Процесс Прасолова и убийство госпожи Тиме (Кошмары русской жизни) [Мор] (fb2) читать онлайн

Мор Процесс Прасолова и убийство госпожи Тиме (Кошмары русской жизни)

I.

Определение этого процесса сенсационным, доказывает полнейший упадок основных начал человеческой нравственности, абсолютнейшую атрофию человеческих черт.

Нет, этот процесс не сенсационный, а самоубийственный. Самоубийственный потому, что всякий, мало-мальски следивший за ним человек, неминуемо должен прийти к заключению, что жизнь в России свелась до свиного корыта, что там царствует дикая и необузданная вакханалия похоти, грубейшего разврата и скотства.

А отсюда, от такого сознания до самоубийства всего только не шаг, а полшага.

В некоторой части русской прессы процесс Прасолова пытались во что бы то ни стало объяснить характерными чертами широкой и разгульной жизни в Москве.

Она, дескать, Белокаменная, всему виной и никто больше.

Слепые кроты.

Разве в самых глухих медвежьих углах нашей родины не происходит тот же бесшабашный разгул, та же свистопляска, словно, с цепи сорвавшихся саврасов?

Разве русские газеты не сообщают ежедневно о гнусных насилиях над женщинами и детьми, о сожительствах отцов с дочерьми, братьев с сестрами, о диких проявлениях мести за обманутую и опозоренную любовь?

Нет, дело тут не в Москве, а во всем строе нынешней русской жизни.

Бесчисленные самоубийства, самые жестокие и неслыханные убийства, гомерический разврат, дикое пьянство...

Стоит подумать обо всем этом, чтобы мурашки забегали по спине.

Процесс Прасолова — это последний штрих огромной, дышащей тленью и жуткими призраками, картины, имя которой: «Вакханалия русской жизни».

Прасолова, убившего свою жену; как, известно, оправдали.

Часть русской прессы в лице лучших ее представителей выражала свое недоумение по этому поводу. Некоторые более чуткие русские публицисты даже возмущались и негодовали.

Но как же они не поняли, что так, именно, и должно было быть.

Прасолова суд в России должен был оправдать.

Этим он доказал, что не понимает всего ужаса, сконцентрированного в процессе Прасолова.

И, именно, это непонимание делает картину русской жизни последнего времени, вызвавшей, долженствовавшей вызвать дело Прасолова, гармонически-совершенной и законченной.

Исходя из такой точки зрения, мы и разберем этот замечательный процесс.

II.

Но прежде, чем приступить к этому разбору нам необходимо коснуться еще другого кошмарного явления русской жизни последнего времени, а, именно, убийства госпожи Тиме, совершенного в Петербурге.

Не успел еще замолкнуть шум вокруг процесса Прасолова (а шум этот ощущался во всей России), как на поверхности русской жизни выплыло во всем своем кровавом ужасе убийство госпожи Тиме.

Убийство это, собственно, произошло до процесса Прасолова.

Но после процесса обнаружились убийцы и, узнав их, все невольно содрогнулись.

Положительно, было от чего окаменеть. Убийцами оказались два изящных господина, представители петербургского высшего общества, люди, делавшие блестящую карьеру, — люди, которых с почетом принимали в лучшем обществе.

Один из убийц занимал ответственное положение в министерстве иностранных дел и заведовал шифрами.

Конечно, если бы это убийство носило, так называемый, романический характер, т. е. было бы совершено на почве отвергнутой любви, ревности и проч., то это было бы по крайней мере в той или иной степени объяснимо.

Но эти мотивы не играли абсолютно никакой роли в этом убийстве. Светскими убийцами руководило исключительно жадное корыстолюбие; их прельщали бриллианты убитой ими жертвы, о которых они слышали.

Это было, таким образом, самое грубое, самое постыдное и дикое убийство с целью грабежа.

Деньги, женщины и кровь — таковы главные три элемента русской жизни.

Процесс Прасолова и убийство Тиме выросли на этой почве, не могли не вырасти.

Гнилая почва порождает гнилые, разъедающие общество, кошмарные явления.

В последнем итоге, — это симптомы близкого конца.

Ибо смрад и удушье нависли в воздухе российской жизни.

Стоном стонет порабощенная, окунувшаяся в тину всяческих мерзостей, Россия.

Тучи слишком сгустились, слишком мрачны и тяжелы.

Быть грозе.

III.

Процесс Прасолова происходил в Москве и вся жизнь непосредственных участников итого процесса и лиц соприкасавшихся с ними прошла, главным образом в Москве.

В широкой, разгульной, привольной Москве.

В Москве сытых, довольных, ни над чем не задумывающихся людей.

Официальной столицей России является, как известно, Петербург, о котором, как о таковом речь будет впереди.

Москва же чиновным, тщедушным Петербургом презрительно обзывается большой русской деревней, — нескладной, серой провинцией, — грязной, азиатской и пр.

В сущности же Москва — и это опять таки общеизвестно — финансовая столица России.

По настоящему богата, по настоящему здорова, по настоящему русская, — такова Москва.

Правда, пожалуй, что она нескладно скроена, но зато она крепко сшита. Самые крупные российские миллионы сосредоточены в Москве.

Немудрено поэтому, что наиболее обширные русла, созданные для того, чтобы по ним утекали эти миллионы, сосредоточены также в Москве.

Что такое все петербургские увеселения по сравнения с московскими?

Жалкие забавы, игры для детей старшего возраста, постные меню . . .

Москва издревле любит разгул, подлинный настоящий разгул, — разгул во время которого в москвиче пробуждается его старый предок, по вышедший еще совсем из оболочки варвара.

Что может сравниться с московским Яром, московской Стрельной?

Даже по части ресторанов (а казалось бы, что тут уж Москве не тягаться с Петербургом) Москва побила рекорд.

Московские «Метрополь», «Большая Московская», а паче же «Эрмитаж» единственны в своем роде, в особенности, последний.

«Яр» в том виде, в каком он сейчас, по внешности одно из импозантнейших и красивейших зданий во всей Москве.

Это, между прочим, означает и во всей России. И нечего скромничать, такого Яра, пожалуй, не сыщешь и во всей западной Европе.

Внутреннее устройство Яра не менее импозантно, величественно и роскошно. Огромный белый зал. Мраморные колонны. Роскошный потолок. Изумительная летняя веранда. Белоснежные скатерти на столах и совершеннейшая сервировка. Море электрического света. Предупредительнейшая и образцово-дисциплинированная прислуга. Великолепнейший и дорогой оркестр. Прекрасная в техническом отношении небольшая сцена. На ней выступают первокласснейшие артистки и артисты кафешантанного жанра.

У входа широкая мраморная лестница, покрытая мягким пушистым ковром, ведет в верхний этаж, где находятся кабинеты.

Таков Яр в общих чертах.

Человек не посвященный оценит здесь всю роскошь, все богатство и... только.

Он не увидит здесь ничего специфически-русского, ничего такого, что давало бы повод говорить о каком то исключительном характере Яра.

Шикарный, первоклассный ресторан — шантан ,— скажет такой непосвященный человек.

Ничего больше.

Посвященные же люди, люди, мало-мальски знающие Москву, скажут вам о Яре нечто гораздо большее.

Ехать к Яру — это значит в Москве окунуться в волны трепетного, широкого разгула.

Но нынешняя Москва не прежняя, не Москва тридцатых годов прошлого столетия.

Нынешний москвич и в разгуле обрел культуру, тонкость, деликатность.

По настоящему повеселиться, покутить, получить удовольствие у Яра может только такой москвич, которого там знают.

Это чуть ли не одно из правил хорошего вкуса и отличных манер дорожащего своей репутацией москвича.

Такой москвич входит к Яру и уже у входа его величают по имени-отчеству лихой швейцар в поддевке, его подручные.

Затем по линии возвышения следуют младшие лакеи, старшие лакеи, метр д’отель и, наконец, сам управляющий.

Сесть у Яра к столу и потребовать карточку — считается дурным тоном. Лакей должен знать ваш вкус и сам уж должен подать вам все, что вашему чреву угодно и мило.

Если же он и не успел хорошенько изучить ваши гастрономические вкусы, то по правилам хорошего яровского тона вы должны весело посмотреть в глаза вытянувшегося перед вами в струнку лакея и с оттенком добродушия и доверия к нему сказать: — Приготовь ка мне, милый, чего нибудь такого-этакого поужинать. Уж смастери там по хорошему, обмозгуй как следует.

— А пить что я буду?

Для начала, конечно, очищенной, а там рябиновки и все по порядку. Только при таком вашем поведении у Яра можете рассчитывать на некоторое уважение к вам со стороны прислуги.

В противном случае вас будут внутренне презирать.

Правила хорошего тона здесь у Яра требуют также, чтобы вы истратили здесь возможно больше денег, — во всяком случае не меньше сотни, — чтобы на чай прислуге вы давали щедро, — рублей пятнадцать — двадцать что ли и чтобы, давая на чай, вы не подчеркивали этого обстоятельства, т. е. не говорили бы: — а это возьми себе на чай, или нечто в этом роде, — нет, вы швыряете на стол эти деньги и молчите.

Кроме того, хорошему гостю вообще не полагается уходить от Яра так, не солонно хлебавши.

Нет, поужинав внизу, послушав снисходительно и равнодушно программу (непременно снисходительно и равнодушно, ибо вы не провинциал и не из за программы явились сюда), вы должны отправиться наверх, предварительно отыскав себе среди гуляющих внизу этих дам даму сердца и там только в отдельном кабинете должны дать волю сердцу.

Деньги должны литься у вас рекой. В противном случае вы с точки зрения прислуги у Яра вовсе не барин, а так... мелюзга какая то.

Нужно чтобы вы на следующий день после посещения вами Яра самым равнодушным образом сообщили вашим приятелям: — Вчера, знаете, кутнул у Яра. И представьте, дешево обошлось, всего каких нибудь пять сотенных.

Другие же должны говорить о вас: — X. зачастил к Яру и держит себя молодцом. Кутит здорово. Здоровую деньгу оставляет там.

Только в этом случае вы будете come il faute по московским понятиям.

Помните об этом.

Я останавливаюсь на всем этом вовсе не по прихоти.

Все это неразрывно связано с темой данной книги, — одно вытекает из другого.

Приблизительно в таком же роде и Стрельна.

Впрочем с той, пожалуй, разницей, что в Стрельну обыкновенно приезжают после Яра и здесь хороший тон не только допускает, но даже требует более необузданного разгула до битья зеркал и мазанья физиономий лакеев горчицей включительно.

Здесь уж водка, вина кажутся святотатством.

Здесь пьют, преимущественно, шампанское и, конечно, французской марки. Хлопают пробки, ленится золотистая влага в бокалах, переливается звонкий женский смех и вторит ему пьяное гоготанье опьяневших саврасов в поддевках или фраках, — это не делает разницы.

Нужно сказать еще несколько слов об Эрмитаже.

Это с одной стороны ресторан, притом самый фешенебельный, самый аристократический ресторан, — с другой стороны дом свиданий, опять таки самый фешенебельный.

В процессе Прасолова, который, как это вполне естественно, нас, главным образом, и интересует в данном случае — ресторан Эрмитаж не играл никакой роли.

Иначе же обстоит дело с домом свидании Эрмитаж, — он играл роль в этом деле.

Он упоминается на одной из самых трогательных и более всего волнующих нас страниц романа четы Прасоловых и мы должны некоторым образом характеризовать его.

В этот дом свиданий ездят, исключительно, испытанные в делах любви люди, притом принадлежащие к лучшему обществу.

Там заботится о том, чтобы явившаяся парочка была избавлена от нескромных взоров.

К услугам парочек, арендующих помещение в этом доме всего на одну ночь, а чаще всего на несколько часов — имеются целые апартаменты, — нередко подобия целых квартир.

Тут столовая, где можно поужинать, гостиная, где предоставляется вести беседы о любви и, наконец, спальня, альков для сладких объятий.

Но это еще не все. Тут же имеются бассейны. Одним словом, все здесь устроено для самой тонкой, самой извращенной любви.

В последнее время в быте московского веселья к выше перечисленным учреждениям прибавилось еще одно, правда, довольно скромное, но все же играющее видную роль в жизни московских жуиров вообще и сыгравшую видную роль и в жизни четы Прасоловых.

Это — скетинг-ринк.

Но глубоко заблуждаются все те, кто полагает, что скетинг-ринк знаменует собой всего только появившийся в России интерес к спорту.

Конечно, заграницей скетинг-ринк одно из невиннейших и милых учреждений, куда, не задумываясь, ходят отцы с детьми, мужья с женами.

В России же ничего подобного нет.

Не успел скетинг-ринк там появиться, как он тотчас же выродился в место свиданий.

Приличной девушке, даме из общества туда и показаться нельзя.

Туда приходят, главным образом, эти дамы, женщины легкого поведения, женщины торгующие собой, мужчины, ищущие пикантных развлечений, любители и любительницы однополой любви.

На скетинг-ринке, одним словом, воцарилась такая грязь, что туда и подступиться нельзя порядочному человеку.

Перефразируя слова Некрасова о русских скетинг-ринках, можно смело сказать, что не в катанье там сила.

IV.

Таким образом, я ознакомил читателя с местами, с которыми так или иначе была связана жизнь, кошмарная жизнь четы Прасоловых.

Теперь нужно ознакомить читателя с лицами, с которыми соприкасалась в своей жизни эта чета.

Почти все они фигурировали на суде и, таким образом, служили и продолжают служить объектами общественного внимания.

Вот приблизительный перечень их: Рогаткин-Ежов, Рябушинский, Шестов, Фрумсон (она же Анджелло), Окснер, Аронсон, Ланская, Конджуйцев и много других.

Все эти люди принадлежат к той категории москвичей, которую важно называют toute Moscou, т. е. к аристократии Москвы. Словно, по однажды заведенному обычаю, все они или почти все ежевечерне появлялись в одних и тех же ресторанах и увеселительных заведениях.

Весь шик московской аристократии — это быть на виду, так, чтобы на нее указывали пальцами.

Имя миллионера Рябушинского в Москве окружено всяческими легендами. Чего только не рассказывают о нем.

Каких только коленцев не выкидывал он, чтобы создать вокруг своего имени шум, скандальный шум.

Положительно, можно сказать, что если бы в Москве не было живого, подлинного Рябушинского, Москва должна была бы выдумать такого, — до того он типичен и характерен для современной Москвы.

Для современной Москвы потому, что Москва, хотя по существу своему и осталась такой же, какой была века тому назад, внешне все же приобрела европейский лоск, европеизировалась, свихнулась на модернизме и декаденщине.

Рябушниский устраивает для себя виллу «Черный Лебедь», где создает нечто в высшей степени экзотическое.

Тут редкие статуэтки, картины, резьба по дереву, олеографии, рисунки.

Все это по преимуществу сугубо-эротического характера.

Это, далеко, не случайность, что, именно, сюда на эту виллу приезжала Прасолова.

Точно также, как не случайность и то, что тотчас же после убийства, Прасолова была отвезена в больницу в автомобиле, принадлежавшем Рябушинскому.

Кошмарная судьба этой женщины, бывшей на виду у всей Москвы, психологически должна была бы быть связанной с именем экзотического героя, Рябушинскаго.

Недаром же сам Рябушинский, вызванный в качестве свидетеля на суд Прасолова на вопрос председателя, — с какой целью приезжала к нему на виллу «Черный Лебедь» покойная, самодовольно ответил: — Я думаю, что всем интересно посмотреть мою виллу. Там много диковинных вещей. И, наконец, там живу я. Всем интересно посмотреть, как я живу.

Ведь, с точки зрения здорового, нормального, уравновешенного человека такое заявление граничить с манией величия, с форменным безумием.

В Москве же, в той Москве, в которой вращались и жили Прасоловы, Рябушинский и пр. это очень нормальное явление.

Рябушинский такая же неотъемлемая принадлежность этой Москвы, как Яр, Стрельна и пр.

Огромную роль в жизни покойной Прасоловой играл Рогаткин-Ежов. Это купец, владелец мехового магазина. Он богат и любит жить. Единственная его забота — доставлять себе удовольствия. В погоне за ними он не останавливается ни перед чем.

Достаточно ему увидеть у себя же в магазине хорошенькую женщину и почувствовать, что она в материальном отношении нуждается, чтобы он сейчас же с жадностью забросил в нее свои сети.

Он, видите ли, может купить женщину драгоценными мехами.

Бывал в квартире Прасоловой некий немец, Окснер.

Фигура его так карикатурно и смешно вырисовалась на процессе, что все невольно должны были почувствовать презрение к нему.

Это человек с мелкой грошовой душонкой.

У него и размаху настоящего нет.

У него имеется какое то прибыльное и верное дело (кажется, несгораемые шкафы) и он успешно ведет его.

Но вот судьба сталкивает его с покойной Прасоловой, сталкивает на самой невинной почве.

Покойная хлопочет о месте в его конторе для сестры своей.

Просьба ее увенчалась успехом.

Но этим дело не ограничилось.

Юркий немец почуял в красавице Прасоловой жертву и... стал бывать у нее.

Аронсон-адвокат, хорошо зарабатывает.

Покойная Прасолова пленила его настолько, что он вздумал даже жениться на ней. Конечно, только после того, как она разведется с мужем.

А пока он начинает содержать ее. Он выдает ей триста рублей ежемесячно и живет у нее в качестве мужа.

Самой характерной фигурой среди вышеперечисленных является кафешантанная артистка, Фрумсон, по сцене Анджелло, навивали ее также королевой бриллиантов.

Еврейка, рожденная, вероятно, в глухой черте, она в юных годах свихнулась и пошла по проторенному пути милых, но погибших созданий.

Позже она очутилась на подмостках кафешантана. Ловкая, практичная, она сумела скопить себе деньги, запастись многими бриллиантами. Красивой она и в молодости не была. А позже и тем паче, но она умела нравиться, разжигать.

Она то взяла к себе на содержание героя, Прасолова, одевала, кормила, поила его.

Возможно, что она искренне привязалась к смазливому Прасолову, полюбила его.

Но он то, конечно, не мог быть абсолютно верен ей.

И после одного из бесчисленных кутежей в отдельном кабинете (в Стрельне, конечно) опьяневшая Анджелло кричит джентельмену, Прасолову:

— Снимай костюм, который я тебе купила. Ты истратил мои тысячи...

А обезумевший Прасолов бросается на нее с кулаками.

И честной компании с трудом удается равнять их.

Это ль не характерный штрих к картине жизни Прасолова?

Мне кажется, что мы уж в достаточной степени обрисовали внешние детали обстановки жизни Прасоловых.

Теперь мы можем перейти к самой истории их жизни.

V.

Их жизнь привела к судебному обвинительному акту, сущность которого сводится к следующему:

9-го октября 1911 года в начале 4-го часа ночи в «Стрельну» приехала 3. И. Прасолова и ее сестра М. И. Денницына с кавалерами — гг. Рогаткиным-Ежовым и Кисляковым.

Невдалеке от столика, занятого Прасоловой, оказался муж ее — Василий Васильевич. Заметив жену, он, не поздоровавшись с нею, улыбнулся ее сестре — Денницыной и ответил издали на приветствие Рогаткина-Ежова.

Спустя минут десять после появления в саду ресторана 3. И. Прасоловой, муж ее, выпив две рюмки коньяку, неожиданно направился к столу своей жены.

Поздоровавшись с Рогаткиным-Ежовым, он обращаясь к жене, сказал: ,,Зинаида Ивановна, потрудитесь немедленно удалиться из «Стрельны»“.

Последовал отказ, и тут же раздался выстрел, причинивший несчастной женщине смертельную рану. Прасолов стрелял из револьвера системы «Франкотт».

Произвел он один выстрел, но на груди Прасоловой оказались три огнестрельных отверстия. По мнению экспертов, они могли быть причиненной и одной пулей, так как левая грудная железа покойной могла быть приподнята корсетом, лифчиком или платьем, и, таким образом, пуля должна была пробить ее насквозь, образовав в ней два отверстия, а затем, войдя в грудную клетку, образовать третье отверстие.

VI.

Какова же была жизнь, приведшая к столь роковому концу?

Жизнь Прасолова рисуется в следующем виде со слов свидетеля Евгения Шестова, мелкого газетного работника, состоявшего в дружбе с Прасоловым и — к слову сказать— постаравшегося заметно обелить личность злополучного героя.

Его, Шестова, влекло к Прасолову, он любил его за его простоту, за сердечность, душевную мягкость.

Товарищи вместе проводили свободное от университетских занятий время, бывали в гостях, иногда играли в карты, на бильярде, посещали рестораны.

У Прасолова всегда бывали деньги, ему давала их не чаявшая в нем души мать, получал он их нередко от бабушки и в средствах но стеснялся.

В это время у Прасолова не было серьезных увлечений, были порою, как говорит свидетель, «спорадические связи».

Однажды осенью в 1906 г. Прасолов и Шестов шли по Долгоруковской улице. Направлялись куда то по дену, по какому то хозяйственному поручению родных.

И вдруг встреча: две дамы, одна из них молоденькая и хорошенькая.

Прасолов поклонился.

— Это Зиночка Денницына, — сказал он товарищу, когда они снова продолжали свой путь.

Когда шли обратно, — та же встреча, дамы тоже направлялись домой.

Прасолов подошел, остановился с дамами, поговорил с ними несколько минут. Потом догнал товарища.

— Мы сговорились с всю пойти в театр и после театра она просит, чтобы я свел ее ужинать к «Яру».

Прасолов был возбужден.

Как раз тогда он переживал «период безвременья», сердце его не было занято, а сердце у него было нежное и привязчивое, с женщинами он был в высшей степени деликатен и корректен.

Встреча с Зинаидой Ивановной произвела на него впечатление, а свидетелю показалось странным, что молодая девушка, гимназистка, выражает желание после театра ехать к «Яру», и он тут же высказал товарищу свое предположение, что по всем признакам ату поездку к «Яру» он сможет продолжить и закончить вечер «Эрмитажем».

Прасолова покоробили эти слова, по вернувшись ночью после свидания с Зинаидой Ивановной домой, он тут же сказал Шестову, что тот оказался пророком.

— Твои предположения подтвердились.

Свидетель не стал расспрашивать о подробностях. Была ночь.

Они заснули.

И с этих пор Прасолов сделался рабом Зинаиды Ивановны.

Ее воля сделалась ого законом . . .

С ним нельзя было говорить о ее недостатках. Это его мучило я злило.

Я находил, что она ветренна и ведет себя легкомысленно.

Мне говорил танцовщик Императорского балета Семенов, что однажды Зинаида Ивановна пришла к нему в номер и без разрешения взяла его фотографию, а когда он спросил, зачем она это сделала, последовал ответ:

«Вы мне нравитесь, я взяла для памяти.»

Когда Шестов говорил об этом Прасолову, он старался как нибудь хорошо объяснить поступок 3. И., старался обелить ее в глазах свидетеля.

Бывал Шестов и в семье Денницыных, и эта семья также производила на него дурное впечатление.

Зинаида Ивановна была старшая в доме, но видно было, что она не сознает своего обязывающего положения. Ни о каком присмотре за младшими не было и речи; дети ходили оборванные, грязные, не обращалось никакого внимания я на их духовную жизнь.

Младшие братья постоянно ссорились, кричали, безобразничали.

А старшая сестра вся отдалась увлечению Прасоловым и была далека от семьи.

В духовном отношении она стояла невысоко: ничего не читала, ничем не интересовалась, была весьма ограничена, с ней трудно и не о чем было говорить.

Родители Прасолова не были к ней расположены и противились браку. Товарищи, в том числе и свидетель, предостерегали его: смотри, брат, не попадись, еще женишься, чего доброго.

И роковое случилось, он сделался женихом, он закрывал глаза на недостатки Зинаиды Ивановны, он говорил, что она чудный, хороший человек, что она любит его.

— Про Зинаиду Ивановну ходили слухи, неприятные для репутации девушки, — говорит свидетель и, когда он узнал, что брак Прасолова вопрос ближайшего будущего, он счел себя обязанным серьезно поговорить с товарищем.

Он рассказал ему об этих случаях, о том, что она будто бы жила с покойным Тарасовым, с Рогаткиным-Ежовым.

Он говорил о духовном несоответствии Зинаиды Ивановны ее будущему мужу, об отсутствии у нее серьезных запросов, о ее неразвитии и т. д.

Этот разговор решил их дружеские отношения. Прасолов и Шестов поссорились и расстались.

И только недели за две до случая с серной кислотой¹ им снова пришлось встретиться.

Прасолов позвонил к Шестову, приехал.

— Случилось то, что ты предсказывал, — сказал он.

И поведал ему свою горькую повесть, рассказал о своих страданиях.

Товарищи снова стали встречаться.

— Зинаиду Ивановну я терпеть не мог, — говорит свидетель, — особенно после случая с серной кислотой. Иногда она звонила ко мне по телефону, разыскивая Василия, но я просил ее оставить меня в покое, заявляя, что у меня не справочное бюро.

Затем свидетель рассказывает о жизни Прасолова в Ялте после разрыва с женой. Шестов познакомил его со своим приятелем, артистом Смирновым. Они сошлись, Смирнов был очень симпатичен Прасолову и между ними установились дружеские отношения.

Прасолов говорил ему о своей неудачно сложившейся жизни.

Вообще, в это время он со всеми охотно говорил на тему о сердечных страданиях.

Однажды они шли по набережной.

Вдруг возглас.

— Здравствуй, Вася.

Это была Зинаида Ивановна.

Встреча эта удручающе подействовала на Прасолова.

— Опять она, опять начнется, — говорил он Шестову.

И, действительно, началось.

Их связь возобновилась.

Но не надолго.

Придя как то домой, Шестов, живший вместе с Прасоловым, нашел своего друга в удрученном мрачном настроении.

Он сидел и писал письмо.

— Она изменила, она живет со Смирновым, с твоим другом Смирновым! — сказал он Шестову.

— Вот телеграмма, она сама дала ее, это телеграмма Смирнова.

Телеграмма состояла из нежных слов: «Люблю, дорогая, жажду приехать».

Потом в руках его были и другие телеграммы, в том числе — одна, в которой сообщалось, что Иван Карлович² сердится, что он перевел 250 р. и т. д.

— Все кончено, — говорил Прасолов,.

Он вместе с Шестовым отнес письмо к жене в гостиницу «Ореадну» и отдал швейцару. Жили они в это время отдельно, т. к. Василий Васильевич не хотел огорчать родителей, бывших против его сближения с женой.

Поведение Смирнова его глубоко возмущало, и Шестов боялся, как бы не вышло из этого чего-нибудь очень тяжелого.

Смирнов, временно уехавший ив Ялты, со дня на день должен был возвратиться с женой.

Но опасения Шестова не оправдались. Сам он горячо упрекал Смирнова, который опешил, выслушав сообщение свидетеля.

— Она так ухаживала, я был одинок, — говорил модный тенор Шестову.

Поток он объяснился с Прасоловым. Они были в ресторане и много пили. На рассвете пришли сильно охмелевшие к свидетелю и ввали с собой гулять по берегу моря.

Вернулся Прасолов утром в 8 ч.

— Затем мы встречались с Прасоловым уж в Москве, — продолжает Шестов. — Жизнь его здесь стала непрерывным разгулом. Он тосковал, боялся одиночества, и я, несмотря на болезнь свою, сопровождал его всюду.

О скандале в «Стрельне», о бурной ссоре Прасолова с Анджелло, Шестов рассказывает: — Мы были в кабинете с Ланской. Неожиданно явилась Анджелло и, обращаясь к Прасолову угрожающе заговорила:

— Ах, вы здесь, и опять с женщиной. Появление этой женщины меня возмутило.

— Уходите, я сам с ней объяснюсь, — предложил я присутствующим.

Все ушли. Анджелло пыталась последовать за Василием, я ее не пустил. У нас произошла борьба, она бросила в меня канделябром и рассекла бровь настолько, что фонтаном вабила кровь... Обезумев от злобы, я отшвырнул ее на пол, и в истерике она кричала по адресу Василия Бог знает что...

На самый координальный вопрос прокурора, как объясняет себе свидетель тяготение Прасолова к жене своей после всего того, что о ней говорили и слухи о чем доходили до него, Шестов уверенно отвечает:

— Его влекла к ней какая-то непреодолимая сила.

Зинаида Ивановна была нужна Прасолову, как воздух. Без нее его мучила постоянная жажда и хотелось пить наслаждение из одной чашей с этой женщиной. Он был всецело подчинен ея чарам женщины-самки, ея крепкому телу, ея развращенным и ненасытным похотям . . .

В дальнейшем своем показания Шестов говорил:

— Знаю, что между ними был спор из за ребенка. Прасолов требовал его к себе, Зинаида Ивановна не соглашалась его отдать.

Кроме того, Зинаида Ивановна требовала за развод 50 тысяч, угрожая иском.

VII.

Всякому ясно и очевидно, что это — само по себе — очень продуманное и по своему логичное показание свидетеля ни в каком случае не может быть названо объективным и беспристрастным.

Шестов явно чернил покойную Прасолову и старался обелить своего друга, Прасолова. Но даже из этого его показания но многое может служить оправданием Прасолова.

Начать с того, что Прасолов чуть ли не в первый же день своего знакомства с тогда еще гимназисткой, Зинаидой Денницыной после театра и, кажется, еще «Яра» отвозит ее в дом свидания «Эрмитаж», который мы  выше уж характеризовали.

Каким нужно быть морально-павшим человеком, сугубо-развращенным и чрезмерно опытным в делах любви, чтобы повести юную девушку, почти подростка, носившую еще детские короткие платья в самый утонченный дом свидания.

И в том, что первое падение покойной Прасоловой не обошлось без горьких слез ее, без глубоких страданий и горечи за потерянную чистоту нас убеждают не красноречивые разглагольствования тех или иных защитников, а документы, каковыми являются письма покойной.

Недаром прокурор в своей обвинительной речи ссылается на них.

VIII.

Для контраста о показаниями Шестова, бывшими явно направленными в пользу убийцы, Прасолова не лишнее восстановить в общих чертах обвинительную речь прокурора:

— Я знаю, ваше тело болит, судьи совести, — начал речь свою прокурор. — Я знаю, девять дней труда в атом зале подорвали ваши нервы, но бодр ваш дух, жив в вас этот вечный огонь беспристрастия живо искание правды...

И, исполняя то дело, на которое вам выдало общество доверенность, вы всю силу своего внимания приложите к разгадке смысла этого дела.

Оно приковало общественное внимание. И не потому, что это оригинальный роман, не потому, что Прасолов для нас загадка, что многогранна его душа, — нет, потому, что много грязной подпочвенной воды ворвалось в этот зал.

И вы, целовавшие крест и евангелие; вы, повторявшие святые слова его, — вы обойдете этот поток грязи, вы не дадите забрызгать ею вашу совесть, вашу житейскую мудрость.

Ложь, как первородный грех, живет в человеке.

Но в этот зал прорывается она тремя путями. Одни лгут, не сознавая того, другие — из трусости, третьи — из привычки...

И когда здесь длинной фалангой проходили перед вами представители молодежи новейшей формации, эти друзья Прасолова, — мне хотелось крикнуть:

— Остановитесь... Дипломы зрелости имеете вы или почетные билеты в «Стрельну» только...

Что принесли с собой свидетели?..

Они внесли с совой массу грязи...

Бурный поток ее в своем стремлении достиг уж могилы Зинаиды Ивановны.

И спускалась ночь, и садилось солнце и снова всходило, — а я сжимал в своих руках святой крест, я боялся грязи: не прикоснулась бы к нему.

А когда этот бурный поток на своем пути встречал граниты и, ударяясь, разбивался о них, пена бурлила ядовито, разбрасывая грязные брызги...

И вашим чутким сердцем вы отделите правду от зла, вы ведь не назовете золотом смрад.

И, желая, поднести вам здесь всю правду, я начну с писем покойной.

Молодая, гибкая, как побег деревца, Зинаида Ивановна полюбила Прасолова первой любовью... И позвольте мне досказать то, чего не досказал здесь подсудимый:

— Она была невинна. И объяснение Прасолова о том, что она просила посвятить его в отношения мужчины и женщины — это лучшее доказательство моего утверждения . . .

И он... сорвал девичьи цветы и... растоптал их.

Вы помните ее письма. Она стремится к нему всей душой, это был первый стук ее сердца.

А он...

Он еще до свадьбы цинично раззвонил своим приятелям о связи с этой девушкой...

Но вот он женился... казалось бы — грех был покрыт...

Не лучшее ли горнило семейная жизнь, которая может освободить от всяких наносных течений?..

А потом . . . Родился ребенок. Жена души в нем не чает.

А подсудимый...

Он пропадает по ночам. Он «увлекается» Аиджелло.

Он говорить, что от ребенка плохо пахнет.

Он... не пошел даже за гробиком ребенка, когда тот умер.

Что же это такое? Где причина такого поведения?

Причина — червь разврата, который точил Прасолова.

И она, искавшая нравственной поддержки мужа, не выдержала.

Вот и вспомните слова ее письма:

Разобрав затем обстоятельства дела, указав на пристрастие многих свидетелей, обвинитель переходит к заключению, что Прасолов давно замыслил убить жену, и лишь выжидал удобного случая.

И случай этот представился.

— Жизнь сделала гримасу и смерть пропела свой последний гимн, — говорил г. Новицкий.

— Когда придете вы домой, — обращается прокурор к прис. заседателям, — и ваши дочери спросят вас:

„Отец, что сделали вы с этим господином?“ — вы скажете им:

— Вместо золотых браслеток, которые он носил, мы надели на него железные кандалы. Вместо шелкового белья и модного платья — арестантский халат.

IX.

Прокурор обвиняет — так сказать — по обязанности.

И в атом случае не всякое лыко в речи прокурора должно быть отнесено в строку.

Но все же во всем, что он говорил слишком много правды.

Разве не писала покойная Зинаида Ивановна Прасолову вскоре после их сближения с горькой жалобой о том, что он развратил се, окунул ее в грязь.

Можно с полной вероятностью сказать, что Зинаида Ивановна выросла в дурных условиях. Об ее воспитании не особенно заботились. Хороших примеров окружающие ее также не могли ей дать. Мудрено ли, что будучи гимназисткой, она уж знала о существование Яра, о том, что существует животное, бессмысленное веселье.

Никаких идеальных или попросту хороших стремлений у нее не было. Красивая, взбаламошенная, с огромной жаждой веселой и прекрасной жизни, она с юных лет сознавала силу своей красоты.

В силу того, что ни семейное, ни школьное воспитание ей ничего не дало, в ней очень рано проснулась женщина со всеми ее качествами и недостатками.

Доверчивая, кокетливая, в меру лживая, в меру правдивая, она распустившись, как дивный прекрасный цветок, ждала судьбу свою.

И она пришла.

Первые шаги ее были связаны с кошмарами.

Она встретилась с красивым юношей Василием Прасоловым.

Он ей понравился.

Она находилась в том периоде, когда слово нравится отождествляется со словом любить.

Пустому, избалованному, вкусившему уж прелести веселой жмени юноше, Прасолову в свою очередь чрезвычайно понравилась Зина.

И в результате — совместная поездка в театр, оттуда к Яру, а оттуда в Эрмитаж, где шестнадцатилетняя гимназистка отдалась Прасолову.

Нежный расцвет юности прерван, смятен...

Все лучшее, что было в юной девушке, все прекрасное, лучезарное оборвалось, улетучилось, кань дым.

Она заглянула в глубокую пропасть жизни и почувствовала боль, жгучую боль раскаяния и стыда.

Но потерянного не воротишь.

Связь с Прасоловым продолжалась.

Правда и то, что Зина внезапно выросла, возмужала, обрела все сложное искусство женщины.

Прасолов привязался к ней.

В результате был их брак.

Что внес с собой в брак Прасолов?

Он даже не любил свою жену, он только жаждал ее тела.

Он посвящал ее во все закоулки человеческой извращенности, методически и систематически развращал ее, — заставил ее полюбить угарную жизнь, возил ее по ресторанам, вертепам, где приличную женщину трудно отличить от проститутки.

Постепенно он подготовлял ее к ее будущей роли.

Впоследствии ему пришлось пожать только то, что он же посеял.

А посеял он грязь, разврат, чревоугодие, страстную жажду лживой, мишурной жизни любовь к блеску, роскоши, нарядам.

Если даже абсолютная правда во всем том, что показывали об убитой свидетели, вызванные со стороны Прасолова, то и тогда вина многого падает на Прасолова.

Покойная будто бы явилась однажды домой в роскошной шубе.

На вопрос мужа, откуда у нее столь дорогая шуба, Зинаида Ивановна ответила, что она взяла ее в рассрочку платежа у Рогаткина-Ежова и муж Прасолов мирится с этим объяснением.

Не ясно ли, что он отлично знал происхождении этой шубы у жены своей, но, будучи человеком абсолютно лишенным чувства морали — мирился с этим.

В другой раз он увидел будто бы у жены роскошные бриллиантовые серьги. На вопрос его, откуда у нее эти серьги, жена его рассмеялась и заявила, что эти серьги от Тэта, т. е. поддельные.

Тут уж ребенку ясно, что всякий муж, не утративший человеческого подобия, дорожащий поведением своей жены, раз у него зародилось подозрение относительно появившихся у его жены серег, нашел бы уже пути узнать правду, т. е. поддельные ли то были бриллианты или настоящие.

Но Прасолов не нуждался в правде, мало того, он избегал ее.

X.

В значительной степени верную оценку личности Прасолова сделал прис. повер. Ледницкий, выступавший в данном процессе со стороны родных убитой Зинаиды Ивановны.

— Прасолов должен был знать, как ведет себя его жена, для него это не было тайной.

Он знал даже имена тех, кто ее совращал с пути добродетели и развращал, но он вместо того, чтобы оказать ей поддержку, мирился с этим.

Зинаида Ивановна бесконечно любила своего мужа, потому что безумно его ревновала, а в нем сказывались к ней только одна похоть, только одно половое влечение.

Он сам, подсудимый, виноват, если должен был украдками требовать от своей жены то, что она ему хотела отдать, любя от всего сердца.

Упомянув затем о первой поездке Прасолова в Париж, в этот центр мировой культуры и колыбель человеческой свободы, прис. повер. Ледницкий сказал:

— Не учиться ехал он туда и не за серьезным делом, — нет, из пребывания в Париже подсудимый вывез только опиум и разврат, который привез с собой в Москву, в свой дом. Где доказательство того, что Прасолов любил свою жену так, как она его любила?

Где его ревность к ней, это страшное чувство, доводящее людей до наступления? Этого чувства не было, потому что не было и любви; была только одна страсть.

Прасолов — эгоист, потому что, не имея никаких прав на свою жену, с которой он давно все порвал, он дерзал предъявлять к ней какие-то требования.

Что такое Прасоловъ?

Типичный прожигатель жизни, превращающий день в ночь, и, наоборот, посетитель всяких вертепов, игорных притонов, трактиров, человек, не могущий жить без карт и бильярда.

— Вот здесь, — продолжал прис. повер. Ледницкий, — много говорили о шумной жизни, к которой привыкла Зинаида Ивановна.

Но сам муж, вечно пропадавший на улице, приобщил свою жену к этому угарному веселью, в которое она все больше и больше втягивалась.

Я здесь выступаю перед вами, присяжные заседатели, не только от имени 3. И. Прасоловой, нет, — я здесь и общественный элемент.

Вот здесь перед вами прошла группа блестящих тунеядцев, вы видели богатых и сытых развратителей, которые, разинув свои пасти, как голодные волки, набрасывались на красивое тело Зинаиды Ивановны. Перед вами выступила воочию вся эта столичная накипь и во всю ширь развернулась ужасная, грязная картина нравов современного общества, достойную оценку которой даст когда нибудь будущий историк.

Не менее верным является и следующее заключительное слово другого защитника:

— Обвинение вообще необходимо: в качестве общественного элемента вы дадите соответствующую оценку тех фактов, которые прошли здесь перед нами.

Вы этим приговором скажете, что если физический убийца Прасолов, то духовные виновники его — это те, властные деньгами, которые ухватываются за тело красивой женщины, считая себя вполне защищенными силой своего капитала.

XI.

Если затем и нельзя согласиться со всеми заявлениями защитника обвиняемого, Измайлова, то все же можно расписаться под следующее его утверждение:

— Поэт говорит, — нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульете.

Но поэт отстал от наших дней. Его повесть кажется детской в сравнении с ужасами «повести супругов Прасоловых»...

Действительно, более печальную повесть и сам сатана не придумает.

В сущности ее разбор подлежит компетенции не суда, не общества, а врачей, ибо Прасолов в конечном итоге клинический тип.

Нужды нет, что судебно-медицинская экспертиза признала его здоровым.

Есть основание предполагать, что измены жены нужны были Прасолову, как воздух — или вернее — как морфий морфинисту.

Они доставляли ему особое наслаждение.

Этой его анормальностью в конце концов заразилась и жена его, которая пригласила к себе в дом любовницу своего мужа, Анджелло и сдружилась с ней.

В области половых наслаждений этими людьми было изведано все и на дне их разлагавшихся гнилых душ жила еще жажда самых острых, нечеловеческих ощущений.

Вся жизнь Прасоловых так и просится на страницы трудов Крафт Эбинга, как яркий и убедительный пример половой психопатии.

XII.

Оставим на некоторое время процесс Прасолова и вернемся к жизни четы Прасоловых.

Легкомысленный, пустой, красивый Прасолов встречает шестнадцатилетнюю Зинаиду Денницыну, увлекается ею, едет с ней в театр, оттуда к Яру, а оттуда в дом свиданий, где она отдается ему.

Через некоторое время они вступают в брак.

Живут они весело, праздно.

Через год у них появляется ребенок.

Муж все чаще и чаще оставляет жену с ребенком, а сам отправляется веселиться.

Жена знает характер этого веселья, — негодует, возмущается, просит мужа не оставлять ее одну.

Муж не переносит таких домашних сцен и отношения между ними день ото дня становятся все хуже и хуже.

Муж бездельник, не приспособленный к жизни человек, а аппетиты к жизни у него огромные.

Нужны средства и он, не задумываясь, берет их у кафешантанной дивы,Анджелло, с которой он вступил в связь, — у той самой Анджелло, которая однажды попросила у него дать ей немного денег за потерянное ею время беседы с ним.

Ее средства, бриллианты — все это покупается известной ценой.

И Прасолов мирится с этим.

Ребенок Прасоловых умирает и Зинаида Прасолова, убедившись в том, что мужа, как такового, у нее нет, начинает в свою очередь заводить романы.

Тут и Рогаткин-Ежов, Аронсон, Окснер, Рябушинский, Тарасов и друг.

Все богатые люди.

Не любовь толкает ее в объятья всех этих мужчин, а привычка к роскошной и праздной жизни.

Она попросту продается.

Муж с одной стороны, жена с другой продолжают жить в одном и том же кругу.

Красавец Прасолов в своем падении доходит до того, что принимает подарки от подозрительно расположенного к нему армянина.

Жена меняет любовников, как перчатки, — живет одновременно с несколькими.

И что кошмарнее всего, муж и жена временами встречаются и между ними на короткие периоды возобновляются половые сношения.

А затем снова ссоры, разрыв и каждый идет своей дорогой.

Вплоть до злополучной ночи в Стрельне, когда грянул выстрел мужа и жизнь молодой красавицы-жены прервалась.

Знаменательно, что в ту злополучную ночь муж столкнулся с женой три раза: на Скетинг-ринке, у Яра (кажется) и в Стрельне.

Оба они, словно, были обречены не выходить за пределы заколдованного круга.

Одни и те же дорогие рестораны, кафешантаны и места свиданий.

— В Москве одной проституткой стало больше, — заявил Прасолов своим приятелям в роковую ночь — моя жена пошла по рукам.

Но это не было, не могло быть ни неожиданностью, ни тем паче, трагедией для него.

Это было дело его рук.

Он готовил ее к этому. Готовил с первого же дня их встречи, закончившейся в доме свиданий.

Окончательно опустившийся, потерявший всякое чутье к основной морали, Прасолов внезапно под влиянием алкоголя и Бог весть чего еще, приходит в возбужденное состояние, неожиданно направляется к столику, за которым сидит жена его в обществе ее любовников и требует от нее, чтобы она оставила Стрельну. Ничего больше.

Это каприз рафинированного самодура.

Вот тогда, в ту минуту его обуяла навязчивая идея, что он может сделать так, что жена его оставит по его полу-приказанию полу-просьбе Стрельну.

Если бы жена его встала и ушла, никакой катастрофы бы не произошло, выстрел бы не грянул и красавица Прасолова, новая проститутка Москвы, по словам ее мужа, продолжала бы пировать в жизни.

Но наивная красавица возымела дерзость отстаивать свои права.

Какое право имеет этот бывший ее развратитель, ныне совершенно-чуждый ей человек, предъявлять к ней какие бы то ни было требования.

И она оставалась сидеть.

Шальная пуля прекратила ее жизнь.

Напрасно обвинение на суде гласило, что Прасолов давно готовился убить свою жену.

Если бы это было так, то Прасолова оправдали с полным правом. Ибо тогда нужно было бы признать, что он не мирился с падением своей жены, ревновал ее, мучился.

Тогда нужно било бы признать, что Прасолов еще не потерял окончательно человеческого подобия.

В действительности же, ничего подобного не было.

Прасолов отлично знал о судьбе жены своей и находил утешение в вине и женщинах.

Тот факт, что в кармане пальто его находился револьвер — ничего не доказывает.

Такие господа всегда имеют при себе револьверы.

Первая крупная ссора в ресторане и револьвер может пригодиться.

Нет, выстрел Прасолова был случайный, убийство совершенно им без заранее обдуманного намерения.

И, именно, это усугубляет вину его.

XIII.

Суд, как известно, оправдал Прасолова и лучшая часть русского общества диву далась.

До того это было неожиданно.

Многие, в том числе видные и уважаемые писатели, общественные деятели открыто высказывали свое порицание этому оправданию.

«Есть почтенные старые люди», пишет о процессе Прасолова в одной немецкой распространенной газете немецкий журналист, «которые охотно вспоминают свою веселую молодость и которые сами еще также веселы, как молодежь. Они относятся одинаково легко, как к жизни, так и в смерти. Они охотно прощают с тем, чтобы и их прощали.

Такими почтенными старыми людьми были и присяжные заседатели на суде Прасолова.

Они плоть от плоти, кость от кости Прасолова.

Они оправдали его».

В этом объяснении оправдания Прасолова ярко сказывается логика западно-европейца.

Развращенные, потерявшие всякое человеческое подобие люди оправдали равного себе — таково мнение иностранца.

— Дело Прасолова, — рассуждает последний, — капля тех волн грязи, которые все с большей и большей силой заливают улицы больших русских городов.

Число публичных домов, всякого рода, ночных ресторанов, элегантных и менее элегантных значительно превышает число театров, музеев, школ.

В этих рассуждениях есть крупица правды, но не вся правда.

Вся правда значительно шире, глубже, кошмарнее.

Россия после неудач героической революции бросилась в другую крайность.

Этой крайностью было увлечение практической философией: — лови момент.

Все набросились на наслаждения.

Лихорадочную деятельность развили шантаны, ночные кабаки, дома свиданий.

Содом и гонора воцарились в русской жизни.

Растления малолетних, кровосмесительство, лиги любви — о чем только не пригодилось читать в русских газетах последнего времени.

В духовной жизни успех выпадал на долю всего, так или иначе было связанно с половыми вопросами.

Появилась целая плеяда молодых беллетристов, специализировавшаяся на самой грубой порнографии.

Какая то свистопляска похоти, разнузданности.

Кровь, женщины (а для женщин мужчины) и деньги.

Таковыми стали главные элементы русской жизни.

И разве не характерно, что в ответ на жалобы и упреки по этому поводу лучших людей в России, один из прославленных русских беллетристов последней формации, творец современного героя, Санина, смотревшего, как известно, плотоядными глазами даже на сестру свою, заявляет:

— Все эти газетные толки о падении нравов мне просто надоели.

Человечество всегда было, остается и останется одним и тем же по существу.

Современное общество ничуть не развращеннее, чем и сто и тысячу лет тому назад.

То, что теперь в каждом номере газеты мы читаем о насилиях, о растлениях, о сожительствах отцов с дочерьми и т. д. знаменует только развитие печати, а не развращенность общества.

Этих эксцессов было и всегда много, только газет было меньше и потому меньше телеграмм о преступлениях.

Когда мне говорят о прежней крепостной семье, ныне якобы разлагающейся, мне смешно слушать этот вздор: в крепостное время, например, семья была крепка формально, но снохачество процветало так, как теперь не может процветать, ибо свекор крестьянской семьи лишился своего обаяния, своих прав.

Помещичья семья не распадалась, не только потому, что жены мирились с насилиями мужей над крепостными бабами, и девичья существовала бок о бок с патриархальной спальней.

Преступление против нравственности есть нарушение существующей морали и далеко не всегда — разврат и падение.

Если многое, что совершается ныне и что есть выпад из нравственных рамок, установленных нашими отцами, признать грехом против духа вообще, то отчего же и не взойти до морали более отдаленных предков.

Тогда оказалось бы, что весь уклад нашей жизни, все наши понятия о нравственности, все положительно есть преступление.

И нам пришлось бы всех себя поголовно предать анафеме.

Надругательство и клевета по отношению к существующему и фарисейско-сентиментальные восторги перед прошлым, есть вечная скверная черта человеческая.

Там хорошо, где нас нет, что прошло, то мило, что есть — то гнило, это незыблемые законы человеческие. —

Это, именно, заявление популярного писателя и есть наиболее яркое доказательство нынешнего падения нравов в русском обществе.

Это падение произошло не сразу, а подготовлялось постепенно и упорно.

Российское правительство, покровительствовавшее в 1906 году всякого рода игорным притонам, знало, что делает.

Азарт всосался в русскую жизнь, как чума и захватил всех.

А разврат плоть от плоти азарта.

Все легко достающееся должно быть также и легко растрачиваемо.

А вес, что можно одним, вызывает зависть и у других.

В погоне за женским телом сошлись аристократ-сибарит, миллионер, купец, студент, рабочий.

Животное пробуждалось в русском человеке все с большей и большей силой.

И вот уж понесся рев этого животного по всей России, начиная шикарным Петербургом и, кончая захудалым уездным городишкой.

Рушились общественные идеалы, — испарилась любовь к правде, — распадался брак.

Правительству приходилось только радоваться на плоды своих рук.

XIV.

В полную противоположность Арцыбашеву, по словам которого, в современной России все обстоит благополучно и никакого особенного распада нет, мы читаем в одной распространенной русской газете:

— Никогда не было такого громадного количества бракоразводящихся. Бракоразводные адвокаты богатеют, а консистория навалена делами, как никогда, по 800—900 дел, как свидетельствует старейший член консистории прот. А. И. Исполатов в и давно напечатанной в «Пет. Газ.» беседе.

Какие причины падения высокого по своим задачам брачного института, и есть ли такие меры и средства, коими можно было бы остановить прогрессирующий брачный распад?

Приводим отзывы известных писателей:

А. И. Куприн.

— Брак должен быть свободным в лучшем смысле этого слова. Только при условии такой человеческой свободы от бесчисленных условностей и неизбежной у нас «формалистики» даже при заключении брака, достаточно характеризующей бездушное отношение наше к брачному институту, только при условии абсолютной человеческой свободы и настоящего уважения к браку может быть остановлен его распад.

П. П. Гнедич.

— Брак имеет значение только по отношению детей.

По отношению жены он имеет значение только на случай получении пенсии мужа из правительственного учреждения, где он служил.

Пока не изменятся у нас отношения к тем обязанностям, которые возлагаются на родителей воспитанием детей, — до тех пор брачность будет падать.

Дети, у которых на глазах родители безобразно прожигают свою жизнь, едва ли сами в будущем могут быть хорошими родителями, то есть устроить свой прочный семейный очаг.

И брачность, с каждым поколением, все больше будет падать.

Попа не явится сознание о необходимости для государства твердо сплоченной семьи, пока родители не станут закладывать в своих детей точных определенных понятий о выполнении человеческого долга, — до тех пор ничего хорошего ожидать нельзя, и брачность все будет падать и падать.

Князь Д. П. Голицын (Муравлин).

— Обилие несчастных браков объясняется тем плохим воспитанием, которое было дано молодому поколению родителями.

Молодым только на словах (да и то не всегда) внушали, что брак — святыня.

Брак по расчету противен, но брак без всякого нравственного расчета, то-есть брак легкомысленный, брак ради минуты, не менее того заслуживает осуждения и осужден на распад.

Не думаю, чтобы брак, основанный на глубокой любви, на взаимной беззаветной дружбе, на единстве усилий по воспитанию детей и на уважении к домашнему очагу, — мог почитаться роскошью даже для бедняков.

Для здорового и здравого большинства такой брак не роскошь, а сила.

Какие можно принять меры к оздоровлению брака?

Все те, которые проистекают из разумных воспитательных стремлений.

Каждому должно быть внушено воспитанием и примерами старших, что браком и освещается и осмысливается его жизнь.

Т. Л. Щепкина-Куперник.

Современный брак переживает какую то эволюцию, это несомненно. Прежние формы, установленные веками, становятся тесными.

Что этому причиной?

Вы ждете от меня неизбежного ответа.

Главным образом, изменение социально-экономических условий жизни. Ну, конечно, это. С этим спорить нельзя.

Но, кроме того, мне кажется, много значит в этом та нравственная перемена, которая начинает совершаться в женщине.

Прежний брак был рассчитан и установлен по принципу: «муж — повелитель», властелин, но и кормилец, защитник, полубог; «жена — подчиненное существо» в лучшем случае предмет роскоши, в худшем — рабыня.

Теперь женщина выходит из прежних ролей; ей дали свободу; она больше не раба... а мужчина все еще — повелитель, «король без королевства» — уже получается абсурд.

«Женщина — человек» нашла свое я, она стремится к труду, она развивает общественную деятельность и отдает себя служению дела, а не одному человеку; «женщина — раба», почуяв свободу, тешится и издевается над бывшим господином.

То и другое в корне надрывает институт брака.

Рухнет ли он окончательно? Не думаю...

Слишком глубоко лежит в душе людской желание близости к любимому: «Нелепо человеку, быть едину».

Но постепенно брак перестает быть соединением «мужчины и женщины», а станет «союзом двух людей»; отрешившись от «животного», придет к «человеческому», и тогда засияет и то божественное, что в нем есть.

Ред.-изд. «Гражданина» князь В. П. Мещерский;

— Вопрос: «отчего в наше время так мало счастливых браков» мне представляется неверно поставленным, как главный и самостоятельный вопрос. Он есть, как жизненное явление, только признак и последствие другого, более важного и главного факта. Факт этот постепенное и быстрое разрушение семьи, как силы, объединяющей и воспитывающей главную составную часть и основу общества, и затем государства.

Что такое счастливый брак?

Это — светлые будни семьи.

Когда же семья, благодаря равным причинам, разрушается, то счастливые браки, очевидно, могут быть только исключениями.

Счастливый брак — роскошь.

Да, но только не это главное, главное, что семья стала роскошью...

Оттого жизнь не может дать ответа на вопрос: какими мерами воскресить падающий брачный институт?

Надо ждать лучших времен, лучших людей, лучших нравов, лучших делателей и восстановителей ребенка-подростка, юноши, человека, семьи, общества.

XV.

Таким образом, многие видные русские лица подтверждают тот факт, что нынешняя русская жизнь знаменуется распадом.

И процесс Прасолова одно из проявлений этого распада.

При гниении определенного организма, должна в какой нибудь частя данного организма развиться опухоль, которая затем прорывает.

Такой прорвавшейся опухолью разлагающегося организма современной русской жизни является все дело Прасолова.

И — кто знает — не является ли выстрел Прасолова предупреждением застывшему в маразме русскому обществу, — что если вакханалия беспринципности, разгула и половых излишеств не прекратится, то русскому обществу в будущем грозят еще большие ужасы.

Некоторые русские публицисты, притом наиболее талантливые, анализируя данное состояние русского общества, сплошь и рядом объединяют злополучного героя — Прасолова, героиню последней пьесы Андреева: «Екатерина Ивановна», убийц госпожи Тиме и друг.

Это имеет свои основания.

Нравственно-изуродованная, искалеченная до полной потери человеческого подобия Екатерина Ивановна (в пьесе Андреева) не могла, бы быть выдумана, если бы окружающая нас русская жизнь не превратилась бы в благодатную почву для произрастании таких героинь.

И не знаменательно ли, что, именно, в Москве, где выросла чета Прасоловых, где протекла вся их кошмарно-дикая жизнь, где также, как они, живут представителя и представительницы лучшего общества (так называемого лучшего общества), что, именно, там пьесу Андреева освистали, отвергли, как гнусный поклеп на русскую женщину, на русскую жизнь.

Ко всем порокам, въевшимся в современную русскую жизнь, прибавился еще один — фарисейство.

А общество, которое, погрязшее в тину нечисти всякого рода, не сознает и не хочет сознавать этого — это предел.

Тут неминуемо должен последовать кризис.

И — кто знает — не ускорил ли выстрела Прасолова наступление его.

XVI.

И едва только мы оставляем один кошмар, процесс Прасолова, как русская жизнь выдвигает перед нами другой, по менее ужасный, не менее чудовищный кошмар, каковым является не раз уж упоминавшееся выше убийство госпожи Тиме.

Обстоятельства этого убийства в общих чертах таковы:

В своей роскошной квартире на одной из лучших улиц Петербурга, на Кирочной однажды утром была найдена убитой госпожа Тиме.

Покойная была довольно красивой, была еще сравнительно молодой, что называется женщиной в соку.

С мужем она не жила.

Репутация ее не отличалась особенной безупречностью.

Она любила удовольствия, показывалась повсюду, где показывается обычно петербургский свет, на бегах, скачках, в лучших театрах, дорогих ресторанах, на Скетинг-ринке.

Она одевалась очень шикарно, любила-так сказать — показать себя, украшала свои пальцы бриллиантами, питала вообще страсть к драгоценностям.

Она была, словом, шикарной женщиной из общества.

И вдруг в одно прекрасное утро ее находят убитой.

Исследование установила, что она была убита самым жестоким, варварским образом.

В первую минуту все были уверены в том, что это убийство совершено на романической почве.

Но противоречило этому то обстоятельство, что с пальца убитой Тиме было снято кольцо с большим бриллиантом.

Это наводило на мысль о том, что, кроме убийства здесь было совершено также и ограбление.

Во всяком случае убийство это было более, чем загадочным.

Высказывались всякого рода предположения, догадки.

Единственным существенным показанием следствия по поводу этого убийства было показание швейцара того дома, в котором жила убитая.

Показание это гласило, что в злополучное утро в квартиру госпожи Тиме явились два щегольски — одетых господина, что они, между прочим, бывали у Тиме и раньше, что один из них засиживался у нее глубоко за полночь и пр.

Это показание снова говорило в пользу того, что убийство госпожи Тиме совершено, именно, на романической почве и что похищение кольца у убитой, вероятнее, всего ловкий маневр убийц, позаботившихся о том, чтобы следствие по поводу этого убийства было направлено в ложную сторону.

Газеты изо дня в день печатали подробности этого убийства, всплывавшие новые догадки и подозрения.

Попутно с этим рассказывались подробности интимной жизни убитой.

Особенно усердствовала в этом отношении одна петербургская газета, строящая свое благополучие, исключительно, на сенсациях и скандалах.

Сыскная полиция работала, что называется, во всю.

Глава ее, сам Филиппов, успевший приобрести вполне заслуженную славу в высшей степени дельного и опытного сыщика, отправился в Москву в надежде напасть на какие нибудь следы убийц.

А время между тем шло и одно время казалось, что это убийство так и останется загадочным, что тайна его не будет раскрыта.

И вдруг случилось чудо.

Убийцы были обнаружены и петербургскому обществу, а вместе с ним и всей России пришлось ахнуть от удивления.

Убийцами оказались: А. А. Далматов и фон-Гейсмар, двое молодых людей, принадлежавших к высшему свету Петербурга, видные аристократы, бывшие на лучшем счету, делавшие отличную карьеру.

В дальнейшем — и это было особенно ужасно — обнаружилось, что убийство совершено ими не на романической почве, а на самой, что ни на есть прозаической.

Они совершили убийство с целью грабежа.

Далматов был молодым русским дипломатом, одно время жил в Париже, где состоял при посольстве.

В министерстве иностранных дел он занимал ответственный пост и заведовал шифрами.

Фон-Гейсмар — барон и также причислял себя к дипломатам.

Имя Далматова, оказывается, хорошо известно и в театральных кругах.

Года два тому назад убийца Тиме принимал участие в спектаклях, которые устраивались в Петербурге в зале Павловой так называемым «великосветским кружком любителей оперетты».

Во главе этого кружка стояла дочь сенатора Варварина.

Далматов, живя в Париже, проживал огромные деньги.

У него там было несколько любовниц.

Одна из них артистка Дюлюк продолжала переписываться с ним я по его возвращении в Петербург.

Барон фон-Гейсмар и Далматов жили в Петербурге очень широко и, буквально, ссорили деньгами.

Их принимали в лучшем обществе.

Теперь только выясняется, что кроме этого лучшего общества, оба друга вращались и в среде преступников, людей с подмоченными репутациями, людей, стоящих гораздо ниже их по образованию и воспитанию.

Выясняется, что они дружили с конструктором одного из шикарнейших скетинг-ринков Петербурга, убившем впоследствии некую Толстинскую, слывущую в Петербурге королевой бриллиантов.

Выясняется вообще очень многое.

Между прочим и то, что Далматов, будучи в Париже, наделал массу долгов, прибегал с целью раздобыть деньги к уголовнейшим приемам и пр.

Оба они, барон фон-Гейсмар и А. Далматов не простые, не обыкновенные убийцы и им пришлось для выполнения их замыслов вести очень тонкую игру.

Мысль об убийстве госпожи Тиме зародилась в них чуть ни не в первый же день знакомства с ней, а знакомство состоялось, конечно, на скетинг-ринке.

Светски-воспитанные, джентельмены с головы до ног, обворожительные в своей манере обращения с людьми, оба они произвели на искательницу пикантных приключений, госпожу Тиме самое лучшее впечатление.

Она была очарована ими и они стали бывать у нее запросто.

Не обошлось, конечно, и без игры в любовь.

Достаточно представить себе картину, как будущий убийца, обворожительный молодой светский лев ласкает свою жертву, нашептывает ей слова любви, а сам в это время неотступно думает о том, как он убьет ее, как приступит в выполнению своего адского плана, чтобы мороз пробежал по коже.

И если юмористическая писательница Тэффи в одном из своих фельетонов пишет о том, что дама, принимая у себя на дому молодого человека, отныне должна думать только о том, за сколько он способен убить ее, то в этой милой шутке много жестокой правды.

XVII.

Все пути дозволены — стало лозунгом русского общества.

Погоня за деньгами во что бы то ни стало — единственная деятельность, которую нынче способны развить прекрасные молодые люди.

Но не трудом, не долголетней работой.

Эти способы устарели.

Нынче требуется быстрота и натиск.

Деньги нужны сейчас, сию же секунду и чтобы раздобыть их не останавливаются перед самыми страшными, самыми кошмарными убийствами.

Русское общество за весьма короткое время насквозь прогнило.

Процесс Прасолова и убийство госпожи Тиме — цветы, выросшие на этой почве.

А гниль русской почвы результат долголетнего и упорного устремления в эту сторону российского правительства.

До тех пор, пока в русской политической жизни будут господствовать произвол и грубое издевательство, в повседневной русской жизни не прекратятся ужасы, подобные процессу Прасолова и убийству госпожи Тиме.

Любопытно, что на обоих этих кошмарах процессе Прасолова и убийстве госпожи фон Тиме русская действительность не остановилась, — она выдвинула тотчас же вслед за ними новый кошмар, не менее ужасный, а, именно, убийство некоей, Тостинской.

Убийство это не менее характерно для переживаемого ныне Россией момента, чем первые два.

Приблизительно та же обстановка. Тот же позолоченный пьяный угар.

В особенности сходно убийство Толстинской с убийством Тиме.

Марию Толстннскую в Петербурге прозвали королевой бриллиантов.

Она выросла в Петербурге в семье богатых купцов, родители ее простые люди, без всякого образования, так сказать, серые.

Мария, повидимому, еще с детских лет тяготела к веселой жизни. Достаточно сказать, что еще будучи гимназисткой, в возрасте 15—16 лет она влюбилась в гастролировавшего в каком то загородном саду в Петербурге нубийца и бежала с ним.

Это и было началом ее веселой жизни.

Родители ее, владеющие и поныне большим доходным домом в Петербурге, прокляли ее, отреклись от нее, нубиец куда то исчез и Мария Толстинская была, что называется, предоставлена самой себе.

Она пошла по проторенному пути и вскоре стала торговать своим телом. Молодая, красивая, она быстро завоевывала успех себе и жила припеваючи, ли в чем по нуждаясь.

Веселое времяпрождение, вино, много вина, табак, наряды и продажная любовь — таковыми были элементы ее жизни.

Позже, когда при милом содействии петербургской администрации в Петербурге стал процветать бешенный азарт, когда в нем развелись, на подобие вредных насекомых, сотни клубов для азартных карточных игр, Мария Толстинская пристрастилась к игре.

Ее видели в самых низкопробных клубах, кишмя кишевшими шулерами и клубными арапами.

Самый чистый человек, попадая в эти притоны, в этот ад, перед которым ад Данте ничто, невольно заражался там грязью и смрадом.

Что же можно было ждать от порочной юной кокетки, насытившейся с детских лет гнилью, каковой была Мария Толстинская?

Деньги давались ей легко, стоило только пойти на зов первого мужчины.

Она поэтому также легко проигрывала их, а нужны были новые деньги, а ей они уж нужны были, так как она насквозь была уж заражена азартом, она снова продавала себя.

Какой то ужасный по своей бесцельности, кошмарный по гнили перпетуум мобиле.

Но случайные покупатели ее тела не могли удовлетворить ее разросшихся аппетитов жизни.

Ей нужно было жить шикарно, одеваться шикарно, носить бриллианты и пр. пр.

Для этого нужен был более выгодный покупатель, постоянный.

Ей не долго пришлось искать.

Она была достаточно опытна, чтобы не останавливать своего выбора на молодых, — эти не надежны.

Она выбрала себе богатого старичка и зажила на славу.

Роскошная квартира, деньги, выезды и проч.

Она появлялась на премьерах в фарсах, на бегах и скачках.

Во всех более чем сомнительных клубах она свой человек.

Само собой понятно, что она появлялась также и на скетинк-ринге, — ведь там цвет петербургского общества.

Она была достаточно извращена, чтобы в своих любовных похождениях не ограничиваться старичком, дававшим ей деньги.

Нет, она находила себе десятки, сотни молодых людей.

Одно время она остановила свой выбор на негре, ей захотелось чего либо экзотического, и он покорно последовал за ней.

Не на радость себе, а на несчастье, ибо он, молодой, еще почти мальчик, не успевший еще окончательно развратиться в том омуте сто-личной жизни, в котором ему приходилось жить, полюбил красивую и желанную самку, каковой была Мария Толстинская.

Полюбил, а следовательно, и ревновал.

А поводов к тому ежедневно, ежечасно были десятки.

Ревность негра, раба, игрушки в ее хищных руках, — это выводило ее из себя и она третировала на каждом шагу этого несчастного юношу, мучила, истязала.

Долго терпел сын далекой страны, очутившийся в чуждой ему обстановке русской жизни, но под конец не выдержал и накинул себе петлю на шею.

Но это Марию Толстянскую ничему не научило.

Она продолжала вести прежний образ жизни.

Исчез, правда, молодой любовник, но разве так трудно ей найти нового?

На скетинк-ринге на Марсовом поле, на самом аристократическом, а других она не признавала, она обратила свое благосклонное внимание на молодого, изящного, всегда со вкусом одетого конструктора.

Она тотчас же обращается к владельцу скетинк-ринга и цинично заявляет ему:

— Какой у тебя хорошенький мальчик завелся? Она указывает на конструктора, Грейчунаса.

— Я его возьму к себе на содержание.

Просто и ясно.

Никакой другой логики у нее не существует, никаких вопросов.

Она возьмет на содержание, — этим оказано все.

Грейчунаса, повидимому, недолго пришлось упрашивать и уговаривать.

Еще бы, такая важная барыня выражает желание любить его.

Для него, хама и рожденного раба, она была барыней.

Так началась их связь, приведшая их обоих к роковому концу.

Вавилонское столпотворение и грехи Содома ничто по сравнению с теми безобразиями и бесчинствами, какие учиняются ими в их доме.

У раскрытых окон они разгуливают в чем мать родила, — тут же перед окнами, на виду у всех, а они знают, что на них смотрят с улицы, отдаются друг другу с редким нечеловеческим бесстыдством.

В те часы, когда к Марии Толстинской должен приехать ее старичок, Грейчунас скрывается.

Ежевечерне Грейчунас заезжает за своей повелительницей в один из притонов, где она играет в карты и лото.

Оттуда едут к ней домой. И так изо дня в день.

Черев некоторое время Мария Толстинская додумывается до того, что удобнее будет, если Грейчунас поселится у нее!

Этот план тотчас же приводится в исполнение.

Но безобразия, чинимые ими на виду у всех переходят всякие границы и соседние жильцы добиваются того, чтобы Грейчунас выехал оттуда.

Это может быть и не удалось бы. им, но случилось следующее.

Грейчунао украл у Толстинской ее драгоценности и продал их.

Первое время никто не знал, кто украл и подозрение пало на прислугу Толстинской.

Но полиция вскоре напала на след кражи и Грейчунасу не оставалось ничего другого, как сознаться.

Он тотчас же был арестован. Но Толстинская внесла за него соответственный залог и его выпустили до суда.

Этим то и воспользовались соседние жильцы Тол отпиской' и объявили домохозяину, что не могут допустить присутствия вора в доме.

Грейчунасу пришлось выехать Толстинская сняла для него комнату и фактически он продолжал большую часть дня и ночи проводить у нее.

Грейчунас по обыкновению заезжает за Толстинской в клуб.

Оттуда они едут вместе к ней. По дороге Толстинская цинично рассказывает ему о том, что она познакомилась сегодня с двумя прекрасными молодыми людьми.

То были Грейсмар и Далматов.

Она сознается своему другу в том, что охотно бы стала жить с одним из них. На этой почве они поссорились между собой.

Но Грейчунас, всетаки, приезжает к ней.

Что произошло в дальнейшем между ними остается тайной.

Утром Мария Толстинская была найдена задушенной в своей постели, а Грейчунас бесследно скрылся.

Через некоторое время Грейчунас был схвачен на границе.

При нем были найдены похищенные им драгоценности у убитой.

Его препровождают в Петербург, в тюрьму и русское общество снова имеет возможность на процессе по этому делу купаться в грязи.

На суде выясняются страшные ужасы, вроде того, например, что Толстинская была больна сифилисом, что у нее была дочь, на которую она не обращала никакого внимания и пр. пр.

За небольшими отклонениями, как видите, много общего с процессом Прасолова и убийством госпожи Тиме.

Грейчунас не московский барин, а всего только крестьянин и отделался он не так дешево, как Прасолов. Его присудили к 6 годам каторжных работ.

Гейсмара и Далматова наказание еще ждет.

Тем временем выясняются новые преступления этих очаровательных светских молодых людей.

Ими приведен, например, целый ряд краж у матери фон Гейсмара. Они имеют отношение к подделке чеков в банках в пр. пр.

Ни одно общественное движение последних лет, ни одно литературное явление, ни одно театральное представление, наконец, не интересовали русское общество в столь сильной степени, как эти три убийства. Это ли не симптоматично?

Грабежи, насилия, разврат — вот те кошмары, в которых русское общество нашло наркоз и средство забыться от удушья нашей современной русской жизни.

Послесловие.

Убийцы госпожи Тиме все еще находятся в тюрьме. Об этих милых, но погибших молодых людях узнают все большие и большие гадости. Кто знает — не услышим ли мы еще о них самые ужасные и кошмарные вещи?

Это дело — так сказать — в периоде постепенного развития и трудно предсказать исход его.

Другое дело, процесс Прасолова.

Возмущение и негодование по поводу оправдания Прасолова сыграли, очевидно, роль и дело Прасолова будет пересмотрено.

Газетная хроника пестрит чуть ли не ежедневно заметками по поводу этого.

— В кулуарах суда, — читаю я в одной газете, — говорят о полученных сведениях из Петербурга, касающихся дела Прасолова.

Передают, будто большинство сенаторов стоит за полную отмену производства по этому делу, начиная с судебного следствия, направленного, по мнению сенаторов, по ложному пути, что и привело к затемнению дела.

По делу якобы сызнова будет произведено предварительное следствие, причем будут допрошены новые свидетели; от допроса многих прежних свидетелей откажутся.

В другой газете я читаю:

Вопреки всем слухам о переносе слушания дела в провинцию, утверждают, что дело снова будет слушаться именно в Москве, так как для достаточного уразумения драмы прасоловской семьи находят более подходящим столичный, нежели провинциальный состав присяжных заседателей.

Таким образом, общественное мнение России еще вернется к процессу Прасолова.

В России все возможно.

Возможно, следовательно, что при вторичном разборе дела Прасолова, Прасолова присудят к самому строгому наказанию.

И это снова будет характерным явлением для переживаемого ныне Россией временя.

В России при нынешних условиях ни в чем нельзя быть уверенным, ни на что нельзя положиться.

Заведомых преступников там оставляют на свободе, совершенно-невинных людей заставляют гнить в тюрьмах и казематах.

В России нет суда, как нет в ней истинного законодательства.

Жуткая страна, обреченная самой судьбой на то, чтобы там ежедневно, ежечасно рождались дикие и нелепые кошмары, от которых стоном стонет все население.

1

Прасолова облила мужа серной кислотой.

(обратно)

2

Аронсон.

(обратно)

Оглавление

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

X.

XI.

XII.

XIII.

XIV.

XV.

XVI.

XVII.

Послесловие.

*** Примечания ***