Настоящий Спасатель. Назад в СССР [Адам Хлебов] (fb2) читать онлайн

Адам Хлебов Настоящий Спасатель. Назад в СССР

Глава 1

Мне часто снился один и тот же сон. Я одет в неудобный водолазный костюм, с таким круглым, как на детских картинках, шлемом и тремя стеклянными иллюминаторами.

Один спереди и два по бокам. Я спрыгиваю с борта корабля и тяжелым грузом, словно камнем на дно, падаю в чернеющую водную бездну. Я погружаюсь на порядочную глубину и внезапно прекращается подача воздуха.

Вода, словно металлический пресс обжимает грудь, вот-вот раздавит, расплющит. А я задыхаюсь в глубоководном водолазном костюме. «Воздух! Воздух!» — думаю я в отчаянии, но мои мысли никто не слышит. А тяжелый водолазный костюм тянет на дно. Оно где-то глубоко внизу.

Вот и этой ночью я проснулся в холодном поту, взглянул на экран смартфона, который недавно отложил, и увидел, что на часах время — всего 23:31.

Выходит, поспал всего минут пятнадцать. А такое ощущение — что несколько часов.

Обычно, после такого сна я долго не мог заснуть. Не потому что сон был особенным, нет — я к нему привык, просто в кровь выбрасывалось столько адреналина, что мне еще час надо было себя чем-нибудь занять.

Я выглянул в окно. Стояла пригожая июньская ночь и я решил прогуляться.

У кого-то птср — посттравматический синдром после участия в боевых действиях выражался в том, что он во сне продолжал стрелять, оборонять позиции и все такое. А у меня вот в том, что я тонул во сне.

Это такой «сдвиг по фазе» после экстремальных событий в жизни. Многие с ним спокойно живут, и он им совсем не мешает. Я тоже давно к нему привык и водолазный костюм снился мне примерно раз в месяц.

Мне чуть за пятьдесят. Я боевой офицер на пенсии. Сейчас, как и многие мои сослуживцы, дожившие до полтинника, я работаю в крупной компании. Замом по безопасности.

Живу один, дети выросли и разъехались. С женой давно разошлись. Быта не выдержала — когда служил было трудно содержать семью на офицерскую зарплату.

Она у нас денежным довольствием называлась, которую мы шутку между собой называли женским недовольствием. Дошутились. У многих, кто не умел воровать разрушились семьи.

Со стороны моя жизнь могла показаться неустроенной, но меня всё вполне удовлетворяло. Не хотел я ворошить прошлое. Я давно привык к настоящему. Нужно было развеяться и отвлечься от сна и воспоминаний.

Я быстро оделся и вышел на улицу. Совсем недавно у нас рядом реконструировали парк — одно загляденье.

Вокруг большого пруда чистота, проложили новые тротуарные дорожки для пешеходов и велосипедистов, везде установили дизайоновые скамейки, отличное освещение.

Турники, тренажеры бесплатные, спортивные площадки для волейбола, баскетбола и футбола, детские с горками и домиками.

Расскажи кому-нибудь лет тридцать назад — не поверили бы. В парке допоздна обычно много гуляющих. Молодежь рассекает на велосипедах, самокатах, скейтах или роликах.

То тут, то там сидят приличные парочки. Изредка мужики украдкой пьют пиво — охрана гоняет. Нельзя распивать.

Везде урны — порядок. Сердце радуется. Наши люди, когда хотят, могут не свинячить. Если за порядком смотрит местная администрация и вовремя вывозит мусор из урн, то люди сами стараются сделать так, чтобы после них чисто было.

И в эту ночь в парке все еще прогуливались люди. Приятный ночной холодок обдувал тело, и я шел по одной из асфальтированных пешеходных дорожек, сложив руки за спиной.

Пройдя метров пятьсот, я заметил нечто, что нарушало эту идиллическую картину. Трое — двое молодых мужчин и женщина, все возрастом лет двадцати пяти — тридцати, что-то искали у одной из отдаленных скамеек.

До меня доносились обрывки фраз из их нервного общения. «Что же им надо?» — с легким любопытством подумал я, приближаясь к ним.

Моя дорожка шла мимо, параллельным курсом, но все равно я невольно слышал их голоса.

— Да я же говорил тебе, что надо через телегу брать, — выговаривал один из мужчин своему спутнику, — паленый этот номер. Кидалы они! Козлы вонючие…

— Да помолчи ты, Мишка! Сейчас найдем! — так же эмоционально ответил ему второй из молодых людей. Он не скрывал своего раздражения.

— Да я тебе говорю — фотка левая, хрен ты тут, что найдешь. Найдет он, — он уставил руки в бока и нахмурился.

Дама шла со сложенными на груди руками, ее выражение лица говорило о том, что она очень недовольна.

Троица выглядела вполне прилично одетой. Девушка смотрелась ухожено и привлекательно. Я не сразу понял, что они ищут. И поначалу у меня даже возникла мысль помочь им с поисками. Но я вовремя остановился.

— Мы не так смотрим, — третий развернул смартфон и начал выбивать носком ботинка облачка пыли из грунта, — сча найдем! Это точно где-то здесь.

Я заметил, что после двух-трех тычков из-под его обуви выскочил небольшой картонный цилиндрический футляр черного цвета.

— Есть! Вот закладка! Вот она! А ты хрен найдешь, хрен найдешь…

Мне стало понятно, что это местные наркоманы. Их облик сильно изменился за несколько последних лет. Теперь они не выглядели, как последние забулдыги.

На начальных стадиях употребления окружающие могли и не догадываться, что эти люди имеют зависимость.

Я вздохнул, покачал головой продолжил свой путь не останавливаясь.

Если честно, то мне не было их жалко. Они знали, что такое дурь, и сами сделали свой выбор сознательно. Информации о наркоте везде предостаточно. Я испытывал к ним чувство брезгливости.

И в соцсетях, и просто в интернете сайты, каналы о том, что наркотик — смерть. И куча их сверстников погубила себя этой дрянью. Они прекрасно знали к чему приводит употребление, и все равно упорно шли к этому.

Один из моих сослуживцев сторчался и умер пару лет назад от передоза. Незадолго до смерти, мы с ребятами пытались его вытащить со дна, но, к сожалению, ничего не вышло.

Он отказался от помощи, говорил, что ему «с дурью хорошо». Если сам наркоман не захочет завязать, то ничего не поможет.

Я шел и уже начал думать о другом, хотя троица все еще была в поле моего зрения. Но тут произошло неожиданное. Девица выхватила закладку и угрожала ее растоптать.

— Маш, отдай. Ты не понимаешь. Мне нужно вставиться, — сказал один из них, а потом почти зарычал, — отдай сучка!

Он был крупным и широкоплечим. Но она никак не отреагировала на призыв.

— Ты обещал мне прекратить. Ты слово давал, что завяжешь!

Двое переглянулись и без слов стали надвигаться на нее. Она пыталась вскрыть цилиндр, видимо, чтобы высыпать содержимое, но ее руки тряслись и ей это не удавалось.

Тогда она рванула мимо, изловчилась проскочить рядом с выставленными руками своих спутников, но как-то неудачно споткнулась и упала.

Спутники накинулись на нее, и в попытке отобрать цилиндр, начали избивать ее руками и ногами.

Мимо такого я пройти не мог. Еще чуть-чуть, и они или покалечили бы ее, или забили бы насмерть.

Я хотел остановить их и побежал в их направлении.

— Ребят, стойте! Не бейте! Забьете подругу свою. Тормозните.

Мои слова не возымели эффекта. Один из них, тот, который был более рослый, завидев меня, развернулся мне на встречу.

Он широко и по-колхозному замахнулся, и мне пришлось его вырубить правым прямым в подбородок.

Я бил не сильно, соотнося силы. Мне самому неохота было потом доказывать в суде, что есть предел необходимой самообороны.

В следующую секунду, мой противник мягко сел на попу, на траву, потеряв ориентацию в пространстве секунд на десять.

Я давно уже не боксировал и мысленно похвалил себя за хорошую форму. Все-таки уже пятый десяток разменял. Хотя все ещё чувствовал себя тридцатилетним мужчиной.

Второй отступил на несколько шагов, опасаясь меня. Он уже перестал бить девушку, вырвав из ее ослабевших рук цилиндр. На длинном подскоке я припечатал ему слева в челюсть.

Он тоже пошатнулся и рухнул лицом вперед на карачки. Посмотрев на девушку, я подступил к ней, достал платок, присел на корточки и протянул его. Из ее разбитого носа и губы текла кровь.

— Цела? — спросил ее я, но в следующее мгновение почувствовал удар лезвием ножа, входившим в левую часть спины между ребрами.

Тело пронзила острейшая боль. Я заскрежетал зубами, когда нападавший извлек клинок из моей спины.

Я встал на пошатывающихся ногах, обернулся к наркоману с ножом, смотревшим на меня обезумевшим взглядом. Он наскочил на меня еще раз.

Я парировал первую атаку, превозмогая боль и нахлынувшую слабость. Плохо, что я слабею.

Заметив это, наркоман начал напирать с удвоенной энергией.

Мне было трудно отбиваться, потому что он наносил частые удары в разных плоскостях и один из его ударов угодил мне в печень.

Я рухнул на одно колено.

— Ты что, совсем придурок? — девушка кричала на своего приятеля, стоящего с ножом в руке. Она уже встала и побежала прочь на подгибающихся ногах, не оглядываясь. Второй помог подняться третьему, и они тоже начали сваливать.

Я все еще стоял на одном колене и смотрел вслед удирающей троице, пока не почувствовал себя обессиленным.

По одежде растекалась теплая кровь. Я больше не пытался зажимать раны рукой.

Мне захотелось прилечь. Я лег и прислонился пылающей щекой к прохладному асфальту.

Я уже ничего слышал, все происходящее вокруг потускнело и затихло будто в немом кино.

Я лишь видел, как ко мне подступают мужчины и женщины. Некоторые из них стояли с открывающимися ртами. Видимо, что-то кричали. Я совсем не слышал слов.

Мне захотелось покоя. Я почувствовал жгучее желание закрыть глаза и не стал ему противиться.

* * *

— Молодой человек, очнитесь! Вы меня слышите, молодой человек? — чей-то голос гулким эхом отдавался где-то вдалеке.

Сначала в нос ударил резкий запах нашатыря.

Он был настолько сильным, что я инстинктивно дернул головой назад. Первой мыслью было удивление. Неужели я выжил? Я помнил, что лежал и умирал.

После такой кровопотери не выживают. Тот ублюдок бил со знанием дела. Он целил сначала в сердце со спины, а затем в печень. Чтобы наверняка замочить.

Сколько ударов в печень я получил? Пять? Шесть? Не меньше. Как же я мог так расслабиться? Подставил спину. Хотя я понимал, что моя вина в том, что просто не ожидал от той мрази такого коварства.

Я попытался открыть глаза. Я все еще лежал щекой на асфальте. Вторым забавным обстоятельством оказалось то, что я увидел перед своим лицом коричневые сандалии, надетые на бежевые носки. Это явно была ретро модель обуви, их обладатель имел странный вкус.

Не, ну я слышал, что есть девчонки, пищащие от винтажных, то есть старых, старинных вещей и украшений. Но чтобы таким увлекался мужик, я встречал первый раз.

Вряд ли он носил эти сандалии из-за низкого уровня дохода. Сейчас врачи на скорой получают более-менее нормальные деньги.

Во всяком случае они в состоянии себе позволить пару китайских кроссовок или тех же кроксов(* универсальная резиновая обувь, типа калош-тапочек без задника) так любимых медицинским персоналом в нашей стране.

Я попытался разглядеть врача скорой, который оказывал мне первую медицинскую помощь. Это был рыжий веснушчатый молодой человек, видимо, только окончивший медицинский ВУЗ.

Толпа, собравшаяся вокруг, не давала разглядеть куда свалили нападавшие и девушка. За их спинами виднелись кроны парковых деревьев.

— Ты открыл глаза! И это замечательно. Ты помнишь, что с тобой случилось?

Меня покоробило обращение на «ты». Сопляк!

Принял меня за бездомного или алкоголика. Определенно, воспитанием молодежи должна заниматься и семья, и школа. А вот когда они предоставлены сами себе, вот такое хамло и вырастает.

— Не «ты», а «вы». Я с тобой детей не крестил, чтобы мне тыкать.

Врач рассмеялся, он сидел передо мной на одном колене с фонендоскопом на шее.

— Капец, какой борзый! Ну хорошо, — он говорил мне тоном, делающим одолжение, — вы помните, что с вами произошло? Вы помните, как вас зовут?

Я уже начал понимать, что что-то тут не то. Доктор был одет не в синий медицинский костюм врача скорой: верх с треугольным вырезом и штанами.

А в какие-то затрапезные короткие шорты и светлую клетчатую рубашку. Поверх этой одежды был накинут обычный белый халат.

— Фельдшер, что ли?

— Чегоооо? — затянул парнишка.

— Ты медбрат спрашиваю?

Медицинский работник мне не ответил, он доставал допотопный ртутный тонометр для измерения давления и секундомер.

И тут я обратил внимание на карету скорой помощи. Она блестела свежей краской, выглядела, как новенькая. Но это была странная модель с необычной расцветкой.

Белая с красной полосой, но крест в другой стилистике. Я не мог точно сформулировать что именно не так. Я покопался в памяти, пытаясь вспомнить марку автомобиля.

Я посмотрел на номера. Они были черного цвета.

— Доктор, вы военные? — я непонимающим взглядом оглядывался на людей, которые стояли рядом.

Он поцокал языком и потребовал, что бы я лежал смирно пока он меряет давление.

— Значит, что было, мы не помним, как нас зовут, мы тоже не помним. Зато присутствует проявление бреда и бессвязного мышления.

Вдруг из-за спины одного из зевак выступила хорошенькая молоденькая девушка лет семнадцати-восемнадцати и обратилась к врачу:

— Доктор, да это Макс Бодров, Максим его зовут. Он с этими подрался… С дружками Медведя. Они на него за толпой тут в парке навалили, после кино.

— Какого Медведя?

— Игоря Медведева из параллельного класса.

— А ты откуда знаешь?

— Так это он из-за меня. Меня Макс в кино пригласил.

— Что смотрели? — флегматично поинтересовался доктор, пристраивая манжету мне на руку и тут же попросил ее немного помолчать.

Сначала я подумал, что речь идет о ком-то другом. Может об одном из наркоманов, которые схлестнулись со мной, но потом я слегка ошалел от услышанного.

— Сто двадцать на восемьдесят. Давление пионерское. Пульс шестьдесят два, как у космонавта. Жить будет твой Макс, только сотрясение у него. Мы его в больницу заберем. Так что смотрели в кинотеатре?

— Бельмондо. «Кто есть кто» смотрели, — растерянно ответила девушка, — как в больницу?

— Вот так. В больницу. Телефон его домашний знаешь?

Я разглядывал собеседницу доктора. Да она не просто хорошенькая — она просто обалденная. Красивое лицо с карими глазами. Очень тонкие и плавные линии фигуры, привлекательные загорелые стройные ноги, небольшая стоячая грудь, пышущая здоровьем.

Её внешность, как бы ежесекундно сигнализировала в окружающему миру о том, что существуют девушки, близкие к идеалу. Чувствовалось, что девушка знает о своей привлекательности, но воспринимает её абсолютно спокойно.

Без женского жеманства и кокетливости. Она не строила глазки мужчинам, чтобы понравиться. Она знала, что она им нравится. И в этом была такая огромная концентрация женственности, что невольно притягивала к ней внимание окружающих зевак, больше чем ко мне.

Я сам засмотрелся на нее, упиваясь ее естественной красотой без всякой задней мысли. В голове мелькнула мысль о том, что я гожусь ей в отцы.

Девушка кивнула и полезла в маленькую дамскую полукруглую сумочку с широким ремешком, висящую у нее прямо подмышкой. Немного порывшись, она достала маленький блокнотик — записную книжку.

Перелистнув пару страниц, она обратилась к доктору:

— Вот, запишите?

Он уже уложил свои медицинские приборы: тонометр для измерения давления и секундомер обратно в чемоданчик. Затем извлек из заднего кармана записную книжку такого же маленького формата.

— Диктуй…

— Шесть-четыре, семь-четыре, восемь-два.

— Как говоришь его? Макс Бодров?

— Да, вообще-то он по паспорту Максим, но так-то все поймут.

— Запиши мой на всякий, — он дождался пока девушка нашла в сумочке ручку и продиктовал свой номер, — Смирнов Петр Сергеевич, врач Скорой Помощи. Как зовут тебя?

— Виктория Рерих.

— А кто ты ему Виктория Рерих? Невеста? — спросил доктор, захлопываю свою книжечку и убирая ее в карман, — я позвоню и сообщу его родным.

— Ну уж, скажете доктор, невеста. Одноклассники мы. Я тоже его деду позвоню.

Я наблюдал за этой сценой с большим недоумением. Мне было немного неприятно от того, что при мне, лежащим на земле, обсуждали чужие отношения.

Не очень было понятно почему они записывали странные шестизначные номера телефонов в книжечки, а не в мобильники.

И тут меня осенила догадка. Вариантов было ровно два. Или у меня поехала крыша и всё, что я сейчас вижу — это действительно бред или настоящая галлюцинация.

Или… Да, нет не может такого быть.

Я еще раз пристально посмотрел на окружающую меня толпу и утвердился в своем подозрении. Странно одетые люди. Можно сказать, что выглядят они как-то старомодно. Как в кино или на старых фотографиях из СССР.

Я догадывался о происшедшем потому что понимал, что, глядя на свои руки, ноги и тело я вижу чужие конечности. Не мои.

Ни по форме — те, которые я видел сейчас были меньше и тоньше. Ни по цвету и густоте волосяного покрова. Предплечья и бицепсы были тоньше, похожие на мои, но все же это были другие руки.

Я так же не видел ножевых ран, нанесенных наркоманом и своей крови на асфальте, а я помню, как она растекалась лужей. Я не идиот, чтобы всё это не осознать.

Вокруг не за что было зацепиться взглядом, чтобы хотя бы приблизительно определить год или эпоху, в которой я мог бы находиться.

Попал в прошлое? Да ну нафиг.

Смирнов уже стоял на ногах.

— Доктор, Петр Сергеевич, — я обратился к врачу, и он перевел взгляд с девушки на меня, — скажите, а какой сейчас год?

Я читал в фантастических романах о том, что сознание переносится в тело подростка или юноши в другом времени. Но, конечно же, не верил, в то, что это произошло сейчас со мной.

— Смотрите-ка, наш пациент начал связные вопросы задавать, — улыбнулся доктор, — шутишь или придуриваешься?

— Нет, доктор я серьезно. Я не помню.

— Вставай, я тебе помогу, — он помог мне подняться, — с утра на дворе был одна тысяча девятьсот восьмидесятый.

— Охренеть, я так и думал, что примерно восьмидесятые.

Врач рассмеялся. Мы остановились, и он профессионально заглянул мне в зрачки.

— Не примерно, а точно. Восьмидесятый год.

— Доктор, а олимпиада уже была?

— Вот, а говоришь, что не помнишь. Всплывает в памяти? Будет в июле, — он заинтересованно смотрел на меня.

— Охренеть…Тысяча девятьсот восьмидесятый. Это же сколько я дел могу понаделать, зная будущее!

— Что? о чем ты? Что ты там наделать собрался? Давай, сам залезть можешь? Какое будущее ты знаешь? — он указал на подножку кареты скорой помощи и нахмурился. От его добродушия не осталось и следа. Мои слова звучали для него как полный бред.

— Ну американцы же объявили бойкот, часть спортсменов от них приедет самоходом. Хороший праздник будет, Мишка улетит весь мир будет смотреть и плакать. Потом олимпиада уже в Америке будет, но уже на этот раз мы не поедем. Но все равно наши в спорте всех сделают. И долго еще утирать нос на олимпиадах, пока антидопинг…

— Какой Мишка, какой улетит, какой антидопинг, что такое сделают, что ты вообще несешь? — он спросил меня немного раздраженно и при этом оглядывался на зевак, будто искал поддержки.

Я посмотрел ему за спину и увидел, как взрослый дядька лет семидесяти, слышавший мою последнюю фразу досадливо махнул рукой и сказал, что у меня не все дома.

Я понял, что мне следует держать рот на замке. Я сболтнул много лишнего и замолк.

Остальные зеваки собирались расходиться, но тут я услышал урчание двигателя подъезжающего автомобиля и протяжный скрип тормозных колодок.

К месту, где собралась толпа подъехал допотопный УАЗик ярко канареечного цвета с синим капотом. На борту на синей полосе красовалась надпись «Милиция». Номера авто так же были черного цвета с белыми буквами, как и у кареты Скорой Помощи.

С водительского сидения слез молоденький сержант, и на ходу надевая фуражку, неспешно приблизился к нам. Он разгладил рубашку, поправил двумя руками свой пояс с ремнем и крякнув обратился ко всем стоящим:

— Так, разошлись граждане и гражданочки. Что тут у нас, доктор?

Сержант не обратил внимания на ворчащих зевак. Кто-то в толпе недовольно бурчал о том, что, когда надо милиция никогда не приезжает вовремя. А вот когда все преступники и бандиты уже скрылись, то милиция тут как тут.

Доктор протянул руку сержанту.

— Смирнов. Врач скорой помощи. А мы уже собирались уезжать.

— Осин. Сержант милиции, — как бы подкалывая в ответ, сымитировал интонацию доктора милиционер, — что с ним? Пьяный, может в вытрезвитель его?

Он кивнул в мою сторону.

— Да нет, не пьяный. Я забираю его в Первую больницу в травму, — доктор снова достал свою записную, на листочке написал мои и свои данные и передал сержанту.

— Видимо, драка была. Сам не видел, но вроде люди тут говорили, парень за девушку заступился. Сейчас пациент не в состоянии отвечать на ваши вопросы, это я как врач вам говорю. Вызывайте через неделю, не раньше. У него бред, амнезия — потеря памяти. Сейчас от него тока вам не будет никакого.

Я обратил внимание на кокарду с советским гербом на фуражке.

— Потеря памяти, говоришь. Всё они делают вид, что ничего не помнят, — он убрал листок в левый нагрудный карман форменной рубашки, о огляделся, — свидетели есть? Как выглядели те, с кем он дрался?

Врач подождал секунд десять, затем отрицательно покачал головой. Видимо, дал девушке самой решить — общаться с милиционером или нет. Чтож благородно. Толпа тоже помалкивала.

— Насчет памяти он говорил, что не помнит какой год.

— Ладно разберемся, — милиционер пожал руку врачу и обратился ко мне, — Что случилось? Ты с кем дрался помнишь?

Я отрицательно покачал головой. Он перевел взгляд на доктора. Он уточнил у Смирнова характер и наличие побоев, видимо, чтобы понять есть ли криминальная составляющая.

Потом опять обратился ко мне.

— С тобой всё понятно, толку от тебя… Смотри у меня. Я знаю кто ты и твой домашний телефон у меня — вот здесь, — он похлопал себя по сердцу.

Видимо, последняя фраза должна была как-то дисциплинировать меня и влиять на мое поведение, но я решил промолчать и ничего ему не ответил.

Так. Если я попал в тысяча девятьсот восьмидесятый, то мне нужно для начала оглядеться и освоиться тут. Нельзя особо выделяться среди своих сограждан. Болтать лишнего нельзя. Привлекать внимания нельзя.

Конечно, расстрелять меня не расстреляют, и лес валить не отправят, но попортить жизнь и затаскать по разным конторам могут. Могут даже в психушку на принудительное лечение отправить, а это в мои планы совсем не входило. Я разглядывал забытые цифры «03» на борту скорой.

Сержант развернулся, еще раз строго приказал толпе расходится и направился к своему авто. Секунд через десять УАЗик натужно завелся, обдал окружающую атмосферу облаком сизого выхлопа и уехал.

Я уже хотел пройти внутрь кареты скорой помощи и сеть на лежанку, как к машине подошла та самая красавица, которая оставляла мой номер доктору.

— Макс, спасибо тебе. Все будет хорошо. Я завтра зайду к тебе в больницу. Что-то принести?

Я уже понял, что тело, в которое я попал ходило в кино именно с ней и дрался я из-за нее. Такая красотка пошла на сеанс с Максом Бодровым, чем он такой выдающийся? Мне это еще предстояло выяснить.

Я молча подумал нужно ли мне что-нибудь и отрицательно покачал головой.

— Ну хорошо. Поправляйся скорее, — она послала мне обворожительную улыбку.

— Чё молчишь? Хоть попрощайся с девушкой ради приличия, — слегка подтолкнул меня в бок врач скорой.

— Пока, — выдавил я из себя и попробовал улыбнуться Виктории. Получилось натянуто. Но сейчас это мне было даже на руку.

Она неуверенно помахала мне рукой, на что я ответил ей простым кивком головы.

— Поехали Николаич, — скомандовал доктор водителю и захлопнул за собой дверь.

— Мигалку включать или так поедем?

Глава 2

— Мигалку включать или так поедем?

— Давай мигалку, мы тут товарищем Бодровым и так долго провозились.

В слове «товарищ» не было никакого официоза. Скорее было похоже на приятельскую симпатию. Это звучало, как если бы кто-то из моих друзей назвал меня «господином Бодровым» во времени откуда я прибыл.

Скорая завелась и завыла какой-то особой необычной сиреной, похожей больше на протяжное звучание клавишного электрического синтезатора. Я пытался разглядеть новую окружающую действительность сквозь лобовое стекло, потому что боковые окна были бело-матовыми и через них ничего не было видно.

— Максим, ложись, давай. Тебе нельзя сидеть.

Я, все еще удивляясь, смотрел вперед и видел, как мы выезжаем из парка на дорогу со старыми фонарями с большими лампами накаливания, дающими желтоватый свет.

Мне пришлось подчиниться требованиям доктора и прилечь. Сначала я разглядывал салон и оборудование кареты Скорой Помощи. Но не найдя ничего интересного для себя, я стал вспоминать увиденное, пытаясь сравнить с прошлым временем откуда я прибыл.

В глаза бросался контраст во всём. Люди имели другой взгляд и мимику. Они словно были членами одной большой семьи, к которой я пока еще не принадлежу. Мне было сложно объяснить самому себе в чём была разница.

Ни грамма индивидуализма, что ли, столь разобщившего жителей России в моем времени. Люди были еще не испорчены печатью потребительства.

Даже милиционер, чувствовавший себя хозяином жизни, был каким-то своим, домашним, вызывающим абсолютное доверие в глазах людей. Хотя я был уверен, что они абсолютно не знакомы с ним. Он был таким… Я подобрал слово — человечным.

По мнению большинства зевак, он был не способен сделать что-нибудь плохое, даже если бы очень захотел.

Мне подумалось о том, что мог ли я посчитать родным первого встречного полицейского, там, в моем времени? Членом своей семьи? У меня не было ответа на этот вопрос. Может бы и смог, но далеко не каждого, и не при любых обстоятельствах.

Чувствовал я себя хорошо, не ощущая никаких последствий от ран или травм. Скорая сюдя по всему, прибыла и забрала вовремя. Подъехавшая к месту происшествия милиция не отправила меня в каталажку. Хотя, наверное, сержант Осин имел на это все полномочия и мог бы сделать это после драки.

В этой жизни я был приятным молодым человеком, которых ходит с красотками в кино.

Слишком хорошо все складывалось, поэтому мне нужно было убедиться в том, что все это не сон.

Я вспомнил название марки микроавтобуса, в котором меня везли в больницу — «рафик». Если всё ещё существовал латвийский автопром, то еще наверняка работали «вэфовские» приемники, магнитофоны и проигрыватели. Только недавно люди в СССР начали массово покупать цветные телевизоры.

Рация зашипела, и диспетчер сообщила, что экипаж ждут на Солнечной улице, как можно скорее. У мужчины сорока пяти лет признаки инфаркта.

Я хотел спросить про отдельный экипаж с кардиологическим реанимобилем, но решил промолчать. Может и не было в то время никаких инфарктных Скорых.

Через несколько минут мы въехали на территорию больницы и подкатили по петлеобразной эстакаде к приемному отделению.

Семиэтажное больничное здание было отделано бежевым камнем и выглядело очень прилично. Такое ощущение, что его построили совсем недавно и только вчера успели заселить.

— Сам дойдешь? Каталку долго ждать, — спросил меня доктор. Я утвердительно кивнул в ответ.

Чувствовал себя я нормально, поэтому не стал строить из себя больного.

В мои планы не особо входило лежать в больнице. Я надеялся на то, что Николаевич с молодым врачом быстро заполнят бумаги, сдадут меня в больницу и укатят на следующий вызов. Они должны были поторапливаться на вызов к больному с инфарктом.

Я посижу в очереди в приемном, ведь обычно процедура оформления затягивается на несколько часов. А потом, когда увижу, что скорая уехала, а потом свалю, сказав, что отлично себя чувствую.

Но все мои расчеты пошли прахом, потому что я увидел молодую красивую девушку, одетую в белый халат.

— Натали, привет. Принимай раненого бойца, — доктор Смирнов широко улыбался.

— Кому Натали, а кому и Наталья Филипповна, — строго ответила девушка, — что у него? С виду руки-ноги целы.

— Ой, ой, ой. Уже и однокурсника не признаешь? — он протянул ей бумаги.

— Петр Сергеевич, признаю, конечно, но не люблю на работе фамильярности.

— Сотрясение у него.

Ого! Да она с кремнем в характере!

Доктор скорой продолжал улыбаться и протянул ей папку с моими данными.

Она приняла бумаги и обратилась ко мне. Ее взгляд смягчился.

— Как себя чувствуешь? Что случилось?

Я пожал плечами в ответ на ее вопрос. Потом подумав, сказал.

— Норм.

— Что значит норм? Тебе что, лень слова до конца выговаривать? — задумчиво сказала доктор приемного отделения, ее интересовали детали моей истории болезни.

Я спохватился. Здесь нельзя использовать лексикон из будущего. Это могло меня выдать с потрохами и навлечь неприятности. Ладно ещё доктора на сотрясение спишут.

А вот попадись какой-нибудь внештатный агент советской спецслужбы под названием КГБ, сразу заподозрит в связях с Западом. Иди потом доказывай, что ты не верблюд.

— Нормально, — поправился я и указал жестом на свое горло.

— В горле запершило?

Я кивнул.

— Ну тогда понятно.

Наталья расписалась в журнале учета пациентов.

— Ну пойдем, — она положила мне руку на лопатку и слегка надавив, указала направление к алюминиевым дверям. Над ними висела белая матовая световая вывеска из стекла с красной надписью: «Приемное Отделение».

Ее прикосновение было настолько неожиданным, что я ощутил будто в этом месте меня обдало горячим утюгом. От солнечного сплетения во все стороны разошлись волны адреналина.

«Ну ты и чувствительный, Макс Бодров», — подумал я о бывшем хозяине этого тела. Неужели к тебе раньше никогда не прикасались девушки?

Наталья Филипповна попрощалась с доктором Смирновым и Николаичем.

— А я, вот, с тобой не прощаюсь, — весело ответил доктор скорой помощи, — ты же знаешь, я может еще таких парочку тебе привезу, — он кивнул в мою сторону.

— Это вряд ли. У меня через полчаса смена кончается, — ответила Наталья и посмотрела на свои часы.

Меня покоробило слово «таких». «Каких таких? Что ты обо мне знаешь? Ты даже не смог разобраться, есть ли у меня сотрясение мозга или нет.»

Я хотел ему пояснить за «таких», но не стал. Это сейчас было не разумно. Доктор просто выпендривался перед красивой девушкой.

— Давай, Бодров. Выздоравливай, — обратился ко мне доктор, садясь на пассажирское место и захлопывая дверь. Передние окна в микроавтобусе были опущены.

Я посмотрел ему в глаза и ответил:

— Спасибо, — доктор. А после короткой паузы добавил, — Даст Бог — свидимся ещё.

Он сощурил веки, выдержал мой взгляд, покачал головой как лев, машущий гривой.

— Бога нет. Странный ты парень, Максим Бодров.

Так. Видимо, и про Бога тоже нельзя. Даже просто так.

Николаич повернул ключ зажигания, характерно зажужжало реле стартера. Слегка потужившись, взревел двигатель. Я узнал его рык — так заводились и звучали старые «Волги». Теперь очень редкие авто в моем времени, в будущем.

Наталья помахала отъезжающим ручкой. У нее были изящные тонкие кисти, отчего она смотрелась хрупкой.

Подойдя к двери, я потянул за ручку пропустил ее вперед.

— О, оказывается, вы джентльмен, молодой человек — поиронизировала с приятной улыбкой надо мной доктор, но не стала отказываться от моего жеста и прошла первая в дверной проем. В приемном было совершенно пусто.

Я невольно взглянул на ее ягодицы. Замечательной чудо природы, да и только. Из тонкой талии росла круглая попа-персиком.

Она плавно переходила в стройные загорелые женские ноги, обутые в белоснежные тряпочные кеды без шнурков.

Бывает такое строение кожи, когда у девушки приятно разглядывать естественные линии проступающих мышц. Доктор, сопровождавшая меня, имела именно такую кожу.

— Смотри, глаза не сломай, — с ее лица не сходила улыбка. Не понятно, от чего у нее было прекрасное настроение. То ли от моего внимания, то ли от того, что скоро должна закончится смена, а может быть у нее просто был легкий характер.

Хотя про характер — это вряд ли. Она довольно жестко поговорила с доктором Смирновым, который распушил хвост.

Интуиция подсказывала мне, что между ними, что-то было, но доктор подвел ее, и, теперь она морозила его — держала на дистанции.

Впрочем, моя интуиция могла меня обманывать.

— Уже.

— Что уже?

— Уже сломал, — сказал я и улыбнулся ей в ответ.

Мы зашли с ней в процедурный кабинет.

— Значит придется лечить и сотрясение мозга, и поломанные глаза.

— Мне кажется, что я, увидев вашу красоту, доктор, уже почти выздоровел. Интуиция подсказывает, мне что если вы просто согласитесь пойти со мной на свидание, то мне никакого лечения не потребуется. Все снимет, как рукой.

— А моя интуиция подсказывает, что ты еще несовершеннолетний. И к тому же очень наглый, — ее тон оставался веселым, она заглянула в карточку — снимай футболку.

— Зачем? — в душе мелькнула надежда. Нет ну а вдруг я ей настолько понравился? Но моим грезам не суждено было сбыться. Надежда тут же растворилась, потому что она вставила наушники фонендоскопа в ушки и начал меня слушать.

— Слушать твои легкие буду. Не дыши, дыши, — она наклонилась и, о Боже, я увидел ложбинку между двух аккуратных грудей. В душе поднялась волна и прокатилась по всему телу. Я уже и забыл, что такое подростковая впечатлительность и гормональные всплески.

Я выполнил все её указания.

— Ну как, доктор жить буду? — спросил я одеваясь.

— Будешь, будешь, — ответила она, заполняя бумаги, — Что ты там наплел насчет сотрясения. Ты из-за милиционеров? Приезжали?

— Я ничего не плел. Это ваш доктор Смирнов со скорой так решил. Я просто молчал. Можно личный вопрос?

— Нельзя.

— Я все же спрошу. Доктор, а что вы завтра вечером делаете? Можно я вас приглашу в кафе-мороженое?

— Ты завтра вечером занят.

— Это чем же еще?

— Своим лечением. Ты будешь находится здесь недельку. Полежишь, полечишься. А там как зав. отделением решит.

— Вы же сами сказали, что нет сотрясения.

— На первый взгляд нет. Но тебя побследуют и поставят диагноз. Если сотрясения нет, то держать тебя тут никто не станет.

— А может сейчас меня опустите доктор? Меня дома ждут, у меня на носу выпускной и к вступительным готовиться надо, — я вспомнил, что июнь, а значит десятиклассники готовятся поступать в ВУЗы.

— Не имею права. Больница теперь в ответе за твое здоровье. Раньше надо было думать, когда в драку лез, о доме и экзаменах. Написано заступался, хоть красивая была?

— Как ангел чистой красоты. Но вы все равно красивее и привлекательнее. Вы… Вы просто богиня, — я широко улыбался.

Доктор хмыкнула.

— Как гений чистой красоты, а не ангел. Чему вас учат? Ты определись, кто тебе больше нравится богини или ангелы.

Она придвинула к себе дисковый телефон и набрала на нем три цифры.

— Анечка, это Наталья Филипповна из приемного. Забирай больного.

— Доктор вы прекрасны и коварны одновременно, это огненная смесь. Мужчины такое обожают. Но вы поступаете несправедливо, отвергая меня. Я думаю, вы будете сожалеть об этих минутах всю свою жизнь. Кстати, можно позвонить?

— Болтун, — было видно, что мои заходы ее забавляли, она не относилась к ним серьезно, но я чувствовал, что ещё чуть-чуть и у меня появится первый друг.

— Доктор, вы простите меня. Вы, правда, очень красивая. Я понимаю, что разница в возрасте. Я хотел тут одной… — я сделал паузу, — нос утереть, поэтому вас приглашал.

— Это кому?

— Да сложная история…

— Что прям сердце разбила?

— Ну не разбила.

Я не знаю откуда у меня эти тайные ключики от женских сердец, но к моменту прихода Анечки, доктор приемного отделения Маркарова Наталья Филипповна пообещала сходить со мной и в кафе-мороженное и на дискотеку, после того, как меня выпишут.

— Доктор, скажите, а с вашего телефона можно позвонить домой? А то моя родня волнуется.

— Нет, это внутренние, но вестибюле есть таксофон, с него можешь и позвонить.

Она протянула мне медную монетку достоинством в две копейки, которую вытащила из красивой хрустальной пепельницы, наполненной мелочью.

Анечка оказалась пухлой, розовощёкой медсестрой с надутыми ручками.

Она оглядела меня с ног до головы с наигранным подозрением.

— Это он больной? — она фыркнула, — что-то не видно. Пошли, пациент.

Она разочарованно отвернулась и зашаркала тапочками на своих толстых ногах с сторону лифта из которого появилась. Я поблагодарил врача приемного отделения и последовал за ней.

Когда мы дошли, я обернулся и увидел, что доктор задумчиво смотрит нам вслед.

Двери лифта отворились, и я вошел в него вслед за медсестрой.

Она заглянула в мою карточку, которую держала в руках.

— Тебя рвало, Бодров?

Я не понял вопроса. И переспросил.

— Что простите?

— Блевал, спрашиваю?

— А. Нет. То есть, я не знаю. Не помню.

— Понятно.

— Анечка, можно вопрос?

— Кому, мне? — она неодобрительно посмотрела на меня, и нахмурив брови коротко спросила, — ну?

— Я вот еще не помню какой сейчас год, не подскажете?

— Вот дают, гхм, — она возвела глаза вверх к плафону лифта, и я увидел ее могучий второй подбородок. Не жалеют себя медсестры в советских больницах, — год сейчас восьмидесятый. Какой же еще? Головой что ли ударился?

— Спасибо, большое! — я постарался добродушно улыбнуться, — вы просто прелесть.

— Так уж и прелесть, знаю я вас всех. У вас только одно на уме, — она зарделась, видимо не часто слышала комплименты в свой адрес.

Уж не знаю, что имела в виду Анечка — я точно и не помышлял ни о чем таком.

Я решил с ней подружиться, на всякий случай, мало ли как повернется жизнь. Мне может пригодиться медсестра в городской больнице.

— Анна Сергеевна, вы не подумайте плохого. Я из самых добрых побуждений. Пойдете меня за меня замуж, когда я закончу школу и получу аттестат зрелости?

— Вот дурной, — она зацокала языком, вытаскивая из хебэшного мешка комплект постельного белья и пижаму, — пошли покажу тебе твою палату.

— Я это, можно мне спуститься позвонить домой? Мои переживают.

— Вообще в это время нельзя. Режим. Хождения запрещены, но если ты тихо…

— Я тихо.

— Знаешь, как по лестнице дойти?

Я кивнул.

— Переодевайся, и чтобы тебя никто не слышал и не видел. Под мою ответственность, а то выговор мне будет. Понял?

Она завела меня в шестиместную палату отделение первой хирургии и указала на кровать у окна. В палате не горел свет, но освещения из коридора было достаточно для того, чтобы видеть все внутри.

Четыре койки в палате пустовали. На них лежали не застеленные матрасы и подушки. Анечка вручила мне постель и полосатую бело-голубую пижаму. Она была ношеной с потертостями на рукавах, но чистой.

— Курить только в туалете! Он в конце коридора. Подъем в 7-мь утра. Ходячие завтракают на кухне. Носить не буду.

— А я и не курю. Про ходячих — понял.

На шестой койке рядом со моей лежал худой дед лет семидесяти со впалыми глазами. Он проснулся и обернулся на голос Аннушки.

— Простите, — произнесла шепотом медсестра, потом обернулась ко мне и спросила: — ты спортсмен что ли?

Не знаю почему я кивнул.

— Ну хорошо, смотри не шуми мне тут, спортсмен, — и развернулась на выход.

— Доброй ночи Анна Сергеевна.

Я вежливо поздоровался с дедом. Он ответил мне кивком и повернулся на другой бок. Видимо, разговаривать у него желания не было. Ну и отлично, подумал я.

Итак, что имеем. Двое человек сказали мне, что сейчас восьмидесятый год.

Глава 3

Я посмотрел на тумбочку, стоящую между моей койкой и койкой моего соседа. На ней лежала газета Известия.

Я пробежался взглядом по заголовкам.

«Английский футбольные фанаты устроили погромы в Турине на Чемпионате Европы».

«15-ый Президент дружественной Сирии, Хафез Асад пережил покушение». Ого! Да это же про отца Башара Асада.

«Москва готовится принять гостей всемирного праздника спорта.» 27 июня 1980 года, пятница.

На газете три ордена и надпись: «Известия Совета Народных Депутатов СССР» 27 июня 1980 года, пятница.

Похоже, что я правда попал в прошлое. В тело Максима Бодрова. Сон не бывает настолько детальным, последовательным и реалистичным. Газета явственно говорила, нет даже кричала об этом.

Я запомнил цифры в телефонном номере, который диктовала моя одноклассница Виктория Рерих доктору Скорой Помощи.

Спустившись в вестибюль, я нашел таксофон, представлявший из себя прямоугольный металлический аппарат-коробку с диском для набора.

Опустив монету в монетоприемник, я набрал номер. После пары гудков трубку на том конце провода подняли трубку. Монета со стуком шумно провалилась в чрево металлической коробки. Я услышал женский голос.

— Максим, внучёк! Где ты, что с тобой стряслось?

Так. Раз внучёк — значит со мной говорила бабушка.

— Ба, привет ты только не беспокойся, со мной все нормально, — и после короткой паузы добавил, — я в первой городской, в хирургии.

— Мне звонил врач со скорой. Мы с дедом уже в курсе. Он сказал у тебя сотрясение. Тебя опять задевали? Барсуков?

«Почему с дедом, а родители?» подумалось мне.

— Да, нет. Нет сотрясения, все нормально. Посмотрят пару дней и отпустят. А мама и папа тоже в курсе?

На том конце трубки воцарилось молчание. А потом я услышал тихие всхлипывания.

— Ба, ну ты чего?

Я понял, что бабушка отчего-то заплакала. Послышался приглушенный голос взрослого мужчины.

— Мать, ну все-все. Дай трубку.

Я слышал обрывки их разговора:

— Он про родителей спрашивает, видно всё же есть сотрясение у него. Ничего не помнит, — в отдалении гулко звучал голос бабушки.

А потом снова установилась тишина. Видимо, мужчина прижал трубку к груди. Наконец в трубку снова заговорил мужской голос.

— Максим, привет. Это дед. Узнаешь мой голос?

— Привет! Дед, ну, конечно, узнаю.

— Как себя чувствуешь?

— Нормально, надеюсь завтра выпишут.

— Какой сегодня день недели помнишь?

— А какой сегодня день?

— Пятница. До понедельника тебя никто не выпишет. Но ты там это, держись, слушай докторов. Мы завтра что-нибудь тебе туда сообразим.

— Да, не-не. Ничего не надо. У меня тут все есть.

Хотя тут же я понял, что у меня нет ни своего полотенца, ни мыльно-рыльных принадлежностей, ни смены чистого белья и носков.

Память Максима Бодрова, начала смешиваться с моей словно молоко с кофе встакане. Сначала две отдельных жидкости, потом две проникающие друг в друга и смешивающиеся тучи, а потом новый единый напиток более светлого, чем кофе оттенка.

— Не перечь деду!

— Не перечу, — я миролюбиво сбавил тон, потому что почувствовал, как люблю тех людей, с которыми я сейчас разговаривал.

— Ну тогда давай, бабка твоя говорит — до завтра.

— И вам спокойной ночи, дед. До завтра.

Он повесил трубку.

Я начал вспоминать, что у меня, то есть у Макса Бодрова родители умерли почти десять лет назад. Отец служил во флоте.

Произошел несчастный случай и его не стало. Мама смогла прожить лишь один год после такого потрясения и тоже ушла — не выдержало сердце.

По дороге я зашел в туалет посмотрелся в зеркало. Из зеркала на меня пялилось незнакомое голубоглазое молодое лицо с небольшим, почти не заметным шрамом над правой бровью.

Максима Бодрова я бы не назвал красавчиком, но мне его внешность сразу пришлась по душе.

В этой физиономии я видел харизму с небольшой долей наглости, жизнерадостность, открытый взгляд и белоснежную улыбку.

На мой взгляд, руки, плечи и грудь были узковаты, но это поправимо.

Я их ещё подкачаю. Я посмотрел на пресс и остался доволен. Ничего лишнего, даже угадываются кубики. Все остальное в порядке. Мне вспомнилось, что мое тело в этом же возрасте в прошлой жизни мне нравилось куда меньше.

Я согнул руки в локтях и посмотрел на свои бицепсы. Не Геракл, не Маугли и не Бред Питт, но и не Карлсон. Хоть на этом спасибо.

Я вернулся в комнаты и обратил внимание на часы. Время начало одиннадцатого вечером.

В коридорах больницы было тихо и безлюдно.

Я стал думать. Если всё, что произошло со мной завтра внезапно не прекратится, то выходит, что жизнь даёт мне второй шанс.

Я могу прожить новую жизнь, примерно зная, что ждёт страну впереди, а также помня все те ошибки, которые я допустил в прошлом.

А в прошлом я был парнем с сильным характером, не боящимся не трудностей, не опасности. Как говорили — ни Бога, ни чёрта.

Здесь в этом времени, конечно, нужно было быть осторожным, чтобы себя не выдать. Не самое сложное время в СССР, можно даже сказать, лучшее. Вряд ли бы меня потащили бы в КГБ на допрос.

Но тем не менее, лишние проблемы мне не нужны. К тому же, время, в которое я попал, обладало несколькими несомненными преимуществами.

Например, искренностью и чистотой людей. Они ещё не научились быть лживыми и эгоистичными. Доверяли друг другу.

Конечно, я уже заметил, что по сравнению с моим прошлым временем люди одевались проще и однообразнее.

В материальном плане в СССР сложился совершенно иной уклад. Излишнее, а уж тем более демонстративное потребление не приветствовалось и презиралось.

Присказка «По одёжке встречают» никуда не делась.

Но лично для меня это не важно. Мне было по барабану, есть ли у меня джинсы или фирменные кроссовки. Я понимал, что некоторые товары даже в эпоху расцвета Союза оставались дефицитом.

Но мне выпала невероятная возможность проверить были ли те самые мороженное за двадцать копеек и докторская колбаса за два рубля двадцать вкуснее, чем их аналоги в России двадцатых годов следующего века.

Кто бы или что бы не послужило причиной моего перемещения в новое тело, в прошлый тысяча девятьсот восьмидесятый год: Бог, судьба, искажение времени или что-то ещё, я был благодарен за этот шанс.

Я сразу оставил мысли о том, что, имея информацию о будущем страны, я мог бы изменить ход истории.

Может быть и мог бы, но где гарантия, что сумею сделать изменения в лучшую сторону?

Поэтому я просто решил просто воспользоваться новой жизнью и прожить её, как говорилось, так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые…

Меня теперь звали Максим Бодров, мне было семнадцать лет. И меня снова впереди ждала большая жизнь.

Порывшись в памяти прошлого хозяина тела, я узнал, что живу в довольно крупном приморском городе на черноморском побережье.

Я уже помнил, как выглядит моя школа и дом, в котором находилась квартира, где я проживал с бабушкой и дедом.

Меня клонило в сон. Утро вечера мудренее, трава соломы зеленее. Мне нужно было отдохнуть после сегодняшних потрясений.

Я мысленно вспомнил и драку в российском парке, когда меня подло со спины пырнули ножом. Скорую, врача и толпу. Девушку Викторию Рерих.

Интересно, в каких мы с ней отношениях? Так-то она очень даже ничего. Я попробовал описать словами ее образ. Молочно-восковой спелости. Ее красота была неосязаема — как будто укрыта от меня тонкой тканью прозрачной вуали.

Вспомнил милиционера Осина, водителя Николаича. Невероятно красивую Наталью Филипповну, врача приемного отделения, которую я непременно вытащу на свидание…

На сладких мечтах о Наталье Филипповне я незаметно провалился в сон.

* * *

Я проснулся от того, что солнце, через окно, ласково светило теплыми лучами прямо мне в лицо.

Я приоткрыл глаза и прищурился. Нужно было найти телефон, чтобы посмотреть время. Блин, куда он запропастился?

Судя по тому, что будильник еще не зазвенел, еще не было и шести утра. Из приоткрытого окна, с улицы, прохладный утренний воздух доносил обрывки разговора двух женщин.

Я не вслушивался в их слова, потому что разглядывал небо необыкновенной голубизны.

Приподнявшись на локте, я недоуменно озирался, пытаясь понять, где именно я нахожусь. Телефона нигде не было видно.

Я обернулся и увидел деда на соседней койке, внимательно вглядывающегося в мои зрачки. Его глаза были холодны, а серьезное лицо, со сдвинутыми бровями, выражало что-то типа недоверия или подозрительности. Я начал вспоминать, где я.

— Доброе утро, — поздоровался я с ним. Но он мне ничего не ответил. Вчера в темноте, я увидел на его голове шов, говорящий о том, что моему соседу по палате недавно сделали операцию. Рядом лежала, съехавшая с головы повязка.

— У вас повязка слетела, давайте я вам помогу, — предложил я, но дед тяжело вздохнул и отвернулся в другую сторону.

Увидев газеты на тумбочке, я всё вспомнил, скинул ноги с кровати и в одних трусах подошел к большому приоткрытому окну.

Внезапно, глазам стало немного больно от миллионов ярких искр. Это зеркальная рябь солнечной дорожки в иссиня-голубом море отражало яркий свет.

Под голубым небом, километрах в двух от гостиничного корпуса, раскинулось бескрайнее величавое море, играющее всеми оттенками синего. Где далеко у горизонта виднелись белые малюсенькие корабли. Пахнуло солью и морской пеной.

Женщины продолжали переговариваться в утренней тишине.

Из неспешного разговора я понял, что они говорили о том, что недовольны ценами на рынке в этом году.

Внизу в больничном дворике росли кипарисы и широколапые сосны. Между двух стволов кто-то установил турник.

То, что мне нужно. Я развернулся и с удивлением обнаружил, что моя одежда, висящая на стуле, исчезла. Обувь, стоящая рядом тоже.

Зато увидел на тумбочке вафельное полотенце и белую жестяную банку с названием «Особый». Это был зубной порошок с двууглекислой содой за десять копеек, гласила синяя надпись.

Полосатая пижама лежала на месте: на спинке койки, куда я ее повесил перед сном.

Одевшись, почистив пальцем зубы и умывшись, я оставил полотенце и порошок в палате, а сам отправился вниз к турнику.

К моему удивлению, вход во дворик был свободен. Охранников нигде не было видно. Болтающие про цены тетки уже исчезли.

Прям у турника стоял молодой человек лет двадцати двух — двадцати пяти, точнее сказать было сложно. Он упер руки в бока, прохаживался рядом с перекладиной. Будто отдыхал между подходами. Парень был в одних черных штанах и в белых кроссовках, раздетый по пояс.

— Доброе утро. Не помешаю? — спросил я, подходя к турнику.

Он обернулся протянул мне руку.

— Борис.

Я протянул в ответ и крепко пожал ее.

— Максим.

— Давай, конечно, если лечащий разрешает. Из какого отделения?

— Да я случайно попал вчера. Решили, что у меня сотрясение, но я в порядке.

— Может повременишь? С этим шутки плохи. Голова не болит?

— Да у меня и вчера не болела. Не было ничего. Слега подрались. Но там толпа зевак налетела и на уши врачу скорой присела.

— Куда присела? — он нахмурил брови, пытаясь понять сленг из двухтысячных годов.

— Ну это выражение такое. Означает, что толпа лапшу повесила на уши, а доктор, видимо, новичок. Совсем молодой. Не пустил меня домой. Говорит, мало ли что, а мне потом отвечать за тебя.

— Да такие теперь у нас часто встречаются. Людей, как всегда, всем на всех не хватает. Курортный сезон начался, а штатные единицы, так и не закрыли. В «кадрах» одни пенсионерки сидят, работать уже не хотят совсем. Ты местный или отдыхающий?

Хороший вопрос. Я секунду покопался в памяти пытаясь вспомнить, что-нибудь доказывающее, что я живу в этом городе.

— Местный, десятую школу заканчиваю в этом году. Можно? — я придвинулся к турнику и указал головой на перекладину.

— Точно хорошо себя чувствуешь?

Я закивал головой в подтверждение своего хорошего самочувствия. Из окна столовой, расположенной на первом этаже, выглянула женщина средних лет.

Вытирая посуду и приборы, она наблюдала за нами.

— Точно.

— Ну тогда давай. Смотри, без фанатизма.

— Хорошо, — ответил я подошел под турник, подпрыгнул и повис на нем.

Максим Бодров почти вымахал под метр восемьдесят. Мозолей на моих ладонях не было, но тело должно было быть знакомым с этим нехитрым гимнастическим снарядом, висящем в каждом советском дворе.

С физухой дело обстояло хуже, чем я предполагал. Я с трудом подтянулся шесть раз, дрыгая ногами на последних двух.

Мне стало очень неудобно за себя и свою слабость перед Борисом и поварихой из столовой, продолжавшей смотреть за нами.

Но тут, я услышал подбадривающие слова поддержки.

— Молодец, отлично! Сила дело наживное.

— Да, что молодец-то, — ответил ему я.

— Да ты, брат, не гони лошадей. Я вот перед армией мешком висел. Ни разу подтянуться не мог. Тут важно регулярно заниматься не пропускать.

— А сейчас сколько раз подтягиваетесь?

— Давно не считал, — слукавил Борис, — давай-ка лучше подъем переворот. Умеешь?

Я отрицательно покачал головой, хотя, конечно, я знал, что это за элемент, но понимал, что мое тело еще не готово к этому упражнению. В следующие полчаса Борис показывал мне технику, помогал подталкивая и поддерживая меня снизу.

Из двери больничного корпуса показалась женщина в белом халате и колпаке и обратилась к моему новому знакомому:

— Борис Самсонович, там в кардиологии пациенту плохо. Знаю, что ваша смена через час начинается, но не могли бы вы посмотреть больного.

— Иду, — сказал парень, надевая на ходу светлую футболку с карманом на груди. — Ты это, не бросай заниматься. Через месяц, другой, будешь по тридцать раз подтягиваться. Я врач дежурный, если что, меня можно найти в ординаторской.

Он протянул мне руку на прощание.

— Спасибо, доктор. Еще увидимся.

— Ты в больнице в первый раз?

Я кивнул головой.

— Ты тогда тут на турнике не зависай, у вас завтрак через полчаса. Это тебе брат не санаторий, никто дожидаться тебя не будет.

Борис пружинящей походкой удалился вслед за вызывающей его женщиной.

Я сделал еще пару подходов. Тело приятно разогрелось и сообщало о том, что ему нравятся физические нагрузки.

Закончив заниматься, я отправился завтракать.

По дороге я быстро еще раз умылся и омылся, наклонившись над умывальником прямо перед входом столовую. Народу в коридоре никого не было и мое поведение не привлекло ничьего внимания.

Поискав глазами бумажные полотенца или на худой конец салфетки, и не найдя их, я вспомнил, что в СССР присутствовали некоторые бытовые неудобства, от которых мы отвыкли в будущем.

Пришлось наспех вытираться верхом пижамы. Хлопчатобумажная ткань оставляла приятное ощущение на теле и хорошо впитала воду с ладоней.

Я вспомнил, что говорили, что сам генсек Брежнев любил на отдыхе ходить именно в таких пижамах.

В помещении столовой было довольно много пациентов.

Больничная кухня разнообразием не особо баловала. Точнее вообще не баловала. Ешь, что дают или иди гуляй.

Я прочитал рукописное меню вывешенное у раздачи за подписью заведующей столовой.

Манная каша, брусочек сливочного масла, круглая булочка белого хлеба, чай и сахар.

Подойдя к раздаче и проследив за другими больными, я, так же, как и они, взял тарелку и алюминиевую ложку, видавшую виды.

Полноватая сотрудница столовой в платочке на голове черпала половником кашу из огромной алюминиевой кастрюли с надписью ЗК. Я не знал, что это означает и увидел за её спиной другие такие, но пустые с надписями I-БЛ, II-БЛ.

Завтрак, первое блюдо, второе блюдо — догадался я. Женщина в чепчике плюхнула мне половник каши в тарелку и потеряла ко мне всякий интерес.

— Масла парню, дай, — услышал я недовольный мужской голос со спины. Я оглянулся и увидел взрослого усатого мужчину лет пятидесяти.

Глава 4

— Масла парню, дай, — услышал я недовольный мужской голос со спины. Я оглянулся и увидел взрослого усатого мужчину лет пятидесяти.

— Уф, что я должна за всех помнить? — недовольно повела плечами бабища в чепчике, — и перейдя на интонацию имитирующую вежливость, спросила меня, — вам в кашу или на хлеб?

Она говорила, как бы в нос, и, немного растягивая слова. Получалось, что она говорит с издевкой. Я сделал вид, что не понимал, что она от меня хочет, но тут мужик, стоявший за спиной, снова пришел на выручку.

— Не видишь, у него руки заняты? — указывая ей взглядом на мою тарелку, которую я держал в руках, — да и ножей у вас в столовой как не было, так и нет. Давай в кашу.

Баба, а по-другому ее не назовешь, скорчила недовольное лицо и плюхнула мне полагающийся брусок сливочного масла в тарелку с манкой.

На самом деле, я давно заприметил, что она не всем кладет масло и решил проверить свою гипотезу.

Те больные, которые завтракали тут не в первый раз, получали масло без разговоров.

Новичкам же, их можно было определить по озирающимся по сторонам лицам, повариха не накладывала и не предлагала.

Они все, как один, стеснялись просить ее. Я собирался сделать это первым, но мужик сзади опередил меня.

Зато у нее вполне образовался излишек, который можно было утащить домой или как-то по-иному распорядиться.

Я поблагодарил мужика, подошел к стойке с хлебом взял булочку. Чай разливали из такого же алюминиевого чайника. Он был уже с заваркой и сахаром.

Я давно не ел манки, но попробовав ее, нашел кашу вполне съедобной и даже вкусной.

Может быть это потому что я не ел со вчерашнего дня, и почувствовал голод.

А может быть потому, что я пользовался обонятельной, осязательной, вкусовой системой Макса Бодрова и он привык к вкусу определенных блюд.

В любом случае, молодой развивающийся организм требовал энергии и не стал особо капризничать и предъявлять особые вкусовые требования.

— Свободно?

Я поднял глаза и увидел того самого мужика, который заставил повариху наложить мне масла.

— Да, конечно, — я указал на свободный стул перед собой, — присаживайтесь, пожалуйста.

— Где, лежишь? — мужчина протянул мне руку и представился, — Василий Андреевич Быков.

— Максим Бодров. Лежу в хирургии.

— С чем пожаловал сюда? Молод ты еще для болезней.

— Говорят, что сотрясение, — мне уже начинало надоедать объяснять всем свою историю, но я никак не показал этого внешне.

— Подрался? — спросил мой собеседник, делая глоток чая из стакана и разглядывая меня.

— Ну как подрался, так слегка помахались.

— Милиция приезжала?

Я кивнул головой.

— Хочешь похлопочу за тебя?

— Не, спасибо. Не надо. Сам разберусь.

— Ну сам так сам. Ты случайно, не с генералом в одной палате лежишь?

— Да неее, — протянул я, — мы вдвоем с каким-то неразговорчивым стариком. Не похож он на генерала.

— Дубина, если вы вдвоем в палате, то значит с генералом Нечаевым лежишь.

— Да ну какой же он генерал? Разве они лечатся в простых больницах? У них свои есть… — я махнул рукой.

— КГБ. Генерал КГБ. Тебе повезло.

Я опешил, у меня ком застрял в горле.

— Как КГБ?

— Да вот так. Главврач больницы его родной брат. Нечаев Владимир Викторович, лечится только у брата, Валентина Викторовича. Другим врачам не доверяет.

— Разве так можно?

— Генералам все можно, братец. Особенно если они из того, — он поднял палец вверх, намекая на близость к высшему руководству страной — ведомства. Ты ешь, давай. Что застыл.

Я вспоминал, мог ли ночью наплести какого-нибудь бреда про будущее. Но поразмыслив решил, что мой диагноз, отличный повод отмазаться.

Даже если генерал утром сверлил меня взглядом потому что я во сне наговорил лишнего.

— Добавки хочешь? Вон у Маруси еще осталось, — он кивнул в сторону поварихи.

— Нет спасибо. А у вас, Василий Андреевич, какая болезнь?

— Почки шалили, да вот в понедельник уже выписывают.

— Здорово. А как тут с «увольнительными», на выходные не отпускают домой?

— Нееееет, хлопчик. Ты что? С этим строго. Режим — это режим. Ты, небось, к девчонке своей свалить хочешь?

— Ну что-то типа того.

— Типа того… — он передразнил мою интонацию, — хреновый из тебя враль.

Я заулыбался, чтобы его не разочаровывать. По его мимике я понял, что он собирался мне сказать нечто важное по его мнению.

— По глазам вижу, что к девчонке рвешься. Дело, конечно, молодое, если уж невтерпеж, то вон там, — он напряг свои голосовые связки, наклонился ко мне, заговорил почти шепотом, указывая пальцем на палисадник за окном, — дыра в заборе есть между прутьями.

— Ого, спасибо!

— Там лаз прямо на улицу Батурина выходит. Мужики только так за сигаретами и ходят. Тут-то, в больнице, ларьков нет. Только ты дежурную медсестру свою предупреди. А то если хватиться, а тебя нет. Ты потом отхватишь по пятое число.

— Не знаю, как благодарить, вас Василий Андреевич.

— А что меня благодарить? меня благодарить не нужно, — он полез в карман и достал оттуда два мятых рубля, — на вот, купишь три пачки «Космоса». Нам с ребятами. Вот и вся благодарность. Пачка шестьдесят копеек. Сдачу оставь себе.

«Ах, ты хитрый жук, ты спецом ко мне пристроился, и про девчонок стал заливать, потом что самому лазить через дырку в заборе было не охота. Ну ладно мы это еще посмотрим кто из нас на кого будет работать», подумал я.

— Да нет уж, спасибо, конечно за предложение, но не смогу я вам сигареты принести. Курить вредно, Василий Андреевич.

— Как так не сможешь? Это что же получается ты меня совсем не уважаешь?

— Уважаю, но я вряд ли буду выходить. Поищите кого-нибудь еще.

С одной стороны, Василий Андреевич, вроде и позаботился обо мне в вопросе с маслом, а с другой делал он это небескорыстно.

Я никогда не любил людей, пытающихся использовать меня втемную. Поэтому не испытал никаких угрызений совести, когда отказал ему.

— Ну ладно, свидимся еще. Земля-то круглая, — разочарованно попытался угрожать мне Василий Андреевич.

— Конечно свидимся. В одном городе живем, — весело ответил я делая вид, что не понимаю.

— Ты же знаешь, кто я?

Я отрицательно помотал головой.

— Не ужели не знаешь заместителя председателя исполкома? Фамилию Солдатенко слыхал?

Он поднял брови домиком. Я еще раз замотал головой. Василий Андреевич опустил глаза в тарелку и больше на меня не смотрел.

Я закончил завтрак, вежливо попрощался с соседом по столу и отправился к себе в палату.

Интересные типы' мне попались за эти два дня. Кого только не встретил: тут и генерала КГБ, и заместителя руководителя города.

Добравшись до своего отделения, я увидел Анечку на посту. Она рылась в своих бумагах и не обратила внимание на мое приветствие.

— Анечка, добре утро. У вас все окей? — мне показалось, что она не расслышала, как я поздоровался с ней.

— Ты свои словечки американские для своей крали побереги.

— Какой крали? — удивился я.

— Той, что приходила к тебе, с бабкой твоей.

— А где они?

— Ушли, не пустила я их. Не положено без разрешения главврача.

Я посмотрел на ее красное лицо. Она явно злилась.

— Ань, ну ты что? Ты что, ревнуешь? Бабушка-то при чем?

— При том. И ещё — я не обязана, вещи ходячим больным таскать! — она не смотрела в мою сторону.

— В палате у тебя лежат.

— Понятно. Когда они приходили?

— Ушли уже, ты их не догонишь.

Так. Ко мне приходили родные, а эта ревнивая кошелка специально не пустила их в отделение, хотя я видел других посетителей — родственников пациентов.

Я не понимал этой вредности в медицинских учреждениях ни в своем времени, ни в тысяча девятьсот восьмидесятом.

— А где моя одежда?

— В гардеробе, зачем она тебе?

— Надо. Можно забрать кое-что из кармана.

— Гардеробщица понедельник будет, сходишь заберешь.

Я понял, что с ней сейчас разговаривать бесполезно. Вернувшись в свою палату, я увидел сверток на своей кровати. Генерала в комнате не было.

Развернув его, я увидел внутри чистое белье, носки, и синие спортивные треники — штаны с двумя белыми полосками по бокам и голубую клетчатую рубашку.

Молодец бабуля! Кроме одежды она еще положила небольшой спиральный кипятильник, чашку, чай, сахар, и две пачки печенья.

Я смогу на некоторое время покинуть территорию больницы.

Проблему составляла только обувь, в больнице мне выдали тряпочные тапки, в которых по городу не походишь, но я уже знал, как ее решу. Я раздобыл сланцы — вьетнамки. Конечно, с возвратом.

Я захватил необходимую одежду и выглянул в коридор. Пост медсестры пустовал, Аня куда-то отлучилась. Я рванул к лестнице и незаметно прошмыгнул мимо палат и сестринской комнаты.

Тропинка, ведущая к дыре в заборе, была незаметна только на первый взгляд. На самом деле, тут постоянно курсировали пациенты и их родственники, называя ее «дорогой жизни».

В часы, закрытые для посетителей она становилась особо загруженной.

Ближе к дыре я нашел дерево со старым дуплом, куда положил больничную форму. Ходить в пижаме по городу было как-то страшновато.

Могли и упечь, чего доброго. Или, просто, остановить и поинтересоваться откуда я, такой красавец, свалил.

Больница, хоть и считалась первой и центральной, находилась на окраине города.

Прикинув, что с момента, когда бабушка и неизвестная «краля» ушли из больницы прошло не более пятнадцати минут, я решил попробовать догнать их на автобусной остановке.

Вряд ли бабушка пошла бы домой пешком. Холмистый ландшафт с крутыми подъемами и спусками не располагал пожилых людей к длительным пешим переходам.

Я не знал, как часто ходят автобусы, но надеялся, что они не успеют уехать, тем более в выходной день. По моим расчетам выходило, что я успею увидеть их до того, как они отъедут.

Пробравшись сквозь дыру наружу и спросив у первых встречных прохожих, где находится остановка, я рванул туда.

До остановки оставалось уже метров двести пятьдесят-триста, когда я увидел, как белый ЛАЗ(*марка автобуса, производимого на Львовском автобусном заводе) с красными полосками стоял на остановке, и небольшая толпа пассажиров заспешила выстроиться в очередь в салон. Они поднимались по резиновым ступеням, оббитым алюминиевым уголком.

Я не успел разглядеть сели ли мои в автобус — был слишком далеко. К тому же я не знал, как выглядит «краля».

Поэтому я решил не бежать на остановку. Все равно я не успевал.

Воспоминания Максима Бодрова подсказывали, что есть путь, позволяющий срезать маршрут через ближнюю усадьбу-музей. Автобус будет долго петлять по улицам, взбираясь и опускаясь по городским холмам с остановками.

Внутреннее чутье подсказало, как двигаться по улочкам и тропинкам, чтобы не свернуть с маршрута. Видимо, все эти места в детстве я облазил вдоль и поперёк.

Я быстро шагал, иногда переходя на бег и делая короткие перебежки.

Время близилось к десяти утра и солнце начинало припекать.

Зацветали сады и воздухе носились цветовые и медовые ароматы. Весело щебетали птицы.

Горожане занимались своими делами в домах, огородах и квартирах.

Заметив, что резинка между пальцев на правой вьетнамке вот-вот выскочит, я остановился поправить обувь на баскетбольной площадке с одиноким кольцом с потрепанной сеткой корзины.

Мимо площадки, на которой стоял столб с щитом, к морю спускались отдыхающие.

Они несли зонтики, сумки с покрывалами и фруктами, надувными кругами и матрасами.

Ярко светило солнце, пахло солью и морской пеной.

Из распахнутого окна напротив звучал голос Лещенко, певшего про родительский дом, начало-начал. Я сто лет не слышал эту песню.

Прибрежная городская вновь жизнь просыпалась.

К пандусу продуктового магазина на первом этаже дома напротив задом припарковался Газон с надписью «Молоко».

Водитель с бумагами в руках постучал в обитую оцинкованным листом дверь.

Из заднего входа вылез заспанный грузчик с длинным металлическим крюком с изогнутой ручкой, похожей на полутораметровую кочергу.

В машине рядами и колоннами стояли проволочные ящики с продукцией молочного комбината.

Он ловко подхватил крюком самый нижний ящик, на котором стояли пять таких же и потащил их по полу на склад.

Чистейшие стеклянные бутылки со свежим молоком звенели и ярко сверкали своими фольгированными крышками. Молоко сверкало серебряными, кефир зелеными.

У дверей висела табличка с надписью: «Распивать спиртные напитки запрещено».

Тут же напротив на стене была выложена великолепная мозаика с надписью: «Миру Мир» и изображением голубя мира.

Я получал огромное удовольствие от увиденного моря, неба, городских улиц и их шума.

Людей, атмосферы, настроения. Это были теплые и радостные чувства.

Заодно я оценивал своё физическое состояние. Ноги и дыхалка были пока слабоваты. Всё это нужно было подтянуть.

Мне очень захотелось сходить на море и поплавать. Ощутить обволакивающую мое тело прохладную гладкость морской воды. Мощно загребать двумя руками баттерфляем, потом перевернуться на спину и полежать на волне.

Понырять с пирса, достать рапанов, а потом отогреваться на раскаленной мелкой гальке, разглядывая окружающих.

В прошлой жизни на море я не был целую вечность. Одному ездить в отпуск стало не интересно. Я всё собирался, но так и не удалось.

В той я давно уже жил в столице. Хотя долгое время мечтал о маленьком домике на берегу моря. Мечты сбываются, подбодрил себя я и прибавил ходу.

Минут за пятнадцать я добрался до места куда направлялся, обогнав неторопливый, как и всё вокруг, автобус.

В этом мире было много жизни, света, звуков и запахов, но, практически, отсутствовала спешка и суета.

Проскочив мимо центрального рынка, я вышел в переулок, который должен был вывести меня к остановке у нашего дома.

Вдруг, троица парней перегородила мне путь.

— Ну что Бодров? На ловца и зверь бежит? Я тебя вчера после вашей с Машкой репетиции звал на улицу, чё не вышел?

Я посмотрел на них. Лидер крепкий и спортивный, белобрысый атлет, высокомерно смотря на меня, сложив руки на груди.

— Иди сюда, — сквозь зубы сказал второй, — давно тебе щелбанов не давали. Руки аж чешутся.

Я вгляделся в их физиономии, но никого из них не вспомнил. Видно, Макс Бодров имел с ними какой-то конфликт.

— Что надо?

— Иди сюда, я сказал! — второй не унимался. Но я не собирался давать ему преимущество и не сдвинулся с места. «Это мы уже проходили, родной.» Я знал, что таких персонажей бесит.

— Смешной ты, если я тебе нужен, то сам подходи, — я улыбался во весь рот.

— Да я тебе пасть…

Он не успел договорить лидер троицы толкнул его в бок. И обратился ко мне:

— Слышишь, Бодров, я тебе говорил, чтобы ты Машку не лапал во время танца? Ты же знаешь, что она моя?

Я ждал, когда он закончит и рассматривал его кулаки, пытаясь увидеть мозоли.

— Ты че ее за бедра облапал вчера? А? — он был агрессивен и немного сдвинулся вперед.

В голове промелькнули элементы моего танца с девушкой, которую я еще пока ни разу не видел, с момента попадания в тело юноши Макса.

— А где ты увидел, чтобы я ее лапал?

Мой соперник вскипал.

— Как это где, урод⁈ Она, когда свою ногу на твою закидывала — ты ее за ляжку хватал.

— Слушай, это танго. Я не хватал и не лапал, как ты изволил выразиться. Я ее придерживал. Элементы танца выбирает хореограф. Ты знаешь, что нас поставили в пару. Что же ты сам с ней не танцуешь, вместо того, чтобы нести мне несусветный бред? Не умеешь танцевать — отвали.

— Ты что, Бодров страх потерял?

— Ага, потерял. Вы случайно не находили? — я продолжал улыбаться и держать его на дальней дистанции. Мой противник быстро оглянулся через плечо, и увидев безлюдный переулок хищно ухмыльнулся.

— Ну ты сам напросился… сча я тебе его найду — в следующее мгновение мой соперник широко, по колхозному замахнулся и был встречен двумя левыми хуками подряд.

Я целился в подбородок. Первый прошел, но на втором белобрысый инстинктивно опустил голову вниз и получил в нос. Брызнула кровь.

Мой противник, почувствовав теплое, начал трогать струю крови руками. Он наклонился вперед, чтобы не запачкать свою одежду.

Второй видя эту ситуацию, дернулся ко мне, но я поднырнул ему под мышку, и оказавшись у него слева сбоку всадил ему четкую скоростную тройку.

Бум-бум-бум. Раз-два-три.

Вырубить мне силенок не хватило, но оглушить и ошарашить гада я смог. Он покачивался и пытался понять, что произошло. Они явно не ожидали, что я готов дать отпор. Видимо, раньше Макс Бодров избегал конфликтов с ними.

Третьего я шуганул подскоком. Тот развернулся и отбежал на десяток метров.

— Сука, Бодров ты мне нос разбил!

Я посмотрел на костяшки своих кулаков. Все целы. Отлично получилось, ни первому, ни второму я не попал по зубам.

— Ты еще пожалеешь.

Я не собирался тратить силы на разговоры. И снова повернулся к их лидеру, предъявившему мне претензии.

Белобрысый, ревя как бык, снова пошел в атаку. Второй, уже придя в себя, начал обходить меня справа сбоку пытаясь зайти мне за спину.

Я остановил белобрысого коротким апперкотом снизу, прикрывая голову плечом. Но дальше мое положение осложнилось.

Слева я уперся в стену дома. Они зажимали меня.

Махаться с двумя, более тяжелыми по весу, противниками одновременно, не имея пространства для маневра — не очень хорошая идея.

Я заметил продолговатый булыжник, лежащий у моих ног. Быстро наклонившись, я поднял его.

Глава 5

Махаться с двумя, более тяжелыми по весу, противниками одновременно, не имея пространства для маневра — не очень хорошая идея.

Я заметил продолговатый булыжник, лежащий у моих ног. Быстро наклонившись я поднял его.

Камень прекрасно лег в ладонь, словно небольшая дубинка.

— Не лезьте ко мне. Вам хватит на сегодня, — обратился я к противникам. Тот, что с разбитым носом сделал жест рукой и оба отступили на два шага назад.

Я был готов драться камнем, но то ли мои слова подействовали отрезвляюще на нападавших, то ли истошный крик из окна дома напротив, когда оба остановились и отступили на шаг назад.

— Милиция! Милиция! Опять это хулиганье дерется! — кричала взрослая женщина в зеленом халате.

Из ближнего подъезда выскочил мужик лет сорока, он намеревался нас разнять.

— Угомонились уже? — строго спросил выбежавший. Белобрысый сверля меня глазами, не поворачивая головы к мужику, сплюнул на землю.

— Слышь, мы еще встретимся, — он задыхался от бессильной злобы и текущей из носа крови.

— Это вопрос или утверждение? Захочешь добавки — заходи к нам ещё, — парировал я в ответ и обесценил его словесную угрозу.

— Пошли, — сказал лидер нападавших своим приятелям, развернулся и зашагал прочь из переулка.

Я посмотрел им в след. Потом выбросил камень в сторону. Мужик проводил взглядом летящий булыжник, а затем посмотрел на меня.

— Ты что, камнем их бил? Я, когда из окна смотрел, вроде, камня не заметил. У тебя хорошая реакция? Спортсмен?

— Да нее, я камень только сейчас подобрал, они пытались меня в углу зажать.

— Где так научился драться? Ты, что боксер? Не похоже, у тебя руки, как у пианиста.

Я пожал плечами и посмотрел на свои тонкие пальцы.

— Само как-то получилось.

— Я что-то не пойму, что за техника? Точно не занимаешься нигде? Ноги у тебя хорошие.

Я отрицательно помотал головой. Мне было пора сваливать. Тетка могла реально вызвать милицию. А мне лишний был геморрой ни к чему. Но мужик положил руку на мое плечо.

— Я тренер по боксу в «Трудовых Резервах», приходи на тренировки. Понедельник, среда, пятница. Меня зовут Товарищ Влад.

Я посмотрел на окно, из которого кричала женщина. Там уже никого не было.

— А эта… Ты не переживай, она ментов не вызывала. Ее Феодосия зовут. Она всегда кричит, чуть что. Для острастки. Так придешь на тренировки?

— Я не знаю пока, как у меня со временем. Мне к экзаменам готовиться и поступать нужно.

— Где учишься?

И тут я услышал голос из того окна из которого звали милицию. Тетка в зеленом халате высунулась по пояс. Она все это время никуда не уходила и подслушивала, стоя за занавеской.

— Бодровых это внук. Он в десятой школе учится.

Ого, ни хрена себе! Я оказывается известная личность, тут на районе. Тут и шагу не ступишь, чтобы на знакомых не нарваться. Я оглядел окна, выходящие в переулок и насчитал минимум три пары глаз, наблюдавших за нами.

— Товарищ Влад, мне надо идти, меня дома ждут, — немного помедлив, я добавил, — насчет тренировок, я подумаю.

— Ты подумай, тебе чуть силу удара поставить и веса поднабрать — сразу на первый разряд потянешь, это я тебе, как мастер спорта говорю.

— Хорошо, до свиданья!

Тренер по боксу уступил мне дорогу, и я зашагал в направлении остановки.

К моей удаче, передвигаясь по городу наперерез автобусу, я прибежал к остановке раньше, чем он подъехал.

Усевшись на лавочке в тени, я принялся размышлять, ожидая белый ЛАЗ.

Мне нужно было понять, как и куда собирался поступать Макс Бодров. Так же я чувствовал острую потребность поговорить с дедом и бабушкой о своем прошлом, многие годы в воспоминаниях Макса Бодрова оставались белыми пятнами.

Я, например, совсем не помнил, как выглядели родители, где мы с ними жили пока они были живы. Как я ходил в сад и в первые три класса начальной школы.

Я не очень понимал уровень моих знаний по основным предметам в школе.

Если я правильно помнил, то бабушка была учителем математики, а значит математику и геометрию, как минимум, я должен был знать хорошо.

Мне нужно было выбрать специальность. С этим делом я решил не торопиться.

В прошлой жизни я скорее слушал преподавателей из интерната, а потом и суворовского училища, чем сделал свой собственный выбор.

Теперь же, я хотел выбрать такую специальность и работу, которая была бы мне по душе и интересна.

Я наблюдал за людьми на улице, когда автобус натужно зажужжал двигателем, а затем скрипнув тормозами, распахнул двери.

Из салона начали выходить пассажиры. Бабушка спускалась по автобусной лестнице в числе последних.

Девушка в белой обтягивающей юбке выше колен и в женской полосатой матроске-маечке на бретельках вышла первой и протянула руку, чтобы поддержать бабушку.

Так я и думал. Кралей оказалась Вика Рерих. Сегодня она снова была невероятно хороша. Я подскочил к ним и протянул руку бабушке.

— Привет Ба! Ты только не волнуйся и не пугайся! — я решил ее подготовить.

— Максим! Как ты здесь оказался? Я не пугаюсь, и если ты думаешь, что я после тридцати лет работы в школе чего-нибудь боюсь в этой жизни, то глубоко заблуждаешься.

Я любовался величественной осанкой, твердым характером и милыми морщинками этой взрослой женщины. Бабуля оказалась настоящим кремнём.

Она была одета в элегантное по тем временам летнее розовое платье с широкой шляпкой. Я понял, что она чем-то похожа на британскую Елизавету Вторую.

— Ба, ты выглядишь, как королева. Меня отпустили сразу после того, как я узнал, что вы пришли. Но я не успел на автобус. Привет, Вик.

Одноклассница застеснялась, она на скорую руку поинтересовалась о моем самочувствии и, попрощавшись, заспешила домой.

— Смотри какая хорошая девочка. Я бы на твоем месте не упускала бы ее. Правильно сделал, что подрался с Медведевым. Он шалопай и её недостоин. Как твоя голова?

Я рассмеялся.

— Ба, я смотрю ты уже всё знаешь. Пойдем домой, мне как раз хотелось кое-что поспрашивать. Мне кажется все-таки у меня было небольшое сотрясение. Тут помню — тут не помню, — я очень к месту процитировал фразу из популярного кинофильма, — а еще хорошо бы порешать задачек по математике.

Бабуля с сомнением посмотрела на меня, вздернула бровь, как могут делать только истинные аристократки.

— Да, — наигранно потянула она, — я недооценила последствия твоего нокаута, — она подчеркнуто сделала акцент на звуке «о», последнее слово зазвучало по-иностранному, — ты точно башкой стукнулся, раз о таком просишь. Я тебя не узнаю. Может, ты теперь будешь собирать за собой носки и мыть посуду без напоминаний?

— Ба, обижаешь. По-моему, при том, что ты забываешь, что я лучший мойщик посуды в нашей семье, я вынужден напомнить, что ты собираешься эксплуатировать детский труд.

— Ни фига себе, детский труд! Ты вон каким детиной вымахал. Нет все же правильно на Западе поступают. В восемнадцать под зад коленом детям и гудбай.

— Ба, это все мифы. У них все точно так же, как и у нас. Родители своих детей любят.

— Да? И откуда мы все это только знаем?

Это была веселая словесная пикировка по дороге между бабушкой и взрослым внуком, говорящая о любви и исключительном доверии между нами. Я уже обожал эту женщину всей душой. В прошлой жизни у меня не было старших. Я рос в детдоме.

Мы пришли домой в трехкомнатную квартиру, расположенную в старом, еще дореволюционном, доме.

Год назад, тут наконец сделали капитальный ремонт, впервые за восемьдесят с гаком лет. Дом представлял из себя культурную ценность и был бывшим особняком царского генерала.

После революции особняк превратили в коммуналку, которую расселили только к концу семидесятых. Такой ремонт сам по себе был огромной редкостью, а то, что деду оставили эту квартиру вообще было чудом.

Этому нашлось объяснение.

Дед — фронтовик, ученый гидролог, проработавший всю жизнь на почтовом ящике, пользовался большим уважением у своего начальства, которое помогло решить вопрос с квартирой.

Когда мы зашли, он возился на балконе, превращенном в импровизированную мастерскую, со старым утюгом. Я поздоровался с ним, он сосредоточенно пробурчал, что скоро подойдет и отправил меня на кухню обедать.

Я оглядел место, где я теперь буду жить. Довольно уютно. Одна из комнат была выделена мне, вторая служила спальней для деда с бабушкой, а третья, самая большая из всех по площади, выполняла роль гостиной или зала, как тогда говорили.

Какое-то теплое, необъяснимое чувство охватило меня, когда я почувствовал себя дома.

Я зашел в свою комнату. Она была не очень просторной, но со своим окном. Просто обставлена. Платяной шкаф, стол, за которым я учился, раскладной диван и тумба.

У тумбы стояла гитара, я подскочил к ней и попробовал взять пару аккордов. К моему удивлению у меня классно получилось.

В прошлой жизни я так и не научился музицировать, хоть и обладал слухом. Я непременно этим воспользуюсь.

Ни магнитофона, ни телевизора в комнате не было. И я вспомнил, что обычно, в советских семьях они стояли в общих комнатах.

Зато на стене висели полированные деревянные книжные полки.

Максим Бодров любил читать. Это хорошо. Я взял учебники по математике и физике.

Через десять минут я узнал, что мой котелок очень прилично варит — я быстро порешал несколько задач. Сверившись с ответами, я убедился, что они все правильные.

Где-то тут должен были быть мои школьные дневники успеваемости.

Я полез в письменный стол. После минутного обследования содержимого я обнаружил перочинный нож, фонарик, альбом с марками и гигантскую заначку в тридцать девять рублей.

Я вспомнил, что Максим копил на подержанный мопед «Верховина-6».

Этот железный конь был больше других похож на настоящий мотоцикл.

Кончено, все мальчишки мечтали о чехословацкой Яве, но такой агрегат стоил неподъемных, для меня, тысячу рублей. А еще чтобы его приобрести взрослым нужно было выиграть право на покупку в лотерею, и потом стоять пару лет в очереди.

С мопедами такой проблемы не было. Предыдущий хозяин моего тела упорно набирал необходимую сумму. Бабушка не одобряла мечту Макса, называя все мопеды и мотоциклы сатанинскими конями.

Но многие ребята, товарищи Максима Бодрова рассекали по улицам города на своих железных питомцах.

В конце концов я нашел свой дневник за десятый класс и просмотрел оценки. В нем в основном присутствовали четверки, пару троек и даже одна пятерка по географии.

Ну что же и на этом спасибо, выходило, что родители наградили Макса хорошими мозгами. Изучив содержимое стола и оставшись довольным порядком в своей комнате, я отправился на кухню.

Там уже сидели дед с бабушкой. Еда была отменной. Борщ, котлету с пюре я умял, как голодный пес. За разговорами мы перешли к чаю. Я много спрашивал о своем детстве, жизни бабушки и дедушки.

Дед ни в какую не желал рассказывать о прошлом и том, как погибли мои родители. Я понял, что рана от их утраты до сих пор не зажила и не стал мучить его вопросами.

— Придет время — все узнаешь. Тебе сейчас нужно думать об учебе и выпуском вечере. Ты же танцуешь танго с Машей Баландиной? — ласково сказала бабушка, давая понять, что разговор про родителей закончен.

Это озадачило меня, но я не подал виду.

— Да.

— Я хотела бы посмотреть на это, но увы.

— Ты же знаешь, что мы не сможем прийти.

Сплошные загадки. Я не стал пытать их.

По основным вопросам, там, где у меня были пробелы в памяти, я узнал всё, что мне было необходимо.

Взяв с собой немного денег, я попрощался с родными и отправился в обратный путь. Мне нужно было поскорее выписаться из больницы, чтобы попасть на выпускной.

Я захватил в бакалее универсама две шоколадки «Вдохновение». Одну для Анечки, другую для Натальи.

Вытащив пижаму из дупла и быстро переодевшись, я вернулся той же «дорогой жизни» к больничному корпусу очень вовремя. Был уже вечер и дежурная медсестра прямо за мной закрыла дверь на ключ.

Поднявшись в отделение, я осторожно выглянул из-за угла, не желая попадаться на глаза никому из медицинского персонала.

Казалось, что моеотсутствие никто не заметил. Но на самом деле это было не так. Я тенью проскочил мимо сестринского поста и зашел в свою палату.

Я вспомнил, что со мной лежал генерал — брат главврача. Но его койка пустовала.

Не успел я приземлиться на свое место, как в комнату зашла Анечка. Она старалась говорить дружелюбным тоном, как можно мягче.

— Ты прости, меня — дуру. Не знаю какой бес попутал. Надо было бабушку твою пропустить.

— Да все нормально.

— К тебе приходили.

— Кто?

— Из милиции, молодой такой — тебя спрашивал. Смирнов. Так представился. Сержант, совсем молодой.

— Что хотел?

— Сказал, что тебя к награде представили.

А милиционер явно обладал чувством юмора. Не захотел при всех объяснять зачем я ему понадобился.

— Да ну.

— Да сказал, чтобы ты обязательно зашел к нему в отделение на Лесной, как выпишешься. Или ему придется тебя ловить на выпускном. А ты что, преступников поймал, да? — ее глаза горели интересом. Теперь понятна смена ее интонации — я в ее глазах герой.

— Да, нет. Он пошутил.

— Не скромничай.

Я не знал, что ей ответить и полез в свою спортивную сумку, куда положил шоколадку.

— Это тебе.

Анечка раскраснелась, взяла шоколаду и прижала ее двумя руками к груди.

— А вот это вот лишнее было. Не стоило.

— На здоровье Ань. Ты скажи, а выходные никак нельзя выписаться?

— Нет, конечно. А куда ты собрался?

— Уже никуда.

— Слушай, а он правда генерал? — я кивнул в сторону кровати старика.

— Ага.

— А где он?

— Так его домой на выходные отпустили и увезли.

— А разве так можно?

— Ему можно. Он человек уважаемый, к тому же брат нашего Главврача, — она вежливо назвала своего руководителя по имени отчеству.

— Он какой-то неразговорчивый. Генерал этот ваш.

Она пожала плечами.

— Ну служба такая, что поделать.

— Какая?

— Много будешь знать скоро состаришься, — ответила она поговоркой. Потом показала палец вверх и заговорщицки прошептала, — он оттуда, понял?

— Понял, — я улыбнулся в ответ и продублировал ее жест.

— Ой, перестань паясничать, доиграешься. Ужинать будешь?

— Нет, но спасибо за заботу, — я улыбнулся еще раз в ответ послал воздушный поцелуй.

Аня раскраснелась.

— Да ну тебя!

Хорошая, по своему простому внутреннему миру, деваха. Просто не в моем вкусе. Жаль, остервенеет здесь со временем. При такой стрессовой нагрузке.

В это время на посту зазвонил телефон.

— Я пошла. Зови, если что.

Анечка помахала ручкой, развернулась на пятках и выпорхнула из палаты. Доброе слово и кошке приятно. Мне кажется, что в этой жизни я буду легко сходится с людьми.

* * *

В воскресенье я с утра снова сходил на турник. Но вчерашнего доктора, Бориса Самсоновича, на этот раз не было. Я прозанимался в одиночестве. А потом целый день валялся и читал книжку. В столовой меня теперь считали за бывалого и накладывали как положено.

Я пытался найти Наталью Филипповну, но выяснилось, что она в краткосрочном отпуске. Надо было брать номер домашнего телефона. Давать ее номер в приемном мне отказались.

Вечером приехал генерал, и все также сухо кивнув мне головой в знак приветствия, стал раскладывать свои вещи из небольшого дутого кожаного портфеля.

Портфель имел как бы полукруглую пузатую форму, кожаную ручку и длинный язык застежку, напоминающую по форме мужской галстук.

После пушистого махрового полотенца, немецкой электрической бритвы, очков, умывальных принадлежностей он извлек из портфеля небольшие шахматы.

Доска была нестандартных размеров. Она была меньше обычных турнирных деревянных, но намного превосходила по площади дорожные комплекты.

— Играть умеешь? — спросил меня генерал глубоким хрипящим басом.

Глава 6

— Играть умеешь? — спросил меня генерал глубоким хрипящим басом.

Он внимательно наблюдал за мной будто бы от моего ответа зависела моя дальнейшая жизнь.

Я подумал о том, как много мы растеряли в новой России, раньше в шахматы играли везде. Во дворах, подвалах, парках.

Эта игра объединяла миллионы мужчин по всей стране. Она развивала у детей интеллект и способность думать, прежде чем действовать.

Даже те, кто не играл испытывали глубокое уважение к этому виду спорта и заядлым игрокам-любителям.

Шахматное войско на доске генерала имело необычную форму. Они скорее походили на солдатиков, нежели на классические игровые фигуры.

Я молча кивнул. Я не мог отказать себе в удовольствии сразиться с настоящим генералом КГБ.

— Раскладывай, — не оборачиваясь ко мне и не обращая внимания на меня обратился ко мне генерал.

Я расставил фигуры на доске, которую установил между нашими кроватями на белый больничный табурет.

Закончив со своими делами и переодевшись в больничную пижаму, генерал уселся напротив, и, взяв две фигуры разных цветов, «перемешал» их за спиной.

Он вытянул в мою сторону две руки с зажатыми в кулаках пешками. Я легонько указал на его правую руку. Мне достались белые.

Поначалу он высокомерно смотрел на меня, как на представителя поколения не нюхавшего пороху, а, следовательно, как на ненадежное, подрастающее племя, которому нельзя доверять.

В его тяжелом взгляде читалось многое.

Генерала явно не радовало увлечение «вещами» моих сверстников, в которых уже прорастал интерес к жвачкам, джинсам, кроссовкам, импортной аудио и видео аппаратуры.

Вне всяких сомнений, он был боевым ветераном, прошедшим ад Великой Отечественной.

Как и все люди войны, он ждал от нынешней молодежи такой же самоотдачи и жертвенности в повседневной жизни, какую демонстрировали те, кто сражался и погибал в боях за Родину.

Эх, если бы этот старик знал, что не мы, не молодежь восьмидесятых, проявим мягкость и малодушие. А поколение их детей, рожденные в тридцатых и сороковых двадцатого века, отдаст страну на растерзание.

Поколение Горбачевых, Рыжковых и Шеварднадзе предаст и продаст. Если не продаст, то сдаст по кускам великую страну в аренду на долгих тридцать с гаком лет.

Страну, которую они так берегли и защищали.

Первоначальная неловкость от несоответствия нашего положения в социуме и разницы в возрасте, сменилась глубоким уважением, к этому суровому старику.

Мне очень захотелось обнять его и поговорить о его жизни.

Но я не стал ничего комментировать и спрашивать.

Знал, что он не подпустит ни к объятиям, ни к сердцу. Я тоже играл молча. И старался играть красиво.

Это произвело на него впечатление. Генерал был сильным игроком. Откуда ему было знать, что в своей прошлой жизни единственной компьютерной игрой, в которую я играл был шахматный симулятор на сайте «личесс. орг».

К концу первой партии я впервые увидел эмоции на лице генерала. Мне показалось, что старик почувствовал себя счастливым оттого, что он, наконец-то, обрел достойного соперника.

Мы практически не разговаривали, но шахматы стали нашим языком общения.

Эта удивительная игра, если играть в нее достаточно часто, дает тебе возможность познавать игрока напротив без слов.

Существует сигнальная система шахматной позиции, которая рассказывает всё про нервную деятельность партнера, про его логику и умение мыслить.

Первую партию я ему уступил в честном бою. Вторую выиграл в упорной борьбе. Третью нам не дала доиграть Аннушка, пришедшая ставить генералу вечерние уколы и капельницу.

— Андрей Викторович, прошу на процедуру!

Мы так и уснули с ничейный счетом, надеясь доиграть незавершенную партию потом.

Моя позиция виделась нам обоим сильнее.

* * *

В понедельник с утра генерала увели на процедуры. После обхода зав. отделением посмотрел результаты моих анализов, послушал легкие, заглядывал в зрачки и сообщил мне, что я полностью здоров.

На мой вопрос стоило ли держать меня в больнице все эти дни он ответил, что советская медицина несет ответственность за каждого человека, попавшего в беду.

Его слова показались мне искренними, похоже на то, что он сам верил в то, что говорил.

Внутренне, я все больше сживался с Максимом Бодровым. Мой опыт предыдущий жизненный опыт никуда не девался.

При том, что он был несравненно богаче, чем опыт предыдущего хозяина тела. И все же, я не мог сказать, какой из них доминирует.

Похоже они гармонично срослись внутри. Я с удовольствием наблюдал за окружающим меня миром и людьми.

Я стал подмечать детали, которые не особо интересовали в прошлом воплощении. Например, я подметил что соответствующие настоящему времени архитектурные формы и строения были как бы устремлены в будущее.

При этом совсем не было рекламы, если не считать киноафиш, вывесок, названий магазинов и гостиниц. Это совсем не мешало.

Мне было с чем сравнивать. То тут, то там на глаза попадались советские лозунги. Они встречались намного реже, чем реклама, которую я перестал.

Я смотрел на тумбу инсталляцию из окна, которая сообщала окружающим, что конституция СССР гарантирует человеку право на жилище и право на труд.

И к моему удивлению я заново открывал эти слоганы. Когда-то давно они казались мне ложными.

Теперь же я снова понимал, что это часть мировоззрения большинства советских людей.

В этом времени, в восьмидесятых в нашей стране было приятно так думать и жить.

Страна расслабилась после тяжелейшей войны и годов восстановления, где каждому нужно было предпринимать нечеловеческие усилия для того, чтобы страна выстояла, выжила и снова расцвела.

Казалось, что теперь наступило благоденствие. Люди стали ездить отдыхать на курорты, играть в драмкружках, рисовать, писать стихи, массово заниматься спортом и ходить в турпоходы. Расцветало творчество: театр, кино, телевидение, музыка и культура.

Наука и медицина, разогнавшись, достигли невиданных высот.

Все вокруг строилось. Дороги, заводы, жилье, школы и сады, парки стадионы.

Страна дышала полной грудью. Страна развернулась. Я видел все это вместе с великолепными морскими пейзажами из больничного окна.

И моя грудь наполнялась какой-то необычной, легкой энергией и радостью. Видимо, это чувство называется гордостью за свою страну.

Я был счастлив от того, что попал сюда. В Союз Советских Социалистических Республик.

Меня выписали после обеда. Мы договорились с генералом доиграть с партию по телефону после выписки. Конечно же, повинуясь своим привычкам, мой сосед по палате, не дал записать его телефон, сообщив мне, что он сам меня найдет.

Это вызвало мою улыбку. На которую он впервые слабо ответил своей. Прощались мы с ним, если не как старые друзья, то как давнишние соперники, испытывающие к друг другу взаимное уважение.

Я собирался уже уходить, как генерал жестом остановил меня на выходе. Он достал книгу из своего пузатого портфеля. Было видно, что он подготовил книгу заранее. Но лишь сейчас решил подписать ее для меня.

Нацарапав перьевой ручкой красивым каллиграфическим почерком короткую надпись, «Бороться и искать, найти и не сдаваться. Максиму Бодрову от почитателя его шахматного таланта», он протянул ее мне. Подписано было тремя инициалами. Н. А. В.

Генерал не изменил своим замашкам. Он пожелал остаться инкогнито даже на титульной странице книги.

Это был очень редкий, отпечатанный в 1967 году, экземпляр романа «Белые и Черные» о почти запрещенном чемпионе Алехине.

Я сделал вид, что ничего не знаю про этого чемпиона, сердечно поблагодарил генерала и сообщил, что буду ждать продолжения партии.

Забрав свою одежду и обувь, я поспешил не домой, а в свою десятую школу, потому что в понедельник по расписанию у меня была репетиция в актовом зале.

До выпускного оставалось совсем немного. У нас с Машей Баландиной, той самой партнершей, из-за которой та троица, а точнее двоица, третий ведь сбежал, завязала драку, осталось всего два заключительных прогона. Потом выступать перед всей школой, гостями из РОНО и родителями.

Я заскочил в фойе школы. Поймал себя на мысли, что никак не мог привыкнуть к тому, что нигде нет охранников. До терактов на транспорте, больницах и в учебных заведения еще далеко. Здесь безопасно в этом смысле.

Вход в школу был абсолютно свободен.

На стене напротив входа висели стенгазеты, посвященные окончанию десятого класса, стенд с заповедями строителя коммунизма. Правила поведения пионера, который всем ребятам пример. Октябрят, которые дружные ребята — читают и поют и весело живут.

Слега защемило сердце от увиденного, мне показалось, что я точно такие же видел в своей юности.

Школа даже пахла по-особому. Хоть уже начались каникулы, и ученики не ходили на занятия, из столовой тянуло запахом булочек.

Еще в коридоре ощущался запах солярки, при помощи которой, протирали паркет и каменные ступени лестниц, по шут его знает, какой причине.

Я остановился и осмотрелся, вспоминая, где находится актовый зал. На стене, за плексигласовым стеклом стояло красное школьное знамя на древке с золоченым навершением. Оно представляло из себя контур наконечника стрелы с серпом и молотом внутри.

Свободный союз рабочих и крестьян. Бляха-муха! Как же мне нравилась эта страна!

Не доходя до актового зала, я услышал голоса учеников, проводивших какое-то собрание.

Сначала мне показалось, что я просто перепутал день и репетиция перенесена на другую дату. Подойдя ближе к помещению, я прислушался. Кого-то собирались исключать из комсомола.

Вдруг дверь распахнулась, мне даже пришлось срочно отшагнуть назад, чтобы не получить дверью в лицо. Но я успел среагировать.

Из помещения вышел молодой человек, похожий на актера Абдулова, только в шестнадцатилетнем возрасте. Он явно куда-то спешил по своим делам, но увидев меня остановился, как вкопанный и оглядел с ног до головы.

Он скорее нервничал от встречи со мной, нежели пытался выразить свое превосходство таким образом.

Мое появление его явно сбило с толку, и он не смотрел мне в глаза.

— Ну что пришел, Бодров? — обратился он ко мне. Я просто кивнул, пытаясь вспомнить кто это.

— А мне сказали, что ты больнице спрятался. Решили собрание без тебя проводить. Кто знает, когда ты выписался бы…

— Кто сказал? От кого или от чего мне прятаться?

— Ну это теперь уже не важно. Так…

Он явно не знал, что со мной делать и колебался.

— Ладно пойдем, — молодой человек развернулся и вошел обратно в актовый зал, — так, товарищи, тишины! Прошу минуточку внимания. На собрание явил… — он запнулся, а потом поправился, — прибыл товарищ Бодров. Проходи, Бодров.

Я и так уже зашел в зал, не дожидаясь его приглашения. На сцене стоял стол, за которым сидело шесть человек. Они, как и все присутствующие уставились на меня. В зале воцарилась тишина.

Тот, которого я встретил у двери обратился к собранию:

— Раз, он появился, то давайте, товарищи, продолжим собрание в его присутствии.

Девушка в белой блузке и очках в президиуме обратилась ко мне.

— Бодров, ты согласен?

— С чем? — переспросил ее я.

— Присутствовать на собрании.

— Разве я отказывался? Только, что за собрание? О чем оно?

— Не придуривайся, Бодров. Ты прекрасно знаешь, что слушается вопрос о твоём безобразном поведении и исключении из комсомола.

— Моооёёём безобразном поведении? Таааак, — слова сами растягивались от удивления, — Да. Я не против. Я бы с удовольствием послушал бы про мое безобразное поведение.

В зале раздался неодобрительный гул, и я услышал обрывки осуждающих фраз. «Посмотрите на него». «Да, что его спрашивать, он себя вести не умеет». «Вот такие люди и позорят ряды ВЛКСМ».

Но обстановка нисколько не сбила меня с толка. Я чувствовал себя более, чем уверенно. Конечно, это было очень неожиданно: получить собрание об исключении из ВЛКСМ вместо репетиции. Вроде, за мной косяков не числились. По крайней мере покопавшись в памяти Макса я ничего не нашел.

Мне даже стало интересно посмотреть на то, как это все происходит. Видимо, меня собирались скинуть вниз по социальной лестнице — на нижнюю первую ступень в обществе.

Я немного опустился на землю. Худшие качества людей во все времена одинаковые. Зависть, злоба, невежество, слабость, подлость, выражающаяся в желании пнуть падающего.

— Тишина в зале! — девушка в белой блузке постучала молотком по специальной шайбе, — садись вот здесь, Бодров.

Она указала на отдельно стоящий стул. Я прошел и посмотрел на него. Стул был сломанный. Его сиденье едва не проваливалось между ножек, к тому же он был низкий и неудобный.

Я выглядел бы на нем комично и даже жалко, поэтому я отставил его, в два прыжка оказался на сцене, метнулся за кулисы. Затем быстро вернулся с самодельным стулом, похожим на барный. Я вспомнил, что его использовали в постановке школьного спектакля, высмеивающую жизнь французских буржуа.

Усевшись на него, я осмотрел зал.

«Пусть садится на обычный», «Безобразие» «Ему, что? Особые привилегии нужны» — зашумели комсомольцы, глядя на меня.

— Сам садись на сломанный! — громко ответил я тому, кто предлагал пересадить меня обратно на рухлядь.

— Товарищи, тишина. Пусть Бодров сидит там, где сидит. Так нам его лучше видно, — подхватил один из членов комсомольского актива в президиуме. Ученики в актовом зале затихли.

И тут я увидел двух персонажей с синяками на лицах. У одного был бланш на весь правый глаз, второму досталось в ухо. Оба смотрели на меня волком.

— Продолжим, кто за то, чтобы поставить вопрос об исключении ученика 10А класса, 10 школы Бодрова М. А. из рядов членов ВЛКСМ на голосование?

Девица пробежалась шариковой ручкой по лесу поднятых рук.

— Так, кто против?

Я один поднял руку. Она посмотрела на меня с укором, покачала головой, но ничего не сказала.

— Воздержавшиеся? — в зале никто не шелохнулся, — единогласным решением ставим вопрос на голосование…

— Подождите, может хоть объясните мне, за что меня собираются исключать? — я встал со своего места. Я почувствовал, что еще чуть-чуть и будет поздно. Мне даже слова не дадут сказать. Нельзя было дальше сидеть сложа руки.

— Бодров, ты прекрасно знаешь, за что, — обратился ко мне тот, который «пригласил» вошел в зал до меня.

— Стойте, не шумите. Сёмин помолчи. Это будет не по-комсомольски! — раздался голос из президиума.

— Давайте, дадим Бодрову возможность объяснить свое поведение. Раз он говорит, что не знает, — продолжил спокойно парень с щербатым лицом. Кажется, секретарь комсомольской организации или комсорг, — пусть выскажется.

— Нет не знаю, — я не то чтобы испытывал надежду, но мне было приятно, что хоть кто-то соблюдал видимость справедливого рассмотрения дела, — спасибо, что услышали меня. Я, действительно, хочу знать в чем меня обвиняют.

— Ты вёл себя абсолютно неподобающим образом. Ты позоришь Комсомол, — продолжил Сёмин, — ты избил Сухишвили и Гончаренко. А потом притворился, что у тебя сотрясение мозга и спрятался в больнице.

Ничего себе, подумал я про себя. А Макс Бодров оказался не таким уж и тюфяком — за два дня успел навалять четверым.

Я поискал глазами Вику Рерих и Машу Баландину, с которой должен был танцевать. Их не было в зале — уже хорошо. Девчонки не увидят этого позора.

— А почему вы решили, что я их избил? Что это не было вынужденной самообороной? Вы уже спрашивали Гончаренко и Сухиашвили о том, из-за чего произошёл конфликт? Не было ли у них при себе кастетов, ножей или других предметов, которые можно использовать в драке, как холодное оружие?

— Это смешно Бодров! Ты сейчас пытаешься обвинить своих жертв, хотя сам прекрасно знаешь, что ты напал на них ни с того ни с сего. Они уже выступали. Собрание заслушало их показания. Все в протоколе! — он ткнул в сторону еще одной девушки в президиуме, которая записывала стенограмму.

— А давайте всё же ещё раз спросим у них, — я посмотрел на двух отморозков, которые прятали от меня глаза, — Гончаренко, скажи собранию, что именно ты хотел от меня и чем угрожал мне и девушке, которая была со мной? Напомни свои слова, когда встретил нас после сеанса кино?

Теперь я отчётливо вспомнил, что происходило с Максом Бодровым до моего попадания в его тело в парке около кинотеатра. За неделю до пятничной драки Виктория Рерих отказала Гончаренко в свидании.

А он почему-то нарек её своей девушкой, несмотря на то, что она так не считала. Своего согласия на это не давала и не принимала его ухаживания.

Гончаренко преследовал её, подкарауливая то у подъезда дома, то около школы.

Навязчиво сопровождая её везде, где только она ходила, он задирался со всеми, кто раньше оказывал ей знаки внимания.

Устав от постоянного преследования Вика попросила меня поговорить с Гончаренко. Я не считал её своей девушкой, мы были просто друзьями.

Но, конечно же, я не мог отказать. У меня было на руках два билета в кино, и я предложил ей сходить вместе на сеанс. А после кино обсудить ситуацию с Гончаренко.

Зайдя за ней перед фильмом мы без приключений добрались до кинотеатра, не встретив и её злопыхателя, и его дружков. Однако, незадачливый ухажёр каким-то образом выведал у домочадцев Вали, что она ушла со мной в кино и решил перехватить нас после сеанса.

Они подошли к нам втроём в парке. Гончаренко сходу начал мне угрожать. Он брызгал слюной, притворялся приблатненным и угрожал тем, что оторвёт мне голову за то, что я общаюсь с «его» девушкой.

Меня это поначалу забавляло, но потом он стал хватать мою спутницу за запястья, пытаясь разделить нас и оттащить её в сторону.

Он кричал, что убьёт её, если она не достанется ему. Или ему или она не достанется никому. Полный идиот.

Это вряд ли была было реальной угрозой, но игнорировать, то что он схватил Вику Макс не мог.

Я предупредил его дважды чтобы он отпустил руку девушки, но Гончаренко оказался непонятливым. Кроме того, один из его дружков накинулся на меня сзади и обхватив предплечьем мою шею, пытался меня душить.

Тогда я со всего маха заехал ему затылком в надбровную дугу и теперь он сидел с огромным фингалом на пол-лица.

Дальше я отправил хук Гончаренко в ухо — тот обмяк и разжал захват. Виктория освободилась. Третий дружок по фамилии Кацсон не вмешивался в драку. Он отступил на несколько шагов.

В следующую секунду я увидел в руках Гончаренко кастет.

Глава 7

В следующую секунду я увидел в руках Гончаренко кастет.

И тут произошло нечто неожиданное. На Макса Бодрова тоже напали сзади. Это было общим в обоих нападениях в парках. В прежнем времени и сейчас.

Только в восьмидесятых удар нанесли тяжёлым плоским предметом по затылку. Возможно это была деревянная доска, кирпич или плоский камень. Не знаю. Макс упал вперед на грудь.

Совсем короткое время он видел кастет в кулаке Гончаренко. Стало понятно, что не это подлое оружие стало причиной потери сознания, а возможно, даже клинической смерти. Сзади ударил кто-то четвертый. Кто же это мог быть? Эти двое, сидевших на против ничего не скажут и так понятно.

Ответ на этот вопрос могла дать Вика Рерих, но ее не было рядом. Попробую всё же добраться до совести этих уродов, хот шансов ноль.

— Так, что молчишь, Гончаренко? Где твой кастет?

— Какой кастет? — неуверенно пробурчал он. Гончаренко явно был не готов видеть меня здесь и отвечать за свои дела.

— Кто бил меня сзади по затылку? Ты же видел.

— Не знаю я. Кто тебя бил.

— Ладно, а ты Сухишвили тоже не знаешь кто меня бил сзади? Тебя тоже там не было? Скажи мне, кто на кого первый напал?

Сухишвили начал ерзать на стуле, опустив глаза. Потом он набрался наглости и выдохнул:

— Ты первый напал.

— Хорошо, и чем же я тебя ударил, раз у тебя такой бланш?

Семин встрял в наш разговор.

— Это не имеет значения. Ты мог его покалечить.

Я не обращал внимания на их защитника.

— Я тебя, Сухишвили, пальцем трогал, до того, как ты начал меня душить со спины. А потом я тебе врезал головой в глаз.

По залу прокатился гул. Стало понятно, что я навалял им не без причины. Часть зала считала, что меня справедливо «успокоили», другая все же начала сомневаться в рассказах этих двух субъектов и поддержала меня.

— Тишина в зале, — девушка снова стучала молотком.

Я смотрел на этих двоих. Они зло зыркали в мою сторону, но молчали.

— Тогда, расскажи нам свою версию, Бодров, — обратился ко мне комсорг.

— Ну а что рассказывать, тут задета честь девушки, которую я защищал от этого, — я кивнул в сторону Гончаренко.

— Гончаренко, девушка была? Или он врет? — складывалось впечатление, что комсорг хочет разобраться. Но я ошибался.

Гончаренко молчал, опустив голову и теребя пуговицы на своей рубашке.

— Бодров, о какой девушке ты говоришь, как ее зовут? Она ученица нашей школы? — весь президиум уставился на меня. Даже стенографистка оторвала ручку от стенограммы и вращала ее между средним и указательным пальцем.

— Я не могу назвать ее имя, без ее согласия, — ответил я на вопрос, — но я невиновен и чист перед вами. Я защищал девушку от этих двоих. С ним был еще третий, но он не вмешивался. Потом кто-то ударил меня сзади по голове, и я потерял сознание.

— Гончаренко был третий?

Тот отрицательно покачал головой.

— Сухишвили?

Дружок Гончаренко мельком посмотрел на вожака их компании, который выглядел сейчас, как общипанный воробей, вся его спесь куда-то исчезла потом стрельнул злым взглядом в мою сторону и соврал без зазрения совести.

— Не было никакого третьего.

— А девушка?

Он смотрел прямо перед собой положив локти на колени и касаясь кончиками пальцев своих рук друг друга. У него были острые черты лица и тонкие усики.

— Нет, не было.

— Так и знал. Ты настоящий джигит, Сухишвили, — прокомментировал я его ответ, — знаешь, что такое честь и правда. Но ничего. Я как-нибудь переживу, а вот, как ты будешь смотреть в глаза своему отцу, я не знаю.

— Бодров! — белая блузка в очках дважды стукнула молотком, — прекрати балаган. — Это не балаган. Это судилище. Гончаров преследовал девушку, угрожал, хватал ее за руки и получил в рожу за это.

— Имя девушки будет? — комсорг сверлил меня глазами. На что получил мой отрицательный ответ.

— Ну раз имени назвать не можешь — значит и не было никакой девушки, — главный комсомолец в школе вынес мне вердикт, — Бодров неоднократно получал выговоры, никак не участвовал в жизни комсомольского актива, пропускал отчетно-выборные комсомольские собрания. Так?

Он посмотрел на белую блузку, сделав паузу. Та зачем-то заглянула в красную папку с бумагами, будто хотела убедиться, что я имею выговоры, затем утвердительно кивнула.

Мне стало понятно, что решение об исключении меня из Комсомола они приняли заранее.

— А раз так, то ставим вопрос на голосование. Кто за то, чтобы исключить Бодрова М. А. из рядом Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодежи?

Мне оставалось лишь молча наблюдать за происходящим. Я сложил руки на груди и разглядывал тех, кто был «за». Все члены президиума, кроме комсорга подняли руки.

Я посмотрел в зал. В зале присутствовало человек тридцать, половина из которых подняла руки. Стало понятно, что вместе с президиумом их большинство.

— Гончаренко? — белая блузка обратилась к моей «жертве». Он сидел с опущенной головой. Покачавшись из стороны в сторону, он поднял руку, не поднимая глаз от пола.

— Сухишвили? — мне показалось, что в этот момент тот втянул голову в плечи пытаясь таким образом скрыться от окружающей действительности.

— Сухишвили! — требовательно повторила белая блузка, поправив очки, но тот молча отрицательно замотал головой.

— Лаааадно… ехидным тоном процедила эта фурия.

— Кто против?

В зале насчитывалось одиннадцать человек, которые не желали меня исключать из своих рядов. Меньшинство, но и на этом спасибо.

Я прекрасно понимал, какими неприятностями мне грозит исключение. Это конечно не волчий билет, но многие будут смотреть на меня, как на прокаженного. Возникнут сложности с поступлением в ВУЗ, в будущем я не смогу устроиться на определенные виды работы.

— Воздержавшиеся?

К моему удивлению таких оказалось двое. Белая блузка в очках подняла брови домиком от удивления.

Комсорг и Сухишвили подняли руки в знак того, что воздержались.

По комсоргу было все понятно. Он уже поднаторел в подковёрных играх и карьерных течениях, и допускал, что эти двое врут и страховался. Всякое ведь могло вылезти.

В случае, если правда когда-нибудь вылезет на поверхность и будет мешать его продвижению по партийной линии, то он всегда мог бы сказать, что сомневался в целесообразности моего исключения.

Но вот Сухишвили меня удивил. Он оказался не такой отъявленной мразью, как его дружбан.

— Большинством голосов принято решение — За невыполнение уставных требований, за нарушения и поведение порочащее честь и достоинство комсомольца исключить Бодрова М. А. из рядов комсомольцев. Бодров М. А. имеет право в двухмесячный срок обраться с апелляцией в вышестоящие комсомольские органы, вплоть до ЦК ВЛКСМ. Собрание окончено, просьба всем подойти и расписаться в протоколе в результатах голосования.

Белая кофточка стукнула молоточком.

Я встал с места и оглядев актовый зал, направился к выходу. Комсомольцы молча собирались и старались не смотреть на меня. Единственный, кто встретился со мной взглядом — Сухишвили.

Он пристально смотрел пару секунд мне в зрачки, а потом виновато отвел глаза. Гончаренко пытался ему что-то высказать, но тот смахнул его руку со своего плеча и направился к выходу, обгоняя меня. Я улыбнулся.

Я выходил из актового зала, как какая-то девчонка с темными волосами схватила меня за руку и быстро потащила в вправо в сторону учебных классов.

Я не мог не отметить её привлекательной фигурки, она была немного ниже меня ростом. Тонкая талия под майкой переходила в стройные, но округлые бедра одетые в облегающие джинсы.

Я догадался — это был Маша Баландина. Та самая, за которую я вчера подрался. А тут было за что сражаться. Сердце приятно взволновалось, а ладони немного вспотели от ее прикосновения.

Это было чертовски приятно. Ее прохладные пальцы держали мою разгоряченную руку.

— Маш, ты не боишься тянуть за собой негодяя, которого только что исключили из комсомола? — обратился к девушке с самоиронией.

— Не боюсь. Во-первых, это мы еще посмотрим, кто кого исключил, мы еще за тебя поборемся, во-вторых тебе все равно придется танцевать со мной танго, даже не пытайся улизнуть. Уже поздно что-то отменять на выпускном балу, в-третьих, мне все равно; в комсомоле ты или нет, — она открыла дверь в кабинет математики.

В помещении класса никого не было, а на партах стояли перевернутые стулья. Она закрыла за собой дверь. Быстро положила руки мне на затылок, прильнула всем телом, так что я почувствовал ее приятные округлости своей грудью, а затем поцеловала меня в губы длинным мягким поцелуем. Она приподнялась на цыпочках и закрыла глаза. Это было так неожиданно, что я не успел и слова проронить.

Как ни странно, но мне понравилось. А когда я хотел уже обхватить её в объятия она с улыбкой отстранилась и сказала:

— Ну всё, хватит, — убирая мои руки с ее талии.

— Баландина, ты с ума сошла! — я отпустил её, мне не хотелось сковывать ее свободу. Я улыбался и пытался понять какие между нами взаимоотношения, — зачем меня сюда затащила?

— А ты раньше целовался вот так в губы? — Маша озорно отвечала улыбкой на улыбку.

— Конечно, — ответил я не задумываясь.

— Врешь! — она засмеялась, показывая свои ровные белые зубы.

— Почему вру?

— Потому! — она шутливо потрепала мои волосы.

— Мишка Корольков не сам решил собрать ка. эс. — стало понятно, что она говорит про рябого комсорга. Но не понял последней аббревиатуры.

— К. с.?

— Комсомольское собрание. Представляешь, ему аж из Горисполкома звонили! Очень настоятельно рекомендовали решить твой вопрос. Ну-ка признавайся мой хулиган, что ты там натворил? — она разглядывала меня с теплотой во взгляде.

— Маш, прекрати. Я не твой. Мы просто друзья.

— Ладно, ладно. Я просто давно мечтала тебя поцеловать, просто случая, подходящего не было. Друзья так друзья, — она улыбалась, мои слова ее не смутили.

Зато смутили меня. У меня начал вырисовываться какой-то любовный, нет не треугольник, а квадрат или даже пятиугольник.

— Слушай, а этот…Сычов?

— Сыч? С которым ты вчера подрался? Пааашел он! Он мне никто.

— А про Горисполком ты откуда знаешь?

— Наташка звонила сказала, что репетиции не будет. Проболталась, что плохи твои дела. Она никак нам простить не может, что не они с Корольковым открывают вечер танцем.

— Эта, которая в президиуме сидела? — я понял, что речь идет о белой блузке в очках.

— Бодров, ты что? С дуба рухнул? Или правда бо-бо? — она удивленно посмотрела на меня и показала на голову, — конечно же, она! Мы с тобой с ней десять лет в одном классе оттрубили. От звонка до звонка!

— Ты прости, с памятью небольшие сложности, — я решил сослаться на недавнее сотрясение, — сказали сотрясение мозга. Так что там с мэрией?

— Мэрия, ты и слова начал путать?

— Нет, я имел ввиду Горисполком. Звонок Наташке.

— Не знаю, но какой-то хрыч, то ли Солдатов, то ли Майоров, что-то с армией связано, звонил Королькову, сказал, что ты дерзкий, гнать тебя нужно взашей из комсомола, потому тебе нужно набраться ума.

Солдатенко! Что-то знакомое. У меня мелькнула в голове фамилия пациента, который посылал меня за сигаретами. Вот же мелочная гнида! Как из душа окатило от ощущения несправедливости.

Сначала, я даже не поверил и отбросил эту мысль. Ну не мог он из-за моего отказа так мелко мстить ученику школы.

Но потом, поразмыслив, я понял, что Маше нет смысла мне врать, а придумать такое она не могла.

— Ах, и тварь же он… — сказал я тихо себе под нос, — ну ладно.

— Кто он? Ты скажи, я папе расскажу он его в порошок сотрет, кто он?

Я посмотрел на Машу. Джинсы, кроссовки Адидас, импортная маечка и солнечные очки на голове. Она настолько была уверена в своем отце, что я понял, что она не из самой простой семьи.

Нам только папы не хватало для полного счастья.

— Не нужно папу беспокоить. Сам разберусь.

— Только одно слово и им кранты, ты же моего предка знаешь.

Маша самодовольно улыбалась. Она мне нравилась, дурочка. Но я всю жизнь сторонился сверстников и людей, чьи родители были обличены властью.

Да, и в Советском Союзе были папы, которые решали любой вопрос. Скорее они оттуда из Союза и появились в постсоветской России.

Всегда, среди однокашников и сослуживцев, старавшихся дружить с детьми высокопоставленных родителей, читалось какое-то униженное, лизоблюдское человеческое достоинство.

Как правило они дружили с сильными мира, для того, чтобы что-то иметь. А в результате наоборот — имели их.

Я кивнул ей.

— Да, говорят, что твой батя волшебник.

— Не волшебник, а прокурор города! Кстати, но мне сказал, что ты ему нравишься.

— Да? Тогда передавай ему привет при встрече, — задумчиво ответил я. Я продолжал думать о Солдатенко.

— Максим, ты какой-то загадочный. Что с тобой. Тебе было неприятно со мной целоваться? Все из-за меня, да?

— Да нет же, успокойся Маш, все нормально.

При всей ее упакованности, она казалась вполне нормальной девчонкой. Я решил, что буду продолжать с ней общаться, как раньше. Если почувствую, какое-то высокомерное или пренебрежительное отношение, то обязательно не стану молчать об этом. Извлекать пользу для себя из положения ее отца я не собирался.

Я знал, что сам смогу всего добиться, даже если сейчас меня выгнали из комсомола.

— Ты только это, не гони коней. Ладно? Не торопи. Ты мне очень нравишься, ты красивая и нежная, ты прямо, свежий ветерок для меня.

Она стукнула меня кулачком в плечо и не дала договорить.

— Сволочь, ты Макс. Вот ведь знаешь, что таких слов мне никто не говорил. Знаешь, как это приятно. Буду всю ночь думать о тебе. Какой же ты после этого друг? — она улыбалась. Она снова прильнула ко мне и обняла, положив голову на мою грудь.

«Всё — поплыла девчонка. Макс, Макс, что же ты делаешь? Не играй с чужими чувствами. Она хоть и прокурорская избалованная дочка, но еще совсем подросток», укорял я себя.

Маша была не против снова держать дистанцию. Внешне, она не сильно переживала, за то, что я не пошел дальше. Она упивалась своей красотой и молодостью и знала, что у нее и у меня целая вечность впереди.

— Когда последняя репетиция?

* * *

Мы расстались с моей партнершей по выпускному танго, после того, как я проводил ее до дома. Меня теперь совершенно не волновала реакция Сыча на то, что мы стали чуточку ближе общаться и возвращались вместе.

Во-первых, меня выперли из комсомола, и в пока моей карьере, ничего более плохого уже не могло произойти. Я «на дне» и мне дальше падать некуда. Плюс минус еще одна драка погоды не делала.

Во-вторых, когда я дрался с Сычом и его приятелем, я думал, что у них с Машей взаимные чувства. А оказывается — она даже и не встречалась с ним.

Ну и в-третьих, я считал, что он больше не сунется. По крайней мере тем составом, что нападал на меня. Он, конечно будет желать реванша, но это произойдет не скоро. Он будет готовится к нему.

Я вспомнил тренера по боксу, который приглашал меня на тренировки. Я подумывал о том, что стоит к нему походить, поработать с техникой, подкачаться и привести тело в наилучшую форму.

Похоже она мне пригодиться. Две драки за четыре дня, это довольно насыщенная программа.

Вернувшись домой, я застал бабушку, занимающуюся готовкой на кухне. Она стояла в переднике, с полотенцем, перекинутым через плечо у плиты.

— Максим это ты? Тебе звонили, — она сообщила мне о телефонных звонках, не выходя в коридор.

— Кто, Ба?

— Двое. Первый твой хороший знакомый. Представился, как сержант Осин, сказал, что он ждет тебя у себя до восемнадцати ноль-ноль.

Я посмотрел на часы время на кухонных часах показывало половина пятого.

Будто угадав мои мысли, бабушка продолжила:

— Сейчас рыба будет готова, поешь и иди. Он из милиции?

— Угум.

— Это из-за пятничной драки?

— Не знаю, Ба. Честно. Но обязательно расскажу, как только узнаю.

А мент-то оказался порядочным. Не стал бабушке выносить мозг. И заявляться в квартиру не стал. Я добавил плюсов в его карму мысленной благодарностью.

— А что за второй звонок?

— Мужчина. Взрослый. Обратился ко мне по имени отчеству. Назвался твоим другом. Передал шифр, который я записала на календаре. Сказал, что ждет твоего ответа.

— Что за шифр? — я подошел к отрывному календарю на кухне.

Я увидел шахматную комбинацию «С5-А6» и улыбнулся. Генерал передал свой ход конем. Я в уме вспомнил положение фигур на доске. Шахматная партия по телефону? В этом был какой-то свой драйв.

— Что там? выигрываешь или проигрываешь? — бабушка безошибочно угадала смысл «шифра», — твои белые?

Она поняла, что это продолжение шахматной партии. Хотя сама ни разу в жизни не держала фигуры в руках. Зато выяснилось, что Макс с дедом режутся в шахматы регулярно.

— Да. Насчет выигрыша не понятно пока. Он сильный соперник. Пока у нас с ним ничья.

— С кем играешь?

— Да так, с генералом одним…

Глава 8

— Что там? выигрываешь или проигрываешь? — бабушка безошибочно угадала смысл «шифра», — твои белые?

Она поняла, что это продолжение шахматной партии. Хотя сама ни разу в жизни не держала фигуры в руках. Зато выяснилось, что Макс с дедом режутся в шахматы регулярно.

— Да я играю белыми. Насчет выигрыша не понятно пока. Он сильный соперник. Пока у нас с ним ничья.

— С кем играешь?

— Да так, с генералом одним. В больнице познакомились.

— Деловой! — Она гордо улыбнулась покачала головой, — иди садись есть.

Чем дальше, тем больше я проникался уважением Бабушка, конечно же, все понимала и без расспросов, и моих ответов.

Но ее врожденная деликатность позволяла ей мягко и ненавязчиво задавать вопросы таким образом, что у нас сохранялись дружеские и открытые отношения.

Я бы хотел иметь такие с внуками, если они когда-нибудь у меня появятся.

Наспех пообедав, я решил не тянуть резину и сразу отправиться к Осину.

Я чмокнул ее в морщинистую щеку, поблагодарил за вкусный обед и выскочил на улицу. До отделения Осина ехать на автобусе минут пять-семь. Идти пешком пятнадцать я решил пройтись. Время позволяло.

По дороге, я рассматривал горожан и отдыхающих, направляющихся по улицам города по своим делам. Как бы ни были одеты люди, я мог безошибочно определить местный или приезжий человек идет мне навстречу.

Посмотрев сторону гор, я увидел, что вершины скрыты черными грозовыми тучами. Быть дождю.

Летом город наводняли самые разные советские люди. В основном это были мамочки с бабушками и детьми, семейные пары, одинокие искатели курортных приключений обоих полов.

Рабочие, служащие, интеллигенция, военнослужащие, в основном офицеры. Реже колхозники по путевкам. У последних весной посевная, летом и в начале осени страда.

Но в то же время летом к морю стекался всякий сброд в погоне за легкой наживой. Карманники, пляжные воры, карточные каталы, мошенники, свадебные аферисты всех мастей, также, редкие в то время, ночные бабочки и полукриминальные цеховики.

В сезон в городе было очень много денег. По улицам бродили толпы цыганок, которые гадали, опустошая карманы наивных граждан.

Везде кипела несанкционированная уличная торговля и махровая спекуляция. Все старались заработать побольше.

Например, чего только стоили наши курортные государственные бомбилы — наглые, жадные, живущие по своему представлению о законе. На них не было управы.

Платили взятки проверяющим, чтобы хватать прибывших на отдых прямо на перроне железнодорожного вокзала.

Не отставали и простые горожане. Они сдавали в аренду койки, размещенные в домах, квартирах, гаражах, сараях.

Часто они работали в паре с таксистами, которые имели свой процент — таксу с привезенных отдыхающих. Это называлось подогнать на койку.

Жители города нагло спекулировали железнодорожными билетами, пекли пирожки, варили раков, кукурузу и продавали на пляже или набережной без разрешения.

Кстати, мне было забавно осознавать, что никто, кроме мальчишек не ел мидии — брезговали. Они считались негодной едой.

Курортный общепит служил Клондайком для самых разных проходимцев, работавших в столовых, шашлычных, ресторанах.

Отдельная «мафия» оккупировала колхозные рынки. Бойко торгуя фруктами и овощами, местные торгаши могли за сезон заработать на подержанный«москвич», а если очень повезет, то и на «жигули».

Вся курортная деятельность приносила невероятные доходы. Жизнь кипела и бурлила. Милиция и местные власти, как могли делали вид, что боролись в этим «вопиющим беззаконием», но, как и во многих малых и средних прибрежных черноморских городах, в нашем городе власти закрывали глаза на эту ситуацию.

Поэтому если местный «пассажир» или «пассажирка» не борзели, дальше угроз и конфискации товаров или предмета бизнеса дело не шло.

Пойди попробуй посади массово всех этих горемык, разного рода забулдыг, многодетных матерей, пенсионеров бабок и мужичков, извозчиков.

Могли, конечно, посадить за спекуляцию или незаконный промысел. Но это означало минус в статистику, проверку со стороны партийных органов, ненависть людей и кумовские просьбы с укорами.

Ведь все жители знали друг друга. Так или иначе, можно было найти выход на родственников любого чиновника или милиционера.

Поэтому наш город жил своей особой жизнью с прибрежной спецификой.

Некоторые милиционеры не брезговали брать взятки, прикрывая курортный бизнес. Нельзя было сказать, что этим занимались все. Об этом знали все и как-то уживались с этим явлением.

Часто люди были вынуждены, так зарабатывать. В сезон в предприятия нанимали людей вахтовых. Поздней осенью, зимой, ранней весной, вся прибрежная индустрия не работала. И те, кто не создал запасов в сезон, едва сводил концы с концами в период зимнего простоя.

Но брали не о всех. Мать семейства, тащившая на себе хозяйство, детей и пьющего мужика, всегда наказывалась выговором и профилактической беседой. А таких было очень много.

Были и нормальные семьи которые не нуждались в подобных, как тогда говорили, нетрудовых заработках. Например, мои дед и бабушка.

Вот так разглядывая пеструю толпу, я добрался до отделения милиции. Начал накрапывать дождь. Крупные капли заставили прохожих прятаться под навесами.

Войдя внутрь и подойдя к окошку, я спросил где найти Осина.

Высокий долговязый дежурный, осмотрев меня с ног до головы, проводил меня по коридору к двери, покрытой толстым слоем масляной краски, и напоследок спросил:

— Потерпевший, что ли?

— Нее — супергерой.

— Понятно.

Видно, дежурный ничего не понял. Но на всякий случай напустил на свое лицо маску проницательности. Видимо, принял меня за осведомителя, понимающе качнул головой.

— Вот его кабинет.

Я поблагодарил парня и постучался.

— Войдите!

Я отворил дверь и просунул в проем голову.

— Здравствуйте, сержант Осин здесь работает?

В помещении стояло четыре стола. Три из них пустовали, а за четвертым сидел знакомый сержант и заполнял какие-то бумаги.

— Аааа это ты, проходи. Думал, не придешь. Будешь, как заяц бегать от меня.

Я подошел к столу, за которым он сидел и оглядел просторную комнату.

На стене висел портрет Брежнева в маршальском мундире с орденскими планками на груди. У стены стоял металлический шкаф, на котором были сложены папки. Стол сержанта, заваленный бумагами, находился у окна.

На подоконнике стоял магнитофон-кассетник «Sony». Ого. Такой мог стоить рублей пятьсот, если не всю тысячу.

Кучеряво живет сержант милиции. По тем годам-то.

— А что мне бегать? Я ничего плохого не сделал.

— Приводы до этого были? Проходи, садись, — сержант указал мне на стул-табурет прикрученный к полу.

Я покопался в памяти и отрицательно покачал головой.

— Нет. Чист перед законом.

— Ну-да, ну-да. Так уж и чист?

— Не знаю, что ответить товарищ сержант. Вины за собой не чувствую.

— Как говорится, то что вы находитесь на свободе не является вашей заслугой. Это наша недоработка.

Он отвлекся от бумаг и улыбнувшись посмотрел на меня.

Сержант поймал мой взгляд, направленный на магнитофон. Мне показалось, что он прочитал мои мысли, и, к моему удивлению, застеснялся. Еще удивительнее было то, что сержант начал оправдываться.

— А это… Брат родной подарил, мне на 25 лет. Он моряк ходит в море в загранку. Сам понимаешь, такая машина мне не по карману.

А дальше он понял, что, оправдываясь перед школьником, он выглядит нелепо. Осин добавил металлических ноток в голос и сурово сказал.

— Поступил сигнал, что ты, Бодров, неоднократно совершал хулиганские поступки, устраивал драки, никак не проявляешь себя в комсомольской работе, старших не уважаешь.

Так, эта гнида Солдатенко и здесь, в милиции, успел отметиться. Вот же мелочный подонок.

— От кого поступил?

— Вопросы здесь задавать буду я! — он сверкнул глазами и уставился на меня, — что можешь сказать по существу?

— По существу?

— Да. Че ты, как попугай повторяешь?

Ого агрессия пошла, нужно чувачка на место поставить.

— По существу могу сказать, что сведения ваши ошибочные. Вас неверно информировали, товарищ сержант. Могу предположить, что письменного заявления у вас на меня нет. Квалифицировать мои поступки, как хулиганство по устному заявлению, вы не можете по закону. Драк я не затевал — только защищался. Со старшими у меня полная любовь и взаимоуважение, поспрашивайте бабушек у подъезда.

Я смотрел на него не пытаясь показать своего превосходства.

— Ах, да. По поповоду комсомола — не состою в нем. Как же мне проявлять активность? Это, если, что не вопрос, а горькая правда.

— Самый умный что-ли? Я тебе покажу горькую правду… — столе сержанта зазвонил телефон, он поднял трубку, — у аппарррата!

Он как бы специально произнес раскатистое «ррр». Отвечая, он встал и застегнул верхнюю пуговицу на форменной рубахе.

«Начальство звонит», — догадался я.

— Да товарищ подполковник. Здесь. Иду, — он посмотрел на меня и его тон немного смягчился, — ты жди, я сейчас вернусь.

Сержант убрал со стола все папки я выдвижной ящик и запер его на ключ. Он оправился и вышел в коридор.

Кассетник так и манил меня к себе. Я не выдержал подошел к нему, и уменьшив звук почти до минимума, нажал кнопку с треугольной меткой.

Магнитофон затянул. «Смоук он зе вотер, зе файр ин блюскай». Сержант-то продвинутым рокером-меломаном оказался. Я выключил кассетник. Отвык от такой техники. Она казалась допотопной, но тем не менее вполне себе прилично звучала.

Мир переходил на кассеты и только начал отказываться от магнитофонных бобин. Винил в расцвете.

Чего только не делали люди, чтобы получить пластинки. За ними охотились, за них бились, они становились предметом мошенничества на «толчках». Стихийных рынках — толкучках. Пластинки продавали, обменивали, реставрировали.

Был такой способ натирать затертый до дыр винил одеколоном. После этого пластинка блестела, как бриллиант. И ее продавали начинающему меломану, с небольшой скидкой.

А еще, все искали несуществующую машину для склейки поломанных пластинок. Горемыки отдавали деньги проходимцам, за «склеивание». И больше не видели ни пластинок, ни денег за ремонт.

За кассетами придут диски, потом уже флешки и интернет. Но эта эпоха была прекрасна тем, что люди обменивались записями, перезаписывали друг у друга, общались и дружили. Как говорится «музыка нас связала».

Осин вернулся через пару минут. Он имел озадаченный вид и от его агрессивности не осталось ни следа.

— Трогал? — кивнул он в сторону магнитофона.

Я решил не врать и кивнул в знак согласия.

— Не удержался, а у вас там Дип Парпл, товарищ сержант.

— Разбираешься?

— Да не особо разбираюсь, просто пару рок-групп знаю и все.

— Каких?

Мне пришлось поднапрячься и вспомнить тех, кто примерно из групп соответствовал по времени.

— Лэд Зеппелин, Пинк Флойд, Куин.

Правда, из всех перечисленных я сам любил и когда-то слушал только Пинк Флойд.

В глазах Осина зажглось подозрение. Я мысленно поругал себя за то, что сболтнул лишнего. Наверняка, к западному року в начале восьмидесятых относились с неодобрением.

— А наши тебе нравятся?

— Конечно. Кино, Алиса, Аукцион.

Осин махнул головой будто хотел стряхнуть морок.

— Что-то я не одну не слышал, что за ВИА такие?

— Это еще очень молодые… — я сделал паузу, чтобы подобрать слово, — ансамбли… Из Ленинграда, — фух, отлегло души, понял я, что чуть не назвал нашу Северную Столицу Питером.

— Не выдумываешь? — Осин покосился на меня, но начал смотреть на меня с долей уважения. В его глазах я приобретал образ знатока музыки.

Хотя какой из меня знаток? Так — слушатель.

— Они еще прогремят на всю Россию.

— А в наших союзных республиках? Что не прогремят?

Эх, знал бы ты сержант, какая жопа ждет союзные республики. Сотни тысяч, если не миллионы, сгинут, пропадут, сопьются, не перенесут и не примут капитализм, погибнут в бандитских разборках и войнах между братскими и не очень соседними народами по всему бывшему Союзу.

— Ну и в республиках тоже прогремят, я думаю.

— Ладно, ты это. Вот что. Считай, что я с тобой профилактическую беседу провел. Веди себя поскромнее, не высовывайся. На тебя тут один товарищ начальству пожаловался, — он показал уже знакомый мне жест пальцем вверх, символизирующий власть предержащих, — не маши красной тряпкой перед быком. Правда, то же начальство тебя выгораживает.

Хотелось бы мне знать, что послужило причиной смены его отношения ко мне. Его поход к начальству сбил с него спесь.

— Пойдешь к нам в дружинники на период Олимпиады?

— Товарищ сержант, я не знаю. Мне поступать нужно, времени совсем мало — не хотелось мне общественной нагрузки, ее многие избегали.

— Ну ладно. Вот тут вот распишись, он дал мне ручку и бланк, — я должен отправить твою карточку в отдел по профилактике правонарушений среди несовершеннолетних, они будут решать, что с тобой делать. Хотя, тебе месяц дня рождения, до восемнадцати?

Я кивнул в ответ. Он захлопнул папку и вздохнул.

— Скорее всего пришлют мне обратно осенью. Вы свободны, гражданин Бодров, пока. Не попадайся мне на глаза больше.

— Могу идти?

— Иди, будут хорошие записи — заходи.

Пока в общении с ментами можно ставить точку. Выйдя под козырек у входа в отведение, я огляделся. Пока я был в кабинете у Осина, дождь усилился. Крупные капли дождя падали на пыльный асфальт вызывая сотни маленьких «фонтанчиков» из пыли.

Я вышел в дождь со странным чувством. С одной стороны, я испытывал облегчение. Пока в общении с ментами можно ставить точку.

С другой стороны, мне казалось, что сержант пожелает разобраться в обстоятельствах. Захочет узнать, кто кого бил, почему вызывали скорую.

Но он отнесся к своим обязанностям прохладно. Мне самому было интересно, кто именно и чем ударил Максима Бодрова по затылку.

Если серьезно подумать, то произошло два убийства. Одно в моем времени, меня убили ножом в парке, второе в восьмидесятом году, когда какая-то мразь ударила Макса сзади по затылку. После чего мое сознание переместилось в сегодняшнее тело.

Мне хотелось прогуляться по набережной, чтобы обдумать все последние события и решить, как я буду действовать дальше без комсомольского билета.

Надо начать работать, чтобы помогать деду и бабушке.

Дождь усилился и лил с неба как из ведра.

Я простоял минут пятнадцать под козырьком у входа и понял, что ливень кончится не скоро. Сверху вниз от возвышенности в сторону моря по улицам бежали мощные потоки воды. Я давно такого не видел. Прогулка отменялась.

Я решил не ждать и отправился в путь прямо под дождем. Через несколько секунд я был весь промокший до нитки. Но это только веселило меня. То, что, можешь позволить себе в семнадцатилетнем возрасте, не всегда позволяешь себе позже, когда ты уже состоявшийся мужчина.

Я не хотел отказывать себе в удовольствии побродить под проливным летним ливнем. Давно забытое ощущение. Стена воды не позволяла мне видеть дальше пары десятков метров перед собой. Я уже отошел от милиции на порядочное расстояние, как с неба хлынул новый, еще более сильный поток воды.

Ветер разгулялся и направлял дождь в самые разные стороны. Ливневая канализация давно не справлялась с объемом прибывающей воды.

Город надвое разделяла река, берега которой были укреплены черным тесаным камнем. Из одной части в другую можно было попасть через три автомобильных моста, и множество пешеходных, часть из которых давно требовали ремонта.

Добраться до дома я мог по одному из таких пешеходных мостов. Подойдя ближе, я увидел, как вода в реке со страшной скоростью прибывала.

Она уже доходила до уровня моста и вот-вот должна была переливаться через береговые укрепления. Видимо, циклон обрушившийся на город только усиливался. Такие стихийные бедствия бывали не часто, но местные хорошо знали, что находится на улице в такое время довольно опасно.

Я видел женщину-отдыхающую, которая вышла из булочной на противоположном берегу и пыталась перейти улицу под зонтом. Это была большая ошибка.

Сначала зонт вывернуло потоком ветра, потом закрутило вместе с теткой, под конец просто выдернуло его из рук. Зонт полетел куда-то в небо, подхваченный потоком воздуха.

Мне предстоял выбор или рискнуть и быстро проскочить по мосту, где вода уже доходила до колена. Или вернуться назад и искать укрытие.

Я решил проскочить. Я чувствовал всю мощь потока, который едва не сбивал меня с ног, несмотря на то, что я крепко вцепился в ограждения, когда шаг за шагом двигался.

Держась за перила, я перебрался по мосту на другую сторону. Сам мост уже и не казался надежным, потому что он вибрировал под ударами воды. Меня не покидало ощущение, что мост может отправиться в свободное плавание.

Река вышла из берегов и стремительно понеслась по улицам. Я оглянулся на другой берег, как бы оценивая правильность принятого решения. То, что я увидел в следующую минуту, заставило меня немедля броситься обратно.

Поток двигал припаркованный у моста зеленый «Москвич» в сторону русла реки. Меня заставила двигаться обратно не машина, а детская мордашка и две ручки, припавшие к заднему пассажирскому стеклу. Больше в салоне никого не было.

Два голубых глаза, мальчишки лет шести, смотрели на меня.

Глава 9

Поток двигал припаркованный у моста зеленый «Москвич» в сторону русла реки. Меня заставила двигаться обратно не машина, а детская мордашка и две ручки, припавшие к заднему пассажирскому стеклу. Больше в салоне никого не было.

Два голубых глаза, мальчишки лет шести, смотрели на меня.

— Блин, — вырвалось у меня. Я схватился за поручни и рванул в сторону зеленого автомобиля.

Машину начало понемногу смывать. Но было не трудно догадаться, что через несколько минут она окажется в бушующем русле реки, несущей свои бешеные воды сверху, со стороны гор.

Вода уже доходила почти по пояс. Ограждение едва виднелось над водой. Было трудно идти. Мост содрогался под мощным натиском разбушевавшейся стихи.

Откуда-то сзади раздался мужской крик.

— Э, давай назад! Захлебнешься! Тебя в море унесет. Дурак!

Я даже не стал оглядываться и пробирался дальше. Я не испытывал страха, а чувствовал скорее легкое возбуждение. По телу пробежалась знакомая волна адреналина.

Путь назад занял вдвое больше времени, чем в первый раз. Но все же мне удалось проскочить до того момента, как перила полностью ушли под воду.

Машину продолжало тащить в реку я подскочил и попробовал открыть заднюю дверь, ту за которой сидел ребенок. Но она была заперта.

«Так. Спокойно. Без паники. Пробуй переднюю дверь». Но она тоже оказалась заперта. Меня стало тащить быстрее вместе с машиной. Шансов проверить двери с обратной стороны кузова не оставалось.

«Борись, до конца!», — строго скомандовал себе я. И тут меня осенило!

— Открой дверь изнутри! Открой изнутри! Не бойся, я с тобой! — я начал показывать ребенку указательным пальцем в направлении рычага, отпирающего замок двери изнутри салона, — дергай вверх! Открой дверь изнутри!

Мальчуган сначала застыл с испуганными глазами, а потом активно закивал головой. Показывая, что услышал меня, он присмотрелся к рычагам и дернул нужный рычаг вниз, а потом вверх. Клавиша наружной ручки поддалась, и я распахнул дверь.

— Иди ко мне, быстро!

Он буквально выпрыгнул из салона от страха и обхватил меня за шею.

Вода была настолько высока, что сбила меня с ног и вместе пацаненком унесла в русло реки.

Я слышал, как заверещала женщина у которой вырвало зонт. Она наблюдала всю картину стоя на безопасном возвышении на берегу.

Нас тащило быстрым течением и еще пару мгновений наши головы находились над грязной водой.

«Москвич» предсказуемо оказался поглощен рекой и скрылся под поверхностью через тридцать секунд.

Перед тем как погрузиться в реку с головой я успел набрать в легкие воздуха. Только бы не выпустить мальца из рук, только бы не выпустить. Поток тащил нас, швырял и бил меня спиной о камни и песок на дне реки.

Я прижал его к себе. Я знал, что с нашим общим весом нам будет сложно держаться над водой. У меня примерно две минуты. Если нас за это время вынесет в море, то есть шансы на спасение. Я начал считать в уме секунды.

* * *

Нам очень повезло. Секунд через сорок после того, как нас стащило в реку, поток вытолкнул меня на поверхность, и я увидел огромную корягу над поверхностью воды.

Ее несло мимо нас, и я сумел ухватиться за одну из ее веток свободной рукой. Пацаненок к этому времени нахлебался воды и видимо потерял сознание. Я держал его голову над водой и озирался по сторонам пытаясь понять, как далеко ещё до моря. Очень скоро нас прибило к большой песчаной косе, образовавшейся прямо рядом с устьем.

Я выпустил корягу и буквально на боку выполз с мальчишкой на берег. С момента падения в поток прошло не больше минуты.

Мне удалось откачать нахлебавшегося парнишку на островке при помощи искусственного дыхания, предварительно вытряхнув из его легких всю воду. Для этого взял его за ноги поднял вниз головой.

Потом я положил его на бок и стал задувать воздух в легкие. Вскоре мальчик закашлялся, его вырвало, но он ожил. Моей радости не было предела. Я вознес руки к небу и благодарил судьбу за спасение. Сложно передать чувства, которые я испытывал в этот момент.

Совершенно обессиленный, я стоял на четвереньках, смотрел в глаза испуганного мальчика и хохотал.

Со стороны это могло казаться безумием, но я испытывал подлинное счастье.

Дождь закончился так же внезапно, как и начался потоп. Но потоки воды с гор стекали по улицам и руслам городских рек еще несколько часов.

Через некоторое время нас заметили люди, стоящие на пирсе. Они махали нам руками.

— Как тебя зовут? — обратился я к мальчику.

— Саша Золотников, — ответил напуганный ребенок.

— Помаши им в ответ, Сань! Только к воде близко не подходи — сказал я и лег на спину без сил.

Мальчик оказался смышленым, сразу понял, что от него требуется. Он стал махать. Люди на берегу, увидев наш сигнал, поспешили на помощь.

Через некоторое время к нам прибыли спасатели в желтых болониевых плащах. Они предложили отправить меня в больницу, но я отказался. Я только недавно свалил оттуда и возвращаться у меня не было никакого желания. Мальчика отправили со скорой.

Чувствовал я себя вполне сносно и меня подвезли до дома. Бабушка, конечно, разохалась. Она заставила меня сесть голым по пояс на табурет на кухне и обработала мои царапины йодом.

Я считал, что в этом не было особой необходимости, но я не стал сопротивляться.

На вопрос о царапинах, я сказал, что неудачно поскользнулся в грязи и немного проехал на заднице по склону в соседних огородах, когда хотел срезать путь домой из-за дождя.

Дед, никак не отреагировал на бабушкины причитания и продолжил читать свою газету, как ни в чем не бывало. С его точки зрения ничего экстраординарного не произошло. Ну попал под дождь, упал, поцарапался.

Я не стал разубеждать бабушку и деда. Слишком важными были для меня их душевное спокойствие и здоровье.

Посидев немного с ними за чаем, я отправился пораньше спать, объяснив это тем, что хочу утром отправиться на пробежку и турник.

Я действительно запланировал утреннюю зарядку. Мне нужно было привести себя в лучшую форму, и я собирался серьезно заняться своим телом.

Когда я лег в постель, то почувствовал всю тяжесть напряжения, давившего на меня в последние дни и физически и морально. Как только я сомкнул веки, то практически, мгновенно уснул.

Разбудил меня голос бабушки. Она гладила меня по щеке и смотрела на меня с укоризной.

— Ах, ты негодник этакий! Растудыть твои качели! Вставай! — бабушка никогда не материлась при мне, и, когда надо, шутя использовала деревенские аналоги мата.

Я подумал, что проспал, и она журит меня за невыполненное обещание сходить с утра на зарядку.

— Проспал? Встаю, Ба! — я опустил ноги с кровати.

— Да нет же! Еще только восемь утра. Ты почему не рассказал, что вчера мальчика спас?

— А что, типа за его «кепочкой пришли», — ответил я вспомнив старый анекдот.

— Типа того, — передразнила меня улыбающаяся бабушка, — вставай, умывайся. Оденься поприличнее, там к тебе пришли интервью брать. Я пока их чаем напою.

— Интервью? Кто?

— Из «Курортной газеты». Корреспонденты. Ты теперь у нас герой.

— Брось, Ба. Какой там герой. Скажешь тоже. Я ничего особого не сделал.

— Ну тебе виднее, — она вышла из комнаты.

Так. Мне еще журналистов и заметки в газете не хватало. Я начал думать, как поскорее закончить с ними, чтобы пойти упражняться на турник.

Первым делом в ванной я разглядел свои царапины на спине. Они выглядели вполне сносно. Я думал будет хуже. Помахав руками и повращав корпусом, я почувствовал себя вполне здоровым. Ничего не тянуло и нигде не особо болело.

Умывшись, я вошел в кухню. За столом вместе с бабушкой сидели мужчина в крупных очках и молодая женщина.

— А вот и мой Максимка. Максим, поздоровайся с гостями, — сказала бабушка.

— Здравствуйте, — я чуть кивнул журналистам. Мужчина встал и протянул мне руку. Затем представился.

— Сергей Гончаренко, а это Галина Блюм. Мы корреспонденты.

— Очень приятно. Максим, — представился я в ответ, — чем могу быть полезен?

Журналисты поведали, что опросили по горячим следам свидетелей, а затем спасателей. До родителей спасенного мальчика Саши Злотникова, пока не дошли, потому что вначале решили заглянуть ко мне.

Они очень деликатно попросили рассказать о том, что произошло вчера во время наводнения.

Я согласился ответить на их вопросы, но при условии, что они дадут мне почитать текст заметки перед публикацией. Журналисты согласились и приняли мои условия, хотя удивились моему желанию.

Галина задавала вопросы, а Сергей быстро записывал мои ответы в блокнот. Я вспомнил, что диктофоны были в то время большой редкостью.

— Максим, расскажите нам каково это чувствовать себя героем, спасшим человеческую жизнь? — спросила меня Галина.

— Понимаете, Галина. Я не считаю себя героем. Любой человек на моем месте поступил бы точно так же.

— Ну вот не любой. Когда мы опросили свидетелей, то выяснилось, что за этим ужасным происшествием наблюдало много людей. Но только вы бросились спасать ребенка, рискуя своей жизнью.

— Возможно, они не сразу сообразили, что машину тащит в реку, счет шел на секунды. Вода очень быстро прибывала. А возможно, не увидели, что в ней кто-то есть. Мальчик был с правой стороны и смотрел в мою сторону. Кстати, хорошо было бы спросить с родителей, почему они оставили ребенка одного в машине.

Журналисты не поняли моего последнего вопроса. Дети в восьмидесятых играли без присмотра взрослых повсеместно. На улице, во дворах, на тротуарах и проезжей части, при этом водители спокойно их объезжали. Казалось, что это совсем не волновало и не интересовало родителей.

Мальчишки и девчонки в пять шесть лет самостоятельно ходили в магазин за молоком и хлебом, продали на улице допоздна, особенно летом.

Корреспонденты переглянулись. Галина пожав плечами сказала, что, наверное, родители ушли по делам и не ожидали, что начнется дождь такой силы. Но они в любом случае, мне безмерно благодарны.

Все интервью заняло от силы минут тридцать. Я ответил на все вопросы и рассказал все как было не особо выпячивая свою личность.

Бабушка все это время молча наблюдала за мной. Чувствовалось, что она гордится своим внуком. Мне было очень приятно.

Закончив, журналисты попрощались, пообещали пригласить в редакцию для ознакомления с заметкой, сообщили, что скорее всего, меня пригласят на местное радио, и мне нужно обязательно туда сходить — город должен знать своих героев.

Меня больше забавляло то, что заметку прочтут те, кто вчера с треском выгнал из комсомола Максима Бодрова. Я представлял, как вытянутся их лица.

— Иди завтракать, мой спасатель! Ты меня приятно удивил.

Она выложила на стол ароматные сырники из творога со сметаной. К сметане в этот раз присоединилась сгущенка. Большая редкость на нашем столе. Но, видимо, бабушка решила побаловать меня за праведные поступки и смелость.

— Ба, я не такой уж и хороший внук, как тебе кажется. Думаю, что сегодня сгущенку я не заслужил, — сказал я с ангельским выражением лица, приступая к завтраку.

— Это ещё почему? Чего я о тебе не знаю?

— Меня вчера выперли из комсомола, — аппетитные домашние сырники пахли ванилью и были божественные на вкус, — Ба, ты, как всегда, великолепно готовишь.

Повисла театральная пауза.

— Ты мне зубы не заговаривай, — бабушка присела напротив меня за стол, — за что тебя исключили?

— Вообщем-то, ни за что. Формально за драку, аморальное поведение и отсутствие активной комсомольской жизни, а на самом деле — это мелкая месть одного ничтожного человека.

— Что за аморальное поведение? — бабушка нахмурила брови.

— Девушку после кино защищал от одного осла.

— Максим, ты уже с Викторией Рерих целовался? — неожиданно строго спросила меня бабуля.

Мне стало так смешно от ее интонации и выражения лица, что я чуть не подавился и с трудом сдержался чтобы не расхохотаться.

— Ба, ну что ты такое спрашиваешь? Ну ты даешь!

— Она мне нравится, ты же с ней ходил в кино? За что тебе мстят, о ком ты говоришь?

— Ба. Всё нормально. Ты не переживай.

— Дай мне слово, что ты не натворил ничего такого, за что тебе было бы стыдно передо мной и за что тебя можно исключить из комсомола.

— Ба, обойдусь я без него. Даю слово, что ничего не натворил. Просто начистил рожу, одному гаду, который Вике проходу не давал против ее воли. И все. Я сам разберусь.

Бабушка потянулась к телефонной трубке.

— Я кое-кому позвоню, чтобы расследовали твоё исключение. Как это так? Моего внука ни за что, ни про что! А как же поступление в ВУЗ, как же будущее? Я восстановлю справедливость!

Я поймал ее руку на трубке и очень деликатно, так чтобы ее не обидеть, нажал на клавишу отбоя.

— Ба, не нужно никому звонить. Спасибо за сырники. Они таят во рту. Поверь, у меня всё будет хорошо. А сейчас, я побежал. У меня дела. Да, будет звонить шахматист — передай ему вот это. Я протянул бумажку с ходом моей ладьи. И скажи ему, чтобы оставил свой телефон, иначе я отказываюсь продолжать партию.

Я чмокнул ее в морщинистую щеку едва коснувшись носом золотистой дужки ее очков и направился в прихожую обуваться.

Сегодня я собирался отправиться на пробежку и потренироваться на турнике недалеко от моря. Я обул мои темно-синие вьетнамские кеды с белыми кругами на костяшках лодыжки: для детей и подростков того времени не было обуви практичнее и удобнее. Я заканчивал завязывать второй шнурок, когда в дверь позвонили.

Звонок залился соловьем. Я быстро глянул в глазок и отворил дверь, поймав себя на мысли о том, что не стал спрашивать «кто там».

— Максим? Максим Бодров? — на пороге стояли два загорелых молодых мужчины. Они не были похожи ни на ментов, ни на кого из моих неприятелей. Обоим было лет под тридцать, их выдубленная морской солью и ветром кожа безошибочно выдавали в них людей, работающих на море.

— Да, — я на всякий вышел на лестничную клетку, чтобы не беспокоить бабушку. Но тут же услышал ее голос.

— Максим, кто там? — она выглянула из кухни.

— Это ко мне, Ба.

— Доброе утро! Они по очереди представились по именам и протянули мне руки для рукопожатия, а следом, заглядывая мне через плечо, поздоровались с бабушкой.

— Простите, что так рано и без предупреждения. Мы ненадолго. Просто боялись не застать вашего внука, — обратился к бабушке второй.

— Чем могу быть полезен? — вежливо спросил я.

Мужчины переглянулись.

— Максим, тут такое дело. Мы из ОСВОД.

Я наморщил лоб пытаясь вспомнить, что означало это слово. Видя моё затруднение, один из них расшифровал аббревиатуру.

— Общество спасения на водах. Наше начальство приглашает тебя на торжественную встречу в субботу в 15−00, посвященную вчерашнему шторму и спасению граждан во время наводнения. Мы знаем, что ты вчера спас ребенка. Тебе хотят вручить награду и пригласить на трибуну выступить.

Они улыбались и надеялись, что я приму их предложение. Я же сомневался в целесообразности такого похода. Я почему-то начал испытывать стеснение — давно забытое чувство в прошлой жизни.

— Да ладно вам! Ну какая награда? Я ничего особого не сделал. Выступать я не умею. Спасибо, конечно, но это… — я искал в уме весомую причину для отказа, — у меня выпускной, там номер… я танцую. Вообщем, не смогу прийти, как-нибудь без меня.

— Макс, мы навели справки и договорились в школе. Ты успеваешь. К тому же, ты будешь не один. Еще троих награждать будут. Ты не дрейфь, это не долго и без особых формальностей.

Один из парней протянул мне напечатанное на машинке письмо-приглашение.

— А вообще, приходи к нам. У нас много интересного. Нырял когда-нибудь с аквалангом?

Сначала я закивал, а потом понял, что Максим Бодров еще никогда не погружался и отрицательно помотал головой.

— Нет, не нырял. Только с маской, — как и все мальчишки, живущие в прибрежных городах, Максим умел отлично плавать, — с аквалангом не приходилось ни разу.

— Ну вот и отлично, приходи. Научим. Придешь?

Деваться было некуда. Я кивнул и дал согласие, после чего мои посетители попрощались и ушли.

— Ты нарасхват, как я погляжу — бабушка погладила меня по правому плечу, — мы с дедом гордимся тобой. Только нос не задирай. Не забудь, что мы с дедом выделили тебе деньги на костюм, сходи подбери себе. До выпускного времени осталось — всего ничего.

Глава 10

Деваться было некуда. Я кивнул и дал согласие, после чего мои посетители попрощались и ушли.

— Ты нарасхват, как я погляжу — бабушка погладила меня по плечам, — мы с дедом гордимся тобой. Только нос не задирай. Не забудь, что мы тебе выделили деньги на костюм, сходи подбери себе. До выпускного времени осталось — всего ничего.

* * *

Так как я решил потрудиться над своим телом, то не стал давать себе слабину и откладывать утреннюю пробежку с тренировкой.

Моим мышцам было еще далеко до хорошей формы. Но я был благодарен, за то, что мне достался здоровый организм.

Не задохлик, но и на этом спасибо. Остальное сделаю сам. Раз мне давался второй шанс, то я намеревался его использовать, как следует. Но я не собирался останавливаться только на мускулах. Голова не менее важна.

Пробегая по городу, я видел везде последствия вчерашнего наводнения. По улицам возле домов были разбросаны коряги, ветки, мусор и хлам.

Грязь, крупные валуны, смешанные с песком, размером с футбольный мяч и больше, создавали настоящую преграду городскому транспорту и автомобилям на проезжей части улиц.

Поваленные столбики ограждений и перевернутые урны дополняли картину хаоса. Еще вчера утром город был нарядный и ухоженный, а теперь его изрядно потрепало.

Центр, или как называли его местные — «центряк» понемногу оживал. Сотрудники предприятий, расположенных на первых этажах зданий откапывали и расчищали входы. Медленно и не торопясь наводили порядок, будто были рады кратковременной передышке в работе. Зарплату бы им начислили в любом случае.

Меньше всего повезло полуподвальным и подвальным помещениям. Входы в некоторые были наглухо забиты грязью и песком. Полуподвальные окна не справлялись с потоками и большинство не явилось преградой для разбушевавшейся стихии. В подвалах собралось огромное количество воды.

Для того, чтобы восстановить минимальную жизнеспособность понадобиться не менее двух-трех суток. Местные к подобным катаклизмам привычны. У них всегда есть запас воды и продовольствия.

А вот про беспечных отдыхающих так не скажешь. Они становились беспомощными, как маленькие дети. Иногда злыми и агрессивными в очередях за едой и водой.

Но в большинстве своем, курортники адекватно реагировали на ситуацию и помогали друг другу. Советский человек все еще отличался своей отзывчивостью и простой добротой. Способностью не проходить мимо и прийти на помощь незнакомым.

Добежав до турника, я разделся по пояс. Размявшись, повис на перекладине. На этот раз я сумел сделать три подхода по семь подтягиваний. Я мысленно похвалил себя. Приятно трогать и чувствовать набухающие кровью мускулы.

Попробовав технику подъема с переворотом, ровно так, как объяснял и показывал доктор Борис Самсонович из больницы, я, к своей радости, смог сделать первый самостоятельный подъем с переворотом.

Мое тело училось подчиняться новому хозяину. Кровь насыщала организм эндорфинами — гормонами радости.

Тренируясь, я вглядывался в окружающую природную красоту.

С турника была хорошо видна Столовая Гора — самая высокая точка побережья. Её три Петровские вершины проступили сквозь туман, словно киль плывущего по небу корабля.

Я улыбнулся. Вот сдам вступительные и схожу туда в поход. Я уже собирался уходит, как услышал, как кто-то обращается ко мне.

— Макс, здорово! Как ты? Твоя бабушка в воскресенье сказала, что ты еще неделю в больнице будешь, я звонил ей.

Я оглянулся и увидел курносого худого паренька моего возраста и роста. Покопавшись в памяти я выудил из воспоминаний его имя. Передо мной стоял самый близкий друг Тёмка.

— Выпустили уже, Тем. Нормально всё со мной. Правда вон из комсомола вчера выперли. Как сам?

Мы подошли к друг другу и пожали друг другу руки. Он показал пальцем на мои царапины сзади.

— Как это выперли? Что у тебя со спиной? Это ты с Медведем так схватился? Слышал-слышал. Ты там троих завалил. Вот ты «бродяга»!

Его голос звенел от восхищения. А слово «бродяга», видимо служило высшей похвалой.

Я посметр себе через плечо.

— Не, это вчера меня в реке протащило.

— Да-ну! Жив остался? Говорят, вчера машины в море уносило.

— Как видишь жив, машины правда уносило…

С Тёмкой можно было говорить всё, как есть, быть самим собой, не думать о том, что он не правильно поймет мои слова или истолкует действия.

Кому как ни лучшему другу можно поведать про вчерашний день в красках и подробностях, чтобы освободить от груза свою юное сердце, требующее признания и поддержки.

Я рассказал Тёме вчерашний день в подробностях. Не упустил ни одной детали, кроме поцелуев с Машей Баландиной.

Тёма попытался успокоить меня из-за исключения из комсомола, нашел поведение сержанта Осина странным, еще более странным он посчитал генерала шахматиста, ведущего игру по телефону.

Мой друг попробовал связать то, что Осин сначала агрессивно напирал на меня, почти угрожал, а потом полностью сменил тон. Но я посчитал это бредом.

Мы гадали с ним, кто мог быть тем четвертым, ударившим меня в драке после кино, но так и не найдя ответа решили сходить и спросить у Вики Рерих.

Тем более, что мне самому хотелось её увидеть. Маша Баландина была, конечно, красоткой. Но она было очень избалованной родителями и капризной. Она мне нравилась, но пока желания укрощать ее строптивый нрав я не испытывал.

Покопавшись в душе, я понял, что скорее предпочту свидание с Викой, нежели с Машкой Баландиной. При виде этой девчонки в моей душе что-то просыпалось. Мне хотелось видеть ее снова и снова.

По дороге Тёма выспрашивал, как я сумел расправиться с Сычом. Тот слыл каратистом, отчего многие сверстники не хотели с ним связываться.

— Да, каратист так себе из него, если честно. Любой более менее тренированный боксер, такому каратисту наваляет люлей.

Я поймал себя на мысли что из меня прет лексикон из другого времени. Но Тёма меня прекрасно понял.

Мы не заметили, как пролетело время, когда дошагали до места за нашими пацанскими разговорами.

Позвонив в дверь квартиры Рерих, я испытал легкое разочарование.

Мы не застали ее дома. Домашние сообщили, что она уехала на пару дней к бабушке в ближнее село. Пришлось идти обратно.

Тёма не унимался продолжая, разговор про драку с Сычом.

— Знаешь, мне в боксе не нравится, что всем обязательно носы ломают и косточку вытаскивают. А так — да. Бокс-сила. Я б тоже хотел уметь драться как ты, чтобы, как ты сказал, 'навалять люлей’Сычу и его дружкам. Я с батей смотрел бой пару лет назад бой Теофило Стивенсона с нашим Высоцким, до сих пор помню.

Он помахал в воздухе кулаками, имитируя боксера.

— Да ничего там не ломают, это легенды… — и тут меня осенило, я резко остановился и свернул в проулок, — ну-ка пошли.

Новостройка, в которой жила Виктория Рерих располагалась в районе, где находился тренировочный зал бокса того самого тренера, Товарища Влада.

Я с Тёмой свернул с улицы в проход между домами и вышел к двухэтажному строению.

Войдя в тенистый подъезд спортшколы, мы проследовали в мимо гимнастических залов в сторону боксерского зала. Над входом квадратный висел синий баннер, с белым человечком в боксерских перчатках.

Из-за приоткрытой двери разносилось эхо хлестких ударов по мешку.

Я подошел потянул ручку двери на себя и просунул голову в зал. Дверь противно заскрипела и выдала мое присутствие.

Вдоль стены висели мешки, боксерские груши, чуть правее стола боксерский ринг на постаменте, а слева лежали снаряды: гантели, штанги и гири.

В нос ударил характерный запах зала, который ни с чем не спутаешь. В просторном зале пахло кожаными перчатками и снарядами, мужским потом и магнезией. Это такой спортивный белый порошок, подсушивающий руки для выполнения упражнений на «железе».

В зале находилось четверо спортсменов. Один из них лупил серии по мешку, двое спарринговали на ринге. Все они были старше нас. Мне даже показалось, что ребятам лет за двадцать и они уже отслужили и вернулись из армии.

Четвертый — товарищь Влад наблюдал за ходом спарринга в роли рефери.

— Брейк, — скомандовал тренер и бойцы разошлись по углам.

Тренер посмотрел в мою сторону.

— Можно?

— А это ты? Пришел? Заходи.

— Я с другом.

— Ну входи с другом. Садитесь пока здесь, — товарищ Влад указал на стулья у ринга, — пока мы не закончим.

Мы посмотрели еще два раунда. Боксеры были неплохо готовы, но всё же я читал у обоих намерения и маневры заранее.

— Ну что? Как вам? Нравится?

Мы оба закивали головами.

— Серег, ну-ка иди сюда. Ты помнишь, я тебе про парня рассказывал во дворе, который двоих здоровых раскидал?

Спортсмен, который молотил по мешку опустил руки повернулся к нам и направился в нашу сторону.

— Даа, помню. Это он? Тренироваться пришел?

— Я не по этому поводу, товарищ Влад. У меня друг…

Тренер меня прервал не дослушав.

— Да подожди ты. Потом скажешь. Не боишься против первого разряда выйти? — он обращался ко мне.

Выходить против перворазрядника в моей форме было плохой идеей. Он крупнее. Мое тело явно еще не было готово к этому.

— Да ты не переживай. Он будет одной рукой боксировать, — тренер бросил мне коричневые кожаные перчатки со шнуровкой. — давай, одевай.

Я посмотрел на Тёму, который был уверен в моей победе, похлопывал меня по плечу и нагло улыбался неизвестному Сереге. Мол «сейчас мы тебе покажем первый разряд». Выходить на ринг после сотрясения было полным безумием.

Но и отступать было нельзя. Скажут, что побоялся или как говорили в будущем — зассал.

Я выдохнул, встал и снял с себя рубашку, оставшись в шортах и кедах.

Поднявшись в ринг я зубами натянул перчатки. Тренер слегка подправил их мне, стянул и завязал шнурки.

Форма перчаток напоминала скорее продолговатый клюв утконоса. Внутри хрустел конский волос.

Серега был крупнее меня и тяжелее минимум на пятнадцать килограмм.

— Серег давай, только левой и вполсилы. Я хочу увидеть, как парень двигается.

— Хорошо, — беспечно ответил мой соперник.

— Капы есть одноразовые? — спросил я тренера.

Он лишь рассмеялся.

— Шутник.

Мы поприветствовали друг друга с Серегой и начали поединок после команды «бокс».

Серега попытался пофехтовать передней левой рукой, обманывая мое зрение. Он то поднимал ее высоко на головой, то прятал ее корпусом, то вращал у своей груди.

Я легко уходил от его тычков нырками и уклонами, и, улучшив момент, сбил ему дыхание правым прямым в солнечное сплетение.

Это стало настолько неожиданном движением для него и тренера, что мой соперник растерялся и застыл на месте. Я не стал долго ждать пока он придет в себя и обозначил тройку в его челюсть.

Именно обозначил, а не пробил, потому что знал, что мои удары не свалят его с ног.

— Бах-бах-бах, — я сопроводил удары озвучкой. И отскочил на несколько шагов.

Товарищ Влад восхищенно мотнул головой, но обратился к Сереге.

— Соберись, Серег.

Тот только покачал поочередно плечами вверх и вниз и пошел в атаку. Я следил за его ногами, они выдавали его удары. Мне помогал мой малый вес — он позволял быстрее маневрировать.

С одной стороны я не хотел показывать свои умения и знания. С другой — разгорячился и меня охватил спортивный азарт.

Я уже хотел подловить его второй раз на контр атаке, но неожиданно к своему удивлению, получил удар в печень. Это был не сильный, но очень чувствительный тычок.

Зазевавщись я не увидел еще один в ухо. Второй удар был не сильный, Серега, действительно, сдерживался и бил вполсилы.

— Брейк! Три минуты, раунд! — скомандовал рефери и развел нас в стороны. Похлопал меня по плечу в моем углу.

Тёмка, стягивал с меня перчатки, словно мой секундант. Он подмигивал и улыбался.

— Нормально, нормально. Так что Серега? Как он тебе? — спросил тренер моего соперника.

— Сыроват, еще но мужчина! — к тому времени он снял перчатки и протянул мне руку для рукопожатия, — приходи на тренировки, из тебя будет толк.

— Ты где-нибудь занимался? — двое спарингующих до нас смотрели на меня с интересом. Я неопределенно помотал головой.

— Так, дед учил немного. Я вот друга привел. Он хотел позаниматься.

— Такходите вместе, — ответил товарищ Влад, — только справки из спортдиспансера принесите, чтобы наверняка знать что нет противопоказаний к занятиям.

Я не стал сообщать, что мне скорее всего вряд ли выдадут справку в связи с недавним сотрясением. Моей задачей было помочь Тёме в этом вопросе.

Мой друг загорелся желанием овладеть искусством бокса. Мы шли обратно и обсуждали школу, своих врагов, приятелей, фильмы девчонок, которые нам нравились, будущее. Словом жили полной жизнью советских старшеклассников.

Я рассказал про интервью и приглашение в ОСВОД. Поделился тем, что мне неловко чувствовать себя в роли «героя».

Тёма улыбнулся и подлил масла в огонь.

— Я теперь всем буду про тебя рассказывать! Кстати, зря стесняешься. Тебя, наверно, в институт возьмут без экзаменов.

— Помнишь, я хотел идти в политех, на строительный?

— Ну?

— Вот теперь сомневаюсь.

— Что значит сомневаюсь? Нельзя так резко менять решения, куда ты собрался, Бодров?

— Не знаю пока, но вчера я понял, что строительный — это не моё желание, а совет деда. Он говорит, что в любые времена востребован будешь, на кусок хлеба заработаешь, может еще и с маслом — ответил я.

— Ну, дед правильно говорит!

— Я вчера, во время наводнения понял, что жизнь может измениться в любую минуту. Она коротка, что ли. И мне хочется сделать свой собственный выбор.

Тёма непонимающе смотрел на меня.

— Ну короче, надо идти не туда куда выгодно. Или туда, куда советуют другие. Надо двигать туда, где твоя мечта. Всегда востребован — это про выгоду. Тут нет места мечте.

— Ну ты даешь, поступи, учись, мечтай на здоровье, кто тебе запретит? Хоть обмечтайся. А на стройке будет всегда стабильно.

Я не знал, как объяснить другу, что меньше, чем через десять лет в стране остановится всё. Многие стройки станут долгостроем, а некоторые заморозят навсегда. Конечно, останется частный сектор, но квартирные «евроремонты» это не то, о чем я мечтаю. Я не готов тратить драгоценные годы своей молодости на такую «стабильность».

— А о чем ты мечтаешь? — Тёма очень удивился моим размышлениям.

— Не могу пока выразить словами, но ты узнаешь об этом первым. Вот-что, Тём. Тебе уже купили костюм?

Он отрицательно помотал головой.

— Нам с тобой еще костюмы надо купить к выпускному. Что думаешь? Мне дед с бабушкой денег выделили.

Родители в СССР старались, по возможности, приодеть своих детей к окончанию школы, всё же это выпускные экзамены были первой серьезной вехой в жизни.

— Знаешь, у моей маман, — так Тёма называл свою маму, — знакомая — вроде как директор универмага. Обещала помочь. Говорит болгарские костюмы завезли. Пойдем к ней завтра?

Мы хлопнули по рукам, договорившись завтра отправиться за костюмами.

На следующий день, после утренней пробежки и тренировки я позвонил по телефону, оставленному генералом Нечаевым. На том конце провода ответил строгий мужской голос. Он сообщил, что ему поручено записать информацию для Владимира Викторовича.

Я продиктовал ему свой ход пешкой. Вся партия уже стояла у меня на маленькой дорожной доске на журнальном столе в комнате. Бабушка передала мне вечером ход моего соперника по шахматам. Голос в трубке отрапортовал, что информация принята. Я вежливо попрощался. Это была, действительно, странная шахматная дружба между мной и генералом. Со стороны это напоминало шпионскую историю, но я-то знал, что это просто игра.

Позавтракав жареной картошкой и созвонившись с Тёмой, я отправился к Универмагу, как и было условлено между нами вчера.

Времена супер дефицита еще не настали, в магазинах было почти всё. Но считалось, что мужские костюмы произведенные за границей, даже в соц. странах, были лучшего качества, чем наши советские. Зайдя в отдел мужской одежды мы с Тёмой подошли к продавщице одетой в форменную униформу торгового предприятия.

— За костюмами, мальчики? Выпускной? Пойдемте. Я вам покажу что осталось.

Она было повела нас к вешалкам с клетчатыми костюмами унылого коричневого цвета, но Тёма остановил её вопросом.

— Скажите, как нам найти Лидию Евгеньевну?

— Ой, а вы ей кто?

— Скажите, мы от Светланы Федоровой, — и затем подумав добавил, — это моя мама.

Продавщица кивнула и удалилась. Через некоторое время она вернулась.

— Так, мальчики. Тут я провести вас не могу, — она указала на дверь в отделе, ведущую во внутренние помещения, — обойдите здание. С торца у погрузочного пандуса есть серая дверь. Я вас там буду ждать.

Она повесила на отделе табличку учет. Крикнула какой-то Раечке из соседнего отдела, чтобы та присмотрела за товаром и снова ушла.

Мы обогнули здание и вышли к указанной двери. Продавщица пропустила на внутрь и повела по длинным внутренним коридорам по лестнице. Я и не предполагал, что Универмаг обладает такими огромными складскими площадями. Поднявшись на четвертый этаж она повела нас по конторскому коридору в котором располагались бухгалтерия, кабинеты заведующих отделами, АХО и, наконец, остановилась перед дверью директора Универмага. Я поднял глаза и увидел табличку.

«Директор Универмага „Стрела“ Солдатенко Л. Е.»

Глава 11

Поднявшись на четвертый этаж, она повела нас по конторскому коридору, в котором располагались бухгалтерия, кабинеты заведующих отделами, АХО и, наконец, остановилась перед дверью директора Универмага. Я поднял глаза и увидел табличку.

«Директор Универмага „Стрела“ Солдатенко Л. Е.»

Знакомая фамилия наводила на мысли. Но я не стал спешить с выводами. В конце концов существуют однофамильцы.

— Лидия Евгеньевна, вот они, — продавщица постучалась для соблюдения формальностей и раскрыла перед нами дверь в кабинет.

Грузная женщина лет пятидесяти, восседала за отполированным конторским столом коричневого цвета, держала трубку плечом, что-то записывала в ежедневник и говорила по телефону.

Кабинет не казался просторным, но обстановка показывала, что владелица значимая персона в иерархии города.

Она подняла на нас глаза, оторвавшись от записей, кивнула продавщице, замахала толстой свободной ладошкой — мол, заходите.

— Они уже мне оснонадоели, Вась, в твоем горисполкоме. Сколько я буду это терпеть. Мне на-до-е-ло!

Все понятно. По иронии судьбы, снаряд попал в воронку дважды. Я находился в кабинете жены того самого Солдатенко, который настоятельно рекомендовал комсомольской ячейке в школе проучить меня за дерзость и исключить из рядов.

— Нет, хватит. Решай, как хочешь. Ты в конце концов не хрен с горы, а зампред! Второй человек в городе. В отпуск в санаторий в этом году поедем вместе.

Она положила трубку. Выдохнула и посмотрела на нас.

— Так, мальчики, времени у нас мало. До обеда надо успеть выбрать и оплатить. Татьяна отведи их на склад. Покажи костюмы бежевые и серые. Посмотри по размеру.

Продавщица улыбаясь кивнула.

— Деньги у вас с собой? Костюмы по 118 и 125 рублей. Болгария и ГДР. Если возьмете, то Таня пробьет по кассе.

Тёма ответил за нас двоих.

— Деньги с собой, Лидия Евгеньевна.

— Тогда идите, Танюш проследи, чтобы все было хорошо.

Та была рада услужить руководству, кивала и улыбалась во весь рост. А затем пригласила нас жестом следовать за ней.

Желание покупать здесь, у жены моего мстительного недруга, Василия Солдатенко мгновенно отпало.

По большому счету, никто бы никогда не узнал, как, где и когда я купил костюм. Все, что происходило в этих стенах оставалось в этих стенах. Так работала система, удовлетворяющая спроса на дефицитные товары.

Болтунов со стороны продавцов и покупателей могли ожидать крупные неприятности со стороны ОБХСС. Одно дело знать, что в Универмаге торгуют из-под полы — другое болтать о своем «канале» поставки. Обе стороны старались держать языки за зубами.

Тем не менее, я посчитал ниже своего достоинства воспользоваться сложившимися возможностями. Я был уверен, что не останусь без костюма.

Правда, чтобы не смущать друга, я не стал сообщать о своем решении в кабинете директора Универмага и последовал на склад вместе с Тёмой и продавщицей Татьяной.

Дойдя до места, я вежливо отказался рассматривать и примерять костюмы.

— Тём, они отличные. Ты выбирай себе. Я тебя на улице подожду.

Татьяна взволновалась, мой отказ был для нее непонятен.

— Что не понравилось?

— Фасон. Не мой фасон. У меня сосед. Обещал дать свой свадебный костюм поносить.

Я вспомнил, что люди давали друг другу поносить одежду по особому случаю. И это считалось нормальным.

— Но выпускной. Всё-таки, такой большой праздник! Одеть костюм с чужого плеча?

Она выглядела даже обиженной. Не всем предоставляется такая возможность. Этих костюмов просто больше не будет через неделю. Доступ к дефициту имели избранные. В ее глазах я выглядел глупцом, который сам себя вычеркнул из их числа. Но мне было наплевать, на то, что обо мне думает продавщица отдела мужских костюмов.

— Ну и что, что с чужого плеча?

Мой друг недоуменно пожал плечами, но ничего не сказал.

Я вежливо попрощался и оставив Тёму на складе, отправился обратно по коридорам на улицу тем же путем, что и пришел сюда.

Выйдя на пандус и оглядевшись, я обнаружил передвижной ларек — мороженое прямо рядом с центральным кинотеатром Сатурн на Советской.

Центральные площади и улицы уже успели привести в порядок. Некоторые продуктовые магазины открылись и у входа толпились длиннющие очереди. А вот мороженым никто не интересовался.

Мне безумно захотелось попробовать тот самый вкус детства, утерянный вместе со страной. Я подошел к ларьку под тентованной тканью и стал изучать предложение.

На прилавке красовалось всего два ценника: вафельный стаканчик по двадцать копеек и эскимо по тридцать, соответственно.

— Здравствуйте, — обратился я к мороженщице изнывающей от скуки и нарождающейся жары, доставая три пятнадцати копеечные монетки — два стаканчика, пожалуйста.

Она смерила меня взглядом, откинула крышку холодильного отсека из которого поднялось морозное облачко и вытащила два мороженых.

— Паажалуйста, — растягивая слога, она передала стаканчики мне.

Вроде бы и не грубила, ответила почти вежливым тоном, но у большинства покупателей от ее тона сложилось бы ощущение вины перед этой категорией работников торговли. Они делали свою работу с некоторым одолжением, показывая свою значимость.

У большинства, но не у меня. Мне было смешно наблюдать за этой наигранной, почти театральной ленью. Сдачу в пять копеек она возвращать не собиралась. Другой бы на моем месте стушевался и давно ушел бы.

Ведь в курортном городе люди бывают щедры. Приезжие особенно. Но не местная пацанва. У нас деньги на деревьях не растут.

Я не уходил. Улыбался и ждал сдачу.

— Чего тебе? — она сделала непонимающее лицо.

— Сдачу, тёть.

— Ах, да, — делано спохватилась мороженщица, — совсем засыпаю на ходу. Она полезла в карман на своем переднике и выудила оттуда пять копеек.

— Тёть, а хотите, сходите и поспите. Я тут за вас поторгую, пока вы отдыхать будете.

— Какая я тебе тетя⁈ — почти заревела продавщица, теряя остатки вежливости вместе с выданной мне сдачей, — иди отсюда, поторгует он!

— Ну не хотите, как хотите. Я от души хотел помочь даме. Всего вам доброго, хорошей торговли, — я улыбнулся и театрально раскланялся. Потом развернулся и пошел обратно в сторону Универмага.

Тёмы долго не было, второе мороженое начало таять и подтекать. Мне пришлось сделать маленькую дырочку на донышке, чтобы как-то спасти вафельный стаканчик от окончательного размокания.

Наконец мой закадычный друг и приятель появился с большим бумажным свертком в руках.

— Тёмыч, где ты? Что ты там застрял? Твое мороженое растаяло! — я подскочил к нему протягивая уже довольно помятое лакомство.

— Макс, ё-прстэ! Что случилось? Почему ты ушел? — он сунул мне в руку увесистый сверток, завязанный бумажным шпагатом-бечевой и потянулся за мороженым.

— Короче, эта твоя Лидия Евгеньевна — жена того самого Солдатенко из горисполкома, который меня пнул из комсомола, — я решил сообщить Теме прямо причину своего отказа покупать у нее костюм из-под полы, — понимаешь?

— Короче, я купил два костюма, — передразнил мою интонацию друг, — один мне, один тебе. Пошли к тебе домой — будешь выбирать.

Я опешил и остановился. Тёма не видевший меня и следовавший за мной, с поднятым стаканчиком с мороженым над головой, наткнулся на меня в момент моей остановки.

Остатки мороженого полетели прямо в единственную складку бумажного свертка, сквозь которую проглядывала ткань новенького костюма.

Катастрофу довершила попытка Темы выудить падающее мороженое. Этим он сделал только хуже, потому что я дернул сверток в стремлении спасти положение, но тем самым мы оба непроизвольно разорвали бумагу и окончательно измазали спину пиджака сладко-молочной жижей.

— А деньги за костюм? — спросил я Тёму на автомате.

Он растерянно смотрел на огромное несимметричное пятно на ткани костюма.

— Заплачено. Там были еще чешские, уцененные костюмы по семьдесят три рубля. Мать с отцом дали мне сто пятьдесят. Как раз хватило нам обоим, и сдача осталась, — он никак не мог отвести взгляда от белого развода, — откуда здесь взялось это чертово мороженое?

— Пошли искать химчистку. Мороженое купил я. Хотел сделать тебе приятное в жаркий день.

— Может отстираем?

— Пиджак? Это вряд ли. Его еще прогладить потом после стирки будет невозможно. Штаны еще куда ни шло.

Проблема была не в том, чтобы найти пункт приема в химчистку. Нам нужно было найти работающий. Их всего в городе три-четыре и обчелся.

А вследствие наводнения они не функционировали. После третьего закрытого пункта мне стало понятно, что эта идея совершенно бесперспективна.

— Походу мы не найдем. Если только…

Мне пришла в голову новая идея.

— Если только? — переспросил с надеждой Тёма.

— Если только не договоримся в Интуристе. Айда.

Три года назад в городе построили совершенно новый современный отель, для приема иностранных туристов. Это был отдельный закрытый мир, куда доступ без знакомств простому смертному советскому гражданину, был еще более затруднен, чем в закрома советский торговли.

— Да-ну, кто нас туда пустит. Совсем без мазы, затея. Пойдем постираем.

— Попытка, не пытка, как говорил товарищ Берия. Не боись, пошли. Прорвемся. — я направился уверенным шагом в сторону отеля.

Для того, чтобы попасть в Интурист нужно было проскочить кордон милиционеров на входе. Потом двух швейцаров. Но это если идти в лоб. Через центральный вход.

Мы подошли к отелю с торца, в который упиралась парковая зона. Было еще рано и здесь у калитки дежурил одинокий дружинник, который сначала пристально нас разглядывал, но потом его внимание отвлекли три девушки, подошедшие к нему в попытке договорится о пропуске на территорию.

Многие заезжие барышни мечтали познакомиться в отеле с иностранцами, для того чтобы выскочить замуж.

Те из девчонок, кто посмекалистее заблаговременно устраивались на работу официантками и горничными. У таких было больше шансов.

Правда, для этого нужно было сдавать экзамен по английскому языку. Но особо упертых это не останавливало, не смотря на конкурс по десять пятнадцать человек на место.

В гостинице отдыхали не только иностранцы, но и советские партийные функционеры, известные артисты, деятели культуры, знаменитые спортсмены.

Все они, каким-то мифическим образом, через профсоюзы, получали квоту в гостиницы системы Интурист по всей стране.

Еще в гостиницы проникали фарцовщики и валютные спекулянты. Они составляли особую категорию посетителей. Приодевшись, они косили под иностранцев и проскакивали в отель под видом гостей.

Особым шиком у них считалось осадить новеньких, неопытных швейцаров или милицейские патрули на английском или французском языке.

Даже если их ловила местная милиция, время от времени устраивавшая рейды, они, как правило, откупались баснословными суммами. Залегали на несколько недель на дно, а потом появлялись через месяц другой, как ни в чем не бывало.

Единственном человеком, кого реально боялись фарца и валютные спекулянты по-настоящему был замдиректора отеля Борзов Станислав Владимирович, по кличке «КГБ», которого по слухам «понизили» из Москвы за какой-то большой провал.

«КГБ» старался изо всех сил выслужиться перед центром, обеспечивая порядок в отеле, а оперативников Комитета информацией.

Он очень надеялся на возвращение в Москву, поэтому был неподкупен и принципиален.

Вся фарцующая шушера знала, что ему лучше не попадаться. А если попался, то стать его тайным осведомителем, висящим на крючке, считалось за счастье.

Причина простая, если он сам организовывал задержание «ненужного» спекулянта, то, не доверяя местной милиции, лично следил, на чтобы дело дошло до прокурора и суда.

А дела по валюте часто заканчивались огромными сроками. С фарцовщиками поступали чуть мягче, но часто дела объединяли в группу.

Но жажда наживы не останавливала этих искателей приключений. Прибыль получалась баснословная, поэтому они были готовы идти на любой риск.

Презираемые в преступной среде, эта категория проходимцев чувствовала себя прекрасно, как в прибрежных городах, так и в столице и областных центрах.

Я неплохо владел английским в прошлой жизни и разговаривал почти без акцента. Соотечественники, так точно не сумели бы отличить. Поэтому собирался использовать схему фарцовщиков, для того, чтобы попасть на прачечный комбинат в Интурист.

— Слушай меня. Давай сюда испачканный пиджак. Я сейчас пойду к забору, ты иди к дружиннику в сторону девчонок. Как только они отойдут подходи и попроси закурить. Обсуди девчонок, повосхищайся их фигурами, все такое. Спроси давно ли работает тут. Одним словом, зубы заговаривай. Понял?

— Понял, — кивнул мне Тёма, доставая из свертка пиджак.

— Как поймешь, что я попал на территорию иди домой, не жди меня вечером созвонимся.

— Давай я с тобой?

— Не. Я сам. Вдвоем нас легче спалить, — я отказался, но мне было приятно понимать, что мой друг готов со мной в огонь и воду. — Давай, удачи!

— Дай мне чек из магазина, Тём. Так на всякий случай.

Он достал чек и протянул его мне.

— Вот, не зря по отдельности пробил. Давай, удачи! Мы похлопали друг друга по плечам.

Через секунду я был уже на территории гостиницы Интурист.

Я осознавал, что рискую быть пойманным, но, во-первых, я всё же надеялся, что проскочу. Во-вторых, из комсомола меня уже исключили и обвинить меня, несовершеннолетнего ни в чем преступном не могли.

Я снял и припрятал кеды, которые могли меня выдать с потрохами и быстро проскочил вдоль стены и краем глаза увидел, как Тёма что-то возбужденно рассказывает дружиннику, смотрящему в след трем уходящим девушкам. Первая часть плана сработала.

Теперь мне нужно было понять, где искать нужное помещение с сотрудниками химчистки. Пока все шло как по маслу. Я уже вышел к входу идущему с пляжа, милиционеры остались у меня за спиной, как на дверях меня жестом остановил циклопоподобный швейцар.

— Ты как тут оказался? Куда прешь?

Я ответил по-английски, что не понимаю по-русски и собрался пройти мимо него, но он перегородил путь. Сзади шла пара то ли американцев, то ли англичан, которые остановились за моей спиной. Они также шли босиком. Вместе с ними шла молодая переводчица.

Они вежливо, на английском поинтересовались у меня откуда я. Первое что пришло в голову — Югославия, потому что гостиницу строили югославские строители и они вряд ли бы стали выспрашивать у меня подробности.

К тому же, как мне показалось, Максим Бодров говорил на английском прям с ярко выраженным балканским акцентом, как у Эмира Кустурицы.

— Этот парень с нами, пропустите его, — добродушно сказал иностранец, а переводчица перевела на русский.

— Аааа, так он с вами, вы вместе? — швейцар распластался в улыбке и освободил для меня проход, — ну тогда, милости прошу.

Я поблагодарил иностранца за помощь, обменявшись любезностями пообещал увидеться с ними за ужином. Мне показалось, что у Максима Бодрова отлично получается говорить на английском.

Вторая часть плана тоже прошла без сучка без задоринки. Оказавшись внутри, теперь нужно было сориентироваться в огромном вестибюле. Я присел на диван, и делая вид что разглядываю журнал на столике, искал глазами персонал и пытался отследить, где вход в технические и подсобные помещения.

Наконец, я приметил дверь, куда ходят администраторы и грузчики в ливреях, снующие туда сюда без багажа. осмотревшись и убедившись, что мной никто не интересуется. Я спокойно направился в нужном направлении.

Все это напоминало шпионский детектив или кино, и хоть, я и владел своими эмоциями, ситуация заставляла меня немного нервничать. Я пересек весь вестибюль. Встретился с удивленными глазами девушки администратора за стойкой. Она посмотрела на меня, но ничего не сказала. А потом и вовсе уткнулась в свои бумаги, видимо, все же, приняв меня за постояльца.

У меня отлегло от сердца, потому что я ожидал от нее вопросов, но и тут удача благоволила мне. Я еще раз огляделся и поняв, что за мной никто не следит проскользнул в нужную дверь.

Я сделал пару шагов и почувствовал тяжелую ладонь на своем плече, которая легла сзади. А потом я услышал мужской голос.

— Молодой человек, что вы здесь ищете?

Глава 12

У меня отлегло от сердца, потому что я ожидал от нее вопросов, но и тут удача благоволила мне.

Я еще раз огляделся и поняв, что за мной никто не следит проскользнул в нужную дверь.

Я сделал пару шагов и почувствовал тяжелую ладонь на своем плече, которая легла сзади. А потом я услышал мужской голос.

— Молодой человек, что вы здесь ищете?

* * *

Собираясь снова переходить на английский, я обернулся и увидел Осина. Он улыбался мне во весь рот. Вот кого-кого, а его я не ожидал тут встретить. Теперь становилось понятно откуда в кабинете «Сони».

— Что Бодров, «утюжишь»? — сержант был в форме, а значит при исполнении служебных обязанностей. «Утюжить» означало знакомиться с иностранцами, для дальнейшего спекулянтского бизнеса.

— Никак нет, товарищ сержант.

— Ну как нет? Ты мне сразу странным показался, Бодров. Дерешься, как черт. Музыку иностранную знаешь. Тут еще выяснилось, что тебя из комсомола исключили, — сержант сложил руки на груди и наклонил голову и с интересом ждал ответа. Он посмотрел на пиджак в моих руках, — вот это вот, что? Уже нафарцевал? Вон «лепень»*(пиджак на сленге фарцовщиков) какой себе отхватил. Фирма'? Дай глянуть.

— Я понимаю, как это выглядит, но я не фарцовщик и всегда их презирал. Я в Интуристе в первый раз. Мне прачечная нужна. Я другу выпускной пиджак заляпал мороженым, — я показал ему пятно, — пиджак купили два часа назад в Универмаге.

Хорошо, что я сообразил взять с собой чек. Я вытащил его из кармана шорт и протянул сержанту Осину.

— Что-то я таких костюмов в Универмаге не видел.

— Так вчера получили и разобрали всё с утра. К выпускному же, для нас, выпускников специально завезли. У вот там давка, почти драка была. Вот это я понимаю.

Милиционер внимательно рассматривал этикетку и надпись в чеке. Все сходилось.

— Ну, допустим, — сержант вернул мне бумажный чек, — всё равно, что-то не вяжется история у тебя Бодров. Что ты здесь в Интуристе делаешь? Почему пиджак в городе в химчистку не сдал?

— Так закрыто всё, после наводнения. Все пункты обошел. Вряд ли и завтра откроют. В химчистках вывоз-завов раз в неделю? А выпускной в субботу. Думал, здесь, в Интуристе уговорю прачек.

Осин серьезно посмотрел на меня. Его тон не предвещал ничего хорошего.

— А как попал сюда? Почему босиком?

Я понял, что тут поможет только правда. Пришлось подробно рассказать про свой путь и про то, как я пробрался в вестибюль мимо швейцара.

Мне уже казалось, что в лучшем случае Осин выставит меня за пределы отеля, в худшем — повезет вместе с другими фарцовщиками в отделение милиции.

Помощь неожиданно пришла откуда не ждал. Осин внезапно поменялся в лице.

— Ладно. Пошли за мной. Поверю тебе в этот раз. Тем более говорят, что ты соседского мальчишку с нашей улицы спас. Ты Сашку Злотникова с пятнадцатого дома вытащил из «Москвича» четыреста двенадцатого во время потопа? — он не дождался ответа и зашагал по коридору.

— Сашку? Ну вроде я, — ответил я на вопрос и последовал за Осиным.

Он привел меня в шумное помещение прачечного комбината, подозвал одну из сотрудниц. Разъяснил проблему. Женщина посмотрела на пятно, кивнула, и велела приходить за чистым пиджаком в пятницу.

Я поблагодарил её и после того как мы попрощались и вышли спросил у Осина, как мне оплатить услугу?

— Дай тетке трояк и шоколадку, когда будешь забирать — она рада будет.

— А как мне попасть в отель, чтобы забрать пиджак?

— Ну, рука руку моет, — он остановился и нагло улыбался без зазрения совести. Позвоню ей, она тебе вынесет прямо на пост.

Я уставился на него. Осин собирался предъявлять цену.

— Что вы имеете в виду, товарищ сержант?

— Помнишь, я тебе уже предлагал дежурить на общественных началах? Но ты как-то не проявил энтузиазма. Теперь не отвертишься.

Он весело хохотнул и слегка хлопнул меня по плечу.

— Все же придется пойти тебе в дружинники. До конца курортного сезона поставлю тебя на блатное место.

— А без «дружинников» никак нельзя решить вопрос? — я надеялся улизнуть от этой обязанности, — мне же, правда, поступать еще. Да и работать идти я собираюсь. Надо деду с бабушкой помогать, надоело у них на шее сидеть.

— Без «дружинников» никак. Нам, участковым, навязывают общественную нагрузку. Я тоже учился, вот только закончил юрфак, заочку. Работаю, как видишь. Пашу, как Папа Карло, — Осин пытался меня убедить, что мне хватит времени на всё и продолжил, — меня из ППС только перевели, назначили на должность. Звание правда, офицерское не пришло. Ждать три месяца. Через Москву идет. Но ничего — всё успеваю. Даже отчеты строчить. И ты будешь успевать.

Ситуация была патовая.

— А что гостиница Интурист тоже ваш участок?

— Да-ну, ты что? Зачем мне этот геморрой? Мне своего Советского района выше крыши хватает. Просто Петрович, местный участковый, в отпуске. Я пока подменяю. Людей не хватает.

Я понял, что не смогу просто так, без весомой причины отвертеться. Мне не особо хотелось брать на себя общественную нагрузку по многим причинам.

В среде моих сверстников ходить дружинником не считалось достойным занятием. За эту деятельность не платили — считалось аморальным, но спрашивали с нее, как с работы. Работающим давали отгул.

Но желающих, все равно, было мало. ДНД — добровольная народная дружина служила источником шутливого словосочетания «добровольно-принудительно». Я обреченно кивнул головой.

— Приходи в пятницу в пятнадцать ноль-ноль на инструктаж ко мне в отделение. Если есть друзья — приводи. Людей не хватает. Даже в ПМГ в этом году большой недобор. Вот начальство и пытается закрыть дыры дружинниками. Я тебя в парке рядом с Интуристом поставлю.

Вот же «повезло», придется стоять там, где я заскочил на территорию. Не очень хотелось светиться с повязкой. В этом смысле, парк рядом с гостиницей, действительно, был не самым плохим местом.

— Непременно, приведу, если кто-нибудь изъявит желание.

Я успокоил себя тем, что главной цели все же добился — оба пиджака будут выглядеть достойно. Хотелось верить, что сотрудница из прачечной не подведет.

Осин проводил меня до внешних ворот. Он выглядел довольным, как слон. Милиционеры, патрулирующие этот квадрат, отдали ему честь первыми. Выходит, сержант тут поважнее будет.

Они молча проводили взглядом мою босоногую фигуру, лишь слегка прищурив веки.

Осин пока не догадывался, что я не собирался дежурить весь сезон. Но на пару тройку дежурств сходить все же придется. «Потом что-нибудь придумаю, ничего ты, сержант, с этим не сделаешь», — подумал я про себя.

Потом поблагодарил его за помощь, а затем попрощался.

Найдя свои кеды в том же месте, где и оставил, я, обуваясь, увидел Тёму. Он улыбался и шел со свертком в руках.

— Что ты не пошел домой? Я же мог здесь зависнуть на долго. Спасибо, конечно, что дождался.

Мы обнялись, словно не виделись целый год.

— Друг познается в «бэдэ»! Я тут всё у того парня узнал, пока тебя не было, — он указал на «дружинника».

— И что ты узнал?

— Тут по вечерам такое твориться… — он торжествующе задрал нос, демонстрируя, как заправский корреспондент, что владеет эксклюзивной сенсацией.

Я выдержал паузу затем зевнул, делая вид, что меня эта информация не интересует.

— Ты меня на это не купишь, я тебя знаю уже десять лет, — Тёма пихнул меня плечом, — конечно же, тебе интересно, что каждую ночь, здесь отлавливают жриц любви, пытающихся перелезть через забор в поисках заграничных принцев.

— Да ладно?

— Угум.

— Тогда я тебе должен рассказать, что завербовался сюда дружинником. Хочешь со мной?

Я рассказал другу в подробностях, как проник в гостиницу и как был пойман в двух шагах от прачечной Осиным.

Тёма потешался над ситуацией, но было видно, что у него тоже гора свалилась с плеч, когда он понял, что мы оба будем в чистых костюмах на выпускном вечере. Я уговорил его забрать полный комплект себе и взял только штаны. Мы были с ним одного роста и носили один и тот же размер. Особой разницы в костюмах не было видно.

Я все еще раздумывал над тем, стоит ли мне надевать одежду, доставшуюся по блату от Солдатенко. И пришел к неутешительному выводу, что, наверное, не смогу его сдать обратно после химчистки. Других вариантов с костюмами у меня не было.

Конечно же, никакого соседа, одалживающего мне свой свадебный, не существовало в помине.

Смирившись с ситуацией, я решил, что после выпускного или продам костюм на толчке или обменяю его, поставив в известность деда и бабушку, верну им деньги.

Вернувшись домой, я застал обоих в отличном расположении духа.

— Максим, тебе дважды звонили. Первый раз журналисты.

— А второй раз по шахматам?

— Нет, тебе звонила Маша и сообщила, что у тебя репетиция в пятницу после обеда.

— Вот, чёрт! — ответил я.

— Не чертыхайся, — пожурила меня бабушка. Дед все это время смотрел на меня, как на новогоднюю елку и улыбался. Он вышел на работу, до того, как к нам пришли журналисты и только вечером узнал обо всем. Я помыл руки и пришел на кухню ужинать.

— Я смотрю, мы с бабушкой достойную смену растим. Ну-ка, рассказывай, как все было, — потребовал дед доброжелательным тоном.

— Да там и рассказывать особо нечего.

— Как это нечего? — возмутился дед, — разве жизнь человеческая ничего не стоит? Тем более детская?

— Да не рассказчик я, особый, дед. Мне как-то неудобно про себя. Увидел, что вода поднимается, вытащил мальчишку из машины. Потом нас унесло потоком, сумел на косе выползти с ним на берег, смотрю не дышит. Откачал воду, начал дуть в легкие, как в атласе первой медицинской помощи, параллельно делая массаж сердца. Он очнулся нас забрали. Всё.

Дед крякнул от удовольствия.

— Бабка твоя говорит, что из ОСВОД приходили, приглашали. А ты смыться хотел.

Я утвердительно кивнул головой.

— Хотел. Не по мне все эти трибуны с речами. Ты же знаешь, дед.

— Ты сходи к ним, сходи. Я их начальника знаю — Иваныча. Он у нас спецзаказ размещал на заводе. Мы ему вне плана по кооперации эллинги*(крытое сооружение для хранения катеров и яхт) делали для катеров. Хороший мужик, он меня знает. Подойдешь к нему от меня, поклон передашь. А на трибуне, представь, что урок по истории отвечаешь у доски. Скажешь пару слов, пожелаешь спасенным здоровья и всё! Не сложно это. Человек и с трибуны уметь говорить должен.

Я рассказал о своих злоключениях с костюмом, гостиницей, участковым Осиным, утаив только детали про Солдатенко.

— А что, ну и походи дружинником. Это тебе с комсомолом поможет. Будешь подавать апелляцию?

Оказалось, что дед уже знал и про комсомол. Его спокойная и нейтральная реакция очень удивила.

— Дед, если честно, я думал, ты мне задашь за исключение из ВЛКСМ, — я, действительно, был немного сбит с толку, — не знаю буду ли подавать. Тут честь девушки задета, на собрании объяснять надо в деталях. Кто, да почему, да зачем. Ты бы как на моем месте поступил бы?

— Я, за тебя, твою жизнь прожить не могу, внук. Ты сам должен решать. Бывает за правое дело можно и несправедливость потерпеть. А девица твоя, что говорит? Разговаривал ли ты с ней после собрания?

— В том-то дело, что нет. Уехала в деревню она к бабушке своей.

— А эти охламоны, с кем ты дрался, тоже без чести без совести?

— Один, прям гад-гадом, дед. А вот второй…

Я вспомнил, что Сухишвили воздержался при голосовании.

— Второй, вроде как, не стал голосовать против меня. Но я ему здоровенный бланш поставил в драке. Злой он на Максима Бодрова. Он не станет меня поддерживать. Не сдаст он своего дружка.

— Ну если ты будешь размышлять категориями сдаст или не сдаст, то оно — конечно. Не поддержит тебя. Не договоришься. А вот если, поговорить с ним по душам, как мужики.

Как ни странно, но на следующий день я решил последовать совету деда и поговорить Сухишили.

С утра я взял дедовский велик ХВЗ, хранившийся в подвале, проверил подкачку, насос, ключи в футляре под сиденьем и выехал из дома.

Съездив на турник и поупражнявшись, я отправился к морю по просыпающемуся городу. Небо было ярко голубым и очистилось туч. Море освободилось бурых от разводов, грязной пены. Службы города уже вывезли горы мусора и боя с набережных и пляжей. Улицы понемногу приобретали свой первозданный вид. Еще недельку и отдыхающие и вовсе забудут о наводнении. Я решил сгонять на «дальняк».

Дальняк был хорош тем, что сюда было проложено два пути. От остановки. Один народный — по нему было сложно спускаться по узкой тропе и еще сложнее было подниматься. Поэтому по нему ходили самые упертые и закаленные. И второй состоящий из более пологих ступеней. Но этот путь был длиннее первого в три раза. Поэтому курортники не любили этот пляж. В результате большинство на пляже составляли местные. А это минимум мусора, спокойная обстановка и больше свободного мета на берегу для загара.

Я немного позагорал на этом пляже где, пока еще было очень мало отдыхающих. Утренний морской бриз обдавал тело прохладой, а солнце приятно нагревало кожу. На пляже, облюбованном местной молодежью в обычное время можно было нырять и доставать рапанов и мидии. Мы их пекли, выкладывая на раскаленные металлические листы, и ели предварительно посолив. Мне очень захотелось мидий. Я мог легко набрать их на волнорезах.

Но сейчас я не стал этого делать. Местные знали, что во время наводнений вода могла задеть кладбища или старые скотомогильники и искупавшись, можно было запросто подцепить очень неприятные инфекции вплоть до холеры. А есть прибрежные морепродукты могли лишь отчаянные глупцы. Местные так же не купались после наводнений.

Говорить об это отдыхающим было бесполезно. Они все равно не слушали и считали, что их специально обманывают, лишая отпускных дней. При этом, даже рыбаки уходившие на несколько морских миль от берега на лов, предпочитали не выходить в море в течении нескольких дней после разгула стихии.

Но наш советский человек старался, как можно быстрее нажить себе приключений на пятую точку. И получал их потом. Кожные раздражения, разные ротовирусы, болезни были частыми спутниками беспечных курортников.

Надо сказать, что местные всегда предупреждали отдыхающих с детьми. Эти были, как правило, более адекватными. Хотя, часто встречались сумасшедшие мамаши, которые пускали детей плескаться в воде назло предупреждающим. Убеждать в чем-то таких — себе дороже. Я нередко наблюдал споры и ссоры местных женщин с подобными глупыми тетками. Результат был всегда один: взаимные оскорбления и дети в воде.

Глядя на море, я пытался собраться с мыслями и понять, стоит ли мне пробовать восстанавливаться в ВЛКСМ, как щелкнуть по носу Солдатенко и с какой профессией мне хочется связать свою жизнь.

Кроме прочего, я хотел понять, как избежать частых дежурств «дружинником», как найти на лето интересную работу, при этом имея возможность готовиться к поступлению.

Что касается профессии, то я узнал, что на нашем побережье разрабатывается научная программа и планируется построить подводный город, в котором будут жить водолазы.

Мне безумно захотелось быть среди тех, кто станет участником эксперимента в результате отбора. Я не знал пока, как попаду в число претендентов, но был абсолютно уверен, что мне это удастся.

Мысли роились в голове до тех пор, пока у меня не созрел некий план. Он был еще сыроватым, но уже выстраивался в цепочку событий, которые должны были помочь мне решить мои текущие проблемы.

Почувствовав, что солнце уже высоко и оно начинает порядочно припекать, я, так и не наглядевшись красотою моря, отправился в обратный путь.

Я знал, где находится двор, в котором живет Сухишвили. Это были пятиэтажки, расположенные недалеко от «дальняка».

Узнать подъезд и номер квартиры, не составило особого труда. Я просто спросил у семи-восьмилетних мальчишек, играющих в футбол во дворе.

Я оставил велик в подъезде на первом, этаже. Сам поднялся пешком на нужный и позвонил в квартиру Сухишвили.

Глава 13

Я знал, где находится двор, в котором живет Сухишвили. Это были пятиэтажки, расположенные недалеко от «дальняка».

Узнать подъезд и номер квартиры, не составило особого труда. Я просто спросил у семи-восьмилетних мальчишек, играющих в футбол во дворе.

Я оставил велик в подъезде на первом, этаже. Сам поднялся пешком на нужный и позвонил в квартиру Сухишвили.

* * *

Дверь отворилась на пороге стояла темноволосая женщина средних лет, видимо, мама Сушихвили.

Я вежливо поздоровался.

— Тамаз, это к тебе, проходи. — женщина отступила в сторону, пропуская меня в квартиру.

— Нет, спасибо я только на минутку, — ответил я твердо давая понять, что подожду его здесь.

— Хорошо, — мать Сухишвили оставила дверь приоткрытой и удалилась на кухню.

Через несколько секунд появился Тамаз. Он молча обулся, вышел в коридор и, не поздоровавшись, с вызовом спросил:

— Ну. Чего пришел? Что надо?

— Пришел поблагодарить тебя.

— За что?

— За поддержку.

— Я тебя не поддерживал.

— Ну хорошо, за то, что не стал меня говном поливать, за то что воздержался во время голосования.

— Это всё?

— Почти.

Уходил я от Сухишвили с хорошим настроением. Мы, конечно, расстались не друзьями, но точно уже не врагами. Нет, я не простил, ему нападения со спины и не попросил прощения за поставленный бланш.

Но теперь точно знал, что причиной было то, что меня оговорили. Ему сказали, что я грязно выражался в адрес его семьи и матери.

Он понимал, что нападать толпой не по-мужски, но не мог совладать со своими эмоциями.

Я привел ему настолько железобетонные аргументы опровергающие наговор на меня, что он в бешенстве бросился звонить своим друзьям по телефону и убедившись, что я прав, через некоторое время просил прощения сам.

Единственное, чего я не сумел от его добиться так это рассказа о том, кто бил меня сзади. Но время терпит и эта информация может многое поменять. Не зря на комсомольском собрании все ужом извивались, когда я задал вопрос про четвертого.

Вскочив на дедовский велосипед, я решил изучить окрестности своего будущего поста в парке у гостиницы Интурист. И как оказалось не зря. Я никогда не катался тут раньше на велике, да и гулял я в парке довольно редко. Он был далеко от моего дома и не входил в места особого притяжения местных мальчишек. Для подростков здесь мало интересного.

Уединенные лавочки для сбора друзей, игры на гитаре и прочего молодежного досуга можно было найти в нижней части города, намного ближе к дому.

Я купил карту в киоске у входа и стал методично изучать его квадрат за квадратом, делая пометки прямо на карте.

Парк был разбит в девятнадцатом веке, каким-то знаменитым немецким садоводом. В парке был много клумб, скульптур, прудиков, экзотический растений, требующих постоянного ухода. Повсюду сновали смотрители, садовники, научные работники, проводившие тут исследования.

Зная подростковую тягу к разрушению в определенном возрасте, местной молодежи не давали особо разгуляться. Именно поэтому местные подростки тут практически не собиралась.

Как ни странно, после революции парк не только не был заброшен, но и стал более облагороженным и ухоженным.

Молодое Советское правительство национализировало его в двадцатых годах и постаралось превратить парковую зону в монументальный оазис, прибрежную жемчужину для рабочих и крестьян.

За три часа я объездил парк вдоль и поперек. Теперь я знал парк, как свои пять пальцев. Даже лучше. Я знал все лазы сквозь ограду, здания и сооружения, гроты и пещеры, садовые лабиринты, в которых можно было спрятаться или прятать предметы.

Сомневаюсь, что теперь даже патрульные ПМГшники, ответственные за район парка знали о нем больше чем я. День был прожит не зря и я отправился домой.

До пятницы я занимался поисками подходящего вуза.

По косвенным разговорам и рассказам педагогов можно было узнать проходные баллы для поступления.

Репетицию с Машей мы перенесли на субботнее утро, посчитав, что так даже лучше запомнятся движения и ошибки перед выступлением.

Еще, за это время, трижды сделал ходы в шахматной партии с генералом. Я нашел отличную комбинацию угрожающую его ферзю. И технично подвел его к ней. При чем взял ее из книги про Алехина, подаренной самим генералом. Я только немного видоизменил и улучшил атаку, как мне казалось.

Общались и играли мы через его адъютанта или как там назывался его помощник в звании капитана, я не знал.

Каждое утро выходил на пробежку и тренировку на турниках. Я чувствовал небольшой прогресс. Теперь я делал подходы по десять подтягиваний, мне удавалось делать по пять подъемов-переворотов.

Я так же научил тело выполнять «выход» на две руки. Это такое сложное, на первых порах, гимнастическое упражнение когда человек сначала подтягивается на перекладине, а потом переносит грудь в положение над турником, и отжимается двумя руками, полностью их выпрямляя.

Одну тренировку в секции по боксу мне пришлось пропустить, зато нанее сходил Тема. Он целый час взахлеб рассказывал по телефону, про то как ему замечательно поставили хук левой и как нужно двигать ногами, чтобы обрести идеальную механику движения.

Встретиться мне с ним не удалось, потому что его припахали дома клеить обои. В то время это считалось святым занятием. Вся семья собиралась на это захватывающее мероприятие, будто в последний бой.

Женщины варили клейстер из муки и крахмала. Тайна технологии дозировка, пропорции и время приготовления передавались из уст в уста поколениями.

Мужчины шпателями отскабливали предыдущие обои, часто наклеенные в несколько слоев. многим не хватало терпения и они бросали шпатели и лепили новые поверх старых.

Самые педантичные сдирали старые, наклеивали газеты, которые позволяли не только скрывать дефекты и неровности, но и обеспечивали самую лучшую адгезию — прилипаемость новых обоев к стене.

Потом всей гурьбой наносили клеевую массу на подготовленные заранее и лежащие на полу, полосы обоев. Затем складывали их особым образом и приклеивали к стене.

Человек с лучшим глазомером командовал геометрией, остальные при помощи тряпок и полотенец начинали разглаживать бумагу убирая морщинки, выпуклости и складки. Это называлось «гонять пузыри».

Процесс обновления обоев мог занять от пары дней до недели, все зависело от желания и загруженности участников процесса.

Тёмка выпал из жизни на целую вечность — на три дня. В четверг вечером позвонил Осин напомнил, чтобы я не забыл завтра прийти и первое дежурство.

В пятницу я отправился инструктаж в Осину к пятнадцати ноль-ноль. Нас собрали в одном из помещений. Пришедших в отделение, будущих членов «ДНД» — добровольной народной дружины, было совсем немного. Человек десять или одиннадцать. В основном это были работяги с предприятий, который по разным причинам согласились на участие в охране общественного порядка. Из разговоров я понял, что добровольцев среди них не было. Кто-то шел из-за предоставляемых отгулов, другие брали общественную нагрузку по настоянию руководства.

Усадив на скамейки, нам зачитали постановление Совета Министров о охране общественного порядка и организации добровольных народных дружин.

Инструктор, молодой младший лейтенант рассказывал, что триста тысяч граждан СССР помогают милиции поддерживать порядок на добровольных началах. Дальше он рассказал о принципах работы дружины, взаимодействии с милицией, правах и обязанностях.

А на нас возлагалась не мало. Мы должны были помогать в борьбе с пьянством, хулиганством, хищении социалистической собственности, спекуляцией и самогоноварением.

Кроме прочих пунктов, мы должны были агитировать за развитие физкультуры и спорта, правильного поведения в обществе, обеспечивать общественный порядок на культмассовых мероприятиях.

Правда в участие в ДНД давало еще и некоторые плюшки. Оказывается мы могли проверять документы, в том числе и на тачки, задерживать преступников и нарушителей и доставлять их в отделения.

Беспрепятственно входить на территорию общественных заведений, пользоваться чужими телефонами и транспортом в случае острой необходимости.

А нападение на дружинников расценивалось так же, как и нападение на сотрудника.

Я не думал, что в стране так много дружинников. Видимо, руководство МВД не желало расширять штат, вот и нашли выход.

После инструктажа, часа в четыре дня нас оформили, выдали значки, повязки и удостоверения. Младший лейтенант поздравил, распределил посты между новоявленными ДНДшниками, но мне сказал, чтобы я ждал сержанта Осина.

Я ждал не долго. Сержант Осин явился не запылился, улыбающийся во весь рот.

— Какие люди! И без охраны, — он с размаху протянул ладонь для рукопожатия, как старому доброму приятелю.

Я поздоровался сдержанно, но крепко стиснув протянутую руку. Дед всегда учил меня, что люди могут забыть мое имя, фамилию, место работы или учебы, но они никогда не забудут крепкого мужского рукопожатия.

Поэтому Максим Бодров с самого детства жал руку знакомым что есть сил.

Осин почувствовал, но ничего не сказал.

— Так. Молодой и активный. Инструктаж прошел?

Я молча кивнул головой.

— Вопросы остались?

— Вот думаю, товарищ сержант, на хрена я вам сдался? Я не самая подходящая личность для ДНД.

— Это почему еще?

— Ну во-первых, возраст. Во-вторых, турнули меня из комсомола. В-третьих, как вы сами заметили в гостинице, желанием быть дружинником, я не горю.

— Ой, а что возраст? Забыл я, что тебе через месяц восемнадцать исполняется? Ай-беда, — сержант улыбался и говорил издевательским тоном, — ну ничего, отвечу по закону. Хотя в виде исключения можно и с шестнадцати брать. Шляпа, если нельзя было бы, то тебе ксиву бы не выписали.

Он явно входил в раж и пёрся от своих артистических талантов.

— Что там второе? Исключили из комсомола? Так это просто первичная ячейка приняла решение об исключении. Его, решение, еще должны в Райкоме комсомола утвердить. Тогда и будем считать, что тебя, как ты говоришь, турнули. А пока, мы, знаешь, что сделали? Всем отделом за тебя ходатайство написали, на поруки взяли.

Я ошеломленно посмотрел на него.

— Что не ожидал? — Осин хитро прищурился, — потом спасибо скажешь. Ну, а третье даже рассматривать не буду. Не помню, что ты там плел.

— Как на поруки? — он меня, действительно, огорошил, — что правда всем отделом? За что мне честь такая выпала?

Я понимал, что всё это происходит не просто так. Первым делом я подумал про бабушку. Она имела какие-то связи, как уважаемый педагог, все-таки она давно выпускала классы, и кто-то из ее учеников мог добиться определенных карьерных позиций.

— Бодров, просили за тебя большие люди. Только я это говорю тебе в первый и в последний раз. Больше меня не спрашивай. Я тебе ничего не скажу. И вообще этого разговора не было, понял?

Я пожал плечами. Всё это было очень странным, но на память пришла наша последняя встреча в отделении. Осин уходил в кабинет начальник, с желанием, если смешать меня с грязью, то как следует прокомпостировать мне мозги, а вернулся в совсем другом, миролюбивом настроении.

Мне это показалось парадоксальным еще тогда.

— Понял, сам узнаю.

Сержант установил выдохнул, ему не нравилось, что я ему перечу, но он молча выдержал паузу, а потом спросил:

— Еще есть вопросы?

— Да, где и с кем я сегодня дежурю?

— Вот это совсем другой разговор, Бодров. Одевай повязку, поехали.

Мы вышли на улицу и сели в УАЗик. Машина натужно завелась. В салоне «канарейки» было жарко, ни на водительском, ни на пассажирском месте не было ручек опускающих стекло в двери. Я откинул собачку запирающую форточку.

— Можно? — я вопросительно посмотрел на вспотевшего Осина.

— Валяй.

Он сам повторил мое движение и открыл треугольник. Небольшой поток воздуха поступающий в салон совершенно не спасал от пекла. На ветровом стекле был хитро закрепле и запитан небольшой вентилятор обращенный в сторону водителя.

Я так и не смог понять, почему в УАЗах не предусмотрели хотя бы механические стеклоподъемники. В СССР начали выпускать электромобили на базе уазовской «буханки» — в семидесятых годах, но со стеклоподъемниками все равно была беда.

Осин стал расспрашивать о планах на учебу, о ВУЗе в который я собирался поступать, попробовал по агитировать за поступление на юридический факультет.

Но поняв, что юриспруденция и служба в милиции не вдохновляет, отстал от меня на некоторое время.

— Я так понял, что мы едем в сторону верхнего парка. В чем смысл караулить запертую изнутри калитку в ограде гостиницы?

— Твоя задача внимательно наблюдать, кто пытается перелезть через ограду с обеих сторон. И запоминать. Если хочешь можно незаметно записывать.

— И кого мы ловим? — спросил я разглядывая дорогу.

— Никого не ловим. Занимаемся профилактикой. Дружинник у калитки отпугивает всякую шушеру. Мне самому эта тема вот где, — он прикоснулся дугой между указательным и большим пальцем правой руки к своему горлу.

— Но начальство требует изучать и выявлять новых спекулянтов, жуликов, граждан ведущих аморальный образ жизни.

— Аморальный образ это как?

— Не придуривайся, ты прекрасно знаешь. Куришь?

— Нет.

— На вот, сержант достал из кармана импортную газовую зажигалку, — с возвратом.

— Да не курю я, не нужна она мне.

— Дурень, бери. Будут спрашивать огоньку — значит отвлекают. Смотри в оба запоминай.

— Ладно, — ответил я с недоверием.

— Ты там не один будешь. Милицейский патруль будет издалека раз в полчаса выходить на дальний угол и приглядывать за тобой. Рацию я тебе выделить не могу. Нет у их у нас. Самим не хватает.

— И что мне с зажигалкой делать?

— Придумаешь, какой-то знак. В экстренном случае ни во что не вмешивайся беги к патрулю.

Машина начала замедлять ход, скрипнула тормозами и остановилась у входа в парк. Рядом с входом на бордюре сидел неприметный затрапезный мужичонка бомжеватого вида и курил дешевые сигареты без фильтра «Прима». У него не было двух передних зубов и на кисти правой руки он прятал фиолетовые татуировки в виде солнца, сердца и якоря.

Когда машина остановилась мужичок встал, надел повязку дружинника и подойдя до дверцы сержанта шепеляво поздоровался.

— Здавь желаю тащ сержант.

— Здоровей видали, Михалыч, — потом он повернулся ко мне и сказал, — знакомься.

— Кто это? — недоумевал я.

— Кто, кто — твой напарник, Михалыч.

Я еще раз недоверчиво покосился на его худосочный вид и татуировку.

— Уголовник, что ли?

— Почему угловник? Моряк.

— Сколько лет ты ходил старшим мехником в торговомфлоте?

— Разве не помните тащ сержант? Тридцатник.

— Тридцать лет в море! Сосед мой.

— Михалыч, знакомься-Максим Бодров. Новичек. У него сегодня первое дежурство.

Мы молча кивнули друг другу. Михалыч приподнял брови и потребовал магарыч:

— Ну раз в первые раз, так проставиться нужно будет.

— Проставится, он парень с понятиями, за ним не заржавеет. Ну давайте, Михалыч объяснит тебе всю специфику момента. Вернусь за вами в двадцать один ноль ноль. С поста никуда не уходить. Бывайте.

— Товарищ сержант, это. А мой пиджак?

— Точно! Деньги с собой?

Я вытащил из кармана мятую трешку.

— Только шоколадку не купил, думал по дороге где-нибудь, чтобы не растаяла.

— Ладно в следующий раз ей завезем. Пиджак заберу в машине будет, не переживай.

Осин сел обратно в машину и уехал.

— Ну пошли, что ли. Там ребята смены ждут. сказал Михалыч и направился в сторону аллеи ведущей тропинками и отелю.

— Нас?

— А кого же еще…

Мы дошли до места минут за десять. Нас действительно ждали двое других дружинников.

— Михалыч, время. Опаздываете, сказал один из них еле сдерживая раздражение.

— Начальство не опаздывает, начальство задерживается. Если что, то я не про себя говорю, а про тащ-сержанта, — спокойно ответил старик, давая понять, что нашей вины в опоздании нет.

— Как обстановочка? — поинтересовался мой напарник у второго.

— Сегодня тихо, как никогда, ни одной мухи не подлетело.

— Ну бывайте.

Мы приняли пост и стали наблюдать. Я думал о том, что пятница оказалась днем сюрпризов. Я не ожидал, что кто-то возьмет меня на поруки. Что некто неизвестный сверху опекает меня, что мне в напарники достанется старик механик торгового флота.

Но это были еще не все «презенты» дня.

Минут через десять после того, как мы заступили на пост, я увидел, как знакомая фигура, не замечая нас с Михалычем, тенью проскользнула от стены гостиницы к забору, взобралась на ограду и спрыгнула в густые заросли в парк. В руках она держала импортный полиэтиленовый пакет.

Глава 14

Минут через десять после того, как мы заступили на пост, я увидел, как знакомая фигура, не замечая нас с Михалычем, тенью проскользнула от стены гостиницы к забору, взобралась на ограду и спрыгнула в густые заросли.

* * *

Сначала я не поверил своим глазам. Мне даже захотелось ущипнуть себя за предплечье.

— Михалыч, ты это видел? — спросил я моего нового напарника.

— Вроде как да. Там кто-то сиганул с забора с сумкой спортивной в руках.

— Я пойду посмотрю, — я вытащил руку с зажигалкой из кармана.

Кустарник, в который приземлилась фигура, представлял из себя заросли мха и мягкой поросли пихты, напоминающий по виду небольшой шатер. Возвышаясь над землей метра на полтора, он прекрасно скрывал человеческую фигуру.

Я подошел и обратился к присевшему на корточки комсоргу Королькову.

— Здорово, Михаил. Ты что тут делаешь?

Комсорг резко встал и посмотрел на меня. Он явно нервничал и не ожидал меня тут увидеть. Еще и в роли дружинника. Но быстро собравшись, пошел в атаку.

— А ты, что тут делаешь? Почему повязку дружинника натянул? Знаешь, на что это тянет, самозванец.

Я усмехнулся и достал удостоверение, раскрыл и сунул ему под нос.

— Как такое может быть? Тебя исключили из комсомола. Тебя не должны были брать в дружинники.

— Представляешь, Корольков, вопрос с исключением пока не решен. За меня все отделение милиции поручилось.

Он был явно растерян. Я решил поднажать.

— Со мной разобрались, а вот что тут делаешь ты?

— Я? — он не привык оправдываться и полез на рожон, — я что тебе отчитываться должен? Отвали.

— Что за сверточек, вон там? — я указал на бумажный сверток, выглядывающий из-под мха. Я видел как он спешно вытащил его из своей спортивной сумки, но не успел его как следует припрятать.

— Я не знаю, это не мое.

— Как не твое, ты же с ним в сумке с ограды прыгал?

— Ниоткуда я не прыгал.

— А здесь, — я указал на кустарник, — что делаешь? Мы же видели с Михалычем, как ты перелез с территории и спрыгнул. Да, Михалыч?

Я повернулся к напарнику.

— Видели, чего уж отпираться, — прокряхтел Михалыч.

— Слушайте, я не знаю кого вы тут видели, и что вам померещилось. Я тут ключи обронил и искал, вот, — он достал связку ключей на брелоке и зажав ее указательным и большим пальцем поводил у меня перед глазами. А потом сделал шаг, чтобы обойти меня. Я так понял, что комсорг пытается, как можно быстрее свалить.

— Стой, где стоишь.

— А то, что? — он был уверен в своей безнаказанности. К нам подошел Михалыч и обратился к Королькову.

— Парень, ты не ерепенься. Мы дружинники, имеем право проверить документы и задержать тебя. Если будешь сопротивляться, то доставим в отделение.

— Да пошли вы, — он выставил грудь колесом, — я комсорг школы, мое слово против вашего. Какой-то бомж и Бодров, исключенный из комсомола. Кто вам поверит?

Я отвлекся от Королькова и посмотрел в сторону торца гостиницы. Как раз в это время из-за угла появился милицейский патруль из двух человек и посмотрел в нашу сторону.

Я зажег зажигалку и попробовал очертить в воздухе круг. Дурацкая идея, конечно, пламя все время гасло, но тем не менее, я сумел привлечь внимание патруля.

Один из милиционеров посмотрел в нашу сторону, что-то сказал второму и поспешил в нашу сторону.

Миша Корольков, видя, что к нам идут, попробовал отпихнуть старика, чтобы прорваться между нами, но Михалыч оказался на высоте.

Он, хоть и неуклюже, но схватил комсорга за толкающую руку и провел ему прием. Отступив назад и повернув корпус, он умудрился вывернуть ее, и зажав кисть Королькова, взял на болевой.

— Пусти старый, ты мне руку сломаешь! — захрипел комсорг, опустившийся на одно колено, — пустите, сказал! Вы еще пожалеете! вы даже не представляете с кем вы связались!

Со спины раздался голос милиционера, подоспевшего на выручку.

— Что здесь происходит?

— Здравия желаю, — Михалыч изо всех сил удерживал Королькова, — вот прыгуна поймали — сигал, как сайгак, через забор оттуда.

Михалыч кивнул в сторону гостиницы.

— Не сопротивляйтесь, гражданин, — обратился страж порядка к комсоргу моей школы.

— Я и не сопротивляюсь, пусть руку отпустит. Мне больно.

— Он с пакетом был, вон там скинул, — я показал на сверток.

— Это твой пакет? — милиционер, посмотрел на кусты и перевел взгляд на стоящего на колене.

— Не знаю я, чей это пакет. Точно не мой.

Милиционер подошел к кустарнику, достал ручку из нагрудного кармана, присел на корточки и отогнул краешек свертка.

Мне показалось, что там виднелись зеленые купюры.

— Доллары? — вырвался у меня удивленный возглас.

* * *

Мы сидели с Михалычем в коридоре отделения и ждали пока Осин закончит свои дела. Он забрал мой пиджак в прачке, как и обещал и вернул его мне.

Пиджак в химчистке прачечного комбината гостиницы Интурист почистили идеально. Я пытался найти следы мороженного и на солнце, и на свету в отделении, но к счастью он выглядел, как новенький.

Михалыч сидел немного подавленный, потому что с задержанием комсорга вышла полная лажа. Его привезли в отделение, но не прошло и пяти минут — Михаила Королькова выпустили по звонку.

На него даже не успели составить протокол об административном задержании. Кто-то влиятельный просто решил вопрос в течении минуты. Мы даже не видели, как его вывели на улицу.

Я размышлял о том, что вокруг Интуриста творились странные дела. Переплетение интересов силовиков, партийного руководства, мафии увязывалось в какой-то неразматываемый клубок.

С одной стороны, я не собирался лезть в этот кисель, с другой всё же это было наше первое дежурство и вот на тебе — первое задержание.

Еще и не простое, а явно связанное с валютными спекуляциями. В душе разгорелся какой-то охотничий азарт. Наверно такое испытывают все милиционеры, которые выходили на след преступников.

Я погасил в душе эту волну и постоянно себе напоминал, что соскочу с дежурств дружинником при первой же возможности.

А возможность сама по себе не придет. Такую нужно было создавать.

Осин освободился почти к концу нашего дежурства.

— Ну что, товарищи дружинники. Не удалось нам с вами сегодня поймать за хвост птицу-счастья? Бывает.

Он пытался приободрить нас, и видя разочарованное лицо Михалыча, обратился к старику.

— Королёк-то ваш, Михалыч, оказался нам не по зубам. Бывает такое, что поделать.

— Да мне всё равно, — ответил старик шепелявым голосом с плохо скрываемой горечью.

Осин похлопал его по плечу и обратился ко мне:

— Ну, а ты Бодров, что думаешь?

— Что я думаю? Думаю, что спасибо и на том, что извиняться не пришлось перед этим…

— Ну, это тебе не пришлось, ему были принесены извинения за ошибки допущенные в ходе задержания от лица сотрудников, — чуть поразмыслив, но продолжил, — мне самому эта тема противна до чертиков.

Михалыч криво усмехнулся. Осин продолжил.

— Зато нашли и изъяли иностранную валюту в размере тысячи четырехсот долларов США, за что объявляю вам благодарность. Доказать мы ничего не докажем, хотя и отправили на экспертизу. Придет оттуда с нужными для них результатами. Но зато вы проделали кармане преступника большую брешь.

— Думаешь он один? — спросил я сержанта, — одному такие дела сложно проворачивать. Ему же еще валюту продать нужно.

— Что тут думать? Наше дело маленькое. Дело заберут следаки.

— Да морякам слил бы, он, эти зелененькие. И всё, — продолжал рассуждать Михалыч.

— Вот прям, вылитые Шерлок Холмс и Доктор Ватсон, честное слово, — подколол нас сержант и посмотрел н меня с хитрецой, — а твои предположения? Куда бы он валюту сдал.

Я пожал плечами, показывая, что мне все равно.

— Ладно детективы, я только одно скажу: это ваш Корольков, если и замешан, то он «бегунок». «Шестерка». Он больше туда не сунется. Крупная рыба выше больше ему доверять не станет. Засветили вы его. Будем считать, что это профилактика преступлений.

— Этот «бегунок» меня из комсомола исключал. Обидно, что он должен служить примером для других. А он валютой спекулирует. Но мне по-барабану. Поймали-отпустили-снова поймали. Я не судья.

— Понимаю, — уважительно сказал Осин, — просто знай — сколько веревочке не виться, а конец всегда найдется. Рано или поздно попадется твой Корольков. У нас таких дел вагон и маленькая тележка. Конец у всех один.

— Ну да или попадется, или станет первым секретарем ЦК ВЛКСМ. — парировал я.

— Ладно, товарищи дружинники, смена окончена. Отбой по домам. Встречаемся в понедельник на том же месте в шестнадцать ноль-ноль, — он пожал руку вставшему Михалычу и обратился ко мне:

— Сам доберешься в понедельник? Пойдемте, я вас до остановки подкину.

— Да. Буду у входа в парк в четыре часа дня. Мне в канарейке*(милицейский УАЗ) что-то не очень понравилось ездить. Я и сейчас пешком дойду д дома, пройтись хочется.

Осин кивнул мне в знак согласия и распрощался с обоими.

* * *

Суббота была насыщена так, что у меня не оставалось практически ни одной свободной минуты. Мне нужно было успеть на репетицию, потом в ОСВОД, потом переодеться и уже следом отправляться на свой выпускной вечер в школе.

Утром за завтраком дед с гордостью хлопнул тыльной стороной ладони по выпуску «Курортной газеты», показал заметку обо мне и зачитал вслух.

— Вот, про моего внука, заметка. Садись и слушай.

Дед указал мне на табурет стоящий у стола.

— Название заметки: «На моем месте, любой поступил бы точно так же». Максим Бодров, во время, небывалого по своим разрушительным последствиям, наводнения, в понедельник, спас дошкольника Сашу Злотникова шести лет из салона тонущего автомобиля, рискую собственной жизнью. Свидетели происшествия сообщают что выпускник десятого «Б» класса, средней школы номер десять, проявил исключительное мужество и героизм. Сам Максим оказался скромным и симпатичным парнем, который не видит в своем поступке ничего особенного. Он считает, что любой на его месте поступил бы точно так же. Руководство и коллектив газеты выражают Максиму Бодрову искреннее уважение и признательность. Считаем, что у нас растет очень достойная смена.

Всё то время, когда дед читал вслух я морщился на фразах про героизм и признательность.

— А? Что скажешь? — сиял дед, глядя на меня, опустив очки на нос.

— Скажу, что журналюги обещали дать мне почитать текст перед публикацией, а слова не сдержали.

— Максимушка, прости меня — это моя вина. Запамятовала я, — вмешалась бабушка, — Галина-то эта, звонила. Спрашивала, когда ты придешь в редакцию.

— Ладно, Ба. Все нормально. Просто неловко мне как-то.

— А что тут неловкого-то, спас жизнь ребенку, принимай уважение с благодарностью. Нам с дедом нравится, что ты нос не задираешь.

Мне даже показалось, что у бабушки заблестели глаза на мокром месте.

Этим утром я даже представить себе не мог, какое огромное влияние на мою будущую жизнь окажет спасение мальчика, публикация в газете и встреча со спасателями ОСВОД.

Позавтракав, я выскочил на завершающую репетицию с Машей. У подъезда уже сидели две соседские бабки. Я поздоровался с ними и собирался рвануть в сторону школы, но не тут-то было.

— Максимка, стой. Какой-ты молодец! Мальчика спас! Вот помню я наводнение в пятьдесят втором…

Мне пришлось выслушивать истории обеих о чудесных спасениях в разные годы. Бабки путали имена, даты, спорили и апеллировали ко мне как к арбитру.

— Милые дамы, у меня репетиция, я уже опаздываю. Партнерша уже на месте, нехорошо девушку заставлять ждать, поставьте себя на ее место.

Они тут же разохались, обвиняя друг друга в невнимательности и плохой памяти, затем отпустили меня.

Маша ждала меня на центральном входе у дверей и с наскока бросилась мне на шею обниматься. Я даже не успел опомниться, как она чмокнула меня в щеку, потом стерла ладонью помаду и восхищением в голосе обратилась ко мне:

— Ну ты даешь, Бодров!

— Что?

— Кто у нас лучший на свете спасатель?

— О боже, — я театрально схватился за лоб, — и ты туда же?

— Конечно!

Мы станцевали наш танец раз шесть. Видимо, мой новый статус придавал Маше новых сил, и она добавила эмоций и выразительности в танце. Смотрелось здорово. Меня поначалу забавляла сама ситуация и новое отношение ко мне.

Но очень скоро я понял, что «быть героем» это скорее тяжелая обязанность нежели легкое удовольствие.

Мне нужно было каким-то образом унять медные трубы играющие в душе фанфары. Тормознуть, пока они не привели к высокомерию и чопорности. Я на полном серьезе попросил Машу относиться ко мне по-прежнему и объяснил причины.

Мне показалось, что она поняла меня и приняла мою просьбу без обычного шуточного шантажа и торговли. Мы расстались с ней на дружеской ноте, хотя я видел, что она ожидает хотя бы легкий намек на желание поцеловать ее. Молодец Маша. Кремень. Она действительно была хорошим другом и искренне старалась не усложнять наши отношения.

Следующим пунктом в субботний день значился ОСВОД. Его торжественное собрание проводилось в Дома Профсоюзов я прибыл вовремя.

Двое осводовцев, приходивших ко мне в квартиру на следующее утро после наводнения, встретили меня у входа, как своего давнишнего коллегу. Они очень радушно поздоровались и проводили меня внутрь.

Зал был почти заполнен людьми. Я, в принципе, представлял себе это количество и настраивался на короткую речь по совету деда.

Но, оказалось, что совершенно не был готов психологически к встрече с родителями спасенного Саши.

Я увидел его вдалеке в матросском костюмчике, сидящем на кресле на первом ряду, в актовом зале. Мальчик с интересом наблюдал за происходящим, вертел головой и казалось, кого-то искал.

Завидев меня, он радостно начал тыкать в мою сторону указательным пальчиком и что-то говорить молодой женщине, сидящей рядом с ним. Она тоже повернулась, и стала угадывать глазами человека, спасшего ее сына.

Наконец, мы встретились глазами, и я решил подойти к ним. Я улыбался, идя им навстречу, и только я хотел поздороваться и спросить про самочувствие мальчика, как она с громкими рыданиями бросилась ко мне на грудь. Ее всхлипы были настолько громкими, что люди в зале затихли, пытаясь понять причину ее плача.

Я продолжая улыбаться, приобнял ее за плечи, легонько похлопывал по ним и пытался ее успокоить. Ко мне подошел молодой мужчина протянул руку для рукопожатия, а вторую положил на плечо жены.

Люди захлопали, отчего мне стало еще больше неловко. Через несколько секунд женщина успокоилась, и утирая слезы, сказала.

— Спасибо вам огромное Максим. Вы спасли моего сына. Мы этого никогда не забудем.

Они обнялись с мужем и ребенком. А затем обнялись мы все вчетвером.

Я видел, как у мужчины тоже льются слезы. Присев на корточки лицом к мальчику, я обнялся и с ним. Сердце приятно щемило от понимания, что он рядом, целым и невредимым. А его могло бы и не быть среди людей на этом свете.

В этот момент для меня не было ничего светлее в мире, чем пара его живых и озорных глаз.

Мне было тяжело. Внимание, прикованное к нам, давило на мое сознание.

Меня спас кто-то из организаторов, заговоривший в микрофон и начавший встречу.

Люди расселись. Я ожидал долгой вступительной части, длинных речей, но к моему удивлению. Осводовцы всё сделали быстро.

После короткой приветственной речи нас, троих волею случая спасших три жизни пригласили подняться на сцену. Руководитель ОСВОД вручил каждому медаль за спасение утопающих и памятную грамоту.

Он дал выступить первым двум обладателям медалей с трибуны, а потом сообщил, что я являюсь особым случаем в его практике.

— Максим Бодров, выпускник. Он заканчивает школу. Мы хотим пожелать ему большого будущего. Он достойный член нашего советского общества. Но мало кто знает, что он из потомственной семьи спасателей. Его отец погиб много лет назад, спасая людей на тонущем катере в море. Мы очень надеемся, что Максим, сохраняя память об отце, придет к нам в ОСВОД и продолжит династию.

Я был оглушен и шокирован сказанным. Дед с бабушкой не хотели со мной об этом говорить. Теперь я знал, как погиб отец Максима.

В зале раздались аплодисменты, люди хлопали стоя. Но среди десятков людей я увидел одного, который стоял, сложив руки на груди, и с ненавистью смотрел мне в глаза.

Глава 15

Я был оглушен и шокирован сказанным. Дед с бабушкой не хотели со мной об этом говорить. Теперь я знал, как погиб отец Максима.

В зале раздались аплодисменты, люди встали с мест и хлопали стоя. Но среди десятков людей я увидел одного, который стоял, сложив руки на груди, и с ненавистью смотрел мне в глаза.

* * *

Это был Солдатенко, мой знакомый по больнице. Пришел ли он сюда специально из-за меня, или его должность по работе обязывала участвовать в подобных мероприятиях я не знал.

Я постарался выглядеть равнодушным, даже слегка улыбнулся ему, но внутри меня всё горело.

Мне дали слово, я сказал что-то доброе в адрес других награжденных и осводовцев, пожелал здоровья и успехов спасенным.

На этом мероприятие закончилось. По просьбе деда я нашел Иваныча, руководителя ОСВОД и подошел к нему.

— Николай Иванович, вам дед велел привет передать.

— Аааа Максим, подойди ближе. Спасибо, ему тоже поклоны., — он положил мне руку на плечо, — ну, что думаешь? Пойдешь к нам работать? Деньги тебе не помешают, коллектив у нас хороший. Уверен тебе понравится.

— Я бы с радостью, — ответил я и оглядел улыбающихся парней, которые приходили домой, они стояли рядом — но, скорее всего, не подойду я вам.

— Это ещё почему?

— Во-первых, меня захомутали в дружинники, во-вторых вступительные экзамены.

— Ну с графиком решим, а кто куратор вашей дружины в МВД?

— Я точно не знаю, но припахал меня Осин.

— С милицией тоже решим, у тебя же сегодня выпускной?

Я кивнул.

— Вот что, давай-ка, ты сегодня и завтра занимайся своими делами, а ко мне приходи в понедельник. Договорились?

Он назвал адрес и время.

Идти с медалью и грамотой на выпускной вечер я не планировал потому что мне надо было переодеться. Мне Отправившись домой я никого не застал дома. Да, точно. Дед с бабушкой уехали на верхнее кладбище на могилу к отцу.

Созвонившись с лучшим другом Тёмой, мы договорились встретиться и идти на выпускной вместе. Я наслаждался тем временем, когда крепкая мальчишеская дружба ещё не знает преград в виде учебы в разных вузах, работы, семьи.

В школьные годы она кажется вечной. Немногие способны ее сохранить и уберечь дружбу на долгие от обид, зависти, товарно-денежных отношений.

Встретившись с Тёмой, я поделился с ним по дороге рассказом о вчерашнем задержании, о том, как ошалел от того, что увидел нашего комсорга, сигающего через ограду гостиницы. Как Михалыч смешно заламывал ему руки.

Сначала он мне не поверил, что в свертке нашли американские доллары.

— Не может быть. Корольков валютчик?

— Выходит, что может. Ты еще вторую часть не знаешь.

Тёмка с раскрытым ртом дослушал рассказ о том, как комсорга тут же выпустили, как будто не было никакого задержания и свертка с долларами.

— Но ведь отпечатки, дактилоскопия! — возмущался мой друг.

— Как мне объяснили наши менты, доказать, что он трогал деньги, если он их трогал, крайне сложно. А что касается бумажного свертка, то или отпечатков не найдут, или скажет, что валялась бумага он не приметил, приподнял, когда искал ключи.

— Надо было за ним проследить. Тогда бы узнали, куда он доллары несет. Вот бы я там был!

— Ты что серьезно хочешь в дружинники?

— Ну после того, как тот парнишка рассказал, что предлагают девчонки за проход и того, что ты порассказал, я бы там подежурил. Кто-то же должен ловить, таких, как Корольков?

— Что правда хочешь?

Он радостно кивнул. Тогда я рассказал ему про то, что мне предложили идти в ОСВОД. Теоретически, желание Темы было как нельзя кстати. Я не собирался его использовать в своей партии против Солдатенка.

Но если Осин согласиться его взять, я могу идти в ОСВОД с чистой совестью. Я предложил бы сержанту рокировку с достойной заменой. Раз фортуна пока благоволила, то я решил держать ее обеими руками.

К школе стекались ученики и ученицы к началу выпускного вечера. Я поискал глазами Михаила Королькова, но его нигде не было видно. Его подружка — «белая блузка» Наташка стояла в одиночестве с понурым видом. Она зло зыркнула в мою сторону и отвернулась.

По ней можно было понять, что комсорга сегодня не будет. Видно, я, действительно, вывел его из строя. Интересно, что произойдет, если в райкоме комсомола решение об исключении отменят и вернут вопрос на повторное рассмотрение?

Как я и предполагал, комсорг Корольков, конечно, отмажется. Он воздержался от голосования, но что, если старшие товарищи из ЦК начнут разбираться? Думаю, не поздоровиться многим.

Я не жаждал крови, тем более какой-то справедливости. Я в нее не особо верил. Мне просто было нужно, чтобы мне никто не мешал.

Нам на встречу выскочили одноклассники. Они наперебой поздравляли меня с вручением медали. Мы поздоровались с учителями, завучем и директрисой. Они улыбались мне и говорили теплые слова. Мне явно не хотелось быть гвоздем программы, но пришлось выслушивать похвалы и поздравления.

В толпе, метрах в пятидесяти я увидел Гончаренко, он опустил голову и старался не смотреть в мою сторону. Его фонарь «засветил» желтым.

Где-то промелькнул Сыч, тоже стараясь не попадаться мне на глаза. Ну что же, вечер обещал быть томным.

Складывалось ощущение, что я расчистил Максу Бодрову поляну от врагов и теперь мог расслабиться и насладиться последними мгновениями школьной жизни.

Торжественная часть пролетела очень быстро. Я нашел Машу в импровизированной гримерке за актовым залом. Она сияла в черном бальном платье, готовясь к выступлению.

— Ну как я тебе?

— Боюсь, что ослепну от твоей красоты и не смогу танцевать.

— Гад, ты умеешь дразнить девушек.

Наш танец произвел настоящий фурор. Школьники, учителя, родители визжали, орали, кричали и свистели от восторга. Не зря мы утром репетировали.

Хореограф, по совместительству старшая пионервожатая в школе, была на седьмом небе.

Мы поклонились публике, друг другу и я проводил Машу за кулисы в гримерку, а затем вернулся к ребятам.

После танца я увидел Вику Рерих, она хлопала в ладоши и ее глаза светились радостью от увиденного. В них не было ни зависти, ни ревности к Маше. Конечно, ее наряд не был столь вызывающим, как платье Маши для танго, но вполне себе подчеркивал ее стройную фигуру и красоту, от которой у меня снова перехватило дыхание.

Она заметила мой взгляд и приветливо помахала мне. Я продрался к ней, поздоровался и сделал ей комплимент.

— Ты обворожительна. Выглядишь, как невероятно красивый цветок.

— Спасибо, — она улыбалась. Я должна тебе сказать, что вы классно танцевали с Машей — молодцы! Это было здорово!

— Вик, пообещай сегодня следующий танец мне!

— Ой-ой-ой, гусар! Придержите коней, сударь, — она отшутилась с милой улыбкой.

— Как ты себя чувствуешь, после больницы? Я беспокоилась за тебя.

— Все отлично.

Мы болтали с ней о всяком, как старые друзья. Правда, она была единственной, кто ничего не сказала про спасение мальчика Саши. Но это было даже на руку.

Я буду ей нравиться ещё больше, после того, как она узнает об этом от кого-нибудь другого.

Выходило, что я понемногу вытаскивал Макса Бодрова из грязи в князи. Нельзя было сказать, что он был уж совсем неудачник. Скорее наоборот.

Но ситуация складывалась таким образом, что приключения последних дней заставили многих смотреть на него по-другому. С большим уважением.

Теперь Макс Бодров был у многих в любимчиках. «Как бы не упасть больно вниз с пьедестала?», — я не забывал про гордыню ни на минуту.

Вечер выпускного бала удался. Сначала мы пошли с родителями и учителями в ресторан, заранее забронированный под нас, что было большой проблемой в курортный сезон.

Но потом, по старой традиции, выпускники распрощались с родителями и отправились встречать рассвет у моря на пляже.

Вот тут и началось настоящее празднование вступления во взрослую жизнь. Песни, танцы, разговоры.

Я не усердствовал с вином и сигаретами, потому что знал, что всё это «добро» ждет всех нас в будущем в огромном количестве. В этой жизни мне не хотелось побыстрее стать взрослым.

Я смотрел на моих друзей и одноклассников, которые хотели казаться умудренными опытом. Они спешили во взрослую жизнь, которая раскидает всех безвозвратно.

Я сидел на теплом каменном парапете набережной, вобравшем в себя дневное солнце и смотрел на лунную дорожку, сверкающую мириадами лунных светлячков.

Ночной воздух был прохладным. Он смешивался с теплым ночным бризом, бьющим в лицо и доносившим до нас запахи моря. Рядом присела Вика. Она поежилась и погладила свои плечи.

Я тут же скинул свой фирмовый пиджак и накинул на нее.

— Спасибо, Макс. Как думаешь, он ответит за свои дела?

— Кто? О ком ты говоришь?

— Тот, который бил тебя сзади, после кино. Во время драки с Гончаренко и Сухишвили. Кстати, Сухишвили сегодня подошел и извинился.

— Ты видела того, кто меня ударил?

— Конечно.

— Мы приходили с Тёмой к тебе домой, чтобы спросить, но ты уехала к бабушке.

— Меня родители заставили. Не хотели, чтобы меня таскали по милициям из-за того, что ты в больницу загремел.

— Да ладно? Правда? Кто же это был? Кто ударил?

Вика пару секунд помолчала, как бы раздумывая стоит ли мне говорить об этом. А потом набралась смелости и выпалила:

— Миша Корольков, наш комсорг.

Я подскочил на месте.

— Да не может быть!

— Думаешь, я стану тебе врать? — она обиженно повела плечами и отвернулась в сторону.

— Что ты? Я тебе верю, Вик! Просто я удивился такому совпадению! Так не бывает, я тебе потом кое-что расскажу.

Я и вправду не ожидал, что тот, кого мы вчера с Михалычем задержали, оказался тем самым козлом, который подло вырубил Макса Бодрова ударом по затылку.

— Расскажи сейчас!

— Сейчас не могу. Это не моя тайна, но как только кое-что прояснится, я тебе обязательно объясню почему я так удивился. Скажи, Вик, а ты видела, чем он бил?

— Ну да, — она уверенно подтвердила, повернулась ко мне корпусом и удивленно спросила, — ты разве не знаешь?

Я просто промолчал, ожидая ее ответа.

— Битой.

— Битой? Странный выбор, — меня очень удивил предмет, которым бил Корольков, до массового применения бейсбольных бит еще целых десять лет.

— Битой для игры в лапту.

Ах вот оно что. Это была не плоская доска и не кирпич. Бита для игры в лапту, с рукояткой.

— Можешь показать, как?

Вика сложила руки будто держала рукоять биты двумя руками и продемонстрировала удар сбоку. Все сходилось с моими ощущениями.

— А куда они потом делись?

— Когда ты упал, Корольков показал мне жест большим пальцем от уха до уха по горлу, приказал молчать, выбросил биту в кусты возле старого дуба и они все убежали.

— Вот, тварь! — меня возмутило не позорное бегство, а угроза однокласснице, — ладно, он еще очень об этом пожалеет.

— Макс, я не для этого тебе это все рассказала. Не нужно никому мстить. К тому же мои родители в курсе. Отец звонил его отцу или кому-то там.

— Хорошо, слово красавицы для меня закон. Никому мстить не будем.

Такой ответ явно ее успокоил.

— Пойдем бросать монетки, на счастье. Вон ребята уже собираются. Надо загадать желание. Говорят — исполняются.

Я быстро осмысливал сказанное Викторией Рерих:

«Дорогая ты моя Вика, комсомолка, спортсменка, умница, и, наконец, красавица. Мало того, что эта мразь, Миша Корольков тебе угрожал, так он же и собрание провел и проголосовал за мое исключение из комсомола.»

К нам подошел Тёма, он был в отличном настроении немного покачивался. То ли от выпитого, то ли от усталости.

— Не хотел вас отвлекать, голубки. Вы красиво смотритесь, когда воркуете.

Мне резануло слух, но я тут же успокоился. Я вспомнил, что в восьмидесятом слово «голубки» не имело отрицательного окраса и использовалось, для обозначения обычной влюбленной парочки.

— Перестань, Тём, — мне показалось, что Вика покраснела.

— А что я такого сказал? — невинно ответил мой друг, — мне было видение, что вы поженитесь.

— Пошли загадывать желания, Нострадамус, — я встал и подал руку Вике, заметив на себе пристальный взгляд. Маша Баландина отреагировала на Тёмино «поженитесь».

Она выделялась в толпе одноклассников. После нашего танца Маша переоделась в белое обтягивающее платье, которое светилось ярким пятном. Моя партнерша по танцам отвернулась, примитив, что мы на нее смотрим и притворно засмеялась чей-то шутке.

«Мне нужно быть осторожным. С огнем играешь, Макс!», — подумал я про себя.

— Кто? Какой Нос-страдай-мос?

— Нострадамус, дерёвня! Это такой средневековый французский предсказатель.

— Деревня, не деревня, а ты знаешь, что твой Нострадамус выяснил про нашего дорогого Королькова?

— Что?

— Угадай, кто в родне по материнской линии?

— Смоктуновский?

— Неа!

— Караченцев?

Тёма отрицательно качал головой.

— Ну не знаю, не томи: Кастро, Хоннекер, Громыко?

Тема встал, сложил руки на груди и задрав нос продекламировал.

— Солдатенко.

Я снова встал, как вкопанный.

— Откуда ты знаешь?

Тёма кивнул в сторону Наташки-белой блузки и чуть наклонившись ко мне заговорщицки произнес:

— Натали, сказала, что Мишеньку дядька по материнской линии не пустил на выпускной. А когда я спросил, какой-такой дядька? Кто он такой чтобы запрещать комсоргу ходить на выпускной? она ответила — сам Солдатенко.

Тёма посмотрел на меня многозначительно. Теперь пазл начал понемногу складываться. Было еще очень много белых пятен в этой картине, но уже стало понятно, что история начинает принимать интересный оборот.

За горизонтом занималась заря. Мы бросали монеты и загадывали желание вглядываясь в небо. Жизнь казалась такой же бесконечной и прекрасной.

Одноклассники начали разбредаться по интересам. Кто-то садился парами на лежаки и лавочки, кто-то пел и играл на гитаре.

— Проводи меня, пожалуйста, домой Макс, — обратилась ко мне Вика.

— Пожалуйста, с удовольствием, — я улыбнулся и оттопырил локоть,жестом приглашая её взять меня под ручку.

Она очень уютно просунула свою руку, зацепилась второй, и мы пошли, не прощаясь ни с кем.

Мы брели по спящим ночным улицам прибрежного города и болтали о будущем.

— Как думаешь, коммунизм наступит когда-нибудь? — она поставила меня неожиданным вопросом в тупик.

— Я не знаю. Я больше понимаю, какие в будущем будут технологии.

— И какие? — ее глаза загорелись интересом, — Давай, пофантазируй, мне жутко интересно.

— Ну хорошо. Представь, что появятся беспроводные телефоны.

— Они и сейчас есть, вон в кино с тобой видели.

— Да, но не такие. У телефона будет экран и я смогу позвонить тебе из любой точки мира по видеосвязи. Ты сможешь показать мне, где ты находишься и что сейчас делаешь. Поедешь, например, в Москву и покажешь мне Красную площадь по телефону.

— Ух ты здорово, давай еще!

— Будет использоваться много пластика, в одежде, посуде, в мебели, в машинах, в оборудовании.

— Ой, мне бы не хотелось жить в пластмассовом мире.

Я посмеялся. Дальше рассказывал ей про компьютеры, плоские телевизоры, интернет. Скоростные поезда, про новые технологии в медицине, МРТ и УЗИ. Но очень скоро мой список исчерпался.

Да, мы заменили в будущем бумажные деньги и документы на электронные. Да, у нас в телефонах появились соцсети и переводчики на другие языки. И что с того? На что потратило человечество эти сорок с чем-то лет? Победили на Земле болезни? Голод? Прекратили войны? Научились летать на другие планеты?

Создали всем достойные рабочие места? Мне стало стыдно перед этой красивой девушкой. Мне было сложно выразить свои чувства.

Прямой вины в перечисленных бедах человечества за мной нет. Но язык как-то не поворачивался называть время, из которого я вернулся — «прекрасным будущим».

Оно не было ужасным, мое настоящее в прошлой жизни. Но оно было явно не тем, о чем мечтали и что загадывали себе и близким мои одноклассники у моря.

— Почему ты замолчал?

— Я понял, что тоже не хотел бы жить в пластмассовом мире.

Я развернул ее к себе и поцеловал в губы. Сначала она сопротивлялась мягко стуча меня кулачками в грудь, а потом прильнула всем телом. Пиджак с ее плеч упал на тротуар. Я не позволил себе ничего лишнего.

Когда мы закончили целоваться, она со смешинкой в голосе сказала, что не давала разрешения себя целовать.

Я разглядывал ее красоту и понимал, что такие мгновения юности бывают всего один раз в жизни.

Мы попрощались с ней у ее подъезда. Я дождался пока Вика поднялась. Она выглянула с балкона и помахала мне ручкой на прощание и послала воздушный поцелуй.

Развернувшись на каблуках, я стал спускаться вниз по просыпающейся улице. Уже вовсю рассвело.

Я шел и был счастлив, каким-то особым легким пацанским счастьем. Думая о новой жизни, я заметил впереди большой платан. До него было шагов семьдесят-восемьдесят. Моя интуиция настойчиво подсказывала, что за стволом кто-то стоит.

Глава 16

Она выглянула с балкона и помахала мне ручкой на прощание и послала воздушный поцелуй.

Развернувшись на каблуках, я стал спускаться вниз по просыпающейся улице. Уже вовсю рассвело.

Я шел и был счастлив, каким-то особым легким пацанским счастьем. Думая о новой жизни, я заметил впереди большой платан. До него было шагов семьдесят-восемьдесят. Интуиция подсказывала, что за стволом кто-то стоит.

* * *

Предчувствие не обмануло. Стоило мне подойти к стволу многовекового дерева, как из-за платана выступила фигура юноши.

Я уже было сжал кулаки, готовый принять бой, как разглядел улыбающуюся физиономию Тёмы.

— Э друг мой, ты, что тут забыл? Ты что? Следил и подглядывал? — удивился я.

— Не подглядывал, а приглядывал. Можно сказать, что охранял.

— О кого?

— Да Сыч под конец вечера исчез куда-то со своими уродами. Я и подумал, нехорошо будет, если они тебя одного где-нибудь встретят. Еще и при Вике начнут докапываться.

Мой верный друг, шел за нами незаметно. Он деликатно оберегал наш с Викой первый поцелуй.

— Спасибо Тём, ты настоящий друг!

Какое же это приятное чувство, когда ты знаешь, что друг и поддержит, и прикроет, и подставит плечо, если надо.

Если и существует отдельное мальчишеское счастье, то часть его заключается в наличии таких настоящих друзей, прикрывающих тебя от злопыхателей.

Лучшая на свете девушка, настоящий друг, великолепный вид на море, открывающийся из просыпающегося верхнего города, мирное прохладное утро после выпускного вечера, крики чаек слились в одну незабываемую картину жизни советского парня.

Ради таких мгновений стоит жить. И даже умирать, если учитывать мой опыт попадания в новое тело.

Если бы меня в тот момент спросили, чего ты больше желаешь — вернуться в вечер, когда последний раз видел себя тонущего или остаться здесь, то я бы не задумываясь выбрал бы второе.

Несмотря на то, что та прошлая жизнь была казалось устроенной и налаженной, счастье было в этой.

* * *

В понедельник вопросы, связанные с дежурством в ДНД и переходом в ОСВОД, решились по звонку Николая Ивановича начальнику отделения милиции. Они нашли компромисс в том, что я остаюсь в ДНД, но меня вычеркивают из графика постоянных дежурств. И теперь я мог привлекаться в особых случаях на охрану общественного порядка. Например, во время массовых мероприятий.

Николай Иванович торопился, поэтому сразу отправил меня в канцелярию, где я заполнил анкету и заявление.

Он извинился, сообщил, что у него внеплановое совещание, и пообещал пообщаться более подробно в следующих раз.

К моему удивлению формальная часть не заняла много времени. Видимо председатель городской ячейки Общества Новиков Николай Иванович не любил бюрократию и всячески старался избавляться от ее проявлений.

Пока меня оформили стажером, на добровольной основе, выдали членский билет и марки для оплаты взносов. Все члены Общества Спасания на водах платили членские взносы, вне зависимости от того, состояли ли они в штате или нет. Единственная присутствующая в канцелярии сотрудница, пятидесятилетняя Раечка, снабдила меня дальнейшими инструкциями.

У меня был свободный час послеобеденного времени, поэтому я решил заглянуть к Осину. Не по-человечески было переходить в ОСВОД не попрощавшись.

К тому же мне предстояло зайти к сержанту и предложить кандидатуру Тёмы на мое место.

После звонка Николая Ивановича и получения членского билета я отправился в ментуру.

Я думал, что Осин будет переживать по этому поводу и заготовил длинную речь, объясняющую моей стремление стать спасателем, но ничего такого не понадобилось.

Осин получил долгожданного младшего лейтенанта, и я застал его в отличном расположении духа, они с коллегами обсуждали присвоение звания и строили планы на вечер. Я так понял, что они собирались обмывать звездочки.

— А проходи, проходи супермен-спасатель! — он заулыбался и гостеприимно помахал рукой, когда увидел меня в дверном проеме, — покидаешь нас, перебежчик? А мы вот тебя всем отделом в Горкоме комсомола отстояли. Так как в первичной ячейке невозможно еще раз вынести вопрос на голосование, городской комитет комсомола принял решение аннулировать результаты последнего собрания.

— Что это значит?

— Это значит, что ты такой же комсомолец, как и другие. Ничем не хуже, ничем не лучше. И просто так на этот раз не отделаешься.

Я пообещал принести торт, и кое-что еще, рассказал, про желание Тёмы стать активным членом ДНД.

Осин пообещал посмотреть, что за «фрукт» мой Тёма, ещё предложил любую поддержку, если понадобится и пожелал мне успехов на новом месте.

Затем я отправился на станцию ОСВОД на улице Дзержинского искать своих новых инструкторов. Раечка сказала, что мне нужны два Сереги.

Так звали тех дружелюбных парней, приходивших ко мне и пригласивших на награждение. У них были разные фамилии: Рыбников и Бойков, но так как они обычно дежурили вместе, все их так и называли — два Сереги.

Добравшись до станции, представляющую из себя двухэтажное строение, я заглянул в приоткрытую дверь на первом этаже.

За дверью находился в длинный коридор, ведущий в закрытый эллинг. На стенах были развешаны плакаты и доски с инструкциями и картинками по спасению на воде. Еще в коридоре располагались двери в служебные помещения, склад, учебный класс и раздевалку.

Пол был застелен линолеумом, имитирующим метлахскую плитку, симметрично напечатанную на поверхности в шахматном порядке.

Я прошел мимо помещений до конца и попал в эллинг.

— Здорово, — заметив мое появление, обратился ко мне один из Сергеев, повернув голову.

Они оба ковырялись масляными руками в разобранном лодочном моторе. Второй встал с корточек и вытер руки о лежащую рядом тряпку.

— Привет, Макс. В канцелярии уже был?

Он подошел и протянул для рукопожатия предплечье, чтобы я не испачкался о его ладонь.

— Здорово, мужики. Только оттуда. Мне вот членский билет вручили.

— Ну что, стажер, добро пожаловать!

Я поблагодарил и деликатно уточнил, как к кому обращаться. Они были непохожими друг на друга. Один, тот, что повыше ростом, и покрепче телосложением, сказал, что его фамилия Рыбников. Другой, среднего роста, щуплый и жилистый — Бойков.

— Можешь, нас между собой, когда мы втроем, называть Рыбой и Бойком. Но только, когда нет посторонних. А так мы всегда поймем, к кому ты обращаешься. Мы давно привыкли. Прости, руки не подаю. Марать тебя не хочу.

— Сейчас соберем его обратно, запустим и начнем твой инструктаж, — сообщил второй, затягивая гайку.

Я присел на корточки рядом и стал наблюдать за работой. Два Сереги четко и слаженно собрали двигатель минут за пятнадцать. На корпусе красовалось название «Ветерок 8». Я помог им донести мотор и установить на лодку «Южанку», стоявшую тут же.

Они вымыли руки, и Рыба кинул мне спасательный жилет.

— Одевай, судя по медали — плавать ты умеешь. Будем в море выходить, движок испытывать.

Я надел жилет на завязках. И стал ожидать дальнейших подсказок.

Предварительно залив топливную смесь, два Сереги спустили моторную лодку на воду по рельсам.

На белом корпусе красовалась красная надпись: «Спасательный».

— Залезай через нос, и садись на банку. Ту, которая поближе.

Я ловко запрыгнул на носовую часть, даже не замочив ноги, пока два Сереги держали покачивающуюся на волнах моторку.

Мои инструкторы не оставили это факт без внимания и пошутили.

— Ты смотри, еще без году неделя стажер, а кажется, что выйдет сухим из воды.

Боёк сел на корму к двигателю за руль и заговорщицки мне подмигнул, а Рыба взял в руки мегафон, прозванный в народе «матюгальником».

Эллинг был отгорожен от пляжа металлическим причалом и огромными бетонными ограждениями.

Место было выбрано таким образом, чтобы отдыхающие не мешали скоростному спуску на воду малых плав средств в случае тревоги или иной необходимости.

Рыба развернул лодку носом в море, положил мегафон на дно, взобрался с левого борта в лодку на мелководье и сел посередине.

Боёк трижды дернул за вытяжной шнур и движок плавно заурчал. Он придал небольшого газа поворачивая ручку на руле движка. Южанка послушно стала набирать ход.

По обоим бортам у нее располагались бочкообразные були, такие полые емкости, придававшие лодке большую отстойчивость. Я с интересом наблюдал за действиями рулевого и предугадывал поведение лодки.

Выйдя довольно далеко в море, Боёк повел лодку зигзагами. Он испытывал мотор в разных режимах. Судя по поведению «Ветерка» ремонт прошел отлично.

Минут через пятнадцать он сбавил обороты. А потом и совсем заглушил двигатель.

— Говоришь, хочешь быть спасателем? — обратился ко мне Рыба. Боёк молча наблюдал за нами.

Я кивнул.

— Хочу.

— Тогда запомни первое правило стажера: стажер должен беспрекословно выполнять приказы своего инструктора и вышестоящего руководства. Запомнил?

— Запомнил.

— Тогда снимай кеды и верхнюю одежду.

— В каком смысле? — спросил я удивленно.

— В прямом. Это приказ. Раздевайся до плавок.

Ну что же, приказ — так приказ.

В СССР часто новичков тестировали, предлагая им справиться с заведомо невыполнимыми заданиями. Так новобранцев проверяли на сообразителностб.

Я решил, что готов сыграть с ними в эту игру и невозмутимо скинул одежду, оставшись в плавках.

— Прыгай в воду. Только аккуратно, не переверни лодку.

Я молча стартанул в воду головой вперед, набрав полные легкие воздуха.

Я уже понял к чему идет дело. Скорее всего они оставили бы меня в воде, предложили бы научиться спасать себя в первую очередь, а сами, потешаясь над новичком, то уходили бы, то возвращались на моторке. Я слышал о таком боевом крещении у спасателей.

Я спокойно относился к такому типу испытаний, плыть до берега — метров четыреста. В хорошую погоду на море без волнения — одно удовольствие. Но сначала, я заставлю их понервничать.

Нырнув я ушел на глубину, а затем подплыл снизу к носу лодки, так чтобы не терять винт из виду. Я зацепился за нос пальцами и осторожно вынырнул. Из лодки меня заметить было практически невозможно.

С момента моего прыжка прошло секунд сорок-пятьдесят, когда я услышал голос Рыбы.

— Ты его видишь? — он явно начинал нервничать. Лодка закачалась. Видимо, второй Серега переместился к противоположному борту, чтобы попробовать разглядеть меня в воде.

— Блин, да нет, не вижу. Нет его!

— Черт, достажировались! — я не видел, что происходило в лодке, но у меня складывалось впечатление, что Рыба судорожно скидывал с себя одежду.

Затем лодка качнулась, и я услышал всплеск ныряющего человеческого тела. Я переместился к корме. Конечно, через пару мгновений Рыба увидит меня, держащегося за борт. Но я успевал подшутить над Бойком.

Я приподнялся над кормой, за спиной у Сереги Бойкова, напряженно вглядывающегося в место, где я исчез минутой ранее.

— Буу, — я негромко, но внятно обозначил свое присутствие за спиной у инструктора. Тот вздрогнул и резко обернулся, чуть не вывалившись за борт.

— Я тебе сча веслом звездану! Разве можно так, бляха-муха!

Я понимал, что это пустая угроза, вызванная волнением за мою судьбу.

— Серег, я не хотел. Не серчай на меня.

— Как не серчай? Я чуть не поседел.

Вынырнувший тут же у другого борта Рыба прокомментировал:

— Да ладно тебе, чего уж там, махать веслами после драки. Видишь, мы хотели его поучить, а выходит это он нас с тобой проучил. — он облокотился на противоположный борт и спросил у меня, — признавайся, ты догадался или знал заранее, про «посвящение в спасатели»?

— Я где-то слышал про такое, но уже не помню где. Ты, когда про первое правило заговорил, само в памяти всплыло.

Мы по очереди забрались в лодку. Даже с учетом того, что Серега Бойков скинул нам обоим веревочную лестницу. Мне понадобилось приложить довольно много усилий, чтобы перевалить через борт.

— Ничего научишься, по началу трудно, но потом привыкаешь, — приободрил меня Рыбников, он явно проникся ко мне симпатией за то, что я «сломал систему».

— Что знаешь, про ОСВОД?

— Ну что это общество спасения на водах, там работают водолазы-спасатели.

— Во-первых, не спасения, а спасания. Так служба еще при царе называлась, с тех пор название и не меняли. Во-вторых, ОСВОД — это не только спасатели, но и производство инвентаря для спасательных работ, обучение плаванию, разработка новых образцов спасательной техники.

Серега Рыбников рассказывал мне про то как устроена спасательная служба, что ОСВОД снимает фильмы, организовывает экскурсии, и что это большая семья из десяти миллионов человек по всей стране.

— Серег, заводись, давай, покажем у берега, какие проблемы возникают.

Бойков снова завел двигатель, и мы тронусь в обратный путь.

Десять миллионов — это огромная армия. Я ещё раз восхитился людьми нашей страны, которые объединились на добровольных началах для столь масштабной и благородной цели.

Стало интересно, а сколько членов насчитывало Общество в прошлой жизни, в постсоветской России.

Когда мы подплыли к буйкам, и стали двигаться параллельно берегу, Серега Бойков спросил:

— Как думаешь, какие две категории граждан чаще всего тонут?

— Не знаю, подозреваю, что пьяные мужики?

— Угум, верно. А вторая?

— Честно, не знаю. Какая?

— Дети. Вторая и самая незащищенная категория — это дети.

— Не знал, неприятное открытие, — ответил я инструктору. Мне было немного стыдно за свою выходку с лодкой. Он действительно, очень переживал за меня. Я хотел попросить прощения, но он продолжил:

— Что лучше всего должен уметь делать спасатель? — продолжил Боёк.

— Плавать?

— Это, само собой. Что ещё?

— Оказывать первую медицинскую помощь?

— Помощь тоже, но речь не об этом.

— Подскажи, Серёг. Ты же видишь, я пока еще ничего не знаю.

— Считать и запоминать. Спасатель должен уметь хорошо считать.

Я помолчал в ожидании продолжения.

— Спасатель — дружинник, заступая на пост, должен постоянно считать сколько детей вошло в воду и сколько детей вышло. Тоже самое с пьяными компаниями. Спасатель считает, сколько нетрезвых вошло в воду и сколько вышло.

Я посмотрел на берег и отнесся к его словам с сомнением.

— Разве это возможно при таком количестве народа на пляже?

— Возможно, Макс — ответил Рыбников тихо, — не дай Бог, вытащишь первого утопленника, которому уже невозможно помочь, будешь считать лучше любого калькулятора. Не захочешь больше такое видеть.

— У тебя было такое? — , спросил я его.

Он утвердительно кивнул, опустив глаза.

— Было и не один раз.

— Да ладно, что вы в первый день об утопленниках заговорили? — попытался отвлечь от тяжелых мыслей Сергей Бойков, — давайте о хорошем. Макс послезавтра у нас погружение с аквалангом. Ты же никогда не погружался?

В памяти ярко вспыхнуло воспоминание-сон.

Я снова падал вниз на дно камнем.

Я касался толстой перчаткой и ощущал спусковой пеньковый конец. Водолазные галоши пробивали стылую толщу воды, опуская меня все ниже и ниже. Воздух по шлангу едва поспевал за мной. Снова адреналин холодил сердце — там, внизу, была бездна.

Черная, с серебристым оттенком вода все плотнее и плотнее сжимала мою водолазную рубаху, словно море заковывало меня в стальной саркофаг. Тяжеленный шлем давил на плечи и равномерно тащил моё тело на дно. Я чувствовал на груди свинцовый груз.

Опять дышать все тяжелее. Там наверху Артур держал воздух в скафандре на самом низком уровне подачи. Я понял, что меня тревожит кислородное голодание. Однажды такое со мной было. Лишь бы оно не наступило. Лишь бы не закружилась голова.

В ушах давило, барабанные перепонки заложило, словно какая-то сила пыталась высосать их из ушной раковины. Нужно срочно «продуться». Я приложил нос к холодному стеклу иллюминатора и с силой выдохнул. Боль сразу исчезла, звук воздуха, поступающего в скафандр, приобрел чистоту и четкость.

Я ударился ногами о грунт неожиданно, даже слегка испугался. В шлеме зашипел воздух, и я услышал голос Рыбникова.

— Макс ты в порядке? Ты погружался, когда-нибудь?

Конечно, в этом был определенный риск

Глава 17

В памяти ярко вспыхнуло воспоминание о сне. Я снова падал вниз на дно камнем…

…Я ударился ногами о грунт неожиданно, даже слегка испугался. И сразу в шлеме зашипел воздух, и я услышал голос Рыбникова.

— Макс ты в порядке? Ты погружался с аквалангом когда-нибудь?

* * *

Я очнулся от видения и вернулся в реальность, сидя в «Южанке», подпрыгивающей на волнах и рассекающей воду.

— Нет, никогда. Просто нырял с ребятами в море.

— Ты просто замолк секунд на десять, такое ощущение, что что-то вспоминал.

— Ребят, знаете, что такое дежавю? Это когда ты чувствуешь, что с тобой это уже происходило. Чаще всего — это обман сознания. Мне показалось, что мы с вами уже сидели в это моторке и вы меня спрашивали про акваланг.

Мы вернулись на спасательную станцию.

— Раз не вышло с первой частью инструктажа, будем полной гонять тебя на втором этапе.

Мы прошли в учебный класс, в котором нижняя половина стен были окрашены в зеленый цвет. Верхняя часть и потолок побелены. Я раньше не задумывался об этой особенности.

Как выяснилось, объяснений было два. Считалось, что зеленый цвет успокаивает детей и повышает их производительность. Другая версия говорила о том, что зеленая краска в стране производилась в огромных количествах, значит она была самая доступная и недорогая по себестоимости.

В зеленый цвет красили всю военную технику, железнодорожные вагоны и электрички.

На стенах висели карты местности, плакаты демонстрирующие способы освобождения от захватов, методы оказания первой медицинской помощи. Не обошлось без партийных лозунгов.

Над меловой доской висел портрет Ленина и слоган: «Партия — наш рулевой». Чуть ниже кто-то изобразил крупными буквами, написанными акварельными красками лозунг нашего местного ОСВОД: «Ни одной жертвы на воде в этом году».

Судя по бумаге, серой от пыли, лозунг уже висел здесь несколько лет.

Столы стояли в три ряда и позволяли посадить до двенадцати стажеров. Они были точно такие же, как и в старших классах школы, но довольно потрепанные и видавшие виды.

Скорее всего их списали из школы после обновления мебели, а потом привезли сюда. Несмотря на свой невзрачный вид, они могли послужить ещё с десяток лет.

— Итак начнем, садись на удобное место — Рыбников хлопнул в ладони и потер их.

А Боёк принес пару машинописных листов и карандаш и предал их мне.

— Приноси в следующий раз тетрадь и ручку. Тебе эти материалы помогут сдать экзамен.

Второй инструктаж начался с блока про температуру воды и воздуха и её влияние на половцев и купающихся. Казалось, что наиболее благоприятные условия для купания должны интуитивно понятны всем. Но не тут-то было. Далеко не все об этом задумывались и знали.

Я с детства слышал про судороги в холодной воде, правда мне повезло. Я ни разу в жизни с ними не сталкивался и их не чувствовал.

Но между мальчишками постоянно ходили истории о том, как кто-нибудь утонул из-за того, что ему свело судорогой мышцы на ногах или спине.

Так вот, должно быть всем понятно, начинать купание нужно при температуре воды не ниже +восемнадцати градусов по Цельсию. Но наши мужики, особенно те, кто приехал в отпуск с Севера, считали, что температура воды в плюс пятнадцать, и даже в плюс десять вполне подходит для того, чтобы плавать в море. А море высокомерия и гордыни не прощает.

Кроме судорог на пляже возможен перегрев в жару. Часто люди, не зная коварства морского солнца получают тепловые удары и теряют сознание.

Потом мы разбирали пляжи и места пригодные для купания. Я с удивлением узнал, что буи выставляются там, где спасателями расчищено и досконально обследовано дно.

Раньше я думал, что спасатели просто отмеряют положенное количество метров от береговой линии.

— Что вы изучаете дно на пляже после каждого шторма?

— Мы. Мы изучаем дно. Помни, ты осводовец! Конечно, после шторма может принести мусор, коряги. Вон после наводнения доставали машины, листы кровли, кучу всякой хрени.

Боёк поправил Серегу Рыбникова:

— Ну не то, что после каждого шторма. Так людей и времени не хватит. Но после сильных штормов проверяем обязательно.

— Поехали дальше, — Рыбников продолжил рассказ про шоковое состояние утопающего, — Ты когда-нибудь обжигался?

Я кивнул.

— Конечно, обжигался.

— О чем ты думал, когда чувствовал ожог?

— Не знаю, наверно о том, что горячо.

— Не угадал. Ты ни о чем не думал. Твой мозг переходит в другой режим работы. Он не может думать. Вот и утопающий, он не может думать. И этим он очень опасен.

Я слышал и такие истории, а Рыбников тем временем продолжал:

— Если неподготовленный человек бросается спасать другого, то это может кончиться плачевно для обоих. Утопающий просто хватается за него, как за последнюю надежду и тянет на дно. Спасатель уже не в состоянии ничего предпринять. Поэтому главное правило — никогда не паниковать и думать головой. Повтори.

— Не паниковать и думать головой.

— Молоток, тебе еще не раз придется себе это напоминать. И если ты себе это уяснишь, то в этом пятьдесят процентов успеха в спасении утопающего.

Я знал, что мозг тонущего человека не восприимчив к чужой речи и инстинкт самосохранения не позволяет включать логику.

Два Сереги стали показывать разные положения спасателя и утопающего, хватающего за тело спасателя. В этой ситуации нужно было запомнить, как освобождаться от захвата, тонущего, и как перехватывать его самого.

— Всегда крути руки в сторону больших пальцев, а потом резко вырывай предплечья из его кистей. В воде скользко, даже здоровые мужики не могут удержать руки спасателя, понимающего, как освободиться. Вон Боёк с одним пьяным кабаном на раз справился.

— Иди сюда, попробуем вместе.

Я подошел, ребята по очереди показывали на мне захваты и приемы освобождения. Самыми сложными оказались захваты сзади.

— А если не получается освободиться? Так бывает, что тогда делать? — спросил я.

— Если не получается, то всё просто — не паникуй и включай голову.

— Как понять твой ответ?

— Ты перестаешь тратить драгоценные силы. Не дергаешься и позволяешь себе и тонущему погружаться под воду. Поверь, он через десяток секунд сам тебя оттолкнет, думая, что ты бесполезен.

Ребята рассказали мне многое. Как нырять, как подплывать, как транспортировать тонущего.

— А сколько есть времени у спасателя, чтобы спасти жизнь тонущего.

— Примерно пять минут. На сегодня всё. Завтра будем изучать реанимационные действия. Ещё, завтра после инструктажа у нас будет первое совместное дежурство.

Часть из рассказанного материала я знал из собственных воспоминаний. Но не смотря на активную биографию, мне не приходилось применять мои знания на практике в прошлой жизни. Техника освобождения от захватов не казалось устаревшей. Я решил, что попрошу моих инструкторов повторно показать все эти приемы, но уже в воде. Возможно, они посмеются надо мной. Но это меня не особо беспокоило.

В вопросах спасения людей мелочей не бывает.

Я отправился домой полный надежд и приятных воспоминаний о прожитом дне. Мне не терпелось погрузиться с аквалангом. Я чувствовал, что мне нравится эта жизнь.

Я стану настоящим спасателем, и посвящу свою молодость тому, что буду охранять и возвращать жизни.

Мне предстоял нелегкий разговор с дедом про отца.

Все же, мне удалось кое-что разузнать у Николая Ивановича. Отец, будучи военным водолазом-спасателем, погиб при подъеме потерянной торпеды.

Все данные по этому делу были засекречены, и Николай Иванович выдал самый минимум информации только для того, чтобы я знал хоть что-то о судьбе своего отца. Он тоже знал совсем немного и посоветовал поговорить об этом с дедом.

Их не было на моем выпускном, потому что они всегда ездили ли на кладбище, в день годовщины смерти отца.

В этом году дата совпала с моим награждением и выпускным. Старшие решили, что мне можно отметить свое окончание школы, так же, как и любому другому выпускнику.

Я добрался домой и созвонился со своим другом. Тёма расспрашивал про подробности дня, про моё боевое крещение, хохотал над тем, как я шуганул Бойка.

Я рассказал, что Осин готов взять его в дружинники, про возможное совместное патрулирование и про восстановление в комсомоле.

Мы договорились завтра увидеться с ним после дежурства на городском пляже. Мне очень не хотелось пропускать секцию бокса, и мы дали друг другу слово, что сумеем найти время для занятий.

Бабушка подала мне листочек с шахматным ходом генерала, накормила меня ужином, поинтересовавшись моими делами.

После ужина она отправилась на прогулку со своей давнишней подругой.

Дед задерживался на работе, и я решил, что сейчас самое время изучить ход генерала и его последствия в нашей шахматной партии.

Конечно, со стороны наша игра выглядела очень странной.

Делать по одному ходу в день, не видя соперника? Сумасшествие? В шахматах — нет.

Я чувствовал сильного соперника, его интеллект и красивую игру и это наполняло меня невероятной энергией.

Ещё ни одна сыгранная партия в жизни не доставляла мне такого жгучего удовольствия.

Видимо, генерал Нечаев испытывал примерно тоже самое.

Я посмотрел на записку и передвинул фигуры в расставленной партии.

Его ход просто взорвал доску. Мне казалось, что я имею преимущество и давлю на него. Загоняю его ладью в смертельную ловушку, но его ход в одно мгновенье всё изменил.

Как я мог не видеть этой угрозы своему ферзю? Мое положение резко осложнилось. Да что там осложнилось, оно ухудшилось. Еще пару таких зевков и генерал порвет меня на полоски, как лист бумаги.

Еще ход назад я побеждал. Теперь мне нужно было строить все сначала. И оборону, и атаку. Я снова открыл подаренную генералом книжку.

Пока я читал, размышлял и высчитывал ходы с работы вернулся дед.

«Это хорошо, что мы вдвоём», — думал я. Нам будет проще поговорить об отце без бабушки.

К моему удивлению, дед начал разговор сам. Без вступления и моей просьбы.

Я так понял, что он переговорил с Николаем Ивановичем и они пришли к выводу, что я достаточно взрослый, чтобы всё рассказать.

Раньше, они с бабушкой обходили стороной эту тему. Макс рос в неведении.

Он лишь знал, что отец служил во флоте и погиб. Несчастный случай. На все вопросы об смерти отца ему отвечали, что придет время и он узнает.

Время пришло. Я был хотел узнать всё о судьбе моего отца. И приготовился к длинному рассказу. Но дед разрушил мои планы. Он сходил в свою комнату принес награду, полученную отцом посмертно, сопроводительное письмо, о том, что отец героически погиб, выполняя свои воинский долг.

Дед молча ел свой ужин и не смотрел в мою сторону.

— Дед, это все? Разве ты не знаешь, как он погиб?

Он отрицательно покачал головой.

— И никогда не интересовался?

— Все, что я знаю, так это то, что они занимались поиском и подъемом затонувшей торпеды. Они накинули стропы и начали подъем. Она сдетонировала. Всё. Двоих водолазов потеряли. Твой отец понимал, куда пошел служить. Остальное засекречено. Может быть ты узнаешь, что случилось. Лет через шестьдесят.

— А есть его фотографии со службы?

— С училища ты видел. Со службы только одна. Сейчас принесу. Не давали им фотографии высылать. Не забывай, где он служил.

Дед принес черно-белую фотографию, на которой улыбающийся отец держит трехболтовку — шлем в левой руке под мышкой, словно арбуз.

Он был одет в водолазную рубаху, блестящую от воды и стоял у водолазного трапа. Значит, фотографировался сразу после погружения.

Нелепая догадка иглой кольнула в сердце. Не его ли последнее погружение я вижу каждый раз во сне? Да нет — это невозможно. Я отогнал эту мысль от себя.

— Спасибо, дед. Я понимаю, как тяжело тебе было об этом вспоминать и говорить.

— Чего уж там. Дело прошлое, надо жить дальше.

Я вспомнил, что он всегда сурово приговаривал, что нужно думать о завтрашнем дне, а жить сегодняшним.

В этот раз он ничего не сказал, а вместо этого он как-то по-особенному мягко поинтересовался выбрал ли я специальность и ВУЗ.

Лучшей ситуации, чем в том вечер для того, чтобы рассказать деду о своей мечте и выбору нельзя было придумать.

— Дед. Я буду строить подводные города.

Он опешил, чуть не поперхнувшись чаем от такого заявления, но промолчал, ожидая что я скажу дальше.

Я рассказал о своих планах. К моему удивлению, дед не стал меня отговаривать. Мне казалось, что он испытал облегчение от того, что я не собирался идти по стопам отца во флот и выбрал мирную специальность.

— Ну, а к экзаменам ты готов?

— Думаю, что да. Но никто не знает наверняка заранее.

Я чувствовал, его моральную поддержку. В прошлой жизни, в детдоме меня поддерживали дружки — шалопаи. Мне несказанно повезло в этом смысле. И я чудом попал в армию. Многие из них сгинули, пошли по криминальной дорожке и отбывали длительные сроки.

Единицы устроились нормально в обычной жизни, завели семьи, обрели профессию и работу.

Теперь же, я понимал и чувствовал, что такое поддержка членов твоей семьи и какое это великое счастье.

Конечно же, чтобы не будоражить его воображение я не стал ему рассказывать, о том что заграницей француз Жак Ив Кусто стоит подводные города, чтобы человечество имело возможность переселиться и жить под водой. Наши энтузиасты инженеры и океанологи, тоже работают в этом направление.

Дед мог счесть всё это мальчишечьей блажью и глупостью. Откуда было ему знать, что эти работы послужат мощным толчком к развитию глубоководных аппаратов «Мир», которые еще прогремят и прославят нашу страну в будущем.

Таким я мог делиться только с Темой и Викой, и то очень осторожно. Меня часто заносило, как в последнем разговоре с Тёмой, когда мы говорили о поколении людей живших в восьмидесятых, которые по рассказам партийных боссов совсем скоро должны были жить при коммунизме.

Конечно, идея про способности и потребности каждого была прекрасна. Мне она тоже нравилась. Но уже я знал, что она не выполнима.

По крайней мере в тех условиях, в которых развивался наш прекрасный, но тем не менее, летящий в пропасть дикого капитализма, СССР.

Я чуть было не рассказал ему про развал, десятки межнациональных конфликтов и сотни тысяч жертв жадности, глупости и эгоизма стареющих правящих элит Союза.

Про безумную по своим масштабам утечку мозгов и тяжелые девяностые годы, перевернувшие все с ног на голову.

Тогда я вовремя остановился. Теперь мне нужно всегда контролировать себя.

Что касается произошедшего с отцом, у меня была только одна возможность узнать, что с ним произошло на самом деле. Я должен был разыскать его сослуживцев. Пока я отложил это на некоторое время. Позже я обязательно узнаю.

А пока я определил свои ближайшие цели. Мне нужно было поступить и стать полноценным спасателем в ОСВОД.

* * *

На утро я отправился на турник. Тренировки стали обычным делом. Я стал привыкать к тому, что мои мышцы растут, а тело становится более управляемым и сильным.

Фотография Макса, которая была напечатана в газете в статье спасении Саши начала приносить мне узнаваемость. Это было очень неожиданно, потому что в утром после тренировки, ко мне подбежала девчушка лет восьми с блокнотом и ручкой, и попросила оставить автограф.

Поначалу я подумал, что она ошиблась, но через пару секунд я заметил неподалеку улыбающуюся маму девочки.

— Это ведь вы спасли мальчика? Про вас в Курортной Газете писали?

Я хотел соврать и сказать, что они ошиблись, но потом увидел чистые глаза моей маленькой поклонницы, ожидающей автографа, как какой-то важной вехи в своей жизни, и не сумел отказать.

Кивнув девчонке и ее маме, я взял блокнот и спросил, как зовут девочку. Она назвала свои имя и фамилию.

Я написал пожелания счастья и здоровья Кате Сенченко, и возвращая блокнот увидел, как меня обступают новые желающие получить автограф.

Неожиданно для меня, моя популярность стремительно набирала обороты.

Глава 18

Кивнув девчонке и ее маме, я взял блокнот и спросил как зовут девочку. Она назвала свои имя и фамилию.

Я написал пожелания счастья и здоровья Кате Сенченко, и возвращая блокнот увидел, как меня обступают новые желающие получить автограф.

Неожиданно для меня, моя популярность стремительно набирала обороты.

* * *

В последние дни девушки, парами идущие мне на встречу, часто на ходу начинали шушукаться, улыбаться и показывать на меня друг другу.

Пенсионеры, узнав меня на улице, останавливались и провожали взглядом и фразами подобной этой:

— А, это ты, тот, кто вытащил ребенка?

Мужики просто подходили и молча жали руки.

Сначала мне было не очень приятно. Я не привык к интересу со стороны незнакомых людей.

И это больше напрягало. Потом подобный интерес стал нравиться.

Но завершилось всё тем, что я просто перестал обращать на это внимание, и стал относиться к такой известности совершенно спокойно.

Я не отказывал в автографах, коротком общении. Но никогда не выпячивал себя и не искал признания в глазах людей.

В душе я хвалил себя за то, что прошел испытания медными трубами.

Остались огонь и вода.

После турника я отправился прямиком на спасательную станцию.

Два Серёги уже ждали меня, и мы приступили к следующим занятиям.

На это раз они рассказывали о правилах оказания первой медицинской помощи.

В самом начале, мои инструкторы показали, как перекидывать человека через колено, чтобы освободить желудок, легкие от лишней воды.

— Всякое бывает, ты брезгливый?

— Вроде бы нет, — ответил я.

— Когда тонущего вытащили на берег, спасателям нужно будет заглянуть в ротовую полость. Всегда носи с собой платок или марлю на дежурство, если не хочешь пальцами выскребать слизь и всякую бяку из рта.

— Понял.

— Открываешь рот и смотришь. Наматываешь на палец вот так, — Серега Рыбников достал свой носовой платок из кармана и показал, — чего там только не найдешь. И обломки зубов, и зубные протезы.

— Ты спрашивал вчера про то, сколько есть время у спасателя. В среднем пять минут на то, чтобы доплыть до тонущего, вытащить его и провести реанимационные действия.

— Угум, мне кажется мало.

— Пять минут это очень много, но я хотел рассказать один случай, — Боёк уселся на край стола и продолжил, — в год назад в августе, выхожу я на дежурство. К концу дня, часам к шести вечера, разыгрывается нешуточный шторм, бала на три. А я в этот день одним дежурным на два пляжа. Палкой выгоняю всех отдыхающих плывунов и плывуний из воды. А чтобы ты понимал, для этого мне надо бегать из одного конца в другой конец.

Боёк посмотрел на Рыбникова, скрестив ноги.

— Ты помнишь, Серег?

Тот утвердительно кивнул в ответ.

— Так вот, смотрю — сидит компания из трех человек: две женщины и мужик лет тридцати пяти, расположились и тайком выпивают. Прячут бутылки вина, чтобы не было видно. Ну я в полглаза наблюдаю то за пляжем, детьми, то за компанией этой. А я далеко от них, метрах в ста пятидесяти. Мужик в какой-то момент встает и прямиком в море чешет. Надо же свою удаль бабам показать. Короче, я хватаюсь за матюгальник. Строго так требую вернуться и не входить в штормовое море. А ему хоть бы хны, он делает вид, что не слышит. Ныряет в волны и всё. Не выныривает. Считаю про себя секунды, на тридцатой припускаю к волнорезу. А чтоб ты понимал — море мутное и куда его может отнести течением не ясно. Пока добежал — уже минуты полторы нет мужика. Вижу с другого пляжа бежит Рыба с багром.

Рыбников встрял в паузу и прокомментировал рассказ друга.

— Да. Знатный уродец. Я его навсегда запомнил.

— Бросаюсь с волнореза в воду и секунд через двадцать натыкаюсь на его руку. Тяну, а вверх на поверхность вытащить не могу. Под водой у дна болтанка страшная, хочу оттолкнуться ногами, а не получается. Время идет, а мужик не то, чтобы грузный, но и не хилый вовсе. Решил его наоборот дальше от берега чуть оттащить. Повезло, свою голову над водой высунул, вдохнул. Мужик под водой. Не шевелится вооще. Огляделся — вижу Серегу с багром на волнорезе. Машет мне, плыви сюда.

Боёк покачал головой и слез со стола, начав жестикулировать руками.

— Из последних сил. Еле доплыл с утопающим — держал одно рукой его под мышки, вот так, — он показал на плакат со способами транспортировки, — схватился за шест одной рукой. Серега вытащил нас к берегу. Волны огроменные.

Кто-то к тому времени скорую вызвал по таксофону.

Вдвоем выволокли пассажира на галку. Опрокинули на бок, вылили чуть ли не ведро воды из легких и желудка. Уже прошло минут пять, пассажир лежит, не дышит, я делаю ему искусственное дыхание и массаж сердца. Серега говорит, что всё, хватит. Мол, умер он уже.

Рыба улыбался и кивал головой, вспоминая те минуты.

— Угум, он уже синий и неподвижный, такой цвет только у трупа бывает. А Серега его откачивает и откачивает, как будто не слышит меня.

— Мне так обидно было, что я столько старался, тащил его из последних сил, а этот утопающий взял и помер. Нет, думаю про себя, хрен ты у меня сдохнешь! Короче, я не сдавался. Качал и вдыхал, качал и вдыхал. Бабы его подошли. Воют, уже и мысленно, и на словах похоронили его. А я на автомате не прекращаю реанимацию. Минут уже десять наверно прошло с момент как он исчез под водой. И вдруг, прикинь, он как забулькает, как закашляется, а потом глаза открыл и смотрит на меня… Я аж отскочил.

Рыба затряс плечами откинул голову назад и засмеялся.

— Видел бы ты лицо Бойка в тот момент! Он стал на Кощея Бессмертного похож. Злой, как чёрт! Вместо того, чтобы порадоваться спасению, он пнул ногой лежачего, несостоявшегося утопленника и орет ему: «На хрена в воду в шторм поперся? Ты что глухой? Я кому, идиот, в мегафон орал — не лезть в море?» Я давай моего Бойкова оттаскивать, чтобы он не забил ногами спасенного.

— Да. Так и было. Я тогда совсем контроль над собой потерял — озверел просто. Тут скорая подъехала. Я спрашиваю можно ли вернуть с того света человека, утонувшего десять минут назад. Они отвечают — иногда, в очень редких, уникальных случаях, можно. Поэтому запомни, чем быстрее вытащишь, тем лучше. У тебя на всё про всё пять минут. Но реанимацию нужно делать до приезда скорой или прибытия медиков.

Боёк довольно замолчал. Он был горд тем, что ему удалось вытащить с того света человека таким образом.

— А медики дежурят с нами? — спросил я ребят.

— Если бы. По норме положено по два спасателя и по одному медику на каждый пляж. Но то по норме. В жизни всё по-другому, — ответил на мой вопрос Рыбников.

— Не хватает людей. Хорошо, если один врач на весь город дежурит. Его еще и найти нужно. К нему приходят с солнечными ожогами, тепловыми ударами, отравлениями и всякими вирусами. Тебе ли не знать, сколько заразы с собой привозят отдыхающие. Поэтому будем учиться реанимационным действиям. Ложись вот сюда, — он указал мне на расстеленное, около преподавательского стола, одеяло — будешь нашим предполагаемым утопленником. Допустим, воду из тебя слили, пульса нет. Надо сделать непрямой массаж сердца.

— Почему я? А манекенов нет?

— Потому что ты сейчас на себе должен почувствовать с какой силой стоит массировать сердце, а с какой нет. Будем делать тебе непрямой массаж сердца. Надеюсь, ты не сердечник? Потом поменяемся местами. Еще этоназывается сердечно-легочной реанимацией.

Я лег на пол.

— Для начала надо понять дышит ли тот, кого спасаем. Смотришь на ребра, слушаешь дыхание из его носа или рта, если дыхание есть, то ты щекой ощутишь. Тратишь на это не больше пяти секунд. Если нет, то дальше — массаж сердца.

Я кивнул.

— Главное запомнить следующее: делать массаж сердца, если есть пульс не нужно. Допустим, пульса нет. Найди угол ребер в нижней части грудной клетки, — он показал место где заканчиваются ребра с левой стороны, — отступив вверх на два-четыре сантиметра. Человек должен лежать на спине на твердой поверхности. Становишься на колени, кладешь свои руки друг на друга вот так.

Боёк показал правильное положение кистей спасателя.

— Дальше, начинаешь давить точно вниз на четыре сантиметра взрослому, на два сантиметра ребенку. Примерно, раз в секунду. Пятнадцать толчков. Прям, не стесняясь, считаешь вслух. Руки держишь прямыми. Я тебе сделаю два справа, чтобы не перегружать сердце. Но ты почувствуешь силу.

Он дважды надавил на мою грудную клетку.

— Некоторые давят, как сумасшедшие. Особенно, когда в панике ничего не соображают. Так можно только навредить. Помни формулу — не паниковать и включать голову. Другие давят едва-едва, боясь сломать грудную клетку. Помни и в том, и в другом случае человека скорее всего ждет смерть. Но бояться не надо. Прокачал пятнадцать раз, потом делаешь искусственное дыхание. Вдохнул дважды воздух человеку изо рта в рот, приложил руку к шейной артерии. Проверяешь пульс примерно раз в минуту. После каждых четырех циклов. Следишь за улучшением состоянием человека.

— А как определить, что оно улучшается?

— Ну, во-первых, синюшность уходит, становится наш пассажир розовеньким, как поросеночек. Во-вторых, когда его дыхание восстановиться, то ты почувствуешь сопротивление воздуха. Если все правильно делаешь, то пульс вернется. Нет прекрасней чувства, когда ощущаешь пульс утопленника, — прокомментировал Рыба.

— Ну и закашляется, зашевелиться он, когда в себя придет.

Мы поменялись местами, и Рыба позволил давить на свою грудную клетку. Мои инструкторы показали, как перекидывать человека через колено, чтобы освободить желудок, легкие от лишней воды.

— Но делать это нужно быстро, секунд пять, не больше, чтобы не терять драгоценное время на реанимацию, — пояснил Серега Рыбников.

Я с благодарностью слушал и записывал рекомендации, алгоритм действий при спасении утопающего. Я не мог сказать ребятам, что все это давно уже знаю. Они — настоящие герои, спасшие уже не одну жизнь, делились своим бесценным опытом и знаниями.

После обеда мы должны были отправится на один из пляжей, на моё первое совместное дежурство с Бойком. Обычная смена длилась с восьми утра до восьми вечер, но стажерам разделили дежурство на две половины. Ребята из другой группы ждали смену после двух часов дня.

— Мы пойдем на дежурство на лодке? — спросил я двух Серег.

Рыбников скривил физиономию и ответил.

— Э-не братец. Ножками. Нам бензин по норме выдают, в этом месяце мы свой лимит исчерпали. Лодку на станции используют только в крайнем, случае. Вчера, мы движок с карбюратором чистили и готовили машину на такой экстренный случай. Если поступит сигнал — машина должна быть в идеале. Заводиться с полтычка.

— А когда с аквалангом можно будет погружаться?

— Не торопи события, всему своё время. Сейчас можешь сходить пообедать, — Рыбников протянул мне талоны в столовую, — это мои, но мне домой сгонять нужно, я дома поем, — пока ты стажер, тебе питание не полагается. Но мы что-нибудь придумаем. Как только сдашь экзамен и получишь «дружинника» Иваныч тебя мигом на довольствие поставит.

— Да не. Я не хочу. Не голоден.

— Бери, бери. Это приказ. Помнишь первое правило стажера? Стажер должен беспрекословно выполнять приказы своего инструктора и вышестоящего руководства?

— По-моему первое правило заключалось в другом: никогда не паниковать и думать головой, — отшутился я.

— Все верно, но то правило стажера, а то правило спасателя.

Он похлопал меня по плечу, и направился на выход к своему мопеду.

— Вернусь к четырнадцати. Боёк, я же тебе не нужен?

Тот отрицательно качнул головой в ответ.

— У тебя вон какой орел в помощниках! Идите сегодня без меня.

Пообедав мы с Серегой Бойковым не стали дожидаться окончания первой смены и отправились на пляж.

По дороге он рассказывал, где находятся спасательные посты, как устроена связь между ними. Как взаимодействовать с другими постами, если произошло два ЧП одновременно. Как психологически управлять отдыхающими, не желающими подчиняться и в целом вводил в детали спасательной кухни.

— Отдыхающим нельзя давать слабину. С ними надо вежливо, но жестко. Большинство из них доброту принимают за слабость.

— Как и в остальных случаях в жизни.

— Да, точно. Еще надо отшивать тех, кто отвлекает от дежурства. Отдыхающие думают, что спасатель — это справочное бюро и бюро добрых услуг в одном лице. Иногда такую хрень спросят, диву даешься…

— Например?

Мы подходили к пляжу, где нам предстояло дежурить. Боёк протянул мне повязку с надписью «Стажер». А сам одел с надписью «Спасатель».

— Ну, например, многие думают, что спаситель будет охранять их вещи. Самые «умные» подходят и спрашивают можно ли им оставить у спасателя свои вещи и детей, пока они найдут подходящее жилье поблизости. Другие могу спросить, а точно ли я знаю, как люди тонут. Третьи пытаются узнать, могу ли я спасти людей «вооон с того корабля», в десяти милях от берега, если он начнет тонуть.

— Это вопросы из реальной жизни? — они, действительно, меня позабавили.

— Ты даже не представляешь, как много таких товарищей. Ты еще с ними столкнешься.

— Что ты с ними делаешь?

— Расстреливаю из рогатки. Шучу. Отшиваю и отвечаю, что они мешают работать.

Мы дошли до поста. Собственно, постом это назвать было сложно. Потому что никакого мостика или спасательного бунгало с биноклями я не увидел.

На видавшем виде стуле, на набережной у ограждения, разделяющего пляжную и пешеходную зоны сидел парень в солнечных очках в панаме из сложенной газеты. На белой спинке стула синей краской было от руки написано: «Спасатель». Рядом с ним томился от жары и скуки такой же стажер, как и я. Я рассматривал участок, расположенный между двумя волнорезами, на котором нам предстояло дежурить.

Боёк протянул руку инструктору, а потом стажеру.

— Виталь, привет. Чё? Как? — Серега Бойков поинтересовался обстановкой. Тот встал потянулся, кивнул в сторону пляжа и ответил. Я поздоровался с обоими.

— Вон там мамаша полоумная — спит. Дети в воде возятся, ей хоть бы хны. Видишь?

Боёк, в отличии от меня, мгновенно нашел ее и детей на пляже и кивнул.

— А в остальном?

— В остальном спокойно всё. Никто не бухает, не дерется и на том спасибо. Правда…

— Что?

— Бабка с утра кричала, что у нее кошелек вытащили. Но никто ничего не видел. Может дома забыла.

— Да вот, Иваныч вчера был на совещании. Говорит, что обсуждали гастролеров — щипачей, которые к нам пожаловали. Целая шайка шесть или семь человек. Может быть и правда, что обокрали. Еще картежные каталы двое, совсем молодой и старый объявились. Молодой строит из себя дурачка, предлагает сыграть, начинает проигрывать, потом старый подсаживается. И кранты котенку. Догола раздевают курортников. Так, что Иваныч сказал, если что увидим — сразу ему звонить докладывать и в ментуру тут же. Ты бы звякнул ему, рассказал бы про бабку.

— Наше дело маленькое, позвоню. Чего уж там. Мы пойдем?

— Валяйте, мы же уже пришли.

— Пост сдал, — пошутил Виталик, уступая стул с надписью, — за мной не заржавеет. Если надо подменить, то я всегда тебе помогу.

— Пост принял, — ответил Боёк.

Первая смена попрощалась с нами и ушла. Серега продолжал посвящать меня в премудрости жизни спасателей. Я слушал его и рассматривал красивых девушек в купальниках, загорающих на пляже. В море покачивались два матраса с купающимися. Один с мужиком лет пятидесяти, второй с бабкой в большой белой широкополой шляпе.

На море был почти штиль. Волны с легким шелестом и звуком пузырящейся пены переносили мелкую гальку с места на место у кромки воды. До моего слуха доносились веселый детский смех и писк, обрывки разговоров, музыка на набережной.

— Сейчас меньше всего народу. Жара. Отдыхающие пошли обедать и спать. Но нам всегда надо быть на чеку. Тонут в любое время суток. Без графика. Непредсказуемо. Сколько видишь детей на берегу? Кстати, они всегда тонут молча.

— Считать всех или только тех, кто в воде?

— Считай всех. Они как муравьи, ты вылазят, то залезают в воду обратно. Никогда не запомнишь.

Я мысленно пересчитал всех детей на нашем участке. И тех, кто был в воде, и тех, кто сидел на берегу.

— Двадцать один.

— Двадцать два. Вон смотри еще одна семья пришла, пока ты купающихся считал.

Боёк был прав, последних я упустил из виду.

— Дежуришь так: вот смотришь за всем, что происходит и считаешь детей по головам.

— А может вообще всех считать? И детей, и взрослых?

— Не. Не сможешь. Без обид. Тут утром и вечером человек по двести — двести пятьдесят помещается. За всеми не уследишь. Наше дело — только дети и бухающая публика.

Он взял матюгальник, включил его и обратился к бабке на матрасе.

— Девушка в белой шляпе и в красном купальнике, на синем матрасе с маками, вы заплыли за буйки. Вернитесь к берегу.

Бабка мгновенно среагировала на «девушку». Она приподняла полы шляпы и вопросительно ткнула пальцами себя в грудь.

— Да-да. Вы. Здесь больше нет девушек с белыми шляпами на матрасах.

Над пляжем пролетел легкий смешок, публика оценила юмор вновь пришедшего спасателя. Бабка заулыбалась и начала грести руками, направляя свой матрас обратно к берегу.

— Я всё понял. Вот это ты называешь, вежливо, но жестко?

— Ну, да, — Боёк недоуменно посмотрел на меня, — что тебя удивило?

— Ничего, мне просто показалось, что ты с ней флиртуешь, — рассмеялся я.

Серега сдвинул брови и собирался ответить мне что-то колкое, но тут раздался пронзительный женский визг.

— Вот он, вот он! Держите вора! Я видела, как он кошелек вытащил из сумки вытащил.

Грузная тетка лет сорока пяти с тонким голосом показывала пальцем в спину парня в сомбреро, джинсовых шортах и клетчатой рубахе, убегающего в сторону набережной. Он успел обчистить пляжную сумку, той самой пары с ребенком, которая пришла последней. Они втроем ушли плескаться в воду, оставив вещи без присмотра.

Я увидел у него в руках кожаное коричневое портмоне. Воришка рвался к лестнице, и вскоре выскочил на тротуар метрах в шести от нас.

Он бросился наутек в противоположную сторону.

— Стой здесь, следи за водой и детьми! Никуда не уходи.

Серега Бойков передал мне мегафон и припустил за карманником.

Все внимание людей, с вверенной нам пляжной зоны, было обращено на погоню. Я хотел помочь товарищу, ведь вор мог быть не один, вооружен ножом, но знал, что не могу покинуть спасательный пост.

Я повернулся лицом к морю. Что-то не так. Какое-то чувство тревоги мгновенно охватило меня. Я начал пересчитывать детей.

Блин! Двадцать один. Я быстро пересчитал детей вслух по головам еще раз. Сердце упало куда-то в глубину души. На берегу и в воде я видел только двадцать одного ребенка!

Глава 19

Все внимание людей с вверенной нам пляжной зоны следило за погоней. Я хотел помочь товарищу, ведь вор мог быть не один, но знал, что не могу покинуть спасательный пост.

Я повернулся лицом к морю. Какое-то чувство тревоги мгновенно охватило меня. Я начал пересчитывать детей.

Блин! Двадцать один. Я быстро пересчитал детей вслух по головам еще раз. Сердце упало. На берегу и в воде я видел двадцать одного ребенка!

* * *

Люди на пляже встали и смотрели за тем, как Бойков Серега догонял щипача. Некоторые поднялись на тротуар набережной.

Я же, наоборот, молча бежал к берегу. Подскочив к тому месту, где возились малыши спящей мамаши, я увидел трехлетнего мальчика, который загребал мелкие камешки ведерком.

Рядом нигде не было его старшей сестры. Я еще раз лихорадочно попытался найти ее глазами, а потом пересчитал детей. Двадцать один ребенок.

Мысль о том, что я теряю время дрожью прошлась по телу. Я посмотрел на трясущиеся руки. И тут я вспомнил, то, что мне говорили мои инструкторы. Я тихо произнес вслух:

— Первое правило — не паниковать и включить голову.

Стоявший рядом дед, услышав эти слова, оторвался от газеты и перевел взгляд на меня.

— Присмотрите за ним, — я кивнул в сторону мальчика.

Мне нужен был хороший обзор. Море было прозрачным, и я надеялся, что смогу увидеть девочку под водой. Я вскочил на волнорез и начал вглядываться в глубину. Ее нигде не было видно. Неужели унесло течением? Я перемещался по волнорезу исследуя пространство между берегом и буйками метр за метром.

И вдруг мне показалось, что под тем самым матрасом с маками и бабкой в белой шляпе, под толщей воды мелькнуло белое тельце среди зеленых валунов, покрытых короткими водорослями.

Одним стремительным движением я скинул рубашку и прыгнул с волнореза в воду ласточкой. Прохладная морская вода приняла мое тело почти без всплеска и брызг. Я сделал два затяжных, мощных гребка руками брассом. Ногами я работал так интенсивно, что с левой слетел кед.

Но я не обратил на это никакого внимания. На мне не было ни плавательных очков, ни маски. Предметы под водой причудливо изгибались от преломляющихся лучей солнца.

И все же я ее видел. Ее золотистые волосы слегка покачивались в воде, словно в невесомости, а глаза были закрыты. Слава Богу, я ее нашел.

Не паниковать и включить голову. Я подплывал к ней, мне оставалось метра четыре.

Сколько она уже под водой? Я видел ее последний раз, когда мы считали детей вместе с Бойком. Потом он кричал в матюгальник.

Была ли в это время девочка на берегу я не помню. потом я его подколол про флирт с бабкой. А затем он рванул за карманником. Я складывал в уме секунды. Мозг на удивление быстро считал.

Минуты три. Сто восемьдесят секунд. Девочка пробыла под водой максимум три минуты. У нас с ней большие шансы на спасение. Я создавал свой алгоритм. Правило номер два: нашел человека под водой — хорошо. Не ликовать раньше времени и включить голову.

До девочки уже метра полтора. Еще один сильный гребок, и я дотянусь до нее. Потерпи, моя хорошая, сейчас я тебя подниму и откачаю.

Я подплыл к ней обхватил ее за спину, и, сильно оттолкнувшись ногами от дна, устремился с девочкой на руках наверх к поверхности. Какое счастье, что я ее нашел, и что на море нет шторма. Вода прозрачная и не холодная.

Я всплыл в метре от матраса с бабкой. Она смотрела на меня глазами полными ужаса. Мои легкие и гортань шумно наполнялись воздухом. Бабка переводила взгляд с меня на ребенка.

Люди на берегу наконец-то обратили внимание на то, что произошло в последние минуты с девочкой. Они кричали, махали руками и тревожно всматривались в то, как я спокойно повернулся на спину, положив ребенка себе на грудь и поплыл к берегу.

Крики и шум разбудили мамашу. Она вскочила подбежала к кромке воды и, рыдая, дергала себя за волосы. Я был очень зол на нее. Она узнала малышку у мня на груди, но не обратила внимания на сына, сидевшего рядом.

Правило номер три — успокоить свой гнев и включить голову. Агрессия в сторону матери этой маленькой несчастной девочки и ее брата ничего не даст для ее спасения.

Скользя по поверхности на спине, я добрался до берега довольно быстро. Правой рукой я греб кролем, левой держал голову и тело ребенка над водой, ногами же толкался брассом.

Мать девочки хотела подбежать и забрать ее у меня с рук, но я так громко рявкнул на столпившихся отдыхающих, что она вздрогнула и отступила вместе со всеми.

— Расступились все! Шаг назад! Вызовите скорую! Быстро!

Мне нужно было место для реанимации.

Сперва я уложил девочку животом на свое колено, дав вылиться воде. Потом уверенно и быстро перевернул ее и положил на спину. Руки девочки безжизненно раскинулись в стороны. Увидев, что она не дышит я первым делом сильно приложил пальцы к сонной артерии. Пульс не чувствовался. Я приблизился щекой к ее ноздрям, но не ощутил дыхания.

Тогда я стал действовать ровно так, как меня учили утром. Ротовая полость была чистой.

Я давил прямыми руками на грудь, так что ребра прогибались сантиметра на два и считал толчки через каждую секунду.

— Один-раз, два-раз, три-раз, четыре-раз, пять-раз, шесть-раз, семь-раз, восемь-раз, девять-раз — я смотрел на бледно-синюшный цвет ее лица и надеялся увидеть розовый оттенок.

— Платок, дайте любой платок!

Мужик, стоявший у меня за спиной, снял со своей головы, белый носовой платок завязанный по углам четырьмя узелками.

Я накрыл губы ребенка платком, а затем начал вдыхать воздух в ее легкие. Первые четыре повтора ничего не дали. Пульс на сонной артерии не появился. Но я чувствовал в себе железную уверенность в том, что спасу эту девочку.

Мать, рвущая на себе волосы, начала причитать и громко скулить. Женщины рядом кусали себе губы и пальцы и тоже начали подвывать.

— Заткните ее! Или уведите отсюда. Один-раз, два-раз, три-раз, четыре-раз, пять-раз, шесть-раз, семь-раз, восемь-раз, девять-раз.

Вокруг стало тихо, словно люди боялись спугнуть жизнь, возвращающуюся в ребенка. Я слышал только шелест накатывающихся волн. Отдыхающие смотрели на меня и девочку, затаив дыхание.

После третьего круга непрямого массажа сердца, я увидел, как щеки и губы девочки начали розоветь. Я улыбался и плакал одновременно. Это было потрясающее чувство.

Я хотел было вдохнуть очередную порцию воздуха, но почувствовал встречное дыхание сопротивляющееся моему. Приложив руку к сонной артерии, я почувствовал мерцающую пульсацию. Жизнь возвращалась в это небольшое тело. Мое сердце бешено стучало, словно молоток.

Ребенок закашлялся и открыл испуганные глаза. Она смотрела на меня и окружающих непонимающим взглядом. Я обхватил ее за голову и на радостях прижал к своей груди.

Рядом на колени бухнулся Боёк. Он тяжело дышал, его грудь высоко вздымалась. Он виновато опустил глаза, а потом спросил:

— Ты как? Порядок?

Я кивнул, легкие сдавил спазм, и я не мог отвечать.

Он положил мне руку на плечо и поздравил со спасением ребенка.

— Поздравляю. Ты большой молодец. Прости, что я оставил тебя одного. Отпусти ее, скорая уже на набережной. Все нормально, ты спас девочку. Мы победили.

Мне было трудно понять смысл слов, они с трудом доносились до моего сознания словно откуда-то из-за закрытых окон. Наверно в уши попала вода? Или это был настоящий шок? Я отпустил ребенка. Рядом на колени рухнула ее мать. Это и было счастье.

Я понял, что именно ради таких минут я вернулся сюда в восьмидесятые. И это мое призвание.

Я откинулся на спину без сил. Две жизни, две драгоценные жемчужины вернулись на Землю с моей помощью. Человеческая жизнь так хрупка, особенно детская. Мы чуть не потеряли двоих детей. И оба раза из-за беспечности или легкомысленности родителей.

Я смотрел на небо и улыбался. Сегодняшний день прожит не зря. К девочке подбежали врач и фельдшер скорой помощи. Я не слышал, о чем они говорят. Но мне было очень хорошо.

Серега тоже повалился на спину рядом со мной. Минуты через три девочку, ее брата и мать забрали в больницу. я повернул голову в сторону Сереги. Ко мне вернулась способность говорить.

— Ты поймал его?

— Кого? — непонимающе спросил Боёк.

— Воришку — щипача, — я рассмеялся, — ты припустил так, будто в кошельке были твои личные деньги.

— Неа. Он соскочил, гад. Я не смог его догнать! Бежал, как олимпийский чемпион, мне курить меньше надо — Серёга достал пачку достал себе сигарету и протянул мне, — будешь?

— Нет, спасибо, — я отказался, хотя чувствовал сильную тягу выкурить сигарету, — не курю и тебе не советую.

* * *

Казалось бы, нашу смену должны были поблагодарить за спасение ребенка. Но нас пропесочили на совещании по разбору происшествия вечером этого же дня.

Бойка за то, что Серега оставил, стажера, одного на спасательном посту.

А меня за то, что я бросился спасать ребенка в одиночку. Я должен был подать условный сигнал дружинникам с соседних участков.

Спасение без коллеги часто заканчивалось трагически.

Даже, если бы мне пришлось сделать тяжелый выбор между жизнью утопающего и своей, то я обязан был позаботиться в первую очередь о своей безопасности.

В момент опасности спасатель должен был послать кого-то из отдыхающих за помощью на соседние участки. Я этого еще не знал.

Нам обоим объявили выговор и отстранили от дежурств на три дня. Эта наказание было направлено на Бойка, меня вздрючили за компанию.

Досталось и Рыбникову, как старшему инструктору спасательной станции, за то, что он не ознакомил меня с правилами взаимодействия с другими спасателями.

После окончания собрания Николай Иванович попрощался со всеми, а меня попросил остаться.

— Ты понимаешь, за что получил взыскание? — задал он вопрос строгим тоном.

— Ну вроде да.

— Ну вроде? Ты понимаешь, что инструкции написаны не просто так? Полез в воду, не зная броду!

Я посчитал, что в этой ситуации лучше всего промолчать, чем оправдываться.

— А ты подумал, что было бы с твоими дедом и бабкой, если бы, не дай Бог, с тобой что-нибудь случилось? Ты же понимаешь, что после отца они не перенесли бы этого?

— Понимаю.

— Понимает он. Ни хрена ты не понимаешь! Ладно, — Николай Иванович смягчил тон, видя, что я опустил голову — за то, что не растерялся, действовал четко и хладнокровно, спас ребенка объявляю тебе устную благодарность от имени руководства ОСВОД. Только не болтай об этом. Дисциплину нельзя расшатывать. Мы со стихией работаем. Смерти видим. Нарушение правил безопасности ведет к трагедии. Мне рассказали, что ты молнией метнулся за девочкой. Как понял, что она тонет?

— Сергей Бойков научил смотреть в оба.

— Научил он, — проворчал Николай Иванович, — ты мне его не выгораживай! Я его сильные и слабые стороны знаю. Мне каждая жизнь важна. А ваши в особенности. Тьфу-тьфу, второй год идем без жертв на воде. По стране тысячи людей тонут, а наш город по статистике в числе самых безопасных. С дедом об отце поговорил?

Я кивнул.

— И что?

— Да он мало что знает. Примерно тоже самое, что и вы мне рассказали. А вы знакомы с сослуживцами отца? Вот ними бы переговорить как-нибудь.

— С ходу так не скажу, но подумаю, что можно сделать. Есть у меня один человечек. Как тебе у нас?

— Нравится, Николай Иванович, хочу стать спасателем.

— Ну добро. Ты давай учись потихоньку, экзамен сдашь, мы тебя в штат оформим, раз нравиться. Работы у нас — непочатый край! Новость из центрального вчера пришла. Выделили фонды. Бассейны по всей стране строить будем, деток и взрослых будем учить плаванию. Так что на вашего брата работы хватит.

Я поблагодарил Николай Ивановича, пообещал передать привет деду, попрощался и отправился к Тёме.

Я звонил моему другу с рабочего телефона перед совещанием. Кроме Тёмы я звонил Вике Рерих, но переговорить с ней не удалось. Ее снова отправили в деревню.

У меня закралось подозрение, что ее видели со мной, целующуюся после выпускного вечера, и «выслали» туда, к бабушке, от греха подальше из-за меня.

Уж слишком сухо и официально переговорила со мной ее мама. Меня явно не рассматривали, как достойного ухажера Вики. И уж тем более, как кандидата на роль будущего отца их внуков.

Тренировку по боксу мы пропустили потому что не я успевал. Совещание с разборами полетов спутало весь график и планы.

Но мы решили с Тёмой прогуляться до спортшколы и потренироваться если зал будет всё еще открыт. Я подошел к дому и увидел, как Тёма помахал мне в открытое окно и выкрикнул:

— Сча спущусь.

Я присел на лавочку и стал его ждать.

— Здорово, Макс. Подожди, ничего не говори. У меня такие новости, что ты обалдеешь! Мне надо кое-что тебе рассказать про Гончаренко, — с ходу сообщил мне Тема, выскакивая из подъезда, когда мы встретились с ним в его дворе.

— Что же такого я о нем не знаю? Он английский шпион?

— Хуже. Ты не поверишь!

— Ладно, давай, делись новостями первый. Мне тоже есть, что тебе рассказать про сегодняшний день.

Тёма был днем в милиции и его зачислили в дружинники. Он прошел инструктаж, получил значок, удостоверение и повязку.

Пока ждал, теперь уже младшего лейтенанта Осина, он стал невольным свидетелем разговора о группе гастролеров-карманников.

— Шесть или семь человек?

— Да, — удивленно протянул Тёма, — а ты откуда знаешь?

— Во-первых, я сегодня одного видел на пляже, он спалился и одни из наших чуть не задержал его. А во-вторых, спасателям ОСВОД предписано наблюдать и сообщать о подозрительных лицах. Скорее всего, у нас будут совместные патрули с вашими.

Тёма немного расстроился от того, что я эту информацию получил не от него. Но потом продолжил неунывающим тоном.

— Ну хорошо. А ты знаешь, кто им в городе помогает?

— Нее, я не настолько осведомлен. Кто же?

— Думаю, что это Гончаренко.

— С чего ты взял?

— Наши менты говорили, что им помогает кто-то из местных. Они тут все ходы выходы, не хуже городских знают. И вроде, как это молодой пацан лет семнадцати-восемнадцати с фингалом на пол лица. Представь? Его две бабки с приезжими жуликами у ресторана видели.

— Ну фингал у любого может быть. Даже не у местного. Вон на той же дискотеке навалять могут и местным и приежим.

— Да, это так. Но я не видел никого в городе за последние три месяца с таким огромным, бросающимся в глаза фингалом, как у Гончаренко. И еще, говорят, что этих карманников навел на идею отдохнуть и почистить карманы курортникам, какой-то наш. Местный, который сейчас сидит на зоне. По подозрениям, карманникам помогает кто-то из родни этого зека.

— Что это доказывает? При чем тут Гончаренко?

— А то, что родной брат Гончаренко сидит, за валютные дела. Его в прошлом году сам «КГБ» поймал лично за руку. И проводил до суда, а потом и до зоны. Говорят, валютчики хотели его выкупить, но не смогли. «КГБ» — сила!

— КГБ?

— Ну да. У замдиректора Интуриста такая кликуха. Разве не слышал?

— Слышал, про замдиректора, но не слышал про старшего брата Гончаренко. И все же, ведь далеко не факт, что с шайкой воров трется именно Гончаренко.

— Как не факт? — возмутился Тёма, что я поставил его расследование под сомнение, — всё сходится! Фингал. Кто ходит вшестером или всемером в ресторан без женщин? Воры и жулики! Брат сидит! Он и есть наводчик, а Гончаренко младший им жилье обеспечил.

— Тём, ну спортсмены или студенты могут вшестером в ресторан ходить. Да мало ли какие друзья или товарищи по работе. Может день рождения у кого-то из них. Или вон Осин звездочки обмывал. Он только со своими ментами ходил. Не логичные выводы у тебя.

— Да ты хорошенько сам подумай, прежде чем отрицать.

Из рассказа Тёмы следовала еще одна, новая деталь пазла, связанного с комсоргом Корольковым и валютой, Гончаренко и дракой со мной.

Я не знал связан ли Гончаренко с карманниками, но если его брат Гончаренко валютчик, Корольков валютчик…

Всё, как в той поговорке про утку. Если что-то выглядит как утка, плавает как утка и крякает как утка, то это, вероятно, и есть утка.

Пожалуй, тут целое сообщество валютчиков. И не такое уж и безобидное. Неужели бегунков Гончаренко и Королькова используют потому что они пока несовершеннолетние? Вряд ли.

— В одном ты прав. Пожалуй, твои новости перебили мои.

— Почему? Что ты имеешь ввиду?

Я поделился ему своими соображениями насчет сообщества валютчиков.

— Смотри какая картинка вырисовывается. Королькова вытащили из ментуры на раз. Кто-то большой за ним стоит.

— Кто?

— Я тут случайно узнал от Вики, что Солдатенко, который меня прессует, ему дядькой по материнской линии приходится. Он же требовал, чтобы Вику к бабушке отправили.

— Точно! Видимо, не хотел, чтобы ее менты допрашивали. Тогда бы они узнали, что тебя бил его племянничек.

— Да. Мама ее со мной сквозь зубы говорила. Видимо, считает меня причиной всех неприятностей дочери.

— Не может быть, чтобы ее матушка так себя с тобой повела. Ты же ее дочь от Гончаренко защитил.

Глава 20

— Я тут случайно узнал от Вики, что Солдатенко, который меня прессует, ему дядькой по материнской линии приходится. Он же требовал, чтобы Вику к бабушке отправили.

— Точно! Видимо, не хотел, чтобы ее менты допрашивали. Тогда бы они узнали, что тебя бил его племянничек.

— Да. Мама ее со мной сквозь зубы говорила. Видимо, считает меня причиной всех неприятностей дочери.

— Не может быть, чтобы ее матушка так себя с тобой повела. Ты же ее дочь от Гончаренко защитил.

* * *

На следующий день после совещания Рыба сходил на тот самый пляж с маской и ластами и достал со дна мой потерянный кед. Мне была приятна его поддержка и забота. Я чувствовал, что мы превращаемся в большую семью.

Целых долгих три дня мы с двумя Серёгами красили полы, белили стены, латали кровлю здания спасательной станции.

Вечерами, каждый день мы с Тёмой ходили на тренировки в секцию бокса. Нам оставили один из ключей, на случай если мы придем в то время, когда в зале никого не будет.

Летом основная команда уехала на сборы и стабильный вечерний график тренировок пока отсутствовал.

Тренер пока больше ни разу не поставил меня в пару. Он показывал нам азы.

Ставил ноги, туловище, стойки. В советской школе бокса прежде всего обучали защищаться, двигаться.

А главной идеей на тренировках была не победа на соревнованиях, а всестороннее развитие техники бокса и самого спортсмена. Бокс в СССР, как и любой другой вид, назывался любительским спортом.

В этом была заложена очень серьезная философия. Читая в газетах, выписываемых дедом, о масштабной подготовке к Олимпиаде-80 я с удивлением вспомнил, что само олимпийское движение не признавало профессионального спорта.

В олимпиадах могли участвовать только любители. Конечно, в хоккее и в футболе были перегибы, но большинство наших спортсменов занималось спортом и ещё где-то работали.

И в нем пока не было ни намека на бизнес или шоу, в отличии от американского. Словосочетание «профессиональный бокс» было одинаково презираемо и тренерами и спортсменами.

Я отвык от такой методики преподавания и мне хотелось, как можно быстрее прийти в форму с поставленными ударами и комбинациями.

Мне казалось, что тренер прочитав это мое желание, делал всё специально наоборот. И пока не давал при нем работать даже по мешку.

Тем не менее, я не пытался противопоставить ему свое видение и с удовольствием работал над своими ногами и перемещениями. Кроме дружбы, семьи, девушек, спорта и ОСВОДа меня заботили и другие стороны жизни Макса Бодрова.

Примерно к этому времени пришла пора подавать документы в ВУЗ.

Поэтому в один из дней, прямо с утра перед работой, я собрал все свои бумаги и отправился в соседний город подавать заявление в приемную комиссию. Мне встретили дежурные студенты старших курсов, проводили к месту приема документов, помогли найти стол нужного факультета.

За столом сидела девушка в больших очках. Она меня сразу узнала.

— Вы тот самый парень? Про которого было в газете написано? — она поправила очки чтобы получше разглядеть меня.

— Тот самый, — я улыбнулся ей в ответ.

— Ой, я и не ожидала вас здесь увидеть.

— Ну вот, если мне повезет, то будем учиться вместе с вами в одном ВУЗе.

— О чем вы говорите? Вам конечно повезет! Смотрите какую характеристику и целевое направление от ОСВОД вам дали.

— Максим Бодров, со мной можно на ты.

— Хорошо. Меня зовут Марина Смирнова. Вам, то есть тебе, главное не получить двоек. Тебя без конкурса с этими бумагами возьмут. У нас факультете не такие высокие проходные баллы. Пока недобор.

Я поблагодарил девушку Марину и остался доволен своим выбором.

Вернувшись на станцию в обед, я застал своих инструкторов за игрой в шахматы во время обеденного перерыва. Вспомнил, что вчера после разговора с Тёмой забыл сообщить свой ход генералу. Бабушка, как всегда, передала мне его записку. Наша игр становилась привычным делом для семьи.

Неудобно что не позвонил вчера, до этого каждый день по ходу делали, созванивались, ни разу не пропустили.

— Можно мне кое-кому позвонить? — спросил я у игроков.

— Только, если не долго.

— Не долго. На минуту.

— Валяй, просто нельзя линию надолго занимать, в любой момент с постов могут позвонить, — ответил Рыба.

Я мысленно освежил положение фигур на доске. Я помнил телефон помощника генерала наизусть.

Набрав нужный номер с рабочего телефон и поздоровавшись, я продиктовал свой ход адъютанту.

— Максим, генерал Нечаев интересовался всё ли у вас в порядке?

— Да. У меня все отлично. А что?

— Я передам генералу ваше сообщение. Всего доброго.

Мы попрощались.

С одной стороны меня жутко бесила эта таинственность, высокомерная недосказанность, общение в стиле «здесь вопросы задаю я». Адъютант еще ни разу не ответил по-человечески на мои вопросы.

А другой стороны, я чувствовал какую-то особую благородную связь между мной и моим соперником, выходящим за рамки шахматной партии.

Пока мое положение на шахматной доске не улучшилось. Я знал, с большой долей вероятности, какой следующий ход сделает генерал. Может быть потеряв слона, я сумею в эндшпиле вырулить партию к ничье.

Во второй половине дня мои инструкторы обучали меня пользованию плавсредствами и спасательным инвентарем. Мы все очень ждали когда закончаться эти три долгих дня нашего отстранения от работы.

Наконец в конце рабочего дня, два Серёги весело перглянулись и спросили меня:

— Ну что? Ты готов?

— К чему?

— Если будет хорошая погода, то будем погружаться с аквалангом.

— А как же дежурство?

— Дежурство по графику опять во второй половине. На этот раз на пост на пляже пойдешь со мной, — Рыба пихнул в плечо Бойка, — не боись, я тебя одного не оставлю.

— Ну да, ну да. Слушай его, — огрызнулся второй Серега, — он тебе никогда не расскажет, как проспал мою первую смену. И я один пахал за нас двоих.

— Расскажу как-нибудь, у меня от Макса секретов нет, — парировал улыбающийся Рыба.

— Приезжай пораньше, часам к половине восьмого. Нам надо снарягу проверить и подготовить, а погружаться будем до обеда. Постарайся не завтракать плотно. Чайку попей, одно яйцо можно. Наделай бутеров с собой. Потом поешь, после того как вернемся из моря или в столовой похаваем.

Новость о погружении с аквалангом меня взволновала. В тот вечер я много думал об погружении, об отце и моем выборе. Кое-что изменилось в моем сознании.

Если в прошлой жизни я видел один и тот же сон бесконечно повторяющийся, то на этот раз рано уснув, я увидел его продолжение.

Это было очень необычно для меня. Во сне я понимал, что вижу сон. Я был словно участником, актером фильма.

Сон продолжился с того места, где оборвалось прошлое видения. Там, где я коснулся ногами грунта. Точнее повторилась его последняя сцена.

* * *

Я ударился ногами о грунт неожиданно, даже слегка испугался. В шлеме зашипел воздух. Сверху с площадки мне нагоняли!

Чтобы меня не выбросило наверх на поверхность воды, я взялся рукавицей за спусковой канат и изо всех сил, до боли, надавил головой на клапан в шлеме. Мою водолазную рубаху раздувало. С воздухом надо быть очень внимательным.

Если совсем немного с ним переборщить, то можно тут же вылететь на поверхность. Пульнёт тебя в «потолок», как пробку из под шампанского на празднике. Прощай барабанные перепонки. Но это еще полбеды.

Скоростной подъем с такой глубины означал, что кессонка обеспечена на сто процентов. А без декомпрессионной камеры это очень мучительная смерть. Не дай Бог! Никому, даже врагам такого не пожелаешь.

Риск щекотал нервы, а организм требовал насытить его кислородом, каждая клетка испытывала недостачу и ожидала живительной воздушной смеси. Я дважды дернул за спусковой канат.

— Меньше воздуху! — приказал я в гарнитуру НВТСМ-ки.

— Меньше воздуху! — моментально продублировал наверху мою команду мичман.

Громкое шипение в шлеме мгновенно оборвалось, звук перешел в ровное ровное тихое жужжание.

— Какая глубина? — я должен был понять это в первую очередь.

— Водолаз лаптями на грунте, что за грунт? — спросил мичман.

— Лаптями на грунте, вроде песок, пока не вижу — ответил я. При этом у меня я попробовал тихонько сдвинуть вперед ногу с галошей со свинцовой подошвой.

— Двадцать девять метров, — сообщил мне глубину погружения трещащий динамик. У него наверху был старый советский манометр показывающий давление на баллонах, откуда ко мне поступала газовая смесь.

— Приказано оглядеться!

— Есть.

Вокруг темень и ничего не видно. Никакого света. Надо зажмурить глаза. Я знал по опыту, что если подержу глаза с сильно сжатыми веками, то проще привыкну окружающей темноте на дне.

Двадцать девять метров — только на слух кажется малой глубиной для тех, кто в эту темень не спускался. Надо мной десятиэтажный дом. И свет сюда почти не проникал.

Уже пора открыть глаза. Должно быть лучше видно.

Так оно и есть — теперь я видел, что не такая уж и темень на двадцати девяти метрах. Вода тут темно-синяя, со слабым серебристым оттенком.

Теперь надо понять какой грунт. Я немного наклонился вперед. Ровный песок без камней. Бежево-коричневый, хотя сейчас он мне казался серым. То что он светлее воды уже хорошо. Я знал, что под водой на такой глубине цвета и размеры предметов обманчивы. Ориентироваться на темном песке или водорослях было намного сложнее.

Посмотрев вправо и влево я увидел, как чернильная синева воды становится гуще и гуще. Чем дальше от меня тем темнее и чернее.

— Видимость два с половиной метра. Грунт — чистое песчаное дно.

— Видимость Видимость два с половиной метра. Грунт песок, — повторил мичман, — как самочувствие и условия работы?

— Нормуль, жить можно.

Условия можно сказать идеальные. Раньше мне приходилось работать и в более едрёных условиях. Иногда — буквально на ощупь в абсолютной темноте. Видимость — ноль. Как говорят — хоть глаз выколи. И ничего. Тут просто курорт по сравнению с позапрошлым погружением.

Трос сигнального буя должен был быть где-то недалеко. Буй скинули приблизительно. В месте где, мне предстояло искать объект.

— В какой стороне от меня буй?

Я медленно поворачивался и изо всех сил вглядывался в окружающую меня толщу воды.

— Двигайся к берегу, на северо-запад.

Я согнул руку и попробовал разглядеть что-нибудь на магнитном компасе. Эффект нулевой. Ни черта не видно.

— Отлив начался. Попробуй поймать течение. Если поймешь, где берег то смогу направить тебя к бую.

Мне предстояло найти буй и начать выписывать круги по грунту, постоянно увеличивая радиус поиска. И так до тех пор, пока рано или поздно не найду искомый объект ×61340.

Я продолжал изучать и вглядываться в окружающий меня подводный мир, где я был всего лишь незваным гостем. Ни буя, ни троса, ни тем более искомого объекта рядом не было.

Это ощущение никогда не покидало меня. «Где ты, тварина? Где ты, железяка хренова? Дай подсказку!». Объект молчал.

В шлеме снова затрещала гарнитура. Мичман снова обратился ко мне.

— Бодров, Ты слышал меня? Иди к берегу, на северо-запад. Она, говорят, туда взяла направление.

Знать бы, где этот берег. Я находился будто бы внутри аквариума в комнате с выключенным светом. Вокруг только плотная чернильная тьма.

Я решил двигаться по наитию и сразу почувствовал сопротивление. Идти стало трудно. Вот он отлив. Совсем недавно начался. И уже такой мощный. Меня немного отволокло назад. Вся огромная масса воды из бухты медленно двигалась от берега в море. И тащила мой скафандр назад.

— Поймал отлив. Иду к берегу.

Я еще раз попробовал рассмотреть компас. Как только мне показалось, что я увидел две фосфоресцирующие стрелки на НКМке, то тут же услышал оглушительный, сводящий с ума, звон в в водолазном шлеме.

Это звонил будильник поставленный на половину седьмого утра.

* * *

Я вскочил и сел на кровати. Новые ощущения после сна. Мысленно я все еще был там, под водой в скафандре.

Сон был настолько отчетливым и детальным, что мне пришлось совершить некоторое усилие над собой и заставить себя поверить в то, что настоящая реальность здесь. В квартире деда и бабушки. В одна тысяча девятьсот восьмидесятом году.

Я выглянул в окно и увидел родной и любимый Союз. Солнечный день, наш двор, висящее на веревках белье, вывешенное на ночь.

Горы и море. Высоко небе летали соколы. За этими птицами можно было наблюдать часами.

Я потянулся. Быстро оделся, натянув свои плавки, умылся. Выхватив ласты и маску я выскочил на улицу просыпающегося города.

Меня ждало новое приключение. Одно дело нырять в море в маске, другое с аквалангом. Если можно было привести какую нибудь метафору сравнивающую эти два занятия, то я сравнил бы езду на электрических машинках в парке аттракционов с реальной ездой за рулем.

Мне очень хотелось почувствовать эмоции и ощущения от первого погружения.

Кто погружался, тот знает, что первое к чему приходится привыкать человек в первый раз, так это к тому, что ты можешь дышать под водой полной грудью и совершенно не задыхаться.

Второе — это чувство свободы. Новая ее степень, потому что надев акваланг, ты теперь можешь преодолевать огромные расстояния под водой в любых направлениях.

Когда ты ныряешь с трубкой, ты можешь проплыть под водой метров тридцать — пятьдесят при условии, что ты хороший пловец. Если профессионал максимум сто.

С аквалангом человек может преодолевать намного большие расстояния и брать большие глубины, чем обычно с маской трубкой и ластами. Осознание этих фактов и ощущений пьянит и вдохновляет.

По дороге я заскочил на свой турник. Утренние тренировки стали уже доброй привычкой привычкой. Позанимавшись, я подхватил свои плавательные принадлежности и добрался к спасательной станции к обусловленному времени.

Два Серёги были уже на месте и занимались подготовкой баллонов.

— Здорово! — Рыба закручивал вентиль.

— Ты пришел вовремя! Молодец! Давай, включайся в процесс, похвалил меня Боёк протягивая руку.

— Точность — вежливость королей! — я ответил на приветствие обоих, — что нужно делать?

— Берешь вот эти баллоны, — он указал и аккуратно несешь на берег к морю. Так, чтобы нигде не стучать, и ничего не открутить.

— Ого, начальство нам выделило яхту и топливо?

— Нет, Рыбников, — Рыба заговорил о себе в третьем лице, — выделил нам резиновую лодку, свой мотор и выделил деньги на топливо из своего кармана.

— Так давай скинемся, — я поднял тяжеленный баллон.

— Угощаю. Ты сначала заработай, а потом уже будешь скидываться.

Через полчаса мы накачали резиновую лодку Рыбы, спустили ее на воду, уложили в нее все необходимое и вышли в открытое море.

Глава 21

— Берешь вот эти баллоны, — он указал и аккуратно несешь на берег к морю. Так, чтобы нигде не стучать, и ничего не открутить.

— Ого, начальство нам выделило яхту и топливо?

— Нет, Рыбников, — Рыба заговорил о себе в третьем лице, — выделил нам резиновую лодку, свой мотор и выделил деньги на топливо из своего кармана.

— Так давай скинемся, — я поднял тяжеленный баллон.

— Угощаю. Ты сначала заработай, а потом уже будешь скидываться.

Через полчаса мы накачали резиновую лодку Рыбы, спустили ее на воду, уложили в нее все необходимое и вышли в открытое море.

* * *

— Пока мы идем на лодке, я проведу краткий инструктаж, — прокричал мне Боёк. Несмотря на шум двигателя я хорошо его слышал.

— Вот это, — он ткнул пальцем сторону сдвоенных баллонов, — спарка, вместе с маской, трубкой и ластами называется комплектом подводного пловца номер два. Номер один это просто маска, трубка и ласты.

Я кивнул, в знак того, что слышу и понимаю. Старый советский акваланг был потенциально опасен из-за своих конструктивных особенностей — два шланга, вместо одного, сложная система регулятора, которую наша промышленность содрала с французского «Мистраль».

Наш акваланг не был хуже или лучше других, импортных, например, японских. Он был другой. Он производился в первую очередь «под войну» и во главу угла ставилось не удобство, а надежность, что по традиции понималось, как простота.

Перед погружением, акваланги проходили многократные проверки.

— Комплект состоит из воздушно-дыхательного аппарата, АВМ-1, которое мы и называем акваланг. Вот это баллоны с вентилем, дыхательный автомат, мундштучная коробка с трубками вдоха и выдоха, оголовье, манометр, показывающий давление, зарядный штуцер, ремни. Понятно?

— Понятно.

— Для чего манометр знаешь?

— Давление измерять?

— Верно. По манометру аквалангист понимает, сколько у него осталось воздуха. Новички хватаются за него и в первое погружение плывут уткнувшись в манометр и больше ничего не видят. Не нужно так делать. Понял?

— Понял.

Боёк подробно рассказывал о том, как устроены дыхательные аппараты. Рассказывал и показывал язык подводных пловцов, как действовать в экстремальных ситуациях.

Рыба, время от времени дополнял его своими рассуждениями, знаниями. Я слушал и старался никак не показать, что знаю больше, чем два Серёги.

— Ты идешь с нами в море на погружение в виде исключения. Не болтай об этом никому. Потом пойдешь учиться на полгода.

— В ОСВОД?

— Нет. Акваланги — это уже в ДОСААФ.

— Чему учат?

— Тут много премудростей, всех не расскажешь. Тебе сегодня нужно просто знать, как продуваться — раз. И что при всплытии нужно выдыхать и пузырей не обгонять. Скоро сам все увидишь. Покажем в воде.

Парни нарушали инструкции, беря меня с собой. Меня это не очень радовало.

На воде нужна дисциплина и соблюдение правил. Конечно же море манило, но моя интуиция подсказывала мне, что нужно перепроверить оборудование.

Мы заплыли в одну из бухт находящейся между двумя городами. причалив к берегу мы вытащили оборудование на небольшой пляж метров десять в длину и метра три в ширину.

— Здесь не глубоко, всего метра два. Море спокойное, отличное место для обучения, подходи — Рыба поднял баллоны за ремни.

Моя тревога усиливалась. В душе происходила борьба. Я чувствовал что-то было не так, но я не мог вспомнить последовательность проверки этого типа.

Если я расскажу о своем предчувствии, то мои инструктора решат, что я трушу. Если промолчу, то погружение может закончиться плачевно.

Мне нужно как-то остановить погружение и самому перепроверить настройку. Всё же не зря мне сегодня в ночь тот сон про поиск потерянного объекта под водой приснился.

Мои опасения оказались не напрасными. Я увидел трещину на стекле манометра. Стрелка стояла на максимальном делении, но я был уверен, что он неисправен.

— А вот тут, треснуло. Это нормально? — я указал на стекло.

— Где? — посмотрел Рыба, пожал плечами и нахмурился, — когда грузились вроде не было.

— Мне кажется, он неверное давление показывает.

— Да нормально всё! — сказал подошедший Боёк, и накинул на плечи ремни — ну-ка дай воздуху, мы на компрессоре тоже давление смотрели.

Рыба повернул вентиль подачи и в следующее мгновение раздался очень громкий хлопок, а на акваланге оторвало тройник с клапаном.

Серёге Бойкову несказанно повезло. Металлическая деталь размером с кулак с диким свистом пронесслась в пяти сантиметрх от его головы и улетело метров на семьдесят.

— Твою ж мать! — закричал от неожиданности Рыба на Бойка, который стоял, вжав голову в плечи и зажмурив глаза, — блин! Что это было? Цел?

Второй Серега приоткрыл веки и растерянно закивал.

Он осторожно снял баллоны со спины и посморел на раскуроченное устройство.

— В рубашке родился, — оба пока ещё не отошли от шока.

— Его благодари, — Рыба тыкнул в меня пальцем, — сча была бы беда.

— Перекачали, — отрешенно ответил Боёк, пряча глаза. Видимо, он осознал, что по чистой случайности один из нас остался целым.

Погружение, к моему облегчению, пока откладывалось. Целым и невредимым остался только один комплект. А идти в воду одному мне никто не дал бы. Подводные пловцы всегда погружаются минимум вдвоем. Они страхуют друг друга.

Я не мог рассказать, что я неспроста хотел проверить оборудование. В прошлой жизни, у меня погиб знакомый. Опытный. Когда достали, то нашли загубник у него за головой и воздуха до фига в баллонах. Списали, на то что человек понятия не имел, как пользоваться и продувать именно этим аппаратом АВМ-1. А на самом деле аппарат был неисправен.

Конечно, это был облом. Я так ждал погружения, но холодный разум твердил. Что хорошо, то что хорошо кончается. Не так я себе это представлял.

— Хорошо, ребят. Я понял, что нужно мальца поучиться перед первым погружением. Мне всё-таки желательно голову свою сохранить.

Я отшутился, чтобы разрядить обстановку, но мне это не слишком хорошо удалось.

Весь обратный путь мы молчали в лодке.

Серёга Рыбников оттаял и пришел в себя после пережитого начав выгружать оборудование вместе со мной, а Боёк все так и ходил целый день понурый, чувствуя себя виноватым.

После обеда мы должны были идти на дежурство на пляж.

На этот раз отправившись с Серегой Рыбниковым, я с удивлением узнал, что спасатели на постах все время меняются локациями.

Дело в том, что некоторые участки были лучше оборудованы, другие хуже, а кроме того, людей на разных пляжах присутствовало разное количество. Чтобы положить конец спорам, чьи участки и более козырные, а чьи отстойные. Руководство решило, что спасатели будут менять локацию каждое дежурство.

Сегодня нам достался центральный городской пляж у порта. Местные не любили его, потому что он был всегда забит под завязку. Что называется яблоку негде упасть. кроме прочего этот городской пляж считался самым грязным.

Тем не менее пляж был местом, где собирались тысячи людей, местных и отдыхающих, стекающихся сюда с самого утра и купающихся и загорающих здесь до позднего вечера.

Эта картина повторялась каждый год снова и снова. Лето восьмидесятого не было исключением. Единственное отличие заключалось в том, что цветы, ковром высаживаемые в ценре у зданий горсовета и морвокзала сейчас росли в форме олимпийской символики. Перед госсоветом располагались пять цветных олимпийских колец, символизирующих континенты.

А перед морвокзалом красные на белом фоне цветы посадили в форме импровизированной башни Московского университета.

Оба цветочных ковра было хорошо видно с пляжа. Второй особенностью было то, что у ковров постоянно дежурили либо милиционеры, либо дружинники отгоняющие мужиков желающих нарвать халявный букет и подарить своей женщине или девушке.

А перед морвокзалом красные на белом фоне цветы посадили в форме импровизированной башни Московского университета.

На набережной всегда толпились гиды, зазывающие на «увлекателные» морские прогулки на катера и «Метеоры» и «Кометы» на подводных крыльях. Последние были изобретением великого конструктора Ростислава Алексеева и гордостью речного и морского пассажирского советского флота.

На тротуаре набережной многочисленные фотографы с обезьянками, попугаями, трафаретами и без охотились за клиентами.

Иногда сюда приезжали цыганки и вели свой гадальный промысел. Милиция их гоняла, но без особого успеха.

При виде ментов они быстро исчезали, растворяясь в толпе, а когда те уходили, снова появлялись словно выростали из-под земли, как грибы.

Здесь всегда было очень многолюдно. В тени огромного платана, растущего на набережной ещё с царских времен. расположился двухколесный прицеп-бочка с квасом. Солнце жарило нещадно.

Мы с Рыбниковым подошли и взяли по пол литровой кружке. Живительная прохлада баловала рецепторы и освежала организм.

Я оглядел место нашего будущего дежурства.

— Самый не любимый пост. Тут очень много народа. Это и плюс и минус одновременно.

Пляж представлял собой удивительное зрелище. Я смотрел на кусок берега с довольно высокой точки набережной и видел бесконечную череду загорелых тел, раскинувшихся на гальке, полотенцах, покрывалах и матрасах. Некоторые стояли, другие сидели и лежали.

Казалось, что людей так много, что они занимали каждый свободный сантиметр. И в каком-то смысле это не было преувеличением. Люди выходившие из моря на берег, порой были вынуждены наступать на чужие лежаки, полотенца и покрывала, чтобы пройти к своему месту.

Часть пляж была скрыта за пестрыми зонтиками, защищающие отдыхающих от палящего солнца.

Я не очень понимал в чем именно заключался отдых этих людей, ведь кроме неудобств связанных с нехваткой свободного места и проходов, над пляжем стоял какой-то плотный полу гвалт из человеческих голосов, людей общающихся между собой.

— Как тут считать детей? — спросил я Серёгу.

— Поделим пляж на две зоны. Нам с тобой будет легче следить каждый за своей.

— Да, но при таком количестве народа, мы не сумеем четко провести границу.

— Пошли. Раньше справлялись, и теперь справимся.

Допив квас и расплатившись за него, мы вернули кружки и направились к ребятам из первой смены.

— Может проще на лодке с моря следить за пляжем?

— Нет. Вообще не вариант, слишком близко нельзя, а далеко — качаешься на волнах, тебе ничего не видно. Плюс если что-то происходит с детьми у берега, быстро туда не доберешься.

— Похоже, что тут больше людей нужно.

— Да, человека четыре минимум. И то мало на такое количество.

— Сколько тут сейчас народа?

— Человек четыреста. Мы как-то считали с ребятами, сюда почти семьсот человек набилось.

— Семьсот? — удивился я, мы уже подошли к пляжу вплотную — как такое возможно?

— Не спрашивай видишь, пляж метров сорок в длину и восемь в ширину. Как шпроты в банке.

Мы сменили ребят из первой смены. Они с радостью передали по одному мегафону, пост и поспешно удалились. Мы надели повязки и значки.

— Стратегия у нас такая: ходишь у самой кромки воды и постоянно смотришь и считаешь детей. Имей виду это выматывает. До конца смены вряд ли сможем отлучиться. Так что, если тебе надо, то давай прямо сейчас. Я покараулю.

— Норм, я парень крепкий и не такое бывало. Выдержу.

— Молоток. Если заметишь, что-то что нестандартное, то что тебя тревожит, сразу зови меня в матюгальник. Я рядом.

Мы разошлись в разные стороны к волнорезам, ограничивающим пляж справа и слева.

Люди толпились у воды, кто-то мокал ноги, кто-то только выбрался из моря и раскачиваясь и балансируя взбирался вверх по острой гальке.

Третьи наоборот только входили купаться. Я осмотрел детей на берегу и в воде и быстро пересчитал их.

Действительно, очень много. Порядка тридцати. Я попробовал посчитать их ещё раз. Я старался найти в толпе пьяных, но к счастью таких не обнаружил. Да и только камикадзе в такую жару станет пить.

Я посмотрел в сторону воды. Мое внимание привлекли двое мальчишек лет тринадцати ныряющих почти у берега в плавательных очках. Эти умеют плавать. Я увидел, как один из отдыхающих заплыл за буйки метров на десять.

— Молодой человек. Вы заплыли за буйки, немедленно вернитесь! — мой голос прозвучал достаточно жестко. Пловец обернулся с недовольным лицом и уставился на меня.

Я повернулся в сторону Рыбы и увидел, что он улыбается и показывает мне большой палец вверх.

— Молодой, человек, вы оглохли? Вам что, особое приглашение нужно? Вам сказано — возвращайтесь, — услышал я, металлизированный микрофоном и динамиком, голос моего напарника и инструктора.

Мужик нарочито медленно, словно растягивая удовольствие, поплыл обратно.

Хорошо все-таки что мы не стали погружаться. Я почувствовал, что избежал сегодня большой беды. Мне везет в этой жизни, как будто у меня был кредит на удачу.

Если такие бывают. Я чувствую, что этот кредит мне дан не просто так. Это ресурс, который я должен использовать для того чтобы решить какую-то важную задачу. Что-то изменить в себе и в жизни близких мне людей.

Я пока не знал, что именно.

Проконтролировав купающихся и пловца вернувшегося в пределы плавательной зоны из-за буйков, я вновь обернулся к тем, кто находился на берегу.

Я увидел молодого мужчину лет двадцати пяти в темных очках и светлой панаме, не спеша уходящего с пляжа. Что-то в его облике сигнализировало, даже кричало о том, что с ним что-то не так.

Я не пытался играть в Шерлока Холмса, но в глаза бросились две детали: длинные рукава наглухо застегнутой рубашки и тряпичная пляжная сумка. Она была женской. На ней были изображены цветы — красные розы.

Рукава в такую жару могли означать одно. Он что-то скрывал под ними. Татуировки или увечья. Это еще не повод в чем-то его подозревать.

Женская тряпичная сумка вполне могла принадлежать его спутнице, которую мог догонять или наоборот пройти вперед. Я поискал взглядом претендентку на эту роль. Но никого похожего ни на пляже ни на набережной не увидел.

Зато увидел, как мужик заплывший за буйки вышел из воды с женщиной примерно его возраста. Они так же как и другие купающиеся балансировали на мокрой гальке, пытаясь быстро взобраться на горочку, намытую морем.

Наконец, парочка сумела выбраться из моря Когда они подошли к своему покрывалу, то женщина подняла точно такую же сумку, как и у того типа.

Она заглянула в нее и с недоумением, достала из ее недр тряпье. Мне было трудно разглядеть, что именно было в сумке. Но по внешнему виду я понял, что содержимое сумки ей незнакомо.

Они были достаточно далеко от меня и я не слышал, что она спрашивала у другой женщины, лежащей на соседнем лежаке.

Но женщина закивала головой и махнула непоределенно руков в сторону идущего по набежной мучжчины с точно такой же сумкой.

Казалось бы он просто перепутал. Но тут я увидел, как он достал из сумки кошелек, вытащил из него деньги, переложил себе в карман брюк. Денег было много. Затем обтер кошелек носовым платком, наверно, стирал свои отпечатки.

Он выдал себя тем, что оглянулся и посмотрел на парочку с подменой пляжной сумкой, явно оценивая расстояние до парочки.

Мужик выхватил сумку из рук женщины и кое-как натянув на ноги сандалии, бросился вдогонку. Вор заметил это, но как ни странно не прибавил ходу.

Я огляделся и убедился, что на пляже на вверенном мне участке полный порядок, положил наблюдать за происходящим.

Пляжный вор позволил себя себя догнать. Он остановился на окрик догоняющего. Они спокойно обменялись сумками, улыбнулись друг другу, пожали руки и разошлись.

Мне хотелось крикнуть, чтобы тот проверил кошелек и деньги, но я знал, что он меня не услышит.

И тут, мужик словно услышав мои мысли, остановился как вкопанный и решил проверить содержимое. Не обнаружив денег и часов, он развернулся сделал шаг в направлении вора, но тут же растянулся на грунте в полный рост, потому что сзади подбежал юноша и подставил ему подножку.

Облик того, кто подставил подножку был до боли знаком. Вот совсем не удивлен. Это было предсказуемо. Я без труда узнал Гончаренко. Я попросил присмотреть за моим участком ничего не понимающего Серегу присмотреть за моим участком в мегафон. А сам бросился к тому месту, где Гончаренко с фингалом на лице, как ни в чем не бывало помогал мужику подняться на ноги.

Я добежал до них секунд за тридцать. К тому времени от вора и след простыл, а Гончаренко собирался уходить, но я грубо схватил его за руку, развернул к себе лицом и спросил:

— Ты что с ними заодно? Ты на ворье работаешь?

Глава 22

Облик того, кто подставил подножку был до боли знаком. Вот совсем не удивлен. Это было предсказуемо. Я без труда узнал Гончаренко. Я попросил присмотреть за моим участком ничего не понимающего Серегу присмотреть за моим участком в мегафон. А сам бросился к тому месту, где Гончаренко с фингалом на лице, как ни в чем не бывало помогал мужику подняться на ноги.

Я добежал до них секунд за тридцать. К тому времени от вора и след простыл, а Гончаренко собирался уходить, но я грубо схватил его за руку, развернул к себе лицом и спросил:

— Ты что с ними заодно? Ты на ворье работаешь?

* * *

Он скорее всего считал, что выиграл этот раунд. Гончаренко отпустили из милиции после задержания на улице, и даже формально извинились перед ним.

Оно и понятно. Что ему предъявлять-то? Ну столкнулся случайно с прохожим, с кем не бывает? Доказать связь с пляжным вором невозможно. Мужик, проворонивший деньги и часы, указал на него с досады. Оговорил. Хотя я был абсолютно уверен в том, что они работали вместе. Гончаренко должен был отвлекать преследователя. Он наблюдал за ходом действа со стороны, прикрывая пути отхода.

Но саму кражу, от начала до конца, видел только я. Больше никто не упомянул о ней.

Схема воровства довольно простая. Тряпичные пляжные сумки продавались Универмаге. Вновь прибывшие отдыхающие отправлялись по магазинам в первые же дни после прибытия, чтобы докупить необходимое. Они опрометчиво светили содержимым своих кошельков, некоторые даже сознательно демонстрировали деньги, чтобы почувствовать превосходство над окружающими.

А зажиточные курортники привозили на отдых немадые деньги. Бывало что и пятьсот, и тысячу рублей на семью.

Преступник выглядывал таких горе-покупателей, затем покупал такую же дешевую сумку для последующей подмены. Сам или с напарником отслеживал жертву до жилища. Дело оставалось за малым. На следующий день, преступники терпеливо дожидались пока их жертвы пойдут на пляж. Сейфов в съемном жилье не было, поэтому многие таскали деньги с собой. Если не всю, то значительную сумму. В то время, когда недалекие, ничего не подозревающие бедолаги купались в море, воры технично подменяли сумки и уходили. Иногда их догоняли. Тогда они просто извинялись за «случайную» ошибку, возвращали сумку без денег и ценностей хозяину и старались свалить, как можно быстрее.

Если их преследовали дальше, то в дело вступали такие, как Гончаренко. Они сбивали потерпевшего с ног, и пока тот пытался сообразить, что произошло вор успевал скрыться или затеряться в толпе.

Но доказать связь прикрывающего и самого вора, без признания было очень сложно.

Подоспевший на шум милиционер, стоявший на посту у цветочного ковра. Опросил потерпевшего прямо на улице и задержал Гончаренко, как соучастника кражи.

Я предложил опросить людей на пляже, но меня не послушал милиционер и вызвал наряд, доставивший Гончаренко в отделение.

— Сами разберемся. Занимайтесь своими делами и обязанностям, — ответил мне страж порядка, мельком глянув на мою повязку.

Он посчитал, что я один из тех зевак, постоянно комментирующих любые происшествия в стиле: «Я свидетель, а что случись?».

Мне ничего не оставалось, как вернуться назад на пляж.

— Что там? — спокойно спросил Серёга Рыбников, — поймали?

— Нет, опять ушел, как у Бойка. В тот день.

У меня родилась догадка. Надо спросить у второго Сереги, не сталкивался ли он с кем-нибудь из этой «шатии-братии» во время преследования.

Я снова вгляделся в отдыхающих на пляже. Казалось их стало больше. Еще дежурить целых пять часов, а такое ощущение, что мы почти простояли смену. Я услышал рекламный призыв, повторяемый живым женским голосом.

— Горячая кукуруза, горячая кукуруза.

Вдоль воды шла дородная женщина лет сорока, с белой косынкой на голове. Белом переднике с карманами. В правой руке она несла эмалированное ведро накрытое полотенцем, в сверху ещё крышкой.

— Петровна идёт, — кивнул в сторону женщины Рыбников.

— Знакомая?

— Соседка. Кукурузная царица, — улыбнулся мой инструктор, — знаешь какие деньжищи зашибает в сезон? Северным и не снились.

Она остановилась рядом с семьей с двумя мальчишками школьного возраста. Получив оплату, Петровна открыла крышку, достала из ведра два крупных ярко золотистых початка кукурузы, настолько горячих, что от них ещё исходил пар.

Мальчишки потянулись за кукурузой, но женщина что-то спросила его мать, и получив утвердительный кивок головой, извлекла из правого кармана пакетик с солью посолила, распределила соль по желтым семенам и передала початки детям.

Кто-то лежащий рядом с семьей, не вставая протянул мелочь кукурузной царице пляжа. Пример был заразительным. Кукуруза бойко расходилась среди отдыхающих.

— Менты ее не гоняют? За спекуляцию? Центр города все-таки, — спросил я Серегу.

— Её все давно знают и не трогают. У нее четверо детей. Муж алкаш три года назад поехал зимой на вахту в Тюмень. Там пропал. Говорят, медведь загрыз. Но ты на нее так не смотри, она баба деловая. Кукурузу выращивает, хозяйство содержит, куры утки, торгует, койки сдает. Вообщем, завидная вдова. Мечта пенсионера.

Петровна подходила к нам.

— Дежуришь сегодня, Серёга?

— Ага.

Она остановилась, достала из ведра по початку, посолила и протянула нам.

— Нате, пошкрябайте, кукурузки.

Я потянулся в карман за мелочью, но она властно остановила мою руку крепко схватив меня за запястье, так что я не успел ее вытащить и кисть наполовину осталась в кармане.

— Твой напарник обидеть меня хочет? — она кивком указала на меня, обращаясь к Сереге.

— Макс, ну ты это… — Серега чуть отклонил грудь назад и развел руками в сторону ладонями вверх.

Это жест должен был означать, что то вроде «не знаешь порядков не лезь, ну что ты как маленький».

Мне было немного неудобно принимать угощение от Петровны. Но я смирился. Я понимал, что здесь, в отношениях между местными царят свои правила.

— Ты пацана спас?

За меня ответил Серега.

— Ещё и девчушку, четыре дня назад на нижнем пляже со дна достал, откачал.

— За девчушку не слыхала, а вот про мальчонку Злотниковых(проверить фамилию) читала в газете. Страсть какой дождина-то шел. Давно так город не наводняло. Ну Слава Богу, что малец выжил, беда была бы, если бы Господь тебя бы непослал — Петровна перекрестилась, чем очень удивила меня.

— Спасибо за кукурузу, Анн Петровна, — скзал Рыбников с набитым ртом. Я тоже поблагодарил женщину.

— Ну бывайте, смотрите, смотрите за порядком.

Она взяла ведро и пошла дальше. Я недоуменно спросил Серегу.

— Она верующая? Не боиться креститься при всех? — я смотрел ей вслед. Казалось, что никому кроме меня не было дела до ее публичного проявления религиозности.

— А чего ей бояться? С нею Бог, — ответил улыбаясь Серега, с таким видом, что я так и не понял подшучивает ли он надо мной, или говорит серьезно.

Я мне почему-то помнилось, что люди если и были верующими, то избегали любых публичных проявлений и не особо афишировали свою причастность к христианству, мусульманству или другим религиям.

— Горячая кукуруза, горячая кукуруза, послышался в далеке голос Петровны. Я посмотрел обигаюший на початок в своих руках и перевел взгляд на Серегим. У него в руках остался огрызок.

Я поднес кукурузу к носу и втянул в себя ее запах. Такого притягательного аромата кукурузы я не ощущал с детства, в котором я ее обожал. Но так сложилось, что и мне в прошлой жизни, и в Максу Бодрову в детстве не так уж и часто она доставалась.

Мне по понятным детдомовским причинам, а Максу Бодрову потому что бабушка считала ее негигиеничной пищевой привычкой — пережитком. Вон Петровна как орудовала немытыми руками, когда солила кукурузу.

Мне захотелось вспомнить что-нибудь из еды, которая попадала в список табу в детстве. Как ни странно, таким оказался торт «Полено» с его замечательными грибочками и цветами-розочками из крема.

Конечно, бабушка великолепно пекла торты дома, как и большинство советских женщин. И, наверно, магазинные торты не шли ни в какое сравнение с бабушкиными кулинарными шедеврами, это был именно тот случай, когда «запретный плод был сладок».

Я решил, что во чтобы то ни стало куплю «Полено» на первую зарплату и наконец-то узнаю настоящий вкус советских кондитерских подосиновиков.

Вторая часть смены прошла в спокойной обстановки и без особой нервотрепки.

Мне пришлось всего пару раз ругнуться в мегафон на пловцов заплывших за буйки.

Но несмотря на отсутствие происшествий я очень устал. Я знал, что быстро привыкну. Усталость накопилась от того, что я постоянно слышал шум, разговоры. Считал детей и подростков на пляже и в воде. Ближе часам к восьми большинство купающихся разошлось на ужин. Я поймал себя на желании окунуться в воду, чтобы смыть с себя жаркую пыль, дневную суету и напряжение.

Серега поймал мой взгляд на море.

— Не сейчас, если хочешь можно искупаться возле станции. Мы можем вместе вернуться. Мне все равно тащится туда и заполнять журнал с отчетами, забрать свою лодку.

— Нам запрещено купаться во время дежурства, а после? Что тут такого.

— После тоже. Не стоит искушать судьбу. Кто-нибудь увидит, настучит на нас с тобой. Тогда прощай твой экзамен и профессия спасателя. Не забывай, мы только оттрубили от звонка до звонка наказание от Иваныча.

Что же, правила есть правила, я спокойно отказался от своей затеи искупаться. В конце концов дома есть душ и ванна и газовая колонка.

День второго дежурства завершился, мы вернулись с Серегй на станцию. Я дождался пока он заполнит журнал и помог ему с резиновой лодкой. Уже смеркалось.

И я не хотел отпускать его одного. Во-первых, в темное время суток на лодках выходить в море себе дороже — погранцы могли засечь и тогда, проблем не оберешься. На маломерках выходить можно было только днем. Во-вторых ночью легко потеряться.

Мы дошли на ней по морю, до поселка, где у отца Рыбникова был гаражик для лодок. Эллингом в полном смысле слова назвать его было нельзя.

Домой я вернулся поздно. Бабушка продиктовала уже привычный ход генерала, который немного приободрил меня.

По-моему он не заметил лучшего хода, который вгонял меня в цугцванг. Это такое положение фигур на доске при котором любой мой ход только ухудшал дальше мое положение.

Возможно, он сделал это намеренно. Но я не собирался с ним миндальничать. Не важно каковы причины его хода. Я посмотрел внимательно на доску, и не найдя ловушек, следующим своим ходом забрал его ладью.

«Доброго времени суток. Вы неправильно коня поставили, товарищ генерал. Конь так не ходит!», мысленно перефразировал я цитату из одного известного советского фильма.

Мы немного поболтали с дедом и я спросил по детские фотографии отца и мамы.

Дед не отказал, пошел порылся в отделении с дверцам в книжном шкафу в своей комнате. А потом извлек из его недр старый альбом, который я никогда не видел.

Я предложил ему посмотреть фото вместе, но он наотрез отказался не объясняя причин.

Причины для меня были понятны. Деду было тяжело погружаться в прошлое из настоящего в котором уже нет его сына и невестки. Чувствовалось, что он очень любил моего отца. Я поблагодарил деда за альбом. Поужинал и отправился в свою комнату разглядывать фотографии.

Альбом содержал все домашние фотки связанные с детством и школьными годами отца.

Начинались они с младенчества, с фоток молодой бабушки счастливо улыбающейся с папой на руках. Потом сразу послевоенные дворовые фотки с отцом в возрасте пяти или шести лет. Первые классы, где все мальчишки были одинаково подстрижены под ноль. И в классе совсем не было девочек. Они обучались раздельно до какого-то времени.

И наконец фотки в старших классах. Женские и мужские классы снова объединили и теперь они учились вместе.

Я нашел на красочных фотографиях и маму и отца. Они начали встречаться, когда еще учились в школе. А теперь обоих нет.

Оставалась последняя групповая фотка за десятый класс.

Я разглядывал лица их одноклассников и одноклассниц, когда узнал его! Я ни за что бы не подумал, что Солдатенко учился к классе вместе с отцом и мамой.

Кровь прилила к голове. По телу мгновенно ощущалось распространение жара и почувствовал как от гнева запульсировали мои виски.

Мог ли я ошибочно полагать, что Солдатенко возненавидел меня за отказ обслужить его, за отказ побегушничать и сбегать за сигаретами в больнице? Может быть дело совсем в другом? Может быть дело не во мне? Точнее не только во мне.

Может быть причина в моем отце и маме?

Мне предстояло это выяснить. Я собирался узнать почему Солдатенко так рьяно пытался исключить меня из комсомола, вставлял палки в колеса.

Дед с бабушкой пока еще не спали. Я отнес фото ним и попросил вспомнить, что-нибудь о Солдатенко. Они ничего о нем не помнили.

— Нет тот ли это Солдатенко, который работает в Горисполкоме? — бабушка вопросительно смотрела на деда.

— Ну-ка дай сюда. Ну может и он.

— А ты помнишь, что-нибудь про него? Они дружили с отцом или наоборот?

Но сколько дед не силился, он так ничего и не сумел вспомнить про того, кто уже попил мне кровушки. А с памятью у деда было все впорядке. Значит — он, действительно, ничего не знал.

Но меня это не остановило. Я собрался разыскать школьных друзей и приятелей отца. Уж кто, как не они должны были знать, как складывались отношения у Солдатенко с моим отцом. И подтвердить или опровергнуть мои подозрения.

Из тех, кто учился с моими родителями в одном классе и жил неподалеку я вспомнил пару человек. К первому из них, которого в городе называли не иначе, как холодильщик Эдик, я собирался зайти завтра.

Он был мастером по обслуживанию холодильников и в летний сезон, такие специалисты были на расхват. Их считали богами в общепите в гостиницах и на пищевых производствах.

Одноклассник родителей Эдик жил как раз в том дворе, куда я бегал заниматься на турник.

Остальных нужно было еще поискать.

Мой график оставался прежним. Я планировал с утра пораньше совершить пробежку, зарядку, покачаться на турнике. Я видел пару раз Эдика выходящего утром из подъезда напротив площадки с перекладинами и брусьями.

В эту ночь я совсем не видел снов. Не то чтобы я испытывал жгучее желание опять попасть во сне на дно темень морской бездны. Но меня не оставляла мысль, что тот самый сон получивший продолжение, как-то связан с этой жизнью.

Проснувшись рано по будильнику, я тихонько встал, так чтобы не разбудить никого из домочадцев, оделся взял с собой кожаный планшет, в который разместил фотографию и отправился на солнечные улицы города.

Мне повезло, если я вышел чуть позже, то не застал бы человека, которого собирался расспросить.

Только я добрался до турника и собрался подпргнуть, как увидел его выходящего из подезда.

— Дядя, Эдик. Вы меня помните?

— А Макс. Здорово. Какими судьбами?

— Я тут у вас тренируюсь каждое утро на турнике. Можно спросить?

— Молодец, дело хорошее. Что за вопрос?

Я достал фото, протянул ее Эдику.

— Помните?

Он сначала покосился, затем улыбнулся. Были видно, что фотография вызвала у него теплые чувства.

— Вот я. А вот твой отец и мать, — он перевернул чтобы посмотреть год и дату съемки.

— А вот его вы помните? — я тыкнул в Солдатенко.

— Конечно, это Солдатенко! А что?

— А они с отцом дружили? В каких они были отношениях?

У моего собеседника изменилось выражение лица.

Эдик неопределенно повел худощавыми плечами, как-то отстранился, еще раз посмотрел внимательно на фото и сказал изменившимся голосом, в котором уже не было прежнего дружелюбия:

— Не помню я. Столько лет прошло. Память уже дырявая стала. Ну бывай, Макс. Тороплюсь я.

Глава 23

— А вот его вы помните? — я ткнул пальцем в Солдатенко.

— Конечно, это Солдатенко! А что?

— А они с отцом дружили? В каких они были отношениях?

У моего собеседника изменилось выражение лица.

Эдик неопределенно повел худощавыми плечами, как-то отстранился, еще раз посмотрел внимательно на фото и сказал изменившимся голосом, в котором уже не было прежнего дружелюбия:

— Не помню я. Столько лет прошло. Память уже дырявая стала. Ну бывай, Макс. Тороплюсь я.

* * *

Эдик развернулся и ушел. Я все же поблагодарил и попрощался с ним, глядя в его удаляющуюся спину. Его поведение в конце наше встречи очень озадачило меня. Он явно что-то вспомнил, как только я назвал фамилию Солдатенко.

Он знал об отношениях в классе между отцом и моим недоброжелателем и не хотел говорить со мной об этом. Поэтому так заспешил.

Я еще больше утвердился в своих подозрениях. Нужно было найти кого-нибудь ещё из одноклассников и одноклассниц отца.

Отец сразу после школы поступил в мореходку подплава (подводного плавания) в Ленинграде, скорее всего, мало с кем из одноклассников общался. Я посмотрел на фотографию, попытавшись еще раз узнать кого-нибудь из юношей, запечатленных на ней. Но тщетно.

Мама, красивая в белом ученической фартуке с косичками стояла среди девочек.

С матушкой — другое дело. У нее всегда было много приятельниц.

Пока отец ходил в курсантах, мама училась в педагогическом. Ее подруги по школе и институту должны были знать что-нибудь о Солдатенко, если между ним и отцом было соперничество или конфликт.

Я не помнил никого из школьных подруг мамы, но вот с институтским было полегче.

Пару таких приятельниц, не то чтобы они опекали меня, точнее Макса Бодрова, в детстве, но они часто заскакивали проведать меня, бабушку и деда. Особенно в первые два три года после гибели отца и ухода мамы.

Потом они стали появляться все реже и реже, чаще звонили. Потом и звонки прекратились. И как-то так получилось, что к моему пятнадцатилетию это общение сошло на нет.

Я даже не знаю поздравляли ли мамины подруги бабушку и деда с основными всенародными праздниками, такими как 1-ое мая, 7-ое ноября, 8-ое марта и Новый год.

Я не испытывал особой нужды в их внимании, и не навязывал себя никому. То, что они перестали появляться в нашей жизни я счел естественным. Видимо, когда я был ещё ребенком, они старались оказать заботу и внимание. Но, когда уже вымахал во взрослого парня было не принято проявлять участие. Излишнее внимание напрягало бы меня.

Я вспомнил про тетю Наташу, которая училась в ПЕДе с матушкой. Нужно будет узнать ее номер телефона у бабушки. Вечером после дежурства и тренировок, Ба продиктовала мне телефон телефон этой женщины.

Дозвонившись ее соседям, я ждал минут десять пока ее позовут к трубке.

Мамина подруга жила в частном секторе, где телефоны были настоящей роскошью и были пока установлены еще не у всех.

Мужской голос, ответивший на мой звонок вернулся и сообщил узнал, что Наташа уехала в отпуск до конца июля. Телефон второй мы не нашли. Я решил дождаться ее возвращения из отпуска.

Выходя на дежурства, я продолжал готовится к вступительным экзаменам.

Я записался в ДОСААФ на курс подводного плавания с аквалангом. Жизнь кипела и бурлила. Каждый день был наполнен ощущением полноты, энергии и бесконечности жизни.

Я успевал тренироваться, готовиться к вступительным экзаменам, посвящать время семье и друзьям.

Я крепко подружиться с двумя Серёгами и познакомить их с Тёмой. Новые друзья оказались надежными и добрыми ребятами. Мы делились всем. От еды до сокровенных историй из жизни каждого.

Через некоторое время мои инструктора сообщили, что я готов к сдаче квалификационных экзаменов в ОСВОД.

Специальная комиссия из трех человек во главе с председателем совета города принимала экзамены на нашей станции.

Со мной на потоке училось еще восемь человек и в середине июля. Испытание делилось на три части. Мы рассказывали теорию в учебном классе, отвечали на вопросы, а потом и показывали приобретенные навыки в условиях близких к реальным. Прямо на воде. На небольшом пляже-площадке у эллинга.

Для меня самым сложным оказалось задание на вёсельной шлюпке, на которой нужно было вдвоем проплыть между сигнальными буями, подгрести к «утопающему» и вытащить его на берег. При этом один оставался в лодке, второй же прыгал в воду и подхватив «тонущего» цеплялся рукой за борт.

Роль тонущего выполняли чужие инструктора. Так было задумано видимо для того, чтобы свои не подыгрывали. На самом деле «тонущий» оказывал большое влияние на процесс и мог как тормозить, так и ускорять движение лодки.

Изюминка задания оказалась в том, что кроме маневрирования на волнующемся море, нужно выполнить задание в строго отведенное нормативом время. Потом пара экзаменуемых менялась. Сначала на веслах сидел один, потом второй.

Мы шли первыми по алфавиту и я ощутил давно забытое чувство волнения перед экзаменом. Каждому давалось две попытки, но нам повезло и мы уложились в норматив с первого раза.

Я хоть и занимался с двумя Серёгами греблей на этом шлюпе, и не был неженкой, а всё же стер себе ладони в кровь. Признаться — выполнять остальные задания в соленой воде с открытыми мозолями было ещё тем «удовольствием». Но я сжал зубы и ничем не показывал, что испытываю боль.

Я видел взволнованные глаза двух Серёг понимающих, что у нас, у испытуемых происходило с ладонями.

В третьей части экзамена, мы показывали всевозможные приемы транспортировки и реанимации «утопающих».

Комиссия была строга и никому не делала поблажек. Но я прошел аттестацию в числе первых, после которой стал смотреть на корочку дружинника Общества спасания на водах совершенно по-другому.

Конечно, это не экзамен на получение крапового берета, но и не легкая увеселительная прогулка.

Двое из восьми не справились и их отправили на повторное обучение. Я понял, что система отсеивает неподготовленных и работает не для галочки.

Остальных приняли в дружную семью спасателей на собрании. Николай Иванович лично вручил нам значки и удостоверения. Он был рад, что я не отказался от членства и работы в Обществе. Меня без особых формальностей зачислили в штат, дали минимальную зарплату в девяносто семь рублей, назначили график дежурств, пообещав поднять ее через пол года.

Многие молодые люди без квалификации или прошедшие начальные ступени обучения в самых разных отраслях получали примерно такую же зарплату, поэтому меня не сильно заботил ее размер.

Буду теперь помогать деду и бабушке. Мои собственные потребности были очень скромными.

Но тем не менее подумать о дополнительном доходе не мешало. Молодой крепкий организм поможет мне подработать грузчиком или строителем на шабашке.

Мы продолжали играть с генералом. Я не ошибся, когда воспользовался его зевком и сумел восстановить свои позиции. Даже укрепить их.

По вечерам, на прогулках мы встречались с Тёмой, и как было принято у парней нашего возраста, взахлеб рассказывали о том, как прошел день.

На моих дежурствах ничего экстраординарного не происходило, что расценивалось руководством, как положительный результат нашей работы.

Чего не скажешь о работе дружинников ДНД. Я сделал вид, что впервые услышал о том, что существует план по профилактике и раскрытию правонарушений. Хотя, всегда относился к рассказам о плане скептически.

Банду карманников пока не поймали. Гончаренко больше с ними не светился, но гастролеры щипачи все ещё находились в городе.

После пары провалов, в том числе и ситуации с задержанием Гончаренко, они перестали действовать на пляжах и сменили стратегию. Сначала они затаились на пару дней, и в милиции с облегчением подумали, что банда покинула город. Но не тут-то было. Слишком лакомым куском был наш приморский город полный курортников — ротозеев.

Щипачи теперь не работали днем. Они сменили график и выходили на свой преступный промысел по утрам и вечерам.

Теперь часть из них выщипывали своих клиентов в столовых, ресторанах. Другие обворовывали только прибывших отдыхающих прямо на вокзалах.

Нашим ментам удалось установить, что банду возглавлял очень хитрый и искусный вор по кличке Шельма, который неоднократно попадал в поле зрения милиции, но пока его ни разу не сумели задержать и посадить.

Он был умен и расчетлив, как лис. Шельма всегда был начеку, и практически каждый раз на шаг опережал следователей и оперов.

Его поимка стала делом чести для всей милиции города. Улов банды мог составлять до двух-трех тысяч рублей в день, колоссальные по тем временам деньги.

Но Шельма не давал своим подельникам сорить деньгами. Был рачителен и аккуратен. Их компанию больше никто не видел всей толпой в ресторанах. Они растворились и затаились среди отдыхающих.

Единственной слабостью Шельмы были красивые женщины, с которыми тот знакомился в разных местах, в том числе и на танцах.

Тёма рассказал, что в ближайшую неделю, дружинники должны усилить милиционеров на вечерних дежурствах на дискотеках. Они разработали целую операцию и планировали использовать дружинников в темную без повязок и значков, чтобы не спугнть членов банды.

На трех были составлены словесные портреты и выявив их, милиция планировала проследить, где находится логово банды, чтобызахватить Шельму.

Тёма рассказывал мне об этом настолько эмоционально увлеченно, ему настолько нравилось быть в гуще событий, что я понял, что мой друг хочет связать свою будущую жизнь с милицией и МВД.

Сложно понять, какое именно будущее его в этом случае ожидало. В девяностых, после развала Союза, милиции крепко досталось. Она стала почти беззубой и бессильной.

В милиции остались служить люди только двух категорий: преданные делу фанаты, и люди делающие деньги. Последние не брезговали ничем. Они прикрывали и отпускали преступников за деньги, сами занимались вымогательством и крышеванием.

Преданные делу фанаты долгое время оставались в меньшинстве, получали нищенскую зарплату с задержками и с превеликим трудом содержали свои семьи.

Не желал я Тёме ни первого, ни второго. Но я знал, что не могу никак повлиять ни на ход истории, ни на судьбу отдельного человека, ни на то, что у каждого написано на роду.

Я только мог попробовать прожить свою новую жизнь, так как мне это виделось.

Поэтому я не стал ничего говорить Тёме и пообещал прийти на следующий день вечером на дискотеку и поддержать его. Мой друг несказанно обрадовался этому.

* * *

Я оделся на дискотеку так, чтоб выглядеть, как выглядели большинство парней. Одежда должна была быть прочной и не сковывающий движений. Вдруг придется не только танцевать.

Джинсов у меня не было, поэтому я одел коричневые штаны, и светло-бежевую рубашку в клетку.

Я ехал к открытию, танцы начинались в восемь вечера и мы с Тёмой условились прийти чуть пораньше — минут за пятнадцать чтобы купить билеты и занять удобные места для наблюдения.

Танцплощадка в парке существовала еще до войны. Потом было не до танцев.

Ее восстановили к пятидесятым. Сначала был просто помост из деревянных досок, на котором танцевали фокстрот и другие древние танцы, но потом в шестидесятых танцпол преобразился и стал большой асфальтированной площадкой обнесенной высоким забором. За что был прозван местными «Зверинцем».

Сложно сказать, кто придумал это название: пенсионеры недовольно зыркающие на «похабные» кривляния и обзывающие за глаза танцующих обезьянами. Или сама молодежь, иронизирующая над мужской частью танцующих, остро переживающих гормональные всплески в поисках предмета вожделения.

Высокий забор служил двум целям: во-первых, он не давал возможности бесплатно проникать на танцплощадку безбилетникам — билет стоил тридцать копеек, а во-вторых он не давал группам драчунов, постоянно организовывающих драки, дрейфовать в тень деревьев парка туда и обратно.

Внутри огороженной территории танцпола милиции и дружинникам было легче ловить и нейтрализовывать зачинщиков таких побоищ.

Сложно сказать, кто придумал новый формат развлечений для молодежи. Дискотеки повсеместно вытесняли старые добрые танцевальные площадки.

Вряд ли командировочные и туристы в капстранах зависали в модных клубах Парижа или Лондона. Скорее всего, советские граждане увидели их в западных фильмах или странах соцлагеря. В общем, уже в конце семидесятых, к началу восьмидесятых в СССР большинство танцполов стали называть дискотеками.

Главная особенность дискотек была в том, что все организаторы старались использовать катушечные магнитофоны, а не проигрыватели.

Совсем другим был и антураж. Лучшие советские дискотеки оборудовались самодельными системами цветомузыка. Чаще всего под дискотеку использовались залы Домов культуры, летние танцплощадки в парке и просторные помещения, которые пустовали.

В нашем городе соблюдалось еще одно неукоснительное правило. Все дискотеки заканчивались строго в 23−00.

Мы встретились, как и договорились, купили билеты и прошли внутрь «Зверинца».

Посетителей дискотеки пока было немного, но у билетной кассы перед началом уже стала образовываться очередь.

Рядом с нами стали переругиваться две девушки примерно нашего возраста, пришедшие вместе. Сначала я не придал разговору большого значения. Как я понял одну звали Таней, другую Ларисой.

Обе вполне себе симпатичные даже красивые.

— Что за друзья у тебя, Лариса? — возмущенно спросила Таня.

— А что тебе не нравится? — ухмыльнулась Лариса.

— Ты видела их наколки?

— Ну и?

— Про твоих друзей весь город говорит, весь город говорит, что они бандиты гастролеры! Откуда у них такое деньжищи?

— Дурочка, с чего ты взяла, что они бандиты? Просто дерзкие ребята, знающие себе цену. Они артельщики, в Сибири на приисках весь год пашут. Сейчас отдохнуть приехали. Не боись! Они нас не тронут, я тебе гарантирую, я же поручилась за тебя, твоей маме — рассмеялась Лариса.

Я ткнул локтем Тёму, незаметно указывая глазами на девушек.

— Мне вон Машка сказала, что такие же артельщике, если не эти же самые неделю назад затащили ее к себе в дом, повалили на койку и…

— И… что? — Лариса с интересом улыбалась, — съели ее что ли?

— Сама знаешь, что.

— Ой, Машка твоя, еще та шалава. Это еще нужно узнать кто, кого в подъезд затащил и завалил на кровать.

Таня густо покраснела, но ничего не сказала. Она сложила руки на груди, опустила голову, потом отошла от Ларисы на шаг.

— Знаешь, я наверно пойду. Что-то не хочется мне с ними…

Тёма давно просёк, что скорее всего подруги разговаривали о тех, кого мы ищем. Их нельзя было отпускать, до прихода «друзей» Ларисы. Татьяна была настроена решительно, она точно ушла бы. Скорее всего Лариса кинулась бы за Татьяной уговаривать остаться. Но к тому времени, мы потеряли бы единственную тонкую ничтоку.

Тёма всё сообразил мгновенно. Он не растерялся подскочил к девушкам и импровизируя обратился к той, которая собиралась уходить.

— Какая встреча, Татьяна! Я так рад вас встретить!

Татьяна уставилась на Тёму пытаясь вспомнить.

— Разве мы знакомы? Что-то я вас не припомню.

— Я Артем! Неужели вы меня забыли?

Татьяна искренне силилась вспомнить его. Не давая ей опомниться Тёма продолжил ее обхаживать.

— Тань, позвольте вас пригласить на танец. Вот мы с вами сейчас потанцуем и вы сразу меня вспомните.

Он протянул ей руку и девушка немного сомневаясь протянула ему в ответ свою и пошла за ним в центр танцпола.

Народ понемногу прибывал, но все внимание переключилось на танцующую пару. Я и не подозревал, что мой друг великолепно танцует. Было видно, что он занимается бальными танцами. Правда сейчас он выделывал «диско». Татьяна старалась не отставать от него и улыбалась.

Я повернулся к Ларисе и тоже предложил ей потанцевать.

— Потанцуем? — обратился я к ней.

Она смерила меня взглядом с ног до головы, потом грубо, как бы делая великое одолжение ответила:

— Не танцую… — затем посмотрев мне за спину, поверх головы, кому-то заулыбалась во весь рот и радостно замахала рукой.

Я обернулся и увидел на входе семь человек. Среди них Гончаренко.

Глава 24

Я повернулся к Ларисе и тоже предложил ей потанцевать.

— Потанцуем? — обратился я к ней.

Она смерила меня взглядом с ног до головы, потом грубо, как бы делая великое одолжение ответила:

— Не танцую… — затем посмотрев мне за спину, поверх головы, кому-то заулыбалась во весь рот и радостно замахала рукой.

Я обернулся и увидел на входе семь человек.

Среди них стоял Гончаренко

* * *

Он указывал пальцем в нашу сторону и не отводя взгляда от меня что-то коротко сказал своим подельникам. Я узнал еще двоих: того, что подменил сумку и второго, за которым гнался Серёга Бойков.

Я совсем не испугался предстоящей заварухи стычки, и почувствовал, как в солнечном сплетении собирался холодок. Я внутренне собрался и приготовился к драке.

По телу прошла волна холодка, а затем тепла. Это адреналин включился в дело и приводил мои мышцы и нервную систему в боевое состояние.

Надо сохранять трезвый рассудок — никаких эмоций, никакой реакции на провокации. Их задача вывести меня из себя, застать врасплох и воспользовавшись численным превосходством повалить и забить ногами.

Семь на два. Практически, нет шансов. Тёма пока увлекся танцами и красивой девушкой Таней, что не замечал угрозы. А там было чем увлечься и на что посмотреть. Свободный сарафан время от времени взметался, обнажая красивые загорелые ножки в белоснежных туфлях на каблуке. Осиная талия под широкой резинкой, переходящая в не очень широкие и округлые бедра, подчеркивала небольшую упругую грудь.

Семь на два. Практически, нет шансов. Семь против нас двоих — очень хреновое соотношение. Больше трех на человека. При этом они далеко не желторотый молодняк, насмотревшийся драк в индийских фильмах и фильмах про Брюса Ли. Судя по складывающейся ситуации — это матерые бандюганы. Наглые и уверенные в своем превосходстве и удачливости.

Тёма мой единственный компаньон в предстоящем месилове. А боец он пока не опытный.

Я поискал глазами хоть кого-нибудь знакомого. Где-то рядом должны были находится другие дружинники и менты. Но пошарив взглядом в толпе, я понял, что скорее всего на дискотеке нам не на кого рассчитывать, кроме себя. В городе сегодня в скрытном режиме патрулировали еще двенадцать точек.

Значит нужно отбиваться любыми подручными средствами, пока кто-нибудь из организаторов или танцующих не сообразит позвонить в милицию.

Похоже, что мне придется драться не на жизнь, а на смерть в буквальном смысле. Отступать мы не могли. Во-первых, некуда. Во-вторых, тогда мы упустили бы возможность повязать их всех вместе. Вот они — как на ладони, приближались ко мне с Ларисой.

— Тимофей, привет! — лариса побежала на встречу моим противникам и повисла на шее у самого низкорослого и худощавого из них. Его спутники мерзко осклабились, но учтиво расступились, пропуская девушку.

Скорее всего это и был Шельма. Интересное имя для восьмидесятых. Любопытно, он представляется свои именем или вымышленным?

Я ожидал увидеть высокого широкоплечий атлета, и совсем не думал, что вожак может быть самым мелким из банды. Остальные волком смотрели на меня.

— Кто такой? — спросил полурослик, не сводя с меня глаз.

— Я его не знаю, мы с подругой стояли А эти, — она быстро затараторила, будто оправдываясь, потом поочередно показала на меня, потом на Тёму, — пришли приглашать нас танцевать.

— Я не тебя спрашиваю, — грубо осадил Ларису ее низкорослый ухажер, уставившись мне в зрачки, затем продолжил, — ты что глухой? Не слышал — я тебе вопрос задал?

Он обхватил Ларису за талию и потом опустил ей руку на бедро.

Ну что же, давай поиграем в гляделки. Это я умею. Я сложил руки на груди так, что одной рукой прикрыл солнечное сплетение и печень, а другую наложил сверху перпендикулярно вверх и взялся за свой подбородок. Мне надо было отвечать.

— А кто интересуется? — добродушным тоном ответил я вопросом на вопрос.

Гончаренко засуетился, сделал шаг вперед и впол голоса тихо проговорил:

— Шельма, это тот, про которого я тебе рассказывал — спасатель х***в. Из-за него меня в ментуру загребли.

— Заткнись, — рявкнул на Гончаренко Шельма, видимо ему жутко не понравилось, что его инкогнито раскрыто.

Ага, значит я не ошибся. Один из его прихвостней стоявших ближе всего ко мне хищно оскалил зубы и с деланным удивлением спросил.

— Чё, правда спасатель? Настоящий?

Я никак не отреагировал на его вопрос. Но он и не ждал ответа, потому что повернулся к своим дружкам и воскликнул.

— Тогда спаси мой болт*(жаргон мужской член), — урка противно, как гиена расхохотался.

Если драка неизбежна, значит нужно бить первым, как говаривал будущем самый известный чекист в мире.

Мой противник совершенно зря не смотрел в мою сторону, потому что не видел, что я мысленно прицелился ему в челюсть. Я молниеносно вырубил его жестким прямым правым, заранее рассчитав дистанцию быстрого отскока.

Двое бросились в мою сторону, молотя воздух тяжелыми ударами. Их здоровенные кулаки, словно кувалды, рассекали пространство вокруг меня. Казалось, что я слышу свист проносящихся рядом с головой хуков и крюков.

Мне чудом удавалось уворачиваться и отступать. Я старался маневрировать таким образом, чтобы выставить этих двоих в одну линию перед собой. Так, чтобы один находился за спиной второго.

— Эээ, ну-ка тормознули, пацанчики! — услышал я Тёмин крик. Мой друг рванул к двум нападавшим и одернул одного из них. Конечно, он действовал из лучших побуждений, но ему было бы разумнее вырубить любого из тех,0 кто стоял к нему спиной.

Тот, которого Тёма одернул отмахнулся от него, как от назойливой мухи.

Воспитание не позволило моему другу напасть сзади. Но совершенно не остановило наших врагов. Они гурьбой, втроем напали на Тёму сзади. Шельма стоял не вмешивался. Он чувствовал себя над схваткой.

Я услышал, как завизжал женский голос. Возможно, это была красавица Таня.

— Аааа! Мамочки! Здесь драка! Помогите!

Кто-то звал милицию, внимание людей с танцплощадки перенеслось на нас.

Наше положение становилось критическим. Тёма сыпал ударами не разбирая куда бьет, потому что не видел противников. Их физически было больше.

Он много пропускал, но я ничем не мог ему помочь, потому как был зажат в углу у забора. Я все время искал, чем можно отдубасить нападавших, но наблюдал ничего подходящего.

Мордоворот слева схватил меня за руку. Я попытался вырвать руку, но его хватка была крепка и попытка не увенчалась успехом. Свободной правой я заехал ему в висок, но лишь слегка покачнул противника.

В это время второй умудрился схватить мою свободную руку. Он нанес мне три коротких болезненных удара в солнечное сплетение, сбив тем самым дыхание.

Никакой тренированный пресс не помог бы в этом положении, когда бьющий делает это прицельно и профессионально.

Я слышал, что в тюрьме зеки годами отрабатывают два три коронных удара и зачастую такие удары либо калечат, либо могут убить. Задыхаясь, я ожидал еще серию, но вдруг, мои противники по одному просто впечатались рожами в забор.

Они тут же обмякли и отпустили мои руки. Я рухнул на колени, задыхаясь от кашля и дыхательного спазма. Две пары чьих-то рук подхватили и подняли меня на ноги.

— Дыши, приседай. Приседай на корточки.

Я посмотрел и тут же узнал перворазрядника и его приятеля из нашего боксерского зала.

Я начал резко приседать. Поискав глазами Тёму я увидел, как он махался из последних сил с двумя урками. Гончаренко сидел на земле на заднице с ничего не понимающим и не видящим взором.

— Кастет! Тём, осторожно! У него кастет! — закричал я другу как только ко мне вернулось дыхание, но было поздно. Один и ребят боксеров бросился к моему другу на помощь, но не успел.

Бившие Тёму ублюдки, встали у него на пути. Завязался короткий бой, который в конечном итоге выиграл боксер.

Но в это же самое время я бежал в их сторону и в бессильной злобе наблюдал, как Шельма прицелился и очень коротко, с оттяжкой назад, ударил Тёму в челюсть предметом, зажатым в кулаке. Отточенный рассчитанный удар. Голова Тёмы дернулась и откинулась в сторону от удара. Он потерял равновесие и полетел на грунт.

Говорят, что самых ужасный удар это тот, который ты не видишь.

По тому, как он рухнул было видно, что Тёма в глубоком нокауте. Шельма бил со знанием дела. Если бы он хотел убить, то бил бы в висок или в основание черепа у затылка.

— Уходим, — негромко скомандовал главарь шайки, грубо отпихнул от себя Ларису, пытающуюся прижаться и обнять это животное, развернулся и трусцой побежал к выходу. Гончаренко и еще один из подельников поднялись и на шатающихся ногах и неуверенно последовали за ним.

Я услышал характерное завывание милицейской сирены, которое любой мальчишка рожденный в СССР, отличил бы на слух от других. Деревья в парке озарились синими отблесками ментовской мигалки.

К Тёме подбежала Татьяна и взяла его за руку. Мои товарищи из боксерского зала повернули его на бок и проверили дыхание.

— Пульс есть, но скорее всего у него сломана челюсть. Скорую вызывай, — обратился ко второму перворазрядник Санек тот кивнул и побежал к выходу. А Санек посмотрел в мою сторону.

— Ты сам как? Цел? У-у-у амбалы! — он нахмурил брови и кивком указал на барахтающихся громил, от которых они отбили меня, — Из-за чего закусились? Из-за девчонок.

Отрицательно помотав головой я ответил.

— Это карманники, о которых весь город судачит.

На танцпол ворвались милиционеры и дружинники. Люди указывали им на пытающихся свалить бандитов.

Очень быстро шестерых скрутили. Седьмой — Шельма ушел. Наверное, он, действительно, обладал лисьим чутьем. Но теперь по крайней мере у милиции будет его портрет. Я его прекрасно разглядел эту гниду.

У меня не было вопросов почему он маленький и щуплый мог командовать здоровенными амбалами и держал их в ежовых рукавицах.

Его боялись за бессмысленную и беспрецедентную жестокость. В его ударе не было никакой необходимости. Он бил не в состоянии аффекта, когда человек вообще не соображает, что делает. Он бил расчетливо, отлично осознавая как и куда.

Он бил, чтобы свои испытывали глубокий страх перед ним. Потому знали, что их главарь может цинично перейти те границы, которые не смели переходить даже матерые преступники.

Понятно, что теперь он снимется с якоря и заляжет на дно. Если он мне еще раз попадется, то я с ним тоже не стану миндальничать. Несмотря на разницу в росте и весе я буду бить его за Тёму. Зуб за зуб.

Скорая Помощь увезла моего друга в ту же больницу, что и меня. Он пришел в сознание, но был в состоянии глубокого шока. Ему диагностировали перелом нижней челюсти и наложив повязку запретили говорить.

Мне не отказали в просьбе сесть в карету и мне пришлось думать, как добираться туда на своих двоих.

В числе группы прибывших милиционеров, вязавших банду, был тот, который инструктировал меня, когда я вступал в ряды дружинников.

Он с удивлением узнал, что я перешел в спасатели. Я попросил меня подбросить до больницы и он после недолгого раздумья согласился.

По дороге я рассказал ему про случаи на пляже, про то как завязалась драка между нами и гастролерами. Про то, как нам повезло, что рядом оказались наши приятели с которыми мы вместе тренировались.

— Боксеры?

— Угум.

— Конечно, для такого больше боевое самбо подходит, — он горделиво вздернул нос.

— Знаешь, два против семи. Для такого только пулемет «Максим» подойдет. Тут нас ангелы-хранители спасли.

Мой собеседник посмотрел на меня недоверчиво.

— Ангелов, так же как и Бога не существует.

— Фигура речи такая.

Он подвез меня на своем УАЗике к приемному отделения. Прощаясь я поблагодарил его и попросил об одолжении.

— Увидишь Осина, передай, что я ночь проведу в больнице. Потом, если ему надо я помогу с фотороботом. Я видел этого гада перед собой, как сейчас вижу тебя. Он знает, как меня найти.

— А чё ты будешь сидеть всю ночь? Врачи же есть.

— Я посижу с другом. Мне так спокойнее.

— Родным уже сообщили. Ты-то что?

— Русские своих не бросают.

— Ну смотри, как знаешь. Сам как себя чувствуешь?

— Да в порядке я.

Мы распрощались и я отправился к входу в здание. Войдя в помещение я ощутил неимоверную духоту. Здание за день раскалилось, редкие вентиляторы на потолке безрезультатно месили массы воздуха.

Видимо на температуру в помещении повлияло ещё и то, что люди в жару пытались открывать окна, чтобы проветрить, но делали только хуже.

Дневная жара проникала внутрь, но вот изгнать ее было не таким простым делом. В то время, когда на улицы города уже опустилась морская вечерняя прохлада внутри больницы царила атмосфера бани.

На этот раз прекрасный доктор Наталья Филипповна занималась большим количеством больных.

В коридоре сидело человек шесть и ожидало осмотра. Седьмого, мужчину пенсионного возраста с травмой ноги, она осматривала в своем кабинете при открытых дверях. Его распухший и посиневший мизинец на левой ноге.

Тёмы нигде не было видно.

— Да как же вы так, Матвей Сергеевич?

— Шут, его знает, дочка. Вот всю жизнь ходил мимо парапета, а тут задумался и вот результат. Как долбанулся ногой, аж искры из глаз.

Наталья заметила мое присутствие боковым зрением, и не поворачивая головы в мою сторону, сказала:

— Молодой человек, ждите своей очереди. Не видите я больного осматриваю.

Она покачала головой и поцокала языком.

— Совсем терпения нет. Я бы закрыла дверь, но духота не дает. Вон, получились бы у старшего поколения — железные люди!

Она все же повернула голову в мою сторону. Она опять была прелесть, как хороша.

— Доктор, я готов ждать своей очереди хоть всю жизнь. Но речь не обо мне.

— А, это ты, ловелас? Помню, помню тебя. Читала в газете, что ты мальчика спас. Герой. Что стряслось?

— Друга моего, Артема нигде найти не могу. Диагностировали перелом нижней челюсти.

— Так только отвезли его в операционную. Решили не тянуть и бригада дежурных хирургов, как раз, свободна.

Она продолжила говорить и осматривать ногу больного.

— А в каком отделении?

— Тебе туда все равно нельзя. Не пустят.

— Доктор, во-первых он мой лучший друг, а во-вторых можно сказать, что он из-за меня пострадал. Поэтому я всё равно туда доберусь, чего бы мне этого не стоило.

— Ладно не бузи. Посиди там в коридорчике на лавках. Подожди, пока всех не осмотрю и не направлю на лечение. Вместе сходим, все равно операция длинная. У него кость раздроблена, множественные переломы. Чем его?

— Похоже, что кастетом. Хорошо я буд ждать. Простите Матвей Сергеевич, вы действительно железное поколение.

Дед посмотрел на меня и крякнул.

Не дождавшись его ответа, я ушел в коридор, как того потребовала врач. Старшее поколение, прошедшее войну и годы послевоенного восстановления всегда вызывало у меня глубочайшее уважение. Я всегда стремился сделать или сказать им что-нибудь приятное.

Я сходил к уже знакомому таксофону позвонил бабушке с дедом и сообщил, что остаюсь в больнице с Тёмой. Потом позвонил его родителям, как мог успокоил их и сообщил им тоже самое.

Изнывая от жары и усталости я не заметил, как уснул в кресле. Проснулся я от того, что кто-то гладил мою щеку.

— Пойдем, я обработаю тебе костяшки, — Наталья показала пальцем на мои кулаки.

— Нет нет, надо найти Тёму.

— С ним все хорошо, пока ты спал ему сделали операции. Врачи сказали, что все прошло хорошо.

— Ну как же так? Почему вы меня не разбудили, доктор? Мы же должны были сходить к нему. Надо было мне самому.

Она положила свою ладонь на мою руку.

— Во-первых, я только закончила прием пациентов, во-вторых ты должен понимать, что больница это не проходной двор. В-третьих тебя туда без меня все равно не пустят. Знаешь, что такое анестезия?

— Наркоз?

— Типа того. Он до утра ничего не будет соображать. Я понимаю, что ты хороший друг. Не все так повезло, многие люди хотели бы иметь такого друга, как ты. Но пойми меня правильно, самое лучшее решение — это сейчас поспать, а утром сходить к нему. Поверь ему так же как и тебе обеспечен лучший уход.

В ее словах был резон. Тёма сейчас будет отходить. Я согласился. Она обработала мои сбитые в драке костяшки, выдала подушку и уложила спать на диване в ординаторской, а сама вернулась в приемное отделение.

Наутро мы попали с ней к Тёме. Увидев моего друга морщащегося от боли при попытке улыбнуться мне, я успокоился. Ему пока нельзя было разговаривать и двигать челюстью.

Наталья находилась рядом, она поговорила с дежурным врачом и сообщила, что врачи постарались и сотворили настоящее чудо.

Я поиронизировал над ним, шутил о кормлении через трубочку и убедившись, что с ним все будет в порядке, отправился домой в семь утра.

Я поблагодарил Наталью и напомнил, что она должна мне свидание. Мы попрощались как старые добрые друзья.

Бабушка уже ждала меня на кухне с завтраком. У меня разыгрался волчий аппетит и я набросился на еду.

— Как там Артём? Что произошло?

Я коротко рассказал о его состоянии и наших вчерашних приключениях, опустив самые жесткие моменты, чтобы не беспокоить мою Ба.

— Совсем забыла. Тебе вчера мужчина звонил.

— От генерала?

— Нет. Не от него. Вот я вот здесь записала, — она протянула мне листок на котором я прочел телефон, имя и отчество Солдатенко. Я чуть не поперхнулся.

— Чего он хотел?

— Сказал, чтобы ты позвонил в удобное для тебя время дня и ночи.

Я молча отложил чашку с чаем. Вытер руки о салфетку, поднял трубку и набрал номер. После второго гудка Солдатенко, словно ожидая моего раннего звонка ответил:

— Доброе утро, Максим. Ты меня искал? Зачем спрашивать у кого-то, если ты можешь задать вопросы лично мне? Приезжай, поговорим.

Глава 25

— Совсем забыла. Тебе вчера мужчина звонил.

— От генерала?

— Нет. Не от него. Вот. Я вот здесь записала, — она протянула мне листок, на котором я увидел телефон, имя и отчество Солдатенко. Я чуть не поперхнулся.

— Чего он хотел?

— Сказал, чтобы ты позвонил в удобное для тебя время дня и ночи.

Я молча отложил чашку с чаем. Вытер руки о салфетку, поднял трубку и набрал номер. После второго гудка Солдатенко, словно ожидая моего раннего звонка, ответил:

— Доброе утро, Максим. Ты меня искал?

* * *

— Доброе утро, Максим. Ты меня искал? Зачем спрашивать у кого-то, если ты можешь задать вопросы лично мне? Приезжай, поговорим.

В этот же день у меня был выходной. Я поехал к нему вечером, после того, как отоспался и пришел в себя.

Солдатенко встретил меня у двери своей просторной квартиры, расположенной в доме, где в основном жило руководство города.

Это был роскошный особняк девятнадцатого века с четырехметровыми потолками и огромными комнатами.

Квартира с многочисленными картинами, статуями, антикварной мебелью скорее напоминала музей, чем жилое помещение.

Видимо, эта роскошь и, непомерное по тем временам, богатство должны были принизить, произвести впечатление и подавить волю посетителей, но у меня квартира вызвала противоположные чувства.

Из-за подобной лживой, корыстолюбивой парт номенклатуры лет через десять погибнет страна. Я не испытывал ни малейшего трепета или уважения к Солдатенко и презирал моего врага.

Оказалось, что он уже в курсе всех вчерашних событий. Чувствовалось, что звонил он не просто так. Конечно, холодильщик Эдик, у которого я пытался расспрашивать об отношениях отца и Солдатенко, сыграл в этом свою роль. Но я интуитивно понимал, что партийный босс обеспокоен не этими расспросами.

Гончаренко. Догадался я. Тот, кого вчера повязали вместе с бандой карманников был связан с племянником и бизнесом Солдатенко. Ниточка могла быстро привести к зампредгорисполкома.

Он это очень хорошо понимал. Солдатенко был умен, осторожен и очень опасен. Просто так власть, свободу и такую жизнь не отдают.

Хотя на его лице играла доброжелательная улыбка, я видел в его стеклянных зрачках калькулятор, жажду денег и осознание собственной власти над другими. Это не было глупой гордыней или высокомерием. Это были глаза абсолютно хладнокровного и расчетливого человека.

Его тактика заключалась в том, чтобы сначала что-то дать, часто не своё, а потом потребовать взамен необходимое. Как тогда, в больнице с маслом и сигаретами.

Я знал, что ему нужно. Моё молчание.

Поговорив с Осиным по телефону, я уже знал, что Гончаренко сломался, и надеясь на смягчение приговора, подписал чистосердечное по всему, что связано с Шельмой.

На этой волне от него требовали признательных про валюту и Интурист, но пока он только рассказал про драку, в которой Корольков бил меня — Макса Бодрова сзади по голове.

Вопрос был только в том, какую цену Солдатенко хотел предложить мне за это молчание.

Он начал издалека, похвалив меня за проявленное мужество при спасении Саши. Потом поинтересовавшись моими планами на поступление, очень осторожно прозондировал почву о помощи при поступлении. По его словам, вопрос с любым ВУЗом мог решить всего лишь один звонок.

Я прекрасно это понимал, и, именно, поэтому ничего не рассказал ему про ВУЗ, в который сдал документы. Один звонок и меня бы моментально срезали на любом из экзаменов.

Пока он не знал, куда я поступаю — он был как слепой крот. Или шакал. Хотел бы укусить, но не видел куда.

Солдатенко так и не рассказал про конфликт с отцом, отделавшись общими фразами. Зато дал ясно понять, что был влюблен в маму и я «мог бы быть его сыном».

Вот и вся история. Видимо, они с отцом соперничали за девушку, мою маму, и отец навалял Солдатенко, как морально, так и физически.

С тех пор он ненавидел все, что с связано с моим отцом.

Он узнал меня в больнице и ему очень хотелось унизить отца, послав сына врага за сигаретами. Вот же мерзкая тварь. Носить ненависть в себе столько лет и вымещать злобу на потомках умершего — это абсолютная низость.

По моим глазам он прочел, что я все понял. Он торжествовал и предложил закончить встречу, если у меня больше нет вопросов.

— Я приношу тебе свои извинения за Игоря и тот инцидент, после кино. Надеюсь ты понимаешь, что всё вышло случайно. Я с ним говорил. Он просто не узнал тебя со спины. Игорь видел, что кто-то приставал к девушке. Затеял драку с его, гм… — Солдатенко подбирал слова, — однокашниками, ребятами из его школы. Заступился за них и за девушку.

Какая же тварь. Я понимал, что Солдатенко знает правду и в душе ликовал, что кто-то близкий ему по крови отомстил за его позор в прошлом. Он вышел на кухню, потом вернулся и протянул мне фирменный полиэтиленовый пакет с надписью латинскими буквами «TATI». Такие пакеты говорили о принадлежности к «элите», выезжавшей за границу в капстраны во Францию.

— Тут настоящий коньяк Хеннесси для деда, французские конфеты и платок «Гермес» для бабушки. И тебе кое-что. За беспокойство и ущерб здоровью, так сказать.

Он приоткрыл пакет, и я увидел в них опечатанную банковской лентой пачку денег. На ленте читалась сумма «1000 рублей».

— Да, и еще. Давай по-мужски договоримся не вмешивать Викторию Рерих в это дело. Все-таки, Гончаренко оказался таким же уголовником, как и его брат. Они люди опасные, мало ли. Не хотелось бы, чтобы с ней, что-то случилось. Она — девка красивая, на выданье.

Мое лицо исказилось от презрения. Он открыто угрожал мне Викиным здоровьем. Меня охватило чувство брезгливости. Я оттолкнул предплечьем пакет, потому что не хотел касаться его руками.

— Ты думаешь, всё можно купить? Ты думаешь, что можешь так переиграть свою жалкую судьбу? Думаешь можешь изменить, то что много лет тебе не дает покоя?

Я рассмеялся ему в лицо.

— Мой отец начистил тебе рыло, а мама отказала встречаться? Так же было? Ты будешь жить с этим позором всю свою оставшуюся жизнь. Убери свои подачки, не позорься. Запомни, Солдатенко. Ты и твой Игорек ходите на свободе, до тех пор с Викой все в порядке. Если хоть один волос…

— Сопляк, да что ты себе позволяешь, ты хоть знаешь, с кем ты разговариваешь? — он перебил меня, лицо Солдатенко пылало от гнева.

— Я при бабушке матом ругаться не позволяю, а так всё себе позволяю. Мне плевать на то, кто ты есть. Уйди с дороги. Я тебя предупредил, гнида.

Я с силой оттолкнул его в грудь пальцами, словно волейбольный мяч и прошел к выходу.

Я, конечно осознавал, что играю с огнем, но и стелиться, подстраиваться под Солдатенко не собирался. Уж тем более не мог себе позволить принять от него дары данайские и деньги.

Я бы себе этого никогда не простил, и в свете угроз в адрес Вики Рерих, это было бы настоящим малодушием. Не на того напал этот упырь.

Бывает в жизни случаи, когда с врагом разумнее договориться о нейтралитете и принять его извинения, но только не сейчас и не с ним. Если отец бы видел всё это с неба, то он наверняка гордился бы мной.

* * *

Солдатенко был очень непростым и опасным персонажем. В этом я очень скоро убедился. У нас с Осиным была договоренность встретиться у него в отделении для составления фоторобота главаря банды карманников Шельмы.

Но встреча не состоялась. Причиной тому череда странных событий. В тот день, когда я ходил к Солдатенко, сидевший в КПЗ Гончаренко якобы покончил с собой, перерезав вены на руках при невыясненных обстоятельствах.

Ещё в этот же день Осина срочно перевели в областной МВД, как говорили его коллеги — на повышение. Сколько в этом было сарказма, а сколько правды я так и не узнал.

Домашнего телефона младшего лейтенанта у меня не было. Искать его никакого резона. Я решил, что, если понадоблюсь, то милиция меня сама найдет.

Но ни в те дни, ни позже из милиции мне больше никто не позвонил.

Родители Вики, отправили ее поступать в Москву, видимо, от греха подальше.

Она позвонила в день отъезда. Девчонка в шоке от новостей и решения родителей. Она сама не ожидала такого развития событий.

В выигрыше оставалась ее мамаша. Она таким образом убивала двух зайцев одним выстрелом. Избавляла Вику от свидетельских показаний и таскания по судам и избавлялась от меня.

Я очень хорошо понимал, что наша детская привязанность, похожая на первую любовь, ещё не окрепла настолько, чтобы перерасти во что-то серьезное.

В каком-то смысле я был даже рад ее отъезду. Чем дальше она будет от Солдатенко и компании, тем мне легче и спокойнее на душе.

Я даже не успел проводить ее, и мы попрощались по телефону, договорившись созвониться и встретиться после ее возвращения со вступительных экзаменов.

* * *

Прошло несколько месяцев. Я благополучно поступил в ВУЗ.

Тёме повезло, его удачно прооперировали и у него всё зажило, не оставив следов, кроме небольшого шрама на месте удара.

Он радовался ему, потому что считал, что так выглядит мужественнее.

Мне удалось отучиться сдать экзамены на инструктора и получить заветную оранжевую корочку подводного пловца ДОСААФ.

Такой в ОСВОДе не было ни у кого.

В начале октября в связи с окончанием сезона меня перевели на полставки в ОСВОД.

Я работал по вечерам и по выходным. Отдыхающих стало намного меньше, многие ребята, которые подрабатывают летом разъехались. Работы от этого меньше не стало, даже прибавилось. Мне выдали со склада не новую АВЛ-1 (модель советского акваланга), но она была вполне в хорошем состоянии.

Имея свой рабочий акваланг, я старался практиковаться, как можно чаще. Теперь мне удавалось погружаться на открытой воде раз в неделю.

Конечно, все оборудование, произведенное в семидесятые в СССР и разработанное в то же время, уступало будущим импортным аналогам и имело свою специфику.

Никаких компенсаторов плавучести — это такие жилеты с воздухом позволяющие держаться или подниматься в воде. Никаких октопусов — дополнительных трубок с нагубниками для того, чтобы дать подышать партнеру, если кончился воздух.

Но жить и работать с этим можно. Строгие правила, построенные на аварийной статистике, делали систему обучения подводных пловцов в СССР одной из лучших и уважаемых в мире.

Числах, в-десятых, октября Николай Иванович вызвал меня двух Серег и на совещание. Поприветствовав нас и усадив напротив за т-образный стол, Николай Иванович вздохнул и сообщил:

— Большой геморрой нам код конец года подбросили.

Было видно, что он очень раздосадован новостью, о которой собрался нам рассказать.

— В следующие пятницу, субботу, воскресенье и понедельник командирую вас в Керчь. На Научно-исследовательское судно «Академик Кобелев». Из Академии Наук археологи прибудут, город подводный искать. Вы поступаете в распоряжение руководился водолазной группы Смирнова Сергея Петровича, — он указал рукой на человека лет сорока пяти сидящего напротив нас.

Мы вежливо закивали. А Иваныч продолжил:

— Им неделю назад фонды выделили. Собираются искать город Акру на глубине пятнадцати метров. Освобождение от работы учебы выпишу. На довольстве вы уже поставлены, командировочные получите в бухгалтерии. Вопросы есть?

* * *

Мне идея экспедиции не понравилась с первого дня. Новороссийск в это время года иногда подвергался воздействию сильнейшего ветра, который вызвал шторм и сильные течения.

«Бореаос», ласково прозванный в народе «Борей» или «Борюсиком» шел с гор и опускался в сторону моря. Иногда «Боря» был такой мощный, что разрушал кровлю строений и даже переворачивал вагоны идущих поездов.

Все зависело от того, как быстро менялась температура воздуха. Он мог бесчинствовать от трех суток до двух недель и его отголоски, и волнение доходило до Керчи.

Когда он переставал дуть, в море еще несколько дней наблюдались сильные течения, идущие по северу черного моря с северо-востока на северо-запад в сторону Крыма.

Выходить в море сразу после того, как Боря утихомирился было неразумно. Он мог возобновиться в любую минуту. Лучше было подождать благоприятных условий еще неделю, что мы и предложили, но нас никто не послушал.

Археологи, прибывшие из Академии Наук, имели минимальную водолазную подготовку свежие карточки подводных пловцов.

Многие из них погружались на открытой воде всего один или два раза. Это так же не внушало доверия к идее поисков города, поглощенного морем много веков назад.

Единственный, кто имел более-менее качественный опыт погружения на воде, так это руководитель группы археологов профессор Ниязов. Профессор говорил по-русски без малейшего акцента, очень грамотно и всем рассказывал, что у него русская мама.

Но все они были очень возбуждены и убеждены, что находятся в шаге от великого научного открытия. Проанализировав исторические источники и сопоставив данные с гидрогеологами, они пришли к выводу, что город находится в двухстах пятидесяти — трехстах метрах от берега, на морском плато-возвышении.

Они не очень внимательно слушали нашего руководителя водолазной группы Сергея Петровича и позже нарушили почти все его требования и инструкции.

Вечером обсуждали план погружения.

В нашей группе, которая погружалась было всего шесть человек — Сергей Петрович, профессор Ниязов, я, молодой ученый историк Дима Воронов, археолог Лена Старовойтова, Михаил Кочетков, которого все называли Мишелем. Старшим группы был назначен профессор, что, по моему мнению, не сулило ничего хорошего.

Группу еще должны были сопровождать двое спасателей в двух больших резиновых моторных лодках с запасными баллонами на поверхности.

Получалось, что мы с Сергеем Петровичем должны были страховать группу из четырех ученых под водой.

С корабля замерили динамику ОЧТ (основное черноморское течение) оно было довольно быстрым от 0,5 до 1 м в секунду. Такие показатели говорили в пользу отмены погружения. На что профессору указал Смирнов, но Ниязов был непреклонен. Тогда Сергей Петрович затребовал подтверждения с берега.

Не знаю каким образом они получили добро на погружение у начальства в то утро.

Но я не пытался спрашивать и сыпать соль на рану Сергею Петровичу, видя, что эта ситуация его сильно нервирует и раздражает.

В субботу мы планировали совершить два погружения у плато. И в случае отсутствия признаков затонувшего города, должны были свернуть водолазные работы.

Если же гипотеза ученых подтвердилась бы, то тогда группа должна была расставить буи и совершить серию дальнейших погружений. Первое погружение назначили на 7.00 утра.

Когда мы встали рано утро в 6.30 утра и пошлив кают компанию пить кто кофе, кто чай, ветер был слабым и море относительно спокойным.

Волнение было, но я оценили бы его, скорее в один или полтора балла.

Корабль стоял на якоре. Я вышел на палубу с чашкой чая и разглядывал море.

Я интуитивно чувствовал опасность и ощущал напряжение, потому что ночью мне опять снился тот самый сон, где я проваливаюсь в бездну. Со всеми подробностями. Я снова бродил во сне по дну, сопротивляясь отливу, переговаривался с мичманом и искал затонувший объект.

Я заметил, что стал стал сниться перед тем, как что-то случалось. Настроение от этого было безрадостным.

Единственным слабым утешением было, то что нам выдали по гидрокостюму. Я и этого не ожидал.

Под утро в октябре на Черном море очень холодно, несмотря на среднесуточную температуру в +16 +18 градусов. Вода тоже колеблется у этих значений, хотя иногда течением может приносить теплые воды до 22 градусов Цельсия. Матросы замеряли температуру воды с утра и сообщили о том, что она составляет двадцать градусов.

Баллоны со сжатым воздухом, маски, ласты и индивидуально подобранные грузы были подготовлены еще вечером.

Мы разошлись по каютам после кофе и стали натягивать ГКашки (прим. гидрокостюм на сленге подводных пловцов).

Нас расположили с Сергеем Петровичем в одну каюту еще вчера с вечера. Он скептически поморщился, увидев, что я натягиваю гидрокостюм на плавки и голове тело.

— Кальсоны и тельник брал?

Я отрицательно помотал головой.

— Так тепло же, вода двадцать градусов.

— На вот, мои запасные, — он аккуратно перебросил мне одежду. Я поблагодарил его и одел их под гидрокостюм.

Через четверть часа мы сидели в лодках и направлялись на север, прыгая по волнам. Точка погружения находилась между нашим кораблем и берегом. Волнение немного усилилось, но пока еще не доходило до двух баллов.

Нашу лодку, шедшую первой, вел Сергей Бойков и слушал команды профессора.

Он вел ее плавно, так, что на людей в лодке почти не попадали брызги морской воды.

Наконец, мы подошли к точке погружения на плато, обозначенной сигнальным буем, которого не было видно ночью в темноте из-за волнения и его красного цвета.

По плану погружения лодки должны были кружить на малых оборотах вокруг буя и дожидаться нашего возвращения. До корабля было примерно метров сто пятьдесят, что придавало чувство относительной безопасности. Боёк сбросил обороты и начал дрейфовать вокруг буя, иногда немного пригазовывая.

Смирнов шел в другой моторке, сидя на носу. Подплыв поближе и притянув лодки к друг другу Сергей Петрович немного поговорил о чем-то с профессором вполголоса.

Видимо, он ещё раз предлагал отложить погружение, но тот резко ответил, отрицательно покачал головой и показал команду, предписывающую надеть снаряжение.

Солнце уже вовсю светило.

Помогая друг другу, мы с некоторым усилием, по очереди нацепили баллоны, маски, ласты и грузы.

Ниязов дал команду еще раз визуально осмотреть друг у друга уже надетую снарягу. Мы надели маски открыли вентили и продулись.

Дождавшись подтверждения, что все в порядке, он дал отмашку на погружение.

Я должен был страховать своих двоих из нашего экипажа, не теряя из виду и поглядывая каждые тридцать секундна Николай Ивановича.

Я погружался последний. Прямо перед погружением я почувствовал резкий порыв ветра, сильно качнувший лодки. На моих часах 7−01. Все по графику.

— Давай, братишка. Ждем вас. С Богом! — сказал Серега и улыбнулся мне перед тем, как я кувыркнулся спиной назад в воду.

Пойдя головой вниз по спирали, я огляделся чтобы рассмотреть своих страхуемых.

Я быстро нашел профессора и Лену. Под нами метров двенадцать. Мне сразу стало видно сильное подводное течение относительно сигнального буя и троса, ведущего к якорю на дне. Я расслабился и прикинул скорость течения. Получилось примерно метр в секунду. Это очень сильное течение.

Переглянувшись с Николай Ивановичем, показывающего мне на моих подопечных я отправился догонять профессора и Лену устремившихся вниз на глубину.

Проплывая мимо Мишеля, я увидел, что он пытается, что-то поправить на гидрокостюме. Я проанализировал Сергею Петровичу о проблеме. Дима держался рядом с ним ожидая, когда тот справиться.

Нас очень порядочно снесло течением на северо-запад относительно лодок и буя. Плато не было плоским и уходило вниз. Я прикинул по глубиномеру, купленному в спорттоварах за три рубля, и понял, что мы находимся на глубине восемнадцати метров. Это больше запланированного. Я видел впереди профессора и Лену.

Мне нужно было предупредить их. Я оглянулся к Сергею Петровичу. Нас уже разделяло метров двадцать пять.

Он показал, что у Мишеля проблемы, они втроем всплывают, мне нужно догонять своих двоих и тоже выводить их на поверхность.

Я обратно сигнализировал жестами, что понял. Повторив задачу жестами рук и убедившись, что все верно понял, пустился за Ниязовым и девушкой. Но теперь они оказались от меня дальше и чем Сергей Петрович. Они уходили на глубину.

Я злился, потому что вчера им было ясно сказано о том, что нам нужен ежеминутный визуальный контакт с ними. Ниязов же, увлеченный своими поисками вел себя так, как будто меня не существовало.

Похоже, что нас несло подводным течением теперь ещё быстрее. Плато уходило еще глубже.

Я снова посмотрел на глубиномер. Двадцать два метра. Хреново дело.

Наконец профессор остановился, притормозил девушку и развернулся ко мне. Я показал ему что нужно возвращаться. Он полностью проигнорировал мой жест. Сделав вид что, не понял, он развернулся и пошел дальше горизонтально.

Они то и дело крутили головами по сторонам в поисках признаков затонувшего города. Плато под ними снова поднималось. Я вытянул руки вперед, изо всех сил заработал ластами и погнал за ними.

Расстояние медленно сокращалось, но я понимал, что мы очень отдалились от сигнального буя.

Первое погружение было рассчитано на пол часа. Под водой мы уже минут десять. Я рассчитывал в уме запасы воздуха и примерное расстояние, на которое нам могло отнести течением.

Самое ужасное во всей ситуации было то, что вернуться обратно тем же маршрутом мы уже не могли. Течение нам не дало бы это сделать ни при каких условиях.

Я не мог оглянуться назад, чтобы оценить расстояние до буя и лодок, чтобы понять, как далеко мы от своих.

Еще примерно через минуту я догнал моих подопечных и остановил профессора и Лену прикоснувшись сначала к его плечу, затем к ее. Благо они вдвоем шли почти рядом.

Я взял их обоих за кисти, чтобы они и не думали двигаться дальше.

Обернувшись я понял, что мы в полной заднице. Ни буя не видно. Так же, как и не видно вторую тройку и лодки.

Я показал профессору, что нам нужно всплывать и нас сносит течением.

Он начал жестикулировать под водой тыкая мне часами и показывая, что у него есть еще минимум пять минут.

Он не понимал всей серьезности ситуации. Если бы мы были на поверхности, то я влепил бы ему пощечину, чтобы привести его в чувство.

Я твердо показал крест, означающий что погружение закончено, и мы всплываем. Я взял ничего не понимающую Елену за ладонь и приказал профессору следовать за нами наверх. Ему ничего не оставалось делать, как мне подчиниться.

Мы стали медленно подниматься вверх, делая декомпрессионные остановки. На последних метрах перед поверхность нас порядочно начало болтать.

Всплыв, я увидел, что море сильно штормит. Нас качало уже на полутораметровых волнах.

— Что за глупость! Что за самоуправство! У нас еще было время! Я прикажу вас исключить из списка погружающихся, — выговаривал мне Ниязов, пребывая в бешенстве.

— Да, конечно. Исключайте. Профессор, вы видите буй или лодки? Нас снесло течением.

— Где мы? Черт побери! — он крутился в воде и не находил ни лодок, ни сигнального буя.

Я указал в сторону «Академика Кобелева» находившегося в полукилометре от места, где мы всплыли. Он теперь казался игрушечным корабликом. Он то исчезал, то показывался за накатывающимися волнами.

— Ээээй, мы здесь! — закричал профессор, махая над головой рукой — ээээй!

— Не кричите, поберегите связки и силы. В шторм на таком расстояние вас никто не услышит. Скидывайте грузы. Они нам больше не нужны.

Активно работая ластами под водой, я начал отстегивать свои.

— Я устала, мои ноги… — услышал я голос девушки.

— Лена, подождите. Я сейчас со своими закончу и вам помогу.

Не паниковать и включить голову.

До берега по самым оптимистическим подсчетам метров шестьсот — семьсот. Но течение течение уносило нас от берега в море.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25