Аграрные реформы в довоенной Ичкерии [Владимир Прибой] (fb2) читать онлайн

Предисловие

Из всех возможных проблем, которые относятся к историческому периоду современной России, я остановился на довоенной истории Чеченской Республики Ичкерия по целому ряду причин. Во-первых, на данном уровне работать несколько легче, чем если бы я брал какую-то проблему в масштабах бывшего СССР или хотя бы РФ. Это попросту более доступный объём. Во-вторых, я рассчитываю на то, что в своих устремлениях не останусь одинок и найдутся люди, желающие взглянуть на те же проблемы, но уже в контексте иных государств. Пути «демократического транзита» стран бывшего Варшавского договора и даже отдельных субъектов СССР довольно многообразны, и только при рассмотрении различных ситуаций мы сможем заметить нечто общее, а стало быть — выявить основные исторические закономерности данного процесса. Это даст нам более глубокое понимание итогов, то есть современной социально-экономической ситуации. А может, через итоги лучше получится раскрыть и многие спорные процессы советского периода. В-третьих, проблемы «чеченского кризиса» и по сей день являются больной мозолью для многих политических сил.

Сказался и мой общий интерес к истории Чечни и её народа. Атмосфера «чеченофобии», которой особенно остро болело российское общество в мои детские годы (и болеет до сих пор), каким-то образом, наоборот, побудила меня уделять более пристальное внимание проблемам, связанным с «чеченским кризисом» и его последствиями. Хотя это вряд ли та тема, которой я намерен заниматься долго и основательно.

Конечно, помимо несомненных плюсов, есть и свои подводные камни. Например, весьма узкая источниковая база, так как соответствующие архивы всё ещё остаются закрытыми, а публикация источников практически не ведётся и редко что-то новое вводится в оборот. Если военная история более-менее разрабатывается в угоду интересам военных теоретиков, то социально-экономическая часть и истоки конфликта всё ещё на стадии «хроники». Концептуальных работ немного.

Существенно ограничивает исследования в этой области и по периоду в целом неразработанность проблем первоначального накопления капитала в СССР. По идее, исследования, подобные данному, надо проводить, опираясь на то, чем располагает макроуровень, а их результаты, в свою очередь, должны обновлять общую картину. Но связывать, по сути, не с чем. Есть вроде бы и работа В. Дикхута («госкаповская», конечно же, но на безрыбье…) и «Преданная революция» Троцкого, и множество иных небольших работ. Да вот незадача — все эти авторы, в большинстве своём, писали, предполагая ситуацию, но не располагая конкретными источниками. Мы располагаем, ибо всё уже совершилось в наше историческое время, но упорно ничего не пишем, предпочитая подгонять совершившееся под прогнозы авторитетов прошлого.

Причины, по которым я уделил внимание именно аграрным реформам, во многом будут раскрыты в самой статье, но считаю нужным дополнительно упомянуть, что свою роль сыграла и доступность источников по вопросу (с рабочим движением и промышленностью, за исключением нефтяной отрасли, всё намного хуже), и куда бо́льшая, на мой взгляд, значимость для довоенного развития республики в целом.

Изначально мною планировался целый цикл статей, касающихся довоенного развития сепаратистского режима в Чечне, но объём работ оказался слишком неподъёмным. По этой причине данная статья часто будет отходить от основной темы, стремясь познакомить читателя с некоторыми наработками по смежным областям. Учитывая непопулярность данного объекта исследования и недоступность многих источников и литературы, нахожу подобное оправданным, хотя и отдаю себе отчёт, что большой объём статьи может отпугнуть читателя и сделать повествование менее стройным.

Конечно, внезапное расширение круга источников способно опрокинуть часть тезисов, не говоря уже о перспективах «связки» происходивших процессов с макроуровнем и иными сторонами развития сепаратистской экономической модели, но одна из основных моих целей, помимо непосредственного изучения объекта,— попытаться воспроизвести принципы исследования, присущие историческому материализму на постсоветском материале. Хотя бы вот на таком узком участке.

Остановлюсь на этом моменте несколько подробнее. Я вовсе не претендую на то, чтобы сказать новое слово в данном направлении, а лишь предпринимаю попытку «реконструировать» истмат в его советском виде со всеми присущими плюсами и минусами. Учитывая то, что данная методология является на сегодняшний день не особо популярной, приходится заниматься своеобразным «реверс-инжинирингом» — прежде чем создать что-то своё на данной основе, давайте сначала разберёмся, как работает то, что уже есть у нас на руках.

Даже эта тривиальная, на первый взгляд, задача оказалась довольно сложной. Сложнее, чем голое методологизирование в духе «буржуазная наука делает так, а надо на самом деле вот так» (примечательно, что такие люди, как правило, работ на конкретном материале не пишут, но поучать кого-либо ничуть не стесняются). И уж куда сложнее, чем бездумная защита советской историографии в духе «они всё врут, ведь у Грекова написано совсем другое». Пересказ основных тезисов советской историографии, например, по поводу Первой мировой войны, пусть даже с опорой на новый материал, это совсем не то же самое, что разработка совершенно новой проблемы, где нет никаких плеч предшественников, на которые можно было бы встать. Да и не так в ней, в советской исторической науке, всё было идеально и безоблачно.

Впрочем, ближе к делу. Хронологические рамки статьи охватывают преимущественно довоенный период существования Чеченской Республики Ичкерия. Данное наименование это непризнанное государство получило только накануне войны, в 1994 году, но во избежание путаницы с Чеченской Республикой в составе РФ, оно будет употребляться для всего периода дудаевско-масхадовского режима. Заранее скажу, что под довоенным периодом в данной статье понимается время с 1991 года и до начала Первой чеченской войны в 1994 году.

В силу крайней ограниченности источниковой базы на некоторые вещи удастся взглянуть только с более поздних точек зрения, потому периодически будет упоминаться ситуация, сложившаяся в межвоенный период. Это время уже в диапазоне с 1996 года (Хасавюртовские соглашения и окончание Первой чеченской войны) и до 1999 года (вторжение боевиков в Дагестан и начало Второй чеченской войны). Используются и некоторые свидетельства послевоенного времени. В связи с неопределённостью даты окончания Второй чеченской войны весьма условно отнесём верхнюю её границу к началу нулевых. Стоит отметить, что отдельное рассмотрение межвоенного и послевоенного периодов на данный момент не представляется возможным в связи с недостаточностью данных, находящихся в открытом доступе.

Основные задачи исследования связаны с выявлением той роли, которую играл аграрный вопрос в жизни довоенной Чечни и его влияние на раскол чеченского общества. Какие основные экономические тенденции существовали в земельном вопросе на территории ЧРИ, и как с ними сообразовывалась правительственная политика сепаратистов. В конечном счёте, предстоит установить, каково влияние правительственного курса на земельные преобразования в республике и их эффективность.

Чеченская деревня накануне больших перемен

Весьма условно в своей работе С. А. Липина делит республику на две большие сельскохозяйственные зоны — равнинную (земледельческий север Чечни) и горную (животноводческий юг^[1]). Это же сообразуется с данными коллективной монографии под ред. С. С. Решиева^[2] и справочника под редакцией И. Г. Косикова^[3].

Подобное деление естественно уже в связи с характером природно-климатических условий и особенностями рельефа, однако ещё раз напомним, что несовершенно на практике. В горной части республики, к примеру, велика была роль выращивания табака и картофеля^[4]. В то же время во вполне себе северном Надтеречном районе находится крупный центр овцеводства^[5]. Но вместе с тем, в горных районах находится не более 6 % всех пахотных земель республики^[6], а Музаев прямо указывает, что удельный вес животноводства в экономике горных районов составлял 62 %^[7], хотя оно и было малопродуктивным^[8]. Таким образом, нет серьёзного упущения в утверждении о преимущественно животноводческом характере юга Чечни. Принятое в данной статье деление действительно можно назвать условным, но нельзя назвать ошибочным.

Между этими двумя отраслями,— земледельческой и животноводческой,— а вместе с ними и между этими двумя регионами,— северным и южным,— с советских времён существовали значительные диспропорции. Во многом из-за их нерациональной специализации и проблемы перенаселённости равнинных районов. После восстановления ЧИАССР в 1957 году, всё ещё сохранялись ограничения на заселение ряда горных районов (по-видимому, власти видели в этом угрозу нового абречества). В 60—70‑х годах и того более — проводилась кампания по стимулированию переселения чеченцев из Итум-Калинского, Шаройского и прочих удалённых районов Чечни на её равнинную часть^[9], что, по мнению бывшего заместителя председателя Госплана ЧИАССР, и создавало перманентный кризис в сельском хозяйстве^[10].

Например, Т. М. Музаев, делая общий обзор социально-экономического положения в республике на начало 90‑х, отмечал, что основную долю сельскохозяйственной продукции дают равнинные районы, причём половина посевных площадей отведена зерновым^[11]. Правда, здесь же он утверждает, что животноводство и земледелие занимают «почти равное место в балансе сельскохозяйственного производства», что не подтверждается другими исследованиями. Новейшие данные показывают, что в позднесоветский период диспропорция по валовой продукции между ними была и довольно существенная. В валовой продукции сельского хозяйства республики в 1990 г. доля растениеводства составляла 61 %, а животноводства — 39 %^[12].

Далее отметим, что уровень рентабельности в растениеводстве составлял 22,7 %, в животноводстве 7 % (худший показатель в стране!), а в целом по отрасли 12,4 % (также худший показатель среди всех регионов РСФСР)^[13]. То есть сельскохозяйственное производство в целом, а животноводство в частности, к концу перестройки стало практически нерентабельно. Отсталость животноводства как отрасли характеризуется и тем, что почти половина всей потребляемой в республике животноводческой продукции поставлялась из союзного и российского фондов перераспределения^[14]. По большинству отраслей животноводства Чеченская республика также имела худшие показатели на всём Северном Кавказе^[15].

С такими цифрами ни о каком равном месте в балансе сельскохозяйственного производства речи идти не может. Более того, из всех земель, пригодных в принципе к ведению сельскохозяйственной деятельности, 60 % составляли пастбища^[16], что свидетельствует об ещё одной негативной диспропорции — наиболее продуктивная отрасль чеченского сельского хозяйства, земледелие, оказывалась в меньшинстве по отношению к количественно превосходящему, но застойному животноводческому сектору. Это опять-таки имеет и географическую корреляцию: большая часть производительных сил республики и наиболее продуктивных сельскохозяйственных земель, по данным Липиной, традиционно сконцентрирована отнюдь не на горном юге^[17].

О причинах подобной ситуации Решиев пишет следующее:

«Отсталость горного животноводства, а вслед за ним и животноводческого комплекса в целом нельзя не связать с практикой запрета на переселение в те места местного населения после возвращения из депортации»^[18].

Справедливо, но к этому можно добавить ещё два обстоятельства.

Первое — существенные различия между горной и равнинной частью Чечни существовали даже до депортации. Например, коллективизация в горной части Чечено-Ингушетии по сведениям Тишкова так и не состоялась, горное сельское хозяйство длительный период оставалось единоличным:

«К моменту депортации в 1944 г. в ЧИАССР насчитывалось 146 сёл (не считая мелких населённых пунктов, особенно горных аулов), 137 колхозов, 14 совхозов, 24 МТС, 439 промышленных предприятия. В сельской экономике преобладало единоличное хозяйство (кстати, это положение сохранилось и в последепортационный период). Например, в Итумкалинском районе в 1943 г. крупного рогатого скота было 15 тыс. голов, из них в колхозах 800 голов (13 %), в Шатойском — 7600, из них в колхозах 332 (4 %), в Итумкалинском — 28 тыс. голов овец, из них в колхозах 1800 (6 %), в Галанчожском — всего 13 700 овец, из них в колхозах 2637 (19%). Видимо, речь в данном случае следует вести о большом различии в характере аграрной экономики между равнинной и горной частями республики»^[19].

Второе — помимо последепортационных ограничений, местные власти не чурались и ситуационного экономического давления на население горных местностей. Так, после общегражданского ингушского митинга (к нему присоединились и чеченцы) 1973 года, посвящённого проблеме территориального спора за Пригородный район, последовали соответствующие санкции со стороны властей, которые распространились не только на ингушскую часть тогда ещё не разделённой республики. По утверждениям чеченского историка Д. Гакаева:

«В сельских районах Чечни началась кампания по инвентаризации земель. По её итогам были снесены хутора, созданные в отдалённых горных районах; у сельчан урезаны приусадебные участки, изъяты в пользу государства излишки скота. Для укрепления власти в чеченские сёла в качестве председателей поселковых советов, были направлены выпускники партийных школ из центральной России»^[20].

Окончательно же дорисовывает картину тот факт, что какими бы ни были внутренние диспропорции, сельскохозяйственное производство Чеченской республики в целом было отраслью дотационной, причём год от года ситуация показывала тенденцию к ухудшению. Если в 1975 году задолженность колхозов и прочих сельхозпредприятий составила порядка 6,2 миллионов рублей, то к 1980 году эта цифра достигла 40,2 миллионов рублей^[21]. Всё это, по-видимому, являлось частью общего кризиса колхозной системы на территории СССР, сама природа которой и причины крушения являются дискуссионными до сих пор.

Тем не менее ситуация в Чечне отличалась от общероссийской. В РСФСР слом колхозного строя на селе вовсе не стал поводом к особой радости среди крестьянства (насколько этот термин вообще употребим к пролетаризированным сельским жителям). Георгий Дерлугьян писал о том, что созданный изначально как механизм изъятия в пользу промышленности, советский колхоз ближе к концу существования СССР всё более превращался в механизм поддержки стремительно безлюдевшего села, что, по его мнению, объясняет то сопротивление, которое оказывало крестьянство рыночной приватизации, несмотря на её кажущуюся неизбежность^[22]. В ЧИАССР подобной ситуации не наблюдается.

Напротив, население Чечено-Ингушетии проявляло активный интерес ко второму изданию старых форм хозяйствования^[23]. На начало 1991 года в целом по стране было 4433 фермерских хозяйства, из них на Северном Кавказе располагалось 1649 или 37,2 %. Автор не даёт конкретных цифр, но утверждает, что большинство из них располагалось именно на территории ЧИАССР^[24]. В книге есть и иные данные — 1806 фермерских хозяйств уже в конце 1990 года^[25], но никаких пояснений по поводу расхождения цифр, правда, не даётся.

В сравнении с иными регионами Северного Кавказа и Россией в целом рост фермерских хозяйств в Чечено-Ингушетии был весьма значительным. Министр экономики и финансов в правительстве Дудаева, который, к слову, успел поработать ещё и в последнем правительстве ЧИАССР, Таймаз Абубакаров, в своих мемуарах также вспоминал, что процесс приватизации в низовых звеньях экономики начался ещё в советское время^[26].

Это, помимо прочего, может быть косвенным свидетельством того, что в Чечено-Ингушетии колхозы либо не играли роли механизма поддержки, упомянутого Дерлугьяном, либо исполняли свою функцию крайне скверно.

Объяснить же рост фермерских хозяйств можно тем фактом, что в отличие от иных местностей здесь не происходили процессы урбанизации. Это явление также связано с постдепортационными мероприятиями:

«Так, специально принятые меры с 1957 г. резко ограничивали прописку чеченцев и ингушей в Грозном и части Грозненского района, а без прописки на работу по целому ряду производств (кроме торговли, дорожных работ и строительства) не брали. Более того, ведущие предприятия нефтедобычи и машиностроения, имевшие высокие зарплаты, квартирные фонды и т. д., чеченцев и ингушей не подпускали на пушечный выстрел. Здесь существовала жёсткая круговая порука, позволявшая партийно-хозяйственной черни игнорировать даже решения ЦК КПСС об исправлении перекосов в национальном вопросе в ЧИАССР»^[27].

Всё это вело к масштабному росту скрытой безработицы на селе.

Об этом писал и этнолог Тишков, отмечая, что сельское хозяйство было чисто чеченской сферой занятости^[28]. Данный факт способствовал приблизительному совпадению социальных (рабочий класс — крестьянство) и демографических (город — деревня) границ с национальными (русские — чеченцы), что вряд ли могло осознаваться иначе, как несправедливость. Джабраил Гакаев также замечает, что вайнахи составляли 70 % сельского населения ЧИАССР^[29], в то время как сельское население в целом по данным на 1989 составляло порядка 60 % всех жителей республики^[30], что позволяет говорить о ЧИАССР как об аграрном регионе в целом. Паскачев прямо утверждает, что удельный вес чеченцев и ингушей (в совокупности) составлял лишь 15—20 % от общего числа занятых в промышленности^[31].

Именно так искусственно создавался резервуар избыточных трудовых ресурсов, который не только вызывал к жизни нищету, но и препятствовал процессам усвоения городской культуры, создания кадров национального рабочего класса и, в конце концов — разрушения традиционных форм сознания. Бывший заместитель председателя Госплана республики прямо говорит о том, что адекватных мер по преодолению ситуации принято так и не было^[32]. Хотя он же отмечает, что в утверждённой с его подачи в 1985 году комплексной программе «О мерах по дальнейшему улучшению использования трудовых ресурсов Чечено-Ингушской АССР в 1986—1990 годах и на период до 2000 года» были прописаны конкретные шаги по преодолению данной ситуации^[33]. Адекватность столь категоричной оценки сложно оценить в связи с тем, что ни одной публикации документа найти не удалось, да и практическое его воплощение в жизнь так и не состоялось.

Чеченское село было крайне трудоизбыточным и все эти люди, не в силах найти работу в стране, где официально никакой безработицы не было, и быть не могло, были вынуждены выбираться на «шабашки» в иные регионы РСФСР, где находились в неравных правах с местным трудоустроенным на регулярной основе населением и усваивали далеко не самый позитивный социальный опыт. Об этом писали Дементьева (журналистка центральных изданий, регулярно работавшая в ЧИАССР)^[34] и этнолог Заурбекова^[35]. О том же сказано в коллективной монографии АН ЧР под редакцией С. С. Решиева^[36] и у других авторов^[37].

Вот как описывают данный процесс различные исследователи:

«До 1991 г. ⅘ трудоспособного населения, преимущественно мужчины-чеченцы, занимались так называемой „шабашкой“, или отходничеством, как было принято обозначать этот вид трудовой деятельности. Практически с ранней весны и до осени они работали в самых разных районах страны на строительстве объектов — домов, помещений для скота и т. п.— подрядившись быстро сдать данный объект „под ключ“ так называемым бригадным, аккордным методом. Работали от зари до зари, зарабатывали неплохо.

Следует отметить, что высокая зарплата не компенсировала работникам потерь в иной области: длительная оторванность от семей, пребывание зачастую в отдалённых от Кавказа местах, отсутствие медицинского обслуживания, элементарного комфорта. „Шабашники“ были главными кормильцами чеченского населения. Это и был основной вид этноэкономики в республике. Мужчины-чеченцы в массе своей не имели современных промышленных специальностей, главная профессия среди них — строитель или чабан. Вот эти строители и чабаны (из сельской местности) и работали на всех стройках СССР»^[38].

«Сложная ситуация с сезонным отъездом тысяч вайнахов на стройки страны также сложилась не случайно. Ингушская или чеченская семья в 5—6, а то и более человек, обычная для сельской местности, не могла физически прожить на зарплату сельхозрабочего в 60—80 рублей, не спасал и приусадебный участок. Оставалась или „шабашка“ — тяжёлый 14—16‑часовый труд на стройках сельских районов страны или отъезд на постоянное жительство в Калмыкию, Ростовскую, Астраханскую, Волгоградскую области на животноводческие фермы. Ведь труд в глухих безводных степях для русского населения давно потерял престижность»^[39].

«В отдельных населённых пунктах безработных было 85—90 процентов. Каждый мальчишка, достигнув 13‑, 14‑летнего возраста, начинал ездить с отцом на заработки в Поволжье, Сибирь, на Дальний Восток. Большую часть года на хозяйстве оставались только женщины. Чечено-Ингушетия занимала последнее, 73‑е место почти по всем жизненно важным показателям. А по детской смертности — второе»^[40].

Исследователи вопроса довольно сильно расходятся в оценках этой социальной группы. Минимальная оценка — 80 тысяч человек, максимальная — 200 тысяч. Гакаев пишет о 100 тыс. «шабашников»^[41]. Эти же цифры разделяет Абубакаров^[42]. Тишков и Липина оценивают количество шабашников в 100—200 тысяч^[43].

Но вернёмся к объяснению столь широкого распространения фермерства в данном регионе. Как же, в конечном счёте, связаны эти два процесса — избыточность трудоспособного населения и резкий подъём фермерских хозяйств? Дело в том, что становление рыночного механизма подразумевает не только наличие частной собственности на средства производства или денег, количественно достаточных для перехода в состояние капитала (эту проблему решили перестроечные процессы), но и людей, готовых продавать свою рабочую силу: «Таким образом, владелец денег лишь в том случае может превратить свои деньги в капитал, если найдёт на рынке свободного рабочего, свободного в двояком смысле: в том смысле, что рабочий — свободная личность и располагает своей рабочей силой как товаром и что, с другой стороны, он не имеет для продажи никакого другого товара, гол, как сокол, свободен от всех предметов, необходимых для практического применения своей рабочей силы»^[44].

В отличие от остальной страны, где активно шли процессы урбанизации, в Чечне к моменту ликвидации колхозного строя ничего подобного не произошло. Здесь поиск рабочих рук для новых частных хозяйств не мог стать существенной проблемой, так как переезд в города искусственно сдерживался властями. Более того, многочисленность сельских батраков гипотетически могла произвести настоящий демпинг на рынке рабочей силы, обеспечив наиболее благоприятные условия для сельского предпринимательства, в то время как в остальной России желающих поработать в аграрной сфере пришлось бы ещё поискать. Гипотетически можно предположить, что в остальной России произошло бегство капитала из малорентабельного и отягощённого долгами сельского хозяйства в сферы с куда большей отдачей и, прежде всего,— с более быстрым оборотом.

Однако процесс перехода к капиталистическому хозяйствованию для Чечни не мог быть безоблачным в силу малоземелья. Если взять численность населения, приводимую Косиковым и Осмаевым в «чуть более 1 миллиона человек» на декабрь 1994 года (уже без Ингушетии и значительной части невайнахского населения, покинувшего республику) и его же данные, что доля сельского населения в тот период равнялась 53,8 %^[45], то сельских жителей в республике было порядка 538 000 человек. Площадь Чеченской республики без Ингушетии — 17 300 кв. км, и из них только 76,9 %, то есть 13 303,7 кв. км являются пригодными для ведения сельского хозяйства^[46]. Нужно иметь ввиду, что «пригодными» — не значит уже введёнными в оборот. Таким образом, мы получаем данные, что на одного сельского жителя в довоенной Чечне приходилось около 0,02 кв. км земли, то есть 2 гектара. Это достаточно грубый и приблизительный подсчёт, но конкретизация цифры в сторону незначительного увеличения или уменьшения не изменит результатов в корне — данная ситуация представляет собой явный земельный дефицит. А если принять во внимание вышеупомянутый факт, что большая часть сельскохозяйственных земель республики — пастбища, то ситуация для земледелия в частности станет ещё более удручающей.

Что же получается? По итогу, у сельского хозяйства было два пути. Первый — продолжение дробления колхозной собственности на частные хозяйства при равных условиях раздела между всеми сельскими жителями. При таком варианте в условиях малоземелья встаёт вопрос о практически полном уничтожении крупного производства, произойдёт значительная деградация производительных сил. В условиях такого практически семейного хозяйства (а традиционные вайнахские семьи весьма многочисленны) не может быть и речи о создании рабочих мест (найм лишён всякого смысла, если вообще возможен в силу равного распределения), об использовании тракторов, комбайнов и прочих машин, накопленных за годы механизации сельского хозяйства советской властью. Неизбежно произойдёт отрыв реального способа ведения хозяйства от достижений агрономии или ветеринарии, так как далеко не каждый из таких гипотетических хозяев имеет специальное образование (значительная часть жителей чеченской деревни вообще не работала в реальном сельхозпроизводстве, просто зимуя в сёлах между сезонами отходничества и работой на стройке)^[47]. Весьма сомнительной видится перспектива применения современных удобрений или рационального использования пастбищ. Это стало бы чеченским вариантом деградации сельского хозяйства, произошедшей во всей остальной России, ведь в данном случае речь идёт даже не о фермерских хозяйствах, а о личном подсобном или приусадебном хозяйстве, где уже сама товарность ставится под вопрос в силу себестоимости.

Второй вариант — окончательное преобразование бывших колхозов и совхозов в частные капиталистические предприятия или же ограниченный передел земли между немногими собственниками, с целью получения действительно крупных фермерских хозяйств. В таком случае товарность и значительная часть производительных сил (речь не только о технике, но и о специалистах, способных обеспечить рациональное ведение хозяйства) сохраняются, но резко встаёт вопрос безработицы. Если мы не рассматриваем вариант дальнейшего вовлечения населения в отходничество, то деревня окажется переполнена безработными батраками и чабанами, потому что с учётом уровня производительных сил как в земледелии, так и в животноводстве, такого количества работников сельхозпредприятиям просто не нужно. Сильная конкуренция между продавцами рабочей силы быстро сведёт её цену на нет, что быстрее приведёт к социальному взрыву, чем даст хозяйственную выгоду. Сильного падения уровня сельского хозяйства в таком случае не происходит, однако, подобный вариант требует серьёзного вмешательства государства.

Какой же вариант реализовался в Чечне, после прихода к власти сепаратистов и почему? Как ни парадоксально, но реализовались все одновременно. По итогу своей деятельности сепаратистское руководство получило деградацию производства в одной части страны, сохранение крупных хозяйств и социальный взрыв в другой.

Ударная сила мятежа и социальные противоречия

Для начала нужно сказать несколько слов о социальной базе и подоплёке самого сепаратистского мятежа. Большинство исследователей и непосредственных очевидцев событий сходятся на том, что социальной базой националистов в Чечне являлось преимущественно люмпенизированное сельское население, вовлечённое в шабашничество: «Пауперизованные массы „избыточного сельского населения“ стали основной социальной базой национал-радикалов»^[48], «социальной базой движения неформалов был преимущественно чеченский люмпен»^[49] и прочие подобные мнения^[50]. Особенно выделяются жители горных районов^[51].

Внешне «внезапная» активизация этих групп, кажущаяся некоторым «заранее спланированным в высоких кабинетах (особенно заграничных) преступным сценарием» связана, прежде всего, со вполне закономерной для населения социальной неопределённостью, которая нависла над этой довольно многочисленной категорией сельских жителей в связи с грядущими изменениями в аграрных отношениях. В частности Абабукаров вспоминал, что данный вопрос в советской Чечне не вырос из-под земли, а был проблемой, всегда стоявшей довольно остро^[52].

Верхушку восстания составили представители нарождающегося бизнеса. Иначе говоря — бывшие теневики и кооператоры. Первое время после «революции» республика даже не имела правительства. Его функции выполнял КОУНХ (Комитет по оперативному управлению народным хозяйством), он же «Кабинет предпринимателей при Президенте ЧР»^[53]. Это уже в первый год новой власти привело к волнениям в Национальной гвардии, состоящей из тех самых сельских пауперов^[54]. По-видимому, среди них существовали опасения, что «плоды» общих усилий упадут во вполне конкретные руки. Данный факт заставит Дудаева в ближайшем будущем провести некоторую рокировку и отстранить от себя Я. Мамадаева, как самую одиозную фигуру, ратующую за немедленную и безжалостную к населению приватизацию всего и вся. На тот же момент новоявленный президент ограничился заявлениями, что данные волнения не что иное, как «происки российских агентов».

Но как я уже упомянул, в сути ничего не изменилось. Подтверждение тому — указы самого Джохара Дудаева о включении в правительство ведущих воротил республики^[55].

Этот класс тоже имел свои интересы, но отличные от интересов сельских пауперов. Они совпадали в неприятии советского строя, но с разных сторон. Люмпены не видели в нём возможности встроиться обратно в социальную систему и считали советскую власть причиной всех своих бед, связывая с её устранением изменение своего положения. В то же время нарождающаяся буржуазия, особенно на национальных окраинах, была заинтересована в том, чтобы раздел некогда общесоюзного имущества прошёл в их пользу. Именно с этим стоит связывать то, что антисоветский мятеж, поднятый под предлогом борьбы с ГКЧП (такое ощущение, будто в сентябре 1991 года ГКЧП ещё могло кому-то угрожать) вполне дежурно перестроился на антироссийскую повестку, хотя изначально был с российскими демократами по одну сторону баррикад. С этой точки зрения чеченских бизнесменов не устраивали не только «коммунисты», но и вообще всякая власть Москвы, имеющая рычаги, чтобы эту собственность сделать своей.

Очень хорошо подметил данный процесс советолог Гордон М. Хан. Вот авторизованный перевод из его работы Russia’s Revolution From Above: Reform, Transition and Revolution in the Fall of the Soviet Communist Regime, 1985−2000:

«Революция сверху началась в июне 1990 г., когда Верховный Совет РСФСР принял Декларацию о суверенитете РСФСР. В ней был провозглашён приоритет российских законов и конституции над союзными законами и конституцией на территории РСФСР. Это позволило в дальнейшем практически экспроприировать у государственных институтов соседних республик в пользу России всю собственность, финансовые ресурсы и природные богатства. Осенью 1990 г. Центральный Банк РСФСР и созданные им квазикоммерческие банки уничтожали единые, централизованные советские финансовую и банковскую системы. Одновременно в российских правительственных, образовательных институтах и на государственных предприятиях начиналась стихийная чистка партийных организаций. Уже в декабре 1990 г. и январе 1991 г. Россия сделала первые шаги к установлению своих президентских и силовых структур»^[56].

И Москва к этой концентрации всего, что когда-то принадлежало Советскому Союзу, очень стремилась. Например, Российская Федерация в 1993 году взяла на себя все долги бывших союзных республик (а единый советский внешний долг был изначально разделён между ними в определённых пропорциях). И связано это вовсе не с тем, что в правительстве сидели некомпетентные люди, только и думающие как бы посыпать голову пеплом, всё всем выплатить, а своим должникам напротив — всё простить. За это бремя Россия получила монопольное право на иностранные активы и имущество бывшего единого государства. Принять столь богатое наследство без наследования долгов было невозможно, но, по-видимому, дальнейшая выгода это окупила. Но проблема существовала и с другой стороны — речь идёт о разделе имущества между субъектами самой Российской Федерации, потому что иногда оно не принадлежало ни конкретному региону, ни даже РСФСР. В Чечне, например, все основные средства производства на 95 % были в общесоюзном подчинении, то есть принадлежали СССР в целом^[57].

Остановиться сейчас подробнее на вопросах создания нового российского федерализма и того, почему он вышел именно таким, каков он есть, значило бы сильно замедлить и без того растянутое повествование. Но всех интересующихся я отсылаю к книге Владимира Лысенко «От Татарстана до Чечни (становление нового российского федерализма)». Лысенко, будучи одним из «пионеров» демократического движения перестроечной волны и ярым антикоммунистом, занимал должность зам. председателя Госкомнаца и стоял у истоков федеративного устройства нашей страны. Несмотря на личность автора, его работа более чем информативна. По ней хорошо видно, что низкая самостоятельность большинства субъектов РФ — вполне закономерный итог того, что из-под этого федерализма весьма оперативно «выдернули» экономическую основу.

Пока что достаточно отметить то, что такие обвинения, высказываемые чеченскими сепаратистами в сторону России, как сохранение «имперского мышления», «русизм», «нарушение обещаний о самоопределении» на заре этого движения выглядели куда прозаичнее. Даже с налётом торгашеского цинизма. Вот что Джохар Дудаев ответил корреспонденту газеты «Советская Россия» в 1991 году, когда речь зашла о минском соглашении:

«Государства — члены так называемого СНГ — будут претендовать на правопреемственность бывшего СССР. Но в чём? В контроле над ядерным оружием, над валютой, над всем хозяйством. Однако всё это создавалось усилиями всего народа, в том числе тех республик, кто не разделяют идею СНГ. Почему они должны быть обделены в этом? Я считаю, что это вполне справедливые вопросы, которые должны быть заданы славянам другими республиками»^[58].

СНГ, как известно, оказался структурой мертворождённой и реальным правопреемником СССР единолично стала Российская Федерация. Тут и складывается образ врага. Вот как изменилась риторика президента самопровозглашённой республики в 1992 году:

«Мы сегодня целиком и полностью зависим от финансово-экономической политики России, она держит против нас блокаду почти год. Россия монопольно присвоила себе функции правопреемника Союза, загребла богатства, а всех оставила с долгами. С помощью войск»^[59].

На этой почве, на мой взгляд, и выстроены все конфликты, возникавшие между Москвой и окраинами в процессе построения нового российского федерализма — это передел собственности бывшего СССР, итоги которого закладывали вектор развития тех или иных субъектов на десятилетия вперёд. Чечня в этом плане не исключение, просто местная элита имела более благоприятные, с точки зрения нестабильности региона, условия, чтобы реализовать свои амбиции в спасении накопленных в советский период богатств от вездесущей «руки Москвы». Причём не нужно забывать, что делили, по сути, не своё — весь этот потенциал был накоплен при другой общественной системе несколькими поколениями трудового народа, никакого «правого» участника этого спора в принципе быть не могло, мог быть только сильнейший.

Свою роль в установлении новой власти сыграли также мнимые и действительные исторические обиды, которыми ловко воспользовались сепаратисты. Это нельзя обойти вниманием. Пробуждённая перестройкой историческая память довольно быстро попала под влияние модных политических веяний, благодаря чему национальное горе было превращено в национальное знамя, которым власть имущим было одинаково удобно и вести людей на гибель, и покрывать свои преступления.

Тем более, что те из исторических обид, которые имели реальную почву, представляли собой не только памятный инцидент прошлого, но ещё, как мы убедились выше, реально оказали влияние на формирование далеко не самой стабильной и справедливой социально-экономической структуры.

Выскажусь сразу на эту тему, дабы упредить возможные вопросы. Я уже не единожды упоминал различные «последепортационные» меры и их последствия, оказавшие влияние на ситуацию в ЧИАССР. Моё мнение действительно таково, что депортация 1944 года оказала огромное влияние на дальнейшее развитие чечено-ингушской (тогда ещё совместной) государственности. Причём самое негативное. Объяснить такие явления как малоземелье, ограничение социальной мобильности по национальному признаку и прочее и прочее ничем иным попросту невозможно.

Я отдаю себе отчёт, что при обсуждении данной статьи не обойдётся без поклонников «красно-консервативных» публицистов, которые расскажут про массовое дезертирство, бандитизм, коллаборационизм и тому подобное. В пику им придут противники данной позиции, и начнётся извечная битва с перекидыванием друг другу кусков статистики. Считаете себя компетентными — флаг вам в руки. На данный момент я всё же склоняюсь к тому, что причины депортации не только чеченцев, но и прочих народов стоит искать всё-таки в особенностях самой сталинской эпохи, когда решения принимались зачастую крайне радикальные. Впрочем, я не являюсь специалистом по проблемам депортации, потому в рамках своей темы просто ограничусь ремаркой, что не признаю события 1990‑х годов фатальной неизбежностью февраля 1944 года. Была возможность исправить эту трагедию, но ею просто никто не воспользовался. В хрущёвский период — в силу нестабильности, в эпоху «застоя» — в силу того, что «и так сойдёт». И вышло всё самым наихудшим образом.

Хотя даже со всеми этими оговорками однозначно изображать СССР в качестве «тюрьмы народов» решительно нельзя. Ситуация была противоречивой, и в ней имелись существенные положительные тенденции. Например, численность чеченцев с высшим образованием с 1957 по 1975 год возросла в 70 раз^[60]. В принципе, это и есть период возрождения национальной интеллигенции. Но одновременно с этим общий уровень образования, особенно в сёлах, был далёк от благополучия^[61].

В структуре расходов населения повышалась роль непродовольственных товаров, то есть люди всё меньше тратили на пропитание и всё больше на предметы быта. В 1980 г. произошёл окончательный перелом в пользу последних — они составили в структуре товарооборота 51,41 %. С. С. Решиев трактует это как явный признак роста благосостояния населения и с этим трудно не согласиться^[62]. К 1985 году эта тенденция только увеличилась, но в сравнении с остальными республиками это всё равно было отставание.

Как было упомянуто выше, все основные средства производства на 95 % были в общесоюзном подчинении^[63], но вместе с тем 90 % доходов от производства оставалось в самой республике^[64]. Бюджет Чечено-Ингушетии до 1990 года был бездефицитным, и основной статьёй его расходов была социальная сфера^[65].

Самым ходовым аргументом против советского периода в истории ЧИАССР со стороны либералов и чеченских националистов является уровень детской смертности. Сошлюсь в разъяснении на довольно маститого демографа А. П. Бабёнышева, совсем не относящегося к поклонникам советского строя.

В 1989 году уровень детской смертности в ЧИАССР составлял 31,1 промилле (то есть умирал примерно 31 ребёнок из каждой 1000 новорождённых). Это один из самых высоких уровней детской смертности в СССР. И данный факт якобы должен свидетельствовать либо о недостаточных вложениях в здравоохранение, либо вовсе — о целенаправленном геноциде местного населения.

Цифра и вправду не очень хорошая, хотя было и хуже (в советской Туркмении этот показатель составлял 54,7), но уже к 1990 году уровень смертности в ЧИАССР составил 29 промилле (по г. Москве, для сравнения, этот показатель в тот период составлял около 19).

Длянаглядности — данные по иным ближайшим мусульманским странам. Детская смертность в Турции тех лет — 80 детей на каждую 1000 рождённых, в Иране — 113. Да, что 31,1 промилле, что более поздние 29, это вовсе не американские 10 и не японские 5, но говорить о каком-то нарочито чудовищном отношении властей того времени к населению ЧИАССР не приходится. На что советской системы хватило — то она и сделала. Тем более странным выставление подобного счёта смотрится на фоне полного развала социальной сферы ещё даже до начала Первой чеченской войны^[66].

Общие негативные тенденции, как накопленные, так и возникшие непосредственно в период перестройки, были особенно обострены в связи с разрывом хозяйственных связей и общим кризисом советской экономики в 1991 году. Это лишило чеченское население традиционных путей отходничества^[67]. Вся эта нестабильная масса люмпенизированных «шабашников» оказалась заперта в республике без всяких перспектив на улучшение своего положения или какую-то помощь со стороны властей и увлекла за собой смежные социальные группы. Аслан Масхадов воспоминал это время следующим образом:

«Ситуация стала катастрофической в начале 90‑х годов, когда Москва перестала финансировать сельское хозяйство с переходом на шоковые рыночные отношения. В совхозах и колхозах России и Казахстана не оказалось денег, чтобы финансировать строительство, и сотни тысяч чеченских семей, традиционно выезжающих на эти стройки, оказались на обочине. Вот поэтому, главным образом, произошёл взрыв, а не из-за природной агрессивности и неуживчивости чеченцев, как пытаются объяснить происходящее московские политики и всевозможные аналитики»^[68].

На это накладывался товарный дефицит, вызванный невыполнением плана на 1990 год. Дефицит товаров и услуг вызвал рост фактических цен^[69]. Причём рост цен на продовольственные товары по колхозному рынку составил от 20 до 25 %. Средний рост расходов на продукты питания составил 17 %, а на непродовольственные товары 31 %^[70]. Также нужно иметь в виду, что по основным социально-экономическим показателям республика находилась на 73 месте в РСФСР и у неё совершенно не было того запаса прочности, который позволил остальной России избежать мгновенного социального взрыва при переходе к новым экономическим отношениям. Само собой, все неуспехи связывались не с конкретным экономическим курсом, а с плановой моделью экономики в целом. В этом как раз уже сказалось влияние буржуазных веяний, начавших полномасштабное наступление в годы перестройки.

В связи с этим хочется отдельно подчеркнуть, что внешнее воздействие на ситуацию, исходи оно из высоких кабинетов Москвы, ЦРУ или иной страны если и присутствовало, то не оказало принципиального влияния на ситуацию — объективные предпосылки произошедших в Грозном событий были подготовлены самим последепортационным периодом в жизни республики. По крайней мере, в сфере земельных отношений об этом можно говорить с достаточной уверенностью. К тем же выводам на более обширных материалах пришёл и Игорь Ротарь:

«Большинство так называемых межнациональных конфликтов на Северном Кавказе и Средней Азии произошло из-за пригодных для земледелия территорий»^[71].

Дабы не выйти за пределы основной темы статьи, придётся лишь мельком пройтись по основным социальным силам, участвовавшим в тех событиях, оставляя политическую историю вовсе в стороне (тем более, что это требует привлечения уймы источников с российской стороны), но с другой стороны я бы и не сказал, что на данном уровне разработки проблемы подобное вообще возможно. Например, информация о торговле и мелкой буржуазии (так называемых «челноках») крайне разрознена и относится в основном к межвоенному периоду. С рабочим движением всё не так печально, но информации, тем не менее, явно недостаточно.

Начать хотя бы с того, что Чечено-Ингушетия — это один из столпов рабочего движения в позднесоветской России. В Кемеровской области в 1990 году бастовало 65 предприятий, в Чечено-Ингушетии 40, в Ростовской области 30^[72]. Правда, по числу бастующих Ростовская область всё-таки вырывается вперёд, обгоняя всех: в Кемеровской области в том же году бастовало 22,6 тыс. чел., в Ростовской 25,4 тыс. чел., в Чечено-Ингушетии «всего» 12,9 тыс.^[73] Но как они бастовали! Потери рабочего времени в ЧИАССР из-за забастовок на 1990 год составили 51,7 тысяч человеко-дней! Ростов и Кузбасс остались далеко позади, у них по 25,5 и 22,6 соответственно^[74].

Эти три региона — три абсолютных рекордсмена по РСФСР, в принципе и давшие ту самую впечатляющую статистику по забастовкам того времени. Остальные регионы в сравнении с ними что-то в районе погрешности. И как ни парадоксально, о забастовках в Чечено-Ингушетии нам мало что известно. Так много у нас берутся рассуждать о «профсоюзном органайзинге», но что мы знаем об истории постсоветского профсоюзного движения? Хотя я уверен, что эти люди даже не понимают, зачем им это нужно…

Всю эту информацию я привёл для того, чтобы показать силу профсоюзов Чечено-Ингушетии. И эта сила была отнюдь не на стороне сепаратистов. Статистики по дудаевскому периоду у меня нет (с 1991 года местный Госкомстат прекратил пересылать сведения в РФ), но учитывая тот факт, что гражданская война внутри самой Чечни началась с общенациональной забастовки 1993 года, то вряд ли отношения рабочего класса и дудаевского режима были тёплыми, особенно на фоне хронического отсутствия денег на выплату зарплат. Впрочем, этого мало. Вдруг взрыв был внезапным, неожиданным и кем-то подстроенным?

Обратимся к свидетельствам участников, а именно к словам Асланбека Темиргераева, на тот момент члена профсоюза учителей, который присутствовал на переговорах профсоюзов с Зелимханом Яндарбиевым (в начале 1990‑х был вторым лицом в ЧРИ после Дудаева)^[75].

Но чтобы сломить упорство, которому местные трудящиеся уже научились за позднесоветский период, угроз было мало. В 1991 году, ещё даже не успев испытать на себе первых классовых столкновений, власти ЧРИ тут же начинают давление на профсоюзы:

«Новая власть не обделила вниманием профсоюзы республики и их руководство. Во всех СМИ была начата кампания клеветы против профсоюзов. По указанию властей была захвачена вся профсоюзная собственность. За короткий период временщики разграбили всё имущество, за исключением зданий, а профсоюзная деятельность была полностью парализована. Несмотря на это, в конце 1992 года руководители отраслевых профсоюзов и первичных организаций провели учредительную конференцию, на которой был воссоздан Совет профсоюзов ЧР и избрано его руководство. Однако после знаменитого митинга 15 апреля 1993 года, организованного профсоюзами, дальнейшая профсоюзная деятельность была прервана решением власти ЧРИ»^[76].

Судя по другим источникам, сепаратисты переходили и к более решительным действиям. Здесь я буду цитировать различные краткие выписки из материалов следственного комитета по Ставропольскому краю, куда, за полным разладом правоохранительных органов в самой Чечне, и стекались жалобы на местный криминал. Сами по себе эти краткие списки пострадавших заслуживают отдельного анализа, но чтобы браться за довоенное притеснение русскоязычных в Чечне, подготовка требуется на уровне данной работы, если не выше. Иначе бесплодные и во многом спекулятивные дискуссии неизбежны. Материалов по этим темам в таких объёмах у меня на руках нет, так что ограничимся пока этим.

Из показаний Б. Албогачиева:

«Многих русскоязычных коллег увольняли по сокращению штатов, а на их место брали чеченцев. Не получал денег и пособий в течение последних 8 месяцев»^[77].

Из показаний Н. Белова, рабочего строительного управления пос. Урус-Мартан:

«Меня сначала переместили на должность бригадира (изначально Белов был мастером — В. П.), затем рабочего, затем разнорабочего. Три года назад я был вынужден уволиться с работы, так как за выполнение одинаковых операций чеченцам платили почти в два раза больше»^[78].

Разделяй и властвуй! К сожалению, нельзя не отметить, что советский период создал идеальные условия для того, чтобы сделать противопоставление на национальной почве столь легко достижимым. Впрочем, и это ещё не всё.

Из показаний некоего Коврижкина, описывает ситуацию на 1992 год:

«Во время работы на железной дороге русских, и меня в том числе, дудаевцы охраняли как заключённых»^[79].

Силовую политику иллюстрирует и следующий случай: 25 июля 1992 г. при возвращении с садового участка была убита на глазах мужа и дочери работница нефтеперерабатывающего завода им. Анисимова Татаришева В. И. Возмущённые рабочие собрали митинг протеста и образовали стачком, с требованием пресечь разгул преступности и расследовать дело. Власти отреагировали молниеносно — уже на следующий день председатель стачкома завода Масликов А. был избит в собственной квартире^[80].

Тут самое время поговорить о национальном составе местного профсоюзного движения. На самом деле, если верить статистике, приведённой выше, то национальные и классовые границы в республике приблизительно совпадали, следовательно, рабочие были преимущественно из русскоязычного населения. Хотя говорить о том, что это было чисто русское движение вряд ли возможно по причине того, что тому же Асланбеку Темиргераеву доверили вести переговоры с Яндарбиевым, а в 1993 году, во время общенациональной забастовки, вообще было кому бастовать (значительная часть русскоязычных жителей к тому времени уже уехала или была затерроризирована до полного отхода от общественной жизни).

Скорее всего, поощряя разгул криминала, особенно этнического, власти решали сразу несколько целей. Прежде всего, способствовали первоначальному накоплению. Гакаев ещё накануне начала Второй чеченской войны фиксировал, что «лёгкий, криминальный способ наживы в одночасье сказочно обогатил тысячи людей без роду и занятия, создав „новую элиту“ из вчерашних маргиналов-шабашников. Огромные неправедные богатства (приобретённые без особых усилий и попавшие в руки людей, в большинстве своём не способных использовать их во благо себе и обществу) породили зло, разрушили мир традиционных вайнахских ценностей и нанесли страшный урон поступательному развитию чеченского народа»^[81]. Сомнительно, конечно, что дело в одной лишь «неправедности» или глупости тех, к кому эти богатства попали. История остальной России наглядно показала, что «правовая» приватизация представляла собой всё тот же грабёж, только в более приемлемых формах. Или если бы грабежи шли в пользу «мудрецов», то всё было бы не так плохо? Впрочем, мы отвлеклись.

Проведением подобного курса власти также снимали с себя социальные обязательства и потворствовали развалу наиболее сплочённой социальной силы, хотя с экономической точки зрения массовый отток специалистов из русскоязычного населения наносил республике колоссальный урон. И наконец, через отток русскоязычного населения сбивали массовость протеста. Профессор М. М. Ибрагимов дословно писал следующее:

«Чеченская оппозиция неоднократно призывала лидеров терского казачества и „славянского конгресса“ (весьма эфемерная организация, якобы представлявшая интересы русскоязычных в Ичкерии, но на деле не игравшая никакой роли в реальной политике — прим. В. П.) совместно против власти национальных радикалов. Но последние не откликнулись. Русские уезжали»^[82].

Но это всё весьма обрывочные сведения, так как более детальную информацию по профсоюзной истории тех лет вряд ли можно найти в открытом доступе. Но не могу не отметить тот поразительный факт, как сильно и надолго напугала ичкерийские власти активность рабочих. По тем скудным сведениям, что можно найти, социальные выступления даже в послевоенной Ичкерии, где почти не осталось никакого производства, вызывали у «ветеранов национально-освободительной борьбы» приступы истерики, даже если заканчивались мирно, и были довольно беззубыми. А было их довольно много — по состоянию на 1999 год 9 из 10 дел в шариатских судах были связаны с трудовыми спорами^[83].

Например, по поводу забастовки «Грозводоканала», которая длилась едва ли двое суток, Шамиль Басаев (на тот момент премьер-министр ЧРИ!) заявил, что это «не выход из тяжёлого послевоенного экономического кризиса». Но, по-видимому, понимая, что одними увещеваниями уже сыт не будешь, добавил, что правительство не будет выдавать зарплату забастовщикам вовсе. Акцию работников «Грозводоканала» этот «премьер» назвал «саботажем, в котором должны разобраться правоохранительные органы»^[84]. Ну разве можно без смеха воспринимать тот факт, что некоторые анархисты и «ультралевые» до событий в Беслане всерьёз рукоплескали этим душителям рабочих, которые раздавили забастовку 1993 года военной техникой и бряцали оружием при каждом появлении опасности из социальных низов?

Но куда более поражает высказывание «прежде чем говорить о вахаббитах, необходимо разобраться с коммунистами»^[85], принадлежащее тому же Басаеву. Каких коммунистов Басаев собрался искать в Чечне в 1998 году, сказать сложно. Единственная левая организация в Ичкерии (Грозненский социал-демократический клуб) насчитывала всего 30 человек и уже в начале 90‑х растворилась в Движении Демократических реформ (местный аналог «Демократического Союза», предшественники антидудаевской оппозиции)^[86]. КП ЧР, пришедшая в качестве местного отделения КПРФ на российских штыках, с выводом войск тихо самоликвидировалась.

Оригинала материала у меня на руках нет, я цитирую краткий политический обзор, а потому возможны три варианта истолкования слов Басаева: 1) здесь имеются в виду профсоюзы (особенно хорошо это вяжется с диалогом между Яндарбиевым и профсоюзной делегацией), 2) здесь имеются ввиду лица, сотрудничавшие с российской администрацией в период с 1994 по 1996 год (в принципе, с учётом того, что во главе этой администрации стоял бывший глава КП ЧИАССР Доку Завгаев, тоже возможно). 3) обе категории одновременно.

В данной главе была очерчена расстановка классовых сил в республике настолько, насколько это позволяла мне источниковая база и основная тема статьи. Широкие аналогии на подобном материале крайне преждевременны, но одно бросается в глаза сразу — мы не видим никаких признаков общей и всенародной «национально-освободительной» платформы, где совпали бы интересы всех социальных групп. Напротив, когда общенациональная забастовка вслед за экономическими требованиями выдвинула политические, то первым из них было проведение референдума о взаимоотношениях с Россией. А главным итогом этого неудачного выступления — роспуск парламента, упразднение разделения властей и сосредоточение всех полномочий (насколько это применимо к государству, стремительно теряющему монополию на насилие) в руках самого мятежного генерала.

Ни в один из периодов своего существования Ичкерия не знала «социального мира». Напротив, уже в 1993 году противостояние приняло формы гражданской войны между правительством Дудаева и разрозненными группами оппозиции, вроде Временного Совета Чеченской республики, республики Шалажи, «лабазановцев» и прочих. В мае 1993 года муфтият и парламент республики приняли совместное заявление, где говорилось:

«Сейчас в республике установлен по существу незаконный авторитарный режим, приведший к небывалой в истории чеченского народа конфронтации одной части населения с другой»^[87].

Безусловно, всегда остаётся козырная карта, вроде объявления всех оппозиционных групп компрадорами и российскими ставленниками, но проблема в том, что невозможно, в таком случае, всерьёз воспринимать дудаевско-масхадовский режим как нечто в корне отличное.

По воспоминаниям Абубакарова, которого очень трудно упрекнуть в пророссийских настроениях, правительство Дудаева всерьёз рассматривало всего три варианта дальнейшего развития республики (он участвовал в их разработке):

1. Интеграцию в состав России на особых условиях.

2. Постепенный переход к конфедеративным отношениям с Россией в обход «центра», через прямые экономические контакты с соседними регионами.

3. Двойной протекторат России и ЮНИДО (Организация Объединённых Наций по промышленному развитию) с прицелом на добровольное вхождение в геополитическую сферу влияния России, но уже в качестве независимого государства^[88].

Поразительная откровенность для убеждённого сторонника «дудаевщины». Впрочем, история и так имеет массу иных доказательств тому, что клюют на пропаганду национальной исключительности и отдают за неё жизни только «низшие», в то время как «высшие» договариваются о ценах. Тем не менее данные утверждения могут стать центром полемики, так что я не ограничусь воспоминаниями одного Абубакарова. И действительно, бывший министр о некоторых вещах, по-видимому, предпочёл умолчать.

Вот что в 1993 году писал сам Джохар Дудаев в одной из своих программных брошюр:

«Давайте прежде всего уясним себе раз и навсегда простую аксиому. Ни один Парламент мира и ни один Президент сами по себе, заседая в своих дворцах, или резиденциях и выпуская только законы и указы, за всю мировую историю не накормили ни одну нацию и никому не создали товарное изобилие. Благосостояние своему народу приносят, обычно особые инициативные люди (крупные организаторы и предприниматели, бизнесмены и деловые учёные) которые, благодаря своим усилиям, способностям и таланту, зачастую за свой счёт и на свой страх и риск, создают в обществе специальные, одним им известные и вначале, только им одним понятные механизмы общественно-государственного развития, использующие в качестве созидательной движущей силы фактор удовлетворения интересов максимально большей и продуктивной части населения. ‹…› Главное, им законодательно разрешить это делать! И если уж не можем ничем помочь, то важно и реально не препятствовать, оградив этот спасительный слой общества от агрессивных нападок, „социалистического вируса“ — равенства без богатых и ненависти к „кровопийцам“.

Вот почему нет для нас сегодня более важной задачи, чем создать максимально возможные по сегодняшним меркам условия для интенсивного развития делового класса, из которого неизбежно выпестуются отечественные вайнахские магнаты финансово-промышленного капитала, будущие флагманы Чеченского корабля, гаранты стабильности и процветания общества. Она тем более актуальна, потому что, к сожалению, в отличие от России, нас никто не финансирует.

Поверьте, к вящей радости метрополии и не без её руководства не нашлось в мире таких стран, чтобы на данных этапах на правах Внешнего Друга заполнили пустующую нишу чеченской Финансовой Олигархии.

В своё время мы упустили очень важный момент, когда КОУНХ мог сделать робкие шаги и предпосылки для создания олигархических структур, но, в который раз, в Парламенте ЧР победил синдром приобретённого у большевиков „ментального дефицита“»^[89].

Вот, пожалуй, то, о чём даже Абубакаров написать постеснялся: не в независимости было дело и даже не в создании «национальной буржуазии» — всё это лишь благие пожелания. В конечном счёте всё равно, кто стал бы кормить эту клику — своя олигархия или зарубежная. Но к слову, в последнем существенных успехов так и не достигли. По крайней мере, объёмных данных по этому вопросу у меня нет. В опубликованном самими сепаратистами документообороте есть упоминания о привлечении экономических советников из ФРГ в сфере нефтедобычи и нефтепереработки^[90], а также об отдаче неназванного объекта (в распоряжении лишь упоминание утверждения контракта, сам контракт не приведён) в концессию французской компании Улис^[91], что свидетельствует о поползновениях на внешнюю протекцию (ценой благосостояния населения и реальной экономической независимости), но точно судить о достигнутых успехах к началу Первой чеченской войны сложно.

Земельный передел

Итак, по итогу событий 1991 года сельские пауперы привели к власти ОКЧН (Общенациональный конгресс чеченского народа), костяком которого была Вайнахская демократическая партия (прозванная своими противниками из либерального лагеря «ВДП(б)» за особо «демократичные» методы ведения политической борьбы) и его лидера — Джохара Дудаева. В связи с этим вполне ожидаемо, что мероприятия правительства, если оно хочет сохранить опору в обществе, хотя бы отчасти будут направлены на удовлетворение нужд своей массовой социальной базы. Как мы уже выяснили выше, в унаследованных от советской власти условиях дальнейшие пути развития было существенно ограничены, тем более, что «шабашничество» в качестве выхода из ситуации становилось попросту невозможным как по политическим, так и по экономическим причинам.

Прежде всего, исключим из нашего рассмотрения животноводство горных областей и экономику юга Чечни в целом, потому что первый из описанных вариантов аграрного развития реализовался там целиком и полностью. Будучи самой депрессивной отраслью сельского хозяйства, животноводческая экономика юга пала первой жертвой новых отношений.

Лучше всего процессы, происходящие в животноводстве, видны, что называется, «по итогам», то есть на послевоенном материале. Приведённая таблица (таблица 1) отражает распределение поголовья скота и птицы в хозяйствах всех категорий на 2001 год, когда новая российская администрация ещё не успела полностью развернуть свою деятельность, но уже смогла обобщить информацию о доставшейся ей от сепаратистов экономической обстановке. Эта статистика является своеобразным итогом деятельности ичкерийских властей. Хотя нельзя исключать и того факта, что по республике валом прошло две войны, но нас интересуют не количественные потери скотоводства, а доли различных форм собственности:

	Крупный рогатый скот	Коров из общ. числа КРС	Овцы и козы	Свиньи	Лошади	Птица
Всего	198 757	108 835	145 651	111	4 455	587 764
С/х‑предприятия	722	212	1 056	—	151	83 130
Население	197 599	105 620	144 168	111	4 292	490 514
КФХ	436	203	427	—	12	14 120

Таблица 1. Общее поголовье скота в Чеченской республике и его распределение по хозяйствам на 2001 год^[92]

Обратите внимание, что практически весь скот находится не в собственности крупных предприятий и даже не в фермерских хозяйствах, а банально разделён по подворьям между населением. Ко всем приведённым свидетельствам можно приплюсовать и замечание Косикова о фактическом уничтожении товарного животноводства^[93]. Это составляет большой контраст с распределением пахотной земли (таблица 2), которая даже после двух войн в основном осталась сосредоточена в рамках госхозов — роль ферм и подсобных участков незначительна:

Всего	С/х‑организации	Крестьянские (фермерские) организации	Граждане
355	268,2	50,7	36,1

Таблица 2. Распределение пашни по землепользователям на 2002 год^[94]

Подобные данные — наиболее яркая иллюстрация двух путей в сельском хозяйстве Чечни, которые сепаратистам удалось реализовать одновременно. То, что они оформились уже в первые годы правления сепаратистов, подтверждают и современники: «Несмотря на развал экономики республики и отраслей производства, в Притеречье производилась вспашка зяби, выращивался хлеб, закладывался сенаж, было развито общественное подворье, чего нельзя было сказать о предгорных и горных районах, где всё было пущено с молотка…»^[95].

Но, быть может, речь идёт не о натурализации хозяйства, а о бурном развитии мелкого предпринимательства? Отнюдь. В монографии «Экономика Чеченской республики» есть данные, что доля растениеводства в валовой продукции послевоенного сельского хозяйства колеблется в пределах 88—92 %^[96]. То есть скот в республике есть и в достаточно больших количествах, но он просто выпадает из товарного оборота. Эти личные хозяйства населения перестали быть товарными. Липина в своей работе также подтверждает, что сельское хозяйство именно горных областей находилось в послевоенный период в наиболее тяжёлом положении, а мясное животноводство в целом было не рентабельно^[97].

По косвенным источникам мы можем проследить планомерность этого процесса на протяжении всего периода власти сепаратистов. Например, свидетельство Тишкова о том, что стихийный раздел земли между собственниками особенно бурный характер принял именно в горных деревнях (учитывая структуру сельскохозяйственных угодий этих территорий, речь, скорее всего, о пастбищах)^[98]. Правда, вот что странно — по данным, собранным коллективом под руководством Решиева, большая часть кормовых угодий (502,4 из 515,5 тыс. га) на 2002 год всё-таки находилась в собственности сельскохозяйственных организаций^[99]. Это расходится с уже приведёнными выше свидетельствами многих очевидцев. Хотя чисто гипотетически можно предположить, что просто произошёл переход на стойловое содержание скота. Это подтверждается свидетельствами Зуры Альтамировой:

«Летом прошлого года все пастбища пустовали (имеется в виду лето 1998 года — В. П.). Причин тому много. Пожалуй, главная в том, что крестьяне боятся атак с воздуха. Кроме того, на склонах гор остались мины. Были случаи, когда скот на пастбищах подрывался, пастухи получали ранения»^[100].

Наиболее раннее свидетельство потери этими новыми личными хозяйствами товарности относятся к январю 1992 года. Шерип Асуев пишет о том, что мясо практически исчезло из продажи^[101]. Приблизительно к тому же времени относится видеозапись, хранящаяся в архиве Net-film.ru (в начале хронометража репортёр задаёт вопросы, связанные с вводом федеральных войск в Ингушетию и угрозой войны для Чечни, то есть видеозапись может быть датирована осенью 1992 года)^[102].

На плёнке с 00:18:24 до 00:19:57 двое продавцов рассказывают о том, как выгодно возить мясо из Ставрополя в Чечню, т. к. «в местных магазинах ничего нет, а в Ставрополе всё есть». Среди покупателей завязывается оживлённая дискуссия, слышны выкрики «спекулянты!». Один из продавцов в ответ на порицание рекомендует пройти в государственный магазин и попытаться отовариться там.

Однако по этому вопросу имеются не одни лишь источники личного происхождения. Статистика также свидетельствует, что за Ⅰ полугодие 1992 года самые большие проблемы в продовольственном секторе были именно с производством мяса (по отношению к аналогичному периоду 1991 года производство упало на 82,5 %), колбасных изделий (упало на 81,2 %) и цельномолочной продукции (падение на 75,1 %). Только производство масла животного показало рост (на 20,1 %)^[103].

В межвоенном периоде особенно примечательно следующее свидетельство Тимура Музаева, относящееся к декабрю 1998 года: «6−7 лет назад в Веденском районе (горная Чечня — В. П.) было создано более 100 фермерских хозяйств, часть из которых получили государственные ссуды на приобретение скота и техники. Теперь осталось около 10 хозяйств, которые практически не занимаются сельскохозяйственным производством»^[104]. Данное свидетельство никак не позволяет трактовать уменьшение фермерских хозяйств как концентрацию производства — это явный процесс утраты товарности.

Если же вести речь о том немногочисленном земледелии в горной зоне, которое располагалось на 6 % расположенных там пахотных земель, то оно, скорее всего, тихо умерло, скатившись в самое настоящее средневековье:

«Горные пахотные участки почти не обрабатываются — многие госхозы в горах распались, а частникам не хватает техники, семян, горючего для обработки значительных площадей земли. Во многих горных сёлах жители обрабатывают лишь свои приусадебные участки. Главы администраций горных сёл жалуются, что землю приходится обрабатывать дедовским способом — плугами с запряжёнными в них быками»^[105].

И это не единственное свидетельство, вот ещё одно:

«В горах госхозов осталось мало. Здесь горец сам решает, будет ли он пахать и сеять весной. Чаще всего вспахивают лишь приусадебные участки. Можно было бы вспахать и засеять бывшие колхозные поля, склоны гор, но нет техники и семян. Горцы опасаются, что затраты не оправдают себя. В своих индивидуальных хозяйствах некоторые сельчане пашут дедовским способом: с помощью быков и однолемехового плуга. Но и быки есть не у всех. Владельцы скота помогают вспахать огород вдовам, сиротам, инвалидам»^[106].

Сложно представить себе более яркий пример деградации производительных сил. В июне 1999 года Музаев в том же духе отмечает, что «сельское хозяйство приходит в упадок, особенно в горной зоне»^[107]. Не лишним будет также заметить, что такой замкнутый тип хозяйствования, наслаиваясь на местность и исторический опыт, не мог не привести к возрождению традиционности в её самом худшем, средневековом смысле. Подобная среда оказывается легко уязвимой для лозунгов национал-популистов и впоследствии ваххабизма. Весьма верно замечал Маркс, что «средства труда не только мерило развития человеческой рабочей силы, но и показатель тех общественных отношений, при которых совершается труд»^[108].

Тут хотелось бы, с позволения читателя, сделать небольшое отступление. Не только о производственных отношениях здесь следовало бы вести речь, но и о общественных отношениях в принципе (эта категория шире). Примечательно, что уже упомянутый нами демограф Бабёнышев считает процессы, происходившие с нравственными ориентирами чеченцев в тот период, далеко выходящими за общесоветские тенденции. Само собой падала роль образования как ценности (зачем оно, если больше не является социальным лифтом?), падал статус женщины в обществе (даже интеллигенция отзывалась о попытках советской власти поднять статус женщины в мусульманских странах крайне пренебрежительно) и так далее и тому подобное. Всё это характерно для бывшего Союза в целом, но процесс вышел за рамки простого возврата к традиционным ценностям. Например, катастрофически упало уважение к старшим, а в вайнахском обществе это одна из несущих конструкций. После Первой чеченской войны началось стремительное проникновение агрессивно настроенного в отношении местного суфистского ислама арабского салафизма (ваххабизма) в республику. Это тоже ни разу не возврат к традициям.

Ещё более пёстрой картину делает факт умопомрачительного роста роли кровной мести в жизни общества. Уже хотя бы потому, что в исламе крайне негативное отношение к кровной мести. Это вообще считается пережитком от адатов — доисламского традиционного права. В 1995 году одобрение кровной мести выражали 80—90 % мужчин и 55—60 % женщин^[109]. Это довольно занятная для историка (но наверняка печальная для современника) эклектика ещё ждёт своего исследователя. Вообще идеологическую составляющую чеченского сепаратизма тех лет сейчас довольно сложно реконструировать уже потому, что большинство источников по данной теме либо не в открытом доступе, либо являются подсудным делом.

Но уже на стадии гипотезы можно принять как данность, что государственная машина ЧРИ лишь прикрывалась лозунгами «национального возрождения», на деле поощряя формы сознания весьма далёкие от тех, что давали как советские общественные институты, так и традиционные вайнахские. Скорее всего, идеологическая модель в Ичкерии была очень эклектичной (помимо вышеперечисленного, местный ВЛКСМ, а это весьма стандартная ступень в жизни любого советского человека, так и продолжил работать при новой власти, просто сменив вывеску на Союз молодёжи Чечено-Ингушской Республики^[110]) и утилитарной, что делало её предельно грубой и мифологизированной, но пригодной для массового потребления теми маргинальными социальными слоями, на которые она была рассчитана. Нужно ли говорить, что практически вся интеллигенция республики от новой власти решительно отвернулась.

Тем не менее, вернёмся к основной линии повествования.

Из приведённых данных по отрасли можно сделать вывод, что сепаратистское правительство предпочитало «не бить труп дефибриллятором», оставив и без того практически нерентабельное животноводство, игравшее к тому же меньшую по сравнению с растениеводством роль в экономике, естественным образом натурализироваться, реализуя чаяния своей основной социальной базы в обретении собственного хозяйства, пусть даже и не товарного. Нет данных о том, как конкретно происходил данный раздел, но вполне возможно, что по его результатам своё хозяйство получили даже те, кто его никогда не имел. В противном случае мы наблюдали бы какую-никакую, но всё же концентрацию производства.

К тому же нельзя забывать о морально-психологическом эффекте — ведь трудности всегда можно представить как временные, а фактическое растаскивание производственного потенциала произошло здесь и сейчас при полном попустительстве властей.

Диаметрально противоположную позицию ичкерийские власти заняли по отношению к северной Чечне и земледельческому сектору, однако, произошло это не сразу. По воспоминаниям всё того же Таймаза Абубакарова, Дудаев пришёл к власти как рыночник^[111], однако, под влиянием внешних проблем очень скоро выбрал путь автаркии и государственного регулирования. Благодаря этому выбору очень скоро вместо курса на рыночные отношения «…все усилия дудаевского правительства были направлены на недопущение обвального падения допотопной экономики советского типа»^[112].

Чем же вызвано столь резкое различие аграрной политики на севере и юге республики и в чём оно заключалось?

К причинам, определившим совершенно иной курс в отношении северной Чечни, следует отнести, прежде всего, внешнюю угрозу. Правительство Дудаева довольно быстро успело поссориться с федеральным центром, что вынуждало изыскивать внутренние средства для решения большинства проблем, в том числе и проблемы продовольственной безопасности. Попустительство приватизации этому никак не способствовало.

Готовящееся к военному столкновению ичкерийское государство стало кровно заинтересовано в спасении аграрного сектора хотя бы в самом урезанном виде. Тем более что земледелие, в отличие от местного животноводства, обладало некоторым запасом прочности и давало почти ⅔ всех сельскохозяйственных продуктов республики — подобное положение вещей делало данное мероприятие ещё и перспективным.

Вполне возможно, что свою роль в проведении двух противоположных курсов на селе сыграло и давнее внутриэтническое разделение, которое своей базой имело исторически сложившееся экономическое неравенство регионов. Неоднократно упоминавшееся в данной статье хозяйственное различие между двумя регионами носило не одномоментный, а довольно длительный характер и, в конечном счёте, породило вполне осязаемые культурные различия.

К примеру, вот как этнолог характеризует сложившиеся на севере стереотипы о горных чеченцах:

«Определение „горные чеченцы“ — это скорее современный внутричеченский стереотип человека из села, обязательно продудаевски настроенного, злого, небритого и невоспитанного. Те, кто называют себя „плоскостные чеченцы“, это скорее всего городские жители, которые столкнулись с явным „нашествием“ сельских чеченцев в различных властных структурах и учреждениях. Горожане ревностно воспринимают новожителей и активное осваивание ими мест, которые, по их мнению, не принадлежат „этим тёмным горным людям“»^[113].

В свою очередь горные чеченцы также вырастили свои стереотипы относительно севера:

«В представлениях горных чеченцев преобладающими мотивами являются следующие. Во-первых, вера в подлинную чистоту горных чеченцев по сравнению с остальными, среди которых намешано разной крови. Ахьяд мне говорил, что даже в нынешнем правительстве Масхадова настоящих чеченцев нет: „половина — это евреи под шкурой чеченцев“. Во-вторых, идентичность горных чеченцев строится на оппозиции село — город, и городские чеченцы на равнине — это „городская ботота“, которая не имеет корней и которая испорчена алкоголем и наркотиками. Даже название чеченского города Урус-Мартан в его языке — это своего рода ругательное слово»^[114].

Приводится также свидетельство респондента, что для тех лет данное деление было более чем актуально:

«У нас вообще Надтеречный район считался как бы под очень большим влиянием русских, хотя русских в селе почти не было: только некоторые женщины, которые были замужем за чеченцами. Некоторые, кто к нам приезжал, часто говорили: „Какие вы чеченцы?“»^[115].

Вполне возможно, что с учётом социальной базы Дудаева выбор относительно того, какая часть страны должна против своей воли стать «житницей» нового государства был более чем очевиден. Нельзя при этом забывать, что механическое разделение страны на антидудаевский север и продудаевский юг неверно. Это неизбежное огрубление в связи с недостатком источников и исследований по теме. Мы говорим именно о социальных силах, а не об внутриэтнических. Ниже будет подробно описана система госхозов, выстроенная Дудаевым, которая могла не устраивать трудящееся сельское население Чечни, но вместе с тем никак не задевать тех равнинных жителей, которые уже приучились «жить революцией».

В мемуарах Келиматова, одного из командиров антидудаевской оппозиции, можно найти упоминания об усмирении продудаевских мятежей на равнине, а Руслан Мартагов^[116], также один из деятелей оппозиции, весьма резонно во время диалога заметил, что если бы вся горная Чечня стояла бы за Дудаева поголовно, то тот бы в 1993 году не стал предпринимать силовых акций, а согласился бы на референдум, который в конечном счёте, имея за собой столь монолитную поддержку, выиграл бы.

Непосредственным же поводом для смены курса, явился, скорее всего, товарный кризис 1992 года. По сведениям Решиева, 2 января 1992 года в Чечне, как и в остальной России, произошёл резкий отпуск цен^[117]. Он, к слову, мало зависел от желания самого чеченского правительства по той причине, что самопровозглашённая республика не имела ещё толком своей финансовой системы и могла только оперативно реагировать на то, что происходит в рублёвой зоне в целом.

Естественно, что при галопирующем росте цен денежной массы в Чечне стало не хватать, а собственного печатного станка для проведения эмиссии у республики не было, что заставило судорожно возвращаться к государственному регулированию этой сферы.

Уже 29 января 1992 года Джохар Дудаев подписал распоряжение, существенно ограничивающее наличный расчёт в республике: все предприятия между собой должны были рассчитываться в безналичном порядке, все юридические лица могли получить на руки от банков не более 1000 рублей (исключение — закупка продукции в сельскохозяйственном секторе), для физических лиц расчёт в магазинах при покупке на сумму более 1000 рублей был возможен только при помощи чеков сберегательного банка республики, а их обналичивание, как и перевод денег за пределы Чечни были строго ограничены^[118].

Фактически, это была мера военного времени, представляющая собой более мягкий вариант карточной системы. По крайней мере, рядовым населением, не особо желающим вникать в экономические перипетии, это так и воспринималось:

«С 1992 года хлеба в магазине не продавали, только по карточкам, по числу работающих…»^[119].

То же признаёт и Абубакаров^[120].

Уже 30 января в Грозном пришлось организовать специальный продовольственный магазин, отпускающий продукты питания по ценам ниже рыночных^[121]. Есть также сведения, что государство пыталось держать цены на цельномолочную продукцию, но делать это смогло недолго — толькодо марта 1992 года^[122]. 20 февраля было принято постановление «О частичных изменениях в политике либерализации цен»^[123], вводящее предельные уровни рентабельности на товары народного потребления и услуги по отраслям, призванные смягчить общероссийский рост цен. Согласно тексту закона, их можно было превышать, но в таком случае 70 % прибыли, полученной от превышения, следовало направить в бюджет. Уровень предельной рентабельности для сельского хозяйства был установлен в 25 %, в пищевой промышленности 15 %, а в хлебной 35 %. При этом в торговле и общественном питании уровень предельной рентабельности составлял 4 %. По-видимому, подобные параметры объясняются стремлением удержать деньги в реальном производстве и предотвратить рост спекуляций. В этом же указе впервые говорилось о принудительных закупках хлеба у хозяйств по фиксированной цене. Достаточно оперативно был ликвидирован Госкомитет по приватизации и антимонопольной политике^[124].

Но по итогу чрезвычайные меры не дали ожидаемого результата — ситуация для населения продолжала оставаться крайне тяжёлой. Только за Ⅰ полугодие объём рыночного товарооборота вырос в сравнении с 1991 годом в 2,1 раза, но индекс цен на продовольственные товары при этом составил 700,3 %, так что рост оборота произошёл в основном из-за переплаты конечным потребителем. По факту продажа всех основных продуктов питания снизилась на 70—90 % в зависимости от категории, некоторые исчезли вовсе^[125]. Производство непродовольственных товаров, к слову, упало на 31,7 % от объёма прошлого года^[126]. Выше уже приводилась статистика по падению производства продовольственной продукции.

Возможно, именно с этим, а не с деятельностью ФСК (Федеральная Служба Контрразведки, правопреемник КГБ на территории РФ и структура-предшественник современной ФСБ), «рукой Москвы» и прочей деятельностью «врагов чеченского народа» связано и первое вооружённое выступление против режима Дудаева в Грозном, произошедшее в 1992 году. Джабраил Гакаев писал в тот год следующее:

«В магазины ничего не поступает, всё на барахолке. Состоятельные люди, кстати, и поднимают цены. Они скупают всё, у них большие возможности. А простой смертный ничего не может купить. Есть уже случаи, когда люди умирают от голода»^[127].

Конечно, факт того, что Москва на определённом этапе стала покровительствовать антидудаевской оппозиции, отрицать нельзя, однако в республику можно было завезти деньги, инструкторов, оружие, но нельзя завезти настроений в умы людей, готовых взяться за оружие. Это неизбежно требует объективных предпосылок в самой действительности.

Пытаясь избежать уже своего собственного свержения, новая власть активно предпринимала мероприятия по стабилизации цен, тем более, что пришла на волне дешёвого популизма:

«…Восстановить прежние цены на муку, хлеб, чай, сахар, молочные продукты, продукты детского питания, школьную форму одежды, школьные принадлежности. Дотации на указанные товары выделить за счёт реализации национализированного имущества КП ЧИР»^[128].

Судя по статистике за 1992 год, КП ЧИР, по-видимому, существенных богатств не накопила.

Таким образом, все условия подталкивали правительство к тому, чтобы провести коренные изменения в самой системе производства и ввести прямое государственное регулирование в сельском хозяйстве, так как системные мероприятия имели потенциал явно куда больший, чем обещания благосостояния за счёт раздела имущества компартии. И власти приступили к осуществлению ряда весьма жёстких мероприятий.

Надо отметить, что оставленные в первое время без присмотра со стороны государства аграрные комплексы стремительно растаскивались. Абубакаров вспоминает, что уже в 1992 году путём самозахватов из оборота было выведено 100 тысяч гектаров плодородной земли и сложился стихийный земельный рынок^[129]. Данный процесс был пресечён весьма своеобразным образом. Тот же министр экономики и финансов в правительстве Д. Дудаева пишет следующее:

«Свою непоколебимость в вопросе о собственности на землю президент продемонстрировал ещё и тем, что одним махом ликвидировал колхозы и даже совхозы, создав на их месте госхозы, функционирующие по единому уставу. В сущности это было незаконное решение экспроприационного характера — речь ведь шла не только о земле, но и о других средствах производства, являвшихся коллективной собственностью колхозников. На моё возражение, что такая акция есть шаг назад по сравнению с большевизмом, который всё-таки допускал существование на государственной земле производственной кооперации, президент ответил короткой репликой: „Мы исправляем ошибки большевиков“»^[130].

Благодаря данным, приведённым в монографии Решиева, мы можем более точно датировать данное мероприятие 1992 годом^[131]. Также известно, что одним из первых своих постановлений Парламент вновь созданной республики запретил любую приватизацию в принципе, что само собой означало и запрет приватизации земли^[132]. Сам Джохар Дудаев подвёл под это следующее идеологическое обоснование — земля собственность Аллаха, а потому дележу не подлежит^[133].

Правда, в самих коридорах власти существовало на удивление земное объяснение подобного решения, никак не связанное с волей всевышнего:

«Раздел земли в частную собственность, особенно пахотной, исключался вовсе, что традиционно объяснялось малоземельем»^[134].

По-видимому, ситуация с возможным падением товарности разодранных на тысячи клочков хозяйств, а следом за этим — стремительное падение и покупательной способности их владельцев, способное обрушить промышленность, в президентском дворце прекрасно осознавалась. Весьма любопытен и акцент именно на пахотных угодьях, что может указывать на целенаправленность разделения сельского хозяйства на две части — той, где «дикая» приватизация была допущена, и той, где этому воспрепятствовали.

Но сама по себе данная мера была явно недостаточна. Следующим шагом стало директивное переподчинение всех этих хозяйств Министерству сельского хозяйства республики, и включения в его состав всего сельского строительного комплекса, предприятий по переработке сырья, торговли, материально-технического снабжения, банков (!) и сферы услуг^[135]. По сути, всё Министерство превратилось в огромную аграрную корпорацию, собравшую в своём составе полный цикл сельскохозяйственного производства. Образование концернов и «корпоративизация» производства в принципе было одним из основных направлений экономической политики сепаратистов^[136].

Как уже упоминалось выше, с 1992 года государство стало закупать хлеб по фиксированной цене у хозяйств. В госторговле этот хлеб продавался по цене в 1 рубль за килограмм^[137]. По утверждениям Абубакарова, в этом месте экономического механизма образовались ножницы цен, пожирающие значительную часть бюджета, так как закупать хлеб приходилось за приемлемые для сельхозпредприятий деньги, позволяющие им существовать далее, а продавать всего за 1 рубль. Реальную стоимость хлеба за граждан фактически уплачивало государство. В результате, по его же свидетельству, вся экономика Ичкерии оказалась заложницей её аграрного сектора^[138].

В целях сбережения наличности внутри республики и организации своевременных выплат населению с 29 июня 1993 года была введена налично-денежная развёрстка, с обязательной инкассацией в отделениях Национального банка, что являлось явным элементом директивного планирования^[139]. Со 2 августа 1993 года специальным указом Президента Чеченской республики было введено в действие Положение «О поставках продукции и товаров для государственных нужд ЧР»^[140]. Основными его моментами является установление следующей системы взаимоотношений государства и хозяйствующих субъектов: государственный заказчик размещает контракты на конкурсной основе, при этом поставщики-монополисты не в праве от них отказываться; изменение и расторжение контракта возможно только со стороны государственного заказчика.

Этот акт завершил систему огосударствления сельского хозяйства равнинной Чечни. Министерство сельского хозяйства, представляя собой единый аграрный концерн, обеспечивало полный цикл производства сельскохозяйственной продукции по государственным контрактам, от которых не могло отказаться и сдавало продукцию по фиксированным ценам, в одностороннем порядке установленным государством. При внутренних операциях между звеньями производства использовался преимущественно безналичный расчёт, а конечная прибыль, оказавшаяся на балансе предприятий, инкассировалась в национальный банк наряду со всеми другими отраслями, где осуществлялась развёрстка для последующей выдачи сумм работникам. Широкое распространение получил взаимозачёт.

Плоды неоднозначного подхода

У выстроенной (а точнее — воссозданной) системы было две основные проблемы. Первая — она не была прибыльной и камнем повисла на государственном бюджете. Вторая — она нисколько не устраивала население, особенно непосредственно занятое в госхозном сельском хозяйстве.

Первая проблема имела несколько звеньев и начиналась с самой порочности понятия «государственная собственность в Ичкерии». По воспоминаниям Абубакарова, «частная собственность пробивала себе дорогу явочным порядком, вопреки мировоззрению и отчаянным усилиям президента»^[141]. Процесс теневой приватизации в сельском хозяйстве всё равно шёл, но только уже обходными путями. По воспоминаниям Абубакарова:

«Механизм приватизации был прост и надёжен: обновление трудовых коллективов за счёт близких и дальних родственников, создание, таким образом, своеобразных семейных предприятий. Подобное зародилось ещё в советское время, но развитие получило при Дудаеве. Толчком послужило решение, принятое его первым замом Я. Мамодаевым. Оно позволяло руководителям хозяйств реализовывать за наличный расчёт до 10 процентов товарной продукции с использованием полученных денег для выплаты заработной платы. Вынужденное, но экономически несостоятельное решение не только подтачивало финансовую систему, но и привело к разбазариванию имущества. Как и следовало ожидать, руководители не ограничились установленной квотой: в продажу они запустили всю товарную продукцию, и даже часть основных средств. На этой основе создавались новые частные предприятия. Самыми алчными оказались руководители сельскохозяйственных предприятий. Не все, конечно, но большинство»^[142].

Свидетельства о подобных разграблениях исходят и от других очевидцев^[143]. Косвенным подтверждением данной ситуации служит также Указ самого Дудаева «О приостановлении изменений границ землепользования в Чеченской республике»^[144]. Весной 1994 года вышел ещё более суровый Указ «Об уголовной ответственности за самовольный захват земли»^[145]. Хотя, по-видимому, ситуация существенно так и не изменилась.

Но она и не была столь плачевной как можно подумать (по крайней мере, на равнине), что и позволило выстроенной системе сельхозпроизводства выстоять. По сведениям Абубакарова, к весне 1994 года по итогам очередной инвентаризации в целом по экономике только 10 % оценочной стоимости госимущества (по отношению к весне 1992 года) было втянуто в теневые операции^[146].

Куда большие проблемы были связаны с ценовой политикой. Дело в том, что тот же феноменально дешёвый для России 90‑х хлеб начисто вымывала спекуляция, которую государство было бессильно остановить и которую гасило всё большим и большим нажимом на крестьянство, постоянно увеличивая план закупок^[147]. Ведь прозрачность границ Ичкерии в совокупности с сохранявшимся единым валютным пространством создавала отличный повод для афер: Шерип Асуев в 1992 году фиксировал, что «искусственное замораживание цен уже создаёт в республике немало проблем. Отсюда мешками вывозятся хлебобулочные изделия и автоцистернами — бензин. Предполагается, что будет ужесточён таможенный контроль на границах республики»^[148].

Вот ещё одно свидетельство:

«Закон „Об административной ответственности за некоторые виды правонарушений“ предполагает строгую кару за попытку незаконного вывоза из республики товаров народного потребления, продукции производственно-технического назначения, оборудования и механизмов. Запрещён также вывоз всех видов продовольствия. Многотысячный штраф, либо арест на один-три месяца грозит работникам торговли, попытавшимся скрыть товары и продукты или же реализовать их „левыми“ путями. Многим людям, видимо, эти меры придутся по душе, но изобилия на прилавках они вряд ли дадут. В госторговле сейчас в Грозном и сельских районах республики можно купить лишь хлеб и овощные консервы. А на рынках цены растут буквально по часам. Пачка советских сигарет стоит уже 20 рублей. Только по червонцу за килограмм можно купить картофель, морковь, капусту. Совет старейшин республики запретил повышать цену на мясо выше 25 рублей. Естественно, за такую цену никто его продавать не собирается, и мясо практически исчезло и с рынков. Очень дорого стоит битая птица, но она хоть есть»^[149].

В декабре 1993 года правительство приняло весьма категоричный закон: запретить коммерческим структурам и частным лицам выпекать хлеб без государственной лицензии и запретить полностью торговлю хлебом предприятий системы Департамента хлебопродуктов всем коммерческим структурам и частным лицам^[150]. Уже в январе 1994 года за нарушение данного закона в первый раз уличённые в преступлении лица привлекались к административной ответственности (в некоторых случаях с изъятием всего сырья и средств производства), в случае рецидива — виновному грозил уголовный срок до двух лет^[151]. Эти указы явно свидетельствуют о том, что продовольственный кризис, несмотря на все усилия, не остался в 1992 году, а был постоянной угрозой для республики.

Также в течение неизвестного периода существовал закон, запрещающий предприятиям госторговли обслуживать лиц, не являющихся гражданами Чечни^[152].

Что касается недовольства как рядовых сельских тружеников, так и директоров данных предприятий выстроенной системой, то объясняется оно несколькими моментами.

Во-первых, весьма скорый крах денежной развёрстки. Это создавало существенные затруднения как в функционировании всего АПК, так и, в частности, выплате зарплат. Причём, по-видимому, речь даже не всегда шла о деньгах. Для межвоенного периода есть следующее любопытное свидетельство:

«В некоторых сёлах, особенно равнинных (курсив мой — В. П.), выжить крестьянам помогают госхозы. Когда нет денег, их руководство выдаёт вместо зарплаты часть урожая»^[153].

Фактически, это такой более либеральный вариант работы за трудодни, который был совсем не чужд и остальному российскому селу в те годы.

Во-вторых, в случае подобных регулярных невыплат сельскому жителю было просто некуда деться. Он всюду был окружён законами, запрещающими передел земли и фактически любое выделение из госхозов.

В-третьих, это выделение даже с учётом наличия вокруг массы свободной рабочей силы ему ничего бы не дало. Существование жёсткого регулирования цен, которые имели силу закона, делало бы его работу убыточной. Ведь даже госхозы не могли справляться с выставленными государством условиями.

Несмотря на падение всех административных барьеров советского времени, бежать из этой системы в город также было невозможно — для работы в промышленности и на транспорте требуется образование, к тому же промышленное производство само находится в глубокой стагнации. Из чеченского села тех лет для рядового сельского жителя вырисовывается только два реалистичных выхода — либо взяться за автомат и жить войной, либо уехать из республики вовсе.

В целом, вспоминая о той нагрузке, которую оказывали выстроенные производственные отношения на бюджет, Абубакаров говорил следующее:

«…отрасль, которую не могли спасти никакие ссуды. Речь о сельском хозяйстве. По итогам взаимозачёта общий долг аграриев составил почти 15 млрд рублей, из них 11 млрд рублей составили многолетние долги за горюче-смазочные материалы. Мы как-то подсчитали, что сельское хозяйство потребляло ресурсы, достаточные для удвоения объёмов производства или закупок продукции на внешнем рынке»^[154].

На самом деле, такую ситуацию во многом создавало само Ичкерийское государство. Министр с порога отрицает существование диспаритета цен между товарами сельского хозяйства и промышленности^[155], но только им и можно объяснить возникновение долгов у сельхозпредприятий в условиях, когда государство являлось и единственным поставщиком промышленных товаров, и единственным покупателем сельхозпродукции. Подобная схема перекачивания ресурсов из деревни для поддержания промышленности в нашей истории уже успешно реализовывалась, но существенная разница в том, что в советский период помимо «выкачивания», туда ещё и серьёзно вкладывались — в механизацию ради облегчения труда, в социальное обеспечение (больницы, школы), а затем советскую деревню и вовсе оставили в покое. Сепаратисты, усвоив некоторые принципы этого планирования, решили, что всякая «отдача» — дело излишнее.

Так или иначе, по имеющимся данным видно, что сельское хозяйство нещадно эксплуатировалось ради обеспечения автономного существования суверенной республики. И это не вызывало особого энтузиазма у сельских жителей севера страны.

В июне 1993 года, после разгона митинга антидудаевской оппозиции (общенациональная забастовка профсоюзов под руководством Движения демократических реформ) в Грозном, противники Дудаева нашли прочную социальную базу на сельском севере страны: в Надтеречном, Урус-Мартановском и Грозненском сельском районах^[156]. Тимур Музаев отмечал, что равнинные чеченцы перешли на сторону оппозиции ещё раньше, съезжаясь из своих районов поддержать митинг на Театральной площади^[157].

Каковы же были требования оппозиции в аграрной сфере? Ведь судя опять-таки по социальной базе, они должны были быть ярко выражены. К сожалению, источников по этому вопросу крайне мало. Гакаев, например, писал о безоговорочном требовании приватизации^[158], а также о немедленном разблокировании кредитно-финансовых расчётов и разрешении денежной наличности^[159]. Оппозицией Дудаев обвинялся в «необольшевизме», попытках «реанимировать практически мёртвую командно-административную систему хозяйствования» и включении в Кабинет министров людей, «неприемлющих разгосударствление, особенно в сельском хозяйстве (курсив мой — В. П.)»^[160]. Последнее особенно примечательно, так как даже сторонники Дудаева отмечают, что население требовало передела земли^[161]. На фоне всех этих источников свидетельство Хизара Ахмадова о том, что режим Дудаева поддерживал фермерство, а антидудаевская оппозиция была кровно заинтересована «затащить» работника обратно в коллективное предприятие, выглядит неубедительно^[162].

Фактически, с лета 1993 года и до ввода федеральных войск в Чеченской республике разгоралась полновесная гражданская война. Джабраил Гакаев фиксирует:

«Вооружённая оппозиция опиралась не только на базовый Надтеречный район, но и на поддержку значительной части населения равнинной Чечни. В ответ грозненский режим предпринял карательные экспедиции против мятежных чеченских сел и районов, обстреливая мирное население из тяжёлых орудий, танков и самолётов»^[163].

С обеих сторон основную ударную силу составляли именно сельские жители^[164]. Своеобразная «крестьянская война» между сельским люмпен-пролетариатом и «госхозным» крестьянством. В сборнике «Чеченский кризис: испытание на государственность», под ред. А. Г. Горлова прямо говорится:

«В боях в г. Грозном принимало участие, как правило, население горных поселков, как наиболее фанатичное, воинственное и преданное Дудаеву»^[165].

А вот как один из руководителей отряда антидудаевской оппозиции, бывший сотрудник МВД ЧИАССР, Ахмед Келиматов, описывает оборону Кень-Юрта от дудаевских войск в августе 1993:

«Уже к трём часа утра к селу Кень-Юрт съезжается ополчение. Из 19 сел приехало по 150—200 человек. Лишь село Братское было представлено одним человеком. ‹…› Задача была чрезвычайно ответственная, а главное — судьбоносная. Меня смущали не её масштабы, а люди, пришедшие без оружия: с палками, лопатами и вилами, среди которых находились старики, женщины, дети…»^[166].

Он также подтверждает, что появление вооружённых противников режима Дудаева на севере республики было воспринято с радушием^[167]. Подробное рассмотрение противостояния между Дудаевым и оппозицией не входит в задачи данной работы, но стоит принять во внимание то озлобление, которое вызвал режим мятежного генерала на севере республики. Что любопытно, после окончания Первой чеченской войны правительство Масхадова, по-видимому, решило не перегибать палку и разрешило аренду земли, что привело к взрывному росту фермерских хозяйств, причём наибольшее их число было сконцентрировано именно на севере^[168]. Своеобразное «замирение» севера и юга.

«Регулируемый» рынок и рыночная действительность

Напоследок хочется отметить следующую, довольно примечательную деталь. Говоря о долговой яме, в которой оказалось хозяйство республики в довоенные годы, Таймаз Абубакаров сетует, что в сельскохозяйственных предприятиях «производство сокращалось при одновременном росте затрат»^[169].

Это замечание на самом деле куда ценнее, чем представляется изначально. Если мы подходим к делу с точки зрения трудовой теории стоимости, то такая ситуация возможна только в двух случаях: либо происходит регресс техники, то есть уменьшение доли постоянного капитала, либо сокращается норма прибавочной стоимости без возрастания величины переменного капитала (происходит уменьшение прибавочного рабочего времени без сокращений рабочих мест). Никаких данных о резком сокращении рабочего времени в Чечне у нас нет, но есть данные о резком сокращении механизации и деградации производительных сил республики в целом.

Ко всему уже сказанному в начале статьи прибавим следующее:

«По сравнению с 1991 годом машинный парк сократился вчетверо. Обеспеченность аграрного хозяйства тракторами сократилась в 3,3 раза, зерноуборочными комбайнами в 4 раза, грузовыми автомобилями в 4,2 раза. Аналогичное положение сложилось и с другой сельскохозяйственной техникой. К сожалению, не только количественно, но и качественно техническая оснащённость труда работников сельского хозяйства чрезвычайно низка, сельскохозяйственные работы ведутся с нарушением установленных сроков и низким качеством, что в свою очередь, естественно, приводит к значительным потерям во время уборки урожая»^[170].

Для понимания масштабов можно привести следующие сведения из монографии Решиева:

«В 1990 году в распоряжении колхозов и совхозов находилось более 8 тысяч тракторов, 1,4 тысячи зерноуборочных и 205 кукурузоуборочных комбайнов, 4,2 тысячи грузовых автомашин и много другой сельскохозяйственной техники»^[171].

Авторами отмечается, что применение удобрений за время независимости практически сведено на ноль, как и средств защиты растений от болезней^[172], разрушены долгое время существовавшие годовые производственные циклы смены разносезонных пастбищ^[173]. Это тоже является разновидностью деградации производительных сил.

По идее, это должно приводить к возрастанию спроса на рынке труда, что, пусть и ценою удорожания производства продукции и ухудшения условий труда, должно было обеспечить рабочие места. К слову, в годы Великой депрессии в США шли обратным путём — принимались меры по осознанному уменьшению абсолютной прибавочной стоимости, сокращению рабочего времени, но особого эффекта это не дало, ведь соответственно этому падали зарплаты, а уровень техники и повышение производительности труда за счёт интенсификации компенсировали законодательные ограничения, а потому относительное перепроизводство никуда не уходило. Это был пример того, что совмещение частной собственности и плановых методов — не самая лучшая идея.

Однако советский исследователь В. И. Лан в 1947 году, довольно толково разбивая саму затею «плана на условиях частной собственности» писал о том, что «логически мыслимо» достижение эффекта, столь желаемого Рузвельтом, через регресс техники^[174]. Но нужно понимать, что в те годы подобное всерьёз не рассматривалось. Что ж, история умеет шутить! Конечно же, нам точно неизвестно, преследовал ли кто-то в правительстве Ичкерии подобную цель осознанно или подобный эффект мог быть чисто побочным по отношению к поддержанию промышленности, но предпосылки к тому, чтобы добиться подобных результатов, были. Получилось ли? Собственно, Вениамин Израилевич может спать спокойно — нет. Как и следовало ожидать, товарное производство ничто не спасёт — ни законодательное уменьшение нормы эксплуатации, ни регресс производительных сил.

Для того, чтоб понять вопрос подробнее, напомним, что понижение строения капитала приводит к увеличению использования переменного капитала лишь в том случае, если сохраняются объёмы производства. Последнего условия достичь не удалось, и по сравнению с РФ существенных успехов не было, скорее напротив. Хотя конкретно за 1993 год отмечается, что «темпы снижения объёма производства по основным видам сельхозкультур были ниже, чем в среднем по России, продукции животноводства — сравнимы с российскими»^[175]. Однако, плачевную ситуацию за период с 1991 по 1994 год в целом это переломить не смогло. Сравнивать производство основных видов продукции напрямую действительно нет смысла, так как вполне очевидно, что в отношении РФ речь идёт о величинах в миллионы тонн, а в отношении Чечни — тысяч тонн, но вот на темпы спада в сельском хозяйстве, который переживали оба государственных образования в сравнении с последними годами Советской власти, посмотреть весьма интересно.

	Российская Федерация	Чеченская Республика Ичкерия
Все зерновые культуры	90,22 %	53,96 %
Сахарная свёкла	67,17 %	41,79 %
Подсолнечник	90,32 %	39,13 %
Картофель	100,28 %	77,83 %
Овощи	89,29 %	38,44 %
Плоды и ягоды (включая виноград)	89,05 %	41,79 %
Мясо	82,6 %	54,92 %
Молоко	96,72 %	75,78 %
Яйца	82,23 %	54,52 %
Шерсть	62,15 %	48,26 %

Среднегодовое производство основных видов продукции сельского хозяйства во всех категориях хозяйств за период 1991—1994 гг. в % к 1986—1990 гг.^[176]

В монографии «Экономика Чеченской Республики» упомянуто, что уровень занятости на селе в межвоенный период составил 21 %^[177] и в свете всего вышесказанного вряд ли есть основания полагать, что в довоенное время он был больше.

Конечно же, можно утверждать, что такая ситуация сложилась в результате материальных потерь в ходе военных действий, но замечание Таймаза Абубакарова, с которого мы начали данное рассмотрение, относится именно к довоенному периоду. Из этого следует, что вывод основных фондов из сельскохозяйственного производства, то есть понижение строения капитала, шло в довоенное время, несмотря на все усилия сепаратистов. Как, впрочем, не было и решения проблемы занятости на селе, с которой в том числе и начался сам мятеж.

Не стоит, однако, говорить, что выстроенная в Ичкерии система себя никоим образом не оправдала. Если смотреть на неё не как на средство улучшения жизненного уровня сельского населения, а как на средство обеспечения того минимума, который позволил пережить сначала довоенную конфронтацию с РФ, а затем и Первую Чеченскую войну, то она себя оправдала. Молчаливое согласие на разгосударствление на юге обеспечило Дудаеву необходимую социальную опору, а госхозная система на севере — вообще способность поддерживать некое подобие продовольственной самостоятельности. Нельзя забывать и про морально-психологический эффект от отказа раздачи земли в частные руки и установления твёрдых цен, в то время как на остальной территории России они стремительно росли. К тому же есть основания полагать, что Чечня тех лет, в силу своего малоземелья и характера экономических процессов на постсоветском пространстве в целом, выбирала не столько между более и менее эффективной системой сельскохозяйственного производства, сколько между сохранением его как такового и полнейшей деградацией.

Наглядным свидетельством справедливости последнего утверждения является тот факт, что в 2002 году, уже после окончания острой фазы чеченского кризиса и установления контроля федеральных войск над большей частью республики, 70 % валового внутреннего продукта Чечни дало именно производство зерна, сосредоточенное в госхозах. Именно это позволило А. И. Авторханову в 2005 году утверждать, что «основой агропромышленного производства в республике являются госхозы»^[178]. Частные же хозяйства оказались способны лишь обеспечивать ближайшие города овощами.

Подводя итог нашему рассмотрению, можно сделать несколько важных выводов.

Прежде всего, земельный вопрос действительно играл достаточно большую роль в формировании тех предпосылок, которые затем приведут к установлению власти ОКЧН, расколу чеченского общества и последующим российско-чеченским столкновениям. Безусловно, перед республикой в роковом 1991 году стоял не один лишь вопрос о земле, это лишь часть общей картины.

Подход к аграрной политике был дифференцированным и зависел от специализации различных частей республики и, возможно, от политических предпочтений основной массы населения северных и южных областей. На юге осуществился характерный и для России сценарий неудачного перехода к частнопредпринимательским формам хозяйствования, который привёл, в конечном счёте, к потере этими хозяйствами какой-либо рентабельности и уходу с рынка.

В северной Чечне правительство напротив, активно препятствовало приватизационным процессам, стремясь сохранить продовольственное самообеспечение республики. Здесь ичкерийская аграрная политика представляла собой жёсткий нажим на северное крестьянство через госхозную систему единой государственной монополии, основанной на системе диспаритета цен между продукцией сельского хозяйства и промышленности. Подобная система обеспечивала деревне гарантированный рынок сбыта продукции, а также частичное сохранение инфраструктуры колхозно-совхозной системы. Хотя рассмотрение промышленного сектора осталось за пределами данной работы, есть основание полагать, что ответное обеспечение деревни промышленными товарами было поставлено более чем скверно. В условиях продолжающегося экономического спада и популистских социальных программ, дальнейшее ужесточение нажима вполне предсказуемо привело к социальному взрыву, который охватил север республики.

Ещё одним, и, наверное, самым главным итогом рассмотрения является тот факт, что выработанная ичкерийскими властями модель преодоления кризиса постсоветской деревни оказалось явно недостаточной. Она не смогла обеспечить ни разрешения важнейших социальных проблем населения, ни остановить спад производства.

Данный материал даёт пищу для размышлений и относительно программ околокоммунистических сил того периода, рассматривавших признание основных принципов частной собственности, но вместе с тем выступавших за самое широкое государственное регулирование как панацею от всех бед. Особенно в отношении сельского хозяйства. Прежде всего, это относится к КПРФ, которая в возвращении к дотациям для крупных предприятий видела верх справедливой аграрной политики. Что же, дудаевский опыт даёт ещё один аргумент в пользу того, что рынок нельзя «приручить» — его можно только уничтожить.

Заключение

Здесь бы мне хотелось оставить немного самокритики, перекликающейся с тем, о чём я говорил во введении к данной работе.

1. История не закончилась. Она всё ещё продолжается и по-прежнему является не чем иным, как борьбой классов.

Казалось бы, кого в марксистском теоретическом журнале этим удивлять? Но если вы считаете этот итог не особо-то и важным, то, значит, пора выходить из зоны комфорта, то есть из дискуссий с представителями различных течений марксизма и столкнуться с большими и страшными предрассудками буржуазного сознания. Потому что там это не осознаётся в принципе, и мне даже тяжело сказать «уже» или всё же «ещё». В данной работе на основе принципов исторического материализма у нас получилась, выражаясь сухим языком современных научных публикаций, «вполне достойная объяснительная модель», причём при полном отсутствии какой-либо советской историографической традиции за спиной. Истмат, даже в его советском виде, работает на постсоветском материале, и это, в общем-то, открывает некоторые перспективы.

2. Методологическая подготовка автора ещё очень слаба, и реконструкция, осуществлённая в данном материале, страдает от большого количества «дыр».

«Отцовский меч» мне оказался слишком тяжёл. Если разбор производительных сил чеченской деревни сделан, на мой взгляд, весьма достойно, то с производственными отношениями всё несколько хуже. Тут сказалась и источниковая база, и узость темы данной статьи, и отсутствие смежных исследований в той же марксистской парадигме, но с себя я вины не снимаю. Надеюсь, читателю теперь понятно, почему надстроечные явления я затронул по минимуму. Дом без фундамента не устоит.

3. Источниковедение, разработка его методов и конкретных приёмов критики — наше всё.

Проблема и в том, что доступные по периоду источники зачастую второстепенные, и с публикацией внутреннего документооборота структур недавнего прошлого, как и с открытием архивов, никто не торопится. Российская историческая наука — живём от одной «архивной революции» до другой, в ожидании смены политической обстановки.

В связи с этим большое значение приобретают аудиовизуальные источники (фото, видео, аудиозаписи), которые могли бы многое компенсировать. Нет доступа к архивам — вытягивай по максимуму из того, что есть.

Со времён падения Берлинской стены и по сей день, с повышением доступности соответствующей техники всем и каждому количественные объёмы аудиовизуальных материалов растут буквально по часам. Но история по-прежнему остаётся наукой преимущественно о письменных источниках (археология, например, наука преимущественно о вещественных), а фото и видео использует в лучшем случае как иллюстративный материал в книгах и документальных фильмах. Для середины ⅩⅩ века это ещё терпимо, но по отношению к «современной истории» — уже нет. Методы того, как аудиовизуальный источник можно «разговорить» — совсем не праздный вопрос для человека, который захочет приняться за позднесоветский и постсоветский период. В данной работе я использовал видеофайлы только с точки зрения «текстовой» составляющей, то есть непосредственных диалогов. Надеюсь, появятся те, кто сможет работать с подобным куда продуктивнее.

4. Не хватает координации.

Почти синоним проблеме «нет кадров». Но я уверен, что отнюдь не единственный из «кружковцев», кто желает копать данный период. Не нужно ждать пришествия «новых классиков», надо самим хотя бы по кусочку браться за общую картину, сколько сможем. Увы, желающих не находится. Как нет и работы в духе «Развитие капитализма в постсоветской России», которая сама по себе могла бы дать новый толчок к распутыванию истории России 1990‑х. А тем временем «социалистическое» крыло российской историографии, каково бы оно ни было по качеству, почти вымерло, когда ушли из жизни последние советские старики, отказавшиеся пересмотреть свои взгляды. Пока единой и признанной левой исторической традиции нет — мы так и будем маргиналами и кустарями от истории.

5. Требуются новые методологические разработки, для чего потребуется сотрудничество историков, политэкономов, философов и естественников.

Некромантия — это очень интересно, и в этом деле можно даже достичь определённых успехов, но напугать этим современную академическую науку не выйдет. Хотя бы потому, что некоторые из них лучше нас знают, что представляют собой эти методы, просто они их отбросили. Так что разработка наиболее общих принципов и критика современных историософских концепций просто необходима. Но тут уже палка о двух концах — что мы можем предложить смежным дисциплинам и что они, в свою очередь, могут предложить нам? Если между нами будет глухая «китайская стена», то мы обречены.

Lenin Crew © 2014—2020. Копируя наши материалы, указывайте ссылку на первоисточник.

1

Липина С. А. Чеченская Республика: Экономический потенциал и стратегическое развитие. М.: ЛКИ, 2007. С. 190; Там же. С. 188.

(обратно)

2

Экономика Чеченской республики: коллективная монография / Академия наук Чеченской республики. Под ред. С. С. Решиева. Грозный, 2013. С. 288; Там же. С. 323.

(обратно)

3

Косиков И. Г., Косикова Л. С. Северный Кавказ. Социально-экономический справочник. М.: Микрон-принт, 1999. С. 174.

(обратно)

4

Музаев Т. М. Чеченская республика Ичкерия: общий обзор. Режим доступа: www.igpi.ru/monitoring/1047645476/oct97/chechen.html (дата обращения: 17.04.2018).

(обратно)

5

Экономика Чеченской республики: коллективная монография / Академия наук Чеченской республики. Под ред. С. С. Решиева. Грозный, 2013. С. 323—324.

(обратно)

6

Экономика Чеченской республики: коллективная монография / Академия наук Чеченской республики. Под ред. С. С. Решиева. Грозный, 2013. С. 271.

(обратно)

7

Музаев Т. М. Чеченская республика Ичкерия: общий обзор. Режим доступа: www.igpi.ru/monitoring/1047645476/oct97/chechen.html (дата обращения: 17.04.2018).

(обратно)

8

Паскачев А. Б. Экономическое развитие Чечни (вторая половина ⅩⅨ века — конец ⅩⅩ века). Москва; Ярославль: Литера, 2016. C. 134—135.

(обратно)

9

Гакаев Дж. Дж. Очерки политической истории Чечни (ⅩⅩ век). В двух частях. М.: ЧКЦ, 1997. С. 108.

(обратно)

10

Паскачев А. Б. Экономическое развитие Чечни (вторая половина ⅩⅨ века — конец ⅩⅩ века). Москва; Ярославль: Литера, 2016. C. 136.

(обратно)

11

Музаев Т. М. Чеченская республика Ичкерия: общий обзор. Режим доступа: www.igpi.ru/monitoring/1047645476/oct97/chechen.html (дата обращения: 17.04.2018).

(обратно)

12

Экономика Чеченской республики: коллективная монография / Академия наук Чеченской республики. Под ред. С. С. Решиева. Грозный, 2013. С. 271.

(обратно)

13

Экономика Чеченской республики: коллективная монография / Академия наук Чеченской республики. Под ред. С. С. Решиева. Грозный, 2013. С. 282.

(обратно)

14

Экономика Чеченской республики: коллективная монография / Академия наук Чеченской республики. Под ред. С. С. Решиева. Грозный, 2013. С. 323.

(обратно)

15

Экономика Чеченской республики: коллективная монография / Академия наук Чеченской республики. Под ред. С. С. Решиева. Грозный, 2013. С. 322.

(обратно)

16

Экономика Чеченскойреспублики: коллективная монография / Академия наук Чеченской республики. Под ред. С. С. Решиева. Грозный, 2013. С. 273.

(обратно)

17

Липина С. А. Чеченская Республика: Экономический потенциал и стратегическое развитие. М.: ЛКИ, 2007. С. 61.

(обратно)

18

Экономика Чеченской республики: коллективная монография / Академия наук Чеченской республики. Под ред. С. С. Решиева. Грозный, 2013. С. 326.

(обратно)

19

Тишков В. А. Общество в вооружённом конфликте (этнография чеченской войны). М.: Наука, 2001. С. 78.

(обратно)

20

Гакаев Дж. Дж. Очерки политической истории Чечни (ⅩⅩ век). В двух частях. М.: ЧКЦ, 1997. С. 111.

(обратно)

21

Экономика Чеченской республики: коллективная монография / Академия наук Чеченской республики. Под ред. С. С. Решиева. Грозный, 2013. С. 487.

(обратно)

22

Дерлугьян Г. М. Адепт Бурдьё на Кавказе: Эскизы к биографии в миросистемной перспективе / Авторизованный перевод с английского. М.: Издательский дом «Территория будущего», 2010. С. 82—83.

(обратно)

23

Экономика Чеченской республики: коллективная монография / Академия наук Чеченской республики. Под ред. С. С. Решиева. Грозный, 2013. С. 564.

(обратно)

24

Экономика Чеченской республики: коллективная монография / Академия наук Чеченской республики. Под ред. С. С. Решиева. Грозный, 2013. С. 282.

(обратно)

25

Экономика Чеченской республики: коллективная монография / Академия наук Чеченской республики. Под ред. С. С. Решиева. Грозный, 2013. С. 285.

(обратно)

26

Абубакаров Т. Режим Джохара Дудаева: правда и вымысел. Записки дудаевского министра экономики и финансов. М.: ИНСАН, 1998. С. 64.

(обратно)

27

Абдурахманов Д. Б., Ахмадов Я. З. Битва за Чечню. «Война историографий», или информационная война. Грозный: АО «Издательско-полиграфический комплекс „Грозненский рабочий“», 2015. С. 298.

(обратно)

28

Тишков В. А. Общество в вооружённом конфликте (этнография чеченской войны). М.: Наука, 2001. С. 116.

(обратно)

29

Гакаев Дж. Дж. Очерки политической истории Чечни (ⅩⅩ век). В двух частях. М.: ЧКЦ, 1997. С. 112.

(обратно)

30

Музаев Т. М. Чеченская республика Ичкерия: общий обзор. Режим доступа: www.igpi.ru/monitoring/1047645476/oct97/chechen.html (дата обращения: 17.04.2018).

(обратно)

31

Паскачев А. Б. Экономическое развитие Чечни (вторая половина ⅩⅨ века — конец ⅩⅩ века). Москва; Ярославль: Литера, 2016. C. 161.

(обратно)

32

Паскачев А. Б. Экономическое развитие Чечни (вторая половина ⅩⅨ века — конец ⅩⅩ века). Москва; Ярославль: Литера, 2016. C. 163.

(обратно)

33

Паскачев А. Б. Экономическое развитие Чечни (вторая половина ⅩⅨ века — конец ⅩⅩ века). Москва; Ярославль: Литера, 2016. C. 164—165.

(обратно)

34

Материалы опроса свидетелей: Первая сес., Москва, 21—25 февр., 1996 г. / Междунар. неправительств. трибунал по делу о преступлениях против человечности и воен. преступлениях в Чеч. Респ., Ком. обвинителей. М.: Обществ. фонд «Гласность»: ЗнаК-СП, 1996. С. 76.

(обратно)

35

Заурбекова Г. В. Сепаратизм в Чечне // Исследования по прикладной и неотложной этнологии. РАН. № 135. М., 2000. С. 9.

(обратно)

36

Экономика Чеченской республики: коллективная монография / Академия наук Чеченской республики. Под ред. С. С. Решиева. Грозный, 2013. С. 322.

(обратно)

37

Здесь живут люди. Чечня: хроника насилия. Часть 1. Июль — декабрь 2000 года // Сост. У. Байсаев, Д. Гушкиню. М.: Звенья, 2003. С. 25; Ротарь И. Под зелёным знаменем ислама. Исламские радикалы в России и СНГ. М.: АИРО‑ⅩⅩ, 2001. С. 14—15.

(обратно)

38

Косиков И. Г. Социально-экономическая ситуация и роль фактора этноэкономики в обеспечении региональной стабильности. / Республики Северного Кавказа: этнополитическая ситуация и отношения с федеральным центром: монография. Под ред. И. Г. Косикова. М.: МАКС Пресс, 2012. С. 74.

(обратно)

39

Абдурахманов Д. Б., Ахмадов Я. З. Битва за Чечню. «Война историографий», или информационная война / Д. Б. Абдурахманов, Я. З. Ахмадов. Грозный: АО «Издательско-полиграфический комплекс „Грозненский рабочий“», 2015. С. 298.

(обратно)

40

Материалы опроса свидетелей: Первая сес., Москва, 21—25 февр., 1996 г. / Междунар. неправительств. трибунал по делу о преступлениях против человечности и воен. преступлениях в Чеч. Респ., Ком. обвинителей. М.: Обществ. фонд «Гласность»: ЗнаК‑СП, 1996. С. 76.

(обратно)

41

Гакаев Ж. Ж. Чеченский кризис, его природа и эволюция. / Культура Чечни: история и современные проблемы. Отв. ред. Х. В. Туркаев. М.: Наука, 2002. С. 316.

(обратно)

42

Абубакаров Т. Режим Джохара Дудаева: правда и вымысел. Записки дудаевского министра экономики и финансов. М.: ИНСАН, 1998. С. 8.

(обратно)

43

Тишков В. А. Общество в вооружённом конфликте (этнография чеченской войны). М.: Наука, 2001. С. 116; Липина С. А. Чеченская Республика: Экономический потенциал и стратегическое развитие. М.: ЛКИ, 2007. С. 15.

(обратно)

44

Маркс К. Капитал. Критика политической экономии Т. Ⅰ. М.: Госполитиздат, 1952. С. 176.

(обратно)

45

Косиков И. Г., Осмаев А. Д. Важнейшие тенденции этнополитического развития в период 2000—2010 гг. и внутриреспубликанская специфика. Чеченская республика / Республики Северного Кавказа: этнополитическая ситуация и отношения с федеральным центром: монография. Под ред. И. Г. Косикова. М.: МАКС Пресс, 2012. С. 264.

(обратно)

46

Экономика Чеченской республики: коллективная монография / Академия наук Чеченской республики. Под ред. С. С. Решиева. Грозный, 2013. С. 273.

(обратно)

47

Экономика Чеченской республики: коллективная монография / Академия наук Чеченской республики. Под ред. С. С. Решиева. Грозный, 2013. С. 545.

(обратно)

48

Музаев Т. М., Тодуа З. Д. Новая Чечено-Ингушетия. М., 1992. С. 37.

(обратно)

49

Гакаев Дж. Дж. Очерки политической истории Чечни (ⅩⅩ век). В двух частях. М.: ЧКЦ, 1997. С. 134, 201.

(обратно)

50

Липина С. А. Чеченская Республика: Экономический потенциал и стратегическое развитие. М.: ЛКИ, 2007. С. 14—15; Что такое ОКЧН и как он пришёл к власти. // Независимая газета. 1991. 12 ноября; Ибрагимов М. М. Об особенностях кризиса в Чеченской республике в 1990‑е годы // Чеченская Республика и чеченцы: история и современность: материалы Всероссийской научной конференции. Москва, 19—20 апреля 2005 года / [отв. ред. Х. И. Ибрагимов; В. А. Тишков] Грозный — Москва: Наука, 2006. C. 374—375.

(обратно)

51

Музаев Т. М. Кризис после революции. // Независимая газета. 1993. 24 апреля.

(обратно)

52

Абубакаров Т. Режим Джохара Дудаева: правда и вымысел. Записки дудаевского министра экономики и финансов. М.: ИНСАН, 1998. С. 38.

(обратно)

53

Музаев Т. М., Тодуа З. Д. Новая Чечено-Ингушетия. М., 1992. С. 9; Музаев Т. М. Джохар Дудаев назначает не тех, кого надо? Национал-радикалы критикуют президента // Независимая газета. 1991. 11 декабря.

(обратно)

54

Музаев Т. М. В Чечне становится неспокойно. Президент Дудаев обвинил в этом руководство России // Независимая газета. 1991. 5 декабря; Музаев Т. М. Генерал Дудаев в роли генерала Де Голля // Независимая газета. 1991. 25 декабря.

(обратно)

55

Указ Президента Чеченской республики № 147 «О введении в состав кабинета министров Чеченской республики генеральных директоров государственных концернов» от 21 октября 1993 г. // Сборник Указов и Распоряжений Президента Чеченской Республики Ичкерия с 28 мая 1993 по 30 апреля 1994 года. / Под ред. Д. Е. Дадакаева. Грозный: Чеченское государственное книжное издательство, 1994. С. 132; Указ Президента Чеченской республики № 47 «О правительстве Чеченской республики Ичкерия» от 11 апреля 1994 г. // Там же. Грозный: Чеченское государственное книжное издательство, 1994. С. 214.

(обратно)

56

Гордон М. Хан. Революция сверху и приостановка демократизации России. Режим доступа: gordonhahn.com/2017/09/20/%D1%80%D0%B5%D0%B2%D0%BE%D0%BB%D1%8E%D1%86%D0%B8%D1%8F-%D1%81%D0%B2%D0%B5%D1%80%D1%85%D1%83-%D0%B8-%D0%BF%D1%80%D0%B8%D0%BE%D1%81%D1%82%D0%B0%D0%BD%D0%BE%D0%B2%D0%BA%D0%B0-%D0%B4%D0%B5%D0%BC%D0%BE/ (дата обращения: 17.04.2018).

(обратно)

57

Гакаев Дж. Дж. Очерки политической истории Чечни (ⅩⅩ век). В двух частях. М.: ЧКЦ, 1997. С. 109.

(обратно)

58

Касьяненко Ж. (1991) Мы — люди гордые [Интервью с Джохаром Дудаевым] // Тернистый путь к свободе. Правительственные документы Чеченской республики, статьи, интервью. Вильнюс, 1993. C. 60.

(обратно)

59

С Президентом Чеченской республики беседует собственный корреспондент «Московских новостей» по Северному Кавказу Людмила Леонтьева (1992) // Тернистый путь к свободе. Правительственные документы Чеченской республики, статьи, интервью. Вильнюс, 1993. C. 107.

(обратно)

60

Тишков В. А. Общество в вооружённом конфликте (этнография чеченской войны). М.: Наука, 2001. С. 126.

(обратно)

61

Тишков В. А. Общество в вооружённом конфликте (этнография чеченской войны). М.: Наука, 2001. С. 124.

(обратно)

62

Экономика Чеченской республики: коллективная монография / Академия наук Чеченской республики. Под ред. С. С. Решиева. Грозный, 2013. С. 453—454.

(обратно)

63

Гакаев Дж. Дж. Очерки политической истории Чечни (ⅩⅩ век). В двух частях. М.: ЧКЦ, 1997. С. 109.

(обратно)

64

Тишков В. А. Общество в вооружённом конфликте (этнография чеченской войны). М.: Наука, 2001. С. 115.

(обратно)

65

Экономика Чеченской республики: коллективная монография / Академия наук Чеченской республики. Под ред. С. С. Решиева. Грозный, 2013. С. 489, 496—498.

(обратно)

66

Сергей Максудов. Чеченцы и русские. Победы, поражения, потери. М.: ИГПИ, 2010. С. 124—125.

(обратно)

67

Экономика Чеченской республики: коллективная монография / Академия наук Чеченской республики. Под ред. С. С. Решиева. Грозный, 2013. С. 545.

(обратно)

68

Масхадов А. А. Честь дороже жизни. Грозный, 1997. С. 10.

(обратно)

69

Экономика Чеченской республики: коллективная монография / Академия наук Чеченской республики. Под ред. С. С. Решиева. Грозный, 2013. С. 466—467.

(обратно)

70

Экономика Чеченской республики: коллективная монография / Академия наук Чеченской республики. Под ред. С. С. Решиева. Грозный, 2013. С. 468.

(обратно)

71

Ротарь И. Под зелёным знаменем ислама. Исламские радикалы в России и СНГ. М.: АИРО‑ⅩⅩ, 2001. С. 15.

(обратно)

72

Российский статистический ежегодник 1994. Статистический сборник / Госкомстат России. М., 1994. С. 471—472.

(обратно)

73

Российский статистический ежегодник 1994. Статистический сборник / Госкомстат России. М., 1994. С. 473—474.

(обратно)

74

Российский статистический ежегодник 1994. Статистический сборник / Госкомстат России. М., 1994. С. 476.

(обратно)

75

Документальный фильм «Иллюзия». Зелимхан Яндарбиев. // ЧГТРК. Режим доступа: grozny.tv/peredachi.php?catid=188&id=32 504 (дата обращения: 17.04.2018).

(обратно)

76

История профсоюзного движения Чеченской республики. // Официальный сайт Федерации профсоюзов Чеченской республики. Режим доступа: chechprof.ru/%D0%B8%D1%81%D1%82%D0%BE%D1%80%D0%B8%D1%8F-%D0%BF%D1%80%D0%BE%D1%84%D1%81%D0%BE%D1%8E%D0%B7%D0%BD%D0%BE%D0%B3%D0%BE-%D0%B4%D0%B2%D0%B8%D0%B6%D0%B5%D0%BD%D0%B8%D1%8F-%D1%87%D0%B5%D1%87%D0%B5%D0%BD/ (дата обращения: 17.04.2018).

(обратно)

77

Криминальный режим. Чечня. 1991—1995 годы. / Объединённая редакция МВД РФ. М.: Кодекс, 1995. С. 18.

(обратно)

78

Чеченский кризис: испытание на государственность. / Объединённая редакция МВД РФ. М.: Кодекс, 1995. С. 82.

(обратно)

79

Чеченский кризис: испытание на государственность. / Объединённая редакция МВД РФ. М.: Кодекс, 1995. С. 79.

(обратно)

80

Криминальный режим. Чечня. 1991—1995 годы. / Объединённая редакция МВД РФ. М.: Кодекс, 1995. С. 33.

(обратно)

81

Цит. по: Максудов Сергей. Чеченцы и русские. Победы, поражения, потери. М.: ИГПИ, 2010. С. 147—148.

(обратно)

82

Ибрагимов М. М. Об особенностях кризиса в Чеченской республике в 1990‑е годы // Чеченская Республика и чеченцы: история и современность: материалы Всероссийской научной конференции. Москва, 19—20 апреля 2005 года / [отв. ред. Х. И. Ибрагимов; В. А. Тишков] Грозный — Москва: Наука, 2006. C. 374.

(обратно)

83

Музаев Т. М. Чеченская республика Ичкерия в мае 1999 года. Режим доступа: www.igpi.ru/monitoring/1 047 645 476/1999/0599/20.html (дата обращения: 17.04.2018).

(обратно)

84

Музаев Т. М. Чеченская республика Ичкерия в июне 1998 года. Режим доступа: www.igpi.ru/monitoring/1 047 645 476/jun1998/chechen.html (дата обращения: 17.04.2018).

(обратно)

85

Музаев Т. М. Чеченская республика Ичкерия в апреле 1998 года. Режим доступа: www.igpi.ru/monitoring/1 047 645 476/1998/0498/20.html (дата обращения: 17.04.2018).

(обратно)

86

Музаев Т. М., Тодуа З. Д. Новая Чечено-Ингушетия. М., 1992. С. 13.

(обратно)

87

Цит. по: Куликов А. С., Лембик С. А. Чеченский узел. Хроника вооружённого конфликта 1994—1996 гг. М.: Дом педагогики, 2000. С. 44.

(обратно)

88

Абубакаров Т. Режим Джохара Дудаева: правда и вымысел. Записки дудаевского министра экономики и финансов. М.: ИНСАН, 1998. С. 26—27.

(обратно)

89

Дудаев Д. К вопросу о государственно-политическом устройстве Чеченской республики. Грозный, 1993. С. 14—15.

(обратно)

90

Распоряжение Президента Чеченской Республики № 5 от 29 января 1992 г. // Сборник распоряжений и постановлений Президента Чеченской Республики. / Под ред. Е. А. Куприянова. Грозный: Книга, 1993. С. 8—9.

(обратно)

91

Указ Президента Чеченской республики № 147 «О введении в состав кабинета министров Чеченской республики генеральных директоров государственных концернов» от 21 октября 1993 г. // Сборник Указов и Распоряжений Президента Чеченской Республики Ичкерия с 28 мая 1993 по 30 апреля 1994 года. / Под ред. Д. Е. Дадакаева. Грозный: Чеченское государственное книжное издательство, 1994. С. 132.

(обратно)

92

Сост. по: Экономика Чеченской республики: коллективная монография / Академия наук Чеченской республики. Под ред. С. С. Решиева. Грозный, 2013. С. 325—326.

(обратно)

93

Косиков И. Г., Косикова Л. С. Северный Кавказ. Социально-экономический справочник. М.: Микрон-принт, 1999. С. 182—183.

(обратно)

94

Сост. по: Экономика Чеченской республики: коллективная монография / Академия наук Чеченской республики. Под ред. С. С. Решиева. Грозный, 2013. С. 286—287.

(обратно)

95

Келиматов А. Чечня: В когтях дьявола или на пути к самоуничтожению (История, аргументы и факты глазами очевидца). М.: ЭКОПРИНТ, 2004. С. 246.

(обратно)

96

Экономика Чеченской республики: коллективная монография / Академия наук Чеченской республики. Под ред. С. С. Решиева. Грозный, 2013. С. 279.

(обратно)

97

Липина С. А. Чеченская Республика: Экономический потенциал и стратегическое развитие. М.: ЛКИ, 2007. С. 202—203, 205.

(обратно)

98

Тишков В. А. Общество в вооружённом конфликте (этнография чеченской войны). М.: Наука, 2001. С. 438.

(обратно)

99

Экономика Чеченской республики: коллективная монография / Академия наук Чеченской республики. Под ред. С. С. Решиева. Грозный, 2013. С. 286—287.

(обратно)

100

Альтамирова З. Выживание. // Независимая газета. Режим доступа: www.ng.ru/ideas/1999-11-18/8_zhivanie.html (дата обращения: 21.06.2018).

(обратно)

101

Асуев Ш. Так это было. Грозный, 1993. С. 126.

(обратно)

102

Телекомпания ВИД. Документ № 72 727. // Архив net-film.ru Режим доступа: www.net-film.ru/film-72727/ (дата обращения: 21.06.2018).

(обратно)

103

Экономика Чеченской республики: коллективная монография / Академия наук Чеченской республики. Под ред. С. С. Решиева. Грозный, 2013. С. 472.

(обратно)

104

Музаев Т. М. Чеченская республика Ичкерия в декабре 1998 года. Режим доступа: www.igpi.ru/monitoring/1047645476/1998/1298/20.html (дата обращения: 17.04.2018).

(обратно)

105

Музаев Т. М. Чеченская республика Ичкерия в феврале 1999 года. Режим доступа: www.igpi.ru/monitoring/1047645476/1999/0299/20.html (дата обращения: 17.04.2018).

(обратно)

106

Альтамирова З. Выживание. // Независимая газета. Режим доступа: www.ng.ru/ideas/1999-11-18/8_zhivanie.html (дата обращения: 21.06.2018).

(обратно)

107

Музаев Т. М. Чеченская республика Ичкерия в июне 1999 года. Режим доступа: www.igpi.ru/monitoring/1047645476/jun2000/chechen.html (дата обращения: 17.04.2018).

(обратно)

108

Маркс К. Капитал. Критика политической экономии Т. Ⅰ.— М.: Госполитиздат, 1952.— С. 187.

(обратно)

109

Максудов Сергей. Чеченцы и русские. Победы, поражения, потери. М.; ИГПИ. 2010. С. 240—243.

(обратно)

110

Музаев Т. М., Тодуа З. Д. Новая Чечено-Ингушетия. М., 1992. С. 23.

(обратно)

111

Абубакаров Т. Режим Джохара Дудаева: правда и вымысел. Записки дудаевского министра экономики и финансов. М.: ИНСАН, 1998. С. 26.

(обратно)

112

Абубакаров Т. Режим Джохара Дудаева: правда и вымысел. Записки дудаевского министра экономики и финансов. М.: ИНСАН, 1998. С. 19—20.

(обратно)

113

Тишков В. А. Общество в вооружённом конфликте (этнография чеченской войны).— М.: Наука, 2001.— С. 165.

(обратно)

114

Тишков В. А. Общество в вооружённом конфликте (этнография чеченской войны).— М.: Наука, 2001.— С. 164.

(обратно)

115

Тишков В. А. Общество в вооружённом конфликте (этнография чеченской войны).— М.: Наука, 2001.— С. 130.

(обратно)

116

Мочалов Д. П. Воспоминания о чеченской оппозиции. Интервью с участником антидудаевской оппозиции Р. Мартаговым. // Россия, Запад, Восток: диалог культур и цивилизаций: сб. науч. тр. международной научно-практической конференции. Стерлитамак, 2018. С. 186—189.

(обратно)

117

Экономика Чеченской республики: коллективная монография / Академия наук Чеченской республики. Под ред. С. С. Решиева. Грозный, 2013. С. 500.

(обратно)

118

Распоряжение Президента Чеченской Республики № 8 от 29 января 1992 г. // Сборник распоряжений и постановлений Президента Чеченской Республики. / Под ред. Е. А. Куприянова. Грозный: Книга, 1993. С. 9—10.

(обратно)

119

Криминальный режим. Чечня. 1991—1995 годы. / Под ред. А. Г. Горлова. М.: Кодекс, 1995. С. 18.

(обратно)

120

Абубакаров Т. Режим Джохара Дудаева: правда и вымысел. Записки дудаевского министра экономики и финансов. М.: ИНСАН, 1998. С. 104.

(обратно)

121

Распоряжение Президента Чеченской Республики № 9 «Об открытии специализированного магазина» от 30 января 1992 г. // Сборник распоряжений и постановлений Президента Чеченской Республики. / Под ред. Е. А. Куприянова. Грозный: Книга, 1993. С. 11.

(обратно)

122

Экономика Чеченской республики: коллективная монография / Академия наук Чеченской республики. Под ред. С. С. Решиева. Грозный, 2013. С. 503.

(обратно)

123

Постановление Президента Чеченской Республики № 13 «О частичных изменениях в политике либерализации цен» от 20 февраля 1992 г. // Сборник распоряжений и постановлений Президента Чеченской Республики. / Под ред. Е. А. Куприянова. Грозный: Книга, 1993. С. 12.

(обратно)

124

Распоряжение Президента Чеченской республики № 15 от 20 февраля 1992 г. // Сборник распоряжений и постановлений Президента Чеченской Республики. / Под ред. Е. А. Куприянова. Грозный: Книга, 1993. С. 14.

(обратно)

125

Экономика Чеченской республики: коллективная монография / Академия наук Чеченской республики. Под ред. С. С. Решиева. Грозный, 2013. С. 469—470.

(обратно)

126

Экономика Чеченской республики: коллективная монография / Академия наук Чеченской республики. Под ред. С. С. Решиева. Грозный, 2013. С. 472.

(обратно)

127

Гакаев Дж. Дж. Очерки политической истории Чечни (ⅩⅩ век). В двух частях.— М.: ЧКЦ, 1997.— С. 320.

(обратно)

128

Постановление Исполкома Чеченского Общенационального Конгресса (Съезда) // Хрестоматия по истории государства и права Чечни. Т. 2. Ичкерия. 1990—1994: сборник документов. / Р. В. Пашков. М.: РУСАЙНС, 2017. С. 78.

(обратно)

129

Абубакаров Т. Режим Джохара Дудаева: правда и вымысел. Записки дудаевского министра экономики и финансов. М.: ИНСАН, 1998. С. 38.

(обратно)

130

Абубакаров Т. Режим Джохара Дудаева: правда и вымысел. Записки дудаевского министра экономики и финансов. М.: ИНСАН, 1998. С. 38—39.

(обратно)

131

Экономика Чеченской республики: коллективная монография / Академия наук Чеченской республики. Под ред. С. С. Решиева. Грозный, 2013. С. 285.

(обратно)

132

Абубакаров Т. Режим Джохара Дудаева: правда и вымысел. Записки дудаевского министра экономики и финансов. М.: ИНСАН, 1998. С. 64.

(обратно)

133

Абубакаров Т. Режим Джохара Дудаева: правда и вымысел. Записки дудаевского министра экономики и финансов. М.: ИНСАН, 1998. С. 38.

(обратно)

134

Абубакаров Т. Режим Джохара Дудаева: правда и вымысел. Записки дудаевского министра экономики и финансов. М.: ИНСАН, 1998. С. 63.

(обратно)

135

Абубакаров Т. Режим Джохара Дудаева: правда и вымысел. Записки дудаевского министра экономики и финансов. М.: ИНСАН, 1998. С. 62—63.

(обратно)

136

Указ Президента Чеченской республики № 26 «О государственном концерне по водохозяйственному строительству и мелиорации Чеченской Республики Ичкерия» от 9 марта 1994 г. // Сборник Указов и Распоряжений Президента Чеченской Республики Ичкерия с 28 мая 1993 по 30 апреля 1994 года. / Под ред. Д. Е. Дадакаева. Грозный: Чеченское государственное книжное издательство, 1994. С. 192; Указ Президента Чеченской республики № 35 «О создании государственного концерна по материально-техническому обеспечению Чеченкой Республики Ичкерия» от 22 марта 1994 г. // Там же. С. 197—198; Указ Президента Чеченской республики № 39 «О создании государственного концерна Чеченской Республики Ичкерия „Чеченцемент“» от 29 марта 1994 г. // Там же. С. 206—207; Указ Президента Чеченской республики № 40 «О создании государственного концерна по ремонту автотехники ЧРИ „Ичкерия-Авто“» от 29 марта 1994 г. // Там же. С. 207.

(обратно)

137

Абубакаров Т. Режим Джохара Дудаева: правда и вымысел. Записки дудаевского министра экономики и финансов. М.: ИНСАН, 1998. С. 36; Пачегина Н. В Чечне есть свой «ваучер» и самый дешёвый хлеб — там. // Независимая газета. 1992. 19 сентября.

(обратно)

138

Абубакаров Т. Режим Джохара Дудаева: правда и вымысел. Записки дудаевского министра экономики и финансов. М.: ИНСАН, 1998. С. 145—147.

(обратно)

139

Указ Президента Чеченской республики № 78 «О дальнейших мерах по стабилизации налично-денежного обращения в республике» от 29 июня 1993 г. // Сборник Указов и Распоряжений Президента Чеченской Республики Ичкерия с 28 мая 1993 по 30 апреля 1994 года. / Под ред. Д. Е. Дадакаева. Грозный: Чеченское государственное книжное издательство, 1994. С. 30—31.

(обратно)

140

Указ Президента Чеченской республики № 98 «Об утверждении Положения „О поставках продукции и товаров для государственных нужд Чеченской Республики“» от 2 августа 1993 г. // Сборник Указов и Распоряжений Президента Чеченской Республики Ичкерия с 28 мая 1993 по 30 апреля 1994 года. / Под ред. Д. Е. Дадакаева. Грозный: Чеченское государственное книжное издательство, 1994. С. 59—60.

(обратно)

141

Абубакаров Т. Режим Джохара Дудаева: правда и вымысел. Записки дудаевского министра экономики и финансов. М.: ИНСАН, 1998. С. 30.

(обратно)

142

Абубакаров Т. Режим Джохара Дудаева: правда и вымысел. Записки дудаевского министра экономики и финансов. М.: ИНСАН, 1998. С. 42.

(обратно)

143

Заурбекова Г. В. Сепаратизм в Чечне // Исследования по прикладной и неотложной этнологии. РАН. № 135. М., 2000. С. 9; Гакаев Дж. Дж. Очерки политической истории Чечни (ⅩⅩ век). В двух частях. М.: ЧКЦ, 1997. С. 417; Обращение жителей Наурского района к Президенту РФ Ельцину Б. Н. // Кровавый террор. / Сост. В. Ставицкий. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2000. С. 22.

(обратно)

144

Указ Президента Чеченской республики № 87 «О приостановлении изменений границ землепользования в Чеченской республике» от 18 июля 1993 г. // Сборник Указов и Распоряжений Президента Чеченской Республики Ичкерия с 28 мая 1993 по 30 апреля 1994 года. / Под ред. Д. Е. Дадакаева. Грозный: Чеченское государственное книжное издательство, 1994. С. 51—52.

(обратно)

145

Указ Президента Чеченской республики № 22 «Об уголовной ответственности за самовольный захват земли» от 6 марта 1994 г. // Сборник Указов и Распоряжений Президента Чеченской Республики Ичкерия с 28 мая 1993 по 30 апреля 1994 года. / Под ред. Д. Е. Дадакаева. Грозный: Чеченское государственное книжное издательство, 1994. С. 189.

(обратно)

146

Абубакаров Т. Режим Джохара Дудаева: правда и вымысел. Записки дудаевского министра экономики и финансов. М.: ИНСАН, 1998. С. 43—44.

(обратно)

147

Абубакаров Т. Режим Джохара Дудаева: правда и вымысел. Записки дудаевского министра экономики и финансов. М.: ИНСАН, 1998. С. 36.

(обратно)

148

Асуев Ш. Так это было.— Грозный, 1993.— С. 192.

(обратно)

149

Асуев Ш. Так это было. Грозный, 1993. С. 125—126.

(обратно)

150

Указ Президента Чеченской республики № 168 «Об упорядочении торговли хлебобулочными изделиями» от 15 декабря 1993 г. // Сборник Указов и Распоряжений Президента Чеченской Республики Ичкерия с 28 мая 1993 по 30 апреля 1994 года. / Под ред. Д. Е. Дадакаева. Грозный: Чеченское государственное книжное издательство, 1994. С. 156.

(обратно)

151

Указ Президента Чеченской республики № 1 «Об ответственности за нарушения правил выпечки и торговли хлебобулочными изделиями» от 1 января 1994 г. // Сборник Указов и Распоряжений Президента Чеченской Республики Ичкерия с 28 мая 1993 по 30 апреля 1994 года. / Под ред. Д. Е. Дадакаева. Грозный: Чеченское государственное книжное издательство, 1994. С. 167—168.

(обратно)

152

Абубакаров Т. Режим Джохара Дудаева: правда и вымысел. Записки дудаевского министра экономики и финансов. М.: ИНСАН, 1998. С. 31; Чеченский кризис: испытание на государственность. / Под ред. А. Г. Горлова. М.: Кодекс, 1995. С. 77.

(обратно)

153

Альтамирова З. Выживание. // Независимая газета. Режим доступа: www.ng.ru/ideas/1999-11-18/8_zhivanie.html (дата обращения: 21.06.2018).

(обратно)

154

Абубакаров Т. Режим Джохара Дудаева: правда и вымысел. Записки дудаевского министра экономики и финансов. М.: ИНСАН, 1998. С. 146.

(обратно)

155

Абубакаров Т. Режим Джохара Дудаева: правда и вымысел. Записки дудаевского министра экономики и финансов. М.: ИНСАН, 1998. С. 146.

(обратно)

156

Материалы опроса свидетелей: Первая сес., Москва, 21—25 февр., 1996 г. / Междунар. неправительств. трибунал по делу о преступлениях против человечности и воен. преступлениях в Чеч. Респ., Ком. обвинителей. М.: Обществ. фонд «Гласность»: ЗнаК-СП, 1996. С. 94; Гакаев Дж. Дж. Очерки политической истории Чечни (ⅩⅩ век). В двух частях. М.: ЧКЦ, 1997. С. 472.

(обратно)

157

Цит. по: Гакаев Дж. Дж. Очерки политической истории Чечни (ⅩⅩ век). В двух частях. М.: ЧКЦ, 1997. С. 202.

(обратно)

158

Гакаев Дж. Дж. Очерки политической истории Чечни (ⅩⅩ век). В двух частях. М.: ЧКЦ, 1997. С. 430.

(обратно)

159

Гакаев Дж. Дж. Очерки политической истории Чечни (ⅩⅩ век). В двух частях. М.: ЧКЦ, 1997. С. 324.

(обратно)

160

Асуев Ш. Так это было. Грозный, 1993. С. 207.

(обратно)

161

Абубакаров Т. Режим Джохара Дудаева: правда и вымысел. Записки дудаевского министра экономики и финансов. М.: ИНСАН, 1998. С. 38.

(обратно)

162

Ахмадов Х. М. Правда и ложь о чеченской войне. Том Ⅰ. М.: Палея, 1996. С. 11.

(обратно)

163

Гакаев Дж. Дж. Очерки политической истории Чечни (ⅩⅩ век). В двух частях. М.: ЧКЦ, 1997. С. 204.

(обратно)

164

Меркачева Е. Все ошибки чеченской войны в откровениях полковника спецслужб. // MK.RU Режим доступа: www.mk.ru/social/2014/12/11/vse-oshibki-chechenskoy-voyny-v-otkroveniyakh-polkovnika-specsluzhb.html (дата обращения 21.06.2018); Майами А. Оппозиция. // Солдат удачи. 1996. № 6. С. 6.

(обратно)

165

Чеченский кризис: испытание на государственность. / Под ред. А. Г. Горлова. М.: Кодекс, 1995. С. 85.

(обратно)

166

Келиматов А. Чечня: В когтях дьявола или на пути к самоуничтожению (История, аргументы и факты глазами очевидца). М.: ЭКОПРИНТ, 2004. С. 251.

(обратно)

167

Келиматов А. Чечня: В когтях дьявола или на пути к самоуничтожению (История, аргументы и факты глазами очевидца). М.: ЭКОПРИНТ, 2004. С. 245.

(обратно)

168

Косиков И. Г., Косикова Л. С. Северный Кавказ. Социально-экономический справочник. М.: Микрон-принт, 1999. С. 193.

(обратно)

169

Абубакаров Т. Режим Джохара Дудаева: правда и вымысел. Записки дудаевского министра экономики и финансов. М.: ИНСАН, 1998. С. 146.

(обратно)

170

Липина С. А. Чеченская Республика: Экономический потенциал и стратегическое развитие. М.: ЛКИ, 2007. С. 190; Там же. С. 189.

(обратно)

171

Экономика Чеченской республики: коллективная монография / Академия наук Чеченской республики. Под ред. С. С. Решиева. Грозный, 2013. С. 277.

(обратно)

172

Экономика Чеченской республики: коллективная монография / Академия наук Чеченской республики. Под ред. С. С. Решиева. Грозный, 2013. С. 275.

(обратно)

173

Липина С. А. Чеченская Республика: Экономический потенциал и стратегическое развитие. М.: ЛКИ, 2007. С. 190; Там же. С. 202—203.

(обратно)

174

Лан В. И. США от Первой до Второй мировой войны. М.: ОГИЗ, 1947. С. 364—366.

(обратно)

175

Чеченский кризис: испытание на государственность. / Под ред. А. Г. Горлова. М.: Кодекс, 1995. С. 77.

(обратно)

176

Сост. по: Экономика Чеченской республики: коллективная монография / Академия наук Чеченской республики. Под ред. С. С. Решиева. Грозный, 2013. С. 284; Епихина А. В. Сельское хозяйство // Российский статистический ежегодник. Статистический сборник. / Госкомстат России. М., 1995. С. 348—374.

(обратно)

177

Экономика Чеченской республики: коллективная монография / Академия наук Чеченской республики. Под ред. С. С. Решиева. Грозный, 2013. С. 567.

(обратно)

178

Авторханов А. И. Роль агропромышленного производства в социально-экономическом развитии Чеченской республики. // Чеченская Республика и чеченцы: история и современность: материалы Всероссийской научной конференции. Москва, 19—20 апреля 2005 года / [отв. ред. Х. И. Ибрагимов; В. А. Тишков] Грозный — Москва: Наука, 2006. C. 443.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Чеченская деревня накануне больших перемен

Ударная сила мятежа и социальные противоречия

Земельный передел

Плоды неоднозначного подхода

«Регулируемый» рынок и рыночная действительность

Заключение

*** Примечания ***