапины, как овечек, чтобы заснуть, всё что угодно, только бы не смотреть на очкастого, не выдать себя, не показать ему свой страх, потому что тогда он ТОЧНО поймёт, что она, Маша, не такая, как все, потому что остальные дети не боялись, они вообще не обратили на очкастого внимания, так и продолжали свои глупые никчёмные занятия, и только она никак не могла совладать с собственными глазами, которые хотели следить за Очкастым, а вовсе не пялится на доску, и царапины тут очень кстати, потому что их можно считать, и это хоть какое-то занятие, когда страшно так, что опять хочется писать, хотя только что была в туалете, а может, это выпитая вода просится наружу…

— Здравствуйте, дети, — тихо сказал Очкастый.

И только тогда часть детей отвлеклась и посмотрела на него. Другая часть не реагировала.

Но Маша решила, что ей можно и посмотреть: никто же не знает, что происходит у неё в голове.

И посмотрела.

Ну, не совсем на него, а за левое плечо — этому приёму она научилась ещё в детдоме, когда надо было делать вид, что слушаешь трепотню учителя, а в это время преспокойно размышлять о своём.

В какой-то момент Маша решила, что думает слишком громко, и испугалась.

А вдруг кто-нибудь услышит?

Но Розочка оказалась права: окинув класс рассеянным взглядом, Очкастый не обратил на Машу никакого внимания.

И она уже почти расслабилась, и даже смогла тихонько выдохнуть, как Очкастый отколол номер: вытащил из кармана какую-то коробочку с присосками и подошел к первой парте.

Присоски он налепил на лоб белобрысому мальчику, а сам стал смотреть на экранчик.

Повторил то же самое с другим мальчиком, ещё с одним и ещё…

Эльвира сказала: директор будет проверять результаты. Видать, это они и есть.

Сама Эльвира тоже сидела за партой, во втором ряду с края.

Ей лепить присоски Очкастый не стал.

Зато девочка рядом с Эльвирой, как только ей прилепили на лоб круглые чёрные резинки, вдруг резко откинулась на стуле, выгнулась дугой и засучила ногами.

Коробочка громко запищала, и от этого звука девочка выгнулась ещё сильнее, с губ её закапала слюна.

А Маша изо всех сил делала вид, что смотрит прямо перед собой. Ногти впились в сгиб локтя, прямо через комбинезон, но она этого не замечала, потому что опять, как тогда, в ящике, нестерпимо хотелось в туалет.

Как только Очкастый снял присоски с девочки, та обмякла, запрокинула голову и кажется, перестала дышать. Но это было не точно, ведь Маша видела девочку лишь краем глаза, или, говоря по-научному, пе-рифе-рийным зрением.

Очкастый повернулся к Эльвире и сказал:

— Найди человека в сером халате и приведи сюда.

Эльвира тут же поднялась и пошла к двери. На девочку она даже не взглянула, хотя та сидела рядом, на соседнем стуле.

А Очкастый перешел к следующей парте…

Время тянулось мучительно медленно.

Иногда коробочка пищала, и тогда Очкастый поднимал мальчика или девочку, и выводил на середину класса, где они также безучастно стояли и смотрели перед собой.

В судорогах никто больше не бился.

Вернулась Эльвира, за ней шел безучастный человек в сером халате.

— Унеси это вниз и утилизируй, — приказал ему Очкастый, указывая на девочку без сознания.

Подбородок у девочки был в слюне, а из ноздри показалась капелька крови.

Человек в сером халате подхватил девочку на руки и вышел. Никто на них не смотрел.

Маша решила последовать примеру девочки: ничего не стоило изобразить припадок, она это умела.

И хотя у Ленки из детдома это получалось куда лучше, ей даже врачи верили, Маша в себе не сомневалась.

Заставили передумать её слова Очкастого. Во-первых, указывая на девочку, он сказал «это». О людях так не говорят, их в школе учили. Человек — это «кто», он не предмет.

А во-вторых… Маша знала, что означает слово «утилизировать». Думать она об этом сейчас не собиралась, тем более, что Очкастый уже приближался к её парте.

Чем ближе он подходил со своей коробочкой и присосками, тем сильнее билось сердце.

Пульс колотился даже в глазах, и Маша боялась, что Очкастый, бросив на неё хотя бы один внимательный взгляд, тут же всё поймёт.

Это она сбежала из общей спальни.

Это её искали люди в серых халатах на первом этаже.

Это она пряталась в ящике с печеньем.

Дыхание спёрло, горло сдавило судорогой.

Когда Очкастый принялся проверять детей прямо перед её партой, Машу охватило непреодолимое желание вскочить и бежать, бежать отсюда, куда глаза глядят.

Но рядом с выходом сидела противная Эльвира, наверняка она попытается её поймать. Они так всегда делают — те, кто сидит рядом с дверью… Если бежишь слишком быстро и не смотришь по сторонам, обязательно поставят подножку.

Некоторые так СПЕЦИАЛЬНО садятся. Извращенное чувство юмора — говорила Юлька.

Будь, как все, — напоминала себе Маша, стараясь успокоить дыхание.

Раз овечка, два овечка… Овечки тоже были противные, как Эльвира. Они совершенно не хотели прыгать через заборчик, а стояли рядом, смотрели на Машу и гнусно усмехались.

Ощутив на лбу присоски, Маша чуть не зажмурилась. Усилием воли удержала она лицо — помог обширный опыт из жизни индейцев.

Настоящий индеец никогда не выказывает страх, — шептала она про себя. — Настоящий индеец никогда не меняет выражение лица, даже если ему в голову летит томагавк, даже если ему отрезают палец.

Однажды, на спор, она проткнула себе щеку булавкой. И ни разу не моргнула, даже когда из дырочки пошла кровь…

И вдруг коробочка запищала.

Маша жутко испугалась, и если бы не представляла у себя в щеке булавку — подскочила б до потолка, стопроцентов.

Писк был другим. Не таким, как у девочки с судорогами, и не таким, как у тех, кто уже стояли у доски.

Всего там стояло три человека: два мальчика и одна девочка, про которую Маша сначала думала, что она тоже мальчик, потому что волос у неё на голове не было, только ёжик.

Послушав писк, Очкастый снял с Машиного лба присоски и сказал:

— Встань.

Маша послушно встала.

— Как тебя зовут? — повелительно спросил Очкастый.

— Эсмеральда, — ответила Маша, глядя строго перед собой, свободно опустив руки вдоль тела, и только изо всех сил поджав пальчики на ногах, потому что в тапках их не было видно.

— Ты сегодня была в комнате с телевизором, Эсмеральда? — спросил Очкастый.

— Да, — на всякий случай ответила Маша.

И верно, угадала, потому что тот кивнул, а потом подкрутил что-то в коробочке.

— Садись на место, Эсмеральда, — сказал очкастый и казалось, тут же про неё забыл.

Он поверил! — Маша улыбнулась — мысленно, снаружи всё ещё сохраняя индейскую невозмутимость.

Когда Очкастый закончил проверку, и вывел к доске ещё одну девочку, Маша позволила себе выдохнуть.

Но видать, слишком рано: собрав выделенных детей и подталкивая их к выходу из класса, как глупых цыплят, в дверях Очкастый остановился и сказал:

— Эльвира. Через два часа приведёшь Эсмеральду в мой кабинет. А до тех пор пускай сидит здесь.

— Хорошо, — сказала противная старшая девочка.

На Машу она даже не взглянула.

Так, пора выбираться, — подумала Маша, как только за дверью стихли шаги Очкастого.

Если через два часа Очкастый меня не увидит — стопудово всё поймёт. Вспомнит, как искал сбежавшую девочку утром, вспомнит неправильный писк коробочки…

Но чтобы выбраться из класса, нужно отвлечь Эльвиру. Подобно овчарке, наблюдала она за стадом детей, не упуская ничего.

А может…

Как только в голову пришла эта мысль, Маша тут же встала и пошла к двери. Она старательно изображала зомби, не глядя по сторонам и не двигая руками.

— Стой, — раздался повелительный оклик Эльвиры.

— Я хочу писать, — громко сказала Маша. — Я должна пойти в туалет.

— Хорошо, иди, — сказала Эльвира. — Но потом сразу возвращайся. — и отвернулась.

Душа ликовала. Ай да Маша! Ай да молодец!..

А всё дедуктивный метод, — похвалила Маша саму себя, прикрывая дверь в класс с другой стороны.

Дети вечно хотят в туалет — это она знала по себе. Как что не так — сразу хочется писать. А если выпить на спор два литра лимонада — так вообще полный капец.

Но в классе, конечно, никакого туалета не было. И мочой не пахло, не то, что в спальнях…

Значит, куда-то дети ходят — справлять естественные надобности, и никого это не должно удивлять, — так рассуждала Маша и оказалась права.

А это было приятно, и главное — помогло вырваться из-под бдительного ока Эсмеральды.

Мишка… — думала Маша, осторожно заглядывая в очередной класс.

Но теперь она была умнее: следила, чтобы коридор оставался пустым, и никто не мог подкрасться из-за спины.

* * *

Вернёмся к особняку, в котором проживала Маша.

Солнце давно миновало зенит, и теперь было похоже на варёное яйцо, которое зачем-то положили в стакан с крепким индийским чаем.

Дом стоял с тёмными окнами, в них, как в зеркале, отражались голые ветки сирени, да ещё осин, выстроившихся вдоль забора, подобно безмолвным серым стражам.

К вечеру похолодало, и из носа Рамзеса, спящего на пороге своего домика, вырывались облачка пара.

Прилетел мыш Терентий и уселся на конёк крыши, прямо над головой пса.

Рамзес сладко причмокнул во сне и переложил тяжелую голову с одной лапы на другую.

Мыш многозначительно кашлянул.

На пса это не произвело ровно никакого впечатления.

Тогда Терентий расправил кожистые крылышки и спланировал вниз, прямо к морде пса.

Чёрный и влажный нос выпустил струю тёплого воздуха, и Терентия чуть не сбило с лапок, но он удержался, помогая себе коготками на кончиках крыльев.

Рукокрылые, — так называют люди летучих мышей.

Терентий нетерпеливо постучал пса по носу. Тот фыркнул, клацнул зубами, словно ловил муху, и лениво приоткрыл один глаз.

Перед ним мельтешило нечто мелкое, неуловимое — зрение у Рамзеса было уже не то, что в молодости. Но нюх пока не подводил, и сейчас он подсказал сонному собачьему разуму, кто перед ним.

— Ну что тебе? — спросил пёс. — Ночь скоро, не мешай спать.

— Слышали новость? — возбуждённо пискнул мыш. — Девочка пропала.

— Не знаю никаких девочек, — сердито буркнул Рамзес и отвернулся. Холодно. Лапы ломит к перемене погоды. Ночью наверное пойдёт снег…

— Как же не знаете, господин пёс, — не отставал Терентий. — Маша! Ваша подопечная. Пошла в школу и не вернулась.

Рамзес вскинул голову и принюхался. Как всегда, неистребимый запах хозяйки дома превалировал над всеми остальными.

Сигаретная вонь смешивалась с запахом сырой земли, прелых листьев, крошечного крылатого создания перед носом, с тонким, доносящимся с соседнего участка запахом крови и болотной тины…

Маша сегодня не проходила.

Точнее, утром она вышла, вместе с хозяйкой села в машину и они уехали — Терентий сказал, в школу.

Но обратного следа он не чуял.

Странно.

Дни для Рамзеса были как плоские бублики, нанизанные на единую непрерывную нить. Каждый бублик неуловимо отличался от других, и в то же время, это был один и тот же бублик. С тем же запахом, с тем же вкусом…

Но в сегодняшнем дне-бублике что-то изменилось.

В нём не было Маши.

Пёс тяжело поднялся на лапы и наклонил голову к самой земле, уставив нос на мыша Терентия.

— Докладывай, — коротко гавкнул он.

— В школу приехала, как обычно, — с готовностью сказал мышь. — Сидела на уроках. Но в автобус не села, а пошла на остановку и забралась в трамвай. Больше я ничего не знаю: за трамваем мне не угнаться… — Терентий продемонстрировал крохотное, тонкое, как у бабочки, крыло.

— Ох, грехи мои тяжкие, — пёс и исчез в домике. Через минуту появился, неся в зубах широкий кожаный ошейник. — Проморга-и, — пробурчал он сердито и сплюнул ошейник на землю. А потом подцепил его носом и попытался надеть. — Помоги, — рыкнул он мышу, и Терентий, взлетев псу на холку, вцепился лапками в кожаную петлю и потянул изо всех сил.

— Зачем это вам? — спросил любопытный мыш.

— Для солидности, — пояснил Рамзес. — Увидев меня в ошейнике, люди не будут пугаться. Пёс в дорогом ошейнике — это респектабельный гражданин, а не шелупонь бродячая.

— Это как для людей — одежда, — кивнул понятливый мыш. И оглядел своё маленькое, покрытое серой шерсткой тельце. Ему никакая одежда не требовалась.

— Что-то типа того, — буркнул Рамзес и устремился к калитке в дальнем конце сада.

Калитка выходила на реку. Там, на асфальтированной площадке притулились мусорные баки — общие с соседями.

Там же проходила беговая дорожка, а дальше — проезжая часть, за которой и несла свои воды река, закованная в серый каменный панцирь и неприветливая в это время года.

Рамзес приподнял носом перекладину металлического засова, толкнул калитку лапой и вышел на беговую дорожку.

Не глядя толкнул калитку теперь уже задней лапой, послушал, как упал на место засов, удовлетворённо кивнул и потрусил по беговой дорожке в сторону школы.

Мыш Терентий перелетел через калитку поверху, а потом сложил крылышки и устроился на ошейнике Рамзеса, вцепившись коготками в кожаную петлю.

* * *

Маша обошла весь второй этаж интерната, а Мишки всё не было.

Она даже отыскала Светку — девочка сидела в одном из классов, перед лицом её парил уже не один карандаш, а целый десяток, и когда Маша с криком радости бросилась её обнимать, никак не отреагировала.

Точнее, отреагировала: сбросила Машины руки, оттолкнула девочку от себя и вернулась к своему занятию.

— Света! — позвала Маша и потрясла её за плечо. — Это я, Маша!..

При звуках её голоса Светка оторвала взгляд от карандашей — те сразу попадали на парту — и посмотрела на Машу. В глазах её мелькнуло узнавание, она даже хотела что-то сказать…

Но глаза уже потухли, а бледное круглое личико сделалось пустым, равнодушным.

— Светка! — забыв обо всём, завопила Маша. И почувствовала руку на своём плече…

Чёрт. Совсем забыла о конспирации, — поругала себя Маша и нехотя повернулась.

Держал за плечо её незнакомый мальчик в очках. Также, как и Эльвира, выглядел он старше других детей в классе.

— Не кричи, — сказал мальчик строго. — Садись на место и решай задачку.

И указал на пустую парту.

Такой же надсмотрщик, — решила Маша. — Староста, блин.

— Я писать хочу, — выдала свою коронную отмазку Маша.

— Тогда иди в туалет, — разрешил мальчик.

Пока он не передумал, Маша поспешила уйти.

Светка была такая же зомби, как и все, и Маша просто не знала, как ей помочь.

Делать нечего, — и снова она стояла у подножия лестницы. — Придётся идти на третий этаж…

Туда идти совсем не хотелось. Во-первых, это было ещё дальше от выхода из здания. А во-вторых, оттуда и несло подгоревшей кашей, но запах не пробуждал аппетита, а казался неприятным и даже страшным.

Так пахло от девочки, которую человек в сером халате унёс из класса.

От той, которую Очкастый назвал «это».

Маша поёжилась.

А потом сглотнула, взялась для смелости за перила и поставила ногу на ступеньку.

* * *

— Где ты видел её в последний раз? — спросил Рамзес у мыша, стоя рядом с большими чугунными воротами, которыми запирали школу на ночь.

Здесь было слишком много запахов. Детская обувь, следы покрышек, каблуки взрослых…

Я слишком стар для этого дерьма, — печально подумал пёс.

Когда-то он мог унюхать след муравья, и отпустив его в огромный муравейник, найти на следующий день.

Теперь он почти ослеп, всё время хотел спать, а лапы при каждом шаге ломило так, словно внутри суставов было стекло.

Но делать нечего: девчонку надо искать.

Это его вина. Он взялся охранять малышку, а теперь она пропала. Его вина. И его ответственность.

Казалось бы: нет ничего легче! Ребёнок под присмотром мамы — та носилась с девочкой, как с тухлым яйцом.

Синекура, — думал Рамзес. — Как раз самое то, на старости лет. Непыльная работёнка, тёплая будка, сытная кормёжка…

Что ещё нужно старому пограничнику на пенсии?..

— Маша пошла к остановке, — слетев с ошейника, Терентий вился рядом с мордой Рамзеса.

От его крылышек воздух едва заметно колыхался, и только по этим колебаниям, а ещё запаху, пёс чувствовал присутствие друга.

Остановка была метрах в ста от ворот школы, и уже на подходе Рамзес уловил знакомый запах.

От девочки всегда пахло по-особенному. К чистому детскому духу примешивались запахи чернил, электроники, обкусанных ногтей, испачканных коленок… Маша не слишком любила мыться, и сейчас Рамзес был ей за это благодарен: чёткий сине-малиновый аромат до сих пор витал в воздухе, несмотря на то, что девочка проходила здесь несколько часов назад, и после неё на остановке побывало ещё около сотни людей.

— Трамвай ходит по рельсам, — размышлял Рамзес вслух, частично для того, чтобы привести мысли в порядок, частично — для Терентия, который вновь устроился на ошейнике. Веса его пёс не чувствовал. Зато слышал быстрое биение крошечного сердца и тихое дыхание. — Он идёт в одну сторону, и если мы пойдём следом и будем нюхать каждую остановку, то узнаем, где Маша из трамвая вышла.

— А если рельсы раздвоятся и она поедет по другому маршруту? — спросил мыш.

— Вот когда раздвоятся, тогда и подумаем, — буркнул Рамзес. Всё-таки он был пограничником, а не профессором тригонометрии. И привык решать конкретные задачи в конкретных боевых условиях.

На шестой остановке Рамзес вновь взял Машин след.

Мимо ларька с мороженным — там Маша не останавливалась, прямо в парк.

И тут их с Терентием ждал подарок: ленточка из Машиной косички.

Она была мятая, кто-то наступил на ленточку ботинком, а ещё на неё накакал голубь… Но сомнений не было: запах принадлежал именно Маше.

К сожалению, это было единственной хорошей новостью: рядом с ленточкой, прямо у дорожки, след обрывался.

Глава 18

Я молча смотрел на оборотней, а в голове проносился целый вихрь мыслей.

В чём заключался обман? Что вообще происходит? И… Что мне со всем этим делать?

— Мы сказали тэбэ, гдэ искать Совет, — когда молчание затянулось, голос подал Салим. — Но это нэ то мэсто.

— Мы думаем, что там держат заложников, — добавил Валид. — Но мы не уверены. Ты… Ты там был? — в голосе его прорезалась тревога.

Я усмехнулся.

Уже понимая, что попались, что застряли надолго, они отправили следить за подозрительным местом меня…

Потрясающе.

— Я там был, — и я посмотрел им в глаза, по очереди. Признаков раскаяния не обнаружил. — Многое видел. И честно говоря, ничего не понял. Но если бы вы сразу рассказали мне…

— Ты бы не стал нас слушать, — перебил Валид.

— Какое тэбэ дэло да чужих близких? — добавил Салим.

Я хотел возмутиться, возразить… Но понял, что они правы.

Я бы отмахнулся.

Все мои мысли занимал пресловутый Совет города Питера, до которого я хотел добраться больше всего на свете.

Я бы не стал ничего слушать о заложниках.

— Но вы знаете, где его искать, — и я продолжаю о нём думать. Потому что Алекс сможет вернуться домой, только после того, как я разберусь с этим Советом.

— Да они вабщэ-то нэ прячуца, — пожал плечами Салим.

— Но мы покажем, — поспешно вставил Валид. — Поедем, как только ты будешь готов.

— Я уже готов.

Братья посмотрели на меня снисходительно и одновременно скептически.

Я даже почувствовал, как теплеют щеки…

— Вы правы. Надо всё обдумать.

— Нэ думать, э? Аружие нада брать. Армию.

Теперь уже я ничего не понимал.

— Салим хочет сказать, что соваться с голыми руками туда нет смысла, — пояснил Валид. — Ты их только спугнёшь. И всё значительно усложнится.

— Можно подумать, что сейчас всё просто, — буркнул я.

Но они опять были правы.

А я-то думал, что интеллектом ящерицы не блещут.

— Но ты должен абещать асвабадить заложников, — гнул своё Салим. — Договор?

А я подумал вот о чём: если это всё — дело рук нового Совета… Если дети из школы пропали тоже по его вине… Логично предположить, что держат их всех в каком-то одном месте.

И этим местом вполне может оказаться то самое казённое здание. Там была охрана, я видел там кровати и кто-то на них явно спал.

Маша. Соседка сказала, девочка пропала вчера. То есть, в то время, когда я сидел на дереве и заглядывал в окна, она вполне могла быть там.

Я даже видел, как в ворота въезжала машина! Конечно, находиться в ней мог кто угодно.

И с равным успехом — пропавшая девочка.

— Нет, — сказал я, как можно убедительнее. — Мы не можем освобождать заложников прежде, чем разберёмся с Советом. Если они узнают…

— Нужна напасть аднаврэмэнна, — Салим поднял указательный палец.

Но я опять покачал головой.

— У нас нет столько людей. По-сути, у нас всего один боец — я.

— Абижаэш, э?.. Пайдэм, выйдэм. Я пакажу тэбэ, кто баец…

— Мой брат хочет сказать, что рано ты сбрасываешь нас со счетов, — поспешно вмешался Валид.

— Я справился с четверыми из вас, — сказал я. — Ещё двое сбежали. Кстати: они вполне могли привести подмогу. Но почему-то этого не сделали. Вы одни? У вас больше никого нет?

Братья переглянулись.

Салим хитро улыбнулся, а потом… подмигнул.

— Так, — чувствуя, как лоб покрывается испариной, я уселся на стул. — Вы опять водите меня а нос. Что за дела? — голос звучал более резко, чем мне бы хотелось.

— Тебе нужно поехать с нами, — мягко заметил Валид. — И тогда ты всё поймёшь.

— Ладно, погнали, — я с готовностью поднялся.

— Нэ баишся, э?

— Я — стригой, — улыбнувшись, я чуть показал клыки. — Меня мало что пугает.

Коротко переговорив с Афиной, я пошел заводить Хам. Амальтея была где-то наверху, вероятно, прибиралась в моих комнатах…

Я покраснел.

При мысли, что она увидит — и унюхает — в моей спальне, мне стало плохо.

Вообще-то я никогда не привожу пассий в особняк. Всегда считал, что это — прерогатива шефа, а с меня довольно отелей.

Бросив взгляд на окно второго этажа, я её увидел.

Амальтея стояла, чуть придерживая штору, и смотрела на меня.

Тогда я помахал ей и улыбнулся.

Она помахала в ответ.

Личико готической панды ничего не выражало — да я и не ждал.

Я и так знаю, что она обо мне думает.

Подогнав Хам к крыльцу, я пошел за ребятами.

— Нада сдэлать так, как будта мы да сих пор плэнники, — перед тем, как выйти из дому, сказал Салим.

— Тебе придётся вынести нас, как трупы, и положить в багажник, — кивнул Валид.

Невольно я посмотрел на небо. Вспомнил звук преследующего меня дрона, а ещё какие-то фары вчера ночью…

— Куда едем? — спросил я.

— Заброшенный завод, — ответил Валид.

Ребята перестали изображать трупы и перебрались из багажника в салон. Салим остался сзади, Валид сел рядом со мной.

— Какой заброшенный завод? — переспросил я.

— Навыгатор включи, — подал голос Салим.

— Есть такая достопримечательность, — пояснил Валид. — Заброшенный завод. По дороге от порта. Больше ничего сказать не могу, города мы не знаем.

Обратившись к навигатору, я нашел требуемое, показал экран Валиду… Тот пожал плечами: вроде бы то самое место.

Как они собираются найти, где прячется Совет?

Ладно. Не буду заострять.

Разберёмся.

— Вы понимаете, что после того, как обманули меня вот уже два раза, я не могу вам верить? — спросил я.

— А кто тэбэ сказал, что всэго два? Хе-хе.

— Он так шутит, — поспешно впрягся Валид. А потом чуть развернул голову назад. — Салим, не надо шутить с нашим новым другом, хорошо?

— Проста хатэл абстановку разрядить, — буркнул бородач.

На ум всё настойчивее лезла мысль, что самый глупый в нашей компании — я.

Одиннадцать утра. Мы довольно лихо неслись по ЗСД, в сторону морских ворот.

Сегодня было тепло — по питерским меркам, конечно. Солнце даже иногда проглядывало сквозь тучи, выпуская плотные, похожие на палочки для китайской еды, лучи.

Пахло мокрым асфальтом и тиной.

— Почему от вас пахнет тиной? — спросил я. — Не поймите меня неправильно, но ящерицы — сухопутные существа. К тому же, Краснодарский край, это…

— Ящерицами были как раз те двое, — добродушно сказал Валид. — А мы с братом — вараны.

В зеркало заднего вида я заметил, как Салим стрельнул в воздух чёрным раздвоенным языком. А потом улыбнулся.

Он меня провоцирует. Или проверяет.

Я улыбнулся ему в ответ, выдвинув клыки на всю длину.

Вопреки ожиданиям, это не произвело никакого впечатления.

— Вараны — тоже сухопутные, — сказал я. — Пустыни там, саванны…

— Ванарус Нилотикус, — пояснил Валид. — Нильский варан, один из крупнейших в Африке.

— Упс… — я смутился. — А я думал, вы — наши. Абхазия, Чечня…

— Турки, — сказал Салим. — Проста мы давно здэсь. Как эта гаварят? Абрусели. Фамилие такое.

И заржал.

Странное чувство юмора у чувака, но кто не без греха?

Почему-то вспомнилось, как вчера я вёз в багажнике трупы в чёрных мешках.

Один из них помер от страха, он даже обмочился.

Что-то здесь не сходится.

Но додумать мысль я не успел.

— Вот здесь сверни, — неожиданно сказал Валид, и я чуть не проскочил съезд с магистрали. Пришлось сосредоточиться на знаках, я здесь ещё не бывал.

Как оказалось, нам был нужен не сам завод, а промзона сразу за ним.

Тут располагались склады, торгующие стройматериалами магазины, автосервисы…

Я медленно гнал Хам мимо светящихся даже днём вывесок, ожидая, что мне скажут притормозить и заехать в какие-нибудь ворота. Но Валид молчал.

Нетерпение грызло изнутри, как голодная мышь сохлый кусок сыра.

Что они задумали?

А вообще-то… Меня вполне могли опять на…хлобучить. Может, я еду прямиком в ловушку?

От этой мысли я повеселел.

Хорошо. Хоть что-то конкретное.

— Теннисный клуб?.. — переспросил я, когда Валид указал на широкий въезд, за которым угадывался сырой и промозглый парк.

А что? Хорошее место, — ответил я сам себе.

Много посетителей, много машин… Никто особо ни за кем не следит.

— Сверни во-о-он за то здание, — попросил Валид, указывая, куда ехать.

Я послушно зарулил на парковку за полукруглым приземистым сооружением, в котором угадывался крытый теннисный корт.

Вытащив из зажигания ключ, я посмотрел на оборотней.

— Мне опять тащить вас на себе?..

— Ты иды, — подал голос Салим. — Ван в ту двэр. И ни а чем не валнуйся.

Пожав плечами, и еле сдерживаясь от того, чтобы закатить глаза, я спрыгнул на асфальт и потопал к указанной двери.

Если мы у друзей — непонятно, зачем такая конспирация. А если у врагов…

Я оглянулся на Хам.

Тот, несмотря на габариты, смотрелся брошенным хозяином псом.

Ну да. Как я и ожидал, внутри был корт. Сетка, зелёное резиновое покрытие…

В дальнем конце, за сеткой, вдоль корта расхаживал мужчина в белой теннисной форме.

Чем-то он напоминал Автандила Ашотовича — то ли посадкой головы, то ли властностью взгляда.

Был он совершенно лыс, подтянут, в руках — ракетка.

Так…

Махнув этой самой ракеткой, мужчина пошел куда-то за корт, не оборачиваясь. Мне ничего не оставалось, как пойти за ним.

Весь этот шухер, признаться, не вызывал ничего, кроме раздражения.

Зачем?..

И если уж на то пошло, был он АБСОЛЮТНО непрофессиональным.

Ребята прокололись ещё у нас дома — когда бегали в туалет. И я тоже хорош: бросил пленников в багажнике, а сам пошел играть в теннис?..

Кто в это поверит?

За кортом оказалась небольшая комната отдыха.

По стенам — флажки и вымпелы, длинный шкаф заставлен кубками, в углу свалена куча спортивной обуви. От неё шел кислый и острый запах пота.

Хотя нет. Запах исходит из другого угла…

— Простите, Александр Фёдорович, что заставил вас проделать столь утомительный путь.

Голос исходил оттуда же, откуда и запах, но я никого не видел… Пока не присмотрелся внимательнее.

Если б у меня не было утреннего опыта в нашей будочке, я бы ещё долго таращился в пустоту, чертыхаясь и понося на чём свет стоит коварных рептилоидов.

Ну да, мужик был там. Сидел на стуле, в этой своей белой форме, заложив одну загорелую, тренированную ногу на другую.

И улыбался.

— С кем имею честь?

Конечно, таким апломбом, как Алекс, я не владею. Но я стараюсь, как могу.

— Зовите меня Гоплит.

— Просто гоплит?

— Когда-то подобное прозвище внушало уважение, — бесстрастно сказал лысый. — Но сейчас, для большинства людей, это название — пустой звук.

— Я знаю, кем были гоплиты, — похоже, меня и вправду держат за дурака… — Просто не понимаю, какое это имеет отношение к действительности.

— Самое прямое, — любопытно. Он контролирует эмоции, или отсутствие мимики — это природная черта? — Я тот, кто стоит на страже безопасности своего племени.

— Иными словами, вы привели в город чужаков и стараетесь отвоевать себе место под нашим солнцем, — сказал я.

Не хотел, чтобы вышло так претенциозно. Оно само получилось.

Мужик усмехнулся, склонил лысую голову, поиграл ракеткой… И поднял на меня совершенно равнодушные, желтые глаза рептилии.

Невольно я отступил.

Всего один шаг.

Но он показал, насколько я был впечатлён.

Этот Гоплит был очень древним. Возможно, подревнее князя Скопина-Шуйского.

Одним из моих стригойских талантов было чувствовать возраст. Так вот: возраст ЭТОГО существа я почувствовать не мог — столько просто не живут.

— Вы правы, Александр Фёдорович, — вновь усмехнулся мужик. — Ящеры живут очень долго. Даже обычным черепахам отпущен век, трёхкратно превышающий человеческую жизнь. Чего уж говорить о холоднокровной рептилии? Я видел, как первые караваны отправлялись по Шелковому пути. Я был свидетелем того, как армия Александра, перевалив через Гиндукуш, рассеялась по Индийскому полуострову. Я знаю… А впрочем, мир изменился, — древний рептилоид махнул ухоженной рукой и раздвинул бескровные губы, изображая улыбку. — Что современным людям до такой седой древности, как я?

В нём была мощь. Но… Я бы сказал, что держался он из последних сил.

Не знаю, как могло существовать подобное противоречие. Но оно было.

— Валид и Салим — ваши… потомки?

— К сожалению, в своём роду я последний, — резко ответил оборотень. В углах его рта пролегли горькие складки, шея набрякла морщинами, глаза запали и сделались совершенно круглыми.

— Простите.

— Нечего прощать. Это не ваша вина. Я давно один. А ребята… Это моя стая. Моя семья. И я хочу её защитить.

— Все мы хотим защитить семью, — буркнул я.

Хотелось заорать: — что я здесь делаю? Какого чёрта происходит?

На миг даже закралась мысль, что это ОН — глава того самого нового Совета… Но нет.

Много всего было в этом древнем, как мамонт, рептилоиде. Не было фальши.

— Да, кстати, хочу принести извинения за небольшой спектакль, который пришлось разыграть для вашего же блага, Александр Фёдорович, — совсем другим, деловым голосом сказал мужик. — После того, как Совет выставил нам свои условия, я поразмыслил, и… решил заключить с вами союз. С вами и господином Големом, разумеется.

— И поэтому послали к нам в особняк убийц?

Оборотень улыбнулся — сухо, одними губами.

— Это я и имел в виду, когда говорил о спектакле, — с видимым удовольствием пояснил он. — Ребята инсценировали нападение. Главное было — установить с вами контакт. И так как я предполагал слежку…

— ИНСЦЕНИРОВАЛИ? — я вскочил и заходил по комнатке, два метра в одну сторону, два — в другую. — Ещё скажите, что намеренно пожертвовали своими людьми, для пущей правдоподобности, — остановившись, я посмотрел в его желтые мёртвые глаза. — Двое ваших людей погибли! Я убил их, и закопал за городом. Это похоже на инсценировку?

Вместо ответа он громко щелкнул языком.

Дверь отворилась и в комнату вошли двое оборотней. Те самые, которых я вроде как закопал…

Оба улыбались. Сквозь бороды сверкали белые зубы, в глазах не было ненависти — только дружелюбие, с небольшой ноткой превосходства.

— Мы — рептилии, Александр Фёдорович, — за моей спиной негромко кашлянул древний. — А как вам известно, холоднокровные умеют затормаживать функции организма, вплоть до показателей, очень близких к нулю.

— Но… я закопал их собственными руками, — беспомощно повторил я. — Вчера, на торфянике.

— И мы вам благодарны за столь… гуманный способ избавления от улик, — спокойно парировал мужик. — Вот если б вы решили их кремировать, у нас были бы настоящие проблемы.

— А водитель гелленда? — вспомнил я. — Тот, с гадючьей магией. Я ПЕРЕРЕЗАЛ ему позвоночник и он скончался. Не будете же вы утверждать…

— На этот раз — не буду, — наклонил голову древний оборотень. — А кроме того, мы вам даже благодарны: он являлся ставленником Совета, и был призван следить… за нашей деятельностью. Убив его, вы оказали нам услугу.

И я махнул рукой.

Честно говоря, просто устал от всего этого цирка.

При слове «цирк» я мысленно усмехнулся.

А ведь там, в настоящем цирке, не было и вполовину так весело…

— Что вам от меня нужно? — буркнул я, падая обратно на стул.

«Убитые» мной ребята молча ретировались — они своё задание выполнили.

Признаться, от сердца отлегло.

Ненавижу убийства.

Даже когда защищаю свою жизнь — всё равно чувствую себя неправым.

Я — стригой. Нежить.

Кроме того, что я сильнее, я в принципе не должен существовать. А тем более, отнимать жизнь у других.

— Нам — ничего, — развёл руками рептилоид.

— Я вам не верю. Всем что-то нужно, а вам, как пришлым — особенно. К тому же, вы сами сказали: заключить сделку. А значит, вам что-то нужно от нас с господином Големом.

Предельно ясно, что именно: защита. И разрешение остаться в городе.

Но он должен озвучить своё желание. Таковы правила.

— Напротив, — прервал мои мысли Гоплит. — Мы хотели бы поинтересоваться, чем можем быть полезны ВАМ, Александр Фёдорович. Люди, любые ресурсы… Мы очень богаты. И хочу вас заверить: для того, чтобы видеть вас в союзниках, мы не поскупимся.

Я моргнул.

По привычке, я думал, что сейчас мне начнут выдвигать условия, шантажировать: безопасностью шефа, девочек, чёртом лысым…

Я просто был не готов.

— Понимаю, — наклонил голову оборотень. — Вам надо собраться с мыслями. Что ж. Не буду мешать. Мечтайте. И ни в чём себе не отказывайте.

И он снова начал исчезать — не сходя с места, даже не двигаясь!

— Мой отец говорил: тот, кого можно купить — не стоит ничего, — сказал я.

Я смотрел на него очень внимательно, и только поэтому всё ещё видел белый силуэт и холодные желтые глаза.

— Он был мудрым человеком.

Голос раздался совершенно из другого места. Я принял за рептилоида след на сетчатке собственного глаза. В то время, как он успел переместиться в противоположный угол комнаты.

— Значит, это была проверка, — я его всё-таки нашел.

Не по голосу, по сокращениям сердца. Хотя и редкие, они всё же были. А чувствовать сердечные ритмы живых существ — моё БАЗОВОЕ умение.

— И вы её прошли, Александр Фёдорович.

Я вздохнул и всё-таки закатил глаза, вознося безмолвную молитву Богу, Дьяволу — хоть кому-нибудь, кто окажется поблизости, и у кого найдётся для меня время.

— Тогда может, отбросим игры и просто поговорим?

…Ближе к вечеру, я вновь лежал под орешником в парке. Даже отыскал саквояж — Алекс будет в восторге.

Рядом со мной были Валид, Салим, Егор и Равиль — те самые, счастливо ожившие «трупы».

И ещё с десяток бойцов — они окружили здание и теперь ждали только моего сигнала.

Я не хотел туда идти.

Нет, не так.

Я справедливо опасался, что устроив рейд на здание с заложниками, мы только насторожим и разозлим пресловутый «Совет». И они примут ответные меры — ведь в их руках, как я сейчас понимаю, находятся и Алекс, и Тарас, отец Прохор… Мириам. Словом, все близкие мне люди.

Но меня убедили.

Там дети, — сказал Гоплит. — Понимаете, Александр Фёдорович? Ваши друзья, наши близкие — все они взрослые люди, и все, так или иначе, САМИ делали свой выбор.

Но дети — совсем другое. Их похитили. И если их не вытащить сейчас, я вам гарантирую: до утра некоторые из них не доживут. Почему? Да потому что каждое утро из этого здания вывозят трупы! Маленькие трупы в небольших таких мусорных мешках, чтобы вам было окончательно ясно.

Он меня убедил.

А кроме того, я ведь обещал соседке найти её дочь. И почему-то мне кажется, что Маша, шустрая девочка с умными глазами, тоже находится в том здании.

Надежда — пустое чувство.

Лучше её не испытывать.

— Они не бойцы, эти ваши ящеры, — сказал я древнему оборотню. — Чёрт подери, да они вегетарианцы!

И тогда он достал телефон — самую современную модель, я даже не знал, что их уже выпустили на рынок — и показал фото в интернете.

Валид Хашимов. Чемпион мира по рукопашному бою.

Салим Хашимов. Чемпион Европы по греко-римской борьбе…

Не всё то, чем кажется, не правда ли, поручик?

Вы правы, шеф. Как всегда правы.

Рядом неслышно возник один из бойцов.

Я уже перестал удивляться способности рептилий возникать из ничего. Проявляться из мешанины теней, сучков, сухих листьев и стволов деревьев… А ещё они могли двигаться быстро, как человек-молния.

— Почему вы, с вашими возможностями, не сделали всё сами? — спросил я напоследок Гоплита.

— Нам нужна легальность, — ответил тот. — Мы не желаем быть самозванцами, и не хотим творить самосуд.

В тот момент меня его слова несколько обескуражили: я — придаю легальность?..

Да ведь наше агентство и само осталось без лицензии, и фактически, мы действуем на свой страх и риск.

К сожалению, очень скоро я понял, насколько хитроумным оказался старый ящер…

— Мы готовы, — сказал боец, возникший из мешанины теней.

— Тогда идём.

Я поднялся. И с разбегу преодолев забор, спрыгнул на ту сторону.

Глава 19

Я был ещё в воздухе, когда мне на плечи пала серебряная сеть. И если б я не был в таком шоке, а сеть не затянулась мгновенно, образовав вокруг меня непроницаемый мешок, я мог бы вырваться.

В конце концов, серебро — довольно мягкий металл.

Предательство, — билось в голове. — Древний ящер просто задурил мне голову. Он КУПИЛ себе безопасность, заманив меня в ловушку.

Сеть обжигала так, словно меня бросили в котёл с кипящим маслом. Но к этой боли я привык, и всё-таки попытался освободиться.

К сожалению, время было упущено, серебряная проволока раскалилась, от меня повалил дым…

Я катался по траве, словно дикий кот, разве что, не визжал. А они стояли вокруг и смотрели.

Когда я говорю «они», я не имею в виду оборотней-ящеров. Скорее всего, убедившись, что меня взяли, они просто растворились в сумеречном парке и вернулись к своему древнему вожаку.

Ловушка была простой и эффективной: Гоплит, рассказав о маленьких детях, надавил на моё сострадание, на чувство долга, на человечность, в конце концов.

Я ПРОСТО НЕ МОГ сказать: дети — это не моя проблема. Пускай спасаются сами…

И вот теперь они стояли и просто ждали, когда серебро выпьет все мои силы, когда я перестану рычать и биться в судорогах, как дикий зверь.

Они — это люди в серых халатах.

И вот что я вам скажу: таких странных и страшных людей мне видеть ещё не доводилось.

Когда я перестал шевелиться, они подцепили сеть длинными крючьями и потащили внутрь здания…

Я почти ничего не видел.

Здоровый глаз постоянно слезился, и почувствовав кровь на щеке, я лишь пожалел, что слёзы — напрасная трата влаги.

Меня утащили в подвал — я в буквальном смысле пересчитал три пролёта ступенек собственным хребтом, и бросили в промозглой камере, среди запахов гнилой картошки и писка мышей.

Сеть с меня не сняли.

В темноте, ощущая нестерпимое жжение, я вновь представил себя в гробу, в том далёком времени, когда я только сделался нежитью, и мои друзья опасались, что восстать я могу не стригоем, а обычным упырём, вурдалаком, для которого кол в сердце — это единственное оставленное судьбой милосердие.

Сколько пафоса, поручик. Сколько патетики.

Тьфу на тебя три раза.

Как ни странно, мысль о том, что я снова в гробу, помогла успокоиться и даже придала сил.

Трое суток пролежал я тогда, ни жив, ни мёртв, в непрерывной агонии.

И — ничего. Даже с глузду не двинулся.

Ну, во всяком случае, не совсем.

Уж временами-то меня можно считать вполне адекватным.

Задышав ровнее, я попытался принять такое положение, чтобы сеть как можно меньше касалась обнаженной кожи, которой, если уж на то пошло, было не так много: лицо и руки.

Сквозь одежду серебро жгло не так уж и сильно.

Паника. Вот как это называется, поручик.

У тебя случилась элементарная паническая атака, мон шер ами.

Если б не она — ты бы освободился сразу, не сходя с места.

Я пошевелил ногами.

И правда: при известной ловкости и хладнокровии, я мог бы ослабить сеть настолько, чтобы выбраться.

На это потребуется время, но кто сказал, что у меня его нет?

Свет ослепил мой единственный здоровый глаз: кто-то приоткрыл дверь.

Убедившись, что я всё ещё связан, этот кто-то вошел и приблизился ко мне — я видел только ноги, в прекрасно начищенных итальянских туфлях, в дорогих брюках…

— Пытаетесь освободиться, господин Стрельников? — спросил тихий интеллигентный голос.

В той позе, что я лежал, посмотреть вверх не было никакой возможности, так что оставалось полагаться на слух. И другие органы чувств.

— А разве это не естественное желание любого пленника — освободиться? — спросил я, постаравшись придать голосу оттенок лёгкой грусти.

Стопроцентный человек, — я чувствовал его запах. Кроме сопутствующих любому человеку запахов — мыла, еды, пота… Было что-то ещё.

Тонкий, всепроникающий запашок гниющих фруктов.

Тщательно контролируемое безумие — судя по спокойному, чуть снисходительному голосу. Но уже НА ГРАНИ — судя по тому, что запах гнили становился всё сильнее…

Дурные мысли тоже воняют — это я понял давно, ещё будучи живым. На войне очень быстро учишься пользоваться ВСЕМИ органами чувств.

Или умираешь.

— Поверьте, господин Стрельников. У пленников есть куда более насущные желания, — сказал этот спокойный, но при этом совершенно невменяемый голос. — Например, желание не испытывать боли. Или хотя бы, чтобы она не была такой интенсивной. Желание умереть — чтобы прекратить мучения…

Я усмехнулся.

— В обоих случаях вы прокололись, — сказал я как можно небрежнее. — Боль — мой давний союзник. Мы с ней, можно сказать, заодно. Помогает, знаете ли, не забывать, на каком я свете. Ведь уже мёртв. И боль — просто повод почувствовать себя живым.

— Но ведь есть ещё НЕБЫТИЕ, — нетерпеливо перебил голос. — Полное исчезновение, забвение настолько глубокое, что и сама память о вашем существовании будет стёрта.

Было такое чувство, что обладатель голоса привык участвовать в диспутах. Научных, или нет — это ещё бабушка надвое сказала, но спорить он любил, это уж как пить дать.

Я пожал плечами.

Сеть мелодично зашелестела, причиняя такие муки, что я едва удержался, чтобы не заскрежетать зубами.

И вместо этого улыбнулся.

— Отправив меня в небытие, вы ОКАЖЕТЕ МНЕ УСЛУГУ, милейший, — сказал я. — Став нежитью, в глубине души я человек мирный. Но видите ли, в чём дело: пребывая в столь незавидном положении, оставаться пацифистом довольно затруднительно. Иными словами, мною овладевают всё более первобытные инстинкты. И когда они вырвутся на свободу…

Я не договорил. Всегда нужно оставлять пищу для воображения.

И он отступил. Подошвы ботинок негромко шаркнули по пыльному полу, дверь скрипнула на ржавых петлях.

Вонь гнилых фруктов стала сильнее.

— Не пытайтесь освободиться, — сказал голос. — Это сплав. Палладий, золото, медь. Эти путы невозможно разорвать. А ещё в них столько серебра, что я вижу, как от вашей кожи поднимается дым. И кстати: запах хорошо прожаренного стейка — это тоже вы, господин Стрельников.

— Зачем я вам? — спросил я, когда туфли почти скрылись в ослепительно-светлой полоске приоткрытой двери. — Вы могли меня убить, но зачем-то я вам нужен. Могу я узнать, зачем?

Он помедлил.

Но всё-таки ограничился банальным:

— Скоро узнаете.

И вышел, хлопнув дверью.

Я остался в темноте. И продолжил попытки освободиться.

Он был прав: на разрыв сеть была чрезвычайно крепка. Мне только удалось растянуть пару ячеек, но в них всё равно не пролезла бы даже ладонь.

Вероятно, в «застёгнутом» состоянии сеть держит мощный магнит, и как я её ни дёргал — всё было бесполезно.

Любопытно то, что больше негативных чувств я испытывал не по поводу самого пленения, как такового. А по поводу предательства Гоплита.

Сейчас я мог только гадать, почему проникся к древнему ящеру такой симпатией.

Доверие.

Такое же бесполезное чувство, как и надежда.

Несмотря на злость, на боль, на дикое чувство вины — не оправдал доверия Алекса, попался, как последний лох — я уснул.

Впал в летаргическое состояние, энергосберегающий режим.

Не очнулся, даже когда меня опять потащили, и пришел в себя уже наверху — в совершенно другом месте.

Тут не было подвального запаха гнилой картошки, а поверьте, этот овощ может вонять так, что и правда захочется сдохнуть.

В широкие окна пробивался серенький вечерний свет, а на стене висел плоский телевизор.

Сеть с меня не сняли, зато прислонили к стене в полулежачем положении, чтоб я мог видеть экран.

Любопытно.

Когда тот загорелся и перед моими глазами поплыли круги, я оживился: неужели меня пытаются загипнотизировать?..

Дилетанты.

Могли бы догадаться, что у мертвеца в принципе нет такого понятия, как психика.

Я также поддаюсь гипнозу, как и дохлый, провалявшийся месяц в канаве, суслик.

Круги и спирали сопровождались ритмичным щелканьем. Я не мог понять, исходит оно из динамиков телевизора или звучит само по себе. Но это не важно: просто мне становилось скучно, и я искал любой повод, чтобы занять мозг.

Изображения на экране менялись всё быстрее, и когда у меня зарябило в глазах, как от вспышек стробоскопа, я смежил веки. Остался лишь ритм. И хотя я не большой знаток не-классической музыки, поначалу он показался любопытным.

Временами в нём прослеживались совершенно первобытные мотивы. Перед мысленным взором так и вставала картинка: седой шаман в лохматых шкурах исступлённо бьёт в самодельный, обтянутый кожей бубен.

В глазах его сверкает фанатичный огонь, который только становится ярче от блеска пламени костра…

САШХЕН!..

Я вздрогнул.

И только сейчас понял, что голос шефа зовёт меня довольно давно, просто я не обращал на него внимания.

Ритм захватил меня целиком: он звучал в моих костях, отдавался в груди биением сердца, и даже каблук ботинка, опутанный сетью, выстукивал ту же дробную канонаду.

Сашхен! Прекрати слушать эту дрянь.

И вовсе это не дрянь, шеф. Отличный ритм. Помогает расслабиться, если вы понимаете, о чём я.

Я улыбнулся: оказывается, спорить с шефом в собственной голове — довольно забавно.

А ведь я могу сказать ему всё, что боялся — или скорее, робел, из уважения и пиетета:

Вы — самовлюблённый сибарит, шеф. Вы рискуете собственной шкурой направо и налево, совершенно не заботясь о чувствах близких вам людей.

И какое отношение риск имеет к сибаритству, мон шер ами?

Рисковать собой, получая от этого наслаждение — это и есть сибаритство. Дёргать смерть за усы, дразнить её, издеваться над ней, не задумываясь, жертвовать собой — это есть высшая степень эгоизма.

Вы просто хотите быть героем, шеф. И вам плевать на тех, кого вы приручили.

Философы полагают, что жертвенность собой — это и есть высший акт любви, поручик.

Философы! Да что они понимают, жалкие книжные черви. Вот я, например, никому не позволю испытывать к себе пылких чувств. Как сказал классик, герой должен быть один.

Чтобы, когда он наконец покинет бренную оболочку, никто не плакал о его безвременно почившей душе…

— Интересная точка зрения.

Я распахнул глаза: эта реплика прозвучала не изнутри моей головы, а независимо от неё. Снаружи.

Первым делом я бросил взгляд на ботинки.

Нет. Это не тот, кто навещал меня в подвале…

У этого на ногах были кроссовки. Да и голос не тот — чуть подростковый, с нотками неуверенности и вызова, столь свойственными юношескому максимализму, ещё только предвкушающему избавление от прыщей.

И он был именно таков, как его голос: подросток лет семнадцати, долговязый, нескладный, с жидкой, высаженной пучковым методом бородкой и рябыми щеками — характерным признаком ярого поклонника давить угри.

— Я что, говорил вслух? — про себя я решил ничему не удивляться. Первое правило переговорщика.

— Некоторое время, — парнишка ногой пододвинул табурет и плюхнулся на него с расхлябанностью, говорящей: он никогда не вешает куртку на вешалку. Никогда не заправляет постель. Никогда и ничего не кладёт на место — просто бросает вещь там и тогда, когда она перестаёт быть нужной.

— С кем имею честь? — высокомерно бросил я. Иногда это даёт плоды: подростков высокомерие злит, а когда злишься, легче выболтать что-то важное.

— Меня зовут Шаман.

Я мысленно икнул. Вспомнил своё недавнее видение.

— Шаман? — я позволил себе усмехнуться. — Звучит, как кличка гопника.

— К сожалению, это всё, что у меня есть, — пожал плечами паренёк. — Имя, данное родителями, сгорело вместе с ними, сгинуло в пожаре.

— Сочувствую.

— Я сам поджег дом, — он улыбнулся, немного щербато: на правом резце был скол, не хватало уголка. — Родители в это время спали, и я постарался, чтобы они проснулись как раз вовремя: для того, чтобы хорошенько испугаться, но поделать уже ничего нельзя.

Самое страшное: его слова звучали абсолютно разумно. Я что хочу сказать: мужик в итальянских туфлях вонял безумием даже тогда, когда говорил совершенно обыденные вещи. А этот паренёк был нормален. Как… Молоток.

Любопытно, почему на ум пришло именно такое сравнение? Парень-то был довольно хлипким, если не сказать, тщедушным. Но во взгляде его была твёрдость. Как раз такая, что способна гнуть гвозди.

— Значит, ты убийца, — сказал я.

Не имеет смысла заговаривать зубы такому, как он. Тут лучше сработает голая правда.

— Такой же, как и ты, — парировал парнишка.

Я чуть наклонил голову и поморщился. Любое движение натягивало серебряную сеть.

— Больно? — без капли сочувствия спросил Шаман.

— А ты как думаешь? — губы потрескались. И когда я улыбнулся, на нижней выступила кровь.

— Я могу сделать так, что ты ничего не будешь чувствовать, — сказал парнишка, с интересом следя за каплей, стекающей по моему подбородку.

Я прилагал ОГРОМНЫЕ усилия, чтобы её не слизнуть.

— Снимешь с меня серебро? С чего бы?

— Не сниму. Просто тебе будет всё равно: больно, или нет.

А я вдруг вспомнил людей, что стояли вокруг, и просто смотрели, пока я корчился под сетью. В их взглядах не было ни злорадства, ни наслаждения чужой болью, ни сочувствия.

Ничего.

— Воздержусь. У меня и так осталось не слишком много чувств.

— Каково это? — неожиданно спросил Шаман.

— Каково — что?..

— Каково это: быть мёртвым?

Неожиданный вопрос.

Я честно задумался.

— Ничего хорошего. Всё время, каждый миг, я остро ощущаю свою неполноценность. Это вечный экзистенциальный кризис: сердце бьётся, тело чувствует боль и наслаждение, душа мечется от экстаза к отчаянию… Но мозг, разум, ПОНИМАЕТ, что мёртв. И это вызывает жуткую злость. И жажду, — я помолчал. Шаман не перебивал. — В общем и целом, это довольно паршиво, — наконец сказал я, не зная, что ещё добавить.

Почему-то я решил, что парнишка попросит сделать его стригоем. Укусить, дать своей крови — в общем, совершить ритуал.

Но он только усмехнулся, а потом поднялся со стула.

— Я так и думал, — взгляд его стал высокомерным. — Стригои, оборотни, все эти вечно живущие… Всё это брехня. Ты получил ТАКОЙ ДАР! Силу, бессмертие, власть над людьми! Ты мог завоевать мир! Но всё, на что ты способен — это ныть. Ты слабак, стригой. А значит, место тебе — на свалке. Как и всем твоим друзьям.

И он шагнул к двери — гордо задрав подбородок, преисполненный своей правоты. И если б не реплика о друзьях, я бы промолчал.

— А ну, СТОЙ! — в эти слова я вложил все свои, оставшиеся на данный момент, силы.

Шаман обернулся.

— Я чувствую в тебе величие, — тихо сказал он. — Ты мог бы стать настоящим ВЛАДЫКОЙ.

— И как Владыка, я ПРИКАЗЫВАЮ тебе остановиться. И освободить меня.

Но он лишь рассмеялся — смешки дробно рассыпались по полу, как сухой горох. И хлопнул дверью. Оставив таким образом последнее слово за собой.

А я выругался.

Крепко, по-матери, как не делал уже давно…

Полегчало.

Зря Алекс запрещает ругаться.

В некоторые моменты жизни, обругать кого-нибудь — первейшее средство для восстановления пошатнувшегося самоуважения.

Просто ты не научился ещё его не терять, мон шер ами.

У человека можно отнять всё, даже жизнь. Но самоуважение — это вещь, которую он создаёт сам. Поэтому отнять её никак нельзя. Можно только потерять.

А это, согласись, две большие разницы…

Я увидел в воздухе, прямо перед собой, его улыбку. Она медленно таяла, словно Алекс — Чеширский кот, и от этой улыбки мне стало легче.

И только это я успокоился, как дверь вновь отворилась.

Я думал, это вернулся подросток — придумал новую порцию высокомерных издёвок, и решил донести их до моего сведения.

Но нет.

Туфли и брюки, и главное — запах, явно указали, что это тот, другой.

Не глядя на меня, он деловито пересёк комнату, водрузил на стол чемодан медицинского вида, и принялся выгружать из него какие-то провода, электроды, щупы на присосках…

Мне стало не по себе.

Он вёл себя, как вивисектор из дешевого ужастика. Доктор Калигари, или, того хуже, профессор Франкенштейн, задумавший из живого человека сделать труп.

Впрочем, — одёрнул я себя. — Трупом я стал уже давно.

— Вы так сильно себя ненавидите, господин Стрельников, — не поворачиваясь, вдруг сказал «доктор».

— Что?..

Я опять говорил вслух?

Болтун — находка для шпиона, и если я НАСТОЛЬКО себя не контролирую — точно пора на свалку.

Токсических отходов, мон шер ами. На глубину двадцати метров.

— Не будьте к себе так строги, господин Стрельников, — безумный доктор приблизился, держа в каждой руке по пучку проводов с присосками. — Кое на что, кроме свалки, вы ещё сгодитесь.

Уж не знаю, что за прибор использовал безумный доктор, но когда он давал напряжение, у меня в голове возникал громкий писк. Он вгрызался в череп, как консервный нож, и тогда доктор Калигари втыкал провода в мой обнаженный, беззащитный мозг…

В промежутках я задавал вопросы.

Я же переговорщик.

Что бы со мной не происходило, в первую очередь я — переговорщик. И буду задавать вопросы до тех пор, пока смогу говорить.

Глава 20

Маша поднималась по ступенькам медленно, прислушиваясь к каждому шороху.

Почему-то ей очень, очень не хотелось идти туда, откуда всё сильнее пахло горелой кашей.

Но делать нечего: там, где она уже побывала, никаких признаков Мишки не наблюдалось.

Изо всех сил Маша гнала от себя мысль, что с Мишкой могло случиться то же, что и с девочкой в классе.

Что его могли УТИЛИЗИРОВАТЬ.

Но нет, Мишка не такой, — уговаривала она себя. — Мишка талантливый, он всё умеет. А главное, он всё понимает, и уж точно не поддастся на гнусные ин-си-нуации.

Это выражение любила употреблять тётка, когда распекала кого-то по телефону.

Маша решила, что хуже этого ничего быть не может, а значит то, чем занимается очкастый — именно они. Ин-си-нуации.

Третий этаж не был похож ни на первый, ни на второй.

Здесь были ковры. Здесь были красивые обои на стенах и пальмы в горшках. А ещё картины.

Ну, почти картины… Просто в рамы поместили какую-то мазню из цветных пятен, Маша не сомневалась, что тоже так нарисует. Да и рисовать-то тут было нечего, просто дави краску из тюбика и размазывай пальцами.

У них в детдоме так малыши баловались, которым кисточки ещё не давали, чтобы те не засунули их себе в нос…

Презрительно скривив губы, Маша прошла мимо картин, к двери с серебряной табличкой.

«ДИРЕКТОР» — было написано на табличке большими чёрными буквами…

Нет, — решила девочка. — Директор мне не нужен, зачем мне директор?..

Директоров Маша не одобряла.

Вечно они лезут куда не надо, задают глупые вопросы и бегать по коридорам не позволяют, а какая переменка без беготни? Будешь тащится, как сонная муха, ничего не успеешь, а дела сами себя не порешают.

Миновав на цыпочках директорский кабинет, Маша углубилась в царство тяжелых дубовых дверей, раскидистых пальм и таких специальных сморщенных штор, очень похожих на подбородки Тамары Степановны, завучихи из новой школы.

Услышав далёкое бормотание, Маша испугалась.

Кто-то шел по коридору прямо к ней, шаги были неровными, словно там был не один человек…

И правда: с чего бы одинокому человеку разговаривать вслух? Наверняка их двое. Идут себе и разговаривают…

Рядом была только очередная дверь, и больше ничего.

Пальма в кадке не считается: Маша уже слишком большая, чтобы прятаться за цветочным горшком. И за штору не встанешь: во-первых, она не достаёт даже до подоконника, а во-вторых, Маша прекрасно понимала: её силуэт будет отлично виден на фоне окна, потому что штора тонкая и белая.

Оставалась дверь.

Таблички на ней не было, ручка подалась легко, а шаги стремительно приближались.

Скользнув внутрь, Маша не удержалась от того, чтобы оставить щелочку…

Конечно, сначала она проверила пери-метр.

Окинула комнату внимательным взглядом, стараясь не упускать ни одной мелочи.

То, что она увидела, чуть не заставило девочку выскочить назад, в коридор.

Но шаги приближались, а громкий, и чуть ломкий от раздражения голос вещал:…результаты меня не удовлетворяют. Вы обещали мне армию, не позднее десятого числа. Сейчас уже двадцать первое, а всё, что я видел — это чёрные пластиковые мешки. И хотя наш друг из крематория для животных очень любезен, и не задаёт лишних вопросов, мне бы не хотелось утруждать его лишний раз…

Так я и думала, — удовлетворённо кивнула себе Маша. — Двое.

Когда они прошли мимо, стремительно, не глядя по сторонам, в одном Маша сразу узнала Очкастого.

Его повсюду сопровождал неприятных запах.

Как-то на Новый год, ещё в детдоме, Маша потеряла апельсин.

Апельсин отыскала уборщица Щучка, он закатился в угол, за ножку кровати. Фрукт был сморщенным, тёмно-коричневым, с неприятными капельками. И пах он примерно также…

Щучка тогда долго ругалась. Говорила, эту вонь ничем не вытравить, даже хлорка её не берёт.

Второго Маша видела в первый раз. Не слишком взрослый, может, моложе Розочки, которую Маша оставила на первом этаже… Но вёл себя так, словно он тут главный.

Он и выговаривал Очкастому, а тот молча семенил рядом, ссутулившись и кивая на одно плечо, как будто у него шею заклинило.

Девочка прекрасно помнила, как уверенно вёл себя Очкастый, когда искал её, Машу. И если теперь он лебезит перед тощим — совсем, как их директриса из детдома перед завхозом, — значит, он и есть главный.

Видела его Маша недолго, но показался парень совсем не страшным. Даже симпатичным — наверняка такой понравился бы Антигоне…

Она даже хотела выйти из укрытия и строго потребовать у тощего возвращения ей Мишки — сейчас же, не сходя с места… Но побоялась Очкастого. А вдруг наябедничает, что она сама сбежала?

Когда парочка удалилась, Маша хотела отправиться дальше, на поиски Мишки. Но вспомнила, что за спиной, в комнате, осталось нечто, достойное того, чтобы задержаться и изучить его получше…

* * *

— Ну всё, — констатировал мыш Терентий, глядя на одинокую испачканную ленточку. — Приплыли. Здесь Машу посадили в машину и увезли в неизвестном направлении.

— А покрышки? — спросил Рамзес. Мыш уставился на пса с недоумением. — КАЖДАЯ машина имеет индивидуальный запах, — назидательно пояснил пёс. — Качество резины, пробег, места, где колёса побывали до этого…

— То есть, ты постараешься вынюхать, куда её увезли? — оживился Терентий.

— Не постараюсь, — с достоинством ответствовал Рамзес. — А ОБЯЗАТЕЛЬНО это сделаю.

Главное, чтобы это место находилось не слишком далеко, — про себя тоскливо подумал пёс. — Отвык я уже на своих четырёх километры наматывать…

Как и ожидалось, запах машины вывел друзей к проезжей части.

Тоскливо замерли они перед сплошным потоком машин… Семь вечера, самый час пик.

— Обождём, — решил пёс, поворачивая обратно в парк. — После полуночи будет проще.

В глубине души пёс был рад передышке: лапам настоятельно требовался отдых.

К тому же, он не успел пообедать, и в животе громко бурчало. От дальней лавочки, на которой сидел какой-то мальчик, завлекательно пахло надкушенным гамбургером…

* * *

Маша сделала несколько шагов вглубь комнаты и осторожно склонилась над телом.

Почему-то человек был обмотан сетью — светлые ячейки резко выделялись на тёмной одежде. Там, где проволока касалась кожи человека, запеклась кровь, и шел такой запах, словно на электрической лампочке сгорел мотылёк.

Тоже пленник, — вздохнула Маша. — Какой-то особо ценный. Или опасный — вон, как крепко его скрутили…

Было в облике связанного нечто знакомое — на самом деле, это и помешало Маше оставить всё, как есть, и удалиться по своим делам.

Наклонившись над телом, и стараясь не дышать, она принялась рассматривать потерпевшего.

По телику так называли людей, которые попали в беду: пожар, или авария, а может, телефон украли…

Этот человек несомненно что-то потерпел. Стопроцентов.

Маша подумала, что её долг — помочь незнакомцу, да вот хотя бы распутать сеть. Может, хоть дымиться перестанет.

А ещё на нём были характерные круглые следы от присосок — такие оставались после экс-пер-риментов Очкастого. У Маши самой такие были, на лбу, висках и запястьях.

Любой, кто потерпел от Очкастого, ЗАСЛУЖИВАЕТ помощи, — твёрдо решила девочка и прикоснулась к металлической сетке.

В тот же миг человек вздрогнул, застонал и повернул голову так, что Маша увидела его лицо.

По спине, по ногам, и даже по животу девочки побежали толстые противные мурашки с холодными лапками.

Слёзы сами навернулись на глаза, кулачки сжались так, что обкусанные ногти впились в ладошки, а пальчики на ногах поджались так сильно, что почти слетели тапки.

Один глаз связанного был покрыт засохшей корочкой. Кожа на лице была белой, как бумага, и такой же тонкой.

Зубы под плотно сжатыми губами аж просвечивали.

А ещё эта сетка… Она оставила на щеках незнакомца глубокие незаживающие борозды.

Первымпорывом Маши было бежать, куда глаза глядят.

Никогда, даже в самом страшном ужастике, не видела она, чтобы с человеком обращались так скверно.

Да-да-да, нельзя так делать! Тот, кто такое сотворил — настоящий доктор Зло, на самом деле так вообще не бывает!

Маша судорожно сглотнула.

Но это есть, — сказала она себе. — Я стою прямо перед ним и вижу всё своими глазами.

Прикасаться к потерпевшему больше не хотелось.

При одной мысли, что к нему надо притронуться, горло сжималось, а по спине тёк пот.

— Мне почти девять, — сказала Маша вслух. — Я уже взрослая. И я не могу просто уйти.

Присев на корточки, она попыталась разобраться, где начинается сеть.

Это всё Очкастый, — сердито, чтобы справиться со страхом, бормотала девочка. — Это он любит всех мучить. Ну я ему покажу…

А в голове стучало: бежать!.. Забыть про всё: про Мишку, про Розочку, про этого потерпевшего.

Иначе Очкастый тебя поймает, и сделает то же самое.

Я его не боюсь, — убеждала себя Маша. — Он не смог найти меня в ящике с печеньками. Он не смог узнать меня в классе. Он никогда меня не поймает.

Мысли крутились в голове, как колесо, которое неутомимо разгонял толстый хомяк Сенька из живого уголка.

И вот когда она дёрнула слишком сильно, потерпевший открыл глаз.

Маша от неожиданности взвизгнула.

Глаз был серебряным. Не налитым кровью, как бывает, когда звезданут по кумполу. Просто серебряным, как фольга, без признаков зрачка, радужки и что ещё там положено иметь глазу.

И вот когда этот глаз открылся, Маша наконец-то его узнала.

— Сашхен! — закричала девочка шепотом. — Это же ты!..

Белые волосы — пускай слипшиеся и грязные, но несколько уцелевших прядей сверкали, как новогодний дождик.

Кожаная куртка — такие ещё называют «косуха».

Маша страшно завидовала Сашхену, и тоже хотела иметь такую куртку… Вот бы прийти в ней в школу! Мишка помрёт от зависти.

При мысли о друге она коротко вздохнула.

В единственном глазе Сашхена долго не отражалось ничего, кроме самой Маши — как в зеркальце, очень маленьком и выпуклом. Таком, где нос кажется раздутой картошкой, а глаз и подбородка не видно вовсе.

— Сашхен, — просунув пальцы сквозь сетку, Маша потрясла его за плечи. Не слишком сильно, ведь ему же больно. Но к жизни его это пробудило.

— Ребёнок?.. — словно в забытьи произнёс Сашхен. Губы его потрескались, словно он давно не пил.

Маша оглядела комнату: стол, диванчик, телевизор на стене… На столе она увидела бутылку с водой.

Словно её кто-то принёс сюда, и забыл — воды осталась пара глотков. Честно говоря, она и сама бы с удовольствием выпила эту воду, в горле аж чесалось, когда она несла бутылку через всю комнату.

Но Сашхену сейчас нужнее, — сказала себе девочка, и решительно вставив горлышко меж запёкшихся губ, опрокинула бутылку кверху дном.

Через пару минут они уже сидели рядом — Сашхен достаточно окреп, чтобы упереться ногами и подтянуть себя повыше, и жевали предназначенный для Мишки шоколад.

Оказалось, правда, что это не шоколад, а какой-то концентрированный рацион — так сказал Сашхен, прочитав этикетку.

Не то, чтобы Маша не умела читать.

Просто ей не пришло в голову читать какие-то надписи на шоколаде, нет, правда, ну кто так делает?..

— Значит, ты подставилась специально, чтобы отыскать друга, — Сашхен пошевелился, сеть негромко и мелодично звякнула.

Снять её у Маши так и не получилось. Тут понадобятся кусачки, а в комнате ничего такого не было — она всё обыскала, но кроме бутылки и толстой тетради в ящике стола ничего не нашла.

— Мишка без меня пропадёт, понимаешь? — пояснила Маша.

— Очень смелый поступок для маленькой девочки.

— Ну… — Маша вздохнула. — Вообще-то очень глупый поступок. Как раз для маленькой девочки.

— Жалеешь, что оказалась здесь?

Маша покачала головой. Но вспомнила, что Сашхен не может повернуть голову, чтобы её увидеть, сказала:

— Я могла отыскать его по-другому. Нас в школе учили: берёшь какую-нибудь вещь, а потом втыкаешь булавку в карту — и всё.

Сашхен помолчал. А потом сказал:

— Ты хочешь сказать, что можешь отыскать любого человека по… его вещи?

— Иногда без неё. Фотография, например, тоже работает. Но я об этом не подумала, — вздохнула Маша. — Понимаешь, я пришла в школу, а его нет, вот я и решила…

— Ты молодец, — сказал Сашхен. — Нет, правда. А ещё ты очень смелая.

— Спасибо, — Маша почувствовала, что начинает краснеть, начиная от самых пяток. И спросила, чтобы скрыть смущение:

— Ну а ты? Тоже подставился?

Ведь интересно же: как он сюда попал? Неужели из-за неё? А что? Очень даже запросто.

Сколько её не было?.. Половину вчерашнего дня, всю ночь, сегодняшний день, — Маша глянула в окно, за которым уже почти стемнело.

И тут её вдруг, совершенно неожиданно, накрыло чувство вины.

Тётка, — подумала Маша. — А ведь наверняка она испугалась, что меня нет! И пошла к соседям, чтобы попросить помощи?

Легко.

И вот теперь Сашхен здесь, без глаза и связанный серебром — он объяснил, как сеть действует, и Маша была возмущена до глубины души.

Вот бы самого очкастого скрутить — пусть бы попробовал!..

Отправит она меня обратно в детдом, — решила Маша. — Мало того, что сама исчезла, ещё и сосед пропал — не захочется ей иметь такую дочку, стопроцентов.

Ну и ладно, — вздохнула девочка. — В Севастополе хотя бы теплее.

Хотя в глубине души Маша понимала: из Питера будет жаль уезжать. И не только из-за климата. Тётка, конечно, не подарок, но если с ней хорошенько поработать — получится вполне приличная мама…

Маша даже хотела подбросить ей рецептик печенек из интернета — так, на пробу, вдруг испечёт?

Но теперь это в прошлом. После таких выкрутасов детей у себя не оставляют.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Маша после того, как Сашхен сжевал две плитки Мишкиного шоколада.

— Как кукла Кен, — мрачно ответил тот. — Такой же пластиковый и безразличный.

Маше стало приятно.

Ну в смысле… Если Сашхен — Кен, то она, значит, Барби?.. Длинноногая блондинка с офигенной грудью?..

Маша невольно опустила взгляд на комбинезон. М-да… Такие прыщики даже зелёнкой ещё не мажут.

Шутки она не понимала, но так всегда говорила медсестра Сонечка, когда проводила ежемесячный осмотр.

— А вот и врёшь ты всё, — непонятно на что, обиделась Маша. — От тебя дым идёт. И пахнет, как от котлеты на сковородке.

Сашхен повёл плечами.

— Прости, — он постарался сесть так, чтобы сеть не давила на лицо. — Боюсь, что с этим уже ничего не поделать.

— Фигушки, — Маша встала, и в десятый раз заглянула в единственный ящик стола… Там пребывали дохлая моль, несколько скомканных бумажных шариков и какие-то крошки. Всё.

— Тебе надо спешить, — не отставал Сашхен. — Выбирайся отсюда как можно скорее.

Маша обиделась.

— Ты что же, думаешь, я тебя здесь брошу? А Мишку? А Розочку?..

Сашхен вздохнул.

— Ну ты же умная девочка. Ты же видела, что сотворили с другими детьми из твоей школы? Если они ведут себя, как зомби, неужели ты думаешь, что с Мишкой поступят иначе?

Эту мысль Маша от себя беспощадно гнала. Это была неправильная мысль, мерзкая. Она что, зря подставилась очкастому?.. Зря терпела все эти ужасы, чтобы найти Мишку таким же, как Светка с Васькой?..

Этого просто не может быть!

— Я же не стала зомби, — наконец сказала она.

— Вероятно, у тебя врождённый иммунитет, — Сашхен пожал плечами и тут же поморщился. — Уникальный, судя по всему, случай, — он помолчал, а потом добавил: — Иммунитет, это…

— Я знаю, что это такое, — буркнула Маша. — Сопротивляемость организма. Я в википедии читала. И про уникальный тоже знаю. Это значит — единственный. Такого больше нет.

Сашхен улыбнулся.

Корочка на его лице пошла трещинами, и Маша закрыла глаза, чтобы этого не видеть.

Она никогда бы себе в этом не призналась, но в глубине души считала Сашхена очень красивым. Почти как Геральт, только не такой надменный. И фигура не похожа на сетку, набитую баскетбольными мячами…

Сейчас он был просто страшным. И больным. И несчастным. Из-за этого Маша ещё больше злилась на Очкастого, ведь нельзя же людей доводить до такого состояния, в конце-то концов!

— Я же говорю: ты умная девочка. И я тебе обещаю: когда ты выберешься отсюда и приведёшь помощь, всё изменится. Мы спасём всех детей. Всех, до единого.

— Врёшь ты всё, — угрюмо сказала Маша. — Ты думаешь, что скоро умрёшь. И не хочешь, чтобы я была рядом.

— Не хочу, — Сашхен хотел кивнуть, но сеть звякнула и он застыл неподвижно, глядя на Машу искоса, уголком глаза. — Потому что только ты можешь нас с Мишкой спасти.

До Маши не сразу дошли его слова.

— Что? — вскочив, она встала напротив Сашхена, напряженно глядя тому в лицо. — Что ты этим хочешь сказать?

— Ты должна выбраться, — повторил он терпеливо. — Отыскать дорогу домой и привести подмогу. Пойдёшь к нам в особняк, увидишь там такую девушку… Рыженькую, с веснушками…

— Знаю, — кивнула Маша. — Антигону.

— Антигону, — с какой-то странной интонацией повторил Сашхен. — Главное, передашь ей мои слова. Только я боюсь, — он сделал крохотную паузу. — Ты не сможешь запомнить. Текст будет довольно трудный.

Маша прищурилась.

— На слабо берёшь, да?

Сашхен поморщился.

— Никогда не умел общаться с детьми, — пробормотал он себе под нос, но Маша услышала.

— Может, попробуешь тогда говорить со мной, как со взрослой? — спросила она, присаживаясь на корточки — чтобы Сашхену не надо было задирать голову, а значит, испытывать дополнительное давление сети.

— Отличная мысль, — улыбнулся тот. — Прости, что сам не догадался, — он замолчал, собираясь с мыслями. — Дело в том, что информация, которую ты должна передать, важнее моей жизни. И твоей, если уж совсем честно. Но ты должна выжить, — тут же строго добавил он. — Иначе, как ты её передашь, а?

— Ладно, — Маша нехотя кивнула. — Давай свою информацию.

— Обещаешь передать всё так, как я скажу?

— Фотографик мемори, — Маша постучала себя по лбу.

Сашхен икнул.

— Ну и дети нынче пошли, — пробормотал он себе под нос. — Тогда запоминай…

Глава 21

— Прости, что спрашиваю, — мыш Терентий сделал нетерпеливый кружок над головой пса. — Но ты не можешь бежать быстрее?

Рамзес тяжело вздохнул, переводя дух.

— Прости, что отвечаю: нет. Не могу.

Нюхая асфальт, пёс поджимал то одну переднюю лапу, то вторую — давал отдых скрипящим суставам.

Больше всего он хотел вернуться в свой домик, рухнуть на подстилку и забыть обо всём на свете.

Но нельзя: долг зовёт.

Да, он изрядно отяжелел за годы бездействия, его мучает одышка и лапы уже не те, что прежде…

Но дух, неукротимый дух пограничника и спасателя горит всё так же ярко, как в молодости, когда он только пришел служить на погранзаставу.

— Мы идём почти всю ночь, — пожаловался мыш. — Рассвет скоро, а я даже не знаю, верное ли у нас направление. Вдруг мы давно заблудились?

Пёс одышливо фыркнул.

— Я не ошибаюсь, — рыкнул он, не отрывая носа от асфальта. — Никогда.

— Но сколько нам ещё идти?

— Сколько надо, столько и пойдём.

Нет, Рамзес не будет злиться. Нельзя злиться на комок меха с крыльями, это недостойно высокого звания пограничника.

Да. На пенсии.

Но как говорил прапорщик Наливайко: можно вывести себя с границы. Но границу из себя вывести невозможно.

Мыш поднялся повыше, над домами, над деревьями — он уже чувствовал рассвет. И понимал: при свете дня двигаться станет проблематично…

Увидев вдалеке яркие огоньки, он прянул вниз, зависнув над головой пса.

— Опять мигалки, — сказал он, устраиваясь на ошейнике.

Пробурчав нечто недовольно-невразумительное, Рамзес поспешил к обочине, и когда полицейская машина приблизилась, независимо задрал лапу на дерево.

Ясно-понятно: пса вывели на утреннюю прогулку, а значит, хозяин с поводком где-то рядом, ведь не может такая псина разгуливать самостоятельно?..

Люди любят давать простые объяснения сложным вещам. И никогда не видят того, что не укладывается в их картину мира.

— Можно, — скомандовал мыш Терентий, зависнув над дорогой и наблюдая, как удаляются огни.

— Щас, щас… — пёс смущенно дёрнул задней лапой, встряхнулся и вновь поспешил на дорогу.

Машин всё ещё было немного. И те, что были — не рисковали остановиться и полюбопытствовать, что делает собака посреди проспекта.

Внушительный вид.

Рамзес знал, что выглядит очень презентабельно: это значительно облегчало задачу. Всегда.

Когда за дальними крышами разгорелась белёсая, как рыбье брюхо, полоска зари, друзья вышли к парку.

След покрышек вёл в его глубину, к высокому забору, и упирался в железные ворота.

— Кажись, пришли.

Рамзес тщательно обнюхал землю под воротами — след уводил туда, где пахло сохлой полынью, бензином, машинным маслом, и… да. Детьми.

Запах был слабым — детей явно держали в доме, запах которого тоже присутствовал: сырая штукатурка, металлические прутья решеток и канализация.

Пёс втянул носом морозный утренний воздух, но тут же фыркнул и потряс головой. Ошейник тихонько звякнул, мыш торопливо взлетел.

— Слишком много запахов, — пожаловался Рамзес. — И не все они хорошие. Как бы нашей девочке не причинили вреда…

— Слетаю на разведку, — объявил мыш Терентий, поднимаясь выше забора и колючей проволоки.

— Я буду здесь, — сев на плотный ковёр из палых листьев, Рамзес почесался.

От ошейника он тоже отвык. Шкура под ним чесалась, а шерсть свалялась в неопрятные колтуны.

На службе приходилось носить не только ошейник, а ещё и специальный жилет для переноски тяжестей — пёс гордился, что мог нести более двадцати килограмм…

Шумно вздохнув, он привалился спиной к стволу дуба и бросил голову на лапы. Смежил тяжелые, с красной каёмкой веки и моментально задремал.

Солдат спит — служба идёт, — говорил прапорщик Наливайко, его бессменный напарник на протяжении десяти лет службы.

Сейчас прапорщика уже нет в живых. Пал смертью храбрых, выполняя опасную миссию.

Рамзесу тогда тоже досталось, одна пуля раздробила бедро, вторая чуть не оторвала переднюю лапу…

Два месяца провалялся в военном госпитале, и о том, что Наливайко погиб, узнал, только когда поправился.

С тех пор Рамзес на пенсии. И что греха таить, такая жизнь ему по душе.

Но вот сейчас, несмотря на почти нестерпимую ломоту в суставах, на то, что передняя правая подворачивается всё чаще, он чувствует себя живым. Более живым, чем все последние годы.

Солнце было уже высоко, когда вернулся Терентий. Мыш запыхался, крошечное сердечко его грозило выскочить из покрытой мягким мехом груди. Устроившись на ошейнике, он перевёл дух, и доложил:

— Видел Машу. Жива.

Рамзес на секунду прикрыл глаза, а потом набрал полную грудь воздуху и шумно выдохнул.

— Добре, — сказал он и отключился.

Огромное чувство вины, невыразимое напряжение, не отпускавшие пса вот уже почти сутки, наконец отступили.

Пёс провалился в целебный, восстанавливающий силы сон — ведь впереди ждёт невообразимо трудная работа: спасение девочки.

Мыш устроился на холке пса, зарывшись в мягкую тёплую шерсть по самые ушки. Он тоже понимал: перед тем, как предпринять следующий шаг, нужно хорошенько отдохнуть.

* * *

Оставив Сашхена одного, Маша почувствовала себя жутко виноватой.

Не по-товарищески это, бросать друга в беде. Да ещё и связанным… Но как девочка ни старалась, расцепить серебряные путы не смогла.

Она даже пыталась применить телекинез — ведь сработало же с защелками от ящика!

Но то ли сеть оказалась куда крепче защелок, то ли ещё что, но ничего не вышло.

На самом деле, Маша не учла двух элементарных вещей: серебро не поддаётся никакой магии. Ведь телекинез — это ментальное воздействие, а значит, магия — верно?..

Второй аргумент, а именно то, что Сашхен давно уже покинул ряды живых, Маша отмела бы, как несостоятельный. Дышит, шевелится, разговаривает — для неё этого достаточно.

Мёртвыми она скорее сочла бы тех дяденек в серых халатах, молчаливых, с пустыми глазами и без малейших признаков биоволн.

От Сашхена биоволны исходили.

И ещё какие! Даже подойдя к лестнице, что вела вниз, она чувствовала его боль и отчаяние.

Маше до слёз хотелось помочь Сашхену, а ещё ей хотелось спасти Мишку — беспокойство за друга грызло девочку изнутри, как злобный червяк — серединку яблока. И потом: оставалась Розочка, которой она клятвенно пообещала вернуться!

В какой-то момент напряжение достигло такого накала, что из глаз сами собой брызнули слёзы.

Спрятавшись за тяжелой бархатной портьерой, сев на корточки и в буквальном смысле свернувшись в клубочек, Маша самозабвенно плакала, выплёскивая накопившиеся усталость, тревогу за друзей, и тайный неосознанный страх за себя…

А вдруг ничего не получится? А вдруг я не справлюсь? А вдруг… Я забуду то, что просил передать Сашхен?

От этой неожиданной мысли Маша перестала плакать. И начала лихорадочно, вслух, припоминать каждое слово, которое должна пересказать.

Она так увлеклась, что громко ойкнула, когда портьера неожиданно отдёрнулась.

— А кто это у нас тут?

Очкастый!.. — испугалась Маша.

Но это был не он.

Тот, второй, которого Маша видела совсем недавно…

Он был похож на старших мальчиков из новой школы: кепка с большим козырьком, майка с какой-то переливающейся голограммой, которую как ни старайся, невозможно рассмотреть. Широкие штаны с белыми строчками ниток, белые кроссовки…

Он был совсем не страшный.

А самое главное: он был НОРМАЛЬНЫЙ. Никаких закидонов в виде пустых глаз, или неприятного запаха — как у Очкастого… Но Очкастый его боялся, — напомнила себе девочка. А значит, и я должна. Только чтобы он не догадался.

Она вытерла слёзы и через силу улыбнулась.

А потом спросила:

— Ты тоже пленник?

— Я?.. — парень задумчиво сдвинул кепку на затылок и почесал вихор. — Можно сказать и так. Если разобраться, все мы, люди, пленники. В своих головах, в оковах своего разума.

Маше стало не по себе. То, как он это сказал…

Но отступать некуда, это ведь как на уроке: даже если не сделал домашку, держи хвост пистолетом и делай вид, что так и надо.

— Меня зовут Шаман, — парень протянул руку, помогая Маше встать и легонько, ненавязчиво, вытаскивая девочку из-за портьеры.

— А я Маша.

Она тут же прикусила язык. Но было поздно, Шаман уже всё понял.

Глаза его прищурились, сделались добрыми-добрыми. Но девочка им не поверила: на дне этих глаз плескалось злое веселье — как у мальчишек, которые любят надувать лягушек и отрывать крылышки у мух.

— Значит, ты и есть Маша Кукушкина? — уточнил парень.

— Я, — Маша тяжело вздохнула.

— А мы тебя везде ищем, — доверительно поделился Шаман. — Пришлось даже директора наказать, честно-честно.

— А я вот здесь, — Маша смущенно шаркнула тапкой по полу. — Тоже ищу…

— Что?

— Не что, а кого, — частично, к девочке вернулось самообладание. И привычка говорить с незнакомыми взрослыми уверенно, свысока.

Не давать им спуску — вот первое правило самостоятельного ребёнка, который хочет, чтобы его оставили в покое.

Чем строже говоришь со взрослыми, тем меньше они сюсюкают. А согласитесь: нет ничего противней, чем сюсюкающий взрослый. Ведь ей уже почти девять!

— И кого же ты ищешь?

— Вы забрали моего друга Мишку, — сказала Маша. — А я за него в ответе, вот и пришлось тоже… — она сделала движение рукой, как бы обводя всё, что было вокруг.

В глазах Шамана прорезалось новое чувство: интерес.

Он даже присел перед Машей на корточки, а потом сдавил её запястья своими длинными крепкими пальцами, и заглянул в лицо.

— Ты хочешь сказать, что проникла сюда… СПЕЦИАЛЬНО?

— Не проникла, — Маша начала испытывать раздражение: этот Шаман такой же, как все. Ни капли понятливости. — Меня сюда привезли на машине. Между прочим, без сознания. Думаю, это был формалин — я нюхала его в анатомическом музее. А между прочим, такие штуки для детей очень вредны, да-да-да, я читала.

— Не формалин, а хлороформ, — с превосходством поправил её Шаман. — Но всё равно, ты — очень умная девочка, — с осуждением добавил он. — Не знал, что такие бывают, — Маша независимо пожала плечом: это, мол, ещё не предел… — И ЗАЧЕМ ты это сделала?

Маша закатила глаза. Этот взрослый мальчик начинал её бесить — ну совсем ничего не соображает, честное слово. Тётка и то понятливее. Почти всегда.

— Я же тебе сказала: Очкастый увёз Мишку, за то, что он угадал, где надо поставить флажок. А я за него беспокоюсь, потому что он мой друг, а ещё у него такая специальная болезнь: всё время надо есть шоколад.

— Нет такой болезни, — перебил противный Шаман.

Маша тяжело вздохнула. Как же трудно разговаривать с этими взрослыми… Такое чувство, что когда растёшь, мозги постепенно усыхают.

Вот и Розочка тоже говорит, что такой болезни нет.

Здесь Маша опять прикусила язык. Не стоит Шаману знать про Розочку. Не стоит, и всё.

— А вот и есть, — чтобы отвлечься от мыслей о Розочке, заспорила Маша. — Да-да-да, я сама видела: без шоколада ему плохо делается. А здесь ничем таким не кормят, с голоду можно помереть. И сладкого вообще нет.

— Непорядок, — наклонил широкий козырёк кепки Шаман. — Надо будет заняться… Ведь детишки любят сладкое, да? Вот ты, Маша, что бы сделала за конфету?

— Мне почти девять, — с достоинством ответила девочка. — Так что за ОДНУ конфету — ничего.

— А за пять?

— Килограмм, — всем своим видом Маша дала понять: цена окончательная, и обжалованию не подлежит. — И только «Мишка на севере». Никаких «Сникерсов», тётя Глаша говорит, в них стопроцентные пищевые добавки и никакой питательности.

— Замётано, — Шаман протянул руку.

Маша посмотрела на неё с подозрением.

— Так что делать-то? — спросила она, не спеша протягивать руку в ответ.

— Пройти парочку тестов, — ответил Шаман. — Больно не будет, — поспешно добавил он. — Просто посидишь перед телевизором, посмотришь картинки…

А, — чуть не брякнула Маша. — Видала я ваши картинки.

Но кто-то, кто присматривает за хорошими девочками с высокого неба, удержал её от опрометчивого ответа.

Ведь Маша и вправду была хорошей девочкой — да-да-да, она даже шею помыла. Ну, во всяком случае, намочила.

Это тоже считается.

— Ладно, — сказала она. — Я согласна на тесты. Но с одним условием. Точнее, с двумя.

— Ух ты, — Шаман поднялся с корточек и усмехнулся, сунув руки в карманы широких штанов. — Ну говори…

По глазам было видно, что никаких условий он выполнять не собирается.

Да честно говоря, Маша на это и не рассчитывала.

Взрослые не держат обещаний перед детьми — широко известный факт. Все эти «посмотрим», и «если будешь хорошо себя вести» — только отмазка.

— Я хочу увидеть Мишку, — сказала девочка. — И… Получить свой килограмм конфет прямо сейчас.

— Идёт.

Слишком быстро согласился, даже секундочки не подумал. ТОЧНО обманет, — горько, но вместе с тем — удовлетворённо, подумала Маша. Приятно всё-таки, когда ты права.

Взяв Машу за руку, Шаман повёл девочку по коридору.

Они почти дошли до двери, за которой был Сашхен.

Машино сердце начало стучать громко и быстро: а вдруг он заведёт её сюда, а Сашхен не успеет сориентироваться и что-нибудь вякнет, и тогда Шаман поймёт, что они знакомы, и это всё очень-очень осложнит…

Но они прошли мимо.

Шаман открыл совсем другую дверь — дальше по коридору, в красиво обставленную комнату.

Одну из стен полностью занимал телевизор. Он был таким большим, что нельзя было охватить экран одним взглядом.

Невольно Маша замерла в восхищении.

— Ух ты! Как в кинотеатре.

— Рад, что тебе нравится, — Шаман польщенно улыбнулся. — А теперь… Садись вот сюда, — и он указал на неудобный стул, с металлической спинкой и твёрдым сиденьем.

Но Маша послушно села.

— Будем смотреть кино? — спросила она.

— Ты будешь смотреть кино, — поправил Шаман. А потом присел рядом и принялся пристёгивать Машины ноги к ножкам стула. — Пойми меня правильно, — он ласково улыбнулся. — Мне бы не хотелось, чтобы ты опять сбежала.

— Когда мне только что пообещали килограмм конфет? — скептически спросила девочка. — Я что, «того»? — она покрутила пальцем у виска.

— Вот и молодец, — Шаман поймал её за руку и тоже привязал — точнее, пристегнул, толстым ремнём к ручке стула.

Ощутив кожей холодный металл, Маша вздрогнула. Но сдержалась.

Больше всего ей хотелось вырваться и убежать. Но далеко убежать не получится — она не сомневалась, что Шаман её поймает. И тогда уже не будет прикидываться таким добреньким…

Честно говоря, добрым он и сейчас не был — хорошие люди не привязывают детей к стулу ремнями — да-да-да, она это ТОЧНО знает. Но ведь у неё есть шанс избавиться от него, а потом сбежать.

Таков ПЛАН.

— Пока я смотрю кино, ты поищешь Мишку? — спросила она. — И приведёшь его ко мне?

— Обязательно, — фальшиво пообещал Шаман и проверил: крепко ли держит ремень Машино запястье…

— И конфеты. Килограмм, понял?

— Понял. Килограмм Косолапого мишки.

— Мишки на севере, — укоризненно поправила Маша.

Как только он ушел, девочка попыталась освободиться.

Честно говоря, связывание в её ПЛАН не входило. Она думала: в крайнем случае запрут. Оставят одну, без обеда и ужина — так бывало раньше, в детдоме, когда она шалила слишком уж сильно.

Защелки, — напомнила себе Маша.

Если не получилось с серебряной сетью, это ещё ничего не значит. Сейчас на её руках и ногах — обычные ремни с металлическими пряжками. Изнутри они были влажными, как будто до неё тут кто-то уже сидел, и при этом сильно потел.

От ремней кисло пахло страхом, но зато они были мягкими, и почти не натирали кожу.

Дёргать бесполезно — в этом Маша убедилась моментально. И принялась расстёгивать ремень с помощью телекинеза.

Тот поддавался плохо — ей не хватало практики.

А потом ожил экран телевизора, и по нему поплыли круги и спирали.

Невольно они привлекали взгляд, а экран был таким большим, что Маше казалось, она падает, падает в громадную чёрную воронку…

* * *

— Ну что?.. — Рамзес нетерпеливо переминался с лапы на лапу, ожидая ответа Терентия.

— Весь дом облетел, — бедный мыш запыхался так, что уже не мог держаться в воздухе, и присел на ветку дуба. — Нигде её нет.

— Утром ты сказал, что видел Машу, — укоризненно прорычал пёс.

— Так то утром, — Терентий перевернулся вниз головой — так ему лучше отдыхалось. — А сейчас опять ночь.

Рамзес вздохнул.

Весь день они не отходили от забора. Спали, совершали обход — надо было проверить, что на территории нет других ворот, и Машу не увезут в противоположную сторону.

План был такой: дождаться темноты, затем мыш полетит к Маше и скажет, что на улице ждёт Рамзес. Девочка выберется в окно, затем перелезет через забор, и все они дружно пойдут домой…

Ни один план ещё не выдержал проверки боем, — вздохнул Рамзес и сев на задние лапы, посмотрел на Терентия.

— Послушай, — внушительно сказал он. — Маша точно там, клык даю. Ворот больше нет, а через эти девочка не выходила. Сегодня их вообще не открывали! А это значит…

— Да знаю я, — мыш покрепче перехватил лапками сучок. — Я вот чего боюсь: там были и другие дети. Ну знаешь, в подвале… В мешках.

— Господи помилуй, — до пса дошло, о чём изо всех сил не хочет говорить мыш.

Он встряхнулся — так, что во все стороны полетели брызги слюны, а потом сказал:

— Слушай мою команду, боец! Лети внутрь и ищи. Обшарь каждую комнату, Маша должна быть там.

— Есть искать, пока не найду, — мыш сорвался с сучка и затрепыхал крылышками. Через секунду крошечный силуэт скрылся на той стороне.

А Рамзес вновь принялся ждать.

Надейся на лучшее, — сказал сам себе мудрый пёс.

Прапорщик Наливайко всегда так говорил: рассчитывай на худшее, но надейся на лучшее.

Иначе просто нет смысла.

Глава 22

Для такого крошечного существа, как летучий мыш, проникнуть внутрь здания было несложно.

Всегда есть отдушины, воздуховоды, печные трубы и прочие полезные отверстия.

Сейчас мыш висел под потолком, уцепившись коготками за бархатную штору, и внимательно наблюдал за тем, что происходит в коридоре третьего этажа…

Повинуясь приказу старшего по званию, Терентий обшарил огромный дом от подвала до крыши, заглянул в каждый класс, в каждую щелочку.

Летая из комнаты в комнату, мыш испытывал всё большее беспокойство.

Проморгал. Не заметил. Перепутал — ведь здесь было так много детей! И отличить одну девочку от другой, одетой в безликий комбинезон, было очень трудно.

Мыш полагался на интуицию.

Он хорошо знал Машу, помнил её запах, вкус её энергии… Ведь он мог найти одинокую точку в бескрайнем небе, крошечную мушку, которую и увидеть-то невозможно!

А тут — целая большая девочка.

Маша должна быть здесь, — повторял он себе. — Рамзес прав: никто большое здание не покидал, а среди холодных чёрных мешков — за это он мог ручаться — знакомо никто не пах.

И всё-таки Терентий её нашел!

В большой комнате, на третьем этаже. Окно там было заперто наглухо, да ещё и решетки… Но в стене было забранное сеточкой отверстие вентиляции.

Терентию ничего не стоило проникнуть в соседнюю комнату, а из неё пробраться к Маше.

Девочка спала.

На телевизор мыш внимания не обратил — зрение летучих мышей устроено не так, как у людей.

Но тут же он усомнился: люди так не спят. Они отдыхают в больших кроватях, вытянувшись во весь рост и накрывшись с головой тёплым одеялом.

Терентий такого отдыха не одобрял. То ли дело, спать вниз головой, укутавшись в крылья и зацепившись лапками за гвоздик в потолке!

Но люди — странные создания, это даже Рамзес признаёт.

Сев на Машино плечо, Терентий подёргал девочку за волосы. Поскрёб коготками шею, а потом, отчаявшись, легонько укусил за ухо.

— Ай! — Маша вскинула голову.

— Ну наконец-то, — сердито пискнул Терентий. На самом деле, летучий мыш испытал просто ОГРОМНОЕ облегчение от того, что с Машей всё в порядке. — Заставила ты нас поволноваться, девочка.

Маша скосила глаза на своё плечо. И не поверила тому, что видит — подумала, что это продолжается сон, тяжелый и тягучий, как ужастик для взрослых.

Но она чувствовала, как саднит мочка уха, и кажется, из неё даже капает кровь…

Во сне больно не бывает.

Значит, перед ней и вправду Терентий, без дураков!

— Как ты меня нашел? — спросила девочка.

Явление мыша было удивительным, радостным, бес-прецендент-ным событием, которого Маша никак не ожидала.

— Долгая история, — отмахнулся Терентий чёрным кожистым крылышком. — Давай, поднимайся. На улице ждёт Рамзес, мы проводим тебя домой.

Дом.

Раньше Маша не задумывалась, какое это тёплое, уютное слово.

Пойти домой — это значит, оказаться в безопасности.

— Ура!

Девочка попыталась встать, и очень удивилась, что не вышло. Она и забыла, что злой Шаман привязал её к стулу…

— Ты можешь мне помочь? — спросила она, кивая на свою правую руку.

Мыш, слетев с плеча, уцепился лапками за ремень и изо всех сил потянул.

— Не в ту сторону, — остановила его Маша. — Надо протащить язычок сквозь вот эту железную скобку.

Терентий внимательно посмотрел на Машу своими чёрными глазками-бусинками, а потом моргнул.

Летучий мыш был очень умным созданием, даже немного волшебным. Но некоторые ТОНКОСТИ человеческой жизни от него ускользали.

Маша вздохнула.

— Я попробую сама, — сказала девочка. — Я знаю, у меня получится. Только… нужно немножко времени, понимаешь? — мыш вновь моргнул. — А ты лети в коридор и следи. Если увидишь… кого угодно, сразу скажи мне.

Девочка очень боялась, что Шаман вот-вот вернётся, чтобы узнать, как она прошла тест.

На самом деле, никакой это был не тест — Маша это прекрасно понимала.

Телевизор показывал картинки и издавал звуки, после которых дети и взрослые становились зомби.

Маша превращаться в зомби не собиралась. Тем более, что впереди — важная миссия, нужно найти Антигону и передать ей слова Сашхена… Ну, и спасти Мишку и Розочку, конечно. Это вообще самое главное.

Сейчас, пытаясь расстегнуть ремень с помощью телекинеза, Маша старалась не бросать на экран даже короткого взгляда — и так ругала себя за то, что в самом начале засмотрелась, и уснула.

А ещё очень мешал стук.

Маша не знала, что он называется ритмом, и что подобный ритм придумали ещё древние люди, как только научились держать в руках камни, когда поняли, что ударив одним камнем о другой, можно извлечь звук, и когда осознали, что звуки эти могут повлиять на других людей, и даже на некоторых животных.

Стараясь отвлечься, Маша принялась напевать простую песенку, которую услышала в одном из старых фильмов, которые так любила тётка.

Синема, синема, си-не-ма, от тебя мы без ума!

И ещё раз…

Синема, синема, си-не-ма…

Песня была так себе, её пели киношные причёсанные детки противными писклявыми голосами, но зато так врезалась в мозг, что начав петь, остановиться было невозможно.

Синема, синема…

И язычок ремня медленно пополз к скобке.

Синема, си-не-ма…

Просунуть внутрь и вытащить с другой стороны.

Синема, синема, си-не-ма…

Теперь надо, чтобы он соскочил с узкой металлической палочки.

Помогало то, что ремень был кожаным — а значит, живым. Ну, не ПРЯМО СЕЙЧАС живым, а когда-то. В прошлом. Он был коровой, или свинкой, или даже лошадкой…

О роли животных в пищевой цепочке людей Маша ещё не задумывалась. Котлета и корова на пастбище для неё были совершенно разными, не связанными между собой понятиями.

И тем не менее, где-то в глубине души она чувствовала эту связь, понимая, что многие вещи, которыми пользуются изо дня в день люди, когда-то были частью кого-то живого.

…Итак, мыш Терентий висел на шторе и наблюдал за коридором. Сердце его колотилось быстро-быстро, а огромные, по отношению к телу уши, вращались и поворачивались, как радар.

Дело в том, что Терентий «видел» ушами лучше, чем глазками-бусинками. И как раз сейчас он «увидел», как по коридору движутся двое.

…недоволен, очень недоволен твоей работой, Платон Фёдорович, — говорил один. — Не понимаю, почему так трудно было отыскать одну маленькую девочку!

— Простите, господин Шаман, больше не повториться.

— Просто ШАМАН! Я тебе уже говорил.

— Простите, господин…

— Замолчи, Платон. И слушай: я нашел её сам. Без тебя. Надеюсь, ты понимаешь, что это значит для твоей карьеры… Девочка сейчас находится вот в этой комнате. Я включил последнюю версию записи, никто ещё не выдерживал такой интенсивности. Кстати, ты выяснил, почему?.. Нет, не отвечай. Потом. Всё потом. Сейчас ты должен присмотреть за девочкой. Сеанс закончится через пятнадцать минут. После этого ты войдёшь в комнату и посмотришь, что с ней стало. Если то же, что и с остальными — просто вызовешь уборку. Но если она опять спит, или, хуже того — не спит… Ты должен о ней позаботиться.

— Позаботиться?

— Ну, ты понимаешь. Позаботиться. А ПОТОМ вызвать уборку.

— Но господин… Шаман. Если девочка переживёт Сеанс, вы обещали мне… Я должен исследовать, изучить этот феномен!

— В другой раз, Платон, в другой раз. Эта девочка нам не подходит — слишком умненькая. В ней есть что-то необычное. Я это чувствую, но объяснить не могу. А я просто НЕ ВЫНОШУ вещей, которые не поддаются объяснению. А кроме того… Вдруг она опять убежит? Один раз ты её чуть не упустил. Ты же понимаешь, какие будут последствия. Если девчонка сбежит и всё расскажет…

— Но мы делаем это ради Науки!

— А как же, Платон, а как же. Но надо чуток погодить, понял? Надо подготовить почву. Тебе будет трудно поверить, но многим твои исследования могут не понравиться.

— Как раз в это я с лёгкостью верю, мой господин. В институте меня никто не понимал, и только вы…

— Я знаю, Платон. Я знаю. Просто ПОЗАБОТЬСЯ о девочке, лады? А я пока перетру со стригоем.

— Можно спросить, господин?

— Шаман. А вообще, хрен с тобой. Валяй.

— Зачем он вам? Ведь мёртвая материя не поддаётся вашему… мастерству. Стригой просто не способен понять масштабов и величия вашего замысла. Не лучше ли его просто сжечь?

— С чего ты взял, что он не поддаётся?

— Я провёл ряд тестов, господин. Стригой инертен. Да, он может чувствовать боль — вероятно, какие-то остаточные рефлексы. Но…

— Разве я приказывал тебе тестировать стригоя?

— Нет, господин, но… Это же уникальная возможность. Двусущие, Вечные, ведьмы и маги — их я изучил вдоль и поперёк. Но стригой такого уровня… Разве вам не интересно?

— Нет. Все эти твари — те, что ты перечислил, — это прошлое. Они больше не нужны. Не стоит тратить на них время. Не имеет смысла. Как только у нас будет армия, мы сметём их с лица земли, словно древнюю замшелую пыль. Мы будем жить в новом мире, где главным наконец-то будет ЧЕЛОВЕК. То есть, Я. Ты же хочешь жить в таком мире, Платон?

— Разумеется, господин. Но…

— Тогда стой здесь и… уже через десять минут войди в комнату и позаботься о девочке. Повторяю: когда я говорю «позаботься» — это значит, сделай всё сам. И только ПОТОМ вызови уборщиков.

Один из говоривших пошел дальше, и мыш перестал обращать на него внимание.

Но остался второй.

Что-то негромко бормоча себе под нос, он размахивал руками — словно спорил с невидимым собеседником, переминался с ноги на ногу, а потом вообще принялся бегать по коридору — туда сюда, туда сюда…

И всё время смотрел на дверь — словно та была последним, что он хотел увидеть в этой жизни.

Отцепившись от портьеры, Терентий скользнул в соседнюю комнату, к вентиляционной отдушине.

Маше к этому времени удалось освободиться, и ожидая Терентия, девочка стояла рядом со столом, листая какую-то книгу.

На самом деле, это была тетрадь — толстая, в кожаном переплёте. Она принадлежала Очкастому, Маша явственно ощущала исходящий от тетради тлетворный запах.

Но любопытство пересилило. А вдруг это дневник? — Маша знала, что в дневники люди записывают всякое, что не должны знать другие люди…

Логики в этом, по мнению девочки, не было: зачем писать, если не хочешь, чтобы узнали?.. Но взрослые частенько пренебрегают такой важной вещью, как логика.

Поэтому Маша открыла тетрадь. И не ошиблась.

Хотя почерк у Очкастого был ещё хуже, чем у неё, и буквы в стиснутых строчках словно бы играли в догонялки, она заметила знакомое имя: Шаман.

Повинуясь интуиции, девочка решительно сунула тетрадь за пазуху. А потом повернулась к двери…

В этот момент в комнату влетел мыш.

— Стой! — Терентий изо всех сил вцепился Маше в волосы, стараясь её не пустить.

— Эй, ты чего?.. — Маша попыталась смахнуть мыша. Тот увернулся, а потом завис перед Машиным лицом.

— Туда нельзя. Там… очень плохо, — он не мог объяснить, что происходит, просто чувствовал: от того типа, за дверью, исходит острая волна опасности. Маше ни в коем случае нельзя с ним встречаться.

— И что мне делать? — девочка замерла, боясь пошевелиться.

Терентия она знала, как разумного и трезвомыслящего мыша. Вряд ли бы он стал разводить панику на пустом месте.

К тому же, она САМА попросила его последить за коридором.

А вдруг там Шаман?..

Пяткам сделалось жарко, нос вспотел.

Если бы девочку спросили: почему она боится пацана в кепке больше, чем взрослого дядьку, она бы затруднилась ответить.

Но это была правда. Стопроцентов.

— Вылазь в окно, — подсказал мыш.

Маша подбежала к подоконнику, и навалившись на него, посмотрела вниз.

— Третий этаж, — с сомнением сказала она.

Про этажи Терентий не понимал. Но твёрдо усвоил одно: бежать надо как можно скорее.

— Тот, снаружи, хочет тебя убить, — сказал мыш, усевшись на оконный шпингалет.

— Да ну, — сначала Маша даже не поверила. — Так не бывает. Нет, правда… Мы же не в кино, или ещё где.

А я — не длинноногая блондинка по имени Эсмеральда, — с горечью подумала Маша.

Уж она бы запросто распахнула окно и спрыгнула вниз, растопырив юбку, как парашют.

А мне всего восемь, я маленькая девочка, и очень, очень боюсьвысоты…

То, что ей не почти девять, а всего восемь, Маша вспоминала довольно редко. Точнее, ещё ни разу — с тех пор, как семь месяцев назад у неё был день рождения.

С того самого дня она привыкла думать о себе, как «почти девять», а ещё в прошлый день рождения — как «почти восемь», и так далее, в глубь времён.

В эту минуту она с удовольствием побыла бы маленькой восьмилетней девочкой.

Но похоже, именно сейчас это и невозможно.

Осторожно надавив на шпингалет, Маша открыла окно и взобралась на подоконник.

Расстояние меж прутьев решетки было широким — она так и думала, что протиснется, только уши слегка ободрала, и комбинезон зацепился, теперь на плече дырка.

Встав на узкий каменный карниз и держась за решетку, она посмотрела вниз.

Голова закружилась, в животе затрепыхались противные бабочки со скользкими крылышками, перед глазами вспыхнули яркие точки…

Ладошка вспотела, и почти соскользнула с холодного металлического прута, но порыв ветра, ударив Машу в лицо, словно это был и не ветер, а большое влажное полотенце, помог прийти в себя.

И сразу обнаружился выход: всю стену, до самой крыши, покрывал плющ.

Это была внутренняя часть стены, которая выходила во двор. Плющ рос на ней с незапамятных времён, он имел толстые, похожие на канаты в спортзале, стволы, покрытые багряными, чуть колючими листьями.

Канаты! — при этой мысли Маша приободрилась.

В школьном спортзале она очень любила лазать по канату. Подниматься высоко-о-о, под самый потолок, и оттуда смотреть вниз.

Сверху спортзал был совсем другим. Более интересным.

И странное дело: тогда она не боялась высоты. Наоборот, Маша гордилась тем, что умеет взбираться по канату, одна-единственная из всех девочек, да-да-да, её физрук в детдоме научил.

Сделав крошечный шажок, цепляясь за решетку — очень трудно было разжать пальцы — Маша вытянула руку и сжала толстую шершавую ветку.

Постояла, прикрыв глаза — надо было перетерпеть дрожь в коленках, а потом ещё подавить желание пописать…

Ну что за организм! — разозлилась Маша. — Подводит в самые ответственные моменты жизни.

Гномик-гномик, я писать не хочу… — пробормотала она детскую считалку, которой её научила Юлька, лучшая подружка из детдома.

Уж Юлька ТОЧНО не испугалась бы спуститься по плющу с третьего этажа, — подумала Маша. — Да она и с пятого бы спустилась, а потом задирала бы нос целую неделю.

Злость накатила с новой силой, и Маша наконец-то отпустила решетку.

Мир опрокинулся куда-то вбок, звёздное небо встало вертикально, а стена отдалилась, сделалась зыбкой и ненастоящей.

И тут мыш Терентий вцепился коготками Маше в волосы. Неистово трепеща крылышками, он полетел обратно к стене…

Конечно же, чтобы удержать от падения тяжелую девочку, слабеньких мышиных сил ни за что бы не хватило. Но вот хорошенько дёрнуть за косичку, приводя в чувство — получилось.

Маша судорожно вцепилась в плющ и потрясла головой, чтобы прочистить мозги.

И в этот момент в комнате хлопнула дверь.

Окно! — сразу подумала Маша. — Я так и оставила его открытым.

Ситуация была опасной настолько, что Маша забыла обо всём на свете. Страх перед высотой просто вылетел, испарился из головы.

Прыгнув изо всех сил, девочка крепко вцепилась в плющ обеими руками.

Она повисла, запуталась в его ветвях, стараясь прижаться к стене КАК МОЖНО БЛИЖЕ.

А потом зажмурилась, и вновь стала шептать про себя спасительную мантру: я дерево… Я сирень…

Сообразив, что сирень в данной ситуации не слишком уместна, она скорректировала послание к Вселенной:

— Я дерево… Я плющ…

Окно скрипнуло, открываясь во всю ширь, и в проёме показалась тёмная голова.

Вместе с ней пришел запах гнилого апельсина, и Маша беззвучно выдохнула.

Это Очкастый. Не Шаман.

— Сбежала, — пробормотал Очкастый, и высунулся ещё дальше — чтобы посмотреть вниз, на проходящую под стеной дорожку.

Было темно, и дорожку лишь чуть-чуть освещал льющийся из окон свет. Но кажется, никакого разбитого изломанного тела на ней не лежало…

— Но всё-таки не мешает проверить… — если бы Маша была старше, она бы почувствовала в голосе Очкастого просто ОГРОМНОЕ облегчение.

Ему не хотелось убивать девочку.

Такой ценный экземпляр заслуживал того, чтобы его хорошенько изучить.

Захлопнув окно, Платон Федорович тщательно закрыл оба шпингалета и задёрнул шторы.

Если он скажет Тому человеку, что опять упустил девчонку — будут проблемы.

В этом случае его самого отправят в комнату с телевизором, чего Платон Фёдорович очень не любил — хотя никогда в жизни не признался бы в этом Шаману.

После телевизора он всегда чувствовал некоторое отупение. Забывал о своих программах исследований, о своих мечтах…

Ещё в институте он привык вести подробные записи. Привычка эта пригодилась и здесь: возвращаясь после промывки мозгов, Платон Федорович перечитывал толстую кожаную тетрадь, в которой были расписаны все эксперименты, а также его рассуждения насчёт самого Шамана, его способностей и планов на будущее…

Только тетради и мог доверить Платон Федорович свои мысли по поводу ТОГО человека. Ибо признаться в том, что именно ОН является самым перспективным объектом — не мог даже себе…

Тем не менее, девчонку нужно найти, — думал Платон Фёдорович, тщательно закрывая окно. — Чтобы самому не попасть в комнату с телевизором, надо её отыскать.

Да, точно. Сейчас он пойдёт, и разыщет ребёнка. Девчонка не могла далеко уйти, не спустилась же она вниз по плющу… Это под силу профессиональному каскадёру, или скалолазу, но никак не маленькой девочке.

Наверняка она прячется где-то в доме.

Дети всегда так делают.

Убегают, прячутся… а потом сидят где-нибудь, и тихонько посмеиваются над ним, Платоном Фёдоровичем.

Окно — это всего лишь отвлекающий манёвр.

Глупая девчонка. Заставляет меня играть в жмурки.

Не могла же она подумать, что он ВСЕРЬЁЗ поверит тому, что ребёнок может спуститься с третьего этажа по стене?..

К тому же — решетка.

Платон Фёдорович вспомнил ощущение холодной твёрдости металлических прутьев и окончательно успокоился.

Она где-то здесь.

Сидит и хихикает, в то время как он — в самом ближайшем будущем, учёный с мировым именем — должен блуждать в потёмках, как слепой.

Но он её обязательно найдёт. И может…

Может, она продержится несколько дольше, чем другие дети. У Платона Федоровича на этот счёт было хорошее предчувствие.

Глава 23

Некоторое время после того, как ушла девочка, я размышлял об иронии, с которой относится к нам судьба.

Когда я был маленьким, верил, что бывают такие обстоятельства, когда дети оказываются сильнее взрослых.

«Буратино», «Гарри Поттер» — разумеется, всё это я читал, и всё написанное казалось мне тогда разумным и правильным. Дети умные, а взрослые — нет. Дети умеют найти выход из любой ситуации, могут победить любого злодея… А взрослые — нет.

Всё дело в том, что взрослые — И ЕСТЬ те злодеи, с которыми сражаются дети. Они являются естественными антагонистами, теми, кто знает, как лучше…

Так я считал, когда был маленьким.

Но потом умерла мама, и мне пришлось повзрослеть. Никогда, НИКОГДА я не думал, что своей смертью, тем, что она ушла, мать как-то предала нас с отцом.

Просто в тот момент я понял одну простую вещь: взрослые — такие же люди. У них есть проблемы, они могут испытывать страх, и самое главное, они уязвимы.

Несовершенны.

И раз я испытываю те же чувства, значит, мы одинаковы.

Нет никаких отличий: взрослый ты, или нет. Случиться может всё, что угодно.

И вот у меня перед глазами до боли яркий пример: девочка Маша. Ради друга она ОСОЗНАННО шагнула в пасть к зверю.

И как ни крути, моя судьба, а также судьбы всех этих несчастных детей, в том числе и её друга Мишки, зависят от неё.

Главное, чтобы девочка выбралась. И смогла передать моё сообщение.

Я раскусил этого Шамана. Понял, чего он хочет. А главное: я теперь знаю, как его победить.

Вивисектор в дорогих туфлях ответил на все мои вопросы. Скорее всего, он даже не осознавал, что делится ценными сведениями.

Просто ему очень хотелось поговорить. А главное — похвастаться.

Ведь в первую очередь, он — учёный, любитель тыкать острой палочкой в больные места Вселенной…

А все учёные, окромя знаний, жаждут только одного: ПРИЗНАНИЯ.

Чтобы все заметили, какие они талантливые, изобретательные, а самое главное — УМНЫЕ.

Мне оставалось лишь подогревать его самолюбие, раздувать пламя и так уже непомерно разросшегося Эго.

Владелец дорогих туфель сдал мне Шамана, со всеми потрохами.

И если Маша доберётся до Антигоны, если та её выслушает, а потом сможет отыскать Алекса…

Слишком много «если» — впрочем, как и в любом плане.

Признаюсь честно, в везение я не верю. И твёрдо знаю одно: существует множество обстоятельств, которые складываясь тем или иным образом, преобразуют реальность.

Словом, если звёзды сойдутся, у Маши всё получится.

Будем на это надеяться, мон шер ами. Потому что молитвы нам не помогут.

Дверь беззвучно отворилась и я вновь увидел белоснежные кроссовки. Выглядели они так, словно НИКОГДА не покидали здания, а их владелец перемещался исключительно по ковровым дорожкам и натёртому до блеска паркету.

Широко расставив ноги, сунув руки в глубокие карманы штанов, он стоял надо мной, хитро усмехаясь и подёргивая плечами, словно под курткой ему что-то мешало.

— А я всё слышал, — сообщил он торжествующе.

Горло перехватило: полбеды, если он знает, о чём я говорил с вивисектором.

Гораздо хуже, если он слышал мой разговор с Машей.

В любом случае, надо тянуть время. Надо дать девочке шанс.

Несмотря на боль, я пожал плечами.

— Ты бы меня разочаровал, если б это было не так, — я заставил себя улыбнуться. И когда губа треснула, уже не стесняясь, слизнул кровь. — При твоих амбициях, не предусмотреть всего — было бы верхом беспечности.

Шаман поморщился, словно я сказал что-то неприятное.

— Не всё можно предусмотреть, — доверительно сказал он, вновь подвигая к себе табурет и устраиваясь рядом со мной.

Я чувствовал его запах: не слишком чистого тела, какой-то мази — кажется, стрептоцида, запах колы и того же пищевого концентрата, которым угощала меня Маша.

К сожалению, обезвоженного белка оказалось слишком мало для того, чтобы восстановить хотя бы толику моих сил.

— Ты читал «Майн Кампф»? — спросил я. И продолжил, не дожидаясь ответа: — Знаешь, в чём была главная ошибка людей того времени? Прочитав книгу, они решили, что её автор рассуждает умозрительно. Все эти страшные слова о низших расах, о геноциде всех, кто не отвечает высоким стандартам арийской расы, были настолько чудовищны, что их сочли… просто метафорой. В то время, как Гитлер был абсолютно конкретен. Он и вправду собирался сделать всё то, о чём писал.

— Но у него не вышло, — подросток поглядел на меня торжествующе. — Гитлер был болваном, он слишком полагался на других. И они его подвели… Лично я никому не доверяю. Люди — всего лишь винтики, но и металл испытывает усталость и ломается. Причём, в самый неподходящий момент. Как сломались твои друзья, как сломается весь мир… Как сломаешься и ты. Я смогу победить вас, потому что я один. Я ни на кого не рассчитываю, а значит я — неуязвим.

Я не стал спорить.

С фанатиками спорить бесполезно.

Спорить с подростками — бесполезно вдвойне, а то, что этот парнишка — не из долгоживущих, я убедился ещё в первый его приход.

Ему было девятнадцать, от силы — двадцать лет. А это означает возведенный в абсолют максимализм, разделение всего сущего на чёрное и белое — только чёрное, и только белое. И слепая, по-настоящему детская уверенность в своей исключительности.

— Знаешь, что мне любопытно больше всего, — я повернулся так, чтобы его лицо было напротив моего здорового глаза. — Зачем? Ну в смысле: нахрена тебе весь этот гемор? Ведь Гитлер был полным психом, со справкой и круглой печатью, но ты… Ты же абсолютно нормален.

Парнишка мудро усмехнулся. А потом наклонился ко мне, уперев руки в колени.

— А тебе не приходило в голову, что в этом-то всё и дело, — тихо и проникновенно сказал он. — Всегда, в разное время, мир пытались завоевать психи. Наполеон, Гитлер, Македонский… Последний, на мой взгляд, был совершенно КОНЧЕННЫЙ. У него была мечта: увидеть весь обитаемый мир. И чувак не придумал ничего лучше, чем собрать армию, и ломануться этот мир завоёвывать. Ему и в голову не пришло, что для исполнения ЕГО мечты достаточно стать туристом.

— Ну, ты-то совсем другое дело, — мне большого труда стоило не рассмеяться.

— Конечно! — вскочив, он пинком отправил табурет в стену и прошелся взад-вперёд по комнате. — Рад, что хоть ЭТО ты понимаешь, стригой. Я — не псих. Я — просто ДРУГОЙ. И я ВСЕМ это докажу…

Где-то в парке залаяла собака. Затем — ещё одна, и ещё.

Я уже слышал их, прошлой ночью, когда забрался сюда в первый раз.

Псины надрывались, как сумасшедшие. В их голосах чувствовалась неприкрытая ненависть, а ещё — дикий животный страх.

Поморщившись, Шаман захлопнул окно.

Лай сделался тише, но не исчез совсем.

Что-то там происходило, за высокой стеной бывшей психлечебницы…

Ещё одна щербатая улыбка судьбы, не находите? Парнишка, нормальности в котором было ещё меньше, чем в воздушном змее, обрёл пристанище в дурке.

Но что-то там всё-таки происходило.

— То есть, ты всё это затеял, только чтобы доказать, что лучше других? — спросил я.

— Ага, — парнишка не мог долго пребывать в покое. Вот и сейчас, пододвинув разбитый табурет к столу, он пристроил на него тощий зад и принялся выстукивать по столешнице незамысловатый ритм.

Сначала — двумя пальцами, затем — ладонями, кивая в такт и двигая плечами…

— Хочешь знать, почему я убил родителей? — не поворачиваясь, не прерывая ритма, спросил Шаман.

— Нет, — я чуть поменял позу, сеть звякнула, от кожи повалил дым… Окно теперь было закрыто, и в комнате явственно запахло подгоревшей кашей. — Но ты всё равно расскажи. Облегчи душу.

— Они меня не понимали, — кажется, он меня даже не слышал. — Эти их вечные придирки… Знаешь, что делала мать, когда я приносил двойку? Запирала меня в чулане. В темноте. А там было скучно. НЕВООБРАЗИМО скучно. И тогда я брал всякие там вёдра, миски, переворачивал кверху дном и начинал стучать…

Вдруг он заработал руками в таком быстром ритме, что движения стали размытыми, а моя голова наполнилась ватой и сделалась лёгкой, как мыльный пузырь.

Всё время Шаман искоса поглядывал на меня, словно проверяя, какое впечатление производит.

Странно.

Было в этом его стуке что-то…

— А что в это время делал отец? — спросил я, пока мысль не убежала.

— Отец, — выплюнул так, словно это был паук. — Его никогда не было дома. Я-то, дурачок, всё ждал, что он появится, спасёт меня от этой стервы… Но знаешь, что? Отцу было на меня насрать. А я всё равно продолжал его любить.

Эдипов комплекс наоборот, — вскользь подумал я. — Может, в этом что-то есть?

— Но кроме этого, — казалось, ритм заполнил мою голову целиком. И чтобы ему сопротивляться, я должен говорить… — Кроме того, что мать тебя запирала… Было что-то ещё?

Я — переговорщик. Надо об этом помнить. Это сейчас — главное.

— Ха! — неожиданно вскочив, Шаман в два прыжка оказался рядом и задрал майку, оголив живот.

— Господи помилуй, — вырвалось у меня против воли.

— Его нет, — Шаман тщательно заправил майку в штаны и вжикнул молнией на куртке. — Я это знаю ТОЧНО, потому что ОН — парнишка ткнул пальцем в потолок. — Мне не помог. Может, я как-то не так молился, или ещё что… Но этот засранец никогда не обращал на меня внимания. Всё пришлось делать самому.

— Что? — я попытался сглотнуть, но не смог. — Что ты сделал?

— Зная, когда эта стерва заявится в чулан… Со своим маникюрным набором, в таком кожаном кошельке… Я начинал стучать. Я представлял себя окруженным непроницаемой стеной из камней, через которую не может пройти никто. Никто… И однажды у меня ПОЛУЧИЛОСЬ.

Улыбка его на миг сделалась совершенно маниакальной, и вдруг, неожиданно, я понял одну страшную вещь: я ошибся.

Этот подросток не был психом. Его разум был острым, как скальпель, и холодным, как потопивший «Титаник» айсберг.

Его безумие зашло НАСТОЛЬКО далеко, что оказалось за пределами шкалы измерений, стало невидимым, превратилось в норму.

Он был Джокером.

Когда я перехватил его взгляд, моя душа убежала в пятки, прогрызла путь наружу, сквозь кожу и подошвы ботинок, и скрылась в неизвестном направлении, воя от ужаса.

— Что… — я облизнул губы, вновь почувствовав привкус крови. — Что у тебя получилось, Шаман?

— Сделать так, чтобы она никогда больше не причиняла мне боль. Ни она, ни отец. Она — своими щипчиками, а он — своим равнодушием.

Пока парнишка говорил, лицо его оставалось совершенно пустым. Как поверхность воды в ведре.

— Как? — спросил я.

Вопрос был лобовой. Любой новичок в школе разведки знает: НЕЛЬЗЯ задавать вопросы в лоб. Такая техника заставляет допрашиваемого уходить в себя, замыкаться. И применять её можно только в одном случае: когда нет другого выхода.

Я ошибся. Ошибся во всём, и посылая Машу с важной, как мне казалось, информацией, я сделал всё неправильно.

Он не был маньяком!

Этот человек действовал совершенно разумно, осознанно и продуманно.

То, что я узнал от вивисектора — неправда. Впрочем, он-то так не считал, Платон Федорович был УВЕРЕН в своих выводах.

Будучи и сам не от мира сего, в Шамане мой мучитель видел единомышленника, себе подобного.

Платон Федорович мечтал изменить мир к лучшему — в своём понимании. И был искренне уверен, что Шаман хочет того же.

Но сейчас, в эту самую минуту, я понял совсем другое: этот пацан не собирается менять мир. Он хочет его уничтожить.

А теперь самое главное: он прекрасно знает, как это сделать.

Помнишь, мон шер ами, того мальчишку, из поезда? Молодой, талантливый, непризнанный… Гении — на то и гении, что знают, как уничтожать миры.

Не у всех, правда, хватает духу попытаться.

У этого хватит, шеф. У ЭТОГО — хватит.

А у меня почти не осталось времени, чтобы всё исправить.

Дело в том, что кроме психологии, на допросах применяют различные психотропные средства, после которых мозг обычно становится похож на подрагивающее желе.

Но у меня никаких средств, кроме себя, не было.

— Как ты избавился от издевательств матери? — повторил я вопрос, задав уточняющие параметры. — Колдовство? Магия? В тебе открылись сверхъестественные способности?

По словам Алевтины, для того, чтобы открыть в себе магический дар, нужно пройти «инициацию». Проще говоря, пережить травмирующее событие такой мощности, чтобы организм САМ попытался найти выход…

С ней произошло нечто подобное — я только сейчас понял, как рассказ Алевтины похож на рассказ Шамана.

Она тоже сожгла родителей — в неконтролируемой вспышке магии.

Отличие одно: Шаман действовал совершенно осознанно. И не испытывал по поводу своего поступка никаких сожалений.

На последний мой вопрос парнишка рассмеялся.

И смеялся долго, запрокинув голову и дёргая выпирающим кадыком.

А потом вдруг сделался совершенно серьёзен и посмотрел мне в глаза. Ну, в глаз. Впрочем, это уже детали.

— Я не верю в магию, — сказал он. — Нет, я знаю, что подобный вид энергии существует — взять хоть бы тебя, стригой. Ты — существо безусловно магическое, ибо без магии мёртвое жить не способно.

— Так значит…

— Я не верю, что магия — или люди, ей владеющие — НУЖНЫ.

— А ты — нужен?

— Я — венец творения, — подросток скромно потупился. А потом улыбнулся лёгкой, светлой улыбкой. — И я ДОКАЖУ это тем, кто…

Он замолчал.

Вдруг, внезапно и окончательно, я прозрел.

Оговорка по Фрейду — так это называют психологи. Шаман отчаянно, до безумия хотел, чтобы его услышали…

— Послушай… — я облизнул губы. — Тебе не обязательно всё это делать.

— А вот и нет! — он опять улыбнулся — широко, бесшабашно, по-мальчишески. — Я ДОЛЖЕН. И я так хочу.

Ты не сможешь ему помешать, мон шер ами. Он — новый Гаммельнский крысолов, слабоумный пастушок из Клуа… Тебе остаётся только его убить.

Пастушка из Клуа науськивали монахи, — возразил я. — Им было выгодно, чтобы юродивый затеял новый Крестовый поход.

И мы должны докопаться до того, кому выгоден «поход» Шамана.

— Ты ведёшь людей к краю пропасти, — сказал я вслух, обращаясь к парнишке. — При этом глаза завязаны не только у них, но и у тебя.

— Ты не прав, — он очень серьёзно покачал головой. — Уж я-то ТОЧНО вижу, куда иду. А остальные просто пойдут на звук.

И он вновь застучал. Теперь уже — носком кроссовка по полу. Стук выходил звонкий, гулкий, вот к нему присоединилось притопывание второй ноги — парень начал отбивать чечётку.

Он двигался легко, расхлябанно, с показной ленцой, но кроссовки мелькали над полом, как бешеные.

А ещё он щелкал языком — и эти щелчки отдавались в моих рёбрах, словно удары пуль в бронежилет: знаешь, что не пробьют, а всё равно больно.

— Знаешь что, — Шаман отколол коленце и пару раз хлопнул в ладоши. Мой взгляд невольно прикипел к его лицу. — Про родителей я тебе соврал. Не то, что я их убил. А то, что мамочка меня мучила. На самом деле, это был отец.

Его скачки сделались похожи на дикий первобытный танец, а мои кости вибрировали в ритме этих прыжков. Мне и самому уже хотелось пуститься в пляс.

Сбросить сеть, тряхнуть слежавшимися волосами, выпустить затхлый пыльный воздух из лёгких… Я чувствовал, как дрожат поджилки, и изо всех сил стискивал челюсти.

— А вообще, это тоже брехня, — мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы вспомнить, о чём идёт речь. — Мне не нужна семья. Я сирота. Как и все великие люди… Вот почему мне была так интересна твоя подружка, — двигаясь в таком плотном темпе, он даже не запыхался. Это было удивительно, но говорил он легко, словно валялся на диване. — Эта девчонка тоже сирота, такая же, как и я. Знаешь, чем она меня поразила?

Мысли продолжали подскакивать в ритме чечётки Шамана, и стоило огромного труда сосредоточиться.

Надо чем-то сбить этот ритм… Надо абстрагироваться от него, забыть, что он существует.

И я стал воспроизводить по памяти фугу ре минор Баха. Скрупулёзно, ноту за нотой.

То был поистине титанический труд: Бах был до безумия точен.

Помогло.

— Чем? — переспросил я, чувствуя, что волна средневекового церковного хорала смывает дикий первобытный ритм, растворяя его в упорядоченном торнадо гения.

— Знаешь, КАК она смогла сопротивляться моему ритму? — я просто кивнул. Сам понял это, только что. — Она принялась петь. Какую-то попсовую глупую песенку! Но такую прилипчивую, что я САМ чуть не сбился.

Вот так. Я был прав: дети умнее взрослых. Во всяком случае, прагматичней.

Чтобы победить Шамана, не надо устраивать в голове симфонический торнадо. Надо просто-напросто припомнить какой-нибудь простенький, но прилипчивый мотивчик. Например, из рекламы кукурузных хлопьев. Или мази от геморроя — тоже милое дело.

К сожалению, я не помню ни одной рекламы. Я просто не смотрю телевизор, у меня на это нет времени.

А вот симфонии Баха помню наизусть, до последней ноты. Когда умерла мама, я долгое время не мог спать. Лежал в постели и прокручивал в голове разные воспоминания… Воспроизводил её взгляд, её голос, её смех… Пока не начал сходить с ума, пока не убедил себя, что она вовсе не мертва, а просто спряталась, и стоит мне хорошенько поискать…

И тогда я принялся играть Баха. Не на фоно — в три часа утра соседи вряд ли бы оценили концерт.

Играл у себя в голове — и это помогло… Помогло забыть.

— Сначала я даже обрадовался, — продолжил Шаман. Он уже не прыгал в дикой пляске, а просто отстукивал ритм ладонями по стене. — Но потом понял: это не честно. Почему Я должен платить там, где другим всё достаётся даром?

— Например?

— Оборотни, — тут же откликнулся Шаман. — Получают свою вторую сущность просто так, по праву рождения. Эти все… поэты, — на последнем слове он скривился, словно жевал что-то очень горькое. — ЗА ЧТО им даётся дар бессмертия? За паршивые рифмы, которые давно никому не нужны? Или вот ты, стригой…

— Ты так ничего и не понял, — вдруг я почувствовал себя смертельно усталым. Опустошенным. Словно меня выпили до самого донышка, оставив лишь пустую оболочку. Язык ворочался с трудом, глаз закрывался сам собой. — Нет никакого дара, — сказал я тихо. — Поэты САМИ выгрызают его у Вселенной, с каждым словом, с каждой рифмой сжигая свой талант.

— А вот и есть! — вдруг он перестал стучать, и в комнате образовалась тишина, похожая на вакуум. — Вы получили бесплатно то, в чём отказали мне. Вы ОТОБРАЛИ у меня бессмертие.

— Это не правда, — когда ритм стих, я почувствовал себя увереннее. — Ты ещё очень молод, Шаман. У тебя всё впереди. Ты сможешь достигнуть всего, чего пожелаешь, если не…

— И снова ты ошибся, стригой, — он наклонился ко мне и постучал пальцем по своему виску. — Вот здесь, — сказал он. — Находится тикающая бомба. И ЕСЛИ я не сделаю того, что они хотят — она взорвётся.

Он ушел.

Но зато теперь я знаю, зачем он приходил.

Это был крик о помощи.

Шаман сам этого не осознаёт, но ему очень, очень страшно. Его к чему-то принудили, обязали что-то сделать. Взамен пообещав… Что? Нетрудно догадаться: бессмертие.

ОНИ — он сам их так называл, так что и я пока буду. Так вот, ОНИ умело сыграли на его неокрепшем эго, показали, что есть и ДРУГИЕ — к обществу которых он не принадлежит… Но может — если выполнит то, что от него хотят.

Он одинок. И напуган. И не может обратиться за помощью ни к кому, потому что никому не доверяет.

Его как магнитом потянуло ко мне, единственному, кто выпадал из привычной системы координат.

И единственному, кто мог — он это чувствовал подсознательно — ему помочь.

Бедный пацан. Живёт в своём вывернутом наизнанку мире, никому не верит, и уже сам не может отличить правду от лжи.

Надо узнать, кто задурил ему мозги.

Я задёргался.

Ячейки сети впились в кожу раскалёнными клещами, но это было не самое страшное.

Где-то там, в ночи, маленькая девочка.

Если Маше повезло, если она сумела выбраться, если она сумеет передать моё сообщение Антигоне…

То всё станет ГОРАЗДО хуже.

Потому что я ошибся. Шаман — совсем не то, чем кажется.

Я попытался успокоиться.

Дыши, поручик. Вдох — выдох…

Подобно Шаману, я уже не знал, моя это мысль, или меня поддерживает Алекс. Сквозь время, сквозь расстояние, шеф общается со мной, направляет меня. Или… Мне так хочется думать?

Но сейчас это было не важно: главное, что мысль была дельная, и правда помогла успокоиться. К сожалению, ненадолго.

ВЫСТРЕЛЫ!

До меня не сразу дошло, что кто-то стреляет из пистолета прямо здесь, в здании.

А когда дошло, я почему-то сразу подумал о Маше.

И вот тогда я рванулся изо всех сил.

Не знаю, как мне это удалось, но сеть подалась. Ячейки растянулись до предела, а затем начали лопаться, одна за другой.

Серебро — мягкий металл. Но тот, с воняющим безумием разумом, говорил что-то о сплаве. Золото, медь, ещё что-то…

Я и сам не поверил, что у меня получилось. Вероятно, всё же осталось больше сил, чем я думал.

Всё дело в правильной мотивации, мон шер ами. Всё дело именно в ней.

Шеф прав. Хорошая мотивация помогает.

Но хорошая мотивация плюс сила стригоя помогают ещё лучше.

Глава 24

Конечно, плющ и канат в спортзале — это две большие разницы.

Маша ободрала все ладошки, порвала комбинезон — на коленках и на животе, потеряла одну тапочку, а ещё одна противная ветка поцарапала ей щеку.

Видели бы меня сейчас ребята из детдома, — с восторгом и затаённым ужасом думала девочка. — Уважуха на полгода вперёд, не меньше.

Я — крутая. Это признали бы все, даже Пашка Послед, потому что спуститься с третьего этажа по плющу — это гораздо круче, чем иметь ножик с восемнадцатью лезвиями.

Но оказавшись наконец на земле, Маша сразу упала. Просто коленки подогнулись сами собой, а в животе образовался противный ком, который норовил выскочить наружу, сведя на нет всю предыдущую крутотень.

Хорошо всё-таки, что здесь никого нет, — с облегчением подумала Маша, согнувшись над мёрзлой травой и издавая такие звуки, которые смелые девочки не издают.

— Что с тобой? — спросил мыш, порхая над её головой.

— Ничего, — тихо гордясь собой, ответила девочка. — Всё в порядке. Только вот… — она растерянно осмотрела рваный комбинезон, грязную босую ногу… — Вряд ли в таком виде можно бежать из интерната.

— Почему? — таких тонкостей мыш Терентий тоже не улавливал. — Какая разница? Ты жива, ты можешь двигаться… Пойдём отсюда скорее!

— Нет, — Маша проявила свойственную почти-девятилетним девочкам прозорливость. — Наверняка Очкастый уже спустился во двор. Сейчас он заставит людей в серых халатах прочесать территорию.

Ей очень нравилось, как это звучит: «прочесать территорию». Жалко только, что применяется этот термин по отношению к ней.

— Они тебя поймают? — ужаснулся мыш.

— Нет, если я спрячусь, — Маша зябко пошевелила босыми пальчиками и оглядела двор критическим взором.

Во дворе было пусто. Жухлая трава полегла от ночных заморозков, периметр — ещё одно великолепное, звучное слово — просматривался целиком, до самого забора.

За которым, по словам Терентия, ждёт Рамзес…

Но до встречи с добрым псом ещё очень далеко, — Маша вздохнула. — Если я сейчас наделаю глупостей, если поведу себя, как маленькая девочка…

Надо срочно повзрослеть, — решила она. — Ненадолго, пока не закончится квест. А потом я опять стану такой, как раньше.

Итак, — Маша глубокомысленно наморщила лоб. — Что бы я стала делать, если бы мне было почти пятнадцать?

Пятнадцать, по мнению Маши — это ПРЕДЕЛЬНЫЙ возраст для нормального человека. Дальше начинается пожилая жизнь, за которой следует неминуемая старость.

Что будет, когда она доживёт до ДВАДЦАТИ, Маша даже не старалась себе представить. Может быть, у неё даже будет ЖЕНИХ — как у Розочки.

Но это уже совсем, совсем другая жизнь, о которой можно не думать, потому что это будет уже не Маша, а какая-нибудь там Мария — совсем другой человек.

Наморщив лоб, она замерла на минутку, полностью уйдя в себя — это всегда помогало, когда требовалось решить трудную задачку. А нынешняя задачка была потруднее всего, что Маша могла припомнить.

Сосредоточиться мешала замерзающая нога. Девочка и так пыталась пристроить её поверх другой ноги, всё ещё обутой в тапок, но холод проникал через дырки на коленках, на плече, на животе… От комбинезона, что греха таить, остались одни тряпочки.

Если она заявиться в таком виде в город, её схватит первый же полицейский патруль. Да, да, да, они всегда хватают плохо одетых детей, хотя те им ничего плохого не сделали…

Маша это знала на собственном опыте — когда-то её, крошечную замарашку, поймали на площади Ленина в Симферополе, где она показывала фокусы за конфеты.

О том, что в конечном итоге она попала в детдом, Маша не жалела — в общем и целом, конечно.

Но несколько дней, проведённые в детском изоляторе, оставили самые неприятные впечатления.

Её побрили наголо! Этого позора она полицейским так и не простила, так что попадать в их загребущие лапы ещё раз абсолютно не собиралась.

А для этого надо выглядеть, как хорошая девочка, — Маша поморщилась. — Ох уж эти хорошие девочки… Зачем их ВООБЩЕ придумали?

И тут Маша вспомнила одно немаловажное обстоятельство.

Там, на первом этаже интерната, была целая комната, заваленная детскими вещами! А ещё…

Что-то не давало ей покоя, какая-то мысль, что-то очень важное, что она почему-то забыла.

РОЗОЧКА.

Понимание обрушилось так внезапно, что Маша распахнула глаза и вскрикнула.

Она совсем забыла о своём обещании вернуться к Розочке, как только стемнеет, а ведь сейчас уже почти что ночь…

— Терентий, — позвала Маша.

Летучий мыш, который отдыхал, спрятавшись у девочки на плече, под тёплыми волосами, встрепенулся и взмахнул крылышками.

— Уже идём? — спросил он. Мышу не давал покоя строгий образ Рамзеса, ожидающего, что он, Терентий, приведёт Машу.

— Ещё пока нет, — Маша огляделась. От стены с плющом она пока не отходила — вдруг кто-нибудь появится, а сплошная стена тёмных листьев давала отличную защиту. — Ты должен облететь здание и отыскать комнату, в которой много женщин спят на двухэтажных кроватях, — сказала она. Мыш моргнул глазами-бусинками и промолчал. Он просто не понял, что от него требуют, и ждал разъяснений.

Маша вздохнула. Она не знала, как лучше объяснить, и поэтому просто нарисовала у себя в голове картинку со спящей Розочкой, и послала её Терентию.

Это было легко.

Как будто посылаешь сообщение в телеграмм, но без телефона.

Мыш кивнул, взмахнул крылышками, слетел с Машиного плеча и серой тенью устремился вдоль стены здания.

Для тех, кто не знает, с какой скоростью летают рукокрылые, можем сказать так: если бы в мире животных проводили Олимпиаду по скорости полёта, выиграли бы летучие мыши.

За пару минут облетев интернат, Терентий приземлился на плечо девочки и сказал:

— Нашел.

— Веди.

Маша пригибаясь, стелясь над землёй, побежала за Терентием.

Ей представлялось, что сейчас они с мышом такие специальные коммандос, которые должны выполнить страшно опасную миссию: освободить заложников.

Терентий завис над нужным окном, и Маша, оперевшись на выступающую ступеньку фундамента, дотянулась до оконной решетки. Схватилась за неё руками, подтянулась, встала коленками на подоконник и заглянула в комнату.

Мыш не ошибся. Это была та самая комната.

Розочка не спала.

Она сидела на своей кровати и тихонько раскачивалась вправо и влево. Руки девушки были прижаты к груди, а глаза походили на огромные чёрные ямы.

Маша легонько стукнула в окно. Розочка вздрогнула. А потом стремительно обернулась и бросилась к Маше…

Она что-то говорила, прижав ладони к стеклу, но девочка её не слышала. Маша громко пыхтела, стараясь удержаться на узком подоконнике, в то же время оглядываясь назад — ей показалось, что на дорожке показался человек в сером халате…

Наконец Розочка справилась с волнением и додумалась открыть окно. Маша протиснулась сквозь решетку и буквально упала ей на руки.

Прижав девочку к груди, Розочка застыла. На лице её было облегчение, по щекам струились слёзы.

— Слава Богу, — шептала девушка побелевшими, потрескавшимися губами. — Слава Богу, ты жива… Ты нашла своего друга?

— Нет, — с трудом разлепив губы сказала Маша. — Но я знаю: он где-то здесь, и я спасу его. Но сейчас меня ждёт одно важное дело… Только мне надо переодеться. В таком виде меня поймает полиция, и тогда я не смогу никого спасти.

Розочка отстранила Машу от себя, поставила на пол и положила руки ей на плечи.

— Ты удивительная девочка, ты знаешь об этом? — Маша почувствовала, как щеки становятся горячими и потупилась. — Ты можешь думать о таких сложных и смелых вещах, а я, глупая истеричка, только сижу и плачу. Я так боялась, что они тебя…

— Всё в порядке, — Маша обняла Розочку за талию и прижалась лицом к её животу. На миг ей сделалось так тепло, так уютно… Но пересилив себя, девочка отступила. — Я тоже боюсь. Но сейчас у меня просто нет времени, Очкастый ищет меня везде, а Терентий торопит, потому что за забором ждёт Рамзес.

Приглядевшись, Розочка наконец увидела на плече у Маши крошечный серый комочек меха, а затем втянула носом воздух — словно принюхивалась.

— Летучая мышь? — спросила она удивлённо.

— Летучий мыш, — строго поправила Маша. Его зовут Терентий, и он тебя немножко боится, потому что ты волчица. Это правда?

— Не совсем, — почему-то Розочка смутилась. — Я не знаю, как объяснить… И у нас мало времени, верно?

— Да, — подбежав к двери, Маша осторожно выглянула в коридор. — Там дальше есть комната с одеждой, — пояснила она. — Мне надо туда. Но там могут быть злые дядьки в серых халатах…

— Я знаю это место, — кивнула Розочка. — Подожди.

И она подошла к женщине на одной из кроватей.

— Виолета, — позвала она и женщина открыла глаза. — Ты должна встать и пойти в комнату через три двери от нашей. Поняла? — женщина встала и кивнула. — Открой дверь, и если там кто-то есть, громко крикни и беги изо всех сил. Беги дальше по коридору, как можно дальше от нас. Но когда тебя догонят, просто остановись и ничего не делай. Хорошо?

Женщина кивнула и спокойно вышла в коридор.

— Они выполняют всё, что им скажешь, — тихо поделилась Розочка.

— Я знаю, — Маша мрачно кивнула. — Дети наверху ведут себя точно также.

Пока они разговаривали, глядя в щелочку на Виолету, та добралась до комнаты с детскими вещами и смело распахнула дверь. Постояла пару секунд и пошла назад.

Маша с Розочкой выдохнули.

Хоть здесь повезло…

От детских вещей пахло хлоркой и ещё чем-то неприятным. Но все они были чистыми, и разложенными в аккуратные стопки.

Это то, в чём дети были, когда их украли, — решила Маша.

Платья, джинсы, майки, колготки, отдельно — ряды кроссовок и туфель, а дальний угол комнаты занимали сваленные в кучу сумки…

Где-то там и мой рюкзак, — подумала Маша, но решила не искать: в любой момент в комнату могли войти, и рассусоливать не стоило.

— Ты покарауль, — попросила она Розочку, а сама взяла первое попавшееся платье. Белое, в бледных васильках, явно летнее, но искать другое времени не было…

Одену сверху кофту, — решила Маша, углядев в другой стопке синюю пушистую кофту с капюшоном. — А ещё — вот эти ботинки.

Но главное, не забыть про книгу, — Маша вытащила тетрадь Павла Федоровича из своего комбинезона и пристроила её за пояс платья — ведь руки должны быть свободны…

Наконец она повернулась к Розочке — сказать, что почти готова, осталось лишь обуться.

И застыла, открыв рот: девушка молча отступала в комнату, спиной вперёд.

На Розочку наступал Очкастый. В руке он держал пистолет, и направлял ствол прямо девушке в живот…

— Так я и знал, что найду тебя где-нибудь здесь, — смотрел он в это время на Машу, и обращался к ней. — Такая умница. Жалко будет тебя терять. Так что лучше не двигайтесь, обе, — он бросил короткий взгляд на Розочку и чуть повёл стволом пистолета, показывая, чтобы девушка не шевелилась. — Если вздумаешь бежать, я без сожалений застрелю твою подружку, — сказал Очкастый Маше, не отводя пистолета от живота Розочки.

Маша обречённо огляделась.

Комната была хоть и большая, но кроме детских вещей, ничего в ней не было.

Окно было закрыто и замазано изнутри серой краской.

Очкастый стоял в проёме двери, властно расставив ноги. Он тяжело дышал, галстук съехал на бок, а очки были захватаны пальцами и запотели.

Было видно, что он очень злится, а ещё от него сильнее, чем обычно, пахло гнилыми фруктами.

— Ладно, — сказала Маша. — Вы победили. Я сдаюсь. Только никого больше не трогайте, — и в знак того, что и правда сдаётся, Маша медленно подняла руки.

За спиной очкастого появилась ещё одна фигура.

Девочке было не видно, кто это, но вдруг раздался громкий стук и Очкастый, как подкошенный, рухнул на пол.

За ним возвышалась Виолета.

В её руках была зажата тяжелая фаянсовая крышка от сливного бачка.

Ни на Машу, ни на Розочку женщина даже не посмотрела. Молча плюнула на упавшего мужчину, а потом развернулась и ушла.

— Господи, — прошептала Розочка. И повернулась к Маше, словно та была здесь главная.

— Мне кажется, надо забрать у него пистолет и куда-нибудь выкинуть, — сказала девочка.

— Да, — Розочка словно очнулась. Теперь она выглядела бодрой и собранной, и совсем не плакала — Маша сочла это хорошим знаком. — Ты беги, — она даже улыбнулась. — А я здесь… Разберусь.

Пистолет уже был у девушки.

Что-то не похоже, что она собирается его выкинуть, — подумала Маша, но промолчала.

У Розочки вдруг как-то опасно засверкали глаза.

— Пойдём со мной, — попросила Маша. — Перелезем через забор и побежим изо всех сил ко мне домой. А потом вернёмся, и спасём всех остальных.

Она не стала говорить, что где-то наверху,на третьем этаже, ждёт Сашхен. Ждёт, когда она выберется и передаст Антигоне важное послание… И тетрадь. Почему-то казалось, что вынести отсюда тетрадь — ещё важнее, чем передать слова Сашхена.

Возможно, если бы ей дали время подумать, Маша бы поняла: тетрадь — это доказательство.

Девочка подсознательно хотела вынести из интерната что-нибудь вещественное — чтобы ни тётка, ни кто другой, не усомнились, что она говорит правду.

— Ты беги, — Розочка присела перед Машей на колени и обняла девочку. Пистолет она так и не выпустила, и складывалось такое впечатление, что обращаться с ним Розочка умеет. — А я тут ещё побуду. Ну знаешь, закончу кое-какие дела. Давай, — она оттолкнула девочку от себя. — Беги.

Маша кивнула и пошла к окну. Она уже привыкла, что в этом интернате проще воспользоваться окном, чем дверью.

Но на этот раз окно не открывалось. Краска, которой были закрашены стёкла, натекла в шпингалеты и намертво их заклинила. Маша растерянно оглянулась на Розочку.

— Не открывается, — растерянно пожаловалась девочка.

Розочка только пожала плечами. А потом подошла и изо всех сил саданула по стеклу рукоятью пистолета.

Посыпались осколки.

Вытащив несколько самых крупных, Розочка подсадила Машу на подоконник, а потом быстро поцеловала в щеку.

— Будь осторожна, — напутствовала она. — И не возвращайся сюда.

— Но я же… — запротестовала Маша, но в это время где-то в коридоре послышались громкие шаги — кто-то поспешно бежал в их сторону.

— Давай! — повторила Розочка и толкнула Машу в окно.

А сама встала к ней спиной, широко расставив ноги и взяв пистолет обеими руками. Ствол его был направлен на дверной проём.

Протискиваться сквозь решетку в тёплой кофте было очень трудно, она цеплялась за шершавые прутья. Испугавшись, что застрянет, Маша выскользнула из кофты, но когда хотела потянуть её за собой, из комнаты прозвучал громкий, закладывающий уши хлопок.

Это выстрел! — мысль скакнула в голову, как испуганный заяц, и не думая больше ни о чём, Маша скатилась наземь и припустила к забору.

Как она перелезла на другую сторону — девочка не запомнила. Только боялась, что тетрадь выпадет из-за пояса, и поэтому взяла её в зубы, за корешок.

Наверное, помогло то, что она так и не успела обуться: пальцы ног ловко впивались в щели и трещины в камнях, но скатившись на холодную и сырую листву парка, Маша уже не чувствовала ни в кровь ободранных кончиков пальцев, ни коленок.

Зря она натянула это дурацкое платье. После бурого комбинезона, оно казалось таким красивым…

Надо было выбрать джинсы и рубашку, — мысль была какая-то ненужная, лишняя.

Всё равно исправить уже ничего нельзя.

Мыш Терентий исчез, как только Маша побежала к забору, но сейчас, встав и кое-как отряхнув налипшие листья, девочка увидела, что к ней со всех лап несётся громадный пёс.

Над головой пса вилась крошечная серая тень, и сердце Маши преисполнилось жгучей благодарности к маленькому смелому мышу: тот, оказывается, успел предупредить Рамзеса, и пёс встретил девочку, если можно так выразиться, с распростёртыми объятиями.

Обняв пса за шею, Маша с удовольствием зарылась лицом в тёплую густую шерсть, и даже немножко поплакала.

Никогда, никогда больше я не буду мечтать о пистолетах, — пообещала она себе. — Уж очень они страшные. Особенно, когда ствол смотрит прямо на тебя.

— Ну всё, всё, — успокоил девочку пёс. — Жива-здорова, и слава богу. Пойдём отсюда.

Но у Маши просто не было сил.

Всё, что у неё было, всю свою смелость и решительность она вложила в этот рывок от здания к высоченному забору, на его преодоление и на то, чтобы не разреветься в голос, как маленькая, размазывая по щекам слёзы и сопли.

Вот ещё не хватало, — корила она себя. — Соберись. Тебе ведь почти девять. Москва слезам не верит.

Почему именно Москва — Маша не задумывалась. Просто так всегда говорила Юлька, и сейчас ей это очень, очень помогло.

— Залазь.

Опустившись на брюхо, Рамзес подставил спину. И Маша просто РУХНУЛА на эту широкую, тёплую, в рыжих и белых пятнах спину, и обняла пса за шею, и зарылась в мягкую и пушистую шерсть.

От Рамзеса пахло очень уютно. Им самим, а ещё пирожками, и даже конфетами — один добрый школьник поделился с хорошей собачкой обедом, прогуливая школу.

И Маша почувствовала себя так, словно оказалась в своей тёплой постельке, под пушистым одеялом.

А пёс неспешно затрусил по тротуару, прочь от страшного здания, от этого холодного парка, от глухих выстрелов и судорожно мелькающих прожекторов.

Рамзес выполнял важную, достойную настоящего пограничника, миссию.

Он нёс маленькую девочку домой.

Конец первой части

Вторая часть — https://author.today/work/321601

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24