Я (не) твоя: Невеста поневоле (СИ) [Ирина Манаева] (fb2) читать онлайн

Я (не) твоя: Невеста поневоле Ирина Манаева

Глава 1

Лушка вбежала в дом, громко топоча ногами, словно была в железных сапожищах, а не босая. Грудь вздымается, глазища навыкате, брови вверх задрались черные, как смоль. Будто чёрта самого увидала, не меньше. Мать, Фёкла, доставала из печи пироги, резко повернулась на звук, испугавшись, дотронулась до горячего, усыпая пол сдобой и серчая.

— Чего носишься, как оголтелая! — прикрикнула на младшую дочку сурово. — Сколько раз говорить, чтоб не скакала так! На вон теперь пироги собирай! — нагнулась, поднимая один за одним аппетитный пирог.

— Ой, мамка, — зашептала Лушка, приложив ладони к лицу, — чего отец наш удумал!

— Чего? — застыла в нагиб, уставившись на девчонку. Уж пятнадцать лет, скоро, поди, свататься начнут, а всё как ребёнок себя ведёт. С мальчишками бегают по полям, Прохора старого дразнят, кукол из тряпиц делают да в наряды обряжают.

Села на пол девчонка, схватила пирог и сразу в рот, глаза от удовольствия зажмурила. Любимый, с яблоком. А вот с капустой на дух не переносила, в щах она и без того приелась.

— Видела я его с щербатым Зосимом, — сказала с набитым ртом Лушка, — подобралась поближе, чтоб разговор подслушать, — дожевала и проглотила громко.

— Разве ж можно, — сдвинула брови мать, бросая последний пирог в подол, — то мужицкие дела, бабе туда нос совать негоже!

— Ну, тады не скажу, — резко подскочила Лушка с пола. — Ульянка, — позвала сестру громко, намереваясь ей последние новости донести, пока отец не пришёл и не огорошил с порога.

Сказать-то сказала Фёкла, а самой до жути интересно было, что девка услыхала.

— В огороде Улька, — ответила за дочь мать. — А ты погодь, — сказала более мягко, а саму интерес небывалый распирает. — Раз подслушала, скажи! Только гляди, не попадись, отец оглоблей отходит по первое число, мало не покажется! О чём разговор вели?

— Чего орёшь, Лушка? — явилась со двора Ульяна, неся в корзине зелень и огурцы. Поставила на пол, платок с головы стащила. — Духота какая теперича.

— Отец тебя за Зосима отдаст! — выпалила Лушка, смотря во все глаза на сестру. Ох, сейчас, как поймёт всё, рыдать бросится.

Ульяна замерла с улыбкой на губах, рука держит край платка, пока тот на плече покоится. Длинная каштановая коса по спине спускается, брови в немом вопросе подскочили, и смотрит сестра на сестру, будто понять по её лицу пытается, что за шутка такая глупая.

— Не смешно, — говорит, качая головой, а у самой взгляд очумелый. Стала посерёд проёма, как статуя, и не шелохнётся.

— Не вру-не вру, Улька, во те крест, — сенит знамением себя Лушка трижды, и мать ахает тихо позади, грузно опускается на лавку, крепко держа подол с уже остывшими пирожками. Что ж, ирод такой, утворить надумал? Давно Улька Назару обещана, запевать собирались через месяц, летала девка на крыльях, что за любимого замуж пойдёт, а нынче что?

— Слыхала вот этими ушами, — дёргает себя Лушка за уши, будто проверяя, на месте ли они.

— Нет-нет, — еле шепчет Ульяна, а глаза всё испуганнее становятся. — Неправда. Не мог тятька так со мной.

Блестят глаза от слёз. Переводит взгляд на мать Ульяна. Сидит Фёкла, голову на грудь уронила, которой семерых своих выкормила да троих чужих, и не шелохнётся. Двое — то померли, а пятерых Бог упас. Старшая Авдотья уж сама мать, отдельно живут, помогли родители избу поставить. А остальные четверо все при Фёкле.

Ульяна — девица на выданье, Петька потом, ему семнадцать, помощник такой, что отец без него, как без рук. Дальше Лушка и самый младший Ванечка, шестилетка.

Скрипнула калитка, никак отец возвращается.

— Ой, мамочки, — взвизгнула Лушка, чуя, что сейчас ей достанется. Сверкнули пятки, унося девчонку за шторку, отделявшую горницу (1) от бабьего кута (2), притаилась там и не дышит, авось не заметит отец.

Стоит Ульяна, слушает, как медленно хозяин дома по ступеням поднимается, а в груди сердце тук-тук-тук, будто стучит кто в избу. Подскочила с места Фёкла.

— Уйди с порога, — зашептала средней дочке и рукой машет, показывает. Пироги на стол высыпала, раскладывать принялась.

Отступила Ульяна два шага, только чует сердце, правду Лушка сказала. «Не пойду», — взроптала про себя, противясь даже самой мысли быть Зосиму женой. — «Умру лучше»!

Позади послышались шаги ближе, и в избу, пригнувшись, вошёл Касьян. Сапоги на нём выходные, рубаха-косоворотка (3) да порты (4) гашниками (5) подвязанные, борода окладистая черная, а в ней серебряные нити вплетены. Вошёл, волосы пригладил, зыркнул в сторону Ульяны да ничего не сказал.

— На стол накрой, — приказал жене, усаживаясь на коник (6) и откидываясь на стену. — А ты сапоги снять помоги, чего застыла? — снова глянул на дочку, которая не знала, куда себя деть. — Учись быть хорошей женой.

Обожгли слова отца, побежали мурашки, хоть и улица жаром пышет. Боится дышать Ульяна, к отцу повернуться, чтоб не выдать, что знает уж всё. Только оставила ещё надежду за собой, вдруг не о том толковали они, вдруг Лушку засватать хотят. И как только подумала об этом, сразу повеселела. Не может отец так с ней поступить, зная, что Назара любит. Повернулась всё же, подошла и села пред ним. Обхватила старую кожу и тянет. Ещё от отца сапоги достались Касьяну, добротные. Смотри и старшему Петьке перейдут.

— Где Лушка? — оглядывает избу Касьян, показалось, будто видел её, когда с Зосимом разговор вели.

— Да кто её знает, — пожала Фёкла плечами, — носится туды-сюды, разве ж уследишь? Надобно полотенца вышивать, а она бегает где-то.

Затаилась младшая, дышать боится. Не хочет гнева батюшкиного на себе испытать, только слышит, будто шевелится кто на полатях (7). Глазища выпучила, никак Ванька опять уснул, а ежели слыхал? И как в такую жару лежит себе спокойно на печи? Пообещать бы брату петуха сладкого, не взаправду, нет у Лушки такого, а ежели б был, сама давно слизала б. Только не добраться до Ваньки, отец увидит, ежели к лесенке подойти, что к полатям ведёт.

Вошла мать в кут, наткнулась на Лушку, лицо сердитое сделала, кивнула, чтоб та вбок ушла. Взяла снеди и на стол несёт.

— Батюшка, свадьба скоро, — решила Ульяна лаской его взять. — Ежели б лент раздобыть, была б я красивой невестой.

Сняты сапоги, поставлены рядышком, а Ульяна уж онучи (8) расплетает.

— Будут тебе ленты! — кивает Касьян, а в бороде улыбка играет. Справят теперь хорошую свадьбу, лучшее платье Ульяне муж купит, осталось только обмолвиться об том, что Зосим теперь её мужем будет, а не Назар.

Касьян не был самодуром да и детей своих любил, только жизнь прожить — не поле перейти. Бывали у него дела с Зосимом, а теперь, когда урожай не удался и до нови (9) пришлось бы зерно покупать, задумался крепко, где деньги брать. А тут Зосим. Так и так, я твою семью хлебом до нови обеспечу, а ты мне за это Ульянку в жёны.

И дело не только в зерне. Подумал Касьян, что дочка нуждаться ни в чем не будет. Богат Зосим, хорошо дела идут. Хлеб продаёт, соплеменникам взаймы даёт. Добрая изба и хозяйство, а детей и семьи нет. Померла первая жена при родах, оставила Зосима в одиночестве. Только и ему ласки хочется, а потому решил сызнова жениться.

А как увидал Ульку, сон потерял. Слыхал, что Назару обещана, потому не ведал, как подступиться. А как прознал, что Протасовым хлеб нужен, решил обмен предложить хороший. Задумался Касьян, да по рукам и ударили. Быть теперь Ульяне невестой щербатому.

— А когда же свадьба наша с Назаром? — будто забывает Ульяна важный день.

— Свадьба, — жуёт губы Касьян, смотря сверху вниз на сидящую на полу дочку. — Через две недели свадьба.

И в груди Ульяны трепещут испуганные птицы. Не всё батюшка сказал, приберёг напоследок ужасное.

— Только не с Назаром…

— А Лушка всё послушала и Ульке донесла, — раздалось с печи.

Сдвинул брови Касьян, зыркнул на жену.

— Где Лушка? — зарычал.

— Дитё она ещё, не серчай, — махнула рукой Фёкла.

— Не пойду я за Зосима, — вскричала Ульяна, вскакивая я места.

— Вот Лушка, — сдавал сестру Ванька. — В куте прячется.

Взвизгнула девка, бежать бросилась, хоть и нельзя отцу в кут соваться, а всё ж страшное вдруг обычай нарушит. Выскочила да мимо отца ровнёхонько. Схватил он вожжи, что под коником лежали, успел дочку по спине достать, как вылетела та на крыльцо, сверкая пятками.

— Утоплюсь, — рыдала Ульяна, — а Зосимовой женой не стану!

— Уууу, — замахнулся на неё Касьян да так и бросил вожди себе под ноги. — Как сказал, так и будет! А ты, — глянул на жену сердито, — смотри, чтоб из дома девку не выпускала до свадьбы! Поняла⁈

И Фёкла горько кивнула.

Примечания:

1. Горница — чистая праздничная комнату с большим окнами и обилием солнечного света, где принимались дорогие гости.

2. Передний угол направо от входа — «бабий кут» или «стряпной», он часто отделяется от остальной избы дощатой перегородкой.

3. Рубаха — косоворотка. Ее отличительной особенностью было то, что разрез у нее был сбоку, а не посередине, как у обычных рубашек.

4. Порты — это грубо сшитые неширокие крестьянские штаны из домотканой ткани

5. Гашники — веревочки или шнурки, которые вставлялись в верхнюю часть штанов.

6. Коник — угол налево от входа и прилавок от двери, тут место для спанья хозяина, а под лавкой кладутся упряжь и разные пожитки.

7. Полати — настил, поднятый на уровень печи, где размещались старики и дети.

8. Онучи — прямоугольные полосы ткани, которыми обматывали ноги. Аналог портянок.

9. Новь — новый урожай пшеницы.

Глава 2

— Ну, будет-будет, — гладила Фёкла дочку по голове, когда Касьян ушёл, — стерпится-слюбится. Вон я тоже супротив воли пошла, — призналась, и Ульяна подняла на мать заплаканные глаза. — Отец решил — ослушаться не посмела, а там оказалось, что Касьян человек неплохой. Вишь, какая семья добрая вышла?

— Не люблю его, не люблю, — зареванная Ульяна смотрела снизу вверх с мольбой в глазах, будто могла ей чем-то помочь Фёкла.

— Дак чего я могу? — сокрушалась та. — Слова поперёк сказать не смею, а тут и подавно.

Заголосила Ульяна, уронила лицо в материнский подол, и сердце у Фёклы защемило, что не описать. Себя так жалко не было, как дочку.

— Неужто така любовь? — задалась вопросом и почувствовала, как кивает девчонка быстро — быстро. — Ох-ох-ох, — вздыхает женщина и на иконы смотрит. — Смилуйся, Господи, над рабой твоей. Только зря слёзы льёшь, может, твой Назар ближний жребий (1) вытащит!

— Верное средство знаю! Натереть иконку полотенцем, а потом парня обтереть, — затараторила Ульяна. — Господь защитит. А ещё упросить батюшку нашего, чтоб за него помолился. Или мылом покойника помыться, он от Назара жребий и отведёт.

— Молодая ты, глупая, Улька. Коли судьба твоему Назару ляжет, никакая икона не поможет, а уж мыло тем более.

Каждый год в ноябре месяце все мужчины, которым в январе исполнялось 20 годов, должны были явиться на жеребьёвку в назначенное место. Государство само определяло, сколько душ мужского пола потребуется в этом году на воинскую службу, а потому осень для парней была волнительна, забирали не всех. Каждому хотелось вытянуть число поближе к концу, чтоб в рекруты не попасть.

Никто не хотел покидать дом на 6 лет, а то и на 7, ежели во флот призовут. Ни одна девка столько ждать не станет, родители не позволят, да и коли война начнётся, в любой момент призвать могут даже после службы, пока не выйдет девятилетний срок. Потому никто из крестьян не желал такой участи ни себе, ни соседу. Только всё ж кому-то жребий выпасть должон. Потому лучше соседу, чем себе.

А решал всё обычный случай. На бумажках писались цифры, и каждый парень подходил и тянул из колеса жребий, на котором и был написан номер. А после комиссия решала, годен молодец для службы или нет.

Иногда бывало и несколько дней приходилось ждать, пока набор не закончат. Волнительно было иметь номер недалеко от того, на котором всё кончится должно. И вот пришел черед Назара в этом году судьбу испытывать. Коли упасет Господь, значит свадьбу сыграют. Только не ведал он, что Касьян уже с Зосимом по рукам ударили.

Плачет Ульяна, а Назар и не знает, что его суженая слезы проливает по их призрачному счастью.

Открылись двери, вошёл Петька, и мать поправила занавески. В избе нигде не спрятаться, одна на всех. Только бабий кут может укрыть от чужих глаз. Самое грязное место в доме, где утварь хранится да обеды готовятся, а только тут можно бабе поплакать и укрыться. Мужчинам сюда ход заказан, не говоря уж о чужих. И дети на свет тоже тут появляются, ежели баба дома рожать начнёт.

— Мать, — зовёт Петька. На отца похож сильно, только бороды такой нет, и чует Фёкла — хороший из него хозяин выйдет.

— Сиди, сейчас я, — шепчет Фёкла дочке. С места поднимается, а Ульяна влагу солёную по лицу растирает. Не охота, чтобы кто, окромя матери видал.

— Чего тебе? — выходит Фёкла, поправляя занавески. Лушка сбежала, носа не кажет, Ваньку сама полотенцем отходила, чтобы знал, как родную сестру выдавать. Хоть и отец, а всё ж нельзя.

— Воды дай!

— А у самого, что ж, руки отсохли? — кряхтит, только подходит к кадке и черпает кружкой. Впитала тепло избы вода, зубы хоть не сводит.

Напился сын, усы мокрые утёр, только не уходит, будто что сказать ещё хочет.

— Ну, — кивает мать.

— Да ничего, — махнул рукой, собираясь уйти, только видит Фёкла, гложет его чего — то.

— Говори уж! — сдвинула грозно брови. — Только про свою Аньку, не смей заикаться! — будто догадалась!

— Да хорошая она!

— Мне невестка такая ни к чему! — принялась серчать, уперши руки в бока. — Вон девок сколько вокруг, а тебе старуху с дитём подавай⁈

— Так говоришь, будто прокаженная! Не всё, как ты с отцом до гроба.

— А ты меня не хорони, Петька, сколько надо, столько поживу ещё.

— Ну, поговори с отцом! — не отставал парень

— Ой, — махнула на него рукой мать. — Много он меня слушает. Вон, — кивнула на кут, — осчастливил уж одну. Продал за зерно.

Сказала, да сама же язык и прикусила. Хлеб оно иметь хорошо, и Касьян хотел, как лучше, а потом стерпится оно, сколько баб с против воли замуж шли, сама Фёкла тому пример. Ничего, притирались, мужьёв уважали, детей приносили по девять штук. И Ульянка привыкнет. Любовь она вещь такая, придёт потом.

— Иди, Петька, — прикрикнула на сына. — Дай бабьи дела доделать. Нынче рано тебе о женитьбе говорить. Подумай, как жена ждать тебя станет, коли жребий вытащишь.

— Анька станет!

— Старая она! Не бывать ей невесткой, пока я жива! — топнула Фёкла ногой.

— Против воли пойду тады!

Кровь кипит молодая. Влюбился Петька, и ни в молодую девицу, а в ту, что старше на десять годов. Девчонка у ней трёхлетка, всем рассказывала, что бил муж, что свекровь со свету сживала, что нет боле того тятьки у Агафьи. Только кто знает, может, сама чего с мужем сотворила, а людям пыль в глаза пускала. Прибилась к старой Ефросинье, та её и пригрела. Давно вдовица, дети сами уж по себе, вот решила на старость лет дело доброе сотворить. А Петька, дурак, как увидал Аньку эту — влюбился.

Заикнулся отцу, так тот зыркнул на него раз, понял всё сын. Да сердцу не прикажешь. Рвётся в груди, зазнобу требует.

— Не дадут нам быть вместе, сокол мой ненаглядный, — качала головой Аня, как виделись они. — Не серчаю на семью твою, всё понимаю, — а у самой слезы в глазах стоят. Растопил сердце парень молодой своей любовью, заботой. Как посмотрит, сразу в груди будто что переворачивается.

— Будем вместе, слышишь? — сжимает хрупкие тонкие плечи Петька. — Смертью своей клянусь!

— Не клянись, не клянись, — пугливо смотрит на него Анна, — ой, — прижимается к груди, а у самой внутри всё трепещет.

— Мамка, — зовёт с крыльца Агафья.

— Пора тебе, мой сокол, — отстраняется девка. — Ты не ходи ко мне боле, душу не береди. Не нужна тебе такая.

Бросилась в дом Анна, а в груди тоска. Выдали за нелюбимого, так он ее чуть до смерти не пришиб. Терпела до времени, а потом, как Агафья кричала не своим голосом, когда мать били, поняла: не уйдёт, не видать ей света белого. Забьет её муж. И откуда только сила внутренняя взялась, что сбежала Анна ночью, пока деревня спала. Даже мать и та велела терпеть, потому вернули бы. А так сама не знает, как удалось до деревни добраться. Первые три села пропустила, боялась, что найдут, а здесь остаться решила, да и Фрося, благослови ее Господь, руку протянула.

И выходит, что и Петька, и Улька страдалицы в семье. Только девица поплачет и сделает, как родители велят, а вот у парня характер отцовский. Он придумает, как своего добиться.

Ушёл Петька, дверью сильно хлопнул.

— Не смогу я, мамка, — вышла Ульяна из кута. — Дай хоть с Назаром поговорить, самой ему всё сказать.

— Слыхала, что отец наказал⁈

— Не сбегу, Богом клянусь, не сбегу, — бросилась к иконам, ставя на себе знамение. — Последний разок его увидеть, глаза запомнить, да как сладки губы его.

— Ты мне это брось! Опозоришь нас с отцом на всю деревню. А ну как уже порченная⁈ — округлила глаза Фёкла.

— Вот, вот, — продолжила креститься Ульяна. — Хранила себя. Мамочка, — бросилась на колени. — Дай увидать Назара.

Глава 3

Фёкла думала несколько дней, ворочалась без сна, а потом-таки решилась. Усадила дочек полотенца вышивать для приданого, этого добра всегда хватать не будет, а сама отправилась Назара искать. Можно было Петьку послать, только обиделся на мать. Зыркает и молчит, пироги уминает, а спасибо не скажет. Младшего рано, да и так с отцом близок, что сразу все разболтает. Лушку — приметная слишком да громкая. И пока добежит — половине деревни растреплет, что и как. Ульянку нельзя, потому пришлось самой все делать.

Скоро уж у Назара жребий, а потому стараются таких парней, как год наступает, сильно работой не загружать, чтоб погулять успел, жизни поглядеть. Не привык крестьянин ни к чему, окромя землицы. Не готов в руках оружье держать, ему бы соху да косу. Да девичий стан обнимать, а не людей убивать.

Потому пришла Фёкла домой к Егоровым. Ноги обила от грязи, на крыльцо поднялась.

— Правду ль говорят, тетка Фёкла? — окликнула её девчонка Егоровых, что на скамейке зёрна подсолнуха щёлкала. — Будто, вы Ульку Назару отдавать не хотите?

— Мала ещё о таком речи вести, — обернулась на неё Фёкла, а потом всё ж толкнула дверь в избу и вошла. Дошли-таки толки, кто ж молву повёл? Лушка божилась на иконе, что никому. Ванька? Или ж Зосим?

— Мир твоему дому, хозяйка, — проговорила, входя и, смотря на красный угол, что расположился над долгой скамьей, трижды перекрестилась на иконы. Печь тут стояла слева от входа, и такую избу называли непряха. Потому как при работе на лавке правая рука упиралась в стену, потому как прясть надобно было напротив печи.

— И тебе здравствуй, — отозвалась Прасковья, останавливая колесо прялки. Смотрит прищуром, будто повинна перед ней Фёкла в чём. Рядом две девки работой заняты, а Назара не видать.

— Где сын твой? — вопрошает Фёкла.

— Об ком речь? — будто не ясно Прасковье.

— Ясно об ком, — не нравится такой приём несостоявшейся тёще, уж пожалела, что пришла.

— Ежели про Назара толкуешь, отцу помогать вызвался. Не знает ещё про то, что Ульку другому за зерно продали.

— Зла ты на язык, Прасковья, — шипит Фёкла. — Знаешь, что супротив мужа никто слова не скажет, вспомни, как ревела сама, когда упрашивала Глашку дохтору показать, а тот всё батюшку к вам таскал, пока девчонка Богу душу не отдала, — опять перекрестилась на иконы Фёкла. — Веровал, что Господь в горькие минуты не оставит, а всего-то надо было…

— Замолчи! — резко вскочила Прасковья так, что шерсть под ноги ссыпалась. — Неужто пришла горем моим меня попрекать? Не нужны такие гости, иди, куды шла.

— Думаешь, я тому рада, что девка моя глаза выплакивает? Хочу Зосима себе в зятья? Только бабья доля такая! Где Назар, говори, хочет с ним Улька попрощаться.

Сжала зубы Прасковья, размышляет, говорить али нет.

— Лодку они у Елизара чинят, — влезла старшая девка.

— Зачем? — ахнула Прасковья, на дочку смотря.

— Знашь, кака у них любовь! — качает девка головой.

Фёкла кивнула, без слов благодаря, и тут же выбежала. Есть ещё время передумать. А как узнает Касьян? И ей достанется. Вон Лушка до сих пор шёлковая ходит, потому что сидеть больно. Отходил-таки её отец.

Ноги всё ж донесли её до Елизара. А там и парня увидала. Кивает, мол, отойди. Удивился Назар на Фёклу глядя: что такое? Дело оставил и подошёл, пока отец ему в спину смотрит. Только в руке Назара инструмент зажат.

— Ты бы положил топорик, Назарушка, — не может от орудия глаз отвести Фёкла. Никак узнает от ней сейчас, да горе выйдет.

— С Улькой чего приключилось? — глаза широко смотрят, испуганно.

— Нет, — неуверенно качает головой Фёкла. — Живая, здоровая.

— А чего ж тады?

— Нельзя ей нынче из дому, отец наказ дал.

— Отчего ж такой наказ?

— Ты приходи завтра до петухов, всё сама тебе скажет, — решилась Фёкла. Боязно дочь пускать, только пусть хоть глоток свободы почует. Попрощается с парнем Касьян не даст ведь, не поймёт. А она проследит, побудет с ними. Так Улька завсегда благодарна ей будет.

— Ночью? — ахнул Назар.

— Только цыц, — шикнула на него Фёкла, глазами водя по сторонам. — Чтоб не прознал никто, иначе беде быть!

— Отчего ж тайна такая? — никак не поймёт парень, а топорик не отпускает.

— До петухов, — повторяет тихо Фёкла. — И смотри, никому, — приложила палец к губам. — Ежели сегодня не придёшь — вообще не приходи!

Сказала и бежать, только лапти сверкают. Прохудились, новые уж пора плести, эти почти две недели как ходют, сносились. Касьян хорошо плетёт, только нынче не до лаптей ему, надо бы Петьку просить, не хуже отца смастерит. Только зол на неё сынок, а чего она поделать с любовью его может? Ничего, поглядит-поглядит да как надобно для родных поступит.

Вошла в дом, а там её не только Ульянка с новостями ждёт, Касьян на жену зыркает из угла.

— Где была, когда велено за дочкой глядеть?

— Что ж мне теперь шагу из дома не сделать? — пытается Фёкла жар на щеках унять. — Гусят думаю у соседки вменять, гусочек завесть хочу.

— Ааа, — тянет Касьян, успокаиваясь. Хозяйством обживаться завсегда хорошо. — И на что менять?

— На муку, — продолжает врать Фёкла, да только далеко уж во лжи зашла, не остановиться.

Прищурился Касьян, в голове себе чего-то кумекая, но промолчал. А Улька на мать во все глаза смотрит, застыла, ищет, чтоб знак какой та подала. И кажется, будто всё ж Фёкла кивает. Забилось чаще сердце в груди девичьей, вот-вот выпрыгнет наружу, и улыбка сама на губы просится.

— Чего это? — не понимает Касьян, глядя, как Ульянка улыбается, и тут же на жену смотрит, пока та лапти снимает. — Чего так лыбится?

— А мне почём знать⁈ — сдвигает брови жена. — У ней и спроси.

— Полотенце, батюшка, ладно выходит. Радуюсь, — отозвалась дочка.

— Полотенце, — пробурчал под нос Касьян. — Полотенце, — вздохнул он. — Ты готовься, — внезапно сказал, будто время было что ни есть подходящее. — Через два дня жених твой придёт.

— Какой жених⁈ — обомлела Ульяна, а в голове только «Назар» слово бьётся.

— Один у тебя, — стукнул по столу Касьян. — И говорить нечего! Запомни, Улька. Зосим Рябой.

— Батюшка, не губи, — заревела Ульяна. — Век тебе благодарна буду, коли за Назара отдашь.

— Нет у меня века, — отмахнулся. — Как и хлеба. Ещё поглядишь. Будешь, как барыня в шубах ходить, у него этого добра много. Ничего для тебя не пожалеет.

Бросила Ульяна взгляд на иконы, на которых кресты на себя накладывала, и задумалась. Покарает ли её Бог, ежели она слово своё нарушит?

Глава 4

Темна ночь. Только горит в углу лампадка, да дрова потрескивают в печи. Спит Касьян на конике, как подобает хозяину. Ежели кто в дом сунется — первым должон встретить. Предлагала ему жена на печку нынче перебраться, ночь прохладная выдалась, только на печи старики и дети спят, а он уж давно не дитё, да и в старики записывать рано. Поджарый, сильный, волевой. У такого ещё десять детей народиться могут. А уже внуки народились. У Авдотьи двое. Скоро и Улька станет женой, а там быстро детишки пойдут, а за ней Петька девицу в дом приведёт.

Спит изба, а Фёкла с Ульянкой ждут, когда выйти можно будет. Только захочет подняться дочка, а мать ей.

— Рано.

Как утерпеть, когда чует сердце, что за окном уже суженый её дожидается. Слышат, будто глубоко Касьян дышит, сап пошёл следком. А как захрапел хозяин, не выдержала Ульяна, вскочила с места и бросилась вон из избы.

— Ах ты ж, — выругалась Фёкла, медленно поднимаясь с лавки. Грузная, дородная, не поспеть за тонкой дочкой. Даже дверца скрипучая голоса не подала, будто помочь хотела влюблённым. Но только ступила Фёкла, как ту же храп прервался.

— Что такое? — вопрошает Касьян, глядя на призрачную фигуру в ночи.

— Я это, я, — спи, — шепчет жена, а у самой сердце в груди заходится. Никак прознает Касьян, никому спуску не даст.

— Куды? — опять вопрос задаёт.

— По нужде, чтоб тебя, да спи уже, — нарочно ругается, а сама Богу душу почти отдала. Бежать бы туды к молодым, а она мужа баюкает. Ступила шаг.

— Улька где? — опять не успокаивается Касьян, встать собирается, будто и впрямь чует что.

— Спит девка, неужто будить станешь по дурости своей?

Глянул в темноту отец, не ясно, спит али нет. А Фёкле и оставить его тут страшно, никак и впрямь проверять пойдёт, и бежать надобно. «Ууууу, ирод», — думает про себя. «Вот дура старая, что Назарку позвала».

Только шаг, а он не успокаивается.

— Сильно серчает на меня Улька? — будто и впрямь дело ему до неё есть.

— А сам-то как думаешь⁈ Конечно, — шипит Фёкла. — Спи уже, детей разбудишь, — машет на него. Трогает за плечо и пытается к лавке придавить. — Утро уж скоро, ну!

Сколько прошло? Чего успели за это время молодые натворить? Ой, что же Фёкла наделала. А ежели сбегут?

— Я вот что думаю, — опять усаживается на конике Касьян, — ежели пшеницы у Зосима больше нужного попросить, можно её и продать будет.

— Ага, — нервно кивает Фёкла, прислушиваясь к звукам за избой. Даже собака не брешет, такая тишина. Куды подевались?

— Зосим сказал, что не будет Ульянка девицей — с позором выгонит, на всю деревню слухи пойдут. Ты — мать, что знаешь по этому?

Обомлела Фёкла. Не Касьян, а чёрт какой-то. Будто чует всё.

— Де’вица она, де’вица, — говорит, а сама уж не верит. Надо как-то мужа уложить, чтобы Ульку с улицы вернуть. И чтобы ещё раз Фёкла уговорилась на такое⁈ Ни в жисть!

— Вот и хорошо, хорошо, — кивает Касьян, чего-то опять себе на уме кумекая. — Ты только не думай им свиданку устроить, — опять говорит, и Фёклу в который раз испугом обдаёт. Не муж с ней живёт, чёрт, что мысли людские читает будто. Это ж как можно было столько угадать⁈ — Слыхала?

— Ещё из своего ума не выжила, — отвечает жена, чтобы хоть что-то ответить, а сама понимает. Ежели что молодые делать стали, так поздно, не успела точно. Оставалось надеяться, что дочка на иконах клялась.

Как только Улька вылетела за порог и сбежала босыми ногами по ступенькам, бросилась к калитке. Старый Черныш лишь повилял хвостом, завидев хозяйку, и проводил взглядом девицу, выбежавшую за калитку.

— Назар, — бросилась в объятья парня, кутающегося в армяк. Пришёл как только стемнело, боялся момент упустить, когда зазноба его появится. Простоял не знает сколько, только луна была его провожатой, да где-то вдалеке выла псина.

— Улюшка, — прижал к себе девицу, чувствуя, как дрожит. — Погодь, сейчас, — отстранил, стаскивая с себя армяк и покрывая свою любимую.

— Уедем, Назар, сбежим, — молит девушка, еле различая его лицо в свете луны.

— Да куды ж? — не понимает парень. — И зачем?

Не знает ещё, не ведает. Придётся Ульяне теперича ему всё рассказать.

— Замуж меня выдают, мой ненаглядный.

— Знаю, любушка. Ежели жребий…

— Не за тебя, Назар, — сразу перебивает, чтобы речь его не слушать. И так знает, что сказать хочет.

— Как? — ахает, смотря недоверчиво.

Сводит ноги от холода Ульяне, только молчит. Не хочет встречи прерывать.

— Зосим Рябой батюшке зерна вдоволь даёт. Загубят мою жизнь за пшеницу.

Качает головой Назар, думу думает, что сделать можно.

— Бежим, — тянет Ульяна, только куда ей босоногой, простоволосой идти? Где их ждут теперь?

— Погоди, подумать надо! — останавливает парень. — Припасов взять, одёжи. Да и ежели не приду на жребий, искать станут. Как жить будем, Улюшка?

Положила на плечи его думу страшную, ждала, заберёт её сразу, а он будто не рад.

— Любушка моя, — прижимает к себе, а она на ноги ему наступает. Только сейчас понял Назар, что Ульяна без лаптей пред ним стоит.

— Да чего же ты, — подхватил на руки, прижал к себе. — Больше жизни люблю!

Дарит она поцелуй ему, а в груди всё жарче жар разгорается.

— Знаю место, — шепчет на ухо, — ставь на землю.

— Не желаю! — противится парень.

— Ставь, говорю. Скоро жаром меня своим согреешь. Уж, ежели не суждено мне твоей женой стать, так и Зосиму не бывать моим первым!

— Не боишься, что люди скажут?

— Пред собой хочу быть честной, — отвечает. — Выбрала тебя в мужи, потому тебя любить хочу, а на него и смотреть не стану.

Добрались они до сенника, забрались наверх. И случилось меж ними то, что только между мужем и женой бывает.

— Люблю тебя, Назарушка, — шептали её губы, когда он накрывал их поцелуем. — Никого так любить не стану боле.

— Как дело решится — сразу за тобой, — обещает Назар, да только не знает, что прежде свадьба, а уж потом жребий его.

— Выпрошу у батюшки твоего благословение, найду зерно! — говорит и будто сам себе верит. Кажется сейчас, когда волшебство с ним происходит, что всё решить он может, всё ему подвластно.

Вышла всё же Фёкла на крыльцо, а уж петухи начинают кричать. Глядит по сторонам — нет девки. Выскочила за ворота, никого.

— Дура старая, — ударила себя по голове Фёкла, не представляя, что мужу скажет, кады тот встанет. Походила туды-сюды, люд уж просыпаться стал, а она бродит. Не ровен час спрашивать начнут, чего надобно ей в такую рань. Вернулась домой злая. Вошла в избу, глядь, а на лавке Улька лежит, будто и не бегала никуда. Откуда взялась?

— Спишь? — толкает дочку мать, а та делает вид, что и впрямь уснула. Не хочется ни о чем говорить, помолчать да поплакать. От горя, от счастья, от того, что любит её парень.

Сдержала слово Ульяна, не сбежала. А что именно Назар отказал, неважно, вернулась ведь, как обещала. А в чём пред иконами не клялась, так девицей оставаться. Тут она пред Богом чиста.

Глава 5

Не узнал Касьян, что ночью той случилось. Да и Фёкла, как не допытывалась, не смогла выведать, чем встреча их закончилась. Ульянка как воды в рот набрала, просто на мать смотрела с грустью, будто похоронила себя заживо уже. Только ждала любого сигнала от Назара, готовая бежать без оглядки за ним хоть на край света.

А Назар, вернувшись домой, с отцом говорить принялся.

— Да где ж я тебе столько зерна возьму? — сокрушался Ефим. — Нету, — разводил руками в стороны.

— Отец, заведи разговор с Касьяном, вы ж уже по рукам били!

— Да куды нам, голодранцам, супротив Зосима? Знаешь, сколько у него добра? Забудь про Ульку, Назар, — положил Ефим руку на плечо сына. — Другая будет. Мало ли девок народилось?

— Не надо мне другой, — оттолкнул отца, уходя в сторону леса.

— Назар, — закричал Ефим, — Назар, — только не слушал его сын боле. Всё быстрее шагал, пока не принялся бежать, чтобы боль внутри унять. Нет, нет, быть того не может, что Улька другому достанется. Встал, как вкопанный. Сейчас же пойдёт к Касьяну вопрос решать. Наобещает, вдруг, выгорит. Повернулся и назад.

— Куды? — ахнул Ефим.

— Куды надо, — зыркнул на него сын, не останавливаясь.

У Захаровых нынче были гости. И не простые. Даже Касьян не ожидал, что на пороге Зосим объявится, подарки невесте привезёт.

— Ты гляди, — шептала мать Ульяне, — слова лишнего не скажи. Ежели прознают, что нынче с Назаром виделась — худо будет.

— А чего мне терять? — отвечает девка, а у самой скорбь на лице написана, будто света белого видеть уж не хочется.

— Помни, что у тебя ещё братья и сестра, — наставляет Фёкла. — Как передумает Зосим — с голоду помрём, нет деньги на хлеб.

Ах ты горя-горькая, доля бабья. Ради других на закланье своё толкаешь, чтобы жила семья, ни в чём не нуждаясь.

— Не полюблю, — качает головой Ульяна.

— Так никто и не просит, заглавное: женой стань, что мужу перечить не будет.

— Ох, матушка, горько мне, — хватается за рубаху Ульяна, будто дышать та ей мешает. — Не схочу, не смогу! — головой качает, а в избу уж Зосим входит.

— Фёкла, Фёклаааа, — зовёт Касьян с порога. — Гость у нас, собирай на стол.

— Пошли, — шепчет мать Ульяне, а та только головой качает. Нет, мол.

— Иду, Касьян, иду, — отзывается, а на дочку грозно смотрит. — Нуууу.

— Нынче Зосим подарки невесте привёз, — говорит снова муж, но уж ближе.

— Подарки, — шепчет Фёкла, пытаясь дочку образумить, а та лицо руками закрывает. — Ну иди же! — толкает вперёд, только Ульяна упирается. — Чтоб тебя, — серчает Фёкла, подхватывая посуду, и выбирается из бабьего кута. — Лушка, — кричит, призывая младшую дочку.

— Звала? — тут же появляется та, будто под дверью подслушивала.

— На стол собрать помоги, — приказывает Фёкла.

Сидят на лавках Касьян и Зосим. Приглаживает волосы Рябой, а Фёкла пытается в нём хорошее разглядеть.

Не красавец, да только не всем красавцами-то быть, зато богат. Что не любят его соседи, так завидуют. В шелках ходить дочка будет, хоть кому-то повезёт, думает Фёкла.

— А где ж Ульяна? — интересуется отец, будто не знает, что дочери из дома ходу нет. — Пусть выйдет, с женихом поздоровается.

— Скажу-скажу, — кивает Фёкла, хлеб нарезая. Отправляется в кут, принимаясь дочку шпынять.

— А ну выйди, — шепчет. — Накажет всех вечером отец.

Выходит Ульяна, гостю кланяется. Смотрит на неё Зосим, глаз отвесть не может. Хороша, ох, как хороша. Стоит всего зерна, что Касьян запросил. Нынче даже больше сказал, Зосим подумать решил, а теперича всё отдать готов за такую невесту. Только не смотрит она на него, глаза долу, стоит покорная, слова не молвит.

— Посмотри, дочка, каких подарков тебе Зосим принёс, — обращается отец, и Ульяна глаза на гостя поднимает.

Прошибает Зосима от такого взгляда. Поднимается и спешит к туесу, что с собой принёс. Достаёт оттуда два платка и ленты шёлковые, невесте своей протягивает. Только стоит Ульяна не шелохнётся.

— Кххх-кхх, — прочищает Касьян горло, да не потому, что там застряло что-то, намекает дочке, чтоб истуканом не стояла.

— Благодарствую, — принимает та подарки, слегка кланяясь, будто и впрямь признательна Рябому. Принимает из рук его туес, и, как только ладонь Зосима случайно касается её руки, прошибает горечью, в то время как мужчину знобит от любви.

— Ой, — внезапно взвизгивает Лушка, бросаясь наутёк. Завидела Назара в окне, понятно, чем дело кончится, потому не хочется ей глядеть, как любовь Улькину убивают.

— Что такое? — сдвигает брови на переносице Касьян.

— А мне почём знать? — жмёт плечами Фёкла. А Ульяна смотрит сквозь стекло на любимого, сердце в груди разрывается. Хочется выскочить отсюда и бежать без оглядки. Пришёл, сокол ясный, нужна ему, нужна!

Глянул на телегу Назар, что подле дома Захаровых стояла, и такая злость его обуяла. Сжал кулаки и в калитку бросился. А Черныш лай поднял, только не достаёт до парня.

— Господь с тобой, — перекрестила Назара Лушка, сбегая с крыльца, а у самой сердце в груди заходится. Глянула, как взлетел по ступеням, думала бежать, а потом всё ж вернулась. В окно смотрит, только плохо ей видно, что деется. Подкралась к двери, приоткрыла и глядит. Стоит рядом с Улькой Назар, руку её обхватив, и говорит уверенно.

— Моя Улька, не можешь ты её, Касьян, другому отдать. Бога-то побойся!

— Не звал тебя никто, Назар, иди отседова. Сами разберёмся, кому чего обещано. Неровен час призовёт тебя родина, а Ульке глаза выплакивай шесть лет.

— А ежели не призовёт?

— Ежели, — поднялся с места Касьян, намереваясь выгнать наглого гостя. — Ежели нет, тады всё равно! А ну иди отседова! Тебя не звал никто!

— Вон, значит, как ты заговорил. А недавно с батькой моим ручкался.

— Решено всё! — прикрикнул на него Касьян. — Вон Бог — вон порог!

— Уходи, юнец, — подал низкий голос Зосим. — Здесь мужики взрослые гутарят.

Раскраснелось лицо Назара от таких слов. Пустил руку любушки своей да на обидчика кинулся.

Ахнула Фёкла, грузно на лавку опустившись, Ульяна ладони к губам прижала от ужаса, а Лушка глаза широко открыла и дверь, чтоб видно всё было.

— Откажись от Ульяны, — мутузит Зосима, а тот руками защищается. Вывернулся, да под себя юнца и подмял.

— Вот тебе, — впечатывает в бока мощный кулак. — Бушь знать, как на Зосима Рябого руку поднимать, — не даёт молодцу вдоха сделать. — Моя Улька, моя!

Зарычал Назар, и откуда только силы взялись, только вырвался и давай опять Рябого кулаками штамповать.

— А ну цыц! — поднялся Касьян с места, гаркнул. — Вон пошёл, — на дверь указывает. — Я хозяин и решать стану, кому в доме быть, а кого не ждали!

Вздымается грудь Назара, бросил взгляд на любовь свою, а Ульяна сидит на лавке и плачет. Не дадут ей просто так уйти, удержат.

— Иди, Назар, — толкает Фёкла, пока Зосим с полу поднимается. — Иди.

Не смотрит на него Ульяна, голову на руки уронила. Обвёл всех взглядом парень и прочь бросился.

— Ты не серчай, Зосим, — просит Касьян, за стол сызнова усаживаясь. — Дело молодое. Погорюет и дело с концом. К тому же у Назара жребий скоро. Улька, — зовёт дочку, и та поднимает на него заплаканные глаза. — Иди подарок примерь! — приказывает, только Улька волком смотрит, приказ исполнять не торопится.

— Нуууу, — стучит кулаком по столу Касьян, отчего тарелки, приподнявшись, звякают. Поднимается резко Ульяна, улыбку на губы натягивает.

— А примерю, раз сам жених принёс, — говорит весело, хватая подаренный туес.

Глава 6

Смотрины вышли неправильные. Мало того, что Зосим прибыл не предупредив, да ещё и Назар пришёл портить праздник. Ульяна была не в лучшем платье, и стол каким-то скудным, потому что Фёкле нечем было особо приваживать дорогого гостя. Но после того, как невеста повязала платок на голову, вышел к ней Зосим. Ладонь свою протянул, предлагая девице за неё взяться. И пошли они по избе, показывая, какая хорошая пара. Не смотрела Ульяна на родителей, сжала зубы, улыбку на губы натянув, будто доказать кому хотела, что сильная. А память ей Назара показывала, который в объятьях горячих сжимал.

Вместо матери Зосима выступила Фёкла. Она достала приготовленное приданное дочки и принялась показывать будущему супругу, что обещано за невесту. Только Зосим особо не глядел, бросая больше взгляды на девицу. Неважно, что припасено, главное — Ульяна его станет.

Как только Рябой ушёл, уронила Ульяна голову на грудь. Села на лавке и не колыхнётся.

— Поешь что ли, — говорит мать, только не хочется того девице. Горько на сердце, больно. Жить не хочется, а в омут с головой, только вспомнит, как Назар к себе прижимал, сразу в груди сердце живое трепещется, повтора просит. И чует Ульяна, будто будет на её веку счастье.

Пролетели две недели незаметно. Не для невесты, что каждый день глаза выплакивала. Для остальных, что работу рутинную изо дня в день делали. Приходил Зосим, пока Ульяна с подругами за прялкой сидела. Приносил конфеты, орехи, семечки. Потчевал девиц. Только Ульяна боле в его сторону не смотрела, будто хоронила себя заживо.

Назар тоже успокоиться не мог. Вернулся домой избитый, мать ахнула. Запричитала, что Ульянка Захарова погубит его, но отмахнулся Назар от материнского слова. Только отец смог с ним сладить. Запер в сарае, и вся недолга. Так и просидел Назар до свадьбы там, не зная покоя. Рвалась душа, хотелось ему невесту свою выкрасть да бежать без оглядки, и будь что будет. Только замки тяжелые, сарай крепок, на славу сделан. Рыл Назар сырую землю руками, а сбежать все равно не смог.

Так и не дождалась милого Ульяна, а потому, когда пришло время венчальное, собралась с духом, чтоб к венцу идти.

Накануне пришли каравайницы — женщины, счастливые в семейной жизни — тесто месить, каравай печь. Одна сыпала в квашню с водой муку, вторая под мучной струёй сито держала, третья тесто замешивала. Уложили тесто в большую чашу с крестом, поставили на лавку, покрытую сеном, и за стол сели. Нельзя никому дотрагиваться до чаши с тестом, чтоб удачу не спугнуть.

Плачет Ульяна по своей незамужней жизни, слезами обливается. И вроде по традициям, да не понарошку. Всем известно, что слёзы настоящие, из сердца идут. Не хочет она к Рябому ехать, да всё ж придётся. Зерно уже в амбаре отцовом стоит.

Отправляются девицы в баню с невестой косу расплетать. Поют подруги о судьбе горькой, рвётся сердце Ульяны. Не просто в дань обряду рыдает, горю свою горькую выплакивает.

Затрубили трубоньки рано по заре, Заплакала Улюшка по своей косе. Коса-ль моя, косынька, косонька моя, Недольга косыньке заплетёной быть Не долго те Улюшке во девушках жить.

Расчесали волосы, расплетённые из косы. Водопадом каштановым ниспадают, до пояса добираются. А подруги всё поют.

Собрала же Улюшка всех подруженек, Посадила Улюшка за дубовый стол, Сама села Улюшка, она выше всех, Задумала думушку, она крепче всех.

Замолчали девицы, вяжут лентами косы, переплетают. Нынче не одна, а две появились. Поднимают наверх, вокруг головы укладывая. Скоро новый статус у неё будет, замужней станет. Плачет Ульяна. Некому помочь, остаётся лишь горю-горькую оплакивать.

Как чужого дяденьку назвать тятенькой, Как чужую тётеньку назвать мамынькой, Как доброго молодца назвать любимым.

Назову я дяденьку родным тятенькой, Назову я тётеньку родной маменькой, Назову я молодца дружком Зосимом.

Вышли из бани девицы, в дом направились. Поставили каравайницы хлеб в печь, ждут, пока горячийвыйдет. Станут потом фигурками солнца, звёзд да плодов украшать, что из теста сделаны.

Длинна ночь, хочется выть, а не спать, и неровен час петлю себе на шею накинуть, только чует Ульяна, будто жизнь в ней новая зародилася. Не подвластна теперь себе девица, ни одна она на свете. Ждала суженого своего, да не видно Назара, будто свыкся с мыслью той, что Ульяна другому отдана. А коли ему дела до неё нет, так чего ей делать.

Петухи запели рано, только не смыкала горемычная глаз, всё о судьбе своей думала. Как станет с Зосимом жить, да по-волчьи выть. Поднялся Касьян с коника, потянулся. Первым делом на дочку глянул — тут, не сбежала пред свадьбой. Поднялась и Фёкла. Нынче день особенный. Дочку среднюю замуж выдают. Не пожалел Зосим ничего для невесты своей. Уж наряд вышел, как у барыни какой.

— Гляди, по моде сделано, — любуется Фёкла венком, к которому фата приделана. Белеют неживые цветы, будто не радость у них, а траур какой, тянут за собой облако прозрачное. Надевают на Ульяну рубаху до пят, где рукава кружевом ажурным завершаются. На чистое тело одежу новую, а поверх сарафан расписной, красными узорами вышитый. И чего тут только нет: и ромбы, и цветы, и курочки. Не взятый у кого из родственников, как у бедноты какой. Первый раз одёванный по такому случаю. Не каждому посчастливится такой наряд. Только всё б отдала Ульяна, чтобы не за Рябого замуж идти, а за любимого своего. Пусть и в простой одежде, только б счастлива была.

А поверх наряда свадебного в шубу обряжают. Негоже невесте Рябого не в чём нуждаться. Деньгу завсегда разыщет, главное, чтоб Улюшка довольна была. Только ничего девицу не радует. И идёт она в подвенечном платье не радость свою справлять, а будто на заклание. А в одёжу иголки воткнуты, чтоб от сглаза дурного да порчи новобрачную упасти, а на шее мешочек с молитвой качается. Благословили родители на свадьбу. Перекрестили и в добрый путь.

Встал и Зосим на заре. Никак не унять расшалившееся сердце. Нынче не один спать будет, невеста станет ложе его согревать. Уж как женился первый раз, от родителей ушёл. Свой дом поставил, обжился, богатство собственными руками да умом заработал да тем, что умеет крепко волю в кулаке держать. И сам может невесту себе выбирать, только дань традициям соблюсти надобно. Пришёл отец старый, а матери уж и в помине нет. Покрестил иконкой, благословенье дал, а сам дома остался. Нынче ехать за невестой Свадебному поезду придётся. Запрягают уж лошадей в подводы, обряжают вороных не хуже молодых, чтоб достоинство жениха показать да уваженье семье Захаровых.

А в подводы водку кладут, пряники, пироги да мёд. Ежели «огороду» люди им сделают, станут на дороге стоять да препятствие проезду чинить, придётся угощать народ, чтобы жердь с дороги убрать и дальше проехать.

Трепыхалось сердце Зосима. А ну как Назар придёт к церкви и станет невесту свою требовать? Молодой нынче батюшка, может и не повенчать, коли противничать кто начнёт. Только обошлось. Примчались быстро, раздали по дороге пряники да водку разлили по стаканам. Вынесла Фёкла каравай навстречу гостям дорогим, а за ней Касьян стоит в бороду ухмыляется. Разломили хлеб, посыпали щедро солью, да вместе друг с другом и сложили. Идёт обряд, а невеста в уборе свадебном горюет.

— Хошь, сбежим, — говорит Лушка, которой до жути сестру жалко. Смотрит она на бледное Улькино лицо, а в груди жалость неимоверная всё нутро поедает.

— Куда? — горько отвечает невеста, а сама головой качает. Покинул её Назар, не пришёл, позволил другому жениху силой взять. Ни к чему теперь ей за свободу свою бороться.

— Да хоть куды, — разводит руками Лушка, думая, что ни за что не позволит отцу себя на зерно выменять. Умрёт, а без любви замуж не пойдёт. И точка!

— Нет, Луша, ежели лишь Зосиму на всём белом свете нужна, так тому и быть. Стану ему женой, только полюбить ни за что не смогу.

Засвербило в носу от Улькиных слов, отвернулась Лушка, чтобы слёз своих не показывать, и без того сестре тошно. А в дом уж жених входит. Пришла пора под венец идти.

Красива Ульяна, белая фата на лицо мраморное спускается, а сквозь фату глаза от слёз блестят, только идёт невеста к алтарю, несёт себя на заклание, подчиняясь воле отца.

А как стали спрашивать, согласны ли молодые венчаться, всё посматривала Лушка на вход, вдруг Назар вот-вот и войдёт. Только не пришёл тот. В сарае томился, чувствуя, как зазноба его страдает. Проклинал отца, который вмешаться в свадьбу не дал, упрашивал мать открыть запор да подговаривал сестёр и брата. Только так и остался сидеть дожиться, когда Ульяне волосы навсегда покроют, замужней назовут.

Рвалось сердце птицей в клетке. Рычал Назар, метался по сараю. Да крепок тот, не пущает, как не ломай и круши кулаками. Только руки в кровь сбил да ничего боле. Так и стала Ульянка женой Зосима Рябого, и назад дороги нет.

Глава 7

Поехала свадьба к дому жениха, а там уж столы от снеди ломятся. Осыпали молодых хмелем, в доме на главное место усадили. Не пожалел на праздник Зосим ничего. И курочки у него лежат, и корову по случаю забили, и грибы солёные, огурцы мочёные, капуста квашеная и репа пареная. Медовухи вдоволь и водка по чаркам разлита. По традиции суп мясной подали да кашу. Гуляет народ, наедается, напивается, только одной невесте не до веселья. Сидит она во главе стола с мужем названным, голову горько на грудь уронила, позади фата белыми облаками спускается. И смотреть Ульяне ни на что не хочется.

А гости, что не чарка, то «Горько» кричат. Сжала зубы, не хочется ей смотреть на Зосима, только жена теперь ему. Поворачивается и губы свои подставляет, а саму воротит от его запаха.

Уж солнце за гору село, гармоника весело играет. Скоро все по домам расходиться будут, а ей придется Зосиму постель греть. И тошно стало от мысли такой. Захотелось удавиться. Оно ж как бывает. Запирали молодых в избе, чтобы не сбежали никуда, а дело молодое делали. Забирались те в подклет, нежилой нижний этаж избы, где им постель стелили прямо на холодном полу. И там действо брачное совершалось. Только богат Зосим, цельный дом в его распоряжении, не надо ни от кого прятаться — сам себе хозяин.

Потому оставили гости молодых, по домам расходится стали.

— Ну чего ты? — смотрит на неё Фёкла. — Впервой всегда страшно, а потом, гляди, за уши не оттащишь, — пытается хоть как-то дочку развеселить, только бледная та, а на лице огромные грустные глаза. — Ребетёнка тебе заделает, матерью станешь. Ладно, пора нам, — крестит сызнова, будто может крест святой Ульяну от мужа защитить.

Запер дверь Рябой, горло прочистил, а у самого черти в глазах пляшут. Дождался, большую цену за невесту отдал, только теперь его она.

— Идём, — руку протягивает, и громко ахает Ульяна. Неужто пора? Только чего тянуть, всё равно никуда от того не деться. Пред Богом они муж и жена.

Снял с неё сарафан Зосим, дрожит под его руками Ульяна, будто холодно ей. Подошёл позади, обнял и к себе прижимает.

— Моя ты, Уля, как давно мечтал об том.

Молчит невеста, ждёт, что дальше будет. И сейчас сказать можно, что не девица, признаться во всём, только далеко зашла. И пусть берёт, что досталось, а она вовек только одного мужчину любить станет. И имя ему — Назар.

Возлегли на ложе брачное. Ласкают чужие руки, от которых горько на сердце, а по телу не жар разгорается, а холод мертвецкий вышагивает.

— Ну чего, как не живая, — шепчет Зосим, — приласкай, Улюшка.

Кабы не отметины на лице Рябого, может, и красивым можно назвать. Только сильно его болезнь погрызла, пометила. Но не оттого не может на него Ульяна смотреть.

— Воротит от тебя, — хочет оттолкнуть, да тяжёл Зосим, так просто от себя не выгонишь.

— Меня любить станешь, — начинает злиться, сильнее поцелуями покрывая. Только теперь не даётся Ульяна в губы её целовать, а ему словно приспичило.

Подмял под себя.

— Как сказал, так будет! — зарычал, и пошли руки мять молодое тело, словно насытиться им не могли. Только больно было не оттого, а что потом с невестой произошло. Ничего не утаилось от Зосима. Как понял, что обманули его, подсунули девку бракованную, вскочил, закричал.

— Порченная! Поплатится Касьян за такой обман!

Только хохочет девка, будто из ума выжила. Ей бы в ноги броситься и молить пощадить её да семью, а она смехом громким заливается, как ополоумела.

— Молчи, — приказывает Зосим, порты на себя натягивая. — Ну.

— Или чего? — подаёт голос с кровати. — Зашибешь⁈

— Знаешь ли ты, что захочу — жизни тебе не будет, коли верну с позором отцу да матери⁈

— Не люблю тебя, Назара люблю, никогда твоей не стану! Что хошь делай, — шипит Ульяна, будто ей теперича и терять нечего.

Сжал зубы Зосим, смотрит злым прищуром на жену, которую не девицей выдали. И люба ему, и со свету сжить хочется. Замахнулся, будто ударить собирается, и она руками закрылася. Только передумал, застучал ногами по избе, на крыльцо выбегая, и был таков.

Бьётся сердце в груди сильно, только не от боязни, что Зосим и впрямь с ней сделает. Коли слава по деревне пройдёт, плохо будет и Лушке, и Петьке с Ванькой. Поплатятся они за строптивую сестрицу, понесут наказание. Зосим человек не последний, у него помимо имени деньги' много. Только что прикажете Ульяне нынче делать?

Поднялась она с постели, рубаху свою разыскала да тут же на себя надела. Прокралась к двери, приоткрыла, к звукам на улице прислушиваясь, чтоб понять, куда Рябой девался. Может, сбежать? Только куды она девается? Слыхала, что Назара в сарае держат, потому он носа не кажет. К матери с отцом не воротишься, а никого другого боле нет. Только ждать своей кончины в избе хуже самой смерти. Натянула Ульяна сарафан, набросала в платок снеди со стола, что от пира осталась. Чует, что и впрямь проголодалась. Взяла пирог с капустой да грибков на тарелку положила. Села за стол свадебную снедь отведать. Неровен час хозяин вернётся, потому поужинала наспех и ступила на порог.

Где-то вдалеке голоса весёлые слышатся, никак со свадьбы ещё народ домой не добрался? Хорошо у них на душе: песни поют, смеются, а Ульяне утопиться хочется. Сбежала с крыльца, собака под ноги кинулась, что испугалась невольно невеста. Отскочила и упала на дровницу, ударилась больно, видать, рёбра задела. Поднялась как смогла, узел потеряла.

Светит с неба луна полная, смотрит на неё оком жёлтым, а Ульяна узел в лунном свете ищет. С горем нашла и опять к калитке направилась.

— Далеко? — послышался голос позади. Тихий, твёрдый, уверенный. — Никак сбежать надумала?

— Ни к чему я тебе такая! — повертается к Рябому. — Позор навлеку. А так скажи, что сбежала и вся недолга.

— Только знаешь, сколько я за тебя зерна отдал? — подходит так близко, что Ульяна чует его дыхание на своём лице. — Сорок мешков!

Врёт али правду сказал? Не ведает Ульяна, сколько это, только цифра всё равно большая. Неужто она стоит столько?

— А на свадьбу сколько ушло⁈ — злой Зосим, как сам чёрт. Чует от него Ульяна ненависть к ней. Всё равно, где погибать. В лесу от зверей или от руки мужа. — Кто? — хрипит, хватая невесту свою за локоть.

— Пусти, Зосим, — пытается Ульяна вырваться, только хватка у Рябого мёртвая.

— Кто, спрашиваю? — снова вопрос задаёт, только словно передумывает. Дёргает во след и в избу тащит, чтоб не прознал никто, что у них тут творится. Время, когда под окнами сторожили дру’жки прошли, уж на самих молодых надеются, что всё у них сладится. Только всё равно с утра сваты придут, станут спрашивать, невинна ли девица была.

Втащил Ульяну в дом и толкнул. Упала она на пол и замерла. А чего сказать? Будто и сам не знает, кому могла Ульяна ночь подарить.

— Назар? — рычит, нависая над женой своей, только молчит она, зубы стиснув. Вдруг что сделает ему?

— Я виновата, только я, — прикладывает к груди ладонь Ульяна, и столько горя в глазах плещется. — Не могу любить, Зосим, — катятся слёзы по щекам. — Может, муж ты хороший, только другому сердце отдано.

Закрыл глаза Рябой, пытается с гневом своим справиться.

— Забрал ты меня у любимого, только счастье на том не строится.

— Замолчи, — головой качает, чувства обуздать пытается.

— Будет у тебя другая. За радость пойдут к тебе в жёны.

— Замолчи, — чуть громче говорит сквозь зубы, на неё не смотря.

— Не губи ты семью мою, ни в чём не повинны. Только я, меня накажи, ежели хочешь! Вот я пред тобой, — поднялась с пола Ульяна, и гордо подбородок подняла.

Распахнул глаза Зосим, смотрит на жену свою. И хочется ему в объятия её заключить, сжать так, чтобы ребры хрустнули, чтоб показать, как сильно нужна ему, что готов он на многое. Только предала его, отдала невинность другому.

Развернулся и бросился к конику, под которым инструменты лежали. Топор выхватил и на жену глянул. Расширились глаза Ульяны, когда топор в руках Зосима увидала, взгляд на него перевела. Волен ли он кровь её пролить? — Помолиться хоть перед смертью дай, — сухими губами сказала. Не станет просить жизни, пусть сразу все горести порешает, значит, такова судьба её.

Неторопливо под иконы пошла, встала на колени, руки сложив, и на лик святой посмотрела.

— Прости, Господи, — перекрестилась, чувствуя, как от страха знобит. — Прими душу мою грешную, да не оставляй мать да отца моих, убереги Назара от участи лютой, и дай мне упокоение.

Глава 8

Молилась Ульяна недолго, вдохнула поглубже, духу набралась и к смерти лицом повернулась. Только нет никого боле в избе, не заметила, как Зосим снова ушёл. Скользит взглядом по полу, топора не находит, никак с ним убёг.

— Назар! — внезапно догадка в голове пронеслась. Вскочила на ноги Ульяна, к выходу бросилась, только уткнулась в Рябого, прямо на грудь его налетела. Как стена он выстоял, не отступил.

— А ну в дом пошла! — приказал, подталкивая её внутрь. Чует Ульяна, будто что горячее на руке, к лицу ладонь подняла и окатило её страхом липким. Кровь!

Не успел бы, не к Назару ходил. Чья ж тогда? Смотрит Ульяна на руки сильные, что топор сжимают, а в другой руке петух обезглавленный.

— Чего смотришь? — сжал зубы Зосим, а в глазах ненависть плещется. — Простынь неси!

Вскинула брови Ульяна, глаза удивлённые сделала. Не зашиб, не выгнал, обо всём знает, только готов жену покрывать отчего-то.

— Ну, — прикрикнул, и на ватных ногах Ульяна до постели добрела. Взяла простынь, что в приданое ей положили да сегодня стелили на брачное ложе, и мужу поднесла.

Смерил её Зосим презрительным взглядом, принял из рук жены ткань, что станет доказательством её невинности, и алое пятно поставил. А потом под ноги жене бросил.

— Браги дай, — буркнул, и снова подчинилась. Подала со стола бутыль, и вышел он на двор, плечи опустив. Через себя переступил, гордости лишился, а всё потому, что любит ту, которая никогда его не примет.

Смотрела Ульяна на дверь, до конца не веря в то, как Рябой поступил. Всякое о нём люди говорили, только видела сейчас Зосима жена с другой стороны. Подняла простынь, назад постелила, нашла тряпку и пол подтёрла, чтоб никто не заметил. А под утро явился Зосим, пошатываясь, и как есть на конике уснул.

Пришли гости, а он подниматься не хочет.

— Умаяла невеста жениха, — смеётся дружка весело, только Ульяна глаза опустила, стыдно на людей смотреть. — Никак ночка жаркая выдалась?

— Чиста? — всё ж смогли Рябого с места поднять. Стоит, глаз прищурил, а в руках та самая простынь зажата, а в другой тарелка.

Смотрит Фёкла со страхом на зятя, губу покусывает, глаза на дочку переводит, что понурая рядом стоит.

«Господи, спаси и сохрани», — молится.

Поднимает Зосим руку с тарелкой над головой и бросает её с крыльца. Бьётся посуда, символизируя, что чиста невеста, и начинают гости петь и плясать, радуясь такому исходу. Выдыхает шумно Фёкла, смотря на простынь, и улыбку на губах растягивает. Не врала Ульяна, и впрямь девицей была.

И знают о той тайне только три человека.

Настал ноябрь, пришёл к Назару отец.

— Собирайся, ехать пора!

А парень и не знает, сколько времени он в сарае провёл. Только сестра новости приносила. Что прошла свадьба, что чиста невеста, что живёт теперь у Зосима, а Касьян уж несколько мешков продал, что за Ульку выручил, и обогатился.

— Не поеду, — буркнул. Злится на отца, что запер, не дал судьбу исправить.

— Ты это брось! Неужто будешь, как душегуб какой от власти прятаться? Пройдёт, пройдёт, — обещает, по спине сына хлопая. — Мать говорила, у Пироговых дочка красивая выросла.

Глянул волком на отца Назар.

— Неужто думаешь, всё равно мне, с кем по жизни быть да детей поднимать? Люблю её, — в грудь кулаком себя бьёт, — пойми.

— А коли любишь, прими, что она жена теперь другому, да девку не порочь! Как прознают, что ходить к ней станешь — достанется ей. А теперь иди, и как Бог даст.

Сердце трепыхалось в груди, как простыня на ветру. Не только за себя боязно было. Крепко решил Назар: ежели уладится всё со жребием, заберёт Ульянку у Зосима. Не стерпеть того, что любимая с другим мужем тешится. Пусть повенчана пред Богом, только без любви, по принуждению. Заберёт её Назар силой, а там будь что будет.

Стоит Назар, нынче день призывной. Много народу, покашливают парни, друг на друга поглядывают с любопытством, будто пытаются понять, кто годен, а за кого следующий в очереди пойдёт.

Пришёл черёд Назара удачу испытать. Подошёл к колесу, рукав подкатал, чтобы видели все — жулить не станет, нет у него бумаги никакой в одёже, выдохнул и запустил руку в барабан под взглядами всех собравшихся. Нынче в призыв набрать надобно 259 рекрутов. Кому бумага с номерами такими выпадет, тот горестно вздыхает, ближний жребий достался, а у кого подальше — есть небольшая надёжа на благополучный исход.

Назар зажал бумагу в кулаке, боясь развернуть. Только всё же пришлось.

Три цифры смотрели на него, и сердце ухнуло вниз. 272 значилось на листке. У него есть малый запас, ежели все парни перед ним сильные да крепкие, тогда не дойдёт очередь, набор завершат. 13 человек между ним и свободой. Оно ведь как будет. По жребию первого вызовут, а дальше по очередности, что на листках у парней записана. Коли добрый молодец — на службу отправляют, а если со здоровьем чего — домой. Так первых набрать и надобно.

Сел в углу Назар, ждёт, как дело решится. Скоро последний уж тянуть бумагу станет, а потом комиссия специальная соберётся. Бывало и до трёх дней сидеть приходилось ожидая, когда слово своё скажут да домой отпустят.

И как выходил тот, кого домой отправляли за негодностью, сердце увеличивало бег. Уж 270 номер идёт, а набор не закончился. И не знает Назар, сколько ещё парней набрать надобно.

— 271, — оглашают, и становится невыносимо жарко. Закрывает Назар глаза, вспоминая, как Улюшку в объятиях сжимал жарких, как она ему слова любви шептала.

— Мой, только мой, — прижимались губы к его уху, а по телу мурашки разбегались.

— 272, — зовут следующего, и Назар не сразу слышит. — 272, — кричат, и кто-то в плечо толкает. Разлепляет глаза новобранец, поднимается и, горько вздыхая, идёт куда позвали.

Ходит Зосим уж неделю, в сторону жены смотреть не хочет. С утра встанет и пропадает где-то, а Ульяна будто привязанная. И уйти в любой момент может, только останавливает будто что-то. Как свадебные дни прошли, стала по хозяйству управляться. Избу вымела, стол выскоблила, полы вымыла, пирогов напекла. Научена всему, хорошая хозяйка из неё вышла, а вот жена…

Встречает мужа вечером, ужин подносит. Хлебает молча Зосим щи, в тарелку смотрит. Тишина в доме нарушается только стуком ложки о миску. Тяготится Ульяна такой жизнью, лучше б накричал, из дому выгнал, а так поедом она себя ест, что молчит он.

В тот день, как гости ушли «спасибо» ему молвила, только ничего на то не ответил Зосим, лишь медовуху пил.

Пришла Ульяну мать проведать, а дочь ей всё рассказала. И про то, что чует, будто ребёнок в ней жизнью прорастает.

— Не его он.

— Была ж ночка! — говорит Фёкла.

— Нет, — качает Ульяна головой. — Как прознал, сразу из избы бросился. Назара это! Скажу Зосиму, сил нет терпеть.

— С ума сошла! — ахнула мать, руки к груди прикладывая. — Да нас со свету сживут! Опозоришь и нас, и мужа, который за тебя грех на душу взял!

— Так скоро и живот виден будет.

— Есть ещё время до твоего скоро. Вот тебе материнский совет, — прищурилась Фёкла. — Сегодня домой веротится. Обласкай, приголюбь, слово доброе скажи. А потом, — кивнула на лавку.

— Чего? — обомлела дочка.

— Знамо чего! — сдвинула брови Фёкла. — Святую простоту не строй! Любит он, иначе б не сидела ты тут! А потому и сомневаться ему не придётся, что не он отец.

— Не смогу! — в ужасе отшатывается Ульяна. — Как с нелюбимым ложе делить?

— Думаешь, у всех, кого дети, по любви? — упёрла руки в бока Фёкла. — Нашла страдания! А ну быстро лицо утёрла, брови подвела, щеки подрумянила, — показала она, как щипками на лице румянец вызвать. — Да пошла супружний долг делать.

Встала Фёкла, направляясь походкой вперевалку к выходу.

— Гляди, Улька. Жена теперь. Ежели думаешь, что Назару нужна — забудь. Жребий он вытянул.

Ахнула Ульяна, руки к лицу приложив, до последнего надеялась. Только, может, обманывает её мать.

— Не веришь? — кивает Фёкла горько. — А вот тебе крест, — сенит себя, смотря на икону. — Так что дурь из головы выбей. Зосим твой муж, и ребетёнок от него скоро появится. — И снова на икону крестится. — Вразуми, Господи, Ульку мою.

Глава 9

Назар стоял в ряду новобранцев, смотря на дорогу.

— Ну, — протянул руку Ефим сыну, и парень крепко пожал отцову ладонь. — Служи справно. А как вернёшься — жену тебе добрую сыщем, хозяйство заведёшь. За нас не волнуйся, сдюжим да тебя завсегда ждать станем.

— Отец, ты Ульке скажи, что люблю её.

Закусил губу Ефим, головой покачал.

— Да на что ж ей твоя любовь? Жена, стало быть, другому, Зосим пусть её любит, а ты голову проветри.

— Щемит, — бьёт себя в грудь Назар, и чудится Ефиму, будто слёзы блестят в глазах сына.

— Ничего, — хлопает по спине вздыхая. — Забудется. Прощевай.

Вернулся Ефим в деревню, нынче семья меньше, а скоро и девок выдавать придётся, опустеет дом.

Как ушла мать, Ульяна себе места найти не могла. Не уберёг Господь Назара от набора, значит, такова судьба. Придётся ей свыкнуться с мыслью, что она теперь жена Зосима. Вздохнула девка да пошла по дому работу делать. Ковры выбивает, пол метёт, репу парит. Выбралась на двор — стужа идёт. Впереди зима, уж скоро земля снегом покроется. Вынесла собаке похлёбку, виляет та хвостом. Оно ведь как бывает: к кому с добром, от тех и тепло идёт. Это поначалу рвала цепь Белка, когда Ульяну не знала, а теперича ладони горячим языком лижет. А та репеи из шерсти у собаки достала, обласкала да кусочки лакомые со стола даёт.

Вошёл Зосим в калитку, жена его не заметила. Смотрит, как собаку ласкает. Его бы кто приласкал! Живут, как чужие, что приходится Рябому к Глашке ходить, которая всех мужиков за деньгу' привечает. Да платить ей сверху, чтоб язык за зубами держала, что у Рябого жена на него смотреть не желает.

— Что ты, Белочка, — гладит Ульянка животину. — На цепи сидишь, света белого не видишь. А вот я тебе, — чешет за ухом и чует, будто спину кто прожигает. Обернулась — как есть: Зосим из-под бровей насупленных смотрит.

Слова не сказал, мимо прошёл и в дом. Собралась с духом Ульяна, улыбку на губы натянула и за ним вошла.

— Репа только сготовилась, будешь? — ласково спросила, а у него от её голоса мурашки по коже.

— Клади, — буркнул в усы. Сел в углу, смотрит, как жена молодая за ухват взялась да чугунный горшок из печи вытаскивает. Тяжёл да горяч, никак уронит. Подскочил, чтоб помочь, вовремя перехватил, не то б обварилась. Поставил на приступок, и глаза поднять боится, будто не хозяин тут, а мальчишка какой.

— Спасибо, — молвит Ульяна, и нежно ладонь на лицо положила, к себе поворачивает. Закрыл глаза Зосим, как с Глашкой делал, чтоб жену свою представлять, вдруг виденье пропадёт. Может, голова с ним шутку играет, будто Ульяна сама его касается.

— Погляди, — снова слышит голос её, и всё ж глаза открывает. А пред ним как есть жена. Да такая красивая, будто ещё краше стала. И смотрит иначе.

— Чего? — ждёт Зосим, что отскочит сейчас, отвергнет, скажет, как тошно ей с ним, только всё ближе лицо. И не верит Зосим, что губы мягкие податливые, которые вишнями пахнут, накрывают его. Сама захотела али кто заставил?

— Погодь, — схватил за плечи, от себя отодвигая. Принюхался, может, медовуху пила? Нет, свежестью пахнет от неё, молодостью. — Ты чего такая? — смотрит пристально, и хочется ему довериться, открыться, только мало ли чего задумала.

— Мужа приласкать хочу, — говорит спокойно, и не видит он в глазах её презрение, а только тихую грусть.

— С чего бы? — сдвигает брови.

— Назар жребий вытащил, — призналась Ульяна, ну а как ещё объяснить Зосиму, что случилось. Правду-матку глаголить, не поверит иначе.

— Вон оно чего, — кривится лицо Рябого. Слыхал от людей да думал толки. А теперь и до жены дошло. — Кто ж рассказал?

— Матушка приходила, — стоит Ульяна в оковах рук мужниных. — Вести принесла.

— И чего теперь?

— Господу значит надо, чтобы я женой тебе хорошей стала.

— И станешь? — не верит до конца Зосим, а у самого сердце вот-вот и рёбер выпрыгнет. Неужто и впрямь теперь заживут?

Закрыла глаза Ульяна, губами вперёд подалась. На. Бери, коли хочешь. Дрожит Зосим от нетерпения.

— Улюшка, — выдыхает жадно. Бродят руки по плечам, по груди девичьей. Обняли лицо, покрывают губы Зосима поцелуями жену свою ненаглядную. — На руках носить стану, ни в чём нужды знать не будешь, — шепчет прямо в ухо, пока Ульяна внутри себя судьбу свою горькую оплакивает. Текут слёзы, да не видно их Зосиму, потому что не тело, а душа плачет.

Подхватил на руки девицу и понёс на ложе брачное.

— Моя ты, моя, — шепчет, и будто не было обиды никакой на супругу. Не было её предательства. Дождался, добился. Иначе станется. — Дозволяешь ли любить себя? — отчего-то спрашивает, и готов приказы её выполнять.

— Дозволяю, — скрепя сердце, отвечает молодая, и Захар больше не сдерживается. Тянет за гашник, и падают порты.

— Моя, — говорит снова, прижимая к ней сильнее, только в голове Ульяны стучит: «Я не твоя, и никогда ей не стану».

Пришла зима, уж и год новый справили. Прискакала девка Егоровых домой, запыхавшись.

— Слыхали? — с порога кричит. — Улька-то Рябая понесла (забеременела).

На секунду колесо прялки замедлилось, а потом дальше пошло, будто и не было ничего. Прядёт мать нитки шерстяные, о своём думает.

— Иду, значится, мимо Кузнецовых, а там Улька стоит с Анькой-вдовицей разговаривает. И слышу, как одна другой рассказывает, будто ребёночка от Зосима ожидает.

— Ну и чему удивляешься? — покачала головой мать. — Неужто жена от мужа своего не понесёт? Аккурат в первую ночь всё и вышло, как водится.

— Не любит она Назара, — скривилась девчонка. — Ежели любила, не пошла б замуж, не легла под хрыча старого.

— А ну цыц! — стукнул по столу отец. — Чтоб я того больше не слыхал! Ишь, — зыркнул на дочку. — Мала ещё такие речи вести, — сжал кулаки и затрясся. — А чего ж думаешь? — вдруг повернулся. — В лес бежать девке надобно было да ждать, покуда брат твой вернётся, и верность хранить? Много ль ты на свете умеешь, чтоб в лесу одной скитаться? Хлеб нужон, — принялся загибать пальцы, — мясо где брать? Охотится надобно. Выдам тебе ружьишко, гляди без добычи вернёшься! — нависал на дочкой, что стала она и того меньше.

— Так вам всем лент подавай, — махнул рукой. — На печи валяться. Только и могёте, что про других гутарить, а сама в тёплой избе сидишь да щи ешь. Пошла б в лес⁈ Ну⁈

— И пошла бы! — раззадорилась Анисья.

— А ну, — ещё больше разозлился Ефим. — Иди отседова, погляжу, как дурь из тебя морозом выбьет.

— Куды? — вскочила с места Прасковья. — Не пущу, — подлетела к дочке, закрывая собой, а та глаза пучит, испугалась отцова гнева. А ну-ка и взаправду выгонит?

Встала Прасковья пред мужем, руки растопырила, будто наседка.

— Погубила Улька сынка маго, а теперь из-за неё и дочку гонишь?

— Кого погубила⁈ — крикнул Ефим. — Совсем бабы ополоумели! Неужто думаешь, из-за неё Назар в рекрутах нынче?

— А из-за кого ж, — не унимается Прасковья. — Она, ведьма, построила.

— Тьфу, — плюнул себе под ноги Ефим. — Из ума выжила. А ты, — смотрел на девку, выглядывающую из-за спины матери. — Ещё раз услышу речи такие, выгоню!

Анисья и впрямь видела Ульяну и вдовицу. Стояли те, о жизни говорили.

— У меня тоже ребёночек будет, — призналась Аннушка.

— От кого? — спросила Ульяна, только и без того ответ знала.

— От брата твоего, Петруши.

Глава 10

Новости быстро по деревне расходятся. Стоял пред отцом Петька, которому уж 18 исполнилось, и ответ держал.

— Не дам благословения! — рычал Касьян. — Ты мать и отца опозорил.

— Да ещё б была девица, а то старуха, — поддакивала Фёкла.

— А ну, — сурово брови сдвинул Петька, смотря на Фёклу. — Не посмотрю, что мать.

— Он мне угражат, Касьян! — ахнула Фёкла.

— Ванькой займись, — зыркнул муж на жену, и пришлось той язык прикусить. Отошла к сынку младшему, пирогов достаёт да на стол укладывает.

— И куды приведёшь? — не унимался Касьян.

— Я с ней избу делить не стану! — снова не сдержалась Фёкла.

— Да ещё с ребетёнком чужим. А ты не подумал, ежели муж вернётся за ней? Она ж беглая.

— Не любит он её, бьёт, — отвечает Пётр.

— Бьёт, значит — любит! — вмешивается мать.

— Венчать вас не станут, — будто не слышал Касьян. — Неужто будете у всех на виду позорничать?

— Своей назову, мужем ей таким стану, каким никто не сможет. А что до венчания, пусть. И без того прожить можно.

— А чего люди скажут? — упёрла руки в бока Фёкла.

— Не вкусно, — откусил Ванька пирог и тут же получил по загривку.

— Не вкусно ему, — передразнила мать. — Иди сам тесто меси да у плиты стой, — прикрикнула. — А ну ешь, чего дали!

— И где ж такой умный жить станешь? — снова обратился отец к сыну.

Видит Петька не сладить с родителями, не будет Аннушке тут житья. Со свету сживут.

— Уйдём, — отвечает уверенно.

— И отца рук рабочих лишишь? — вскинул тот брови.

— А коли и так. Пора уж самому семью заводить.

— Пора ему, — злится Касьян. — Восемнадцать годов всего! Я решать стану, кому чего пора. Ежели скажу Лушке замуж пойти, так хоть за слепого, хоть за старика столетнего пойдёт.

Обомлела Лушка, глаза вытаращила. Её-то за что? Сбежит, коли и впрямь такую участь отец нарисует. Не сможет, как Улька, с нелюбимым жить. Ходит к ней Лушка, смотрит, как та ожила, когда о ребёнке прознала. Ждёт первенца, рубахи ему вышивает. Думает, обязательно мальчик народится.

Подневолить никто не станет Лушку, она сама себе хозяйка. Только поначалу надобно попробовать по-хорошему решить, да поры до времени не высовываться. Авось на будущий год нови хватит, за неё торговать хлебом не станут.

— Куда ж пойдёшь, ежели не секрет? — допытывает Касьян.

— А чего скрывать? В Демидовку, у Аннушки там родня далёкая.

— Чего ж тады сразу туда не прибилась, а сироту у нас строила? — злилась Фёкла, но никто на неё и не смотрит.

— Значится, от своих сбежишь, чтоб к её родне приехать⁈ — подытоживает Касьян.

— Так ежели тут нам не рады, — разводит руками Петька. Не слышат его, не понимают, а у него молодость бушует, хочется не урывками любимую видеть, а своей называть, к груди по ночам жать да ребёнка ростить. Народят мальчонку на свет, будет братик Агафье, а им с Аннушкой радость. Войдёт Петька в дом, а жена привечать станет. Сапоги снимет, под лавку засунет, щи пред ним поставит и глядеть-наглядеться не сможет. Вот какие картины рисовались в голове, только отец своё слово сказал.

— Не дам ни копейки!

И как прикажите новой семье обживаться, коли за душой не гроша? Трое их нынче, а потом и четвёртый появится. Содержать чем-то семью надо. Крепко задумался Петька, но сказал.

— Землю грызть стану, а будет у меня семья, будет Анька женой моей.

— Дурень, — качает головой Касьян. — Ежели и сойдётесь, тебе чрез два года жребий тянуть. И куды вдовку твою с двумя детьми?

— Бог упасёт, — махнул рукой Петька. — Уж назад дороги нет, понесла Аннушка.

Ахнула Фёкла, на Касьяна смотрит, чего тот скажет. Только молчит тот, раздумывает.

— Бабку знаю, что травы дать может, — вмешалась мать, и глянул на неё Петька зло.

— Сама пей, — буркнул и вышел на улицу.

— И делать чего будем? — глянула на мужа Фёкла.

— Чаво, — жевал губы Касьян. — По бабьи поговори с ней.

— Такая не откажется от Петруши! — скривила Фёкла лицо. — Тем боле дитя в ней, приткнуться куда надо.

— Убеди, денег наобещай!

Поджала губы Фёкла, только лучше испробовать, чем потом всю жизнь локти кусать.

— А ежели разнесёт, что приходила к ней?

— Вот они бабы, — покачал головой Касьян, — лучше самому всё сделать.

— И чего надумал?

Касьян покосился на Лушку, развесившую уши, и промолчал по этому поводу.

— Пойду лошадь гляну, хромала чего-то.

— А ты чего сидишь? Иди рубахи вышивай, неровен час кто посватается, а приданого не напасла вдоволь, — прикрикнула на дочку Фёкла, пытаясь замять неловкость.

Но как только смогла кинулась Лушка к сестре.

— Ой, Улька, мать с отцом задумали чего-то?

— Чего? — забилось сердце в груди быстрее.

— Петьку касается. Хотят они со свету Аньку-вдовицу сжить.

— Охнула Ульяна, ладони к лицу приложила.

— Видала её недавно, знаю, что ребёнка носит. Только думала то секрет.

— Уж не одна знаешь. Отец с матерью злобой исходят.

— Что будет-то, — качает головой Ульяна, вспоминая, как её с любимым разлучили.

— Одному Богу известно, — шептала Лушка, когда в избу Зосим вошёл. И тут же замолчала. Сидит на чай дует, на сестру поглядывает.

— Благодарствую за баранки, — хозяину говорит и макает твёрдые кольца в успевший остыть чай.

— Ты конфет ей насыпь, — улыбается Зосим, разуваясь. Теперича не зовёт жену, пусть посидит, его ребёнка под сердцем носит. Как узнал, что понесла, обрадовался, как малец какой. Повёз в город шубу выбирать, чтоб как у барыни была. А жена стеснялась, глаза прятала. Мол, да зачем мне шуба, не носила и ладно.

— Ничего для тебя не жалко, Улюшка. Лишь бы рядом была.

Разувается Зосим, в дом проходит, жену в маковку целует. Только как-то стыдно Лушке за чужим счастье подсматривать, отворачивается.

— Какие новости? — вопрошает Зосим, усаживаясь рядом за стол. Поднимается Ульяна, чтобы ужин выставить мужу.

— Да какие, — пожимает Лушка плечами. Чего б такого поведать, чтоб не личное. — Лошадь у отца захромала, — вспомнила.

— Муки хватает? — переводит разговор.

— А я того не касаюсь.

Не стоит Рябому знать, что отец уж десять мешков продал за хорошую цену.

— А чего ваш Петька к вдовице ходит? — смотрит на Лушку, а та плечами жмёт.

— Мож, по хозяйству помочь.

— По какому хозяйству, — растягивает улыбку Зосим. — Небось, жениться удумал?

— Не дадут, — резко отвечает Лушка, да тут же язык прикусывает.

— Знаешь что-то, — протягивает Рябой, только больше не лезет, за еду принимается. А как только уходит сестра, Ульяна к мужу ластится.

— Любит Петька вдовицу. Да не дадут им вместе быть.

— Это о ком же разговор?

— Знамо о ком, о матери да отце моих. Просить тебя стану.

— И чего ж хочешь?

— Помоги моему Петьке.

Слушает Зосим, не перебивает. До конца не понимает, чем помочь парню может. Но ради жены на многое готов.

— Есть у тебя домик небольшой.

И понял Зосим, к чему жена клонит.

— Разорить меня хочешь⁈

— Так и сама по миру пойду, ежели с мужем чего случится, — отвечает тут же. — Ты погоди, выслушай. Пусти пожить, а как пообвыкнутся, разживутся хозяйством, тогда отблагодарят.

— И когда ж будет это?

— Не знаю, только на то и родные, чтоб друг дружке помогать.

Сжал зубы Зосим, ничего не ответил. Думает, как поступить по уму да по совести. И доход терять не хочется, пускал на постой туда приезжих иногда, хоть копейка, только рубль бережёт. Не разжился бы богатством, коли всех сирых и убогих привечал. Только так Ульяна смотрит, что сердце сжимается. Не каменный.

— И куды ж он работать пойдёт?

— Да хоть к себе возьми! — предлагает Ульяна.

— Кем? — начинает злиться Рябой. — Дом дай, работу дай, — пальцы загибает. — Управленец не нужон, сам за него. А работников и без него полон двор голодных ртов.

— Что хошь проси, родненький. Помоги братцу. У нас детишки дружить станут, как разродимся. У неё ж срок, как у меня!

Пересела на колени ему, ластится. И «нет» сказать Зосим не может, и «да» в горле застряло.

— Подумаю, — лишь отвечает, только знает. Верёвки из него совьёт, а своего добьётся.

Глава 11

На следующий день взяла Ульяна корзину, положила в неё гостинцев для родителей да пошла навестить, чтоб всё разузнать точнее.

— Здоровья, тебе, матушка, — пожелала, снимая платок с головы, протянула корзинку и новые валенки с ног стягивает. Поджала Фёкла губы, смотря на обутки. Ишь, разрядилась, как барыня, а сама носом вертела от такого мужа. Хоть бы матери 'сказала, что надоумила ребетёнка подсунуть. да принесла одёжи зимней.

— Вот, курочку вам принесла, — кивнула на гостинцы Ульяна. — Масло да сливки, а Ваньке с Лушкой петухов сладких да кренделей.

— Спасибо, — буркнула Фёкла, утягивая всё в бабий кут, пока Ульяна шубейку снимала.

— Собралась куда? — интересуется дочка, потому что много на матери одежды.

— Да нет, пришла только, — врёт Фёкла. — На дворе была.

— Как житьё? — усаживается Ульяна за стол.

— Да как, — кряхтит Фёкла, занавески поправляя. — Живём, — пожала плечами. — Может, хлеба до нови не хватит, — сказала, а сама будто делами занимается.

— Как не хватит? — ахнула Ульяна. — Зосим говорил, что 40 мешков давал!

— А ты своему Рябому веришь али матери родной? — скривилась Фёкла. — До’жили, — сделала вид, что обидой наполнилась. — Как ушла, так сразу муж ей родимый стал, а мать лгунья, так значится?

— Я того не говорила, — покачала головой Ульяна.

— Так подумала, — постучала себе по голове Фёкла.

Ничего не ответила на то Ульяна, смотрит на свои ладони, что на коленях покоятся, и думает, как о Петьке разговор завесть.

— А Лушка с Ванькой где?

— С горы катаются, — поправила Фёкла платок, из-под которого волосы выбивались. Замужние завсегда в платках ходить должны, голову покрывать, чтоб только мужу красота доставалась.

— Петя? — перешла к старшему брату.

— А чего интересуешься? — прищурилась мать.

— Так брат мне, — удивилась Ульяна. — Неужто о брате спросить нельзя?

— Чего ж, можно, — нехотя отвечает женщина. — С отцом в город поехали купить кой-чего.

— Ясно, — кивнула Ульяна, а у самой сердце в груди заходится. Вспомнила она слова Лушки, что мать с отцом вдовицу со свету сжить хотят. Никак нарочно Петьку отослали, да ещё в мороз такой?

— Ой, — словно вспоминает что-то. — Я же тесто поставила, — улыбается, будто и впрямь забыла. — Пойду, — направляется к двери.

— Ты про муку-то у Рябого спроси, — наущает мать, а Ульяна глаза свои от неё прячет.

— Ежели удобно будет, всё ж обещает. Обувается, накидывает шубку да платок и на двор выходит.

Морозно нынче. В такую стужу хороший хозяин собаку на улицу не выгонит, а Ульяна семенит, боясь не успеть, скользят ноги, неровен час упадёт. Оглядывается, вдруг мать за ней проследить решилась. Не видно никого, пустая деревня стоит. И как в такой морозище Петька с отцом куды поехали⁈

Только узнает Зосим, что она сама выходила, достанется. Носится с ней, как с маленькой, будто и эту жену с ребёнком потерять боится. Добежала всё ж, застучала в окошко. Ахнула Анна, увидав, кто пришёл.

— Ты чего в стужу такую? — расширила глаза, в избе встречая. А там помимо хозяйки, что вдовицу пригрела, и самой Анны с дочкой, ещё телёнок с матерью да козочка. Греются в избе, да сами шибко одетые. Нет почти дров, некому принесть, и денег на дрова нет.

— А ну собирайся, — командует Ульяна, избу оглядев. — Со мной пойдёшь!

— Да куда нам? — быстро качает головой Анна. — Как Петя решит, так и будет.

— Сестра я тебе, — берёт Ульяна за руки Аннушку. — Помочь хочу. Домик у Зосима есть, не живёт там никто. Аккурат рядом с нашим. Дров на первое время дадим, а там сами уже придумаете, как да что. Ежели я не по любви вышла, так пусть брату моему твоя ласка достанется. А ты станешь за нас обеих любить.

Заплакала вдовица, бросилась в объятия.

— Век не забуду.

Руки её целует, как вскричала Ульяна.

— Да ты что⁈ — ладони одёрнула. — А теперь собирайся, с дочкой за мной пошли.

Забрала Ульянка вдовку, как стучит опять кто. Подошла Ефросинья к окошку, плохо видать, кто там. Вышла на крыльцо.

— Кого принесло в такой мороз? — кричит.

— Я это, я, — отвечает Фёкла, входя в калитку. — Мне бы с жиличкой твоей разговор завесть.

— Нету больше жилички!

— Как? — ахнула Фёкла. Неужто само разрешилось? Али Касьян побывал раньше неё?

— Померла? — будто утверждает Фёкла, руку к груди притягивая, а потом креститься стала. — Упокой, Господь, её душу.

— Сплюнь, дyра старая, — махнула на неё Ефросинья. — Жива она, жива. Переехали с дочкой!

— Куды⁈ — пучит глаза Фёкла. И грезится ей, что муж за вдовицей пришёл да с собой увёз. Подальше чтоб, с глаз долой. А там пущай, хоть убивает. Не верила Фёкла, что нет того мужа, уверена была: сбёгла Анька, наврала всем, что тятьки у Агафьи нет, что жальче было. — А вот того не знаю, — пожимает плечами хозяйка.

— А кто ж забрал? — радуется Фёкла, что теперича про мужа ей скажут.

— Так девка твоя и забрала.

— Лушка? — удивилась Фёкла.

— Улька, — поправила Ефросинья.

— Да на кой же ей, — сказала да призадумалась. За мамкиной спиной такие вещи творить! Вот она ей задаст.

Не попрощалась, спасибо не сказала, бросилась из калитки дочку догонять.

— Вот, паразитка, — причитала, переваливаясь с ноги на ногу. — Вызнала всё, прискакала. Вот Касьян тебе задаст!

Ульянавошла в избу, и тут же улыбка слетела с лица. На неё смотрел Зосим, да так грозно, что она испугалась.

— Случилось чего? — прижала руки к груди.

Смотрит Зосим, а за спиной у неё гости стоят, мнутся, в избу не заходят.

— Жару из дома не выгоняйте, — буркнул, а сам следит, как проходят, на коник девчонку усадили. — И чего? — вопрошает.

— Холод у них, Зосим, — жалится Ульяна. — Агафью тут пока оставим, пусть на печке погреется, а сами в дом хозяйничать пойдём.

Сцепил зубы Рябой, хочется ему понёву жены задрать да надавать так, чтоб больно сидеть было. Сама решила, он согласия ещё не дал, а она вон чего.

— Ты прости нас, Зосим, — подала голос Анна, — пойдём, Агафьюшка, не ко двору мы.

Стоит Ульяна испуганная на мужа смотрит, ждёт, чего скажет, а тот глядит, как девка малая с коника спрыгивает. Худая одёжка на ней, валенцы дырявые.

— А ну стоять! — ударяет о стол кулаком. — Вот, бабы, — вскакивает с места. — Совсем от рук отбились, мужьёв не слушают. Сказано было: дома сиди!

— Так я ненадолго и вышла, — защищалась Ульяна. — Они ж там мёрзнут? А у тебя домик…

— А где я тебе на всех дров найду? — сузил глаза Зосим. — Деньга в поле не растёт! Её добыть надобно. А теперича зима на дворе!

— Пойдём, Ульяна, спасибо тебе за всё, — прячет стыдливо глаза вдовица, пятится к выходу.

— Стоять! — гаркнул второй раз Рябой, а самого от злости аж подбрасывает.

Замерла Фёкла, услыхав крик зятя, ей что ли сказали? Постояла, только двинулась, он опять кричит. Застыла. Холодно. Чегой-то на улице её, как скотину какую держит?

— Зосим, — кличет, да только не слышит тот. — Зосим, — крикнула чуть громче.

— Никак зовёт кто? — сказала вдовица, прислушиваясь.

Выглянула Ульяна, мать стоит.

— Ты чего тут? — удивилась дочка.

— Да вот, в гости зашла, — зашипела мать. — Чего твой муженёк меня не пущает?

Удивилась Ульяна.

— Как не пущает⁈

— Стоять, говорит. Я и стою.

Усмехнулась Ульяна, а потом расхохоталась.

— Нам сейчас не до гостей, — перестала улыбаться.

— А чего ж? — сдвигает брови Фёкла. — Мать на морозе держать станешь?

— Ты домой иди, как освобожусь, сама зайду.

— Вон оно как, — ахнула Фёкла. — Мать на порог не пускаешь, а вдовку в избу привечаешь?

— А ты почём знаешь, кто у меня гостит?

— А ну в дом пошла, — появился Зосим рядом с женой, и Ульяна сразу спряталась. — А тебе, Фёкла, не стыдно мне в глаза смотреть, когда за спиной вместе с мужем своим всем говоришь, будто я зерна вам вдоволь не обеспечил?

Открывает Фёкла рот, только звуков не идёт, и что на то зятю дорогому ответить. Не думала, что до ушей его дойдёт, а теперь стоит пред ним, не знает, куда глаза деть.

— Поди с моего двора, не гневи ни меня, ни Господа.

Сжала зубы Фёкла, и домой побежала всё Касьяну докладывать, что в немилости нынче у Зосима Рябого.

Глава 12

Всё ж случилось, как Ульяна хотела. Оставил Зосим жену с девчонкой в доме греться, а сам с Анной пошёл печь разжигать да порядок наводить.

Раздела Ульяна Агафью, усадила за стол. А та глазёнки на вкусности таращит, а руку протянуть боится.

— Ешь, — подвигает к ней картошку круглую, что ещё недавно в печи стояла. — Огурчики вот, — подаёт солёные.

Смотрят недоверчиво большие глазищи, только мать велела тётку слушаться. Осторожно берёт девочка из ласковых ладоней огурец и хрустеть принимается. Садится рядом Ульяна тож поесть, чтоб ребёнка не смущать, а сама Агафьюшку по голове светлой гладит.

— Будет скоро дом у вас, — приговаривает, — и отец хороший.

Слушает девочка, в одной руке картошка зажата, в другой овощ солёный. Разомлела от тепла да ласки. А мать с Рябым по дому хлопочут.

— Стыдно мне, Зосим, — качает головой Анна, выметая сор из-под лавки, — чужая тебе, чего тратиться?

— Молчи лучше, — колет щепки хозяин возле печи. Смурной, брови сдвинул, о своём думает. Ежели б всех сирых и убогих грел, не было б достатка в доме. А так разжился помаленьку. Случился в один год у него урожай хороший, да такой, что радовался Зосим, как малец пятилетний. Слыхал, что через три деревни новь почти всю град побил. Вот собрал возы, нагрузил и поехал торговать. Последнее крестьяне отдавали, да что делать? Всем не поможешь? Он трудился исправно, честно заработал. А коли не хотели брать, так пусть, у каждого своя голова на плечах. Вернулся домой, жену порадовал. На ту пору жива была его Мария, на сносях была. Это уж потом душу Богу отдала вместе с ребетёнком, а тады и сама радовалась, мол, заживёт Зосим, изба полная деток будет.

А потом пришёл к нему мужик, стал денег в долг просить. Мол, так и так, не откажи, свадьбу сыну справить надобно. Покумекал Зосим, дал, только не просто так, проценты затребовал. А потом и повелось, кому надобно было — сразу к Рябому шли. А он за уши не тащил никого. Множилось богатство. Так и разжился с одной нови и дальше пошёл. Зерном да растовщичеством брать. А коли давать всем просто так, тады можно хорошим человеком прослыть, только кому надобно хорошим быть да бедным, когда можно мясо не только по большим праздникам есть да платки жене покупать и сласти.

Разгорелись щепки, дров Зосим подкладывает.

— Вернусь, — говорит, а сам к своей же дровнице идёт. Как прознают, что подобрел, спуску не дадут, жалиться станут. У того шесть ртов некормленых, у того мать больная. Да где ж на всех еды напасти? Вот и выходило, что надобно Зосиму скупцом слыть. Набрал дровишек и обратно в избу тащит.

— Коли могу отплатить чем, — начинает вдовица, — ты только скажи. Шить могу, по хозяйству жене твоей помогать, за скотиной ходить.

— Сочтёмся, — отмахивается Зосим от неё, как от мухи надоедливой. Зато Ульяне теперь подруга добрая будет, а по поводу матери таку Ульяне скажет: как прознает, что Фёкле чего снесла, тут уж Рябой не посмотрит, что с животом ходит, выпорет негодницу.

— Расскажи мне, как здесь оказалася, — просит Рябой.

— Да как, — выпрямляется Анна. — Муж меня чуть до смерти не пришиб, а мать его такая ж, выйти из избы не давала, будто самой по нраву было. Девчонка тады страху натерпелась, что говорить перестала. Вот я и решилась бежать.

— Отчего ж тебя вдовицей кличут, ежели муж живой?

— Похоронила его в памяти своей, не хочу вспоминать. Злой он, никого, окромя себя не любит. Только кады людям про то говорила, крест бабы нести предлагали. Мол, у каждого на роду свой. Потому сюда пришла и сказала, что вдова.

Покивал Зосим, судьбу чужую выслушав. Горько бабе, пусть хоть теперь заживёт в ласке.

— Пойду я, — старается Рябой в её сторону не смотреть. Не хочет благодарности елейной, ни к чему она. Доброе дело тогда доброе, когда взамен ничего не ждёшь. А тут и вовсе вышло, будто его заставили. Вроде и добро сотворил, а на душе гадко как-то.

Вошёл в избу свою, на жену зыркнул, а та на руках девчонку качает.

— Да разве ж можно! — подскочил, дитё подхватил, а та спит не шелохнется. Как вчера будто помнит жену первую, теперича за эту трясётся. — Тяжёлая ж!

— Да чего будет? — не понимает Ульяна.

— Не подымай тяжесть, — шипит Зосим, на руках ребёнка держа. И лицо такое грозное, а Ульяна всё равно улыбается. — Чего⁈ — опять шипит Рябой.

— А вон как дитя чужое к сердцу прижимаешь.

Бросил взгляд на девчонку Зосим, не по себе отчего-то, будто застали его за делом постыдным. Подошёл к печи, аккуратно уложил на полати Агафью, к жене вернулся.

— Добрый ты, Зосим, — ласково говорит, а сама по плечу гладит.

— Нельзя мне добрым быть, — бурчит. — А по матери так скажу! Ходить — ходи, тут я запрета ставить не могу, родные они, но чтоб из дома больше не крупинки туда не отнесла, поняла?

— Так Луша там, Ванечка, — обомлела Ульяна.

— Я теперича муж тебе, я семья да моё дитя, что под сердцем носишь!

Сжалось сердце Ульяны, когда про ребёнка услыхала, уж представить не могла, что иначе о Рябом думать станет. И всего ж то прошло времени мало, только уважает его жена нынче. Иначе как? Потому и жить теперь Ульяне проще, добро к добру тянется. Только под сердцем она дитя носит, а на сердце грех. Сможет ли отмыть его, никак в церковь сходить Богу помолиться? Услышит её? Примет раскаяние?

— Собака брешет, — недовольно сказал Зосим, — никак кого опять принесло.

На сей раз Петька в дверях появился, снега нанёс.

— Братец, — бросилась к нему Ульяна с радостью.

— Анька где? — грудь вздымается, видать, бежал, как прознал, что не живёт его зазноба боле у Ефросиньи.

— В доме вашем, — улыбается Ульяна, не видя, что муж её глаза подкатил, только молчит всё ж.

— В каком? — понять не может Петька, и рассказала тогда ему сестра, как всё хорошо устроила.

Молчит Петька, не знает, как в глаза Рябому смотреть. И обязанным быть не хочется, и вести Аннушку некуда. Зима на дворе.

— Дай хоть руку тебе пожму, Зосим, — говорит брат. — Никогда добра не забуду.

— Живите, — протягивает хозяин твёрдую ладонь. — В любви да ладу.

Теперь у Ульяны подруга появилась. Ходят в гости, вместе хлеба пекут, вместе избу метут да девчонку бабьим премудростям учат. Встретил Касьян Зосима.

— Чего ж ты, зять, сына моего подневольничаешь?

— Кто сплетни разводит? — удивился Зосим. — Своя воля у него, сам себе хозяин. А коли не так судьбу сложил, как вам надобно — что ж с того, на всё воля Господа.

— Себя что ль Богом возомнил? — прищурился Касьян.

Сжал кулаки Рябой, на тестя, с кем ещё недавно ручкался, исподлобья глядит, ненавистью взор пышет.

— Я себя Господом не называл! — качает головой. — А вот ты вздумал имя моё порочить средь крестьян, будто я слова свого не держу. Гляди, Касьян, не посмотрю, что отец жены моей, что старше, да мне тебя уважать надобно. Коли будет за что — стану, токмо пока не вижу в тебе человечности, а лишь притворство.

— А ты не пужай-не пужай, пуганые!

Разошлись мужики, злобу друг на друга затаив. Живёт себе Петька в избе с Аннушкой, сердце трепещет от радости. Рябой его всё ж в батраки взял, чтоб хлеб задарма не едал. Куда молодого пристроить, как не к себе. А Петька молодец оказался, за двоих пашет, не устаёт да улыбается.

— Чего делать станем, Фёкла? — хлебает щи Касьян. — Нет больше работника мне. Коли б женился Петька да девицу привёл — всё ж руки лишние.

— И рты, — трёт чугунок Фёкла, пытаясь злость свою вытереть всю.

— Это Улька воду мутит, будто управы на неё никакой нет! — стукнул ложкой по столу Касьян, что капуста вылетела да прямиком жене на лицо.

Скривилась та, утёрлась подолом.

— Лушка где? — рычит отец.

— Да вот, вечно дома не сыщешь, носится где-то, а матери и помочь некогда!

— Ежели так пойдёт, да Петька не вернётся, надобно Лушку замуж выдавать. А там пусть нам выкуп за неё подносят да с глаз долой забирают, не потяну иначе. Так что сажай её с завтрева приданое готовить хорошее, жениха искать стану.

Лушка потому из дома и бегает, что боится, как бы на неё гнев родительский не упал. Да всё ж, мозоль глаза не мозоль, помнят про тебя.

— Кабы Ульяна не вмешивалась, жила б себе да дитё растила, по-бабьи вела, так и с Петькой решилось. А теперь сам Рябой у него в заступниках, — заканчивает Касьян щи есть, тарелку от себя двигает.

— Знаю, как управу на неё найти, — внезапно говорит Фёкла, а у самой аж глаза от счастья блестят.

— Да? — с интересом смотрит Касьян.

— Сразу делать станет, чего скажу!

Глава 13

Фёкла вдаваться в подробности не стала, отмахнулась от мужа, который ещё недавно говорил, что мужик только порядок навести могёт. А на душе радость расплылась: станет Улька шёлковой. Кто ж знает, что сама мать её на тот обман надоумила, да и не захочет нынче Улька правду мужу открывать, вроде притерлись. А что до совести материнской, пущай помалкивает. Это дочь совесть свою потеряла, супротив родителей переть стала. А вот Фёкла напомнит, кто в семье главный, да кого уважать надобно.

Почти месяц прошёл, как Петруха носу дома не показывает. Пришёл, рубахи да порты забрал, а отец ему.

— Хотел тебе сапоги сдарить, да, видимо, Ваньке достанутся.

— Думаешь, за сапоги хорошее отношение купишь да уважение? — усмехнулся Петька. — Бывайте, — сказал и ушёл, дверью хлопнув.

Март пришёл, лежит снег, скоро заплачет, схудеет, откроет землицу, на которой крестьянин трудиться привыкший. Разомлеет она от солнышка, разойдется, и покинет её морозный дух до будущей зимы. Станет ласку человечью принимать, что бороной по ней проходится, будто спину чешет. Примет в лоно зерно, дабы к осени разродиться урожаем, и каждый крестьянин надеется: будет новь хорошая, что до следующей хлеба хватит.

Собралась Фёкла к дочке идти, прознала, когда Рябого дома не будет, варенья в корзину уложила, будто потчевать намерена.

— Можно с тобой? — разгибает спину Лушка, что уж пятый день подряд под окном сидит, полотенце вышивает. Ложится стежок к стежку красными нитями, ладно да складно, только Фёкла прикрикивает.

— Не заслужила! Сиди, работай. Ишь, гулять надумала. Вдруг жених посватает, а тебя ларь пустой.

— Да какой жених, — обдает холодным потом Лушку. — Мала я ещё.

— Всё что надо выросло, — поправляет платок Фёкла, — сиди, говорю. А как вернусь — работу принимать стану. За Ванькой тоже пригляди, — наказ даёт и выходит.

Раскраснелась от смеха Ульяна. Чтоб весну приветить, птичек из теста лепят, яйцом мажут, чтоб румяные вышли, красивые.

— Да что ж это за птица? — хохочет Анна, свою работу показывая. — Больше на собаку похожа, — выступили слёзы от смеха, утирает тыльной стороной ладони, оставляя разводы муки на лице.

Агафья свою матери подсовывает.

— Красивая какая, — ахает Ульяна, поднимая птичку на ладони. — Вот настоящая мастерица, правда, Анна?

Застывает на пороге Фёкла, улыбка с лица сходит. Думала дочку одну дома застать, а выходит, что с вдовицей теперича, как сёстры.

— Здравствуй, дочка, — ласково произносит Фёкла, — вот гостинец принесла, — поднимает лукошко.

Не звучит больше смех, только девчонка во всю глаза на гостью таращит, понять пытается, чего та пришла.

— На пороге держать станешь? — напоминает о себе Фёкла.

— Проходи, — без радости отвечает Ульяна, полотенцем руки вытирает, бросая взгляд на подругу. А та за тесто активно принялась, будто им только и занята была. Месит, кулаками бока отбивает.

— А я думала, одна, — всё ж раздеваться Фёкла принимается. — Чаем напоишь? Поговорить надобно, — и головой в сторону вдовицы кивает.

— Так говори, — разводит руками Ульяна, — мне от Анны скрывать нечего.

— Нечего, значит, — язвит Фёкла. — И давно родную мать на вдовку выменяла?

Вздохнула Ульяна, неловкость какая-то выходит, а гостья не успокаиваться.

Нечего ей скрывать! А мне есть чего! Неужто с глазу на глаз с дочкой теперь поговорить не могу⁈ — кривит лицо, и тут же Анна собираться начинает.

— Поговорите, — пытается улыбку на губы натянуть, да как-то криво выходит. Наслушалась уж о себе такого, что не может хорошо о Фёкле думать. И надо ж так быть: мать одна, а дочка у неё другая вышла.

— Пойдём, Агафьюшка, — протягивает Анна руку дочке, а та идти не хочет. Хорошо ей в доме Ульяны. Сахару вдоволь поесть можно, весело тут. — Давай, — тянет Анна. Встаёт девчонка нехотя, за матерью плетётся.

— Да оставайтесь, — ласково говорит Ульяна. — Всем места хватит. А поговорим чуть позже, как птичек своих долепим.

Злится Фёкла. Опять её не ставят ни во что. Потому не выдерживает.

— Про внука своего поговорить хочу, — делает глаза-щёлки и бровь изгибает, а в груди Ульяны сердце заходится.

— Об чём же? — пытается страха не выдасть. А сама думает: неужто мать на секрет её намекает?

— Как сюрприз тятьке его делать станем, — говорит Фёкла, и понятно всё Ульяне становится. — Ежели домой Петька не вернётся.

— Вон оно чего? — грустно улыбается.

Собирается Аннушка, услыхала имя Петруши, сердце сильней забилося. Не оставит в покое их никак Фёкла, поедом её злоба ест, уж свыклась бы с выбором сыновьим.

— Никак поведать моему мужу чего захотела? — головой качает Ульяна. — Что сама мне и насоветовала?

— Прогони девку, — тычет в сторону вдовицы Фёкла. — С тобой говорить стану.

— Погодь, — говорит подруге Ульяна. — Недолгий разговор с матерью у нас выйдет. Кажись, домой поспешать надобно.

— Это зачем? — удивляется Фёкла.

— Так не о чем нам с тобой речи вести. И не думала даже, что родная матушка станет дочь свою попрекать, да под монастырь подводить. А коли есть охота, что ж с того. Шила в мешке не утаишь. Не теперича, так потом ко мне со словами такими придёшь. Сейчас тебе Петра подавай, зерна, муки. Потом чего? Соболей захочешь? Платков шелковых? Нет у меня для тебя соболей, и муки нет. Продали вы меня Зосиму за 40 мешков зерна.

И только сказала, как хозяин в избу входит. Встретил глазами Фёклу, зубы сжал. Сел на коник, будто по обычному всё, разуваться стал. Подбежала к нему девчонка, по голове потрепал, из кармана баранку вынул, ей протянул. Схватила та радостно и сразу в рот тащит.

— Накормишь, жена? — обратился Рябой к Ульяне. — Устал что-то. Думал, дома отдохну, так не с руки выходит, — смотрит на Фёклу недобро. Им бы в ладу жить, токмо неймётся родным Ульяны, всё норовят придумать что-то, будто лихорадка какая напала.

— Ты на неё гляди, — тычет Фёкла на Анну. — Небось, весь день у вас отирается!

Протиснулась Анна к двери, попрощалась, выбежала с дочкой. Выть хочется, уж и здесь житья нет. Бежит домой, за собой Агафью тащит.

— А мне добрых людей привечать не жалко, — отвечает на то Зосим. — Ульяна сама знает, кого в избу пускать. А вот чего ты здесь делаешь, не пойму, — пожал плечами.

— Неужто родной матери в гости зайти нельзя? — скривилась. — Вот, — выхватила баночку из лукошка, — сладенького принесла.

— А у нас своего вдоволь, — отвечает на то Зосим, в дом проходя.

— Запрещаешь ходить сюда, значится? — качает головой Фёкла.

— Ежели хозяйка тебе рада, — пожимает плечами. — Пущай.

— Расскажи, матушка, зашла чего. Не ко мне ж! — выгибает бровь Ульяна. Не станет она овечкой безмолвной. Пущай её из дома муж с позором выгонит, так и на семью тень ляжет. А бояться каждого стука, да в ночи с потом холодным просыпаться не будет.

Бросила взгляд на дочку Фёкла удивлённый. Как так? Не боится? Думает всё простит ей Зосим.

— Ко мне? — удивился Рябой. — Никак просить чего станешь? За дочку спасибо, — приложил руку к груди. — Хорошую и добрую хозяйку воспитали, жену примерную. Только выплатил вам всё сполна.

— А ежели я скажу, — прищурилась Фёкла, что…

Застучали ноги чьи-то по ступеням, влетела в избу Аннушка-вдовица.

— Лушка повесилась.

Глава 14

Касьян вошёл в дом в хорошем настроении. Перестарался с продажей, увлёкся. Так обогатиться хотел, что просчитался с выкупом за Ульяну. Думал, где зерно для посадки брать. Можно было купить, только уплочено всё за двух лошадей, сговорился уже из соседней деревни с Трофимом. Мать с жеребёнком скоро должны были пригнать. А как подрастёт коник — продать можно. Только есть что-то надобно. А тот ему задачку и решил.

— Отдай мне девку, — говорит Трофим Касьяну.

— Как это? — удивился тот. — У тебя ж жена есть.

— А ты иначе отдай, — сузил глаза Трофим, — не насовсем.

Как дошли слова до Касьяна, раскраснелся, затрясся весь.

— Да ты что, старый, — сжал зубы и кулаки, будто и впрямь на того пойдёт. — Совсем из ума выжил? Ты не о девке гулящей говоришь, о дочке моей, — ударил себя в грудь.

— Так я ж заплачу, — будто удивляется тот, чем обидеть может отца. — Хорошо заплачу, — елейно тянет слова. — И коник у тебя будет, и матка, — шепчет, а сам в глаза заглядывает.

— И так они у меня есть! — отмахивается Касьян.

— А ещё зерна дам на посадку! Говорят, нужда у тебя.

— Да уж не такая, чтоб дитё родное под тебя, борова, подкладывать.

— Корову тогда возьми, — торгуется, словно чёрт за душу, Трофим.

— Корову? — удивлённо смотрит Касьян. — Неужто целую корову отдашь?

— Так тёлочка у меня имеется, молока не даёт, только дело времени. Вырастишь — будут тебе телята, молочко своё, сметана. А я ж у тебя дочку не навсегда прошу.

Качает головой Касьян.

— Нет, кому она потом нужна такая будет?

— Нужна-нужна, — машет Трофим. — Думаешь, одна такая замуж пойдёт? Много баб до свадьбы испоганили, так ничего — живы да счастливы.

— Не дам тебе Лушку, и весь разговор.

— Овечку в придачу, — кладёт сверху Трофим.

— Нет, — хоть и не лишней Касьяну будет и овечка и тёлка, но всё ж отказывает. Ежели надобно, он за Лушку и больше возьмёт. Только уж больно предложенье хорошо.

— Ладно, — вздыхает Трофим. — Отдай тогда мне в невестки её.

— За кого? — сдвигает брови Касьян. Всем известно, что сынок у Трофима не в уме. Дурачок — не иначе. Ходит — улыбается да никак не помрёт. Ума в нём, что в малом ребёнке, зато сила не дюжая. Ежели скажут корову поднять, так надорвётся, но подымет.

— За Мирона.

— Он же того, — крутит у виска Касьян.

— А ей с ним не шарады водить! Будет у меня внук и ладно, да лишние руки в доме. А у тебя тёлочка, — загибает один палец, — овечек дам трёх да зерна. Хороший сговор?

И понимает Касьян, что-то ж на то выходит. Знает, для чего Лушка Трофиму, только выглядит оно иначе. Будто замуж её берут. Оглядел хозяйство Трофимово. Хорошо живут. Ульку вон к Зосиму пристроил, а Лушке тут хорошее житье обеспечено.

— Денег на свадьбу нет, — качает Касьян головой, цену дочке набивая.

— Ах ты чёрт старый, — смеётся Трофим. — Ладно, — машет рукой. — И так сдюжим.

— Сговорились, — пожимает ладонь будущему родственнику Касьян и домой спешит.

Не собирался Лушку сватать, думал, посидит ещё в девках, а вон как хорошо вышло. Будто Господь сам путь истинный показывает. Бегала дочка с голодранцами, в их сторону даже смотреть нечего. Хлеб да вода, а тут достаток имеется. Авось Бог упасёт от ребёночка да от внука кривого.

Вошёл в избу Касьян, думал радостью с женой поделиться. Сидит только Лушка у окна, приданое готовит.

— Это хорошо, — оправляет бороду Касьян.

— Чего? — поднимает на отца глаза дочка, а тот улыбается. У неё тож улыбка на губах просится. Счастлив отец, может, прошла злоба, простил Петьку, заживут теперича.

— Ничего, — проходит в дом. — Мать где?

— Так к Ульяне пошла, хотела с ней — не пущает.

«Значится», — думает Касьян, — «и Фёкла чего-то придумала».

— Оно и верно, мало времени у тебя осталось!

— Как это? — обомлела Лушка.

— Сама скоро невестой станешь.

Вскочила Лушка с места.

— Кого ж ты мне в мужья выбрал?

— Мирона Демьянова.

Сдвинула брови девица, понять пытается, кто таков.

— Не тот ли Мирон, что дурачком слывёт? — наконец спрашивает.

— А ты где училася? — отвечает на то отец. — Сама грамоте не обучена, а человека обижаешь.

— Не можешь так, батюшка, — качает головой.

— Всё могу, — шипит Касьян. — Мне принадлежишь!

— Не холопка я, вольная! — злится Лушка. — Господь мне жизнь дал.

— Я да Фёкла, — рычит на то Касьян. — Улька во всём виновна. Авдотья та родителей почитает, как сказали — так и вышло!

— А я не Авдотья, — выступили слёзы на лице девицы. — Я — Лукерья, — тычет себе в грудь.

— А я Касьян — батюшка твой! — отвечает на то хозяин.

— Удавлюсь, а без любви, как Улька, не пойду.

Бросила Лушка из избы в чём была. Мимо отца пролетела, да тот догонять не стал. Перебесится. Успокоится. Куды денется?

Только через время Ваньку за сестрой послал. Сходи, мол, глянь, куда сбежала. Понёсся мальчишка, сначала двор проверил, а как в сарай заглянул, заорал не своим голом.

— Тятька, тятька, — летит через двор. — Лушка повесилась.

Услыхал Касьян в доме, что младшенький кричит. Выскочил без сапог, да по грязище бежит в сарай, где скотину держат. Висит Лушка на поясе своём. И как додумалась токмо. А Ванька за ворота выскочил да на всю улицу кричит: Лушка повесилась.

Аннушка-вдовица не домой пошла, Ефросинью решила проведать, там и услыхала. До дома её ещё не дошла, как бежит мальчонка, слезы по лицу растирает. Перехватила ребетёнка, что не знал, куда бежал, к себе прижала.

— Тише-тише, — по голове гладит. — Ну чего такого говоришь?

— Сам видел, — плачет, и трясёт его от переживаний. — Зашёл, а она висит.

— Со мной идём, — говорить Аннушка, только вырывается Ванька и бежит обратно к отцу, а вдовица торопится к Ульяне новость рассказать, что нет больше Луши.

— Лушка повесилась, — вбегает в дом, а там всё те же. Только ахает Фёкла, лапти на ноги натягивает, подхватывает Ульяну муж, что сознание терять собралась.

— Что ты мелешь! — грозно смотрит Зосим на вдовицу, за спиной которой дверь громыхнула. Это Фёкла домой бежит — торопится, не верит, что дочка такое с собой сотворить могла.

— Братец ейный рассказал, — кивает Анна на Ульяну, а Зосим её на кровать укладывает. Машет в лицо жене.

— Да разве ж так пугают, — ругается на вдовицу.

— Прости, Зосим, сама не своя, — качает головой Анна, к подруге подходя. — Улюшка, — зовёт, а та как в бреду.

— Луша где? — глаза мутные, будто и впрямь сознанье вот-вот потеряет.

— Дома-дома, — машет Анна, и не знает, что Ульяну от правды Фёклиной спасла.

Бежит домой Фёкла, поспешает. Не верит вдовке, наврала всё ж. Хотела её напугать. Вышло. Вот сейчас как глянет, что дома хорошо всё, вот она ей задаст! Принеслась, чуть Богу душу не отдала. Отдышаться не может. Сидит на конике муж смурной, голову руками обхватил. Никак правда⁈

— Лушка где? — трясёт его за плечо, а сама рыдать принимается. — Дочка моя где? — текут слёзы по лицу бабьему, пока душа дочку оплакивает, а сама мужа за рубаху трепет.

— А ну цыц! — вскочил Касьян. Возвышается над женой, грозно смотрит. — Налетела, как собака бешеная. Без тебя тошно.

— Ты семью сгубил! — рыдает Фёкла. — Была я жалостливая, да не зря говорят: муж и жена — одна сатана. Чёрной моя душа стала, наказал Бог, забрал дочку, — а сама кулаками мужа мутузит. Супротив слова сказать не могла, а теперь руку на него поднимает.

— Да не гневи! — рычит Касьян, отталкивая бабу свою, головой куда-то кивая. — Живая, за дохтуром послал.

Глава 15

Лежит Лушка, как в бреду, над ней мужик колдует.

— Ну чаво? — не унимается Фёкла.

— Да я ж за скотиной ходить привыкший, — разводит руками Савелий. — Ну с виду живая, — жмёт плечами. — Пальцев скока? — показывает Лушке грязную руки с нестриженными ногтями.

— Без тебя вижу, что живая, — отталкивает его Фёкла. — Луша, доченька, слышишь мамку?

Смотрит девчонка, будто и впрямь никого не видит али не хочет.

— Сделай уж чего-нибудь, — прикрикивает на Савелия Фёкла.

— Чай не корова телится, — заявляет на то гость. — Ежели б по энтому поводу, я с радостью, а по людям не знаю.

— Уляяяя, — хрипит Лушка.

— Кого кличет? — подаёт голос Касьян.

— Не пойму, — качает Фёкла головой, ближе к дочке наклоняясь.

— Уляяяя, — опять хрипит Лукерья.

— Сестру зовёт, — поворачивается к остальным Фёкла, а Ульяна уж и сама на пороге.

Как отошла немного, бежать собралась.

— Не пущу! — удерживает Зосим. — Мне жена!

— Сестра моя там, — рыдает Ульяна.

— Не помочь уже! Потом сходим, помянем.

— Нет, не верю, — качает головой Ульяна. Лицо раскраснелось, слёзы глаза застилают. Рвётся с постели, не удержать.

— Да что такое, — ревёт Зосим. — Одевайся, Бог с тобой, сам отвезу. К ним больше одну не пущу! Девку свою загубили, да и тебя неровен час.

Выскочил Зосим на улицу, а Ульяна никак успокоиться не может.

— Водицы испей, — протягивает Анна ковшик деревянный.

Дрожат руки девичьи, бьётся ковшик о зубы. Сделала пару глотков, всхлипывает, отдаёт обратно вдовице.

— Ты прости меня, дуру такую, что влетела, как оголтелая, — жалеет Анна, за руки подругу держа.

— Такие вести хоть как получай — никогда готовым не будешь, — поднялась на ноги Ульяна, глазами выискивая шубку.

— Хошь, с тобой поеду? — заглядывает Анна в глаза, и понимает Ульяна, чего ей стоило, чтоб предложить этакое. Знает, как в доме том её порочат, как не любят, а ради подруги через себя переступить готова.

— Уж то хорошо, что муж со мной будет. А ты домой иди, как Петруша вернётся, и ему всё расскажи, — бросилась Ульяна к Аннушке на грудь, прижимает, болит душа за сестру свою, а вдовица по голове гладит.

Шмыгнула носом Ульяна, чует, будто за подол кто тянет. Агафья её тож успокоить пришла. Жмётся к тётке доброй, от которой хорошее токмо и видала, а чего плачет — не поймёт.

— Долго ждать? — в дверях Рябой стоит, брови насупил.

— Иду, Зосим, — отстраняется Ульяна от вдовицы, слёзы со щеки смахивает и к мужу ступает. Встретилась глазами, а тот и сам, как собака битая. Видно, жалко ему Лушку.

Сели в телегу, хоть Ульяна пешком норовила добежать, да поехали. А как завидела дом родительский, не смогла утерпеть, соскочила и бросилась, слыша, как муж сплюнул от негодованья.

Взлетела на ступени, дверь распахнула и замерла. Высматривает сестру, а пред ней спина отцовская маячит. Обернулись все на гостью, молчанье повисло.

— Луша, — дрожит голос Ульяны.

— Тебя зовёт, — не глядит отец на дочку, выходит на двор. Душегубом теперь кликать станут, что родную дочь не жалел. А ежели каждая будет в петлю прыгать, коли чего не по нраву? Что ж выходит, нынче родительское слово не значит ничего? В его времена только попробуй ослушаться! А теперь не подступиться к Лушке, придётся Трофиму ехать отказ давать. Глянул Касьян на двор свой. Хорошо бы и тёлочку, и овечек. Только загубила девка радость на корню.

— Делю твою скорбь, — явился во двор Зосим, телегу у ворот оставив. Шапку снял, в руках мнёт. Горе оно всех примиряет. И Касьяна жалко, отец всё ж.

— Ты кого это, чёрт, хоронишь? — разозлился Касьян, рот кривя.

Смутился Зосим, не поймёт, чего не так.

— Дочка у тебя удавилась, Лушка, — отвечает.

— Это кто ж напраслину такую по деревне возводит?

Не по себе стало Рябому, будто намерено пришёл живого человека хоронить. Обманула вдовица? Сузил глаза, взгляд отвёл, кулаки сжал. Что ж делает, негодница. У него сердце болеть стало, а об Ульяне и говорить не надобно. Неужто хочет извести их вдовка да без ребетёнка оставить? Не поглядит Зосим, что дочка у ней, с позором выгонит, как домой вернётся. Бросил взгляд на крыльцо, пущай Ульяна тут побудет, а он сам с Анной разберётся. Не то встанет жена защитой, будет прощения вымаливать грешнице.

Ничего не ответил Рябой Касьяну, выскочил за ворота, сел в телегу, да как лошадь стеганёт. Заржала кобылка, не ожидала злости такой, только делать нечего — тронулась, разворачивая сани, повезла домой хозяина.

— Никак наша лошадь, — прислушалась к ржанию Ульяна. Сидит у лавки, на которой сестра лежит, за руку её держит, поглаживает да слова добрые говорит.

— Ваша, — подтверждает Савелий, глядя в окно. — Зосим уехал.

Вскинула Ульяна брови. Как мог муж оставить её одну? Никак случилось чего недоброго. И снова сердце, которое только-только успокаиваться стало, забилось в тревоге. Но не может она вскочить и сестру бросить, вцепилась та руками в неё, отпустить боится.

— Забери, — шипит. — Не могу с ними.

А глаза страшенные, губы сухие, треснула одна, кровит. И голоса больше звонкого нет, будто старуха хрипит.

— С мужем поговорить надобно, — глядит Ульяна в глаза сестринские. — Не одна живу, Луша. Добрый Зосим, решим чего-нибудь.

— Да ты кто такая? — не выдержала Фёкла, подходя к дочке. Руки на поясе, лицо гневом пышет. — Мои дети, — в грудь себя бьёт. — Я всех вырастила. Никуда Лушка не пойдёт, тут ей место!

И понимает Ульяна, что не станет больше Зосим родных её тянуть, токмо надобно за сестру быть покойной.

— Нет у меня права детей твоих забирать, то ты верно говоришь, только и у вас нет права нас за скот держать! Будто не люди мы, а товар в лавке! — смотрит в лицо матери, взгляд её выдерживая.

— Пойду я, — вздыхает Савелий, не желая на брань бабью глядеть.

— Ты скажи лучше, как случилось с ней такое? — не отставала Ульяна.

Вернулся Касьян в дом, как вести себя не знает, что делать надобно.

— У него спроси, — тычет в мужа Фёкла. — Я ж с тобой была, уходила — Лушка у окна вышивку делала.

— Я пред тобой отчитываться не стану, — зарычал Касьян, грозно на дочку смотря. — Сама она в петлю полезла! Коли не я, — ткнул себя в грудь, — не было б её на белом свете! Второй раз уж жизнь подарил!

— Подневолить хотел, за Мирона-дурочка выдать, — шепнула Лушка сестре.

— Замуж⁈ — ахнула Ульяна. — Бога-то побойся! — покачала головой. — Да нашёл ещё кого! Неужто вы детей своих не любите? Всех готовы на закланье отдать. Чего ж пообещали тебе, отец?

— Не твоего ума дело, — отмахнулся. — Скажи-ка мне лучше, отчего твой муж мою девку хоронит? Принеслись сюды, глаза растопырили. Кто сплетни распускает, а?

— Анька-вдовица, — сразу нашлась Фёкла. — Как принеслась, — принялась плакать Фёкла, — да сказала, у меня сердце в груди запрыгало. Вот так: тук-тук-тук. Тук-тук-тук, — пыталась показать свой страх мать. — Чуть Богу душу не отдала.

— Не могла соврать, — не верит Ульяна, головой качая. А сама всё думает, отчего Зосим её покинул. Ахнула, с места вскочила.

— Уляя, — хрипит Лушка, руки к сестре протягивая.

— Вернусь, вернусь, — обещает Ульяна, и сердце от жалости разрывается. Боится сестра с родителями теперь оставаться. Глаза испуганные, и руки белые, будто смерть сама.

— Чует сердце, недоброе что Зосим задумал, — говорит Лушке.

Бежит Ульяна домой, в груди колет, в животе болит. Обхватила руками ребёночка.

— Потерпи, родненький, немного осталось.

Примчал Зосим аккурат к своему домику, в который вдовицу и пустил.

— Дома, хозяйка? — стучит в дверь, а самого от злости подбрасывает.

— Проходи, Зосим, всегда гость жданный, — привечает Анна. Девка её на полу с коником играется, что Петр вырезал. — Что-то с Ульяной? — приложила руки к груди, глаза пуганные. — Где жена твоя?

— А скажи мне, отчего напраслину про Лушку возводишь, будто удавилась девка?

— Так братец сказал ейный, Ванечка.

— Ванечка, — хмыкает Зосим. — Погубить меня хочешь? — зарычал, брови хмуря. — Улька сама не своя!

— Пожалела уж, Зосим, — прикладывает руку к сердцу. — Надобно было мягче сказать.

— Врёшь, собака, — процедил сквозь зубы.

Обомлела Анна, смотрит на Рябого и не узнаёт.

— Помереть мне на это месте, коли вру, — повернулась к иконам, быстро перекрестившись.

— Жива Лушка! — взревел на весь дом, что девка кинулась в бабий кут прятаться.

— То ты люду сказки про мужа рассказываешь, будто вдовица, теперича о сестре жены моей врёшь. Не желаю больше тебя видеть, а ну, собирай вещи и иди, куды глаза глядят! За добро мне злом платить не надобно.

Вздохнула Анна, обидно ей, только что толку говорить, не станет быть там, гонят откуда.

— Как скажешь, — ответила ему, глядя в глаза.

Глава 16

Выскочил Зосим из избы, не станет над душой стоять да смотреть, какие пожитки вдовица собирает. Всё равно нечего отсюда тащить. Выбрался за ворота, голову понуро опустил. Как теперь Ульяне сказать, что случилось? Ничего. Воротится сейчас за женой, поговорят. Он хозяин в доме, как скажет — так и будет. Она приветила, а ему понимать, кто со злом пришёл и воду мутит, а кто взаправду помочь хочет. Подошёл к телеге, взгляд в сторону бросил, Стоит кто-то вдалеке. Вскрылась земля, грязь со снегом перемешались. Вгляделся, никак жена его. Смотрят друг на друга издали, и будто подкашиваются ноги у ней, падает Ульяна на колени, руками в землю упираясь.

— Ульяна, — вскричал Зосим, опрометью бросаясь к супружнице. Увязают в грязи сапоги, тяжело бежать, будто держит его землица, не даёт к жене поспеть. — Уля, — снова кричит, только что толку от того крика.

Встрепенулась Агафья, что ближе к окну сидела, как воробышек головой вертит, по сторонам крутит, пока мать пожитки из сундуков вынимает. Схватила ту за подол и тянет на улицу.

— Ну куды-куды, — не понимает Анна, дочку хватая. — Слыхала дядьку? Уходить велел. Спасибо, что перезимовать дал, тяжёлое время хоть в тепле пересидели.

Тянет девчонка, а Аннушка всё про своё.

— Кабы не он да не Ульяна, не бывать нам с Петрушей вместе.

— Уляяяя, — вырвалось у ребёнка, округлила мать глаза. Думала, совсем говорить перестанет после испуга того.

— Правильно, — гладит по голове, а у самой слёзы наворачиваются. — Ульяаааана, — тянет, а девчонка подол отпустила, вырвалась да как рванёт из избы.

— Куды раздетая? — кричит мать, вослед торопясь.

А девчонка уж за воротами, скользит по грязи ногами босыми, бежит туда, где Зосим с женой своей.

Выскочила Анна на улицу. Лошадь стоит, а Зосима нет. Удивилась, глянула: бежит Агафья так, что земля на спину летит. Только теперь увидала Зосима, что жену с земли поднимал.

— Господи, помоги, — перекрестилась вдовица, к груди руку прикладывая, и сама бросилась на подмогу. Забыла враз обиду, когда горе в окно стучит.

— Отворяй, — командует Назар, пока Анна калитку толкает. Вбегает быстро по ступеням, дверь трогает — заперто.

— За наличником, — тут же кивает на резные узоры у окна, и вдовица находит ключ, отмыкает замок.

— Помоги снять, — приказывает Зосим, кивая на шубу, хоть и никто ему теперича Анна, токмо не об этом думать надобно. Раздевают вместе Ульяну, на постель укладывают. Лежит она, будто спящая.

— Лекаря знаешь? — смотрит Зосим на вдовицу, а та головой качает.

— Старуху только, — шепчет, ближе наклоняясь, будто тайна в том какая. — Слыхала, что мёртвых поднимает, — говорит, а у самой мурашки по телу стелются.

— Нарочно что ли ведьму подсовываешь? — сдвигает брови Зосим.

— Помочь хотела, — смотрит на подругу, а у самой сердце кровью обливается. — Куды скажешь, туды пойду. А знать никого не знаю боле!

Не было в деревне лекаря, как Потап старый помер, так никто места его не занял. В соседней недавно городской какой-то поселился, учился врачевать на крестьянах. Нравилось людям, хвалили. Токмо ехать за ним надобно 7 вёрст, да обратно семь, коли согласится. А трясти жену по такой дороге Зосим не собирался.

— Улюшка, — припал к жене, да как помочь не ведает. Только не станет сиднем сидеть, Богу молитвы посылать. Ехать придётся. Вскочил с места, бросился к ларю, выхватил монет мешочек, за гашник сунул.

— Будь тут, — Анне приказал, — вернусь с дохтуром.

Страшно вдовице. А никак помрёт Ульяна, скажут все на неё.

— Погодь, — останавливает вдовка. — За Петькой сбегаю, подле жены станешь. Пусть Петруша поедет, вдруг в себя придёт, тебя видать захочет.

Не дождалась, пока согласие даст, выскочила тут же. А уж и до Петьки слухи про Лушку дошли. Хотел домой забежать, разузнать, что здесь про то знают, наткнулся на Аннушку, что белее полотна была.

— Ехать, Петруша, тебе надобно, — шепчет, а сама дрожит то ли от холода, то ли от страха. — Ульяна слегла.

— Как Ульяна? Про Лушку мне сказано было.

— Ой, Петруша, — заревела Анна, не в силах больше чувств сдержать. — Горе какое на семью навалилось. Я ж виновата.

— Ты? — не мог поверить словам её.

— Как встретила твого братца, он мне про Лушу и сказал, а я возьми да Ульяне проговорись. Вот теперича за доктуром семь вёрст ехать надобно.

Бросился Петька в дом Рябого, увидал сестрицу, а над ней, как туча чёрная, Зосим сидит.

— Вот тебе серебро, — вкладывает кошель в руку Петьке, — сколько потребует — дай, только сюды привези.

Кивнул Петька, избу покидая, как вспомнил что Зосим, вслед выбежал.

И осталась Анна наедине со страхом. Подошла к Ульяне, прислушалась. Дышит, ладони на живот положила и глаза прикрыла, будто слушать собралась, а ребетёночек возьми и шелохнись. Отпрянула испуганно, переместила руки на свой живот. Тихо, будто и меньше тот размером. Снова ладонями слушать принялась.

Подползла девчонка её ближе, села возле постели и смотрит.

— Хорошо всё будет, — обещает Анна, токмо откуда ей знать, чем всё кончится. А вот с одним не поймёт. Ребетёнок ещё шевелиться не должон. Не повитуха, да только знает кой-чего о бабьих делах. Ежели одинаково они понесли, выходит, что четыре месяца быть должно, а тут будто больше. Задумалась Аннушка, про Ульяну молиться должна, а сомненья одолевают: как такое быть может? Ежели только не просчиталась подруга, тогда ничего.

Сидит Аннушка, припоминает, кады свадьба у Петрушиной сестры была. Вроде в листопадник (октябрь). Выходит, что правду говорила Ульяна, один срок у них. А ежели в вересень (сентябрь), обсчиталась. А всё ж сомненья гложут вдовицу. Ежели ребёночек толки делает, значится постарше быть должон. Выходит, что….

— Поехал Петька, — вернулся в дом Зосим. — Выдал лошади две: одну ему, другую лекарю. На телеге всё дольше.

— Дай-то Бог успеть, — крестится на иконы Анна. — А скажи, Зосим, когда свадьбу справляли?

— Листопадник шёл, а чего такого?

— Да просто, — пожала плечами вдовица. — Запамятовала, — вздохнула. — Ежели не нужна боле, пойду пожитки собирать.

Сжал зубы Зосим, понимает, об чём Анна речь ведёт.

— Погодь, — глаза прячет, раздумывая, сказать чего. — Правда ли что мальчишка тебе про Лушку поведал?

— Правда, — отвечает вдовица.

Молчит Зосим, жуёт губы. Пока коню седло надевал, рассказал Петька про Ваньку, которого Анна встретила. Выходит, напраслину на вдовку навёл. Подумал плохо, аж самому тошно.

— Прощенья просить стану, — не смотрит на неё, бегают глаза, вздымается грудь.

— Бог простит, и я прощаю, — не ждёт от него слов дальних Анна. — Выходит, что снова соседями станем?

«Ежели Ульяна выживет», — не договаривает.

— Так что у тебя за старуха знакомая? — всё ж поворачивает голову к Анне.

— Не знаю, сама не ходила, токмо слыхала, как бабы рассказывали. Кто ребёночка понести не мог, кто, наоборот, хотел, чтобы покинул тело, все к ней ходили. Заговаривает болезни, токмо мне врут — я тебе вру.

— И где ж она жив ёт? — вопрошает Зосим.

— Аккурат около Васильева болота, — отзывается. — Я дороги неведаю, но ради Ульяны искать пойду, ежели скажешь.

— Коли Богу угобно, — смотрит на жену Зосим, — первая вернёшься со старухой своей, а ежели Петька с лекарем, так тому и быть.

Глава 17

Летел Петька, как мог, скакал на лошади, пока рядом другая неслась во весь опор. Отродясь того дохтура не видал, но ничего, спросит, вызнает. Хоть бы Бог Ульянку упас, а про Лушку и знать ничего не знает, так торопился, что поспрашать забыл как и что. И лежат сестры на лавках: одна в одной избе на родителей смотреть не хочет, вторая во второй, страху натерпелась и во сне пребывает невиданном.

Ходит взад-вперёд Зосим, места найти не может. Девчонка с ним осталась, да и куды тащить её вдовке с собой, коли болото там, места дикие, да и сама не ведает, в какую именно бечь.

Рассказывали, что как из деревни выйдешь, к лесу ближе держаться надобно, а как дерево большое да сухое ветви пред тобой раскинет, повертать прямёхонько за него. Поначалу деревья не сильно смыкаться будут, а уж потом всё ближе друг к дружке, корявее, будто застыли фигуры искалеченные с корявыми ветвями. И как путь перегородит большой дуб, неизвестно кем выкорчеванный, надобно от него левее взять и по тропиночке тонкой идти, что бабы уж до тебя протоптали, к ведунье хаживая. А как пойдут досочки, брошенные поверх болота, ни в коей не сходить с них, иначе затянет враз, поглотит и не воротишься. Только ворон твою душу оплакивать станет каркая, и разнесёт над лесом весть горестную.

Подобрала юбки Анна, чтоб бежать было легче. Морозен нынче воздух, обжигает нутро, да не того ей. Поспеть бы, каждая минуточка дорога. Вот и дерево большое, что ветвями ввысь тянется, только мёртвое оно, а всё стоит супротив собратьев живых. Нынче пора такая, и не понять, кто живой, а кто мертвый. Нет листьев ни на одном.

Забежала за него Анна и встала, как вкопанная. Страшон лес. Обернулась, светло на поле, солнышко высоко стоит, а впереди тьма непроглядная. Закрыли дерева' макушками свет Божий, стоят без листвы, не проклюнулась ещё. А кой где сосны ввысь тянутся. Перекрестилась вдовица, крест святой поцеловала, вздохнула и бросилась в лес.

Меж ветвей корявых продирается, одёжа за сучки цепляется, тяжело идти. Подвернулась нога, упала Анна, зашипела от боли, да не про неё сейчас разговор. Боль терпимая, дальше пошла. А как ступила на дощечки, чуть в болото не угодила. Поднялась доска, будто живая, отпрянула Анна, только в сердце сила трепещет: надобно Ульяне ведунью привесть.

А как избушку увидала, вырвался стон. Сдюжила, добралась. Как теперича старуху уговорить с ней пойти? Застучала в окошко.

— Бабушка-бабушка, Марфа.

Тишина да гладь, будто и нет здесь никого. Поднялась на крылечко, что давно мужских рук не видало, дверь тронула, а та и открылась.

— Марфа, — сызнова кличет Анна, только пусто тут. Колотится сердце, неужто и впрямь не найдёт старуху. Ходили слухи, что не один век ей. Может, враньё и наговоры, кто знает. Только что одна живёт — верное дело.

Сделала пару шажочков Анна, может всё ж тут хозяйка, придремала и не слышит?

— Марфа…

А внутри всё серое, травы с потолка свисают, горшки какие-то, бутыльки', одной старухе ведомо, что к чему.

— Зачем пришла? — голос позади раздался. Обмерла Анна, повернулась к старухе. Стоит та в дверях, а рядом с ней волк зубы скалит.

— Чего пожаловала? — повторяет Марфа, а у самой взгляд такой, что смотреть страшно.

— Девке помочь надобно, — говорит Анна. — Пришла к тебе с поклоном, — низко кланяется, — помощи просить.

— И где ж девка? — прищуривается, на клюку опираясь, пока волк выход сторожит.

— В деревне, — машет Анна в сторону, а сама глаз от животины не отводит. — Убрала бы ты, бабушка, собачку свою.

— А она хороших людей не трогает, — вошла в дом Марфа. — Вот и поглядим, с чем ко мне пришла.

Заходится сердце, не считает себя Аннушка дурной, а всё ж страшно. Зверь дикий, кто ему в нутро заглянёт?

— Торопиться надо, — молит гостья. — Муж тебе вдоволь чего хошь даст за супружницу свою, слегла она, а что такое — не ведаем. Идём со мной, бабушка, — говорит ласково.

— Ежели б за всеми бегала, ноги сбила, — усаживается тяжело на стул. — Сюда веди, — стукнула клюкой о пол.

— В беспамятстве горемычная, Господь Богом прошу, идём со мной!

— Не хозяин он мне, — смотрит прищуром ведьма.

— Чего хочешь? — не знает Анна, как старуху убедить с не пойти.

— Всё равно не дашь, чего надобно, — машет рукой на гостью.

— Ребёночек в ней! — чуть не кричит Анна, и волчок сильней рычать принимается.

— А мне кака нужда?

— Бабушка, — бросилась в ноги Анна, и волк тут же рядом оказался. Чует вдовица, как в затылок жар дышит, повернуться боится.

— Принял тебя волчик, — скрипит Марфа. — Отдашь мне за девку твою, что радеешь, девочку?

— Какую девочку? — отшатнулась Анна.

— А хошь ту, что есть уже, или ту, что внутри.

Обхватила Анна живот, смотрит со страхом. Девочка, значится, дочка у них с Петрушей будет. А Марфа хохочет.

— Да не пужайся так, — поднялась с места, принимаясь травы собирать. — На кой мне дочки твои? Мне бы помощницу, чтоб веданье передать, не могу уйти иначе. А твоих пока вырастишь! Ежели знаешь такую, что захочет — место подскажи. Чего с девкой твоей приключилось?

Рассказала Анна всё. Собрала сумку ведунья, и пошли через лес. Торопится Анна, думала медленно старуха пойдёт. Оглянётся, а та на ноги почти наступает. А волчик рядом с ними бежит, хозяйку охраняет.

Явились на порог — нет ещё Петьки. Прилетел за дохтуром, а тот в другой деревне врачует, и бросился он за ним снова, коням копыта сбивая.

— Она? — кивает Зосим в сторону Марфы. Стоят они с вдовицей на пороге, а волчик за воротами воет, собака на него брешет на цепи.

— Я, — отвечает та. — Выйти тебе надобно да иконки свои унесть.

— Не оставлю жену с ведьмой старой.

— Да, чай, не я к тебе в гости напрашивалась, — кривит рот.

— Зосим, — смотрит Анна, головой качая, и прикусывает язык Рябой. — Что делать станешь?

— Так не ведаю, — плечами жмёт. — Поглядеть надобно.

Подошла ближе, принюхалась, пригляделась. Анна на лавку встала, Рябому иконы подаёт, а тот их в тряпицы заматывает.

Приложила ладони к лицу Ульяны Марфа, потом на груди подержала да на живот перевела.

— От тебя почала? — обернулась к Зосиму.

— Муж я, муж!

— Да ежели б каждая от мужа дитя имела, — усмехнулась, а сама на Аннушку смотрит.

Видит всё ведьма, ничего от нее не скрыть, теперь и вдовка поняла, что не Зосим отец. Тогда кто ж?

— Что мне отдашь за работу? — о цене Марфа заговорила.

— Проси, что хошь! — сразу отзывается Рябой.

— Зерна да мяса мне на полгода положишь?

— Будет тебе, старая, врачуй!

— А коли попрошу дом новый справить⁈

— Дом⁈ — ахнул Зосим.

— Уж не нужна жена тебе стала⁈

— Уууу, — зарычал Рябой. — Змея подколодная. На чужом горе наживаешься⁈

— Дак с тебя пример и беру, — усмехнулась Марфа. — Не ты ль зерно возил крестьянам продавать в год неурожайный?

— Так я не принуждал их!

— Так к чему ж тебя я принуждаю⁈ — смотрит хитро старуха.

Стоит Анна на лавке, икону к себе жмёт. Агафья от старухи в бабьем куте прячется.

— Поставлю тебе дом, — сжав зубы отвечает Зосим. — Совсем совесть потеряла.

— Ты говори, да не заговаривайся, — предупреждает старуха.

— Делай уж чего-нибудь!

— Обоих у смерти забирать али супружницу токмо?

— Чего мелешь, старая! Сынка моего хоронить надумала⁈ Обоих люблю больше жизни!

— Обоих, говоришь? Так ребетёнок-то не твой!

Глава 18

Опешил Зосим, дар речи потерял, а потом, как накинется на Марфу.

— Да что ты мелешь! Жена моя пред тобой помирает, а ты оклеветать её хочешь!

Только рвётся сердце в груди. Знает, что правда то быть может. Помнит хорошо ту ночь и петуха окровавленного.

— А давай так: коли правду говорю — положишь всё, чего обещано, коли вру теперича — ничего не возьму. Как откроет очи — спросим супружницу твою, а коли соврёте мне — мёртвым младенчик народится.

Ахнула Аннушка и дышать боится. А Петька всё никак дохтура не доставит.

— Идёт ли тебе моё слово? — опять говорит Марфа.

С самим дьяволом будто Зосим торг ведёт, бросил взгляд на жену, что стонать принялась, будто в себя приходит. Подскочил, а у самого иконка в руках зажата.

— Ты посторожней-то с образками своими. Чую, сама не справится.

— Ты что ли, ведьма, нужна?

— А хоть и я! — полезла в сумку, роется там, перебирает что-то. — Мало у неё времени-то осталось, — вздыхает. — Жалко девку.

— Лечи, — буркнул и из дома выбежал.

— Ну а ты чего молчишь? — обернулась старуха к Аннушке. — Небось знаешь, что да как.

— Ничего не знаю, — отвела глаза. — А коли б знала — молчала по гроб.

— Ну так и молчи, а мне нужды нет. Иди, — кивнула на дверь. — Тоже тут ни к чему.

Стоит старуха, а будто спиной смотрит, чует девчонку, что в куте затаилась. Ничего про неё не сказала, пущай смотрит.

Подошла к печи, ветки сухие сунула, занялись они, тут же затушила, и пошёл дым по избе. Водит рукой, круги невидимые рисует, под нос себе что-то шепчет, не разобрать. Смотрит Агафья из-за тряпки одним глазком, интересно, чего тишь такая настала.

— Подь сюды, — скрипит старуха, а девчонка боится шагу ступить. — Ступай, — говорит громче, и будто сами ноги Агафью несут. Подходит к старухе, сыплет та ей в руки землю, что с собой принесла в кармане.

— Бросишь за порог, кады скажу.

Моргает Агафья, страшится старухи, а та принимается речи свои читать. Водит ветками вокруг Ульяны, пока девка рядом землю в маленьких ладошах жмёт. А Зосим себе во дворе места не находит.

— Ух, ведьма настоящая, — ходит взад-вперёд по тропке, что до калитки ведёт, а собака не унимается. Чует зверя, что за воротами хозяйку поджидает. — Кого привела? — зыркает на вдовку.

— Кого сказал — того привела, — платок поправляет. — Не гневись, Зосим, помочь твому горю хотела. Поставишь ей дом…

— И ты туда же, — прищурился, зло на Аннушку смотря. — Не веришь, что сынок мой?

— Да мне-то что! — испуганно жмёт плечами вдовка. — Меня меж вами не было, токмо тебе да жене знать, ребетёнок чей. Ежели твой — так и платы не надо, слыхал Марфу?

Вздохнул горько, глаза отвёл. Только чего речи со вдовкой весть, Ульяну дождётся, вот у кого спросит.

— Мож, не надо было оставлять её тама? — кивает на избу, — долго что-то.

— Уж доверил — доверяй.

А волчик опять завыл.

— Убью собаку, — вскричал Зосим да в сарай кинулся. Выскочил с вилами. Бросилась Аннушка пред воротами.

— Не пущу. Не гневи Марфу, защитник ейный.

— Никак копыта стучат? — встрепенулся Рябой, из калитки выскакивая.

Оскалился зверь, токмо отошёл подальше. И впрямь едет Петька, а за ним мужик какой-то на лошадке Зосимовской. Подскочили, спешились.

— Вот, — показывает на второго Петька, — насилу нашёл.

— Здравствуйте, — слегка выдал наклон головой парень с усиками.

— Молодой какой, — цокнул Зосим, бросил взгляд на саквояж кожаный, что в руке тщедушной зажат был. — Идём, — кивнул головой на двор.

Пробежала мимо Агафья, коей велено было землю за калитку вынести, да на четыре стороны разбросать. Смотрят на девку все, в толк взять не могут, что делает такое. А та как воды в рот набрала.

— Где больная? — опять вопрос задаёт врач.

Вбежали в избу, принюхались.

— А что жжёте, милейшая? — у старухи спрашивать стал парень.

— Смерть её, — усмехнулась, суму завязывая. — Стало быть лекарь теперь смотреть её будет? Ну иди-иди, — отошла от постели, пропуская юнца.

Лежит Ульяна бледная, но глаза открыты.

— Что с ней? — смотрит сверху доктор, глаза раздвигая пальцами. — Головой ударялась?

— Ну, я пойду, — кивает Марфа и выходит, не прощаясь.

— Бабушка, — спешит вослед Анна. — Провожу хоть, — разводит руками. — Хлеба да молока на дорогу дам.

— Придёшь ещё ко мне, — отмахивается. Проходит мимо Петьки, взор на него подымая.

— Твой что ли? — опять на Аннушку смотрит.

— Мой, — краснеет та.

— Ну живите пока, — покачала головой.

Испуганно смотрит на Петрушу Аннушка, боится слов ведьминых. А та уж за калиткой по голове Агафью гладит да шепчет что-то на прощанье.

— Что за старуха? — вопрошает Петька, смотря как за той волк хвостом следы заметает.

— Ой, Петенька, — бросилась на грудь к нему Анна, чуя недоброе. — Всё видит она, всё знает. Никак разлучить нас родные твои хотят.

— Никогда с тобой не расстанусь, — крепко жмёт к груди зазнобу свою. — Всю жизнь душа в душу жить станем. Сына да дочку ро’стить.

— Девочка это, — останавливает его Анна, живот поглаживая.

— Сын! — не соглашается Петька. — Помощник отцовский.

— Будет тебе сынок, сокол мой. Аккурат после доченьки.

— Да с чего взяла? — никак в толк взять не может.

— Чует моё бабье сердце.

Лежит Ульяна, в себя приходит. Смотрит её доктор: в рот заглянул, глаза поглядел, кожу рассматривает. Трубку достал и к животу прикладывает.

— Что ж звали меня? — поворачивается к Зосиму. — Жалобы какие?

— Не больна я, — смотрит Ульяна, — водицы, Зосим, дай.

Выполнил просьбу Рябой, поднёс водицы.

— Голова болит? — вопросы врач задаёт. — Кружится? Тошноту имеете?

Качает головой больная, мол, всё хорошо. Посидел-посидел, руками развёл.

— Ехать мне пора.

Наградил его Зосим за хлопоты, а сам боится с женой наедине остаться. Ускакал Петька сызнова, врача домой доставлять. Токмо заехал по пути домой, куда носа давно не казал.

— Чего явился? — сдвинул брови Касьян. — Не рады тебе тут.

— С Лушкой чего? — спрашивает на то Петька.

— Больная лежит, — нехотя отзывается отец.

— Отходи тады, врача привёз.

— Откуда деньга? — щурит глаз Касьян.

— Уплочено, не боись, ни копейки не возьмёт.

И снова идёт в избу паренёк, смотрит уж вторую сестру. Прописал травы попить и покой назначил.

— А с голосом как? — спрашивает Фёкла

— Вернётся.

Устанавливает Зосим иконки обратно, пока Ульяна на постели сидит.

— А что за женщина была? — интересуется. — Будто шёпот до сих пор её слышу.

Схватил икону Зосим, подскочил к жене.

— Божись, что ребетёнок мой, — дрожат руки с образом.

Опустила глаза Ульяна, ни «да», ни «нет» не говорит, а потом всё ж сказала.

— Назара это.

Сдавили руки раму образа святого, захрустело дерево, только не шелохнётся жена. Вовремя одумался лик поганить Зосим, заревел, как зверь раненый.

— Да пошто ж ты со мной так? — опустил икону на стол, мечется по избе.

— Не надо было грех твой на душу брать. Пред людьми стыдно! Мало того, что ночь, мою по праву, другому отдала, так ещё и дитё не от мужа.

Ходит туды-сюды.

— Кто ещё знает?

— Мать моя, — спокойно отвечает Ульяна.

— Уууу, — сжимает кулак и в стену лупит, чтоб боль с души унять. — Подложили, нарочно порченую подсунули.

— Уйти могу, коли хочешь.

— А людям я чего говорить стану? Как в глаза глядеть? Признал, перед всеми признал.

Бьёт себя по голове Зосим. Горько ему, хоть петлю на шею вешай.

— А вот что скажу, — предлагает Ульяна. — Чистая была, а потом сбежала, а ты и не знал, куда да с кем.

— Оговорить себя хочешь? — горько глянул на жену.

— Коли воротить нос станешь — сбегу.

— Да разве могёшь требовать-то? — качает головой Рябой. — наделала делов уж. Спать ложись. День вон какой долгий.

— Рядом со мной ляг, — приглашает.

— Не могу, не схочу. Вынула ты душу, Улька. Мать твоя знает, — загибал пальцы, — вдовида да ведьма.

И вспомнил он слова Мафры.

«Коли правду говорю — положишь всё, чего обещано, коли вру теперича — ничего не возьму. Как откроет очи — спросим супружницу твою, а коли соврёте мне — мёртвым младенчик народится».

— Ведьма тебя о чём спрашивала? — а сам не знает, куды глаза деть.

Качает головой Ульяна.

— Глядела и молчала.

— И про дитё твоё не говорили?

— Нет, Зосим.

— Тады и не говори пока ничего. Пусть так всё будет, само решится.

Глава 19

Всю ночь не спал Зосим, думал крепко, как с совестью своей ужиться. Только и жена спокойно жила, рядом спала, улыбалась да упрашивала братцу помочь. Не гнела её ложь.

— Ничего, ежели Богу надобно — упасёт.

И не потому так решил Зосим, что жаль ему избу поставить старухе, хоть и дорого выйдет, а потому что соглашаться с её правдой не схотел.

Выдал Петьке провизии да велел ведьме отнесть: зерна да мяса, как сговаривались.

— А про избу чего передать? — сдувает прядь с лица вдовица.

— Ничаво, — сдвигает брови Зосим. — За враньё платить не стану.

Не по себе Анне. Смотрит на мужа, что телегу снедью нагружает, и к Рябому ближе подходит, чтоб окромя них никто не слыхал.

— Ты чего удумал, Зосим? — негромко говорит.

— Чего? — переспрашивает тот.

— Неужто забыл, каки речи Марфа вела?

— А тебе нужда какая? Отвези, чего дали, и вся не’долга.

— Что Ульяна про дитя говорила? — не отстаёт от Рябого вдовка.

— Чего надо, то и говорила. Поезжайте уж.

— И не страшно на душу такой грех брать? Долг твой семью хранить.

Сжал кулаки Зосим. Да как смеет баба речи такие весть. Ему о долге и чести говорить? И пошто пристала? Али знает чего?

— Известно тебе что? — прищуривается Зосим. — Ежели так — говори, как есть.

— Не ведаю, токмо не зря старуха говорить станет про такое. К чему ей ложь в семью пускать?

— Зосим, — спускается с крыльца Ульяна. — Это для женщины той? — кивает на телегу.

— Для ней. Иди в дом!

Встретилась Анна глазами с Ульяной и тут же взгляд отвела.

— Ну, сам смотри, — сказала вдовка и к мужу поспешила.

— Чего смотреть? — не поняла Ульяна, чувствуя, как страх накатывает.

— Да кто её знает, — ушёл Зосим от ответа.

Едет на телеге Анна с Перушей, а у самой на душе тоска смертная. Как быть? Потому решила у мужа спросить.

— Петь, а коли знаешь ты, что человеку плохо станется, чего делать будешь?

— Как чего? Спасать!

— А ежели другой говорит, что не надобно, сам разберётся.

— Кто таков? Чай, не Бог, чтоб судьбу вершить.

— А ежели промолчу — плохой буду?

— Грех на душу возьмешь! Могла помочь — и смолчала.

Вздохнула Анна, сама так думает. Как воротится, всё Ульяне скажет. Жена грешна пред мужем, а младенчик безгрешный. Негоже ему за материнские грехи душу отдавать.

Добрались до дерева, а дальше пешком токмо. Распрягли лошадь, нагрузили, как смогли, сами кой-чего взяли. Показывает дорогу вдовка, а где-то волки воют.

— И ты одна не сбоялась? — удивляется Петька. — Вот жену Бог послал, — улыбается. Остановился, сбросил с себя груз да как поцелует, закружит.

— Пусти, сумасшедший, — разносится голос счастливый звонкий. — Марфе снесём сначала, а потом приласкаю.

А старуха сама ждёт.

— Будет ли у меня дом новый? — спрашивает.

— Погоди, поставит хозяин, — заверяет Анна, а Марфа на неё прищуром смотрит, словно не верит.

— Не нужны подачки, коли обмануть меня вздумал, — отвечает. — Ни хлеб ваш, ни мясо.

— Да ты что, бабушка, — ласково Анна отвечает. — За добро — добром платят. Нужды знать не будешь.

— Значит, будет дом? — опять спросить решила.

— Дай только время, — утирает пот вдовка. — Тяжело ему принять, только совесть не даст глаза закрыть.

— Срок тебе неделя! Дальше уж приходить не надобно, ничего не приму!

Не смогла всё ж смолчать Анна. Как вернулась, сразу к Ульяне бросилась, поведала обо всём.

— За что же мне жизнь такая дана, — качает головой Ульяна. — За мой грех ребёнка мира Божьего лишать!

— Поговори с ним.

— Тебя выдать?

— Скажи, что сквозь сон слова её слыхала, токмо сейчас вспомнила. Правда мол?

Так Ульяна и сделала. Выждала время, когда Зосим добрый был. Разыгрался с Агафьей. Нравится ему девчонка. Молчаливая да смышлёная.

— Сон мне снился, Зосим, — начала Ульяна. — Будто ежели колдунье дом не поставишь — ребетёнок у нас мёртвый народится.

Зыркнул на неё недобро.

— Сон, значится? — спросил. — Ну так в сон-то чего верить?

— Знаю я всё, — зарыдала жена, бросаясь в ноги к нему. — Не позволь гордыне и злости младенчика жизни лишить!

— Выгоню! — зарычал. — Вдовку выгоню. Как посмела⁈

— Не виноват он, не виноват. Я только. Меня сгуби, как народится. Авдотье отдай, она возьмёт, сестре моей. А меня бей, как хошь, только душу светлую в мир пусти.

— Совсем из ума выжила! Нужна ты мне, мне, нужна! — сел подле, плечи опустились. — За что ж на меня Господь гневается? Всю любовь отдал тебе, всю душу вынул ради тебя, супротив правды пошёл. А ты — убей.

Вздохнул горько Зосим, встал и вышел. Вернулся поздно, шатаясь, и сразу спать завалился. Токмо знала уж Ульяна, что мужиков собрал, по рублю выдал и к старухе отправил дом ставить.

Укрыла его Ульяна, рядом прилегла.

— Доброе у тебя сердце, муж мой, — гладит его по плечу, знает, слышит он, хоть и спит вроде. — Век тебе благодарной буду.

Так и потекли дни за днями. Зосим на поле пропадал с Петькой, женщины по дому хлопотали, младенчикам одёжу запасали. Пряли, вышивали, Агафью премудростям бабьи учили.

Лушка стала родителей сторониться. Бегала к сестре, у неё пропадала, а как прознала про старуху-ведунью, упросила вдовку дорогу показать.

— Так на что тебе? — ахнула Анна.

— Лучше век одной быть, чем за дурочка замуж. Не могу больше там жить, не стану. Ежели не возьмёт меня ведунья в ученицы, сбегу из деревни.

— Хоть Ульяне скажи!

— Никому, поняла? — смотрит на неё Лушка по-взрослому. — Вороча’ть придут. А так пущай сбёгла и ладно.

— Да за что ж так с сестрой?

— А ты оговорись, что видала меня, да в деревню свою к родным направила, у неё сердце покойно и будет.

— Бог с тобой, — перекрестила Анна и поведала, куда идти надобно.

Как пришла к старухе Лушка, поглядела на неё Марфа, расспросила: кто да чья.

— А чего ж надобно тебе молодость на болоте губить?

— Людям помогать хочу, как ты!

— Кто ж тебе сказал, что помогаю? Вон баб от детей избавляю.

— Так сами идут, их грех — не твой. Что скажешь — то делать стану.

— Ишь, — рассмеялась Марфа. — Вот такая и нужна. Оставайся.

Поискали Лушку поискали да забыли со временем. И остался Касьян да Фёкла с Ванькой, что злость с детства впитывал. Вырастет — станет, как отец самодуром, а другие дети разлетелись, кто куда.

Только на сердце Анны всё неспокойно. Отчего ж ведунья так про них с Петрушей сказала? Откуда горя ждать? Потому жила как с оглядкой, всё страшась слов Марфы.

Отпустило со временем Зосима. Примирился с судьбой своей. Как домой приходит — жена привечает, лакомые кусочки подсовывает, старается так, что сердце от счастья в груди щемит. Да и урожай народился хороший, всегда бы такой. И тревожно стало Рябому, словно всё повторяется. А как поедет по сёлам зерно продавать, вернётся — а Ульяны…

Не хотелось об том думать, только дума на лице написана.

— Чего хмурый такой, Зосим.

Тяжело уж Ульяне, на сносях почти. Поначалу живот идёт, а потом сама Ульяна.

— Жену первую вспомнил покойницу, — перекрестился на иконы Зосим. — Вдруг опять поеду, а вернусь…

— Не боись, муж, хорошо всё будет. Поезжай по делам своим, а как вернёшься, вдвоём с сынком тебя ждать стану. Назовём как?

— Сама сынка назовёшь, — отмахивается Зосим. — А коли дочка — Настей зови.

Отчего-то уверен был Зосим, что сходство с Назаром сильное будет. Прознают люди, засмеют. Да уж выбрал сам судьбу свою. Пущай что хотят говорят, он своим умом жить станет.

Взял мужиков с собой да подводы с зерном. Далеко ехать, чтоб подороже продать. Вёрст 30–40 — не меньше, а то и все 60! А Ульяна вослед перекрестила, молитву прочла и в дом. Ждать времени своего да мужа.

Глава 20

Анна на время к Ульяне перебралась помогать, вдвоём всё веселее да проще. Приходила Фёкла. Сидела да молчала больше, и казалось Ульяне, будто другой стала мать.

— Ежели знаешь, где Луша, ты скажи, — голос дрожит, видно, тяжело ей приходится. Полон дом детей недавно был, яблоку упасть негде. А гляди — разлетелись, разбрелись — одни почти остались. Жалко Ульяне мать стало, будто состарилась та за год этот.

— Не ведаю, — села подле на лавку. — Надеюсь, хорошо ей, молюсь за сестрицу. Ты сама как?

— Да вот, — вздохнула Фёкла. — Вроде мать, а детей и нет. Не ходит никто. Авдотья в селе другом, носа не кажет. Ты с Петькой вместе — совсем мать забыли, Лушка…. — и заплакала Фёкла. Всё ж в ней не только злоба сидела, а сердце материнское, что токмо теперича болеть стало.

А вдовица нет-нет да наведается к Лушке. Всё ж на ней тайна такая хранится. Встретит её девчонка. Счастливая, тихая. Травок с собой надаёт, чтоб Ульяне передала, да наказывает никому не говорить про неё. Выходит уж снадобья варить, толковая, и Марфа хвалит.

— А чего ты про нас с Петром говорила? — не унимается Анна.

— Время рассудит.

— Скажи, ежели знаешь.

— Вижу только, что короток век мужа твоего.

— Как? — ахнула вдовица, руку к груди прикладывая.

— Не зря ты себя вдовкой кличешь, вот и накликала горе.

Обмерла Анна, глаза широко распахнула, смотрит на ведунью, слова сказать не может.

— Не его хоронила, прежнего мужа, — пытается у той судьбу вымолить.

— У судьбы на то другие глаза.

— Отвоюй, уведи с глаз этих, Христом Богом прошу, — кинулась Анна.

— Не проси! Не властна над тем.

— А Ульяне помогла!

— Не пробил её час, иное там было.

— Можешь, бабушка, можешь, — целует руки ей вдовка, только Марфа отталкивает.

— У всего воля своя. Не сильна тут. Нечего юбки протирать.

— Луша, — выскочила на крыльцо вдовка. Глаза страшенные, косынка сбилась, волосы ветром трепет. — Лушаааа, — кричит пронзительно в лес, где девка хворост набирает. — Лууу… — Схватилась за живот, боль пронзает схватками.

— Тише, тише, доченька, — просит девчонку угомониться. — Не пришёл твой час. Отца дождёмся, тады можно. Он тебе так рад будет.

— В избу войди, — тянет за собой Марфа, вздыхая. — Начнётся поди сейчас, так раскричалась.

— Волчик, поди Лушку приведи.

И тут же животина сорвалась с места, будто и впрямь поняла ведунью.

Принюхался зверь, след учуял, бросился за девкой. Схватил за подол, тянет.

— Ну чего-чего, играть удумал? — смеётся Лушка. — Вот, — размахнулась и бросила палочку, чтоб волчик принёс. Только не до игр тому. Тянет сильней, что на ногах удержаться девка не может, за собой зовёт.

— Случилось чего, — понимает, и во след за зверем бежит, что дорогу показывает, пока к груди девичьей хворост прижат.

Лушка вбежала, когда Анна в поту на полу лежала.

— Чего смотришь? — прикрикнула на девку Марфа. — Воды принеси да на огонь ставь. Душа на волю просится.

Стоит Лушка, будто не слыхала.

— Отомри! — приказывает Марфа. — Да подсоби уже, вишь, готова она почти.

Подбежала Лушка к углу, хворост с рук стрясла и бросилась за водой к реке.

А Ульяну возле печи прихватило.

— Ох, Агафьюшка, кликни мать свою, не пришла ли часом?

Выскочила девчонка на крыльцо, позвала тоненьким голоском, и обратно вернулась.

— Не видать, — кивнула Ульяна. Хорошо воды вдоволь принёс работник один, что Зосим к ним приставил дела мужские справлять, да готово всё чистенькое.

— Ничего, ничего, — натужно дышит Ульяна. Не подождать ли? Скоро явиться должна. Сказала что Ефросинье помочь пошла, той, у которой жила до этого, токмо давно вернуться пора.

— Иди, одеться помогу, — говорит через время Ульяна девке, — сбегай за Куприянихой, помнишь, показывали, где живёт?

Кивнула девчонка и бежать.

— Ну вот скоро и встретимся, — гладит живот Ульяна, — Егорушка или Настенька, — зовёт нежно. Села на лавку, глаза закрыла. Сколько жизни той было, а уж столько всего прошло. И любовь светлая случилась, что сердце в груди до сих пор заходится, и ребёночек скоро кричать в избе начнёт, и мужа своего, что ненавидела, уважать теперь принялась. Нет любови, не пришла ещё. Помнит она Назара, как такое забыть-то. И сразу в груди нежность разливается, когда пред глазами вечер тот проносится. Как ласкал он её кожу нежную, как говорил слова горячие, как обещал, что век с нею коротать станет.

Коли была бы эта изба их, да он, а не Зосим в путь-дорогу поехал. Воротился. Встречает его Ульяна с младенчиком на руках. Целует он жену свою в уста, берёт сынка на руки, радуется. Играет улыбка на губах, и счастье такое, что им весь мир объять можно.

Схватил живот, застонала Ульяна, зубы сцепила. Ничего, все бабы через то проходят, да не по разу. Отпустило как, поднялась. Таз медный поставила у печи, воду ковшиками натаскала. Тряпок чистых положила да ждать села. Или Аннушка придёт, или девка Куприяниху приведёт, всё успеется.

А изба уж чья есть. Коли не дал Бог ей любови к мужу, пущай он за двоих любить станет, а она ему благодарностью за то отвечать. Только нет власти у неё над сердцем девичьим, что поклялось любить одного мужчину. Имя которому Назар.

Бежит Агафья по улице, споткнулась, кубарем покатилась. Горят коленки да ладошки, слёзы на глазах выступили. И хочется ей прижаться к матери или тётке доброй, пожалиться, только нет рядом никого. А в голове мысля бьётся: надобно повитуху Ульяне в дом привесть.

Дом нынче у Марфы новый, только не для себя старалась. Помощнице достанется. Выходит, что Зосим, сам того не ведая, уж под крыло и сестрицу жены принял. Дом поставил, чтоб хватило на её век.

— Тужься, давай, — приказывает Марфа Аннушке, а за избой опять волчик ноет.

— Пусть замолчит, окаянный, — тяжело дышит Анна. — Чью смерть оплакивает?

— Молчи, дурёха, помогает он так. Защиту тебе даёт. — Поднялась с колен. — А ты сюда садись, — приказывает Лушке.

— Куда? — не понимает девка.

— Подле, первую жизнь свою принимать будешь.

Округлила Лушка глаза.

— Так не умею.

— Никто с уменьем тем не рождается. Научу, пока время уходить моё не пришло. Садись уже, — подталкивает Лушку, и садится девка, ожидая, что дальше ведунья говорить ей станет.

Бежит Агафья снова, думает, успеть поскорей надо к бабке Куприянихе. Остановилась, глядит по сторонам, не видать ли дома. Как едет на телеге мужик какой-то, лошадку понукает. Мало кого знает Агафья, а тут отчего-то сердечко в груди забилось. Большие плечи у того, зипун на латках, шапка набекрень, и лошадка серая в яблоках.

Стоит, как вкопанная Агафья, шагу сделать не может. Во рту пересохло, дышать боится. Поровнялся с ней человек, лошади «тпру» приказал. Смотрит на девчонку, брови на переносице сдвинув, и будто признаёт.

Распахнула Агафья глазёнки да ноздри шире от испуга, попятилась, и как бросится со всех ног, будто срезали ей путы невидимые. Соскочил с телеги мужик и следком летит. Вот уж и дом Куприянихи, успеть бы, только смогут ли убежать короткие шажочки супротив больших мужских.

Тяжко Ульяне ходит из угла в угол, стонет. Не идёт девчонка, никак случилось чего?

— Ооооой, — вырывается из груди натужный стон, еле успевает схватиться за стену она. Никак самой за помощью идти придётся. Выбралась на крыльцо.

— Агафьяяяяяя, — кричит. Может, услышит девка, голос подаст. — Агафьяяяяя.

Только слабый голос нынче у Ульяны, тяжко дышит, неровен час ребёночек на свет появится. И Аннушка неизвестно куда запропастилася, будто хочется Господу глядеть на мученья Ульяны.

— Грешна, Господи, — качает головой женщина, а у самой слёзы по щекам льются. — Агафьяяяяя, — закричала что ей мочи.

Вернулась в дом, решила обутки надеть, чтоб самой к Куприянихе идти. Слышит, будто сапоги по крыльцу топочут. Забилось сердце в испуге. Для девки слишком громко, для Куприянихи слишком быстро, для девицы какой слишком тяжко. Кто ж это? Глянула в окошко, может, Зосим воротился? Нет подводы, даже коня подле дома нет. А гость уже дверь распахивает, на пороге стоит. Повернулась Ульяна и обмерла.

Глава 21

— Ну, здравствуй, Улюшка, — всё ж говорит гость.

Только кажется Ульяне, будто призрак это, и быть того не может. Стоит в шапке и бушлате Назар пред ней да на любовь свою смотрит, что занозой в сердце всё время сидела. Рвалась душа к Ульяне, ничего поделать не мог, только об ней и думы все, да о том, как вернуться скорее.

Перекосило Ульяну от боли.

— Ууууук, — застонала, о стенку держась, и только теперича заметил Назар, что на сносях зазноба его.

— Куприяниху приведи, — дышит тяжко, сквозь стиснутые зубы говорит. Кривится лицо. Ещё краше стала, расцвела, женщина. Токмо чего ожидал увидать тут Назар, что Ульяна к нему на шею бросится?

— И девчонку Анны-вдовки найди, запропастилась куда-то, — продолжает.

Коли призрак пред ней, так стоять и станет, решила Ульяна а ежели Назар сам…

Так хотелось прижать ее родную к себе, да не время. Бросился опрометью с крыльца Назар, выскочил за калитку. Глянул вправо, влево и бегом к Куприянихе. Застучал в окна, напугал старуху.

— Назар? — пригляделась Куприяниха.

— Ульяна тебя кличет, идём, скорей. Дитё на свет просится.

— Так… — начала было Куприяниха, а в толк не возьмёт. Была ж Ульяна с Зосимом, а прибежал Назар, которому ещё срок службы не вышел.

— Ну скорей же, больно Улюшке, — просит парень.

— Да иду я, иду, — наспех накидывает повитуха платок да тулуп. И спешит вослед.

— Девку Анны-вдовицы не видала? — спрашивает Назар.

— Ежели б приходила, уже у вас была. А ты чего не в рекрутах?

Не ответил Назар, да и как расскажешь? Побратался с одним, а тот узнал, что невесту его замуж выдают, вот и решил дать дёру, чтоб из-под венца увесть. А у Назара сердце болело по-своему, и решил он, не сможет столько лет терпеть, видать, знак ему свыше дан, потому и увязался следом. А как вышло — распрощались. Только знали: искать станут, жизни не дадут. Потому придется в деревне не задерживаться да ждать, покуда придут за ними, а сразу дальше уходить.

А как шёл, увидал подводы, да Зосима узнал. Затрепетало сердце. Господь своими руками путь ему свобо’дит. Придёт к зазнобе своей, упросит с собой пойти, вымолит прощение, что раньше боязно было против всех переть, а теперича вот он: стоит пред ней, пока на него бумагу государственную составляют. Что найти надобно рекрута: Егорова Назара Ефимовича, 1865 г. р., и доставить на суд. Только невмоготу боле Назару без Ульяны жить.

Но отчего-то не подумал парень, что дитя может любимая ждать. Неужто его приход повлиял на то, что схватки начались?

— Мать знает, что тут теперича? — не отстаёт Куприяниха.

— Не заходил ещё, — бурчит Назар.

— Сбег, значится, — кумекает та.

Молчит парень, нечего на то сказать.

Пришли в избу, а Ульяна вся в испарине. Смотрит устало.

— Рано что-то, — качает головой Куприяниха, — до срока не доходила. — А ты выйди отсюда, давай-давай, пошёл, — выгоняет его повитуха. — Мужу тут делать нечего, а тебе и подавно.

Выбрался на крыльцо Назар, и не знает, как дальше быть. Поговорить не вышло у них, да и не выйдет теперича. Повязаны навек Зосим и Ульяна первенцем, а ему как-то забыть зазнобу свою придется. И хоть видели глаза, уши слыхали всё, а сердцу неймётся. Не может понять окаянное, отчего любить больше нельзя.

— Ложись уж, — стелит простыни повитуха, — небось спужал, потому и началось, — говорит сама с собой будто.

Мерил шагами двор чужой Назар, а в голове думы крутились: не уйти ли? Не до него матери молодой, только хотелось ему хоть разок коснуться щеки её, за руку взять белую, сказать, что скучал немо’жно, потому тут теперича. Токмо, видно, не нужен уж ей. Сорвался с места, бросаясь к калитке. Прочь, бежать подальше без оглядки. В лес, к диким зверям, туда, где сердце излечится и не будет саднить.

Только как крик её услыхал, похолодел от ужаса. Застыл, как вкопанный, с места двинуться не может. Останется, хоть ненадолго, вдруг помощь какая нужна будет.

— Плохо дело, — щупает ладонями живот повитуха, трогает пальцами, задумчиво на роженицу глядя. — Не повернулся младенчик, — сетует, головой качая, пока Ульяна с болью борется.

— Может повернуть выйдет, — пытается Куприяниха руками вращать ребёнка, — и Ульяна снова истошно кричит.

Зашлось сердце у Назара, бросился обратно в избу. Дверь на себя рванул.

— Да уйди, — кричит на него повитуха, — вишь, чего наделал. Не успел младенчик подготовиться, спужал мать, теперь кто знает, выживет ли.

— Бабушка, Христом Богом прощу, спаси дитя моё, — шепчет Ульяна сухими губами.

— Думаешь, не попросишь — делать ничего не стану? — будто обижается та. — Тут уж мало чего от меня зависит. Вот ежели б дохтур, он грамотный. А я только мёртвых при таком доставала.

— Врача приведу, — решает Назар. — Только где найти?

— Не успеешь, вот-вот начнётся уж, — раздумывает Куприяниха. — Да и семь верст далече. Видать, Богу неугодно дитя этого в мир пускать.

Заревела Ульяна белугой, раненым зверем.

— Всё, что хочешь дам, только упаси кровинушку мою.

Качает Куприяниха головой, а Назар не знает, радоваться ему, что шанс судьба новый предоставит или горевать вместе с матерью, что дитя скоро потеряет? Ежели мертвым народится, значит Господу не угодно, чтоб у Зосима да Ульяны детки были.

— Анна где? — чуть не плачет Ульяна. — Знает ведунью, что помочь может.

Только нет Анны. На болоте в потугах родовых мечется, указания ведьмы выполняет, пока Лушка, чуя, как сердце в пятках бьётся, стоит с тряпками наготове.

— Девчонку сыщи, — шепчет Ульяна. — Агафью. Случилось чего-то.

— Что говорит? — не слышит Назар слов Ульяны.

— Агафью поди найди, пропала девка!

Не хочется Назару Улюшку оставлять, но слово её — закон. Только где искать — не ведает.

А Рябой неплохо за товар свой выручает, много ещё зерна на телегах. Одну разгрузил, можно домой кого ворочать. Глядит на мужиков своих, думает, кто восвояси отправится, и решил, пусть Петька едет, заодно за женщинами присмотр будет.

— Справишься без меня? — спрашивает Петька.

— Там ты больше нужон. Жене да сестре. Я покоен буду, ежели ты с ними останешься. Попрощался Петька и домой поехал, а у самого на душе птицы поют. Вот обрадует Аннушку приездом своим. Кинется к нему в объятия, к груди прижмется, и от дум этих счастье на душе у парня расцветало. И чем ближе к деревне своей, тем быстрее сердце бьётся. Заглянёт в избу, что там сестра да жена его делают, да так войдёт, что удивятся все.

Повстречал телегу, а на ней мужика незнакомого. Разъехались. Один в деревню, другой из деревни. И как крикнет кто-то звонко.

— Тятя!

Обернулся Петька, а из телеги хочет Агафья спрыгнуть, только держит её мужик за душегрейку.

— Молчи, молчи, негодная, — ругает девчонку.

Удивился Петька, и тому, что впервые Агафья его тятькой назвала, и тому, что деревня только показалась, а она без матери едет с мужиком каким-то. И стало гадко на душе от дум этих, как осознал, что она птичкой бьётся в объятьях железных, а не пущает её мужик.

— Ты куды дочку мою тащишь? — соскочил с телеги Петька, кулаки сжал. И куды токмо Аннушка глядела? Отчего ребенок один?

— Ты едь дорогой своей, — пробасил незнакомец, — не с руки мне с тобой разговоры весть. Да и не об чем. Сама не знает, что городит!

— Ты откуда такой взялся? Девка — то моя! — подходит ближе Петька, только сердце в груди львиное бьётся, а тело а сравненьи с мужиком не сдюжит. У мужика плечи — косая сажень, кулачищи, что детская голова, и взгляд грозный.

Прищурился мужик, пригляделся.

— Уж дитя своё отличу, — сжал зубы, а сам Агафью не выпускает. И только теперича понял Петька, кто стоит пред ним.

Глава 22

Мало знал о муже Аннушки Петька.

— Нечего нам, сокол мой, об нём думать, — говорила вдовица. — Уж прошло время, другую жену себя взял, небось. Жалко мне её по-бабьи, да всегда выбор есть. Вон как у меня. Не сбежала б, кто знает, на каком свете бы сейчас была. А так с мужчиной в любви живу, будто Бог наградил меня на муки.

И думал Петька, ежели всё ж сунется сюда Степан, разговор с ним короткий выйдет. Вот теперь стоит Степан теперича пред ним, и защитить Петьке надобно женщину свою да дочку.

— Что ж ты за отец такой, коли девка твоя говорить отказывалась, потому как боится тебя? — подкатывает рукава Петька. Видит же — не выстоит против таких кулачищ, только честь всего дороже. Не трус он, не тому Касьян учил.

— Тебя не спросил, как дитё своё воспитывать! — насупился Степан. — Говори, кто таков?

— Пётр сын Касьяна, — отвечает. — Муж Анны да отец Агафьи.

Как дошли слова до Степана, соскочил с телеги, девку в покое оставил. Лежит та ни жива, ни мертва, развязки ждёт. Только мысль в голове детской бьётся, что Ульяна там одна да просила повитуху привесть. Сползла, чтоб Степан не видел, и со всех ног бежать. Только тому теперича не до дочки. Пред ним муж новый нарисовался.

— Да какой ты муж⁈ — басит Степан — Я с ней венчан! А ну уйди, малец, а то всего переломаю.

— Так куда ж уйду, кады ребёнка моего под сердцем жена любимая носит. Аннушка!

— Ууу, гнudа, — замахивается на Петьку Степан, только уворачивается тот и в грудь недруга бьёт. Не ожидал гость незваный, отшатывается, делая два шага назад, а Петька сызнова лупит.

— Уходь откуда пришел! — кричит разгоряченный. Только и Степан не просто так вёрсты мотал, чтоб домой не солоно хлебавши вернуться. В трёх деревнях был, нынче сюда добрался. Едет, встретил мужика, тот и сказал. Да, приходила такая, и дочка есть. Махнул в сторону, где Рябой живёт, а до места Степан не доехал. Сама девка на него выбежала, еле поймал, хотела во двор чужой сигануть. А как спрашивал, что да как, молчит, как рыба. Только без жены негоже возвращаться.

— Последний раз спрошу, мать где? — рычит ей в ухо, токмо народ стал в их сторону посматривать, и решил Степан в лес её отвесть да там связать, чтоб к Анне явиться да сказал, мол так и так, со мной идём, дочка у меня. Поедет как миленькая, куды денется. Материнское сердце оно такое. А вот чего не думал Степан, так мужа нового встретить. И кто её только замуж возьмёт? Она ж с дитём! А поди ж ты моложавый какой, петухом ходит,кукарекает, что его нынче Анька.

— Да знаешь, сколь я за неё откуп отдал⁈ — кричит Степан, вновь кулак в Петьку посылая.

Собрались уж вокруг мужики. Глядят на драку, решают, кто виноват, кто прав. Не вступится ль за Петра? Бороды поглаживают, друг другу говорят, кто чего слышал да кто как понял.

Не успел Петька на этот раз голову отвесть. Зазвенело в ушах, как кулак чужой к уху приложился. Пошатнулся он, пытается прямо на соперника глядеть, а тот с другой руки рррраз, и заболела щека, коей досталось. Упал на землю Петька, ощущая новую боль, на сей раз спиной.

Агафья бежит, а в груди всё горит. Повернётся глянуть — нет ли погони — и дальше спешит. Насилу добралась до Куприянихи. Стучит той в окна, не выглядывает никто. Забежала в калитку, собака бросилась в ноги. Закричала, заголосила Агафья, чуя боль от зубов собачьих. В тот момент и подоспел Назар. Услыхал крик, бросился на выручку. Испугалась собака, пустила ребенка и в будке дрожит. Долг собачий за кусок хлеба выполнила, не защищай дом — чего хозяйка скажет?

— Болит? — смотрит на ногу Назар, что кровью тряпицы покрывает. — Погодь, сейчас, — хватает на руки девчонку и спешит к Савелию. Некому больше с такой бедой идти.

Протянул волчик последнюю ноту свою и затих, а в избе детский крик раздался.

— Я ж говорила — девчонка, — принимает из дрожащих рук Лушки Марфа младенца. Обмывает в тёплой водице, в отрез чистый мотает, что до поры до времени впрок лежал. — Другой принесешь, — говорит Анне, — вдруг ещё кому приспичит. Дом обновила, теперь тут жизнь поселится. На-ко, протягивает вдовице ребёнка. — А ты чего? — усмехается, глядя на Лушку, что слёзы по щекам размазывает. — С первенцем, — хлопает по плечу ученицу Марфа. — Не ошиблась в тебэе, хорошая знахарка из тебя выйдет.

— А чего не ведунья? — шмыгает Лушка носом, глаза утирая.

— Добрая ты шибко, и душа слишком чистая. Научу, что знаю, только в тёмное лезть не смей. Раз душу замараешь — вовек не отмыться.

— Идти мне надобно, — говорит Анна, собираясь встать.

— Лежи ты, — сдвигает брови на переносице Марфа. — Куды такая?

— Не могу, — качает головой. — Сердце не на месте. Что с моим Петей⁈ — запричитала вдовица, заохала.

— А что с ним? — перевела глаза на старуху Лушка.

— Помрёт, — пожала плечами та.

— Как это помрёт? — удивилась Лушка.

— А как все помирают, так и он. Могилку ему справят…

— Да ты что! — вскрикнула Лушка. — Про брата моего речи ведёшь!

— Луша, — рыдает Анна. — Помоги.

— Ей говорила, — кивнула на Анну старуха, — и тебе скажу. Не могу я.

— Не можешь али не хочешь? — вопрошает Лушка.

Поджала губы ведьма. Смотрят на неё с надеждой две пары глаз.

— Окаянные, — сплюнула себе под ноги. — Да на кой мне ваш Петька вообще сдался?

Встала с места и вышла из избы.

— Куда она? — испуганно спросила Анна.

— Не знаю, — округлив глаза пожала плечами Лушка.

— Упроси, убеди, — молит Анна девку. — Видала она смерть его.

Прижала Лушка ладони к лицу в испуге. Вскочила и бросилась за Марфой. Рвёт та осоку, режет трава руки, да времени мало осталось.

— Подмогу, — подбегает Лушка, принимаясь траву дергать. Обжигает руки порез, шипит от боли, но дальше рвёт.

— Что за девка! — качает головой Марфа. — Говорила ж, не лезь в черноту!

— Ежели это брата моего спасёт, готова я.

— Готова она, — повторяет за ней Марфа. — Не знаешь, чего просишь! Век одной жить на болоте будешь! Без любви, без семьи. Тобой детей пугать станут, и сами бояться будут и не любить, токмо идти и просить, чтоб помогла.

— Только бы Петя жив остался.

— А уж это я тебе обещать не могу, — зажала в ладони ведьма приличный пучок и разделила на части. — Это тулово, — взяла пучок, на землю укладывая, — это руки, — положила поперёк, принимаясь связывать меж собой одной из травинок. — Ноги, — перевязала каждую, разделив пучок с телом. — А вот самое главное — голова! — сделала петлю из травы и привязала к основанию.

Не отстаёт Лушка, всё след вслед делает. И вышло у них две куклы.

— Передумай, девка, — просил Марфа. — Ежели именем куклу наделишь — назад дороги не будет.

— Не побоялась я руки на себя наложить, а уж это и подавно, — ответила на то.

Вздохнула ведьма, лишь головой покачала горько.

— Поди спроси, как мужа её первого звать, — кивнула на избу, и Лушка опрометью бросилась внутрь.

Назар отыскал Савелия быстро, и тот удивился, увидев парня.

— А ты чего…

Но договорить Назар не дал.

— Девчонке подмоги, — указал на Агафью.

— Да я ж по коровам! — в который раз сказал Савелий, а потом махнул рукой. Размотал тряпку и заглянул.

— Свезло, — заулыбался, что хоть тут всё просто. — Кожу токмо сняли. Погодь, кой-чего принесу.

Вернулся Савелий со стаканом. Протянул Назару.

— Держи, кто ведает, когда ещё свидимся.

— Не стану я.

— Как знаешь, — Савелий опрокинул жидкость в себя, оставив на донышке. Остальное растёр девчонке по ноге.

Зашипела Агафья от боли, сморщилась.

— А ты чего с чужой девкой-то? — не понял Савелий, но Назар уж подхватил ребёнка и убёг.

Прочитала молитву вслух Куприяниха, на иконы перекрестилась.

— Ты тож молись, — сказала Ульяне, будто могла она о чем-то другом думать в тот миг. Закричала, чувствуя, что отвергает тело дитя, толкает его на волю, избавляясь от бремени.

— Все силы собери, — предупреждает Куприяниха, волнуясь сильно. Кому охота вести плохие разносить? Только смотрит, и впрямь ножки первые идут. — Помоги нам, Господи, — выдыхает, надеясь на чудо.

Фёкла в доме одна была. Касьян с Ванькой корзины плели в сарае, сызмальства учился хозяином быть младший сынок.

— Так что, тятя, сапоги мне подаришь? — спрашивал мальчишка.

— Неужто они тебе так нужны? — усмехнулся Касьян. — Сдарю-сдарю, чуток подрасти хоть. Да отца с матерью слушай! Только ты у нас и осталси.

Будто стук услыхала Фёкла, вздрогнула, слегка повернулась. Как тут же что-то чёрное бросилось в окно. Разлетелось стекло. Закричала Фёкла не своим голосом, с испуга падая с лавки, на которой шерсть пряла. Вскочил Касьян. Что такое⁈ Вбежал с сынком в дом. Лежит на полу жена с глазами от страха большими, а перед ней чёрный ворон бездыханный.

Глава 23

— Ты сильней мажь, сильней, — учила Марфа Лушку, налепляя на лицо куклы грязь. — Чтоб не разглядела костлявая, кто из них кто.

Берёт Лушка в ладонь жижу чёрную, не робеет. Холодная, склизкая, но готова девчонка и не к такому ради братца.

— А теперича слово в слово за мной повторяй.

— Глаза у смерти отведу, — передала куклу Марфа Лушке, меняя её со второй, — беду заберу да другому отдам.

— Как это другому? — не поняла Лушка.

— А ты как собиралась у смерти откупать? Придёт она по душу брата твоего, токмо не его заберёт.

— А кого? — похолодела Лушка, зная ответ.

— Степан, — назвала ей Анна в избе имя первого супруга.

— Я говорила, говорила же, — принялась злиться Марфа. — Не готова ты ещё!

— Беду заберу да другому отдам, — повторила Лушка, меняя кукол назад. И видела ведунья, как борются в ней чувства светлые да тёмные.

Поднялась с пола Фёкла, за сердце схватилась, на птицу смотря.

— Не к добру, Касьян. Мертвеца кличет!

— Без тебя знаю, — сдвинул брови хозяин. Подошёл к ворону, поднимая за крыло. — Как есть померла, — покачал головой, вынося из избы.

— Это ж кого оплакивать? — испуганно глядела на мужа Фёкла. — Лушка, — пронзила её догадка. — Ульянка? — размышляла. — Петенька, — выдохнула жарко.

— Отчего не вижу тебя подле икон⁈ — зарычал Касьян. — Не зови горе! Иди поклоны бей пониже.

— А ты куды?

— Куды-куды, тьфу, — сплюнул в сердцах, раскудыкалась. Новости узнаю. — И Касьян вышел за калитку.

Ходит Степан вокруг Петьки по кругу, куражится, что сильней да ловчей.

— Моя правда, — басит, — потому и на земле ты лежишь, а я над тобой стою.

— Только всё одно Анна дитя моё носит, — поднимается Петька снова супротив Степана.

— Убью, — бросается тот, и ахает народ. Уж бабы подошли, головами качают.

Мутузит Степан Петьку, да и тот не отстаёт. Только у Степана губа разбита, а у Петьки глаз заплыл да голова кружится. Захрустели ребры, когда Степан и туда впечатал, закричал не своим голосом Петька от боли, а Степан шипит.

— Заберу Аньку, дочку свою и домой отвезу, а как дитё твоё народится — в канаву брошу свиньям.

«Не гляди в лицо, не ищи глаза, пусть Степан уйдёт, забирай с собой», — шепчут губы Лушки, что за Марфой повторяет. А, может, и не верит до конца, что судьбу можно править.

Заорал Петька, только не от боли на сей раз, злоба из него плещет. Побежал на Стёпку, видя его лишь одним глазом, и толкнул в грудь. Ухватился за одёжу Петькину соперник и за собой потянул. Да так, что несколько шагов назад вдвоём сделали, оступился Степан, падая на земь, и Петька за ним полетел. Лошадь сноровистая у Степана была, своевольная, никого позади себя не пущала. Взбрыкнула копытами да прямиком по голове хозяина и приложила. А, может, Петька то был. И упали о земь оба, окрашивая грязь дорожную в цвет красный.

— Убили, — крикнул кто из толпы, — убиииилиии, — заголосили бабы.

— А ну цыц, — прикрикнул Силантий, которому шёл восьмой десяток. — Все видали, что кобыла это!

— Да-да, — кивнули остальные.

— Царствие ему небесное, — перекрестился Силантий, шапку снимая, и остальные последовали за ним.

— Кому из них-то? — не понял Лаврентий, смотря на двоих мужей на земле, и оба без движения.

— Да поди разбери, токмо крови много, один точно не жилец.

Когда Назар в избу вернулся к Рябому, закончилось уж всё. Лежала Ульяна, прижимая к себе ребёнка, а Куприяниха в красном углу сидела с глазами закрытыми. То ли спала, то ли отдыхала, то ли Богу молитвы посылала тихие.

Открыла всё ж глаза.

— Девка, — произнесла, будто важно было Назару то знать, и с души у него камень всё ж упал. Живы. Обе живы! И любовь его, и дочка её… от другого.

— Тяжко было, да будто кто руками моими вертел, — делилась Куприянихе. — Токмо одного не понять, — размышляла вслух. — Вроде не по сроку вышло, а будто дозрела. Перепекать не стану. Хорошая девка. Чудо это, что живая. Да ещё большее, что сильная да крупная. Бежать мне пора, — засобиралась. — Агафья нашлась, — увидала на руках Назара девчонку, — вот и ладно. Где токмо мать её ходит не пойму.

— Награду тебе сейчас дам, погодь, — просит Ульяна.

— С Зосимом у меня дела, не с тобой, — отмахнулась Куприяниха. — Не простил бы, коли и вторую загубила жену. А теперь радость — дочка.

— Настенька, — улыбнулась Ульяна.

— Господь с вами, — перекрестила Куприяниха и на улицу вышла.

Опустил на пол Агафью Назар, не знает, куды глаза деть.

— Поздравляю, — бурчит. Шапку всё ж снял, и видит Ульяна, что голова у него спереди бритая, как всем рекрутам делают, чтоб знали другие, ежели сбегут.

— Назар, — ахнула, пугаясь. — Почему ты тут?

Сказать али промолчать и весь век груз за собой тащить?

— Беглый я, любушка, — смотрит в пол, боясь глаза поднять. И стыдно ему за то, что предложить ей теперича ничего не может, окромя любви своей. И куда с этим добром? Ни избы, ни хозяйства, ни рубля. Дитю молока надобно, где взять?

— Отчего ж сбежал? — спрашивает, а у самой голос дрожит, и девчонка спасителя своего за бушлат дёргает, будто сказать чего хочет. Только нет больше никого для Назара, когда Ульяну свою видит. Как солнце для него сияет, как луна на небе путь освещает в ночи. Поняла Агафья, что не до неё тут, и опять на улицу сбежала. Остался там Петька без неё, надобно и его выручать.

— Улюшка, — бросился к ней Назар. Упал на колени подле. Так мечтал, вспоминал тот миг, что она ему подарила. — Самым счастливым был на земле, самый счастливым, — смотрит в глаза, а у самого слёзы наворачиваются. Что ж за мужик такой, что готов тут оплакивать своё несбывшееся счастье?

— Не могу просить с собой уйти, вижу, не сможешь, не схочешь. Да и дать ничего не могу, окромя любви. Только знай: никакие ветры не сотрут её, никакие реки не затопят, никакое солнце не высушит. Сердце только тебе принадлежит, родная моя.

Схватил руку девичью, прижимает к губам, покрывает поцелуями. А в голове слова бьются. «Моя, только моя».

Не может Ульяна слёз сдержать. Сердце птицей из груди рвётся, выпорхнуть хочет. Обнять любимого, прижаться к нему, говорить, что никого так не любила и полюбить не сможет.

Закряхтело дитя, приковало внимание.

— Мать ты теперь, — грустно улыбнулся Назар, — а он отец, — и видела женщина боль в его улыбке такую, будто и рад он, и убит той радостью. — Всё б отдал, чтобы наше дитя было.

Посмотрел ласково на девчонку, пальцем по личику провёл. И так хотелось закричать Ульяне, что его это дитя. Плод любви. Не прошла даром ночь та волшебная, подаренная им. Да не только её та тайна. Зосим — муж законный теперича. Не может так с ним Ульяна. Всё стерпел, принял её и дитя, потому и она отплатит ему тем же. Не любовью, а преданностью.

Сплелись пальцы воедино. Пронзило током Ульяну.

— Хошь, подержи, — подсовывает ему дочку. — Будто и впрямь она наша.

Блестят слёзы, сжала зубы так, чтоб не сказать дале. И хоть подсказку сама Куприяниха ему дала, не догадался, не докумекал Назар, а потому и было у него в те минуты всё понарошку, невзаправду.

Прижал к себе ребетёнка, не смогла Ульяна смотреть. Зарыдала, отвернулась. Глотает слёзы, кусая кулак, чтоб не слышал её парень. Не глядел, как томится она тайной, как страдает, что конец это. Что в последний раз они виделись, а теперича навсегда пути-дороги разойдутся.

— Ну, — сказал Назар дрогнувшим голосом, хорохорясь. Натянул улыбку, смотря на ту, что никогда его не станет. — Пора.

Глянул на девочку, у которой вся жизнь впереди. Счастья ей пожелал в мыслях. Поцеловал в лоб и с матерью рядом положил. Хочется ему за руку любимую взять, губ её коснуться, да права того не имеет. Смотрит на неё, ласкает взглядом, каждую чёрточку запомнить пытается. И глазами они говорят, душами. О любви своей, что преграды любые ломать готова, но преклонила колени супротив семьи.

— Прощай, — сказал и пулей из избы вылетел. — Дай мне сил, Господи, не повернуть назад, — шепчет Назар, чуя как внутренности когти железные раздирают. — Дай мне сил, Господи.

Видали его люди. Говорили потом матери, что шёл Назар прямиком в лес, а куды и чего — не ведают. Да и не знал сам парень, где теперь его сердце успокоится. А потому решил идти, пока силы не покинут, или пока Бог не укажет, где место ему в этом мире.

Глава 24

Агафья выскочила из дома и бросилась туда, откуда ещё недавно сбежала. Нога болела, было страшно, только надобно вызнать, что с Петькой сталось. Пробежала мимо Касьяна, что к дочке шёл разговоры весть. Обернулся на девку, вроде вдовкина, кто их разберёт, да не стал останавливать, дальше пошёл. Встретил по пути знакомого, языками зацепились. То про одно, то про другое. Потому, когда к дому Рябого добрался, видел вдалеке человека какого-то, да не разобрать, кто да зачем.

Фёкла дома сидеть не смогла, как Касьян велел. Крестом себя осенила и за калитку. Бежит дочка вдовицы, тут она её и поймала.

— Мать где? — спрашивает.

— Не ведаю, — отвечает девка.

— А Ульяна?

— Дома она, девочка у ней теперича.

Говорит, а сама рвётся куда-то, как на пожар.

— Разродилась⁈ — ахнула Фёкла, собираясь к Ульяне бежать. — Живая, — сама с собой говорит.

— Да пусти, — всё ж удаётся Агафье выдернуть руку из цепких пальцев Фёклы.

— А ты ж куды? — кричит женщина вослед.

Обернулась таки девчонка, чтоб ответить.

— Матушкиного Петрушу спасать.

Нахмурила Фёкла брови, а как слова осознала, глаза округлила.

— От чего спасать-то? — закричала девке, только далеко та, не слышит уж. — Спасать как? — испуганно спросила. Бросила взгляд в сторону, где дом Рябого, и бросилась за девкой вдовкиной.

В груди горит, а Фёкла переваливается грузно, бежит, чтоб след не потерять. Что ж за ребёнок окаянный, хоть бы глядела, что не может поспевать за ней Фёкла. Издалека увидала люд собравшийся, и сердце в пятки ушло. Стоят кругом, не разглядеть, что такое. А как всё ж добралась, увидала, что укладывают мужика какого-то на телегу. Всмотрелась в лицо, не ясно кто, впервой такого встречает, а как взгляд перевела на второго, ахнула.

— Петя, — растолкала толпу, бросилась к сынку, рыдает у него на груди. — Петька, — трясёт за грудки, а тот не отзывается.

Забралась Агафья на телегу и плачет. Бросила на неё Фёкла взгляд косой, а та как воробышек нахохлилась и ревёт тихонько.

— Савелий, — закричала Фёкла, — кликните кто!

Качает народ головой, не поможет тут Савелий, мож и дохтур не сдюжит.

— А это кто? — кивает на мужика рядом Фёкла.

— Муж Аньки — вдовицы. Видать, теперь она и впрямь вдовка, — ответила одна из баб.

— Как бы не дважды, — добавил кто-то.

Накормила Анна ребёнка, поднялась с пола.

— Вовек добра не забуду, бабушка, — в пояс поклонилась, — за две жизни тебе спасибо.

— Погодь поклоны класть, не люблю того, да и про мужа Петра не вижу, будто пелена какая его спрятала. Токмо знай: всё сделала, что в моих силах.

— Как благодарить тебя стану? Небогаты мы, но отдам все, что попросишь.

— Не за тем делала, чтоб плату брать. К тому ж цена великая. Девка душу свою замарала.

— Луша⁈ — ахнула Анна, глядя на неё, только отвела девка глаза. — Идти мне надобно.

— Куды такая? — прикрикнула на неё Марфа. — Слаба ещё, пару дней тут будешь, не пущу. К тому ж девка у тебя жуть кака слабая. Подсоблю с этим. Печь растоплю, перепекать станем. Токмо завтра уж, на рассвете надобно воды набрать из трёх колодцев.

— Дочка у меня ещё имеется, — напоминает Анна.

— Да уж помню.

— Ульянка на сносях, не ровен час родит. Я ж даже не сказала, куды ушла. Искать станут, беспокоиться. К тому ж, ежели Петя вернётся, дома быть должна.

— Сказала тебе уж. Не смогёшь одна, — покачала головой. — Не по сроку народила. Придется другой идти, — глянула в сторону помощницы.

— Вернут меня домой, — покачала головой та, — ежели углядят.

— А ты аккуратней. К сестре наведайся, а к матери не ходи. Посланье передашь — и назад. Ну куды ей, — кивнула на вдовку, — не усидит, сбежит, ежели не сходишь. К тому ж хрёстная ты.

— Отчего же?

— А кто на свет ребёнку явиться помогал, теперича будешь за него везде отвечать.

— Так тебе же Бог не указ, — напомнила вдовка.

— Так-то мне, — прищурилась Марфа, — не всегда ж такая была.

— Отчего ж одна здесь оказалась? — любопытствует Анна, только не торопится ведьма отвечать.

— Иди уж, — указывает ученице на дверь.

Вздохнула Лушка да делать нечего.

— Всё узнаю, передам новости и обратно, — сказала и вышла.

Подбросила дров Марфа, скоро прогорят, токмо в избе теперь жару надобно. Сделает уж дело завтра, чтоб покойной быть.

— Не скажешь, значится, — сама себе кивает Анна. — Вот боятся тебя бабы, такое рассказывают, что волосы дыбом. Только я вижу: в тебе добра больше, чем во многих. Взять хоть мать Петруши! Со свету меня сжить готова.

— Наладится, — гремит котелками Марфа.

А Лушка по лесу бежит, чтоб затемно успеть вернуться. Дорога не близкая, к тому ж зверьё лесное ходит повсюду. Добралась до дерева большого, глядит, человек идёт. Спряталась. Сердце в груди ухает, как бы не приметили. Огляделся мужчина и дальше пошёл. Выглянула она из-за дерева и в деревню бежать, а сама молится, чтоб не узнал никто. Платок на голову намотала, лицо нарочно испачкала.

Скользнула во двор к Ульяне, неслышно по ступеням поднялась, хотела дверь толкнуть, как голос отца расслышала.

— Значится, Настенька!

Сбежала и за поленницей притаилась. Дождалась, пока выйдет, и к сестре.

— Ежели вы к мужу моему, нет его, — не признала в замарашке Ульяна сестру.

— Я это, я, — зашептала. — Луша.

Ахнула Ульяна, разулыбалась.

— Живая! Откуда ты?

— Токмо обещай, что никому не выдашь.

— Что ты, Луша! Сестры мы, умру да не скажу.

— У Марфы я в ученицах.

— Как⁈

— У Анны девочка народилась, с ведуньей сейчас она. Вернётся через пару дней. Девка её где?

Округлила глаза Ульяна.

— Агафья, — позвала. И не знает, куда дитё запропастилось. — Агафья!

Не отзывается никто.

— Найди, Луша, Христом Богом прошу. Назар её принес, а что потом…

— Назар? — удивилась Лукерья.

— Он, он. Приходил сюды прощаться… Беглый теперича. Да не про него толк. Агафью сыскать надобно.

Не хотела Лушка идти, а всё ж придётся. Некому сестре помочь. Одна у Марфы лежит, вторая незнамо где, Рябой зерном торгует.

Натянула платок сильней и на улицу. А где искать — ума не приложит. Глядит, телега едет, а за ней люд идёт. Никак хоронят кого? Остановилась, в сторонку отошла и лицо рукой закрыла. Прознает отец — замуж отдаст. Пригляделась — Агафья на телеге сидит плачет, только не видно, кто там ещё лежит. А за телегой Фёкла идёт, слезы утирает и причитает.

— Покинул меня Петруша.

Обдало жаром Лушку и забыла, что тайно она тут. Подбежала, в телегу глядит. И впрямь Петя там рядом с другим мужиком на кочках покачивается.

— Ты кто такая? — оттягивает её Фёкла, с головы платок стягивая. — Луша, — ахатает, завидев дочку. — Луша! — и снова плачет Фёкла, на сей раз дочку обнимая.

— А ну стой, — командует Лукерья мужику, что коня в поводу ведёт. Забирается на телегу и брата трогает. Недолго у Марфы жила, только уж умеет кой-чего. Нагнулась, прислушалась — дышит. Много народу, все глядят, да время уходит. Потому принялась она слова прямо на телеге говорить, только тихо, чтоб никто разобрать не смог.

— Чего там делает? — пытается выглядеть мужик из толпы.

— Ведьма! — шипит второй. Доносятся слова до Фёклы.

— Дочка моя! Какая ведьма? Уууу, окаянный.

Только приходит Петька в себя, открывает глаза, и бросается ему на грудь Лушка, а у самой слезы по щекам текут. Стонет от боли Петька, ничего понять не может. Что да где.

— Я ж говорил, ведьма! — опять шипит мужик. — Ведьма, как есть!

— За дохтуром посылай, — быстро говорит Лушка Фёкле. Спрыгивает с телеги, руки Агафье протягивая. — Идём, к матери сведу.

Вскакивает девчонка, и бегут они, взявшись за руки, по деревне, пока вслед им очумелые люди глядят, да немой вопрос Феклы в спину доносится: откуда сюда Лушку принесло?

— Ведьма теперича и ребенка украла. Никак для своих дел темных.

Смотрит Фёкла, ничего понять не может. Не привиделось ли. Только народ тоже видал дочку её.

Остановилась Лушка у дома Рябого, залетела к сестре, рассказала новости, да что Анна спустя время вернётся.

— А ты-то где? — не удержалась от вопроса Ульяна. — У Марфы, — грустно покачала головой, догадавшись.

— Только ходить ко мне не надобно. Там моё счастье.

— Матерью стать — вот счастье, — посмотрела ласково на дочку Ульяна, и не стала говорить Луша, как брата их спасла.

— Пора мне, Ульяна. — Попрощалась и с Агафьей прочь бросилась. Не на кого ребенка тут оставить, сестра хоть бы сама справилась.

Добрались до леса и внутрь. Слышно, как волки воют, будто загоняют кого, окружают. Привыкла уж к такому Лушка. Природа сама знает, где забрать, а где прибавить. Только слышится ей будто крик человечий, что с зверьём беседу ведёт. Испугалась. Взгляд на Агафью бросила, что рядом беззащитная стояла, а потом глянула в ту сторону, где волки выли. За себя не боялась, видала, как серые рядом ходили да не трогали, будто наказ им какой выдан был.

Но как только закричал человек от боли, не смогла стерпеть, бросилась прямо туда, девчонку за собой волоча. Если тут оставить — беда может выйти. А рядом с Лушкой никто трогать не станет. Бежит она, а внутри страх разливается. И хочется ей успеть да спасти, неважно какой человек: плохой ли, хороший. Никто подобной смерти не заслуживает.

Глава 25

Лушка торопилась, что Агафья не поспевала. И так девчонка не ревела, что нога болит. Зацепилась за корень и полетела на земь.

А волки уж близко, слышно, будто рвут кого-то.

— Ну скорей-скорей, — спешит Лушка. Поднимается Агафья сквозь слёзы, губу закусывает и опять бежать.

— Волчик, — кричит Лушка, и разносится крик её по лесу.

На поляне и впрямь звери дерут руки и ноги, дёргают, будто куклу какую. Боролся человек за жизнь, да где там супротив стаи. Лежит на земле, прикрывая голову руками, пока волки бушлат рвут.

— А ну, — пустила Лушка теплую ладошку, хватая ветку сухую, что на пути лежала. — Пошли прочь!

Принялась махать в стороны, прямо на зверьё идя. Смотрит на неё вожак, добычу отпустил и скалится. И что ему с такой маленькой справиться.

— Агафья, — подозвала Лушка, и тут же девчонка позади неё стала. Подхватила ребенка Лушка и на ветку дерева посадила, что рядом торчала.

— Жди, — наказала, а сама ещё шаг к волкам.

— Уходи говорю, — насупила брови, глядя прямо в глаза жёлтые. Стучит сердце так, что всем будто слышно. В груди бьётся, в горле. Страшно девке, да что поделать. Не сможет мимо беды чужой пройти, всё на кон положит.

И пошёл вожак на неё, побелела Лушка, только палку не отставила, ещё дальше выставила. Неужто под волчьими зубами суждено погибнуть? Бросила взгляд на Агафью, что маленькими ручонками ветку обхватила. И как с ней быть, ежели не станет Лушки? Кто до людей доведёт?

Оскалилась девка не хуже волка, набрала воздуха в лёгкие и зарычала, перед собой палкой размахивая.

Отступил вожак, взгляд не отводя, а потом завыл протяжно. Тут же остальные бросили добычу, задирая головы вверх, а потом сорвались с места, убегая в лес.

Стоит девка, глазам своим не веря. Смогла, выстояла. Ай-да Луша, ай-да молодец. Только смотрит, сидит рядом с ней Волчик, глядя вслед собратьям.

— Пришёл за мной, спас, — обхватила она лобастую голову, признание выражая. Бросила взял на человека, лежит вниз лицом, не двигается. Неужто не успела?

Подошла осторожно, боязливо. На колени опустилась, потрогала за плечо. Закряхтел он, застонал. Отдернуда руки, испугавшись, но потом снова протянула. Перевернула на спину, качая головой. Пред ней лежал Назар Егоров. И будто не удивилась тому Лушка. Бушлат порван, хорошо ещё, что не лето, быстро б волки добрались до требуемого.

— Живой? — похлопала по щекам. — Назар, — позвала, в лицо ему заглядывая.

— Улюшка, — выдохнул, а у самого улыбка на устах играет.

— Лукерья это, — поправляет имя, да ему всё равно. Хочется, чтоб Ульяна была, токмо её пред собой видит. А Лушка на сестру схожа, только ростком пониже да голосом позвонче. Открыл глаза — любимая пред ним.

— Пришла за мной, — шепчет, а сам за руку ухватился. — Любишь, значит.

— Назар, — пытается докричаться до него Лушка, только не отойдет никак от страстей таких парень. — Не Ульяна я! — качает головой сестра, но не слышат её. — Подымайся, — тянет парня за грудки, с земли таща. — Домой сведу.

Только как ошпаренный отскакивает.

— Нельзя домой, ищут меня!

Течёт кровь по лицу, кровят руки. Успели всё ж его волки погрызть. Да главное — цел.

— Схорониться мне бы, — глядит на девку, да куда она его. — Найдут меня, ты не выдавай!

Отвернулся и пошёл, шатаясь, за деревья держась. Не смогла глядеть просто на него Лушка.

— Погодь, — крикнула, торопясь следом. — Со мной пойдёшь.

— Куды?

— Недалеко место есть, изба старая, туда пойдём.

— Живёт кто?

Качает Лушка головой.

— Токмо ты будешь по пе’рвой, а как раны залечу — иди на все четыре стороны.

— А зачем то тебе? — Не понимает Назар.

— А как иначе, — разводит руками Лушка. — Чай не чужие.

Подошла к Агафье, с древа её сняла да на землю поставила.

— Идём, — кивнула, поворачиваясь спиной.

Тяжело Назару. Мало того, что говорит тело всё, так ещё поспевать не может.

Обернулась на него Лушка, всё враз поняла. Нашла палку, что не подведёт, да Назару и дала.

— А чего ж ты в лесу одна? — задал вопрос, поспешая следом. Переступает тяжело, на палку опирается, будто легче так.

— Дом теперича тут у меня.

— Замужем⁈

— Потому и тут, что туды не надобно, — усмехнулась Лушка. — Сбёгла я.

— Выходит, не один я такой.

Добрались до избы, вошли внутрь.

— Небогато, да как есть, — обвела рукой дом.

— Да и об том не мечтал, — усмехнулся Назар, да как-то горько.

— Только Марфе на глазе не показывайся, — предупредила. — Надобно с ней разговор прежде свесть. Токмо поаккуратней. Не любит она гостей.

— Кто такая?

— Ведунья, — тут же отозвалась Лушка.

— И ты с ней живёшь? — вскинул брови парень. — Отчего же?

— Знахаркой стану, — гордо ответила Лушка. — Сама себе хозяйка. Не стану по полям детей рожать да от мужа по деревням бегать, ежели чего. Не пойду по слову отца замуж за Мирона!

Задумался на минуту Назар, а потом и сказал.

— А можешь зелье дать, чтоб сестру твою забыть?

— Как забыть? — ахнула, думая, что ослышалась.

— Не могу, — покачал головой Назар, — лучше б волки загрызли, всё судьба краше, чем думать, что любимая в руках чужих. Что не станет никогда улыбку свою мне дарить, ласку да слово доброе. Убери любовь эту проклятую, — рванул бушлат, будто и впрямь хотел вырвать чувство, что поедом душу ело. — Сжалься, Лукерья.

Схватил её за руку, падая на колени, да ко лбу себе приложил ладонь её жаркую.

— Не сильна в том, — раскраснелись щеки Лушки, отняла руку свою от лица его. — Поспрашаю Марфу, коли захочет — даст средство. А пока пойду травы перетру, чтоб на раны положить, да Агафью матери сведу.

Остановилась телега около избы Фёклы. Помогли мужики вытащить Петьку, внутрь внесли. А второго тут же и оставили до поры, до времени, никто Степана не знал.

На сей раз свезло: врача быстро доставили. Оглядел он Петьку, ребры пощупал, глаза проверил. Расписал, что да как принимать, а Фёкла токмо кивала. Мол, будет всё сделано. Дали деньгу и отправили домой восвояси врача.

— Аня где? — спрашивает Петька.

— Ишь чего, Аня, — передразнивает его мать. — Спи давай. Сон знаешь, как лечит! А я так спужалась, — плакать принялась. — Чуть не померла на месте.

— Ежели б ты везде помирала, где говорила, — заметил на то Касьян, уже б шесть раз схоронили.

Зыркнулв на мужа Фёкла, но промолчала.

— Домой мне надобно, — пытается подняться Петька.

— Лежи, кому говорю, — прикрикнула Фёкла, укладывая сына назад. — Дом ему! Тут изба твоя, да всегда рады.

— Да пойми ты! — приподнялся на локте, тут же застонав, и откинулся на лавке. — Муж я нынче. Хошь ты того или нет.

— Не хочу, — зашипела Фекла. — Только всё одно: нет твоей Аньки дома!

— А где ж? — ахнул.

— А кто про то знает? Мож, с полюбовником сбежала.

— Эх ты, — махнул рукой на нее Петька. — Только и умеешь что сплетни разносить. Не стану тут быть.

Кряхтя поднялся, пока Фёкла причитала да уложить обратно пыталась, и на улицу пошел. А из калитки Степана увидал. Не знал Петька, кто его от беды упас, да и не узнает. Аннушка упросила Лушку ничего братцу не рассказывать, а той и самой не надо.

— Ну что там? — Аннушка обрадовалась, что девка вернулась. Бросилась Агафья к матери, с интересом на ребёночка смотрит, улыбается.

— Жив Петька, мать за ним пока приглядит.

— А что такое, что пригляд надобно? — Слышится в голосе вдовки волнение.

— Степан твой явился.

Ахнула Аннушка, глядя на Лушку со страхом.

— Токмо приехал живой, обратно отвезут с глазами закрытыми.

Бросила взгляд Анна на ведьму.

— Отмолила таки, — вырвался вздох горький. —

— Ей поклоны давай, — кивнула на Лушку Марфа. — Её рук дело.

Перевела взгляд Анна испуганный, только Лушка на неё смотреть не хочет.

— Ульяна девочку явила, — сказала вместо того.

— Девочку⁈ — обрадовалась вдовка. — Дал бог обеим разродиться, — принялась Анна кресты на себя накладывать.

— Ты брось, — прикрикнула Марфа, и женщина послушалась. — А ты скажи — ка отчего Волчика звала⁈ — глядела на Лушку в упор ведьма.

— Не могла ты слыхать!

— И всё ж слыхала! Так чего?

— Волки напали.

— Приказано тебя не трогать, — щурится старуха. — И что ж тогда?

Смотрит на неё Лушка, раздумывая, стоит ли говорить правду.

Глава 26

Не утаить от Марфы ничего, потому решила Лушка сразу как есть сказать.

— Парень там был, — теребит подол. — Драли волки его.

— А ты спасла, значится? — испытывает ведьма девку взглядом, прожигает.

— А чего ж прикажешь, мимо бежать, будто не человек я, а зверь какой? Ежели так надобно поступать, не по пути нам. Уйду куды глаза глядят, а такой не стану.

— Может, судьбой ему дано было там в лесу погибнуть, — говорит Марфа, да потому что хочет характер углядеть. Не нужна ей такая, что за чужой спиной прятаться станет да мимо в делах трудных бежать.

— А про судьбы ничего не знаю, — отмахнулась Лушка. — Кому где уготовано, мож потому я там и шла, что написано мне спасти Назара.

Ахнула тихо Анна, понимая, о ком речь зашла. Смотрит на Лушку, понять пытается, как такое быть может, что тут он.

— Мож и так, — лукаво улыбается Марфа. — Ну спасла, а дальше чего?

— Некуда идти ему, — насупила брови, чтоб право остаться выстоять. — Отвела его в избу старую к тебе, как раны залечу — дальше пойдёт, а теперича надобно отлежаться.

— Ишь, хозяйничает, — усмехнулась Марфа, а сама рада за девку. Характер кажет, тяжело одной в лесу, с другим настроем и делать тут нечего. Не сдюжит баба одна, ежели норов суровый иметь не будет. — Чужого мужика гостить пустила.

— Не чужой он, — ответить решила. — Сосед.

— А чего ж тады домой не пойдёт?

— Нет у него больше дома, беглый он.

Прижала Аннушка ладонь к лицу, страх обуял. Выходит, судьба теперь у человека поломана, век гнать да искать будут.

— А как сюды придут за ним? Ты не подумала? — сдвинула брови Марфа. — Ты кого мне привела, — зыркнула на вдовку. — Ученицу я хотела, помощницу, а эта мной командует уж.

— Дай срок, — взмолилась Лушка. — Затянутся ранки, враз уйдёт.

— И сколько ж просишь?

— Неделю, мож, две. Помогать людям надобно.

— А я что ж по-твоему, токмо плохое делаю?

— Хорошая ты, баба Марфа, такой же быть хочу, — призналась Лушка. — Дорог он мне, пойми…

— Полюбовник что ль? — округлила ведьма глаза.

— Да об чём речь? — обиделась Лушка. — Жених сестры моей Ульяны, токмо не дали любви большой вместе быть. Разлучили. Продали сестрицу за зерно, пока сердце её от горя разрывалось.

— Так вот чей младенчик, — глянула на вдовку Марфа, усмехнувшись.

— Какой? — встрепенулась Лушка.

— Неделю тебе даю, — не ответила ведунья, к вопросу вернувшись. — Лечи своего Назара.

— Не мой он, — настаивала Лушка.

— Как скажешь, — согласилась Марфа.

— Беда у него есть, — решила сразу всё сказать. — Душа рвётся на части, любит сестру.

— И чего ж?

— Ты отворот знаешь, надобно человеку помочь. Не судьба им вместе быть, — поступила глаза Лушка.

— Ты что ль решила, кому судьба, а кому нет?

— Отец мой Касьян да мать Фёкла.

— Да знаю я, — отмахнулась ведунья. — Жила себе одна, горя не ведала, а тут одну спаси, второй помоги, третьему раны залечи.

— Добрая ты всё ж, Марфа, — улыбнулась вдовка, а та только рукой махнула.

Вернулась Лушка к Назару со снедью и мазью, что ведьма дала. Тот уж печь растопил. Тепло стало в доме, будто опять ожил.

— Сымай рубаху, мазать стану, — приказала, чуя, как щеки розоветь начинают. Только уверяла себя, что просто ж тело человечье, а не мужское. Стоит к нему спиной, хлеб из тряпицы достает, картошку положила, огурцов соленых. Баночку с мазью открыла, ударил в нос хвойный запах. Слышит позади шорох какой-то.

— Намажу, так жди время, сразу не одевайся.

Повернулась. Стоит пред ней Назар без рубахи спиной повёрнутый, а по телу укусы волчьи, что смотреть боязно. Сглотнула Лушка страх, подойти себя заставила. Коснулась пальцами мужчину впервые, странное ощущение. Только знахаркой будет, потом привыкнется, не такое ждёт.

— Что ведьма ответила на просьбу мою? — спросил Назар.

— Поможет, куды денется, — напускает на себя безразличье Лушка. — Погодь пару дней, будет всё.

Мажет девка снадобье толстым слоем, старается. Прошлась по спине.

— Съест меня любовь эта проклятая, — рычит Назар. — Спать не могу.

— Повертайся, — приказала, принимаясь грудь разглядывать. Нашла рану и коснуться боится, будто права на него не имеет. Сестрицын он. Токмо она тут не как девка на выданье, а как лекарка. Носом шмыгнула и аккуратно слой намазала.

Глядит Назар на нее сверху вниз, а Лушка глаза поднять боится. Оробела чего-то, будто и не она теперича тут стоит, а не знамо кто.

— Готово, — отвечает, отойти собираясь, только легла рука мужская на плечо.

— Чего? — сердце в груди стучит немыслимо, поднимает всё ж глаза.

— Так похожа, — не может взгляда от неё Назар отвесть. — Что ни есть — Улюшка.

Глядит на девку, а сам другую видит.

— Лукерья, — сдвигает брови девка, напускает на себя грозность, и ласкают её глаза Назара, пока внутренности у него на части рвутся.

— Благодарствую за снадобье, — все ж находит в себе силы Назар первым отойти.

— Поешь там, — кивает на стол Лушка, скрывая неловкость за словами. — Покойной ночи, завтра зайду.

Выбегает из избы, чуя, как заливается краснотой. Дурно ей отчего-то, будто вместе с касаньем боль свою ей передал. А она ломит, жжёт, выкручивает. Бежит Лушка в лес, слёзы по щекам растирает, и горько даже ей, что сталось с сестрой и её любимым.

Наутро подняла Марфа Лукерью ни свет, ни заря.

— К колодцу сходи, что у старого дуба, потом к черному, где трава не растёт, и к тому, откуда воду берём. Принесёшь три ведра, дальше тесто делать станем.

Вернулась Лушка, ведра поставила возле порога. Зачерпнула Марфа из каждого по ковшу, в чугунок залила, поставила в печь греться. А сама принялась муку ржаную сеять, чтоб надышалась она, да хлеб вышел хороший. Достала кусочек теста с прошлого хлеба, что нарочно все хозяйки оставляют для закваски, и размешала его в квашне с водой из трёх колодцев. Потом сызнова кусочек оставит для будущего раза. Разошлось тесто, возле печи поставила Марфа кадку, чтоб быстрее разморило. Теперь подождать надобно.

— Спать ложись, рано ещё, — сказала Лушке, что задумчиво в окно глядела.

— Помоги Назару, — обернулась к ней девка. — Такую боль в сердце носит.

— Спроводим вдовку, тады научу, — вздохнула Марфа.

Спустя время добавила водицы в квашню, муки ржаной да тесто месить принялась. Долго, покуда к рукам прилипать не перестало.

— Дитя давай, — обернулась к Анне, что только накормила младенчика. Уснула девчонка. Размотала её Марфа, принялась тестом намазывать.

Смотрит Лушка, как ведьма хлеб из дитя делает. Вот уж ножки скрылись, ручки залепились, кладёт на голову Марфа тесто, покрывает всё, окромя рта и ноздрей, чтоб дышать моглось.

— Лопату давай, — приказывает Лушке. И стоит наготове та, чуя, какое дело важное ей доверили. Уложила на лопату Марфа ребетёнка, обвязала веревками, чтоб с лопаты не свалилась, да в печь отправила. Нарочно растопили да остывать оставили. Нежаркая, как раз для того дела.

— Сгорит, — ахнула Лушка, руками всплеснув. Бросила взгляд на вдовку. Стоит та, дочку первую обняв, и смотрит спокойно.

— Не боись, хорошо сделаем, — усмехается Марфа, лопату не торопясь из печи доставать. — Пропечём, чтоб сильная выросла. Не успела в материнском лоне побыть, на волю требовала. Пущай косточки погреет в печи.

Трижды Марфа доставала младенца и засовывала сызнова. А как тесто схватилось, уложила на стол, принимаясь шептать себе под нос что-то да девчонку доставать из хлеба.

— Снеси Волчику, — кивнула на куски Марфа, уворачивая ребёнка в тряпицу.

— Разве ж ест он такое? — хмыкнула Лушка.

— Он своё дело знает.

Дошли вести до Егоровых, что сынок их через деревню проходил да в избу не зашёл.

— Что ж теперь с ним станется, Ефим? — утирала мать глаза платком. — Всё из-за Ульяны, пропади она пропадом.

— Я ж говорила, любовь у них, — влезла дочка.

— Да на кой нужна така любовь, что ум застит! Был у нас сынок, а теперь как вор какой али душегубец станет скрываться.

— Его воля, — вздохнул Ефим.

Застучали сапоги по ступеням, зебрехала собака. Дёрнули дверь на себя, и ввалились в избу околоточный надзиратель с приставами.

— Ефимов Назар здесь? — без приветствия вопрос задал родным.

— Нет его, — шмыгнула носом мать. — В рекруты как забрали, так шесть лет ждать надобно.

— Сбёг, — развёл руками надзиратель, высмотреть ложь пытаясь. — Избу и другие постройки обыскать, — приказал. — Найдем, куда денется, — говорил сам с собой, Просковью стращая, — что же вы, маменька, сынка такого воспитали?

— В рекрутах он, — качает головой Прасковья, будто не верит.

— Разберемси, — кивает надзиратель, не веря ей.

Глава 27

Решено было, что Лушка отправится в деревню с Анной, поможет до дома добраться, а потом обратно воротится. А Назар по хозяйству Марфе сработает, чай не на готовое всё устроился.

— Чего делать с Назаром станешь? — любопытствует вдовка, покуда идут они с Лушкой по лесу.

— Сам он себе хозяин, я чего? Раны затянутся — пойдёт своей дорогой. Хороший он парень, токмо жизнь загублена.

— А себя чего ж не жалеешь?

— А пошто мне? Сыта, при деле, поцелуи Мирон не раздаёт, и на том спасибо. А коли мать с отцом всё ж найдут — не дамся! Тут моё место.

— А что до невесты?

— Ни к чему судьба такая, как Улькина. Сама себе хозяйкой стану.

— Боевая ты, Лушка! — усмехается Анна.

— Да и ты в обиду давать себя не станешь. Видала твоего Степана! — вздохнула горько, вспоминая куклу. — Какой ни был, всё ж жаль.

Поджала губы вдовка.

— Не простила я его, — призналась, поправляя тряпку, что ребёнка держать на груди помогала. — Вон Агафья только недавно говорить начала, а ей уж четыре.

Добрались до Ульяны, в дом вошли. Обрадовалась та, сестрицу да подругу завидев. Колыбель к потолку привязана, качает молодая матьмладенчика.

— Настей нарекла, как Зосим пожелал, — говорит.

— А мы с Петрушей так и не выбрали имя, как скажет — так и будет. Заглянула к нам в дом — пусто там. Где Петя?

— У матери. Пригляд ему нужон был, покуда ты не вернулась. Теперича домой отправится.

— А кто ж это? — Лушка глядела в окно на мужиков в форме, и сердце забилось в страхе. Никак ужо ищут?

— Куды смотришь? — подошла к ней Ульяна, тут же меняясь в лице.

Шёл околоточный надзиратель прямиком в дом Рябого да всё с тем же вопросом.

— Где Егоров Назар Ефимович?

— Спутали вы, дядя, избу, — ответила вдовка. — Егоровы дальше по улице, а тут Зосим Рябой с женой.

— А ты кто такая будешь? — Сдвинул надзиратель кустистые брови, и не по себе вдовке от взгляда его стало.

— Анна я, — ответила, плечами пожав, — в соседях живу.

— Говорят, жених Ульяне был Назар.

— Да когда ж это было, — отмахнулась вдовка.

— А чего хозяйка молчит? — переводит надзиратель с одной сестры взгляд на вторую. — Кто Ульяна?

— Я, — отвечает Уля, к дочке подходя. — Токмо верно уж вам сказали, у Засима я в жёнах.

— И рекрут Егоров не приходил? — прищурился надзиратель.

— Так когда? — влезла Анна. — Вон, ребетёнок-то в зыбке, — показала на люльку. — Трёх дней ещё нет. Да и для чего Назарке сюды приходить?

Смотрит Лушка себе на ладони, сердцу приказывает так быстро вскачь не лететь. Токмо всё одно — заходится.

— Ну а ты, — обратился к ней надзиратель. — Егорова не видала?

— Нет, — качает головой.

— Ясссно, — тянет букву мужчина. — А мне вот сказали, что в лес он ушел, который за этим концом деревни.

— Кто сказал? — испугано Ульяна спросила.

— А чего это вы так, милочка, глаза пучите?

— Так удивляется! Ежели был всё ж тут, отчего не зашёл? А на ваш вопрос ответ один: не видали мы.

— Разберемся, — ответил на то надзиратель и вышел из избы.

— Бросилась Анна к окну, а сестры друг на друга смотрят, глазами переговариваются.

— А вдруг найдут? — шепчет испуганно Ульяна.

— Идти мне пора, — встаёт Лушка, надеясь раньше до Марфы добраться, чем надзиратель. Бросила взгляд на Анну, и поняла та: не станет сестра Ульяне ничего говорить. Где да что. Небось, убережёт от знаний ненужных. Пущай не ведае ничего.

Бежала Лушка, чуя, как в груди горит. Видала приставов, да околотками выбралась, что не углядели они. Токмо обманулась. Надзиратель чуял: знают что-то девки. А потому подождал, пока выйдет кто, и за ней устроился. Поняла Лушка, что не одна в лесу, да поздно было.

— И куда ж спешишь? — спрашивает надзиратель.

— Живу тут, — отвечает Лушка, стараясь страха не показать.

— Одна? — не верит надзиратель.

— Отчего ж? С бабушкой и собачкой.

— Так давай навестим их, — криво усмехается мужчина, и Лушка понимает, что пропала.

Засобиралась и Анна домой от Ульяны.

— Надобно печь затопить да ужин сготовить. А там Петруше передать, что жива. Пущай домой вертается.

— Приходил он ко мне, — зашептала Ульяна. — Назар. Девочку на руках держал. Куприяниха видала, никак разболтала?

— Ежели б она, сказали ю, что ты врёшь. А так другой кто. Может, Фёкла?

— Схожу к ней, — принялась собираться Ульяна. — Заодно спрошу, чего говорила.

— Вот и передай Петруше, что жду его.

Уж два дня прошло, как Петька домой от Зосима уехал. Свезло Рябому: забрал всю пшеницу у него кулак. Немного сторговался за всю норму, да и Зосиму было с руки. Домой душа рвалась, жену увидеть хотелось. И отправился обратно в путь-дорогу. По пути ездока встретил, что на телеге мужика вез. Удивился, что Степан это, муж Анны. Узнал, что Петьке сильно досталось.

Ворвался в дом, как только доехал, а там Анна детей качает. Не поймёт Зосим, какая девка его.

— Что-то вижу я тебя чаще жены своей, — сымает сапоги, в избу входя.

— К матери пошла, про Петра узнать.

— А ты ж чего?

— Сама схотела, а я пока с детьми.

— Слыхал-слыхал про Петра, — кивнул Зосим. — Уж и не знаю, правильно ли сделал, что его домой отослал, а не кого другого.

— Увез бы Степан Агафью мою, — сказала грустно. — Упас он ребёнка от страстей.

— Дай теперь Бог, чтоб и самому упастись.

Вошла Ульяна в дом, сразу увидала брата, что на долгой лавке лежал.

— Девочка у тебя, Петя, — ласково начала, усаживаясь рядом.

— Об чём это ты? — Не поняла Марфа.

— Внучки у тебя народились, — пояснила Ульяна. — Я матерью стала, а Петруша отцом.

— И слыхать не желаю, — потрясла головой Фёкла. — Не приму негодницу. В грехе ребёнок нажит, пред богом повинны.

— Ни в чём пред тобой никто не винен, — ответила на то Ульяна. — А ты, Петя, собирайся. Жена дома ждёт с дочками. Как ворочусь, Никифора попрошу за тобой заехать. А ты, матушка, примирилась бы уж с выбором сына своего. Любит он, больше жизни любит.

— Много ты понимаешь в любви этой, защищалась Фёкла.

— Да уж больше вашего! Ты про Назара надзирателю сказала, отвечай⁈

— В глаза никого не видала! Да и чего могу поведать? Об чём?

Смотрит на мать Ульяна, и верить ей хочется, что правду та говорит.

— Пора мне, — запахивает платок на груди, уйти собираясь. — Знала б ты, что жизнь мне всю испоганила, — обронила, подходя к дверям. — Хотя, чего говорю. Без того знаешь, — махнула рукой на мать и вышла.

Лушка водила кругами.

— Никак, заблудилась? — сделал вид надзиратель, что удивлён. — Я ж тебя насквозь вижу. А ну веди к Егорову! — схватил за локоть, встряхнув девушку.

— Больно, — зашипела та.

— Хватит со мной шутки шутить! Ежели захочу, из лесу этого никуда не выйдешь. Станет тебе вон та ёлка могилкой.

— А ты не пужай! — смотрела уверенно в глаза Лушка, пока Богу душу тут же отдавала.

— Веди уже, — подтолкнул в сторону мужчина.

— Не любит бабушка гостей, — ищет выход Лушка.

— А мы старуху не обидим, — усмехается один из приставов, и второй начинает смеяться.

И видит Лушка, как волк на неё издали смотрит. Тот самый, что Назара рвал. А рядышком ещё один, и ещё. И рада была видеть их Лушка.

— Идём, — усмехнулась, уводя за собой. Вчера отняла обед у зверей, а сегодня должны ее выручить.

Первым вскричал один из помощников, падая на землю мешком. За ним второй. Надзиратель с ужасом смотрел, как подчинённые сражаются с волками. Выхватив револьвер, прицелился, боясь попасть в пристава, и всё же выстрелил. Волк взвизгнул и упал. И тут Лушка побежала.

Послышались ещё несколько выстрелов, а Лушка даже не оборачивалась. Как оказалось зря. Надзиратель нагнал её, дёргая за плечо.

— Отчего бежишь? — спросил зло. Ему порядком надоело ходить вокруг да около. — Быстро веди, а не то найду управу на тебя. И старуху твою упеку, куды следует. И поняла Лушка, что правду он говорит. Марфа им добром лишь отвечает, не может с ней так Лушка поступать. И повела она их прямиком на болото.

— Хочешь, чтоб утопли тут? — усмехнулся надзиратель, но из избы уже показалась Марфа.

— Кого привела сюды? — сдвинула брови.

— Ищем мы Егорова Назара. Знаем, тут он!

— Ну, коли знаешь, бери, — пожала плечами Марфа, — усмехнувшись, и на топор, что из пня торчит, глядит. Только закончил Назар поленья рубить, в избу вошёл воды напиться.

Стоит Лушка белая, как стена, и ругает себя за то, что в другой дом не свела, в старый. Токмо думала, что уж там он, но чует сердце: не ушёл ещё отсюда, а потому Лушка теперича предала Назара.

Глава 28

Вошли в избу гости незваные, огляделись — нет никого.

— И где ж? — вопрошает надзиратель.

— А я почём знаю, — усмехается Марфа. — Вы чего-то себе решили, а откель я вам парня возьму, коли в глаза того не видывала?

— Доиграешься, ведьма, — прищурился зло надзиратель. — Знаешь, у меня какая власть!

— А всё ж у меня другая, — спокойно смотрит на него Марфа.

— Не внучка она тебе, — кивнул на Лушку мужчина. — Отчего ж тут живёт?

— Науке учится.

— Нечистому служить⁈

— Не говори, коль токмо ухом слыхал. У каждого своя правда. Ежели всё оглядели, да больше вопросов нет, идите своей дорогой.

— Ты погодь. А ну, Григорий, глянь подклет.

Забилось сердце у Лушки, а Марфа стоит себе покойно. — Ежели найду чего — гляди у меня.

— Не стращай, ищи лучше, — ответила на то Марфа.

— Пусто, — отчитался Григорий, а у Лушки гора с плеч.

— А кто это тебе тут дровишки колет? — не унимается надзиратель.

— Сама.

— Покажи.

— Твоя воля.

Взяла топорик Марфа да принялась лихо дрова колоть.

— А чего ж девка твоя бежала, будто и впрямь прячете кого?

— Так поди ж решила, что снасильничать хотите! — нашлась Марфа.

— И на всё у тебя ответ имеется, — усмехнулся надзиратель. — Погляди-ка моих парней да чего надо приговори, чтоб рана скорей затянулись, — приказал.

— Никак к силе темной взываешь? — Скривилась Марфа. — Уж по нраву тебе?

— Говори да не заговаривайся, а дело своё выполняй.

Как только ушли они, Лушка сразу с распросами.

— Где Назар?

— Ты зачем привела их, дурёха? — горько головой качает Марфа. — А ежели б волчик не предупредил? Забрали б твоего Назара. Велела, как заслышит голоса, через подклет уходить к колодцу. Иди ворочай, ежели не спугался да не сбёг дальше.

Назар и впрямь сидел возле колодца.

— Застыл? — ахнула Лушка, завидев его. — Идём в избу отведу, накормлю, обогрею да раны смажу.

— А что до просьбы моей?

— Будь покоен, завтра исполнит Марфа.

Вечером ведьма на судьбу жаловалась.

— Вроде ученица хорошая, да только другую надо.

— Неужто, гонишь? — ахнула Лушка.

— Иное тебе на судьбе написано. Станешь лекаркой хорошей, травницей. Отмолишь свой грех, что с братом взяла, слишком светлая ты, Лукерья.

— И куда ж мне теперича? — Развела руками девка.

— Сама знаешь, — усмехнулась Марфа.

— Об чём ты?

Только лукавит Лушка, хорошо понимает, на что ведьма намекает.

— Есть заимка верстах в семи, бросили её, помер охотник, что знал, как пройти, а другие и дороги не ведают. Там и схоронитесь.

— Отчего ж не угодила тебе? — ищет Лукерья повод, чтоб показать, будто не хочется уходить ей.

— Знают теперь все, где ты. Неровен час придёт отец и неволить станет.

— И то верно, — вздохнула Лушка. — Но как позабудут обо мне — вернусь.

— Я ждать стану, — кивнула Марфа, понимая, что слова то просто, не вернётся больше девка сюда. Заходить станет, попроведовать, а путь Марфы не повторит.

Была у ведуньи любовь сильная, такая, что вдохнуть больно было. Только приворот другая сделала, и ходил за ней Пахом, как привязанный, пока Марфа изводилась. И тогда к ведьме пошла, хотела обратно к себе милого вернуть, а та и сказала, что на роду ей написано не бабой простой быть, а той, что девок от бремени избавлять станет, да тот же приворот делать будет.

Сгорел Пахом быстро, загубила соперница жизнь парня молодого, и тогда отомстила ей Марфа. Дала печать страшную, что больше брать её никто в жёны не хотел. Так и провела век одна та, да и Марфа запретила себе в любовь верить.

Снарядила в дорогу ученицу, снеди положила, ружьё выдала.

— Откуда такое? — испуганно уставилась на него Лушка.

— Умеешь? — спросила ведунья у Назара.

— Сноровлюсь, — принял, благодаря.

— Волчик, — позвала Марфа помощника. — Проводи.

С полуслова понял зверь, отбежал, оглядываясь, ожидая, что последуют за ним, и повёл молодежь по лесу.

Петька вернулся домой. Обняла его Анна и расплакалась.

— Так боялась без тебя остаться, — признанье в ухо выдыхала. — Что разродилась раньше положенного.

— Василисой наречём, — глядел на дочку Петька. — Васенькой. Красивая какая!

— Потому что наша!

— Токмо сынка мне надобно, а лучше трёх.

— Сколько? — рассмеялась Анна.

— Большую семью хочу, — поднял глаза на жену Петька. — Понял нынче, что жизнь короткая. Надобно за каждый день Бога благодарить.

— Будто стучит кто? — встрепенулась Анна.

— И впрямь, — согласно кивает Петька.

Стоит на пороге Фёкла с корзинкой.

— Вот, гостинцев принесла, — говорит как — то мягко, только грезится вдовке, что не к добру это.

— Ежели думаете, что мужа моего отнимите — так скажу: царапаться и кусаться стану за Петрушу, — грозно смотрела на гостью Анна.

— Ишь, — сдвинула брови Марфа, — угрожает она мне. — С добром я, — откинула тряпицу, а там пироги жаром исходят.

— Не верю вам, — смотрит с сомнением Анна.

— Внучку глядеть пришла! — не отстаёт Фёкла.

— Покажи, — вмешивается Петька, и Анна, скрепя сердце, подносит Фёкле дитя.

— Не очень похожа, — кривится та. — Точно от Петьки моего?

— Ежели не перестанешь жену мою обижать — не рады больше тебе будем.

— Да шучу я, — хмыкнула Фёкла, себе кумекая, мол, поживём — увидим. — Чаем хоть напои’те, родственники!

Рябого всё вопрос гложил про Назара. Видали его люди, и как он в дом входит, может, сговорились с Ульяной? И как только сил накопит, сбежит с полюбовником?

— Знаю всё, — стукнул по столу Зосим.

— Чего знаешь?

— Как сбежать с Назаром собралась.

Замолчала Ульяна, чувствуя, как внутри обида подымается, а Рябой принял молчанье то за согласие.

— Вот змею пригрел, — вскочил с места, замахиваясь на Ульяну, да только всё равно не ударил. Зарычал, сжал кулак и воздух резанул. — Неблагодарная!

— Отчего ж ты решил поклёп на меня возвесть? — все ж спросила жена. — Али давала тебе поводы в себе усомниться? Знал ты, что люблю другого, а всё одно захотел себе. Что позором семью не покрыл — благодарна. Что дочку принял, как свою — молиться за тебя стану. Но только чего не делала — того не делала. Пусть на месте помру, ежели обещала Назару, что его стану. — Наложила крест на себя Ульяна. — Твоя теперича, бери, как есть. А ежели станешь людей слушать и верить тому, чего не было — горько придётся, но, знать, судьба у меня такая.

Пожевал губы Зосим, глаза отвёл. Так верить хочется, так счастья надобно. Пораскинул мозгами, и впрямь, ежели захочет — сбежит, никакими оковами не удержать.

— Если всё ж уйти решила — скажи, подневолить не стану. Токмо жить с оглядкой и страхом не смогу.

— Твоя, Зосим, — подсела рядом Ульяна, на плечо голову укладывая, а в груди сердце рвалось к любимому, которого любить было нельзя.

Быстро время идёт. Глядишь, у Петьки с Анной опять дитя народилось, на сей раз мальчик. Рад-радёшенек Петька, всё ж сынок нынче! Ульяна тож не отставала. Всё понимает, как хочется Зосиму родную кровь, потому скоро станет семья больше, почала Ульяна. Рябой с любовью на жену смотрит да на дочку, что с каждый днём всё сильней на мать походить начинает. Надеется наследником его Бог наградит, а уж он научит его уму-разуму.

А что до Лукерьи. Отвёл их волчик на заимку, и как велено было Марфой, отдала Лушка снадобье парню.

— Уверен, что хочешь? — остановила, удерживая стакан, наполненный до краев терпкой жидкостью.

Он помедлил всего секунду и тут же в несколько глотков осушил посуду.

— Обними меня, — попросил девку, и Лушка не отказала. И опять впервой ей ощущать мужские руки на своей талии. И тихо трепещет сердце от чего-то неясного.

— Я так люблю её, — жмёт сильно в объятиях Назар девку, будто раздавить пытается.

— Поможет — поможет, — говорит Лушка, хоть сама ни в жизнь не видала, как действует снадобье. Но Марфа не могла поступить с ней плохо.

Минул год. Вернулся Назар с охоты.

— Гляди, чего принёс, — улыбается, укладывая на столе две убитых утки.

— Большие какие, — радостно кивает Лушка. Неповоротливо подбирается к столу, глядя на дичь. — Сготовлю и к Марфе пойду. Чую, скоро начнется, — она погладила большой округлый живот.

— Рядом с тобой буду, — берет Назар Лушку за руку.

— Да где ж такое видано, чтоб муж при таком около стоял⁈

Назвала мужем и тут же покраснела. Живут себе и живут.

— Одну не пущу, — настаивает. — Рядом с избой ходить стану, пока не разродишься. Проводим тебя с Громом.

Приблудилась к ним собака да так и осталась жить.

— Как знаешь, — согласно кивнула Лушка, шумно выдыхая. Она была с ним рядом тогда. Зелье подействовало странно, и мужчина проспал весь день. А потом поднялся как ни в чем не бывало. Лушка не спрашивала, а он не говорил. Может, и впрямь подействовало, а, может, решил сам судьбу свою вершить. Вырвать с корнем то, после чего душа долго плодоносить не будет.

А потом как-то само вышло, и вот уж Лушка матерью быть готовится.

— Говорила ж тебе, — усмехается Марфа, когда видит на пороге ученицу. — В другом твой путь.

— А его? — кивает Лушка на дверь.

— Да кто ж знает, разве у всех судьбу углядишь? Только чую, долго вы жить станете, большая семья будет. Хоть и не была ты невестой, а сразу женой, всё ж счастливей многих. Береги счастье это, найти его непросто, а потерять в один миг.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28