Дом у реки [Ханна Ричел] (fb2) читать онлайн

Ханна Ричел Дом у реки

2021

Hannah Richell

The River Home

Перевела с английского Елена Яковлева

Дизайн обложки: Chiara Ghigliazza

Copyright © Hannah Richell, 2020. First published in Great Britain in 2020 by Orion Books

© Chiara Ghigliazza, cover illustration, 2021

© Яковлева E. E., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Поляндрия Ноу Эйдж», 2021

* * *

Пролог

Стоит только ей попасть в мягкие объятия сна, все возвращается.

Вначале — всегда — кисло-сладкий яблочный аромат из сада, где тяжелые плоды гнут ветви до земли и падают в высокую траву. Потом река. Серебристо-зеленая, матово блестящая, катящая свои воды через долину. И наконец каменный дом — Уиндфолз, плотно вросший в землю на самой вершине холма.

Воспоминания приходят во сне неожиданно. Пощипывают язык пузырьками свежего сидра, танцуют электрическими огоньками гирлянды над деревянным причалом, рассыпаются смехом по речной глади. Она лежит во тьме, крепко закрыв глаза, и сквозь сон снова чувствует бумагу, грубо прижатую к лицу, чужие крепкие пальцы, черную грязь на саднящих, расцарапанных в кровь руках, боль, взрезающую всю ее плоть тысячами стеклянных осколков.

Во сне вскипают и пробуждаются все ароматы, звуки и цвета прошлого; вся тьма, все секреты, все то, что она когда-то надежно зарыла в землю, — вновь возвращается к ней.

Что ты наделала? Что, черт возьми, ты наделала?!

Она знает, помнит всегда ту истину, которой уже миллион лет: даже самый сладкий плод однажды сорвется с дерева и останется гнить в высокой траве. И неважно, насколько глубоко зарыта эта боль, ее останки будут преследовать до конца жизни, точно сладкий аромат яблок в саду, точно отблеск дивной летней ночи на глади реки, неумолимо бегущей вперед.

Понедельник

Не уверена, что у тебя все еще этот номер, но ты нужна дома. Люси выходит замуж. В эту субботу. Слов нет! Позвони мне. Целую. Ева

Отправлено 18.09.18,17:58 √√

Ева тебе уже написала. Приезжай, пожалуйста. Ты мне нужна. Люси

Отправлено 18.09.18,20:49 √√

Вторник

1

Марго просыпается от истошного паровозного гудка, эхом отразившегося от стен туннеля. Щека, которой она прислонилась к холодному окну, заледенела, в воздухе висит знакомый аромат, тяжелый и сладкий. Открыв глаза, она натыкается на взгляд девочки в фиолетовых наушниках с кошачьими ушками, сидящей напротив и грызущей яблоко. Детский журнал-раскраска с большеглазыми котятами и щенками на обложке лежит на столике между ними.

Марго переводит взгляд с журнала на яблоко, затем на лицо девочки. На вид ей лет восемь, глаза голубые, за плечами — две косички цвета спелой кукурузы. Она чем-то напоминает Люси в детстве, только пробор у девочки идеальный, а косички аккуратные и тугие. Сестру же в детстве заплетали кое-как, Ева или отец, из-за чего уже к завтраку волосы у нее всегда были растрепаны. Люси чуть ли не с рождения была той еще дикаркой, а сейчас вдруг выросла и стала взрослой женщиной, которая вот-вот выйдет замуж.

Сообщение от Евы было первым. Поздним вечером, когда Марго только-только вошла в свою пустую квартиру, экран телефона вспыхнул Она открыла его уже на кухне, пока закипал чайник, и прочитала дважды, пытаясь понять смысл Люси выходит замуж через пять дней?! Их средняя сестра, конечно, отличалась взбалмошностью, решения принимала внезапно и говорила, не думая, все, что хотела, но вот прямо сейчас эта ее выходка выглядела настоящей катастрофой. Ева тоже не изменяла себе: ее сдержанные слова буквально сочились ядом и яростью. Марго заметила свое отражение в темном окне — глаза покраснели, во рту все еще чувствуется вкус водки — и подумала, что, в общем-то, и сама довольно предсказуема.

Девочка вгрызается в самую сердцевину яблока так, что видны коричневые зернышки. Марго смотрит на нее, ожидая, что та отдаст огрызок женщине — очевидно, матери, — склонившейся над книгой в соседнем кресле, но девочка съедает яблоко целиком, вместе с зернышками и тонким коричневым стебельком, который тоже исчезает у нее во рту. Да, в точности как Люси. Марго представляет сестру со всей ясностью: ее широкую улыбку и длинные загорелые ноги в обрезанных джинсах, как она лежит на покрывале среди зрелой падалицы в их фруктовом саду и спутанные светлые волосы то и дело падают ей на лицо.

Марго вздыхает и думает о продавщице с тележкой, прогрохотавшей мимо полчаса назад, и о стек лянных бутылочках, что так многообещающе зве нели. Она жалеет, что сдержалась тогда, что не купила хотя бы одну — просто чтобы справиться с похмельем.

Ты мне нужна.

Девочка напротив облизывает пальцы и смотрит на Марго, широко улыбаясь. Та мрачно кивает в ответ и отворачивается, прислонившись спиной к окну. Три слова. Все, что потребовалось, чтобы сломить ее решимость. Потому что она знает, каково это — нуждаться в ком-то. Она не может проигнорировать мольбу Люси. И вопреки здравому смыслу теперь едет домой, в Уиндфолз.

О чем она только думает?

2

В саду Ева, приложив одну руку к груди, другой, точно козырьком, прикрывая глаза от солнца, следит за человеком, который бегает между деревьев и громко причитает. Его хмурое лицо, то, как он качает головой, наклоняясь и делая замеры или рассматривая грунт, раздражают ее.

— Земля тут слишком рыхлая, — говорит он, вернувшись, — и склон не идеален, но, думаю, мы справимся. Для шатра здесь места хватит, гости поместятся. Вы сказали, человек пятьдесят будет?

— Уже, скорее, шестьдесят.

Мужчина громко втягивает воздух сквозь зубы и сверяется с заметками.

— Парни поставят его к утру четверга. Хватит времени украсить?

— Вполне. Уверены, что это место подходит? — Земля под ботинками кажется Еве даже слишком мягкой.

Сложно представить, как тут удержатся опоры шатра. Воображая, как огромное белое полотно взмывает вверх и летит через долину, она пытается не обращать внимания на непонятную тяжесть, сдавившую грудь. Что это? Всего лишь обычное предпраздничное беспокойство или предвестник инфаркта. Прямо сейчас последний пришелся бы очень кстати.

— Не волнуйтесь, мы все сделаем как надо. Красивое у вас тут местечко, — добавляет мужчина с искренним восхищением.

Ева окидывает взглядом окрестности. Ветви яблонь под тяжестью плодов склонились к земле. Птицы радостно щебечут в кронах, солнце, стоящее почти в самом зените, разливает по склону холма осеннее золото. Сквозь ветви деревьев, покрывающих холм от самого его основания, сверкает зеркальными бликами река. На ее высоком берегу устремились к небу медового цвета каменные трубы Уиндфолза. В мягком сентябрьском свете старый дом семнадцатого века, с его широкими окнами и цветными рамами, серой черепичной крышей и глициниями, цепляющимися за фасад, выглядит просто волшебно.

Но Ева сейчас не задумывается о красоте места, где выросла, ее слишком занимает установка шатра, доставка праздничной еды и необходимость решить, что делать, если вдруг пойдет дождь, который обязательно превратит сад в самое настоящее болото. И хотя вся эта организационная ерунда легко появляется в списке ее задач и так же легко вычеркивается оттуда, тревога неудержимо растет под наплывом мыслей о том, что именно сейчас вся семья соберется впервые за восемь разъединивших ее лет. Так что сердце и вправду может не выдержать. А на фоне других проблем эта яйца выеденного не стоит.

Она пожалела, что не взяла с собой бумагу и ручку. На соседней ферме можно будет заказать несколько тюков сена — как своеобразное украшение в деревенском стиле и как места для сидения. А если вдруг погода подведет и польется дождь, сено можно разбросать по земле, чтобы не было слишком грязно. Так, еще электричество. Генератор можно подключить в доме. Обязательно установить площадку для танцев и освещение. Здесь бы отлично вписались свечи, но вряд ли позволят открытый огонь в шатре. Вот это все нужно бы обсудить с представителем компании.

Ева оглядывается, ища его, и видит, как тот что-то измеряет между деревьями и как по дорожке, ведущей к дому, идет мать. Ее седые волосы выбились из плохо затянутого пучка, цветное шелковое кимоно полощется за спиной, солнечные лучи гладят белую ночную сорочку, которую она до сих пор не сняла.

Еще подростком Ева стыдилась того, как одевается ее мать, и пыталась понять, не является ли это презрение к модным вещам или даже просто общепринятой одежде следствием того, что мать вечно витает в каких-то своих мирах. Или, может, она делает это специально, чтобы дочерям всегда было неловко за нее. Правда, с возрастом, смирившись, Ева поняла, что матери попросту плевать на то, как она выглядит. За своими книгами она не замечала ни вещей, ни пустого холодильника, ни беспорядка в доме. Надевала Кит всегда первое, что попадалось ей под руку. Мужчина из компании по установке шатров удивленно уставился на даму в кимоно. Ева даже глазом не моргнула.

— Я увидела грузовик на подъездной дорожке, — говорит Кит, приближаясь.

— Не волнуйся, у нас все хорошо, — отвечает Ева.

— Люси здесь, с тобой?

— Нет. Я не знаю, куда она подевалась.

— Они установят его в саду, да? — спрашивает Кит, наблюдая, как мужчина продолжает что-то замерять.

— Да, здесь будет лучше всего.

— Хорошо, хорошо, — легко соглашается мать, вскидывая лицо к небу и закрывая глаза, — здесь так чудесно.

— Я подумала, вдоль этой дорожки можно развесить флажки и гирлянды. Правда, понадобится еще немного сил и времени. — Ева представить не может, как до субботы решить даже самые необходимые задачи этого организационного кошмара.

— Все, что захочешь, милая. Уверена, они будут смотреться просто чудесно.

Ева еще крепче прижимает кулак к груди. Просто отлично. Люси взвалила на них всю эту внезапную свадьбу, заявив, что на самом деле хочет «вначале расписаться по-тихому, а потом устроить небольшую вечеринку в Уиндфолзе… все снова соберутся вместе… ничего серьезного», и хотя Еву восхищает талант сестры избегать предсвадебной суеты и оставаться при этом совершенно спокойной, она не может игнорировать тот факт, что подобные мероприятия никогда не случаются сами собой. И взбалмошная Люси, и их вечно витающая в облаках мать не могут не знать, что свадьба должна быть запланирована. Вообще при слове «свадьба», даже если она такая внезапная, у гостей появляются определенные ожидания — еда, вино, музыка и ганцы. Так все устроено.

Как это было у них с Эндрю. Целый год они готовили свою свадьбу сами. Тщательно изучали место для церемонии и печатали карточки со своими монограммами для приглашений. Потом так же тщательно выбирали блюда, примеряли наряды, искали диджея, заказывали торт, цветы и оператора. Ева со свойственной ей тщательностью следила за всем — и свадьба прошла на высшем уровне, несмотря на сломанный каблук одной из подружек невесты.

Люси же, видимо, думала, что украшения, музыка, еда и напитки — просто будут. Прилетят маленькие свадебные феечки и обо всем позаботятся. Ева вздыхает. Если бы еще гостей было немного. Но Люси, как обычно, не успев сообщить родным о том, что выходит замуж, сразу кинулась рассылать приглашения друзьям.

— Да не беспокойся ты так, — говорила она сестре, — времени до свадьбы всего ничего, так что почти никто из них не приедет. Разве что самые близкие.

И вскоре вечеринка, которая должна была стать просто маленьким, уютным праздником для своих, разрослась, как тысячелетняя секвойя. Когда они проверяли в последний раз, оказались принятыми шестьдесят пять приглашений. Среди гостей пять вегетарианцев. Один человек на безглютеновой диете. У одного — непереносимость лактозы. Что не так с этими людьми?! У них нет своей жизни. Нет выходных? Нет календарей с расписанными надолго вперед планами и встречами? Они что, все, как и Люси, взбалмошные, наивные и живут в хаосе?

У Евы, между прочим, своих дел по горло: она заботится о доме, работает на полставки в рекрутерской фирме, возит дочек на уроки балета и фортепиано и на детские дни рождения, занимается с ними уроками. Эндрю же в своей IT-консалтинговой фирме в постоянных разъездах. И тут еще на нее свалилась эта свадьба, и голова просто уже взрывается.

— Ева, милая, что ты думаешь о фейерверках? Или о костре? — Голос Кит входит в ее мысли, точно лайнер в океан. — Было бы забавно.

Ева переводит на мать тяжелый взгляд. Костер и фейерверки! На этом складе взрывчатки, который будет тут в субботу, не хватает только подожженного фитиля. Отличная идея.

— Может, Эндрю этим займется? У него получится, — продолжает Кит, не обратив внимания на Еву. — Хорошо бы он тоже поучаствовал в нашем празднике, как думаешь?

Ева молчит, пытаясь представить себе лицо Эндрю, когда он узнает, что ему выпала честь устроить на свадьбе настоящее огненное шоу.

— Есть вести от Марго?

— Мы с Люси написали ей, но она не ответила.

Мать поджимает губы.

— Что ж, жаль. Но может, это и к лучшему.

— Люси расстроится. Но если Марго все же появится, нам всем придется искать способ спасти ситуацию. — Ева выразительно смотрит на мать и добавляет: — В конце концов, это день Люси.

Кит хмурится и поворачивается к долине.

Мысли о непутевой младшей сестре и том что она как раз может стать тем подожженным фитилем, доводят Еву до нового приступа паники. Два года назад Марго уже приезжала на шестидесятилетие отца. И хотя мать на тот юбилей не пошла все закончилось довольно плохо.

Кит машет руками:

Я знаю, знаю. Уж поверь, я восемь лет пытаюсь смириться с тем, что она натворила. Конечно, я не могу помешать ей приехать на свадьбу Люси, но пока она не извинится и не объяснит мне, что же произошло, я ее не прощу. — Мать смотрит на Еву: — А что бы ты сделала на моем месте?

Ева хмурится. Интересно, она единственная видит, насколько похожи Кит и Марго: обе вспыльчивые и непредсказуемые, как фейерверки. Но Марго совершила нечто необъяснимое и, возможно, не заслуживает никакого прощения.

— Тоже не простила бы, наверное, — отвечает она.

Кит удовлетворенно кивает:

— Сомневаюсь, что она приедет.

Ева соглашается. Наверняка всем будет лучше, если Марго останется в стороне от этого праздника. Не стоит ей приезжать и только усугублять все, что когда-то произошло. Прижав ладонь к груди, она слушает, как тяжело и часто бьется ее сердце. «Дыши глубже, — велит она себе. — Все будет хорошо».

3

Марго сошла с поезда на вокзале Бата и поймала такси. Мимо мелькают величественные силуэты города, с его элегантными террасами и стройными трубами, тянущимися к небу. Такси несется по долине, которая медленно перелицовывается из лета в осень. Кругом царят зелень, золото и бронза, но сквозь них уже то тут, то там вспыхивают ярко-красные огоньки буковой листвы. Машина пересекает реку Эйвон и начинает подниматься по заросшему деревьями склону, направляясь к Мортфорду. Марго оборачивается, чтобы бросить еще один взгляд на изумрудную ленту реки, и невольно передергивается только от одного ее вида.

— Я здесь уже был несколько раз, — вдруг говорит водитель, — возил фанатов, мечтающих найти ту знаменитую писательницу. Как бишь ее там? Которая написала те самые книги.

— Кит Уивер, — отвечает Марго, глядя на проплывающие мимо каменные дома медового цвета. Заметный акцент на тех самых книгах она игнорирует.

— Ага, она самая. К. Т. Уивер. Моя жена обожает ее. Говорит, что лучше проведет ночь с одной из книжек, чем пойдет играть в бинго в клуб с ужином в придачу. А вы ее встречали? Читали что-нибудь?

— Так, кое-что, — отвечает Марго, не глядя на дорогу.

— Говорят, она стала затворницей?

— Говорят.

— Странно вот так просто взять и перестать писать. Наверно, она уже заработала столько, что может себе позволить остановиться. Правда же?

Водитель, должно быть, улавливает ее настроение, потому что быстро сворачивает разговор.

Они долго едут по узкой улице, пока впереди не становится видна черепичная крыша Уиндфолза. Миновав деревянные ворота, такси останавливается позади белого фургона, на борту которого краснеет надпись: «Праздничные шатры». В распахнутом кузове зияет пустое нутро — только какие-то тряпки и коробка с инструментом. И никого.

— Кажется, кто-то планирует вечеринку.

— Да. Кажется.

Всякий раз, когда Марго вспоминала дом, он казался ей каким-то бесцветным. Перед мысленным взором представал блекло-серый пейзаж, пустое небо, сливающееся с землей; это видение окутывало ее, точно тяжелое мокрое одеяло. Но сейчас небо оказывается ярко-синим, воздух — теплым и свежим, а долину накрывает плотная вуаль ранней осени сочно-зеленых и янтарных оттенков. Солнце уже клонится к верхушкам конских каштанов, на ветвях одного из них до сих пор висят ста ренькие веревочные качели, на которых они все качались еще в детстве. За ними стоит каменный дом, солнечный свет отражается в его окнах, словно в зеркалах. Даже в темных очках мир вокруг кажется Марго слишком ярким, слишком насыщенным.

Она расплачивается с водителем, берет сумку и по дорожке, огибающей дом, мимо разросшейся живой изгороди и клумб, отчаянно нуждающихся в уходе, направляется к задней двери дома прямиком на большую кухню с каменным полом. Там она стоит секунду, прислушиваясь к тишине вокруг, вспоминая детали, которые были такими знакомыми, что она не понимала, как вообще могла их забыть. Вязаный цветной чехол, надетый на заварочный чайник. Глиняную миску с фруктами на поцарапанном дубовом столе, где прямо сейчас муха ползет по потемневшему боку персика. Она видит крошки на деревянной разделочной доске и половинку черствеющего батона; сваленную в раковину грязную посуду, оставшуюся с обеда. Выцветшие просиженные подушки на кушетке, над которой висит куколка из кукурузы — Люси купила ее много лет назад на деревенском празднике в честь сбора урожая. Возле телефона огромная стопка запечатанных писем — судя по всему, от фанатов матери — и коробка с книгами, переводами из зарубежных издательств, вскрытая и оставленная подпирать дверь, ведущую в холл. Марго глубоко вдыхает воздух этого дома и закрывает глаза, чувствуя, как молоточки головной боли, почти притихшие, начинают стучать с новой силой.

В ритм с часами над камином в гостиной. На бархатном диване старый черный кот свернулся клубком в луче света, падающем из окна. Марго чешет его между ушей.

— Привет, Пинтер.

Старый кот приоткрывает слезящийся глаз и ур чит, прежде чем снова уснуть.

Потянувшись, она берет потрепанную подушку с вышитыми розами и видит, как в солнечных лучах пляшут пылинки. Свет падает на вазу из темного стекла, покрытую толстым слоем пыли. Повсюду лежат кипы каких-то бумаг, все поверхности по крыты пылью, углы затянуты паутиной, домашние цветы в горшках пересохли, а стопки книги, кажется, вот-вот рассыплются. Она всю жизнь восхищалась незыблемым девизом матери: «В жизни есть вещи поважнее уборки». Кит никогда не склонялась перед общественными нормами, и, кажется, даже грядущее нашествие орды гостей не могло этого изменить.

На кофейном столике стоит забытый поднос с чашками, рядом лежит список, явно в спешке нацарапанный на обратной стороне конверта. Марго берет его и вчитывается в слова, выведенные аккуратным почерком Евы:

количество блюд — заверить у Р.

салфетки

аренда бокалов

фотограф

удлинители

банки из-под варенья

цветы — уточнить у С.

батарейки

гирлянды

конфетти

Марго?

Марго наклоняется, чтобы умыкнуть последнее печенье с тарелки на подносе. От ее внимания не ускользнуло, что в списке она последняя — сильно ниже глупостей вроде гирлянд и конфетти — и помечена этим настороженным знаком вопроса. С минуту она прислушивается к звукам абсолютно тихого дома и, стараясь не нарушать эту тишину, направляется к лестнице.

Наверху сквозь стрельчатые окна солнце падает на лестничную площадку, складывая блики на досках в косые квадраты. Марго перешагивает через них, словно ребенок, играющий в классики. Она идет мимо двери в спальню матери, уловив краем глаза ярко-красные обои, тяжелые бархатные портьеры и огромную постель, смятую и не заправленную. Еще одна покачивающаяся стопка книг лежит на прикроватной тумбочке, халат шелковой лужей растекается по полу. Ни единого явного признака того, что в этой комнате хоть когда-то жил их отец. Марго игнорирует винтовую лестницу, ведущую в комнату в башне на втором этаже, где теперь Кит обустроила свой кабинет, идет мимо бывшей комнаты Евы, потом — мимо комнаты Люси, почти наяву ощущая аромат благовоний и туалетной воды Calvin Klein One.

Дом был насквозь пронизан воспоминаниями детства — образами, запахами, знакомыми предметами, — и к тому моменту, когда Марго доходит до конца коридора, у нее появляется странное ощущение. Голова кружится, ноги почти не чувствуют пола. Ей кажется, будто она просто парит чуть-чуть над ним, преодолев не только физическое расстояние, но и прорвав ткань времени, точно тончайшую вуаль, и вернувшись в прошлое, которое она так отчаянно старалась забыть все эти годы.

Марго медлит. Бессонная ночь и долгая поездка делают мысли о ее старой кровати довольно заманчивыми, но она все еще колеблется, опасаясь перешагнуть границу, которая разделяет прошлое и настоящее. Что она боится увидеть за этой дверью? Прошлую жизнь? Свою былую инкарнацию? Шестнадцатилетнюю девочку, бросившую школу и сбежавшую из дома?

Несколько секунд глаза Марго привыкают к полумраку комнаты. Сквозь неплотно задернутые занавески проникает слабый луч света. Сфокусировав зрение, она видит, что ее кровать уже занята. На подушках, свободно раскинув руки и закрыв глаза, лежит девушка со светлыми волосами. Нет, не ее собственная тень из прошлого, а всего лишь сестра. Люси. Она лежит навзничь поверх покрывала и не шевелится, как будто умерла. Под старенькой джинсовой курткой — платье в цветочек, раскинувшееся по кровати и словно сливающееся с рисунком на обоях. Глядя на эту картину, Марго вспоминает другую, по которой она однажды в школе писала сочинение. «Офелия» Милле. Фамилия художника всплывает из глубин памяти, и Марго сама удивляется, что до сих пор ее помнит.

В полумраке Люси кажется слишком ледно и тонкой, точно птичка. Вокруг ее сияющего белизной лица раскинулись непослушные длинные волосы. Люси открывает глаза и смотрит на сестру в упор. На мгновение Марго вспоминает девочку-попутчицу, ее дикий, любопытный взгляд, но этот образ тут же меркнет — на кровати раскинулась реальная взрослая Люси.

— Ты, — говорит она, узнавая сестру.

— Я, — кивает Марго.

Обе молчат. Марго стоит у двери и слегка улыбается, глядя на выражение лица сестры.

Наконец Люси берет себя в руки.

— Ты так и будешь торчать там, как какая-то сумасшедшая, или, может, все-таки подойдешь и обнимешь любимую сестренку?

Марго расплывается в улыбке, обходит кровать и присаживается на самый краешек.

— Ну здравствуй, незнакомка.

— Привет, чудачка. — Люси тоже широко улыбается и садится на мягком матрасе, скрестив ноги и притянув Марго к себе в объятия. — Я последняя с тобой здороваюсь?

— Ты первая.

Люси виновато смотрит в сторону сада.

— Ева готова сожрать меня живьем. Она ходит с этим выражением лица — ты знаешь, как она умеет поджимать губы, — с той самой секунды, как я сказала ей, что мы с Томом женимся.

— И когда именно это случилось?

— В воскресенье.

— Свадьба за неделю! — Марго смеется. — Бедная Ева. Знаешь же ты, как заставить ее сорваться в пике.

Люси взмахивает руками:

— Я не просила ее этим заниматься. Я все время твержу ей, что хочу совсем небольшую вечеринку, что-то веселое и ни к чему не обязывающее, но ты же ее знаешь. Чертова Мария Стюарт. По ее мнению, свадьба — не свадьба без кучи цветов и еды, второсортного диджея и трехэтажного торта.

— Значит, Ева — официальный организатор?

— Самопровозглашенный организатор.

— А ты лежишь здесь… беззаботно бездельничаешь. В моей спальне, — Марго прищуривается, — в моей джинсовке, пока все остальные вкалывают, готовя твою свадьбу!

Люси пожимает плечами:

— Я прячусь. А джинсовке было одиноко. Она висела здесь на крючке на двери. Спорим, ты даже не помнишь, когда в последний раз ее надевала. Ты только посмотри! — Она достает из кармана упаковку «Мальборо» и коробок спичек и весело смотрит на сестру.

— Отдай, — говорит Марго, забирает сигареты у Люси и, пересев на диванчик у окна в небольшом алькове, открывает створку.

— Они давно протухли, — предупреждает ее сестра, но Марго плевать.

Чиркнув спичкой, она глубоко затягивается и, выпустив клуб дыма на улицу, предлагает сигарету сестре, которая устроилась рядом.

— Нет, спасибо.

— Прости, забыла, что ты у нас ведешь здоровый образ жизни.

— В любом случае, — восклицает Люси, стукнув сестру по бедру, — какого черта! Ты здесь!

Марго кивает.

— Не думала отвечать на сообщения? Прислать предупреждение? Дымовой сигнал?

Марго пожимает плечами:

— Решила, что лучше я просто приеду. Ты написала, что я тебе нужна.

Люси улыбается и стискивает ее ладонь:

— Я довольна. Мой коварный план сработал.

— Коварный план?

— Он гениален, согласись? Закатить срочную свадьбу и вынудить тебя приехать на запоздалое воссоединение.

— Просто превосходный, — сухо отвечает Марго, — хотя иные могут счесть его довольно радикальным. — Она прищуривается: — Так к чему спешка?

Люси машет руками:

— Ты же меня знаешь. Планирование никогда не было моей сильной стороной. К тому же я не хотела давать тебе слишком много времени на раздумья. Знаю, как умело ты находишь причины не приезжать сюда.

Марго замечает, что сестра ушла от вопроса, и, выпустив в окно еще одну струйку дыма, устраивается на диванчике поудобнее.

— Расскажи мне, как Том склонил тебя к этому супружескому счастью?

Люси медлит.

— На самом деле это я. Я попросила его жениться на мне.

— Ого. Отважно.

Люси пожимает плечами:

— Я люблю его, Марго.

— Всем известно, что я не слишком разбираюсь в отношениях, но, пожалуй, это лучшая из причин, — кивает Марго и выглядывает в окно. Сквозь кроны деревьев в долине блестит река. Марго затягивается поглубже, надеясь, что Люси не заметит, как дрожат ее руки. — Я видела на подъездной дорожке грузовик с шатром. По всей видимости, Том согласился.

— Возможно, Ева с мамой слегка перегнули палку.

— Мне всегда казалось, что ты выйдешь замуж тайком. Может, вообще в церкви Элвиса в Вегасе, чтобы избежать всей этой шумихи.

— Мне тоже так казалось. — Люси смеется, и Марго не торопит ее, чувствуя, что той есть что добавить. — Но Уиндфолз кажется мне правильным местом, — продолжает она после паузы, — единственным правильным местом. А свадьба — единственная возможность собрать здесь всех вместе. Когда мы видели тебя в последний раз? На папином шестидесятилетии?

Марго кивает:

— Не напоминай.

— Уверена, все уже забыли.

Марго не забыла. Она все еще помнила оглушительный звон стекла, когда так позорно упала на кофейный столик, разбив его вдребезги. На ноге до сих пор сияет шрам от того падения. Она тогда перебрала спиртного и вместо тоста в честь отца произнесла яростную обличительную речь, а потом просто рухнула как подкошенная на этот стеклян ный антиквариат. Отцу потом пришлось заплатить за него отелю, где проходил праздник.

— В любом случае, — говорит Люси, — я хочу чтобы мы все собрались вместе. Для меня это важно. И я думаю, пора вам с мамой уже как-то разобраться с вашими разногласиями, а?

Марго ничего не отвечает. «Ваши разногласия» — вот как это теперь называется!

— Ты пригласила Сибеллу?

— Конечно, — кивает Люси.

От одной мысли о том, что Люси заставит их собраться вместе, чтобы увидеть Счастливую Семью, хочется истерически рассмеяться.

— Ты гораздо смелее меня. — Марго снова затягивается. — Я подписалась на тебя в инстаграме, — добавляет она, меняя тему. — Затейливые позы и мотивирующие фразочки. Вдохновляющая смесь. Жду, когда начнешь записывать экспертное видео в пользу здорового образа жизни.

Люси смеется:

— У меня почти не остается времени непосредственно на преподавание. Слишком много сил уходит на дела, связанные со студией. Инстаграм — такой инстаграм. Не верь всему, что видишь в Сети. Думаю, это просто издержки профессии. Если попадаешь в сферу здоровья и спорта, приходится поддерживать определенный образ — стать живой мечтой.

— Значит, дела идут хорошо?

— Более чем. Даже наняла еще тренеров, чтобы удовлетворять спрос.

— Ты нанимаешь персонал?

Люси кивает:

— У меня еще и новая студия в Бате, в здании бывшего склада у реки. Правда, я слегка торможу. Пока сосредоточилась на маркетинге и прочих делах.

— На маркетинге? — Марго удивленно смотрит на Люси.

Та пожимает плечами:

— Знаешь, одних свежевыжатых соков, салатиков и спортивной одежды недостаточно.

— Представляю. — Марго чуть прищуривается: — Ты выглядишь усталой. Слишком много работаешь. Или это предсвадебный нервяк?

— Всего понемногу. — Люси задумчиво смотрит на сад. — А как ты? Все еще в Эдинбурге?

Марго кивает.

— Все равно где, лишь бы подальше отсюда?

— Вроде того.

— В последний раз я слышала, что ты работаешь с книгами?

Марго хохочет:

— Так тебе сказали?

— Ага. Ева сообщила это на полном серьезе. Мы уж подумали, ты вся в мамочку пошла. Что? Я сказала что-то смешное?

— Боже, Ева. Я пять дней в неделю принимаю и выдаю книги в местной библиотеке. Я отличный смотритель полок.

Люси улыбается:

— Ну надо же кому-то ставить книги на место.

— Это правда, — Марго кивает, хотя на фоне достижений сестры чувствует себя немного неловко.

Она неплохо справлялась для недоучки, бросившей школу и убежавшей из дома безо всякого плана с парой сотен фунтов на банковском счету. Какое-то время она торчала в Лондоне, затусив в небольшой коммуне, где ей позволили остаться и даже научили пользоваться благами системы пособий, пока не собрала свои жалкие пожитки и не направилась на север, наконец устав от вечного жульничества и бедноты. Спустя пару месяцев автостопа она оказалась в Эдинбурге.

Что-то в этом шотландском городе покорило ее. Ей нравилась его архитектура, извилистые улицы старых кварталов и вид на замок, возвышающийся над городом. Пару лет она работала официанткой в разных заведениях, затем заметила объявление о поиске помощника библиотекаря. С тех пор у нее была постоянная работа и доход. Ей нравилась библиотека. После беготни и неопределенности последних лет это заведение стало для нее своего рода тихим убежищем и, как оказалось, пропуском в иные места и миры. Она любила проводить время с детьми, разыгрывая сценки из книг и зачитывая особо смешные страницы. Хотя не проходило и дня, чтобы кто-то не взял или не запросил какое-нибудь произведение ее матери. Каждый раз, записывая в систему книгу К. Т. Уивер, она испытывала смесь гордости и боли. Такую, что со временем начала воспринимать ее как персональную пытку.

— А ты с кем-то встречаешься? — вдруг спрашивает Люси.

— Нет. В смысле… Нет. — Марго пожимает плечами.

— Звучит не слишком убедительно, — замечает Люси и добавляет: — Ты же могла приехать с кем-то.

— Нет. Так лучше. И твое приглашение пришло как раз вовремя.

Люси ждет продолжения, но Марго молчит. Затушив сигарету о внешнюю часть рамы, она выбрасывает окурок в клумбу внизу.

— Все будет хорошо, правда? — спрашивает Люси, нервно теребя край платья. — Я не окончательно сошла с ума, когда решила провести это здесь, в Уиндфолзе?

— Нет, — Марго постаралась, чтобы ее голос прозвучал уверенно, — не окончательно.

— Знаешь, больше всего на свете я хочу, чтобы все поладили. Я хочу, чтобы мы были нормальной семьей. — Люси смотрит на сестру с такой искренностью, что Марго кажется, будто ей на плечи водрузили мешок кирпичей. — Я подумала, может, получится наладить хоть что-то?

Марго не может удержаться от сухого смеха.

— Нормальной семьей? — Увидев, что сестра совсем пала духом, она смягчается: — Лу, я здесь и поддержу тебя во всем, что тебе нужно. Но касательно мамы и папы, думаю, тебе не стоит слишком обнадеживаться.

— Уверена, если вы сядете и поговорите… если ты попробуешь все объяснить… Мы все совершали ошибки.

— Ты всегда была неисправимой оптимисткой, — вздыхает Марго. — Не могу обещать сердечного воссоединения, но обещаю держаться подальше от острых, огнеопасных и хрупких предметов. Кто знает, может, мама удивит нас и даже оденется на твой Особенный День соответствующе.

Люси не может сдержать улыбки при этих словах. Марго берет ее за руку:

— Обещаю, я буду образцовой сестрой.

— Спасибо.

— Но это зависит от одной вещи.

— Какой?

— Ты покажешь мне платье подружки невесты, которое приготовила для меня. Потому что, предупреждаю, если оно хотя бы с намеком на розовое… Или с рюшечками… или, боже упаси, с кружевами и бантиками, то я за себя не отвечаю.

Люси смеется:

— Никаких подружек невесты. Говорю тебе, это будет не такая свадьба.

— Спасибо за это. А то я уже начала сомневаться, что знаю тебя.

4

Ева переступает порог дома, мысленно повторяя список гостей и меню на субботу. И замирает. В кухне за длинным дубовым столом сидят Люси и Марго, склонив головы друг к дружке — длинные непослушные светлые локоны и бритвенно острое темное каре.

Марго вернулась.

Несколько секунд они не замечают ее, и она просто наблюдает. Впервые за многие годы они сидят вместе за столом, где провели столько часов в детстве. Где обедали, заплетали волосы, делали уроки, ссорились из-за игрушек, одежды и домашних дел. Кажется, будто призраки тех маленьких девочек парят над головами этих, уже взрослых, женщин. Взбалмошная Люси, непредсказуемая оптимистка, которая через несколько дней выйдет замуж. И Марго, самая младшая из них, когда-то яркая и полная драматизма, а теперь — совершенно неведомая и непонятная. Четкое геометрическое каре, на узких плечах потрепанная кожаная куртка. Две сестры. Свет и тьма. Небо и земля.

Ева физически ощущает тянущую, болезненную любовь, нутряную привязанность, подобную гой что накрывает ее всякий раз, когда она заглядывает в комнату дочек поздним вечером, когда они уже спят, подтянув кулачки к подбородку и приоткрыв во сне рот. Но сейчас к этой боли примешивается ностальгия по времени, когда они с сестрами всё делили на троих и были неразлучны.

Люси говорит что-то Марго, что именно — Ева не слышит, и смех младшей сестры звонко катится по комнате, разом знакомый и чуждый, словно бубенчик, который потерялся на много лет и сейчас вдруг снова появился неизвестно откуда. Ей ужасно хочется присоединиться к ним, влиться в их круг.

— Над чем смеетесь? — спрашивает она, просто чтобы ее заметили, хотя вопрос, сорвавшийся с языка, звучит резковато и даже как будто обвинительно.

— Ева! — Марго вскидывает голову. — А мы как раз о тебе говорили.

Ева внимательно смотрит на лицо Марго, ища намек на насмешку, но карие глаза сестры остаются непроницаемыми. Она стала старше, острее и тверже, чем Ева помнила ее. Стоя в дверях, в полосатой футболке и свободных джинсах, она чувствует себя рядом с ними, как и раньше, скучной, чувствительной, надежной, простой. Чересчур рано повзрослевшей. Слишком часто она ощущала свою чужеродность, словно была не из их, из иного мира. Наверное, дело все в том, что она первенец — на три года старше Люси, на семь — Марго. Она всегда была самой ответственной рядом с их детской беззаботностью.

— Люси рассказывала мне, как здорово ты ей со всем помогаешь.

Ева улыбается:

— Когда ты приехала?

— Полчаса назад. Девочки с тобой? — спрашивает Марго, глядя на дверь.

— Нет. Они в школе.

— В школе. Боже, я все еще думаю о них как о малышках.

— Хлоя уже в четвертом классе. Мэй в подготовительном, — снова этот обвинительный тон. — Вы увидитесь на семейном ужине. — И уже мягче: — Если не раньше.

— На семейном ужине? — Марго чуть прищуривается.

— Да, в пятницу, — весело говорит Люси. — Я хотела, чтобы мы все собрались перед свадьбой.

— Все мы?

Люси как будто не замечает обеспокоенный взгляд Марго.

— Да, все, — так же радостно отвечает она и тут же спрашивает у Евы: — Как идут дела? У них есть подходящий шатер?

— Судя по всему. Я оставила маму с представителем компании, чтобы они обсудили последние детали.

— Бедный парень, — замечает Люси.

— Ну, под «обсудили детали» я подразумевала, что полуголая мама мечтательно фланирует по саду, пощипывая веточки в живой изгороди, а он мучительно старается не слишком таращиться на нее.

— Прозрачный халат? — уточняет Марго.

— И ночнушка.

— Могло быть хуже. Помнишь, как она загорала голышом?

Люси смеется:

— Поэтому я никогда не приглашала друзей из школы!

Они смеются уже все вместе, когда дверь с грохотом распахивается и Кит влетает на кухню, держа в руках ветку, усыпанную красными ягодами. Увидев троих дочерей, она замирает. Оглядывает по очереди каждую и останавливает взгляд на Марго:

— Ты приехала.

— Привет, мам.

Кит швыряет ветку в раковину и отряхивает ладони. Красные ягоды срываются и прыгают по полу, точно стеклянные шарики.

— Ты почему не предупредила, что приедешь? — спрашивает мать. — Тебя бы встретили на станции. — Серебряные браслеты на ее запястьях громко звенят, она берет Марго за плечи и пристально смотрит на нее.

Та слишком напряжена, поэтому вся съеживается и старательно отводит взгляд, отвечая:

— Не хотелось тревожить вас.

— Тревожить! Ты бы нас никак не потревожила. — Кит смеется неестественно громко и обнимает дочь неловко и быстро, на самом деле едва касаясь ее.

Ева смотрит на Люси, но та увлеченно дергает нитку, вытягивая ее из скатерти.

— Может, чаю? — с деланой непринужденностью предлагает Ева, заметив, что Марго пытается освободиться от материнских объятий. — Я сейчас заварю.

— Да, — подхватывает Люси, — давайте выпьем чаю.

— Ну разве это не чудесно — наконец-то снова все вместе! — с наигранной радостью восклицает Кит, обводя дочерей взглядом.

— Да, — снова соглашается Люси.

— Ты же останешься на свадьбу? — поворачивается мать к Марго.

— А ты не будешь против?

Кит кивает:

— Разумеется, нет. И у тебя здесь еще есть комната… в точности как ты ее оставила.

Ева откашливается, пытаясь нарушить тишину и хоть как-то смягчить повисшее в кухне напряжение.

— Знаешь, мне понадобится твоя помощь, — наконец находится она, решив убить сразу двух зайцев. — Шатер установят к четвергу, с ним все нормально, но есть еще целая куча всяких мелочей, с которыми надо бы разобраться до субботы. Ты же поможешь мне?.. — Люси осекается и обводит всех взглядом. — Что? Что такое?

— Ты хоть когда-нибудь расслабляешься? — спрашивает ее Люси.

— Я сегодня посчитала ответы на приглашения. Ты в курсе, что приедет шестьдесят пять человек?

— Вообще-то, человек семьдесят, — неловко замечает Люси. — Кажется, кто-то прознал о свадьбе через фейсбук. И я не могла отказать им.

Ева хмурится:

— Понятно. Через три дня в Уиндфолз съедется больше семидесяти человек. Их всех нужно будет накормить, напоить и развлечь.

— Я не думаю, что они будут ждать чего-то особенного…

— Люси! Поверь мне, они будут ждать как минимум еду. И выпивку. Выпивка вообще понадобится всем. Особенно нам, — добавила она еле слышно. — Гости будут ходить в туалет… Боже, я забыла включить туалетную бумагу в список покупок! Мама, пожалуйста, запиши это куда-нибудь, — просит она Кит, которая снова подошла к раковине. — Они захотят танцевать и веселиться. Это же свадьба. И мы делаем ее для тебя. — Ева ставит на стол чашки и возвращается к пустому заварочному чайнику, бросает туда горсть заварки из большой жестяной банки и заливает кипятком.

Люси пожимает плечами:

— Ева, честное слово, спасибо тебе за все, правда. Но не думаю, что надо так зацикливаться на каждой мелочи. Райан из паба займется и едой, и выпивкой. А все остальное… ну должна же быть какая-то… Спонтанность? Это ведь ничего не испортит? Я хотела, чтобы все прошло как можно более непринужденно. И чтобы все, кого я люблю, просто приятно провели время. Все вместе.

Ева, стиснув зубы и поставив чайник на стол, пытается зайти с другой стороны:

— Я видела в Сети несколько очень симпатичных платьев. Если закажем сегодня, их привезут быстро. И они очень понравятся Хлое и Мэй. Девочки могут понести корзинки с лепестками роз.

— Лепестки? Фотографии?

Ева смотрит на Марго в поисках поддержки:

— Попробуй убедить Люси, что девочки с корзинками лепестков необходимы.

Люси вздыхает:

— Я тебе уже говорила, Ева, на церемонии будем только мы с Томом, родители и свидетели. И никакой шумихи. А девочки могут надеть все, что им захочется, потом, на вечеринку. Вплести цветы в волосы, влезть в туфли с блестками, держать букеты, да вообще что угодно.

— Но если они не будут ничего делать, то не станут настоящими подружками невесты! А с ними выйдут такие милые фотографии! Но вообще-то, — хмурится Ева, — раз уж зашел разговор, мы могли бы распределить гостей на группы для фотографий. — Она подходит к расписному ящику, где лежат чайные ложки.

— Зачем вообще нужны эти фотографии? Я не хочу тратить время на позирование. Главное, чтобы все насладились праздником. К тому же у всех теперь телефоны с камерами.

Ева снова закатывает глаза:

— Свадьба символизирует начало вашей с Томом совместной жизни. Неужели ты думаешь, что его родители не захотят повесить у себя красивый портрет сына с чудесной невестой? Это останется для потомков. Ты будешь показывать его внукам и правнукам, когда совсем состаришься и поседеешь.

Люси вдруг никнет, закрывает глаза и вздыхает.

По лицу ее пробегает гримаса.

— Я не хочу никакого модного фотографа на свадьбе.

Ева хмурится:

— Думаю, ты потом будешь жалеть об этом.

Люси снова болезненно морщится:

— Ева, пожалуйста…

— Хорошо, а что насчет девочек? — не сдается Ева.

— Ладно, — вскидывает руки Люси, — ладно, мне плевать, во что они будут одеты.

— Значит, я могу им сказать,что они будут подружками невесты?

В поисках поддержки Люси обводит взглядом всех. Ева снова вздыхает:

— Ты хочешь сказать, что я вот сейчас вернусь домой и разрушу их мечту?

— Прости, Ева, я никогда не говорила, что…

— Нет уж, — перебивает ее Ева, — ты ничего не говорила. Ты никогда ничего не решала. А я просто пытаюсь тебе помочь, понимаешь, Лу?

Лицо Люси заливает краска.

— А я не просила тебя ни о чем. Ты всегда решаешь сама.

Ева замирает и с открытым ртом смотрит на Люси. Решает сама? Краем глаза она отмечает, что Марго взялась разливать чай. Мама, копаясь в холодильнике, внезапно зачитывается надписями на молочной бутылке. Кажется, никто из них не собирается ее хоть немного поддержать.

— Мы с Томом хотим все сделать немного иначе, — мягко говорит Люси.

Ева пожимает плечами:

— Значит, я тут сама себе злая буратина. — Она кладет на стол чайные ложки, которые до сих пор стискивала в руках, и тянется к сумке, висящей на спинке стула: — Раз тебе моя помощь не нужна, разбирайся со всем сама.

— А как же чай? — Кит болтает в воздухе бутылкой молока.

— Прости, мам, у меня совсем нет времени. — Ева понимает, что все это выглядит сейчас слишком по-детски, но ничего не может с собой поделать.

Она выскакивает на улицу, громко хлопнув дверью.

В машине Ева поднимает стекло и роняет голову на руль, не в силах включить зажигание и поехать. Почему Люси так злится на нее? Неужели и правда не понимает, что она просто пытается ей помочь?

Руль совсем потрескался и выцвел. Ева закрывает глаза. Удивительно, сколько боли может причинять семья. Почему она ничему не учится? Почему не уступит им место на этих граблях, на которые все только и делают, что наступают. И ведь никто из них ничему не учится! А она вечно по своей старой дурацкой привычке помогает им выпутываться из сетей, которые они сами же себе с завидной регулярностью и расставляют. Она их не переставая опекает так, точно они все ее дети. Опекает, защищает и стремится все сделать вместо них. Понятно, почему они ничему не учатся. Им это ни к чему.

Она поднимает голову и смотрит на время. Девочек нужно забирать из школы через час. Огромный дом отражается в зеркале заднего вида. Ей хочется вернуться назад. Она представляет, как все сидят за столом, пьют чай и посмеиваются над ней, над ее хлопотами и излишним беспокойством. Представляет Марго и Кит, и все те сложности, что разделили их когда-то. Вспоминает о списке дел, которые необходимо сделать до субботы, и о списке важных покупок. Он так и остался лежать на столике в гостиной. Ева тяжело вздыхает. На пассажирском сиденье жужжит мобильник. Она проводит пальцем по экрану и читает сообщение, чувствуя, как кровь приливает к щекам. Читает еще раз, запоминая каждое слово. И удаляет его навсегда. Вздохнув, она заводит двигатель и выезжает на подъездную дорожку. Нельзя отвлекаться. Осталось еще столько неразрешенных вопросов и столько несделанного.

5

Ева с грохотом выскакивает за двери, и в кухне повисает тяжелая тишина. Кит оборачивается к дочерям: Марго, сгорбившейся за столом, с короткой стрижкой и непроницаемым взглядом, и Люси, бледной и изможденной, сжимающей виски.

— Кажется я только что все испортила, — вздыхает та. — Не знаю, что на нее нашло. Ева так напряжена в последнее время.

— Ева — это Ева. Отойдет потом, — отвечает Кит, ставя молоко на стол и усаживаясь рядом с Люси.

— Я была не права? Несправедлива?

Марго пожимает плечами:

— Это твой праздник. Ты имеешь право решать, как он пройдет.

— Я хочу, чтобы она помогала, — вздыхает Люси, — мне нужна ее помощь. Но у нее такие непоколебимые представления о том, как должна выглядеть свадьба.

— Все пройдет хорошо, — успокаивает ее Кит, гладя по руке. — Дай ей время, завтра она вернется и будет вести себя так, словно ничего не случилось.

— Не знаю, как вы, — говорит она, поднимаясь со стула и доставая бутылку белого вина из холодильника, — но я бы не отказалась от чего покрепче. Кто составит мне компанию?

— Я пас, — отвечает Люси, — я за рулем. — Она смотрит на часы и добавляет: — Вообще-то, мне уже пора.

Кит, поняв, что Люси собирается оставить ее наедине с Марго, начинает беспокоиться.

— Поужинай с нами, — быстро говорит она, — ты выглядишь уставшей. Я приготовлю что-нибудь. Вы с Марго поболтаете.

— Мне пора возвращаться к Тому. Нам еще многое надо обсудить. И, полагаю, вам тоже, — добавляет она, бросив выразительный взгляд в сторону Марго.

Кит вздыхает. Так вот почему Люси не хочет оставаться. Покосившись на Марго, она видит, что и та тоже заволновалась.

Люси демонстративно собирает вещи и обнимает их обеих.

— Приятного ужина, — говорит она, — позвоню тебе завтра.

— Не думай, что я не заметила, что моя джинсовка все еще на тебе, — отвечает Марго.

Люси посылает ей воздушный поцелуй и исчезает за дверью.

Кит смотрит на Марго и слегка улыбается:

— Хочешь вина?

Марго секунду мешкает, но потом кивает:

— Давай. Немного.

Кит наполняет два бокала.

— Может, хочешь принять душ? Распаковать вещи? А я пока займусь ужином.

— Нет необходимости. — Марго вытягивает ноги. — Я приехала налегке.

Они обе замолкают, но потом, не выдержав этой тишины, Кит включает радио и начинает переставлять туда-сюда всякие банки. Наливает воду в кастрюлю, берет с подоконника горшок с базиликом.

— Давай я порежу? — предлагает ей Марго.

— Почему бы и нет.

Марго сбрасывает кожаную куртку и начинает обрывать листья базилика, кухню тут же заполняет их аромат. Кит достает из шкафа упаковку спагетти, поворачивается к плите и застывает. Полевой руке Марго от запястья до края рукава футболки змеится черный рисунок, изогнутые стебли закручиваются в гипнотический узор. Кит пристально смотрит на татуировку и легонько откашливается. Марго поднимает голову. Мать, встретившись с ней взглядом, видимо, решает ничего ей не говорить.

Вернувшись к плите, Кит ставит кастрюлю на огонь, тянется за солью и оливковым маслом, исподтишка разглядывая дочь. Эта татуировка по-своему красива. Наверняка ее было больно делать. Что означает этот узор? Марго, точно далекая страна, когда-то знакомая, но труднодоступная и изменившаяся. Вместо мягкой девочки она стала стройной, немного угловатой женщиной — красивой, да — но какой-то жесткой и недосягаемой. Как же она изменилась. Глядя на дочь, Кит остро чувствует утрату. Эта молодая женщина ей незнакома.

— Можешь не волноваться, — наконец нарушает молчание Марго, — я не хочу проблем.

Кит неестественно смеется:

— Я знаю.

— Я здесь ради Люси.

Кит кивает:

— Да, я догадалась.

Обе снова замолкают.

— Какой прогноз на субботу? — снова первой нарушает молчание Марго, методично орудуя ножом.

— Неопределенный, — отвечает Кит, бросая спагетти в кипящую воду.

— Легкая непогода и дождь в день свадьбы — это к удаче, кажется?

— Есть такая примета, да, — отвечает Кит, глядя в кастрюлю. Они говорят о погоде. Она бы снова рассмеялась, не будь это так грустно.

— Уверена, конфликт Лу и Евы быстро иссякнет, — говорит Марго. — Все на взводе из-за этой скорой свадьбы.

— Да, — соглашается Кит. — Я не волнуюсь. — И добавляет: — И та, и другая никогда не были особенно злопамятными.

Снова повисает неловкая тишина. Кит мысленно ругает себя за такой выбор слов. Они просто болтались в воздухе, поймав затянувшееся напряжение и удерживая его на месте.

— В этом вся Люси, — замечает Марго, явно пытаясь избавиться от того же самого ощущения, — романтичная… импульсивная… живая.

Кит снова смотрит на Марго. Она всегда помнила все до малейшей детали. Помнила четырехлетнюю Люси и семилетнюю Еву, которые нянчились с новорожденной Марго. Помнила, как они лежали в высокой траве сада рядом с колыбелью, укачивая ее и меняя пеленки, совершенно влюбленные в свою маленькую сестренку. Помнила, как Марго хвостиком ходила за Люси и Евой по дому и саду, словно маленькая тень. Как она сворачивалась на коленях отца, когда приходило время ложиться спать, сосала большой палец, пока Тед читал ее любимую книгу. Помнила вечера, которые проводила у кровати Марго, поглаживая ей спинку, а та урчала точно котенок, слушая фантастические истории, которые она придумывала буквально на ходу. Помнила, как Марго собирала их всех в гостиной на диване, а сама театрально выступала из-за занавесок и исполняла песни и пьесы собственного сочинения. Она помнила и то лето, когда шестнадцатилетняя Марго уехала с одним рюкзаком за плечами. Когда она зашла на кухню с решительным выражением на лице: «Я больше не могу здесь жить». Ровно шесть слов, на которые Кит ответила: «Думаю, так будет лучше» — и отвернулась. Не потому, что ей было все равно, нет, просто она не хотела, чтобы Марго видела, насколько ей не все равно. С тех пор прошло восемь лет, и все это время они почти не разговаривали.

Под весом этих воспоминаний Кит вдруг чувствует, как ей хочется подойти и обнять Марго, притянуть ее к себе, прижать к груди. Но лицо дочери непроницаемо, и Кит сомневается, что та будет рада ее прикосновениям. Вновь развернувшись к плите, она мешает спагетти. По крайней мере, кажется, что Марго хотя бы пытается… притвориться, что все может быть нормально. Она тоже попытается.

— Вся Люси. Да. Когда она спросила, можно ли провести здесь церемонию, я с радостью согласи лась. Хоть и не ожидала ничего такого.

Марго кивает, нож в ее руке продолжает стучать по разделочной доске, рассекая листья на тонкие полосы.

— К тому же неплохо чем-то себя занять. Чем-то, кроме работы.

Стук замолкает. Обернувшись, она натыкается на пристальный взгляд Марго, стальной нож в ее руке в свете лампы над столом горит, точно факел.

— Ты снова пишешь? — прищуривается она, голос ее слегка дрожит.

Кит думает о скомканной бумаге, разбросанной по полу ее кабинета наверху, и почти пустом, лишенном заголовка листе.

— Нет. Я думала написать приквел к «Редким элементам», но издатель хочет, чтобы я закончила историю Торы Рейвенстоун.

Краем глаза она замечает, как Марго отхлебывает из бокала. С губ срывается напряженный смешок.

— Судя по гонорарам, которые я получаю, интерес читателей к ней не угас. Мне стоит быть благодарной. Хотя порой кажется, что я прикована к чудовищу. — Кит тоже делает глоток вина, пытаясь унять беспокойство. Они обе поняли, что ступили на тонкий лед. Поставив бокал обратно на стол, Кит вдруг неожиданно сказала: — Если честно, я не могу найти в себе силы, чтобы вернуться к работе с тех самых пор, как… С момента… После перерыва. Он опустошил меня. — И ждет, чувствуя, как колотится в груди сердце. Они впервые за восемь лет говорят о случившемся, и она не знает, что сейчас скажет Марго. Кит хочет… да, она хочет услышать извинения. — То, что было утрачено, — добавляет она, не выдержав молчания Марго, не находя в себе силы обойти еще одну ловушку, отчаянно пытаясь вызвать хоть какую-то реакцию, — невосполнимо.

Взгляд Марго закаменел, она стоит стиснув зубы. В ее карих глазах — точь-в-точь как у отца — горит гнев, при виде которого Кит делает последний шаг на опасную территорию, раскинувшуюся между ними. Что ж, ладно. Пора бы уже добиться от Марго хоть какой-то реакции.

— Не хочешь ничего мне сказать?

— Мама, — отвечает Марго, и само это слово уже звучит как предупреждение, — не сегодня. Пожалуйста, давай хотя бы один вечер не будем ворошить прошлое.

— Не будем ворошить? — Кит еле сдерживается. Восемь лет они молчали об этом. — Мне не нужно от тебя ничего, кроме извинений. — Она даже удивилась, как спокойно и примирительно прозвучал ее голос, как здраво она себя повела.

— Извинений? Я и ночи здесь не провела, а ты уже хочешь выкопать…

— Да. Я хочу выкопать, — перебивает она, чувствуя нарастающий гнев, желание разбередить старые раны, жажду, которую можно утолить лишь жесткими словами. Это копилось в ней так долго. Ей надо излить наружу эту боль, это отчаяние, и нужно, чтобы Марго приняла ответственность… Или хотя бы попыталась объяснить то, чего сама Кит понять не могла.

— То, что ты сделала, Марго, было… Разрушительно. Я хочу, чтобы ты поняла это. Что ты поняла, что было утрачено. Неужели так сложно признать, что ты заставила кого-то страдать. Неужели так сложно сказать «прости» спустя столько времени?

Марго глубоко вздыхает, смотрит на нож в руке и осторожно кладет его на стол.

— Хочешь поговорить о том, что заставило страдать? Что было утрачено?

Кит кивает, но Марго вдруг горько смеется:

— А может, мы поговорим о том, через что прошла я, мама? Может, поговорим о том, что я утратила?

Взгляд Кит становится растерянным и недоуменным. Она пытается ответить, но Марго продолжает:

— Только эта часть истории тебя никогда не интересовала. Ты всегда была так одержима своей собственной жизнью… Своей работой… Своим чертовым успехом! — последнее слово она выплевывает, точно проклятие.

Кит невольно отступает:

— Мой успех? Думаешь, это он был для меня важным? Меня никогда не интересовал успех. Мне было важно просто писать. Придумывать историю. Хотя успех, конечно, был, — добавляет она, эти слова словно причиняют ей боль. — Благодаря ему я оплачивала наши счета, ваше обучение и крышу над головой.

На щеках Марго выступают алые пятна.

— Но ты никогда не обращала внимания, как это влияет на нас… ты всегда была далека от этого. Ты не видела, просто не знала, в чем мы нуждались… В чем я нуждалась. — Марго одним глотком осушает бокал и со звоном опускает его обратно на стол.

Кит морщится:

— Далека? Я? Марго, милая, — она качает головой, — я понимаю, что была не лучшей матерью, но это не я ушла, а твой отец. — Она уже почти кричит. — Это твой отец сбежал с той женщиной! — Она знает, что каждое ее слово бьет точно в цель. Знает, что причиняет Марго боль, но ей необходимо доказать, что плохой персонаж в этой истории не она. Точнее, не только она. — Я была рядом. Я, черт подери, всегда была рядом. — Кит замолкает, чтобы перевести дыхание, осознав, что кричала и слишком крепко сжимала деревянную ложку в кулаке.

— Почему, по-твоему, он ушел? — спрашивает Марго едва слышно. — Ты не замечала его, как не замечала всех нас. Разумеется, он бросился в объятия первой женщины, что проявила к нему хоть толику внимания. Тебе же было интереснее жить в своем выдуманном мире… с твоей дурацкой героиней… чем с кем-либо из нас.

— Вот почему ты это сделала? — мягко спрашивает Кит. — Чтобы наказать меня? Ты винила меня за то, что твой отец оставил нас?

Лицо Марго краснеет.

— Ты никогда не поймешь, потому что тебе всегда было плевать на все, кроме твоей работы. Мы могли жить по-другому. Разве ты не помнишь, сколько раз забывала о наших прогулках, сколько пропустила субботников… школьную постановку?

Кит неверяще смотрит на Марго:

— Так дело в том, что я пропускала школьные субботники… Не пришла на постановку? — хрипло смеется, увидев, как Марго опустила голову. — Ты наказала меня за пару вот таких пропусков? О, Марго. Повзрослей. Мне жаль, что мы с твоим отцом расстались. Поверь, никто не жалеет об этом больше, чем я. Но ты была не единственным подростком, чьи родители расстались.

— Я знаю, — говорит Марго и тяжело опускается на стул. — Дело не в этом… ты никогда… никто никогда… Когда я пыталась поговорить… Ты…

Кит с удивлением замечает, как дочь закусила губу и слеза покатилась по ее щеке. Марго прячет лицо в ладонях, словно не хочет, чтобы мать заметила ее чувства. Перед глазами Кит зазмеилась татуировка, и среди ее черных стеблей она замечает то, что прежде ускользнуло от ее внимания: маленькое черное сердце на сгибе локтя. Черное сердце. Как иронично.

«Когда я пыталась поговорить». Кит хмурится, пытаясь вспомнить времена, когда Марго еще хотела с ней говорить. Она смогла отыскать в памяти тот год, то ужасное время, когда Тед собрал вещи и покинул Уиндфолз. Да, она справилась с этим не лучшим образом, с головой уйдя в книгу, все силы сосредоточив на последней истории Торы Рейвенстоун. Но Марго, пытающаяся с ней поговорить… нет, такого она вспомнить не могла.

В тот год их обычная любящая девочка — да, немного более склонная к драме, чем Ева или Люси, чуть более ранимая и непокорная, но неизменно добрая и солнечная — вдруг в мгновение ока превратилась в типичного замкнутого подростка. Кит помнила темные волосы, занавешивавшие лицо, то, как ее дочь скользила по дому, точно безмолвная тень, всегда в наушниках. Помнила, как вечерами слышала лишь приглушенное «доброй ночи» из-за запертой двери ее комнаты. Она не хотела, чтобы ее беспокоили — трогали — видели. Это она возвела стену между ними, не Кит.

Марго изменилась примерно тогда же, когда Тед оставил их, — нестабильная подростковая психика под воздействием гормонов была окончательно сломана уходом отца. Не бывает правильного времени, чтобы оставить семью, но в случае с Марго это был, пожалуй, худший из возможных вариантов. И каждый раз, когда Кит пыталась поднять тему этого разрыва, Марго закрывалась, точно устрица в раковине. Дочь была несправедлива, считая иначе. К тому же у кого только родители не разводятся. Разумеется, было непросто — им всем, — и, возможно, Марго и правда пришлось тяжелее прочих, в пятнадцать лет она единственная из трех дочерей еще жила с родителями, но ее это не оправдывало. Не оправдывало ее поступок.

За спиной шумит кипящая кастрюля. Кит оборачивается, чтобы убавить огонь и вытереть выплеснувшуюся воду.

— Что ж, прости, я была ужасной матерью, — говорит она через секунду, вновь поворачиваясь к Марго. — Прости, что так подвела тебя. Прости, что пропустила пару школьных мероприятий и разрушила этим всю твою жизнь.

Марго вскакивает так быстро, что стул с грохочет по полу.

— Можешь как хочешь выворачивать эту историю, мама, но правда заключается в том, что ты была слишком слепа и не замечала того, что происходило прямо у тебя под носом.

Кит не сдерживает улыбки.

— Я не была слепа, милая. Это все мультиперспективность. Одни и те же события с разных точек зрения.

— Прибереги свои литературные приемчики для кого-то другого. — В глазах у Марго холод. — Это ничего не меняет.

— Да. Ты права, — соглашается Кит, — это ничего не меняет. И это не вернет того, что ты сознательно уничтожила.

Из Марго словно выбили весь воздух, она долго смотрит на мать, эмоции на ее лице быстро сменяют одна другую: шок, злость, печаль.

— Прости, — говорит наконец она. — Ладно? Прости меня за все.

Глядя на Марго, Кит чувствует, как что-то внутри рушится, точно песчаный замок, смытый волной. Она пытается подавить желание обнять дочь, потому что совершенно не представляет, как та отреагирует.

— Поговори со мной, — говорит она мягко, — объясни мне, Марго. Почему ты это сделала? Помоги мне понять, за что ты хотела заставить меня так страдать.

— Я… я… — Марго мучительно пытается подобрать слова, но закрывает глаза. — Я не… Я не могу.

Кит почти физически чувствует боль, глядя на то, как борется сама с собой ее младшая дочь. Она отчаянно хочет, чтобы та сказала ей хоть что-то, но Марго делает глубокий вздох, и когда снова открывает глаза, лицо ее как будто скрывается за непроницаемой маской.

— Как это может быть извинением, — говорит Кит, пытаясь подтолкнуть дочь к откровенности, если ты не можешь объяснить причину своего поступка.

Марго пожимает плечами и опускает взгляд, и эта поза мгновенно вызывает в голове Кит давний образ шестнадцатилетней дочери. «Что? — хотела закричать она. — Что случилось с тобой тогда, что тебя так изменило?» Но вместо этого она просто смотрит на дочь. Затем тяжело вздыхает:

— Хорошо. Пусть будет по-твоему. Следующие несколько дней нам предстоит провести под одной крышей. Об одном прошу тебя: не испорть праздник сестры.

Марго кивает:

— Как я уже говорила, я здесь ради Люси. И уеду прежде, чем ты успеешь что-то заметить. — Она смотрит на нарезанный базилик. — Думаю, я не буду ужинать, — добавляет она тихо, — аппетит пропал.

Кит не пытается ее остановить и просто молча ждет, слушая шаги Марго на лестнице. После чего заново наполняет свой бокал. Одновременно со стуком двери в спальню она делает долгий глоток, берет деревянную ложку и перемешивает спагетти, подцепив одну для пробы, выливает воду из кастрюли, добавляет масло и травы, которые нарезала Марго, кедровые орешки и тертый сыр, выкладывает готовое блюдо на тарелку и относит его к обеденному столу.

Тишина сгущается, пока она ест, сердце постепенно успокаивается и уже не стучит так гулко. Именно этого она и опасалась: что следом за Марго в дом вернется ее мрачное настроение. Она надеялась, что время смягчило ее обозленную, непознаваемую дочь, но Марго вернулась во всей своей красе, полная возмущения и быстро закипающего гнева. Кит не нравилось, что это так сильно отзывается в ней. Боль от одного воспоминания о горе, что принесла ей Марго, оказалась все так же сильна. Ее сводило с ума то, что она и на шаг не приблизилась к пониманию причин произошедшего. Какую пользу может принести извинение, если оно было сделано под давлением да еще и без какого-либо объяснения.

Вскоре Кит понимает, что тоже потеряла аппетит. Отталкивает тарелку в сторону, вываливает остатки спагетти в мусорное ведро и моет посуду. Одна кастрюля. Одна деревянная ложка. Одна тарелка. Одиночество, отраженное в единичных предметах, проходящих через ее руки. На кухню заглядывает кот и призывно мяукает, ластясь к ее ногам. Бросив горсть корма в миску, она гладит его старую голову, он принимается неспешно есть.

Конечно, так было не всегда. Она помнила времена, когда девочки еще были маленькими. Когда они с Тедом все еще были вместе, и дни проходили в бесконечном хаосе, отвлекающем и разлаженном, и ей никогда не хватало времени на себя и собственные мысли. Помнила ту совсем далекую пору, еще до рождения девочек, когда они с Тедом были вдвоем, как весело и беззаботно они проходили через первые годы отношений, не обращая внимания на трудности, обустраиваясь в этом доме, пока Тед работал над пьесами, а Кит с оптимизмом смотрела в будущее.

Как странно, что именно она теперь живет в Уиндфолзе одна… И именно она теперь работает за столом в его кабинете в башенке. Она стоит у окна в кухне, глядя на яблони, окрашенные закатным солнцем. Через два дня состоится свадьба Люси.

Люси. Выходит замуж. Кит несколько секунд пробует эту мысль на вкус, пытаясь понять, какие чувства та вызывает. Когда Люси поделилась с ней своим внезапным планом, она забормотала, уверяя, что, конечно, все можно провести здесь, в Уиндфолзе, и да, все приедут, да, возможно, даже Марго. Она согласилась, что все будет хорошо. И только сейчас поняла, что тогда не полностью осознавала реальность происходящего. Что милая светловолосая малышка, сидящая на детском стуле и стучащая по подносу, во всю силу легких выкрикивая какую-то детскую нелепицу, та длинноногая девчушка со спутанными волосами, прыгающая в саду, та расслабленная девушка, едва сдающая экзамены, но способная дать фору любому на баскетбольном поле или катке, девочка, ставшая женщиной, объехавшая весь мир и открывшая собственное дело, — она выросла и теперь выходит замуж. И превращение это оказалось столь ошеломительным, словно кто-то нажал на кнопку быстрой перемотки.

Так много всего изменилось, все три девочки уже взрослые, Ева стала матерью, Люси выходит замуж, а Марго занимается бог знает чем в своем Добровольном изгнании. Стоя у окна кухни, она поражалась еще одному витку времени: так странно накладывалась женщина за пятьдесят, которой она стала, на прошлую себя, стоящую на этом же самом месте и глядящую на тот же самый вид из окна, который был, когда Тед и суетливый агент по недвижимости нависали над ней с обеих сторон Эти два образа соединились, слились в гармонии, словно две точки по краям сложенного пополам листа бумаги. Она закрыла глаза. «Это то самое место, — сказала она ему тогда, — я чувствую это».

Вспомнив те слова, она почти чувствует объятия Теда, тепло его дыхания на шее. Она хочет задержать их подольше, почувствовать его присутствие за спиной, вспомнить, как он держит ее руки в своих и как оба они держат в руках их общее будущее, о котором мечтали. Каким ненадежным оно оказалось. Каким хрупким. Ох, Тед, это ведь должно было быть то самое место.

Она открывает глаза. Солнце уже село, и из потемневшего окна на нее смотрит ее собственное отражение. Развернувшись, она выходит из кухни, поднимается по скрипучей лестнице к своей спальне. Под дверью комнаты Марго видна полоска света. Она замирает, чувствуя, как переполняют грудь вина и тоска, думает, а не постучать ли в дверь. Там слышится движение, шаги, быстрый скрежет молнии на джинсах. Несколько тяжелых предметов — книг, возможно — падают на пол. Некоторое время слышно, как дочь копается в вещах, затем скрипит кровать. Кит думает обо всем, что они так и не сказали друг другу, обо всех потерянных словах, и, вздохнув, идет дальше по коридору к своей комнате.

Скинув одежду, она замечает мелкого серого паучка, обосновавшегося в дальнем углу. Каждый день на протяжении этой недели она смотрит, как тот ткет свою паутину, сплетая серебряные нити в сложный узор. Ева, всегда такая прилежная и аккуратная, уже давно избавилась бы от него, сбросив за окно полотенцем или метлой, но Кит находит какое-то спокойствие в этом существе. Ей нравится смотреть за его спокойной, методичной работой, за тем, как растет круглая паутина. Это дает ей какую-то надежду в связи с ее собственным застопорившимся делом. Медленное, но верное выстраивание слов, которым она раньше занималась, сплетение их в собственный особый узор.

Она чистит зубы над треснувшей раковиной в углу комнаты, надевает ночную сорочку, забирается в кровать и накрывается одеялом. Все еще глядя на паучка, она позволяет мыслям свободно течь, пересекая границы между настоящим и прошлым и устремляясь к будущему, словно паутина, выплетаемая в дальнем углу комнаты.

Грядущие дни беспокоят ее: свадьба, воссоединение прошлого и настоящего, бередящее старые раны. Она думает о Теде, лежащем на другом конце долины в объятиях другой женщины. С этими мыслями приходит знакомое ощущение — холодная хватка паники, тот же невыносимый ужас, который она испытала, беспомощно глядя на взмывающие к небу дым и языки пламени. Здравствуй, тревога, мой старый друг.

Кит ворочается под одеялом. Темнота нависает над ней, давящая, тяжелая. Она теперь часто лежит вот так часами, мучаясь от бессонницы, ставшей в последнее время ее постоянным гостем. Но вместо того, чтобы проводить без сна всю ночь, позволяя мыслям бегать кругами до самого рассвета, она выскальзывает из-под одеяла, накидывает шелковый халат и поднимается по винтовой лестнице в башенку, где теперь стоит ее компьютер и валяются в хаосе книги и бумаги. Взяв лист, она читает последний абзац, его корявые слова, и ставит жирный чернильный крест, перечеркивающий их все. Ее последняя неудачная попытка вернуться в мир воображения. Смяв лист, она отбрасывает его к остальным, высыпавшимся из переполненного мусорного ведра. Затем, вздохнув, опускается на знакомый стул за столом и вспоминает о пауке, выплетающем свою паутину, нить за нитью. Попытавшись выкинуть из головы все мысли о семье, она включает компьютер, чтобы снова лицом к лицу встретить пустоту экрана.

Прошлое 1986–1987

6

До Уиндфолза, до Евы, Люси и тем более Марго, были только Тед и Кит, молодые и влюбленные. Они сидели в квартире в Лондоне и читали объявление на задней странице национальной газеты. «Сомерсет: наследственное владение. Самобытный пригородный дом с земельным участком, шесть спален. Принимаются предложения».

— Зачем нам шесть спален? — рассмеялся Тед, но что-то в небольшой черно-белой фотографии дома зацепило Кит, и следующим же утром она позвонила агенту по недвижимости и назначила встречу.

Спустя два дня они выехали из Лондона: Тед за рулем, молчаливый и задумчивый, Кит на пассажирском сиденье, положа руку на живот, в самом жизнерадостном и по-женски благостном предвкушении. По пути они заехали в придорожное кафе, где позавтракали кофе и яичницей с жареным картофелем.

— Мы не покупаем дом, — сказал он, — просто едем посмотреть.

— Хорошо, — согласилась Кит, — конечно.

В машине она пыталась изучать карту недвижимости, пока Тед вел машину сквозь заросшие лесом долины, укрытые сияющим осенним покрывалом. Наконец они добрались до деревеньки под названием Мортфорд, причудливому скоплению каменных домов и коттеджей, примостившемуся на склоне холма над рекой Эйвон. За окном мелькнуло почтовое отделение, затем паб, но дорога вела их дальше, через узкий мост. Дом, когда они наконец нашли его, стоял на самой вершине холма на окраине деревни.

— Вот он, — сказала Кит.

Тед притормозил и склонился над рулем, чтобы полностью разглядеть симпатичное Г-образное каменное строение, удобно устроившееся на склоне, со стрельчатыми окнами и ползучими глициниями, захватившими фасад. Бескрайнее небо простиралось над отлогим участком, а фруктовый сад спускался до самой долины, сквозь деревья можно было разглядеть синюю ленту реки. Участок выглядел заросшим, повсюду виднелись лютики и пушистые головки одуванчиков. Потемневшие веревочные качели безжизненно свисали с изогнутой ветви раскидистого каштана. Это определенно было место с фотографии в газете, но иллюзия развеялась, стоило только взглянуть на него собственными глазами. Тревога Теда все нарастала. Одно дело сидеть в Лондоне и обсуждать с Кит их воображаемое будущее, и совсем другое — шагнуть в эту фантазию и претворить ее в жизнь. Оглядывая дом и земли вокруг, Тед не мог избавиться от ощущения, что все это место пропитано какой-то тоской.

— Интересно, кто жил здесь раньше. Как, говоришь, он называется? — спросил он.

— Уиндфолз, — ответила Кит.

Несколько мгновений они сидели молча.

— Это то самое место, — сказала она.

— То самое место?

Кит кивнула:

— Я чувствую это.

Взглянув на ее безмятежное и спокойное лицо, Тед понял, что попал.

Агентом оказалась маленькая суетливая женщина, одетая в плохо подогнанный костюм с огромными подплечниками, которые делали ее фигуру приземистой и квадратной. Она приехала спустя пару минут, поприветствовала их удивительно крепким рукопожатием и повела по дому, указывая на сырые пятна и подгнивающие доски. Тед понимал, что она уже списала их со счетов — бесполезная трата времени. Молодая богемная парочка с разыгравшимся воображением на увеселительной поездке в пригород — это, кажется, только еще больше подстегивало Кит к тому, чтобы неспешно обойти весь дом, задерживаясь у окон, чтобы полюбоваться видом на долину, отмечая медовый оттенок каменных стен Бата, огромный закопченный камин в гостиной, затейливую резьбу на медных дверных ручках. Когда они подошли к винтовой лестнице, начинавшейся на пролете второго этажа, и Кит буквально взлетела наверх, в маленькую комнату в башенке, Тед понял, что к этому моменту вопрос переезда в ее голове уже был решен окончательно.

— Тут чудесно, не правда ли? Ты мог бы работать здесь.

— Может, ты не заметила, но я сейчас не слишком много пишу.

— И почему это? Почему ты не пишешь?

Он пожал плечами:

— Некоторые говорят, что искусство рождают невзгоды. Даже боль. Наверное, я просто слишком счастлив.

— Слишком счастлив?

Он кивнул и повернулся к ней:

— И это твоя вина.

— Наверное, в таком случае мне стоит сделать тебя невероятно несчастным?

— Не стоит, — ласково произнес он, касаясь ее губ поцелуем.

Глядя в небольшое стрельчатое окошко поверх ее головы, за разросшимся садом он видел реку, стремящуюся вниз, к другой реке.

— Посмотри на этот участок! Что мы будем делать с ним?

— Сделаем из него пастбище. Пусть на нем пасутся дети, точно дикие животные. Подарим им настоящее детство, на свежем воздухе, с купанием в реке.

— Детям? Нескольким?

— Да. Разве я не говорила? У нас будет большая семья. Огромная. Дети будут повсюду, станут карабкаться на стены и раскачиваться под потолком.

— Не уверен, что мы это обсуждали, — он мягко положил ладонь на ее живот. — Хотя это мы тоже не обсуждали.

Кит лучезарно улыбнулась:

— Я верю, что иногда надо просто с головой окунуться в жизнь, ни на что не оглядываясь. Ты же не хочешь, чтобы это был единственный ребенок? Ты всегда говорил, что тебе не нравилось быть одному.

— Был? Он? — спросил Тед, приподняв бровь.

— Или она.

Тед еще раз взглянул на документы участка.

— На это уйдет почти все мое наследство и добрая половина гонораров. Останется не так уж и много.

— Но и жизнь здесь дешевле, чем в Лондоне. У тебя будут тишина и покой, необходимые для творчества. Появятся новые пьесы. Разве это не радость для творческого гения?

Он закатил глаза, но Кит продолжила, ничуть не смутившись:

— Дом называется Уиндфолз. Это знак — ветер приносит добрые перемены.

— А чем будешь заниматься ты в диких землях Сомерсета? Не станешь скучать по Лондону? По магазинам? По пабам и вечеринкам?

Она беспечно отмахнулась:

— Ты меня знаешь. Меня редко что-то занимает надолго. К тому же я буду занята, рожая нам детей.

— Нет, одна ты с этим не справишься. — Он снова поцеловал ее, чувствуя знакомое головокружение и восхищение тем, как легко она им вертит.

В большинстве случаев он просто не мог ей отказать.

Агентша дождалась их на пороге, заперла дом и укатила в облаке пыли. Тед был уже на полпути к их машине, когда Кит окликнула его.

— Пойдем, — сказала она и повела его в старый сад мимо деревьев, согнувшихся под весом яблок.

Кит остановилась возле обшарпанных деревянных ворот, Тед подошел и встал позади нее, привлек ее к себе, обхватив руками за талию. Она откинула голову ему на грудь, и он вдохнул ее аромат — свежий, лимонный, смешанный с первым дыханием осени и сладким запахом опавших яблок, что лежали у них под ногами.

— Разве ты не устал от Лондона? — спросила она. — Не чувствуешь себя там загнанным в угол? Постоянно бегущим куда-то? Мы можем оставить вечеринки и людей, все, что отвлекает нас в последнее время. Здесь мы сможем думать. Дышать. Ты сможешь писать. К тому же, — добавила она, — посмотри вокруг. Если все пойдет не по плану, начнем варить сидр и сделаем состояние на этих яблоках. — Она обернулась и одарила его обаятельной улыбкой, и Тед понял, что проиграл. С самого первого момента, когда они встретились, Кит целиком завладела его сердцем.

Впервые он увидел ее стоящей на сцене, почти обнаженную, перед несколькими сотнями зрителей. Он пришел на премьеру новой пьесы, претенциозного экспериментального творения, написанного его давним другом из колледжа. Кит была одной из четырех обнаженных женских фигур, покрытых белой краской. Тела прикрывали лишь набедренные повязки. Девушек наняли стоять на постаментах вдоль сцены как часть декораций, изображающих художественную галерею. Между сценами, когда гас свет, обнаженные актеры меняли позу и дальше стояли неподвижно на протяжении всего действия. В середине финального акта, пока главные актеры изображали муки своих героев, Тед услышал, как мужчина в переднем ряду громко шепнул своему соседу: «Кажется, эти статуи тут самые живые».

Тот согласился. «Точно, а у второй справа буфера ничего такие», — добавил он и тихонько загоготал.

Тед очень старался не пялиться на «вторую справа» на протяжении всего спектакля. Он понятия не имел, как ей удается сохранять неподвижность под внимательными взглядами сотни глаз, направленных на ее обнаженное тело. Неужели ей не холодно? Не скучно? Ее глубокий медитативный транс поражал. Он строго напомнил себе, что эта девушка — настоящая актриса, выступающая в театре, а не просто обнаженное тело, на которое можно пускать слюни, точно озабоченный подросток.

После, стоя в толпе у театрального бара в ожидании своей очереди, чтобы заказать неоправданно дорогой напиток, и пытаясь придумать, что бы такого сказать Тимоти, написавшему эту пьесу, чтобы не прозвучать совсем уж неискренне, он почувствовал, как кто-то протиснулся в небольшое свободное пространство рядом с ним. Обернувшись, он увидел «вторую справа», прижатую к нему.

Он едва узнал ее в ярком платье в цветочек, с распущенными темными волосами, падающими на плечи. Только тонкая полоска белого грима на линии роста волос окончательно убедила его, что эта девушка — та самая.

— Поздравляю, — сказал он, не имея возможности развернуться к ней совсем, но отмечая приветствие легким кивком. Она ответила тем же, не сводя взгляда с бармена. — Думаю, из вас вышла отличная статуя, — добавил он.

— Вы издеваетесь? — спросила она, даже не подняв на него взгляд.

— Нет! — Тед залился краской, в ужасе от того, что мог оскорбить ее. — Нет… Я… Я подумал… Вы были очень… Ну… Неподвижной.

— Неподвижной? — У бара освободилось немного места, и она тут же втиснулась туда, затем обернулась к нему.

Встретившись с ней глазами, чувствуя ее взгляд на своей высокой неказистой фигуре, Тед вспыхнул.

— Да. Очень. Это сложно… Быть настолько… — Под взглядом ее светло-карих глаз он запнулся и замолчал.

— Неподвижной? — закончила она за него, приподняв бровь.

Теда охватило странное тянущее чувство, словно он шагнул вперед и ощутил под ногами пустоту. Он просто кивнул, все еще не в силах подобрать слова.

— У меня есть опыт.

— Вы учились быть статуей?

— Нет. — Она посмотрела на него так, словно перед ней стоял самый глупый мужчина на свете. — Я работала моделью в местном художественном колледже, — пояснила она.

— Точно. Да. Разумеется. Здорово. Это здорово.

Перед ними появился бармен, и Тед предложил угостить ее.

— Я рассказываю себе истории.

— Что, простите?

— Вы спросили, как я остаюсь такой неподвижной. Я выдумываю истории, чтобы скоротать время и отвлечься от какой-нибудь чесотки или судороги, которые нападают как раз в такие моменты.

— Какие истории? — спросил он с искренним интересом.

— О, самые разные. В этот раз я фантазировала о мести. Я с наслаждением представляла самые ужасные способы смерти человека, который написал эту пьесу. — Она наклонилась к нему: — Он отвратителен. Настаивал на личном отборе всех обнаженных моделей, у себя дома. Принудил меня нагишом ходить по его гостиной, а после решил, что я буду так благодарна за роль, что отдамся ему прямо там, на его мерзком бархатном диване.

Тед поморщился, ужасаясь, но не слишком удивляясь мерзкому поведению Тимоти.

— Простите.

— О, не волнуйтесь. Я влепила ему пощечину, а после сказала, что доложу о сексуальном домогательстве, если он не даст мне роль. Так что в итоге все хорошо.

На Теда рассказ произвел впечатление.

— Рад это слышать, — улыбнулся он.

Девушка огляделась, и Тед невольно задумался, не ищет ли она повода сбежать, но затем она снова взглянула на него;

— Чем вы занимаетесь?

— Я пишу.

— Еще один писатель? — она недобро прищурилась. — Как Тим?

— Да, но, надеюсь, не во всем.

Шум вокруг них нарастал, так что ей пришлось встать на цыпочки, чтобы прокричать ему прямо в ухо:

— Я могла слышать о ваших работах?

Тед ощутил ее дыхание на своей коже, и его враз ослабевшие ноги чуть не подкосились. Он гадал, что с ним случилось. Он был не лучше чертового Тима, не лучше мужиков, сидевших в первом ряду. Одернув воротник рубашки, он сделал глоток из стакана.

— Полагаю, это зависит от того, насколько вас интересуют трагедии о тяжелых отношениях между отцом и сыном и о том, как память может влиять на личность.

Она прищурилась:

— Вы имеете в виду «Утраченные слова»?

— Вы их знаете?

— Видела. Дважды. — Она окинула его заинтересованным взглядом. — Мне дал билеты на спектакль один из профессоров колледжа в качестве оплаты. Постановка настолько мне понравилась, что я сама купила билет и сходила посмотреть ее еще раз. Прекрасная пьеса. Печальная и в то же время вдохновляющая.

— Благодарю.

— Тед Соррелл, — сказала она, припомнив его имя.

Он кивнул, она протянула ему руку:

— Кит Уивер. — Кожа у нее была теплой, на тыльной стороне ее ладони он заметил белые разводы от краски и подумал: она как будто фарфоровая.

— Я читала о вас статью в «Ивнинг стандард», — продолжила она. — Пишут, вы один из ярчайших молодых талантов Лондона. И что ваша следующая пьеса будет самым ожидаемым театральным событием десятилетия.

Тед неловко шаркнул ботинком:

— Так говорят.

Разговор угасал.

— Мне нравится ваше платье, — выпалил он, — оно очень… необычное.

— Спасибо. Я сама его сшила… из пары старых занавесок, представляете?

— Да. Кажется, у моей мамы в гостиной висели точно такие же.

Рассмеявшись, она осушила свой стакан одним глотком, кубики льда, зазвенев, проскользили по стеклу.

— Может, уйдем отсюда, Тед Соррелл? За углом есть почти приличный паб, и я не прочь отправиться куда-то еще, понимаете, туда, где больше половины присутствующих еще не видели меня полностью обнаженной.

— Еще? — переспросил он, приподняв бровь.

— Впереди вся ночь.

После паба она сама за руку отвела его в свою комнату в квартире, которую делила с подругой.

Это она затянула его в кровать и прошептала на ухо, что, если он не займется с ней любовью прямо сейчас, она может и умереть. Именно она утром, когда оба не смогли найти в себе сил расстаться, пригласила его на Камден-маркет, где он сидел на стуле возле прилавка, за которым она с подругой продавала кристаллы и самодельные ловцы снов.

— Разве это не просто камень, который почему-то стоит бешеных денег? — спросил он, поднимая довольно тяжелый бледно-розовый кристалл в форме яйца.

— Это розовый кварц. Камень сердца, несет женскую энергетику. Он стимулирует связь, самопознание и вдохновение. Подходит для творческих личностей, — добавила она, дернув плечом. — Ты должен его купить. Я дам тебе скидку.

Он рассмеялся:

— Отличный маркетинговый ход. Ты это на ходу придумала?

— Нет! Это правда.

— И откуда ты все это знаешь?

— Нахваталась везде помаленьку. Мне с самого детства нравились сказки и легенды. Древняя история, кельтские мифы… Я когда-то училась на факультете истории: Средневековье и Древний мир. Впрочем, недолго. — Она снова пожала плечами: — Все эти лекции и эссе… — Повисло короткое молчание. — У меня плохие отношения с графиками и расписаниями. Я слишком мечтательна.Вечное разочарование родителей. Они умыли руки пару лет назад, когда я бросила колледж.

— Значит, теперь ты занимаешься этим? — спросил Тед. — Не думаю, что ты представляла позирование для студентов художественного колледжа пиком своей карьеры.

— Ты что, осуждаешь меня? Тебе не нравится, что я раздеваюсь за деньги? — Она почти не шутила.

Тед пожал плечами. Честно говоря, ему претила мысль о том, что другие будут пялиться на ее тело.

— Возможно, немного, — признал он. — А что случится, если ты не вернешься в театр?

— Сегодня?

— Да.

Она прищурилась:

— Меня не нужно спасать, Тед.

— Я об этом и не думал, — быстро произнес он, — это твой выбор. Я поддерживаю твое право на самовыражение в любой форме. Творческая свобода важна. — Он знал, что не сможет остановить ее, если она решит что-то сделать. Не посмеет. — Я просто хочу сказать, что мне нравится быть с тобой. И хорошо бы, чтобы сегодня это не закончилось. А пьеса была… ужасна… Вряд ли ты будешь спорить с этим.

— И ты не станешь выкидывать глупости и строить из себя собственника?

— Нет. Я не верю, что кого-то можно удержать силой.

Секунду она изучала его, затем обняла и притянула к себе:

— Да. Давай держать друг друга, но не слишком сильно.

— Ну так что? — спустя несколько секунд, отстраняясь, сказал он. — Ты так и не ответила на мой вопрос. Чего бы ты хотела в жизни?

— Я еще не определилась.

— Ты молода. У тебя еще будет время.

— А ты говоришь так, словно уже состарился. Ты меня всего на пару лет старше.

— Точнее, на девять. — Тед потянулся в карман за кошельком. — Я куплю этот кристалл… для тебя. Если я прав, то подарю тебе дико дорогой кусок обычного камня. Если права ты, то я подарю тебе самопознание и вдохновение. Посмотрим, что из этого окажется правдой. Что скажешь?

— Спасибо, — сказала она и поцеловала его. — Посмотрим.

Спустя два года они уже мало походили на ту парочку из прошлого. Тед не мог не дивиться этим изменениям, особенно очевидным при одном только взгляде на Кит, которая шла рядом с ним по склону холма в сторону реки, постепенно расцветающая и меняющаяся на ранних месяцах беременности. Они станут родителями. Эта мысль была чудесной, пугающей и смущающей одновременно.

— Что? — спросила она, поймав на себе его взгляд.

— Ничего, — ответил он, улыбаясь.

За деревьями показалось здание, маленькое круглое каменное строение с низко нависшей черепичной крышей, стоящее недалеко от воды. Рядом виднелась деревянная пристань и старая лодка, привязанная к столбу.

— Сарай для лодок? — спросила Кит.

— Нет. Для яблок. Хранилище. Агентша говорила о нем. Раньше отсюда отправляли фрукты на рынок вниз по реке.

Кит подошла ближе к симпатичному зданию и заглянула внутрь через мутное стекло. К ее удивлению, помещение было чисто прибрано, со старым столом и парой пустых деревянных ящиков в углу.

— Кажется, там сухо.

— Из него выйдет отличный летний домик, — улыбнулся Тед.

— Ленивые деньки возле реки, пикники и прогулки на лодке?

— Именно.

— Мы сделаем там убежище для речных пиратов. Дикие бандиты будут нападать на невинных путников, отправляться в странствия по дальним морям и возвращаться с награбленными сокровищами, чтобы их родители могли ни в чем себе не отказывать и жить так, как они привыкли.

Тед окинул ее оценивающим взглядом:

— Знаешь, кажется, где-то внутри тебя живет писатель, который так и рвется наружу.

Она рассмеялась и поцеловала его:

— Думаю, одного безумного писателя этой семье уже достаточно.

Снова обернувшись к пейзажу, на дальнем берегу он заметил ивы, окунувшие в воду серебристые листья. Дорожка проходила вдоль нижней части сада и исчезала за изгибом реки. На другой стороне долины холмы поднимались навстречу небу, усыпанные заплатками возделанной земли. Здесь, бесспорно, было красиво, хотя Тед не мог не признать, что картина их будущего, нарисованная Кит, его волновала. Пригород… уединение… на расстоянии в тысячу миль от их жизни в Лондоне.

Зато они будут друг у друга, и ребенок, конечно же. Здесь для них откроется новая, другая жизнь. Кит была такой уверенной и такой убедительной, что сейчас, стоя между качающихся деревьев и обдумывая все, он знал, что не может не дать ей этого будущего. Возможно, это была та самая кнопка перезагрузки, которую ему надо было нажать, чтобы снова начать писать. Он очень хотел верить своей возлюбленной: впереди их ждут добрые перемены.

— Да, — сказал он, привлекая ее к себе и целуя в макушку, — это то самое место.

Они переехали в Уиндфолз в конце ноября, и первое же утро встретило их морозным узором, ползущим по стенам от сквозящих окон, и сбоящей системой подачи горячей воды, которая решила испустить дух. Дом продали с имуществом прежних хозяев, странным набором мебели: широким дубовым столом, приютившимся в дальнем углу обеденного зала, книжными шкафами до потолка в гостиной, длинным дубовым столом на кухне, поеденной молью детской лошадкой без глаза, обнаруженной в одной из малых спален, и огромной, словно лодка, двуспальной кроватью из красного дерева, занимающей большую часть хозяйской спальни. И хотя мебель не совсем отвечала их вкусам, они были благодарны этому наследству. Их собственные немногочисленные пожитки — вещи Кит и то, что осталось Теду в наследство от родителей, — были едва заметны в этом огромном доме, который поглотил их, словно кит мелкую рыбешку.

Но это не имело значения. Неважно, что Кит по утрам боролась с темпераментной плитой, подпаливая то тосты, то, порой, и саму себя, или то, как она по вечерам пыталась сдержать сквозняки слоем скомканных газет, или что по ночам они дрожали под грудой одеял, лежа перед зажженным камином. Все это было неважно, потому что у них голова кружилась от счастья и новизны недавней покупки этого дома. Когда Тед будил ее, принося чашку чая, а после оставлял нежиться в постели и уходил писать, Кит лежала, поглаживая растущий живот. Смотрела, как зимний свет пляшет в узоре ловца снов над их кроватью — своего любимого, она так и не смогла с ним расстаться, покидая прилавок на рынке. Скользила пальцами по розовому кварцу, подаренному Тедом, который она хранила под подушкой. Говорила себе, что этого ей достаточно. Любовь. Близость. Всего этого у них хоть отбавляй. Ей было достаточно ходить по дому, слышать стук клавиш на печатной машинке Теда и знать, что они находятся именно в том месте, где и должны.

К чему-то, конечно, пришлось привыкать. Больше не было вечеринок и пабов, субботних вылазок на блошиные рынки, ночных пьянок с друзьями в подвальных барах и утренних посиделок в дешевых кафешках за чашкой чая и сигаретой. Больше не было и холодных утренних дежурств на рынке, покупателей, бросавших мимолетный взгляд на их товар на прилавке, невыносимо долгих часов обнаженного позирования на диванчике в студии, где, убаюканная шорохом угля по бумаге или кисти по холсту, она уплывала в глубины собственного сознания, позволяя воображению лететь в миры выдуманных историй. Порой она раздумывала над вопросом, что задал ей Тед: этим ли она хочет заниматься? Но она и правда не знала ответа. Рядом с неоспоримым талантом возлюбленного она казалась себе неполноценной. Он был действительно выдающимся. Он был настоящим писателем. Она чувствовала, как в ней растет жажда деятельности, но полагала, что это тот самый пресловутый материнский инстинкт, необходимость обложить гнездо перьями и сосредоточиться на новой жизни, что растет внутри нее. С переездом и беременностью она решила полностью отдать себя новой работе: она станет матерью, самой лучшей на свете.

В своем новом доме она отвлекала себя, работая на строптивой швейной машинке, найденной в шкафу на втором этаже, подшивая хлипкие занавески для спальни и пытаясь по журнальным выкройкам сшить одежду для будущего младенца и его будущей матери. Она взяла книгу рецептов в местной библиотеке и проводила вечера на кухне, готовила супы и варила варенье, так что окна там постоянно были запотевшими. Она до блеска шлифовала песком старый дубовый стол, найденный за сараем.

Тед, отчаянно пытавшийся закончить новую пьесу, сперва устроил рабочее место в комнатке в башне, затем в одной из малых спален и наконец обосновался за огромным столом в обеденном зале.

— Здесь теплее, — сказал он, — к тому же мне нравится слышать, как ты суетишься по дому. От этого мне не так одиноко.

Она знала, что порой Тед волновался о жизни, которую они ведут в столь уединенном месте. Но в редкие моменты сомнений стук клавиш машинки под его пальцами успокаивал ее, убеждал, что они приняли верное решение. Теду надо было закончить работу. Кит знала это. Тед знал это. Агент Теда, Макс Слейтер, тоже знал это. Последнюю пьесу он написал три года назад. Без давления и суеты лондонском театральной жизни он снова сможет спокойно работать. И ему необходимо создать нечто новое, хотя бы чтобы самому себе доказать, что он все еще на это способен.

Она не трогала его до заката, когда под лучами заходящего солнца они отправлялись на вечернюю прогулку, собирали хворост и Тед порой останавливался, чтобы привлечь Кит к себе, уткнуться лицом ей в шею или погладить растущий живот. По вечерам они сворачивались под одеялом, Кит клала ноги ему на колени, и в окружении книг они слушали потертые диски на старом проигрывателе. Возможно, их финансовое положение было не самым надежным, но они были счастливы. Будущее казалось полным обещаний и перспектив, точно гроздья яблок на садовых деревьях, окутанных белым маревом цветения.

— Полагаю, мне стоит сделать тебя честной женщиной? — спросил Тед однажды ночью, глядя на нее поверх читальных очков, в которых он казался гораздо старше своего возраста. Теду было тридцать один. Листы бумаги лежали на полу вокруг него.

— Я произвожу впечатление той, кому нужна какая-то бумажка для доказательства любви? — спросила она, похлопывая себя по большому животу. — К тому же мы сейчас вряд ли сможем позволить себе свадьбу. Все, что у нас было, ушло на это место… и ребенка.

Он кивнул:

— Я рад, что ты так считаешь. Мне не нужно кольцо, чтобы знать, что я — твой, а ты — моя.

С улыбкой глядя на него, она подумала: это именно то, что нужно. Именно так все и должно быть.

Малышка родилась весной почти на рассвете. Мягкий утренний свет залил долину, когда Тед впервые взял дочку, отчаянно верещавшую, на руки. Они подготовились и спланировали все, как могли: перекрасили одну из спален в бледно-желтый, отшлифовали и покрыли лаком старую кроватку, которую нашли на пыльном чердаке в самом углу, аккуратно сложили башенкой белоснежные пеленки. Но ни Кит, ни Тед не предвидели такого скорого появления на свет Евы. И совсем не ожидали, что это нарушит ход их привычной жизни. Дочь оказалась сладкой пыткой, которую даже не представлял ни один из них.

Кит полагала, что с первых же мгновений после рождения дочери в ней проснется сильный материнский инстинкт — естественный, защищающий. Но она была единственным ребенком в семье и вообще не умела обращаться с детьми, поэтому почти сразу захлебнулась в водовороте материнства. Дети рождались всегда, сколько существует человечество, но Кит не понимала, как вообще возможно это пережить. Минули благостные дни, когда они с Тедом обитали в собственном мирке Уиндфолза, далекие от мира. Минули долгие прогулки и уютные ночи у камина. Вместо этого к ним добавился еще один человек, который взрывал их привычную рутину своими непредсказуемыми требованиями. Каждую ночь плач Евы, казалось, не стихал ни на миг. Ворохи грязных пеленок, которые надо было бесконечно то замачивать, то полоскать в отвратительном пластиковом корыте, бутылочки и стирка, потоки срыгнутого молока и вечный плач, причем рыдали обе — и дочь, и ее мать.

— Это все от усталости, — сказал Тед, обнаружив, что Кит на кухне тихонько плачет, глядя на сверток на своем плече. — Тебе надо отдохнуть. Давай я побуду с ней.

— Нет, ты не можешь, — Кит покачала головой, — это моя работа. Ты должен писать. К тому же ты не сможешь ее накормить. Только я могу это сделать, — она горестно посмотрела на влажное круглое пятно на своей рубашке, — это единственное, что я могу сейчас сделать.

Ей казалось, она больше не принадлежит себе. Она всегда полагала себя сильной, наделенной недюжинным самообладанием. Ей нравилось ее тело, и да, ей нравилось то, что оно нравилось другим. Но теперь все изменилось. Она размякла, расплылась, точно полустертая картинка. Она больше не узнавала себя в зеркале.

Этому не было конца. Бесконечный цикл: пробуждение, плач, кормление, грязные пеленки. Бессонные ночи у скрипящей кроватки, младенец на груди, спутанные колыбельные, вынутые из запыленных уголков памяти ее обессиленным разумом. Все эти песенки про звездочки, деточек, малюток и крошечек. Она пела их как помешанная под тихий аккомпанемент клавиш пишущей машинки.

Наконец у Теда появился план. Вначале он тайком пропадал в саду два вечера подряд, а потом явился к ней на кухню с паутиной в волосах и мальчишеским восторгом на лице.

— Я тут подумал, — сказал он, — что тебе нужно что-то свое. Что-то большее.

— Большее? Я едва справляюсь с тем, что у меня уже есть.

— Тебе нужно свое пространство. Подальше от меня и Евы. Ты же сама знаешь, как тебе важно помечтать. Ну же, — сказал он, за руку вытягивая ее из кресла, — пойдем со мной.

Он отвел ее к реке, прямо к двери старого яблочного хранилища.

— Заходи, взгляни.

Кит растерянно посмотрела на него, затем толкнула дверь и перешагнула порог. Внутри все изменилось. Стол был отодвинут к окну и накрыт старой занавеской из дома. В углу пристроилось кресло с вязаным пледом на подлокотнике. В старом ящике из-под яблок, поставленном на бок, обнаружилась стопка ее любимых книг, кувшин с букетиком душистого горошка и стакан с кистями. На подоконник Тед поставил осколок розового кварца, который подарил ей, а на стол — свою старую пишущую машинку.

— Что это? — она оглянулась на него, все еще в замешательстве.

— Это все твое. Твоя собственная комната. Можешь приходить сюда, когда захочешь побыть одна. Чтобы почитать. Или написать что-то. Порисовать. Сделать ловца снов. Ты можешь заниматься здесь чем захочешь.

Она потянулась и нажала на клавишу машинки, прислушиваясь к приятному стуку металла о ленту.

— Чем захочу? — Она растерянно посмотрела на Теда: — А как же Ева?

— Будешь брать ее сюда… или оставишь на меня. Я не против время от времени ею заниматься. К тому же, — добавил он осторожно, — я подумал, вдруг к тебе придет вдохновение. Напишешь пару небольших историй. Ты не замечала, но я слышал сказки, которые ты нашептываешь Еве перед сном. Ты же отличный рассказчик и, я думаю, еще можешь себя удивить. А небольшое хобби поможет тебе снова почувствовать себя собой.

Кит смотрела на Теда пораженная и тронутая его заботой и еще — совсем немного напуганная.

— Не отказывайся сразу, — сказал он, заметив ее неуверенность, — просто попробуй. Ничего особенного… В конце концов, провести час наедине с собой, без ребенка, почитать, поспать, сделать все что угодно… тебе это пойдет на пользу.

Кит крепко обняла его, отгоняя последние сомнения:

— Ты самый невероятный и заботливый человек на свете. Спасибо тебе.

Скорее от усталости и бессилия, нежели из искреннего энтузиазма она начала потихоньку экспериментировать с его предложением. Пару вечеров в неделю Тед забирал Еву и нежно подталкивал возлюбленную к ее новой «студии». К удивлению и — следовало признать — раздражению Кит, без нее Ева успокаивалась заметно быстрее. А вот она сама — нет. Она вяло и потерянно бродила по бывшему яблочному хранилищу, чувствуя, как в горле стоит ком, а глаза щиплет от подступающих слез. Бесцельно листала книги, часами сидела на деревянном причале, свесив ноги, глядя на водоросли, струящиеся под водой, точно волосы утопленницы. Она сорвала несколько ивовых ветвей и сделала пару деревянных ловцов снов, но все никак не могла найти себе место. Что-то казалось неправильным.

Она понимала, что впустую тратит время. Вместо того чтобы помочь, задумка Теда будто бы только усугубила ощущение собственной бесполезности. Кто же она? Ей нужно поддерживать Теда, помогать ему. А вдруг то, что он проводит время с дочерью, — только предлог, чтобы избежать работы над пьесой? И вдруг это станет самой короткой дорогой, которая уведет их в трясину долгов?

Спустя пару таких вечеров, проведенных в своей новой студии, она окончательно сдалась и вернулась домой, привлеченная голодным плачем Евы.

— Давай ее мне, — сказала она, забирая малышку из рук Теда. — Это была чудесная идея, но не думаю, что она сработает. — Прижав девочку к груди, она тут же расплакалась: — Ничего не выходит, Тед. Я ужасная мать. Ты никогда не закончишь свою пьесу.

— Закончу, милая. Обещаю.

Она подняла на него удрученный взгляд:

— Я видела его, Тед. Черновик на твоем столе. Ты неделями к нему не прикасался. — Она вздохнула: — Я думала, это то самое место. Но это не оно. Этот дом душит нас, Тед.

Тед, словно лишившись дара речи, наполнил чайник и заварил чай. Поставил перед ней чашку, погладил по плечу. От его нежного прикосновения ей захотелось кричать.

— Может, стоит позвонить врачу? — мягко спросил он.

Она покачала головой.

— Я пытаюсь, Китти. Я правда пытаюсь.

Ева начала плакать. Кит расстегнула блузку и поднесла малышку к груди. Та отвернулась. Кит попыталась накормить ее снова, но Ева отворачивалась и извивалась.

— Святые угодники, — закричала Кит, — да что тебе нужно?

— Может, немного свежего воздуха? — предположил Тед. — Прогуляйтесь.

Кит бросила на него быстрый взгляд. Он хотел, чтобы она ушла из дома. Разумеется. Как он вообще может работать, когда они постоянно его отвлекают? Не говоря больше ни слова, она запеленала хнычущую Еву, положила в слинг и, накинув на нее одеяло, вышла из дома.

Кит прошла через участок, неспешно направляясь к фруктовому саду, мимо яблочного хранилища, ставшего еще одним символом ее неудач, пока не оказалась у реки. Несколько секунд она просто стояла, глядя на течение. Из-за изгиба реки показались два белых лебедя, скользящих сквозь камыши. За ними следовала нестройная линия серых малышей. Кит подумала, глядя на гордо плывущих родителей, как легко все это кажется со стороны. Отвернувшись от воды, она продолжила свой путь по дорожке, пока Ева не переставая плакала у нее на руках.

Кит медленно шла вдоль реки, тени вокруг становились длиннее, сознание начинало пустеть. Обернувшись, она заметила, что солнце уже коснулось вершин холмов. Возможно, стоило возвращаться, но от одной этой мысли она ощутила тяжесть поражения. Почувствовав, что шаг замедлился, Ева расплакалась еще громче.

Оглядевшись, Кит заметила небольшой уступ, выдающийся над берегом реки. Развязав слинг, она устроилась на камне, расстегнула рубашку и еще раз попыталась накормить дочь. В этот раз голодная Ева припала к ее груди, слезы постепенно перестали бежать по ее щекам. Посмотрев на это маленькое создание, Кит поняла, что сама начинает плакать.

Кит слышала о послеродовой депрессии, но и представить себе не могла, что ребенок может выбить дыхание из легких и заставить скорчиться, скрючиться и начать тонуть. Кто она теперь? Она взглянула на личико дочери и подумала, что это для нее слишком. Она не может вынести этой тяжести.

Вокруг сгущались тени, они подползали все ближе, как будто притягивались, точно магнитом, ее самыми темными мыслями. Чем она пожертвовала ради этого ребенка? Она уже не узнавала ни себя, ни их отношений с Тедом, которые совсем изменились. Когда-то он страстно желал ее, но сейчас стал осторожным и сдержанным. Прищурившись, она опять посмотрела на дочку:

— Это все ты виновата, пискуша.

Снова завернув малютку, сытую и успокоившуюся, она положила ее на плоский камень и сделала шаг назад, чувствуя, как колотится в груди сердце. Она попыталась увидеть в младенце чужеродную силу, один кулачок выпутался из-под одеяла, замелькал в воздухе. Маленькое круглое личико вытянулось, дочка зевнула и призывно всхлипнула.

Кит сделала еще шаг назад, затем еще один, между ней и малышкой было уже несколько метров. Невидимая нить между ними натянулась до звона, в груди заныло. Сможет ли она это сделать? Сможет ли оставить свою дочь на этом куске камня? Сможет обменять ее на что-то еще? На другую жизнь или… Возможно… Даже смерть? Может, это к лучшему? Кит закрыла глаза, прислушиваясь к гулу крови в ушах.

На обратном пути к Уиндфолзу она следовала по веренице собственных следов, и все же что-то постоянно отвлекало ее, словно камешек, попавший в ботинок. Настолько уже привыкшая к затуманенности сознания, ватной вялости, в которой Кит провела все эти недели после родов, она отталкивала прочь это навязчивое ощущение. Но оно не исчезло, раз за разом возвращаясь и настойчиво напоминая о себе. Кит позволила себе на мгновение сосредоточиться и почувствовала, как что-то раскрылось, развернулось.

Младенец.

Камень.

Жертва.

Идя вдоль реки, она позволила мыслям свободно бежать их собственными извилистыми путями, и к тому моменту, как добралась до места, где тропинка сворачивала от реки в сторону дома, шаг ее стал быстрее и целеустремленнее. Она задержалась у входа в яблочное хранилище. Цветущие деревья указывали ей путь домой, но она отвернулась от них, открыла дверь и с тихим щелчком закрыла ее за собой.

Задержав дыхание, она вынула уснувшую Еву из слинга и осторожно устроила ее в гнезде из одеял на полу, мысленно повторяя «пожалуйста». Ева негромко всхлипнула, Кит застыла и медленно выдохнула, когда девочка затихла.

— Спи, маленькая, — прошептала она.

Кит зажгла масляную лампу, оставленную для нее Тедом, и села за стол, где ее ждали печатная машинка и пустой лист бумаги. В последний раз оглянувшись на Еву, она легко опустила руки на клавиши и, чувствуя слабую дрожь предвкушения, начала печатать.

Среда

7

Люси просыпается под шум дождя, вся покрытая испариной, ужасное предчувствие не исчезает. Она лежит неподвижно, глядя в темноту и пытаясь понять, что же именно так беспокоит ее. Секунды через две она вспоминает: свадьба… Марго… И все, что предстоит пережить. К горлу подступает тошнота. Люси вздыхает и тянется к Тому, который что-то бормочет и обнимает ее, не просыпаясь.

Ей не хочется тревожить его сон, но и бороться с нарастающим ужасом нет никаких сил. Она тянется к телефону и бессмысленно листает инстаграм, читает радостные посты друзей и незнакомцев.

У каждого из них своя яркая и счастливая жизнь. Она знает, что есть что-то нездоровое в рассматривании чужих картинок и сопоставлении их с реальностью, но не может оторваться от ленты.

Взгляд ее падает на одну особенно яркую фото графию. Девушка, работающая инструктором по йоге в ее студии, выложила фотку, где стоит в затейливой позе. Надпись «Живи своей правдой» как будто течет неоновым светом вдоль идеально пря мой линии ноги. Динамические занятия этого нового инструктора начались в студии совсем недавно, но уже стали популярны. Люси перепостила картинку в инстаграм-студии, и через несколько секунд телефон загудел от уведомлений.

Том шевелится и бормочет, поворачиваясь к ней:

— Все хорошо? Как-то ты сегодня рано.

— Рано, да. — Она поворачивается и кладет голову на его теплую грудь, слушая, как прямо в ухе медленно и ровно бьется его сердце. Она пытается подстроиться под его дыхание.

— Прости, что припозднился вчера. Надо было поработать подольше, чтобы освободить следующую неделю. Как у вас все прошло?

— Марго приехала, — отвечает Люси, улыбаясь. — Сказала, что только из-за меня.

Том крепко обнимает ее:

— Это хорошо. А как мама?

— Довольно напряженно. Я их оставила вдвоем. Надеюсь, они объяснятся.

— Ты же знаешь, что совсем не обязана воссоединять свою семью.

— Знаю.

— Ты не сможешь изменить взрослых людей, зря только потратишь силы на них. Не хочу, чтобы ты загнулась под этой ношей. — Том утыкается в ее шею. — Тебе и без того достается.

— Знаю. Но надеюсь, что они очень хорошо проведут следующие несколько дней. Да и мы все.

За окном какой-то мотоцикл рычит двигателем и вскоре умолкает.

— Как ты себя чувствуешь?

— Отлично.

— Точно? — Он смотрит на нее с подозрением.

— Немного устала.

— Побереги себя хоть немного. И не взваливай на свои плечи чужие проблемы. Обещай мне.

— У меня потом будет целая неделя, чтобы хорошенечко отдохнуть.

Том вздохнул:

— Уж я позабочусь об этом.

— Ты прямо как добрая нянюшка.

— А не за это ли ты любишь меня? За то, что я такой заботливый?

— И за то, что ты такой заботливый, и за то, — она гладит мочку его уха, — что уши у тебя красивые.

— Правда?

— А что, тебе никто этого не говорил?

— Никто и никогда.

Том притягивает Люси к себе и начинает целовать ее шею и плечи. Его теплое дыхание разливается по ее коже.

— Почему бы нам не сказать им об этом сегодня? Зачем ждать?

— Пока не время. Я пока не хочу, — отвечает она, глядя в темноту.

Том смотрит на часы и стонет:

— Какая рань! Зачем мы вообще проснулись в такую рань, давай еще немного поспим!

Но Люси понимает, что больше не заснет. Она откатывается от него, ложится на бок и кладет руку на живот. Свет желтого уличного фонаря с террасы треугольником падает на одеяло. Три дня до свадьбы. Три дня до свадьбы с замечательным и незамысловатым мужчиной, который тихо сопит рядом.

Заземленным. Именно так сказал про него отец после их первой встречи. Самая правильная характеристика для Тома. Очень хорошее определение. Он действительно заземлен — твердо держится на ногах и не витает в облаках. Они встретились в Гластонбери в рейв-палатке два года назад, и по тому, как Ева закатила глаза, а мать почти не отреагировала, когда она рассказала им о своем новом парне, они явно ждали, что тот окажется очередным проповедником ЗОЖ и восточных практик. Но Том, с его теплотой, добродушием и обаятельной улыбкой, покорил их обеих почти сразу. Даже Марго, которая познакомилась с ним на том самом шестидесятилетии отца, нашла момент, приникла к ее уху и прошептала: «Он очень хороший, Люси».

Она лежит в темноте и вспоминает прошлый вечер. Надежда, что мать и Марго пережили этот семейный обед мирно, не покидает ее. А вдруг они даже смогли прийти хоть к какому-то согласию. Кстати, надо и ей прийти к какому-то согласию с Евой. Совсем скоро уже будет пора вставать и отправляться в студию. Там сегодня придут новые посетители, так что нужно сделать расписание на следующий месяц. А еще поговорить с одним местным художником, чтобы он нарисовал мандалу на стене. Да, принять новые коврики для йоги, которые она недавно заказала. И все это нужно сделать до субботы, потому что потом она не появится там целую неделю.

Жизнь пролетает стремительно. Точно над головой неумолимо и безжалостно раскачивается маятник часов и заставляет ее сердце биться с ним в такт — все быстрее и быстрее. Иногда хочется замедлить этот бег, а то и вовсе поставить его на паузу. Но не сейчас… Не сейчас.

Живи своей правдой. Яркие неоновые слова полыхают на изнанке ее век. Она смакует свою вину. Может, Том прав и стоит рассказать им обо всем сейчас, еще до свадьбы? Она пытается представить эти разговоры один на один и телефонные звонки каждому, а потом их реакцию. Нет уж. Лучше все сказать, когда они соберутся вместе на семейном ужине. Сразить их всех сразу, скопом.

Люси гонит из головы все эти мысли и сосредоточивается на дыхании: медленный вдох и выдох. Она же сама учит всех этих стиснутых проблемами клерков и вечно измотанных родителей, как правильно расслабляться и дышать. Странно, что такое естественное, данное нам природой по умолчанию занятие кажется иногда настолько трудным, что ему необходимо учить. Но если она прямо сейчас позволит, то страх проникнет к ней через окно спальни и обернется вокруг нее, точно простыня. Этого нельзя допустить. Ради Тома, который лежит рядом. Поэтому она больше не будет думать ни о свадьбе, ни о том, какая боль разъединила всю ее семью. Боль, которую необходимо излечить. Она не будет думать о той новости, которую знают пока только они с Томом и которой она должна поделиться со всеми. Она не будет думать об этом сейчас. Сейчас она будет просто дышать. Дышать.

8

Марго лежит в постели и срывает со стены полоски обоев. От выцветших на солнце маков и плетистых роз, которые она помнила с самого детства, ее кожа зудит. Сколько же утр она просыпалась, глядя на эти цветы? В ее память до боли въелся этот прогиб матраса и узор на стенах так, что она больше не чувствует себя взрослой. Она вновь подросток. Полый и никому не понятный.

Она пальцем обводит цветок и упирается ногтем в стык, где соединяются полотна обоев, и, подцепляя, тянет на себя. Еще одна длинная треугольная полоска скручивается в ее пальцах, точно тонкая яблочная шкурка. Марго внимательно смотрит на нее и бросает на кровать — в кучу других таких же. Немного отпрянув в сторону, она с удивлением обнаруживает: часть стены с оборванными обоями стала напоминать лицо, покрытое шрамами.

Что же такого особенного в возвращении в Уиндфолз, если оно лишает человека всего, что он успел приобрести? Что же в этом возвращении, если оно вновь делает человека таким, каким тот был когда-то? Неужели двери дома, где прошло детство, мгновенно возвращают к той исходной точке? Точно проверяют: да, она по-прежнему та самая девочка, которая зарылась поглубже, спряталась под слоями ее настоящего, но до сих пор та, кем когда-то была. И ей по-прежнему больно. Стыдно. Невыносимо. Это разливается по всему ее существу и страшно бесит. Неужели все только потому, что она вернулась в это место.

Не в силах больше лежать, она вскакивает с кровати и быстро одевается. Доставая футболку из сумки, вдруг обнаруживает там бутылку водки, зарытую в одежду. Она вновь обматывает вокруг нее свитер и сует обратно, задвинув сумку подальше под кровать и пообещав себе не касаться ее. По крайней мере, пока не припрет. Собрав разметавшиеся по кровати подушки, она складывает их друг на друга, чтобы прикрыть оборванные обои, и выходит из комнаты.

Дом окутан тишиной. На кухне Марго кормит старого Пинтера, который трется о ее ноги, варит кофе и садится с чашкой на заднем крыльце. Ночью она слышала, как лестница, ведущая в башню, скрипела под ногами Кит. Марго знает, что та еще не спускалась. Мать проводила в своей студии бесконечно много времени, когда работала. Марго всегда казалось, будто они живут с ней в одном доме, но в разных измерениях. И в детстве это возмущало ее, но сегодня она благодарна Кит за свое одиночество.

Марго смотрит на сырой сад, который выжидающе раскинулся перед ее взором. Рано утром прошел дождь. Паутина лежит на траве серебряными нитями с застрявшими в них бриллиантовыми каплями. В саду со стуком падает яблоко. Интересно сколько ему понадобится времени, чтобы сгнить до конца? Марго чувствует до боли знакомый запах реки, который поднимается снизу из долины, и тут же невольно вспоминает зеленую воду, сломанные ногти и черную грязь, покрывающую руки. Она сглатывает комок, вдруг вставший в горле, и наклоняется над чашкой, стараясь вдохнуть побольше кофейного аромата.

Вчера вечером она впервые за несколько лет осталась наедине с матерью. Неуклюжая уловка Люси сработала. Да и Марго была готова. Ей действительно хотелось, чтобы все было нормально — приготовить вместе с матерью ужин так, будто никогда ничего не происходило, выпить вина, поужинать. Поговорить. Наверстать все, чего они были лишены все эти годы ее отсутствия. Это ведь так обыденно.

Наверняка ее матери было бы трудно провести черту подо всем, что когда-то случилось, если бы не она. И не Люси. Но она-то здесь. Она приехала. И наверняка это что-то да значит. Но призраки прошлого восстали, и она взорвалась, точно дымовая шашка, точно пылающая бутылка с коктейлем Молотова… Марго сидела на кухне и слушала, как клокочет кровь в ее венах, и думала, вдруг ослышалась. Но нет. Все было ровно так, как было. И Кит кричала, как тогда: «Зачем ты сделала это?!»

Она была уже почти готова сказать. Какая-то ее часть жаждала рассказать правду и приблизиться к матери после стольких лет разлуки. Но стыд заливал все. Ее стыд и свадьба Люси. Тот Особенный День, в который, как хотела сестра, они стали бы нормальной семьей. И, скорее всего, именно это не позволило ей сказать хоть что-то. Именно поэтому она убежала.

Конечно, Люси еще надеется, что они вновь сыграют в счастливую семейку. И конечно, она думает, что, собрав их всех в Уиндфолзе, сможет загладить прошлое, что родители вновь станут друзьями, а Кит и Марго разрешат все их противоречия. Что все волшебным образом разрешится само собой. Наивная и оптимистичная Люси, она просто не знает всей истории целиком. Да и как она может ее знать?! Кит и Марго стоят на разных берегах, а их общее прошлое — это бурный поток, катящийся между ними. У них есть всего четыре дня, чтобы его перейти. Четыре дня, чтобы не захлебнуться в нем. Чтобы быть хорошей сестрой для Люси и сделать все правильно, прежде чем снова покинуть ее.

Думая о Люси и ее свадьбе, она вспоминает вчерашнюю размолвку с Евой и тянется за мобильным, на котором набирает короткое сообщение для обеих сестер: «Я готова помочь вам, скажите только как. Целую. Марго». Но едва она нажимает кнопку «отправить», как раздается сигнал принятого сообщения. От неожиданности она даже подпрыгивает. «Йонас» — мигает на экране. Она кладет мобильный на ступеньку, ждет, пока высветившееся имя не погаснет, и понимает, что хочет пройтись. Лесная голубка поет свою утреннюю песню.

Сад манит мягкостью. С листьев стекают остатки утреннего дождя, земля под ногами оживает с каждым шагом Марго, сделанным по серебристо-зеленому склону холма. Шатер, натянутый между деревьев, дышит своим белым пологом, точно призрак. На до боли знакомой старой яблоне, склонившейся над ручьем, она вновь видит шрамы вырезанных инициалов: К. Т. Е. Л. М.

Марго хорошо помнит, как перочинный нож сверкнул серебром в руке Люси и вонзился в кору. Она протягивает руку и пальцем гладит каждый инициал. Это было когда-то давно. Когда-то была прежняя Марго. Ее воспоминания висят на лезвии этого перочинного ножика, который потом, несколько лет спустя, царапал не буквы на коре, а борт чужого автомобиля. Она все еще слышит женский крик и звук, с которым этот нож упал на землю. И звук ее собственных шагов. Она с трудом сглатывает ком, который подступил к горлу при этих воспоминаниях.

Пение птиц разносится по всей округе, отскакивая эхом от одного холма к другому, оттеняя и усиливая гудение далекого трактора. Где-то вдалеке, на самой окраине фруктового сада, виднеются железные ворота, от которых тропа сбегает к реке. Марго стоит, держась за ствол яблони и гадая, хватит ли ей храбрости пройти здесь. Она не делала этого уже много лет.

Закрыв глаза и чувствуя этот нарастающий зуд в теле, который заставлял ее срывать куски обоев в спальне, точно отковыривать запекшиеся корочки с ран, а потом смотреть, как из них сочится кровь, она спускается по склону к реке.

Минуя ворота, выходит на тропу, бегущую по берегу, на котором осела и осталась гнить старая лодка. Гладкая зеленая лента катится внизу. Марго глубоко вдыхает утренний воздух, неотрывно глядя на воду. Еще раз. И еще.

Утки, одна, вторая, третья, взлетают, потревоженные ее приближением. Она даже подпрыгивает от неожиданности и вдруг чувствует, как успокаивается от звука их крыльев и недовольного кряканья, и продолжает свой путь дальше, к причалу, минуя остатки пожарища, заросшие плющом. Деревянный помост, уходящий в воду, скрипит под ее шагами. Она садится на него, свесив ноги и глядя на текущую воду, на мошек, роящихся на поверхности, и на водоросли, колышущиеся, точно волосы русалок.

Стрекоза с перламутровыми блестящими крылышками приземляется на помост рядом с ней. Зелено-синее тельце насекомого податливо и утомленно изгибается на ветру. «Я знаю это чувство», — думает Марго, берет телефон, не сводя взгляда с полупрозрачных крылышек, и нажимает на кнопку, чтобы прослушать сообщение: «Марго. Это я. Думаю, нам надо поговорить. Позвони мне. Пожалуйста».

Под звук его голоса и ритмичный скандинавский акцент она закрывает глаза и видит непослушные светлые волосы, бороду и небесно-голубые глаза. Йонас. Прекрасный пример того, что происходит, когда она слишком близко подпускает к себе кого-то и остается беззащитной. Смятение и стыд. Темный, липкий стыд. Она идиотка, идиотка, которая должна все исправить. Вздохнув, она набирает номер.

— Привет, — отвечает Йонас почти сразу, его голос звучит мягко и тихо.

— Привет, это я.

— Привет, ты. Я рад тебя слышать. Думал, ты уже и не позвонишь больше.

— А я вот звоню.

Они некоторое время молчат, потом Йонас первым нарушает тишину:

— Ты исчезла так внезапно.

— Я же написала записку.

— Ну да, семейные дела, очень загадочно.

— Моя сестра выходит замуж, — объясняет она.

— Да уж.

— Ну да. Причем сообщила нам в последний момент.

— Ясно. — Йонас немного молчит и спрашивает: — А ты не хотела позвать «плюс один»? Друг-фотограф никогда не бывает лишним.

— Спасибо, но разве ты не занят в эти выходные? Хотя я сомневаюсь, что Люси сможет нанять такого крутого фотографа, как ты.

— Я могу сделать это бесплатно. По дружбе.

Они оба опять молчат. Марго вдруг представляет спальню Йонаса, как она лежала там обнаженная в его постели. Вздохнув, она стряхивает с себя это наваждение. Гребаный бред какой-то!

— Не хочешь поговорить о той ночи? — спрашивает он.

— Можно, — отвечает она, думая, что готова на все, лишь бы не говорить об этом.

— Я считаю, мы не должны игнорировать то, что произошло. — Он на секунду замолкает, но, немного поколебавшись, продолжает: — Я не хочу игнорировать это.

Марго не представляет, что ему ответить на это, и не отвечает, поэтому он снова заполняет паузу:

— Я знаю, когда ты решила снять свободную комнату у меня, мы не должны были переходить границы договоренности, но когда я познакомил с я с тобой поближе… ну… ты стала очень важна для меня. Марго, ты мой хороший друг…

— Да, — она хватается за эти слова, как за соломинку, — да, мы друзья.

— Друзья. Только той ночью… то, что случилось, было очень неожиданным, но, знаешь, я понял кое-что…

«Только не это, пожалуйста», — думает Марго, прикрыв глаза.

— У меня… есть к тебе чувства.

У Марго перехватывает дыхание.

— То есть я… я был… я увлекся тобой.

— Не переживай, Йонас, — она обрывает его монолог на полуслове. — На самом деле все в порядке. Просто мы тогда оба немного перебрали. Не стоит придавать этому такого значения.

Он молчит.

— Не придавать значения? — наконец уточняет он и замолкает. Тишина между ними снова разверзлась пропастью. — Но… Я подумал, что между нами, возможно, что-то все-таки есть.

— Конечно, есть, Йонас, мы друзья. Мы соседи, мы живем в одной квартире. Давай не будем усложнять.

— Давай. Конечно, — отвечает он после долгой паузы.

Марго смотрит на другой берег реки. По голосу понятно, как обижен Йонас, как ему неприятно и больно. И это отзывается в ее сердце, которое колотится как ненормальное, так, что хочется сжать его в ладонях.

— Итак, — с притворным весельем говорит она, — мы оба в порядке, правда?

— Правда. — Йонас немного колеблется, но все же спрашивает: — А ты сама — в порядке? Ты бы сказала мне, если бы у тебя были проблемы? Ну, как друг, сказала бы?

— Конечно, — все так же лжет она в ответ. — Конечно, сказала бы.

Она замечает что-то белое в самой гуще нависающих над водой ветвей на противоположном берегу.

— Хорошо. — Где-то на заднем плане появляются голоса: «да, светоотражатель, запасная батарея», и Йонас говорит в самую трубку: — Извини, я на съемках. Бойз-бенд. Они тут все такие дивы. Никогда в жизни не видел столько всякой фигни для укладки волос. Мне пора идти. Ты будешь дома на следующей неделе?

«Дома, — думает Марго. — Вот как он это называет!»

— Да, я вернусь после выходных, — говорит она бодро и снова переводит взгляд на что-то белое в ветках кустарника напротив, какие-то странно изогнутые палочки, как будто остов маленькой лодки. — Увидимся на следующей неделе!

— Хорошо, Марго, увидимся, — отвечает Йонас и отключается.

Марго долго слушает тишину в трубке и внимательно смотрит через реку. Пока они говорили с Йонасом, ей пришла в голову мысль, ужасающая своей простотой. Возможно, вернуться в Уиндфолз — это не откатиться назад в прошлое, а признать что, пока ее здесь не было, с самого момента ее побега и до этого дня, она не переставала быть собой. Она не изменилась. Она все та же. Поэтому никогда не сможет убежать от себя прежней к себе настоящей.

Глядя на другой берег реки, Марго сглатывает. Странные белые палочки вдруг обретают форму, и с нарастающим ужасом она понимает: «Не палочки. Косточки».

Она вглядывается внимательнее, проверяя, можно ли верить собственным глазам, но в конце концов встает и идет до самого края пристани, чтобы получше рассмотреть их и убедиться. Да, это кости, никакого сомнения. Кровь приливает к голове. Она слышит ее пульсацию. Чувствует, как снова перехватывает дыхание. И не знает, что делать. Она опускает руку в воду, чтобы хоть немного унять дрожь. Люси на ее месте уже скинула бы одежду и влезла в реку целиком, но она — не Люси.

Тут Марго замечает старую лодку, лежащую на берегу, смотрит на нее пару мгновений и, подойдя поближе, понимает, что она хоть и древняя, но вполне целая. Поперек сиденья лежит одинокое весло. Марго пинает деревянный корпус и слышит довольно твердый стук. И тогда, оглянувшись вокруг, отвязывает лодку и толкает ее в воду.

9

Ева в душе. Теплая вода окутывает ее целиком. Где-то вдалеке слышен смех дочерей, она скребет тупой бритвой у себя под мышкой. Мэй пронзительно хохочет, следом за ней Хлоя.

— Стой, Хлоя, хватит! — кричит шестилетняя Мэй, хотя явно не хочет, чтобы старшая сестра останавливалась.

Ева вздыхает. Они в это время должны одеваться и собирать рюкзаки. Но внизу Эндрю, его задача — проследить за ними.

Ева закрывает глаза и намыливает волосы. Стоя в пене, она представляет, будто находится совсем не здесь… например, сидит на высоком стуле в темном баре, в руке бокал с коктейлем, рядом свеча, которая отражается в полированной стойке. Она чтото говорит мужчине, сидящему тут же, тот наклоняется вперед, протягивает руки и пытается обнять ее. Его прикосновения обжигают…

— Ма-а-а-ам!

Ева открывает глаза и снова быстро закрывает их. Поздно. Пена уже попала на слизистую.

— Блин!

— Ты сказала плохое слово.

— Да. Да, сказала.

Она сует голову под душ, смывая пену, и когда вновь открывает глаза, видит Мэй, которая стоит возле душевой кабины в розовых пижамных штанах с единорогами и в школьном жакетике. Ее руки и рот измазаны мармитом^[1], лицо искажает капризная гримаса.

— Мама, Хлоя хочет меня убить!

— Да что ты, милая, нет, конечно!

— Она садится на меня и заставляет нюхать папины ботинки.

Ева закатывает глаза и спрашивает:

— Ну и по поводу чего такие пытки?

— Просто она хочет смотреть «Скуби-Ду», а я «Щенячий патруль».

— А я думала, что запретила вам смотреть телевизор перед школой.

Мэй тут же спохватывается:

— А папа разрешил.

— Сейчас разрешил? — Ева вздыхает. — Я спущусь через минуту и поговорю с Хлоей. И с папой. Договорились?

Мэй победоносно бросается на душевую перегородку.

— Я люблю тебя, мамочка! — кричит она, целуя стекло и оставляя на нем липкие коричневые мармитовые отпечатки.

Глядя на них, Ева пытается убедить себя, что все это ерунда, главное же — их привязанность друг к другу, наклоняется и прижимается к расплющенным коричневым губам дочери с другой стороны душевой кабины.

— Я тоже тебя люблю. А теперь беги одеваться и держись подальше от сестры.

Мэй медленно выходит из ванной, оставив Еву, которая в спешке пытается вытереться полотенцем и кое-как натянуть одежду. Через двадцать минут они все уже должны сидеть в машине.

Внизу она видит Хлою, которая сидит на спинке дивана и лениво забрасывает в рот кукурузные хлопья. Всё еще в пижаме и со всклокоченными волосами. Телевизор орет на полную громкость. Диванные подушки разбросаны по полу, из опрокинутой напольной вазы с цветами прямо на ковер льется вода, стойка с обувью, которая должна стоять в прихожей, валяется перевернутая посреди гостиной. Телевизор продолжает орать отвратительно бодрую музычку.

— Хлоя, что, черт возьми, тут происходит?!

Дочь с трудом отрывает взгляд от телевизора и смотрит на мать.

— Почему ты не одета и почему здесь такой бардак?! Где твой отец?

Хлоя пожимает плечами так беззаботно, как только умеют девятилетние девочки, у которых нет никаких забот.

— Папа на кухне.

Мэй, по-прежнему полураздетая, зато в кроличьих ушках на голове, появляется в гостиной.

— Почему вся обувь здесь? — Ева уже на взводе.

— Мэй бросалась в меня ею.

— А она назвала меня лялечкой!

— Она и есть лялечка, раз все еще боится Скуби-Ду! — кричит Хлоя в ответ и снова утыкается в экран.

Это становится последней каплей, терпение Евы лопается, она хватает пульт и, не обращая внимания на протестующий крик дочери, выключает телевизор.

— Вы обе, быстро уберите здесь все! Прямо сейчас!

— Но это несправедливо, — начинает причитать Мэй. — Я вообще тут не виновата.

Ева ставит на место вазу с цветами, глядя, как стекают на ковер последние капли воды.

— А теперь, — грозно рычит она, — я не хочу слышать от вас ни слова!

Хлоя шагает через всю комнату, ставит на место стойку для обуви и с грохотом швыряет в нее кроссовки Эндрю, после чего нарочито громко и драматично вздыхает.

— Ты такая змея подколодная, — говорит Мэй, начисто забыв об утренних боях со старшей сестрой и теперь объединившись с ней против матери.

На кухне Эндрю смотрит не отрываясь в экран своего ноутбука, вокруг него собралась целая батарея грязных мисок, чашек и тарелок с недоеденными тостами. На подоконнике голосит радио, в раковине валяется кастрюля с остывшей и присохшей к ней овсянкой, на столе — лужи кофейной гущи. Открытая бутылка молока киснет возле холодильника.

Ева, стоя в дверях, полыхает от злости.

— Ты в порядке, дорогая? — спрашивает Эндрю, наконец отрываясь от ноутбука.

— Нет, я не в порядке, — кричит она, подлетев к подоконнику и выключая радио.

— Я просто пытался заглушить их вопли, — начинает оправдываться он, улыбаясь. — Ничего же страшного не произошло?

— Не произошло. Только девочки разгромили гостиную и при этом ни та, ни другая совсем не готовы к школе.

— Прости, я отвлекся немного. Кажется, они там прекрасно провели время без меня.

Ева смотрит на мужа, приподняв бровь.

— Что?

— Там уже началась третья мировая, а ты даже не обратил внимания! И вообще, ты обещал помогать мне хотя бы по утрам, хотя бы немного.

— Но я же тут.

— Ты не тут. Тебя вообще тут нет. Ты в своем ноутбуке!

— Они же не маленькие, Ева, за ними не надо приглядывать каждую секунду. — Эндрю улыбается: — И вообще, никто не пострадал, все на месте и даже в целости и сохранности.

Ева вздыхает. Дело не в этом. Она оглядывает беспорядок на кухне и представляет, что сейчас ей предстоит выдержать еще одно сражение — на этот раз с расческами и обувью, потом будет гонка до школы, они обязательно забудут что-нибудь дома — физкультурную форму или ноты. Вспоминает, что скоро у нее смена в кадровом агентстве, где она работает на полставки. Возможно, это не столь важная и ответственная работа, как у Эндрю, но у нее тоже есть обязательства, она должна выполнять их. Ева думает о том, что скоро уже суббота, а столько всего нужно успеть до свадьбы, и список дел все растет. Как растет и напряжение между Кит и Марго. И тут же она представляет Сибеллу, которая сидит за одним столом с ними на пятничном семейном ужине. Она думает обо всем этом сразу и задается вопросом: как же, черт возьми, она справится со всем, что навалилось и что предстоит разгребать. И чувствует себя поверженной. Побежденной.

Всегда ли было так? — спрашивает она себя. Всегда ли она несла на своих плечах это бремя? Чтобы всем было хорошо, у сестер были ланчи, когда мать начисто забывала о них и после долгой ночной работы даже не просыпалась, чтобы проводить девочек в школу. Чтобы школьная форма была чистой, волосы прибранными и все школьные документы подписанными — она постоянно напоминала Кит о том, чтобы та не забывала хотя бы ставить на них подпись. Кажется, Ева всю свою жизнь провела под этим грузом ответственности. Отчасти именно поэтому она была так строга с дочерьми, ведь когда-то она и для своих сестер была в какой-то степени матерью. Как же, оказывается, тяжело выносить постоянный поток проблем, которые в состоянии решить только она. И как же хочется уже бросить это все на произвол судьбы.

Эндрю встает и включает чайник.

— Давай я приготовлю тебе чай. — Он притягивает ее к себе: — Не сердись на меня. Прости, пожалуйста. Я буду стараться изо всех сил.

Ева кивает, закусив губу, и прижимается к нему в знак благодарности, но тут звонит мобильный. Она отстраняется, чтобы взглянуть, кто это. Сообщение от Марго. «Ну наконец-то, — думает она. — Хоть какая-то помощь». И быстро набирает ответ ей, а затем другое сообщение — их отцу.

— Ну что, поставили вчера шатер? — спрашивает Эндрю, наливая ей в кружку кипяток.

— Поставили, — отвечает она и кладет телефон. — И боюсь, у меня для тебя новость. Ты будешь отвечать за праздничный костер. Мама хотела фейерверки, но, кажется, я ее отговорила.

— Праздничный костер? Фейерверк? Я думал, это будет скромная свадьба.

— Ну как тебе сказать, скромная. Больше семидесяти человек гостей.

Эндрю изумленно смотрит на нее и смеется:

— Это только ваша семья?

Ева чувствует, что опять начинает раздражаться, и отворачивается к раковине, чтобы сполоснуть миски из-под хлопьев, прежде чем загрузить их в посудомоечную машину.

— У меня сегодня родительский комитет в школе. Ты побудешь с девочками?

— Сегодня вечером?

— Да. В семь часов.

— Боже, Ева, прости, я не смогу, у меня сегодня деловой ужин. — Эндрю протягивает ей чашки. — Я думал, ты знаешь.

Ева внимательно смотрит на мужа:

— Нет. Это не записано в календаре.

— Разве? — Он отключает ноутбук и сует его в сумку. — Прости, любимая, я виноват. Я не думал, что должен вечером сидеть с детьми.

Ева чувствует, как кровь опять приливает к щекам.

— Сколько еще раз я должна повторить, что ты не просто сидишь с детьми. Ты их отец.

— Слушай, это же просто очередное собрание. Неужели они не обойдутся без тебя?

Она сует еще одну миску в посудомойку.

— Дело не в том, что не обойдутся. Просто у меня есть определенные обязательства.

— Ну тогда позови няню. — Эндрю смотрит на нее в упор. — Прости, но я не могу пропустить этот ужин. Сейчас и без того сложности на работе. — Затем, немного смягчившись, добавляет: — Я знаю, что у тебя тоже есть определенные обязательства, но ты же изводишь себя то школьными делами, то вот этой свадьбой. Ты слишком много взвалила на себя.

Ева бросает пучок столовых приборов в подставку посудомойки, выронив на пол нож.

— Да, я слишком много взвалила на себя.

Она ждет, что он скажет что-нибудь о том, что как раз другие не взваливают на себя все и вообще не слишком заморачиваются, но он просто собирает свои вещи, целует ее на прощание и убегает, оставив в полном раздрае. Она считает до десяти, берет себя в руки и выходит из кухни.

— Если вы обе, — истошно орет она девочкам, — не оденетесь прямо сейчас, то сами будете объяснять директору школы, почему пришли в пижаме.

И не думайте, что я не смогу увезти вас в таком виде!

— Вау! Наша мама, — слышит она бормотание Хлои в гостиной, — самая ужасная мама на свете.

10

— Думаешь, все будет хорошо?

Тед появляется в дверях студии Сибеллы с чашкой кофе в руках. Она разминает пальцами кусок белой глины на вращающемся гончарном круге, ее кофе дымится рядом на скамейке.

Уже в который раз с тех пор, как встретил ее, он восхищается ее мастерством. Тем, как скользит между ее пальцами мокрая глина, как вращается круг под напором ее ступни. Ее зеленые глаза сосредоточенно смотрят на них, на левой щеке — белая полоса, за спиной — высоченный стеллаж для сушки с рядами белых, точно привидения, горшков.

Сибелла окунает пальцы в миску с водой, снова кладет их на распластанный кусок глины и начинает лепить, постепенно вытягивая его все выше и выше, делая все тоньше и у́же, формируя изящное горлышко. И если работа Теда заключается в том, чтобы подхватывать слова из воздуха и складывать их так, чтобы появлялся какой-то смысл, рождались персонажи и их истории, то в руках Сибеллы заключено настоящее, реальное ремесло. Ничего придуманного, ничего воображаемого. Тарелки, кувшины, миски, горшки. Результаты ее работы более чем материальны, и иногда он даже завидует этому мастерству.

— Ты имеешь в виду свадьбу? — спрашивает она, не отрывая взгляда от круга.

— Да.

— Уверена, все будут стараться держать себя в руках. Почему ты такой хмурый?

— Мне на самом деле нравится Том, только я все равно не понимаю, к чему такая спешка? — Он глотает из чашки. — Может, она беременна?

— Может. Но ты, кажется, не из тех отцов, которые заставят молодого человека жениться ради того, чтобы честь дочери не оказалась посрамлена. Кто-кто, но уж точно не ты!

— Верно, — сухо смеется Тед. — Уж мы-то с Кит определенно разбираемся в бастардах.

Он смотрит на тонкое золотое кольцо на своей руке и вспоминает момент, когда Сибелла надела ему его на палец. Почему-то тогда для него это было невероятно важно, хотя на тот момент ему уже стукнуло шестьдесят, и большую часть этих лет он прожил с Кит, отринув всякие брачные узы. Но почему-то сейчас он уверен, что настоящий брак с Сибеллой был самым правильными решением.

— Может, просто потому, что она любит его и сейчас самое удачное время для них обоих.

Тед улыбается:

— Вот это как раз я могу понять. Вообще все самые взбалмошные поступки Люси всегда были несколько романтичными. Хотя она продолжает оставаться загадкой. Да все мои девочки такие на самом деле.

— На самом деле они уже женщины, — отвечает Сибелла, опускает пальцы в воду и начинает разглаживать стенки вазы. — Удивительно, как ты до сих пор не понял этого.

— Еще один малыш в семье. Разве это не что-то… Разве это не настоящее благословение? Может быть, они хотят сделать объявление на свадьбе?

Сибелла улыбается и, замедлив верчение колеса, откидывается назад, чтобы рассмотреть вазу со всех сторон.

— Ты продолжаешь работать с фарфором? — спрашивает Тед, разглядывая работу вместе с ней.

Она кивает:

— Есть в фарфоре определенная… хрупкость. Да и работать с ним непросто, он требует легкости и нежности, но мне как раз это нравится.

Тед замечает, как свет, проникающий в окно студии, отражается в этих нежных белых предметах, которые сохнут на стеллаже позади Сибеллы, и думает, как они удивительно непорочны.

— Ты рано встал.

Он кивает:

— Я хотел поработать над финалом, прежде чем отправить черновик Максу.

— Тебе нравится спектакль?

Тед на мгновение задумывается. В последние месяцы он погружался в новую идею, вникая все глубже и глубже в непостижимые и сложные отношения отца и дочери.

— Не хочу забегать вперед, но, думаю, в нем что то есть. Надеюсь, что-то хорошее. — Он снова хмурится. — Знаешь, иногда все как будто приходит само собой, а иногда… Иногда похоже на уродств которое получается у меня, когда я сажусь за твой гончарный круг. Просто катастрофа.

Она смеется:

— У каждого из нас иногда такое случается.

— Я заказал столик в ресторане на завтрашний вечер, — говорит он, меняя тему. — Ты же идешь?

На этот раз мрачнеет Сибелла.

— Ты все еще думаешь, что это хорошая идея?

— Люси попросила, чтобы ты пришла.

— Просто я думаю, что Кит… Наверняка будет проще, если я…

— Дело не в Кит. Дело в Люси и Томе. Ты им нравишься. И к тому же пятничный ужин в кругу семьи подготовит всех к… более гармоничной субботе.

Сибелла кусает губу.

— Вот что сближает меня с твоими девочками… И ты, и я — мы оба знаем, что это сводит Кит с ума.

— Это уже ее проблема, — твердо отвечает Тед. — Люси хочет видеть тебя на семейном ужине.

Сибелла вздыхает и, откинувшись на спинку стула, смотрит Теду в глаза.

— Тогда я пойду.

Он шагает к ней, целует в макушку, ощутив губами мягкость и теплоту ее рыжих волос. Он всегда чувствовал свою избранность, раз такая красивая, талантливая женщина решила быть с ним. В кармане пищит мобильник.

— Кто это? — беспокойно спрашивает Сибелла, заметив, как он опять помрачнел.

— Ева. Попросила добавить еще одно место за столом. Марго приехала.

Он смотрит на Сибеллу. Та, приподняв бровь, говорит:

— Господи. Надеюсь, что это к лучшему?

Тед смеется:

— Ты забыла ее выступление на моем шестидесятилетии?

— Я знаю, ты скучал по ней. Наверняка это пойдет на пользу… всем.

— Наверняка, — отвечает он неуверенно.

— Может, раз она приехала, решится признаться во всем? Она же не может избегать этого вечно.

— Не может. — Тед мрачно смотрит на долину, глядя, как туча надвигается на солнце, точно занавес на сцене. Чего избегает, от чего бежит его младшая дочь?

Сибелла тянется за своей чашкой с кофе и делает глоток.

— Раз уж на то пошло, кажется, завтра я буду не единственной персоной нон-грата за ужином.

Тед кивает, не отрывая глаз от темного занавеса, опустившегося на долину.

11

На середине реки Марго понимает, насколько безрассудна ее затея. Грести веслом оказалось намного труднее, чем она предполагала вначале. Но хуже всего то, что лодка дала течь. Причем довольно серьезную. На дне уже плещется мутная вода. Марго смотрит на берег, где в ветках запутались чьи-то косточки, к которым она сейчас направляется, и начинает работать веслом еще отчаяннее.

Течение относит ее в сторону. Она все больше чувствует его неодолимую силу, пока не решает покориться ей, представляя, как оно выносит ее прямо к холодному океану, но в ту же секунду вспоминает, зачем так стремится на другой берег. Она выравнивает курс и решительно гребет веслом.

Оказывается, что пристать к этому берегу невозможно. Из-за слишком запутанных и густых прибрежных кустов, которые буквально нависают над водой, нельзя подобраться к суше. После пары отчаянных попыток Марго все же удается ухватиться за какую-то большую ветку и подтянуться на руках вверх, едва не потеряв весло.

Теперь она ясно видит, что да, это чей-то скелет Грудная клетка выгнута всеми ребрами, накрепко сцепленными с позвоночником, увенчанным черепом. Совершенно белым, чистым черепом. Только не человека, как она боялась, а — оленя. Она смотрит в пустые глазницы черепа с восхищением и — одновременно — облегчением. Ей даже хочется рассмеяться над этой совершенной нелепицей — рвануть через реку в дырявой лодке, которая вот-вот затонет окончательно, чтобы обнаружить скелет животного.

Чувствуя, как вода хлюпает в кроссовках и взбирается вверх по джинсам, она неуклюже выравнивает нос лодки и направляется обратно к пристани. На середине реки она решает немного отдохнуть — тело уже ломит от этой идиотской гребли. Задержав дыхание и глядя в темную воду, Марго слышит тихий плеск и тут же вспоминает летний полдень много лет назад и свой первый прыжок. Кажется, она до сих пор лежит там, на дне, и сквозь толщу мутной воды смотрит на внезапно замерший, затихший мир. От воспоминаний по телу пробегает дрожь.

Глубоко вздохнув, она вновь начинает грести, направляясь к деревянной пристани. Вода в лодке стремительно прибывает, так что с каждой секундой становится все труднее управлять ею. Наконец лодка утыкается в берег. Марго выскакивает из нее, привязывает к колышку и снимает намокший теплый джемпер.

Затаив дыхание, она несколько раз обводит пальцем татуировку на сгибе локтя. Когда-то она набила эту черную шипастую лозу, обвивающую маленькое сердце, в несколько приемов, но потом приходила к мастеру еще и еще, чтобы добавить элементов. Ей нестерпимо хотелось слышать жужжание машинки и ощущать резкие удары иглы, пронзающие электрической болью ее плоть. Чтобы избавиться от того состояния тотального онемения во всем теле, чтобы знать — она все еще может чувствовать хоть что-то. Хотя бы боль. И этот рисунок служил доказательством.

В заднем кармане джинсов вибрирует мобильник. Ответное сообщение от Евы: просьба навестить Сибеллу и узнать про цветы.

Это хорошо. Хоть какое-то время она побудет подальше от дома, от Кит. Кроссовки, конечно, совсем промокли, но по долине можно прогуляться и в них. Марго возвращается на тропу, поворачивает налево. Прочь от Уиндфолза, прочь от груды обугленных бревен, скрытых зарослями ежевики и плюща. Она так тщательно избегала их сегодня утром, что и сейчас прошла мимо, направляясь к мосту, после которого она окажется с другой стороны долины.

12

Люси шагает по Милсом-стрит, шлепая кроссовками по серым камням тротуара. Тонкий луч солнца пробивается сквозь облако над ее головой, окрашивая Бат в ослепительно-серебряные и медово-золотые оттенки. Она совсем не думает ни о рабочих таблицах, которые остались в студии, ни о назначенных встречах, ни о чем другом, что еще предстоит организовать к этой субботе. Она думает только о чуде, о том, как легко ее ноги касаются этой древней мостовой, о влажном ветре, что обдувает ее лицо и треплет кисточки шелкового шарфа, который она повязала на шею. Повернув в узкий переулок, она направляется к магазинчику на его дальнем углу. Она — всего лишь одна из тех, чьи ноги когда-либо ступали на эти камни, тех, кто проходил здесь когда-то и пройдет еще. И ее утешает эта собственная ничтожность.

Чуть впереди молодая мать пытается догнать двух девочек с косичками. Им года три-четыре. Они несутся изо всех сил, одна кричит: «Я бегу! Я бегу!» — и смотрит вниз на свои маленькие ножки. «И я! И я!» — вторит ей другая и хохочет в голос. Обеих переполняет радость.

Люси идет сзади и улыбается, вспоминая, как они с сестрами играли в догонялки в саду, кувыркаясь с холма, точно мячики. Какая же радость была в этом беге! «Побежали до старой яблони!» И они мчались со всех ног. Она всегда оставляла позади и Еву, и Марго. Попозже она уладит эту стычку с Евой. Они соберутся все вместе в субботу, и им снова будет хорошо вместе, как тогда. Она точно это знает. Совершенно точно. Свежий осенний воздух наполняет ее легкие.

Маленький звоночек над дверью легко звякает, когда она входит внутрь. Доротея, хозяйка, отрывается от швейной машины и машет в знак приветствия, бормоча что-то вроде «Привет, дорогая». Ее рот набит булавками.

Люси улыбается и ждет.

— Ты рановато, — наконец с улыбкой говорит Дот, вынув булавки изо рта.

— Да, немного волнуюсь.

— Еще бы! Оно там висит, — говорит Дот и кивает в сторону примерочной. — Проходи и зови, если потребуется помощь.

Минут через пять Люси раздвигает занавески примерочной и выходит к большому зеркалу.

— Ну как?

— Прекрасно! — отвечает ей Дот и поправляет подол. — Идеально!

Длинное платье ярко-алого цвета. То, что нужно. Люси проводит ладонями по шелку и радуется тому, как хорошо он лежит на ее фигуре. Она случайно увидела это платье в витрине винтажного магазина в Бристоле и сразу поняла, что оно должно принадлежать ей. Это и вправду самое красивое платье из всех, что когда-либо были у нее.

— Дот, это просто чудо какое-то. Оно как будто на меня сшито.

— Возможно, так и есть, — улыбается ей хозяйка. — Ты же собираешься всех ослепить в субботу. Будешь выглядеть сногсшибательно.

Люси молча соглашается с ней, внимательно глядя на свое отражение в зеркале, и слегка хмурится. Да, собирается.

Дот заворачивает платье в папиросную бумагу и осторожно кладет в большой картонный пакет. У двери они с Люси расцеловываются.

— Я желаю вам любви и счастья на всю долгую совместную жизнь!

Люси в порыве благодарности крепко обнимает ее. Так крепко, чтобы та не заметила слезы, предательски навернувшиеся на глаза.

Слишком легкий большой картонный пакет с шелковым платьем, которое немногим тяжелей папиросной бумаги, обернутой вокруг него, колышется в такт шагам и легонько ударяет Люси по бедрам. Она проходит мимо высокого каменного обелиска на Квинс-сквер и чувствует, как к горлу подкатывает тошнота. Опираясь на железную ограду площади, она глубоко вдыхает несколько раз, чтобы успокоиться, замечает пустую скамейку неподалеку, добирается до нее и садится чуть сгорбившись в ожидании, когда же наконец отпустит.

Ветер шелестит в кронах вишен, листья как будто шепчут: давай, скорей, торопись. Но она не мо жет. Пока — не может. Она делает несколько глубоких вдохов и пытается сосредоточиться на прохожих. Вот идет мужчина в темном костюме, спина прямая, в руках покачивается портфель. Две седоволосые дамы в косыночках обсуждают погоду. Молодой человек в наушниках качает головой в такт неслышной музыке. Женщина толкает впереди себя коляску со спящим малышом. Они проходят мимо, плюшевый синий мишка падает к ногам Люси.

— Извините, — говорит она, — вы уронили.

— Спасибо, — отвечает женщина и, оставив коляску, возвращается к скамейке. — Это была бы страшная катастрофа. — Она аккуратно пристраивает мишку возле ребенка, заодно поправляя одеял ко.

Люси внезапно начинает плакать.

— Ой, вы в порядке? — спрашивает оторопевшая женщина.

Но Люси не в силах ответить ей.

— Может… может, кому-нибудь позвонить?

— Простите, — наконец говорит Люси.

Женщина беспомощно оглядывается вокруг, подкатывает коляску к скамейке и предлагает:

— Я могу посидеть с вами немного. Хотите?

Люси кивает, вытирает глаза и вдруг, внезапно для самой себя, говорит:

— У меня свадьба в субботу.

— Ой, — удивляется незнакомка, — это же замечательно… Или нет? — уточняет осторожно.

Люси кивает. Немного порывшись в сумочке, женщина протягивает ей салфетку:

— Простите, это все, что у меня есть. Вы сейчас, должно быть, чувствуете себя немного… обескураженно?

Люси внимательно оглядывает Квинс-сквер, деревья, листья на этих деревьях, сразу весь мир, который сосредоточивается сейчас вокруг этой скамейки, и отвечает:

— Знаете, я чувствую себя так, будто сижу на каких-то чертовых качелях. Еще совсем недавно свадьба казалась отличной идеей, но сейчас… сейчас я в этом совсем не уверена.

— У вас есть варианты?

Люси сморкается и пытается подобрать слова, чтобы объяснить, что у нее сейчас на душе.

— На самом деле Том очень хороший. Он добрый, щедрый, всегда стремится сделать все правильно…

— Может, я, конечно, и сумасшедшая, но мне кажется, только этого достаточно, чтобы выйти за него замуж. — Незнакомка смотрит на тонкое золотое кольцо на своем безымянном пальце. — Я хорошо помню последние дни перед свадьбой. Тоже были жуткие качели — от эйфории к депрессии и обратно, не говоря уже о том, что все остальные тоже были на взводе. Даже не знаю, почему мы все так одинаково это переживаем.

— Вот и я не знаю, — устало кивает Люси.

— Мы с вами совсем незнакомы, поэтому вам покажется, будто мне легко говорить, но все же, если вы его любите и уверены, что это взаимно, постарайтесь не беспокоиться обо всем остальном. Вы станете хорошей семьей. И со временем будете еще больше любить друг друга, но уже как муж и жена. Нет ничего важнее этого.

— Спасибо вам, — отвечает Люси и снова улыбается.

Незнакомка кладет ей на руку свою ладонь.

— А когда родился малыш, — она кивает в сторону коляски, — я первые полгода только и делала, что постоянно рыдала. То от радости, то от грусти. Самые важные моменты в жизни часто вызывают у нас слезы.

— Простите, что я тут тоже рыдаю. А скажите, каково это — быть мамой?

— Это очень здорово, — отвечает женщина, улыбаясь. — Это вообще лучшее, что только можно придумать.

Люси смотрит на длинные ресницы малыша и гладкую кожу на его щечках.

— Знаете, что я обычно делала в такие моменты? — вдруг говорит незнакомка после паузы. — Шлялась по магазинам. Попробуйте побаловать себя чем-нибудь. И станет легче.

— Спасибо вам за доброту.

— Ох, это такая малость. Не знаю, как отблагодарить вас за то, что избавили от трагедии, которой было бы не миновать, если б мы потеряли мишку. Удачи вам в субботу. Пусть все пройдет замечательно!

Люси еще немного сидит на скамейке, пока не утихают слезы и приступы тошноты, потом подхватывает пакет с платьем и идет по мощеным улицам Бата. Незнакомка права, надо устроить себе целительный шопинг. Купить подарки. Еве — в качестве благодарности за помощь. И Тому. Тому нужны запонки к субботе. Он точно о них даже не вспомнит, потому что вообще одевается в другом стиле. Сидит с грязными ногтями, с очками на лбу, уткнувшись в свои природоохранные проекты, или расчищает загаженные леса и озера в дебрях Соммерсета, проверяет в заповедниках популяции животных. Так что ему вообще никогда не были нужны ни костюмы, ни, тем более, запонки к ним. Вот она и купит их ему в качестве свадебного подарка.

Она входит в универмаг и устремляется к прилавкам с украшениями, почти не обращая внимания на серьги и диадемы, которые подошли бы к ее платью. Зато обнаруживает там два скромных золотых браслета в виде веточек плюща — наверняка они понравятся Еве и Марго — и просит продавца завернуть их, а сама отправляется дальше.

— Не хотите ли взглянуть, — предлагает консультант, видя ее заинтересованность.

Люси пробегается по рядам блестящих, покрытых эмалью запонок. Домино. Мини-купер. Знак «СТОП». Бутылочки шампанского. Все они слишком хипстерские, совсем не в духе Тома.

— Знаете, мне нужно что-то попроще, менее… вычурное.

— Может, вот эти подойдут? — Продавец выдвигает ящичек и достает черную, обтянутую бархатом дощечку, на которую кладет два серебряных желудя.

Люси улыбается. Настоящие желуди с настоящего дуба. Такие же крепкие, как и сам Том.

Продавец уже заворачивает коробочку с запонками в папиросную бумагу, когда она вдруг слышит знакомый смех и оборачивается. Всего через не сколько прилавков от нее высокий, широкоплечий, уже начинающий лысеть мужчина в хорошем костюме подносит сверкающую бриллиантами серьгу к ушку своей спутницы, миниатюрной темнокудрой дамочки с пухлыми красными губами. Улыбка на лице Люси замерзает.

Эта дамочка с таким обожанием смотрит на ее зятя, и серьга искрится возле ее уха. Эндрю убирает с лица своей спутницы непослушный темный завиток и говорит:

— Они тебе очень к лицу.

Люси читает эту фразу по губам. Дамочка явно моложе Евы на несколько лет.

Эндрю отдает серьгу продавцу и вытаскивает бумажник. Спутница хватает его руку и страстно сжимает ее. Люси чувствует, как ледяной осколок ужаса вспарывает ее нутро. То есть Эндрю, ее зять, муж ее сестры, покупает украшения посторонней женщине? И та блаженно улыбается ему, точно выиграла джек-пот.

Ошарашенная Люси никак не может решить, что будет правильней: подойти к ним прямо сейчас или спрятаться, чтобы они не заметили ее. Продавец передает ей упакованные подарки.

— Спасибо, что приобрели у нас такие замечательные вещи. Приходите еще.

Едва кивнув, Люси хватает пакет и выбегает из магазина. Эндрю?! У него роман?! В это невозможно поверить. Бедная, бедная Ева.

13

Ева выбегает из супермаркета, быстро бросает сумки с чайными свечами, туалетной бумагой, салфетками и одноразовыми тарелками в багажник, проверяет время на мобильнике и вздыхает. Главное, не опоздать в школу.

Предполагалось, что в офисе она будет сегодня до обеда, но, как обычно, начальник заявился без четверти двенадцать с кучей писем, которые она должна разослать, с заявками для поставщиков, а значит, она опять должна задержаться. Поэтому теперь ей приходится играть в догонялки со временем. Очередь у кассы оплаты наличными оказалась длиннющей, но пришлось выстоять ее. Сегодня была последняя возможность купить все необходимое к субботе.

Она быстро прокручивает на экране сообщения, одно от Марго, где та написала, что идет к Сибелле, другое от Люси. Том пригласил диджея, который принесет и диски, и всю аппаратуру. Уже хорошо. Кажется, все, что на наговорила им вчера вечером, наконец попало в яблочко. Сестры, конечно, не извинились, как она ожидала, но Люси хотя бы включилась в организацию своего же собственного праздника. И еще одно сообщение: от Райана из паба. Ему нужно знать окончательное количество гостей, чтобы понимать, сколько везти еды и напитков. И целая цепочка смайликов: бутылки шампанского, бокальчики с коктейлем, танцующие девушки и подмигивания. Ева запускает двигатель и срывается с места.

Удивительно, но по дороге в школу она не застревает ни в одной пробке, а на подъезде какой-то автомобиль выехал с удобного парковочного места прямо перед ней. Не веря в удачу, Ева бросается туда, выскакивает из машины и буквально врывается в школьные ворота. Чудеса. Она опоздала на каких-то пару минут.

Мэй первая замечает ее и бросается наперерез, огромный рюкзак стучит по спине, в руках большая яркая картинка с абстрактными пятнами.

— Мамочка!

— Прости, милая, у мамы был трудный день. Как ты? — Ева улыбается учительнице и обнимает дочь. — Что это у тебя?

— Это поп-арт.

— Очень красиво.

— Я упала во время обеда. — Мэй поднимает край юбки и показывает пластырь на колене: — Миссис Гринуэй заклеила.

— Она храбрая девочка, — подтверждает учительница.

— Спасибо, — говорит Ева, треплет Мэй по голове и опять улыбается. — Вся в мать.

Появляется Хлоя.

— А мне обязательно идти на фортепиано сегодня? — начинает нудить она, ковыряя землю носком туфли.

— Не делай так, Хлоя. Они новые.

— Я ненавижу фортепиано, — канючит дочь, не обращая внимания на замечание.

— Мы же уже договорились. Ты позанимаешься до конца четверти, а там посмотрим. Если тебе точно не понравится, может, откажемся от него.

— Ладно, — недовольно соглашается Хлоя.

Ева закидывает вещи дочерей в багажник, проверяет, пристегнулась ли Мэй.

— Мы сейчас должны заехать в паб, — говорит она и, чтобы предотвратить нытье, добавляет: — Надо разобраться кое с чем к свадьбе тети Люси.

Хлоя смотрит на нее в зеркало заднего вида и спрашивает:

— А можно тогда нам кока-колы?

— Хорошая попытка, — отвечает Ева, — но нет. У нас совсем нет времени, так что вы подождете меня в машине.

Парковка возле паба оказывается совсем пуста, как всегда в это время — между ланчем и ужином.

— Я быстро, — говорит она девочкам и выходит из машины, направляясь к черному ходу.

Позвякав ключами с той стороны, дверь открывает сам Райан в джинсах, рубашке поло и босиком.

— Вот она, женщина, которую я так хотел увидеть! Я и не думал, что ты опоздаешь. Давай заходи.

— Я не могу, у меня всего пара минут. И дочки в машине.

— Тогда поторопись. — Он придерживает дверь пропуская ее внутрь. — Так что, ты уже знаешь сколько будет гостей?

— Узнать у Люси точное количество я так и не смогла, — отвечает Ева, кивнув, — но, думаю, стоит рассчитывать человек на восемьдесят.

— А меню вас устраивает? Основное и вегетарианское?

— Вполне.

— Отлично. А грог… красное, белое, шампанское и несколько бочонков местного пива?

— Грог? — смеется Ева. — Это будет слишком по-австралийски.

Райан пожимает плечами:

— Ты так говоришь, будто это плохо.

— Нет, что ты, все прекрасно, конечно, и грог тоже.

— Без проблем. Я верну деньги за все, что вы вернете мне в лавку нераспечатанным, — улыбается он и делает шаг к ней. — Итак, когда с делами покончено…

— Там девочки в машине… — слабо сопротивляется она. — Около входа.

— Иди сюда, — Райан не обращает внимания на ее слова. — Я думал о тебе весь день. — Он притягивает ее к себе, наклоняется и целует в губы.

Она знает, что так нельзя. Нельзя отвечать ему. Наоборот, нужно сказать «нет», отвергнуть, напомнить, что у нее есть муж и вообще все, что происходит, неправильно. Но это как останавливать несущуюся машину без тормозов. Она не может сопротивляться. Ее охватывает желание, она сама прижимается к нему, они упираются в дверной проем Его тело, оно совсем не такое, как у Эндрю, оно слишком твердое, слишком сильное и мускулистое, и это удивительно. Она со стоном отстраняется.

— Мне надо идти.

— Знаю, — говорит Райан серьезно. — Но мы же увидимся вечером?

— Прости. Эндрю будет работать. Девочек не с кем оставить.

— Это из-за той ночи? — спрашивает Райан, нахмурившись.

— Нет, боже, нет, конечно!

— То есть у нас с тобой все хорошо? Просто мне интересно. Знаешь, после того, что случилось.

— Все нормально.

— Это хорошо. Потому что я очень хочу увидеться с тобой снова. Давай в другой раз. Будет лучше. Я обещаю. Только скажи когда.

Ева хмурится. Ей тоже хочется встретиться с ним, но вместе с тем она чувствует еще кое-что. Нечто неожиданное. Какое-то раздражение. Как будто опять ее только используют.

— Я пока не знаю, — говорит она. — В эти выходные, сам понимаешь, у меня будут семейные дела.

Может, смогу освободиться на следующей неделе. В самом начале.

Говоря это, она все равно сомневается: а точно ли она хочет этой встречи? После их последнего свидания она все чаще задавалась вопросом, что за игру она затеяла. Райан совсем не из тех мужчин, что нравились ей раньше. Он слишком громкий, слишком самодовольный, слишком сильный и слишком переполнен такой яростной маскулинностью, ею буквально искрят его коренастая фигура, крепкие руки и густые темные волосы. Она не раз видела, как он, раскрасневшись от удовольствия, общается с посетителями своего бара, и, кажется, иногда даже слишком фамильярно. В отличие от Эндрю, в нем есть нечто первобытно-грубое и подростково-ненадежное. И, вероятно, проблемы с алкоголем. Но все же… все же… она замерла в плотно сжатом кольце его рук.

— На следующей неделе будет просто отлично. Ты всегда знаешь, где меня найти.

И тут горло Евы перехватывает от осознания:

— Мы с тобой увидимся завтра вечером. У нас здесь будет семейный ужин. В твоем пабе.

— О, а это даже интересно, — говорит Райан, приподняв бровь.

— Прости, это не моя затея.

— Да уж конечно не твоя, — усмехнувшись, Райан убирает руки от нее и скрещивает их на груди. — Ты не волнуйся, все пройдет хорошо, я буду паинькой.

Что-то в его словах напоминает Еве о Марго. Боже, подумала она, сколько же людей стараются показать себя лучше, чем есть, следить за поведением. Она даже не представляет, что ждет в субботу. На мгновение Ева представляет их всех, когда они показывают себя во всей красе, а не стараются выглядеть лучше, и едва сдерживается, чтобы не расхохотаться. Но тут же обо всем забывает, потому что Райан опять целует ее, и ей остается только пламень внизу живота и ниже, в самых недрах, — пульсирующее желание. Она вспоминает, как оно пронзило ее впервые — острым уколом страстного стремления обладать и принадлежать, невзирая ни на какую ответственность, условности и данные обещания, которым целиком принадлежит ее обычная жизнь.

Они все еще целуются, когда на парковку въезжает машина и останавливается у черного входа.

— Черт, — Ева отпрыгивает назад, вырываясь из цепких объятий Райана. — Кто это? Нас наверняка видели! — Она трет губы.

— Не видели. — Райан смотрит на синюю машину. — Это Стейси, приехала подготовить бар к вечеру. У нее очки толщиной в сантиметр. Она вообще слепая, особенно если судить по тому, в каком состоянии остается бар, когда она уходит.

Ева хлопает Райана по руке:

— Не издевайся над ней.

— Да я не издеваюсь, — смеется он, — по правде говоря, это она надо мной издевается.

— А если она все-таки видела нас?

— Не волнуйся, все хорошо. — Он быстро гладит ее плечо. — Боже, я так хочу целоваться с тобой! Ты моя мягкая булочка!

Она притворно шлепает его:

— Сколько раз я тебя просила не называть меня так!

Стейси хрустит гравием по направлению к ним.

— Приветики! — кричит она и сверкает в сторону Райана самой широкой своей улыбкой.

— Привет, Стейс, — отвечает он и притворноделово говорит Еве: — Значит, в субботу примерно в полдень я доставлю ваш заказ.

— Да, благодарю вас.

— И давайте все-таки назначим дату встречи на следующей неделе. Нам надо будет обсудить остальные дела, — добавляет он, подмигивая.

По дороге на урок фортепиано она включает радио чуть громче, заглушая бормотание девочек, и наконец-то предается мечтаниям о Райане, которые отгоняла от себя весь день.

Все началось довольно безобидно на школьном летнем празднике. Она приехала как раз к своему дежурству у барбекю. И тут увидела его — нового управляющего пабом «У моста» с дымящимися щипцами в руках.

— Я Ева. Приятно познакомиться. Вы ведь здесь без детей?

— Без детей, без жены. По крайней мере, уже без жены. Она недавно бросила меня. — Он пожал ее протянутую руку: — Я Райан.

— Ой, простите, я не хотела…

— Мы сегодня спонсоры барбекю, — он показал ей на свой фирменный фартук с логотипом паба.

Ева отошла подальше, чтоб рассмотреть его.

— О, это очень щедро с вашей стороны.

— Нужен настоящий австралиец, чтоб научить англичанина устраивать настоящее барбекю, — он улыбнулся ей, — а кроме того, это укрепляет наши отношения с местными. Я придерживаюсь идеи, что ты получаешь ровно то, что отдаешь. Особенно на подобных мероприятиях.

— Тогда подвинься. Я буду помогать тебе в течение этого часа.

Воздух вокруг них был жарким, липким, воняло жиром и жареным мясом, волосы Евы намокли и висели сосульками, по спине бежали ручейки пота. Но Райан был неутомим и весел, и вскоре они придумали, как разделить обязанности. Райан переворачивал котлеты для бургеров и сосиски, а Ева принимала заказы, намазывала булочки маслом и наливала лимонад жаждущим. В какой-то момент она даже обнаружила, что ей все это очень нравится. Райан был неизменно радостен.

— Мы с тобой отличная команда! — воскликнул он, увидев, как она шлепает пластинки сыра на котлеты для бургеров.

— А то! — ответила она, улыбаясь.

— И булочки хорошие, — добавил он многозначительно.

Ева одновременно засмеялась и нахмурилась.

Пару раз их руки случайно встретились — над салфетками, над бутылками с соусом, а когда у них забрали последний хот-дог и в баллоне закончился газ, Райан вынул из холодильника две бутылочки пива.

— Мы это заслужили, — сказал он, чокаясь с Евой, и вдруг протянул руку и провел пальцем по ее щеке. — Горчица, — улыбнулся он, облизнув палец.

— Ой, — Ева залилась краской и вдруг увидела свой заляпанный жиром фартук. — Я, кажется, жутко выгляжу.

— Ничуть, — ответил он. — Ты прекрасна.

Всего одно прикосновение. Всего один комплимент. Но этого хватило. Внезапно огромная волна желания — почти цунами — захлестнула ее целиком. Она спешно отвернулась и начала завязывать мусорные мешки и протирать столы. Всю жизнь Ева старалась избегать людей, похожих на Райана Филдса, — полных сил, энергии и уверенности в себе. Таких называют «душа компании». И еще она знала, что все его слова не значат ничего. Он просто флиртует.

Вечером Ева, стоя перед зеркалом в ванной, изучала свое отражение. Нос обгорел на солнце. Под глазами залегли тени и гусиные лапки. Она втянула щеки, повернулась боком и втянула живот. «Ты прекрасна». Он сказал это прямо, с неподражаемым австралийским акцентом. Где он в ней это нашел, совсем непонятно! Она попыталась представить, но так и не смогла. Еще как прекрасна в этих бесформенных джинсах, с отросшими корнями и на добрый десяток лет старше. С мужем и детьми. И каждая ее черточка кричала об этом: золотое кольцо на безымянном пальце, лишние килограммы на теле. Она никогда не была ни особенной, ни великолепной.

Она вернулась в гостиную и рухнула на диван. Эндрю успел приподнять ноги, а затем бесцеремонно водрузить их ей на колени. Шел фильм, который Ева смотрела урывками, — какой-то шпионский детектив, где обезвреживают бомбы и предотвращают теракты. Она могла перестать думать о Райане.

Но потом наступили летние каникулы, и Ева совсем позабыла о нем. Дни были заполнены вечно снующими туда-сюда детьми и работой. Затем они все вчетвером отправились на вулканический остров, где оказалось совсем не по-летнему холодно: все семь дней дул пронизывающий ветер, шел дождь, море штормило. Эндрю бесконечно ворчал, что неделя отпуска пошла псу под хвост, а Ева постоянно напоминала ему, что вообще это их семейный отпуск и должен доставлять радость им всем хотя бы самим фактом того, что он есть. Поправде говоря, все выдохнули, когда девочки снова пошли в школу и семья вернулась к обычному распорядку.

Она вообще не думала о Райане, пока не оказалась в «Мосте» на первом после каникул собрании родительского комитета. Его решили провести в пабе, потому что в зале репетировал школьный хор. Райан, стоя за баром, протирал бокалы. Едва она подошла, чтобы заказать красное сухое, он дерзко подмигнул ей, после чего весь вечер следил за ней.

Родительский комитет на этот раз заседал долго — обсуждали накопившиеся хозяйственные вопросы и онлайн-платежи на новом портале школы. Все это время Ева постоянно оглядывалась, чтобы посмотреть на Райана, а когда казначей комитета, встав для выступления, подтянул повыше штаны и кашлянул, Райан, глядя ей в глаза, состроил такую гримасу, что ей пришлось специально закашляться, чтобы не расхохотаться.

Собрание не успело закончиться, как весь комитет повскакивал со своих мест и устремился к выходу, так что Еве пришлось остаться, чтобы убрать бокалы.

— Мы очень благодарны тебе, — сказала она Райану, возвращая пустую посуду на стойку. — Тогда летом мы собрали больше двух тысяч фунтов.

— О, здорово. Всегда буду рад помочь вам еще. Выпьешь на дорожку? — он покачал бутылкой красного вина.

— Я за рулем, не могу.

— Жалко. А я хотел попросить тебя помочь мне. Нужно продегустировать несколько новых коктейлей из осеннего меню.

Она улыбнулась:

— Отличная идея, но давай в другой раз?

— Ты последняя сегодня. Можно я провожу тебя до машины? На всякий случай.

— Да я сама дойду.

Но он как будто не слышал и пошел за ней. Возле машины, когда она уже открыла дверь и обернулась, чтобы пожелать ему спокойной ночи, он подошел к ней почти вплотную.

— Я… эм-м-м… мне пора.

Он кивнул:

— Слушай, я не должен тебе этого говорить, но я и вправду тебя ужасно хочу.

Ева замерла. Сердце было готово выскочить из груди. Райан повернул ее лицо к себе и взял в свои теплые ладони. Она вспомнила момент, когда он прикоснулся к ее щеке на том детском празднике, и как отреагировало ее тело. Она не смогла сопротивляться, поэтому сейчас ответила на поцелуй.

От ощущения чужих губ и запаха пива Ева почувствовала, как нарастает паника. Что она, черт возьми, делает?! Но ни одна мысль больше не появлялась — Райан целовал ее снова и снова, и это было настолько непередаваемо, что она в конце концов громко застонала. Его руки уже забрались к ней под рубашку и гладили ее тело. Она неистово нашаривала пряжку его ремня. И всего несколько мгновений спустя они уже занимались любовью, опершись на ее «вольво», укрытые его тенью.

И потом они оба стояли, тяжело дыша и хохоча над этим неожиданным сумасшествием. Ева натянула джинсы и заправила в них рубашку.

— Я… я не…

— Все нормально, — он взял ее руку и поцеловал. — Я не собираюсь морочить тебе голову. Мы просто урвали у жизни немножко радости.

— Точно, — согласилась она.

На самом деле ей хотелось сказать, что никогда раньше у нее такого не случалось, да и сейчас не знает, как это вдруг произошло. В конце концов, она счастливо замужем.

Потом Ева вернулась домой, где Эндрю уже крепко спал в их постели. После горячего душа она тихонько скользнула под одеяло и лежала так несколько часов, слушая похрапывание мужа и не веря в то, что произошло. В то, что она, Ева, трахнулась на стоянке перед пабом с каким-то незнакомцем. Это просто в голове не укладывалось.

Утром она не могла заставить себя посмотреть ни на Эндрю, ни на девочек. Но никто из них этого и не заметил. Привычная рутина: упаковка школьных ланчей, поиск то учебников, то сменки. Они уже вышли за дверь и отправились каждый по своим делам; казалось, что ничего и не изменилось. Но Ева все перемалывала у себя в голове произошедшее. Она нарушила свои брачные клятвы. А ведь она даже не была пьяна! И это оправдание мимо. От нахлынувших чувств у нее перехватило горло, сердце было готово выпрыгнуть из груди, которую жег стыд и сожаление, но, совершенно неожиданно, она почувствовала, как внутри растет какой-то дурманящих трепет. Она сделала нечто дурное и совершенно не похожее на нее.

Когда-то эта девушка изучала в университете бизнес-процессы, намеренно выбрав их как нечто противоположное непредсказуемости творческого хаоса ее родителей. Эта девушка вышла замуж за первого же мужчину, с которым начала серьезно встречаться, родила ему двух прекрасных дочек. Они переехали в большой викторианский дом. Она стала той женщиной — женой, — которая покупает рассаду в садовых центрах, строго следит за рецептами и все тщательно записывает в специальный календарь, у которой строго регламентированы все встречи и события. Она столько труда вложила, чтобы построить такую идеально сбалансированную, упорядоченную жизнь. И вот случилось то, что едва не вывернуло ее наизнанку.

— Мама, а что у нас к чаю? — вдруг раздается голосок Мэй с заднего сиденья и прерывает ее размышления. — Я проголодалась.

— Пастуший пирог.

— Ненавижу пастуший пирог, — стонет Хлоя.

— С каких это пор?

— Я всегда его ненавидела.

— Да? А я и не заметила. В прошлый раз ты его отлично ела.

— Он гадкий.

— Тогда съешь тост с фасолью.

Девочки еще что-то бурчат, но потом затихают.

Райан, конечно, не собирался морочить ей голову, как и обещал, но преследовал со всей страстью. И всякий раз, когда ей хотелось дистанцироваться, не обращать внимания и включить здравый смысл, она чувствовала, как тело реагирует на любое сообщение Райана. А они становились все более и более откровенными. Он хотел трахнуть ее. Он хотел узнать ее вкус. Он подробно рассказывал, что бы он хотел сделать с ней. И она читала эти сообщения со смесью желания и стыда и тут же удаляла их как стыдные компрометирующие улики. Ей нравился секс с Эндрю, особенно до того, как родились дети, но он никогда за двенадцать лет семейной жизни ни разу не сказал ничего даже близко похожего на то, что писал Райан. И она никак не могла понять, это и вправду волнует ее или все же пугает. Ей так хочется быть желанной. Так хочется отринуть всю ответственность и принципы. И это так похоже на какую-то одержимость.

Через неделю она сдалась. На работе предупредила, что больна, сама же поехала в небольшой мотель подальше от города, чтобы уж точно никто их не увидел, и подальше от ненужной романтики. Под скучный офисный костюм она надела свое лучшее, самое сексуальное нижнее белье. Они с Райаном посидели немного в довольно унылом ресторанчике, но она так нервничала, что кусок в горло не шел. От одного ощущения черного шелка на коже у нее перехватывало дыхание: она надела этот лифчик пуш-ап, эти кружевные трусики специально, чтобы стать еще желанней для человека, который и без того сгорает от страсти и который, едва она положила приборы, предложил взять напитки в номер. Ева с радостью согласилась.

Видимо, ей так хотелось подчиниться ему. Перестать держать под контролем каждый момент своей жизни. Освободиться от ответственности хотя бы на время. Отчаянно хотелось вновь почувствовать себя молодой. Райан как будто открыл в ней какую-то потайную дверцу, и оттуда вырвалась на свободу глубоко скрытая, тайная, неведомая часть ее натуры. Жаждущая. Похотливая.

Едва они переступили порог, Райан набросился на нее. Прижал к стене, начал срывать одежду, одновременно покрывая поцелуями. И она отвечала тем же, она полностью подчинялась его неистовому желанию, это было все, о чем она сейчас мечтала… И именно поэтому ее постигло страшное разочарование. Несколько минут спустя они уже лежали голые на кровати и обсуждали, почему у Райана нет эрекции.

— Не переживай, — говорила она, — так бывает.

Райан прикрыл глаза руками:

— Знаешь, это не впервые. Я… я надеялся, что с тобой все будет иначе. И после того вечера я подумал…

Ева взяла его за руку.

— Ничего страшного, правда, — заверила она, и он, свернувшись калачиком, как-то совершенно по-детски положил ей голову на грудь.

— Давай тогда просто пообнимаемся.

— Давай, — ответила она и погладила его по волосам, гораздо более густым и жестким, чем у Эндрю.

— Моя бывшая не была такой понимающей. Она сбежала от меня с моим лучшим другом. И собакой. Просто сказала мне, что я ей больше не нужен.

Ева слушала этот монолог и понимала, что вот, опять, она и здесь отдает себя. Это было совсем не то, что она себе представляла. Вместо страстного секса в придорожном мотеле она лежит, у нее на груди голова взрослого мужчины, она гладит его волосы и выслушивает жалобы. Боже, неужели так будет всегда? Неужели она так и состарится, оставаясь вечной мамочкой для всех? От одной мысли ее передернуло.

Так, значит, тот Райан, о котором она бесконечно думала все последнее время, — всего лишь выдумка, которая даже близко не похожа на него настоящего, живого, который лежит вот тут рядом. Он мог шутить, смеяться, дразнить и говорить ей всякие непристойности, но в глубине души был совсем не таков. Подо всей этой сексуальной бравадой скрывалась тьма: неудачный брак, проблемы с алкоголем и, как выясняется, с мужским здоровьем тоже. Целый ворох проблем. У каждого они есть, но она совсем не уверена, что готова взвалить их на себя. И особенно когда предполагалось, что это будет всего лишь ни к чему не обязывающая интрижка. А настоящий роман с Райаном ей совершенно ни к чему. Ей есть что ставить на карту, есть что терять. Но что делать прямо сейчас, она не знала. Как сказать ему об этом, не задев его самолюбия и его возможных чувств? Да проще перейти минное поле. На следующей неделе, пообещала она себе, сразу после свадьбы, она скажет Райану, что между ними ничего быть не может.

Все еще раздумывая об этом, Ева выезжает на круговую развязку. И в этот же момент раздается резкий визг тормозов, гудит клаксон, она резко нажимает на тормоз, сумочка слетает с пассажирского сиденья, ручки, мобильник и прочая мелочь рассыпаются, девочки сзади вжимаются в свои кресла. Мэй вскрикивает. Ева видит какой-то белый фургон, который замер в нескольких дюймах от ее бампера. Водитель высовывается из окна и орет:

— Тупая корова! Куда ты едешь? Ты же чуть не убила тут всех.

Ева в ужасе смотрит на него, слушая, как стучит в груди сердце, и не может вздохнуть. В ее воображении уже разворачивается картина: этот белый фургон протаранил ее машину ровно там, где сейчас сидят девочки.

Уже остановились несколько зевак, водитель продолжает жестикулировать и, качая головой, отъезжает от развязки. Колеса его фургона громко стучат по мостовой.

— Мамочка, — говорит Хлоя. — Мамочка.

— Да, — отвечает ей Ева, возвращаясь в реальность, — простите, девочки. Вы как? В порядке?

— Этот дядя сказал грубое слово, — возмущается Мэй.

— Просто он был зол, — объясняет Ева, — это я виновата, не смотрела по сторонам, когда поворачивала.

— Мамочка, — снова говорит Хлоя. — Люди смотрят на нас.

Сзади снова кто-то истошно сигналит.

— Да, знаю.

Ева вздыхает, заводит машину и отъезжает в переулок, где припарковывается за серебристым «вольво» и ложится головой на руль.

— Мама! — неуверенно окликает Хлоя.

— Я в порядке, мне просто нужна минутка.

Девочки молчат, но она чувствует их беспокойство. Теплые слезы льются рекой, скатываются по лицу прямо на колени. Через несколько минут с заднего сиденья доносится голос Мэй:

— Мы уже опаздываем на урок фортепиано.

Ева вздыхает, поднимает голову, вытирает глаза и заводит машину.

— Да. Простите, девочки.

Она осторожно выруливает на дорогу. Что с ней не так? Надо взять себя в руки. Этот водила прав, она тупая корова, которая сидит тут и мечтает о какой-то грязной интрижке. Она могла кого-то убить. Она могла убить их всех.

14

Марго пересекает небольшой каменный мост через реку, старательно обходя тьму под его сводами, и оказывается на тропинке, которая бежит к дальнему краю долины. Она идет вдоль пшеничных и кукурузных полей, стараясь не угодить в наполненные жидкой грязью глубокие следы, оставленные тут дикими животными. Кое-где на колючей проволоке, которой ограждены поля, висят клочья овечьей шерсти.

Грубо отесанная дверь небольшого каменного коттеджа приоткрыта. Марго толкает низенькую калитку и видит Сибеллу, сидящую за кухонным столом, покрытым ворохом сухой лаванды и пшеницы.

— Привет, — говорит она.

Сибелла поворачивается к ней и, ничуть не удивившись тому, что на пороге стоит дочь Теда, отвечает:

— Привет. Заходи. Хочешь чаю?

Марго открывает дверь и входит в кухню.

— Да, если можно.

Сибелла встает, ставит на плиту медный чайник.

— Вон там в банке имбирные крекеры. Твой отец в саду, копает овощи.

— Опять проблемы с сюжетом? — Марго берет банку с крекерами и садится за стол.

— Как ты догадалась? — улыбается Сибелла. — Думаю, он скоро вернется.

— Я на самом деле к тебе. Меня Ева прислала.

— Можешь ей передать, что у меня куча работы. И я не шучу.

Марго улыбается:

— Я не буду ничего передавать ей. Я хочу помочь.

— У тебя ноги совсем мокрые, — замечает Сибелла, глядя на хлюпающие кроссовки Марго.

— Да, — отвечает та, утреннее приключение на реке теперь кажется ей совершенно нелепым.

— Можешь взять там какие-нибудь тапочки, — Сибелла кивает в сторону камина, где стоит несколько пар.

Марго благодарит ее, снимает мокрые кроссовки, носки и сует ноги в мягкие тапки.

Сибелла в это время заливает кипятком заварку в чайнике и возвращается к столу. Марго наблюдает, как длинные бледные пальцы Сибеллы тщательно собирают травы на столе. Свет из окна падает на ее рыжие волосы, отчего те сияют, как медь. Марго вспоминает, как красива эта женщина: высокие скулы, гладкая белая кожа. Из-за этого непонятно, сколько ей лет. Кажется, за сорок.

— Так как я могу тебе помочь?

Сибелла подвигает к ней кучку лаванды.

— У нас нынче хороший урожай, а Ева решила украсть все лавандовыми букетами. Если их соединить с пшеничными колосьями, будет еще лучше. Розы я срежу завтра. — Она показывает на небольшую глиняную чашу, уже на треть заполненную серебристо-голубыми цветами: — Я убираю сюда бутоны тех, у которых повреждены стебли.

Марго кивает и тянется за кучкой лаванды. Она знает, что раз в месяц Сибелла торгует на одном из местных ремесленных рынков своей керамикой, домашним вареньем, соусами, саше и подушечками с лавандой.

Вместе с ней Марго сортирует лаванду на две кучки и взглядом время от времени скользит по кухне. Сушеные травы. Медные горшки. Немного потрепанные книги рецептов на комоде. Нечто похожее на старое птичье гнездо над камином.

Повсюду керамика. На окне — фарфоровая ваза. Такая прекрасная, почти прозрачная в ярких лучах солнца. Отец, Тед, прожил здесь почти девять лет. И хотя поношенные тапочки возле задней двери и газета, сложенная на кресле, говорят о его присутствии, дом все равно ощущается домом Сибеллы.

— Ты давно не приезжала в Мортфорд, — осторожно говорит Сибелла. — Как ощущения?

— Все неплохо, — отвечает Марго, не желая втягиваться в серьезный разговор.

— Люси и Ева, должно быть, очень рады тебе.

— Да.

— А мама?

Марго пожимает плечами.

— Наверное.

— Между вами все еще… непросто? — немного помолчав, спрашивает Сибелла.

Марго кивает. Сибелла берет новую веточку лаванды:

— Я знаю, что это не мое дело…

— Дело не в этом, — перебивает ее Марго. — Просто все очень странно. Я уехала, меня не было восемь лет, а когда я вернулась, оказалось, что здесь все то же самое, ничего не изменилось. И это тупик.

— Может быть, вам стоит поговорить?

Марго вспоминает вчерашнюю стычку.

— А смысл? В одну реку дважды не войти.

Сибелла смотрит прямо на Марго:

— Точно?

В одну реку дважды не войти. Она бросает взгляд на промокшие кроссовки и чувствует, как жар разливается у нее внутри. Она делает глубокий вдох, заполняя легкие густым ароматом лаванды, чтобы хотя бы он попробовал вытеснить из головы тягостные воспоминания.

— У прошлого есть забавная привычка преследовать нас неотступно, пока мы не столкнемся с ним лицом к лицу, — мягко говорит Сибелла, — и призраки нас догоняют.

— Мне не с чем сталкиваться, — говорит Марго ровно и убедительно, затем скользит пальцами по миске с лавандой.

Сибелла наливает чай, одну чашку подает Марго.

— Я недавно поняла, — говорит она через некоторое время, — что благодаря событиям, которые причинили нам боль, мы становимся сильнее. — Лаванда шелестит в ее руках. — Я это точно знаю по своему опыту. Боль меняет нас. И когда мы сталкиваемся с ней и остаемся в живых, обнаруживаем, что стали… мудрее. И смелее. Как думаешь?

Марго кивает, хотя не очень согласна. А что, если наоборот, боль ослабляет? Меняет, но не в лучшую сторону, а наоборот — в худшую?

— Мы все ошибаемся, Марго.

Она сглатывает.

— И все стараемся изо всех сил, — Сибелла ласково смотрит на нее. — И твоя мама тоже, я в этом уверена.

При упоминании о матери раздражение захлестывает Марго. Она не может говорить о ней с подругой — нет, уже с супругой — своего отца. Это как по канату переходить бурную реку. А сколько раз она мечтала о таком разговоре с собственной матерью! И насколько иначе все сложилось, будь тогда, много лет назад, рядом с ней такой человек, как Сибелла.

Сможет ли она сейчас рассказать этой женщине то, что никогда никому не рассказывала? Марго вытягивает нитку из джинсов и пытается представить реакцию Сибеллы. Пытается представить, что именно с ней она делится всем, но чувствует, что снова тонет в пучине стыда. Ее тошнит от одной только мысли об этом. Нет, лучше похоронить прошлое, закопать поглубже.

Она тянется за чаем, делает глоток и возвращает кружку на стол. Здесь так спокойно. Наверняка, думает она, это потому, что воздух заполнен ароматом лаванды. Марго вдыхает его снова и снова и чувствует, как немного расслабляется.

— Как я уже сказала, — наконец говорит она, скатывая нитку, которую выдернула из джинсов, нельзя дважды войти в одну реку.

Возле задней двери слышится топот сапог. Тед входит в кухню, снимая грязные садовые перчатки, и замирает возле двери.

— Марго, дорогая, я не знал, что ты здесь.

— Сюрприз, — говорит она и поднимается из-за стола навстречу отцу.

Он крепко обнимает ее, все такой же высокий и солидный, запыленный после работы в саду, поседевший и постаревший.

— Свежий чай в чайнике, — говорит ему Сибелла.

— Спасибо, — отвечает он и снова поворачивается к Марго: — Смотри, какие у нас растут овощи, просто гигантские! — и показывает ей на тележку, где лежат действительно огромные, чуть засыпанные землей лук и пастернак. — Я зашел за миской, там ежевики просто тьма. Надевай обувь, поможешь мне.

Сад похож скорее на дикие заросли деревьев и кустарника, опутанные ежевикой, вокруг довольно неряшливой полянки. Ягоды свисают, точно роскошные драгоценные серьги. На лопате, которой только что орудовал Тед, сидит малиновка, которая взмыла вверх, едва они появились рядом.

— Думаю, Люси, сама того не подозревая, выбрала отличный день для свадьбы, — говорит Тед, срывая несколько крупных черных ягод.

— Почему?

— Потому что в субботу день осеннего равноденствия. В воскресенье ночи начнут становиться все длиннее, а дни — короче. Так что это здорово — отпраздновать последний длинный день года.

— Здорово, да. Интересно, а сама Люси знает об этом? — Марго тянется к ягодам на соседней ветке.

— Помню, как мы собирали ежевику, когда ты была маленькой. Я усаживал тебя на плечи чтобы ты могла дотянуться до самых верхних ягод, — добавляет отец, глядя на ягоды, висящие высоко над головой.

— И я помню, — улыбается Марго, кладет ягоду в рот и смотрит на сутулую фигуру отца, его седые волосы. Поразительно, когда-то она была такой маленькой, что сидела на его плечах и держала за уши, точно послушного пони. Она снова чувствует боль в груди. — Ева всегда собирала больше всех, потому что была самой упорной. А Люси слишком быстро остывала. Зато мы с тобой ели больше, чем складывали в миску. Нам было хорошо… тогда, — добавляет она неуверенно.

— Нам было очень хорошо, — убежденно отвечает Тед.

— Нам повезло, что ты проводил много времени с нами. Но было… очень тяжело, когда… когда ты уходил.

— Я знаю, вы тогда не поняли, почему я это сделал. Но Сибелла — человек, который был нужен мне. Она меня поддерживает. Я люблю ее. Надеюсь, это видно.

— Тебе тогда было все равно, что чувствует мама?

— Знаешь, — говорит отец вдруг хрипло, — мне вообще это решение далось с большим трудом. Но к этому времени у нас с мамой уже не было никаких отношений. Я вообще не был уверен, что она заметит мой уход. Она была так поглощена своими книгами, ты же помнишь. Мы с ней просто делили жилое пространство, но мне этого было недостаточно.

Марго помнит. Боль и тоска снова стиснули ее грудь. Ностальгия — вот все, что она чувствовала, когда возвращалась домой. Ностальгия по тому времени, когда они все были вместе — ее сестры, отец, мать. Мать, конечно, и тогда была довольно сложной и рассеянной, но когда-то еще раньше… Она проглотила ягоду, смакуя ее кислый вкус.

— Это был акт самосохранения. Вы трое уже стали практически взрослыми. Я чувствовал, что выполнил свои обязанности по отношению к вам. Мы с Кит давно не были счастливы друг с другом, я не мог в такой обстановке полноценно работать, я просто задыхался. Не думаю, что это совпадение, но я нормально начал писать только после того, как переехал сюда, к Сибелле. Конечно, Кит ни в чем не виновата. Это все я. Это все мои проблемы и мои грехи. И я этим не горжусь. Кто-то другой наверняка повел бы себя в этой ситуации иначе. Кто-то лучше меня. — Отец снова откашливается и вдруг меняет тему: — Ну а у тебя есть кто-нибудь? Парень… — Он опять кашляет. — Или девушка?

— Есть, — Марго улыбается, — есть кто-то, но он всего лишь друг.

— О! — Тед ждет, но она не знает, что еще сказать.

Да и не расскажешь же ему о том, как они разок переспали с Йонасом. Поэтому она отворачивается и вновь тянется за ежевикой. Как разобраться, что же все-таки такое произошло между ними там, в Эдинбурге.

Она тогда слишком много выпила, а потом пришло сообщение от Евы. Марго только поставила чайник, но, прочитав про свадьбу, передумала пить чай, вылила в стакан остатки апельсинового сока, взяла бутылку водки из холодильника и ушла в гостиную. «Черт тебя возьми, Люси», — думала она.

Несомненно, ехать не стоит. Хотя и Люси, и Ева этого не поймут. И никогда не простят ей, если она не приедет на свадьбу. Она уже сочинила и почти отправила ответ, как на телефон упало сообщение от Люси. Сестра за много тысяч миль от нее как будто услышала ее сомнения. «Приезжай, пожалуйста. Ты мне нужна».

В окно гостиной Йонаса был виден весь сияющий на фоне сумеречного неба Эдинбург. Марго рассматривала старые кирпичные таунхаусы через дорогу и — вдалеке — шпили собора Святого Жиля.

В тот первый день, когда она сошла с поезда с одним рюкзаком за плечами и еще не понимала, что собирается делать, кроме как держаться подальше от Уиндфолза, этот город стал для нее настоящим убежищем. Он полностью отличался от Бата, утопающего в мягкой зелени, пронизанного звуками бурной реки и птичьего гомона. Хватит ли у нее сил вернуться туда и удержать обе части себя вместе? Готова ли она к этому возвращению? Сможет ли она прожить несколько дней в кругу своих родных и покинуть их невредимой?

Она не могла оставить просьбу сестры без внимания, поэтому допила свой бокал и открыла ноутбук, чтобы узнать маршрут и расписание поездов от Эдинбурга до Бата. Через пару часов домой приехал Йонас, обвешанный сумками с фотоаппаратурой. Она к тому времени уже заказала билет и почти опустошила бутылку водки.

— Ты вернулся, — заплетающимся языком проговорила она, пытаясь поудобнее устроиться на диване. — Как съездил? В Швейцарию, да?

— Отлично съездил, но обратный перелет был просто ужас. Попали в турбулентность. Кажется, — он кивнул на бутылку, — мне тоже надо выпить.

— Присоединяйся, пожалуйста.

Йонас принес из кухни стакан и уселся рядом с ней на диван. Марго искоса посмотрела на него. Он загорел, светлая щетина на подбородке искрила золотом в свете электрической лампы. Щелкнув пальцами, он запустил руку в карман своей кожаной куртки и вынул оттуда маленький крафт-пакет.

— Я привез тебе подарок.

Это оказался брелок для ключей в виде часов с кукушкой и цепочкой.

— Ого, это… — она не могла подобрать слова, — правда…

— Китч? — усмехнулся он. — А ты потяни за цепочку.

Она потянула — и кукушка закуковала, на удивление громко.

— Мне нравится, — рассмеялась Марго, откинувшись на спинку дивана. — Спасибо! — и изучающе смотрела на него, пока он разливал им еще по одной.

Надо признать, за этот год их отношения, начиная с первой вежливой встречи, совершенно изменились. На доске объявлений в своей библиотеке Марго как-то увидела: «Сдается комната в квартире». Когда она позвонила, неведомый собеседник сообщил ей, что подыскивает кого-то «тихого и спокойного», чтобы они вместе могли оплачивать аренду и счета. В тот же вечер она приехала посмотреть квартиру.

— Чем ты занимаешься? — спросил ее он, когда она, стоя в дверях, изучала почти пустую комнату.

— Я работаю в библиотеке.

— Библиотекарем?

— Вроде того. У меня пока стажировка. Я там на подхвате. И еще читаю детям вслух. — Ей вдруг захотелось показать ему, что она действительно может стать хорошей соседкой — не скандальной, ответственной и надежной.

Она заметила, что говорил он с необычным, каким-то музыкальным акцентом. Судя по растрепанным светлым волосам, бледной коже и голубым глазам, он скандинав. Высокий, с сильными руками, которыми впору размахивать топором где-то в северных лесах. На холодильнике в кухне она увидела фотографию женщины, сидящей на берегу какого-то озера, солнце сияло в ее светлых волосах. Их с незнакомцем семейное сходство было очевидным.

— Это твоя мама?

— Да.

— Очень милая.

— Спасибо.

— Твоя работа? — Она уже обратила внимание на сумки с фотоаппаратурой.

— Моя, — ответил он и, чуть поколебавшись, добавил: — Она умерла пять лет назад.

— Прости.

— А ты совсем не выглядишь как начинающий библиотекарь, — он кивнул на ее татуировку, явно желая сменить тему.

— Наверно, — она пожала плечами и смутилась, увидев себя его глазами: худощавая, темноволосая коротко стриженная хмурая девушка в рваных черных джинсах.

Но все это его явно не беспокоило.

— Когда ты сможешь заехать?

Она немного колебалась. Незнакомец выглядел дружелюбно, квартира была чистой и просторной, из окна открывался вид на крыши Эдинбурга. И все это вместе казалось чертовски заманчивей общежития, где она обитала. А с учетом того, что у нее теперь есть постоянная работа, то и с оплатой проблем не будет.

— На следующей неделе.

Поначалу она старалась держаться от него подальше, прячась у себя в комнате, избегая гостиной, если он был дома, шмыгала только в ванную или на кухню. По правде говоря, она с некоторым подозрением относилась к его внешней привлекательности и гламурной работе.

— Фотограф, — подтвердил он сразу ее догадку. — Снимаю людей для журналов, информагентств и все такое. Часто уезжаю на съемки, так что меня и дома почти никогда не бывает.

Через пару месяцев он аккуратно постучал в ее комнату.

— Слушай, Марго, я знаю, что сам написал, что мне нужна тихая соседка по квартире, но я не подразумевал невидимку. — Он показал бутылку красного вина. — Я не люблю пить один. Принести тебе бокал?

Эта дружба росла медленно и осторожно, начиная с первой совместно выпитой бутылки вина, случайной трапезы на диване, ужина, доставленного в их квартиру в один из его редких выходных. Он ей нравился. Тем, что постоянно спрашивал, как прошел ее день; что спокойно отреагировал, когда узнал, кто ее мать, и даже не испугался ее молчания, когда она решила прекратить разговор о ней. Он просто молчал вместе с Марго, пока ее эмоции не улеглись. Ей нравилось, когда он показывал свои работы, листая изображения на компьютере и спрашивая, какие ей больше нравятся, будто его действительно интересовало ее мнение.

— У тебя хороший взгляд, — говорил он ей, — а твое желание вырваться на свободу говорит о том, что ты сама очень творческая натура.

— Когда-то я собиралась стать актрисой, — сказала она, удивляясь этим словам.

— А что изменилось?

Она пожала плечами:

— Жизнь подсунула мне другую реальность.

— На самом деле пробиться в этой индустрии непросто, — заметил он и замолчал, но она ничего не ответила.

Марго положила брелок с кукушкой на журнальный столик и улыбнулась:

— Спасибо.

— Хочешь, услышать кое-что странное? — спросил он, сделав большой глоток водки и положив руку на спинку дивана.

— Хочу. Я люблю все странное.

— Я скучал по тебе.

— Не ожидала, что ты скажешь это, — усмехнулась она.

— Я знаю.

Он долго смотрел на Марго, пока она не отвернулась. Его глаза были такими синими, а губы такими… близкими.

— Марго!

— Да?

— Это же я.

— Что ты?

Он приподнял бровь:

— Ты хочешь, чтобы я это сказал?

Она немного поколебалась, но потом, точно он притянул ее невидимым магнитом, приблизилась к нему и поцеловала.

— Ты уверена? — спросил он и немного отстранился, чтобы увидеть ее лицо.

Марго кивнула и снова прильнула к Йонасу, как будто показывая ему свою уверенность.

Они быстро раздели друг друга в его спальне, путаясь в руках, ногах и одежде. Она одновременно хорошо знала его и совсем не знала физически. Волна жгучей тоски, которая не позволяла ей что-либо чувствовать многие годы, вновь начала подниматься внутри нее. И вместе с тем ей хотелось, чтобы к ней прикасались, чтобы на нее смотрели. В этот момент она совсем не думала ни об их с Ионасом дружбе, ни о том, как им может оказаться сложно друг с другом. Марго просто уступила моменту.

Но с нарастающим желанием появилось и нечто другое. Она открыла глаза и попыталась сосредоточиться на Йонасе — ее друге, — который целовал ее. И нечто темное, жуткое, с мерзким ароматом гниющих яблок и сырой земли поднималось все выше и заполняло собой все пространство. Она больше не могла этого выносить. Запрокинув голову, она взяла руки Йонаса, обернула их вокруг своей шеи и сжала. Через мгновение он убрал их, но она снова вернула все назад.

— Сделай это, — попросила она. — Я хочу, чтобы ты сделал это. Пожалуйста.

Йонас нахмурился и мягко сказал:

— Марго. Я никогда не сделаю тебе больно.

Она долго смотрела на него, пока их взгляды не встретились в темноте. На горле все еще горели отпечатки его пальцев. Она отвернулась и, потянувшись за футболкой, спросила:

— Я все испортила, да?

— Иди сюда. — Он притянул ее к себе. — Это нестрашно. Давай просто полежим рядом.

Они лежали на его кровати, он водил пальцами по ее татуировке на руке.

— Что она означает?

— Ничего особенного, — ответила она, посмотрев на рисунок.

Он молчал. Молчал так долго, что ей показалось, будто он уже заснул, но он снова заговорил:

— Что тогда произошло, Марго?

— Ничего особенного.

— Ничего особенного. И татуировка тоже.

«Да, — подумала она, — и я тоже».

— В глубине тебя тьма, Марго. Ты всегда мрачная, даже злая. И столько всего скрываешь. Но я вижу в тебе другое. Я вижу в тебе свет, который ты так тщательно прячешь.

— Думаю, ты не должен слишком доверять тому, что видишь.

— Но я доверяю. И я верю тому, что вижу. В конце концов, это моя работа видеть то, что не видят другие. Хорошие фотографы всегда видят свет.

Она положила голову ему на грудь и слушала его дыхание, от которого точно качалась на океанских волнах. Где-то по улице проехала машина, затем раздался звон разбившегося стекла и чей-то пронзительный смех. Она почему-то вспомнила мать Йонаса, чья фотокарточка висела примагниченная на дверце холодильника. От мысли об этой очаровательной блондинке Марго поежилась — она там вся такая золотая, такая здоровая. Полная ее противоположность. Йонас просто не сможет быть с ней.

Марго закрыла глаза и попыталась подстроиться под его дыхание, чтобы заснуть, но его рука тяжело лежала на ней, тело было слишком горячим. Она никак не смогла устроиться поудобней и в конце концов сдалась, выскользнула из-под одеяла и быстро оделась. Затем собрала рюкзак, нацарапала коротенькую записку и уехала на рассвете первым же поездом. Похмелье настигло ее вместе с рассветом.

Она стоит в заросшем саду возле кустов ежевики, слушает далекое мычание коров, эхом разносящееся по долине, и Эдинбург, их с Йонасом квартира, сам Йонас — все это кажется какой-то другой вселенной. Марго вздыхает. Ей очень нравится Йонас, а его квартира и его дружба стали для нее настоящим убежищем, в котором она могла спрятаться от самой себя. И вот она взяла и все испортила, а просто мастер все портить. Так что единственный способ спасти все — вернуться к прежним настройкам: он арендодатель, она — арендатор. И держаться от него на расстоянии вытянутой руки, как она держалась ото всех.

Она смотрит на свою миску и видит, что в ней уже целая гора ягод. Пальцы стали темно-красными от сока. Миска Теда тоже полна с горкой.

— Мне кажется, — решает она, — на сегодня хватит. Надо оставить на потом.

Тед кивает, и они возвращаются в дом, но, не доходя до дверей, отец берет ее за руку.

— Марго, погоди, — говорит он серьезно.

— Что?

— Мне нужно кое-что знать.

— Что? — снова спрашивает она.

— Зачем ты это сделала, Марго?

Марго замирает, держа перед собой миску, полную ягод.

— Зачем ты ее сожгла? Всю ее работу, целые годы работы, которые она потратила на свою последнюю проклятую книгу, пошли прахом. Знаешь, что это убило ее? Лично. Профессионально.

Марго мгновение смотрит на отца, но потом все же отводит взгляд.

Тед вздыхает.

— Я не могу понять, почему ты сделала это. Я знаю, ты неплохой человек, Марго, но этот поступок, он такой… такой злой.

Марго сглатывает. Неплохой человек. Конечно, он хочет в это верить.

— Если ты была расстроена моим уходом, то зачем было наказывать ее? Ты могла прийти сюда и поджечь какую-нибудь мою работу. Да видит бог, — Тед мрачно смеется, — ты бы оказала мне этим огромную услугу. На том этапе моей карьеры. И как бы я ни пытался объяснить себе твой поступок, я не могу, не вижу причин для него.

— Да, — отвечает она. — Ты их просто не знаешь.

— Расскажи мне когда-нибудь, — мягко просит отец. — Помоги мне понять.

Она поднимает голову и снова встречается с его взглядом. Она видит его растерянность, печаль и… что-то еще. Страх? Неужели он боится ее, боится того, на что она готова пойти? Боится, что она совсем не та дочь, которую он считает своей? Что он может вообще не знать ее на самом деле? Она чувствует, как внутри что-то как будто перещелкивает. Она не может ему рассказать. Не может рассказать вообще никому из них. И она отворачивается.

Понимая, что момент упущен и дочь вновь закрылась от него, Тед вздыхает и забирает у нее миску с ежевикой.

— Думаю, теперь уже все равно поздно, ничего не поделаешь. Давай вернемся к Сибелле.

Марго кивает в знак благодарности за то, что отец больше не собирается давить на нее.

Они уже направляются в дом, как вдруг она спрашивает:

— А ты рад за Люси? Думаешь, она приняла правильное решение?

— Думаю, да, — отвечает он, поворачиваясь к ней, и улыбается. — Хотя, между нами, я подозреваю, что на это решение повлияло кое-что, о чем нам не известно.

Марго кивает:

— Именно. Но нам надо будет притвориться удивленными.

— Ага, значит, я не единственный, кто думает то же самое?

Марго качает головой в ответ.

— Что ж. Тогда я рад. — Он закидывает в рот самую крупную ягоду. — Ты останешься у нас на ужин или хочешь, чтобы я отвез тебя в Уиндфолз?

Марго немного колеблется, но все же спрашивает:

— Скажи, а я могу остаться у вас на ночь? Я согласна спать на диване, — быстро добавляет она, видя, как отец нахмурился. — У вас не будет никаких хлопот со мной. Обещаю.

— Тебе все равно, что подумает мать?

— Ей все равно.

— Вряд ли, — осторожно замечает Тед, но Марго перебивает его:

— Я ей отправлю сообщение, если вы с Сибеллой согласны.

Отец кивает, и Марго, пока он не передумал, быстро набирает текст и нажимает «отправить», затем кладет телефон в карман и замечает темные пятна, покрывающие ее руки. Она долго разглядывает их и только потом идет за отцом в дом Си беллы.

Прошлое 2005

15

— Давай, Марго, прыгай!

Марго стояла на уступе скалы, скрестив на груди руки и поджав пальцы ног, наблюдая, как Люси плавает кругами внизу. Потеряв терпение, та сердито вздохнула и ушла под воду. Теперь только бесформенное бледное пятно двигалось там внутри. Через некоторое время она, точно тюлень, вынырнула, чтобы посмотреть, как там сестра. Светлые волосы намокли и прилипли к голове.

В глубокой зеленой воде отражались солнце и облака, от Люси расходились во все стороны небольшие волны. Марго глядела в самую глубину, думая о рыбе, которая прячется там, и о водорослях, которые могут опутать ее ноги и утянуть к рыбе. Она обиженно посмотрела на сестру. Почему Люси так легко прыгает туда? Почему не чувствует холод и никогда не устает? Марго даже начала жалеть, что согласилась пойти с ней.

— Давай, трусишка! — крикнула ей Люси. — Чего ты ждешь?

Был конец лета. Переломный момент, как называл его их отец. Ева поступила в Бирмингем изучать в университете бизнес, Люси предстояло сдать экзамены на аттестат зрелости, Марго перешла в среднюю школу. Втроем они все лето наслаждались свободой, бездельничали в саду, гуляли по лесу или в Бате по магазинам с друзьями. И — особенно это любила Люси — купались в реке и в дождь, и в зной. В то утро за завтраком Тед предложил им устроить пикник прямо на берегу, в укромном месте возле плотины, о котором знают только местные жители.

— Неизвестно, когда мы еще соберемся вот так все вместе, — пошутил он, положив руки на плечи Кит и разминая ее затекшую шею.

Та в задумчивости смотрела на закипающий чайник.

— Что ты сказал? — очнулась вдруг она.

— Я сказал, давайте устроим сегодня пикник у реки.

— Отличная идея! Я присоединюсь к вам чуть попозже. А пока еще немного поработаю, у меня появилось несколько идей.

Тед нахмурился.

— Но я думал, мы все вместе пойдем туда. Такое прекрасное утро.

— Я не хочу прерывать нить истории, Тед. И не могу остановить свой творческий поток только потому, что светит солнце. Давайте я приготовлю бутерброды и принесу их потом с собой, чтобы они не раскисли от жары, пока вы плаваете.

Тед уже собирался возразить ей, как вмешалась Ева.

— Все нормально, — быстро проговорила она, чувствуя, как нарастает напряжение. — Мы — за. Правда?

— Правда, — поспешно ответили Марго и Люси.

Марго вытянула руки в стороны для равновесия и смотрела в воду. Этот уступ на противоположном берегу не выглядел слишком высоким. Обе девочки решили, что переплывут реку и заберутся на него. Люси отправилась первой. Поднялась на высокий берег, встала на самую кромку и, без колебаний прыгнув в реку, тут же исчезла в воде, точно выпущенная из лука стрела. Марго смотрела на нее завороженно. Теперь была ее очередь прыгать. Но когда она поднялась туда же, страх поглотил ее — осыпающийся каменистый берег и темная вода не на шутку тревожили ее.

Чуть дальше на берегу, недалеко от тропы, в старой весельной лодке, пришвартованной к берегу, сидела Ева с полотенцем, накинутым на голые ноги. Она уткнула нос в книгу и была слишком разумной, чтобы интересоваться безрассудными затеями своих младших сестер. Тед под ближайшей ивой боролся с разлетающимися страницами газеты, пока наконец не сложил их удобно, после чего раздраженно взглянул в сторону Уиндфолза. Кит осталась работать дома, пообещав им присоединиться через пару часов, но, как и следовало ожидать, снова задерживалась. Он посмотрел на Марго, которая неуверенно помахала ему со своего постамента. Тед шутливо махнул ей в ответ.

В этот прекрасный день река была на удивление тихой. Вдали маячила чья-то одинокая фигура. Сейчас или никогда. Марго наконец повернулась к реке.

Почувствовав ее едва затеплившуюся решимость, Люси начала обратный отсчет:

— Три, два, один!

Марго набрала полную грудь воздуха и рухнула в воду. Она позволила падению утянуть ее в самую темную глубину, а потом открыла глаза. Легкие заполнил жгучий страх. Под водой все было как будто приглушено. Жуткая тишина и тьма окружали ее. Марго точно оказалась в другой вселенной, отрезанная от реального мира. Совершенно дезориентированная, в панике она смотрела наверх и видела только слабые блики солнечного света. Изо всех сил она толкала себя туда, пока наконец не вырвалась на поверхность. Внутри нее все ликовало.

Уже у другого берега, опираясь под водой на руки, она набралась смелости и задала сестре вопрос, который терзал ее все это лето:

— Люси, а что такое бонкбастер^[2]?

— Ты серьезно? — рассмеялась сестра. — Дай-ка угадаю. Ты явно услышала, что кто-то говорит так о маминых книгах.

Марго кивнула:

— Брайан Хансен сказал, что его мама сказала, что наша мама пишет бонкбастеры. И еще что ее книги грязные, непристойные и не для публичных библиотек.

Она покраснела, осознавая, что это действительно нехорошо, чтобы там ни говорила мисс Хансен о сочинениях матери.

— Прикольно. Не слушай их, Марго. Брайан Хансен — прыщавый тупица, а его мамаша — старая ханжа.

Марго не понимала, что такое «ханжа», как не понимала, что такое «бонкбастер», но все равно согласилась с сестрой.

— Это означает секс, Марго, — объяснила Люси, заметив озадаченное выражение на ее лице. — В маминых книгах очень много секса. Грубого секса.

— Отстой, — поморщилась Марго.

— Согласна, — ответила Люси и нырнула, только лодыжки и остренькие пальцы ног на секунду мелькнули над водой.

Марго подождала, пока она снова появится на поверхности.

— Зачем она пишет о таких вещах, Люси? Почему она не может писать нормальные книги?

— А почему она днем носит ночные сорочки? Или загорает нагишом? Почему забывает собрать нам ланчи в школу и отправляет нас туда в разных носках и маленькой обуви? Возможно, ты еще не поняла, Марго, но наша мама не такая, как другие. Посмотри вокруг, где она? Хотя давным-давно уже должна быть здесь, мы же хотели устроить пикник. Япроголодалась!

Это была чистая правда. Марго казалось, что она всегда это знала — их мать отличается от других матерей. Те пекли пироги, жарили рыбные палочки и заплетали своим дочкам сложные французские косы, а Кит была иной. Иногда Марго думала, будто у нее не одна, а две матери. Писательница, которая проводит все время за закрытыми дверями своей студии, случит там на старой пишущей машинке, извлекая из окутывающей ее тишины разные слова. Эта женщина была для нее загадкой. Неизвестностью. Закрытой книгой. И она не была ее матерью. Только знаменитой писательницей К. Т. Уивер, создательницей больших исторических романов в обложках с золотыми буквами. На встречах с ней в книжных магазинах и на фестивалях люди выстраивались в очередь за автографами. Ей звонили издатели, у нее брали интервью журналисты со всего мира. И все это происходило там, за закрытыми дверями ее студии. Она была той женщиной, к которой нужно стучать, перед тем как войти, а она может лишь чуть поманить слегка раздраженным движением кисти.

— Да-да? — может спросить она. — Что у тебя?

Ее мать была тенью этой женщины и появлялась после нее. После долгого дня работы она выходила на порог своей студии, моргая и потягиваясь, точно кошка, соскочившая с дивана. Шла по саду, разминая задеревеневшие плечи, с растрепанным пучком на голове, в смятой одежде. На кухне она заваривала крепкий черный чай и садилась за стол, постепенно привыкая к атмосфере окружающего ее пространства.

И только после этого их мать пыталась наверстать все, что теряла в часы своего уединения, стря хивала с себя свою маниакальную рефлексию.

— Идите сюда, мои дорогие. Расскажите, как прошел ваш день.

И вот тогда она заводила проигрыватель, гремела музыка, на плите варились яйца, в тостере трещали тосты. И Кит, компенсируя многочасовую тишину, возвращалась к семье.

Были даже моменты близости. Марго еще помнила их. Перед сном, когда она, вздрагивая от перевозбуждения после целого дня или от волнения перед днем предстоящим, лежала в постели, Кит приходила к ней. Садилась рядом, гладила ее волосы, руки, водила пальцами по ладоням, снова и снова, пока Марго не чувствовала умиротворение. Правда, с годами такие моменты случались все реже, становились короче. Внимание матери, когда та водила пальцами по ее ладоням, ускользало. Или Тед внезапно стучал в дверь и говорил, что звонит кто-то важный и не можешь ли ты, Кит, пожалуйста, будь добра, подойти.

Марго сбивало с толку это постепенное отстранение. Теплота матери сменялась холодностью, близость — отчуждением. Но Марго все больше и больше нуждалась в ней. Нуждалась так, что начинала представлять себя какой-нибудь поклонницей Кит, которые стоят в огромной очереди, надеясь получить хоть чуточку внимания. И чем больше Марго осознавала, как успешна ее мать, тем труднее ей было удержаться от мифа о ней, не поставить ее на пьедестал, как это делали другие.

Люси снова нырнула. Марго подождала, пока она появится на поверхности, и спросила, указывая на берег:

— А кто это там с папой?

Сестра повернулась. Фигура, которую Марго заметила вдалеке, когда та перелезала через перекладину изгороди, подошла к иве, в тени которой сидел отец, и остановилась. Это оказалась высокая стройная женщина, одетая в зеленые брюки, широкую белую рубашку, вокруг ее шеи был обернут светло-желтый шарф. Длинные рыжие волосы, точно ленты, развевались на ветру. Женщина держала в руках пучок каких-то длинных коричневых листьев. Даже не листьев, а скорее фазаньих перьев.

Женщина что-то сказала их отцу. Марго не слышала слов, но громкий смех Теда разнесся по воде.

— Кажется, это женщина, которая купила коттедж на дальнем краю долины, — ответила Люси. — Она вдова. Миссис Эш. — Слово «вдова» она проговорила очень уж драматическим шепотом.

Марго украдкой взглянула на незнакомку. Трудно было сказать наверняка, но издалека казалось, что ей лет тридцать, не больше.

— Она не похожа на вдову.

Люси подплыла к Марго, ее губы едва выступали над поверхностью воды, а голубые глаза сверкали, точно блики на речной глади.

— Я слышала, это был несчастный случай. Ее мужа раздавило трактором, представляешь! А она сама нашла его. Но было уже слишком поздно.

Марго вздрогнула и нырнула под воду, чтобы прогнать ужасную картину, которую уже представила себе. Она потянулась вниз, чтобы нащупать дно и сделать стойку на руках, на манер Люси, но, обнаружив, что теряет равновесие, бултыхнулась и взметнулась вверх, к воздуху.

— Попробуй еще раз, — подбодрила ее сестра. — Только ноги держи вместе.

Она решила, что докажет ей, что тоже может так, и нырнула снова. На этот раз ее руки коснулись дна, но тут же ладонь пронзила острая боль. С визгом она вылетела на поверхность, откашливая воду.

Кровь текла по ее руке, капая, точно красные чернила, в зеленую реку.

— Люси! — закричала Марго. — Люси, я порезалась!

— О боже! Папа! — крикнула Люси. — Папа, скорей сюда, Марго поранилась.

Люси помогала Марго взбираться по каменистому берегу, когда Ева, Тед и незнакомка, с которой он только что болтал, подбежали к ним. Завидев Марго, Тед пробрался сквозь заросли камышей и, схватив дочь в охапку, выволок ее на берег. Она сжимала кулак, теплая кровь лилась ручьем по ее руке, от шока она едва не теряла сознание и поскуливала.

— Ты наверняка порезалась обо что-то грязное, — проговорил Тед, побледнев.

Женщина взяла Марго за руку.

— Разрешишь мне посмотреть? — спросила она, Марго кивнула и попыталась разжать кулак.

Женщина посмотрела на свою ладонь и снова сжала руку Марго, затем сняла с шеи красивый желтый шарф.

— Попробуй разжать кулачок, а я тебе перебинтую рану вот этим, чтобы кровь остановилась. Хорошо? Сможешь, не испугаешься?

Марго, онемев от боли, кивнула, разжала кулак и позволила осторожно перевязать ладонь шарфом. Тот сразу намок и стал розовым от крови. Женщина повернулась к Теду:

— Вы должны отвезти ее в больницу прямо сейчас. Скорее всего, надо будет наложить швы и сделать прививку от столбняка.

Тед кивнул. Марго заметила, что тина застряла у него в щетине на подбородке.

— Ева, — скомандовал он, — собирай вещи, мы возвращаемся домой. Черт побери, где ваша мать, когда она так нужна?!

Женщина ободряюще сжала плечо Марго:

— Ты храбрая девочка, все будет хорошо.

Увидев, что девочки дрожат от холода, она завернула обеих в полотенца и помогла Еве собрать последние пожитки в большую плетеную корзинку.

Когда они все двинулись домой, солнце скрылось за облаками и вода в реке совсем почернела.

— Спасибо вам, — крикнул на прощание Тед, — большое спасибо! И простите за шарф.

— Ой, ерунда какая, — ответила ему женщина. — Надеюсь, у вас все будет в порядке. Удачи!

— Мама забыла? — спросила Люси, шагая вприпрыжку рядом с Тедом.

Но тот не ответил. Лишь миновав яблочное хранилище и пристань, пройдя через садовую калитку, он, скривив губы, сказал:

— Идите в дом. А я расскажу вашей матери, что произошло. Ева, помоги Марго переодеться в сухую одежду, я отвезу ее в больницу.

По тому, как он хлопнул маленькой деревянной калиткой, всем стало ясно — Тед в ярости.

Пока они шли через фруктовый сад, было слышно, как он распахнул дверь старого яблочного хранилища и прокричал:

— Какого дьявола, Кит! Всего один раз! Один раз ты не могла посвятить семье даже часа драгоценного времени и променяла нас на свою машинку!

Эти слова эхом разносились среди деревьев.

Корзина для пикника стояла на столе — там, где они оставили ее утром, уже наполовину упакованную. Ева вздохнула и быстро убрала ее в кладовую, сказав:

— Папе лучше ее сейчас не видеть.

Два дня спустя, когда у Марго была все еще перевязана рука, в дом должна была заявиться журналистка, чтобы взять интервью у Кит. Ева уже час драила первый этаж, когда зашла в кухню и обнаружила, что там стоит плотная завеса черного дыма, а ее самая младшая сестра, все еще в пижаме, сидит на кухонном столе, неуклюже держится забинтованной рукой за нож, который торчит из тостера.

— Ты что делаешь?! — прокричала Ева. — Ты же так убьешься!

Пролетев через всю кухню, она выдернула провод из розетки и отбросила руку Марго от ножа, затем осторожно вытащила подгоревший тост и швырнула его в мусорное ведро. И только тогда увидела, что по всему полу разбросаны перья, точно кто-то вспорол одну из диванных подушек.

— Черт бы побрал этих котов!

Марго кивнула и положила в тостер два свежих ломтика хлеба.

— Кажется, это был голубь. А там есть еще кое-что.

Ева взглянула на коврик возле задней двери и увидела кучку свернутых спиралями блестящих внутренностей. Это точно постарался какой-то из котов. Несколько месяцев назад Тед принес домой троих котят, которых забрал у местного фермера. Тот уже собирался утопить их, потому что кошек в округе развелось слишком много. С тех пор Пинтер, Миллер и Мамет поселились в Уиндфолзе и ежедневно благодарили хозяев такими вот подношениями.

— Я же только что тут все помыла! — простонала Ева.

— Не думаю, что журналистка придет на кухню. И вообще, чего ты так волнуешься? Это всего лишь очередное дурацкое интервью.

Ева вздохнула. Почему она так волнуется? Почему все утро драит дом, пылесосит, протирает пыль в гостиной и пытается уговорить мать одеться… Во что-то менее неформальное… Немного более подходящее этому случаю. Она понимала почему. Потому что мать их, к сожалению, известная писательница. Правда, она пишет такое, что одноклассники передают друг другу потрепанные томики с ее именем на обложке и, хохоча, зачитывают вслух самые непристойные отрывки. Потому что соседи, к сожалению, только и судачат об их семье: родители не женаты, отец без работы, девочки донашивают друг за дружкой одежду и обувь. Не стоит так афишировать на весь мир свое неблагополучие и свой бардак дома, правда? Ева, ворча, достала совок и щетку, чтобы убрать перья. Она не представляла, как они все здесь справятся без нее.

В начале следующей недели она соберет вещи и уедет в университет. Ее не переставая грызло чувство вины за то, что она мечтает наконец освободиться от всего этого и не может дождаться, когда же это произойдет.

Она проветрила кухню, убрала перья, восстановила идеальный порядок; журналистка приехала через час. Крупнейший женский журнал хотел взять интервью у Кит в домашней обстановке. Осенью все ждали выхода пятой книги нашумевшей серии «Редкие элементы».

Девочек попросили держаться подальше — сидеть у себя в комнатах или гулять в саду, но Ева не хотела подчиняться. Она уселась на лестнице, ведущей на второй этаж, грызла ногти, прижавшись к деревянной балюстраде, и смотрела вниз, на гостиную. Там ее родители расположились на видавшем виды зеленом бархатном диване.

Мать сидела с прямой спиной, стиснув колени. Она вняла намекам Евы, аккуратно причесалась и надела подходящее случаю платье — немного в обтяжку, с пуговицами и поясом. Отец же резко контрастировал с ней: широкие плечи (Еве видно было только одно), крепко завязанные шнурки на коричневых ботинках, загорелая рука, которую он легко положил на колено жене. Нога едва заметно отбивает, точно чечетку, какой-то ритм, слышный только ему. Наполовину скрытому в тени человеку.

Журналистку усадили спиной к двери. И все, что Ева могла видеть, это седые кудельки на голове и по-театральному пышные рукава шелковой блузки с бантом на шее, который дрожал, как школьный пудинг, когда она наклонялась к ноутбуку, лежавшему на коленях. На журнальном столике жужжал диктофон.

— Как у вас замечательно, — сказала журналистка, оглядывая гостиную. — Именно таким я и представляла себе дом настоящего писателя. Интимным, уютным, гостеприимным.

Ева улыбнулась и порадовалась собственной дальновидности — незадолго до приезда гостьи она протерла пыль на этом столике и поставила туда глиняный кувшин со свежесрезанными садовыми цветами.

— Я уверена, нашим читателям интересно узнать, как вы себя почувствовали, — спросила журналистка мерзким писклявым голосом, — когда вам впервые позвонил ваш агент. Как изменилась ваша жизнь? — Она наклонилась к матери.

Ева представила читателей как бойцов невидимых библиотек, которые сидят за выстроенными в шеренгу столами и как по команде перелистывают страницы этого женского журнала.

Кит улыбнулась:

— Ты помнишь, Тед? Ты отправил первый черновик Максу, посчитав, что у него есть кто-то на примете, кто может прочесть мою работу. И меньше всего мы ожидали, что нам позвонят всего через две недели. Когда я услышала это от мужа, то закричала так, что уронила телефон.

Ева уже не раз слышала эту историю, но ей нравилось переживать волнение матери снова и снова.

Кит повернулась к журналистке:

— После этого на звонки всегда отвечал Тед. Я не могла даже говорить. Там разразилась настоящая война — столько посыпалось предложений.

На лице Кит появилось хорошо знакомое Еве отсутствующее выражение — с таким лицом она помешивала кашу в кастрюльке или грызла карандаш, сидя за письменным столом. Тело ее находилось здесь, а мысли — где-то там.

— Нам было совсем нечем отпраздновать это событие, — снова продолжила Кит, повернувшись к Теду, — помнишь? Шампанское больше всего под ходило, но мы тогда не могли позволить себе покупать что-то дорогое, правда? Она подпихнула мужа ногой и снова улыбнулась: — Но ты настоял.

Тед что-то пробормотал.

— Но все равно он побежал в местный паб, заставил их открыть бутылку шампанского и продать ему.

Журналистка восторженно закивала:

— Настоящая история про Золушку. Из грязи в князи, от бедности к богатству. Наши читатели любят такое.

Ева почувствовала, как отец как-то странно хмыкнул, но ни одна из его собеседниц этого не заметила.

— Я бы не сказал, что из грязи, — заметил он.

— А я бы не сказала, что в князи, — улыбнулась Кит. — По крайней мере, не тогда. Предложение, которое мне поступило, превосходило мои самые смелые мечты, но все равно никто не знал, насколько популярной станет эта серия. Первую книгу, «Око камня», раскручивали очень медленно. И в списки бестселлеров она попала только через несколько месяцев после выхода. И тогда уже все начало нарастать как снежный ком. Поступили предложения от зарубежных издателей, поэтому меня попросили написать продолжение. И тогда все зависело от… читателей. От того, что они прониклись историей Торы Рейвенстоун и начали горячо рекомендовать ее всем.

— Еще как рекомендовать! Вы уже написали четыре международных бестселлера, а пятый, «Кварцевое сердце», выйдет осенью. Правильно?

— Всего их должно быть семь. Я знаю, что многие критики считают мои книги низкопробной халтурой, а читатели недоумевают, почему я не могу писать быстрее. Но ведь нельзя же торопиться с вдохновением! Написание каждой книги занимает столько времени, сколько занимает. Я следую за нитью своих идей, она меня направляет. И я говорю спасибо музе.

— Именно, — подтвердила ее слова немного сбитая с толку журналистка. — Наверняка для каждой книги у вас есть изрядное количество исследований?

— Конечно. Я стараюсь описывать все исторические подробности так, чтобы и персонажи, и мир вокруг них выглядели достоверными. Нам повезло, что мы живем здесь, в местах, пропитанных историей, рядом Стоунхендж и Гластонбери, здешние пейзажи все как будто пронизаны мистикой и волшебством. Вы заметили? Это не может не вдохновлять.

Журналистка опустила голову и немного откашлялась:

— М-м-м, да… думаю, да. Я слежу за отзывами читателей. На самом деле в ваших книгах вызывают интерес не только исторические детали, но и то, как вы пишете о женском состоянии… о том, как это быть женщиной в мире, принадлежащем мужчинам. — Она немного замешкалась, но продолжила: — А правда, что идея этой серии пришла вам в голову, когда вы гуляли с маленькой дочкой? В одном из интервью вы сказали, что страдали от послеродовой депрессии и писательство стало для вас своего рода освобождением от нее. Способом спастись.

— Да. Первый опыт материнства стал очень трудным для меня. Я не ожидала, что мне придется принести такую огромную жертву — саму себя. И в момент крайней усталости и эмоционального утомления я размышляла, что может заставить мать пожертвовать новорожденным ребенком? Отдать его какой-нибудь высшей силе, оставить на берегу реки?

— Действительно, — пробормотала журналистка.

— Именно благодаря писательству я снова начала чувствовать себя собой. Это стало для меня приятной неожиданностью, ведь до этого я никогда ничего не писала. Так что мой первый роман — еще и мой первый писательский опыт в принципе.

— А вы все свои книги написали здесь, в Уиндфолзе?

— Да.

— У вас есть какой-то собственный метод? Я знаю, например, Стивен Кинг всегда садится за работу ранним утром и не останавливается, пока не напишет хотя бы шесть страниц. И так каждый день.

Кит кивнула:

— Я знаю, это может выглядеть как глупое суеверие, но каждую новую книгу я пишу так же, как первую. Я черпаю энергию из этой реки, она питает мое творчество. Я всегда работаю только в своей студии — бывшем яблочном хранилище. Мы его перестроили. Там ничего особенного, но она тихая и уютная. Я не пользуюсь компьютером и пишу на своей старенькой пишущей машинке, которую когда-то подарил мне Тед. — Она похлопала его по колену. — И этот метод, один и тот же для каждой книги, меня утешает.

Ева увидела, как журналистка даже отшатнулась от удивления.

— Как… как… — Она никак не могла подобрать правильное слово.

— Как это старомодно? — подсказала ей Кит и рассмеялась. — Да, Тед уговаривает меня сменить метод, пытается утащить меня на темную сторону бесконечными рассказами о корпорации «Эппл» и всяких USD.

— USB, — пробормотал Тед.

— Но меня совсем не волнуют современные технологии. Я им не верю. Мне нравится работать с единственным отпечатанным экземпляром рукописи. Мне кажется, так гораздо проще увидеть и отследить всю историю.

— Невероятно, — ответила журналистка, немного помолчав и полистав свои записи. — Место, где вы живете, просто очаровательно. Как давно вы здесь?

— С конца восьмидесятых, — ответил Тед.

— Это прекрасный дом, но, как и большинство старых домов, ему нужен постоянный уход, — продолжила Кит. — По правде говоря, Уиндфолз уже давно обрушился бы прямо нам на головы, если бы у меня не было такой армии читателей и почитателей. — Кит улыбнулась: — И я им за это очень благодарна.

Ева заметила, что Тед все еще легонько отстукивает ногой чечетку. И пространство вокруг как будто сдвинулось и немного сузилось, воздух стал горячее и насыщеннее. Она изо всех сил прижалась щекой к балюстраде, чтобы не пропустить ни слова.

— А как друзья и семья отнеслись к вашему успеху? Они были рады за вас? Или, быть может, вы столкнулись, — журналистка хихикнула, — с какой-нибудь личной или профессиональной завистью?

— О нет, никакой зависти, что вы! Мой партнер — тоже писатель. И он прекрасно меня понимает, правда, дорогой?

Тед хмыкнул в знак согласия, но Ева не была уверена, что он на самом деле согласен.

— Читатели следили за вашей рыжеволосой героиней, Торой Рейвенстоун, с самого трагического начала ее истории, когда всю семью жестоко убили, а она сама просто чудом избежала того, чтобы быть принесенной в жертву языческим богам, и до ее превращения в искусную целительницу и воина. Многие рецензенты отмечают вас как писательницу с очень сильной феминистской позицией. Вас хвалят за то, что вы даете так много свободы своей героине, вдохновляете ее на подвиги. Несомненно, у вас большие планы на Тору и в следующих книгах?

Кит рассмеялась:

— Я не могу раскрыть вам все свои секреты, но главное скажу. Читатели пока видели только верхушку айсберга и не представляют, на что способна Тора. Ее ждет большое будущее, но даже она сама пока не понимает всей своей силы.

Журналистка кивнула:

— Не могу не спросить вас еще кое о чем. О сценах бурного и, я бы даже сказала, весьма наглядного секса. Один рецензент назвал ваши книги «мокрыми трусами неудовлетворенных домохозяек». Что вы можете сказать на это?

— Вы знаете, я вообще не читаю рецензий и отзывов. Я считаю, что они только отвлекают. Я пишу для читателей, а не для рецензентов.

— Но вы не будете против, если ваши дочери прочитают ваши книги? — Журналистка уже вся подалась вперед, чтобы только не пропустить ни слова из ответа Кит. Ева обнаружила, что тоже ловит каждый звук ее голоса.

— А почему я должна быть против? — пожала Кит плечами. — Это всего лишь секс. У людей такие странные, неловкие отношения с собственным телом и его желаниями. А стыд — это очень разрушительная эмоция. Я только обрадуюсь, если мои девочки будут читать все, что сами захотят. Хотя я полагаю, Марго, наша самая младшая, заинтересуется историей Торы только годика через два, — тут Кит рассмеялась. — Честно говоря, я очень удивлюсь, если они вообще заинтересуются моими книгами. Им моя работа кажется самым скучным в мире занятием.

Нет уж, подумала Ева, ничуть не заинтересуются. Пару лет назад она прочитала половину первой книги, после чего швырнула ее через всю комнату. Это было так ужасно и так отвратительно — здоровому подростку читать про яростный секс, который выдумывает мать в своих книгах. Одно то, что друзья это прочитали, уже отвратительно.

— То есть ваши дочери не впечатлены вашей карьерой? — продолжала журналистка.

— Совсем. Мои дочери считают, что такая работа — самое скучное, что только можно придумать.

Я сижу целыми днями, запершись в своей студии. Слишком много времени провожу, копаясь в своей голове, а не в реальности. Никакого гламура. Марго заявила мне на днях — лучше бы я была ветеринаром или продавцом, как родители ее друзей. Когда тебе одиннадцать, домашние питомцы и бесплатные сладости гораздо привлекательней списков бестселлеров.

Журналистка засмеялась, а потом повернулась к Теду, точно впервые увидела его тут:

— А вы как, Тед? Что вы скажете о том, что книги вашей жены просто перенасыщены сексом?

Ева скорее услышала улыбку этой женщины, чем увидела ее. Отец прочистил горло.

— Не мне ее судить. Кит может писать все, что посчитает нужным. Только так работает творчество.

— Полагаю, вы, как писатель, это понимаете лучше всех. Но вы же и сами были в свое время довольно успешным автором?

Ева заметила, как он буквально впился пальцами в колено Кит, даже суставы побелели.

— Был недолго, — твердо ответил он. — Но сейчас я в основном ухаживаю за дочерьми и веду хозяйство. Я главный мажордом Кит.

Та нежно взяла его руку и легонько пожала:

— На самом деле он скромничает. Тед — настоящий писатель, блестящий драматург. Я уверена, вы помните его пьесу «Утраченные слова». — Кит немного помолчала, дожидаясь ответа, и, не дождавшись, продолжила: — Ее ставили несколько сезонов подряд в театре Вест-Энда и гастролировали с ней по всей стране. Несколько лет назад поговаривали, что спектакль поставят на Бродвее, но… — Она помолчала. — Но он продолжает писать, правда, дорогой? Сейчас работает над новой пьесой. — Тед молчал, Кит улыбалась журналистке натянутой улыбкой. — Он очень скрытный, но я точно знаю, пьеса будет великолепна.

— Потрясающе, — кивнула журналистка, но, как показалось Еве, ничего больше не настучала в своем ноутбуке. — А ваши дочери? Они идут по вашим стопам? Услышим ли мы о молодых писателях, выросших под этой крышей?

Кит задумалась. Ева старалась не упустить ни слова.

— Ева, наша старшая дочь, слишком практична. И слишком разумна. Она в нашей семье вместо матери. — Еве даже стало немного обидно, какой скучной персоной она представала в описании Кит. — Сомневаюсь, что и Люси, средняя, будет писать. Она слишком непоседлива, не может усидеть на месте дольше нескольких минут. Она слишком свободна, слишком телесна, чтобы подчиняться хоть какой-то дисциплине. Но есть еще младшая, Марго. Вот насчет нее я не уверена. У нее очень развито воображение, она очень драматична внутри. Мне кажется, она хотела бы стать актрисой. Забавно, правда? — добавила Кит с улыбкой. — Даже не представляю, куда их может занести жизнь. И конечно, каждая из них обязательно напишет собственную историю.

— Они все чудесные девочки, — сказал Тед, — мы ими гордимся.

Журналистка закрыла ноутбук и, подобрав ноги, наклонилась, чтобы выключить диктофон.

— Потрясающе. Думаю, у меня есть все, что нужно. Получился прекрасный материал. Мы его поставим в сентябрьский номер. Я позабочусь, чтобы вашему пиарщику прислали копии.

Ева, застигнутая врасплох таким скорым завершением интервью, быстро взбежала по ступенькам наверх, пока Кит провожала журналистку и прощалась с ней возле входной двери. Затем послышался громкий вздох Теда и скрип дивана. После чего Кит вернулась в гостиную.

— Слава богу, все закончилось. Кит, правда, я в последний раз участвовал в этом шапито. «Вы же и сами были в свое время довольно успешным автором», — передразнил Тед журналистку.

— Не придирайся. Ей и вправду было интересно.

— Интересно? — он резко расхохотался. — Да ты даже не представляешь, каково это — быть пятым колесом в телеге. Сидеть статистом при приме. Да я могу с таким же успехом надеть шапку-невидимку. Или пойти в сад к девочкам.

— Именно поэтому я рассказала ей о твоей новой пьесе.

— То есть бросила мне кость, как собаке? Не нужно мне этого покровительства, Кит.

— Не будь таким.

— Таким — это каким?

— Таким вздорным.

— И ты вот это вот все, — зарычал Тед, — лила ей в уши!

— Я сочиняла для нее тот рассказ, который она хотела слышать. Так делают все писатели, Тед.

Ева, спрятавшись на лестнице и затаив дыхание, слушала. А Кит продолжала свою тираду:

— Эта публичность, эти условности. Да мы должны быть за них благодарны! Чем больше продается моих книг, тем легче жить нам всем. Я иногда завидую тебе. Ты не связан по рукам и ногам этим проклятым контрактом. Тора, черт ее подери, Рейвенстоун будет со мной еще долгие годы. А ты волен писать все, что захочешь… или нет.

Тед молчал.

Кит вздохнула:

— Возможно, пора подумать о той жизни, которая тебе нужна, Тед. Давай будем честны друг с другом.

— Что ты хочешь сказать?

— Столько лет, Тед, столько лет ты пытаешься писать. Неужели ты никогда не задумывался о том, что будешь гораздо счастливее, если попробуешь заняться чем-то еще? Отвлечешься от слов, займешься тем, что с ними никак не связано, и, возможно, они придут к тебе снова.

— Ты считаешь, чтобы стать источником мудрости и кладезем таланта, надо написать несколько дрянных бестселлеров? Серьезно? Я не смогу нафигачить столько чуши. Я хочу, чтобы то, что я пишу, было действительно ценным.

Оба, и Кит, и Тед, надолго замолчали.

— А что было бы со всеми нами, с нашей семьей, если бы я не писала свои «дрянные бестселлеры»? Скажи, что?

— Господи, Кит, ты слышишь себя?

— Ты можешь винить меня. Можешь винить всех на свете. Но ты не можешь не замечать, Тед, что единственный человек, которого ты никогда не обвиняешь, — это ты сам. А ведь ты можешь многое изменить. Только ты можешь писать свои пьесы.

Кит вылетела из гостиной. Ева помедлила еще минуту, дожидаясь возможности ускользнуть в сад незамеченной, и спустилась по лестнице.

Покрывало, расстеленное для пикника, лежало на лужайке перед домом, шахматная партия была брошена посреди игры. Ева слышала смех сестер, доносящийся из сада. Она прошла до ручья, который бежал вниз, к реке, мимо старой кривой яблони. На фоне солнечных лучей маячили фигуры обеих сестер, мошки роились вокруг них. Ей было непонятно, чем это они заняты, пока она не подошла ближе и не увидела сверкающее лезвие перочинного ножика в руке Люси.

— Та-да-м, — сказала та, отойдя от ствола, чтобы показать результат Еве.

— Что там? — спросила она, прищурившись.

На коре яблони были вырезаны пять букв — К. Т. Е. Л. М.

— Это для потомков.

— Зачем?

Люси улыбнулась:

— Потому что ты скоро уедешь. Но куда бы ты ни отправилась, где бы ни жила, это дерево служит доказательством того, что ты всегда здесь. Мы все здесь.

— Какая же ты дурочка, Ева!

— Угу, — пожала она плечами.

Марго, неуклюже протянув свою перевязанную руку, сорвала с ветки одно за другим три яблока.

— Еще рано, — сказала Ева. — Они еще зеленые.

— Да ерунда, — засмеялась Марго.

Ева откусила яблоко. Оно оказалось не просто неспелым — рот сводило от его кислоты. Она выплюнула и запустила яблоком в изгородь. Но горький привкус не исчезал. Она снова посмотрела на эти пять букв, вырезанные на стволе старого дерева. «Ты принадлежишь этому месту». Наверняка Люси права, но Ева дождаться не могла, когда же наконец увидит, что уготовано ей вдали от Уиндфолза.

Тед шагал по гравийной дорожке. Он не знал, куда идет, главное — прочь, подальше от дома. Здесь он не выдержит больше ни минуты. Не выдержит больше ни одного слова Кит, подобного тому, что она только что говорила ему.

Когда они впервые встретились, она внимала каждой его фразе. О, как она умела слушать! Дурной тон признаваться в этом, но отрицать все равно нельзя: именно слепое обожание Кит в то время помогало ему чувствовать себя настоящим мужчиной. Ее обожание, ее поддержка и ее уважение.

Но в последние годы все это куда-то делось, исчезло, рассыпалось, как рассыпаются здания во время землетрясения. Вот и у них произошел какой-то тектонический сдвиг в отношениях.

«Столько лет, Тед, столько лет ты пытаешься писать. Неужели ты никогда не задумывался о том, что будешь гораздо счастливее, если попробуешь заняться чем-то еще?»

Эти слова острее бритвы резали его по живому. Вдвойне больнее было еще и оттого, что они отражали и его собственный страх. Столько лет. Сколько лет прошло с тех пор, как он впервые познал сладкий вкус успеха, когда его все называли одним из лучших молодых драматургов страны. И что сейчас? Потертый безработный мужчина с кризисом среднего возраста, который живет на гонорары жены. Кто он? Никто. А она — она всемирно известная писательница К. Т. Уивер.

Главный мажордом. Ну или просто помощник. Он сказал именно то, что думал. Он отложил в сторону все свои амбиции, взялся за управление Уиндфолзом и воспитание троих дочерей. Они с Кит никогда не говорили о том, что, возможно, им стоит разделить обязанности, но по мере роста ее писательской карьеры и все более жестких требований издателей Тед взвалил на себя все родительские обязанности. Одну за другой он отводил дочек в школу, сжимая их маленькие лапки в своей большой ладони. Он заклеивал им разбитые коленки. Толкал качели и помогал забираться на деревья. Учил плавать в реке и читал перед сном. Он был рядом каждое заветное мгновение их детства. И сам был этому счастлив.

— Ты совсем не похож на нормального папу, — заявила однажды Люси, когда они возвращались из школы домой.

— Что ты имеешь в виду, солнышко?

— Ну, ты не работаешь, не носишь костюмы с галстуками, не водишь никакой шикарной машины.

— Нет, не работаю, не ношу и не вожу. — Он посмотрел ей прямо в лицо: — А тебя это так беспокоит?

— Нет, — улыбнулась Люси. — Ты мне нравишься таким, какой ты есть.

Тед тоже улыбнулся ей и пожал ее ручку:

— И ты мне нравишься, Люси, именно такой, какая ты есть.

Это же так просто — такое безусловное принятие друг друга. Но Тед солгал бы, если б сказал, что внутри себя он не ощущал негодования. Кит так быстро и легко переложила на него все эти обязанности. Когда звонили из школы, чтобы сообщить, что одна из девочек заболела, разумеется, Тед мчался туда, вез дочь домой, укладывал в постель и ухаживал за ней. Именно он планировал девочкам каникулы и следил, чтобы они вовремя шли на занятия и возвращались домой. Все больше и все чаще он оказывался в мире своих дочерей. Он никогда ни на секунду не пожалел о той близости, которая установилась у него с ними, но была и оборотная сторона: казалось, эта близость только увеличивает пропасть, которая разверзалась между ним и Кит. И за это он был обижен на нее. Они не говорили об этом, но роль каждого из них была установлена и определена.

Даже Макс, который когда-то был его агентом, уже считал Теда сбитым летчиком.

— Тед, старик, — сказал он, когда позвонил в последний раз, — рад тебя слышать!

Где-то в трубке вдалеке проехала скорая, слышался шум лондонских улиц. И Теду остро захотелось прямо сейчас оказаться там, в окружении пестрой толпы, вернуться к тому себе, которым он был когда-то.

— Если ты хочешь поговорить по поводу пьесы… — начал было он, но Макс прервал его на полуслове.

— Про пьесу понятно, буду иметь в виду. Но мне нужна Кит. Я хочу обсудить с ней японские контракты на четвертую книгу. Там кое-какие проблемы. Ничего серьезного.

— А, да, конечно, — ответил Тед, стиснув зубы. — Я сейчас позову ее, — и побежал, точно послушный лакей, за Кит.

И дело не в том, что он не ценит ее труды. С замиранием сердца он прочел первые две книги. Они захватили его целиком. Кит писала потрясающе, и он одновременно и удивлялся этому, и гордился ею, и боялся за нее. Видит бог, он лучше других знал, что это такое: каждый день садиться за стол и смотреть на пустую страницу. Дело не в том, что он не ценил Кит. Дело в том, что он больше не ценил себя.

«Утраченные слова», свою первую пьесу, он писал, находясь в самой воронке горя. Ему просто необходимо было написать ее — чтобы выжить и чтобы разобраться в собственном прошлом. Отец много лет страдал от деменции, и Тед, тогда еще подросток, был вынужден заботиться о нем, наблюдая, как, по сути, добрый, но эмоционально далекий человек, его отец, медленно исчезает, ускользая в слабоумие. Им обоим было совсем не на кого опереться в этом море страдания, матери давно не было рядом. Поэтому «Утраченные слова» не просто были преисполнены горя, они исходили из него. И эта работа тогда значила для него все.

Наверняка разница между Тедом и Кит заключалась именно в этом. Если ее книги так или иначе связаны с мечтами и фантазиями, то есть с миром целиком выдуманным, то Теду просто необходимо чувствовать тесную связь с реальностью, она должна лежать в основе всего, что он пишет. Ему необходимы слова, чтобы разъяснять и интерпретировать собственную жизнь. Он хотел написать нечто настоящее… нечто значимое. Но проблема, с которой он сталкивался всякий раз, когда садился за письменный стол, заключалась в том, что сказать-то, по сути, оказывалось совершенно нечего.

Много лет он провел, занимаясь дочерями, ощущая, что застоялся, не состоялся и вообще больше не способен написать ни одной чертовой пьесы. Неуверенность в себе и страх неудачи — вот и все его спутники. Он как будто был парализован. И чем больший успех сопровождал Кит, тем выше росла его неуверенность. Он был человеком слова, но слов у него больше не было. Успех партнерши заставил его замолчать и терзать себя ревностью. Это и стало тем внутренним уродством, в котором он никогда не смог бы признаться ей. Он чувствовал себя Самсоном, который продолжает жить со своей Далилой, хотя она одним взмахом ножниц уже лишила его силы. «Утраченные слова». Парадокс в том, что название его первой пьесы стало как будто пророческим.

Он шагал, опустив голову и не отрывая взгляда от дороги, вначале по гравийной дорожке, мимо церкви, потом по мосту через реку. На середине он остановился взглянуть на водоворот, закрутившийся прямо под ним. Всю ночь лил дождь, поэтому уровень воды в реке поднялся выше обычного. Камыши колыхались, почти целиком затопленные. Тед видел, как по дну реки движутся камеш ки и галька, увлекаемые силой течения. Он подумал о том, как они, ударяясь друг о друга, постепенно стираются, истончаются и со временем превращаются в песок. Точно так же, как его отец так же, как его писательская карьера. Истончаются и истощаются. Как он сам здесь, в Уиндфолзе Как там сказала Кит? «Неужели ты никогда не задумывался о том, что будешь гораздо счастливее, если попробуешь заняться чем-то еще?» А что, если это правда?

Оказавшись на дальнем краю долины, он поднял голову и огляделся. Река журчала где-то за спиной, вокруг расстилались поля. Там впереди, на холме, за небольшой рощицей, на краю кукурузного поля, стоял каменный коттедж. Тед втянул побольше воздуха, поднял голову, повернулся к солнцу и пошел дальше.

Только оказавшись рядом с этим коттеджем, он задумался, что делает. Пока он размышлял, держа руку у защелки ворот, молодая женщина вышла из пристройки, вытирая руки тряпкой, и прищурилась от солнца.

— Здравствуйте, — сказала она. На ней было темно-зеленое платье, рыжие волосы стянуты в узел, лишь несколько прядей, выбившихся из-под резинки, падали ей на лицо. — Вы хотите купить что-то из моих изделий?

— Э… Я не… — Он похлопал себя по карманам, понимая, что не додумался захватить с собой бумажник, но, увидев ее улыбку, понял, что она просто дразнит его.

— Как ваша дочка?

— Уже в порядке, спасибо. Вы были правы, ей наложили несколько швов и ввели сыворотку. Ей повезло на самом деле. Мы вернулись домой уже через час. Еще чуть-чуть — и она бы повредила сухожилие.

Женщина вздрогнула.

— Что ж, ей действительно повезло. — Она бросила тряпку в открытую позади нее дверь. — Я собиралась выпить чаю. Присоединитесь? У меня есть печенье. Шоколадное, — добавила она с чуть дразнящей интонацией.

Тед подумал о том, что ему все равно придется возвращаться в Уиндфолз, о том, что его там ждет ледяная, отстраненная Кит, и о том, что ужасно хочется пить.

— С удовольствием, — сказал он. — Благодарю.

На кухне она помыла руки, принесла чашки и банку с чаем.

— Садитесь, — предложила она, увидев, как Тед неловко топчется возле стола.

Он придвинул стул и некоторое время молча наблюдал за ней. Она грациозно и легко двигалась, ничуть не стесняясь незнакомца, который сидел за столом. В ее волосах были следы высохшей глины, на руке — пятно красной краски. Он тут же вспомнил рану Марго, вспомнил, как эта женщина легко сняла с шеи шарф и перевязала им руку его дочери.

Он вспомнил ее тонкие пальцы и гладкие запястья, и сияющую под яркими солнечными лучами белую кожу.

Когда заварился чай, она устроилась напротив Теда, глубоко вздохнула и подняла глаза. Встретившись с ней взглядом, он вдруг ощутил покой, исходящий от нее. Она просто и открыто смотрела него, не осуждая и не подозревая. Она улыбнулась и подвинула ему чашку с чаем. Тед заметил морщинки в уголках ее глаз и маленькую родинку, напоминающую сердечко, на левой щеке.

— Я думаю, что мы встретились не просто так. Как вы считаете?

Тед, обжигаясь, сделал глоток чая.

— Наверное, — задохнувшись от кипятка, ответил он.

— Не обожгитесь, — проговорила она все с той же дразнящей интонацией.

Он не понимал, что на него нашло. Может быть, просто солнце напекло ему голову, пока он бродил по долине. А может, покой и какая-то располагающая атмосфера этого дома. Над камином здесь висели медные кастрюли и сковородки, свет из окна падал прямо на них. Рядом стояло деревянное кресло с лоскутной подушкой на сиденье. На комоде — большая миска, наполненная сосновыми шишками. И все вместе это выглядело по-настоящему уютно и привлекательно. Тед повернулся и обнаружил, что незнакомка по-прежнему наблюдает за ним. Они улыбнулись друг другу, осознавая всю странность момента, и Тед расслабился и протянул ей руку:

— Я Тед. Приятно познакомиться.

— Сибелла, — ответила она, пожав его руку, и он почувствовал, будто его пронзил небольшой электрический разряд.

— Должен сказать вам спасибо за вашу помощь тогда… за ваше спокойствие и доброту… ну и… за то, что пожертвовали своим прекрасным шарфом.

Сибелла улыбнулась:

— Все это ерунда. Главное, чтобы с дочкой все было хорошо.

— Да, с ней все хорошо.

Они снова замолчали. Только звук тикающих часов заполнял тишину, воцарившуюся на кухне. Сибелла посмотрела на него поверх своей чашки:

— А с вами все хорошо? Я заметила, как вы испугались. Но это нормально. Наверняка тяжело наблюдать за страданиями своей дочери, осознавая, что не можешь облегчить ее боль прямо сейчас.

Тед удивился, что она спрашивает о том, как чувствует себя он. Но еще больше был удивлен своей реакции.

— Д-да, конечно, я в порядке.

Он сделал еще глоток чая. Ее кожа цвета молока. А глаза — цвета платья, такие же темно-зеленые, точно лесной мох. Ей около тридцати.

— Вы занимаетесь керамикой?

— Да.

Слишком молода, чтобы сидеть тут в одиночестве, в компании глиняных горшков и печи для обжига. Как вообще она это переносит?

— Я слышал, вы потеряли мужа? — спросил внезапно он, чувствуя необходимость этого вопроса. — Я вам очень сочувствую.

— Спасибо, — ответила она и подняла на него взгляд.

Он понял, что тонет в его зеленой глубине. Ему так хотелось протянуть руку, коснуться ее, как-то утешить или успокоить. Но она наверняка посчитала бы его старым извращенцем.

— В этом месяце будет семь лет, как погиб мой муж, — тихо проговорила она.

— Как его звали?

— Патрик.

— Можно я спрошу, как он погиб?

— Он был управляющим на молочной ферме в Стаффордшире. Поехал в поле на тракторе, выскочил из него, чтобы закрыть ворота, но какой-то предохранитель сломался, и трактор просто наехал на него. Это был жуткий несчастный случай. Во всяком случае, так мне сказал следователь.

Тед смотрел в свою чашку.

— Мне так жаль. Вы долго были женаты?

— Два года.

Тед молчал, чувствуя, что ей есть что еще сказать.

— Я тогда была на девятой неделе беременности. И через два дня после похорон потеряла ребенка. Потом пришлось продать почти всю землю, что была у нас, чтобы погасить долги, которые мы накопили после нескольких неудачных лет на ферме. Жизнь, которую я знала, будущее, которое хорошо себе представляла, в одночасье исчезли. Потери накладывались одна на другую. Я переехала сюда, чтобы начать жить заново, постараться забыть о той боли. Но нет, — она грустно улыбнулась. — О боли не забыть. Она остается навсегда.

— Мне очень жаль. — Тед протянул руку и сжал ее теплые пальцы. Оба молчали. На мгновение Тед подумал, какая странная штука жизнь, вот так вдруг обнаруживаешь себя на совершенно незнакомой кухне с совершено незнакомым человеком, и оказывается, держаться с ним за руки — это самое естественное, что только есть в мире. Он как будто точно знает, что должен утешить ее и не хочет ее отпускать.

Сибелла отстранилась первой. Подняла руку и смахнула набежавшую на щеку слезу.

— Простите. Семь лет прошло, а все еще иногда накатывает.

— Я понимаю.

— Да,понимаете.

— У меня, конечно, не то же самое, но очень близко. Моя мать умерла, когда я был ребенком. Отец умер, когда я был еще совсем молодым. В последние годы он страдал от деменции, и я был его опекуном. Мы никогда не были близки с ним, но я едва справился с этой потерей. Не представляю, каково пришлось вам. Горе обезоруживает и сбивает с ног… особенно такое чудовищное горе.

Сибелла кивнула:

— Это так.

— Вы больше не вышли замуж?

— Нет.

— Вам тут не одиноко?

Она пожала плечами:

— Иногда бывает, но здесь мне хорошо. — Вздохнув, она снова улыбнулась ему: — Простите, не знаю, зачем я все это рассказала вам. Обычно я не пытаю незнакомцев трагическими подробностями моей жизни. Вряд ли это тот тип светской беседы, который пристало вести новым друзьям за чашечкой чая.

— Вряд ли. Но такова реальность.

Тед подумал, что этот разговор оказался единственным реальным из всех, что у него были в последние много месяцев. Они смотрели друг другу в глаза, и он снова почувствовал этот всплеск энергии, захвативший их обоих. Контакт. Понимание. Непонятно, что это было, но он чувствовал себя ошеломленным. Оказалось, чай в чашке закончился.

— Кажется, мне пора идти.

— Да, конечно, — кивнула Сибелла.

Выйдя во двор, он увидел, как сквозь облака пробивается яркий солнечный луч, который, точно прожектор, падает на долину. Высоко в небе нарезает круги ястреб, его крик эхом разносится по округе. И все это вместе выглядит потрясающе красиво. Тед с улыбкой сказал Сибелле:

— Спасибо вам за чай и за беседу.

— Пожалуйста.

Вдруг он понял, что ему требуется недюжинная сила воли, чтобы повернуться и уйти отсюда. У ворот он остановился и оглянулся. Она все еще стояла там и смотрела ему вслед.

— Я приду на следующей неделе, — крикнул он. — С бумажником. Куплю у вас что-нибудь.

Она подняла руку в знак признательности, и он почувствовал, как ее улыбка возносит его все выше.

Четверг

16

Кит просыпается рано. Выныривает из своего тревожного сна, в котором опять беспомощно наблюдала, как Уиндфолз и все его обитатели, все, кого она любит, стремительно уходят под землю, в самое адское пекло. Этот кошмар, который уже давно не приходил к ней, опять появился этой ночью. Устало поднимаясь с кровати, она все еще ощущает едкий запах дыма и слышит собственный крик: «Что ты наделала?! Что, черт возьми, ты наделала?!»

Одного этого оказывается достаточно, чтобы заставить Кит выскочить из спальни и взлететь наверх, в башенку, в свой кабинет. Там она усаживается в кресло, нажимает кнопку питания на компьютере и слушает его тихое жужжание.

В доме царит тишина. И пустота, растущая, кажется, с каждой минутой, пока она сидит в старом, потертом кожаном кресле Теда, которое вынесла из кабинета на следующий день после его ухода и отказалась отдавать людям, приехавшим за его вещами. Это кресло до сих пор хранит память о нем и о тех часах, что он проводил здесь, работая над своими пьесами. Очень удобное кресло, дарит ощущение, будто Тед здесь, рядом, хотя, конечно, Кит все время одна в этом насквозь продуваемом сквозняками старом доме. Только Пинтер, кот, которого когда-то давно Тед спас и принес сюда, разделяет ее одиночество.

Она смотрит перед собой прямо в пустой экран. Просто напиши, говорит она, напиши хоть что-нибудь. Что угодно. Она тянется к клавиатуре, пальцы замирают, она смотрит на них и удивляется. Почему так много морщин, когда появились эти заломы вокруг запястий, пигментные пятна? Она уже не та молодая женщина. Конечно, она это понимает, слава богу, она не сумасшедшая. Но все равно сидит и смотрит на эти руки с неухоженными ногтями и слишком сухой морщинистой кожей, на отсутствие украшений — нет даже обручального кольца — и ощущает каждый год из прожитых пятидесяти трех. Боль от одиночества усиливается, Кит кладет голову на эти руки и плачет.

Плачет, пока рукава пижамы не промокают насквозь, затем поднимает голову, трет лицо и стонет. Она ненавидит себя за эту слабость, за эту жалость к себе. Если бы только она могла сделать то, что легко делала когда-то, — исчезнуть в своем воображаемом мире с вымышленными персонажами, которые испытывают придуманные ею эмоции. Но, кажется, она больше не может заставить себя покинуть нынешнее жалкое состояние. Состояние одиночества. Тотальной одинокости.

На прошлой неделе, еще до того, как Люси объявила о своей свадьбе, в Уиндфолз приехали два сантехника, чтобы заменить старую ванну и починить сливной бачок. Их гомонливое присутствие, включенное радио, легкие подколки, адресованные друг другу, подняли настроение так, что, когда она махала им вслед на прощание, ей страшно хотелось что-то сделать, чтобы они вернулись. «Не уезжайте, — чуть не плача, думала она, — не оставляйте меня здесь снова одну».

Вся реальная жизнь пролетает перед ее внутренним взором. Все получилось не так, как она себе это представляла. Все стало не тем, о чем она мечтала в те времена, когда они с Тедом только собирались стать семьей.

— Мне так неловко тебе это показывать, — сказала она однажды Теду, которому было любопытно, чем же занимается Кит в своей студии уже которую неделю подряд.

— Не смущайся, Китти, мы все с чего-то начинаем.

Она дала ему первые сто страниц своей рукописи, над которой работала уже несколько недель после той самой судьбоносной прогулки с малышкой Евой. Ей даже думать о том, что умница Тед сейчас прочитает ее корявый текст, было невыносимо.

Он ждал ее на кухне, в нетерпении отбивая настоле какой-то ритм.

— А где остальное? — спросил он с хищным блеском в глазах, когда она вернулась. — Покажи мне остальное.

— Остальное? Все, что я написала?

— Да, все.

Это была идея Теда — отправить рукопись в Лондон Максу, его литературному агенту.

— Я не знаю, Тед, — волновалась она, понимая, что рукопись еще слишком сырая, слишком недоработанная, чтобы ее читали профессионалы.

— Ну а что ты теряешь?

Отличный вопрос. Сейчас уже можно даже посмеяться над ним.

— Ничего, — ответила тогда она.

Как же она ошибалась! Пожалуй, главная ирония заключалась в том, что именно тогда и именно Тед поощрял ее, потакал ей, побуждал писать дальше, подобно тому, как побуждают тяжело больного пациента гулять в парке. Но ни он, ни она, конечно же, не предвидели ни ее скорого успеха, ни их расставания, которое спустя много лет стало итогом всего, что между ними было.

Кит вздыхает и откидывается на спинку кресла Теда. Скрип сиденья, скрежет колесиков, катящихся по деревянному полу, — единственные звуки, которые возникают в этом доме. Марго еще не вернулась после ночевки у отца и Сибеллы. Она смотрит в окно и продолжает истязать себя мыслями о Теде, окруженном сейчас любовью и радостью.

Воспоминания накатывают, точно волны на берег. Марго, шести- или семилетняя, никак не может уснуть от какой-то тревоги, появившейся из ниоткуда. Эта бойкая маленькая девочка, внезапно испугавшись тени под кроватью, лежит без сна. Кит помнит, как дочка звала ее и она, оставив работу, бросалась к ней, садилась на край кровати и рассказывала сказки, которые сочиняла тут же, на ходу. Она даже помнит эти сказки — в них принцессы обязательно лучше всех орудовали мечами и бились с монстрами. И, конечно же, побеждали их.

Марго лежала под одеялом с широко распахнутыми от восхищения глазами, протягивая матери свою тонкую ручку, чтобы та гладила ее, и это ее успокаивало, и она наконец засыпала. Кит на цыпочках выбиралась из комнаты. Милая маленькая девочка, дочка. Эти воспоминания по-настоящему драгоценны. Точно якорь, они держали в ее сознании то, что это — ее семья и ее место. Пока однажды не она, а Тед пришел на зов Марго. Кит почувствовала укол совести, но все же отмахнулась — все в порядке, успокоила она себя, мне нужно работать.

Ей было трудно разрываться между семьей и книгами. Невероятно трудно. Не так давно она жаждала тишины и уединения. Вечная суета и шум дома, работа урывками — она была уверена, что станет гораздо продуктивнее, если наконец отгородится ото всех. Но когда этот дом по-настоящему стал только ее, когда все его покинули и он превратился в пресловутое пустое гнездо, тишина стала невыносимой. Слова тонули в этой тишине, как в трясине. Писать на пустом месте оказалось невозможно. И Кит усвоила этот жестокий урок. Чтобы работать, чтобы писать книги, ей нужна твердая почва под ногами — ее семья. Только она была и плодородной землей, и крепким фундаментом для нее самой. А без них она чувствует себя потерянной.

Конечно, она узнала о том, что у Теда появилась Сибелла. И не только по тому, как тщательно он скрывал это. У любой женщины, даже у нее, несмотря на то что, казалось бы, она с головой поглощена только работой и не видит ничего вокруг, достанет интуиции, чтобы понять: любимый мужчина ускользает, уходит. Она чувствовала это в его рассеянном взгляде, долгих вздохах, в изгибе спины, когда он каждую ночь поворачивался к ней в постели. Она решила закрыть на это глаза. А что тут еще сделать? Если любишь кого-то, надо дать ему свободу.

Она помнит их первое обещание: всегда оберегать друг друга — и чувствует себя очень земной и очень мудрой, любезной, щедрой, потому что позволяет ему иметь интрижку на стороне. Кит была уверена, что они с Тедом навсегда принадлежат друг другу. Однажды он сказал ей: «Мне не нужно кольцо на пальце, чтобы знать, что я твой, а ты — моя». И вообще. Кто сказал, что отношения обязательно должны быть моногамны? Увлечение кем-то еще совсем не означает разрушение их такого долгого партнерства. Оно сильнее и глубже всего остального.

Но это не значит, что ей не было любопытно. Что же это за женщина, которой так увлекся Тед? Собрать пазл не составляло труда. Вначале появилась ваза. Элегантная, кремового цвета. Тед поставил ее на окно в гостиной и целый вечер не сводил с нее внимательных глаз.

— Увидел в магазине, — объяснил он. — Подумал, она будет хорошо смотреться здесь. Тебе нравится?

За все время, что они жили в Уиндфолзе, Кит не помнила, чтобы он проявлял хоть какой-то интерес к обстановке или декору дома. Когда Тед заснул, Кит перевернула вазу и прочитала на дне подпись мастера: «Сибелла Эш».

Она разыскала ее на ремесленном рынке в Бате. Однажды воскресным утром она отправилась туда, побродила среди прилавков, купила горшочек местного меда и красивую плетеную сумку на день рождения Люси, а затем наконец отыскала то, за чем пришла, — прилавок со множеством керамических изделий: горшков, ваз, тарелок, кувшинов. Продавала их красивая рыжеволосая женщина в темно-синем платье без рукавов. Кит, уверенная в том, что та ее не узнает, подошла как бы между прочим и начала внимательно рассматривать изделия, пока женщина обслуживала какого-то покупателя.

Кит подумала, что сами по себе все эти вещи довольно симпатичные, даже стильные. Намеренно по-деревенски грубоватые, но сразу видно, что делал их настоящий мастер. Она снова мельком взглянула на рыжеволосую женщину, отметив ее тонкую талию и миндалевидные зеленые глаза. Она оказалась значительно моложе Кит. Может, именно это так привлекает Теда: ее молодость?

— Чем я могу помочь вам? — спросила неожиданно женщина, и Кит чуть не выронила миску, которую держала в руках.

Она поставила изделие на место и подняла глаза. И вот тогда та узнала ее и залилась краской.

— Вы Кит? — тихо спросила женщина.

— Да, я… — Кит немного поколебалась, нет, не жена, что же сказать? — Да, я партнерша Теда. А вы Сибелла?

Женщина кивнула.

Кит поняла, что ей даже нравится та неловкость, которую сейчас испытывает эта Сибелла, и пристально посмотрела на нее.

— Вы понимаете, что у него счастливая семья — я и трое наших детей, которых он обожает?

Сибелла выдержала ее взгляд.

— Я не хотела вставать между вами. Но Тед сказал, что вы… что он хотел… — Она неловко замолчала.

Кит расправила плечи:

— Я уверена, Тед сказал, что он хочет… — И глухо рассмеялась: — Мы же все понимаем, чего на самом деле хотят мужчины, правда? — Затем перестала смеяться и уже серьезным тоном спросила: — У вас есть дети, Сибелла?

Та лишь покачала головой, не в силах снова поднять взгляд на Кит.

— Я так и думала, что нет. Иначе вы бы вели себя более осторожно и… относились к людям с большим уважением.

— Я не горжусь…

— Нет, — холодно перебила ее Кит. — Конечно, не гордитесь. Но вы не волнуйтесь, я не скажу Теду о нашей встрече. Он вообще не должен знать, что мы встречались. Вы можете продолжать свою гнусную интрижку, я позволю ее моему Теду. Только, пожалуйста, Сибелла, не глупите. И не думайте, что он будет вашим. Он никогда не уйдет из семьи. Вы просто временное увлечение. И все.

И прежде чем Сибелла смогла хоть что-то ответить, Кит развернулась и пошла прочь сквозь толпу. Ноги ее дрожали. И вместе с тем она чувствовала какой-то необъяснимый триумф, радость победы. Позже, вернувшись домой, она скинула вазу с подоконника, и та разлетелась на мелкие кусочки.

— Какая я неловкая, — ответила она на молчаливый вопрос Теда, испытывая все то же сладостное ощущение триумфа и подметая осколки. — Мне жаль, дорогой, но не думаю, что это такая уж большая потеря.

Она старалась дать ему все. Пыталась закрыть глаза на его интрижку и позволить ему немного развлечься. В чем она провинилась перед ним? В том, что слишком много работала? Что стала успешна? Давала ему свободу? Но для чего? Ее востребованность только усугубляла тот факт, что Тед не мог написать ни строчки. А его отстраненность от нее и его желание быть с Сибеллой, казалось, только росли пропорционально росту ее тиражей.

И все это продолжалось вплоть до того дня, когда он сообщил ей о своем решении уйти.

Мало сказать, что Кит была опустошена. Она вообще не знала, кто она без Теда. Не знала, почему оказалась в Уиндфолзе. Мечта, которую они разделяли на двоих, их общая мечта, будто растворилась с его уходом. Девочки выросли, расправили крылья и улетели. А Сибелла, временное увлечение, никогда не должна была стать будущим Теда.

Чтобы не чувствовать боли, она еще глубже уходила в работу. Она целиком растворилась в своей новой книге и проводила в студии почти все время, передвигая своих персонажей, точно шахматные фигуры на доске, разыгрывая сложнейшие партии. Главное — не чувствовать собственной боли оттого, что жизнь рухнула. Седьмая книга должна была стать лучшей. Она нутром это чуяла. Ее героиня, Тора, достигла апогея, расправляясь со своими врагами. В шестой книге она стала матерью — и материнство только добавило ей силы, преобразило ее. Кит ощущала неимоверное вдохновение, которое испытывала в самые первые дни своей работы в студии, когда только начинала писать историю Торы. И после долгого дня погружения в выдуманный мир своей героини Кит выныривала в реальность и поражалась, с какой скоростью пролетел этот день. Она выходила из студии, старого яблочного хранилища, истощенная и удовлетворенная. Она с радостью смотрела на растущую стопку листов с текстом и была абсолютно уверена в том, что это ее лучшая книга, ее лучшая работа. И с волнением ожидала ее скорого завершения.

Правда, при всем этом она упустила одну важную деталь своей реальности. Марго. Не заметила ее одиночества и отчаяния, которые вызвал уход Теда. И в качестве наказания за это Марго совершила то, что совершила.

Кит физически ощущала боль, вспоминая ту весеннюю ночь, когда она выглянула из окна кухни и увидела пламя, поднимающееся над деревьями в саду. Она завороженно смотрела на танцующие оранжевые всполохи, думая о своем. «Как красиво», — отметила она про себя. Но пламя разгоралось сильнее, из-за деревьев уже валил черный дым, и она вдруг начала осознавать. Пожар — на берегу. Кит рванула через сад в свою студию, которая вся была объята пламенем. Марго сидела на пристани, точно в каком-то трансе, темная и невменяемая. Если бы Кит только могла войти в студию и спасти хотя бы одну страницу рукописи, в которую вложила все свое разбитое сердце; но это было невозможно. Бывшее яблочное хранилище полыхало, точно адский костер, и было ясно — его уже ничто не спасет. А вместе с ним и ее лучшую работу. Рукопись, которая существовала в единственном экземпляре, рассеялась по ветру вместе с черным дымом. Марго так и не смогла объяснить, почему сделала это.

— Исчезла, — только повторяла она, — исчезла.

— Я знаю, что она исчезла, — дрожа от ярости, кричала Кит. — Ее больше нет, глупая ты девчонка! — Она смотрела на догорающий огонь, осознавая, что весь ее труд пошел прахом. — Ее больше нет!

Кит понимала, что никогда не простит дочери этого чудовищного предательства.

Через несколько месяцев последовал еще один удар. Последний, который добил Кит окончательно. Тед вернулся на Вест-Энд с триумфом. Она, хранившая до этого момента ледяное молчание, нашла в себе мужество порадоваться театральной премьере по новой пьесе Теда. Только ей было известно, сколь много это значит для него — после стольких лет затишья. И только когда стали появляться первые рецензии на пьесу, которую он назвал «Истощение», она все поняла. Телефон не умолкая звонил — хитрые журналисты завалили ее просьбами прокомментировать новую работу ее бывшего мужа («Не бывшего! Мы никогда не были женаты!»).

Она поняла, о чем на самом деле эта пьеса. «Истощение» — современная интерпретация библейской истории о Самсоне и Далиле, история человека, которого долгие годы разрушал и обесценивал его более сильный и более успешный любовник. Главную роль в постановке сыграл известный голливудский актер. Критики единодушно называли пьесу дотошным исследованием краха великой любви, анализом гендерной борьбы в современной семье. Рекламные буклеты обещали шедевральные откровения. Таблоиды — сенсационные подробности рухнувших отношений автора и его жены.

Когда через несколько недель всей этой свистопляски шестнадцатилетняя Марго зашла в кухню с рюкзаком за плечами и объявила, что уезжает из дома, спорить с ней было уже бесполезно. Кит едва стояла на ногах и совсем не могла смотреть на дочь. Однако после ее ухода она поняла, что вот сейчас захлопнулась последняя дверь. Стоит ли удивляться тому, что она возвела вокруг себя неприступные стены. Спряталась за ними, уверенная, что больше не допустит такой личной и профессиональной боли. В ее новом мире, надежно скрытом от посторонних, она билась только с одиночеством и возрастом.

Свадьба Люси станет первым публичным мероприятием за последние годы. И Кит надеется, что готова к этому. Ей будет сложно встретиться лицом к лицу со всеми — Тедом, Сибеллой, Марго. Но она справится. Она сделает это ради Люси. Это будет день ее дочери, не ее. И лучшим подарком станет то, что она наконец оставит в стороне свою боль. Спрячет ее, похоронит — а она это умеет! — и даже ненадолго примирится с Марго. Она сделает все возможное, чтобы без лишних сцен поприветствовать в Уиндфолзе Сибеллу. Как бы ни было больно, ради Люси она пойдет и на это. Она докажет всем, и в первую очередь себе, что она хорошая мать, несмотря на то что в это не верит никто.

Кит, щурясь от утреннего света, отворачивается от окна и смотрит в пустой экран компьютера, которым сейчас работает. Жесткий диск гудит в ожидании ее слов, которые она сохранит на нем. Распечатает на принтере резервные копии текста, который напишет сегодня. После пожара в ее дом пришел Эндрю и принес с собой всю эту технику. Совершенно чуждый мир, совсем иной метод работы над текстом, далекий от щелканья клавиш пишущей машинки. Но слова, которые она создает здесь, остаются в безопасности.

Возможно, когда-нибудь Кит найдет способ вернуться к истории «Редких элементов». Найдет в себе силы прервать молчание, затянувшееся на восемь долгих лет. И слова ее вновь потекут. «О Тед, — думает она, — как я тебя понимаю! Как хорошо я тебя понимаю».

Где-то внизу слышно, как открывается задняя дверь. Вернулась Марго. Через несколько минут пищит парктроник грузовика, двигающегося задним ходом по подъездной дорожке. Доносятся голоса ее дочери и работников, которые приехали устанавливать свадебный шатер. Под чьими-то шагами скрипит гравий. Открывается дверь грузовика. Кит думает, не нужно ли ей спуститься и помочь чем-то, но остается на месте. Она прячется от разворачивающегося внизу действа. Прячется за стеной, которую выстроила сама.

17

Мужчины шустрые и деятельные. Перетаскивают шесты и белые рулоны в сад и начинают возводить между деревьями каркас шатра. Марго наблюдает за их работой, чувствуя свою беспомощность. Только отправляет Еве и Люси фотографии с телефона, когда шатер начинает обретать форму. «Отступать уже поздно», — шутит она.

На подъездной дорожке слышится звук еще одного автомобиля. Через несколько мгновений появляется Том, в рабочей одежде, грязных ботинках и очках-«авиаторах».

— Я был тут недалеко на объекте, решил заскочить проверить, не нужно ли чем помочь.

— Думаю, у этих ребят все под контролем, — отвечает ему Марго. — Но спасибо. А что за объект?

— Коридор шмелей.

— Что?

— Знаю, — улыбается Том, — это звучит дико, но на самом деле все просто. Мы договорились с фермерами и специально создаем богатые нектаром участки, на которых работают пчелы — опыляют их, перелетая с места на место. Это важно и для выживания этих насекомых, и для самих фермеров. Беспроигрышный вариант.

— Здорово. Такое шоссе для шмелей, да?

— Точно!

Они стоят бок о бок и наблюдают, как рабочие поднимают деревянные опоры и вбивают в землю колышки, которые будут держать шатер.

— Впечатляет, правда? — говорит Марго.

— Да уж, — отвечает Том. Что-то в его голосе заставляет ее обернуться.

— Все хорошо? — спрашивает она.

— Да просто отлично, — говорит он, надевая на лицо улыбку.

Один из работников выпускает уголок белого полотна. Ткань рвется за ветром и хлопает, точно хлыст; этот резкий звук эхо разносит по всей долине. Том устремляется туда и помогает поймать непослушный угол шатра и натянуть его на колышек, затем возвращается к Марго.

— Люси рада, что ты будешь на свадьбе, — говорит он.

— Конечно, буду.

— Мы с тобой пока не очень хорошо знакомы, но я хочу сказать, чтобы ты знала: я сделаю все, чтобы твоей сестре было хорошо. Я буду заботиться о ней.

Марго смеется:

— Честно говоря, Люси никогда не казалась мне таким человеком, о котором обязательно нужно заботиться.

— Тогда знай, что я всегда прикрою ее.

Марго внимательно смотрит на загорелое лицо Тома и видит, как серьезны его глаза.

— Очень надеюсь на это.

— А я очень хочу познакомиться с тобой поближе. Ты же идешь завтра на семейный обед?

Марго кивает. По правде говоря, она уже думала, можно ли избежать всего этого мучительного семейного сборища. На самой свадьбе в присутствии толпы гостей будет проще не выкинуть какой-нибудь номер, но вот обед пугает.

— Хорошо, — отвечает Том. — Я знаю, что для Люси важно твое присутствие, а моя семья с нетерпением ждет встречи со всеми вами.

— Надеюсь, ты их предупредил, что мы все немного…

Том поднимает руку, останавливая ее, и усмехается:

— Как и любая семья, Марго.

Она улыбается и слегка откашливается.

— Люси готовилась к твоему приезду.

Марго поворачивается к нему с недоумением на лице, он поднимает руки:

— Я знаю, Люси иногда совершенная фантазерка, но мне хочется, чтобы она была в этот день счастлива. Не хочу, чтобы она отвлекалась на всякие семейные дрязги. Так что давай найдем способ… сохранять хоть какое-то… спокойствие… — Он умолкает, видя на ее лице негодующее выражение.

— Именно она собрала нас всех вместе снова, — говорит Марго с раздражением, — и я рада больше не теребить прошлое, но ты бы предупредил об этом нашу мать.

— Так, — отвечает Том виновато, — я не должен был заговаривать об этом.

— Не должен был, — отвечает ему Марго осторожно. — Не знаю, что тебе рассказала о нашей семейке Люси, но, поверь, вся история тебе точно неизвестна.

Том кивает:

— Ладно, забудь. Мне уже пора возвращаться на работу, раз моя помощь тут не нужна. Люси попросила передать тебе, что она скоро приедет, займетесь с ней декором.

Марго смотрит, как Том идет к дому, раздраженная его появлением здесь, затем возвращается в сад и видит чудо. Там, где еще совсем недавно были просто трава и просто деревья, натянут огромный белый шатер. Его ткань поднимается и опускается утренним бризом. Шатер дышит, точно гигантское существо.

Да, думает она, надо просто дышать.

18

Люси обрушивает новость на Марго, балансируя на стульях в шатре и держа в руках гирлянду волшебных огней.

— Кажется, у Эндрю роман.

— Что? — вытягивается Марго. — Ты шутишь?

— Хотелось бы.

— С чего ты взяла?

— Я видела его с другой женщиной. Он покупал ей украшения. И это не выглядело… невинно.

— А он видел тебя?

Люси качает головой.

— Твою ж мать.

Люси смотрит, как Марго заливается краской бешенства, сжимая в руках гирлянду.

— Что с ним? Что будет с Евой… и девочками?

— Не знаю. Я не знаю, что делать. Надо ли ей сказать об этом.

— Конечно, надо.

— Это убьет ее. Ты же знаешь, как она держит все под контролем.

Марго вздыхает:

— Вот же ублюдок.

— Я должна была показаться, когда увидела их с той женщиной. Но растерялась. Надо было сделать что-то, чтобы они перестали быть такими довольными. Сообщить им, что я все видела, стереть улыбки с их лиц, напомнить ему о жене и детях.

— Я всегда думала, что Эндрю с Евой такая крепкая парочка, — говорит Марго. — Но она в этот раз показалась мне немного потерянной, напряженной. Вдруг она уже знает?

— Но она наверняка сказала бы нам об этом?

— Может, она не хотела грузить тебя перед свадьбой?

Люси хмурится.

— Да неважно, знает она или нет, он-то все равно мудак. Что происходит? Почему на мужиков совсем нельзя положиться? Что они за уроды такие?

— Ну, не все.

Марго бросила на нее взгляд, полный горечи:

— Папа ушел от мамы, помнишь? Теперь Эндрю гуляет от Евы. Они слабаки, Люси. Мужики просто не могут держать свое хозяйство в штанах.

— Полегче, Марго. Ты же помнишь, что в субботу я выхожу замуж за любовь всей своей жизни.

— Очень надеюсь, что Том не такой. Правда, — тихо говорит Марго.

— Спасибо, сестренка. Конечно, он не такой.

Марго молчит. Но Люси чувствует, как растет ее гнев.

— С тобой все хорошо? Ты выглядишь немного… встревоженной.

— Я в порядке.

Люси наклоняется, чтобы зацепить гирлянду у входа в шатер, стул слегка кренится.

— Черт, — говорит она, пытаясь найти равновесие, и садится на спинку стула.

— Так, — Марго перехватывает у нее гирлянду, — иди посиди, я сама все сделаю, не хватает, чтобы ты еще свалилась перед свадьбой. Не в твоем…

— В моем что? — Люси смотрит на сестру.

— Да ни в чем. Давай, иди, — говорит Марго, забирая гирлянду у сестры, — принеси лучше флажки из дома.

Люси вздыхает и уходит. Вернувшись, она обнаруживает Еву, которая помогает Марго распутывать гирлянду. Она смотрит на свою старшую сестру, пытаясь прочитать на ее лице признаки надвигающейся грозы. Ева выглядит чуть более уставшей, чем обычно, чуть менее собранной, пучок на ее затылке растрепался, рубашка смята и вообще надета небрежно.

— Спасибо, что пришла, — говорит Люси осторожно и искоса смотрит на Марго. — Я уже и не ждала.

— Я просто хотела посмотреть, как поставили шатер, ну и подумала, что лишние руки сейчас не помешают.

Марго немного откашливается и спрашивает:

— Дома все в порядке?

Люси хмурится, но Ева как ни в чем не бывало отвечает:

— Конечно. Тот редкий момент, когда все спокойно. Девочки в школе, Эндрю на работе.

— Отлично, — кивает Марго. — Просто замечательно.

— А у вас все в порядке? — подозрительно спрашивает Ева.

— Конечно, все просто замечательно, правда, Люси?

Люси бросает на младшую сестру еще один предупреждающий взгляд.

— Да, все отлично.

Марго трясет запутавшейся гирляндой:

— Это настоящая катастрофа. Давайте лучше поставим вместо нее свечи? Мне кажется, будет гораздо лучше смотреться.

— Мы не можем, — говорит Ева. — Ребята, которые поставили шатер, запретили. Это пожароопасно. Только представьте, что все это может сгореть.

Марго замирает с гирляндой в руках. Втроем они смотрят друг на друга, и один и тот же образ стоит перед их глазами. Люси сглатывает. Ну хватит. Они должны наконец поговорить о том, что произошло тогда. И вот он, момент.

— Ты не думаешь, что стоит извиниться перед мамой?

Марго холодно смотрит на сестру:

— Если хочешь знать, я уже извинилась. Недавно.

— О, это хорошо, — весело говорит Ева.

— Но, похоже, бесполезно. Она все еще злится.

— Ты пустила по ветру несколько лет ее труда, Марго, — вздыхает Люси. — Шестьсот страниц вот так, — она щелкает пальцами.

Марго морщится:

— Я знаю.

— И ты даже не пытаешься представить, каково это? Вообще, ты думала, чего это стоило ей в личном… да даже в профессиональном плане? Знаешь, сколько раз она пыталась переписать роман, начать его заново?! Конечно, она не закончила серию, и теперь эта последняя книга висит над ней как дамоклов меч. — Люси смотрит, как Марго стоит, потупясь и ковыряя носком кроссовка траву. Волна гнева заливает ее. — И все из-за тебя, Марго, понимаешь? Ты ее парализовала.

— Люси, — Ева предупреждает сестру, — мне кажется, сейчас…

— Я понимаю, — тихо отвечает Марго. — Конечно, я понимаю.

— Может, тебе стоит пойти к психологу. — Люси уже не может остановиться. — Попробуй поговорить с ним.

— Да какая уже разница!

— Ты и не узнаешь, если не попытаешься.

Марго выглядит совершенно подавленной и не отрывает глаз от земли.

— Я пыталась. Но это же всего лишь разговоры. Они ничего не изменят.

— Да, всего лишь разговоры. Но, Марго, хватит копить их внутри. Ты можешь рассказать нам все. Ты совсем закрылась в себе — это нездорово. Поговори с мамой. Не просто извинись, а… расскажи ей все. Объясни… свою обиду.

Марго наконец поднимает взгляд:

— Боже, вы бы послушали себя! Вы ведете себя так, будто у нас было просто-таки идиллическое детство. Будто мама и папа ни разу не ошибались. Вся правда в том, что никто из вас не знает всей правды. Или, скорее, вы просто не хотите ее знать. Намного легче поверить в выдумку, чем принять дерьмовую реальность. Правда же?

Люси непонимающе смотрит на Еву:

— О чем ты?

— Да ладно, забудьте.

— Нет уж, расскажи.

— А смысл? Все равно уже ничего не исправить. И мне жаль, что ваши фантазии о счастливом примирении — полная чушь.

— Но ты же этого не знаешь. А судя по тому, как вы с мамой злитесь и обижаетесь друг на друга, очевидно, что вам не плевать. Это любовь. А где есть любовь, там всегда есть и надежда…

Марго в ответ только качает головой.

— То есть ты даже не попробуешь?

Марго по-прежнему не смотрит на Люси:

— Я пробовала.

Люси разочарованно стонет:

— Мне кажется, еще не пыталась.

— Что?! — Марго наконец поднимает голову и гневно смотрит на сестру. — Ты думаешь, что, если у тебя вот-вот свадьба, что ты вся такая прекрасная невеста, это тебе дает право делать все, что захочется, говорить что вздумается, требовать что-то, невзирая на чувства других людей?

— Я так не думаю. И вообще, единственный человек, кто делал и говорил все, что ему приходит в голову, — это ты, Марго. Просто одна я могу сказать тебе об этом прямо. То, что ты тогда совершила с мамой, чудовищно. И так считаем все мы. Ничто не может оправдать этого, даже подростковая истерика.

— Люси, — Ева кладет ей руку на плечо, — я знаю, что тебе давно хочется поговорить об этом откровенно, но сейчас не время.

— А когда, Ева? Когда будет время? — отвечает она. — Только сейчас оно и есть, понимаешь? Мы и так слишком долго ходили вокруг да около. Думаю, Марго должна знать…

— Она знает, Люси, — говорит Ева и показывает на сестру.

Люси поворачивается и видит, как Марго стоит, скрючившись, закрыв руками лицо, и трясется.

— Марго!

Молчание.

— Марго, ты…

Но прежде чем Люси успевает сказать еще хоть что-то, она разворачивается и выбегает из шатра.

— Молодец, Люси, — говорит обеспокоенно Ева. Та вздыхает и вскидывает руки:

— Кто-то должен был это сказать, — говорит она и смотрит вслед сестре, так отчаянно пытающейся сохранить в тайне то, на что ей так же отчаянно хочется наконец пролить свет. — Как думаешь, Ева, что она имела в виду? Что за вся правда? О чем мы не хотели знать?

Ева долго смотрит на Люси, после чего медленно говорит:

— Понятия не имею.

Прошлое 2009

19

Тед покинул Уиндфолз в тот день, когда у Марго были пробы на роль в школьной постановке «Ромео и Джульетты». Спектакль вызвал небывалый ажиотаж благодаря мистеру Хадсону, учителю драмы и театрального искусства, который совсем недавно начал работать в этой школе, но довольно быстро завоевал популярность среди учеников.

Очередь на прослушивание змейкой ползла по школьному коридору, но Марго, которой вот-вот должно было исполниться шестнадцать, все равно решила пройти пробы. Драму и театральное искусство она выбрала в числе прочих экзаменов на аттестат зрелости, потому что всерьез собиралась после окончания школы поступать в театральный, конечно, если результаты позволят. На прослушивание она выбрала монолог Джульетты на балконе, и мистер Хадсон, а вместе с ним и парочка старшеклассников, которые завалили свои пробы, были весьма довольны. Марго бесконечно прокручивала это выступление у себя в голове, чтобы понять, чем оно оказалось лучше других и почему ее приняли в постановку, когда, уже дойдя до дома, обнаружила Теда с двумя чемоданами в руках.

— Папа? Что происходит?

Кит вышла из задней двери и встала, скрестив на груди руки.

— Твой отец оставляет нас.

Марго переводила взгляд с напряженного и отчаянного лица Кит на покорное и обреченное лицо Теда. Тот легонько кивнул, и у Марго внутри как будто что-то оборвалось.

— Прости, Марго. Так будет только лучше для всех нас, — сказал отец. — Но я буду рядом. Мы будем часто видеться.

Все-таки это произошло. Та женщина — а они же еще притворялись, что между ними ничего нет! — все-таки отнимала его.

— Мы с твоей мамой…

Но Кит не дала ему закончить.

— Твой отец наконец сыт по горло моими «дешевыми бестселлерами». И теперь, когда вы, девочки, уже выросли, его звезда снова засияет над небосклоном. А мы ему уже не нужны. Мы уже не тот компот.

— Прости меня, — проговорил Тед, не обращая внимания на колкости Кит и повернувшись к Марго. — Я думал, у нас получится жить как раньше, но нет, все только хуже. Я нашел человека, который делает меня счастливым.

— А мы не делаем тебя счастливым? — нахмурившись, спросила Марго.

Тед покачал головой:

— Конечно, ты делаешь, милая. Я твой отец и всегда буду любить тебя.

— Но выбрал все-таки ее?

— Да, — выплюнула Кит. — Выбрал все-таки ее.

— Кит, — резко ответил Тед. — Это нечестно.

— Нечестно? — закричала та в ответ. — Нечестно? А что честно? Жить под одной крышей с человеком, который уже четыре года бегает к другой? И закрывать на это глаза, надеясь, что однажды он наконец поймет, где его дом и кто его там ждет? Я никогда от тебя ничего не требовала, Тед. Я никогда не тащила тебя под венец и ничего не просила. Я дала тебе полную свободу во всем. Но тебе этого было мало.

— Ты это можешь выворачивать, как хочешь, Кит, но мы оба понимаем, что больше так не может продолжаться. Наши отношения изжили себя уже давно. А Сибелла видит меня, поддерживает меня во всем так, как ты перестала делать много лет назад. Да я тогда еще должен был оставить тебя.

— А как насчет той поддержки, которую я оказывала тебе все те годы, пока ты вообще ничего не делал и ничего не писал? Когда я рожала и писала книги, и делала все возможное, только чтобы позволить тебе раскрыть твой творческий потенциал?!

Тед побагровел от возмущения:

— Художественный импульс невозможно просто так включить или выключить, Кит. Я мог бы выбрать путь полегче, но я стремлюсь к большему, не просто к коммерческой выгоде, большему, чем очередное клише.

— Клише?! — Кит протянула руку и схватила, не глядя, первое, что ей попалось, — грязный резиновый сапог — и бросила его прямо в голову Теда.

Тот увернулся, и сапог, пролетев мимо, упал на капот его машины.

— Кит, хватит. Я же сказал, я хочу быть с Сибеллой. Я женюсь на ней. Я ее люблю.

Кит схватила еще один сапог и снова швырнула его в Теда.

— Ты чертов ублюдок! Женишься на ней? После всех этих лет…

Марго больше не могла смотреть на это. Она пошла в свою комнату, оставляя подальше их крики и грохот летящих предметов. Там она вместе со своей школьной сумкой просто рухнула на кровать и уткнулась в стену.

«Вы, девочки, уже выросли». Слова матери все еще звучали в ее голове. Это она выросла? Да, у нее уже два года как идут месячные, и грудь выросла — не так, конечно, сильно, но все равно заметно. И они обсуждают секс в школе, она слышала, как девочки хихикали над Таней и Дарреном, которые на какой-то вечеринке занимались вообще всем. А Марго еще даже не целовалась. Она только пыталась представить, на что это может быть похоже. Видела, как на школьной дискотеке ее одноклассники играли в бутылочку, девочки так уверенно подходили к мальчикам, чтобы одарить тех настоящим поцелуем. Но Марго это все казалось каким-то неприятным и пугающим, неловким и стыдным. Она впервые почувствовала это, когда поняла, что значит «грязные»: когда ребята из школы обсуждали книги ее матери, тайком передавая их, уже из рядно потрепанные, друг другу.

Одну она прочитала еще в прошлом году. Это оказался третий том истории про Тору Рейвенстоун, «Ловец снов». Марго стащила его из студии матери — там давно уже вдоль стен стояли стеллажи с вышедшими книгами. Эту она прочитала за три ночи на Рождество, что само по себе уже почти подвиг: книжка оказалась немаленькая. Все в ней было необычным, весь этот фантастический мир, наполненный придуманными персонажами, — все это родилось в голове ее матери. Марго нравилась героиня — Тора. Ее храбрость и стойкость, ее стремление к справедливости в мире, где правит жестокость и беззаконие. А затем там вдруг появился отважный и непонятный воин Аэрон — величайшая любовь Торы. И вот тут Марго поняла, отчего одноклассники сально хихикали всякий раз, когда речь заходила о ее матери. И почему они тайком передавали друг другу эти книги, тут же пряча их у себя в рюкзаках. Что там только ни вытворяли Тора с Аэроном! Это можно назвать самообразованием и секс-просветом. Марго не могла оторваться и все быстрее и быстрее проглатывала страницы одну за другой, ощущая одновременно шок и любопытство, и еще тепло, которое разливалось где-то внизу живота.

Наутро она пристально разглядывала свою мать за завтраком. Ночью Марго дочитала роман до конца и теперь пыталась осознать и саму историю, и ее героиню. И то, что все это придумала и написала ее мать.

— Что? — спросила Кит, оторвавшись от кофе. — Почему ты так смотришь?

Марго раздумывала, что бы ответить, наверняка ничего, но вдруг поняла, что шепчет:

— Я прочитала твою книгу.

— Правда? — оживилась мать. — Какую? Тебе понравилось?

— Третью, — Марго поколебалась немного, — в которой Аэрон, — и покраснела, вспомнив одну из самых жарких любовных сцен.

Кит кивнула и широко улыбнулась:

— И что скажешь?

— Ну-у… — Марго силилась подобрать слова, — немного жестковато.

Смех вырвался из Кит, как кола вырывается из банки — с шипением и пеной.

— Конечно, дорогая, — немного успокоившись, сказала она. — Конечно, жестковато, зато как наглядно. — Кит пристально посмотрела на дочь: — Интересоваться этим в твоем возрасте вполне естественно. Так же, как и чувствовать себя неловко из-за этого. У тебя меняется тело, гормоны бушуют. Все это вообще довольно непросто.

— Да дело не в том, что непросто, — ответила Марго. — Может, и непросто, но мне все это кажется отвратительным.

— Я уверена, это быстро пройдет. Ты растешь. И вполне нормально, что начинаешь интересоваться этими вопросами, интересоваться своим телом, мастурбировать и…

— Мама!

— Марго, это все естественно. Надеюсь, ты научишься гордиться своим телом и получать удовольствие. Секс с любимым человеком на самом деле прекрасен. Единственное, о чем я попрошу тебя, это уважать себя и… соблюдать меры предосторожности. А вот воображения, желания секса, с мальчиками или девочками… этого стыдиться не стоит. Это природа.

Марго не смотрела на мать. Ее щеки полыхали.

— Мама, это стыдно. Прекрати, пожалуйста.

Кит вскинула руки и тихонько рассмеялась.

— Хорошо, я прекращу. Но спорим, однажды ты вспомнишь этот разговор и поймешь, что я была права. Во всяком случае, я надеюсь на это. Секс — это настоящий подарок, им нужно дорожить.

Марго покачала головой и отодвинулась от стола.

— Кажется, там Люси приехала, я слышу ее голос. — Она не могла просто так сбежать из кухни.

Уткнувшись носом в стену, Марго вздохнула. Она слышала, как отец завел машину, как не переставая кричала мать. Почему он сделал это? Он сказал, что Сибелла видит его. Она не хотела думать о них обоих, но все же его слова попали в самую точку. Хорошо бы выйти сейчас к родителям и спросить: а кто видит меня? Никогда в жизни она не ощущала себя более невидимой, чем сейчас, в этот самый момент. И именно сейчас, в этот самый момент, она ощущала себя дальше всего от того, что называется словом «выросла».

Это были тихие и адски медленные выходные.

В субботу утром приехал фургон, в который мужчин под присмотром угрюмого Теда загрузили одежду, книги и большой дубовый стол, за которым тот привык работать. В Уиндфолзе стало пуст реально и метафорически. Пустоты образовались на месте отца и его вещей и болели. Марго старалась, не пересекаясь с ними, тихонько вращаться в орбите обезумевшей матери.

В понедельник она с облегчением убежала в школу, где настроение ее совсем поднялось, когда мистер Хадсон в конце учебного дня объявил актерский состав.

— Ты молодец, — сказал он, протягивая Марго сценарий. — Но у нас много работы впереди. Хотя мне не терпится посмотреть, на что ты способна… как Джульетта.

Марго не верилось. Она летела домой от школьного автобуса, светясь гордостью. Болезненная пустота, которая ожидала ее дома, ненадолго отступила, пока она не оказалась в маленькой прихожей ине обнаружила, что на вешалке отсутствует отцовская одежда. Только ее собственные грязные ботинки да потрепанные бархатные туфли Кит. Марго разулась, подошла к холодильнику, налила в стакан молока. «Поздравляю, дорогая», — сказала она себе. Теперь мать не вылезет из студии, будет писать там, забыв обо всем на свете. Так что нет смысла делиться с ней этими новостями. Марго достала из сумки сценарий, нашла солнечное пятно в гостиной, устроилась там и стала отмечать желтым маркером свои реплики.

Уже ближе к ночи Люси поздравила ее по телефону.

— Я знала, что у тебя все получится. Ты же на стоящая актриса. Как дела дома?

— Тихо.

— Да уж. Наверняка странно без папы?

— Странно. Но лучше, чем их постоянная грызня. Хотя мама так и прячется в своей студии, видимо, не хочет этого признавать.

— Закопалась в свою книгу?

— Да, работает круглосуточно.

— Ничего не меняется. Жалко. Тебе, должно быть, одиноко? Давай увидимся в Бате после школы, — предложила Люси. — Я завтра совершенно свободна, хотя уже почти на чемоданах. Пройдемся по магазинам, я куплю тебе горячий шоколад. Или даже тортик, если хочешь.

— Я не могу, у меня завтра первая репетиция.

— Ну это ж здорово, — подбодрила ее Люси. — Это тебя отвлечет. А как там Ромео? Наверняка он горячий парень.

Марго рассмеялась:

— Джейми Кингстон на три дюйма ниже меня и весь в прыщах. Зато наш новый учитель драмы кажется ничего таким. По крайней мере, не похож на других учителей, — добавила она. — Кажется, ему нравится с нами заниматься.

Просто он лет на пятнадцать моложе других учителей, думала Марго. Поэтому на его уроках он всегда веселый и бодрый, его и вправду интересует мнение учеников. А современная интерпретация пьесы Шекспира и вовсе вдохновила весь актерский состав.

— Я хочу, чтобы мы все развлекались, — сказал он.

— Отлично, — заключила Люси. — Это важно, чтобы учитель был хорошим. Может, и я сдала бы лучше выпускные экзамены, будь у меня хотя бы один такой учитель. Слушай, Марго, я знаю, что тебе сейчас тяжело с мамой. Да еще и она сама с головой в своей книге. Но ты постарайся не унывать ладно? Репетируй, изучай пьесу. Я быстро вернусь из Кералы, ты и оглянуться не успеешь. Всего каких-то три месяца. Если что, у тебя всегда есть Ева.

— Угу, — ответила Марго. Они обе прекрасно понимали, что Ева растворилась в собственной семье — у нее теперь есть Эндрю и крошечная дочка.

— Все будет хорошо, не переживай. Обещаю.

Марго ничего не смогла ответить. Она боялась, что, если вдруг заговорит, это будет только нечто жалобное: не уезжай, не бросай меня.

Марго погрузилась в учебу, но еще больше — в пьесу. Так было легче не обращать внимания на болезненные пустоты дома, на сокрушительное одиночество и скуку. Она учила свои реплики и репетировала сцены. Пустоты она заполнила своими напарниками по сцене и благожелательностью мистера Хадсона.

— Подумай о том, что ты говоришь, Марго, — наставлял ее он на одной из репетиций. — Подумай о значении этих слов. Попробуй почувствовать то же, что чувствует Джульетта. Она впервые влюблена, она невинна, но в ней уже бушуют страсти. И я хочу, чтобы ты показала это публике. Убедила ее. — Зеленые глаза мистера Хадсона сияли, когда он произносил эту восторженную речь.

Марго взглянула на своего Ромео. Джейми Кингстон топтал пустую коробочку из-под сока вместе со своими друзьями и пинал ее в какую-то неведомую цель. Но, несмотря на ее желание доставить радость мистеру Хадсону и убедить зрителей в своей любви к Джейми, у нее это не получалось. Этот герой любовник мало того что никак не мог сосредоточиться на репетициях, так еще и не учил свои реплики.

— Я знаю, это нелегко, особенно когда некоторые не относятся к своей роли с должной серьезностью, — сказал мистер Хадсон, проследив за ее взглядом, — но ты — нечто особенное. У тебя природный дар, Марго, и эта роль по праву твоя.

Марго кивнула и пожалела, что так легко краснеет.

Учеба была в самом разгаре, когда Тед пригласил ее после школы в дом Сибеллы на чай. Марго отказывалась, но отец настаивал, просил хотя бы попытаться наладить контакт. Конечно, если она пойдет к ним на чай, можно будет пригласить его на спектакль, но она все равно чувствовала себя предателем, когда стучала в дверь каменного коттеджа на другом краю долины.

Это была неловкая встреча. Едва переступив порог, Марго поняла, что не хочет знать ничего о новой жизни своего отца. Его уход было легче выбросить из головы, чем видеть Теда с этой новой женщиной в этом странном, захламленном коттедже. Марго не хотела быть рядом с Сибеллой, есть еду, которую та приготовила, и притворяться, будто они счастливая семейка, тогда как на другой стороне долины ее мать в одиночестве сидит за сто лом, а комнаты Уиндфолза наполняет эхо.

— Я вегетарианка, — заявила Марго, глядя на огромную порцию пастушьего пирога с мясом и овощами, который поставила перед ней Сибелла.

— Ой, — ответила та, ее щеки покраснели, — прости, я не знала.

— С каких это пор? — удивился Тед.

— С тех пор, как ты ушел от нас, — она смотрела ему прямо в глаза и ждала, когда он отведет взгляд.

— Отлично, — кивнул он, начиная понимать ее. — Тогда я сделаю тебе тост.

— Я могу приготовить что-нибудь получше тоста, — предложила Сибелла, — сейчас пошуршу.

— Не надо, — ответил ей Тед резко. — Тоста вполне достаточно.

Марго пожала плечами, чувствуя легкий укол оттого, что отец явно сердится. Почему он встал на ее сторону? Откуда он знает, что она сейчас лжет? Хотя вполне мог бы предположить, что за эти дни она стала вегетарианкой.

Они продолжали этот натянутый разговор, пока Марго вдруг не сообщила о спектакле:

— Билеты начнут продавать на следующей неделе. Ты придешь?

— Милая, мне очень жаль, — ответил отец, — но Найджел хочет, чтобы я был на прослушиваниях. Если бы я знал это раньше, я бы перенес их, а теперь — уеду в Лондон на кастинг. Все так закрутилось в последнее время.

Марго вжалась в стул. Конечно, новая пьеса отца важнее этой дурацкой школьной постановки, она знала это, но все равно чувствовала себя отверженной.

Сибелла кашлянула:

— Я могу пойти. То есть… если ты хочешь, то… я могла бы.

Марго покачала головой.

— Нет. Ладно. Мама пойдет. Так что вам лучше не стоит появляться там.

— Да, конечно, — согласилась Сибелла. Марго даже обрадовалась, заметив, как та покраснела.

Казалось, все облегченно выдохнули, когда она наконец встала из-за стола и попрощалась.

За две недели до премьеры мистер Хадсон пригласил весь актерский состав к себе домой, чтобы посмотреть экранизацию База Лурмана. Субботним днем он впустил их в свой новый особняк в одном из переулков на окраине города — аккуратный домик из песчаника с черной дверью и красным «фордом-фокусом», припаркованным на подъездной дорожке. Хорошенькая миссис Хадсон с огромным животом, на последних неделях беременности, жужжала на заднем плане, предлагая печенье, лимонад, чай, пока они втискивались в небольшую гостиную и рассаживались там по диванам и с подушками на полу. И все было довольно весело, пока не началась сцена, где Клэр Дейнс целовалась с Ди Каприо в лифте на маскараде у Капулетти. Марго почувствовала, как заливается краской, пока все остальные хохочут.

Она мельком взглянула на Джейми, который, казалось, тоже выглядел немного сконфуженным. Нужно ли и им так же целоваться в их спектакле?

Когда фильм закончился и все уже расходились, мистер Хадсон окликнул ее:

— Я видел твое лицо, когда ты смотрела фильм. Ты не должна беспокоиться… или смущаться. У нас еще есть время, чтобы разобрать сцену на балконе Вы с Джейми уже говорили о ней?

Марго покачала головой.

— У него тренировки по футболу и… э-э-э… домашка еще. — Она покраснела и попыталась пошутить: — Ну или он просто не хочет меня целовать.

— Ты очень красивая девушка, какой парень не захочет тебя поцеловать!

Марго раскраснелась еще больше и сунула руки в карманы.

— А ты вообще когда-нибудь целовалась? — тихо спросил мистер Хадсон, наклонившись к ней и ласково улыбнувшись.

Он что, читает ее мысли? Она смущенно покачала головой.

— Ты волнуешься?

— Еще бы, — Марго нервно рассмеялась. — Мне придется целоваться с Джейми на сцене перед зрителями. Перед моей семьей.

— А тебе не нравится Джейми?

— Он мне не не нравится. Я просто не уверена, что хочу с ним целоваться.

— Тогда ты должна помнить главное: это не Марго целуется с Джейми. Это Джульетта. И Ромео.

— Я знаю.

Конечно, она знала это. Как знала и то, что на глазах всей школы, всех зрителей, именно ее — Марго — губы будут прикасаться к губам Джеими. И все, что говорил сейчас мистер Хадсон, не имело никакого значения. Это ясно всем.

Учитель снова улыбнулся:

— Попробуй перевоплотиться в Джульетту. Это совсем юная девушка, которая под воздействием первой любви на наших глазах превращается в молодую женщину. Может, тебе надо чуточку попрактиковаться? Немного отвлечься?

Марго рассмеялась:

— Моя подруга Эми говорит, что можно практиковаться на кулаке. Вот так сжимаешь его и целуешь сюда. — Она показала на свернутые большой и указательный пальцы, но тут же снова смутилась.

Но мистер Хадсон не смеялся вместе с ней. Вместо этого он сжал ладонь в кулак:

— Вот так?

Она кивнула:

— Да. Глупо, правда?

Мистер Хадсон пожал плечами.

— Не надо наклоняться, сам достану, — процитировал он, — вот с губ моих весь грех теперь и снят^[3].

И прежде чем она поняла, что происходит, он прижал свой кулак к ее рту. Ее губы коснулись его теплой кожи. Она застыла. Потом отвернулась и покраснела еще сильнее.

Он рассмеялся:

— Какой же ты еще ребенок, Марго.

— Я не ребенок, — быстро ответила она.

— Нет, конечно, нет, прости, — он сжал ее руку. — О, эти сладкие шестнадцать лет.

— Пятнадцать, — поправила она.

— А ты знаешь, сколько было Джульетте?

Марго покачала головой.

— Тринадцать.

— Ох, ничего себе!

Марго не знала, шокирована она больше или смущена. Ведь если тринадцатилетняя Джульетта могла так влюбиться и даже выйти замуж за Ромео то она сама, должно быть, и в самом деле еще сущая скромница, раз ей не хочется целовать Джейми Кингстона.

— Конечно, — кивнул мистер Хадсон. — В современном обществе она считалась бы ребенком, но Шекспир понимал. Он видел девочку на пороге ее расцвета и превращения в женщину.

Марго глянула вслед другим актерам, своим друзьям. Они уже ушли. А значит, ей придется возвращаться домой в одиночестве. Она не знала, что ответить ему. Для нее это все было внове — разговоры с учителем о поцелуях, о сексе. У нее совсем нет опыта. Она волновалась: вдруг мистер Хадсон пожалеет о том, что выбрал ее на роль Джульетты.

— На самом деле все дело в доверии. Мы все, вся наша труппа, должны укреплять доверие друг к другу. Работать вместе и делать так, чтобы нам было комфортно, чтобы мы могли при необходимости разрушить барьеры. Еще несколько репетиций — и, я уверен, ты перестанешь так нервничать в сценах с Джейми. — Он помолчал. — Позволишь дать тебе совет?

Марго кивнула, надеясь, что он ей разрешит не целовать Джейми Кингстона, если она того не хочет.

— Если тебе не нравится Джейми в роли Ромео, закрой глаза и думай о том, как ты целуешься с тем, кто тебе действительно нравится. — Он улыбнул ся: — У тебя есть такой на примете?

— Я… э-э-э… нет. Я должна подумать.

— Ты просто обворожительна, Марго, — улыбнулся мистер Хадсон. — Не волнуйся, из тебя выйдет прекрасная Джульетта.

Но она подумала о тех, кто, возможно, гораздо лучше подошел бы на эту роль.

— А может, попробовать кого-то…

— Нет, — оборвал он ее. — У них не будет этих сомнений в себе. Ты идеальна для этой роли. Мы только должны немного поработать над твоей уверенностью.

Несколько мгновений спустя Марго шла по переулку, ощущая некоторое облегчение. Идеальная Джульетта.

Она помнила этот разговор дословно и уже ночью, перед сном, воссоздавала его в своей голове. Идеальная Джульетта. Так считал мистер Хадсон. Она прижала кулак к губам и попыталась представить, будто целует кого-то. Но вместо лица Джейми Кингстона она видела совсем другое. Лицо взрослого мужчины с зелеными глазами и темными вьющимися волосами. Она улыбнулась. Конечно, он говорил исключительно о ее игре, но все же… все же никто и никогда раньше не называл ее милой.

Две недели спустя, прячась за кулисами, Марго разглядывала собирающуюся публику. Она скользила взглядом по рядам, пока не заметила Еву с малышкой Хлоей на коленях. Место рядом с ней было свободно. Мать не пришла. Еще.

— Через две минуты начинаем, — проговорил мистер Хадсон. Марго глубоко вздохнула и нервно улыбнулась. Он подошел к ней и Джейми, который стоял рядом. — И помните главное: мы должны…

— Оттянуться, — ответили они в голос.

Мистер Хадсон рассмеялся и протянул руку к Марго.

— Хорошо я вас выучил, — он поправил бретельку ее белого полупрозрачного платья и прошептал: — У тебя лифчик торчит.

Учитель сжал ее плечо. Тело Марго как будто пронзил электрический ток, а место, где ее кожи коснулись его пальцы, покалывало. Она вспомнила его теплый кулак, прижатый к ее губам, и покраснела. Сколько раз перед сном она прокручивала в голове эту сцену! И там был не кулак, а губы. Его губы.

— Ни пуха ни пера, — сказал Джейми, улыбаясь ей.

— К черту, — ответила она, взглянув еще раз на собравшихся зрителей, но свет уже погас, поэтому она увидела в зале только темные тени, которые замерли в ожидании, когда поднимется занавес.

В середине второго акта, когда брат Лоренцо трудился над своим тяжким монологом, в зале раздался пронзительный детский плач. Марго выглянула из-за занавеса. Ева, шепча извинения, пробиралась к выходу вместе с Хлоей. Марго постаралась не придавать этому значения. Наверняка они успеют вернуться к следующему действию. И наверняка мать, как обычно, опоздала, но уже сидела где-то там, в темном зале.

На своем последнем выходе Марго быстро оглядела зрителей. Место Евы по-прежнему пустовало. Матери нигде не было видно. На поклоне, закусив губу, она попыталась улыбнуться. Никто из ее родных не видел спектакля. Ее труда. Едва занавес закрылся, она убежала в гримерку, слыша, как переговаривается труппа:

— Что с ней такое?

Джейми нашел ее в гримерке, когда она снимала макияж вазелином и слезами.

— Эй, ты в порядке?

— В порядке. Не хочу говорить об этом.

Он сел рядом с ней.

— Слушай, ты здорово сыграла. Лучше всех.

— Спасибо.

— Ты же пойдешь на вечеринку?

— Не знаю. — Марго смотрела на свое отражение в зеркале, от слез тушь растеклась по щекам. — Мне не хочется.

— Нет, ты должна. Без тебя вообще все было бы иначе. А еще, — Джейми заговорщицки понизил голос, — Райли стащил бочонок сидра у своего отца, а мистер Хадсон все-таки очень клевый, он делает вид, что ничего не знает об этом. Пойдем, будет весело.

Марго взглянула на свое лицо в зеркале. Остаться на вечеринку или пойти домой? Она знала, что ждет ее дома. Ничего. Совершенно.

В зале ребята расставили стулья, на переносные столы водрузили напитки и тарелки с закусками. Кто-то передал ей пластиковый стаканчик с пуншем. В колонке заголосила Бейонсе. Марго впервые попробовала алкоголь — водку, смешанную с пуншем из тропических фруктов. Джейми подмигнул ей:

— Крепенький.

Марго осушила стаканчик залпом и потянулась за другим. Почти сразу она забыла о том, как рыдала еще несколько минут назад. Она пила и пила пунш, позволила Джейми вытащить ее потанцевать, пока ровно в десять не заявился школьный смотритель и не отправил всех по домам.

— Куда пойдем? — спросил Тибальд, высокий парень, чуть помладше Марго.

Кое-кто собирался в паб, но все понимали, что целую толпу несовершеннолетних школьников вряд ли пустят туда.

— Пойдемте ко мне, — предложила Марго.

— А родители не будут против?

Она пожала плечами:

— У меня только мама дома. Но она наверняка опять работает.

— А вы пойдете с нами, мистер Хадсон? — спросил кто-то. — Пойдемте!

— Да, — повернулась к нему Марго с радостной улыбкой; наконец-то в череде пустых и унылых дней появится хоть что-то светлое и спектакль не закончится так сразу, а продлится еще хотя бы на эту ночь. — Присоединяйтесь к нам, мистер Хадсон. Вы должны побывать у меня.

— Убедили, — он вскинул руки и улыбнулся в ответ, — хорошо, я иду. В конце концов, кто-то должен за вами приглядывать. Только, чур, ненадолго.

В итоге собралось человек двенадцать тех, кто еще мог стоять на ногах после пунша, и тех, кому не нужно было возвращаться домой к назначенному времени. Марго втиснулась в машину Тибальда и показала дорогу в Уиндфолз. Там они припарковались наверху подъездной дорожки и отправились вместе с Марго к дому.

Они завернули за угол, и сердце Марго оборвалось. Вопреки ее предположениям, Кит не сидела за работой в студии. В доме горел свет, тень матери маячила за закрытыми жалюзи в кухне.

— Это ерунда, — быстро проговорила Марго. — Мы пойдем к реке.

— Ты уверена, Марго? — забеспокоился мистер Хадсон. — Может, лучше всем разойтись? Не хочется, чтобы у тебя были проблемы с родителями.

— Уверена, — резко ответила она. — Все в порядке. Маме вообще все равно. А на берегу идеально. Мы там можем шуметь сколько захотим.

Марго пошла впереди, повела, чуть спотыкаясь о неровную землю, всех через сад. Сквозь кроны темных деревьев где-то над головой кружились звезды. Джейми, спускавшийся по склону холма рядом с ней, поймал ее руку, когда она споткнулась об очередной корень.

— Ты в порядке? — спросил он, сжав ее пальцы.

Она осторожно высвободилась и ответила:

— В порядке.

Ей пока было не совсем ясно, отчего же так неловко перед всеми, но при этом она не хотела, чтобы ее понимали неправильно, особенно Джейми.

Он, почувствовав отказ, втянул голову в плечи и растворился в темноте.

Кто-то из ребят чертыхнулся, споткнувшись. Раздался громкий взрыв смеха и шипение. Где-то впереди поблескивала река. Марго почувствовала легкий приступ паники. Это же была ее идея — привести всех сюда, но вот они здесь, и кажется, будто эта лунная ночь и легкое головокружение делают все совсем иным, дают всему какой-то новый импульс, разрушают прежние правила. Ну и ладно, подумала она, у них есть кому позаботиться, если вдруг все выйдет из-под контроля, мистер Хадсон с ними.

Она повернулась и увидела, как он всего в нескольких шагах позади нее о чем-то весело разговаривает с ребятами и смеется шутке одной из девочек. Марго почувствовала легкий укол ревности. Это она должна идти рядом с ним. Она должна смешить его. Ей нужна хотя бы капля его восхищения. Подняв голову, он поймал ее взгляд и улыбнулся:

— Все хорошо, Джульетта?

Она, улыбаясь, кивнула.

Пока все спускались к пристани, Марго пробралась к бывшему яблочному хранилищу и щелкнула выключателем на его стене. Гирлянда разноцветных лампочек тут же замигала над берегом и пристанью. Все восторженно закричали. Огоньки то гасли, то вновь разгорались, и ей казалось, будто она стоит одна на качающейся палубе какого-то корабля. Ночной мотылек промелькнул в темноте, ударяясь крылом об одну из лампочек. С шипением открылась банка пива. Звякнув, по деревянному причалу покатились стеклянные бутылки. Над водой рассыпался смех и чьи-то возгласы. Что-то с плеском упало в реку.

— Так вот как происходит настоящее волшебство?

Марго даже подпрыгнула от неожиданности. Обернувшись, она увидела мистера Хадсона, который стоял, прислонившись к стене. Его белые зубы сияли в лунном свете.

— Значит, вот где пишет твоя мать? Какое чудесное место.

— Да, — улыбнулась Марго, трепеща от его одобрения. — Это ее студия.

— Покажешь мне?

— Она наверняка заперта, — ответила она, но, дернув ручку, вдруг увидела, как дверь открылась.

— Только на секундочку. Очень хочется увидеть, где скандально известная К. Т. Уивер пишет свои книжки.

Марго пожала плечами. Это всего лишь скучная студия, рабочий кабинет ее матери, а это — мистер Хадсон. Ей не хочется разочаровывать его.

Внутри было темно. Ни лунный свет, ни мигающие огоньки сюда не проникали. Глаза Марго некоторое время привыкали к темноте. Ароматы благовоний, бумаги и цветов наполняли студию. Марго потянулась к настольной лампе, чтобы включить ее, но мистер Хадсон остановил:

— Не надо. Сюда же все сбегутся тогда. Не нужно, чтобы хоть какая-то сволочь устроила бардак в этом особенном, уникальном месте.

Да, он был прав. Ей тоже не хотелось, чтобы кто-то пришел сюда. И вообще, это невероятно — остаться вдвоем с мистером Хадсоном. Как будто оказаться под теплым лучом софита. Марго не хо тела ни с кем делиться этим ощущением.

— Вот тут она и пишет, — сказала она, указывая на стол, где, точно развернутый веер, лежали листы с напечатанным на них текстом, пресс-папье из розового кварца, стакан с ручками и карандашами, фотография в рамке — слишком темная, чтобы разглядеть изображение, но Марго знала, что там запечатлена она с сестрами, качающимися на качелях в саду много лет назад.

Обычный кабинет, ничего особенного. Она только надеялась, что мистер Хадсон не будет слишком разочарован.

Он подошел к столу и взял один из листов с текстом.

— Последний роман? — спросил он, вглядываясь в напечатанные слова.

Марго кивнула, не в силах говорить. Она наедине с мистером Хадсоном. Вокруг темно и тихо. И он так близко. Именно это она себе и представляла по вечерам, когда засыпала. Слава богу, он не умеет читать мысли.

— Довольно пикантная штучка, а? — проговорил он, повернувшись к ней, и подмигнул.

Марго хотелось провалиться сквозь землю. Он положил листок обратно на стол.

— А тебе нравятся книги твоей мамы?

— Не знаю. Вроде они нормальные.

— Готов поспорить, ты многое из них почерпнула.

Марго покачала головой. Она еще никогда не чувствовала себя более смущенной, чем сейчас, при мысли о том, что мистер Хадсон читает про секс в книгах ее матери.

— Я прочитала только половину первой книги, — солгала она. — Просто это не мое.

Марго облизнула губы. Во рту пересохло. Когда она только представляла себе, что может остаться с ним наедине, такого ощущения не было. Сейчас перед ней стоял совсем другой мистер Хадсон, не тот воображаемый персонаж ее грез, простой и плоский, действия которого она всегда контролировала собственной фантазией, а живой, дышащий и совершенно непредсказуемый мужчина.

— Ты сегодня хорошо выступила, — сказал он.

Его рука буквально касалась ее — так близко он стоял.

— Спасибо.

— Особенно сцена на балконе. Знаю, что ты переживала за нее, но ты выдержала.

— Спасибо, — повторила Марго и сделала шаг назад. Стол впился в ее бедра.

Мистер Хадсон взял пресс-папье, покрутил в руках и спросил, глядя ей прямо в глаза:

— Тебе понравилось целоваться с Джейми?

Марго смущенно рассмеялась.

— Нет.

— А ты послушалась моего совета? Думала о ком-то другом?

Марго кивнула и замерла.

Он поставил пресс-папье на место.

— О ком ты думала, Марго?

Она не знала — это все потому, что вокруг темно, или из-за того, что она впервые наедине с ним, но голова ее кружилась. Сказать? Посчитает ли он тогда ее глупой?

— Я думала… — Нет, она не должна говорить этого, но жгучая обида на мать за то, что та не при шла на ее спектакль, точно сидр, с шипением выстрелила в голову, Марго совсем осмелела. Это острое ощущение его близости и страх перед тем, что может случиться, и что все происходит слишком быстро и выходит из-под ее контроля. Она боялась, что он сейчас поцелует ее. И боялась, что не поцелует. Она смотрела на листы матери с текстом и вспоминала ее героиню. И все, что она прочитала в той книге. Она должна стать похожей на Тору, стать смелее, безрассудней и взрослее. «Этого стыдиться не стоит. Это природа», — слова матери отзывались эхом в ее голове. И тогда Марго сказала: — Я думала о вас.

Она сказала это так тихо, даже не подозревая, что он услышит. Хорошо, что в темноте не видно, как она покраснела. Глядя вниз, чтобы не встретиться с ним глазами, она почувствовала, как он берет ее за руку.

— О, Марго, — он сжал ее пальцы.

Марго наконец подняла глаза и, увидев его улыбку, поняла, что нет, он не смеется над ней.

— Вот с губ моих весь грех теперь и снят, — снова, как тогда, он процитировал Шекспира.

И прежде чем она поняла, что происходит, он наклонился и поцеловал ее. Она полными удивлениями глазами смотрела на него. Она целуется с мистером Хадсоном? Неужели это происходит на самом деле — сбывается ее самая тайная фантазия, от которой трепетали бабочки в животе, когда она лежала в темноте собственной спальни, готовясь отойти ко сну.

Но все было совсем не так, как она себе это представляла. Его рот оказался жестче, чем у Джейми, кожа грубее, а поцелуй — слишком уверенным и даже грубым. Щетина царапала ее кожу, вкус его языка был неприятно-сладким. И вообще все это слишком возбуждало и… казалось совсем неправильным.

Марго отпрянула в сторону, пытаясь отдышаться и сфокусировать взгляд на его лице.

— Простите, — сконфуженно улыбнулась она, — я не должна была этого говорить.

— Не смущайся, — он обнял ее, она прижалась к его груди так крепко, что чувствовала, как бьется его сердце, а в щеку впиваются пуговицы рубашки.

— Может, нам вернуться к ребятам? — спросила она.

Мистер Хадсон не ответил. Вместо этого еще крепче обнял ее, так, что она почувствовала всю его силу и легкий запах пота.

— О, Марго, ты такой спелый персик.

Она хотела рассмеяться, но он поднял ее лицо за подбородок и снова поцеловал, вонзив ей в рот свой язык.

Поцелуй его, говорила Марго себе. Расслабься.

Не будь ребенком. Не волнуйся. Но как только его большие пальцы подобрались к ее груди и вдруг начали тереть соски, она резко дернулась и снова отпрянула.

— Мы не должны этого делать.

— Не закрывайся от меня. Ты прекрасна. Помнишь, что я говорил? Мы должны доверять друг Другу. Чтобы разрушить все преграды. Ты же мне доверяешь?

Она кивнула. Откуда-то с пристани, с берега доносился смех.

— Нам надо вернуться, — снова сказала Марго.

Он нахмурился, его глаза блестели в темноте.

— Но я думал, что нравлюсь тебе. Думал, ты хочешь меня поцеловать.

Она кивнула и попыталась улыбнуться.

— Я поцеловала.

Марго хотела добавить, что он и вправду нравится ей, но целовать его слишком неправильно слишком много неприятностей это может доставить им обоим, однако она не смогла. Он снова впился в нее своим ртом, с силой проталкивая язык ей между губами, затем взял ее руку и провел ею по своей ширинке, по вздыбленной твердой плоти, которую скрывали брюки.

— Видишь, как ты мне нравишься, Марго? Видишь, что ты делаешь со мной? — и тут он протолкнул свою ладонь ей между ног и стал тереть там так сильно, что она начала извиваться. — А тебе нравится это?

— Не надо, — протестовала она, пытаясь оттолкнуть его руку. — Я не хочу. — Где-то в горле стоял комок. «Не плачь, — говорила она себе. — Это же мистер Хадсон, учитель, друг».

— Как ты можешь знать, чего ты хочешь, а чего нет, если раньше никогда не делала этого? Я думал, ты мне доверяешь. Если ты собираешься стать хорошей актрисой, тебе придется научиться отпускать себя, Марго.

— Я знаю. Просто я… — На самом деле она не знала, что сказать или сделать, чтобы все это закончилось.

— Это хорошо. Потому что мне не хочется думать, будто ты одна из тех глупых девчонок, которые вначале заставляют мужчину терять голову, а потом бросают его на пол пути. Такие никому не нравятся, Марго. Я думал, ты умнее них.

— Я не такая, — засмеялась она странным пронзительным смехом и снова попыталась оттолкнуть его как будто бы в шутку. Ну а что это еще может быть? Только шутка, игра.

Но мистер Хадсон крепко держал ее своими ногами, прижимая к столу. Луна вышла из-за облаков и вновь осветила его лицо. Не бойся, снова сказала себе Марго. Это твой учитель, твой друг, не бойся. Это недоразумение. Тебе просто хотелось… чего? Его внимания? Побыть с ним наедине? Его похвалы и восхищения? Да пусть даже и поцелуя!

Но вот сейчас, здесь, в темноте, она больше не уверена, что мистер Хадсон — ее учитель и друг. Это незнакомец. Его губы такие настойчивые и жесткие, его руки хватают ее так, что кружится голова от страха, он раздвигает ее ноги своими бедрами. Она наверняка просто слишком много выпила.

И не может ясно мыслить. Ей хочется оттолкнуть его и сбежать, но не хочется показаться слишком грубой.

— Скажи мне, чего ты хочешь, Марго? — спросил он, держа ее за талию и пробираясь руками под футболку. — О чем ты думаешь? Я читал книги твоей матери. Наверняка ты то яблочко, которое недалеко упало от своей яблони. Скажи, о чем ты думаешь, когда остаешься одна?

Он как будто читал ее мысли. Да, она представляла, как целует его. Так глупо. Но сейчас ей хочется, чтобы все закончилось.

— Я хочу вернуться к ребятам, — сказала она.

Она не желала обижать его, тем более он был так добр к ней, но все, чего ей хотелось, — это оказаться вместе со всеми на берегу, радоваться и смеяться.

— Мы пойдем к ним, — ответил он, — но не сейчас.

Он снова наклонился над Марго, вжал в стол. Запах сидра в его дыхании напомнил ей о гниющей в траве падалице. Этот запах, кажется, покрывал здесь все, сочился по стенам и полу, приторно-сладкий, отвратительный. Ей хотелось заткнуть чем-нибудь рот, только чтобы не чувствовать его.

— Они наверняка нас уже потеряли, — сказала она, отвернувшись от него, и, положив руки ему на грудь, попыталась оттолкнуть.

— А я сказал, что нет. — Он уже не улыбался, не был прежним мистером Хадсоном.

Он больно схватил ее за волосы и запрокинул голову, подставляя ее шею своему рту. Она застонала и выгнулась. Не от удовольствия — от страха.

— Тебе это нравится? — спросил он, тяжело дыша и хватаясь за пряжку ее ремня.

— Нет, пожалуйста, не…

Но он не дал ей договорить, снова прижавшись к ее губам, потом дернул за ремень, развернул ее к столу и, прижав одной рукой, другой расстегнул и спустил свои штаны.

— Не надо! — снова вскрикнула она резким испуганным голосом, но он не слушал ее.

Вместо этого он коленом раздвинул ее ноги, прижал лицо к куче исписанных бумаг на столе. Его рука крепко держала ее за шею, большой палец впивался в мягкую ложбинку.

Марго подавила крик. Жгучая боль пронзила ее, точно осколок стекла. Она слышала россыпь смеха на пристани и чужие голоса, но от одной только мысли о том, что кто-то случайно увидит их с мистером Хадсоном, увидит, что он делает с ней, ей стало невыносимо плохо. Она зажмурилась, надеясь, что все сейчас закончится. Ей хотелось остановить все это, все то, что начала именно она — своими глупыми мыслями о поцелуях и улыбочками. Но мистер Хадсон не останавливался.

— Зачем вы так? — всхлипнула она, и слезы полились из ее глаз.

Он наклонился к ней и прошептал в самое ухо:

— Потому что я знаю, ты этого хочешь.

Наконец он задрожал, бумага смялась. Марго лежала, прижатая к столу тяжестью его тела. Она закрыла глаза и попыталась абстрагироваться от боли и ужаса. Приторно-сладкий, омерзительный аромат яблок заполнил все ее легкие. Безмолвная река неумолима несла его дальше по своим волнам.

Пятница

20

Марго стоит около окна гостиной и смотрит на белую ткань шатра, призраком колыхающуюся между деревьев. Завтра в это же время Люси будет уже замужем, дом наполнится праздничной суматохой, весельем и толпой незнакомцев. Пока же все тихо. Так тихо, что слышно, как тикают часы. Кот растянулся на диване в гостиной. Мать прячется где-то в комнатах.

На книжной полке она видит «Кварцевое сердце», пятую книгу матери из серии «Редкие элементы». Она берет ее и открывает на первом же развороте.

Моим девочкам,

самым драгоценным элементам в мире.

Люблю вас неистово. Живите бесстрашно

Читая посвящение, Марго чувствует, как внутри набирает ход тошнотворно стремительная карусель любви, гордости и адской боли. «Самые драгоценные элементы». Это она-то драгоценна? Она не чувствует этого. Она знает, что на самом деле они все думают о ней. Как они осуждают ее.

А все остальное: «Люблю вас неистово, живите бесстрашно». Если бы это было так просто. Люси бросается в самую гущу событий с открытым сердцем, полная надежд и энтузиазма, но Марго так не умеет. Она пыталась когда-то, но в результате ее сломали. Она так и останется в плену своего опыта и никогда не вырвется из тисков этой боли.

Как бы она ни старалась, ей никогда не избавиться от ощущения, что виновата в этом ее мать, точнее, ее отстраненность, ее слова, ее слишком легкое отношение к сексу и браку. Так стоит ли удивляться, что Марго не подпускает к себе людей, а желание близости, которое вдруг появилось у нее сейчас, пронизано потребностью в наказании. Она еще раз читает посвящение, захлопывает книгу и быстро сует ее обратно на полку.

В своей комнате она изо всех сил старается не обращать внимания на бутылку водки, спрятанную среди вещей в сумке под кроватью. Но устоять невозможно. Все эти воспоминания, тревога по поводу предстоящего семейного ужина и тот разговор с Люси, когда они развешивали лампочки в шатре, — все это просто выбило ее из колеи. Совсем чуть-чуть, уговаривает она себя, только чтобы успокоиться и постараться заглушить тревогу.

Она достает из-под кровати сумку, вынимает оттуда бутылку. Первый глоток обжигает горло.

К третьему она горит уже целиком и погружается в блаженное оцепенение. Она делает еще пару глотков, закрывает пробку и ложится на кровать. Вот и все. Этого достаточно. Сейчас уже хорошо. А больше ничего и не нужно.

После вчерашней ссоры с Люси ее так и подмывало сесть на поезд и умчаться обратно в Эдинбург Вечером она даже заглянула в расписание поездов К черту Люси и ее дурацкую свадьбу. К черту их всех. Она проделала весь этот путь, чтобы быть с ними. Неужели им этого недостаточно? Зачем Люси все эти разговоры? Она сама не знает, чего хочет.

Марго поворачивает голову и видит оборванный клок обоев, который так и манит, так и зовет продолжать, но телефонный сигнал вырывает ее из этого состояния. На экране сообщение от Йонаса. Какая-то картинка. Без слов.

Она открывает ее и смотрит, как на экране постепенно загружается черно-белая фотография. Она хмурится. Это чье-то лицо. Не чье-то — ее собственное.

Она знает это место. Квартира Йонаса. У нее за спиной — силуэты Эдинбурга. Она вспоминает, как несколько месяцев назад он вернулся домой с новеньким сверкающим объективом.

— Мне нужно сделать несколько снимков, — сказал он ей. — Проверить, как работает. Портреты. Я их сразу удалю, обещаю.

— Хорошо, но я не буду позировать.

— Мне не надо, чтобы ты позировала, — сказал он, поднимая камеру и щелкая затвором.

— Погоди, я не была готова!

— Не волнуйся. Я хочу видеть тебя такой, какая ты есть. Естественной. Искренней. Самой собой.

Она сидела на подоконнике, чувствуя себя не ловко и напряженно, впадая в какое-то медитатив ное состояние от щелчков камеры.

— Ну вот и все, — проговорил он через несколько минут. — Ты просто великолепна.

Она не просила его показать снимки, предположив, что он действительно сдержал слово и удалил их из памяти. И вот теперь она всматривается в экран и изучает изображение. Тут же приходит еще одно сообщение: «Смотри, какая ты красивая».

Она смотрит на фото. Не так уж и красива, думает Марго, но в портрете определенно есть нечто поразительное. Свет, отраженный в глазах, мягкость лица, приоткрытые губы и взгляд, устремленный вдаль. Обычно она не видит себя такой.

«Ты обещал удалить их», — написала она в ответ.

«Я удалил все, кроме этого. Он слишком хорош, чтобы его потерять».

Слишком хорош, чтобы потерять? Она бы так не сказала. Но по снимку явно читается работа мастера. Йонаса. Его фирменный почерк. Здесь есть искренность и ясность, благодаря которым он и стал известным и востребованным фотографом. Она вдруг вспоминает другой снимок, который висит на холодильнике в его квартире. Снимок матери, который он сделал много лет назад на берегу озера на его родине в Швеции.

«Где ты?» — спрашивает она, чтобы представить его, где бы он ни был.

«Где-то под Йорком. Еду на следующий заказ».

«Надеюсь, все пройдет хорошо», — отвечает она, неистово желая оказаться рядом с ним, швыряет телефон на кровать и, не успевая даже осознать, снова тянется к бутылке.

21

Ева борется с Мэй и ее платьем, когда звонит Эндрю.

— Я выхожу. Мне надо поговорить с тобой, когда я приеду.

Она прижимает мобильник к уху плечом, натягивая на Мэй платье. Та вскрикивает:

— Оно мне мало, я не могу дышать!

— Мы его наденем, если ты перестанешь извиваться.

— Алло, Ева, ты здесь?

— Да, я здесь. Извини, я сейчас одеваю девочек. Ты же не забыл о сегодняшнем ужине?

— Я потому и выезжаю уже сейчас.

— Хорошо.

— Так мы сможем поговорить, когда я приеду?

— Конечно. — Ева замирает, но все же спрашивает: — Мне кажется или случилось что-то серьезное?

— Случилось. Слушай, поговорим, когда я приеду, хорошо?

— Хорошо. — Ева начинает беспокоиться.

Будьте с девочками готовы к моему приезду, — говорит Эндрю и тут же отключается.

Ева опускается на пол в детской. Мэй продолжает ворчать и дергать платье.

Это совсем не похоже на Эндрю. Он такой напряженный. О чем он хочет поговорить? О работе? Об их отношениях? Она вздыхает. Ей страшно идти на этот семейный ужин. Достаточно того, что еще и Люси вчера подлила масла в огонь своей ссорой с Марго. Да еще и ужин не где-то, а у Райана в пабе. И там будет Эндрю. Который ведет себя довольно странно. Неужели он знает? Или он хочет поговорить о чем-то еще?

Она берет второе платье и кричит:

— Хлоя! Иди сюда, переоденемся.

— Минуточку, мама, — отвечает ей дочь откуда-то снизу.

— Никаких минуточек. Сейчас же!

Хлоя пыхтя поднимается наверх и смотрит на платье, которое держит в руках Ева.

— Мама, только не с оборками.

— Да ладно. Надень его ради меня, пожалуйста. Ты такая красивая в нем.

Хлоя стонет:

— Ой, мама, ты хуже всех.

Ева смотрит на дочь.

— Да, Хлоя. Хуже всех. А теперь иди сюда.

Сорок пять минут спустя Эндрю все еще не приехал. Ева смотрит на часы на кухне. Через десять минут нужно выходить, если они хотят попасть в паб вовремя. Она находит в сумочке алую помаду и, глядя в зеркало в прихожей, красит губы. В тот момент, когда она разглядывает себя и думает, не слишком ли вульгарно выглядит, ее телефон снова звонит.

— Прости, дорогая, тут ужасная пробка. Буду Через пять минут.

— Девочки, обувайтесь. Папа подъезжает.

Мгновение спустя в дом врывается Эндрю и чмокает ее в щеку.

— Простите, там на шоссе авария. Я сейчас быстро переоденусь, и мы поедем.

— А что за разговор? — спрашивает она. — Может, поговорим в машине?

Эндрю смотрит на девочек.

— Нет. Потом, позже.

Ева наблюдает, как муж, перескакивая через две ступеньки, взлетает наверх, и чувствует, как начинает сосать под ложечкой. Почему-то кажется, что все вот-вот рухнет.

22

— Ты что, пьяная?

Кит хватает дочь за руку, когда они подходят к пабу. Хватка у нее на удивление крепкая.

— Ну, допустим.

— Ох, Марго.

— Что? Что — Марго? Что, ты думаешь, я натворю, мама? Чего ты так боишься? — Она слышит, как язык ее заплетается, поэтому изо всех сил старается говорить отчетливо. — Я же уже здесь.

— Здесь, — вздыхает Кит. — Конечно, здесь. Веди себя прилично, хорошо?

— Тебе не о чем беспокоиться, — бормочет Марго. — Да всем вам не о чем беспокоиться.

Стол накрыт на тринадцать персон. Войдя в паб, Марго сразу видит Теда и Сибеллу. Они уже сидят на своих местах на дальнем краю стола рядом с родителями Тома. Его отец, седовласый мужчина в мятом костюме и с тростью, прислоненной к стулу, был довольно уважаемым профессором физики в каком-то университете, пока ему не пришлось уйти на пенсию из-за прогрессирующей болезни Паркинсона. Он разговаривает с Тедом и Сибеллой и руки его заметно трясутся. Мать Тома, маленькая, точно птичка, женщина с лучезарной улыбкой, сидит рядом с мужем и ведет оживленную беседу с дочерью, младшей сестрой Тома, Сарой, учителем начальной школы. «Но если она и не учительница, — думает Марго, глядя на ее розовые щеки, цветастое платье и стянутые в пучок волосы, — то уж точно должна ею быть. Этакая чистая и здоровая красота, не то что я».

Люси сидит в одиночестве в самом центре стола, в бледно-зеленом платье-рубашке, теребя браслеты на запястье и барабаня пальцами по столу. Заметив Кит и Марго, она машет Тому, который у стойки бара заказывает напитки.

— Вы как раз вовремя, — говорит он, целуя в щеку вначале Кит, потом Марго. — Что вам взять?

Кит заказывает бокал вина.

— А мне водку с тоником, пожалуйста, — говорит Марго и, проигнорировав сердитый взгляд матери, добавляет: — Двойную порцию.

— Вы, должно быть, Марго, — замечает Райан, наливая ей тоник в бокал. — Наслышан о вас, — добавляет он и смотрит на ее ползущую вверх от запястья до самого плеча татуировку, открывшуюся взгляду, когда она сняла свою куртку.

— Наверняка только плохое слышали, — отвечает она.

Райан смеется и подвигает ей бокал с коктейлем.

— Вы здесь новый управляющий?

— Расплата за все мои грехи, да. — Он протяг вает руку: — Райан.

Дверь паба распахивается, и врываются Хлоя и Мэй в одинаковых голубых платьях, следом за ними Ева.

— Тетя Марго! — кричат девочки и запрыгивают на нее.

Эндрю входит последним, нагруженный айпадами, ручками, фломастерами и ворохом раскрасок.

— О боже, ничего себе, — говорит Марго, обнимая по очереди девочек и чувствуя некоторое облегчение. — Кто забрал моих крошек племянниц и подменил их такими взрослыми барышнями?!

Ева испускает глубокий выдох и кивает Райану, прежде чем взглянуть на стол, накрытый в дальнем конце паба.

— Как ты? — тихонько спрашивает она у Марго.

— Лучше и быть не может, — нарочито громко отвечает та, но, видя, как Ева вздрагивает, спрашивает: — А ты как?

И она, и Люси выглядят слишком напряженно.

А ей-то казалось, что только она боится этого вечера.

— Я нормально, — отвечает Ева, хотя видно, что это совсем не так.

Марго смотрит на своего шурина, который пытается одновременноосвободить Хлою от розового мехового пальто и пожать руку Тому.

— Поссорились с Эндрю?

— Нет.

— Добрый вечер, Марго! — Шурин подходит и целует ее в щеку.

— Привет, — отвечает она ему холодно и отворачивается.

Райан протягивает Еве бокал красного вина и спрашивает, обращаясь к Эндрю:

— Что пожелает добрый джентльмен?

— Твое здоровье, — говорит Марго, чокаясь с Евой, и добавляет тихонько, так, чтобы слышала только она: — Давай выпьем за то, чтобы этот вечер прошел спокойно.

— Точно, давай, — соглашается та, делая глоток.

Кит направляется к столу и приветствует там всех с видом настоящего дипломата. Марго видит, как ее мать выбирает место подальше от Сибеллы и Теда, в самом дальнем от них конце стола. Ева и ее семья собираются вокруг нее, так что для Марго остается только одно свободное место — рядом с Люси. Она проскальзывает туда и ставит свой коктейль рядом. Они не говорили с того момента, как она сбежала из шатра, но Марго решила сделать вид, будто ничего не произошло.

— Как же это прекрасно, — говорит Кит и поднимает свой бокал повыше. Марго видит, как та напряжена. Взгляд матери останавливается на татуировке. Марго вздрагивает и в ответ поднимает свой бокал.

Тед, сидящий на противоположном краю стола, подхватывает тост.

— Давайте выпьем за эту счастливую пару, — говорит он. — Завтра будет их день. Пожелаем же им удачи.

— Да, — соглашается Кит. — Удачи вам, Том и Люси. Пусть ваша совместная жизнь будет долгой и счастливой!

— Спасибо, — отвечает Том и пожимает руку Люси. Та кивает родителям, хотя выражение ее лица слишком мрачное.

Марго ловит взгляд Евы и усмехается. Вот, значит, что тут происходит. Фальшивое дружелюбие и ехидные подколки.

— Мне нравится твоя татушка, — говорит Мэй, разглядывая узор на руке Марго, потом проводит пальчиком по изгибающейся лозе до самого сердца на сгибе локтя. — Когда я вырасту, сделаю себе такую же. И тогда мы с тобой будем похожи.

— Да, — отвечает, подмигнув ей, Марго. — Я вот еще хотела и на другой руке сделать.

— Ага, — подхватывает Мэй. — И я.

— Спасибо, — еле слышно бормочет Ева.

Постепенно все начинают обсуждать меню.

Марго наклоняется к Люси и говорит тихонько:

— Давай забудем вчерашнее. Пусть будет только сегодня. Мир?

Сестра поворачивается и смотрит на нее.

— Хорошо.

Марго кивает, хотя уверенности в этом согласии совсем не чувствует. Люси выглядит слишком бледной и рассеянной, она явно не в себе.

— Ты в порядке? — спрашивает она тихо. — Выглядишь немного… изможденной.

Она знает, что не должна забегать вперед, но ей все равно непонятно, отчего это они с Томом вдруг решили поиграть в такие тайны мадридского двора, как будто Люси — первая женщина на земле, которая внезапно оказалась беременной.

— Я в порядке, — отвечает она и тянется за нетронутым бокалом просекко.

Том обнимает ее за плечи:

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спрашивает он и целует ее в щеку.

Люси кивает.

— Я только что спросила ее о том же, — говорит Марго и прищуривается, указывая на бокал: — Думаешь, ей стоит это делать?

— Что ты имеешь в виду? — Люси смотрит на Тома и краснеет.

— В твоем-то состоянии? — Марго легонько толкает ее локтем. — Давай, Люси, ты можешь объявить об этом прямо сейчас.

Том наклоняется к ним и говорит тихо, так, чтобы только они его и слышали:

— Полегче, Марго, она сама все знает.

— Том, — предупреждает Люси.

Марго вскидывает руки, раздражаясь чрезмерной и неуместной заботой Тома. Ему не нужно защищать от нее Люси.

— Прости, я не знала, что, чтобы затащить женщину под венец, надо сделать ее беспомощной.

— Прекратите уже, — говорит Люси чуть громче, чем собиралась. Слишком громко. Так, что все за столом замолкают и смотрят на них.

К облегчению всех, возле стола вырастает Райан и начинает принимать заказы. Он движется с края Евы, лучезарно всем улыбаясь и, кажется, не обращая внимания на растущее напряжение. Пока он записывает блюда, Марго машет ему, а потом, заполучив его взгляд, показывает на свой пустой бокал, снова игнорируя гневный взгляд матери. Повернувшись к Люси, она видит, как Том тихонько успокаивает ее. Марго вздыхает. Когда это ее сестра вдруг стала такой нюней и неженкой, а Том — таким озабоченно заботливым?

За столом воцаряется неловкое молчание. Марго с раздражением отмечает, как Сибелла кладет ладонь на руку Теда. Что здесь со всеми происходит? Отец бросил мать ради Сибеллы. Эндрю мутит с какой-то бабой прямо под носом у Евы. Том просто-таки задушил Люси своей заботой, точно надзиратель в тюрьме. И почему ей, осуждаемой всеми, за них стыдно?!

— Знаете, говорит вдруг она, — вы все ведете себя так, будто я единственный человек в мире, который сделал нечто плохое. Посмотрите на себя, каждый из вас!

В этот момент Райан подносит ей заказанный бокал. Марго поднимает его, как будто сказала тост, и делает глоток.

— Марго, — умоляюще говорит Люси. — Ты же обещала.

— Обещала что? — уточняет Марго, глядя на удрученное лицо отца, плотно сжатые губы матери и усталое смирение Евы. Сара, сестра Тома, изучает свои колени, родители озадачены. — И что с вами со всеми происходит? Это ведь должна быть настоящая вечеринка, правда?

— Точно, — подхватывает Эндрю и поднимается, отодвигая стул, — ты права. И я бы не отказался еще выпить. Что вам всем предложить?

Марго смотрит на него, прикидывая, как отреагировать, и легонько толкает под локоть Люси. Но та даже не смотрит на нее, вообще не обращает на нее никакого внимания.

Марго хмурится. Неужели сестре кажется, что она зашла слишком далеко? Она берет салфетку и начинает теребить ее и рвать на мелкие кусочки, не останавливаясь, чувствуя, как растет беспокойство, как неукротимо наползают воспоминания, о которых она хочет забыть. Марго тянется к своему бокалу, но тут Ева кладет на ее руку свою ладонь.

— Хватит, Марго. Пойдем на воздух.

Кровь приливает к ее щекам.

— Конечно. Вдруг я опять выкину что-нибудь такое, за что неловко будет всей семейке.

— Марго, — качает головой Кит, — я не понимаю, откуда в тебе эта ярость.

— Все ты понимаешь.

— Марго, — Ева произносит ее имя с тихим предупреждением.

Кит холодно повторяет:

— Почему бы тебе не пойти и не остыть на воздухе, прежде чем ты опять наговоришь того, за что потом будет стыдно.

— Не волнуйся, мама. Я сейчас пойду. Я буду хорошей девочкой и пойду остыть, как ты и советуешь.

Она отодвигает стул, слегка покачнувшись, и слышит хихиканье Мэй и ее громкий шепот:

— Она назвала бабушку мамой.

Хлоя, заметив выражение лица Евы, поняла, что сейчас не до смеха, и ткнула сестру в бок. Обе тут же уткнулись в свои раскраски.

Марго идет в дамскую комнату, наклоняется над раковиной, прижавшись лбом к прохладному зеркалу в позолоченной раме, и смотрит в свои покрасневшие глаза. Где-то тут, вместо нее нынешней, стояла девочка в большой серой толстовке. На этом же самом месте, и смотрела ее глазами в это же самое зеркало. Нет. Сейчас это уже не она. А она — уже не та девочка.

Марго выскакивает на парковку на заднем дворе, хватая ртом и глубоко заглатывая воздух. В темном небе звезды, кажется, шипят и растворяются. Она определенно напилась. А ведь не собиралась. Она видит, как кто-то сидит на ступеньке возле кухни. Подросток в полосатом фартуке курит сигарету, оторвавшись от своих кухонных обязанностей. Она направляется к нему, улыбаясь одной из своих самых ошеломительных, как ей казалось, улыбок.

— Можно стрельнуть у тебя сигаретку?

— Конечно, — отвечает он и, похлопав себя по карманам, протягивает ей пачку.

Она берет одну и наклоняется над огоньком зажигалки, прикрывая его ладонями от ветра.

— Спасибо, — говорит она, затягиваясь и выдыхая дым в ночное небо, и тут же обхватывает себя руками — кожу начинает покалывать от холода.

— Пожалуйста.

— Ты австралиец?

— Ага.

— Путешествуешь?

Он кивает:

— У меня сейчас каникулы. Райан — мой дядя.

Я хотел немного оттянуться, пока не поступлю в универ.

— Оттянуться в этом шумном мегаполисе под названием Мортфорд? Везунчик.

Он смеется и спрашивает, разглядывая ее татуировку:

— А ты как здесь оказалась? Таких, как ты, тут не бывает.

— Моя семейка.

Парень кивает и бросает окурок на землю, притаптывая его кроссовком.

— И с ними невозможно, и без них нельзя.

— Это точно.

— Мне надо идти, — говорит он и кивает на двери кухни.

— Давай. Желаю тебе оказаться на правильной стороне. И спасибо за сигарету.

— Да фигня, — отвечает парень и ныряет в кухонные двери.

Она стоит еще минуту, глядя в ночное небо и думая, что не так уже это и по-бунтарски — стоять тут с сигаретой. Да и без куртки довольно зябко. Она потирает руки и думает о том, сколько дыма напустила в свои легкие, и о предупреждающей картинке на сигаретной пачке. Хотя она достаточно взрослая, чтобы знать о вреде курения.

Она бросает сигарету на землю и, повернувшись, чтобы пойти обратно в паб, вдруг замечает какое-то движение в тени парковки. Она вглядывается пристальней и видит, что возле машины стоят мужчина и женщина. В такой позе, что Марго холодеет от страха. Она пытается проморгаться и прогнать водочный туман. Что-то в близости этих тел и их яростной жестикуляции говорит об опасности. Она знает, что нужно закричать и попытаться помочь женщине, над которой буквально нависает высокая и сильная фигура мужчины, но чувствует себя парализованной. Слова как будто застревают у нее в горле. Мужчина хватает женщину за руку. Марго слышит, как стучит ее сердце.

Вдруг какая-то кошка пробегает по гравию парковки, случайно заставляя сработать чью-то сигнализацию. Ее огни скользят по лицам этих двоих, и тут Марго видит еще кое-что. Мужчина — не какой-то незнакомец. Это Эндрю. Он стоит с пепельно-серым лицом, а женщина — барменша из паба — что-то сердито говорит ему, отчаянно жестикулируя, затем отворачивается, сложив руки на груди, и он пытается в ответ как-то урезонить ее.

В мигающем желтом свете Марго видит, как Эндрю поднимает глаза и замечает ее. Она холодно смотрит на него, поворачивается и уходит обратно в паб. Чертов Эндрю. Люси была права.

Внутри она видит Люси и Тома, стоящих около стойки бара. Она проходит мимо и слышит слова сестры:

— Не сейчас. Видишь, какое у всех настроение.

— А когда? Ты же обещала рассказать им все сегодня.

— Но все это неправильно, Том. Не та атмосфера. Да и Марго все испортила.

Тут Люси замечает сестру и отводит взгляд.

— Нет уж, — говорит Марго, нацепляя на лицо улыбку, — Том прав. Ты должна нам все рассказать прямо сейчас. Избавь нас от мучений. — И добавляет с легкой насмешкой в голосе: — Я хочу сказать, что все уже и так догадались. Это же очевидно.

Люси пристально смотрит на нее. Марго закатывает глаза. Они держатся, точно херовые заговорщики, как будто никто не догадывается… как будто их тайна такая страшная, а жизнь сплошняком одна драма. Ну и? У Люси и Тома будет ребенок. Новая жизнь. И то, как они ведут себя сейчас, — просто смешно.

— Скоро затопают по дорожке чьи-то маленькие ножки? — Марго многозначительно смотрит на живот Люси и приподнимает бровь: — Ну хватит, мы же не идиоты.

Люси смотрит на нее и бледнеет на глазах.

Марго пожимает плечами:

— Я понимаю, вы хотите насладиться этим великим моментом. Я его не испорчу, обещаю! — Она хватает первый попавшийся бокал с барной стойки и поднимает его, содержимое плещется ей на руку: — Но, между нами, давайте выпьем за детей. За следующее поколение маленьких засранцев.

Том еще крепче обнимает Люси за плечи. Марго видит это и чувствует, как гнев в ней закипает с новой силой. Ему не нужно защищать свою невесту от нее. Он что, не знает? Она любит Люси. Всегда любила и будет любить. И никогда не сделает ей ничего плохого.

Она разворачивается и идет к столу. Но там не лучше. Побледневший Эндрю только что подошел и стоит, сунув руки в карманы. Он бросает взгляд на Марго, садится на стул рядом с Евой и, обняв ее, притягивает к себе, чтобы поцеловать. Ева недоумевающе смотрит на него.

— Что с тобой? Ты хорошо себя чувствуешь?

— Лучше не бывает, — отвечает он, не сводя взгляда с Марго.

«Это уж точно, — думает она, — но ты меня не обманешь». Она сердито смотрит на него, и он опускает глаза.

Когда все приступают к трапезе, разговор становится совсем уж нарочитым и неестественным. Марго безо всякого аппетита ковыряет в тарелке и пьет вино. Люси тоже едва притрагивается к блюду. Ева сидит тихая и напряженная. Только две малышки, кажется, ничего не замечают.

— Мы закончили, — через некоторое время объявляет Хлоя. — Можно мы пойдем поиграть в бильярд?

— Конечно, — отвечает Эндрю с явным облегчением. — Я отведу вас в игровую.

Тарелки убраны, десерт, кажется, никто не собирается заказывать. Марго замечает, как Тед что-то шепчет Сибелле. Она кивает, он откашливается.

— Что ж, Люси, Том, спасибо за прекрасный ужин. Завтра у вас будет долгий день. Так что, полагаю, сегодня надо всем лечь пораньше. Дадим жениху и невесте как следует выспаться.

— Да, — радостно соглашается мама Тома. — Мы все должны хорошо отдохнуть.

Она похлопывает мужа по руке, многозначительно улыбается Марго и тянется за сумочкой, висящей на стуле позади нее.

Ева начинает собирать фломастеры и раскраски. Марго, откинувшись на спинку стула и подперев рукой подбородок, поворачивается и видит, как Том слегка подталкивает Люси.

— Давай, — шепчет он.

— Да-да, — говорит Марго, — давай.

Люси бросает на нее взгляд и вдруг поднимается из-за стола.

— Пожалуйста, не могли бы вы все подождать и немного послушать. Я должна кое-что сказать, пока вы все не разошлись. И будет лучше, если я сделаю это прямо сейчас.

«Ну вот и все, — думает Марго, откидываясь на спинку стула и улыбаясь, — наконец-то.»

— Удиви нас, Люси, — говорит она вслух. — Порази всех своей чудесной новостью. Мы все внимание.

23

Люси поднимается из-за стола. Сердце колотится у нее в груди. Утешает только то, что Том рядом.

— Давай, — говорит он. — Я здесь.

— В чем дело? — озадаченно спрашивает Кит. — Что происходит?

Люси делает глубокий вдох.

— Ни для кого из вас не секрет, что мы с Томом немного поторопились с этой свадьбой. Мы решили устроить ее всего чуть больше недели назад, не дав никому времени хорошенько к ней подготовиться. Простите нас за это. — Люси оглядывает стол. — Но мы невероятно благодарны каждому из вас за то, что вы тут и будете завтра с нами. — Она смотрит на растерянные лица родственников. — Причина, по которой мы хотели собрать вас всех за этим столом сегодня вечером, заключается в том, что мне нужно поделиться с вами кое-какими новостями.

Марго все еще улыбается с выражением абсолютного знания на лице. Люси не может вынести этого. Она делает еще один вдох. Сколько раз она прокручивала эту речь у себя в голове, но вот сейчас, когда момент настал, чувствует себя совершенно к ней не готовой.

— Я не беременна, — говорит она, поворачиваясь к Марго, и смотрит, как улыбка сползает с ее лица, затем быстро переводит взгляд на отца. — Боюсь, это не такая уж и радостная новость. Я больна.

— Больна? — переспрашивает Кит.

— Да, — Люси смотрит вначале на нее, потом снова на Теда. — У меня рак.

Все вокруг замолкают.

Тед легонько кашляет.

Она смотрит, как на лице Марго замешательство сменяется недоверием.

Как мать от удивления открыла рот.

— Люси, — вдруг прерывает молчание Марго. — Это не смешно.

Она не отвечает. Вместо этого наблюдает, как Марго взглядом ищет у Тома поддержки, но, не найдя ее, перестает улыбаться, продолжая настаивать на своем:

— Но ты же беременна. Это и есть твой секрет. Самый дурацкий, надо сказать, секрет в мире.

Ева сжимает руку Марго:

— Заткнись, ладно?

— Прости, но нет, — отвечает ей Люси. — Я не беременна. — Ее руки висят вдоль тела, палыды крепко сжаты в кулаки. — Я прошу прощения за этот секрет, но мне хотелось сообщить об этом всем вам сразу. Я думала, так будет проще. В понедельник я ложусь в клинику на процедуры. Точнее, на операцию. — Она прижимает руки к животу, как будто прикрывает источник боли. — Оказывается, у меня на яичниках довольно большая опухоль. Врачи уберут ее… И все остальное тоже. — Люси делает еще один глубокий вдох. — А потом все будет зависеть от химиотерапии. Возможно, это замедлит течение болезни.

— Замедлит? — спрашивает Ева.

Люси кивает, чувствуя теплую и успокаивающую руку Тома.

— Но ведь можно вырезать все разом, — говорит Ева.

Люси смотрит ей в глаза.

— Я на прошлой неделе делала сканирование. Оно показало, что опухоль уже дала метастазы. Мы узнаем больше на следующей неделе, после операции, но врачи предупредили, что опухоль агрессивная. И, скорее всего, уже четвертая стадия.

Люси слышит, как где-то вдалеке ее племянницы стучат шарами на бильярде, перекрикиваются друг с другом и хохочут.

— Метастазы? Что это, черт возьми, значит? — Марго сердито моргает.

Люси смотрит на свою семью, которая сидит здесь, за столом, совсем сбитая с толку, поникшая и недоумевающая, и понимает, что, возможно, Том был прав — обрушить эту новость на них всех разом было не лучшей идеей.

— Это значит, что опухоль разрастается. Сканирование показало, что у меня появились вторичные опухоли в животе и в легких. Операция все прояснит.

— Но у вас же медовый месяц на следующей неделе, — говорит Ева, Марго подхватывает:

— Вы уже и вещи собрали.

— Наш медовый месяц мы проведем в клинике Бата. Вещи как раз для этого. Во всяком случае, пока.

— Ох, Люси, — тихо говорит Тед, — девочка моя дорогая.

— Но… но… — Марго все еще пытается сконцентрироваться и принять новость. — У тебя не может быть рака. Тебе двадцать восемь. Завтра ты выходишь замуж.

Люси кивает и слегка улыбается:

— Да, завтра я выхожу замуж. — Она тянется к руке Тома. — Вот почему мы решили ускорить свадьбу. Мы пошли на это, когда узнали… что у меня рак. — Она видит, как мать вздрагивает. — Благодаря этому я поняла, что для меня самое важное. Это Том. И все вы. И то, что мы вместе. — Том пожимает ей руку, она успокаивается и снова улыбается. — Я хотела сообщить вам об этом прямо сейчас, чтобы все не выглядело слишком ужасным. Но, как говорится, у меня для вас две новости. Одна плохая, а вторая хорошая.

Марго даже поперхнулась:

— Ага. Всем привет. Я выхожу замуж, и еще у меня рак, но давайте повеселимся!

Люси морщится:

— Да, надеюсь, это не звучит так, как ты сейчас сказала. Мне жаль, если то, что я решила собрать всех под предлогом вечеринки, покажется вам слишком эгоистичным, но мы и вправду собираемся пожениться. И хотим, чтобы всем было весело. — Она улыбается. — Нет, мы настаиваем на том, чтобы вы веселились. Да я совершенно уверена, что в ближайшие месяцы ничего страшного не произойдет, так что давайте устроим завтра праздник.

Но Марго все еще выглядит разъяренной.

— Почему они не обнаружили его раньше? Как может здоровый человек получить терминальный диагноз? В этом же нет никакой логики.

— У меня давно появились кое-какие симптомы, — пытается улыбнуться Люси, — я быстро уставала, у меня болел живот. Какое-то время они думали, что это обычное расстройство — синдром раздраженного кишечника. Но, видимо, ошиблись.

Тед качает головой:

— В Лондоне есть отличные врачи. Давай мы отвезем тебя туда, найдем лучшего специалиста из всех возможных.

— Папа, все в порядке, — грустно улыбается Люси. — В нашей клинике просто потрясающие врачи. Я в надежных руках.

— Но ты не умрешь, — твердо говорит Марго.

— Мы все когда-нибудь умрем.

— Перестань. Ты понимаешь, о чем я.

— Папа прав, — говорит Ева. — В наши дни существует множество способов лечения. Появились разные удивительные препараты и специальные центры со всякими новаторскими методами лечения. И я уж не говорю об альтернативной медицине. Да она же у тебя вся под рукой! Иглоукалывание, рефлексотерапия… — она замолкает на полуслове.

Люси смотрит на нее, на Марго, на Кит.

— Я не знаю, как будет дальше, но, честно говоря, мне бы не хотелось, чтобы в следующий раз вы собрались все вместе уже на моих похоронах. — Она пытается улыбнуться: — Не хочу, чтоб вы устраивали эту вечеринку без меня.

При слове «похороны» Кит сдавленно всхлипывает. Люси смотрит на нее.

— Завтра у нас будет настоящий праздник. Любви и жизни. Не смерти.

— Почему ты вдруг заговорила о похоронах? — спрашивает Марго.

— Да. Они же тебя вылечат? — добавляет Ева, глядя на сестру умоляющими глазами.

— Ну вот на следующей неделе и станет ясно, действительно ли у меня четвертая стадия. Врачи, конечно, помогут, но вот вылечат ли окончательно… И все же я не сдамся. Я молодая и сильная. — Она сжимает руку Тома и, повернувшись, пристально смотрит на Марго: — И я верю, что там, где есть любовь, есть и надежда.

Марго опускает голову. Люси поднимает взгляд на Кит. Та сидит в стороне ото всех, ошеломленная, уткнувшись глазами в пол.

— Мама, что скажешь?

— Я… я… я не… Простите. — Кит с грохотом отодвигает стул и выбегает из паба, оставляя за собой абсолютную тишину.

— Это нормально, — говорит Люси. — Конечно, вы все в шоке сейчас. У меня-то было время, чтобы все осознать, но вам его понадобится чуть больше. Всем вам. — Она пытается улыбнуться, но видит перед собой только их испуганные лица. Ева прижимает кулак ко рту. Отец сидит со слезами на глазах, Сибелла крепко сжимает его руку. Мама Тома тихонько плачет.

— Ты храбрая девочка, Люси, — говорит наконец Сибелла. — Да, нам всем нужно какое-то время, чтобы принять все, что ты нам сообщила.

Люси кивает ей в знак благодарности за это спокойствие:

— Да.

— Извини, — говорит Марго, бросая взгляд на Сибеллу, — но я не могу сидеть здесь и притворяться, что все замечательно. То есть ты хочешь, чтобы мы завтра устроили настоящий праздник, так, Люси? Свадьбу?

— Именно этого я и хочу, Марго, — кивает ей сестра.

В этот момент дверь паба распахивается, обдавая всех порывом холодного воздуха. Все оборачиваются и видят нового посетителя. Высокого светловолосого мужчину в черной кожаной куртке. Он внимательно оглядывается по сторонам, пока не замечает Марго. Люси бросает на нее взгляд. Та смотрит на него, открыв от удивления рот и широко распахнув глаза.

Глядя на нее, мужчина расплывается в широкой радостной улыбке, от которой по лицу и вокруг сияющих синих глаз разбегаются морщинки. Он похож на настоящую рок-звезду. Люси не может оторвать взгляд от него.

— Привет, Марго, — говорит он.

Марго молчит, поэтому он все с той же широкой улыбкой оборачивается ко всем присутствующим:

— Привет всем. Меня зовут Йонас. Я друг Марго.

Он говорит с легким акцентом, смягчая первую букву своего имени. Люси видит, как краснеет ее младшая сестра.

— Я не хотел вам мешать, — продолжает Ионас. — Но слышал, что завтра тут у вас свадьба, и подумал, вдруг понадобится хороший фотограф. — Он приподнимает бровь, глядя на Марго.

Та сидит, не проронив ни слова. Тогда Люси поворачивается к нему и говорит, улыбаясь:

— Да, у нас завтра свадьба. Добро пожаловать, Йонас.

24

Ночь перед свадьбой они собирались провести порознь, но после того, как все закрутилось во время семейного ужина, Люси попросила Тома поехать вместе с ней.

— Это же плохая примета, — сказал он по дороге в Уиндфолз.

Люси глухо рассмеялась:

— Плохая примета? Не думаю, что мы сейчас должны обращать внимание на эти глупости. Я хочу быть с тобой рядом каждую минуту, пока это возможно.

Он кивнул и сжал ее колено:

— И я.

Они лежат, свернувшись калачиком, в ее комнате, Том крепко обнимает Люси. Она разглядывает свое длинное свадебное платье, которое висит тут же.

— Кажется, все могло бы пройти гораздо лучше, — вдруг говорит она.

— В любом случае это было бы нелегко.

— Да уж.

— А ты все-таки смелая, раз рассказала им все. Горжусь тобой. Но что такое происходит с Марго.

Люси вглядывается в темноту.

— Мы все уже давно задаем себе этот вопрос.

Эта пьяная выходка в пабе, бешенство, в которое она пришла, когда Люси сообщила о том, что видела Эндрю с другой, та жестокая ярость, охватившая ее, как только Люси заговорила с ней о матери, когда они украшали шатер.

— Ее сложно понять. Она такая… сумасбродная. Никто из нас никогда не знает, что ей придет в голову в следующую секунду. Хотя, надо сказать, этот парень, который вдруг появился сегодня, это что-то. И такой симпатичный, правда?

— Я этого не заметил, — сухо отвечает Том.

— Ты что, ревнуешь?

— Я? К этому высоченному скандинавскому красавчику?

Люси смеется.

— Ты — единственный мужчина, который мне нужен, — говорит она, прижимаясь к нему покрепче.

Они снова молчат.

— Думаешь о том, как все пройдет завтра? — спрашивает он. — Нервничаешь?

— Да, — отвечает она.

— Все будет хорошо. У тебя же есть я. — Том гладит ее по волосам и обнимает за талию.

Она чувствует его дыхание на своей шее и прижимается к нему спиной, наслаждаясь его теплом и силой. В его объятиях она чувствует себя маленькой и хрупкой, точно яйцо в гнездышке. Через не которое время их дыхание выравнивается и замедляется. Она чувствует, что может потревожить его сон.

Лежа в его объятиях, она думает о предстоящем дне и обо всех людях, которые завтра соберутся. Она имела в виду именно то, что и сказала сегодня за ужином. Она хочет, чтобы этот день стал настоящим праздником любви и жизни. И никакой грусти.

Том начинает дышать глубже, его объятия ослабевают, он засыпает, постепенно отпуская ее.

Отпускать. Это то, чему она должна научиться. Откуда-то из глубины памяти вдруг появляется одуванчик с белой пушистой головкой. Они с отцом на лужайке в Уиндфолзе дуют на нее.

— Вот так, Люси, — говорит отец, склонившись над ней. — Сколько зонтиков с одуванчика ты сдуешь, столько времени покажут мои часы.

Она взглянула на него недоверчиво.

— Давай, попробуй еще.

Она подула снова. Пять.

— Это значит — пять часов, да?

Отец посмотрел на свои наручные часы и ответил ей, широко улыбаясь:

— Совершенно верно. Пять пополудни.

Люси нахмурилась:

— Но мы же только что позавтракали.

— Просто мы с тобой такие растяпы! Мы же все проспали! — И он подхватил ее на руки и защекотал так, что она взвыла от смеха, и семена одуванчика унесло далеко по ветру. — Смотри, Люси, — сказал он дочери, когда та перестала смеяться. — Смотри, они улетают.

Это воспоминание вызывает боль, ностальгию по тем временам, когда все казалось простым и незамысловатым. Когда если что и нужно было отпускать от себя, так это легкие зонтики одуванчиков.

Люси думает о том, что сообщила своей семье. О напряженности и страдании на лице Марго. Что же такое с ней происходит? Или произошло когда-то? Почему она никого из них не подпускает к себе? Почему не хочет разрушить эти глухие стены, которые выстроила вокруг себя?

— Том, — шепчет Люси в темноте.

Но в ответ слышит лишь медленное и ровное дыхание.

— Том, — пытается она снова, хотя знает, что он глубоко спит и не слышит того, что она хочет сказать ему, о чем хочет спросить.

Все это невысказанное и неспрошенное тяжко бродит внутри нее, не давая уснуть.

Прошлое 2009

25

Через пару дней после той вечеринки на пороге Уиндфолза оказалась коробка, обернутая золотой бумагой и перевязанная красной лентой. «Браво, Джульетта! Ты была великолепна. С наилучшими пожеланиями. Мистер Хадсон», — было написано в открытке.

Несколько раз перечитав ее, Марго развернула бумагу и обнаружила под ней коробку шоколадных конфет, какие в бесчисленном множестве продавались во всех магазинах перед Рождеством. Она долго сидела, глядя на них.

— О, как мило, — сказала Кит, проходя мимо. — Может, хотя бы это вернет улыбку на твое лицо.

Марго промолчала.

— Ты все еще плохо себя чувствуешь? Может, все-таки съешь одну?

Она покачала головой.

— Надеюсь, ты не сидишь на диете?

Марго подтолкнула коробку к ней:

— Забирай.

— Но они же твои, — озадаченно сказала Кит.

— Я не хочу.

Кит пожала плечами:

— Спасибо, конечно, дорогая, — и, выбрав треугольную конфету, отправила ее себе в рот. — Наверняка, когда ты будешь чувствовать себя лучше они тебе понравятся.

Марго взглянула на открытку: «Ты была великолепна». Омерзение снова начало растекаться по ее телу. Она глубоко вздохнула.

— Мам.

— М? — Кит все еще жевала.

— Ты помнишь вечер моей премьеры? — спросила Марго, сглотнув.

— Да, помню. И я уже извинилась перед тобой за то, что тогда забыла.

— Дело не в этом, — Марго покачала головой. — Кое-что случилось.

Она не знала, как рассказать матери о том, что на самом деле произошло. Было невозможно говорить об этом вслух. Но сейчас тот редкий момент, когда мать рядом, и Марго почувствовала, что может набраться смелости и рассказать ей. Но рассказать что? Если бы она могла объяснить, как это случилось, как она хотела… но хотела — чего?.. Чтобы ее заметили. Чтобы ее поцеловали. Не того, что случилось на самом деле. Нет, этого она совсем не хотела. Наверняка мать поймет.

— Кое-что плохое, — сказала она.

— Но мне казалось, что все как раз прошло хорошо. — Кит внимательно разглядывала картинку с конфетами на листовке-вкладыше, выбирая на чинку. — Настоящий триумф, как сказала мне магь Джейми Кингстона.

— Я не имею в виду спектакль. Я о том, что произошло потом. На вечеринке.

— О, — Кит наконец оторвала взгляд от листовки и пристально посмотрела на Марго. — Да, я как раз собиралась сама поговорить с тобой об этом.

Она уставилась на мать:

— Сама собиралась?

Кит положила листовку на стол между ними.

— Да, я все знаю.

— Знаешь? — Щеки Марго вспыхнули, но при этом она почувствовала некоторое облегчение. Хотя бы потому, что не придется объяснять ей все во всех ужасающих подробностях.

— Да. Правда, я не собиралась поднимать эту тему. Пока, во всяком случае. Ты же так великолепно сыграла в спектакле. Да и моя вина в этом есть, — Кит хохотнула. — Но раз ты настаиваешь…

Марго затаила дыхание.

— Очевидно, вы изо всех сил старались замести следы, но на пристани все-таки остались пивные банки, и по тому, в каком виде был мой стол, я поняла, что вы заходили в студию.

Марго нахмурилась.

— Я не возражаю, чтобы ты иногда приглашала к себе друзей, — сказала она, сурово глядя на Марго, — но могу ли я попросить тебя держаться подальше от моей студии? Это так важно — чтобы там все оставалось на своих местах. А если бы что-нибудь случилось с черновиком моего романа… — Кит передернулась. — Это была бы катастрофа.

От осознания того, о чем именно говорит мать, Марго пронзила новая боль. Катастрофа.

— Да. Ужасно. Прости.

— Так вот, я сообщаю тебе, что отныне моя студия закрыта для тебя и твоих друзей. Согласна?

Марго снова кивнула. Она не заходила туда с той самой ночи и вряд ли найдет в себе силы войти снова.

— Может, тебе все-таки стоит как-то сохранять свою работу, — тихо предложила она после долгой паузы.

Кит рассмеялась и закинула в рот еще одну конфету.

— Ты же меня знаешь. Я даже с дивиди-проигрывателем не могу справиться. И вообще. Старая дорога — лучшая дорога. Ну а если ты обещаешь держаться подальше от моей студии, то и сохранять работу не понадобится. Так что, считаю, проблема решена. — Она встала и сжала плечо Кит. — Спасибо за понимание, дорогая. Я обещаю, что заглажу свою вину, как только допишу эту книгу. И, знаешь, по большому счету в тот раз ничего особо плохого не случилось. Давай просто забудем об этом. Хорошо?

Марго слушала, как Кит удаляется, слышала тихий щелчок закрывающегося замка на задней двери и шаги матери по саду.

В школу в последние дни летнего семестра Марго не ходила, сказавшись больной. Вместо этого она часами лежала в своей постели, уткнувшись в стену, разглядывая цветы на обоях. Кот сворачивался калачиком где-то у нее в ногах. Она сама во всем виновата. Когда по ночам представляла, как целуется с ним, прижимая к своим губам сжатый кулак. Ей хотелось отмыться дочиста, напрочь стереть эти предательские губы, отрезать эту дурацкую руку.

«Видишь, что ты делаешь со мной?»

Она сама позволила этому случиться. Ее пожирал привычный уже стыд: никогда и никому нельзя рассказывать об этом. Как же ей хотелось, чтобы мистер Хадсон заметил ее… поцеловал ее. Все это она устроила сама. Поэтому должна спрятать весь этот ужас подальше, поглубже.

«О ком ты думала, Марго?»

«Скажи мне, чего ты хочешь, Марго?»

«Тебе это нравится?»

Каждый из тех моментов, вспоминая, она пыталась превратить во что-то хоть чуточку более приятное, во что-то романтичное. Сделать это не таким, каким оно было на самом деле. Но она не могла ничего поделать с собой. Может, он все-таки любил ее? Но нет. Она помнила только его руки, хватающие ее за волосы, только боль от впивающегося в бедра стола и омерзительный вкус его языка у себя во рту.

В конце августа пришло письмо с результатами выпускных экзаменов за среднюю школу. Почти все «отлично». И «Драма и театральное мастерство» — тоже. Стоило бы порадоваться, но она не могла. Все это уже, казалось, не имело никакого значения.

— Разве ты не собираешься отпраздновать со своими друзьями? — удивилась Кит.

— Что-то не хочется.

Мать нахмурилась, подошла к холодильнику и достала оттуда бутылку шампанского.

— Мои французские издатели прислали на прошлой неделе. Давай выпьем по бокальчику? — предложила она. — Отпразднуем. Ты это заслужила Я горжусь тобой. Мы все такие.

Марго через силу заставила себя отпить немного из бокала. Сладкий напиток осел на языке напомнив такой же тошнотворный вкус пунша и яблочного сидра. Тепло разлилось внутри, лопающиеся пузырьки притупили боль. Когда Кит вернулась в свою студию, Марго достала из холодильника бутылку и налила себе еще бокал. Она пила быстро, пока не выпила почти все.

Наверху, в приглушенной тишине дома, ей было страшно. Она долго смотрела на свое отражение в зеркале ванной. «Ты такой спелый персик. Ты прекрасна». Она разглядывала свое лицо, борясь с желанием впиться в него ногтями, расцарапать его.

В комнате Евы она легла на аккуратно застеленную кованую кровать и, прижав к груди одну из подушек, наконец дала волю слезам. Как же ей хотелось, чтобы сейчас рядом с ней оказалась Ева, с ее спокойствием и практичными советами. Она бы точно знала, что сказать и что сделать. Но вместо нее здесь была только тишина. Только мучительное одиночество.

В нижнем ящике комода она обнаружила кучу старой одежды Евы — футболки, спортивные штаны, серую толстовку с капюшоном, которую, как она помнила, Ева надевала в «те дни», когда ходила по дому хмурая, прижимая к животу бутылку с горячей водой. Марго поднесла толстовку к лицу и вдохнула забытый аромат старшей сестры. Почувствовав себя немного успокоившейся, она на тянула толстовку на себя. Ей понравилось это ощущение — она утонула в ней, спряталась.

Пустота в комнате Люси чувствовалась еще сильнее. Вся энергия и импульсивность сестры, казалось, стали еще очевиднее оттого, что ее здесь нет. Марго ощущала себя здесь точно в машине времени все ют же привычный подростковый бардак с ворохом памятных вещей. На стенах старые плакаты с бойз-бендами, фотографии самой Люси со школьными спортивными трофеями и командами-победителями. И еще одна фотография, сделанная давным-давно. Они втроем сидят на пристани и смотрят в воду. Она не помнила, как их сняли, наверняка это был отец. Ей здесь лет шесть или семь. Она посмотрела на девочек, которыми они были когда-то, и отвернулась.

Люси оставила здесь так много своих вещей. На столе в беспорядке валялись ручки и блокноты, старые флаконы с лаком для ногтей, книжки в мягких обложках. Билеты в кино и губная помада, ожерелье из бисера и наушники. Возле пыльной лампы, рядом с валяющейся бутылочкой масла пачули Марго заметила перочинный ножик. Она взяла его, взвесила на ладони, выщелкнула лезвие и поймала им свет. В памяти сразу всплыл тот момент у ручья в саду, когда Люси вырезала им инициалы на старом дереве. Нож был холодным и твердым. Она сунула его в карман толстовки и вышла из комнаты.

День был пасмурным и прохладным. Кит наверняка сидела у себя в студии, работала над своим драгоценным текстом. Натянув капюшон на голову, Марго повернулась и пошла по дорожке подальше от дома, подальше от реки.

То ли от выпитого шампанского, то ли от того, что капюшон, до сих пор хранящий запах Евы, натянут слишком глубоко, то ли из-за странного оцепенения, охватившего ее тело, но все вокруг казалось каким-то приглушенным. Ее шаги… Звук проезжающих мимо автомобилей… Детский смех. Она ощущала себя так, будто попала в совершенно иной мир. Ирреальный.

Она совсем не знала, куда направляется. Она просто шла, опустив голову, отбивая шагами ритм, сжимая в кармане перочинный нож, который стал теплым.

И только оказавшись в знакомом тупике, она поняла, куда направлялась с самого начала. Черная входная дверь, красная машина на подъездной дорожке. Казалось, совсем недавно она стояла здесь со всеми остальными актерами, собираясь посмотреть фильм вместе с любимым мистером Хадсоном. Марго слышала, как кровь пульсирует в ее венах. Как перехватило дыхание. Она крепко сжала рукоятку ножа, шагнула вперед и нажала на кнопку звонка.

От его звука в доме пронзительно закричал младенец. Затем что-то проговорил женский голос, кто-то выключил телевизор и крикнул:

— Минутку.

Этот голос — голос его жены — вывел Марго из ступора. А может, не жена, а ребенок. Видя, как маячит тень за стеклянной панелью двери, зная, что вот сейчас она распахнется, Марго развернулась.

Она быстро спустилась по ступенькам и вышла на подъездную дорожку. Оказавшись возле машины, она вытащила из кармана нож, воткнула его кончик в яркую поверхность и провела длинную резкую полосу.

— Эй, — услышала она за спиной женский крик, но не обернулась.

Она даже не побежала. Только со стуком уронила ножик на тротуар и быстро пошла прочь, ссутулившись, зарывшись лицом в капюшон толстовки, пока не повернула за угол. Но и там она не сбавила шаг. Больше никакого оцепенения, наоборот — только живая, клокочущая, горячая ярость.

До самого конца лета Марго не выходила из дома, отклоняла приглашения на все вечеринки, купалась в реке. Она не ездила в город, чтобы не наткнуться на друзей или, того хуже, на мистера Хадсона. Легче было оставаться дома, чем встретиться хоть с кем-нибудь.

К началу осени, когда пришла пора возвращаться в школу, она выстроила вокруг себя глухую стену, а то, что произошло, спрятала глубоко внутри. Она собралась с духом, приготовившись к встрече с мистером Хадсоном где-нибудь в коридоре или классе. Все уже произошло. Но больше она никогда не подпустит его к себе слишком близко.

Она никак не ожидала, что на первом же утреннем собрании им объявят о внезапном увольнении мистера Хадсона. Выступление завуча было кратким и не содержало каких-либо подробностей.

— Я знаю, что вы все будете рады поприветствовать миссис Эшкрофт, которая будет вашим преподавателем драмы и театрального мастерства. Я прошу вас сделать так, чтобы она чувствовала себя здесь как дома.

Марго оцепенела. Все остальные аплодировали новой учительнице.

Много времени не понадобилось. Уже к обеду старшеклассники перешептывались, передавали друг другу слухи и рассылали сообщения на мобильники.

«Грязный извращенец!»

«Это мерзко».

«Я всегда знал, что он ублюдок».

Проходя мимо компании старшеклассников, Марго замедлила шаг и напрягла слух.

— Он задержал ее однажды после уроков и засунул ей руку под блузку.

— Фу. Ну ведь сразу же было ясно, что тут что-то не так. Он из шкуры лез, чтобы показаться умником и душой компании.

— А в полицию заявляли?

— Родители Саши сказали, что замнут дело, если он уволится из школы.

— Да, я тоже слышал, что они хотели избежать огласки, она же нынче подает документы в университет.

— А мне жалко его жену. Она же родила недавно.

Чем больше Марго слушала эти разговоры, тем сильнее паниковала. Мистер Хадсон попытался сделать это с Сашей Харт, только она, в отличие от Марго, сразу поняла, кто он такой на самом деле, и отбилась от него. Мистер Хадсон — грязный извращенец, этот факт, кажется, понимали все, кроме нее. Тошнота только нарастала, когда Марго слышала, как старшеклассники обсуждают подробности ниспровержения мистера Хадсона.

Все это только подтверждало то, что Марго и без того знала с самого начала. Только она. И если уж она хранила этот постыдный секрет целое лето, то теперь, когда все знают, кто он такой, нужно хранить еще тщательнее. Целое лето! Да если бы она и заговорила сейчас, все только удивились бы, что она сразу не сказала об этом. А ведь, в отличие от Саши, это была не просто его рука за пазухой. Он… Это было… И тогда они поймут, что она сама хотела этого.

«Видишь, что ты делаешь со мной?»

Все узнают. Ее семья. Ее друзья. Школа. Полиция. Газеты. Страх рос внутри нее, точно огромный черный слизень, когда она думала об этом. Они все узнают. Невыносима даже эта мысль. Поэтому никто никогда в жизни не узнает, что произошло той ночью на берегу реки.

Суббота

26

Марго просыпается от кошмара. Вот рту пересохло, в голове стучит, сердце готово выпрыгнуть из груди. Она сбрасывает одеяло и мечется по комнате, пытаясь прийти в себя и очнуться в настоящем. Когда глаза немного привыкают к серой рассветной полутьме, она видит, что на полу в дальнем углу комнаты на матрасе свернулся калачиком мужчина. Йонас.

Сквозь туман похмелья к ней постепенно возвращаются события прошлого вечера. Семейный ужин в пабе. Выпивка. Жуткое, напряженное застолье. Белое лицо Эндрю в свете сигнализации на стоянке. Объявление Люси. Неожиданное явление Йонаса.

Она все вспомнила. И ледяной ужас скользнул по горлу в самое нутро. Объявление Люси. Марго вспоминает его.

Люси не беременна. Она больна.

И вот оно, то слово, которое таилось и пряталось в подсознании: рак.

Марго ложится на спину и смотрит в потолок, прокручивая в голове воспоминания. Вот Люси стоит рядом с Томом, напряженно и храбро улыбается.

У Люси рак. Эта новость бьет под дых.Яичники… четвертая стадия… метастазы. Марго видит эти слова у себя в голове. Не в силах остановиться, она соскальзывает с кровати, достает из сумки ноутбук и, сев на край, быстро набирает что-то в поисковике. Люси явно старалась не сообщать им самое жуткое, но доктор Гугл тоже не может сказать ничего внятного. Марго быстро пролистывает симптомы и варианты лечения на каком-то благотворительном сайте по борьбе с раком и переходит в чат. Там бесконечный поток людей обсуждает все то же самое. Она закрывает ноут и зажмуривается. Ох, Люси.

Почему она скрывала от них эту ужасную тайну? Она же все эти дни ни слова не сказала. «Ты нужна мне», — вспоминает Марго ее СМС. Эта жалобная фраза, которая поначалу казалась ей слишком уж эгоистичной… Устроить свадьбу в последнюю минуту и собрать всех теперь выглядит самым настоящим героизмом.

Марго глубоко вздыхает. Уж она-то знает, каково это — хранить в тайне свою боль. Но такую?! Марго слышит, как внутри у нее как будто что-то трескается.

Она ложится обратно в кровать и уже не может себя сдержать. Слезы льются из нее таким потоком, будто бурная река прорвала дамбу и наконец не встречает преград на пути.

Через некоторое время она чувствует, как кто-то ложится рядом с ней и берет ее за руку.

— Марго.

Она не может ответить. Не может даже посмотреть на него. Слишком сильна эта боль. И если она отпустит ее, то сама разлетится на мириады хрупких осколков.

— Марго, — повторяет Йонас. — Я здесь.

И вот тогда она поворачивается к нему, прячется у него на груди. Она позволяет обнимать себя, рыдает ему в плечо, освобождаясь от бремени этой боли и этой печали.

— Я должна бы рассердиться на тебя, — говорит она чуть позже, лежа рядом с ним на кровати. Оба смотрят в потолок. — Вот так ворваться…

Йонас кивает:

— Должна бы.

— Как ты меня нашел?

— Нетрудно узнать название деревни, где живет знаменитая писательница К. Т. Уивер. На ее странице в «Википедии» полно полезной информации. Я приехал, заглянул в паб, чтобы узнать у местных дорогу, а там за столиком сидишь ты. Я увидел тебя сразу, как только вошел.

— Зачем ты приехал?

Йонас пожал плечами:

— Я не знаю. Просто почувствовал… Почувствовал, что тебе может понадобиться друг. Ведь худшее, что может случиться, — ты мне скажешь отва лить. Ну и я решил попытать счастья.

— А ты бы отвалил? Если бы я сказала тебе?

— Конечно. Я отвалю, как только скажешь.

Марго не может сдержать улыбку.

— По-моему, это самое приятное, что мне когда-либо говорили.

— Значит, ты не сердишься? — спрашивает он, все еще глядя в потолок.

— Нет, — отвечает Марго, немного помолчав. — Знаешь, что я почувствовала, когда увидела тебя вчера в дверях?

Йонас слегка поворачивает голову и смотрит на нее внимательно.

— Не знаю. Что?

— Я почувствовала облегчение. Жизнь так запутанна, — говорит она после долгой паузы. — У Люси рак.

— Я знаю. Ты мне сказала вчера об этом.

— Неужели? — Марго прижимает руку к виску и вдруг понимает, что не помнит, как вышла из паба и как легла в постель. Вздохнув, она говорит: — Это несправедливо.

— Это несправедливо, — соглашается Йонас. — Но жизнь вообще несправедлива.

Марго вспоминает фотографию красивой светловолосой женщины на берегу альпийского озера, которая висит на холодильнике Йонаса. Она сжимает его руку.

— Мне так жаль.

— А мне жаль тебя. И Люси. И всю твою семью.

Марго вздыхает и перекатывается на бок, свернувшись в клубок. Она не говорит: не может признаться Йонасу — вообще никому — в том, насколько все неправильно. Как она виновата. Как несправедливо, что Люси, всегда радостная, оптимистичная Люси, вдруг больна. Это случилось не с той сестрой! Потому что если кто-то в их семье и заслужил такой приговор, то это она. Ведь она так давно живет со своим стыдом и со своей пустотой. Это определенно должна быть она, а не Люси.

— Поговори со мной. — Йонас чувствует ее смятение.

— Я не знаю, почему ты здесь. Я не знаю, как жить нормальной, хорошей жизнью. Мне нечего тебе дать. Я совершенно опустошена.

Йонас долго молчит.

— Ты говоришь, что ты пуста, Марго, но это же чушь собачья. Я вижу, сколько в тебе чувств. Они внутри тебя. Ты их держишь так крепко, ты точно сверхпрочный орех. На самом деле ты можешь не любить меня, мне может быть трудно принять это, но не думай, что ты вообще не можешь любить. Ты можешь. Ты любишь. И я вижу это. Как ты помчалась сюда к Люси, хотя это место вызывает у тебя кошмары. Ты совсем не пустая. Ты просто боишься. Позвольте себе наконец чувствовать. Позвольте себе чувствовать все. Что в этом плохого?

— Я боюсь. Я сломаюсь.

— Но если сломаешься, возможно, тогда ты начнешь исцеляться?

— А что, если не начну? Если не получится?

— Тогда я буду здесь, рядом с тобой, чтобы собирать твои осколки.

27

Кит долго стоит у дома Сибеллы, не решаясь постучать в дверь. Она не знает, зачем пришла. Просто проснувшись, вдруг почувствовала отчаянную потребность поскорее сбежать из Уиндфолза. Ей была невыносима мысль о том, какой день сегодня предстоит: вынужденное веселье, смех, тосты за будущее, которое теперь кажется таким мрачным и таким неопределенным. Пустой шатер, натянутый между деревьев в саду, — символ бессмысленности происходящего. Сегодня он здесь, а завтра его уже не будет. Она не могла смотреть на него еще и по тому, что теперь знала причину, по которой Люси ринулась к алтарю.

Какое-то время она гуляла вдоль реки под склонившимися деревьями, наблюдая, как меняются их отражения в бегущей воде. В обычный день она была бы рада такой мягкой и сухой погоде. Тому, что вот-вот они будут надевать свадебные наряды, открывать шампанское. Но этот день совсем не обычный. Она даже не верила в то, что он пройдет так.

Ее дочь больна раком. Неизлечимо. Это слово, казалось, вырвало из ее рук будущее, которое она считала уже состоявшимся.

Она идет бесцельно и в какой-то момент вдруг обнаруживает, что шагает по ступенькам каменного моста, а затем по тропинке, ведущей к дому Сибеллы.

Сибелла открывает дверь и кивает в знак приветствия.

— Входи, — говорит она и делает шаг назад, чтобы пропустить Кит на кухню.

Кит заходит и в замешательстве оглядывает это захламленное, уютное помещение. Дом, в котором живет Тед, находится всего в миле от Уиндфолза, через реку. Но она никогда не бывала в нем.

— Тед ушел в деревенскую ратушу за столами.

Кит кивает. Она не знает, что делает здесь. Она пришла явно не для того, чтобы увидеть Теда, но и вряд ли для встречи с Сибеллой. Ей нужно возвращаться домой, помогать готовиться к празднику. Она совсем потерялась.

— Я собиралась варить кофе, — говорит Сибелла. — Выпьешь чашечку?

Кит кивает, чувствуя на себе внимательный взгляд Сибеллы.

— Да, спасибо.

— Садись.

Кит снова кивает и опускается на скрипучий плетеный стул. И вдруг как будто что-то внутри нее ломается. Не успев ничего сообразить, она начинает плакать. Слезы рекой льются по ее щекам. Она закрывает лицо руками. Сибелла, бросив чайник, садится рядом, протягивает ей салфетку, кладет теплую ладонь на холодную руку Кит и тихо ждет, когда поток слез иссякнет. Только после этого она встает, роется на полке в поисках банки с кофе и кофейника, затем приносит его уже дымящийся, ставит на стол и снова садится рядом.

— У тебя пока первый шок, — говорит она.

Кит вздыхает.

— Знаю, что Люси хочет, чтобы мы сегодня веселились. Но, думаю, я просто не смогу. Не смогу притворяться, что мне весело. — Она натягивает рукав пониже. — Почему Люси? Почему именно сейчас? Она же еще так молода. У нее столько всего впереди.

Сибелла кивает.

— Я так зла на это.

— Да.

— Как мне оставаться сильной ради нее? Как вообще выносить все это?

— Это нелегко.

Кит шмыгает носом.

— Черт возьми, время не лечит. Я столько времени ждала, когда же излечусь после того, как Тед ушел. Но, кажется, я до сих пор не пережила эту потерю. До сих пор ее чувствую. Эту боль невозможно облегчить.

Сибелла прикрывает глаза:

— Мне очень жаль, Кит.

Та пожимает плечами:

— Это был выбор Теда. И он выбрал тебя. Наверняка он был прав. Я перестала обращать на него внимание. Мы потерялись. Но оттого, что я все понимаю, мне не легче. Я любила его. Да и все еще люблю по-своему. Но вот как, как можно потерять ребенка и пережить это? Мне кажется, я не смогу. — Кит смотрит на Сибеллу, и глаза ее наполняются гневом. — Но тебе этого не понять. Ты не знаешь каково это.

— Я потеряла мужа… — Сибелла прикрывает глаза. — И ребенка… Давным-давно. Я знаю, что такое потери, Кит. И я знаю, что такое эта боль.

Кит откидывается на плетеную спинку стула, который громко скрипит под ней. Она долго смотрит на Сибеллу, после чего опускает глаза.

— Прости меня.

Сибелла кивает:

— Я никогда не была такой матерью, как ты, Кит. Правда. Я не знаю, каково это.

Кит хватается за ее слова, точно утопающий за соломинку:

— Я… мне очень жаль. В тот день на рынке… Когда я наговорила тебе… Я не знала… о ребенке.

Сибелла пожимает плечами:

— Я поняла. И понимаю. В идеальном мире я бы не полюбила Теда. А он — не полюбил бы меня. В идеальном мире я бы нашла в себе силы порвать с ним. Но я не идеальна, Кит.

— А кто из нас идеален? — горько усмехается Кит. — Черт, да это же я сама разрушила отношения с Тедом и, похоже, подвела своих девочек. — Внезапно она смотрит на Сибеллу обезумевшим взглядом: — У тебя уже есть Тед, пожалуйста, не забирай хотя бы девочек.

— Я не могу, Кит. Даже если бы захотела. Их мать — ты. Они любят тебя.

Кит просияла, но потом вздохнула:

— Люси вскоре понадобится вся наша поддержка. И она сама решит, к кому обратиться. Я не смогу диктовать.

— Ей понадобишься ты.

Кит снова вздыхает:

— Наша жизнь, оказывается, такая хрупкая.

— Так и есть, кивает ей в ответ Сибелла.

Кит оглядывается вокруг, рассматривая кухню. На плите в керамическом кувшине стоит засушенный чертополох. Маленький белый череп какого-то животного вместе с сосновой шишкой лежит на каминной полке. Хрупкие фарфоровые изделия Сибеллы стоят на окне, улавливая свет. В одном из углов она замечает портрет красивого темноволосого молодого мужчины.

— Это и есть твой покойный муж? — спрашивает Кит после долгого молчания.

Сибелла кивает:

— Да. Это Патрик.

Кит снова оглядывается, и с глаз ее как будто падает пелена. Она понимает: дом Сибеллы просто завален символами утраты, потери, отражающими хрупкость и временность любой жизни. Она наконец поворачивает голову и впервые с тех пор, как перешагнула порог, смотрит Сибелле в глаза.

Кит обеими руками обхватывает протянутую Сибеллой чашку, от которой исходит крепкий кофейный аромат — знакомый и немного успокаивающий.

— Как мне принять это? Как вынести эту боль? Я не знаю, что делать.

Сибелла вздыхает:

— Принятие — это дверь, которая пока скрыта от тебя, Кит. Она еще далеко. И тебе придется найти ее.

— Такое ощущение, как будто с моих глаз сорвали шоры. И теперь я везде вижу только смерть. — Кит снова оглядывает кухню. — Ветер раскачивает деревья, и мы просто валимся кто куда. — Ее взгляд останавливается на белом черепе. — Есть ли в этом всем хоть какой-нибудь смысл?

— Я не знаю ответа на этот вопрос, — говорит Сибелла. — Но уверена: там, где боль и смерть, еще есть жизнь и любовь. Они идут рука об руку.

Кит смотрит на нее и не понимает. Ведь пока все, что она видит, — это полная бессмысленность происходящего. Зачем жить и любить, если в конце концов все равно тебя ждут только боль и пустота. Она не может защитить Люси. Не может принять эту боль на себя. А свой материнский провал она ощущает как острую агонию.

— Я знаю, что ты не хочешь чувствовать это, Кит; знаю, что хочешь это изменить. Но если ты будешь отрицать и печаль, и боль, значит, ты будешь отрицать и радость, и любовь. Одно без другого просто не бывает.

Где-то в дальнем углу комнаты Кит замечает легкий всплеск цвета. Маленький домашний розовый куст в корзинке, покрытый желтыми бутонами, которые вот-вот распустятся. Она поворачивает голову и видит бабочку, бьющуюся в стекло с той стороны, — ее уносит ветер. На другом конце комнаты к холодильнику приклеена фотография Теда, который обнимает улыбающихся Хлою и Мэй. Кит еще раз внимательно оглядывает кухню. То, что поначалу казалось жутким — символы потерь, оболочки неживых или вовсе мертвых существ и растений, — становится странным и почти красивым в тесном соседстве с живым.

— Я не знаю, как пережить этот день с улыбкой на лице.

— Люси хочет отпраздновать его с тобой, — говорит Сибелла. — Сегодня — день для жизни. И возможно, — мягко добавляет она, — потом он покажется нам еще более прекрасным, если мы проживем его со знанием того, что никто не останется в нем навсегда. Он будет стоить целой жизни, какой бы длинной или короткой она ни была.

Кит снова откидывается на плетеную спинку стула. Что-то в этих словах задело ее, она закрывает глаза и пытается успокоиться. Через некоторое время, открыв их, она поворачивается к Сибелле:

— Как жаль, правда?

Сибелла наклоняет голову в немом вопросе.

— Думаю, мы с тобой могли бы стать друзьями.

Сибелла кивает и отвечает с легкой улыбкой:

— Да. Я тоже так думаю.

28

— Я все знаю, Ева.

Эндрю решает поговорить с ней ровно в тот момент, когда она красится в ванной. Он встает у нее за спиной.

— Что знаешь? — спрашивает она, переводя взгляд с подводки на его глаза в зеркале.

— Я знаю о твоем романе.

Ее рука замирает, размазав стрелку. Она аккуратно кладет подводку на край фарфоровой раковины и поворачивается к мужу.

— О моем романе?

— Да.

— Кто тебе сказал?

— Разве это имеет значение?

— Думаю, что нет.

— Значит, ты не будешь отрицать?

Ева опускает голову.

— Нет.

— Почему, Ева? Почему он?

Она вздыхает. Иногда ей представлялся этот разговор, который проливал ясность на их отношения, и всегда он был совсем другим В ее воображении Эндрю всегда полыхал яростью. Она же была кротка и спокойна, объясняя, что он не прав, многое недодавал ей. И вот этот момент настал. Эндрю спокойно и немного печально задает ей вопрос, на который у нее нет ответа. Да, почему он?

Эндрю садится на край ванны, обхватив голову руками.

— Я сначала не поверил ей. Вчера вечером она вцепилась в меня в пабе. Мне кажется, она неровно дышит к нему. И ее задевает то, что он продолжает общаться с тобой, у вас шашни, и вдруг ты, — Эндрю глухо смеется, — ты приходишь и сидишь здесь с мужем и детьми. Она сказала, что считает это оскорблением. Вначале я подумал, что она просто сумасшедшая, но она поклялась мне, что видела вас, видела, как вы целовались на этой же парковке пару дней назад.

В животе у Евы похолодело. Значит, Стейси. Она-то боялась, что сама выдаст себя за ужином, но нет, это за нее сделала чертова барменша.

— Я не хотел верить, разозлился на то, что она вмешивается не в свои дела. Но знаешь, что меня убедило?

Ева не была уверена, хочет ли знать это, но она должна выслушать его. Хотя бы это должна сделать.

— Я вспомнил момент, который застрял занозой у меня в голове. Когда мы подошли к бару, Райан подал тебе бокал вина. Ты даже не попросила его об этом, он просто знал, что это твое любимое вино. Такой маленький жест, который говорит о многом. И как только я вспомнил об этом, я понял, что Стейси не врет. А тебе не кажется, что это немного слишком — пойти на семейный ужин, да еще и вместе с девочками, в паб, которым управляет твой… твой любовник!

Эндрю выплевывает последние слова так, будто они жгут ему язык.

— Прости меня, — охваченная стыдом Ева опускает голову. — Я знаю, как все выглядело, но это был не мой выбор. Люси и Том хотели, чтобы ужин состоялся именно там. Мне пришлось согласиться.

— Ну конечно, — горько стонет Эндрю. — И теперь мы должны разбираться с этой головоломкой.

Ева кивает. Именно этой последней капли не хватало после новости, которую вчера сообщила им Люси. Она сидит рядом с Эндрю на закрытой крышке унитаза, чувствуя себя раздавленной.

— Мне так жаль. Прости меня, прости. — Она тянется к его руке, но он только отмахивается от нее.

— Как долго это продолжалось?

— Недолго. Пару недель, не больше.

— Сколько раз ты спала с ним?

— Один. Два… почти. — Она сглатывает при виде перекошенного страданием лица Эндрю. — Послушай, я, конечно, не думаю, что это подсластит пилюлю, но я правда собиралась порвать с ним, сказать ему об этом сразу после свадьбы. Сказать, что я не хочу его. И не хочу лгать тебе…

Эндрю глухо смеется.

— Я все равно не понимаю, Ева. У нас же было все. Прекрасный дом. Чудесные девочки. Я любил тебя. И думал, ты тоже меня любишь.

Ева поднимает глаза и смотрит в лицо человека с которым прожила последние одиннадцать лет Она видит белесый шрам на его щеке, который он получил в детстве, когда свалился с велосипеда, — он рассказал ей об этом на первом же свидании. Видит янтарные крапинки в его карих радужках — точно такие же сияют в глазах их дочерей. Маленькую складку между бровей, которая появляется, стоит ему нахмуриться. Она знает, что со временем эта складка превратится в глубокую морщину, которая была у его отца. Она знает каждую черточку этого человека, знает, что любит его, и чувствует ужасную боль, которую причинила ему. Он любил ее. Прошедшее время. Она сама, своими собственными руками все уничтожила.

Эндрю, кажется, читает печаль на ее лице. Поэтому он протягивает руку и берет ее ладонь в свою.

— Сегодня трудный день. Я знаю, ты думаешь о том, что сообщила вчера Люси. И знаю, что ради нее и Тома мы должны провести этот день так, как хотят они. И ради наших девочек тоже. Но разговор не окончен. Мы с тобой должны решить… как мы… если мы хотим…

Ева кивает. Было бы лучше, если бы он сейчас накричал на нее, разозлился, но вместо этого он такой… чуткий. У нее перехватывает дыхание от того, как она ошибалась. С того самого момента, когда Люси вчера произнесла свою речь, ей больше всего на свете хотелось прижаться к нему и почувствовать его объятия, положить голову ему на плечо, закрыть глаза и услышать, как он скажет что-нибудь успокаивающее. Но вместо этого она оттолкнула его, сделала ему больно. Ровно в тот миг когда больше всего в нем нуждалась.

Он грустно улыбается:

— Ты хорошо выглядишь. Новое платье?

— Нет. — Она протягивает руку и поправляет виндзорский узел его галстука. — Немного криво. Вот так лучше. — И хмурится: — Так вот о чем ты хотел поговорить со мной вчера?

Эндрю достает что-то из кармана.

— Нет. Я хотел подарить тебе это. Купил для тебя. Еще до всего… — Он протягивает ей маленькую бархатную коробочку. Ева открывает и видит пару красивых бриллиантовых сережек в стиле ар-деко. — Я попросил свою коллегу, Дженни, помочь мне выбрать их. Хотелось подарить тебе что-нибудь особенное, потому что ты так усердно помогала всем вокруг, но ты же знаешь, я совершенно не разбираюсь в украшениях. А Дженни немного похожа на тебя, поэтому я подумал, что если они ей подойдут…

Ева протягивает руку и касается одной из сережек. Под ярким светом ванной бриллианты сверкают, как огонь.

— Я хотел извиниться за то, что был так поглощен своей работой и игнорировал тебя и детей. Хотел сказать, что постараюсь больше не быть таким, — Эндрю морщится, на мгновение закрывает голову руками, но затем, кажется, собирается с силами.

Если бы Ева когда-нибудь попыталась представить себе момент, когда рушится ее брак, он точно никогда не был бы таким, как сейчас: они вдвоем тихо сидят в ванной со слезами на глазах, а между ними лежит пара прекрасных бриллиантовых сережек.

Она дотрагивается до его руки:

— Спасибо тебе. Не только за серьги. За этот разговор. За то, что ты такой сильный, а ведь я знаю, что ты бы… ты бы не хотел проходить через это.

Он встает:

— Пойду проверю, как там девочки. Мы должны выезжать через двадцать минут.

Она ждет, пока он выйдет из ванной, затем опускается на прохладный кафельный пол, сжимая серьгу. Что, черт возьми, она натворила?

29

Тед никак не может остановиться. Еще столько всего нужно сделать. Начистить ботинки. Погладить рубашку. Распаковать вино и бокалы. Собрать костер.

Столы в шатре он уже разместил и теперь стоял в нижнем саду, глядя на кучу дров, собранных для вечернего костра. Все-таки недостаточно большой получается. Надо больше. Поэтому последние сорок минут он перетаскивает старые ветки и бревна из-под огромного навеса, построенного прошлой зимой.

Тед чувствует, как капли пота выступают у него на лбу, а в ладони то и дело вонзаются мелкие ветки и обломки древесины. Но он упорно продолжает носить бревна, уверенный, что чем больше будет костер, тем лучше он сможет удержать под контролем ситуацию, о которой даже думать невыносимо. Еще одна ветка, еще одно бревно, говорит он себе, еще одно — и все станет еще лучше.

Сибелла пыталась поговорить с ним сегодня утром. Они лежали в постели, слушая пение птиц за окном, когда она начала аккуратно расспрашивать Теда о Люси и его чувствах. Но он не мог говорить. Он даже думать не хотел об этом. Сказал ей что-то резкое в ответ. Он собирался сделать именно то, о чем просила Люси, — отпраздновать этот день на полную катушку и не зацикливаться ни на чем грустном, ни на чем, что он не мог контролировать. Забыть об этом. Вот что он собирался сделать.

— Не думаю, что она именно это имела в виду, — мягко заметила Сибелла.

— Не надо, Сиб. Не дави на меня.

Она увидела страх и гнев и согласилась, нежно сжав его руку.

— Пойду приготовлю чай.

Он отбрасывает огромный кусок гнилого дерева и вдруг замечает Кит, которая идет по высокой траве к шатру. Даже на расстоянии он видит, как она сгорбилась, какое бледное у нее лицо и резкие тени вокруг глаз. Она осторожно несет поднос с бокалами, ступая по неровной земле, и исчезает в шатре.

Сибелла рассказала ему о раннем визите, когда он ненадолго вернулся домой, расставив столы.

— Чего она хотела? — встревоженно спросил он. Ему не нравилась даже сама мысль о том, что они о чем-то говорили наедине, две его женщины, пока он вдруг не осознал: как же, должно быть, одинока Кит, раз пришла к ним в дом.

Он смотрит на огромную кучу дров, которые собрал, со вздохом бросает в нее последнее бревно, вытирает руки о рубашку и отправляется к шатру.

Кит в самом дальнем углу расставляет бокалы. Она не слышит шагов Теда и испуганно оборачивается, только когда он уже почти вплотную приблизился к ней.

— А, это ты.

— Пришел взглянуть, как ты тут.

Кит пожимает плечами:

— Я прекрасно, — и настороженно смотрит на него: — А ты?

— Хорошо. Все время занят. Сегодня еще много дел.

— Да.

Они молчат. Тяжесть всего, что они так и не сказали друг другу, висит между ними. В конце концов Кит не выдерживает и всхлипывает:

— О, Тед.

Тед, желая избавить ее от боли, притягивает Кит к себе:

— Я знаю, Китти, знаю.

Такое знакомое ощущение — он держит ее в объятиях, чувствует аромат ее волос. Ностальгия по этому месту и этой женщине вдруг охватывает его.

— Все это неправильно.

— Да.

— Как мы могли так ошибиться? Как оказались там, где оказались?

Тед прикрывает глаза, удивляясь ощущению тепла и связи с этой женщиной — резкой, неоднозначной, невероятно сложной женщиной.

— Не знаю, Китти. Я не знаю.

Он провожает ее к тюку сена, и они тихо сидят там, пока Кит приходит в себя, а Тед отряхивает рубашку от кусочков коры и пыли.

— Мы должны быть сильными, Кит, — наконец говорит он. — Мы ей понадобимся. Мы им всем понадобимся.

— Я знаю.

Кит вытягивает соломинки из тюка. Он смотрит на нее, уставшую, потерянную, и вспоминает другую картину: совсем молодую изможденную женщину с плачущим младенцем на руках. Ева, думает он. Это была Ева. Кит совсем вымоталась от ее плача, но потом нашла облегчение и успокоение в писательстве. Это воспоминание, точно игла, пронзает его сердце. Тед чувствует, как на дне его души вскипает и рвется наружу невысказанная правда, и прежде чем он успевает сообразить, слова сами слетают с его губ:

— Знаешь, а ты была права.

— Ты о чем?

— Я и вправду завидовал твоему успеху, той легкости, с которой выходили из тебя слова. Тому, как взлетела твоя карьера. И чем сильнее и успешнее ты становилась, тем более опустошенным и оглушенным я чувствовал себя.

— Но это же никогда не было соревнованием, Тед. Я никогда не хотела, чтобы ты так себя чувствовал. Я хотела, чтобы моя работа облегчала твою жизнь, а не усложняла ее.

Тед кивает и сухо усмехается:

— Я знаю. Но все равно — успех моей партнерши обессиливал меня как мужчину.

— Правда? — улыбается Кит. — Нет. Не может быть.

Тед смеется:

— Ты всегда была откровенным человеком.

— Не так уж много хорошего это принесло мне, — она прикусывает губу. — Мне так страшно, Тед. Мне кажется, что все от меня ускользает, исчезает. Вначале ты. Потом Марго. Теперь Люси.

Он сжимает ее руку, не в силах утешить как-то еще. Кит вздыхает:

— Ты ведь знаешь, я долго старалась закрывать глаза на Сибеллу. Почти четыре года я позволяла тебе ходить к ней. Никаких вопросов. Никаких условий. Я же всегда знала тебя. Знала, что чем крепче я буду держать тебя, тем больше ты будешь искать освобождения. Что тебе нужно не только внимание, но и восхищение. И точно так же знала, что ты совсем не удовлетворен своей работой. Я думала, если дам тебе все это, если позволю получить все это, ты в конце концов снова вернешься ко мне. — Она вздыхает и смотрит на Теда с такой тоской, что он чувствует, как внутри у него что-то обрывается. — Может, я просто плохо боролась?

Тед сглатывает. Всем сердцем он чувствует нечеловеческую тяжесть, которую почти невозможно вынести.

— Больше всего в жизни я жалею о том, что ты наверняка не знал, насколько сильно я любила тебя.

— Прости меня, Кит.

Она кивает.

— Теперь я понимаю, как это жестоко. Я не должен был позволять тянуться этому так долго. Сибелла никогда не просила меня выбирать. Она все прекрасно понимала. Понимала, что у нас девочки, что у меня есть обязанности. Мне кажется, это я достиг той точки, когда понял, что всем будет лучше, если мы наконец покончим с этой неопределенностью. И вот тогда я сделал этот выбор. Тяжелый выбор. Для каждого из нас.

Кит кивает.

— Но ты же сам его сделал, — тихо говорит она. — Ты выбрал ее.

От ее голоса, полного боли, он чувствует укол вины.

— А знаешь, что еще хуже? — произносит она после долгой паузы.

— Что? — спрашивает Тед, хотя совсем не уверен, что хочет знать ответ.

— Она мне нравится. Черт, она и правда мне нравится.

— Прости меня, Кит. Я так сожалею обо всем, что случилось.

Она пожимает плечами:

— Мы там, где мы есть. Так что давай сосредоточимся на сегодняшнем празднике, как просила Люси.

Тед кивает:

— Это такое же хорошее место для начала, как и любое другое.

Кит похлопывает его по руке, затем, глубоко вздохнув, поднимается с тюка сена.

— Ладно, хватит. Ты прав. Сегодня еще столько всего надо сделать. И в первую очередь тебе нужно принять душ и переодеться. А то прямо сейчас ты совсем не похож на отца невесты, скорее на чучело огородное.

30

Марго вытащила доску и, стоя в одном белье в квадрате утреннего солнца, гладит свое бледно-голубое платье. Люси разглядывает стройную фигуру сестры, ее длинные ноги и поразительную черную татуировку, спиралью поднимающуюся по ее левой руке. Марго чувствует пристальный взгляд и вскидывает голову. Люси замечает, как в ее покрасневших усталых глазах еще плещется похмелье. Но не сердится. Марго здесь, с ней. На сегодня этого хватит.

— Ты поможешь мне с волосами?

— Конечно, — Марго выключает утюг, надевает платье и отправляется вместе с Люси в ее спальню. Она расчесывает белокурую гриву сестры, и та с наслаждением закрывает глаза, прислушиваясь, как щетка скользит по голове, как пальцы Марго перебирают ее волосы. — Так и что мы будем делать.

Они просто слегка подкалывают волосы, и Марго твердой рукой красит губы Люси ярко-красной помадой, а затем помогает надеть красное платье, застегивает длинную молнию на спине и делает шаг назад, чтобы полюбоваться.

— Ты просто потрясающе выглядишь!

— Спасибо.

— Люси, — вдруг неуверенно произносит Марго. Прости меня. За вчерашнее.

Та кивает:

— Все нормально. Как твоя голова? Похмелиться не хочешь? — и кивает на шампанское в углу комнаты.

— Нет, сегодня ни капли, — отвечает Марго и останавливает взгляд на чемодане в углу. — Это к понедельнику?

— Такой вот медовый месяц, — отвечает Люси.

— Вы потом устроите себе еще один… когда тебе станет лучше.

— Да, — Люси сжимает руку Марго.

— Во сколько вы должны там быть?

— В полдень.

— Уверена, что не хочешь, чтобы мы поехали с тобой?

— Там всего лишь формальности. Мне кажется, что родителям, да и всем вам важнее другое. Вот эта свадьба — все же только начинается. И мы здесь все вместе.

— Представляю. Ты потом вернешься к нам уже такой опытной замужней дамой.

— Ну не такой уж и опытной на самом деле.

В двери стучит и осторожно входит Кит. На ней длинное яркое платье с роскошными цветами, волосы по-прежнему завязаны в небрежный пучок, бирюзовые серьги в ушах. Марго бросает на сестру многозначительный взгляд.

— Ох… — вздрагивает Кит, глядя на Люси, вышедшую из-за спины Марго. — Ох, Люси, — выдыхает она, и нижняя губа у нее начинает дрожать.

— Не плачь, мам.

— Все нормально, у меня водостойкая тушь.

— Как я выгляжу? — спрашивает Люси, немного волнуясь.

— Ты выглядишь идеально.

— Ты тоже, мама, — говорит Марго, снова глядя на сестру с некоторым удивлением.

— Правда?

— Еще какая правда!

— Я не хотела подводить своих девочек.

В дверь снова кто-то стучит.

— Тут все одеты?

— Мы всегда одеты. — Марго впускает Йонаса в комнату.

— Ничего такого, просто я подумал, вдруг вы хотели бы сделать на память несколько снимков из комнаты невесты. Вы можете продолжать заниматься своими делами.

Люси улыбается. По тому, как Йонас смотрит на Марго, ясно, что он без ума от нее. А если она это не замечает, придется с ней серьезно поговорить.

Марго смотрит на сестру:

— Мы можем и не соглашаться, Люси. Как ты хочешь?

Люси ослепительно улыбается Йонасу:

— Хочу, и с удовольствием! Спасибо… Что? — Она вдруг замечает, как переглядываются сестра и мать.

— Ты же вроде не хотела. Сменила пластинку.

На подъездной дорожке сигналит машина.

— О, это, должно быть, Том, — говорит, немного волнуясь, Люси. — Мне пора.

31

За время отсутствия Тома и Люси дом переворачивается вверх дном. Мебель передвигается подальше. Тарелки и столовые приборы извлекаются из ящиков. Лед сыплется в ведра. Бутылки занимают свои места. Все вокруг суетятся. Даже Хлоя и Мэй. Они как раз и пересчитывают столовые приборы и раскладывают салфетки. Каждому в доме нужно занять руки, сосредоточиться на делах, отвлечься от своих мыслей и удручающих новостей.

Приезжает Сибелла. В великолепном желтом платье изо льна. Марго помогает ей выгружать из машины банки с вареньем, только что срезанные розы и букетики из высушенной лаванды и пшеничных колосков. Вместе с Евой они расставляют цветы в доме и шатре. Когда они заканчивают, воздух вокруг наполняется ароматами позднего лета.

Возвращаясь из шатра, они видят Хлою и Мэй, которые кувыркаются в траве на склоне холма.

— О боже, — говорит Ева, глядя на зеленые пятна на их еще совсем недавно безупречно белых платьях; трава застряла в их волосах. — Мы еще праздновать не начали, а они! Только посмотрите.

— А тебе это ничего не напоминает? — спрашивает Марго с лукавой улыбкой. — Люси всегда хотела победить, помнишь? А если у нее не получалось или мы не давали, устраивала настоящую истерику… — И, видя, как нахмурилась Ева, добавляет: — Да ладно тебе. Я имею в виду сейчас только платья. Да всем плевать на какие-то пятна от травы! Пусть девочки развлекаются. — Она сжимает руку сестры: — Есть вещи и поважнее.

Ева закусывает губу:

— Да, это точно. Есть вещи и поважнее.

Но как только Люси и Том вместе с родителями возвращаются, настроение в Уиндфолзе меняется. Молодожены вываливаются из старенького джипа Тома раскрасневшиеся и взволнованные, сверкая кольцами и улыбками и принимая поздравления, поцелуи и объятия. Вместе с ними на дорожку въезжают гости — один автомобиль за другим, неиссякаемым потоком. То и дело хлопают пробки шампанского, звенят бокалы, отовсюду сыплется конфетти. Кто-то пытается высыпать рис прямо из пакета, пакет вылетает из рук и со всего размаха попадает прямо в голову Тома.

Марго немного отстраняется и наблюдает. Йонас, одетый в облегающий темный костюм и белую рубашку, снимает гостей. Она замечает восхищенные взгляды, которые то и дело устремляются к нему, и чувствует нечто странное. Ее охватывает какое то незнакомое ощущение. О боже, думает она, это что, ревность?

Она проталкивается сквозь оживленную толпу чтобы найти Еву.

— Черт возьми, — говорит она тихо, — их так много! Как думаешь, у нас хватит на всех еды?

Ева кивает. Ее лицо совершенно спокойно.

— Да, Марго, у нас достаточно еды, — говорит она, глядя на гостей.

— Ну еще бы! Ты чертов гений, ты знаешь об этом?

Ева слегка улыбается ей:

— Спасибо!

— Ты сама в порядке? — беспокойно спрашивает Марго.

— Не сейчас, — говорит она и отворачивается, чтобы сестра не заметила слезы у нее в глазах.

К дому подъезжает старенький фургон, из которого вываливается разношерстная компания друзей Тома. Они ловко перетаскивают инструменты и аппаратуру на небольшую импровизированную сцену в саду. Быстро настроив гитары и проверив усилители, они начинают играть любимую песню Люси. Марго наблюдает, как Люси, визжа от восторга, сбрасывает туфли и тянет Тома к сцене для их первого зажигательного танца. Ее сестра в огненно-красном платье, с разлетающейся гривой светлых волос, сверкая белозубой улыбкой, танцует босиком на зеленой траве. И Том изо всех сил старается не отставать от нее и тоже не может стереть улыбку со своего лица. Марго чувствует, как в сердце, несмотря на радость, поднимается боль.

День клонится к вечеру. Шампанское льется рекой. Кто-то притаскивает в шатер бочонок местного эля. Зажигаются лампы на яблонях. Из дома вытащили все подушки, на которых можно сидеть. После новостей Люси все, кажется, перестают осторожничать и сдерживаться и, наоборот, пытаются насладиться моментом. Ощущение carpe diem охватывает всех, кто оказался в этот вечер здесь. Эндрю разжигает костер, воздух наполняется дымом и жаром, дрова трещат и пускают искры. И как будто что-то первобытное, дикое охватывает поляну. Диджей встает за пульт и наполняет ночь глухими басовыми ритмами.

Марго стоит поодаль, опустив ресницы и вдыхая запах костра. Нечто похожее на страх шевелится у нее в животе. Она открывает глаза и видит мать. Кит стоит с другой стороны, скрытая легкой завесой дыма, и наблюдает за ней. Их взгляды встречаются. Яркие сполохи огня отражаются в зрачках Кит. Марго думает, что они с матерью, точно спутники одной планеты, вращаются каждая по своей траектории, соблюдая дистанцию. Наконец она сглатывает и отворачивается. Не сегодня, говорит она себе. Сегодня она не позволит никаким воспоминаниям овладеть ею.

Том с удрученным видом стоит возле бара в шатре. Марго подходит и вкладывает в его руку бокал с шампанским. Оба смотрят на Люси, которая сидит на тюке сена и о чем-то живо говорит с друзьями.

— Она потрясающая, — замечает Марго.

— Еще какая. Она даже слушать меня не хочет, когда я прошу ее поберечь себя хоть немного. Но на нее же невозможно сердиться. Смотри, — говорит Том и кивает на Люси, которая, шурша платьем по траве, отправляется танцевать с подругой.

— Совершенно невозможно, — соглашается Марго. — Уж поверь мне, я всю жизнь пытаюсь.

Оба замолкают. Она спрашивает себя, не слишком ли перегнула палку с этим вот «всю жизнь». Но терзаться по этому поводу бесполезно — невозможно не спрашивать себя, сколько еще ей суждено прожить, и невозможно ответить на этот вопрос. В Люси сейчас столько жизни. Наверняка же операция и лечение избавят ее от болезни. Совершенно невозможно представить мир без Люси, без ее чистоты и силы.

Рядом вдруг вырастает Йонас и кладет руку на талию Марго. Он снимает камеру с шеи и дает ей:

— Смотрите.

Марго с Томом склоняются над дисплеем, где один за другим прокручиваются снимки. Портрет Мэй, ее огромные синие глаза над желтой розой. Сияющая счастьем Люси выходит из машины. Марго и Ева около самого входа в шатер склонили головы друг к другу и о чем-то тихо переговариваются. Счастливая Сибелла прижалась щекой к плечу Теда. Кит на кухне в окружении поклонников, друзей Люси. Гости — они смеются, танцуют. И еще один снимок, сделанный с другой стороны входа в шатер: Люси и Том стоят, прижавшись лбами, закрыв глаза, застигнутые в момент особенной, тихой близости.

— Потрясающе, — говорит Марго, не в силах прийти в себя.

— А иначе и быть не может, — кивает Ионас. — Здесь же все дышит любовью! — Он берет ее за руку: — Марго, у тебя невероятная семья.

Она смотрит ему за плечо и видит Еву, которая кружит Мэй так, что маленькие ножки болтаются по ветру. Видит Люси, танцующую с Тедом, одетым в мятый льняной костюм. Рядом Эндрю неловко вальсирует с Кит. Она смотрит на них на всех и улыбается:

— Да, знаю. — А потом поворачивается к Йонасу, и слова сами слетают с ее уст, она даже не успевает подумать: — Я ужасно рада, что ты здесь.

Он улыбается, пытаясь удержать ее взгляд.

Том слегка кашляет.

— Пожалуй, я пойду потанцую со своей чудесной женой, — тактично говорит он.

Йонас наклоняется к Марго:

— Ты великолепно выглядишь.

— Благодарю.

Он отшатывается назад с наигранным удивлением:

— Мне кажется, она приняла комплимент.

Она хлопает его по руке:

— Ха-ха. Ты забавный парень.

— Спасибо, — отвечает он. — Видишь, я тоже могу принять комплимент.

Марго прищуривается. Он поднимает камеру, как будто хочет нажать затвор, но она отбрасывает ее.

— Как насчет того, чтобы отложить вот это вот все и просто поцеловать меня?

Том, раскрасневшийся и запыхавшийся после зажигательных танцев, возвращается к бару. Марго оставляет Йонаса поболтать с ним и направляется в другой конец шатра, туда, где Ева притулилась на одном из тюков сена. Ее лицо попеременно вспыхивает то синим, то фиолетовым, то зеленым или красным в свете стробоскопа. Она сидит и смотрит на Эндрю, который кружит по танцполу Хлою. Его щеки пылают, рубашка натягивается на животе дочь визжит от восторга, перевозбужденная поздними танцами и лимонадом, который она явно таскала тайком из бара. Синди Лаупер поет о девушках, которым так хочется веселиться. Эндрю, заметив Марго, пытается втащить ее в круг, но она отбрыкивается и падает рядом с Евой на тюк сена. Теперь обе молча наблюдают за этими дикими плясками.

— Я думаю, моему браку конец, — говорит Ева, не отрывая глаз от танцпола и слегка наклоняясь к сестре, чтобы та могла расслышать ее слова.

Марго молчит. Ева знает об этом романе. Непонятно, кто сообщил ей, но, по крайней мере, не придется это делать самой. Да уж, неделька просто полна сюрпризов, что и говорить. И сюрпризы никак не заканчиваются. Она наконец поворачивается к Еве:

— Ты думаешь, что все кончено, или… или ты это знаешь?

Ева пожимает плечами.

— Что случилось? — осторожно спрашивает Марго.

— Эндрю узнал, что у меня был роман.

Марго, ничего не понимая, хмурится.

— Что?

— У меня был роман, — повторяет она. — С Райаном.

Марго никак не может сообразить.

— У тебя? С Райаном? С Райаном из паба?

— Угу.

Опешившая Марго смотрит на сестру открыв рот.

— Какого хрена, Ева?!

Та кивает:

— Знаю.

— Я просто… Я не могу… Ты?! У тебя был роман?!

Ева поворачивается к Марго и смотрит на нее, прищурившись:

— А что, ты в это поверить не можешь?

— Знаешь, нет. Ты же у нас такая… такая…

— Какая «такая»?

— Ну… хорошая. Вся такая правильная. Всегда знаешь, что и как нужно делать. И всегда поступаешь правильно. Наверное, я не ожидала… то есть Люси говорила… я думала… — Она вдруг спохватилась, что сейчас ляпнет что-то не то. — Ладно, ерунда, это неважно на самом деле, что мы там говорили или думали. Но какого же хрена, Ева!

— Эндрю вчера узнал об этом. И сегодня утром мы с ним говорили.

— Как узнал? — Но тут Марго вспоминает, как видела его на парковке вчера вечером, когда докуривала сигарету, которую стрельнула у поваренка. Барменша чуть не наскакивала на Эндрю, отчаянно размахивая руками, а он стоял мертвенно-бледный и слушал ее. Так вот что за встреча у них была! — Ох, Ева! И что ты собираешься делать?

— Не знаю. Мне ужасно стыдно. Я оглядываюсь назад и вообще не понимаю. Если бы еще пару месяцев назад мне сказали, что я пересплю с кем-то другим, да тем более с Райаном Берроузом, я бы рассмеялась в лицо! Но это случилось. И я немного узнала его за это время. Я не знаю… то, как он смотрел на меня, как говорил со мной… я наконец чувствовала себя… замеченной. Желанной. Он делал все, чтобы мне было хорошо… — Ева выглядит пристыженной. — Мне кажется, я просто хотела, чтоб хоть кто-то увидел во мне не только жену, или мать… Или назойливую сестру, — добавляет она с улыбкой, — но и меня саму. Еву. Райан позволил мне почувствовать себя особенной.

— Но ты и есть особенная, Ева! — Марго не может сдержать удивления: Ева и Райан. — И как отреагировал Эндрю?

— Мужественно. Он очень хорошо скрывает свои эмоции. Посмотри на него, — и Ева кивает в сторону танцпола.

Марго оборачивается и видит, как Эндрю дурачится и изображает Мика Джаггера перед своими дочерями. Под мышками на его сорочке уже проступили влажные пятна, щеки раскраснелись. Ева же по-прежнему бледная и печальная.

— То, что сказала Люси, — говорит она, — заставляет смотреть на все происходящее немного иначе, правда?

— Да, — кивает Марго. — Так и есть.

— Мы с Эндрю наделали кучу ошибок и даже не пытались их исправить. Но самое страшное, мы перестали замечать друг друга. Никогда не думала, что мы станем такой парой. Которая ссорится из-за всяких школьных вопросов или грязной посуды.

У Марго так и стоит перед глазами вчерашняя сцена на парковке и бледное лицоЭндрю.

— Что он сказал тебе? Как отреагировал?

— Он подарил мне сережки с бриллиантами.

— Что?

Ева показывает на свои уши.

— Вот эти. Конечно, он злится, но еще больше он опечален. Он сказал, что купил их, чтобы извиниться за то, что в последнее время был так занят работой, что не мог уделять мне достаточно внимания. Но, похоже, это я должна извиняться, а не он.

Марго протягивает руку и берет ладонь Евы.

— Он хороший отец, — говорит она, глядя, как Эндрю теперь танцует с Хлоей: та встала на его ноги, а он крепко держит ее и ведет в такт музыке. Младшенькая, Мэй, как обезьянка, сидит у него на спине, вцепившись ему в уши и управляя его движениями. — А ты хорошая мама. — Марго сжимает пальцы сестры. — Ты невероятно сильная. И всегда была такой.

— Я не чувствую себя сильной. Я слабая. Я нарушила все брачные обеты. Я потеряла доверие Эндрю. Я, кажется, совершенно разрушила наш брак, все, что мы вместе так долго строили.

— Если вам обоим нужен этот брак, вы найдете способ решить свои проблемы и сохраните его, — говорит Марго яростно. — Ну а если нет… у тебя все равно все будет хорошо. Ты сильная. Намного сильнее, чем ты думаешь.

— Наверняка мы все такие, когда это необходимо, — замечает Ева и, кивнув в сторону Люси, вновь переводит взгляд на Марго. — И наверняка лучше не таить секретов. Это больно, но мы-то всегда чувствуем, когда что-то не так. Может, и тебе стоит это сделать — наконец начать исцеляться, а не закрываться от нас?

Марго понимает, о чем ее просит Ева. О том чтобы она открылась им. Но она пока не знает сможет ли найти правильные слова, сможет ли освободиться от этой тьмы, что так долго живет в ней Что сказал тогда Ионас? «Позволь себе чувствовать».

С танцпола раздается смех. Они оборачиваются и видят Люси, которая задорно и радостно танцует с друзьями. Кружится, смеется, волосы падают на ее раскрасневшееся лицо.

— Так трудно поверить, правда? — говорит Ева.

— Думаешь, она не боится?

— Ты бы не боялась?

— Мне все время хочется, чтобы она сказала нам, что все это просто дурацкая шутка. Часть ее хитроумного плана, чтобы вытянуть нас всех сюда и отпраздновать ее свадьбу.

— Думаешь, она перестаралась?

— Наверняка.

— Может, нам стоит ее как-то остановить? — задумчиво спрашивает Марго.

— Не стоит. Это ее праздник. И мы должны позволить ей провести его так, как она сама хочет.

Марго удивленно смотрит на Еву. Совершенно неожиданное для старшей сестры заявление: оставить все как есть, без контроля. Но Ева кивает и со вздохом кладет голову на плечо Марго.

Люси, заметив сестер сквозь толпу танцующих гостей, подходит к ним и падает рядом на тюк сена.

— О боже, — говорит она, тяжело дыша, — пожалуйста, спасите меня от этих безумных плясок моего шурина, а то я умру.

Все трое потрясенно замолкают, вдруг осознав возможную правдивость ее слов. Ева смотрит поочередно на обеих сестер, и вдруг они разражаются хохотом.

— Это не смешно, — замечает Ева.

— Совсем не смешно, — соглашается Марго.

Но, кажется, они не могут остановить этот смех сквозь слезы, смех вместе со слезами. Все втроем они держат друг друга за руки.

Музыка внезапно меняется. Дикое диско переходит в нежную акустику «Харвест Мун». Эндрю вырастает перед сестрами и протягивает руку жене:

— Это наша песня, Ева.

Она неуверенно смотрит на Марго, но та кивает ей, Люси подталкивает снизу.

— Давай, — говорит она. — Потанцуй уже наконец со своим мужем.

32

А ночь тянется — длинная, шумная, наполненная музыкой, танцами и выпивкой. Эндрю собирает с диванов заснувших дочек и уносит их в машину.

— Останься, говорит он Еве. — Это важно. Больше такой ночи уже не будет.

Она кивает:

— Спасибо, — и отворачивается, пряча от него слезы.

На кухне она споласкивает бокалы из-под шампанского, очищает от остатков еды тарелки и складывает их у раковины, чтобы помыть утром. Выносит мешок с мусором. Где-то в саду слышен тихий перебор гитары, смех, пение. Что же она делает здесь? От чего прячется?

Своих сестер Ева находит возле костра. Они лежат, завернувшись в пледы, на одеялах и подушках, брошенных прямо на траву. Ночной воздух наполняется прохладой, костер угасает, и настроение становится все более созерцательным и задумчивым. Небо над окружающими холмами фиолетово-темное. Утро наступит еще не скоро.

Марго обхватила руками колени, на ее лице играют отблески костра. Люси лежит рядом, немного измученная, но блаженно счастливая. Ева смотрит на них и думает об Эндрю, о дочках, о том, как они спят сейчас в своих кроватях. И о том, сколько уборки предстоит завтра, когда оно наконец наступит.

— Мне, наверное, пора, — говорит она.

— Почему пора? — спрашивает ее Люси.

Ева пожимает плечами:

— Я не знаю. Из чувства вины — материнской, супружеской. Просто вины.

— Уверена, у Эндрю все под контролем. Останься. Хоть ненадолго.

Ева смотрит на Люси и Марго и вдруг понимает, почему всегда чувствовала, что они с сестрами разные. Это не они были другими, а она сама. Всегда держалась чуть поодаль. Взваливала на себя ответственность, брала все обязанности, даже больше, чем нужно. Поэтому сейчас она соглашается с ними. И опускается на подушку возле Люси.

— Хорошо. Только ненадолго.

— Смотрите, что мне подарил Йонас, — говорит Марго и достает из кармана платья косяк.

— Я не знаю, где ты нашла этого фотографа, но, мне кажется, я уже немножечко его люблю, — Люси восхищенно вздыхает. — Он очень даже ничего, кстати, — замечает она и толкает Марго под ребра. — Надеюсь, ты будешь с ним. Видно же, что он без ума от тебя!

В теплом свете костра заметно, как Марго вспыхивает. Ева хмурится, глядя на самокрутку в пальцах сестры:

— Уверена, что это хорошая идея?

Люси смеется:

— Ради всего святого, Ева. У меня рак. Да целебный косяк — это самое малое, чего я заслуживаю прямо сейчас!

Марго раскуривает его и передает Люси. Некоторое время они молча смотрят на медленно угасающий костер. Искры, потрескивая, взлетают и исчезают в темном небе. Ева берет косяк у Люси и тоже делает затяжку, не обращая внимания на веселые взгляды, которыми обмениваются сестры над ее головой.

— А ты иногда думаешь, какого хрена все это происходит и что означает? — вдруг спрашивает Марго. — Зачем и почему?

— Все время думаю, — отвечает Люси.

— И наверняка думаешь «почему я»? — спрашивает Ева.

— И это тоже, но знаете, — говорит она, пожимая плечами, — а почему бы и не я? Ведь жизнь — лотерея. И разве не это делает ее такой непредсказуемой?

— Ты боишься? — спрашивает Марго севшим голосом.

— Боюсь. — Костер трещит, превращая поленья в пепел, взмывая искрами в темное небо. — Но я собираюсь сделать все возможное. В конце концов, я еще молода. Я в отличной форме. У меня отличные врачи. Да черт возьми, у меня своя собственная студия йоги и ЗОЖа. Это же все мне на руку, правда?

Марго и Ева энергично кивают.

— Эта болезнь делает каждый прожитый день драгоценным и заставляет меня быть более открытой, жить намного смелее, чем обычно, и любить изо всех сил, которые у меня только есть. А еще, — добавляет она с легкой улыбкой, — можно я сейчас сыграю на твоем сочувствии, Марго, — она поворачивается к сестре, — и все-таки попрошу потревожить призраков прошлого? И тогда я умру счастливой, а ты будешь ненавидеть меня. Можно?

Люси пытается шутить, но Марго молча смотрит на тлеющие угли костра. Ева давно не видела такого выражения на ее мертвенно-бледном лице: неуверенность, волнение — точно она сидит на высоком утесе и раздумывает, стоит ли прыгать вниз, в пучину.

Вздохнув, она оборачивается и смотрит на сестер. Нечто новое мелькает в ее глазах. Уверенность. Она приняла решение.

— Да, я должна кое-что рассказать вам. — Ева и Люси сидят молча, не двигаясь, затаив дыхание. Обе смотрят, как Марго снова поворачивается к костру. — Уже давно должна была.

Сестры, чувствуя пропасть под ногами Марго, по-прежнему сидят не шевелясь. И тогда она начинает говорить. Впервые в жизни она рассказывает свою историю вслух и сама вновь погружается в нее.

Прошлое 2009–2010

33

На Рождество Тед пригласил Еву, Марго и Люси, которая недавно вернулась из затянувшегося путешествия, на ужин в паб. Это была их первая встреча после того, как Тед и Сибелла стали официальной парой. Марго делалось страшно от одной только мысли о том, как все сейчас будут натянуто радоваться и постоянно цепляться к ней, поэтому, стараясь быть как можно незаметнее, она скользнула на заднее сиденье машины Теда, когда он приехал забрать ее в Уиндфолз. Впереди сидела Сибелла, одетая в красное пальто, с распущенными рыжими волосами. Тед был на подъеме и неприкрыто ликовал: он только что вернулся из Лондона, где его новая — первая после долгого перерыва — пьеса «Истощение» снискала немалый успех у критиков. Казалось, он был решительно настроен докопаться до Марго и вытянуть из нее все подробности о том, как она сейчас живет. Она же отвечала на все его вопросы односложно и как будто даже механически.

— Как дела в школе? — спрашивал Тед, поворачи вая на крутых виражах главного шоссе Мортфорд.

— Прекрасно.

— Справляешься с нагрузкой?

— Угу.

— А с мамой как?

— Нормально.

Она заметила, как Тед с Сибеллой обменялись взглядами. Естественно, они считают ее просто капризным подростком, который никак не хочет принять новой жизни отца и его новой избранницы. Ну и пусть. Так проще.

Люси и Ева уже ждали их в пабе на высоких табуретах у стойки бара. Люси была вся золотистая, загорелая, с волосами, заплетенными в тугие косички, одетая в струящиеся шелковые одежды. Три ее месяца в Индии превратились в шесть благодаря пьянящему, но обреченному на неудачу страстному роману с коллегой-йогом. Она выглядела невероятно здоровой и сияющей. А вот Ева… Ева как раз наоборот — выглядела совсем уставшей от материнских забот с малышкой Хлоей.

Тед заказал шампанское и потчевал их театральными историями. Сестры грызли рождественское печенье. Марго попыталась раствориться в их радости и приподнятом настроении, сделать вид, будто ей тоже весело, но стараясь ни с кем не говорить. В какой-то момент она извинилась и тихонько сбежала в дамскую комнату. Люси отправилась за ней и нагнала возле умывальников.

— У тебя все в порядке, Марго? Ты какая-то сама не своя сегодня.

— Угу, — буркнула она в ответ, не отрывая взгляда от намыленных рук, вода была обжигающе горячей.

— Точно? — Люси прищурилась. — Такое впечатление, что тебя как будто кто-то выключил. Как будто твой свет погас.

Марго посмотрела в зеркало на сестру.

— Свет погас? Просто ты слишком долго была в Индии.

— Что там дома-то? Странно, наверное, быть все время с мамой?

— Она слишком занята своей книгой, — ответила Марго.

Люси вздохнула:

— Я знаю. Знаю, что это тяжело, но мы должны дать Сибелле шанс. Ради папы.

Марго покачала головой:

— Да не в Сибелле дело.

Люси кивнула, явно намереваясь как следует перемыть косточки подружке их отца.

— Да, кажется, она нормальная, но вдруг это только поначалу? — улыбнулась она сестре. — Здравомыслие — это же редкость для нашей семейки. Интересно, что она нашла в папе?

Марго едва сдерживала смех.

— Волосы у нее просто шикарные.

И, почувствовав на себе пристальный взгляд Люси, едва отпрянула, когда та вцепилась в рукав ее толстовки.

— Это что, старые шмотки Евы?

— Очень удобно, — ответила Марго, пожав плечами.

— Безобразие. Надо отвезти тебя по магазинам.

Ты же у нас такая красотка, тебе не следует прятать это.

Марго вспомнила, когда в последний раз ощущала себя красивой. Это было в тот вечер, когда она стояла на сцене, все смотрели на нее, все восхищались ею, все ей аплодировали. Вспомнила взгляд мистера Хадсона — как она ему радовалась. Так что ей не следует привлекать к себе внимание. Она теперь точно знает, что происходит, если ты делаешь то, что потом причиняет боль. Что никак нельзя контролировать.

Дверь в дамскую комнату распахнулась.

— Вот вы где! — воскликнула Ева, ныряя внутрь. — Мы препарируем папу и Сибеллу? Я должна поучаствовать в этом!

— Только быстро, — Люси кивнула. — Закрой дверь и говори, что ты о них думаешь.

— Мне бы хотелось невзлюбить ее, но, кажется, наш папочка молодец. А что вы скажете?

— А ты подумай о том, что она одна из тех неприятных женщин, которые умудряются выглядеть великолепно без намека на макияж, — заметила Люси. — Так что мы с тобой согласны. Он смотрит на нее, как восторженный щенок. Это пугает.

— Как ты думаешь, что она в нем нашла? — спросила Ева. — Он же старик для нее.

— Я ей задала тот же вопрос.

Ева уставилась на Люси:

— Да ладно! Ну конечно, ты сделала это. И что она ответила?

— Ответила, что он милый и любящий, и добавила, что у него блестящий ум.

Марго смотрела на дверь и думала, что больше всего хочет сейчас оказаться дома, забраться под одеяло и быть подальше от пристального внимания сестер и отца.

— Я говорила Марго, что ей надо привести себя в порядок, сказала Люси, меняя тему разговора. Все эти старые толстовки и спортивные штаны ей совершенно ни к чему.

— А мне нравятся, заявила она, опустив голову, — и вообще, в жизни есть вещи поважнее одежды и косметики.

Ева повернулась, чтобы посмотреть на себя в зеркало, одернула широкую блузку и поправила специальные прокладки для кормящих мам в лифчике.

— Боже, у меня такие огромные сиськи! Мне казалось, я быстро похудею после беременности, акушерка сказала, что ребенок вместе с молоком высосет из меня весь жир, но, кажется, она наврала. Никогда такой толстухой не была!

— Может, вы уже прекратите? — воскликнула Люси. — Вы обе просто прекрасны! А если чувствуете себя не очень хорошо, то, может, стоит пойти ко мне позаниматься йогой?

Ева и Марго переглянулись и расхохотались.

— Что? Это на самом деле весело. Йога полезна для любого тела. Это мантра нашей студии. Тебе точно понравится, Ева.

Но та только закатила глаза:

— Люси, да если бы у меня появился хотя бы час, свободный от вечно орущего и недовольного существа, которое постоянно цепляется за меня и требует то еды, то чистых подгузников, знаешь, что бы я сделала? Я бы забралась под одеяло и поспала.

Да, подумала Марго, я тоже.

— Да нет, — не сдавалась Люси, — тебе, наоборот, стало бы лучше после занятий. И тебе, Марго, это добавило бы сил. А то ты выглядишь такой… такой…

Сестры принялись разглядывать Марго в зеркале.

Люси не закончила фразу, но Марго понимала, что она хотела сказать. Сальные волосы, тусклая кожа, уродливая серая толстовка с капюшоном, которая то и дело норовила подчеркнуть ее тело. Она знала, что сестры заметили эту омерзительную, безобразную правду, которую она так старательно прятала ото всех.

Она смотрела на свое отражение в зеркале над раковиной и поражалась тому, что оно все еще там есть. Ведь она ощущала себя такой опустошенной, точно полая изнутри кукла. Сломанная кукла, которую нельзя починить. Сухой листок, готовый улететь по ветру.

Ева зевнула:

— Нам надо возвращаться. А то они поймут, что мы говорим о них. Да и вообще. Чем быстрей мы закажем десерт, тем скорее я вернусь домой и лягу спать. И если на нас не снизойдет рождественское чудо, Хлоя опять поднимет меня в два часа ночи, чтобы я покормила ее.

Вернувшись за столик, Марго позволила разговорам и смеху увлечь себя. Все обменялись подарками и попытались порадоваться наступающему Рождеству. Пили шампанское, ели печенье. Тед не мог оторвать взгляда от Сибеллы, которая сидела положив руку ему на колено. А он вел себя так, точно выиграл главный приз на ярмарке, гигантского плюшевого мишку, и теперь ни за что его никому не отдаст. Ева беспрестанно зевала и смотрела на часы, а Люси только и говорила что про свое невероятное путешествие по Индии. Марго казалось что она наблюдает за их бурлящей, счастливой жизнью точно из-под толщи воды или из-за стекла. Наконец Гед оплатил счет и отвез ее в Уиндфолз.

Всю зиму Марго тщательно оберегала свой постыдный секрет, жгучий, точно раскаленный уголек. Она часами лежала на кровати, то читая книги, то слушая музыку в наушниках, то впадая в странное состояние ступора — не сон, но и не бодрствование. Иногда она таскала вино из шкафа на кухне, зная, что Кит все равно не заметит пропажи. Она выпивала его в своей комнате, наслаждаясь недолгим кайфом, благодаря которому на время забывалась. Иногда она покупала сигареты и курила, сидя на подоконнике, пока ее не начинало тошнить. Теперь она одевалась в самую широкую и мешковатую одежду Евы, совсем перестала следить за волосами, так что они стали напоминать какое-то гнездо. В школе она ходила с опущенной головой и делала только тот предельный минимум, который позволял ей там выживать. Ее больше не интересовали ни школьные постановки, ни результаты экзаменов. Постыдный секрет забирал всю ее энергию. Ей дико хотелось, чтобы все это оказалось просто сном, но каждое утро она просыпалась, зная, что нет, это не сон. Что все это явь.

В последний день накануне Пасхи и весенних каникул Марго вышла из школьного автобуса и от правилась домой пешком. Это был не самый удачный день. Учительница английского поставила ее перед всем классом и начала распекать за то, что она так и не сдала итоговое сочинение.

— Я ничего не понимаю, Марго. — Поток недовольства учительницы обтекал ее со всех сторон, она стояла низко опустив голову. — Это же совершенно на тебя не похоже — так безалаберно относиться к своей работе!

Может, вы просто меня плохо знаете, думала Марго, закипая внутри. С самого утра она чувствовала себя усталой и раздраженной, спина несильно, но неприятно болела и не давала ей расслабиться и принять хоть какую-то удобную позу. Она как могла сдерживала себя, чтобы не нагрубить учительнице в ответ и не выскочить из класса. На ланче она уронила свой поднос в столовой, чем вызвала поток насмешек со всех сторон. Так что остаток дня Марго провела в уборной для девочек, сидя в кабинке и плача безо всякого повода.

На дорожке она заметила стайку одноклассников. Они весело что-то обсуждали. Среди них был Джейми и еще несколько ребят, игравших в том спектакле. Марго натянула капюшон поглубже на голову и свернула на лесную тропку, которая вела к реке. Так она срезала почти половину пути до Уиндфолза.

Оказавшись в лесу, Марго поняла, что раздражение, которое мучило ее весь день, немного улеглось. Весеннее солнце набирало силу, в лесу уже стоял запах черемши. Впереди целых две недели каникул — ни школы, ни школьного автобуса, ни кого, с кем не хочется сталкиваться. Она знала, что мать уже вот-вот закончит свою безумную гонку с текстом.

— Осталось всего две главы, милая, — сказала она сегодня за завтраком. Глаза ее были совершенно остекленелыми.

Вот и с ней можно будет не пересекаться. Ева занимается своей маленькой дочкой. Люси собирается открывать собственную йога-студию в Бате Так что все пасхальные каникулы Марго проведет в полном одиночестве.

Может, она наконец напишет сочинение по английскому и вообще займется уроками.

На половине пути, среди залитых солнцем деревьев Марго вдруг почувствовала, что внутри у нее как будто что-то расслабилось и хлопнуло. Она даже услышала этот хлопок. И в этот же момент почувствовала, как что-то горячее выливается из нее и течет по внутренней стороне бедер. Она замерла, потрясенная этим ощущением. Неужели она обмочилась?! Вот так, вдруг, внезапно. И в эту же секунду тело пронзила жуткая опоясывающая боль. Резкая и острая, точно впившийся ремень. Марго ухватилась за ствол ближайшего дерева, навалилась на него, пережидая, когда боль утихнет. Она никогда не чувствовала ничего подобного. Внутри как будто что-то клокотало и шевелилось, чтобы выйти из нее.

Боль наконец утихла и она смогла выдохнуть и отпустить дерево. Когда силы вернулись, она устремилась домой, чувствуя, как широкие спортивные штаны прилипают к бедрам при каждом шаге.

Вскоре боль снова настигла ее, буквально пригвоздив к месту. Она схватилась за живот, чувствуя, как он напрягается под ее руками, и тихонько всхлипнула. Ей было страшно. Ее постыдный секрет. Он вот-вот раскроется.

Марго пробиралась по тропинке, охваченная болью, от дерева к дереву. Напряжение накатывало на нее волнами. На пике одной из таких волн ее вырвало остатками ланча. Она застонала, лоб покрылся испариной. Казалась, она вся пышет жаром. И снова боль. Сокрушительная, всепоглощающая волна боли.

Она схватилась за живот и, повинуясь какому-то первобытному инстинкту, сошла с тропинки в густые заросли ольхи и присела в их тени. Ее снова вырвало. Слезы текли по лицу.

— Помоги мне, — взмолилась она, глядя на безмолвный кусок синего неба среди густых крон деревьев.

Она не знала, к кому обращается, но ей так хотелось, чтоб все наконец закончилось. Чтобы этот кто-то услышал ее и сжалился. И помог. Пожалуйста.

Она была вся мокрая от пота, не могла дышать, рвала на себе одежду, что-то рвалось из нее наружу, и она знала, что уже ничего не может с этим поделать. Она упала на колени, вцепившись ногтями в землю, она стонала и рычала при новых приступах боли, которая раздирала, разрывала ее на части. И тут что-то как будто вышло из нее, на миг ей стало легче, но новая вспышка боли совсем ослепила ее. Ей ничего не оставалось делать, как подчиниться природе и позволить телу исторгнуть из себя все и очиститься.

Стоя на четвереньках, Марго громко застонала и почувствовала, как нечто горячее и крепкое выскальзывает из ее тела. Новая острая, жгучая боль, совсем другая, и глухой стук, с которым что-то упало на землю. Пот заливал ее лицо, между ног было мокро. Она уткнулась лбом в землю и ждала каким-то внутренним чутьем зная, что еще не конец. Несколько секунд спустя накатила новая волна, не такая сильная, как предыдущие, но все еще довольно чувствительная. И снова ее тело что-то исторгло — нечто влажное, теплое тоже упало вниз. Марго прижалась лицом к земле, вдохнула влажный аромат листьев, такой мягкий и успокаивающий.

Она не понимала, сколько времени пролежала так. А когда открыла глаза, мир изменился. Солнечный свет по-прежнему струился между деревьев, но уже иначе, чуть ниже. Воздух стал прохладнее. Бесформенная поганка стояла почти перед самыми глазами, и по ее серой ножке бежала черная уховертка.

Марго знала, что должна что-то сделать, но пока лежала лицом в землю, она могла притворяться. Все равно надо было брать себя в руки, возвращаться к себе.

Только когда ей стало холодно, когда замерзли скользкие влажные ноги и все, что между ними, а по вспотевшему телу от холода побежали мурашки, она наконец пошевелилась. И посмотрела туда.

Он лежал на земле прямо между ног. Ее постыдный секрет. Безмолвный синий младенец, еще скользкий от крови. Его шею обвивала и стягивала бледно-серая веревка, другой конец которой был прикреплен к какой-то бесформенной кровавой куче, которая лежала тут же в ворохе палой прошлогодней листвы.

Марго разглядывала его недолго, желудок с крутил новый спазм, и ее опять вырвало.

Уже почти стемнело, когда она побрела по тропинке вдоль темной реки, грязная и уставшая, следуя по течению к дому. Ее руки саднило. Она взглянула на них и увидела, что они черны от грязи и крови, ногти поломаны. В голове странно гудело, ноги были тяжелыми, точно к каждой привязано по булыжнику. Она шла, спотыкаясь на каждом шагу, сгорбившись, не разбирая дороги, к Уиндфолзу. И только одно слово билось в ее голове. Исчез. Исчез. Постыдный секрет. Его больше нет.

Показался причал. Темная вода плескалась под ним. Марго, положив руку на живот, вновь услышала эхо давнего смеха и звон бутылок. Студия ее матери возвышалась в темноте, нависала над ней. Место ее гибели. Странный гул в голове нарастал.

«Так вот где творится волшебство?»

Она услышала этот голос. Так ясно, что едва не зажала уши. Она больше не могла себя сдерживать. Положив грязную, окровавленную руку на дверную ручку, она повернула ее. Там ли мать? Поможет ли она ей?

«О ком ты думала, Марго?»

Внутри все было заполнено знакомым ароматом. Ее чуть не стошнило снова: бумага, яблоки, духи матери. В комнате было пусто. Напротив двери стоял письменный стол с пишущей машинкой, возле которой была аккуратно сложена стопка страниц формата А4. Она закрыла глаза, вспомнив, как лицо прижимается к бумаге, как большой палец впивается в ямку на ее шее, как он дрожит и обрушивается на нее. Весь этот тошнотворный поток воспоминаний.

«Что ты со мной делаешь, Марго?»

Чувствуя эту тупую, гулкую пустоту внутри Марго яростно завопила. Она подошла к столу и резким движением смахнула на пол бумаги, лампу, пишущую машинку. Белые листы летели по спирали, точно стайка птиц. Она схватила масляную лампу, висевшую на гвозде, и швырнула ее на пол со злорадством наблюдая, как разбивается стекло, растекается масло. Она сорвала с полок книги, тонкие занавески с окна, запустила в стекло розовым пресс-папье. Это место — место, где ее мать так яростно забывалась после расставания с отцом, место ее позора — оно, только оно было виновато во всем.

На подоконнике она обнаружила коробок спичек. Решение было совершенно очевидным. Ей ничего не стоило, чиркнув по боковинке, поджечь одну. Она мельком взглянула на яркий огонек и бросила его в лужу масла. Которое тут же с удовлетворенным хлопком вспыхнуло.

Пламя разгоралось быстро. Тонкие огненные струйки быстро побежали по полу, точно собаки, начали лизать ножки стола, бумага вспыхивала и тут же превращалась в пепел. Марго завороженно смотрела на пламя, удивляясь, как быстро оно охватило студию, заволокло ее ярким дымом. Ей хотелось остаться здесь, увидеть, как все сгорит. Она хотела и сама сгореть вместе со всем. Но когда огонь взметнулся вверх, под самую крышу, какой-то первородный инстинкт вывел ее наружу. Пошатываясь, она добрела до причала и упала там, глядя, как остатки бывшего яблочного хранилища исчезают в пучине жара и пламени.

Это могло длиться минуты… или больше… Марго понятия не имела, когда в темноте появилась фигура, бегущая по тропинке от дома. Марго наблюдала за женщиной в длинной ночной сорочке, с рассыпавшимися по плечам волосами.

— Нет! — кричала она, обхватив голову ладонями. Лицо ее было перекошено ужасом. — О боже мой, нет!

Кит повернулась в сторону причала и, увидев скрюченную фигуру дочери, все поняла. Марго заметила гримасу узнавания на ее лице. Мать полыхала яростью.

— Что ты наделала?! — кричала она и рвала на себе волосы, глядя на нее сквозь сполохи огня. — Что, черт возьми, ты наделала?! Моя книга!

Тело Марго онемело от усталости и шока. Она тяжело сглотнула, чувствуя во рту вкус пепла и дыма, и зашептала:

— Исчез. Исчез. Его больше нет.

Воскресенье

34

Люси лежит возле похрапывающего во сне Тома. Тусклый свет раннего утра расползается по комнате. Она знает, что тоже должна поспать. Ее тело не будет благодарно этой бессоннице, но все бесполезно. Радостная вечеринка до сих пор пульсирует адреналином в ее венах, но ее перекрывает ужас откровенного рассказа Марго, фрагменты которого всплывают в ее голове. Услышав крик черного дрозда за окном, Люси сдается и выскальзывает из-под одеяла.

Она натягивает угги, плотно укутывается в шерстяной кардиган поверх пижамы. Где-то в животе тупо пульсирует привычная боль. Она уже не обращает на нее никакого внимания.

В доме разлита тишина и спокойствие, точно в лесу, по которому прокатилась буря. В гостиной какой-то свадебный гость притулился под пледом, видны только его босые ноги, свисающие с дивана, и слышен мягкий храп. На кухне полный кавардак. Длинный дубовый стол завален пустыми винными бутылками, грязными бокалами и тарелками с недоеденным сыром. Колесо сыра бри, которое никто не догадался убрать в холодильник, медленно тает, превращаясь в вязкую лужу. Гроздь винограда заветрилась и покоричневела. Пепельница завалена окурками. Люси смотрит на эти признаки удавшейся вечеринки с тихим торжеством и выходит на крыльцо, залитое утренним светом. Ей нужно побыть одной, прежде чем приступить к уборке.

Воздух, яркий и чистый, уже дышит осенью, над рекой стелется туман и скрывает ее из виду. Она идет по саду, мимо тлеющих остатков костра, мимо шатра, обмякшего от влаги, бутылки из-под шампанского, брошенной в траве, сквозь аромат упавших на землю яблок. Ее пижама впитывает утреннюю росу.

Где-то наверху снова кричит черный дрозд. Не он ли своим криком поднял ее с кровати и заставил выйти сюда? Она плотнее закутывается в кардиган и идет к дереву, упавшему возле ручья. Она садится на него и видит пять букв — К. Т. Е. Л. М., вырезанных на стволе старой яблони. Пять букв, подтверждающих присутствие их семьи на этом холме, в этом пейзаже. Она пытается представить эти инициалы без буквы «Л», как будто стирает себя из реальности, и тяжело сглатывает.

Ее взгляд вновь возвращается к дому на самой вершине холма, залитому утренним светом. Их семейному гнезду, месту хаоса и печали, но и любви, и безопасности. По крайней мере, она всегда думала о нем именно так. Но откровенный рассказ Марго, который они с Евой услышали всего несколько часов назад, потряс ее до глубины души. Как же сестра столько лет носила бремя этой жуткой тайны? Почему никто из них так и не увидел, через что ей пришлось пройти, что ей пришлось пережить — как физически, так и морально? Почему никому из них не пришло в голову взглянуть на нее повнимательней, копнуть чуть глубже? Как же быстро они истолковали все случившееся как подростковый бунт. И поскольку Марго возвела вокруг себя непроницаемые стены, они все позволили ей ускользнуть от них. Они отвернулись. Люси чувствует, как ее затопляет стыд за то, что она все пропустила и не смогла вовремя прийти на помощь.

Она вспоминает выражение лица Марго, когда та, лежа между сестрами, смотрела на угасающее пламя костра и рассказывала им об изнасиловании и о ребенке, которого она втайне ото всех носила девять месяцев. Она вспоминает слезы Марго, когда та рассказывала им о родах. Он просто уснул, говорила она. Ей хотелось так думать. Она сказала, что он не издал ни звука. Синий младенец с пуповиной, обернутой вокруг шеи.

— Что ты сделала? — спросила Люси, страшась ответа.

Марго, закрыв глаза, долго молчала.

— Я не могла прикоснуться к нему, — ответила она после долгой паузы. — Но не могла и не прикоснуться. Я отнесла его к реке. Я почти ничего не соображала.

«Его». От одного этого слова Люси только усилием воли заставила себя не расплакаться.

— У тебя был шок, — мягко проговорила Ева и взяла Марго за руку. — Расскажи, что было дальше.

И она рассказала, что сначала собиралась спрятать ребенка в реке.

— Я просто хотела, чтобы он исчез. Думала, он просто уплывет. Исчезнет. Но когда подошла к воде, не смогла. Мне показалось это неправильным. Вода была слишком холодной, и я не смогла опустить его туда.

Люси закрыла глаза, чтобы сдержать слезы. А Марго рассказывала, как она голыми руками копала могилку на берегу, впиваясь ногтями в землю.

— Под мостом. Там земля мягче. А в тени темно и тихо. Мне казалось, что там он будет… в безопасности… — Она все-таки сорвалась и зарыдала. — Я знаю, все это было неправильно, но я совсем не понимала, что нужно делать.

Она рассказала им, как возвращалась домой и как, свернув с тропинки, увидела студию — место, где все и произошло. Каково ей было смотреть на это старое яблочное хранилище, которое чернело в темноте. И вот тут Люси поняла, почему Марго так поступила. Наверняка она бы сделала то же самое.

Люси думает о том, что пережила ее сестра, и чувствует всепоглощающую печаль. Поймет ли ее Кит? Скорее всего, да, поймет и простит, если Марго все-таки сможет рассказать ей об этом.

На вечеринке, когда все постепенно узнали о болезни, Люси то и дело слышала: ты такая храбрая, ты такая сильная. Это она-то храбрая? Она совсем не чувствует этого. Она просто шаг за шагом идет дальше. А что еще можно сделать? По настоящему храбрая — Марго. Это она столько лет носила в себе боль и стыд. И молча жила со своей тайной.

А теперь она видит: каждый из них носит в себе боль. Кит потеряла Теда, свою единственную любовь. Брак Евы вот-вот рухнет. Сама Люси больна. Марго живет со своим жутким прошлым. Все они храбрые. Они продолжают жить — и в этом их сила. Марго — яркий пример тому. Люси надеется, что теперь, когда сестра смогла рассказать им о том, что произошло с ней, она найдет способ разрушить стены, которые возвела вокруг себя, за которыми спряталась от всех и вся. И если она найдет в себе силы и все-таки расскажет все Кит, возможно, их отношения наконец наладятся.

В верхней части сада появляется фигура и идет к ней по высокой траве.

— Не хочу тебе мешать, — говорит Сибелла, приблизившись. — Я просто пришла помочь с уборкой, но услышала, как ты выходишь из дома. — Она протягивает Люси плед. — Подумала, что тебе точно не помешает. Не простудись.

— Теперь так будет всегда? — спрашивает Люси, принимая плед. — Одеяло, чай и сочувствие?

Сибелла улыбается:

— Бери, пока дают. А в качестве альтернативы — на тебе мытье посуды.

— Спасибо.

— Пока оставлю тебя.

И поворачивается, чтобы уйти, но вдруг Люси говорит срывающимся голосом:

— Я боюсь, Сибелла.

Она поворачивается, садится рядом на бревно и нежно кладет гладкую и успокаивающе теплую ладонь поверх руки Люси:

— Я знаю, любимая. Знаю.

— Я была так сосредоточена на вчерашней вечеринке, на этой грандиозной идее. Я думала, она принесет ощущение, что долг мой выполнен. И может быть, я даже буду спокойна. — Она тихо усмехается: — В какой-то степени так и есть. Я вышла замуж за Тома, и праздник был именно такой, как я и хотела. Собрались все, кого я хотела видеть. Я чувствовала себя такой счастливой и такой… — Люси пытается найти верное слово, — такой любимой. Но сегодня, — она пинает камень, лежащий на земле возле самых ее ног, — я в ярости. Я не могу ничего исправить. Совсем ничего. И я не могу избавить от боли ни себя, ни кого-то еще.

Сибелла смотрит куда-то вдаль.

— Это несправедливо, — соглашается она. — То, что ты сделала вчера, то, что ты показала всем, как сильно тебе хочется жить, жить здесь и сейчас… в этом и заключается настоящее мужество. И это вдохновляет.

Люси снова думает о Марго и чувствует, как по щеке катится слеза. И падает прямо на кардиган, расплываясь темным пятном.

— Мы можем крепко держать себя в руках. Мы можем выстроить вокруг себя крепкие стены и отделить себя от других. Но на самом деле я вижу, как сильно мы нуждаемся друг в друге.

Люси едва сдерживает слезы, снова представляя Марго, в полном одиночестве, в лесу, укачивающую своего мертвого ребенка. Через что она смогла пройти: родить его, принести на берег, голыми руками вырыть могилку — последний акт отчаяния — и похоронить это крошечное тельце под каменным мостом. И только река была ее молчаливым свидетелем.

Сибелла, не подозревая о мыслях Люси, крепко пожимает ее руку:

— Ты не можешь решить проблемы всех остальных, Люси. Ты и не обязана. Прости, если это прозвучит как непрошенный совет, но сейчас ты должна думать о том, что необходимо тебе, чтобы оставаться сильной.

— Разве это не эгоизм? — Люси пытается улыбнуться. — Мне кажется, кое-кто явно думает, что я из чистого эгоизма заставила всех собраться здесь вчера.

— Не думаю, что кто-то может назвать тебя эгоисткой, Люси. Праздник получился совершенно чудесным. Очень сердечным. Вся семья запомнит его именно таким. И будет помнить всегда, что бы ни случилось. Но ведь это еще не конец. Это точно не конец твоей истории. Ты здесь, ты жива. Так что живи дальше, Люси. Живи, сколько получится.

— Пока не умру, да? — она снова пытается улыбнуться.

— Конечно. Ведь каждый день — это подарок.

Сибелла оставляет ее, и в тишине к Люси возвращаются другие воспоминания. Как она танцевала с друзьями, а над головой мигали лампочки, как Хлоя и Мэй веселились со своим отцом, как Ева сидела невдалеке на тюке сена, положив голову на плечо Марго, как Эндрю протянул руку жене, приглашая ее на танец, как Тед и Кит сидели в шезлонгах и тихо о чем-то беседовали, а в небе над ними сияли звезды.

Она смотрит на сад и вновь останавливает взгляд на пяти буквах, вырезанных на стволе старой яблони. Вид их теперь приносит ей утешение. Любовь не проходит. Любовь, которую они питают друг к другу, останется, даже когда ее больше не будет.

Ветерок проносится в кронах деревьев и осыпает на землю медные листья. Шурша, они по спирали опускаются на землю. Лето уступает место осени. Люси смотрит, как один листочек падает в ручей и уплывает на его волнах к самой реке, становясь частью этого потока. Она улыбается и поворачивает лицо к солнцу, ощущая его тепло на своей щеке. Свет, заливающий долину, слишком красив. И она чувствует, как сдается — этой красоте, этой любви, этой боли, печали и радости жизни.

Что ей еще нужно сейчас? Вернуться к своей семье. Обнять мужа, поблагодарить всех за чудесный день. Но сначала, думает Люси, глядя вниз, в долину, она должна сделать кое-что еще.

Белесый туман собирается вокруг нее тонкой вуалью, пока она идет через сад к деревянным воротам, к реке. Вокруг стоит странная тишина. Как перед долгой разлукой, перед переходом в другой мир. Река бежит внизу долины бледно-серая, плоская, куда-то за горизонт, где сливается с таким же бледно-серым туманом, похожим на холст, устрашающе красивый и неподвижный. Люси ступает на причал и сбрасывает одежду. От прохладного воздуха по коже бегут мурашки. Стоя на самом краю, она смотрит вниз на гладкую и бледную, как разбавленное молоко, как матовое стекло воду. В тумане совсем не видно берегов, а деревья, растущие на них, смазаны так, будто какой-то художник вначале нарисовал их, но потом взял ластик и стер по краям, сравнял с белизной листа. Река молча ждет, чтобы принять ее в свои объятия.

Глубоко вздохнув, Люси ныряет, устремляясь к середине реки.

Стылая вода вбирает ее в себя. Холод, точно удар тока, пронзает ее и растворяется в ее предательском теле. Вынырнув на поверхность, она слышит, как сердце дико колотится в самом горле, каким горячим становится дыхание. Вот она, эта неоспоримая и невероятная жизнь. Она плывет и чувствует себя совершенно умиротворенной. Чувствует этот поток вокруг и свою с ним крепкую связь. Я здесь, думает она, я живу.

Шесть месяцев спустя Март 2019

35

Люси, закрыв глаза, лежит в своей старой кровати. Том ссутулился в кресле рядом, Марго на подоконнике, разглядывает черные силуэты деревьев, которыми ощетинился холм, и клубки птичьих гнезд в голых безлистных кронах. Некоторое время никто из них не двигается, только Том время от времени протягивает руку, чтобы погладить ладонь Люси, покрутить ее золотое кольцо на безымянном пальце.

Приходит медсестра хосписа, женщина средних лет по имени Пэм. Она поправляет капельницу, стоящую на страже у кровати, затем поворачивается к Марго и Тому.

— Длинная ночь, — говорит она. — Как вы держитесь?

Марго кивает, не в силах говорить.

Люси открывает глаза.

— Ты можешь распахнуть окно? — спрашивает она.

Марго смотрит на зимний серо-коричневый в свете раннего утра пейзаж.

— Не знаю, Люси. На улице холодно.

— Боишься, что я замерзну насмерть? — спрашивает Люси сухим хриплым голосом. Том хватается за голову. Люси протягивает к нему руку. — Я просто хочу почувствовать воздух на своем лице.

Марго смотрит на Люси, на ее хрупкие руки, исхудавшее лицо, серое и осунувшееся, на темные тени под глазами. Кто она такая, чтобы отказать сестре?

Повернувшись, она недолго борется с защелкой на окне и затем с глухим стуком распахивает его, чувствуя, как в комнату врывается поток свежего холодного воздуха. Марго накрывает тонкое тело сестры еще одним одеялом, после чего натягивает на себя кардиган. Становится холодно, но свежий воздух приятен. Он напоминает о целом мире, расстилающемся за пределами этой маленькой комнаты, странного прикроватного существования, где каждый вдох с трудом отвоевывается у смерти.

Через открытое окно врывается пение какой-то ранней пташки. Люси снова прикрывает глаза.

— Так хорошо, — говорит она. — Теперь я могу дышать.

Именно Люси захотела вернуться в Уиндфолз.

— Отвези меня домой, — попросила она Тома. — Пожалуйста.

Это единственное место, где, как она сказала, ей хотелось бы быть.

После звонка Теда Марго села на первый же поезд из Эдинбурга до Лондона. Трясясь и раскачиваясь вместо с вагоном, она вспомнила, как в сентябре прошлого года ехала этим же маршрутом. Тогда внутри нее сидел совершенно другой страх.

Эту дорогу она успела изучить до мелочей. Со дня свадьбы она ездила по ней бессчетное количество раз. Чтобы сопровождать Люси на приемы к врачам и сидеть рядом в течение всех бесконечных часов химиотерапии, когда сестра лежала, подключенная к капельнице, по которой струилось лекарство, предназначенное для замедления роста опухоли. Иногда они болтали. Иногда смотрели любимые сериалы или слушали подкасты, делясь наушниками. Бывало так, что Люси просто спала, а Марго читала рядом, или выходила в небольшой внутренний дворик клиники, где встречала других сопровождающих, или сидела на скамейке, глядя на небо и думая, какой необычной была ее сестра и что совершенно невозможно представить мир без нее.

После этих изнурительных визитов в клинику Марго засыпала на диване в квартире Люси и Тома или заглядывала к Еве, чтобы повидаться с ней и девочками, но чаще всего она все-таки возвращалась в Уиндфолз. Во время болезни Люси они с Кит достигли непростого перемирия.

— Расскажи ей, — пыталась убедить ее Люси, — расскажи ей, что произошло на самом деле.

И Марго кивала, соглашаясь, заверяя сестру, что настанет день, когда она обязательно расскажет матери все. Но пока не время… Пока Люси не стало лучше. Та качала головой — волос почти совсем не осталось, поэтому теперь она повязывала на голову какой-нибудь индийский шелковый платок — и в который раз говорила Марго, как та бесит ее своим упрямством.

Они говорили и о мистере Хадсоне. Однажды в череде долгих и однообразных дней в клинике Марго рассказала сестре, что нашла в себе силы разыскать его в интернете. Это оказалось совершенно нетрудно. Его имя сразу выскочило в новостях о том, как некий учитель из Манчестера был привлечен к ответственности занепристойное поведение и в настоящее время отбывает наказание в тюрьме. В нескольких статьях были фотографии преступника, которого вели из полицейской машины в здание суда. При виде них у Марго перехватило дыхание. Конечно, время никого не щадит. Мистер Хадсон выглядел измученной и одутловатой, смягченной возрастом версией самого себя, человека, которого она помнила. Она долго разглядывала фотографии, ощущая, как внутри нарастает гнев — за то, что ей пришлось пережить, за то, что он отнял у нее. Но хуже всего то, что она была не единственной жертвой. Если бы она нашла в себе мужество заговорить, смогла бы она спасти хоть одну девочку от того, что испытала сама?

— Ты была напугана, тебе было стыдно. Ты прошла через такое… понятно, почему ты не могла об этом рассказать никому, — Люси сжала ее руку. — Но еще не поздно. Обратись в полицию.

— Поверят ли они мне после стольких лет?

Люси посмотрела сестре в глаза:

— У тебя есть доказательства, Марго. Ты похоронила его, но он все равно там. Твой ребенок.

Марго, опустив голову, обхватила себя руками, ее пальцы бессознательно поглаживали маленькое черное сердце на сгибе локтя. Она кивнула:

— Я изо всех сил старалась не думать о нем, но с тех пор, как все рассказала вам с Евой, уже не могу не думать. И не могу оставить его там. Это неправильно.

Люси кивает:

— Да. Но наверняка есть способ. Может, устроить ему достойные похороны? — неуверенно предложила она. — Вдруг это поможет.

Марго молча согласилась с сестрой. Она не могла поднять на нее глаз, из которых катились слезы, падая ей на колени.

Люси сжала ее руку:

— Когда будешь готова.

Марго была там, в Уиндфолзе, в тот день, когда Люси сообщила, что хочет прекратить лечение. Они с Томом обсудили все с врачами, и она приняла решение, что сейчас будет правильнее сосредоточиться на главном — прожить время, которое ей отпущено, и больше не истязать себя изнурительной химиотерапией, которая не приносит никакого улучшения. Ей окажут всю необходимую паллиативную помощь.

Марго отказывалась принимать это решение, но знала, что просто не имеет права спорить с Люси, особенно потому, что собственными глазами видела последствия лечения. Последние месяцы были самыми жуткими. Люси принимала наркотики со стоическим мужеством, и было совершенно невозможно видеть ее страдания. Сестра была такой сильной, что Марго убедила себя в чуде. Она просто не знала, сможет ли вынести неизбежное.

То же самое Марго говорит вслух. Она оставляет Тома в спальне и спускается вниз, к Еве, Кит и Теду, которые молча сидят на кухне перед пустыми чашками и остывающим чайником. Она встает в дверях, и, увидев ее, они всё понимают.

— Пэм говорит, вам нужно прийти прямо сейчас.

— Я не могу, — отворачивается Кит.

— Пойдем, мама, — говорит Марго. — Ради Люси.

Ева берет мать за руку:

— Надо идти.

Тед помогает Кит встать со стула и подняться наверх, в комнату Люси. Пэм поправляет капельницу и отходит, чтобы семья смогла собраться вокруг Люси. Ева обнимает Тома за плечи. Марго стоит в одиночестве у окна. Боль разрывает ей грудь.

— Я чуть увеличила дозу, — сообщает Пэм. — Ей было очень больно.

Кит наклоняется и гладит Люси по щеке, убирает пряди с ее лба, целует ее. Дыхание Люси медленное и прерывистое.

Марго наблюдает, как Ева целует сестру, как Том берет руку жены и прижимает к своим губам.

— Я люблю тебя, Люси, — говорит он, — и всегда буду любить.

Кит сдавленно всхлипывает. Тед тянется к ней, чтобы поддержать. Сердце Марго готово разорваться. Она поворачивается лицом к окну, прислушиваясь, как замедляется дыхание Люси. Бледное солнце поднимается над холмами, река внизу долины сверкает серебром под его лучами. Она помнит утро после свадьбы. Помнит, как пошла по следам сестры, которые та оставила в мокрой от росы траве, и обнаружила ее в реке. Она лежала в облаках тумана, раскинув руки и блаженно улыбаясь. Она помнит, как наблюдала за Люси из-за деревьев, удивляясь ее странному спокойствию. Как же это в духе сестры. Как она, беззаботная маленькая дикарка, с самого раннего детства любила плавать здесь.

На этой радостной ноте внимание Марго возвращается в комнату, и она замечает, что пташка за окном перестала петь. И тонкая пелена дождя опускается на землю.

Это была идея Пэм. Она рассказала Марго, что иногда помогает близким покойного отпустить его, попрощаться с ним. Марго понимает — это именно то, что она бы хотела сделать. И пока Тед звонит в погребальную контору, Марго отыскивает Сибеллу.

— Поможешь мне кое с чем? Мама точно не сможет, а Еве нужно набраться сил, чтобы пойти домой и рассказать девочкам.

— Конечно, — сразу соглашается Сибелла. — Все, что скажешь.

Дождь прекратился так же быстро, как и начался. Слабое солнце заглядывает в разрыв облаков, просачивается сквозь мокрые кроны деревьев, заставляя зимний пейзаж сверкать в его лучах. Капли, срывающиеся с веток, напоминают водопад. От красоты этого зрелища у Марго перехватывает дыхание. И боль потери только усиливает ее.

Слезы набегают на глаза все сильней и сильней, пока мерцающая и переливающаяся долина не расплывается окончательно. Тогда Марго поднимает лицо к небу и шепчет слова благодарности и любви.

Она набирает в реке воду в маленькую фляжку и благоговейно несет ее в комнату Люси. Там ее уже ждет Сибелла, приготовившая чистые тканевые салфетки, полотенца и таз с теплой водой. Она молча смотрит, как Марго выливает туда речную воду.

— Последний заплыв Люси, — говорит она сдавленно.

Сибелла кивает и дает ей салфетку.

Когда они начинают обмывать тело Люси, Марго поражается тому факту, насколько это ее сестра и насколько — уже нет. И чем дольше она моет ее, чем больше гладит это тело, тем яснее понимает — Люси больше нет. Их невероятная, неповторимая Люси больше не с ними. Это жутко и странно, но Марго кажется утешением эта последняя забота о ее теле, последнее прикосновение к нему, последний акт любви. Она не может удержаться и время от времени поднимает голову и смотрит в открытое окно. «Где ты, — спрашивает она про себя, — куда ты исчезаешь?»

Они осторожно снимают с ее пальца обручальное кольцо, Марго убирает со лба сестры едва отросшую челку и при виде ее молодой кожи чувствует, как волна гнева заливает все вокруг. Ей должно было быть отпущено гораздо больше времени. Времени для беременности и растяжек, для морщин и старческой гречки на руках, для белесых волосков на ее обвисшем старушечьем подбородке. Все это так несправедливо! Она смотрит на сестру со стороны и пытается запомнить ее красоту, запечатлеть для потомков. Однажды она состарится, но Люси в ее воспоминаниях так и останется вот такой — ни на день старше. Трудно не замечать этого несправедливого ограбления. Марго вздыхает.

— Она выглядит такой умиротворенной.

— Так и есть, — кивает в ответ Сибелла.

Марго разжимает пальцы Люси, кладет ей на ладонь гладкую речную гальку и зажимает кулак. Удовлетворенные тем, что они только что сделали, Сибелла и Марго выходят из комнаты.

Том и Ева сидят во дворе, дрожа от холода, в прозрачном утреннем свете, от их дыхания поднимаются в воздух тонкие струйки пара, точно все напряжение последнего времени вырывается на свободу. «Распахни окно». Она вспоминает последнюю просьбу Люси и смотрит в пустое серое небо, смаргивая слезы. Как же это неправильно: они должны сидеть здесь вчетвером, но сейчас их только трое. Марго проходит мимо Тома, пожимая ему плечо, и чувствует, как тот напрягается от ее прикосновения. Она понимает, каких невероятных усилий ему стоит эта сдержанность. Она садится рядом.

— Я думала, ты ушла, — говорит Марго, поворачиваясь к сестре.

— Просто набираюсь смелости, — отвечает та и закусывает губу. — Не представляю, как сказать об этом девочкам.

— Эндрю дома?

Ева поднимает голову, чтобы посмотреть в глаза Марго. — Он вернулся в прошлые выходные.

— Это хорошо. У вас все… нормально?

— Эндрю просто невероятный человек. Очень цельный. Мы честно обо всем поговорили. И мы оба хотим быть вместе. Не только ради девочек. Думаю, мы оба поняли, что на самом деле важно. И болезнь Люси пролила нам на это свет. Ведь остальное… — Ева пожимает плечами.

Том, слегка кашлянув, говорит:

— Люси была бы счастлива это слышать.

Ева кивает:

— Я вчера сказала ей, что Эндрю вернулся.

Они все переглядываются. Вчера. Это слово висит в воздухе, напоминая им, что теперь «вчера» так и будет каждому из них напоминать о том, как именно в этот день мир изменился навсегда.

Ева тяжело вздыхает:

— Надо подумать о похоронах.

— Люси составила список, — говорит Том со слезами на глазах, стараясь улыбнуться. — Она точно знала, чего хочет и чего не хочет на своих похоронах.

Марго вспомнила, какие страсти полыхали, когда устраивали свадьбу.

— Ну конечно. Она не могла его не составить.

Малиновка прилетела и уселась на живую изгородь, сверкая красной грудкой. Такого же точно цвета было платье Люси, какая же она была в нем красавица! От этой мысли грудь Марго снова чуть не разрывается от боли.

Том роняет голову на руки и сидит так молча какое-то время. Но потом вскидывается и потирает ладонями лицо.

— Я так вымотался, что чуть не забыл. Люси написала вам письма, — он лезет в карман пиджака, — попросила передать их вам, когда… — и тут его голос срывается.

«Марго» — написано на одном из них петляющим почерком Люси. «Еве» — написано на другом. Марго берет свой конверт и крепко сжимает его. Том возвращается в дом.

Через окно она видит, как он входит в кухню, где за дубовым столом перед чашками с остывшим чаем сидят Кит, Тед и Сибелла. Тед встает навстречу Тому, пожимает ему руку, притягивает чуть ближе в типично мужском жесте сочувствия — полуобъятие, легкое похлопывание. Том вначале пытается отстраниться, но вдруг всем телом наваливается на тестя. Плечи его вздрагивают. И Тед после секундного колебания крепко обнимает его. Так, что со стороны уже непонятно, кто из них кого держит на самом деле.

Глаза Марго наполняются слезами. Она переводит взгляд на мать, которая сидит низко склонив голову. Но, видимо, почувствовав взгляд, она поворачивается к дочери, и Марго замечает, как на губах ее появляется грустная улыбка. Она кивает ей в ответ. Люси хотела, чтобы свадьба вернула их друг другу, примирила их. А если не свадьба, то, возможно, смерть. Потому что перед ее лицом они все связаны воедино своей любовью и своим горем.

— Не уверена, что смогу прочесть его, — говорит Ева и берет со стола конверт со своим именем. — Думаю, я должна приберечь это на время. Когда она уже будет… далеко. — Видно, как она дрожит. — Я иду в дом. Ты со мной?

Малиновка скачет по веткам живой изгороди и, взмахнув крыльями, улетает в долину. Марго смотрит на конверт.

— Не сейчас, — отвечает она сестре и, повернувшись, смотрит на сад, туда, где сквозь деревья поблескивает река.

36

У реки все по-прежнему. В воздухе висит тишина. Марго аккуратно достает письмо из конверта и садится на причал, глядя на зеркальную гладь воды.

Читать письмо Люси, слышать ее голос. Все это слишком больно. Горе сжимает сердце, точно тиски. Она чувствует, осознает, что сестры больше нет. Еще совсем недавно они делили на двоих общие шутки, общие веселые и грустные истории, а теперь она осталась одна. Их общий сестринский язык отныне принадлежит только ей. Запомни то время, его больше нет. От этой мысли снова становится невыносимо больно.

Завтра настанет новый день. Завтра она проживет без Люси уже целые сутки. Проснется утром и на той зыбкой грани яви и сна почувствует, вспомнит, что Люси уже не здесь. Как быстро ее смерть станет частью ее жизни, одним из моментов, что и составляют ее?

Она сжимает в руке письмо сестры и смотрит вниз, в самую глубь неподвижной, темной воды. «Чтобы любить, нужно настоящее мужество, — пишет она, — но там, где есть любовь, а она есть, я это точно знаю, есть и надежда. Не сдавайся. Поговори с мамой».

Марго закрывает глаза. Конечно, она поговорит с Ки г. Она исполнит последнюю просьбу сестры. Найдет в себе силы, сядет рядом с матерью и наконец расскажет ей, что случилось тем летом и что случилось потом. Она не знает, как отреагирует на это Кит, но позволит ей услышать ее, а может быть, и что-то еще. И вдруг, вдруг Люси окажется права. Вдруг эта правда станет мостом, который наконец соединит их.

Марго смотрит на реку, на пристань, на обугленные останки старой студии матери, заросшие подлеском. Это место так долго преследовало ее. Место, которое породило ее стыд и схоронило самые темные секреты. Она видела его в кошмарах и старалась не вспоминать, старалась оставить его как можно дальше в прошлом. Она видит старую лодку, в которой Ева любила читать свои книжки. Видит крутой берег, на который они забирались, чтобы потом прыгать с него в воду. Видит гладкую поверхность реки, по которой плыла Люси, обратив свое лицо к небу. И все эти воспоминания о детстве и о семье — здесь. Только здесь.

Как сказала бы Люси своим нежным голосом: где живет любовь.

Слишком много лет эта река была источником ее боли. Но еще и источником радости. Возможно, в этом тихом месте все сливается воедино. Или — наоборот — разливается и уносится по течению. Но как бы то ни было, Марго теперь понимает со всей ясностью: ей было страшна не сама река, не студия ее матери, не Уиндфолз, а темная бездна, незаживающая рана, которая так долго находилась внутри нее. И вот теперь Люси просит наконец излечиться.

Радость. Боль. Жизнь. Смерть. Они приносят облегчение. Сидя на пристани, думая о жизни Люси и о ее смерти, Марго замечает, как сердце наконец оживает, а дыхание укрепляется. Чтобы любить, нужно настоящее мужество.

Холодное мартовское утро пробирает до самых костей. Марго поднимается с причала и идет к воротам, ведущим в сад. Положив руку на металлическую защелку, она пару секунд колеблется, затем поворачивается и смотрит на обугленные, заросшие подлеском руины студии. Облака бегут где-то в вышине, время от времени пропуская солнечные лучи. Марго замечает, как что-то поблескивает в высокой траве возле одной из полуистлевших балок. Она подходит ближе, наклоняется и берет в руки нечто округлое. Еще не очистив его от грязи, она понимает, что это такое. Полупрозрачное яйцо из розового кварца, которое много лет лежало на столе ее матери. Она подбрасывает его в руке, вспоминая пожар и звук бьющегося стекла, когда она запустила им в окно студии. Неужели оно пролежало здесь все это время? Она поворачивает нежно-розовый камень, поблескивающий в утреннем свете, и солнечные лучи отражаются от его ледяной поверхности. Она держит яйцо на ладони и понимает, что должна вернуть его матери.

Деревья в саду, точно верные друзья, провожают ее до самого дома. Она входит в заднюю дверь, на правляясь к своей комнате. Там, наверху, ее ждет Йонас. Она вот вот поднимется к нему и утонет в его объятиях, прижимаясь всем телом. Одной рукой он обхватит ее, другой привычным жестом проведет по татуировке, в точности повторяя линию ползучих лоз и маленькое черное сердечко на сгибе локтя. Он будет шептать ей всякие нежности, и Марго закроет глаза.

Она уже поставила одну ногу на ступеньку лестницы, ведущей к спальням. Розовый кварц в ее руке нагрелся и стал совсем теплым. Она медленно поворачивается и в открытую дверь кухни видит, как Кит в полном одиночестве смотрит сквозь окно куда-то вдаль. После секундного колебания, услышав вздох матери, она убирает ногу со ступеньки и говорит:

— Мама.

Затем подходит к открытой двери, крепко сжимая розовый камень.

— Мама, можно поговорить с тобой?

Кит смотрит на нее и, кивнув, показывает на пустой стул рядом с собой.

— Конечно. Входи.

Марго делает глубокий вдох и входит в комнату.

Выходные данные

Литературно-художественное издание

Ханна Ричел

ДОМ У РЕКИ

Ответственный редактор Юлия Надпорожская

Литературный редактор Мария Выбурская

Художественный редактор Татьяна Перминова

Корректор Людмила Виноградова

Верстка Елены Падалки

Подписано в печать 03.06.2021.

Формат издания 84 × 108 ¹/₃₂.

Печать офсетная. Тираж 3000 экз.

Заказ № 3407/21.

ООО «Поляндрия Ноу Эйдж».

197342, Санкт-Петербург, ул. Белоостровская, д. 6, лит. А, офис 422.

www.polyandria.ru, e-mail: noage@polyandria.ru

Отпечатано в соответствии с предоставленными материалами в ООО «ИПК Парето-Принт»,

170546, Тверская область, Промышленная зона Боровлево-1, комплекс № ЗА,

www.pareto-print.ru

В соответствии с Федеральным законом № 436-Ф3 «О защите детей от информации, причиняющей вред их здоровью и развитию» маркируется знаком 18+.

Примечания

1

Мармит — коричневая паста с ярким, очень насыщенным вкусом и запахом, изготовленная из дрожжевого экстракта с различными пищевыми добавками. Пользуется популярностью в Англии, Австралии и Новой Зеландии, преимущественно для завтрака как намазка на тосты. — Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

2

Бонкбастер (от англ. bonkbuster) — бестселлер в литературе эротического и порнографического жанра.

(обратно)

3

У. Шекспир. Ромео и Джульетта. Акт I, сцена 5. Пер. Б. Пастернака.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Понедельник

Вторник

  1

  2

  3

  4

  5

Прошлое 1986–1987

  6

Среда

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

Прошлое 2005

  15

Четверг

  16

  17

  18

Прошлое 2009

  19

Пятница

  20

  21

  22

  23

  24

Прошлое 2009

  25

Суббота

  26

  27

  28

  29

  30

  31

  32

Прошлое 2009–2010

  33

Воскресенье

  34

Шесть месяцев спустя Март 2019

  35

  36

Выходные данные

*** Примечания ***