Сочинения [Джордж Беркли] (pdf) читать онлайн

к

философское f f

ДЖОРДЖ

БЕРКЛИ
СОЧИНЕНИЯ

АКАДЕМИЯ

НАУК

СССР

философии

ИНСТИТУТ

ИЗДАТЕЛЬСТВО
СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОЙ
ЛИТЕРАТУРЫ
«

МЫСЛЬ

»

МОСКВА- ι 9 7 8

1Φ
Б 48

Редакции
философской литературы

Составление, общая редакция
и вступительная статьи
//. 6\ ЦАРСКОГО

Перевод
А. Ф. ГРЯЗНОЕ А, Е. Ф. ДЕБОЛЬСНОП, Е. С. ЛАГУТИНА,
Г. Г. МАЙОРОВА, А. О. МАКОВЕЛЬСКОГО

10Г)01-067
004(01 )-78

© Издательство «Мысль». 1978

У ИСТОКОВ СУБЪЕКТИВНОГО ИДЕАЛИЗМА
В. И. Ленин в работе «Материализм и эмпириокрити­
цизм» указывал, что философия Маха и Авенариуса, весь
позитивизм начала XX в. черпают из берклианства:
«... «новейшие» махисты не привели против материалистов
ни одного, буквально ни единого довода, которого бы не бы­
ло у епископа Беркли» х. И действительно, они повторили
доводы Джорджа Беркли и в критике ими теории отраже­
ния, и в истолковании причинности, и в проблемах «эко­
номности познания» и «удвоения мира». Берклианство —
это начальная и одновременно классическая форма субъек­
тивного идеализма Нового времени, главный источник
этого вида идеализма в последовавший затем период упадка
буржуазной философии: уже Шопенгауэр пошел от Канта
вспять к Беркли. Методологически вся западноевропейская
и американская мысль нынешнего столетия, за исключе­
нием неотомизма, экзистенциализма, неореализма и близ­
ких к ним по духу течений, восходит так или иначе
к Берклиевой эпистемологии. Естественно назвать здесь
и Юма, также, без сомнения, наложившего печать своих
воззрений на последующую идеалистическую мысль, но без
Беркли не было бы и Юма.
Сказанным оправдывается решение осуществить порвое совокупное издание на русском языке философских
сочинений Беркли. Знание того, что было им написано,
совершенно необходимо для эффективной критики идеализ­
ма XX в. Для нас, марксистов, особое значение настояще­
го издания состоит также и в том, что оно помогает более
глубокому пониманию теоретического содержания тех
идей Ленина, которые были высказаны им непосредствен­
но в связи с критическим анализом социально-классовой
сущности и гносеологии берклианства.
1

В, И. Ленин. Полы. собр. соч., т. 18, с. 31.

5

Беркли предложил неверные, субъективно-идеалисти­
ческие решения таких проблем теории познания, как взаи­
модействие объективности и субъективности в содержании
чувственного познания, взаимосвязь формы и содержания
в человеческих ощущениях, соотношение чувственных и
рациональных моментов в механизме образования науч­
ных абстракций, гармония и диссонанс между повсе­
дневным «здравым смыслом» и картиной мира, складываю­
щейся в сознании ученых-теоретиков. К этому стоит до­
бавить вопросы о содержании понятия субстанции и о
видах «существования», о критериях истинности знаний
разного рода и о статусе чувственно не воспринимаемых
истин, о познавательном смысле математики и о характере
ее приложения к естествознанию, а также о роли языка
и знаков в познании. Да, решения, которые выдвинул и
защищал Беркли, неверны и ложны, но проблемы и вопро­
сы, поставленные им, актуальны, серьезны и нелегки.
И они по сей день стимулируют материалистическую
мысль, хотя философия марксизма убедительно разрешила
главные из этих вопросов и полностью преодолела берк­
лианство как доктрину. Такова диалектика историко-фило­
софского процесса.
Уже анализ истории возникновения концепции Беркли,
тех мотивов, которыми он руководствовался при построе­
нии своей системы, и той аргументации, к которой он при­
бегал, защищая ее от критиков, для сторонников диалек­
тического материализма поучителен и полезен. Этот ана­
лиз проясняет многие особенности и судьбы новейшего
идеализма и позволяет, с одной стороны, разобраться в
довольно запутанных связях между идеализмом и пози­
тивизмом на протяжении их долгой истории, а с другой,—
избежать поспешности при оценке связей и отношений
между достижениями, трудностями и еще не решенными
проблемами естествознания наших дней. Сочинения Берк­
ли, направленные против механики Ньютона и развитого
Ньютоном математического «метода флюксий», проде­
монстрировали, хотя сам Беркли отнюдь не желал обна­
ружения этого, огромный вред, приносимый естественным
наукам идеализмом. Эти сочинения проясняют нам вместе
с тем потаенные аргументы, лежащие в основе неопози­
тивистского подхода к абстракциям, свойственного и дея­
телям «Венского кружка», и американским «аналитикам»
второй половины XX в., и так называемым критическим
рационалистам из группы К. Поппера. Классические по6

ложепия о естественнонаучных истоках новейшего идеа­
лизма были сформулированы В. И. Лениным на основе
изучения не только произведений Э. Маха и К. Пирсона,
но и основных трудов Беркли. Ленинские положения по­
могают нам лучше понять генезис многочисленных разно­
видностей идеализма, появившихся на почве спекуляций
по поводу трудностей в разных ветвях научного знания:
за последние сто лет материалистам пришлось иметь дело
с идеализмом «физиологическим» и «физическим», «мате­
матическим» и «семиотическим». Ленинские идеи помогают
выяснить происхождение субъективно-идеалистических
взглядов на науку в их ранних истоках, т. е. у самого
Беркли. В современной нам идеологической борьбе выяс­
нение второго вопроса не менее важно, чем первого, ведь
они тесно связаны друг с другом.
Ко всему этому добавим, что определенный интерес
составляют рассуждения Беркли по вопросам этики, хотя
общая их ретроградность не вызывает сомнений. Как и его
теория познания, они возникли с целью защиты христиан­
ской (англиканской) религии, но современному нам чи­
тателю-материалисту помогают уяснить особенности идео­
логической обстановки в Англии середины XVIII в. и со­
держание тех острых столкновений между воинствующим
защитником церкви и «свободомыслящими», которые со­
ставили одну из заметных страниц истории атеизма в Анг­
лии. Этические рассуждения Беркли особенно примеча­
тельны своей негативной стороной — его полемикой про­
тив «Басни о пчелах...» Мандевиля и «Характеристик...»
Шефтсбери, его нападками на деиста Коллинза и панте­
иста Толанда. Со страниц второго и третьего диалогов
этического трактата Беркли «Алсифрон...», а также серии
статей для газеты «Guardian» (они помещены в томе 7 де­
вятитомного Собрания сочинений Беркли на английском
языке) 2 встает образ воинствующего апологета религии,
яростного, настойчивого и несправедливого к «свободо­
мыслящим».
1. Жизнь и творчество Беркли
Джордж Беркли (1685—1753) жил и писал в тот пери­
од британской истории, когда победившая буржуазия и
перешедшая на капиталистические методы хозяйствования
2

The Works of George Berkeley Bishop of Cloyne, in 9 vols.
Kd. A. A. Luce а. Т. Е. Jessop. London, 1948—1957,
7

земельная аристократия стали союзниками в эксплуата­
ции широких народных масс. В первой половине XVII в.
интенсивно происходил промышленный переворот и ук­
реплялся политический союз вигов и тори в его новых,
послереволюционных формах. Быстро набиравший силу
английский капитал уже в те годы закрепился во многих
заморских землях, в то время как его нимало не заботили
нищета и разорение у себя под боком, на аграрных окраи­
нах островного королевства — в Ирландии и Шотландии.
Первая была родиной Беркли (по национальности он был
англичанином), а вторая — эдинбуржца Юма, ближайше­
го наследника берклианской философии, но оба они связа­
ли свою жизнь с судьбами английского капитализма.
Беркли иногда писал о себе и своих единомышленниках
«мы, ирландцы». Но стремления Беркли были целиком на­
правлены на поддержку английского трона, его мало
заботили насущные интересы его паствы, своим трудом соз­
дававшей основу его, Беркли, имущественного благососто­
яния (в 1734 г. Беркли, новопосвященный епископ, полу­
чил епархию в Клойне, на юге Ирландии).
Ирландия была старейшей английской колонией, ее
крестьянское население терпело постоянные страдания
и унижения. Голодовки и эпидемии, бродяжничество на до­
рогах и нищенство стали здесь обычными явлениями. Сынам
Ирландии «оставалось только превратиться в рабов, воз­
делывающих землю протестантских джентри» 3.
Англия стремилась подавить протест ирландцев в са­
мом его зародыше; систематической практикой, с целью
соответствующей обработки умов, стала присылка в ка­
толическую по вероисповеданию страну представителей
англиканской церковной иерархии, и назначение Беркли
в клойнский диоцез — один из таких актов. Но возмуще­
ние народа росло, оно переходило в активное сопротив­
ление, и страна легко втягивалась в политические конф­
ликты. Джорджу Беркли было пять лет, когда в Ирландии
произошло кровопролитное сражение между сторонни­
ками утвердившейся на английском троне ганноверской
династии и якобитами, т. е. теми, кто желал возвращения
династии Стюартов. Якобитов разгромили; впрочем, если
бы они и победили, то едва ли ирландцы получили права,
на которые они, поддерживая якобитов, рассчитывали.
8

Архив К. Маркса и Ф. Энгельса, т. X. М., 1948, с. 206.
8

По своим политическим убеждениям Беркли был кон­
серватором, но из числа тех, которые приняли союз с ви­
гами и готовы были следовать ему в своей политической
практике. В трех политических проповедях под общим наз­
ванием «Пассивное послушание» (1712) и в двух открытых
письмах (1745) на страницах «Дублинского журнала»
по поводу нового якобитского восстания Беркли отвер­
гает всякие революции как «грех» бунтарства и призыва­
ет к сохранению верности британской короне, а значит,
к подчинению власти из Лондона. Но тут же он подчер­
кивает, что сам господь бог — противник феодального
произвола и тирании. В ответах на 21-й и 38-й вопросы
составленного Беркли своего рода экономического кате­
хизиса «Вопрошатель...» (1735) он провозглашает источ­
ником всех богатств труд. На эти мысли Беркли обратил
впоследствии внимание К. Маркс в своих исследованиях
буржуазных теорий прибавочной стоимости. Путь к про­
цветанию, по Беркли,— в интенсификации всей хозяйст­
венной жизни. Содействие всеми силами росту индустри­
ального, торгового и колониального могущества склады­
вающейся Британской империи — частый подтекст его
обращений к прихожанам Клойна и всему, в том числе ка­
толическому, населению диоцеза. В «Очерке о предот­
вращении падения Великобритании» (1721), вторично на­
печатанном в 1752 г. в Дублине, Беркли призывал ради
сокращения национальных долгов страны к проведению
протекционистской политики, уменьшению производст­
ва и потребления предметов роскоши и к общему напряжен­
ному «богобоязненному» труду.
Британская буржуазия начала XVIII в. нуждалась в
авторитетной религии для укрепления своего господства,
и для этой цели вполне подходило англиканство — самое
умеренное из всех ветвей протестантизма вероисповедание,
выстоявшее в бурные годы революции и взявшее верх и
над католицизмом, и над всеми сектами. Но у религиоз­
ного идеализма был противник в виде материализма Локка, который сам по себе, правда, не отличался особенно
воинствующим характером, но Беркли хорошо понимал,
что материализм, как таковой,— это методологическая и
теоретическая основа крайнего революционного вольно­
думства и источник атеизма. И Беркли провозгласил фи­
лософскую контрреволюцию, откровенно заявив, что ста­
вит перед собой задачу изъять краеугольный камень ма­
терии из систем атеистов, после чего «все здание неминуемо
9

развалится» *. Как буржуазный идеолог, Беркли и в этом
вопросе остается противником феодальной заскорузлости
и привязанности к обветшалым верованиям и предрассуд­
кам, что видно и из «Вопрошателя...», но это ни в коей
мере не смягчило его ожесточенной вражды к атеизму и
материализму.
Основные факты биографии Беркли красноречиво сви­
детельствуют о его воинствующем идеализме и о рьяной
защите* им интересов церкви и господствующего класса.
Он родился около г. Келкени на юге Ирландии в многодет­
ной семье мелкопоместного дворянина. Учился он в той же
школе, которую несколько ранее посещал будущий вели­
кий сатирик Д. Свифт, а на 15-м году жизни поступил в
колледж св. Троицы Дублинского духовного универси­
тета. Беркли — талантливый и прилежный студент. Его
очень интересует математика, он с увлечением изучает
древние и новые иностранные языки, организует философ­
ский кружок и заводит дневник своих собственных фило­
софских заметок и размышлений (так называемые «Запис­
ные книжки А и В»), из которого видно, как в процессе
интенсивного чтения сочинений Декарта и Гассенди,
Бэкона и Гоббса, а в особенности Мальбранша и Локка
он приходит к основным положениям своей собственной
системы. В том же году (1709), когда юношу Беркли воз­
вели в сан дьякона англиканской церкви, он опубликовал
«Опыт новой теории зрения» — своего рода психофизио­
логическое введение в его еще не вполне сложившуюся
теорию познания. Уже в следующем году он публикует
свое главное философское сочинение «Трактат о принци­
пах человеческого знания (knowledge), в котором ис­
следованы главные причины заблуждений и затруднений в
науках, а также основания скептицизма, атеизма и безве­
рия». В свет вышла только первая часть трактата; руко­
пись второй части, посвященной этике, была утеряна ав­
тором в 1717 г., во время его поездки в Италию, а к напи­
санию задуманной третьей части он так и не приступил.
Беркли было всего 25 лет, когда он уже разработал
свою систему в основных ее чертах; во всяком случае за
последующие годы он не смог добавить к ней ничего прин­
ципиально нового. Плодом раннего духовного развития
философа явились работы, все главные положения которых
сформулированы откровенно и вполне определенно. «Две
4

Наст, изд., с. 213,
10

основные линии философских воззрений,— писал Ленин,—
намечены здесь с той прямотой, ясностью и отчетливостью,
которая отличает философских классиков от сочинителей
«новых» систем в наше время» 5 . Но в определенной мере
именно поэтому трактат Беркли был принят читающей
публикой недоуменно и холодно, и он специально при­
ехал в Лондон, чтобы разъяснить и популяризовать свои
идеи. Итогом этих новых усилий явились «Три разговора
между Гиласом и Филонусом...» (1713), замыкающие собой
основной свод его философских сочинений. Впрочем, к
последнему должны быть добавлены небольшая, но яркая
работа против Ньютона «О движении, или О принципе и
природе движения и о причине сообщения движений»
(1721), а также «Аналитик, или Рассуждение, адресован­
ное неверующему математику...» (1734), в которых раз­
виты некоторые положения, содержавшиеся в более ранних
работах лишь в зародыше: субъективно-идеалистичес­
кий сенсуализм Беркли соединяется теперь с толковани­
ем научных абстракций на манер условных соглашений,
в принципе произвольных, но отчасти продиктованных
осознанием практической выгоды, решений теоретизирую­
щего рассудка.
Из фактов жизни Беркли этих лет упомянем здесь о его
неудачной, хотя и долго им подготовлявшейся миссионер­
ской поездке в Северную Америку. В 1728 г. он прибыл в
местечко Ныо-Порт на острове Род-Айленд (в 300 км к се­
веро-востоку от Нью-Йорка), где намеревался основать
колледж св. Павла для обучения проповедников из мест­
ных, а также приезжающих с ближайшего континента ин­
дейцев. Но из этой затеи ничего не вышло, так как обещан­
ная правительством денежная субсидия так и не поступи­
ла, и в 1731 г. Беркли возвратился на родину. В свой ак­
тив он мог записать созданный им за годы род-айлендского
сидения полемический трактат «Алсифрон...» и появление
в Америке первого приверженца и будущего пропагандис­
та его философии С. Джонсона (его нельзя путать с
С.Джонсоном — критиком берклианства). Впрочем, факт
горячего желания Беркли внести свою лепту в колониза­
торскую деятельность британской короны не остался без
последствий для его дальнейшей жизни: он сыграл не
последнюю роль в решении церковных властей возвести
Беркли в епископский сан.
£ В. И. Ленин, Поли. собр. соч., т. 18, с. 17.
11

Было бы все же неверно полагать, будто поздние со­
чинения Беркли не содержат в себе ничего нового.
Наоборот, без трактата «Алсифрон...» (1731) остается не­
ясным ряд моментов его этики и эстетики, а без фармаколо­
гического по своей основной теме рассуждения «Сейрис...»
(1744) столь же невыясненным оказывается отношение Бер­
кли к философскому объективному идеализму (неизхмеино
апологетическое отношение его к объективному идеализ­
му собственно религиозного вида определялось тем, что
Беркли всегда оставался верным служителем церкви:
и тогда, когда занимался философией, и тогда, когда в
клойнском захолустье ему пришлось исполнять почти два
десятка лет подряд культовые обязанности). Правда,
«Сейрис...» нес с собой не только выяснение новых пунк­
тов учения, прежде остававшихся не вполне определен­
ными, но и новые неясности, вызванные как коренными
противоречиями доктрины Беркли, вытекавшими из са­
мой сути занимаемой им философской позиции и пресле­
довавшими его все эти годы, так и падением мыслитель­
ных потенций престарелого епископа.
Рассмотрим теперь главные положения философии
Беркли.
2. Отношение Беркли к Локку
Прежде всего остановимся на вопросе об отношении
Беркли к великому английскому материалисту Джону
Локку. Как заметил В. И. Ленин, и Беркли и Дидро — оба
вышли из философии Локка. Стать в определенной степени
продолжателем локковской традиции Беркли смог толь­
ко при том условии, что он довел до крайностей слабые
пункты, неточности или не вполне верные решения своего
предшественника, но не при условии «очищения» (purge)
локковского эмпиризма и сенсуализма от всего недосто­
верного и смутного, как утверждал «абсолютный идеалист»
Т. Грин, и тем более не благодаря возрождению бэконовских заветов широкого практического применения филосо­
фии, в чем пытается убедить читателей буржуазный ком­
ментатор К. Джонстон °. Беркли исказил и извратил уче­
ние Локка в трех важных его пунктах: в решении вопроса
о гносеологической роли первичных и вторичных качеств,
6
С. A. Johnston. The Development of Berkeley's Philosophy.
N. Y., 1965, p. 2, 4.

12

в трактовке состава понятия материальной субстапции
и и истолковании механизма образования отвлеченных идей
и формирования их структуры. В результате всего этого
Беркли превратил материализм Локка и присущие ему
положения об объективном содержании понятий в чело­
веческом знании в субъективный идеализм, связанный с
номиналистическим отрицанием объективного содержания
понятий. Произошло это следующим образом.
Прежде всего Беркли субъективистски истолковал так
называемые вторичные, а вслед за ними и первичные ка­
чества, объявив последние производными от первых. Под
первичными качествами Локк, как известно, понимал раз­
меры, геометрическую форму, механическое движение и
плотность, а под вторичными — цвет, запах, вкус, звук.
На уровне восприятия действительно получается так, что
геометрические формы, движения и т. п. существуют для
нас постольку, поскольку они вычленяются контрастными
ощущениями цветов разной тональности, насыщенности и
яркости, звуками разной высоты, силы и т. д. Но это толь­
ко на уровне восприятия! Беркли исказил точку зрения
Локка, в действительности воздержавшегося от оконча­
тельного ответа на вопрос о степени субъективности со­
держания цветов, запахов и вкусов, приписал Локку ка­
тегорическое отрицание их объективности. Затем Беркли
отверг наличие объективной основы у идей первичных ка­
честв, ссылаясь на относительность (им же самим предель­
но гипертрофированную) этих идей. Беркли заявил, что
геометрические и механические характеристики тел, полу­
чаемые в восприятиях только благодаря контрастности в
структурах цветов, звуков и ощущений осязания, в дей­
ствительности помимо таковых совсем-де и не существуют,
а значит, эти характеристики целиком и полностью суть
плод субъективной деятельности сознания.
Этот тезис проводился Беркли в двух работах о теории
зрения (1709 и 1733), причем в первой из них, основной,
он допускал, что зрительные ощущения суть символы ося­
заемых реальностей, а во втором, дополнительном, сочи­
нении реальности были уже окончательно растворены им
в ощущениях, в них исчезли. Тезис о сведении реальных
качеств к ощущениям субъекта ложен уже потому, что
его автор совершил недопустимую подмену одного положе­
ния другим. Согласно одному, отмеченному выше, поло­
жению, восприятия и представления первичных качеств
вытекают из ощущений вторичных качеств, но это совсем
13

не значит, что верно другое положение, а именно что
объективные качества порождаются ощущениями цвета,
звука, запаха и т. д. и не существуют независимо от них,—
между тем Беркли делает вид, что второе положение рав­
носильно первому. К сказанному надо добавить, что для
познания первичных качеств ощущений вообще недоста­
точно: структурные и элементарно-физические характе­
ристики тел в их полноте выявляются благодаря опираю­
щемуся на ощущения теоретическому мышлению, но не
могут быть почерпнуты непосредственно из ощущений.
На это указывал еще Гоббс.
Перед нами вырисовывается центральное положение
философии Беркли. Оно состоит в полном отождествлении
свойств внешних предметов с ощущениями этих свойств
человеком. Принцип отражения им категорически отвер­
гается. «Bon[рос]: на что может быть похоже ощущение,
кроме ощущения?» — Спрашивал Беркли в своей юноше­
ской записной книжке и отвечал так: «На что может идея
походить, кроме как на другую идею; мы не можем срав­
нить ее ни с чем другим; звук похож на звук, а цвет —
на цвет»7. И когда он отрицает, что ощущение (идея)
может быть «похоже» на что-либо, отличное от него, он
отрицает тем самым отражение внешнего, объективного
мира в ощущениях и восприятиях людей.
Правда, отождествление объективных свойств с ощу­
щениями может быть истолковано совсем по-другому, а
именно в смысле утверждения, что эти свойства объек­
тивны и в ощущениях они полностью и абсолютно вопло­
щены, т. е. нацело в них «присутствуют», в последних же
со своей стороны нет ничего такого, что отсутствовало бы
в этих свойствах и своим наличием эти свойства затемняло
бы, что-то к ним примешивало бы и т. д. В этом случае пе­
ред нами была бы позиция наивного реализма или наив­
ного материализма. Но Беркли, а впоследствии махисты и
неореалисты придали указанному отождествлению имен­
но субъективно-идеалистический смысл, согласно кото­
рому ощущения информируют нас будто бы только о самих
себе и ни о чем сверх того.
В книге «Материализм и эмпириокритицизм» Ленип
писал: «Софизм идеалистической философии состоит в
том, что ощущение принимается не за связь сознания с
внешним миром, а за перегородку, стену, отделяющую
7

Наст, изд., с. 41 и 47.

14

сознание от внешнего мира,— не за образ соответствую­
щего ощущению внешнего явления, а за «единственно су­
щее»» 8. Уже из этого ленинского высказывания видно, что
в вопросе об объективном содержании ощущений Ленин
выступал не только против обособления ощущений от
свойств внешних тел, но и против отождествления послед­
них с ощущениями как якобы «единственно сущим».
Ленин таким образом вел борьбу на два фронта: с одной
стороны, с агностиками (юмистами, кантианцами) и по­
зитивистами агностического склада, а с другой — с субъ­
ективными идеалистами (берклианцами и наиболее близ­
кими субъективному идеализму позитивистами). Что ка­
сается «наивного реализма», часто оказывающегося упро­
щенным, наивным материализмом, то Ленин неоднократ­
но указывал на принципиальную философскую недоста­
точность этой точки зрения по сравнению с диалектиче­
ским материализмом. Могут заметить, что критиковать
нам наивный материализм было бы тактически нецеле­
сообразно, ибо эта критика к выгоде берклианцев, т. е.
противников материалистически понимаемого «реализма».
Но это замечание ошибочно, ибо берклианцам выгодна
не столько критика в адрес «наивного реализма», сколько
он сам, так как сторонники последнего придерживаются
мнения о тождестве ощущений и свойств объектов. Однако
для философской позиции, которую занял Беркли, недо­
статочно одно только мнение о тождестве ощущений и
свойств объектов, для данной позиции необходимо соеди­
нение указанного мнения с тезисом о полной субъективно­
сти ощущений по содержанию, после чего «свойства объек­
тов» оказываются свойствами субъекта, и только его.
В своей критике берклианства Ленин исходил из того,
что критерием истинности наших знаний о внешнем мире
являются не ощущения, как таковые, а практика, т. е.
коллективный и исторический процесс взаимодействия
субъектов и материальных объектов как результат целе­
направленного воздействия первых на вторые. Именно
практика позволяет преодолеть гносеологическую психо­
логизацию внешнего мира, который не только «пласти­
чен» в том смысле, что поддается практическим воздейст­
виям, уступает им, но и «упорен» в том смысле, что сам
оказывает воздействие на людей, изменяя их в таких на­
правлениях, которые далеко не совпадают с относительно
В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 18, с. 46.
15

узкими задачами и целями, поставленными ими перед со­
бой в процессе практики. Практика обеспечивает преодоле­
ние субъективного, т. е. сугубо человеческого, момента в
наших знаниях, ради все более эффективного отражения
объективной действительности, но опять-таки в наших, че­
ловеческих и в этом смысле субъективных интересах. Тако­
ва диалектика практики, познания и внешнего мира, зако­
нам которых присуще внутреннее единство, но не абсолют­
ное совпадение.
Итак, по утверждению Беркли, весь чувственный опыт
людей по своему содержанию полностью, абсолютно субъек­
тивен. Чтобы окончательно «разделаться» с объективно­
стью содержания опыта, он постарался проделать еще
две операции, связанные одна с другой: подорвать философ­
ское понятие материальной субстанции, а для этого разру­
шить тот механизм образования общих понятий, который
был обрисован Локком. Ради достижения этих целей Берк­
ли идет на подмену предмета рассуждения и ведет речь
по сути дела не об общих понятиях, а об обобщенных
представлениях. Использовав некоторую двусмысленность
формулировок Локка 9, он утверждает, что общие поня­
тия невозможны, ибо они были бы обязаны одновременно
содержать в себе все конкретные признаки входящих в
них частных понятий, а эти признаки зачастую совершен­
но несовместимы друг с другом. Вместо общих понятий
Беркли предлагает пользоваться репрезентативными (пред­
ставительными) представлениями, т. е. чувственными идея­
ми отдельных конкретных предметов, выступающими в
роли «представителей» от любого из прочих предметов
данного класса. Это крайне номиналистическая концеп­
ция, которую Беркли защищает посредством отрицания
существования общих понятий. Он обвиняет сторонников
противоположной точки зрения в абсолютизации (гипостазировании) общих понятий, но он сам же гипостази­
рует единичные представления-репрезентанты, приписы­
вая им не свойственную для их функционирования роль
абсолютных «представителей».
Все же репрезентативную концепцию абстракций нель­
зя считать пустой выдумкой: эта концепция отображает
отдельные действительные, хотя далеко не главные факты
процесса познания, как, например, некоторые свойства
0
См. Д. Локк. Избр. философск. произв. в двух томах, т. 1.
ΑΓ., 1960, с. 117 и 579.

16

художественно-образного мышления. Но Беркли направил
w против дискурсивного, логического мышления вообще
π против философских абстракций материалистической
теории в особенности: коль скоро в мышлении существуют
только представления-репрезентанты, но не общие по­
нятия в собственном смысле слова, то понятие материаль­
ной субстанции невозможно. При этом Беркли ссылается
на известную гипотезу Локка насчет понятия «подпорки»
(support) чувственно-воспринимаемых свойств как одного
из элементов содержания более широкого понятия мате­
рии — важнейшего понятия философского материализма.
Он софистически истолковывает гипотезу Локка как аб­
солютно нереальную фикцию, после чего остается, ко­
нечно, отбросить это понятие как-де пустую выдумку.
Беркли не обращает внимание на то, что сам же он насе­
ляет «душу» человека чувственными идеями, находящими
в «душе» подпорку для своего существования.
3. Онтология и проблема существования
Мы пришли к онтологии Беркли. Что же, согласно его
взглядам, существует в действительности? Прежде всего
«души» и сотворивший их «бог», а также ощущения («идеи»),
будто бы влагаемые богом в человеческие души. Беркли
сводит все объективное во внешнем мире к субъективному
содержанию «идей» в «душах», а свойства внешних объек­
тов — к ощущениям в нас. Беркли отождествляет все
вещи с «комбинациями» (collections, complexes) ощущений.
«Существовать» означает для вещей «быть воспринимае­
мыми» (esse, est percipi). «Существование чувственно во­
ображаемой вещи ничем не отличается от чувственного
воображения или восприятия (perception)» 10. Объектив­
ная же реальность, материя — это несуществующая сущ­
ность (non-entity). Несуществующей сущностью объявля­
ет Беркли и пространство. Он делает это под флагом
критики им метафизического тезиса Ньютона об абсолют­
ности пространства Х1. В этой критике Беркли был прав,
указывая на относительность пространственных измере­
ний, но вместе с водой он выплеснул из ванны и ребенка,
10
11

Наст, изд., с. 47.
Что касается времени, то Беркли сводит его к образу по­
следовательности идей. Об этом он писал С. Джонсону 24 марта
1730 г.
17

отвергнув убеждение Ньютона в объективности простран­
ства. «Душам» Беркли приписывает особый вид сущест­
вования: «быть» для них значит воспринимать ощущения
и их комплексы (esse est percipere).
Все эти положения выражают сочетания субъективно­
го и объективного идеализма, но, соединив вместе эти две
его разновидности, Беркли сразу же попал в конфликт
со здравым смыслом и запутался в безвыходных противо­
речиях. Их ныне, спустя два столетия, пытаются затуше­
вать лингвистические позитивисты, которые восхваляют
Беркли за «либерализацию» философского мышления и
предвосхищение столь рекламируемого ими пресловутого
«терапевтического анализа» 12. Особенно радует их то,
что у Беркли «существование» не есть особый предикат и в
случае вещей внешнего мира оно полностью совпадает с их
данностью субъекту в переживаниях (ощущениях)13. Но
именно в проблеме существования Беркли зашел в тупик.
Некоторые трудности были, правда, чисто доктринального свойства: сводя материю к комплексам ощущений в
человеческом сознании, а значит, упраздняя ее, Беркли
разрушал тем самым почву под богословским тезисом о
вещественном мире как источнике греховного прельще­
ния 14. Напрасно субъективный идеалист убеждал теоло­
гов, что его философия не требует никаких изменений
христианской догматики. Но были у него и более серьез­
ные трудности, которые толкали Беркли в пропасть солип­
сизма, т. е. учения, признающего существование только
данного (одного) субъекта.
Если все свойства вещей существуют только в душе
человека, то у каждого субъекта есть знание только о
своем, им видимом мире; более того, у каждого свои осо­
бые объекты, так что неправомерно рассчитывать на по­
строение общего знания посредством репрезентативных
абстракций. Такого знания нет и быть не может! Солип12
G. Лrdley. Berkeley's Renovation of Philosophy. The Hague,
1968,13 p. 90.
Впрочем, за двести лет кое-что изменилось: если Беркли в
XVIII в. отождествил существование вещей с ощущаемостью, то
Рассел в XX в.— ощущаемость с «существованием вообще».
14
Мы не можем согласиться с К. Айдукевичем, который в
статье о понятии материи (1948) высказал мнение, будто Беркли
предвосхитил ленинское определение материи как объективной
реальности. Беркли, как правило, оперировал Локковым понятием
материи как субстрата качеств, приложив все усилия к его разру­
шению и замене его понятием комплекса ощущений.

18

систская точка зрения ставит под вопрос существование
π церковной паствы, и самой церкви как собирательного
предмета. Конкретные вопросы, без ответа на которыеБеркли нечего было и надеяться убедить читателей в правоте
своей философии, были таковы: каким образом существуют
вещи, не воспринимаемые данным субъектом? Что дела­
ется с ними, когда их временно перестает воспринимать
(например, во время сна) данный человек?
Напрасно Беркли пытается прибегнуть то к восприя­
тиям других лиц, ток понятию «возможности восприятия»
(esse est posse percipi), проходя тот самый круг поисков,
который впоследствии, спустя почти два века, повторили,
но уже в карикатурной форме махисты, не придумавшие
для спасения объективности ничего лучше пресловутого
«потенциального центрального члена принципиальной ко­
ординации», в возможности восприятия которого существу­
ет будто бы весь объективный мир, когда нет актуально су­
ществующих или воспринимающих субъектов 1б. Ссылка
на то, что вещи, не воспринимаемые данным субъектом,
существуют в это время в восприятиях других лиц, не
разрешает, а лишь временно отодвигает проблему, по­
скольку число таких лиц не беспредельно, а каждое из них
и все они вместе не вездесущи. Апелляция к «возможности
восприятия», как и к восприятию в «воображении» (in
imaginatio), разрушает всю теорию познания Беркли, так
как вводит в нее совершенно чуждое ей понятие потенции.
Придется допустить, что вещи «существуют непредставляемые и немыслимые, что, очевидно, противоречиво» 16.
Но это противоречиво прежде всего для сознания тех, кто
принимает положения гносеологии и онтологии Беркли
за истину. Однако сам Беркли, как и его немногочислен­
ные последователи, предпочитал блуждать в противоре­
чиях своей доктрины, чем признать ее несостоятельность.
Непоследовательность взглядов Беркли выявилась, когда,
поставив глубокий вопрос о смысле термина «существо­
вать» (быть), Беркли стал отвечать на другой вопрос —
какие именно объекты существуют. Определив ряд видов
«существования», Беркли затем запутался в соотношениях
между ними.
Перед лицом всех этих принципиальных трудностей
Беркли бежит под сень религии. Он утверждает, что не
15
16

См. В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 18, с. 72 и 78.
Наст, изд., с. 181.
19

ощущаемые никем предметы продолжают непрерывно су­
ществовать в «божественном сознании» (in the mind of god),
т. е. в высшем разуме 17. Перед нами встает древняя тень
Августина, истолковавшего «идеи» Платона как мысли
бога о том мире, который он создает. Беркли не обошелся
и без самого Платона, и свидетельство этому — содержа­
ние «Сейриса...», в котором особенно сильно подчеркнуты
платоновские мотивы неполноценности мира, причастного
чувственности и высшей ценности мира сверхчувственных
истин 18. В «Сейрисе...» усиливаются мотивы объективно­
го идеализма и рационализма.
Последнее философское произведение Беркли пред­
ставляет собой не отступление от его прежней теорети­
ческой концепции, как полагают комментаторы его твор­
чества, но развитие тех моментов, которые в той или иной
мере были присущи ей прежде. В определенной степени
прав комментатор Т. Джессоп: в «Сейрисе...» несколько
изменились акценты, но не доктрина. Именно основной
доктрине соответствует и явное здесь «намерение Беркли
подделаться под реализм» 19, и хорошо заметное тесное
соединение субъективно-идеалистической теории позна­
ния и объективно-идеалистической теории бытия. «Выводя
«идеи» из воздействия божества на ум человека, Беркли
подходит таким образом к объективному идеализму...»20
В «Сейрисе...» вместо термина «идея» часто фигурирует
«феномен», но это не меняет существа дела: согласно онто­
логии Беркли, абсолютно существует только бог, души су­
ществуют только относительно бога, ощущения — толь­
ко относительно душ, а вещественные объекты — только
относительно ощущений. Очевидно, что роль ощущений в
этой четырехэтажной пирамиде далеко не главенствующая.
4. Адвокаты берклианства
В наши дни среди буржуазных философов усилилась
тенденция к истолкованию учения Беркли в виде чего-то
среднего между позитивизмом и «реализмом» или в виде
либо «реализма», либо позитивизма, т. е. учения, прокла­
мирующего «возвышение» над противоположностью двух
17
18
19
20

The Works of George Berkeley..., vol. 5, p. 134.
См. наст, изд., с. 4.92 и др.
В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 18, с. 21.
Там же, с. 24.
20

основных направлений в философии. Беркли был предте­
чей позитивизма, и В. И. Ленин со всей убедительностью
показал это в книге «Материализм и эмпириокритицизм».
Но позитивистом сам Беркли еще не был. Аргументация
в пользу последнего положения, которую нам приходится
слышать и читать, ложна. Что касается изображения Берк­
ли в качестве «реалиста», то одни—А.>, № 187, с. 314.
86

вид Луны с общепринятыми принципами оптики. Затем
в «[Философских] трудах»* была опубликована другая
статья, относящаяся к тому же самому вопросу, в которой
известный д-р Уоллес 13 пытается объяснить указанное
явление. Хотя эта статья, как кажется, не заключает
в себе ничего нового, не высказанного раньше другими,
тем не менее я здесь рассмотрю ее.
76. Мнение Уоллеса вкратце таково. Мы судим о ве­
личине объекта не через посредство одного только угла
зрения, но при посредстве угла зрения вместе с расстоя­
нием. Поэтому хотя угол остается тем же самым или даже
уменьшается, однако если в то же время расстояние ка­
жется увеличившимся, то объект будет казаться боль­
шим. Что же касается способа, которым мы оцениваем рас­
стояние любой вещи, то это происходит через посредство
числа и протяжения промежуточных объектов. Поэтому
когда Луну видят на горизонте, то разнообразие полей,
домов и пр. вместе с обширной перспективой далеко рас­
стилающейся земли или моря, лежащих между глазом и
крайним концом горизонта, внушает духу идею большого
расстояния и, следовательно, увеличивает внешний вид.
И это, по мнению д-ра Уоллеса, есть истинное объяснение
того необычного размера, который дух приписывает гори­
зонтальной Луне, хотя угол, стягиваемый ее диаметром,
ни на йоту не больше, чем обыкновенно.
77. По поводу этого мнения, чтобы не повторять того,
что уже было сказано относительно расстояния, я сде­
лаю только следующие замечания: во-первых, если вид
промежуточных объектов есть то, что внушает идею да­
лекого расстояния, а эта идея далекого расстояния есть
причина, приносящая в дух идею большой величины, то
отсюда вытекало бы, что если бы кто-нибудь смотрел на
горизонтальную Луну из-за стены, то она не казалась
бы большей, чем обыкновенно. Ибо в этом случае стена,
лежащая между глазом и луной, отрезает от него весь
этот вид моря, земли и проч.— вид, который в противном
случае увеличивал бы видимое расстояние, а вместе с тем
и видимую величину Луны. Сказать, что даже и в таком
случае все это протяжение земли и всего прочего, что ле­
жит в пределах горизонта, внушается памятью и что это
внушение порождает мгновенное суждение, будто Луна от­
стоит дальше и имеет большую величину, чем обыкновен* Я° 187, с. 323.

87

но,— значит не сказать ничего. В самом деле: спросите
любого человека, который, видя горизонтальную Луну
с указанного места считает ее большей, чем обыкновенно,
имеет ли он в это время в своем духе какую-либо идею
промежуточных объектов или длинной полосы земли, ле­
жащей между его глазом и крайним концом горизонта?
И эта ли идея есть причина того, что он составляет выше­
упомянутое суждение? Без сомнения, на этот вопрос вся­
кий даст отрицательный ответ и скажет, что горизонталь­
ная Луна кажется ему большей, чем меридиональная, хотя
он никогда не думает ни о всех, ни о какой-либо из тех
вещей, которые лежат между ним и Луной. А что касается
той нелепости, будто какая-либо идея может вводить в дух
другую идею, между тем как она сама не воспринимается,
то это уже было нами рассмотрено, да притом эта нелепость
слишком очевидна, чтобы нужно было еще распростра­
няться о ней. Во-вторых, получается невозможным объяс­
нить по этой гипотезе, почему кажущийся вид Луны в од­
ном и том же месте иногда больше, иногда меньше; а пос­
леднее явление, как было доказано, вполне согласуется
с нашими принципами и объясняется ими весьма легко и
естественно. Для дальнейшего выяснения этого следует
заметить, что непосредственно и в собственном смысле
слова мы видим только свет и цвета в различных сочета­
ниях и оттенках, разных степеней слабости и ясности,
смутности и отчетливости. Все эти видимые объекты на­
ходятся только в духе; что-либо внешнее духу, будь то
расстояние или величина, они внушают только вследствие
привычной связи, подобно тому, как слова внушают вещи.
Таким образом, мы должны отметить, что кроме напряже­
ния глаз, а также яркости и слабости, отчетливости и
смутности внешнего вида (которые, так как они имеют
некоторое соответствие с линиями и углами, были под­
ставлены на место их в предшествовавшей части этого
трактата) существуют еще другие средства, которые вну­
шают как расстояние, так и величину. Таковым в особен­
ности является место видимых точек или объектов, на­
пример более высокое или более низкое положение их;
первое внушает более далекое расстояние и большую ве­
личину, последнее — более близкое расстояние и мень­
шую величину: все это есть всецело результат привычки
и опыта, между тем как на самом деле нет никакой раз­
ницы между этими линиями расстояния, так как и самый
высокий, и самый низкийобъект отстоят от глаза на рав88

ном расстоянии или, вернее, вовсе не находятся на расстоя­
нии от него. Таким образом, в высшем или низшем поло­
жении нет ничего, что бы в силу необходимой связи вну­
шало большую или меньшую величину. А раз так, то эти
обычные опытные средства внушения расстояния внушают
также и величину, причем и ее столь же непосредственно,
как и расстояние. Я утверждаю, что они не внушают рань­
ше расстояние (vide § 53) и не предоставляют затем духу
выводить оттуда заключение или вычислять величину, но
внушают величину столь же непосредственно и сразу, как
и расстояние.
78. Этот феномен горизонтальной Луны есть прекрас­
ный пример, указывающий недостаточность линий и углов
для объяснения способа, которым дух воспринимает и
оценивает величину внешних объектов. Тем не менее при
помощи их можно вычислять видимую величину вещей,
поскольку они имеют связь и соответствие с теми другими
идеями или восприятиями, которые суть истинные и не­
посредственные причины, внушающие духу видимую ве­
личину вещей. Однако, полагаю, можно сделать общее
замечание относительно математического вычисления в
оптике, что оно никогда не может быть вполне точным и
совершенным, так как суждения, которые мы образуем
о величине внешних вещей, часто зависят от многих об­
стоятельств, которые не имеют соответствия с линиями
и углами или не могут быть определены при помощи их.
79. Из сказанного мы можем вывести следствие, что
прозревший слепорожденный при первом открытии его
глаз составлял бы совершенно иное суждение о величине
вводимых через посредство глаз объектов, чем то, которое
образуют другие. Он не рассматривал бы идеи зрения в
их отношении к идеям осязания или в какой-либо связи
с последними. Так как рассмотрение их ограничивалось
бы у него исключительно ими самими, то он считал бы их
большими или малыми исключительно в зависимости
от того, заключают ли они в себе большее или меньшее
число видимых точек. А так как, несомненно, каждая
видимая точка может покрывать собой или исключать из
зрения только одну другую видимую точку, то, следова­
тельно, всякий объект, исключающий из поля зрения дру­
гой объект имеет равное с ним число видимых точек; и,
стало быть, прозревший слепорожденный будет мыслить,
что оба этих объекта имеют одну и ту же величину. От­
сюда очевидно, что человек в таких условиях полагал бы,
89

что его большой палец, которым он может скрыть башню,
т. е. помешать, чтобы ее можно было видеть, имеет одина­
ковую величину с этой башней; или что его рука, извест­
ное положение которой может скрыть из его поля зрения
небесную твердь, равна по величине последней, как бы
ни казалось нам велико неравенство между этими двумя
вещами вследствие той привычной и тесной связи, кото­
рая выросла в наших душах между объектами зрения и
осязания, благодаря чему самые различные и несходные
идеи этих двух чувств столь смешиваются и соединяются,
что ошибочно принимаются за одну и ту же вещь, и от
этого предрассудка нам нелегко освободиться.
80. Чтобы лучше объяснить природу зрения и надле­
жащим образом установить способ, коим мы воспринимаем
величины, я сделаю еще несколько замечаний по поводу
некоторых относящихся сюда вопросов, так как недоста­
точное размышление о них и отсутствие надлежащего
разделения осязаемых и видимых идей могут породить
в нас ошибки и смутные понятия. Во-первых, я отмечу,
что minimum visibile совершенно одинаково у всех су­
ществ, какие только одарены зрительной способностью.
Ни изысканное устройство глаза, ни особенная острота
зрения не могут сделать, чтобы minimum visibile было
меньшим у одной твари, чем у другой; так как minimum
visibile не имеет различимых частей и никоим образом
не состоит из таковых, то необходимо оно должно быть
одним и тем же для всех. Ибо если предположим его иным
и допустим, что minimum visibile, например, клеща мень­
ше, чем minimum visibile человека, то, согласно этому
допущению, последнее может быть сделано равным перво­
му через отнятие от него некоторой части. Следователь­
но, оно состоит из частей, а это несогласно с понятием
minimum visibile, или точки.
81. Может быть, возразят, что minimum visibile
человека есть реальная величина и заключает в себе части,
вследствие чего оно и больше, чем minimum visibile кле­
ща, хотя части его и не воспринимаются человеком. На
это я отвечаю, что так как, согласно доказанному, mini­
mum visibile (как и все другие собственные и непосред­
ственные объекты зрения) не имеет никакого существова­
ния вне духа того, кто видит его, то, следовательно, не
может быть никакой части его, которая не воспринимается
в действительности и потому не является видимой. А что­
бы один объект заключал в себе много раздельных види90

мых частей и в то же время был бы minimum visibile,
это — явное противоречие.
82. Этих видимых точек мы видим всегда одинаковое
число. Их совершенно столько же, как в том случае, когда
наш взгляд ограничен и связан близкими объектами, так
и тогда, когда он простирается к большим и отдаленным
объектам. Так как невозможно скрыть или исключить
из зрения какое-либо minimum visibile его, то отсюда с
очевидностью следует, что, когда мой взгляд ограничен
со всех сторон стенами моего рабочего кабинета, я вижу
совершенно столько же видимых точек, сколько я их
видел бы, если бы раздвинулись стены рабочего кабинета
и устранились все другие преграды и предо мной был бы
обширный вид лежащих вокруг полей, гор, моря и откры­
того неба. Ибо, пока я заключен в стенах, каждая точка
внешних объектов скрыта от моего взгляда стенами, на­
ходящимися между ними и мной. Но так как каждая види­
мая точка способна скрыть или исключить из зрения только
одну-другую соответствующую точку, то, следовательно,
пока мое зрение ограничено этими тесными стенами, я
вижу столько же точек, или minima visibilia, сколько я
их увидел бы, если бы эти стены были удалены и я смотрел
бы на все внешние объекты, вид которых ими перехва­
чен. Поэтому всякий раз, когда говорят, что мы имеем
перед собой в одно время более обширный вид, чем в дру­
гое, то здесь следует разуметь не собственные и непо­
средственные, но вторичные и опосредствованные объекты
зрения, которые, как было указано, принадлежат именно
осязанию.
83. Рассматривая зрительную способность по отно­
шению к ее непосредственным объектам, можно найти в
ней два несовершенства. Во-первых, что касается протя­
жения или числа видимых точек, воспринимаемых ею
сразу, то оно конечно и до известной степени ограничено.
В одном взгляде можно охватить только известное огра­
ниченное число minima visibilia, за пределы которого
взор выйти не может. Во-вторых, наше зрение обладает
тем недостатком, что его взгляд не только ограничен, но
также в большей части неясен. Из того, что мы охватываем
одним взглядом, мы можем видеть ясно и отчетливо лишь
немногое; и чем больше мы фиксируем наше зрение на
одном каком-либо объекте, тем темнее и неотчетливее будет
нам казаться остальное.
84. Соответственно этим двум недостаткам зрения мы
91

можем вообразить столько же совершенств, а именно:
1) способность охватывать в одном взгляде большее число
видимых точек; 2) способность видеть их все сразу с оди­
наковой наивысшей ясностью и отчетливостью. Но обла­
дают ли в действительности этими совершенствами интел­
лекты отличного от нас порядка и иных способностей, это­
го знать мы не можем.
85. Ни в том, ни в другом отношении микроскопы не
совершенствуют зрения. Ибо, когда мы смотрим через ми­
кроскоп, мы отнюдь не видим большого числа видимых
точек, и соседние точки не являются более раздельными,
чем в тех случаях, когда мы смотрим невооруженным
глазом на объекты, помещенные на надлежащем расстоя­
нии. Микроскоп вводит нас, так сказать, в новый мир.
Он дарит нам новую картину видимых объектов, совер­
шенно отличную от той, которую мы видим невооружен­
ным глазом. Но весьма важное различие заключается в
том, что между тем как объекты, воспринимаемые нево­
оруженным глазом, имеют известную связь с осязаемыми
объектами, благодаря которой мы научаемся предвидеть,
что последует при приближении или прикосновении к
частям нашего тела объектов, находящихся на расстоя­
нии,— что весьма способствует сохранению этих час­
тей,— не существует подобной же связи между осязаемы­
ми вещами и теми видимыми объектами, которые воспри­
нимаются при помощи самого лучшего микроскопа.
86. Отсюда очевидно, что если бы наши глаза были прев­
ращены в микроскопы, то от такой перемены мы мало вы­
играли бы. Мы лишились бы вышеуказанной выгоды,
которую теперь получаем при посредстве зрительной спо­
собности, и у нас от зрения осталась бы только пустая
забава и не было бы от него никакой пользы. Но, может
быть, скажут, что в этом случае наше зрение было бы ода­
рено гораздо большей остротой и проницательностью, чем
теперь. Желал бы я знать, в чем состоит эта острота, ко­
торая считается столь большим достоянием зрения. Из
того, что мы уже доказали, известно, что minimum visibile никогда не бывает большим или меньшим, но во
всех случаях всегда одно и то же. И в обладании глазамимикроскопами я вижу только ту разницу, что прекращает­
ся связь между различными восприятиями зрения и ося­
зания, которая раньше давала нам возможность регули­
ровать наши действия при содействии глаза, и зрение ста­
новится вовсе непригодным для этой цели.
92

87. Вообще, мне кажется, что если мы рассмотрим упот­
ребление и цель зрения, вместе с нашим настоящим положеним и условиями нашего существования, то мы не найдем
никакой уважительной причины жаловаться на какойлибо недостаток или несовершенство в нашем зрении, и
трудно нам будет представить, каким образом оно могло
бы быть улучшено. Со столь замечательной мудростью
устроена эта способность как для удовольствия, так и для
удобства нашей жизни.
88. Изложив то, что я имел в виду сказать относительно
расстояния и величины объектов, я перехожу теперь к рас­

смотрению способа, которым дух воспринимает при по­
средстве зрения положение их. Среди открытий послед­
него столетия считается одним из наиболее важных то,
что процесс зрения объяснен более глубоко, чем он объяс­
нялся раньше. В наше время нет никого, кто бы не знал,
что изображения внешних объектов рисуются на сетчатке
или дне глаза; что мы не можем видеть ничего, что не
было бы нарисовано таким образом; и что соответственно
большей отчетливости или смутности этого рисунка и вос­
приятие, которое мы имеем относительно объекта, более
отчетливо или смутно. Но в этом объяснении процесса
зрения встречается одна большая трудность, а именно:
объекты изображаются на дне глаза в обратном положе­
нии, так, что верхняя часть объекта изображается на
нижней части глаза, а нижняя часть объекта — на верх­
ней части глаза; то же самое можно сказать и относитель­
но правой и левой стороны. Так как, стало быть, изобра­
жения являются в таком обратном виде, то спрашивается:
как происходит, что мы видим объекты прямыми и в их
естественном положении?
89. В ответ на эту трудность мы слышим, что дух, вос­
принимая воздействие луча света на верхнюю часть глаза,
рассматривает этот луч как идущий по прямой линии от
93

нижней части объекта; подобным же образом, замечая
луч, ударяющий в нижнюю часть глаза, дух устремля­
ется к верхней части объекта. Так, в прилагаемом рисун­
ке С, нижняя точка объекта ABC, проектируется в с, верх­
нюю часть глаза. Подобным же образом самая высшая
точка А проектируется в а, самую низшую часть глаза;
и это делает изображение сва обратным. Но дух рассмат­
ривает воздействие в с как идущее по прямой линии Сс
от нижнего конца объекта; и удар или толчок в а, как
приходящий по линии Аа от верхнего конца объекта, и
вследствие этого образует правильное суждение о поло­
жении объекта ABC, несмотря на то что изображение его
дается в обратном виде. Кроме того, это иллюстрируют
воображаемым примером слепого человека, который, дер­
жа в руках две палки, перекрещивающиеся между собой,
осязает при помощи их крайние концы объекта, помещен­
ного в перпендикулярном положении. Конено, этот че­
ловек будет думать, что верхняя часть объекта — та, кото­
рую он осязает палкой, находящейся в руке, расположен­
ной ниже, и что нижняя часть объекта — та, которую он
осязает палкой, находящейся в руке, расположенной
выше. Таково обычное объяснение прямого внешнего вида
объектов, и оно обыкновенно допускается и принимается,
будучи, как говорит Молине *, «признаваемо всеми удов­
летворительным».
90. Но это объяснение, по моему мнению, не заключа­
ет в себе ни малейшей доли истины. Если бы я воспринимал
эти точки перекрещивания и направления лучей света
таким образом, как указывалось, тогда в самом деле это
объяснение на первый взгляд не было бы лишено вероят­
ности. И тогда мог бы быть некоторый повод для прове­
дения сравнения со слепым человеком и его перекрещиваю­
щимися палками. Но в данном случае дело обстоит со­
вершенно иначе. Я знаю весьма хорошо, что я не воспри­
нимаю ничего подобного. И, следовательно, я не могу
через посредство этого судить о положении объектов. Сверх
того, я обращаюсь к опыту любого человека и спрашиваю,
сознает ли он, поскольку это касается его самого, чтобы
он думал о пересечении пучков лучей света или следил
за толчками, которые они дают по прямым линиям, вся­
кий раз как он посредством зрения воспринимает положе­
ние какого-либо объекта? Мне кажется очевидным, что
* «Диоптр[ика]>>, ч. 2, гл. 7, с. 289а
94

пересечение лучей, прослеживание их и пр. никогда не
мыслится детьми, идиотами, да, правду говоря, и вообще
никем, за исключением тех, кто занимался оптикой. Но
чтобы дух судил о положении объектов при посредстве
этих вещей, которых он не воспринимает, или чтобы он
воспринимал их, не сознавая этого,— какое бы вы из
этих двух предположений ни взяли,— это совершенно
выходит за пределы моего понимания. Прибавьте к этому,
что объяснение способа видения примером перекрещиваю­
щихся палок и отыскивание объекта по осям пучков лучей
света предполагают, что собственные объекты зрения вос­
принимаются на расстоянии от нас, что противоположно
тому, что мы доказали. Поэтому мы осмеливаемся сказать,
что это мнение о способе, коим дух воспринимает прямой
внешний вид объектов, одного рода с теми другими поло­
жениями писателей по оптике, которые мы имели случай
испытать и опровергнуть в предыдущих частях нашего
трактата.
91. Итак, остается ждать другого объяснения этой
трудности. И я уверен, что оно легко будет найдено, если
только мы исследуем вопрос как следует и будем тщатель­
но отделять идеи зрения от идей осязания. Чем чаще в трак­
тате о зрении мы будем подчеркивать это различие, тем
лучше. И особенно следует обращать внимание на это
различие при исследовании того вопроса, которым мы
теперь заняты, ибо трудность объяснения того, что мы
видим объекты в прямом виде, главным образом и воз­
никает, по моему мнению, вследствие недостаточно пра­
вильного понимания указанного различия.
92. Чтобы освободить наши умы от всех предрассуд­
ков, какие только мы можем иметь относительно этого
предмета, наиболее подходящим кажется мне мысленное
допущение случая со слепорожденным, который в зрелом
возрасте прозрел. И хотя, вероятно, полное абстрагиро­
вание от опыта, приобретенного при помощи зрения (до
такой степени, чтобы быть в состоянии поставить свои
мысли совершенно в положение мыслей такого человека),
не может быть для нас делом ни легким, ни привычным,
тем не менее мы должны попытаться, насколько возможно,
составить правильное понятие о том, что, как можно
справедливо предположить, происходит в его душе.
93. Известно, что слепой от рождения человек имел
бы идеи верха и низа через посредство чувства осязания.
Посредством движения своей руки он может различать
95

положение всякого осязаемого объекта, помещенного
на расстоянии, равном ей. Ту часть, на которую он чув­
ствовал бы себя опирающимся или в направлении кототой он воспринимал бы тяжесть своего тела, он называл
бы нижней, а противоположную ей— верхней; подобным
же образом он называл бы все объекты, какие только ни
случалось ему осязать.
94. Но в таком случае, какие бы суждения он ни сос­
тавлял о положении объектов, они ограничивались бы
только теми объектами, которые воспринимаются осяза­
нием. Ко всем же тем вещам, которые неосязаемы и имеют
духовную природу, как-то: его мысли и желания, его
страсти и вообще все модификации его души,— к ним он
никогда бы не применял терминов «верхний» и «нижний»,
разве только в метафорическом смысле. Может быть, ино­
сказательно он и говорил бы о высоких и низких мыслях,
но эти термины, в своем собственном значении, никогда
не прилагались бы ни к одной вещи, мыслимой существу­
ющей в духе. Ибо человек, слепой от рождения и поныне
пребывающий в том же положении, не может обозначать
словами «выше» и «ниже» ничего иного, кроме большего
или меньшего расстояния от земли; это расстояние он
измерял бы движением или прикладыванием своей руки
или другой какой-либо части своего тела. Итак, очевидно,
что все те вещи, которые, по их относительному положе­
нию, мыслились бы им как высшие или низшие, должны
воображаться существующими вне духа, в окружающем
пространстве.
95. Отсюда само собой следует, что такой человек (если
мы предположим его прозревшим) при первом опыте зре­
ния не думал бы, чтобы из того, что он увидел, что-нибудь
было высоким или низким, в прямом или обратном виде.
Ибо, согласно тому, что мы ранее доказали в § 41, он не
думал бы, чтобы вещи, которые он воспринимает посред­
ством зрения, находились на каком-либо расстоянии от
него или были бы вне его духа. Объекты, к которым он
до сих пор обыкновенно прилагал термины «вверху» и
«внизу», «высокий» и «низкий», являлись таковыми лишь
вследствие прикосновения или некоторого восприятия
посредством осязания. Между тем собственные объекты
зрения образуют новый ряд идей, совершенно особый и
отличный от преяшего, который никоим образом не может
восприниматься посредством осязания. Поэтому нет ре­
шительно ничего, что могло бы склонять его считать эти
96

термины приложимыми и к ним. Он никогда бы не думал
этого, пока опыт не показал бы ему их связь с осязаемыми
объектами и в его ум не начало бы вкрадываться то же
самое предубеждение, которое с детства выросло в умах
других людей.
96. Чтобы представить этот предмет в более ясном све­
те, я прибегну к помощи примера. Предположим, что выше­
упомянутый слепой посредством осязания воспринимает,
что человек стоит прямо. Исследуем, каким образом он
это воспринимает. Путем прикладывания своей руки к раз­
ным частям человеческого тела наш слепой воспринимал
различные идеи осязания; последние, слагаясь, образуют
различные сложные идеи, которые связываются с отдель­
ными именами. Так, одна комбинация их, имеющая опре­
деленную осязаемую форму, величину и состав частей, на­
зывается головой, другая — рукой, третья — ногой и т. д.;
все эти сложные идеи в его духе могли сложиться только
из идей, воспринимаемых осязанием. Равным образом,
посредством осязания он получил идею земли или почвы,
в направлении которой он воспринимает естественную
тяжесть частей своего тела. А так как термин «прямой»
не означает ничего иного, кроме перпендикулярного по­
ложения человека, при котором его ноги находятся ближе
всего к земле, то если слепой посредством движения своей
руки по частям тела стоящего перед ним человека воспри­
нимает, что идеи осязания, которые образуют голову,
отстоят далее всего, а идеи осязания, которые образуют
ноги, находятся ближе всего к другой комбинации идей
осязания, которую он называет землей, то он назовет этого
человека стоящим прямо. Но если мы предположим, что
вдруг он получает способность зрения и смотрит на че­
ловека, стоящего перед ним, то очевидно, что в этом слу­
чае он не был бы в состоянии решить, в прямом или обрат­
ном виде находится видимый им человек. Так как до сих
пор ему никогда не было известно применение этих терми­
нов к чему-либо иному, кроме осязаемых вещей, или
вещей в пространстве, внешних по отношению к нему,
а то, что он видит, не осязается и не воспринимается им
как нечто внешнее по отношению к нему, то он не мог бы
знать, что они, собственно, приложимы к этому.
97. Впоследствии, когда он заметит, что при поворачи­
вании головы или глаз вверх и вниз, направо и налево
видимые объекты изменяются, а также узнает, что они
называются теми же самыми именами, как и объекты,
4

д. Беркли

97

воспринимаемые осязанием, и что они связаны с послед­
ними, тогда действительно он станет говорить о них и о
положении их в тех же самых терминах, которые он обык­
новенно прилагал к осязаемым вещам: и те объекты,
которые он воспринимает при поворачивании своих глаз
вверх, он будет называть находящимися вверху, а те,
которые он воспринимает при поворачивании своих глаз
вниз, он будет называть находящимися внизу.
98. Вот что является, по моему мнению, истинной при­
чиной того, почему он стал бы считать выше всего нахо­
дящимися те объекты, которые дают изображение на
самой нижней части его глаза, ибо они будут увидены
отчетливо при поворачивании глаза вверх. Подобным же
образом те объекты, изображение которых получается на
самой верхней части глаза, будут видны отчетливо при
поворачивании глаза вниз, и вследствие этого они приз­
наются находящимися наиболее низко. Ведь, как мы до­
казали, к непосредственным объектам зрения самим по
себе он не прилагал бы терминов «верхний» и «нижний»,
поэтому должно присоединиться сознание некоторых со­
провождающих их обстоятельств. Такими обстоятельст­
вами, очевидно, являются действия поворачивания глаза
вверх и вниз, которые дают духу вполне понятный по­
вод соответственно называть объекты зрения верхними
и нижними. Не будь этого движения глаза — поворачи­
вания его вверх и вниз для распознавания различных
объектов,— несомненно, термины: прямой, обратный и
другие, подобно им относящиеся к положению осязаемых
объектов, никогда бы не переносились и вовсе не припи­
сывались бы идеям зрения, так как чистый акт зрения не
заключает в себе ничего, что могло бы быть использовано
для этой цели, между тем как различные положения глаза
естественно заставляют дух образовывать соответствую­
щие суждения о положении объектов, вводимых при
посредстве их.
99. Затем, когда путем опыта он узнает связь, суще­
ствующую между различными идеями зрения и осязания,
он будет в состоянии при помощи восприятия, которое он
имеет об относительном положении видимых вещей, обра­
зовывать быстрое и верное суждение о положении внеш­
них вещей, так как осязаемые вещи совпадают с послед­
ними. И вот таким-то образом он будет воспринимать при
посредстве зрения положение внешних объектов1 которые,
собственно, не подлежат чувству зрения.
08

100. Я знаю, что мы весьма склонны думать, будто при
первом опыте зрения мы судим о положении видимых ве­
щей так, как это мы делаем теперь. Точно так же мы склон­
ны думать, что при первом опыте зрения и расстояние, и
величину объектов мы постигаем тем же самым способом,
что и теперь; но это, как было доказано, есть ложная и
неосновательная вера. И, по тем же основаниям, эта же
самая критика может быть направлена и против безус­
ловной веры (которую имеет большинство людей прежде
надлежащего размышления о предмете) в то, что они
способны при первом опыте зрения определить при по­
мощи глаза, в прямом или обратном виде находятся
объекты.
101. Может быть, против нашего мнения сделают воз­
ражение такого рода: так как человек, например, мыслится
находящимся в прямом положении, когда его ноги по­
мещаются возле самой земли, и он мыслится находящимся
в обратном виде, когда его голова помещается возле са­
мой земли, то отсюда следует, что посредством чистого
акта зрения, помимо всякого опыта или изменения поло­
жения глаз, мы могли бы определить, в прямом ли поло­
жении человек или в обратном. Так как и то, и другое —
и сама земля, и конечности человека, стоящего на ней,—
одинаково воспринимаются посредством зрения, то каж­
дый в то время, как он видит, может решить, какая часть
человека ближе к земле и какая часть дальше от нее, т. е.
в прямом ли положении человек или обратном.
102. На это я отвечаю, что те идеи, которые образуют
осязаемую землю и осязаемого человека, совершенно
отличны от тех, которые образуют видимую землю и ви­
димого человека. При посредстве одной лишь зрительной
способности, помимо всякого осязательного опыта или
изменения положения глаз, невозможно было бы когдалибо знать или даже подозревать, чтобы существовало
какое-либо отношение или связь между ними. Поэтому
при первом опыте зрения человек не называл бы ничего
из того, что он увидел, ни землей, ни головой, ни ногой;
и, следовательно, посредством чистого акта зрения он
не мог бы сказать, голова или ноги ближе к земле. В са­
мом деле, посредством чистого акта зрения мы не имели
бы никакой мысли о земле или человеке вообще как в пря­
мом, так и в обратном виде. Это, однако, станет еще яснее,
если мы сделаем точные наблюдения и специально про­
ведем сравнение между идеями зрения и осязания.
4*

99

103. То, что я вижу, есть только разнообразие света и
цветов. То, что я осязаю, бывает твердым или мягким, горя­
чим или холодным, шероховатым или гладким. Какое
сходство, какую связь имеют эти идеи с теми? Или каким
образом возможно, чтобы всякий находил основание при­
лагать одно и то же имя к комбинациям идей столь со­
вершенно различных, прежде чем не узнал на опыте их
сосуществования? Мы не находим, чтобы была какаянибудь необходимая связь между тем или иным осязае­
мым качеством и каким бы то ни было цветом. И мы можем
иногда воспринимать цвета там, где нет ничего восприни­
маемого осязанием. Вследствие всего этого становится оче­
видным, что ни один человек, впервые начавший видеть,
не знает, чтобы было какое-нибудь соответствие между тем
или иным частным объектом зрения и каким-либо знако­
мым ему объектом осязания; поэтому цвета головы вну­
шили бы ему не более идею головы, чем идею ног.
104. Вообще мы доказали (vid. § 63 и 64), что нельзя
открыть никакой необходимой связи между какой-либо
данной видимой величиной и какой-либо частной осязае­
мой величиной; но эта связь есть всецело результат при­
вычки и опыта и зависит от побочных и случайных об­
стоятельств, так что мы должны учиться выводить из
восприятия видимого протяжения, какое осязаемое про­
тяжение связано с ним. Отсюда, конечно, вытекает, что
видимые величины головы или ноги при первом открытии
глаз не принесут с собой в сознание соответствующих
осязаемых величин этих частей.
105. Из предыдущего параграфа ясно, что видимая
форма какой-либо части тела не имеет необходимой связи
с осязаемой формой ее, вследствие чего и не внушает ее
духу при первом опыте зрения, ибо форма есть следствие
величины. Отсюда следует, что подобно тому, как ника­
кая видимая величина не имеет в своей собственной приро­
де свойства внушать какую-либо определенную осязаемую
величину, так и никакая видимая форма не может быть
нераздельно связанной с соответствующей ей осязаемой
формой, и поэтому сама по себе и прежде опыта она не
может внушать ее разуму. Это станет еще более ясным,
если мы заметим, что то, что осязанию представляется глад­
ким и круглым, может вовсе не казаться таким зрению,
если смотреть через микроскоп.
106. Сопоставив все это и обдумав как следует, мы
с очевидностью можем вывести следующее заключение:
100

при первом акте зрения ни одна идея, вводимая при по­
средстве глаз, не имела бы никакой сознаваемой связи
с теми идеями, с которыми соединены в уме слепорожден­
ного названия: земля, человек, голова, нога и проч.
Таким образом, новые идеи никоим образом не вводили
бы в его дух вышеупомянутые идеи и не склоняли бы его
называть их теми же самыми именами и считать их од­
ними и теми же вещами, как это сделают они впоследствии.
107. Однако остается еще одна трудность, которая не­
которым может показаться сильно подрывающей наше
мнение и которая заслуживает рассмотрения. Дело в том,
что хотя признано, что ни цвет, ни величина, ни форма
видимых ног не имеют никакой необходимой связи с иде­
ями, образующими осязаемые ноги,— связи, которая бы
вводила их в мой дух при первом опыте зрения или за­
ставляла бы опасаться, что я стану смешивать их, прежде
чем в течение некоторого времени на опыте узнаю их
связь и привыкну к ней; однако кажется вполне несом­
ненным, что так как число видимых ног такое же, как и
число осязаемых ног, то я могу отсюда помимо всякого
зрительного опыта справедливо заключить, что они пред­
ставляют ноги или связаны с ногами скорее, чем с голо­
вой. Я говорю, что кажется, будто идея двух видимых
ног скорее внушит духу идею двух осязаемых ног, чем
идею одной головы, так что слепой тотчас по получении
способности видеть может знать, что ноги или две вещи
и что голова или одна вещь.
108. Чтобы осветить эту кажущуюся трудность, нам
нужно только заметить, что разнообразие видимых объек­
тов не порождает необходимо разнообразия соответствую­
щих им осязаемых объектов. Картина с большим разно­
образием цветов действует на осязание однообразно; по­
этому очевидно, что я не сужу о числе осязаемых вещей
по числу видимых вещей, независимо от опыта, при по­
средстве ряда необходимых выводов. И поэтому, когда
впервые открылись бы мои глаза, я не заключал бы, что
так как я вижу две вещи, то и осязать буду две. Каким же
образом могу я, раньше научающего меня опыта, знать, что
видимые ноги по той причине, что их две, связаны с ося­
заемыми ногами; или что видимая голова, по той причине,
что она одна, связана с осязаемой головой? Поистине,
вещи, которые я вижу, и вещи, которые я осязаю, на­
столько различны и разнородны, что восприятие одних
никогда бы не внушало моим мыслям других и не склоняло
101

бы меня составлять никакого суждения о них, пока На
опыте я не узнал бы их связь.
109. Но для всестороннего освещения этого предмета
следует принять во внимание, что число (как бы настой­
чиво ни относили его некоторые к первичным качест­
вам) не есть нечто определенное и установленное, сущест­
вующее реально в самих вещах. Оно есть всенл'ло созда­
ние духа, рассматривающего или простую идею саму по
себе, или какую-либо комбинацию простых идей, которой
дается одно имя и которая таким образом сходит за еди­
ницу. Соответственно различным способам, коими дух
комбинирует свои идеи, изменяется и единица; а соответ­
ственно различным единицам изменяется также и число,
которое есть только совокупность единиц. Мы считаем
окно за единицу и печь за единицу; однако и дом, в ко­
тором много окон и много печей, имеет такое же право на­
зываться единицей; множество же домов составляют один
город. В этих и подобных им примерах единица, очевидно,
всегда относится к частным соединениям, которые дух
составляет из своих идей; к этим соединениям он прикреп­
ляет имена и заключает в них большее или меньшее число
отдельных идей, смотря по тому, что лучше соответствует
его целям и намерениям. Поэтому все, что бы дух ни
рассматривал как одну группу, есть одна единица. Каж­
дая комбинация идей рассматривается духом как единица
и в знак этого отмечается одним именем. Следовательно,
наименование идей и комбинирование их в группы совер­
шенно произвольно и совершается духом так, как это
наиболее удобно, согласно указаниям опыта. Не будь
последнего, наши идеи никогда не были бы собраны в такие
различные отдельные комбинации, как теперь.
110. Отсюда следует, что человек, слепой от рождения
и впоследствии, в зрелом возрасте, прозревший, при пер­
вом акте зрения не разделял бы идеи зрения на те же са­
мые отдельные группы, на какие делят их другие, по опыту
знающие, какие идеи всегда сосуществуют и каким свой­
ственно объединяться под одним именем. Например, он
не соединял бы в одну сложную идею и вследствие этого
не принимал бы за единицу и не думал бы сразу о всех тех
частных идеях, которые составляют видимую голову или
ногу. Ибо нельзя усмотреть никакой причины, почему он
должен был бы так делать, лишь только увидел бы человека,
стоящего прямо перед ним. Его дух наполняют идеи,
образующие видимого человека, а вместе с ними и все
102

другие идеи зрения, воспринимаемые в то же самое время.
Но все эти идеи, видимые им одновременно, он не распре­
делял бы по различным отдельным комбинациям, пока по­
средством наблюдения движения частей человека и дру­
гих опытов он не узнал бы, какие идеи должно отделять
и какие соединять вместе.
111. Из всего сказанного видно, что объекты зрения
и осязания образуют, так сказать, два ряда идей, весьма
различных друг от друга. Объектам того и другого рода
мы одинаково приписываем термины: верхний и нижний,
правый и левый и тому подобные, указывая тем на по­
ложение или место вещей; но в этом случае мы отнюдь
не должны упускать из виду, что положение любого
объекта определяется только относительно объектов того
же самого чувства. Мы говорим, что какой-либо объект
осязания находится вверху или внизу, в зависимости от
того, больше или меньше расстояние от него до осязаемой
земли; подобным же образом какой-либо объект зрения мы
называем находящимся вверху или внизу, соответственно
тому, больше или меньше расстояние от него до видимой
земли. Но определять положение видимых вещей по от­
ношению к расстоянию их от какой-либо осязаемой вещиг
или vice versa, было бы абсурдом и совершенной неле­
постью. Ибо все видимые вещи одинаково находятся в духе
и не наполняют собой внешнего пространства; и, следо­
вательно, все они равно отстоят от осязаемой вещиЛ кото­
рая существует вне духа.
112. Или скорее, по правде говоря, собственные объ­
екты зрения не находятся ни на каком расстоянии, ни
близком, ни далеком, от осязаемой вещи. Ибо если мы вник­
нем как следует в исследуемый предмет, то найдем, что
объекты чувства могут сравниваться только с расстоянием,
которое существует тем же самым способом, т. е. принад­
лежит тому же самому чувству. Ибо под расстоянием меж­
ду двумя какими-либо точками не мыслится ничего иного,
кроме числа промежуточных точек. Если данные точки —
видимые, то расстояние между ними отмечается числом
промежуточных видимых точек; если они — осязаемые,
то расстояние между ними есть линия, составленная из
осязаемых точек. Но если одна данная точка — осязаемая,
а другая — видимая, то расстояние между ними не состоит
ни из точек, воспринимаемых зрением, ни из точек, воспри­
нимаемых осязанием, т. е. оно совершенно непонятно. Мо­
жет быть, эта истина не легко найдет себе признание в уме
103

всех людей. Во всяком случае относительно того, верно ли
это, я охотно узнал бы мнение каждого, кто потрудился бы
поразмыслить немного и испытать истинность сказанного
на своем собственном сознании.
ИЗ. Упущение из виду того, что было высказано в двух
последних параграфах, было, по-видимому, главной при­
чиной трудности, на которую наталкивалось объяснение
видения предметов в прямом положении. Голова, которая
на изображении ближе всего к земле, кажется отстоящей
далее всего от нее; с другой стороны, ноги, которые на
изображении дальше всего от земли, мыслятся находящи­
мися ближе всего к ней. В этом лежит трудность, которая
исчезает, если мы освободимся от двусмысленности и пред­
ставим дело более ясно, а именно следующим образом:
каким образом происходит, что видимая голова, которая
ближе всего к осязаемой земле, кажется глазу отстоящей
далее всего от земли, а видимые ноги, которые находятся
дальше всего от осязаемой земли, кажутся самыми близки­
ми к земле? Если вопрос поставить таким образом, то
всякий увидит, что трудность заключена в предположении,
что глаз, или способность зрения, или, скорее, душа при
посредстве их судит о положении видимых объектов по
отношению к их расстоянию от осязаемой земли. Ведь
очевидно, что осязаемая земля не воспринимается при
посредстве зрения. И в двух предыдущих параграфах было
доказано, что место видимых объектов определяется только
их расстоянием друг от друга и что нелепо говорить о да­
леком или близком расстоянии между видимой и осяза­
емой вещью.
114. Если мы ограничим наше исследование собствен­
ными объектами зрения, то все объяснится легко и хорошо.
Голова на изображении является отстоящей дальше всего
от видимой земли, а ноги — ближе всего к ней; и такими
они и кажутся на самом деле. Что тут странного или не­
понятного? Предположим, что изображения на дне глаза
суть непосредственные объекты зрения. Следствием было
бы то, что вещи являлись бы в том же самом положении,
в каком они изображены. А разве на самом деле происходит
не так? Видимая голова кажется отстоящей наидалее от
видимой земли, а видимые ноги кажутся ближе всего к
видимой земле. И как раз такими они и изображены.
115. Но, скажете вы, внешний вид человека прямой,
а изображение его обратное. Я отвечаю вопросом: что под­
разумеваете вы под изображением человека, или, что то
104

же самое, что высказываете вы, говоря, что видимый че­
ловек является в обратном виде? Вы скажете мне, что он —
в обратном виде, так как его пятки занимают самое высо­
кое положение, а голова — самое низкое. Будьте добры,
объясните мне то, что вы сказали. Говоря, что голова на­
ходится ниже всего, вы разумеете, что она наиближе к
земле; и говоря, что пятки выше всего, вы мыслите, что
они наидалыпе от земли. Снова я вас спрашиваю: какую
землю вы имеете в виду? Вы не можете иметь в виду ту
землю, которая изображена в глазу, т. е. видимую землю,
ибо изображение головы находится дальше всего от изоб­
ражения земли, а изображение ног ближе всего к изобра­
жению земли; и соответственно этому видимая голова от­
стоит дальше всего от видимой земли, а видимые ноги —
ближе всего к ней. Поэтому остается допустить, что вы
имеете в виду осязаемую землю; и таким образом вы опре­
деляете место видимых вещей относительно осязаемых
вещей, т. е. попадаете в противоречие с тем, что было до­
казано в § 111 и 112. Две различные области зрения и ося­
зания должны рассматриваться отдельно так, как будто
бы их объекты не имели ровно никакого сообщения между
собой и никакого отношения друг к другу, поскольку это
касается расстояния или положения.
116. Ошибки, делаемые нами в этом вопросе, также за­
висят в значительной степени от того, что, когда мы ду­
маем об изображениях на дне глаза, мы представляем се­
бе дело так, как будто мы сами смотрим на дно глаза дру­
гого человека или кто-нибудь другой смотрит на дно наше­
го глаза и видит изображения на нем. Предположим два
глаза А и В. Глаз 4 , смотрящий с некоторого расстояния
на изображения в В, видит их в обратном виде и по этой
причине заключает, что они находятся в В в обратном виде.
Но это заключение ошибочно. На дно глаза А проекти­
руются в миниатюре изображения изображений, например
человека, земли и пр., находящихся в В. И, кроме них,
проектируются на А в большом размере сам глаз В и объ­
екты, окружающие его, вместе с другой землей. Глазом А
эти большие изображения считаются истинными объекта­
ми, а меньшие изображения считаются им только изобра­
жениями в миниатюре. Вот по отношению к тем большим
изображениям и определяется положение меньших изоб­
ражений; так что, сравнивая маленького человека с боль­
шой землей, А образует суждение, что этот человечек в об­
ратном виде, т. е. что его ноги отстоят дальше всего от
105

большой земли, а голова находится ближе всего к ней.
Между тем если А сравнит маленького человека с малень­
кой землей, то он покажется в прямом виде, т. е. его голо­
ва будет казаться отстоящей далее всего от маленькой
земли, а ноги ближе всего к ней. Но мы должны учесть
то, что В видит не две земли, как А. Он видит только то,
что представлено маленькими изображениями в А, и, сле­
довательно, он будет считать человека находящимся в пря­
мом положении. Ибо на самом деле в В человек является
не в обратном виде, так как здесь ноги его находятся возле
земли; но в А он изображен в обратном виде, так как
здесь голова изображения изображения человека в В на­
ходится возле земли, а ноги далее всего от нее, если иметь
в виду не ту землю, которая является в изображении изоб­
ражения в В. Ибо если вы возьмете маленькие изображе­
ния изображений в В и рассмотрите их сами по себе, только
в их взаимном отношении друг к другу, то все они окажут­
ся в прямом виде и в своем естественном положении.
117. Другая ошибка заключается в том, что мы вообра­
жаем, будто на дне глаза получаются изображения внеш­
них объектов. Как было доказано, нет никакого сходства
между идеями зрения и осязаемыми вещами. Равным обра­
зом было доказано, что собственные объекты зрения не
существуют вне духа. Отсюда с очевидностью следует, что
изображения, получаемые на дне глаза, не суть изобра­
жения внешних объектов. Пусть каждый обратится к са­
монаблюдению и тогда скажет мне, какое сходство, какое
подобие существует между этим определенным разнообра­
зием и расположением цветов, которые составляют види­
мого человека (т. е. изображение человека), и той другой
комбинацией совершенно иных идей, воспринимаемых
осязанием, которые составляют осязаемого человека. Но
если дело обстоит так, то каким образом происходит, что
они считаются изображениями или рисунками? Ведь это
предполагает, что они суть копии, так как изображают не­
которые оригиналы или нечто отличное от них самих.
118. На это мой ответ будет таков. Ввышеприведенном
примере глаз А считает, что маленькие изображения, за­
ключающиеся в изображении глаза Б , суть рисунки или
копии, архетипы которых суть не внешние вещи, но боль­
шие рисунки, проектированные на его собственное дно;
последние же не считаются глазом А изображениями, но
признаются оригиналами или самыми настоящими вещами.
Хотя, если мы предположим, что третий глаз С с надле106

жащего расстояния смотрит на дно глаза А, тогда в самом
деле вещи, проектированные на него, будут глазу С ка­
заться изображениями или рисунками, в том же самом смы­
сле, в каком те вещи, проектированные на В, кажутся изоб­
ражениями глаза А.
119. Чтобы как следует понять это, мы должны тща­
тельно отличать идеи зрения от идей осязании и видимый
глаз от осязаемого, ибо, конечно, на осязаемом глазу нет
никаких изображений и ничто на нем не кажется нарисо­
ванным. С другой стороны, как было доказано, видимый
глаз точно так же, как и все другие видимые объекты,
существует только в духе, который, воспринимая свои
собственные идеи и сравнивая их друг с другом, называет
некоторые из них изображениями по сравнению с другими.
Если сказанное нами будет правильно понято и будет под­
веден тому итог, то это, я думаю, даст полное и подлинное
объяснение того явления, что мы видим объекты в прямом
виде. А каким образом это явление может быть объяснено
известными до сих пор теориями зрения, этого я, признать­
ся, не вижу.
120. В рассуждениях об этих вещах употребление обык­
новенного языка может внести некоторую неясность и
смутность и породить в нас ошибочные идеи. Ибо, вследст­
вие того что наш язык приспособлен к обычным понятиям
и предрассудкам людей, с трудом можно представить го­
лую и точную истину, без многословия, странных выраже­
ний и кажущихся (наивному читателю) противоречий.
Поэтому я раз навсегда высказываю пожелание, чтобы
каждый обдумал то, что я написал о зрении, в течение вре­
мени достаточно продолжительного для того, чтобы понять
это; я желал бы, чтобы читатель не останавливался в сму­
щении перед той или другой фразой или способом выраже­
ния, но выводил значение сказанного мной из всей сово­
купности его и из самого хода моего размышления и чтобы,
поскольку возможно, не обращая внимания на слова,
рассматривал бы только самые чистые понятия и тогда су­
дил бы, согласны ли они с истиной и его собственным
опытом или нет.
121. Мы показали, каким образом дух при посредстве
видимых идей воспринимает или схватывает расстояние,
величину и положение осязаемых объектов. Теперь я под­
вергну более детальному исследованию различие между
идеями зрения и идеями осязания, которые называются
одними и теми же именами, и посмотрю, есть ли какая-либо
107

идея, общая обоим этим чувствам. Из того, что мы вообще
установили и доказали в предыдущих частях нашего трак­
тата, видно, что нет никакой одной и той же числовой ве­
личины, которая бы воспринималась одинаково как зре­
нием, так и осязанием; но как бы ни называли одними и
теми же именами и ни считали одними и теми же вещами
частные формы и протяжения, воспринимаемые зрением,
и вещи, воспринимаемые осязанием, тем не менее они раз­
личны и существуют совершенно обособленно и отдельно
друг от друга. Таким образом, теперь вопрос идет не о
вышеупомянутых идеях числа, но о том, есть ли хоть какойлибо род или вид идей, которые бы равно воспринимались
обоими чувствами? Или, другими словами, не отличны ли
по существу протяжение, форма и движение, воспринима­
емые зрением, от протяжения, формы и движения, воспри­
нимаемых осязанием?
122. Но прежде чем подвергнуть этот предмет более спе­
циальному рассмотрению, я нахожу уместным разобрать
абстрактное протяжение. Ибо о нем говорят много;
и я склонен думать, что когда говорят о протяжении как
об идее, общей двум чувствам, то при этом тайно предпо­
лагается, что мы можем абстрагировать протяжение от
всех других осязаемых и видимых качеств и образовывать
о нем абстрактную идею, которая будет общей как для
зрения, так и для осязания. Поэтому мы должны при помо­
щи абстрактного протяжения понять идею протяжения,
например, линию или поверхность, совершенно лишенную
всех других ощущаемых качеств и взятую вне тех условий,
которые определяют ее в каждом частном случае; она ни
черна, ни бела, ни красна, вообще не имеет никакого цвета
и никакого осязаемого качества и, следовательно, не имеет
конечной определенной величины, ибо то, что ограничива­
ет, определяет одно протяжение от другого, есть некото­
рое качество или обстоятельство, в котором они разнятся14.
123. И вот я не нахожу, чтобы я мог воспринимать, во­
ображать или каким-нибудь иным способом создавать в уме
такую абстрактную идею, как та, о которой здесь говорит­
ся. Линия или поверхность, которая ни черная, ни белая,
ни синяя, ни желтая и пр.; ни длинная, ни короткая, ни
шероховатая, ни гладкая, ни четырехугольная, ни круг­
лая и пр.,— такая линия совершенно непонятна. По­
скольку дело касается меня самого, для меня это несомнен­
но; как далеко могут простираться способности других
людей, это лучше знать им самим.
108

124. Обыкновенно говорят, что объектом геометрии
является абстрактное протяжение. Но геометрия рассмат­
ривает фигуры, а фигура есть следствие величины; мы же
показали, что абстрактное протяжение не имеет конечной
определенной величины; отсюда с очевидностью следует,
что оно не может иметь никакой фигуры и, следовательно,
не есть объект геометрии. В самом деле, как новые, так
и древние философы полагают, что все общие истины отно­
сятся к универсальным абстрактным идеям, без которых
(говорят они нам) не может быть никакого знания, не мо­
жет быть доказано в геометрии никакое общее предложе­
ние. Но было бы не трудно, если бы я считал это нужным
для моей настоящей цели, доказать, что предложения и
доказательства в геометрии могут быть универсальными,
хотя те, которые их образуют, никогда не имеют в мысля*
абстрактных общих идей треугольников или кругов.
125. После неоднократных попыток постигнуть общую
идею треугольника, я нашел, что она совершенно непонят­
на. И, конечно, если бы кто-нибудь был бы в состоянии
ввести эту идею в мой дух, то это должен был бы сделать
автор «Опыта о человеческом разуме», так как он столь
сильно выделяется среди большинства писателей ясностью
и силой выражения своих мыслей. Итак, посмотрим, как
этот знаменитый автор описывает общую, или абстракт­
ную, идею треугольника: «...она не должна быть идеей
ни косоугольного, ни прямоугольного, ни равносторонне­
го, ни равнобедренного, ни неравностороннего треуголь­
ников; она должна быть всем и ничем в одно и то же время.
На деле она есть нечто несовершенное, что не может су­
ществовать, идея, в которой соединены части нескольких
различных и несовместимых друг с другом идей» («Опыт
о чел[овеческом] разумЫ», кн. IV, гл. 7, § 916). Такова
идея, которую он считает необходимой для расширения на­
шего знания, которая служит предметом математического
доказательства и без которой мы не могли бы никогда
достигнуть познания какого-либо общего предложения
относительно треугольников. Я уверен, что если бы дело
обстояло таким образом, то для меня было бы невозможно
достигнуть познания даже самых первых элементов геомет­
рии, ибо я не способен создать в своем уме такую идею,
которая здесь описана. Наш автор говорит: «...разве пе
нужны усилия и способности, чтобы составить общую идею
треугольника?» (ibid.). Но если бы он вспомнил то, что он
говорит в другом месте, а именно: «...если в состав моих
109

идей смешанных модусов или отношений входят какиенибудь противоречащие друг другу идеи, я наполняю свою
голову химерами, ибо при надлежащем рассмотрении ока­
зывается, что такие идеи не могут существовать в уме и что
том более не может получать от них наименования никакая
реальная вещь»(у!(1. кн. III, гл. 10, §33, ibid.),— я говорю,
если бы он вспомнил это, то, весьма вероятно, он стал бы
считать свыше всех своих усилий и способностей, которы­
ми он владеет, образовать вышеупомянутую идею тре­
угольника, которая составлена из явных, бросающихся
в глаза противоречий. Что человек столь ясного ума, раз­
мышлявший так превосходно о столь многом и придавав­
ший такое важное значение ясным и определенным идеям,
тем не менее счел нужным так говорить, это может пока­
заться весьма удивительным. Однако наше удивление
уменьшится, если мы примем во внимание, что источник,
откуда вытекает это мнение об абстрактных фигурах и
протяжении, есть та плодородная почва, на которой вы­
растает бесчисленное множество ошибок и затруднений
во всех отраслях философии и во всех науках. Правда,
этот предмет, взятый в своем полном объеме, был бы темой
слишком обширной и слишком важной, чтобы можно было
здесь исследовать его исчерпывающим образом. Я только
замечу, что ваши метафизики и люди, занимающиеся умо­
зрением, кажутся обладающими способностями, отличны­
ми от способностей обыкновенных людей, когда они гово­
рят об общих или абстрактных треугольниках, кругах и
пр. и столь решительно объявляют, что это — предмет
всех вечных, неизменных универсальных истин в геомет­
рии. Однако довольно об абстрактном протяжении.
126. Некоторые, может быть, думают, что чистое прост­
ранство, vacuum, или три измерения его,— объект одина­
ково как зрения, так и осязания. Но хотя мы имеем весьма
большую склонность думать, что идеи внеположности и
пространства суть непосредственный объект зрения, одна­
ко, если я не ошибаюсь, в предыдущих частях нашего
«Опыта» было с очевидностью доказано, что это — чистая
иллюзия, возникающая благодаря быстрому и мгновенно­
му внушению воображения, которое столь тесно соединяет
идею расстояния с идеями зрения, что мы склонны ду­
мать, будто она сама по себе есть собственный и непосред­
ственный объект этого чувства, пока разум не исправит
нашей ошибки.
127. Так как мы уже доказал^ что нет никаких абстрак110

тных идей формы и что никаким усилием мысли невозмож­
но нам создать идею протяжения, отделенную от всех
других видимых и осязаемых качеств, которая была бы
общей обоим чувствам — как зрению, так и осязанию, то
еще остается решить вопрос, принадлежат ли частные
протяжения, формы и движения, воспринимаемые зрени­
ем, к одному и тому же роду с частными протяжениями,
формами и движениями, воспринимаемыми осязанием?
В ответ на это я решусь выставить следующее положение:
протяжение, формы и движения, воспринимаемые зрением,
отличаются по существу от идей осязания, называемых
теми же самыми именами', не существует ни идеи, ни чеголибо вроде идеи, что было бы обще обоим чувствам. Это
положение можно легко вывести из того, что было сказано
в разных местах «Опыта». Но так как оно кажется весьма
далеким от общепринятых понятий и установившегося
мнения людей, даже прямо противоположно им, то я по­
пытаюсь доказать его особо и более пространно следуюющими аргументами.
128. Во-первых, когда при восприятии какой-либо идеи
я подвожу ее под тот или другой род, то я это делаю по той
причине, что она воспринимается тем же самым способом,
как идеи того рода, под который я ее подвожу, или потому,
что она имеет подобие или сходство с ними, или вследствие
того, что она воздействует на меня тем же самым образом,
как они. Короче говоря, она не должна быть совершенно
новой, но должна заключать в себе кое-что знакомого и
уже воспринимавшегося мной. Я говорю: она должна иметь
по крайней мере столько общего с идеями, которые я рань­
ше знал и называл, чтобы я был принужден давать ей то
же самое имя, что и им. Но, если я не ошибаюсь, было ясно
доказано, что человек, слепой от рождения, тотчас по полу­
чении зрения не думал бы, чтобы нощи, им увиденные,
были одного рода с объектами осязания или чтобы вообще
они имели что-нибудь общего с последними. Но, как было
выяснено, он полагал бы, что это — новый ряд идей, вос­
принимаемых новым способом, и что эти идеи совершенно
отличны от всего, что обычно он воспринимал раньше. Та­
ким образом, он не называл бы их тем же самым именем и
не считал бы их принадлежащими к одному и тому же роду
с чем-либо известным ему до сих пор. И, конечно, на суж­
дение такого непредубежденного лица в данном случае
следует полагаться скорее, чем на мнения большинства
людей, которые в этом, как и во всем остальном, руко111

водствуются скорее привычкой и ложными внушениями
предрассудков, чем разумом и действительным размышле­
нием.
129. Во-вторых, всеми признается, что свет и цвета обра­
зуют род или вид, совершенно отличный от идей осязания;
думаю, никто не скажет, что они могут восприниматься
посредством осязания. Но ведь, кроме света и цветов, нет
другого непосредственного объекта зрения. Отсюда пря­
мое следствие, что нет никакой идеи, общей обоим этим
чувствам.
130. Даже среди лиц, наиболее правильно размышляв­
ших и писавших о наших идеях и о том, каким образом они
входят в разум, господствует мнение, что зрением воспри­
нимаются не только свет и цвета с их видоизменениями, но
нечто большее. Непревзойденный г-н Локк определяет
зрение как «... самое обширное из всех наших чувств,
[которое] вводит в наш ум идеи света и цветов, свойствен­
ные только этому чувству, а также совершенно отличные
от них идеи пространства, формы и движения...» («Опыт
о человеческом разуме», кн. II, гл. 9, § 9). Пространство,
или расстояние, как мы доказали, есть столько же объект
зрения, как и слуха (vid. § 46). Что же касается формы и
протяжения, то я предоставляю каждому беспристрастно
обратиться к своим собственным ясным и отчетливым иде­
ям, чтобы решить, имеет ли он хоть какую-либо идею, вве­
денную непосредственно и собственно зрением, кроме идей
света и цветов. Пусть каждый, таким образом, решит, мо­
жет ли он образовать в своем духе отчетливую абстрактную
идею видимого протяжения, или видимой формы, не заклю­
чающую в себе никакого цвета. И, с другой стороны, может
ли он представить цвет без видимого протяжения. Ибо я со
своей стороны должен признаться, что я не способен до­
стигнуть такой тонкой абстракции. Я знаю весьма хорошо,
что, строго говоря, кроме света и цветов с их разными от­
тенками и видоизменениями, я не вижу ничего. Тот, кто
сверх того воспринимает зрением еще идеи, совершенно
иные и непохожие на те, имеет способность зрения более
совершенную и обширную, чем на какую я могу претендо­
вать. В самом деле, необходимо признать, что при посред­
стве света и цветов моему духу внушаются другие, совер­
шенно отличные от них идеи. Но точно так же внушаются
они и посредством слуха. А в таком случае я не вижу
никакой причины, почему бы зрение считать чувством
более обширным, чем слух, который помимо звуков, свойст112

венных этому чувству, внушает при их посредстве не толь­
ко пространство, форму и движение, но также и все другие
идеи, какие только могут быть обозначены словами.
131. В-третьих, полагаю, бесспорна аксиома, что «коли­
чества одного и того же рода могут быть складываемы и
образовать одну общую сумму». Математики складывают
линии, но они не складывают линию с телом и не допуска­
ют мысли, чтобы линия могла образовать одну общую сум­
му с поверхностью. Эти три разнородные величины не
могут слагаться друг с другом и, следовательно, не спо­
собны вместе образовывать разные виды пропорции. По
этой причине математики признают их совершенно несход­
ными и гетерогенными. Теперь пусть кто-нибудь попытает­
ся мысленно прибавить видимую линию или поверхность
к осязаемой линии или поверхности так, чтобы предста­
вить их составляющими одну непрерывную сумму или
одно целое. Тот, кто может сделать это, пусть мыслит их
гомогенными; но кто не способен на это, тот должен, сог­
ласно вышеприведенной аксиоме, мыслить их гетероген­
ными. (Признаюсь, что лично я принадлежу к последней
категории.) Синюю и красную линию я могу представить
сложенными вместе и составляющими одну непрерывную
линию; но образовать мысленно одну непрерывную линию
из сложения видимой и осязаемой линий — это я нахожу
работой гораздо более трудной и даже невыполнимой, и я
предоставляю размышлению и опыту каждого отдельного
человека решить этот вопрос для самого себя.
132. Дальнейшее подтверждение нашего положения
может быть извлечено из решения проблемы г-на Молине,
опубликованной г-ном Локком в его «Опыте»16; ее я приво­
жу, как она есть, вместе с мнением о ней Локка: «Предста­
вим себе слепорожденного, уже взрослого и научившегося
посредством осязания отличать куб от шара одного и того
же металла и почти одной и той же величины, так что,
ощупав тот и другой, он может сказать, который куб и ко­
торый шар. Предположим теперь, что куб и шар находят­
ся на столе, а слепой прозрел. Спрашивается, может ли
он теперь одним зрением, без прикосновения к ним, раз­
личить их и сказать, который шар и который куб?» На
это остроумный и рассудительный исследователь отвечает
так: «Нет. Ибо хотя он и знает по опыту, как действуют на
осязание шар и куб, но он еще не узнал из опыта, что то,
что таким или иным образом действует на его осязание,
должно таким или иным образом действовать и на его
113

зрение, или что выступающий угол в кубе, неровно давив­
ший на его руку, покажется его глазу таким, как он есть
в кубе». Я согласен с ответом, который дает на свою проб­
лему этот мыслящий джентльмен, которого с гордостью
называю своим другом. Я тоже думаю, что слепой, прозрев,
сразу не может сказать с достоверностью, который шар и
который куб, если он только видит их» («Опыт о челове­
ческом разуме», кн. II, гл. 9, § 8).
133. Если же квадратная поверхность, воспринимаемая
осязанием, принадлежит к тому же самому роду, что и
квадратная поверхность, воспринимаемая зрением, то,
конечно, вышеупомянутый слепой может узнать квадрат­
ную поверхность, лишь только увидит ее. Это было бы не
чем иным, как введением в его дух идеи, с которой он уже
хорошо знаком, новым способом. Согласно же предполо­
женному, он знает посредством осязания, что куб есть
тело, ограниченное квадратными поверхностями, и что
шар не ограничен квадратными поверхностями. Поэтому
при допущении, что видимый и осязаемый квадраты раз­
личны только in numéro, следует, что он, лишь только уви­
дит эти тела, по безошибочному признаку — квадратным
поверхностям — может знать, которое тело куб и которое
не куб. Поэтому мы должны или признать, что видимые
протяжение и формы отличны по существу от осязаемых
протяжений и форм, или в противном случае признать,
что то решение, которое дано этой проблеме этими двумя
весьма глубокомысленными и остроумными писателями,
ошибочно.
134. Много еще можно сказать в защиту выставленного
мной положения. Но, если не ошибаюсь, и сказанного
достаточно для того, чтобы убедить всякого, кто отнесется
к этому внимательно и рассудительно. А что касается тех,
которые вовсе не способны мыслить, то, как бы много ни
говорить, никогда не будет достаточно, чтобы заставить
их постигнуть истину или правильно понять мою мысль.
135. Я не могу расстаться с этой проблемой, не подверг­
нув ее еще некоторому обсуждению. Было вполне выясне­
но, что слепой от рождения человек при первом опыте зре­
ния не называл бы ни одной увиденной им вещи именами,
которые он привык прилагать к идеям осязания (vid. § 106).
Ему было известно, что куб, шар, стол — все это слова,
которые прилагаются к вещам, воспринимаемым посредст­
вом осязания, но он никогда не знал, чтобы они были при­
ложены к вещам совершенно неосязаемым. Эти слова в их
114

обычном для него применении всегда указывали его уму
на тела или твердые вещи, воспринимавшиеся вследствие
оказываемого ими сопротивления. Но никакая твердость,
ни сопротивление, ни упругость не воспринимаются зре­
нием. Короче говоря, идеи зрения все без исключения суть
новые восприятия, для которых нет никаких имен, которые
бы были связаны с ними в его духе; поэтому он не может
понимать того, что говорится ему относительно последних.
И если бы его спросили относительно двух тел, увиденных
им на столе, которое из них шар и которое куб, то это было
бы для него вопросом непонятным и казалось бы ему прямо
насмешкой, ибо ничто из того, что он видит, не способно
внушать его мыслям идею тела, расстояния или вообще
чего-либо уже известного ему.
136. Ошибочно думать, что одна и та же вещь действует
и на зрение, и на осязание. Если бы тот же самый угол или
квадрат, который есть объект осязания, был бы также объ­
ектом зрения, то что мешало бы слепому человеку при
первом опыте зрения узнать его? Ибо хотя способ, которым
он действует на зрение, отличен от того способа, которым
он действовал на его осязание, однако здесь помимо этого
нового и неизвестного способа были бы налицо прежние и
известные угол или форма, и, следовательно, он не мог бы
не узнать их.
137. Так как уже было доказано, что видимая форма и
видимое протяжение по природе совершенно отличны от
осязаемой формы и осязаемого протяжения и что они гетерогенны, то нам остается исследовать движение. Что види­
мое движение не принадлежит к одному роду с осязаемым
движением, это, кажется, не нуждается в дальнейшем дока­
зательстве, ибо это явное следствие из того, что мы доказа­
ли относительно различия, существующего между видимым
и осязаемым протяжением. Но для более полного и убеди­
тельного доказательства нам нужно только заметить, что
всякий, не имевший еще зрительного опыта, при первом
акте зрения не знал бы движения. Отсюда с очевидностью
следует, что движение, воспринимаемое зрением, по роду
совершенно отлично от движения, воспринимаемого ося­
занием. Это я доказываю следующим образом: посредством
осязания он мог бы воспринимать только такое движение,
которое направлено вверх или вниз, направо или налево, к
нему или от него. Помимо этих движений и их многих раз­
новидностей или усложнений, он не мог бы иметь никакой
идеи движения. Поэтому он не считал бы и не называл бы
415

движением никакую идею, которую он не подвел под тот
или другой из этих частных родов движения. Но из § 95
ясно, что посредством чистого акта зрения он не мог бы
узнать движения, направленного вверх или вниз, направо
или налево или идущего в другом каком-либо из возмож­
ных направлений. Отсюда я заключаю, что при первом
акте зрения он вовсе не узнал бы движения. Что же каса­
ется абстрактной идеи движения, то я не стану тратить на
нее бумаги и предоставляю моему читателю сделать из нее
возможно лучшее употребление.
138. Рассмотрение движения могло бы доставить нам
новое поле для исследования. Но так как способ, которым
дух воспринимает при посредстве зрения движение осяза­
емых объектов, может быть легко выведен из сказанного
нами относительно того, каким образом зрение внушает
различные расстояния, величины и положения их, то я не
стану распространяться на эту тему, а займусь далее рас­
смотрением возражений, обладающих, по-видимому, ве­
личайшей силой, какие могут быть представлены против
положения, истинность которого мы доказали. Ибо, где
предстоит вести борьбу со столь сильным предрассудком,
там едва ли будет достаточно голого и простого доказатель­
ства истинности. Мы должны также дать удовлетворение
сомнениям, в которые люди могут впадать под влиянием
своих предвзятых понятий; мы должны показать, где ис­
точник ошибки, как она распространяется, и стараться
обнаруживать и вырывать те ложные убеждения, которые
ранний предрассудок вселил в наш дух.
139. Итак, во-первых, могут спросить, каким образом
происходит, что видимое протяжение и видимые формы на­
зываются тем же самым именем, что и осязаемое протяже­
ние и осязаемые формы, раз они не принадлежат к одному
роду с теми? Надо думать, нечто большее, чем прихоть или
случай, является причиной привычки столь постоянной
и универсальной, как эта, которую находим у людей всех
возрастов и у всех наций света, среди всех слоев общества,
у ученых точно так же, как и у людей необразованных.
140. Моим ответом на это будет, что имеется столько же
оснований доказывать, будто видимый и осязаемый квад­
раты принадлежат к одному и тому же роду, исходя из того
что они называются одним и тем же именем, сколько дока­
зывать, что осязаемый квадрат и односложное слово, сос­
тоящее из семи букв, которым он обозначается, принадле­
жат к одному и тому же роду, потому что оба они называют116

ся одним и тем жз именем. Обычно пазывают написанные
слова и вещи, ими обозначенные, одним и тем же именем:
так как слова не рассматриваются сами по себе, а рассмат­
риваются только как знаки вещей, то было излишним и не
входило в цели языка давать им имена, отдельные от имен
вещей, обозначенных ими. Та же самая причина имеет
силу и здесь. Видимые формы суть знаки осязаемых форм;
и из § Г)9 видно, что они сами по себе мало обращают на
себя внимание; лишь поскольку они связаны с осязаемыми
формами, которые по законам природы им предназначено
обозначать, на них обращается внимание. И так как этот
язык природы один и тот же в различные возрасты и у разпых наций, то поэтому всегда и повсюду видимые формы
называются теми же самыми именами^ как и соответству­
ющие осязаемые формы, внушаемые ими, а не потому, что
они сходны или однородны с теми.
141. Но, скажете вы, несомненно, осязаемый квадрат
более похож на видимый квадрат, чем на видимый круг:
он имеет четыре угла и столько же сторон; и видимый квад­
рат имеет столько же углов и сторон, у видимого же круга
нет ничего подобного, так как он ограничен однообразной
кривой и не имеет прямых линий или углов, вследствие
чего он не может представлять осязаемый квадрат, но весь­
ма пригоден для этого, чтобы представлять осязаемый
круг. Отсюда с очевидностью следует, что видимые формы
скопированы с соответствующих, представляемых ими,
осязаемых форм или принадлежат к одному роду с послед­
ними — подобны им и способны представлять их по своей
собственной природе как вещи одного и того же рода, но ни
в каком смысле не суть произвольные знаки, подобно сло­
вам.
142. В ответ на это я скажу: в самом деле, должно приз­
нать, что видимый квадрат более, чем видимый круг, спо­
собен представлять осязаемый квадрат, но это не потому,
чтобы первый был более сходен или более однороден с по­
следним, но потому, что видимый квадрат заключает в себе
много раздельных частей, посредством которых может быть
отмечено много раздельных соответствующих частей осяза­
емого квадрата, между тем как видимый круг таких частей
не имеет. Квадрат, воспринимаемый осязанием, имеет че­
тыре раздельные равные стороны, точно так же он имеет
четыре раздельных равных угла. Поэтому необходимо, что­
бы видимая форма, которой будет наиболее свойственно
отмечать его, заключала в себе четыре раздельные равные
117

части, соответствующие четырем сторонам осязаемого
квадрата; подобным же образом она должна иметь четыре
другие раздельные и равные части, посредством которых
отмечались бы четыре равных угла осязаемого квадрата.
И действительно, мы видим, что видимые формы имеют
раздельные видимые части, соответствующие раздельным
осязаемым частям форм, обозначаемых или внушаемых ими.
143. Но из этого вовсе не будет вытекать, чтобы какаялибо видимая форма была подобна соответствующей ей
осязаемой форме или однородна с ней, раз не доказано, что
не только число, но и род частей — одни и те же в обоих
случаях. Чтобы разъяснить это, я замечу, что видимые
формы представляют осязаемые формы совершенно тем
же самым способом, каким написанные слова представляют
звуки. В этом отношении слова не произвольны; не без­
различно, какое написанное слово заменяет какой-либо
звук. Ибо необходимо, чтобы каждое слово заключало
в себе столько отдельных букв, сколько видоизменений
в звуке, который оно заменяет. Так, одной букве «п» свой­
ственно заменять простой однородный звук, а слово «пре­
любодеяние» способно представлять связанный с ним звук,
в образовании которого принимают участие 13 разных
толчков или модификаций воздуха органами речи, из
которых каждый порождает различное состояние воздуха.
Вследствие этого слово, представляющее его, должно со­
стоять из такого числа отдельных букв, чтобы они могли от­
метить каждое частное различие или каждую часть целого
звука. И тем не менее, полагаю, никто не скажет, чтобы
одна буква «п» или слово «прелюбодеяние» были подобны
или однородны с соответствующими звуками, представля­
емыми ими. В самом деле, то, что вообще буквы какоголибо языка представляют звуки, это является произволь­
ным. Но раз установилось согласие в этом, то уже не будет
произвольным, какой комбинации букв представлять тот
или другой частный звук. Я предоставляю читателю само­
му развить и обсудить это.
144. Следует признать, что мы не так склонны сме­
шивать другие знаки с обозначаемыми ими вещами или
мыслить их однородными, как склонны это делать по от­
ношению к видимым и осязаемым идеям. Однако неболь­
шое размышление покажет нам, каким образом это явле­
ние прекрасно может быть налицо и помимо предположе­
ния о подобии видимых и осязаемых идей. Эти знаки по­
стоянны и универсальны; их связь с осязаемыми идеями
118

мы знаем с самого появления нас на свет; и с тех пор почти
каждый момент нашей жизни они и их связь являются со­
держанием нашего сознания, и это утверждается и глубже
вкореняется в наши души. Когда мы наблюдаем, что знаки
изменчивы и что они являются результатом человеческого
установления; когда мы вспоминаем, что было время, когда
они не были связаны в наших душах с теми вещами, кото­
рые они теперь столь легко внушают нам, но что их значе­
нию мы обучились медленными шагами опыта, то это пре­
дохраняет нас от смешения их. Но когда мы находим, что
одни и те же знаки внушают одни и те же вещи на всем све­
те; когда мы знаем, что они не человеческого установления,
и не можем припомнить, чтобы мы когда-либо обучались их
значению, но думаем, что при первом опыте зрения они
внушали нам те же самые вещи, что и теперь, то все это
убеждает нас, что они одного рода с вещами, соответствен­
но представляемыми ими, и что они внушают их нашим
душам вследствие своего естественного сходства с ними.
145. Сверх того, примите во внимание, что всякий раз,
как мы тщательно обозреваем какой-либо объект, после­
довательно направляя зрительные оси на каждую точку
его, налицо имеются известные линии и формы, описывае­
мые движением головы или глаза, которые, хотя на самом
деле воспринимаются осязанием, однако, так сказать, столь
смешиваются с идеями зрения, что с трудом нам удается
думать, что они не принадлежат к этому чувству. С другой
стороны, идеи зрения входят в дух в большом количестве
сразу, и притом они являются более отчетливыми и раз­
дельными, чем обычно идеи других чувств, кроме осязания.
Например, звуки, воспринимаемые в один момент, могут
соединяться в группу, в один звук, если можно так выра­
зиться; но в один и тот же момент мы можем восприни­
мать великое разнообразие видимых объектов, весьма обо­
собленных и отчетливо различаемых друг от друга. А так
как осязаемое протяжение состоит из многих раздельных
сосуществующих частей, то отсюда мы можем вывести
другую причину, побуждающую нас воображать подобие
или аналогию между непосредственными объектами зрения
и осязания. Но, конечно, ничто в такой мере не способст­
вует тому, чтобы их соединяли и смешивали в одно целое,
как та точная и тесная связь, которую они имеют между
собой. Мы не можем открыть наших глаз без того, чтобы
идеи расстояния, тел и осязаемых форм не внушались
ими. Столь быстр, внезапен и неощутим переход от види119

мых идей к осязаемым, что мы с трудом можем избегнуть,
чтобы не мыслить и те, и другие одинаково непосредствен­
ным объектом зрения.
146. Предрассудок, вытекающий из этих источников и
из всех других, какие только могут быть отысканы для
него, столь сильно пристает к нашим умам, что вполне
освободиться от него невозможно без настойчивой борьбы
и усилий духа. Но в таком случае трудность, на которую
мы наталкиваемся при отбрасывании какого-либо мнения,
не может быть доказательством его истинности; это ясно
всякому, кто принимает во внимание то, что было уже до­
казано относительно предрассудков, которые мы имеем
о расстоянии, величине и положении объектов; эти пред­
рассудки столь привычны нашим умам, столь твердо засели
и укоренились в них, что они с трудом будут давать дорогу
самому ясному доказательству.
147. В общем, полагаю, мы вправе сделать заключение,
что собственные объекты зрения образуют универсальный
язык природы. Они нам предписывают, как нам регулиро­
вать свои действия, чтобы получать те вещи, которые необ­
ходимы для сохранения и благосостояния наших тел, и
каким образом избегать всего того, что может быть вредно
и гибельно для них. И вот их-то указанием мы главным
образом и руководствуемся во всех своих отправлениях
и делах нашей жизни. И тот способ, которым они обозна­
чают и отмечают в наших умах объекты, находящиеся на
расстоянии, совершенно таков же, как и способ обозначе­
ния, присущий языкам и условным знакам человеческого
соглашения; те вещи, которые они нам внушают, не имеют
с ними ни какого-либо подобия, ни одинаковой природы, но
внушение это происходит только вследствие привычной
связи, которую опыт показал нам между ними.
148. Предположим, что человеку, слепому от рождения,
его проводник говорит, что, подвинувшись вперед на
столько-то шагов, он придет к краю пропасти или будет
задержан стеной; не должно ли это показаться ему весьма
удивительным и поразительным? Он не может понять, как
возможно для смертных создавать такие предсказания, вро­
де упомянутых, которые кажутся ему столь странными и
непостижимыми, как другим пророчество. Даже люди,
имеющие счастье обладать зрительной способностью, мо­
гут (хотя привычка и побуждает не замечать этого) найти
здесь достаточную причину для удивления. Поразительно
искусство и та планомерность, с какой зрение приспособ120

лено для тех целей, для которых оно явно предназначено;
громадное протяжение, большое число и разнообразие
одновременно имеющихся налицо объектов, внушаемых
зрением со столь великим удобством, быстротой и прият­
ностью,— все это дает материал для многих интересных
размышлений и может скорее, чем что-либо другое, дать
нам некоторое тусклое предварительное понятие о вещах,
помещенных слишком далеко, чтобы наше настоящее поло­
жение позволило их открыть и познать.
149. В мои намерения не входит много трудиться над
извлечением следствий из доктрины, которую я до сих
пор устанавливал. Если она выдерживает испытание, то
и другие могут, поскольку найдут нужным, поработать
над ее развитием и применением ко всем целям, каким толь­
ко она может служить. Только я не могу обойти молчанием
вопроса об объекте геометрии, к чему естественно приво­
дит всякого та тема, которой мы заняты. Мы доказали,
что не существует такой идеи, как идея абстрактного про­
тяжения, и что есть два рода осязаемого протяжения и
осязаемых форм, которые совершенно гетерогенны и отлич­
ны друг от друга. Теперь естественно исследовать, какой
из них есть объект геометрии.
150. Некоторые обстоятельства склоняют каждого с
первого взгляда полагать, что геометрия трактует о види­
мом протяжении. Постоянное обращение к помощи глаз
как в практической, так и в умозрительной части этой на­
уки весьма сильно склоняет нас к этому. Без сомнения,
математику показалось бы странным, если бы принялись
убеждать его, что диаграммы, которые он видел на бумаге,
не суть ни формы, ни даже подобия тех форм, которые
составляют предмет демонстрации, ибо противоположное
этому считается неоспоримой истиной не только матема­
тиками, но также и теми, которые более специально зани­
маются изучением логики,— я имею в виду тех, которые
рассматривают природу знания, достоверности и доказа­
тельства; они указывают как на причину необыкновенной
ясности и очевидности геометрии на то, что в этой науке
рассуждения свободны от тех затруднений, которые обык­
новенно сопровождают употребление произвольных зна­
ков,— здесь же скопированы и представлены на бумаге
сами идеи. Однако, нечего сказать, прекрасно согласует­
ся это с тем, что они же утверждают также и об абстракт­
ных идеях, будто последние суть объект геометрической
демонстрации!
121

151. Чтобы прийти к правильному решению этого воп­
роса, нам нужно только принять в соображение то, что
было сказано в § 59, 60 и 61, где доказывается, что видимые
протяжения сами по себе мало обращают на себя внимание,
что они не имеют никакой постоянной определенной ве­
личины и что люди измеряют исключительно через при­
ложение осязаемого протяжения к осязаемому протяже­
нию. Все это делает очевидным, что видимое протяжение
и видимые формы не суть объект геометрии.
152. Отсюда ясно, что видимые формы употребляются
в геометрии таким же образом, как и слова. Последние
с таким же правом могут считаться объектом этой науки,
как и первые: и те, и другие принадлежат ей лишь постоль­
ку, поскольку они представляют или внушают духу част­
ные осязаемые формы, связанные с ними. Правда, есть
разница между обозначением осязаемых форм видимыми
формами и обозначением идей словами, а именно: тогда
как последняя связь изменчива и непрочна и зависит все­
цело от произвольного условного соглашения людей, пер­
вая связь определенна и неизменно одна и та же во все
времена и во всех местах. Например, видимый квадрат
внушает духу одну и ту же осязаемую форму, как в Ев­
ропе, так и в Америке. Следствием этого является то, что
язык творца природы, который говорит нашим глазам, не
подвержен тому ложному истолкованию и двусмыслен­
ности, которым неизбежно подвержены языки, изобретен­
ные человеком. Отсюда до некоторой степени может вы­
текать эта особенная очевидность и ясность геометриче­
ских демонстраций.
153. Хотя сказанного может быть достаточно, чтобы по­
казать, как следует определять объект геометрии, тем не
менее я, для более полного освещения этого, мысленно
возьму пример ума, или бестелесного интеллекта, кото­
рый, предположим, видит в совершенстве хорошо, т. е.
имеет ясное восприятие собственных и непосредственных
объектов зрения, но не имеет вовсе чувства осязания.
Существует ли в природе такое существо или нет, исследо­
вать это не входит в мое намерение; достаточно того, что
это предположение не заключает в себе противоречия.
Теперь исследуем, какие успехи в геометрии может сделать
такое существо. Такое размышление позволит нам видеть
более ясно, могут ли каким бы то ни было образом идеи
зрения быть объектом этой науки.
154. Во-первых, вышеупомянутый интеллект, конечно,
122

не мог бы иметь никакой идеи твердого тела или величины
трех измерений, что вытекает из того, что он не имеет
никакой идеи расстояния. В самом деле, мы склонны ду­
мать, что имеем идеи пространства и твердых тел посредст­
вом зрения; это возникает вследствие того, что мы вообра­
жаем, будто мы видим, строго говоря, расстояние, а также
некоторые части объекта на большем расстоянии, чем
другие; но было доказано, и это итог нашего прежнего
опыта, что идеи осязания связаны с такими-то и такими-то
идеями, имеющимися при зрении. А предположено, что
интеллект, о котором здесь говорится, вовсе не имеет ося­
зательного опыта. Поэтому он не судил бы так, как мы, и
не имел бы никакой идеи расстояния, внеположности и
глубины, и, следовательно, не имел бы идеи пространства
или тела ни непосредственно, ни через внушение. Отсюда
видно, что ou ne может иметь никакого понятия о тех час­
тях геометрии, которые относятся к измерению твердых
тел и их выиуктых или вогнутых поверхностей, а равно
не может рассматривать свойства линий, образованных
сечением твердого тела. Понять что-либо из этого превы­
шает объем его способностей.
155. Далее, он не в состоянии постичь, каким образом
геометры чертят прямую линию или круг, так как линей­
ка и циркуль и их употребление суть вещи, о которых он
не может иметь никакого понятия. Понять наложение
одной плоскости на другую или одного угла на другой,
чтобы доказать их равенство, ему столь же трудно, так как
это предполагает некоторую идею расстояния или внешнего
пространства. Все это делает очевидным, что наш чистый
интеллект не мог бы никогда познать даже первых эле­
ментов геометрии плоскостей. И, может быть, при тщатель­
ном исследовании окажется, что он даже не может иметь
никакой идеи плоской фигуры, точно также как не может
иметь идеи твердого тела; ибо для того, чтобы образовать
идею геометрической плоскости, необходима некоторая
идея расстояния, как будет очевидно каждому, кто пораз­
мыслит немного об этом.
156. Все то, что собственно воспринимается зрительной
способностью, ограничивается цветами с их оттенками и
различными соотношениями света и тени, но беспрерывная
изменчивость и текучесть этих непосредственных объектов
зрения делает невозможным, чтобы с ними обращались по
способу геометрических фигур; они вовсе непригодны к
тому, для чего те должны служить. Правда, что много их
123

воспринимается сразу; и одних из них воспринимается
больше, а других меньше, ио точно вычислить их величину
и точно определить пропорции между вещами столь из­
менчивыми и непостоянными — даже если предположить,
что это возможно сделать,— было бы, однако, делом мало­
важным и ничтожным по результатам.
157. Я должен признаться, что, по мнению некоторых
весьма остроумных людей, плоские или изображенные на
плоскости фигуры суть непосредственные объекты зрения,
между тем как твердые тела они не признаюттаковыми.
И это мнение их основывается на наблюдениях в живописи,
где, по их словам, идеи, непосредственно отпечатлевающи­
еся в духе, состоят только из плоских поверхностей раз­
ной окраски, которые посредством быстрого акта суждения
изменяются в твердые тела. Но при некотором внимании
мы найдем, что плоскости, упоминаемые здесь в качестве
непосредственных объектов зрения, суть не видимые, но
осязаемые плоскости. Ибо когда мы говорим, что картины
суть плоские поверхности, то под этим мы подразумеваем,
что они являются гладкими и однообразными для осяза­
ния. Но в таком случае эта гладкость и однообразие, или,
другими словами, эта плоскостность картины не воспри­
нимается непосредственно зрением, ибо глазу она явля­
ется разнородной и многообразной.
158. Из всего этого мы можем заключить, что плоскос­
ти, не более чем твердые тела, суть непосредственный объ­
ект зрения. То, что мы видим в строгом смысле этого сло­
ва,— это не твердые тела и даже не плоскости разной ок­
раски, это только разнообразие цветов. Некоторые из
них внушают духу твердые тела, другие — плоские фигу­
ры, соответственно познанной опытным путем связи их
с теми или другими. Таким образом, мы видим плоскости
тем же самым способом, каким и твердые тела, ибо и то,
и другое одинаково внушается непосредственными объек­
тами зрения, которые соответственно этому и сами назы­
ваются плоскостями и твердыми телами. Но хотя они и
называются одними именами с вещами, которые они от­
мечают, тем не менее они совершенно иной природы, как
было доказано.
159. Сказанного, если я не ошибаюсь, достаточно для
решения вопроса, который мы предполагали исследовать,
о способности чистого интеллекта — такого, как мы описа­
ли,— дознать геометрию. В самом деле, нелегко для пас
постичь мысли такого ума, так как мы не можем, без боль124

шого усилия, искусно отделить и распутать в наших мыс­
лях собственные объекты зрения от связанных с ними
объектов осязания. Действительно, кажется почти невоз­
можным выполнить это в полной мере; сказанное не пока­
жется нам странным, если мы подумаем, как трудно для
всякого слышать слова своего родного, привычного ему
языка, произносимые перед его ушами, без того, чтобы
понимать их. Хотя бы он и старался отъединить значе­
ние от звука, тем не менее оно будет вкрадываться в его
мысли, и он найдет крайне трудным, если не невозможным,
поставить себя совершенно в положение чужеземца, ни­
когда не изучавшего этого языка, так, чтобы испытывать
действие только самих звуков и пе воспринимать связан­
ного с ними значения.
160. Теперь, я полагаю, ясно, что ни абстрактное, ни
видимое протяжение не составляют объекта геометрии;
незнание этого, может быть, создавало некоторые затруд­
нения и бесполезный труд в математике.
Я уверен, что мне удалось открыть кое-что относитель­
но этого; но то, что после весьма тщательного и неодно­
кратного испытания я вынужден мыслить истинным, ка­
жется, однако, столь далеким от обычного пути геомет­
рии, что я не знаю, не сочтут ли за самонадеянность то,
что я публикую этот опыт; тем более что наш век является
временем, когда геометрия получила столь могучее раз­
витие благодаря применению новых методов; а если то, что
мне и тем немногим, которых мне удалось убедить, кажется
очевидной истиной, одержит верх, то большая часть но­
вейших и древних открытий, может быть, потеряет свое
значение и исчезнет то сильное увлечение, с которым люди
занимаются непонятной и утонченной геометрией.

Содержание
1. Цель.
2. Расстояние само по себе невидимо.
3. Отдаленное расстояние воспринимается скорее пу­
тем опыта, чем чувством.
4. Близкое расстояние, как полагают, воспринимается
через посредство угла зрительных осей.
5. Различие между первым и вторым способом восприя­
тия пространства.
6. Другой предполагаемый способ восприятия близкого
расстояния — через посредство расхождения лучей.
7. Это не зависит от опыта.
8. Эти общие объяснения недостаточны.
9. Некоторые идеи воспринимаются через посредство
других.
10. Идея, не воспринимаемая сама по себе, не может
служить средством восприятия другой.
И . Расстояние воспринимается через посредство неко­
торой другой идеи.
12. Линии и углы, упоминаемые в оптике, восприни­
маются не сами по себе.
13. Следовательно, дух не воспринимает расстояния
через посредство линий и углов.
14. Также потому, что они не имеют реального сущест­
вования.
15. И что их недостаточно для объяснения явлений.
16. Идеи, которые внушают расстояние, следующие.
Во-первых, ощущение, возникающее от поворота глаз.
17. Между ним и расстоянием нет необходимой связи.
18. Невозможность ошибиться в этом предмете.
19. Угол зрительных осей не сознается.
20. Суждение о расстоянии производится обоими гла­
зами как результат опыта.
126

21. Во-вторых, неясность внешнего вида.
22. Это и есть причина образования суждений, которые
приписывались расхождению лучей.
23. Ответ на возражение.
24. Что вводит в заблуждение пишущих об оптике в
этом предмете.
25. Причина, достаточная для тогол чтобы одна идея
могла внушать другую.
26. Применение этого к неясности и расстоянию.
27. В-третьих, напряжение глаза.
28. Поводы, внушающие расстояние, не имеют в своей
собственной природе никакого отношения к нему.
29. Мудреный случай, предлагаемый д-ром Барроу в ка­
честве противоречащего всем известным теориям.
30. Этот случай противоречит принципу, общепринято­
му в катоптрике.
31. Доказывается, что он согласен с принципами, уста­
новленными нами.
32. Указанный феномен иллюстрируется.
33. Он подтверждает истинность принципа, так как
последний его объясняет.
34. Когда зрение отчетливо и когда неясно.
35. Различные следствия параллельности, расхожде­
ния и схождения лучей.
36. Каким образом происходит, что сходящиеся и рас­
ходящиеся лучи внушают одно и то же расстояние.
37. Особа, крайне близорукая, в вышеупомянутом слу­
чае судила бы правильно.
38. Какая польза в оптике от линий и углов.
39. Непонимание этого — причина ошибки,
40. Рассмотрение вопроса,предложенного г-ном Молинэ
в его «Диоптрике».
41. Слепорожденный вначале не имел бы никакой идеи
расстояния с помощью зрения.
42. Это не согласно с общепринятыми принципами.
43. Объекты, принадлежащие собственно зрению, не
существуют независимо от духа; равным образом нет вне
духа изображений чего-либо.
44. Более полное объяснение этого.
45. В каком смысле следует понимать, что мы видим
расстояние и внешние вещи.
46. Расстояние и вещи на расстоянии воспринимаются
глазом совершенно так же, как и ухом.
127

47. Идеи зрения отличаются от идей слуха большей спо­
собностью смешиваться с идеями осязания.
48. Как это происходит?
49. Строго говоря, никогда не бывает, чтобы мы видели
и осязали одну и ту же вещь.
50. Объекты зрения — двоякого рода: опосредствован­
ные и непосредственные.
51. Их трудно разделить в наших мыслях.
52. Общепринятые объяснения нашего восприятия ве­
личины зрением ложны.
53. Величина воспринимается столь же непосредствен­
но, как и расстояние.
54. Два вида ощущаемого протяжения: ни одно из них
не является бесконечно делимым.
55. Осязаемая величина объекта постоянна, видимая —
непостоянна.
56. Каким способом осязаемая величина воспринима­
ется зрением?
57. Продолжение о том же.
58. Нет никакой необходимой связи между неясностью
или слабостью внешнего вида и большой или малой величи­
ной.
59. На осязаемую величину объекта обращается боль­
шее внимание, чем на видимую; причина этого.
60. Пример к этому положению.
61. Люди измеряют невидимыми футами и дюймами.
62. Нет необходимой связи между видимым и осязае­
мым протяжением.
63. Большая видимая величина могла бы обозначать
меньшую осязаемую величину.
64. Суждения, образуемые нами о величине, зависят
всецело от опыта.
65. Расстояние и величину видят подобно тому, как
усматривают стыд или гнев.
66. Но мы склонны думать иначе и почему.
67. Луна кажется большей на горизонте, чем в мериди­
ане.
68. Объяспепие причины этого явления.
69. Каким образом Луна на горизонте является иногда
большей, иногда меньшей.
70. Доказывается, что данное нами объяснение верно.
71. Оно подтверждается и тем, что в туманную погоду
Луна кажется большей.
72. Ответ на возражение.
128

73. Иллюстрируется способ, которым слабость вида
внушает большую величину.
74. Почему считалось трудным объяснить внешний
вид Луны на горизонте.
75. Попытки разрешить эту трудность предпринима­
лись разными учеными, но тщетно.
76. Мнение д-ра Уоллеса.
77. Доказывается, что оно неудовлетворительно.
78. Каким образом линии и углы могут быть полезными
при вычислении видимых величин.
79. Какое суждение о величине образовал бы слепо­
рожденный, став зрячим.
80. Minimum visibile — одно и то же для всех созда­
ний.
81. Ответ на возражение.
82. Глаз всегда воспринимает одно и то же число види­
мых точек.
83. Двойное несовершенство зрительной способно­
сти.
84. Соответственно этому мы можем вообразить совер­
шенство в двух отношениях.
85. Ни в одном из этих двух отношений микроскопы не
совершенствуют зрение.
86. Рассмотрение случая глаз-микроскопов.
87. Зрение удивительно приспособлено к целям виде­
ния.
88. Трудность, заключающаяся в том, что мы видим
предметы в прямом положении.
89. Обычный способ объяснения ее.
90. Доказывается неправильность его.
91. Причина ошибки в этом предмете — то, что не от­
личают идей зрения от идей осязания.
92. Следует рассмотреть случай со слепорожденным.
93. Слепорожденный посредством осязания мог приоб­
рести идеи верха и низа.
94. Эти виды положения он приписывал бы только ося­
заемым вещам.
95. При первом опыте зрения он из увиденного ничего
не считал бы пи находящимся вверху, ни внизу, ни в пря­
мом, ни в обратном виде.
96. Это иллюстрируется на примере.
97. Какими путями он пришел бы к тому, чтобы назы­
вать видимые объекты находящимися вверху или внизу и
проч.
5 д . Беркли

129

98. Почему он принужден был бы считать находящими­
ся выше всего те объекты, которые изображены на самой
низшей части его глаза, и vice versa.
99. Как он воспринимал бы зрением положение внеш­
них объектов.
100. Наша склонность думать иначе не есть доказатель­
ство против сказанного.
101. Возражение.
102. Ответ.
103. Объект не мог бы быть узнан при первом опыте
зрения через посредство цвета.
104. Ни через посредство его величины.
105. Ни через посредство формы.
106. В первом акте зрения никакая осязаемая вещь не
внушалась бы зрением.
107. Предполагаемая трудность, касающаяся числа.
108. Число видимых вещей при первом опыте зрения
не внушало бы равное число осязаемых вещей.
109. Число — создание духа.
110. Слепорожденный при первом опыте зрения не
сосчитывал бы видимые вещи так, как это делают другие.
111. Положение каждого объекта определяется только
относительно объектов того же самого чувства.
112. Не может быть расстояния — ни большого, ни
малого — между видимой и осязаемой вещью.
ИЗ. Упущение этого из виду — причина трудности
объяснения того, что мы видим предметы в прямом поло­
жении.
114. В противном случае это не заключает в себе ничего
необъяснимого.
115. Что разумеют, когда говорят, что изображения
получаются в обратном виде.
116. Причина ошибки в этом вопросе.
117. Изображения в глазу не суть изображения внеш­
них объектов.
118. В каком смысле они суть изображения.
119. Здесь мы должны тщательно проводить различие
между идеями зрения и идеями осязания.
120. Трудно изложить словами истинную теорию зре­
ния.
121. Ставится вопрос, есть ли какая-либо идея, общая
зрению и осязанию.
122. Исследуется абстрактное протяжение.
123. Оно непостижимо.
130

124. Абстрактное протяжение не есть предмет геомет­
рии.
125. Рассмотрение общей идеи треугольника.
126. Vacuum, или чистое пространство, не является
общим зрению и осязанию.
127. Нет ни одной идеи, ни чего-либо вроде идеи, что
было бы обще обоим чувствам.
128. Первый аргумент, доказывающий это.
129. Второй аргумент.
130. Видимые формы и протяжение — идеи нераздель­
ные с цветом.
131. Третий аргумент.
132. Подтверждение, извлеченное из проблемы г-на
Молинэ о шаре и кубе, опубликованной г-ном Локком.
133. Эта проблема решается ошибочно, если верно об­
щее принятое предположение.
134. Можно больше сказать в защиту нашего положения,
но и сказанного достаточно.
135. Дальнейшее размышление о вышеприведенной
проблеме.
136. Одна и та же вещь не действует и на зрение и на
осязание.
137. Нет одной и той же идеи движения, общей зрению
и осязанию.
138. Способ, которым мы постигаем движение при по­
средстве зрения, легко может быть выведен из сказанного
выше.
139. Вопр[ос]: Каким образом видимые и осязаемые
идеи получают одно и то же название, если они не одного
рода?
140. Объяснение этого без предположения об их одно­
родности.
141. Возражение]: осязаемый квадрат более похож на
видимый квадрат, чем на видимый круг.
142. Omeiem]: видимый квадрат более, чем видимый
круг, способен представлять осязаемый квадрат.
143. Но отсюда не следует, чтобы видимый квадрат был
похож на осязаемый квадрат.
144. Почему мы более склонны смешивать видимые идеи
с осязаемыми?
145. Указываются разные другие основания этого.
146. Нежелание отказаться от какого-либо мнения пе
есть доказательство истинности этого мнения.
5*

131

147. Собственные объекты зрения — язык творца при­
роды.
148. В нем много удивительного и заслуживающего
нашего внимания.
149. Предлагается вопрос о предмете геометрии.
150. На первый взгляд мы склонны считать предметом
геометрии видимое протяжение.
151. Доказывается, что видимое протяжение не есть
предмет геометрии.
152. С таким же правом, как видимое протяжение,
предметом геометрии могут считаться слова.
153. Предполагается исследовать, какие успехи в ге­
ометрии способен был бы сделать интеллект, который мог
бы видеть, но не мог бы осязать.
154. Такой интеллект не может понимать тех частей
геометрии, которые относятся к твердым телам, их поверх­
ностям и линиям, образующимся от их сечения.
155. Он не способен постигнуть даже элементов плани­
метрии.
156. С собственными объектами зрения нельзя обра­
щаться как с геометрическими фигурами.
157. Рассмотрение мнения тех, которые полагают, что
плоские фигуры суть непосредственные объекты зрения.
158. Плоскости являются непосредственными объекта­
ми зрения не более, чем твердые тела.
159. Трудно постичь вполне мысли вышеупомянутого
интеллекта.
160. Недостаточное понимание предмета геометрии как
причина затруднений и бесполезного труда в этой науке.

Приложение
Замечания, которые, как мне сообщают, были сделаны
на наш «Опыт», заставили меня думать, что я не был доста­
точно ясен и точен в некоторых пунктах; чтобы помешать
на будущее время ложному пониманию, я желал сделать
необходимые изменения в том, что я написал, или внести
некоторые дополнения. Но сделать это было невозможно,
так как настоящее издание было уже почти закончено,
когда я получил это сообщение. Поэтому, я полагаю, умест­
но рассмотреть здесь главные возражения, ставшие мне
известными.
Во-первых, сделано возражение, что в начале «Опыта»
я утверждаю одно из двух: или аргументирую против
всякого употребления линий и углов в оптике, и в таком
случае то, что я говорю, ошибочно; или нападаю только
на писателей, утверждавших, что мы можем восприни­
мать чувством оптические оси, углы и пр., и в таком слу­
чае это неважно, так как то, на что я нападаю, есть абсурд,
которого никто никогда не придерживался. На это я отве­
чаю, что я аргументирую только против тех, которые дер­
жатся того мнения, что мы воспринимаем расстояние объ­
ектов через посредство линий и углов, или, как они выра­
жаются, посредством своего рода врожденной геометрии.
И чтобы показать, что это не битва с своей собственной
тенью, я здесь приведу страницу из знаменитого Декар­
та 17:
«Distantiani praeterea discimus, per mutuam quandam
conspirationem oculorum. Ut enim caecus noster duo baril­
la tenens AE et CE, de quorum longitudine incertus, solumque intervallum manuum A et С, cum magnitudine angulorum A CE, et CAE exploratum habens, inde, ut ex geometria
quadam omnibus innata, scire potest ubi sit punctum Ε,
Sic quum nostri oculi RST et rst ambo, vertuntur ad X,
magnitudo lineae Ss, et angulorum XSs et X$S, certos nos
133

reddunt ubi sit punctum X. Et idem opera alterutrius possumus indagare, loco ilium movendo, ut si versus X ilium
semper dirigentes, primo sistamus in puncto S, et statim post
in puncto s, hoc sufficiet ut magnitudo lineae Äs, et duorum
angulorum XSs et XsS nostrae imaginationi simul occurant,
et distantiam puncti X nos edoceant; idque per actionem
mentis, quae licet simplex judicium esse videatur, ratiocinationem tarnen quandam involutam habet, similem illi,
qua geometrae per duas stationes diversas, loca inaccessa
dimetiuntur».

«Сверх того, мы научаемся расстоянию через пекоо
взаимное согласие глаз. Ибо подобно тому как слепец,
держащий две палки АЕ и СЕ, длина которых ему неиз­
вестна, если только он знает расстояние между А п С η ве­
личину углов АСЕ и САЕ,
χ
то может, как бы при помощи
некоторой врожденной всем
геометрии, знать, где пункт
Е. Так, когда оба наших гла­
за RST и rst поворачиваются
к X, то величина линии S s и
углов XSs и XsS извещает
нас, где пункт X. Также мы
Т можем узнать это и при помо­
щи одного глаза, если, посто­
янно направляя его к X, оста­
новимся сперва в пункте S и
тотчас затем в пункте s,—
этого будет достаточно для того, чтобы нашему воображе­
нию одновременно предстали величина линии Ss и величи­
ны двух углов XSs и XsS и научили нас расстоянию пунк­
та X. Таким образом, расстояние мы воспринимаем через
акт мысли, который, хотя он есть акт совершенно простого
воображения, однако, заключает в себе рассуждение, со­
вершенно подобное тому, какое делают межевщики, когда
они при помощи двух различных станций измеряют рас­
стояние недоступных мест».
134

Я мог бы для той же цели привести множество цитат из
других авторов, но так как уже приведенная мной цитата
вполне соответствует цели и взята из столь знаменитого
автора, то я не стану более утруждать читателя. То, что
я сказал здесь, сказано не с целью критиковать других,
но потому, что я считал необходимым доказать прежде
всего, что расстояния мы не видим непосредственно и даже
не воспринимаем его через посредство чего-либо, имеющего
с ним необходимую связь (как линии и углы). Ибо от дока­
зательства этого зависит вся теория.
Во-вторых, было сделано замечание, что объяснение,
которое я даю внешнему виду Луны на горизонте (что так­
же может быть приложимо и к Солнцу), тождественно с
тем объяснением, которое раньше дал Гассенди. Я отве­
чаю: в самом деле, и в том и в другом объяснении упоми­
нается о густоте атмосферы, но методы, которые приложены
для решения явления, весьма различны, что станет оче­
видно всякому, кто сравнит сказанное мной об этом пред­
мете со словами Гассенди:
«Heine dici posse videtur: solem humilem oculo spectatum ideo apparere majorem, quam dum altius egreditur,
quia dum vicinus est horizonti prolixa est series vaporum,
atque adeo corpusculorum quae solis radios ita retundunt, ut
oculus minus conniveat, et pupilla quasi umbrefacta longe
magis amplificetur, quam dum sole multum elato rari vagores intercipiuntur, solque ipse ita splendescit, ut pupilla
in ipsum spectans contractissima efficiatur. Nempe ex hoc
esse videtur, cur visibilis species ex sole procedens, et per
pupillam amplificatam intromissa in retinam, ampliorem
in ilia sedem occupet, majoremque proinde creet solis apparentiam, quam dum per contractam pupillam eodem intro­
missa contendit» (vid. Epist. I de apparente Magnitudine
solis humilis et sublimis, p. (5)18.
Решение Гассенди основывается на ошибочном прин­
ципе, а именно на предположении, что расширение зрачка
увеличивает изображение на дне глаза.
В-третьих, против сказанного в § 80 сделано возраже­
ние, что та же самая вещь, которая столь мала, что едва
усматривается человеком, может маленькому насекомому
казаться подобной горе; из этого-де следует, что minimum
visibile не одинаково у всех тварей. Я отвечаю, что если
это замечание будет вполне исследовано, то будет найдено,
что весь смысл его сводится к тому, что та же самая часть
материи, которая отмечается у людей одним minimum vi135

sibile, для насекомого представляет большое число послед­
них. Но это отнюдь не доказывает того, что одно minimum
visibile насекомого не равно одному minimum visibile
человека. Причиной ошибок в данном случае является,
как мне кажется, то, что не отличают опосредствованных
объектов зрения от непосредственных.
Что же касается остальных недоразумений, то в тех
вопросах, к которым они относятся, я постарался быть
столь ясным, что я не знаю, как выразиться более яспо.
Все, что остается мне прибавить, это совет, чтобы все те,
кому было угодно критиковать мой «Опыт», прочли все со
вниманием, тогда они будут в состоянии лучше понять
мою мысль и, следовательно, более смогут судить о моих
ошибках.
*

*

*

Мне сообщили, что вскоре после первого издания моего
трактата некий слепорожденный где-то вблизи Лондона,
бывший слепым около 20 лет, получил способность ви­
деть. Такого человека можно считать компетентным судьей
для решения вопроса, насколько согласны с истиной неко­
торые положения, установленные в разных местах нашего
«Опыта». И если бы какой-либо любознательный человек
надлежащим образом расспросил бы его об этом, то я был
бы рад увидеть свою теорию или исправленной, или под­
твержденной опытом.

ТЕОРИЯ ЗРЕНИЯ,
ИЛИ ЗРИТЕЛЬНОГО ЯЗЫКА,
ПОКАЗЫВАЮЩАЯ
НЕПОСРЕДСТВЕННОЕ ПРИСУТСТВИЕ
И ПРОВИДЕНИЕ БОЖЕСТВА;
ЗАЩИЩЕННАЯ И ОБЪЯСНЕННАЯ.
В ОТВЕТ АНОНИМНОМУ АВТОРУ

t...] 6. То, что атеистические принципы пустили глубо­
кие корни и распространяются дальше, чем способны вооб­
разить многие люди, будет ясно каждому, кто учтет, что
пантеизм, материализм и фатализм являются не чем иным,
как слегка замаскированным (disguised) атеизмом; что
повсеместно находят интересными идеи Гоббса, Спинозы,
Лейбница и Бейля и одобряют их и что те, кто отвергают
свободу и бессмертие души, в действительности отвергают
ее существование, и это даже в отношении моральных
действий и в области естественной религии, а отрицая то,
что бог является свидетелем, судьей человеческих дейст­
вий и воздаятелем за них, они отрицают и само существо­
вание бога; и что рассуждения, которым следуют неверу­
ющие, ведут к атеизму, равно как и к безверию [...].
10. Специфические объекты всякого ощущения (sense),
хотя они правильно (truly) или точно воспринимаются толь­
ко одним данным чувством (that sense), могут оказаться пло­
дом воздействия воображения со стороны некоторых дру­
гих чувств. Поэтому объекты всех чувств могут стать объ­
ектами воображения, каковая способность представляет
(represents) все чувственные вещи. Отсюда цвет, который
поистине воспринимается только зрением, может быть тем
не менее почувствован через воображение, если будут
услышаны слова «синий» или «красный». Первичным и
специфическим образом цвет есть объект зрения, но вто­
ричным образом это объект воображения, но его нельзя
считать специфическим объектом слуха.
11. Объекты чувств, будучи непосредственно воспри­
нимаемыми вещами, называются также идеями. Причина
этих идей, или вызывающая их сила,— это не объект
чувств; [она] не воспринимается сама по себе, но лишь
выводится разумом из ее действий, имея в виду те объекты
или идеи, которые воспринимаются чувствами. Вывод
139

разума из наших чувственных идей надежно (good) ведет
к силе, причине, [действующему] агенту. Но мы не можем
отсюда заключать, что наши идеи похожи на эту силу,
причину или активное существо (being). Наоборот, оче­
видно, что идея может быть похожа только на другую идею
π что в наших идеях, или непосредственных объектах
чувств, нет ничего от силы, причинности или активной
деятельности (agency).
12. Отсюда следует, что сила, или причина идей, есть
объект не чувств, а разума. Наше знание о причине опре­
деляется действием, знание о силе — нашей идеей. Поэто­
му в сущности о внешних причинах или силах мы ничего
не можем сказать; они не являются объектами нашего ощу­
щения или восприятия. Следовательно, когда бы название
чувственного «объекта» ни употреблялось в строго интел­
лигибельном смысле, оно служит для обозначения не аб­
солютно существующей внешней причины или силы, но
самих идей, вызываемых ими.
13. Идеи, которые наблюдаются связанными друг с дру­
гом, обычно рассматриваются с точки зрения отношения
причины и действия, тогда как, согласно строгой философ­
ской истине, они относятся только как знак к обознача­
емой вещи. Ибо мы хорошо знаем наши идеи и поэтому
понимаем, что одна идея не может быть причиной другой;
знаем, что наши идеи чувств не являются причинами са­
мих себя. Мы также знаем, что сами мы не вызываем их.
Отсюда нам ясно, что идеи должны иметь иную действую­
щую причину, отличную и от них самих, и от нас.
14. При исследовании зрения моей целью было рассмот­
рение действий, явлений и объектов, воспринимаемых
чувствами, идей зрения, связанных с [идеями] осязания,
а также исследование того, как одна идея внушает другую,
принадлежащую иному чувству, как видимые вещи вну­
шают вещи осязаемые, как вещи, существующие в насто­
ящее время, внушают вещи отдаленные и будущие вслед­
ствие либо сходства, либо необходимой связи, либо геомет­
рического вывода или произвольного установления.
15. И в самом деле, среди математиков и философов пре­
обладали мнение и неоспоримый принцип, что существуют
идеи, общие этим двум чувствам, откуда и появилось раз­
деление первичных и вторичных качеств. Но, я думаю,
было достаточно показано *, что не существует такой вещи,
* [См. «Опыт новой] теории зрения», § 127 и т. д..
140

как общий объект, идея или разновидность идеи, воспри­
нимаемой сразу и зрением, и осязанием.
16. Для того чтобы с достаточной строгостью исследо­
вать природу зрения, необходимо в первую очередь вни­
мательно рассмотреть наши собственные идеи: провести
различие там, где имеется таковое; назвать вещи своими
именами; определить термины, а не запутывать себя и
других двусмысленным употреблением: ведь принятие
или непринятие их [терминов] часто приводило к ошибкам.
Так происходит, когда люди говорят, будто одна идея
оказывается действующей причиной другой; отсюда они
ошибочно принимают выводы разума за восприятия чувств;
вследствие этого они путают силу, пребывающую в чемлибо внешнем, с действительным объектом чувств, кото­
рый поистине является не чем иным, как нашей собствен­
ной идеей.
17. После того как мы хорошо поймем и [внимательно]
рассмотрим природу зрения, мы, отталкиваясь от этого
в своих рассуждениях, быстрее сможем получить (collect)
некоторое знание о внешней, невидимой причине наших
идей, будет ли таковая единой или многообразной (many),
разумной (intelligent) или лишенной разума, активной или
инертной, телом или духом. Но для того чтобы понять и
уразуметь данную теорию, а также открыть ее истинные
принципы, мы должны учесть, что наиболее правильный
путь заключается не в том, чтобы заниматься неизвест­
ными субстанциями, внешними причинами, агентами и си­
лами, и не в том, чтобы умозаключать или выводить нечто
из вещей непонятных, невоспринимаемых и совершенно
неизвестных.
20. Реальные объекты * зрения мы видим, а то, что мы
видим, мы знаем. И для того чтобы понять истинную теорию
зрения, эти подлинные объекты чувств и знания, т. е.
наши собственные идеи, должны быть рассмотрены, под­
вергнуты сравнению и различению. Что же касается внеш­
ней причины этих идей, будет ли таковая единой и одно­
родной или многообразной и разнообразной, будет ли она
мыслящей или немыслящей, духом или телом, то, что бы мы
еще ни воображали или заключали о ней, видимые явле­
ния от этого не изменят своей природы, а наши идеи попрежнему останутся теми же самыми. Хотя я могу иметь
ошибочное понятие об этой причине или быть совершенно
* Supra1, §9, 11, 12.
141

несведущим относительно ее природы, это все же не мешает
мне высказать истинные и очевидные суждения о моих
идеях [...].
25. [...] Я думаю, что совершенно очевидно, что наш
опыт относительно связи между идеями зрения и осязания
не является безошибочным, ибо если бы он был таковым, то
ни в живописи, ни в учении о перспективе, ни в диоптрике,
ни в какой-либо другой области не бывало бы deceptio
visus 2.
28. И в самом деле, я не вижу, как выводы, которые мы
делаем от идей зрения к идеям осязания, могут включать
рассмотрение общей или неизвестной причины, а также
зависеть от нее, тогда как они на деле зависят просто от
обычая или привычки. Опыт, который я имел относительно
того, как определенные идеи некоторого чувства сопро­
вождаются или связаны с определенными идеями другого
чувства, является, я думаю, достаточной причиной, по­
чему одно способно вызывать (suggest) другое.
30. [. ..] Я вижу действия или явления, и я также знаю,
что действия должны иметь свою причину, но я не вижу
и не знаю о том, что их связь с причиной является необ­
ходимой. Что бы там ни было, я уверен, что не наблюдаю
такой необходимой связи, а следовательно, не могу заклю­
чать от идей одного чувства к идеям других чувств.
32. [...] Если признать, что мы видим не с помощью
геометрии *, то очевидно, что законы оптики уже не будут
стоять на старом непоколебленном основании. [И так ока­
жется), если станет очевидным, что те объяснения явле­
ний, которые даются в общепринятых оптических теориях,
являются недостаточными и ошибочными; если окажется,
что иные принципы необходимы для объяснения природы
зрения; если, в противоположность старому общепризнан­
ному предположению оптиков, не существует идеи или
чего-либо подобного идее, общей обоим чувствам **.
35. Оказалось уместным, если не неизбежным, начать
в привычной манере оптиков, т. е. приняв в качестве ис­
тинных различные вещи, которые в строгом смысле не
являются таковыми, а только общепризнаны неучеными
людьми (vulgar). В наших умах (minds) имеет место про­
должительная и тесная связь между идеями зрения и ося­
зания. Отсюда их [идеи зрения и осязания] стали рассмат* «Письмо» 8, § 8.
** [См. «Опыт новой] теории зрения», § 127,
142

ривать в качестве одной вещи, причем данный предрассу­
док оказался полезным в жизни, а язык способствовал
его возникновению. Дело науки и умозрительных рас­
суждений заключается в том, чтобы раскрыть наши пред­
рассудки и ошибки, распутывая сложнейшие связи, раз­
личая те вещи, которые [действительно] различны, давая
вместо путаных и усложненных мнений мнения ясные,
постоянно исправляя наши суждения и доводя их до фи­
лософской точности. И поскольку такая работа требует
времени и может выполняться только постепенно, то край­
не трудно, если не вообще невозможно, избежать ловушек
обыденного языка и не быть соблазненным вследствие
этого вещами, которые, строго говоря, ни истинны, ни
прочно установлены. Все это делает размышление и бес­
пристрастность особенно необходимыми для читателя [ка­
чествами]. Ибо если язык приспособлен к представлениям
(praenotions) людей и использованию в жизни, то трудно
выразить в силу этого саму (precise) сущность вещей, ко­
торая столь далека от их [практического] использования
и так противоположна нашим представлениям.
38. Следует отметить, что при рассмотрении теории зре­
ния я использовал определенный известный метод, при
котором люди от ложных и общераспространенных пред­
ложений часто достигают истину. Тогда как при синтетиче­
ском методе построения науки или получения уже открытой
истины мы движемся в обратном порядке, т. е. заклю­
чения анализа принимаются в качестве оснований синтеза.
Поэтому я и начну с заключения, что зрение является язы­
ком творца природы, выводя из него теоремы и объясне­
ния явлений, а также разъясняя природу видимых объек­
тов и зрительной способности.
39. Идеи, которые наблюдаются связанными с другими
идеями, рассматриваются как знаки, с помощью которых
актуально невоспринимаемые чувствами вещи обознача­
ются или внушаются воображению, объектами чего они
становятся и которое одно только и воспринимает их.
И как звуки внушают (suggest) некоторые другие вещи,
подобным же образом свойства [вещей] вызывают [сами]
эти звуки. И вообще все знаки внушают обозначаемые ими
вещи, причем не существует такой идеи, что она не пред­
ставляла бы духу другой идеи, которая часто связывалась
с ней. В определенных случаях знак может вызывать
свой коррелят в виде образа, в других — в качестве дейст­
вия или причины. Но там, где нет ни такого отношения
143

сходства или каузальности, ни вообще какой-либо необ­
ходимой связи, две вещи, благодаря их простому сосущест­
вованию, или две идеи, в силу того, что они воспринима­
лись вместе, могут вызывать или обозначать одна другую,
а их связь все это время будет случайной, поскольку имен­
но связь, как таковая, и вызвала (causeth) это действие.
40. Большое число произвольно выбранных знаков,
разнообразных и противоположных, составляет язык.
Если такая произвольная связь устанавливается челове­
ком, то это будет искусственный язык. Бесконечно разно­
образны модификации света и звука, вследствие чего
каждый из них способен давать неограниченное разнообра­
зие знаков, и соответственно оба они используются для
формирования языков: один — благодаря произвольному
решению людей, другой — [благодаря решению] самого
бога *. Связь, устанавливаемая творцом природы, в обыч­
ном ходе вещей может быть с уверенностью названа «ес­
тественной», тогда как связь, созданную людьми, следует
назвать «искусственной». И тем не менее это не мешает
тому, чтобы одна была столь же случайной (arbitrary),
как и другая. И в самом деле, существует не больше пот­
ребности представить или необходимости выводить осяза­
емые вещи из модификаций света, чем в языке заключать
о смысле [сказанного] из звука **. Но как существует связь
между различными тонами и артикуляциями голоса и их
разнообразными значениями, так же обстоит дело и между
различными видами света и их соответствующими корре­
лятами, или, другими словами, между идеями зрения и
осязания.
41. Что же касается света и его различных видов и цве­
тов, то все рассудительные люди согласны в том, что они
соответствуют (are peculiar) только зрению; они не отно­
сятся ни к осязанию, ни являются одинаковыми [с идеями],
которые воспринимаются этим чувством. Но здесь закра­
дывается ошибка, когда, кроме них, предполагают су­
ществование других идей, общих обоим чувствам, которые,
подобно протяжению, размеру, форме и движению, рав­
ным образом воспринимаются и зрением, и осязанием. Но
то, что в действительности нет таких общих идей и что
объекты зрения, называемые данными словами, оказывают­
ся совершенно различными и гетерогенными по отношению
* «[Алсифрон, или] Мелкий философ», Диа[лог] IV, § 7, И.
** «[Опыт новой] теории зрения», § 144 и 147.
144

ко всему, что является объектом осязания (feeling), на­
зываемым теми же самыми именами, это было доказано
в «Теории»* [...].
42. Одно дело воспринимать, а другое — судить. Сход­
ным образом быть внушаемым (suggested) — это одно,
а быть выведенным (inferred) — другое. Вещи внушаются
и воспринимаются чувствами. С помощью разума мы выска­
зываем суждения и делаем выводы. То, что мы непосредст­
венно и прямо воспринимаем зрением, есть его первичный
объект — свет и [различные] цвета. А то, что внушается
или воспринимается опосредствованно,— это осязаемые
идеи, которые можно рассматривать как вторичные и не­
прямые объекты зрения. Там, где связь является необ­
ходимой, мы выводим причины из действий, действия из
причин, одни свойства из других. Но как происходит, что
мы с помощью идей зрения постигаем другие идеи, которые
непохожи на них, не причиняют их, не вызываются ими, не
имеют какой-либо необходимой связи с ними? Решение
этой проблемы в ее полном объеме охватывает всю теорию
зрения. Такая постановка вопроса переводит его на новую
основу и представляет, в отличие от всех предшествующих
теорий, в ином свете.
43. Одно дело объяснить, как дух, или душа, человека
способна видеть, и такое [объяснение] принадлежит филосо­
фии. И совсем другое дело, относящееся скорее к геомет­
рии, рассмотреть движущиеся по определенным линиям
частицы, изучить лучи света в их преломлениях, отра­
жениях, пересечениях и образованиях ими углов. И уже
нечто третье, принадлежащее анатомии и экспериментам,—
это рассмотрение чувства зрения, исходящего из механики
глаза. Оба последних исследования (speculations) полезны
на практике, так как способствуют [исправлению] де­
фектов и вылечивают расстройства зрения в соответствии
с естественными законами, существующими в нашей зем­
ной системе. Но первая теория позволяет нам понять ис­
тинную природу зрения, рассматриваемого в качестве
способности души. А данная теория, как я уже отмечал,
может быть сведена к простому вопросу, а именно: как
это происходит, что ряд идей, совершенно отличных от
идей осязаемых, должны тем не менее внушать их для
нас, хотя между теми и этими нет необходимой связи?
Причем правильным ответом будет следующий: это про«[Опыт новой] теории зрения», § 127.
145

исходит благодаря произвольной (arbitrary) связи, уста­
новленной творцом природы.
44. Прямым, непосредственным объектом зрения являет­
ся свет во всех его видах и проявлениях, цветах всех
родов, степеней и количеств: некоторых ярких, некоторых
бледных; более одних и менее других; разнообразных в сво­
их границах и пределах; различных в последовательности
и положении. Слепой, впервые получивший способность
видеть, сможет воспринять эти объекты, которых существу­
ет бесконечное разнообразие, но он не будет способен ни
воспринять, ни вообразить какое-либо сходство или связь
между данными видимыми объектами и объектами, воспри­
нимаемыми осязанием *. Свет, тени и цвета ничего не смо­
гут внушить ему о телах, которые тверды или мягки, неров­
ны или гладки; сходным образом их размеры (quantities),
границы или последовательности не смогут внушить ему
геометрические фигуры, протяжение, расположение, что
они должны были бы сделать, согласно общепринятому
мнению, что данные объекты общи зрению и осязанию.
45. Все разнообразные виды, комбинации, количества,
степени и расположения света и цветов при первом же вос­
приятии будут признаны только в качестве новой совокуп­
ности (set) ощущений, или идей. А поскольку они совер­
шенно новы и неизвестны, то слепорожденный при первом
взгляде не сможет дать им имена вещей, ранее [ему] из­
вестных и [им] осязавшихся. Но, получив определенный
опыт, он сможет воспринять их связь с осязаемыми вещами
и поэтому станет рассматривать их в качестве знаков, а
также даст им (как это и происходит в других случаях)
одни и те же имена, что и вещам обозначаемым.
46. Большее или меньшее, более крупное или более
мелкое, протяженность, пропорцию, интервал — все это
можно найти как у времени, так и у пространства, но из
этого отнюдь не следует, что они являются гомогенными
количествами. Из приписывания им общих имен еще менее
будет следовать, что идеи зрения гомогенны идеям осяза­
ния. Верно, что термины, обозначающие осязаемые протя­
жение, форму, положение, движение и т. д., также приме­
няются для обозначения количества, отношения и порядка
непосредственных видимых объектов, или идей зрения.
Но это проистекает только из опыта и аналогии. Существу­
ют «высокие» и «низкие» музыкальные ноты. Люди говорят
* «[Опыт новой] теории зрения», § 41 и 106*

146

в высокой или низкой тональности. А это, совершенно
очевидно, является не более как метафорой или анало­
гией. Сходным образом для выражения последовательнос­
ти видимых идей применяются слова: «положение», «вы­
сокое» и «низкое», «верх» и «низ», и их смысл при таком
применении оказывается аналогичным.
47. Но в отношении зрения мы не останавливаемся на
возможной аналогии между различными и гетерогенными
природами. Мы предполагаем тождество их природы, а
также наличие одного и того же объекта, общего обоим
чувствам. И мы приходим к данной ошибке тогда, когда
различные движения головы — вверх и вниз, направо и
налево, сопровождающие разнообразие видимых идей и
в сущности являющиеся осязаемыми, переносят свои собст­
венные свойства и названия на видимые идеи, которые свя­
зываются с помощью этого и получают названия «высокого»
и «низкого», «правого» и «левого», а также отмечаются дру­
гими именами, обозначающими различное положение *.
Все это предшествует такой связи в опыте и на самом деле
никогда не должно было быть приписано им, по крайней
мере в прямом и буквальном смысле. [...]
* «[Опыт новой] теории зрения», § 99.

ТРАКТАТ О ПРИНЦИПАХ
ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ЗНАНИЯ,
В КОТОРОМ ИССЛЕДОВАНЫ
ГЛАВНЫЕ ПРИЧИНЫ ЗАБЛУЖДЕНИЙ
И ЗАТРУДНЕНИЙ В НАУКАХ,
А Т А К Ж Е ОСНОВАНИЯ
СКЕПТИЦИЗМА, АТЕИЗМА
И БЕЗВЕРИЯ

ПОСВЯЩЕНИЕ ВЫСОКОРОДНОМУ ТОМАСУ,
ГРАФУ ПЕМБРОКУ 1 И ПР., КАВАЛЕРУ
БЛАГОРОДНЕЙШЕГО ОРДЕНА ПОДВЯЗКИ
И ОДНОМУ ИЗ ЧЛЕНОВ
ВЫСОКОПОЧТЕННОГО ТАЙНОГО СОВЕТА
ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВА
Милорд\
Вы, быть может, удивитесь тому, что неизвестное лицо,
которое не имеет чести быть знакомым Вашему лордству,
берет на себя смелость обратиться к Вам таким образом.
Но что человек, написавший нечто с намерением подви­
нуть вперед полезное знание и религию, избирает Ваше
лордство своим покровителем, не покажется странным
никому, кому не неизвестно современное положение
церкви и науки, а следовательно, и то, каким великим
украшением и опорой Вы являетесь той и другой. Но
ничто не могло бы побудить меня представить Вам этот
плод моих слабых усилий, если бы я не был ободрен
к тому той прямотой и той природной добротой, которые
составляют столь блестящую сторону в характере Вашего
лордства. Я могу прибавить, милорд, что чрезвычайная
милость и благосклонность, которую Вам угодно обнару­
жить к нашему обществу2, позволяют мне надеяться, что
Вам не будет нежелательно поддержать занятия одного
из его сочленов. Эти соображения побуждают меня поверг­
нуть настоящий трактат к стопам Вашего лордства, тем
более что я стремлюсь довести до Вашего сведения, что
ввиду той учености и той добродетели, которым свет столь
справедливо удивляется в Вашем лордстве, я пребываю
с истинным и глубочайшим уважением, милорд, Вашего
лордства покорнейшим и преданнейшим слугой.
ДжорджБеркли
151

Предисловие
То, что я теперь выпускаю в свет после долгого и тща­
тельного исследования, представляется мне очевидно ис­
тинным и небесполезным для познания, в особенности
тем, кто заражен скептицизмом или испытывает отсутствие
доказательства существования и нематериальности бога,
равно как природного бессмертия души. Прав ли я или
нет, в этом я полагаюсь на беспристрастную оценку чита­
теля, ибо я не считаю себя самого заинтересованным
в успехе написанного мной в большей степени, чем то
согласно с истиной. Но, дабы она не пострадала, я считаю
нужным просить читателя воздержаться от суждения до
тех пор, пока он не окончит вполне чтение всей книги
с той мерой внимания и размышления, каких, по-види­
мому, заслуживает его предмет. Ибо хотя в ней есть не­
которые места, сами по себе весьма способные (этому
уж не помешаешь) породить большие недоразумения и по­
казаться приводящими к нелепейшим выводам (которые,
однако, при полном прочтении окажутся не вытекающими
из посылок), так же точно, хотя бы чтение и было вполне
доведено до конца, при беглости его все же весьма веро­
ятно, что смысл сказанного мной может быть не понят;
но я льщу себя надеждой, что для мыслящего читателя
он окажется совершенно ясным и понятным. Что же
касается характера новизны и оригинальности, который,
как может показаться, свойствен некоторым из нижеиз­
ложенных понятий, то я надеюсь, что какая-либо апология
в этом отношении будет с моей стороны излишней. Не­
сомненно, что весьма слаб или весьма мало знаком с нау­
ками тот, кто откажется от истины, допускающей дока­
зательство лишь потому, что она появилась заново или
противоречит человеческим предрассудкам. Вот все, что
я считаю нужным сказать заранее, дабы предупредить,
если возможно, скороспелые порицания со стороны того
сорта людей, который слишком склонен осуждать то или
иное мнение прежде, чем правильно его поймет.
152

Введение
1. Так как философия есть не что иное, как стремление
к мудрости и истине, то можно было бы ожидать по разум­
ным основаниям, что те, которые посвятили ей всего более
времени и труда, должны наслаждаться большим спокой­
ствием духа и веселостью, большей ясностью и очевид­
ностью знания и менее терзаться сомнениями и затрудне­
ниями, чем прочие люди. Между тем на деле мы видим,
что невежественная масса людей, которая следует по
широкой тропе обычного здравого смысла и руководст­
вуется велениями природы, по большей части бывает
довольна и спокойна. Ничто обыденное не представляется
ей необъяснимым или трудным для понимания. Она не
жалуется на недостаток очевидности своих ощущений и
находится вне опасности впасть в скептицизм. Но как
только мы уклонимся от руководства ощущений и ин­
стинкта, чтобы следовать высшему началу — разуму, раз­
мышлению, рассуждению о природе вещей, то в наших
умах немедленно возникают тысячи сомнений относи­
тельно тех вещей, которые ранее казались нам вполне
понятными. Предрассудки и обманчивость ощущений об­
наруживаются со всех сторон перед нашим взором, и,
пытаясь исправить их при помощи разума, мы незаметно
запутываемся в странных парадоксах, затруднениях и
противоречиях, которые умножаются π растут по мере
того, как мы продвигаемся далее в умозрении, пока мы
наконец после скитания по множеству запутанных лаби­
ринтов не находим себя спова там же, где мы были ранее,
или, что еще хуже, не погрузимся в безвыходный скепти­
цизм.
2. Полагают, что причины сказанного заключаются
в темноте предмета или в естественных слабости и несовер­
шенстве нашего ума. Говорят, что наши способности огра­
ничены и самой природой предназначены служить для
сохранения жизни и наслаждения ею, а не для исследова­
ния внутренней сущности и строения вещей. Притом, так
153

как человеческий разум конечен, то не удивляются то­
му, что, трактуя о вещах, причастных бесконечности, он
впадает в нелепости и противоречия, из которых ему
невозможно высвободить себя, ибо бесконечное по са­
мой своей природе не может быть постигнуто тем, что ко­
нечно.
3. Однако мы, может быть, слишком пристрастны
к самим себе, относя погрешности к нашим способностям,
а не к неправильному их употреблению. Трудно предпо­
ложить, чтобы правильные выводы из истинных начал
могли когда-либо привести к следствиям, которых нельзя
поддержать или привести к взаимному согласию. Мы
должны веровать, что бог относится к сынам человеческим
настолько благостно, чтобы не внушать им сильного стрем­
ления к такому знанию, которое он сделал для них совер­
шенно недостижимым. Это не согласовалось бы с обыч­
ными милостивыми путями провидения, которое, коль
скоро оно поселило в своих созданиях известные склон­
ности, всегда снабжает их такими средствами, какие при
правильном употреблении не могут не удовлетворить этих
склонностей. В целом я склонен думать, что если не
всеми, то большей частью тех затруднений, которые
до сих пор занимали философов и преграждали путь к по­
знанию, мы всецело обязаны самим себе; что мы сначала
подняли облако пыли, а затем жалуемся на то, что оно
мешает нам видеть.
4. Я намерен поэтому попытаться, не могу ли я от­
крыть те принципы, которые были причиной сомнитель­
ности, неверности, нелепостей и противоречий в различ­
ных школах философии в такой мере, что самые мудрые
люди сочли наше неведение неисцелимым, полагая, что
оно зависит от естественной слабости и ограниченности
наших способностей. И, конечно, может считаться делом,
вполне стоющим наших трудов, произвести полное иссле­
дование относительно первых принципов человеческого
знания, изучить и рассмотреть их со всех сторон главным
образом потому, что есть некоторые основания подозре­
вать, что те препятствия и затруднения, которые задер­
живают и отягощают дух в его поисках истины, происте­
кают не от темноты и запутанности предметов или от
природного недостатка ума, а скорее от ложных прин­
ципов, на которых люди настаивают и которых можно
было бы избежать.
5. Какой бы затруднительной и безнадежной ни могла
154

казаться эта попытка, если учесть, как много великих
и необыкновенных людей предшествовало мне в том же
намерении, я все-таки не лишен некоторой надежды,
основываясь на том соображении, что самые широкие
виды не всегда бывают самыми ясными и что тот, кто близо­
рук, вынужден рассматривать предметы ближе и в со­
стоянии, может быть, при близком и тесном исследовании
различить то, что ускользало от лучших глаз.
6. Чтобы приготовить ум читателя к лучшему понима­
нию того, что будет следовать, уместно предпослать нечто
в виде введения относительно природы речи и злоупотреб­
ления ею. Но этот предмет неминуемо заставляет меня
до известной степени предвосхитить мою цель, упомянув
о том, что, по-видимому, главным образом сделало умо­
зрение трудным и запутанным и породило бесчисленные
заблуждения и затруднения почти во всех частях науки.
Это есть мнение, будто ум обладает способностью образо­
вывать абстрактные идеи или понятия о вещах. Тот, кому
не вполне чужды писания и споры философов, должен
допустить, что немалая часть их касается абстрактных
идей. Специально предполагается, что они составляют
предмет тех наук, которые называются логикой и мета­
физикой, и вообще всех наук, которые считаются самыми
абстрактными и возвышенными отраслями знания. Едва
ли найдется в них какой-нибудь вопрос, трактуемый та­
ким способом, который не предполагал бы, что абстракт­
ные идеи существуют в уме и что ум с ними хорошо зна­
ком.
7. Всеми признано, что качества или состояния вещей
в действительности никогда не существуют порознь, каж­
дое само по себе, особо и в отдельности от всех прочих,
но что они всегда соединены, как бы смешаны между
собой по нескольку в одном и том же предмете. Но, гово­
рят нам, так как ум способен рассматривать каждое ка­
чество в отдельности или абстрагируя его от тех прочих
качеств, с которыми оно соединено, то тем самым он обра­
зует абстрактные идеи. Например, зрением восприни­
мается предмет протяженный, окрашенный и движущийся;
разлагая эту смешанную или сложную идею на ее простые
составные части и рассматривая каждую саму по себе
и с исключением остальных, ум образует абстрактные
идеи протяженности, цвета и движения. Не в том дело,
чтобы было возможно для цвета или движения существо­
вать без протяжения, а в том, что ум может образовать
155

для себя посредством абстрагирования идею цвета с ис­
ключением протяжения и идею движения с исключением
как цвета, так и протяжения.
8. Далее, так как ум наблюдает, что в отдельных про­
тяжениях, воспринятых через ощущение, есть нечто общее
и сходное, а также и некоторые другие вещи, например
та или иная форма или величина, отличающаяся одна
от другой, то он отдельно рассматривает или выделяет
само по себе то, что обще, образуя тем самым наиболее
абстрактную идею протяжения, которое не есть ни линия,
ни поверхность, ни тело, не имеет никакой формы или
величины, но есть идея, совершенно отрешенная от всего
этого. Точно так же, отбросив от отдельных, воспринятых
в ощущениях цветов то, что отличает их один от другого,
и сохранив лишь то, что обще всем им, ум образует абст­
рактную идею цвета, который ни красен, ни синь, ни бел
и вообще не есть какой-либо определенный цвет. И рав­
ным образом при рассмотрении движения в абстракции
не только от движущегося тела, но и от описываемого им
пути и от всех частных направлений и скоростей обра­
зуется абстрактная идея движения, соответствующая оди­
наково всем частным движениям, какие только могут
быть воспринимаемы в ощущениях.
9. И подобно тому как ум образует для самого себя
абстрактные идеи качеств или состояний, он достигает
через такое же разобщение или мысленное разделение
абстрактных идей более сложных вещей, содержащих
в себе различные сосуществующие качества. Например,
наблюдая, что Питер, Джеймс и Джон сходны между
собой в известных общих свойствах формы и других ка­
чествах, ум исключает из сложной или составной идеи,
которую он имеет о Питере, Джеймсе или каком-либо
ином частном человеке, все то, что свойственно каждому
из них, сохраняя лишь то, что обще всем, и таким путем
образует абстрактную идею, которая одинаково присуща
всем частным, совершенно абстрагируя и отсекая все те
обстоятельства и различия, которые могут определить ее
к некоторому отдельному существованию. И таким-то
образом, говорят, достигаем мы абстрактной идеи чело­
века или, если угодно, человечества и человеческой при­
роды, в которой, правда, содержится цвет, так как нет
человека, лишенного цвета, но этот цвет не может быть
ни белым, ни черным, ни вообще каким-либо частным
цветом, потому что нет такого частного цвета, который
156

принадлежал бы всем людям. Точно так же в ней содер­
жится рост, но это не есть ни большой, ни средний, ни
маленький рост, а нечто от всего этого абстрагированное.
И то же верно относительно прочего. Более того, так как
существует большое разнообразие других созданий, соот­
ветствующих сложной идее человека в некоторых, но не
во всех частях, то ум, отбрасывая все те части, которые
свойственны только человеку, и удерживая лишь те, ко­
торые общи всем живым существам, образует идею живот­
ного, которая абстрагирована не только от всех единич­
ных людей, но и от всех птиц, четвероногих, рыб и насе­
комых. Составные части абстрактной идеи животного суть
тело, жизнь, ощущение и произвольное движение. Под
телом подразумевается тело без определенного образа или
формы, так как нет общих всем животным образа или
формы, не покрытое ни волосами, ни перьями, ничешуями
и т. п., но и не голое, потому что волосы, перья, чешуи,
голая кожа составляют отличительные свойства частных
животных и поэтому исключаются из абстрактной идеи.
По той же причине произвольное движение не должно
быть ни ходьбой, ни летанием, ни ползанием; оно тем не
менее есть движение, но какое именно — это нелегко
понять.
10. Обладают ли другие люди такой чудесной способ­
ностью образовывать абстрактные идеи, о том они сами
могут лучше всего сказать. Что касается меня, то я дол­
жен сознаться, что не имею ее. Я действительно нахожу
в себе способность воображать или представлять себе идеи
единичных, воспринятых мной вещей и разнообразно
сочетать и делить их. Я могу вообразить человека с двумя
головами или верхние части человека, соединенные с телом
лошади. Я могу рассматривать руку, глаз, нос сами по
себе отвлеченно или отдельно от прочих частей тела. Но
какие бы руку или глаз я ни воображал, они должны
иметь некоторые определенные образ и цвет. Равным об­
разом идея человека, которую я составляю, должна быть
идеей или белого, или черного, или краснокожего, пря­
мого или сгорбленного, высокого, низкого или среднего
роста человека. Я не в состоянии каким бы то ни было
усилием мысли образовать вышеописанную абстрактную
идею. Точно так же для меня невозможно составить абст­
рактную идею движения, отличную от движущегося
тела,— движения, которое ни быстро, ни медленно, ни
криволинейно, ни прямолинейно; и то же самое может
157

быть сказано о всех прочих абстрактных идеях. Чтобы
быть ясным, скажу, что я сознаю себя способным к абстра­
гированию в одном смысле, а именно когда я рассматри­
ваю некоторые отдельные части или качества особо от
других, с которыми они, правда, соединены в каком-либо
предмете, но без которых они могут в действительности
существовать. Но я отрицаю, чтобы я мог абстрагировать
одно от другого такие качества, которые не могут сущест­
вовать в отдельности, или чтобы я мог образовать общее
понятие, абстрагируя его от частных вышеуказанным спо­
собом, что именно и составляет два собственных значения
абстрагирования. И есть основание думать, что боль­
шинство людей согласится, что оно находится в одинако­
вом положении со мной. Простая и неученая масса людей
никогда не притязает на абстрактные понятия. Говорят,
что эти понятия трудны и не могут быть достигнуты без
усилий и изучения; отсюда мы можем разумно заключить,
что если они существуют, то их можно найти только у
ученых.
11. Теперь я приступлю к исследованию того, что
может быть приведено в защиту учения об абстрагирова­
нии, и постараюсь обнаружить, что именно побуждает
людей умозрения принимать мнение, столь, по-видимому,
чуждое обычному здравому смыслу. Один покойный пре­
восходный, справедливо высокоценимый философ 3 придал
много силы этому мнению, так как он, по-видимому, пола­
гал, будто обладание абстрактными, общими идеями состав­
ляет главнейшее отличие в отношении ума между челове­
ком и животным. «...Обладание общими идеями,—гово­
рит он,— есть то, что совершенно отличает человека от
животного, есть превосходство, которого никоим образом
не достигают способности животных. Ибо ясно, что мы
не видим у них никаких следов пользования общими
знаками для всеобщих идей; отсюда мы имеем право
предполагать, что они не имеют способности абстрагиро­
вать, образовывать общие идеи, ибо не употребляют слов
или каких-либо других общих знаков». И несколько
далее: «Следовательно, мы можем, полагаю, видеть в этом
отличие животных от человека; в этом и состоит, собст­
венно, та разница, которая совершенно разделяет их
и в конце концов простирается на такую обширную об­
ласть. Ибо мысли у животных есть вообще идеи, и если
они не простые механизмы (какими их некоторые4 счи­
тают), то мы не можем отрицать у них известной доли
158

разума- Для меня очевидно, что некоторые животные
в некоторых случаях обнаруживают разум, как они обна­
руживают чувство, но только по отношению к отдельным
идеям, полученным именно от своих чувств. Даже самые
высшие животные втиснуты в эти узкие границы и не
имеют, на мой взгляд, способности расширять их каким
бы ни было абстрагированием» («Опыт о человеческом
разуме», [кн.] II, гл. 11, § 10 и 11). Я вполне согласен
с этим ученым-писателем в том, что абстрагирование со­
вершенно недоступно для способностей животных. Но
если в этом полагается отличительное свойство данного
рода одушевленных созданий, то я опасаюсь, что многие
из тех, кто слывет людьми, должны быть отнесены к тому
же роду. Причина, указанная здесь, по которой мы не
имеем основания думать, что животные обладают абст­
рактными, общими идеями заключается в том, что мы не
наблюдаем у них употребления слов или других общих
знаков; мы исходим при этом из предположения, будто
употребление слов подразумевает обладание общими
идеями. Отсюда следует тот вывод, что люди, употреб­
ляющие язык, способны абстрагировать или обобщать
свои идеи. Что таков смысл сказанного и доказываемого
автором, явствует далее из его ответа на вопрос, который
ставится им в другом месте: «Ведь все вещи существуют
только в отдельности, как же мы приходим к общим тер­
минам?..» Он отвечает так: «Слова приобретают общий
характер оттого, что их делают знаками общих идей»
(«Опыт о чел[овеческом] раз [уме]», кн. III, гл. 3, § 6).
С этим я не могу согласиться, ибо придерживаюсь мне­
ния, что слово становится общим, будучи знаком не аб­
страктной, общей идеи, а многих частных идей, любую
из которых оно безразлично вызывает в нашем уме. Если
говорится, например, что изменение движения пропор­
ционально приложенной силе или что все протяженное де­
лимо, то под этими предложениями должны быть подра­
зумеваемы движение и протяжение вообще; и, однако,
отсюда не следует, что они возбудят в моих мыслях идею
движения без движущегося тела или без определенных
направлений и скорости или что я должен составить
абстрактную, общую идею протяжения, которое не есть
ни линия, ни поверхность, ни тело, ни велико и ни мало,
ни черно, ни красно, ни бело, ни другого какого-либо
определенного цвета. Предполагается лишь, что, какое бы
частное движение ни рассматривалось мной, будет ли оно
159

быстрое или медленное, отвесное, горизонтальное или
наклонное, того или иного предмета, относящаяся к нему
аксиома остается одинаково истинной. Точно то же самое
справедливо и о каждом частном протяжении, без вся­
кого различия, будет ли оно линией, поверхностью или
телом той или иной величины или формы.
12. Наблюдая, каким путем идеи становятся общими,
мы всего лучше можем судить о том, каким образом ста­
новятся такими же слова. Здесь можно заметить, что я
абсолютно отрицаю существование не общих идей, а
лишь абстрактных общих идей, ибо в приведенных нами
местах, где упоминаются общие идеи, везде предпола­
гается, что они образованы посредством абстрагирования
способом, указанным в § 8 и 9. Между тем если мы хотим
связать с нашими словами некоторый смысл и говорить
лишь о том, что мы можем мыслить, то мы должны, я по­
лагаю, признать, что известная идея, будучи сама по себе
частной, становится общей, когда она представляет или
заменяет все другие частные идеи того же рода. Чтобы
пояснить это примером, предположим, что геометр пока­
зывает способ разделения линии на две равные части. Он
чертит, например, черную линию длиной в дюйм; эта ли­
ния, будучи сама по себе частной линией, тем не менее
обща в отношении ее значения, как она тут употребляется,
потому что она представляет собой все какие бы то ни
было частные линии; так что то, что доказано о ней, дока­
зано о всех линиях, или, другими словами, о линии
вообще. И как эта частная линия становится общей, упо­
требляясь в качестве знака, так и имя «линия», будучи
само по себе частным, сделалось общим через употребле­
ние его как знака. И как первая идея обязана своей общ­
ностью не тому, что она служит знаком абстрактной, или
общей, линии, а тому, что она есть знак для всех частных
прямых линий, которые только могут существовать, также
должно мыслить, что и общность последнего произо­
шла от той же самой причины, а именно от разнооб­
разных частных линий, которые он безразлично обозна­
чает.
13. Чтобы сообщить читателю более ясный взгляд на
природу абстрактных идей и на то употребление, ради
которого они считаются необходимыми, я приведу еще
следующее место из «Опыта о человеческом разуме»:
«... отвлеченные идеи не так очевидны или легки для
детей или для неопытного еще ума, как идеи единичные.
160

Если они кажутся таковыми людям взрослым, to лишь
вследствие постоянного и привычного их употребления,
ибо при внимательном размышлении об общих идеях мы
найдем, что они суть фикции и выдумки ума, которые за­
ключают в себе трудности и не так легко появляются, как
мы склонны думать. Например, разве не нужны усилия
и способности, чтобы составить общую идею треуголь­
ника? (А она еще не принадлежит к числу наиболее отвле­
ченных, широких и трудных идей.) Ибо она не должна
быть идеей ни косоугольного, ни прямоугольного, ни
равностороннего треугольников; она должна быть всем
и ничем в одно и то же время. На деле она есть нечто несо­
вершенное, что не может существовать, идея, в которой
соединены части нескольких различных и несовместимых
друг с другом идей. Правда, при своем несовершенном
состоянии ум имеет потребность в таких идеях и всячески
стремится к ним для удобства взаимопонимания и расши­
рения познания, ибо он по своей природе очень склонен
к тому и другому. Но есть основания видеть в таких идеях
признаки нашего несовершенства. По крайней мере это
в достаточной степени показывает, что прежде всего и
легче всего ум знакомится не с самыми абстрактными и
общими идеями и что не к ним относится его самое раннее
познание» (кн. IV, гл. 7, § 9). Если кто-нибудь из людей
обладает способностью образовать в своем уме идею тре­
угольника, подобную той, какая здесь описана, то беспо­
лезно стараться спорить с ним, да я и не берусь за это.
Мое желание ограничивается только тем, чтобы читатель
вполне очевидно убедился в том, имеет ли он такую идею
или нет, а это, я полагаю, ни для кого не составит трудно­
разрешимой задачи. Что может быть легче для каждого,
чем немного вникнуть в свои собственные мысли и затем
испытать, может ли он достигнуть идеи, которая соответ­
ствовала бы данному здесь описанию общей идеи треуголь­
ника, который ни косоуголен, ни прямоуголен, ни равносторонен, ни равнобедрен, ни неравносторонен, но кото­
рый есть вместе и всякий, и никакой из них,
14. Здесь много сказано о затруднениях, связанных
с абстрактными идеями, а также о труде и искусстве,
необходимых для образования этих идей. И все согласны
в том, что требуется большая работа и напряжение ума
для того, чтобы освободить наши мысли от частных пред­
метов и вознести их до тех высоких умозрений, которые
относятся к абстрактным идеям. Естественный вывод из
6

Д. Беркли

161

всего этого, по-видимому, тот, что столь трудное дело,
как образование абстрактных идей, не необходимо для
общения между людьми (которое столь легко и привычно
для всех родов людей). Но нам говорят, что если оно ка­
жется доступным и легким для взрослых людей, то единственно потому, что оно стало таким вследствие обыч­
ного и постоянного употребления. Однако мне очень хоте­
лось бы знать, в какую пору люди занимаются преодоле­
нием этой трудности и снабжением себя этими необходи­
мыми средствами словесного общения. Это не может про­
исходить тогда, когда они уже взрослые, потому что в это
время они, по-видимому, не сознают такого усилия; таким
образом, остается предположить, что это составляет за­
дачу их детства. И, конечно, большой и многократный
труд образования абстрактных понятий будет признан
очень тяжелой задачей для нежного возраста. Разве не
трудно представить себе, что двое детей не могут побол­
тать между собой о своих сахарных бобах, погремушках
и о прочих своих пустячках, не разрешив предварительно
бесчисленного количества противоречий, не образовав
таким путем в своих умах абстрактных общих идей и не
связав их с каждым общим названием, которое они должны
употребить?
15. Я не думаю также, чтобы абстрактные идеи были
более нужны для расширения познания, чем для его сооб­
щения. Сколько мне известно, особенно настаивают на
том пункте, что всякое познание и доказательство совер­
шается над общими понятиями, с чем я совершенно со­
гласен; но при этом мне кажется, что такие понятия обра­
зуются не через абстрагирование вышеуказанным спо­
собом; общность состоит, насколько я понимаю, не в без­
условной положительной природе или понятии чегонибудь, а в отношении, которое она вносит в обозначаемые
или представляемые ею частности, вследствие чего вещи,
названия или понятия, будучи частными по своей собст­
венной природе, становятся общими. Так, когда я дока­
зываю какое-нибудь предложение, касающееся треуголь­
ников, то предполагается, что я имею в виду общую идею
треугольника, что должно быть понимаемо не так, чтобы
я мог образовать идею треугольника, который не будет
ни равносторонним, ни неравносторонним, ни равнобед­
ренным, но только так, что частный треугольник, который
рассматривается мной, безразлично, будет ли он того
или иного рода, одинаково заменяет или представляет
162

собой все прямолинейные треугольники всякого рода и
в этом смысле общ. Все это кажется очень ясным и не
заключает в себе никакого затруднения.
16- Но тут возникает вопрос, каким образом мы можем
знать, что данное предложение истинно о всех частных
треугольниках, если мы не усмотрели его сначала дока­
занным относительно абстрактной идеи треугольника, оди­
наково относящейся ко всем треугольникам. Ибо из того,
что была указана принадлежность некоторого свойства
такому-то частному треугольнику, вовсе не следует, что
оно в равной мере принадлежит всякому другому тре­
угольнику, который не во всех отношениях тождествен
с первым. Если я доказал, например, что три угла равно­
бедренного прямоугольного треугольника равны двум
прямым углам, то я не могу отсюда заключить, что то же
самое будет справедливо о всех прочих треугольниках,
не имеющих ни прямого угла, ни двух равных сторон.
Отсюда, по-видимому, следует, что для того, чтобы быть
уверенными в общей истинности этого предложения, мы
должны либо приводить отдельное доказательство для
каждого частного треугольника, что невозможно, либо
раз навсегда доказать его для общей идеи треугольника,
которой сопричастны безразлично все частные треуголь­
ники и которая их все одинаково представляет. На это я
отвечу, что, хотя идея, которую я имею в виду в то время,
как произвожу доказательство, есть, например, идея
равнобедренного прямоугольного треугольника, стороны
которого имеют определенную длину, я могу тем не менее
быть уверенным в том, что оно распространяется на все
прочие прямолинейные треугольники, какой бы формы
или величины они ни были, и именно потому, что ни пря­
мой угол, ни равенство или определенная длина двух
сторон не принимались вовсе в соображение при доказа­
тельстве. Правда, что диаграмма, которую я имею в виду,
обладает всеми этими особенностями, но о них совсем не
упоминалось при доказательстве теоремы. Не было ска­
зано, что три угла потому равны двум прямым, что один
из них прямой, или потому, что стороны, его заключаю­
щие, равной длины, чем достаточно доказывается, что
прямой угол мог бы быть и косым, а стороны неравными,
и тем не менее доказательство оставалось бы справедли­
вым. Именно на этом основании я заключаю, что доказан­
ное о данном прямоугольном равнобедренном треуголь­
нике справедливо о каждом косоугольном и неравносто6*

163

роннем треугольнике, а не то, что доказательство отно­
сится к абстрактной идее треугольника. И здесь следует
признать, что человек может рассматривать фигуру просто
как треугольную, не обращая внимания на определенные
свойства углов или отношения сторон. До этих пор он
может абстрагировать; но это никогда не сможет послу­
жить доказательством того, что он способен образовать
противоречивую абстрактно-общую идею треугольника.
Сходным образом мы можем рассматривать Питера [просто]
как человека или как животное, не образуя вышеупомя­
нутой абстрактной идеи человека или животного, когда
не принимается во внимание то, что воспринимает­
ся. 5
17. Было бы столь же неисполнимым, сколь и беспо­
лезным делом следить за схоластиками, этими великими
мастерами абстрагирования, по всем разнообразным запу­
танным лабиринтам заблуждений и прений, в которые,
по-видимому, вовлекало их учение об абстрактных сущ­
ностях и понятиях. Сколько ссор и споров возникло из-за
этих вещей, сколько ученой пыли поднято и равным обра­
зом какую пользу извлекло из всего этого человечество,
слишком хорошо известно теперь, чтобы предстояла на­
добность о том распространяться. И было бы хорошо
еще, если бы вредные последствия этого учения ограничи­
вались только теми, кто с наибольшей силой признавал
и себя его последователями. Если люди взвесят те вели­
кие труд, прилежание и способности, которые употреб­
лены в течение стольких лет на разработку и развитие
наук, и сообразят, что, несмотря на это, значительная,
большая часть наук остается исполненной темноты и сом­
нительности, а также примут во внимание споры, кото­
рым, по-видимому, не предвидится конца, и то обстоя­
тельство, что даже те науки, которые считаются основан­
ными на самых ясных и убедительных доказательствах,
содержат парадоксы, совершенно неразрешимые для чело­
веческого понимания, и что в конце концов лишь незна­
чительная их часть приносит человечеству кроме невин­
ного развлечения и забавы истинную пользу,— если,
говорю я, люди все это взвесят, то они легко придут к пол­
ной безнадежности и к совершенному презрению всякой
учености. Но такое положение вещей, может быть, и
прекратится при известном взгляде на те ложные начала,
которые приобрели значение в мире и среди которых ни
одно, как мне кажется, не оказало более широкого и рас164

пространенного влияния на мысли людей умозрения, чем
это учение об абстрактных общих идеях, которое мы ста­
рались ниспровергнуть.
18. Теперь я обращаюсь к рассмотрению источника
этих господствующих понятий, которым, как мне ка­
жется, служит язык. И, наверное, что-либо менее рас­
пространенное, чем сам разум, не могло бы быть источ­
ником общераспространенного мнения. Истина сказан­
ного явствует как из других оснований, так и из откры­
того признания самых искусных поборников абстрактных
идей, которые соглашаются с тем, что эти последние обра­
зованы с целью именования, из чего ясно следует, что
если бы не существовало такого предмета, как язык или
общие знаки, то никогда не явилось бы мысли об абстра­
гировании (см» «Опыт о человеческом разуме», кн. III,
гл. 6, § 39 и другие места). Исследуем же, каким путем
слова способствовали возникновению этого заблуждения.
Прежде всего полагают, будто каждое имя имеет или
должно иметь только одно точное и установленное зна­
чение, что склоняет людей думать, будто существуют из­
вестные абстрактные определенные идеи, которые состав­
ляют истинное и единственно непосредственное значение
каждого общего имени, и будто через посредство этих
абстрактных идей общее имя становится способным обо­
значать частную вещь. Между тем в действительности
вовсе нет точного, определенного значения, связанного
с каким-либо общим именем, но последнее всегда без­
различно обозначает большое число частных идей. Все
это вытекает с очевидностью из сказанного выше и при
некотором размышлении станет ясным для каждого. Мо­
гут возразить, что каждое имя, имеющее определение,
тем самым ограничено известным значением. Например,
треугольник определяется как плоская поверхность, огра­
ниченная тремя прямыми линиями, каковым определе­
нием это имя ограничено обозначением только одной опре­
деленной идеи, и никакой другой. Я отвечу на это, что
в определении не сказано, велика или мала поверхность,
черна она или бела, длинны или коротки стороны, равны
или не равны, а также под какими углами они наклонены
одна к другой; во всем этом может быть большое разно­
образие, и, следовательно, здесь не дано установленной
идеи, которая ограничивала бы значение слова треуголь­
ник. Одно дело, связывать ли имя постоянно с одним
и тем же определением, и другое дело, обозначать ли им
165

постоянно одну и ту же идею; первое необходимо, второе
бесполезно и невыполнимо.
19. Но чтобы дать дальнейший отчет в том, каким
образом слова привели к возникновению учения об аб­
страктных идеях, нужно заметить, что существует ходя­
чее мнение, будто язык не имеет иной цели, кроме сообще­
ния наших идей, и будто каждое имя, что-либо обозна­
чающее, обозначает идею. Сделав такое предположение
и вместе с тем считая за достоверное, что имена, которые
не признаются лишенными значения, не всегда выражают
мыслимые частные идеи, категорически заключают от­
сюда, что они обозначают абстрактные понятия. Что мы­
слителями употребляются некоторые имена, которые не
всегда возбуждают в других людях определенные частные
идеи,— этого никто не станет отрицать. И требуется
весьма небольшая доля внимания для обнаружения того,
что нет необходимости, чтобы (даже в самых строгих рас­
суждениях) имена, которые что-либо обозначают и кото­
рыми обозначаются идеи, возбуждали в уме каждый раз,
как только они употребляются, те самые идеи, для обозна­
чения которых они образованы; так как при чтении и
разговоре имена употребляются по большей части, как
буквы в алгебре, где, несмотря на то что каждой буквой
обозначается некоторое частное количество, для верного
производства вычисления не необходимо, чтобы на каж­
дом шагу каждой буквой возбуждалась в нас мысль о том
частном количестве, которое она должна обозначать.
20. Сверх того, сообщение идей, обозначаемых сло­
вами, не составляет, как это обыкновенно предполагается,
главной или единственной цели языка. Существуют дру­
гие его цели, как, например, вызов какой-либо страсти,
возбуждение к действию или отклонение от него, приведе­
ние души в некоторое частное состояние,— цели, по отно­
шению к которым вышеназванная цель во многих случаях
носит характер чисто служебный или даже вовсе отсут­
ствует, если указанные цели могут быть достигнуты без
ее помощи, как это случается нередко, я полагаю, при
обычном употреблении языка. Я приглашаю читателя
подумать над самим собой и посмотреть, не случается ли
часто при слушании речи или чтении, что страсти страха,
любви, ненависти, удивления, презрения и т. п. непо­
средственно возникают в его душе при восприятии извест­
ных слов без посредства какой-либо идеи. Первоначально,,
может быть, слова действительно возбуждали идеи, спо166

собные производить подобные душевные движения; но,
если я не ошибаюсь, оказывается, что когда речь стано­
вится для нас обычной, то слушание и видение знаков
часто непосредственно влекут за собой те страсти, которые
первоначально вызывались лишь через посредство идей,
теперь совершенно опускаемых. Разве обещание хорошей
вещи не может, например, возбудить в нас чувства, хотя
бы мы не имели идеи о том, что это за вещь? Или разве
недостаточно угрозы опасностью для возбуждения страха,
хотя бы мы не думали о каком-либо частном зле, которое,
вероятно, угрожает постигнуть нас, и не образовали абст­
рактной идеи опасности? Если кто-нибудь хоть немного
поразмыслит над собой по поводу сказанного, то я пола­
гаю, что он, наверное, придет к заключению, что общие
имена часто употребляются как составные части языка,
без того, чтобы говорящий сам предназначал их служить
знаками тех идей, которые он желает вызвать ими в уме
слушателя. Даже собственные имена, по-видимому, не
всегда употребляются с намерением вызвать в нас идеи
тех индивидов, которые, как предполагается, ими
обозначаются. Если мне говорит, например, схоластик:
«Аристотель сказал», то все, что, по моему мнению, он
намеревается сделать, состоит в том, чтобы склонить меня
принять его мнение с теми почтением и покорностью,
какие привычка связывает с именем Аристотеля. И такое
действие часто столь мгновенно наступает в уме тех, ко­
торые привыкли подчинять свое суждение авторитету
этого философа, что было бы даже невозможно какой бы
то ни было идее о его личности, сочинениях или репутации
предшествовать этому действию. Столь тесную и непос­
редственную связь может установить обычай между про­
стым словом «Аристотель» и вызываемыми им в умах
некоторых людей побуждениями к согласию и почтению.
Можно привести бесчисленное множество примеров этого
рода, но зачем мне останавливаться на вещах, которые,
без сомнения, вполне внушаются каждому его собствен­
ным опытом.
21. Мне кажется, мы выяснили невозможность абст­
рактных идей. Мы взвесили то, что было сказано в их
пользу искуснейшими их защитниками, и постарались
показать, что они бесполезны для тех целей, ради которых
они признаются необходимыми. И, наконец, мы просле­
дили источник, из которого они вытекают, каковым, оче­
видно, оказался язык. Нельзя отрицать, что слова пре167

Красно служат для того, чтобы ввести в кругозор каждого
отдельного человека и сделать его достоянием весь тот
запас знаний, который приобретен соединенными уси­
лиями исследователей всех веков и народов. Но большая
часть знаний так удивительно запутана и затемнена зло­
употреблением слов и общепринятых оборотов языка, ко­
торые от них проистекают, что может даже возникнуть
вопрос: не служил ли язык более препятствием, чем
помощью успехам наук? Так как слова столь способны
вводить в заблуждение ум, то я решил в моих исследова­
ниях делать из них возможно меньшее употребление; я
постараюсь, какие бы идеи мной ни рассматривались,
держать их в моем уме очищенными и обнаженными, уда­
ляя из моих мыслей, насколько это возможно, те назва­
ния, которые так тесно связаны с ними путем продолжи­
тельного и постоянного употребления, из чего, как я
могу ожидать, проистекают следующие выгоды.
22. Во-первых, я могу быть уверенным, что прояснил
все чисто словесные споры, а произрастание этой сорной
травы служило почти во всех науках главным препятст­
вием росту истинного и здравого знания. Во-вторых, это
кажется верным путем к освобождению себя от тонкой и
хитросплетенной сети абстрактных идей, которая таким
жалким образом опутывала и связывала умы людей, и
притом с той удивительной особенностью, что, чем острее
и проницательнее были способности данного человека,
тем глубже он, по-видимому, в ней запутывался и крепче
ею держался. В-третьих, я не вижу, каким образом я
могу легко впасть в заблуждение, пока я ограничиваю
мои мысли своими собственными, освобожденными от слов
идеями. Предметы, которые я рассматриваю, мне известны
ясно и адекватно. Я не могу быть обманут мыслью, что
обладаю идеей, которой у меня нет. Мне невозможно
вообразить, будто некоторые из моих собственных идей
сходны или несходны между собой, если они не таковы
в действительности. Для того чтобы различать согласие
или несогласие, существующие между моими идеями,
чтобы видеть, какие идеи содержатся в некоторой сложной
идее и какие нет, не требуется ничего, кроме вниматель­
ного восприятия того, что происходит в моем собственном
уме.
23. Но достижение всех этих преимуществ предпола­
гает полное освобождение от обмана слов, на которое
я едва ли могу надеяться — до того трудно расторгнуть
168

связь, которая началась так давно и скреплена привычкой
столь продолжительной, какая установилась между сло­
вами и идеями. Это затруднение, по-видимому, чрезвы­
чайно усилено учением об абстракции. Ибо пока люди
полагали, что абстрактные идеи связаны с их словами, то
не казалось странным, что употребляются слова вместо
идей, так как считалось невозможным, отстранив слово,
удержать в уме абстрактную идею, саму по себе совер­
шенно немыслимую. В этом заключается, как мне ка­
жется, главная причина того, что те, которые так настой­
чиво советовали другим устранять всякое употребление
слов во время размышления и рассматривать лишь свои
идеи, сами этого не выполнили. В последнее время многие
хорошо поняли нелепость мнений и пустоту споров, про­
истекающих от злоупотребления словами. И с целью изле­
чения от этого зла они дают добрый совет направлять
внимание на сами идеи и абстрагироваться от обозна­
чающих последние слов. Но как бы ни был хорош :>тот
совет, даваемый другим, ясно, что они сами не могут
вполне следовать ему, пока полагают, что слова служат
непосредственно для обозначения идей и что непосредст­
венное значение каждого общего имени заключается
в определенной абстрактной идее,
24. Но коль скоро эти мнения будут признаны оши­
бочными, то всякий может весьма легко предохранить
себя от обмана слов. Тот, кому известно, что он обладает
лишь частными идеями, не станет напрасно трудиться
отыскивать и мыслить абстрактную идею, связанную
с каким-либо именем. А тот, кто знает, что имя не всегда
соответствует идее, избавит себя от труда искать идеи
там, где их не может быть. Поэтому было бы желательно,
чтобы каждый постарался, насколько возможно, приоб­
рести ясный взгляд на идеи, которые он намерен рассмат­
ривать, отделяя от них всю ту одежду и завесу слов, что
так способствуют ослеплению суждения и рассеиванию
внимания. Мы тщетно будем возносить свой взор к небе­
сам или проникать им в недра земли, тщетно станем
совещаться с писаниями ученых мужей, вдумываться
в темные следы древности; нам нужно только отдернуть
завесу слов, чтобы ясно увидеть великолепнейшее древо
познания, плоды которого прекрасны и доступны нашей
руке.
25. Если мы не позаботимся о том, чтобы очистить
первыепринципы знания от затруднения и обмана слов,
169

то бесчисленные рассуждения о них не приведут нас ни
к какому результату; мы будем делать выводы из выводов
и все-таки никогда не станем мудрее. Чем далее мы будем
идти, тем безнадежнее будем теряться и тем глубже запу­
тываться в затруднениях и ошибках. Кто бы поэтому ни
приступил к чтению последующих страниц, я приглашаю
его сделать мои слова предметом собственного размышле­
ния и постараться соблюсти тот же порядок мыслей при
чтении, какого я держался при написании их. Этим путем
он легко обнаружит истину или ложность сказанного
мной. Он будет вполне огражден от опасности быть обма­
нутым моими словами; и я не вижу, каким образом он
может быть введен в заблуждение через рассмотрение
своих собственных обнаженных и неприкрытых идей.

О ПРИНЦИПАХ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ЗНАНИЯ
Часть I
1. Для всякого, кто обозревает объекты человеческого
познания, очевидно, что они представляют из себя либо
идеи (ideas), действительно воспринимаемые чувствами,
либо такие, которые мы получаем, наблюдая эмоции и
действия ума, либо, наконец, идеи, образуемые при по­
мощи памяти и воображения, наконец, идеи, возникаю­
щие через соединение, разделение или просто представле­
ние того, что было первоначально воспринято одним из
вышеуказанных способов. Посредством зрения я состав­
ляю идеи о свете и цветах, об их различных степенях
и видах. Посредством осязания я воспринимаю твердое
и мягкое, теплое и холодное, движение и сопротивление,
и притом более или менее всего этого в отношении как ко­
личества, так и степени. Обоняние дает мне запахи; вкус—
ощущение вкуса; слух — звуки во всем разнообразии по
тону и составу. Так как различные идеи наблюдаются
вместе одна с другою, то их обозначают одним именем
и считают какой-либо вещью. Например, наблюдают сое­
диненными вместе (to go together) определенный цвет, вкус,
запах, форму, консистенцию,— признают это за отдель­
ную вещь и обозначают словом яблоко; другие собрания
идей (collections of ideas) составляют камень, дерево,
книгу и тому подобные чувственные вещи, которые,
смотря по тому, приятны они или неприятны, вызывают
страсти ненависти, радости, горя и т. п.
2. Но рядом с этим бесконечным разнообразием идей
или предметов знания существует равным образом нечто
познающее или воспринимающее их и производящее раз­
личные действия, как-то: хотение, воображение, воспо­
минание. Это познающее деятельное существо есть то, что
я называю умом, духом, душою или мной самим* Этими
словами я обозначаю не одну из своих идей, но вещь,
171

совершенно отличную от них, в которой они существуют,
или, что то же самое, которой они воспринимаются, так
как существование идеи состоит в ее воспринимаемости.
3. Все согласятся с тем, что ни наши мысли, ни страсти,
ни идеи, образуемые воображением, не существуют вне
нашей души. И вот для меня не менее очевидно, что раз­
личные ощущения или идеи, запечатленные в чувствен­
ности, как бы смешаны или соединены они ни были между
собой (т. е. какие бы предметы ни образовали), не могут
существовать иначе как в духе, который их воспринимает.
Я полагаю, что каждый может непосредственно убе­
диться в этом, если обратит внимание на то, что подразу­
мевается под термином существует в его применении
к ощущаемым вещам. Когда я говорю, что стол, на кото­
ром я пишу, существует, то это значит, что я вижу и ощу­
щаю его; и если б я вышел из своей комнаты, то сказал
бы, что стол существует, понимая под этим, что, если бы
я был в своей комнате, то я мог бы воспринимать его, или
же что какой-либо другой дух действительно восприни­
мает его. Здесь был запах — это значит, что я его обонял;
был звук — значит, что его слышали; были цвет или
форма — значит, они были восприняты зрением или ося­
занием. Это все, что я могу разуметь под такими или
подобными выражениями. Ибо то, что говорится о без­
условном существовании немыслящих вещей без какоголибо отношения к их воспринимаемости, для меня совер­
шенно непонятно. Их esse есть percipi, и невозможно,
чтобы они имели какое-либо существование вне духов
или воспринимающих их мыслящих вещей.
4. Странным образом среди людей преобладает мнение,
что дома, горы, реки, одним словом, чувственные вещи
имеют существование, природное или реальное, отлич­
ное от того, что их воспринимает разум. Но с ка­
кой бы уверенностью и общим согласием ни утверждался
этот принцип, всякий, имеющий смелость подвергнуть его
исследованию, найдет, если я не ошибаюсь, что данный
принцип заключает в себе явное противоречие. Ибо, что
же такое эти вышеупомянутые объекты, как не вещи, ко­
торые мы воспринимаем посредством чувств? А что же
мы воспринимаем, как не свои собственные идеи или ощу­
щения (ideas or sensations)? И разве же это прямо-таки
не нелепо, что какие-либо идеи или ощущения, или ком­
бинации их могут существовать, не будучи восприни­
маемы?
172

5. При тщательном исследовании этого предположе­
ния, может быть, окажется, что оно в конце концов зависит
от учения об абстрактных идеях. Ибо может ли быть более
тонкая нить абстрагирования, чем отличение существо­
вания ощущаемых предметов от их воспринимаемости так,
чтобы представлять их себе как существующие невоспринимаемыми? Свет и цвета, тепло и холод, протяжение
и формы, словом, все вещи, которые мы видим и осязаем,—
что они такое, как не разнообразные ощущения, понятия,
идеи и чувственные впечатления? И возможно ли даже
мысленно отделить которую-либо из них от восприятия?
Что касается меня, то мне было бы также легко отделить
какую-нибудь вещь от себя самой. Правда, я могу мыс­
ленно разделить или представлять себе отдельными одну
от другой такие вещи, которые я, может быть, никогда
не воспринимал чувственно в таком разделении. Так, я
воображаю туловище человеческого тела без его членов
или представляю себе запах розы, не думая о самой розе.
В таком смысле я не отрицаю, что могу абстрагировать,
если можно в точном значении слова называть абстраги­
рованием деятельность, состоящую только в представле­
нии раздельно таких предметов, которые и в действитель­
ности могут существовать или восприниматься раздельно.
Но моя способность мыслить или воображать не прости­
рается далее возможности реального существования или
восприятия. Поэтому, как я не в состоянии видеть или
осязать нечто без действительного ощущения вещи, точно
так же я не в состоянии помыслить ощущаемые вещь или
предмет независимо от их ощущения или восприятия.
На самом деле объект и ощущение одно и то же (are the
same thing) и не могут поэтому быть абстрагируемы одно
от другого. °
(5. Некоторые истины столь близки и очевидны для
ума, что стоит лишь открыть глаза, чтобы их увидеть.
Такой я считаю ту важную истину, что весь небесный хор
и все убранство земли, одним словом, все вещи, состав­
ляющие Вселенную, не имеют существования вне духа;
что их бытие состоит в том, чтобы быть воспринимаемыми
или познаваемыми; что, следовательно, поскольку они
в действительности не восприняты мной или не сущест­
вуют в моем уме или уме какого-либо другого сотворен­
ного духа, они либо вовсе не имеют существования, либо
существуют в уме какого-либо вечного духа и что совер­
шенно немыслимо и включает в себе все нелепости абстра173

гирования приписывать хоть малейшей части их сущест­
вование независимо от духа. Чтобы сказанное предста­
вить с ясностью и очевидностью аксиомы, мне кажется
достаточным вызвать размышление читателя, дабы он мог
составить беспристрастное суждение о своем собственном
мнении и направить свои мысли на сам предмет свободно
и независимо от затруднений слов и предрассудков
в пользу ходячих заблуждений.
7. Из сказанного очевидно, что нет иной субстанции,
кроме духа или того, что воспринимает; но для более
полного доказательства этого положения надо принять
в соображение, что ощущаемые качества суть цвет, форма,
движение, запах, вкус и т. п., т. е. идеи, воспринятые
в ощущениях. Между тем очевидное противоречие заклю­
чается в предположении, будто идея заключается в невоспринимаемой вещи, ибо иметь идею значит то же самое,
что воспринимать; следовательно, то, в чем существуют
цвет, форма и т. п., должно их воспринять; из этого ясно,
что не может быть немыслящей субстанции или немысля­
щего субстрата этих идей.
8. Вы скажете, что идеи могут быть копиями или
отражениями (resemblances) вещей, которые существуют
вне ума в немыслящей субстанции. Я отвечаю, что идея
не может походить ни на что иное, кроме идеи; цвет или
фигура не могут походить ни на что, кроме другого цвета,
другой фигуры. Если мы мало-мальски внимательно
всмотримся в наши мысли, мы найдем невозможным по­
нять иное их сходство, кроме сходства с нашими идеями.
Я спрашиваю, можем ли мы воспринимать эти предпола­
гаемые оригиналы или внешние вещи, с которых наши
идеи являются будто бы снимками или представлениями,
или не можем? Если да, то, значит, они суть идеи, и мы не
двинулись ни шагу вперед; а если вы скажете, что нет,
то я обращусь к кому угодно и спрошу его, есть ли смысл
говорить, что цвет похож на нечто невидимое; твердое или
мягкое похоже на нечто такое, что нельзя осязать, и т. п.
9. Некоторые делают различие между первичными и
вторичными качествами. Под первыми они подразумевают
протяжение, форму, движение, покой, вещественность
или непроницаемость и число, под вторыми — все прочие
ощущаемые качества, как, например, цвета, звуки, вкусы
и т. п. Они признают, что идеи, которые мы имеем о по­
следних, несходны с чем-либо, существующим вне духа
или невоспринятым; но утверждают, что наши идеи пер174

вичных качеств суть отпечатки или образы вещей, суще­
ствующих вне духа в немыслящей субстанции, которую
они называют материей. Под материей мы должны, сле­
довательно, разуметь инертную, нечувствующую субстан­
цию, в которой действительно существуют протяжение,
форма и движение. Однако из сказанного выше ясно
вытекает, что протяжение и движение суть лишь идеи,
существующие в духе, что идея не может быть сходна ни
с чем, кроме идеи, и что, следовательно, ни она сама,
ни ее первообраз не могут существовать в невоспринимающей субстанции. Отсюда очевидно, что само понятие о том,
что называется материей или телесной субстанцией, за­
ключает в себе противоречие. Это в такой мере ясно, что
я не считаю необходимым тратить много времени на дока­
зательство нелепости данного мнения. Но ввиду того, что
учение (tenet) о существовании материи пустило, по-ви­
димому, глубокие корни в умах философов и влечет за
собой столь многочисленные вредные выводы, я предпо­
читаю показаться многоречивым и утомительным, лишь
бы не опустить ничего для полного разоблачения и иско­
ренения этого предрассудка.
10. Те, которые утверждают, что форма, движение и
прочие первичные или первоначальные качества сущест­
вуют вне духа в немыслящих субстанциях, признают
вместе с тем, что это не относится к цветам, звукам, теплу,
холоду и тому подобным вторичным качествам, которые
они считают ощущениями, существующими лишь в духе
и зависящими от различия в величине, строении и движе­
нии малых частиц материи. Они считают это несомненной
истиной, которую могут доказать без всякого исключения.
Если достоверно, что первичные качества неразрывно свя­
заны с другими ощущаемыми качествами, от которых не
могут быть даже мысленно абстрагированы, то отсюда
ясно следует, что они существуют лишь в духе. Но я
желал бы, чтобы кто-нибудь сообразил и попытался через
мысленное абстрагирование представить себе протяжение
и движение какого-либо тела без всяких других ощущае­
мых качеств. Что касается меня, то для меня очевидно,
что не в моей власти образовать идею протяженного и
движущегося тела без снабжения его некоторым цветом
или другим ощущаемым качеством, о котором признано,
что оно существует только в духе. Короче, протяжение,
форма и движение, абстрагированные от всех прочих
качеств, немыслимы. Итак, они должны находиться там
175

же, где и прочие ощущаемые качества, т. е. в духе, и
нигде более.
11. Далее, большое и малое, быстрое и медленное, не­
сомненно, не существуют вне духа, так как они совер­
шенно относительны и меняются сообразно изменению
строения и положения органов чувств. Следовательно,
протяжение, существующее вне духа, ни велико, ни мало;
движение ни быстро, ни медленно, т. е. они суть совер­
шенно ничто. Но, скажете вы, они суть протяжение
вообще и движение вообще; тут мы видим, в какой мере
учение о протяженной, подвижной субстанции вне духа
зависит от странного учения об абстрактных идеях. И я
не могу не указать в этом случае, как близко смутное и
неопределенное описание материи или телесной субстан­
ции, к которому приводят новых философов их собствен­
ные основания, походит на то устаревшее и многократно
осмеянное понятие о materia prima, с которым мы встре­
чаемся у Аристотеля и его последователей. Без протяже­
ния не может быть мыслима вещественность; поэтому,
если доказано, что протяжение не может существовать
в немыслящей субстанции, то же самое справедливо и
о вещественности.
12. Что число есть всецело создание духа, хотя бы было
допущено, что прочие качества существуют вне духа, ста­
нет очевидным каждому, подумавшему о том, что одна и
та же вещь получает различное числовое обозначение,
сообразно различным отношениям, в которых рассматри­
вается духом. Так, например, одно и то же протяжение
есть 1, 3, 36, смотря по тому, рассматривается ли оно по
отношению к ярду, к футу или к дюйму. Число настолько
очевидно относительно и зависимо от человеческого позна­
ния, что странно было бы подумать, чтобы кто-нибудь мог
приписать ему абсолютное существование вне духа. Мы
говорим: одна книга, одна страница, одна строчка и т. п.—
все они равно единичны, хотя одни из них заключают
в себе несколько других. Во всех случаях ясно, что еди­
ница означает особую комбинацию идей, произвольно со­
ставляемую духом.
13. Мне известно, что иные полагают, будто единица
есть простая или несложная идея, сопровождающая в на­
шем духе все прочие идеи 7 . Я не нахожу, чтобы у меня
была такая идея, соответствующая слову «единица», и
полагаю, что я бы не мог не найти ее, если бы она была
у меня; напротив, она должна была бы быть наиболее
176

родственной уму, если она, как утверждают, сопровож­
дает все прочие идеи и воспринимается всеми путями
ощущения и рефлексии. Словом, это абстрактная идея.
14. К сказанному я прибавлю, что, подобно тому как
новые философы доказывают, что некоторые чувственные
качества (цвета, вкусы и т. п.) не существуют в материи
или вне духа, можно то же самое доказать относительно
всех прочих чувственных качеств. Так, например, гово­
рят, что тепло и холод суть лишь состояния духа, а от­
нюдь не отпечатки действительного бытия, существующие
в телесных субстанциях, которыми они возбуждаются,
ибо одно и то же тело кажется одной руке теплым, а дру­
гой — холодным. Отчего же не можем мы с таким же
правом заключить, что форма и протяжение не суть отпе­
чатки или подобия качеств, существующих в материи,
так как одному и тому же глазу в разных положениях
или глазам различного строения в одном и том же поло­
жении они являются различными и поэтому не могут
быть изображениями чего-нибудь находящегося и опреде­
ленного вне духа? Далее доказывается, что сладость за­
ключается в действительности не во вкушаемой вещи,
так как без изменения вещи сладость превращается в го­
речь, например при лихорадке или другом изменении
органа вкуса. Разве не так же обоснованно сказать, что
движение не происходит вне духа, так как если смена идеи
в духе ускоряется, то движение, как известно, представ­
ляется более медленным без какого-либо изменения во
внешнем предмете.
15. Короче, пусть кто-нибудь взвесит те аргументы,
которые считаются несомненно доказывающими, что цвета
и вкусы существуют лишь в духе, и он найдет, что они
с такой же силой могут служить доказательством того же
самого относительно протяжения, формы и движения.
Правда, должно сознаться, что этот способ аргументации
доказывает не столько то, что нет протяжения или цвета
во внешнем предмете, сколько то, что мы не познаем
посредством ощущения истинных протяжения или цвета
предмета. Но предыдущие аргументы ясно показывают
невозможность существования вне духа какого-либо
цвета, протяжения или иного чувственного качества в не­
мыслящем субъекте без духа или, правильнее, невозмож­
ность существования такой вещи, как внешний предмет;
16. Но остановимся еще немного на рассмотрении
преобладающего мнения. Говорят, что протяжение есть
177

модус или акциденция материи, а материя есть субстрат,
который его несет. Я желал бы, чтобы мне было объяснено,
что следует понимать под приписываемым материи несе­
нием протяжения. Если вы мне скажете: я не имею идеи
материи и поэтому не могу этого объяснить, то я отвечу:
если у вас нет положительной идеи материи, то, коль
скоро вы имеете о ней какое-либо мнение, у вас должна
быть по крайней мере относительная идея материи; хотя бы
вы не знали, что она такое, должно предполагать, что вам
известно, в каком отношении она находится к своим акци­
денциям, и что следует понимать под выражением «нести
их». Очевидно, что нельзя в этом случае понимать слово
«нести» в его обыкновенном или буквальном смысле, вроде
того, как мы говорим, что столбы несут здание. В каком
же смысле надо понимать его? Со своей стороны я вовсе
не способен найти какой-нибудь смысл в применении
к этому выражению.
17. Если мы исследуем, что именно, по заявлению са­
мых точных философов, они сами разумеют под выраже­
нием материальная субстанция, то найдем, что они не
связывают с этими словами никакого иного смысла, кроме
идеи сущего вообще вместе с относительным понятием о
несении им акциденций. Общая идея сущего представ­
ляется мне наиболее абстрактной и непонятной из всех
идей; что же касается несения акциденций, то оно, как
было сейчас замечено, не может пониматься в обыкновен­
ном значении этого слова; оно должно, следовательно,
быть понято в каком-нибудь другом смысле, но в каком
именно — этого они не объясняют. Поэтому, рассматри­
вая обе части или ветви значения слов материальная суб­
станция, я убеждаюсь, что с ними вовсе не связывается
никакого отчетливого смысла. Впрочем, для чего нам
трудиться рассуждать по поводу этого материального суб­
страта или носителя формы движения и других ощущае­
мых качеств? Разве он не предполагает, что они имеют
существование вне духа? И разве это не есть прямое про­
тиворечие, нечто совершенно немыслимое?
18. Но если допустить возможность существования вне
духа вещественных, имеющих форму и подвижных суб­
станций, соответствующих нашим идеям о телах, то как
было бы возможно для нас знать о них? Мы должны были
бы знать это либо с помощью чувств, либо с помощью
рассудка. Что касается наших чувств, то они дают нам
знание лишь о наших ощущениях, идеях или о тех вещах,
178

которые, как бы мы их ни называли, непосредственно
воспринимаются в ощущениях, но они не удостоверяют
нас в том, что существуют вне духа невоспринятые вещи,
сходные с теми, которые восприняты. Это признается
самими материалистами. Следовательно, остается допу­
стить, что, поскольку мы обладаем каким-нибудь знанием
внешних предметов, это знание приобретается благодаря
рассудку, умозаключающему об их существовании из
того, что непосредственно воспринято в ощущении. Но я
не вижу, какой рассудок может привести нас к выводу
о существовании тел вне духа, исходя из того, что мы
воспринимаем, поскольку даже сами защитники материи
не пытаются утверждать, будто существует необходимая
связь между ней и нашими идеями. Я говорю, что всеми
допускается возможность (то, что происходит во сне,
бреде и т. п., ставит это вне сомнения), что нам присущи
все идеи, которыми мы теперь обладаем, хотя бы вне нас
не существовало тел, сходных с ними. Следовательно, оче­
видно, что предположение внешних тел не необходимо для
объяснения образования наших идей, так как допускается,
что они часто появляются и, может быть, могут всегда
появляться в том же порядке, в каком мы их находим
налицо без содействия внешних тел.
19. Хотя для нас есть полная возможность иметь все
наши ощущения без внешних тел, но, может быть, легче
представить себе и объяснить способ возникновения идей
при предположении существования внешних тел, сходных
с ними, чем иным путем; и, таким образом, в конце концов
может показаться по крайней мере вероятным, что суще­
ствуют такие вещи, как тела, возбуждающие в нашем
духе идеи о них. Но и этого отнюдь нельзя сказать по­
тому, что если мы уступим материалистам их внешние
тела, то материалисты, по их собственному признанию,
также мало будут в состоянии узнать, как производятся
наши идеи, так как они сами признают себя неспособными
понять, каким образом тело может действовать на дух
или как возможно, чтобы идея запечатлевалась в духе.
Отсюда очевидно, что возникновение идей или ощущений
в нашем духе не может служить основанием для предпо­
ложения материи или телесных субстанций, так как это
возникновение остается одинаково необъяснимым как при
таком предположении, так и без него. Следовательно, если
бы даже существование тел вне духа было возможно,
то убеждение в таком существовании было бы очень
179

шатко, так как это значило бы предположить, что бог без
всякого оснрвания создал бесчисленное множество вещей,
бесполезных и не служащих ни для какой цели.
20. Короче, если существуют внешние тела, то мы
никоим образом не можем приобрести знание об этом, а
если их нет, то мы имеем такие же основания, как и те­
перь, допускать их существование. Предположите — воз­
можности чего никто не может отрицать — ум, который
без содействия внешних тел воспринимает такой же ряд
ощущений или идей, как и вы, запечатлеваемый в нем
в том же порядке и с такой же живостью. Я спрашиваю:
разве этот ум не имеет такого же основания верить в суще­
ствование телесных субстанций, представляемых его иде­
ями и возбуждаемых в нем ими, какое можете иметь и вы
для того, чтобы иметь такую же веру? Сказанное не под­
лежит сомнению, и достаточно одного этого рассуждения
для того, чтобы каждый здравомыслящий человек усом­
нился в силе аргументов, какого бы рода они ни были,
в подтверждение существования тел вне духа.
21. Если необходимо прибавить еще дальнейшие дока­
зательства против существования материи, то я мог бы
указать на некоторые заблуждения и затруднения, чтобы
не сказать нечестия, которые вытекают из этого предпо­
ложения. Оно вызвало бесчисленные разногласия и споры
в философии и немало имеющих еще большее значение
в религии. Однако я не стану вдаваться здесь в подроб­
ности, отчасти потому, что полагаю, что доказательства
a posteriori не необходимы для подтверждения того, что,
если я не ошибаюсь, достаточно подтверждается a priori,
отчасти потому, что я буду иметь еще далее случай сказать
об этом кое-что.
22. Я боюсь дать повод думать, что излишне многосло­
вен в рассуждениях по этому предмету, ибо к чему рас­
пространяться о том, что может быть с полнейшей оче­
видностью доказано в одной или двух строках каждому,
кто мало-мальски способен к размышлению? Вам стоит
только вникнуть в свои собственные мысли и испытать
таким образом, в состоянии ли вы представить себе воз­
можным, чтобы звук, форма, движение и цвет существо­
вали вне духа, или невоспринятые. Этот простой опыт по­
кажет вам, что ваше утверждение заключает в себе пол­
нейшее противоречие. Сказанное в такой степени верно, что
я согласен поставить решение всего вопроса в зависимость
от результата этого опыта. Если вы найдете возможным
180

лишь представить себе, будто протяженная подвижная
субстанция, или вообще какая-нибудь идея, или нечто
сходное с идеей может иметь иное существование, чем в вос­
принимающем их духе, то я охотно откажусь от защиты
своего положения. А что касается всех тех спутников
внешних тел, которых вы признаете, то я допущу их суще­
ствование, хотя вы не будете в состоянии привести мне ни
оснований, по которым вы думаете, что они существуют,
ни указать цели, которой они должны служить, если пред­
положить, что они существуют. Я говорю, что простая
возможность истины вашего мнения будет признана мной
за доказательство его истины.
23. Но, скажете вы, без сомнения, для меня нет ничего
легче, как представить себе, например, деревья в парке
или книги в кабинете, никем не воспринимаемые. Я от­
вечу, что, конечно, вы можете это сделать, в этом нет ни­
какого затруднения; но что же это значит, спрашиваю я
вас, как не то, что вы образуете в своем духе известные
идеи, называемые вами книгами и деревьями, и в то же
время упускаете образовать идею того, кто может их
воспринимать? Но разве вы сами вместе с тем не воспри­
нимаете или не мыслите их? Это не приводит, следова­
тельно, к цели и показывает только, что вы обладаете
силой воображать или образовывать идеи в вашем духе,
но не показывает, чтобы вы могли представить себе воз­
можность существования предметов вашего мышления
вне духа. Чтобы достигнуть этого, вы должны были бы
представить себе, что они существуют непредставляемые
и немыслимые, что, очевидно, противоречиво. Прибегая
к самому крайнему усилию для представления себе су­
ществования внешних тел, мы достигаем лишь того, что
созерцаем наши собственные идеи. Но, не обращая внима­
ния на себя самого, дух впадает в заблуждение, думая, что
он может представлять и действительно представляет себе
тела, существующие без мысли вне духа, хотя в то же
время они воспринимаются им, или существуют в нем.
Достаточно небольшой доли внимания для того, чтобы
убедиться в истине и очевидности сказанного здесь и унич­
тожить необходимость настаивать на каких-либо других
доказательствах против существования материальной суб­
станции.
24. Если бы люди могли воздержаться от того, чтобы
забавлять себя игрой в слова, то мы скоро, я полагаю,
пришли бы к согласию в этом пункте. При малейшем ис181

следовании наших собственных мыслей весьма легко
узнать, можем ли мы понять, что именно подразумевается
под абсолютным существованием чувственных объектов в
себе (objects in themselves) или вне ума. Для меня оче­
видно, что в этих словах или заключается прямое противо­
речие или они ничего не означают. Чтобы и других убе­
дить в этом, я не знаю более легкого и прямого средства,
чем предложить им спокойно обратить внимание на свои
собственные мысли; и если при таком обращении внимания
обнаружится пустота или противоречивость этих выраже­
ний, то, конечно, больше ничего не нужно будет для
убеждения этих людей. Именно на таком образе действия
я поэтому и настаиваю для убеждения в том, что безус­
ловное существование немыслящих вещей суть слова, ли­
шенные смысла или содержащие в себе противоречие.
Я повторяю, твержу и серьезно рекомендую сказанное
внимательному размышлению читателя.
25. Все наши идеи, ощущения, понятия или вещи,
воспринимаемые нами, как бы мы их ни называли, оче­
видно, неактивны, в них нет никакой силы или деятель­
ности. Таким образом, идея, или объект мышления, не мо­
жет произвести или вызвать какое-либо изменение в другой
идее. Нам стоит лишь понаблюдать за своими идеями,
чтобы убедиться в истине этого положения. Ибо из того,
что они сами и каждая их часть существуют лишь в духе,
следует, что в них нет ничего, кроме того, что восприни­
мается. Но кто обратит внимание на свои идеи, полу­
чаемые путем как ощущения, так и рефлексии, тот не
воспримет в них какой-либо силы или деятельности; сле­
довательно, в них и не заключается ничего подобного.
Немного внимания требуется для обнаружения того, что
само бытие идеи в такой мере подразумевает пассивность
или инертность, что невозможно допустить, чтобы идея
делала что-нибудь или, употребляя точное выражение,
была причиной чего-нибудь; точно так же она не может
быть изображением или отпечатком какой-либо активной
вещи, как это доказано в § 8. Из этого, очевидно, следует,
что протяжение, форма и движение не могут быть причи­
нами наших ощущений. Поэтому несомненно ложно ут­
верждать, будто последние производятся силами, исхо­
дящими от формы, числа, движения и величины телесных
частиц.
26. Мы воспринимаем постоянную последовательность
идей; некоторые из них возникают заново, другие изме182

няются или совсем исчезают. Следовательно, существует
некоторая причина этих идей, от которой они зависят и
которой они производятся или изменяются. Из предыду­
щего параграфа ясно видно, что эта причина не может
быть качеством, идеей или соединением идей. Она должна,
следовательно, быть субстанцией; но доказано, что не
существует телесной или материальной субстанции; ос­
тается, стало быть, признать, что причина идей есть
бестелесная деятельная субстанция, или дух.
27. Дух есть простое, нераздельное, деятельное суще­
ство; как воспринимающее идеи, оно именуется умом; как
производящее их или иным способом действующее над
ними — волей. Поэтому не может быть образована идея
души или духа, ибо (vide § 25) все идеи, будучи пассивны
или инертны, не могут вызывать в нас через образ или
сходство представление того, что действует. При помощи
небольшой доли внимания каждый может убедиться в том,
что совершенно невозможно иметь идею, сходную с этим
деятельным началом движения и смены идей. Природа
духа или того, что действует, такова, что он не может быть
воспринят сам по себе, но лишь по производимым им дей­
ствиям. Тому, кто сомневается в истине сказанного здесь,
стоит лишь поразмыслить и попытаться образовать идею
какой-либо силы или деятельного сущего и подумать
о том, имеет ли он идеи двух главных сил, обозначаемых
именами воли и ума и столь же различных одна от другой,
сколько от третьей идеи, а именно идеи субстанции или
сущего вообще, которая связана с относительным поня­
тием о том, что она есть носитель или субъект вышеназ­
ванных сил и называется душой или духом. Иными при­
знается это, но, насколько я могу судить, слова «воля»,
«ум», «душа» и «дух» обозначают не различные идеи или
вообще какую-либо идею, а нечто весьма отличное от
идей, что не может быть сходно с идеей или представлено
ею, так как оно деятельно. Однако надо допустить вместе
с тем, что мы имеем известное понятие о душе, духе и ду­
шевных деятельностях, каковы: хотение, любовь, нена­
висть, поскольку мы знаем и понимаем значение этих
слов.
28. Я нахожу, что могу произвольно вызывать в моем
духе идеи и изменять и разнообразить их вид так часто,
как я найду нужным. Мне стоит лишь захотеть, и немед­
ленно та или иная идея возникает в моем воображении,
и той же силой она устраняется и уступает место другой.
183

Это произведение и уничтожение идей дает нам полное
право называть дух деятельным. Все это известно и осно­
вано на опыте, но когда мы говорим о немыслящих деяте­
лях или о том, что идеи могут быть вызваны чем-либо
иным, кроме воли, то мы тешим сами себя словами.
29. Но какую бы власть я ни имел над моими собствен­
ными мыслями, я нахожу, что идеи, действительно вос­
принимаемые в ощущении, не находятся в такой же зави­
симости от моей воли. Когда я открываю глаза при полном
дневном свете, то не от моей воли зависит выбрать между
видением или невидением, а также определить, какие
именно объекты представятся моему взгляду; то же самое
относится к слуху и другим ощущениям: запечатленные
ими идеи не суть создания моей воли. Существует, следо­
вательно, другая воля или другой дух, который произво­
дит их.
30. Идеи ощущений определеннее, живее и отчетли­
вее, чем идеи воображения; первые имеют также посто­
янство, порядок и связь и возникают не случайно, как
это часто бывает с идеями, производимыми человеческой
волей, а в правильной последовательности или рядах,
удивительная связь которых достаточно свидетельствует
о мудрости и благости их творца. Те твердые правила и
определенные методы, коими дух, от которого мы зависим,
порождает или возбуждает в нас идеи ощущений, назы­
ваются законами природы; мы познаем на опыте, который
учит нас, что такие и такие-то идеи связаны с такими
и такими-то другими идеями в обычном порядке ве­
щей.
31. Это дает нам род предвидения, которое делает нас
способными управлять нашими действиями для пользы
жизни. Без такого предвидения мы находились бы в по­
стоянном затруднении; мы не могли бы знать, что нужно
сделать, чтобы доставить себе малейшее удовольствие или
избавиться от малейшей ощущаемой боли. Что пища
питает нас, сон укрепляет, огонь греет, что посев весной
есть средство собрать жатву осенью и что вообще такие-то
средства служат для достижения таких-то целей — все это
мы узнаем не через открытие необходимой связи между
нашими идеями, но только через наблюдение установлен­
ных законов природы, без которых все мы находились бы
в неуверенности и смущении, а взрослый человек знал бы
не более, чем новорожденный ребенок, как следует посту­
пать в житейских делах.
184

32. И тем не менее эта постоянная равномерная дея­
тельность, так очевидно обнаруживающая благость и муд­
рость того вседержащего духа, воля которого составляет
законы природы, вместо того, чтобы влечь наши мысли
к нему, направляет их к скитанию в поисках за вторич­
ными причинами. Ибо когда мы видим, что за известными
идеями ощущений постоянно следуют другие идеи, и
знаем, что так бывает не вследствие нашей деятельности,
то мы немедленно приписываем самим идеям силу и дейст­
вие и превращаем одну в причину другой, хотя ничто не
может быть более нелепо и непонятно. Когда мы наблю­
даем, например, что, воспринимая посредством зрения
известную круглую светящуюся форму, мы одновременно
посредством осязания воспринимаем идею или ощущение,
называемое теплом, то мы заключаем отсюда, что солнце
есть причина тепла. Равным образом, воспринимая, что
движение и столкновение тел соединены со звуком, мы
склонны признавать последний результатом первых.
33. Идеи, запечатленные в ощущениях творцом при­
роды, называются действительными вещами; вызываемые
же в воображении, поскольку они не столь правильны,
ярки и постоянны, в более точном значении слова назы­
ваются идеями или образами вещей, копии которых они
собой представляют. Но и наши ощущения, как бы ярки
и отчетливы они ни были, суть тем не менее идеи, т. е.
они также существуют в духе или воспринимаются им, как
и идеи, им самим образуемые. Идеям ощущений приписы­
вается более реальности, т. е. они определеннее, сильнее,
упорядоченнее и связаннее, чем создание духа; но это
не доказывает, что они существуют вне духа. Так же точно
они менее зависят от духа или мыслящей субстанции, кото­
рая их воспринимает, в том смысле, что они вызываются
волей другого и более могущественного духа; но они тем
не менее суть идеи, и, конечно, никакая идея, смутная
или отчетливая, не может существовать иначе, как в вос­
принимающем ее духе.
34. Прежде чем мы пойдем далее, нам необходимо упот­
ребить некоторое время на рассмотрение тех возражений,
которые могут, вероятно, возникнуть по поводу вышеиз­
ложенных принципов. Если, исполняя это, я для людей
быстрого ума покажусь слишком многословным, то на­
деюсь, что они извинят меня, так как не все одинаково
легко понимают такого рода вещи, а я желаю быть по­
нятым всеми.
185

Во-первых, могут возразить, что, согласно вышепри­
веденным принципам, все то, что реально и субстанци­
ально в природе, изгоняется из мира и заменяется химе­
рической схемой идей. Все существующие вещи сущест­
вуют лишь в духе, т. е. только мыслимы. Во что же обра­
тятся солнце, луна и звезды? Что должны мы думать
о домах, горах, реках, деревьях, камнях, даже о наших
собственных делах? Неужели это не более, как химеры
или обманы воображения? Я отвечаю на это и на все по­
добные возражения, что, принимая вышеизложенные
принципы, мы не теряем ни одной вещи в природе. Все,
что мы видим, осязаем, слышим или так или иначе вос­
принимаем или мыслим, останется столь же достоверным
и реальным, каким оно когда-либо было. Существует
совокупность rerum naturae, и различие между реально­
стями и химерами сохраняет полную свою силу. Это ясно
вытекает из § 29, 30 и 33, где объяснено, что именно сле­
дует понимать под реальными вещами в противополож­
ность химерам или нами самими образованным идеям;
но и те, и другие существуют равным образом в духе и
и в этом смысле суть одинаково идеи.
35. Я вовсе не оспариваю существования какой бы то
ни было вещи, которую мы можем познавать посредством
чувства или размышления. Что те вещи, которые я вижу
своими глазами, трогаю своими руками, существуют,—
реально существуют, в этом я нисколько не сомневаюсь.
Единственная вещь, существование которой мы отри­
цаем, есть то, что философы называют материей или телес­
ной субстанцией. Отрицание ее не приносит никакого
ущерба остальному роду человеческому, который, смею
сказать, никогда не заметит ее отсутствия. Атеисту дейст­
вительно нужен этот призрак пустого имени, чтобы обосно­
вать свое безбожие, а философы найдут, может быть, что
лишились сильного повода для пустословия. Но это един­
ственный ущерб, возникновение которого я могу усмот­
реть.
36. Если кто-нибудь полагает, что это наносит ущерб
существованию или реальности вещей, то он очень далек
от понимания того, что до сих пор было предпослано мной
в самых ясных выражениях, какие только были мне до­
ступны. Я повторю сказанное в общих чертах. Существуют
духовные субстанции, духи или человеческие души, кото­
рые по своему усмотрению хотят идей или вызывают
в себе идеи; но эти идеи бледны1 слабы2 неустойчивы по
18Ô

сравнению с теми, которые мы воспринимаем в чувствах.
Эти последние идеи, будучи запечатлеваемы в нас по из­
вестным правилам и законам природы, свидетельствуют
о действии ума, более могущественного и мудрого, чем
ум человеческий. Такие идеи, как говорят, имеют больше
реальности, чем предыдущие; это значит, что они более
ясны, упорядочены, раздельны и что они не являются
фикциями ума, воспринимающего их. В этом смысле
Солнце, которое я вижу днем, есть реальное Солнце, а то,
которое я воображаю ночью, есть идея первого. В ука­
занном здесь смысле слова реальность очевидно, что
каждое растение, каждая звезда, каждый минерал и
вообще каждая часть мировой системы есть столь же
реальная вещь, по нашим принципам, как и по всяким
иным. Понимают ли другие люди нечто иное, чем я, под
термином реальность; для решения этого вопроса я по­
прошу их вникнуть в собственные мысли и задуматься.
37. Нам возразят: по крайней мере несомненно удо­
стоверено, что мы упраздняем все телесные субстанции.
На это я отвечу, что если слово субстанция понимать в жи­
тейском (vulgar) смысле, т. е. как комбинацию чувственных
качеств, протяженности, прочности, веса и т. п., то меня
нельзя обвинять в их уничтожении. Но если слово суб­
станция понимать в философском смысле— как основу
акциденций или качеств вне сознания — то тогда дейст­
вительно я признаю, что уничтожаю ее, если можно гово­
рить об уничтожении того, что никогда не существовало,
не существовало даже в воображении.
38. Но вы все-таки скажете, что странно звучат слова:
мы пьем и едим идеи и одеваемся в идеи. Я согласен, что
это так, потому что слово идея не употребляется в обыкно­
венной речи для обозначения различных сочетаний ощу­
щаемых качеств, которые (сочетания) называются ве­
щами; и несомненно, что всякое выражение, уклоняюще­
еся от обычного словоупотребления, кажется странным
и забавным. Но это не касается истины положения, кото­
рое другими словами выражает только то, что мы питаемся
и одеваемся вещами, непосредственно воспринимаемыми
в наших ощущениях. Твердость и мягкость, цвет, вкус,
теплота, форма и тому подобные качества, которые состав­
ляют во взаимном соединении различные роды пищи и
предметов одежды, существуют, как было показано, только
в духе, которым они воспринимаются, и мы подразумеваем
только это, называя их идеями; если бы слово «идея» упот187

реблялось в обычной речи для обозначения вещи, то оно
не казалось бы более странным или забавным, чем это
последнее слово. Я защищаю не уместность, а истину
выражения. Поэтому если вы согласитесь со мной, что
мы едим, пьем и употребляем для своей одежды непосредст­
венные предметы ощущений, которые не могут существо­
вать невоспринятыми или вне духа, то я охотно допущу, что
уместнее и согласнее с обычаем называть их вещами, чем
идеями.
39. Если спросят, зачем я употребляю тут слово
«идея», а не предпочитаю в соответствии с обычаем поль­
зоваться словом «вещь», то я отвечу, что поступаю так
по двум причинам: во-первых, потому, что термин «вещь»
в противоположность термину «идея» подразумевает нечто
существующее вне духа; во-вторых, потому, что слово
«вещь» имеет более широкое значение, чем «идея», обни­
мая собой дух или мыслящие вещи так же, как и идеи.
Так как предметы ощущений существуют лишь в духе
и лишены мысли и деятельности, то я предпочитаю назы­
вать их словом идея, в значении которого заключаются
эти признаки.
40. Но, может быть, кто-нибудь вздумает возразить,
что он предпочитает, что бы мы ни говорили, доверять
своим ощущениям и не может согласиться, чтобы аргу­
менты, как бы они ни были правдоподобны, преобладали
над чувственной достоверностью. Пусть будет так; ут­
верждайте сколько угодно достоверность ощущений; мы
согласны делать то же самое. В том, что все, что я вижу,
слышу и осязаю, существует, т. е. воспринимается мной,
я так же мало сомневаюсь, как в собственном бытии. Но
яне усматриваю, как может свидетельство ощущений
служить доказательством существования чего-либо, что
не воспринимается в ощущении. Мы не стоим за то, чтобы
кто-нибудь стал скептиком 8 и перестал доверять своим
ощущениям; напротив, мы придаем им всевозможную
силу и достоверность; нет начал более противоположных
скептицизму, чем изложенные нами, как это будет далее
ясно обнаружено.
41. Во-вторых, возразят, что существует разница
между, например, реальным огнем и идеей огня, между
действительным ожогом и тем, когда человек видит во
сне или воображает, будто обжегся. Если вы подозреваете,
что видите лишь идею огня, суньте в него свою руку, и вы
достигнете достоверного убеждения. Эти и подобные им
188

возражения могут быть противопоставлены нашим поло­
жениям. Ответ ясно вытекает из сказанного выше; и я
могу только прибавить здесь, что если реальный огонь
весьма отличается от идеи огня, то и реальная боль, им
причиняемая, очень отличается от идеи этой самой боли;
между тем никто не станет утверждать, будто реальная
боль в большей мере, чем ее идея, находится или может
находиться в невоспринимающей вещи или вне духа.
42. В-третьих, возразят, что мы в действительности
видим вещи вне нас или на известном расстоянии от нас
и что, следовательно, они не могут существовать в духе,
ибо нелепо предполагать, что те вещи, которые видимы
на расстоянии нескольких миль, так же близки к нам,
как наши собственные мысли. На это я отвечу, что желал
бы обратить внимание на то, что во сне мы часто восприни­
маем вещи, как будто они существуют на большом рас­
стоянии от нас, и что тем не менее общепризнанно, что
эти предметы существуют только в духе.
43. Но для достижения большей ясности в этом пункте
следует рассмотреть, каким образом мы воспринимаем
посредством зрения расстояния и отдаленные от нас вещи.
Ибо то, что мы действительно видим внешнее пространство
и действительно существующие в нем тела, одни ближе,
другие дальше от нас, по-видимому, несколько противоре­
чит сказанному выше, что они не существуют нигде вне
духа. Соображения об этом затруднении именно и поро­
дили мой недавно изданный «Опыт новой теории зрения»,
в котором доказывается, что расстояние или внешность
сами по себе не воспринимаются непосредственно зрением;
равным образом расстояние не схватывается, не оцени­
вается на основании линий и углов или чего-нибудь необ­
ходимо связанного с ним, но что оно лишь внушается
нашим мыслям некоторыми видимыми идеями и ощуще­
ниями, сопровождающими зрение, которые по своей соб­
ственной природе не имеют ни сходства, ни отношения
с расстоянием, ни с вещами на расстоянии; но посредством
связи, которую мы узнаем на опыте, видимые идеи и ощу­
щения обозначают и внушают их нам так же точно, как
слова какого-нибудь языка внушают идеи, для замены
которых они составлены. Таким образом, слепорожден­
ный, получивший впоследствии зрение, первоначально
не думает, что видимые им вещи находятся вне его духа
или на каком-либо расстоянии от него (см. § 41 упомя­
нутого трактата).
189

44. Идеи зрения и осязания составляют два совер­
шенно разнородных и раздельных вида. Первые суть знаки
вторых и предуведомления о них. Мы указали в том трак­
тате, что предметы собственно зрения не существуют вне
духа и не составляют изображения внешних вещей.
Правда, также предполагается за истину противополож­
ное относительно осязаемых предметов, но не потому,
чтобы предположение этого вульгарного заблуждения
было необходимо для обоснования высказанных там взгля­
дов, а только потому, что выходило за пределы моего
намерения рассматривать и опровергать это заблуждение
в трактате о зрении. Таким образом, строго говоря, идеи
зрения, коль скоро мы при их посредстве познаем расстоя­
ние и отдаленные от нас вещи, не внушают и не обозначают
нам вещи, которые действительно существуют на расстоя­
нии, но лишь сообщают нам, какие идеи осязания возник­
нут в нашем духе через такой и такой-то промежуток вре­
мени и после таких и таких-то действий. Это, говорю я,
очевидно после того, что было сказано в предыдущих
частях данного сочинения, а также в § 147 и других
«Опыта о зрении», а именно, что идеи зрения суть язык,
посредством коего верховный дух, от которого мы зави­
сим, уведомляет нас, какие осязательные идеи он намерен
запечатлеть в нас в случае, когда мы производим то или
другое движение нашего собственного тела. Желающих
ближе ознакомиться с этим вопросом я отсылаю к самому
«Опыту».
45. В-четвертых, возразят, что из вышеизложенных
принципов следует, будто вещи ежемгновенно уничто­
жаются и создаются вновь. Предметы ощущений сущест­
вуют лишь тогда, когда они воспринимаются; следова­
тельно, деревья находятся в саду или стулья в комнате,
только пока там есть кто-нибудь, чтобы их воспринимать.
Я закрываю глаза — и все убранство комнаты превра­
тится в ничто; мне стоит открыть их — и оно снова
создастся. В ответ на все это я отсылаю читателя к сказан­
ному в § 3, 4 и др. и желаю, чтобы он потрудился сообра­
зить, понимает ли он под действительным существованием
идеи что-нибудь отличное от ее воспринимаемости. Со
своей стороны после самого тщательного исследования,
какое только могу сделать, я не в состоянии открыть
какое-нибудь иное значение этих слов; и я еще раз прошу
читателя исследовать свои собственные мысли и не допу­
скать, чтобы его вводили в заблуждение словами. Если
190

он представит себе возможным, чтобы его идеи или их
первообразы существовали, не будучи восприняты, я
уступаю ему во всем; но если он не может этого сделать,
то он должен согласиться, что неразумно упорствовать
в защите того, чего он сам не знает, и в признании с моей
стороны за нелепость несогласия присоединиться к поло­
жению, в конце концов не имеющему смысла.
46. Нельзя при этом не заметить, в какой мере самим
господствующим философским принципам можно поста­
вить в упрек эти мнимые несообразности. Находят совер­
шенно нелепым, что все окружающие меня видимые пред­
меты обращаются в ничто, коль скоро я закрываю глаза,
а разве не то же самое признается обычно философами,
когда они соглашаются с тем, что свет и цвета, которые
суть единственно собственные и непосредственные объекты
зрения, есть лишь ощущения, которые существуют, только
пока они воспринимаются? Кроме того, может быть, иным
покажется невероятным, чтобы вещи ежемгновенно созда­
вались, а между тем это положение составляет обычное
для университетов учение. Ибо схоластики, хотя и при­
знают, что материя существует и что все мироздание обра­
зовано из нее, тем не менее держатся мнения, что оно не
может существовать без божественной опеки, которую
они понимают как беспрерывное творение.
47. Далее, весьма небольшого размышления доста­
точно, чтобы обнаружить, что хотя бы мы и допустили
существование материи или телесной субстанции, то из
общепризнанных ныне принципов неизбежно следует: из
отдельных тел, какого бы рода они ни были, не существует
ни одного, пока оно не воспринимается. Ибо из § 11 и
следующих] очевидно, что материя, существование кото­
рой утверждается философами, есть нечто непознаваемое,
не имеющее ни одного из тех частных качеств, посредст­
вом каковых отличаются меж собой воспринимаемые на­
шими ощущениями тела. Но чтобы сделать это более
яспым, должно заметить, что в настоящее время бесконеч­
ная делимость материи признается всеми, по крайней
мере самыми авторитетными и значительными филосо­
фами, которые неопровержимо доказывают ее на основа­
нии общепризнанных начал. Из этого следует, что каждая
часть материи содержит в себе бесконечное множество
частей, не воспринимаемых в ощущениях. Поэтому при­
чина, вследствие которой единичное тело представляется
нам в конечном размере или обнаруживает ощущению
191

Только конечное Число частей, заключается не в том, что
оно не содержит их более (так как оно должно само по
себе содержать бесконечное число частей), а в том, что
ощущения не имеют достаточной остроты для их разли­
чения. По мере того как ощущение становится острее, оно
постигает большее число частей предмета, т. е. предмет
является большим и его форма изменяется, так как части
по его краям, которые раньше были невоспринимаемы,
теперь оказываются его линиями и углами, весьма отли­
чающимися от тех, которые были восприняты в менее
острых ощущениях. И, наконец, тело должно показаться
бесконечным после различных изменений в величине и
очертаниях, когда ощущение станет бесконечно острым.
Во время этих процессов изменение происходит не в теле,
а только в ощущении. Следовательно, каждое тело, рас­
сматриваемое само по себе, бесконечно протяженно и,
стало быть, не имеет очертания или формы. Из этого сле­
дует, что если даже допустить вполне несомненное суще­
ствование материи, то сами материалисты будут вынуж­
дены на основании своих собственных принципов при­
знать, что ни единичные ощущаемые тела, ни что-либо
подобное им не могут существовать вне духа. Материя,
говорю я, и каждая ее часть, согласно их принципам, бес­
конечны и бесформенны, и лишь действием духа образуется
все то разнообразие тел, которое составляет видимый мир,
причем каждое из них существует, только пока воспри­
нимается.
48. Но если вникнуть в суть дела, то окажется, что
изложенное в § 45 возражение не может считаться обо­
снованным на вышеприведенных нами принципах и по­
тому, собственно говоря, вовсе не может считаться возра­
жением против наших взглядов. Ибо, хотя мы действи­
тельно считаем предметы ощущений не чем иным, как
идеями, которые не могут существовать невоспринимаемые,
мы не можем заключить отсюда, что они существуют лишь
до тех пор, пока они нами воспринимаются, потому что
может существовать некоторый другой дух, который вос­
принимает их в то время, когда мы этого не делаем. Сле­
довательно, когда говорится, что тела не существуют вне
духа, то следует разуметь последний не как тот или дру­
гой единичный дух, но как всю совокупность духов. По­
этому из вышеизложенных принципов не следует, чтобы
тела ежемгновенно уничтожались и создавались вновь
192

или вообще вовсе не существовали в промежутки времени
между нашими восприятиями их.
49. В-пятых, возразят, может быть, что если протяже­
ние и форма существуют только в духе, то отсюда следует,
что дух протяжен и имеет форму, ибо протяжение есть
модус или атрибут, который (говоря языком университе­
тов) составляет предикат того субъекта, в коем он суще­
ствует. Я отвечаю на это, что данные качества находятся
в духе лишь постольку, поскольку они воспринимаются
им, т. е. не в виде модуса или атрибута, а лишь в виде
идеи; и заключение, будто душа или дух протяженны,
столь же мало следует из того, что протяжение существует
только в духе, как и заключение о его красном или синем
цвете — из того, что эти цвета, по общему признанию,
существуют в духе, и нигде более. Что же касается того,
что говорится философами о субъекте и модусе, то все это
представляется неосновательным и непонятным. Напри­
мер, в предложении «Куб тверд, протяжен и ограничен
квадратами» они полагают, что слово куб обозначает
субъект или субстанцию, отличную от твердости, протяже­
ния и формы, существующих в ней. Этого я не могу по­
пять; для меня куб не представляется чем-нибудь от­
личным от того, что обозначается его модусами или акци­
денциями. И сказать: куб протяжен, тверд и ограничен
квадратами — не значит приписать эти свойства отлич­
ному от них и несущему их субъекту, но лишь объяснить
значение слова куб.
50. В-шестых, вы скажете, что есть много вещей, объ­
яснимых посредством материи и движения; при отрицании
их разрушается вся корпускулярная философия и подры­
ваются те механические начала, которые были с таким
успехом применяемы к объяснению явлений. Короче
говоря, какие бы шаги ни были сделаны как древними,
так и новыми философами в деле изучения природы, все
они исходят из предположения, что телесная материя,
или субстанция, действительно существует. На это я от­
вечаю: нет ни одного явления, объяснимого этим предпо­
ложением, которое (явление) не могло бы быть объяснено
без него, что легко доказать, рассматривая отдельные
примеры. Объяснить явление значит не что иное, как
показать, почему при таких-то обстоятельствах в нас воз­
никают такие-то и такие-то идеи. Но каким образом мате­
рия может действовать на дух или вызвать в нем какуюлибо идею — этого никакой философ не возьмется объ7

д. Беркли

193

яснить. Поэтому очевидно, что признание материи не
приносит никакой пользы в натурфилософии. Притом люди,
пытающиеся объяснить вещи, основывают свои объясне­
ния не на телесной субстанции, а на форме, движении и
других свойствах, которые в действительности суть не
более как идеи и потому не могут служить причиной чеголибо, как было уже показано (см. § 25).
51. В-седьмых, по этому поводу спросят, не покажется
ли нелепостью упразднять естественные причины и при­
писывать все непосредственному действию духов. Следуя
нашим началам, мы не должны более говорить, что огонь
греет, вода охлаждает, но что дух греет и т. д. Разве не
станут смеяться над человеком, который будет выра­
жаться таким образом? Я отвечу: «Да, он будет осмеян;
о таких вещах мы должны мыслить как ученые, а говорить
как толпа»9. Люди, убедившиеся на основании доказа­
тельств в истине системы Коперника, тем не менее гово­
рят: «Солнце встает», «Солнце заходит», «Солнце достигает
меридиана»; если бы они употребляли противоположный
способ выражения в обычной речи, то это показалось бы,
без сомнения, весьма смешным. Некоторая доля размыш­
ления о том, что здесь сказано, ясно покажет, что обычное
словоупотребление не претерпит никакого изменения или
расстройства от принятия наших мнений.
52. В обыденной жизни могут сохраняться те или иные
фразы, пока они вызывают в нас надлежащие чувства или
расположения к действию в таком направлении, которое
необходимо для нашего благосостояния, как бы ложны
они ни были в строгом и умозрительном смысле. Это даже
неизбежно, так как, поскольку соответствие выражений
определяется обычаем, речь подчиняется господствующим
мнениям, которые не всегда бывают самыми верными.
Поэтому невозможно так изменить тенденцию и дух того
языка, на котором мы говорим, чтобы не подать повода
разным умникам к отысканию затруднений и несообраз­
ностей даже в самых строгих философских рассуждениях.
Но добросовестный читатель почерпнет смысл из цели,
развития и связи данной речи, относясь снисходительно
к тем неточным ее оборотам, которые употребление сде­
лало неизбежными.
53. Что касается мнения, будто не существует телес­
ных причин, то оно поддерживалось как в прежнее время
некоторыми схоластиками, так и в новейшее время неко­
торыми философами, которые хотя и признают, что мате194

рия существует, но считают бога единственной действую­
щей причиной всех вещей. Эти люди уразумели, что
между всеми предметами ощущений нет ни одного, кото­
рый обладал бы силой или деятельностью, ему присущей,
и что, следовательно, это в равной мере справедливо отно­
сительно всяких тел, предполагаемых существующими вне
духа, равно как и непосредственных предметов ощущений.
Но если так, то предположение, что существует бесчис­
ленное множество созданных вещей, которые, по их убеж­
дению, не способны произвести никакого действия в при­
роде и, следовательно, созданы без какой-либо цели, так
как бог мог бы произвести что бы то ни было точно так же
и без них,— если даже мы допустим возможность такого
предположения, оно должно считаться, как я полагаю,
весьма неосновательным и странным.
54. В-восьмых, всеобщее единодушное признание чело­
вечества может служить для многих непреодолимым дока­
зательством в пользу материи или существования внеш­
них вещей. Неужели мы должны допустить, что весь свет
заблуждается? Если это даже так, то какой причине может
быть приписано такое широкораспространенное и гос­
подствующее заблуждение? На это я отвечаю: во-первых,
при ближайшем исследовании окажется, что вовсе не
столь многие, как предполагается, действительно уверены
в существовании материи или вещей вне духа. Строго
говоря, верить тому, что заключает в себе бессмыслицу
или противоречие, невозможно, и я предоставляю беспри­
страстному исследованию читателя решить, принадлежат
ли вышеупомянутые выражения к этому роду или нет.
В одном смысле может быть действительно сказано, что
люди верят в существование материи, т. е. они поступают
так, как будто непосредственная причина их ощущений,
которая ежеминутно оказывает на них действие и так
близко к ним находится, есть неощущающее и немысля­
щее сущее. Но чтобы они связывали с этими словами
ясный смысл и могли вывести из них определенное умо­
зрительное мнение, этого я не способен представить себе.
Это не единственный случай, когда люди обманывают
сами себя, воображая, что они верят положениям, которые
они часто слышат, хотя в сущности в них нет никакого
смысла.
55. Но, во-вторых, хотя бы мы и допустили, что ни­
какое положение не имело более всеобщего и прочного
признания, то это окажется весьма слабым доказательст7*

195

вом его истины в глазах каждого, кто примет в соображе­
ние, какое множество предрассудков и ложных мнений
постоянно исповедуется с величайшим упорством нераз­
мышляющей частью человечества. Было время, когда
антиподы и движение земли считались за чудовищную
нелепость даже учеными людьми, а если мы взвесим,
какую малую часть последние составляют во всем чело­
вечестве, то найдем, что еще и в настоящее время эти
понятия лишь весьма незначительно укоренились в мире.
56. Требуют, однако, чтобы мы нашли причину этого
предрассудка и объяснили его распространение в мире.
Я отвечу на это, что люди, зная, что они воспринимают
многие идеи, которые произведены не ими самими, по­
скольку идеи возникают не изнутри и не зависят от дей­
ствия их собственной воли, полагают вследствие этого,
что эти идеи или предметы восприятия имеют вне и не­
зависимое от духа существование, не подозревая даже и
во сне, что в данных словах кроется противоречие. Но
философы, ясно усматривая, что непосредственные пред­
меты восприятия не существуют вне духа, до известной
степени исправили заблуждение толпы; однако они сами
впали вместе с тем в другое заблуждение, представляю­
щееся не менее нелепым, утверждая, будто известные пред­
меты действительно существуют вне духа или имеют суще­
ствование, отличное от их воспринимаемости, причем
наши идеи якобы суть только образы или подобия этих
предметов, запечатленные последними в духе. И это мне­
ние философов происходит от той же причины, как и выше­
упомянутое, а именно от сознания, что они не сами винов­
ники своих собственных ощущений, которые известны
им с очевидностью, как запечатленные извне, и поэтому
должны иметь некоторую причину, отличную от духов,
в которых они запечатлены.
57. Но почему эти люди предполагают, что идеи ощу­
щений вызываются в нас сходными с ними вещами, а не
прибегают к духу, который один может действовать?
Это объясняется, во-первых, тем, что они не замечают
противоречия, которое кроется как в предположении,
будто существуют вне духа вещи, сходные с нашими
идеями, так и в приписывании этим вещам силы или дея­
тельности. Во-вторых, тем, что верховный дух, вызываю­
щий в нашем духе эти идеи, не отмечен и не ограничен для
нашего взора какой-либо отдельной конечной совокуп­
ностью ощущаемых идей, подобно тому как живые люди
196

выделяются своим ростом, комплекцией, членами, дви­
жениями. И, в-третьих, тем, что его действия правильны
и единообразны. Всякий раз, когда ход природы преры­
вается чудом, люди склонны признавать присутствие
высшего деятеля. Но когда мы видим, что вещи идут обыч­
ным порядком, они не побуждают нас к размышлению;
их порядок и сцепление, хотя они и служат доказательст­
вом величайшей мудрости, могущества и благости их
создателя, столь для нас постоянны и привычны, что мы
не мыслим их как непосредственные действия свободного
духа, тем более если непостоянство и изменчивость дейст­
вий, хотя бы они составляли некоторое несовершенство,
считаются нами за признак свободы.
58. В-десятых, возразят, что устанавливаемые нами
понятия не согласуются с некоторыми здравыми философ­
скими и математическими истинами. Так, например, дви­
жение Земли ныне общепризнано астрономами за истину,
основанную на самых ясных и убедительных доказатель­
ствах. Но, согласно вышеизложенным принципам, ничего
подобного не может быть. Ибо если движение — только
идея, то оно не существует, коль скоро оно не восприни­
мается, а движение Земли не воспринимается в ощуще­
ниях. Я отвечаю, что это предположение, если оно верно
понято, оказывается не противоречащим изложенным
принципам, ибо вопрос, движется ли Земля или нет, сво­
дится в действительности только к тому, имеем ли мы
основание вывести из наблюдений астрономов то заклю­
чение, что если бы мы были помещены в таких-то и таких-то
обстоятельствах и при таком-то и таком-то положении
и расстоянии как от Земли, так и от Солнца, то мы вос­
приняли бы первую как движущуюся среди хора планет и
представляющуюся во всех отношениях сходной с ними,
а это, по установленным законам природы, которым не
доверять мы не имеем причины, разумно выводится из
явлений.
59. Мы можем на основании опыта, который имеем
о ходе и последовательности идей в нашем сознании, часто
делать, не скажу, сомнительные предположения, но пра­
вильные заключения о том, что испытали бы мы (или:
увидали бы мы), если бы были помещены в условия,
весьма значительно отличающиеся от тех, в которых мы
находимся в настоящее время. В этом и состоит познание
природы, которое может сохранить свое значение и свою
достоверность вполне последовательно в связи с тем, что
197

выше было сказано. То же самое легко применить ко всем
возражениям этого рода, которые могут быть основаны
на величине звезд или других открытиях в области астро­
номии.
60. В-одиннадцатых, спросят, для какой цели служит
искусная организация растений и живой механизм частей
тела животных; разве растения не могли бы расти и ме­
нять листья и цветы, а животные производить все свои
движения столь же хорошо в отсутствии, как и в присут­
ствии этого разнообразия внутренних частей, столь изящно
устроенных и соединенных между собой, которые, будучи
идеями, не содержат в себе никакой силы или деятельности
и не находятся в необходимой связи с действиями, им
приписываемыми? Если есть дух, непосредственно произ­
водящий всякое действие своим fiat10, или актом своей воли,
то мы вынуждены признать, что все, что есть изящного
и художественного в произведениях как людей, так и
природы, создано понапрасну. В соответствии с этим
учением мастер, хотя он и сделал пружины, колеса и весь
механизм часов и приспособил их так, чтобы, как он пред­
полагал, они производили запланированные им движения,
он тем не менее должен думать, что вся его работа ничему
не служит и что есть некоторый ум, который передвигает
стрелку и указывает час дня. Но если это так, то почему
бы уму не делать этого без того, чтобы мастер тратил труд
на изготовление и согласование механизма? Почему один
пустой футляр не может служить для этого так же хо­
рошо, как и другой? И отчего происходит, что в случае
какой-либо ошибки в ходе часов обнаруживается соответ­
ствующее расстройство в механизме, по исправлении
которого искусной рукой все снова приходит в порядок?
То же самое может быть сказано о часовом механизме
природы, большая часть которого так чудесно изящна,
что он едва распознается лучшим микроскопом. Короче,
спросят, какое сколько-нибудь допустимое объяснение
может согласно нашим принципам быть дано или какая
цель указана для бесчисленного множества тел и машин,
устроенных с величайшим искусством, которым обычная
философия находит весьма подходящее применение и ко­
торые служат для объяснения множества явлений.
61. На все это я отвечу, во-первых, что хотя бы и су­
ществовали некоторые затруднения относительно образа
действия провидения и употребления, указанного им раз­
личным частям природы, которых я не мог бы разрешить
198

при помощи вышеизложенных принципов, но ЭТО возраже­
ние имеет мало веса сравнительно с истиной и достовер­
ностью того, что может быть доказано a priori с величай­
шей очевидностью и строгостью доказательства. Во-вто­
рых, и господствующие принципы вовсе не свободны от
подобных затруднений, потому что так же точно можно
спросить, с какой целью бог избрал окольный путь про­
изводить посредством инструментов и машин вещи, кото­
рые, чего никто не отрицает, он мог бы создать простым
решением своей воли, без всего этого аппарата. При бли­
жайшем рассмотрении окажется даже, что возражение
может быть с большей силой обращено на тех, кто при­
знает существование этих машин вне духа, потому что
вполне убедительно доказано, что вещественность, вели­
чина, форма, движение и т. п. не заключают в себе актив­
ности или действующей силы, при помощи которой они
были бы в состоянии произвести какое-нибудь действие
в природе (см. § 25). Следовательно, тот, кто признает,
что они существуют невоспринятые (если допустить такую
возможность), делает это, очевидно, бесцельно, так как
единственная цель, приписываемая им в их невоспринимаемом существовании, состоит в произведении тех вос­
принимаемых действий, которые в действительности могут
быть приписаны только духу.
62. Ио если вдуматься в это затруднение, то окажется,
что хотя устройство всех этих частей и органов не безус­
ловно необходимо для произведения какого-нибудь дейст­
вия, но оно необходимо для произведения вещей постоян­
ным и правильным путем, согласно законам природы.
Существуют известные общие законы для всей цепи есте­
ственных действий; они изучаются посредством наблюде­
ния и исследования природы, и люди применяют их как
к произведению искусственных вещей на пользу и укра­
шение жизни, так и к объяснению различных явлений,
которое состоит только в указании соответствия какоголибо отдельного явления общим законам природы, или,
что то же самое, в открытии единообразия в произведении
естественных действий, как станет очевидным для каж­
дого, кто обратит внимание на различные случаи, когда
философы притязают на объяснение явлений. О том, что
существует большая и явная польза в этих правильных
постоянных методах, соблюдаемых верховным деятелем,
сказано в § 31. И не менее ясно, что определенные вели­
чина, форма, движение и распределение частей необхо199

димы если не безусловно для произведения некоторого
действия, то для произведения его в соответствии с по­
стоянными механическими законами природы. Так, на­
пример, невозможно отрицать, что бог или тот ум, кото­
рый охраняет и направляет общий ход вещей, мог бы,
если бы вознамерился, совершить чудо, произвести все
движения на циферблате часов без того, чтобы кто-либо
сделал механизм и пустил его в ход; но если он хочет
действовать согласно с законами механизма, им же с муд­
рыми целями установленными и соблюдаемыми в природе,
то необходимо, чтобы те действия часовщика, коими он
изготовляет и правильно приспособляет механизм, пред­
шествовали возникновению указанных явлений, равно
как чтобы каждое расстройство движений было связано
с восприятием некоторого соответственного расстройства
механизма, по устранении которого (расстройства) все
снова приходило бы в прежний порядок.
63. Но в некоторых случаях бывает необходимо, чтобы
творец природы обнаружил свою верховную силу произ­
ведением какого-нибудь явления вне обычного правиль­
ного хода вещей. Подобные исключения из общих законов
природы служат тому, чтобы поражать людей и внушать
им уверенность в бытии бога; но это средство должно упот­
ребляться не часто, потому что в противном случае есть
полное основание признать, что оно перестанет произво­
дить действие. К тому же бог, по-видимому, находит луч­
шим избирать для убеждения нашего разума в своих
свойствах произведения природы, обнаруживающие в
своем строении столько гармонии и искусства и так ясно
доказывающие мудрость и благость своего творца, чем
возбуждать в людях веру в его бытие путем удивления
чрезвычайным и поражающим событиям.
64. Чтобы осветить яснее этот предмет, замечу, что
сказанное в § 60 в действительности сводится лишь к сле­
дующему: идеи не происходят беспорядочно и случайно,
но между ними существуют известные порядок и связь,
подобно тому как между причиной и действием существуют
различные их сочетания, составленные чрезвычайно пра­
вильно и искусно, являющиеся подобными такому же
числу орудий в руках природы, которая, как бы сокрытая
за сценой, тайным образом производит явления, видимые
в театре мира, тогда как она сама различима лишь любо­
знательным глазом философа. Но если одна идея не может
быть причиной другой, то чему служит эта связь? И если
200

эти орудия, будучи лишь недеятельными восприятиями
духа, не служат для произведения естественных действий,
то, спрашивается, зачем они созданы, или, другими сло­
вами, какое основание может быть приведено тому, что
бог побуждает нас при тщательном изучении его творений
сохранять такое
великое разнообразие идей, столь
искусно сопряженных вместе и столь согласных с зако­
ном? Нельзя вообразить, чтобы он потратил (если можно
так сказать) всю эту правильность и все искусство бес­
цельно.
65. На все это я отвечу, во-первых, что связь идей
не предполагает отношения причины к следствию, а
только метки или знака к вещи обозначаемой. Видимый
мной огонь есть не причина боли, испытываемой мной при
приближении к нему, но только предостерегающий меня
от нее знак. Равным образом шум, который я слышу, есть
не следствие того или иного движения или столкновения
окружающих тел, но их знак. Во-вторых, основание, по
которому из идей образуются машины, т. е. искусствен­
ные и правильные соединения, то же самое, что и для сое­
динения букв в слова. Чтобы немногие первоначальные
идеи могли служить для обозначения большого числа дей­
ствий, необходимо, чтобы они разнообразно сочетались
вместе; чтобы их употребление было постоянно и все­
обще, эти сочетания должны быть сделаны по правилу
и с соответствием. Таким путем мы снабжаемся обилием
указаний относительно того, чего мы можем ожидать от
таких-то и таких-то действий и какие методы пригодны
к употреблению для возбуждения таких-то и таких-то
идей, в чем в действительности и заключается все, что
представляется мне отчетливо мыслимым, когда гово­
рится, что через различие формы, строения и механизма
внутренних частей тел, как естественных, так и искус­
ственных, мы можем достигнуть познания различных
употреблений и свойств, зависящих от них, или природы
вещей.
66. Отсюда очевидно, что те вещи, которые с точки зре­
ния категории причины (under the notion of a cause),
содействующей или помогающей произведению следствия,
являются совершенно необъяснимыми и ведут нас к вели­
ким нелепостям,— могут быть вполне естественно объяс­
нены и обнаруживают свою очевидную полезность, если
их рассматривать как метки или знаки для нашего осве­
домления. Именно в отыскании и попытках понимания
201

этого языка (если можно так сказать) творца природы
должна заключаться задача естествоиспытателя, а не
в притязании объяснить вещи телесными причинами,
каковое учение, по-видимому, слишком отклонило умы
людей от того деятельного начала, того высшего и муд­
рого духа, «в коем мы живем, движемся и существуем».
67. В-двенадцатых, быть может, возразят, что, хотя
из всего сказанного и ясно, что не может быть такой
вещи, как косная, неощущающая, протяженная, вещест­
венная, имеющая форму, подвижная субстанция, сущест­
вующая вне духа, какой философы считают материю, но
что если кто-либо отбросит из своей идеи материи поло­
жительные идеи протяжения, формы вещественности и
движения и скажет, что он подразумевает под этим словом
только косную, неощущающую субстанцию, которая су­
ществует вне духа или невоспринимаемая и служит пово­
дом для наших идей, или в присутствии которой богу
угодно вызывать в нас идеи, то не видно, почему материя,
так понимаемая, не могла бы существовать. На это я
отвечу, во-первых, что столь же нелепо предполагать
субстанцию без акциденций, как и акциденции без суб­
станции. Во-вторых, спрашивается, если мы даже допу­
стим возможность существования этой нелепой субстан­
ции, то где же предполагается она существующей. Приз­
нано, что она существует не в духе; но не менее досто­
верно, что она не находится в каком-нибудь месте, так
как всякое место или протяжение существует, как уже
доказано, только в духе. Остается признать, что она
вообще нигде не существует.
68. Подвергнем небольшому рассмотрению данное
здесь описание материи. Она ни действует, ни восприни­
мает, ни воспринимается, потому что именно это только
и подразумевается, когда говорится, что она есть косная,
неощущающая, неведомая субстанция, каковое определе­
ние состоит из одних отрицаний, за исключением относи­
тельного понятия о ней как об основе или носителе. Но
в таком случае должно заметить, что она совсем ничего не
несет, и я желал бы, чтобы подумали, насколько близко
подходит это описание к описанию несуществующего (non­
entity). Но вы скажете, что она есть неизвестный повод,
при наличии которого возникают в нас идеи по воле божией п . Я хотел бы, однако, знать, какпм образом нечто
может быть для нас налицо, если оно непостигаемо ни
ощущением, ни рефлексией, не способно произвести ника202

кой идеи в нашей душе, совершенно непротяженно, не
имеет никакой формы и не существует ни в каком месте.
Слово «наличествовать», применяемое таким образом,
должно иметь некоторое абстрактное и особенное значение,
которого я не в состоянии понять.
69. Далее, рассмотрим, что именно разумеется под
словом «повод». Насколько я могу заключить из обычного
словоупотребления, оно обозначает либо деятеля, произ­
водящего какое-нибудь действие, либо нечто, сопровож­
дающее действие или предшествующее ему в обыкновенном
ходе вещей. Но оно не может быть употреблено ни в одном
из этих значений, коль скоро оно применяется к материи
в вышеописанном смысле, ибо материя, как сказано, па­
ссивна и косна и потому не может быть деятелем или дей­
ствующей причиной. Равным образом она невоспринимаема, потому что лишена всех ощущаемых качеств, и поэтому
не может быть поводом наших восприятий во втором смыс­
ле, т. е. в том, в каком ожог моего пальца называется
поводом к постигающей его боли. Что же подразумевается,
когда говорят о материи как о поводе? Этот термин упо­
требляется либо совсем без смысла, либо в таком смысле,
который далеко уклоняется от его обычного значения.
70. Но вы, может быть, скажете, что материя, хотя
она не воспринимается нами, тем не менее воспринимается
богом, для которого она служит поводом вызывать в нашем
духе идеи. Ибо, скажете вы, так как мы наблюдаем, что
наши ощущения возникают правильным и постоянным об­
разом, то вполне разумно предположить, что для их воз­
никновения существуют известные правильные и постоян­
ные поводы. Сказать это — значит сказать, что сущест­
вуют известные постоянные и раздельные части материи,
соответствующие нашим идеям, которые (части), хотя они
не вызывают идей в нашем духе и не действуют на нас
каким-либо другим путем непосредственно, так как они
пассивны и не воспринимаются нами, но тем не менее
служат для бога, воспринимающего их, как бы поводами
для напоминания ему о том, когда и какие идеи следует
запечатлеть в нашем духе для того, чтобы порядок вещей
был постоянным и единообразным.
71. В ответ на это я замечу, что в том смысле, в каком
здесь взято понятие материи, вопрос касается уже не
существования вещи, отличной от духа и идеи, от воспри­
нимающего и воспринимаемого, а сводится к тому, не
существуют ли некоторые, неизвестно какого рода, идеи
203

в духе божием, каждая из которых есть метка ИЛИ знак,
направляющий его к вызову в нашем духе ощущений по
постоянному и правильному методу; подобно тому как
музыкант руководствуется музыкальными нотами для
произведения тех гармонических последовательности и
соединения звуков, которые называются тоном, хотя
слушающие музыку не замечают нот и даже, может быть,
совсем не имеют о них понятия. Однако такое понятие
материи (в конце концов единственное, имеющее смысл
понятие, которое я могу извлечь из того, что сказано об
этих неведомых поводах) представляется слишком стран­
ным для того, чтобы заслуживать опровержения. При этом
оно в действительности не противоречит тому, что мы
утверждали, т. е. что нет неощущающей, невоспринимаемой субстанции.
72. Если мы последуем указаниям разума, то из по­
стоянного единообразного хода наших ощущений мы
должны вывести заключение о благости и премудрости
духа, который вызывает их в наших душах. Но это все,
что я могу отсюда разумно вывести. Для меня, говорю я,
очевидно, что бытия духа, бесконечно мудрого, благого и
всемогущего, с избытком достаточно для объяснения всех
явлений природы. По что касается косной, неощущающей
материи, то ничто воспринимаемое мной не имеет к пей
ни малейшего отношения и не направляет к ней моих
мыслей. И я охотно посмотрел бы, каким образом ктонибудь объяснит при ее помощи малейшее явление при­
роды или приведет хотя бы сколько-нибудь вероятное
основание, которое он может иметь для допущения ее
существования, или даже укажет сколько-нибудь сносное
объяснение смысла и значения этого предположения. Ибо,
что касается признания ее поводом, мы, я полагаю, с оче­
видностью показали, что в отношении к нам она не есть
повод. Остается, стало быть, признать, что она должна
быть только поводом для бога к возбуждению в нас идей,
а к чему это приводит, мы только что видели.
73. Стоит труда поразмыслить о мотивах, побудивших
людей предполагать существование материальной суб­
станции, дабы, наблюдая постепенное прекращение и
уничтожение этих мотивов или оснований, мы могли в та­
кой же мере уничтожить основанное на них убеждение.
И вот прежде думали, что цвет, форма, движение и прочие
ощущаемые качества, или акциденции, действительно
существуют вне духа; и на этом основании казалось необ204

предполагать некоторый немыслящий субстрат,
или субстанцию, в котором они существуют, так как они
не могут быть мыслимы существующими сами по себе.
Впоследствии, убедившись с течением времени, что цвета,
звуки и прочие ощущаемые вторичные качества не суще­
ствуют вне духа, лишили субстрат, или материальную
субстанцию, этих качеств, оставив при нем лишь первич­
ные качества — форму, движение и т. п., которые еще
продолжали мыслить существующими вне духа и потому
нуждающимися в поддержке материального носителя. Но
так как показано, что ни одно из этих качеств не может
существовать иначе как в духе или в уме, который их
воспринимает, то из этого следует, что мы не имеем основа­
ния предполагать существование материи; даже более,
что совершенно невозможно, чтобы нечто подобное суще­
ствовало, пока это слово употребляется для обозначения
немыслящего субстрата качеств или акциденций, в кото­
ром эти последние существуют вне духа.
74. Однако, хотя сами материалисты соглашаются,
что материя была придумана лишь для того, чтобы быть
носительницей акциденций, и что с полным прекращением
этого основания можно ожидать, что ум естественно и без
всякого сопротивления откажется от веры в то, что было
построено исключительно на указанном основании, тем
не менее этот предрассудок так глубоко вкоренился в наши
мысли, что мы едва в состоянии разделаться с ним и по­
тому склонны, так как сама вещь незащитима, сохранить
хотя бы имя, которое мы применяем к неизвестному абст­
рактному и неопределенному понятию сущего или повода,
хотя и без всякой тени основания, по крайней мере на­
сколько я могу судить. Ибо что такое есть в нас, или что
такое мы воспринимаем среди всех идей, ощущений, поня­
тий, которые запечатлены в нашем духе посредством ощу­
щения или рефлексии, из чего можно бы было заключить
о существовании косного, немыслящего и невоспринимаемого повода? А с другой стороны, обращаясь к самодов­
леющему духу, что может заставить нас верить или хотя бы
предполагать, что он направляется косным поводом к воз­
буждению идей в нашем духе?
75. Весьма поразительным и чрезвычайно достойным
сожаления примером силы предрассудка служит то, что
человеческий дух сохраняет такое сильное пристрастие,
вопреки всей очевидности разума, к неразумному, немы­
слящему нечто, которое он вставляет как некоторую
ХОДИАШМ

205

ширму между собой и божественным провидением и тем
отдаляет последнее от событий в мире. Но хотя бы мы
сделали все возможное для укрепления веры в материю,
хотя бы мы, коль скоро это запрещает нам разум, попыта­
лись основать наше мнение на простой возможности
вещи и хотя бы мы дали полный простор нашему неуправ­
ляемому разумом воображению для создания этой бедной
возможности, то в конечном результате окажется только,
что есть некоторые неведомые идеи в духе бога; ибо если
что я мыслю, то только это как подразумеваемое под
словом «повод» в применении к богу. А это значит в конце
концов сражаться уже не за вещь, а за имя.
76. Существуют ли такие идеи в духе бога и можно ли
им дать имя «материя»,-— об этом я не стану спорить. Но
если вынастаиваете на понятии немыслящей субстанции
или носителя протяжения, движения и других ощущаемых
качеств, то для меня с очевидностью невозможно допу­
стить, чтобы была такая вещь, потому что явно противо­
речиво, чтобы эти качества существовали или имели носи­
теля в невоспринимаемой субстанции.
77. Однако, скажете вы, если даже допустить, что нет
немыслящего носителя протяжения и других восприни­
маемых нами качеств или акциденций, то все же, может
быть, существует некоторая косная, невоспринимающая
субстанция или субстрат других качеств, которые нам
так же непонятны, как цвета человеку слепорожденному,
потому что у нас нет соответствующего им ощущения; но
если бы у нас был новый род ощущений, то возможно, что
мы так же мало сомневались бы в существовании этих
качеств, как слепой, ставший зрячим, сомневается в суще­
ствовании света и цветов. Я отвечу, во-первых, что если
то, что вы разумеете под словом «материя», есть лишь
неизвестный носитель неизвестных качеств, то безраз­
лично, существует ли подобная вещь или нет, так как она
никоим образом не касается нас; и я не вижу, какую
пользу может принести спор о том, о чем нам известно,
ни что, ни почему.
78. Но, во-вторых, если бы у нас был новый род ощу­
щений, то он мог бы снабдить нас только новыми идеями
или ощущениями; и в таком случае мы имели бы то же
самое основание отрицать их существование в невоспринимающей субстанции, какое было уже приведено относи­
тельно формы движения, цвета и т. п. Качества, как пока­
зано, суть не что иное, как ощущения или идеи, существую206

щие лишь в воспринимающем их духе, и это справедливо
не только о тех идеях, которыми мы теперь обладаем, но
в равной мере о всех возможных идеях, каковы бы они
ни были.
79. Однако вы будете настаивать на том, что если для
вас даже нет основания верить в существование материи
и возможности указать какое-нибудь употребление ее,
или объяснить что-либо посредством нее, или даже по­
нять, что подразумевается под этим словом, то все-таки
не будет противоречием сказать, что материя существует
и что эта материя есть вообще субстанция или повод для
идей, хотя в действительности разобраться в этом мнении
или примкнуть к определенному объяснению этих слов
можно лишь с большими затруднениями. Я отвечу: упот­
ребляя слова без смысла, вы можете их сопоставлять как
вам угодно, без опасения впасть в противоречие. Вы
можете, например, сказать, что дважды два равно семи,
коль скоро вы заявили, что употребляете слова этого
предложения не в их обычном смысле, а для обозначения
чего-то вам неизвестного. И по тому же основанию вы
можете сказать, что есть косная, лишенная мысли суб­
станция без акциденций, которая служит поводом для
наших идей. Одно предложение будет для нас столь же
понятно, как и другое.
80. Наконец, вы скажете: а если мы откажемся от
материальной субстанции и поставим вместо нее материю
как неизвестное нечто, т. е. ни субстанцию, ни акциден­
цию, ни дух и ни идею, косную, немыслящую, неделимую,
неподвижную, непротяженную и не существующую ни
в каком месте? Ибо, скажете вы, какое-либо возражение
против субстанции или повода или какого другого поло­
жительного или относительного понятия материи вовсе не
имеет места, коль скоро мы примыкаем к этому отрица­
тельному определению материи. Я отвечу: вы можете,
если это так уже вам хочется, употреблять слово «мате­
рия» в том смысле, в каком другие люди употребляют
слово «ничто», и таким образом делать эти термины одно­
значными в вашем способе выражения. Ибо в конце концов
таким мне представляется результат этого определения,
части которого, когда я внимательно рассматриваю их
как в совокупности, так и в отдельности одна от другой,
не производят, как я нахожу, на мой дух какого-либо
действия или впечатления, отличного от вызываемого
термином «ничто».
207

81. Вы, может быть, возразите, что в предыдущем опре­
делении заключается что-то, достаточно отличающее его
от «ничто», а именно положительная абстрактная идея
сущности, бытия или существования, Я признаю, ко­
нечно, что люди, притязающие на способность образовы­
вать абстрактные общие идеи, говорят таким образом,
как будто у них имеется такая идея, которая есть, по их
словам, самое абстрактное и самое общее из всех понятий,
т. е., с моей точки зрения, самое непонятное из всех. Что
существует большое разнообразие духов различных поряд­
ков и дарований, способности которых и по числу, и по
размеру далеко превосходят те, которыми творец моего
бытия наделил меня,— этого я не вижу основания отри­
цать. И притязать с моей стороны определять по моей соб­
ственной, малой, ограниченной и тесной области восприя­
тий, какие идеи неисчерпаемая сила верховного духа
может запечатлеть в этих духах, было бы, конечно, вели­
чайшим безумием и дерзостью, ибо может существовать,
насколько я в состоянии судить об этом, бесчисленное
множество родов или ощущений, столь же отличных один
от другого и от всего воспринятого мной, как цвета отли­
чаются от звуков. Но при всей моей готовности признать
ограниченность моего познания в отношении к бесконеч­
ному, могущему существовать разнообразию духов и идей
тем не менее признание того, чтобы хоть один из них мог
притязать на понятие о бытии или существовании, абстра­
гированном от духа и идеи, от восприятия и воспринимае­
мости, есть, я подразумеваю, полнейшее противоречие
и игра словами. Теперь нам остается рассмотреть возраже­
ния, которые могут быть сделаны во имя религии.
82. Иные 12 думают, что, хотя доводы в пользу реаль­
ного существования тел, основанные на разуме, и должны
быть признаны недостаточно доказательными, тем не
менее Священное писание выражается настолько ясно
в данном отношении, что этого вполне достаточно для
убеждения каждого доброго христианина в том, что тела
существуют в действительности и суть нечто большее, чем
идеи, так как в Священном писании сообщается бесчис­
ленное множество фактов, очевидно предполагающих ре­
альность дерева и камня, гяр и рек, городов и человече­
ских тел. На это я отвечу, что никакое писание, священное
или светское, если в нем употребляются эти или подобные
олова в их обычном значении или так, чтобы они имели
смысл, не испытает опасности быть подвергнутым сомнс208

нию через наше учение. Что все эти вещи действительно
существуют, что есть тела, даже телесные субстанции
(если употреблять эти слова в обычном смысле), согла­
суется, как было показано, с нашими принципами; и
различие между вещами и идеями, реальностями и химе­
рами было отчетливо объяснено *. И я не думаю, чтобы то,
что философы называют материей, или существование
предметов вне духа было где-либо упоминаемо в Писании.
83. Далее, есть ли внешние вещи или нет их, всеми
признается, что собственное назначение слов заключается
в обозначении наших понятий или вещей, поскольку они
известны и восприняты; откуда явно следует, что в выше­
изложенных положениях нет ничего несовместимого с пра­
вильным употреблением и значением языка и что речь,
какого бы рода она пи была, поскольку она понятна,
остается во всей своей силе. Но все это кажется настолько
очевидным после того, что было столь обильно приведено
» наших посылках, что бесцельно дольше останавливаться
на этом.
84. По могут возразить, что чудеса по крайней мере
утратят много силы и значения вследствие наших прин­
ципов. Что мы должны думать о жезле Моисея? Не пре­
вратился ли он действительно в змея, или это было лишь
изменением идей в духе зрителей? И можно ли предполо­
жить, что наш спаситель на брачном пиршестве в Кане
ограничился таким воздействием на зрение, обоняние и
вкус гостей, что вызвал в них видимость или лишь идею
вина? То же самое может быть сказано о всех прочих
чудесах, которые, согласно вышеизложенным принципам,
должны быть рассматриваемы каждое как обман или ил­
люзия воображения. На это я отвечу, что жезл был прев­
ращен в действительную змею, а вода — в действитель­
ное вино. Что это нисколько не противоречит сказанному
мной в иных местах, очевидно из § 34 и 35. Но этот вопрос
о реальном и воображаемом был уже так ясно и подробно
разъяснен, что я так часто возвращался к нему, и все
затруднения относительно пего так легко разрешаются
на основании вышеизложенного, что было бы оскорбле­
нием для понимания читателя резюмировать здесь эти
разъяснения. Я замечу только, что если все присутство­
вавшие за столом видели, обоняли, вкушали и пили вино
и испытывали его действие, то, по-моему, не может быть
* J 29, 30, 33, 36 и т. д.

209

сомнения в его реальности; так что в сущности сомнение
касательно реальности чудес имеет место с точки зрения
вовсе не наших, а господствующих принципов и, следо­
вательно, скорее подтверждает, чем отрицает то, что
было сказано.
85. Покончив с возражениями, которые я старался
изложить как можно яснее и придать им всю ту силу и
тот вес, какие я только мог, обратимся ближайшим обра­
зом к последствиям наших положений. Некоторые из них
бросаются тотчас в глаза, так как те различные затрудни­
тельные и темные вопросы, на которые потрачено много
рассуждений, совершенно изгоняются из философии. «Мо­
жет ли телесная субстанция мыслить», «Делима ли материя
до бесконечности» и «Как она действует на дух» — эти
и подобные этим вопросы во все времена давали бесчис­
ленные занятия философам, но, завися от существования
материи, не имеют более места при признании наших
принципов. Есть много других преимуществ и для рели­
гии, и для наук, которые легко может вывести всякий из
того, что предпослано, но это обнаружится яснее в дальней­
шем изложении.
86. Из вышеизложенных нами начал следует, что чело­
веческое знание естественно разделяется на две области —
знание идей и знание духов; о каждой из них скажу по
порядку, и, во-первых, об идеях, или немыслящих вещах.
Наше познание их было чрезвычайно затемнено, запу­
тано, направлено к самым опасным заблуждениям пред­
положением о двойном (twofold) существовании чувствен­
ных объектов, именно: одно существование — интелли­
гибельное или существование в уме, другое — реальное,
вне ума, вследствие чего немыслящие вещи признавались
имеющими естественное существование сами по себе, отлич­
ное от их воспринимаемости духами. Это мнение, неосно­
вательность и нелепость которого, если я не ошибаюсь,
была мной доказана, открывает прямой путь к скепти­
цизму, потому что, пока люди думают, что реальные вещи
существуют вне духа и что их знание реально лишь по­
стольку, поскольку оно соответствует реальным вещам,
до тех пор оказывается, что не может быть удостоверено,
есть ли вообще какое-нибудь реальное знание. Ибо каким
образом можно узнать, что воспринимаемые вещи соответ­
ствуют вещам невоспринимаемым или существующим вне
Духа?
87. Цвет, форма, движение, протяжение и т, п., рас210

сматриваемые нами только как ощущения духа, вполне
известны, так как в них нет ничего, что не было бы вос­
принимаемо. Но если на них смотреть как на знаки или
изображения, относящиеся к вещам или первообразам ве­
щей, существующим вне духа, то мы все впадаем в скеп­
тицизм. Мы наблюдаем только видимость, а не реальные
качества вещей. Что такое протяженность, форма или
движение чего-либо реально и безусловно или сами в
себе, нам невозможно знать, но возможно знать лишь про­
порцию или отношение их к нашим ощущениям. Вещи
остаются теми же самыми, а наши идеи изменяются, и
какие из этих идей представляют и представляют ли ка­
кие-либо из них истинное качество, действительно суще­
ствующее в вещи,— решение этого вопроса превышает
наши силы. Таким образом, насколько мы можем судить,
все, что мы видим, слышим и осязаем, есть, вероятно,
лишь призрак и пустая химера и никоим образом не согла­
суется с действительными вещами, существующими в rerum
natura. Весь этот скептицизм вытекает из предположения,
будто существует различие между вещами и идеями и
будто первые имеют бытие вне духа или существуют невоспринимаемые. Было бы легко распространиться на эту
тему и показать, в какой мере аргументы, употребляемые
скептиками во все времена, зависели от предположения
внешних предметов. Но это слишком явно для того, чтобы
на нем стоило настаивать.
88. Покуда мы приписываем немыслящим вещам дей­
ствительное существование, отличное от их воспринимае­
мости, для нас не только невозможно познать с очевид­
ностью природу какой-нибудь реальной немыслящей вещи,
но даже и то, что подобная вещь существует. От этого и
происходит, как мы видим, что философы не доверяют
своим ощущениям и сомневаются в существовании неба
и земли и всего, что они видят и осязают, и даже своих
собственных тел. И после всей их тяжелой работы и
борьбы мысли они вынуждены сознаться, что мы не в состоя­
нии достигнуть самоочевидного или основанного на дока­
зательствах познания существования ощущаемых вещей.
Но вся эта сомнительность, столь путающая и смущающая
ум и делающая философию смешной в глазах света, исче­
зает, если мы придадим нашим словам смысл и не будем
забавляться терминами «абсолютное», «внешнее», «суще­
ствовать» и т. п., выражающими мы сами не знаем что.
Что касается меня, то я в той же мере могу сомневаться
211

β Своем собственном бытии, как и в бытии тех вещей,
которые я действительно воспринимаю в ощущениях;
было бы явным противоречием предполагать, что какойнибудь ощущаемый предмет непосредственно восприни­
мается зрением или осязанием и в то же время не имеет
существования в природе, так как действительное суще­
ствование немыслящей вещи состоит в ее воспринимае­
мости.
89. Ничто не может иметь более важного значения для
обоснования твердой системы здравого и истинного зна­
ния, могущего быть доказанным вопреки нападкам скеп­
тицизма, как начало исследования с объяснения того, что
понимается под словами: вещь, реальность, существова­
ние; потому что тщетно станем мы спорить о реальном су­
ществовании вещей или притязать на какое-либо их позна­
ние, пока не установим прочно смысла этих слов. Вещь,
или сущее, есть самое общее из всех имен; оно обпимает
собой два совершенно различных и разнородных разряда,
не имеющих между собой ничего общего, кроме названия,
а именно духов и идей. Первые суть деятельные, неделимые,
неистребимые субстанции, вторые — косные, мимолет­
ные, преходящие состояния, зависимые сущие, которые
существуют не сами по себе, но имеют носителей или су­
ществуют в духах или духовных субстанциях. 13
90. Идеи, запечатленные в ощущениях, суть реальные
вещи или реально существуют; этого мы не отрицаем, но
мы отрицаем, чтобы они были подобиями первообразов,
существующих вне духа, так как действительное бытие
ощущения или идеи состоит в воспринимаемости и идея
не может походить ни на что иное, кроме идеи. Далее,
вещи, воспринимаемые в ощущениях, могут быть названы
внешними по отношению к их происхождению, поскольку
они порождаются не изнутри самим духом, а запечатле­
ваются в нем духом, отличным от того, который их вос­
принимает. Ощущаемые предметы могут быть названы
находящимися «вне духа» еще в другом смысле, а именно
когда они существуют в каком-либо другом духе; так,
когда я закрываю глаза, то вещи, которые я видел, могут
продолжать существовать, но только в другом духе.
91. Было бы ошибкой думать, будто сказанное здесь
хоть сколько-нибудь отрицает реальность вещей. При­
знано, согласно господствующим началам, что протяже­
ние, движение, одним словом, все ощущаемые качества
нуждаются в носителе, так как существовать сами по себе
212

m могут. Однако соглашаются с том, что Воспринимаемые
в ощущениях предметы суть не что иное, как комбинации
этих качеств, и, следовательно, не могут существовать
сами по себе. До этого пункта все согласны. Поэтому,
отрицая, что воспринимаемые в ощущениях вещи имеют
существование, независимое от субстанции или носителя,
в котором они могут существовать, мы ничего не отрицаем
из господствующего мнения об их реальности и не ви­
новны ни в каком новшестве в этом отношении. Все разно­
гласие состоит в том, что, по нашему мнению, немыслящие
и воспринимаемые в ощущениях вещи не имеют отличного
от их воспринимаемости существования и не могут поэ­
тому существовать ни в какой другой субстанции, кроме
тех непротяженных, неделимых субстанций, или духов,
которые действуют, мыслят и воспринимают вещи, тогда
как философы, согласно с мнением толпы, признают, что
ощущаемые качества существуют в некоторой косной,
протяженной и невоспринимающей субстанции, которую
они называют материей, приписывая ей естественное
существование, отличное от воспринимаемости каким бы
то ни было духом, даже вечным духом творца, в котором
они предполагают лишь идеи созданных им телесных суб­
станций, если только эти субстанции вообще признаются
созданными.
92. Ибо, что было показано, па основе учения о мате­
рии, или телесной субстанции, воздвигнуты были все без­
божные построения атеизма и отрицания религии. Да,
так трудно было для мысли понять, что материя создана
из ничего, что самые знаменитые из древних философов,
даже те, которые признавали бытие бога, считали материю
несозданной, совечиой ему. Нет надобности рассказывать
о том, каким великим другом атеистов во все времена
была материальная субстанция. Все их чудовищные
системы до того очевидно, до того необходимо зависят
от нее, что, раз будет удален этот краеугольный камень,—
и все здание неминуемо развалится. Нам не к чему по­
этому уделять особое внимание абсурдным учениям от­
дельных жалких сект атеистов.
93. Что нечестивые и суетные люди охотно соглашаются
с такими системами, которые благоприятствуют их склон­
ностям, глумясь над нематериальной субстанцией и пред­
полагая, что душа делима и так же подвержена гибели,
как и тело,— с системами, которые исключают всякую
свободу, ум и намерение в создании вещей и вместе с тем
213

принимают за корень и источник всех вещей саму по себе
существующую, немыслящую и бессмысленную субстан­
цию; что такие люди прислушиваются к тем, кто отрицает
провидение, руководство со стороны верховного духа де­
лами мира, приписывая весь ряд событий либо слепому
случаю, либо роковой необходимости, вытекающей из
воздействия одного тела на другое,— все это вполне есте­
ственно. И если, с другой стороны, люди лучших принци­
пов замечают, что враги религии приписывают такое боль­
шое значение немыслящей материи и прилагают так много
старания и искусства к тому, чтобы все свести к ней, то
первые, полагаю, должны радоваться при виде того, что
вторые лишились своей сильной опоры и вытеснены из
той их единственной крепости, вне которой ваши эпику­
рейцы, гоббисты и им подобные не могут иметь тени при­
тязания на победу и должны уступить ее быстро и легко.
94. Существование материи или вещей, невоспринимаемых, было не только главной опорой атеистов и
фаталистов, но на этом же самом принципе держится
идолопоклонничество во всех своих разнообразных фор­
мах. Если бы люди сообразили, что Солнце, Луна и звезды
и все прочие чувственные предметы суть не что иное, как
ощущения в их духах, не имеющие иного существования,
кроме воспринимаемости, то они, без сомнения, не стали
бы преклоняться перед своими собственными идеями и
обожать их, но скорее обратили бы свое почитание к тому
вечному, невидимому духу, который создал и поддержи­
вает все вещи.
95. То же самое нелепое начало причинило христианам
немало затруднений, примешиваясь к предметам нашей
веры. Например, касательно воскресения сколько сомне­
ний и возражений было возбуждено социнианами и дру­
гими? Но разве самые веские из этих возражений не зави­
сят от предположения, будто тело может быть названо тем
же самым относительно не его формы или того, что воспри­
нимается в ощущениях, а материальной субстанции, ко­
торая остается одной и той же под различными формами?
Отбросьте эту материальную субстанцию — о тождестве
которой идет весь спор — и понимайте под телом то, что
понимается каждым обыкновенным простым человеком,
а именно непосредственно видимое и осязаемое, состав­
ляющее лишь соединение чувственных качеств или идей,
и тогда все их наиболее неопровержимые возражения
сведутся на нет.
214

96. Материя, раз она будет изгнана из природы, уно­
сит с собой столько скептических и безбожных построений,
такое невероятное количество споров и запутанных вопро­
сов, которые были бельмом в глазу для теологов и фило­
софов; материя причиняла столько бесплодного труда роду
человеческому, что если бы даже те доводы, которые мы
выдвинули против нее, были признаны недостаточно
доказательными (что до меня, то я их считаю вполне оче­
видными), то все же я уверен, что все друзья истины, мира
и религии имеют основание желать, чтобы эти доводы были
признаны достаточными.
97. Наряду с внешним существованием предметов
восприятия другим обильным источником заблуждений
и затруднений по отношению к идеальному познанию
служит учение об абстрактных идеях, как оно изложено
во Введении. Самые ясные вещи в мире, с которыми мы
вполне освоились и которые нам совершенно известны,
становятся странным образом затруднительными и не­
понятными, когда мы рассматриваем их абстрактно.
Время, место и движение, взятые частно и конкретно,
суть то, что всякий знает; но, пройдя через руки мета­
физика, они становятся слишком абстрактными и утон­
ченными для понимания людей с обычными способно­
стями. Прикажите вашему слуге ожидать вас в такое-то
время в таком-то месте, и он никогда не остановится на
размышлении о значении этих слов; в представлении тех
частных времени, места и движения, посредством которого
нужно туда идти, он не находит ни малейшего затрудне­
ния. Но если время будет взято с исключением всех тех
частных действий и идей, которыми устанавливается
разнообразие дня, только как непрерывность существо­
вания или продолжительность, понимаемая абстрактно,
то оно, быть может, затруднит и философа в его пони­
мании.
98. Со своей стороны, каждый раз, когда я пытался
составить простую идею времени с абстрагированием от
последовательности идей в моем духе, которое протекает
единообразно и сопричастно всему сущему, я терялся
и путался в безысходных затруднениях. Я вовсе не имею
понятия о нем; я слышу только от других, что оно до
бесконечности делимо, и их речи таковы, что возбуждают
во мне странные мысли о моем существовании; так как
это учение требует от каждого как безусловной необхо­
димости мысли, признания или того, что он провел бес215

численные годы без мысли, или что он уничтожается в
каждое мгновение своей жизни; и то, и другое представ­
ляется одинаково нелепым. Поэтому так как время есть
ничто, если абстрагировать от него последовательность
идей в нашем духе, то из этого вытекает, что продолжи­
тельность некоторого конечного духа должна быть опре­
делена по количеству идей или действий, которые сле­
дуют друг за другом в этом духе. Отсюда вытекает явное
следствие, что душа мыслит постоянно; и в самом деле,
всякий, кто попытается отделить в своих мыслях или
абстрагировать существование духа от его мышления,
найдет, я полагаю, эту задачу нелегкой.
99. Точно так же, когда мы пытаемся абстрагировать
протяжение и движение от всех других качеств и рас­
сматривать их сами но себе, мы немедленно теряем их из
виду и впадаем в большие нелепости. Отсюда проистекают
странные парадоксы, вроде того, что «огонь не горяч»,
«стена не бела» и т. и. или что тепло и свет в предметах
суть не что иное, как форма и движение. Все это зависит
от двойной абстракции: во-первых, предполагается, на­
пример, что протяжение может быть абстрагировано от
всех прочих ощущаемых качеств и, во-вторых, что бытие
протяжения может быть абстрагировано от его восприни­
маемости. Но всякий, кто поразмыслит и постарается
понять то, что он говорит, признает, если я не ошибаюсь,
что все ощущаемые качества суть равно ощущения и
равно реальны, что там же, где находится протяжение,
находится и цвет, т. е. в его духе, и что их первообразы
могут существовать лишь в некотором другом духе, и
что предметы ощущений суть не что иное, как эти же
ощущения, соединенные, смешанные или (если можно
так выразиться) сросшиеся вместе; ни один из них не
может быть предположен как существующий невоспринятым. И что, следовательно, в действительности стена
бела столь же, сколь и протяженна, и в том же оамом
смысле.
100. Что значит для какого-нибудь человека быть
счастливым или для предмета — добрым, каждый пола­
гает, что это ему известно. Но составить абстрактную
идею счастья, отрешенную от всякого частного удоволь­
ствия, или идею добра, отрешенную от всего, что явля­
ется добрым,— на это немногие могут притязать. Точно
так же человек может быть справедлив и добродетелен,
не обладая точными идеями справедливости и добродетели.
215

Мнение, будто эти и подобные им слова выражают общие
понятия, абстрагированные от всех отдельных людей
и действий, по-видимому, весьма затруднило мораль и
сделало учение о ней мало полезным для человечества.
И в самом деле можно сделать большие успехи в школьной
этике, не став от того мудрее и лучше и не приобретя
знания, каким образом действовать в житейских делах
с большей пользой для себя и для своих ближних, чем
действовал ранее. Этого указания достаточно для обна­
ружения того, что учение об абстрагировании немало
способствовало опустошению самой полезной части знания.
101. Два больших отдела умозрительной науки, ко­
торые касаются идей, получаемых от ощущений, суть
естествознание (natural philosophy) и математика, по
отношению к каждому из которых я сделаю несколько
замечаний. Прежде всего я скажу нечто о естествознании.
Именно в этой области скептики торжествуют. Весь
запас доказательств для унижения наших способностей
и выставления человечества невежественным и низмен­
ным черпается главным образом из того основного по­
ложения, что мы поражены неисцелимой слепотой отно­
сительно истинной и действительной природы вещей.
Люди преувеличивают и любят обобщать это положение.
Мы жалким образом обманываемся нашими ощущениями
и забавляемся лишь внешней стороной и видимостью
вещей. Действительная сущность, внутренние качества
и строение любого, даже ничтожнейшего, предмета скрыты
от нашего взора; в каждой капле воды, в каждой пес­
чинке есть нечто, что превышает силу проницательности
или понимания человеческого ума. Однако из сказанного
очевидно, что все эти жалобы лишены основания и мы
находимся под влиянием ложных начал в такой мере,
что перестаем доверять своим ощущениям и начинаем
думать, будто ничего не знаем о тех вещах, которые
вполне понимаем.
102. Сильным побуждением к провозглашению нами
самих себя невежественными в отношении природы вещей
служит ходячее мнение, будто каждая вещь содержит
внутри себя причину своих свойств, или что в каждом
предмете есть внутренняя сущность, служащая источ­
ником, из которого проистекают и от которого зависят
его различные качества. Иные полагали возможным
объяснять явления посредством скрытых качеств, но
последние в конце концов сводятся к механическим при217

чинам, т. е. форме, движению, весу и тому подобным
качествам неощутимых частиц; между тем в действитель­
ности нет иного деятеля или иной действующей причины,
кроме духа, так как очевидно, что движение, подобно
всем прочим идеям, совершенно недеятельно (см. § 25).
Поэтому тщетна попытка объяснить происхождение цветов
или тонов из формы, движения, величины и т. п. И соот­
ветственно мы видим, что такого рода попытки отнюдь
не удовлетворительны, что может быть вообще сказано
о всех таких доказательствах, при которых одна идея
или качество признается за причину других. Мне нет
надобности говорить о том, сколько гипотез и умозрений
отпадает и насколько изучение природы сокращается
при принятии нашего учения.
103. Великое механическое начало, ныне пущенное
в ход, есть притяжение. Что камень падает на землю
или море поднимается к Луне, может многим представ­
ляться достаточно объясненным посредством этого на­
чала. Но что же объясняется, когда нам говорят, что это
происходит от притяжения? Не то ли, что это слово оз­
начает способ стремления, состоящий во взаимном вле­
чении тел, а не в том, что они толкаются или подвига­
ются друг к другу? Но ничто не определено относительно
этого способа или действия, и последнее так же правильно
(насколько мы знаем) может быть названо толчком,
как и притяжением. С другой стороны, мы видим, что
частицы стали крепко сцеплены между собой, и это также
объясняется притяжением; но как в этом, так и в прочих
случаях я не усматриваю, чтобы это слово обозначало
что-либо, кроме самого результата действия; ибо что
касается способа, коим оно происходит, или причины,
которая его производит, то они не более как предпола­
гаются.
104. Действительно, обозревая многие явления и
сравнивая их между собой, мы можем наблюдать неко­
торое сходство и соответствие между ними. Так, напри­
мер, в падении камня на землю, в поднятии моря по
направлению к Луне, в сцеплении, в кристаллизации
и т. п. есть нечто сходное, а именно соединение или вза­
имное сближение тел, так что ни одно из этих или по­
добных им явлений не покажется странным или удиви­
тельным тому, кто тщательно наблюдал и сравнивал
между собой действия природы. Ибо мы считаем странным
только тол что непривычно, особенно, что выходит из
218

обычного течения нашего наблюдения. Что тела стре­
мятся к центру Земли, это не считается странным, по­
тому что мы воспринимаем это в каждое мгновение нашей
жизни. Но что существует такое же притяжение к центру
Луны, может показаться и странным, и необъяснимым
большинству людей, потому что это наблюдается только
при приливах. Но так как философ, мысли которого
обнимают более обширный круг природы, наблюдал
известное сходство между небесными и земными явле­
ниями, доказывающее, что бесчисленные тела имеют
стремление взаимно сближаться, то он обозначает их
общим именем притяжение, сводя их тем самым к тому,
что, по его мнению, дает о них правильный отчет. Таким
образом он объясняет приливы притяжением водной
оболочки земного шара Луной, которое не кажется ему
ни странным, ни аномальным, а является лишь единич­
ным примером общего правила или закона природы.
105. Если поэтому мы всмотримся ближе в различие,
существующее между естествоиспытателями и прочими
людьми относительно знания ими явлений природы, то
мы найдем, что это различие заключается не в более
точном знании действующей причины, производящей
явления,— ибо этой причиной может быть лишь воля
некоторого духа — а только в большей широте пони­
мания, при помощи которого были открыты в произве­
дениях природы сходство, гармония и согласие и объ­
яснены отдельные явления, т. е. сведены к общим пра­
вилам (см. § 62); каковые правила, основанные на сход­
стве и однообразии, которые наблюдаются в произведении
природных действий, в высшей степени отрадны и жела­
тельны душе, так как они расширяют наш кругозор за
пределы обыденного и близкого нам и помогают нам
делать весьма правдоподобные предположения относи­
тельно того, что могло происходить в очень отдаленных
по времени и по месту расстояниях, а также предсказы­
вать будущее; это стремление к всезнанию очень дорого
душе.
106. Мы должны, однако, соблюдать осторожность
относительно таких вещей, потому что мы склонны при­
давать слишком большое значение аналогии и в ущерб
истине поддаваться тому необузданному влечению нашего
духа, которое побуждает его расширять наше знание в
общие теоремы. Так, например, что касается тяготения
или взаимного притяжения, то, поскольку оно обнару219

живается во многих случаях, иные склонны провозгла­
шать его всеобщим и признавать, что притягивать и
быть притягиваемым всяким другим телом есть суще­
ственное качество, присущее всем телам без исключения.
Между тем очевидно, что неподвижные звезды не обна­
руживают такого взаимного стремления, и тяготение
настолько не составляет чего-либо существенного для
тел, что в некоторых случаях, по-видимому, обнаружи­
вается совершенно противоположное начало, как, на­
пример, в росте растений в высоту и в упругости воздуха.
Нет ничего необходимого или существенного в этом
действии, но оно вполне зависит от воли управляющего
духа, который делает то, что некоторые тела сцепляются
вместе или стремятся одно к другому, согласно различным
законам, тогда как другие он держит на неизменяющемся
расстоянии, а некоторым дает совершенно противопо­
ложное стремление взаимно расходиться, смотря по
тому, что он находит уместным.
107. После того что было сказано, мы можем, как я
думаю, вывести следующие заключения. Во-первых, ясно,
что философы тщетно тешили себя, отыскивая естествен­
ную действующую причину, отличную от ума или духа.
Во-вторых, если принять во внимание, что все мироздание
есть произведение мудрого и благого деятеля, то фило­
софам надлежало бы направлять свои мысли (в проти­
воположность тому, чего некоторые придерживаются)
на конечные цели вещей, ибо независимо от того, что эти
исследования составляют весьма интересное занятие для
ума, они могут быть и весьма полезны в том смысле, что
не только раскрывают нам атрибуты создателя, но спо­
собны также руководить нами во многих случаях в пра­
вильном употреблении и приложении вещей; и я должен
сознаться, что не вижу основания, почему указания на
разнообразные цели, к которым приспособлены вещи
природы и сообразно с которыми они изначально уст­
роены с невыразимой мудростью, не могли бы считаться
хорошим способом дать себе о них отчет и во всяком
случае занятием, достойным философа. В-третьих, из
сказанного нельзя вывести никакого основания, почему
не следовало бы изучать и впредь историю природы и
производить наблюдения и опыты, причем то обстоятель­
ство, что они служат на пользу человечеству и делают
нас способными выводить общие заключения, зависит
не от каких-либо неизменных порядков или отношений
220

между самими вещами, а исключительно от благости бога
к людям в управлении Вселенной (см. § 30 и 31). В-чет­
вертых, благодаря прилежному наблюдению доступных
нашему кругозору явлений мы можем открывать общие
законы природы и выводить из них другие явления;
я не говорю доказывать, потому что все выводы такого
рода зависят от предположения, что творец природы
всегда действует единообразно и с постоянным соблюде­
нием тех правил, которые мы признали за принципы,
чего мы не можем знать с очевидностью.
108. Из § 66 и следующих] явствует, что не будет
неуместным назвать постоянный, стройный порядок при­
роды языком ее творца, открывающим свои атрибуты
нашему взору и научающим нас, как мы должны посту­
пать для удобства и счастья жизни. И, по моему мнению, 14
люди, выводящие общие правила из явлений, а затем
явления из этих правил, рассматривают, по-видимому,
скорее знаки, чем причины. Человек может хорошо
читать знаки природы, не зная их аналогии или не
будучи в состоянии сказать, на основании какого пра­
вила вещь такова, а не иная. И как можно писать не­
правильно вследствие чрезмерно строгого соблюдения об­
щих грамматических правил, так же точно при выводах
из общих законов природы не невозможно слишком ши­
роко применять аналогию и тем самым впадать в ошибки.
109. Аналогично, можно сказать, что как при чтении
прочих книг мудрый человек будет стараться направлять
свои мысли более на смысл и извлекать из него для себя
пользу, чем на грамматические замечания о языке, так,
по моему мнению, и при пользовании книгой природы
ниже достоинства духа стремиться к слишком большой
точности в подведении каждого отдельного явления под
общие законы и доказательства того, как это явление из
них вытекает. Нам следует стремиться к более благород­
ным целям, а именно к освещению и возвышению духа
созерцанием красоты, порядка, полноты и разнообразия
предметов природы; затем к расширению посредством
правильных умозаключений наших понятий о величии,
мудрости и благости создателя и, наконец, насколько
это нам доступно, к подчинению различных частей ми­
роздания тем целям, для которых они предназначены,
а именно прославлению творца и сохранению и увеличе­
нию удобства для нас самих и наших ближних.
110. Лучшей грамматикой в указанном нами смысле
221

должен быть, конечно, признан трактат по механике,
доказанной и примененной к природе философом соседней
нации15, которому удивляется весь мир. Я не возьмусь
делать замечания о заслугах этой необыкновенной лично­
сти, но некоторые высказанные ею мнения столь прямо
противоположны учению, которое мы только что изло­
жили, что нас могли бы обвинить в недостатке внимания,
должного авторитету столь великого человека, если бы
мы о них не упомянули. Во введении к этому внушающему
справедливое удивление трактату время, пространство
и движение делятся на абсолютные и относительные,
истинные и кажущиеся, математические и обычные
(vulgar), каковое разделение предполагает, как автор
подробно объясняет, что эти величины имеют существо­
вание вне духа и рассматриваются обыкновенно по от­
ношению к ощущаемым вещам, к которым они, однако,
по свойству своей собственной природы не имеют ника­
кого отношения.
111. Что касается времени, которое здесь рассматри­
вается в безусловном или абстрактном смысле как про­
должительность или постоянство существования вещей,
то мне нечего прибавить по этому предмету после того,
что было уже сказано о нем в § 97 и 98. Затем этот зна­
менитый писатель полагает, что существует абсолютное
пространство, которое невоспринимаемо в ощущении и
остается само по себе единообразным и неподвижным;
относительное же пространство служит мерой абсолют­
ного, причем первое, будучи подвижно и определяемо
своим положением относительно ощущаемых тел, прини­
мается обыкновенно за неподвижное пространство. Место
он определяет как часть пространства, занимаемую телом.
И соответственно тому, что пространство может быть
абсолютным или относительным, таковым же является
и место. Абсолютное движение определяется как переход
тела из одного абсолютного места в другое абсолютное
место; относительное движение — переход тела из одного
относительного места в другое такое же. И так как части
абсолютного пространства неощущаемы, то мы вынуж­
дены вместо них употреблять их ощущаемые меры и тем
самым определять место и движение по отношению к тем
телам, которые рассматриваются нами как неподвижные.
Однако нам говорится далее, что в философских рассуж­
дениях мы должны абстрагироваться от наших чувств,
потому что, быть может, ни одно из тех тел, которые
222

кажутся покоящимися, в действительности не находится
в состоянии покоя, а вещь, находящаяся в относительном
движении, в действительности покоится; точно так же
одно и то же тело может находиться в относительном
покое и движении или даже одновременно в противопо­
ложном относительном движении, смотря по тому, как
определяется его место. Вся эта двусмысленность при­
надлежит лишь кажущемуся движению, но отнюдь не
истинному или абсолютному, которое поэтому одно только
и следует иметь в виду в философии. Истинное же дви­
жение, говорится нам, отличается от кажущегося, или
относительного, следующими свойствами: во-первых, в
истинном, или абсолютном, движении принимают участие
все части, которые сохраняют то же самое положение
относительного целого. Во-вторых, если место приво­
дится в движение, то движется и все находящееся в этом
месте, так что тело, которое движется в месте, находя­
щемся в движении, принимает участие в движении своего
места. В-третьих, истинное движение никогда не возни­
кает или не изменяется иначе как посредством силы, дей­
ствующей на само тело. В-четвертых, истинное движение
всегда изменяется силой, действующей на движущееся
тело. В-пятых, во вращательном движении, если оно
только относительное, нет центробежной силы, которая
в истинном, или абсолютном, движении пропорциональна
количеству движения.
112. Но, несмотря на все сказанное здесь, я должен
сознаться, что не нахожу, будто движение может быть
иным, кроме относительного; так что для представления
движения следует представить по меньшей мере два тела,
расстояние между которыми или относительное положе­
ние которых изменяется. Поэтому, если бы существовало
только одно тело, оно никак не могло бы находиться в
движении. Это кажется мне весьма очевидным, поскольку
идея, которую я имею о движении, необходимо должна
включать в себя отношение. Способны ли другие мыслить
иначе — этот вопрос может быть удовлетворительно раз­
решен при небольшой доле внимания.
ИЗ. Но хотя во всяком движении необходимо мыслить
более одного тела, может, однако, случиться, что только
одно тело движется, а именно то, на которое действует
сила, производящая изменение расстояния или взаимного
расположения тел. Ибо хотя некоторые могут определять
относительное движение так, что движущимся назы223

вается тело, которое изменяет свое расстояние от неко­
торого другого тела, независимо от того, направлена ли
на него сила, производящая это изменение, или нет,
но я не могу с этим согласиться; ибо, как мы сказали,
относительное движение есть то, которое воспринимается
в ощущении; и, принимая во внимание обычные житейские
дела, оказывается, что всякий человек, обладающий
обычным здравым смыслом, знает, что это такое, также
хорошо, как лучший из философов. Теперь я спрашиваю
кого бы то ни было, можно ли в том смысле, в каком он
понимает движение, сказать, что камни, мимо которых
он проходит, идя по улице, находятся в движении, по­
тому что изменяется расстояние между ними и его ногой?
Мне кажется, что хотя движение предполагает отношение
одной вещи к другой, нет необходимости, чтобы каждый
соотносящийся термин получал от него свое название.
Как человек может мыслить о чем-нибудь, что само не
мыслит, так же одно тело может двигаться к другому
или от него без того, чтобы последнее было само в движе­
нии,— я разумею, в движении относительном, так как
иного движения не способен мыслить.
114. Если бывает так, что различно определяется
место, то изменяется и относящееся к нему движение.
Можно сказать о человеке на корабле, что он находится
в покое относительно бортов корабля и в движении от­
носительно земли. Или он может двигаться к востоку в
одном отношении и к западу — в другом. В обыденной
жизни люди никогда не простирают своих мыслей далее
земли для определения местонахождения какого-нибудь
тела; и то, что находится в покое в отношении к ней,
считается абсолютно покоящимся. Но философы, обни­
мающие мыслью более обширный круг и обладающие
более верными понятиями о системе вещей, открыли, что
сама Земля находится в движении. Поэтому, чтобы со­
общить устойчивость своим понятиям, они склонились
к той мысли, что телесный мир конечен и что его внешняя
неподвижная стена или оболочка есть место, отношением
к которому определяются истинные движения. Проверяя
свои собственные понятия, мы найдем, я полагаю, что
какое бы то ни было абсолютное движение, о котором мы
можем составить себе идею, есть в конце концов не что
иное, как определенное таким образом относительное
движение. Ибо, как уже было замечено, абсолютное
движение с исключением из него всякого внешнего от224

ношения немыслимо; к этого же рода относительному
движению окажутся подходящими, если я не ошибаюсь,
все вышеупомянутые свойства, причины и действия,
которые приписываются абсолютному движению. Что же
касается сказанного о центробежной силе, именно, что
она не присуща вращательному, относительному движе­
нию, то я не вижу, каким образом это следует из опыта 1в,
приведенного в доказательство этому (см. «Philosophiae
Naturalis Principia Mathematica», in Schol. Def. VIII).
Ибо вода в сосуде в то время, когда ей приписывается
наибольшее относительное вращательное движение, не
имеет, по моему мнению, никакого движения, как это
явствует из предыдущего параграфа.
115. Ибо для того чтобы называть тело движущимся,
необходимо: во-первых, чтобы оно изменяло свое рас­
стояние или положение относительно какого-либо дру­
гого тела; во-вторых, чтобы сила, вызывающая это из­
менение, была приложена к первому телу. Если одно из
этих условий отсутствует, то я не нахожу, чтобы соот­
ветственно здравому человеческому смыслу или свойству
языка можно было называть тело движущимся. Я до­
пускаю, впрочем, что мы можем мыслить тело движу­
щимся, если мы видим, что оно изменяет свое расстояние
от другого тела, хотя никакая сила не приложена к нему
(в каковом смысле в данном случае может иметь место
видимое движение), но лишь на том основании, что сила,
причиняющая изменение расстояния, воображается нами
приложенной к телу, которое мыслится нами движущимся.
Это показывает, конечно, что мы способны впадать в
заблуждение, принимая за движущуюся вещь, не нахо­
дящуюся в движении,— и ничего более, но не доказывает,
что при обычном понимании движения тело считается
движущимся только потому, что оно изменяет расстояние
от другого тела; ибо, коль скоро мы избавляемся от
заблуждения и находим, что движущая сила не была со­
общена телу, мы уже не считаем его движущимся. Так,
с другой стороны, если предполагается существующим
только одно тело (части которого сохраняют данное вза­
имное расположение), то многие полагают, что оно может
двигаться всеми способами или путями, хотя и без из­
менения расстояния или положения относительно какихлибо других тел, чего и мы не отрицаем, если только
предполагается, что к этому телу может быть приложена
сила, которая в случае создания других тел может про8 д . Беркли

225

изводить движение известных размера Й СВОЙСТВ. Но
чтобы действительное движение (отличное от производи­
мого приложенной силой, способной произвести изме­
нение места в случае существования тел, его определяю­
щих) могло существовать в таком единственном теле,
этого, должен сознаться, я не в состоянии понять.
116. Из сказанного следует, что философское рас­
смотрение движения не подразумевает существования
абсолютного пространства, отличного от воспринима­
емого в ощущении и относящегося к телам; что оно пе
может существовать вне духа, что ясно на основании тех
принципов, которыми то же самое доказывается отно­
сительно всех прочих ощущаемых предметов. И мы най­
дем, может быть, при ближайшем исследовании, что не
в состоянии даже составить идею чистого пространства
с отвлечением от всякого тела. Эта идея, я должен со­
знаться, кажется мне превышающей мою способность,
как идея наиболее абстрактная. Когда я вызываю дви­
жение в какой-либо части моего тела и это движение
происходит свободно и без сопротивления, то я говорю,
что здесь «пространство»; когда же я встречаю препятст­
вие, то говорю, что здесь тело; и в той мере, в какой
сопротивление движению слабее или сильнее, я говорю,
что пространство более или менее чисто. Так что, когда
я говорю о чистом или пустом пространстве, не следует
предполагать, что словом «пространство» обозначается
идея, отличная от тела и движения или мыслимая без
них, хотя, конечно, мы склонны думать, что каждое имя
существительное выражает определенную идею, которую
можно отделить от всех прочих, что служило поводом
для множества заблуждений. Следовательно, если пред­
положить, что все в мире уничтожено, за исключением
моего собственного тела, то я скажу, что все-таки ос­
тается чистое пространство, подразумевая тем самым
не что иное, как возможность мыслить, что члены моего
тела могут двигаться по всем направлениям, не встречая
никакого сопротивления; но если бы и мое тело было
уничтожено, то не могло бы быть движения, а следова­
тельно, и пространства. Может быть, иные подумают,
что зрение снабдит их в таком случае идеей чистого про­
странства, но из сказанного в другом месте ясно, что идеи
пространства и расстояния приобретаются не из этого
рода ощущений (см. «Опыт о зрении»).
117. Изложенное здесь покончило, по-видимому, со
226

всеми спорами и затруднениями, возникавшими среди
ученых относительно природы чистого пространства.
Но главная выгода, вытекающая отсюда, заключается
в освобождении нас от опасной дилеммы, в которую
считали себя вовлеченными многие 17 из обративших свои
мысли на этот предмет, т. е. от необходимости признать,
что реальное пространство есть бог или что существует
нечто кроме бога вечное, несотворенное, бесконечное,
неделимое, неизменное, из которых оба предположения
должны быть по справедливости признаны вредными и
нелепыми. Известно, что немало как богословов, так
и выдающихся философов из затруднительности для
них мыслить границы пространства или его уничтожение,
пришли к тому заключению, что оно должно быть бо­
жественным. И в новейшее время некоторые особенно
старались доказать, что оно совпадает с атрибутами, не
принадлежащими никому, кроме бога. И как бы это
учение ни казалось недостойным божественной природы,
но я должен сознаться, что не вижу, как мы можем из­
бавиться от него, пока придерживаемся общепринятых
мнений.
118. До сих пор шла речь о естествознании; теперь
мы обратимся к некоторому исследованию, касающемуся
другой великой области умозрительного зрения, а именно
математики. Как бы ни прославляли ясность и несом­
ненность доказательств, равных которым едва ли воз­
можно найти где-либо вне ее, тем не менее ее нельзя
считать совершенно свободной от ошибок, так как в ее
принципах заключается некоторое скрытое заблуждение,
общее деятелям этой науки с другими людьми. Хотя
математики выводят свои теоремы из весьма очевидных
основоположений, тем не менее их первые принципы
не выходят за пределы рассмотрения количества, и они
не возвышаются до исследования тех трансцендентальных
положений, которые оказывают влияние на все частные
науки; каждая часть их, не исключая математики, должна,
следовательно, страдать ошибками, допущенными в эти
положения. Что принципы, выставляемые математиками,
истинны, что их способ выводов из этих принципов ясен
и неоспорим, мы не отрицаем, но мы утверждаем, что
могут существовать известные ошибочные положения
большего объема, чем предмет математики, и потому не
выраженные ясно, но скрытно предполагаемые во всем
движении этой науки, и что вредное действие этих скры8*

227

тых, неисследованных заблуждений простирается на все
отрасли математики. Выражаясь яснее, мы предполагаем,
что математики не менее глубоко, чем другие люди,
погружены в заблуждения, вытекающие из учения об
общих абстрактных идеях и о существовании предметов
вне духа.
119. Полагали, будто арифметика имеет предметом
абстрактные числа, понимание свойств и взаимных от­
ношений которых считается немалой частью умозри­
тельного знания. Мнение о чистой и духовной природе
абстрактных чисел очень возвысило уважение к ним
в глазах таких философов, которые, по-видимому, при­
тязают на необыкновенную тонкость и возвышенность
мышления. Это мнение придало цену самым пустым умо­
зрениям над числами, не имеющим никакого применения
на практике, но служащим только для забавы, и тем
самым столь заразило некоторые умы, что они стали
мечтать о великих тайнах, заключающихся в числах,
и объяснять посредством них вещи природы. Но если
мы ближе вникнем в свои собственные мысли и проду­
маем то, что было сказано ранее, то мы, быть может,
придем к низкому мнению об этих высоких полетах
мысли и абстракциях и станем смотреть на все умо­
зрения о числах, лишь как на difficiles nugae18, поскольку
они не служат практике и не идут на пользу жизни.
120. Мы уже рассматривали выше, в § 13, единицу
в ее абстрактном значении; из того, что сказано там и
во введении, ясно следует, что такой идеи вовсе не су­
ществует. Но так как число определяется как совокуп­
ность единиц, то мы вправе заключить, что если нет
такой вещи, как абстрактная единица, то нет и идей
абстрактных чисел, обозначаемых именами цифр и форм.
Поэтому арифметические теории, если они мыслятся в
абстракции от имен и форм, а также от всякого практи­
ческого применения, равно как и от частных считаемых
вещей, могут быть признаны не имеющими никакого
предметного содержания; из чего мы можем усмотреть,
насколько наука о числах всецело подчинена практике
и в какой мере она становится узкой и пустой, когда
рассматривается только как предмет умозрительный.
121. Но так как есть люди, которые, будучи обмануты
ложным блеском открытия абстрактных истин, теряют
время над арифметическими теориями и задачами, не
приносящими никакой пользы, то не будет лишним
228

более полное рассмотрение и раскрытие тщетности этого
притязания; она станет для нас ясной, если мы бросим
взгляд на арифметику в ее младенчестве и посмотрим,
что первоначально побудило людей к изучению этой
науки и к какой цели они его направляли. Естественно
думать, что сначала люди для облегчения памяти и как
пособие при счете употребляли отметки, а при письме —
отдельные черточки, точки и т. п., причем каждый знак
обозначал единицу, т. е. известную отдельную вещь
любого рода, которую надо было сосчитать. Позднее
они сочли удобнее, чтобы один знак заменял собой не­
сколько черточек или точек. И, наконец, вошли в упо­
требление арабские или индийские цифры, какими, путем
повторения нескольких немногих знаков или цифр и
изменения значения каждой цифры, смотря по занима­
емому ею месту, все числа могут быть обозначены самым
соответственным образом, что произошло, по-видимому,
в подражание языку, так что наблюдается точное сход­
ство между обозначением цифрами и словами, причем
девять простых цифр соответствуют первым девяти на­
званиям чисел, а места первых — названиям разрядов
последних. PI соответственно этим условиям основного
и местного значения цифр были придуманы методы на­
ходить по данным цифрам или знакам, обозначающим
части, какие цифры и в каком расположении способны
обозначать целое и наоборот. А когда найдены искомые
цифры и то же самое правило или та же самая аналогия
наблюдается повсюду, то легко при чтении заменять их
словами, и число становится таким образом вполне из­
вестным. Ибо число каких бы то ни было отдельных
вещей считается известным тогда, когда мы знаем на­
звание или цифру числа с их надлежащим расположе­
нием, которые соответствуют этому числу, согласно
твердо установленной аналогии. Потому что, зная эти
знаки, мы можем при помощи арифметических действий
узнать знаки любой части обозначенных ими сумм; и
таким образом, считая знаками, мы можем вследствие
связи, установленной между ними и определенным ко­
личеством вещей, из которых каждая принимается за
единицу, стать способными правильно их складывать,
делить и устанавливать пропорциональность самих ве­
щей, подлежащих счету.
122. Итак, в арифметике мы рассматриваем не вещи,
а знаки, которые, однако, подвергаются исследованию
229

не ради их самих, но потому, что они показывают нам,
как следует поступать относительно вещей и правильно
ими распоряжаться. Но согласно с тем, что уже было
замечено нами о словах вообще (§ 19 Введения), здесь
также оказывается, что абстрактные идеи мыслятся
обозначаемыми через знаки или названия чисел, так
как последние не возбуждают в наших умах идей от­
дельных вещей. Я не намерен теперь вдаваться в более
специальное рассуждение по этому предмету, но замечу
только, что из сказанного выше ясно видно, что то, что
признается за абстрактные истины и теоремы относи­
тельно чисел, в действительности не относится пи к
какому предмету, отличному от отдельных исчисляемых
вещей, за исключением лишь имен и цифр, которые
первоначально рассматривались только в смысле знаков,
способных обозначать соответствующим образом все от­
дельные вещи, подлежащие человеческому счету. Из
чего следует, что изучать их ради них самих значило бы
поступать так же мудро и с таким же благим намерением,
как если бы кто-нибудь, пренебрегая надлежащим упо­
треблением или первоначальной целью и задачами языка,
стал тратить свое время на непристойную критику слов
или чисто словесные соображения и споры.
123. От числа мы переходим теперь к разговору о
протяжении, составляющем предмет геометрии. Беско­
нечная делимость конечного протяжения, хотя она не
выражается прямо ни как аксиома, ни как теорема в
принципах этой науки, везде ею предполагается и мы­
слится в такой неразрывной и существенной связи с
принципами и доказательствами геометрии, что мате­
матики никогда не подвергают ее сомнению или вопросу.
И в той же мере, в какой именно это понятие есть ис­
точник, откуда вытекают все те забавные геометрические
парадоксы, которые находятся в таком прямом противо­
речии с обычным человеческим здравым смыслом и лишь
с большим сопротивлением принимаются умом, не раз­
вращенным ученостью, оно служит главным поводом
той чрезмерной утонченности, которая делает изучение
математики столь трудным и скучным. Поэтому, если
мы окажемся в состоянии показать, что никакое конечное
протяжение не содержит бесконечного числа частей
или не делимо до бесконечности, то отсюда следует, что
мы однажды навсегда освободим науку геометрии от
множества затруднений и противоречий, которые всегда
230

считались упреком человеческому разуму, и вместе с тем
сделаем изучение ее делом несравненно меньшего вре­
мени и труда, чем это было до сих пор.
124. Каждое отдельное конечное протяжение, которое
может служить предметом нашего мышления, есть идея,
существующая лишь в нашем уме, и, следовательно,
любая его часть должна быть воспринимаема. Если
поэтому я не могу воспринять бесконечное множество
частей в каком-либо конечном, рассматриваемом мной,
протяжении, то несомненно, что они в нем не содержатся;
но очевидно, что я не в состоянии различить бесчисленное
множество частей в отдельной линии, поверхности или
теле, воспринимаю ли я их в ощущении или представляю
себе в моем уме, из чего заключаю, что они не содержатся
там. Ничто не может быть для меня яснее того, что рас­
сматриваемые протяжения суть не что иное, как мои
собственные идеи; и не менее ясно, что я не могу раз­
ложить какую-либо из своих идей на бесконечное число
других идей, т. е. что они не делимы до бесконечности.
Если под конечным протяжением подразумевается нечто
отличное от конечной идеи, то я объявляю, что не знаю,
что это такое, и, следовательно, не могу ни утверждать,
ни отрицать чего-либо о нем. Но если термины «протя­
жение», «части» и т. п. берутся в понятном смысле, т. е.
в смысле идей, то сказать, что конечная величина или
конечное протяжение состоит из частей бесконечных по
числу, есть столь явное и вопиющее противоречие, что
каждый с первого взгляда признает его за таковое; и
невозможно, чтобы с этим мнением когда-либо согласилось
какое-нибудь разумное существо, если только оно не
будет подготовлено к нему постепенными незначитель­
ными переходами, как новообращенный язычник к вере
в пресуществление. Старые и закоренелые предрассудки
часто приобретают значение принципов, а такие положе­
ния, которые раз приобрели силу и значение принципов,
це только сами, но вместе с ними и все то, что может
быть из них выведено, считаются изъятыми из исследо­
вания. И нет такой бессмыслицы, которая не могла бы
быть принята, если ум таким образом к ней подготовлен.
125. Тот, чей ум находится под господством учения
об абстрактных общих идеях, легко может быть убежден
в том, что (как бы ни мыслить об идеях ощущений) аб­
страктное протяжение делимо до бесконечности. И вся­
кий, кто полагает, что ощущаемые предметы существуют
231

вне духа, не затруднится утверждать, что линия длиной
всего в дюйм может заключать в себе бесчисленное мно­
жество частей, которые действительно существуют, хотя
слишком малы, чтобы быть различаемы. Эти заблуждения
укоренились в умах как геометров, так и прочих людей
и оказывают одинаковое влияние на их рассуждения;
и было бы нетрудно показать, как доказательства, упо­
требляемые геометрией в подтверждение бесконечной дели­
мости протяжения, основываются на этих заблуждениях.
Но об этом, если то окажется необходимым, мы можем
найти удобный случай поговорить особо. Теперь мы только
в целом укажем, почему все математики так преисполнены
этим учением и упорны в нем.
126. Было замечено в другом месте (§ 15 Введ[ения]),
что теоремы и доказательства геометрии касаются общих
идей, причем было объяснено, в каком смысле это сле­
дует понимать, а именно в том, что отдельные линии и
фигуры в чертеже предполагаются заменяющими бес­
численное множество других линий и фигур различной
величины, или, иными словами, геометр рассматривает
их, отвлекая от них величины, что подразумевает не
то, что он образовал абстрактную идею, а только то,
что он не заботится о величине, в частности велика ли
она или мала, но считает это безразличным для доказа­
тельства. Отсюда следует, что о линии, имеющей на
чертеже всего один дюйм длины, надо говорить так, как
будто она содержит девять тысяч частей, поскольку
она рассматривается не сама по себе, но как общая;
но она обща лишь по значению, поскольку она собой пред­
ставляет бесчисленные линии, большие, чем она,
в которых можно различить десять тысяч и более частей,
хотя они могут быть не длиннее дюйма. Таким путем
свойства обозначенных линий по весьма обычному приему
переносятся на знак и потому по заблуждению как бы
мыслятся принадлежащими ему в силу его собственной
природы.
127. Так как нет такого большого числа частей, чтобы
не могло быть линии, которая содержала бы их еще более,
то говорится, что линия в дюйм длиной содержит частей
более всякого данного их числа, что справедливо, но
относительно не дюйма, как такового, а только того,
что им обозначается. Но люди, не соблюдая этого раз­
личия в своих мыслях, подпадают под убеждение, будто
небольшая данная линия, начертанная на бумаге, за232

ключает, как таковая, бесконечное число частей. Нет
такой вещи, как десятитысячная часть дюйма, но есть
десятитысячная часть мили или диаметра земли, которые
могут быть обозначены этим дюймом. Когда я поэтому
черчу на бумаге треугольник и приму величину одной
из его сторон, которая не длиннее дюйма, равной радиусу
(Земли), то я предполагаю ее разделенной на десять,
на сто и более тысяч частей; ибо хотя десятитысячная
часть этой линии, рассматриваемая сама по себе, есть
ничто и ею, следовательно, можно пренебречь без всякой
погрешности или неудобства, но так как эти начертанные
линии суть лишь знаки, заменяющие большие величины,
десятитысячная часть которых может быть весьма зна­
чительная, то отсюда следует, что во избежапие заметных
ошибок на практике радиус должен быть признан со­
держащим в себе 10 000 или более частей.
128. Из сказанного ясно, почему для сообщения тео­
ремам всеобщего применения мы должны говорить о
начертанных на бумаге линиях так, как будто они со­
держат части, которых в действительности не имеют.
Поступая таким образом, мы при точном исследовании
найдем, быть может, что не в состоянии представить
себе сам дюйм состоящим из тысячи частей или делимым
на тысячу частей, а относим это представление к некоторой
другой линии, которая гораздо больше дюйма и обозна­
чается им, и что, говоря, будто линия делима до вескоценности, мы подразумеваем (если только действительно
что-либо подразумеваем) бесконечно большую линию. В ска­
занном заключается, по-видимому, главная причина того,
почему в геометрии признается необходимым предполо­
жение бесконечной делимости конечного протяжения.
129. Многочисленные нелепости и противоречия, вы­
текающие из этого ложного принципа, могли бы каждое
служить, как представляется, доводами против него.
Но я не знаю, на основании какой логики признается,
что доказательства a posteriori не допустимы против
положений, касающихся бесконечности, как будто даже
бесконечный дух не в состоянии разрешить противоречия
или будто что-либо нелепое и противоречивое может
быть в необходимой связи с истиной или вытекать из нее.
Но если кто бы то ни было рассмотрит шаткость этого
притязания, то он придет к мысли, что оно было изобре­
тено в угоду вялости ума, которому более приятно ус­
покоиться на ленивом скептицизме, чем взять на себя
23Э

труд подвергнуть строгому исследованию те принципы,
которые он постоянно признавал за истинные.
130. Умозрения относительно бесконечных величин
достигли в новейшее время таких размеров и выродились
в столь странные понятия, что послужили поводом к
немалым сомнениям и спорам среди современных гео­
метров. Некоторые из них, имеющие громкое имя, не
довольствуются мнением, будто конечные линии могут
быть делимы на бесконечное число частей, но утверждают
далее, что каждая из этих бесконечно малых частей в
свою очередь делима на бесконечное число других частей
или бесконечно малых величин второго порядка, и т. д.
ad infinitum. Они утверждают, говорю я, что существуют
бесконечно малые части бесконечно малых частей и т. д.
без конца; так что, по их мнению, один дюйм содержит
не только бесконечное число частей, но бесконечность
бесконечности частей ad infinitum. Другие утверждают,
что все порядки бесконечно малых величин ниже первого
порядка суть ничто, основательно считая нелепым пред­
положение, будто существует какое-либо положительное
количество или часть протяжения, которая, даже будучи
бесконечно умноженной, никогда не сравнится с наи­
меньшим данным протяжением. А, с другой стороны, не
менее нелепым кажется мнение, будто квадрат, куб или
другая степень положительного реального основания
есть, как таковая, ничто, как это должны утверждать
те, которые признают бесконечно малые величины первого
порядка, отрицая высшие их порядки.
131. Не вправе ли мы отсюда заключить, что и те
и другие ошибаются и что в действительности нет такой
вещи, как бесконечно малые части или бесконечное
число частей, содержащееся в конечной величине? Вы,
однако, скажете, что если принять это мнение, то ока­
жется, что сами основания геометрии будут подорваны
и что те великие люди, которые возвели эту науку на
такую изумительную высоту, все в конце концов строили
лишь воздушные замки. Па это можно возразить, что
все полезное в геометрии и идущее на пользу человеческой
жизни остается прочным и непоколебленным и при наших
принципах, что наука, рассматриваемая с точки зрения
практической, извлечет больше пользы, чем вреда, из
того, что сказано. Но верное освещение этого вопроса и
обнаружение того, каким образом линии и фигуры могут
быть измеряемы и их свойства исследуемы без предпо234

ложенпя бесконечной делимости конечного протяжения,
может составить надлежащую задачу особого исследо­
вания. В конце концов если бы даже оказалось, что
некоторые из самых запутанных и утонченных частей
умозрительной математики могут отпасть при этом без
всякого ущерба для истины, то я не вижу, какой вред
произойдет от того для человечества. Напротив, было
бы, я полагаю, в высшей степени желательно, чтобы
люди величайших дарований и упорнейшего прилежания
отвратили свои мысли от этих забав и употребили их
на изучение таких вещей, которые ближе касаются нужд
жизни и оказывают более прямое влияние на нравы.
132. Если говорят, что некоторые, несомненно ис­
тинные, теоремы были открыты при помощи методов,
в которых применяются бесконечно малые величины,
что было бы невозможно, если бы существование по­
следних заключало в себе противоречие, то я отвечаю,
что при тщательном исследовании окажется, что ни в
каком случае не необходимо пользоваться бесконечно
малыми частями конечных линий или вообще количеств
или представлять их себе меньшими, чем minimum sensibile; скажем более: очевидно, что иначе никогда и не
делается, ибо делать это невозможно. И что бы мате­
матики ни думали о флюксиях, дифференциальном ис­
числении и т. п., небольшого размышления достаточно
для убеждения в том, что, следуя этим методам, они не
представляют себе или не воображают линий или по­
верхностей меньших, чем воспринимаемые в ощущениях.
Они, конечно, если им угодно, могут называть эти малые
и почти неощущаемые количества бесконечно малыми
или бесконечно малыми частями бесконечно малых; но
в конце концов этим все и исчерпывается, так как эти
количества в действительности конечны, и решение задач
не требует какого-либо иного предположения. Но об
этом будет более ясно сказано впоследствии.
133. Из сказанного ясно, что весьма многие и важные
заблуждения порождены теми ложными принципами,
которые были нами оспариваемы в предыдущих частях
этого трактата, и что мнения, противоположные этим
ошибочным учениям, представляются самыми плодотвор­
ными принципами, из которых вытекают бесчисленные
следствия, в высшей степени благоприятные как для
истинной философии, так и для религии. В особенности
материя, т. е. безусловное существование телесных пред235

метов, оказалась тем основанием, на котором самые
явные и опасные враги всякого знания, как человече­
ского, так и божественного, всегда находили свою главную
силу и надежду. И точно, если различение действитель­
ного существования немыслящих вещей от их восприни­
маемости и приписывание им существования самим по
себе, вне умов и духов, не может объяснить ни одной
вещи в природе, а, напротив, порождает множество
неразрешимых затруднений; если предположение о ма­
терии шатко, так как в пользу его нельзя привести ни
единого довода; если следствия этого предположения
не выносят света рассмотрения и свободного исследо­
вания, но скрываются под темным общим утверждением
непостижимости бесконечного*, если вместе с тем устра­
нение этой материи не влечет за собой никаких дурных
последствий; если в ней даже нет никакой нужды для
мира, а каждая вещь так же легко и даже легче пони­
мается без нее; если, наконец, предположение, что су­
ществуют только духи и идеи, приводит навсегда к мол­
чанию и скептиков, и атеистов и совершенно согласуется
с разумом и религией, то, я полагаю, мы можем ожидать,
что оно будет принято и удержится прочно, хотя оно
было предложено лишь как гипотеза, с допущением
возможности существования материи, что, мне думается,
теперь с очевидностью опровергнуто.
134. Правда, вследствие вышеизложенных принципов,
различные споры и умозрения, которые не признаются за
незначительную часть учености, отбрасываются как
бесполезные и в сущности не относящиеся ни к чему,
но как бы это ни восстанавливало против наших мнений
тех людей, которые уже углубились в подобного рода
занятия и сделали в них большие успехи, я надеюсь,
что найдутся другие, которые не будут считать за спра­
ведливое основание для неодобрения вышеизложенных
принципов и мнений то, что последние сокращают труд
учения и делают человеческие науки гораздо более ясными,
наглядными и доступными, чем они были до сих пор.
135. Покончив с тем, что мы имели намерение сказать
относительно познания идей, мы под руководством пред­
ложенного нами метода переходим ближайшим образом
к исследованию о духах, человеческое познание о которых,
быть может, не так недостаточно, как обыкновенно во­
ображают. Главным основанием, приводимым в пользу
мнения, будто мы не знаем природы духа, служит то,
236

что мы не имеем о нем идеи. Однако нельзя же поистине
считать недостатком человеческого ума, что он не вос­
принимает идеи духа, если невозможно, чтобы была
такая идея. Именно это, если я не ошибаюсь, было до­
казано в § 27, к чему я здесь прибавлю, что дух оказался
единственной субстанцией, или носителем, в котором могут
существовать немыслящие вещи или идеи; но чтобы такая
субстанция, носящая или воспринимающая идеи, сама
была идеей или сходна с идеей, это, очевидно, нелепо.
136. Может быть, скажут, что нам недостает ощуще­
ния, как воображают иные, способного познавать суб­
станции, при помощи которого, если бы мы обладали
им, мы могли бы познавать свою душу так же, как тре­
угольник. На это я отвечу, что, в случае если бы мы были
снабжены новым родом ощущений, мы могли бы получить
только некоторые новые ощущения или идеи ощущений;
но, я полагаю, никто не скажет, что то, что он понимает
под терминами «душа» и «субстанция», есть только особый
частный вид идеи или ощущения. Мы вправе, следова­
тельно, заключить, что, взвесив все основательно, было
бы так же неразумно считать наши способности недоста­
точными потому, что они не доставляют нам идеи духа
или деятельной мыслящей субстанции, как порицать их
за неспособность мыслить круглый квадрат.
137. Из мнения, что духи познаваемы путем идеи или
ощущения, возникло много нелепых и несогласных с
истинной верой учений, равно как много сомнений ка­
сательно природы души. Правдоподобно даже, что это
мнение могло возбудить в некоторых людях сомнение,
имеют ли они вообще отличную от их тела душу, так как
по исследовании оказалось для них невозможным найти,
что они имеют идею души. Чтобы идея, которая недея­
тельна и существование которой состоит в том, что она
воспринимается, была образом или подобием самого по
себе существующего деятеля — для опровержения этого
мнения не требуется, по-видимому, ничего иного, кроме
простого внимания к тому, что подразумевается под этими
словами. Но вы скажете, вероятно, что хотя идея не
может походить на дух в его мышлении, действии или
в его самостоятельном существовании, тем не менее она
может быть сходна с ним в каких-либо других отноше­
ниях и что нет необходимости, чтобы идея или образ
были во всех отношениях сходны со своим оригиналом.
138. Я отвечаю: если нет сходства в упомянутых от237

ношениях, то идея не может быть изображением субстан­
ции в какой-либо другой вещи. Отнимите способность
мыслить, хотеть и воспринимать идеи, и не остается
ничего, в чем идея могла бы походить на дух. Потому
что под словом «дух» мы разумеем лишь то, что мыслит,
хочет и воспринимает; таков, и только таков, смысл
этого слова. Следовательно, если невозможно, чтобы
эти способности в какой бы то ни было степени изобра­
жались в идее или понятии, то очевидно, что не может
быть идеи или понятия духа.
139. Но могут возразить, что если нет идей, обозна­
чаемых терминами душа, дух и субстанция, то эти тер­
мины ничего не обозначают или лишены всякого смысла.
Я отвечаю: эти слова обозначают реальную вещь, которая
не есть ни идея, ни сходна с идеей, но есть то, что вос­
принимает идеи и хочет и размышляет по поводу их.
Что такое я сам, что я обозначаю термином л, то же самое
разумеется и под душой или духовной субстанцией. Но
если я скажу, что я ничто или что я есть идея или по­
нятие, то не может быть более очевидной нелепости,
чем эти два предложения. Если скажут, что это значит
только спорить о словах и поскольку непосредственное
значение других имен с общего согласия называется
идеями, тогда нет причины, почему бы тому, что обозна­
чается словами дух или душа, не присваивать такого же
имени, то я отвечу: все немыслящие предметы ума сходны
в том, что они вполне пассивны и что их существование
состоит лишь в их воспринимаемости, между тем душа
или дух есть активное существо, существование которого
состоит не в том, что его воспринимают, а в том, что оно
воспринимает идеи и мыслит. Поэтому необходимо во
избежание двусмысленности и смешения совершенно раз­
личных и несходных предметов провести различие между
духом и идеями (см. § 27).
140. Правда, в широком смысле слова мы можем ска­
зать, что имеем идею о духе, т. е. что мы понимаем зна­
чение этого слова; в противном случае мы не могли бы
ничего ни утверждать, ни отрицать относительно него.
Скажем более: как мы познаем идеи, находящиеся в
других умах или духах, посредством наших собственных,
предполагая последние сходными с первыми, так же мы
познаем других духов посредством нашей собственной
души, которая в этом смысле есть их образ или идея,
так как она имеет подобное же отношение к другим духам,
238

как синева или теплота, воспринимаемые мной, к тем
же идеям, воспринимаемым другим лицом.
141. Естественное бессмертие души есть необходимое
последствие вышеизложенного учения. Но прежде чем
мы попытаемся это доказать, нам надлежит объяснить
смысл этого мнения. Не следует предполагать, будто
те, которые утверждают естественное бессмертие души,
считают ее совершенно неспособной уничтожиться даже
действием всемогущества творца, давшего ей бытие; они
утверждают только, что она не подлежит погибели или
разрушению по обыкновенным законам природы или
движения. Те же, которые признают, что душа человека
есть лишь некоторое тонкое жизненное пламя или си­
стема животных духов (animal spiritus), считают ее прехо­
дящей и разрушимой подобно телу, так как ничто не
может развеяться легче такой вещи, для которой естест­
венно невозможно пережить смерть заключающей ее в
себе оболочки. И это представление с жадностью принято
и стало излюбленным у худшей части человечества как
наиболее действительное средство против воздействия
добродетели и религии. Но было очевидно доказано, что
тела, какого бы устройства и строения они ни были, суть
лишь пассивные идеи в духе, который дальше и разно­
роднее от них, чем свет от тьмы. Мы показали, что душа
неделима, бестелесна, непротяженна и, следовательно,
неразрушима. Ничто не может быть яснее того, что дви­
жения, изменения, упадок и разрушение, коим, как мы
видим, ежечасно подвергаются тела природы (и что есть
именно то, что мы разумеем под ходом природы), не могут
касаться деятельной, простой и несложной субстанции;
такое существо неразрушимо силой природы, т. е. чело­
веческая душа, естественно, бессмертна.
142. После сказанного, я полагаю, ясно, что наши
души не могут быть познаваемы тем же способом, как
иечувствующие, недеятельные предметы, т. е. через идеи.
Духи и идеи до такой степени разнородны, что когда мы
говорим: они существуют, они познаются и т. п., то
эти слова не должны быть понимаемы как обозначающие
нечто общее обоим родам предметов. В них нет ничего
сходного или общего; и ожидать, чтобы мы были в со­
стоянии через умножение или расширение наших спо­
собностей познать дух так же, как мы познаем треуголь­
ник, является столь же нелепым, как надеяться увидеть
звук. Я настаиваю на этом, потому что считаю это сущест230

венным для разъяснения различных важных вопросов
и для предотвращения некоторых весьма опасных за­
блуждений относительно природы души.19 Точно так же
надо заметить, что так как все отношения предполагают
деятельность духа, то, строго говоря, следует говорить,
что мы имеем не идею, а, скорее, понятия об отношениях
и взаимодействиях (habitudes) между вещами.
143. Тут будет нелишне добавить, что учение об аб­
страктных идеях немало способствовало запутанности
и темноте тех наук, которые специально относятся к
духовным вещам. Люди вообразили, будто они могут
образовать абстрактные понятия о силах и действиях
духа и рассматривать их отрешенно как от ума или духа,
как такового, так и от относящихся к ним предметов и
действий. Вследствие этого в метафизику и мораль было
введено большое число темных и двусмысленных терминов,
притязающих на обозначение абстрактных понятий, а
отсюда возникло бесчисленное множество раздоров и
споров среди ученых.
144. Но ничто, кажется, не способствовало в такой
мере вовлечению людей в споры и ошибки относительно
природы и деятельности духа, как обычай употреблять,
говоря об этих вещах, термины, заимствованные от идей
ощущений. Так, например, воля называется движением
души; это внушает мысль, будто человеческий дух есть
мячик в движении, получающий толчок и направление
от предметов ощущений с такой же необходимостью,
как от удара лапты. Отсюда вытекает бесчисленное мно­
жество сомнений и погрешностей, которые имеют вредные
последствия для нравственности. Я отнюдь не сомнева­
юсь, что все это может быть выяснено, и истина может
представиться ясной, простой и обоснованной, если только
философы согласятся отрешиться от некоторых усвоенных
ими предрассудков и способов речи и углубиться в себя
и внимательно рассмотреть свои собственные мыслп.
Но затруднения, вытекающие отсюда, требуют более
специального рассмотрения, чем то, которое соответствует
цели настоящего трактата.
145. Из сказанного ясно, что мы не можем знать о
существовании других духов иначе как по их действиям
или по идеям, вызываемым ими в нас. Я воспринимаю
различные движения, изменения и сочетания идей, ко­
торые показывают мне, что существуют некоторые дея­
тели, сходные со мной, которые сопровождают их и
240

участвуют в их произведении. Поэтому знание, которое
я имею о других духах, не непосредственное, как знание
моих идей, но зависит от посредства идей, которые я
отношу к деятелям или духам, отличным от меня самого,
как их действия или сопровождающие знаки.
146. Но хотя есть некоторые вещи, убеждающие нас,
что человеческие деятели участвуют в их произведении,
тем не менее всякому очевидно, что те вещи, которые
называются произведениями природы, т. е. несравненно
большая часть воспринимаемых нами идей или ощущений,
не произведены человеческими волями и не зависят от
них. Есть, следовательно, некоторый другой дух, произ­
водящий их, так как мнение, будто они существуют сами
по себе, противоречиво (см. §29). Но если мы внима­
тельно рассмотрим постоянную правильность, порядок
и связь вещей природы, изумительное великолепие, кра­
соту и совершенство в более крупных и величайшее
изящество в более мелких частях мироздания, вместе
с точной гармонией и соответствием целого, в особенности
же превышающие всякую меру удивления законы стра­
дания и удовольствия и инстинктов, или природных
склонностей, влечений и страстей животных,— если, го­
ворю я , мы обозрим все эти пещи и вместе с тем вникнем
в значение и важность атрибутов: единый, вечный, бес­
конечно мудрый, благой и совершенный,— то мы ясно
осознаем, что они принадлежат вышеупомянутому духу,
который творит все во всем и которым все существует,
147. Отсюда очевидно, что бог познается так же не­
сомненно и непосредственно, как всякий другой ум или
дух, каков бы он ни был, отличный от нас. Мы можем
даже утверждать, что существование бога воспринима­
ется гораздо очевиднее, чем существование людей, потому
что действия природы бесконечно многочисленнее и зна­
чительнее тех действий, которые приписываются чело­
веческим деятелям. Нет ни одного знака, указывающего
на человека или действие, произведенное им, который
еще сильнее не свидетельствовал бы о бытии того духа,
который есть творец природы. Ибо очевидно, что при
воздействии на других людей воля человека не имеет
другого предмета, кроме движения членов своего тела;
но что это движение воспринимается и вызывает неко­
торую идею в духе другого человека, вполне зависит
от воли творца. Он один есть тот, кто, объемля все словом
Своего могущества, поддерживает общение между духами,
241

дающее им возможность восприниматьсуществование
друг друга. И, однако, этот чистый и ясный свет, который
светит каждому, сам невидим большинству человечества.
148. По-видимому, всеобщая жалоба немыслящей толпы
состоит в том, что она не может видеть бога. Если бы мы
могли его видеть, говорят люди, как мы видим человека,
мы уверовали бы в его бытие и, уверовав, повиновались
бы его велениям. Но, увы, нам стоит только раскрыть
наши глаза, чтобы увидеть верховного владыку всех
вещей с большей полнотой и ясностью, чем мы видим
кого-либо из наших ближних. Не то, чтобы я воображал,
будто мы видим бога, как утверждают некоторые, прямым
и непосредственным зрением или видим телесные вещи
не сами по себе, но через созерцание того, что представ­
ляет их в существе божием; такое учение 20, я должен в
том сознаться, мне непонятно. Я хочу, однако, пояснить
мое мнение. Человеческий дух или человеческая личность
не воспринимается в ощущении, так как он не есть идея;
следовательно, когда мы видим цвет, величину, фигуру
и движения человека, то мы воспринимаем только из­
вестные ощущения, или идеи, в нашем собственном духе,
а так как они представляются нашему взору во многих
отдельных группах, то они служат нам для обозначения
существования конечных и созданных духов, подобных
нам самим. Отсюда ясно, что мы видим не человека, если
под словом «человек» понимать то, что живет, движется,
воспринимается и мыслит, как делаем мы, а только из­
вестную совокупность идей, которая побуждает нас ду­
мать, что есть отдельный от нас источник мысли и дви­
жения, подобный нам самим, который сопровождается
и представляется ею. Таким же точно образом мы видим
бога; вся разница в том, что, между тем как конечная
и ограниченная совокупность идей указывает на единич­
ный человеческий дух, куда бы и когда бы мы ни направили
наш взор, мы во всякое время и на всяком месте воспри­
нимаем явные следы божества, так как каждая вещь,
которую мы видим, слышим, осязаем или каким-либо
путем воспринимаем в ощущении, есть знак или действие
божественного всемогущества, подобно тому как и в наших
восприятиях тех движений, которые производятся людьми.
149. Итак, ясно,, что ничто не может быть более оче­
видно для всякого способного к малейшему размышлению,
чем существование бога или духа, ближайшим образом
присущего нашим умам, производящего в них все то
2AZ

разнообразие идей или ощущений, которое постоянно
воздействует на нас,— духа, от коего мы безусловно и
вполне зависим, короче, в котором мы живем, движемся
и существуем. Что открытие этой великой истины, в
такой степени близкой и явной для ума, достижимо разуму
лишь немногих, служит печальным доказательством не­
разумия и невнимательности людей, которые, хотя они
окружены такими ясными проявлениями божества, столь
мало поражаются ими, что кажется, будто они ослеплены
избытком света.
150. Но вы, может быть, спросите, разве природа не
принимает участия в произведении естественных вещей
и разве необходимо приписывать их все непосредственно
и единственно действию бога? Я отвечаю: если понимать
под природой только видимые ряди действий или ощуще­
ний, запечатлеваемых в наших духах, согласно некоторым
постоянным общим законам, то ясно, что природа, по­
нимаемая в этом смысле, ничего произвести не может.
Но если под природой подразумевается некоторое сущее,
отличное как от бога, так и от законов природы и вещей,
воспринимаемых в ощущениях, то я должен сознаться,
что это слово есть для меня пустой звук без какого-либо
связанного с ним понятного значения. Природа при таком
ее понимании есть пустая химера, придуманная теми
язычниками, которые не имели правильных понятий о
вездесущии и бесконечном совершенстве бога. Но менее
понятно, что это мнение нашло доступ в среду христиан,
исповедующих веру в Священное писание, которое по­
стоянно приписывает непосредственному вмешательству
бога все то, что языческие философы относят на долю
природы. «Господь бог стягивает туманы с конца земли;
он делает молнию в дожде и велит ветру являться из
сокрытых мест» (Иеремия, 10, 13). «Он делает утро из
тьмы и из дня темную ночь» (Амос, 5, 8). «Ты посещаешь
землю, и орошаешь ее, и делаешь ее обильной. Ты бла­
гословляешь ее произрастания и венчаешь под твоей
благостью. Выгоны полны овец, и поля покрыты густой
рожью» (см. псалом G4 [10—14]). Вопреки свидетельству
Священного писания мы чувствуем какое-то отвращение
верить, что бог непосредственно занимается нашими
делами. Нам приятно мыслить его на далеком расстоянии
от нас и на его место ставить слепую немыслящую силу,
хотя (если мы можем верить святому Павлу) «он нахо­
дится недалеко от каждого из нас» 21 .
243

151. Без сомнения, возразят, что плавный, постепен­
ный порядок, наблюдаемый в произведении вещей при­
роды, по-видимому, не имеет причиной непосредствен­
ного вмешательства всемогущего деятеля. Кроме того,
уродливости, преждевременные рождения, недоразвив­
шиеся плоды, дожди, падающие в пустынях, несчастные
случаи в человеческой жизни и т. п. приводятся как
доказательство того, что все устройство природы не не­
посредственно порождается и направляется духом беско­
нечной мудрости и благости. Но ответ на это возражение
в значительной степени ясен из § 62, так как там объ­
ясняется, что вышеупомянутые действия природы совер­
шенно необходимы для того, чтобы все происходило
согласно с самыми простыми и общими правилами и по
постоянному и прочному порядку, что свидетельствует
о благости и мудрости творца, ибо отсюда следует, что
перст божий не столь явен решительному и беззаботному
грешнику, что и побуждает последнего упорствовать
в своем несчастии и становиться достойным возмездия
(см. § 57). Таково искусное устройство этого мощного
механизма природы, что в то время как его движения
и различные явления поражают наши чувства, рука,
создавшая его, невидима людям из плоти и крови. По­
истине, говорит пророк, «ты еси скрытый бог» (Исайя,
45, 15). Однако хотя бог скрывает себя от глаз чувствен­
ника и ленивца, который не хочет обременять себя мыш­
лением, для ума беспристрастного и внимательного ничто
не может быть яснее близкого присутствия премудрого
духа у которым создается, управляется и поддерживается
вся система сущего. Во-вторых, из того, что было уже
замечено нами, ясно, что деятельность, согласная с об­
щими и незыблемыми законами, столь необходима для
нашего руководства в житейских делах и для нашего
посвящения в тайны природы, что без нее все богатство
и полнота мысли, все человеческое остроумие и размыш­
ление не могут служить никакой цели; даже само су­
ществование подобных способностей или сил духа не
было бы возможно (см. § 31). Одно это соображение
с лихвой перевешивает все частные неудобства, которые
могут отсюда вытекать.
152. Но нам следовало бы далее принять во внимание,
что сами пятна и недостатки природы не лишены извест­
ной пользы, внося приятное разнообразие и возвышая
красоту прочего мироздания, подобно тому как тени на
244

картине служат для выделения более ясных и светлых
ее частей. Мы поступили бы также хорошо, если бы рас­
смотрели, не есть ли наша оценка расточения семян и
зародышей и случайных повреждений растений и живот­
ных, не достигших полной зрелости, как неосмотритель­
ности творца природы, последствие предрассудка, воз­
никшего от привычки вращаться среди бессильных и
бережливых смертных. Несомненно, что в человеке эко­
номное обращение с такими вещами, которых он не в
силах достать без большого труда и прилежания, может
считаться мудростью. Но мы не должны воображать,
чтобы невыразимо тонкий механизм животного или рас­
тения стоил великому творцу более труда или заботы,
чем создание камешка; так как ничто не может быть
очевиднее того, что всемогущий дух способен одинаково
создать любую вещь простым актом своей воли: fiat.
Отсюда ясно, что роскошное изобилие вещей природы
должно быть истолковано не в смысле слабости или рас­
точительности создавшего их деятеля, но скорее должно
считаться доказательством полноты его могущества.
153. Что касается существующей в мире, согласно
общим законам природы и действия конечных несовер­
шенных духов, примеси страдания и неудобства, то она
в нашем теперешнем положении безусловно необходима
для нашего блага. Но кругозоры наши слишком тесны.
Мы мыслим, например, идею некоторого частного стра­
дания и отмечаем ее как зло; между тем если мы расширим
свой взгляд так, чтобы обнять им различные цели, связи
и зависимости вещей и сообразить, по каким поводам и в
каких пропорциях мы испытываем страдание или удо­
вольствие, равно как природу человеческой свободы
и цель, ради которой мы помещены в мир, то мы будем
вынуждены признать, что те единичные вещи, которые
сами по себе кажутся нам злом, обладают свойством
добра, если мы станем рассматривать их в связи со всей
системой сущего.
154. Из того, что сказано, ясно для каждого размыш­
ляющего человека, что только по недостатку внимания
и широты ума некоторые люди являются поклонниками
атеизма или манихейской ереси. Мелкие и неразмыш­
ляющие души могут, конечно, принижать дела провиде­
ния, красоту и порядок, которых они не способны или
не хотят потрудиться понять; но те, которые владеют
правильным и широким мышлением и привыкли к раз245

мышлению, не могут не восхищаться божественными
следами премудрости и благости, которые просвечивают
в системе природы. Но какая же истина настолько при­
суща нашему уму, чтобы путем извращения мышления
и добровольного закрытия глаз мы не могли достигнуть
того, чтобы не видеть ее, по крайней мере вполне и прямо?
Можно ли поэтому удивляться, что масса людей, постоянно
поглощенная делами или развлечениями и мало привык­
шая сосредоточиваться и раскрывать свои духовные очи,
не обладает всеми теми убеждениями и уверенностью
в бытии бога, каких можно ожидать от разумных со­
зданий?
155. Мы скорее могли бы удивляться тому, что нахо­
дятся люди, столь безумные, чтобы пренебрегать такой
очевидной и важной истиной, чем тому, что, пренебрегая
ею, они остаются в ней неу беж денными. А между тем
можно опасаться, что огромное число людей, обладающих
способностями и досугом, которые живут в христианских
странах, погрязло в своего рода полуатеизме лишь вслед­
ствие своей беспечной ужасающей небрежности: они не
могут сказать, что нет бога, но не убеждены и в том, что
он есть. Ибо что иное может дозволять грешникам расти
и укрепляться в нечестии, кроме некоторого затаенного
неверия, некоторого тайного предрассудка ума в отно­
шении бытия как атрибута бога. Ибо невозможно допу­
стить, чтобы душа, вполне проникнутая и просветленная
чувством вездесущия, святости и правосудия этого все­
могущего духа, могла без угрызений совести упорство­
вать в нарушении его законов. Нам следовало бы поэтому
серьезно сосредоточиваться на этих важных вопросах,
дабы приобрести таким образом вполне несомненное убеж­
дение в том, что очи господни повсюду видят добрых и
злых; что он находится с нами и всюду охраняет нас,
куда бы мы ни пошли, и дает нам хлеб, которым мы питаемся, и одежду, которой мы прикрываем наше тело;
что ему присущи и известны наши сокровеннейшие мысли
и, наконец, что мы находимся в самой безусловной и не­
посредственной зависимости от него. Ясный взгляд на
эти великие истины необходимо должен исполнить наши
сердца благоговейной осмотрительностью и священным
страхом, которые служат сильнейшим побуждением к
добродетели и лучшей защитой от порока.
156. Ибо в конце концов первого места среди наших
занятий заслуживает размышление о боге и нашем долге.
2'.6

Главнейшей задачей и целью моих трудов было побудить
к тому; равным образом я сочту эти труды вполне бес­
полезными и бесплодными, если сказанное мной не в
состоянии внушить моим читателям благочестивого чув­
ства присутствия бога и, показав ложность и тщетность
тех бесплодных умозрений, которые составляют главное
занятие ученых мужей, лучше расположить их к
благоговению и к признанию спасительных истин Еван­
гелия, в познании и исполнении которых заключается
высшее совершенство человеческой природы.

ТРИ РАЗГОВОРА
МЕЖДУ ГИЛАСОМ И ФИЛОНУСОМ,
ЦЕЛЬ КОТОРЫХ [РАЗГОВОРОВ] —
ДЛЯ ОПРОВЕРЖЕНИЯ
СКЕПТИКОВ И АТЕИСТОВ
ЯСНО ДОКАЗАТЬ
РЕАЛЬНОСТЬ И СОВЕРШЕНСТВО
ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ПОЗНАНИЯ,
НЕТЕЛЕСНУЮ ПРИРОДУ ДУШИ
И НЕПОСРЕДСТВЕННОЕ
БОЖЕСТВЕННОЕ ПРОВИДЕНИЕ,
А ТАКЖЕ РАЗРАБОТАТЬ МЕТОД
ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ СДЕЛАТЬ
НАУКИ БОЛЕЕ ПРОСТЫМИ,
ПОЛЕЗНЫМИ И КРАТКИМИ

ВЫСОКОЧТИМОМУ
ЛОРДУ БЕРКЛИ СТРОТОНСКОМУ,
ХРАНИТЕЛЮ АРХИВОВ
КОРОЛЕВСТВА ИРЛАНДСКОГО,
КАНЦЛЕРУ ГЕРЦОГСТВА
ЛАНКАСТЕРСКОГО,
ЛОРДУ ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВА
ВЫСОКОЧТИМЕЙШЕГО ТАЙНОГО СОВЕТА
Милорд!
Добродетель, ученость и здравые суждения, по общему
признанию, отличают Ваш характер. Это вводит меня в
соблазн доставить себе удовольствие, которое мы естест­
венно испытываем, воздавая хвалу тем, кого мы ценим и
чтим; и, конечно, для подданных Великобритании было бы
важно знать, что выдающейся благосклонностью вашей го­
сударыни и почестями, которые она даровала Вам, Вы
обязаны не какому-либо искательству со стороны Вашего
лордства, а всецело собственному побуждению Ее Вели­
чества, вытекающему из признания Ваших личных за­
слуг и желания вознаградить их. Ставя Ваше имя в нача­
ле этого трактата, я имею в виду доставить честь единст­
венно самому себе, и мне остается только сказать, что по­
святить эти страницы Вашему лордству меня побуждает
та благосклонность, которую Вы мне оказывали. Сделать
это мне льстило тем более, что посвятить философский трак­
тат более всего подходило бы как раз лицу, обладающему
качествами Вашего лордства, который ко всем другим цен­
ным достоинствам присоединяет знание философии и вкус
к ней.
Остаюсь с величайшим почтением, милорд,
Вашего лордства покорнейший и смиреннейший
слуга
Джордж Беркли

Предисловие *
Хотя, по-видимому, общее мнение всего света, точно так
же как указание природы и провидения, состоит в том,
что целью умозрения должна быть практика или улучше­
ние и упорядочение нашей жизни и наших действий,—
тем не менее те, кто преимущественно посвящает себя умо­
зрительным занятиям, видимо, придерживаются в общем
другого мнения. И действительно, если мы примем во вни­
мание огромные усилия, затраченные на то, чтобы запу­
тать самые ясные вещи, недоверие к чувствам, сомнения и
колебания, абстрагирования и разграничения, которые
неизбежны при правильном подходе ко всякой науке, то
нам покажется странным, что люди, обладавшие досугом
и любознательностью, затрачивали их на бесплодные изыс­
кания, не снисходя к практической стороне жизни и не
изучая самых необходимых и важных областей знания.
Согласно принятым философским принципам, мы не
можем быть уверены в существовании вещей на том осно­
вании, что мы их воспринимаем. И нас учат отличать их
действительную природу от того, что доступно нашим чув­
ствам. Отсюда возникают скептицизм и парадоксы. Не­
смотря на то что мы вещь видим и ощущаем, чувствуем
ее вкус и запах, ее истинная природа, ее абсолютная внеш­
няя сущность от нас все же скрыта. Ибо хотя она есть фик­
ция, созданная нашим собственным мозгом, мы ее сделали
доступной нашим способностям. Чувство обманчиво, ра­
зум несовершенен. Мы проводим жизнь, сомневаясь в
том, что другие с очевидностью знают, и веря тому, над
чем они смеются и чем пренебрегают.
Чтобы удержать беспокойный ум человеческий от бес­
плодных поисков, необходимо, по-видимому, изучить ис­
точник их затруднений и, если возможно, установить та­
кие принципы, которые, легко разрешая эти затруднения и
252

в то же время обнаруживая свою изначальную очевид­
ность, могут быть признаны со стороны ума подлинными
и освобождающими его от тех беспокойных исканий, в ко­
торые он вовлекается. Эти принципы вместе с ясным де­
монстрированием непосредственного провидения всевидя­
щего бога и естественного бессмертия души явились бы,
по-видимому, скорейшей подготовкой, равно как и силь­
нейшим мотивом к изучению и осуществлению добродетели.
Эту цель я имел в виду в первой части «Трактата о
принципах человеческого знания», вышедшей в свет в
1710 г. Но прежде чем приступить к опубликованию вто­
рой части, я счел нужным рассмотреть яснее и полнее не­
которые принципы, изложенные в первой части, и пред­
ставить их в новом свете, что и составляет задачу нижесле­
дующих «Разговоров».
В этом сочинении, которое не предполагает у читателя
знания того, что содержалось в первом трактате, моей це­
лью было представить понятия, которые я устанавливаю,
в самой легкой и доступной форме, в особенности имея в
виду, что они вступают в решительное противоречие с
предрассудками философов, господствовавшими до сих
пор вопреки здравому смыслу и естественным понятиям
человеческого рода.
Если принципы, которые я стараюсь распространить,
будут признаны верными, то их следствием, которое, как
я думаю, с очевидностью из них вытекает, окажется, что
атеизм и скептицизм будут совершенно уничтожены, мно­
гие запутанные вопросы станут ясными, значительные
трудности разрешатся, некоторые бесполезные части науки
будут отброшены, умозрение вступит в связь с практикой
жизни, и люди от парадоксов будут обращены к здравому
смыслу.
Быть может, кому-нибудь покажется неутешительным
соображение, что, после того как он сделал круг по столь­
ким утонченным и возвышенным понятиям, ему прихо­
дится в конце концов мыслить так же, как и другие. Мне
думается тем не менее, что это возвращение к простым
указаниям природы после странствия по запутанным ла­
биринтам философии не лишено приятности. Оно подобно
возвращению домой после долгого путешествия: человек
с удовольствием оглядывается на многочисленные за­
труднения и препятствия, через которые он прошел, ус­
покаивается и, вполне удовлетворенный, радуется, взи­
рая на будущее.
253

Так как моим намерением было убедить скептиков и
неверующих доводами разума, то я стремился в точности
соблюдать непреклоннейшие законы логики. И беспри­
страстному читателю, я надеюсь, будет ясно, что возвышен­
ное понятие о боге и утешительное ожидание бессмер­
тия естественно возникают в результате усердной и мето­
дической работы мысли, к чему бы ни вел тот разнуздан­
ный, бессвязный путь, не вполне неудачно названный сво­
бодомыслием некоторыми вольнодумцами, которые так
же мало могут выносить обуздание со стороны логики, как
и со стороны религии или правительства.
Быть может, против моего намерения возразят, что,
поскольку оно направлено на освобождение нашего ума
от трудных, бесполезных изысканий, оно может оказать
влияние только на немногих, склонных к умозрению; но
если благодаря тому, что их умозрения займут должное ме­
сто, изучение морали и естественного права получит более
широкое распространение среди людей талантливых и ода­
ренных, разочарования, ведущие к скептицизму, будут
устранены, критерии добра и зла точно определены и
принципы естественной религии окажутся приведенными в
правильную систему, так же искусно расположенную и
ясно связанную, как и системы некоторых других наук,
то есть основания думать, что эти результаты не только
будут постепенно содействовать восстановлению на всем
свете искаженного чувства добродетели, но благодаря об­
наружению того, что области откровения, лежащие в пре­
делах досягаемости человеческого исследования, наиболее
приемлемы для здравого ума, они расположат также всех
благоразумных, не зараженных предрассудками лиц к
скромному и осторожному трактованию тех священных
тайн, которые находятся за пределами нашего понимания
и способностей.
Мне остается выразить пожелание, чтобы читатель воз­
держался со своим приговором относительно этих «Раз­
говоров», пока не прочтет их до конца. Иначе он может от­
ложить их в сторону из-за неправильного понимания их
цели или из-за затруднений и возражений, разъяснение
которым он может найти в последующем изложении. Трак­
тат такого рода должен быть сперва прочитан целиком,
чтобы можно было охватить его цель, доказательства, раз­
решение затруднений, связь и расположение частей. Если
будет признано, что он заслуживает вторичного чтения, то
это последнее, думается мне, сделает все построение совер254

[пенно ясным, в особенности если обратиться к «Опыту О
зрении», который я написал несколько лет тому назад,
и к «Трактату о принципах человеческого знания», где
многие понятия, выдвигаемые в «Разговорах», прослежи­
ваются дальше или выступают в ином свете и где разра­
батываются другие вопросы, которые, естественно, на­
правлены на то, чтобы подкрепить и разъяснить эти поня­
тия.

ТРИ РАЗГОВОРА
МЕЖДУ ГИЛАСОМ И ФИЛОНУСОМ,
В ОПРОВЕРЖЕНИЕ СКЕПТИКОВ И АТЕИСТОВ
Первый разговор
Φ и л о н у с. Доброе утро, Гилас; не ожидал я встре­
тить тебя так рано вне дома.
Г и л а с . В самом деле, это несколько необычно; но
мои мысли были так захвачены предметом, о котором я
вчера вечером беседовал, что я не мог спать и решил встать
и пройтись по саду.
Φ и л о н у с. Счастливый случай, который показывает
тебе, каких невинных и приятных удовольствий ты ли­
шаешься каждое утро. Может ли быть более приятное вре­
мя дня или более восхитительное время года? Это пурпур­
ное небо, это безыскусственное, но приятное пение птиц,
душистые цветы на деревьях и кустах, мягкое действие
восходящего солнца,— эти и тысячи безымянных красот
природы наполняют душу таинственным восторгом; ее
способности, свежие и живые в такое время, восприимчивы
к размышлениям, к которым нас естественно располагает
уединение сада и тишина утра. Но, я боюсь, я прервал твои
мысли, ты как будто был чем-то очень озабочен.
Г и л а с . Это верно, и ты меня очень обяжешь, если
позволишь мне продолжать в том же направлении; но я ни
в коем случае не хотел бы лишиться твоего общества, ибо
мои мысли всегда текут легче в дружеской беседе, чем ког­
да я один; я прошу только, чтобы ты позволил мне поде­
литься с тобой моими размышлениями.
Φ и л о н у с. От всего сердца; я сам хотел тебя об
этом просить, но ты предупредил меня.
Г и л а с . Я размышлял о странной судьбе тех людей,
которые во все времена, в силу ли желания отличаться от
толпы или в силу другого неожиданного оборота мысли,
делают вид, что или вовсе ни во что не верят, или верят в
самые сумасбродные вещи в мире. С этим, однако, можно
было бы примириться^ если бы их парадоксы и скептицизм
256

не влекли за собой некоторых последствий, наносящих
ущерб всему человечеству. Но зло здесь заключается в том,
что когда люди, имеющие меньше досуга, видят, как те, кто
посвятил, как предполагают, все свое время поискам зна­
ния, признаются в полном невежестве во всех отношениях
или высказывают взгляды, противоречащие ясным и об­
щепринятым положениям, то у них должпо явиться иску­
шение усомниться в важнейших истинах, которые они до
тех пор считали священными и бесспорными.
Φ и л о н у с. Я совершенно согласен с тобой отно­
сительно нездорового влияния притворных сомнений одних
философов и фантастических причуд других. В послед­
нее время я ушел так далеко в этом направлении, что даже
стал считать некоторые возвышенные понятия, которые я
почерпнул в их школах, за вульгарные мнения. И поверь
моему слову, что со времени этого бунта против метафизи­
ческих понятий и перехода к ясным указаниям природы и
здравого смысла я нахожу свой разум удивительно про­
светленным, так что я теперь легко понимаю очень много
вещей, которые прежде были для меня совершенной тай­
ной и загадкой.
Г и л а с. Мне приятно, что то, что я о тебе слышал,
оказывается пустыми разговорами.
Φ и л о н у с. Скажи же, что это за разговоры?
Г и л а с. Во вчерашней беседе тебя изображали так,
как будто ты защищаешь самое сумасбродное мнение, ка­
кое только может проникнуть в человеческий ум,— имен­
но что на свете не существует ничего подобного материаль­
ной субстанции.
Φ и л о н у с. Что ничего подобного тому, что фило­
софы называют материальной субстанцией, не существу­
ет, я убежден серьезно; но, если мне покажут, что здесь
кроется что-нибудь нелепое или какое-либо проявление
скептицизма, у меня будет такое же основание отказаться
от этого взгляда, какое, представляется мне, у меня есть
теперь, для того чтобы отвергнуть противоположное мне­
ние.
Г и л а с. Как! Может ли быть что-нибудь более фан­
тастическим, более противоречащим здравому смыслу или
более явным примером скептицизма, чем думать, будто ма­
терия не существует?
Φ и л о н у с. Тише, милый Гилас. Что, если бы ты,
считающий, что она существует, именно благодаря этому
мнению оказался большим скептиком и защитником взгля9

д . Беркли

257

дов более парадоксальных и противоречащих здравому
смыслу, чем я, не допускающий ничего подобного?
Г и л а с. Ты мог бы с таким же успехом убедить меня
в том, что часть больше целого, и в том, что, во избежание
нелепости и скептицизма, я должен отказаться от своего
мнения в этом пункте.
Φ и л о н у с. Ну хорошо! Согласен ли ты признать
истинным то мнение, которое по исследовании окажется
наиболее согласуемым со здравым смыслом и наиболее
далеким от скептицизма?
Г и л а с. От всего сердца. Раз ты желаешь начать дис­
куссию о самых ясных вещах в природе, я готов выслу­
шать, что и ты имеешь сказать.
Φ и л о н у с. Скажи, Гилас, что ты понимаешь под
словом «скептик»?
Г и л а с. Я разумею под этим то же, что разумеют все
люди: человека, который во всем сомневается.
Φ и л о н у с. Тогда того, кто не питает сомнения от­
носительно какого-нибудь частного пункта, по отношению
к этому пункту нельзя считать скептиком.
Г и л а с . Согласен с тобой.
Ф и л о н у с . В чем состоит сомнение: в принятии ут­
вердительной или отрицательной стороны вопроса?
Г и л а с . Ни той ни другой; ибо всякий, кто понима­
ет по-английски, не может не знать, что сомнение обозна­
чает колебание между обоими направлениями.
Ф и л о н у с . Тогда того, кто отрицает какой-ни­
будь пункт, так же нельзя назвать сомневающимся в этом
пункте, как и того, кто утверждает его с той же степенью
уверенности.
Г и л а с . Верно.
Ф и л о н у с . И, следовательно, за такое отрицание
его так же нельзя считать скептиком, как и того, кто ут­
верждает.
Г и л а с . Признаю это.
Ф и л о н у с . Как же получается тогда, Гилас: ты
называешь меня скептиком за отрицание существования
материи? Ибо, как ты сам можешь видеть, я столь же ре­
шителен в отрицании, как ты в утверждении.
Г и л а с . Погоди, Филонус, я допустил небольшой
промах в определении, но нельзя останавливаться на каж­
дом промахе, который мы допускаем во время беседы.
Я сказал, действительно, что скептик — тот, кто во
258

всем сомневается; но я должен был бы добавить: или тот,
кто отрицает реальность и достоверность вещей.
Φ и л о н у с. Каких вещей? Ты имеешь в виду науч­
ные положения и теоремы? Но они, как ты знаешь, все­
общие интеллектуальные понятия и, следовательно, не
зависимы от материи; поэтому отрицание последней не за­
ключает в себе их отрицания.
Г и л а с. Согласен. Но разве нет других вещей? Что
ты думаешь о недоверии к ощущениям, об отрицании дей­
ствительного существования чувственных вещей или о
ссылке на полное незнание их? Разве этого недостаточно,
чтобы назвать человека скептиком?
Φ и л о н у с. Давай исследуем, кто из нас отрицает
действительность чувственных вещей или в большей сте­
пени убежден в неведении их; ведь если я правильно тебя
понимаю, тот и должен считаться большим скептиком?
Г и л а с. Это и мое желание.
Ф и л о н у с. Что ты подразумеваешь под чувствен­
ными вещами?
Г и л а с. Вещи, которые воспринимаются чувствами.
Разве ты можешь себе представить, чтобы я подразуме­
вал что-нибудь иное?
Φ и л о π у с. Прости, Гилас, если я хочу ясно ус­
воить твои понятия; ведь это может сильно сократить на­
ше исследование. Позволь мне поэтому задать тебе еще
один вопрос. Воспринимаются ли чувствами только те
вещи, которые воспринимаются непосредственно? Или
можно в собственном смысле назвать чувственными также
и те вещи, которые воспринимаются опосредствованно или
не без посредства других?
Г и л а с . Я не вполне понимаю тебя.
Φ и л о н у с. При чтении книги я непосредственно
воспринимаю буквы, но опосредствованно, или посредст­
вом этих последних, моему разуму внушаются понятия
бога, добродетели, истины и т. д. Но ведь вне всякого сом­
нения буквы действительно являются вещами чувствен­
ными или воспринимаемыми с помощью чувств; и я хотел
бы знать, считаешь ли ты вещи, внушаемые ими, также
чувственными?
Г и л а с. Конечно нет; было бы нелепо думать, что
бог или добродетель — чувственные вещи, хотя они могут
обозначаться и внушаться разуму чувственными знаками,
с которыми они имеют некоторую произвольную связь.
Φ и л о н у с. Тогда, по-видимому, под чувственными
о*

259

вещами ты подразумеваешь только те, которые могут быть
восприняты чувствами непосредственно?
Г и л а с. Совершенно верно.
Φ и л о н у с. Не следует ли из этого, что хотя я вижу
одну часть неба красной, а другую голубой н что хотя мой
разум с очевидностью заключает отсюда, что должна быть
некоторая причина этого различия цветов, тем не менее
эта причина не может быть названа чувственной вещью, или
вещью, воспринимаемой чувством зрения?
Г и л а с. Следует.
Φ и л о н у с. Точно так же, хотя я слышу разнообраз­
ные звуки, тем не менее нельзя сказать, что я слышу при­
чины этих звуков?
Г и л а с. Нельзя.
Φ и л о н у с. И когда с помощью осязания я восприни­
маю вещь как горячую и тяжелую, я не могу с достовер­
ностью и точностью сказать, что чувствую причину ее
теплоты или веса?
Г и л а с. Чтобы предупредить дальнейшие вопросы
этого рода, я говорю тебе раз навсегда, что под чувствен­
ными вещами я подразумеваю только такие, которые вос­
принимаются чувствами, и что действительно чувства не
воспринимают ничего такого, чего они не воспринимают
непосредственно, так как они не делают никаких выводов.
Поэтому выведение причин и поводов из действий и явле­
ний, которые одни только и воспринимаются чувствами,
всецело относится к разуму.
Φ и л о н у с. Тогда в этом пункте мы согласны: чув­
ственные вещи суть только те, которые непосредственно
воспринимаются чувствами. Будь добр дальше сказать,
воспринимаем ли мы непосредственно зрением что-ни­
будь кроме света, цвета и формы; или слухом — что-нибудь
кроме звуков; нёбом что-либо кроме вкусовых ощущений;
обонянием — кроме запахов; или осязанием — больше,
чем осязаемые качества?
Г и л а с. Нет.
Ф и л о н у с. Очевидно, таким образом, что если ты
устранишь все чувственные качества, то ничего чувствен­
ного не останется?
Г и л а с. Согласен.
Φ и л о н у с. Чувственные вещи поэтому не что иное,
как те же чувственные качества или сочетания чувствен­
ных качеств?
Г и л а с. Не что иное.
2G0

Φ и л о н у с. Теплота, следовательно, является чув­
ственной вещью?
Г и л а с. Конечно.
Φ и л о н у с. Не состоит ли реальность чувственных
вещей в том, что они воспринимаются? Или она есть нечто
отличное от их воспринимаемого бытия и не стоит ни в ка­
ком отношении к разуму?
Г и л а с. Существовать — одно, а быть восприни­
маемым — другое.
Φ и л о н у с. Я говорю, имея в виду только чувст­
венные вещи; и о них я спрашиваю: подразумеваешь ли ты
под их действительным существованием некоторое само­
стоятельное бытие вне разума, и притом отличное от их
воспринимаемого бытия?
Г и л а с. Я подразумеваю действительное абсолют­
ное бытие, отличное от их воспринимаемого бытия, и без
какого-либо отношения к последнему.
Φ и л о н у с. Теплота, если допустить ее действитель­
ное бытие, должна существовать вне разума?
Г и л а с. Должна.
Ф и л о н у с. Скажи мне, Гилас, совместимо ли это
действительное существование одинаково со всеми сте­
пенями теплоты, какие мы воспринимаем, или существует
какое-либо основание, в силу которого мы должны припи­
сывать его одним степеням и отрицать относительно дру­
гих? Если такое основание есть, то сообщи мне, пожалуй­
ста, его.
Г и л а с . Какую бы степень тепла мы ни восприни­
мали чувствами, мы можем быть уверены, что та же сте­
пень существует в объекте, которым она вызывается.
Φ и л о н у с. Как! Самая высокая так же, как и са­
мая низкая?
Г и л а с . Я говорю, что основание, очевидно, одно и
то же по отношению к обеим: обе воспринимаются чувства­
ми; больше того, более высокая степень тепла восприни­
мается лучше; следовательно, если есть какая-либо разни­
ца, то она состоит в том, что мы более уверены в действи­
тельном существовании высокой степени, чем можем быть
уверены в действительности более низкой.
Φ и л о н у с. Но не есть ли самая сильная и высокая
степень тепла очень большое страдание?
Г и л а с . Никто не может этого отрицать.
Ф и л о н у с. А невоспринимающая вещь может испы­
тывать страдание или наслаждение?
231

Г и л а с. Конечно, нет.
Φ и л о н у с. Твоя материальная субстанция есть бы­
тие, лишенное чувств, или бытие, одаренное чувством и
восприятием?
Г и л а с. Она, без сомнения, лишена чувств.
Ф и л о н у с . И поэтому не может быть субъектом
страдания?
Г и л а с. Никоим образом.
Ф и л о н у с . Следовательно, не может обладать и
самой высокой степенью тепла, воспринимаемой чувст­
вом, раз ты признаешь, что она не есть субъект даже мало­
го страдания?
Г и л а с. Согласен с этим.
Ф и л о н у с . Что же мы должны сказать в таком слу­
чае о твоем внешнем объекте; он — материальная суб­
станция или нет?
Г и л а с. Он — материальная субстанция с чувствен­
ными качествами, присущими ей.
Ф и л о н у с . Как же может существовать в ней вы­
сокая степень тепла, раз ты признаешь, что она не может
быть в материальной субстанции? Я хотел бы, чтобы ты
разъяснил этот пункт.
Г и л а с. Погоди, Филонус, я боюсь, не промахнулся
ли я, приняв, что сильная теплота есть страдание. Скорее,
пожалуй, страдание есть нечто отличное от теплоты и
следствие или действие ее.
Ф и л о н у с . Если ты поместишь руку возле огня,
воспримешь ты одно простое единообразное ощущение или
два раздельных ощущения?
Г и л а с. Одно простое ощущение.
Ф и л о н у с . Не воспринимается ли теплота непо­
средственно?
Г и л а с. Да.
Ф и л о н у с . А страдание?
Г и л а с. Конечно.
Ф и л о н у с . Если принять поэтому во внимание, что
и то и другое непосредственно воспринимается в одно и
то же время и что огонь вызывает в тебе только одну про­
стую или несложную идею, то отсюда следует, что эта же
простая идея есть в одно и то же время и непосредствен­
но воспринимаемая интенсивная теплота, и страдание,
а следовательно, непосредственно воспринимаемая ин­
тенсивная теплота не является чем-либо отличным от осо­
бого рода страдания.
262

Г и л а с. По-видимому, так.
Φ и л о н у с. Далее, подумай, Гилас, можешь ли ты
представить сильное ощущение, которое было бы свободно
от неудовольствия или удовольствия?
Г и л а с . Не могу.
Φ и л о н у с. Или можешь ли ты составить себе идею
о чувственном страдании или удовольствии вообще, не­
зависимо от всякого представления о теплоте, холоде,
вкусах, запахах и т. п. в частности?
Г и л а с . Не думаю, чтобы это было возможно.
Φ и л о н у с. Не следует ли из этого, что чувственное
страдание не есть нечто отличное от этих ощущений или
идей, когда они достигают сильной степени?
Г и л а с . Этого отрицать нельзя; и, по правде говоря,
я начинаю подозревать, что очень сильная теплота не мо­
жет существовать иначе как только в воспринимающем ее
уме (mind).
Φ и л о н у с. Как! Ты находишься, значит, в скеп­
тическом состоянии колебания между утверждением и от­
рицанием?
Г и л а с . Я думаю, в этом пункте я могу не коле­
баться. Очень сильная и вызывающая страдание теплота
не может существовать вне разума.
Φ и л о н у с. Следовательно, она, по-твоему, не име­
ет реального бытия?
Г и л а с . Я признаю это.
Φ и л о н у с. Таким образом, верно, что в природе
нет ничего действительно горячего?
Г и л а с . Я не отрицал, что в телах есть некоторая
реальная теплота. Я говорю только, что не существует
такой вещи, как реальная интенсивная теплота.
Φ и л о н у с. Но разве ты перед тем не говорил, что
все степени теплоты должны быть одинаково реальны, а ес­
ли уж есть какая-нибудь разница, то лишь в том, что вы­
сокая степень должна быть несомненно более реальной,
чем низкая?
Г и л а с. Верно, но это произошло потому, что тогда
я не принял во внимание основание, которое имеется для
различения их, которое я теперь ясно вижу. А именно: так
как интенсивная теплота есть не что иное, как особый род
неприятного ощущения, а страдание может существовать
только в воспринимающем существе, то отсюда следует,
что интенсивная теплота не может реально существовать
в невоспринимающей телесной субстанции. Но это не есть
263

основание к тому, чтобы отрицать существование теплоты
в более низкой степени в такого рода субстанции.
Φ и л о н у с. Но каким образом мы будем в состоянии
отличать степени теплоты, существующие только в уме,
от тех, которые существуют вне его?
Г и л а с. Это не представляет затруднения. Ты знаешь,
что самая низкая степень неприятного не может существо­
вать, не будучи воспринята; какова бы ни была поэтому
степень теплоты, неприятное ощущение существует толь­
ко в уме. Что же касается всех других степеней тепла, то
ничто нас не обязывает думать о них то же самое.
Φ и л о н у с. Мне кажется, ты согласился уже, что
невоспринимающее существо точно так же не способно
испытывать удовольствие, как и неудовольствие.
Г и л а с. Согласился.
Φ и л о н у с. А умеренное тепло или более мягкая
степень теплоты чем та, которая причиняет неприятность,
не есть ли >довочытвие?
Г и л а с. Так что же?
Φ и л о и у с. Следовательно, оно не может существо­
вать вне ума в невоспринимающей субстанции, или в теле.
Г и л а с. По-видимому, так.
Φ и л о н у с. Так как поэтому и те степени теплоты,
которые неприятны, могут существовать только в мыс­
лящей субстанции, то не можем ли мы из этого заключить,
что внешние тела абсолютно не способны иметь какую
бы то ни было степень теплоты?
Г и л а с. По более зрелом размышлении я не считаю
столь же очевидным, что умеренная теплота является в
такой же мере удовольствием, как высокая ее степень —
неудовольствием.
Ф и л о н у с. Я утверждаю, что умеренная теплота —
такое же большое удовольствие, как ее высокая степень —
неудовольствие. Но если ты согласен, что она — хотя бы
малое удовольствие, это оправдывает мое заключение.
Г и л а с. Я скорее назвал бы это безболезненностью.
По-видимому, это не что иное, как отсутствие и неудоволь­
ствия, и удовольствия. Л что такое качество или состоя­
ние может быть свойственно немыслящей субстанции, я
надеюсь, ты не будешь отрицать.
Φ и л о н у с. Если ты решил настаивать на том, что
мягкая степень теплоты не есть удовольствие, то я не знаю,
как иначе убедить тебя,— разве только сославшись на
твое собственное чувство. А что ты думаешь о холоде?
264

Г и л а с. То же, что и о тепле. Сильная степень хо­
лода — страдание, ибо чувствовать очень большой холод—
значит воспринимать большую неприятность: поэтому
он не может существовать вне ума; но меньшая степень
холода может, так же точно как и меньшая степень тепла.
Φ и л о и у с. Поэтому о тех телах, при прикоснове­
нии которых к нашему телу мы воспринимаем умеренную
степень теплоты, нужно заключить, что в них имеется уме­
ренная степень теплоты; а о тех, от прикосновения кото­
рых мы чувствуем такую же степень холода, нужно ду­
мать, что в них имеется холод.
Г и л а с. Нужно.
Φ и л о и у с. Может быть верным какое-нибудь уче­
ние, которое необходимо приводит нас к нелепости?
Г и л а с. Без сомнения нет.
Φ и л о н у с. Не является ли нелепостью думать, что
одна и та же вещь может быть в одно и то же время хо­
лодной и теплой?
Г и л а с. Конечно.
Φ и л о н у с. Предположим теперь, что одна рука у
тебя горячая, а другая — холодная и что ты обе сразу
опускаешь в сосуд с водой средней температуры; не будет
ли вода казаться для одной руки холодной, для другой —
теплой?
Г и л а с. Будет.
Φ и л о н у с. Не должны ли мы поэтому, на основа­
нии наших предпосылок, заключить, что она и холодная
и теплая в одно и то же время, т. е., согласно твоему соб­
ственному признанию, поверить в нелепость?
Г и л а с. Признаюсь, похоже на то.
Φ и л о н у с. Следовательно, сами исходные поло­
жения ложны, раз ты признал, что верная предпосылка не
приводит к нелепости.
Г и л а с. Но в конце концов может ли быть что-ни­
будь нелепее утверждения, что в огне нет теплоты?
Φ и л о н у с. Чтобы сделать этот пункт еще яснее,
скажи, не должны ли мы в двух совершенно сходных слу­
чаях высказывать одно и то же суждение?
Г и л а с. Должны.
Φ и л о н у с. Когда ты уколешь палец булавкой, не
разрывает ли и не разделяет ли она мышечные волокна?
Г и л а с. Конечно.
Φ и л о н у с. А если ты сожжешь палец углем, будет
дело обстоять иначе?
365

Г и л а с. Нет.
Φ и л о н у с. Так как ты не считаешь, что само ощу­
щение, вызываемое булавкой или чем-либо подобным, на­
ходится в булавке, то ты не можешь, согласно тому, что
ты теперь признал, сказать, что ощущение, вызываемое
огнем или чем-нибудь подобным, находится в огне.
Г и л а с. Хорошо, это находится в соответствии с тем,
что я признал: я согласен уступить в этом пункте и при­
знаю, что тепло и холод — только ощущения, существую­
щие в нашей душе. Но остается еще немало данных, чтобы
удовлетворить реальность внешних предметов.
Φ и л о н у с. Но что скажешь ты, Гилас, если ока­
жется, что явление остается тем же самым в отношении
ко всем остальным чувственным качествам и чтосущество­
вания их вне разума точно так же нельзя допустить, как
и существования тепла и холода?
Г и л а с . Тогда, действительно, ты кое-что сделаешь
для достижения цели; но я не думаю, что это может быть
доказано.
Φ и л о н у с. Исследуем их по порядку. Что ты ду­
маешь о вкусах — существуют они вне ума или нет?
Г и л а с . Может ли кто-нибудь сомневаться в таких
своих ощущениях, как то, что сахар сладок или что по­
лынь горька?
Φ и л о н у с. Скажи мне, Гилас, является ли слад­
кий вкус особым удовольствием, приятным ощущением
или нет?
Г и л а с. Является.
Ф и л о н у с . И не есть ли горечь особая неприятность
или неудовольствие?
Г и л а с . Конечно, так.
Ф и л о н у с . Но если сахар и полынь — немыслящие
телесные субстанции, существующие вне ума, то как мо­
гут сладость или горечь, т. е. удовольствие или неудоволь­
ствие, быть присущи им?
Г и л а с . Погоди, Филонус, я вижу теперь, в чем со­
стояло мое заблуждение все это время. Ты спрашивал, не
составляют ли тепло и холод, сладость и горечь особых
видов удовольствия и неудовольствия, на что я просто от­
вечал: составляют. Между тем я должен был бы сделать
следующее различение: эти качества составляют удоволь­
ствие или неудовольствие, поскольку они воспринимаются
нами, но не поскольку они существуют во внешних объек­
тах. Поэтому мы не должны заключать абсолютно, что в
266

огне нет тепла или в сахаре — сладости, а только — что
тепло или сладость, поскольку они воспринимаются нами,
находятся в огне или в сахаре. Что ты скажешь на это?
Ф и л о н у с. Я скажу, что это не имеет никакого от­
ношения к нашей задаче. У нас разговор все время идет о
чувственных вещах, которые ты определил как вещи, ко­
торые мы непосредственно воспринимаем нашими чувст­
вами, О каких бы других качествах, отличных от этих,
ты ни говорил, я ничего о них не знаю, и они совершенно
не относятся к обсуждаемому вопросу. Ты можешь, до­
пустим, утверждать, что ты открыл некоторые качества,
которых ты не воспринимаешь, и утверждать, что эти не­
чувственные качества существуют в огне и в сахаре. Но
какое употребление из этого ты можешь сделать в данном
случае, я не в состоянии понять. Скажи мне поэтому еще
раз: признаешь ли ты, что тепло и холод, сладость и го­
речь (подразумевая те качества, которые воспринимаются
чувствами) не существуют вне ума?
Г и л а с. Я вижу, что настаивать ни к чему, поэтому
я уступаю и, что касается упомянутых качеств, не буду
спорить. Хотя, признаюсь, странно звучит — утверждать,
что сахар не сладок.
Φ и л о н у с. Чтобы ты еще больше убедился, за­
меть также следующее: то, что обыкновенно кажется слад­
ким, больному нёбу покажется горьким. И ничего не мо­
жет быть яснее того, что разным лицам одна и та же пища
представляется различного вкуса; то, чем наслаждается
один, в другом вызывает отвращение. А как могло бы это
быть, если бы вкус был чем-то действительно присущим
пище?
Г и л а с, Признаюсь, я не знаю как.
Φ и л о н у с. Затем нужно рассмотреть запахи. И от­
носительно их я хотел бы знать, не относится ли к ним це­
ликом то, что было сказано о вкусе? Не являются ли они
в такой же мере приятными или неприятными ощуще­
ниями?
Г и л а с. Являются.
Φ и л о н у с. Считаешь ли ты в таком случае возмож­
ным, чтобы они существовали в невоспринимающей вещи?
Г и л а с. Нет.
Φ и л о н у с. Или, можешь ли ты представить себе,
чтобы нечистоты и отбросы вызывали у нечистоплотных
животных, которые ими охотно питаются, те же запахи, ко­
торые мы воспринимаем в них?
267

Г и л а с. Никоим образом.
Φ и л о н у с. Не можем ли мы, таким образом, за­
ключить о запахах, что они, подобно другим вышеупомя­
нутым качествам, могут существовать только в восприни­
мающей субстанции или в разуме?
Г и л а с. Я думаю.
Φ и л о н у с. Теперь обратимся к звукам. Что мы
должны думать о них: составляют ли они признаки, дей­
ствительно присущие внешним телам, или нет?
Г и л а с. Что они не присущи звучащим телам, ясно
из того, что колокольчик, в который ударяют под пустым
колоколом воздушного насоса, не издает звука. Поэтому
носителем звука нужно рассматривать воздух.
Φ и л о н у с. Что является основанием для этого,
Гилас?
Г и л а с. Дело в том, что, когда в воздухе возникает
какое-нибудь движение, мы воспринимаем звук — более
сильный или более слабый, в зависимости от движения
воздуха; если бы в воздухе не было никакого движения,
мы вообще не услыхали бы никакого звука.
Φ и л о н у с. Соглашаясь, что мы слышим звук толь­
ко тогда, когда в воздухе совершается некоторое движе­
ние, я тем не менее не вижу, как ты мог бы вывести из это­
го, что сам звук находится в воздухе.
Г и л а с . Не что иное, как движение во внешнем воз­
духе, вызывает в уме впечатление звука. Ударяя в бара­
банную перепонку, оно вызывает колебание, которое через
посредство слуховых нервов сообщается мозгу, вследст­
вие чего разум испытывает воздействие со стороны ощу­
щения, называемого звуком.
Φ и л о н у с. Как! Звук, следовательно, есть ощуще­
ние?
Г и л а с . Я говорю, что так, как он воспринимается
нами, он — особое ощущение.
Φ и л о н у с. А разве может какое-нибудь ощущение
существовать вне разума?
Г и л а с . Нет, конечно.
Φ и л о н у с. Как же может звук, будучи ощущением,
существовать в воздухе, если под воздухом ты подразуме­
ваешь субстанцию, лишенную чувств и существующую вне
разума?
Г и л а с . Ты должен различать, Филонус, между зву­
ком, как он воспринимается нами и как он есть сам по се­
бе; или (что то же) между звуком, который мы восприни268

маем непосредственно, и звуком, который существует вне
нас. Первый, действительно, есть особый род ощущения,
а второй есть лишь колебательное или волнообразное дви­
жение в воздухе.
Φ и л о н у с. Я думал, что уже отвел это различение
ответом, который я дал, когда воспользовался им в сход­
ном случае раньше. Но чтобы больше не возвращаться к
этому: уверен ли ты, что звук, действительно, не что иное,
как движение?
Г и л а с. Уверен.
Φ и л о н у с. Поэтому все, что присуще действитель­
ному звуку, с несомненностью может быть приписано дви­
жению?
Г и л а с. Может.
Φ и л о н у с. Тогда имело бы разумный смысл гово­
рить о движении как о вещи громкой, сладкой, острой или
тяжелой.
Г и л а с. Я вижу, ты решил не понимать меня. Раз­
ве не очевидно, что эти свойства или состояния принадле­
жат только чувственному звуку, или звуку в обычном зна­
чении слова, но не звуку в действительном и философском
смысле; этот последний, как я только что говорил, есть
не что иное, как известное движение воздуха.
Φ и л о н у с. По-видимому, тогда есть два рода зву­
ка: один — обыкновенный, или тот, который слышен, дру­
гой — философский и действительный?
Г и л а с. Именно.
Φ и л о н у с, И последний состоит в движении?
Г и л а с. Об этом я и говорил.
Φ и л о н у с. Скажи, Гилас, к какому чувству, потвоему, относится представление движения? К слуху?
Г и л а с . Нет, конечно; но к зрению и осязанию.
Φ и л о н у с. Тогда из этого должно следовать, что,
по-твоему, действительно звуки могут быть видимы или
осязаемы, но никак не слышимы.
Г и л а с . Послушай, Филонус, ты можешь, если тебе
это нравится, вышучивать мое мнение, но это не изменит
истинного положения вещей. Я признаю, конечно, что
выводы, к которым ты меня принуждаешь,звучат несколь­
ко странно; но обычный язык, как ты знаешь, создан про­
стым народом и для его нужд, мы не должны поэтому удив­
ляться, если выражения, подходящие для точных философ­
ских понятий, кажутся странными и непривычными.
Ф и л о н у с . Это то, к чему мы пришли? Уверяю тебя,
269

я считаю, что приобрел не мало, раз ты так легко отсту­
паешь от обычных выражений и мнений; ведь главной час­
тью нашего изыскания было исследовать, чьи понятия от­
стоят дальше от обычного пути и в большей степени про­
тиворечат общему мнению всего света. Но можешь ли ты
считать всего только философским парадоксом утвержде­
ние, что действительные звуки никогда не слышимы и что
идея о них получается с помощью какого-либо другого
чувства? И в этом нет ничего противоречащего природе
и истинности вещей?
Г и л а с. Говоря откровенно, мне это не нравится.
И после тех уступок, которые я уже сделал, я считаю пра­
вильным согласиться, что звуки также не имеют действи­
тельного бытия вне разума.
Φ и л о н у с. Я надеюсь, тыне затруднишься признать
то же самое относительно цветов.
Г и л а с. Прости меня: с цветами дело обстоит со­
вершенно иначе. Может ли быть что-нибудь яснее того,
что мы видим их в объектах?
Φ и л о н у с. Объекты, о которых ты говоришь, я по­
лагаю, суть телесные субстанции, существующие вне на­
шего разума?
Г и л а с. Да.
Ф и л о н у с. И им присущи истинные и реальные
цвета?
Г и л а с. Всякий видимый объект имеет тот цвет,
который мы в нем видим.
Φ и л о н у с. Как! Разве существует что-нибудь ви­
димое, кроме того, что мы воспринимаем зрением?
Г и л а с. Нет, не существует.
Φ и л о н у с. А воспринимаем ли мы что-нибудь умом,
чего мы не воспринимаем непосредственно?
Г и л а с. Сколько раз ты вынуждаешь меня повторять
одно и то же? Я говорю тебе: нет, не воспринимаем.
Φ и л о н у с. Имей терпение, милый Гилас, и скажи
мне еще раз, существует ли что-нибудь непосредственно
воспринимаемое чувствами, за исключением чувственных
качеств? Я знаю, ты говорил, что — нет; но я хотел бы
снова услышать, остаешься ли ты все еще при том же мне­
нии?
Г и л а с . Остаюсь.
Φ и л о н у с. Скажи, пожалуйста, является ли твоя
телесная субстанция чувственным качеством или комбина­
цией чувственных качеств?
270

Г и л а с. Что за вопрос! Кто же когда-нибудь думал
это?
Ф и л о н у с. У меня было основание спросить об
этом, потому что ты, утверждая, что всякий видимый объект
имеет тот цвет, который мы видим в нем, заставляешь
видимые объекты быть телесными субстанциями; это пред­
полагает или то, что телесные субстанции суть чувствен­
ные качества, или же, что есть нечто кроме чувственных ка­
честв, что воспринимается зрением. Но так как в этом
пункте мы уже достигли соглашения и ты не отказываешь­
ся от него, то из этого получается ясное следствие, что твоя
телесная субстанция не есть что-либо отличное от чувст­
венных качеств.
Г и л а с. Ты можешь делать сколько тебе угодно не­
лепых выводов и стараться запутать самые ясные вещи,
все-таки ты никогда не убедишь меня вопреки моим чувст­
вам. Я ясно понимаю то, что я имею в виду.
Ф и л о н у с . Я хочу, чтобы ты и меня заставил понять
это. Но так как ты не склонен подвергнуть исследованию
свое понятие телесной субстанции, то я не буду больше
настаивать на этом пункте. Будь только добр сообщить
мне, являются ли внешние тела окрашенными в те самые
цвета, которые мы видим, или в какие-нибудь дру­
гие.
Г и л а с. В те же самые.
Ф и л о н у с . Как! Значит, тот великолепный крас­
ный и пурпурный цвет, который мы видим вот на тех об­
лаках, действительно присущ им? Или ты думаешь, что они
сами по себе имеют какой-либо иной облик, чем облик тем­
ного тумана или пара?
Г и л а с. Я должен признать, Филонус, что эти цве­
та облаков не существуют в действительности такими, ка­
кими они кажутся на этом расстоянии. Это только кажу­
щиеся цвета.
Ф и л о н у с . Ты их называешь кажущимися? Как же
отличим мы эти кажущиеся цвета от действительных?
Г и л а с. Очень просто. Кажущимися нужно считать
те, которые, появляясь только на расстоянии, исчезают
при приближении.
Φ и л о и у с. А действительными, я полагаю, нужно
считать те, которые открываются при самом близком и
точном наблюдении.
Г и л а с. Правильно.
Ф и л о н у с . Это ближайшее и самое точное рассмот271

рение делается с помощью микроскопа или невооружен­
ным глазом?
Г и л а с. Без сомнения, при помощи микроскопа.
Φ и л о н у с. Но микроскоп часто открывает в объек­
те цвета, отличные от воспринимаемых невооруженным
глазом. И если бы у нас были микроскопы, увеличиваю­
щие сверх всякой нормы, то, наверно, ни один объект, рас­
сматриваемый через них, не казался бы того же цвета, ка­
кого он кажется невооруженному глазу.
Г и л а с. Что же ты хочешь из всего этого вывести?
Ты ведь не можешь заключить, что в действительности
объекты, естественно, не имеют цветов, так как путем ис­
кусственных приемов эти последние могут быть изменены
или устранены.
Ф и л о н у с. Я думаю, из твоих собственных при­
знаний можно с очевидностью вывести, что все цвета, ко­
торые мы видим невооруженным глазом, являются только
кажущимися, подобно цвету облаков, так как они исче­
зают при более близком и тщательном рассмотрении, ко­
торое достигается нами с помощью микроскопа. Что ка­
сается того, о чем ты говоришь в виде предупреждения, то
я спрошу тебя: каким зрением лучше открывается дейст­
вительное и естественное состояние объекта: очень острым
и проницательным или менее острым?
Г и л а с. Первым, без сомнения.
Φ и л о н у с. Не ясно ли из диоптрики, что микро­
скоп делает зрение более проницательным и представляет
объекты так, как они казались бы глазу в том случае, если
бы естественно был снабжен самой совершенной остротой?
Г и л а с. Конечно.
Φ и л о н у с. Следовательно, микроскопическое изоб­
ражение нужно считать таким, которое наилучшим обра­
зом показывает действительную природу вещи или то, что
такое она сама по себе. Цвета поэтому, воспринимаемые с
помощью микроскопа, более подлинны и действительны,
чем цвета, воспринимаемые иным способом?
Г и л а с. Признаюсь, в том, что ты говоришь, есть
доля правды.
Φ и л о н у с. Кроме того, не только возможно, но и
на самом деле существуют животные, глаза которых при­
родой приспособлены для восприятия таких вещей, которые
по причине их ничтожной величины ускользают от нашего
зрения. Как ты себе представляешь этих непостижимых
маленьких животных, воспринимаемых с. помощью увели-

т

чительных стекол? Должны мы допустить, что они совер­
шенно слепы? Или, в случае если они видят, можно себе
представить, чтобы их зрение не служило точно так же для
предохранения их тел от повреждений, как это обнаружи­
вается у всех других животных? А если так, то не очевид­
но ли, что они должны видеть частицы, которые меньше их
собственных тел и которые представятся им во всяком
объекте в виде, весьма отличном от того, который возни­
кает в нашем уме? Да и наши собственные глаза не всегда
представляют нам объекты одним и тем же способом. Вся­
кий знает, что во время желтухи все вещи кажутся жел­
тыми. Не является ли поэтому в высокой степени вероят­
ным, что те животные, глаза которых, как мы замечаем,
устроены весьма отлично от наших и тела которых полны
иных соков, в любом объекте не видят тех цветов, которые
видим мы? Не следует ли из всего этого, что все цвета яв­
ляются одинаково кажущимися и что ни один цвет, кото­
рый мы воспринимаем, в действительности не присущ ни­
какому внешнему объекту?
Г и л а с. По-видимому.
Φ и л о н у с. В этом пункте не будет никакого сомне­
ния, если ты примешь в соображение тот факт, что, если
бы цвета были действительными свойствами или состоя­
ниями, присущими внешним телам, они не менялись бы
без какой-либо перемены, совершающейся в самих телах;
но не очевидно ли из всего сказанного, что при употребле­
нии микроскопа, при изменении, совершающемся в глаз­
ной жидкости, или при перемене расстояния, без какоголибо действительного изменения в самой вещи, цвета
объекта или меняются, или вовсе исчезают? Больше того,
пусть все прочие обстоятельства остаются теми же, изме­
ни только положение некоторых объектов — и они пред­
станут глазу в различных цветах. То же самое происходит,
когда мы рассматриваем объект при разной силе света.
И разве не общеизвестно, что одни и те же тела кажутся
различно окрашенными при свете свечи по сравнению с тем,
какими они кажутся при свете дня? Добавь к этому опыт
с призмой, которая, разделяя разнородные лучи света,
меняет цвет объекта и заставляет самый белый цвет ка­
заться невооруженному глазу темно-синим или красным.
И теперь скажи мне, держишься ли ты все еще мнения,
что всякому телу присущ его истинный, действительный
цвет; а если ты это думаешь, то я хотел бы дальше узнать
от тебя, какое определенное расстояние и положение объек375

та, какое особое строение и какая организация глаза, ка­
кая степень или какой род света необходимы для установ­
ления этого истинного цвета и для отличия его от кажу­
щихся.
Г и л а с. Признаю, что я теперь совершенно убежден
в том, что все они — одинаково кажущиеся, что нет цве­
тов, действительно присущих внешним телам, и что они
всецело зависят от света. И что меня утверждает в этом
мнении, так это то, что в зависимости от силы света цвета
бывают более или менее ярки; если же света нет, то и цве­
та не воспринимаются. Кроме того, допуская, что цвета
существуют во внешних объектах, все-таки как было бы
для нас возможно воспринимать их? Ведь ни одно внешнее
тело не впечатляет разума, если оно не действует сперва
на наши органы чувств. Между тем единственное дейст­
вие тел есть движение, а движение не может быть сообще­
но иначе, как посредством толчка. Поэтому объект не мо­
жет действовать на глаз на расстоянии; и ни он сам, ни
его свойства не могут, следовательно, стать воспринимае­
мыми для сознания. Отсюда ясно следует, что какая-то
смежная субстанция, непосредственно воздействуя на глаз,
вызывает восприятие цветов; и такая субстанция есть
свет.
Φ и л о н у с. Как! Свет, значит, есть субстанция?
Г и л а с. Я говорю, Филонус, что внешний свет есть
не что иное, как тонкая текучая субстанция, мелкие части­
цы которой, приведенные в оживленное движение и раз­
ными способами отраженные от различных поверхностей
внешних объектов к глазу, сообщают различные движе­
ния зрительным нервам; эти движения, будучи переданы
мозгу, вызывают в нем разные впечатления; а последние
сопровождаются ощущениями красного, голубого, жел­
того и т. д.
Ф и л о н у с . Тогда, по-видимому, свет только колеб­
лет зрительные нервы.
Г и л а с. Больше ничего.
Ф и л о н у с . И вслед за всяким особым движением
нервов в уме вызывается ощущение, которое есть некото­
рый особый цвет.
Г и л а с. Правильно.
Ф и л о н у с . И эти ощущения не имеют существова­
ния вне разума.
Г и л а с. Не имеют.
Ф и л о н у с . Как же ты утверждаешь, что цвета —
274

в свете, раз ты под светом понимаешь телесную субстан­
цию вне разума?
Г и л а с, Я признаю, что свет и цвета, как они непо­
средственно воспринимаются нами, не могут существовать
вне разума. Но сами по себе они — только движения и кон­
фигурации некоторых неощутимых частиц материи.
Ф и л о н у с . Таким образом, цвета в обычном смыс­
ле, или понимаемые как непосредственные объекты зре­
ния, могут быть присущи только воспринимающей суб­
станции.
Г и л а с. Именно это я и говорю.
Ф и л о н у с . Хорошо; так как ты уступаешь в том,
что касается тех чувственных качеств, которые единствен­
но считаются цветами всем человеческим родом, то мо­
жешь держаться какого тебе угодно взгляда на вышеназ­
ванные «невидимые качества» философов. Не мое дело
спорить об этом; я только советовал бы тебе подумать над
тем, благоразумно ли будет с твоей стороны, принимая во
внимание произведенное нами исследование, утверждать,
что красное и синее, которое мы видим, не являются дей­
ствительными цветами, а таковыми на самом деле оказы­
ваются некоторые непознаваемые движения и формы, ко­
торых никто никогда не видел и не может видеть. Не яв­
ляются ли они понятиями неприемлемыми и не приводят
ли они к некоторым столь же смешным выводам, как те,
которые ты должен был отвергнуть, когда мы говорили о
звуках?
Г и л а с. Признаюсь чистосердечно, Филонус, что
упорствовать дальше бесполезно. Цвета, звуки, вкусы —
словом, все так называемые вторичные качества безуслов­
но не имеют существования вне разума. Но это признание
не дает основания предполагать, что я сколько-нибудь
умаляю реальность материи или внешних объектов; ведь
это не больше, чем утверждают некоторые философы, кото­
рые тем не менее, насколько только можно представить,
далеки от отрицания материи. Чтобы понять это яснее,
ты должен знать, что чувственные качества делятся
философами на первичные и вторичные. Первые суть протя­
женность, форма, плотность, тяжесть, движение и покой.
И эти качества они считают действительно существующими
в телах. Вторые — те, которые перечислены выше, или,
коротко, все чувственные качества, кроме первичных; онито, по их утверждению, и являются ощущениями и идеями,
существующими только в уме. Но обо всем этом, я не сом275

неваюсь, ты осведомлен. Я со своей стороны давно знал,
что такое мнение распространилось среди философов.
Но до сих пор еще не был вполне убежден в его пра­
вильности.
Φ и л о н у с. Ты все еще держишься того мнения, что
протяжение и форма присущи внешним немыслящим суб­
станциям?
Г и л а с. Да.
Ф и л о н у с. А что, если те же аргументы, которые
были приведены против вторичных качеств, будут го­
диться и против первичных?
Г и л а с. Ну тогда я буду обязан признать, что они
также существуют только в уме.
Φ и л о н у с. По-твоему, форма и протяженность,
которые ты воспринимаешь чувством, на самом деле су­
ществуют во внешнем объекте или в материальной суб­
станции?
Г и л а с. Да.
Φ и л о н у с. Имеют ли основания все остальные жи­
вотные думать то же о тех формах и протяженностях,
которые они видят и чувствуют?
Г и л а с. Без сомнения, если они воообще что-либо
думают.
Φ и л о н у с. Скажи мне, Гилас, думаешь ли ты, что
чувства даны для самосохранения и благополучной жизни
всем животным или даны с этой целью только человеку?
Г и л а с . Я не сомневаюсь, что они имеют то же самое
назначение у всех остальных животных.
Φ и л о н у с. Если так, то не необходимо ли, чтобы
они были способны воспринимать посредством чувств
собственные члены и тела, которые могут вредить им?
Г и л а с . Конечно.
Φ и л о н у с. Тогда нужно предположить, что клещ
видит собственную ножку и вещи, равные ей, тебе они в
то же время кажутся едва различимыми или в лучшем слу­
чае всего только видимыми точками.
Г и л а с . Не могу отрицать этого.
Ф и л о н у с. А созданиям более мелким, чем клещ,
не бу^ут ли они казаться еще больше?
Г и л а с . Будут.
Φ и л о н у с. Настолько, что то, что ты едва можешь
различить, какому-нибудь крайне мелкому животному по­
кажется огромной горой?
Г и л а с . Со всем этим я согласен.
276

Φ и л о н у с. Может одна и та же вещь в одно и то же
время сама по себе быть разного размера?
Г и л а с. Было бы нелепостью изображать так.
Φ и л о н у с. Но из твоих допущений следует, что
как протяжение, воспринимаемое тобою, так и протяже­
ние, воспринимаемое самим клещом, а равным образом и
протяжения, воспринимаемые более мелкими животными, —
каждое из них есть истинное протяжение ножки клеща;
это значит, согласно твоим собственным предпосылкам,
что ты пришел к нелепости.
Г и л а с. По-видимому, здесь есть некоторое затруд­
нение.
Φ и л о н у с. Далее, не признал ли ты, что свойство,
действительно присущее объекту, не может измениться без
изменения в нем самом?
Г и л а с. Признал.
Φ и л о н у с. Кроме того, когда мы приближаемся
к какому-нибудь объекту или удаляемся от него, видимое
протяжение изменяется, будучи на одном расстоянии в
десять или даже в сто раз больше, чем на другом. Не сле­
дует ли поэтому отсюда равным образом, что оно в дейст­
вительности не присуще объекту?
Г и л а с. Признаюсь, я в затруднении, что тут и думать.
Φ и л о н у с, Твое суждение определится тотчас же,
как только ты решишься думать об этом свойстве так же
непредвзято, как ты думал об остальных. Разве для нас не
являлось убедительным аргументом то, что ни тепло, ни
холод не находятся в воде, так как она кажется теплой
одной руке и холодной другой?
Г и л а с. Являлось.
Φ и л о н у с. И разве не значит рассуждать точно
так же, если мы заключаем, что объект не обладает ни
протяженностью, ни формой, ибо одному глазу он кажет­
ся малым, гладким и круглым, а другому — большим, не­
ровным и угловатым?
Г и л а с. Совершенно верно. Но разве так бывает
когда-либо?
Φ и л о и у с. Ты можешь в любое время произвести
эксперимент, глядя одним глазом просто, а другим — че­
рез микроскоп.
Г и л а с. Я не знаю, как мне отстоять это, но я не­
охотно пошел бы на уступки в вопросе о протяженности,
так как от такой уступки вижу много неудобных послед­
ствий.
277

Φ и л о н у с. Неудобных, ты говоришь? Но поело
сделанных уже уступок, я надеюсь, ты ни перед чем не
остановишься из-за неудобства. А, с другой стороны, раз­
ве не оказалось бы очень неудобным, если бы общее рас­
суждение, которое обнимает все другие чувственные ка­
чества, не включало также протяженности? Раз признано,;
что никакая идея или что-либо подобное идее не может
существовать в невоспринимающей субстанции, то из это­
го, без сомнения, следует, что ни форма, ни характер про­
тяжения, которые мы можем воспринять или так или иначе
себе представить, не могут в действительности быть прису­
щи материи, не говоря уже об особой трудности, если по­
нимать материальную субстанцию, первичную по отно­
шению к протяжению и отличную от него, как субстрат
протяжения. Каково бы ни было чувственное свойство —
форма, звук или цвет,— одинаково кажется невозможным,;
чтобы оно пребывало в том, что его не воспринимает.
Г и л а с. В настоящий момент я уступаю в этом пунк­
те, оставляя, однако, за собой право взять назад свое мне­
ние, в случае если я в дальнейшем раскрою ложный шаг
на своем пути к нему.
Φ и л о н у с. Этого права нельзя отрицать за тобой.
Покончив с формой и протяженностью, перейдем теперь
к движению. Может ли реальное движение в каком-либо
внешнем теле быть в одно и то же время и очень скорым
и очень медленным?
Г и л а с. Нет, не может.
Φ и л о н у с. Не находится ли скорость движения те­
ла в обратном отношении ко времени, в которое оно про­
бегает данное пространство? Так что тело, которое про­
бегает милю в один час, движется в три раза скорее, чем
когда оно пробегает одну милю в три часа.
Г и л а с. Согласен с тобой.
Ф и л о н у с . И не измеряется ли время последова­
тельной сменой идей в нашем уме?
Г и л а с. Измеряется.
Ф и л о н у с . И разве не возможно, чтобы идеи в
твоем уме следовали друг за другом вдвое скорее, чем в
моем уме или в уме какого-нибудь существа иного рода?
Г и л а с. Согласен с этим.
Ф и л о н у с . Следовательно, кому-нибудь может по­
казаться, что одно и то же тело требует для совершения сво­
его движения в данном пространстве вдвое меньше времени,
чем то кажется тебе. То же рассуждение сохраняет силу и
278

для всякого другого отношения; т. е., согласно твоим пред­
посылкам (так как оба воспринимаемые движения дейст­
вительно присущи объекту), возможно, что одно и то же
тело действительно пройдет один и тот же путь одновремен­
но и очень скоро, и очень медленно. Как это согласовать
со здравым смыслом или с тем, что ты только что признал?
Г и л а с. На это мне нечего сказать.
Φ и л о н у с. Теперь, что касается плотности: или
ты под этим словом не подразумеваешь чувственного ка­
чества — и тогда оно вне нашего исследования, или в про­
тивном случае оно должно означать либо твердость, либо
сопротивление. Но как одно, так и другое явно относится к
нашим чувствам, ибо очевидно, что то, что кажется твер­
дым одному животному, может показаться мягким друго­
му, обладающему большей силой и крепостью членов. И не
менее ясно, что сопротивление, которое я чувствую, на­
ходится не во внешнем теле.
Г и л а с. Я согласен, что само ощущение сопротив­
ления, которое ты непосредственно воспринимаешь, не
находится в теле, но причина этого ощущения находится
в нем.
Φ и л о н у с. Но причины наших ощущений не суть
непосредственно воспринимаемые вещи и потому не чувст­
венны. С этим пунктом, я думал, уже покончено.
Г и л а с. Согласен, покончено; но ты извинишь, ес­
ли я кажусь несколько смущенным,— я не знаю, как по­
кончить со своими прежними понятиями.
Φ и л о н у с. Чтобы помочь себе, прими во внимание
следующее: раз признано, что протяжение не имеет су­
ществования вне ума, необходимо признать то же самое
о движении, плотности и тяжести, так как все они, оче­
видно, предполагают протяжение. Поэтому излишне ис­
следовать в частности каждое из них. Отрицая действи­
тельное существование протяжения, ты отрицал его
у них всех.
Г и л а с. Если то, что ты говоришь, Филонус, верно,
то меня удивляет, почему те философы, которые отрица­
ют действительное существование вторичных качеств,
приписывают его тем не менее первичным качест­
вам. Если между ними нет различия, то как это объяснить?
Ф и л о н у с . Я не отвечаю за всякое мнение филосо­
фов. Но среди других оснований, которые могут быть при­
ведены в пользу этого, вероятным кажется то, что удоволь­
ствие или неудовольствие скорее могут быть связаны с пер279

выми, чем со вторыми. Тепло и холод, вкусы и запахи вы­
зывают в нас несколько более животное удовольствие или
неудовольствие, чем идеи протяжения, формы и движения.
И так как было бы слишком явной нелепостью считать,
что неудовольствие или удовольствие могут иметь пребы­
вание в невоспринимающей субстанции, то человеку лег­
че расстаться с верой во внешнее существование вторичных
качеств, чем первичных. Ты убедишься, что это не лишено
значения, если вспомнишь различие, которое ты делал
между сильной и более умеренной степенью тепла; до­
пуская действительное существование для одной, ты в
то же время отрицал его для другой. Но в конце концов
для такого различения нет разумного основания, ибо не­
сомненно, что безразличное ощущение есть точно так же
ощущение, как и то, которое доставляет большую степень
удовольствия или неудовольствия; следовательно, для
него точно так же нельзя допустить существования в иемыслящем предмете.
Г и л а с. Мне сейчас пришло в голову, Филонус, что
я где-то слышал о различии между абсолютным и ощущае­
мым протяжением 2. Тогда хотя бы признавалось, что
большое и малое, выражаемые только ощущением, в кото­
ром находятся другие протяженные вещи к частям нашего
собственного тела, не присущи реально самим субстан­
циям,— все же ничто не обязывает нас принимать это для
абсолютного протяжения, которое есть нечто отвлеченное
от большого и малого, от той или иной частной величины
или формы. Подобным же образом дело обстоит и с дви­
жением; скорое и медленное всецело относится к следова­
нию идей в нашем собственном уме. Но из того, что эти
модификации движения не существуют вне разума, не
следует, что вне его не существует абсолютного движения,
от них отвлеченного.
Ф и л о н у с . Скажи, что же отличает одно движение
или одну часть протяжения от других? Не есть ли это не­
что чувственное, например некоторая степень скорости
или медленности, некоторая определенная величина или
форма — особая в каждом данном случае?
Г и л а с. Я думаю, да.
Ф и л о н у с . Следовательно, эти качества, будучи
лишены всяких чувственных свойств, не имеют никаких
специфических и числовых различий, как называют их на
языке схоластики.
Г и л а с. Да.
280

Φ и л о н у с. Это значит, что они составляют протя­
жение вообще и движение вообще.
Г и л а с. Допустим.
Φ и л о н у с. Но ведь общепризнанная максима гла­
сит, что все, что существует, единично. Как же может су­
ществовать движение вообще или протяжение вообще и в
какой-либо телесной субстанции?
Г и л а с. Мне нужно время, чтобы разрешить твое
затруднение.
Ф и л о н у с . А мне думается, этот вопрос может быть
разрешен быстро. Без сомнения, ты можешь сказать, спо­
собен ли ты образовать ту или иную идею. Так вот, я го­
тов поставить наш спор в зависимость от следующего вы­
вода. Если ты можешь образовать мысленно отчетливую
абстрактную идею движения или протяжения, лишенных
всех таких чувственных модификаций, как скорое и мед­
ленное, большое и малое, круглое и четырехугольное и
т. и., которые, как признано, существуют только в уме,
то я уступаю в пункте, который ты защищаешь. Можешь?
А если не можешь, то с твоей стороны было бы неразумно
настаивать дольше на существовании того, о чем ты не
имеешь идеи.
Г и л а с. Признаться откровенно — не могу.
Φ и л о н у с. Можешь ли ты по крайней мере отде­
лить идею протяжения и движения от идей всех тех ка­
честв, которые у тех, кто делает это различение, определя­
ются как вторичные'?
Г и л а с. Что?! Да разве представляет какое-либо
затруднение рассматривать протяжение и движение сами
по себе, абстрагируя от всех чувственных качеств? А как
же трактуют о них математики?
Φ и л о и у с. Я признаю, Гилас, что нетрудно сформу­
лировать общие положения и рассуждения об этих ка­
чествах, не упоминая о других, и в этом смысле рассмат­
ривать или трактовать их абстрактно. Но каким образом
из того, что я могу произнести слово движение само по себе,
следует, что я могу образовать в уме его идею, включив
тело? Или: как из того, что могут быть построены теоремы
о протяжении и формах, без всякого упоминания о боль­
шом или малом либо о какой-нибудь иной чувственной
модификации или ином качестве, можно сделать заключе­
ние о том, что разум в состоянии образовать и усвоить
такую абстрактную идею протяжения — вне конкретной
величины или формы или иного чувственного качества?
281

Математики трактуют о количестве, не обращая внимания
на то, какие другие чувственные качества связаны с ним,
так как последние являются совершенно безразличными
для их доказательств. Но когда они, оставляя в стороне
слова, созерцают голые идеи, я думаю, ты согласишься,
что последние не являются чистыми абстрактными идеями
протяжения.
Г и л а с. Но что ты скажешь о чистом интеллекте?
Не могут ли абстрактные идеи быть образованы этой спо­
собностью?
Φ и л о н у с. Так как я не могу образовывать аб­
страктные идеи вообще, то ясно, что я не могу образовать
их с помощью чистого интеллекта, какую бы способность
ты ни понимал под этими словами. Кроме того, не входя
в исследование природы чистого интеллекта и его духов­
ных объектов вроде добродетели, разума, бога или тому
подобных, одно нужно признать совершенно ясным — что
чувственные вещи могут восприниматься только чувст­
вами или воспроизводиться воображением. Поэтому фор­
ма и протяжение, будучи первоначально восприняты чув­
ством, не относятся к чистому интеллекту; но для того
чтобы вполне убедиться в этом, попробуй, если можешь,
образовать идею какой-нибудь формы, абстрагируя от
всех частностей величины, как равно и от других чувст­
венных качеств.
Г и л а с. Дай мне немного подумать. Нет, я вижу, что
не могу этого.
Φ и л о н у с. А считаешь ли ты возможным, чтобы в
природе реально существовало то, в понятии чего содер­
жится противоречие?
Г и л а с. Никоим образом.
Φ и л о н у с. Так как даже мысленно невозможно
отделить идеи протяжения и движения от других чувст­
венных качеств, то не следует ли отсюда, что там, где су­
ществует одно, необходимо существует также и дру­
гое?
Г и л а с. По-видимому, так.
Φ и л о н у с. Следовательно, те же самые аргументы,
которые ты признал убедительными против вторичных ка­
честв, без всякой натяжки убедительны также против
первичных качеств. Кроме того, если ты доверяешь своим
чувствам, то разве не ясно, что все чувственные качества
сосуществуют или представляются находящимися в од­
ном и том же месте? Представляешь ли ты себе движение
282

или форму, лишенные всех других видимых и осязаемых
качеств?
Г и л а с. Об этом тебе нет надобности говорить даль­
ше. Я охотно соглашусь, что если в наших рассуждениях
до сих пор нет скрытой ошибки или недосмотра, то за все­
ми чувственными качествами, по-видимому, следует от­
рицать существование вне разума. Но я боюсь, что я был
слишком щедр в своих прежних уступках или просмотрел
какую-нибудь ошибку. Словом, я не дал себе времени по­
думать.
Φ и л о н у с. Что касается этого, Гилас, то ты можешь
посвятить сколько тебе угодно времени пересмотру хода
нашего исследования. Ты волен исправить все промахи,
какие ты мог сделать, и предложить все, что ты пропустил
и что говорит в пользу твоего первоначального мнения.
Г и л а с . Большой недосмотр я вижу в том, что я не­
достаточно различал между объектом и ощущением. Меж­
ду тем из того, что это последнее не может существовать
вне разума, отнюдь не следует, что но может существовать
и первый.
Φ и л о н у с. Какой объект ты имеешь в виду? Объект
чувств?
Г и л а с . Именно.
Ф и л о н у с. Но ведь он воспринимается непосредст­
венно?
Г и л а с . Правильно.
Ф и л о н у с . Объясни же мне разницу между тем, что
непосредственно воспринимается, и ощущением.
Г и л а с . Ощущение я считаю актом воспринимающей
души (mind); кроме него есть нечто воспринимаемое; это
я и называю объектом. Например, вот — красное и жел­
тое на этом тюльпане. Акт же восприятия этих цветов —
только во мне, а не в тюльпане.
Ф и л о н у с . О каком тюльпане ты говоришь? О том,
который ты видишь?
Г и л а с . О том самом.
Ф и л о н у с . А что ты видишь, кроме цвета, формы и
протяжения?
Г и л а с. Ничего.
Ф и л о н у с. Значит, ты хочешь сказать, что крас­
ное и желтое сосуществуют с протяжением? Не так ли?
Г и л а с . Это не все: я хочу сказать, что они имеют
действительное существование вне разума — в некоторой
немыслящей субстанции.
283

Φ и л о н у с. Что цвета находятся действительно в
тюльпане, который я вижу, это ясно. Нельзя отрицать
также, что этот тюльпан может существовать независимо
от твоего или моего разума; но чтобы какой-либо непо­
средственный объект чувств — т. е. какая-либо идея или
сочетание их — существовал в немыслящей субстанции
или вне всякого разума, это заключает в себе очевидное
противоречие. Не могу я представить того, каким обра­
зом это следует из только что сказанного тобой, именно из
того, что красное и желтое находятся в тюльпане, который ты видишь, раз ты не претендуешь на то, чтобы ви­
деть эту немыслящую субстанцию.
Г и л а с. У тебя, Филонус, искусная манера направ­
лять наше исследование в сторону от предмета.
Ф и л о н у с . Но, как я вижу, ты не склонен следо­
вать по этому пути. Возвратимся тогда к нашему различе­
нию ощущения и объекта; если я правильно тебя пони­
маю, ты различаешь во всяком восприятии две вещи: одна
есть акт разума, другая — нет.
Г и л а с. Верно.
Ф и л о н у с . И этот акт не может существовать в не­
мыслящей вещи или относительно к ней; а то, что кроме
этого заключается в восприятии, может?
Г и л а с. Это я и имею в виду.
Ф и л о н у с . Так что, если бы существовало восприя­
тие без всякого акта ума, то было бы возможно, что такое
восприятие существует в немыслящей субстанции?
Г и л а с . Я допускаю это. Не невозможно, чтобы су­
ществовало такое восприятие.
Ф и л о н у с . Когда душу называют активной?
Г и л а с. Когда она что-нибудь порождает, уничто­
жает или изменяет.
Ф и л о н у с . Может душа что-нибудь произвести,
уничтожить или изменить иначе как актом воли?
Г и л а с. Нет, не может.
Φ и л о н у с. Душа поэтому должна считаться актив­
ной в своих восприятиях постольку, поскольку в них за­
ключается хотение.
Г и л а с. Да.
Ф и л о н у с . Срывая этот цветок, я активен; потому
что я срываю его движением руки, которое следовало за
моим хотением; то же самое — при приближении ее к
моему носу. Но является ли одно из этих движений вос­
приятием запаха?
284

Г и л а с. Нет.
Ф и л о н у с. Я точно так же действую, вдыхая воз­
дух через нос, потому что мое дыхание так или иначе есть
результат моего хотения. Но это не может быть названо
восприятием запаха, потому что иначе я обонял бы всякий
раз, когда дышу через нос.
Г и л а с. Верно.
Φ и л о н у с. Восприятие запаха, следовательно, есть
нечто, что следует за всем этим?
Г и л а с. Да.
Φ и л о н у с. Но я не нахожу, чтобы моя воля прини­
мала участие в чем-нибудь дальнейшем. Что бы там еще ни
было — то, что я воспринимаю такой-то особый запах или
какой-нибудь запах вообще,— это не зависит от моей воли,
и в этом я совершенно пассивен. Находишь ты, что у тебя
это иначе, Гилас?
Г и л а с. Нет, точно так же.
Φ и л о н у с. Теперь, что касается видения, не в
твоей ли это власти — открыть глаза или держать их за­
крытыми; повернуть их в ту или иную сторону?
Г и л а с. Без сомнения.
Φ и л о н у с. Но разве подобным же образом зави­
сит от твоей воли, что, рассматривая этот цветок, ты вос­
принимаешь белое, а не какой-либо другой цвет? Или,
направляя свои открытые глаза вот на ту часть неба, мо­
жешь ты не видеть солнца? Или свет и темнота — резуль­
тат твоего хотения?
Г и л а с . Нет, конечно.
Φ и л о н у с. Следовательно, в этом отношении ты со­
вершенно пассивен?
Г и л а с . Да.
Ф и л о н у с. Скажи мне теперь, состоит видение в
восприятии света и цветов или в открытии и поворачива­
нии глаз?
Г и л а с . Без сомнения, в первом.
Φ и л о н у с. Так как ты, таким образом, именно в
восприятии света и цветов совершенно пассивен, то что
произошло с тем актом, о котором ты говорил как о состав­
ной части всякого ощущения? И не следует ли из твоих
собственных допущений, что восприятие света и цветов,
не заключая в себе активного действия, может существо­
вать в невоспринимающей субстанции? И не есть ли это
явное противоречие?
Г и л а с . Ile знаю, что и думать об этом.
285

Φ и л о н у с. Кроме того, раз ты различаешь актив­
ное и пассивное во всяком восприятии, ты должен сделать
то же и по отношению к восприятию неудовольствия. Но
как возможно, чтобы неудовольствие, будь оно как тебе
угодно малоактивно, существовало в невоспринимающей
субстанции? Словом, рассмотри только этот пункт и потом
откровенно признай: свет и цвет, вкусы и звуки и пр.— не
являются ли все они одинаково пассивными состояниями
или ощущениями в душе? Ты можешь, конечно, называть
их внешними объектами и представить им на словах ка­
кое угодно самостоятельное бытие. Но исследуйсвои соб­
ственные мысли и тогда скажи мне, не так ли дело об­
стоит, как я говорю?
Г и л а с. Я признаю, Филонус, что после тщательного
наблюдения того, что происходит у меня в душе, я могу
открыть только то, что я — мыслящее существо, на кото­
рое воздействуют разнообразные ощущения; нельзя по­
нять, как могло бы существовать ощущение в невосприни­
мающей субстанции. Но, с другой стороны, когда я смот­
рю на чувственные вещи с иной точки зрения, рассматри­
вая их как многообразие модификаций и качеств, я нахожу
необходимым допустить материальный субстрат, без ко­
торого их существование не может быть постигнуто.
Ф и л о н у с . Материальным субстратом называешь
ты это? Скажи, пожалуйста, посредством какого же из
своих чувств ты знакомишься с этой вещью?
Г и л а с. Он сам неощутим; только его модификации
и качества воспринимаются чувствами.
Ф и л о н у с . Тогда я предполагаю, что ты получил
его идею путем рефлексии и мышления?
Г и л а с. Я не претендую на какую-либо особенно
определенную идею о нем. Во всяком случае я заключаю,
что он существует, потому что нельзя постигнуть сущест­
вования качеств без некоторого их носителя.
Ф и л о н у с . Тогда, по-видимому, ты имеешь только
относительное понятие о нем или ты постигаешь его не
иначе, как постигая отношение, в котором он находится к
чувственным качествам?
Г и л а с. Правильно.
Ф и л о н у с . Будь добр сообщить мне поэтому, в чем
состоит это отношение.
Г и л а с. Разве это недостаточно выражается в тер­
мине субстрат или субстанция*
Ф и л о н у с . Если так, то слово субстрат должно бы
286

обозначать нечто, что простирается «под» чувственными
качествами или акциденциями?
Г и л а с. Да.
Ф и л о н у с . И, следовательно, «под» протяжением?
Г и л а с. Согласен с этим.
Ф и л о н у с . Это есть, следовательно, нечто по своей
природе совершенно отличное от протяжения?
Г и л а с. Я говорю тебе, что протяжение есть только
модификация, а материя есть нечто, что является носите­
лем модификации. И разве не очевидно, что вещь носимая
отлична от вещи носящей?
Ф и л о н у с . Так что нечто отличное от протяжения и
исключающее его предполагается в качестве субстрата
протяжения?
Г и л а с. Совершенно верно.
Ф и л о н у с . Скажи мне, Гилас, может вещь про­
стираться без протяжения? Или не заключается ли в простирании необходимо идея протяжения?
Г и л а с . Конечно.
Ф и л о н у с. Следовательно, то, что ты предпола­
гаешь простирающимся «под» чем-нибудь, должно иметь
в себе протяжение, отличное от протяжения той вещи, под
которой оно простирается?
Г и л а с . Должно.
Ф и л о н у с . Следовательно, всякая телесная суб­
станция, будучи субстратом протяжения, должна иметь
в себе другое протяжение, которым она определяется в
качестве субстрата,— и так до бесконечности? Я и спра­
шиваю: разве это не нелепо само по себе и разве это не
противоречит тому, с чем ты только что согласился, а
именно — тому, что субстрат есть нечто отличное от про­
тяжения и его исключающее?
Г и л а с . Да, но, Филонус, ты понимаешь меня не­
правильно. Я не думаю, что материя простирается в гру­
бом буквальном смысле под протяжением. Слово субстрат
употребляется только, чтобы выразить вообще то же самое,
что выражает субстанция,
Φ и л о н у с. Хорошо, исследуем отношение, заклю­
чающееся в термине субстанция. Не в том ли оно, что она
стоит «под» акциденциями?
Г и л а с . Конечно.
Ф и л о н у с . Но чтобы какая-нибудь вещь могла сто­
ять под другой или поддерживать другую, не должна ли
она быть протяженной?
287

Г и л а с. Должна.
Φ и л о н у с. Не страдает ли, таким образом, это
предположение той же абсурдностью, что и первое?
Г и л а с. Ты все еще понимаешь вещи в строго бук­
вальном смысле; это неправильно, Филонус.
Φ и л о н у с. Я не хочу навязывать какой-либо смысл
твоим словам; ты свободен изъяснять их как тебе угодно.
Только я очень прошу тебя, сделай так, чтобы я под ними
понимал что-нибудь. Ты говоришь, что материя поддер­
живает акциденции или стоит «под» ними. Как же: так,
как твои ноги поддерживают твое тело?
Г и л а с. Нет; это буквальный смысл.
Φ и л о н у с. Сообщи же мне, пожалуйста, какойнибудь смысл, буквальный или небуквальный, как ты это
понимаешь... Долго ли мне ждать ответа, Гилас?
Г и л а с. Поистине я не знаю, что сказать. Я прежде
думал, что я достаточно хорошо понимаю, что подразуме­
валось под поддерживанием материей акциденций. Но те­
перь, чем больше я думаю об этом, тем меньше могу по­
нять это; я нахожу, что я ничего не знаю об этом.
Φ и л о н у с. По-видимому, в таком случае у тебя
вовсе нет представления о материи, ни относительного, ни
безотносительного; ты не знаешь ни того, что такое она
сама по себе, ни того, в каком отношении она стоит к ак­
циденциям.
Г и л а с . Я признаю это.
Ф и л о н у с . И тем не менее ты уверял, что не мо­
жешь постигнуть, какие качества или акциденции могли
бы реально существовать, если бы ты не постигал в то же
время материального носителя их?
Г и л а с Да.
Ф и л о н у с . Но ведь это значит сказать, что когда ты
постигаешь действительное существование качеств, то
ты постигаешь вместе с тем нечто, чего не можешь по­
стигнуть?
Г и л а с . Признаю, это было неправильно. Но я все
еще боюсь, нет ли здесь какой-либо ошибки. Скажи, по­
жалуйста,что ты думаешь о следующем? Мне только что
пришло в голову, что основа всего нашего недоразумения
лежит в том, что ты рассматриваешь каждое качество само
по себе. Я согласен, что качество не может существовать
отдельно вне ума. Цвет не может существовать без про­
тяжения, форма — без какого-либо другого чувственного
качества. Но так как различные качества, будучи объеди288

нены или смешаны, образуют вместе цельные чувственные
вещи, то ничто не мешает предположить, что такие вещи
могут существовать вне ума.
Φ и л о н у с. Или ты шутишь, Гилас, или у тебя очень
плохая память. Хотя мы рассмотрели все качества, назы­
вая одно за другим, тем не менее мои аргументы — или,
вернее, твои уступки — нигде не имели в виду доказать,
что вторичные качества не существуют каждое само по се­
бе, а лишь то, что они вовсе не существуют вне ума. В са­
мом деле, рассматривая форму и движение, мы заключили,
что они не могут существовать вне ума, потому что даже
мысленно невозможно отделить их от всех вторичных ка­
честв, как равным образом и представить себе их само­
стоятельное существование. И это был далеко не единст­
венный аргумент в этом направлении. Но (оставляя в
стороне все, что было до сих пор сказано, и совершенно с
ним не считаясь, если это тебе так угодно) я согласен по­
ставить все в целом в зависимость от следующего. Если ты
можешь представить себе, что какое-либо смешение или
комбинация качеств или какой бы то ни было чувственный
объект-могут существовать вне ума, то я соглашусь, что
дело так и обстоит.
Г и л а с . Если все сводится к этому, то вопрос будет
разрешен быстро. Что может быть легче, чем представить
себе дерево или дом, существующие сами по себе, незави­
симо от какого бы то ни было разума, и не воспринимае­
мые им? И в настоящий момент я представляю себе их су­
ществующими именно так.
Φ и л о н у с. Как? Ты говоришь, Гилас, что можешь
видеть вещь, которая в то же время невидима?
Г и л а с . О нет, это было бы противоречием.
Φ и л о н у с. Но разве не является кричащим про­
тиворечием, когда ты говоришь, что представляешь себе
вещь, которая непредставимая
Г и л а с . Ну да.
Φ и л о н у с. Дерево или дом, о которых ты думаешь,
ты представляешь себе?
Г и л а с . Как же иначе?
Φ и л о н у с. А то, что представляется, несомненно
находится в уме?
Г и л а с . Без сомнения, то, что представляется, на­
ходится в уме.
Φ и л о н у с. Как же ты мог сказать, что представил
10 д . Беркли

289

себе дом или дерево существующими независимо от вся­
кого ума и вне какого бы то ни было ума?
Г и л а с. Тут был, признаюсь, недосмотр; но постой,
дай мне рассмотреть, что меня привело к этому. Это до­
вольно занятная ошибка. Когда я думал о дереве, нахо­
дящемся в уединенном месте, где не было никого, кто бы
его видел, мне казалось, что это значит представлять де­
рево, как оно существует, невоспринимаемое или немыс­
лимое; но я не принял во внимание, что я сам представлял
себе его все это время. Теперь я ясно вижу, что все, что я
могу сделать, это — образовать идеи в собственном уме.
Я могу, конечно, составить в своих собственных мыслях
пдею дерева, или дома, или горы, но это и всё. Между тем
это далеко еще не доказывает, что я могу представить себе
их существующими вне ума всякого одухотворенного су­
щества.
Φ и л о н у с. Ты признаешь, следовательно, что ты
не в состоянии представить себе, как какая-либо телесная
чувственная вещь может существовать иначе как в уме?
Г и л а с. Признаю.
Ф и л о н у с. И тем не менее ты хочешь серьезно от­
стаивать истинность того, чего ты не можешь даже пред­
ставить себе?
Г и л а с. Сознаюсь, я не знаю, что и думать; но все же
некоторые сомнения еще остаются у меня. Разве не досто­
верно, что я вижу вещи на расстоянии? Разве мы не вос­
принимаем, например, звезды и луну на большом отдале­
нии? Разве это, говорю я, не очевидно для чувств?
Φ и л о н у с. Разве ты не воспринимаешь эти или
подобные объекты во сне?
Г и л а с. Воспринимаю.
Ф и л о н у с . И не кажется ли точно так же и тогда,
что они находятся на расстоянии?
Г и л а с. Кажется.
Ф и л о н у с . Но ты ведь отсюда не заключаешь, что
явления во сне существуют вне души?
Г и л а с. Никоим образом.
Ф и л о н у с . Следовательно, ты должен заключать,
что чувственные объекты существуют вне души, из того,
как они являются или воспринимаются.
Г и л а с. Признаю это. Но не обманывает ли меня в та­
ких случаях мое чувство?
Ф и л о н у с . Никоим образом. Что идея или вещь,
которые ты непосредственно воспринимаешь, в самом деле
290

существуют вне души, на это тебе не указывает ни чувст­
во, ни разум. С помощью чувства ты только знаешь, что
на тебя воздействовали такие-то ощущения света или цве­
тов и т. д. А о них ты не скажешь, что они существуют вне
души.
Г и л а с. Верно. Но помимо всего этого не думаешь
ли ты, что зрение внушает некоторую идею внешнего бы­
тия или расстояния?
Ф и л о н у с. А когда приближаются к удаленному
объекту, не меняется ли непрерывно видимая величина и
форма. Или они кажутся одинаковыми на всяком расстоя­
нии?
Г и л а с. Они постоянно меняются.
Φ и л о н у с. Зрение, следовательно, не внушает тебе
и ни в коем случае но информирует тебя относительно того,
что видимый объект, который ты непосредственно воспри­
нимаешь, существует на расстоянии * или будет воспри­
нимаем, когда ты пройдешь дальше вперед; тут оказыва­
ется непрерывный ряд видимых объектов, следующих друг
за другом, в течение всего времени твоего продвижения.
Г и л а с. Это так; но я тем не менее знаю, когда смот­
рю на какой-либо объект, какой объект я буду восприни­
мать, после того как пройду известное расстояние,— все
равно, будет ли это в точности то же или нет; все-таки в
этом случае внушается кое-что от расстояния.
Φ и л о н у с. Милый Гилас, ты только поразмысли
немного над этим вопросом и скажи мне, есть ли в этом
что-нибудь больше следующего: из идей, которые ты в дан­
ный момент воспринимаешь с помощью зрения, ты благо­
даря опыту научился заключать, какие другие идеи воз­
действуют (согласно постоянному порядку природы) на
тебя после такой-то определенной последовательности вре­
мени и движения.
Г и л а с . В целом я не считаю, чтобы здесь было
что-нибудь иное.
Φ и л о н у с. Далее, если допустить, что слепорож­
денный внезапно прозреет, то первое время у него не бу­
дет опыта в том, что может быть внушено зрением. Разве
это не ясно?
Г и л а с . Ясно.
Φ и л о н у с. Тогда у него не будет — как ты ду­
маешь? — понятия о расстоянии, связанном с вещами,
* См. «Опыт новой теории зрения» и его «Защиту» 3.
10*

201

которые он видит; он будет считать их новым рядом ощу­
щений, существующих только в его душе.
Г и л а с. Этого нельзя отрицать.
Ф и л о н у с . Но — чтобы сделать это еще яснее: не
есть ли расстояние линия, направляющаяся прямо
к глазу?
Г и л а с. Конечно.
Ф и л о н у с . А может ли линия, таким образом рас­
положенная, быть воспринята зрением?
Г и л а с. Нет, не может.
Ф и л о н у с . Не следует ли из этого, что расстояние
собственно и непосредственно не воспринимается зре­
нием?
Г и л а с. Казалось бы, так.
Ф и л о н у с . Далее, как, по твоему мнению, цвета
находятся на расстоянии?
Г и л а с. Нужно признать, что они — только в уме.
Ф и л о н у с . Но цвета не кажутся ли глазу сосущест­
вующими в одном и том же месте с протяжением и фор­
мами?
Г и л а с. Да.
Ф и л о н у с . Как же ты можешь по видимости заклю­
чить, что формы существуют вне, раз ты признаешь,
что цвета не существуют, а между тем чувственное явле­
ние как по отношению к одним, так и по отношению
к другим одно и то же?
Г и л а с. Не знаю, что ответить на это.
Ф и л о н у с . Но допустим, что расстояние правильно
и непосредственно было воспринято умом — все-таки из
этого не следует, что оно существует вне ума. Ибо все,
что непосредственно воспринимается, есть идея, а мо­
жет ли идея существовать вне ума?
Г и л а с. Было бы нелепо допустить это; но скажи
мне, Филонус, мы ничего не можем воспринимать или
познавать, помимо своих идей?
Ф и л о н у с . Что касается рационального выведения
причин из следствий, то это лежит вне нашего исследо­
вания 4. Что же касается чувств, то ты сам можешь лучше
всего сказать, воспринимаешь ли ты с их помощью чтонибудь, что непосредственно не воспринимается? И я
спрашиваю тебя: являются ли непосредственно воспри­
нимаемые вещи чем-либо иным, как твоими собственными
ощущениями или идеями? Конечно, ты не раз в течение
этой беседы высказывался по этим пунктам; но, судя
292

по последнему вопросу, ты, по-видимому, отказываешься
от того, что ты прежде думал.
Г и л а с. Говоря правду, Филонус, я думаю, что есть
два рода объектов: одни — воспринимаемые непосредст­
венно, которые называются также идеями; другие — ре­
альные вещи или внешние объекты, воспринимаемые
через посредство идей, которые суть их образы или восп­
роизведения. Ну так вот, я признаю, что идеи не сущест­
вуют вне ума; но этот последний род объектов сущест­
вует. Мне жаль, что я не подумал об этом различении
раньше; это, верно, сократило бы твои рассуждения.
Ф и л о н у с . Эти внешние объекты воспринимаются
чувством или какой-нибудь другой способностью?
Г и л а с. Они воспринимаются чувством.
Ф и л о н у с. Как! Есть что-то, что воспринимается
чувством и что не воспринимается непосредственно?
Г и л а с. Да, Филонус, в некотором роде есть. На­
пример, когда я рассматриваю изображение или статую
Юлия Цезаря, я могу сказать, что некоторым образом я
воспринимаю его (хотя и не непосредственно) с помощью
своих чувств.
Ф и л о н у с . По-видимому, тогда ты считаешь наши
идеи, которые одни только воспринимаются непосредст­
венно, изображениями внешних вещей; так что эти по­
следние также воспринимаются чувством постольку, по­
скольку они сообразны нашим идеям или имеют с ними
сходство?
Г и л а с. Таково мое мнение.
Ф и л о н у с . И таким же образом, как Юлий Цезарь,
невидимый сам по себе, тем не менее воспринимается
зрением, реальные вещи, не воспринимаемые сами по
себе, воспринимаются чувством.
Г и л а с. Совершенно таким же образом.
Ф и л о н у с . Скажи мне, Гилас, когда ты рассмат­
риваешь изображение Юлия Цезаря, видишь ты глазами
что-нибудь, кроме некоторых цветов и форм, при извест­
ном расположении и композиции целого?
Г и л а с . Нет, ничего больше.
Ф и л о н у с . А человек, который никогда ничего не
знал о Цезаре, увидел бы столько же?
Г и л а с . Да.
Ф и л о н у с . Следовательно, он обладает зрением
столь же совершенным, как твое, и пользуется им с та­
кой же степенью совершенства?
293

Г и л а с. Согласен.
Φ и л о н у с. Откуда же получается, что у тебя мысли
направляются на римского императора, а у него — нет?
Это не может проистекать из ощущений или чувственных
идей, которые ты воспринял, раз ты признаешь, что у тебя
в этом отношении нет преимущества перед ним. Следова­
тельно, это должно, по-видимому, проистекать из разума
и памяти, не так ли?
Г и л а с. Да.
Φ и л о н у с. Стало быть, из этого примера не выте­
кает, что чувством воспринималось нечто, что непосредст­
венно но воспринимается. Я согласен, что в известном
смысле нам могут сказать, что чувственные вещи воспри­
нимаются чувством опосредствованно; это происходит,
когда вследствие часто воспринимаемой связи непосредст­
венное восприятие идей при посредстве одного чувства
подсказывает уму другие идеи, относящиеся к другому
чувству, но обыкновенно связанные с первыми. Напри­
мер, когда я слышу, что по улице проезжает карета, я
непосредственно воспринимаю только звук; однако на ос­
новании опыта, связывающего данный звук с каретой,
мне могут сказать, что я слышу карету. Тем не менее
очевидно, что в истинном и строгом смысле ничего нельзя
слышать, кроме звука; и карета собственно не воспри­
нимается в таком случае чувством, а подсказывается опы­
том. Подобным же образом обстоит дело, когда нам гово­
рят, что мы видим докрасна раскаленный прут; плотность
и степень нагрева железа не являются объектом зрения,
но они подсказываются воображению через посредство
цвета и формы, которые в собственном смысле воспри­
нимаются этим чувством. Словом, лишь те вещи на самом
деле и точно воспринимаются каким-нибудь чувством, ко­
торые были бы восприняты и в том случае, если бы это же
чувство было нам даровано впервые. Что касается дру­
гих вещей, то ясно, что они только подсказываются душе
опытом, основанным на прежних восприятиях. Но воз­
вратимся к твоему сравнению с изображением Цезаря;
ясно, что, если ты держишься за это, ты должен допус­
тить, что реальные вещи или прообразы наших идей
воспринимаются не чувством, а некоторой внутренней
способностью души, например разумом или памятью.
Поэтому я хотел бы знать, какие аргументы ты можешь
извлечь из разума в пользу существования того, что ты
называешь реальными вещами или материальными объек294

тами. Может быть, ты вспоминаешь, что видел их
раньше, когда они были сами по себе? Или, может быть,
ты слышал или читал о ком-нибудь, кто их видел?
Г и л а с. Я вижу, Филонус, что ты расположен на­
смехаться; но это меня никогда не убедит.
Ф и л о н у с . Мое намерение состоит только в том,
чтобы узнать от тебя путь, которым можно прийти к по­
знанию материальных вещей. Все, что мы воспринимаем,
воспринимается непосредственно или опосредствованно:
ощущением или же разумом и рефлексией. Но так как
ощущение ты исключил, то покажи мне, пожалуйста,
какое у тебя основание верить в их существование; или
каким посредничеством мог бы ты воспользоваться, чтобы
доказать это для моего или для твоего собственного ура­
зумения.
Г и л а с. Говоря откровенно, Филонус, когда я теперь
рассматриваю этот пункт, я не нахожу, чтобы мог при­
вести тебе какое-нибудь разумное основание в его пользу.
Но во всяком случае одно мне кажется достаточно ясным:
что реальное существование таких вещей по крайней
мере возможно. И пока нет нелепости в их допущении, я
решил верить, как и прежде, пока ты не приведешь доста­
точных оснований в пользу противного.
Ф и л о н у с . Как! Дошло до того, что ты только ве­
ришь в существование материальных объектов и что твоя
вера основывается лишь на возможности их истинного бы­
тия? И теперь ты требуешь, чтобы я привел основания
против этого, хотя всякий другой считал бы правильным,
чтобы доказательство легло на того, кто выставляет ут­
верждение. И в конце концов то самое положение, которое
ты снова без всякого основания решился отстаивать, яв­
ляется по существу положением, для отрицания которого
ты не раз в продолжение этой беседы видел достаточное
основание. Но оставим все это в стороне; если я правильно
тебя понимаю, ты говоришь, что наши идеи не существуют
вне ума, но что они суть копии, образы или воспроизве­
дения некоторых прообразов, которые существуют вне
его?
Г и л а с. Ты понимаешь меня правильно.
Ф и л о н у с . Тогда они подобны внешним вещам?
Г и л а с. Подобны.
Ф и л о н у с . Обладают ли эти вещи устойчивой и
постоянной природой, независимой от наших чувств, или
они непрерывно изменяются, в то время как мы произво295

дим некоторые движения в нашем теле — сдерживаем,
напрягаем наши способности или органы чувств или
вместо одних употребляем другие?
Г и л а с. Реальные вещи — это ясно — обладают не­
изменной и действенной природой, которая остается
одной и той же, несмотря ни на какие изменения в наших
чувствах или в положении и движении нашего тела. Все
это действительно могло бы воздействовать на идеи в на­
шем уме; но было бы нелепо думать, что все это оказывает
то же воздействие на вещи, существующие вне ума.
Φ и л о н у с. Как же тогда возможно, чтобы вещи,
беспрестанно текущие и изменчивые, как наши идеи,
были копиями или образами чего-то неизменного и по­
стоянного? Или, иными словами, раз все чувственные ка­
чества, как величина, форма, цвет и т. п., т. е. наши
идеи, постоянно изменяются в зависимости от всякой
перемены в расстоянии, среде или орудиях ощущения,
то как могут какие-либо определенные материальные
объекты быть точно представлены или изображены мно­
гими отличными от них вещами, из которых каждая так
разнится от остальных и так не похожа на них? Или
если ты скажешь, что они похожи только на одну какуюнибудь из наших идей, то как мы будем в состоянии отли­
чить верную копию от всех неправильных?
Г и л а с. Признаюсь, Филонус, я — в затруднитель­
ном положении. Я не знаю, что сказать на это.
Ф и л о н у с . Но и это еще не все. Каковы матери­
альные объекты сами по себе: воспринимаемы они или
невоспринимаемы?
Г и л а с. В собственном смысле и непосредственно
ничто не может быть воспринято, кроме идей. Все мате­
риальные вещи поэтому сами по себе неощутимы и могут
быть восприняты только через посредство наших идей.
Ф и л о н у с . Идеи в таком случае ощутимы, а их
прообразы или оригиналы неощутимы?
Г и л а с. Правильно.
Ф и л о н у с . Но как же то, что ощутимо, может быть
сходно с тем, что неощутимо? Может ли реальная вещь,
сама по себе невидимая, быть сходна с цветом; или ре­
альная вещь, которая неслышима, быть сходной со зву­
ком. Словом, может ли что-нибудь быть сходно с ощуще­
нием или идеей, кроме другого ощущения или идеи?
Г и л а с. Должен признаться, я не думаю этого.
Ф и л о н у с . Возможно ли, чтобы оставалось какое296

нибудь сомнение в этом пункте? Разве ты не в совер­
шенстве знаешь свои собственные идеи?
Г и л а с. Знаю в совершенстве, ибо то, чего я не вос­
принимаю или не знаю, не может быть частью моей идеи.
Φ и л о н у с. Рассмотри же и исследуй их и тогда
скажи мне, есть ли в них что-нибудь, что могло бы сущест­
вовать вне ума? Или можешь ли ты представить себе
что-нибудь сходное с ними, что существовало бы вне ума?
Г и л а с. Согласно исследованию, я нахожу, что для
меня невозможно представить себе или понять, как
что-нибудь, кроме идеи, может быть подобно идее. И са­
мое очевидное то, что никакая идея не может существовать
вне ума.
Ф и л о н у с. Таким образом, ты в силу собственных
предпосылок вынужден отрицать реальность чувственных
вещей, раз ты признал, что она состоит в абсолютном
существовании вне разума. Это значит, что ты совер­
шеннейший скептик. Таким образом, я достиг своей
цели, которая состояла в том, чтобы показать, что твои
предпосылки ведут к скептицизму.
Г и л а с. В данный момент я если и не вполне убеж­
ден, то во всяком случае вынужден молчать.
Ф и л о н у с. Я хотел бы знать, что еще требуется,
чтобы убедить тебя совершенно. Разве ты не был свободен
высказаться в любом направлении? Разве мы не останав­
ливались на малейшей ошибке в собеседовании и не
вникали в нее? Или тебе не было позволено брать назад
или подкреплять то, что ты предлагал, так чтобы это
могло наилучшим образом служить твоему намерению?
Разве не все, что ты мог сказать, было выслушано и ис­
следовано со всем мыслимым беспристрастием? Словом,
разве тебя во всяком пункте убеждало не то, что ты сам
говорил? И если ты можеи1ь теперь раскрыть промах
в какой-нибудь своей прежней уступке или придумать
еще какой-нибудь выход, какое-нибудь новое различе­
ние, оттенок, какое-нибудь новое толкование, то по­
чему же ты не делаешь этого?
Г и л а с. Немного терпения, Филонус. В данный мо­
мент я настолько смущен, видя себя попавшим в ловушку
и как бы заключенным в лабиринте, в который ты меня
вовлек, что нельзя ждать, чтобы я вдруг нашел выход.
Ты должен дать мне время осмотреться и собраться
с мыслями.
Ф и л о н у с . Слушай, это не школьный звонок?
297

Г и л а с. Это звонок к молитве.
Φ и л о н у с. Тогда пойдем, если тебе угодно, и
встретимся здесь снова завтра утром. За это время ты
можешь поразмыслить по поводу сегодняшней беседы и
посмотреть, не найдешь ли ты в ней какой-нибудь ошибки
или не изыщешь ли какое-нибудь новое средство выйти
из затруднений.
Г и л а с. Согласен.
Второй разговор
Г и л а с. Прости, Филонус, что я не явился раньше
на свидание с тобой. Все утро моя голова была так занята
нашим вчерашним разговором, что мне некогда было по­
думать о времени дня, да и ни о чем другом.
Ф и л о н у с . Я рад, что ты так серьезно занялся
этим; надеюсь, если были какие-нибудь промахи в твоих
допущениях или ошибки в моих выводах из них, ты те­
перь раскроешь их мне.
Г и л а с. Уверяю тебя, что я все время, с того мо­
мента как виделся с тобой, только и был занят разыска­
нием промахов и ошибок и с этой целью тщательно ис­
следовал весь ход вчерашней беседы, но все напрасно,
ибо понятия, к которым она меня привела, по проверке
кажутся мне еще яснее и очевиднее; и, чем больше я
размышляю о них, тем определеннее я вынужден при­
знать их.
Ф и л о н у с . А не думаешь ли ты, что это является
признаком того, что они подлинны, соответствуют при­
роде и не противоречат здравому смыслу? Истина и кра­
сота похожи друг на друга тем, что самое строгое иссле­
дование идет им обеим на пользу, тогда как ложный
блеск обмана или маскировки не может устоять перед
пересмотром и чрезмерно детальной проверкой.
Г и л а с. Я признаю в том, что ты говоришь, много
правды. И никто не может быть так глубоко убежден
в истинности этих оригинальных выводов, как я, пока
я не теряю из виду рассуждений, которые ведут к ним.
Но как только я перестаю о них думать, мне кажется,
что есть, с другой стороны, нечто столь убедительное,
столь естественное и понятное в современном способе
толкования действительности, что я, признаюсь, не знаю,
как отказаться от него.
298

Φ и л о н у с. Я не знаю, какой способ ты имеешь
в виду.
Г и л а с. Я имею в виду способ объяснения наших
ощущений или идей.
Φ и л о н у с. Что это такое?
Г и л а с. Предполагается, что душа имеет свое место­
пребывание в некоторой части мозга, где берут свое на­
чало нервы и откуда они распространяются по всем час­
тям тела; и что внешние объекты благодаря различным
впечатлениям, которые они оказывают на органы чувств,
сообщают определенные колебательные движения нер­
вам; а последние, приведенные в состояние возбуждения,
распространяют эти движения к мозгу или седалищу
души, в которой соответственно разным впечатлениям
или следам, таким образом производимым в мозгу, воз­
никают разного рода идеи.
Φ и л о н у с. И это ты называешь объяснением того
способа, каким у нас возникают идеи?
Г и л а с. Почему же нет, Филонус; разве ты можешь
что-нибудь возразить против этого?
Φ и л о н у с. Прежде всего я хотел бы знать, пра­
вильно ли я понимаю твою гипотезу. Ты считаешь опре­
деленные следы в мозгу причинами или поводами наших
идей. Скажи, пожалуйста, не подразумеваешь ли ты под
мозгом некоторую чувственную вещь?
Г и л а с. Что иное, по-твоему, я мог бы подразумевать?
Ф и л о н у с . Все чувственные вещи непосредственно
воспринимаются, а вещи, которые непосредственно вос­
принимаются, суть идеи; последние же существуют
только в уме. Со всем этим, если я не ошибаюсь, ты давно
уже согласился.
Г и л а с. Не отрицаю этого.
Φ и л о н у с. Следовательно, мозг, о котором ты го­
воришь, будучи чувственной вещью, существует только
в уме. Теперь я хотел бы знать, считаешь ли ты разумным
допущение, что какая-либо идея или вещь, существуя
в уме, вызывает все другие идеи? А если ты так думаешь,
то скажи, пожалуйста, как ты объяснишь происхожде­
ние этой основной идеи или самого мозга?
Г и л а с. Я не объясняю происхождения наших идей
с помощью того мозга, который чувственно восприни­
мается,— ибо последний сам есть лишь сочетание чувст­
венных идей,— но с помощью другого, воображаемого
мной.
299

Φ и л о н у с. Но вещи воображаемые разве не нахо­
дятся так же точно в уме, как и вещи воспринимаемые?
Г и л а с. Я должен согласиться — находятся.
Φ и л о н у с. Речь идет, следовательно, об одном
и том же; и ты все это время объяснял идеи известными
движениями или впечатлениями мозга, т. е. некоторыми
изменениями в идее, чувственной или воображаемой,—
это дела не меняет.
Г и л а с. Я начинаю сомневаться в верности своей
гипотезы.
Φ и л о н у с. Кроме духов, все, что мы знаем или
представляем себе, суть наши собственные идеи. Поэтому,
когда ты говоришь, что все идеи вызываются впечатле­
ниями в мозгу, представляешь ты этот мозг или нет?
Если представляешь, то ты говоришь об идеях, отпеча­
тывающихся в идее, вызывающей эту самую идею, что
нелепо. Если ты этого не представляешь, то ты говоришь
непонятно, вместо того чтобы образовать разумную гипо­
тезу.
Г и л а с. Теперь я вижу ясно, это был пустой сон.
Ничего в этом нет.
Φ и л о н у с. Нет надобности долго останавливаться
на этом; в конце концов этот способ объяснения вещей,
как ты назвал его, никогда не мог бы удовлетворить ра­
зумного человека. Какая связь между движением в нер­
вах и ощущениями звука или цвета в душе? И как воз­
можно, чтобы последние были действием первого?
Г и л а с. Но я никогда не подумал бы, чтобы в этом
заключалось так мало, как это теперь мне кажется.
Φ и л о н у с. Прекрасно; убедился ты, наконец, что
чувственные вещи не имеют реального существования и
что ты поистине отъявленный скептик*
Г и л а с . Слишком ясно, чтобы это можно было от­
рицать.
Φ и л о и у с. Взгляни! Разве не покрыты поля вос­
хитительной зеленью? И разве нет ничего в лесах и ро­
щах, в реках и прозрачных источниках, что не услаж­
дало бы, не восхищало, не возвышало бы души? При виде
широкого и глубокого океана, или огромной горы, вер­
шина которой теряется в облаках, или векового, темного
леса не наполняется ли наша душа отрадным волнением
и страхом? Какое чистое наслаждение созерцать естест­
венные красоты земли! Чтобы поддерживать и возобнов­
лять наше наслаждение ими, не затягивает ли ночной
300

покров ее лика и не меняет ли она своего одеяния с вре­
менами года? Как удачно распределены стихии! Какое
разнообразие и какая целесообразность в мельчайших
творениях природы! Какое изящество, какая красота,
какая тонкость в телах животных и растений! Как це­
лесообразно расположены все вещи и с точки зрения их
собственных целей, и поскольку они составляют допол­
няющие друг друга части целого! А во взаимной помощи
и поддержке не оттеняют ли они также и не освещают ли
друг друга? Направь свои мысли от земного шара вверх,
ко всем великолепным светилам, которые украшают вы­
сокий небесный свод. Движение и расположение планет
не удивительны ли по целесообразности и порядку?
Слышал ли кто когда-нибудь, чтобы эти (неправильно на­
зываемые блуждающими) небесные тела сбились с пути
в своем постоянном беге сквозь бездорожную пустоту?
Не пробегают ли они вокруг солнца пространства, всегда
пропорциональные времени? Так определенны, так неиз­
менны законы, с помощью которых невидимый творец
природы управляет Вселенной! Как жив и лучист блеск
неподвижных звезд! Как великолепна и богата та щедрая
расточительность, с которой они кажутся рассеянными
по всему лазурному своду! И все-таки, если ты восполь­
зуешься телескопом, он сделает доступным твоему взору
новые сонмы звезд, которые ускользают от невооружен­
ного глаза. Вот они как будто расположены близко одна
возле другой и кажутся мелкими, но при ближайшем
рассмотрении они оказываются огромными светящимися
шарами, глубоко погруженными в бездну пространства.
Теперь же ты должен призвать на помощь воображение.
Слабое и ограниченное чувство не в состоянии выявить
бесчисленные миры, вращающиеся вокруг центральных
очагов пламени, а в этих мирах — энергию всесовершенного духа, раскрывающегося в бесконечных формах. Но
ни чувство, ни воображение недостаточно могучи для
того, чтобы обнять безграничное протяжение со всем его
блестящим содержимым. Пусть мыслящий ум напрягает
свои силы до крайних пределов, когда образуется неох­
ваченный, неизмеримый остаток. И все же все громадные
тела, составляющие это могущественное сооружение,
как бы удалены они ни были, каким-то тайным механиз­
мом, какими-то божественными искусством и силой свя­
заны друг с другом взаимной зависимостью и взаимным
общением, даже с этой Землей, которая почти ускольз301

нула было из моей мысли и затерялась во множестве ми­
ров. Не является ли вся эта система безмерной, прекрас­
ной, славной выше всяких слов и мысли! Какого же от­
ношения заслуживают те философы, которые захотели бы
лишить это благородное и восхитительное зрелище вся­
кой реальности? Как можно держаться таких принципов,
которые приводят нас к мысли о том, что вся видимая кра­
сота творения есть ложный, воображаемый блеск? Будем
говорить прямо: можешь ли ты ожидать, что этот твой
скептицизм не будет сочтен всеми здравомыслящими
людьми экстравагантной нелепостью?
Г и л а с. Пусть думают другие что им угодно, а что
касается тебя, то ты не можешь ни в чем меня упрекнуть.
Меня утешает то, что ты в такой же мере скептик, как и я.
Φ и л о н у с. Здесь, Гилас, я должен просить по­
зволения не быть смешиваемым с тобой.
Г и л а с. Как! Ты все время соглашался с посылками,
а теперь отрицаешь заключение и предоставляешь мне
самому защищать парадоксы, к которым ты меня привел?
Это поистине некорректно.
Φ и л о н у с. Я отрицаю, чтобы я признавал вместе
с тобой те понятия, которые ведут к скептицизму. Ты ведь
говорил, что реальность чувственных вещей состоит в аб­
солютном существовании их вне умов духов, или отлично
от того, как они воспринимаются. И, исходя из этого
понятия реальности, ты был вынужден отрицать у
чувственных вещей какое-либо реальное существова­
ние, т. е., согласно твоему собственному определению,
ты признаешь сам себя скептиком. Я же не говорил и не
думал, что реальность чувственных вещей может быть
определена таким способом. Для меня очевидно в силу
оснований, которые ты признаешь, что чувственные
вещи не могут существовать иначе как только в уме, или
в духе. Отсюда я вывожу не то, что они не имеют реального
существования, а то, что, принимая во внимание их не­
зависимость от моей мысли и их существование, отлич­
ное от воспринимаемого мною, должна быть некоторая
другая душа, в которой они существуют. Как достоверно,
таким образом, то, что чувственный мир реально сущест­
вует, так нельзя сомневаться и в том, что существует
бесконечный вездесущий дух, который его заключает
в себе и поддерживает.
Г и л а с . Так что же! Это не больше того, что приз­
наю я и всякий другой христианин. Мало того, это при302

знают все, кто только верит в то, что существует бог и
что он знает и объемлет все вещи.
Φ и л о н у с. Да, но здесь есть разница. Обычно
люди верят, что все вещи известны богу или познаютсн
им, потому что они верят в бытие божье, тогда как я,
напротив, непосредственно и неизбежно заключаю о бы­
тии бога на том основании, что все чувственные вещи
должны восприниматься им.
Г и л а с. Раз все мы верим в одно и то же, какое
значение имеет то, как мы приходим к этой вере?
Φ и л о н у с. Но мы вовсе не сходимся на одном
и том же мнении. Ибо философы, хотя и признают, что
все. телесные вещи воспринимаются богом, тем не менее
приписывают им абсолютное самостоятельное сущест­
вование, отличное от их бытия, воспринимаемого ка­
кой бы то ни было душой; я же этого не делаю. Кроме
того, разве нет разницы между тем, кто говорит: бог су­
ществует, поэтому он воспринимает все вещи, и тем, кто
говорит: чувственные вещи реально существуют] а если
они существуют реально, они необходимо воспринимаются
бесконечным духом; поэтому бесконечный дух или бог су­
ществует* Это дает тебе прямое и непосредственное до­
казательство бытия бога, выведенное из вполне очевид­
ного принципа. Богословы и философы, исходя из кра­
соты и целесообразности различных частей мироздания,
с полной очевидностью доказали, что оно является тво­
рением бога. Но то, что, оставляя в стороне всякую по­
мощь астрономии и натурфилософии, всякое размышле­
ние о механизме, порядке и налаженности вещей, о бытии
бесконечного духа, можно заключить только на основании
существования чувственного мира, это составляет пре­
имущество только тех, кто проделал следующее неслож­
ное рассуждение: чувственный мир есть тот мир, который
мы воспринимаем различными нашими чувствами; чувст­
вами ничто не воспринимается, кроме идей; никакая идея
или прообраз идеи не могут существовать иначе как
в уме. Теперь ты можешь, не погружаясь в утомительные
научные экскурсии, не прибегая к рассудочным хитро­
сплетениям или скучным и длинным рассуждениям, вы­
ступить против самого ревностного защитника атеизма
и разбить его. Жалкие уловки в виде ли вечного следова­
ния немыслящих причин и следствий, в виде ли случай­
ного совпадения атомов; дикие фантазии Ванини 5 , Гоббса
и Спинозы — словом, вся система атеизма не опрокиды303

вается ли целиком простым соображением о противоречии,
которое заключается в предположении, будто весь видимый
мир или какая-либо его часть, хотя бы самая грубая и
бесформенная, существует вне души? Заставь только
какого-нибудь подстрекателя к нечестию заглянуть в его
собственные мысли и испытать, может ли он представить
себе, что какая-нибудь каменная глыба, пустыня, хаос
или беспорядочное скопление атомов, что вообще что-либо
чувственное или воображаемое может существовать не­
зависимо от души,— и ему не понадобится идти дальше,
чтобы убедиться в своем безумии. Может ли быть что-либо
разумнее, чем если мы поставим спор в зависимость от
такого результата и предоставим человеку самому убе­
диться, может ли он представить себе мысленно то, что
он считает верным фактически, и исходя из мыслимого
приписать ему реальное существование?
Г и л а с. Нельзя отрицать, что в том, что ты предла­
гаешь, есть нечто высоко полезное для религии. Но не
думаешь ли ты, что это весьма похоже на понятие, до­
пускаемое некоторыми выдающимися современными пи­
сателями 6,— о видении всех вещей в боге?
Ф и л о н у с. Я был бы рад ознакомиться с этим мне­
нием; изложи мне его, пожалуйста.
Г и л а с. Они думают, что душа, не будучи матери­
альной, не обладает способностью соединяться с мате­
риальными вещами так, чтобы воспринимать их сами
по себе; но она воспринимает их благодаря своему еди­
нению с субстанцией бога, которая, будучи духовной,
является, следовательно, всецело умопостигаемой и может
быть непосредственным объектом мысли духа. Кроме
того, божественное начало содержит в себе совершенства,
которые соответствуют всякому сотворенному бытию и
которые на этом основании обладают свойством обнару­
живать или выявлять это бытие душе.
Ф и л о н у с. Я не понимаю, каким образом наши
идеи — нечто совершенно пассивное и инертное — могут
быть сущностью или частью (или быть подобны какой-либо
части) божественной сущности или субстанции, которая
является бытием, отнюдь не пассивным, а неделимым и
чисто активным. Много, однако, других трудностей и
возражений может быть с первого же взгляда противо­
поставлено этой гипотезе; я укажу только на то, что она
страдает всеми нелепостями общепринятой гипотезы, до­
пускающей, что сотворенный мир существует иначе, чем
304

в уме или в духе. Помимо всего она заключает в себе еще
одну особенность: из нее вытекает, что материальный мир
не служит ни для какой цели. И если против других на­
учных гипотез считается действительным аргументом то,
что они допускают, будто природа или божественная муд­
рость совершают что-нибудь бесцельно или утомитель­
ным обходным путем достигают того, что может быть
сделано путем значительно более легким и кратким,
то что же нам думать о такой гипотезе, которая допускает,
что весь мир создан бесцельно?
Г и л а с. Но скажи, разве ты не придерживаешься
также того мнения, что мы видим все вещи в боге? Если не
ошибаюсь, то, что ты предлагаешь, близко к этому.
Φ и л о н у с. Немногие думают, но у всех есть мне­
ния. Поэтому человеческие мнения поверхностны и за­
путанны. Нет ничего странного, что положения, сами но
себе весьма различные, тем не менее смешиваются тем, кто
не рассматривает их внимательно. Я не буду поэтому
удивлен, если кто-нибудь вообразит, что я впадаю в вос­
торженность Мальбранша, хотя в действительности я
очень далек от него. Он основывается на абстрактных
общих идеях, которые я совершенно отвергаю. Он при­
знает абсолютный внешний мир, который я отрицаю.
Он утверждает, что наши чувства нас обманывают и мы
не знаем действительной природы или истинных форм и
фигур протяженного бытия; обо всем этом я держусь
прямо противоположного мнения. Так что в целом не
существует принципов более фундаментально противо­
положных, чем его и мои. Нужно признать, что я всецело
согласен с тем, что говорит Священноеписание, «что
в боге мы живем, движемся и существуем». По что мы ви­
дим вещи в его существе по способу, изложенному выше,
от веры в это я далек. Таково вкратце мое мнение. Оче­
видно, что вещи, которые я воспринимаю, суть мои собст­
венные идеи и что никакая идея не может существовать
иначе как в уме. И не менее ясно, что эти идеи или вос­
принимаемые мною вещи — сами или их прообразы —
существуют независимо от моей души; раз я знаю, что не
я их творец, то не в моей власти определять по желанию,
какие частные идеи возникнут во мне, как только я от­
крою глаза или уши. Они должны поэтому существовать
в каком-либо ином духе, но чьей воле они являются мне.
Вещи, говорю я, непосредственно воспринимаемые, суть
идеи или ощущения, как бы ты их ни называл. Но как
305

может существовать в чем-нибудь какая-нибудь идея или
ощущение или как они могут быть порождены чем-нибудь,
кроме ума, или духа? Это действительно непостижимо,
а утверждать непостижимое — значит утверждать бес­
смыслицу. Не так ли?
Г и л а с. Без сомнения.
Φ и л о н у с. С другой же стороны, весьма понятно,
что они должны существовать в духе и порождаться им;
ибо это есть только то, что я ежедневно испытываю на
себе самом, поскольку я воспринимаю бесчисленные идеи
и актом своей воли могу образовать большое их разно­
образие и перенести их в свое воображение. Впрочем,
нужно признать, что эти создания фантазии совсем но
так четки, сильны, живы и устойчивы, как воспринимае­
мые моими чувствами, которые называются реальными
вещами. Из всего этого я заключаю, что есть дух, который
во всякий момент вызывает во мне все те чувственные
впечатления, которые я воспринимаю. А из разнообра­
зия, порядка и особенностей их я заключаю, что творец
их безмерно мудр, могуч и благ. Заметь хорошенько: я
не говорю, что я вижу вещи, воспринимая то, что их
представляет в уме умопостигаемой субстанции бога.
Этого я не понимаю; я говорю только, что вещи, воспри­
нимаемые мною, познаются умом и производятся волей
бесконечного духа. И разве все это не ясно и не очевидно
в высшей степени? Есть ли в этом что-нибудь больше
того, чем то, что некоторое наблюдение над своей собст­
венной душой и над тем, что происходит в ней, не только
делает нас способными представлять, но и обязывает нас
признавать?
Г и л а с. Я думаю, что понимаю тебя совершенно
ясно; и я признаю, что доказательство существования
божества, которое ты даешь, кажется не менее очевидным,
чем поразительным. Но согласимся, что бог есть высшая
и всеобщая причина всех вещей: разве не может тем не
менее существовать третий вид природы кроме духов и
идей? Не можем ли мы допустить существования подчи­
ненной и ограниченной причины наших идей? Словом,
не может ли, невзирая на все это, существовать материя?
Φ и л о н у с. Сколько раз я должен твердить одпо
и то же? Ты соглашаешься, что вещи, непосредственно
воспринимаемые чувствами, нигде вне разума не сущест­
вуют; но нет ничего воспринимаемого чувством, что не
воспринималось бы непосредственно; следовательно, нет
306

ничего чувственного, что существовало бы вне разума.
Материя поэтому, на которой ты все еще настаиваешь,
есть, я предполагаю, нечто умопостигаемое; нечто, что
может быть открыто с помощью умозаключений, а не
чувства.
Г и л а с. Ты прав.
Φ и л о н у с. Покажи мне, пожалуйста, на каком
рассуждении основывается твоя вера в материю и что та­
кое эта материя, как ты ее теперь представляешь?
Г и.л а с. Я вижу, что во мне возникает множество
идей, причина которых, я знаю, не во мне, и не в них
самих, и не в воздействии одного из них на другое; не
могут они и сами по себе самостоятельно существовать,
являясь бытием совершенно недеятельным, текучим, за­
висимым. Причина их существования, таким образом,
отлична от меня и от них; о ней я не претендую знать
больше того, что она является причиной моих идей. И
что бы это ни было, я называю это материей.
Φ и л о н у с. Скажи мне, Гилас, может ли всякий по
произволу менять обычное, собственное значение, свя­
занное в каком-нибудь языке с общепринятым словом?
Например, допустим, какой-нибудь путешественник стал
бы тебе рассказывать, что в некой стране люди невредимо
проходят сквозь огонь; а из его объяснений ты нашел бы,
что под словом огот> он подразумевает то, что другие
называют водой; или если бы он стал утверждать, что су­
ществуют деревья, которые гуляют на двух ногах, подра­
зумевая под словом деревья людей. Считал бы ты это
разумным?
Г и л а с . Нет, я считал бы это весьма нелепым. Все­
общий обычай служит мерой правильности языка. А кто
говорит неправильно, тот искажает значение речи; и это
всегда приводит только к продлению и умножению споров
там, где уже нет разницы во мнениях.
Φ и л о н у с. Но материя, в обычном ходовом зна­
чении слова, не обозначает ли некоторую протяженную,
плотную, подвижную, недеятельную, немыслящую суб­
станцию?
Г и л а с . Обозначает.
Ф и л о н у с. И разве не доказано с очевидностью,
что такая субстанция не может существовать? И даже
если бы ее существование было признано, как может то,
что недеятельно, быть причиной; или то, что не мыслит,
быть причиной мысли?. Ты можешь, конечно, если тебе
307

угодно, связать со словом материя значение, противопо­
ложное тому, которое всеми принято, и сказать мне, что
ты понимаешь под ним непротяженное, мыслящее, дея­
тельное бытие, которое является причиной наших идеи.
Но разве это не было бы только игрой словами и не оз­
начало бы впасть в ту ошибку, какую ты только что осу­
дил с таким основанием? Я отнюдь не нахожу ошибочным
твое рассуждение, в котором ты выводишь причину из
феноменов, но я отрицаю, чтобы причина, выводимая
путем рассуждения, могла быть определена как мате­
рия в собственном смысле.
Г и л а с. Конечно, в том, что ты говоришь, есть свой
смысл. Но боюсь, ты не вполне понимаешь мою мысль.
Ни в коем случае я не хотел бы, чтобы обо мне думали,
будто я отрицаю, что бог или бесконечный дух есть вер­
ховная причина всех вещей. Я настаиваю только на том,
что есть подчиненная верховному деятелю причина, по
природе ограниченная и низшая, которая содействует
происхождению наших идей, но не через посредство
какого-нибудь акта воли или духовной деятельности,
а через посредство того рода действия, который принад­
лежит материи, т. е. движения.
Ф и л о н у с. Я нахожу, что ты по всякому поводу
возвращаешься к своему прежнему отвергнутому мнению
о подвижной и, следовательно, протяженной субстанции,
существующей вне разума. Как! Неужели ты забыл, что
отказался от него, или ты желаешь, чтобы я повторил то,
что было сказано на эту тему? Поистине ты поступаешь
некорректно, все еще допуская бытие того, что ты не раз
признавал не имеющим бытия. Но, не настаивая больше
на том, что было так подробно рассмотрено, я спрашиваю:
не являются ли все твои идеи совершенно пассивными и
инертными, не заключая в себе никакого действия?
Г и л а с. Да, они таковы.
Φ и л о н у с. А чувственные качества — что-нибудь
иное, чем идеи?
Г и л а с. Я неоднократно признавал, что нет.
Φ и л о н у с. Но разве движение — не чувственное
качество?
Г и л а с. Чувственное.
Φ и л о н у с. Следовательно, оно не есть дейст­
вие?
Г и л а с. Согласен с тобой. И действительно, совер­
шенно ясно, что, когда я двигаю пальцем, он остается
303

пассивным; зато моя воля, производящая движение, ак­
тивна.
Φ и л о н у с. Теперь я желаю знать прежде всего,
можешь ли ты, признав, что движение не есть действие,
представить себе какое-нибудь действие вне хотения;
а во-вторых, сказать что-нибудь и ничего не представ­
лять — не значит ли сказать нонсенс; и, наконец, рассмот­
рев посылки, не замечаешь ли ты, что допущение какойлибо действующей или активной причины наших идей,
отличной от духа, в высокой степени нелепо и неразумно?
Г и л а с. В этом пункте я целиком уступаю. Но если
материя не может быть причиной, то что мешает ей быть
орудием, обслуживающим верховного деятеля в создании
наших идей?
Φ и л о н у с. Орудие, говоришь ты; сделай милость,
каковы же форма, пружины, колеса и движения этого
орудия?
Г и л а с. Я отнюдь не претендую на то, чтобы дать
такие определения, так как ни субстанция, ни ее ка­
чества мне совершенно не известны.
Φ и л о н у с. Как! Так ты, значит, того мнения, что
это орудие составлено из неведомых частей, что его дви­
жения неизвестны и форма неведома?
Г и л а с. Я не думаю, чтобы оно вообще имело какуюлибо форму или движение, так как я уже признал, что
чувственные качества не могут существовать в невоспринимающей субстанции.
Φ и л о н у с. Но как можно образовать какое-либо
понятие об орудии, лишенном всех чувственных качеств,
даже протяжения?
Г и л а с. Я не претендую на то, чтобы иметь какоелибо понятие о нем.
Φ и л о н у с. Какое же основание у тебя думать, что
это неведомое, это непостижимое нечто существует? Не
воображаешь ли ты, что бог не может действовать с та­
ким же успехом и без него; или что ты путем опыта нахо­
дишь применение подобной вещи, когда образуешь идеи
в собственном уме?
Г и л а с. Ты всячески насмехаешься надо мной по
поводу оснований моей веры. Скажи же, пожалуйста,
какие основания у тебя не верить в это?
Φ и л о н у с. Для меня достаточное основание не ве­
рить в существование чего-нибудь, если я не вижу осно­
вания верить в это. Но если даже не настаивать на осно309

ваниях в пользу веры, ты даже не в состоянии показать
мне того, во что я должен поверить, раз ты говоришь, что
ты не имеешь ни малейшего понятия об этом. В конце
концов позволь мне просить тебя рассудить, подобает ли
философу или даже просто человеку со здравым смыслом
поверить неизвестно во что и неизвестно почему?
Г и л а с. Погоди, Филонус. Когда я говорю, что ма­
терия есть орудие, я вовсе не имею в виду сказать этим,
что она ничто. Верно, что я не знаю специального рода
этого орудия; но во всяком случае я имею некоторое по­
нятие об орудии вообще, и этим понятием я пользуюсь
здесь.
Φ и л о н у с. Ну а если бы оказалось, что в самом
общем понятии орудия, разумеемом в смысле, отличном
от причины, заключается нечто, что делает пользование
им несовместимым с божественными атрибутами?
Г и л а с. Докажи мне это, и я уступлю в этом пункте.
Ф и л о н у с. Что ты разумеешь под общей природой
или понятием орудия?
Г и л а с. То, что общо всем специальным орудиям,
составляет общее понятие.
Φ и л о н у с. Не то ли общо всем орудиям, что они
применяются только, чтобы сделать то, что не может
быть выполнено чистым актом нашей воли? Так, напри­
мер, я никогда не пользуюсь орудием для того, чтобы
привести в движение свой палец, потому что это совер­
шается хотением. Но я воспользовался бы каким-нибудь
орудием, если бы мне нужно было сдвинуть кусок скалы
или вырвать с корнем дерево. Держишься ли ты того же
мнения? Или ты можешь привести пример, где орудие
применяется для получения эффекта, непосредственно за­
висящего от воли действующего?
Г и л а с. Признаюсь, не могу.
Φ и л о н у с. Как же можешь ты тогда предполагать,
что всесовершенный дух, от воли которого все вещи на­
ходятся в абсолютной и непосредственной зависимости,
может нуждаться для своих действий в орудии или, не
нуждаясь в нем, пользоваться им? Таким образом, ка­
жется мне, ты должен признать, что употребление без­
жизненного недеятельного орудия несовместимо с беско­
нечным совершенством бога, а это значит, по твоему собст­
венному признанию, устранить этот пункт.
Г и л а с. Мне трудно сообразить, что я мог бы тебе
ответить.
310

Φ и л о н у с. Но, думается, ты должен быть готов
признать истину, если она добросовестно тебе доказана.
Мы, будучи существами с ограниченными силами, дейст­
вительно вынуждены пользоваться орудиями. И пользо­
вание орудием показывает, что действующий связан
правилами, которые предписываются кем-то другим, и
что он не может достигнуть цели иначе как данным пу­
тем и при данных условиях. Отсюда, по-видимому, ясно
следует, что высшая неограниченная действующая сила
не пользуется ни инструментом, ни вообще каким-либо
орудием. Как только воля всемогущего духа выражается,
тотчас же и выполняется без применения каких-либо
средств. Если эти средства применяются более слабыми
агентами, то это происходит не из-за какой-то реальной
силы, в них будто бы находящейся, и не из-за будто бы
необходимо им присущей способности производить какойнибудь эффект, но просто в согласии с законами природы
или условиями, предписываемыми им первопричиной,
которая сама выше всякого ограничения или какого бы
то ни было предписания.
Г и л а с. Я не буду дальше настаивать на том, что
материя есть орудие. Те*м не менее я не хотел бы, чтобы ты
понял меня так, будто я теперь отрицаю ее существова­
ние; ибо, невзирая на все сказанное, она может еще быть
поводом.
Φ и л о н у с. Под какими только видами не выступает
твоя материя? Или сколько раз нужно еще доказывать,
что она не существует, прежде чем ты решишься рас­
статься с ней? Но не будем больше говорить об этом (хотя
но всем правилам спора я имею право поставить тебе
в вину столь частую перемену значения основного тер­
мина), я хотел бы знать, что ты подразумеваешь, утверж­
дая, что материя есть повод, после того как ты отверг,
что она есть причина. А когда ты покажешь, в каком
смысле ты понимаешь повод, то будь, пожалуйста, так
добр вслед за тем показать мне, какое основание приводит
тебя к вере в то, что для наших идей существует такой
повод?
Г и л а с. Что касается первого пункта, то под пово­
дом я разумею недеятельное, немыслящее бытие, при на­
личии которого бог вызывает идеи в нашей душе.
Ф и л о н у с. А какова же природа этого недеятель­
ного, немыслящего бытия?
Г и л а с. Я ничего не знаю о его природе.
311

Φ и л о н у с. Переходи тогда ко второму пункту и
укажи какое-нибудь основание, в силу которого мы
должны были бы допустить существование этой недеятель­
ной, немыслящей, неизвестной вещи.
Г и л а с. Когда мы видим, что идеи возникают в на­
шей душе некоторым упорядоченным и постоянным обра­
зом, то естественно думать, что они имеют некоторые оп­
ределенные и планомерные поводы, при наличии которых
они вызываются.
Φ и л о и у с. Ты признаешь, следовательно, что один
бог — причина наших идей и что он порождает их при
наличии этих поводов?
Г и л а с. Таково мое мнение.
Φ и л о н у с. Вещи, которые, как ты говоришь, на­
ходятся в присутствии бога, несомненно им восприни­
маются?
Г и л а с. Конечно; иначе они не могли бы служить
для него поводом к действию.
Ф и л о н у с. Не буду теперь настаивать на объяс­
нении тобой этой гипотезы или на ответе на все запутан­
ные вопросы и затруднения, заключающиеся в ней; я
только спрашиваю, не объясняется ли порядок и плано­
мерность, наблюдаемые в последовательности наших идей
или в естественном течении вещей, в достаточной степени
мудростью и могуществом бога, и не умаляются ли эти
атрибуты предположением, что на него влияет, что на­
правляет или ему напоминает, что и когда он должен
сделать, немыслящая субстанция? И, наконец, в случае
если бы я согласился со всеми твоими утверждениями,
послужило бы это как-нибудь для твоей цели, ибо нелегко
представить себе, как внешнее или абсолютное существо­
вание немыслящей субстанции, отличной от ее восприни­
маемого бытия, может быть выведено из моего согласия,
что существуют известные вещи, воспринимаемые божест­
венным умом, которые являются для него поводом вызы­
вать в нас идеи?
Г и л а с. Я в полном недоумении; не знаю, что и ду­
мать; это понятие повода кажется мне теперь совершенно
так же беспочвенным, как и остальные.
Φ и л о н у с. Не замечаешь ли ты, наконец, что во
всех этих различных значениях материи ты только
предполагал то, чего ты не знаешь, без всякого основа­
ния и без всякой нужды?
Г и л а с. Я откровенно признаюсь, что менее дово312

лен своими ПОНЯТИЯМИ, после того как они подверглись
такому тщательному разбору. Но все же, кажется, у меня
есть некоторое смутное чувство, что такая вещь, как
материя, существует.
Φ и л о н у с. Ты воспринимаешь бытие материи или
непосредственно или опосредствованно. Если непосредст­
венно, то сообщи мне, пожалуйста, каким чувством ты
ее воспринимаешь. Если опосредствованно, то расскажи
мне, с помощью каких рассуждений она выводится из
того, что ты воспринимаешь непосредственно. Этого дос­
таточно, что касается восприятия. Затем, что касается
самой материи, я спрашиваю, есть ли она объект, суб­
страт, причина, орудие или повод? Ты защищал уже
каждое из этих положений, меняя свои понятия и застав­
ляя материю выступать то под одним видом, то под дру­
гим. И то, что ты предлагал, отвергалось и отбрасывалось
тобой самим. Если у тебя есть еще какое-нибудь новое
предложение, то я был бы рад выслушать его.
Г и л а с. Мне кажется, я уже предложил все, что
имел сказать по этим вопросам. Я недоумеваю, чего еще
можно требовать.
Φ и л о н у с. И тем не менее ты не расположен рас­
статься со своим старым предрассудком. Но чтобы по­
мочь тебе легче с ним расстаться, я хотел бы, чтобы ты,
кроме того, что было выдвинуто до сих пор, рассмотрел
еще: можешь ли ты при предположении, что материя су­
ществует, представить себе, как мог бы ты испытывать
ее воздействие? Или, полагая, что она не существует, не
считаешь ли ты очевидным, что ты мог бы, невзирая на
это, иметь те же идеи, что и теперь, и, следовательно,
те же основания верить в их существование, как и теперь?
Г и л а с. Я признаю возможным, что мы могли бы
воспринимать все вещи совершенно так же, как мы вос­
принимаем их теперь, хотя бы в мире не было никакой
материи. Не могу я также представить себе, как, если бы
материя существовала, она могла бы породить какую-либо
идею в нашей душе. И, далее, я признаю, что ты меня
совершенно убедил в невозможности того, чтобы такого
рода вещь, как материя, существовала в каком-либо из
вышеприведенных значений. Но все-таки я не могу удер­
жаться от предположения, что материя в том или ином
смысле существует. В каком, я, конечно, не решаюсь
определить.
Φ и л о н у с. Я не ожидаю от тебя, чтобы ты в точ313

ности определил природу атого неведомого бытия. Только
будь любезен, скажи мне, субстанция ли она, и если
субстанция, то можешь ли ты допустить субстанцию без
акциденций; или, в случае если ты допускаешь, что она
обладает акциденциями или качествами, я хотел бы,
чтобы ты показал мне, каковы эти качества, по крайней
мере, что подразумевается под их материальным носи­
телем?
Г и л а с. Мы уже разобрали эти пункты. О них мне
больше нечего сказать. Но чтобы предупредить дальней­
шие вопросы, позволь мне сказать тебе, что теперь я не по­
нимаю под материей ни субстанции, ни акциденции, ни
мыслящего или протяженного бытия, ни причины, ору­
дия или повода, но нечто совершенно неизвестное, от­
личное от всего этого.
Φ и л о н у с. По-видимому, тогда ты включаешь в свое
теперешнее понятие материи не что иное, как общую
абстрактную идею сущности.
Г и л а с. Не что иное, с той только разницей, что я
добавляю к этой общей идее отрицание всех единичных
вещей, качеств или идей, которые я воспринимаю, вооб­
ражаю или постигаю как-нибудь иначе.
Φ и л о н у с. Где же, скажи на милость, предпола­
гаешь ты, существует эта неизвестная материя?
Г и л а с. О Филонус! Теперь ты думаешь, что поймал
меня в ловушку; ибо, если я скажу, что она существует
в каком-нибудь месте, тогда ты сделаешь вывод, что
место или протяжение существует только в уме. Но я не
стыжусь признаться в своем неведении. Я не знаю, где
она существует; только я уверен, что она существует
не в каком-либо месте. Вот мой отрицательный ответ
тебе. И другого не жди на вопросы о материи, которые
ты поставишь в дальнейшем.
Φ и л о н у с. Раз ты не хочешь сказать мне, где она
существует, то будь любезен сообщить мне, каким обра­
зом она, по твоему предположению, существует или что
ты понимаешь под ее существованием!
Г и л а с. Она не мыслит и не действует, не воспри­
нимает и не воспринимается.
Ф и л о н у с . Но что же есть положительного в твоем
абстрагированном понятии о ее существовании?
Г и л а с. По тщательном наблюдении я не вижу,
чтобы у меня было вообще какое-либо положительное
понятие или мнение. Я повторяю тебе, я не стыжусь
314

признаться в своем неведении. Я не знаю, что подразу­
мевается под ее существованием или как она существует.
Φ и л о н у с. Продолжай, милый Гилас, действовать
в том же направлении и скажи мне откровенно, можешь
ли ты образовать отчетливую идею о сущности вообще,
отделив и выключив всякое мыслящее и телесное бытие,
все какие бы то ни было отдельные вещи?
Г и л а с . Погоди, дай мне немного подумать... При­
знаюсь, Филонус, я не вижу, чтобы я мог это сделать.
На первый взгляд мне показалось, что у меня есть неко­
торое слабое и легкое понятие о чистой сущности в аб­
стракции; но при более пристальном внимании оно со­
вершенно исчезло из поля моего зрения. Чем больше я
о нем думаю, тем более я укрепляюсь в своем благора­
зумном решении давать только отрицательные ответы и
не претендовать ни в малейшей степени на какое бы то
ни было положительное знание или концепцию материи,
ее где, ее как, ее сущности или чего-либо относящегося
к ней.
Φ и л о н у с. Поэтому, когда ты говоришь о сущест­
вовании материи, у тебя в уме нет никакого понятия?
Г и л а с . Ровно никакого.
Ф и л о н у с . Скажи мне, пожалуйста, не обстоит ли
дело следующим образом: сперва, исходя из веры в мате­
риальную субстанцию, ты готов был принять, что непо­
средственные объекты существуют вне разума; затем,
что они — прообразы; затем — причины; потом — ору­
дия; затем — поводы; наконец — нечто вообще, что по
разъяснении оказывается ничем. Таким образом, материя
сводится к ничему. Как ты думаешь, Гилас, не есть ли
это подлинный итог всех твоих усилий?
Г и л а с . Как бы там ни было, я все-таки настаиваю
на том, что наша неспособность представить себе какуюлибо вещь не есть аргумент против ее существования.
Ф и л о н у с . Я охотно признаю, что, учитывая при­
чину, действие, работу, симптом или другие обстоятель­
ства, можно прийти к разумному выводу о существова­
нии непосредственно не воспринимаемой вещи и что
было бы нелепо, если бы кто-либо стал возражать против
существования этой вещи, исходя из того, что у него нет
прямого и положительного понятия о ней. Но там, где
ничего этого нет, где ни разум, ни откровение не наводят
нас на веру в существование вещи, где у нас нет даже
относительного понятия о ней, где делается абстракция
315

от воспринимающего и от воспринимаемого бытия, от
духа и идеи,— наконец, там, где нет ничего больше,
кроме самой неадекватной и бледной идеи, там я не стану,
пожалуй, заключать о нереальности какого-либо поня­
тия или против существования чего-нибудь, но я должен
сделать вывод, что ты просто ничего не имел в виду, что
ты употребляешь слова без всякой цели, без всякого
смысла и значения. И я предоставляю тебе самому ре­
шить, как следует относиться к пустому словоизлиянию.
Г и л а с. Сказать тебе откровенно, Филонус, твои
аргументы сами по себе кажутся мне неопровержимыми;
но они не оказывают на меня такого большого действия,
чтобы вызвать то полное убеждение, то внутреннее успо­
коение, которыми сопровождается строгое доказательство.
Я все время чувствую, что снова впадаю в смутное по­
дозрение о существовании какой-то неведомой материи.
Ф и л о н у с . Но разве ты не замечаешь, Гилас, что
две вещи должны сойтись для устранения всякого сом­
нения и для достижения полного согласия в душе? По­
ставь видимый объект в самый ясный свет, и все-таки,
если налицо какое-нибудь несовершенство в зрении или
если глаза не направлены на него, его нельзя будет рас­
смотреть отчетливо. И как бы хорошо обосновано и без­
упречно изложено ни было доказательство, все-таки там,
где примешивается предрассудок или односторонняя пред­
взятость в понимании, можно ли ожидать внезапного
появления ясного восприятия истины и четкого ее при­
знания? Нет, для этого нужны время и усилия; внимание
должно быть возбуждено и поддерживаться частым по­
вторением одного и того же, освещаемого то с одной, то
с другой стороны. Я уже говорил об этом и вижу, что
должен все еще повторять и подчеркивать, что ты позво­
ляешь себе безответственную свободу, стремясь защи­
щать, ты сам не знаешь что, не знаешь, на каком основа­
нии, не знаешь, с какой целью. Можно ли найти что-либо
подобное в каком-нибудь искусстве или науке, в какомнибудь вероучении или профессии людей? Или мы имеем
дело с чем-то до такой степени откровенно лишенным ос­
нования и неразумным, что ему место только в самом
низкопробном вульгарном разговоре? Но, пожалуй, ты
все-таки скажешь, что материя может существовать,
хотя ты не знаешь в то же время, что подраэумевается
под материей или под ее существованием. Это, конечно,
удивительно, тем более что это произвольно и возникло
316

в твоей собственной голове, ибо прийти к этому у тебя
не было разумного основания. Я требую, чтобы ты по­
казал мне такую вещь в природе, для объяснения кото­
рой нужно было бы прибегать к материи.
Г и л а с. Нельзя утверждать реальности вещей, не
допуская существования материи. Не является ли это,
по-твоему, достаточным основанием, чтобы ревностно от­
стаивать ее?
Φ и л о н у с. Действительность вещей? Каких ве­
щей — чувственных или умопостигаемых?
Г и л а с. Чувственных вещей.
Φ и л о н у с. Моей перчатки, например?
Г и л а с. Ее или какой-либо другой вещи, воспри­
нимаемой чувствами.
Φ и л о и у с. Но остановимся на какой-нибудь от­
дельной вещи; не достаточно ли явно для меня существо­
вание этой перчатки из того, что я вижу, чувствую и
ношу ее? Или, если этого не достаточно, то как я могу
убедиться в реальности той вещи, которую в настоящее
время вижу на этом месте,— путем предположения, что
какая-то неведомая вещь, которой я никогда не видел
и не могу видеть, существует неведомым образом, в не­
ведомом месте или даже вовсе ни в каком месте? Как мо­
жет предполагаемая реальность того, что неосязаемо,
быть доказательством того, что какая-либо осязаемая
вещь реально существует? Или того, что неведомо,— того,
что существует видимая вещь? Или вообще, как предпо­
лагаемая реальность чего-либо невосприыимаемого может
быть доказательством того, что воспринимаемое сущест­
вует? Объясни мне только это, и я не буду думать о тебе
ничего плохого.
Г и л а с. В целом я готов признать существование
материи в высшей степени невероятным; но прямая и аб­
солютная невозможность этого мне не ясна.
Φ и л о н у с. Но если даже мы признаем возможность
существования материи, то на этом только основании она
будет иметь не больше права на существование, чем золо­
тая гора или кентавр.
Г и л а с. С этим я согласен. Все же ты не отрицаешь
ее возможности; а то, что возможно, насколько тебе из­
вестно, может существовать на самом деле.
Φ и л о н у с. Я отрицаю эту возможность; и, если не
ошибаюсь, я с очевидностью доказал на основании твоих
собственных признаний, что ее нет. А не заключает ли
317

слово материя в обычном смысле в себе нечто большее,
чем протяженная, плотная, оформленная, подвижная
субстанция, существующая вне души? И не признавал ли
ты уже много раз, что увидел наглядное основание для
отрицания возможности существования такой субстан­
ции?
Г и л а с. Верно; однако это — только одно значение
термина материя.
Φ и л о н у с. Но не есть ли это единственно собст­
венное, точное, принятое значение? И если невозмож­
ность существования материи в таком смысле доказана,
то нельзя ли считать его с достаточными основаниями не­
возможным вообще? Как иначе можно было бы доказать
невозможность чего-нибудь? И, в самом деле, какое во­
обще может существовать доказательство — какого бы
то ни было рода — для человека, который допускает для
себя свободу отступать от обычного значения слов или
менять его?
Г и л а с. Я думаю, философам можно бы позволить
выражаться точнее, чем толпе; да они и не всегда ограни­
чивались обычным значением термина.
Φ и л о н у с. Но только что упомянутый термин яв­
ляется общепринятым в определенном смысле среди са­
мих философов. Не будем, однако, останавливаться на
этом, разве тебе не было позволено употреблять слово
«материя» в каком угодно смысле? И разве ты не восполь­
зовался этой привилегией в самом полном объеме, часто
совершенно изменяя определение, а в других случаях
выпуская из него или вставляя в него все, что в данный
момент лучше служило твоей цели, вопреки всем извест­
ным правилам разума и логики? И разве этот твой измен­
чивый, некорректный метод не затянул излишне нашей
беседы? Разве не была разносторонне исследована мате­
рия и не была ли она, с твоего собственного согласия,
отвергнута в каждом из ее значений? Можно ли требо­
вать большего для доказательства абсолютной невозмож­
ности чего-нибудь, чем доказательство невозможности
материи во всяком смысле, в каком ты или кто-либо
иной понимает ее?
Г и л а с. Но я не так безусловно убежден в том, что
ты доказал невозможность материи — в последнем, са­
мом темном, абстрактном и неопределенном смысле.
Φ и л о н у с. Когда считается доказанной невозмож­
ность какой-либо вещи?
318

Г и л а с. Когда доказано противоречие между идеями,
содержащимися в ее определении.
Φ и л о н у с. Но там, где нет идей, там не может
быть доказано и противоречие между идеями.
Г и л а с. Согласен с тобой.
Φ и л о н у с. Теперь в том, что ты называешь тем­
ным, неопределенным смыслом слова материя, явно, по
твоему собственному признанию, не заключалось ровно
никакой идеи, никакого смысла, за исключением неведо­
мого смысла, который есть то же, что ничто. Ты не мо­
жешь поэтому ожидать, чтобы я доказывал противоречие
между идеями там, где идей нет; или невозможность мате­
рии, понимаемой в неизвестном смысле, т. е. вовсе без
смысла. Мое дело было только показать, что ты ничего не
подразумеваешь; и это ты был вынужден признать. Таким
образом, по поводу всех твоих разнообразных смыслов
тебе было показано, что ты или вовсе ничего не подразу­
меваешь под ними, или если что-нибудь и подразуме­
ваешь, то нелепость. Если этого недостаточно для доказа­
тельства невозможности какой-либо вещи, то я хотел бы,
чтобы ты мне сообщил, что нужно еще.
Г и л а с. Я согласен: ты доказал, что материя невоз­
можна; и я не вижу также, что еще можно сказать в ее за­
щиту. Но, уступая в этом, я в то же время беру под подо­
зрение все свои другие понятия. Поистине ни одно по­
нятие не могло бы казаться более очевидным, чем мне
раньше казалось это понятие; и тем не менее теперь оно
кажется мне в такой же степени ложным и нелепым,
в какой прежде казалось истинным. Но, я думаю, мы
достаточно обсуждали этот вопрос сегодня. Остальную
часть дня я хотел бы употребить на то, чтобы продумать
лро себя различные пункты нашей утренней беседы;
завтра я был бы рад встретиться с тобой здесь снова и
в это же время.
Φ и л о н у с. Не премину ждать тебя.
Третий разговор
Φ и л о н у с. Скажи мне, Гилас, каковы плоды вче­
рашнего размышления? Укрепило ли оно тебя в том умо­
настроении, с каким ты ушел? Или ты за это время увидел
основание изменить свое мнение?
Г и л а с . Поистине мое мнение заключается в том,
что все наши мнения одинаково суетны и недостоверны.
319

То, что мы одобряем сегодня, мы осуждаем завтра. Мы
суетимся вокруг знания и жертвуем для достижения его
своей жизнью, между тем как, увы! мы никогда ничего
не знаем. И я не думаю, чтобы мы могли познать что-либо
в этой жизни. Паши способности слишком ограниченны,
и их слишком мало. Природа, очевидно, не предназна­
чала нас для умозрения.
Ф и л о н у с. Как, ты говоришь, что мы ничего не мо­
жем познать, Гил ас?
Г и л а с. Нет ни одной вещи на свете, относительно
которой мы могли бы познать ее действительную природу
или то, что такое она сама в себе.
Φ и л о и у с. Ты хочешь мне сказать, что я в дейст­
вительности не знаю, что такое огонь или вода?
Г и л а с. Ты можешь, конечно, знать, что огонь го­
ряч, а вода текуча; но это значит знать не больше, чем
какие ощущения вызываются в твоей собственной душе,
когда огонь и вода соприкасаются с твоими органами
чувств. Что же касается их внутреннего устройства, их
истинной и действительной природы, то в этом отношении
ты находишься в совершенной тьме.
Φ и л о и у с. Разве я не знаю, что камень, на кото­
ром я стою,— реальный камень и что дерево, которое я
вижу перед своими глазами,— реальное дерево?
Г и л а с. Знаешь? Нет, невозможно, чтобы ты или
какой-либо живущий человек мог знать это. Все, что ты
знаешь, состоит в том, что у тебя в твоем собственном уме
есть известная идея или образ. Но что это по сравнению
с действительным деревом или камнем? Я говорю тебе,
что цвет, форма и твердость, которые ты воспринимаешь,
не есть действительная природа этих вещей или хотя бы
подобие ее. То же самое можно было бы сказать обо всех
других реальных вещах или телесных субстанциях, со­
ставляющих мир. Ни одна из них сама по себе не имеет
ничего подобного тем чувственным качествам, которые мы
воспринимаем. Мы не должны поэтому претендовать на
утверждение или познание чего-нибудь касающегося их
собственной природы.
Φ и л о н у с. Но уверяю тебя, Гилас, я могу отли­
чить золото, например, от железа; а как это было бы воз­
можно, если бы я не знал, что такое на самом деле каждое
из них?
Г и л а с . Поверь мне, Филонус, ты можешь разли­
чать только между своими собственными идеями. Эта жел320

тизна, этот вес и другие чувственные качества,— ду­
маешь ли ты, что они действительно присущи золоту?
Они таковы только по отношению к твоим чувствам и не
имеют абсолютного существования в природе. И, претен­
дуя различать реальные вещи по их образам в нашей
душе, не поступаешь ли ты так же мудро, как тот, кто
заключил бы, что два человека принадлежат к разным
видам, потому что их платья не одного цвета.
Φ и л о н у с. По-видимому, тогда мы вовсе должны
отказаться от внешнего вида вещей, он также ложен.
Мясо, которое я ем, и платье, которое я ношу, не заклю­
чают в себе ничего подобного тому, что я вижу и чувствую.
Г и л а с. Именно.
Φ и л о н у с. Но не странно ли, что весь свет так об­
манывается и настолько глуп, что верит своим чувствам?
Кроме того, я не знаю как, но люди едят, пьют, спят,
отправляют все жизненные функции так целесообразно
и с такими удобствами, как если бы они действительно
знали окружающие их вещи.
Г и л а с. Это верно; но, как ты знаешь, обыденная
практика не требует тонкости спекулятивного познания.
Поэтому толпа остается при своих заблуждениях и при
всем том ухищряется устраивать свои жизненные де­
лишки. Но философы знают вещи лучше.
Φ и л о н у с. Ты хочешь сказать, они знают, что ни­
чего не знают.
Г и л а с. Это и есть вершина и завершение челове­
ческого познания.
Φ и л о н у с. Но серьезно ли ты все это говоришь,
Гилас; и серьезно ли ты убежден, что ты ничего реаль­
ного в мире не знаешь? Предположим, ты собираешься
писать,— не потребуешь ли ты, как и всякий другой, пе­
ро, чернила и бумагу? И ты не знаешь, чего ты требуешь?
Г и л а с . Сколько раз я должен повторять тебе, что
я не знаю действительной природы какой бы то ни было
вещи во Вселенной? Я могу, конечно, при случае пользо­
ваться пером, чернилами и бумагой. Но какова какая-либо
из этих вещей в ее собственной истинной природе, об этом
решительно заявляю: я не знаю. И то же самое верно по
отношению ко всякой другой телесной вещи. Более того,
мы не только не знаем истинной и реальной природы ве­
щей, но не знаем даже об их существовании. Нельзя от­
рицать, что мы воспринимаем известные образы или идеи,
но отсюда нельзя заключать, что тела действительно
11 Д. Беркли

321

Существуют. Еще больше: размышляя об этом, я должен,
в согласии с моими заявлениями, добавить, что невоз­
можно, чтобы какая-либо реальная телесная вещь сущест­
вовала в природе.
Φ и л о н у с. Ты изумляешь меня. Существовало ли
когда-нибудь что-либо более дикое и экстравагантное,
чем понятия, которые ты теперь защищаешь; и не оче­
видно ли, что ты приведен ко всем этим экстравагантностям верой в материальную субстанцию? Она заставляет
тебя грезить о неведомой природе всякой вещи. Это она
является причиной того, что ты различаешь между дейст­
вительностью и чувственными явлениями вещей. Это ей
ты обязан неведением, что знает с полным совершенством
всякий другой. И это — не все; ты не только не знаешь
истинной природы отдельной вещи, но ты не знаешь,
существует ли действительно какая-нибудь вещь или су­
ществует ли вообще какая-нибудь истинная природа.
Поскольку ты приписываешь своим материальным вещам
абсолютное или внешнее существование, в чем, потвоему, состоит их реальность? И так как ты вынужден
в конце концов признать, что такое существование озна­
чает либо прямое противоречие, либо вообще ничего не
обозначает, то из этого следует, что ты обязан отвергнуть
свою собственную гипотезу материальной субстанции и
решительно отрицать реальное существование какой бы
то ни было части Вселенной. И таким образом ты погру­
жаешься в самый глубокий и наиболее достойный сожа­
ления скептицизм, какой когда-либо существовал. Скажи
мне, Гилас, не так ли обстоит дело, как я говорю?
Г и л а с. Я согласен с тобой. Материальная субстан­
ция была не более как гипотеза, и притом гипотеза лож­
ная и неосновательная. Я не буду дальше тратить усилий
на ее защиту. Но какую гипотезу ты бы ни предложил
или какую систему вещей ты бы ни ввел на ее место, я не
сомневаюсь, что они всякому покажутся во всех отноше­
ниях ложными: позволь мне только задавать тебе воп­
росы, т. е. дай мне отплатить тебе твоей же монетой, и я
ручаюсь, что это приведет тебя через такие же многочис­
ленные затруднения и противоречия к совершенно та­
кому же состоянию скептицизма, в котором нахожусь
в настоящее время я.
Φ и л о н у с. Уверяю тебя, Гилас, я вовсе не соби­
раюсь строить никакой гипотезы. Я — человек обыкно­
венного склада, достаточно простой, доверяю своим
322

чувствам и принимаю вещи такими, как я их нахожу.
Чтобы быть ясным: мое мнение состоит в том, что реаль­
ные вещи — это те самые вещи, которые я вижу, осязаю
и воспринимаю своими чувствами. Их я знаю, и так как
я нахожу, что они отвечают всем потребностям и целям
жизни, то у меня нет основания домогаться каких-либо
других неизвестных вещей. Кусок чувственного хлеба,
например, подкрепит мой желудок лучше, чем в десять
тысяч раз больший кусок нечувственного, непостижи­
мого, нереального хлеба, о котором ты говоришь. Равным
образом, по моему мнению, цвета и другие чувственные
качества принадлежат объектам. Хоть убей — я не могу
перестать думать, что снег — белый, а огонь — горячий.
Ты, конечно, подразумевая под снегом и огнем некоторые
внешние, невоспринимаемые и невосиринимающие суб­
станции, вправе отрицать, что белизна и теплота — свой­
ства, присущие им. Но я, понимая иод этими словами
вещи, которые вижу и ощущаю, обязан мыслить, как и все
другие люди. И подобно тому как я не являюсь скепти­
ком по отношению к природе вещей, так я — не скептик
и в том, что касается их существования. Что вещь может
быть реально воспринята моими чувствами и в то же
время реально не существовать, это для меня явное про­
тиворечие, так как я не могу отделить или абстрагиро­
вать, даже мысленно, существование чувственной вещи от
того, как она воспринимается. Дерево, камни, огонь,
вода, тело, железо и подобные вещи, которые я называю
и о которых я говорю, суть вещи, которые я знаю. И я не
мог их познать иначе как только через восприятие своими
чувствами, а вещи, воспринимаемые чувствами, воспри­
нимаются непосредственно; вещи, непосредственно вос­
принимаемые, суть идеи, а идеи не могут существовать
вне ума; их существование поэтому состоит в том, что они
воспринимаются; когда поэтому они на самом деле вос­
принимаются, не может быть сомнения в их существова­
нии. Прочь же весь этот скептицизм, все эти смехотворные
философские сомнения! Что за шутка со стороны фило­
софа ставить под вопрос существование чувственных ве­
щей, пока оно ему не доказано из откровения божьего 7;
или настаивать на том, что нашему знанию в этом пункте
недостает интуиции или доказательства 8! Я мог бы с та­
ким же успехом сомневаться в своем собственном бытии,
как в бытии тех вещей, которые я на самом деле вижу ц
чувствую.
11*

323

Г и л а с. Не торопись, Филонус; ты говоришь, что не
можешь представить себе, как чувственные вещи могли бы
существовать вне ума. Не так ли?
Ф и л о н у с . Да.
Г и л а с. Допустим, что ты исчез с лица земли, разве
ты не можешь представить себе, что вещи, которые могут
быть чувственно восприняты, будут все-таки продолжать
существовать?
Ф и л о н у с . Могу, но тогда это должно быть в чьемнибудь другом уме. Когда я отрицаю существование чувст­
венных вещей вне ума, я имею в виду не свой ум, в част­
ности, а все умы. Ясно, что эти вещи имеют существова­
ние, внешнее по отношению к моей душе, раз я нахожу
их в опыте независимыми от нее. Поэтому есть какая-то
другая душа, в которой они существуют в промежутки
между моментами моего восприятия их, как равным об­
разом они существовали до моего рождения и будут су­
ществовать после моего предполагаемого исчезновения
с лица земли. И так как то же самое верно по отношению
ко всем другим конечным сотворенным духам, то из этого
необходимо следует, что есть вездесущий вечный дух, кото­
рый познает и объемлет все вещи и который показывает
их нашему взору таким образом и сообразно таким пра­
вилам, какие он сам установил и какие определяются
нами как законы природы.
Г и л а с. Отвечай мне, Филонус, являются ли все
наши идеи совершенно инертными? Или в них заклю­
чается некотораядеятельная сила?
Ф и л о н у с . Они всецело пассивны и инертны.
Г и л а с. Но ведь бог является деятельной силой,
чистым активным бытием?
Ф и л о н у с . Это я признаю.
Г и л а с. Никакая идея поэтому не может быть
подобной ему и не может воспроизводить природу бога?
Ф и л о н у с . Не может.
Г и л а с. Раз, таким образом, у тебя нет идеи об уме
бога, то как можешь ты допускать существование у него
в уме вещей? Или, если ты можешь постигнуть божест­
венный ум, не имея идеи о нем, то почему же мне не мо­
жет быть позволено постигнуть существование материи,
несмотря на то что у меня нет идеи о ней?
Φ и л о н у с. Что касается твоего первого вопроса,
то я соглашусь, что у меня собственно нет идеи — бога ли
или какого-нибудь другого духа, так как, будучи активны,
324

они не могут быть представлены вещами совершенно
инертными, какими являются наши идеи. Тем не менее
я знаю так же достоверно, что я в качестве духа или мыс­
лящей субстанции существую, как я знаю, что сущест­
вуют мои идеи. Далее, я знаю, что я подразумеваю под
словами я и я сам; и я знаю это непосредственно или ин­
туитивно, хотя я и не воспринимаю этого, как восприни­
маю треугольник, цвет или звук. Ум, душа или дух есть
нечто неделимое и непротяженное, что мыслит, действует
и воспринимает. Я говорю неделимое потому, что непро­
тяженное, и непротяженное потому, что вещи протяжен­
ные, имеющие формы, подвижные суть идеи, а то, что
воспринимает идеи, что мыслит и хочет, само собой ясно,
не есть идея и не похоже на идею. Идеи суть вещи неак­
тивные и воспринимаемые. Духи же являют некоторого
рода бытие, совершенно от них отличное. Я не говорю
поэтому, что моя душа есть идея или подобна идее. Во
всяком случае если употреблять слово идея в широком
смысле, можно сказать, что моя душа доставляет мне одну
идею, а именно образ или подобие бога, хотя, конечно,
в высшей степени неадекватно. Ибо понятие о боге, какое
я могу себе составить, получается путем размышления
над моей собственной душой, когда я преувеличиваю ее
силы и не считаюсь с ее несовершенствами. У меня, та­
ким образом, не пассивная идея, а некоторого рода ак­
тивный умственный образ божества, возникающий во мне
самом. И хотя я воспринимаю его не посредством чувства,
тем не менее у меня есть понятие о боге, я познаю его
с помощью размышления и рассуждения. О своей собст­
венной душе и о своих собственных идеях я знаю непо­
средственно; а с их помощью я опосредствованно пости­
гаю возможность существования других духов и идей.
Далее, из собственного бытия и из взаимозависимости,
которая существует между мной самим и моими идеями,
я с помощью акта умозаключения с необходимостью
вывожу существование бога и существование всех сотворен­
ных вещей в божественной душе. Все это относится к тво­
ему первому вопросу. Что касается второго, то я пола­
гаю, ты теперь сам можешь ответить на него. Ты не вос­
принимаешь материю объективно, как воспринимаешь
недеятельное бытие или идею, не познаешь ее, как по­
знаешь самого себя при посредстве акта рефлексии; не
усваиваешь опосредствованно — по сходству с одним
или другим; наконец, не выводишь ее путем умозаключе325

ния из того, что ты знаешь непосредственно. Все это де­
лает вопрос о материи весьма отличным от вопроса о бо­
жестве,
Г и л а с. Ты говоришь, что твоя собственная душа
доставляет тебе некоторого рода идею, или образ, бога.
Но в то же время ты признаешь, что у тебя нет, собственно
говоря, идеи о своей собственной душе. Ты даже утверж­
даешь, что духи суть некоторого рода бытие, совершенно
отличное от идеи. Следовательно, идея не может быть
подобна духу. У нас нет поэтому идеи ни о каком духе.
Тем не менее ты допускаешь, что существует духовная
субстанция, хотя у тебя нет идеи о ней; и в то же время
ты отрицаешь, что может быть нечто такое, как мате­
риальная субстанция, потому, что у тебя нет понятия или
идеи о ней. Правильно ли ты поступаешь? Чтобы быть
последовательным, ты должен или допустить существо­
вание материи, или отвергнуть существование духа. Что
ты скажешь на это?
Ф и л о н у с. Я скажу прежде всего, что я отрицаю
существование материальной
субстанции не потому
просто, что у меня нет понятия о ней, а потому, что поня­
тие о ней — противоречиво; другими словами, было бы
непоследовательно, если бы понятие о ней существовало.
Может существовать, насколько мне известно, немало
вещей, о которых ни я, ни кто-либо иной не имеет и не
может иметь никакой идеи или понятия. Но эти вещи
должны быть возможны, т. е. в их определении не должно
заключаться никакого противоречия. Во-вторых, я скажу,
что, хотя мы верим, что существуют вещи, которых мы не
воспринимаем, тем не менее мы не можем поверить, чтобы
существовала какая-либо особая вещь, без какого-либо
разумного основания для такой веры. У меня нет разум­
ного основания верить в существование материи. У меня
нет непосредственной интуиции ее; и не могу я непосредст­
венно, на основании своих ощущений, идей, понятий,
действий и страстей, заключать о существовании немы­
слящей, невоспринимающей, недеятельной субстанции —
ни с помощью правильной дедукции, ни с помощью обя­
зательного заключения. Между тем свое собственное бы­
тие, свое собственное душевное существо, душу, ум или
мыслящее начало я, очевидно, познаю с помощью рефлек­
сии. Прости, если я повторяю одни и те же вещи в ответ
на одни и те же возражения. В самом понятии или опре­
делении материальной субстанции заключается очевид326

ная непоследовательность или противоречие. Но того жо
нельзя сказать о понятии духа. Что идеи существуют
в том, что не воспринимает, или порождаются тем, что не
действует,— это противоречиво. Но нет никакого противо­
речия, если мы скажем, что воспринимающая вещь яв­
ляется субъектом идей или деятельная вещь — причиной
их. Можно признать, что у нас нет ни непосредственной
очевидности, ни доказательного знания о существовании
других конечных духов. Но отсюда не следует, что к та­
ким духам относится то же, что относится к материальным
субстанциям: если последнее допущение противоречиво,
то того же нельзя сказать о первом; если второе не может
быть доказано никакими аргументами, то относительно
первого существует вероятность; если мы видим симптомы
и аффекты, отчетливо указывающие на конечные дейст­
вующие силы, подобные нам самим, то мы не видим ни
признака, ни симптома, которые приводили бы к разум­
ной вере в материю. Наконец, я скажу, что у меня есть
понятие о духе, хотя у меня нет, строго говоря, идеи о нем.
Я не воспринимаю его как идею или посредством идеи,
но знаю его посредством рефлексии.
Г и л а с. Несмотря на все, что ты сказал, мне ка­
жется, что, согласно твоей собственной манере мыслить
и на основании твоих собственных принципов, следует
заключить, что ты сам — только система текучих идей,
без какой-либо субстанции, поддерживающей их. Словами
нельзя пользоваться без смысла. И так как в духовной
субстанции не больше смысла, чем в материальной суб­
станции, то одна должна быть отвергнута совершенно
так же, как и другая.
Φ и л о н у с. Сколько раз мне повторять, что я знаю
или сознаю свое собственное бытие и что я сам — не мои
идеи, а нечто иное, некоторое мыслящее, деятельное на­
чало, которое воспринимает, познает, испытывает жела­
ние и оперирует над идеями. Я знаю, что я один и тот же,
воспринимаю и цвета, и звуки; что цвет не может вос­
принимать звук и звук — цвет; что я поэтому единое
индивидуальное начало, отличное от цвета и звука и на
том же основании — от всех других чувственных вещей
и инертных идей. Но я не сознаю подобным же образом
ни существования, ни сущности материи. Напротив, я
знаю, что ничто противоречивое не может существовать,
а существование материи заключает в себе противоречие.
Далее, я знаю, что я подразумеваю, утверждая, что су327

ществует духовная субстанция, или носитель идей, т. е.
что дух познает и воспринимает идеи. Но я не знаю, что
подразумевается, когда говорят, что невоспринимающеи
субстанции присущи идеи или прообразы идей и она ока­
зывается их носителем. Поэтому в целом нет никакой
аналогии между духом и материей.
Г и л а с. Я признаю себя убежденным в этом пункте.
Но всерьез ли ты думаешь, что реальное существование
чувственных вещей сливается с их фактически восприни­
маемым бытием? Если дело обстоит так, то как объяс­
нить, что все люди различают их? Спроси первого встреч­
ного, и он тебе скажет, что быть воспринимаемым — одно,
а существовать — другое.
Ф и л о н у с. Я доволен, Гилас, что ты обращаешься
к здравому смыслу всего мира для проверки достовер­
ности моего положения. Спроси садовника, почему он
думает, что вон то вишневое дерево существует в саду, и
он тебе скажет: потому, что он его видит и осязает,—
словом, потому, что он его воспринимает своими чувст­
вами. Спроси его, почему он думает, что здесь нет апель­
синового дерева, и он тебе скажет: потому, что он не вос­
принимает его. Что он воспринимает чувством, то он оп­
ределяет как реальное бытие и говорит, что оно есть или
существует; но о том, что невоспринимаемо, он говорит,
что оно не имеет бытия.
Г и л а с. Да, Филонус, я согласен, что существова­
ние чувственной вещи состоит в воспринимаемом бытии,
но не в бытии, воспринимаемом в данный момент.
Ф и л о н у с . А что такое воспринимаемое, если не
идея? И может ли идея существовать, не будучи воспри­
нимаемой в данный момент? Ведь в этих пунктах мы
давно пришли к соглашению.
Г и л а с . Но как бы правильно ни было твое мнение,
тем не менее ты, конечно, не будешь отрицать, что оно шо­
кирует и противно здравому человеческому смыслу.
Спроси кого угодно, имеет ли вон то дерево существо­
вание вне его разума; какой ответ, думаешь ты, он даст?
Ф и л о н у с . Тот же, какой я дал бы сам, а именно
что оно существует вне его разума. При этом христианина
не может, конечно, смущать, если я скажу, что дейст­
вительное дерево, существующее вне его разума, истинно
познается и охватывается бесконечным разумом бога
(т. е. существует в нем). Вероятно, он не мог бы с первого
взгляда усмотреть прямого и непосредственного доказа328

тельства того, что дело обстоит именно так, поскольку
бытие дерева или какой-нибудь другой чувственной
вещи предполагает разум, в котором они находятся. Но
самого факта он не может отрицать. Спорный пункт
между материалистами и мною не в том, имеют ли вещи
действительное существование вне ума того или иного
лица, а в том, имеют ли они абсолютное существование,
отличное от того, что они воспринимаются богом, и внеш­
нее по отношению ко всякому уму. Правда, это утверж­
дали некоторые язычники и философы, но тот, кто при­
держивается понятий о божестве, согласных со Священным
писанием, будет другого мнения.
Г и л а с. Но, согласно твоим понятиям, какая же
разница между реальными вещами и химерами, образо­
ванными воображением, или сновидениями, раз они все
одинаково находятся в уме?
Φ и л о н у с. Идеи, образованные воображением, сла­
бы и неотчетливы; кроме того, они находятся в полной
зависимости от воли. А идеи, воспринимаемые чувством,
т. е. реальные вещи, живы и ясны; и так как они запечат­
леваются в нашем уме неким духом, отличным от нас,
то они не находятся в подобной зависимости от нашей
воли. Поэтому нет никакой опасности смешивать их с пер­
выми; так же мало опасности смешивать их со сновиде­
ниями, которые всегда бывают тусклы, беспорядочны и
спутанны. И даже если бы случилось, что они живы и ес­
тественны, как на самом деле они никогда не бывают, то
благодаря их несвязанности и несогласованности с пред­
шествовавшими и последующими событиями нашей жизни
их легко было бы отличить от действительности. Словом,
каким бы способом ты в своем построении ни отличал
вещи от химер, то же самое, очевидно, будет иметь место
и в моем. Ибо это должно происходить, как я предпола­
гаю, на основании некоторой воспринимаемой разницы;
а я не собираюсь отнимать у тебя что бы то ни было, что
ты воспринимаешь.
Г и л а с. Но все же, Филонус, ты считаешь, что
в мире нет ничего, кроме духов и идей. А это, ты неиз­
бежно должен признать, звучит весьма странно.
Ф и л о н у с . Я согласен, что слово идея, так как
в смысле вещи оно обычно не употребляется, звучит
несколько непривычно. Для меня основание такого его
употребления заключается в том, что этот термин обяза­
тельно включает отношение к душе; к тому же он теперь
329

обыкновенно употребляется философами для обозначе­
ния непосредственных объектов наших рассуждений. Но
как бы странно это положение ни звучало на словах,
оно все же не заключает в себе ничего особенно странного
или поразительного, что касается его смысла, который
фактически ограничивается только утверждением, что
существуют лишь вещи воспринимающие и вещи воспри­
нимаемые или что всякое немыслящее бытие необходимо,
в силу самой природы своего существования, и восприни­
мается некоторым разумом, если не конечным сотворен­
ным разумом, то во всяком случае бесконечным разумом
бога, в котором «мы живем, движемся и существуем». Так
ли это странно, как говорить, что чувственные качества
не присущи объектам, или что мы не можем быть уверены
в существовании вещей, или не знаем ничего об их дейст­
вительной природе, хотя мы и видим, и ощущаем их, и
воспринимаем их всеми нашими чувствами?
Г и л а с. А не должны ли мы вследствие этого ду­
мать, что таких вещей, как физические или телесные
причины, не существует и что дух есть непосредственная
причина всех феноменов природы? Может ли быть чтонибудь экстравагантнее этого?
Φ и л о н у с. Да, бесконзчно экстравагантнее ска­
зать: вещь инертная воздействует на душу, вещь невоспринимающая является причиной наших восприятий, не
считаясь ни с существом вопроса, ни с давно известной
аксиомой, что ничто не может дать другому того, чего
у него самого нет. Кроме того, то, что тебе — не знаю на
каком основании — кажется столь экстравагантным, не
больше, чем то, что утверждает Священное писание в сотне
мест. В них бог представляется как единый и непосредст­
венный создатель всех тех эффектов, которые некоторые
язычники и философы обыкновенно приписывали при­
роде, материи, судьбе или подобным немыслящим нача­
лам. Это до такой степени общеизвестно, что нет надоб­
ности подтверждать это цитатами из Священного писа­
ния.
Г и л а с. Ты не замечаешь, Филонус, что, делая бога
непосредственным инициатором всех движений в природе,
тем самым делаешь его виновником убийств, святотатства,
прелюбодеяния и других ужасных грехов.
Ф и л о н у с . В ответ на это я замечу, во-первых,
что вопрос об ответственности не изменяется в зависи­
мости от того, совершает ли данное лицо какое-нибудь
330

действие с помощью орудия или без него. Поэтому, если
ты предполагаешь, что бог действует, прибегая к орудию»
или поводу, называемому материей, ты точно так же де­
лаешь его виновником греха, как и я, считая его непос­
редственно совершающим все действия, приписываемые
обычно природе. Далее» я говорю, что грех или моральная
испорченность состоит не во внешнем физическом дейст­
вии или движении, но во внутреннем отклонении воли от
законов разума и религии. Ведь убиение врага в сраже­
нии или приведение в исполнение смертного приговора
над преступником, согласно закону, не считаются гре­
ховными, хотя внешнее действие здесь то же, что в слу­
чае убийства. Если, таким образом, грех состоит не в фи­
зическом действии, то делать бога непосредственной при­
чиной всех таких действий не значит делать его творцом
греха. Наконец, я никогда не говорил, что бог есть единст­
венный фактор, вызывающий все движения в телах. Верно,
что я отрицал, что есть какие-либо другие действующие
силы помимо духов; но это вполне согласуется с представ­
лением о том, что разумно мыслящие существа, производя
движения, пользуясь ограниченными силами, в конечном
счете, разумеется, зависят от бога, но непосредственно
руководятся своей собственной волей, а этого достаточно,
чтобы считать их ответственными за свои действия.
Г и л а с. По отрицание материи, Филонус, или те­
лесной субстанции,— вот в чем вопрос. Ты никогда не
убедишь меня в том, что это не противоречит общему здра­
вому смыслу человечества. Если бы наш спор решался
большинством голосов, я уверен, что ты уступил бы
в этом пункте, не собрав голосов.
Ф и л о н у с . Я желал бы, чтобы наши мнения были
беспристрастно изложены и предложены суждению лю­
дей, обладающих ясным здравым смыслом, свободных от
предрассудков привитой учености. Я хотел бы выступить
в качестве лица, доверяющего своим чувствам, думаю­
щего, что он знает вещи, которые он видит и осязает, и
не допускающего никакого сомнения в их существовании;
а ты со своей стороны честно высказал бы все свои сом­
нения, свои парадоксы и рассказал бы о своем скепти­
цизме. Я охотно подчиняюсь решению любого незаинтере­
сованного человека. Что, кроме духа, нет субстанции,
в которой могли бы существовать идеи,— это для меня
очевидно. Что непосредственно воспринимаемые объекты
суть идеи, находит согласие со всех сторон. А что чувст331

венные качества суть объекты, непосредственно воспри­
нимаемые, никто не может отрицать. Совершенно оче­
видно, что не может быть никакого субстрата этих ка­
честв, кроме духа; в нем они существуют не как модифи­
кация или свойство, но как вещь, воспринимаемая в том,
что ее воспринимает. Я отрицаю поэтому, что существует
какой-либо немыслящий субстрат чувственных объек­
тов, и отрицаю в этом смысле существование какой-либо
материальной субстанции. Но если под материальной суб­
станцией подразумевается только чувственное тело, ко­
торое можно видеть и ощущать (а нефилософская часть
мира, смею думать, ничего больше и не подразумевает),
тогда для меня существование материи более достоверно,
чем ты или какой-либо другой философ могут на это
претендовать. Если есть что-нибудь, что заставляет боль­
шинство людей отвергать понятия, которые я поддержи­
ваю, то это проистекает из недоразумения, приписываю­
щего мне отрицание реальности чувственных вещей; но
так как в этом повинен ты, а не я, то из этого следует,
что восстают против твоих понятий, а не моих. Я ут­
верждаю, что я так же, как в своем собственном существо­
вании, уверен, что существуют тела и телесные субстанции
(подразумевая вещи, которые я воспринимаю чувствами)
и что, признавая это, большая часть людей нисколько
этим не озабочена и не считает себя заинтересованной
судьбой тех неведомых природ и философских сущностей,
к которым некоторые люди относятся с такой нежностью.
Г и л а с. Что ты скажешь на следующее? Раз, потвоему, люди судят о реальности вещей с помощью своих
чувств, то как возможны ошибки вроде тех, когда чело­
век считает луну гладкой светящейся поверхностью, около
фута в диаметре, или четырехугольную башню, видимую
на расстоянии, круглой, или весло, конец которого в воде,
сломанным?
Φ и л о н у с. Он не заблуждается, что касается идей,
которые он на самом деле воспринимает, но ошибается
в выводах, которые он делает из своих наличных вос­
приятий. Так, в случае с веслом он непосредственно вос­
принимает зрением его как сломанное, и он прав. Но
если он из этого заключает, что, вынув весло из воды, он
снова воспримет его сломанным или что оно на его ося­
зание произведет такое впечатление, какое обыкновенно
производят сломанные вещи, то в этом он заблуждается.
Подобным же образом, если из того, что он воспринимает
332

в одном месте, он заключает, что, когда приблизится
к луне или башне, он будет воспринимать те же идеи, то
он ошибается. Но его ошибка заключается не в том, что
он воспринимает непосредственно и в данный момент
(было бы очевидным противоречием предполагать, что он
заблуждается в этом отношении), а в неправильном суж­
дении, составляемом им об идеях, которые, по его пред­
положению, связаны с непосредственно воспринимае­
мыми, или об идеях, которые, как он воображает, исходя
из того, что воспринимает в данный момент, будут вос­
приняты при других обстоятельствах. Это — то же са­
мое, что имеет место по отношению к коперниканской си­
стеме. Мы здесь не воспринимаем никакого движения
Земли, но было бы ошибочно из этого заключать, что мы
не воспринимали бы ее движения, если бы находились
на столь же большом расстоянии от Земли, на каком мы
теперь находимся от других планет.
Г и л а с. Я понимаю тебя и вынужден признать, что
ты говоришь вещи довольно правдоподобные; но позволь
мне напомнить тебе об этом. Скажи, пожалуйста, Филонус, не считал ли ты прежде столь же решительно, что
материя существует, как теперь ты считаешь, что она
не существует?
Φ и л о н у с. Считал. Но в характере решительности
есть разница. Прежде она основывалась без всякой про­
верки на предрассудке; теперь же, после исследова­
ния,— на очевидности.
Г и л а с. В конце концов у нас спор, по-видимому,
скорее о словах, чем о вещах. Мы согласны относительно
вещи и расходимся в ее названии. Что идеи вызываются
у нас извне, очевидно; и не менее очевидно, что должны
быть — я не хочу сказать архетипы, а — силы вне души,
соответствующие этим идеям. А так как эти силы не могут
поддерживаться сами собой, то необходимо допустить
существование некоторого субъекта их, который я назы­
ваю материей, а ты — духом. В этом вся разница.
Φ и л о н у с. Скажи, Гилас, является ли это могу­
щественное бытие, или субъект сил, протяженным?
Г и л а с . Оно не имеет протяжения; но оно обладает
силой вызвать в тебе идею протяжения.
Φ и л о н у с. Само оно поэтому непротяженно?
Г и л а с . Это я признаю.
Φ и л о н у с. Не является ли оно также деятель­
ным?
333

Г и л а с. Без сомнения; иначе как мы могли бы ему
приписывать силу?
Φ и л о н у с. Теперь позволь мне задать тебе два
вопроса: во-первых, соответствует ли это обыкновению
философов или кого-либо другого — давать название ма­
терии непротяженному деятельному бытию? И, во-вто­
рых, не является ли смешной нелепостью употреблять
названия вопреки общепринятым в языке?
Г и л а с» Прекрасно, пусть, если тебе угодно, это
называется не материей, а каким-нибудь третьим ка­
чеством, отличным от материи и духа. Но на каком ос­
новании ты называешь это духом? Не предполагает ли
понятие духа, что последний мыслит — точно так же, как
и то, что он деятелен и непротяженен?
Ф и л о н у с . Мое основание состоит в следующем:
я хотел бы вложить определенное понятие в то, о чем я
говорю; но у меня нет понятия действия, отдельного от
акта воли, а акт воли я не могу себе представить кореня­
щимся где-либо в ином месте, кроме духа; поэтому, когда
я говорю о деятельном бытии, я обязан подразумевать
дух. К тому же что может быть яснее того, что вещь, ко­
торая не имеет идей в себе самой, не может сообщить их
мне; если же у нее есть идеи, то она несомненно должна
быть духом. Постараюсь, чтобы ты понял этот пункт яс­
нее, если это возможно; я утверждаю, как и ты, раз мы
испытываем воздействие извне, мы должны допустить
силы извне — в бытии, отличном от нашего. В этих пре­
делах мы сходимся. Но затем мы расходимся — относи­
тельно рода этого могучего бытия. Я считаю его духом,
ты — материей или — я не знаю каким (я мог бы также
добавить, ты не знаешь, каким) — третьим качеством.
Итак, я доказываю, что это бытие есть дух. На основании
видимых результатов я заключаю, что существуют дейст­
вия. Раз есть действия, то должен быть и акт воли; а раз
существует акт воли, то есть и воля. Далее, вещи, которые
я воспринимаю, должны иметь существование — они
сами или их прообразы — вне моей души; но так как
они суть идеи, то ни они сами, ни их прообразы не могут
существовать иначе как в уме; следовательно, сущест­
вует и ум. Но воля и ум составляют в теснейшем смысле
души или дух. Таким образом, могучая причина моих
идей в строгом значении слова есть дух.
Г и л а с. И теперь, я ручаюсь, ты думаешь, что сде­
лал этот пункт совершенно ясным, едва ли пддозревая,
334

что твой вывод ведет прямо к противоречию. Не было ли бы
нелепостью предполагать у бога какое-либо несовер­
шенство?
Φ и л о н у с. Без сомнения.
Г и л а с. А испытывать страдание — несовершенство?
Φ и л о н у с. Несовершенство.
Г и л а с. Не испытываем ли мы иногда страдание и
горе из-за некоего другого бытия?
Φ и л о н у с. Испытываем.
Г и л а с. А не говорил ли ты, что это бытие есть дух,
и не есть ли этот дух бог?
Φ и л о н у с. Согласен.
Г и л а с. Но ты утверждал, что все идеи, которые мы
воспринимаем извне, исходят от духа, который воздейст­
вует на нас. Следовательно, идеи страдания и горя на­
ходятся в боге — другими словами, бог испытывает стра­
дание; а это значит сказать, что в божественной природе
есть несовершенство, что, как ты признаешь, нелепо.
Таким образом, ты попал в явное противоречие.
Ф и л о н у с. Что бог знает и понимает все и что он
знает, между прочим, что такое страдание и даже любое
болезненное ощущение, а также что значит для его соз­
даний испытывать страдание, об этом не может быть
вопроса. Но чтобы бог, хотя он знает и иногда причиняет
нам болезненные ощущения, сам мог испытывать страда­
ние, это я решительно отрицаю. Мы, будучи ограничен­
ными и зависимыми духами, подвержены чувственным
впечатлениям, воздействиям со стороны внешнего агента,
которые, будучи произведены вопреки нашей воле, ока­
зываются иногда болезненными и тяжелыми. Но бог, на
которого не может воздействовать никакое внешнее бы­
тие, который ничего не воспринимает чувствами, как это
делаем мы, чья воля абсолютна и независима, будучи
причиной всех вещей, не доступен никаким помехам,
никакому сопротивлению и, очевидно, не может страдать
и испытывать воздействия какого-либо неприятного ощу­
щения или какого-либо ощущения вообще. Мы прикованы
к телу, т. е. наши восприятия связаны с телесными дви­
жениями. По закону нашей природы на нас оказывает
воздействие всякое изменение в нервных частях нашего
чувственного тела, и это чувственное тело при правиль­
ном понимании есть только комплекс таких качеств или
идей, которые не имеют существования, отдельного от
восприятия их умом, так что связь ощущений с телесными
335

движениями означает только соответствие, согласно по­
рядку природы, между двумя рядами идей или вещей,
непосредственно воспринимаемых. Но бог есть чистый
дух, свободный от всякого такого соответствия или от
естественных связей. Никакие телесные движения не
сопровождаются ощущениями страдания или удовлетво­
рения в его душе. Знать все познаваемое,— конечно, со­
вершенство; но теперь или страдать, или ощущать чтонибудь чувственно — несовершенство. Первое, говорю я,
свойственно богу, второе — нет. Бог знает, что такое
идеи, или имеет их; но идеи не сообщаются ему чувством,
как наши. Так как ты не различаешь там, где различие
столь очевидно, то ты заставляешь свою фантазию видеть
нелепость там, где ее нет.
Г и л а с. Но ты все это время не принимал во внима­
ние того, что количество материи, как это наглядно до­
казано, пропорционально силе тяжести тел. А что может
противостоять наглядному доказательству?
Φ и л о н у с. Позволь мне посмотреть, как ты дока­
зываешь это.
Г и л а с. Я устанавливаю в качестве принципа, что
моменты или количества движения в телах находятся
в прямом отношении к произведению из скорости и коли­
чества содержащейся в них материи. Отсюда следует,
что там, где скорости равны, моменты относятся прямо,
как количества материи в каждом теле. Но опытным
путем найдено, что все тела (оставляя в стороне неболь­
шие различия, возникающие вследствие сопротивления
воздуха) падают с одинаковой скоростью; таким образом,
движение падающих тел и, следовательно, их тяжесть,
являющаяся причиной или принципом этого движения,
пропорциональна количеству материи, что и требовалось
доказать.
Φ и л о н у с. Ты устанавливаешь в качестве само­
очевидного принципа, что количество движения в теле
пропорционально произведению из скорости и материи;
и это применяется для доказательства положения, из
которого выводится существование материи. Скажи, по­
жалуйста, не является ли такое доказательство порочным
кругом?
Г и л а с. В посылке я разумею только то, что движе­
ние пропорционально произведению из скорости, протя­
жения и плотности.
Φ и л о н у с. Допустим, что это верно, но из этого
336

все-таки не следует, что тяжесть пропорциональна мате­
рии в твоем философском смысле слова; разве только ты
примешь, что неведомый субстрат — или как бы ты еще
ни называл его — пропорционален названным качествам;
но это предположение явно содержит petitio principii.
Что существуют величина и плотность или сопротивление,
воспринимаемые чувствами, я охотно признаю; как рав­
ным образом не буду спорить против того, что тяжесть
может быть пропорциональна этим качествам. Но что
либо эти качества, как они воспринимаются нами, либо
силы, порождающие их, существуют в материальном
субстрате, это я отрицаю, а ты утверждаешь, однако,
несмотря на твое наглядное доказательство, еще не до­
казал.
Г и л а с. Не буду дольше настаивать на этом пункте.
Но не думаешь ли ты убедить меня в том, что натурфило­
софы до сих пор только грезили? Скажи, пожалуйста,
что станется со всеми их гипотезами и объяснениями фе­
номенов, которые предполагают существование материи?
Φ и л о н у с. Что ты разумеешь, Гилас, под фено­
менами?
Г и л а с. Я разумею явления, воспринимаемые мной
с помощью чувств.
Ф и л о н у с. А разве явления, воспринимаемые чув­
ствами, не те же идеи?
Г и л а с . Сто раз я говорил об этом.
Φ и л о н у с. Таким образом, объяснить феномены —
значит показать, как происходит, что мы получаем идеи
способом и порядком, которыми они запечатлеваются
в наших чувствах. Не так ли?
Г и л а с . Так.
Φ и л о н у с. Теперь, если ты можешь доказать, что
какой-нибудь философ объяснил возникновение хотя бы
одной идеи в нашей душе с помощью материи, я успо­
коюсь навсегда и буду считать уничтоженным все, что
было сказано против этого; но если не можешь, то на­
прасно ты ссылаешься на объяснение феноменов. Легко
понять, что бытие, наделенное знанием и волей, может
порождать или вызывать идеи. Но что бытие, которое со­
вершенно лишено этих способностей, в состоянии созда­
вать идеи или вообще каким-либо образом воздействовать
на интеллект, этого я никогда не пойму. Я утверждаю,
что если бы даже у нас было какое-нибудь положитель­
ное понятие материи, если бы мы знали ее свойства и
337

могли понять ее существование, то это все же было бы
постольку же далеко от объяснения вещей, поскольку она
сама — наименее объяснимая вещь в мире. И все же, не­
взирая на это, отсюда не следует, что философы ничего
не сделали, так как благодаря наблюдениям и рассужде­
ниям о связи идей они раскрывают законы и методы при­
роды, что составляет полезную и интересную часть зна­
ния.
Г и л а с. Можно ли, наконец, допустить, что бог
вводил в заблуждение весь человеческий род? Представ­
ляешь ли ты, что он сообщил бы всему миру веру в бытие
материи, если бы ничего подобного не было?
Ф и л о н у с. Я надеюсь, что ты не станешь утверж­
дать, что всякое повально распространенное мнение, про­
истекающее из предрассудка, страсти или недомыслия,
может быть приписано богу как творцу его. Источником
какого бы мнения мы его ни сделали, оно должно образо­
ваться или вследствие того, что он раскрыл его нам в
сверхъестественном откровении, или вследствие того,
что оно столь очевидно для наших естественных способ­
ностей, которые созданы и дарованы нам богом, что нам
невозможно не согласиться с этим мнением. Но где же
откровение? Или, где очевидность, которая делает необ­
ходимой веру в материю? Больше того, откуда явствует,
что все человечество мыслит материю существующей, по­
нимая ее как нечто отличное от того, что мы воспринимаем
нашими чувствами, или, вернее, человечество, за исклю­
чением немногих философов, которые не знают, чего они
собственно хотят? Твой вопрос предполагает, что эти
пункты ясны; если бы ты объяснил их, я счел бы себя
обязанным дать тебе другой ответ. Тем временем довольст­
вуйся тем, что я говорю; я не допускаю, чтобы бог ка­
ким бы то ни было образом вводил человеческий род в за­
блуждение.
Г и л а с. Но новизна, Филонус, новизна! Вот где
опасность. Новые понятия всегда вызывают недовольство;
они нарушают спокойствие человеческих душ, и ник-го не
знает, куда они ведут.
Ф и л о н у с . Я никак не могу взять в толк, почему
понятие, не имеющее основания ни в чувстве, ни в разуме,
ни в божественном авторитете, следует считать подрываю­
щим веру в такие мнения, которые основаны на всех них
или на одном из них. Я охотно соглашаюсь, что новшества
в правлении и в религии опасны и им должно дротиво333

Действовать, Но есть ли подобные же основания к тому,
чтобы отбивать охоту к ним в философии? Познание чегонибудь, что прежде было неизвестно, есть новшество в зна­
нии; хороши были бы успехи в искусствах и науках,
если бы все такие нововведения были запрещены. Но
не мое дело — защищать новшества и парадоксы. Что
качества, которые мы воспринимаем, не присущи объек­
там; что мы не должны доверять нашим чувствам; что мы
ничего не знаем о действительной природе вещей и ни­
когда не можем быть уверены даже в их существовании;
что действительные цвета и звуки суть только некоторые
непознаваемые формы и движения; что тела имеют лишь
абсолютное протяжение без какой бы то ни было частной
величины или формы; что вещь тупая, немыслящая и не­
активная воздействует на дух; что мельчайшая частица
тела содержит бесчисленные протяженные части,— та­
ковы те новшества, таковы те странные понятия, которые
отталкивают подлинное, неизвращенное суждение всего
человеческого рода и которые, будучи раз допущены,
вовлекают ум в бесконечные сомнения и затруднения.
Как раз против этих и им подобных новшеств я стараюсь
реабилитировать здравый смысл. Правда, поступая так,
я могу быть вынужден пользоваться некоторыми обход­
ными и не свойственными обычной речи путями. Но если
мои понятия однажды и до конца усвоены, то только одно
в них действительно может быть признано исключи­
тельным, а именно то, что абсолютно невозможно, и
было бы явным противоречием допустить, что сущест­
вует какое-либо немыслящее бытие, будучи недоступно
восприятию умом. Но если это понятие оказывается ис­
ключительным, то позор, что это так — в наше время
и в христианской стране.
Г и л а с. Что касается затруднений, которые могут
возникнуть в связи с другими мнениями, то они лежат за
пределами нашей дискуссии. Твое дело — защищать свое
собственное мнение. Может ли быть что-нибудь яснее
того, что ты отстаиваешь превращение всех вещей в идеи?
Ты, говорю я, который не стыдишься вменять мне в вину
скептицизм. Это так ясно, что этого нельзя отрицать.
Φ и л о н у с. Ты не понимаешь меня. Я не за превра­
щение вещей в идеи, а скорее — идей в вещи; те непо­
средственные объекты восприятия, которые, по-твоему,
являются только отображениями вещей, я считаю самими
реальными вещами.
339

Г и л а с. Вещами! Ты можешь претендовать на что
тебе угодно, но несомненно, что ты не оставляешь нам
ничего, кроме пустых форм вещей, лишь внешнюю сто­
рону, которая воздействует на чувства.
Φ и л о н у с. То, что ты называешь пустыми формами
и внешней стороной вещей, кажется мне самими вещами.
Они отнюдь не пусты и не несовершенны, если не согла­
шаться с твоим предположением, что материя составляет
существенную часть всех телесных вещей. Мы оба, таким
образом, сходимся на том, что воспринимаем только
чувственные формы; но мы различаемся тем, что ты хо­
чешь, чтобы они были пустыми отображениями, а я —
чтобы они были реальными вещами. Словом, ты не дове­
ряешь своим чувствам, а я доверяю.
Г и л а с. Ты говоришь, что веришь своим чувствам
и, по-видимому, одобряешь себя за то, что в этом схо­
дишься с толпой. По-твоему, следовательно, истинная
природа вещи раскрывается посредством чувств. Но если
так, откуда получается это разногласие? Разве одна и
та же форма и другие чувственные качества не восприни­
маются всеми способами? И зачем нам пользоваться
микроскопом для того, чтобы лучше раскрыть истинную
природу тела, если она раскрывается невооруженному
глазу?
Ф и л о н у с . Строго говоря, Гилас, мы видим не тот
самый объект, который мы осязаем; и не один и тот же
объект воспринимается через микроскоп и невооружен­
ным глазом. Но если бы всякое отклонение считалось
достаточным для образования нового вида или индиви­
дуума, то бесконечное количество названий или их спу­
танность сделали бы самый язык непригодным для поль­
зования. Поэтому, чтобы избежать этого, как и других
неудобств, понятных при некотором размышлении, люди
комбинируют несколько идей, которые получаются либо
с помощью разных чувств, либо с помощью одного чувства
в разное время или в разной обстановке и относительно
которых замечено, что они имеют некоторую природную
связь в смысле существования или в смысле последова­
тельности; все это люди подводят под одно название и
рассматривают как одну вещь. Из этого вытекает, что,
когда я исследую, пользуясь помощью других чувств,
вещь, которую я видел, я это делаю не для того, чтобы
понять лучше тот же объект, который я воспринимал зре­
нием, ибо объект одного чувства не воспринимается дру340

гими чувствами. И когда я смотрю в микроскоп, это не
значит, что я могу воспринять яснее то, что я уже воспри­
нимал невооруженным глазом, ибо объект, воспринимае­
мый через стекло, совершенно отличен от прежнего.
В обоих случаях моя цель состоит только в том, чтобы
узнать, какие идеи связаны друг с другом; а чем больше
человек знает о связи между идеями, тем больше о нем го­
ворят, что он знает природу вещей. Что же такого, если
наши идеи переменчивы? Какое значение имеет то, что
наши чувства не при всех обстоятельствах испытывают
воздействие одних и тех же явлений? Отсюда не следует,
что им нельзя доверять или что они не соответствуют ни
самим себе, ни чему-либо другому, за исключением разве
твоего предвзятого понятия о какой-то (не знаю, какой)
единой, неизменной, невоспринимаемой, реальной суб­
станции, обозначаемой то одним, то другим именем; этот
предрассудок проистекает, по-видимому, из неправиль­
ного употребления обыденного языка людьми, которые
говорят о различных идеях, соединяя их в уме в одну
вещь. Вот это-то и заставляет подозревать, что некоторые
ошибочные мнения философов проистекают из одного
и того же первоначального источника: философы строят
свои схемы не столько на основании понятий, сколько на
базе слов, которые были образованы массой единственно
для удобства и быстроты в повседневных житейских де­
лах, без всякого отношения к умозрению.
Г и л а с. Думается мне, я схватываю то, что ты име­
ешь в виду.
Φ и л о н у с. Твое мнение состоит в том, что идеи,
которые мы воспринимаем чувствами, не суть действи­
тельные вещи, а их образы или копии. Наше познание
поэтому действительно лишь постольку, поскольку наши
идеи верно воспроизводят эти оригиналы. Но так как
эти предполагаемые оригиналы сами по себе непозна­
ваемы, то невозможно знать, насколько наши идеи сходны
с ними и сходны ли они с ними вообще. Мы не можем, сле­
довательно, быть уверены, что у нас есть какое-нибудь
действительное познание. Далее, так как наши идеи
постоянно изменяются, в то время как предполагаемые
действительные вещи не подвержены никакому измене­
нию, то из этого необходимо следует, что они вовсе не
могут быть верными копиями их; или если они являются
таковыми, а другие — нет, то первые невозможно отли­
чить от последних. И это еще глубже погружает нас в не341

известность. С другой стороны, вникая в этот вопрос,
мы не можем понять, как идея или что-либо подобное
идее может иметь абсолютное существование вне ума;
и, следовательно, по-твоему, как может существовать
какая-либо реальная вещь в природе. Результатом всего
этого является то, что мы впадаем в самый безнадежный
и отъявленный скептицизм. Теперь позволь мне спросить
тебя, во-первых: твое отнесение идей к некоторым абсо­
лютно существующим невоспринимаемым субстанциям
как их оригиналам не является ли источником всего этого
скептицизма? Во-вторых: осведомлен ли ты с помощью
чувства или разума в существовании этих непознаваемых
оригиналов? И если нет, то не является ли нелепостью
допускать их существование? В-третьих: находишь ли
ты, исследовав этот вопрос, что существует что-либо от­
четливо представляемое или подразумеваемое под абсо­
лютным или внешним существованием невоспринимающих
субстанций? Наконец, после того как рассмотрены пред­
посылки, не самый ли мудрый путь — следовать природе,
доверять своим чувствам и, оставляя в стороне все заботы
о непознаваемой природе или субстанциях, признать
вместе с массой действительными те вещи, которые вос­
принимаются чувствами?
Г и л а с. В настоящий момент у меня нет охоты
брать на себя роль отвечающего. Я предпочел бы посмот­
реть, как ты преодолеешь следующее. Скажи, объекты,
чувственно воспринимаемые одним, не воспринимаются ли
подобным же образом другими присутствующими? Если бы
здесь было на сто человек больше, разве все они не ви­
дели бы сад, деревья и цветы, как вижу их я? Но они не
испытали бы такого же воздействия со стороны идей, ко­
торые я образую своим воображением. Не создается ли
этим разница между первым видом объектов и вторым?
Φ и л о н у с. Конечно, создается. И я никогда не
отрицал разницу между объектами чувства и объектами
воображения. Но какой вывод ты сделаешь из этого?
Не можешь же ты утвзрждать, что чувственные объекты
существуют невоспринятыми,потому что они восприни­
маются многими.
Г и л а с. Согласен: я ничего не могу поделать с этим
возражением; но оно навело меня на другое. Не ду­
маешь ли ты, что с помощью наших чувств мы восприни­
маем только идеи, существующие в нашем уме?
Φ и л о н у с. Думаю.
342

Г и л а с. Но идея, которая находится в моем уме,
не может быть в таком же виде в твоем или в каком-либо
ином уме. Не вытекает ли поэтому из твоих предпосылок,
что двое не могут видеть ту же самую вещь? И не яв­
ляется ли это в высшей степени абсурдным?
Φ и л о н у с. Если термин «то же самое» брать в обы­
денном значении, то, конечно (и это вовсе не противоре­
чит устанавливаемым мной принципам), разные лица
могут воспринимать одну и ту же вещь, т. е. одна и та же
вещь или идея существует в различных умах. Употребле­
ние слов произвольно; все привыкли термин «то же са­
мое» применять там, где не воспринимается ни отличие,
ни разнообразие; и я отнюдь не претендую на то, чтобы
менять их восприятия. Следовательно, как прежде гово­
рилось, что разные люди видят одно и то же, так и впредь
при сходных обстоятельствах можно пользоваться тем же
оборотом речи, что не составит уклонения ни от правил
языка, ни от истины вещей. Но если термин «то же самое»
употреблять, как его употребляют философы, имея в виду
абстрактное понятие тождества, тогда, согласно различ­
ным философским определениям этого понятия (ибо до
сих пор не достигнуто согласие относительно того, в чем
состоит это философское тождество), восприятие одной
и той же вещи для разных лиц оказывается то возможным,
то невозможным. Но найдут ли философы подходящим
называть вещь той же самой или нет, это, по-моему, не
имеет большого значения. Представим себе вместе не­
сколько человек, одаренных одинаковыми способностями
и, следовательно, испытывающих однородное воздейст­
вие со стороны своих чувств, которые, однако, никогда
не знали употребления языка; без сомнения, их восприя­
тия будут сходны. Научившись пользоваться речью,
одни, имея в виду однообразие воспринимаемого, могут
называть его одним и тем же; другие, в особенности
вследствие несходства лиц воспринимающих, могут пред­
почесть говорить о различном. Но кто же не видит, что
весь этот спор ведется из-за слова, а именно можно ли
к тому, что воспринимается разными лицами, прилагать
тем не менее термин «то же самое». Представим себе дом,
стены или внешний каркас которого остаются неизмен­
ными, тогда как все комнаты сломаны и на их месте пост­
роены новые; и вот ты сказал бы, что это тот же самый,
а я — что это не тот же самый дом; разве мы не были бы
тем не менее совершенно согласны в наших мыслях oÇ
343

этом доме, рассматриваемом сам в себе? И не состояла бы
вся разница в одном звуке? Если бы ты сказал, что наши
понятия различны, так как ты к своей идее дома приба­
вил простую абстрактную идею тождества, тогда как
я этого не сделал, то я ответил бы тебе, что не знаю, что
ты подразумеваешь под абстрактной идеей тождества,
и что хотел бы, чтобы ты заглянул в свои собственные
мысли и удостоверился, что понимаешь самого себя.
Почему ты так молчалив, Гилас? Ты все еще не веришь,
что люди могут спорить о тождествен различии, при от­
сутствии какой бы то ни было действительной разницы
в их мыслях и мнениях, если не говорить о словах? Прими
во внимание еще и то обстоятельство, что, будем ли мы
считать материю существующей или нет, для настоящего
случая это совершенно безразлично. Ибо материалисты
сами признают, что то, что мы непосредственно воспри­
нимаем нашими чувствами,— наши собственные идеи.
Поэтому твое возражение, заключающееся в том, что два
человека не видят того же самого, относится одинаково
и к материалистам, и ко мне.
Г и л а с . Да, Филонус, но они допускают внешний
архетип; так как свои различные идеи они относят к нему,
то поистине можно говорить, что они воспринимают одну
и ту же вещь.
Ф и л о н у с . Точно так же (не говоря о том, что ты
отбросил эти архетипы) ты можешь допустить внешний
архетип и при моих предпосылках — внешний, я подра­
зумеваю, по отношению к твоему собственному уму;
хотя, конечно, нужно предполагать, что он существует
в том уме, который объемлет все вещи; но тогда это слу­
жит всем целям тождества точно так же, как если бы этот
прообраз существовал вне ума. Я уверен, ты сам не ска­
жешь, что это менее постижимо.
Г и л а с . Ты в самом деле ясно показал мне, что, су­
ществуют ли причины для затруднений в этом пункте
или нет, это относится одинаково к обоим мне­
ниям.
Ф и л о н у с . Но то, что одинаково направлено про­
тив двух противоположных мнений, не может быть дока­
зательством ни против одного, ни против другого.
Г и л а с . Я согласен с этим. Но в конце концов, Фи­
лонус, когда я размышляю о сути всего того, что ты вы­
двигаешь против скептицизма, то это ограничивается
только следующим: мы уверены, что мы действительно
344

видим, слышим, осязаем,— словом, что мы испытываем
чувственные впечатления.
Ф и л о н у с. А какое нам дело до всего другого?
Я вижу эту вишню, я осязаю ее, я пробую ее; и я убежден,
что ничто нельзя ни видеть, ни чувствовать, ни пробо­
вать; следовательно, она реальна. Устрани ощущение
мягкости, влажности, красноты, терпкости, и ты уничто­
жишь вишню. Так как она не есть бытие, отличное от
ощущений, то вишня, я утверждаю, есть не что иное, как
соединение чувственных впечатлений или идей, воспри­
нимаемых разными чувствами; эти идеи объединяются
в одну вещь (или имеют одно данное им имя) умом, ибо
каждое из них наблюдается в сопровождении другого.
Так, когда нёбо испытывает данный особый вкус, зрение
воспринимает красный цвет, осязание — округлость, мяг­
кость и т. д. Отсюда следует, что, когда я вижу, осязаю,
испытываю вкус различного рода способами, я убежден,
что вишня существует или является реальной; ее реаль­
ность, по моему мнению, не есть нечто отвлеченное от
этих ощущений. Но если под словом «вишня» ты подразу­
меваешь непознаваемую природу, отличную от ее воспри­
нимаемого бытия, тогда, конечно, я признаю, что ни ты,
ни я, ни кто-либо иной не может быть уверен, что она
существует.
Г и л а с. Но что скажешь ты, Филонус, если я при­
веду те же самые основания против существования чувст­
венных вещей в разуме, которые ты выставляешь против
их существования в материальном субстрате?
Ф и л о н у с . Когда я узнаю твои основания, ты ус­
лышишь, что я могу сказать против них.
Г и л а с. Душа протяженна или непротяженна?
Ф и л о н у с . Непротяженна, без сомнения.
Г и л а с. Ты говоришь, что вещи, которые мы вос­
принимаем, находятся в твоем разуме?
Ф и л о н у с . Да.
Г и л а с. Далее, не слышал ли я, как ты говорил
о чувственных впечатлениях?
Ф и л о н у с . Верю, что слышал.
Г и л а с. Объясни в таком случае, Филонус, как
возможно, чтобы у тебя в душе нашлось место, где могли
бы существовать все эти деревья и дома. Могут ли протя­
женные вещи содержаться в том, что непротяженно?
Или можем ли мы вообразить, чтобы впечатления произ­
водились на какую-либо вещь, лишенную плотности?
345

Ты не можешь сказать, что объекты находятся у тебя
в душе, как книги у тебя в кабинете, или что вещи отпе­
чатываются на ней, как рисунок печати на воске. В каком
смысле поэтому мы должны понимать эти выражения?
Объясни мне это, если можешь, и тогда я буду в состоянии
ответить на все те вопросы, которые ты прежде всего за­
давал мне о моем субстрате.
Φ и л о н у с. Видишь ли, Гилас, когда я говорю об
объектах, существующих в разуме или запечатленных
в чувствах, я не хотел бы, чтобы меня понимали в грубом,
буквальном смысле, как когда говорят, что тела сущест­
вуют в каком-нибудь месте или что печать оставляет от­
печаток на воске. Я разумею только то, что ум объемлет
или воспринимает их и что разум испытывает воздействие
извне или от некоторого бытия, отличного от него самого.
Таково мое объяснение твоего затруднения, и я хотел бы
знать, как оно может послужить к тому, чтобы сделать
понятным твое положение о невоспринимающем матери­
альном субстрате.
Г и л а с . Ну если это все, признаюсь, я не вижу,
какую пользу можно было бы извлечь отсюда. Но не по­
винен ли ты здесь в некотором злоупотреблении язы­
ком?
Φ и л о н у с. Нисколько. Это лишь то, что узакони­
вается общей привычкой, которая, как ты знаешь, управ­
ляет языком, ибо нет ничего для философов более обыч­
ного, чем говорить о непосредственных объектах ума как
о вещах, существующих в разуме. И в этом нет ничего,
что не находило бы аналогии в языке, ибо большая часть
умственных операций обозначается словами, заимство­
ванными от чувственных вещей, как это явствует из тер­
минов comprehend (понимать), reflect (размышлять), dis­
course (рассуждать) и т. п.. которые в применении к уму
нельзя понимать в их грубом первоначальном смысле.
Г и л а с. Признаюсь, ты меня убедил в этом пункте.
Но остается еще одно большое затруднение, которое я не
знаю, как ты преодолеешь. В самом деле, оно так важно,
что, если бы ты разрешил все остальные, но был бы не
в состоянии найти решение для этого, ты не мог бы на­
деяться сделать меня прозелитом твоих принципов.
Φ и л о н у с. Позволь мне узнать это чрезвычайное
затруднение.
Г и л а с . Сказание Священного писания о творении
кажется мне совершенно несовместимым с тврими поня346

тиями. Моисей говорит нам о творении... чего? Идей?
Конечно, нет, но о творении вещей, плотных телесных
субстанций. Согласуй с этим твои принципы, и я, может
быть, соглашусь с тобой.
Φ и л о н у с. Моисей упоминает Солнце, Луну и
звезды, землю и море, растения и животных. Я не сомне­
ваюсь, что все это действительно существует и было из­
начально сотворено богом. Если ты разумеешь под идеями
фикции и фантазии ума, то это — не идеи. Если же под
идеями ты разумеешь непосредственные объекты ума или
чувственные вещи, которые не могут существовать невоспринятыми или вне ума, то такие вещи являются иде­
ями. Но назовешь ты или не назовешь их идеями —
это имеет мало значения. Разница — только в названии.
И будет ли это название удержано или отвергнуто, смысл,
истина и реальность вещей останутся непоколебимыми.
На обычном языке объекты наших чувств именуются не
идеями, а вещами. Называй их всегда так, подразумевая,
что ты не приписываешь им абсолютного внешнего су­
ществования,— я не стану спорить с тобой из-за слова.
Таким образом, я признаю, что творение было творением
вещей, реальных вещей. И это меньше всего несогласуемо
с моими принципами, как это очевидно из того, что я
только что сказал, и было бы тебе очевидно и без этого,
если бы ты не забывал того, о чем так часто говорилось
раньше. А что касается плотных, телесных субстанций,
я желал бы, чтобы ты мне показал, где Моисей упоминает
о них; и если бы они были упомянуты им или каким-либо
другим вдохновенным автором, все же на твоей обязан­
ности лежало бы показать, что эти слова употребляются
не в обычном значении, применительно к вещам, принад­
лежащим нашим чувствам, а в философском значении —
применительно к материи как неизвестной сущности с аб­
солютным существованием. Как ты докажешь эти поло­
жения, тогда (но не раньше) ты можешь вовлекать авто­
ритет Моисея в наш спор.
Г и л а с. Излишне спорить о столь ясном положении.
Я довольствуюсь тем, что отсылаю тебя к твоей собствен­
ной совести. Разве ты не видишь, что между Моисеевым
сказанием о творении и твоими понятиями есть некоторое
особенное противоречие?
Φ и л о н у с. Если любой смысл, который может
быть вложен в первую главу книги Бытия, можно считать
согласным с моими принципами, то она не состоит с ними
347

ни в каком особом противоречии. Но нет такого смысла,
которого ты не мог бы легко постигнуть, если бы ты разде­
лял мои убеждения. Ибо, кроме духов, все, что ты пости­
гаешь,— идеи; а существования их я не отрицаю. Да и ты
не утверждаешь, что они существуют вне ума.
Г и л а с. Скажи мне, пожалуйста, в каком смысле
ты понимаешь эту главу?
Ф и л о н у с. Я представляю себе, что если бы я при­
сутствовал при творении, то я увидел бы вещи, создавае­
мые к бытию,— т. е. которые становятся воспринимае­
мыми — в порядке, установленном священной историей.
Я всегда верил в Моисеево сказание о творении, да и те­
перь не изменил своей вере. Когда о вещах говорят, что
они начинают или прекращают свое существование, мы
разумеем это не по отношению к богу, а по отношению
к его творениям. Все вещи извечно познаны богом, или,
что то же, имеют извечное существование в его душе; но,
когда вещи, прежде недоступные восприятию творений,
по велению божию становятся для них воспринимаемыми,
тогда о них говорят, что они начинают относительное су­
ществование, а именно в связи с сотворенными душами.
Поэтому, читая Моисеево описание творения, я понимаю
его в том смысле, что различные части мира постепенно
становились доступны конечным духам, одаренным соот­
ветствующими способностями; так что, кто бы ни был
в их присутствии, он действительно воспринимается ими.
Таков буквальный, ясный смысл, подсказываемый мне
словами Священного писания; здесь нет никакого упоми­
нания или мысли о субстрате, орудии, поводе или аб­
солютном существовании. И, исследовав это, я не сомне­
ваюсь, можно было бы найти, что большинство прямых,
искренних людей, верящих в творение, не думает об этих
вещах ничего, кроме того, что думаю я. Какой метафизи­
ческий смысл ты можешь вкладывать в это, об этом мо­
жешь сказать только ты.
Г и л а с. Но, Филонус, ты, кажется, не замечаешь,
что признаешь сотворенные вещи вначале только относи­
тельным и, следовательно, гипотетическим бытием, т. е.
утверждаемым при предположении, что есть люди, кото­
рые воспринимают их, а без этого сотворенные вещи ли­
шены той актуальности абсолютного существования,
где бы могло завершаться творение. Не оказывается #и,
по-твоему, явно невозможным, чтобы сотворение какихлибо неодушевленных созданий предшествовало сотворе348

нию человека? И не прямо ли это противоположно Мои­
сееву сказанию?
Ф и л о н у с. В ответ на это скажу, во-первых, что
сотворенные бытия могут начать существовать в душе
каких-либо других сотворенных и одаренных интеллек­
том существ, кроме людей. И ты не в состоянии доказать,
что между Моисеевыми и моими понятиями существует
противоречие, если ты не покажешь, что до человека
не было сотворено никаких конечных духов. Я утверж­
даю, далее, что если мы представляем себе творение
так, как и мы могли бы теперь представить множество
разного рода растений, порождаемых невидимой силой
в пустыне, где никого нет, то этот способ объяснения или
понимания согласуется с моими принципами, так как они
не отнимают у тебя ничего — ни чувственного, ни вооб­
ражаемого. Я утверждаю, что это в точности соответст­
вует обычным, естественным и неизвращенным понятиям
человечества; что это обнаруживает зависимость всех
вещей от бога и, следовательно, заключает в себе все то
благотворное действие или влияние, какое эта важная
часть нашей веры может иметь, делая людей смиренными,
благодарными и покорными их великому творцу. Я ут­
верждаю, кроме того, что в этом чистом понимании ве­
щей, свободном от слов, нельзя найти ничего похожего
на то, что ты называешь актуальностью абсолютного
существования. Ты можешь, конечно, поднять пыль вок­
руг этих слов и бесцельно затянуть наш спор. Но я прошу
тебя спокойно заглянуть в свои собственные мысли и
тогда сказать мне, не относятся ли эти слова к бесполез­
ному и непонятному жаргону?
Г и л а с. Признаюсь, я не связывал с ними никакого
ясного понятия. Но что скажешь ты на следующее: разве
ты не считаешь, что существование чувственных вещей
состоит в их бытии в душе? Но не находятся ли все вещи
вечно в душе бога? Следовательно, они существовали
вечно, как ты думаешь? А как может быть сотворено во
времени то, что вечно? Может ли быть что-нибудь яснее
этого или последовательнее?
Φ и л о н у с. А разве ты не держишься того мнения,
что бог знал все вещи извечно?
Г и л а с. Держусь.
Φ и л о н у с. Следовательно, они всегда имели бытие
в божественном уме.
Г и л а с. Это я признаю.
349

Φ и л о н у с. Поэтому, согласно твоему собственному
признанию, ничто не ново или не начинает быть новым
по отношению к божественной душе. Таким образом,
в этом пункте мы сходимся.
Г и л а с. Что же мы должны понимать под творе­
нием?
Φ и л о н у с. Разве мы не можем понимать его как
то, что относится всецело к конечным духам; так что вещи
для нас, можно сказать, в собственном смысле начинают
свое существование или создаются, когда бог повелевает,
чтобы они стали доступны восприятию разумных тварей,
в том порядке и тем способом, какие он тогда устанавли­
вает и которые мы называем законами природы? Ты мо­
жешь это называть относительным или гипотетическим
существованием, если тебе угодно. Но пока это дает нам
самый естественный, ясный и буквальный смысл Моисе­
евой истории творения; пока это отвечает всем рели­
гиозным целям этого великого догмата; словом, до тех
пор пока ты не можешь указать никакого другого смысла
или толкования вместо этого, на каком основании мы
могли бы отвергнуть его? Чтобы сообразоваться со смеш­
ной скептической склонностью из всего делать бессмыс­
лицу и непонятное? Я уверен, ты скажешь, что это слу­
жить во славу божью. Ибо если допустить возможность
и постижимость того, что телесный мир имеет абсолютное
существование вне божественной души точно так же, как
вне душ всех сотворенных духов, то как могли бы быть
объяснены безмерность или всеведение божества или не­
обходимая и непосредственная зависимость от него всех
вещей? Нет, не выглядит ли это скорее как уничтожение
названных атрибутов?
Г и л а с. Хорошо, но что ты скажешь, Филонус, от­
носительно веления божия, чтобы вещи сделались дос­
тупны восприятию; не ясно ли, что бог или выразил это
веление извечно, или в некоторое определенное время
начал хотеть того, чего раньше в действительности не
хотел, а только предполагал хотеть? В первом случае
не могло бы быть никакого творения или начала существо­
вания в конечных вещах. Во втором случае мы должны
признать, что с божеством произошло нечто новое, а вся­
кая перемена доказывает несовершенство.
Ф и л о н у с . Сообрази, пожалуйста, что ты делаешь.
Не очевидно ли, что это возражение одинаково направ­
лено против творения в любом смысле; больше того, про350

тив ВСЯКОГО другого акта божества, раскрываемого в свете
природы? Ни одного из них мы не можем постигнуть иначе
как преображенным во времени и имеющим начало. Бог
есть бытие трансцендентных и неограниченных совер­
шенств: его природа непостижима для конечных духов.
Поэтому нельзя ожидать, чтобы кто-нибудь — будь он
материалист или имматериалист — имел совершенно
точные понятия о божестве, его атрибутах и способах
действия. Если же ты хочешь сделать мне какое-либо
возражение, то твое затруднение проистекает не из не­
адекватности наших понятий о божественной природе,
что неизбежно во всякой системе, а из отрицания материи,
о которой нет ни одного слова, прямо или косвенно,
в твоих теперешних возражениях.
Г и л а с. Я должен констатировать, что ты интере­
суешься выяснением только таких затруднений, которые
свойственны этому понятию. В этих пределах ты прав.
Но я никак не могу заставить себя думать, что нет особен­
ного противоречия между творением и твоим мнением:
правда, я отчетливо не знаю, в чем оно заключается.
Φ и л о н у с. Чего же ты хочешь? Разве я не приз­
наю двоякого состояния вещей: одно — эктипное, или
естественное, другое — архетипное и вечное? Первое
было сотворено во времени; второе существовало извечно
в божественном уме. Разве это не сходится с обычными
понятиями богословов? Или кроме этого нужно еще
что-нибудь, чтобы постигнуть творение? Но ты подозре­
ваешь какое-то особенное противоречие, хотя и не знаешь,
в чем оно заключается. Чтобы устранить всякую возмож­
ность колебаний в этом случае, рассмотри хотя бы только
следующее. Или ты не в состоянии постигнуть творение,
какова бы ни была гипотеза его, и если это так, то нет
основания для недовольства или сетования по отноше­
нию к какому-либо частному мнению на этот счет. Или же
ты способен постигнуть это, и если так, то почему отка­
зываешься от моих принципов, раз ими ничто постижи­
мое не возбраняется? Все время твои чувства, воображение
и рассуждения не подвергались никаким ограничениям.
Поэтому все, что ты мог усвоить прежде, непосредст­
венно или косвенно, с помощью своих чувств или с по­
мощью умозаключений на основании своих чувств; все,
что ты мог воспринять, вообразить или понять, остается
при тебе. Таким образом, если твое понятие о творении
ясно тебе на основании других принципов, то ведь оно
351

остается у тебя и при допущении моих; если же оно не­
понятно, то я не считаю его понятием вовсе; таким обра­
зом, с ним ничего не теряется. И, действительно, мне ка­
жется вполне ясным, что допущение материи, т. е. вещи
совершенно неизвестной и непознаваемой, не может по­
мочь нам постигнуть что бы то ни было. Надеюсь, мне нет
надобности доказывать тебе, что если существование мате­
рии не объясняет творения, то непостижимость его без
материи не может быть аргументом в пользу ее сущест­
вования.
Г и л а с . Признаюсь, Филонус, ты почти убедил меня
в вопросе о творении.
Ф и л о н у с . Я хотел бы знать, почему ты убежден
не вполне. Ты толкуешь мне о противоречии между Мои­
сеевой историей и имматериализмом, но ты не знаешь,
в чем оно заключается. Разумно ли это, Гилас? Можешь ли
ты ожидать, что я разрешу затруднение, не зная, в чем
оно заключается? Но, оставляя все это в стороне, не на­
прашивается ли мысль, что ты уверен в отсутствии про­
тиворечия между принятыми понятиями материалистов
и Священным писанием?
Г и л а с . Я уверен в этом.
Ф и л о н у с . Следует ли понимать историческую
часть Писания в прямом и ясном смысле или в смысле
не прямом и метафизическом?
Г и л а с . Без сомнения, в прямом.
Ф и л о н у с . Когда Моисей говорит о сотворенных
богом травах, земле, воде и т. п., не думаешь ли ты, что
всякому читателю — не философу — приходят на ум
чувственные вещи, обычно обозначаемые этими сло­
вами?
Г и л а с . Не могу думать иначе.
Φ и л о н у с. Но разве учение материалистов не от­
рицает реального существования всех идей или чувственно
воспринимаемых вещей?
Г и л а с . Это я уже признал.
Ф и л о н у с . Таким образом, по их учению, творе­
ние не было творением чувственных вещей, имеющих
только относительное бытие, но творением некоторых не­
познаваемых веществ, имеющих абсолютное бытие, в ко­
тором могло бы завершиться творение?
Г и л а с . Верно.
Ф и л о н у с . Не очевидно ли поэтому, что защит­
ники материи нарушают прямой и ясный смысл Моисея,
352

с которым их понятия совершенно несогласуемы, и вместо
него навязывают нам я не знаю что, но что-то одинаково
непонятное и им самим, и мне?
Г и л а с. Не могу возражать тебе.
Φ и л о н у с. Моисей рассказывает нам о творении.
О творении чего? Непознаваемых сущностей, поводов или
субстратов? Нет, конечно, но о вещах, понятных для
чувств. Ты должен сперва примирить это со своими поня­
тиями, если хочешь, чтобы я с ними примирился.
Г и л а с. Я вижу, ты хочешь побить меня моим собст­
венным оружием.
Φ и л о н у с. Теперь, что касается абсолютного су­
ществования; было ли ведомо когда-нибудь понятие более
бессодержательное, чем это? Оно есть нечто столь абст­
рактное и непонятное, что ты искренне признал свою не­
способность постичь его и тем менее объяснить что-нибудь
с его помощью. Но допустим: материя существует, и по­
нятие абсолютного существования так ясно, как день;
тем не менее можно ли признать, что это способствовало
вере в творение? Напротив, не давало ли это атеистам
и неверующим всех времен самых ходячих аргументов
против творения? Что телесная субстанция, имеющая аб­
солютное существование вне умов духов, создается из
ничего, только волей какого-либо духа,— это рассмат­
ривалось как нечто до такой степени противоречащее рас­
судку, до такой степени невозможное и абсурдное, что
не только самые знаменитые из древних философов, но
даже некоторые современные христианские философы
считали материю совечной божеству. Сопоставь это все
и тогда суди, располагает ли материализм к вере в творе­
ние вещей.
Г и л а с. Признаться, Филонус, я этого не думаю.
Эта мысль о творении — последнее возражение, которое
могло прийти мне в голову; и я не могу не признать, что
на него был дан столь же удовлетворительный ответ, как
и на остальное. Теперь остается только преодолеть не­
которого рода необъяснимое нерасположение, которое я
испытываю по отношению к твоим понятиям.
Ф и л о н у с . Когда кто-нибудь колеблется, не зная
почему, относительно одной из сторон вопроса, не ду­
маешь ли ты, что это может быть только результатом
предрассудка, который всегда сопутствует старым и уко­
ренившимся понятиям? И, конечно, в этом отношении —
я не могу этого отрицать — вера в материю имеет очень
12 д . Беркли

353

большое преимущество перед противоположным мнением
у людей, получивших научное воспитание.
Г и л а с. Признаюсь, мне кажется, дело обстоит так,
как ты говоришь,
Φ и л о н у с. Поэтому в противовес такому предрас­
судку давай положим на чашу весов те большие преиму­
щества, которые проистекают из принятия имматериализ­
ма как в отношении религии, так и с точки зрения челове­
ческой эрудиции. Бытие божие и неразрушимость души,
эти величайшие догматы религии,— разве они не доказа­
ны с самой ясной и непосредственной очевидностью? Когда
я говорю о бытии бога, я подразумеваю не темную общую
причину вещей, о которой мы не имеем идеи, а бога, в стро­
гом и собственном смысле слова; бытие, чья духовность,
вездесущность, предвидение, всеведение, бесконечное мо­
гущество и благость так же явны, как существование чув­
ственных вещей, в котором (несмотря на ложные претен­
зии и притворные сомнения скептиков) нет основания сом­
неваться более, чем в нашем собственном бытии. Затем, что
касается человеческих знаний: к какой путанице, к какой
темноте, к каким противоречиям привела людей вера на­
турфилософии в материю! Не говоря уже о бесчисленных
спорах об ее протяжении, непрерывности, однородности,
тяжести, делимости и т. д., не претендуют ли материалисты
на то, чтобы объяснить все вещи действием тел друг на дру­
га, согласно законам движения? И вместе с тем в состоя­
нии ли они понять, как одно тело может привести в движе­
ние другое? Более того, допуская, что нетрудно согласо­
вать понятие инертного бытия с причиной или понять, как
какое-нибудь изменение может перейти от одного тела к
другому,— все-таки, при всем напряжении их мысли и
при всей экстравагантности их предположений, были ли
они в состоянии механически произвести хоть одно какоенибудь животное или растительное тело? Могут ли они
объяснить законами движения звуки, вкусы, запахи, цве­
та или регулярное течение вещей? Объяснили ли они на
основании физических принципов свойства и строение хотя
бы самых незначительных частей Вселенной? Но откажем­
ся от материи и телесных причин и допустим только дейст­
венность всесовершенной души: не становятся ли все яв­
ления природы ясны и понятны? Если феномены не что
иное, как идеи, то бог есть дух, а материя ·— неразумное,
невоспринимающее бытие. Если они демонстрируют неогра­
ниченную мощь причины своего бытия, то бог — дея354

телен и всемогущ, а материя — инертная масса. Если их
порядок, регулярность и целесообразность не могут выз­
вать достаточного восхищения, то бог бесконечно мудр и
предусмотрителен, а материя лишена всякой упорядочен­
ности и плана. Вот, явно, великие преимущества [идей1
в физике\ Не говоря уже о том, что представление об уда­
ленности божества естественно предрасполагает людей к
небрежности в своих моральных поступках, в которых они
были бы осторожнее, если бы думали, что божество непос­
редственно присутствует и действует в их душах, без
посредства материи или немыслящих вторичных причин.
Затем, в метафизике: каких затруднений относительно аб­
страктной сущности, субстанциальных форм, гилархических начал, пластических веществ, субстанций и акциден­
ций, принципа индивидуализации, способности материи
к мышлению, происхождения идей, способа, каким две
независимые субстанции, столь различные, как дух и ма­
терия, могут действовать друг на друга,— каких затруд­
нений, говорю я, и бесконечных изысканий относительно
этих и неисчислимого количества других подобных же во­
просов избегаем мы, допустив только духов и идеи? Даже
сама математика, если мы устраним абсолютное сущест­
вование протяженных вещей, становится гораздо яснее и
легче; самые поразительные парадоксы и запутанные спе­
куляции в этой науке зависят от бесконечной делимости
конечного протяжения, которое покоится на названном
предположении. К чему, однако, останавливаться здесь
на специальных науках? Разве этот протест против всякой
науки, этот бред древних и современных скептиков не воз­
никает на том же основании? Или ты можешь привести
хотя бы один аргумент против реальности телесных вещей
и в пользу того открыто признаваемого крайне невежест­
венного взгляда на их природу, который предполагает,
что их реальность состоит в вечном абсолютном существова­
нии? При этом предположении, конечно, возражения, ис­
ходящие из переменчивости цветов на шейке голубя или
из обманчивого излома весла в воде, должны быть призна­
ны имеющими вес. Но эти и подобные возражения исче­
зают, если мы не защищаем бытия абсолютных внешних
прообразов, а принимаем, что реальность вещей коренится
в идеях, текучих, конечно, и переменчивых, но все же
меняющихся не как попало, а сообразно твердо установлен­
ному порядку природы. Ибо в этом состоит то постоянство
и та истинность вещей, которые обеспечивают все жизнен12*

355

ные отношения и отличают то, что реально, от беспорядоч­
ных видений фантазии.
Г и л а с. Я согласен со всем, что ты теперь сказал, и до­
лжен признаться, что ничто так не склоняет меня к приня­
тию твоего мнения, как преимущества, которые, как я ви­
жу, связаны с ним. Я по природе ленив, а это могло бы
сил ьно сократить путь познания. Каких сомнений, каких
гипотез, какого лабиринта словесной игры, какого поп­
рища споров, какого океана ложной учености можно из­
бежать благодаря одному этому понятию имматериализма.
Ф и л о н у с. В конце концов, что нам остается делать
дальше? Помнишь, ты обещал принять ту точку зрения,
которая по испытании окажется наиболее согласной со
здравым смыслом и наиболее далекой от скептицизма. Это,
по твоему собственному признанию, точка зрения, отри­
цающая материю или абсолютное существование телесных
вещей. Но это не все; это понятие испытано различными
способами, рассмотрено с разных точек зрения, выводы
из него прослежены, и все возражения против него выяс­
нены. Может ли быть более очевидна его истинность? Воз­
можно ли, чтобы оно обладало всеми признаками истин­
ности и было тем не менее ложно?
Г и л а с. В настоящей момент я признаю себя совер­
шенно убежденным во всех отношениях. Но где для меня
ручательство, что я и впредь буду находиться в том же пол­
ном согласии с тобой и что с течением времени не появятся
непредвиденные возражения и затруднения?
Φ и л о н у с. Скажи, пожалуйста, Гилас, как в других
случаях: раз какое-нибудь положение тебе ясно доказано,
воздерживаешься ли ты от признания только потому, что
оно может дать повод к возражениям или затруднениям?
Разве затруднения, с которыми встречается учение о не­
соизмеримых величинах, об угле касания, об асимптомах
кривых или тому подобные, достаточны, чтобы заставить
тебя быть сдержанным по отношению к математическому
доказательству? Или ты не доверяешь провидению божию,
потому что, может быть, есть некоторые частности, кото­
рых ты не умеешь согласовать с ним? Если и есть трудно­
сти, связанные с имматериализмом, то в то же время сущест­
вуют прямые и очевидные доказательства в его пользу.
Но в пользу существования материи нет ни одного доказа­
тельства, а против нее могут быть выдвинуты гораздо более
многочисленные и непреодолимые возражения. Но где же
те чрезвычайные затруднения, на которых ты настаиваешь?
356

Увы! Ты не знаешь, где они и в чем они заключаются; мо­
жет быть, что-нибудь встретится потом. Если это достаточ­
ный предлог для тебя, чтобы воздерживаться от полного
согласия, то ты никогда не согласишься ни с одним поло­
жением, как бы оно ни было свободно от возражений, как
бы ясно и основательно оно ни было доказано.
Г и л а с. Ты убедил меня, Филонус.
Φ и л о н у с. Но чтобы вооружиться против всех бу­
дущих возражений, прими во внимание следующее: то,
что одинаково направлено против двух противоречивых
мнений, не может быть доказательством ни против одного
из них. Поэтому, как только встретишься с каким-нибудь
затруднением, попробуй, не сумеешь ли ты найти его раз­
решение с точки зрения гипотезы материалистов. Не под­
давайся, однако, обману слов и прислушивайся к своим
собственным мыслям. Если ты будешь не в состоянии пос­
тигнуть это с легкостью при помощи материализма, то яс­
но, что это не может быть возражением против имматериа­
лизма. Если ты все время будешь следовать этому правилу,
ты, вероятно, убережешь себя от множества хлопот, свя­
занных с возражениями; ведь я приглашал тебя из всех
затруднений показать хоть одно, которое разъяснялось бы
с помощью материи; больше того — которое не было бы
более непонятно при этом предложении, чем без него, и,
следовательно, не было бы скорее аргументом против,
чем за. Ты должен рассмотреть во всех подробностях, дей­
ствительно ли затруднение проистекает из несуществова­
ния материи. Если этого нет, то ты с таким же успехом
мог бы заключить из бесконечной делимости протяжения
против божественного предвидения, как из такого затруд­
нения — против имматериализма. И тем не менее, если
ты обратишься к своей памяти, ты, я думаю, найдешь, что
это имело место часто, если не всегда. Равным образом ты
должен остерегаться строить свои доказательства на petitio principii. Если кто-нибудь склонен утверждать, что
непознаваемые субстанции скорее должны считаться реаль­
ными вещами, чем идеи в нашем уме, то что же ему гово­
рить еще, как не то, что немыслящая внешняя субстанция
может выступить как причина или орудие при создании
наших идей? Но не значит ли это исходить из предпо­
сылки, что такие внешние субстанции существуют? А пред­
полагать это — разве не значит предполагать голословно?
Но больше всего ты должен остерегаться поддаться влия­
нию того грубого софизма, который называется ignoratio
357

elenchi. Ты не раз говорил так, как если бы думал, что я
отстаиваю несуществование чувственных вещей, тогда как
на деле никто не может быть тверже убежден в их сущест­
вовании, чем я, хоть ты и сомневаешься или даже реши­
тельно отрицаешь это. Все, что можно видеть, чувствовать,
слышать или вообще каким-либо образом воспринять чув­
ствами, есть реальное бытие — по принципам, которые
принимаю я, а не по твоим. Припомни, что материя, кото­
рую ты отстаиваешь, есть нечто непознаваемое (если, ко­
нечно, по отношению к ней может быть применимо назва­
ние «нечто»), что совершенно лишено всяких чувственных
качеств и не может быть ни воспринято чувством, ни усвое­
но умом. Припомни, говорю я, что это не есть объект, кото­
рый тверд либо мягок, горяч либо холоден, синь или бел,
кругл или четырехуголен и т. д.; все эти вещи, я утверж­
даю, существуют, хотя я и отрицаю, что их существование
отлично от воспринимаемого или что они существуют вне
всякого ума. Поразмысли над этими пунктами; рассмотри
их внимательно и всегда имей их в виду. Иначе ты никогда
не поймешь, как обстоит дело; а без этого твои возражения
всегда будут далеки от цели и, вместо того чтобы служить
аргументом против моих понятий, могут быть направлены
(как это не раз было) против твоих собственных.
Г и л а с. Я должен признать, Филонус, что ничто, повидимому, не удерживало меня от согласия с тобой боль­
ше, чем как раз неправильное понимание постановки вопроса. Слыша об отрицании материи, я по первому впечат­
лению был склонен вообразить, что ты отрицаешь вещи,
которые мы видим и ощущаем; но, поразмыслив, я не на­
хожу никакого основания для этого. А что ты думаешь о
сохранении названия материя и о применении его к чув­
ственным вещами Это можно было бы сделать, нисколько
не меняя твоих мнений; и, поверь мне, это было бы сред­
ством примирить с ними некоторых лиц, которых может
скорее оттолкнуть новизна слов, чем мнения.
Ф и л о н у с . В высшей степени охотно; удержи слово
материя и применяй его к чувственным объектам, если
тебе угодно, с условием, что ты не припишешь им никакого
самостоятельного существования, отличного от их воспри­
нимаемого бытия. Я никогда не стану спорить с тобой из-за
выражения. Материя или материальная субстанция —
термины, введенные философами; и в том смысле, как они
употребляют их, они предполагают некоторого рода не­
зависимость и существование, отличное от быхия, воспри358

Яймаемого умом; йо они не употребляются в обыденной
жизни; а если иногда и употребляются, то лишь для обоз­
начения непосредственных чувственных объектов. Можно
думать поэтому, что, пока сохраняются названия всех от­
дельных вещей, а также термины чувственный, субстанция,
тело, вещество и подобные, слово материя никогда не вой­
дет в обиходную речь. И в философских дискуссиях, повидимому, лучше всего было бы совсем забыть о нем, так
как, пожалуй, ничто не благоприятствовало и не содейст­
вовало больше развитию извращенной склонности души к
атеизму, чем употребление этого общего неясного термина.
Г и л а с. Но все-таки, Филонус, раз я согласен отка­
заться от понятия немыслящей субстанции вне духа, я
думаю, ты не откажешь мне в привилегии пользоваться сло­
вом материя, когда я пожелаю, и прибавить ее к совокуп­
ности чувственных качеств, существующих только в уме.
Я искренне признаю, что нет иной субстанции, в строгом
смысле, кроме духа. Но я так давно свыкся с термином ма­
терия, что не знаю, как расстаться с ним. Меня до сих пор
шокирует, если говорят, что в мире нет материи. Материи
нет, если под этим термином подразумевать немыслящую
субстанцию, существующую вне разума, но, если под ма­
терией подразумевается нечто чувственное, существование
чего состоит в воспринимаемом бытии, тогда материя есть;
это различение дает всему совершенно иной оборот; и все
придут к твоим понятиям с меньшим затруднением, когда
эти понятия будут предложены таким способом. Ибо в кон­
це концов спор о материи в строгом значении ее совершен­
но разделяет тебя и философов, чьи принципы я признаю
и чьи принципы не так естественны и согласны со здравым
человеческим смыслом и Священным писанием, как твои.
Мы желаем или избегаем только того, что участвует или
от чего мы ждем участия в нашем счастии или несчастии.
Но что общего между счастием и несчастием, радостью или
горем, удовольствием или страданием и абсолютным суще­
ствованием или непознаваемыми сущностями, абстраги­
рованными от всего, что имеет отношение к нам? Очевидно,
вещи касаются нас лишь постольку, поскольку они нам
доставляют удовольствие или неудовольствие; а они могут
доставлять или не доставлять удовольствие лишь постоль­
ку, поскольку они воспринимаются. Дальше поэтому мы
ими не интересуемся. До сих пор ты оставляешь все в та­
ком виде, в каком нашел. Тем не менее в этой доктрине
есть кое-что новое. Ясно, что я не мыслю теперь вместе с
359

философами, но и не мыслю вместе с толпой. Я хотел бы
знать, как обстоит дело в этом отношении; точнее: что ты
добавил к моим прежним понятиям или что ты изменил
в них?
Ф и л о н у с. Я не претендую на изобретение новых
понятий. Мои усилия направлены лишь на то, чтобы вос­
соединить и показать в более ясном свете ту истину, кото­
рую до сих пор делили между собой толпа и философы:
толпа — поскольку она держалась того мнения, что те
вещи, которые мы непосредственно воспринимаем, суть ре­
альные вещи; а философы — что вещи, непосредственно вос­
принимаемые, суть идеи, которые существуют только в
уме. Эти два понятия вместе составляют действительно сущ­
ность того, что я предлагаю.
Г и л а с. Я долго не доверял своим чувствам: мне ду­
мается, я видел вещи в тусклом свете и сквозь обманчивые
стекла. Теперь стекла удалены, и новый свет проникает в
мой разум. Я твердо убежден, что вижу вещи в их чистых
формах, и меня больше не занимает вопрос об их непозна­
ваемой природе или об их абсолютном существовании.
В таком положении я вижу себя в настоящий момент; хотя,
конечно, путь, который привел меня к этому, я не охва­
тываю еще вполне. Ты исходишь из тех же начал, из каких
обычно исходят академики, картезианцы и тому подобные
направления, и долго это имело такой вид, как будто ты
защищаешь их философский скептицизм, но в результате
твои заключения прямо противоположны их выводам.
Φ и л о н у с. Ты видишь, Гилас, как вода вот этого
источника поднимается круглым столбом — до известной
высоты, на которой она разбивается и ниспадает обратно в
бассейн, из которого поднималась; ее подъем, как и ее па­
дение, совершаются в силу одного и того же единообразно­
го закона или принципа тяготения. Совершенно так же
одни и те же начала, ведущие на первый взгляд к скепти­
цизму, будучи доведены до определенного пункта, приво­
дят человека обратно к здравому смыслу.

О ДВИЖЕНИИ, ИЛИ О ПРИНЦИПЕ
И ПРИРОДЕ ДВИЖЕНИЯ
И О ПРИЧИНЕ СООБЩЕНИЯ
ДВИЖЕНИЙ

1. В поисках истины очень важно остерегаться того,
как быне ввели нас в заблуждение неправильно понятые
термины: к этому призывают почти все философы, но мало
кто учитывает. Хотя это было бы нетрудно учитывать,
если имеют дело с чувством, опытом и геометрическим рас­
суждением, как, например, в физике. Поэтому, отбросив
как можно дальше всякие предубеждения — и те, кото­
рые коренятся в языке, и те, что исходят от философских
авторитетов,— остановим наше внимание на самой приро­
де вещей. Ведь никакой авторитет не должно ценить так
высоко, чтобы придавать значение его словам и терминам,
если не установлено, что они базируются на очевидных и
определенных фактах.
2. Рассмотрение движения весьма волновало умы древ­
них философов, порождая различные чрезвычайно трудно
понимаемые (чтобы не сказать абсурдные) мнения, которые
уже почти вышли из моды и, не заслуживая подробного
обсуждения, не могут нас долго задерживать. В работах
о движении, выполненных более современными и трезвыми
мыслителями нашей эпохи, употребляется немало абстракт­
ных и неясных по смыслу терминов, таких, как «сила тя­
жести» (solicitatio gravitatis), «влечение» (conatus), «мерт­
вые силы» (vires mortuae) и т. д.,— терминов, которые
затемняют смысл произведений, в других отношениях весь­
ма поучительных, и порождают мнения, находящиеся в
противоречии с истиной и здравым смыслом. Эти термины
должны быть рассмотрены с большой тщательностью, не
ради доказательства того, что иные люди заблуждаются,
но в интересах самой истины.
3. Стремление (solicitatio) и порыв (nisus) или влечение
(conatus) присущи только одушевленным предметам. Ког­
да их приписывают другим предметам, их следует брать
363

только в метафорическом смысле, но философу следовало
бы воздерживаться от метафор. Более того, любой, кто
всерьез обдумал это, согласится, что эти термины не имеют
ясного смысла вне какой-либо деятельности разума и дви­
жения тела.
4. Когда мы поддерживаем тяжелые тела, мы ощущаем в
себе напряжение, усталость и неудобство. Кроме того, мы
воспринимаем в тяжелых падающих телах ускоренное
движение по направлению к центру Земли, и это все, о чем
рассказывают нам чувства. С помощью разума мы, однако,
заключаем, что есть некоторая причина или принцип этих
явлений, и это обычно называют тяжестью. Но поскольку
причина падения тяжелых тел неочевидна и неизвестна,
тяжесть в этом употреблении не может быть, строго гово­
ря, отнесена к чувственным качествам. Таким образом, это
скрытое (occulta) качество. Но что из себя представляет
скрытое качество или же каким образом качество может
действовать или совершать что-либо, мы едва ли можем
постигнуть, а по сути — совсем не можем, и поэтому людям
лучше оставить скрытые качества в стороне и обратиться
только к чувственным вещам. Абстрактные термины (как
ни полезны они могут быть в аргументации) должны быть
исключены из рассуждений, и разум должен сосредото­
читься на единичном конкретном, т. е. на самих вещах.
5. Таким же образом и сила (vis) приписывается телам;
и слово это применяется так, как если бы оно означало из­
вестное качество, отличное от движения, фигуры и любой
другой чувственно воспринимаемой вещи, а также от лю­
бого действия живого существа. Но если вы тщательнее
рассмотрите, в чем тут дело, то согласитесь, что такая сила
есть не что иное, как скрытое качество. Душевное уси­
лие и телесное движение обычно рассматриваются как при­
знаки и измерения этого скрытого качества.
6. Поэтому очевидно, что бессмысленно считать тяжесть
или силу принципом движения, ибо как же этот принцип
может быть познан более ясно, если его провозгласили
скрытым качеством? То, что само по себе скрыто, ничего
не объясняет. Я думаю, что нет основания утверждать, что
непознанная действующая причина могла бы быть с боль­
шим правом отнесена к субстанции, чем к качеству. В то
же время «сила», «тяжесть» и термины этого рода чаще ис­
пользуются конкретно (и это правильно), чтобы обозначить
движущееся тело, силу сопротивления и т. д. Но когда они
используются философами, чтобы обозначить определенные
364

природы, вырванные и абстрагированные от всех этих
вещей, природы, которые не являются объектами чувств,
не могут быть постигнуты силами разума или же обрисова­
ны воображением, тогда, конечно, они порождают ошибки
и неясности.
7. Многие люди ошибаются насчет общих и абстрактных
терминов. Они замечают их ценность в доказательстве, но
не понимают их значения. Частично термины происходят
из общераспространенной привычки сокращать речь, а
частично они вымышлены философами ради дидактических
целей не потому, что они соответствуют природе вещей —
тех вещей, которые на самом деле единичны и конкретны,—
но потому, что они оказались полезными для сохранения
выработанных мнений с помощью введения понятий или
по крайней мере общих утверждений.
8. Вообще мы полагаем, что телесную силу постичь не­
трудно. Однако те, кто исследовали этот предмет более
внимательно, имеют иное мнение, которое обнаруживается
из странной неясности языка, когда они пытаются разъяс­
нить его. Торричелли говорит, что сила и импульс (impetus)
суть абстрактные и неуловимые вещи и квинтэссенции, ко­
торые включены в телесную субстанцию, как в волшебную
вазу Цирцеи*. В соответствии с этим Лейбниц, объясняя
природу силы, говорил: «Активная простая сила, которая
есть εντελέχεια ή π,οώτη2, соответствует душе или субстан­
циальной форме» (см. «Acta Erudit.», Lips. 3 ). Таким об­
разом, даже величайшие люди, когда они дают волю аб­
стракциям, вынуждены пользоваться терминами, которые
не имеют определенного значения и являются просто те­
нями схоластических выдумок. Можно привести множество
других отрывков из работ более молодых авторов, ко­
торые достаточно доказывают, что метафизические абстрак­
ции не оставляют места механической науке и эксперимен­
ту, но зато доставляют суетные хлопоты философам.
9. Из этого первоисточника проистекают различные не­
лепости, такие, как следующее изречение: «Сила толчка,
как бы мала она ни была, бесконечно велика», которые на
самом деле предполагают, что тяжесть есть определенное
* Материя есть не что иное, как волшебная ваза Цирцеи,
которая служит вместилищем силы и моментов импульса. Сила и
импульс суть такие тонкие абстракции, такие неуловимые квинт­
эссенции, что они не могут быть замкнуты ни в каком сосуде, кроме
сокровенной
субстанции природных тел. См. «Академические лек­
ции» 1 .
365

реальное качество, отличное от всех других, и что тяготе­
ние есть действие этого качества, реально отличающееся
от движения. Но весьма малый толчок производит боль­
ший эффект, чем сильнейшее тяготение без движения. Пер­
вый сообщает некоторое движение, тогда как последнее —
нет. Из этого выводят, что сила толчка превосходит силу
тяготения в бесконечной пропорции, т. е. она бесконечно
велика. Обратитесь к экспериментам Галилея, работам
Торричелли, Борелли и других по определению силы тол­
чка.
10. Мы должны, кроме того, заметить, что силы не вос­
принимаются непосредственно сами по себе, не познаются
и не измеряются иначе как по их действиям, но что ка­
сается мертвых сил, или простого тяготения в теле, нахо­
дящемся в покое, то тут изменения не имеют места, здесь
нет действия; в толчке же есть некоторое действие. Далее,
поскольку силы пропорциональны действиям, мы вправе
заключить, что мертвых сил нет; но мы не должны отсюда
выводить, что сила толчка бесконечна, ибо мы не можем
считать бесконечным положительное количество на осно­
вании того, что оно превосходит в бесконечной пропорции
нулевое количество, или ничто.
И . Нельзя отделять силу тяготения от импульса, но
нет импульса без скорости, ибо это есть масса, помножен­
ная на скорость; в свою очередь скорость немыслима без
движения, и то же самое относится, таким образом, к силе
тяготения. Далее, ни одна сила не познается иначе как
через действие, и через действие она и измеряется; но мы
не в состоянии отделить действие тела от его движения;
поэтому, пока тяжелое тело изменяет форму куска свинца,
положенного под него, или же форму веревки, до тех пор
оно движется; но, когда оно в покое, оно ничего не изме­
няет или (что то же самое) оно лишено действия. Короче
говоря, с помощью метафизической абстракции предпола­
гают, что термины «мертвая сила» и «тяготение» означают
нечто отличное от движущегося, движимого, движения и
покоя, но фактически это предполагаемое различие не
имеет смысла.
12. Если кто-нибудь захочет сказать, что груз, подве­
шенный или присоединенный к веревке, действует на нее,
ибо мешает ей вернуться в прежнее состояние из-за ее
эластичности, я отвечу ему, что по аналогичному рас­
суждению находящиеся внизу тела действуют на тела
верхние, покоящиеся на них, так как они мешают им опус366

титься вниз. Но если одно тело препятствует другому на­
ходиться в том пространстве, которое оно само занимает,
то это еще не может быть названо действием.
13. Иногда мы чувствуем давление тяготеющего тела.
Но это неприятное ощущение возникает от движения тя­
желого тела, связанного с волокнами и нервами нашего
тела и изменяющего их состояние. И поэтому здесь речь
идет о толчке. В этих случаях мы оказываемся во власти
ряда серьезных предрассудков, которые следовало бы по­
давить или даже полностью исключить путем тщательного
и продолжительного обдумывания.
14. Чтобы доказать, что какое-либо количество беско­
нечно, нужно показать, что некоторая конечная, однород­
ная часть содержится в нем бесконечное количество раз.
Но мертвая сила относится к силе толчка не как часть к
целому, а как точка к линии, согласно тем авторам, кото­
рые считают силу толчка бесконечной. К этому можно
добавить еще многое, но я боюсь оказаться многословным.
15. С помощью упомянутых принципов могут быть раз­
решены знаменитые, весьма занимавшие умы ученых спо­
ры, например о пропорциональности сил. Одна из сторон,
допуская, что сила, движение и импульс, сообщенные мас­
се, рассматриваются просто как скорости, утверждает, что
силы равны квадратам скоростей. Очевидно, такое мне­
ние предполагает, что сила тела отлична от импульса, дви­
жения и побуждения, и без такого предположения это мне­
ние не имеет смысла.
16. Чтобы еще более прояснить то, что столь странная
путаница была введена в теорию движения метафизичес­
кими абстракциями, понаблюдаем разногласия во мнениях
о силе и импульсе у известных лиц. Лейбниц путает им­
пульс с силой. Согласно Ньютону, импульс фактически то
же самое, что и сила инерции. Борелли утверждает, что
импульс — это только степень скорости. Некоторые раз­
личают импульс и усилие, другие считают их тождествен­
ными. Большинство считает, что движущая сила пропор­
циональна движению; но некоторые допускают существо­
вание иных сил кроме движущих и измеряемых другим
способом, например квадратом скорости, помноженным на
массу. Таким путем можно идти до бесконечности.
17. «Сила», «тяжесть», «притяжение» и термины этого
рода полезны для доказательств и вычислений, относящих­
ся к движениям и движущимся телам, но не для простого
достижения природы самого движения и не для обозца367

чения столь многих особых качеств. Что касается тяготе­
ния, оно, безусловно, было введено Ньютоном не как ис­
тинное, физическое качество, но лишь как математичес­
кая гипотеза. Ведь Лейбниц, когда он отделяет элемен­
тарное усилие или стремление от импульса, допускает, что
эти сущности реально не существуют в природе, но воз­
никают в абстракции.
18. Подобная же оценка должна быть дана сложению и
разложению сил способом диагонали и сторон параллело­
грамма. Они служат целям механической науки и вычисле­
ний, но одно дело быть полезным в вычислениях и матема­
тических доказательствах, а другое — соответствовать
природе вещей.
19. Из современников многие придерживаются того мне­
ния, что движение и не уничтожается, и не производится
заново, но количество движения остается всегда постоян­
ным. Уже Аристотель сомневался, возникает, исчезает ли
движение или же оно вечно («Физика», кн. 8). То, что ощу­
щаемое движение исчезает, ясно для чувств, но могут, оче­
видно, сказать, что остаются тот же самый импульс и уси­
лие или прежняя сумма сил. Борелли утверждает, что сила
толчка не уменьшается, а распыляется и что даже про­
тивоположные импульсы могут возникать и удерживать­
ся в том же самом теле. Подобным образом Лейбниц заяв­
ляет, что сила существует в материи всюду и всегда и она
постигается умом там, где она не очевидна для чувств. Од­
нако все это слишком абстрактно и почти так же невразу­
мительно, как субстанциальные формы и энтелехии.
20. Всех тех, кто для объяснения причины и источника
движения употребляет гилархический принцип, или при­
родное хотение, либо стремление, или же, наконец, при­
родный инстинкт, нужно рассматривать сворее как говоря­
щих нечто, нежели как нечто мыслящих. И, исходя из
этого, они4 недалеко ушли от тех, которые, описывая при­
чину ускорения падения тяжелых тел, полагали, что части
Земли являются самодвижущимися или даже что духи по­
мещены в них, подобно формам. Так же обстоит дело и с
тем, кто сказал5, что в теле кроме геометрической про­
тяженности надлежит предполагать нечто такое, что слу­
жит исходным при рассмотрении сил. Или все они на са­
мом деле не говорят ничего определенного, или же, если
и есть нечто в том, что они говорят, то это нечто настолько
же трудно объяснимо, как и те самые вещи, для объясне­
ния которых оно предназначено.
368

21. Для того чтобы пролить свет на природу, бесполез­
но обращаться к вещам, которые и не очевидны для чувств,
и непонятны для разума. Посмотрим теперь, что говорят
нам чувство и опыт и что сообщает нам разум, который ос­
новывается на них. Есть два главных рода вещей — тело и
душа. С помощью чувства мы познаем вещи протяженные,
твердые, подвижные, имеющие форму и наделенные дру­
гими качествами, которые воспринимаются чувствами; ощу­
щающий, воспринимающий, мыслящий предмет познаем
посредством определенного внутреннего сознания. Далее
мы видим, что эти предметы явно отличаются один от дру­
гого и совершенно разнородны: я говорю о вещах извест­
ных, так как о неизвестных говорить бесполезно.
22. Все то, что мы знаем как тело, не содержит в себе
ничего, что могло бы быть принципом движения или его
действенной причиной, ибо непроницаемость, протяжен­
ность и форма не включают в себя и не означают какойлибо силы, производящей движение. Более того, наоборот,
если рассмотрим в отдельности эти качества тела и любые
другие качества, которые могут быть отнесены к нему, мы
увидим, что все они на самом деле пассивны и что в них
нет ничего такого активного, что могло бы рассматриваться
как источник и принцип движения. Что касается тяжести,
то мы уже показали выше, что этот термин не означает ни­
чего из известного нам, кроме чувственного эффекта, при­
чину которого мы ищем. И в самом деле, когда мы называем
тело тяжелым, мы не подразумеваем ничего иного, кроме
того, что оно стремится вниз, и мы вовсе не думаем о при­
чине этого чувственного эффекта.
23. Итак, о теле мы можем на основании фактов смело
утверждать, что оно не является принципом движения.
Но если кто-либо считает, что этот термин означает кроме
геометрической протяженности и ее модусов качество, си­
лу, форму и сущность, то мы вынуждены оставить его со
своими рассуждениями, не имеющими за собой идей, и
названиями, которые ничего отчетливо не выражают. Бо­
лее здравый философский метод, кажется, воздерживается,
насколько возможно, от абстрактных и общих понятий
(если понятие — правомерный термин для вещей, кото­
рые не могут быть поняты).
24. Нам известно содержание идеи тела, но то, что из­
вестно нам в теле, не может быть принципом движения.
Те же, кто допускают в теле нечто непознаваемое, идеи
чего они не имеют, называя принципом движения, факти369

чески просто заявляют, что принцип движения непозна­
ваем, и было бы недостойно задерживаться долго на тон­
костях подобного рода.
25. Кроме телесных вещей имеется другой класс —
мыслящих вещей; и из личного опыта мы знаем, что в них
заключена сила движения, ибо наш разум по желанию мо­
жет возбуждать и останавливать движения наших членов,
что исчерпывающе объясняет указанный факт. Ясно, что
тела движутся по велению разума, и поэтому разум совер­
шенно справедливо может быть назван принципом движе­
ния, правда принципом частичным и подчиненным, кото­
рый сам зависит от первого и всеобщего принципа.
26. Тяжелые тела стремятся вниз, хотя они не подвер­
жены действию какого-либо импульса; но мы не должны
поэтому думать, что принцип движения заключен в них.
Аристотель привёл такой аргумент: «Тяжелые и легкие те­
ла не движутся сами собой, ибо это было бы характерным
признаком жизни и они были бы способны останавливать
сами себя». Все тяжелые тела, согласно одному и тому же
определенному и постоянному закону, стремятся к цент­
ру Земли, и мы не наблюдаем в них какой-либо способнос­
ти остановить движение, уменьшить его или увеличить,
кроме как в фиксированных пропорциях, или, наконец,
изменить его каким-либо способом. Они ведут себя совер­
шенно пассивно. В точном и правильном рассуждении то
же самое нужно высказать и о сталкивающихся телах. Эти
тела, пока они движутся и даже в самый момент толчка,
ведут себя пассивно, так же как и в покое. Вообще говоря,
инертное тело действует так же, как и движущееся. Нью­
тон признает этот факт, когда говорит, что сила инерции
есть то же самое, что и импульс. Но тело инертное и покоя­
щееся не действует; следовательно, не действует и движу­
щееся тело.
27. Фактически тело сохраняет в равной степени любое
состояние: и движения, и покоя. Его существование нель­
зя рассматривать как его действие; постоянство также не
может быть названо его действием. Постоянство — это
только продолжение существования прежним способом,
который, собственно, не может быть назван действием.
Сопротивленце, которое наблюдается при остановке тела,
мы ошибочно воображаем как его действие, будучи введены
в заблуждение пустой видимостью. Ведь то сопротивление,
которое мы ощущаем, есть фактически пассивное состояние
в нас самих, и оно доказывает не то, что тело действует, а
370

то, что мы подвержены действию; разумеется, мы испы­
тывали бы воздействие подобным образом и в том случае,
если тело двигалось бы само по себе и если оно приводилось
бы в движение другой причиной.
28. Говорят, что действие и противодействие присущи
телам, и такой способ выражения удобен в целях механи­
ческих демонстраций. Мы не должны на этом основании
полагать, будто в них заключена какая-то действительная
сила, которая является причиной или принципом движе­
ния. Эти термины нужно понимать так же, как и термин
«притяжение»; подобно тому как притяжение есть только
математическая гипотеза, а не физическое качество; в от­
ношении действия и противодействия можно утверждать
то же самое и на том же основании. В механической фило­
софии истинность и применимость теорем о взаимном при­
тяжении тел неизменно основывается исключительно на
движении тел — предполагается ли, что движение обус­
ловлено действием тел, взаимно притягивающих друг дру­
га, или же действием некоторого фактора, отличного от
тел, побуждающего и контролирующего их. Подобным об­
разом традиционные формулировки правил и законов дви­
жения вместе с теоремами, выводимыми из них, остаются
непоколебимыми при условии, что считаются очевидными
чувственные эффекты и следствия, вытекающие из них,—
предполагаем ли мы действие само по себе или же силу,
вызывающую эти эффекты, заключенными в теле или же в
нематериальном деятеле.
29. Отбросьте идею протяженности, твердости, фигуры
тел, и не останется ничего. Но эти качества безразличны
движению; не они составляют то, что может быть названо
принципом движения. Это ясно уже из наших идей. Если,
следовательно, термином «тело» называть именно то, что
мы под этим подразумеваем, то, разумеется, принцип дви­
жения не может быть найден здесь; т. е. ни часть, ни атри­
бут его не являются истинной, действенной причирюй,
производящей движение. Но применять термин и ничего
не подразумевать под ним — совсем недостойно философа.
30. Нам дано мышление — активность, которую мы ис­
пытываем как принцип движения в нас самих. Это мы на­
зываем душой, мыслью и духом. Нам дана также вещь про­
тяженная, инертная, непроницаемая, перемещаемая, пол­
ностью отличная от мышления и составляющая друюй
род. Анаксагор, мудрейший из людей, был первым, кто
уловил огромную разницу между мыслящими и протяжен371

ными вещами, и он утверждал, что разум не имеет ничего
общего с телами, как это установлено в первой книге [со­
чинения] Аристотеля «О душе». Из современников Декарт
выразил ту же точку зрения наиболее сильно. То, что было
ясным у него, другие своими неясными терминами превра­
тили в [нечто] запутанное и трудное.
31. Отсюда можно заключить, что те, которые утвер­
ждают, что активная сила, действие и причина движения
действительно заключены в телах, принимают мнение, не
основанное на опыте, поддерживают его посредством неяс­
ных и общих терминов и не понимают достаточно хорошо
их собственного значения. Напротив, те, которые считают
принципом движения разум, выдвигают мнение, подтверж­
денное личным опытом, и оно одобрено наиболее образо­
ванными людьми всех веков.
32. Анаксагор был первым, кто ввел νους 6 , вносящий
движение в инертную материю. Аристотель также одоб­
ряет это мнение и поддерживает его многими способами,
прямо говоря, что первый двигательнеподвижен, неделим
и не имеет размеров. И он верно замечает, что утвержде­
ние, будто каждый двигатель должен быть подвижным,
равносильно утверждению, что каждый строитель должен
обладать способностью быть построенным («Физика», кн.
8). Платон сверх того в «Тимее» пишет, что эта телесная
машина, или видимый мир, движется и одушевляется ра­
зумом, который ускользает от всех чувств.
Наконец, в наше время картезианские философы при­
знают бога как принцип движения природы. И Ньютон всю­
ду открыто объявляет, что не только движение происходит
от бога, но и сама мировая система движется им. Это согла­
суется и со Священным писанием. Это же мнение поддер­
живалось схоластами, ибо хотя перипатетики говорят нам,
что сама природа есть принцип движения и покоя, однако
они понимают natura naturans как бога. Они, конечно, со­
знают, что все тела мировой системы движутся всемогущим
разумом согласно определенному и постоянному прин­
ципу.
33. Но те, которые приписывают жизненный принцип
телам, воображают себе понятие неясное да и плохо согла­
сующееся с фактами. Ибо что означает обладать жизнен­
ным принципом, кроме как «жить»? А жить — что это, как
не двигаться, останавливаться и изменять собственное сос­
тояние? Но наиболее ученые философы нашего века скло­
няются к незыблемому принципу, что каждое тело сохра372

няет свое данное состояние, будь то состояние покоя или
равномерного движения по прямой, и, до тех пор пока оно
не подвержено внешним воздействиям, не изменяет этого
состояния. Противоположным является случай с разумом.
Мы чувствуем его как способность изменять и наше соб­
ственное состояние, и СОСТОЯНРШ других вещей, и это собст­
венно называется живым, и это полагает глубокое различие
между душой и телом.
34. Современные мыслители рассматривают движение
и покой в телах как два состояния существования, в каж­
дом из которых любое тело, при отсутствии действия внеш­
них сил, естественным образом остается пассивным; отсю­
да можно сделать вывод, что причина существования тел
является также причиной их движения и покоя. Ибо, ка­
жется, нельзя найти другой причины последовательного
существования тела в различных частях пространства,
кроме той, из которой проистекает последовательное су­
ществование этого же тела в различных частях времени.
Но рассуждения о всеблагом и величайшем боге-творце и
сохранителе всех вещей и уяснение того, как все вещи за­
висят от верховного и истинного бытия, хотя это и являет­
ся наиболее замечательной частью человеческого позна­
ния, относятся, скорее, к сфере первой философии, или
метафизики, и теологии, чем к натуральной философии, ко­
торая сегодня почти полностью довольствуется опытом и
механикой. Поэтому естественная философия или предпо­
лагает знание о боге, или заимствует это знание у какойнибудь из высших наук. Тем не менее совершенно истинно
то, что исследование природы всюду снабжает высшие нау­
ки известными аргументами, которые иллюстрируют и до­
казывают мудрость, всеблагость и могущество бога.
35. Недостаточное понимание этого привело к тому, что
некоторые ошибочно отвергают математические принципы
физики под тем предлогом, что они не определяют произ­
водящей причины вещей. Однако фактически дело физики
или механики устанавливать не производящие причины, а
только правила соударений и притяжений, одним словом,
устанавливать законы движения; из установленных уже
положений должно выводить частные явления, а не опре­
делять производящую причину.
36. Очень важно будет рассмотреть, что может считать­
ся принципом и в каком смысле этот термин понимается фи­
лософами. Истинная производящая и сохраняющая при­
чина всех вещей по высочайшему праву называется их ис373

ТОЧНИКОМ и принципом. Но принципы экспериментальной
философии собственно должны быть названы основаниями
и источниками не существования телесных вещей, но на­
шего знания о них — как знания чувственного, так и зна­
ния опытного,— основаниями, на которых это знание
покоится, и источниками, из которых оно проистекает. По­
добным же образом в механической философии принципа­
ми можно назвать то, на чем основывается и держится вся
наука — те важнейшие законы движения, которые прове­
рены на опыте, тщательно выработаны разумом и высту­
пают как всеобщие. Эти законы движения удобно называть
принципами, поскольку из них вытекают как основные тео­
ремы, так и отдельные объяснения явлений.
37. Можно сказать, что предмет объясняется механичес­
ки тогда, когда он сводится к таким простейшим и всеоб­
щим принципам и посредством тщательного рассуждения
устанавливается, что он согласуется и увязывается с ни­
ми. Ибо, если однажды были открыты законы движения,
задача философов состоит в том, чтобы показать, что каж­
дое явление находится в постоянном соответствии с этими
законами, т. е. необходимо из этих принципов следует.
В этом состоит объяснение и раскрытие явлений, а также
определение их причин, т. е. того, почему они возни­
кают.
38. Человеческий ум обладает способностью расширять
и распространять свое познание. Для этой цели и образую­
тся общие понятия и суждения, в которых некоторым
образом содержатся частные суждения и усмотрения; по­
следние считаются понятными только в этом случае. Гео­
метры хорошо знают это. Даже в механике предпосылают­
ся понятия, т. е. определения и утверждения о движении,
из которых затем с помощью математического метода
дедукции выводятся производные, менее общие. И так же
как с помощью применения геометрических теорем изме­
ряются величины отдельных тел, так и с помощью приме­
нения универсальных теорем механики определяются и
познаются движения некоторых частей мировой системы и
зависящие от них явления: это и есть та область, с которой
имеет дело физик.
39. И как геометры для своего искусства используют
многое такое, чего они сами не могут ни описать, ни обна­
ружить в природе вещей, так же и механики применяют
определенные абстракции и общие термины, предполагая
в телах силу, действие, притяжение, стремление и т. д.,
374

которые в первую очередь полезны для теорий и формули­
ровок, так же как и для расчетов движения, даже если бы
для самой истины вещей и для самих действительно сущест­
вующих тел они оказались бы напрасными, подобно гео­
метрическим фикциям, образованным посредством мате­
матических абстракций.
40. В действительности мы не воспринимаем с помощью
чувств ничего, кроме действий или чувственных качеств и
телесных вещей — всецело пассивных, будь они в движе­
нии или покое; разум и опыт подсказывают нам, что нет
ничего активного, кроме ума, или души. Все, что вообра­
жают сверх этого, следует отнести к гипотезам и матема­
тическим абстракциям, это должно быть основательно
усвоено. Без этого мы рискуем возвратиться назад к сом­
нительной изощренности схоластиков, которые в течение
стольких веков, подобно ужасной чуме, разлагали филосо­
фию.
41. Механические принципы и универсальные законы
движения или природы, счастливые открытия последнего
века, полученные и использованные с помощью геометрии,
пролили яркий свет на философию. Метафизические же
принципы и действительные и производящие причины дви­
жения и существования тел или причины телесных свойств
никоим образом не относятся к механике или к опыту и не
способны пролить свет на них, разве только в той мере, что
будучи познанными заранее, они могут служить для опре­
деления пределов физики и таким путем устранять прив­
несенные трудности и проблемы.
42. Те, которые выводят начало движения от духов
(spiritus), подразумевают под духом или телесную вещь,
или бестелесную. Если телесную, то, как бы тонка она ни
была, трудность все же остается; если бестелесную, то,
хотя в этом случае и подразумевают истину, все же тогда
эта вещь не имеет прямого отношения к физике. Если же
кто-либо собирается вывести естественную философию за
пределы опыта и механики так, чтобы охватить познание
и бестелесных и непротяженных вещей, то такая, более
широкая, интерпретация термина допускает дискуссию
о душе, разуме или жизненном принципе. Но было бы
удобнее следовать весьма широко применяемому способу
употребления и так разделить между собою науки, чтобы
каждую ограничить в своих пределах; тогда натурфилософ
будет иметь дело всецело с экспериментами, законами дви­
жения, механическими принципами и вытекающими из
375

них рассуждениями. Если же он упоминает о других вещах,
пусть обращается к какой-либо высшей науке, ибо из поз­
нанных законов природы следует много первоклассных
теорий и механических изобретений, полезных практичес­
ки; из познания самого творца природы возникают наи­
более изумительные рассуждения, но они суть метафизиче­
ские, теологические и нравственные.
43. Итак, было сказано о принципах. Теперь мы долж­
ны поговорить о природе движения, о том, что оно, хотя
и ясно постигается чувствами, становится непонятным не
столько из-за своей природы, сколько из-за ученых выду­
мок философов. Движение никогда не является нашим чув­
ствам без вещественной массы, пространства и времени.
Однако есть такие [люди], которые желают представить
движение как некую простую и абстрактную идею, отде­
ленную от других вещей. Но эта тончайшая эфемерная
идея ускользает от проницательного интеллекта, что каж­
дый может обнаружить для себя путем размышления.
Здесь возникают большие трудности, связанные с самой
природой движения и ее определениями, гораздо более
непонятными, нежели вещь, которую они должны пояс­
нять. Такими являются дефиниции Аристотеля и схолас­
тиков, которые говорят, что движение есть действие под­
вижного, пока оно подвижно, или действие наделенного
силой, пока оно имеет силу. Того же рода мнения [придер­
живается! и знаменитый наш современник, который ут­
верждает, что «в движении нет ничего реального, кроме
того преходящего, что возникает, когда сила стремится к
изменению»7. Следует признать, что авторы этих и подоб­
ных определений имеют целью объяснить абстрактную
природу движения без всякого рассмотрения времени и
пространства; но как эта, так сказать, абстрактная кви­
нтэссенция движения может быть понята, я не вижу.
44. Не довольствуясь этим, они идут дальше и выделяют
и отличают одну от другой части самого движения, о ко­
торых они пытаются образовать отдельные идеи, как бы
идеи о фактически отдельных сущностях. Поэтому есть
такие [люди], которые различают передвижение (motio)
и движение (motus), рассматривая передвижение как эле­
мент настоящего момента в движении. Более того, они хо­
тели бы рассматривать скорость, влечение, силу и импульс
как множество вещей, различающихся по сущности, каж­
дая из которых представляется разуму через свою собст­
венную абстрактную идею, отличную от всех остальных.
376

Но из того, что мы выше выяснили, следует, что на этой
дискуссии задерживаться более нет надобности.
45. Многие определяют движение как перемещение,
забывая, что само перемещение на самом деле не может
быть понято без движения и должно быть определено
через движение. Совершенно очевидно, что определения
проливают свет на одни вещи и вновь затемняют другие.
И безусловно трудно с помощью определений сделать бо­
лее ясными или лучше познанными вещи, которые мы пос­
тигаем чувствами. Увлеченные тщетной надеждой этого
рода, философы сделали легкие вещи очень трудными, во­
влекли свой разум в трудности, которые по большей части
сами же и создали. Из-за этого стремления к дефинициям и
абстракциям возникает много тончайших проблем как о
движении, так и о других вещах,— проблем, которые, не
имея никакой ценности, вызывают пустую растрату та­
лантов; так, Аристотель часто признавался, что движение
есть «определенный акт, трудный для познания», а некото­
рые из древних зашли столь далеко в бесцельных упраж­
нениях, что отрицали существование движения вообще.
40. Но стыдно задерживаться на мелочах подобного
рода. Достаточно было бы указать на источники решений,
но я должен добавить еще кое-что. Традиционные матема­
тические доктрины бесконечной делимости времени и про­
странства в силу самой своей природы порождают парадок­
сы и противоречивые теории (как все то, что касается бес­
конечности) в рассуждениях о движении. Все такие труд­
ности движение разделяет с пространством и временем или
даже заимствует от них.
47. И так же как, с одной стороны, чрезмерная абстрак­
ция или разделение вещей, на самом деле неразделимых,
так, с другой стороны, соединение или скорее спутывание
самих различных вещей сделали природу движения слож­
ной. Ведь стало обычным делом путать движение с произ­
водящей причиной движения. Отсюда мнение о том, что
движение будто бы выступает в двух формах: в одной фор­
ме оно является чувствам, в другой же своей форме оно
покрыто мраком. Возникают неясность, путаница и раз­
личные парадоксы движения, поскольку то, что поистине
относится только к причине, ошибочно приписывается след­
ствию.
48. Это порождает мнение, что всегда сохраняется одно
и то же количество движения; каждый легко убедится в
его ложности, если под этим не понимать силу или могу377

щество причины — будет ли называться эта причина при­
родой, или νους, или, наконец, любой другой действую­
щей причиной. Ведь Аристотель («Физика», кн. 8), когда
он спрашивает, может ли движение возникать или уничто­
жаться или же оно поистине присутствует во всех вещах
вечно, подобно бессмертной жизни, кажется, подразуме­
вает скорее деятельный принцип, нежели внешний резуль­
тат, или перемену места.
49. Таким образом, многие склоняются к мысли, что
движение не есть простая пассивность в телах. Но если мы
подразумеваем только то, что в движении дано нашим чув­
ствам, никто не может сомневаться в том, что оно совершен­
но пассивно. В самом деле, есть ли в последовательном су­
ществовании тела в различных местах что-либо такое, что
можно было бы отнести к деятельности, есть ли там чтонибудь, кроме голого безжизненного результата?
50. Перипатетики, которые говорят, что движение есть
действие сразу и двигателя и движимого, недостаточно от­
деляют причину от результата. Подобно им, те, которые
предполагают усилие или стремление в движении или ду­
мают, что одно и то же тело одновременно устремлено в
противоположных направлениях, забавляются, видимо,
той же неясностью идей и той же двусмысленностью тер­
минов.
51. Тщательность при усвоении концепций других [лю­
дей] и при формулировании своих собственных имеет боль­
шое значение в науке о движении, как и во всех других
делах; и если бы не было недостатка в этом отношении, не
возник бы спор по вопросу, безразлично ли тело к движе­
нию и покою или же нет. Поскольку опыт показывает, что
то, что тело сохраняет точно «состояние движения и покоя
все время, пока ничто извне не изменяет этого состояния»,
является огногным законом природы, отсюда следует, что
сила инерции в разных случаях может выступать то как
импульс, то как сопротивление; и в этом смысле, несомнен­
но, тело можно считать безразличным по своей природе к
движению или покою. Конечно, настолько же трудно вы­
звать покой в движущемся теле, насколько и движение в
покоящемся; но, коль скоро тело сохраняет в равной сте­
пени и то, и другое состояние, почему бы не сказать, что
оно безразлично к обоим?
52. Перипатетики часто различали виды движения в
соответствии с разными изменениями, которые испытывает
вещь. Теперь же те, которые рассуждают о движении, по378

нимают под этим термином только перемену места. Но
перемещение не может быть постигнуто без понимания то­
го, что такое место. Современники определяют место как
«часть пространства, которую занимает тело»; отсюда оно,
как и пространство, делится на относительное и абсолют­
ное. Ведь различают пространство абсолютное, или истин­
ное, и относительное, или кажущееся. То, что постулируют
как пространство безграничное, неподвижное, не воспри­
нимаемое чувством, проникающее и содержащее все тела,
называют абсолютным пространством. А пространство,
постигаемое и определяемое через тела и поэтому являюще­
еся объектом чувства, называется относительным, кажу­
щимся, обыденным пространством.
53. Итак, предположим, что все тела уничтожены. То,
что остается, называют абсолютным пространством; при
этом все отношения, следующие из расположения тел и
расстояний между телами, исчезли вместе с телами. Кроме
того, такое пространство является бесконечным, неподви­
жным, неделимым, не воспринимаемым чувствами, ли­
шенным связей и различий. Другими словами, все его ат­
рибуты отрицательны, или негативны. Таким образом,
оказывается, что это есть просто ничто. Единственное не­
существенное затруднение состоит в том, что оно протя­
женно, а протяженность — положительное качество. Но
что это за протяженность, я спрашиваю, которая не может
быть ни разделена, ни измерена, любая часть которой не­
доступна ни чувственному восприятию, ни воображению?
Ведь ничто не появится в воображении, если оно по самой
природе предмета не может быть воспринято чувствами, так
как воображение в действительности есть не что иное, как
способность представлять чувственные вещи, или вещи ак­
туально существующие, или по крайней мере возможные.
Чистый интеллект также ничего не знает об абсолютном
пространстве. Эта способность находится в соотношении
только с духовными и непротяженными вещами, такими,
как наши мысли, их модусы, страсти, добродетели и т. п.
Уберите из абсолютного пространства само название, и от
него ничего не останется ни в чувстве, ни в воображении,
ни в интеллекте. Ведь такие слова не означают ничего ино­
го, кроме чистого отсутствия, или отрицания, т. е. просто­
го ничто.
54. Нужно согласиться, что в этом вопросе мы находим­
ся в тисках серьезных предрассудков, и чтобы освободить­
ся от них, мы должны напрячь все силы своего разума. Ибо
379

многие из тех, кто весьма далек от того, чтобы рассматри­
вать абсолютное пространство как ничто, представляют
его как единственную вещь (помимо бога), которая не мо­
жет быть уничтожена; и они утверждают, что оно необхо­
димо существует в силу своей собственной природы, что
оно вечно и не сотворено и даже является божественным
атрибутом. Но так как совершенно ясно, что все вещи, ко­
торым мы даем названия, известны по крайней мере от­
части благодаря качествам или отношениям (ведь было бы
глупо употреблять слова, которым не соответствует ничего
известного: ни понятия, ни идеи, ни мысли), то давайте,
истины ради, старательно исследуем, возможно ли обра­
зовать какую-либо идею такого чистого, реального и аб­
солютного пространства, которое оставалось бы после уни­
чтожения всех тел. Прежде всего такая идея при внима­
тельном исследовании оказывается чистейшей идеей о ни­
что, если, конечно, такое можно назвать идеей. Сам я об­
наружил это, подвергнув предмет основательному изуче­
нию,и это же, я думаю, обнаружат и другие,сделав то же са­
мое 8.
55. Иногда нас вводит в заблуждение тот факт, что, ког­
да мы представляем исчезновение всех других тел, мы пред­
полагаем, что наше собственное тело сохраняется. На этом
основании мы воображаем, что движение наших членов в
любую сторону полностью беспрепятственно. Но нельзя
попять движения без пространства. В данном же случае
мы будем иметь, во-первых, относительное пространство,
определенное частями нашего тела; во-вторых, полную сво­
боду движения нашими членами, не ограниченную ника­
кими препятствиями,— и ничего, кроме этих двух вещей.
Неверно было бы думать, что реально существует некото­
рая третья вещь, а именно безмерное пространство, которое
дает нам возможность свободно перемещать наше тело,—
ведь для этого достаточно отсутствия других тел. И мы
должны согласиться, что это неналичие, или отсутствие,
тел не является чем-то положительным*.
56. Но пока человек не исследует эти вопросысвобод­
ным и острым умом, слова и термины помогают мало. Од­
нако, если не ошибаюсь, для того, кто размышляет и рас­
суждает, должно быть ясно, что все утверждения о чистом
и абсолютном пространстве могут быть высказаны только
* См. аргумент против абсолютного пространства в моей книге
«[Трактат о] принципах человеческого знания», опубликованной на
английском языке 10 лет тому назад.
380

о ничто. Таким путем человеческий разум легко выходит
из больших затруднений и в то же время освобождается от
абсурдности приписывания необходимого существования
иному бытию, кроме одного всеблагого и величайшего бога.
57. Было бы легко подтвердить наше мнение с помощью
аргументов, приведенных, так сказать, апостериори, пред­
лагая вопросы об абсолютном пространстве — например,
является ли оно субстанцией или акциденцией, сотворено
оно или несотворено,— демонстрируя при этом нелепости,
которые последуют в каждом таком случае. Следует быть
кратким. Однако я не могу не упомянуть, что уже Демо­
крит своими расчетами подтвердил это мнение, как об этом
свидетельствует Аристотель в «Физике» (кн. 1), где он пи­
шет: «Демокрит установил как принципы плотность и пус­
тоту, из которых одно, говорит он, это то, что есть; другое
же — то, чего нет». Может возникнуть недоумение, поче­
му же тогда это различие между абсолютным и относитель­
ным пространством использовалось прославленными фило­
софами и почему на нем, как на основании, надстраивается
множество знаменитых теорем; но мы дальше увидим, что
всякие недоумения по этому поводу лишены оснований.
58. Из предыдущего ясно, что мы не должны определять
истинное место тела как часть абсолютного пространства,
которую оно занимает, а истинное, или абсолютное, дви­
жение — как перемену истинного, или абсолютного, мес­
та. Ибо всякое место относительно, так же как и всякое
движение. Однако, чтобы сделать это более очевидным, не­
обходимо отметить, что никакое движение нельзя постиг­
нуть без некоторой определенности или направленности,
что в свою очередь не может быть понятно без того, чтобы
представить одновременно существующими движущееся
тело и или наше тело, или же какое-нибудь еще другое.
Ибо верх, низ, левое, правое и все стороны и направления
основываются на некотором отношении и необходимо
означают и предполагают существование тел, отличных от
движущегося тела. Так что если мы допустим, что другие
тела уничтожены и, например, существует один лишь зем­
ной шар, тогда никакого движения нельзя будет себе пред­
ставить; и поэтому необходимо должно быть дано другое
тело, положение которого дает возможность установить
определенность движения. Истинность этого мнения будет
совсем очевидной, если доведем до конца предполагаемое
уничтожение всех тел — и нашего собственного, и всех
других, кроме одного земного шара.
381

59. Далее, представим существование двух шаров и
ничего телесного еще, кроме них. Затем представим силы,
приложенные каким-либо способом; и, что бы мы ни по­
нимали под приложением сил, кругозое движение двух
шаров вокруг общего центра не может быть постигнуто во­
ображением. Теперь предположим, что сотворено небо с
неподвижными звездами; и сразу же, через представление
приближения шаров к разным частям этого неба, движе­
ние станет постижимым. Можно сказать, что, поскольку
движение относительно по своей природе, его нельзя по­
нять, пока не даны соотнесенные вещи. Точно так же и лю­
бое другое отношение нельзя мыслить без коррелятов.
60. Что касается кругового движения, то многие ду­
мают, что при нарастании истинно кругового движения
тело с необходимостью все сильнее стремится прочь от
своей оси. Это убеждение проистекает из того факта, что
круговое движение можно рассматривать как бы возника­
ющим всякий раз в двух направлениях: одном вдоль радиу­
са и другом — вдоль касательной; и если импульс возрас­
тает только в последнем направлении, то движущееся тело
удаляется от центра, а его орбита перестает быть окруж­
ностью. Но если бы силы возрастали в равной степени в
обоих направлениях, движение осталось бы круговым,
хотя и было бы ускоренным за счет силы, что не больше
доказывало бы наличие сил, отдаляющих от оси, чем нали­
чие сил, приближающих к оси. Поэтому следует сказать,
что вода, вращаемая в ведре, поднимается к краям сосуда
по той причине, что когда новые силы приложены по ка­
сательной к какой-либо частице воды, то новые равные им
центробежные силы в то же самое мгновение не прилага­
ются. Из этого опыта никоим образом не следует, что аб­
солютное круговое движение познается только через си­
лы, удаляющие от оси вращения. Итак, как нужно пони­
мать термины «телесные силы» и «влечение», достаточно яс­
но из предыдущего.
61. Кривую можно рассматривать как состоящую из
бесконечного числа прямых линий, даже если в действи­
тельности она и не состоит из них,— и эта гипотеза ока­
зывается полезной геометрам; точно так же и круговое дви­
жение можно рассматривать как производное от бесконеч­
ного числа прямолинейных направлений [движения], и
такое предположение будет полезным в механической фи­
лософии. Однако на этом основании нельзя утверждать,
что невозможно, чтобы центр тяжести любого тела сущест382

вовал последовательно в каждой точке окружности, при­
чем не принимали бы в расчет каких бы то ни было прямо­
линейных направлений касательной или же радиуса.
62. Нелишне заметить, что движение камня в праще или
воды во вращаемом ведре не может быть названо истинно
круговым движением, как этот термин понимается теми,
кто определяет реальные места, занимаемые телами, как
части абсолютного пространства; оно не может быть так
названо потому, что это движение, как ни удивительно,
состоит не только из движений ведра или пращи, но также
из вращения Земли вокруг своей оси, ее месячного дви­
жения вокруг общего центра тяготения Земли и Луны и ее
годового движения вокруг Солнца. И по этой причине каж­
дая частица камня или воды описывает траекторию далеко
не круговую. На этом же основании фактически не сущест­
вует предполагаемого центробежного влечения, посколь­
ку оно не связывается с какой-либо одной осью в отноше­
нии к абсолютному пространству, если предполагать, что
такое существует; поэтому я не нахожу подходящего на­
звания для этого уникального влечения, которому истинно
круговое движение соответствует как его ближайшее и
адекватное следствие.
63. Никакое движение не может быть познано или изме­
рено иначе как через чувственные вещи. Следовательно,
поскольку абсолютное пространство никоим образом не
воздействует на чувства, оно необходимо должно быть со­
вершенно бесполезным при различении движений. Кроме
того, для движения существенны определенность или на­
правленность, но они состоят в отношении. Следователь­
но, постигнуть абсолютное пространство невозможно.
64. Далее, поскольку сообразно различным определе­
ниям места движение того же самого тела будет выглядеть
иначе, более того, поскольку о вещи можно сказать, что
она в одном отношении находится в движении, а в другом
отношении — в покое, постольку, чтобы определить ис­
тинное движение и истинный покой, для устранения дву­
смысленности и в интересах механики тех философов, ко­
торые придерживаются более широкого взгляда на систе­
му вещей,— для этого было бы достаточно ввести вместо
абсолютного пространства относительное, ограниченное
небесами фиксированных звезд, принятыми за неподвиж­
ные. Движение же и покой, определенные таким относи­
тельным пространством, могут быть удобно подставлены
вместо абсолютных [движения и покоя], которые невоз383

можно будет отличить от первых ни по какому признаку.
Ибо какие бы силы ни прикладывались, каковы бы ни бы­
ли влечения, согласимся, что движение различается по его
результатам, реализованным в телах; однако отсюда от­
нюдь не следует, что указанное пространство, т. е. абсолю­
тное место и его изменение, налично существует как ис­
тинное место.
65. Законы движений и действий и теоремы о их соот­
ношениях и исчислениях таковых в соответствии с раз­
личными траекториями, а также в соответствии с различ­
ными ускорениями и направлениями, большим или мень­
шим сопротивлением среды — все это устанавливается
без учета абсолютного движения. Так как сообразно прин­
ципам тех, кто вводит абсолютное движение, мы не смог­
ли бы узнать ни по какому признаку, находится ли неко­
торая совокупность вещей в покое или же она равномерно
движется в некотором направлении, то уже из этого ясно,
что и для любого тела нельзя постигнуть абсолютного дви­
жения.
66. Из сказанного явствует, что для постижения истин­
ной природы движения следует стараться: 1) различать
математические гипотезы и природу вещей; 2) остерегаться
абстракций; 3) рассматривать движение как нечто чувст­
венное или хотя бы вообразимое и довольствоваться отно­
сительными мерами. Если мы поступим так, все знамени­
тые теоремы механической философии, благодаря которым
раскрываются тайны природы и благодаря которым миро­
вая система поддается человеческим расчетам, останутся
нетронутыми, а изучение движения будет освобождено от
тысячи мелочей, тонкостей и абстрактных идей. Теперь
сказанного о природе движения достаточно.
67. Остается обсудить причину сообщения движений.
Большинство людей полагает, что сила, приложенная к
подвижному телу, есть причина движения в нем. Однако
нами ранее установлено, что они не указывают известной
причины, отличной от самого тела и самого движения. Бо­
лее того, очевидно, что сила не есть вещь несомненная и
определенная хотя бы потому, что великие умы выдвигают
о ней самые различные мнения, даже противоречащие друг
другу, и, несмотря на это, в своих результатах достигают
истины. Так, Ньютон говорит, что действующая сила сос­
тоит только в действии и является воздействием на тело,
изменяющим его состояние, и эта сила после воздействия
не сохраняется. Торричелли утверждает, что определенное
384

множество или совокупность сил, действующих при толчке,
воспринимается движущимся телом и, оставаясь в нем,
составляет его стремление. Борелли во многом говорит поч­
ти то же самое. Хотя кажется, что Ньютон и Торричелли не
согласны друг с другом, каждый из них выдвигает последо­
вательный взгляд, и предмет достаточно хорошо объясняет­
ся в обоих случаях. Как бы то ни было, все силы, приписы­
ваемые телам, суть математические гипотезы, так же как
и силы притяжения на планетах и на Солнце. Впрочем,
математические объекты по самой своей природе не имеют
неизменной сущности: они зависят от понятий того, кто их
определяет. Вот почему одна и та же вещь может быть объ­
яснена различными способами.
68. Допустим, что новое движение сохраняется в соударяющих телах либо благодаря природной силе, вследствие
которой любое тело сохраняет свое состояние покоя или
равномерного прямолинейного движения, либо благодаря
воздействующей силе, воспринятой (во время соударения)
ударяемым телом и остающейся в нем,— фактически это
одно и то же; разница только в названии. Подобно этому,
когда ударяющее движущееся тело теряет движение, а те­
ло, подвергающееся удару, приобретает его, обсуждение
того, является ли приобретенное движение нумерически
тем же, что и утраченное, будет бесполезно: такое обсуж­
дение заведет в метафизические или даже словесные тон­
кости относительно тождества.
Таким образом, приходят к одним и тем же результа­
там — говорят ли, что движение передается от ударяющего
к ударяемому [телу] или что движение возникает заново в
ударяемом и исчезает в ударяющем. В любом случае под­
разумевается, что одно тело теряет движение, а другое
приобретает его, и ничего больше.
69. Но я не стал бы отрицать, что дух, который движет
и сохраняет эту мировую телесную массу и является истин­
ной производящей причиной движения, есть в то же время,
говоря прямо и точно, причина сообщения движений.
В физической философии, однако, мы должны исследовать
причину и состав явлений, исходя из принципов механи­
ки. Поэтому физически вещь объясняется не путем выяв­
ления ее истинной и невещественной причины, но демон­
страцией ее связи с такими механическими принципами,
как «действие и противодействие всегда противоположны
и равны по величине». Из таких законов, как из источника
и первоосновы, выводятся правила сообщения движений,
13 д . Беркли

385

которые открыты и доказаны уже современниками с вели­
кой пользой для наук.
70. Но нам было бы достаточно, если бы указанный
принцип был установлен и иным способом. Ведь если рас­
сматривать истинную природу вещей, а не абстрактную
математику, более правильным окажется утверждение, что
в притяжении или в соударении одинакова с обеих сторон
скорее пассивность тел, чем их активность. Например, ка­
мень, подтягиваемый канатом к лошади, продвигается по
направлению к ней настолько же, насколько лошадь —
по направлению к камню; далее, движущееся тело, падая
на неподвижное, испытывает те же изменения, что и не­
подвижное. И что касается реального действия, ударяю­
щее есть то же, что ударяемое, а ударяемое — то же, что
ударяющее. А это обоюдное изменение — как в теле ло­
шади, так и в камне, как в движущемся, так и в покоящем­
ся — является просто пассивностью. Не установлено,
существует ли сила, способность или телесное действие,
истинно и правильно вызывающее такие результаты.
Движущееся тело сталкивается с покоящимся; однако мы
рассуждаем в терминах действия и говорим, что первое
приводит в движение второе; и это верно в механике, где
рассматриваются скорее математические идеи, нежели ис­
тинная природа вещей.
71. В физике9 имеют место чувства и опыт, которые рас­
пространяются только на очевидные факты; в механике до­
пускаются абстрактные понятия математиков; впервой же
философии, или метафизике, мы имеем дело с нематериаль­
ными объектами — с причинами, истиной и существова­
нием вещей. Физики изучают ряды или последовательнос­
ти чувственных вещей, замечая, какими законами они свя­
заны и в каком порядке, что предшествует как причина и
что следует как результат. И на этом основании мы гово­
рим, что движущееся тело есть причина движения в другом
теле или сообщает ему движение, тянет или толкает его.
В этом смысле вторичные телесные причины нужно пони­
мать не как действительно имеющие место силы, или актив­
ные потенции, или же реальные причины, в которых они
заключаются. В свою очередь кроме тела, фигуры и дви­
жения даже главные аксиомы механической науки могут
быть названы причинами или механическими принципами,
если их рассматривать как причины следствий.
72. Только путем размышления и рассуждения настоя­
щие производящие причины могут быть вызволены из ок386

ружающего их мрака и в некоторой степени поняты. Опе­
рировать с ними — это дело первой философии, или
метафизики. Представьте каждой науке ее собственную
область; укажите ее границы, проведите четкое различие
между принципами и объектами, принадлежащими каж­
дой из них. И тогда станет возможным рассуждать о них с
большей легкостью и ясностью.

13*

О БЕСКОНЕЧНЫХ [ВЕЛИЧИНАХ]

Хотя некоторые математики прошлого века достигли
изумительных успехов и открыли всевозможные замеча­
тельные методы исследования, которые прежде были не
известны древним, тем не менее есть в их принципах нечто
такое, что к великому позору столь знаменитой очевид­
ности положений геометрии вызывает много споров и дис­
куссий. Я смею думать, что эти споры и сомнения, возни­
кающие в результате использования бесконечно малых
количеств в указанных методах, легко могут быть исчер­
паны в результате простого рассмотрения одного отрывка
из несравненного трактата г-на Локка «О человеческом
разуме» (кн. II, гл. 17, § 7), где этот автор, касаясь воп­
роса о бесконечности, с рассудительностью и ясностью,
которая так свойственна ему, говорит замечательные
слова:
«Хотя наша идея бесконечности вытекает из созерца­
ния величины и бесконечного нарастания величины, ко­
торое ум может произвести через повторные прибавления
каких угодно частей, однако, я полагаю, мы вызываем
большую путаницу в наших мыслях, когда соединяем
бесконечность с какой-нибудь предполагаемой идеей ко­
личества, которую ум, как считают, может иметь, и, таким
образом, начнем говорить или рассуждать о бесконечной
величине, например о бесконечном пространстве или бес­
конечной продолжительности. В самом деле, наша идея
бесконечности есть, на мой взгляд, бесконечно возрастаю­
щая идея. Но идея любой величины, которая имеется
в уме, сама себя ограничивает во время своего нахожде­
ния в душе (как бы ни была она велика, она не может быть
больше того, что она есть), и присоединять к ней беско­
нечность — значит прилагать постоянную меру к воз­
растающей величине. Поэтому я не считаю незначитель391

ной тонкостью свое утверждение, что мы должны старатель­
но различать между идеей бесконечности пространства
и идеей бесконечного пространства» х.
Я не сомневаюсь, что если то, что говорит г-н Локк,
будет mutatis mutandis 2 применено к бесконечно малым
количествам, то это избавит нас от неясности и путаницы,
которая в противном случае сделает непонятными самые
крупные достижения современного анализа. Ибо тот, кто
вместе с г-ном Локком должным образом оценит различие,
которое существует между бесконечностью пространства
и пространством бесконечно большим или малым, и учтет,
что мы обладаем идеей первого, по не обладаем идеей
последнего, едва ли будет стремиться выйти за пределы
известного и говорить о бесконечно малых частях, или
partes infinitesimae 3 конечных количеств и еще меньше —
об infinitesimae infinitesiinarum * и т. д. И тем не менее
последнее очень характерно для тех, кто пишет о флюк­
сиях или дифференциальном исчислении. На бумаге они
изображают бесконечные различных порядков, как будто
бы в их уме есть идеи, соответствующие этим словам и
знакам, или будто не заключено противоречия в том, что
могут одновременно существовать бесконечно малая ли­
ния и другая линия, в бесконечное число раз меньшая,
чем первая. Для меня совершенно ясно, что мы не можем
пользоваться знаком, если нет идеи, соответствующей
ему 5 . В равной степени ясно и то, что у нас нет идеи бес­
конечно малой линии; более того, очевидно, что вообще
невозможно существование такой вещи, ибо любая линия,
какой бы малой она ни была, всегда будет делима на части
еще меньшие, чем она. Следовательно, не может существо­
вать линия quavis data minor 6 , или бесконечно малая.
Далее, отсюда совершенно очевидно следует, что бес­
конечно малая величина даже первого порядка есть просто
ничто, о чем известный математик д-р Уоллес пишет в 95-й
теореме своей «Арифметики бесконечных», где он делает
асимптотическое пространство, заключенное между двумя
асимптотами и кривой гиперболы, своего рода последова­
тельностью reciproca primanorum 7 так, что первый член
последовательности, а именно асимптота, возникает в ре­
зультате деления 1 на 0. Поэтому поскольку единица, т. е.
любая конечная линия, деленная на 0, дает асимптоту
гиперболы, или бесконечную линию, то отсюда с необхо­
димостью следует, что конечная линия, деленная на беско­
нечную, в частном дает 0, т. е. что pars infinitesimae
392

конечной линии есть именно ничто. Ибо в силу самой при­
роды деления делимое, разделенное на частное, дает де­
литель. Сейчас человека, говорящего о бесконечно малых
линиях, едва ли заподозрят в том, что он ничего под ними
не подразумевает, но если он понимает их как реальные
конечные количества, то попадает в безвыходные затруд­
нения.
Рассмотрим вкратце спор между г-ном Ньювентейтом 9
и г-ном Лейбницем. Г-н Ныовентейт допускает, что бес­
конечно малые первого порядка являются подлинными
количествами, но differentiae differentiarum lü , или бес­
конечно малые следующих порядков, он отбрасывает,
приравнивая их к ничто. Это то же самое, как если бы
сказать, что квадрат, куб или другая степень реального
количества равны ничто, но это явно нелепо.
И снова г-н Ныовентейт выдвигает это в качестве само­
очевидной аксиомы, т. е. что между двумя равными ко­
личествами не может быть вообще никакого различия,
или, что то же самое, их различие равно нулю. Эту исти­
ну, какой бы очевидной она ни была, г-н Лейбниц старается
подкрепить, утверждая, что равны не только те количест­
ва, между которыми нет никакого различия, но также и
те, различие между которыми бесконечно (incomparably)
мало. Quemadmodum, говорит он, si lineac punctum alterius lineae ad das quantilatem non auges u . Но если от­
резки делимы до бесконечности, то мне интересно знать,
как вообще может существовать такая вещь, как точка?
Или, если допустить, что существуют точки, то как можно
считать за одно и то же прибавление к чему-либо недели­
мой точки или приращение (differentia), например, орди­
наты у параболы, которое далеко от того, чтобы быть точ­
кой, так как само делимо на бесконечное число реальных
количеств, из которых каждое в свою очередь может быть
разделено in infinitum и т. д., согласно г-ну Лейбницу.
Все это те трудности, в которых запутались знаменитые
люди, применяя идею бесконечности к чрезвычайно ма­
лым, но реальным и способным к делению частям протя­
жения.
Подробнее об этом можно узнать в «Acta Eruditorum»
за июль 1695 г., где, если верить французскому автору
«Analyse des infiniment petits», г-н Лейбниц достаточно
обосновал и доказал свои взгляды. Хотя и ясно, что он
старается не для того, чтобы поставить их под сомнение,
и, кажется, боится, что niniia scrupulositate arti inveniendi
393

obex ponatur 12, как будто человек способен быть слишком
точным в математике или будто бы принципы геометрии
не должны быть столь же бесспорными, как те выводы,
которые из них вытекают.
У д-ра Шайена в главе 4 его «Философских принципов
естественной религии» 13 есть один аргумент, который
касается бесконечно малых количеств. Вот его слова:
«Вся абстрактная геометрия зависит от возможности
существования бесконечно больших и бесконечно малых
количеств, и истины, которые открываются с помощью
методов, зависящих от этих предпосылок, подтверждаются
другими методами, которые имеют иные основания».
На это я отвечу, что допущение бесконечно малых коли­
честв отнюдь не необходимо для развития современного
анализа. Ибо г-н Лейбниц признает, что его Calculus
differentialis 14 может быть доказан reductione ad absur­
dum 1б в духе древних; да и сэр Исаак Ньютон в своем
последнем трактате сообщает нам, что его метод флюксий
может быть выведен a priori без допущения бесконечно
малых количеств.
Я не могу обойти вниманием одно место в трактате г-на
Рэфсона «De Spatio Reali seu Ente Infinito» 1в (гл. 3, с. 50),
где он бесконечно малую частицу называет quasi extensa 17 .
Но что г-н Рэфсон подразумевает под pars continui quasi
extensa 18 , я не могу понять. Я также прошу разрешения
отложить рассмотрение того, что некоторые современные
знаменитые авторы без всяких оговорок утверждают о сфе­
ре с бесконечным радиусом, о равностороннем треуголь­
нике с бесконечной стороной, т. е. о таких понятиях, ко­
торые, если их тщательно исследовать, будут найдены не
совсем свободными от непоследовательностей.
Мое мнение таково, что все споры о бесконечных [ве­
личинах] прекратятся и исследование бесконечно малых
количеств больше не будет приводить математиков в тупик
только в том случае, если они к своей математике присое­
динят метафизику и снизойдут до того, чтобы узнать от
г-на Локка о том различии, которое существует между бес­
конечностью и бесконечным.

А Н А Л И Т И К , ИЛИ Р А С С У Ж Д Е Н И Е ,
АДРЕСОВАННОЕ
НЕВЕРУЮЩЕМУ МАТЕМАТИКУ,
ГДЕ И С С Л Е Д У Е Т С Я ,
Я В Л Я Ю Т С Я ЛИ ПРЕДМЕТ,
ПРИНЦИПЫ И ЗАКЛЮЧЕНИЯ
СОВРЕМЕННОГО А Н А Л И З А
БОЛЕЕ ОТЧЕТЛИВО ПОЗНАВАЕМЫМИ
И С О Ч Е В И Д Н О С Т Ь Ю ВЫВОДИМЫМИ,
ЧЕМ Р Е Л И Г И О З Н Ы Е Т А И Н С Т В А
И ПОЛОЖЕНИЯ ВЕРЫ

1. Сэр, хотя вам я не известен, мне известна та репу­
тация, которую вы приобрели в отрасли знания, избран­
ной вами в качестве предмета для изучения, тот автори­
тет, который вы в силу упомянутого присваиваете себе
в делах, далеких от вашей профессии, и то, как вы и еще
слишком много лиц, подобных вам, злоупотребляете этим
незаконным авторитетом, вводя в заблуждение неосто­
рожных людей в вопросах величайшей важности, в от­
ношении которых ваши познания в математике ни в коей
мере не дают оснований вам быть компетентным судьей.
Хотя справедливость и здравый смысл склоняют нас
к тому, чтобы не принимать во внимание мнение других
людей в вопросах, которых эти другие не рассматривали
и не изучали, тем не менее находятся люди, громогласно
претендующие на упомянутые выше качества, которые
делают как раз то, что они, казалось бы, должны прези­
рать, драпируются в мнения других людей и проявляют
почтительное отношение по преимуществу к вашим сужде­
ниям; господа, которые воображают себя величайшими
умами человечества, людьми, более всех сведущими в от­
влеченных идеях и никогда ничего не принимающими на
веру, но всегда ясно видящими свой путь, так как ваше
постоянное занятие состоит в том, чтобы извлекать исти­
ну при помощи самых правильных выводов из самых оче­
видных принципов. Будучи уже таким образом в душе
предубежденными, они подчиняются вашим решениям
в таких вопросах, которые вы не имеете права решать.
И мне достоверно известно, что это самый краткий путь
сделать людей неверующими.
2. И вот, коль скоро считают, что вы понимаете более
отчетливо, рассматриваете более внимательно, судите
более правильно и делаете выводы более точно, чем дру397

гие люди, и что в силу этого вы менее религиозны, так
как более рассудительны, я требую, чтобы меня сочли
свободомыслящим, и я осмелюсь исследовать предмет,
принципы и способ доказательства, признанные матема­
тиками нашего времени, с такой же свободой, с какой вы
беретесь рассуждать о началах и таинствах религии, с тем
чтобы все могли видеть, какое у вас есть право вести за
собой других и что может заставить людей следовать за
вами. Давно уже было сказано, что геометрия — отличная
логика. И необходимо признать, что, когда определения
ясны; когда нельзя ни отвергнуть постулата, ни опроверг­
нуть аксиомы; когда при четком рассмотрении и сравнении
фигур их свойства выводятся путем непрерывной хорошо
связанной цепи следствий, причем предметы по-прежнему
держатся в поле зрения, а внимание постоянно фикси­
руется на них, тогда приобретается привычка рассуж­
дать — тщательно, точно и методически последовательно;
эта привычка укрепляет и заостряет ум и, будучи пере­
несенной на другие предметы, вообще используется в по­
исках истины. Но, пожалуй, стоит рассмотреть, насколько
это все справедливо в случае с нашими геометрами-анали­
тиками.
3. Метод флюксий является тем общим ключом, с по­
мощью которого новейшие математики открывают секре­
ты геометрии и, следовательно, природы. И поскольку
именно он позволил им столь замечательно превзойти
древних в открытии теорем и решении задач, его развитие
и применение стало главным, если не единственным заня­
тием всех тех, кто в наше время считается глубоким, осно­
вательным геометром. Но является ли этот метод ясным
или же туманным, последовательным или противоречи­
вым, убедительным или необоснованным? Я исследую это
с величайшей беспристрастностью и представляю мое
исследование на ваш суд и на суд каждого непредубежден­
ного читателя. Полагают, что линии * образуются движе­
нием точек, плоскости — движением линий, а геометри­
ческие тела — движением плоскостей. А поскольку значе­
ние величин (quantities), образуемых за равные отрезки
времени, зависит от большей или меньшей скорости, с ко­
торой они увеличиваются и образуются, был найден спо­
соб определять величины по скорости движений, их обIntrod. ad «Quadraturam Curvarum»1.
398

разующих. И такие скорости называются флюксиями,
а получаемые таким образом величины — флюентами
(flowing quantities). Утверждается, что эти флюксии при­
ближенно равны бесконечно малым приращениям флюент,
образованным за наименьшие равные промежутки вре­
мени; и они являются точными значениями в первой части
зарождающегося приращения или в последней части при­
ращения исчезающего (evanescent). Иногда вместо ско­
ростей рассматриваются мгновенные (momentaneous) при­
ращения или уменьшения неопределенных флюент, их
называют «моментами» («moments»).
4. Под понятием «моменты» мы не должны понимать
конечные частицы [линий]. Утверждают, что таковые
являются не «моментами», а величинами, образованными
моментами, каковые [моменты] являются лишь зарождаю­
щимися началами (principles) конечных всличип. Говорят,
что в математике нельзя пренебрегать даже самыми малы­
ми ошибками, что флюксии представляют собой скорости
(celerities), пропорциональные не конечным, хотя и очень
малым, приращениям, а только лишь моментам или за­
рождающимся приращениям, у которых рассматривается
не величина (magnitude), а только одно отношение. И у
вышеупомянутых флюксий имеются другие флюксии,
каковые флюксии флюксий называются вторыми флюк­
сиями; а флюксии этих вторых флюксий называются
третьими флюксиями; и т. д.— четвертыми, пятыми, шес­
тыми ad infinitum. Однако, подобно тому как наши чув­
ства (senses) напрягаются и ставятся в затруднительное
положение при восприятии крайне малых объектов, вооб­
ражение (способность, производная от чувства) напряга­
ется в еще большей степени и попадает в еще более за­
труднительное положение, пытаясь выработать четкое
представление о мельчайших частицах времени или мель­
чайших приращениях, образованных за эти мельчайшие
промежутки времени; и в гораздо большей степени ему
приходится трудно, когда оно пытается постичь «моменты»,
или упомянутые приращения флюент, находящиеся в
statu nascendi 2, в самом начале их образования или начале
существования, прежде чем те становятся конечными
частицами. Вероятно, еще более трудно представить себе
абстрагированные скорости подобных зарождающихся не­
совершенных величин (entities). Однако, если я не оши­
баюсь, скорости скоростей, вторые, третьи, четвертые,
пятые и т. д. скорости вообще находятся за пределами
399

всего человеческого понимания. Чем больше ум (mind)
анализирует и развивает эти неуловимые идеи, тем больше
он теряется и заходит в тупик; предметы, вначале мель­
кающие и крошечные, вскоре вообще исчезают из поля
зрения. В каком бы смысле ни употреблять слова, вторая
или третья флюксия безусловно представляются тайной,
покрытой мраком. Начальная скорость начальной ско­
рости, зарождающееся приращение зарождающегося при­
ращения, т. е. вещи, не обладающей никаким значени­
ем,— рассмотрите это в каком угодно свете и, если я не
ошибаюсь, вы обнаружите, что составить об этом ясное
понятие невозможно; так ли это или не так, я оставляю на
суд каждого мыслящего читателя. А если вторая флюксия
непостижима, то что же нам следует подумать насчет
третьей, четвертой, пятой флюксий и т.д., до бесконечно­
сти?
5. Некоторые 3, включая даже наших математиков,
полагают, что зарубежные математики применяют иной
метод, может быть, менее точный и не строго геометриче­
ский, но зато более понятный. Вместо флюент и их флюк­
сий они рассматривают переменные (variable) конечные
величины, которые увеличиваются или уменьшаются пу­
тем постоянного прибавления или вычитания бесконечно
малых величин. Вместо скоростей, с помощью которых
образуются приращения, они рассматривают сами при­
ращения или уменьшения, которые они называют диф­
ференциалами и которые считаются бесконечно малыми.
Дифференциалом линии является бесконечно малая ли­
ния, дифференциалом плоскости — бесконечно малая плос­
кость. Они полагают, что конечные величины состоят из
бесконечно малых частей и что кривые представляют собой
многоугольники с бесконечно малыми сторонами, а углы,
которые они составляют по отношению друг к другу,
определяют кривизну линии. Признаюсь, мои способно­
сти не позволяют мне представить себе величину беско­
нечно малую, т. е. бесконечно меньшую, чем любая ре­
альная или воображаемая величина или чем любое наи­
меньшее конечное значение. Но я подозреваю, что для
абсолютно всякого человека было бы бесконечно трудно
представить себе часть такой бесконечно малой величины,
которая будет все же бесконечно меньше ее и, следова­
тельно, даже если ее увеличить в бесконечное число раз,
не будет равна мельчайшей конечной величине; это при­
знают все те, кто откровенно скажет, что думает, при усло400

вии, что они действительно думают и размышляют, а не
принимают сказанное им на веру.
6. И тем не менее, применяя calculus different!alis 4 —
метод, который служит для достижения тех же самых
целей, что и метод флюксий, наши современные аналитики
не довольствуются лишь рассмотрением дифференциалов
конечных величин: они также рассматривают диффе­
ренциалы упомянутых дифференциалов и дифференциалы
дифференциалов первых дифференциалов и т. д. ad in­
finitum. Иными словами, они рассматривают величины
бесконечно меньшие, чем наименьшая различимая вели­
чина; и другие, бесконечно меньшие, чем упомянутые бес­
конечно малые; третьи, бесконечно меньшие, чем преды­
дущие бесконечно малые, и так далее без конца или пре­
дела. Так что мы обязаны признать бесконечную последо­
вательность бесконечно малых величин, каждая из ко­
торых бесконечно меньше, чем предыдущая, и бесконечно
больше, чем последующая. Так же как имеются первые,
вторые, третьи, четвертые, пятые и т. п. флюксии, су­
ществуют и дифференциалы первого, второго, третьего,
четвертого, пятого и т. д. порядка, в бесконечной прог­
рессии, стремящейся к ничто, к чему вы приближаетесь,
по чего так и не достигаете. И (что самое странное) даже
если вы возьмете миллион миллионов этих бесконечно
малых, каждая из которых считается бесконечно больше
некоей другой реальной величины, и прибавите их к наи­
меньшей данной величине, она ни на сколько не увели­
чится. И это есть один из скромных postulata наших сов­
ременных математиков, краеугольный камень и основа
основ их рассуждений.
7. Как я говорил, все эти положения выдвигаются
определенными людьми, требующими строгих доказа­
тельств в религии и утверждающими, что они верят только
тому, что сами могут увидеть, и ничему больше, хотя они
верят и упомянутым положениям. То, что люди, сведущие
только в относительно ясных вопросах, с трудом пони­
мают вопросы туманные, могло бы не представляться
чем-то совершенно необъяснимым. Но я полагал бы, что
тому, кто в состоянии переварить вторую или третью
флюксию, второй или третий дифференциал, не следовало
бы привередничать в отношении какого-либо положения
в вопросах религиозных. Естественно предположить, что
способности людей от природы устроены одинаково.
Именно на основании этого предположения люди пытаются
401

спорить друг с другом и убеждать друг друга. Следова­
тельно, то, что покажется очевидно невозможным и не­
приемлемым одному, могло бы показаться таковым и
для другого. Но о каком хотя бы малейшем подобии логики
может идти речь, если кто-то осмеливается заявлять, что
таинства не могут быть объектами веры, но одновременно
принимает, что такие непонятные таинства являются
объектом науки?
8. Правда, необходимо признать, что современные ма­
тематики не считают эти положения загадочными, а по­
лагают, что их всеобъемлющие умы эти положения усвои­
ли и хорошо их понимают. Они не стесняются утверждать,
будто с помощью этих новых аналитических методов могут
проникать в саму бесконечность и могут даже направить
свой взгляд за ее пределы, что благодаря своему искусству
они постигают не только бесконечное, но бесконечное бес­
конечного (как они выражаются) или бесконечность бес­
конечностей. Однако, несмотря на все эти утверждения и
претензии, можно вполне законно поставить вопрос, а не
обманываются ли они удивительным образом и не введе­
ны ли в заблуждение своими собственными особыми зна­
ками, символами пли тому подобным аналогично тому,
как другие люди при проведении других исследований
часто вводятся в заблуждение словами или терминами.
Нет ничего легче, чем изобрести выражения или обозна­
чения для флюксий и бесконечно малых величин первого,
второго, третьего, четвертого и последующих порядков,
следуя одной и той же регулярной форме без конца или
предела — х, х> χ, χ и т. д. или dx, ddx, dddx, ddddx и т. д.
Действительно, эти выражения ясны и четки, и ум без
труда может представить себе, что их можно продолжить
за пределами любых обозначенных границ. Но если мы
приподнимем завесу и посмотрим на то, что за ней скры­
вается, и если, оставив в стороне словесные обороты, мы
поставим себе задачу внимательно рассмотреть сами явле­
ния, которые, как полагают, должны определяться или
обозначаться упомянутыми оборотами, то мы обнаружим
огромную пустоту, тьму и путаницу и даже, если я не
ошибаюсь,— прямые противоречия и нечто невозможное.
Прошу каждого мыслящего читателя самого подумать и
вынести суждение относительно того, так ли обстоит дело
в данном случае или нет.
9. Рассмотрев сам предмет, я далее приступаю к рас402

смотрению принципов этого нового анализа при помощи
моментов, флюксий или бесконечно малых величин; если
в результате окажется, что ваши главные положения, от
которых, как полагается, зависит все остальное, содержат
ошибки и ложные заключения, то отсюда будет следо­
вать, что вы, не знающий, куда направить самого себя,
не можете, хотя бы из чувства простой скромности, быть
руководителем для других людей. Главное в методе флюк­
сий заключается в том, чтобы получить флюксию, или
скорость движения (momentum), для прямоугольника,
т. е. произведение двух неопределенных величин. Ибо
именно из этого выводятся правила получения флюксий
всех других произведений и степеней, независимо от ха­
рактера коэффициентов или индексов, будь они целыми
числами или дробными, действительными или иррацио­
нальными. Можно было бы подумать, что это главное по­
ложение должно быть очень четко доказано, принимая
во внимание, что на нем основано очень многое и что его
влияние распространяется на весь анализ. Но пусть чи­
татель судит сам. Покажем использование упомянутого
принципа на примере *. Положим, что произведение, или
прямоугольник AB, увеличивается благодаря постоянно­
му движению и что мгновенные приращения сторон А и В
соответственно равны а и Ь. Когда стороны А и В были
меньше, положим, на 7 2 их моментов, прямоугольник рав­

нялся (А — ~а)х(В—^Ь),

т.е. AB— LaB~bA+j

ab.

Но как только стороны А и В увеличились на остав­
шиеся две половины их моментов, прямоугольник ста­
новится равным ( 4 + 2 - a ) x ( ß + y i ) , или АВ-^-^· аВ-\-\—1
О бесконечных [величинах]
389
Аналитик, или Рассуждение, адресованное неверующему
математику
395
Алспфрон, или Мелкий философ
443
Сейрис, или Цепь философских размышлений и исследова­
ний
465
Вопрошатель, содержащий ряд вопросов, предлагаемых па
всеобщее рассмотрение
509
Избранные письма
513
Примечания
529
У к а з а т е л ь имен
551
Предметный указатель
553

Б48

Беркли
Сочинения. Сост., общ. ред. и вступит, статья
И. С. Нарского. М., «Мысль», 1978.
556 с. (АН СССР. Ии-т философии. Филос. наследие).
В настоящее издание произведений Джорджа Беркли, англий­
ского философа XVIII в., представителя субъективного идеализма,
включены его основные философские сочинения. Знакомство с ними
поможет читателю глубже уяснить диалектику историко-философского
процесса, истоки философского идеализма XX в. и его критику
В. И. Лениным.
Книга содержит изданные ранее на русском языке, но ставшие
библиографической редкостью сочинения Беркли; ряд произведений,
такие, как «Аналитик...», «Алсифрон...», «Сейрис...» и др., публикуют­
ся на русском языке впервые.

Б

1050^067
004(01)-78

1Ф
66

·78