История западной философии. В двух книгах. Книга 1 [Бертран Рассел] (pdf) читать онлайн
- История западной философии. В двух книгах. Книга 1 10.18 Мб, 508с. скачать: (pdf) - (pdf+fbd) читать: (полностью) - (постранично) - Бертран Рассел
Книга в формате pdf! Изображения и текст могут не отображаться!
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
BERTRAND RUSSELL
History of
Western
Philosophy
and its Connection with Political
and Social Circumstances from
the Earliest Times to
the Present Day
LONDON
194 *
Б. Рассел
ИСТОРИЯ
ЗАПАДНОЙ
ФИЛОСОФИИ
перевод с английского
0°0
о• \ о
о •• о
оо
«МИФ»
Москва 1993
Печатается по изданию- Бертран Рассел «История западной философи
Москва, Издательство Иностранной Литературы, 1959.
ISBN 5—87214—012—6
© «МИФ» — составление, оформление, 1993
ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА
Чтобы эта книга могла избежать слишком суровой критики,
чем та, которую она несомненно заслуживает, необходимо сказать несколько слов в качестве извинения и объяснения.
Извинения необходимо принести специалистам по тем или
иным философским школам или отдельным философам. За
исключением, возможно, одного лишь Лейбница, любой из тех
философов, которых я рассматриваю в данной книге, некоторым
другим специалистам известен гораздо лучше, чем мне. Если,
однако, книги, охватывающие весьма широкие области знания,
должны все-таки писаться, то неизбежно, поскольку мы не бессмертны, что те, кто сочиняет подобные книги, должны затрачивать меньше времени на любую их часть, чем, может быть, затрачивается авторами, которые сосредоточивают основное свое
внимание на отдельной личности или каком-либо коротком периоде времени. Некоторые, чья ученая строгость непреклонна,
сделают заключение, что книги, охватывающие весьма широкие
области, вообще не должны писаться или, если они все же пишутся, то их следует составлять из монографий большого числа
авторов. Однако сотрудничество многих авторов связано с известными изъянами в изложении истории философии. Если
имеется какое-либо единство в развитии истории, если существует
внутренняя связь между тем, что было раньше, и тем, что имело
место позже, то для изложения этого совершенно необходимо,
чтобы ранний и поздний периоды были синтезированы одним
ученым. Человеку, изучающему Руссо, будет, по-видимому,
трудно отдать должное той связи, которая существует у Руссо
со' Спартой Платона и Плутарха, историк же Спарты не мог
пророчески предвидеть Гоббса, Фихте или Ленина. Выявление
таких связей и представляет собой одну из целей, стоящих перед
автором настоящей книги. Поставленная цель может быть достигнута только в обширном обозрении.
Написано много историй философии, но ни одна из них, насколько мне известно, не преследовала такой цели, какую
я выдвигаю перед собой. Философы являются одновременно
и следствиями и причинами — следствиями социальных обстоятельств, политики и институтов того времени, к которому они
принадлежат, и причинами (в случае, если те или иные фило-
софы удачливы)" убеждений, определяющих политику и институты последующих веков. В большинстве историй философии
каждый мыслитель действует как бы в пустоте; его взгляды
излагаются изолированно, исключая, самое большее, связь их
с воззрениями более ранних философов. Я же со своей стороны
каждого философа пытаюсь рассматривать (насколько это возможно сделать, не отходя от истины) в качестве продукта окружающей его среды, то есть как человека, в котором выкристаллизовались и сконцентрировались мысли и чувства, свойственные обществу, частью которого он является.
Это привело к тому, что в книгу включены некоторые главы,
относящиеся к чисто социальной истории. Никто не сможет понять стоиков и эпикурейцев без определенного знания эпохи
эллинизма или' схоластов без хотя бы беглого анализа истории развития церкви с V по XIII столетие. Поэтому я коротко
излагаю те моменты основных направлений исторического развития, которые, по моему мнению, оказали наибольшее влияние
на философскую мысль, и с возможной полнотой освещаю, может быть, незнакомые некоторым читателям периоды истории;
это касается, например, раннего средневековья. Но из этих
исторических глав я строжайшим образом выбрасываю все, чго
имело небольшое отношение или вовсе не имело никакого отношения к философии данного или последующего периода.
Проблема отбора материала для такой книги, как эта, порождает весьма большие трудности. Лишенная подробностей,
книга становится сухой и неинтересной, обилие же деталей
заключает в себе опасность сделать ее невыносимо длинной.
Я стремился к компромиссу, исследуя воззрения только тех
мыслителей, которые, на мой взгляд, имеют выдающееся значение, и упоминания в связи с ними о таких деталях (даже если они
не являются определяющими), которые представляют ценность
ввиду их иллюстративного и оживляющего характера.
Философия начиная с древнейших времен была не просто
делом школ или споров между небольшими группами ученых
людей. Она являлась неотъемлемой частью жизни общества и
как таковую я и старался ее рассматривать. Если предлагаемая
книга.обладает какими-либо достоинствами, то источником их
является указанная точка зрения.
Своим существованием эта книга обязана д-ру Альберту
С. Бэрнесу, будучи первоначально задумана и частично прочитана в виде лекций на основе фонда Бэрнеса в Пенсильвании.
Как и при написании большинства моих сочинений, начиная
с 1932 года мне все время оказывалась большая помощь в исследовательской работе, а также во. многих других отношениях
мсей женой Патрицией Рассел.
Бертран Рассел
ВВЕДЕНИЕ1
Концепции жизни и мира (world), которые мы называем
«философскими», являются продуктом двух факторов: один из
них представляет собой унаследованные религиозные и этические концепции, другой — такого рода исследования, которые
могут быть названы «научными», употребляя это слово в самом
широком смысле. Отдельные философы сильно различаются
между собой в зависимости от пропорции, в какой эти два
фактора входили в их систему, но наличие обоих является
в определенной степени тем, что характеризует философию.
«Философия» — слово, которое употреблялось во многих
смыслах, более или менее широких или узких. Я предлагаю
употреблять это слово в самом широком смысле, который и попытаюеь теперь объяснить.
Философия, как я буду понимать это слово, является чем-то
промежуточным между теологией и наукой. Подобно теологии,
она состоит в спекуляциях по поводу предметов, относительно
которых точное знание оказывалось до сих пор недостижимым;
но, подобно науке, она взывает скорее к человеческому разуму,
чем к авторитету, будь то авторитет традиции или откровения.
Все точное знание, по моему мнению, принадлежит к науке; все
догмы, поскольку они превышают точное знание, принадлежат
к теологии. Но между теологией и наукой имеется Ничья Земля,
подвергающаяся атакам с обеих сторон; эта Ничья Земля и есть
философия. Почти все вопросы, которые больше всего интересуют спекулятивные умы, таковы, что наука на них не может
ответить, а самоуверенные ответы теологов более не кажутся
столь же убедительными, как в предшествующие столетия.
Разделен ли мир на дух и материю, а если да, то что такое дух
и что такое материя? Подчинен ли дух материи или он обладает независимыми- способностями? Имеет ли вселенная какоелибо единство или цeль?J Развивается ли вселенная по направлению к некоторой цели? Действительно ли существуют законы
природы или мы просто верим в них благодаря лишь присущей
нам склонности к порядку? Является ли человек тем, чем он
1
Введение и главы I—X книги первой переведены А. Н. Чанышевым. —
Прим, ред.
кажется астроному, — крошечным комочком смеси углерода и
воды, бессильно копошащимся на маленькой и второстепенной
планете? Или же человек является тем, чем он представлялся
Гамлету? А может быть, он является и тем и другим одновременно? Существуют ли возвышенный и низменный образы
жизни или же все образы жизни являются только тщетой?
Если же существует образ жизни, который является возвышенным, то в чем он состоит и как мы его можем достичь? Нужно
ли добру быть вечным, чтобы заслуживать высокой оценки, или
же к добру нужно стремиться, даже если вселенная неотвратимо
движется к гибели? Существует ли такая вещь, как мудрость,
или же то, что представляется таковой, — просто максимально
рафинированная глупость? На такие вопросы нельзя найти
ответа в лаборатории. Теологи претендовали на то, чтобы дать
на эти вопросы ответы и притом весьма определенные, но самая
определенность их ответов заставляет современные умы относиться к ним с подозрением. Исследовать эти вопросы, если не
отвечать на них, — дело философии.
К чему тогда, можете вы спросить, тратить время на подобные неразрешимые вопросы? На это можно ответить и с точки
зрения историка и с точки зрения личности, стоящей перед
ужасом космического одиночества.
Ответ историка, постольку, поскольку я способен его предложить, будет дан на протяжении этой работы. С того времени
как люди стали способны к свободному размышлению, их действия в бесчисленных важных аспектах оказались в зависимости от их теорий относительно природы мира и человеческой
жизни и от теорий о том, что такое добро и что такое зло. Это
так же верно относительно настоящего времени, как и относительно прошлого. Чтобы понять эпоху или нацию, мы должны
понять ее философию, а чтобы понять ее философию, мы должны сами в некоторой степени быть философами. Здесь налицо
взаимная обусловленность: обстоятельства жизни людей во
многом определяют их философию, но и наоборот, их философия во многом определяет эти обстоятельства. Это взаимодействие, имевшее место в течение веков, будет предметом последующего изложения.
Однако возможен и ответ, который является ответом скорее
с точки зрения личности. Наука учит нас, что мы способны познавать, но то, что мы способны познавать, ограниченно, и если
мы забудем, как много лежит за этими границами, то утратим
восприимчивость ко многим очень важным' вещам. Теология,
с другой стороны, вводит догматическую веру в то, что мы обладаем знаниями там, где фактически мы невежественны, и тем
самым порождает некоторого рода дерзкое неуважение к Вселенной. Неуверенность перед лицом живых надежд и страхов
мучительна, но она должна сохраняться, если мы хотим жить
без поддержки утешающих басен. Нехорошо и то и другое:
забывать задаваемые философией вопросы и убеждать себя,
что мы нашли бесспорные ответы на них. Учить тому, как
жить без уверенности и в то же время не быть парализованным
нерешительностью, — это, пожалуй, главное, что может сделать
философия в наш век для тех, кто занимается ею.
Философия как нечто отличное от теологии возникла в Греции в VI веке до н. э. Пережив свою историю в античную эпоху,
она снова, в эпоху возникновения христианства и падения
Рима, была поглощена теологией. В течение своего второго
великого периода, от XI до XIV века, она испытывает господство католической церкви, если не говорить о немногих великих
мятежниках, таких, как император Фридрих II (1195—1250).
Этому периоду был положен конец тем хаосом, которы? достиг
своего кульминационного пункта в эпоху Реформации. Третий
период — начиная с XVII столетия и вплоть до нашего времени — в большей степени, чем какой-либо из предшествующих,
находится под влиянием науки. Традиционные религиозные верования сохраняют свое значение, но чувствуется необходимость их оправдания и видоизменения всюду, где наука, повидимому, требует этого. Немногие из философов этого периода
являются ортодоксальными с католической точки зрения, в их
теориях светское государство занимает более важное место,
чем церковь.
Общественная связь и личная свобода, подобно религии и
науке, находятся в состоянии конфликта или неустойчивого
компромисса в течение всего этого периода. В Греции социальная связь обеспечивалась верностью по отношению к городугосударству; даже Аристотель, хотя в его время Александр сделал город-государство устаревшим явлением, не мог видеть
какого-либо преимущества в другой политике. Степень, в какой индивидуальная свобода урезывалась долгом личности
перед городом-государством, была весьма различна. В Спарте
личность имела мало свободы, как это имеет место в современной Германии', Несмотря на эпизодические преследования,
в Афинах в лучшие времена граждане обладали совершенно
исключительной свободой от ограничений, налагаемых государством. Вплоть до Аристотеля в греческой мысли доминировало
чувство глубокой религиозной и патриотической преданности
городу-государству; ее этические системы были приспособлены
к жизни граждан городов-государств и содержали в себе значительные политические элементы. Но концепции, соответствующие эпохе независимости греков, стали больше неприменимыми,
как только греки оказались под властью сперва македонцев,
а затем римлян. Это привело, во-первых, вследствие разрыва
с традицией к утрате силы, а во-вторых, породило этику, более
' Настоящее сочинение написано до окончания второй мировой войны.
Б. Рассел здесь говорит, следовательно, о фашистской Германии. — Прим. ред.
индивидуалистическую и менее общественную. Стоики рассматривали добродетельную жизнь скорее в плане отношения души
к богу, чем гражданина к государству. Таким образом, они расчищали путь христианству, которое первое время было, подобно
стоицизму, аполитичным учением, поскольку в течение первых
трех столетий приверженцы христианства не имели никакого
влияния на правительство. В течение шести с половиной веков,
начиная с Александра Великого и кончая Константином, общественная связь обеспечивалась вовсе не философией и не старинным чувством преданности, но силой, прежде всего силой
армии, а затем гражданской администрации. Римские армии,
римские дороги, римское право и римские чиновники сперва
•создали, а потом охраняли мощное централизованное государство. Нельзя приписывать какую-либо роль римской философии
в этом деле, потому что она не играла никакой роли.
На протяжении этого длительного периода греческие идеи,
унаследованные от эпохи свободы, переживали процесс постепенного преобразования. Некоторые из старых идей, особенно
те, которые мы должны рассматривать как специфически религиозные, выиграли сравнительно в своем значении; другие, более
рационалистические, были отброшены в силу их несоответствия
духу времени. Таким образом, поздние язычники видоизменяли
греческую традицию, пока она не стала пригодной для слияния
с христианским учением.
Христианство популяризировало важный взгляд, уже подразумевавшийся в учении стоиков, но чуждый общему духу
античности: я имею в виду взгляд, согласно которому долг
человека перед богом является более настоятельным, чем его
долг перед государством'. Взгляд, что «мы должны слушаться
скорее бога, чем человека», как говорили Сократ и апо-столы, пережил обращение Константина, потому что ранние
христианские императоры были арианами или склонялись
к арианизму. Когда же императоры стали ортодоксальными,
этот взгляд канул в вечность. В Византийской империи он
оставался в тени; так же обстояло дело в последующем и в Российской империи, которая заимствовала свое христианство из
Константинополя. Но на Западе, где католические императоры
•были почти немедленно замещены (за исключением отчасти
Галлии) еретическими варварами-завоевателями, превосходство религиозного долга перед политическим сохранилось и в
некоторой степени продолжает сохраняться в настоящее время.
Вторжение варваров на шесть веков положило конец существованию цивилизации в Западной Европе. Она еще теплилась
в Ирландии, пока датчане не разрушили ее и там в IX веке,
1
Этот взгляд был известен в более ранние времена: он высказывается,
например, в «Антигоне» Софокла. Но до стоиков мало кто придерживался
такого взгляда.
10
но прежде, чем угаснуть совсем, она породила одну замечательную фигуру — Иоанна Скота Эриугену. В Восточной империи
греческая цивилизация в неизменном состоянии, как в музее,
просуществовала до падения Константинополя в 1453 году, но,
кроме художественной традиции и юстиниановского кодекса римского права, Константинополь не дал миру ничего значительного.
В течение этого периода мрака, с конца V века до середины
XI века, западноримский мир претерпел некоторые очень интересные изменения. Конфликт между долгом по отношению
к богу и по отношению к государству, который принесло с собой
христианство, принял форму конфликта между церковью и королем. Церковная юрисдикция папы распространилась на Италию, Францию и Испанию,, Великобританию и Ирландию, Германию, Скандинавию и Польшу. Сначала за пределами Италии
и Южной Франции контроль папы над епископами и аббатами
был очень слаб, но со времени Григория VII, умершего в XI веке,
этот контроль стал реальным и действенным. С этого времени
духовенство всей Западной Европы превратилось в единую организацию, направляемую из Рима и стремящуюся к власти
умно и непреклонно. Духовенство обычно, вплоть до начала
XIV столетия, одерживало победы в своих конфликтах со светскими властями. Конфликт между церковью и государством был
не только конфликтом между церковниками и мирянами, он
представлял собой также возрождение конфликта между средиземноморским миром и северными варварами. Единство церкви
было повторением единства Римской империи: церковная служба велась на латинском языке, руководящие деятели церкви
происходили по большей части из Италии, Испании или Южной
Франции. Их образование после своего возрождения вновь стало
классическим, их понятия о праве и правительстве были бы более понятны Марку Аврелию, чем современным им монархам.
Церковь в своем лице сочетала одновременно преемственность
по отношению к прошлому и все наиболее цивилизованное в настоящем.
Светская власть, напротив, находилась в руках королей и баронов тевтонского происхождения, стремящихся сохранить все
возможное из тех институтов, которые они принесли из лесов
Германии. Абсолютная власть была чужда этим институтам, она
казалась сильным завоевателям пустой и безжизненной законностью. Король должен был делить свою власть с феодальной
аристократией, но все в равной степени считали, что им позволены время от времени взрывы страстей в форме войны, убийства, грабежа или насилия. Монархи могли раскаиваться, ибо
они были искренне религиозными людьми, тем более что раскаяние было, в конце концов, само по себе только разновидностью страсти. Но- церковь никогда не могла воспитать в них
спокойной умеренности хорошего поведения, которого современ11
ный работодатель требует от своих служащих и обычно добивается его. Какая польза от завоевания мира, если они не могут пить, убивать и любить в соответствии со своим настроением? И почему это должны они со своими армиями гордых
рыцарей подчиняться предписаниям книжников, давших обет
безбрачия и лишенных вооруженной силы?. Вопреки церковному
неодобрению, они сохраняли дуэли, ордалии [судебные поединки,
или «божьи суды». — Иерее.], организовывали турниры, по-рыцарски любили; в ярости они даже убивали известных церковников.
Все вооруженные силы оставались на стороне королей, и тем
не менее церковь побеждала. Церковь брала верх отчасти потому, что она обладала почти полной монополией на образование, а отчасти потому, что короли постоянно воевали друг
с другом, но главным образом в силу того, что, за немногими
исключениями, правители и народ были в равной степени глубоко убеждены, что церковь является всемогущей. Церковь могла решить, проведет ли тот или иной король вечность
в раю или в аду, церковь могла освободить подданных от долга
повиновения и тем самым вызвать восстание. Более того, церковь олицетворяла порядок в противоположность анархии и потому приобретала поддержку возникающего торгового класса.
В Италии, в частности, последнее обстоятельство имело решающее значение.
Попытка тевтонцев сохранить хотя бы частичную независимость от церкви находила свое выражение не только в политике,
но и в искусстве, романах, рыцарстве и войне. В интеллектуальном отношении эта попытка отразилась слабо, ибо образование
находилось почти полностью в руках духовенства. Ходячая философия средневековья не является точным зеркалом своей эпохи,
она отражает только то, что думала одна партия. Среди духовенства тем не менее, особенно среди францисканских монахов,
были люди, в силу различных причин несогласные с папой. Кроме
того, в Италии культура распространилась среди мирян на несколько столетий раньше, чем севернее Альп. Фридрих II, пытаясь основать новую религию, представлял в своем лице крайнюю антипапскую культуру, тогда как Фома Аквинский, родившийся в Неаполитанском королевстве, где правил Фридрих II,
остается вплоть до наших дней классическим представителем
философии папства. Пятьюдесятью годами позднее Данте достигает синтеза и дает единственное гармоничное изложение законченной средневековой системы идей.
После Данте, по различным политическим и духовным причинам, средневековый философский синтез распадается. Пока
этот синтез сохранялся, он отличался своеобразной опрятностью
и миниатюрной полнотой и законченностью. С чем бы ни сталкивалась эта система, она все приводила в точное соответствие
со всем остальным содержанием своего весьма ограниченного
12
мира. Но великая ересь, умиротворительное движение и папство
эпохи Возрождения подготовили Реформацию, которая разрушила единство христианского мира и схоластическую теорию
правительства, имеющего своим центром папу. Новые познания
о древности, а также о форме Земли породили в эпоху Возрождения в человеке чувство усталости от систем, которые должны
были теперь восприниматься как духовная тюрьма. Астрономия
Коперника поставила Землю и человека в более скромное положение по сравнению с тем, которое они занимали в системе
Птолемея. Среди ученых стремление к собиранию новых фактов
уступило место стремлению рассуждать, анализировать и систематизировать. Хотя в области искусства Возрождение все еще
придерживается строгого порядка, в мышлении оно предпочитает
большой и плодотворный беспорядок. В этом отношении Монтень — наиболее типичный представитель своей эпохи.
В политической теории, как и везде, за исключением искусства,
порядок был нарушен. В течение средних веков, на практике
столь беспокойных и бурных, в области мысли господствовали страсть к законности и наиболее строгая теория политической власти. В конечном счете всякая власть исходит от бога.
В священных делах он уполномочил к власти папу, а в светских— императора. Но и папа и император утратили свое
значение в течение XV столетия. Папа стал просто одним из итальянских князей, вовлеченным в невероятно сложную и неразборчивую в средствах итальянскую политическую игру. Новые национальные монархии во Франции, Испании и Англии обладали
на своей территории властью, которой ни папа, ни император не
могли оспаривать. Национальное государство приобрело, особенно благодаря пороху, влияние на чувства и мысли людей, которого раньше оно не имело и которое неуклонно разрушало все,
что оставалось от римской веры в единство цивилизации.
Этот политический беспорядок нашел свое выражение в макиавеллевском «Князе». При отсутствии какого-либо ведущего принципа политика становится неприкрытой борьбой за
власть. В «Князе» дается тонкий совет, как надо успешно вести
такую игру. То, что случилось в великую эпоху Греции, произошло снова в Италии эпохи Возрождения: традиционные моральные ограничения исчезли, потому что в них увидели связь с предрассудком; освобождение от пут возбудило в людях энергию и
творчество, привело к редкому расцвету гения, но анархия и предательство, неизбежно следующие за упадком морали, обессилили итальянцев как нацию, и итальянцы попали, подобно грекам, под господство наций, менее цивилизованных, чем они
сами, но не в такой мере лишенных общественной связи..
Однако в данном случае результат был менее разрушителен,
чем в Греции, потому что новые могущественные нации оказались (за исключением Испании) столь же способными к великим достижениям, как и сами итальянцы незадолго перед этим.
13
Начиная с XVI века история европейской мысли определяется
Реформацией. Реформация — сложное и~многостороннее движение, она обязана своими успехами многим причинам. В основном это мятеж северных наций против восстановленного господства Рима. Религия являлась силой, подчинившей Север, но
в Италии религия пришла в упадок: папство как институт сохранилось и извлекало громадную дань из Германии и Англии,
но эти пока еще набожные нации не могли чувствовать почтение к Борджиа и Медичи, которые специализировались на том,
что спасали души от чистилища в обмен на деньги, которые сами
тратили на роскошь и разврат. Национальные, экономические и
моральные мотивы слились воедино, чтобы усилить мятеж против Рима. Более того, короли вскоре поняли, что стань церковь
на их территории только национальной, они смогли бы достигнуть над ней господства, а тем самым приобрести и у себя дома
еше большее могущество, чем раньше, когда делили власть с папой. По всем этим причинам теологические нововведения Лютера приветствовались в равной степени правителями и народом
большей части Северной Европы.
Католическая церковь ведет свое происхождение из трех источников. Ее священная история была еврейской, ее теология —
греческой, а ее правление и каноническое право, по крайней
мере косвенно, — римскими. Реформация отвергла римские элементы, смягчила греческие и очень усилила еврейские. Она, таким образом, сотрудничала с националистскими силами, губившими дело социальной сплоченности, осуществленное сначала
Римской империей, а затем католической церковью. Согласно католической доктрине, божественное откровение не закончилось
с созданием Писания, но продолжается из века в век через посредство церкви, поэтому личность должна подчинять ей свои
частные мнения. Протестанты, напротив, отвергли церковь как
посредника в откровении; истину следует искать только в библии, которую каждый человек может толковать для себя по-своему. Если люди разойдутся в своем истолковании, то нет такой
назначенной богом силы, которая могла бы решить этот спор. На
практике государство претендовало на права, ранее принадлежавшие церкви, но то было узурпацией. Теория протестантизма не
признавала земного посредника между душой и богом.
Эта перемена имела важные последствия. Истина должна была больше подтверждаться не консультативной властью, а внутренним созерцанием. Возникла быстро развившаяся тенденция
к анархизму в политике, к мистицизму в религии, который
всегда с трудом укладывался в рамки католической ортодоксии.
Получился не единый протестантизм, а множество сект, не единая философия, противостоящая схоластике, а столько философских систем, сколько стало философов, и не один император,
как в XIII веке, противостоял папе, а большое число еретических
королей. В итоге как в мышлении, так и в литературе развн14
вается постоянно углубляющийся субъективизм, проявляющийся
первое время как благотворное освобождение от духовного рабства, но неуклонно ведущий к враждебной для социального здоровья изоляции личности.
Современная философия начинается с Декарта, для которого
основным бесспорным положением являлось положение о существовании лишь самого себя и своих собственных мыслей, из
чего следует заключать о существовании внешнего мира. Это,
только первая стадия в развитии, которое привело через Беркли
и Канта к Фихте, для которого все — только эманация — третья буква еврейского алфавита — означает
«верблюд», и ее знак является условным изображением верблюда.
2
27
заимствовав у финикийцев это изобретение, изменили алфавит
так, чтобы он мог обслуживать их язык. При этом они сделали
важные 'нововведения, добавив гласные, тогда как финикийский
алфавит состоял из знаков, обозначающих одни согласные. Не
может быть сомнения, что приобретение этого удобного способа письма значительно ускорило прогресс греческой цивилизации.
Гомер был первым выдающимся продуктом эллинской цивилизации. Все суждения относительно Гомера предположительны,
но, по-видимому, наилучшим было то мнение, согласно которому
под этим именем скрывается скорее целый ряд поэтов, а не одна
личность. Для завершения «Илиады» и «Одиссеи» потребовалось, вероятно, около двухсот лет. Некоторые считают, что эти
поэмы были созданы в период от середины VIII до середины
VI столетия до н. э.', тогда как другие утверждают, что «Гомер»
был почти закончен в конце VIII столетия до н. э . 2
Гомеровские поэмы в известной нам форме принесены
в Афины Писистратом, правившим там (с перерывами) с 560
до 527 года до н. э. С этого времени и впредь афинская молодежь заучивала Гомера наизусть, и это сделалось наиболее
важной частью образования. В некоторых частях Греции, особенно в Спарте, Гомер получил такое признание лишь в более
позднее время.
Гомеровские поэмы, подобно изысканным рыцарским романам позднего средневековья, отражали точку зрения цивилизованной аристократии, которая игнорировала различные предрассудки, еще сохранившиеся среди населения, как плебейские.
В более поздние времена многие из этих предрассудков появились снова на свет божий.
На основе данных антропологии современные авторы пришли
к выводу, что, будучи весьма далек от первобытного примитивизма, Гомер явился преобразователем (expurgator), который
отстаивал высшие классовые идеалы городского просвещения и
который напоминал рационализатора древних мифов в XVIII веке. Олимпийские боги, представлявшие религию у Гомера, были
вовсе не единственными объектами поклонения греков, касается
ли это эпохи самого Гомера или более поздней эпохи. В народной религии имелись и другие, более темные и дикие элементы,
которые были загнаны в подполье греческим интеллектом в пору
его расцвета, но ждавшие лишь момента слабости или страха,
чтобы совершить нападение. Во времена упадка оказалось, что
верования, отброшенные Гомером и наполовину похороненные
в классический период, продолжают жить. Этот факт объясняет
многое из того, что иначе показалось бы противоречивым и удивительным.
К. J. B e l o c h , Griechische Geschichte, Кар. XII.
M. R o s t o v t s e f f , History of the Ancient World, Vol. I, p 399.
28
Первобытная религия всюду носила скорее племенной, чем
личный характер. С ней были связаны определенные ритуалы,
•которые должны были способствовать посредством симпатической магии осуществлению интересов племени, касавшихся особенно плодородия — растительного, животного и человеческого.
Зимнее солнцестояние считалось временем, когда солнце следовало ободрять, чтобы оно более не убывало в силе, весна и сбор,
урожая также требовали соответствующих обрядов. Эти обряды
часто были таковы, что вызывали сильное коллективное возбуждение, в котором индивиды утрачивали чувство своей разобщенности и начинали чувствовать себя одним целым со всем племенем. Во всем мире на определенной ступени религиозной эволюции
существовали обряды, при которых убивали и поедали священных животных и людей. Различные районы переживали эту стадию в самое разное время. Принесение в жертву богам людей
сохранялось обычно дольше, чем обрядовое поедание человеческих жертв; в Греции человеческие жертвоприношения иногда
практиковались даже в начале исторического периода. Ритуалы
плодородия без подобных жестокостей были свойственны всей
Греции, в частности элевсинские мистерии по своему символизму, в сущности, являлись земледельческими праздниками.
Следует признать, что религия у Гомера не слишком религиозна. Его боги вполне человечны; они отличаются от людей
только бессмертием и обладанием сверхчеловеческими способностями. В моральном отношении им нельзя отдать никакого
предпочтения перед человеком, и трудно понять, как они могли
внушать большое благоговение. В некоторых местах у Гомера,
вероятно более поздних, они трактуются с вольтеровской непочтительностью. Такие истинно религиозные чувства, которые могут быть обнаружены у Гомера, относятся не столько к богам
Олимпа, сколько к призрачным существам, таким, как Судьба,
Необходимость или Рок, которым подчинен # даже Зевс. Идея
Судьбы оказала большое влияние на всю греческую мысль, и
она, возможно, была одним из источников, из которых наука извлекла свою веру в естественный закон.
Гомеровские боги — это боги аристократии завоевателей, а
не боги шолезного плодородия тех, кто действительно возделывал землю. Гилберт Марри пишет: «Боги большинства наций претендовали на роль создателей мира. Олимпийцы не претендовали на это. Самое большее, что они когда-либо сделали,
состояло в том, что они завоевали его... Что же они делают
'после того, как они завоевали свои царства? Заботятся ли они
о правлении? Содействуют ли они земледелию?. Занимаются ли
они торговлей и промышленностью? Нисколько. Да и почему
они должны честно трудиться? Они считают, что легче жить
на годовые доходы и поражать ударами молнии тех, кто не
платит. Они — вожди-завоеватели, королевские пираты. Они
воюют, пируют, играют, музицируют; они напиваются допьяна,
29
покатываются со смеху над 'пришедшим к ним хромым кузнецом. Они никого не боятся, кроме своего собственного царя. Они
никогда не лгут, если дело не касается войны или любви»'.
Гомеровские герои-люди также не блещут особенно хорошим
поведением. Главенствующей семьей является дом Пелопса, но>
он отнюдь не мог служить образцом счастливой семейной жизни.
«Тантал, азиатский основатель династии, начал свою карьеру
прямым проступком против богов. Как говорят, он пытался обманом заставить богов вкусить человеческого мяса, убив для
этого своего собственного сына Пелопса. Последний, возвращенный чудесным образом к жизни, в свою очередь прогневал богов. Он победил в знаменитом состязании на колесницах своегопротивника Эномая, царя Писы, при пособничестве возничегопоследнего, Миртила, которому пообещал щедрое вознаграждение, а затем, чтобы разделаться со своим союзником, сбросил его
в море. Проклятие перешло на сыновей Пелопса — Атрея и Фиеста— в форме того, что греки называли ате, то есть сильного,
если не действительно непреодолимого побуждения к преступлению. Фиест, совратив жену своего брата, сумел благодаря этому
похитить у последнего «счастье» семьи — знаменитый златорунный овен. В свою очередь Атрей, обеспечивший изгнание своему
брату Фиесту, притворился, что желает простить его, и, зазвав
Фиеста к себе под 'предлогом примирения, пригласил его на пир,
где угостил мясом его же сыновей. Затем проклятие унаследовал сын Атрея Агамемнон, который оскорбил Артемиду, убив
ее священную лань, за что был вынужден, чтобы умилостивить
богиню и обеспечить для своего флота безопасный проход
в Трою, принести в жертву богине свою дочь Ифигению. В свою
очередь он был убит своей неверной женой Клитемнестрой и ее
любовником Эгисфом, уцелевшим сыном Фиеста. Орест, сын
Агамемнона, со своей стороны мстит за своего отца, убивая
свою мать и Эгисфа» 2 .
Гомер как законченное достижение был продуктом Ионии,
то есть части эллинской Малой Азии и прилегающих островов.
Гомеровские поэмы записаны и зафиксированы в их теперешнем окончательном виде самое позднее в какой-то отрезок времени VI века до те. э.
Греческая наука, философия и математика берут свое начало также в этом столетии. В то же время в других частях
мира происходят события чрезвычайной важности. Конфуций,
Будда и Зороастр, если они вообще существовали, могут быть
отнесены к этому же столетию3. В середине этого столетия Кир
основал Персидскую империю. Греческие города Ионии, кото1
«Five Stages of Greek Religion», p. 67.
H. J. R о s e, Primitive Culture in Greece, 1925, p. 193.
Время деятельности Зороастра является, однако, весьма предположительным. Некоторые относят его к 1000 году до н.э. См. «Cambridge Ancient
History», Vol. IV, p. 207.
2
3
30
рым персы предоставили некоторую ограниченную автономию»
к концу VI столетия предприняли бесплодное восстание, которое было подавлено Дарием. Лучшие люди этих городов стали
изгнанникам». Некоторые философы этого периода были беженцами, которые странствовали из города в город в пределах
еще не порабощенной части эллинского мира, распространяя
там цивилизацию, сосредоточенную до того времени главным
образом в Ионии. В своих странствиях они встречали доброжелательное отношение окружающих. Ксенофан, период расцвета
деятельности которого приходится на последнюю часть VI столетия до н. э., рассказывает:
«Лежа в зимнюю пору на мягком ложе у огня, распивая
сладкое вино и грызя горох, следующую беседу должен вести
сытый человек: «Кто ты и откуда? Сколько лет тебе, добрейший? В каком ты был возрасте, когда пришел мидянин?»'
Остальной Греции удалось сохранить свою независимость,
в битвах отри Саламине и Платее, после которых на продолжительное время была освобождена Иония 2 .
Греция распадалась на большое количество маленьких независимых государств, каждое из которых состояло из города и
окружающей его сельской местности. В разных частях греческого мира уровень' цивилизации был весьма различен, лишь
«емногие города внесли свой вклад в общегреческие достижения. Спарта, о которой в дальнейшем я буду говорить подробнее, имела большое значение в военном, но отнюдь не в культурном отношении. Коринф был богатым и процветающим городом, крупным торговым центром, но и он был небогат великими,
людьми.
Существовали и чисто земледельческие, сельские общества,,
вроде знаменитой Аркадии, представлявшейся городским жителям идиллией, но которая в действительности была полна древних варварских ужасов.
Жители Аркадии поклонялись Пану. У них существоваломножество культов плодородия, в которых зачастую простой
столб правильной формы занимал место статуи бога. Козел
символизировал плодородие, так как крестьяне были слишком
бедны, чтобы иметь во владении быков. Когда запасы пищи
истощались, статую Пана наказывали. (Подобные вещи до сих
пор имеют место в отдаленных китайских деревнях.) Существовало там и целое племя людей, которых считали оборотнями,
1
Уместно продолжить здесь из Ксенофана: «Вот уже шестьдесят семь
лет, как я с моими думами ношусь по эллинской земле. А тогда мне было
от роду с чем-то двадцать пять лет, если только я не ошибаюсь в этом». —
Прим. ред.
2
В результате поражения, которое Афины потерпели от Спарты, персы
возвратили назад все побережье Малой Азии, их права на которое были признаны Анталкидовым миром (387—386 годы до н. э.). Приблизительно пятьюдесятью годами позднее оно было включено в империю Александра Македонского.
31
вероятно в связи с сохранившимися у них человеческими жертвоприношениями и каннибализмом. Согласно поверью, всякий,
вкусивший плоти принесенного в жертву человека, становится
таким оборотнем. Имелась также пещера, посвященная Зевсу
Ликейскому (Зевсу Волку); в этой пещере ни для кого не было
опасения, и всякий, побывавший в ней, умирал в течение года.
Все эти предрассудки еще процветали в классические времена 1 .
Пан, носивший первоначально имя «Паон», что значило едок
«ли пастух, приобрел вслед за принятием его культа Афинами
ч в V веке до н. э., после греко-персидских войн, свой более известный титул, истолкованный в смысле Всеобъемлющего Божества 2 .
Однако в Древней Греции мы можем найти много такого,
в чем мы могли бы усматривать религию в 'принятом у нас смысле слова. Эта религия связана не с олимпийскими богами,
а с Дионисом, или Вакхом. Это имя, вполне естественно, вызывает в нашем сознании образ бога с сомнительной репутацией —
бога вина и пьянства. Но тот путь, каким из культа Вакха возник глубокий мистицизм, оказавший столь большое влияние на
многих философов и даже сыгравший свою роль при формировании христианской теологии, весьма примечателен и должен
быть понят всяким, кто желает изучить развитие греческой
мысли.
Дионис, или Вакх, был первоначально фракийским богом.
Фракийцы были гораздо менее цивилизованны, чем греки, относившиеся к фракийцам как к варварам. Как и у всех народов
с примитивным земледелием, у фракийцев существовали свои
культы плодородия, а также бог, способствующий плодородию.
Имя этого бога — Вакх. Никогда не было совершенно ясно, выступал ли Вакх в образе человека или быка. Когда фракийцы
научились делать пиво, состояние опьянения они стали представлять как божественное и воздавать хвалу Вакху. Когда же
позднее они познали вино и стали его употреблять, поклонение
Вакху возросло еще более. Его функция способствовать плодородию вообще стала отчасти подчиненной его новой функции,
связанной с виноградом и божественным безумием, порождаемым употреблением вина.
Не известно, когда культ Вакха был перенесен из Фракии
в Грецию; по-видимому, это .произошло незадолго до начала
исторической эпохи. Этот культ Вакха был встречен ортодоксией враждебно, но тем не менее он укоренился в Греции. В нем
содержалось большое количество варварских элементов, вроде
разрывания на куски диких животных и поедания их целиком
в сыром виде. Он содержал в себе также любопытный элемент
феминизма. Благородные матроны и девушки, собравшись боль1
2
Н. J. R o s e , Primitive Culture in Greece, p. 65 и далее.
J. E. H a r r i s o n , Prolegomena to the Study of Greek Religion, p. 6E
32
шими группами, проводили целые «очи на открытых холмах
в танцах, вызываемых экстазом, и в упоении, отчасти алкогольном, но главным образом мистическом. Эта практика весьма
раздражала мужей, но они не осмеливались идти против религии. Еврипид в своем произведении «Вакханки» изобразил красоту и варварство этого культа.
Успех Вакха в Греции неудивителен. Подобно всем народам, быстро пришедшим к цивилизации, греки, или по крайней
мере определенная их часть, развили в себе любовь к первобытному. Они жаждали поэтому более инстинктивного и полного
страстей образа жизни, нежели тот, который им предписывала
ходячая мораль. Для мужчины или женщины, которые вынужденно более культурны в поведении, нежели в чувствах, рассудочность утомительна, а добродетель кажется бременем и
рабством. Это вызывает соответствующую реакцию в мысли,
в чувстве и в поведении. Нас будет интересовать главным образом именно реакция в областимышления, но необходимо сказать несколько слов и о реакции в области чувства и поведения.
Цивилизованный человек отличается от дикаря главным образом благоразумием, или, если применить немного более широкий термин, предусмотрительностью. Цивилизованный человек готов ради будущих удовольствий перенести страдания
в настоящем, даже если эти удовольствия довольно отдаленны.
Эта привычка становится важной с возникновением земледелия. Ни животное, ни дикарь не стали бы трудиться весной
ради того, чтобы обеспечить себя пищей на следующую зиму,
если не считать немногие чисто инстинктивные формы деятельности, вроде собирания меда пчелами или заготовки орехов
белками. Но и в этих случаях нет предусмотрительности,
имеется только прямой импульс к действию, полезность которого для будущего может быть доказана лишь человеком, наблюдателем этих действий. Истинная предусмотрительность возникает только тогда, когда человек делает что-либо не потому,
что его толкает на это непосредственный импульс, а потому, что
разум говорит ему, что в будущем он получит от своего труда
пользу. Охота не требует 'предусмотрительности, потому что она
доставляет удовольствие, но возделывание почвы есть труд и не
может совершаться под влиянием спонтанного импульса.
Цивилизация подчиняет себе импульсы не только через
предусмотрительность, которая представляет собой самоуправляющийся контроль, но также через законы, обычаи и религию.
Этот контроль заимствован еще от варварства, но цивилизация
делает его менее инстинктивным и более систематичным. Определенные действия квалифицируются как преступные и наказываются, другие определенные действия, хотя и не преследуются по закону, квалифицируются как безнравственные, и те,
кто их совершает," подвергаются общественному осуждению.
Институт частной собственности влечет за собой подчиненное
2
~86
зз
положение женщины и, как правило, возникновение класса
рабов. С одной стороны, цели общества оказывают давление на
личность а, с другой стороны, личность, приобретя привычку
рассматривать свою жизнь в ее целостности, все более жертвует своим настоящим ради будущего.
Очевидно, этот процесс может зайти очень далеко, как это
случается, например, со скрягами. Но и без этих крайностей
благоразумие легко может повести к утрате многих самых лучших сторон жизни. Поклонник Вакха восстает против благоразумия. В физическом или духовном опьянении он вновь обретает уничтоженную благоразумием интенсивность чувства, мир
предстает перед ним полным наслаждения и красоты, его воображение вдруг освобождается из тюрьмы повседневных забот.
Культ Вакха ^породил так называемый «энтузиазм», этимологически означающий вселение i6ora в поклоняющегося ему человека, который верит в свое единство с богом. Этот элемент
опьянения', некоторый отход от благоразумия под влиянием
страсти имеет место во многих величайших достижениях человечества. Жизнь была бы неинтересной без вакхического элемента, но его присутствие делает ее и опасной. Благоразумие
против страсти — это конфликт, проходящий через всю историю
человечества
И это не такой конфликт, при котором мы
должны становиться целиком на сторону лишь одной из партий.
Грубо говоря, трезвая цивилизация в сфере мышления тождественна науке. Но наука в чистом виде не удовлетворяет человека, люди нуждаются также в страсти, в искусстве и в релитии. Наука может ограничить знание известными пределами,
но она не должна и не может ставить пределы воображению
Среди греческих, как и среди позднейших философов некоторые
тяготели к науке, другие — к религии, последние прямо или косвенно многим обязаны религии Вакха Особенно это относится
к Платону, а через него это влияние распространилось на те
более поздние движения мысли, которые в конце концов воплотились в христианской теологии.
Культ Вакха в своей первоначальной форме был варварским и во многих отношениях отталкивающим. Однако не в этом
первоначальном виде он оказал влияние на философов, а в одухотворенной форме, приписываемой Орфею, в аскетической
форме, ставящей на место физического духовное опьянение.
Орфей — неясная, но интересная фигура. Одни утверждают,
что он был реальной личностью, другие считают его богом или
воображаемым героем. Согласно традиции, Орфей, как и Вакх,
пришел из Фракии, но, по-видимому, более вероятно, что он
(или движение, связанное с его именем) пришел с Крита. Несомненно, что орфические доктрины содержат многое, имеющее,
1
Я имею в виду духовное, а не алкогольное опьянение.
34
по-видимому, своим первоисточником Египет, а влияние Египта
на Грецию осуществлялось главным образом через Крит.
Говорят, что Орфей был реформатором, которого разорвали на
куски бешеные менады, побужденные к этому вакхической
ортодоксией. Склонность Орфея к музыке не столь заметна
в ранних формах легенды по сравнению с более поздними.
Первоначально он был жрецом и философом.
Чем бы ни было учение самого Орфея (если он существовал), учение орфюков хорошо известно. Они верили в переселение душ; они учили, что в будущем душу ожидает либо вечное,
либо временное страдание от лыток в зависимости от их образа
жизни здесь, на земле. Они стремились к «очищению», отчасти
путем церемонии очищения, отчасти путем избегания осквернения. Наиболее правоверные из орфиков воздерживались от
животной пищи, исключение составляли только ритуалы (когда
лища принималась сакраментально). Они считали, что человек — отчасти земное, а отчасти небесное существо; благодаря
чистой жизни небесная часть возрастает, а земная часть убывает. В конце концов человек может стать единым целым с Вакхом и называться «Вакх». У орфиков существовала разработанная теология, согласно которой Вакх был рожден дважды:
лервый раз от своей матери Семелы, а второй — из бедра своего
отца Зевса.
Существует много форм вакхического мифа. В одном из мифов Вакх является сыном Зевса и Персефоны; будучи еще мальчиком, он был разорван .
«Чем больше удел, тем больше и доля достается по жребию». (Те, кто умирает, затем становятся богами.)
«Ночным бродягам, магам, вакхантам, менадам, мистам...»
«Ведь не священным образом совершаются посвящения
в принятые у людей мистерии».
«И этим статуям они молятся, как если бы кто-либо захотел
разговаривать с домами; они не знают, каковы боги и герои».
«Если бы не в честь Диониса они совершали шествия и пели
фаллический гимн, они бы поступали бесстыднейшим образом.
Дионис же, ради которого они неистовствуют в вакханалиях,
тождествен Аиду».
«Но напрасно они, запятнанные кровью, жертвоприношениями хотят очиститься, как если бы кто-либо, вступив в грязь,
грязью пожелал бы обмыться. Безумным посчитал бы его чело^
век, заметивший, что он так поступает».
Гераклит полагал, что огонь является изначальным элементом, из которого возникает все последующее. Фалес, как вы
помните, думал, что все произошло из воды. Анаксимен считал,
что воздух был первичным элементом. Гераклит же предпочел огонь. Наконец, Эмпедокл пошел на достойный государственного человека компромисс, принимая все четыре элемента:
землю, огонь, воздух и воду. Химия древних остановилась на
этой стадии развития. И дальнейшего прогресса в этой науке
не наблюдалось до тех пор, пока магометанские алхимики не
пустились на поиски философского камня, эликсира жизни
и способа превращения неблагородных металлов в золото.
Гераклитова метафизика достаточно динамична, чтобы
удовлетворять вкусам самых деятельных людей нового времени:
«Этот космос, один и тот же для всего существующего, не
создал никакой бог и никакой человек, но всегда он был, есть
и будет вечно живым огнем, мерами загорающимся и мерами
потухающим...»
«Превращения огня: сначала — море, море же — наполовину
земля и наполовину престер».
,
В подобном мире следует ожидать постоянного изменения,
и постоянное изменение было тем, во что Гераклит верил.
У него, однако, была и другая доктрина, которой он придавал даже большее значение, чем идее вечного потока. Это была
доктрина о слиядии противоположностей. «Они не понимают,—
говорит Гераклит, — как расходящееся само с собой согласуется: возвращающаяся (к себе] гармония, как у лука и лиры».
Его вера в борьбу связана с этой теорией, ибо в борьбе противоположности соединяются, чтобы породить движение, которое
и есть гармония. В мире существует единство, но достигается
это единство в результате различия:
«Связи: целое и нецелое, сходящееся и расходящееся, согласное и разногласное, и из всего — одно, и из одного — все».
62
Иногда он говорит так, как если бы единство являлось более
фундаментальным, чем различие:
«И добро, и зло (одно]».
«У Бога прекрасно все, и хорошо, и справедливо, люди же
одно считают несправедливым, другое — справедливым».
«Путь вверх и вниз — один и тот же».
«[Бог]: день — ночь, зима—лето, война — мир, изобилие —
голод [все противоположности. Этот ум] изменяется, подобно
огню, который, смешиваясь с благовониями, называется различно, как различны удовольствия от каждого из них».
Тем не менее не было бы единства, не будь противоположностей, которые сочетаются: «Благо для «ас противоположность».
Эта доктрина содержит в себе зародыш гегелевской философии, которая исходит из синтезирования противоположностей.
В метафизике Гераклита, как и в метафизике Анаксимандра,
господствовало понятие космической справедливости, которая
предотвращает возможность того, чтобы борьба противоположностей когда-либо завершилась полной победой одной из
сторон.
«На огонь обменивается все, и огонь — на все, как на
золото — товары и на товары — золото».
«Огонь живет земли смертью, и воздух живет огня смертью,
вода живет воздуха смертью, земля — воды [смертью]».
«Солнце не перейдет своей меры, иначе его бы настигли
Эриннии, помощницы Правды».
«Следует знать, что война всеобща и правда — борьба».
Гераклит неоднократно говорит о «Боге», как об отличном
от «богов».
«Человеческий образ мыслей не обладает' разумом, Божественный же обладает».
«Младенцем слывет муж для Божества, как мальчик — для
мужа».
«Мудрейший из людей ,по сравнению с Богом покажется
обезьяной».
«Прекраснейшая обезьяна отвратительна по сравнению
с человеческим родом».
Несомненно, что «Бог» является воплощением космической
справедливости.
Учение, что все находится в состоянии потока, — самое знаменитое из всех идей Гераклита, и оно больше всего подчеркивается его учениками, как это описывается в платоновском
«Теэтете».
«В одну и ту же реку нельзя войти дважды»; «на входящего
в одну и ту же реку текут все новые и новые воды» 1 .
1
Но ср : «В одну и ту же реку мы входим и не входим, существуем и
не существуем».
63
«Солнце... новое каждый день».
Его вера во всеобщее изменение, как обычно полагают, была
выражена во фразе «все течет», но это, по-видимому, недостоверное положение, как и вашингтоновское: «Отец, я не могу
солгать», — и веллингтоновское: «Встань, гвардия, и —на них!»
Его работы, как и произведения всех философов до Платона,
известны только благодаря цитатам, приводимым большей
частью для опровержения Платоном и Аристотелем. Если представить, что стало бы с любым из современных философов, если
бы он был известен только через полемику с ним его противников, становится ясным, насколько досократики должны были
быть замечательны, что даже через туман злобы, распространяемый их врагами, они кажутся все же великими. Но как бы
то ни было, Платон и Аристотель соглашаются, что Гераклит
учил, что «нет ничего вечного, все становится» (Платон) и что
«нет ничего прочного» (Аристотель).
Я еще вернусь к рассмотрению этой доктрины в связи
с взглядами Платона, который упорно старался ее опровергнуть. Теперь же я буду исследовать не то, что должна об этом
сказать философия, а только то, что чувствовали поэты и чему
учили люди науки.
Поиски чего-то вечного — один из глубочайших инстинктов,
толкающих людей к философии. Он, несомненно, связан
с любовью к дому и желанием найти убежище от опасности.
Мы, соответственно, находим, что это стремление наиболее
страстно выражено у тех, чья жизнь наиболее подвержена катастрофам. Религия ищет вечности в двух формах: в форме бога
и в форме бессмертия души. В боге нет ни изменчивости, ни
подобия круговорота. Жизнь после смерти вечна и неизменна.
Бодрость XIX столетия восстановила людей против таких статических представлений, и современная либеральная теология
полагает, что на небе имеет место прогресс, а в божестве происходит эволюция. Но даже и в этом представлении есть нечто
вечное, именно сам прогресс и'его внутренняя цель. И некоторая доза несчастья, вероятно, возвратит людским надеждам их
старую сверхземную форму: если жизнь на земле полна отчаяния, то только на небе может быть обретен мир.
Поэты сетовали на Время, которое уносит с собой предмет
их любви.
Резец годов у жизни на челе
За полосой проводит полосу,
Все лучшее, что дышит на земле,
Ложится под разящую косу.
Они обычно добавляли, что их собственные стихи неразрушимы:
64
И еще века, надеюсь, будут жить стихи мои,
Превознося достоинства твои, вопреки руке его жестокой.
Но это только обычное литературное тщеславие.
Философски настроенные мистики, неспособные отрицать,
что все временное преходяще, изобрели концепцию вечности не
-как чего-то постоянного в бесконечном времени, но как существующего вне всего временного процесса.
Вечная жизнь, согласно некоторым теологам, например
Настоятелю Инге, означает не сущертвование в каждый момент
будущего времени, но способ бытия, полностью независимый от
времени, в котором нет ни «позже», ни «раньше», а следовательно, нет логической возможности изменения. Эта точка зрения нашла свое поэтическое выражение у Бона:
Я видел Вечность той ночью,
Подобная кольцу великому чистого и бесконечного света,
Вся безмолвная, ибо — прозрачная;
А всюду под нею — Время в часах, днях и годах,
Влекомое сферами и,
Подобно громадной тени движимое, в котором мир
И все к нему относящееся вращалось.
В некоторых из наиболее известных философских систем содержится попытка выразить эту мысль в трезвой прозе, в них
проповедуется, что терпеливый и последовательный разум заставит нас в конце концов верить.
Сам Гераклит, при всей своей цере в изменение, допускает
нечто вечное. Понятие вечности (в качестве противоположного
бесконечной длительности), которое приходит с Парменидом", не
может быть найдено у Гераклита, но в его философии субстанциальный (central) огонь никогда не умирает: мир всегда «был,
есть и будет вечно живым огнем». Но огонь есть нечто постоянно изменяющееся, и его постоянство является скорее постоянством процесса, нежели постоянством субстанции, тем не
менее этот взгляд совершенно не следует приписывать самому
Гераклиту.
Подобно философии, наука пыталась избежать учения
о вечном потоке, найдя некий вечный субстрат среди изменяющихся явлений,- По-видимому, химия удовлетворяет этому требованию. Нашли, что огонь, который, казалось бы, разрушал,
только превращает: элементы образуют новые комбинации, но
каждый атом, который существовал до горения, продолжает
существовать и после окончания процесса. Соответственно
этому было сделано предположение, что атомы неразрушимы
и что все изменения в физическом мире состоят просто в перераспределении неизменных атомов. Этот взгляд господствовал
до открытия радиоактивности, когда было обнаружено, что
атомы способны (в свою очередь) разлагаться.
з-8б
6 5
Нимало не смутившись, физики изобрели новые и более
мелкие единицы, названные электронами и протонами, из которых состоят атомы. В течение нескольких лет предполагалось,
что эти частицы обладают той неразрушимостью, которая ранее
приписывалась только атомам. Но, к несчастью, оказалось, что
протоны и электроны могут сталкиваться и взрываться, образуя не новую материю, но волну энергии, распространяющуюся
по вселенной со скоростью света. Энергия должна была заменить материю в качестве некоего вечного начала. Но энергия,
в отличие от материи, не является рафинированным выражением общераспространенного понятия «вещи», это просто характерная особенность физических .процессов. Энергию можно ери
достаточной фантазии отождествить с гераклитовым огнем, но
это — горение, а не то, что горит. «Что горит» исчезло из современной физики.
Если перейти от малого к великому, то астрономия не позволяет нам более считать небесные тела вечными. Планеты возникли из Солнца, а Солнце произошло из туманности. Солнце
существовало и будет еще существовать в течение некоторого
времени,.но рано или поздно, вероятно через миллионы и миллионы лет, оно взорвется, разрушив все планеты и вернувшись
в состояние сильно разреженного газа. Так по крайней мере
говорят астрономы. Возможно, что с приближением рокового
дня они найдут ошибки в своих расчетах.
Доктрина вечного потока, которую проповедовал Гераклит,
мучительна, но наука, как мы видели, не может ее опровергнуть. Одной из главных целей философов было оживить
надежды, которые наука, по-видимому, убила. Соответственно
этому с большим упорством философы искали что-либо не подчиняющееся империи Времени. Эти поиски начинает еще Парменид.
Глава V
ПАРМЕНИД
Греки не были склонны к умеренности ни в своих теориях,
ни в своей практике. Гераклит утверждал, что все изменяется.
Парменид возразил, что ничто не изменяется. Парменид был
уроженцем Элей, что в Южной Италии; расцвет его деятельности приходится на первую половину V века до н. э. Согласно
Платону, Сократ в своей молодости (как говорят, около 450 года
до н. э.) беседовал с Парменидом, в то время глубоким стариком, и многое почерпнул из этой беседы. Состоялась эта беседа или нет в действительности, мы не знаем, но по крайней
мере мы можем сделать вывод, что сам Платон совершенно
очевидно находился под влиянием учения Парменида. Южноитальянские и сицилийские философы были более склонны
к мистицизму и религии, чем ионийские философы; последние
в своей тенденции были в целом научны и скептичны. Но благодаря влиянию Пифагора математика более процветала в Великой Греции, чем в Ионии. Однако в то время математика
запуталась в мистицизме. Парменид находился под влиянием
Пифагора, но о силе этого влияния можно только предполагать.
Историческое значение Парменида состояло в том, что он изобрел форму метафизической аргументации, которая в том или
ином виде может быть обнаружена у большинства последующих
метафизиков, включая Гегеля. Часто говорят, что Парменид
изобрел логику, но в действительности он изобрел метафизику,
основанную на логике.
Учение Парменида изложено в его поэме «О природе». Он
считает чувства обманчивыми и рассматривает множество чувственных вещей как простую иллюзию. Единственное истинное
бытие — бесконечное и неделимое «единое». Оно не является,
как у Гераклита, единством противоположностей, поскольку
никаких противоположностей нет. Например, он, вероятно, думал, что «холод» означает только «не горячее», что «темное»
означает только «не светлое». «Единое» понималось Парменидом не так, как мы понимаем бога; он, по-видимому, мыслил
его материальным и протяженным, ибо он говорит о нем как
о шаре. Но единое не может быть разделено, потому что оно
в своей целостности находится всюду.
Парменид делит свое учение на две части, которые он соответственно называет «путь истины» и «путь мнения». Нам нет
необходимости касаться последнего. Наиболее существенное,
3»
б7
что сохранилось из его учения о «пути истины», состоит в следующем: N
Небытия ни познать (непостижимо) не сможешь,
Ни в слове выразить...
Одно и то же есть мысль и бытие...
В будущем как может быть иль как бытие возникает?
Нет его, если оно возникло иль в будущем будет.
Гаснет рождение, так и смерть пропадает без вести.
Одно и то же есть мысль и то, о чем мысль существует.
Ибо ведь без бытия, в котором ее выражение,
Мысль тебе не найти'.
v
Сущность этого довода состоит в следующем.
Когда вы думаете, то думаете о чем-либо, когда вы употребляете какое-нибудь название, то это должно быть название
чего-либо. Следовательно, и мышление и речь требуют объектов
вне себя. И поскольку вы можете мыслить вещь или говорить
о ней в любое время, то все, что может быть мыслимо или высказано, должно существовать всегда. Поэтому не может быть
изменения, поскольку оно состоит в том, что вещи возникают
или уничтожаются.
В философии это первый пример широкой аргументации от
мысли и языка к миру в целом. Эту аргументацию нельзя, конечно, считать основательной, «о в то же время стоит посмотреть, какой элемент истины она содержит.
Мы можем изложить эту аргументацию .следующим образом: если язык не совсем бессмыслен, то слова должны что-то
значить. И в общем они должны обозначать не только другие
слова, но нечто существующее независимо от того, говорим мы
о нем или нет. Предположим, что мы, например, говорим
о Джордже Вашингтоне. Если бы не было исторической личности, которая носила это имя, то оно (очевидно) было бы бессмысленным и содержащие это имя предложения также были
бы бессмысленными. Из утверждения Парменида следует, что
Джордж Вашингтон не только должен был существовать
в прошлом, но в некотором смысле он должен существовать
и в настоящем, раз мы еще можем значимо употреблять это
имя. По-видимому, это совершенно ложно, но как нам обойти
этот довод?
Возьмем воображаемую личность, например Гамлета. Рассмотрим положение: «Гамлет был принцем датским». В определенном смысле это истинно, но истинно не в прямом историческом смысле. Истинное утверждение таково: «Шекспир говорит,
что Гамлет был принцем датским», — или более ясно: «Шекспир
1
Бернет замечает: «Смысл, как я думаю, таков: «Не может быть мысли
соответствующей названию, если это название не есть название чего-либо реального».
говорит, что был принц датский по имени Гамлет». Здесь уже
нет ничего воображаемого: Шекспир, Дания и звук «Гамлет» —
все это реально, но звук «Гамлет» не является на самом деле
настоящим именем, поскольку никто в действительности не
назывался Гамлетом. Если вы скажете, что «Гамлет» — это имя
воображаемой личности, то, строго говоря, это неверно; вы
должны были бы сказать: «Воображают, что «Гамлет» — имя
действительной личности».
Гамлет — воображаемая личность, едиирроги — воображаемый вид животных. Некоторые предположения, в которых
встречается слово «единорог», — истинны, а некоторые — ложны,
но в любом случае не непосредственно. Рассмотрите утверждения: «единорог имеет один рог» и «корова имеет два рога».
Чтобы доказать последнее, вы должны взглянуть на корову,
ибо недостаточно сказать, что в некоторых книгах говорится,
будто коровы имеют" два рога. Но доказательство того, что
«единороги имеют один рог», можно найти только в книгах, и
фактически правильным будет положение: «В некоторых книгах
yfвepждaeтcя, что имеются животные с одним рогом, называемые «единорогами». Все утверждения о единорогах на самом
деле являются утверждениями о слове «единорог», так же как
все утверждения о Гамлете на самом деле относятся к слову
«Гамлет».
Но очевидно, что в большинстве случаев мы высказываемся
не о словах, а о том, что слова обозначают. И это опять возвращает нас к аргументу Парменида, что если слово может быть
употреблено значимо, оно должно обозначать нечто, а не ничто,
и, следовательно, обозначаемое словом должно в известном смысле существовать.
Что же мы тогда должны сказать о Джордже Вашингтоне?
По-видимому, мы имеем лишь две альтернативы: одна состоит
в том, чтобы сказать, что он еще существует, другая — в том,
чтобы сказать, что, когда мы употребляем слова «Джордж Вашингтон», мы на самом деле не говорим о человеке, носившем
это имя. Обе альтернативы каж_ т я парадоксальными, но последняя менее парадоксальна, и я попытаюсь показать, в каком
смысле она истинна.
Парменид полагает, что слова имеют постоянное значение.
Это фактически основа его аргументации, которую он считает
бесспорной. Но, хотя словарь или энциклопедия дают нам то,
что может быть названо официальным или общественно санкционированным значением слова, нет двух людей, которые
в своем сознании вкладывают в одно и то же слово одинаковое
содержание.
Сам Джордж Вашингтон мог употреблять свое имя и слово
«я» как синонимы. Он мог воспринимать свои собственные
мысли и движения своего тела и мог, следовательно, вкладывать в свое имя более полное содержание, чем кто-либо еще.
69
В его присутствии друзья могли воспринимать движения его
тела и угадывать его мысли; и для них имя «Джордж Вашингтон» еще (значило нечто конкретное, данное в их ЛИЧЙОМ опыте.
После его смерти они должны были заместить восприятия воспоминаниями, что предполагает изменения в психических процессах, связанных с употреблением его имени. У нас, никогда
не знавших его, психические процессы опять-таки носят иной
характер. Мы можем подумать о его портрете и сказать себе:
«Да, это тот самый человек». Мы можем думать о «первом
президенте Соединенных Штатов». Если мы очень невежественны, то он для нас может быть просто «человеком, которого
звали «Джордж Вашингтон».' Что бы ни говорило нам это имя, •
для нас оно все же не сам человек, поскольку мы никогда не
знали его, но лишь нечто наличествующее в этот момент в памяти, чувстве или мысли. Это показывает ложность аргумента
Парменида.
Постоянное изменение в значениях слов скрывается тем
фактом, что в общем это изменение не вносит изменений в истинность или ложность предложений, в которых употребляются
слова. Если вы возьмете любое истинное предложение, содержащее имя «Джордж Вашингтон», оно, как правило, останется
истинным тогда, когда вы это имя замените выражением «первый президент Соединенных Штатов». Есть исключения из этого
правила. До избрания Вашингтона человек мог сказать: «Я надеюсь, что Джордж Вашингтон будет первым президентом
Соединенных Штатов», — но он не сказал бы: «Я надеюсь, что
первый президент Соединенных Штатов будет первым президентом Соединенных Штатов», — если бы не пылал необыкновенной страстью к закону тождества. Тем не менее легко образовать правило для исключения этих исключительных случаев,
а в тех, которые останутся, мы можем заменить слова «Джордж
Вашингтон» любым описательным выражением, приложимым
к нему одному. Именно только посредством таких фраз мы можем знать о нем то, что знаем.
Парменид утверждает, что, поскольку мы можем теперь
знать то, что обычно считается прошлым, оно на самом деле
йе может быть прошлым, но в определенном смысле должно существовать и в настоящее время. Отсюда он делает вывод, что
не существует такой вещи, как изменение. Этот аргумент преодолевается тем, что мы говорили о Джордже Вашингтоне.
Могут сказать, что в определенном смысле у нас нет знания
о прошлом. Когда мы что-нибудь вспоминаем, то воспоминания
происходят в настоящее время и не тождественны с предметом
воспоминания. Но воспоминание дает описание прошлого события, и для большинства практических целей нет необходимости
различать между описанием и тем, что им описывается.
В целом этот довод показывает, как легко делать метафизические выводы, исходя из языка, и что единственным
70
средством избежания ложных доводов этого рода должно быть
более широкое логическое и психологическое исследование
языка, нежели то, которое проделано большинством метафизиков.
Однако я думаю, если бы Парменид мог воскреснуть из
мертвых и прочесть только что сказанное о нем, он счел бы это
весьма поверхностным. «Откуда вам известно,— сказал бы он,—
что ваши положения о Джордже Вашингтоне относятся к прошлому? Согласно собственным вашим рассуждениям, прямое
отношение возможно только к вещам, существующим в настоящее время. Например, ваши воспоминания происходят в настоящем, а не в то время, о котором вы думаете, когда вспоминаете. Если память считать источником знания, то прошлое
должно быть перед сознанием в настоящем и в известном смысле
должно еще существовать».
Я не буду сейчас лытаться опровергать этот аргумент, так
как это потребовало бы обсуждения проблемы памяти — предмета очень сложного. Я привел здесь этот аргумент для того,
чтобы напомнить читателю, что философские теории, если они
значительны, могут, вообще говоря, возрождаться в новой
форме после того, как в своем первоначальном варианте они
были отброшены. Опровержения редко бывают окончательными;
в большинстве случаев они знаменуют собой только начало
дальнейших усовершенствований.
Последующая философия, включая и философию самого
новейшего времени, восприняла от Парменида не учение о невозможности всякого изменения, которое было слишком невероятным парадоксом, но учение о неразрушимости субстанции.
Слово «субстанция» еще не употребляется его непосредственными преемниками, но соответствующее ему понятие уже присутствует в их рассуждениях. Под субстанцией стали понимать
постоянный (persistent) субъект различных предикатов. В этом
своем значении она была и остается в течение более двух тысяч
лет одним из главных понятий философии, психологии, физики
и теологии. Подробнее я скажу об этом ниже. Теперь же я просто хочу заметить, что это понятие было введено, чтобы отдать
должное аргументам Парменида и в то же время не противоречить очевидным фактам.
Г л а в а VI
ЭМПЕДОКЛ
Смесь философа, пророка, человека науки и шарлатана, уже
встречавшаяся нами в лице Пифагора, нашла свое весьма полное воплощение в Эмпедокле, расцвет деятельности которого
приходился примерно на 440 годх до н. э. Он, таким образом,
был младшим современником Парменида, хотя его учение
в некоторых отношениях имело больше сходства с учением
Гераклита. Эмпедокл был гражданином города Акраганта, на
южном берегу Сицилии; он являлся демократическим политическим деятелем, хотя претендовал в то же время на божественность своей личности. В большинстве греческих городов, и
особенно в городах Сицилии, имел место постоянный конфликт
между демократией и тиранией. Вожди той и другой партий
в моменты поражения подвергались казни или изгнанию.
Изгнанники редко стеснялись вступать в переговоры с врагами
Греции — Персией на Востоке и Карфагеном на Западе. Эмпедокл в свое время также был изгнан, но он, по-видимому, после
своего изгнания предпочел карьеру святого карьере интригующего изгнанника. Возможно, что в юности он в той или иной
степени находился под влиянием орфизма; до своего изгнания
он сочетал занятия политикой и наукой; и только на склоне
жизни, в изгнании, он стал пророком.
Об Эмпедокле рассказывалось много легенд. Полагали, что
иногда при помощи магии, а иногда при помощи научного знания он творил чудеса или то, что казалось таковыми. Говорят,
что он мог управлять ветрами; он вернул к жизни женщину,
казавшуюся мертвой в течение тридцати дней. Говорят, наконец,
что он умер, прыгнув в кратер Этны, чтобы доказать свою божественность. Чяк говорит поэт:
Великий Эмпедокл, с пылкой душой,
Прыгнул в Этну и изжарился целиком.
На эту тему Мэтью Арнольд написал поэму, но, хотя она
принадлежит к наихудшему из того, что им написано, в ней не
содержится вышеприведенного двустишия.
Как и Парменид, Эмпедокл писал стихами. Лукреций, на
которого Эмпедокл оказал влияние, высоко ценил последнего
как поэта, но на этот счет мнения расходятся. Поскольку от
произведений Эмпедокла сохранились только фрагменты, его
поэтические заслуги должны оставаться под сомнением.
72
Науку и религию Эмпедокла необходимо рассматривать в отдельности, ибо они не согласуются друг с другом. Вначале я рассмотрю его науку, затем — философию и в конце — религию.
Наиболее крупным его вкладом в науку было открытие воздуха как особой субстанции. Это он доказал наблюдением, что,
когда ведро или иной подобный сосуд погружается кверху дном
в воду, вода в него не проникает. Эмпедокл говорит:
Так водяными часами из блестящей меди играет
Девочка; ибо когда, все отверстие трубки зажавши
Ручкой изящною, в мягкую массу воды серебристой
Их погружает, то влага в сосуд не проходит, давлением
Воздуха сжатого там у отверстий теснимая частых.
Но лишь только сгущенному воздуху доступ откроет,
Тотчас давленье ослабнет и влага в сосуд проникает
Этот отрывок находится в том месте, где объясняется природа дыхания.
Эмпедокл также открыл по крайней мере один случай
центробежной силы: если чашу с водой вращать на конце
веревки, вода не выльется.
Он знал, что растения имеют пол. У него была теория (надо
признать, что несколько фантастическая) эволюции и выживания наиболее приспособленных. Первоначально:
Так из смешения стихий бесконечные сонмы созданий
В образах многоразличных и дивных на вид происходят.
Там были головы без шей, руки без плеч, глаза без лбов,
отдельные конечности, стремящиеся соединиться. Все это соединялось как попало; там были неуклюжие создания с бесчисленными руками, существа с лицом и грудью, обращенными
в разные стороны, существа с туловищем быка и лицом человека, а другие существа — с туловищем человека и мордой быка.
Были гермафродиты, сочетающие в себе женскую и мужскую
природу, но бесплодные. В конце концов выжили только некоторые формы.
Что касается астрономии, то он знал, что Луна светит отраженным светом, и полагал, что это верно также и относительно
Солнца. Он говорил, что для распространения света требуется
определенное время, но это время настолько мало, что мы не
можем его заметить; ему было известно, что солнечное затмение вызывается прохождением Луны между Солнцем и Землей;
последнее он, по-видимому, узнал от Анаксагора.
Он был основателем итальянской школы медицины; эта медицинская школа, которая начинается с него, впоследствии
оказала влияние на Платона и Аристотеля. Согласно Бернету
(стр.234), она оказала воздействие яа всю направленность научного и философского мышления.
73
Все это свидетельствует о такой научной энергии того времени, которая не имела себе равных в более поздние века греческой истории.
Перехожу теперь к его космологии. Как уже упоминалось,
именно он стал считать землю, огонь, воздух и воду четырьмя
элементами (хотя само слово «элемент» им не употреблялось).
Каждый из элементов был вечным, но они могли смешиваться
в различных пропорциях и, таким образом, порождать встречающиеся в мире изменчивые сложные субстанции. Элементы
соединялись Любовью и разделялись Враждой. Для Эмпедокла
Любовь и Вражда — первичные субстанции наряду с землей,
воздухом, огнем и водой. В одни периоды преобладала Любовь,
в другие — Вражда. Существовал некогда Золотой век, когда
безраздельно господствовала Любовь В этот век люди поклонялись только кипрской Афродите. Изменения в мире определяются не какой-либо целью, но только Случайностью и Необходимостью. Развитие происходит по кругу: когда элементы
полностью смешаны Любовью, Вражда постепенно снова разделяет их, когда же Вражда их разделит, Любовь вновь начинает их постепенно соединять. Таким образом, всякая сложная субстанция преходяща, только элементы вместе с Враждой
и Любовью вечны.
Это напоминает Гераклита, но в смягченной форме, так как
не одна Вражда, но Вражда и Любовь в совокупности производят перемену. Платон связывает Гераклита с Эмпедоклом
в «Софисте» (242):
«А ионийские и некоторые сицилийские музы впоследствии
сошлись в том, что гораздо безопаснее сплетать то и другое и
говорить, что существующее есть многое и одно, связуется
враждою и дружбою: потому что разногласящее всегда соглашается,— говорят напряженнейшие из муз; те же, которые
понежнее, смягчают мысль, будто это всегда так, и преемственно признают все либо за одно, сдруженное Афродитою,
либо за многое, борющееся само с собою под влиянием какой-то
вражды».
Эмпедокл утверждал, что материальный мир шарообразен:
в Золотой век Вражда была снаружи, а Любовь — внутри;
затем постепенно в мир вошла Вражда, и Любовь была изгнана,
пока в наихудшее время Любовь целиком не окажется вне шара,
а Вражда—целиком внутри его. Затем — хотя причина этого
не ясна — начинается противоположное движение, пока не
возвращается (отнюдь не навсегда) Золотой век. Весь цикл
затем повторяется снова.
Могут вообразить, что каждая стадия могла бы быть устойчивой, но это не является точкой зрения Эмпедокла. Он хотел
объяснить движение, учитывая аргументы Парменида, но он
не желал, чтобы Вселенная представлялась не изменяющейся
на какой-либо стадии.
74
Взгляды Эмпедокла на религию в основном были пифагорейскими. Во фрагменте, в котором, по всей вероятности, речь
идет о Пифагоре, он говорит:
Жил среди них некий муж, умудренный безмерным познаньем,
Подлинно мыслей высоких владевший сокровищем ценным,
В разных искусствах премудрых свой ум глубоко изощрявший.
Ибо как скоро всю силу ума напрягал он к Познанью,
То без труда созерцал все несчастные мира явленья,
За десять или за двадцать людских поколений провидя.
В Золотой век, как уже
только Афродите.
говорилось, люди поклонялись
Но обагрять алтари непорочною кровью животных,
Душу из них исторгать, пожирать благородные члены —
Все это гнусным грехом почиталось у них справедливо.
Однажды он говорил о себе цветисто, как о боге:
Други! о вы, что на склонах златого холма Акраганта
Град обитаете верхний, ревнители добрых деяний
Злу непричастные, гостю почтенному кров и защита, —
Ныне привет вам! Бессмертному богу подобясь средь смертных,
Шествую к вам, окруженный почетом, как то подобает,
В зелени свежих венков и в повязках златых утопая,
Сонмами жен и мужей величаемый окрест грядущих,
В грады цветущие путь направляю; они же за мною
Следуют, все вопрошая, где к пользе стезя пролегает;
Те прорицаний желают, другие от разных недугов
Слово целебное слышать стремятся, ко мне обращаясь
Подлинно тяжких страданий исполнена жизнь злополучных!..
Стоит ли мне говорить, как о деле великом и важном,
Если я смог превзойти удрученных напастями смертных.
В другой раз он чувствует себя великим грешником, искупаюацим свою нечестивость:
Вещее слово Судьбы существует, издревле богами
Вечный закон установлен, скрепленный великою клятвой:
Если из демонов кто, долговечною жизнью живущих,
Члены свои обагрит нечестиво коварным убийством
Или же, грех совершив, поклянется преступною клятвой, —
Тридцать тысяч времен вдали от блаженных скитаться
Тот осужден, воплощаясь в различные тленные твари,
Тяжкие жизни пути изменяя в своих превращеньях.
Ярость эфира в пучину морскую его увлекает,
Море на землю извергнуть стремится, земля же в сиянье
Яркого солнца, а солнце в эфирные вихри бросает.
Все принимают его, но гнушаются грешником страшным!
Ныне и сам я таков: изгнанник богов и скиталец,
Внявший Раздору безумному...
75
В чем состоял его грех, мы не знаем; может быть, там не
было ничего, что мы могли бы счесть очень тяжелым. Ибо-он
говорит:
Горе мне! Если бы день роковой ниспослал мне кончину,
Прежде чем губы мои нечестивые коснулися пищи!
Прочь удаляйтесь огг Фебовых листьев зеленого лавра...
О злополучные, бойтесь к бобам прикасаться руками!.
Таким образом, он, вероятно, не совершал ничего худшего,
за исключением того, что жевал листья лавра или с жадностью
ел бобы.
Самый знаменитый отрывок у Платона, где он сравнивает
этот мир с пещерой, в которой мы видим только тени реальных
предметов, находящихся в светлом мире наверху, был предвосхищен Эмпедоклом. Происхождение этого сравнения надоискать в учении орфиков.
Лишь немногие — по-видимому, те, которые воздерживаются
от греха на протяжении многих перевоплощений, — достигают,
наконец, вечного блаженства в обществе богов.
Так происходят из них' прорицатели, или поэты,
Или врачи, иль вожди — у людей, населяющих землю
Те же к богам многочтимым возносятся в новом рождении,
Купно с другими бессмертными стол и очаг разделяя,
Скорбей не зная людских, не ведая смерти, ни боли...
Во всем этом, по-видимому, очень мало того, чего не содержалось бы уже в учениях орфизма и пифагоризма.
Оригинальность Эмпедокла, исключая науку, состоит в его
учении о четырех элементах и в применении принципов Любви
и Вражды для объяснения изменения.
Он отверг монизм и рассматривал ход вещей как регулируемый скорее случайностью и необходимостью, чем целью. В этом
отношении его философия была более научной, чем философия
Парменида, Платона и Аристотеля. В других отношениях он,
правда, молча соглашался с ходячими предрассудками; но и
в этом он был не хуже многих более поздних представителей
науки.
1
Не ясно, из кого это «из них»; можно лишь предположить, что из тех„
которые сохранили чистоту.
Глава
VII
АФИНЫ В ОТНОШЕНИИ К КУЛЬТУРЕ
Величие Афин начинается в период между двумя персидскими войнами (490 и 480—479 годы до н. э.)- До этого великих
людей порождала Иония и Великая Греция (греческие города
Южной Италии и Сицилии). Победы Афин над персидским царем Дарием при Марафоне (490 год до н. э.) и соединенного
греческого флота под афинским руководством над его сыном и
преемником Ксерксом (480 год до н. э.) создали им громадный
престиж. На островах и на части побережья Малой Азии против
персов восстали ионийцы, и после того, как персы были изгнаны
с греческого материка, они были освобождены Афинами. Спартанцы, которые заботились только о своей собственной территории, не принимали в этом участия. Афины, таким образом,
стали господствующим членом в союзе против персов. На основе
устава союза всякое государство-участник было обязано или
поставлять определенное количество кораблей, или возмещать
их стоимость. Большинство избрало последнее, так что Афины
приобрели морское превосходство над союзниками и постепенно
превратили союз в афинскую империю. Афины стали богатым
городом, преуспевающим под мудрым руководством Перикла,
который управлял на основе свободных выборов втечение почти
30 лет, до своего падения в 430 году до н. э.
Век Перикла был самым счастливым и самым славным временем в истории Афин. Эсхил, который участвовал в персидских войнах, >был зачинателем греческой трагедии. Одна из его
трагедий — «Персы», в которой он, порвав с обычаем брать
гомеровские сюжеты, повествует о поражении Дария. За ним
вскоре последовал Софокл, а за Софоклом — Еврипид, который,
однако, застал мрачные дни лелопонесской войны, последовавшей за падением и смертью Перикла. Он отразил в своих пьесах
скептицизм более позднего периода. Его современник, поэт
Аристофан, лисавший комедии, высмеивает всякие «измы»
с точки зрения дюжего и ограниченного здравого смысла,
в частности он подвергает поношению Сократа как человека,
который отрицает существование Зевса и пробавляется бесовскими псевдонаучными мистериями.
Афины были захвачены Ксерксом, а храмы на Акрополе
уничтожены пожаром. Перикл посвятил свою деятельность их
реконструкции. Им были построены Парфенон и другие храмы,
руины которых сохранились и ныне поражают наше воображение. Скульптор Фидий был нанят государством, чтобы создать
колоссальные статуи богов и богинь. В- конце этого периода
77
Афины стали самым прекрасным и великолепным городом эллинского мира.
Геродот — отец истории, происходивший из Галикарнасса
в Малой Азии, но живший в Афинах, — получил поддержку со
стороны афинского государства и дал описание персидских
войн с афинской точки зрения.
Достижения Афин в эпоху Перикла, быть может, самая удивительная вещь во всей истории. До этого времени Афины отставали от многих других греческих городов. Ни в искусстве,
ни в литературе они не дали ни одного великого человека
(исключая Солона, который был главным образом законодателем). И вдруг под влиянием победы и богатства, а также из-за
необходимости реконструкции архитекторы, скульпторы и драматурги , оставаясь до сих пор непревзойденными, создали
произведения, которые определили будущее [развитие этих
искусств] вплоть до наших дней. Это станет еще более удивительным, когда мы примем во внимание немногочисленность
участвующего в этом деле населения. Около 430 года до н. э.
Афины имели максимальное население, которое исчислялось,
как оценивают, примерно в 230 тысяч человек (включая рабов);
население окружающей Афины сельской Аттики, вероятно, несколько уступало в численности населению города. Никогда, ни
до, ни после афинян, ни одно государство, приближающееся
к афинскому по количеству населения, не говоря уже о занимаемой им площади, не было в состоянии создать произведения
искусства столь высокого совершенства.
В философии Афины дали только двух великих людей: Сократа и Платона. Платон принадлежит к несколько более позднему периоду, но молодость и ранние годы зрелости Сократа
приходятся на эпоху правления Перикла. Афиняне в достаточной мере интересовались философией, чтобы с жадностью слушать учителей из других городов. На софистов был большой
спрос со стороны молодых людей, желавших учиться искусству
ведения спора. В «Протагоре» платоновский Сократ дает замечательные сатирические описания пылких учеников, ловящих на
лету слова знаменитого гостя. Перикл, как мы увидим далее,
призвал в Афины Анаксагора, от которого Сократ, как он сам
признает, усвоил идею о первенстве духа в творении.
Большинство платоновских диалогов, по замыслу их создателя, относится ко времени Перикла и рисует привлекательную
картину жизни б'огатых. Платон принадлежал к аристократической афинской семье, он был воспитан в традициях того периода, который предшествовал времени, когда война и демократия разрушили богатство и безопасность высших классов.
Описываемые им молодые люди, перед которыми не стояла
необходимость работать, большую часть своего досуга проводили в занятиях наукой, математикой и философией; они почти
наизусть знали Гомера и были критическими ценителями до78
стоинств профессиональных декламаторов в поэзии. Позднее
было открыто искусство дедуктивного рассуждения, которое во
всех областях знания способствовало появлению новых теорий,
как истинных, так и ложных. В тот век можно было, как в немногие другие, века, быть как счастливым, так и разумным,
а также счастливым благодаря разумности.
Но равновесие сил, породившее этот Золотой век, было
непрочным. Ему угрожало как изнутри, так и извне: изнутри —
со стороны демократии, извне — со стороны Спарты. Чтобы понять, что произошло лосле Перикла, мы должны коротко рассмотреть раннюю историю Аттики.
Аттика в начале исторического периода была маленьким
самостоятельным земледельческим районом. Ее столица, Афины,
была небольшим городом, но в составе его населения постоянно
увеличивался слой ремесленников и искусных мастеров, которые
стремились сбывать свою продукцию за границей. Постепенно
обнаружилось, что более доходно производить вино и оливки,
чем зерно, а зерно ввозить, главным образом с побережья Черного моря. Этот род занятий требовал больше средств, чем
хлебопашество, и мелкие фермеры залезали в долги. В гомеровский период Аттика, как и другие города-государства Греции,
имела монархический образ правления, но монарх стал просто
религиозным деятелем без политической власти. Власть перешла в руки аристократии, подавлявшей как сельских земледельцев, так и городских ремесленников. В начале VI столетия Солоном было осуществлено компромиссное преобразование в интересах демократии; и большинство его мероприятий пережило
последовавшую затем эпоху тирании Писистрата и его сыновей.
К концу этого периода аристократы, как противники тирании,
начали выступать за демократию. До падения Перикла демократические движения приводили к власти аристократию, как
это было позже в Англии XIX века. Но под конец жизни Перикла вожди афинской демократии начали требовать большего
участия в политической власти. В то же время его империалистическая политика, с которой было связано экономическое
процветание Афин, вызвала усиливающиеся трения со Спартой,
приведшие в конце концов к Пелопоннесской войне (431—404 годы до н. э.), в которой Афины потерпели полное поражение
Несмотря на политическое крушение, престиж Афин продолжал сохраняться, и на протяжении почти целого тысячелетия
центр философии находился там. Александрия превзошла Афины
в математике и в науке, но Аристотель и Платон принесли
Афинам первенство в философии. Академия, где учился Платон,
пережшга все остальные школы; она продолжала существовать
в качестве некоего островка язычества в течение двух столетий
после того, как Римская империя обратилась в христианство.
Наконец, в 529 году н. э. она была закрыта религиозным фанатиком Юстинианом, и в Европе наступили века мрака.
79
Г л а в а VIII
АНАКСАГОР
Философ Анаксагор, хотя его и нельзя поставить рядом
с Пифагором, Гераклитом или Парменидом, тем не менее
являлся значительной исторической фигурой. Он был ионийцем и явился продолжателем «аучной рационалистической традиции Ионии. Он был первым, кто познакомил афинян с философией и первым высказал мысль, что первопричиной физических изменений является ум.
Анаксагор родился в Ионии в Клазоменах около 500 года
до н. э., но около 30 лет прожил в Афинах (приблизительно
с 462 по 432 год до н. э.). Его, вероятно, пригласил Перикл,
который стремился цивилизовать своих сограждан. Быть может,
Аспасия, происходившая из Милета, представила Анаксагора
Периклу. Платон в своем диалоге «Федр» говорит:
«Сблизившись, думаю я, с таким человеком, как Анаксагор,
насытившись учениями о возвышенных предметах и постигнув
природу разума и размышления, о чем Анаксагор много говорил, Перикл и извлек из всего этого пригодное для искусства
речи».
Говорят, что Анаксагор оказал влияние на Еврипида, но это
весьма спорно.
Граждане Афин, как и граждане других городов во все времена и на всех континентах, относились с определенной враждебностью к тем, кто пытался привить более высокий уровень
культуры, нежели тот, который был им привычен. Когда Перикл начал стареть, его противники подняли против него кампанию, нападая на его друзей. Они обвинили Фидия в том, что
он присвоил некоторое количество золота, которое было выделено ему на статуи. Они провели закон, позволявший
привлекать к суду тех, кто не исповедовал религию и проповедовал различные теории о том, «что наверху». На основании
этого закона они стали преследовать Анаксагора и обвинили
его в том, что он учил, что Солнце — раскаленный камень,
а Луна подобна Земле. (Такое же обвинение было повторено
по отношению к Сократу его преследователями, которых он высмеивал за их старомодность.) Не ясно, что произошло, известно
только, что Анаксагор должен был оставить Афины. Представляется возможным, что Перикл освободил Анаксагора из
тюрьмы и создал ему возможность бежать. Анаксагор возвратился в Ионию и там основал школу. В соответствии с завеща80
нием Анаксагора годовщину его смерти отмечали в этой школе
днем отдыха.
Анаксагор утверждал, что все является бесконечно делимым
и что даже малейшая частица материи содержит кое-что от
каждого элемента. Вещи представляют собой то, чего в них
содержится больше всего. Так, например, все содержит немного
огня, но мы называем огнем лишь то, в чем преобладает этот
элемент. Как и Эмпедокл, Анаксагор выступал против допу-*
щения пустоты; он говорил, что клепсидра, или надутая шкура,
свидетельствует, что там, где, по-видимому, ничего нет, находится воздух.
Он отличается от своих предшественников тем, что рассматривает ум («нус») как субстанцию, которая входит в состав живых существ и отличает их от мертвой материи. Во всем,
говорил он, есть часть всего, кроме ума, а некоторые вещи содержат также и ум. Ум имеет власть над всеми вещами, обладающими жизнью; он бесконечен и управляет сам собой, он
смешан с небытием. За исключением ума, все, как бы оно ни
было мало, содержит части всех противоположностей, таких, как
горячее и холодное, белое и черное. Он утверждал, что снег
черен (частично).
Ум — источник всякого движения. Он вызывает вращение,
которое постепенно распространяется по всему миру и приводит
к тому, что легчайшее идет к периферии, а тяжелейшее падает
в центр. Ум единообразен: в животном он так же хорош, как и
в человеке. Видимое превосходство человека обусловлено наличием у него рук; все кажущиеся различия интеллекта в действительности связаны с телесными различиями.
И Аристотель и платоновский Сократ выражают сожаление,
что Анаксагор, введя ум, мало его использует. Аристотель указывает, что Анаксагор вводит ум как причину только тогда,
когда он не знает другой причины. Везде, где возможно, Анаксагор дает механическое объяснение. Он отверг необходимость и
случайность как причину происхождения вещей. Тем не менее
в его космологии нет «провидения». По-видимому, он не уделял
большого внимания этике или религии; вероятно, он был атеистом, как утверждали его преследователи. На него оказали
влияние все его предшественники, исключая Пифагора. Парменид оказал на него такое же влияние, как и на Эмпедокла.
Анаксагор имел большие заслуги перед наукой. Он первый
объяснил, что Луна светит отраженным светом, хотя у Парменида имеется зачаточный фрагмент, который позволяет предполагать, что последний также знал это. Анаксагор дал правильную теорию затмений и считал, что Луна находится ниже
Солнца. Солнце и звезды, говорил он, — горящие к.амни, но
мы не чувствуем жара звезд, потому что они слишком далеко
от нас. Солнце больше Пелопоннеса. На Луне есть горы, и она
(как он думал) населена.
81
Говорят, что Анаксагор был из школы Анаксимена; несомненно, что он сохранял живую рационалистическую и научную
традицию ионийцев. У него не найдешь преобладания этики и
религии, которое от пифагорейцев до Сократа и от Сократа до
Платона вносило обскурантистский уклон в греческую философию. Анаксагор не находился в .первых рядах, но значение его
состоит в том, что он принес в Афины философию и был одним
из тех, чье влияние способствовало формированию взглядов
Сократа.
Г л а в а IX
АТОМИСТЫ
Атомизм основали два человека — Левкипп и Демокрит. Их
трудно разделить, потому что они обыкновенно упоминаются
совместно и, вероятно, некоторые из работ Левкиппа были впоследствии приписаны Демокриту.
Левкипп, расцвет деятельности которого, по-видимому, приходился примерно на 440 год до н. э . ' , происходил из Милета
и был продолжателем научной рационалистической философии,
связанной с этим городом. Он находился под большим влиянием
Парменида и Зенона. О нем так мало известно, что Эпикур
(более поздний последователь Демокрита) додумался до того,
что вообще отрицал существование Левкиппа, а некоторые
современные ученые возродили эту теорию. Имеется, однако,
некоторое количество ссылок на него у Аристотеля, и кажется
неправдоподобным, что эти ссылки (которые включают текстуальные цитаты) имели бы место, если бы Левкипп был
просто мифической личностью.
Демокрит гораздо более определенная фигура. Он был уроженцем Абдер во Фракии; что касается времени его жизни, то
он сообщает, что в годы его молодости Анаксагор был уже стариком, а это относится приблизительно к 432 году до н. э. Расцвет деятельности Демокрита датируют ориентировочно 420 годом до н. э. В поисках знания Демокрит совершал далекие
поездки в южные и восточные страны; возможно, что он провел
значительное время в Египте и, несомненно, посетил Перхшо.
Затем он возвратился в Абдеры, где и остался. Целлер считает,
что Демокрит «превосходил всех философов — своих предшественников и современников — богатством знаний, а большинство
из .них — остротой и логической правильностью мышления».
Демокрит был современником Сократа и софистов, и, если
исходить из чисто хронологических соображений, его следовало
бы рассматривать несколько позже в нашей истории философии.
Но дело осложняется тем, что довольно трудно провести различие между Демокритом и Левкиппом. На этом основании
я рассматриваю его раньше Сократа и софистов, несмотря на
то, что его философия частично была предназначена служить
1
Кирилл Бейли ( C y r i l B a i l e y , The Greek Atomists and Epicurus)
определяет, что расцвет деятельности Левкиппа относится примерно к 430 году
До н. э или немного более раннему времени.
83
ответом его земляку Протагору, наиболее знаменитому софисту.
Протагора, когда он посещал Афины, принимали с энтузиазмом,
о себе же Демокрит говорит: «Ведь я... пришел в Афины, и
никто меня не узнал». В течение долгого времени его философию игнорировали в Афинах. «Не ясно,— говорит Бернет, — знал
ли Платон что-либо о Демокрите... Аристотель, с другой стороны, знает Демокрита хорошо, ибо он также был ионийцем
с Севера»1. Платон никогда не упоминает в своих диалогах Демокрита, но, как говорит Диоген Лаэрций, Платон ненавидел
Демокрита настолько, что хотел, чтобы были сожжены все его
книги. Хис дает высокую оценку Демокриту как математику 2 .
Основные идеи общей Левкиппу и Демокриту философии
обязаны своим происхождением первому из них, что же касается их разработки, то едва ли возможно провести различие
между Левкиппом и Демокритом. Кроме того, для наших целей вряд ли есть смысл пытаться сделать это. Левкиппа, если
не Демокрита, привела к атомизму попытка занять промежуточную позицию между монизмом Парменида и плюрализмом
Эмпедокла. Точка зрения Левкиппа и Демокрита была удивительно похожа на точку зрения современной науки и лишена
большинства тех недостатков, к которым была склонна греческая спекулятивная мысль. Они полагали, что все состоит из
атомов, неделимых физически, но не геометрически; что между
атомами имеется пустое пространство; что атомы неразрушимы;
что они всегда находились и будут находиться в движении; что
существует бесконечное количество как самих атомов, так
даже и их разновидностей, отличающихся друг от друга формой
и размером. Аристотель3 утверждает, что, согласно атомистам,
атомы отличаются друг от друга также теплотой. Сферические
атомы, из которых состоит огонь, самые горячие. Что касается •
веса, то Аристотель цитирует Демокрита, который говорит, что
«каждое из неделимых [телец] бывает более тяжелым вследствие большего размера». Но вопрос о том, были ли атомы
в атомистических теориях с самого начала наделены весом,
остается спорным.
Атомы всегда находятся в движении, но среди комментаторов имеют место разногласия относительно характера
первоначального движения атомов. Некоторые, особенно Целлер, утверждают, что атомы мыслились вечно падающими,
причем более тяжелые атомы падали быстрее легких; они,
таким образом, догоняли более легкие атомы и сталкивались
с ними, в результате атомы отклонялись от своего пути, как
бильярдные шары. Этого взгляда, несомненно, придерживался
Эпикур, который во многих отношениях основывался в своих
1
2
3
J. В и г п е t. From Tbales to Plato, p. 193.
Т. Н e a t h, Greek Mathematics, Vol. I, p. 176.
А г i s t о t. de gen. et corr., 316a.
84
теориях на взглядах Демокрита, пытаясь в то же время, довольно неумно, учитывать критику Аристотеля. Но имеются значительные основания полагать, что Левкипп и Демокрит не
рассматривали вес как первоначальное свойство атомов. Кажется более вероятным, что, согласно их взгляду, атомы первоначально двигались беспорядочно, как в современной кинетической теории газов. Демокрит говорил, что в бесконечной пустоте нет ни верха, ни низа, и сравнивал движение аюмов
в душе с движением пылинок в солнечном луче, когда нет
ветра. Это значительно более разумный взгляд, чем взгляд
Эпикура, и я думаю, что мы можем его принять как несомненно
свойственный Левкиппу и Демокриту 1 .
В результате столкновения скопления атомов образуют
вихри. Остальное происходит в основном так, как у Анаксагора.
Шаг вперед состоял в том, что вихри объяснялись скорее механическими причинами, чем действием ума.
В древности было распространено мнение, приписывавшее
атомистам объяснение всего случайностью. Они же, напротив,
были строгими детерминистами Они полагали, что все происходит в соответствии с естественными законами. Демокрит прямо
отрицал, будто что-либо может происходить случайно 2 . Левкипп,
хотя его существование и ставят под вопрос, известен одним
своим высказыванием, а именно: «Ни одна вещь не возникает
беспричинно, но все возникает на каком-нибудь основании и
в силу необходимости».
Верно, что он не объяснил, почему мир должен был первоначально быть таким, как он есть, 'возможно, это следовало бы
приписать случайности. Но раз мир существует, то его дальнейшее развитие неизменно определяется механическими 'принципами. Аристотель и другие упрекали Левкиппа и Демокрита
за то, что они не дают объяснения причины первоначального
движения атомов, но в этом отношении атомисты были более
научны, чем их критики. Причинность должна с чего-то начинаться, и, где бы она ни начиналась, нельзя указать причины
первоначального данного. Причину существования мира можно
приписать творцу, но тогда творец сам окажется необусловленным. Теория атомистов фактически ближе к современной науке,
чем любая другая теория, выдвинутая в древности1.
В отличие от Сократа, Платона и Аристотеля атомисты пытались объяснить мир, не прибегая к понятию цели или конечной причины. «Конечная причина» того или иного процесса —
это событие в будущем, ради которого протекает процесс. В делах человеческих это понятие вполне применимо. Почему булочник печет хлеб? Потому, что в противном случае народ будет
1
Это истолкование принято Бернетом, а также, по крайней мере применительно к Левкиппу, Бейли (op. cit., p. 83).
2
См. С. В a i 1 е у, op. cit., p. 121 (о детерминизме Демокрита).
85
голоден. Почему строятся железные дороги?, Потому, что люди
пожелают путешествовать. В таких случаях вещи объясняются
целями, которым они служат. Когда мы спрашиваем, «почему»
происходит то или иное событие, мы можем иметь в виду одно
из двух. Мы можем подразумевать «какой цели служит это
событие?» .или мы можем иметь в виду «какие более ранние
обстоятельства послужили причиной этого события?» Ответ на
первый вопрос — это телеологическое объяснение, или объяснение через лооредство конечной причины; ответ на последний
вопрос — механистическое объяснение. Я не знаю, как могло
быть заранее известно, какой из этих двух вопросов должна
ставить наука или она должна ставить сразу же оба вопроса.
Но опыт показал, что механистический вопрос ведет к научному
знанию, в то время как телеологический не ведет. Атомисты
поставили механистический вопрос и дали механистический ответ. Их последователи вплоть до Возрождения больше интересовались телеологическим вопросом и, таким образом, завели
науку в тупик.
Относительно обоих вопросов в равной мере существуют
пределы, которые часто игнорируются и в житейском мышлении
и в философии. Нельзя 'поставить разумно никакого вопроса
относительно реальности в целом (включая бога), но только
о частях ее. Что касается телеологического объяснения, то, следуя ему, мы обычно приходим к творцу или по крайней мере
к создателю (Artificer), цели которого реализуются в ходе развития природы. Но если человек настолько упрям в своем телеологизме, что, продолжая опрашивать, поставит вопрос о том,
какой цели служит сам творец, то станет очевидным, что его
вопрос нечестивый. Кроме того, он бессмыслен, так как, чтобы
придать ему смысл, мы должны предположить, что сам творец
был создан неким сверхтворцом, целям которого он служит. Понятие цели, следовательно, приложимо только к явлениям внутри реальности, но не к реальности как целому.
Та же самая аргументация 'применима и к механистическим
объяснениям. Одно событие вызывается другим, другое —
третьим и так далее. Но если мы спросим о причине целого, то
опять придем к творцу, который сам не должен иметь причины.
Всякое причинное объяснение должно, следовательно, иметь
лишенное причины произвольное начало. Вот почему нельзя
считать недостатком в теории атомистов то, что они оставляли
первоначальное движение атомов необъясненным (unaccounted
for).
Не следует думать, что атомисты исходили в своих теориях
исключительно из эмпирических оснований. Атомистическая
теория возродилась в новое время, чтобы объяснить факты
химии; но эти факты не были известны грекам. В древности не
проводилось четкого различия между эмпирическим наблюдением и логическим доказательством. Верно, что Парменид
86
с презрением относился к наблюдаемым фактам, но Эмпедокл
и Анаксагор многое из своей метафизики связывали с наблюдениями над водяными часами и вращающимися ведрами. До
софистов, по-видимому, ни один философ не сомневался, что
законченная метафизика и космология могли быть созданы
благодаря сочетанию большого количества рассуждений с некоторым количеством наблюдений. По счастливой случайности
атомисты напали на гипотезу, для которой более чем через две
тысячи лет были найдены некоторые основания, но в то время их
учение было тем не менее лишено всякого твердого основания'.
Как и многие философы того времени, Левкипп старался
найти способ примирения парменидовских доводов с очевидным
фактом движения и изменения. Аристотель говорит:
«Хотя эти мнения [мнения Парменида] выведены, по-видимому, логическим путем, в ходе диалектического обсуждения,
однако верить им — стоит только взглянуть на факты — значит
быть близким к сумасшествию. Ибо, тго-видимому, ни один лунатик не будет столь далек от своих чувственных данных, чтобы
предположить, что огонь и лед — «единое»: люди достаточно
безрассудны, чтобы не видеть различий только между тем, что
является истинным, и тем, что кажется истинным благодаря
привычке»2.
«Левкипп же полагал, что он обладает учениями, которые,
будучи согласны с чувственными восприятиями, не отрицают
ни возникновения, ни уничтожения, ни движения, ни множественности сущего. Согласившись в этом с показаниями чувственных явлений, а с философами, принимавшими единое, —
в том, что не может быть движения без пустоты, он говорит,
что пустота — небытие и что небытие существует нисколько не
менее, чем бытие. Ибо сущее в собственном смысле — абсолютно
полное бытие. Таковое же не едино, но таковых сущих бесконечно много по числу, и они невидимы вследствие малости своих
объемов. Они носятся в пустоте [ибо пустота существует} и, соединяясь между собой, производят возникновение, расторгаясь
же — гибель. Где случится им соприкасаться, там они действуют сами и испытывают действие от других. Ибо там налицо
не единое [а множество отдельных сущих]. Складываясь и сплетаясь, они рождают [вещи]. [Ведь] из поистине единого не могло
бы возникнуть множество [вещей], ни из поистине многого —
единое; нет, это невозможно».
Мы увидим, что был один пункт, относительно которого до
сих пор соглашались все, а именно, что невозможно движение
при отсутствии пустоты. В этом все одинаково ошибались.
Круговое движение в заполненном пространстве возможно при
1
О логических и математических основаниях теорий атомистов см.
G. M
i I h a u d, Les Philosophes Geometres de la Grece, ch. IV.
2
Aristot., de gen. et corr., 325a.
87
том условии, что оно существовало всегда. Идея состояла в том,
что вещь может двигаться только в 'пустом пространстве, а в заполненном пространстве нет пустых мест. Могут возразить, и,
вероятно, это будет основательно, что движение никогда не
может возникнуть в заполненном пространстве, но нельзя обоснованно утверждать, что оно там вовсе не может происходить.
Грекам же, однако, казалось, что волей-неволей следует или
признать неизменный мир Парменида, или допустить пустоту.
Таким образом, аргументы Парменида против небытия, повидимому, логически неопровержимы 'Применительно к пустоте,
и они были подкреплены открытием, что там, где, очевидно, ничего нет, содержится воздух. (Это пример распространенного
беспорядочного смешения логики и наблюдения.) Парменидовскую позицию мы можем изложить следующим образом: «Вы
говорите, что пустота есть; следовательно, пустота — не ничто;
следовательно, она — не пустота». Нельзя сказать, чтобы атомисты ответили на этот довод; они просто 'провозгласили, что
предпочитают игнорировать этот довод на том основании, что
движение есть факт восприятия. Должна, следовательно, быть
пустота, как бы ни было трудно представить себе это'.
Рассмотрим дальнейшую историю этого вопроса. Первым и
наиболее очевидным способом устранения логических трудностей было различение между материей и пространством. Согласно такому взгляду, пространство — не ничто, но вместилище, которое может быть, а может и не быть в какой-либо данной части заполнено материей. Аристотель говорит («Физика»,
208а): «Утверждающие существование пустоты называют ее
местом; в этом смысле пустота была бы местом, лишенным
тела». Эта точка зрения с предельной ясностью выражена
Ньютоном, утверждавшим существование абсолютного пространства и соответственно отличавшим движение абсолютное
от движения относительного. В коперниковском споре обе стороны (как бы мало они ни понимали это) придерживались этой
точки зрения, поскольку они думали, что есть разница между
положением «небеса вращаются с востока на запад» и положением «земля вращается с запада на восток». Если всякое движение относительно, то эти два утверждения — только разные
способы высказывания одной и той же вещи, подобные положениям: «Джон — отец Джемса» и «Джемс—сын Джона». Но
если всякое движение относительно и 'пространство не субстанциально, то против пустоты в нашем распоряжении остаются
лишь парменидовские аргументы.
1
Напротив, К. Бейли (op. cit., стр. 75) утверждает, что у Левкиппа имелся
«весьма тонкий» ответ. Он заключался по существу в признании существования
чего-то [пустоты], что не было телесным Аналогично этому Бернет говорит«Любопытно, что атомисты, которых обычно считают великими материалистами древности, были фактически первыми, кто отчетливо сказал, что вещь
может быть реальной, не будучи телом».
88
Декарт, доводы которого точно совпадают с положениями
ранних греческих философов, сказал, что протяженность является сущностью материи, а следовательно, материя имеется
повсюду. У него протяженность — прилагательное, а не существительное, ее существительное — материя, и без своего существительного протяженность не может существовать. Для него пустое
пространство так же абсурдно, как счастье без чувствующего
существа, которое счастливо. Лейбниц, исходя из несколько
других оснований, также полагал, что существует лишь заполненное пространство, но он утверждал, что пространство — только
система отношений. По этому вопросу состоялся знаменитый спор
между Лейбницем и Ньютоном; последний был представлен
Кларком. Спор оставался неразрешенным вплоть до Эйнштейна,
теория которого принесла окончательную победу Лейбницу.
В то время как современный физик верит, что материя является в некотором смысле атомистичной, он уже не верит
в пустое пространство. Где нет материи, там все-таки что-то
есть, хотя бы световые волны. Материя более не обладает тем
высоким положением, которое она приобрела в философии благодаря аргументам Парменида. Она не является более неизменной субстанцией, но просто способом группировки событий.
Некоторые события принадлежат к группам, которые могут рассматриваться как материальные вещи, другие, как, например,
световые волны, к этим труппам не 'принадлежат. Веществом
(stuff) мира являются события, и каждое из них характеризуется недолговечностью. В этом отношении современные физики
находятся на стороне Гераклита, против Парменида. Но они находились на стороне Парменида до тех пор, пока на арене не
появились Эйнштейн и квантовая теория.
Что касается пространства, то современный взгляд на него
состоит в том, что оно «е представляет собой субстанцию, как
это утверждал Ньютон и как должны были утверждать Левкипп и Демокрит; пространство не является также прилагательным протяженных тел, как думал Декарт, но представляет
собой систему отношений, как утверждал Лейбниц. Как бы то
ни было, но все же не ясно, совместим ли этот взгляд с существованием пустоты. Возможно, что абстрактно логически его
можно примирить с пустотой. Мы могли бы сказать, что между
любыми двумя вещами имеется определенный больший или
меньший промежуток, а этот промежуток не означает существования промежуточных тел. Однако такую точку зрения было бы
невозможно использовать в современной физике. Начиная
с Эйнштейна, промежуток стал расстоянием между событиями,
а не между вещами ', и он носит характер столь же временной,
1
Здесь со стороны Б Рассела ясно проглядывает попытка с помощью
употребления понятия «событие» вместо понятия «вещь» отвергнуть материалистическую концепцию причинности и подменить ее идеалистической.—
Прим. ред.
89
как и пространственный. Это, 'по существу, причинная концепция, а в современной физике не существует действия на расстоянии. Все это, однако, имеет под собой скорее эмпирические,
чем логические основания. Кроме того, современный взгляд не
может быть выражен иначе, чем в терминах дифференциальных
уравнений, а следовательно, не мог бы быть понятен философам древности.
Соответственно 'представляется, что свое логическое развитие взгляды атомистов нашли в ньютоновской теории абсолютного пространства, которая тоже сталкивается с трудностью
приписывания реальности небытию. Против этой теории нет
логических возражений. Главное возражение состоит в том, что
абсолютное пространство абсолютно непознаваемо и, следовательно, не может выступать в качестве необходимой гипотезы
в эмпирической науке. Более практическое возражение состоит
в том, что физика может обойтись без абсолютного пространства. Но мир атомистов остается логически возможным, и он
более близок к действительному миру, чем мир любого другого
из философов древности.
Демокрит весьма детально разработал свои теории, и некоторые из его разработок интересны. Каждый атом, говорил
Демокрит, непроницаем и неделим, потому что он не содержит
пустоты. Когда вы применяете нож, чтобы разрезать яблоко,
он должен находить пустые места, через которые может в него
проникнуть; если бы яблоко не содержало 'пустоты, оно было
бы абсолютно твердым и поэтому физически неделимым. Каждый атом внутренне неизменен и представляет собой фактически парменидовское единое. Единственное, что делают атомы,
это движутся и сталкиваются друг с другом. Иногда они образуют соединения, когда им случается иметь такие формы, которые способны сцепляться. Существуют всевозможные виды
форм. Из маленьких сферических атомов состоит огонь, а также
душа. Сталкиваясь, атомы образуют вихри, которые порождают
тела, а в конце концов — миры 1 .
Существует множество миров, некоторые из 'них растут, другие 'приходят в упадок, некоторые, может быть, не имеют ни
солнца, ни луны, другие же имеют по нескольку солнц и лун.
'Каждый мир имеет начало и конец. Мир может быть разрушен
в столкновении с большим миром. Эта космология может быть
суммирована словами Шелли:
Миры за мирами катятся вечно,
От сотворения д о гибели,
Подобно пузырькам на поверхности реки,
Они сверкают, лопаются и исчезают.
op
1
О том, как это происходит по предположению атомистов, см. С. B a i l e y ,
cit., p 138 и далее.
90
Жизнь возникла из первобытной слизи. В живом теле повсюду имеется некоторое количество огня, но больше всего его
в мозгу или в груди. (По этому вопросу авторитеты расходятся.) Мысль представляет собой своего рода движение, а потому способна повсюду вызывать движение. Восприятие и мышление— физические процессы. Восприятие бывает двух родов:
одно — чувственное, другое — рассудочное. Восприятия последнего рода зависят только от воспринимаемых вещей, в то время
как восприятия первого рода зависят также от наших чувств,
а следовательно, способны вводить в заблуждение. Подобно
Локку, Демокрит утверждал, что такие качества, как теплота,
вкус, цвет, не присущи реально объектам, но обязаны своим
существованием нашим органам чувств, тогда как такие качества, как тяжесть, плотность и твердость, реально присущи
самим объектам.
Демокрит был решительным материалистом, для него, как
мы видели, душа состоит из атомов, а мышление является физическим процессом. Вселенная не имеет целей, там только
атомы, управляемые механическими законами. Он не верил
в распространенную тогда религию и выступал против нуса
Анаксагора. В этике он считал целью жизни бодрость, а умеренность и образование — наилучшими средствами для ее достижения. Он осуждал все неистовое и страстное; он не одобрял
также половую жизнь, потому что, как он говорил, это вызывает преобладание удовольствия над сознанием. Он ценил
дружбу, но плохо отзывался о женщинах. Он не хотел иметь
детей, потому что заботы, связанные с их воспитанием, служат
помехой философствованию. Во всем этом он был весьма похож на Иеремию Бентама; в равной степени он также любил то,
что греки называли демократией1.
Демокрит — таково по крайней мере мое мнение — последний греческий философ, который был свободен от известного
недостатка, нанесшего вред всей более поздней древней и всей
средневековой мысли. Все философы, которых мы рассматривали до сих пор, были охвачены беспристрастным стремлением
к познанию мира. Они представляли себе это более легким делом, чем оно было в действительности, но без такого оптимизма
у них не хватило бы-мужества положить начало этому делу.
Их взгляд «а мир в основном был подлинно научным взглядом, всякий раз, когда он не являлся просто выражением
предрассудков того времени. Но этот взгляд был не только научным, он был образным и выразительным и был полон наслаждения смелым предприятием. Они интересовались всем: метеорами и затмениями, рыбами1 и вихрями, религией и моралью;
1
«Бедность в демократии настолько же предпочтительнее так называемого благополучия граждан при царях, насколько свобода лучше рабства», —
говорит Демокрит.
91
с проницательным интеллектом у них сочеталась детская любознательность.
Начиная с этого момента впервые «появляются некоторые
признаки упадка, несмотря на предыдущие, не имеющие себе
равных достижения, а ватем наступает постепенное разложение.
В философии, даже в самой лучшей философии после Демокрита, плохо то, что в ней делается чрезмерный упор на человека в ущерб стремлению к познанию вселенной. Сперва, вместе с софистами, приходит скептицизм, приводящий к изучению
того> как мы познаем, вместо попытки приобрести новое знание.
Затем, вместе с Сократом, центр тяжести переносится на этику;
с Платоном начинается отрицание чувственного мира в пользу
самого себя творящего мира чистой мысли; с Аристотелем —
вера в цель как основное понятие науки. Несмотря на гениальность Платона и Аристотеля, их мысль имела пороки, оказавшиеся бесконечно вредными. После них начался упадок энергии и постепенное возрождение вульгарных предрассудков.
Новое мировоззрение возникло отчасти в результате победы
католической ортодоксии; но вплоть до Возрождения философия не могла обрести вновь той энергии и независимости, которые были свойственны предшественникам Сократа.
Глава X
ПРОТАГОР
Во второй половине V века до н. э. великим досократическим системам, которые были рассмотрены нами выше, было
противопоставлено скептическое движение. Наиболее значительной фигурой этого движения был Протагор — глава софистов. Слово «софист» не имело вначале отрицательного значения.
По смыслу оно было равнозначно слову «преподаватель». Софистом был человек, который добывал средства к существованию,
передавая молодым людям определенные знания, которые, как
тогда думали, могли быть им полезны в практической жизни.
Так как общество «е обеспечивало подобного образования за
общественный счет, то софисты учили только тех, кто имел собственные средства или у кого родители располагали "такими
средствами. Это обстоятельство придавало деятельности софистов определенный классовый уклон, усугубляемый политической обстановкой того времени. В Афинах и во многих других
городах Греции демократия торжествовала политическую победу, но ничего не было предпринято для уменьшения богатства членов старых аристократических семей. Именно богатые
главным образом и воплощали в себе то, что иавестно нам как
эллинская культура; они имели в своем распоряжении образование и досуг; путешествия же в значительной мере сгладили
их традиционные предрассудки, а время, которое они проводили
в спорах, отточило их ум.
То, что тогда называлось демократией, оставляло институт
рабства неприкосновенным. Рабство давало богатым возможность наслаждаться своим богатством, не угнетая свободных
граждан.
Однако во многих городах, и особенно в Афинах, более
бедные граждане были настроены то отношению к богатым
вдвойне враждебно—вследствие зависимости и благодаря традиции. Богатых подозревали, и часто справедливо, в неблагочестии и аморальности, в том, что они разрушали древние верования и, вероятно, пытались уничтожить и демократию. Таким
образом, случилось, что в сфере культуры политическая демократия оказалась связанной консерватизмом, в то время как
те, кто осуществлял нововведения в области1 культуры, тяготели к политической ре-акции.
93
Такое же в известной мере положение сложилось в современной Америке, где «Тэммени» • представляет в основном католическую организацию, созданную для защиты традиционных
теологических « этических догм от притязаний со стороны просвещения. Но просвещенные в Америке являются более слабыми
в политическом отношении, чем в Афинах, так как им не удалось объединиться с плутократией. Однако в Америке существует один значительный и высокоинтеллектуальный класс,
который заинтересован в защите плутократии, — класс юридической корпорации. В некоторых отношениях функции этого
класса аналогичны функциям, которые выполняли в Афинах софисты.
Афинская демократия, несмотря на свою большую ограниченность, которая исключала рабов и женщин, в некоторых отношениях была более демократичной, чем любая современная система. Судьи и большинство представителей исполнительной
власти избирались по жребию и на короткое время. Таким образом, подобно нашим присяжным, они оставались средними
гражданами, с характерными для средних граждан предрассудками и отсутствием профессионализма. Вообще в Афинах
каждое дело слушалось большим количеством судей. Истец и
ответчик, или обвинитель и обвиняемый, выступали лично, от
своего имени, а не через профессиональных юристов. Естественно, что успех или неудача дела зависели в значительной
степени от ораторского искусства, умения играть на народных
предрассудках. Но хотя человек должен был сам произносить
свою речь, он мог нанять специалиста, чтобы тот написал для
него речь, или, как предпочитали многие, он мог заплатить за
наставления в хитростях, требующихся для достижения успеха
в суде. Полагали, что этим хитростям учат софисты.
Век Перикла в истории Афин аналогичен викторианской
эпохе в истории Англии. Афины были богатым и преуспевающим городом, которому не доставляли слишком большого беспокойства войны. В Афинах был демократический строй при
управлении со стороны аристократов. Как мы уже видели
в связи с Анаксагором, оппозиция Периклу со стороны демократии постепенно накапливала силы; друзья Перикла один за
другим подвергались нападкам с ее стороны. Пелопоннесская
война разразилась в 431 году до н. э . 2 Афины наряду со многими другими местностями Греции были опустошены чумой.
Население Афин, достигавшее до этого 230 тысяч, сильно сократилось и никогда уже больше не поднималось до своего
3
прежнего уровня . Сам Перикл в 430 году до н. э. был отстранен
1
Политическая организация в Нью-Йорке, являющаяся ныне одним из
отделений Демократической партии США. Основана в 1789 году. — Прим. ред.
2
Она окончилась в 404 году до н. э. полным поражением Афин.
3
См. J. В. В и г у, History of Greece, Vol. I, p. 444.
94
отдолжности полководца и за незаконное присвоение общественных денег оштрафован судом, состоявшим из 1501 судьи. Его
два сына умерли от чумы, а в следующем году (429 год дон. э.)
он умер сам. Фидий « Анаксагор были осуждены. Аспасия
также подвергалась судебному преследованию за нечестие и за
содержание дома терпимости, но была оправдана.
В таком обществе было естественно, что люди, которым
грозила опасность навлечь на себя враждебность демократиче- *
ских политиков, желали приобрести судебные навыки. Ибо
Афины, несмотря на сильную 'приверженность к практике преследований, были вое же в одном отношении более либеральны,
чем современная Америка, поскольку тем, кого обвиняли в нечестии и развращении молодежи, давали возможность выступать «в свою защиту.
Этим объясняется популярность софистов у одного класса и
их непопулярность у другого. Но в своем собственном представлении софисты служили скорее более беспристрастным целям,
и несомненно, что многие из них по-настоящему интересовались
философией. Платон посвятил свою деятельность карикатурному
их изображению и поношению, но о софистах не следует судить
по этой полемике с ними Платона. Возьмите, находясь в веселом настроении, следующий отрывок из диалога Платона
«Эвтидем» — отрывок, в котором рассказывается, как два софиста, Дионисиодор и Эвтидем, решили запутать простодушного человека по имени Ктисипп:
«Скажи-ка, есть ли у тебя собака?» — «И очень злая», — от.вечал Ктисипп. — «А есть ли у нее щенята?» — «Да, тоже
злые». — «И их отец, конечно, собака же?» — «Я даже видел, как
он занимается с самкой». — «Что ж, ведь эта собака твоя?» —
«Конечно». — «Значит, этот отец — твой, следовательно, твой
отец — собака и ты — брат щенят».
В более серьезном настроении возьмите диалог под названием «Софист». Он представляет собой логическое рассуждение
по поводу определения. Слово «софист» берется здесь в качестве
иллюстрации. В настоящее время нас не интересует логика этого
рассуждения. В данный момент я хочу привести из этого диалога только его конечное заключение:
«Так этим именем обозначается подражание искусству, заставляющему другого противоречить самому себе, содержимому
в 'притворствующей части искусства мнительного, а через это —
в роде фантастическом, происходящем от образотворения, которое есть чудодейственная часть, отделяющая в словах творчество не божественное, а человеческое. Кто полагал бы, что
софист действительно этого рода и крови, тот говорил бы, как"
видно, сущую правду».
О Протагоре известен рассказ (несомненно, апокрифический), который свидетельствует о такой связи софистов с суДами, какой она представлялась народному сознанию. Как
95
говорят, Протагор учил молодого человека на условиях, при
которых тот должен Йыл заплатить ему за учебу в том случае,
если выиграет свой первый процесс. Но оказалось, что первый
судебный процесс этого молодого человека был возбужден
самим Протагором для получения платы за учебу.
Однако пора оставить эти предварительные замечания и
посмотреть, что же на самом деле известно о Протагоре.
Протагор родился около 500 года до н. э. в Абдерах — в городе, из которого был родом Демокрит. Он дважды посетил
Афины, второй его визит имел место не позднее чем в 432 году
до н. э. Он создал кодекс законов для города Фурии в 444—
443 годах до н. э. Существует предание, что Протагор был подвергнут судебному преследованию за нечестие, но это, по-видимому, неверно, несмотря на тот факт, что он написал книгу
«О богах», которая начиналась так: «О богах я не умею сказать, существуют ли они или нет и каковы они по виду. Ведь
много препятствий для знаний — неясность дела и краткость
человеческой жизни».
Его второе посещение Афин несколько сатирически описано
в платоновском «Протагоре», а его учение разбирается серьезно
в «Теэтете». Протагор известен главным образом своей доктриной, согласно которой «человек есть мера всех вещей, существующих, что они существуют, и не существующих, что они не
существуют». Эта доктрина истолковывается в том смысле, что
каждый человек есть мера всех вещей и что когда люди разнятся между собой, то нет объективной истины, благодаря которой один прав, а другой неправ. Это, в сущности, скептическое учение, и оно, по-видимому, было основано на «обманчивости» чувств.
Один из трех основателей прагматизма, Фердинанд Шиллер,
обычно называл себя учеником Протагора. Это случилось потому, как я думаю, что Платон в своем «Теэтете» утверждал,
истолковывая Протагора, что одно мнение может быть лучше,
чем другое, хотя оно не может быть истиннее. Например, когда
человек болеет желтухой, то все кажется ему желтым. Поэтому
нет смысла говорить, что вещи в действительности являются не
желтыми, но имеют такой цвет, какой видит здоровый человек.
Мы можем сказать, однако, что поскольку здоровье лучше
болезни, то мнение здорового человека лучше мнения человека,
больного желтухой. Эта точка зрения, очевидно, близка к прагматизму.
Для 'практических целей неверие в объективную истину делает большинство арбитром того, во что следует верить. Отсюда
Протагор пришел к защите закона, обычая и традиционной
морали. Хотя он не знал, как мы видели, существуют ли боги,
он был уверен, что им следует поклоняться. Эта точка зрения,
очевидно, справедлива по отношению к человеку, чей теоретический скептицизм последователен и логичен.
96
Зрелая живнь Протагора была проведена в некоторого рода
непрерывном лекторском турне по городам Греции. Он учил
за вознаграждение «всякого, кто жаждал практического успеха
и более высокой духовной культуры»'. Платон протестовал
против практики софистов получать деньги за обучение, отчасти
с позиций оноба (по современным понятиям). Сам Платон обладал вполне достаточными средствами и поэтому был неспособен, по-видимому, понять нужды тех, кто не имел хорошего
состояния. Странно, что современные профессора, которые не
видят причины отказываться от жалованья, так часто повторяют платоновское обвинение против софистов.
Есть, однако, другой пункт, в котором софисты отличаются
от большинства современных им философов. Обычно каждый
учитель, за исключением софистов, основывал школу, которая
обладала некоторыми признаками братства, с большей или
меньшей степенью общности жизни (часто — нечто аналогичное монашеской жизни) и, как правило, с эзотерической доктриной, которую не проповедовали публике.
Все это было естественно там, где философия возникла из
орфизма. Среди софистов ничего подобного не было. То, чему
они учили, в их представлении не было связано с религией или
моралью. Они учили искусству спора и давали столько знаний,
сколько было для этого необходимо. Вообще говоря, они могли,
подобно современным адвокатам, показать, как защищать или
оспаривать то или иное мнение, и не заботились о том, чтобы
защищать свои собственные выводы. Те же, для кого философия была руководством в жизни, тесно связанным с религией,
естественно, были шокированы, софисты им казались легкомысленными и безнравственными.
В некотором отношении — хотя нельзя сказать, сколь велико
значение этого обстоятельства, — ненависть, которую вызывали
к себе софисты не только у широкой публики, но и у Платона и
последующих философов, была обязана своим существованием
их интеллектуальной честности. Преследование истины, когда
оно ведется искренне, должно игнорировать моральные соображения. Мы не можем знать заранее, чем окажется истина по
отношению к тому, что в данном обществе мыслится поучительным. Софисты были готовы следовать за доказательством, куда
бы оно их ни вело. Часто это приводило их к скептицизму.
Один из софистов, Горгий, утверждал, что ничего не существует, а если что-либо и существует, то оно непознаваемо, и
Даже если существует и познаваемо для кого-либо одного, то
он-не может передать свое знание другим. Мы не знаем, каковы
бь*&и доводы Горгия, но я могу хорошо себе представить, что
имели логическую силу, которая заставляла противников
!
Е Z e l l e r , Grundriss der Geschichte der griechischen Philosophie, 1ввЗ,
S. 1299.
W
97
Горгия искать убежище в наставлениях. Платон всегда
старался проводить взгляды, которые, как он думал, сделают
людей добродетельными. Едва ли Платон был когда-нибудь
интеллектуально честен, потому что он всегда оценивал доктрины
по их социальному значению. Но даже и в этом он не был честен, так как претендовал на то, что следовал доводам и судил
на основании чисто теоретических критериев, тогда как фактически направлял спор таким образом, чтобы последний приводил в результате к добродетели. Платон ввел этот порок в философию, где он с тех пор и продолжает существовать. Характер
его диалогов определялся, по-видимому, в основном его враждебностью к софистам. Одним из недостатков всех философов
со времени Платона было то, что их исследования в области
этики исходили из предположения, что им уже известны те
заключения, к которым они должны только еще прийти.
В Афинах в конце V века до н. э. были люди, которые,
по-видимому, учили политическим доктринам, казавшимся безнравственными их современникам, а также кажущимся таковыми демократическим нациям нашего времени. В первой книге
«Государства» Платона Тразимах доказывает, что нет иной
справедливости, кроме интереса более сильного, что законы
создаются правительствами для своей собственной выгоды и что
нет объективных критериев, с которыми можно сообразовываться
в борьбе за власть. Калликл, согласно Платону (в «Горгии»),
отстаивал подобную доктрину. Зако« природы, говорил он,
является законом более сильного, но для удобства люди установили институты и моральные заповеди, которые сдерживали
бы сильного. Такие доктрины получили в наше время более
широкое распространение, чем в древности. И что бы о них ни
думали, они не были характерны для софистов.
В течение V века до н. э., независимо от той роли, которую
играли в этом процессе софисты, в Афинах происходило превращение негибкой пуританской простоты в остроумный и довольно жестокий цинизм в борьбе против тупого и в равной
степени жестокого сопротивления гибнущей ортодоксии.
Начало этого столетия характеризуется выступлением Афин
в защиту городов Ионии против персов и победой при Марафоне в 490 году до н. э. В конце столетия (в 404 году до н. э )
Афины терпят поражение от Спарты, а в 399. году до н. э. был
казнен Сократ. После этого Афины утратили свое политическое
значение, но они приобрели несомненное культурное первенство,
сохранявшееся вплоть до победы христианства.
Некоторые обстоятельства в истории Афин V века до н. э.
существенны для понимания Платона и всей последующей'греческой мысли. В течение первой персидской войны слава пришла главным образом к Афинам благодаря их решительной
победе при Марафоне. Десятью годами позднее, в течение второй персидской войны, Афины еще сохраняли первенство среди
98
греков на море, но на суше победы одерживались в основном
благодаря спартанцам — признанным военачальникам эллинского мира. Однако взгляды спартанцев были узкопровинциальны; они перестали бороться против персов, как только
последних изгнали из европейской Греции. Защита азиатских
греков и освобождение островов, которые были завоеваны персами, осуществлялись с большим успехом Афинами. Афины
стали ведущей морской державой и установили сильный империалистический контроль над ионийскими островами. Они процветали в период правления Перикла, который был умеренным
демократом и умеренным империалистом. Громадные храмы,
развалины которых еще напоминают о славе Афин, были построены по его инициативе, чтобы заменить храмы, разрушенные Ксерксом. Город очень быстро богател и сильно развивался в культурном отношении. В результате, как это постоянно
случается в такие времена, в особенности когда богатство
было обязано своим происхождением внешней торговле, приходили в упадок традиционная мораль и традиционные верования.
В это время в Афинах жило необычайно большое количество
гениальных людей. Три великих драматурга — Эсхил, Софокл
и Еврипид — все принадлежали к V веку до н. э. Эсхил участвовал в битве при Марафоне и видел сражение при Саламине.
Софокл был еще ортодоксален в религиозном отношении. Но
Еврипид находился под влиянием Протагора и духа свободомыслия своего времени; его истолкование мифов было скептическим и разрушительным. Аристофан, писавший комедии поэт,
высмеивал Сократа, софистов и философов вообще, но, несмотря
на это, принадлежал к их кругу. В «Пире» Платон представляет его находящимся в весьма дружеских отношениях
с Сократом. Скульптор Фидий, как мы видели, принадлежал
к кругу Перикла.
В этот период превосходство Афин было скорее художественным, чем интеллектуальным. За исключением Сократа,
никто из великих математиков и философов V века до н. э. не
был уроженцем Афин. Что касается Сократа, то он не был
писателем и ограничивался устными беседами.
(
Начало пелопоннесской войны в 431 году до н. э. и смерть
Перикла в 429 году до н. э. ознаменовали начало мрачного
периода в истории Афин. Афиняне сохраняли превосходство на
море, спартанцы же имели превосходство на суше и в течение
лета несколько раз захватывали Аттику (исключая Афины).
В результате Афины были переполнены беженцами, кроме того,
население жестоко пострадало от чумы. В 414 году до н. э.
афиняне послали большую экспедицию в Сицилию, надеясь захватить Сиракузы, которые были союзником Спарты, но эта попытка потерпела неудачу. Война сделала афинян жестокими
и мстительными. В 416 году до н. э. они захватили остров Мелос
4*
99
и теребили всех мужчин, способных носить оружие, обратив
в рабство остальных жителей. В «Троянках» Еврииид протестовал против подобного варварства.
Конфликт имел идеологический аспект, поскольку Спарта
была защитницей олигархии, а Афины — демократии. Афиняне
имели основания подозревать некоторых из своих собственных
аристократов в предательстве, которое, как все думали, сыграло
свою роль при окончательном морском поражении Афин
в битве при Эгоспотамах в 405 году до н. э.
В конце войны спартанцы установили в Афинах олигархическое правление, известное под названием «тирании тридцати».
Некоторые из этих тридцати, в том числе глава их, Критий,
были учениками Сократа. Они заслуженно не пользовались
популярностью, и не прошло и года, как были свергнуты. С согласия Спарты демократия была восстановлена, но это была
озлобленная демократия. Только амнистия помешала приверженцам демократии открыто мстить своим внутренним врагам, однако они пользовались любым случаем, чтобы обойти
условия амнистии и подвергнуть преследованию своих врагов.
Именно в такой обстановке имело место осуждение и казнь Сократа (399 год до н. э.).
Ч
а
с
т
ь
в
т
о
р
а
я
СОКРАТ, ПЛАТОН И АРИСТОТЕЛЬ
Г л а в а XI1
СОКРАТ
Сократ как объект изучения представляет для историка значительные трудности. Несомненно, что в отношении многих
исторических личностей нам очень мало известно, тогда как
в отношении других известно многое; что же касается Сократа,
то мы не уверены, знаем ли мы о нем очень мало или очень
много Бесспорно, что он был афинским гражданином, обладавшим небольшими средствами, который проводил свое время
в диспутах и учил молодежь философии, но не за деньги, как
это делали софисты. Достоверно известно, что в 399 году
до н э., когда Сократу было около 70 лет, он был осужден,
приговорен к смерти и казнен. Бесспорно также, что он был
хорошо известной личностью в Афинах, поскольку Аристофан
изобразил его в карикатурном виде в своей комедии «Облака».
Но за пределами этих фактов сведения о Сократе приобретают
спорный характер. Двое из учеников Сократа, Ксенофонт и
Платон, написали о нем много, но рассказывают о нем весьма
различные вещи. Бернет высказал мысль, что даже в тех случаях, когда они в чем-либо согласны друг с другом, то это происходит потому, что Ксенофонт повторяет Платона. Когда же
они расходятся во мнениях, то одни верят одному, другие — другому, а третьи не верят ни одному из них Я не рискну примкнуть к той или иной стороне в этом опасном споре, а лишь
кратко изложу указанные различные точки зрения.
Начнем с Ксенофонта, военного человека, не очень щедро
одаренного интеллектом и в целом склонного придерживаться
традиционных взглядов. Ксенофонт огорчен тем, что Сократа
обвинили в нечестии и в развращении юношества; он утверждает, что, наоборот, Сократ был весьма благочестив и что
влияние его на юношество было вполне благотворным. По-видимому, его идеи, далеко не являлись разрушительными, будучи
скорее скучными и банальными. Эта защита заходит слишком
1
Главы с XI по XIX книги первой перевела Н А
101
Клейнман
далеко, поскольку она оставляет без объяснения враждебное отношение к Сократу. Как говорит Бернет, «защита Сократа Ксенофонтом чересчур успешна. Сократа никогда не приговорили бы к смерти, если бы он был таким, каким его описывает
Ксенофонт»'.
Существовала тенденция считать, будто все, что говорит Ксенофонт, должно быть правильно, потому что ему не хватало
ума, чтобы думать о чем-либо неправильном. Эта линия аргументации совершенно неосновательна. Пересказ глупым человеком того, что говорит умный, никогда не бывает правильным,
потому что он бессознательно превращает то, что он слышит,
в то, что он может понять. Я предпочел бы, чтобы мои слова
передавал мой злейший враг среди философов, чем друг, несведущий в философии. Поэтому мы не можем принять то, что
говорит Ксенофонт, если это включает какой-либо трудный
вопрос в философии или является частью аргументации, направленной на то, чтобы доказать, что Сократ был несправедливо осужден.
Тем не менее некоторые из воспоминаний Ксенофонта
весьма убедительны. Он сообщает (как это делает и Платон),
что Сократ был постоянно занят вопросом о том, как добиться
того, чтобы власть в государстве 'Принадлежала компетентным
людям. Он имел обыкновение задавать такие вопросы: «Если
бы я хотел починить башмак, к кому я должен обратиться?»
На этот вопрос некоторые искренние юноши отвечали": «К сапожнику, о Сократ». Он имел обыкновение отправляться к плотникам, кузнецам и т. п. и задавал некоторым из них такой,
например, вопрос: «Кто должен чинить корабль государства?»
Когда он вступил в борьбу с тридцатью тиранами, их глава,
Критий, который был знаком со взглядами Сократа, так как
учился у него, запретил ему продолжать учить молодежь, сказав: «Нет, тебе придется, Сократ, отказаться от этих сапожников, плотников, кузнецов: думаю, они совсем уже истрепались
оттого, что вечно они у тебя на языке» 2 . Это происходило
в период кратковременного олигархического правления, установленного спартанцами в конце пелопоннесской войны. Но большую часть времени в Афинах было демократическое правление,
так что даже военачальники избирались по жребию. Однажды
Сократ встретил юношу, желавшего стать военачальником,
и убедил его поучиться военному искусству. Последовав этому
совету, юноша уехал и прошел небольшой курс тактики. Когда
он вернулся, Сократ шутливо похзалил его и отправил обратно
продолжать обучение3. Другого юношу Сократ -заставил изу1
2
J. В и г n e t, Greek Philosophy, Phales to Plato, London, 1914, p. 149.
К с е н о ф о н т А ф и н с к и й , Сократические сочинения,Academia, 1935,
М., стр. 33.
3
Там же, стр. 93—94.
102
чать основы науки о финансах. Подобного рода план он
пытался проводить на многих людях, включая стратега; но было
решено, что легче заставить замолчать Сократа при помощи
цикуты, чем избавиться от того зла, на которое он жаловался.
Описание личности Сократа у Платона вызывает затруднение совершенно иного рода, чем описание Ксенофонта,
а именно — очень трудно судить о том, в какой мере Платон
хотел изобразить Сократа как историческую личность и в какой
мере он превратил лицо, называемое в его диалогах «Сократом»,
в выразителя своих собственных мнений. Платон был не только
философом, но также талантливым писателем, обладавшим
живым воображением и обаянием. Никто не предполагает, 'да
и сам Платон не претендовал всерьез на то, что беседы в его
диалогах происходили точно так, как он их излагает. Тем не
менее, во всяком случае в более ранних диалогах, беседа
ведется совершенно естественно и характеры ее участников
вполне убедительны. Именно выдающееся мастерство Платона
как писателя вызывает сомнение в нем как в историке. Его Сократ является последовательным и исключительно интересным
характером, какого не смогло бы выдумать большинство людей;
но я считаю, что Платон мог бы выдумать его. Сделал ли он
это на самом деле, — это, конечно, другой вопрос.
Диалог, который громадным большинством считается историческим, — это «Апология». Это воспроизведение той речи,
которую Сократ произнес на суде в свою защиту. Конечно, это
не стенографический отчет, а лишь то, что сохранилось в памяти
Платона через несколько лет после этого события, — собранное
вместе и литературно обработанное. Платон присутствовал на
суде, и совершенно ясно, что написанное им представляет собой
воспоминание Платона о том, что говорил Сократ, и что Платон был намерен, вообще говоря, создать произведение исторического характера. Этого, при всех оговорках, достаточно, чтобы
дать совершенно определенное описание характера Сократа.
!
Основные факты суда над Сократом не вызывают сомнения.
Судебное преследование было основано на обвинении в том, что
«Сократ погрешает и переступает меру должного, исследуя то,
чЧгб под землею, и то, что в небесах, делая более слабый довод
более сильным и научая тому же самому других»'. Действительным основанием враждебного отношения к Сократу было,
rf6 всей вероятности, предположение, что он связан с аристократической партией; большинство его учеников принадлежало
к^'этой группе, и некоторые из них, находясь у власти, причинили большой вред. Но это основание нельзя было сделать*
доводом вследствие амнистии. Большинством голосов Сократ
был признан виновным, и, согласно афинским законам, он мог
предложить, чтобы ему назначили какое-нибудь наказание
«Творения Платона», т. I, Academia, Петербург, 1923, стр. 53.
103
менее тяжелое, чем смерть. В случае признания обвиняемого
виновным судьи должны были назначить одно из двух наказаний, предложенных обвинением и защитой. Поэтому в интересах Сократа было предложить такое тяжелое наказание, которое суд мог принять как соответствующее его вине. Сократ же
предложил штраф в 30 мин, который некоторые из его друзей
(в том числе Платон) готовы были внести за него. Это было
настолько легким наказанием, что суд был раздражен и приговорил Сократа к смерти большинством, превосходившим то
большинство, которое признало его виновным. Сократ, несомненно, предвидел этот результат. Ясно, что у него не было
желания избежать наказания смертью лутем уступок, которые
могли бы показаться признанием его вины.
Обвинителями Сократа были демократический политический
деятель Анит, поэт-трагик Мелет, «молодой и неизвестный,
с гладкими волосами, скудной бородкой и крючковатым носом»,
и неизвестный ритор Ликон'. Они утверждали, что Сократ
виновен в том, что не поклоняется тем богам, которых признает
государство, но вводит другие, новые божества и что он виновен в развращении молодежи, так как учил ее тому же самому.
Оставив неразрешимым вопрос об отношении платоновского
Сократа к действительному Сократу, посмотрим, что заставляет
Платон говорить его в ответ на это обвинение.
Сократ начинает с того, что обвиняет своих обвинителей
в ораторском искусстве и опровергает это обвинение в применении к самому себе. Он говорит, что единственное ораторское
искусство, на которое он опособен, — это говорить правду.
И они не должны сердиться, если он будет пользоваться привычным для него способом выражения и не произнесет
«...речи, изукрашенной риторическими оборотами и эффектными
2
словами...» Ему было уже 70 лет, и он никогда до этого не
бывал в суде; поэтому они должны извинить его несудебную
манеру речи.
Он сказал затем, что, кроме его официальных обвинителей,
он имеет многих неофициальных обвинителей, которые, с тех
пор, когда эти судьи были еще детьми, говорили, что «существует некий Сократ, мудрый муж; его заботят небесные явления; он исследует все, что под землею, и «...более слабый довод
делает более сильным»3. Считают, говорит Сократ, что такие
люди не верят в существование богов. Это старое обвинение^Ьо
стороны общественного мнения более опасно, чем официальное
обвинение, тем более, что Сократ не знает, кто эти люди ъ от
4
которых оно исходит, за исключением Аристофана . Отвечая на
1
См. J. В u r n e t , Greek Philosophy, Phales to Plato, p. 180.
«Творения Платона», т. I, стр. 51.
Там же, стр. 52.
4
В комедии Аристофана «Облака» Сократ изображен отрицающим существование Зевса.
2
3
104
эти старые враждебные доводы, Сократ указывает, что он не
является ученым, и заявляет, что подобного рода знание «...вовсе
меня не касается» ', что он не учитель и не берет платы за
обучение. Он высмеивает софистов и отрицает за ними знание,
на которое они претендуют. После чего он говорит: «...я постараюсь вам показать, что именно создало мне имя [мудреца]
и навлекло на меня дурную славу» 2 .
По-видимому, однажды у дельфийского оракула спросили,
имеется ли человек более мудрый, чем Сократ, и оракул ответил, что не имеется. Сократ заявляет, что он был в полном недоумении, поскольку вовсе не признавал себя мудрым, хотя бог
не может лгать. Поэтому он отправился к людям, считавшимся
мудрыми, чтобы посмотреть, не может ли он убедить бога в его
ошибке. Прежде всего Сократ отправился к одному государственному деятелю, который «...кажется мудрым многим другим, а в особенности себе самому...»3 Сократ скоро обнаружил,
что этот человек не был мудрым, и вежливо, но твердо объяснил ему это. «Все это возбудило в этом человеке... ко мне ненависть» 4. После этого Сократ обратился к поэтам, и попросил
их объяснить ему отдельные места в их произведениях, но они
не были в состоянии это сделать. «Таким образом узнал я... что
то, что они сочиняют, не мудростью сочиняют они, а благодаря
какой-то прирожденной способности, в состоянии вдохновения...»5 Затем Сократ пошел к ремесленникам, но они также
разочаровали его. В процессе этого занятия, говорит он, у нега
появилось много опасных врагов. Наконец он пришел к выводу,
чго «мудрым оказывается бог и прорицанием своим он указывает на то, что человеческая мудрость дешево стоит, ничего не
стоит. И, кажется, он не имеет в виду тут Сократа, а только
воспользовался моим именем примера ради, все равно как
если бы он сказал: «О люди, тот из вас мудрее, кто, подобно
Сократу, познал, что он поистине ничего не стоит в смысле мудрости». Это занятие, состоявшее в том, чтобы изобличать
людей, претендующих на мудрость, отнимало у Сократа все его
время и способствовало его крайней бедности, но он считал
своим долгом подтвердить слова оракула.
' Молодые люди, сыновья богатейших граждан, говорит Сократ, у которых бывает больше всего досуга, с удовольствием
слушают, как он испытывает людей и часто сами, подражая ему,
пробуют испытывать других и тем самым способствуют увеличению числа его врагов. Потому что «им не хочется быть изобличенными в том, что они .представляются, будто что-то знают,
5
6
а на самом деле ничего не знают» .
—t-4-
1
«Творения Платона», т. I, стр 54
Там же, стр. 55.
3
Там же, стр. 56.
4
Там же.
5
Там же, стр. 57.
г
'посвящены в основном поискам определений этических терминов.
«Хармид» посвящен определению умеренности, или воздержа1
2
3
К с е н о ф о н т А ф и н с к и й , Сократические сочинения, стр. 222.
«Творения Платона», т. V, стр. 70.
Там же, т. I, стр. 54.
ПО
ния; «Лисис» — дружбы; «Лахет» — мужества. Ни в одном из
них не сделано выводов, «о Сократ ясно говорит, что он считает важным рассмотрение этих вопросов. Платоновский Сократ последовательно утверждает, что он ничего не знает, что
он лишь мудрее других людей в том, что знает, что он ничего
не знает; но он не считает знание недостижимым. Наоборот, он
считает, что приобретение знания имеет самое важное значение.
Он утверждает, что ни один человек не грешит сознательно и
поэтому необходимо лишь знание, чтобы сделать всех людей
совершенно добродетельными.
Для Сократа и Платона характерно утверждение тесной
связи между добродетелью и знанием. В некоторой степени это
характерно для всей греческой философии в противоположность
философии христианства. Согласно христианской этике, существенным является чистое сердце, которое можно встретить
с одинаковой вероятностью как у невежественных людей, так и
среди ученых. Это различие между греческой и христианской
этикой продолжает сохраняться вплоть до настоящего времени.
Диалектика, то есть метод приобретения знания путем вопросов и ответов, не была изобретена Сократом. По-видимому,
ее впервые систематически применял на практике ученик Парменида Зенон. В диалоге Платана «Парменид» Зенон подвергает Сократа тому же самому роду обращения, какому повсюду
у Платона Сократ подвергает других. Но имеются все основания предполагать, что Сократ применял на практике и развивал этот метод. Как мы видели, когда Сократа приговорили
к смерти, он с радостью размышляет о том, что в загробном
мире ему можно продолжать вечно задавать вопросы и его не
смогут предать смерти, так как он будет бессмертным. Конечно,
если он применял диалектику так, как это описано в «Апологии»,
то легко объяснить враждебное к нему отношение: все хвастуны в Афинах должны были объединиться против него.
Диалектический метод годится для одних вопросов и не годится для других. Вероятно, этот метод определял характер
исследований Платона, которые большей частью были таковы,
что с ними можно было обращаться именно таким образом.
В результате влияния Платона почти вся последующая философия была ограниченной, что вытекало из его метода.
bL
Некоторые вопросы явно не годятся, чтобы с ними обращались таким образом, например эмпирическая наука. Правда,
Рзлилей для защиты своих теорий использовал диалоги, но это
делалось лишь для того, чтобы преодолеть предрассудки: позитивные основы для его открытий невозможно было вставить
в'-Диалог без большой искусственности. Сократ в произведениях
ПЛатона всегда претендует на ю, что он лишь выявляет знание,
которым уже обладает человек, которого он подвергает испытанию. На этом основании он сравнивает себя с акушеркой.
Когда в «Федоне» и «Меноне» он применяет свой метод
Ш
к проблемам геометрии, ему приходится задавать наводящие
вопросы, каких не разрешил бы задавать никакой судья. Этот
метод «аходится в гармонии с теорией воспоминания, согласно
которой мы узнаем путем вспоминания то, что мы знали в нашем прежнем существовании. Возьмем, в противоположность
этому взгляду, какое-либо открытие, сделанное при помощи
микроскопа, например распространение болезней бактериями,
едва ли можно утверждать, что подобное знание можно выявить
у неоведущего в этом отношении человека посредством метода
вопросов и ответов
Вопросы, которые могут быть рассмотрены посредством
метода Сократа, — это те вопросы, о которых мы уже имеем
достаточные познания, чтобы прийти к правильному выводу,
но из-за путаницы или недостаточного анализа не сумели логически использовать то, что мы знаем Такой вопрос, как «что
такое справедливость?», вполне годится для обсуждения в платоновском диалоге. Все мы свободно употребляем слова «справедливый» и «несправедливый», и, изучая, в каком смысле мы
их употребляем, мы можем индуктивно прийти к определению,
которое лучше всего будет соответствовать употреблению
этих слов. Требуется лишь знание того, как употребляются эти
слова в вопросе Но когда маше исследование будет закончено,
то окажется, что мы сделали лишь лингвистическое открытие,
а не открытие в области этики
Однако мы можем с пользой применять этот метод для
какого-то более широкого ряда случаев Когда то, что обсуждается, является более логическим, чем фактическим, тогда
обсуждение является хорошим методом выявления истины Предположим, что кто-то утверждает, например, что демократия
хороша, но лицам, придерживающимся определенных мнений,
не следовало бы разрешать голосовать; мы можем убедить такого человека в том, что он непоследователен, и доказать ему,
что по крайней мере одно из его двух утверждений должно
быть более или менее ошибочным Я считаю, что логические
ошибки имеют большее практическое значение, чем многие полагают: они дают возможность тому, кто их совершает, придерживаться удобного мнения по каждому вопросу. Всякая
логически связная теория должна быть отчасти тягостной и противоречить распространенным предрассудкам Диалектический
метод, или, в более общем смысле, привычка к свободному обсуждению, ведет к логической последовательности и является
в этом отношении полезным. Но он совершенно непригоден,
когда целью его является обнаружение новых фактов. Вероятно,
«философию» можно было бы определить как совокупность таких исследований, которые могут проводиться посредством методов Платона. Но если указанное определение и годится, то
это объясняется влиянием Платона на последующих философов.
Г л а в а XII
ВЛИЯНИЕ СПАРТЫ
Чтобы понять Платона, а также многих более поздних философов, необходимо обладать некоторыми знаниями о Спарте.
Спарта оказала на греческую философию двойное влияние:
через свою действительность и через миф. И то и другое имеет
важное значение. Действительность дала возможность спартанцам нанести военное поражение Афинам; миф оказал влияние
на политическую теорию Платона и на теории бесчисленных
последующих писателей. Этот миф, в своем развитом виде, .содержится в «Жизнеописании Ликурга», принадлежащем Плутарху. Идеалы, которые поддерживает этот миф, сыграли значительную роль в выработке теорий Руссо, Ницше и националсоциализма '. С исторической точки зрения этот миф даже
важнее, чем действительность. Тем не менее мы начнем с последней, лотому что источником мифа была действительность.
Лакония, или Лакедемон, столицей которой была Спарта,
занимала юго-восточную часть Пелопоннесского полуострова.
Спартанцы были правящей народностью, они завоевали эту
страну во время дорийского нашествия с севера и низвели местное население до положения крепостных. Эти крепостные назывались илотами В исторические времена вся земля иринадлежала спартанцам, которым, однако, закон и обычай запрещали
самим обрабатывать ее, так как, во-первых, такой труд считался унизительным, а во-вторых, в связи с тем, что спартанцы
должны были всегда быть свободными для несения военной
службы Крепостных не продавали и не покупали, но они были
прикреплены к земле, разделенной на участки; на каждого взрослого спартанца приходился один участок или больше. Эти
земельные участки, так же как и илоты, не могли быть ни куплены и ни проданы, а, согласно закону, переходили от отца к сыну
(IJX можно было, однако, завещать по наследству). Каждый
землевладелец получал от илота, обрабатывавшего его участок,
7^ медимнов (около 105 бушелей) зерна для себя, 12 медимнов —
Аця своей жены и определенную долю вина и плодов ежегодно 2 .
~ Э м Не говоря уже о д-ре Томасе Арнольде и об английских закрытых средний школах для мальчиков
2
J В B u r y , History of Greece, Vol I, p. 138 По-видимому, спартанцымужчины ели почти в шесть раз больше, чем их жены.
113
Все, что оставалось сверх этого количества, являлось собственностью илота. Илоты, как и спартанцы, были греками и глубоко негодовали на свое рабское положение. Когда они могли,
они восставали. Спартанцы имели значительную тайную полицию для борьбы с этой опасностью, но в дополнение к этой
предосторожности они имели в своем распоряжении еще одно
средство: одни раз в год они объявляли войну илотам, так что
их молодые люди могли убивать каждого, кто казался им непокорным, не подвергаясь законному обвинению в убийстве.
Илотов могло освобождать только государство, но не их господа; их освобождали довольно редко — за исключительную
храбрость, проявленную в сражении. В один из периодов
VIII века до и. э. спартанцы завоевали соседнюю страну Мессению и низвели большую часть ее жителей до положения илотов.
В Спарте не хватало «жизненного пространства», и эта новая
территория временно избавила Спарту от этого источника недовольства.
Земельные участки простых спартанцев представляли собой
наделы общинной земли, предоставляемые им государством;
аристократия же имела свои собственные поместья.
Свободные обитатели других частей Лаконии, называвшиеся
периэками, не имели политических прав.
Единственным занятием гражданина Спарты была война,
к которой его готовили с самого рождения. Болезненных детей
после осмотра их старейшинами филы умерщвляли; позволялось воспитывать только тех детей, которых признавали здоровыми. Всех мальчиков до достижения ими двадцатилетнего возраста обучали в одной большой школе; цель обучения состояла
в том, чтобы сделать их смелыми, равнодушными к боли
и дисциплинированными. В Спарте не болтали чепухи о культурном или научном образовании; единственной целью было
подготовить хороших солдат, целиком преданных государству.
Действительная военная служба начиналась в возрасте двадцати лет. Брак разрешался по достижении двадцатилетнего возраста, но до тридцати лет мужчина должен был жить в «доме
мужчин» и устраивать свои брачные отношения так, как если
бы это было незаконное и тайное дело. После тридцати лет он
становился 'полноправным гражданином. Каждый гражданин
должен был быть участником общего стола (сисситии) и обёдать с другими его членами; он должен был вносить вклад
1
в виде продуктов, полученных со своего земельного участка .
Согласно государственному устройству Спарты, там не должно
было быть ни нуждающихся, ни богатых. Считалось, что каждый
должен жить на продукцию со своего участка, который он не
мог отчуждать, за исключением трава подарить его. Никому не
разрешалось иметь золото или серебро; деньги делались из железа. Спартанская простота вошла в пословицу.
114
Положение женщин в Спарте было своеобразным. Их не
изолировали от общества, подобно почтенным женщинам во всех
других частях Греции1. Девочки проходили такое же физическое
обучение, как и мальчики; более примечательно то, что мальчики и девочки занимались вместе гимнастикой в обнаженном
виде. «Девушки должны были для укрепления тела бегать, бороться, бросать диск, кидать копья, чтобы и будущие дети были
крепки телом в самом чреве их здоровой матери, чтобы их раз-*
витие было правильно и чтобы сами матери могли разрешаться от бремени удачно и легко благодаря крепости своего
тела... В наготе девушек не было ничего неприличного. Они
были по-прежнему стыдливы и далеки от соблазна»'. Холостяки обречены были, по законам Ликурга, на некоторого рода
позор, и их заставляли даже в самую холодную погоду в обнаженном виде обходить те места, где молодежь занималась
упражнениями и танцами.
Женщинам не разрешалось проявлять какие-либо эмоции,
невыгодные государству. Они могли выражать презрение
к трусу, и их хвалили, если это был их сын; но они не могли
проявлять свое горе, если их новорожденного ребенка приговаривали к смерти как слабого или если их сыновья были убиты
в сражении. Остальные греки считали спартанок исключительно
целомудренными. В то же самое время бездетная замужняя
женщина не должна была возражать, если государство приказывало ей проверить, не окажется ли какой-либо другой мужчина более удачливым, чем ее муж, в произведении, на свет новых граждан. Законодательство поощряло рождение детей.
Согласно Аристотелю, «отец трех сыновей освобождается от
военной службы, а отец четырех сыновей не выполняет никаких
повинностей»2.
Государственное устройство Спарты было сложным. Там
имелось два царя, принадлежавших к двум разным семьям, и
власть их передавалась по наследству. Один из царей командовал армией во время войны, но во время мира власть их была
ограничена. На общинных шрах они ели вдвое больше других,
и когда один из них умирал, то все оплакивали его. Цари были
членами совета старейшин, состоявшего из. 30 человек (включая царей). Эти 28 старейшин должны были быть старше60лет
и избирались пожизненно общим народным собранием, но лишь
из аристократических спартанских родов. Совет старейшин реуголовные дела и подготавливал вопросы для рассмотрения
щ собрании. Собрание состояло из всех граждан; оно не могло
проявлять в чем-либо инициативу, но могло голосовать «за»
ф р «против» по любому внесенному предложению. Ни один
З^кон не мог вступить в силу без согласия собрания. Но хотя
1
П л у т а р х , Сравнительные жизнеописания, т. I, вып 2, СПБ, 1891,
стр. 2 140—141, 142.
А р и с т о т е л ь , Политика, М., 1911, стр. 76
115
согласие собрания было необходимо, его не было достаточно;
старейшины и должностные лица должны были провозгласить
свое решение, чтобы закон стал действительным.
В добавление к царям, совету старейшин и собранию имелась четвертая отрасль управления, свойственная исключительно Опарте. Это были пять эфоров. Их избирали из среды
всего гражданского населения способом, который Аристотель
называет «слишком уж детским»' и про который Бэри говорит,
что фактически это были выборы по жребию. Эфоры были
«демократическим» элементом в государственном устройстве
Спарты 2 , который, по-видимому, должен был служить в качестве противовеса по отношению к царям. Каждый месяц цари
произносили клятву, что они будут поддерживать государственный строй Спарты, а эфоры тогда клялись поддерживать царей
до тех пор, пока те будут верны своей клятве. Когда один из
царей отправлялся на войну, его сопровождали два эфора,
чтобы наблюдать за его поведением. Эфоры были высшим гражданским судом, но над царями им принадлежала уголовная
юрисдикция.
В более поздний период античности предполагалось, что
своимгосударственным устройством Спарта обязана законодателю по имени Ликург, о котором говорили, что он провозгласил свои законы в 885 году до н. э. На самом деле спартанская
система развивалась постепенно, а Ликург был мифической
личностью божественного происхождения. Его имя означает
«отгоняющий волков», и он был аркадского происхождения.
Нас несколько удивляет, что Спарта вызывала восхищение
у остальных греков. Первоначально она значительно меньше
отличалась от других греческих городов. В более ранний период
в Спарте имелись такие же хорошие поэты и актеры, как и
в остальной Греции. Но около VII века до н. э. или, возможно,
даже позднее ее государственный строй (создание его неправильно приписывается Ликургу) выкристаллизовался в той
форме, которую мы сейчас рассматриваем; все было принесено
в жертву успехам в войне, и Спарта перестала принимать участие в том вкладе, который Греция сделала в мировую цивилизацию. Для нас спартанское государство представляется в миниатюре образцом того государства, которое установили бы
нацисты, если бы они одержали победу. Грекам это представлялось иначе. Как говорит Бэри:
«Чужестранцу из Афин или жителю Милета, посетившему
в V веке до н. э. широко раскинувшиеся деревни, которые образовали ее не обнесенный стенами скромный город, должно
было казаться, что они перенеслись в давно минувшие века,
1
А р и с т о т е л ь , Политика, стр. 76.
Говоря о «демократических» элементах в государственном устройстве
Спарты, следует, конечно, помнить, "что гражданами в целом был правящий
класЧ:, свирепо угнетавший илотов и не предоставлявший власти периэкам.
2
116
когда люди были смелее, лучше и проще, не были непорчены
богатством и обеспокоены идеями. Для такого философа, как
Платон, занимающегося наукой о государстве, спартанское государство казалась наилучшим приближением к идеалу. Обыкновенный грек считал, что государственный строй Спарты
обладает строгой и простой красотой, является дорическим городом— величавым, подобно дорическому храму, значительно более благородным, чем его собственное место жительства, но не
таким удобным для того, чтобы жить в нем» 1 .
Одной из причин, вызывавшей у других греков восхищение
Спартой, была ее устойчивость. Во всех других греческих городах происходили революции, но спартанское государственное
устройство оставалось неизменным в течение веков, если не считать постепенного увеличения власти эфоров, что происходило
законным путем, без насилия.
Нельзя отрицать, что в течение долгого периода времени
спартанцы имели успех в достижении своей главной цели —
в воспитании народа непобедимых воинов. Сражение при Фермопилах (480 год до н. э.), хотя оно и являлось формально поражением спартанцев, служит, вероятно, самым лучшим примером
их доблести. Фермопилы представляли собой узкий проход
в горах, в котором они рассчитывали задержать персидскую армию. Триста спартанцев со вспомогательными отрядами отбивали все лобовые атаки. Но, в конце концов, персы обнаружили
обход через горы и им удалось напасть на греков сразу с двух
сторон Каждый спартанец погиб на своем посту. Два человека
отсутствовали, так как были в отпуске по болезни, страдая болезнью глаз, доходившей до временной слепоты. Один из них
настоял на том, чтобы его илот привел его на поле битвы, где
он и погиб; другой, Аристодем, решил, что он слишком болен
для того, чтобы сражаться, и не явился. Когда он вернулся
в Спарту, никто не хотел с ним разговаривать; его прозвали
«трус Аристодем». Год спустя он снял с себя бесчестье мужественной смертью в сражении при Платее, в котором спартанцы
одержали победу. После войны спартанцы воздвигли памятник
на поле сражения у Фермопил, на котором написано: «Путник,
пойди возвести нашим гражданам в Лакедемоне, что, их
законы блюдя, здесь мы костьми полегли».
• В течение долгого времени спартанцы были непобедимы на
суше. Они сохраняли свое превосходство вплоть до 371 года
до н. э., когда их победили фиванцы в битве при Левктрах. Это
был конец их военного величия.
^-Исключая войну, действительность Спарты никогда не была
точно такой, как ее теория. Геродот, живший в период величия
Спарты, с удивлением отмечает, что ни один спартанец не мог
устоять перед взяткой. Это происходило, несмотря на тот факт,
к} J В B u r y , History of Greece, Vol
117
I, p. 141
что презрение к богатству и любовь к простоте жизни были
одним из основных правил, внушавшихся в спартанском воспитании. Нам говорят, что спартанские женщины были целомудренными, однако несколько раз 'случалось, что предполагаемый
наследник царя, отвергался на том основании, что он не был
сыном мужа его матери. Нам говорят, что спартанцы были непоколебимыми патриотами, однако царь Павсаний, победитель
при Платее, окончил свою жизнь как предатель, подкупленный Ксерксом.
За исключением таких скандальных дел, политика Спарты
была всегда мелочной и провинциальной. Когда Афины освободили греков Малой Азии и соседних островов от персов, Спарта держалась в стороне. До тех пор пока считали, что Пелопоннес находится в безопасности, спартанцы равнодушно относились к судьбе других греков. Все попытки создать конфедерацию эллинского мира терпели крах из-за партикуляризма
Спарты.
Аристотель, живший после падения Спарты, дает явно враждебное объяснение ее государственного устройства '. То, что
он говорит, настолько отличается от того, что говорят другие,
что трудно поверить, будто он говорит о той же самой стране,
например: «...законодатель, желая видеть все государство, в его
целом, закаленным, вполне 'провел свою точку зрения по отношению к мужскому населению, а относительно населения женского пренебрег сделать это. Ведь женщины в Лакедемоне
в полном смысле слова ведут своевольный и изнеженный образ
жизни... Далее, при таком государственном строе богатство
также должно иметь большое значение, в особенности если
мужчинами управляют женщины, что и наблюдается по большей части среди поставляющих наемников и вообще воинственных племен... Так как отвага женщин в повседневной жизни ни
в чем пользы не приносит (храбрость их нужна разве только на
поле 'брани), то лакедемонские женщины принесли очень много
вреда... В первоначальные времена свободный образ жизни лакедеманских женщин имел, по-видимому, полное основание...
а когда Ликург, по преданию, попробовал подвести под свои,
законы и женщин, они стали сопротивляться этому, так чтр
Ликургу пришлось отказаться от своего намерения» 2 .
Аристотель продолжает далее обвинять спартанцев в корыстолюбии, которое он приписывает неравномерному распреде-лению собственности. Он говорит, что, хотя земельные участки
не могут быть проданы, их можно было дарить или завещать;
по наследству. Две пятых всей земли, добавляет он, принадлежит женщинам. Последствием этого является значительное
уменьшение числа граждан: говорят, что некогда в Спарте быде
1
2
А р и с т о т е л ь , Политика, стр 72—77.
Там же, стр. 73, 74.
118
10 тысяч человек, но во время поражения, нанесенного Фивами,
там было менее одной тысячи.
Аристотель критикует все институты государственного устройства Спарты. Он говорит, что эфоры часто бывают очень бедны
и поэтому их легко подкупить; и их власть так велика, что даже
цари вынуждены ухаживать за ними, так что государственный
строй превратился из аристократии в демократию. Далее говорится, что эфоры слишком своевольны и их образ жизни не
соответствует общему духу государственного строя, между тем
как строгость по отношению к остальным гражданам так невыносима, что они тайно предаются противозаконным физическим
удовольствиям '.
Аристотель писал в то время, когда Спарта находилась
в состоянии упадка, но в отношении некоторых моментов он
специально отмечает, что упоминаемое им зло существовало
с ранних времен. Его тон «эстолько сух и реалистичен, что
трудно не поверить ему, и то, что он говорит, вполне соответствует всему современному опыту, свидетельствующему о том,
к каким отрицательным результатам приводит чрезмерная строгость законов. Но в воображении людей сохранилась не Опарта,
описанная Аристотелем, а мифическая Спарта Плутарха и философская идеализация Спарты в «Государстве» Платона. Из
столетия в столетие молодые люди читали эти сочинения и загорались честолюбивым стремлением стать Ликургами или
философами-царями. В результате этого соединение идеализма
и любви к власти снова и снова сбивало с пути людей, что продолжает иметь место и в настоящее время.
Миф о Спарте для средневековых и современных читателей
был в основном создан Плутархом. В то время, когда он писал,
Спарта принадлежала к романтическому прошлому. Период величия Спарты был так же далек от времени Плутарха, как Колумб — от нашей эпохи. Историк, изучающий институты государственного устройства, должен с величайшей осторожностью относиться к тому, что говорит Плутарх, но особенно это важно для
историка, изучающего мифы. Греция всегда оказывала влияние
н-а мир не непосредственно через политическую власть, но воздействуя на воображение, идеалы и надежды людей. Рим создал дороги, которые в значительной мере сохранились до сих
пор, и законы, которые являются источником многих современных кодексов законов, но именно римские армии способствовали
созданию этих важных вещей. Несмотря на то, что греки были
замечательными воинами, они не совершили завоеваний, потому
что тратили свою военную ярость главным образом друг против друга. Полуварвару Александру довелось распространять
элйинизм на Ближнем Востоке и сделать греческий язык литературным языком в Египте и Сирии, а также во внутренних частях
1
А р и с т о т е л ь , Политика, стр. 76, 77.
119
Малой Азии. Греки никогда не смогли бы осуществить эту
задачу не из-за недостатка военных сил, но вследствие своей
неспособности к политическому единству. Политические средства распространения эллинизма всегда были неэллинистическими: именно греческий гений так вдохновлял другие нации,
что заставлял их распространять культуру тех, кого они завоевали.
Для историка, изучающего всемирную историю, важное значение имеют не мелкие войны между греческими городами или
ничтожные ссоры за власть между теми или иными партиями,
но воспоминания, сохраненные человечеством после окончания
этого краткого эпизода истории, подобно тому как у путешественника, взбирающегося на гору, в течение тяжелого дня
борьбы со снегом и ветром сохраняется светлое воспоминание
о восходе солнца в Альпах. Эти воспоминания, постепенно стираясь, оставили в умах людей образы определенных вершин,
которые необычайно сверкали в лучах начинающегося дня, сохраняя живым знание того, что за тучами все еще продолжает
сохраняться сияние, которое может проявиться в любой момент.
Из этих воспоминаний воспоминания Платона имели наибольшее значение в эпоху раннего христианства, а воспоминания Аристотеля— для средневековой церкви, но после эпохи Возрождения, когда люди начали ценить политическую свободу, они обращались главным образом к Плутарху. Плутарх оказал глубокое
влияние на английских и французских либералов XVIII века и
на основателей Соединенных Штатов; он оказал влияние на романтическое движение в Германии и продолжал, главным образом косвенно, влиять на немецкую мысль вплоть до настоящего
времени. В некоторых отношениях его влияние было положительным, в других — дурным; что касается Ликурга и Спарты,
то оно было дурным. То, что Плутарх говорил о Ликурге, имеет
важное значение, и я кратко скажу об этом, даже если придется допустить повторение.
Ликург, так говорит Плутарх, решив дать Спарте законы,
много путешествовал, чтобы изучить различные институты. «Он
желал, говорят, сравнить простоту и суровость образа жизни
критян с роскошью и изнеженностью ионийцев»', отдавая предпочтение законам первых и отвергая образ жизни последних.
В Египте он узнал о преимуществах отделения солдат от остального населения и после этого, вернувшись из своих путешествий, .
« . ввел то же и в Спарте и, образовав отдельное сословие pe-sJ
месленников и мастеровых, явился основателем класса настоящих, чистых граждан» 2 . Он разделил поровну земли между
всеми гражданами Спарты, чтобы «уничтожить гордость, зависть, преступления, роскошь .. богатство и бедность»3 в городе.
1
2
3
П л у т а р х . Сравнительные жизнеописания, т I, вып 2, стр 123
Там же, стр 124.
Там же, стр 130
120
Он запретил употребление золотых и серебряных денег, разрешив выпускать только железные монеты такой малой стоимости,
что «для сбережения дома десяти мин нужно было строить большую кладовую...»1 Благодаря этому он изгнал мз Спарты «все
бесполезные и лишние ремесла»2, поскольку было недостаточно
денег для оплаты тех, кто ими занимался; благодаря этому же
закону он сделал невозможной всякую внешнюю торговлю. Ри-.
торы, сводники и ювелиры, которым не нравились железные
деньги, избегали жить в Спарте. Затем Ликург приказал, чтобы
все граждане ели вместе одинаковую пищу.
Подобно другим реформаторам, Ликург считал воспитание
детей «высшей и лучшей задачей для законодателя» 3 . И подобно всем, кто стремился главным образом к укреплению военной мощи, он заботился о том, чтобы поддерживать высокий
уровень рождаемости. «Уже все то, о чем мы говорили до сих
пор, служило побудительной причиною к браку: я имею в виду
торжественные шествия девушек, их наготу, их упражнения
в борьбе перед глазами молодых людей, которые шли сюда не
из «геометрических», а из «эротических» целей, выражаясь
языком Платона...» 4
Обычай относиться к браку в течение первых нескольких
лет так, как если бы это было тайное дело, «. .сохранял у обоих
супругов все еще пылкую любовь и новое желание обладать
друг другом...» — таково, во всяком случае, мнение Плутарха
Далее он объясняет, что о человеке не думали плохо, если он,
будучи стар и имея молодую жену, позволял более молодому
человеку иметь от нее детей. «Было законно также л 1я чес i ною
человека, любившего жену другого человека... просить ее мужа,
чтобы он разрешал ему лежать с ней и чтобы он мог также
вспахивать эту плодородную почву и бросать в нее семена красивых детей». Не должно было быть глупой ревности, так как
«Ликургу не нравилось, чтобы дети принадлежали оiдельным
людям, но они должны были быть общими для общею блага; по
этой причине он хотел также, чтобы те, кто должны были стать
гражданами, не рождались от каждого человека, но лишь от
самых честных людей». Он объясняет далее, что этот принцип
крестьяне применяют к своему скоту.
Когда рождался ребенок, отец приносил его на осмотр
к старейшинам своего рода; если он оказывался здоровым, ею
отдавали отцу для вскармливания, если он был слабым, его
бросали в глубокую пропасть с водой. Дети с самого рождения
подвергались суровому закаливанию, в некоторых отношениях
благотворному, например детей не пеленали В возрасте семи
1
2
3
4
П л у т а р х , Сравнительные жизнеописания, т I, вып 2, стр 131
Там же, стр. 131.
Там же, стр. 140.
Там же, стр. 142
121
лет мальчиков забирали из дому и помещали в закрытую
школу, где их делили на группы, каждой из которых руководил
тот из них, кто обнаруживал больше понятливости и смелости.
«Чтению и письму они учились, но по необходимости, остальное
же их воспитание преследовало одну цель: беспрекословное послушание, выносливость и науку побеждать»'. Большую часть
времени они играли вместе обнаженные. Когда им исполнялось
12 лет, они не носили .рубашек. Они были всегда «грязны
и неопрятны». Они не принимали теплых ванн; только несколько дней в году позволялась им эта роскошь. Спали они
на постелях, сделанных из тростника, к которому зимой примешивали растение «ежевая нога» (ликофон). Их учили красть
и наказывали, если они попадались: не за кражу, а за неловкость.
Однополая любовь у мужчин и женщин была признанным
обычаем в Спарте, и ее роль признавалась в воспитании юношей.
Любовник какого-либо мальчика пользовался или не пользовался уважением в зависимости от поведения мальчика. Плутарх сообщает, что одного любовника оштрафовали за трусость,
проявленную его мальчиком, который закричал от боли во
время борьбы.
На любой стадии жизни спартанца свобода его была ограничена.
«Воспитание продолжалось до зрелого возраста. Никто не
имел права жить так, как он хотел, напротив, город походил
на лагерь, где был установлен строго определенный образ жизни
и занятия, которые имели в виду лишь благо всех. Вообще
спартанцы считали себя принадлежащими не себе лично, но
отечеству... Одно из преимуществ, предоставленных Ликургом
своим согражданам, состояло в том, что у них было много
свободного времени: заниматься ремеслами им было строго запрещено, копить же богатство... им не было никакой надобности — богатству уже никто не завидовал и не обращал на него
внимания. Землю обрабатывали им илоты, платившие определенный оброк» 2 .
Плутарх рассказывает затем историю об одном афинянине,
осужденном за праздность. Узнав об этом, один спартанец попросил «показать ему человека, осужденного за любовь к свободе» 3 .
Ликург, продолжает Плутарх, «...приучал сограждан не желать и не уметь жить отдельно от других, напротив, они должны
были, как пчелы, жить всегда вместе, собираться вокруг своего
главы...» 4
1
2
3
4
П л у т а р х , Сравнительные жизнеописания, т. I, вып. 2, стр. 145.
Там же, стр. 156
Там же
Там же, стр 157—158
122
Спартанцам не разрешалось путешествовать, а иностранцев
допускали в Спарту только по делу, поскольку было опасение,
что чужие обычаи развратят добродетельных лакедемонян.
Плутарх рассказывает о законе, который разрешал спартанцам убивать илотов всякий раз, когда спартанцы этого захотят,
но он отказывается верить, что такой ужасный обычай был обязан своим установлением Ликургу. «Я по крайней мере не решаюсь приписать установление такого ужасного обычая, как
криптия, Ликургу, принимая во внимание мягкость его характера и его справедливость во всем...»' За исключением этого
закона, Плутарх только и делает, что восхваляет государственное устройство Спарты.
Влияние Спарты на Платона, которому мы уделим в свое
время особое внимание, станет совершенно очевидным из описания его утопии, чему будет посвящена следующая глава.
1
П л у т а р х , Сравнительные жизнеописания, т. I, вып. 2, стр. 163.
Г л а в а XIII
ИСТОЧНИКИ ВЗГЛЯДОВ ПЛАТОНА
Платон и Аристотель были самыми влиятельными из всех
древних, средневековых и современных философов; из них наибольшее влияние на последующие эпохи оказал Платон. Я говорю это потому, что, во-первых, Аристотель сам имеет своим
отправным пунктом Платона, во-вторых, христианская теология
и философия, во всяком ^случае до XIII века, были больше платоновскими, чем аристотелевскими. Поэтому в истории философской мысли необходимо прежде всего изучать Платона, а затем
уже Аристотеля, и изучать более полно, чем кого-либо из их
предшественников или преемников.
„ Самыми важными проблемами в философии Платежа являются: вочпервых, его утопия, которая была самой ранней из
утопий; во-вторых, его теория идей, представлявшая собой первую попытку ©зяться за еще «е разрешенную проблему универсалий; в-третьих, его аргументы в пользу бессмертия; в-четвер
тых, его космогония; в-пятых, его концепция познания, скореекак концепция воспоминания, чем восприятия. Но прежде чем
обратиться к одному из этих вопросов, я должен сказать несколько слов об обстоятельствах его жизни и о влияниях, определивших его политические и философские взгляды.
Платон родился в 428 или в 427 году до н. э., в первые годы
пелопоннесской войны. Он был богатым аристократом, связанным с разными людьми, имевшими отношение к правлению тридцати тиранов. Платон был молодым человеком, кшда Аф-гн^
потерпели поражение в войне, и он мог приписать это демократии, которую его социальное положение и семейные связи, ло
видимому, заставляли презирать. Платон был учеником Сократа
и питал к нему глубокую любовь и уважение, а Сократ был
осужден на смерть демократией. Поэтому не удивительно, ч;о
Платон должен был обратиться к Спарте как к прообраз^
своего идеального государства. Платон обладал искусством тс">
маскировать свои нелиберальные советы, что они вводили в з^
блуждение в последующие века MHOFHX людей, которые восхищались его диалогом «Государство», не понимая того, чхб
заключалось в его рецептах. Всегда считалось правильным х'валить Платона, но не понимать его. Это общая судьба всех великих людей. Моей задачей является обратное. Я хочу понять
Платона, но обращаться с ним так же непочтительно, как если
бы он был современным английским или американским адвокатом тоталитаризма.
124
Чисто философские влияния, которые испытал Платон,
также располагали его в пользу Спарты. В общем можно сказать, что на него оказали влияние Пифагор, Парменид, Гераклит и Сократ.
От Пифагора (возможно, через Сократа) Платон воспринял
орфические элементы, имеющиеся в его философии: религиозную направленность, веру в бессмертие, в потусторонний мир,
жреческий тон и все то, что заключается в образе пещеры,
а также свое уважение к математике и полное смешение разумного и мистического.
От Парменида Платон унаследовал убеждение в том, что
реальность вечна и вневременна и что всякое изменение с логической точки зрения должно быть иллюзорным.
У Гераклита Платон заимствовал негативную теорию о том,
что в этом чувственном мире нет_ ничего постоянного. Эта доктрина в сочетании с концепцией Парменида привела к выводу
о том, что анание не может быть получено через органы чувств,
оно может достигаться только разумом. Этот взгляд в свою очередь вполне согласуется с пифагореизмом.
Вероятно, от Сократа Платон унаследовал интерес к занятиям этическими проблемами и тенденцию искать скорее телеологическое, чем механическое объяснение мира. Идея «блага»
в философии Платона имела большее значение, чем в философии досократиков, и трудно не приписать этот факг влиянию
Сократа.
Как все это связано с авторитаризмом в политике?,
Во-первых, так как благо и реальность вневременны, то са
мым лучшим будет такое государство, которое ближе всего
к божественному образцу и обладает минимумом изменения •
максимумом статического совершенства, и его правителям
должны быть такие люди, которые лучше всех понимают вечнг
благо.
Во-вторых, Платон, подобно всем мистикам, обладает твердой уверенностью в правильности своих убеждений, которые
можно передать другим лишь через влияние примера своего
образа жизни. Пифагорейцы стремились установить 'правление
посвященных, и это, в сущности, то же самое, чего желает Платон. Для того чтобы человек был хорошим государственным
деятелем, он должен знать благо; этого он может достичь только
посредством сочетания интеллектуального и нравственного воспитания. Если людей, не получивших такого воспитания, допустить к участию в 'правительстве, они неизбежно развратят
его.
В-третьих, необходимо серьезное образование, для того
чтобы воспитать хорошего правителя на основе принципов Платона. Нам представляется неразумным настойчивое требование
Платона об обучении младшего Дионисия, тирана Сиракуз,
геометрии, чтобы сделать из него хорошего царя, но с точки
125
зрения Платона это было необходимо. Он был в достаточной
степени пифагорейцем, чтобы считать, что без математики не-—
возможно, достичь подлинной мудрости. Этот взгляд подразумевает олигархию.
В-четвертых, Платон, так же как и большинство греческих
философов, придерживался .того взгляда, что досуг необходим
для достижения мудрости, которая поэтому не встречается
у тех, кто вынужден работать, чтобы зарабатывать средства
к жизни, но встречается лишь у тех, кто обладает независимыми
средствами, или у тех, кто освобожден государством от беспокойства р своем пропитании. Эта точка зрения, .по существу,
является аристократической.
При сопоставлении философии Платона с современными
идеями возникают два общих вопроса. Первый вопрос: существует ли такая вещь, как «мудрость»? Второй вопрос: если
такая вещь существует, можно ли создать такое государственное устройство, которое предоставило бы политическую власть
мудрым?
«Мудрость», в предполагаемом смысле, не является какимлибо видом специализированного умения — таким, каким обладает сапожник, врач или военный тактик. Она должна быть
чем-то более обобщенным по сравнению с этим умением, поскольку предполагается, что обладание ею делает человека
способным мудро управлять. Я полагаю, Платон сказал бы, что
мудрость состоит в анании добра, и дополмил бы это определение теорией Сократа о том, что ни один человек не грешит сознательно, из чего следует, что всякий, кто знает, в чем состоит
добро, поступает правильно. Такой взгляд кажется нам далеким от действительности. Для нас было бы более естественно
сказать, что существуют противоречивые интересы и что государственные деятели должны были бы прийти к наилучшему
из возможных компромиссов. Члены какого-либо класса или
нации могут иметь общие интересы, которые обычно противоречат интересам других классов или других наций. Имеются,
конечно, некоторые интересы, общие для человечества в целом,
но их недостаточно, для того чтобы определить политическое
действие. Вероятно, это произойдет когда-нибудь в будущем,
правда, не в столь отдаленном, поскольку имеется много суверенных государств. И даже тогда самой трудной задачей в преследовании общих интересов будет достижение компромиссов
между взаимно враждебными частными интересами.
Но даже если мы предположим, что существует такая вещь,
как «мудрость», то существует ли какая-либо форма государственного устройства, которая предоставит управление мудрым? Ясно, что большинство, как, например, общее собрание,
может ошибаться и действительно ошибается. Аристократия не
всегда бывает мудрой; цари часто бывают глупы; папы, несмотря на непогрешимость, совершали серьезные ошибки. Будет
126
ли кто-нибудь отстаивать предложение о том, чтобы вверить
управление лицам с университетским образованием или даже
докторам теологии, или людям, которые, родившись бедными,
создали себе большое состояние]; Ясно, что никакой определяемый законом выбор граждан не будет, по-видимому, более
мудрым на практике, чем выбор всех граждан в целом.
Можно было бы предложить, чтобы люди приобретали политическую мудрость путем соответствующего образования. Но
возникает вопрос: что такое соответствующее образование?
А этот вопрос превратился бы в вопрос о принадлежности к той
или иной партии.
Проблема, состоящая в том, чтобы найти определенное количество избранных «мудрых» людей и предоставить им управление, является, таким образом, неразрешимой проблемой. Это
окончательный довод в пользу демократии.
Г л а в а XIV
УТОПИЯ ПЛАТОНА
Самый важный диалог Платона «Государство» состоит
в общем из трех частей В первой части (до конца книги пятой)
обсуждается вопрос о построении идеального государства; это
самая ранняя из утопий
Один из выводов, сделанный в этой части, состоит в том, что
правители должны быть философами Книги шестая и седьмая
посвящены вопросу об определении слова «философ» Это обсуждение составляет вторую часть
Третья часть состоит из обсуждения различного рода существующих государственных устройств и их достоинств и недостатков.
Формальная цель «Государства» заключается в том, чтобы
определить «справедливость». Но уже на ранней стадии было
решено, что поскольку легче увидеть любую вещь в большом,
чем в малом, то будет лучше исследовать то, что составляет
справедливое государство, чем то, что составляет справедливого
индивида И поскольку справедливость должна иметь место
среди атрибутов самого лучшего воображаемого государства,
надо сначала обрисовать такое государство, а затем решат,,
какие из его совершенств следует назвать «справедливостью»
Опишем сначала в общих чертах утопию Платона, а затем
рассмотрим возникающие при этом вопросы
Платон начинает с того, что решает разде-щть граждгь
на три класса: простых людей, воинов и стражей Только
последние должны обладать политической властью Стражей
должно быть значительно меньше, чем людей, принадле*
жащих к первым двум классам. По-видимому, в первый рдз
они должны избираться законодателем, после этого их звание
обычно переходит по наследству; но в исключительных случая .
подающий надежды ребенок может выдвигаться из одного * з
низших классов, тогда как среди детей стражей ребенок или
молодой человек, не отвечающий требованиям, может быть исключен из класса стражей
Основной проблемой, по мнению Платона, является обеспечение того, чтобы стражи осуществляли намерения законодателя. С этой целью он вносит разные предложения, касающиеся
образования, экономики, биологии и религии. Не всегда ясно,
насколько эти предложения относятся к другим классам, кроме
стражей; ясно, что некоторые из них относятся к воинам, но
128
Платон в основном интересуется лишь стражами, которые
должны являться обособленным классом, подобно иезуитам
в старом Парагвае и духовенству в церковных государствах до
1870 года.
Прежде всего следует рассмотреть образование, которое делится на две части — музыку и гимнастику И та и другая
имеют у Платона более широкий смысл, чем в настоящее
время: «музыка» означает все, что входит в область муз, «гимнастика» означает все, что связано с физической тренировкой
и поохотовкой «Музыка» почти так же широка, как то, что мы
называем «культурой», а «гимнастика» представляет собой нечто более широкое, чем то, чю мы называем «атлетикой»
Культура должна быть предназначена для превращения людей в благородных в том смысле, который, в значительной мере
благодаря Платону, хорошо известен в Англии Афины времен
Платона в одном отношении быль похожи на Англию XIX века:
как в той, так и в другой стране имелась аристократия, обладавшая богатством и социальным престижем, но не имевшая
монополии политической власти, и в каждой из этих стран аристократия должна была обеспечить себе такую степень власти,
которой она могла достичь nocpeflCTBOv поведения, производящего глубокое впечатление В \ юпии Платона, впрочем, аристократия управляет бесконтрольно
Воспитание должно, по видимому, прежде всею развивать
у детей так ie качеств? как серьезность, ^оолюдснис ьнеыних
приличий и мужество Должна существовав строгая .iPimpa
над литера1}рои, которую молодежь могла чига1ь L са.юго
раннего зсъраиа, и чад МУЧЫКОЙ, которою ей позволялось слушать Матери и няни должны рассказывать детям только разрешенные рассказы Чтение Гомера и Гесиода не следует допускать в силу ряда причин Во-первых, они изображают богов,
которые время от времени себя плохо ведут, что непедагогично:
молодежь следует учить, что зло никогда не исходит от богов,
так как бог является творцом не всех вещей, но лишь хороших
веще i ьэ i ^ 4 , у Гомера и Гесиода некоторые вещи рассчитаны на то, чтобы вызвать у читателей страх смерти, тогда как
воспитание должно любой ценой заставить молодежь желать
умереть в сражении Наших юношей следует учить считать рабство хужэ смерти, и поэтому им не следует давать читать рассказы о добрых людях, плачущих даже из-за смерти друзей.
В-третьих, соблюдение внешних приличий требует, чтобы никогда не было громкого cv^xa, и однако Гомер говорит о «ьеистощимом смехе благословенных богов» Как школьный учитель будет эффективно порицать веселье, если юноши смогут
цитировать этот отрывок' В-четвертых, у Гомера имеются
отрывки, восхваляющие богатые пиры, а также отрывки, описывающие вожделения богов; такие отрывки отбивают охоту
к умеренности
(Настоятель Иьге, верный последователь
5
-
8 6
129
Платона, возражал против строки в хорошо известном гимне:
«Возгласы тех, кто торжествует, песня тех, кто пирует», — которая встречается в описании небесных радостей). Не должно
быть рассказов, в которых дурные люди счастливы, а хорошие
несчастливы: моральное влияние таких рассказов могло бы окат
заться самым гибельным для восприимчивых умов. В силу всего
этого следует осудить поэтов.
Г1латон переходит к любопытной аргументации относительно
драмы. Он говорит, что хороший человек не должен стремиться
подражать дурному человеку; но в большинстве пьес выводятся злодеи, «озтому драматургу и актеру, который играет
роль злодея, приходится подражать людям, виновным в различных преступлениях. Мужи, стоящие выше, не должны подражать не только преступникам, но также женщинам, рабам и
вообще низшим. (В Греции, как и в елизаветинской Англии, роли
женщин исполнялись мужчинами.) Поэтому в пьесах, если
вообще их можно допустить, не должны выводиться другие характеры, кроме безупречных мужчин-героев хорошего происхождения. Невозможность этого столь очевидна, что Платон
решает изгнать всех драматургов из своего города:
«...а кто, по-видимому, стяжав мудрость быть многоразличным и подражать всему, придет с своими творениями и будет
стараться показать их, тому мы поклонимся, как мужу дивному
и приятному, и, сказав, что подобного человека в нашем городе
нет и быть не должно, домажем его голову благовониями, увенчаем овечьею шерстью и вышлем его в другой город...» 1
Далее идет речь о цензуре музыки (в современном смысле).
Лидийские и ионийские гармонии следует запретить, во-первых,
потому, что они выражают печаль, во-вторых, потому, что они
расслабляют. Следует допускать' только дорийские (для мужества) и фригийские (для умеренности). Допускаемые ритмы
должны быть простыми и выражать мужественную и гармоничную жизнь.
Тренировка тела должна быть! очень суровой Никто не должен есть рыбу или мясо иначе, как в жареном виде, и не
должно быть ни соусов, ни кондитерских изделий. Люди, воспитанные согласно этим его правилам, говорит Платон, не будут
нуждаться в врачах.
До определенного возраста молодежь не должна видеть
неприятных вещей или порока. Но в соответствующий момент
их следует подвергнуть «обольщениям», как в виде ужасов, которые не должны «угать, так и в виде дурных удовольствий,
которые не должны соблазнять. Когда же они выдержат эти
испытания, их будут считать годными стать стражами.
Юноши, до того как они станут взрослыми, должны видеть
войну, хотя сами не должны сражаться.
1
«Сочинения Платона», ч. III, СПБ, 1863, стр. 164.
130
Что касается экономики, Платон предлагает ввести для
стражей радикальный коммунизм', и также (я думаю) для воинов, хотя это те очень ясно. Стражи должны иметь небольшие
дома и есть простую пищу; они должны жить, как в лагере,
обедая в общих столовых; они не должны иметь частной собственности, кроме совершенно необходимого. Золото и серебро
должны быть запрещены. Хотя они «е богаты, но ничто не препятствует им быть счастливыми; целью же города является
счастье целого города, а не счастье одного класса. И богатство
и 'бедность вредны, и в городе Платона не будет ни того, ни
другого. Имеется любопытный аргумент о войне: легко будет
приобретать союзников, поскольку наш город не захочет брать
никакой доли из военной добычи.
С притворной неохотой платоновский Сократ применяет свой
коммунизм к семье. Друзья, говорит он, должны иметь все общее, включая женщин и детей. Он допускает, что это представляет трудности, но не считает их непреодолимыми. Во-первых,
девушки должны получать точно такое же воспитание, как и
юноши, изучая музыку, гимнастику и военное искусство вместе •
с юношами. Женщины должны обладать во всех отношениях
полным равенством с мужчинами Одинаковое воспитание, которое делает мужчин хорошими стражами, сделает и женщин
хорошими стражами. «В отношении к охранению государства
природа женщины и мужчины та же самая...» 2 Несомненно,
между мужчинами и женщинами имеются различия, но они не
имеют никакого отношения к политике. Некоторые женщины
склонны к философии и годятся в качестве стражей, некоторые
из женщин воинственны и могли бы быть хорошими воинами.
Законодатель, избрав в качестве стражей некоторых мужчин и женщин, прикажет, чтобы они жили в общих домах и
питались за общим столом. Брак, как мы уже знаем, будет
3
радикально преобразован . На некоторых празднествах невест ,
и женихов будут соединять, как их учат верить, якобы по жребию в таком количестве, которое необходимо для сохранения
постоянной численности населения; но на самом деле правители
города 'будут производить манипуляции с жребиями, исходя из
евгенических принципов. Они будут устраивать так, чтобы лучшие производители имели больше всего детей. Все дети будут
песле рождения отбираться у своих родителей, и будут приняты
свр&езные меры предосторожности, чтобы родители не знали,
квФЭрые дети являются их детьми, а дети не должны знать,
кт%н.их родители. Детей с физическими недостатками и детей
1
Социальная утопия Платона ничего общего с идеями коммунизма
ее йадет. См. в связи с этим послесловие. — Прим. ред.
* «Сочинения Платона>, ч. III, стр. 259.
3
«Все эти женщины должны быть общими всем этим мужчинам, ни одна
е
2 должна жить частно ни с одним» («Сочинения Платона», ч. III, стр.261—
262).
131
худших родителей «станут скрывать как следует в тайном и неизвестном месте» 1 . Детей, родившихся XIT—союзов^ и£__санкционировааных государством, следует считать незаконными. Матери должны быть в возрасте от двадцати до сорока лет,
отцы — от двадцати пяти до пятидесяти пяти. Вне этого возраста общение между подами должно быть свободным, но принудительными являются аборт или. детоубийство. Против «браков», устраиваемых государством, заинтересованные стороны
не имеют права возражать; они должны руководствоваться
мыслью о своем долге перед государством, а не какими-либо
заурядными чувствами, которые обычно прославляли изгнанные поэты
Поскольку ребеноку не знает, кто его родители, он должен
называть «отцом» каждого мужчину, который по возрасту мог
бы быть его огцом; это также относится к «матери», «брату»,
«сестре--». (Подобного рода вещи имеют место среди некоторых
дикарей, и обычно это удивляло миссионеров.) Не может быть
брака между «отцом44 и «дочерью» или «матерью» и «сыном».
Вообще (но не абсолютно) браки между «братом» и «сестрой»
не должны допускаться. (Я полагаю, что если оы Ьлагон продумал это более тщательно, он обнаружил бы, что он запретил
все браки, за исключением браков между братом и сестрой,
которые он считает редкими исключениями.)
Предполагается, что чувства, связываемые в настоящее
время со словами «отец», «мать», «сын» и «дочь», будут все еще
связываться с ними и при новых порядках, устанавливаемых
Платоном; «^пример, молодой человек не будет бить старика,
потому что этот старик мог бы оказаться его отцом.
Основная мысль состоит, конечно, в том, чтобы свести к минимуму частнособственнические чувства и таким образом устранить препятствия, стоящие на пути к господству духа ^общественности, так же как и обеспечить молчаливое согласие
с отсутствием частной собственности. Эти мотивы были в значительной мере того же рода, что и мотивы, которые привели
к безбрачию духовенства 2
'
Перехожу, наконец, к теологическому аспекту этой системы.
Я имею в виду не лризнанных греческих богов, а некоторые
мифы, которые правительство должно внедрять. Платон ясно
говорит, что ложь должна быть исключительным пр;шом правительства, точно так же как право давать лекарство является
исключительным правом врача. Правительство, как мы уже ви*
дели, должно обманывать людей, делая вид, что оно устраивает
браки по жребию, но это не является делом религии.
Должна быть «одна царская ложь», которая, как надеется
Платон, лишь может обманывать правителей, но остальных
1
«Сочинения Платона», ч. III, стр. 265.
* См. Н. L e a, A History of Sacerdotal celibacy.
132
жителей города будет обманывать во всяком случае. Эта «ложь»
рассматривается далее с пространными подробностями. Наиболее важной частью ее является догмат, что бог создал людей
грех сортов; самые лучшие сделаны из золота, менее лучшие —
из серебра и простая толпа — из меди и железа. Сделанные
из золота пригодны для того, чтобы быть стражами, сделанные
из серебра должны быть воинами, остальные должны зачлматься физическим трудом. Обычно, но ни в коем случае не
всегда, дети будут принадлежать к тому же сословию, к котораму принадлежат их родители; когда они не принадлежат
к этому сословию, их следует соответственно повышать или
понижать. Считается едва ли возможным заставить настоящее
поколение поверить в этот миф, но следующее и все следующие
за ним поколения можно так воспитать, чтобы они не могли
усомниться в этом мифе.
Платон прав, считая, что через два поколения можно создать
веру в этот миф. С 1868 года японцев учили, 'по м ы а д п происходит от богини-солнца и что Япония была создана раньше, чем
остальной мир Любого университетского профессора, который,
даже в ученом труде, высказывает сомнение в этих догматах,
увольняют за антияпонскую деятельность. Платон, по-видимому, не понимает, что принудительное принятие таких мифов
несовместимо с философией, и подразумевает такой род воспитания, который задерживает развитие ума.
Определенно" ^спрал-дЛивосш^, которое является формальной целью всего обсуждения, достигаемся в четвертой книге.
Нам говорят, чю справедливость COCIOHI и юм, что каждый
выполняет свою собственную работу и не вмешивается в чужие
дела: город справедлив, когда купец, наемник и страж — каждый выполняет свою собственную работу, не вмешиваясь в работу других классов.
То, что каждый должен заниматься своим собственным делом, несомненно, является превосходным наставлением, но оно
едва ли соответствует тому, что современный мир, естественно,
назвал бы «справедливостью» Греческое слово, переведенное
так, соответствовало очень важному понятию в греческой мысли,
для которого у нас, однако, нет точного эквивалента. Так же
уместно вспомнить, что говорил Анаксимандр:
«А из чего возникают все вещи, в го же самое они и разрешаются согласно необходимости Ибо они за своюнечестивость
несут наказание и получают возмездие друг от друга в установленное время».
До возникновения философии греки имели о Вселенной такое представление (theory) или чувство, которое можно назвать
религиозным или этическим. Согласно этому представлению,
каждый человек и каждая вещь имеют свое предустановленное
место и предопределенную функцию. Это не зависит от приказа
Зевса, потому что сам Зевс подчиняется тому же самому
133
закону, который управляет другими. Это представление связано
с идеей судьбы, или необходимости. Она настойчиво применяется к небесным телам. Но там, где есть сила, там есть и тенденция перейти пределы справедливого; тогда возникает борьба.
Некоторого рода безличный, сверхолимпийский закон наказывает
дерзкое пренебрежение к законам и восстанавливает вечный
порядок, который агрессор пытался нарушить. Эта точка зрения, первоначально, по-видимому, едва ли сознаваемая, целиком перешла в философию; ее следует искать также в космологиях борьбы, таких, как космология Гераклита и Эмпедокла, и
в таких монистических доктринах, как доктрина Парменида.
Это источник веры одновременно и в естественный и в человеческий закон, и она, совершенно ясно, лежит в основе платоновской концепции справедливости.
Слово «справедливость», как оно ^еще употребляется до сих.
пор в праве, более подходит к концепции Платона, чем слово
«справедливость», используемое в политической спекуляции.
Под влиянием демократической теории мы стали ассоциировать
справедливость с равенством, тогда как для Платона она не
имела такого значения «Справедливость», в том смысле, в каком
она является 'почти синонимом «права» (law), как, например,
когда мы говорим о «суде» ', касается главным образом прав
собственности, которые не имеют никакого отношения к равенству. Первое определение «справедливости», предложенное
в начале «Государства», гласит, что она состоит в уплате долгов. Это определение вскоре оставляется как несоответствующее, но кое-что от него остается и в конце.
Следует высказать несколько соображений относительно
определения Платона. Во-первых, оно допускает возможность
неравенства во власти и в привилегиях без несправедливости.
Стражи должны обладать всей властью, потому что они являются самыми мудрыми членами общины; несправедливость,
согласно определению Платона, имела бы место только в том
случае, если бы люди, принадлежащие к другим классам, были
мудрее, чем некоторые из стражей. Вот 'почему Платон предусматривает выдвижение и понижение граждан, хотя и считает,
что двойное преимущество рождения и образования приведет
в большинстве случаев к превосходству детей стражей над
детьми других клаосов. Если бы имелась более точная наука
управления и было бы больше уверенности в том, что люди
будут следовать ее указаниям, то многое должно было бы говорить за систему Платона. Никто не считает несправедливым4
включать лучших футболистов в футбольную команду, хотя они
приобретают таким образом большое превосходство. Если б^ы
футболом управляли так же демократично, как управляли
1
Название суда на английском языке включает слово «справедливость» —
«court of justice». — Прим. перев.
134
Афинами, то студентов, играющих за свой университет, выбирали бы по жребию. Но в вопросах ^yпpaвлeния трудно узнать,
кто обладает самым высоким мастерством, и весьма далеко до
уверенности в том, что политик употребит свое искусство
в интересах общества, а не в своих собственных или в интересах своего класса, партии или вероисповедания.
Следующее соображение состоит в том, что определение
«справедливости» у Платона предполагает государство, организованное или согласно традиции, или согласно его теории и осуществляющее в целом какой-то этический идеал. Справедливость, как говорит -Платон, состоит в том, что каждый человек
выполняет свою собственную работу. Но в чем заключается
работа человека? В государстве, которое, подобно древнему
Египту или королевству инков, остается неизменным из поколения в поколение, работой человека является работа его отца,
и никакого вопроса не возникает. Но в государстве Платона ни
один человек не имеет какого-либо законного отца. Поэтому
его работа должна определяться или в зависимости от его собственных вкусов, или на основании суждения государства о его
способностях. Очевидно, последнее было бы желательно для
Платона. Но некоторые виды работы, хотя и требующие высокого мастерства, могут считаться вредными. Такой точки зрения
Платон придерживается в отношении поэзии, а я придерживался бы такого же мнения в отношении работы Наполеона.
Поэтому важной задачей правительства является определение
того, в чем состоит работа человека. Несмотря на то, что все
правители должны быть философами, нововведений не должно
быть: философ должен быть всегда человеком, который понимает Платона и согласен с ним.
Если мы спросим: чего достигнет государство Платона?—ответ будет довольно банальным. Оно достигнет успеха в войнах
против государств с приблизительно равным количеством населения и обеспечит средства к жизни некоторому небольшому
числу людей. В силу своей косности оно почти наверное не создаст ни искусства, ни науки. В этом отношении, так же как и
в «других, оно будет подобно Спарте. Несмотря на все прекрасные слова, все, чего оно достигнет, — это умение воевать и достаточное количество еды. Платон пережил голод и военное
поражение в Афинах; вероятно, он подсознательно считал, что
сймое лучшее, чего может достичь искусство управления госуД'арством,—это избежать этих зол.
т
Всякая утопия, если она серьезно задумана, должна воплощать в себе, очевидно, идеалы своего творца. Рассмотрим пока,
ч
единое, единородное небо».
Трудно решить, что в «Тимее» следует лринимать всерьез,,
а что следует считать игрой фантазии. Я думаю, что следует'
принимать вполне серьезно объяснение сотворения мира как:
создания порядка из хаоса, так же как и соотношение между
четырьмя элементами, и их отношение к правильным телам и"
составляющим их треугольникам. Объяснение времени и пространства является именно таким, в каком Платон убежден; то
же относится к точке зрения на сотворенный мир как на копию
вечного прообраза. Смешение необходимости и цели в мире является убеждением, которое было свойственно практически:
всем грекам задолго до появления философии. Платон воспринял его и тем самым прошел мимо 'проблемы зла, которая недает покоя христианской теологии. Он серьезно думал, как мне1
кажется, что мир — животное. Но подробности относительно
^Переселения душ и роль, приписываемая другим богам, и остальные второстепенные детали даны, по-моему, лишь для того
}?тобы придать изложению возможную конкретность.
1
," Этот диалог в целом, как я уже отмечал раньше, заслуживает изучения, поскольку он оказал большое влияние на древнюю и средневековую мысль; и это влияние не ограничивается
тем, что в нем есть менее фантастического.
Си
Г л а в а XVIII
ЗНАНИЕ И ВОСПРИЯТИЕ У ПЛАТОНА
Большинство наших современников считает не требующим
доказательства, что эмпирическое знание зависит или происходит из восприятия Однако у Платона и у философов некоторых
других школ имеется совершенно иная теория, а именно —
что .получается через органы чувств, недостойно называться
«знанием» и единственно реальное знание должно иметь дело
лишь с понятиями. Согласно этому взгляду, «2 + 2 = 4» есть
подлинное знание, но такое утверждение, как «снег белый»,
настолько полно двусмысленности и неопределенности, что оно
не может найти места в собрании философских истин
Этот взгляд, возможно, восходит к Пармениду, но в своей
ясной форме философский мир обязан этим взглядом Платону.
В этой главе я намерен рассмотреть лишь критику Платоном
взгляда, что знание есть то же самое, что и восприятие; эта кри->
тика составляет первую половину «Теэтета» '.
В этом диалоге делается попытка дать определение «знания»,
которая оканчивается, правда, негативным выводом; было предложено и отвергнуто несколько определений, но не выдвинуто
определения, которое считалось бы удовлетворительным.
Первое из предложенных определений и единственное, которое я буду рассматривать, сформулировано Теэтетом так:
«Так вот мне кажется, что нечто знающий чувствует то,
что знает; а потому теперь представляется, что знание есть не
иное что, как чувствование»
Сократ отождеавляет эту теорию с теорией Протагора, что
«человек есть мера всех вещей», то есть что «. какою всякая
вещь кажется мне, такова она для меня, и какою — тебе, такова
для тебя...» Сократ добавляет: «Следовательно, чувствование,
как знание, всегда есть чувствование существующего и никогда
не бывает лживым».
Значительная часть следующего за этим аргумента касается характеристики восприятия; как только это сделано, нетрудно доказать, что такая вещь, какой оказалось восприятие,
не может быть знанием
К теории Протагора Сократ добавляет теорию Гераклита,
все всегда изменяется, то есть что «все, чему неправильно
1
Этот диалог цитируется по изданию
1879. —Прим. ред
170
«Сочинения Платона», ч V, М,
приписываем мы понятие бытия, происходит от стремления, движения и взаимного смешения вещей». Платон считает это правильным для чувственных предметов, но не для объектов реального знания. Однако на протяжении всего диалога его положительные теории остаются в тени.
Из теории Гераклита, даже если она применима лишь
к чувственным объектам, вытекает определение знания как
восприятия и следует, что знание бывает о гом, что находится
в становлении, а не о том, что есть.
В этом вопросе имеются некоторые затруднения совершенно
элементарного характера.
Нам говорят, что, поскольку
6 больше 4, но меньше 12, 6 одновременно и велико и мало, что
является противоречием. Сократ теперь выше Теэгета, который
является не вполне еще выросшим юношей; но через несколько
лет Сократ будет ниже Теэтета. Поэтому Сократ одновременно
и высокого и низкого роста. Идея высказывания с отношениями
по-видимому, озадачивала Платона, так же как это было
с большинством великих философов до Гегеля включительно.
Эти затруднения, однако, не имеют особого отношения к указанной аргументации, и их можно игнорировать
Возвращаясь к восприятию, мы видим, что оно рассматривалось как обусловленное взаимодействием между предметом и
каким-либо органом чувств, причем тот и другой, согласно теории Гераклита, всегда изменяются и, изменяясь, изменяют психический объект восприятия. Сократ отмечает, что когда он
бывает здоров, то находит вино сладким, но когда бывает болен,
то находит его кислым. Здесь изменение в воспринимающем
лице вызывает изменение в психическом объекте восприятия.
Против теории Протагора выдвигаются возражения, но
в дальнейшем некоторые из них берутся назад. Настаивают,
что Протагор должен был равным образом допускать в качестве
меры всех вещей и свиней и обезьян, поскольку они также являются воспринимающими животными. Ставятся вопросы относительно действительности восприятия в снах и в состоянии безумия. Выдвигается мысль, что если Протагор прав, то один человек знает не больше другого: Протагор не только так же мудр,
к£к боги, но, что еще серьезнее, он не мудрее дурака. Далее,
если суждения одного человека так же правильны, как суждения другого, то имеются одинаковые основания считать, что
прав тот человек, который считает, что неправ Протагор.
Сократ пытается найти ответ на многие из этих возражений,
поставив себя на минуту на место Протагора. Что касается
снов, то психические объекты восприятия истинны как таковые,
«^аргумент о свиньях и обезьянах отвергается как грубое оскорбление; что же касается аргумента о том, что каждый человек является мерой всех вещей и что один человек так же мудр,
к%к другой, то Сократ предлагает от имени Протагора очень
интересный ответ," а именно, что, в то время как одно суждение
171
не может быть более истинным, чем другое, оно может быть
лучшим в том смысле, что оно имеет лучшие последствия. Эту же
мысль выдвигает 'прагматизм'.
Однако эгот ответ, хотя он придуман самим Сократом, не
удовлетворил его. Например, он утверждает, что, когда врач
предсказывает течение моей болезни, он действительно больше
знает о моем будущем, чем я. И когда люди расходятся во мнениях относительно того, какие законы должно издавать мудрое
государство, результат покажет, что некоторые люди обладали
большим знанием о будущем, чем другие. Таким образом, мы
не можем избежать вывода, что мудрый человек является лучшей мерой вещей, чем глупец.
Все эти возражения направлены против теории, что каждый
человек является мерой всех вещей, и лишь косвенно против
«теории», что «знание» означает «восприятие», поскольку эта
теория ведет к другой. Однако имеется прямой аргумент,
а именно, что память должна допускаться так же, как восприятие. Это допускается, и в этой степени предложенное определение изменяется.
Далее следует критика теории Гераклита. Сначала его теория доводится до крайности в соответствии, как нам говорят,
с практикой его учеников из среды способных юношей Эфеса.
Вещь может изменяться двумя способами — путем перемещения
и путем изменения качества, и считается, что доктрина постоянного потока утверждает, что все всегда изменяется в обоих отношениях 2 . И не только все всегда претерпевает какие-то качественные изменения, но все всегда изменяет все свои качества —
так, говорят" нам, думают умные люди Эфеса. Это влечет за собой неудобные последствия. Мы не можем сказать «это есть
белое», потому что если оно было белым, когда мы начинали
говорить, то оно 'перестанет быть белым до того, как мы окончим свою фразу. Мы не можем быть правы, говоря, что видим
какую-либо вещь, потому что зрение непрерывно переходит"
в незрение. Если все изменяется во всем, то зрение не имее?
права называться больше зрением, чем незрением, а какое-либо
восприятие не имеет права называться больше восприятием^
чем невосприятием. И когда мы говорим «восприятие есть знание», мы могли бы точно так же сказать «восприятие не больше?
знание, чем незнание».
1
По-видимому, этот отрывок вызвал у Ф. Шиллера восхищение Протагором.
2
По всей вероятности, ни Платон, ни энергичные эфесские юноши не э*бом
«в потенции».
Природа принадлежит к тому классу причин, которые действуют ради чего-нибудь. Это ведет к рассмотрению того
взгляда, что природа производит по необходимости, без цели,
в связи с чем Аристотель рассуждает о выживании наиболее
приспособленных в той форме, как учил Эмпедокл Это не может быть правильным, говорит он, потому что вещи происходят
определенными путями, и, когда ряд завершен, оказывается, чго
все предшествующие шаги были сделаны ради этого Те вещи
«естественны», которые, «двигаясь непрерывно под воздействием
какого-то начала в них самих, доходят до известной цели»
(199Ь). Вся эта концепция «природы», хотя она вполне может
показаться весьма подходящей для объяснения роста животных и растений, стала, в конечном результате, огромным препятствием для прогресса науки и источником многого того, что
было плохого в этике На эту последнюю она все еще оказывает
вредное влияние
Движение, говорят нам,—это реализация того, чго существует в потенции. Такое мнение, помимо других недостатков,
несовместимо с относительностью перемещения Когда А движется относительно В, то В движется относительно А, и бессмысленно утверждать, что одно из двух находится в движении,
а другое — в состоянии покоя Когда собака хватает кость,
с точки зрения здравого смысла кажется, что собака находится
в состоянии движения, в то время как кость пребывает в состоянии покоя (пока она не схвачена), и что это движение имеет
цель, а именно осуществить, реализовать «природу» собаки
И вдруг оказывается, что этот взгляд неприменим к неживой
материи, что для научной физики любая концепция «цели» бессмысленна и что, строго научно, никакое движение не может
рассматриваться иначе, как относительное.
226
Аристотель отрицает лустоту, мысль о существовании которой защищали Левкипп и Демокрит. Затем он переходит к весьма
любопытному рассуждению о времени. Можно было бы, говорит он, утверждать, что время не существует, поскольку оно
составлено из прошедшего и будущего, из которых одно уже не
существует, а другое еще не существует. Однако од отвергает
эту точку зрения. Время, говорит он, — это движение, которое
допускает процесс счета (почему он считает процесс счета существенным, не ясно). Законно спросить, продолжает он, могло
ли бы время существовать без души, поскольку ничего нельзя
сосчитать, если некому считать, а время включает процесс счета.
Он, по-видимому, представляет себе время, как какое-то количество часов, или дней, или лет Некоторые вещи, добавляет
он, вечны в том смысле, что они находятся вне времени; надо
полагать, что он имеет в виду такие вещи, как числа.
Движение было всегда и всегда будет, ибо не может быть
времени без движения, и все, за исключением Платона, согласны в том, что время никем не создано. В этом пункте христианские последователи Аристотеля были вынуждены отмежеваться от него, поскольку библия говорит, что вселенная имела
начало
Сочинение Аристотеля «Физика» кончается аргументом
в пользу неподвижности источника движения, который мы рассматривали в связи с его другим сочинением — «Метафизика».
Имеется один неподвижный двигатель: он непосредственно вызывает круговое движение Круговое движение является первичным, и только оно одно может быть непрерывным и бесконечным Первый двигатель не имеет частей или размеров и находится на окружности мира.
Придя к этому заключению, мы переходим к небесам.
Трактат «О небе» выдвигает приятную и простую теорию.
Вещи, находящиеся ниже Луны, претерпевают зарождение и
распад, все, находящееся выше Луны, не рождено и не уничтожимо. Земля, которая является сферичной, находится в центре
вселенной. В подлунной сфере все составлено из четырех элементов, земли, воды, воздуха и огня; но существует пятый элемент, из которого составлены небесные тела Природное движение земных элементов прямолинейно, а движение пятого элемента круговое Небеса полностью сферичны, и верхние их
части более божественны, чем нижние. Звезды и планеты
составлены не из огня, а из пятого элемента, их движение происходит благодаря движению сфер, к которым
они прикреплены. (Все это выражено в поэтической форме
в «Рае» Данте )
Четыре земных элемента не вечны, а порождаются один от
другого; огонь абсолютно легок в том смысле, что его естественное движение направлено вверх, земля абсолютно тяжела. Воздух относительно легок, а вода относительно тяжела
8*
227
Эта теория породила много трудностей для последующих веков. Кометы, которые были признаны уничтожимыми, должны
были быть отнесены к подлунной сфере, но в XVII столетии
было открыто, что кометы описывают орбиты вокруг Солнца и
очень редко находятся на таком же расстоянии от Земли, как
Луна. Поскольку природное движение земных тел прямолинейно, утверждалось, что метательный снаряд, направленный
по горизонтали, будет в течение некоторого времени двигаться
горизонтально, а затем внезапно начнет падать вертикально.
Открытие, сделанное Галилеем, показавшим, что метательный
снаряд описывает параболу, подрывало взгляды, его коллег— последователей Аристотеля. Копернику, Кеплеру и Галилею пришлось бороться и с Аристотелем, так же как с библией,
чтобы утвердить тот взгляд, что Земля не является центром вселенной, а вращается вокруг своей оси в течение суток и обращается вокруг Солнца в течение года.
Но 'перейдем к более общим вопросам Физика Аристотеля
несовместима с «первым законом движения» Ньютона, первоначально сформулированным Галилеем. Этот закон утверждает,
что каждое тело, предоставленное самому себе, будет, если оно
уже находится в движении, продолжать двигаться по прямой
линии с постоянной скоростью. Таким образом, внешние причины требуются не для того, чтобы объяснить движение, но
чтобы объяснить изменение движения — его скорости или направления. Круговое движение, которое Аристотель считал
«естественным» для небесных тел, включало постоянное изменение направления движения и поэтому требовало силы, направленной к центру круга, как в законе тяготения Ньютона.
И, наконец, пришлось отказаться от того мнения, что небесные тела вечны и не уничтожимы. Солнце и звезды существуют
долго, но не вечно. Они рождены из туманности и в конце концов либо взрываются, либо, остывая, гибнут Ничто в видимом
мире не свободно от изменения и распада; вера Аристотеля
в противное, хотя она и была принята средневековыми христианами, является продуктом языческого поклонения Солнцу, Луне
и планетам.
Г л а в а XXIV
РАННЯЯ ГРЕЧЕСКАЯ МАТЕМАТИКА
И АСТРОНОМИЯ
В этой главе я касаюсь математики не самой по себе, а в ее
связи с греческой философией — связи, которая была очень
тесной, особенно у Платона. В математике и астрономии превосходство греков проявилось более определенно, чем где-либо
еще. То, что они сделали в искусстве, литературе и философии,
может быть оценено в зависимости от вкуса выше или ниже, но
то, чего они достигли в геометрии, абсолютно бесспорно. Коечто они унаследовали от Египта, кое-что, гораздо меньше, — от
Вавилонии; что касается математики, то они получили из этих
источников главным образом простые приемы, а в астрономии— записи наблюдений за очень долгий период. Искусство
математического доказательства почти целиком греческого
происхождения.
Сохранилось много интересных рассказов (вероятно, вымышленных) о том, какими практическими проблемами стимулировались математические исследования. Самый ранний и простой
рассказ связан с Фалесом, которого, когда он был в Египте,
царь попросил вычислить высоту пирамиды. Фалес выждал такое время дня, когда его тень по величине сравнялась с его
ростом, затем он измерил тень пирамиды, которая, конечно,
также была равна ее высоте. Говорят, что законы перспективы
впервые были изучены геометром Агафархом, для того чтобы
написать декорации к пьесам Эсхила. Задача определить расстояние до корабля, находящегося в море, которую, как говорят, изучал Фалес, была правильно решена уже в очень отдаленные времена. Одной из важных задач, которая занимала
греческих геометров, было удвоение кубического объема. Она
возникла, как говорят, у жрецов одного храма, которым оракул
возвестил, что бог хочет иметь свою статую вдвое большего
размера, чем та, которая у них была. Сначала они решили
попросту удвоить все размеры статуи, но затем поняли, что новая статуя получится в восемь раз больше подлинника, а это повлечет за собой большие расходы, чем того требовал бог. Тогда
они дослали делегацию к Платону с просьбой, не может ли
кто-нибудь из Академии решить их проблему. Геометры занялись ею и проработали «ад ней целые столетия, дав попутно
множество прекрасных произведений. Задача эта, конечно, сводится к извлечению кубического корня из 2.
229
Квадратный корень из 2 — первое из открытых иррациональных чисел — был известен ранним пифагорейцам, и' были изобретены остроумные методы приближения к его значению. Наилучшими были следующие: образуйте два столбца чисел, которые мы будем «азывать а и Ь; каждый столбец начинается
с единицы. Каждое последующее а на каждой стадии образуется путем сложения уже полученных последних а и Ъ. Последующее Ь образуется путем прибавления удвоенного предыдущего с к предыдущему Ь. Так получаются первые 6 пар (1, 1),
(2, 3), (5, 7), (12, 17), (29, 41), (70, 99). Для каждой пары выражение 2а 2 — Ь2 будет 1 или — 1 . Таким образом, —является
почти квадратным корнем из 2 и с каждым новым шагом приближается KY2 . К примеру, читатель может удовлетвориться
тем, что \-чк) почти равняется 2.
Пифагора, личность которого всегда оставалась довольно
неясной, Прокл .назвал первым, кто сделал геометрию частью
общего образования. Многие авторитеты, включая Томаса
Хизса ', полагают, что Пифагор, быть может, действительно открыл теорему, носящую его имя; согласно ей, з прямоугольном
треугольнике квадрат стороны, лежащей против прямого угла,
равен сумме квадратов двух других сторон. Во всяком случае,
эта теорема была известна пифагорейцам очень давно. Они
знали также, что сумма углов треугольника составляет два
прямых угла.
Иррациональные числа, кроме корня квадратного из 2, изучались в отдельных случаях Феодором, современником Сократа,
и в более общем виде Теэтетом, который жил примерно во
времена Платона или, .может быть, несколько раньше. Демокрит
нависал трактат об иррациональных числах, но о содержании
этого трактата известно очень немногое. Платон глубоко интересовался этой проблемой; он упоминает о трудах Феодора и
Теэтета в диалоге, названном в честь последнего. В «Законах»
(819—820) он говорит, что общее невежество в этой области
постыдно, и намекает, что сам узнал об этом в довольно позднем возрасте. Открытие иррациональных чисел, безусловно,
имело большое значение для пифагорейской философии.
Одним из самых важных следствий открытия иррациональных чисел было создание Евдоксом геометрической теории пропорции (408—355 годы до н. э.). До него существовала лишь
арифметическая теория пропорции. Согласно этой теории, отношение а к b равно отношению с к d, если а, взятое d раз,
равно Ь, взятому с раз. Это определение, за отсутствием арифметической теории иррациональных чисел, может применяться
только к рациональным. Однако Евдокс дал новое определение,
«Greek Mathematics», vol. I, p. 145.
230
которое не подчиняется этому ограничению, — в форме, приближающейся к методам современного математического анализа.
Эта теория развита далее Евклидом и отличается большим логическим изяществом.
Евдокс также изобрел или усовершенствовал «метод исчерпывания», который затем с большим успехом был использован
Архимедом. Этот метод является предвосхищением интегрального исчисления. Взять, например, вопрос о. площади круга. Вы
можете вписать в круг правильный шестиугольник, или правильный двенадцатиугольник, или правильный многоугольник
с тысячью или миллионом сторон. Площадь такого многоугольника, сколько бы у него ни было сторон, пропорциональна квадрату диаметра круга. Чем больше сторон имеет многоугольник, тем больше он приближается к кругу. Можно доказать,
что если многоугольник обладает достаточно большим количеством сторон, то разность между его площадью и площадью
круга будет меньше любой наперед заданной величины, как бы
мала она ни была. Для этой цели используется аксиома Архимеда. Она гласит (если ее несколько упростить), чго если большую из двух величин разделить пополам, а затем половину
снова разделить пополам и так далее, то после конечного числа
шагов будет достигнута величина, которая окажется меньше, чем
меньшая из двух первоначальных величин. Другими словами,
если а больше, чем Ь, то имеется такое целое число п, что 2пЬ
будет больше, чем а.
Метод исчерпывания ведет иногда к точному
результату, например при решении задачи о квадратуре параболы, которая была решена Архимедом; иногда же, как
при попытке вычислить квадратуру круга, он может вести
лишь к последовательным приближениям. Проблема квадратуры круга — это проблема определения отношения длины
окружности к диаметру круга, называемого «тг». Архимед в своих
вычислениях использовал приближение
22
у ; путем вписывания
и описывания правильного многоугольника с 96 сторонами он
доказал, что «и» меньше, чем З у , и больше, чем З^т. Этим методом можно добиться любой требуемой степени приближения,
и это все, что какой бы то ни было метод может сделать для
решения данной проблемы. Использование вписанных и описанных многоугольников для приближения к «л» восходит еще
к Антифону, современнику Сократа.
Евклид, труды которого в дни моей молодости все еще оставались единственным признанным учебником геометрии для
школьников, жил в Александрии около 300 гдда до н. э., спустя
некоторое время после смерти Александра Македонского и Аристотеля. Большая часть его «Начал» не являлась оригинальным
произведением, но порядок в последовательности теорем и
231
логическая структура были в основном его собственными. Чем
больше изучаешь геометрию, тем восхитительнее они кажутся.
Интерпретация параллельных посредством знаменитого постулата о параллельных имеет двойное достоинство: дедукция
здесь строга и в то же время не скрыта сомнительность исходного предположения. Теория пропорции (тройное правило), которой следует Евдокс, обходит все трудности, связанные с иррациональными числами, при помощи методов, по существу
схожих с теми, которые были введены в математический анализ
Вейерштрассом в XIX столетии. Затем Евклид переходит к своего рода геометрической алгебре и трактует в книге X иррациональные числа. После этого он переходит к рассмотрению пространственной геометрии, заканчивая построением правильных
многогранников, которое было усовершенствовано Теэтетом
и принято в «Тимее» Плагона.
«Начала» Евклида являются, безусловно, одной из величайших книг, которые были когда-либо написаны, и одним из самых совершенных памятников древнегреческого интеллекта.
Конечно, книга эта носит и черты типически греческой ограниченности: метод в ней чисто дедуктивный и не содержит в себе
способа проверки исходных предположений. Эти предположения
считались неоспоримыми, но в XIX веке неевклидова геометрия
показала, что отчасти они могли быть ошибочными и что только
наблюдение способно решить, являются ли они таковыми.
Евклид презирал практическую полезность, которую внедрял
Платон. Говорят, что один ученик, прослушав доказательства,
спросил, что выиграет он изучением геометрии; тогда Евклид
позвал раба и сказал: «Дай молодому человеку грош, поскольку
он непременно должен извлекать выгоду из того, что изучает».
Однако презрение к практике было прагматически оправдано.
Никто не предполагал во времена греков, что изучение конических сечений принесет какую-либо пользу: но, наконец, в
XVII веке Галилей открыл, что снаряды двигаются по параболе,
а Кеплер — что планеты двигаются по эллипсам. Неожиданно
та работа, которую греки проделали из чистой любви к теории,
стала ключом к ведению войны и к развитию астрономии.
Римляне были слишком практическими людьми, чтобы должным образом оценить Евклида; первым из них, кто упомянул
о нем, был Цицерон, во времена которого, возможно, не было
латинского перевода сочинений Евклида; и в самом деле, нет
письменного свидетельства существования латинского перевода
до Боэция (480 год н. э.).
Арабы оценивали его лучше: экземпляр сочинений Евклида
был подарен калифу византийским императором около 760 года
н. э , а при Харун-аль-Рашиде, около 800 года н. э., был сделан
перевод на арабский язык. Первый сохранившийся до нашего
времени латинский перевод с арабского был сделан Ательхародом из Бата в 1120 году н. э. С этого времени изучение геомет232
рии постепенно возрождалось на Западе; но лишь в эпоху
позднего Возрождения были достигнуты важные успехи в этом
деле.
Теперь я перехожу к астрономии, в которой достижения греков были столь же замечательны, как и в геометрии. Еще до
них вавилоняне и египтяне заложили основы астрономии многими столетиями наблюдений. Было зарегистрировано видимое
движение планет, но не было известно, что утренняя и вечерняя
звезда — это одно и то же. В Вавилонии определенно, а возможно и в Египте, был открыт период затмений, что сделало
довольно достоверным предсказание лунных затмений (но не
солнечных, поскольку они не всегда были видимы в данном
месте). Вавилонянам мы обязаны делением прямого угла на
девяносто градусов, а градуса — на шестьдесят минут; им нравилась цифра шестьдесят, и на ней они основали даже систему
исчисления. Греки любили приписывать мудрость своих первоисследователей путешествиям в Египет, но в действительности
до греков достигнуто было очень немногое. Однако предсказание солнечного затмения Фалесом является примером иностранного влияния; нет основания предполагать, что он добавил что-либо к тому, чему «аучился из египетских и вавилонских источников, и чистой удачей было то, что его предсказание
сбылось.
Начнем с некоторых наиболее ранних открытий и правильных гипотез. Анаксимандр думал, что Земля свободно плавает
и ничем не поддерживается. Аристотель \ который часто отвергал лучшие гипотезы своего времени, возражал против теории
Анаксимандра, согласно которой Земля, будучи в центре,
остается неподвижной потому, что у нее нет причины двигаться
в этом, а не в другом направлении. Если бы это было правильно, говорил он, то человек, помещенный в центре круга,
в различных точках окружности которого находится пища, умер
бы с голоду из-за отсутствия причины выбрать именно ту, а не
другую пищу. Этот аргумент появляется вновь в схоластической
философии, но в связи не с астрономией, а с вопросом о свободе
воли. Он появляется в форме рассказа о «Буридановом
осле», который не смог выбрать одну из двух охапок сена, помещенных на равном расстоянии налево и направо от него, и
потому погиб голодной смертью.
По всей вероятности, Пифагор первым начал думать, что
Земля сферична, но его доводы, надо полагать, принадлежали
скорее к области эстетики, чем науки. Однако скоро были найдены и научные доводы. Анаксагор открыл, что Луна светит
отраженным светом, и дал правильную теорию затмений. Сам
он еще думал, что Земля плоская, но форма тени Земли при
лунных затмениях дала пифагорейцам окончательные доводы
«De Caelo», 2Э5Ь.
233
в пользу того, что Земля сферична. Они пошли дальше и
рассматривали Землю как одну из планет. Они знали (говорят,
из уст самого Пифагора), что утренняя звезда и вечерняя звезд а — одно и то же, и полагали, что все планеты, включая Землю,
двигаются по кругу, но не вокоуг Солнца, а вокруг «центрального
огня». Они открыли, что Луна всегда обращена к Земле одной
и той же стороной, и считали, что Земля всегда повернута одной
стороной к «центральному огню». Средиземноморские районы
постоянно находятся на той стороне, которая повернута от
«центрального огня», и он поэтому для них всегда невидим.
«Центральный огонь» назывался «домом Зевса» или «Матерью
богов». Предполагалось, что Солнце сияет светом, отраженным
от «центрального огня». Кроме Земли, было другое тело, коитрЗемля, находящееся на том же расстоянии от «центрального
огня». Для этого у них было два основания: одно научное,
а другое проистекавшее из их арифметического мистицизма.
Научным основанием служило правильное наблюдение, что лунное затмение временами происходит тогда, когда и Солнце и
Луна вместе находятся над горизонтом. Преломление лучей
(рефракция), составляющее причину этого феномена, было им
неизвестно, и они думали, что в таких случаях затмение должно вызываться тенью какого-то другого тела, а не Земли.
Вторым основанием служило то, что Солнце и Луна, пять планет, Земля, контр-Земля и «центральный огонь,» составляли
десять небесных тел, а десять было мистическим числом у пифагорейцев.
Эта пифагорейская теория приписывается Филолаю, фиванцу, который жил в конце V века до н. э Хотя она и нереальна и в определенной степени совершенно ненаучна, она
очень важна, поскольку включает в себя большую 4acib тех
усилий воображения, которые понадобились, чтобы зародилась
гипотеза Коперника. Начать думать о Земле не как о центре
вселенной, но как об одной из планет, не как о навек прикрепленной к одному месту, но как о блуждающей в пространстве,—
свидетельство необычайного освобождения от антропоцентрического мышления Когда был нанесен удар стихийно сложившимся
представлениям человека о Вселенной, было не столь уж трудно
при помощи научных аргументов прийти к более точной теории.
Этому способствовали различные наблюдения. Энопид, живший несколько позднее Анаксагора, открыл наклон эклиптики.
Скоро выяснилось, что Солнце должно быть много больше
Земли; факт этот подкреплял мнение тех, кто отрицал, что
Земля является центром вселенной. Теории «центрального огня»
и контр-Земли были отброшены пифагорейцами вскоре после
Платона. Гераклид Понтийский (живший приблизительно с 388
по 315 год до н. э., современник Аристотеля) открыл, что Венера и Меркурий вращаются вокруг Солнца, и принял ту точку
зрения, что Земля совершает полный оборот вокруг своей
234
собственной оси каждые двадцать четыре часа. Это открытие
было очень важным шагом вперед, которого не сделал ни один
его предшественник. Гераклид являлся последователем школы
Платона и, должно быть, был великим человеком, но он не
пользовался тем уважением, какого следовало ожидать; его
описывают, как толстяка-щеголя.
Аристарх Самосский, который жил примерно с 310 по
230 год до н. э. и был, таким образом, лет на двадцать пять
старше Архимеда, — самый интересный из всех древних астрономов, потому что он выдвинул гипотезу (полностью сходную
с гипотезой Коперника), согласно которой все планеты, включая Землю, вращаются по кругам вокруг Солнца и Земля совершает оборот вокруг своей оси в течение двадцати четырех часов.
Слегка разочаровывает тот факт, что единственный сохранившийся труд Аристарха «О расстояниях Солнца и Луны» исходит из геоцентрической точки зрения. Правда, что для тех проблем, которые трактуются в этой книге, совершенно не важно,
какая теория в ней принята, и поэтому, может быть, он думал, что неблагоразумно вступать в своих вычислениях в излишние противоречия с общим мнением астрономов; или,
быть может, он пришел к гипотезе, сходной с коперниковской,
уже после того, как написал эту книгу. Томас Хизс в своей
работе об Аристархе 1 , в которой содержится текст этой книги
с переводом, склоняется к последнему предположению. Во всяком случае, доказательство того, что Аристарх выдвинул точку
зрения, сходную с коперниковской, вполне убедительно.
Самым первым и наилучшим является свидетельство Архимеда, который, как мы видели, был младшим современником
Аристарха. В письме сиракузскому царю Гелону он сообщал,
что Аристарх опубликовал «книгу, состоящую из неких гипотез», и далее: «Его гипотезы таковы, что звезды неподвижны
и Солнце остается неподвижным, что Земля вращается вокруг
Солнца по окружности, причем Солнце лежит в центре орбиты».
Клеант, говорится в одном месте у Плутарха, «думал, чю долг
греков — обвинить Аристарха Самосского в нечестии за то, что
он привел в движение Очаг Вселенной (то есть Землю), причем то был результат его попытки «спасти явления» предположением, будто небо остается в покое, а Земля движется
по наклонной окружности и в то же время вращается вокруг
своей собственной оси». Клеант был современником Арисчарха
и умер около 232 года до н. э. В другом отрывке из Плутарха
говорится, что Аристарх выдвигал этот взгляд лишь в качестве
гипотезы, но что его последователь Селевк поддерживал это как
определенную точку зрения (акмэ Селевка около 150 года до
н. э.). Аэций и Секст Эмпирик также утверждают, что Аристарх
1
Книга «Anstarchus of Samos, the Ancient Copern.cus» by Sir Thomas
Heath, Oxford, 1913 Последующее изложение основано на этой книге.
235
выдвинул гелиоцентрическую гипотезу, однако не говорят, что
это была у него только гипотеза. Но даже если он сделал
именно так, кажется весьма вероятным, что он, как и Галилей
две тысячи лет спустя, поддался боязни оскорбить религиозные предрассудки (страх, который, как показывает позиция
упомянутого выше Клеанта, был вполне обоснованным)
Гипотеза, сходная с гипотезой Коперника, после того как она
была видвинута Аристархом — в виде ли позитивном или как
попытка, — была окончательно принята Селевком, но более ни
одним древним астрономом Это общее отрицание в основном
было обязано Гиппарху, который жил с 161 по 126 год до н э
Он охарактеризован Хизсом как «величайший астроном древности» ' Он первый систематически занимался вопросами тригонометрии, открыл предварения равнодействий, рассчитал долготу
лунного месяца с ошибкой менее чем в одну секунду, улучшил
сделанные Аристархом расчеты размеров Луны и Солнца и расстояний до них, создал каталог восьмисот пятидесяти неподвижных звезд, указал широту и долготу их местонахождения Как
бы в противовес гелиоцентрической гипотезе Аристарха он принял и улучшил теорию эпициклов, созданную Аполлонием,
акмэ которого около 220 года до н э Именно эта теория в своем
развитии известна позже как система Птолемея (по имени
астронома Птолемея, жившего в середине II века н э )
Коперник узнал кое-что, хотя и не многое, из почти забытой
гипотезы Аристарха и был обрадован тем, что нашел древний
авторитет для поддержки своего нововведения Иначе никакого
воздействия эта гипотеза не оказала бы на последующую астрономию
Древние астрономы, вычисляя размеры Земли, Луны и
Солнца и расстояния до Луны и Солнца, пользовались теоретически правильными методами, но им недоставало точных измерительных приборов Многие результаты, достигнутые ими,
были — если учесть этот недостаток — необычайно точны Эратосфен определил диаметр Земли в 7850 миль, то есть с ошибкой примерно лишь в 50 миль Птолемей рассчитал, что среднее расстояние до Луны в 29,5 раза больше диаметра Земли
(правильная цифра — около 30,2). Никто из них не мог приблизиться к точному вычислению размеров Солнца и расстояния до него, все они преуменьшали это расстояние По их расчетам, оно было равно.
по Аристарху — 180,
по Гиппарху—1245,
по Посидонию — 6545 земным диаметрам
Правильная цифра — 11726 земных диаметров В дальнейшее эти расчеты все время исправлялись (у Птолемея, однако,
1
«Greek Mathematics», vol
II, р
253
236
ошибка в вычислениях увеличивается; у Посидония ' это расстояние составляет около половины правильной цифры. В целом
же представления этих астрономов о солнечной системе были
не столь уж далекими от истины.
Греческая астрономия была геометрической, а не динамической. Древние представляли движение небесных тел как равномерное и круговое или как состоящее изкруговых движений.
Они не имели понятия силы. Были сферы, которые двигались
как нечто целое и на которых находились различные неподвижные небесные тела. С появлением Ньютона и его закона тяготения была введена новая точка зрения, менее геометрическая.
Любопытно отметить возвращение к геометрической точке зрения в общей теории относительности Эйнштейна, из которой
изгнана концепция силы в ньютоновском смысле.
Проблема для астронома такова: по данным видимых движений небесных тел ввести при помощи гипотезы третью координату— глубину — таким образом, чтобы сделать описание
явления как можно более простым. Главным в гипотезе Коперника является не истина, но простота; в связи с относительностью движения вопрос об истине не ставится вовсе. Греки
в своих поисках гипотез, -которые «спасли бы явления», на деле,
хотя и не совсем преднамеренно, пытались справиться с этой
проблемой правильным научным путем. Сравнение их с предшественниками и преемниками до появления Коперника должно
убедить всех исследователей в их поистине изумительном гении.
Два великих человека — Архимед и Аполлоний — в III веке
до н. э. завершают список первоклассных греческих математиков. Архимед был другом, возможно и двоюродным братом,
царя Сиракуз и был убит, когда город захватили римляне
в 212 году до н. э. Аполлоний с юношеских лет жил в Александрии. Архимед был не только математиком, но и физиком и
изучал гидростатику. Аполлоний в основном известен своими
работами по коническим сечениям. Этим я ограничусь при их
рассмотрении, так как они жили в эпоху 'слишком позднюю,
чтобы оказать влияние на философию.
После этих двух людей, хотя значительная работа продолжалась в Александрии, великий век закончился. При римском
господстве греки потеряли ту уверенность в себе, которая присуща политической свободе, и, потеряв ее, приобрели «парализующее» уважение к своим предшественникам. Римский солдат,
убивший Архимеда, был символом'гибели оригинального мышления, которую принесло римское господство всему эллинистическому миру.
1
Посидоний
II века н. э.
был учителем Цицерона. Он жил во второй половине
Ч
а
с
т
ь
т
р
е
т
ь
я
ДРЕВНЯЯ ФИЛОСОФИЯ ПОСЛЕ АРИСТОТЕЛЯ
Глава
XXV
ЭЛЛИНИСТИЧЕСКИЙ МИР
История древнего мира, в котором употреблялся греческий
язык, может быть разбита на три периода: период свободных городов-государств, конец которому был положен Филиппом и
Александром; период македонского господства, последние
остатки которого были уничтожены аннексией Египта римлянами после смерти Клеопатры, и, наконец, период Римской империи. Первый из этих трех периодов характеризуется свободой и
беспорядком, второй — подчинением и беспорядком, третий —
подчинением и порядком.
Второй из этих периодов известен как эллинистический век.
Работа, проделанная в этот период в области естественной науки
и математики, является наилучшей из всех когда-либо выполненных греками. В философии на этот период падает основание
школ эпикурейской и стоической, а также скептицизма как окончательно сформулированной доктрины; поэтому период этот
все же важен в отношении философии, хотя и не в такой мере,
как период Платона и Аристотеля После III века до н. э.
в греческой философии, по существу, нет ничего нового до неоплатоников (III век н э ) Но тем временем римский мир подготовлялся к победе христианства.
Короткая карьера Александра внезапно преобразила греческий мир За десять лет, с 334 по 324 год до н э , Александр
завоевал Малую Азию, Сирию, Египет, Вавилонию, Персию. Самарканд, Бактрию и Пенджаб. Персидская империя, величайшая
из всех, какие знал мир, была уничтожена в результате трех военных сражений. Любознательные греки ознакомились с дрезней
наукой вавилонян, а вместе с тем и с их старыми суевериями;
точно так же ознакомились с дуализмом Зороастра и в меньшей
степени — с религией Индии, где буддизм приобретал первенствующее значение Куда бы ни проник Александр, всюду —
даже в горах Афганистана, на берегах Джаксарты и у притоков Инда — он основывал греческие города, в которых пытался
238
воспроизводить греческие институты, с некоторым добавлением
самоуправления. И, хотя его армия состояла в основном из
македонцев и большинство европейских греков подчинялись ему
лишь поневоле, он считал себя лрежде всего апостолом эллинизма. Однако постепенно, вместе с расширением завоеванных территорий, он принял и стал проводить политику поощрения дружествеиного слияния греков •и варваров.
Д л я этого у него были самые различные мотивы. С одной
стороны, было очевидно, что его армии, не особенно многочисленные, не могли все время удерживать силой столь обширную империю и должны были, в конце концов, зависеть
от умиротворения побежденного населения захваченных территорий. С другой стороны, Восток привык лишь к одной форме
правления — к власти божественного царя, исполнять роль
которого Александр чувствовал себя вполне подходящим. Верил ли он сам в свою божественность или принял все атрибуты
божества только из политических соображений — вопрос психологический, поскольку исторические свидетельства неясны. Во
всяком случае, он наслаждался той низкой лестью, тем
низкопоклонством, которыми был окружен в Египте как преемник фараонов и в Персии как великий царь. Его македонские
полководцы — «спутники» («companions»), как они назывались,— держались по отношению к нему так же, как западные дворяне по отношению к своему конституционному суверену: они отказывались падать ниц перед ним, давали ему
советы и критиковали его даже с риском для жизни, а в решающий момент контролировали его действия, например вынудили его вернуться домой с берегов Инда, вместо того чтобы
двигаться вперед на завоевание Ганга Восточное население
было более сговорчивым, лишь бы уважались его религиозные
предрассудки Для Александра это не составляло трудности:
необходимо было только отождествить Аммона или Бела с Зевсом и объявить себя сыном этого бога Психологи думают, что
Александр ненавидел Филиппа и, возможно, был причастен
.к его убийству; он хотел бы верить, что его мать Олимпия, подобно некоторым знатным женщинам в греческой мифологии,
была возлюбленной какого-нибудь бога. Карьера Александра
была столь чудесной, что он вполне мог поверить, будто божественное происхождение служит наилучшим объяснением его
невероятного успеха
У греков существовало по отношению к варварам сильно
развитое чувство превосходства; несомненно, Аристотель выражал общее мнение, когда говорил, что северные расы смелы,
южные — культурны, но одни лишь греки и культурны и смелы.
Платон и Аристотель считали неправильным обращать в рабство греков, но не варваров. Александр, не бывший чистокровным греком, пытался сломить это чувство превосходства Сам
он женился на двух княжнах варварских племен и заставил
239
видных македонских полководцев сочетаться браком с персидскими женщинами благородного происхождения. Основанные
им бесчисленные греческие города, можно думать, были заселены главным образом колонистами мужского пола, которые
поневоле должны были последовать примеру Александра, вступая в браки с женщинами из местного населения. Результат
этой политики должен был вносить в умы мыслящих людей концепцию человечества как единого целого; старая приверженность к городам-государствам и (в меньшей степени) к греческой расе перестала казаться соответствующей условиям.
В философии этот космополитический взгляд берет начало
от стоиков, но в действительности он 'появился раньше — начиная со времен Александра Македонского. Результатом было
взаимное влияние культуры греков и варваров: варвары узнали
кое-что из греческой науки, а греки приобщились ко многим
суевериям варваров. Греческая цивилизация, охватив более широкую область, стала в меньшей степени чисто греческой.
Греческая цивилизация была в основном городской. Многие
греки, конечно, занимались сельским хозяйством, но их вклад
в то, что являлось отличительной чертой греческой культуры,
был очень мал. Начиная с милетской школы и позже, те греки,
которые вносили выдающийся вклад в науку, философию и литературу, были связаны с богатыми торговыми городами, часто
окруженными варварским населением. Этот тип цивилизации
был установлен не греками, а финикийцами. Тир, Сидон и Карфаген зависели от физического труда рабов в своей стране и от
наемников при ведении войн. Они не зависели, как современные
столичные города, от многочисленного сельского населения той
же крови и с теми же равными политическими правами. Самую
подходящую современную аналогию можно было видеть на
Дальнем Востоке во второй половине XIX века. Сингапур и
Гонконг, Шанхай и другие открытые порты Китая были европейскими островками, где белые составляли торговую аристократию, живущую за счет труда кули. В Северной Америке, севернее линии Мейсон—Диксон, поскольку такой труд отсутствовал, белые были вынуждены сами работать в сельском хозяйстве. По этой причине позиции белого человека в Северной
Америке прочны, в то время как на Дальнем Востоке они уже
сильно пошатнулись и могут быть совсем разрушены. Однако
многое из культуры этого типа выживает, особенно индустриализм. Эта аналогия поможет нам понять позиции греков в восточных частях империи Александра.
Влияние Александра на воображение народов Азии было
большим и длительным. Первая книга Маккавеев, написанная
спустя столетие после его смерти, открывается рассказом о его
жизни. «И случилось так, Александр, сын Филиппа, македонец,
пришел из земли Четим (хеттон), разгромил Дария, царя
персов и мидян, и стал царствовать вместо него, [стал] выше всех
240
владык Греции, и вел много войн, и захватил много крепостей,
и убивал земных царей, и прошел из конца в конец всю землю,
и брал добычу у многих народов, настолько, что земля смирялась, затихала перед ним; и он оттого вознесся духом, и сердце
его взыграло. И он собрал весьма сильное, могучее войско и
царствовал над земля-ми и царями, и они стали его данниками.
И 'после всего этого он впал в болезнь и почувствовал приближение смерти. Почему он и созвал своих слуг — тех, кто были
благородного происхождения и воспитывались с ним вместе от
его юности. И разделил свое царство между ними, пока сам он
был еще жив 1 . Так Александр царствовал двенадцать лет, а затем умер». Он как легендарный герой продолжал существовать в магометанской религии, и по сей день вожди мелких
племен в Гималаях утверждают, что ведут свое происхождение
от него 2 .
Ни один из 'подлинно исторических героев не давал такой
великолепной возможности для мифотворчества.
После смерти Александра была сделана попытка сохранить
единство его империи. Но из двух его сыновей один был младенцем, а другой еще не родился. У каждого из них были сторонники, но в последовавшей затем гражданской войне оба
были устранены. В конце концов его империя была поделена
между семьями трех полководцев, из которых один получил,
грубо говоря, европейскую, другой — африканскую и третий —
азиатскую часть владений Александра. Европейская часть досталась в конечном счете потомкам Антигона; Птолемей, который получил Египет, сделал своей столицей Александрию;
Селевк, который после многолетних войн получил Азию, был
слишком занят военными походами, чтобы иметь постоянную
столицу, но позднее главным городом при его династии была
Антиохия.
И Птолемеи и Селевкиды (так была названа династия Селевка) отказались от попыток Александра слить греков с варварами и установили военные тирании, основанные вначале на
той части македонской армии, которая подчинялась им, усиленной греческими наемниками. Птолемеи довольно прочно удерживали власть в Египте, но в Азии смешанным династическим
войнам, длившимся две сотни лет, положило конец лишь римское завоевание. За эти два столетия Персия была завоевана
парфянами, а изоляция бактрийских греков становилась все
большей.
В II веке до н. э. (после которого они быстро стали приходить в упадок) у них был царем Менандр, обладавший весьма
обширной индийской империей. В переводе на китайский язык
1
Это исторически неверно
Возможно, что это не так, так как сыновья, верившие в это, воспитывались в Итоне
2
241
и частично на язык пали уцелело два его диалога с буддийскими
мудрецами. Доктор Тарн предполагает, что первый из них основан на греческом подлиннике; второй же, в конце которого Менандр отрекается от престола и объявляет, что становится буддийским святым, документального подтверждения не имеет.
В то время буддизм был религией, энергично вербующей
себе прозелитов. Ашока (264—228) — святой буддийский царь —
записывает в сохранившейся до нашего времени надписи, что
он послал миссионеров ко всем македонским царям: «И это
самое важное завоевание, по мнению его величества, завоевание .по закону; и это также осуществлено его величеством и
в своих собственных владениях и во всех соседних царствах на
шестьсот лиг в окрестности — даже там, где проживает греческий царь Антиох, и за владениями Антиоха, где живут четыре
царя, называемые по-разному: Птолемей, Антигон, Мегас и
Александр... и подобным же образом здесь, во владениях царя
среди ионийцев» (то есть греков из Пенджаба) '. К несчастью,
на Западе отчета об этих миссионерах не сохранилось.
Вавилония находилась под гораздо более глубоким влиянием эллинизма. Как мы уже видели, единственным из древних, кто вслед за Аристархом Самооским поддерживал систему, подобную системе Коперника, был Селевк из Селевкии
на Тигре, акмэ около 150 года до н. э. Тацит говорит относительно Селевкии в I веке н. э. как «...города, не подвергшегося порче в варварском духе, а помнившего о своем основателе
Селевке 2 . В нем триста граждан выбираются по богатству или
мудрости в качестве сената; народ сохраняет свое значение».
По всей Месопотамии и дальше на запад греческий язык стал
языком литературы и культуры и оставался таковым вплоть до
магометанского завоевания.
Сирия (за исключением Иудеи) полностью подпала 'под
влияние эллинизма в том, что касается языка и литературы.
Но сельское население, как более консервативное, сохранило
3
привычные для него религию и язык . В Малой Азии греческие
города на побережье в течение целых столетий оказывали влияние на своих соседей варваров. Это было усилено македонским
завоеванием. О первом конфликте эллинизма с евреями повествуется в книге Маккавеев. Это глубоко интересная история,
не похожая ни на что другое в Македонской империи. Я остановлюсь на этой истории позднее, когда дойду до происхождения и развития христианства. Нигде греческое влияние не сталкивалось со столь упорным сопротивлением.
С точки зрения эллинистической культуры самые блестящие
ее успехи в III веке до н. э. были связаны с городом Алексан1
2
3
Цит. по B e v a n , House of Seleucus, vol. I, p. 298n.
Царе, а не астрономе.
См. «Cambridge Ancient History», vol. VII, p. 194—195.
242
дрией. Египет был менее подвержен опасности войн, чем европейская и азиатская части македонских владений, а для торговли Александрия была расположена чрезвычайно удобно.
Птолемеи были покровителями науки и привлекали в свою столицу многих лучших людей того времени. Математика сделалась
и продолжала оставаться до падения Рима главным образом
александрийской. .Правда, Архимед был сицилийцем и жил
в той единственной части света, где греческие города-государства (до момента его смерти в 212 году до н. э.) сохраняли
независимость, но и он также учился в Александрии. Эратосфен
был главным библиотекарем знаменитой Александрийской
библиотеки. Математики и ученые-естественники, связанные
более или менее тесно с Александрией в III веке до н. э., были
не менее талантливыми, чем греки предыдущих столетий, и проделали равную по значению работу. Но они занимались наукой
не так, как 'их (предшественники, то есть не всеми ее областями,
не обсуждали вопросы универсальной философии; они были специалистами в современном смысле. Евклид, Аристарх, Архимед
и Аполлоний довольствовались тем, что были математиками;
в философии они не стремились к оригинальности.
Эта эпоха характеризуется специализацией во всех отраслях
не только в мире науки. В самоуправляющихся греческих городах V и IV веков до н. э. считалось, что способный человек
может заниматься самой разнообразной деятельностью. Он мог
быть по мере надобности воином, политическим деятелем, законодателем или философом. Сократ, хотя он не любил политики, не мог остаться в стороне от политических споров. В молодости он был воином и (несмотря на отрицание этого факта
в «Апологии» Платона) занимался изучением естественных наук.
Протагор, обучая скептицизму аристократическую молодежь, находил время для активного участия в практической жизни, разработал свод законов для Турий. Платон политиканствовал,
хотя и без успеха. Ксенофонт, если он не писал о Сократе и не
выступал в роли рабовладельца, в свободное время был полководцем.
Математики-пифагорейцы пытались добиться управления
городами. Каждый должен был служить 'присяжным и выполнять различные другие общественные обязанности. В III веке
до н. э. все это изменилось. Правда, старые города-государства продолжали проводить свою политику, но она стала узкоограниченной и нееначительной, поскольку Греция находилась
во власти македонских армий. Серьезная борьба за власть шла
между македонскими воинами; она не касалась вопросов
принципиальных; дело шло лишь о распределении территории
между соперниками-авантюристами. В области административной и технической эти в той или иной степени необразованные
воины использовали греков в качестве экспертов; в Египте,
например, была выполнена отличная работа по дренажу и
243
орошению. Были воины, администраторы, врачи, математики,
философы, но не было никого, кто был бы всем этим вместе.
Это была такая эпоха, когда человек, имеющий деньги и не
стремящийся к власти, мог прожить очень приятную жизнь —
при условии, что он не попадется на пути никакой мародерствующей армии. Ученые, которые снискали расположение какого-нибудь князя, могли вести роскошный образ жизни, но
только в случае, если они были искусными льстецами и не возражали против того, чтобы быть мишенью невежественных царственных острот. Но «е было того, что можно назвать безопасностью. Дворцовый переворот мог сместить его (ученого льстеца)
патрона; галаты могли разрушить виллу богача; родной город
мог быть разграблен, как случалось в войнах династий. Не удивительно, что при таких обстоятельствах люди стали поклоняться богине Фортуне, или удаче Казалось, не было ничего
разумного в устройстве человеческих дел Те же, кто упрямо
искал где-нибудь разумное, уходили в себя и решали, как Сатана у Мильтона, что:
Ум — свой, особый мир И он в себе, внутри,
Способен превратить рай в ад и сделать рай из ада
Ни у кого, кроме своекорыстных авантюристов, не осталось
побуждения интересоваться общественными делами. После блестящего периода завоеваний Александра эллинистический мир
превратился в хаос из-за отсутствия деспота, достаточно сильного, чтобы достичь прочного превосходства, или из-за отсутствия принципа, достаточно могущественного, чтобы обеспечить
сплоченность общества. Ум греков при столкновении с новыми
политическими проблемами показал свою полную неспособность
их решить Римляне несомненно были глупы и грубы в сравнении с греками, но они по крайней мере создали порядок. Старый беспорядок дней свободы был терпим, потому что каждый
гражданин пользовался долей этой свободы, но новый, македонский беспорядок, навязанный подданным неумелыми правителями, был совершенно невыносим, гораздо более невыносим,
чем последующее подчинение Риму.
Широко распространены были общественное недовольство
и страх перед революцией Заработная плата свободных работников упала, надо полагать из-за конкуренции труда восточных
рабов, а тем временем цены на товары широкого потребления
росли
Мы видим, что уже в самом начале своей карьеры Александр находил время заключать договоры, предназначенные
для того, чтобы держать бедных в подчинении «В договорах, заключенных в 335 году до н э. между Александром и государствами Коринфской лиги, предусматривалось, что Совет лиги и
представитель Александра должны были смотреть за тем, чтобы
ни в одном городе лиги не было ни конфискации личной соб244
ственности, ни раздела земли, ни аннулирования долга, ни освобождения рабов для целей революции»'. Храмы в эллинистическом мире были банкирами: им принадлежал золотой запас, и
они контролировали кредит. В начале III века до н. э. храм
Аполлона на Делосе давал деньги взаймы из 10 процентов;
ранее процент был выше 2 .
Свободные работники, находившие заработную плату недостаточной даже для удовлетворения самых насущных потребностей, если они были молоды и сильны, могли наняться в солдаты. Жизнь наемного солдата, несомненно, была полна опасностей и трудностей, но зато в ней имелись и большие возможности. Могла быть добыча в каком-нибудь богатом восточном
городе, мог представиться случай выгодного мятежа. Для
командира, должно быть, опасно было попытаться распустить
свою армию, и, возможно, эта опасность была одной из причин,
почему войны почти не прекращались.
Старый гражданский дух более или менее сохранялся в старых греческих городах, но не в новых, основанных Александром,
не исключая и Александрии. В самые ранние времена новый город всегда являлся колонией переселенцев из какого-нибудь
старого города и оставался связанным со своим отчим городом
узами чувства. Такого рода чувство имело большую устойчивость, как показала, например, дипломатическая деятельность
города Лампсака на Геллеспонте в 196 году до н. э. Этому городу-колонии угрожало подчинение царю Антиоху III из династии Селевкидов, и он решил обратиться в Рим за защитой.
Было направлено посольство, но оно не поехало прямо в Рим;
несмотря на огромное расстояние, прежде направилось в Марсель, который, подобно Лампсаку, был колонией Фокеи и к которому, кроме того, дружественно относились римляне Граждане
Марселя, выслушав речь посла, немедленно решили послать
свою собственную дипломатическую миссию в Рим, чтобы поддержать родственный город. Галлы, которые жили дальше
в глубь страны от Марселя, присоединились к марсельцам и направили письмо своим землякам в Малой Азии, галатам, рекомендуя Лампсаку их дружбе; Рим, естественно, был рад предлогу вмешаться в дела Малой Азии, и благодаря вмешательству
Рима Лампсак сохранил свою свободу, пока это не стало не3
удобным для римлян .
Вообще правители Азии называли себя филэллинами и находились, насколько позволяли политика и военные нужды,
в дружественных отношениях со старыми греческими городами.
Эти города желали и (когда могли) требовали как своего права
1
«The Social Question in the Third Century» by W Tarn; «The Hellenistic
Age» группы авторов (Cambridge), 1923 Этот очерк исключительно интересен
и содержит много фактов, которые нелегко найти где-либо в другом месте
2
Там же.
3
B e v a n , House of Seleucus, vol II, p. 45—46.
245
демократического самоуправления, освобождения от дани и свободы от царского гарнизона. Стоило тратить время на то, чтобы
примирять их, 'потому что они были богаты, могли поставлять
наемных солдат и многие из них обладали важными гаванями.
Но если они становились на сторону тех, кто проигрывал в гражданской войне, они открывали дорогу для 'полного своего завоевания. В целом Селевкиды и другие династии, которые постепенно возникали, обращались с ними терпимо, но бывали и
исключения.
Новые города, хотя они и имели некоторую долю самоуправления, не обладали теми же традициями, что и старые города.
Граждане этих городов были не однородного происхождения,
но являлись выходцами из всех частей Греции. Это были в основном авантюристы типа конкистадоров или поселенцев в Иоганнесбурге, неблагочестивые пилигримы, подобные ранним
греческим колонистам или пионерам Новой Англии. Следовательно, 'ни один основанный Александром город не представлял
собой сильной политической единицы. Это было удобством
с точки зрения царской власти, но слабостью в смысле распространения эллинизма.
Влияние негреческой религии и предрассудков на эллинистический мир было в основном, но не целиком, плохим. Этого могло
не случиться. У евреев, персов и буддистов были религии, определенно стоявшие на более высоком уровне то сравнению с общераспространенным греческим политеизмом, и их могли бы
с пользой изучать даже лучшие философы. К несчастью, именно
вавилоняне и халдеи в наибольшей степени поразили воображение греков. Прежде всего впечатляла их баснословная древность; их священные рассказы уходили в 'прошлое на целые
тысячелетия и претендовали на то, что они еще на многие тысячелетия старше. Имелась и подлинная мудрость: вавилоняне
могли более или менее верно предсказывать затмение солнца
задолго до того, как смогли это делать греки. Но то была
только основа для восприятия, а воспринимались главным образом астрология и магия. «Астрология, — говорит профессор
Гилберт Маррей,— охватила эллинистический ум, словно некая новая болезнь, охватывающая народ какого-нибудь отдаленного острова. Могила Озимандия, как ее описывает Диодор,
была покрыта астрологическими символами; могила Антиоха I,
которая была открыта в Коммагене, — такова же. Для царей
было естественно верить, что звезды покровительствуют им. Но
каждый был готов воспринять заразу»'. Кажется, впервые научил греков астрологии во времена Александра халдеец, op cit, p 517—520
2о4
ственно он построил сложную доктрину, предназначенную дли
того, чтобы избавить людей от веровании, порождающих страх
Эпикур был материалистом, но без детерминизма '. Он спедовал Демокриту в том веровании, что мир состоит из атомов
и пустоты; но он не верил, как Демокрит, в то, что атомы всегда подчиняются законам природы Концепция необходимости
в Греции была, как мы видели, религиозной по своему происхождению, и, быть может, он бып вправе думать, что борьба против религии была бы незавершенной, если бы допускалось
существование необходимости Атомы у него имели вес и постоянно падали — не по направлению к центру земли, но вниз в некоем абсолютном смысле Однако временами какой-то атом,
побуждаемый чем-то вроде свободной воли, слегка отклонялся
от прямого пути вниз 2 , и тем самым вступал в столкновение
с каким-то другим атомом Начиная с этого момента, развитие
вихрей и т д у него таково же, как у Демокрита Душа мпериальна и состоит из частиц, подобно дыханию и теплу (Эпикур думал, что дыхание и ветер субстанционально отличаются
от воздуха, они — не просто воздух в движении) Атомы души
распределены по всему телу Ощущение происходит от тонких
нитей, выбрасываемых телами и двигающихся, пока они F M
прикоснутся к атомам души Эти нити могут все еще со\р„
ниться, когда те та, из которых они первоначально возникли
уже разложи тись, этим объясняются сны Со смертью душа
растворяется и ее атомы, которые, безусловно, переживают ее
теряют способность к ощущениям, потому что они более не LBHзаны с телом Из этого следует, говоря стовами Эпикура, что
«Смерть не имеет никакого отношения к нам ибо то, что разло
жилось, не ч)вств\ет, а то, чю не ч\вств>ет, не имеет никакого
отношения к нам»
Что касается богов, го Эпикур твердо верит в их С}щеавование, поскольку не мог иначе объяснить широкое распространение идеи бога Но он был убежден, что боги не утруждают
себя делами нашего человеческого мира Они — рациональные гедонисты, которые следуют своим заповедям и избегают общественной деятельности; управлять было бы изтишним трудом,
заниматься которым они в ходе своей полной блаженства жизни
не чувствуют желания Конечно, пророчество и предзнаменова1
Материализм Эпикура был свободен не от детерминизма, как
утверждает Рассел, а от фатализма Учение Эпикура об отклонении атомов
о,т прямой линии означало не отрицание детерминизма, а попытку объяснения
свободы человеческих действий Чтобы свобода была возможной для человека, рассуждат Эпикур, необходимо, чтобы предпосьпки свободы с^ще
ствовали уже в физическом мире частицей которого явпяется чеповек
«Отклонение» атомов и есть эта предпосычка свободы ПОЭТОМУ нет никакою
основания сравнивать взгляды Эпикура и взгляды Эддингтона который дей
ствительно является индетерминистом —Прич ред
2
Аналогичный взгляд пропагандируется в наши дни Эддингтоном в его
интерпретации принципа индетерминизма
265
иие и все подобные дела — чистое суеверие, и такова же вера
в провидение.
i
Поэтому нет почвы для страха перед тем, что мы можем
навлечь на себя гнев богов или что можем страдать в аду после смерти. Будучи объектом воздействия сил природы, которые
могут быть научно познаны, мы все же имеем свободную волю
и в определенных пределах являемся господами своей судьбы.
Мы не можем избежать смерти, но смерть, шравильно понятая,
не является злом. Если мы живем благоразумно, согласно принципам Эпикура, мы, вероятно, сможем достигнуть известной
степени свободы от боли. Это умеренная проповедь, но для человека, измученного человеческим горем, этого достаточно,
чтобы внушить энтузиазм.
Эпикур интересовался наукой не ради нее самой; он ценил
ее исключительно как дающую естественное объяснение явлениям, которые суеверие приписывает действиям багов. Если
существует много возможных естественных объяснений, он считает, что незачем стараться делать выбор между ними. Фазы
Луны, 'к примеру, можно было объяснить многими различными
путями: каждый из них, до тех пор пока не привносит богов,
столь же хорош, как и всякий другой, и было бы праздным
любопытством пытаться определить, какой же из них верен.
Не удивительно, что эпикурейцы практически ничего не внесли
в развитие естественных наук. Они сыграли полезную роль
своим протестом против растущей приверженности язычников
более позднего периода к магии, астрологии и прорицаниям, но
они оставались, как их основатель, догматичными, ограниченными и не имели подлинного интереса ни к чему, кроме личного, индивидуального счастья. Они выучили наизусть кредо
Эпикура и ничего не прибавили к нему на протяжении столетий, пока существовала эта школа.
Единственным выдающимся учеником Эпикура был поэт
Лукреций (99—55 годы до стина
370
епископа
Иппонийского»,
ч
1.
'Карта. В своих «Монологах» св. Августин заявляет: «Ты, кото"рый желаешь знать себя, знаешь ли ты, что существуешь? Знаю.
Откуда же знаешь? Не знаю. Простым ли ты себя чувствуешь
или сложным? Не знаю. Знаешь ли ты, что ты движешься? Не
знаю. Знаешь ли ты, что ты мыслишь? Знаю». В этом содержится не только cogito Декарта, но и ответ Декарта на ambulo
ergo sum Гассенди. Поэтому как философ Августин заслуживает
высокого места в истории мысли.
2. Град божий
Когда в 410 году Рим был разграблен готами, язычники,
вполне естественно, приписали катастрофу забвению древних
богов. До тех пор пока римляне почитали Юпитера, заявляли
они, Рим оставался могущественным; ныне же, когда императоры отвернулись от Юпитера, он перестал защищать своих
римлян. Этот языческий аргумент требовал ответа. Труд
«О граде божьем», писавшийся постепенно между 412 и 427 го-дами, и был ответом св. Августина; но по мере того как написание книги подвигалось вперед, он вышел далеко за рамки
первоначального замысла и развернул целую христианскую
схему истории — прошлой, настоящей и грядущей. Книга
св. Августина пользовалась огромным влиянием на протяжении
всего средневековья, особенно в той борьбе, которую церковь
вела против светских государей.
Как и некоторые другие выдающиеся книги, сочинение
св. Августина откладывается в памяти тех, кто читал его давно,
в нечто лучшее, чем представляется на первый взгляд, когда
его перечитываешь заново. Книга содержит много такого, что
едва ли может быть принято кем-либо в наши дни, а ее центральный тезис неоколько затемнен наслоениями, принадлежащими веку св. Августина. Но широкая концепция противоположности между градом мира сего и градом божьим осталась
для многих вдохновляющей идеей и даже ныне может быть заново изложена небогословским языком.
Опустить детали при характеристике книги и сосредоточить
свое внимание на ее центральной идее — значило бы представить труд св. Августина в неоправданно благоприятном свете;
с другой стороны, сосредоточить свое внимание на деталях —
значило бы упустить то, что является в книге лучшим и наиболее
значительным. Я постараюсь избежать обеих ошибок, для чего
сначала дам некоторое представление о деталях, а затем
перейду к центральной идее, как она оформилась в историческом развитии.
Книга открывается соображениями, вытекающими из факта
разграбления Рима и призванными показать, что в дохристианские времена случались даже худшие вещи. Многие из язычников, приписывающих катастрофу христианству, заявляет святой.
371
во время разграбления Рима сами искали убежища в церквах,
которые готы, поскольку они были христианами, щадили. Напротив, во время разграбления Трои храм Юноны не мог предоставить никакой защиты, и боги не спасли город от разрушения.
Римляне никогда не щадили храмов в побежденных городах;
в данном отношении разграбление Рима было милосерднее
большинства других, и это явилось результатом христианства.
Христиане, пострадавшие при разграблении, не имеют никакого права роптать по нескольким причинам. Иные нечестивые готы могли преуспеть за их счет, но они будут покараны
в грядущем мире; если бы всякий грех наказывался здесь, на
земле, то не нужен был бы последний суд. То, что претерпели
христиане, обратится, если они были благочестивы, для них
в добро, ибо святые с потерей вещей временных ничего не теряют. Неважно, если тела их лежат непогребенными, ибо пожирающие их звери не помешают воскресению тел.
Затем Августин переходит к вопросу о благочестивых девственницах, насильственно оскверненных во время разграбления. Видимо, находились люди, которые считали, что эти женщины, без всякой на то своей вины, утратили венец девственности. Святой весьма решительно выступает против этого
взгляда. «Не осквернит оно (чужое сладострастие), если будет
чужое». Целомудрие составляет душевную добродетель и не
утрачивается от насилия, но утрачивается от намерения совершить грех, дажр если оно и остается неисполненным. Августин
утверждает, что бог попустил насилиям, ибо пострадавшие
слишком возгордились своим воздержанием. Грех совершить
самоубийство для того, чтобы избежать насильственного осквернения; этот вывод ведет к длинному разбору случая с Лукрецией, которая не имела права убивать себя. Самоубийство всегда греховно, за исключением случая с Самсоном:
Защищая добродетельных женщин, подвергшихся насилию,
Августин делает одну оговорку: они не должны при этом испытывать сладострастия. В этом случае они грешницы.
Затем Августин переходит к нечестивости языческих богов.
Например, «сценические игры, непотребные зрелища и суетные
разгулы учреждены в Риме не благодаря порокам людей, а по
повелению ваших богов» '. Лучше бы римляне воздавали божеские почести какому-нибудь добродетельному человеку, такому,
как Сципион, чем этим безнравственным богам Что же касается разграбления Рима, то оно не должно тревожить христиан, которые располагают убежищем в «странствующем граде
божием».
В настоящем мире два града — земной и небесный — взаимно перемешаны; но в грядущем мире предопределенные и от1
«Творения
стр 56.
блаженного
Августина
372
епископа
Иппонийского», ч
3,
верженные будут разделены. В настоящей жизни нам не дано
знать, кто, даже среди наших кажущихся врагов, в конце концов окажется в числе избранников.
Самую трудную часть труда, по словам св. Августина, составшчопроверже'ние теорий философов, с лучшими из которых
христиане согласны относительно многих вопросов, например
бессмертия и того, что мир был сотворен богом '.
Философы не переставали воздавать божеские почести языческим богам, и, поскольку боги были злы, нравственные наставления философов не помогали добродетельной жизни.
Св. Августин не допускает, что эти боги — пустая басня; он
считает, что они действительно существуют, но являются демонами. Демоны желали, чтобы относительно них рассказывались
постыдные вещи, ибо они хотели причинить людям зло. Большинство римлян скорее смотрит на то, что делал Юпитер, чем
на то, чему учил Платон или что думал Катан. «Сравни же
теперь человечность Платона, изгоняющего поэтов из государства в предупреждение развращения граждан, с божественностию богов, в честь себе требующих театральных игр» 2 .
Рим всегда, со времени похищения сабинянок, был мерзостен и несправедлив. Много глав посвящено обличению греховности римского империализма. Неправда и то, будто Рим не
терпел бедствий до того, как христианство стало государственной религией; бедствия, которые он претерпел от галлов и
гражданских войн, были ничуть не меньше, а может статься, и
больше, чем те, которые он претерпел от готов.
Астрология не только дурна, но и лжива; это может быть
доказано различием судеб близнецов, имеющих один и тот же
гороскоп3. Стоическая концепция судьбы (которая была связана с астрологией) является заблуждением, ибо ангелы и
люди обладают свободной волей. Правда, богу предведомы наши
грехи, но грешим мы совсем не по причине его предведения.
Ошибочно полагать, будто добродетель приносит несчастье,
даже в настоящем мире: христианские императоры, когда они
держались стези добродетели, были счастливы, даже если и не
были удачливы, а Константин и Феодосии были к тому же и
удачливы; с другой стороны, Иудейское царство существовало
до тех пор, пока евреи держались истинной религии.
Св. Августин дает весьма сочувственную характеристику
Платону, которого он ставит выше всех других философов Все
другие должны уступить ему [«которые преданным телу умом
видели для природы телесные начала»}: то в воде, как Фалес, то
в воздухе, как Анаксимен, то в огне, как стоики, то в атомах...
1
«Творения блаженного Августина епископа Иппонийского», ч 3,
стр 2 60
Там же, стр. 81
3
Этот аргумент не оригинален, он заимствован у академического скептика Карнеада Ср. C u m o n t , Oriental Religions in Roman Paganism, p. 166
373
как Эпикур»'. Все они были материалистами; Платон же
отвергал материализм. Платон понимал, что бог не есть некая
телесная вещь, но что все существующее в мире имеет свое
бытие от бога и от чего-то неизменного. Прав был Платон и
тогда, когда утверждал, что чувственное восприятие не является
источником истины. Платоники гораздо выше других философов
в логике « эпике и наиболее близки к христианству. «Плотин
пользуется известностью как лучше других, по крайней мере во
времена, ближайшие к нам, понявший Платона». Что же касается Аристотеля, то он уступал Платону, но намного превосходил всех остальных. Однако и Платон и Аристотель утверждали, что все боги добры и всем им нужно воздавать божеские почести.
Возражая стоикам, осуждавшим всякие страсти, св. Августин заявляет, что страсти, волнующие души христиан, могут
побуждать их к добродетели; гнев или сострадание per se 2 не
должны предаваться осуждению, но прежде следует выяснить,
какая причина вызывает эти страсти.
Платоники придерживались правильного воззрения о боге,
но заблуждались относительно богов. Заблуждались они и
в том, что не признавали доктрины воплощения.
На протяжении многих страниц св. Августин в связи с проблемой неоплатонизма обсуждает вопрос об ангелах и демонах.
Ангелы могут быть добрыми и злыми, но демоны всегда злы.
Знание временных предметов оскверняет ангелов (хотя они
обладают им). Заодно с Платоном св. Августин утверждает, что
чувственный мир ниже мира вечного.
Книга одиннадцатая открывается характеристикой природы
града божьего. Град божий — это сообщество избранников. Познание бога приобретается только через Христа. Есть вещи, которые могут быть познаны при помощи разума (этим занимаются философы), но относительно всякого удаленного от
нашего внутреннего чувства религиозного знания мы должны
полагаться на Священное писание. jVTbi не должны доискиваться
понимания того, как существовали время и пространство до
сотворения мира: до сотворения не было никакого времени, и
там, где нет мира, нет никакого пространства.
Все блаженное вечно, но не все вечное блаженно, например
ад и сатана. Бог предведал грехи дьяволов, но также и то, что
они будут использованы для улучшения вселенной как целого —
роль, аналогичная антитезису в риторике.
Ориген заблуждается, полагая, что тела были даны душам
в знак наказания. Если бы это было так, то дурные души получили бы дурные тела, однако дьяволы, даже худшие из них,
имеют воздушные тела, которые лучше наших.
1
«Творения блаженного Августина епископа
изд 2, Киев, 1905, стр 11.
* Per se (лат.) — сами по себе. — Прим. перев.
374
Иппонийского», ч
4,
Причина, по которой мир был сотворен в шесть дней, состоит
в том, что число шесть совершенно (то есть равно сумме
своих множителей).
Ангелы бывают добрые и злые, но даже злые ангелы не
имеют никакой сущности, противной богу. Враги божьи противятся ему не по природе, но по воле. Злая воля имеет не производящую, а уничтожающую причину; она — не восполнение,
а убывание.
Миру еще нет шести тысяч лет. История не знает кругообращения, как полагают некоторые философы, «ибо Христос
умер однажды за грехи наши» '.
Если бы наши прародители не согрешили, они были бы бессмертны, но они согрешили, и потому все их потомки смертны.
Результатом съедения яблока была не только естественная
смерть, но и вечная смерть, то есть проклятие.
Порфирий заблуждается, отказываясь признавать, что святые будут пребывать на небе, облеченные в тела. У святых
будут тела с лучшими свойствами, чем у Адама до грехопадения: духовные (но так, что плоть не превратится в дух) и невесомые. У мужчин будут мужские тела, у женщин — женские,
а те, что умерли в младенчестве,воскреснут с телами взрослых.
Грехи Адама ввергли бы в вечную смерть (то есть проклятие) всех людей, если бы многих не спасла от нее благодать
божья. Побуждение к греху возникло из души, а не из плоти.
Платоники и манихеи заблуждаются, приписывая происхождение греха природе плоти, хотя платоники и более терпимы, чем
манихеи. Возмездие, которому подвергся весь человеческий род
за грех Адама, было справедливо, ибо через этот грех человек,
который мог бы сделаться и по плоти духовным, сделался плот2
ским и по духу .
Это ведет к пространному и дотошному разбору проблемы
половой похоти, подверженность которой составляет часть того
возмездия, которое ниспослано на нас за грех Адама. Этот разбор имеет очень большое значение, так как он раскрывает психологию аскетизма; поэтому мы не можем обойти эту тему, хотя
святой и признается, что она оскорбляет стыдливость. Теория,
выдвигаемая им, заключается в следующем.
Необходимо признать, что плотское совокупление в браке не
греховно при условии, что цель брака — производство потомства. Но даже в браке благочестивый человек должен желать,
чтобы его члены служили размножению потомства без всякой
похоти. Даже в браке, как показывает желание к прикрытию
тайною, люди стыдятся плотского совокупления, ибо «приличное по природе совершается так, что его сопровождает постыдное
1
«Творения блаженного Августина
стр 258.
- Там же, ч 5, изд 2, 1907, стр. 38.
375
епископа
Иппонийского»,
ч
4,
вследствие наказания». Киники проводили мысль, что
люди
не должны знать стыда; отвергал стыд и Диоген, желая во всем
походить на собак; но даже он, после единственной попьики,
оставил на практике эту крайнюю форму бесстыдства. Предмет
стыда в похоти составляет то, что она не сдерживается и не
управляется волей. Адам и Ева до своего грехопадения могли
совершать плотское совокупление без похоти (хотя они не воспользовались этой возможностью). Мастера телесных искусств,
занимаясь своим ремеслом, движут же руками без всякой похоти; так и Адам, если бы он только держался подальше от
яблони, мог бы выполнять свое мужское дело без тех аолнений,
которых оно требует ныне. В этом случае детородные члены,
как и все другие члены тела, повиновались бы воле. Надобность
в похоти при половом совокуплении появилась в возмездие за
грех Адама; если бы Адам не согрешил, совокупление было бы
отделено от наслаждения. Изложенное выше и есть теория св.
Августина по вопросу о взаимоотношениях полов, из которой
я опустил лишь некоторые физиологические детали, весьма
благоразумно оставленные переводчиком в стыдливой непонятности латинского оригинала '.
Из сказанного выше со всей очевидностью явствует, что побуждает аскета питать отвращение к половой жизни: он считает, что она не сдерживается и не управляется волей. По
мнению аскета, добродетель требует полной власти воли над
телом, но при такой власти половой акт невозможен Поэтому
половой акт представляется несовместимым с совершенной,
добродетельной жизнью
Со времени грехопадения мир всегда был разделен на два
града, из которых один будет царствовать вечно с богом, а другой пребудет в вечной муке с сатаной. Каин принадлежит -граду
дьявола, Авель — граду божьему. Авель по милости и благодаря предопределению был странником на земле и гражданином
на небе. Патриархи принадлежали граду божьему. Разбор
смерти Мафусаила приводит св. Августина к спорному вопросу
о сопоставлении «Перевода семидесяти толковников» и Вульгаты Дата смерти Мафусаила, указанная в «Переводе семидесяти толковников», приводит к заключению, что Мафусаил пережил потоп и прожил еще четырнадцать лет, чего быть не могло,
ибо он не был в ковчеге Вульгата, следуя древнееврейским рукописям, дает дату, из которой следует, что Мафусаил умер в самый год потопа. Св. Августин заявляет, что правда в этом вопросе должна быть на стороне св. Иеронима и древнееврейских
рукописей. Некоторые утверждали, что евреи из злобы к христианам сознательно подделали древнееврейские рукописи;
это предположение ев Августин отвергает. С другой стороны,
1
Речь идет об английском переводе В русском издании соответствующие
главы (кн 14, гл. XVI—XXVI) переведены полностью. — Прим. перев.
37Ь
«Деревод семидесяти толковников» должен быть признан боговдохновленным. Остается заключить одно — писцы Птолемея
дрпустили ошибки при переписывании «Перевода семидесяти
толковников». Говоря о переводах Ветхого завета, св. Августин
заявляет: «Перевод Семидесяти принят Церковью так, как бы
он был единственным, и находится в употреблении у греческих
христианских народов, из которых весьма многие не знают
даже, существует ли еще другой какой-либо. С перевода Семидесяти сделан перевод и латинский, находящийся в употреблении в латинских церквах. В наше еще время жил пресвитер
Иероним, человек ученейший, сведущий во всех трех языках,
переведший Священные писания на латинский язык не с греческого, а с еврейского. Но, несмотря на то, что Иудеи признают
его ученый перевод правильным, а перевод Семидесяти во многих местах — погрешительным, однако церкви Христовы полагают, что никого не следует предпочитать авторитету стольких
людей, избранных для этого дела тогдашним первосвященником». Св. Августин принимает предание о том, что хотя семьдесят переводчиков сидели за своей работой отдельно один от
другого, в стонах их было удивительное согласие, и усматривает
в этом доказательство боговдохновленности «Перевода семидесяти толковников» Но древнееврейский текст тоже боговдохновлен. Это заключение оставляет вопрос об авторитетности
перевода Иеронима нерешенным. Может быть, св. Августин
принял бы более решительно сторону Иеронима, если бы два
святых не поссорились из-за вопроса о приспособленческих
тенденциях в поведении ев Петра '.
Св Августин дает синхронизацию священной и мирской
истории. Мы узнаем, что Эней прибыл в Италию в то время,
когда в Израиле начальствовал судья Лабдон 2 , а последнее
гонение будет от антихриста, но когда это будет — неизвестно.
После великолепной главы, направленной против судебной
пытки, св. Августин вступает в полемику с новыми академиками, считавшими все сомнительным. «Град Божий решительно
отклоняет от себя такое сомнение, как безумие; ибо имеет о доступных пониманию и разуму предметах познание... достовернейшее». Мы должны верить в истинность Священного писания.
Далее св. Августин разъясняет, что не может быть истинных добродетелей там, где нет истинной религии Языческая добродетель осквернена службой «злым и нечистым демонам». То, что
было бы добродетелью в христианине, в язычнике обращается
в порок. «Почему и самые добродетели, которыми, по-видпмом\,
располагает он, чрез которые повелевает телу и порокам принимать или удерживать то или иное направление, если он
к Богу их не относит, скорее пороки, чем добродетели» Тем,
1
Галат. 2, 11, 12
О Лабдоне мы знаем только то, что он имел 40 сыновей и 30 BHJKOB И
что все они ездили на ослах (Суд 12, 14).
2
377
кто не принадлежит к этому соооществу (церкви), предстоит
терпеть вечные муки. «Когда в настоящей жизни подобное
столкновение происходит, то или побеждает страдание, и смерть
отнимает ощущение боли; или побеждает природа, и ощущение
боли устраняется выздоровлением. Но там и страдание будет
оставаться, чтобы терзать; и природа будет продолжать свое
существование, чтобы ощущать страдание; и то и другое не
прекратится, чтобы не прекратилось наказание».
Надо различать два воскресения: воскресение души при
смерти и воскресение тела на последнем суде. После разбора
разных темных вопросов, относящихся к тысячелетнему царствованию и последующим деяниям Гога и Магога, св. Августин
переходит к тексту из второго Послания к фессалоникийцам
(2; 11, 12): «И за сие пошлет им Бог действие заблуждения, так
что они будут верить лжи. Да будут осуждены все, не веровавшие истине, но возлюбившие неправду». Некоторые могут счесть
несправедливым со стороны всемогущего, что он сначала вводит
людей в заблуждение, а затем наказывает их за то, что они
были введены в заблуждение; но св. Августину это представляется вполне правильным: «Судимые, они подвергнутся
обольщению и, обольщенные, осудятся. Но подвергнутся обольщению судимые теми Божиими судами, тайно праведными
и праведно тайными, которыми не переставал Бог судить с самого начала греха разумной твари». Св. Августин утверждает,
что бог разделил людей на избранников и проклятых не за их
заслуги или грехи, а по своему произволу. Все одинаково заслуживают проклятия, и потому проклятые не вправе роптать
на свою судьбу. Приведенный выше отрывок из св. Павла
показывает, что, по мнению ев Августина, злые люди злы
потому, что они прокляты, а не прокляты потому, что они злы.
После того как тела воскреснут, тела проклятых будут вечно
гореть, не подвергаясь разрушению. В этом нет ничего невероятного; горят же так саламандра и гора Этна. Демоны, хотя
и нематериальны, могут гореть в материальном огне. Муки ада
не очистительны и не будут умерены заступничеством святых.
Ориген заблуждался, считая, что ад не вечен. Еретики, а также
грешные католики будут прокляты.
Книга кончается описанием видения, в котором взору святого
предстают бог на небе и вечное блаженство града божьего.
Данное выше краткое изложение содержания книги «О граде
божьем» может не дать читателю ясного представления о значении книги Влиянием своим она была обязана идее о разделении церкви и государства, ясно подразумевавшей, что государство могло стать частью града божьего, лишь подчинившись
церкви во всех религиозных вопросах. С тех пор как эта идея
была возвещена ев Августином, она всегда была элементом
учения церкви. В течение всех средних веков, в период постепенного роста власти папства и на всем протяжении конфликта
378
между папством и империей, св. Августин поставлял западной
церкви доктрины, служившие теоретическим оправданием ее политики. Иудейское государство в легендарные времена судей и
в историческую эпоху после возвращения из вавилонского пленения
было теократией; христианское государство должно подражать
ему в этом отношении. Немощность императоров и большинства
средневековых монархов дала возможность церкви в значительной мере претворить в жизнь идеал града божьего. На Востоке,
где император был могущественным владыкой, историческое
развитие никогда не шло в этом направлении и церковь осталась в значительно большем подчинении государству, чем это
было на Западе.
Реформация, возродившая доктрину св. Августина о спасении, отбросила его теократическое учение и встала на
платформу эрастианизма '; это было вызвано в основном практическими надобностями борьбы против католицизма. Однако
протестантскому эрастианизму недоставало убежденности, и те
протестанты, которые проявляли наибольшее рвение в делах
веры, остались по-прежнему под влиянием св. Августина. Часть
его доктрины переняли также анабаптисты, «люди пятой монархии» и квакеры, но они придавали меньше значения церкви. Св.
Августин придерживался точки зрения предопределения и вместе
с тем настаивал на необходимости крещения для спасения; эти
две доктрины плохо согласуются между собой, и представители
крайних направлений в протестантизме последнюю доктрину
отбросили. Но эсхатология их осталась августинианской.
«О граде божьем» содержит не много принципиально оригинального. Эсхатология имеет еврейское происхождение и проникла в христианство в основном через Апокалипсис. Доктрина
предопределения и избрания является паулинистской, хотя по
сравнению с тем, что мы находим в Посланиях св. Пазла,
св. Августин придал ей гораздо более полное и логическое развитие. Идея о различии между священной и мирской историей
совершенно ясно выражена в Ветхом завете. Заслуга св. Августина заключалась в том, что он свел эти элементы воедино и
соотнес их с историей своего собственного времени таким образом, что христиане смогли принять факт крушения Западной
империи и последующий период хаоса, не подвергая чересчур
суровому испытанию свои религиозные верования.
Еврейский образец истории, прошлой и грядущей, характеризуется чертами, позволяющими ему во все времена находить
могучий отклик в сердцах угнетенных и несчастных. Св. Августин приспособил этот образец к христианству.
Концепции нацистов носят больше чисто ветхозаветный и менее христианский характер, а мессия нацистов напоминает не
столько Христа, сколько Маккавеев.
Эрастианиэм — учение о подчинении церкви государству.
379
3. Полемика с Пелагием
Часть богословского учения св. Августина, пользовавшаяся
наибольшим влиянием, в значительной мере была связана
с его борьбой против пелагианской ереси. Пелагий был валлийцем; настоящее его имя было Морган, что значит (как и
«Пелагий» по-гречески) «человек моря». Он был просвещенным и добросердечным церковником, менее фанатичным по
сравнению с большинством своих современников. Пелагий
считал, что воля свободна, подвергал сомнению доктрину
первородного греха и полагал, что когда люди поступают
добродетельно, то это является результатом их же собственных нравственных усшгий. Если люди поступают праведно и
держатся ортодоксии, то в награду за свои добродетели они
попадают на небо.
Эти взгляды, хотя ныне они и могут показаться банальными,
в свое время вызвали великое смятение и в значительной
мере благодаря усилиям св. Августина были объявлены еретическими. Однако они имели большой временный успех. Августину пришлось послать письмо патриарху Иерусалимскому,
чтобы предупредить его против коварного ересиарха, взгляды
которого были приняты многими восточными богословами, поддавшимися его убеждениям. Даже после осуждения Пелагия
находились люди (их называли полупелагианами), которые
защищали его учение в более смягченной форме. И много
воды утекло, прежде чем более чистое учение святого одержало
полную победу, особенно во Франции, где полупелагианская
ересь была окончательно осуждена на соборе в Оранже
в 529 году
Св. Августин учил, что до грехопадения Адам обладал свободной волей и мог бы воздержаться от греха. Но когда он и
Ева вкусили яблока, в них вошла порча, передавшаяся всем
их потомкам, никто из которых не может своими собственными
силами воздержаться от греха. Только божья благодать дает
людям возможность держаться стези добродетели. Так как все
мы наследуем грех Адама, то все мы заслуживаем вечного
проклятия Все умирающие некрещеными, даже младенцы,
попадут в ад и будут терпеть нескончаемые муки Мы не
вправе роптать на это, ибо все мы злы. (В «Исповеди» святой
перечисляет те преступления, в которых он был повинен, еще
будучи в колыбели.) Однако благодаря свободной благодати
бога отдельные люди из числа те, что были крещены, избраны
попасть на небо; они — избранники. Они попадают на небо
не потому, что они добры — все мы совершенно погрязли в пороке и можем быть праведными лишь в той мере, в какой это
позволяет нам божья благодать, которой одаряются одни лишь
избранники. Объяснить, почему одни спасены, а остальные
прокляты — невозможно; этим человечество обязано немотиви380
рованному решению бога. Проклятие доказывает божье правосудие; спасение — его милосердие. В обоих случаях равным
образом раскрывается его благость
Доводы в пользу этой жестокой доктрины — которая была
возрождена Кальвином и с того зремени не принималась
католической
церковью — Августин находит
в писаниях
св. Павла, в первую очередь в Послании к римлянам. Августин
трактует их, как юрист трактует законы: толкование остроумно,
а из текстов выжимается все, что они могут сказать. В конце
концов начинаешь верить, что не св. Павел придерживался
тех взглядов, которые из его писаний выводит Августин, а что
если брать отдельные тексты изолированно, то они подразумевают именно то, что он им приписывает. Может показаться
странным, что Августин не счел ужасным предание проклятию
некрещеных младенцев, а приписал это благому богу Однако
убеждение в греховности людей настолько владело Августином,
что он действительно верил, будто новорожденные младенцы—
это отродья сатаны. К владевшему им мрачному чувству
виновности всего человеческого рода может восходить многое
из того, что было наиболее жестоким в средневековой церкви.
Только в одном случае св. Августин оказывается действительно озадаченным теоретическим затруднением. Его не
беспокоит, по-видимому, мысль о том, что самый факт, сотворения человека (поскольку огромное большинство человеческого
рода предопределено к вечным мукам) может вызвать сожаление. Озадачивает его другое: если первородный грех наследуется от Адама, как учит св. Павел, то родители должны
порождать не только тело, но и души, ибо грешит-то ведь душа,
а не тело Августин чувствует, что в этой доктрине не все
благополучно, но заявляет, что раз Священное писание молчит,
то правильное решение этого вопроса не может быть обязательным для спасения. Поэтому он оставляет вопрос нерешенным.
Поразительно, что мысли последних выдающихся в интеллектуальном отношении людей, подвизавшихся до наступления
веков мрака, были заняты не спасением цивилизации, не изгнанием варваров, не исправлением злоупотреблений администрации, а проповедью достоинств девственности и проблемой
проклятия некрещеных младенцев Если учесть, что именно
эти заботы церковь передала обращенным в христианство
варварам, то приходится ли удивляться тому, что последующая
эпоха превзошла по жестокости и суевериям почти все другие
законченные исторические периоды?
Глава
V
V и VI СТОЛЕТИЯ
V столетие было столетием варварских нашествий и падения
Западной империи. После смерти Августина (430 год) философская мысль почти совершенно угасла; это было столетие
разрушительных действий, которые, однако, в значительной
мере определили те пути, по которым предстояло развиваться
Европе. Именно в этом столетии англы вторглись в Британию,
в результате чего она превратилась в Англию; в этом же
столетии франкское вторжение превратило Галлию во Францию,
а вандалы вторглись в Испанию, дав свое имя Андалузии.
В середине того же столетия св. Патрик обратил ирландцев
в христианство Во всем западном мире на смену централизованной бюрократии империи пришли рыхлые германские
королевства. Имперская почта прекратила свое существование,
большие дороги пришли в запустение, войны положили конец
крупной торговле, и жизнь вновь, как в политическом, так и
в экономическом отношении, замкнулась в местных рамках
Центральный аппарат управления сохранился только в церкви,
да и здесь с большим трудом.
Из германских племен, которые вторглись на территорию
империи в V столетии, наиболее значительным были готы.
На Запад их толкнули гунны, которые напали на них с Востока
Сначала готы предприняли попытку завоевать Восточную
империю, но потерпели поражение; тогда они повернули
в Италию Еще со времени Диоклетиана готы использовались
на службе Рима в качестве военных наемников, это дало им
возможность приобрести большее знакомство с военным искусством, чем то, которое могли получить варвары в других условиях. Аларих, король готов 1 , в 410 году разграбил Рим, но
в том же году умер. Одоакр, король остготов, в 476 году положил конец существованию Западной империи; он правил
до 493 года, когда был предательски убит другим остготом,
Теодорихом, остававшимся королем Италии до 526 года О нем
мне вскоре представится повод рассказать подробнее. Теодорих
оставил заметный след как в истории, так и в легендарных
сказаниях; в цикле о Нибелунгах он выведен под именем
«Дитриха Бернского» (под «Берном» имеется в виду Верона).
Тем временем вандалы утвердились в Африке, вестготы —
на юге, а франки — на севере Франции.
В самый разгар вторжения германцев империя подверглась
1
Аларих был королем вестготов —Прим
382
перев
нападениям гуннов, которыми предводительствовал Аттила.
Гунны принадлежали к монгольской расе, но, несмотря на это,
часто выступали в союзе с готами. Однако в критический момент,
когда в 451 году гунны вторглись в Галлию, они находились
в конфликте с готами; готы и римляне совместно нанесли им
поражение в том же году в битве при Шалоне 1 . Тогда Аттила
повернул против Италии и подумывал о походе на Рим, но был
отговорен от этого папой Львом, который указал на то, что
Аларих умер после того, как разграбил Рим. Однако снисходительность Аттилы не пошла ему впрок, ибо в следующем году
он все равно умер. После его смерти держава гуннов распалась.
На протяжении этого периода хаоса церковь была взволнована запутанным спором по вопросу о воплощении. Главными
противниками в полемике были два церковника — Кирилл и
Несторий, из которых, более или менее в силу случая, первый
был провозглашен святым, а второй — еретиком. Св. Кирилл
был патриархом
Александрийским (этот пост он занял
около 412 года и удерживал до самой своей смерти, последовавшей в 444 году); Несторий был патриархом Константинопольским Спор разгорелся из-за вопроса о том, как относятся друг к другу божественное и человеческое естества
Христа. Не воплотились ли в нем два лица — одно человеческое и другое божественное? Такова была точка зрения, которой придерживался Несторий. Если нет, то воплотилось ли
в Христе лишь одно естество или в одном лице воплотились два
естества — человеческое естество и божественное естество?
В V столетии эти вопросы вызвали такие страсти и ярость,
которые могут показаться почти невероятными. «Тайный и
непримиримый раздор разъединил тех, кто выходил из себя
от ужаса, что божественность и человечность Христа окажутся
смешанными, и тех, кто страшился мысли о том, что они будут
разделены» 2
Св Кирилл, поборник единства, был человеком фанатического рвения. Он использовал свое положение патриарха,
чтобы вызвать погромы весьма значительной еврейской колонии
в Александрии. Главное же, благодаря чему он может притязать на славу, — это линчевание Гипатии, выдающейся
женщины, которая в свой изуверский век придерживалась
неоплатоновской философии и посвятила свои таланты математике. «Гипатию стащили с ее колесницы, раздели догола и потащили к церкви; чтец Петр вместе с кучкой диких и бесчеловечных фанатиков безжалостно били ее, сдирали с ее костей
мясо устричными раковинами и бросили ее трепещущее тело
в огонь. Благовременная раздача денежных подарков приоста1
Имеется в виду Шалон-на-Марне, в окрестностях которого произошла
битва
на так называемых Каталаунских полях —• Прим перев
3
Э Гиббон,
История упадка и разрушения Римской империи, М, 1885,
гл XLVII
383
новила производство следствия и избавила виновных от заслуженного наказания» '. После этого философы больше не докучали Александрии.
, Св. Кирилл пришел в великую скорбь, узнав, что Константинополь был совращен с пути истинного учениями своего
патриарха Нестория, утверждавшего, что в Христе воплощены
два лица — одно человеческое, а другое божественное. На этом
основании Несторий осудил новый обычай называть богородицу
«матерью божией»; богородица, заявлял он, была матерью
лишь человеческого лица, божественное же лицо, которое и
было богом, вообще не имело матери. Поэтому вопросу церковь
раскололась: грубо говоря, епископы к востоку от Суэца поддержали Нестория, а епископы к западу от Суэца поддержали
св. Кирилла. Для решения вопроса был созван собор, заседания которого должны были происходить в Эфесе в 431 году.
Западные епископы явились первыми, заперли двери для опоздавших и второпях вынесли решение в пользу св. Кирилла, председательствовавшего на заседаниях собора. Это «шумное собрание
епископов... представляется нам теперь, по прошествии тринадцати столетий, в почтенном виде Третьего вселенского собора» 2 .
Результатом этого собора явилось то, что Несторий был
осужден как еретик. Но он не покаялся, а основал секту несториан, которая
приобрела многочисленных последователей
в Сирии, да и на всем Востоке. Несколькими столетиями
позднее несторианство оказалось настолько сильным в Китае,
что, казалось, могло стать государственной религией. В Индии
испанские и португальские миссионеры находили несториан
даже в XVI столетии. Преследования, которым католическое
правительство Константинополя подвергало несториан, имели
своим результатом недовольство, облегчившее мусульманам
завоевание Сирии.
Язык Нестория, своим красноречием совратившего столь
многих людей, был выеден червями — так по крайней мере нас
уверяют.
Эфес смирился с тем, что культ Артемиды был заменен
культом богородицы, но продолжал питать к своей богине
такое же безудержное рвение, как и во времена св. Павла.
Говорили, что именно здесь, в Эфесе, богородица была погребена. В 449 году, уже после смерти св. Кирилла, синод, собравшийся в Эфесе, попытался пойти еще дальше в своем торжестве
и благодаря этому впал в противоположную несторианству
ересь, которая называется монофизитской ересью; она утверждает, что Христос имеет лишь одно естество. Если бы
св. Кирилл дожил до времени Эфесского синода, он, несомненно, поддержал бы это воззрение и стал бы еретиком. Импе!
Э Г и б б о н , История упадка
1885,2 гл. XLVII (стр. 230).
Там же, стр. 239.
и разрушения Римской империи, М.,
384
ратор поддержал синод, но папа наотрез отказался признать
его решение. Дело кончилось тем, что папа Лев—тот самый,
что отвратил от Рима удар Аттилы, — в год битвы при Шалоне
(451 год) добился созыва вселенского собора в Халкедоне, который осудил монофизитов и окончательно установил ортодоксальную доктрину воплощения. Эфесский собор решил, что
в Христе воплощено только одно лицо, Халкедонский же собор
решил, что он существует в двух естествах: одном — человеческом и другом—божественном. Влияние папы было решающим
фактором, обеспечивавшим принятие этого решения.
Монофизиты, как и несториане, отказались смириться.
Египет почти 'поголовно принял их ересь, которая распространилась до Нила и проникла даже в Абиссинию. Ересь Египта,
как и противоположная ересь Сирии, облегчила арабское
завоевание. Ересь абиссинцев была использована Муссолини
в качестве одного из предлогов завоевания их страны.
VI столетие дало четырех деятелей, сыгравших значительную роль в истории культуры: Боэция, Юстиниана, Бенедикта и
Григория Великого. Им будут посвящены в основном оставшаяся
часть данной главы и вся следующая глава.
Готское завоевание Италии не уничтожило полностью
римской цивилизации. При Теодорихе, короле Италии и готов,
гражданская администрация Италии состояла из одних римлян;
Италия наслаждалась миром и религиозной терпимостью
(почти до самого конца его правления); король сочетал в себе
мудрость и силу. Он назначал консулов, сохранил римское
право и поддерживал существование сената; во время своих
поездок в Рим он прежде всего посещал здание сената.
Несмотря на то, что Теодорих был арианином, до последних
лет своего правления он поддерживал хорошие отношения
с церковью. Но в 523 году император Юстин объявил арианство
вне закона, и это привело Теодориха в ярость. Он имел основания для страха, ибо Италия придерживалась католицизма и
вероисповедные симпатии побуждали ее принять сторону императора. Теодорих уверовал — основательно или безосновательно, — что против него составлен заговор, в который вовлечены и члены его собственного правительства. Это вызвало
арест и казнь его министра —сенатора Боэция, книга которого «Об утешении философией» была написана как раз тогда,
когда он находился в тюремном заключении.
Боэций является весьма своеобразной фигурой. На протяжении всего средневековья его читали и восторженно чтили,
неизменно считая благочестивым христианином и относясь
к нему почти так, как если бы он был одним из отцов церкви.
На самом же деле книга Боэция «Об утешении философией»,
написанная в 524 году, когда он ожидал казни, проникнута
чисто платоновским духом; она не доказывает, что Боэций не
был христианином, но явно свидетельствует о том, что языче13
~
8 6
385
екая философия оказала на него гораздо большее влияние,
чем христианская теология. Ряд богословских сочинений, приписываемых Боэцию, из которых наиболее значительным
является труд о догмате троичности, многие авторитеты признают поддельными; но, по-видимому, именно благодаря этим
сочинениям средние века смогли считать Боэция ортодоксальным мыслителем и перенять у него многие элементы платонизма, которые иначе вызвали бы подозрительное отношение.
Книга представляет собой чередование стихотворных и
прозаических отрывков- Боэций от своего имени говорит прозой,
а философия отвечает ему стихами. В какой-то мере это напоминает Данте, на которого Боэций, несомненно, оказал
влияние в «Vita Nuova» '.
Сочинение «Об утешении философией», которое Гиббон
справедливо называет «неоценимым произведением», открывается утверждением, что Сократ, Платон и Аристотель — это
истинные философы; стоики же, эпикурейцы и прочие — узурпаторы, которых невежественная толпа ложно приняла за друзей
философии. Боэций заявляет, что он повиновался пифагорейской заповеди «следовать Богу.» (заметьте, что он не говорит—
христианской заповеди). Счастье, совпадающее с блаженством,
является благом, а не наслаждением. Дружба признается
«самым святым достоянием». Многое в нравственных наставлениях Боэция находится в полном соответствии с учением
стоиков, а в значительной мере и фактически заимствовано
у Сенеки В стихотворной форме дан краткий пересказ начальных разделов «Тимея» За этим следует пространное изложение
чисто птатоновской метафизики. Несовершенство, заявляет
Боэций, есть недостаток,
предполагающий существование
совершенного образца. Боэций принимает отрицательную
теорию зла, согласно которой зло заключается в отсутствии
положительного начала Затем он переходит к пантеизму,
который должен был бы привести христиан в ужас, но почемуто никого не ужасает Блаженство и бог, заявляет Боэций,
являются двумя высочайшими благами и потому тождественны
, Vol. V, p. 662.
428
был другом Гильдебранда (Григория VII). Однако способ, при
помощи которого он приобрел титул папы, был чересчур скандальным, чтобы это могло сойти ему с рук. Юный император
Генрих III (1039—1056) был благочестивым реформатором; он
отказался от практики симонии, несмотря на то, что это означало
чувствительный урон для доходов его казны, но удержал за
собой право назначать епископов. В 1046 году, когда ему было
22 года, он прибыл в Италию и низложил Григория VI, обвинив
его в симонии.
На протяжении всего своего правления Генрих III полновластно назначал и низлагал пап; но этой властью он пользовался благоразумно, в интересах реформы. Отделавшись от
Григория VI, он назначил его преемником немецкого епископа
Суидгера Бамбергского; римляне отказались от права избирать
папу, которого они домогались и которым часто действительно
пользовались, почти всегда всуе. Новый папа умер в следующем году; очередной ставленник императора также умер почти
сразу после своего вступления на престол, — как говорили, от
яда. Тогда выбор Генриха III пал на своего родственника,
Бруно Тульского, который принял имя Льва IX (1049—1054). Этот
папа был ревностным реформатором, много путешествовал, любил созывать соборы; заветным его желанием было разбить
норманнов в Южной Италии, но в этом он успеха не имел. Гильдебранд был другом и, пожалуй, можно сказать, учеником
Льва IX. После его смерти император в 1055 году назначил еще
одного папу — Гебхарда Эйхштадского, который принял имя Виктора II. Однако император умер в следующем году, а папа —
через год после него. Начиная с этого момента, отношения между
императорами и папами стали менее дружественными. После
того как папа с помощью Генриха III приобрел моральный авторитет, он стал домогаться сначала независимости от императора,
а затем и главенства над ним. Так начался великий конфликт,
длившийся двести лет и закончившийся поражением императора.
Поэтому в плане исторической перспективы политика реформирования папства, проводившаяся Генрихом III, пожалуй, была
недальновидной.
Следующий император, Генрих IV, правил пятьдесят лет
(1056—1106). Пока он был несовершеннолетним, регентская
власть находилась в руках его матери императрицы Агнесы.
Стефан IX был папой только один год; после его смерти кардиналы избрали одного папу, а римляне, вновь заявив о притязаниях на право, от которого они одно время отказались, избрали другого. Императрица приняла сторону кардиналов, избранник которых принял имя Николая II. Хотя его правление
длилось всего три года, оно было полно значительных событий.
Николай II заключил мир с норманнами, ослабив тем самым зависимость папства от императора. Именно при Николае II был
издан декрет, определивший порядок избрания пап; согласно
429
этому декрету, выборы производились сначала кардиналами-епископами, затем остальными епископами и, наконец, духовенством
и населением Рима, участие которого, понятно, должно было
быть голой проформой. В действительности право избрания папы
принадлежало кардиналам-епископам. Местом выборов должен
был быть по возможности Рим, но если обстоятельства делали
проведение выборов в Риме затруднительным или нежелательным,
то они могли происходить и в любом другом месте. Императору
в выборах не отводилось совершенно никакой роли. Декрет этот,
принятый только после упорной борьбы, явился важным шагом
на пути освобождения папства от светского контроля.
Николай II провел в жизнь и другой декрет, согласно которому впредь посвящения в сан, произведенные людьми, повинными
в симонии, должны были считаться недействительными. Декрету
не была придана обратная сила, ибо в этом случае пришлось бы
признать недействительным подавляющее большинство посвящений в сан священников, продолжающих оставаться на службе.
В годы пребывания Николая II на папском престоле в Милане началась интересная борьба. Архиепископ, следуя традиции
Амвросия, стал притязать на известную независимость от папы.
Архиепископ и подчиненное ему духовенство выступали в союзе
с аристократией и были ярыми противниками реформы. Напротив, торговый и низший классы требовали, чтобы духовенство
держалось стези благочестия; на этой почве возникали бунты
в поддержку требования целибата духовенства и мощное реформаторское движение, получившее название движения «патариев»,
которое направлялось против архиепископа и его приверженцев.
В 1059 год\ папа, чтобы оказать поддержку реформе, послал
в Милан в качестве своего легата знаменитого св. Петра Дамиани.
Дамиани был автором трактата «О божественном всемогуществе»,
в котором утверждалось, что бог может вершить деяния, противные закону противоречия, и может уничтожить прошлое. (Это
воззрение было отвергнуто св. Фомой и с той поры почиталось неортодоксальным.) Дамиани отвергал диалектику, а философию
называл служанкой теологии. Он был, как мы уже видели, последовагетем отшельника Ромуальда и с большой неохотой участвовал в ведении практических дел. Слава его святости, однако, была
таким козырем в руках папства, что в ход были пущены все
среде 1ва убеждения, лишь бы уговорить его помочь реформаторской кампании, и он уступил представлениям папы. В 1059 году
Дамиани выступил в Милане перед собравшимися церковниками
с речью против симонии. Сначала это привело их в такую ярость,
что жизнь Дамиани была в опасности, по в конце концов он завоевал их своим красноречием, и со слезами все они как один
покаялись в своей вине. Больше того, они обещали во всем подчиняться Риму. При следующем папе возник конфликт с императором из-за Миланской епархии, в котором в конце концов
с помощью патариев папа одержал победу.
430
После смерти Николая II, последовавшей в 1061 году, возник •
конфликт между Генрихом IV, достигшим к этому времени;
совершеннолетия, и кардиналами о порядке избрания нового;
папы. Император не признал декрета о выборах и не намеревался?
отказываться от своих прав в деле избрания лапы. Конфликт •
растянулся на целых три года, но в конце концов восторжество-'
вал избранник кардиналов без решительной попытки померитьсяп
силами между императором и курией. Решили дело очевидные!
достоинства папы, избранного кардиналами, который соединялf
в себе добродетель с жизненным опытом; он был учеником Ланфранка (будущего архиепископа Кентерберийского). Послесмерти папы, Александра II, в 1073 году был избран Гильдебранд
(Григорий VII).
Григорий VII (1073—1085) является одним из наиболее выдающихся пап. Он задолго до этого уже играл видную роль и
оказывал большое влияние на политику папства. Именно благодаря Гильдебранду папа Александр II благословил английское
предприятие Вильгельма Завоевателя; как в Италии, так и на
Севере он покровительствовал норманнам. Гильдебранд был протеже Григория VI — того самого, который купил титул папы,
чтобы бороться против симонии; после того как этот папа был
низложен, Гильдебранд находился два года в изгнании. Остаток
своей жизни он провел в основном в Риме. Гильдебранд не мог
похвастаться особым образованием, но главной духовной пищей
его был св. Августин, с доктринами которого он познакомился из
вторых рук — по сочинениям своего кумира Григория Великого.
Став папой, Гильдебранд уверовал, что устами его глаголет сам
св. Петр. Это преисполнило его такой самоуверенностью, которая
в глазах мирян не имела никакого оправдания. Гильдебранд соглашался с тем, что власть императора также божественного
происхождения: сначала он уподоблял папу и императора двум
глазам; позднее, уже во время конфликта с императором, —
солнцу и луне; роль солнца, понятно, отводилась папе. Папа должен быть верховным судьей в вопросах нравственности и потому
ему должно принадлежать право низлагать императора, если
император вел себя безнравственно. И ничего не могло быть более безнравственного, чем перечить папе. Во всем этом Гильдебранд был искренне и глубоко убежден.
Ни один из предшествующих пап не сделал так много для
утверждения целибата духовенства, как Григорий VII. В Германии духовенство возроптало и как по этой причине, так и по многим другим склонно было принять сторону императора. Однако
миряне повсюду оказывали предпочтение неженатым священникам. Григорий подстрекал мирян к бунтам против женатых
священников и их жен; во время таких бунтов священники и их
жены часто испытывали самое жестокое обращение. Григорий
призывал мирян не посещать те мессы, которые служили непокорные священники. Он предписал, что таинства, совершаемые
431
женатым духовенством, недействительны и что таким клирикам
запрещено вступать в пределы церкви. Все это вызывало оппозицию духовенства и поддержку мирян; даже в Риме, где папы
обычно жили, дрожа за свою шкуру, Григорий был популярен
среди городского населения.
При Григории начался великий конфликт из-за «инвеституры».
При посвящении в сан епископа последнему вручались кольцо и
посох как символы его должности. Вручались они императором
или королем (в зависимости от того, в какой стране происходило
дело) в качестве феодального сюзерена епископа. Григорий настаивал на том, что кольцо и посох должны вручаться папой.
Конфликт был составной частью движения, направленного на то,
чтобы вырвать духовенство из феодальной иерархии. Длился он
долго, но в конце концов завершился полной победой папства.
Распря, приведшая к Каноссе, началась из-за миланского
архиепископства. В 1075 году император, заручившись согласием
викарных епископов, назначил нового архиепископа; папа усмотрел в этом посягательство на свою прерогативу и пригрозил
императору отлучением от церкви и низложением с престола.
Император ответил тем, что созвал собор епископов в Вормсе,
где епископы заявили, что не признают больше власти папы. Они
послали папе письмо, в котором обвиняли его в блуде, клятвопреступлении и (тягчайшее прегрешение) дурном обращении с епископами. Послал письмо и император, заявивший, что он стоит
выше всякого земного суда. Император и его епископы провозгласили Григория низложенным; Григорий же отлучил от церкви
императора и его епископов и объявил их низложенными. Словом, спектакль начался.
В первом действии победа склонилась на сторону папы. Саксонцы, которые перед тем восстали против Генриха IV, но потом
заключили с ним мир, снова восстали; напротив, немецкие епископы примирились с Григорием. Весь мир был возмущен поведением императора по отношению к папе. В итоге в следующем
году (1077) Генрих решил просить у папы отпущения грехов.
В самый разгар зимы в сопровождении жены, малютки-сына и
немногих слуг он пересек Мон-Сениский перевал и предстал
с повинной перед Каносоким дворцом, где находился папа. Три
дня папа заставлял его ждать разутым и в одежде кающегося
грешника. Наконец императора впустили. Принеся покаяние и
поклявшись впредь следовать указаниям папы в отношениях со
своими противниками в Германии, император получил прощение
и был возвращен в лоно церкви.
Победа папы, однако, была призрачной. Сгубили папу правила
его же собственной теологии, одно из которых предписывало отпускать грехи кающимся грешникам. Как ни странно, Генрих его
обманывал, а папа считал покаяние императора искренним. Он
окоро понял, какую допустил ошибку. Он лишил себя возможности поддерживать врагов Генриха, которые чувствовали, что
432
он их предал. С этого Момента события начали развиваться против папы.
Немецкие враги Генриха избрали антиимператора, которого
звали Рудольфом. Первое время папа, хотя он и утверждал, что
именно ему принадлежит право решать, кто из них, Генрих или
Рудольф, является императором, никак не мог решиться сделать
выбор. Наконец в 1080 году, когда факты убедили его в том, что
покаяние Генриха было притворным, он высказался в пользу
Рудольфа. Но к этому времениГенрих справился с большинством
своих противников в Германии. По указанию Генриха поддерживавшие его церковники избрали антипапу, и в 1084 году Генрих
вступил с ним в Рим. Антипапа короновал Генриха по всей
форме, но вскоре им обоим пришлось уносить ноги от норманнов,
которые двинулись на помощь Григорию. Норманны жестоко разграбили Рим и увезли Григория с собой. Фактически он оставался
их пленником до самой своей смерти, последовавшей в следующем году.
Таким образом, внешне политика Григория закончилась катастрофой. В действительности же она была продолжена, хотя и
с большей умеренностью, его преемниками. На время конфликт
был улажен при помощи компромисса, благоприятного для папства, но по существу, конфликт был непримиримым. О позднейших
его стадиях речь пойдет в одной из последующих глав.
Нам остается сказать несколько слов об интеллектуальном
возрождении в XI столетии. X столетие не дало ни одного философа, кроме Герберта (папы Сильвестра II, 999—1003), да и он
был не столько философом, сколько математиком. Но с течением
времени в XI столетии начали появляться мыслители, которые заслуженно могут претендовать на философскую славу. Наиболее
значительными из них были Ансельм и Росцелин, но заслуживают упоминания и некоторые другие. Все они (были монахами,
связанными с реформаторским движением.
Самый старший из них — Петр Дамиани (о нем уже говорилось). Интересной фигурой является Беренгар Турокий (ум.
в 1088 году); он был до некоторой степени рационалистом. Он
утверждал, что разум выше авторитета, ссылаясь в подтверждение своего взгляда на Иоанна Скота, что и явилось причиной
посмертного осуждения последнего. Беренгар отвергал пресуществление и дважды был принужден отречься от своего учения.
Против ереси Беренгара выступил Ланфранк в книге «De corpora
et sanguine Domini» '. Ланфранк родился в Павии, изучал право
2
в Болонье и стал превосходным диалектиком . Однако он бросил
диалектику ради теологии и вступил в Бекский монастырь в Нормандии, где был главой школы. В 1070 году Вильгельм Завоеватель назначил его архиепископом Кентерберийским.
1
«О теле и крови Господа». — Прим. перев.
Имеется в виду средневековая диалектика — одно из «семи свободных
искусств». — Прим. перев.
2
433
Св. Ансельм имел много общего с Ланфранком: был итальянцем,
монахом
в
Беке и
архиепископом
Кентерберийским (1093—1109); на последнем посту он следовал принципам
Григория VII и выступал против короля. Ансельм знаменит
больше всего как изобретатель «онтологического
доказательства» существования бога. В формулировке самого Ансельма
это доказательство выглядит следующим образом. Под «богом»
мы понимаем наибольший, какой только возможен, объект
мысли. Но если объект мысли не существует, то он меньше другого, точно такого же действительно существующего объекта
мысли. Поэтому наибольший из всех объектов мысли должен
существовать, ибо иначе был бы возможен другой, еще больший,
объект мысли. Поэтому бог существует.
Теологи никогда не принимали этого доказательства. Современники встретили его в штыки; потом оно было и вовсе забыто
до второй половины XIII столетия. Фома Аквинский объявил это
доказательство ложным, и среди теологов его приговор всегда
почитался непререкаемым. Но среди философов доказательство
Ансельма имело лучшую судьбу. Декарт возродил его в несколько улучшенной форме. Лейбниц полагал, что оно может
быть сделано состоятельным, если его дополнить доказательством того, что бог возможен. Кант считал, что он разделался с этим доказательством раз и навсегда. Тем не менее
в известном смысле оно лежит в основе системы Гегеля и его
последователей и вновь обнаруживается в принципе Брэдли:
«То, что может существовать и должно существовать, — существует».
Ясно, что доказательство с такой славной историей достойно
уважения независимо от того, состоятельно оно или нет. Суть
вопроса заключается в следующем. Есть ли нечто, о чем мы
можем составить мысленное представление, для которого (этого
нечто) одно то, что мы можем составить о нем мысленное представление, является доказательством существования вне наших
мыслей? Каждый философ хотел бы ответить на такой вопрос
утвердительно, ибо дело философа достигать знания фактов
о мире не столько при помощи наблюдения, сколько при помощи
мышления. Если утвердительный ответ правилен, то мы можем
перебросить мост от чистой мысли к фактам; если неправилен —
не можем В такой общей форме Платон использует своего рода
онтологическое доказательство, чтобы подтвердить объективную
реальность идей. Но до Ансельма никто не сформулировал этого
доказательства в его обнаженной логической чистоте. Выиграв
в чистоте, оно проиграло в силе; но это тоже делает честь
Ансельму
В остальном философское учение Ансельма заимствовано
главным образом у св. Августина, через посредство которого
в него перешли многие элементы платонизма. Ансельм верит
в платоновские идеи, в которых он усматривает еще одно дока434
зательство существования бога. Ансельм заявляет, что при помощи неоплатоновских аргументов он смог доказать не только
существование бога, но и понятие троичности. (Не забудем, что
в учении Плотина было понятие троичности, хотя и неортодоксальное с точки зрения христианина.) Ансельм считает разум
подчиненным вере. «Я верую, дабы понимать», — заявляет он;
идя по стопам Августина, он утверждает, что без веры понимание
невозможно. Бог, заявляет Ансельм, — не справедлив, а справедливость. Не забудем, что сходные мысли высказывает и Иоанн
Скот. Общим источником их происхождения является Платон.
Св. Ансельм, как и его предшественники в области христиан*ской философии, следует скорее платоновской, чем аристотелевской традиции. В этом причина того, что его учение не имеет
характерных черт той философии, которая носит название
«схоластической» и достигла наивысшей точки своего развития
в Фоме Аквиноком. Первым представителем этой философии
можно считать Росцелина — современника Ансельма, хотя он и
был на семнадцать лет моложе последнего Росцелин знаменует
собой начало нового периода, и речь о нем пойдет в одной из
последующих глав.
Когда говорят, что вплоть до XIII столетия средневековая
философия носила в основном платоновский характер, то нельзя
забывать, что сочинения Платона, за исключением одного фрагмента из «Тимея», были известны только из вторых или третьих
рук. Иоанн Окот, например, без Платона не мог бы придерживаться тех взглядов, которых он придерживался, но большая
часть платоновских элементов перешла в его учение от псевдоДионисия. Даты жизни этого автора точно неизвестны, но возможно, что он был учеником неоплатоника Прокла. Возможно
и то, что сам Иоанн Скот никогда не слышал о Прокле или не
читал даже и строчки из сочинений Плотина Кроме псевдо-Дионисия, другим источником неоплатонизма в средние века был
Боэций. Платонизм этот во многих отношениях отличался от
того, который современный исследователь находит в сочинениях
самого Платона. Средневековый платонизм вышвырнул за борг
почти все, что не имело отношения к религии, а в области религиозной философии одни аспекты расширил и подчеркнул за счет
других. Эта переработка Платона была совершена уже Плогтином Знание Аристотеля также было отрывочным, но в противоположном направлении: вплоть до XII столетия из сочинений
его были известны только «Категории» и «Об истолковании>
в переводах Боэция. В результате Аристотель считался всего
лишь диалектиком, а Платон — только религиозным философоми автором теории идей На протяжении позднего средневековья,
оба этих неполных представления постепенно были исправлены,
особенно представление об Аристотеле. В отношении же Платона
этот процесс не был завершен вплоть до Возрождения.
Глава
X
МУСУЛЬМАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ФИЛОСОФИЯ
Нападения, которым подверглись Восточная империя, Африка и Испания, в двух отношениях отличались от нападений
северных варваров на Западную империю: во-первых, Восточная империя просуществовала до' 1453 года, почти на тысячу
лет больше, чем Западная; во-вторых, главные удары по Восточной империи были нанесены мусульманами, которые после
завоевания не перешли в христианство, а создали свою собственную значительную цивилизацию.
Хиджра', открывающая мусульманскую эру, произошла
в 622 году н. э.; десять лет спустя умер Магомет. Сразу после
его смерти арабы начали свои завоевания, которые развивались
с необычайной быстротой. На Востоке Сирия подверглась вторжению в 634 году и уже через два года была полностью покорена. В 637 году жертвой вторжения стала Персия; в 650 году
ее завоевание было закончено. В 664 году арабы вторглись
в Индию. В 669 году (и еще раз в 716—717 годах) они осадили
Константинополь. Движение в западном направлении было
несколько менее стремительным.
Египет они завоевали
в 642 году, но Карфаген — только в 697 году. Испания, за
исключением небольшого угла на северо-западе страны, была
присоединена к арабским владениям в 711—712 годах. Продвижение мусульман на запад (кроме Сицилии и Южной Италии) было приостановлено в результате их поражения в битве
при Туре, происшедшей в 732 году, ровно через сто лет после
смерти пророка. (Оттоманские турки, которые в конце концов
завоевали Константинополь, относятся к более позднему периоду, чем тот, который мы сейчас рассматриваем.)
Различные обстоятельства облегчили продвижение мусульман. Персия и Восточная империя были истощены долгими
междоусобными войнами. Сирийцы, державшиеся в большинстве своем несторианства, преследовались католиками, в то
время как мусульмане относились терпимо ко всем сектам
христиан, требуя взамен уплату дани. В Египте монофизиты,
составлявшие основную массу населения, также приветствовали завоевателей. В Африке арабы объединились с берберами, которых римлянам так и не удалось никогда покорить
полностью. Арабы и берберы совместно вторглись в Испанию,
1
Хиджра — бегство Магомета из Мекки в Медину.
436
где им на помощь пришли еще евреи, терпевшие жестокие преследования со стороны вестготов.
Религия пророка представляла собой простой монотеизм, не
опутанный сложной теологией доктрин о троичности и пресуществлении. Пророк не притязал на божественность; не выдвигали подобных притязаний в его пользу и его последователи.
Пророк возродил еврейский запрет идолов и воспретил употребление вина. Долг правоверных — завоевать во славу
ислама столько стран, сколько удастся, но не следует преследовать христиан, евреев или зороастрианцев, «народов Книги»,
как называет их коран, то есть тех, кто следует учению священного писания.
Большая часть Аравии представляла собой пустыню, и она
все менее и менее могла обеспечивать пропитание ее обитателям. Первые завоевания арабов начались как простые набеги
с целью грабежа, и только после того, как опыт показал слабость врага, завоевания превратились в постоянное занятие.
Внезапно, на протяжении каких-нибудь двадцати лет, люди,
привыкшие ко всем лишениям скудного существования на краю
пустыни, оказались господами ряда богатейших стран мира,
где к их услугам были любые наслаждения и вся утонченность
древней цивилизации. Арабы противостояли искушениям этого
перелома более стойко, чем северные варвары. Так как они завоевали свою империю без чрезвычайно жестокой борьбы, разрушений было мало и прежняя гражданская администрация
сохранилась почти без изменений. И в Персии и в Восточной
империи организация гражданского управления находилась на
высоком уровне. Члены арабских племен на первых порах ничего не смыслили в ее тонкостях и поневоле прибегали к услугам тех вышколенных чиновников, которых они нашли во главе
соответствующих ведомств. Большинство этих чиновников весьма
охотно перешли на службу к новым господам. В самом деле,
перемена даже облегчила их службу, ибо налоговое обложение
было весьма значительно сокращено. К тому же очень многие
жители, чтобы не платить дани, переходили из христианства
в ислам.
Арабская империя представляла собой абсолютную монархию: она находилась под властью халифа, который считался
преемником пророка и унаследовал многое от его святости.
Формально власть халифа была выборной, но уже скоро она
стала наследственной. Первая династия — Омейадов, правившая
до 750 года, — была основана людьми, принявшими учение Магомета из чисто политических соображений; эта династия всегда
находилась в оппозиции к более фанатическим элементам среди
правоверных. Хотя арабы и завоевали огромную часть мира во
имя новой религии, но все же они не были особенно религиозной расой: силой, двигавшей ими в завоеваниях, была
не религия, а жажда грабежа и богатства. И только благодаря
437
тому, что арабы были свободны от фанатизма, горстке воинов
удавалось без особых затруднений управлять огромным населением, стоявшим на более высокой ступени цивилизации и придерживавшимся чуждой религии.
Напротив, персы с древнейших времен отличались глубокой
религиозностью и необычайной склонностью к умозрительному
мышлению. После их обращения в ислам они превратили его
в нечто гораздо более интересное, более религиозное и более
философское, чем то, что замышлялось пророком и его сородичами. После 661 года, когда умер зять Магомета, Алия, мусульмане разделились на две секты — суннитов и шиитов. Сунниты составляют большинство; шииты являются последователями Алия, а династию Омейадов считают узурпаторской.
Персы всегда принадлежали к секте шиитов. В конце концов,
в основном благодаря персидскому влиянию, Омейады были
свергнуты и Аббасидам удалось установить свою власть; они
представляли интересы Персии. Смена династий ознаменовалась перенесением столицы из Дамаска в Багдад.
Аббасиды в политическом отношении в большей мере, чем
Омейады, поддерживали фанатиков. Однако им не удалось подчинить своей власти всю империю. Один член дома Омейадов
сумел спастись от всеобщего истребления, бежал в Испанию и
был признан здесь законным правителем. Начиная с этого
времени Испания являлась независимой от остального мусульманского мира.
При первых Аббасидах халифат достиг вершины своего величия. Самым известным из них является Харун-аль-Рашид
(ум. в 809 году), современник Карла Великого и императрицы
Ирины; его легендарный образ известен всем и каждому по
книге «Тысяча и одна ночь». Двор Харун-аль-Рашида представлял собой блестящий центр роскоши, поэзии и учености;
доходы его казны были колоссальны; империя его простиралась
от Гибралтарского пролива до Инда. Воля Харун-аль-Рашида
была неограниченной; обычно его сопровождал палач, который
по одному кивку халифа приступал к исполнению своих обязанностей. Однако это величие оказалось недолговечным. Преемник Харун-аль-Рашида допустил ошибку, составив свою армию главным образом из., турок, которые оказались непокорными и вскоре низвели халифа до положения марионетки; как
только халиф надоедал солдатне, его ослепляли или убивали.
Тем не менее халифат продолжал влачить жалкое существование; последний халиф из династии Аббасидов был убит монголами в 1256 году вместе с 800 000 жителями Багдада 1 .
Политическая и социальная система арабов страдала недостатками, сходными с недостатками Римской империи, а также
еще и рядом других. Абсолютная монархия, соединенная с по1
Багдад был взят монголами в 1258 году —Прим
438
перев.
лигамией, приводила, как это обычно бывает в таких случаях,
к династическим войнам всякий раз, когда умирал правитель;
эти войны кончались победой одного из сыновей правителя и
смертью всех остальных. В халифате было очень много рабов,
пополнявшихся главным образом за счет успешных войн; временами рабы поднимали опасные восстания. Сильно развита
была торговля, чему способствовало центральное положение
халифата между Востоком и Западом. «Помимо того, что обладание громадными богатствами вызывало потребность в дорогостоящих предметах роскоши, вроде шелков из Китая и мехов
из Северной Европы, развитию торговли благоприятствовал ряд
особых условий, таких, как огромная протяженность мусульманской империи, распространение арабского языка в качестве
мирового языка и высокий ореол, которым в мусульманской
системе этики была окружена личность купца; не надо забывать, что сам пророк был купцом и воздал хвалу торговле во
время паломничества в Мекку» '. Торговля эта, как и военные
коммуникации, зависела от состояния больших дорог, которые
арабы получили в наследство от римлян и персов и которым
они, в отличие от северных завоевателей, не дали прийти в запустение. Однако постепенно империя распалась на части;
Испании, Персии, -Северной Африке и Египту удалось отколоться и добиться полной или почти полной независимости.
Одну из лучших сторон арабской экономики составляло
сельское хозяйство, особенно искусное применение орошения,
которому они научились, живя в таких местах, где вода является редкостью. По сей день в испанском сельском хозяйстве
используются ирригационные сооружения, возведенные еще
арабами.
Хотя культура, характерная для мусульманского мира, зародилась в Сирии, но тем не менее расцвета своего она вскоре
достигла в основном на восточной и западной окраинах этого
мира — в Персии и Испании. Сирийцы в период завоеваний
были восторженными поклонниками Аристотеля, которого несториане ставили выше Платона, любимого философа католиков. Арабы впервые познакомились с греческой философией
благодаря сирийцам и потому с самого начала считали Аристотеля более значительным мыслителем, чем Платона. Тем не
менее арабский Аристотель носил неоплатоновские одежды.
Кинди (ум. ок. 873 года), первый, кто стал писать по философии
на арабском языке, и единственный выдающийся философ, который сам был арабом, перевел фрагменты из «Эннеад» Плотина, опубликовав свой перевод под названием «Теология Аристотеля». Это внесло большую путаницу в представления арабов об Аристотеле, для устранения которой арабской философии
потребовались столетия.
1
«Cambridge Medieval History», Vol. IV, p. 286
439
Тем временем в Персии мусульмане вступили в соприкосновение с Индией. Именно из санскритских сочинений они
в VIII столетии впервые приобрели свои первые познания
в астрономии. Около 830 года Мухамед ибн-Муса аль-Хорезми,
переводчик санскритских математических и астрономических
трактатов, опубликовал трактат, который в XII столетии был
переведен на латинский язык под названием «Algoritmi de
numero Indorum». Именно из этого трактата Запад впервые
узнал о том, что мы называем «арабскими» цифрами, но что
следовало бы назвать «индийскими» цифрами. Тот же автор
написал трактат.об алгебре, который на Западе использовался
в качестве учебника вплоть до XVI столетия.
Персидская цивилизация сохраняла как умственное, так и
художественное очарование вплоть до вторжения монголов
в XIII столетии, от которого она никогда не смогла оправиться.
Омар Хайям, единственный известный мне человек, соединявший в себе поэта и математика, в 1079 году реформировал календарь. Лучшим его другом, как ни странно, был основатель
секты асасинов — прославленный в легендах «горный старец» '.
Персы являлись великими поэтами: те, кто читали Фирдоуси
(ок. 941 года), автора «Шахнаме», утверждают, что он стоит
на одном уровне с Гомером. Они были также замечательными
мистиками, в отличив от других мусульман. Секта суфитов,
существующая и по сей день, позволяла себе большие вольности в мистическом и иносказательном толковании ортодоксальной догмы; это толкование носило более или менее неоплагоновский характер.
Несториане, через посредство которых греческое влияние
впервые проникло в мусульманский мир, отнюдь не придерживались чисто греческих воззрений. Их школа, существовавшая
в Эдессе, была закрыта императором Зеноном в 481 году; после
этого ученые данной школы эмигрировали в Персию, где продолжали свою деятельность, но не смогли избежать персидского
влияния. Несториане ценили Аристотеля исключительно как
логика, и арабские философы на первых порах придавали значение в основном именно логике Аристотеля. Однако позднее
они стали изучать также его «Метафизику» и «О душе». Общей
чертой, отличающей арабских философов, является энциклопедичность: они интересуются алхимией, астрологией, астрономией и зоологией, а также тем, что мы назвали бы философией.
Простой люд, проникнутый фанатизмом и изуверством, относился к философам с подозрением; своей безопасностью (когда
их жизнь была в безопасности) философы были обязаны покровительству относительно вольнодумствующих государей.
1
См. «Книга Марко Поло», Географиздат, М., 1956, стр. 70—72. — Прим.
перев._
440
Особого внимания заслуживают два мусульманских философа — один из Персии, другой из Испании: это Авиценна и
Аверроэс. "Из них первый пользуется наибольшей славой среди
мусульман, второй — среди христиан.
Жизнь Авиценны (Ибн-Сина; 980—1037) прошла в таких
местах, о которых обычно думают, что они существуют только
в поэзии. Он родился в Бухарской провинции; когда ему исполнилось 24 года, переехал в Хиву — «уединенную Хиву в пустыне»; затем в Хорасан — «к уединенным Хорезмийским берегам». Некоторое время Авиценна преподавал медицину и
философию в Исфахане; затем обосновался в Тегеране. В области
медицины Авиценна был даже более знаменит, чем в области
философии, хотя он мало что добавил к Галену. С XII и до
XVII столетия врачебный трактат Авиценны служил в Европе
руководящим пособием медиков. Авиценна не был безгрешным:
если говорить начистоту, то он питал страсть к вину и женщинам. В глазах правоверных Авиценна был сомнительной личностью, но врачебное искусство снискало ему дружбу государей. Временами Авиценна попадал в передряги из-за своей
враждебности к турецким военным наемникам: ему приходилось скрываться, иногда он попадал в тюрьму. Авиценна был
автором энциклопедии, на Востоке оставшейся почти неизвестной ввиду враждебного отношения теологов, но на Западе
оказавшей влияние благодаря ее переводам на латинский язык.
Психологическое учение Авиценны характеризуется эмпирической
тенденцией.
Философия Авиценны ближе к Аристотелю и содержит
меньше элементов неоплатонизма, чем философия его мусульманских предшественников. Как и позднейших христианских
схоластов, Авиценну занимала проблема универсалий. Платон
утверждал, что они существовали до вещей. Аристотель выдвигает по этому вопросу две точки зрения: одна — когда он сам
размышляет, другая — когда полемизирует с Платоном. Это
делает Аристотеля идеальным источником для комментатора.
Авиценна изобрел формулу, которую потом повторили Аверроэс и Альберт Великий: «Мышление выводит всеобщее из отдельных вещей». На этом основании можно подумать, что Авиценна не верил в существование универсалий вне мышления.
Однако такой взгляд был бы недопустимым упрощением. Авиценна утверждает, что genera, то есть универсалии, существуют
одновременно до вещей, в вещах и после вещей. Он объясняет
это следующим образом. Универсалии существуют до вещей
в божественном разуме. (Например, бог решает сотворить кошек. Для этого требуется, чтобы он имел идею «кошки», которая тем самым в данном отношении предшествует конкретным
кошкам.) Genera существуют в вещах, в естественных предметах. (Когда кошки сотворены, в каждой из них заключено кошачье.) Genera существуют после вещей в нашем мышлении.
441
(Рассматривая многих кошек, мы подмечаем, что они похожи
друг на друга, и приходим к общей идее «кошки».) Это воззрение, очевидно, предназначено для того, чтобы примирить различные теории.
Аверроэс (Ибн-Рошд; 1126—1198) жил в противоположном
по отношению к Авиценне конце мусульманского мира. Он родился в Кордове, где и о'тец и дед его являлись кади '; он и сам
был кади — сначала в Севилье, а затем в Кордове. Аверроэс
изучал сначала теологию и юриспруденцию, затем медицину,
математику и философию. Его порекомендовали «халифу» Абу
Якубу Юсуфу как человека, способного дать анализ сочинений
Аристотеля. (Греческого языка, однако, Аверроэс, по-видимому,
«е знал.) Этот правитель принял его под свое покровительство.
В 1184 году он сделал Аверроэса своим врачом; но, к несчастью,
уже через два года пациент умер. Его преемник, Якуб АльМансур, подобно своему отцу, на протяжении 11 лет был патроном Аверроэса; но затем, перепуганный враждебным отношением правоверных к философу, отрешил его от должности
придворного врача и сослал сначала в небольшое местечко близ
Кордовы, а затем в Марокко. Аверроэса обвинили в том, что
он проповедует философию древних в ущерб истинной вере.
Аль-Мансур обнародовал указ, возвещавший, что бог предписал
гореть в адском огне тем, кто полагал, будто истина может быть
постигнута одним разумом. Все обнаруженные книги, в которых говорилось о логике и метафизике, подлежали преданию
огню 2.
Вскоре после этого христианские завоевания привели к значительному уменьшению мавританских владений в Испании.
Мусульманская философия в Испании заканчивается Аверроэсом; в остальном мусульманском мире нетерпимая ортодоксия
также положила конец умозрениям.
Ибервег предпринимает попытки, выглядящие довольно
смешно, защитить Аверроэса от обвинений в неортодоксальности, — вопрос, который, пожалуй, уместнее было бы решить
самим мусульманам. Ибервег указывает, что, согласно воззреьиям мистиков, каждый текст корана окутан 7, или 70, или
700 слоями толкований, причем буквальное значение предназначается для одного лишь невежественного простонародья. Из
этого, по всей видимости, должно следовать, что учение философа вряд ли придет в противоречие с кораном, ибо среди
700 толкований наверняка найдется по крайней мере одно, которое будет соответствовать тому, что хочет сказать философ.
Однако в мусульманском мире невежественная толпа, видимо,
была враждебна всякому знанию, которое преступало границы,
1
Кади — судья. — Прим. перее.
Утверждают, что незадолго до смерти Аверроэса халиф вновь вернул
ему свое покровительство.
2
442
•установленные премудростью священной книги; такое знание
считалось опасным, даже если в нем нельзя было обнаружить
определенной ереси. Взгляд мистиков, согласно которому простой люд должен был понимать коран буквально, а для мудрецов это было необязательно; вряд ли мог получить широкое
распространение в народе.
Аверроэс ставил своей задачей дать более правильное толкование учения Аристотеля, чем дали предшествующие арабские философы, находившиеся под чрезмерным влиянием неоплатонизма. Он был преисполнен такого благоговения к Аристотелю, какое питают к основателю религии, — даже гораздо
больше, чем Авиценна. Аверроэс утверждает, что бытие бога
может быть доказано разумом независимо от откровения, —
взгляд, которого придерживался также Фома Аквинский. Что касается бессмертия, то, видимо, Аверроэс примыкал к воззрению
Аристотеля, полагая, что душа не обладает бессмертием, разум
же (nous) бессмертен. Это, однако, не приносит личного бессмертия, ибо интеллект, обнаруживающий себя в различных лицах, един. Подобный взгляд, естественно, был встречен в штыки
христианскими философами.
Аверроэс, как и большинство позднейших мусульманских
философов, хотя и был верующим, но тем не менее не придерживался строго ортодоксальных воззрений. Среди арабских
мыслителей была и секта чисто ортодоксальных теологов, враждебно относившихся ко всякой философии, считая ее вредной
для веры. Один из этих теологов по имени аль-Газали написал книгу под названием «Опровержение философов», в которой утверждал, что, поскольку вся необходимая истина заключена в коране, нет никакой нужды в умозрении, независимом от откровения. Выступая против этих утверждений, Аверроэс написал книгу, которую назвал «Опровержение опровержения». В своей полемике против философов аль-Газали сделал
особый упор на три религиозные догмы: сотворение мира во
времени из ничего, реальность божественных атрибутов и воскрешение тела. Аверроэс рассматривает религию как верование,
содержащее в иносказательной форме философскую истину.
В частности, это относится к творению, которое Аверроэс в соответствии со своими философскими воззрениями истолковывает
на аристотелевский лад.
Аверроэс сыграл большую роль в истории христианской философии, чем в истории мусульманской философии. В последней он означал безысходный тупик; в первой — исходную точку
развития. Аверроэс был переведен на латинский язык Михаилом Скотом в начале XIII столетия; если учесть, что сочинения Аверроэса относятся ко второй половине предыдущегостолетия, этому нельзя не поражаться. Аверроэс оказал в
Европе весьма значительное влияние, причем не только на
схоластов, но и на весьма многочисленных непрофессиональных
443
вольнодумцев, отрицавших бессмертие; последних даже называли' аверроистами. Среди профессиональных философов поклонники Аверроэса были на первых порах главным образом
в кругу францисканцев и в Парижском университете. Но это
тема, которой мы коснемся в одной из последующих глав.
Арабская философия как оригинальная система мысли не
имеет важного значения. Такие мыслители, как Авиценна и
Аверроэс, являлись по преимуществу комментаторами. В целом
же взгляды философов, в большей мере интересовавшихся наукой, были заимствованы в логике и метафизике у Аристотеля и
неоплатоников, в медицине — у Галена, в математике и астрономии — из греческих и индийских источников; у мистиков религиозная философия также имела примесь старых персидских
верований. Авторы, писавшие на арабском языке, обнаружили
известную оригинальность в математике и химии, в последнем
случае как побочный продукт алхимических исследований. Мусульманская цивилизация в свои великие дни достигла замечательных результатов в области искусств и во многих областях
техники, но обнаружила полную неспособность к самостоятельным умозрительным построениям в теоретических вопросах.
Ее значение, которое никоим образом нельзя недооценивать,
заключается в роли передатчика. Античную и новую европейскую цивилизации разделяют века мрака. Мусульмане
и византийцы, будучи, лишены умственной энергии, необходимой для новаторства, сохранили аппарат цивилизации: обра т
зование, книги и ученый досуг. Мусульмане и византийцы
стимулировали Запад, когда он вышел из состояния варварства: мусульмане преимущественно в XIII столетии, византийцы же большей частью в XIV столетии. В каждом случае
стимул имел своим результатом новую мысль, более плодотворную, чем любые умственные достижения самих передатчиков:
в одном случае схоластику, в другом — Возрождение (которое, однако, было обязано своим происхождением и другим причинам).
Плодотворное связующее звено между испанскими маврами
и христианами образовали евреи. В Испании жило много евреев, которые остались в стране и после того, как она снова
была завоевана христианами. Поскольку евреи знали арабский
язык и поневоле приобрели знание языка христиан, они могли
выступать в роли переводчиков. Другой канал посредничества
был создан мусульманскими преследованиями аристотеликов
в XIII столетии, которые вынудили мавританских философов,
искать убежища у евреев, особенно в Провансе.
Испанские евреи выдвинули одного выдающегося филос о ф а — Маймонида '. Он родился в Кордове в 1135 году, но
в возрасте 30 лет переехал в Каир, где прошла вся его оста ль1
Настоящее имя Маймонида — Моисей бен Маймун. — Прим.
444
перев.
ная жизнь. Маймонид писал по-арабски, но его сочинения тут
же переводились на древнееврейский язык. Несколько десятков
лет спустя после его смерти они были переведены и на латинский язык,, вероятно по повелению императора Фридриха II.
Маймонид написал книгу под названием «Руководство блуждающих»; она обращена к тем философам, которые утратили
свою веру. Цель книги — примирить Аристотеля с иудейской
теологией. Аристотель признается авторитетом в подлунном
мире, откровение — в небесном. Однако философия и откровение совпадают в познании бога. Поиски истины — это религиозный долг. Астрология отвергается. Пятикнижие нельзя понимать неизменно в буквальном смысле; когда буквальный смысл
вступает в противоречие с разумом, мы должны искать иносказательное толкование. Возражая Аристотелю, Маймонид утверждает, что бог сотворил из ничего не только форму, но и материю. Маймонид дает краткое изложение «Тимея» (известного
ему в арабском переводе); этому сочинению он в некоторых
отношениях отдает предпочтение перед трудами Аристотеля.
Сущность бога непознаваема, ибо она выше всех положительных совершенств. Евреи считали Маймонида еретиком и не
остановились даже перед тем, чтобы натравить против него
христианские церковные власти. Некоторые полагают, что Маймонид оказал влияние на Спинозу, но это утверждение весьма
сомнительно.
Глава
XI
XII СТОЛЕТИЕ
Четыре аспекта XII столетия представляют для «ас особый:
интерес:
1) продолжающийся конфликт между империей и папством;
2) подъем ломбардских городов;
3) крестовые походы и
4) развитие схоластики.
Все эти четыре движения продолжались и в следующем
столетии. Крестовые походы мало-помалу пришли к бесславному концу; что же касается остальных трех движений, то
XIII столетие знаменует собой завершение того, что в XII столетии папа окончательно восторжествовал над императором,
ломбардские города завоевали прочную независимость, а схоластика достигла наивысшей точки своего развития. Однако все
это явилось плодом того, что подготовило XII столетие.
Не только первое из указанных четырех движений, но и
остальные три тесно связаны с процессом усиления власти
папства и церкви. Папа поддерживал союз с ломбардскими
городами против императора; папа Урбан II был инициатором
первого крестового похода, а последующие папы — главными
вдохновителями позднейших походов; все философы-схоласты
принадлежали к духовному сословию, и церковные соборы
зорко следили за тем, чтобы они держались рамок ортодоксии,
и подвергали их наказанию, когда они совращались с пути
истинного. Ощущение политического торжества церкви, участниками которого схоласты сами себя чувствовали, несомненно,
стимулировало их умственную инициативу.
Одной из любопытных черт средневековья является то, что
эта эпоха была оригинальной и творческой, сама не сознавая
того. Все партии оправдывали свою политику архаическими,
извлеченными из пыли веков аргументами. Император в Германии апеллировал к феодальным принципам времен Карла
Великого, в Италии — к римскому праву и к власти античных
императоров. Ломбардские города обращали свои взоры еще
дальше в прошлое — к учреждениям республиканского Рима.
Папская партия обосновывала свои притязания отчасти поддельным Константиновым даром, отчасти ветхозаветным рассказом об отношениях между Саулом и Самуилом. Схоласты
апеллировали или к священному писанию, или к Платону,
446
а позднее к Аристотелю; схоласты, когда высказывали оригинальные мысли, старались это скрыть. Крестовые походы были
попыткой восстановить положение вещей, существовавшее до»
подъема ислама.
Нас этот литературный архаизм не должен обманывать.
Только в случае с императором он соответствовал фактам.
Феодализм пришел в упадок, особенно в Италии; Римская
империя была призрачным воспоминанием. Поэтому император
потерпел поражение. Что же касается городов Северной
Италии, то они в своем позднейшем развитии, действительно
обнаруживая сходство с городами древней Греции, повторяли
их пример не из подражания, а в силу аналогии историческихусловий: в обоих случаях небольшие, богатые, высокоцивилизованные торговые республики были окружены монархиями,,
стоявшими «а более низком уровне развития культуры. Схоласты, сколько бы они ни благоговели перед Аристотелем,
обнаруживали большую оригинальность, чем любой из арабских мыслителей, пожалуй большую, чем любой из мыслителей
после Плотина или, во всяком случае, после Августина. Политику, как и мысль, характеризовала та же замаскированная
оригинальность.
1. Конфликт между империей и папством
Со времени Григория VII до середины XIII века центральное событие, вокруг которого вращалась европейская история,
представляло собой борьба между церковью и светскими
монархами, в первую очередь с императором, но при случае и
с королями Франции и Англии. Понтификат Григория закончился явной катастрофой, но его политика (хотя и проводимая
с большей умеренностью) была возобновлена Урбаном 1Г
(1088—1099), который повторно издал декреты против светской
инвеституры и домогался того, чтобы епископы свободно выбирались духовенством и населением. (Участие населения, понятно, должно было быть голой проформой.) Однако на практике он не оспаривал светских назначений, если выбор падал
на достойных лиц.
В первые годы своего понтификата Урбан II чувствовал себя
в безопасности только на территории, занятой норманнами. Однако в 1093 году Конрад, сын Генриха IV, взбунтовался против
своего отца и в союзе с папой завоевал Северную Италию, где
Ломбардская лига (союз городов во главе с Миланом) поддерживала папу. В 1094 году Урбан II совершил триумфальную
поездку по Северной Италии и Франции. Он восторжествовал
над Филиппом, королем Франции, который требовал развода,
за что был отлучен папой от церкви и после того покорился.
На Клермонском соборе 1095 года Урбан провозгласил первый/
крестовый поход, вызвавший волну религиозного энтузиазма»
447
результатом которого явилось усиление власти папства, а также
ужасающие еврейские погромы. Последний год своей жизни
Урбан II провел в безопасности в Риме, где папы редко чувствовали себя в безопасности.
Следующий папа, Паскаль II, как и Урбан II, был выходцем
из Клюни. Он продолжил борьбу за инвеституру и добился
успеха во Франции и Англии. Однако после смерти Генриха IV,
последовавшей в 1106 году, следующий император, Генрих V,
одержал победу над папой, который был человеком не от мира
сего и позволил, чтобы святость в нем взяла верх над политическим благоразумием. Папа внес такое предложение: император отказывается от права инвеституры, взамен чего епископы
и аббаты отказываются от своих светских владений. Император
притворно согласился; но «огда предложенный компромисс был
предан огласке, церковники пришли в ярость и взбунтовались
против папы. Император, находившийся в Риме, не преминул
использовать возможность захватить папу, который, уступая
угрозам, отказался от права инвеституры и короновал Генриха V.
Однако через одиннадцать лет Вормским конкордатом, заключенным в 1122 году, папа Каликст II все-таки вынудил Генриха V отказаться от права инвеституры, а также от контроля
над выборами епископов в Бургундии и Италии.
Таким образом, конечным результатом борьбы явилось то,
что папа, находившийся в зависимости от Генриха III, стал на
равную ногу с императором. В то же время он стал еще более
безраздельным властелином церкви, которой управлял с помощью легатов. Усиление папской власти соответственно уменьшило роль епископов. Выборы пап были освобождены от
светского контроля, а церковники в общем и целом стали вести
более добродетельный образ жизни, чем до движения за реформу.
2. Подъем ломбардских городов
Следующая стадия борьбы была связана с именем императора Фридриха Барбароссы (1152—1190), талантливого и энергичного человека, который добивался успеха в любом деле,
в котором вообще можно было добиться успеха. Барбаросса
получил хорошее образование, с удовольствием читал по-латыни,
хотя говорил на этом языке с трудом. Он обладал солидными познаниями в области классической литературы и был поклонником римского права. Барбаросса считал себя наследником римских императоров и лелеял надежду прлобрести такую же власть,
какой пользовались они. Но он был немцем, и потому в Италии
его не любили. Хотя ломбардские города были не прочь признать
Барбароссу своим формальным сюзереном, но тем не менее они
протестовали, когда он вмешивался в их дела, кроме тех городов,
которые боялись Милана и искали против него защиты у императора. В Милане продолжалось движение патариев, связанное
448
с более или менее демократической тенденцией; североитальянские города в своем большинстве (но отнюдь не все) солидаризировались с Миланом и заключили с ним боевой союз против
императора.
Два года спустя после вступления Барбароссы на престол
папой стал Адриан IV, энергичный англичанин, бывший до того
миссионером в Норвегии; на первых порах они находились
в хороших отношениях: примиряло их наличие общего врага.
Городское население Рима требовало независимости и от императора и от папы; на помощь себе в этой борьбе оно пригласило
святого еретика Арнольда Брешианского'. Ересь его была
весьма тяжкой: он утверждал, что «не могут быть спасены те
священники, кто имеет поместья, те епископы, кто держит лены,
те монахи, кто владеет собственностью». Этого взгляда придерживаться его побуждало убеждение, что духовенство должно
посвятить себя одним лишь духовным делам. Хотя Арнольд как
еретик пользовался дурной славой, никто не ставил под сомнение
искренность его аскетизма. Даже св. Бернард, лютый враг
Арнольда, говорил: «Он не ест, не пьет, а только, как дьявол,
алчет и жаждет людской крови». Предшественник Адриана на
папском престоле послал императору письмо с жалобой, что
Арнольд поддерживает народную фракцию, которая домогается
учреждения выборных должностей ста сенаторов и двух консулов и своего собственного императора Фридрих, который как
раз отправлялся в Италию, пришел, естественно, в ярость.
Движение Рима за коммунальные свободы, поощрявшееся
Арнольдом, привело к восстанию, в ходе которого был убит один
кардинал. Тогда новоизбранный папа Адриан наложил на Рим
интердикт. Была как ра„з страстная неделя, и суеверие взяло
верх над римлянами; покорившись, они обещали изгнать Арнольда. Он покинул Рим, но был захвачен войсками императора.
Арнольд был сожжен, а прах еговыбросили в Тибр, так как
боялись, что останки его будут сохранены как святые реликвии.
После проволочки, вызванной отказом Фридриха держать уздечку и стремя папы, пока тот спешивался с лошади, папа короновал императора в 1155 году в обстановке сопротивления
народных масс, которое было подавлено в потоках крови
Отделавшись от праведного человека, политические дельцы
развязали себе руки для возобновления своей распри
Папа, которому удалось заключить мир с норманнами,
в 1157 году осмелился разорвать с императором. Война между
императором, с одной стороны, и папой и ломбардскими городами — с другой, длилась почти без перерыва двадцать лет. Норманны обычно поддерживали папу. Главное бремя борьбы против императора легло на плечи Ломбардской лиги, лозунгом
1
Говорили, что он был учеником Абеляра, но это утверждение сомнительна.
1 5
~86
449
которой была «свобода» и которая вдохновлялась могучим
народным чувством. Император осаждал разные города,
а в 1162 году даже взял Милан; город он приказал стереть
с лица земли, а жителям убираться на все четыре стороны.
Однако уже через пять лет Лига отстроила Милан заново и
прежние жители возвратились. В том же году император, предусмотрительно запасшись антипапой', во главе огромной
армии двинулся на Рим. Папа бежал, и дело его казалось
проигранным, но чума уничтожила армию Фридриха, и он возвратился в Германию одиноким беглецом. Хотя теперь союзником Ломбардской лиги выступала не только Сицилия, но к
греческий император, Барбаросса предпринял еще одну попытку, закончившуюся в 1176 году его поражением в битве при
Леньяно. После этого ему пришлось заключить мир, предоставивший городам все реальные гарантии свободы. Что же
касается конфликта между империей и папством, то условия
мирного договора не дали полной победы ни одной из
сторон.
Конец Барбароссы был достойным. В 1189 году он отправился в третий крестовый поход и в следующем году умер.
Подъем свободных городов оказался наиболее значительным
результатом этой длительной борьбы. Власть императора была
связана с разлагающейся феодальной системой; власть папы,
хотя она все еще усиливалась, покоилась главным образом на
том, что тогдашнее общество нуждалось в папе как антагонисте
императора, и потому пришла в упадок, когда император перестал представлять собой угрозу, власть же городов была новым
фактором, результатом экономического прогресса и источником
новых политических форм. И хотя это еще не обнаружилось
в XII столетии, но тем не менее итальянские города вскоре
создали нецерковную культуру, достигшую наивысшего своего
развития именно в литературе, искусстве и науке. Все это оказалось возможным благодаря
успешному сопротивлению
итальянских городов Барбароссе.
Все крупные города Северной Италии жили торговлей; в ХЦ
столетии, когда в стране стало больше порядка, купцы достигли
небывалого процветания. Морским городам — Венеции, Генуе
и Пизе — никогда не приходилось с оружием в руках бороться
за свою свободу, поэтому они были менее враждебны импераг
тору, чем города, расположенные у подножия Альп, которые
были важны для него как ворота в Италию. Именно по это#
причине Милан является наиболее показательным и значительным из итальянских городов того времени.
ь
1
Почти все эти годы, помимо папы, был и антипапа После смерти
Адриана IV из-за папской мантии «сцепились» два^ претендента — Александр III и Виктор IV. Виктор IV (бывший антипапой), не сумев захватить
мантию, получил от своих сторонников другую мантию, которую он приготовил, но второпях надел наизнанку.
н.
450
Вплоть до периода Генрдха III миланцы обычно довольствовались верностью своему архиепископу. Однако движение патариев, о котором мы говорили в одной из предшествующих глав,
изменило положение: архиепископ принял сторону знати, а мощное народное движение обратилось и против епископа, и против
знати. Итогом этого движения явились некоторые начатки демократии и конституция, согласно которой правители города
избирались гражданами. В разных северных городах, особенно
же в Болонье, сложилась образованная прослойка светских юристов, весьма сведущих в римском праве; вообще богатые миряде начиная с XII столетия по уровню образования значительно превосходили феодальную знать к северу от Альп. Несмотря на то, что богатые торговые города выступали в борьбе
против императора в союзе с папой, они не разделяли церковного взгляда на вещи. В XII и XIII столетиях многие из этих
городов переняли ереси пуританского толка, как купцы Англии
и Голландии после Реформации. Позднее они склонялись
к вольнодумству, на словах сохраняя верность церкви, но в действительности утратив всякое подлинное благочестие. Данте
является последним представителем старого типа, Бокаччо —
первым представителем нового типа.
3. Крестовые походы
Крестовые походы к.ак войны не представляют для нас интереса, но они имеют известное значение для истории культуры.
Было вполне естественно, что инициативу крестоносного движения взяло в свои руки папство, ибо цель этого движения была
(по крайней мере внешне) религиозной; в итоге военная пропаганда и возбужденное крестовыми походами религиозное рвение
привели к усилению власти пап. Другим важным результатом
крестовых походов были массовые убийства евреев; евреи,
оставшиеся в живых, часто лишались всего своего имущества и
подвергались насильственному крещению. Массовые убийства
евреев имели место в Германии во время первого крестового похода и в Англии во время третьего крестового похода, после
вступления на престол Ричарда Львиное Сердце. Йорк, где началось правление первого христианского императора, стал ареной одного из самых ужасающих массовых истреблений евреев.
До крестовых походов евреи почти монопольно держали
в своих руках торговлю восточными товарами по всей Европе;
после окончания крестовых походов преследования евреев
привели к тому, что эта торговля перешла в основном в рукя
христиан.
Другим, совершенно иным по характеру, итогом крестовых
походов явилось то, что они дали толчок литературному общению с Константинополем. Результатом эгого общения были
многочисленные переводы с греческого языка на латинский,
15*
451
выполненные на протяжении XII и начала XIII столетий. Европейцы (особенно венецианцы) всегда поддерживали широкие торговые связи с Константинополем; но итальянские купцы не морочили себе голову греческими классиками, во всяком случае не
больше, чем английские или американские купцы в Шанхае морочили себе голову китайскими классиками. (Знанием китайских
классиков Европа была обязана в основном миссионерам.)
4. Развитие схоластики
Возникновение схоластики в узком смысле слова относится
к началу XII столетия. Схоластику как философскую школу отличает ряд характерных черт. Во-первых, схоластика замыкается в пределах того, что представляется писателю религиозной ортодоксией; если его воззрения осуждаются церковным
собором, он обычно выражает готовность отречься от своих
взглядов. Это нельзя приписывать одной лишь трусости; такое
^поведение аналогично подчинению судьи решению апелляционного суда. Во-вторых, в пределах ортодоксии высшим авторитетом все больше и больше признается Аристотель, знакомство
с сочинениями которого постепенно значительно расширилось на
протяжении XII и XIII столетий; Платон уже утрачивает то
первенствующее положение, которое он занимал ранее. В-третьих, большим почтением пользуются «диалектика» и силлогистический метод рассуждения; в общем схоластам присущи копание в мелочах и любовь к диспутам, а не мистицизм. В-четвертых, установление того факта, что Аристотель и Платон придерживались различных воззрений по вопросу об универсалиях,
выдвигает этот вопрос на передний план; однако было бы ошибочно думать, что универсалии являются главной проблемой
философов того времени.
XII столетие в области схоластики, как и в других областях,
расчищает- дорогу следующему столетию, которому 'принадлежат величайшие имена. Однако более ранние мыслители представляют интерес как пионеры. Представителей схоластики отличают новая уверенность в собственных умственных силах и,
несмотря на благоговение перед Аристотелем, свободное и решительное применение разума во всех вопросах, обсуждение
которых догма не сделала слишком опасным. Недостатки схоластического метода аналогичны тем недочетам, которые неизбежно возникают, когда упор делается на «диалектику». Недостатки эти сводятся к следующему: безразличие к фактам и
науке, вера во всесилие аргумента в вопросах, которые можно
решать только при помощи наблюдения, наконец, совершенно
непомерное подчеркивание значения словесных различий и тонкостей. Мы уже имели случай отметить эти 'Недостатки в связи
с Платоном, но в схоластике они проявляются в гораздо более
крайней форме.
452
Первым философом, которого можно считать схоластом
в строгом смысле этого слова, является Росцелин. О нем известно не очень много. Росцелин родился в Компьене около
1050 года и преподавал в Лоше, в Бретани, где у него учился
Абеляр. Реймский собор 1092 года обвинил Росцелина в ереси;
из страха, что церковники, падкие к линчеванию, забьют его
камнями до смерти, он отрекся от своих взглядов. Росцелин бежал в Англию, но и здесь оказался достаточно опрометчивым и
сцепился со св. А«сельмам. На этот раз он бежал в Рим, где
примирился с церковью. Около 1120 года Росцелин исчезает из
истории; дата его смерти чисто предположительна.
Из написанного Росцелином не сохранилось ничего, кроме
одного письма к Абеляру, которое касается догмата троичности.
В письме этом Росцелин, унижая Абеляра, потешается над его
кастрацией. Ибервега, редко обнаруживающего какие-либо чувства, это побуждает заметить, что Росцелин не мог быть очень
симпатичной личностью. Кроме того письма, взгляды Росцелина
известны главным образом по полемическим сочинениям Ансельма и Абеляра. Согласно Анселвму, Росцелик утверждал, что
универсалии суть лишь flatus vocis, «дуновение голоса». Если
понимать эю буквально, то смысл слов Росцелина таков: универсалия есть физическое явление — то именно, которое имеет
место, когда мы произносим слово. Однако трудно предположить, чтобы Росцелин утверждал что-либо столь несуразное.
Ансельм далее заявляет, что, согласно Росцелииу, человек —
это не единство, а только общее имя; этот взгляд Ансельм как
добрый платоник приписывает тому, что Росцелин считает реальностью лишь то, что является чувственным. В общем, по-видимому, Росцелин придерживался воззрения, что целое, имеющее части, само по себе лишено реального существования и является только словом; реально существуют части. Подобное
воззрение могло привести его, а может быть, и действительно привело к крайнему атомизму. Во всяком случае, оно
привело его к неприятностям в связи с толкованием догмата
троичности. Росцелин считал, что три божественных лица есть
три различные субстанции и что только укоренившаяся привычка мешает нам назвать их тремя богами. Альтернативой
этого воззрения, им не принимаемой, является, по мнению Росцелина, лоложение, что не только сын, но и отец и святой дух
были воплощены. От всех этих умозрений в той мере, в какой
они были объявлены еретическими, Росцелин отрекся на Реймсском соборе 1092 года. Установить истинные взгляды Росцелина
по вопросу об универсалиях не представляется возможным, но,
во всяком случае, ясно, что он был своего рода номиналистом.
Ученик Росцелина Абеляр (фамилия его писалась Abelard
или Abailard) и по таланту и по известности намного превосходил своего учителя. Он родился недалеко от Нанта в 1079 году, учился в Париже у Гильома из Шампо (реалиста), а затем
453
сам преподавал в Парижской соборной школе, где выступал
против взглядов Гильома и вынудил его видоизменить их. Некоторое время Абеляр посвятил изучению теологии под руководством Ансельма Лаонского (не архиепископа), а затем
в 1113 году возвратился в Париж, где завоевал необычайную
популярность как преподаватель. Именно в это время Абеляр
стал возлюбленным Элоизы, племянницы каноника Фульберта.
По настоянию каноника Абеляр был кастрирован, и ему и Элоизе пришлось удалиться от мира: ему — в монастырь Сен-Дени,
ей — в Аржентейский женский монастырь. По мнению немецкого ученого Шмейдлера, знаменитая переписка Абеляра и
Элоизы была от начала до конца сочинена самим Абеляром и
является литературным вымыслом. Я не считаю себя компетентным судить, насколько эта теория соответствует истине, но
в личности Абеляра нет 'ничего, что делало бы ее невозможной.
Он всегда отличался тщеславием, заносчивостью и высокомерием; несчастья же, выпавшие на его долю, сделали его озлобленным и породили в нем чувство унижения. На письмах Элоизы
лежит печать гораздо большей благочестивости, чем на письмах Абеляра, и вполне можно представить себе, что'он сочинил
письма, чтобы утешить свою уязвленную гордыню.
Даже в монастырском уединении Абеляр продолжал пользоваться огромным успехом как преподаватель. Молодежи импонировали его одаренность, диалектическое искусство и непочтительное отношение к другим преподавателям. Люди старшего
поколения платили Абеляру взаимной антипатией, и в 1121 году
он был осужден на Суассонском соборе за неортодоксальную
книгу о догмате троичности. Принеся должное покаяние, Абеляр стал аббатом монастыря св. Гильдазия в Бретани, монахи
которого показались ему дикими грубиянами. Проведя в этом
изгнании четыре несчастных года, Абеляр вернулся к относительной цивилизации. О дальнейшей истории его жизни не известно, кроме того, что он продолжал преподавать с огромным
успехом, как свидетельствует Иоанн Солсберийский. В 1141 году по наущению св. Бернарда Абеляр был вновь осужден, на
этот раз на Санском соборе. Он удалился в Клюни и в следующем году умер.
Самой знаменитой, книгой Абеляра, написанной в 1121 -^—
1122 годах, является «Да и нет» (Sic et Non). Здесь он выдвигает диалектические аргументы в пользу и против огромною
множества тезисов, часто даже не пытаясь прийти к какомулибо заключению; ясно чувствуется, что он влюблен в самый
процесс диспута и считает его полезным средством развитии
ума. Книга оказала значительное влияние «а пробуждение людей от догматической спячки. Воззрение Абеляра, согласно которому диалектика (не считая священного писания) является
единственным путем к истине (хотя такой взгляд и не может
быть принят ни одним эмпириком), в свое время оказало благо454
творное воздействие, ослабляя силу предрассудков и поощряя
бесстрашное применение разума. Абеляр утверждал, что, помимо
священного писания, нет ничего непогрешимого, даже апостолы
и отцы церкви могут заблуждаться.
С современной точки зрения Абеляр придавал слишком
большое значение логике. Считая логику по преимуществу христианской наукой, он обыгрывал происхождение ее названия от
слова «логос». «В начале было Слово», — говорит евангелие от
св. Иоанна, и это, по мнению Абеляра, доказывает первенствующее положение логики.
Абеляр сыграл наибольшую роль в развитии логики и теории познания. Его философия — это критический анализ, преимущественно лингвистический. Что касается универсалий,
иначе говоря, того, что может утверждаться о многих различных вещах, то Абеляр считает, что мы утверждаем не о вещи,
а о слове. В этом смысле он номиналист. Однако, возражая
Росцелину, Абеляр указывает, что «flatus vocis» есть вещь; поэтому мы утверждаем не о слове как физическом явлении, а о
слове как значении. В этом пункте Абеляр взывает к Аристотелю. Он заявляет, что вещи походят друг на друга и это сходство дает начало универсалиям. Однако точка сходства между
двумя сходными вещами сама по себе не есть вещь, в этом и состоит заблуждение реализма. Абеляр высказывает некоторые
мысли, проникнутые даже еще большей враждебностью к реализму, например, что общие понятия не имеют основания в природе вещей, а являются искаженными образами многих вещей.
Тем не менее Абеляр не отвергает в целом платоновские идеи:
они существуют в божественном уме как образцы для творения;
фактически — они «концепты» бога.
Все эти мысли, несомненно, весьма талантливы независимо
от того, верны они или ошибочны. Самые современные обсуждения проблемы универсалий оказались ненамного более плодотворными по своим результатам.
Св. Бернард, святость которого ничего «е прибавила к его
"короткому уму', не сумел понять Абеляра и очернил его несправедливыми обвинениями. Он утверждал, что Абеляр рассуждает
о троице как Арий, о благодати — как Пелагий и о лице Христа— как Несторий; что когда Абеляр в поте лица тщится превратить Платона в христианина, он доказывает лишь, что сам
является язычником; более того, что Абеляр разрушает благо
христианского вероучения своим утверждением, будто бог может быть полностью познан при помощи человеческого разума.
На самом деле Абеляр никогда не высказывал последней мысли и всегда оставлял большой простор для веры, хотя, как и
св. Ансельм, полагал, что троичность может быть доказана
рационалистически, без помощи откровения. Правда, одно время
1
«Св. Бернард велик не умом, а характером» («Encyclopaedia Britannica»).
455
Абеляр отождествлял святой дух -с платоновской мировой душой, но как только ему указали на еретичность этого воззрения,
он отрекся от него. Может быть, обвинения в ереси навлекли на
Абеляра не столько его доктрины, сколько его задиристый характер, ибо привычка хулить жрецов науки завоевала ему сильнейшую неприязнь всех влиятельных особ.
Большинство ученых того времени были меньшими поклонниками диалектики, чем Абеляр. Существовало, особенно в
шартрской школе, гуманистическое движение, представители
которого восхищались античностью и следовали Платону и
Боэцию. Снова появился интерес к математике: Аделярд Батский в 'самом начале XII столетия совершил путешествие
в Испанию; результатом этого явился его перевод Евклида.
В противоположность бесплодному схоластическому методу
возникло сильное мистическое движение, вождем которого был
св. Бернард. Отец его был рыцарем, умершим во время первого
крестового похода. Сам Бернард был монахом-цистерцианцем,
а в 1115 году стал аббатом вновь основанного монастыря
Клерво. Он оказывал огромное влияние на церковную политику':
решал судьбу антипап, боролся с ересью в -Северной Италии и
Южной Франции, обрушивал тяжесть ортодоксии против чересчур смелых философов и проповедовал второй крестовый поход.
В своих нападках на философов Бернард обычно добивался
успеха; но после того, как его второй крестовый поход закончился катастрофой, он не сумел добиться осуждения /Кильбера
Порретанского, который сходился во взглядах с Боэцием больше,
чем это казалось допустимым праведному истребителю ереси.
Несмотря на то, что Бернард был политиком и изувером, он был
человеком искреннего религиозного темперамента, и принадлежащие ему латинские гимны отличаются большой красотой '.
Среди лиц, подпавших под влияние Бернарда, мистицизм получал все большее преобладание, пока он не перешел в нечто
подобное ереси в учении Иоахима Флорского (ум. в 1202 году).
Однако влияние последнего приходится на более поздний период. Св. Бернард и его последователи искали религиозную
истину не на путях рационального мышления, а на путях субъективного опыта и созерцания. Абеляр и Бернард, возможно,
в равной мере страдали односторонностью
Будучи религиозным мистиком, Бернард сожалел по поводу
того, что папство втянулось в мирские дела, и осуждал
светскую власть. Хотя Бернард был проповедником крестового
похода, ему, видимо, было невдомек, что ведение войны требует
организации и не может держаться на одном лишь энтузиазме.
Бернард сетует, что помыслы людские поглощает «не закон
1
В средневековых латинских гимнах, рифмованных и тонических, полечила выражение — порой возвышенное, порой нежное и патетическое — лучшая сторона религиозных чувствований той эпохи.
456
Господа, а закон Юстиниана». Он приходит в ужас, когда папа
защищает свои владения при помощи военной силы. Дело
папы — религия, а к действительной власти он не должен стремиться. Однако эта точка зрения соединяется в Бернарде с чувством безграничного благоговения перед папой, которого он
величает «князем епископов, наследником апостолов, первородства Авеля, управления Ноя, патриаршества Авраама, чина
Мельхиседека, сана Аарона, власти Моисея, судейства Самуила, могущества Петра, помазания Христа». Фактическим итогом деятельности св. Бернарда явилось, несомненно, огромное
умножение власти папы в сфере светских дел.
Иоанн Солсберийский не был значительным мыслителем,
но написанная им летопись, основанная на слухах и сплетнях,
является ценным источником для изучения его времени. Иоанн
служил секретарем у трех архиепископов Кентерберийских, одним из которых был Беккет; он являлся другом Адриана IV;
к концу своей жизни он стал епископом Шартра, где и умер
в 1180 году. В вопросах, лежавших за пределами веры,
Иоанн — человек скептического склада, сам себя он называл
академиком (в том смысле, в котором этот термин употребляет
св. Августин). К королям он питал умеренное почтение: «Неграмотный король — это коронованный осел». Иоанн чтил
ев Бернарда, но отлично понимал, что предпринятая им попытка примирить Платона и Аристотеля обречена на неудачу.
Иоанн восхищался Абеляром, но высмеивал его теорию универсалий, впрочем, равно как и теорию Росцелина. Логику Иоанн
считал полезным введением в науку, но самое по себе занятием
пустым и бесплодным. Он утверждал, что Аристотель может
быть превзойден даже в логике; чувство почтения к древним
авторам не должно служить помехой на пути критического применения разума Платон все еще является для Иоанна «царем
всех философов». Он лично знаком с большинством ученых
своего времени и принимает дружеское участие в схоластических диспутах. Посетив как-то одну философскую школу,
в которой он не быт тридцать лет, Иоанн с улыбкой обнаруживает, что в ней продолжают обсуждать все те же проблемы.
Атмосфера общества, в котором он вращается, весьма сходна
с атмосферой общих гостиных в Оксфорде лег тридцать
назад. К концу жизни Иоанна соборные школы уступили место
университетам, а университеты, по крайней мере в Англии,
обнаружили удивительную живучесть традиций с того времени
и вплоть до наших дней.
На протяжении XII столетия переводчики постепенно умножили число греческих книг, доступных западным ученым.
Было три основных источника таких переводов: Константинополь, Палермо и Толедо. Наиболее значительным из них был
Толедо, но переводы, проникавшие отсюда, часто выполнялись
с арабского языка, а не непосредственно с греческого языка.
457
Во второй четверти XII столетия архиепископ Толедский
Раймунд основал переводческую школу, деятельность которой
оказалась весьма плодотворной. В 1128 году Иаков Венецианский перевел «Аналитику», «Топику» и «Sophistici Elenchi» ';
«Вторая
аналитика»
показалась
западным
философам
слишком трудной. Генрих Аристипп из Катании (ум. в 1162 году)
перевел диалоги «Федон» и «Менон», но его переводы не
оказали непосредственного влияния. Каким бы неполным ни
было знание греческой философии в XII столетии, ученые
сознавали, что значительную часть ее Западу еще предстоит
открыть, и на этой почве возникла известная жажда более
полно ознакомиться с античностью. Иго ортодоксии не было
таким уж суровым, как иной раз думают; философ всегда мог
изложить свои взгляды в книге, а потом, в случае необходимости, изъять из нее еретические места после того, как они
будут подвергнуты всестороннему публичному обсуждению.
Большинство философов того времени были французами,
а Франция имела для церкви большое значение как противовес империи. Какие бы богословские ереси ни могли возникать
среди философов, в политическом отношении все ученые
клирики стояли на ортодоксальных позициях; это делало особенно одиозной фигуру Арнольда Брешианского, составлявшего исключение из правила. В целом ранняя схоластика можег
рассматриваться в политическом отношении как детище борьбы
церкви за власть.
1
сСофистические доказательства». — Прим
перев.
Г л а в а XII
XIII СТОЛЕТИЕ
В XIII столетии средние века достигли наивысшей точки
своего развития. Синтез, постепенно создававшийся со времени
падения Рима, достиг предельной полноты. XIV столетие
принесло с собой разложение учреждений и философий;
XV столетие положило начало тех учреждений и философий,
которые мы и поныне считаем новыми. Великие люди XIII столетия были действительно великими: Иннокентий III, ов. Франциск, Фридрих II и Фома Аквинский являются, каждый на
свой лад, высшими представителями тех типов, которые они
воплощают. XIII столетие дало также великие достижения,
не столь определенно связанные с великими именами: готические соборы Франции, романтическую литературу циклов
о Карле Великом, Артуре и Нибелунгах, начатки конституционного правления, воплощенные в Великой хартии и палате общин.
Вопрос, интересующий нас наиболее непосредственным образом,— это история схоластической философии, особенно система
Аквинского, но рассмотрение этого вопроса я откладываю
до следующей главы, с тем чтобы предварительно попытаться
дать общее представление о тех событиях, которые оказали
наибольшее влияние на формирование духовной атмосферы
века.
Центральной фигурой начала столетия является папа Иннокентий III (1198—1216), проницательный политик, человек
безграничной энергии, непоколебимый поборник наиболее
крайних притязаний папства, но чуждый христианского смирения. При своем посвящении он избрал для проповеди текст:
«Смотри, я поставил тебя в сей день над народами и царствами,
чтобы искоренять и разорять, губить и разрушать, созидать и
насаждать». Сам себя Иннокентий называл «царем царей,
владыкой владык, священником во веки веков по чину Мельхиседека». Чтобы навязать другим подобное представление
о себе, Иннокентий пользовался всяким благоприятным обстоятельством. В Сицилии, которая была завоевана императором
Генрихом VI (ум. в 1197 году), женатым на Констанции,
наследнице норманнских королей, новым королем являлся
Фридрих; ему было всего три года в момент вступления Иннокентия на папский престол. Королевство бурлило, и Констанция нуждалась в помощи папы. Она сделала его опекуном
младенца Фридриха и добилась от Иннокентия признания
459
прав своего сына в Сицилии ценой признания папского верховенства. Сходные признания сделали Португалия и Арагон.
В Англии король Иоанн после яростного сопротивления был
вынужден уступить свое королевство Иннокентию и получить
его обратно в качестве папского лена.
Только венецианцы в известной мере взяли верх над Иннокентием в деле четвертого крестового похода. Крестоносное
воинство должно было погрузиться на суда в Венеции, но здесь
возникли трудности с обеспечением достаточного количества
кораблей. Достаточное количество кораблей имели одни венецианцы, но они настаивали (из чисто коммерческих соображений) на том, что было бы гораздо лучше завоевать не Иерусалим, а Константинополь, во всяком случае это явилось бы
полезной промежуточной ступенью, тем более что Восточная
империя никогда не обнаруживала особенно дружественных
чувств по отношению к крестоносцам. Было признано необходимым пойти на уступки Венеции; Константинополь был взят,
и в нем воцарился латинский император. На первых порах
Иннокентий был раздражен; но затем он рассудил, что теперьто открывается возможность воссоединить восточную и западную церкви. (Нацежда эта оказалась тщетной.) Кроме этого
случая, я не знаю никого, кому когда-либо и хоть в какой-то
мере удалось взять верх над Иннокентием. По его приказу
предприняли великий крестовый поход против альбигойцев,
в результате которого в Южной Франции были с корнем
вырваны ересь, счастье, процветание и культура. Иннокентий
низложил Раймунда, графа Тулузского, не обнаружившего рвения к коестовому походу, и закрепил большую часть области
альбигойцев за предводителем крестоносцев Симоном де Монфором, отцом создателя парламента. Иннокентий вступил в конфликт с императором Отгоном и обратился к немцам с призывом низложить своего правителя. Они так и поступили и по совету Иннокентия избрали вместо него императором Фридриха II,
который достиг к этому времени совершеннолетия Но за поддержку, оказанную Фридриху, Иннокентий потребовал ужасающую цену в виде обещаний, которые, однако, Фридрих
твердо решил нарушить при первой же возможности.
Иннокентий III был первым великим папой, в котором не
было ни грана святости. Реформа церкви дала возможность
иерархам чузствовать себя спокойно относительно ее нравственного престижа, и поэтому они решили, что им нечего больше
утруждать себя святым образом жизни. Стремление к власти,
начиная с Иннокентия III, все более и более подчиняло
себе политику папства и даже в годы его понтификата вызвало
оппозицию со стороны некоторых религиозных людей. С целью
усиления власти курии Иннокентий III провел кодификацию канонического права; Вальтер фон дер Фогельвейде назвал этот
кодекс «самой мерзкой книгой, которую когда-либо произвел
460
на свет ад». И хотя самые ошеломляющие победы папства были
еще впереди, но уже в этот момент можно было предугадать
характер его последующего упадка.
Фридрих II, чнгекуном которого являлся Иннокентий III,
в 1212 году отправился в Германию и с помощью папы был
избран императором на место Отгона. Иннокентий не дожил,
чтобы увидеть, какого страшного врага папства он взрастил
в лице Фридриха.
Фридрих — один из самых замечательных 'правителей, каких только знает история, — провел свои детские и юношеские
годы в трудных и неблагоприятных условиях. Отец его,
Генрих VI (сын Барбароссы), разбил сицилийских норманнов и
женился на Констанции, наследнице королевского престола. Он
поставил немецкий гарнизон, который навлек на себя ненависть
сицилийцев; но в 1197 году, когда Фридриху было всего три
года, его огец умер. Тогда Констанция выступила против немцев и попыталась править без них, с помощью папы. Немцы затаили злобу, и Оттон предпринял попытку завоевать Сицилию;
это и было причиной его конфликта с папой. Палермо, где прошли детские годы Фридриха, имел и другие поводы для волнений. Мусульмане поднимали восстания; пизанцы и генуэзцы
боролись друг с другом и со всеми остальными за обладание
островом; влиятельные слои в Сицилии без конца переходили
из одного стана в другой, в зависимости oi того, какая партия
предлагала более высокую цену за предательство. Однако
в культурном отношении Сицилия имела огромные преимущества. Мусульманская, византийская, итальянская и немецкая
цивилизации сталкивались и 'перемешивались здесь, как нигде.
Греческий и арабский языки продолжали оставаться в Сицилии живыми языками. Фридрих научился бегло говорить на
шести языках, и на всех шести был остроумен. Он был большим
знатоком арабской философии и поддерживал дружественные
отношения с мусульманами, чем приводил в ужас благочестивых христиан. Фридрих являлся Гогенштауфеном и в Германии
мог бы сойти за немца Но по культуре и чувствованиям он был
итальянцем с примесью византийского и арабского элементов.
Современники наблюдали за его деятельностью с изумлением,
мало-помалу переходившим в ужас; они называли его «чудом
мира и изумительным творцом нового». Еще при жизни Фридрих стал легендарной личностью. Ему приписывали авторство
книги «О трех обманщиках» («De Tribus Impostoribus»); под
тремя обманщиками имелись в виду Моисей, Христос и Магомет Книга эта, в действительности никогда не существовавшая ',
последовательно приписывалась миогим врагам церкви; последним из них был Спиноза.
1
С мнением Рассела, восходящим, видимо, к старой точке зрения де Ламоннэ, нельзя согласиться — Прим перев.
461
Во время соперничества Фридриха с императором Отгоном
впервые стали употребляться клички «гвельф» и «гибеллин».
Они являются искажением фамильных имен двух соперников—
«Вельф» и «Вейблинген». (Кстати, племянник Отгона приходится предком правящему британскому королевскому роду.)
Иннокентий III умер в 1216 году. Отгон, потерпевший поражение от Фридриха, умер в 1218 году. Новый папа Гонорий.,111
на первых 'порах поддерживал с Фридрихом хорошие отношения, но вскоре между ними возникли разногласия. Во-первых,
Фридрих отказался отправиться в крестовый поход; затем
у него начались нелады с ломбардскими городами, которые
в 1226 году заключили между собой 'наступательный и оборонительный союз сроком на 25 лет. Ломбардские города питали
к немцам чувство ненависти; один из их поэтов сочинил пламенные стихи, направленные против немцев: «Не любите немцев; подальше, подальше от этих сумасшедших псов». Стихи
эти, по-видимому, выражали чувства всей Ломбардии. Фридрих хотел задержаться в Италии, чтобы разделаться с городами, но в 1227 году Гонор'ий III умер и преемником его стал
Григорий IX, пылкий аскет, питавший чувство любви к- св.
Франциску, который платил ему взаимной любовью. (Через два
года после смерти св. Франциска Григорий причислил его
к лику святых.) На первом плане у Григория стоял крестовый
поход, и за отказ участвовать в нем он отлучил Фридриха от
церкви. Фридрих, женатый на дочери и наследнице иерусалимского короля, был вовсе не против отправиться в крестовый
поход, если бы это позволили ему дела; он называл сам себя
иерусалимским королем. В 1228 году, еще будучи отлучен от
церкви, Фридрих и впрямь отправился на Восток; это разъярило Григория даже сильнее, чем его предыдущий отказ, ибо
как мог предводительствовать армией крестоносцев человек, преданный папой анафеме? Прибыв в Палестину, Фридрих установил дружественные отношения с мусульманами, стал оправдываться перед ними, что Иерусалим дорог христианам, хотя стратегическое значение его ничтожно, и добился того, что уговорил
их мирно уступить ему Иерусалим. Это еще более взбесило папу:
с неверными нужно было воевать, а не вести переговоры. Несмотря на это, Фридрих был по всей форме коронован в Иерусалиме, и никто не мог оспаривать, что он добился полного'
1
успеха. В 1230 году между папой и императором был восста
новлен мир.
1
Следующие несколько лет, пока этот мир поддерживался ,
1
император посвятил делам Сицилийского королевства. С по
мощью своего первого министра Пьетро делла Винья он издатг
новый свод законов, построенный на основе римского права и
свидетельствовавший о высоком уровне цивилизации в южных
владениях Фридриха; этот свод законов был незамедлительно
переведен на греческий язык в интересах той части населения,
462
которая говорила по-гречески. Важную роль сыграл университет, основаиный Фридрихом в Неаполе. Фридрих чеканил золотые монеты, получившие название «августалов» — первые золотые монеты на Западе за много столетий. Фридрих облегчил
условия торговли и уничтожил все внутренние пошлины. Он
даже созывал выборных представителей городов на заседания
своего совета, который, однако, пользовался лишь совещательными правами.
Конец этому периоду мирных отношений наступил, когда
в 1237 году Фридрих вновь вступил в конфликт с Ломбардской
лигой; папа связал свою судьбу с городами и вновь отлучил
императора от церкви. С этого момента и вплоть до самой
смерти Фридриха, последовавшей в 1250 году, война фактически не прекращалась, становясь постепенно с обеих сторон все
более ожесточенной, жестокой и предательской. Счастье резко
колебалось то в одну, то в другую сторону, и исход борьбы оставался еще не ясным, когда император умер. Однако те, кто
пытался быть преемником Фридриха, были лишены "его силы и
постепенно потерпели поражение, оставив Италию раздробленной, а папу — победителем.
Смерть пап вносила мало перемен в ход борьбы; каждый
новый папа фактически без всяких изменений продолжал политику своего предшественника. Григорий IX умер в 1241 году;
в 1243 году папой был избран Иннокентий IV, ярый враг Фридриха. Людовик IX 1 , несмотря на свою безупречную ортодоксальность, пытался умерить ярость Григория IX и Иннокентия IV, но тщетно. Особенно нетерпимым был Иннокентий IV, который отверг все предложения о переговорах со стороны императора и не разбирался в средствах борьбы против него. Он
объявил Фридриха низложенным с престола, провозгласил
против него крестовый поход и отлучил от церкви всех тех, кто
его поддерживал. Монахи агитировали против Фридриха, мусульмане поднимали восстания, заговоры возникали даже среди
виднейших номинальных его приверженцев. Все это еще более
ожесточало Фридриха; заговорщики были жестоко покараны,
а у пленников вырывали правый глаз и отрубали правую руку.
В один момент этой титанической борьбы Фридрих подумывал об основании новой религии, в которой он должен был
стать мессией, а его министр Пьетро делла Винья — занять
место св. Петра 2 . Он не зашел настолько далеко, чтобы предать свой проект огласке, но поделился им в письме, адресованном делла Винья. Вдруг, однако, Фридрих уверился, основательно или безосновательно, что Пьетро задумал против него
ааговор; он ослепил его и выставил на всеобщее поругание
1
Людовик IX, по прозвищу Святой (1226—1270), — французский король — Прим. перев
2
См. биографическое исследование о Фридрихе II, принадлежащее перу
Германа Канторовича.
463
в клетке; но Пьетро избежал дальнейших страданий, покончив
жизнь самоубийством.
Фридрих, несмотря на всю свою талантливость, не мог бы добиться победы, ибо ^существовавшие в его время антипапские
силы были проникнуты благочестием и демократизмом, в то
время как его целью было нечто подобное восстановлению языческой Римской империи. В области культуры Фридрих был
просвещенным человеком, но в политическом отношении он
стоял на реакционных позициях. Двор Фридриха носил восточный характер: он имел гарем с евнухами. Но именно при этом
дворе зародилась итальянская поэзия; Фридрих и сам имел некоторые заслуги как поэт. В ходе своей борьбы с папством он
опубликовал полемические заметки об опасностях церковного
абсолютизма, которые были бы восторженно приняты в XVI
столетии, но в его время не получили никакого отклика. Еретики, в которых Фридрих должен был бы видеть своих союзников, представлялись ему лишь бунтовщиками, и, чтобы угодить
папе, он подвергал их преследованиям. Если бы не император,
свободные города могли бы стать противниками папы; но до
тех пор, пока Фридрих требовал от них покорности, они приветствовали папу как своего союзника. В итоге, несмотря на то,
что Фридрих был свободен от суеверий своего века, а в культурном отношении намного превосходил других современных
правителей, положение императора вынуждало его стать врагом всех политически свободолюбивых сил. Поражение Фридриха было неизбежным, но из всех исторических деятелей, потерпевших поражение, он остается одним из наиболее интересных.
Еретики, против которых выступал Иннокентий III и
которых преследовали все правители (включая Фридриха),
заслуживают изучения как сами по себе, так и потому, что они
приоткрывают завесу над чувствованиями народа, которые в противном случае в литературе того времени едва ли оставили бы
хоть какой-нибудь след.
Наиболее интересной и вместе с тем наиболее крупной
из этих еретических сект были катары, более известные
в Южной Франции под названием альбигойцев. Родиной доктрин катаров была Азия, откуда они проникли в Европу через
Балканы; доктрины эти получили широкое распространение
в Северной Италии, а на юге Франции их разделяло огромное
большинство населения, включая знать, -которая была рада
предгогу захватить церковные земли. Причина широкого
распространения этой ереси заключалась частично в разочаровании, порожденном крахом крестовых походов, но главным
образом в том нравственном негодовании, которое вызывали
богатство и порочный образ жизни духовенства. В это время
широкое распространение получили чувства, аналогичные
позднейшему пуританизму, в пользу личной святости; чувства
464
эти были связаны с культом бедности. Церковь владела огромными богатствами и в значительной мере обмирщилась: очень
многие священники ' вели кричаще безнравственный образ
жизни. Монахи нищенствующих орденов обвиняли монахов
более старых орденов и приходских священников, утверждая,
что они надругаются над исповедальней, используя ее для
обольщения верующих прихожанок; враги монахов нищенствующих орденов платили им тем же обвинением. Не подлежит никакому сомнению, что в большинстве случаев эти
обвинения были совершенно справедливыми. Чем более церковь
притязала на верховенство, обосновывая свои притязания
религиозными доводами, тем более простые люди ужасались
контрасту между обетами и делами духовенства. В XIII столетии действовали те же побуждения, которые в конечном
счете привели к Реформации. Главное различие заключалось
в том, что светские правители не были готовы связать свою
судьбу с еретиками, а это объяснялось в основном тем, что ни
одна из существовавших тогда философий не могла примирить
ересь с притязаниями королей на господство.
Мы лишены возможности точно установить взгляды катаров,
ибо целиком зависим от свидетельств их врагов. К тому же
церковники, хорошо знакомые с историей ересей, склонны
были приклеивать ко всем им какой-нибудь знакомый ярлык
и приписывать существующим сектам взгляды прежних сект,
часто на основе какого-нибудь весьма отдаленного сходства.
Тем не менее мы располагаем многими данными, почти не
вызывающими никаких сомнений. По-видимому, катары были
дуалистами и, подобно гностикам, считали, что ветхозаветный
Иегова—дурной творец мира, а истинный бог раскрывается только
в Новом завете. Материю катары рассматривали по существу
кай воплощение злого начала и отрицали воскрешение тел
праведников. Порочные, однако, будут покараны переселением в тела животных. Поэтому катары придерживались
вегетарианства, воздерживаясьдаже от употребления яиц,
сыра и молока. Рыбу, однако, они ели, ибо полагали, что
рыбы зарождаются неполовым путем. Всякая плотская связь
внушала катарам отвращение; некоторые из них утверждали,
что брак даже еще омерзительнее, чем блуд, ибо он означает
постоянную и совершаемую с наслаждением связь мужчины
с женщиной. С другой стороны, катары не видели ничего предосудительного в самоубийстве. Новый завет они гтинималн
более буквально, чем ортодоксы: они воздерживались от клятв
и подставляли другую щеку. Преследователи засвидетельствовали пример человека, обвиненного в ереси, который в сво«
оправдание заявил, что он ел мясо, лгал, ругался и быт добрым
католиком.
Более строгие предписания секты обязаны были соблю
дать только некоторые особенно святые люди, называвшиеся
465
«•совершенными»; остальным разрешалось есть мясо и даже
вступать в брак.
Интересно проследить родословную этих доктрин. В Италию
и Францию их перенесли крестоносцы от болгарской секты,
называвшейся богомилами; в 1167 году, когда катары собрались на собор близ Тулузы, на заседаниях его присутствовали
болгарские делегаты. В свою очередь секта богомилов образовалась в результате слияния мавдихеев и павликиан. Павликиане
были армянской сектой, отвергавшей крещение младенцев,
чистилище, заклинание святых и догмат троичности; они постепен«о распространились во Фракию, а оттуда в Болгарию. Павликиане являлись последователями Марциона (ок. 150 года
н. э.), который сам считал, что он следует св. Павлу, отвергая
еврейские элементы в христианстве, и обнаруживал известное
родство с гностиками, хотя и не примыкал к их движению.
Из других ересей, получивших широкое распространение, я
рассмотрю лишь одну — ересь вальденсов. Они были последователями Петра Вальденса, энтузиаста, который в 1170 году
провозгласил «крестовый поход» во имя соблюдения Христова
закона. Он роздал все свое добро бедным и основал общество,
названное «Лионскими беднякамл», члены которого соблюдали
идеал бедности и вели строго добродетельный образ жизни. На
первых порах вальденсы пользовались папской поддержкой, но
они слишком резко поносили безнравственный образ жизни духовенства и были осуждены Веронским собором 1184 года.
Тогда они решили, что каждый праведный человек сам вправе
проповедовать и истолковывать священное писание; они стали
назначать своих собственных священников, обходясь без услуг
католического духовенства
Вальденсы распространились в
Ломбардии, а также в Чехии, где они расчистили дорогу гуситам. Во время карательного похода против альбигойцев, который задел и вальденсов, многие из них бежали в Пьемонт;
именно преследование пьемонтских вальденсов во времена
Мильтона вызвало его сонет «Отомсти, о Господи, за твоих уби
енных святых». Вальденсы уцелели до наших дней в отдаленных альпийских долинах и в Соединенных Штатах.
Все эти ереси встревожили церковь, и для их подавления
были предприняты энергичные меры. Иннокентий III считал/
что еретики заслуживают смерти, ибо они повинны в измене
Христу. Он призвал французского короля выступить в кресто-вый поход против альбигойцев, что тот и сделал в 1209 году;.
Крестовый поход ознаменовался невероятными жестокостями;
особенно ужасающая резня была устроена после взятия Кар~<
кассона. Раскрытие ереси лежало >на обязанности епископов, н©
это оказалось слишком обременительным для людей, имевших
и другие обязанности, и в 1233 году Григорий IX учредил инквизицию, которой была передана эта часть обязанностей епископата. После 1254 года лицам, обвиненным инквизицией, было
466
запрещено пользоваться услугами адвокатов. В случае осуждения имущество обвиняемых конфисковывали — во Франции
в пользу короны. Когда обвиняемый признавался виновным,
его передавали в руки светских властей с просьбой пощадить
его жизнь; но если светские власти отказывались предать осужденного сожжению, они сами подлежали суду инквизиции.
В компетенцию инквизиции входило преследование не только
ереси в обычном смысле этого слова, но и колдовства и ведовства. В Испании деятельность инквизиции была направлена
главным образом против тайных евреев. Функции инквизиции
исполнялись в основном доминиканцами и францисканцами.
Инквизиция никогда не проникала в Скандинавию или Англию,
но англичане обнаружили полную готовность воспользоваться
ее услугами против Жанны д'Арк. В целом деятельность инквизиции оказалась вполне успешной; в самом начале своего
существования инквизиция полностью истребила ересь альбигойцев.
В начале XIII столетия церковь стояла перед угрозой восстания, едва ли менее грозного, чем то, которое вспыхнуло
против нее в XVI столетии. От этого восстания церковь была
спасена в значительной мере благодаря появлению нищенствующих орденов; св. Франциск и св. Доминик сделали для ортодоксии гораздо больше, чем даже самые энергичные папы.
Св. Франциск Ассизский (1181 или 1182—1226) был одним
из самых обаятельных людей, каких только знает история Он
происходил из зажиточной семьи и в дни своей молодости не
был чужд обычным развлечениям. Но как-то раз, когда Франциск проезжал верхом мимо прокаженного, внезапный порыв
сострадания внушил ему спешиться с лошади и поцеловать несчастного. Вскоре после этого случая он решил отказаться от
всех мирских благ и посвятить свою жизнь проповедничеству и
добрым делам. Отец Франциска, почтенный деловой человек,
пришел в ярость, но оказался бессильным удержать сына от
этого шага. Вскоре св. Франциск собрал группу последователей, которые все дали обет соблюдения полной бедности. На
первых порах церковь относилась к движению францисканцев
с известной подозрительностью: уж слишком оно походило на
движение «Лионских бедняков». Первые миссионеры, посланные
св. Франциском в отдаленные местности, были сочтены еретиками, ибо они следовали в жизни идеалу бедности, вместо того
чтобы (как монахи) ограничиваться принесением обета бедности, который никто не принимал всерьез. Но Иннокентий III
оказался достаточно проницательным, чтобы разглядеть ту
пользу, которую могло принести движение францисканцев,
еели бы его удалось удержать в рамках ортодоксии, и в 1209
или 1210 году признал новосозданный орден. Григорий IX, бывший личным другом св. Франциска, продолжал оказывать ему
покровительство, навязывая в то же время ему некоторые
467
правила, которые шли вразрез с энтузиастическими и анархическими побуждениями святого. Франциск стремился истолковывать обет бедности в самом строгом смысле, какой только ему
можно было придать; он возражал против того, чтобы его последователи пользовались жилищами или церквами. Францисканцы должны были питаться только тем, что соберут нищенством, и не иметь никаких жилищ, кроме того, что могло предоставить им случайное гостеприимство. В 1219 году св. Франциск совершил путешествие на Восток и читал проповеди перед
султаном, который принял его милостиво, но мусульманства не
оставил. По возвращении Франциск обнаружил, что францисканцы выстроили для себя обитель; он впал в великую скорбь,
но папа уговорил или, может быть, заставил его уступить. После смерти Франциска Григорий IX возвел его в лик святых,
но смягчил установленный им устав в вопросе о бедности.
Как святой, Франциск имел себе равных; что делает его
единственным в своем роде среди святых, так это непосредственность его счастья, бесконечная широта любви и поэтический дар. Добро он творил, казалось бы, всегда без всяких усилий, как будто на пути его не стояла никакая человеческая
грязь. Всякое живое существо вызывало во Франциске чувсгво
любви — не только как христианина и человека с отзывчивым
сердцем, но и как поэта Его гимн солнцу, написанный Франциском незадолго до смерти, почти мог бы быть написан солнцепоклонником Эхнатоном, но все же почти: гимн проникнут
христианским духом, хотя и не очень явственно. Франциск
ощущал в себе долг по отношению к прокаженным ради них,
а не ради себя; в отличие от большинства христианских святых
он больше пекся о счастье других, чем о своем собственном спасении. Франциск никогда не обнаруживал чувства превосходства, даже по отношению к самым униженным и дурным людям.
Фома из Челано говорил о Франциске, что он был больше, чем святым среди святых; среди грешников он также был одним из своих.
Бели бы сатана существовал, то будущее ордена, основанного св. Франциском, доставило бы ему величайшее удовлетворение. Непосредственный преемник святого на посту главы ордена, брат Илья, погряз в роскоши и разрешил предать полному
забвению идеал бедности. В годы, непосредственно следующие
за смертью основателя ордена, францисканцы больше всего
подвизались в роли сержантов-вербовщиков в жестоких и кровавых войнах гвельфов и гибеллинов. Инквизиция, основанная
семь лет спустя после смерти Франциска, в нескольких странах
находилась главным образом в руках францисканцев. Небольшое меньшинство, получившее название спиритуалов, сохранило верность его учениям; многие из них были сожжены инквизицией за ересь. Люди эти утверждали, что Христос и апостолы не владели никакой собственностью, им не принадлежала
даже та одежда, которую они носили; это воззрение было осу468
ждено как еретическое в 1323 году папой Иоанном XXII. Фактическим итогом жизни св. Франциска явилось создание еще
одного богатого и' развращенного ордена, усиление мощи
иерархии и облегчение преследования всех тех, кто выделялся
нравственной чистотой или свободой мысли. Если принять во
внимание личность св. Франциска и цели, которые он сам перед
собой ставил, то нельзя представить себе итога, выглядевшего
более жестокой насмешкой.
Св. Доминик (1170—1221)—личность значительно менее
интересная, чем ев Франциск. Он был кастильцем и, подобно
Лойоле, одержим фанатической преданностью ортодоксии.
Главную цель свою Доминик видел в подавлении ереси, а идеал
бедности он принимал лишь как средство к достижению этой
цели Всю войну против альбигойцев Доминик находился вместе с карательной армией, хотя, как утверждают, и не одобрял
некоторых из наиболее крайних ее зверств. Орден доминиканцев
был основан в 1215 году Иннокентием III, и он вскоре добился
успеха. Единственной человеческой чертой, которая мне известна в св. Доминике, является признание, сделанное им Иордану Саксонскому; оно заключается в том, что ему больше нравилось разговаривать с молодыми женщинами, чем со старыми.
В 1242 году орден торжественно постановил, чтобы это место
было изъято из написанного Иорданом жизнеописания своего
основателя.
Доминиканцы принимали еще более рьяное участие в деятельности инквизиции, чем даже францисканцы. Они сослужили,
однако, полезную службу человечеству своею преданностью
знаниям. Это 'нисколько не входило в намерения самого св.
Доминика; он предписал, что братья его ордена «не должны
изучать светские науки или свободные искусства, кроме как
с особого освобождения от обета». В' 1259 году это уставное
предписание было отменено, и начиная с этого времени было
сделано все, чтобы облегчить доминиканцам ученый образ
жизни. Ручной труд совершенно не входил в их обязанности,
а часы религиозных служб были сокращены, чтобы увеличить
время на занятия. Доминиканцы посвятили себя тому, чтобы
примирить Аристотеля с Христом; Альберт Великий и Фома
Аквинский (оба они принадлежали к доминиканскому ордену)
выполнили эту задачу столь успешно, как это только было
возможно сделать. Авторитет Фомы Аквинского настолько подивил всех, что достижения последующих доминиканцев в области философии оказались весьма скромными; несмотря на
то, что Франциск питал к знанию еще большую антипатию, чем
даже Доминик, величайшие имена следующего периода принадлежат францисканцам: Роджер Бэкон, Дуне Скот и Уильям
Оккам — все были францисканцами. Вклад, внесенный в развитие философии монахами нищенствующих орденов, составит
тему последующих глав.
469
Г л а в а XIII
СВ. ФОМА АКВИНСКИЙ
Фома Аквинский (род. в 1225 или 1226 году, ум. в 1274 году)
считается величайшим представителем схоластической философии. Во всех католических учебных заведениях, в которых введено преподавание философии, систему св. Фомы предписано
преподавать как единственно истинную философию; это стало
обязательным со времени рескрипта, изданного Львом XIII
в 1879 году. В результате этого философия св. Фомы не только
представляет исторический интерес, но и поныне является действенной силой, как философские учения Платона, Аристотеля,
Канта и Гегеля, во всяком случае большей силой, чем два последних учения. В большинстве вопросов св. Фома столь точно
следует Аристотелю, что в глазах католиков Стагирит является
авторитетом, чуть ли не равным одному из отцов церкви; критика Аристотеля в вопросах чистой философии стала считаться
едва ли не богохульством >. Это положение существовало не
всегда. Во времена Аквинского битва за Аристотеля и с Платоном была еще впереди Влияние Аквинского обеспечило победу
Аристотеля вплоть до Возрождения; затем Платон, учение которого стало более известно, чем в средние века, вновь приобрел
главенство во взглядах большинства философов. В XVII столетии
можно было быть ортодоксом и вместе с тем картезианцем; несмотря на то, что Мальбранш был священником, он никогда не
подвергался нападкам. Но в наши дни подобные вольности являются делом прошлого; служители католической церкви обязаны безоговорочно принимать систему св. Фомы, если они занимаются философией.
Св. Фома был сыном графа Аквинского, замок которого
был расположен близ Монте Кассино, в Неаполитанском королевстве, где началось образование «ангелического доктора*.
Шесть лет он провел в университете Фридриха II в Неаполе;
затем вступил в доминиканский орден и отправился в Кельн,
чтобы продолжить образование под руководством Альберта Великого, который был ведущим аристотеликом среди философов
того времени. Проведя некоторое время в Кельне и Париже,
св. Фома в 1259 году возвратился в Италию, где прошла вся его
остальная жизнь, за исключением трехлетия, 1269—1272 годов.
1
Когда я так говорил в одном из своих радиовыступлений, на меня посыпались многочисленные протесты со стороны католиков.
470
Эти три года он пробыл в Париже, где у доминиканцев на почве
их приверженности аристотелеизму возникли нелады с университетскими властями; их заподозрили в еретических симпатиях
к аверроистам, которые составляли в университете могущественную партию. Аверроисты, основываясь на собственном толковании Аристотеля, утверждали, что душа, поскольку она
является индивидуальной, не обладает бессмертием; бессмертие
принадлежит одному лишь разуму, который безличен и един
в различных разумных существах. Когда аверроистов привлекли к ответственности, указав, что подобная доктрина противоречит католическому вероучению, они 'прибегли к уловке в виде
«двойственной истины»: в философии, дескать, существует одна
истина, основанная на разуме, а в теологии — другая, основанная на откровении. Все это навлекло на Аристотеля дурную
славу, и задачей св. Фомы в Париже как раз и было исправить
то зло, которое причинила излишне тесная приверженность
арабским доктринам. С этой задачей он справился с замечательным успехом.
В отличие от своих предшественников Аквинский обладал
действительно полным знанием сочинений Аристотеля Др\г АкБИНСКОГО, Уильям Мербеке, снабдил его переводами с греческого
языка, а сам он писал комментарии. До эпохи Аквинского представления людей об Аристотеле были затемнены неоплатоновскими наслоениями. Он же следовал подлинному Аристотелю,
а к платонизму, даже в том его виде, в каком он представ
в учении св. Августина, относился с антипатией. AKBHHCKOMV
удалось убедить представителей церкви в том, что систем} Аристотеля следовало предпочесть системе Платона в качестве основы христианской философии и что мусульманские и хриешанские аверроисты дали неверное истолкование Аристотеля. Я бы
лично сказал, что «О душе» гораздо более ес!ественно веде!
к взглядам Аверроэса, чем к воззрениям Аквинского; но церковь
со времени св. Фомы придерживалась иного мнения. Далее,
я бы оказал, что воззрения Аристотеля по большинству проблем
логики и философии не были окончательными и, как показало
дальнейшее развитие философии, были в значительной мере
ошибочными; но придерживаться этого мнения также запрещено всем католическим философам и преподавателям фило
софии.
f
i Наиболее значительное произведение св. Фомы — «Summa
contra Gentiles» («Сумма против язычников») — было написано
на протяжении 1259—1264 годов. Целью его является утвердить
истинность христианской религии доводами, обращенными к читателю, который предполагается еще не христианином; по всей
вероятности, под этим вымышленным читателем обычно имеется
в виду человек, сведущий в арабской философии. Св. Фома
написал и другую книгу — «Summa Theologiae» («С^мма теск.о
471
гии»), — имеющую почти такое же значение, но для нас представляющую несколько меньший интерес, ибо, в соответствии
с замыслом автора, в ней меньше используются доводы, не
включающие в себя заранее принятие истинности христианства.
То, что читатель найдет на последующих страницах, представляет собой краткое изложение содержания «Summa contra
Gentiles».
Прежде всего рассмотрим, что подразумевается под «мудростью». Человек может быть мудрым в каком-либо частном
занятии, вроде строительства домов; это значит, что ему известны средства к достижению некоей частной цели. Но все
частные цели подчинены цели Вселенной, и мудрость per se
имеет дело с целью Вселенной. Что же касается цели Вселенной,
то она заключается в благе разума, то есть в истине. Достижение мудрости в этом смысле является самым высоким, возвышенным, полезным и восхитительным из всех занятий. Все это
доказывается ссылкой на авторитет «Философа», то есть Аристотеля.
Цель моя, заявляет св. Фома, заключается в том, чтобы возвейтить истину, исповедоваемую католическим вероучением. Но
здесь я должен прибегнуть к помощи естественного разума, ибо
язычники не принимают авторитета священного писания. Однако
естественный разум недостаточен в том, что касается бога; он
может доказать лишь некоторые части вероучения, но отнюдь не
все. Он может доказать существование бога и бессмертие души,
но не троичности, воплощения или последнего суда. Все, чтс
может быть доказано при помощи разума (поскольку дело касается этого), находится в полном соответствии с христианским
вероучением, и в откровении нет ничего противоречащего
разуму. Но важно разграничить и отделить те части вероучения
которые могут быть доказаны при помощи разума, от тех, чтс
посредством разума доказаны быть не могут. В соответствие
с этим из четырех книг, на которые подразделяется «Summa»
в первых трех нет никаких ссылок на откровение, кроме показ*
того, что оно находится в полном соответствии с выводами
получаемыми при помощи разума; и только в четвертой книп
рассматриваются вопросы, которые не могут быть познаны помимо откровения.
Первым шагом является доказательство существования бога
Некоторые полагают, что в этом нет нужды, ибо существованж
бога (как они заявляют) очевидно само собой. Это было бь
верно, если бы нам была известна сущность бога, ибо (ка!
доказывается позднее) в боге сущность и существование совпа
дают. Но сущность бога нам неизвестна, если не считать весьма
несовершенного знания. Мудрые люди знают о сущности бог*
больше, чем люди невежественные, а ангелы — больше, чем т<
и другие; но ни одно творение не знает о ней достаточно, чтобь
472
суметь вывести существование бога из его сущности. На этом
основании онтологическое доказательство отвергается.
Важно помнить, что та религиозная истина, которая может
быть доказана, может быть также постигнута при помощи веры.
Доказательства трудны и доступны пониманию лишь ученых
людей; вера же необходима также людям невежественным,
юнцам, тем, кому занятость делами не оставляет досуга изучать
философию. Для них достаточно откровения.
Некоторые утверждают, что бог может быть познан только
при помощи веры. Они ссылаются в качестве довода на то, что
если принципы доказательства становятся известными нам благодаря чувственному опыту, как говорится во «Второй аналитике», то все, что недоступно чувственному восприятию, не
может быть доказано. Но это заключение ошибочно; и даже
если бы оно было верно, бог все равно мог бы быть познан по
своим чувственным явлениям.
Существование бога доказывается, как и у Аристотеля, аргументом неподвижного двигателя 1 . Вещи делятся на две
группы — одни только движимы, другие движут и вместе с тем
движимы. Все, что движимо, приводится чем-то в движение, и,
поскольку бесконечное умозаключение от следствия к причине
невозможно, в какой-то точке мы должны прийти к чему-то, что
движет, не будучи само движимо. Этот неподвижный двигатель
и есть бог. Можно было бы возразить, что это доказательство
предполагает признание вечности движения, — принцип, отвергаемый католиками. Но такое возражение было бы ошибочно:
доказательство имеет силу, когда исходят из гипотезы вечности
движения, но становится лишь еще более веским, когда исходят
из противоположной гипотезы, предполагающей признание начала и потому — первопричины. В «Summa Theologiae» приводится пять доказательств существования бога. Во-первых, доказательство неподвижного двигателя, о котором речь шла выше.
Во-вторых, доказательство первой причины, покоящееся опятьтаки на возможности бесконечного умозаключения от следствия
к причине. В-третьих, доказательство того, что должен существовать конечный источник всякой необходимости; этот аргумент мало чем отличается от второго доказательства. В-чегвертых, доказательство того, что мы обнаруживаем в мире различные степени совершенства, которые должны иметь свой источник в чем-то абсолютно совершенном. В-пятых, доказательство
того, что мы обнаруживаем, как даже безжизненные вещи сложат цели, которая должна быть целью, установленной некиим
существом вне их, ибо лишь живые существа могут иметь внутреннюю цель.
Но возвратимся к «Summa contra Gentiles»; доказав существование бога, мы можем теперь высказать о нем много
1
Однако у Аристотеля из этого аргумента выводится существование 47
иди 55 богов.
473
определений, но все они в известном смысле будут негативными: природа бога становится известной нам через отрицательные определения. Бог вечен, ибо он недвижим; он нетленен,
ибо в нем нет никакой пассивной потенциальности. Давид Динант (материалист-пантеист начала XIII столетия) «бредил»,
будто бог есть то же самое, что и первичная материя; это чушь,
ибо первичная материя есть чистая пассивность, бог же —
чистая активность В боге нет никакой сложности, и поэтому
он не является телом, так как тела слагаются из частей.
Бог — эго своя собственная сущность, ибо иначе он был бы
не простым, а слагался бы из сущности и бытия. (Это важный
момент.) В боге сущность и бытие тождественны друг другу.
В боге нет никаких акциденций. Он не может быть специфицирован никакими субстанциальными различиями; он находится
вне всякого рода; его нельзя определить. Однако бог заключает
в с^бе совершенство всякого рода Вещи в некоторых отношениях
подобны богу, в других — нет. Более подходяще говорить, что
вещи подобны богу, чем что бог подобен вещам.
Бог является благом и своим собственным благом; он —
благо всякого блага. Он — интеллектуальный, и его акт интеллекта— его сущность Он познает при помощи своей сущности
>i познает себя совершенным образом. (Напомним, что Иоанн
Скот придерживался по данному вопросу иного воззрения.)
Хотя в божественном интеллекте нет никакой сложности, тем
не мелее ему дано познание многих вещей. В этом можно усмотреть трудность, но надо учитывать, что познаваемые им вещи
не имеют в нем отдельного бытия. Не существуют они и per se,
как полагал Платон, ибо формы естественных вещей не могут
существовать или быть познаны отдельно от материи. Тем не
менее богу должно быть доступно познание вещей до сотворения мира. Разрешается эта трудность следующим образом:
«Понятие божественного интеллекта, как Он познает Самого
Себя, которое есть Его Слово, это — не только подобие Самого
познанного Бога, но и всех вещей, подобием которых служит божественная сущность. Посему Богу дано познание многих веще»;
оно дано одному интеллигибельному виду, который является божественной сущностью, и одному познанному понятию, «oTopqe
является божественным Словом»'. Каждая форма, поскольку
>на есть нечто положительное, представляет собой совершенства.
Божественный интеллект включает в его сущность то, что свой^
ственно каждой вещи, познавая там, где оно подобно ему и где
отлично от него, например, сущность растения составляет жизнь,
а не знание, сущность же животного — знание, а не разум. Таким образом, растение подобно богу тем, что оно живет, но
отлично от него тем, что лишено знания; животное подобно богу
тем, что оно обладает знанием, но отлично от него тем, что лиf
«Summa contra Gentiles», b I, ch
474
LI 11
шено разума. И всегда отличие творения от бога носит негативный характер.
Бог познает все вещи в одно и то же мгновение. Его познание— не привычка, оно не имеет ничего общего с дискурсивным,
или доказательным познанием. Бог — сама истина. (Это надо
понимать в буквальном смысле.)
Теперь мы подходим к вопросу, над которым бились уже и
Платон и Аристотель. Может ли бог познавать единичные вещи
или его познанию доступны лишь универсалии и всеобщие
истины? Христианин, поскольку он верит в провидение, должен
полагать, что богу доступно познание единичных вещей; но против этого взгляда выдвигаются веские доводы. Св. Фома перечисляет семь таких доводов, а затем принимается их опровергать.
Вот эти семь доводов:
1. Так как единичное по природе своей материально, оно не
может быть познано ничем нематериальным
2. Единичные вещи не имеют вечного существования и не
могут быть познаны, когда они не существуют; поэтому они не
могут быть познаны нетленным существом.
3. Единичные вещи случайны, а не необходимы; поэтому достоверное познание о них может быть достигнуто только тогда,
когда они существуют.
• 4. Некоторые единичные вещи обязаны своим существованием
волевым актам, которые могут быть известны только тому человеку, от которого исходит воля.
5. Число единичных вещей бесконечно, а бесконечное как
таковое непознаваемо
6 Единичные вещи слишком ничтожны, чтобы бог уделял им
внимание.
7 В некоторых единичных вещах заключается зло, богу же
познание зла недоступно.
Аквинский, возражая, указывает, что бог познает единичные
вещи в качестве их причины; что он познает вещи, еще не существующие, точно так же, как это делает ремесленник, когда
он что-либо мастерит; что он познает будущие случайности, ибо
сам он существует вне времени и потому видит каждую вещь во
времени, как если бы она уже существовала; что он познает наши
мысли и тайные воли и что он познает бесконечное количество
вещей, хотя нам это и недоступно. Бог познает ничтожные вещи,
ибо нет ничего, что было бы всецело ничтожным и не заключало
в себе чего-то возвышенного; иначе богу было бы доступно познание лишь самого себя. К тому же порядок Вселенной в высшей степени возвышен и не может быть познан без познания
даже ничтожных частей. Наконец, бог познает вещи, заключающие зло, ибо познание чего-то доброго предполагает познание
его противоположности — зла.
8 боге заключена воля; его воля — его сущность, а ее главный объект — божественная сущность. Желая самого себя, бог
475
хочет также и других вещей, ибо бог — это конец всех вещей.
Он хочет даже еще не существующих вещей. Он хочет свое собственное существо и благо; других же вещей, хотя он и хочет их,
он хочет че необходимым образом. В боге воля свободна; его
волевому акту может быть приписано разумное основание, а не
причина. Он не может хотеть вещи, сами по себе невозможные;
например, оь не может сделать противоречие истинным. Святой
приводит не особенно удачный пример того, что находится вне
власти даже бога: он заявляет, что бог не мог бы превратить
человека в осла.
В боге заключены восторг, радость и любовь; богу неведомо чузство ненависти; он обладает созерцательной и
активной добродетелями. Он счастлив и есть свое собственное счастье.
Теперь (в книге II) мы подходим к рассмотрению вопроса
о творениях. Рассмотрение этого вопроса полезно для опровержения заблуждений, противных вере. Бог сотворил мир из ничего, вопреки мнению древних. Далее, Аквинский возвращается
к теме о деяниях, недоступных даже богу. Он не может быть
телом или изменить самого себя; он не может терпеть неудач;
он не может уставать, забывать, раскаиваться, гневаться_ или
печалиться; он не может лишить человека души или сделать
сумму углов треугольника равной не двум прямым углам. Он
не в состоянии уничтожить прошлое, впасть в грех, сотворить
другого бога или уничтожить самого себя.
В основном же книга II посвящена проблеме человеческой
души. Все разумные субстанции нематериальны и нетленны;
ангелы бестелесны, в людях же душа существует вместе с телом. Она есть форма тела, согласно воззрениям Аристотеля.
В человеке не три души, а только одна. Вся душа наличествует
целиком в каждой частице тела. Души животных в отличие от
душ людей не обладают бессмертием. Разум является частью
души каждого человека; неправ Аверроэс, утверждавший,
будто существует только один разум, которому сопричастны
разные люди. Душа не передается наследственно с семенем,
а творится заново в каждом человеке. Правда, в связи с этим
возникает трудность: когда ребенок рождается не от законного
супруга, то можно подумать, что бог является соучастникам
супружеской измены. Но это софистическое возражение. (Есть
и веское возражение, над которым бился уже св. Августин; qpo
касается наследственной передали первородного греха. Ведь грешит-то душа, и если душа не передается наследственно, а творится заново, то как она может унаследовать грех Адама? Но
св. Фома в обсуждение этого вопроса не входит.)
В связи с вопросом о разуме рассматривается проблема универсалий. Св. Фома стоит на позиции Аристотеля. Универсалии
не существуют вне души, но разум, познавая универсалии, познает и вещи, находящиеся вне души.
476
Третья книга касается преимущественно вопросов этики.
Зло непреднамеренно; оно не существенно, а имеет случайную
причину, заключающуюся в добре. Все вещи имеют тенденцию
уподобляться богу, который есть конец всех вещей. Человеческое
счастье не может состоять в плотских наслаждениях, почестях,
славе, богатстве, мирской власти или благах тела, оно не носит
чувственного характера. Наивысшее счастье для человека не
может заключаться в деяниях, основанных на нравственной
добродетели, мбо последние служат только средствами; наивысшее счастье — в познании бога. Но познание бога, которым
обладает большинство людей, вовсе недостаточно для достижения наивысшего счастья; недостаточно и познание бога, достигаемое через доказательства; недостаточно даже то познание
бога, к которому приходят через посредство веры. В настоящей
•жизни нам не дано узреть бога и его сущности или достигнуть
наивысшего счастья; но в грядущем мире мы узрим его лицом
к лицу. (Не в буквальном смысле, предупреждает св. Фома,
ибо у бога лица нет.) Это будет достигнуто не нашими естественными силами, а благодаря божественному свету; и даже
тогда нам не будет дано узреть всего бога. Это видение делает
нас "сопричастными вечной жизни, то есть жизни за пределами
времени.
Божественное провидение не исключает зла, случайности,
свободы воли, удачи или счастья. Зло вызывается вторичными
причинами, как у хорошего художника, работающего скверными инструментами.
Ангелы не равны между собой; они разделяются на ранги.
Каждый ангел является единственным представителем своего
вида, ибо ангелы бестелесны и потому могут отличаться только
своими видовыми различиями, а не своим положением в пространстве.
Астрология должна быть отвергнута, в пользу чего выдвигаются обычные доводы. На вопрос «Есть ли судьба?» Аквинский отвечает, что мы можем присвоить название «судьбы» порядку, которым провидение поражает наш ум, но благоразумнее этого не делать, ибо «судьба» — слово языческое. Из этого
выводится доказательство того, что молитвы полезны, несмотря
на то, что воля провидения не может быть изменена. (Каюсь, я
лично не смог оценить этого довода и следовать ему.) Бог изредка творит чудеса, но, кроме бога, это никому не дано. Магия,
однако, возможна с помощью демонов; но с настоящими чудесами она ничего общего не имеет и вершится без помощи звезд.
Божественный закон направляет нас возлюбить бога, а
также в меньшей мере — нашего ближнего. Божественный закон запрещает блуд, ибо отец должен быть вместе с матерью,
пока воспитываются дети. Божественный закон запрещает противозачаточные меры как дело противоестественное; но пожизненное безбрачие по той же причине он не запрещает. Узы брака
477
должны быть нерасторжимы, ибо отец необходим для воспитания детей — как потому, что он разумнее матери, так и потому,,
что он обладает большей физической силой, когда детей приходится наказывать. Не всякое плотское совокупление греховно,
потому что оно естественно; но полагать, что брачное состояние
столь же добродетельно, как и воздержание, значит впадать
в ересь Иовиниана. Брак должен основываться на строжайшей
моногамии: полигамия унизительна для женщины, а полиандрия не позволяет установить истинного отца ребенка. Кровосмешение осложнило бы семейную жизнь и потому должно быть
запрещено. Весьма любопытен довод, выдвигаемый против кровосмесительной любви брата и сестры: если с любовью мужа
и жены соединится еще любовь брата и сестры, то взаимное
тяготение окажется настолько сильным, что будет вызывать
чересчур частое совокупление.
Необходимо отметить, что вся эта аргументация по вопросам
зтики взаимоотношения полов обосновывается чисто рациональными соображениями, а не божественными заповедями и
запретами. Здесь, как и на протяжении всех первых трех книг,
Аквннский рад, завершая рассмотрение того или иного вопроса,
процитировать тексты, показывающие, что разум привел его
к заключению, которое находится в полном согласии со священным писанием; но к авторитету он взывает только тогда,
когда поставленная цель оказалась достигнутой.
В необычайно живой и интересной форме рассматривается
вопрос о добровольной бедности; как и можно было ожидать,
Фома Аквчнский приходит в конечном счете к выводу, находящемуся в полном согласии с принципами нищенствующих орденов, но возражения против своего взгляда он формулирует
с такой силой и реализмом, которые свидетельствуют о том, что
он действительно слышал их из уст белого духовенства.
Затем Фома Аквинский переходит к проблемам греха, предопределения и избрания, по которым он придерживается в общем и целом взглядов св. Августина. Совершая смертный грех*
человек навеки лишает себя последнего конца, и потому его заслуженным уделом является вечная кара. Никто не может быть
освобожден от греха, кроме как при помощи благодати, но тем
не м^нее грешник достоин осуждения, если он не обращается
на путь праведности Человек нуждается в 'благодати, чтобы
держаться пути праведности, но никому не дано заслужить
божественной помощи. Бог не служит причиной греха, но одних
он оставляет коснеть в грехе, а других от него освобождает.
Что касается проблемы предопределения, то, по-видимаму,
взпяд ев Фомы совпадал с взглядом св. Августина: объяснить, почему одни избраны и попадают на небо, а другие
остаются проклятыми и отправляются в ад, — невозможно. Разделял св. Фома и мнение, что некрещеные люди не могут вступить на небеса. Но эта истина не принадлежит к числу тех, до478
торые могут быть доказаны при помощи одного лишь разума;
она открывается нам в тексте от Иоанна (3; 5) '.
Четвертая книга касается проблем троичности, воплощения,
папского верховенства, таинств и воскрешения тела. В целом
эта книга обращена не столько к философам, сколько к богословам, и поэтому я коснусь ее лишь вкратце.
Есть три вида познания бога: через разум, через откровение
и через интуицию по вещам, прежде познанным только посредством откровения. Однако о третьем виде Аквинский >почти ничего не говорит. Автор, склонный к мистицизму, уделил бы
этому виду больше внимания, чем двум остальным, но Аквинский обладал скорее логическим, чем мистическим темпераментом.
Греческая церковь обвиняется в двух вещах: она отрицает
двойное исхождение святого духа и не признает папского верховенства. Аквинский предостерегает читателя, что, хотя Христос был зачат от святого духа, это не следует понимать в том
смысле, что он был сыном святого духа во плоти.
Таинства имеют силу даже тогда, когда они совершаются
дурными клириками. Это был важный пункт христианской доктрины Дело в том, что очень многие священники жили в смертном грехе, и набожные люди опасались, что такие священники
не имеют права совершать таинства. Создавалось трудное положение; никто не мог змать, действительно ли он женат или
имеет ли силу полученное им отпущение грехов. Все это вело
к ереси и расколу, ибо люди, настроенные на пуританский лад,
пытались создать особое духовенство, отличавшееся более безупречной добродетелью В результате церкви пришлось весьма
решительно провозгласить, что грех в священнике не лишает
его способности отправлять свои духовные обязанности.
Одним из последних рассматривается вопрос о воскрешении
тела Здесь, как и повсюду, Аквинский очень отчетливо формулирует те доводы, которые выдвигались против ортодоксального
воззрения. Один из этих доводов на первый взгляд оказывается весьма сложным. Какая судьба должна постигнуть, вопрошает святой, того человека, который всю свою жизнь питался одним человеческим мясом и родители которого делали
то же самое? Представляется несправедливым, чтобы его
жертвы лишились своих тел в последний день из-за его кровожадности; но если им оставят их тела, го что же останется,
чтобы составить его собственное тело? Я счастлив заявить, что
эта трудность, которая на первый взгляд может показаться непреодолимой, победоносно преодолена. Тождественность тела,
указывает св. Фома, не зависит от сохранения одних и тех
же'7 материальных частичек; ведь пока мы живем, вещество,
1
«Иисус отвечал: истинно, истинно говорю тебе если кто не родится от
вод& и духа, не может войти в Царствие Божие»
479
составляющее наше тело, в результате процессов еды и пищеварения подвергается постоянным изменениям. Поэтому людоед
может при воскрешении получить то же самое тело, даже если
оно и не составлено из того же вещества, из которого тело его состояло в момент смерти. Этой утешительной мыслью мы можем
заключить наше краткое изложение «Summa contra Gentiles».
В своих общих чертах философия Аквинского сходна с философией Аристотеля и будет принята или отвергнута читателем соответственно тому, принимает или отвергает он философию Стагирита. Оригинальность Аквинского обнаруживается
в том, как он сумел приспособить Аристотеля к христианской
догме, подвергнув его учение лишь самым незначительным изменениям. В свое время Аквинский считался смелым новатором;
даже после его смерти многие из его доктрин были осуждены
Парижским и Оксфордским университетами. Еще ярче, чем
даже способность к оригинальному мышлению, в Аквинском
обнаруживается дар систематизации. Если бы даже все его
доктрины были ошибочны, «Summa contra Gentiles» все равно
осталась бы внушительным умственным построением. Когда
Аквинский задается целью опровергнуть какую-либо доктрину,
он сначала формулирует ее, зачастую с большой силой и почти
всегда пытаясь сохранить беспристрастие. Замечательны те ототчетливость и ясность, с которыми он отличает доказательства,
полученные при помощи разума, от доказательств посредством
откровения. Аквинский хорошо знает Аристотеля и превосходно
его понимает, чего нельзя сказать ни об одном из предшествующих католических философов.
И все же заслуги эти едва ли могут быть признаны достаточными, чтобы оправдать огромную славу св. Фомы. Его апелляция
к разуму должна быть признана в известном смысле неискренней, ибо вывод, к которому он должен был прийти, определен
ИУГ заранее. Возьмем, например, вопрос о нерасторжимости
брака. Нерасторжимость брака защищается св. Фомой на основании того, что отец необходим в воспитании детей: (а) потому что
он разумнее матери, (б) потому что, обладая большей силой, он
лучше справится с задачей физического наказания. На это
современный педагог мог бы возразить, что (а) нет никаких оснований считать мужчин в целом более разумными, чем женщин,
(б) что наказания, требующие большой физической силы,
вообще нежелательны в воспитании. Современный педагог мог
бы пойти еще дальше и указать, что в современном мире отцы
вообще вряд ли принимают какое-нибудь участие в воспитании
детей. Но ни один последователь св. Фомы не откажется на этом
основании от веры в пожизненную моногамию, так как действительные основания этой веры совсем не те, на которые ссылаются
в ее обоснование.
Или возьмем в качестве другого примера аргументы, при помощи которых, как это кажется св. Фоме, он доказывает сущест480
вование бога. Все они, кроме ссылки на телеологию, обнаруживаемую в безжизненных вещах, покоятся на предполагаемой
невозможности ряда, не имеющего первого члена. Любому математику известно, что это отнюдь не невозможно; примером, опровергающим посылку св. Фомы, является ряд отрицательных целых чисел, заканчивающийся числом минус единица. Но и в данном случае вряд ли найдется такой католик, который оставит
веру в бога, даже если он убедится в несостоятельности аргументации св. Фомы; он придумает новые аргументы или найдет
прибежище в откровении.
Утверждения, что сущность бога есть вместе с тем его бытие,
что бог— это свое собственное благо, своя собственная сила и
так далее, ведут к смешению способа существования единичного
и способа существования всеобщего, которое имело место у Платона, но считалось преодоленным Аристотелем. Трудность эту
нелегко сформулировать удовлетворительным образом, ибо она
возникает в системе логики, которая более не может быть принята. Но трудность эта ясно указывает на наличие известного
рода синтаксической 'путаницы, без которой значительная часть
аргументации относительно бога утратила бы свою убедительность.
В Аквинском мало истинного философского духа. Он не ставит своей целью, как платоник Сократ, следовать повсюду, куда
его может завести аргумент. Аквинского не интересует исследование, результат которого заранее знать невозможно. Прежде чем
Аквинский начинает философствовать, он уже знает истину: она
возвещена в католическом вероучении. Если ему удается найти
убедительные рациональные аргументы для тех или иных частей
вероучения — тем лучше; не удается — Аквинскому нужно лишь
вернуться к откровению. Но отыскание аргументов для вывода,
данного заранее, — это не философия, а система предвзятой
аргументации. Поэтому я никак не могу разделить мнения, что
Аквинский заслуживает быть поставленным на одну доску с лучшими философами Греции или нового времени.
Глава
XIV
ФРАНЦИСКАНСКИЕ СХОЛАСТЫ
Францисканцы в целом не могли похвастаться такой же безупречной ортодоксией, как доминиканцы. Два ордена разделяло
резкое соперничество, и францисканцы не были склонны признавать авторитет св. Фомы. Тремя наиболее значительными
францисканскими философами были Роджер Бэкон, Дуне Скот
и Уильям Оккам. Заслуживают внимания также св. Бонавентура и Матвей Акваспарта.
Роджер Бэкон (ок. 1214 — ок. 1294) не пользовался особенно
доброй славой среди своих современников, но в новое время
ему расточали похвалы гораздо больше, чем он того заслуживал.
Бэкон был не столько философом в узком смысле слова, сколько
универсально образованным человеком, питавшим особую страсть
к математике и науке. Наука во времена Бэкона была переплетена с алхимией; думали также, что она переплетена и с черной магией; Бэкон без конца попадал в передряги из-за того, что
его подозревали в ереси и магии. В 1257 году св. Бонавентура,
генерал францисканского ордена, установил за ним надзор
в Париже и запретил ему публиковать свои труды. Тем не менее,
когда запрет этот был еще в силе, папский легат в Англии
Ги де Фульк повелел Бэкону, вопреки противоположным приказам, изложить свою философску'ю систему на благо папе. Выполняя это повеление, Бэкон за очень короткое время написал три
книги: «Opns Majus» («Большой труд»), «Opus Minus» («Малый труд») и «Opus Tertium» («Третий труд»). По-видимому,
они произвели хорошее впечатление, и в 1268 году Бэкону было
разрешено возвратиться в Оксфорд, откуда его выслали в своего
рода тюремное заточение в Париж. Но ничто не могло научить
Бэкона вести себя тихо. Всех современных ему столпов учености
он презрительно высмеивал; особенно он нападал на переводчиков с греческого и арабского языков, доказывая, что они были
совершенно неоведущими людьми. В 1271 году Бэкон написал
книгу «Compendium Studii Philosophiae», в которой избрал мишенью своих нападок невежество духовенства. Это не содействовало популярности Бэкона среди своих коллег, и в 1278 году
генерал ордена предал осуждению его сочинения, а сам Бэкон
был заключен в тюрьму, в которой провел 14 лет. В 1292 году
его освободили, но вскоре после этого он умер.
Бэкон обладал энциклопедическими познаниями, но они не
были систематизированы. В отличие от большинства философов
482
своего времени, он высоко ценил опыт и иллюстрировал его
значение на примере теории радуги. В сочинениях Бэкона
много полезного материала по географии. Колумб читал эту
часть его труда, которая оказала на него бесспорное влияние. Бэкон был отличным математиком; он цитирует шестую
и девятую книги Евклида. Бэкон разрабатывал проблему перспективы, следуя арабским источникам. Логику он считал занятием бесполезным; алхимию, напротив, ценил достаточно, чтобы
писать о ней.
Чтобы дать представление о широте взглядов Бэкона и его
методе, я дам краткое изложение отдельных разделов его «Opus
Majus».
Бэкон заявляет, что есть четыре причины невежества. Вопервых, преклонение перед неосновательным и недостойным авторитетом. (Поскольку сочинение было написано для папы, Бэкон
из осторожности заявляет, что эта причина не имеет в виду
церковь.) Во-вторых, влияние привычки. В-третьих, суждения невежественной толпы. (Под невежественной толпой, по всей вероятности, Бэкон подразумевал всех своих современников, кроме
самого себя.) В-четвертых, скрытие собственного невежества
под маской несомненной мудрости. От этих четырех язв, из которых худшей является четвертая, проистекают все человеческие
беды.
Подкрепляя какое-либо суждение, ошибочно аргументировать
ссылкой на мудрость наших предков, либо на привычку, либо
на то, что так думают все. В подтверждение своего взгляда Бэкон
цитирует Сенеку, Цицерона, Авиценну, Аверроэса, Аделярда
Батского, св. Иеронима и св. Иоанна Хризостома. Видимо, Бэкон
полагал, что ссылка на эти авторитеты служит достаточным доказательством того, что не следует почитать авторитеты.
К Аристотелю Бэкон питает большое, но не безграничное почтение. «Один Аристотель да его последователи удостоились титула философа в суждении всех мудрых людей». Как и почти все
его современники, Бэкон употребляет обозначение «Философ»,
когда речь заходит об Аристотеле; но даже Стагирит, заявляет
он, не достиг предела человеческой мудрости. После него «царем
и предводителем философии» был Авиценна, хотя и он не смог
до конца разобраться в теории радуги, ибо не понял ее конечной причины, заключающейся, согласно Книге бытия, в рассеянии водных паров. (Тем не менее это не мешает Бэкону, когда он
сам подходит к рассмотрению радуга, весьма восторженно цитировать Авиценну.) То и дело в сочинениях Бэкона проскальзывают положения, отдающие ортодоксией, вроде того, что единственная совершенная мудрость заключена в священном писании,
как оно истолковано каноническим правом и философией. Но
голос Бэкона звучит более искренне, когда он заявляет, что нет
ничего предосудительного, если мы черпаем наши знания у язычников; помимо Авиценны и Аверроэса, он часто цитирует
16*
483
Аль-Фараби' и время от времени Аль-Бумазара 2 и других авторов. Аль-Бумазар цитируется в доказательство того, что математика была известна до потопа Ною и его сыновьям; думается,
что это н есть в глазах Бэкона пример того, чему мы можем научиться у неверных. Бэкон расточает хвалу математике как
единственному (помимо откровения) достоверному источнику
знания и необходимому инструменту астрономии и астрологии.
Следуя Аверроэсу, Бэкон утверждает, что деятельный разум
является субстанцией, по сущности своей отделенной от души.
В подкрепление этого взгляда, противоречащего взгляду св. Фомы, Бэкон цитирует также разных выдающихся богословов,
среди них Гроссетеста, епископа Линкольнского. Те места
у Аристотеля, которые, по-видимому, противоречат этому взгляду,
заявляет Бэкон, представляют собой результат неверного перевода. Платона он цитирует не по оригиналу, а из вторых рук —
по Цицерону, или даже из третьих рук — по арабским комментариям Порфирия. Это вовсе не означает, что Бэкон питает большое
почтение к Порфирию, учение которого об универсалиях он называет «ребяческим».
В новое время Бэкону расточали хвалу за то, что он ставил
опыт как источник знания выше аргумента. Спору нет, интересы
Бэкона и его научный метод весьма отличают его от типичных
схоластов. Тяга Бэкона к энциклопедизму сближает его с арабскими мыслителями, которые, несомненно, оказали на него более
глубокое влияние, чем на большинство других христианских философов. Арабские мыслители, как и Бэкон, интересовались наукой и верили в магию и астрологию, в то время как христиане
считали магию занятием дурным, а астрологию — обманом.
Бэкон действительно поражает тем, что столь разительно отличается от других христианских философов средневековья, но он
оказал слабое влияние на своих современников, и его философия, на мой взгляд, не являлась такой уж научной, как это порой полагают. Английские авторы утверждали, будто Бэкон изобрел порох, но это утверждение, безусловно, лишено всякого
основания.
Св. Бонавентура (1221—1274), тот самый, кто в качестве генерала францисканского ордена запретил Бэкону публиковать
свои труды, был человеком совершенно иного склада. Бонавентура примыкал к традиции св. Ансельма, онтологическое доказательство которого он поддерживал. В новом аристотелизме
Бонавентура видел течение, в основе своей враждебное христианству. Он верил в существование платоновских идей, совершенное познание которых, однако, дано одному лишь богу.
В сочинениях Бонавентуры постоянно цитируется Августин, но
ни разу арабы и весьма редко мыслители языческой античности.
1
2
Последователь Кинди; умер в 950 году
Астроном (805—885).
484
Матвей Акваспарта (ок. 1235—1302) был последователем
Бонавентуры, но в меньшей мере остался незатронутым влиянием
новой философии. Матвей Акваспарта являлся францисканцем и
стал кардиналом; он выступал против св. Фомы с августинианских позиций. Но Аристотель уже стал для него «Философом»;
он его цитирует постоянно. В сочинениях Матвея Акваспарты
часто упоминается Авиценна; с почтением цитируются св. Ансельм и псевдо-Дионисий; но высший авторитет в его глазах
представляет собой св. Августин. Мы должны, заявляет он, найти
средний путь между Платоном и Аристотелем. Идеи Платона
являются «грубейшим заблуждением»: они утверждают мудрость,
но не знание. С другой стороны, заблуждается и Аристотель: он
утверждает знание, но не мудрость. Наше знание, таков конечный вывод рассуждений Матвея Акваспарты, вызывается и низшим и высшим факторами, внешними предметами и идеальным
разумом.
Полемику францисканцев против Аквинского продолжил Дуне
Скот (ок. 1270—1308). Он родился не то в Шотландии, не то
в Ольстере, в ряды францисканского ордена вступил в Оксфорде,
а последние годы жизни провел в Париже. Возражая св. Фоме,
Дуне Скот отстаивал догмат непорочного зачатия, и в этом вопросе на его сторону стали Парижский университет, а в конечном
счете и вся католическая церковь. Дуне Скот является августинианцем, но в менее крайней форме, чем Бонавентура или даже
Матвей Акваспарта; разногласия Дунса Скота, как и этих двух
философов, со св. Фомой являются результатом большей примеси в его философии платонизма (проникшего через Августина).
Дуне Скот обсуждает, например, вопрос: «Может ли путник
прийти к точной и чистой истине естественным путем при помощи
своего разума, если на помощь ему не приходит особое освещение
несотворенного света?» И отвечает «а этот вопрос отрицательно.
Взгляд свой он подкрепляет в своем вводном аргументе одними
лишь цитатами из св. Августина; единственную трудность он находит в тексте (Рим. 1; 20): «Ибо невидимое Его, вечная сила
Его и Божество, от создания мира через рассматривание творений ВИДИМЫ, так что они безответны».
Дуне Скот был умеренным реалистом. Он верил в свободу воли
и обнаруживал склонность к пелагианству. Дуне Скот утверждал,
что бытие совпадает с сущностью. Наибольший интерес он
проявлял к очевидному, то есть к тем родам вещей, которые могут быть познаны без доказательства. Таких родов три: 1) принципы, познаваемые сами по себе; 2) вещи, познаваемые при помощи опыта; 3) наши собственные действия. Но без божественного света мы ничего познать не можем.
Большинство францисканцев предпочитало следовать Дунсу
Скоту, а не Фоме Аквинскому.
Дуне Скот утверждал, что, поскольку нет различия между
существом и сущностью, «принцип индивидуации» — то есть то,
485
что делает одну вещь отличной от другой, — должен заключаться в форме, а не в материи. «Принцип индивидуации»
являлся одной из важных проблем схоластической философии.
В разных формах вопрос этот остался проблемным вплоть до
сегодняшнего дня. Отвлекаясь от постановки проблемы у отдельных авторов, мы можем, вероятно, сформулировать ее следующим образом.
Среди свойств индивидуальной вещи одни существенны, другие второстепенны; второстепенными свойствами вещи являются
те, которые она может утратить, не теряя своей идентичности,
например для человека — ношение шляпы. Теперь возникает
вопрос: если две индивидуальные вещи принадлежат к одному
и тому же роду, то всегда ли они различаются по сущности или
сущность в обеих вещах может быть совершенно одинаковой?
Св. Фома придерживался последнего взгляда относительно материальных субстанций и первого — относительно субстанций
нематериальных. Дуне Скот же утверждал, что две различные
индивидуальные вещи всегда различаются по сущности. Взгляд
св. Фомы основывался на теории, согласно которой чистая материя состоит из неразличимых частиц, отличающихся только
различным положением в пространстве. Таким образом, человек, состоящий из ума и тела, может отличаться физически от
другого человека лишь пространственным положением своего
тела. (Теоретически это возможно с близнецами, похожими
друг на друга как две капли воды.) Напротив, Дуне Скот
утверждает, что если вещи отличны друг от друга, то они
должны отличаться какими-то качественными особенностями.
Ясно, что этот взгляд ближе к платонизму, чем к воззрению
св. Фомы.
Эта проблема должна пройти через разные ступени разработки, прежде чем мы сможем изложить ее в терминах современной философии. Первый шаг, предпринятый Лейбницем, заключался в том, чтобы отделаться от различия между
существенными и второстепенными свойствами, которое, как и
многое из того, что схоласты заимствовали от Аристотеля, при
первой же попытке точной его формулировки оказывается нереальным. Таким образом, вместо «сущности» мы получаем
«все предложения, которые будут верны относительно данной
вещи». (В общем и целом, однако, положение вещи в пространстве и времени по-прежнему исключается.) Лейбниц настаивает,
что в этом смысле две вещи не могут быть совершенно одинаковы; это и есть его принцип «идентичности неразличимого».
Принцип этот подвергся нападкам физиков, утверждавших, что
две частицы материи могут различаться только своим положением в пространстве и времени, — взгляд, который был осложнен теорией относительности, сводящей пространство и время
к отношениям.
486
Модернизация проблемы требует еще одного шага,
а именно — нужно отделаться также и от концепции «субстанции». Когда это будет сделано, «вещь» должна будет превратиться в совокупность качеств, ибо исчезнет всякое ядро чистой
«вещественности». Из сказанного, по-видимому, вытекает, что
если мы отвергаем «субстанцию», то нам приходится принимать
взгляд, более родственный воззрению Скота, чем Аквинского.
Но это приводит к значительным затруднениям в связи с пространством и временем. Этого вопроса, как я его понимаю, я
коснулся в главе «Собственные имена» своей книги «Исследование проблем значения и истины» («Inquiry into Meaning and
Truth»).
Уильям Оккам является наиболее значительным схоластом
после св. Фомы. Обстоятельства его жизни известны очень плохо.
Родился он, по-видимому, между 1290 и 1300 годами; умер
10 апреля, но какого года — 1349 или 1350 — точно не известно.
(В 1349 году свирепствовала «черная смерть», так что эта дата
является, вероятно, более правдоподобной.) Большинство авторов
утверждает, что он родился в Оккаме, находящемся в графстве
Серрей, но Делисл Берне отдает предпочтение Оккаму из графства Йоркшир. Уильям Оккам учился в Оксфорде, а затем в Париже, где он был сначала учеником, а позднее соперником Дунса
Скота. Уильям Оккам оказался втянутым в конфликт францисканского ордена с папой Иоанном XXII, который возник из-за
вопроса об идеале бедности. Папа преследовал спиритуалов,
в чем ему оказывал поддержку Михаил Чезенский, генерал ордена. Однако существовал порядок, по которому собственность,
дарованная братии ордена, передавалась ими папе, разрешавшему им пользоваться ею, не впадая в грех собственничества.
Иоанн XXII покончил с этим порядком: он потребовал от францисканцев принятия лринципа открытого собственничества. Это
вызвало бунт большинства ордена во.главе с Михаилом Чезенским. Оккам, вызванный папой в Авиньон, чтобы дать ответ по
обвинению в еретическом толковании догмата пресуществления,
принял сторону Михаила Чезенского, как поступил и другой выдающийся деятель — Марсилий Падуанский. Всех троих
в 1328 году отлучили от церкви, но им удалось бежать из
Авиньона и найти прибежище у императора Людвига. Людвиг
был одним из двух претендентов на титул императора; он был тем
претендентом, которого поддерживала Германия, другого же поддерживал папа. Папа отлучил Людвига от церкви, но тот апеллировал против него к вселенскому собору. Сам папа был обвинен в ереси.
Говорят, что при встрече с императором Оккам сказал: «Защищай меня мечом, а я буду защищать тебя пером». Во всяком
случае, Оккам и Марсилий Падуанский поселились в Мюнхене
под защитой императора; здесь были написаны их политические
487
трактаты, имеющие выдающееся значение. Что случилось с Оккамом после смерти императора, последовавшей в 1338 году,
точно не известно. Некоторые говорят, что он примирился с церковью, но это утверждение, по:видимому, не соответствует действительности.
Империя к этому времени уже утратила то положение, которое она занимала в эпоху Гогенштауфенов; папство также, несмотря на непрестанный рост своих притязаний, не внушало прежнего почтения. Бонифаций VIII в начале XIV столетия перенес
папскую резиденцию в Авиньон, и папа оказался в политической
зависимости от французского короля. Империя пала даже еще
ниже; она больше не могла притязать даже на самое призрачное
подобие всемирного господства ввиду усиления могущества
Франции и Англии; с другой стороны, папа своим раболепием
перед французским королем также подорвал основу для своих
притязаний на всемирное верховенство в светских делах. Таким
образом, конфликт между папой и императором фактически
являлся конфликтом между Францией и Германией. Англия
в правление Эдуарда III воевала с Францией и потому находилась в союзе с Германией; это было причиной того, что Англия
также заняла антипапскую позицию. Враги папы требовали созыва вселенского собора — единственного церковного органа,
власть которого могла считаться выше власти папы.
Характер оппозиции папе в это время изменился. Вместо
того чтобы направляться по руслу простой поддержки императора, как было прежде, она приобрела теперь демократическое
звучание, особенно в вопросах церковного управления. Это придало оппозиции новую силу, которая в конце концов привела
к Реформации.
Несмотря на то, что Данте (1265—1321) как поэт был великим новатором, как мыслитель он плелся несколько позади своего
времени. Книга его «О монархии» написана с гибеллиновских
позиций и была бы более своевременной лет так на сто раньше.
Данте считает императора и папу независимыми владыками; оба
они, в его глазах, установлены божественным промыслом. Сатана, изображенный Данте в «Божественной комедии», имеет три
пасти, в которых он вечно гложет Иуду Искариота, Брута и Кассия; все трое в равной мере повинны в предательстве — первый
против Христа, Брут и Кассий — против Цезаря. Взгляды Данте
представляют бесспорный интерес не только сами по себе, но и
как выражение точки зрения мирянина; но они не оказали никакого влияния на современников и были безнадежно устарелыми.
Напротив, Марсилий Падуанский (1270—1342) положил начало новой форме оппозиции папству, в которой императору отводилась в основном роль почетного украшения. Марсилий Падуанский был близким другом Уильяма Оккама, на развитие
политических взглядов которого он оказал влияние. Как политический мыслитель, Марсилий Падуанский имеет большее значе488
ние, чем Оккам. Он утверждает, что законодательная власть
принадлежит большинству народа и что большинство вправе наказывать государей. Марсилий Падуанский применяет принцип
народного суверенитета и к церкви; в систему ее управления он
включает мирян. Система, предложенная Марсилием Падуанским, предусматривает созыв местных соборов населения, включая мирян; местные соборы должны избирать представителей на
вселенские соборы. Право отлучать от церкви и давать обязательные толкования священного писания должно принадлежать
одному лишь вселенскому собору. Это позволит всем верующим
иметь голос в решении доктринальных вопросов. Церковь не
должна иметь никакой светской власти; нельзя отлучать от
церкви без согласия гражданских властей; папа не может располагать какой-либо особой властью.
Оккам не заходил так далеко, как Марсилий, но он разработал совершенно демократическую систему избрания вселенского
собора.
Соборное движение достигло высшей точки своего развития
в начале XV столетия, когда было необходимо ликвидировать Великий раскол. Но, выполнив эту задачу, соборное движение пошло на убыль. Его исходная точка зрения, как можно убедиться
уже на примере Марсилия, была иной, чем та, что была принята
позднее, в теории, протестантами. Протестанты выдвинули требование признания права личного суждения и вовсе не желали
подчиняться вселенскому собору. Они настаивали на том, что религиозное верование не является делом, которое можно решать
при помощи аппарата управления, наделенного властью. Марсилий, напротив, неизменно стремился оградить единство католического вероучения, но желал, чтобы цель эта достигалась демократическими средствами, а не при помощи папского абсолютизма.
На практике большинство протестантов, когда они пришли
к власти, просто заменили папу королем и тем самым оказались
бессильными обеспечить как свободу личного суждения, так и
демократическую систему решения доктринальных вопросов. Но
в своей оппозиции папе они смогли опереться на доктрины соборного движения. Единственным схоластом, которому отдал
предпочтение Лютер, был Оккам. Необходимо отметить, что значительная часть протестантов продолжала придерживаться доктрины личного суждения даже там, где протестантизм стал государственной религией. Это составляло главный пункт расхождения между индепендентами и пресвитерианами в английской
гражданской войне.
Политические сочинения Оккама ' написаны в стиле философского диспута; он выдвигает доводы за и против различных тезисов, иногда не приходя ни к какому определенному
1
См. G u i l l e l m i
sity Press, 1940.
de
O c k h a m , Opera Politica, Manchester Univer489
заключению. Мы привыкли к более непосредственному типу политической пропаганды, но во времена Оккама избранная им
форма была, вероятно, достаточно действенной.
Несколько примеров послужат нам иллюстрацией метода и
точки зрения Оккама.
Ему принадлежит пространный трактат, носящий название
«Восемь вопросов касательно власти папы». Первый вопрос касается того, вправе ли один человек обладать верховной властью
и в церкви и в государстве. Второй вопрос: как произошла светская власть — непосредственно от бога или нет? Третий вопрос:
имеет ли право папа даровать светскую юрисдикцию императору
и другим государям? Четвертый вопрос: дает ли всю полноту
власти германскому королю факт избрания его избирателями?
Пятый и шестой вопросы: какие права приобретает церковь благодаря принадлежащему епископам праву помазать королей на
царство? Седьмой вопрос: имеет ли силу акт коронации, если он
совершен недостойным архиепископом? Восьмой вопрос: дает ли
германскому королю титул императора факт избрания его избирателями? Все это были во времена Оккама жгучие вопросы
практической политики.
Другой трактат посвящен вопросу, может ли государь получить имущество церкви без разрешения папы. Постановка этого
вопроса была призвана оправдать действия Эдуарда III, обложившего налогами духовенство для покрытия расходов войны,
которую он вел с Францией. Не забудем, что Эдуард являлся
союзником императора.
Следующий трактат — «Обсуждение дела о бракосочетании»—
посвящен вопросу о том, был ли вправе император жениться на
своей кузине.
Мы видим, что Оккам старался изо всех сил, чтобы заслужить защиту императорского меча.
Теперь пора перейти к чисто философским воззрениям Оккама. Этой теме посвящено великолепное исследование Эрнеста
Е. Муди «Логика Уильяма Оккама». В значительной мере моя
последующая характеристика основана на этом исследовании,
в котором проводится несколько необычная, но, на мой взгляд,
совершенно правильная точка зрения. Авторы трудов по истории
философии склонны истолковывать изучаемых ими мыслителей
в свете последующего развития философской мысли, но в общем
и целом это ошибочный метод. Оккама считали философом,
знаменующим собой крушение схоластики, предшественником
Декарта, Канта или иного любого философа, который может
особенно понравиться среди представителей философии нового
времени тому или иному историку. По мнению Муди, которое я
полностью разделяю, все это ошибочно от начала до конца.
Оккам, утверждает Муди, видел свою главную задачу в восстановлении чистого Аристотеля, освобожденного как от августинианских, так и от арабских влияний. Эту же цель в значительной
490
мере ставил перед собой и св. Фома: разница заключалась только
в том, что францисканцы, как мы видели, продолжали гораздо
более строго следовать св. Августину, чем св. Фома. По мнени'ю
Муди, оценка Оюкама новыми историками была искажена желанием выискать постепенный переход от схоластической философии
к философии нового времени; это вынуждало историков вкладывать в уста Оккама доктрины нового времени, в то время как
в действительности он был всего лишь истолкователем Аристотеля.
Оккам больше всего известен афоризмом, который отсутствует в его трудах, но тем не менее получил название «бритвы
Оккама». Афоризм этот гласит: «Сущностей не следует умножать
без необходимости». Хотя фразы такой Оккам и не произносил,
но он высказал мысль, в значительной мере клонящуюся к тому
же самому, а именно: «Не нужно делать с большим то, что
можно сделать с меньшим». Иначе говоря, если в какой-нибудь
науке все может быть истолковано без допущения той или иной
гипотетической сущности, то и нет никакой нужды ее допускать.
Я лично убедился в необычайной плодотворности этого принципа
в логическом анализе.
В логике (но, по-видимому, не в метафизике) Оккам был
номиналистом; номиналисты XV столетия ' считали его основателем своей школы. Оккам полагал, что сторонники Скота неверно
истолковали Аристотеля и что это неверное толкование было
обязано частично влиянию Августина, частично Авиценне, частично же более древней причине — трактату Порфирия о «Категориях» Аристотеля. В этом трактате Порфирий поднял три вопроса: 1) Являются ли роды и виды субстанциями? 2) Материальны они или нематериальны? 3) Если материальны, то
совпадают они с самими чувственными вещами или существуют
отдельно от них? В 'постановке Порфирия данные вопросы оказались неразрывно связанными с «Категориями» Аристотеля, и это
привело к тому, что в средние века «Органон» истолковывали
чересчур метафизически. Аквинсшй попытался освободить умы
Людей от этого заблуждения, но Дуне Скот вновь его утвердил.
В итоге логика и теория познания оказались зависимыми от метафизики и теологии. Оккам принялся за дело, чтобы вновь отделить их друг от друга.
Для Оккама логика является инструментом философии природы, который может быть независимым от метафизики. Логика
есть анализ дискурсивной науки; наука имеет дело с вещами,
логика же с самими вещами дела не имеет. Вещи индивид>альны, универсалии же находятся среди терминов; логика изучает универсалии, в то время как наука пользуется ими без всякого обсуждения. Логика занята терминами или понятиями, рассматривая их не как физические состояния, а как значения.
1
Например, Свайнсхед, Хейтесбюри, Герсон и д'Альи.
491
Фраза «человек есть вид» не является логическим предложением,
ибо для этого необходимо лознание человека. Логика имеет дело
с вещами, созданными умом в пределах самого ума, которые не
могут существовать иначе, как через посредство существования
разума. Понятие — это естественный знак, слово — условный
знак. Необходимо отличать, когда о слове мы говорим как о вещи
и когда употребляем его в качестве значения, иначе мы можем
впасть в софизмы, вроде: «Человек есть вид, Сократ — человек,
следовательно, Сократ — вид».
Термины, относящиеся к самим вещам, называются «терминами первого понятия»; термины, относящиеся к терминам же,
называются «терминами второго понятия». Наука пользуется терминами первого понятия; логика — второго. Своеобразие метафизических терминов состоит в том, что они обозначают как вещи,
обозначаемые словами первого понятия, так и вещи, обозначаемые словами второго понятия. Метафизических терминов всего
шесть: бытие, вещь, нечто, некто, истинный, благий 1 . Своеобразие этих терминов состоит в том, что все они могут быть высказаны друг о друге. Но в логике можно обходиться и без них.
Познаются вещи, а не формы, порожденные умом; формы эти
являются не тем, что познается, а тем, при помощи чего вещи
познаются. Универсалии (в логике) представляют собой лишь
термины или понятия, утверждающие нечто о многих других терминах или понятиях. Универсалия, род, вид — все это термины
второго понятия и потому не могут обозначать вещи. Но так как
некто и существо — термины обратимые, то если бы универсалия
реально существовала, она была бы термином некоего и индивидуальной вещи. Универсалия есть просто знак многих вещей.
В этом вопросе Оккам согласен с Аквинским и расходится
с Аверроэсом, Авиценной и августинианцами. И Оккам и Аквинский полагают, что реально существуют лишь индивидуальные
вещи, индивидуальные умы и акты познания. Правда, и Аквинский и Оккам допускают universale ante rem, но только для того,
чтобы объяснить сотворение мира; идея сотворения мира должна
была быть в уме бога до того, как он смог его сотворить. Однако
это допущение относится к области теологии, а не к объяснению
человеческого познания, которое имеет дело лишь с universale
post rem. Объясняя человеческое познание, Оккам никогда «е допускает, что универсалии суть вещи. Взгляды Сократа сходны
с воззрениями Платона, заявляет он, но не потому, что существует третья вещь, называемая сходством. Сходство представляет
собой термин второго понятия и является продуктом нашего разума. (Все эти мысли великолепны.)
Предложения о событиях, возможных в будущем, не могут
пока считаться, по Оккаму, ни истинными, ни ложными. Он не
1
Я не останавливаюсь здесь на критике того употребления, которое сделал из этих терминов Оккам.
492
делает никаких попыток примирить это воззрение с божественным всемогуществом. В данном вопросе, как и во всех других,
Оккам полностью отделяет логику от метафизики и теологии.
Несколько примеров рассуждений Оккама могут быть полезными для понимания его взглядов.
Он задает вопрос: «Является ли единичное первопознаваемым,
согласно первенству возникновения?»
Довод против: первым и собственным объектом познания служит общее.
Довод за: объект чувства и объект познания совпадают; первый же объект чувства представляет собой единичное.
Таиим образом, первоначальная формулировка вопроса
остается в силе. (По-видимому, потому, что оба довода кажутся
вескими.)
Оккам продолжает: «Вещь, находящаяся вне души и не
являющаяся знаком, первопознается таким познанием (то есть
познанием единичным); поэтому первопознаваемое есть единичное, ибо все, что находится вне души, представляет собой единичное».
Далее Оккам заявляет, что абстрактное познание всегда
предполагает познание «интуитивное» (то есть основанное на
чувственном восприятии), а последнее вызывается единичными
вещами.
Затем Оккам перечисляет четыре сомнения, которые могут
возникнуть в связи с рассматриваемым вопросом, и все их разрешает.
В заключение Оккам дает утвердительный ответ на свой первый вопрос, но добавляет, что «если считать не по первенству
возникновения, а по первенству соответствия, то первым объектом
будет общее».
Вопрос, лежащий в основе всего этого рассуждения, заключается в следующем: является ли (или насколько является) восприятие источником нашего познания? Не забудем, что Платон
в диалоге «Теэтет» отвергает определение познания как восприятия. Совершенно очевидно, что Оккам и понятия не имел
о «Теэтете», но если бы этот диалог был ему известен, то он не
согласился бы с Платоном.
На вопрос: «Реально ли различаются в человеке чувствующая
душа и душа разумная?» — Оккам отвечает, что действительно
они различаются реально, хотя доказать это нелегко. Одно из
его доказательств заключается в том, что мы можем желать
в соответствии с нашим аппетитом то, что отвергаем нашим разумом; следовательно, аппетит и разум принадлежат различным
субъектам. Другое доказательство заключается в том, что чувства
субъективны в чувствующей душе, но не субъективны в разумной
душе. Кроме того, чувствующая душа протяженна и материальна,
в то время как разумная душа непротяженна и нематериальна.
Оккам рассматривает четыре возражения против этого взгляда —
493
все теологического порядка 5 — и устраняет их. По данному
вопросу Оккам принимает, пожалуй, совсем не тот взгляд, который
от него можно было бы ожидать. Однако он соглашается со
св. Фомой я расходится с Аверроэсом во мнении, что разум всех
людей индивидуален, а не есть нечто безличное.
Своим подчеркиванием возможности изучения логики и человеческого познания безотносительно к метафизике и теологии
труд Оккама дал толчок научному исследованию. Августинианцы,
заявлял он, сначала объявили вещи непознаваемыми, а людей —
неспособными к разумному мышлению, а потом добавили свет
из бесконечности, при помощи которого познание стало возможно; в этом они заблуждались. В данном пункте Оккам соглашался с Аквинским, но различие между ними было только
в том, что они подчеркивали: Аквинский был в первую очередь
теологом, Оккам же, поскольку это касалось логики, являлся
в первую очередь светским философом.
Позиция, занятая Оккамом, придавала чувство уверенности
•исследователям конкретных проблем, например его непосредственному последователю Николаю Орезмскому (ум. в 1382 году),
который изучал планетарную теорию. Николай Орезмский был
в известной мере предшественником Коперника; он изложил обе
теории — геоцентрическую и гелиоцентрическую — и заявил, что
каждая из них в состоянии объяснить все фактические данные,
известные в то время, так что решить, какая из них верна, —
невозможно.
После Уильяма Оккама не было ни одного великого схоласта.
Следующий период для великих философов начался в эпоху
позднего Возрождения.
1
Например, между страстной пятницей и пасхой душа Христа спускалась в ад, в то время как тело его оставалось в могиле Иосифа из Аримафеи. Если чувствующая душа отличается от души разумной, то где пребывала все это время чувствующая душа Христа: в аду или в могиле?
Глава
XV
УПАДОК ПАПСТВА
XIII столетие завершило тот великий синтез — философский,
теологический, политический и социальный, — который был создан мало-помалу в результате соединения многих элементов.
Первым элементом была чистая греческая философия, особенно
философские учения Пифагора, Парменида, Платона и Аристотеля. Затем, вследствие завоеваний Александра, в большом количестве нахлынули восточные верования '. Последние, используя орфизм и мистицизм, преобразили умственный облик
мира греческого языка, а в конечном счете и мира латинского
языка. Идея об умирающем и воскрешающем боге, сакраментальное вкушение того, что считалось плотью бога, второе
рождение « новой жизни, достигаемое путем известной церемонии, аналогичной крещению, — все это стало частью теологии
значительных групп населения языческого римского мира.
С этими религиозными представлениями была связана этика
освобождения от рабской покорности плоти, аскетическая по
своему характеру, по крайней мере теоретически. Из Сирии,
Египта, Вавилона и Персии проник в Европу институт духовенства, обособленного от мирского населения, наделенного
более или менее сверхъестественными дарами и способного оказывать значительное политическое влияние. Из тех же источников был заимствован пышный, . поражающий воображение
ритуал, в значительной мере связанный с верованием в загробную жизнь. Из Персии, в частности, проник дуализм, рассматривавший мир как арену столкновения двух огромных армий —
одной, воплощающей добро и предводительствуемой -Арумаздой,
и другой, представляющей зло и возглавляемой Ариманом.
Черная магия относилась к тому, что было создано Ариманом и его последователями в мире духов. Сатана является
развитием Аримана.
Этот наплыв варварских идей и обычаев был синтезирован
с рядом эллинистических элементов в философии неоплатонизма. В орфизме, пифагореизме и некоторых разделах учения
Платона греки развили теоретические представления, которые
легко поддавались соединению с теоретическими представлениями Востока, возможно потому, что они сами задолго до
1
См. C u m o n t , Oriental Religions in Roman Paganism.
495
этого были заимствованы с Востока. С Платоном и Порфирием
развитие языческой философии завершается.
Однако теории этих мыслителей, несмотря на свою глубокую
религиозность, не могли без значительных преобразований
вдохновить победоносную народную религию. Их философские
учения были трудны и недоступны для широких масс; слишком
интеллектуальным для масс являлся и предложенный ими путь
к спасению. Консерватизм этих философов побуждал их поддерживать традиционную религию Греции, которую, однако, им
приходилось толковать иносказательно, чтобы смягчить ее аморальные элементы и примирить ее со своим философским монотеизмом. Греческая религия не могла конкурировать с восточными ритуалами и теологиями и потому пришла в упадок.
Оракулы умолкли, жречество же никогда не составляло могущественной обособленной касты. Поэтому попытка оживить
греческую религию носила архаический характер, придававший
ей известную хилость и педантичность, особенно явственные при
императоре Юлиане. Уже в III столетии можно было предвидеть, что какая-либо азиатская религия покорит римский мир,
хотя в данное время на эту роль продолжали претендовать
несколько соперничающих религий, каждая из которых, казалось, имела шансы на победу.
Христианство соединяло в себе ряд сильных элементов, заимствованных из разных источников. От евреев христианство переняло священную книгу и доктрину о лживости и порочности
всех религий, кроме одной; но оно отвергло расовую исключительность евреев и неудобства Моисеева закона. Позднему
иудаизму уже было известно верование в загробную жизнь, но
христиане придали новую определенность представлениям
о небе и аде и о том, какими путями достигать одного и избегать другого. Христианская пасха соединила в себе еврейскую
пасху с языческими празднествами в честь воскресающего бога.
Христианство впитало в себя и персидский дуализм, но с более твердой уверенностью в конечном всемогуществе доброго
начала и с добавлением представления о том, что языческие
боги были последователями сатаны. На первых порах христиане
уступали своим противникам в области философии или ритуала,
но постепенно этот пробел был ликвидирован. На первых порах
наибольшие успехи в области философии были достигнуты среди
полухристианских гностиков, а не ортодоксальных христиан;
но со времени Оригена христиане развили адекватную их учению философию, подвергнув переработке неоплатонизм. Раннехристианский ритуал является несколько темной темой, но, во
всяком случае, ко времени св. Амвросия он приобрел необычайно
пышные, поражающие воображение формы. Могущественное и
обособленное положение духовенства было заимствовано с Востока, но в христианстве оно постепенно усилилось при помощи
методов церковного управления, во многом обязанных практике
496
Римской империи. Ветхий завет, мистические религии, греческая
философия и римские методы управления —все это "слилось
воедино в католической церкви и соединилось, чтобы придать
ей силу, равной которой не знала ни одна из предшествующих
социальных организаций.
Западная церковь, подобно древнему Риму, хотя и более
медленно, развилась из республики в монархию. Мы уже проследили этапы роста власти папства — от Григория Великого
через Николая I, Григория VII и Иннокентия III до конечного
поражения Гогенштауфенов в войнах гвельфов и гибеллинов.
В то же время христианская философия, до того носившая августинианский и потому в значительной мере платоновский
характер, обогатилась новыми элементами благодаря соприкосновению с Константинополем и мусульманами. На протяжении
XIII столетия Запад приобрел довольно полное знание Аристотеля, который под влиянием Альберта Великого и Фомы Аквинского был утвержден в умах ученых в качестве высшего авторитета после священного писания и церкви. Это положение
среди христианских философов Аристотель сохранил вплоть до
сегодняшнего дня. Но я не могу не думать, что замена Платона
и св. Августина Аристотелем была ошибкой с христианской
точки зрения. Платон являлся по темпераменту более религиозным человеком, чем Аристотель, а христианская теология почти
с момента своего возникновения была приспособлена к платонизму. Платон уЧпл, что знание есть не ощущение, а своего
рода вспоминающее видение; Аристотель был в гораздо большей мере эмпириком. Св. Фома, хотя это совершенно не входило
в его намерения, расчистил дорогу для возвращения от платоновской фантастики к научному наблюдению.
Внешние события оказали большее воздействие на распад
католического синтеза, начавшийся в XIV столетии, чем философия. Византийская империя в1204 году была завоевана латинянами и оставалась в их руках до 1261 года. На протяжении
этих лет государственной религией в ней являлся католицизм,
а не греческое православие; но после 1261 года Константинополь оказался навеки потерянным для папы, несмотря на формальную унию, заключенную в Ферраре в 1438 году '. Поражение Западной империи в ее конфликте с папством не пошло на
пользу церкви, так как этому огомешал подъем национальных
монархий во Франции и Англии; на протяжении большей части
XIV столетия папа в политическом отношении был орудием
в руках французского короля. Еще более важными причинами
были подъем богатого торгового класса и рост знаний среди
мирян. Оба этих процесса начались в Италии, которая вплоть
до середины XVI столетия шла в этом отношении впереди
1
Уния была заключена в 1439 году во Флоренции, куда были перенесены заседания собора. — Прим. перев.
497
других стран Запада. В XIV столетии североитальянские города
намного превосходили по богатству все города Севера; а прослойка ученых мирян, особенно в юридических и медицинских
науках, становилась здесь все более и более многочисленной.
Североитальянские города были проникнуты духом независимости, который теперь, когда император больше не представлял
угрозы, склонен был направиться против папы. Однако те же
самые движения, хотя и в меньшей степени, существовали повсюду. Фландрия переживала пору процветания; пору процветания переживали и ганзейские города. В Англии торговля
шерстью являлась главным источником богатства. Это была
эпоха, когда весьма значительную силу приобрели тенденции,
которые можно назвать демократическими (в широком значении
этого термина), а национальные тенденции были даже еще
сильнее. Папство, весьма сильно обмирщившееся, представало
преимущественно как фискальное ведомство, присваивавшее те
доходы, которые большинство стран желало сохранить у себя.
Папы больше не пользовались или не заслуживали того морального авторитета, который им дала власть. Св. Франциск
мог действовать в полном согласии с Иннокентием III и Григорием IX; но наиболее благочестивые деятели XIV столетия были
вынуждены вступить в конфликт с папством.
Однако в начале столетия эти причины упадка папства еще
не были явными. Бонифаций VIII в булле «Unam Sanctam»
выдвинул столь крайние притязания, которых еще никогда не
выдвигал ни один из предшествующих пап. Он же в 1300 году
учредил проведение юбилейного года, в течение которого всем
католикам, посещающим Рим и исполняющим во время своего
пребывания здесь определенные церемонии, даруется полное отпущение грехов. Это привлекло в сундуки курии и карманы
римского населения огромные суммы денег. Первоначально
предусматривалось, что юбилейный год будет проводиться каждые сто лет, но прибыли оказались столь значительными, что
этот срок был сокращен до пятидесяти лет, а затем и до двадцати пяти, каким он остается по сей день. Первый юбилей —
1300 год — явил папу на вершине его успехов, и эта дата может
быть удобно принята как начальная веха упадка папства.
Бонифаций VIII являлся итальянцем; родиной его был город
Ананьи. Во время пребывания Бонифация в Англии его заточили в лондонский Тауэр, чтобы заставить поддержать Генриха III от имени папы против мятежных баронов, но в 1267 году
его освободил из неволи сын короля, будущий Эдуард I. Уже
в то время в церкви была могущественная французская партия,
и избрание Бонифация папой натолкнулось на противодействие
французских кардиналов Бонифаций вступил в яростный конфликт с французским королем Филиппом IV по вопросу о том,
вправе ли король облагать налогами французское духовенство.
Бонифаций был предан непотизму и отличался безмерной
498
алчностью; поэтому он жаждал удержать в своих руках контроль над столькими источниками доходов, сколько было возможно. Бонифация обвинили в ереси, и, возможно, справедливо;
по-видимому, он был аверроистом и не верил в бессмертие.
Столкновение Бонифация с французским королем приняло такой ожесточенный характер, что король- послал вооруженный
отряд, чтобы арестовать папу; имелось в виду низложить его
решением вселенского собора. Папа был схвачен в Ананьи, но
сумел бежать в Рим, где и умер. После этого долгое время ни
один папа не дерзал перечить французскому королю.
После весьма непродолжительного междуцарствия кардиналы в 1305 году избрали папой архиепископа Бордоского, который принял имя Климента V. Он был гасконцем и последовательно представлял интересы французской партии в церкви На
протяжении всего своего понтификата он ни разу даже не выехал в Италию Коронован Климент V был в Лионе, а в 1309 году
обосновался в Авиньоне, который оставался папской резиденцией почти семьдесят лет. Климент V ознаменовал свой союз
с французским королем совместной акцией против тамплиеров.
Оба они испытывали нужду в деньгах — папа потому, что был
предан фаворитизму и непотизму, король — в связи с расходами,
которых требовали война с Англией, фландрское восстание и
непрерывно разраставшийся деятельный государственный аппарат После того как король ограбил ломбардских банкиров,
а в преследованиях евреев дошел до предела того, что «могла
вынести торговля», его осенило, что есть еще тамплиеры, бывшие банкирами и, кроме того, владевшие во Франции огромными земельными владениями, на которые он мог наложить
руку с помощью папы. Поэтому условились, что церковь раскроет, будто тамплиеры впали в ересь, а король и лапа поделят
между собой добычу. В условленный день в 1307 году все видные тамплиеры во Франции были арестованы; всем им 'предъявили заранее подготовленный список наводящих вопросов; под
'пыткой они признались, что воздавали лочести сатане и совершали разные другие мерзкие деяния; дело кончилось тем, что
в 1313 году 'папа запретил орден, а вся его собственность была
конфискована. Лучший отчет о деле тамплиеров дан в «Истории инквизиции в средние века» Генри Ч. Ли, где после всестороннего и полного исследования относящихся к делу фактов
автор приходит к выводу, что ни одно из обвинений, выдвинутых против тамплиеров, не имело никакого основания.
В деле тамплиеров финансовые интересы папы и короля совпадали. Но в большинстве случаев и в большинстве районов
христианского мира они приходили в столкновение. Во времена
Бонифация VIII король смог обеспечить поддержку сословиями
(даже духовным сословием) тех требований, которые он отстаивал в споре с папой по вопросу о налоговом обложении. Когда
же папы оказались в политической зависимости от Франции,,
499
то государи, враждебные французскому королю, неизбежно
стали врагами папы. Это-то и привело к защите Уильяма Оккама
и Марсилия Падуанского императором; немного позднее это же
привело к защите Виклефа Джоном Гонтом.
Епископы в целом находились в то время в полной зависимости от папы; во все растущей степени они не только номинально, но и фактически назначались им. Столь же покорными
были монашеские ордена и доминиканцы, но францисканцы
сохранили в какой-то мере дух независимости. Это привело к их
конфликту с папой Иоанном XXII (1316—1334), о котором уже
шла речь в связи с Уильямом Оккамом. Во время этого конфликта Марсилий уговорил императора двинуться на Рим, где
население возложило на него императорскую корону и объявило
Иоанна XXII низложенным, после чего был избран францисканский антипапа. Однако из всей этой затеи ничего не вышло,
кроме общего падения уважения к папству.
Бунт против папского владычества принимал разные формы
в разных странах. Иногда он оказывался связанным с монархическим национализмом, иногда — с пуританским негодованием
по поводу развращенности и обмирщения папского двора. В самом Риме этот бунт был связан с архаическим демократизмом.
В правление Климента VI (1342—1352) Рим на время попытался освободиться от отсутствующего папы; движение это возглавил замечательный человек Кола ди Риенци. Рим страдал
не только от владычества пап, но и от местной аристократии,
продолжавшей поддерживать ту анархию, которая привела папство на край падения в X столетии. По существу, папы отчасти
для того и бежали в Авиньон, чтобы спастись от беззакония
римской знати. На первых порах Риенци, сын трактирщика,
восстал только против знати и на этом этапе пользовался поддержкой папы. Он возбудил такой подъем народного энтузиазма, что знать бежала (1347). Петрарка, восхищавшийся Риенци и посвятивший ему одну из своих од, побуждал его продолжать свое великое и благородное дело. Риенци принял титул
трибуна и провозгласил верховенство римского народа над империей. Это верховенство он 'мыслил, по-видимому, демократическим, ибо созвал представителей от всех итальянских городов
на своего рода парламент. Успех, однако, породил в Риенци
манию величия. В это время, как и частенько, титул императора
оспаривали два претендента. Риенци приказал предстать перед
собой обоим претендентам и князьям-избирателям для решения
вопроса. Это, естественно, сделало его врагом обоих претендентов на титул императора, а также врагом папы, который считал
вынесение приговоров в подобных делах своей прерогативой.
Риенци был схвачен папой (1352) и два года провел в тюремном заточении, пока не умер Климент VI. Тогда он получил
свободу и возвратился в Рим, где снова на несколько месяцев
захватил власть. Однако во второй период правления Риенци
500
его популярность оказалась непродолжительной, и в конце концов он был убит толпой. Байрон, как и Петрарка, воспел его
в одной из своих поэм.
Ход событий сделал очевидным, что если папство желало остаться действительным главой всей католической церкви, то
оно должно было освободиться от зависимости от Франции и
для этого возвратиться в Рим. К тому же англо-французская
война, в ходе которой Франция терпела жестокие поражения,
сделала положение Франции шатким. Поэтому Урбан V в 1367
году переехал в Рим; но итальянская политика оказалась для
него слишком путаным делом, и незадолго до своей смерти он
возвратился в Авиньон. Следующий папа Григорий XI был более
решителен. Враждебность к французской курии сделала многие итальянские города, особенно Флоренцию, ярыми противниками папства, но, возвратившись в Рим и выступив против
французских кардиналов, Григорий XI сделал все, что было
в его силах, чтобы спасти положение. Однако, когда он умер,
столкновение французской и римской партий в коллегии кардиналов приняло непримиримый характер. В соответствии с желаниями римской партии папой был избран Бартоломео Приньяно, который принял имя Урбана VI. Но ряд кардиналов объявил его избрание противоречащим каноническому праву и избрал папой Роберта Женевского, принадлежавшего к французской партии. Он принял имя Клемента VII и остался жить
в Авиньоне.
Так начался Великий раскол, который длился почти сорок
лет. Франция, понятно, признала авиньонского папу, а враги
Франции — римского папу. Шотландия была врагом Англии,
а Англия — врагом Франции; поэтому Шотландия также признала авиньонского папу. Авиньонский и римский папы подбирали кардиналов из числа своих приспешников, а когда один
из пап умирал, поддерживавшие его кардиналы быстро избирали его преемника. В силу этого единственным способом ликвидации раскола было противопоставить обоим папам некую
высшую власть. Так как было ясно, что один из пап должен
быть законным, то задача заключалась в том, чтобы найти
власть, которая была бы выше законного папы. Единственным
решением являлся созыв вселенского собора. Парижский университет, главой которого был Герсон, развил новую теорию,
согласно которой право законодательной инициативы в церкви
принадлежит собору. Светские государи, весьма недовольные
церковным расколом, оказали поддержку соборному движению.
Наконец, в 1409 году был созван собор, заседания которого происходили в Пизе. Однако он потерпел неудачу, причем самым
смехотворным образом. Собор объявил обоих пап низложенными
за ересь и раскол и избрал третьего папу, который вскоре умер;
но поддерживавшие новоизбранного папу кардиналы избрали
в качестве его преемника бывшего пирата по имени Балдассаре
501
Косса, который принял имя Иоанна XXIII. Таким образом, фактическим результатом собора явилось то, что вместо двух пап
их стало три, причем соборный папа был отъявленный негодяй.
На этой стадии положение казалось более безнадежным, чем
когда-либо.
Однако приверженцы соборного движения не сложили оружия. В 1414 году был созван новый собор в Констанце, который
перешел к энергичным действиям. Прежде всего собор предпи*
сал, что папы не могут распускать соборы и обязаны в некоторых отношениях подчиняться им; он решил также, что будущие
папы обязаны созывать вселенский собор каждые семь лет. Собор низложил Иоанна XXIII, а римского папу побудил отречься
от престола. Авиньонский папа отказался отречься от престола,
а после его смерти в результате происков арагонского короля
был избран его преемник. Но Франция, оказавшаяся к этому
времени во власти Англии, отказалась признать авиньонского
папу, и поддерживавшая его партия растеряла все свое влияние
и в конце концов перестала существовать. Таким образом, наконец никто не противостоял папе, избранному собором, и в 1417
году собор выбрал папу, принявшего имя Мартина V.
Эти мероприятия делают честь Констанцскому собору, чего
нельзя сказать о поведении собора по отношению к Гусу, чешскому ученику Виклефа. Гуса вызвали в Констанцу, обещав
ему неприкосновенность личности, но, когда он прибыл сюда,
его осудили и сожгли на костре. Виклеф был в безопасности
в могиле, но собор приказал вырыть из земли его останки и
сжечь их на костре. Приверженцы соборного движения изо всех
сил старались отвести от себя всякое подозрение в неортодоксальности.
Констанцский собор ликвидировал раскол, но он надеялся
достигнуть гораздо большего — заменить папский абсолютизм
конституционной монархией. Перед своим избранием Мартин V
надавал много обещаний; некоторые из них он выполнил, другие— нарушил. Он дал согласие на декрет, обязывавший пап
созывать собор каждые семь лет, и этому декрету оставался
послушным. После того как Констанцский собор был распущен
в 1417 году, в 1424 году был созван новый собор, не сыгравший
никакой роли; затем, в 1431 году, созвали еще один собор, заседания которого должны были происходить в Базеле. Как раз
в это время Мартин V умер, а его преемник Евгений IV на протяжении всего своего понтификата находился в жестоком конфликте с реформаторами, которые держали в своих руках собор.
Евгений IV распустил собор, но последний отказался считать
себя распущенным; в 1433 году папа на время уступил, но
в 1437 году снова распустил собор. Несмотря на это, собор продолжал заседать вплоть до 1448 года, когда для всех стало
очевидным, что папа добился полного триумфа. В 1439 году
собор сам лишил себя сочувствия тем, что объявил папу низло502
женны'М и избрал антипапу (последнего антипапу в истории),
которой, однако, почти сразу после своего избрания отрекся от
престола. В том же году Евгений IV завоевал 'престиж тем, что
созвал свой собственный собор в Ферраре, на котором греческая церковь, в смертельном страхе перед турками, формально
етриэЯала свою зависимость от Рима. Таким образом, папство
вышло из этой борьбы политическим победителем, но в весьма
значительной степени растеряв свою прежнюю способность внушать нравственное почтение.
Виклеф (ок. 1320—1384) иллюстрирует своей жизнью и своим
учением падение авторитета папства в XIV столетии. В отличие
от ранних схоластов Виклеф принадлежал к белому духовенству, а не к монашескому или нищенствующему ордену. Он
пользовался огромной славой в Оксфорде, где в 1372 году получил степень доктора богословия. Короткое время он возглавлял
колледж Баллиоль. Виклеф был последним значительным оксфордским схоластом. Как философ, он не являлся прогрессивным мыслителем: он был реалистом и скорее платоником, чем
аристотеликом. Виклеф утверждал, что божественный промысел
не произволен, как полагают некоторые; действительный мир
представляет собой не один из возможных миров, а единственный возможный мир, так как бог не может не выбрать самое
совершенное. Но не эти воззрения делают Виклефа интересной
фигурой, да и не на них, по-видимому, сосредоточивались его
главные интересы, ибо он покинул Оксфорд, чтобы вести жизнь
сельского священника. Последние десять лет своей жизни Виклеф был по назначению короны приходским священником в Латтеруэрте. Однако он продолжал читать лекции в Оксфорде.
Виклеф поражает необычайной медлительностью своего духовного развития. В 1372 году, когда ему было уже 50 лет или
даже больше, он все еще являлся правоверным католиком;
только позднее, по-видимому, он стал еретиком. На путь ереси
Виклефа, очевидно, толкнула исключительно сила его нравственных чувствований — его. любовь к бедным и отвращение к
богатым церковникам, погрязшим в мирских заботах. На первых лорах нападки Виклефа на 'папство носили только политический и нравственный, а не доктринальный характер; и только
постепенно ход событий толкнул его на пугь более широкого
бунта.
Отход Виклефа от ортодоксии начался в 1376 году курсом
лекций в Оксфорде на тему «О гражданском владении». Виклеф
выдвинул теорию, согласно которой право на владение и собственность дается лишь праведностью; неправедное духовенство
лишено такого права; право решать, следует сохранить собственность тому или иному церковнику или нет, предоставлено
гражданской власти. Далее Виклеф учил, что собственность
является плодом греха; Христос и апостолы не имели никакой
собственности, и священники тоже не должны иметь никакой
503
собственности. Эти доктрины вызвали негодование всего духовенства, кроме членов нищенствующих орденов. Однако английское правительство поддержало Виклефа, ибо папа выкачивал
кз Англии огромную дань, и доктрина о том, что Англия не
должна посылать денег папе, оказывалась весьма удобной. Учение
Виклефа было особенно кстати в условиях, когда папа зависел
от Франции, а Англия находилась с Францией в состоянии войны.
Джон Гонт, являвшийся фактическим правителем страны, пока
Ричард II был несовершеннолетним, оказывал Виклефу дружескую поддержку до тех пор, пока это было возможно. Напротив,
папа Григорий XI осудил 18 тезисов в лекциях Виклефа, заявив,
что они были позаимствованы у Марсилия Падуанского. Виклефу
приказали предстать на суде перед епископским трибуналом,
но королева и толпа защитили его, а Оксфордский университет
отказался признать юрисдикцию папы над своими преподавателями. (Даже в наши дни английские университеты остаются
верны принципу академической свободы.)
Между тем на протяжении 1378 и 1379 годов Виклеф продолжал писать ученые трактаты, в которых отстаивал мнение,
что король — это наместник бога и что епископы подвластны
королю. Когда наступил Великий раскол, Виклеф пошел еще
дальше и стал клеймить позором папу как антихриста и утверждать, что принятие Константинова дара сделало всех последующих пап отступниками. Виклеф перевел Вульгату на английский язык и положил начало движению «бедных священников»,
ряды которых пополнялись из числа мирян. (Этим шагом он,
наконец, навлек на себя гнев также и членов нищенствующих
орденов.) Виклеф использовал «бедных священников» в качестве
странствующих проповедников, пастырское слово которых должно
было в первую очередь быть обращено к бедным. В конце концов в своих нападках на священнические дары Виклеф дошел
до того, что стал отрицать пресуществление, которое он назвал
обманом и богохульствеиньгм безумием. Тут даже и Джон Гонт
приказал ему заткнуть рот.
Крестьянское восстание 1381 года, которое возглавлял Уот
Тайлер, сделало положение Виклефа еще более затруднительным. Мы не располагаем доказательствами того, что он активно
поддерживал крестьянское восстание, но, в отличие от Лютера
в сходных обстоятельствах, он не поднял свой голос в его осуждение. Джон Болл, социалистический священник, лишенный
сана, который являлся одним из вождей крестьянского восстания, относился к Виклефу с восхищением, что не могло не бросить тени и на него самого. Однако если учесть, что Джона
Болла отлучили от церкви в 1366 году, когда Виклеф был еще
ортодоксом, то он должен был прийти к своим воззрениям независимо от Виклефа. Коммунистические воззрения Виклефа,
несмотря на то, что «бедные священники*, несомненно, способствовали их распространению, им самим излагались только вла504
тинских сочинениях и потому были недоступны крестьянам из
первых рук.
Нельзя не поразиться тому, что Виклеф не пострадал за свои
взгляды и демократическую деятельность больше того, чем он
действительно пострадал. Оксфордский университет защищал
его от епископов до тех пор, пока это было возможно. Когда
палата лордов осудила виклефовских странствующих проповедников, палата общин отказалась поддержать этот приговор.
Нет никаких сомнений в том, что, если бы Виклеф прожил
дольше, тучи над его головой сгустились бы еще сильнее, но до
самой своей смерти, последовавшей в 1384 году, он формально
все ж не был осужден '. Виклефа похоронили в Латтеруэрте,
где он умер, и труп его почил в мире, пока Констанцский собор
не приказал вырыть из земли его останки и сжечь их на костре.
Английские последователи Виклефа — лолларды — стали жертвой беспощадных преследований и фактически были истреблены.
Однако благодаря тому, что жена Ричарда II была чешкой,
учение Виклефа стало известно в Чехии, где его учеником оказался Гус; в Чехии же последователи Виклефа, несмотря на
преследования, уцелели вплоть до Реформации. Хотя в Англии
бунт против папства загнали в подполье, но он тем не менее
продолжал жить в умах людей и подготовил почву для протестантизма.
На протяжении XV столетия к тем причинам упадка папства,
о которых мы уже говорили, прибавился ряд новых, что привело к очень быстрому изменению положения как в политической, так и в культурной области. Появление пороха усилило
центральные правительства в ущерб феодальной знати. Во
Франции и Англии Людовик XI и Эдуард IV заключили союз
с богатым средним классом, который помог им сокрушить аристократическую анархию. Италия до последних лет столетия
была совершенно свободна от северных армий и проделала быстрый прогресс в отношении богатства и культуры. Характерные
черты новой культуры представляли собой паганизм, восхищение Грецией и Римом и презрение к средним векам. Архитектура
и литературный стиль были приспособлены к античным образцам. Когда Константинополь, последний пережиток античности,
был взят турками, гуманисты Италии радостно приветствовали
прибывших сюда греческих беглецов. Васко да Гама и Колумб
раздвинули границы мира, а Коперник — границы неба. Константинов дар был отвергнут как лживая выдумка и уничтожен
насмешками ученых. С помощью византийцев Запад познакомился с учением Платона, причем не только в неоплатоновской
и августинианской редакциях, но и из первых рук. Наш
1
Это не совсем так В 1382 году, после крестьянского восстания, собор
английских епископов осудил учение Виклефа как еретическое — Прим перев.
505
подлунный мир уже больше не казался юдолью слез и местом
скорбного паломничества в иной мир; он представлялся миром,
открывающим возможности языческих радостей, славы, красоты
и приключений. Долгие столетия аскетического отрешения от
жизни были преданы забвению в оргии искусства, поэзии и наслаждения. Правда, даже в Италии средние века умерли не без
борьбы; Савонарола и Леонардо родились в одном и том же
году. Но в общем и целом прежние пугала перестали страшить
людей, и они были опьянены новой свободой духа. Опьянение
долго длиться не могло, но на какой-то момент оно разогнало
страх. В этот момент радостного освобождения родился новый
мир.
СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие
Введение
автора
5
17
КНИГА ПЕРВАЯ
ДРЕВНЯЯ ФИЛОСОФИЯ
Часть первая
ДОСОКРАТИКИ
Глава
I. Возникновение греческой цивилизации
Глава
II. Милетская школа Глава III. Пифагор .Глава IV. Гераклит v
Глава
V. Парменид
Глава
VI. Эмпедокл
Глава VII Афины в отношении к культуре
Глава VIII. Анаксагор
Глава IX. Атомисты > ^ 4 < ; .,''.
Глава
X. Протагор
21
42
48
57
67
72
77
80
83
93
Часть вторая
СОКРАТ, ПЛАТОН И АРИСТОТЕЛЬ
Глава 1
XI. Сократ
Глава
XII. Влияние'Спарты
Глава
XIII. Источники взглядов Платона
Глава \/ XIV. Утопия Платона
Глава
XV. Теория идей
Глава
XVI. Теория бессмертия Платона
508
101
113
124
128
140
153
шва XVII. Космогония Платона
•два XVIII. Знание и восприятие у Платона
>.ава XIX. Метафизика Аристотеля
•ава XX. Этика Аристотеля
ава XXI. Политика Аристотеля
ава XXII. Логика Аристотеля
ава XXIII. Физика Аристотеля
ава XXIV. Древнегреческая математика и астрономия
164»'
170
180
193
205
216
224
229
Часть третья
ДРЕВНЯЯ ФИЛОСОФИЯ ПОСЛЕ АРИСТОТЕЛЯ
ава
XVV. Эллинистический мир
ава XXVI. Киники и скептики
ава XXVII. Эпикурейцы
2ва XXVIII. Стоицизм
ава XXIX. Римская империя и ее отношение к культуре
гва XXX. Плотин
238
248
259
270
288
301
. . . .
КНИГА ВТОРАЯ
КАТОЛИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ
Часть первая
ОТЦЫ ЦЕРКВИ
History of
Western
Philosophy
and its Connection with Political
and Social Circumstances from
the Earliest Times to
the Present Day
LONDON
194 *
Б. Рассел
ИСТОРИЯ
ЗАПАДНОЙ
ФИЛОСОФИИ
перевод с английского
0°0
о• \ о
о •• о
оо
«МИФ»
Москва 1993
Печатается по изданию- Бертран Рассел «История западной философи
Москва, Издательство Иностранной Литературы, 1959.
ISBN 5—87214—012—6
© «МИФ» — составление, оформление, 1993
ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА
Чтобы эта книга могла избежать слишком суровой критики,
чем та, которую она несомненно заслуживает, необходимо сказать несколько слов в качестве извинения и объяснения.
Извинения необходимо принести специалистам по тем или
иным философским школам или отдельным философам. За
исключением, возможно, одного лишь Лейбница, любой из тех
философов, которых я рассматриваю в данной книге, некоторым
другим специалистам известен гораздо лучше, чем мне. Если,
однако, книги, охватывающие весьма широкие области знания,
должны все-таки писаться, то неизбежно, поскольку мы не бессмертны, что те, кто сочиняет подобные книги, должны затрачивать меньше времени на любую их часть, чем, может быть, затрачивается авторами, которые сосредоточивают основное свое
внимание на отдельной личности или каком-либо коротком периоде времени. Некоторые, чья ученая строгость непреклонна,
сделают заключение, что книги, охватывающие весьма широкие
области, вообще не должны писаться или, если они все же пишутся, то их следует составлять из монографий большого числа
авторов. Однако сотрудничество многих авторов связано с известными изъянами в изложении истории философии. Если
имеется какое-либо единство в развитии истории, если существует
внутренняя связь между тем, что было раньше, и тем, что имело
место позже, то для изложения этого совершенно необходимо,
чтобы ранний и поздний периоды были синтезированы одним
ученым. Человеку, изучающему Руссо, будет, по-видимому,
трудно отдать должное той связи, которая существует у Руссо
со' Спартой Платона и Плутарха, историк же Спарты не мог
пророчески предвидеть Гоббса, Фихте или Ленина. Выявление
таких связей и представляет собой одну из целей, стоящих перед
автором настоящей книги. Поставленная цель может быть достигнута только в обширном обозрении.
Написано много историй философии, но ни одна из них, насколько мне известно, не преследовала такой цели, какую
я выдвигаю перед собой. Философы являются одновременно
и следствиями и причинами — следствиями социальных обстоятельств, политики и институтов того времени, к которому они
принадлежат, и причинами (в случае, если те или иные фило-
софы удачливы)" убеждений, определяющих политику и институты последующих веков. В большинстве историй философии
каждый мыслитель действует как бы в пустоте; его взгляды
излагаются изолированно, исключая, самое большее, связь их
с воззрениями более ранних философов. Я же со своей стороны
каждого философа пытаюсь рассматривать (насколько это возможно сделать, не отходя от истины) в качестве продукта окружающей его среды, то есть как человека, в котором выкристаллизовались и сконцентрировались мысли и чувства, свойственные обществу, частью которого он является.
Это привело к тому, что в книгу включены некоторые главы,
относящиеся к чисто социальной истории. Никто не сможет понять стоиков и эпикурейцев без определенного знания эпохи
эллинизма или' схоластов без хотя бы беглого анализа истории развития церкви с V по XIII столетие. Поэтому я коротко
излагаю те моменты основных направлений исторического развития, которые, по моему мнению, оказали наибольшее влияние
на философскую мысль, и с возможной полнотой освещаю, может быть, незнакомые некоторым читателям периоды истории;
это касается, например, раннего средневековья. Но из этих
исторических глав я строжайшим образом выбрасываю все, чго
имело небольшое отношение или вовсе не имело никакого отношения к философии данного или последующего периода.
Проблема отбора материала для такой книги, как эта, порождает весьма большие трудности. Лишенная подробностей,
книга становится сухой и неинтересной, обилие же деталей
заключает в себе опасность сделать ее невыносимо длинной.
Я стремился к компромиссу, исследуя воззрения только тех
мыслителей, которые, на мой взгляд, имеют выдающееся значение, и упоминания в связи с ними о таких деталях (даже если они
не являются определяющими), которые представляют ценность
ввиду их иллюстративного и оживляющего характера.
Философия начиная с древнейших времен была не просто
делом школ или споров между небольшими группами ученых
людей. Она являлась неотъемлемой частью жизни общества и
как таковую я и старался ее рассматривать. Если предлагаемая
книга.обладает какими-либо достоинствами, то источником их
является указанная точка зрения.
Своим существованием эта книга обязана д-ру Альберту
С. Бэрнесу, будучи первоначально задумана и частично прочитана в виде лекций на основе фонда Бэрнеса в Пенсильвании.
Как и при написании большинства моих сочинений, начиная
с 1932 года мне все время оказывалась большая помощь в исследовательской работе, а также во. многих других отношениях
мсей женой Патрицией Рассел.
Бертран Рассел
ВВЕДЕНИЕ1
Концепции жизни и мира (world), которые мы называем
«философскими», являются продуктом двух факторов: один из
них представляет собой унаследованные религиозные и этические концепции, другой — такого рода исследования, которые
могут быть названы «научными», употребляя это слово в самом
широком смысле. Отдельные философы сильно различаются
между собой в зависимости от пропорции, в какой эти два
фактора входили в их систему, но наличие обоих является
в определенной степени тем, что характеризует философию.
«Философия» — слово, которое употреблялось во многих
смыслах, более или менее широких или узких. Я предлагаю
употреблять это слово в самом широком смысле, который и попытаюеь теперь объяснить.
Философия, как я буду понимать это слово, является чем-то
промежуточным между теологией и наукой. Подобно теологии,
она состоит в спекуляциях по поводу предметов, относительно
которых точное знание оказывалось до сих пор недостижимым;
но, подобно науке, она взывает скорее к человеческому разуму,
чем к авторитету, будь то авторитет традиции или откровения.
Все точное знание, по моему мнению, принадлежит к науке; все
догмы, поскольку они превышают точное знание, принадлежат
к теологии. Но между теологией и наукой имеется Ничья Земля,
подвергающаяся атакам с обеих сторон; эта Ничья Земля и есть
философия. Почти все вопросы, которые больше всего интересуют спекулятивные умы, таковы, что наука на них не может
ответить, а самоуверенные ответы теологов более не кажутся
столь же убедительными, как в предшествующие столетия.
Разделен ли мир на дух и материю, а если да, то что такое дух
и что такое материя? Подчинен ли дух материи или он обладает независимыми- способностями? Имеет ли вселенная какоелибо единство или цeль?J Развивается ли вселенная по направлению к некоторой цели? Действительно ли существуют законы
природы или мы просто верим в них благодаря лишь присущей
нам склонности к порядку? Является ли человек тем, чем он
1
Введение и главы I—X книги первой переведены А. Н. Чанышевым. —
Прим, ред.
кажется астроному, — крошечным комочком смеси углерода и
воды, бессильно копошащимся на маленькой и второстепенной
планете? Или же человек является тем, чем он представлялся
Гамлету? А может быть, он является и тем и другим одновременно? Существуют ли возвышенный и низменный образы
жизни или же все образы жизни являются только тщетой?
Если же существует образ жизни, который является возвышенным, то в чем он состоит и как мы его можем достичь? Нужно
ли добру быть вечным, чтобы заслуживать высокой оценки, или
же к добру нужно стремиться, даже если вселенная неотвратимо
движется к гибели? Существует ли такая вещь, как мудрость,
или же то, что представляется таковой, — просто максимально
рафинированная глупость? На такие вопросы нельзя найти
ответа в лаборатории. Теологи претендовали на то, чтобы дать
на эти вопросы ответы и притом весьма определенные, но самая
определенность их ответов заставляет современные умы относиться к ним с подозрением. Исследовать эти вопросы, если не
отвечать на них, — дело философии.
К чему тогда, можете вы спросить, тратить время на подобные неразрешимые вопросы? На это можно ответить и с точки
зрения историка и с точки зрения личности, стоящей перед
ужасом космического одиночества.
Ответ историка, постольку, поскольку я способен его предложить, будет дан на протяжении этой работы. С того времени
как люди стали способны к свободному размышлению, их действия в бесчисленных важных аспектах оказались в зависимости от их теорий относительно природы мира и человеческой
жизни и от теорий о том, что такое добро и что такое зло. Это
так же верно относительно настоящего времени, как и относительно прошлого. Чтобы понять эпоху или нацию, мы должны
понять ее философию, а чтобы понять ее философию, мы должны сами в некоторой степени быть философами. Здесь налицо
взаимная обусловленность: обстоятельства жизни людей во
многом определяют их философию, но и наоборот, их философия во многом определяет эти обстоятельства. Это взаимодействие, имевшее место в течение веков, будет предметом последующего изложения.
Однако возможен и ответ, который является ответом скорее
с точки зрения личности. Наука учит нас, что мы способны познавать, но то, что мы способны познавать, ограниченно, и если
мы забудем, как много лежит за этими границами, то утратим
восприимчивость ко многим очень важным' вещам. Теология,
с другой стороны, вводит догматическую веру в то, что мы обладаем знаниями там, где фактически мы невежественны, и тем
самым порождает некоторого рода дерзкое неуважение к Вселенной. Неуверенность перед лицом живых надежд и страхов
мучительна, но она должна сохраняться, если мы хотим жить
без поддержки утешающих басен. Нехорошо и то и другое:
забывать задаваемые философией вопросы и убеждать себя,
что мы нашли бесспорные ответы на них. Учить тому, как
жить без уверенности и в то же время не быть парализованным
нерешительностью, — это, пожалуй, главное, что может сделать
философия в наш век для тех, кто занимается ею.
Философия как нечто отличное от теологии возникла в Греции в VI веке до н. э. Пережив свою историю в античную эпоху,
она снова, в эпоху возникновения христианства и падения
Рима, была поглощена теологией. В течение своего второго
великого периода, от XI до XIV века, она испытывает господство католической церкви, если не говорить о немногих великих
мятежниках, таких, как император Фридрих II (1195—1250).
Этому периоду был положен конец тем хаосом, которы? достиг
своего кульминационного пункта в эпоху Реформации. Третий
период — начиная с XVII столетия и вплоть до нашего времени — в большей степени, чем какой-либо из предшествующих,
находится под влиянием науки. Традиционные религиозные верования сохраняют свое значение, но чувствуется необходимость их оправдания и видоизменения всюду, где наука, повидимому, требует этого. Немногие из философов этого периода
являются ортодоксальными с католической точки зрения, в их
теориях светское государство занимает более важное место,
чем церковь.
Общественная связь и личная свобода, подобно религии и
науке, находятся в состоянии конфликта или неустойчивого
компромисса в течение всего этого периода. В Греции социальная связь обеспечивалась верностью по отношению к городугосударству; даже Аристотель, хотя в его время Александр сделал город-государство устаревшим явлением, не мог видеть
какого-либо преимущества в другой политике. Степень, в какой индивидуальная свобода урезывалась долгом личности
перед городом-государством, была весьма различна. В Спарте
личность имела мало свободы, как это имеет место в современной Германии', Несмотря на эпизодические преследования,
в Афинах в лучшие времена граждане обладали совершенно
исключительной свободой от ограничений, налагаемых государством. Вплоть до Аристотеля в греческой мысли доминировало
чувство глубокой религиозной и патриотической преданности
городу-государству; ее этические системы были приспособлены
к жизни граждан городов-государств и содержали в себе значительные политические элементы. Но концепции, соответствующие эпохе независимости греков, стали больше неприменимыми,
как только греки оказались под властью сперва македонцев,
а затем римлян. Это привело, во-первых, вследствие разрыва
с традицией к утрате силы, а во-вторых, породило этику, более
' Настоящее сочинение написано до окончания второй мировой войны.
Б. Рассел здесь говорит, следовательно, о фашистской Германии. — Прим. ред.
индивидуалистическую и менее общественную. Стоики рассматривали добродетельную жизнь скорее в плане отношения души
к богу, чем гражданина к государству. Таким образом, они расчищали путь христианству, которое первое время было, подобно
стоицизму, аполитичным учением, поскольку в течение первых
трех столетий приверженцы христианства не имели никакого
влияния на правительство. В течение шести с половиной веков,
начиная с Александра Великого и кончая Константином, общественная связь обеспечивалась вовсе не философией и не старинным чувством преданности, но силой, прежде всего силой
армии, а затем гражданской администрации. Римские армии,
римские дороги, римское право и римские чиновники сперва
•создали, а потом охраняли мощное централизованное государство. Нельзя приписывать какую-либо роль римской философии
в этом деле, потому что она не играла никакой роли.
На протяжении этого длительного периода греческие идеи,
унаследованные от эпохи свободы, переживали процесс постепенного преобразования. Некоторые из старых идей, особенно
те, которые мы должны рассматривать как специфически религиозные, выиграли сравнительно в своем значении; другие, более
рационалистические, были отброшены в силу их несоответствия
духу времени. Таким образом, поздние язычники видоизменяли
греческую традицию, пока она не стала пригодной для слияния
с христианским учением.
Христианство популяризировало важный взгляд, уже подразумевавшийся в учении стоиков, но чуждый общему духу
античности: я имею в виду взгляд, согласно которому долг
человека перед богом является более настоятельным, чем его
долг перед государством'. Взгляд, что «мы должны слушаться
скорее бога, чем человека», как говорили Сократ и апо-столы, пережил обращение Константина, потому что ранние
христианские императоры были арианами или склонялись
к арианизму. Когда же императоры стали ортодоксальными,
этот взгляд канул в вечность. В Византийской империи он
оставался в тени; так же обстояло дело в последующем и в Российской империи, которая заимствовала свое христианство из
Константинополя. Но на Западе, где католические императоры
•были почти немедленно замещены (за исключением отчасти
Галлии) еретическими варварами-завоевателями, превосходство религиозного долга перед политическим сохранилось и в
некоторой степени продолжает сохраняться в настоящее время.
Вторжение варваров на шесть веков положило конец существованию цивилизации в Западной Европе. Она еще теплилась
в Ирландии, пока датчане не разрушили ее и там в IX веке,
1
Этот взгляд был известен в более ранние времена: он высказывается,
например, в «Антигоне» Софокла. Но до стоиков мало кто придерживался
такого взгляда.
10
но прежде, чем угаснуть совсем, она породила одну замечательную фигуру — Иоанна Скота Эриугену. В Восточной империи
греческая цивилизация в неизменном состоянии, как в музее,
просуществовала до падения Константинополя в 1453 году, но,
кроме художественной традиции и юстиниановского кодекса римского права, Константинополь не дал миру ничего значительного.
В течение этого периода мрака, с конца V века до середины
XI века, западноримский мир претерпел некоторые очень интересные изменения. Конфликт между долгом по отношению
к богу и по отношению к государству, который принесло с собой
христианство, принял форму конфликта между церковью и королем. Церковная юрисдикция папы распространилась на Италию, Францию и Испанию,, Великобританию и Ирландию, Германию, Скандинавию и Польшу. Сначала за пределами Италии
и Южной Франции контроль папы над епископами и аббатами
был очень слаб, но со времени Григория VII, умершего в XI веке,
этот контроль стал реальным и действенным. С этого времени
духовенство всей Западной Европы превратилось в единую организацию, направляемую из Рима и стремящуюся к власти
умно и непреклонно. Духовенство обычно, вплоть до начала
XIV столетия, одерживало победы в своих конфликтах со светскими властями. Конфликт между церковью и государством был
не только конфликтом между церковниками и мирянами, он
представлял собой также возрождение конфликта между средиземноморским миром и северными варварами. Единство церкви
было повторением единства Римской империи: церковная служба велась на латинском языке, руководящие деятели церкви
происходили по большей части из Италии, Испании или Южной
Франции. Их образование после своего возрождения вновь стало
классическим, их понятия о праве и правительстве были бы более понятны Марку Аврелию, чем современным им монархам.
Церковь в своем лице сочетала одновременно преемственность
по отношению к прошлому и все наиболее цивилизованное в настоящем.
Светская власть, напротив, находилась в руках королей и баронов тевтонского происхождения, стремящихся сохранить все
возможное из тех институтов, которые они принесли из лесов
Германии. Абсолютная власть была чужда этим институтам, она
казалась сильным завоевателям пустой и безжизненной законностью. Король должен был делить свою власть с феодальной
аристократией, но все в равной степени считали, что им позволены время от времени взрывы страстей в форме войны, убийства, грабежа или насилия. Монархи могли раскаиваться, ибо
они были искренне религиозными людьми, тем более что раскаяние было, в конце концов, само по себе только разновидностью страсти. Но- церковь никогда не могла воспитать в них
спокойной умеренности хорошего поведения, которого современ11
ный работодатель требует от своих служащих и обычно добивается его. Какая польза от завоевания мира, если они не могут пить, убивать и любить в соответствии со своим настроением? И почему это должны они со своими армиями гордых
рыцарей подчиняться предписаниям книжников, давших обет
безбрачия и лишенных вооруженной силы?. Вопреки церковному
неодобрению, они сохраняли дуэли, ордалии [судебные поединки,
или «божьи суды». — Иерее.], организовывали турниры, по-рыцарски любили; в ярости они даже убивали известных церковников.
Все вооруженные силы оставались на стороне королей, и тем
не менее церковь побеждала. Церковь брала верх отчасти потому, что она обладала почти полной монополией на образование, а отчасти потому, что короли постоянно воевали друг
с другом, но главным образом в силу того, что, за немногими
исключениями, правители и народ были в равной степени глубоко убеждены, что церковь является всемогущей. Церковь могла решить, проведет ли тот или иной король вечность
в раю или в аду, церковь могла освободить подданных от долга
повиновения и тем самым вызвать восстание. Более того, церковь олицетворяла порядок в противоположность анархии и потому приобретала поддержку возникающего торгового класса.
В Италии, в частности, последнее обстоятельство имело решающее значение.
Попытка тевтонцев сохранить хотя бы частичную независимость от церкви находила свое выражение не только в политике,
но и в искусстве, романах, рыцарстве и войне. В интеллектуальном отношении эта попытка отразилась слабо, ибо образование
находилось почти полностью в руках духовенства. Ходячая философия средневековья не является точным зеркалом своей эпохи,
она отражает только то, что думала одна партия. Среди духовенства тем не менее, особенно среди францисканских монахов,
были люди, в силу различных причин несогласные с папой. Кроме
того, в Италии культура распространилась среди мирян на несколько столетий раньше, чем севернее Альп. Фридрих II, пытаясь основать новую религию, представлял в своем лице крайнюю антипапскую культуру, тогда как Фома Аквинский, родившийся в Неаполитанском королевстве, где правил Фридрих II,
остается вплоть до наших дней классическим представителем
философии папства. Пятьюдесятью годами позднее Данте достигает синтеза и дает единственное гармоничное изложение законченной средневековой системы идей.
После Данте, по различным политическим и духовным причинам, средневековый философский синтез распадается. Пока
этот синтез сохранялся, он отличался своеобразной опрятностью
и миниатюрной полнотой и законченностью. С чем бы ни сталкивалась эта система, она все приводила в точное соответствие
со всем остальным содержанием своего весьма ограниченного
12
мира. Но великая ересь, умиротворительное движение и папство
эпохи Возрождения подготовили Реформацию, которая разрушила единство христианского мира и схоластическую теорию
правительства, имеющего своим центром папу. Новые познания
о древности, а также о форме Земли породили в эпоху Возрождения в человеке чувство усталости от систем, которые должны
были теперь восприниматься как духовная тюрьма. Астрономия
Коперника поставила Землю и человека в более скромное положение по сравнению с тем, которое они занимали в системе
Птолемея. Среди ученых стремление к собиранию новых фактов
уступило место стремлению рассуждать, анализировать и систематизировать. Хотя в области искусства Возрождение все еще
придерживается строгого порядка, в мышлении оно предпочитает
большой и плодотворный беспорядок. В этом отношении Монтень — наиболее типичный представитель своей эпохи.
В политической теории, как и везде, за исключением искусства,
порядок был нарушен. В течение средних веков, на практике
столь беспокойных и бурных, в области мысли господствовали страсть к законности и наиболее строгая теория политической власти. В конечном счете всякая власть исходит от бога.
В священных делах он уполномочил к власти папу, а в светских— императора. Но и папа и император утратили свое
значение в течение XV столетия. Папа стал просто одним из итальянских князей, вовлеченным в невероятно сложную и неразборчивую в средствах итальянскую политическую игру. Новые национальные монархии во Франции, Испании и Англии обладали
на своей территории властью, которой ни папа, ни император не
могли оспаривать. Национальное государство приобрело, особенно благодаря пороху, влияние на чувства и мысли людей, которого раньше оно не имело и которое неуклонно разрушало все,
что оставалось от римской веры в единство цивилизации.
Этот политический беспорядок нашел свое выражение в макиавеллевском «Князе». При отсутствии какого-либо ведущего принципа политика становится неприкрытой борьбой за
власть. В «Князе» дается тонкий совет, как надо успешно вести
такую игру. То, что случилось в великую эпоху Греции, произошло снова в Италии эпохи Возрождения: традиционные моральные ограничения исчезли, потому что в них увидели связь с предрассудком; освобождение от пут возбудило в людях энергию и
творчество, привело к редкому расцвету гения, но анархия и предательство, неизбежно следующие за упадком морали, обессилили итальянцев как нацию, и итальянцы попали, подобно грекам, под господство наций, менее цивилизованных, чем они
сами, но не в такой мере лишенных общественной связи..
Однако в данном случае результат был менее разрушителен,
чем в Греции, потому что новые могущественные нации оказались (за исключением Испании) столь же способными к великим достижениям, как и сами итальянцы незадолго перед этим.
13
Начиная с XVI века история европейской мысли определяется
Реформацией. Реформация — сложное и~многостороннее движение, она обязана своими успехами многим причинам. В основном это мятеж северных наций против восстановленного господства Рима. Религия являлась силой, подчинившей Север, но
в Италии религия пришла в упадок: папство как институт сохранилось и извлекало громадную дань из Германии и Англии,
но эти пока еще набожные нации не могли чувствовать почтение к Борджиа и Медичи, которые специализировались на том,
что спасали души от чистилища в обмен на деньги, которые сами
тратили на роскошь и разврат. Национальные, экономические и
моральные мотивы слились воедино, чтобы усилить мятеж против Рима. Более того, короли вскоре поняли, что стань церковь
на их территории только национальной, они смогли бы достигнуть над ней господства, а тем самым приобрести и у себя дома
еше большее могущество, чем раньше, когда делили власть с папой. По всем этим причинам теологические нововведения Лютера приветствовались в равной степени правителями и народом
большей части Северной Европы.
Католическая церковь ведет свое происхождение из трех источников. Ее священная история была еврейской, ее теология —
греческой, а ее правление и каноническое право, по крайней
мере косвенно, — римскими. Реформация отвергла римские элементы, смягчила греческие и очень усилила еврейские. Она, таким образом, сотрудничала с националистскими силами, губившими дело социальной сплоченности, осуществленное сначала
Римской империей, а затем католической церковью. Согласно католической доктрине, божественное откровение не закончилось
с созданием Писания, но продолжается из века в век через посредство церкви, поэтому личность должна подчинять ей свои
частные мнения. Протестанты, напротив, отвергли церковь как
посредника в откровении; истину следует искать только в библии, которую каждый человек может толковать для себя по-своему. Если люди разойдутся в своем истолковании, то нет такой
назначенной богом силы, которая могла бы решить этот спор. На
практике государство претендовало на права, ранее принадлежавшие церкви, но то было узурпацией. Теория протестантизма не
признавала земного посредника между душой и богом.
Эта перемена имела важные последствия. Истина должна была больше подтверждаться не консультативной властью, а внутренним созерцанием. Возникла быстро развившаяся тенденция
к анархизму в политике, к мистицизму в религии, который
всегда с трудом укладывался в рамки католической ортодоксии.
Получился не единый протестантизм, а множество сект, не единая философия, противостоящая схоластике, а столько философских систем, сколько стало философов, и не один император,
как в XIII веке, противостоял папе, а большое число еретических
королей. В итоге как в мышлении, так и в литературе развн14
вается постоянно углубляющийся субъективизм, проявляющийся
первое время как благотворное освобождение от духовного рабства, но неуклонно ведущий к враждебной для социального здоровья изоляции личности.
Современная философия начинается с Декарта, для которого
основным бесспорным положением являлось положение о существовании лишь самого себя и своих собственных мыслей, из
чего следует заключать о существовании внешнего мира. Это,
только первая стадия в развитии, которое привело через Беркли
и Канта к Фихте, для которого все — только эманация — третья буква еврейского алфавита — означает
«верблюд», и ее знак является условным изображением верблюда.
2
27
заимствовав у финикийцев это изобретение, изменили алфавит
так, чтобы он мог обслуживать их язык. При этом они сделали
важные 'нововведения, добавив гласные, тогда как финикийский
алфавит состоял из знаков, обозначающих одни согласные. Не
может быть сомнения, что приобретение этого удобного способа письма значительно ускорило прогресс греческой цивилизации.
Гомер был первым выдающимся продуктом эллинской цивилизации. Все суждения относительно Гомера предположительны,
но, по-видимому, наилучшим было то мнение, согласно которому
под этим именем скрывается скорее целый ряд поэтов, а не одна
личность. Для завершения «Илиады» и «Одиссеи» потребовалось, вероятно, около двухсот лет. Некоторые считают, что эти
поэмы были созданы в период от середины VIII до середины
VI столетия до н. э.', тогда как другие утверждают, что «Гомер»
был почти закончен в конце VIII столетия до н. э . 2
Гомеровские поэмы в известной нам форме принесены
в Афины Писистратом, правившим там (с перерывами) с 560
до 527 года до н. э. С этого времени и впредь афинская молодежь заучивала Гомера наизусть, и это сделалось наиболее
важной частью образования. В некоторых частях Греции, особенно в Спарте, Гомер получил такое признание лишь в более
позднее время.
Гомеровские поэмы, подобно изысканным рыцарским романам позднего средневековья, отражали точку зрения цивилизованной аристократии, которая игнорировала различные предрассудки, еще сохранившиеся среди населения, как плебейские.
В более поздние времена многие из этих предрассудков появились снова на свет божий.
На основе данных антропологии современные авторы пришли
к выводу, что, будучи весьма далек от первобытного примитивизма, Гомер явился преобразователем (expurgator), который
отстаивал высшие классовые идеалы городского просвещения и
который напоминал рационализатора древних мифов в XVIII веке. Олимпийские боги, представлявшие религию у Гомера, были
вовсе не единственными объектами поклонения греков, касается
ли это эпохи самого Гомера или более поздней эпохи. В народной религии имелись и другие, более темные и дикие элементы,
которые были загнаны в подполье греческим интеллектом в пору
его расцвета, но ждавшие лишь момента слабости или страха,
чтобы совершить нападение. Во времена упадка оказалось, что
верования, отброшенные Гомером и наполовину похороненные
в классический период, продолжают жить. Этот факт объясняет
многое из того, что иначе показалось бы противоречивым и удивительным.
К. J. B e l o c h , Griechische Geschichte, Кар. XII.
M. R o s t o v t s e f f , History of the Ancient World, Vol. I, p 399.
28
Первобытная религия всюду носила скорее племенной, чем
личный характер. С ней были связаны определенные ритуалы,
•которые должны были способствовать посредством симпатической магии осуществлению интересов племени, касавшихся особенно плодородия — растительного, животного и человеческого.
Зимнее солнцестояние считалось временем, когда солнце следовало ободрять, чтобы оно более не убывало в силе, весна и сбор,
урожая также требовали соответствующих обрядов. Эти обряды
часто были таковы, что вызывали сильное коллективное возбуждение, в котором индивиды утрачивали чувство своей разобщенности и начинали чувствовать себя одним целым со всем племенем. Во всем мире на определенной ступени религиозной эволюции
существовали обряды, при которых убивали и поедали священных животных и людей. Различные районы переживали эту стадию в самое разное время. Принесение в жертву богам людей
сохранялось обычно дольше, чем обрядовое поедание человеческих жертв; в Греции человеческие жертвоприношения иногда
практиковались даже в начале исторического периода. Ритуалы
плодородия без подобных жестокостей были свойственны всей
Греции, в частности элевсинские мистерии по своему символизму, в сущности, являлись земледельческими праздниками.
Следует признать, что религия у Гомера не слишком религиозна. Его боги вполне человечны; они отличаются от людей
только бессмертием и обладанием сверхчеловеческими способностями. В моральном отношении им нельзя отдать никакого
предпочтения перед человеком, и трудно понять, как они могли
внушать большое благоговение. В некоторых местах у Гомера,
вероятно более поздних, они трактуются с вольтеровской непочтительностью. Такие истинно религиозные чувства, которые могут быть обнаружены у Гомера, относятся не столько к богам
Олимпа, сколько к призрачным существам, таким, как Судьба,
Необходимость или Рок, которым подчинен # даже Зевс. Идея
Судьбы оказала большое влияние на всю греческую мысль, и
она, возможно, была одним из источников, из которых наука извлекла свою веру в естественный закон.
Гомеровские боги — это боги аристократии завоевателей, а
не боги шолезного плодородия тех, кто действительно возделывал землю. Гилберт Марри пишет: «Боги большинства наций претендовали на роль создателей мира. Олимпийцы не претендовали на это. Самое большее, что они когда-либо сделали,
состояло в том, что они завоевали его... Что же они делают
'после того, как они завоевали свои царства? Заботятся ли они
о правлении? Содействуют ли они земледелию?. Занимаются ли
они торговлей и промышленностью? Нисколько. Да и почему
они должны честно трудиться? Они считают, что легче жить
на годовые доходы и поражать ударами молнии тех, кто не
платит. Они — вожди-завоеватели, королевские пираты. Они
воюют, пируют, играют, музицируют; они напиваются допьяна,
29
покатываются со смеху над 'пришедшим к ним хромым кузнецом. Они никого не боятся, кроме своего собственного царя. Они
никогда не лгут, если дело не касается войны или любви»'.
Гомеровские герои-люди также не блещут особенно хорошим
поведением. Главенствующей семьей является дом Пелопса, но>
он отнюдь не мог служить образцом счастливой семейной жизни.
«Тантал, азиатский основатель династии, начал свою карьеру
прямым проступком против богов. Как говорят, он пытался обманом заставить богов вкусить человеческого мяса, убив для
этого своего собственного сына Пелопса. Последний, возвращенный чудесным образом к жизни, в свою очередь прогневал богов. Он победил в знаменитом состязании на колесницах своегопротивника Эномая, царя Писы, при пособничестве возничегопоследнего, Миртила, которому пообещал щедрое вознаграждение, а затем, чтобы разделаться со своим союзником, сбросил его
в море. Проклятие перешло на сыновей Пелопса — Атрея и Фиеста— в форме того, что греки называли ате, то есть сильного,
если не действительно непреодолимого побуждения к преступлению. Фиест, совратив жену своего брата, сумел благодаря этому
похитить у последнего «счастье» семьи — знаменитый златорунный овен. В свою очередь Атрей, обеспечивший изгнание своему
брату Фиесту, притворился, что желает простить его, и, зазвав
Фиеста к себе под 'предлогом примирения, пригласил его на пир,
где угостил мясом его же сыновей. Затем проклятие унаследовал сын Атрея Агамемнон, который оскорбил Артемиду, убив
ее священную лань, за что был вынужден, чтобы умилостивить
богиню и обеспечить для своего флота безопасный проход
в Трою, принести в жертву богине свою дочь Ифигению. В свою
очередь он был убит своей неверной женой Клитемнестрой и ее
любовником Эгисфом, уцелевшим сыном Фиеста. Орест, сын
Агамемнона, со своей стороны мстит за своего отца, убивая
свою мать и Эгисфа» 2 .
Гомер как законченное достижение был продуктом Ионии,
то есть части эллинской Малой Азии и прилегающих островов.
Гомеровские поэмы записаны и зафиксированы в их теперешнем окончательном виде самое позднее в какой-то отрезок времени VI века до те. э.
Греческая наука, философия и математика берут свое начало также в этом столетии. В то же время в других частях
мира происходят события чрезвычайной важности. Конфуций,
Будда и Зороастр, если они вообще существовали, могут быть
отнесены к этому же столетию3. В середине этого столетия Кир
основал Персидскую империю. Греческие города Ионии, кото1
«Five Stages of Greek Religion», p. 67.
H. J. R о s e, Primitive Culture in Greece, 1925, p. 193.
Время деятельности Зороастра является, однако, весьма предположительным. Некоторые относят его к 1000 году до н.э. См. «Cambridge Ancient
History», Vol. IV, p. 207.
2
3
30
рым персы предоставили некоторую ограниченную автономию»
к концу VI столетия предприняли бесплодное восстание, которое было подавлено Дарием. Лучшие люди этих городов стали
изгнанникам». Некоторые философы этого периода были беженцами, которые странствовали из города в город в пределах
еще не порабощенной части эллинского мира, распространяя
там цивилизацию, сосредоточенную до того времени главным
образом в Ионии. В своих странствиях они встречали доброжелательное отношение окружающих. Ксенофан, период расцвета
деятельности которого приходится на последнюю часть VI столетия до н. э., рассказывает:
«Лежа в зимнюю пору на мягком ложе у огня, распивая
сладкое вино и грызя горох, следующую беседу должен вести
сытый человек: «Кто ты и откуда? Сколько лет тебе, добрейший? В каком ты был возрасте, когда пришел мидянин?»'
Остальной Греции удалось сохранить свою независимость,
в битвах отри Саламине и Платее, после которых на продолжительное время была освобождена Иония 2 .
Греция распадалась на большое количество маленьких независимых государств, каждое из которых состояло из города и
окружающей его сельской местности. В разных частях греческого мира уровень' цивилизации был весьма различен, лишь
«емногие города внесли свой вклад в общегреческие достижения. Спарта, о которой в дальнейшем я буду говорить подробнее, имела большое значение в военном, но отнюдь не в культурном отношении. Коринф был богатым и процветающим городом, крупным торговым центром, но и он был небогат великими,
людьми.
Существовали и чисто земледельческие, сельские общества,,
вроде знаменитой Аркадии, представлявшейся городским жителям идиллией, но которая в действительности была полна древних варварских ужасов.
Жители Аркадии поклонялись Пану. У них существоваломножество культов плодородия, в которых зачастую простой
столб правильной формы занимал место статуи бога. Козел
символизировал плодородие, так как крестьяне были слишком
бедны, чтобы иметь во владении быков. Когда запасы пищи
истощались, статую Пана наказывали. (Подобные вещи до сих
пор имеют место в отдаленных китайских деревнях.) Существовало там и целое племя людей, которых считали оборотнями,
1
Уместно продолжить здесь из Ксенофана: «Вот уже шестьдесят семь
лет, как я с моими думами ношусь по эллинской земле. А тогда мне было
от роду с чем-то двадцать пять лет, если только я не ошибаюсь в этом». —
Прим. ред.
2
В результате поражения, которое Афины потерпели от Спарты, персы
возвратили назад все побережье Малой Азии, их права на которое были признаны Анталкидовым миром (387—386 годы до н. э.). Приблизительно пятьюдесятью годами позднее оно было включено в империю Александра Македонского.
31
вероятно в связи с сохранившимися у них человеческими жертвоприношениями и каннибализмом. Согласно поверью, всякий,
вкусивший плоти принесенного в жертву человека, становится
таким оборотнем. Имелась также пещера, посвященная Зевсу
Ликейскому (Зевсу Волку); в этой пещере ни для кого не было
опасения, и всякий, побывавший в ней, умирал в течение года.
Все эти предрассудки еще процветали в классические времена 1 .
Пан, носивший первоначально имя «Паон», что значило едок
«ли пастух, приобрел вслед за принятием его культа Афинами
ч в V веке до н. э., после греко-персидских войн, свой более известный титул, истолкованный в смысле Всеобъемлющего Божества 2 .
Однако в Древней Греции мы можем найти много такого,
в чем мы могли бы усматривать религию в 'принятом у нас смысле слова. Эта религия связана не с олимпийскими богами,
а с Дионисом, или Вакхом. Это имя, вполне естественно, вызывает в нашем сознании образ бога с сомнительной репутацией —
бога вина и пьянства. Но тот путь, каким из культа Вакха возник глубокий мистицизм, оказавший столь большое влияние на
многих философов и даже сыгравший свою роль при формировании христианской теологии, весьма примечателен и должен
быть понят всяким, кто желает изучить развитие греческой
мысли.
Дионис, или Вакх, был первоначально фракийским богом.
Фракийцы были гораздо менее цивилизованны, чем греки, относившиеся к фракийцам как к варварам. Как и у всех народов
с примитивным земледелием, у фракийцев существовали свои
культы плодородия, а также бог, способствующий плодородию.
Имя этого бога — Вакх. Никогда не было совершенно ясно, выступал ли Вакх в образе человека или быка. Когда фракийцы
научились делать пиво, состояние опьянения они стали представлять как божественное и воздавать хвалу Вакху. Когда же
позднее они познали вино и стали его употреблять, поклонение
Вакху возросло еще более. Его функция способствовать плодородию вообще стала отчасти подчиненной его новой функции,
связанной с виноградом и божественным безумием, порождаемым употреблением вина.
Не известно, когда культ Вакха был перенесен из Фракии
в Грецию; по-видимому, это .произошло незадолго до начала
исторической эпохи. Этот культ Вакха был встречен ортодоксией враждебно, но тем не менее он укоренился в Греции. В нем
содержалось большое количество варварских элементов, вроде
разрывания на куски диких животных и поедания их целиком
в сыром виде. Он содержал в себе также любопытный элемент
феминизма. Благородные матроны и девушки, собравшись боль1
2
Н. J. R o s e , Primitive Culture in Greece, p. 65 и далее.
J. E. H a r r i s o n , Prolegomena to the Study of Greek Religion, p. 6E
32
шими группами, проводили целые «очи на открытых холмах
в танцах, вызываемых экстазом, и в упоении, отчасти алкогольном, но главным образом мистическом. Эта практика весьма
раздражала мужей, но они не осмеливались идти против религии. Еврипид в своем произведении «Вакханки» изобразил красоту и варварство этого культа.
Успех Вакха в Греции неудивителен. Подобно всем народам, быстро пришедшим к цивилизации, греки, или по крайней
мере определенная их часть, развили в себе любовь к первобытному. Они жаждали поэтому более инстинктивного и полного
страстей образа жизни, нежели тот, который им предписывала
ходячая мораль. Для мужчины или женщины, которые вынужденно более культурны в поведении, нежели в чувствах, рассудочность утомительна, а добродетель кажется бременем и
рабством. Это вызывает соответствующую реакцию в мысли,
в чувстве и в поведении. Нас будет интересовать главным образом именно реакция в областимышления, но необходимо сказать несколько слов и о реакции в области чувства и поведения.
Цивилизованный человек отличается от дикаря главным образом благоразумием, или, если применить немного более широкий термин, предусмотрительностью. Цивилизованный человек готов ради будущих удовольствий перенести страдания
в настоящем, даже если эти удовольствия довольно отдаленны.
Эта привычка становится важной с возникновением земледелия. Ни животное, ни дикарь не стали бы трудиться весной
ради того, чтобы обеспечить себя пищей на следующую зиму,
если не считать немногие чисто инстинктивные формы деятельности, вроде собирания меда пчелами или заготовки орехов
белками. Но и в этих случаях нет предусмотрительности,
имеется только прямой импульс к действию, полезность которого для будущего может быть доказана лишь человеком, наблюдателем этих действий. Истинная предусмотрительность возникает только тогда, когда человек делает что-либо не потому,
что его толкает на это непосредственный импульс, а потому, что
разум говорит ему, что в будущем он получит от своего труда
пользу. Охота не требует 'предусмотрительности, потому что она
доставляет удовольствие, но возделывание почвы есть труд и не
может совершаться под влиянием спонтанного импульса.
Цивилизация подчиняет себе импульсы не только через
предусмотрительность, которая представляет собой самоуправляющийся контроль, но также через законы, обычаи и религию.
Этот контроль заимствован еще от варварства, но цивилизация
делает его менее инстинктивным и более систематичным. Определенные действия квалифицируются как преступные и наказываются, другие определенные действия, хотя и не преследуются по закону, квалифицируются как безнравственные, и те,
кто их совершает," подвергаются общественному осуждению.
Институт частной собственности влечет за собой подчиненное
2
~86
зз
положение женщины и, как правило, возникновение класса
рабов. С одной стороны, цели общества оказывают давление на
личность а, с другой стороны, личность, приобретя привычку
рассматривать свою жизнь в ее целостности, все более жертвует своим настоящим ради будущего.
Очевидно, этот процесс может зайти очень далеко, как это
случается, например, со скрягами. Но и без этих крайностей
благоразумие легко может повести к утрате многих самых лучших сторон жизни. Поклонник Вакха восстает против благоразумия. В физическом или духовном опьянении он вновь обретает уничтоженную благоразумием интенсивность чувства, мир
предстает перед ним полным наслаждения и красоты, его воображение вдруг освобождается из тюрьмы повседневных забот.
Культ Вакха ^породил так называемый «энтузиазм», этимологически означающий вселение i6ora в поклоняющегося ему человека, который верит в свое единство с богом. Этот элемент
опьянения', некоторый отход от благоразумия под влиянием
страсти имеет место во многих величайших достижениях человечества. Жизнь была бы неинтересной без вакхического элемента, но его присутствие делает ее и опасной. Благоразумие
против страсти — это конфликт, проходящий через всю историю
человечества
И это не такой конфликт, при котором мы
должны становиться целиком на сторону лишь одной из партий.
Грубо говоря, трезвая цивилизация в сфере мышления тождественна науке. Но наука в чистом виде не удовлетворяет человека, люди нуждаются также в страсти, в искусстве и в релитии. Наука может ограничить знание известными пределами,
но она не должна и не может ставить пределы воображению
Среди греческих, как и среди позднейших философов некоторые
тяготели к науке, другие — к религии, последние прямо или косвенно многим обязаны религии Вакха Особенно это относится
к Платону, а через него это влияние распространилось на те
более поздние движения мысли, которые в конце концов воплотились в христианской теологии.
Культ Вакха в своей первоначальной форме был варварским и во многих отношениях отталкивающим. Однако не в этом
первоначальном виде он оказал влияние на философов, а в одухотворенной форме, приписываемой Орфею, в аскетической
форме, ставящей на место физического духовное опьянение.
Орфей — неясная, но интересная фигура. Одни утверждают,
что он был реальной личностью, другие считают его богом или
воображаемым героем. Согласно традиции, Орфей, как и Вакх,
пришел из Фракии, но, по-видимому, более вероятно, что он
(или движение, связанное с его именем) пришел с Крита. Несомненно, что орфические доктрины содержат многое, имеющее,
1
Я имею в виду духовное, а не алкогольное опьянение.
34
по-видимому, своим первоисточником Египет, а влияние Египта
на Грецию осуществлялось главным образом через Крит.
Говорят, что Орфей был реформатором, которого разорвали на
куски бешеные менады, побужденные к этому вакхической
ортодоксией. Склонность Орфея к музыке не столь заметна
в ранних формах легенды по сравнению с более поздними.
Первоначально он был жрецом и философом.
Чем бы ни было учение самого Орфея (если он существовал), учение орфюков хорошо известно. Они верили в переселение душ; они учили, что в будущем душу ожидает либо вечное,
либо временное страдание от лыток в зависимости от их образа
жизни здесь, на земле. Они стремились к «очищению», отчасти
путем церемонии очищения, отчасти путем избегания осквернения. Наиболее правоверные из орфиков воздерживались от
животной пищи, исключение составляли только ритуалы (когда
лища принималась сакраментально). Они считали, что человек — отчасти земное, а отчасти небесное существо; благодаря
чистой жизни небесная часть возрастает, а земная часть убывает. В конце концов человек может стать единым целым с Вакхом и называться «Вакх». У орфиков существовала разработанная теология, согласно которой Вакх был рожден дважды:
лервый раз от своей матери Семелы, а второй — из бедра своего
отца Зевса.
Существует много форм вакхического мифа. В одном из мифов Вакх является сыном Зевса и Персефоны; будучи еще мальчиком, он был разорван .
«Чем больше удел, тем больше и доля достается по жребию». (Те, кто умирает, затем становятся богами.)
«Ночным бродягам, магам, вакхантам, менадам, мистам...»
«Ведь не священным образом совершаются посвящения
в принятые у людей мистерии».
«И этим статуям они молятся, как если бы кто-либо захотел
разговаривать с домами; они не знают, каковы боги и герои».
«Если бы не в честь Диониса они совершали шествия и пели
фаллический гимн, они бы поступали бесстыднейшим образом.
Дионис же, ради которого они неистовствуют в вакханалиях,
тождествен Аиду».
«Но напрасно они, запятнанные кровью, жертвоприношениями хотят очиститься, как если бы кто-либо, вступив в грязь,
грязью пожелал бы обмыться. Безумным посчитал бы его чело^
век, заметивший, что он так поступает».
Гераклит полагал, что огонь является изначальным элементом, из которого возникает все последующее. Фалес, как вы
помните, думал, что все произошло из воды. Анаксимен считал,
что воздух был первичным элементом. Гераклит же предпочел огонь. Наконец, Эмпедокл пошел на достойный государственного человека компромисс, принимая все четыре элемента:
землю, огонь, воздух и воду. Химия древних остановилась на
этой стадии развития. И дальнейшего прогресса в этой науке
не наблюдалось до тех пор, пока магометанские алхимики не
пустились на поиски философского камня, эликсира жизни
и способа превращения неблагородных металлов в золото.
Гераклитова метафизика достаточно динамична, чтобы
удовлетворять вкусам самых деятельных людей нового времени:
«Этот космос, один и тот же для всего существующего, не
создал никакой бог и никакой человек, но всегда он был, есть
и будет вечно живым огнем, мерами загорающимся и мерами
потухающим...»
«Превращения огня: сначала — море, море же — наполовину
земля и наполовину престер».
,
В подобном мире следует ожидать постоянного изменения,
и постоянное изменение было тем, во что Гераклит верил.
У него, однако, была и другая доктрина, которой он придавал даже большее значение, чем идее вечного потока. Это была
доктрина о слиядии противоположностей. «Они не понимают,—
говорит Гераклит, — как расходящееся само с собой согласуется: возвращающаяся (к себе] гармония, как у лука и лиры».
Его вера в борьбу связана с этой теорией, ибо в борьбе противоположности соединяются, чтобы породить движение, которое
и есть гармония. В мире существует единство, но достигается
это единство в результате различия:
«Связи: целое и нецелое, сходящееся и расходящееся, согласное и разногласное, и из всего — одно, и из одного — все».
62
Иногда он говорит так, как если бы единство являлось более
фундаментальным, чем различие:
«И добро, и зло (одно]».
«У Бога прекрасно все, и хорошо, и справедливо, люди же
одно считают несправедливым, другое — справедливым».
«Путь вверх и вниз — один и тот же».
«[Бог]: день — ночь, зима—лето, война — мир, изобилие —
голод [все противоположности. Этот ум] изменяется, подобно
огню, который, смешиваясь с благовониями, называется различно, как различны удовольствия от каждого из них».
Тем не менее не было бы единства, не будь противоположностей, которые сочетаются: «Благо для «ас противоположность».
Эта доктрина содержит в себе зародыш гегелевской философии, которая исходит из синтезирования противоположностей.
В метафизике Гераклита, как и в метафизике Анаксимандра,
господствовало понятие космической справедливости, которая
предотвращает возможность того, чтобы борьба противоположностей когда-либо завершилась полной победой одной из
сторон.
«На огонь обменивается все, и огонь — на все, как на
золото — товары и на товары — золото».
«Огонь живет земли смертью, и воздух живет огня смертью,
вода живет воздуха смертью, земля — воды [смертью]».
«Солнце не перейдет своей меры, иначе его бы настигли
Эриннии, помощницы Правды».
«Следует знать, что война всеобща и правда — борьба».
Гераклит неоднократно говорит о «Боге», как об отличном
от «богов».
«Человеческий образ мыслей не обладает' разумом, Божественный же обладает».
«Младенцем слывет муж для Божества, как мальчик — для
мужа».
«Мудрейший из людей ,по сравнению с Богом покажется
обезьяной».
«Прекраснейшая обезьяна отвратительна по сравнению
с человеческим родом».
Несомненно, что «Бог» является воплощением космической
справедливости.
Учение, что все находится в состоянии потока, — самое знаменитое из всех идей Гераклита, и оно больше всего подчеркивается его учениками, как это описывается в платоновском
«Теэтете».
«В одну и ту же реку нельзя войти дважды»; «на входящего
в одну и ту же реку текут все новые и новые воды» 1 .
1
Но ср : «В одну и ту же реку мы входим и не входим, существуем и
не существуем».
63
«Солнце... новое каждый день».
Его вера во всеобщее изменение, как обычно полагают, была
выражена во фразе «все течет», но это, по-видимому, недостоверное положение, как и вашингтоновское: «Отец, я не могу
солгать», — и веллингтоновское: «Встань, гвардия, и —на них!»
Его работы, как и произведения всех философов до Платона,
известны только благодаря цитатам, приводимым большей
частью для опровержения Платоном и Аристотелем. Если представить, что стало бы с любым из современных философов, если
бы он был известен только через полемику с ним его противников, становится ясным, насколько досократики должны были
быть замечательны, что даже через туман злобы, распространяемый их врагами, они кажутся все же великими. Но как бы
то ни было, Платон и Аристотель соглашаются, что Гераклит
учил, что «нет ничего вечного, все становится» (Платон) и что
«нет ничего прочного» (Аристотель).
Я еще вернусь к рассмотрению этой доктрины в связи
с взглядами Платона, который упорно старался ее опровергнуть. Теперь же я буду исследовать не то, что должна об этом
сказать философия, а только то, что чувствовали поэты и чему
учили люди науки.
Поиски чего-то вечного — один из глубочайших инстинктов,
толкающих людей к философии. Он, несомненно, связан
с любовью к дому и желанием найти убежище от опасности.
Мы, соответственно, находим, что это стремление наиболее
страстно выражено у тех, чья жизнь наиболее подвержена катастрофам. Религия ищет вечности в двух формах: в форме бога
и в форме бессмертия души. В боге нет ни изменчивости, ни
подобия круговорота. Жизнь после смерти вечна и неизменна.
Бодрость XIX столетия восстановила людей против таких статических представлений, и современная либеральная теология
полагает, что на небе имеет место прогресс, а в божестве происходит эволюция. Но даже и в этом представлении есть нечто
вечное, именно сам прогресс и'его внутренняя цель. И некоторая доза несчастья, вероятно, возвратит людским надеждам их
старую сверхземную форму: если жизнь на земле полна отчаяния, то только на небе может быть обретен мир.
Поэты сетовали на Время, которое уносит с собой предмет
их любви.
Резец годов у жизни на челе
За полосой проводит полосу,
Все лучшее, что дышит на земле,
Ложится под разящую косу.
Они обычно добавляли, что их собственные стихи неразрушимы:
64
И еще века, надеюсь, будут жить стихи мои,
Превознося достоинства твои, вопреки руке его жестокой.
Но это только обычное литературное тщеславие.
Философски настроенные мистики, неспособные отрицать,
что все временное преходяще, изобрели концепцию вечности не
-как чего-то постоянного в бесконечном времени, но как существующего вне всего временного процесса.
Вечная жизнь, согласно некоторым теологам, например
Настоятелю Инге, означает не сущертвование в каждый момент
будущего времени, но способ бытия, полностью независимый от
времени, в котором нет ни «позже», ни «раньше», а следовательно, нет логической возможности изменения. Эта точка зрения нашла свое поэтическое выражение у Бона:
Я видел Вечность той ночью,
Подобная кольцу великому чистого и бесконечного света,
Вся безмолвная, ибо — прозрачная;
А всюду под нею — Время в часах, днях и годах,
Влекомое сферами и,
Подобно громадной тени движимое, в котором мир
И все к нему относящееся вращалось.
В некоторых из наиболее известных философских систем содержится попытка выразить эту мысль в трезвой прозе, в них
проповедуется, что терпеливый и последовательный разум заставит нас в конце концов верить.
Сам Гераклит, при всей своей цере в изменение, допускает
нечто вечное. Понятие вечности (в качестве противоположного
бесконечной длительности), которое приходит с Парменидом", не
может быть найдено у Гераклита, но в его философии субстанциальный (central) огонь никогда не умирает: мир всегда «был,
есть и будет вечно живым огнем». Но огонь есть нечто постоянно изменяющееся, и его постоянство является скорее постоянством процесса, нежели постоянством субстанции, тем не
менее этот взгляд совершенно не следует приписывать самому
Гераклиту.
Подобно философии, наука пыталась избежать учения
о вечном потоке, найдя некий вечный субстрат среди изменяющихся явлений,- По-видимому, химия удовлетворяет этому требованию. Нашли, что огонь, который, казалось бы, разрушал,
только превращает: элементы образуют новые комбинации, но
каждый атом, который существовал до горения, продолжает
существовать и после окончания процесса. Соответственно
этому было сделано предположение, что атомы неразрушимы
и что все изменения в физическом мире состоят просто в перераспределении неизменных атомов. Этот взгляд господствовал
до открытия радиоактивности, когда было обнаружено, что
атомы способны (в свою очередь) разлагаться.
з-8б
6 5
Нимало не смутившись, физики изобрели новые и более
мелкие единицы, названные электронами и протонами, из которых состоят атомы. В течение нескольких лет предполагалось,
что эти частицы обладают той неразрушимостью, которая ранее
приписывалась только атомам. Но, к несчастью, оказалось, что
протоны и электроны могут сталкиваться и взрываться, образуя не новую материю, но волну энергии, распространяющуюся
по вселенной со скоростью света. Энергия должна была заменить материю в качестве некоего вечного начала. Но энергия,
в отличие от материи, не является рафинированным выражением общераспространенного понятия «вещи», это просто характерная особенность физических .процессов. Энергию можно ери
достаточной фантазии отождествить с гераклитовым огнем, но
это — горение, а не то, что горит. «Что горит» исчезло из современной физики.
Если перейти от малого к великому, то астрономия не позволяет нам более считать небесные тела вечными. Планеты возникли из Солнца, а Солнце произошло из туманности. Солнце
существовало и будет еще существовать в течение некоторого
времени,.но рано или поздно, вероятно через миллионы и миллионы лет, оно взорвется, разрушив все планеты и вернувшись
в состояние сильно разреженного газа. Так по крайней мере
говорят астрономы. Возможно, что с приближением рокового
дня они найдут ошибки в своих расчетах.
Доктрина вечного потока, которую проповедовал Гераклит,
мучительна, но наука, как мы видели, не может ее опровергнуть. Одной из главных целей философов было оживить
надежды, которые наука, по-видимому, убила. Соответственно
этому с большим упорством философы искали что-либо не подчиняющееся империи Времени. Эти поиски начинает еще Парменид.
Глава V
ПАРМЕНИД
Греки не были склонны к умеренности ни в своих теориях,
ни в своей практике. Гераклит утверждал, что все изменяется.
Парменид возразил, что ничто не изменяется. Парменид был
уроженцем Элей, что в Южной Италии; расцвет его деятельности приходится на первую половину V века до н. э. Согласно
Платону, Сократ в своей молодости (как говорят, около 450 года
до н. э.) беседовал с Парменидом, в то время глубоким стариком, и многое почерпнул из этой беседы. Состоялась эта беседа или нет в действительности, мы не знаем, но по крайней
мере мы можем сделать вывод, что сам Платон совершенно
очевидно находился под влиянием учения Парменида. Южноитальянские и сицилийские философы были более склонны
к мистицизму и религии, чем ионийские философы; последние
в своей тенденции были в целом научны и скептичны. Но благодаря влиянию Пифагора математика более процветала в Великой Греции, чем в Ионии. Однако в то время математика
запуталась в мистицизме. Парменид находился под влиянием
Пифагора, но о силе этого влияния можно только предполагать.
Историческое значение Парменида состояло в том, что он изобрел форму метафизической аргументации, которая в том или
ином виде может быть обнаружена у большинства последующих
метафизиков, включая Гегеля. Часто говорят, что Парменид
изобрел логику, но в действительности он изобрел метафизику,
основанную на логике.
Учение Парменида изложено в его поэме «О природе». Он
считает чувства обманчивыми и рассматривает множество чувственных вещей как простую иллюзию. Единственное истинное
бытие — бесконечное и неделимое «единое». Оно не является,
как у Гераклита, единством противоположностей, поскольку
никаких противоположностей нет. Например, он, вероятно, думал, что «холод» означает только «не горячее», что «темное»
означает только «не светлое». «Единое» понималось Парменидом не так, как мы понимаем бога; он, по-видимому, мыслил
его материальным и протяженным, ибо он говорит о нем как
о шаре. Но единое не может быть разделено, потому что оно
в своей целостности находится всюду.
Парменид делит свое учение на две части, которые он соответственно называет «путь истины» и «путь мнения». Нам нет
необходимости касаться последнего. Наиболее существенное,
3»
б7
что сохранилось из его учения о «пути истины», состоит в следующем: N
Небытия ни познать (непостижимо) не сможешь,
Ни в слове выразить...
Одно и то же есть мысль и бытие...
В будущем как может быть иль как бытие возникает?
Нет его, если оно возникло иль в будущем будет.
Гаснет рождение, так и смерть пропадает без вести.
Одно и то же есть мысль и то, о чем мысль существует.
Ибо ведь без бытия, в котором ее выражение,
Мысль тебе не найти'.
v
Сущность этого довода состоит в следующем.
Когда вы думаете, то думаете о чем-либо, когда вы употребляете какое-нибудь название, то это должно быть название
чего-либо. Следовательно, и мышление и речь требуют объектов
вне себя. И поскольку вы можете мыслить вещь или говорить
о ней в любое время, то все, что может быть мыслимо или высказано, должно существовать всегда. Поэтому не может быть
изменения, поскольку оно состоит в том, что вещи возникают
или уничтожаются.
В философии это первый пример широкой аргументации от
мысли и языка к миру в целом. Эту аргументацию нельзя, конечно, считать основательной, «о в то же время стоит посмотреть, какой элемент истины она содержит.
Мы можем изложить эту аргументацию .следующим образом: если язык не совсем бессмыслен, то слова должны что-то
значить. И в общем они должны обозначать не только другие
слова, но нечто существующее независимо от того, говорим мы
о нем или нет. Предположим, что мы, например, говорим
о Джордже Вашингтоне. Если бы не было исторической личности, которая носила это имя, то оно (очевидно) было бы бессмысленным и содержащие это имя предложения также были
бы бессмысленными. Из утверждения Парменида следует, что
Джордж Вашингтон не только должен был существовать
в прошлом, но в некотором смысле он должен существовать
и в настоящем, раз мы еще можем значимо употреблять это
имя. По-видимому, это совершенно ложно, но как нам обойти
этот довод?
Возьмем воображаемую личность, например Гамлета. Рассмотрим положение: «Гамлет был принцем датским». В определенном смысле это истинно, но истинно не в прямом историческом смысле. Истинное утверждение таково: «Шекспир говорит,
что Гамлет был принцем датским», — или более ясно: «Шекспир
1
Бернет замечает: «Смысл, как я думаю, таков: «Не может быть мысли
соответствующей названию, если это название не есть название чего-либо реального».
говорит, что был принц датский по имени Гамлет». Здесь уже
нет ничего воображаемого: Шекспир, Дания и звук «Гамлет» —
все это реально, но звук «Гамлет» не является на самом деле
настоящим именем, поскольку никто в действительности не
назывался Гамлетом. Если вы скажете, что «Гамлет» — это имя
воображаемой личности, то, строго говоря, это неверно; вы
должны были бы сказать: «Воображают, что «Гамлет» — имя
действительной личности».
Гамлет — воображаемая личность, едиирроги — воображаемый вид животных. Некоторые предположения, в которых
встречается слово «единорог», — истинны, а некоторые — ложны,
но в любом случае не непосредственно. Рассмотрите утверждения: «единорог имеет один рог» и «корова имеет два рога».
Чтобы доказать последнее, вы должны взглянуть на корову,
ибо недостаточно сказать, что в некоторых книгах говорится,
будто коровы имеют" два рога. Но доказательство того, что
«единороги имеют один рог», можно найти только в книгах, и
фактически правильным будет положение: «В некоторых книгах
yfвepждaeтcя, что имеются животные с одним рогом, называемые «единорогами». Все утверждения о единорогах на самом
деле являются утверждениями о слове «единорог», так же как
все утверждения о Гамлете на самом деле относятся к слову
«Гамлет».
Но очевидно, что в большинстве случаев мы высказываемся
не о словах, а о том, что слова обозначают. И это опять возвращает нас к аргументу Парменида, что если слово может быть
употреблено значимо, оно должно обозначать нечто, а не ничто,
и, следовательно, обозначаемое словом должно в известном смысле существовать.
Что же мы тогда должны сказать о Джордже Вашингтоне?
По-видимому, мы имеем лишь две альтернативы: одна состоит
в том, чтобы сказать, что он еще существует, другая — в том,
чтобы сказать, что, когда мы употребляем слова «Джордж Вашингтон», мы на самом деле не говорим о человеке, носившем
это имя. Обе альтернативы каж_ т я парадоксальными, но последняя менее парадоксальна, и я попытаюсь показать, в каком
смысле она истинна.
Парменид полагает, что слова имеют постоянное значение.
Это фактически основа его аргументации, которую он считает
бесспорной. Но, хотя словарь или энциклопедия дают нам то,
что может быть названо официальным или общественно санкционированным значением слова, нет двух людей, которые
в своем сознании вкладывают в одно и то же слово одинаковое
содержание.
Сам Джордж Вашингтон мог употреблять свое имя и слово
«я» как синонимы. Он мог воспринимать свои собственные
мысли и движения своего тела и мог, следовательно, вкладывать в свое имя более полное содержание, чем кто-либо еще.
69
В его присутствии друзья могли воспринимать движения его
тела и угадывать его мысли; и для них имя «Джордж Вашингтон» еще (значило нечто конкретное, данное в их ЛИЧЙОМ опыте.
После его смерти они должны были заместить восприятия воспоминаниями, что предполагает изменения в психических процессах, связанных с употреблением его имени. У нас, никогда
не знавших его, психические процессы опять-таки носят иной
характер. Мы можем подумать о его портрете и сказать себе:
«Да, это тот самый человек». Мы можем думать о «первом
президенте Соединенных Штатов». Если мы очень невежественны, то он для нас может быть просто «человеком, которого
звали «Джордж Вашингтон».' Что бы ни говорило нам это имя, •
для нас оно все же не сам человек, поскольку мы никогда не
знали его, но лишь нечто наличествующее в этот момент в памяти, чувстве или мысли. Это показывает ложность аргумента
Парменида.
Постоянное изменение в значениях слов скрывается тем
фактом, что в общем это изменение не вносит изменений в истинность или ложность предложений, в которых употребляются
слова. Если вы возьмете любое истинное предложение, содержащее имя «Джордж Вашингтон», оно, как правило, останется
истинным тогда, когда вы это имя замените выражением «первый президент Соединенных Штатов». Есть исключения из этого
правила. До избрания Вашингтона человек мог сказать: «Я надеюсь, что Джордж Вашингтон будет первым президентом
Соединенных Штатов», — но он не сказал бы: «Я надеюсь, что
первый президент Соединенных Штатов будет первым президентом Соединенных Штатов», — если бы не пылал необыкновенной страстью к закону тождества. Тем не менее легко образовать правило для исключения этих исключительных случаев,
а в тех, которые останутся, мы можем заменить слова «Джордж
Вашингтон» любым описательным выражением, приложимым
к нему одному. Именно только посредством таких фраз мы можем знать о нем то, что знаем.
Парменид утверждает, что, поскольку мы можем теперь
знать то, что обычно считается прошлым, оно на самом деле
йе может быть прошлым, но в определенном смысле должно существовать и в настоящее время. Отсюда он делает вывод, что
не существует такой вещи, как изменение. Этот аргумент преодолевается тем, что мы говорили о Джордже Вашингтоне.
Могут сказать, что в определенном смысле у нас нет знания
о прошлом. Когда мы что-нибудь вспоминаем, то воспоминания
происходят в настоящее время и не тождественны с предметом
воспоминания. Но воспоминание дает описание прошлого события, и для большинства практических целей нет необходимости
различать между описанием и тем, что им описывается.
В целом этот довод показывает, как легко делать метафизические выводы, исходя из языка, и что единственным
70
средством избежания ложных доводов этого рода должно быть
более широкое логическое и психологическое исследование
языка, нежели то, которое проделано большинством метафизиков.
Однако я думаю, если бы Парменид мог воскреснуть из
мертвых и прочесть только что сказанное о нем, он счел бы это
весьма поверхностным. «Откуда вам известно,— сказал бы он,—
что ваши положения о Джордже Вашингтоне относятся к прошлому? Согласно собственным вашим рассуждениям, прямое
отношение возможно только к вещам, существующим в настоящее время. Например, ваши воспоминания происходят в настоящем, а не в то время, о котором вы думаете, когда вспоминаете. Если память считать источником знания, то прошлое
должно быть перед сознанием в настоящем и в известном смысле
должно еще существовать».
Я не буду сейчас лытаться опровергать этот аргумент, так
как это потребовало бы обсуждения проблемы памяти — предмета очень сложного. Я привел здесь этот аргумент для того,
чтобы напомнить читателю, что философские теории, если они
значительны, могут, вообще говоря, возрождаться в новой
форме после того, как в своем первоначальном варианте они
были отброшены. Опровержения редко бывают окончательными;
в большинстве случаев они знаменуют собой только начало
дальнейших усовершенствований.
Последующая философия, включая и философию самого
новейшего времени, восприняла от Парменида не учение о невозможности всякого изменения, которое было слишком невероятным парадоксом, но учение о неразрушимости субстанции.
Слово «субстанция» еще не употребляется его непосредственными преемниками, но соответствующее ему понятие уже присутствует в их рассуждениях. Под субстанцией стали понимать
постоянный (persistent) субъект различных предикатов. В этом
своем значении она была и остается в течение более двух тысяч
лет одним из главных понятий философии, психологии, физики
и теологии. Подробнее я скажу об этом ниже. Теперь же я просто хочу заметить, что это понятие было введено, чтобы отдать
должное аргументам Парменида и в то же время не противоречить очевидным фактам.
Г л а в а VI
ЭМПЕДОКЛ
Смесь философа, пророка, человека науки и шарлатана, уже
встречавшаяся нами в лице Пифагора, нашла свое весьма полное воплощение в Эмпедокле, расцвет деятельности которого
приходился примерно на 440 годх до н. э. Он, таким образом,
был младшим современником Парменида, хотя его учение
в некоторых отношениях имело больше сходства с учением
Гераклита. Эмпедокл был гражданином города Акраганта, на
южном берегу Сицилии; он являлся демократическим политическим деятелем, хотя претендовал в то же время на божественность своей личности. В большинстве греческих городов, и
особенно в городах Сицилии, имел место постоянный конфликт
между демократией и тиранией. Вожди той и другой партий
в моменты поражения подвергались казни или изгнанию.
Изгнанники редко стеснялись вступать в переговоры с врагами
Греции — Персией на Востоке и Карфагеном на Западе. Эмпедокл в свое время также был изгнан, но он, по-видимому, после
своего изгнания предпочел карьеру святого карьере интригующего изгнанника. Возможно, что в юности он в той или иной
степени находился под влиянием орфизма; до своего изгнания
он сочетал занятия политикой и наукой; и только на склоне
жизни, в изгнании, он стал пророком.
Об Эмпедокле рассказывалось много легенд. Полагали, что
иногда при помощи магии, а иногда при помощи научного знания он творил чудеса или то, что казалось таковыми. Говорят,
что он мог управлять ветрами; он вернул к жизни женщину,
казавшуюся мертвой в течение тридцати дней. Говорят, наконец,
что он умер, прыгнув в кратер Этны, чтобы доказать свою божественность. Чяк говорит поэт:
Великий Эмпедокл, с пылкой душой,
Прыгнул в Этну и изжарился целиком.
На эту тему Мэтью Арнольд написал поэму, но, хотя она
принадлежит к наихудшему из того, что им написано, в ней не
содержится вышеприведенного двустишия.
Как и Парменид, Эмпедокл писал стихами. Лукреций, на
которого Эмпедокл оказал влияние, высоко ценил последнего
как поэта, но на этот счет мнения расходятся. Поскольку от
произведений Эмпедокла сохранились только фрагменты, его
поэтические заслуги должны оставаться под сомнением.
72
Науку и религию Эмпедокла необходимо рассматривать в отдельности, ибо они не согласуются друг с другом. Вначале я рассмотрю его науку, затем — философию и в конце — религию.
Наиболее крупным его вкладом в науку было открытие воздуха как особой субстанции. Это он доказал наблюдением, что,
когда ведро или иной подобный сосуд погружается кверху дном
в воду, вода в него не проникает. Эмпедокл говорит:
Так водяными часами из блестящей меди играет
Девочка; ибо когда, все отверстие трубки зажавши
Ручкой изящною, в мягкую массу воды серебристой
Их погружает, то влага в сосуд не проходит, давлением
Воздуха сжатого там у отверстий теснимая частых.
Но лишь только сгущенному воздуху доступ откроет,
Тотчас давленье ослабнет и влага в сосуд проникает
Этот отрывок находится в том месте, где объясняется природа дыхания.
Эмпедокл также открыл по крайней мере один случай
центробежной силы: если чашу с водой вращать на конце
веревки, вода не выльется.
Он знал, что растения имеют пол. У него была теория (надо
признать, что несколько фантастическая) эволюции и выживания наиболее приспособленных. Первоначально:
Так из смешения стихий бесконечные сонмы созданий
В образах многоразличных и дивных на вид происходят.
Там были головы без шей, руки без плеч, глаза без лбов,
отдельные конечности, стремящиеся соединиться. Все это соединялось как попало; там были неуклюжие создания с бесчисленными руками, существа с лицом и грудью, обращенными
в разные стороны, существа с туловищем быка и лицом человека, а другие существа — с туловищем человека и мордой быка.
Были гермафродиты, сочетающие в себе женскую и мужскую
природу, но бесплодные. В конце концов выжили только некоторые формы.
Что касается астрономии, то он знал, что Луна светит отраженным светом, и полагал, что это верно также и относительно
Солнца. Он говорил, что для распространения света требуется
определенное время, но это время настолько мало, что мы не
можем его заметить; ему было известно, что солнечное затмение вызывается прохождением Луны между Солнцем и Землей;
последнее он, по-видимому, узнал от Анаксагора.
Он был основателем итальянской школы медицины; эта медицинская школа, которая начинается с него, впоследствии
оказала влияние на Платона и Аристотеля. Согласно Бернету
(стр.234), она оказала воздействие яа всю направленность научного и философского мышления.
73
Все это свидетельствует о такой научной энергии того времени, которая не имела себе равных в более поздние века греческой истории.
Перехожу теперь к его космологии. Как уже упоминалось,
именно он стал считать землю, огонь, воздух и воду четырьмя
элементами (хотя само слово «элемент» им не употреблялось).
Каждый из элементов был вечным, но они могли смешиваться
в различных пропорциях и, таким образом, порождать встречающиеся в мире изменчивые сложные субстанции. Элементы
соединялись Любовью и разделялись Враждой. Для Эмпедокла
Любовь и Вражда — первичные субстанции наряду с землей,
воздухом, огнем и водой. В одни периоды преобладала Любовь,
в другие — Вражда. Существовал некогда Золотой век, когда
безраздельно господствовала Любовь В этот век люди поклонялись только кипрской Афродите. Изменения в мире определяются не какой-либо целью, но только Случайностью и Необходимостью. Развитие происходит по кругу: когда элементы
полностью смешаны Любовью, Вражда постепенно снова разделяет их, когда же Вражда их разделит, Любовь вновь начинает их постепенно соединять. Таким образом, всякая сложная субстанция преходяща, только элементы вместе с Враждой
и Любовью вечны.
Это напоминает Гераклита, но в смягченной форме, так как
не одна Вражда, но Вражда и Любовь в совокупности производят перемену. Платон связывает Гераклита с Эмпедоклом
в «Софисте» (242):
«А ионийские и некоторые сицилийские музы впоследствии
сошлись в том, что гораздо безопаснее сплетать то и другое и
говорить, что существующее есть многое и одно, связуется
враждою и дружбою: потому что разногласящее всегда соглашается,— говорят напряженнейшие из муз; те же, которые
понежнее, смягчают мысль, будто это всегда так, и преемственно признают все либо за одно, сдруженное Афродитою,
либо за многое, борющееся само с собою под влиянием какой-то
вражды».
Эмпедокл утверждал, что материальный мир шарообразен:
в Золотой век Вражда была снаружи, а Любовь — внутри;
затем постепенно в мир вошла Вражда, и Любовь была изгнана,
пока в наихудшее время Любовь целиком не окажется вне шара,
а Вражда—целиком внутри его. Затем — хотя причина этого
не ясна — начинается противоположное движение, пока не
возвращается (отнюдь не навсегда) Золотой век. Весь цикл
затем повторяется снова.
Могут вообразить, что каждая стадия могла бы быть устойчивой, но это не является точкой зрения Эмпедокла. Он хотел
объяснить движение, учитывая аргументы Парменида, но он
не желал, чтобы Вселенная представлялась не изменяющейся
на какой-либо стадии.
74
Взгляды Эмпедокла на религию в основном были пифагорейскими. Во фрагменте, в котором, по всей вероятности, речь
идет о Пифагоре, он говорит:
Жил среди них некий муж, умудренный безмерным познаньем,
Подлинно мыслей высоких владевший сокровищем ценным,
В разных искусствах премудрых свой ум глубоко изощрявший.
Ибо как скоро всю силу ума напрягал он к Познанью,
То без труда созерцал все несчастные мира явленья,
За десять или за двадцать людских поколений провидя.
В Золотой век, как уже
только Афродите.
говорилось, люди поклонялись
Но обагрять алтари непорочною кровью животных,
Душу из них исторгать, пожирать благородные члены —
Все это гнусным грехом почиталось у них справедливо.
Однажды он говорил о себе цветисто, как о боге:
Други! о вы, что на склонах златого холма Акраганта
Град обитаете верхний, ревнители добрых деяний
Злу непричастные, гостю почтенному кров и защита, —
Ныне привет вам! Бессмертному богу подобясь средь смертных,
Шествую к вам, окруженный почетом, как то подобает,
В зелени свежих венков и в повязках златых утопая,
Сонмами жен и мужей величаемый окрест грядущих,
В грады цветущие путь направляю; они же за мною
Следуют, все вопрошая, где к пользе стезя пролегает;
Те прорицаний желают, другие от разных недугов
Слово целебное слышать стремятся, ко мне обращаясь
Подлинно тяжких страданий исполнена жизнь злополучных!..
Стоит ли мне говорить, как о деле великом и важном,
Если я смог превзойти удрученных напастями смертных.
В другой раз он чувствует себя великим грешником, искупаюацим свою нечестивость:
Вещее слово Судьбы существует, издревле богами
Вечный закон установлен, скрепленный великою клятвой:
Если из демонов кто, долговечною жизнью живущих,
Члены свои обагрит нечестиво коварным убийством
Или же, грех совершив, поклянется преступною клятвой, —
Тридцать тысяч времен вдали от блаженных скитаться
Тот осужден, воплощаясь в различные тленные твари,
Тяжкие жизни пути изменяя в своих превращеньях.
Ярость эфира в пучину морскую его увлекает,
Море на землю извергнуть стремится, земля же в сиянье
Яркого солнца, а солнце в эфирные вихри бросает.
Все принимают его, но гнушаются грешником страшным!
Ныне и сам я таков: изгнанник богов и скиталец,
Внявший Раздору безумному...
75
В чем состоял его грех, мы не знаем; может быть, там не
было ничего, что мы могли бы счесть очень тяжелым. Ибо-он
говорит:
Горе мне! Если бы день роковой ниспослал мне кончину,
Прежде чем губы мои нечестивые коснулися пищи!
Прочь удаляйтесь огг Фебовых листьев зеленого лавра...
О злополучные, бойтесь к бобам прикасаться руками!.
Таким образом, он, вероятно, не совершал ничего худшего,
за исключением того, что жевал листья лавра или с жадностью
ел бобы.
Самый знаменитый отрывок у Платона, где он сравнивает
этот мир с пещерой, в которой мы видим только тени реальных
предметов, находящихся в светлом мире наверху, был предвосхищен Эмпедоклом. Происхождение этого сравнения надоискать в учении орфиков.
Лишь немногие — по-видимому, те, которые воздерживаются
от греха на протяжении многих перевоплощений, — достигают,
наконец, вечного блаженства в обществе богов.
Так происходят из них' прорицатели, или поэты,
Или врачи, иль вожди — у людей, населяющих землю
Те же к богам многочтимым возносятся в новом рождении,
Купно с другими бессмертными стол и очаг разделяя,
Скорбей не зная людских, не ведая смерти, ни боли...
Во всем этом, по-видимому, очень мало того, чего не содержалось бы уже в учениях орфизма и пифагоризма.
Оригинальность Эмпедокла, исключая науку, состоит в его
учении о четырех элементах и в применении принципов Любви
и Вражды для объяснения изменения.
Он отверг монизм и рассматривал ход вещей как регулируемый скорее случайностью и необходимостью, чем целью. В этом
отношении его философия была более научной, чем философия
Парменида, Платона и Аристотеля. В других отношениях он,
правда, молча соглашался с ходячими предрассудками; но и
в этом он был не хуже многих более поздних представителей
науки.
1
Не ясно, из кого это «из них»; можно лишь предположить, что из тех„
которые сохранили чистоту.
Глава
VII
АФИНЫ В ОТНОШЕНИИ К КУЛЬТУРЕ
Величие Афин начинается в период между двумя персидскими войнами (490 и 480—479 годы до н. э.)- До этого великих
людей порождала Иония и Великая Греция (греческие города
Южной Италии и Сицилии). Победы Афин над персидским царем Дарием при Марафоне (490 год до н. э.) и соединенного
греческого флота под афинским руководством над его сыном и
преемником Ксерксом (480 год до н. э.) создали им громадный
престиж. На островах и на части побережья Малой Азии против
персов восстали ионийцы, и после того, как персы были изгнаны
с греческого материка, они были освобождены Афинами. Спартанцы, которые заботились только о своей собственной территории, не принимали в этом участия. Афины, таким образом,
стали господствующим членом в союзе против персов. На основе
устава союза всякое государство-участник было обязано или
поставлять определенное количество кораблей, или возмещать
их стоимость. Большинство избрало последнее, так что Афины
приобрели морское превосходство над союзниками и постепенно
превратили союз в афинскую империю. Афины стали богатым
городом, преуспевающим под мудрым руководством Перикла,
который управлял на основе свободных выборов втечение почти
30 лет, до своего падения в 430 году до н. э.
Век Перикла был самым счастливым и самым славным временем в истории Афин. Эсхил, который участвовал в персидских войнах, >был зачинателем греческой трагедии. Одна из его
трагедий — «Персы», в которой он, порвав с обычаем брать
гомеровские сюжеты, повествует о поражении Дария. За ним
вскоре последовал Софокл, а за Софоклом — Еврипид, который,
однако, застал мрачные дни лелопонесской войны, последовавшей за падением и смертью Перикла. Он отразил в своих пьесах
скептицизм более позднего периода. Его современник, поэт
Аристофан, лисавший комедии, высмеивает всякие «измы»
с точки зрения дюжего и ограниченного здравого смысла,
в частности он подвергает поношению Сократа как человека,
который отрицает существование Зевса и пробавляется бесовскими псевдонаучными мистериями.
Афины были захвачены Ксерксом, а храмы на Акрополе
уничтожены пожаром. Перикл посвятил свою деятельность их
реконструкции. Им были построены Парфенон и другие храмы,
руины которых сохранились и ныне поражают наше воображение. Скульптор Фидий был нанят государством, чтобы создать
колоссальные статуи богов и богинь. В- конце этого периода
77
Афины стали самым прекрасным и великолепным городом эллинского мира.
Геродот — отец истории, происходивший из Галикарнасса
в Малой Азии, но живший в Афинах, — получил поддержку со
стороны афинского государства и дал описание персидских
войн с афинской точки зрения.
Достижения Афин в эпоху Перикла, быть может, самая удивительная вещь во всей истории. До этого времени Афины отставали от многих других греческих городов. Ни в искусстве,
ни в литературе они не дали ни одного великого человека
(исключая Солона, который был главным образом законодателем). И вдруг под влиянием победы и богатства, а также из-за
необходимости реконструкции архитекторы, скульпторы и драматурги , оставаясь до сих пор непревзойденными, создали
произведения, которые определили будущее [развитие этих
искусств] вплоть до наших дней. Это станет еще более удивительным, когда мы примем во внимание немногочисленность
участвующего в этом деле населения. Около 430 года до н. э.
Афины имели максимальное население, которое исчислялось,
как оценивают, примерно в 230 тысяч человек (включая рабов);
население окружающей Афины сельской Аттики, вероятно, несколько уступало в численности населению города. Никогда, ни
до, ни после афинян, ни одно государство, приближающееся
к афинскому по количеству населения, не говоря уже о занимаемой им площади, не было в состоянии создать произведения
искусства столь высокого совершенства.
В философии Афины дали только двух великих людей: Сократа и Платона. Платон принадлежит к несколько более позднему периоду, но молодость и ранние годы зрелости Сократа
приходятся на эпоху правления Перикла. Афиняне в достаточной мере интересовались философией, чтобы с жадностью слушать учителей из других городов. На софистов был большой
спрос со стороны молодых людей, желавших учиться искусству
ведения спора. В «Протагоре» платоновский Сократ дает замечательные сатирические описания пылких учеников, ловящих на
лету слова знаменитого гостя. Перикл, как мы увидим далее,
призвал в Афины Анаксагора, от которого Сократ, как он сам
признает, усвоил идею о первенстве духа в творении.
Большинство платоновских диалогов, по замыслу их создателя, относится ко времени Перикла и рисует привлекательную
картину жизни б'огатых. Платон принадлежал к аристократической афинской семье, он был воспитан в традициях того периода, который предшествовал времени, когда война и демократия разрушили богатство и безопасность высших классов.
Описываемые им молодые люди, перед которыми не стояла
необходимость работать, большую часть своего досуга проводили в занятиях наукой, математикой и философией; они почти
наизусть знали Гомера и были критическими ценителями до78
стоинств профессиональных декламаторов в поэзии. Позднее
было открыто искусство дедуктивного рассуждения, которое во
всех областях знания способствовало появлению новых теорий,
как истинных, так и ложных. В тот век можно было, как в немногие другие, века, быть как счастливым, так и разумным,
а также счастливым благодаря разумности.
Но равновесие сил, породившее этот Золотой век, было
непрочным. Ему угрожало как изнутри, так и извне: изнутри —
со стороны демократии, извне — со стороны Спарты. Чтобы понять, что произошло лосле Перикла, мы должны коротко рассмотреть раннюю историю Аттики.
Аттика в начале исторического периода была маленьким
самостоятельным земледельческим районом. Ее столица, Афины,
была небольшим городом, но в составе его населения постоянно
увеличивался слой ремесленников и искусных мастеров, которые
стремились сбывать свою продукцию за границей. Постепенно
обнаружилось, что более доходно производить вино и оливки,
чем зерно, а зерно ввозить, главным образом с побережья Черного моря. Этот род занятий требовал больше средств, чем
хлебопашество, и мелкие фермеры залезали в долги. В гомеровский период Аттика, как и другие города-государства Греции,
имела монархический образ правления, но монарх стал просто
религиозным деятелем без политической власти. Власть перешла в руки аристократии, подавлявшей как сельских земледельцев, так и городских ремесленников. В начале VI столетия Солоном было осуществлено компромиссное преобразование в интересах демократии; и большинство его мероприятий пережило
последовавшую затем эпоху тирании Писистрата и его сыновей.
К концу этого периода аристократы, как противники тирании,
начали выступать за демократию. До падения Перикла демократические движения приводили к власти аристократию, как
это было позже в Англии XIX века. Но под конец жизни Перикла вожди афинской демократии начали требовать большего
участия в политической власти. В то же время его империалистическая политика, с которой было связано экономическое
процветание Афин, вызвала усиливающиеся трения со Спартой,
приведшие в конце концов к Пелопоннесской войне (431—404 годы до н. э.), в которой Афины потерпели полное поражение
Несмотря на политическое крушение, престиж Афин продолжал сохраняться, и на протяжении почти целого тысячелетия
центр философии находился там. Александрия превзошла Афины
в математике и в науке, но Аристотель и Платон принесли
Афинам первенство в философии. Академия, где учился Платон,
пережшга все остальные школы; она продолжала существовать
в качестве некоего островка язычества в течение двух столетий
после того, как Римская империя обратилась в христианство.
Наконец, в 529 году н. э. она была закрыта религиозным фанатиком Юстинианом, и в Европе наступили века мрака.
79
Г л а в а VIII
АНАКСАГОР
Философ Анаксагор, хотя его и нельзя поставить рядом
с Пифагором, Гераклитом или Парменидом, тем не менее
являлся значительной исторической фигурой. Он был ионийцем и явился продолжателем «аучной рационалистической традиции Ионии. Он был первым, кто познакомил афинян с философией и первым высказал мысль, что первопричиной физических изменений является ум.
Анаксагор родился в Ионии в Клазоменах около 500 года
до н. э., но около 30 лет прожил в Афинах (приблизительно
с 462 по 432 год до н. э.). Его, вероятно, пригласил Перикл,
который стремился цивилизовать своих сограждан. Быть может,
Аспасия, происходившая из Милета, представила Анаксагора
Периклу. Платон в своем диалоге «Федр» говорит:
«Сблизившись, думаю я, с таким человеком, как Анаксагор,
насытившись учениями о возвышенных предметах и постигнув
природу разума и размышления, о чем Анаксагор много говорил, Перикл и извлек из всего этого пригодное для искусства
речи».
Говорят, что Анаксагор оказал влияние на Еврипида, но это
весьма спорно.
Граждане Афин, как и граждане других городов во все времена и на всех континентах, относились с определенной враждебностью к тем, кто пытался привить более высокий уровень
культуры, нежели тот, который был им привычен. Когда Перикл начал стареть, его противники подняли против него кампанию, нападая на его друзей. Они обвинили Фидия в том, что
он присвоил некоторое количество золота, которое было выделено ему на статуи. Они провели закон, позволявший
привлекать к суду тех, кто не исповедовал религию и проповедовал различные теории о том, «что наверху». На основании
этого закона они стали преследовать Анаксагора и обвинили
его в том, что он учил, что Солнце — раскаленный камень,
а Луна подобна Земле. (Такое же обвинение было повторено
по отношению к Сократу его преследователями, которых он высмеивал за их старомодность.) Не ясно, что произошло, известно
только, что Анаксагор должен был оставить Афины. Представляется возможным, что Перикл освободил Анаксагора из
тюрьмы и создал ему возможность бежать. Анаксагор возвратился в Ионию и там основал школу. В соответствии с завеща80
нием Анаксагора годовщину его смерти отмечали в этой школе
днем отдыха.
Анаксагор утверждал, что все является бесконечно делимым
и что даже малейшая частица материи содержит кое-что от
каждого элемента. Вещи представляют собой то, чего в них
содержится больше всего. Так, например, все содержит немного
огня, но мы называем огнем лишь то, в чем преобладает этот
элемент. Как и Эмпедокл, Анаксагор выступал против допу-*
щения пустоты; он говорил, что клепсидра, или надутая шкура,
свидетельствует, что там, где, по-видимому, ничего нет, находится воздух.
Он отличается от своих предшественников тем, что рассматривает ум («нус») как субстанцию, которая входит в состав живых существ и отличает их от мертвой материи. Во всем,
говорил он, есть часть всего, кроме ума, а некоторые вещи содержат также и ум. Ум имеет власть над всеми вещами, обладающими жизнью; он бесконечен и управляет сам собой, он
смешан с небытием. За исключением ума, все, как бы оно ни
было мало, содержит части всех противоположностей, таких, как
горячее и холодное, белое и черное. Он утверждал, что снег
черен (частично).
Ум — источник всякого движения. Он вызывает вращение,
которое постепенно распространяется по всему миру и приводит
к тому, что легчайшее идет к периферии, а тяжелейшее падает
в центр. Ум единообразен: в животном он так же хорош, как и
в человеке. Видимое превосходство человека обусловлено наличием у него рук; все кажущиеся различия интеллекта в действительности связаны с телесными различиями.
И Аристотель и платоновский Сократ выражают сожаление,
что Анаксагор, введя ум, мало его использует. Аристотель указывает, что Анаксагор вводит ум как причину только тогда,
когда он не знает другой причины. Везде, где возможно, Анаксагор дает механическое объяснение. Он отверг необходимость и
случайность как причину происхождения вещей. Тем не менее
в его космологии нет «провидения». По-видимому, он не уделял
большого внимания этике или религии; вероятно, он был атеистом, как утверждали его преследователи. На него оказали
влияние все его предшественники, исключая Пифагора. Парменид оказал на него такое же влияние, как и на Эмпедокла.
Анаксагор имел большие заслуги перед наукой. Он первый
объяснил, что Луна светит отраженным светом, хотя у Парменида имеется зачаточный фрагмент, который позволяет предполагать, что последний также знал это. Анаксагор дал правильную теорию затмений и считал, что Луна находится ниже
Солнца. Солнце и звезды, говорил он, — горящие к.амни, но
мы не чувствуем жара звезд, потому что они слишком далеко
от нас. Солнце больше Пелопоннеса. На Луне есть горы, и она
(как он думал) населена.
81
Говорят, что Анаксагор был из школы Анаксимена; несомненно, что он сохранял живую рационалистическую и научную
традицию ионийцев. У него не найдешь преобладания этики и
религии, которое от пифагорейцев до Сократа и от Сократа до
Платона вносило обскурантистский уклон в греческую философию. Анаксагор не находился в .первых рядах, но значение его
состоит в том, что он принес в Афины философию и был одним
из тех, чье влияние способствовало формированию взглядов
Сократа.
Г л а в а IX
АТОМИСТЫ
Атомизм основали два человека — Левкипп и Демокрит. Их
трудно разделить, потому что они обыкновенно упоминаются
совместно и, вероятно, некоторые из работ Левкиппа были впоследствии приписаны Демокриту.
Левкипп, расцвет деятельности которого, по-видимому, приходился примерно на 440 год до н. э . ' , происходил из Милета
и был продолжателем научной рационалистической философии,
связанной с этим городом. Он находился под большим влиянием
Парменида и Зенона. О нем так мало известно, что Эпикур
(более поздний последователь Демокрита) додумался до того,
что вообще отрицал существование Левкиппа, а некоторые
современные ученые возродили эту теорию. Имеется, однако,
некоторое количество ссылок на него у Аристотеля, и кажется
неправдоподобным, что эти ссылки (которые включают текстуальные цитаты) имели бы место, если бы Левкипп был
просто мифической личностью.
Демокрит гораздо более определенная фигура. Он был уроженцем Абдер во Фракии; что касается времени его жизни, то
он сообщает, что в годы его молодости Анаксагор был уже стариком, а это относится приблизительно к 432 году до н. э. Расцвет деятельности Демокрита датируют ориентировочно 420 годом до н. э. В поисках знания Демокрит совершал далекие
поездки в южные и восточные страны; возможно, что он провел
значительное время в Египте и, несомненно, посетил Перхшо.
Затем он возвратился в Абдеры, где и остался. Целлер считает,
что Демокрит «превосходил всех философов — своих предшественников и современников — богатством знаний, а большинство
из .них — остротой и логической правильностью мышления».
Демокрит был современником Сократа и софистов, и, если
исходить из чисто хронологических соображений, его следовало
бы рассматривать несколько позже в нашей истории философии.
Но дело осложняется тем, что довольно трудно провести различие между Демокритом и Левкиппом. На этом основании
я рассматриваю его раньше Сократа и софистов, несмотря на
то, что его философия частично была предназначена служить
1
Кирилл Бейли ( C y r i l B a i l e y , The Greek Atomists and Epicurus)
определяет, что расцвет деятельности Левкиппа относится примерно к 430 году
До н. э или немного более раннему времени.
83
ответом его земляку Протагору, наиболее знаменитому софисту.
Протагора, когда он посещал Афины, принимали с энтузиазмом,
о себе же Демокрит говорит: «Ведь я... пришел в Афины, и
никто меня не узнал». В течение долгого времени его философию игнорировали в Афинах. «Не ясно,— говорит Бернет, — знал
ли Платон что-либо о Демокрите... Аристотель, с другой стороны, знает Демокрита хорошо, ибо он также был ионийцем
с Севера»1. Платон никогда не упоминает в своих диалогах Демокрита, но, как говорит Диоген Лаэрций, Платон ненавидел
Демокрита настолько, что хотел, чтобы были сожжены все его
книги. Хис дает высокую оценку Демокриту как математику 2 .
Основные идеи общей Левкиппу и Демокриту философии
обязаны своим происхождением первому из них, что же касается их разработки, то едва ли возможно провести различие
между Левкиппом и Демокритом. Кроме того, для наших целей вряд ли есть смысл пытаться сделать это. Левкиппа, если
не Демокрита, привела к атомизму попытка занять промежуточную позицию между монизмом Парменида и плюрализмом
Эмпедокла. Точка зрения Левкиппа и Демокрита была удивительно похожа на точку зрения современной науки и лишена
большинства тех недостатков, к которым была склонна греческая спекулятивная мысль. Они полагали, что все состоит из
атомов, неделимых физически, но не геометрически; что между
атомами имеется пустое пространство; что атомы неразрушимы;
что они всегда находились и будут находиться в движении; что
существует бесконечное количество как самих атомов, так
даже и их разновидностей, отличающихся друг от друга формой
и размером. Аристотель3 утверждает, что, согласно атомистам,
атомы отличаются друг от друга также теплотой. Сферические
атомы, из которых состоит огонь, самые горячие. Что касается •
веса, то Аристотель цитирует Демокрита, который говорит, что
«каждое из неделимых [телец] бывает более тяжелым вследствие большего размера». Но вопрос о том, были ли атомы
в атомистических теориях с самого начала наделены весом,
остается спорным.
Атомы всегда находятся в движении, но среди комментаторов имеют место разногласия относительно характера
первоначального движения атомов. Некоторые, особенно Целлер, утверждают, что атомы мыслились вечно падающими,
причем более тяжелые атомы падали быстрее легких; они,
таким образом, догоняли более легкие атомы и сталкивались
с ними, в результате атомы отклонялись от своего пути, как
бильярдные шары. Этого взгляда, несомненно, придерживался
Эпикур, который во многих отношениях основывался в своих
1
2
3
J. В и г п е t. From Tbales to Plato, p. 193.
Т. Н e a t h, Greek Mathematics, Vol. I, p. 176.
А г i s t о t. de gen. et corr., 316a.
84
теориях на взглядах Демокрита, пытаясь в то же время, довольно неумно, учитывать критику Аристотеля. Но имеются значительные основания полагать, что Левкипп и Демокрит не
рассматривали вес как первоначальное свойство атомов. Кажется более вероятным, что, согласно их взгляду, атомы первоначально двигались беспорядочно, как в современной кинетической теории газов. Демокрит говорил, что в бесконечной пустоте нет ни верха, ни низа, и сравнивал движение аюмов
в душе с движением пылинок в солнечном луче, когда нет
ветра. Это значительно более разумный взгляд, чем взгляд
Эпикура, и я думаю, что мы можем его принять как несомненно
свойственный Левкиппу и Демокриту 1 .
В результате столкновения скопления атомов образуют
вихри. Остальное происходит в основном так, как у Анаксагора.
Шаг вперед состоял в том, что вихри объяснялись скорее механическими причинами, чем действием ума.
В древности было распространено мнение, приписывавшее
атомистам объяснение всего случайностью. Они же, напротив,
были строгими детерминистами Они полагали, что все происходит в соответствии с естественными законами. Демокрит прямо
отрицал, будто что-либо может происходить случайно 2 . Левкипп,
хотя его существование и ставят под вопрос, известен одним
своим высказыванием, а именно: «Ни одна вещь не возникает
беспричинно, но все возникает на каком-нибудь основании и
в силу необходимости».
Верно, что он не объяснил, почему мир должен был первоначально быть таким, как он есть, 'возможно, это следовало бы
приписать случайности. Но раз мир существует, то его дальнейшее развитие неизменно определяется механическими 'принципами. Аристотель и другие упрекали Левкиппа и Демокрита
за то, что они не дают объяснения причины первоначального
движения атомов, но в этом отношении атомисты были более
научны, чем их критики. Причинность должна с чего-то начинаться, и, где бы она ни начиналась, нельзя указать причины
первоначального данного. Причину существования мира можно
приписать творцу, но тогда творец сам окажется необусловленным. Теория атомистов фактически ближе к современной науке,
чем любая другая теория, выдвинутая в древности1.
В отличие от Сократа, Платона и Аристотеля атомисты пытались объяснить мир, не прибегая к понятию цели или конечной причины. «Конечная причина» того или иного процесса —
это событие в будущем, ради которого протекает процесс. В делах человеческих это понятие вполне применимо. Почему булочник печет хлеб? Потому, что в противном случае народ будет
1
Это истолкование принято Бернетом, а также, по крайней мере применительно к Левкиппу, Бейли (op. cit., p. 83).
2
См. С. В a i 1 е у, op. cit., p. 121 (о детерминизме Демокрита).
85
голоден. Почему строятся железные дороги?, Потому, что люди
пожелают путешествовать. В таких случаях вещи объясняются
целями, которым они служат. Когда мы спрашиваем, «почему»
происходит то или иное событие, мы можем иметь в виду одно
из двух. Мы можем подразумевать «какой цели служит это
событие?» .или мы можем иметь в виду «какие более ранние
обстоятельства послужили причиной этого события?» Ответ на
первый вопрос — это телеологическое объяснение, или объяснение через лооредство конечной причины; ответ на последний
вопрос — механистическое объяснение. Я не знаю, как могло
быть заранее известно, какой из этих двух вопросов должна
ставить наука или она должна ставить сразу же оба вопроса.
Но опыт показал, что механистический вопрос ведет к научному
знанию, в то время как телеологический не ведет. Атомисты
поставили механистический вопрос и дали механистический ответ. Их последователи вплоть до Возрождения больше интересовались телеологическим вопросом и, таким образом, завели
науку в тупик.
Относительно обоих вопросов в равной мере существуют
пределы, которые часто игнорируются и в житейском мышлении
и в философии. Нельзя 'поставить разумно никакого вопроса
относительно реальности в целом (включая бога), но только
о частях ее. Что касается телеологического объяснения, то, следуя ему, мы обычно приходим к творцу или по крайней мере
к создателю (Artificer), цели которого реализуются в ходе развития природы. Но если человек настолько упрям в своем телеологизме, что, продолжая опрашивать, поставит вопрос о том,
какой цели служит сам творец, то станет очевидным, что его
вопрос нечестивый. Кроме того, он бессмыслен, так как, чтобы
придать ему смысл, мы должны предположить, что сам творец
был создан неким сверхтворцом, целям которого он служит. Понятие цели, следовательно, приложимо только к явлениям внутри реальности, но не к реальности как целому.
Та же самая аргументация 'применима и к механистическим
объяснениям. Одно событие вызывается другим, другое —
третьим и так далее. Но если мы спросим о причине целого, то
опять придем к творцу, который сам не должен иметь причины.
Всякое причинное объяснение должно, следовательно, иметь
лишенное причины произвольное начало. Вот почему нельзя
считать недостатком в теории атомистов то, что они оставляли
первоначальное движение атомов необъясненным (unaccounted
for).
Не следует думать, что атомисты исходили в своих теориях
исключительно из эмпирических оснований. Атомистическая
теория возродилась в новое время, чтобы объяснить факты
химии; но эти факты не были известны грекам. В древности не
проводилось четкого различия между эмпирическим наблюдением и логическим доказательством. Верно, что Парменид
86
с презрением относился к наблюдаемым фактам, но Эмпедокл
и Анаксагор многое из своей метафизики связывали с наблюдениями над водяными часами и вращающимися ведрами. До
софистов, по-видимому, ни один философ не сомневался, что
законченная метафизика и космология могли быть созданы
благодаря сочетанию большого количества рассуждений с некоторым количеством наблюдений. По счастливой случайности
атомисты напали на гипотезу, для которой более чем через две
тысячи лет были найдены некоторые основания, но в то время их
учение было тем не менее лишено всякого твердого основания'.
Как и многие философы того времени, Левкипп старался
найти способ примирения парменидовских доводов с очевидным
фактом движения и изменения. Аристотель говорит:
«Хотя эти мнения [мнения Парменида] выведены, по-видимому, логическим путем, в ходе диалектического обсуждения,
однако верить им — стоит только взглянуть на факты — значит
быть близким к сумасшествию. Ибо, тго-видимому, ни один лунатик не будет столь далек от своих чувственных данных, чтобы
предположить, что огонь и лед — «единое»: люди достаточно
безрассудны, чтобы не видеть различий только между тем, что
является истинным, и тем, что кажется истинным благодаря
привычке»2.
«Левкипп же полагал, что он обладает учениями, которые,
будучи согласны с чувственными восприятиями, не отрицают
ни возникновения, ни уничтожения, ни движения, ни множественности сущего. Согласившись в этом с показаниями чувственных явлений, а с философами, принимавшими единое, —
в том, что не может быть движения без пустоты, он говорит,
что пустота — небытие и что небытие существует нисколько не
менее, чем бытие. Ибо сущее в собственном смысле — абсолютно
полное бытие. Таковое же не едино, но таковых сущих бесконечно много по числу, и они невидимы вследствие малости своих
объемов. Они носятся в пустоте [ибо пустота существует} и, соединяясь между собой, производят возникновение, расторгаясь
же — гибель. Где случится им соприкасаться, там они действуют сами и испытывают действие от других. Ибо там налицо
не единое [а множество отдельных сущих]. Складываясь и сплетаясь, они рождают [вещи]. [Ведь] из поистине единого не могло
бы возникнуть множество [вещей], ни из поистине многого —
единое; нет, это невозможно».
Мы увидим, что был один пункт, относительно которого до
сих пор соглашались все, а именно, что невозможно движение
при отсутствии пустоты. В этом все одинаково ошибались.
Круговое движение в заполненном пространстве возможно при
1
О логических и математических основаниях теорий атомистов см.
G. M
i I h a u d, Les Philosophes Geometres de la Grece, ch. IV.
2
Aristot., de gen. et corr., 325a.
87
том условии, что оно существовало всегда. Идея состояла в том,
что вещь может двигаться только в 'пустом пространстве, а в заполненном пространстве нет пустых мест. Могут возразить, и,
вероятно, это будет основательно, что движение никогда не
может возникнуть в заполненном пространстве, но нельзя обоснованно утверждать, что оно там вовсе не может происходить.
Грекам же, однако, казалось, что волей-неволей следует или
признать неизменный мир Парменида, или допустить пустоту.
Таким образом, аргументы Парменида против небытия, повидимому, логически неопровержимы 'Применительно к пустоте,
и они были подкреплены открытием, что там, где, очевидно, ничего нет, содержится воздух. (Это пример распространенного
беспорядочного смешения логики и наблюдения.) Парменидовскую позицию мы можем изложить следующим образом: «Вы
говорите, что пустота есть; следовательно, пустота — не ничто;
следовательно, она — не пустота». Нельзя сказать, чтобы атомисты ответили на этот довод; они просто 'провозгласили, что
предпочитают игнорировать этот довод на том основании, что
движение есть факт восприятия. Должна, следовательно, быть
пустота, как бы ни было трудно представить себе это'.
Рассмотрим дальнейшую историю этого вопроса. Первым и
наиболее очевидным способом устранения логических трудностей было различение между материей и пространством. Согласно такому взгляду, пространство — не ничто, но вместилище, которое может быть, а может и не быть в какой-либо данной части заполнено материей. Аристотель говорит («Физика»,
208а): «Утверждающие существование пустоты называют ее
местом; в этом смысле пустота была бы местом, лишенным
тела». Эта точка зрения с предельной ясностью выражена
Ньютоном, утверждавшим существование абсолютного пространства и соответственно отличавшим движение абсолютное
от движения относительного. В коперниковском споре обе стороны (как бы мало они ни понимали это) придерживались этой
точки зрения, поскольку они думали, что есть разница между
положением «небеса вращаются с востока на запад» и положением «земля вращается с запада на восток». Если всякое движение относительно, то эти два утверждения — только разные
способы высказывания одной и той же вещи, подобные положениям: «Джон — отец Джемса» и «Джемс—сын Джона». Но
если всякое движение относительно и 'пространство не субстанциально, то против пустоты в нашем распоряжении остаются
лишь парменидовские аргументы.
1
Напротив, К. Бейли (op. cit., стр. 75) утверждает, что у Левкиппа имелся
«весьма тонкий» ответ. Он заключался по существу в признании существования
чего-то [пустоты], что не было телесным Аналогично этому Бернет говорит«Любопытно, что атомисты, которых обычно считают великими материалистами древности, были фактически первыми, кто отчетливо сказал, что вещь
может быть реальной, не будучи телом».
88
Декарт, доводы которого точно совпадают с положениями
ранних греческих философов, сказал, что протяженность является сущностью материи, а следовательно, материя имеется
повсюду. У него протяженность — прилагательное, а не существительное, ее существительное — материя, и без своего существительного протяженность не может существовать. Для него пустое
пространство так же абсурдно, как счастье без чувствующего
существа, которое счастливо. Лейбниц, исходя из несколько
других оснований, также полагал, что существует лишь заполненное пространство, но он утверждал, что пространство — только
система отношений. По этому вопросу состоялся знаменитый спор
между Лейбницем и Ньютоном; последний был представлен
Кларком. Спор оставался неразрешенным вплоть до Эйнштейна,
теория которого принесла окончательную победу Лейбницу.
В то время как современный физик верит, что материя является в некотором смысле атомистичной, он уже не верит
в пустое пространство. Где нет материи, там все-таки что-то
есть, хотя бы световые волны. Материя более не обладает тем
высоким положением, которое она приобрела в философии благодаря аргументам Парменида. Она не является более неизменной субстанцией, но просто способом группировки событий.
Некоторые события принадлежат к группам, которые могут рассматриваться как материальные вещи, другие, как, например,
световые волны, к этим труппам не 'принадлежат. Веществом
(stuff) мира являются события, и каждое из них характеризуется недолговечностью. В этом отношении современные физики
находятся на стороне Гераклита, против Парменида. Но они находились на стороне Парменида до тех пор, пока на арене не
появились Эйнштейн и квантовая теория.
Что касается пространства, то современный взгляд на него
состоит в том, что оно «е представляет собой субстанцию, как
это утверждал Ньютон и как должны были утверждать Левкипп и Демокрит; пространство не является также прилагательным протяженных тел, как думал Декарт, но представляет
собой систему отношений, как утверждал Лейбниц. Как бы то
ни было, но все же не ясно, совместим ли этот взгляд с существованием пустоты. Возможно, что абстрактно логически его
можно примирить с пустотой. Мы могли бы сказать, что между
любыми двумя вещами имеется определенный больший или
меньший промежуток, а этот промежуток не означает существования промежуточных тел. Однако такую точку зрения было бы
невозможно использовать в современной физике. Начиная
с Эйнштейна, промежуток стал расстоянием между событиями,
а не между вещами ', и он носит характер столь же временной,
1
Здесь со стороны Б Рассела ясно проглядывает попытка с помощью
употребления понятия «событие» вместо понятия «вещь» отвергнуть материалистическую концепцию причинности и подменить ее идеалистической.—
Прим. ред.
89
как и пространственный. Это, 'по существу, причинная концепция, а в современной физике не существует действия на расстоянии. Все это, однако, имеет под собой скорее эмпирические,
чем логические основания. Кроме того, современный взгляд не
может быть выражен иначе, чем в терминах дифференциальных
уравнений, а следовательно, не мог бы быть понятен философам древности.
Соответственно 'представляется, что свое логическое развитие взгляды атомистов нашли в ньютоновской теории абсолютного пространства, которая тоже сталкивается с трудностью
приписывания реальности небытию. Против этой теории нет
логических возражений. Главное возражение состоит в том, что
абсолютное пространство абсолютно непознаваемо и, следовательно, не может выступать в качестве необходимой гипотезы
в эмпирической науке. Более практическое возражение состоит
в том, что физика может обойтись без абсолютного пространства. Но мир атомистов остается логически возможным, и он
более близок к действительному миру, чем мир любого другого
из философов древности.
Демокрит весьма детально разработал свои теории, и некоторые из его разработок интересны. Каждый атом, говорил
Демокрит, непроницаем и неделим, потому что он не содержит
пустоты. Когда вы применяете нож, чтобы разрезать яблоко,
он должен находить пустые места, через которые может в него
проникнуть; если бы яблоко не содержало 'пустоты, оно было
бы абсолютно твердым и поэтому физически неделимым. Каждый атом внутренне неизменен и представляет собой фактически парменидовское единое. Единственное, что делают атомы,
это движутся и сталкиваются друг с другом. Иногда они образуют соединения, когда им случается иметь такие формы, которые способны сцепляться. Существуют всевозможные виды
форм. Из маленьких сферических атомов состоит огонь, а также
душа. Сталкиваясь, атомы образуют вихри, которые порождают
тела, а в конце концов — миры 1 .
Существует множество миров, некоторые из 'них растут, другие 'приходят в упадок, некоторые, может быть, не имеют ни
солнца, ни луны, другие же имеют по нескольку солнц и лун.
'Каждый мир имеет начало и конец. Мир может быть разрушен
в столкновении с большим миром. Эта космология может быть
суммирована словами Шелли:
Миры за мирами катятся вечно,
От сотворения д о гибели,
Подобно пузырькам на поверхности реки,
Они сверкают, лопаются и исчезают.
op
1
О том, как это происходит по предположению атомистов, см. С. B a i l e y ,
cit., p 138 и далее.
90
Жизнь возникла из первобытной слизи. В живом теле повсюду имеется некоторое количество огня, но больше всего его
в мозгу или в груди. (По этому вопросу авторитеты расходятся.) Мысль представляет собой своего рода движение, а потому способна повсюду вызывать движение. Восприятие и мышление— физические процессы. Восприятие бывает двух родов:
одно — чувственное, другое — рассудочное. Восприятия последнего рода зависят только от воспринимаемых вещей, в то время
как восприятия первого рода зависят также от наших чувств,
а следовательно, способны вводить в заблуждение. Подобно
Локку, Демокрит утверждал, что такие качества, как теплота,
вкус, цвет, не присущи реально объектам, но обязаны своим
существованием нашим органам чувств, тогда как такие качества, как тяжесть, плотность и твердость, реально присущи
самим объектам.
Демокрит был решительным материалистом, для него, как
мы видели, душа состоит из атомов, а мышление является физическим процессом. Вселенная не имеет целей, там только
атомы, управляемые механическими законами. Он не верил
в распространенную тогда религию и выступал против нуса
Анаксагора. В этике он считал целью жизни бодрость, а умеренность и образование — наилучшими средствами для ее достижения. Он осуждал все неистовое и страстное; он не одобрял
также половую жизнь, потому что, как он говорил, это вызывает преобладание удовольствия над сознанием. Он ценил
дружбу, но плохо отзывался о женщинах. Он не хотел иметь
детей, потому что заботы, связанные с их воспитанием, служат
помехой философствованию. Во всем этом он был весьма похож на Иеремию Бентама; в равной степени он также любил то,
что греки называли демократией1.
Демокрит — таково по крайней мере мое мнение — последний греческий философ, который был свободен от известного
недостатка, нанесшего вред всей более поздней древней и всей
средневековой мысли. Все философы, которых мы рассматривали до сих пор, были охвачены беспристрастным стремлением
к познанию мира. Они представляли себе это более легким делом, чем оно было в действительности, но без такого оптимизма
у них не хватило бы-мужества положить начало этому делу.
Их взгляд «а мир в основном был подлинно научным взглядом, всякий раз, когда он не являлся просто выражением
предрассудков того времени. Но этот взгляд был не только научным, он был образным и выразительным и был полон наслаждения смелым предприятием. Они интересовались всем: метеорами и затмениями, рыбами1 и вихрями, религией и моралью;
1
«Бедность в демократии настолько же предпочтительнее так называемого благополучия граждан при царях, насколько свобода лучше рабства», —
говорит Демокрит.
91
с проницательным интеллектом у них сочеталась детская любознательность.
Начиная с этого момента впервые «появляются некоторые
признаки упадка, несмотря на предыдущие, не имеющие себе
равных достижения, а ватем наступает постепенное разложение.
В философии, даже в самой лучшей философии после Демокрита, плохо то, что в ней делается чрезмерный упор на человека в ущерб стремлению к познанию вселенной. Сперва, вместе с софистами, приходит скептицизм, приводящий к изучению
того> как мы познаем, вместо попытки приобрести новое знание.
Затем, вместе с Сократом, центр тяжести переносится на этику;
с Платоном начинается отрицание чувственного мира в пользу
самого себя творящего мира чистой мысли; с Аристотелем —
вера в цель как основное понятие науки. Несмотря на гениальность Платона и Аристотеля, их мысль имела пороки, оказавшиеся бесконечно вредными. После них начался упадок энергии и постепенное возрождение вульгарных предрассудков.
Новое мировоззрение возникло отчасти в результате победы
католической ортодоксии; но вплоть до Возрождения философия не могла обрести вновь той энергии и независимости, которые были свойственны предшественникам Сократа.
Глава X
ПРОТАГОР
Во второй половине V века до н. э. великим досократическим системам, которые были рассмотрены нами выше, было
противопоставлено скептическое движение. Наиболее значительной фигурой этого движения был Протагор — глава софистов. Слово «софист» не имело вначале отрицательного значения.
По смыслу оно было равнозначно слову «преподаватель». Софистом был человек, который добывал средства к существованию,
передавая молодым людям определенные знания, которые, как
тогда думали, могли быть им полезны в практической жизни.
Так как общество «е обеспечивало подобного образования за
общественный счет, то софисты учили только тех, кто имел собственные средства или у кого родители располагали "такими
средствами. Это обстоятельство придавало деятельности софистов определенный классовый уклон, усугубляемый политической обстановкой того времени. В Афинах и во многих других
городах Греции демократия торжествовала политическую победу, но ничего не было предпринято для уменьшения богатства членов старых аристократических семей. Именно богатые
главным образом и воплощали в себе то, что иавестно нам как
эллинская культура; они имели в своем распоряжении образование и досуг; путешествия же в значительной мере сгладили
их традиционные предрассудки, а время, которое они проводили
в спорах, отточило их ум.
То, что тогда называлось демократией, оставляло институт
рабства неприкосновенным. Рабство давало богатым возможность наслаждаться своим богатством, не угнетая свободных
граждан.
Однако во многих городах, и особенно в Афинах, более
бедные граждане были настроены то отношению к богатым
вдвойне враждебно—вследствие зависимости и благодаря традиции. Богатых подозревали, и часто справедливо, в неблагочестии и аморальности, в том, что они разрушали древние верования и, вероятно, пытались уничтожить и демократию. Таким
образом, случилось, что в сфере культуры политическая демократия оказалась связанной консерватизмом, в то время как
те, кто осуществлял нововведения в области1 культуры, тяготели к политической ре-акции.
93
Такое же в известной мере положение сложилось в современной Америке, где «Тэммени» • представляет в основном католическую организацию, созданную для защиты традиционных
теологических « этических догм от притязаний со стороны просвещения. Но просвещенные в Америке являются более слабыми
в политическом отношении, чем в Афинах, так как им не удалось объединиться с плутократией. Однако в Америке существует один значительный и высокоинтеллектуальный класс,
который заинтересован в защите плутократии, — класс юридической корпорации. В некоторых отношениях функции этого
класса аналогичны функциям, которые выполняли в Афинах софисты.
Афинская демократия, несмотря на свою большую ограниченность, которая исключала рабов и женщин, в некоторых отношениях была более демократичной, чем любая современная система. Судьи и большинство представителей исполнительной
власти избирались по жребию и на короткое время. Таким образом, подобно нашим присяжным, они оставались средними
гражданами, с характерными для средних граждан предрассудками и отсутствием профессионализма. Вообще в Афинах
каждое дело слушалось большим количеством судей. Истец и
ответчик, или обвинитель и обвиняемый, выступали лично, от
своего имени, а не через профессиональных юристов. Естественно, что успех или неудача дела зависели в значительной
степени от ораторского искусства, умения играть на народных
предрассудках. Но хотя человек должен был сам произносить
свою речь, он мог нанять специалиста, чтобы тот написал для
него речь, или, как предпочитали многие, он мог заплатить за
наставления в хитростях, требующихся для достижения успеха
в суде. Полагали, что этим хитростям учат софисты.
Век Перикла в истории Афин аналогичен викторианской
эпохе в истории Англии. Афины были богатым и преуспевающим городом, которому не доставляли слишком большого беспокойства войны. В Афинах был демократический строй при
управлении со стороны аристократов. Как мы уже видели
в связи с Анаксагором, оппозиция Периклу со стороны демократии постепенно накапливала силы; друзья Перикла один за
другим подвергались нападкам с ее стороны. Пелопоннесская
война разразилась в 431 году до н. э . 2 Афины наряду со многими другими местностями Греции были опустошены чумой.
Население Афин, достигавшее до этого 230 тысяч, сильно сократилось и никогда уже больше не поднималось до своего
3
прежнего уровня . Сам Перикл в 430 году до н. э. был отстранен
1
Политическая организация в Нью-Йорке, являющаяся ныне одним из
отделений Демократической партии США. Основана в 1789 году. — Прим. ред.
2
Она окончилась в 404 году до н. э. полным поражением Афин.
3
См. J. В. В и г у, History of Greece, Vol. I, p. 444.
94
отдолжности полководца и за незаконное присвоение общественных денег оштрафован судом, состоявшим из 1501 судьи. Его
два сына умерли от чумы, а в следующем году (429 год дон. э.)
он умер сам. Фидий « Анаксагор были осуждены. Аспасия
также подвергалась судебному преследованию за нечестие и за
содержание дома терпимости, но была оправдана.
В таком обществе было естественно, что люди, которым
грозила опасность навлечь на себя враждебность демократиче- *
ских политиков, желали приобрести судебные навыки. Ибо
Афины, несмотря на сильную 'приверженность к практике преследований, были вое же в одном отношении более либеральны,
чем современная Америка, поскольку тем, кого обвиняли в нечестии и развращении молодежи, давали возможность выступать «в свою защиту.
Этим объясняется популярность софистов у одного класса и
их непопулярность у другого. Но в своем собственном представлении софисты служили скорее более беспристрастным целям,
и несомненно, что многие из них по-настоящему интересовались
философией. Платон посвятил свою деятельность карикатурному
их изображению и поношению, но о софистах не следует судить
по этой полемике с ними Платона. Возьмите, находясь в веселом настроении, следующий отрывок из диалога Платона
«Эвтидем» — отрывок, в котором рассказывается, как два софиста, Дионисиодор и Эвтидем, решили запутать простодушного человека по имени Ктисипп:
«Скажи-ка, есть ли у тебя собака?» — «И очень злая», — от.вечал Ктисипп. — «А есть ли у нее щенята?» — «Да, тоже
злые». — «И их отец, конечно, собака же?» — «Я даже видел, как
он занимается с самкой». — «Что ж, ведь эта собака твоя?» —
«Конечно». — «Значит, этот отец — твой, следовательно, твой
отец — собака и ты — брат щенят».
В более серьезном настроении возьмите диалог под названием «Софист». Он представляет собой логическое рассуждение
по поводу определения. Слово «софист» берется здесь в качестве
иллюстрации. В настоящее время нас не интересует логика этого
рассуждения. В данный момент я хочу привести из этого диалога только его конечное заключение:
«Так этим именем обозначается подражание искусству, заставляющему другого противоречить самому себе, содержимому
в 'притворствующей части искусства мнительного, а через это —
в роде фантастическом, происходящем от образотворения, которое есть чудодейственная часть, отделяющая в словах творчество не божественное, а человеческое. Кто полагал бы, что
софист действительно этого рода и крови, тот говорил бы, как"
видно, сущую правду».
О Протагоре известен рассказ (несомненно, апокрифический), который свидетельствует о такой связи софистов с суДами, какой она представлялась народному сознанию. Как
95
говорят, Протагор учил молодого человека на условиях, при
которых тот должен Йыл заплатить ему за учебу в том случае,
если выиграет свой первый процесс. Но оказалось, что первый
судебный процесс этого молодого человека был возбужден
самим Протагором для получения платы за учебу.
Однако пора оставить эти предварительные замечания и
посмотреть, что же на самом деле известно о Протагоре.
Протагор родился около 500 года до н. э. в Абдерах — в городе, из которого был родом Демокрит. Он дважды посетил
Афины, второй его визит имел место не позднее чем в 432 году
до н. э. Он создал кодекс законов для города Фурии в 444—
443 годах до н. э. Существует предание, что Протагор был подвергнут судебному преследованию за нечестие, но это, по-видимому, неверно, несмотря на тот факт, что он написал книгу
«О богах», которая начиналась так: «О богах я не умею сказать, существуют ли они или нет и каковы они по виду. Ведь
много препятствий для знаний — неясность дела и краткость
человеческой жизни».
Его второе посещение Афин несколько сатирически описано
в платоновском «Протагоре», а его учение разбирается серьезно
в «Теэтете». Протагор известен главным образом своей доктриной, согласно которой «человек есть мера всех вещей, существующих, что они существуют, и не существующих, что они не
существуют». Эта доктрина истолковывается в том смысле, что
каждый человек есть мера всех вещей и что когда люди разнятся между собой, то нет объективной истины, благодаря которой один прав, а другой неправ. Это, в сущности, скептическое учение, и оно, по-видимому, было основано на «обманчивости» чувств.
Один из трех основателей прагматизма, Фердинанд Шиллер,
обычно называл себя учеником Протагора. Это случилось потому, как я думаю, что Платон в своем «Теэтете» утверждал,
истолковывая Протагора, что одно мнение может быть лучше,
чем другое, хотя оно не может быть истиннее. Например, когда
человек болеет желтухой, то все кажется ему желтым. Поэтому
нет смысла говорить, что вещи в действительности являются не
желтыми, но имеют такой цвет, какой видит здоровый человек.
Мы можем сказать, однако, что поскольку здоровье лучше
болезни, то мнение здорового человека лучше мнения человека,
больного желтухой. Эта точка зрения, очевидно, близка к прагматизму.
Для 'практических целей неверие в объективную истину делает большинство арбитром того, во что следует верить. Отсюда
Протагор пришел к защите закона, обычая и традиционной
морали. Хотя он не знал, как мы видели, существуют ли боги,
он был уверен, что им следует поклоняться. Эта точка зрения,
очевидно, справедлива по отношению к человеку, чей теоретический скептицизм последователен и логичен.
96
Зрелая живнь Протагора была проведена в некоторого рода
непрерывном лекторском турне по городам Греции. Он учил
за вознаграждение «всякого, кто жаждал практического успеха
и более высокой духовной культуры»'. Платон протестовал
против практики софистов получать деньги за обучение, отчасти
с позиций оноба (по современным понятиям). Сам Платон обладал вполне достаточными средствами и поэтому был неспособен, по-видимому, понять нужды тех, кто не имел хорошего
состояния. Странно, что современные профессора, которые не
видят причины отказываться от жалованья, так часто повторяют платоновское обвинение против софистов.
Есть, однако, другой пункт, в котором софисты отличаются
от большинства современных им философов. Обычно каждый
учитель, за исключением софистов, основывал школу, которая
обладала некоторыми признаками братства, с большей или
меньшей степенью общности жизни (часто — нечто аналогичное монашеской жизни) и, как правило, с эзотерической доктриной, которую не проповедовали публике.
Все это было естественно там, где философия возникла из
орфизма. Среди софистов ничего подобного не было. То, чему
они учили, в их представлении не было связано с религией или
моралью. Они учили искусству спора и давали столько знаний,
сколько было для этого необходимо. Вообще говоря, они могли,
подобно современным адвокатам, показать, как защищать или
оспаривать то или иное мнение, и не заботились о том, чтобы
защищать свои собственные выводы. Те же, для кого философия была руководством в жизни, тесно связанным с религией,
естественно, были шокированы, софисты им казались легкомысленными и безнравственными.
В некотором отношении — хотя нельзя сказать, сколь велико
значение этого обстоятельства, — ненависть, которую вызывали
к себе софисты не только у широкой публики, но и у Платона и
последующих философов, была обязана своим существованием
их интеллектуальной честности. Преследование истины, когда
оно ведется искренне, должно игнорировать моральные соображения. Мы не можем знать заранее, чем окажется истина по
отношению к тому, что в данном обществе мыслится поучительным. Софисты были готовы следовать за доказательством, куда
бы оно их ни вело. Часто это приводило их к скептицизму.
Один из софистов, Горгий, утверждал, что ничего не существует, а если что-либо и существует, то оно непознаваемо, и
Даже если существует и познаваемо для кого-либо одного, то
он-не может передать свое знание другим. Мы не знаем, каковы
бь*&и доводы Горгия, но я могу хорошо себе представить, что
имели логическую силу, которая заставляла противников
!
Е Z e l l e r , Grundriss der Geschichte der griechischen Philosophie, 1ввЗ,
S. 1299.
W
97
Горгия искать убежище в наставлениях. Платон всегда
старался проводить взгляды, которые, как он думал, сделают
людей добродетельными. Едва ли Платон был когда-нибудь
интеллектуально честен, потому что он всегда оценивал доктрины
по их социальному значению. Но даже и в этом он не был честен, так как претендовал на то, что следовал доводам и судил
на основании чисто теоретических критериев, тогда как фактически направлял спор таким образом, чтобы последний приводил в результате к добродетели. Платон ввел этот порок в философию, где он с тех пор и продолжает существовать. Характер
его диалогов определялся, по-видимому, в основном его враждебностью к софистам. Одним из недостатков всех философов
со времени Платона было то, что их исследования в области
этики исходили из предположения, что им уже известны те
заключения, к которым они должны только еще прийти.
В Афинах в конце V века до н. э. были люди, которые,
по-видимому, учили политическим доктринам, казавшимся безнравственными их современникам, а также кажущимся таковыми демократическим нациям нашего времени. В первой книге
«Государства» Платона Тразимах доказывает, что нет иной
справедливости, кроме интереса более сильного, что законы
создаются правительствами для своей собственной выгоды и что
нет объективных критериев, с которыми можно сообразовываться
в борьбе за власть. Калликл, согласно Платону (в «Горгии»),
отстаивал подобную доктрину. Зако« природы, говорил он,
является законом более сильного, но для удобства люди установили институты и моральные заповеди, которые сдерживали
бы сильного. Такие доктрины получили в наше время более
широкое распространение, чем в древности. И что бы о них ни
думали, они не были характерны для софистов.
В течение V века до н. э., независимо от той роли, которую
играли в этом процессе софисты, в Афинах происходило превращение негибкой пуританской простоты в остроумный и довольно жестокий цинизм в борьбе против тупого и в равной
степени жестокого сопротивления гибнущей ортодоксии.
Начало этого столетия характеризуется выступлением Афин
в защиту городов Ионии против персов и победой при Марафоне в 490 году до н. э. В конце столетия (в 404 году до н. э )
Афины терпят поражение от Спарты, а в 399. году до н. э. был
казнен Сократ. После этого Афины утратили свое политическое
значение, но они приобрели несомненное культурное первенство,
сохранявшееся вплоть до победы христианства.
Некоторые обстоятельства в истории Афин V века до н. э.
существенны для понимания Платона и всей последующей'греческой мысли. В течение первой персидской войны слава пришла главным образом к Афинам благодаря их решительной
победе при Марафоне. Десятью годами позднее, в течение второй персидской войны, Афины еще сохраняли первенство среди
98
греков на море, но на суше победы одерживались в основном
благодаря спартанцам — признанным военачальникам эллинского мира. Однако взгляды спартанцев были узкопровинциальны; они перестали бороться против персов, как только
последних изгнали из европейской Греции. Защита азиатских
греков и освобождение островов, которые были завоеваны персами, осуществлялись с большим успехом Афинами. Афины
стали ведущей морской державой и установили сильный империалистический контроль над ионийскими островами. Они процветали в период правления Перикла, который был умеренным
демократом и умеренным империалистом. Громадные храмы,
развалины которых еще напоминают о славе Афин, были построены по его инициативе, чтобы заменить храмы, разрушенные Ксерксом. Город очень быстро богател и сильно развивался в культурном отношении. В результате, как это постоянно
случается в такие времена, в особенности когда богатство
было обязано своим происхождением внешней торговле, приходили в упадок традиционная мораль и традиционные верования.
В это время в Афинах жило необычайно большое количество
гениальных людей. Три великих драматурга — Эсхил, Софокл
и Еврипид — все принадлежали к V веку до н. э. Эсхил участвовал в битве при Марафоне и видел сражение при Саламине.
Софокл был еще ортодоксален в религиозном отношении. Но
Еврипид находился под влиянием Протагора и духа свободомыслия своего времени; его истолкование мифов было скептическим и разрушительным. Аристофан, писавший комедии поэт,
высмеивал Сократа, софистов и философов вообще, но, несмотря
на это, принадлежал к их кругу. В «Пире» Платон представляет его находящимся в весьма дружеских отношениях
с Сократом. Скульптор Фидий, как мы видели, принадлежал
к кругу Перикла.
В этот период превосходство Афин было скорее художественным, чем интеллектуальным. За исключением Сократа,
никто из великих математиков и философов V века до н. э. не
был уроженцем Афин. Что касается Сократа, то он не был
писателем и ограничивался устными беседами.
(
Начало пелопоннесской войны в 431 году до н. э. и смерть
Перикла в 429 году до н. э. ознаменовали начало мрачного
периода в истории Афин. Афиняне сохраняли превосходство на
море, спартанцы же имели превосходство на суше и в течение
лета несколько раз захватывали Аттику (исключая Афины).
В результате Афины были переполнены беженцами, кроме того,
население жестоко пострадало от чумы. В 414 году до н. э.
афиняне послали большую экспедицию в Сицилию, надеясь захватить Сиракузы, которые были союзником Спарты, но эта попытка потерпела неудачу. Война сделала афинян жестокими
и мстительными. В 416 году до н. э. они захватили остров Мелос
4*
99
и теребили всех мужчин, способных носить оружие, обратив
в рабство остальных жителей. В «Троянках» Еврииид протестовал против подобного варварства.
Конфликт имел идеологический аспект, поскольку Спарта
была защитницей олигархии, а Афины — демократии. Афиняне
имели основания подозревать некоторых из своих собственных
аристократов в предательстве, которое, как все думали, сыграло
свою роль при окончательном морском поражении Афин
в битве при Эгоспотамах в 405 году до н. э.
В конце войны спартанцы установили в Афинах олигархическое правление, известное под названием «тирании тридцати».
Некоторые из этих тридцати, в том числе глава их, Критий,
были учениками Сократа. Они заслуженно не пользовались
популярностью, и не прошло и года, как были свергнуты. С согласия Спарты демократия была восстановлена, но это была
озлобленная демократия. Только амнистия помешала приверженцам демократии открыто мстить своим внутренним врагам, однако они пользовались любым случаем, чтобы обойти
условия амнистии и подвергнуть преследованию своих врагов.
Именно в такой обстановке имело место осуждение и казнь Сократа (399 год до н. э.).
Ч
а
с
т
ь
в
т
о
р
а
я
СОКРАТ, ПЛАТОН И АРИСТОТЕЛЬ
Г л а в а XI1
СОКРАТ
Сократ как объект изучения представляет для историка значительные трудности. Несомненно, что в отношении многих
исторических личностей нам очень мало известно, тогда как
в отношении других известно многое; что же касается Сократа,
то мы не уверены, знаем ли мы о нем очень мало или очень
много Бесспорно, что он был афинским гражданином, обладавшим небольшими средствами, который проводил свое время
в диспутах и учил молодежь философии, но не за деньги, как
это делали софисты. Достоверно известно, что в 399 году
до н э., когда Сократу было около 70 лет, он был осужден,
приговорен к смерти и казнен. Бесспорно также, что он был
хорошо известной личностью в Афинах, поскольку Аристофан
изобразил его в карикатурном виде в своей комедии «Облака».
Но за пределами этих фактов сведения о Сократе приобретают
спорный характер. Двое из учеников Сократа, Ксенофонт и
Платон, написали о нем много, но рассказывают о нем весьма
различные вещи. Бернет высказал мысль, что даже в тех случаях, когда они в чем-либо согласны друг с другом, то это происходит потому, что Ксенофонт повторяет Платона. Когда же
они расходятся во мнениях, то одни верят одному, другие — другому, а третьи не верят ни одному из них Я не рискну примкнуть к той или иной стороне в этом опасном споре, а лишь
кратко изложу указанные различные точки зрения.
Начнем с Ксенофонта, военного человека, не очень щедро
одаренного интеллектом и в целом склонного придерживаться
традиционных взглядов. Ксенофонт огорчен тем, что Сократа
обвинили в нечестии и в развращении юношества; он утверждает, что, наоборот, Сократ был весьма благочестив и что
влияние его на юношество было вполне благотворным. По-видимому, его идеи, далеко не являлись разрушительными, будучи
скорее скучными и банальными. Эта защита заходит слишком
1
Главы с XI по XIX книги первой перевела Н А
101
Клейнман
далеко, поскольку она оставляет без объяснения враждебное отношение к Сократу. Как говорит Бернет, «защита Сократа Ксенофонтом чересчур успешна. Сократа никогда не приговорили бы к смерти, если бы он был таким, каким его описывает
Ксенофонт»'.
Существовала тенденция считать, будто все, что говорит Ксенофонт, должно быть правильно, потому что ему не хватало
ума, чтобы думать о чем-либо неправильном. Эта линия аргументации совершенно неосновательна. Пересказ глупым человеком того, что говорит умный, никогда не бывает правильным,
потому что он бессознательно превращает то, что он слышит,
в то, что он может понять. Я предпочел бы, чтобы мои слова
передавал мой злейший враг среди философов, чем друг, несведущий в философии. Поэтому мы не можем принять то, что
говорит Ксенофонт, если это включает какой-либо трудный
вопрос в философии или является частью аргументации, направленной на то, чтобы доказать, что Сократ был несправедливо осужден.
Тем не менее некоторые из воспоминаний Ксенофонта
весьма убедительны. Он сообщает (как это делает и Платон),
что Сократ был постоянно занят вопросом о том, как добиться
того, чтобы власть в государстве 'Принадлежала компетентным
людям. Он имел обыкновение задавать такие вопросы: «Если
бы я хотел починить башмак, к кому я должен обратиться?»
На этот вопрос некоторые искренние юноши отвечали": «К сапожнику, о Сократ». Он имел обыкновение отправляться к плотникам, кузнецам и т. п. и задавал некоторым из них такой,
например, вопрос: «Кто должен чинить корабль государства?»
Когда он вступил в борьбу с тридцатью тиранами, их глава,
Критий, который был знаком со взглядами Сократа, так как
учился у него, запретил ему продолжать учить молодежь, сказав: «Нет, тебе придется, Сократ, отказаться от этих сапожников, плотников, кузнецов: думаю, они совсем уже истрепались
оттого, что вечно они у тебя на языке» 2 . Это происходило
в период кратковременного олигархического правления, установленного спартанцами в конце пелопоннесской войны. Но большую часть времени в Афинах было демократическое правление,
так что даже военачальники избирались по жребию. Однажды
Сократ встретил юношу, желавшего стать военачальником,
и убедил его поучиться военному искусству. Последовав этому
совету, юноша уехал и прошел небольшой курс тактики. Когда
он вернулся, Сократ шутливо похзалил его и отправил обратно
продолжать обучение3. Другого юношу Сократ -заставил изу1
2
J. В и г n e t, Greek Philosophy, Phales to Plato, London, 1914, p. 149.
К с е н о ф о н т А ф и н с к и й , Сократические сочинения,Academia, 1935,
М., стр. 33.
3
Там же, стр. 93—94.
102
чать основы науки о финансах. Подобного рода план он
пытался проводить на многих людях, включая стратега; но было
решено, что легче заставить замолчать Сократа при помощи
цикуты, чем избавиться от того зла, на которое он жаловался.
Описание личности Сократа у Платона вызывает затруднение совершенно иного рода, чем описание Ксенофонта,
а именно — очень трудно судить о том, в какой мере Платон
хотел изобразить Сократа как историческую личность и в какой
мере он превратил лицо, называемое в его диалогах «Сократом»,
в выразителя своих собственных мнений. Платон был не только
философом, но также талантливым писателем, обладавшим
живым воображением и обаянием. Никто не предполагает, 'да
и сам Платон не претендовал всерьез на то, что беседы в его
диалогах происходили точно так, как он их излагает. Тем не
менее, во всяком случае в более ранних диалогах, беседа
ведется совершенно естественно и характеры ее участников
вполне убедительны. Именно выдающееся мастерство Платона
как писателя вызывает сомнение в нем как в историке. Его Сократ является последовательным и исключительно интересным
характером, какого не смогло бы выдумать большинство людей;
но я считаю, что Платон мог бы выдумать его. Сделал ли он
это на самом деле, — это, конечно, другой вопрос.
Диалог, который громадным большинством считается историческим, — это «Апология». Это воспроизведение той речи,
которую Сократ произнес на суде в свою защиту. Конечно, это
не стенографический отчет, а лишь то, что сохранилось в памяти
Платона через несколько лет после этого события, — собранное
вместе и литературно обработанное. Платон присутствовал на
суде, и совершенно ясно, что написанное им представляет собой
воспоминание Платона о том, что говорил Сократ, и что Платон был намерен, вообще говоря, создать произведение исторического характера. Этого, при всех оговорках, достаточно, чтобы
дать совершенно определенное описание характера Сократа.
!
Основные факты суда над Сократом не вызывают сомнения.
Судебное преследование было основано на обвинении в том, что
«Сократ погрешает и переступает меру должного, исследуя то,
чЧгб под землею, и то, что в небесах, делая более слабый довод
более сильным и научая тому же самому других»'. Действительным основанием враждебного отношения к Сократу было,
rf6 всей вероятности, предположение, что он связан с аристократической партией; большинство его учеников принадлежало
к^'этой группе, и некоторые из них, находясь у власти, причинили большой вред. Но это основание нельзя было сделать*
доводом вследствие амнистии. Большинством голосов Сократ
был признан виновным, и, согласно афинским законам, он мог
предложить, чтобы ему назначили какое-нибудь наказание
«Творения Платона», т. I, Academia, Петербург, 1923, стр. 53.
103
менее тяжелое, чем смерть. В случае признания обвиняемого
виновным судьи должны были назначить одно из двух наказаний, предложенных обвинением и защитой. Поэтому в интересах Сократа было предложить такое тяжелое наказание, которое суд мог принять как соответствующее его вине. Сократ же
предложил штраф в 30 мин, который некоторые из его друзей
(в том числе Платон) готовы были внести за него. Это было
настолько легким наказанием, что суд был раздражен и приговорил Сократа к смерти большинством, превосходившим то
большинство, которое признало его виновным. Сократ, несомненно, предвидел этот результат. Ясно, что у него не было
желания избежать наказания смертью лутем уступок, которые
могли бы показаться признанием его вины.
Обвинителями Сократа были демократический политический
деятель Анит, поэт-трагик Мелет, «молодой и неизвестный,
с гладкими волосами, скудной бородкой и крючковатым носом»,
и неизвестный ритор Ликон'. Они утверждали, что Сократ
виновен в том, что не поклоняется тем богам, которых признает
государство, но вводит другие, новые божества и что он виновен в развращении молодежи, так как учил ее тому же самому.
Оставив неразрешимым вопрос об отношении платоновского
Сократа к действительному Сократу, посмотрим, что заставляет
Платон говорить его в ответ на это обвинение.
Сократ начинает с того, что обвиняет своих обвинителей
в ораторском искусстве и опровергает это обвинение в применении к самому себе. Он говорит, что единственное ораторское
искусство, на которое он опособен, — это говорить правду.
И они не должны сердиться, если он будет пользоваться привычным для него способом выражения и не произнесет
«...речи, изукрашенной риторическими оборотами и эффектными
2
словами...» Ему было уже 70 лет, и он никогда до этого не
бывал в суде; поэтому они должны извинить его несудебную
манеру речи.
Он сказал затем, что, кроме его официальных обвинителей,
он имеет многих неофициальных обвинителей, которые, с тех
пор, когда эти судьи были еще детьми, говорили, что «существует некий Сократ, мудрый муж; его заботят небесные явления; он исследует все, что под землею, и «...более слабый довод
делает более сильным»3. Считают, говорит Сократ, что такие
люди не верят в существование богов. Это старое обвинение^Ьо
стороны общественного мнения более опасно, чем официальное
обвинение, тем более, что Сократ не знает, кто эти люди ъ от
4
которых оно исходит, за исключением Аристофана . Отвечая на
1
См. J. В u r n e t , Greek Philosophy, Phales to Plato, p. 180.
«Творения Платона», т. I, стр. 51.
Там же, стр. 52.
4
В комедии Аристофана «Облака» Сократ изображен отрицающим существование Зевса.
2
3
104
эти старые враждебные доводы, Сократ указывает, что он не
является ученым, и заявляет, что подобного рода знание «...вовсе
меня не касается» ', что он не учитель и не берет платы за
обучение. Он высмеивает софистов и отрицает за ними знание,
на которое они претендуют. После чего он говорит: «...я постараюсь вам показать, что именно создало мне имя [мудреца]
и навлекло на меня дурную славу» 2 .
По-видимому, однажды у дельфийского оракула спросили,
имеется ли человек более мудрый, чем Сократ, и оракул ответил, что не имеется. Сократ заявляет, что он был в полном недоумении, поскольку вовсе не признавал себя мудрым, хотя бог
не может лгать. Поэтому он отправился к людям, считавшимся
мудрыми, чтобы посмотреть, не может ли он убедить бога в его
ошибке. Прежде всего Сократ отправился к одному государственному деятелю, который «...кажется мудрым многим другим, а в особенности себе самому...»3 Сократ скоро обнаружил,
что этот человек не был мудрым, и вежливо, но твердо объяснил ему это. «Все это возбудило в этом человеке... ко мне ненависть» 4. После этого Сократ обратился к поэтам, и попросил
их объяснить ему отдельные места в их произведениях, но они
не были в состоянии это сделать. «Таким образом узнал я... что
то, что они сочиняют, не мудростью сочиняют они, а благодаря
какой-то прирожденной способности, в состоянии вдохновения...»5 Затем Сократ пошел к ремесленникам, но они также
разочаровали его. В процессе этого занятия, говорит он, у нега
появилось много опасных врагов. Наконец он пришел к выводу,
чго «мудрым оказывается бог и прорицанием своим он указывает на то, что человеческая мудрость дешево стоит, ничего не
стоит. И, кажется, он не имеет в виду тут Сократа, а только
воспользовался моим именем примера ради, все равно как
если бы он сказал: «О люди, тот из вас мудрее, кто, подобно
Сократу, познал, что он поистине ничего не стоит в смысле мудрости». Это занятие, состоявшее в том, чтобы изобличать
людей, претендующих на мудрость, отнимало у Сократа все его
время и способствовало его крайней бедности, но он считал
своим долгом подтвердить слова оракула.
' Молодые люди, сыновья богатейших граждан, говорит Сократ, у которых бывает больше всего досуга, с удовольствием
слушают, как он испытывает людей и часто сами, подражая ему,
пробуют испытывать других и тем самым способствуют увеличению числа его врагов. Потому что «им не хочется быть изобличенными в том, что они .представляются, будто что-то знают,
5
6
а на самом деле ничего не знают» .
—t-4-
1
«Творения Платона», т. I, стр 54
Там же, стр. 55.
3
Там же, стр. 56.
4
Там же.
5
Там же, стр. 57.
г
'посвящены в основном поискам определений этических терминов.
«Хармид» посвящен определению умеренности, или воздержа1
2
3
К с е н о ф о н т А ф и н с к и й , Сократические сочинения, стр. 222.
«Творения Платона», т. V, стр. 70.
Там же, т. I, стр. 54.
ПО
ния; «Лисис» — дружбы; «Лахет» — мужества. Ни в одном из
них не сделано выводов, «о Сократ ясно говорит, что он считает важным рассмотрение этих вопросов. Платоновский Сократ последовательно утверждает, что он ничего не знает, что
он лишь мудрее других людей в том, что знает, что он ничего
не знает; но он не считает знание недостижимым. Наоборот, он
считает, что приобретение знания имеет самое важное значение.
Он утверждает, что ни один человек не грешит сознательно и
поэтому необходимо лишь знание, чтобы сделать всех людей
совершенно добродетельными.
Для Сократа и Платона характерно утверждение тесной
связи между добродетелью и знанием. В некоторой степени это
характерно для всей греческой философии в противоположность
философии христианства. Согласно христианской этике, существенным является чистое сердце, которое можно встретить
с одинаковой вероятностью как у невежественных людей, так и
среди ученых. Это различие между греческой и христианской
этикой продолжает сохраняться вплоть до настоящего времени.
Диалектика, то есть метод приобретения знания путем вопросов и ответов, не была изобретена Сократом. По-видимому,
ее впервые систематически применял на практике ученик Парменида Зенон. В диалоге Платана «Парменид» Зенон подвергает Сократа тому же самому роду обращения, какому повсюду
у Платона Сократ подвергает других. Но имеются все основания предполагать, что Сократ применял на практике и развивал этот метод. Как мы видели, когда Сократа приговорили
к смерти, он с радостью размышляет о том, что в загробном
мире ему можно продолжать вечно задавать вопросы и его не
смогут предать смерти, так как он будет бессмертным. Конечно,
если он применял диалектику так, как это описано в «Апологии»,
то легко объяснить враждебное к нему отношение: все хвастуны в Афинах должны были объединиться против него.
Диалектический метод годится для одних вопросов и не годится для других. Вероятно, этот метод определял характер
исследований Платона, которые большей частью были таковы,
что с ними можно было обращаться именно таким образом.
В результате влияния Платона почти вся последующая философия была ограниченной, что вытекало из его метода.
bL
Некоторые вопросы явно не годятся, чтобы с ними обращались таким образом, например эмпирическая наука. Правда,
Рзлилей для защиты своих теорий использовал диалоги, но это
делалось лишь для того, чтобы преодолеть предрассудки: позитивные основы для его открытий невозможно было вставить
в'-Диалог без большой искусственности. Сократ в произведениях
ПЛатона всегда претендует на ю, что он лишь выявляет знание,
которым уже обладает человек, которого он подвергает испытанию. На этом основании он сравнивает себя с акушеркой.
Когда в «Федоне» и «Меноне» он применяет свой метод
Ш
к проблемам геометрии, ему приходится задавать наводящие
вопросы, каких не разрешил бы задавать никакой судья. Этот
метод «аходится в гармонии с теорией воспоминания, согласно
которой мы узнаем путем вспоминания то, что мы знали в нашем прежнем существовании. Возьмем, в противоположность
этому взгляду, какое-либо открытие, сделанное при помощи
микроскопа, например распространение болезней бактериями,
едва ли можно утверждать, что подобное знание можно выявить
у неоведущего в этом отношении человека посредством метода
вопросов и ответов
Вопросы, которые могут быть рассмотрены посредством
метода Сократа, — это те вопросы, о которых мы уже имеем
достаточные познания, чтобы прийти к правильному выводу,
но из-за путаницы или недостаточного анализа не сумели логически использовать то, что мы знаем Такой вопрос, как «что
такое справедливость?», вполне годится для обсуждения в платоновском диалоге. Все мы свободно употребляем слова «справедливый» и «несправедливый», и, изучая, в каком смысле мы
их употребляем, мы можем индуктивно прийти к определению,
которое лучше всего будет соответствовать употреблению
этих слов. Требуется лишь знание того, как употребляются эти
слова в вопросе Но когда маше исследование будет закончено,
то окажется, что мы сделали лишь лингвистическое открытие,
а не открытие в области этики
Однако мы можем с пользой применять этот метод для
какого-то более широкого ряда случаев Когда то, что обсуждается, является более логическим, чем фактическим, тогда
обсуждение является хорошим методом выявления истины Предположим, что кто-то утверждает, например, что демократия
хороша, но лицам, придерживающимся определенных мнений,
не следовало бы разрешать голосовать; мы можем убедить такого человека в том, что он непоследователен, и доказать ему,
что по крайней мере одно из его двух утверждений должно
быть более или менее ошибочным Я считаю, что логические
ошибки имеют большее практическое значение, чем многие полагают: они дают возможность тому, кто их совершает, придерживаться удобного мнения по каждому вопросу. Всякая
логически связная теория должна быть отчасти тягостной и противоречить распространенным предрассудкам Диалектический
метод, или, в более общем смысле, привычка к свободному обсуждению, ведет к логической последовательности и является
в этом отношении полезным. Но он совершенно непригоден,
когда целью его является обнаружение новых фактов. Вероятно,
«философию» можно было бы определить как совокупность таких исследований, которые могут проводиться посредством методов Платона. Но если указанное определение и годится, то
это объясняется влиянием Платона на последующих философов.
Г л а в а XII
ВЛИЯНИЕ СПАРТЫ
Чтобы понять Платона, а также многих более поздних философов, необходимо обладать некоторыми знаниями о Спарте.
Спарта оказала на греческую философию двойное влияние:
через свою действительность и через миф. И то и другое имеет
важное значение. Действительность дала возможность спартанцам нанести военное поражение Афинам; миф оказал влияние
на политическую теорию Платона и на теории бесчисленных
последующих писателей. Этот миф, в своем развитом виде, .содержится в «Жизнеописании Ликурга», принадлежащем Плутарху. Идеалы, которые поддерживает этот миф, сыграли значительную роль в выработке теорий Руссо, Ницше и националсоциализма '. С исторической точки зрения этот миф даже
важнее, чем действительность. Тем не менее мы начнем с последней, лотому что источником мифа была действительность.
Лакония, или Лакедемон, столицей которой была Спарта,
занимала юго-восточную часть Пелопоннесского полуострова.
Спартанцы были правящей народностью, они завоевали эту
страну во время дорийского нашествия с севера и низвели местное население до положения крепостных. Эти крепостные назывались илотами В исторические времена вся земля иринадлежала спартанцам, которым, однако, закон и обычай запрещали
самим обрабатывать ее, так как, во-первых, такой труд считался унизительным, а во-вторых, в связи с тем, что спартанцы
должны были всегда быть свободными для несения военной
службы Крепостных не продавали и не покупали, но они были
прикреплены к земле, разделенной на участки; на каждого взрослого спартанца приходился один участок или больше. Эти
земельные участки, так же как и илоты, не могли быть ни куплены и ни проданы, а, согласно закону, переходили от отца к сыну
(IJX можно было, однако, завещать по наследству). Каждый
землевладелец получал от илота, обрабатывавшего его участок,
7^ медимнов (около 105 бушелей) зерна для себя, 12 медимнов —
Аця своей жены и определенную долю вина и плодов ежегодно 2 .
~ Э м Не говоря уже о д-ре Томасе Арнольде и об английских закрытых средний школах для мальчиков
2
J В B u r y , History of Greece, Vol I, p. 138 По-видимому, спартанцымужчины ели почти в шесть раз больше, чем их жены.
113
Все, что оставалось сверх этого количества, являлось собственностью илота. Илоты, как и спартанцы, были греками и глубоко негодовали на свое рабское положение. Когда они могли,
они восставали. Спартанцы имели значительную тайную полицию для борьбы с этой опасностью, но в дополнение к этой
предосторожности они имели в своем распоряжении еще одно
средство: одни раз в год они объявляли войну илотам, так что
их молодые люди могли убивать каждого, кто казался им непокорным, не подвергаясь законному обвинению в убийстве.
Илотов могло освобождать только государство, но не их господа; их освобождали довольно редко — за исключительную
храбрость, проявленную в сражении. В один из периодов
VIII века до и. э. спартанцы завоевали соседнюю страну Мессению и низвели большую часть ее жителей до положения илотов.
В Спарте не хватало «жизненного пространства», и эта новая
территория временно избавила Спарту от этого источника недовольства.
Земельные участки простых спартанцев представляли собой
наделы общинной земли, предоставляемые им государством;
аристократия же имела свои собственные поместья.
Свободные обитатели других частей Лаконии, называвшиеся
периэками, не имели политических прав.
Единственным занятием гражданина Спарты была война,
к которой его готовили с самого рождения. Болезненных детей
после осмотра их старейшинами филы умерщвляли; позволялось воспитывать только тех детей, которых признавали здоровыми. Всех мальчиков до достижения ими двадцатилетнего возраста обучали в одной большой школе; цель обучения состояла
в том, чтобы сделать их смелыми, равнодушными к боли
и дисциплинированными. В Спарте не болтали чепухи о культурном или научном образовании; единственной целью было
подготовить хороших солдат, целиком преданных государству.
Действительная военная служба начиналась в возрасте двадцати лет. Брак разрешался по достижении двадцатилетнего возраста, но до тридцати лет мужчина должен был жить в «доме
мужчин» и устраивать свои брачные отношения так, как если
бы это было незаконное и тайное дело. После тридцати лет он
становился 'полноправным гражданином. Каждый гражданин
должен был быть участником общего стола (сисситии) и обёдать с другими его членами; он должен был вносить вклад
1
в виде продуктов, полученных со своего земельного участка .
Согласно государственному устройству Спарты, там не должно
было быть ни нуждающихся, ни богатых. Считалось, что каждый
должен жить на продукцию со своего участка, который он не
мог отчуждать, за исключением трава подарить его. Никому не
разрешалось иметь золото или серебро; деньги делались из железа. Спартанская простота вошла в пословицу.
114
Положение женщин в Спарте было своеобразным. Их не
изолировали от общества, подобно почтенным женщинам во всех
других частях Греции1. Девочки проходили такое же физическое
обучение, как и мальчики; более примечательно то, что мальчики и девочки занимались вместе гимнастикой в обнаженном
виде. «Девушки должны были для укрепления тела бегать, бороться, бросать диск, кидать копья, чтобы и будущие дети были
крепки телом в самом чреве их здоровой матери, чтобы их раз-*
витие было правильно и чтобы сами матери могли разрешаться от бремени удачно и легко благодаря крепости своего
тела... В наготе девушек не было ничего неприличного. Они
были по-прежнему стыдливы и далеки от соблазна»'. Холостяки обречены были, по законам Ликурга, на некоторого рода
позор, и их заставляли даже в самую холодную погоду в обнаженном виде обходить те места, где молодежь занималась
упражнениями и танцами.
Женщинам не разрешалось проявлять какие-либо эмоции,
невыгодные государству. Они могли выражать презрение
к трусу, и их хвалили, если это был их сын; но они не могли
проявлять свое горе, если их новорожденного ребенка приговаривали к смерти как слабого или если их сыновья были убиты
в сражении. Остальные греки считали спартанок исключительно
целомудренными. В то же самое время бездетная замужняя
женщина не должна была возражать, если государство приказывало ей проверить, не окажется ли какой-либо другой мужчина более удачливым, чем ее муж, в произведении, на свет новых граждан. Законодательство поощряло рождение детей.
Согласно Аристотелю, «отец трех сыновей освобождается от
военной службы, а отец четырех сыновей не выполняет никаких
повинностей»2.
Государственное устройство Спарты было сложным. Там
имелось два царя, принадлежавших к двум разным семьям, и
власть их передавалась по наследству. Один из царей командовал армией во время войны, но во время мира власть их была
ограничена. На общинных шрах они ели вдвое больше других,
и когда один из них умирал, то все оплакивали его. Цари были
членами совета старейшин, состоявшего из. 30 человек (включая царей). Эти 28 старейшин должны были быть старше60лет
и избирались пожизненно общим народным собранием, но лишь
из аристократических спартанских родов. Совет старейшин реуголовные дела и подготавливал вопросы для рассмотрения
щ собрании. Собрание состояло из всех граждан; оно не могло
проявлять в чем-либо инициативу, но могло голосовать «за»
ф р «против» по любому внесенному предложению. Ни один
З^кон не мог вступить в силу без согласия собрания. Но хотя
1
П л у т а р х , Сравнительные жизнеописания, т. I, вып 2, СПБ, 1891,
стр. 2 140—141, 142.
А р и с т о т е л ь , Политика, М., 1911, стр. 76
115
согласие собрания было необходимо, его не было достаточно;
старейшины и должностные лица должны были провозгласить
свое решение, чтобы закон стал действительным.
В добавление к царям, совету старейшин и собранию имелась четвертая отрасль управления, свойственная исключительно Опарте. Это были пять эфоров. Их избирали из среды
всего гражданского населения способом, который Аристотель
называет «слишком уж детским»' и про который Бэри говорит,
что фактически это были выборы по жребию. Эфоры были
«демократическим» элементом в государственном устройстве
Спарты 2 , который, по-видимому, должен был служить в качестве противовеса по отношению к царям. Каждый месяц цари
произносили клятву, что они будут поддерживать государственный строй Спарты, а эфоры тогда клялись поддерживать царей
до тех пор, пока те будут верны своей клятве. Когда один из
царей отправлялся на войну, его сопровождали два эфора,
чтобы наблюдать за его поведением. Эфоры были высшим гражданским судом, но над царями им принадлежала уголовная
юрисдикция.
В более поздний период античности предполагалось, что
своимгосударственным устройством Спарта обязана законодателю по имени Ликург, о котором говорили, что он провозгласил свои законы в 885 году до н. э. На самом деле спартанская
система развивалась постепенно, а Ликург был мифической
личностью божественного происхождения. Его имя означает
«отгоняющий волков», и он был аркадского происхождения.
Нас несколько удивляет, что Спарта вызывала восхищение
у остальных греков. Первоначально она значительно меньше
отличалась от других греческих городов. В более ранний период
в Спарте имелись такие же хорошие поэты и актеры, как и
в остальной Греции. Но около VII века до н. э. или, возможно,
даже позднее ее государственный строй (создание его неправильно приписывается Ликургу) выкристаллизовался в той
форме, которую мы сейчас рассматриваем; все было принесено
в жертву успехам в войне, и Спарта перестала принимать участие в том вкладе, который Греция сделала в мировую цивилизацию. Для нас спартанское государство представляется в миниатюре образцом того государства, которое установили бы
нацисты, если бы они одержали победу. Грекам это представлялось иначе. Как говорит Бэри:
«Чужестранцу из Афин или жителю Милета, посетившему
в V веке до н. э. широко раскинувшиеся деревни, которые образовали ее не обнесенный стенами скромный город, должно
было казаться, что они перенеслись в давно минувшие века,
1
А р и с т о т е л ь , Политика, стр. 76.
Говоря о «демократических» элементах в государственном устройстве
Спарты, следует, конечно, помнить, "что гражданами в целом был правящий
класЧ:, свирепо угнетавший илотов и не предоставлявший власти периэкам.
2
116
когда люди были смелее, лучше и проще, не были непорчены
богатством и обеспокоены идеями. Для такого философа, как
Платон, занимающегося наукой о государстве, спартанское государство казалась наилучшим приближением к идеалу. Обыкновенный грек считал, что государственный строй Спарты
обладает строгой и простой красотой, является дорическим городом— величавым, подобно дорическому храму, значительно более благородным, чем его собственное место жительства, но не
таким удобным для того, чтобы жить в нем» 1 .
Одной из причин, вызывавшей у других греков восхищение
Спартой, была ее устойчивость. Во всех других греческих городах происходили революции, но спартанское государственное
устройство оставалось неизменным в течение веков, если не считать постепенного увеличения власти эфоров, что происходило
законным путем, без насилия.
Нельзя отрицать, что в течение долгого периода времени
спартанцы имели успех в достижении своей главной цели —
в воспитании народа непобедимых воинов. Сражение при Фермопилах (480 год до н. э.), хотя оно и являлось формально поражением спартанцев, служит, вероятно, самым лучшим примером
их доблести. Фермопилы представляли собой узкий проход
в горах, в котором они рассчитывали задержать персидскую армию. Триста спартанцев со вспомогательными отрядами отбивали все лобовые атаки. Но, в конце концов, персы обнаружили
обход через горы и им удалось напасть на греков сразу с двух
сторон Каждый спартанец погиб на своем посту. Два человека
отсутствовали, так как были в отпуске по болезни, страдая болезнью глаз, доходившей до временной слепоты. Один из них
настоял на том, чтобы его илот привел его на поле битвы, где
он и погиб; другой, Аристодем, решил, что он слишком болен
для того, чтобы сражаться, и не явился. Когда он вернулся
в Спарту, никто не хотел с ним разговаривать; его прозвали
«трус Аристодем». Год спустя он снял с себя бесчестье мужественной смертью в сражении при Платее, в котором спартанцы
одержали победу. После войны спартанцы воздвигли памятник
на поле сражения у Фермопил, на котором написано: «Путник,
пойди возвести нашим гражданам в Лакедемоне, что, их
законы блюдя, здесь мы костьми полегли».
• В течение долгого времени спартанцы были непобедимы на
суше. Они сохраняли свое превосходство вплоть до 371 года
до н. э., когда их победили фиванцы в битве при Левктрах. Это
был конец их военного величия.
^-Исключая войну, действительность Спарты никогда не была
точно такой, как ее теория. Геродот, живший в период величия
Спарты, с удивлением отмечает, что ни один спартанец не мог
устоять перед взяткой. Это происходило, несмотря на тот факт,
к} J В B u r y , History of Greece, Vol
117
I, p. 141
что презрение к богатству и любовь к простоте жизни были
одним из основных правил, внушавшихся в спартанском воспитании. Нам говорят, что спартанские женщины были целомудренными, однако несколько раз 'случалось, что предполагаемый
наследник царя, отвергался на том основании, что он не был
сыном мужа его матери. Нам говорят, что спартанцы были непоколебимыми патриотами, однако царь Павсаний, победитель
при Платее, окончил свою жизнь как предатель, подкупленный Ксерксом.
За исключением таких скандальных дел, политика Спарты
была всегда мелочной и провинциальной. Когда Афины освободили греков Малой Азии и соседних островов от персов, Спарта держалась в стороне. До тех пор пока считали, что Пелопоннес находится в безопасности, спартанцы равнодушно относились к судьбе других греков. Все попытки создать конфедерацию эллинского мира терпели крах из-за партикуляризма
Спарты.
Аристотель, живший после падения Спарты, дает явно враждебное объяснение ее государственного устройства '. То, что
он говорит, настолько отличается от того, что говорят другие,
что трудно поверить, будто он говорит о той же самой стране,
например: «...законодатель, желая видеть все государство, в его
целом, закаленным, вполне 'провел свою точку зрения по отношению к мужскому населению, а относительно населения женского пренебрег сделать это. Ведь женщины в Лакедемоне
в полном смысле слова ведут своевольный и изнеженный образ
жизни... Далее, при таком государственном строе богатство
также должно иметь большое значение, в особенности если
мужчинами управляют женщины, что и наблюдается по большей части среди поставляющих наемников и вообще воинственных племен... Так как отвага женщин в повседневной жизни ни
в чем пользы не приносит (храбрость их нужна разве только на
поле 'брани), то лакедемонские женщины принесли очень много
вреда... В первоначальные времена свободный образ жизни лакедеманских женщин имел, по-видимому, полное основание...
а когда Ликург, по преданию, попробовал подвести под свои,
законы и женщин, они стали сопротивляться этому, так чтр
Ликургу пришлось отказаться от своего намерения» 2 .
Аристотель продолжает далее обвинять спартанцев в корыстолюбии, которое он приписывает неравномерному распреде-лению собственности. Он говорит, что, хотя земельные участки
не могут быть проданы, их можно было дарить или завещать;
по наследству. Две пятых всей земли, добавляет он, принадлежит женщинам. Последствием этого является значительное
уменьшение числа граждан: говорят, что некогда в Спарте быде
1
2
А р и с т о т е л ь , Политика, стр 72—77.
Там же, стр. 73, 74.
118
10 тысяч человек, но во время поражения, нанесенного Фивами,
там было менее одной тысячи.
Аристотель критикует все институты государственного устройства Спарты. Он говорит, что эфоры часто бывают очень бедны
и поэтому их легко подкупить; и их власть так велика, что даже
цари вынуждены ухаживать за ними, так что государственный
строй превратился из аристократии в демократию. Далее говорится, что эфоры слишком своевольны и их образ жизни не
соответствует общему духу государственного строя, между тем
как строгость по отношению к остальным гражданам так невыносима, что они тайно предаются противозаконным физическим
удовольствиям '.
Аристотель писал в то время, когда Спарта находилась
в состоянии упадка, но в отношении некоторых моментов он
специально отмечает, что упоминаемое им зло существовало
с ранних времен. Его тон «эстолько сух и реалистичен, что
трудно не поверить ему, и то, что он говорит, вполне соответствует всему современному опыту, свидетельствующему о том,
к каким отрицательным результатам приводит чрезмерная строгость законов. Но в воображении людей сохранилась не Опарта,
описанная Аристотелем, а мифическая Спарта Плутарха и философская идеализация Спарты в «Государстве» Платона. Из
столетия в столетие молодые люди читали эти сочинения и загорались честолюбивым стремлением стать Ликургами или
философами-царями. В результате этого соединение идеализма
и любви к власти снова и снова сбивало с пути людей, что продолжает иметь место и в настоящее время.
Миф о Спарте для средневековых и современных читателей
был в основном создан Плутархом. В то время, когда он писал,
Спарта принадлежала к романтическому прошлому. Период величия Спарты был так же далек от времени Плутарха, как Колумб — от нашей эпохи. Историк, изучающий институты государственного устройства, должен с величайшей осторожностью относиться к тому, что говорит Плутарх, но особенно это важно для
историка, изучающего мифы. Греция всегда оказывала влияние
н-а мир не непосредственно через политическую власть, но воздействуя на воображение, идеалы и надежды людей. Рим создал дороги, которые в значительной мере сохранились до сих
пор, и законы, которые являются источником многих современных кодексов законов, но именно римские армии способствовали
созданию этих важных вещей. Несмотря на то, что греки были
замечательными воинами, они не совершили завоеваний, потому
что тратили свою военную ярость главным образом друг против друга. Полуварвару Александру довелось распространять
элйинизм на Ближнем Востоке и сделать греческий язык литературным языком в Египте и Сирии, а также во внутренних частях
1
А р и с т о т е л ь , Политика, стр. 76, 77.
119
Малой Азии. Греки никогда не смогли бы осуществить эту
задачу не из-за недостатка военных сил, но вследствие своей
неспособности к политическому единству. Политические средства распространения эллинизма всегда были неэллинистическими: именно греческий гений так вдохновлял другие нации,
что заставлял их распространять культуру тех, кого они завоевали.
Для историка, изучающего всемирную историю, важное значение имеют не мелкие войны между греческими городами или
ничтожные ссоры за власть между теми или иными партиями,
но воспоминания, сохраненные человечеством после окончания
этого краткого эпизода истории, подобно тому как у путешественника, взбирающегося на гору, в течение тяжелого дня
борьбы со снегом и ветром сохраняется светлое воспоминание
о восходе солнца в Альпах. Эти воспоминания, постепенно стираясь, оставили в умах людей образы определенных вершин,
которые необычайно сверкали в лучах начинающегося дня, сохраняя живым знание того, что за тучами все еще продолжает
сохраняться сияние, которое может проявиться в любой момент.
Из этих воспоминаний воспоминания Платона имели наибольшее значение в эпоху раннего христианства, а воспоминания Аристотеля— для средневековой церкви, но после эпохи Возрождения, когда люди начали ценить политическую свободу, они обращались главным образом к Плутарху. Плутарх оказал глубокое
влияние на английских и французских либералов XVIII века и
на основателей Соединенных Штатов; он оказал влияние на романтическое движение в Германии и продолжал, главным образом косвенно, влиять на немецкую мысль вплоть до настоящего
времени. В некоторых отношениях его влияние было положительным, в других — дурным; что касается Ликурга и Спарты,
то оно было дурным. То, что Плутарх говорил о Ликурге, имеет
важное значение, и я кратко скажу об этом, даже если придется допустить повторение.
Ликург, так говорит Плутарх, решив дать Спарте законы,
много путешествовал, чтобы изучить различные институты. «Он
желал, говорят, сравнить простоту и суровость образа жизни
критян с роскошью и изнеженностью ионийцев»', отдавая предпочтение законам первых и отвергая образ жизни последних.
В Египте он узнал о преимуществах отделения солдат от остального населения и после этого, вернувшись из своих путешествий, .
« . ввел то же и в Спарте и, образовав отдельное сословие pe-sJ
месленников и мастеровых, явился основателем класса настоящих, чистых граждан» 2 . Он разделил поровну земли между
всеми гражданами Спарты, чтобы «уничтожить гордость, зависть, преступления, роскошь .. богатство и бедность»3 в городе.
1
2
3
П л у т а р х . Сравнительные жизнеописания, т I, вып 2, стр 123
Там же, стр 124.
Там же, стр 130
120
Он запретил употребление золотых и серебряных денег, разрешив выпускать только железные монеты такой малой стоимости,
что «для сбережения дома десяти мин нужно было строить большую кладовую...»1 Благодаря этому он изгнал мз Спарты «все
бесполезные и лишние ремесла»2, поскольку было недостаточно
денег для оплаты тех, кто ими занимался; благодаря этому же
закону он сделал невозможной всякую внешнюю торговлю. Ри-.
торы, сводники и ювелиры, которым не нравились железные
деньги, избегали жить в Спарте. Затем Ликург приказал, чтобы
все граждане ели вместе одинаковую пищу.
Подобно другим реформаторам, Ликург считал воспитание
детей «высшей и лучшей задачей для законодателя» 3 . И подобно всем, кто стремился главным образом к укреплению военной мощи, он заботился о том, чтобы поддерживать высокий
уровень рождаемости. «Уже все то, о чем мы говорили до сих
пор, служило побудительной причиною к браку: я имею в виду
торжественные шествия девушек, их наготу, их упражнения
в борьбе перед глазами молодых людей, которые шли сюда не
из «геометрических», а из «эротических» целей, выражаясь
языком Платона...» 4
Обычай относиться к браку в течение первых нескольких
лет так, как если бы это было тайное дело, «. .сохранял у обоих
супругов все еще пылкую любовь и новое желание обладать
друг другом...» — таково, во всяком случае, мнение Плутарха
Далее он объясняет, что о человеке не думали плохо, если он,
будучи стар и имея молодую жену, позволял более молодому
человеку иметь от нее детей. «Было законно также л 1я чес i ною
человека, любившего жену другого человека... просить ее мужа,
чтобы он разрешал ему лежать с ней и чтобы он мог также
вспахивать эту плодородную почву и бросать в нее семена красивых детей». Не должно было быть глупой ревности, так как
«Ликургу не нравилось, чтобы дети принадлежали оiдельным
людям, но они должны были быть общими для общею блага; по
этой причине он хотел также, чтобы те, кто должны были стать
гражданами, не рождались от каждого человека, но лишь от
самых честных людей». Он объясняет далее, что этот принцип
крестьяне применяют к своему скоту.
Когда рождался ребенок, отец приносил его на осмотр
к старейшинам своего рода; если он оказывался здоровым, ею
отдавали отцу для вскармливания, если он был слабым, его
бросали в глубокую пропасть с водой. Дети с самого рождения
подвергались суровому закаливанию, в некоторых отношениях
благотворному, например детей не пеленали В возрасте семи
1
2
3
4
П л у т а р х , Сравнительные жизнеописания, т I, вып 2, стр 131
Там же, стр. 131.
Там же, стр. 140.
Там же, стр. 142
121
лет мальчиков забирали из дому и помещали в закрытую
школу, где их делили на группы, каждой из которых руководил
тот из них, кто обнаруживал больше понятливости и смелости.
«Чтению и письму они учились, но по необходимости, остальное
же их воспитание преследовало одну цель: беспрекословное послушание, выносливость и науку побеждать»'. Большую часть
времени они играли вместе обнаженные. Когда им исполнялось
12 лет, они не носили .рубашек. Они были всегда «грязны
и неопрятны». Они не принимали теплых ванн; только несколько дней в году позволялась им эта роскошь. Спали они
на постелях, сделанных из тростника, к которому зимой примешивали растение «ежевая нога» (ликофон). Их учили красть
и наказывали, если они попадались: не за кражу, а за неловкость.
Однополая любовь у мужчин и женщин была признанным
обычаем в Спарте, и ее роль признавалась в воспитании юношей.
Любовник какого-либо мальчика пользовался или не пользовался уважением в зависимости от поведения мальчика. Плутарх сообщает, что одного любовника оштрафовали за трусость,
проявленную его мальчиком, который закричал от боли во
время борьбы.
На любой стадии жизни спартанца свобода его была ограничена.
«Воспитание продолжалось до зрелого возраста. Никто не
имел права жить так, как он хотел, напротив, город походил
на лагерь, где был установлен строго определенный образ жизни
и занятия, которые имели в виду лишь благо всех. Вообще
спартанцы считали себя принадлежащими не себе лично, но
отечеству... Одно из преимуществ, предоставленных Ликургом
своим согражданам, состояло в том, что у них было много
свободного времени: заниматься ремеслами им было строго запрещено, копить же богатство... им не было никакой надобности — богатству уже никто не завидовал и не обращал на него
внимания. Землю обрабатывали им илоты, платившие определенный оброк» 2 .
Плутарх рассказывает затем историю об одном афинянине,
осужденном за праздность. Узнав об этом, один спартанец попросил «показать ему человека, осужденного за любовь к свободе» 3 .
Ликург, продолжает Плутарх, «...приучал сограждан не желать и не уметь жить отдельно от других, напротив, они должны
были, как пчелы, жить всегда вместе, собираться вокруг своего
главы...» 4
1
2
3
4
П л у т а р х , Сравнительные жизнеописания, т. I, вып. 2, стр. 145.
Там же, стр. 156
Там же
Там же, стр 157—158
122
Спартанцам не разрешалось путешествовать, а иностранцев
допускали в Спарту только по делу, поскольку было опасение,
что чужие обычаи развратят добродетельных лакедемонян.
Плутарх рассказывает о законе, который разрешал спартанцам убивать илотов всякий раз, когда спартанцы этого захотят,
но он отказывается верить, что такой ужасный обычай был обязан своим установлением Ликургу. «Я по крайней мере не решаюсь приписать установление такого ужасного обычая, как
криптия, Ликургу, принимая во внимание мягкость его характера и его справедливость во всем...»' За исключением этого
закона, Плутарх только и делает, что восхваляет государственное устройство Спарты.
Влияние Спарты на Платона, которому мы уделим в свое
время особое внимание, станет совершенно очевидным из описания его утопии, чему будет посвящена следующая глава.
1
П л у т а р х , Сравнительные жизнеописания, т. I, вып. 2, стр. 163.
Г л а в а XIII
ИСТОЧНИКИ ВЗГЛЯДОВ ПЛАТОНА
Платон и Аристотель были самыми влиятельными из всех
древних, средневековых и современных философов; из них наибольшее влияние на последующие эпохи оказал Платон. Я говорю это потому, что, во-первых, Аристотель сам имеет своим
отправным пунктом Платона, во-вторых, христианская теология
и философия, во всяком ^случае до XIII века, были больше платоновскими, чем аристотелевскими. Поэтому в истории философской мысли необходимо прежде всего изучать Платона, а затем
уже Аристотеля, и изучать более полно, чем кого-либо из их
предшественников или преемников.
„ Самыми важными проблемами в философии Платежа являются: вочпервых, его утопия, которая была самой ранней из
утопий; во-вторых, его теория идей, представлявшая собой первую попытку ©зяться за еще «е разрешенную проблему универсалий; в-третьих, его аргументы в пользу бессмертия; в-четвер
тых, его космогония; в-пятых, его концепция познания, скореекак концепция воспоминания, чем восприятия. Но прежде чем
обратиться к одному из этих вопросов, я должен сказать несколько слов об обстоятельствах его жизни и о влияниях, определивших его политические и философские взгляды.
Платон родился в 428 или в 427 году до н. э., в первые годы
пелопоннесской войны. Он был богатым аристократом, связанным с разными людьми, имевшими отношение к правлению тридцати тиранов. Платон был молодым человеком, кшда Аф-гн^
потерпели поражение в войне, и он мог приписать это демократии, которую его социальное положение и семейные связи, ло
видимому, заставляли презирать. Платон был учеником Сократа
и питал к нему глубокую любовь и уважение, а Сократ был
осужден на смерть демократией. Поэтому не удивительно, ч;о
Платон должен был обратиться к Спарте как к прообраз^
своего идеального государства. Платон обладал искусством тс">
маскировать свои нелиберальные советы, что они вводили в з^
блуждение в последующие века MHOFHX людей, которые восхищались его диалогом «Государство», не понимая того, чхб
заключалось в его рецептах. Всегда считалось правильным х'валить Платона, но не понимать его. Это общая судьба всех великих людей. Моей задачей является обратное. Я хочу понять
Платона, но обращаться с ним так же непочтительно, как если
бы он был современным английским или американским адвокатом тоталитаризма.
124
Чисто философские влияния, которые испытал Платон,
также располагали его в пользу Спарты. В общем можно сказать, что на него оказали влияние Пифагор, Парменид, Гераклит и Сократ.
От Пифагора (возможно, через Сократа) Платон воспринял
орфические элементы, имеющиеся в его философии: религиозную направленность, веру в бессмертие, в потусторонний мир,
жреческий тон и все то, что заключается в образе пещеры,
а также свое уважение к математике и полное смешение разумного и мистического.
От Парменида Платон унаследовал убеждение в том, что
реальность вечна и вневременна и что всякое изменение с логической точки зрения должно быть иллюзорным.
У Гераклита Платон заимствовал негативную теорию о том,
что в этом чувственном мире нет_ ничего постоянного. Эта доктрина в сочетании с концепцией Парменида привела к выводу
о том, что анание не может быть получено через органы чувств,
оно может достигаться только разумом. Этот взгляд в свою очередь вполне согласуется с пифагореизмом.
Вероятно, от Сократа Платон унаследовал интерес к занятиям этическими проблемами и тенденцию искать скорее телеологическое, чем механическое объяснение мира. Идея «блага»
в философии Платона имела большее значение, чем в философии досократиков, и трудно не приписать этот факг влиянию
Сократа.
Как все это связано с авторитаризмом в политике?,
Во-первых, так как благо и реальность вневременны, то са
мым лучшим будет такое государство, которое ближе всего
к божественному образцу и обладает минимумом изменения •
максимумом статического совершенства, и его правителям
должны быть такие люди, которые лучше всех понимают вечнг
благо.
Во-вторых, Платон, подобно всем мистикам, обладает твердой уверенностью в правильности своих убеждений, которые
можно передать другим лишь через влияние примера своего
образа жизни. Пифагорейцы стремились установить 'правление
посвященных, и это, в сущности, то же самое, чего желает Платон. Для того чтобы человек был хорошим государственным
деятелем, он должен знать благо; этого он может достичь только
посредством сочетания интеллектуального и нравственного воспитания. Если людей, не получивших такого воспитания, допустить к участию в 'правительстве, они неизбежно развратят
его.
В-третьих, необходимо серьезное образование, для того
чтобы воспитать хорошего правителя на основе принципов Платона. Нам представляется неразумным настойчивое требование
Платона об обучении младшего Дионисия, тирана Сиракуз,
геометрии, чтобы сделать из него хорошего царя, но с точки
125
зрения Платона это было необходимо. Он был в достаточной
степени пифагорейцем, чтобы считать, что без математики не-—
возможно, достичь подлинной мудрости. Этот взгляд подразумевает олигархию.
В-четвертых, Платон, так же как и большинство греческих
философов, придерживался .того взгляда, что досуг необходим
для достижения мудрости, которая поэтому не встречается
у тех, кто вынужден работать, чтобы зарабатывать средства
к жизни, но встречается лишь у тех, кто обладает независимыми
средствами, или у тех, кто освобожден государством от беспокойства р своем пропитании. Эта точка зрения, .по существу,
является аристократической.
При сопоставлении философии Платона с современными
идеями возникают два общих вопроса. Первый вопрос: существует ли такая вещь, как «мудрость»? Второй вопрос: если
такая вещь существует, можно ли создать такое государственное устройство, которое предоставило бы политическую власть
мудрым?
«Мудрость», в предполагаемом смысле, не является какимлибо видом специализированного умения — таким, каким обладает сапожник, врач или военный тактик. Она должна быть
чем-то более обобщенным по сравнению с этим умением, поскольку предполагается, что обладание ею делает человека
способным мудро управлять. Я полагаю, Платон сказал бы, что
мудрость состоит в анании добра, и дополмил бы это определение теорией Сократа о том, что ни один человек не грешит сознательно, из чего следует, что всякий, кто знает, в чем состоит
добро, поступает правильно. Такой взгляд кажется нам далеким от действительности. Для нас было бы более естественно
сказать, что существуют противоречивые интересы и что государственные деятели должны были бы прийти к наилучшему
из возможных компромиссов. Члены какого-либо класса или
нации могут иметь общие интересы, которые обычно противоречат интересам других классов или других наций. Имеются,
конечно, некоторые интересы, общие для человечества в целом,
но их недостаточно, для того чтобы определить политическое
действие. Вероятно, это произойдет когда-нибудь в будущем,
правда, не в столь отдаленном, поскольку имеется много суверенных государств. И даже тогда самой трудной задачей в преследовании общих интересов будет достижение компромиссов
между взаимно враждебными частными интересами.
Но даже если мы предположим, что существует такая вещь,
как «мудрость», то существует ли какая-либо форма государственного устройства, которая предоставит управление мудрым? Ясно, что большинство, как, например, общее собрание,
может ошибаться и действительно ошибается. Аристократия не
всегда бывает мудрой; цари часто бывают глупы; папы, несмотря на непогрешимость, совершали серьезные ошибки. Будет
126
ли кто-нибудь отстаивать предложение о том, чтобы вверить
управление лицам с университетским образованием или даже
докторам теологии, или людям, которые, родившись бедными,
создали себе большое состояние]; Ясно, что никакой определяемый законом выбор граждан не будет, по-видимому, более
мудрым на практике, чем выбор всех граждан в целом.
Можно было бы предложить, чтобы люди приобретали политическую мудрость путем соответствующего образования. Но
возникает вопрос: что такое соответствующее образование?
А этот вопрос превратился бы в вопрос о принадлежности к той
или иной партии.
Проблема, состоящая в том, чтобы найти определенное количество избранных «мудрых» людей и предоставить им управление, является, таким образом, неразрешимой проблемой. Это
окончательный довод в пользу демократии.
Г л а в а XIV
УТОПИЯ ПЛАТОНА
Самый важный диалог Платона «Государство» состоит
в общем из трех частей В первой части (до конца книги пятой)
обсуждается вопрос о построении идеального государства; это
самая ранняя из утопий
Один из выводов, сделанный в этой части, состоит в том, что
правители должны быть философами Книги шестая и седьмая
посвящены вопросу об определении слова «философ» Это обсуждение составляет вторую часть
Третья часть состоит из обсуждения различного рода существующих государственных устройств и их достоинств и недостатков.
Формальная цель «Государства» заключается в том, чтобы
определить «справедливость». Но уже на ранней стадии было
решено, что поскольку легче увидеть любую вещь в большом,
чем в малом, то будет лучше исследовать то, что составляет
справедливое государство, чем то, что составляет справедливого
индивида И поскольку справедливость должна иметь место
среди атрибутов самого лучшего воображаемого государства,
надо сначала обрисовать такое государство, а затем решат,,
какие из его совершенств следует назвать «справедливостью»
Опишем сначала в общих чертах утопию Платона, а затем
рассмотрим возникающие при этом вопросы
Платон начинает с того, что решает разде-щть граждгь
на три класса: простых людей, воинов и стражей Только
последние должны обладать политической властью Стражей
должно быть значительно меньше, чем людей, принадле*
жащих к первым двум классам. По-видимому, в первый рдз
они должны избираться законодателем, после этого их звание
обычно переходит по наследству; но в исключительных случая .
подающий надежды ребенок может выдвигаться из одного * з
низших классов, тогда как среди детей стражей ребенок или
молодой человек, не отвечающий требованиям, может быть исключен из класса стражей
Основной проблемой, по мнению Платона, является обеспечение того, чтобы стражи осуществляли намерения законодателя. С этой целью он вносит разные предложения, касающиеся
образования, экономики, биологии и религии. Не всегда ясно,
насколько эти предложения относятся к другим классам, кроме
стражей; ясно, что некоторые из них относятся к воинам, но
128
Платон в основном интересуется лишь стражами, которые
должны являться обособленным классом, подобно иезуитам
в старом Парагвае и духовенству в церковных государствах до
1870 года.
Прежде всего следует рассмотреть образование, которое делится на две части — музыку и гимнастику И та и другая
имеют у Платона более широкий смысл, чем в настоящее
время: «музыка» означает все, что входит в область муз, «гимнастика» означает все, что связано с физической тренировкой
и поохотовкой «Музыка» почти так же широка, как то, что мы
называем «культурой», а «гимнастика» представляет собой нечто более широкое, чем то, чю мы называем «атлетикой»
Культура должна быть предназначена для превращения людей в благородных в том смысле, который, в значительной мере
благодаря Платону, хорошо известен в Англии Афины времен
Платона в одном отношении быль похожи на Англию XIX века:
как в той, так и в другой стране имелась аристократия, обладавшая богатством и социальным престижем, но не имевшая
монополии политической власти, и в каждой из этих стран аристократия должна была обеспечить себе такую степень власти,
которой она могла достичь nocpeflCTBOv поведения, производящего глубокое впечатление В \ юпии Платона, впрочем, аристократия управляет бесконтрольно
Воспитание должно, по видимому, прежде всею развивать
у детей так ie качеств? как серьезность, ^оолюдснис ьнеыних
приличий и мужество Должна существовав строгая .iPimpa
над литера1}рои, которую молодежь могла чига1ь L са.юго
раннего зсъраиа, и чад МУЧЫКОЙ, которою ей позволялось слушать Матери и няни должны рассказывать детям только разрешенные рассказы Чтение Гомера и Гесиода не следует допускать в силу ряда причин Во-первых, они изображают богов,
которые время от времени себя плохо ведут, что непедагогично:
молодежь следует учить, что зло никогда не исходит от богов,
так как бог является творцом не всех вещей, но лишь хороших
веще i ьэ i ^ 4 , у Гомера и Гесиода некоторые вещи рассчитаны на то, чтобы вызвать у читателей страх смерти, тогда как
воспитание должно любой ценой заставить молодежь желать
умереть в сражении Наших юношей следует учить считать рабство хужэ смерти, и поэтому им не следует давать читать рассказы о добрых людях, плачущих даже из-за смерти друзей.
В-третьих, соблюдение внешних приличий требует, чтобы никогда не было громкого cv^xa, и однако Гомер говорит о «ьеистощимом смехе благословенных богов» Как школьный учитель будет эффективно порицать веселье, если юноши смогут
цитировать этот отрывок' В-четвертых, у Гомера имеются
отрывки, восхваляющие богатые пиры, а также отрывки, описывающие вожделения богов; такие отрывки отбивают охоту
к умеренности
(Настоятель Иьге, верный последователь
5
-
8 6
129
Платона, возражал против строки в хорошо известном гимне:
«Возгласы тех, кто торжествует, песня тех, кто пирует», — которая встречается в описании небесных радостей). Не должно
быть рассказов, в которых дурные люди счастливы, а хорошие
несчастливы: моральное влияние таких рассказов могло бы окат
заться самым гибельным для восприимчивых умов. В силу всего
этого следует осудить поэтов.
Г1латон переходит к любопытной аргументации относительно
драмы. Он говорит, что хороший человек не должен стремиться
подражать дурному человеку; но в большинстве пьес выводятся злодеи, «озтому драматургу и актеру, который играет
роль злодея, приходится подражать людям, виновным в различных преступлениях. Мужи, стоящие выше, не должны подражать не только преступникам, но также женщинам, рабам и
вообще низшим. (В Греции, как и в елизаветинской Англии, роли
женщин исполнялись мужчинами.) Поэтому в пьесах, если
вообще их можно допустить, не должны выводиться другие характеры, кроме безупречных мужчин-героев хорошего происхождения. Невозможность этого столь очевидна, что Платон
решает изгнать всех драматургов из своего города:
«...а кто, по-видимому, стяжав мудрость быть многоразличным и подражать всему, придет с своими творениями и будет
стараться показать их, тому мы поклонимся, как мужу дивному
и приятному, и, сказав, что подобного человека в нашем городе
нет и быть не должно, домажем его голову благовониями, увенчаем овечьею шерстью и вышлем его в другой город...» 1
Далее идет речь о цензуре музыки (в современном смысле).
Лидийские и ионийские гармонии следует запретить, во-первых,
потому, что они выражают печаль, во-вторых, потому, что они
расслабляют. Следует допускать' только дорийские (для мужества) и фригийские (для умеренности). Допускаемые ритмы
должны быть простыми и выражать мужественную и гармоничную жизнь.
Тренировка тела должна быть! очень суровой Никто не должен есть рыбу или мясо иначе, как в жареном виде, и не
должно быть ни соусов, ни кондитерских изделий. Люди, воспитанные согласно этим его правилам, говорит Платон, не будут
нуждаться в врачах.
До определенного возраста молодежь не должна видеть
неприятных вещей или порока. Но в соответствующий момент
их следует подвергнуть «обольщениям», как в виде ужасов, которые не должны «угать, так и в виде дурных удовольствий,
которые не должны соблазнять. Когда же они выдержат эти
испытания, их будут считать годными стать стражами.
Юноши, до того как они станут взрослыми, должны видеть
войну, хотя сами не должны сражаться.
1
«Сочинения Платона», ч. III, СПБ, 1863, стр. 164.
130
Что касается экономики, Платон предлагает ввести для
стражей радикальный коммунизм', и также (я думаю) для воинов, хотя это те очень ясно. Стражи должны иметь небольшие
дома и есть простую пищу; они должны жить, как в лагере,
обедая в общих столовых; они не должны иметь частной собственности, кроме совершенно необходимого. Золото и серебро
должны быть запрещены. Хотя они «е богаты, но ничто не препятствует им быть счастливыми; целью же города является
счастье целого города, а не счастье одного класса. И богатство
и 'бедность вредны, и в городе Платона не будет ни того, ни
другого. Имеется любопытный аргумент о войне: легко будет
приобретать союзников, поскольку наш город не захочет брать
никакой доли из военной добычи.
С притворной неохотой платоновский Сократ применяет свой
коммунизм к семье. Друзья, говорит он, должны иметь все общее, включая женщин и детей. Он допускает, что это представляет трудности, но не считает их непреодолимыми. Во-первых,
девушки должны получать точно такое же воспитание, как и
юноши, изучая музыку, гимнастику и военное искусство вместе •
с юношами. Женщины должны обладать во всех отношениях
полным равенством с мужчинами Одинаковое воспитание, которое делает мужчин хорошими стражами, сделает и женщин
хорошими стражами. «В отношении к охранению государства
природа женщины и мужчины та же самая...» 2 Несомненно,
между мужчинами и женщинами имеются различия, но они не
имеют никакого отношения к политике. Некоторые женщины
склонны к философии и годятся в качестве стражей, некоторые
из женщин воинственны и могли бы быть хорошими воинами.
Законодатель, избрав в качестве стражей некоторых мужчин и женщин, прикажет, чтобы они жили в общих домах и
питались за общим столом. Брак, как мы уже знаем, будет
3
радикально преобразован . На некоторых празднествах невест ,
и женихов будут соединять, как их учат верить, якобы по жребию в таком количестве, которое необходимо для сохранения
постоянной численности населения; но на самом деле правители
города 'будут производить манипуляции с жребиями, исходя из
евгенических принципов. Они будут устраивать так, чтобы лучшие производители имели больше всего детей. Все дети будут
песле рождения отбираться у своих родителей, и будут приняты
свр&езные меры предосторожности, чтобы родители не знали,
квФЭрые дети являются их детьми, а дети не должны знать,
кт%н.их родители. Детей с физическими недостатками и детей
1
Социальная утопия Платона ничего общего с идеями коммунизма
ее йадет. См. в связи с этим послесловие. — Прим. ред.
* «Сочинения Платона>, ч. III, стр. 259.
3
«Все эти женщины должны быть общими всем этим мужчинам, ни одна
е
2 должна жить частно ни с одним» («Сочинения Платона», ч. III, стр.261—
262).
131
худших родителей «станут скрывать как следует в тайном и неизвестном месте» 1 . Детей, родившихся XIT—союзов^ и£__санкционировааных государством, следует считать незаконными. Матери должны быть в возрасте от двадцати до сорока лет,
отцы — от двадцати пяти до пятидесяти пяти. Вне этого возраста общение между подами должно быть свободным, но принудительными являются аборт или. детоубийство. Против «браков», устраиваемых государством, заинтересованные стороны
не имеют права возражать; они должны руководствоваться
мыслью о своем долге перед государством, а не какими-либо
заурядными чувствами, которые обычно прославляли изгнанные поэты
Поскольку ребеноку не знает, кто его родители, он должен
называть «отцом» каждого мужчину, который по возрасту мог
бы быть его огцом; это также относится к «матери», «брату»,
«сестре--». (Подобного рода вещи имеют место среди некоторых
дикарей, и обычно это удивляло миссионеров.) Не может быть
брака между «отцом44 и «дочерью» или «матерью» и «сыном».
Вообще (но не абсолютно) браки между «братом» и «сестрой»
не должны допускаться. (Я полагаю, что если оы Ьлагон продумал это более тщательно, он обнаружил бы, что он запретил
все браки, за исключением браков между братом и сестрой,
которые он считает редкими исключениями.)
Предполагается, что чувства, связываемые в настоящее
время со словами «отец», «мать», «сын» и «дочь», будут все еще
связываться с ними и при новых порядках, устанавливаемых
Платоном; «^пример, молодой человек не будет бить старика,
потому что этот старик мог бы оказаться его отцом.
Основная мысль состоит, конечно, в том, чтобы свести к минимуму частнособственнические чувства и таким образом устранить препятствия, стоящие на пути к господству духа ^общественности, так же как и обеспечить молчаливое согласие
с отсутствием частной собственности. Эти мотивы были в значительной мере того же рода, что и мотивы, которые привели
к безбрачию духовенства 2
'
Перехожу, наконец, к теологическому аспекту этой системы.
Я имею в виду не лризнанных греческих богов, а некоторые
мифы, которые правительство должно внедрять. Платон ясно
говорит, что ложь должна быть исключительным пр;шом правительства, точно так же как право давать лекарство является
исключительным правом врача. Правительство, как мы уже ви*
дели, должно обманывать людей, делая вид, что оно устраивает
браки по жребию, но это не является делом религии.
Должна быть «одна царская ложь», которая, как надеется
Платон, лишь может обманывать правителей, но остальных
1
«Сочинения Платона», ч. III, стр. 265.
* См. Н. L e a, A History of Sacerdotal celibacy.
132
жителей города будет обманывать во всяком случае. Эта «ложь»
рассматривается далее с пространными подробностями. Наиболее важной частью ее является догмат, что бог создал людей
грех сортов; самые лучшие сделаны из золота, менее лучшие —
из серебра и простая толпа — из меди и железа. Сделанные
из золота пригодны для того, чтобы быть стражами, сделанные
из серебра должны быть воинами, остальные должны зачлматься физическим трудом. Обычно, но ни в коем случае не
всегда, дети будут принадлежать к тому же сословию, к котораму принадлежат их родители; когда они не принадлежат
к этому сословию, их следует соответственно повышать или
понижать. Считается едва ли возможным заставить настоящее
поколение поверить в этот миф, но следующее и все следующие
за ним поколения можно так воспитать, чтобы они не могли
усомниться в этом мифе.
Платон прав, считая, что через два поколения можно создать
веру в этот миф. С 1868 года японцев учили, 'по м ы а д п происходит от богини-солнца и что Япония была создана раньше, чем
остальной мир Любого университетского профессора, который,
даже в ученом труде, высказывает сомнение в этих догматах,
увольняют за антияпонскую деятельность. Платон, по-видимому, не понимает, что принудительное принятие таких мифов
несовместимо с философией, и подразумевает такой род воспитания, который задерживает развитие ума.
Определенно" ^спрал-дЛивосш^, которое является формальной целью всего обсуждения, достигаемся в четвертой книге.
Нам говорят, чю справедливость COCIOHI и юм, что каждый
выполняет свою собственную работу и не вмешивается в чужие
дела: город справедлив, когда купец, наемник и страж — каждый выполняет свою собственную работу, не вмешиваясь в работу других классов.
То, что каждый должен заниматься своим собственным делом, несомненно, является превосходным наставлением, но оно
едва ли соответствует тому, что современный мир, естественно,
назвал бы «справедливостью» Греческое слово, переведенное
так, соответствовало очень важному понятию в греческой мысли,
для которого у нас, однако, нет точного эквивалента. Так же
уместно вспомнить, что говорил Анаксимандр:
«А из чего возникают все вещи, в го же самое они и разрешаются согласно необходимости Ибо они за своюнечестивость
несут наказание и получают возмездие друг от друга в установленное время».
До возникновения философии греки имели о Вселенной такое представление (theory) или чувство, которое можно назвать
религиозным или этическим. Согласно этому представлению,
каждый человек и каждая вещь имеют свое предустановленное
место и предопределенную функцию. Это не зависит от приказа
Зевса, потому что сам Зевс подчиняется тому же самому
133
закону, который управляет другими. Это представление связано
с идеей судьбы, или необходимости. Она настойчиво применяется к небесным телам. Но там, где есть сила, там есть и тенденция перейти пределы справедливого; тогда возникает борьба.
Некоторого рода безличный, сверхолимпийский закон наказывает
дерзкое пренебрежение к законам и восстанавливает вечный
порядок, который агрессор пытался нарушить. Эта точка зрения, первоначально, по-видимому, едва ли сознаваемая, целиком перешла в философию; ее следует искать также в космологиях борьбы, таких, как космология Гераклита и Эмпедокла, и
в таких монистических доктринах, как доктрина Парменида.
Это источник веры одновременно и в естественный и в человеческий закон, и она, совершенно ясно, лежит в основе платоновской концепции справедливости.
Слово «справедливость», как оно ^еще употребляется до сих.
пор в праве, более подходит к концепции Платона, чем слово
«справедливость», используемое в политической спекуляции.
Под влиянием демократической теории мы стали ассоциировать
справедливость с равенством, тогда как для Платона она не
имела такого значения «Справедливость», в том смысле, в каком
она является 'почти синонимом «права» (law), как, например,
когда мы говорим о «суде» ', касается главным образом прав
собственности, которые не имеют никакого отношения к равенству. Первое определение «справедливости», предложенное
в начале «Государства», гласит, что она состоит в уплате долгов. Это определение вскоре оставляется как несоответствующее, но кое-что от него остается и в конце.
Следует высказать несколько соображений относительно
определения Платона. Во-первых, оно допускает возможность
неравенства во власти и в привилегиях без несправедливости.
Стражи должны обладать всей властью, потому что они являются самыми мудрыми членами общины; несправедливость,
согласно определению Платона, имела бы место только в том
случае, если бы люди, принадлежащие к другим классам, были
мудрее, чем некоторые из стражей. Вот 'почему Платон предусматривает выдвижение и понижение граждан, хотя и считает,
что двойное преимущество рождения и образования приведет
в большинстве случаев к превосходству детей стражей над
детьми других клаосов. Если бы имелась более точная наука
управления и было бы больше уверенности в том, что люди
будут следовать ее указаниям, то многое должно было бы говорить за систему Платона. Никто не считает несправедливым4
включать лучших футболистов в футбольную команду, хотя они
приобретают таким образом большое превосходство. Если б^ы
футболом управляли так же демократично, как управляли
1
Название суда на английском языке включает слово «справедливость» —
«court of justice». — Прим. перев.
134
Афинами, то студентов, играющих за свой университет, выбирали бы по жребию. Но в вопросах ^yпpaвлeния трудно узнать,
кто обладает самым высоким мастерством, и весьма далеко до
уверенности в том, что политик употребит свое искусство
в интересах общества, а не в своих собственных или в интересах своего класса, партии или вероисповедания.
Следующее соображение состоит в том, что определение
«справедливости» у Платона предполагает государство, организованное или согласно традиции, или согласно его теории и осуществляющее в целом какой-то этический идеал. Справедливость, как говорит -Платон, состоит в том, что каждый человек
выполняет свою собственную работу. Но в чем заключается
работа человека? В государстве, которое, подобно древнему
Египту или королевству инков, остается неизменным из поколения в поколение, работой человека является работа его отца,
и никакого вопроса не возникает. Но в государстве Платона ни
один человек не имеет какого-либо законного отца. Поэтому
его работа должна определяться или в зависимости от его собственных вкусов, или на основании суждения государства о его
способностях. Очевидно, последнее было бы желательно для
Платона. Но некоторые виды работы, хотя и требующие высокого мастерства, могут считаться вредными. Такой точки зрения
Платон придерживается в отношении поэзии, а я придерживался бы такого же мнения в отношении работы Наполеона.
Поэтому важной задачей правительства является определение
того, в чем состоит работа человека. Несмотря на то, что все
правители должны быть философами, нововведений не должно
быть: философ должен быть всегда человеком, который понимает Платона и согласен с ним.
Если мы спросим: чего достигнет государство Платона?—ответ будет довольно банальным. Оно достигнет успеха в войнах
против государств с приблизительно равным количеством населения и обеспечит средства к жизни некоторому небольшому
числу людей. В силу своей косности оно почти наверное не создаст ни искусства, ни науки. В этом отношении, так же как и
в «других, оно будет подобно Спарте. Несмотря на все прекрасные слова, все, чего оно достигнет, — это умение воевать и достаточное количество еды. Платон пережил голод и военное
поражение в Афинах; вероятно, он подсознательно считал, что
сймое лучшее, чего может достичь искусство управления госуД'арством,—это избежать этих зол.
т
Всякая утопия, если она серьезно задумана, должна воплощать в себе, очевидно, идеалы своего творца. Рассмотрим пока,
ч
единое, единородное небо».
Трудно решить, что в «Тимее» следует лринимать всерьез,,
а что следует считать игрой фантазии. Я думаю, что следует'
принимать вполне серьезно объяснение сотворения мира как:
создания порядка из хаоса, так же как и соотношение между
четырьмя элементами, и их отношение к правильным телам и"
составляющим их треугольникам. Объяснение времени и пространства является именно таким, в каком Платон убежден; то
же относится к точке зрения на сотворенный мир как на копию
вечного прообраза. Смешение необходимости и цели в мире является убеждением, которое было свойственно практически:
всем грекам задолго до появления философии. Платон воспринял его и тем самым прошел мимо 'проблемы зла, которая недает покоя христианской теологии. Он серьезно думал, как мне1
кажется, что мир — животное. Но подробности относительно
^Переселения душ и роль, приписываемая другим богам, и остальные второстепенные детали даны, по-моему, лишь для того
}?тобы придать изложению возможную конкретность.
1
," Этот диалог в целом, как я уже отмечал раньше, заслуживает изучения, поскольку он оказал большое влияние на древнюю и средневековую мысль; и это влияние не ограничивается
тем, что в нем есть менее фантастического.
Си
Г л а в а XVIII
ЗНАНИЕ И ВОСПРИЯТИЕ У ПЛАТОНА
Большинство наших современников считает не требующим
доказательства, что эмпирическое знание зависит или происходит из восприятия Однако у Платона и у философов некоторых
других школ имеется совершенно иная теория, а именно —
что .получается через органы чувств, недостойно называться
«знанием» и единственно реальное знание должно иметь дело
лишь с понятиями. Согласно этому взгляду, «2 + 2 = 4» есть
подлинное знание, но такое утверждение, как «снег белый»,
настолько полно двусмысленности и неопределенности, что оно
не может найти места в собрании философских истин
Этот взгляд, возможно, восходит к Пармениду, но в своей
ясной форме философский мир обязан этим взглядом Платону.
В этой главе я намерен рассмотреть лишь критику Платоном
взгляда, что знание есть то же самое, что и восприятие; эта кри->
тика составляет первую половину «Теэтета» '.
В этом диалоге делается попытка дать определение «знания»,
которая оканчивается, правда, негативным выводом; было предложено и отвергнуто несколько определений, но не выдвинуто
определения, которое считалось бы удовлетворительным.
Первое из предложенных определений и единственное, которое я буду рассматривать, сформулировано Теэтетом так:
«Так вот мне кажется, что нечто знающий чувствует то,
что знает; а потому теперь представляется, что знание есть не
иное что, как чувствование»
Сократ отождеавляет эту теорию с теорией Протагора, что
«человек есть мера всех вещей», то есть что «. какою всякая
вещь кажется мне, такова она для меня, и какою — тебе, такова
для тебя...» Сократ добавляет: «Следовательно, чувствование,
как знание, всегда есть чувствование существующего и никогда
не бывает лживым».
Значительная часть следующего за этим аргумента касается характеристики восприятия; как только это сделано, нетрудно доказать, что такая вещь, какой оказалось восприятие,
не может быть знанием
К теории Протагора Сократ добавляет теорию Гераклита,
все всегда изменяется, то есть что «все, чему неправильно
1
Этот диалог цитируется по изданию
1879. —Прим. ред
170
«Сочинения Платона», ч V, М,
приписываем мы понятие бытия, происходит от стремления, движения и взаимного смешения вещей». Платон считает это правильным для чувственных предметов, но не для объектов реального знания. Однако на протяжении всего диалога его положительные теории остаются в тени.
Из теории Гераклита, даже если она применима лишь
к чувственным объектам, вытекает определение знания как
восприятия и следует, что знание бывает о гом, что находится
в становлении, а не о том, что есть.
В этом вопросе имеются некоторые затруднения совершенно
элементарного характера.
Нам говорят, что, поскольку
6 больше 4, но меньше 12, 6 одновременно и велико и мало, что
является противоречием. Сократ теперь выше Теэгета, который
является не вполне еще выросшим юношей; но через несколько
лет Сократ будет ниже Теэтета. Поэтому Сократ одновременно
и высокого и низкого роста. Идея высказывания с отношениями
по-видимому, озадачивала Платона, так же как это было
с большинством великих философов до Гегеля включительно.
Эти затруднения, однако, не имеют особого отношения к указанной аргументации, и их можно игнорировать
Возвращаясь к восприятию, мы видим, что оно рассматривалось как обусловленное взаимодействием между предметом и
каким-либо органом чувств, причем тот и другой, согласно теории Гераклита, всегда изменяются и, изменяясь, изменяют психический объект восприятия. Сократ отмечает, что когда он
бывает здоров, то находит вино сладким, но когда бывает болен,
то находит его кислым. Здесь изменение в воспринимающем
лице вызывает изменение в психическом объекте восприятия.
Против теории Протагора выдвигаются возражения, но
в дальнейшем некоторые из них берутся назад. Настаивают,
что Протагор должен был равным образом допускать в качестве
меры всех вещей и свиней и обезьян, поскольку они также являются воспринимающими животными. Ставятся вопросы относительно действительности восприятия в снах и в состоянии безумия. Выдвигается мысль, что если Протагор прав, то один человек знает не больше другого: Протагор не только так же мудр,
к£к боги, но, что еще серьезнее, он не мудрее дурака. Далее,
если суждения одного человека так же правильны, как суждения другого, то имеются одинаковые основания считать, что
прав тот человек, который считает, что неправ Протагор.
Сократ пытается найти ответ на многие из этих возражений,
поставив себя на минуту на место Протагора. Что касается
снов, то психические объекты восприятия истинны как таковые,
«^аргумент о свиньях и обезьянах отвергается как грубое оскорбление; что же касается аргумента о том, что каждый человек является мерой всех вещей и что один человек так же мудр,
к%к другой, то Сократ предлагает от имени Протагора очень
интересный ответ," а именно, что, в то время как одно суждение
171
не может быть более истинным, чем другое, оно может быть
лучшим в том смысле, что оно имеет лучшие последствия. Эту же
мысль выдвигает 'прагматизм'.
Однако эгот ответ, хотя он придуман самим Сократом, не
удовлетворил его. Например, он утверждает, что, когда врач
предсказывает течение моей болезни, он действительно больше
знает о моем будущем, чем я. И когда люди расходятся во мнениях относительно того, какие законы должно издавать мудрое
государство, результат покажет, что некоторые люди обладали
большим знанием о будущем, чем другие. Таким образом, мы
не можем избежать вывода, что мудрый человек является лучшей мерой вещей, чем глупец.
Все эти возражения направлены против теории, что каждый
человек является мерой всех вещей, и лишь косвенно против
«теории», что «знание» означает «восприятие», поскольку эта
теория ведет к другой. Однако имеется прямой аргумент,
а именно, что память должна допускаться так же, как восприятие. Это допускается, и в этой степени предложенное определение изменяется.
Далее следует критика теории Гераклита. Сначала его теория доводится до крайности в соответствии, как нам говорят,
с практикой его учеников из среды способных юношей Эфеса.
Вещь может изменяться двумя способами — путем перемещения
и путем изменения качества, и считается, что доктрина постоянного потока утверждает, что все всегда изменяется в обоих отношениях 2 . И не только все всегда претерпевает какие-то качественные изменения, но все всегда изменяет все свои качества —
так, говорят" нам, думают умные люди Эфеса. Это влечет за собой неудобные последствия. Мы не можем сказать «это есть
белое», потому что если оно было белым, когда мы начинали
говорить, то оно 'перестанет быть белым до того, как мы окончим свою фразу. Мы не можем быть правы, говоря, что видим
какую-либо вещь, потому что зрение непрерывно переходит"
в незрение. Если все изменяется во всем, то зрение не имее?
права называться больше зрением, чем незрением, а какое-либо
восприятие не имеет права называться больше восприятием^
чем невосприятием. И когда мы говорим «восприятие есть знание», мы могли бы точно так же сказать «восприятие не больше?
знание, чем незнание».
1
По-видимому, этот отрывок вызвал у Ф. Шиллера восхищение Протагором.
2
По всей вероятности, ни Платон, ни энергичные эфесские юноши не э*бом
«в потенции».
Природа принадлежит к тому классу причин, которые действуют ради чего-нибудь. Это ведет к рассмотрению того
взгляда, что природа производит по необходимости, без цели,
в связи с чем Аристотель рассуждает о выживании наиболее
приспособленных в той форме, как учил Эмпедокл Это не может быть правильным, говорит он, потому что вещи происходят
определенными путями, и, когда ряд завершен, оказывается, чго
все предшествующие шаги были сделаны ради этого Те вещи
«естественны», которые, «двигаясь непрерывно под воздействием
какого-то начала в них самих, доходят до известной цели»
(199Ь). Вся эта концепция «природы», хотя она вполне может
показаться весьма подходящей для объяснения роста животных и растений, стала, в конечном результате, огромным препятствием для прогресса науки и источником многого того, что
было плохого в этике На эту последнюю она все еще оказывает
вредное влияние
Движение, говорят нам,—это реализация того, чго существует в потенции. Такое мнение, помимо других недостатков,
несовместимо с относительностью перемещения Когда А движется относительно В, то В движется относительно А, и бессмысленно утверждать, что одно из двух находится в движении,
а другое — в состоянии покоя Когда собака хватает кость,
с точки зрения здравого смысла кажется, что собака находится
в состоянии движения, в то время как кость пребывает в состоянии покоя (пока она не схвачена), и что это движение имеет
цель, а именно осуществить, реализовать «природу» собаки
И вдруг оказывается, что этот взгляд неприменим к неживой
материи, что для научной физики любая концепция «цели» бессмысленна и что, строго научно, никакое движение не может
рассматриваться иначе, как относительное.
226
Аристотель отрицает лустоту, мысль о существовании которой защищали Левкипп и Демокрит. Затем он переходит к весьма
любопытному рассуждению о времени. Можно было бы, говорит он, утверждать, что время не существует, поскольку оно
составлено из прошедшего и будущего, из которых одно уже не
существует, а другое еще не существует. Однако од отвергает
эту точку зрения. Время, говорит он, — это движение, которое
допускает процесс счета (почему он считает процесс счета существенным, не ясно). Законно спросить, продолжает он, могло
ли бы время существовать без души, поскольку ничего нельзя
сосчитать, если некому считать, а время включает процесс счета.
Он, по-видимому, представляет себе время, как какое-то количество часов, или дней, или лет Некоторые вещи, добавляет
он, вечны в том смысле, что они находятся вне времени; надо
полагать, что он имеет в виду такие вещи, как числа.
Движение было всегда и всегда будет, ибо не может быть
времени без движения, и все, за исключением Платона, согласны в том, что время никем не создано. В этом пункте христианские последователи Аристотеля были вынуждены отмежеваться от него, поскольку библия говорит, что вселенная имела
начало
Сочинение Аристотеля «Физика» кончается аргументом
в пользу неподвижности источника движения, который мы рассматривали в связи с его другим сочинением — «Метафизика».
Имеется один неподвижный двигатель: он непосредственно вызывает круговое движение Круговое движение является первичным, и только оно одно может быть непрерывным и бесконечным Первый двигатель не имеет частей или размеров и находится на окружности мира.
Придя к этому заключению, мы переходим к небесам.
Трактат «О небе» выдвигает приятную и простую теорию.
Вещи, находящиеся ниже Луны, претерпевают зарождение и
распад, все, находящееся выше Луны, не рождено и не уничтожимо. Земля, которая является сферичной, находится в центре
вселенной. В подлунной сфере все составлено из четырех элементов, земли, воды, воздуха и огня; но существует пятый элемент, из которого составлены небесные тела Природное движение земных элементов прямолинейно, а движение пятого элемента круговое Небеса полностью сферичны, и верхние их
части более божественны, чем нижние. Звезды и планеты
составлены не из огня, а из пятого элемента, их движение происходит благодаря движению сфер, к которым
они прикреплены. (Все это выражено в поэтической форме
в «Рае» Данте )
Четыре земных элемента не вечны, а порождаются один от
другого; огонь абсолютно легок в том смысле, что его естественное движение направлено вверх, земля абсолютно тяжела. Воздух относительно легок, а вода относительно тяжела
8*
227
Эта теория породила много трудностей для последующих веков. Кометы, которые были признаны уничтожимыми, должны
были быть отнесены к подлунной сфере, но в XVII столетии
было открыто, что кометы описывают орбиты вокруг Солнца и
очень редко находятся на таком же расстоянии от Земли, как
Луна. Поскольку природное движение земных тел прямолинейно, утверждалось, что метательный снаряд, направленный
по горизонтали, будет в течение некоторого времени двигаться
горизонтально, а затем внезапно начнет падать вертикально.
Открытие, сделанное Галилеем, показавшим, что метательный
снаряд описывает параболу, подрывало взгляды, его коллег— последователей Аристотеля. Копернику, Кеплеру и Галилею пришлось бороться и с Аристотелем, так же как с библией,
чтобы утвердить тот взгляд, что Земля не является центром вселенной, а вращается вокруг своей оси в течение суток и обращается вокруг Солнца в течение года.
Но 'перейдем к более общим вопросам Физика Аристотеля
несовместима с «первым законом движения» Ньютона, первоначально сформулированным Галилеем. Этот закон утверждает,
что каждое тело, предоставленное самому себе, будет, если оно
уже находится в движении, продолжать двигаться по прямой
линии с постоянной скоростью. Таким образом, внешние причины требуются не для того, чтобы объяснить движение, но
чтобы объяснить изменение движения — его скорости или направления. Круговое движение, которое Аристотель считал
«естественным» для небесных тел, включало постоянное изменение направления движения и поэтому требовало силы, направленной к центру круга, как в законе тяготения Ньютона.
И, наконец, пришлось отказаться от того мнения, что небесные тела вечны и не уничтожимы. Солнце и звезды существуют
долго, но не вечно. Они рождены из туманности и в конце концов либо взрываются, либо, остывая, гибнут Ничто в видимом
мире не свободно от изменения и распада; вера Аристотеля
в противное, хотя она и была принята средневековыми христианами, является продуктом языческого поклонения Солнцу, Луне
и планетам.
Г л а в а XXIV
РАННЯЯ ГРЕЧЕСКАЯ МАТЕМАТИКА
И АСТРОНОМИЯ
В этой главе я касаюсь математики не самой по себе, а в ее
связи с греческой философией — связи, которая была очень
тесной, особенно у Платона. В математике и астрономии превосходство греков проявилось более определенно, чем где-либо
еще. То, что они сделали в искусстве, литературе и философии,
может быть оценено в зависимости от вкуса выше или ниже, но
то, чего они достигли в геометрии, абсолютно бесспорно. Коечто они унаследовали от Египта, кое-что, гораздо меньше, — от
Вавилонии; что касается математики, то они получили из этих
источников главным образом простые приемы, а в астрономии— записи наблюдений за очень долгий период. Искусство
математического доказательства почти целиком греческого
происхождения.
Сохранилось много интересных рассказов (вероятно, вымышленных) о том, какими практическими проблемами стимулировались математические исследования. Самый ранний и простой
рассказ связан с Фалесом, которого, когда он был в Египте,
царь попросил вычислить высоту пирамиды. Фалес выждал такое время дня, когда его тень по величине сравнялась с его
ростом, затем он измерил тень пирамиды, которая, конечно,
также была равна ее высоте. Говорят, что законы перспективы
впервые были изучены геометром Агафархом, для того чтобы
написать декорации к пьесам Эсхила. Задача определить расстояние до корабля, находящегося в море, которую, как говорят, изучал Фалес, была правильно решена уже в очень отдаленные времена. Одной из важных задач, которая занимала
греческих геометров, было удвоение кубического объема. Она
возникла, как говорят, у жрецов одного храма, которым оракул
возвестил, что бог хочет иметь свою статую вдвое большего
размера, чем та, которая у них была. Сначала они решили
попросту удвоить все размеры статуи, но затем поняли, что новая статуя получится в восемь раз больше подлинника, а это повлечет за собой большие расходы, чем того требовал бог. Тогда
они дослали делегацию к Платону с просьбой, не может ли
кто-нибудь из Академии решить их проблему. Геометры занялись ею и проработали «ад ней целые столетия, дав попутно
множество прекрасных произведений. Задача эта, конечно, сводится к извлечению кубического корня из 2.
229
Квадратный корень из 2 — первое из открытых иррациональных чисел — был известен ранним пифагорейцам, и' были изобретены остроумные методы приближения к его значению. Наилучшими были следующие: образуйте два столбца чисел, которые мы будем «азывать а и Ь; каждый столбец начинается
с единицы. Каждое последующее а на каждой стадии образуется путем сложения уже полученных последних а и Ъ. Последующее Ь образуется путем прибавления удвоенного предыдущего с к предыдущему Ь. Так получаются первые 6 пар (1, 1),
(2, 3), (5, 7), (12, 17), (29, 41), (70, 99). Для каждой пары выражение 2а 2 — Ь2 будет 1 или — 1 . Таким образом, —является
почти квадратным корнем из 2 и с каждым новым шагом приближается KY2 . К примеру, читатель может удовлетвориться
тем, что \-чк) почти равняется 2.
Пифагора, личность которого всегда оставалась довольно
неясной, Прокл .назвал первым, кто сделал геометрию частью
общего образования. Многие авторитеты, включая Томаса
Хизса ', полагают, что Пифагор, быть может, действительно открыл теорему, носящую его имя; согласно ей, з прямоугольном
треугольнике квадрат стороны, лежащей против прямого угла,
равен сумме квадратов двух других сторон. Во всяком случае,
эта теорема была известна пифагорейцам очень давно. Они
знали также, что сумма углов треугольника составляет два
прямых угла.
Иррациональные числа, кроме корня квадратного из 2, изучались в отдельных случаях Феодором, современником Сократа,
и в более общем виде Теэтетом, который жил примерно во
времена Платона или, .может быть, несколько раньше. Демокрит
нависал трактат об иррациональных числах, но о содержании
этого трактата известно очень немногое. Платон глубоко интересовался этой проблемой; он упоминает о трудах Феодора и
Теэтета в диалоге, названном в честь последнего. В «Законах»
(819—820) он говорит, что общее невежество в этой области
постыдно, и намекает, что сам узнал об этом в довольно позднем возрасте. Открытие иррациональных чисел, безусловно,
имело большое значение для пифагорейской философии.
Одним из самых важных следствий открытия иррациональных чисел было создание Евдоксом геометрической теории пропорции (408—355 годы до н. э.). До него существовала лишь
арифметическая теория пропорции. Согласно этой теории, отношение а к b равно отношению с к d, если а, взятое d раз,
равно Ь, взятому с раз. Это определение, за отсутствием арифметической теории иррациональных чисел, может применяться
только к рациональным. Однако Евдокс дал новое определение,
«Greek Mathematics», vol. I, p. 145.
230
которое не подчиняется этому ограничению, — в форме, приближающейся к методам современного математического анализа.
Эта теория развита далее Евклидом и отличается большим логическим изяществом.
Евдокс также изобрел или усовершенствовал «метод исчерпывания», который затем с большим успехом был использован
Архимедом. Этот метод является предвосхищением интегрального исчисления. Взять, например, вопрос о. площади круга. Вы
можете вписать в круг правильный шестиугольник, или правильный двенадцатиугольник, или правильный многоугольник
с тысячью или миллионом сторон. Площадь такого многоугольника, сколько бы у него ни было сторон, пропорциональна квадрату диаметра круга. Чем больше сторон имеет многоугольник, тем больше он приближается к кругу. Можно доказать,
что если многоугольник обладает достаточно большим количеством сторон, то разность между его площадью и площадью
круга будет меньше любой наперед заданной величины, как бы
мала она ни была. Для этой цели используется аксиома Архимеда. Она гласит (если ее несколько упростить), чго если большую из двух величин разделить пополам, а затем половину
снова разделить пополам и так далее, то после конечного числа
шагов будет достигнута величина, которая окажется меньше, чем
меньшая из двух первоначальных величин. Другими словами,
если а больше, чем Ь, то имеется такое целое число п, что 2пЬ
будет больше, чем а.
Метод исчерпывания ведет иногда к точному
результату, например при решении задачи о квадратуре параболы, которая была решена Архимедом; иногда же, как
при попытке вычислить квадратуру круга, он может вести
лишь к последовательным приближениям. Проблема квадратуры круга — это проблема определения отношения длины
окружности к диаметру круга, называемого «тг». Архимед в своих
вычислениях использовал приближение
22
у ; путем вписывания
и описывания правильного многоугольника с 96 сторонами он
доказал, что «и» меньше, чем З у , и больше, чем З^т. Этим методом можно добиться любой требуемой степени приближения,
и это все, что какой бы то ни было метод может сделать для
решения данной проблемы. Использование вписанных и описанных многоугольников для приближения к «л» восходит еще
к Антифону, современнику Сократа.
Евклид, труды которого в дни моей молодости все еще оставались единственным признанным учебником геометрии для
школьников, жил в Александрии около 300 гдда до н. э., спустя
некоторое время после смерти Александра Македонского и Аристотеля. Большая часть его «Начал» не являлась оригинальным
произведением, но порядок в последовательности теорем и
231
логическая структура были в основном его собственными. Чем
больше изучаешь геометрию, тем восхитительнее они кажутся.
Интерпретация параллельных посредством знаменитого постулата о параллельных имеет двойное достоинство: дедукция
здесь строга и в то же время не скрыта сомнительность исходного предположения. Теория пропорции (тройное правило), которой следует Евдокс, обходит все трудности, связанные с иррациональными числами, при помощи методов, по существу
схожих с теми, которые были введены в математический анализ
Вейерштрассом в XIX столетии. Затем Евклид переходит к своего рода геометрической алгебре и трактует в книге X иррациональные числа. После этого он переходит к рассмотрению пространственной геометрии, заканчивая построением правильных
многогранников, которое было усовершенствовано Теэтетом
и принято в «Тимее» Плагона.
«Начала» Евклида являются, безусловно, одной из величайших книг, которые были когда-либо написаны, и одним из самых совершенных памятников древнегреческого интеллекта.
Конечно, книга эта носит и черты типически греческой ограниченности: метод в ней чисто дедуктивный и не содержит в себе
способа проверки исходных предположений. Эти предположения
считались неоспоримыми, но в XIX веке неевклидова геометрия
показала, что отчасти они могли быть ошибочными и что только
наблюдение способно решить, являются ли они таковыми.
Евклид презирал практическую полезность, которую внедрял
Платон. Говорят, что один ученик, прослушав доказательства,
спросил, что выиграет он изучением геометрии; тогда Евклид
позвал раба и сказал: «Дай молодому человеку грош, поскольку
он непременно должен извлекать выгоду из того, что изучает».
Однако презрение к практике было прагматически оправдано.
Никто не предполагал во времена греков, что изучение конических сечений принесет какую-либо пользу: но, наконец, в
XVII веке Галилей открыл, что снаряды двигаются по параболе,
а Кеплер — что планеты двигаются по эллипсам. Неожиданно
та работа, которую греки проделали из чистой любви к теории,
стала ключом к ведению войны и к развитию астрономии.
Римляне были слишком практическими людьми, чтобы должным образом оценить Евклида; первым из них, кто упомянул
о нем, был Цицерон, во времена которого, возможно, не было
латинского перевода сочинений Евклида; и в самом деле, нет
письменного свидетельства существования латинского перевода
до Боэция (480 год н. э.).
Арабы оценивали его лучше: экземпляр сочинений Евклида
был подарен калифу византийским императором около 760 года
н. э , а при Харун-аль-Рашиде, около 800 года н. э., был сделан
перевод на арабский язык. Первый сохранившийся до нашего
времени латинский перевод с арабского был сделан Ательхародом из Бата в 1120 году н. э. С этого времени изучение геомет232
рии постепенно возрождалось на Западе; но лишь в эпоху
позднего Возрождения были достигнуты важные успехи в этом
деле.
Теперь я перехожу к астрономии, в которой достижения греков были столь же замечательны, как и в геометрии. Еще до
них вавилоняне и египтяне заложили основы астрономии многими столетиями наблюдений. Было зарегистрировано видимое
движение планет, но не было известно, что утренняя и вечерняя
звезда — это одно и то же. В Вавилонии определенно, а возможно и в Египте, был открыт период затмений, что сделало
довольно достоверным предсказание лунных затмений (но не
солнечных, поскольку они не всегда были видимы в данном
месте). Вавилонянам мы обязаны делением прямого угла на
девяносто градусов, а градуса — на шестьдесят минут; им нравилась цифра шестьдесят, и на ней они основали даже систему
исчисления. Греки любили приписывать мудрость своих первоисследователей путешествиям в Египет, но в действительности
до греков достигнуто было очень немногое. Однако предсказание солнечного затмения Фалесом является примером иностранного влияния; нет основания предполагать, что он добавил что-либо к тому, чему «аучился из египетских и вавилонских источников, и чистой удачей было то, что его предсказание
сбылось.
Начнем с некоторых наиболее ранних открытий и правильных гипотез. Анаксимандр думал, что Земля свободно плавает
и ничем не поддерживается. Аристотель \ который часто отвергал лучшие гипотезы своего времени, возражал против теории
Анаксимандра, согласно которой Земля, будучи в центре,
остается неподвижной потому, что у нее нет причины двигаться
в этом, а не в другом направлении. Если бы это было правильно, говорил он, то человек, помещенный в центре круга,
в различных точках окружности которого находится пища, умер
бы с голоду из-за отсутствия причины выбрать именно ту, а не
другую пищу. Этот аргумент появляется вновь в схоластической
философии, но в связи не с астрономией, а с вопросом о свободе
воли. Он появляется в форме рассказа о «Буридановом
осле», который не смог выбрать одну из двух охапок сена, помещенных на равном расстоянии налево и направо от него, и
потому погиб голодной смертью.
По всей вероятности, Пифагор первым начал думать, что
Земля сферична, но его доводы, надо полагать, принадлежали
скорее к области эстетики, чем науки. Однако скоро были найдены и научные доводы. Анаксагор открыл, что Луна светит
отраженным светом, и дал правильную теорию затмений. Сам
он еще думал, что Земля плоская, но форма тени Земли при
лунных затмениях дала пифагорейцам окончательные доводы
«De Caelo», 2Э5Ь.
233
в пользу того, что Земля сферична. Они пошли дальше и
рассматривали Землю как одну из планет. Они знали (говорят,
из уст самого Пифагора), что утренняя звезда и вечерняя звезд а — одно и то же, и полагали, что все планеты, включая Землю,
двигаются по кругу, но не вокоуг Солнца, а вокруг «центрального
огня». Они открыли, что Луна всегда обращена к Земле одной
и той же стороной, и считали, что Земля всегда повернута одной
стороной к «центральному огню». Средиземноморские районы
постоянно находятся на той стороне, которая повернута от
«центрального огня», и он поэтому для них всегда невидим.
«Центральный огонь» назывался «домом Зевса» или «Матерью
богов». Предполагалось, что Солнце сияет светом, отраженным
от «центрального огня». Кроме Земли, было другое тело, коитрЗемля, находящееся на том же расстоянии от «центрального
огня». Для этого у них было два основания: одно научное,
а другое проистекавшее из их арифметического мистицизма.
Научным основанием служило правильное наблюдение, что лунное затмение временами происходит тогда, когда и Солнце и
Луна вместе находятся над горизонтом. Преломление лучей
(рефракция), составляющее причину этого феномена, было им
неизвестно, и они думали, что в таких случаях затмение должно вызываться тенью какого-то другого тела, а не Земли.
Вторым основанием служило то, что Солнце и Луна, пять планет, Земля, контр-Земля и «центральный огонь,» составляли
десять небесных тел, а десять было мистическим числом у пифагорейцев.
Эта пифагорейская теория приписывается Филолаю, фиванцу, который жил в конце V века до н. э Хотя она и нереальна и в определенной степени совершенно ненаучна, она
очень важна, поскольку включает в себя большую 4acib тех
усилий воображения, которые понадобились, чтобы зародилась
гипотеза Коперника. Начать думать о Земле не как о центре
вселенной, но как об одной из планет, не как о навек прикрепленной к одному месту, но как о блуждающей в пространстве,—
свидетельство необычайного освобождения от антропоцентрического мышления Когда был нанесен удар стихийно сложившимся
представлениям человека о Вселенной, было не столь уж трудно
при помощи научных аргументов прийти к более точной теории.
Этому способствовали различные наблюдения. Энопид, живший несколько позднее Анаксагора, открыл наклон эклиптики.
Скоро выяснилось, что Солнце должно быть много больше
Земли; факт этот подкреплял мнение тех, кто отрицал, что
Земля является центром вселенной. Теории «центрального огня»
и контр-Земли были отброшены пифагорейцами вскоре после
Платона. Гераклид Понтийский (живший приблизительно с 388
по 315 год до н. э., современник Аристотеля) открыл, что Венера и Меркурий вращаются вокруг Солнца, и принял ту точку
зрения, что Земля совершает полный оборот вокруг своей
234
собственной оси каждые двадцать четыре часа. Это открытие
было очень важным шагом вперед, которого не сделал ни один
его предшественник. Гераклид являлся последователем школы
Платона и, должно быть, был великим человеком, но он не
пользовался тем уважением, какого следовало ожидать; его
описывают, как толстяка-щеголя.
Аристарх Самосский, который жил примерно с 310 по
230 год до н. э. и был, таким образом, лет на двадцать пять
старше Архимеда, — самый интересный из всех древних астрономов, потому что он выдвинул гипотезу (полностью сходную
с гипотезой Коперника), согласно которой все планеты, включая Землю, вращаются по кругам вокруг Солнца и Земля совершает оборот вокруг своей оси в течение двадцати четырех часов.
Слегка разочаровывает тот факт, что единственный сохранившийся труд Аристарха «О расстояниях Солнца и Луны» исходит из геоцентрической точки зрения. Правда, что для тех проблем, которые трактуются в этой книге, совершенно не важно,
какая теория в ней принята, и поэтому, может быть, он думал, что неблагоразумно вступать в своих вычислениях в излишние противоречия с общим мнением астрономов; или,
быть может, он пришел к гипотезе, сходной с коперниковской,
уже после того, как написал эту книгу. Томас Хизс в своей
работе об Аристархе 1 , в которой содержится текст этой книги
с переводом, склоняется к последнему предположению. Во всяком случае, доказательство того, что Аристарх выдвинул точку
зрения, сходную с коперниковской, вполне убедительно.
Самым первым и наилучшим является свидетельство Архимеда, который, как мы видели, был младшим современником
Аристарха. В письме сиракузскому царю Гелону он сообщал,
что Аристарх опубликовал «книгу, состоящую из неких гипотез», и далее: «Его гипотезы таковы, что звезды неподвижны
и Солнце остается неподвижным, что Земля вращается вокруг
Солнца по окружности, причем Солнце лежит в центре орбиты».
Клеант, говорится в одном месте у Плутарха, «думал, чю долг
греков — обвинить Аристарха Самосского в нечестии за то, что
он привел в движение Очаг Вселенной (то есть Землю), причем то был результат его попытки «спасти явления» предположением, будто небо остается в покое, а Земля движется
по наклонной окружности и в то же время вращается вокруг
своей собственной оси». Клеант был современником Арисчарха
и умер около 232 года до н. э. В другом отрывке из Плутарха
говорится, что Аристарх выдвигал этот взгляд лишь в качестве
гипотезы, но что его последователь Селевк поддерживал это как
определенную точку зрения (акмэ Селевка около 150 года до
н. э.). Аэций и Секст Эмпирик также утверждают, что Аристарх
1
Книга «Anstarchus of Samos, the Ancient Copern.cus» by Sir Thomas
Heath, Oxford, 1913 Последующее изложение основано на этой книге.
235
выдвинул гелиоцентрическую гипотезу, однако не говорят, что
это была у него только гипотеза. Но даже если он сделал
именно так, кажется весьма вероятным, что он, как и Галилей
две тысячи лет спустя, поддался боязни оскорбить религиозные предрассудки (страх, который, как показывает позиция
упомянутого выше Клеанта, был вполне обоснованным)
Гипотеза, сходная с гипотезой Коперника, после того как она
была видвинута Аристархом — в виде ли позитивном или как
попытка, — была окончательно принята Селевком, но более ни
одним древним астрономом Это общее отрицание в основном
было обязано Гиппарху, который жил с 161 по 126 год до н э
Он охарактеризован Хизсом как «величайший астроном древности» ' Он первый систематически занимался вопросами тригонометрии, открыл предварения равнодействий, рассчитал долготу
лунного месяца с ошибкой менее чем в одну секунду, улучшил
сделанные Аристархом расчеты размеров Луны и Солнца и расстояний до них, создал каталог восьмисот пятидесяти неподвижных звезд, указал широту и долготу их местонахождения Как
бы в противовес гелиоцентрической гипотезе Аристарха он принял и улучшил теорию эпициклов, созданную Аполлонием,
акмэ которого около 220 года до н э Именно эта теория в своем
развитии известна позже как система Птолемея (по имени
астронома Птолемея, жившего в середине II века н э )
Коперник узнал кое-что, хотя и не многое, из почти забытой
гипотезы Аристарха и был обрадован тем, что нашел древний
авторитет для поддержки своего нововведения Иначе никакого
воздействия эта гипотеза не оказала бы на последующую астрономию
Древние астрономы, вычисляя размеры Земли, Луны и
Солнца и расстояния до Луны и Солнца, пользовались теоретически правильными методами, но им недоставало точных измерительных приборов Многие результаты, достигнутые ими,
были — если учесть этот недостаток — необычайно точны Эратосфен определил диаметр Земли в 7850 миль, то есть с ошибкой примерно лишь в 50 миль Птолемей рассчитал, что среднее расстояние до Луны в 29,5 раза больше диаметра Земли
(правильная цифра — около 30,2). Никто из них не мог приблизиться к точному вычислению размеров Солнца и расстояния до него, все они преуменьшали это расстояние По их расчетам, оно было равно.
по Аристарху — 180,
по Гиппарху—1245,
по Посидонию — 6545 земным диаметрам
Правильная цифра — 11726 земных диаметров В дальнейшее эти расчеты все время исправлялись (у Птолемея, однако,
1
«Greek Mathematics», vol
II, р
253
236
ошибка в вычислениях увеличивается; у Посидония ' это расстояние составляет около половины правильной цифры. В целом
же представления этих астрономов о солнечной системе были
не столь уж далекими от истины.
Греческая астрономия была геометрической, а не динамической. Древние представляли движение небесных тел как равномерное и круговое или как состоящее изкруговых движений.
Они не имели понятия силы. Были сферы, которые двигались
как нечто целое и на которых находились различные неподвижные небесные тела. С появлением Ньютона и его закона тяготения была введена новая точка зрения, менее геометрическая.
Любопытно отметить возвращение к геометрической точке зрения в общей теории относительности Эйнштейна, из которой
изгнана концепция силы в ньютоновском смысле.
Проблема для астронома такова: по данным видимых движений небесных тел ввести при помощи гипотезы третью координату— глубину — таким образом, чтобы сделать описание
явления как можно более простым. Главным в гипотезе Коперника является не истина, но простота; в связи с относительностью движения вопрос об истине не ставится вовсе. Греки
в своих поисках гипотез, -которые «спасли бы явления», на деле,
хотя и не совсем преднамеренно, пытались справиться с этой
проблемой правильным научным путем. Сравнение их с предшественниками и преемниками до появления Коперника должно
убедить всех исследователей в их поистине изумительном гении.
Два великих человека — Архимед и Аполлоний — в III веке
до н. э. завершают список первоклассных греческих математиков. Архимед был другом, возможно и двоюродным братом,
царя Сиракуз и был убит, когда город захватили римляне
в 212 году до н. э. Аполлоний с юношеских лет жил в Александрии. Архимед был не только математиком, но и физиком и
изучал гидростатику. Аполлоний в основном известен своими
работами по коническим сечениям. Этим я ограничусь при их
рассмотрении, так как они жили в эпоху 'слишком позднюю,
чтобы оказать влияние на философию.
После этих двух людей, хотя значительная работа продолжалась в Александрии, великий век закончился. При римском
господстве греки потеряли ту уверенность в себе, которая присуща политической свободе, и, потеряв ее, приобрели «парализующее» уважение к своим предшественникам. Римский солдат,
убивший Архимеда, был символом'гибели оригинального мышления, которую принесло римское господство всему эллинистическому миру.
1
Посидоний
II века н. э.
был учителем Цицерона. Он жил во второй половине
Ч
а
с
т
ь
т
р
е
т
ь
я
ДРЕВНЯЯ ФИЛОСОФИЯ ПОСЛЕ АРИСТОТЕЛЯ
Глава
XXV
ЭЛЛИНИСТИЧЕСКИЙ МИР
История древнего мира, в котором употреблялся греческий
язык, может быть разбита на три периода: период свободных городов-государств, конец которому был положен Филиппом и
Александром; период македонского господства, последние
остатки которого были уничтожены аннексией Египта римлянами после смерти Клеопатры, и, наконец, период Римской империи. Первый из этих трех периодов характеризуется свободой и
беспорядком, второй — подчинением и беспорядком, третий —
подчинением и порядком.
Второй из этих периодов известен как эллинистический век.
Работа, проделанная в этот период в области естественной науки
и математики, является наилучшей из всех когда-либо выполненных греками. В философии на этот период падает основание
школ эпикурейской и стоической, а также скептицизма как окончательно сформулированной доктрины; поэтому период этот
все же важен в отношении философии, хотя и не в такой мере,
как период Платона и Аристотеля После III века до н. э.
в греческой философии, по существу, нет ничего нового до неоплатоников (III век н э ) Но тем временем римский мир подготовлялся к победе христианства.
Короткая карьера Александра внезапно преобразила греческий мир За десять лет, с 334 по 324 год до н э , Александр
завоевал Малую Азию, Сирию, Египет, Вавилонию, Персию. Самарканд, Бактрию и Пенджаб. Персидская империя, величайшая
из всех, какие знал мир, была уничтожена в результате трех военных сражений. Любознательные греки ознакомились с дрезней
наукой вавилонян, а вместе с тем и с их старыми суевериями;
точно так же ознакомились с дуализмом Зороастра и в меньшей
степени — с религией Индии, где буддизм приобретал первенствующее значение Куда бы ни проник Александр, всюду —
даже в горах Афганистана, на берегах Джаксарты и у притоков Инда — он основывал греческие города, в которых пытался
238
воспроизводить греческие институты, с некоторым добавлением
самоуправления. И, хотя его армия состояла в основном из
македонцев и большинство европейских греков подчинялись ему
лишь поневоле, он считал себя лрежде всего апостолом эллинизма. Однако постепенно, вместе с расширением завоеванных территорий, он принял и стал проводить политику поощрения дружествеиного слияния греков •и варваров.
Д л я этого у него были самые различные мотивы. С одной
стороны, было очевидно, что его армии, не особенно многочисленные, не могли все время удерживать силой столь обширную империю и должны были, в конце концов, зависеть
от умиротворения побежденного населения захваченных территорий. С другой стороны, Восток привык лишь к одной форме
правления — к власти божественного царя, исполнять роль
которого Александр чувствовал себя вполне подходящим. Верил ли он сам в свою божественность или принял все атрибуты
божества только из политических соображений — вопрос психологический, поскольку исторические свидетельства неясны. Во
всяком случае, он наслаждался той низкой лестью, тем
низкопоклонством, которыми был окружен в Египте как преемник фараонов и в Персии как великий царь. Его македонские
полководцы — «спутники» («companions»), как они назывались,— держались по отношению к нему так же, как западные дворяне по отношению к своему конституционному суверену: они отказывались падать ниц перед ним, давали ему
советы и критиковали его даже с риском для жизни, а в решающий момент контролировали его действия, например вынудили его вернуться домой с берегов Инда, вместо того чтобы
двигаться вперед на завоевание Ганга Восточное население
было более сговорчивым, лишь бы уважались его религиозные
предрассудки Для Александра это не составляло трудности:
необходимо было только отождествить Аммона или Бела с Зевсом и объявить себя сыном этого бога Психологи думают, что
Александр ненавидел Филиппа и, возможно, был причастен
.к его убийству; он хотел бы верить, что его мать Олимпия, подобно некоторым знатным женщинам в греческой мифологии,
была возлюбленной какого-нибудь бога. Карьера Александра
была столь чудесной, что он вполне мог поверить, будто божественное происхождение служит наилучшим объяснением его
невероятного успеха
У греков существовало по отношению к варварам сильно
развитое чувство превосходства; несомненно, Аристотель выражал общее мнение, когда говорил, что северные расы смелы,
южные — культурны, но одни лишь греки и культурны и смелы.
Платон и Аристотель считали неправильным обращать в рабство греков, но не варваров. Александр, не бывший чистокровным греком, пытался сломить это чувство превосходства Сам
он женился на двух княжнах варварских племен и заставил
239
видных македонских полководцев сочетаться браком с персидскими женщинами благородного происхождения. Основанные
им бесчисленные греческие города, можно думать, были заселены главным образом колонистами мужского пола, которые
поневоле должны были последовать примеру Александра, вступая в браки с женщинами из местного населения. Результат
этой политики должен был вносить в умы мыслящих людей концепцию человечества как единого целого; старая приверженность к городам-государствам и (в меньшей степени) к греческой расе перестала казаться соответствующей условиям.
В философии этот космополитический взгляд берет начало
от стоиков, но в действительности он 'появился раньше — начиная со времен Александра Македонского. Результатом было
взаимное влияние культуры греков и варваров: варвары узнали
кое-что из греческой науки, а греки приобщились ко многим
суевериям варваров. Греческая цивилизация, охватив более широкую область, стала в меньшей степени чисто греческой.
Греческая цивилизация была в основном городской. Многие
греки, конечно, занимались сельским хозяйством, но их вклад
в то, что являлось отличительной чертой греческой культуры,
был очень мал. Начиная с милетской школы и позже, те греки,
которые вносили выдающийся вклад в науку, философию и литературу, были связаны с богатыми торговыми городами, часто
окруженными варварским населением. Этот тип цивилизации
был установлен не греками, а финикийцами. Тир, Сидон и Карфаген зависели от физического труда рабов в своей стране и от
наемников при ведении войн. Они не зависели, как современные
столичные города, от многочисленного сельского населения той
же крови и с теми же равными политическими правами. Самую
подходящую современную аналогию можно было видеть на
Дальнем Востоке во второй половине XIX века. Сингапур и
Гонконг, Шанхай и другие открытые порты Китая были европейскими островками, где белые составляли торговую аристократию, живущую за счет труда кули. В Северной Америке, севернее линии Мейсон—Диксон, поскольку такой труд отсутствовал, белые были вынуждены сами работать в сельском хозяйстве. По этой причине позиции белого человека в Северной
Америке прочны, в то время как на Дальнем Востоке они уже
сильно пошатнулись и могут быть совсем разрушены. Однако
многое из культуры этого типа выживает, особенно индустриализм. Эта аналогия поможет нам понять позиции греков в восточных частях империи Александра.
Влияние Александра на воображение народов Азии было
большим и длительным. Первая книга Маккавеев, написанная
спустя столетие после его смерти, открывается рассказом о его
жизни. «И случилось так, Александр, сын Филиппа, македонец,
пришел из земли Четим (хеттон), разгромил Дария, царя
персов и мидян, и стал царствовать вместо него, [стал] выше всех
240
владык Греции, и вел много войн, и захватил много крепостей,
и убивал земных царей, и прошел из конца в конец всю землю,
и брал добычу у многих народов, настолько, что земля смирялась, затихала перед ним; и он оттого вознесся духом, и сердце
его взыграло. И он собрал весьма сильное, могучее войско и
царствовал над земля-ми и царями, и они стали его данниками.
И 'после всего этого он впал в болезнь и почувствовал приближение смерти. Почему он и созвал своих слуг — тех, кто были
благородного происхождения и воспитывались с ним вместе от
его юности. И разделил свое царство между ними, пока сам он
был еще жив 1 . Так Александр царствовал двенадцать лет, а затем умер». Он как легендарный герой продолжал существовать в магометанской религии, и по сей день вожди мелких
племен в Гималаях утверждают, что ведут свое происхождение
от него 2 .
Ни один из 'подлинно исторических героев не давал такой
великолепной возможности для мифотворчества.
После смерти Александра была сделана попытка сохранить
единство его империи. Но из двух его сыновей один был младенцем, а другой еще не родился. У каждого из них были сторонники, но в последовавшей затем гражданской войне оба
были устранены. В конце концов его империя была поделена
между семьями трех полководцев, из которых один получил,
грубо говоря, европейскую, другой — африканскую и третий —
азиатскую часть владений Александра. Европейская часть досталась в конечном счете потомкам Антигона; Птолемей, который получил Египет, сделал своей столицей Александрию;
Селевк, который после многолетних войн получил Азию, был
слишком занят военными походами, чтобы иметь постоянную
столицу, но позднее главным городом при его династии была
Антиохия.
И Птолемеи и Селевкиды (так была названа династия Селевка) отказались от попыток Александра слить греков с варварами и установили военные тирании, основанные вначале на
той части македонской армии, которая подчинялась им, усиленной греческими наемниками. Птолемеи довольно прочно удерживали власть в Египте, но в Азии смешанным династическим
войнам, длившимся две сотни лет, положило конец лишь римское завоевание. За эти два столетия Персия была завоевана
парфянами, а изоляция бактрийских греков становилась все
большей.
В II веке до н. э. (после которого они быстро стали приходить в упадок) у них был царем Менандр, обладавший весьма
обширной индийской империей. В переводе на китайский язык
1
Это исторически неверно
Возможно, что это не так, так как сыновья, верившие в это, воспитывались в Итоне
2
241
и частично на язык пали уцелело два его диалога с буддийскими
мудрецами. Доктор Тарн предполагает, что первый из них основан на греческом подлиннике; второй же, в конце которого Менандр отрекается от престола и объявляет, что становится буддийским святым, документального подтверждения не имеет.
В то время буддизм был религией, энергично вербующей
себе прозелитов. Ашока (264—228) — святой буддийский царь —
записывает в сохранившейся до нашего времени надписи, что
он послал миссионеров ко всем македонским царям: «И это
самое важное завоевание, по мнению его величества, завоевание .по закону; и это также осуществлено его величеством и
в своих собственных владениях и во всех соседних царствах на
шестьсот лиг в окрестности — даже там, где проживает греческий царь Антиох, и за владениями Антиоха, где живут четыре
царя, называемые по-разному: Птолемей, Антигон, Мегас и
Александр... и подобным же образом здесь, во владениях царя
среди ионийцев» (то есть греков из Пенджаба) '. К несчастью,
на Западе отчета об этих миссионерах не сохранилось.
Вавилония находилась под гораздо более глубоким влиянием эллинизма. Как мы уже видели, единственным из древних, кто вслед за Аристархом Самооским поддерживал систему, подобную системе Коперника, был Селевк из Селевкии
на Тигре, акмэ около 150 года до н. э. Тацит говорит относительно Селевкии в I веке н. э. как «...города, не подвергшегося порче в варварском духе, а помнившего о своем основателе
Селевке 2 . В нем триста граждан выбираются по богатству или
мудрости в качестве сената; народ сохраняет свое значение».
По всей Месопотамии и дальше на запад греческий язык стал
языком литературы и культуры и оставался таковым вплоть до
магометанского завоевания.
Сирия (за исключением Иудеи) полностью подпала 'под
влияние эллинизма в том, что касается языка и литературы.
Но сельское население, как более консервативное, сохранило
3
привычные для него религию и язык . В Малой Азии греческие
города на побережье в течение целых столетий оказывали влияние на своих соседей варваров. Это было усилено македонским
завоеванием. О первом конфликте эллинизма с евреями повествуется в книге Маккавеев. Это глубоко интересная история,
не похожая ни на что другое в Македонской империи. Я остановлюсь на этой истории позднее, когда дойду до происхождения и развития христианства. Нигде греческое влияние не сталкивалось со столь упорным сопротивлением.
С точки зрения эллинистической культуры самые блестящие
ее успехи в III веке до н. э. были связаны с городом Алексан1
2
3
Цит. по B e v a n , House of Seleucus, vol. I, p. 298n.
Царе, а не астрономе.
См. «Cambridge Ancient History», vol. VII, p. 194—195.
242
дрией. Египет был менее подвержен опасности войн, чем европейская и азиатская части македонских владений, а для торговли Александрия была расположена чрезвычайно удобно.
Птолемеи были покровителями науки и привлекали в свою столицу многих лучших людей того времени. Математика сделалась
и продолжала оставаться до падения Рима главным образом
александрийской. .Правда, Архимед был сицилийцем и жил
в той единственной части света, где греческие города-государства (до момента его смерти в 212 году до н. э.) сохраняли
независимость, но и он также учился в Александрии. Эратосфен
был главным библиотекарем знаменитой Александрийской
библиотеки. Математики и ученые-естественники, связанные
более или менее тесно с Александрией в III веке до н. э., были
не менее талантливыми, чем греки предыдущих столетий, и проделали равную по значению работу. Но они занимались наукой
не так, как 'их (предшественники, то есть не всеми ее областями,
не обсуждали вопросы универсальной философии; они были специалистами в современном смысле. Евклид, Аристарх, Архимед
и Аполлоний довольствовались тем, что были математиками;
в философии они не стремились к оригинальности.
Эта эпоха характеризуется специализацией во всех отраслях
не только в мире науки. В самоуправляющихся греческих городах V и IV веков до н. э. считалось, что способный человек
может заниматься самой разнообразной деятельностью. Он мог
быть по мере надобности воином, политическим деятелем, законодателем или философом. Сократ, хотя он не любил политики, не мог остаться в стороне от политических споров. В молодости он был воином и (несмотря на отрицание этого факта
в «Апологии» Платона) занимался изучением естественных наук.
Протагор, обучая скептицизму аристократическую молодежь, находил время для активного участия в практической жизни, разработал свод законов для Турий. Платон политиканствовал,
хотя и без успеха. Ксенофонт, если он не писал о Сократе и не
выступал в роли рабовладельца, в свободное время был полководцем.
Математики-пифагорейцы пытались добиться управления
городами. Каждый должен был служить 'присяжным и выполнять различные другие общественные обязанности. В III веке
до н. э. все это изменилось. Правда, старые города-государства продолжали проводить свою политику, но она стала узкоограниченной и нееначительной, поскольку Греция находилась
во власти македонских армий. Серьезная борьба за власть шла
между македонскими воинами; она не касалась вопросов
принципиальных; дело шло лишь о распределении территории
между соперниками-авантюристами. В области административной и технической эти в той или иной степени необразованные
воины использовали греков в качестве экспертов; в Египте,
например, была выполнена отличная работа по дренажу и
243
орошению. Были воины, администраторы, врачи, математики,
философы, но не было никого, кто был бы всем этим вместе.
Это была такая эпоха, когда человек, имеющий деньги и не
стремящийся к власти, мог прожить очень приятную жизнь —
при условии, что он не попадется на пути никакой мародерствующей армии. Ученые, которые снискали расположение какого-нибудь князя, могли вести роскошный образ жизни, но
только в случае, если они были искусными льстецами и не возражали против того, чтобы быть мишенью невежественных царственных острот. Но «е было того, что можно назвать безопасностью. Дворцовый переворот мог сместить его (ученого льстеца)
патрона; галаты могли разрушить виллу богача; родной город
мог быть разграблен, как случалось в войнах династий. Не удивительно, что при таких обстоятельствах люди стали поклоняться богине Фортуне, или удаче Казалось, не было ничего
разумного в устройстве человеческих дел Те же, кто упрямо
искал где-нибудь разумное, уходили в себя и решали, как Сатана у Мильтона, что:
Ум — свой, особый мир И он в себе, внутри,
Способен превратить рай в ад и сделать рай из ада
Ни у кого, кроме своекорыстных авантюристов, не осталось
побуждения интересоваться общественными делами. После блестящего периода завоеваний Александра эллинистический мир
превратился в хаос из-за отсутствия деспота, достаточно сильного, чтобы достичь прочного превосходства, или из-за отсутствия принципа, достаточно могущественного, чтобы обеспечить
сплоченность общества. Ум греков при столкновении с новыми
политическими проблемами показал свою полную неспособность
их решить Римляне несомненно были глупы и грубы в сравнении с греками, но они по крайней мере создали порядок. Старый беспорядок дней свободы был терпим, потому что каждый
гражданин пользовался долей этой свободы, но новый, македонский беспорядок, навязанный подданным неумелыми правителями, был совершенно невыносим, гораздо более невыносим,
чем последующее подчинение Риму.
Широко распространены были общественное недовольство
и страх перед революцией Заработная плата свободных работников упала, надо полагать из-за конкуренции труда восточных
рабов, а тем временем цены на товары широкого потребления
росли
Мы видим, что уже в самом начале своей карьеры Александр находил время заключать договоры, предназначенные
для того, чтобы держать бедных в подчинении «В договорах, заключенных в 335 году до н э. между Александром и государствами Коринфской лиги, предусматривалось, что Совет лиги и
представитель Александра должны были смотреть за тем, чтобы
ни в одном городе лиги не было ни конфискации личной соб244
ственности, ни раздела земли, ни аннулирования долга, ни освобождения рабов для целей революции»'. Храмы в эллинистическом мире были банкирами: им принадлежал золотой запас, и
они контролировали кредит. В начале III века до н. э. храм
Аполлона на Делосе давал деньги взаймы из 10 процентов;
ранее процент был выше 2 .
Свободные работники, находившие заработную плату недостаточной даже для удовлетворения самых насущных потребностей, если они были молоды и сильны, могли наняться в солдаты. Жизнь наемного солдата, несомненно, была полна опасностей и трудностей, но зато в ней имелись и большие возможности. Могла быть добыча в каком-нибудь богатом восточном
городе, мог представиться случай выгодного мятежа. Для
командира, должно быть, опасно было попытаться распустить
свою армию, и, возможно, эта опасность была одной из причин,
почему войны почти не прекращались.
Старый гражданский дух более или менее сохранялся в старых греческих городах, но не в новых, основанных Александром,
не исключая и Александрии. В самые ранние времена новый город всегда являлся колонией переселенцев из какого-нибудь
старого города и оставался связанным со своим отчим городом
узами чувства. Такого рода чувство имело большую устойчивость, как показала, например, дипломатическая деятельность
города Лампсака на Геллеспонте в 196 году до н. э. Этому городу-колонии угрожало подчинение царю Антиоху III из династии Селевкидов, и он решил обратиться в Рим за защитой.
Было направлено посольство, но оно не поехало прямо в Рим;
несмотря на огромное расстояние, прежде направилось в Марсель, который, подобно Лампсаку, был колонией Фокеи и к которому, кроме того, дружественно относились римляне Граждане
Марселя, выслушав речь посла, немедленно решили послать
свою собственную дипломатическую миссию в Рим, чтобы поддержать родственный город. Галлы, которые жили дальше
в глубь страны от Марселя, присоединились к марсельцам и направили письмо своим землякам в Малой Азии, галатам, рекомендуя Лампсаку их дружбе; Рим, естественно, был рад предлогу вмешаться в дела Малой Азии, и благодаря вмешательству
Рима Лампсак сохранил свою свободу, пока это не стало не3
удобным для римлян .
Вообще правители Азии называли себя филэллинами и находились, насколько позволяли политика и военные нужды,
в дружественных отношениях со старыми греческими городами.
Эти города желали и (когда могли) требовали как своего права
1
«The Social Question in the Third Century» by W Tarn; «The Hellenistic
Age» группы авторов (Cambridge), 1923 Этот очерк исключительно интересен
и содержит много фактов, которые нелегко найти где-либо в другом месте
2
Там же.
3
B e v a n , House of Seleucus, vol II, p. 45—46.
245
демократического самоуправления, освобождения от дани и свободы от царского гарнизона. Стоило тратить время на то, чтобы
примирять их, 'потому что они были богаты, могли поставлять
наемных солдат и многие из них обладали важными гаванями.
Но если они становились на сторону тех, кто проигрывал в гражданской войне, они открывали дорогу для 'полного своего завоевания. В целом Селевкиды и другие династии, которые постепенно возникали, обращались с ними терпимо, но бывали и
исключения.
Новые города, хотя они и имели некоторую долю самоуправления, не обладали теми же традициями, что и старые города.
Граждане этих городов были не однородного происхождения,
но являлись выходцами из всех частей Греции. Это были в основном авантюристы типа конкистадоров или поселенцев в Иоганнесбурге, неблагочестивые пилигримы, подобные ранним
греческим колонистам или пионерам Новой Англии. Следовательно, 'ни один основанный Александром город не представлял
собой сильной политической единицы. Это было удобством
с точки зрения царской власти, но слабостью в смысле распространения эллинизма.
Влияние негреческой религии и предрассудков на эллинистический мир было в основном, но не целиком, плохим. Этого могло
не случиться. У евреев, персов и буддистов были религии, определенно стоявшие на более высоком уровне то сравнению с общераспространенным греческим политеизмом, и их могли бы
с пользой изучать даже лучшие философы. К несчастью, именно
вавилоняне и халдеи в наибольшей степени поразили воображение греков. Прежде всего впечатляла их баснословная древность; их священные рассказы уходили в 'прошлое на целые
тысячелетия и претендовали на то, что они еще на многие тысячелетия старше. Имелась и подлинная мудрость: вавилоняне
могли более или менее верно предсказывать затмение солнца
задолго до того, как смогли это делать греки. Но то была
только основа для восприятия, а воспринимались главным образом астрология и магия. «Астрология, — говорит профессор
Гилберт Маррей,— охватила эллинистический ум, словно некая новая болезнь, охватывающая народ какого-нибудь отдаленного острова. Могила Озимандия, как ее описывает Диодор,
была покрыта астрологическими символами; могила Антиоха I,
которая была открыта в Коммагене, — такова же. Для царей
было естественно верить, что звезды покровительствуют им. Но
каждый был готов воспринять заразу»'. Кажется, впервые научил греков астрологии во времена Александра халдеец, op cit, p 517—520
2о4
ственно он построил сложную доктрину, предназначенную дли
того, чтобы избавить людей от веровании, порождающих страх
Эпикур был материалистом, но без детерминизма '. Он спедовал Демокриту в том веровании, что мир состоит из атомов
и пустоты; но он не верил, как Демокрит, в то, что атомы всегда подчиняются законам природы Концепция необходимости
в Греции была, как мы видели, религиозной по своему происхождению, и, быть может, он бып вправе думать, что борьба против религии была бы незавершенной, если бы допускалось
существование необходимости Атомы у него имели вес и постоянно падали — не по направлению к центру земли, но вниз в некоем абсолютном смысле Однако временами какой-то атом,
побуждаемый чем-то вроде свободной воли, слегка отклонялся
от прямого пути вниз 2 , и тем самым вступал в столкновение
с каким-то другим атомом Начиная с этого момента, развитие
вихрей и т д у него таково же, как у Демокрита Душа мпериальна и состоит из частиц, подобно дыханию и теплу (Эпикур думал, что дыхание и ветер субстанционально отличаются
от воздуха, они — не просто воздух в движении) Атомы души
распределены по всему телу Ощущение происходит от тонких
нитей, выбрасываемых телами и двигающихся, пока они F M
прикоснутся к атомам души Эти нити могут все еще со\р„
ниться, когда те та, из которых они первоначально возникли
уже разложи тись, этим объясняются сны Со смертью душа
растворяется и ее атомы, которые, безусловно, переживают ее
теряют способность к ощущениям, потому что они более не LBHзаны с телом Из этого следует, говоря стовами Эпикура, что
«Смерть не имеет никакого отношения к нам ибо то, что разло
жилось, не ч)вств\ет, а то, чю не ч\вств>ет, не имеет никакого
отношения к нам»
Что касается богов, го Эпикур твердо верит в их С}щеавование, поскольку не мог иначе объяснить широкое распространение идеи бога Но он был убежден, что боги не утруждают
себя делами нашего человеческого мира Они — рациональные гедонисты, которые следуют своим заповедям и избегают общественной деятельности; управлять было бы изтишним трудом,
заниматься которым они в ходе своей полной блаженства жизни
не чувствуют желания Конечно, пророчество и предзнаменова1
Материализм Эпикура был свободен не от детерминизма, как
утверждает Рассел, а от фатализма Учение Эпикура об отклонении атомов
о,т прямой линии означало не отрицание детерминизма, а попытку объяснения
свободы человеческих действий Чтобы свобода была возможной для человека, рассуждат Эпикур, необходимо, чтобы предпосьпки свободы с^ще
ствовали уже в физическом мире частицей которого явпяется чеповек
«Отклонение» атомов и есть эта предпосычка свободы ПОЭТОМУ нет никакою
основания сравнивать взгляды Эпикура и взгляды Эддингтона который дей
ствительно является индетерминистом —Прич ред
2
Аналогичный взгляд пропагандируется в наши дни Эддингтоном в его
интерпретации принципа индетерминизма
265
иие и все подобные дела — чистое суеверие, и такова же вера
в провидение.
i
Поэтому нет почвы для страха перед тем, что мы можем
навлечь на себя гнев богов или что можем страдать в аду после смерти. Будучи объектом воздействия сил природы, которые
могут быть научно познаны, мы все же имеем свободную волю
и в определенных пределах являемся господами своей судьбы.
Мы не можем избежать смерти, но смерть, шравильно понятая,
не является злом. Если мы живем благоразумно, согласно принципам Эпикура, мы, вероятно, сможем достигнуть известной
степени свободы от боли. Это умеренная проповедь, но для человека, измученного человеческим горем, этого достаточно,
чтобы внушить энтузиазм.
Эпикур интересовался наукой не ради нее самой; он ценил
ее исключительно как дающую естественное объяснение явлениям, которые суеверие приписывает действиям багов. Если
существует много возможных естественных объяснений, он считает, что незачем стараться делать выбор между ними. Фазы
Луны, 'к примеру, можно было объяснить многими различными
путями: каждый из них, до тех пор пока не привносит богов,
столь же хорош, как и всякий другой, и было бы праздным
любопытством пытаться определить, какой же из них верен.
Не удивительно, что эпикурейцы практически ничего не внесли
в развитие естественных наук. Они сыграли полезную роль
своим протестом против растущей приверженности язычников
более позднего периода к магии, астрологии и прорицаниям, но
они оставались, как их основатель, догматичными, ограниченными и не имели подлинного интереса ни к чему, кроме личного, индивидуального счастья. Они выучили наизусть кредо
Эпикура и ничего не прибавили к нему на протяжении столетий, пока существовала эта школа.
Единственным выдающимся учеником Эпикура был поэт
Лукреций (99—55 годы до стина
370
епископа
Иппонийского»,
ч
1.
'Карта. В своих «Монологах» св. Августин заявляет: «Ты, кото"рый желаешь знать себя, знаешь ли ты, что существуешь? Знаю.
Откуда же знаешь? Не знаю. Простым ли ты себя чувствуешь
или сложным? Не знаю. Знаешь ли ты, что ты движешься? Не
знаю. Знаешь ли ты, что ты мыслишь? Знаю». В этом содержится не только cogito Декарта, но и ответ Декарта на ambulo
ergo sum Гассенди. Поэтому как философ Августин заслуживает
высокого места в истории мысли.
2. Град божий
Когда в 410 году Рим был разграблен готами, язычники,
вполне естественно, приписали катастрофу забвению древних
богов. До тех пор пока римляне почитали Юпитера, заявляли
они, Рим оставался могущественным; ныне же, когда императоры отвернулись от Юпитера, он перестал защищать своих
римлян. Этот языческий аргумент требовал ответа. Труд
«О граде божьем», писавшийся постепенно между 412 и 427 го-дами, и был ответом св. Августина; но по мере того как написание книги подвигалось вперед, он вышел далеко за рамки
первоначального замысла и развернул целую христианскую
схему истории — прошлой, настоящей и грядущей. Книга
св. Августина пользовалась огромным влиянием на протяжении
всего средневековья, особенно в той борьбе, которую церковь
вела против светских государей.
Как и некоторые другие выдающиеся книги, сочинение
св. Августина откладывается в памяти тех, кто читал его давно,
в нечто лучшее, чем представляется на первый взгляд, когда
его перечитываешь заново. Книга содержит много такого, что
едва ли может быть принято кем-либо в наши дни, а ее центральный тезис неоколько затемнен наслоениями, принадлежащими веку св. Августина. Но широкая концепция противоположности между градом мира сего и градом божьим осталась
для многих вдохновляющей идеей и даже ныне может быть заново изложена небогословским языком.
Опустить детали при характеристике книги и сосредоточить
свое внимание на ее центральной идее — значило бы представить труд св. Августина в неоправданно благоприятном свете;
с другой стороны, сосредоточить свое внимание на деталях —
значило бы упустить то, что является в книге лучшим и наиболее
значительным. Я постараюсь избежать обеих ошибок, для чего
сначала дам некоторое представление о деталях, а затем
перейду к центральной идее, как она оформилась в историческом развитии.
Книга открывается соображениями, вытекающими из факта
разграбления Рима и призванными показать, что в дохристианские времена случались даже худшие вещи. Многие из язычников, приписывающих катастрофу христианству, заявляет святой.
371
во время разграбления Рима сами искали убежища в церквах,
которые готы, поскольку они были христианами, щадили. Напротив, во время разграбления Трои храм Юноны не мог предоставить никакой защиты, и боги не спасли город от разрушения.
Римляне никогда не щадили храмов в побежденных городах;
в данном отношении разграбление Рима было милосерднее
большинства других, и это явилось результатом христианства.
Христиане, пострадавшие при разграблении, не имеют никакого права роптать по нескольким причинам. Иные нечестивые готы могли преуспеть за их счет, но они будут покараны
в грядущем мире; если бы всякий грех наказывался здесь, на
земле, то не нужен был бы последний суд. То, что претерпели
христиане, обратится, если они были благочестивы, для них
в добро, ибо святые с потерей вещей временных ничего не теряют. Неважно, если тела их лежат непогребенными, ибо пожирающие их звери не помешают воскресению тел.
Затем Августин переходит к вопросу о благочестивых девственницах, насильственно оскверненных во время разграбления. Видимо, находились люди, которые считали, что эти женщины, без всякой на то своей вины, утратили венец девственности. Святой весьма решительно выступает против этого
взгляда. «Не осквернит оно (чужое сладострастие), если будет
чужое». Целомудрие составляет душевную добродетель и не
утрачивается от насилия, но утрачивается от намерения совершить грех, дажр если оно и остается неисполненным. Августин
утверждает, что бог попустил насилиям, ибо пострадавшие
слишком возгордились своим воздержанием. Грех совершить
самоубийство для того, чтобы избежать насильственного осквернения; этот вывод ведет к длинному разбору случая с Лукрецией, которая не имела права убивать себя. Самоубийство всегда греховно, за исключением случая с Самсоном:
Защищая добродетельных женщин, подвергшихся насилию,
Августин делает одну оговорку: они не должны при этом испытывать сладострастия. В этом случае они грешницы.
Затем Августин переходит к нечестивости языческих богов.
Например, «сценические игры, непотребные зрелища и суетные
разгулы учреждены в Риме не благодаря порокам людей, а по
повелению ваших богов» '. Лучше бы римляне воздавали божеские почести какому-нибудь добродетельному человеку, такому,
как Сципион, чем этим безнравственным богам Что же касается разграбления Рима, то оно не должно тревожить христиан, которые располагают убежищем в «странствующем граде
божием».
В настоящем мире два града — земной и небесный — взаимно перемешаны; но в грядущем мире предопределенные и от1
«Творения
стр 56.
блаженного
Августина
372
епископа
Иппонийского», ч
3,
верженные будут разделены. В настоящей жизни нам не дано
знать, кто, даже среди наших кажущихся врагов, в конце концов окажется в числе избранников.
Самую трудную часть труда, по словам св. Августина, составшчопроверже'ние теорий философов, с лучшими из которых
христиане согласны относительно многих вопросов, например
бессмертия и того, что мир был сотворен богом '.
Философы не переставали воздавать божеские почести языческим богам, и, поскольку боги были злы, нравственные наставления философов не помогали добродетельной жизни.
Св. Августин не допускает, что эти боги — пустая басня; он
считает, что они действительно существуют, но являются демонами. Демоны желали, чтобы относительно них рассказывались
постыдные вещи, ибо они хотели причинить людям зло. Большинство римлян скорее смотрит на то, что делал Юпитер, чем
на то, чему учил Платон или что думал Катан. «Сравни же
теперь человечность Платона, изгоняющего поэтов из государства в предупреждение развращения граждан, с божественностию богов, в честь себе требующих театральных игр» 2 .
Рим всегда, со времени похищения сабинянок, был мерзостен и несправедлив. Много глав посвящено обличению греховности римского империализма. Неправда и то, будто Рим не
терпел бедствий до того, как христианство стало государственной религией; бедствия, которые он претерпел от галлов и
гражданских войн, были ничуть не меньше, а может статься, и
больше, чем те, которые он претерпел от готов.
Астрология не только дурна, но и лжива; это может быть
доказано различием судеб близнецов, имеющих один и тот же
гороскоп3. Стоическая концепция судьбы (которая была связана с астрологией) является заблуждением, ибо ангелы и
люди обладают свободной волей. Правда, богу предведомы наши
грехи, но грешим мы совсем не по причине его предведения.
Ошибочно полагать, будто добродетель приносит несчастье,
даже в настоящем мире: христианские императоры, когда они
держались стези добродетели, были счастливы, даже если и не
были удачливы, а Константин и Феодосии были к тому же и
удачливы; с другой стороны, Иудейское царство существовало
до тех пор, пока евреи держались истинной религии.
Св. Августин дает весьма сочувственную характеристику
Платону, которого он ставит выше всех других философов Все
другие должны уступить ему [«которые преданным телу умом
видели для природы телесные начала»}: то в воде, как Фалес, то
в воздухе, как Анаксимен, то в огне, как стоики, то в атомах...
1
«Творения блаженного Августина епископа Иппонийского», ч 3,
стр 2 60
Там же, стр. 81
3
Этот аргумент не оригинален, он заимствован у академического скептика Карнеада Ср. C u m o n t , Oriental Religions in Roman Paganism, p. 166
373
как Эпикур»'. Все они были материалистами; Платон же
отвергал материализм. Платон понимал, что бог не есть некая
телесная вещь, но что все существующее в мире имеет свое
бытие от бога и от чего-то неизменного. Прав был Платон и
тогда, когда утверждал, что чувственное восприятие не является
источником истины. Платоники гораздо выше других философов
в логике « эпике и наиболее близки к христианству. «Плотин
пользуется известностью как лучше других, по крайней мере во
времена, ближайшие к нам, понявший Платона». Что же касается Аристотеля, то он уступал Платону, но намного превосходил всех остальных. Однако и Платон и Аристотель утверждали, что все боги добры и всем им нужно воздавать божеские почести.
Возражая стоикам, осуждавшим всякие страсти, св. Августин заявляет, что страсти, волнующие души христиан, могут
побуждать их к добродетели; гнев или сострадание per se 2 не
должны предаваться осуждению, но прежде следует выяснить,
какая причина вызывает эти страсти.
Платоники придерживались правильного воззрения о боге,
но заблуждались относительно богов. Заблуждались они и
в том, что не признавали доктрины воплощения.
На протяжении многих страниц св. Августин в связи с проблемой неоплатонизма обсуждает вопрос об ангелах и демонах.
Ангелы могут быть добрыми и злыми, но демоны всегда злы.
Знание временных предметов оскверняет ангелов (хотя они
обладают им). Заодно с Платоном св. Августин утверждает, что
чувственный мир ниже мира вечного.
Книга одиннадцатая открывается характеристикой природы
града божьего. Град божий — это сообщество избранников. Познание бога приобретается только через Христа. Есть вещи, которые могут быть познаны при помощи разума (этим занимаются философы), но относительно всякого удаленного от
нашего внутреннего чувства религиозного знания мы должны
полагаться на Священное писание. jVTbi не должны доискиваться
понимания того, как существовали время и пространство до
сотворения мира: до сотворения не было никакого времени, и
там, где нет мира, нет никакого пространства.
Все блаженное вечно, но не все вечное блаженно, например
ад и сатана. Бог предведал грехи дьяволов, но также и то, что
они будут использованы для улучшения вселенной как целого —
роль, аналогичная антитезису в риторике.
Ориген заблуждается, полагая, что тела были даны душам
в знак наказания. Если бы это было так, то дурные души получили бы дурные тела, однако дьяволы, даже худшие из них,
имеют воздушные тела, которые лучше наших.
1
«Творения блаженного Августина епископа
изд 2, Киев, 1905, стр 11.
* Per se (лат.) — сами по себе. — Прим. перев.
374
Иппонийского», ч
4,
Причина, по которой мир был сотворен в шесть дней, состоит
в том, что число шесть совершенно (то есть равно сумме
своих множителей).
Ангелы бывают добрые и злые, но даже злые ангелы не
имеют никакой сущности, противной богу. Враги божьи противятся ему не по природе, но по воле. Злая воля имеет не производящую, а уничтожающую причину; она — не восполнение,
а убывание.
Миру еще нет шести тысяч лет. История не знает кругообращения, как полагают некоторые философы, «ибо Христос
умер однажды за грехи наши» '.
Если бы наши прародители не согрешили, они были бы бессмертны, но они согрешили, и потому все их потомки смертны.
Результатом съедения яблока была не только естественная
смерть, но и вечная смерть, то есть проклятие.
Порфирий заблуждается, отказываясь признавать, что святые будут пребывать на небе, облеченные в тела. У святых
будут тела с лучшими свойствами, чем у Адама до грехопадения: духовные (но так, что плоть не превратится в дух) и невесомые. У мужчин будут мужские тела, у женщин — женские,
а те, что умерли в младенчестве,воскреснут с телами взрослых.
Грехи Адама ввергли бы в вечную смерть (то есть проклятие) всех людей, если бы многих не спасла от нее благодать
божья. Побуждение к греху возникло из души, а не из плоти.
Платоники и манихеи заблуждаются, приписывая происхождение греха природе плоти, хотя платоники и более терпимы, чем
манихеи. Возмездие, которому подвергся весь человеческий род
за грех Адама, было справедливо, ибо через этот грех человек,
который мог бы сделаться и по плоти духовным, сделался плот2
ским и по духу .
Это ведет к пространному и дотошному разбору проблемы
половой похоти, подверженность которой составляет часть того
возмездия, которое ниспослано на нас за грех Адама. Этот разбор имеет очень большое значение, так как он раскрывает психологию аскетизма; поэтому мы не можем обойти эту тему, хотя
святой и признается, что она оскорбляет стыдливость. Теория,
выдвигаемая им, заключается в следующем.
Необходимо признать, что плотское совокупление в браке не
греховно при условии, что цель брака — производство потомства. Но даже в браке благочестивый человек должен желать,
чтобы его члены служили размножению потомства без всякой
похоти. Даже в браке, как показывает желание к прикрытию
тайною, люди стыдятся плотского совокупления, ибо «приличное по природе совершается так, что его сопровождает постыдное
1
«Творения блаженного Августина
стр 258.
- Там же, ч 5, изд 2, 1907, стр. 38.
375
епископа
Иппонийского»,
ч
4,
вследствие наказания». Киники проводили мысль, что
люди
не должны знать стыда; отвергал стыд и Диоген, желая во всем
походить на собак; но даже он, после единственной попьики,
оставил на практике эту крайнюю форму бесстыдства. Предмет
стыда в похоти составляет то, что она не сдерживается и не
управляется волей. Адам и Ева до своего грехопадения могли
совершать плотское совокупление без похоти (хотя они не воспользовались этой возможностью). Мастера телесных искусств,
занимаясь своим ремеслом, движут же руками без всякой похоти; так и Адам, если бы он только держался подальше от
яблони, мог бы выполнять свое мужское дело без тех аолнений,
которых оно требует ныне. В этом случае детородные члены,
как и все другие члены тела, повиновались бы воле. Надобность
в похоти при половом совокуплении появилась в возмездие за
грех Адама; если бы Адам не согрешил, совокупление было бы
отделено от наслаждения. Изложенное выше и есть теория св.
Августина по вопросу о взаимоотношениях полов, из которой
я опустил лишь некоторые физиологические детали, весьма
благоразумно оставленные переводчиком в стыдливой непонятности латинского оригинала '.
Из сказанного выше со всей очевидностью явствует, что побуждает аскета питать отвращение к половой жизни: он считает, что она не сдерживается и не управляется волей. По
мнению аскета, добродетель требует полной власти воли над
телом, но при такой власти половой акт невозможен Поэтому
половой акт представляется несовместимым с совершенной,
добродетельной жизнью
Со времени грехопадения мир всегда был разделен на два
града, из которых один будет царствовать вечно с богом, а другой пребудет в вечной муке с сатаной. Каин принадлежит -граду
дьявола, Авель — граду божьему. Авель по милости и благодаря предопределению был странником на земле и гражданином
на небе. Патриархи принадлежали граду божьему. Разбор
смерти Мафусаила приводит св. Августина к спорному вопросу
о сопоставлении «Перевода семидесяти толковников» и Вульгаты Дата смерти Мафусаила, указанная в «Переводе семидесяти толковников», приводит к заключению, что Мафусаил пережил потоп и прожил еще четырнадцать лет, чего быть не могло,
ибо он не был в ковчеге Вульгата, следуя древнееврейским рукописям, дает дату, из которой следует, что Мафусаил умер в самый год потопа. Св. Августин заявляет, что правда в этом вопросе должна быть на стороне св. Иеронима и древнееврейских
рукописей. Некоторые утверждали, что евреи из злобы к христианам сознательно подделали древнееврейские рукописи;
это предположение ев Августин отвергает. С другой стороны,
1
Речь идет об английском переводе В русском издании соответствующие
главы (кн 14, гл. XVI—XXVI) переведены полностью. — Прим. перев.
37Ь
«Деревод семидесяти толковников» должен быть признан боговдохновленным. Остается заключить одно — писцы Птолемея
дрпустили ошибки при переписывании «Перевода семидесяти
толковников». Говоря о переводах Ветхого завета, св. Августин
заявляет: «Перевод Семидесяти принят Церковью так, как бы
он был единственным, и находится в употреблении у греческих
христианских народов, из которых весьма многие не знают
даже, существует ли еще другой какой-либо. С перевода Семидесяти сделан перевод и латинский, находящийся в употреблении в латинских церквах. В наше еще время жил пресвитер
Иероним, человек ученейший, сведущий во всех трех языках,
переведший Священные писания на латинский язык не с греческого, а с еврейского. Но, несмотря на то, что Иудеи признают
его ученый перевод правильным, а перевод Семидесяти во многих местах — погрешительным, однако церкви Христовы полагают, что никого не следует предпочитать авторитету стольких
людей, избранных для этого дела тогдашним первосвященником». Св. Августин принимает предание о том, что хотя семьдесят переводчиков сидели за своей работой отдельно один от
другого, в стонах их было удивительное согласие, и усматривает
в этом доказательство боговдохновленности «Перевода семидесяти толковников» Но древнееврейский текст тоже боговдохновлен. Это заключение оставляет вопрос об авторитетности
перевода Иеронима нерешенным. Может быть, св. Августин
принял бы более решительно сторону Иеронима, если бы два
святых не поссорились из-за вопроса о приспособленческих
тенденциях в поведении ев Петра '.
Св Августин дает синхронизацию священной и мирской
истории. Мы узнаем, что Эней прибыл в Италию в то время,
когда в Израиле начальствовал судья Лабдон 2 , а последнее
гонение будет от антихриста, но когда это будет — неизвестно.
После великолепной главы, направленной против судебной
пытки, св. Августин вступает в полемику с новыми академиками, считавшими все сомнительным. «Град Божий решительно
отклоняет от себя такое сомнение, как безумие; ибо имеет о доступных пониманию и разуму предметах познание... достовернейшее». Мы должны верить в истинность Священного писания.
Далее св. Августин разъясняет, что не может быть истинных добродетелей там, где нет истинной религии Языческая добродетель осквернена службой «злым и нечистым демонам». То, что
было бы добродетелью в христианине, в язычнике обращается
в порок. «Почему и самые добродетели, которыми, по-видпмом\,
располагает он, чрез которые повелевает телу и порокам принимать или удерживать то или иное направление, если он
к Богу их не относит, скорее пороки, чем добродетели» Тем,
1
Галат. 2, 11, 12
О Лабдоне мы знаем только то, что он имел 40 сыновей и 30 BHJKOB И
что все они ездили на ослах (Суд 12, 14).
2
377
кто не принадлежит к этому соооществу (церкви), предстоит
терпеть вечные муки. «Когда в настоящей жизни подобное
столкновение происходит, то или побеждает страдание, и смерть
отнимает ощущение боли; или побеждает природа, и ощущение
боли устраняется выздоровлением. Но там и страдание будет
оставаться, чтобы терзать; и природа будет продолжать свое
существование, чтобы ощущать страдание; и то и другое не
прекратится, чтобы не прекратилось наказание».
Надо различать два воскресения: воскресение души при
смерти и воскресение тела на последнем суде. После разбора
разных темных вопросов, относящихся к тысячелетнему царствованию и последующим деяниям Гога и Магога, св. Августин
переходит к тексту из второго Послания к фессалоникийцам
(2; 11, 12): «И за сие пошлет им Бог действие заблуждения, так
что они будут верить лжи. Да будут осуждены все, не веровавшие истине, но возлюбившие неправду». Некоторые могут счесть
несправедливым со стороны всемогущего, что он сначала вводит
людей в заблуждение, а затем наказывает их за то, что они
были введены в заблуждение; но св. Августину это представляется вполне правильным: «Судимые, они подвергнутся
обольщению и, обольщенные, осудятся. Но подвергнутся обольщению судимые теми Божиими судами, тайно праведными
и праведно тайными, которыми не переставал Бог судить с самого начала греха разумной твари». Св. Августин утверждает,
что бог разделил людей на избранников и проклятых не за их
заслуги или грехи, а по своему произволу. Все одинаково заслуживают проклятия, и потому проклятые не вправе роптать
на свою судьбу. Приведенный выше отрывок из св. Павла
показывает, что, по мнению ев Августина, злые люди злы
потому, что они прокляты, а не прокляты потому, что они злы.
После того как тела воскреснут, тела проклятых будут вечно
гореть, не подвергаясь разрушению. В этом нет ничего невероятного; горят же так саламандра и гора Этна. Демоны, хотя
и нематериальны, могут гореть в материальном огне. Муки ада
не очистительны и не будут умерены заступничеством святых.
Ориген заблуждался, считая, что ад не вечен. Еретики, а также
грешные католики будут прокляты.
Книга кончается описанием видения, в котором взору святого
предстают бог на небе и вечное блаженство града божьего.
Данное выше краткое изложение содержания книги «О граде
божьем» может не дать читателю ясного представления о значении книги Влиянием своим она была обязана идее о разделении церкви и государства, ясно подразумевавшей, что государство могло стать частью града божьего, лишь подчинившись
церкви во всех религиозных вопросах. С тех пор как эта идея
была возвещена ев Августином, она всегда была элементом
учения церкви. В течение всех средних веков, в период постепенного роста власти папства и на всем протяжении конфликта
378
между папством и империей, св. Августин поставлял западной
церкви доктрины, служившие теоретическим оправданием ее политики. Иудейское государство в легендарные времена судей и
в историческую эпоху после возвращения из вавилонского пленения
было теократией; христианское государство должно подражать
ему в этом отношении. Немощность императоров и большинства
средневековых монархов дала возможность церкви в значительной мере претворить в жизнь идеал града божьего. На Востоке,
где император был могущественным владыкой, историческое
развитие никогда не шло в этом направлении и церковь осталась в значительно большем подчинении государству, чем это
было на Западе.
Реформация, возродившая доктрину св. Августина о спасении, отбросила его теократическое учение и встала на
платформу эрастианизма '; это было вызвано в основном практическими надобностями борьбы против католицизма. Однако
протестантскому эрастианизму недоставало убежденности, и те
протестанты, которые проявляли наибольшее рвение в делах
веры, остались по-прежнему под влиянием св. Августина. Часть
его доктрины переняли также анабаптисты, «люди пятой монархии» и квакеры, но они придавали меньше значения церкви. Св.
Августин придерживался точки зрения предопределения и вместе
с тем настаивал на необходимости крещения для спасения; эти
две доктрины плохо согласуются между собой, и представители
крайних направлений в протестантизме последнюю доктрину
отбросили. Но эсхатология их осталась августинианской.
«О граде божьем» содержит не много принципиально оригинального. Эсхатология имеет еврейское происхождение и проникла в христианство в основном через Апокалипсис. Доктрина
предопределения и избрания является паулинистской, хотя по
сравнению с тем, что мы находим в Посланиях св. Пазла,
св. Августин придал ей гораздо более полное и логическое развитие. Идея о различии между священной и мирской историей
совершенно ясно выражена в Ветхом завете. Заслуга св. Августина заключалась в том, что он свел эти элементы воедино и
соотнес их с историей своего собственного времени таким образом, что христиане смогли принять факт крушения Западной
империи и последующий период хаоса, не подвергая чересчур
суровому испытанию свои религиозные верования.
Еврейский образец истории, прошлой и грядущей, характеризуется чертами, позволяющими ему во все времена находить
могучий отклик в сердцах угнетенных и несчастных. Св. Августин приспособил этот образец к христианству.
Концепции нацистов носят больше чисто ветхозаветный и менее христианский характер, а мессия нацистов напоминает не
столько Христа, сколько Маккавеев.
Эрастианиэм — учение о подчинении церкви государству.
379
3. Полемика с Пелагием
Часть богословского учения св. Августина, пользовавшаяся
наибольшим влиянием, в значительной мере была связана
с его борьбой против пелагианской ереси. Пелагий был валлийцем; настоящее его имя было Морган, что значит (как и
«Пелагий» по-гречески) «человек моря». Он был просвещенным и добросердечным церковником, менее фанатичным по
сравнению с большинством своих современников. Пелагий
считал, что воля свободна, подвергал сомнению доктрину
первородного греха и полагал, что когда люди поступают
добродетельно, то это является результатом их же собственных нравственных усшгий. Если люди поступают праведно и
держатся ортодоксии, то в награду за свои добродетели они
попадают на небо.
Эти взгляды, хотя ныне они и могут показаться банальными,
в свое время вызвали великое смятение и в значительной
мере благодаря усилиям св. Августина были объявлены еретическими. Однако они имели большой временный успех. Августину пришлось послать письмо патриарху Иерусалимскому,
чтобы предупредить его против коварного ересиарха, взгляды
которого были приняты многими восточными богословами, поддавшимися его убеждениям. Даже после осуждения Пелагия
находились люди (их называли полупелагианами), которые
защищали его учение в более смягченной форме. И много
воды утекло, прежде чем более чистое учение святого одержало
полную победу, особенно во Франции, где полупелагианская
ересь была окончательно осуждена на соборе в Оранже
в 529 году
Св. Августин учил, что до грехопадения Адам обладал свободной волей и мог бы воздержаться от греха. Но когда он и
Ева вкусили яблока, в них вошла порча, передавшаяся всем
их потомкам, никто из которых не может своими собственными
силами воздержаться от греха. Только божья благодать дает
людям возможность держаться стези добродетели. Так как все
мы наследуем грех Адама, то все мы заслуживаем вечного
проклятия Все умирающие некрещеными, даже младенцы,
попадут в ад и будут терпеть нескончаемые муки Мы не
вправе роптать на это, ибо все мы злы. (В «Исповеди» святой
перечисляет те преступления, в которых он был повинен, еще
будучи в колыбели.) Однако благодаря свободной благодати
бога отдельные люди из числа те, что были крещены, избраны
попасть на небо; они — избранники. Они попадают на небо
не потому, что они добры — все мы совершенно погрязли в пороке и можем быть праведными лишь в той мере, в какой это
позволяет нам божья благодать, которой одаряются одни лишь
избранники. Объяснить, почему одни спасены, а остальные
прокляты — невозможно; этим человечество обязано немотиви380
рованному решению бога. Проклятие доказывает божье правосудие; спасение — его милосердие. В обоих случаях равным
образом раскрывается его благость
Доводы в пользу этой жестокой доктрины — которая была
возрождена Кальвином и с того зремени не принималась
католической
церковью — Августин находит
в писаниях
св. Павла, в первую очередь в Послании к римлянам. Августин
трактует их, как юрист трактует законы: толкование остроумно,
а из текстов выжимается все, что они могут сказать. В конце
концов начинаешь верить, что не св. Павел придерживался
тех взглядов, которые из его писаний выводит Августин, а что
если брать отдельные тексты изолированно, то они подразумевают именно то, что он им приписывает. Может показаться
странным, что Августин не счел ужасным предание проклятию
некрещеных младенцев, а приписал это благому богу Однако
убеждение в греховности людей настолько владело Августином,
что он действительно верил, будто новорожденные младенцы—
это отродья сатаны. К владевшему им мрачному чувству
виновности всего человеческого рода может восходить многое
из того, что было наиболее жестоким в средневековой церкви.
Только в одном случае св. Августин оказывается действительно озадаченным теоретическим затруднением. Его не
беспокоит, по-видимому, мысль о том, что самый факт, сотворения человека (поскольку огромное большинство человеческого
рода предопределено к вечным мукам) может вызвать сожаление. Озадачивает его другое: если первородный грех наследуется от Адама, как учит св. Павел, то родители должны
порождать не только тело, но и души, ибо грешит-то ведь душа,
а не тело Августин чувствует, что в этой доктрине не все
благополучно, но заявляет, что раз Священное писание молчит,
то правильное решение этого вопроса не может быть обязательным для спасения. Поэтому он оставляет вопрос нерешенным.
Поразительно, что мысли последних выдающихся в интеллектуальном отношении людей, подвизавшихся до наступления
веков мрака, были заняты не спасением цивилизации, не изгнанием варваров, не исправлением злоупотреблений администрации, а проповедью достоинств девственности и проблемой
проклятия некрещеных младенцев Если учесть, что именно
эти заботы церковь передала обращенным в христианство
варварам, то приходится ли удивляться тому, что последующая
эпоха превзошла по жестокости и суевериям почти все другие
законченные исторические периоды?
Глава
V
V и VI СТОЛЕТИЯ
V столетие было столетием варварских нашествий и падения
Западной империи. После смерти Августина (430 год) философская мысль почти совершенно угасла; это было столетие
разрушительных действий, которые, однако, в значительной
мере определили те пути, по которым предстояло развиваться
Европе. Именно в этом столетии англы вторглись в Британию,
в результате чего она превратилась в Англию; в этом же
столетии франкское вторжение превратило Галлию во Францию,
а вандалы вторглись в Испанию, дав свое имя Андалузии.
В середине того же столетия св. Патрик обратил ирландцев
в христианство Во всем западном мире на смену централизованной бюрократии империи пришли рыхлые германские
королевства. Имперская почта прекратила свое существование,
большие дороги пришли в запустение, войны положили конец
крупной торговле, и жизнь вновь, как в политическом, так и
в экономическом отношении, замкнулась в местных рамках
Центральный аппарат управления сохранился только в церкви,
да и здесь с большим трудом.
Из германских племен, которые вторглись на территорию
империи в V столетии, наиболее значительным были готы.
На Запад их толкнули гунны, которые напали на них с Востока
Сначала готы предприняли попытку завоевать Восточную
империю, но потерпели поражение; тогда они повернули
в Италию Еще со времени Диоклетиана готы использовались
на службе Рима в качестве военных наемников, это дало им
возможность приобрести большее знакомство с военным искусством, чем то, которое могли получить варвары в других условиях. Аларих, король готов 1 , в 410 году разграбил Рим, но
в том же году умер. Одоакр, король остготов, в 476 году положил конец существованию Западной империи; он правил
до 493 года, когда был предательски убит другим остготом,
Теодорихом, остававшимся королем Италии до 526 года О нем
мне вскоре представится повод рассказать подробнее. Теодорих
оставил заметный след как в истории, так и в легендарных
сказаниях; в цикле о Нибелунгах он выведен под именем
«Дитриха Бернского» (под «Берном» имеется в виду Верона).
Тем временем вандалы утвердились в Африке, вестготы —
на юге, а франки — на севере Франции.
В самый разгар вторжения германцев империя подверглась
1
Аларих был королем вестготов —Прим
382
перев
нападениям гуннов, которыми предводительствовал Аттила.
Гунны принадлежали к монгольской расе, но, несмотря на это,
часто выступали в союзе с готами. Однако в критический момент,
когда в 451 году гунны вторглись в Галлию, они находились
в конфликте с готами; готы и римляне совместно нанесли им
поражение в том же году в битве при Шалоне 1 . Тогда Аттила
повернул против Италии и подумывал о походе на Рим, но был
отговорен от этого папой Львом, который указал на то, что
Аларих умер после того, как разграбил Рим. Однако снисходительность Аттилы не пошла ему впрок, ибо в следующем году
он все равно умер. После его смерти держава гуннов распалась.
На протяжении этого периода хаоса церковь была взволнована запутанным спором по вопросу о воплощении. Главными
противниками в полемике были два церковника — Кирилл и
Несторий, из которых, более или менее в силу случая, первый
был провозглашен святым, а второй — еретиком. Св. Кирилл
был патриархом
Александрийским (этот пост он занял
около 412 года и удерживал до самой своей смерти, последовавшей в 444 году); Несторий был патриархом Константинопольским Спор разгорелся из-за вопроса о том, как относятся друг к другу божественное и человеческое естества
Христа. Не воплотились ли в нем два лица — одно человеческое и другое божественное? Такова была точка зрения, которой придерживался Несторий. Если нет, то воплотилось ли
в Христе лишь одно естество или в одном лице воплотились два
естества — человеческое естество и божественное естество?
В V столетии эти вопросы вызвали такие страсти и ярость,
которые могут показаться почти невероятными. «Тайный и
непримиримый раздор разъединил тех, кто выходил из себя
от ужаса, что божественность и человечность Христа окажутся
смешанными, и тех, кто страшился мысли о том, что они будут
разделены» 2
Св Кирилл, поборник единства, был человеком фанатического рвения. Он использовал свое положение патриарха,
чтобы вызвать погромы весьма значительной еврейской колонии
в Александрии. Главное же, благодаря чему он может притязать на славу, — это линчевание Гипатии, выдающейся
женщины, которая в свой изуверский век придерживалась
неоплатоновской философии и посвятила свои таланты математике. «Гипатию стащили с ее колесницы, раздели догола и потащили к церкви; чтец Петр вместе с кучкой диких и бесчеловечных фанатиков безжалостно били ее, сдирали с ее костей
мясо устричными раковинами и бросили ее трепещущее тело
в огонь. Благовременная раздача денежных подарков приоста1
Имеется в виду Шалон-на-Марне, в окрестностях которого произошла
битва
на так называемых Каталаунских полях —• Прим перев
3
Э Гиббон,
История упадка и разрушения Римской империи, М, 1885,
гл XLVII
383
новила производство следствия и избавила виновных от заслуженного наказания» '. После этого философы больше не докучали Александрии.
, Св. Кирилл пришел в великую скорбь, узнав, что Константинополь был совращен с пути истинного учениями своего
патриарха Нестория, утверждавшего, что в Христе воплощены
два лица — одно человеческое, а другое божественное. На этом
основании Несторий осудил новый обычай называть богородицу
«матерью божией»; богородица, заявлял он, была матерью
лишь человеческого лица, божественное же лицо, которое и
было богом, вообще не имело матери. Поэтому вопросу церковь
раскололась: грубо говоря, епископы к востоку от Суэца поддержали Нестория, а епископы к западу от Суэца поддержали
св. Кирилла. Для решения вопроса был созван собор, заседания которого должны были происходить в Эфесе в 431 году.
Западные епископы явились первыми, заперли двери для опоздавших и второпях вынесли решение в пользу св. Кирилла, председательствовавшего на заседаниях собора. Это «шумное собрание
епископов... представляется нам теперь, по прошествии тринадцати столетий, в почтенном виде Третьего вселенского собора» 2 .
Результатом этого собора явилось то, что Несторий был
осужден как еретик. Но он не покаялся, а основал секту несториан, которая
приобрела многочисленных последователей
в Сирии, да и на всем Востоке. Несколькими столетиями
позднее несторианство оказалось настолько сильным в Китае,
что, казалось, могло стать государственной религией. В Индии
испанские и португальские миссионеры находили несториан
даже в XVI столетии. Преследования, которым католическое
правительство Константинополя подвергало несториан, имели
своим результатом недовольство, облегчившее мусульманам
завоевание Сирии.
Язык Нестория, своим красноречием совратившего столь
многих людей, был выеден червями — так по крайней мере нас
уверяют.
Эфес смирился с тем, что культ Артемиды был заменен
культом богородицы, но продолжал питать к своей богине
такое же безудержное рвение, как и во времена св. Павла.
Говорили, что именно здесь, в Эфесе, богородица была погребена. В 449 году, уже после смерти св. Кирилла, синод, собравшийся в Эфесе, попытался пойти еще дальше в своем торжестве
и благодаря этому впал в противоположную несторианству
ересь, которая называется монофизитской ересью; она утверждает, что Христос имеет лишь одно естество. Если бы
св. Кирилл дожил до времени Эфесского синода, он, несомненно, поддержал бы это воззрение и стал бы еретиком. Импе!
Э Г и б б о н , История упадка
1885,2 гл. XLVII (стр. 230).
Там же, стр. 239.
и разрушения Римской империи, М.,
384
ратор поддержал синод, но папа наотрез отказался признать
его решение. Дело кончилось тем, что папа Лев—тот самый,
что отвратил от Рима удар Аттилы, — в год битвы при Шалоне
(451 год) добился созыва вселенского собора в Халкедоне, который осудил монофизитов и окончательно установил ортодоксальную доктрину воплощения. Эфесский собор решил, что
в Христе воплощено только одно лицо, Халкедонский же собор
решил, что он существует в двух естествах: одном — человеческом и другом—божественном. Влияние папы было решающим
фактором, обеспечивавшим принятие этого решения.
Монофизиты, как и несториане, отказались смириться.
Египет почти 'поголовно принял их ересь, которая распространилась до Нила и проникла даже в Абиссинию. Ересь Египта,
как и противоположная ересь Сирии, облегчила арабское
завоевание. Ересь абиссинцев была использована Муссолини
в качестве одного из предлогов завоевания их страны.
VI столетие дало четырех деятелей, сыгравших значительную роль в истории культуры: Боэция, Юстиниана, Бенедикта и
Григория Великого. Им будут посвящены в основном оставшаяся
часть данной главы и вся следующая глава.
Готское завоевание Италии не уничтожило полностью
римской цивилизации. При Теодорихе, короле Италии и готов,
гражданская администрация Италии состояла из одних римлян;
Италия наслаждалась миром и религиозной терпимостью
(почти до самого конца его правления); король сочетал в себе
мудрость и силу. Он назначал консулов, сохранил римское
право и поддерживал существование сената; во время своих
поездок в Рим он прежде всего посещал здание сената.
Несмотря на то, что Теодорих был арианином, до последних
лет своего правления он поддерживал хорошие отношения
с церковью. Но в 523 году император Юстин объявил арианство
вне закона, и это привело Теодориха в ярость. Он имел основания для страха, ибо Италия придерживалась католицизма и
вероисповедные симпатии побуждали ее принять сторону императора. Теодорих уверовал — основательно или безосновательно, — что против него составлен заговор, в который вовлечены и члены его собственного правительства. Это вызвало
арест и казнь его министра —сенатора Боэция, книга которого «Об утешении философией» была написана как раз тогда,
когда он находился в тюремном заключении.
Боэций является весьма своеобразной фигурой. На протяжении всего средневековья его читали и восторженно чтили,
неизменно считая благочестивым христианином и относясь
к нему почти так, как если бы он был одним из отцов церкви.
На самом же деле книга Боэция «Об утешении философией»,
написанная в 524 году, когда он ожидал казни, проникнута
чисто платоновским духом; она не доказывает, что Боэций не
был христианином, но явно свидетельствует о том, что языче13
~
8 6
385
екая философия оказала на него гораздо большее влияние,
чем христианская теология. Ряд богословских сочинений, приписываемых Боэцию, из которых наиболее значительным
является труд о догмате троичности, многие авторитеты признают поддельными; но, по-видимому, именно благодаря этим
сочинениям средние века смогли считать Боэция ортодоксальным мыслителем и перенять у него многие элементы платонизма, которые иначе вызвали бы подозрительное отношение.
Книга представляет собой чередование стихотворных и
прозаических отрывков- Боэций от своего имени говорит прозой,
а философия отвечает ему стихами. В какой-то мере это напоминает Данте, на которого Боэций, несомненно, оказал
влияние в «Vita Nuova» '.
Сочинение «Об утешении философией», которое Гиббон
справедливо называет «неоценимым произведением», открывается утверждением, что Сократ, Платон и Аристотель — это
истинные философы; стоики же, эпикурейцы и прочие — узурпаторы, которых невежественная толпа ложно приняла за друзей
философии. Боэций заявляет, что он повиновался пифагорейской заповеди «следовать Богу.» (заметьте, что он не говорит—
христианской заповеди). Счастье, совпадающее с блаженством,
является благом, а не наслаждением. Дружба признается
«самым святым достоянием». Многое в нравственных наставлениях Боэция находится в полном соответствии с учением
стоиков, а в значительной мере и фактически заимствовано
у Сенеки В стихотворной форме дан краткий пересказ начальных разделов «Тимея» За этим следует пространное изложение
чисто птатоновской метафизики. Несовершенство, заявляет
Боэций, есть недостаток,
предполагающий существование
совершенного образца. Боэций принимает отрицательную
теорию зла, согласно которой зло заключается в отсутствии
положительного начала Затем он переходит к пантеизму,
который должен был бы привести христиан в ужас, но почемуто никого не ужасает Блаженство и бог, заявляет Боэций,
являются двумя высочайшими благами и потому тождественны
, Vol. V, p. 662.
428
был другом Гильдебранда (Григория VII). Однако способ, при
помощи которого он приобрел титул папы, был чересчур скандальным, чтобы это могло сойти ему с рук. Юный император
Генрих III (1039—1056) был благочестивым реформатором; он
отказался от практики симонии, несмотря на то, что это означало
чувствительный урон для доходов его казны, но удержал за
собой право назначать епископов. В 1046 году, когда ему было
22 года, он прибыл в Италию и низложил Григория VI, обвинив
его в симонии.
На протяжении всего своего правления Генрих III полновластно назначал и низлагал пап; но этой властью он пользовался благоразумно, в интересах реформы. Отделавшись от
Григория VI, он назначил его преемником немецкого епископа
Суидгера Бамбергского; римляне отказались от права избирать
папу, которого они домогались и которым часто действительно
пользовались, почти всегда всуе. Новый папа умер в следующем году; очередной ставленник императора также умер почти
сразу после своего вступления на престол, — как говорили, от
яда. Тогда выбор Генриха III пал на своего родственника,
Бруно Тульского, который принял имя Льва IX (1049—1054). Этот
папа был ревностным реформатором, много путешествовал, любил созывать соборы; заветным его желанием было разбить
норманнов в Южной Италии, но в этом он успеха не имел. Гильдебранд был другом и, пожалуй, можно сказать, учеником
Льва IX. После его смерти император в 1055 году назначил еще
одного папу — Гебхарда Эйхштадского, который принял имя Виктора II. Однако император умер в следующем году, а папа —
через год после него. Начиная с этого момента, отношения между
императорами и папами стали менее дружественными. После
того как папа с помощью Генриха III приобрел моральный авторитет, он стал домогаться сначала независимости от императора,
а затем и главенства над ним. Так начался великий конфликт,
длившийся двести лет и закончившийся поражением императора.
Поэтому в плане исторической перспективы политика реформирования папства, проводившаяся Генрихом III, пожалуй, была
недальновидной.
Следующий император, Генрих IV, правил пятьдесят лет
(1056—1106). Пока он был несовершеннолетним, регентская
власть находилась в руках его матери императрицы Агнесы.
Стефан IX был папой только один год; после его смерти кардиналы избрали одного папу, а римляне, вновь заявив о притязаниях на право, от которого они одно время отказались, избрали другого. Императрица приняла сторону кардиналов, избранник которых принял имя Николая II. Хотя его правление
длилось всего три года, оно было полно значительных событий.
Николай II заключил мир с норманнами, ослабив тем самым зависимость папства от императора. Именно при Николае II был
издан декрет, определивший порядок избрания пап; согласно
429
этому декрету, выборы производились сначала кардиналами-епископами, затем остальными епископами и, наконец, духовенством
и населением Рима, участие которого, понятно, должно было
быть голой проформой. В действительности право избрания папы
принадлежало кардиналам-епископам. Местом выборов должен
был быть по возможности Рим, но если обстоятельства делали
проведение выборов в Риме затруднительным или нежелательным,
то они могли происходить и в любом другом месте. Императору
в выборах не отводилось совершенно никакой роли. Декрет этот,
принятый только после упорной борьбы, явился важным шагом
на пути освобождения папства от светского контроля.
Николай II провел в жизнь и другой декрет, согласно которому впредь посвящения в сан, произведенные людьми, повинными
в симонии, должны были считаться недействительными. Декрету
не была придана обратная сила, ибо в этом случае пришлось бы
признать недействительным подавляющее большинство посвящений в сан священников, продолжающих оставаться на службе.
В годы пребывания Николая II на папском престоле в Милане началась интересная борьба. Архиепископ, следуя традиции
Амвросия, стал притязать на известную независимость от папы.
Архиепископ и подчиненное ему духовенство выступали в союзе
с аристократией и были ярыми противниками реформы. Напротив, торговый и низший классы требовали, чтобы духовенство
держалось стези благочестия; на этой почве возникали бунты
в поддержку требования целибата духовенства и мощное реформаторское движение, получившее название движения «патариев»,
которое направлялось против архиепископа и его приверженцев.
В 1059 год\ папа, чтобы оказать поддержку реформе, послал
в Милан в качестве своего легата знаменитого св. Петра Дамиани.
Дамиани был автором трактата «О божественном всемогуществе»,
в котором утверждалось, что бог может вершить деяния, противные закону противоречия, и может уничтожить прошлое. (Это
воззрение было отвергнуто св. Фомой и с той поры почиталось неортодоксальным.) Дамиани отвергал диалектику, а философию
называл служанкой теологии. Он был, как мы уже видели, последовагетем отшельника Ромуальда и с большой неохотой участвовал в ведении практических дел. Слава его святости, однако, была
таким козырем в руках папства, что в ход были пущены все
среде 1ва убеждения, лишь бы уговорить его помочь реформаторской кампании, и он уступил представлениям папы. В 1059 году
Дамиани выступил в Милане перед собравшимися церковниками
с речью против симонии. Сначала это привело их в такую ярость,
что жизнь Дамиани была в опасности, по в конце концов он завоевал их своим красноречием, и со слезами все они как один
покаялись в своей вине. Больше того, они обещали во всем подчиняться Риму. При следующем папе возник конфликт с императором из-за Миланской епархии, в котором в конце концов
с помощью патариев папа одержал победу.
430
После смерти Николая II, последовавшей в 1061 году, возник •
конфликт между Генрихом IV, достигшим к этому времени;
совершеннолетия, и кардиналами о порядке избрания нового;
папы. Император не признал декрета о выборах и не намеревался?
отказываться от своих прав в деле избрания лапы. Конфликт •
растянулся на целых три года, но в конце концов восторжество-'
вал избранник кардиналов без решительной попытки померитьсяп
силами между императором и курией. Решили дело очевидные!
достоинства папы, избранного кардиналами, который соединялf
в себе добродетель с жизненным опытом; он был учеником Ланфранка (будущего архиепископа Кентерберийского). Послесмерти папы, Александра II, в 1073 году был избран Гильдебранд
(Григорий VII).
Григорий VII (1073—1085) является одним из наиболее выдающихся пап. Он задолго до этого уже играл видную роль и
оказывал большое влияние на политику папства. Именно благодаря Гильдебранду папа Александр II благословил английское
предприятие Вильгельма Завоевателя; как в Италии, так и на
Севере он покровительствовал норманнам. Гильдебранд был протеже Григория VI — того самого, который купил титул папы,
чтобы бороться против симонии; после того как этот папа был
низложен, Гильдебранд находился два года в изгнании. Остаток
своей жизни он провел в основном в Риме. Гильдебранд не мог
похвастаться особым образованием, но главной духовной пищей
его был св. Августин, с доктринами которого он познакомился из
вторых рук — по сочинениям своего кумира Григория Великого.
Став папой, Гильдебранд уверовал, что устами его глаголет сам
св. Петр. Это преисполнило его такой самоуверенностью, которая
в глазах мирян не имела никакого оправдания. Гильдебранд соглашался с тем, что власть императора также божественного
происхождения: сначала он уподоблял папу и императора двум
глазам; позднее, уже во время конфликта с императором, —
солнцу и луне; роль солнца, понятно, отводилась папе. Папа должен быть верховным судьей в вопросах нравственности и потому
ему должно принадлежать право низлагать императора, если
император вел себя безнравственно. И ничего не могло быть более безнравственного, чем перечить папе. Во всем этом Гильдебранд был искренне и глубоко убежден.
Ни один из предшествующих пап не сделал так много для
утверждения целибата духовенства, как Григорий VII. В Германии духовенство возроптало и как по этой причине, так и по многим другим склонно было принять сторону императора. Однако
миряне повсюду оказывали предпочтение неженатым священникам. Григорий подстрекал мирян к бунтам против женатых
священников и их жен; во время таких бунтов священники и их
жены часто испытывали самое жестокое обращение. Григорий
призывал мирян не посещать те мессы, которые служили непокорные священники. Он предписал, что таинства, совершаемые
431
женатым духовенством, недействительны и что таким клирикам
запрещено вступать в пределы церкви. Все это вызывало оппозицию духовенства и поддержку мирян; даже в Риме, где папы
обычно жили, дрожа за свою шкуру, Григорий был популярен
среди городского населения.
При Григории начался великий конфликт из-за «инвеституры».
При посвящении в сан епископа последнему вручались кольцо и
посох как символы его должности. Вручались они императором
или королем (в зависимости от того, в какой стране происходило
дело) в качестве феодального сюзерена епископа. Григорий настаивал на том, что кольцо и посох должны вручаться папой.
Конфликт был составной частью движения, направленного на то,
чтобы вырвать духовенство из феодальной иерархии. Длился он
долго, но в конце концов завершился полной победой папства.
Распря, приведшая к Каноссе, началась из-за миланского
архиепископства. В 1075 году император, заручившись согласием
викарных епископов, назначил нового архиепископа; папа усмотрел в этом посягательство на свою прерогативу и пригрозил
императору отлучением от церкви и низложением с престола.
Император ответил тем, что созвал собор епископов в Вормсе,
где епископы заявили, что не признают больше власти папы. Они
послали папе письмо, в котором обвиняли его в блуде, клятвопреступлении и (тягчайшее прегрешение) дурном обращении с епископами. Послал письмо и император, заявивший, что он стоит
выше всякого земного суда. Император и его епископы провозгласили Григория низложенным; Григорий же отлучил от церкви
императора и его епископов и объявил их низложенными. Словом, спектакль начался.
В первом действии победа склонилась на сторону папы. Саксонцы, которые перед тем восстали против Генриха IV, но потом
заключили с ним мир, снова восстали; напротив, немецкие епископы примирились с Григорием. Весь мир был возмущен поведением императора по отношению к папе. В итоге в следующем
году (1077) Генрих решил просить у папы отпущения грехов.
В самый разгар зимы в сопровождении жены, малютки-сына и
немногих слуг он пересек Мон-Сениский перевал и предстал
с повинной перед Каносоким дворцом, где находился папа. Три
дня папа заставлял его ждать разутым и в одежде кающегося
грешника. Наконец императора впустили. Принеся покаяние и
поклявшись впредь следовать указаниям папы в отношениях со
своими противниками в Германии, император получил прощение
и был возвращен в лоно церкви.
Победа папы, однако, была призрачной. Сгубили папу правила
его же собственной теологии, одно из которых предписывало отпускать грехи кающимся грешникам. Как ни странно, Генрих его
обманывал, а папа считал покаяние императора искренним. Он
окоро понял, какую допустил ошибку. Он лишил себя возможности поддерживать врагов Генриха, которые чувствовали, что
432
он их предал. С этого Момента события начали развиваться против папы.
Немецкие враги Генриха избрали антиимператора, которого
звали Рудольфом. Первое время папа, хотя он и утверждал, что
именно ему принадлежит право решать, кто из них, Генрих или
Рудольф, является императором, никак не мог решиться сделать
выбор. Наконец в 1080 году, когда факты убедили его в том, что
покаяние Генриха было притворным, он высказался в пользу
Рудольфа. Но к этому времениГенрих справился с большинством
своих противников в Германии. По указанию Генриха поддерживавшие его церковники избрали антипапу, и в 1084 году Генрих
вступил с ним в Рим. Антипапа короновал Генриха по всей
форме, но вскоре им обоим пришлось уносить ноги от норманнов,
которые двинулись на помощь Григорию. Норманны жестоко разграбили Рим и увезли Григория с собой. Фактически он оставался
их пленником до самой своей смерти, последовавшей в следующем году.
Таким образом, внешне политика Григория закончилась катастрофой. В действительности же она была продолжена, хотя и
с большей умеренностью, его преемниками. На время конфликт
был улажен при помощи компромисса, благоприятного для папства, но по существу, конфликт был непримиримым. О позднейших
его стадиях речь пойдет в одной из последующих глав.
Нам остается сказать несколько слов об интеллектуальном
возрождении в XI столетии. X столетие не дало ни одного философа, кроме Герберта (папы Сильвестра II, 999—1003), да и он
был не столько философом, сколько математиком. Но с течением
времени в XI столетии начали появляться мыслители, которые заслуженно могут претендовать на философскую славу. Наиболее
значительными из них были Ансельм и Росцелин, но заслуживают упоминания и некоторые другие. Все они (были монахами,
связанными с реформаторским движением.
Самый старший из них — Петр Дамиани (о нем уже говорилось). Интересной фигурой является Беренгар Турокий (ум.
в 1088 году); он был до некоторой степени рационалистом. Он
утверждал, что разум выше авторитета, ссылаясь в подтверждение своего взгляда на Иоанна Скота, что и явилось причиной
посмертного осуждения последнего. Беренгар отвергал пресуществление и дважды был принужден отречься от своего учения.
Против ереси Беренгара выступил Ланфранк в книге «De corpora
et sanguine Domini» '. Ланфранк родился в Павии, изучал право
2
в Болонье и стал превосходным диалектиком . Однако он бросил
диалектику ради теологии и вступил в Бекский монастырь в Нормандии, где был главой школы. В 1070 году Вильгельм Завоеватель назначил его архиепископом Кентерберийским.
1
«О теле и крови Господа». — Прим. перев.
Имеется в виду средневековая диалектика — одно из «семи свободных
искусств». — Прим. перев.
2
433
Св. Ансельм имел много общего с Ланфранком: был итальянцем,
монахом
в
Беке и
архиепископом
Кентерберийским (1093—1109); на последнем посту он следовал принципам
Григория VII и выступал против короля. Ансельм знаменит
больше всего как изобретатель «онтологического
доказательства» существования бога. В формулировке самого Ансельма
это доказательство выглядит следующим образом. Под «богом»
мы понимаем наибольший, какой только возможен, объект
мысли. Но если объект мысли не существует, то он меньше другого, точно такого же действительно существующего объекта
мысли. Поэтому наибольший из всех объектов мысли должен
существовать, ибо иначе был бы возможен другой, еще больший,
объект мысли. Поэтому бог существует.
Теологи никогда не принимали этого доказательства. Современники встретили его в штыки; потом оно было и вовсе забыто
до второй половины XIII столетия. Фома Аквинский объявил это
доказательство ложным, и среди теологов его приговор всегда
почитался непререкаемым. Но среди философов доказательство
Ансельма имело лучшую судьбу. Декарт возродил его в несколько улучшенной форме. Лейбниц полагал, что оно может
быть сделано состоятельным, если его дополнить доказательством того, что бог возможен. Кант считал, что он разделался с этим доказательством раз и навсегда. Тем не менее
в известном смысле оно лежит в основе системы Гегеля и его
последователей и вновь обнаруживается в принципе Брэдли:
«То, что может существовать и должно существовать, — существует».
Ясно, что доказательство с такой славной историей достойно
уважения независимо от того, состоятельно оно или нет. Суть
вопроса заключается в следующем. Есть ли нечто, о чем мы
можем составить мысленное представление, для которого (этого
нечто) одно то, что мы можем составить о нем мысленное представление, является доказательством существования вне наших
мыслей? Каждый философ хотел бы ответить на такой вопрос
утвердительно, ибо дело философа достигать знания фактов
о мире не столько при помощи наблюдения, сколько при помощи
мышления. Если утвердительный ответ правилен, то мы можем
перебросить мост от чистой мысли к фактам; если неправилен —
не можем В такой общей форме Платон использует своего рода
онтологическое доказательство, чтобы подтвердить объективную
реальность идей. Но до Ансельма никто не сформулировал этого
доказательства в его обнаженной логической чистоте. Выиграв
в чистоте, оно проиграло в силе; но это тоже делает честь
Ансельму
В остальном философское учение Ансельма заимствовано
главным образом у св. Августина, через посредство которого
в него перешли многие элементы платонизма. Ансельм верит
в платоновские идеи, в которых он усматривает еще одно дока434
зательство существования бога. Ансельм заявляет, что при помощи неоплатоновских аргументов он смог доказать не только
существование бога, но и понятие троичности. (Не забудем, что
в учении Плотина было понятие троичности, хотя и неортодоксальное с точки зрения христианина.) Ансельм считает разум
подчиненным вере. «Я верую, дабы понимать», — заявляет он;
идя по стопам Августина, он утверждает, что без веры понимание
невозможно. Бог, заявляет Ансельм, — не справедлив, а справедливость. Не забудем, что сходные мысли высказывает и Иоанн
Скот. Общим источником их происхождения является Платон.
Св. Ансельм, как и его предшественники в области христиан*ской философии, следует скорее платоновской, чем аристотелевской традиции. В этом причина того, что его учение не имеет
характерных черт той философии, которая носит название
«схоластической» и достигла наивысшей точки своего развития
в Фоме Аквиноком. Первым представителем этой философии
можно считать Росцелина — современника Ансельма, хотя он и
был на семнадцать лет моложе последнего Росцелин знаменует
собой начало нового периода, и речь о нем пойдет в одной из
последующих глав.
Когда говорят, что вплоть до XIII столетия средневековая
философия носила в основном платоновский характер, то нельзя
забывать, что сочинения Платона, за исключением одного фрагмента из «Тимея», были известны только из вторых или третьих
рук. Иоанн Окот, например, без Платона не мог бы придерживаться тех взглядов, которых он придерживался, но большая
часть платоновских элементов перешла в его учение от псевдоДионисия. Даты жизни этого автора точно неизвестны, но возможно, что он был учеником неоплатоника Прокла. Возможно
и то, что сам Иоанн Скот никогда не слышал о Прокле или не
читал даже и строчки из сочинений Плотина Кроме псевдо-Дионисия, другим источником неоплатонизма в средние века был
Боэций. Платонизм этот во многих отношениях отличался от
того, который современный исследователь находит в сочинениях
самого Платона. Средневековый платонизм вышвырнул за борг
почти все, что не имело отношения к религии, а в области религиозной философии одни аспекты расширил и подчеркнул за счет
других. Эта переработка Платона была совершена уже Плогтином Знание Аристотеля также было отрывочным, но в противоположном направлении: вплоть до XII столетия из сочинений
его были известны только «Категории» и «Об истолковании>
в переводах Боэция. В результате Аристотель считался всего
лишь диалектиком, а Платон — только религиозным философоми автором теории идей На протяжении позднего средневековья,
оба этих неполных представления постепенно были исправлены,
особенно представление об Аристотеле. В отношении же Платона
этот процесс не был завершен вплоть до Возрождения.
Глава
X
МУСУЛЬМАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ФИЛОСОФИЯ
Нападения, которым подверглись Восточная империя, Африка и Испания, в двух отношениях отличались от нападений
северных варваров на Западную империю: во-первых, Восточная империя просуществовала до' 1453 года, почти на тысячу
лет больше, чем Западная; во-вторых, главные удары по Восточной империи были нанесены мусульманами, которые после
завоевания не перешли в христианство, а создали свою собственную значительную цивилизацию.
Хиджра', открывающая мусульманскую эру, произошла
в 622 году н. э.; десять лет спустя умер Магомет. Сразу после
его смерти арабы начали свои завоевания, которые развивались
с необычайной быстротой. На Востоке Сирия подверглась вторжению в 634 году и уже через два года была полностью покорена. В 637 году жертвой вторжения стала Персия; в 650 году
ее завоевание было закончено. В 664 году арабы вторглись
в Индию. В 669 году (и еще раз в 716—717 годах) они осадили
Константинополь. Движение в западном направлении было
несколько менее стремительным.
Египет они завоевали
в 642 году, но Карфаген — только в 697 году. Испания, за
исключением небольшого угла на северо-западе страны, была
присоединена к арабским владениям в 711—712 годах. Продвижение мусульман на запад (кроме Сицилии и Южной Италии) было приостановлено в результате их поражения в битве
при Туре, происшедшей в 732 году, ровно через сто лет после
смерти пророка. (Оттоманские турки, которые в конце концов
завоевали Константинополь, относятся к более позднему периоду, чем тот, который мы сейчас рассматриваем.)
Различные обстоятельства облегчили продвижение мусульман. Персия и Восточная империя были истощены долгими
междоусобными войнами. Сирийцы, державшиеся в большинстве своем несторианства, преследовались католиками, в то
время как мусульмане относились терпимо ко всем сектам
христиан, требуя взамен уплату дани. В Египте монофизиты,
составлявшие основную массу населения, также приветствовали завоевателей. В Африке арабы объединились с берберами, которых римлянам так и не удалось никогда покорить
полностью. Арабы и берберы совместно вторглись в Испанию,
1
Хиджра — бегство Магомета из Мекки в Медину.
436
где им на помощь пришли еще евреи, терпевшие жестокие преследования со стороны вестготов.
Религия пророка представляла собой простой монотеизм, не
опутанный сложной теологией доктрин о троичности и пресуществлении. Пророк не притязал на божественность; не выдвигали подобных притязаний в его пользу и его последователи.
Пророк возродил еврейский запрет идолов и воспретил употребление вина. Долг правоверных — завоевать во славу
ислама столько стран, сколько удастся, но не следует преследовать христиан, евреев или зороастрианцев, «народов Книги»,
как называет их коран, то есть тех, кто следует учению священного писания.
Большая часть Аравии представляла собой пустыню, и она
все менее и менее могла обеспечивать пропитание ее обитателям. Первые завоевания арабов начались как простые набеги
с целью грабежа, и только после того, как опыт показал слабость врага, завоевания превратились в постоянное занятие.
Внезапно, на протяжении каких-нибудь двадцати лет, люди,
привыкшие ко всем лишениям скудного существования на краю
пустыни, оказались господами ряда богатейших стран мира,
где к их услугам были любые наслаждения и вся утонченность
древней цивилизации. Арабы противостояли искушениям этого
перелома более стойко, чем северные варвары. Так как они завоевали свою империю без чрезвычайно жестокой борьбы, разрушений было мало и прежняя гражданская администрация
сохранилась почти без изменений. И в Персии и в Восточной
империи организация гражданского управления находилась на
высоком уровне. Члены арабских племен на первых порах ничего не смыслили в ее тонкостях и поневоле прибегали к услугам тех вышколенных чиновников, которых они нашли во главе
соответствующих ведомств. Большинство этих чиновников весьма
охотно перешли на службу к новым господам. В самом деле,
перемена даже облегчила их службу, ибо налоговое обложение
было весьма значительно сокращено. К тому же очень многие
жители, чтобы не платить дани, переходили из христианства
в ислам.
Арабская империя представляла собой абсолютную монархию: она находилась под властью халифа, который считался
преемником пророка и унаследовал многое от его святости.
Формально власть халифа была выборной, но уже скоро она
стала наследственной. Первая династия — Омейадов, правившая
до 750 года, — была основана людьми, принявшими учение Магомета из чисто политических соображений; эта династия всегда
находилась в оппозиции к более фанатическим элементам среди
правоверных. Хотя арабы и завоевали огромную часть мира во
имя новой религии, но все же они не были особенно религиозной расой: силой, двигавшей ими в завоеваниях, была
не религия, а жажда грабежа и богатства. И только благодаря
437
тому, что арабы были свободны от фанатизма, горстке воинов
удавалось без особых затруднений управлять огромным населением, стоявшим на более высокой ступени цивилизации и придерживавшимся чуждой религии.
Напротив, персы с древнейших времен отличались глубокой
религиозностью и необычайной склонностью к умозрительному
мышлению. После их обращения в ислам они превратили его
в нечто гораздо более интересное, более религиозное и более
философское, чем то, что замышлялось пророком и его сородичами. После 661 года, когда умер зять Магомета, Алия, мусульмане разделились на две секты — суннитов и шиитов. Сунниты составляют большинство; шииты являются последователями Алия, а династию Омейадов считают узурпаторской.
Персы всегда принадлежали к секте шиитов. В конце концов,
в основном благодаря персидскому влиянию, Омейады были
свергнуты и Аббасидам удалось установить свою власть; они
представляли интересы Персии. Смена династий ознаменовалась перенесением столицы из Дамаска в Багдад.
Аббасиды в политическом отношении в большей мере, чем
Омейады, поддерживали фанатиков. Однако им не удалось подчинить своей власти всю империю. Один член дома Омейадов
сумел спастись от всеобщего истребления, бежал в Испанию и
был признан здесь законным правителем. Начиная с этого
времени Испания являлась независимой от остального мусульманского мира.
При первых Аббасидах халифат достиг вершины своего величия. Самым известным из них является Харун-аль-Рашид
(ум. в 809 году), современник Карла Великого и императрицы
Ирины; его легендарный образ известен всем и каждому по
книге «Тысяча и одна ночь». Двор Харун-аль-Рашида представлял собой блестящий центр роскоши, поэзии и учености;
доходы его казны были колоссальны; империя его простиралась
от Гибралтарского пролива до Инда. Воля Харун-аль-Рашида
была неограниченной; обычно его сопровождал палач, который
по одному кивку халифа приступал к исполнению своих обязанностей. Однако это величие оказалось недолговечным. Преемник Харун-аль-Рашида допустил ошибку, составив свою армию главным образом из., турок, которые оказались непокорными и вскоре низвели халифа до положения марионетки; как
только халиф надоедал солдатне, его ослепляли или убивали.
Тем не менее халифат продолжал влачить жалкое существование; последний халиф из династии Аббасидов был убит монголами в 1256 году вместе с 800 000 жителями Багдада 1 .
Политическая и социальная система арабов страдала недостатками, сходными с недостатками Римской империи, а также
еще и рядом других. Абсолютная монархия, соединенная с по1
Багдад был взят монголами в 1258 году —Прим
438
перев.
лигамией, приводила, как это обычно бывает в таких случаях,
к династическим войнам всякий раз, когда умирал правитель;
эти войны кончались победой одного из сыновей правителя и
смертью всех остальных. В халифате было очень много рабов,
пополнявшихся главным образом за счет успешных войн; временами рабы поднимали опасные восстания. Сильно развита
была торговля, чему способствовало центральное положение
халифата между Востоком и Западом. «Помимо того, что обладание громадными богатствами вызывало потребность в дорогостоящих предметах роскоши, вроде шелков из Китая и мехов
из Северной Европы, развитию торговли благоприятствовал ряд
особых условий, таких, как огромная протяженность мусульманской империи, распространение арабского языка в качестве
мирового языка и высокий ореол, которым в мусульманской
системе этики была окружена личность купца; не надо забывать, что сам пророк был купцом и воздал хвалу торговле во
время паломничества в Мекку» '. Торговля эта, как и военные
коммуникации, зависела от состояния больших дорог, которые
арабы получили в наследство от римлян и персов и которым
они, в отличие от северных завоевателей, не дали прийти в запустение. Однако постепенно империя распалась на части;
Испании, Персии, -Северной Африке и Египту удалось отколоться и добиться полной или почти полной независимости.
Одну из лучших сторон арабской экономики составляло
сельское хозяйство, особенно искусное применение орошения,
которому они научились, живя в таких местах, где вода является редкостью. По сей день в испанском сельском хозяйстве
используются ирригационные сооружения, возведенные еще
арабами.
Хотя культура, характерная для мусульманского мира, зародилась в Сирии, но тем не менее расцвета своего она вскоре
достигла в основном на восточной и западной окраинах этого
мира — в Персии и Испании. Сирийцы в период завоеваний
были восторженными поклонниками Аристотеля, которого несториане ставили выше Платона, любимого философа католиков. Арабы впервые познакомились с греческой философией
благодаря сирийцам и потому с самого начала считали Аристотеля более значительным мыслителем, чем Платона. Тем не
менее арабский Аристотель носил неоплатоновские одежды.
Кинди (ум. ок. 873 года), первый, кто стал писать по философии
на арабском языке, и единственный выдающийся философ, который сам был арабом, перевел фрагменты из «Эннеад» Плотина, опубликовав свой перевод под названием «Теология Аристотеля». Это внесло большую путаницу в представления арабов об Аристотеле, для устранения которой арабской философии
потребовались столетия.
1
«Cambridge Medieval History», Vol. IV, p. 286
439
Тем временем в Персии мусульмане вступили в соприкосновение с Индией. Именно из санскритских сочинений они
в VIII столетии впервые приобрели свои первые познания
в астрономии. Около 830 года Мухамед ибн-Муса аль-Хорезми,
переводчик санскритских математических и астрономических
трактатов, опубликовал трактат, который в XII столетии был
переведен на латинский язык под названием «Algoritmi de
numero Indorum». Именно из этого трактата Запад впервые
узнал о том, что мы называем «арабскими» цифрами, но что
следовало бы назвать «индийскими» цифрами. Тот же автор
написал трактат.об алгебре, который на Западе использовался
в качестве учебника вплоть до XVI столетия.
Персидская цивилизация сохраняла как умственное, так и
художественное очарование вплоть до вторжения монголов
в XIII столетии, от которого она никогда не смогла оправиться.
Омар Хайям, единственный известный мне человек, соединявший в себе поэта и математика, в 1079 году реформировал календарь. Лучшим его другом, как ни странно, был основатель
секты асасинов — прославленный в легендах «горный старец» '.
Персы являлись великими поэтами: те, кто читали Фирдоуси
(ок. 941 года), автора «Шахнаме», утверждают, что он стоит
на одном уровне с Гомером. Они были также замечательными
мистиками, в отличив от других мусульман. Секта суфитов,
существующая и по сей день, позволяла себе большие вольности в мистическом и иносказательном толковании ортодоксальной догмы; это толкование носило более или менее неоплагоновский характер.
Несториане, через посредство которых греческое влияние
впервые проникло в мусульманский мир, отнюдь не придерживались чисто греческих воззрений. Их школа, существовавшая
в Эдессе, была закрыта императором Зеноном в 481 году; после
этого ученые данной школы эмигрировали в Персию, где продолжали свою деятельность, но не смогли избежать персидского
влияния. Несториане ценили Аристотеля исключительно как
логика, и арабские философы на первых порах придавали значение в основном именно логике Аристотеля. Однако позднее
они стали изучать также его «Метафизику» и «О душе». Общей
чертой, отличающей арабских философов, является энциклопедичность: они интересуются алхимией, астрологией, астрономией и зоологией, а также тем, что мы назвали бы философией.
Простой люд, проникнутый фанатизмом и изуверством, относился к философам с подозрением; своей безопасностью (когда
их жизнь была в безопасности) философы были обязаны покровительству относительно вольнодумствующих государей.
1
См. «Книга Марко Поло», Географиздат, М., 1956, стр. 70—72. — Прим.
перев._
440
Особого внимания заслуживают два мусульманских философа — один из Персии, другой из Испании: это Авиценна и
Аверроэс. "Из них первый пользуется наибольшей славой среди
мусульман, второй — среди христиан.
Жизнь Авиценны (Ибн-Сина; 980—1037) прошла в таких
местах, о которых обычно думают, что они существуют только
в поэзии. Он родился в Бухарской провинции; когда ему исполнилось 24 года, переехал в Хиву — «уединенную Хиву в пустыне»; затем в Хорасан — «к уединенным Хорезмийским берегам». Некоторое время Авиценна преподавал медицину и
философию в Исфахане; затем обосновался в Тегеране. В области
медицины Авиценна был даже более знаменит, чем в области
философии, хотя он мало что добавил к Галену. С XII и до
XVII столетия врачебный трактат Авиценны служил в Европе
руководящим пособием медиков. Авиценна не был безгрешным:
если говорить начистоту, то он питал страсть к вину и женщинам. В глазах правоверных Авиценна был сомнительной личностью, но врачебное искусство снискало ему дружбу государей. Временами Авиценна попадал в передряги из-за своей
враждебности к турецким военным наемникам: ему приходилось скрываться, иногда он попадал в тюрьму. Авиценна был
автором энциклопедии, на Востоке оставшейся почти неизвестной ввиду враждебного отношения теологов, но на Западе
оказавшей влияние благодаря ее переводам на латинский язык.
Психологическое учение Авиценны характеризуется эмпирической
тенденцией.
Философия Авиценны ближе к Аристотелю и содержит
меньше элементов неоплатонизма, чем философия его мусульманских предшественников. Как и позднейших христианских
схоластов, Авиценну занимала проблема универсалий. Платон
утверждал, что они существовали до вещей. Аристотель выдвигает по этому вопросу две точки зрения: одна — когда он сам
размышляет, другая — когда полемизирует с Платоном. Это
делает Аристотеля идеальным источником для комментатора.
Авиценна изобрел формулу, которую потом повторили Аверроэс и Альберт Великий: «Мышление выводит всеобщее из отдельных вещей». На этом основании можно подумать, что Авиценна не верил в существование универсалий вне мышления.
Однако такой взгляд был бы недопустимым упрощением. Авиценна утверждает, что genera, то есть универсалии, существуют
одновременно до вещей, в вещах и после вещей. Он объясняет
это следующим образом. Универсалии существуют до вещей
в божественном разуме. (Например, бог решает сотворить кошек. Для этого требуется, чтобы он имел идею «кошки», которая тем самым в данном отношении предшествует конкретным
кошкам.) Genera существуют в вещах, в естественных предметах. (Когда кошки сотворены, в каждой из них заключено кошачье.) Genera существуют после вещей в нашем мышлении.
441
(Рассматривая многих кошек, мы подмечаем, что они похожи
друг на друга, и приходим к общей идее «кошки».) Это воззрение, очевидно, предназначено для того, чтобы примирить различные теории.
Аверроэс (Ибн-Рошд; 1126—1198) жил в противоположном
по отношению к Авиценне конце мусульманского мира. Он родился в Кордове, где и о'тец и дед его являлись кади '; он и сам
был кади — сначала в Севилье, а затем в Кордове. Аверроэс
изучал сначала теологию и юриспруденцию, затем медицину,
математику и философию. Его порекомендовали «халифу» Абу
Якубу Юсуфу как человека, способного дать анализ сочинений
Аристотеля. (Греческого языка, однако, Аверроэс, по-видимому,
«е знал.) Этот правитель принял его под свое покровительство.
В 1184 году он сделал Аверроэса своим врачом; но, к несчастью,
уже через два года пациент умер. Его преемник, Якуб АльМансур, подобно своему отцу, на протяжении 11 лет был патроном Аверроэса; но затем, перепуганный враждебным отношением правоверных к философу, отрешил его от должности
придворного врача и сослал сначала в небольшое местечко близ
Кордовы, а затем в Марокко. Аверроэса обвинили в том, что
он проповедует философию древних в ущерб истинной вере.
Аль-Мансур обнародовал указ, возвещавший, что бог предписал
гореть в адском огне тем, кто полагал, будто истина может быть
постигнута одним разумом. Все обнаруженные книги, в которых говорилось о логике и метафизике, подлежали преданию
огню 2.
Вскоре после этого христианские завоевания привели к значительному уменьшению мавританских владений в Испании.
Мусульманская философия в Испании заканчивается Аверроэсом; в остальном мусульманском мире нетерпимая ортодоксия
также положила конец умозрениям.
Ибервег предпринимает попытки, выглядящие довольно
смешно, защитить Аверроэса от обвинений в неортодоксальности, — вопрос, который, пожалуй, уместнее было бы решить
самим мусульманам. Ибервег указывает, что, согласно воззреьиям мистиков, каждый текст корана окутан 7, или 70, или
700 слоями толкований, причем буквальное значение предназначается для одного лишь невежественного простонародья. Из
этого, по всей видимости, должно следовать, что учение философа вряд ли придет в противоречие с кораном, ибо среди
700 толкований наверняка найдется по крайней мере одно, которое будет соответствовать тому, что хочет сказать философ.
Однако в мусульманском мире невежественная толпа, видимо,
была враждебна всякому знанию, которое преступало границы,
1
Кади — судья. — Прим. перее.
Утверждают, что незадолго до смерти Аверроэса халиф вновь вернул
ему свое покровительство.
2
442
•установленные премудростью священной книги; такое знание
считалось опасным, даже если в нем нельзя было обнаружить
определенной ереси. Взгляд мистиков, согласно которому простой люд должен был понимать коран буквально, а для мудрецов это было необязательно; вряд ли мог получить широкое
распространение в народе.
Аверроэс ставил своей задачей дать более правильное толкование учения Аристотеля, чем дали предшествующие арабские философы, находившиеся под чрезмерным влиянием неоплатонизма. Он был преисполнен такого благоговения к Аристотелю, какое питают к основателю религии, — даже гораздо
больше, чем Авиценна. Аверроэс утверждает, что бытие бога
может быть доказано разумом независимо от откровения, —
взгляд, которого придерживался также Фома Аквинский. Что касается бессмертия, то, видимо, Аверроэс примыкал к воззрению
Аристотеля, полагая, что душа не обладает бессмертием, разум
же (nous) бессмертен. Это, однако, не приносит личного бессмертия, ибо интеллект, обнаруживающий себя в различных лицах, един. Подобный взгляд, естественно, был встречен в штыки
христианскими философами.
Аверроэс, как и большинство позднейших мусульманских
философов, хотя и был верующим, но тем не менее не придерживался строго ортодоксальных воззрений. Среди арабских
мыслителей была и секта чисто ортодоксальных теологов, враждебно относившихся ко всякой философии, считая ее вредной
для веры. Один из этих теологов по имени аль-Газали написал книгу под названием «Опровержение философов», в которой утверждал, что, поскольку вся необходимая истина заключена в коране, нет никакой нужды в умозрении, независимом от откровения. Выступая против этих утверждений, Аверроэс написал книгу, которую назвал «Опровержение опровержения». В своей полемике против философов аль-Газали сделал
особый упор на три религиозные догмы: сотворение мира во
времени из ничего, реальность божественных атрибутов и воскрешение тела. Аверроэс рассматривает религию как верование,
содержащее в иносказательной форме философскую истину.
В частности, это относится к творению, которое Аверроэс в соответствии со своими философскими воззрениями истолковывает
на аристотелевский лад.
Аверроэс сыграл большую роль в истории христианской философии, чем в истории мусульманской философии. В последней он означал безысходный тупик; в первой — исходную точку
развития. Аверроэс был переведен на латинский язык Михаилом Скотом в начале XIII столетия; если учесть, что сочинения Аверроэса относятся ко второй половине предыдущегостолетия, этому нельзя не поражаться. Аверроэс оказал в
Европе весьма значительное влияние, причем не только на
схоластов, но и на весьма многочисленных непрофессиональных
443
вольнодумцев, отрицавших бессмертие; последних даже называли' аверроистами. Среди профессиональных философов поклонники Аверроэса были на первых порах главным образом
в кругу францисканцев и в Парижском университете. Но это
тема, которой мы коснемся в одной из последующих глав.
Арабская философия как оригинальная система мысли не
имеет важного значения. Такие мыслители, как Авиценна и
Аверроэс, являлись по преимуществу комментаторами. В целом
же взгляды философов, в большей мере интересовавшихся наукой, были заимствованы в логике и метафизике у Аристотеля и
неоплатоников, в медицине — у Галена, в математике и астрономии — из греческих и индийских источников; у мистиков религиозная философия также имела примесь старых персидских
верований. Авторы, писавшие на арабском языке, обнаружили
известную оригинальность в математике и химии, в последнем
случае как побочный продукт алхимических исследований. Мусульманская цивилизация в свои великие дни достигла замечательных результатов в области искусств и во многих областях
техники, но обнаружила полную неспособность к самостоятельным умозрительным построениям в теоретических вопросах.
Ее значение, которое никоим образом нельзя недооценивать,
заключается в роли передатчика. Античную и новую европейскую цивилизации разделяют века мрака. Мусульмане
и византийцы, будучи, лишены умственной энергии, необходимой для новаторства, сохранили аппарат цивилизации: обра т
зование, книги и ученый досуг. Мусульмане и византийцы
стимулировали Запад, когда он вышел из состояния варварства: мусульмане преимущественно в XIII столетии, византийцы же большей частью в XIV столетии. В каждом случае
стимул имел своим результатом новую мысль, более плодотворную, чем любые умственные достижения самих передатчиков:
в одном случае схоластику, в другом — Возрождение (которое, однако, было обязано своим происхождением и другим причинам).
Плодотворное связующее звено между испанскими маврами
и христианами образовали евреи. В Испании жило много евреев, которые остались в стране и после того, как она снова
была завоевана христианами. Поскольку евреи знали арабский
язык и поневоле приобрели знание языка христиан, они могли
выступать в роли переводчиков. Другой канал посредничества
был создан мусульманскими преследованиями аристотеликов
в XIII столетии, которые вынудили мавританских философов,
искать убежища у евреев, особенно в Провансе.
Испанские евреи выдвинули одного выдающегося филос о ф а — Маймонида '. Он родился в Кордове в 1135 году, но
в возрасте 30 лет переехал в Каир, где прошла вся его оста ль1
Настоящее имя Маймонида — Моисей бен Маймун. — Прим.
444
перев.
ная жизнь. Маймонид писал по-арабски, но его сочинения тут
же переводились на древнееврейский язык. Несколько десятков
лет спустя после его смерти они были переведены и на латинский язык,, вероятно по повелению императора Фридриха II.
Маймонид написал книгу под названием «Руководство блуждающих»; она обращена к тем философам, которые утратили
свою веру. Цель книги — примирить Аристотеля с иудейской
теологией. Аристотель признается авторитетом в подлунном
мире, откровение — в небесном. Однако философия и откровение совпадают в познании бога. Поиски истины — это религиозный долг. Астрология отвергается. Пятикнижие нельзя понимать неизменно в буквальном смысле; когда буквальный смысл
вступает в противоречие с разумом, мы должны искать иносказательное толкование. Возражая Аристотелю, Маймонид утверждает, что бог сотворил из ничего не только форму, но и материю. Маймонид дает краткое изложение «Тимея» (известного
ему в арабском переводе); этому сочинению он в некоторых
отношениях отдает предпочтение перед трудами Аристотеля.
Сущность бога непознаваема, ибо она выше всех положительных совершенств. Евреи считали Маймонида еретиком и не
остановились даже перед тем, чтобы натравить против него
христианские церковные власти. Некоторые полагают, что Маймонид оказал влияние на Спинозу, но это утверждение весьма
сомнительно.
Глава
XI
XII СТОЛЕТИЕ
Четыре аспекта XII столетия представляют для «ас особый:
интерес:
1) продолжающийся конфликт между империей и папством;
2) подъем ломбардских городов;
3) крестовые походы и
4) развитие схоластики.
Все эти четыре движения продолжались и в следующем
столетии. Крестовые походы мало-помалу пришли к бесславному концу; что же касается остальных трех движений, то
XIII столетие знаменует собой завершение того, что в XII столетии папа окончательно восторжествовал над императором,
ломбардские города завоевали прочную независимость, а схоластика достигла наивысшей точки своего развития. Однако все
это явилось плодом того, что подготовило XII столетие.
Не только первое из указанных четырех движений, но и
остальные три тесно связаны с процессом усиления власти
папства и церкви. Папа поддерживал союз с ломбардскими
городами против императора; папа Урбан II был инициатором
первого крестового похода, а последующие папы — главными
вдохновителями позднейших походов; все философы-схоласты
принадлежали к духовному сословию, и церковные соборы
зорко следили за тем, чтобы они держались рамок ортодоксии,
и подвергали их наказанию, когда они совращались с пути
истинного. Ощущение политического торжества церкви, участниками которого схоласты сами себя чувствовали, несомненно,
стимулировало их умственную инициативу.
Одной из любопытных черт средневековья является то, что
эта эпоха была оригинальной и творческой, сама не сознавая
того. Все партии оправдывали свою политику архаическими,
извлеченными из пыли веков аргументами. Император в Германии апеллировал к феодальным принципам времен Карла
Великого, в Италии — к римскому праву и к власти античных
императоров. Ломбардские города обращали свои взоры еще
дальше в прошлое — к учреждениям республиканского Рима.
Папская партия обосновывала свои притязания отчасти поддельным Константиновым даром, отчасти ветхозаветным рассказом об отношениях между Саулом и Самуилом. Схоласты
апеллировали или к священному писанию, или к Платону,
446
а позднее к Аристотелю; схоласты, когда высказывали оригинальные мысли, старались это скрыть. Крестовые походы были
попыткой восстановить положение вещей, существовавшее до»
подъема ислама.
Нас этот литературный архаизм не должен обманывать.
Только в случае с императором он соответствовал фактам.
Феодализм пришел в упадок, особенно в Италии; Римская
империя была призрачным воспоминанием. Поэтому император
потерпел поражение. Что же касается городов Северной
Италии, то они в своем позднейшем развитии, действительно
обнаруживая сходство с городами древней Греции, повторяли
их пример не из подражания, а в силу аналогии историческихусловий: в обоих случаях небольшие, богатые, высокоцивилизованные торговые республики были окружены монархиями,,
стоявшими «а более низком уровне развития культуры. Схоласты, сколько бы они ни благоговели перед Аристотелем,
обнаруживали большую оригинальность, чем любой из арабских мыслителей, пожалуй большую, чем любой из мыслителей
после Плотина или, во всяком случае, после Августина. Политику, как и мысль, характеризовала та же замаскированная
оригинальность.
1. Конфликт между империей и папством
Со времени Григория VII до середины XIII века центральное событие, вокруг которого вращалась европейская история,
представляло собой борьба между церковью и светскими
монархами, в первую очередь с императором, но при случае и
с королями Франции и Англии. Понтификат Григория закончился явной катастрофой, но его политика (хотя и проводимая
с большей умеренностью) была возобновлена Урбаном 1Г
(1088—1099), который повторно издал декреты против светской
инвеституры и домогался того, чтобы епископы свободно выбирались духовенством и населением. (Участие населения, понятно, должно было быть голой проформой.) Однако на практике он не оспаривал светских назначений, если выбор падал
на достойных лиц.
В первые годы своего понтификата Урбан II чувствовал себя
в безопасности только на территории, занятой норманнами. Однако в 1093 году Конрад, сын Генриха IV, взбунтовался против
своего отца и в союзе с папой завоевал Северную Италию, где
Ломбардская лига (союз городов во главе с Миланом) поддерживала папу. В 1094 году Урбан II совершил триумфальную
поездку по Северной Италии и Франции. Он восторжествовал
над Филиппом, королем Франции, который требовал развода,
за что был отлучен папой от церкви и после того покорился.
На Клермонском соборе 1095 года Урбан провозгласил первый/
крестовый поход, вызвавший волну религиозного энтузиазма»
447
результатом которого явилось усиление власти папства, а также
ужасающие еврейские погромы. Последний год своей жизни
Урбан II провел в безопасности в Риме, где папы редко чувствовали себя в безопасности.
Следующий папа, Паскаль II, как и Урбан II, был выходцем
из Клюни. Он продолжил борьбу за инвеституру и добился
успеха во Франции и Англии. Однако после смерти Генриха IV,
последовавшей в 1106 году, следующий император, Генрих V,
одержал победу над папой, который был человеком не от мира
сего и позволил, чтобы святость в нем взяла верх над политическим благоразумием. Папа внес такое предложение: император отказывается от права инвеституры, взамен чего епископы
и аббаты отказываются от своих светских владений. Император
притворно согласился; но «огда предложенный компромисс был
предан огласке, церковники пришли в ярость и взбунтовались
против папы. Император, находившийся в Риме, не преминул
использовать возможность захватить папу, который, уступая
угрозам, отказался от права инвеституры и короновал Генриха V.
Однако через одиннадцать лет Вормским конкордатом, заключенным в 1122 году, папа Каликст II все-таки вынудил Генриха V отказаться от права инвеституры, а также от контроля
над выборами епископов в Бургундии и Италии.
Таким образом, конечным результатом борьбы явилось то,
что папа, находившийся в зависимости от Генриха III, стал на
равную ногу с императором. В то же время он стал еще более
безраздельным властелином церкви, которой управлял с помощью легатов. Усиление папской власти соответственно уменьшило роль епископов. Выборы пап были освобождены от
светского контроля, а церковники в общем и целом стали вести
более добродетельный образ жизни, чем до движения за реформу.
2. Подъем ломбардских городов
Следующая стадия борьбы была связана с именем императора Фридриха Барбароссы (1152—1190), талантливого и энергичного человека, который добивался успеха в любом деле,
в котором вообще можно было добиться успеха. Барбаросса
получил хорошее образование, с удовольствием читал по-латыни,
хотя говорил на этом языке с трудом. Он обладал солидными познаниями в области классической литературы и был поклонником римского права. Барбаросса считал себя наследником римских императоров и лелеял надежду прлобрести такую же власть,
какой пользовались они. Но он был немцем, и потому в Италии
его не любили. Хотя ломбардские города были не прочь признать
Барбароссу своим формальным сюзереном, но тем не менее они
протестовали, когда он вмешивался в их дела, кроме тех городов,
которые боялись Милана и искали против него защиты у императора. В Милане продолжалось движение патариев, связанное
448
с более или менее демократической тенденцией; североитальянские города в своем большинстве (но отнюдь не все) солидаризировались с Миланом и заключили с ним боевой союз против
императора.
Два года спустя после вступления Барбароссы на престол
папой стал Адриан IV, энергичный англичанин, бывший до того
миссионером в Норвегии; на первых порах они находились
в хороших отношениях: примиряло их наличие общего врага.
Городское население Рима требовало независимости и от императора и от папы; на помощь себе в этой борьбе оно пригласило
святого еретика Арнольда Брешианского'. Ересь его была
весьма тяжкой: он утверждал, что «не могут быть спасены те
священники, кто имеет поместья, те епископы, кто держит лены,
те монахи, кто владеет собственностью». Этого взгляда придерживаться его побуждало убеждение, что духовенство должно
посвятить себя одним лишь духовным делам. Хотя Арнольд как
еретик пользовался дурной славой, никто не ставил под сомнение
искренность его аскетизма. Даже св. Бернард, лютый враг
Арнольда, говорил: «Он не ест, не пьет, а только, как дьявол,
алчет и жаждет людской крови». Предшественник Адриана на
папском престоле послал императору письмо с жалобой, что
Арнольд поддерживает народную фракцию, которая домогается
учреждения выборных должностей ста сенаторов и двух консулов и своего собственного императора Фридрих, который как
раз отправлялся в Италию, пришел, естественно, в ярость.
Движение Рима за коммунальные свободы, поощрявшееся
Арнольдом, привело к восстанию, в ходе которого был убит один
кардинал. Тогда новоизбранный папа Адриан наложил на Рим
интердикт. Была как ра„з страстная неделя, и суеверие взяло
верх над римлянами; покорившись, они обещали изгнать Арнольда. Он покинул Рим, но был захвачен войсками императора.
Арнольд был сожжен, а прах еговыбросили в Тибр, так как
боялись, что останки его будут сохранены как святые реликвии.
После проволочки, вызванной отказом Фридриха держать уздечку и стремя папы, пока тот спешивался с лошади, папа короновал императора в 1155 году в обстановке сопротивления
народных масс, которое было подавлено в потоках крови
Отделавшись от праведного человека, политические дельцы
развязали себе руки для возобновления своей распри
Папа, которому удалось заключить мир с норманнами,
в 1157 году осмелился разорвать с императором. Война между
императором, с одной стороны, и папой и ломбардскими городами — с другой, длилась почти без перерыва двадцать лет. Норманны обычно поддерживали папу. Главное бремя борьбы против императора легло на плечи Ломбардской лиги, лозунгом
1
Говорили, что он был учеником Абеляра, но это утверждение сомнительна.
1 5
~86
449
которой была «свобода» и которая вдохновлялась могучим
народным чувством. Император осаждал разные города,
а в 1162 году даже взял Милан; город он приказал стереть
с лица земли, а жителям убираться на все четыре стороны.
Однако уже через пять лет Лига отстроила Милан заново и
прежние жители возвратились. В том же году император, предусмотрительно запасшись антипапой', во главе огромной
армии двинулся на Рим. Папа бежал, и дело его казалось
проигранным, но чума уничтожила армию Фридриха, и он возвратился в Германию одиноким беглецом. Хотя теперь союзником Ломбардской лиги выступала не только Сицилия, но к
греческий император, Барбаросса предпринял еще одну попытку, закончившуюся в 1176 году его поражением в битве при
Леньяно. После этого ему пришлось заключить мир, предоставивший городам все реальные гарантии свободы. Что же
касается конфликта между империей и папством, то условия
мирного договора не дали полной победы ни одной из
сторон.
Конец Барбароссы был достойным. В 1189 году он отправился в третий крестовый поход и в следующем году умер.
Подъем свободных городов оказался наиболее значительным
результатом этой длительной борьбы. Власть императора была
связана с разлагающейся феодальной системой; власть папы,
хотя она все еще усиливалась, покоилась главным образом на
том, что тогдашнее общество нуждалось в папе как антагонисте
императора, и потому пришла в упадок, когда император перестал представлять собой угрозу, власть же городов была новым
фактором, результатом экономического прогресса и источником
новых политических форм. И хотя это еще не обнаружилось
в XII столетии, но тем не менее итальянские города вскоре
создали нецерковную культуру, достигшую наивысшего своего
развития именно в литературе, искусстве и науке. Все это оказалось возможным благодаря
успешному сопротивлению
итальянских городов Барбароссе.
Все крупные города Северной Италии жили торговлей; в ХЦ
столетии, когда в стране стало больше порядка, купцы достигли
небывалого процветания. Морским городам — Венеции, Генуе
и Пизе — никогда не приходилось с оружием в руках бороться
за свою свободу, поэтому они были менее враждебны импераг
тору, чем города, расположенные у подножия Альп, которые
были важны для него как ворота в Италию. Именно по это#
причине Милан является наиболее показательным и значительным из итальянских городов того времени.
ь
1
Почти все эти годы, помимо папы, был и антипапа После смерти
Адриана IV из-за папской мантии «сцепились» два^ претендента — Александр III и Виктор IV. Виктор IV (бывший антипапой), не сумев захватить
мантию, получил от своих сторонников другую мантию, которую он приготовил, но второпях надел наизнанку.
н.
450
Вплоть до периода Генрдха III миланцы обычно довольствовались верностью своему архиепископу. Однако движение патариев, о котором мы говорили в одной из предшествующих глав,
изменило положение: архиепископ принял сторону знати, а мощное народное движение обратилось и против епископа, и против
знати. Итогом этого движения явились некоторые начатки демократии и конституция, согласно которой правители города
избирались гражданами. В разных северных городах, особенно
же в Болонье, сложилась образованная прослойка светских юристов, весьма сведущих в римском праве; вообще богатые миряде начиная с XII столетия по уровню образования значительно превосходили феодальную знать к северу от Альп. Несмотря на то, что богатые торговые города выступали в борьбе
против императора в союзе с папой, они не разделяли церковного взгляда на вещи. В XII и XIII столетиях многие из этих
городов переняли ереси пуританского толка, как купцы Англии
и Голландии после Реформации. Позднее они склонялись
к вольнодумству, на словах сохраняя верность церкви, но в действительности утратив всякое подлинное благочестие. Данте
является последним представителем старого типа, Бокаччо —
первым представителем нового типа.
3. Крестовые походы
Крестовые походы к.ак войны не представляют для нас интереса, но они имеют известное значение для истории культуры.
Было вполне естественно, что инициативу крестоносного движения взяло в свои руки папство, ибо цель этого движения была
(по крайней мере внешне) религиозной; в итоге военная пропаганда и возбужденное крестовыми походами религиозное рвение
привели к усилению власти пап. Другим важным результатом
крестовых походов были массовые убийства евреев; евреи,
оставшиеся в живых, часто лишались всего своего имущества и
подвергались насильственному крещению. Массовые убийства
евреев имели место в Германии во время первого крестового похода и в Англии во время третьего крестового похода, после
вступления на престол Ричарда Львиное Сердце. Йорк, где началось правление первого христианского императора, стал ареной одного из самых ужасающих массовых истреблений евреев.
До крестовых походов евреи почти монопольно держали
в своих руках торговлю восточными товарами по всей Европе;
после окончания крестовых походов преследования евреев
привели к тому, что эта торговля перешла в основном в рукя
христиан.
Другим, совершенно иным по характеру, итогом крестовых
походов явилось то, что они дали толчок литературному общению с Константинополем. Результатом эгого общения были
многочисленные переводы с греческого языка на латинский,
15*
451
выполненные на протяжении XII и начала XIII столетий. Европейцы (особенно венецианцы) всегда поддерживали широкие торговые связи с Константинополем; но итальянские купцы не морочили себе голову греческими классиками, во всяком случае не
больше, чем английские или американские купцы в Шанхае морочили себе голову китайскими классиками. (Знанием китайских
классиков Европа была обязана в основном миссионерам.)
4. Развитие схоластики
Возникновение схоластики в узком смысле слова относится
к началу XII столетия. Схоластику как философскую школу отличает ряд характерных черт. Во-первых, схоластика замыкается в пределах того, что представляется писателю религиозной ортодоксией; если его воззрения осуждаются церковным
собором, он обычно выражает готовность отречься от своих
взглядов. Это нельзя приписывать одной лишь трусости; такое
^поведение аналогично подчинению судьи решению апелляционного суда. Во-вторых, в пределах ортодоксии высшим авторитетом все больше и больше признается Аристотель, знакомство
с сочинениями которого постепенно значительно расширилось на
протяжении XII и XIII столетий; Платон уже утрачивает то
первенствующее положение, которое он занимал ранее. В-третьих, большим почтением пользуются «диалектика» и силлогистический метод рассуждения; в общем схоластам присущи копание в мелочах и любовь к диспутам, а не мистицизм. В-четвертых, установление того факта, что Аристотель и Платон придерживались различных воззрений по вопросу об универсалиях,
выдвигает этот вопрос на передний план; однако было бы ошибочно думать, что универсалии являются главной проблемой
философов того времени.
XII столетие в области схоластики, как и в других областях,
расчищает- дорогу следующему столетию, которому 'принадлежат величайшие имена. Однако более ранние мыслители представляют интерес как пионеры. Представителей схоластики отличают новая уверенность в собственных умственных силах и,
несмотря на благоговение перед Аристотелем, свободное и решительное применение разума во всех вопросах, обсуждение
которых догма не сделала слишком опасным. Недостатки схоластического метода аналогичны тем недочетам, которые неизбежно возникают, когда упор делается на «диалектику». Недостатки эти сводятся к следующему: безразличие к фактам и
науке, вера во всесилие аргумента в вопросах, которые можно
решать только при помощи наблюдения, наконец, совершенно
непомерное подчеркивание значения словесных различий и тонкостей. Мы уже имели случай отметить эти 'Недостатки в связи
с Платоном, но в схоластике они проявляются в гораздо более
крайней форме.
452
Первым философом, которого можно считать схоластом
в строгом смысле этого слова, является Росцелин. О нем известно не очень много. Росцелин родился в Компьене около
1050 года и преподавал в Лоше, в Бретани, где у него учился
Абеляр. Реймский собор 1092 года обвинил Росцелина в ереси;
из страха, что церковники, падкие к линчеванию, забьют его
камнями до смерти, он отрекся от своих взглядов. Росцелин бежал в Англию, но и здесь оказался достаточно опрометчивым и
сцепился со св. А«сельмам. На этот раз он бежал в Рим, где
примирился с церковью. Около 1120 года Росцелин исчезает из
истории; дата его смерти чисто предположительна.
Из написанного Росцелином не сохранилось ничего, кроме
одного письма к Абеляру, которое касается догмата троичности.
В письме этом Росцелин, унижая Абеляра, потешается над его
кастрацией. Ибервега, редко обнаруживающего какие-либо чувства, это побуждает заметить, что Росцелин не мог быть очень
симпатичной личностью. Кроме того письма, взгляды Росцелина
известны главным образом по полемическим сочинениям Ансельма и Абеляра. Согласно Анселвму, Росцелик утверждал, что
универсалии суть лишь flatus vocis, «дуновение голоса». Если
понимать эю буквально, то смысл слов Росцелина таков: универсалия есть физическое явление — то именно, которое имеет
место, когда мы произносим слово. Однако трудно предположить, чтобы Росцелин утверждал что-либо столь несуразное.
Ансельм далее заявляет, что, согласно Росцелииу, человек —
это не единство, а только общее имя; этот взгляд Ансельм как
добрый платоник приписывает тому, что Росцелин считает реальностью лишь то, что является чувственным. В общем, по-видимому, Росцелин придерживался воззрения, что целое, имеющее части, само по себе лишено реального существования и является только словом; реально существуют части. Подобное
воззрение могло привести его, а может быть, и действительно привело к крайнему атомизму. Во всяком случае, оно
привело его к неприятностям в связи с толкованием догмата
троичности. Росцелин считал, что три божественных лица есть
три различные субстанции и что только укоренившаяся привычка мешает нам назвать их тремя богами. Альтернативой
этого воззрения, им не принимаемой, является, по мнению Росцелина, лоложение, что не только сын, но и отец и святой дух
были воплощены. От всех этих умозрений в той мере, в какой
они были объявлены еретическими, Росцелин отрекся на Реймсском соборе 1092 года. Установить истинные взгляды Росцелина
по вопросу об универсалиях не представляется возможным, но,
во всяком случае, ясно, что он был своего рода номиналистом.
Ученик Росцелина Абеляр (фамилия его писалась Abelard
или Abailard) и по таланту и по известности намного превосходил своего учителя. Он родился недалеко от Нанта в 1079 году, учился в Париже у Гильома из Шампо (реалиста), а затем
453
сам преподавал в Парижской соборной школе, где выступал
против взглядов Гильома и вынудил его видоизменить их. Некоторое время Абеляр посвятил изучению теологии под руководством Ансельма Лаонского (не архиепископа), а затем
в 1113 году возвратился в Париж, где завоевал необычайную
популярность как преподаватель. Именно в это время Абеляр
стал возлюбленным Элоизы, племянницы каноника Фульберта.
По настоянию каноника Абеляр был кастрирован, и ему и Элоизе пришлось удалиться от мира: ему — в монастырь Сен-Дени,
ей — в Аржентейский женский монастырь. По мнению немецкого ученого Шмейдлера, знаменитая переписка Абеляра и
Элоизы была от начала до конца сочинена самим Абеляром и
является литературным вымыслом. Я не считаю себя компетентным судить, насколько эта теория соответствует истине, но
в личности Абеляра нет 'ничего, что делало бы ее невозможной.
Он всегда отличался тщеславием, заносчивостью и высокомерием; несчастья же, выпавшие на его долю, сделали его озлобленным и породили в нем чувство унижения. На письмах Элоизы
лежит печать гораздо большей благочестивости, чем на письмах Абеляра, и вполне можно представить себе, что'он сочинил
письма, чтобы утешить свою уязвленную гордыню.
Даже в монастырском уединении Абеляр продолжал пользоваться огромным успехом как преподаватель. Молодежи импонировали его одаренность, диалектическое искусство и непочтительное отношение к другим преподавателям. Люди старшего
поколения платили Абеляру взаимной антипатией, и в 1121 году
он был осужден на Суассонском соборе за неортодоксальную
книгу о догмате троичности. Принеся должное покаяние, Абеляр стал аббатом монастыря св. Гильдазия в Бретани, монахи
которого показались ему дикими грубиянами. Проведя в этом
изгнании четыре несчастных года, Абеляр вернулся к относительной цивилизации. О дальнейшей истории его жизни не известно, кроме того, что он продолжал преподавать с огромным
успехом, как свидетельствует Иоанн Солсберийский. В 1141 году по наущению св. Бернарда Абеляр был вновь осужден, на
этот раз на Санском соборе. Он удалился в Клюни и в следующем году умер.
Самой знаменитой, книгой Абеляра, написанной в 1121 -^—
1122 годах, является «Да и нет» (Sic et Non). Здесь он выдвигает диалектические аргументы в пользу и против огромною
множества тезисов, часто даже не пытаясь прийти к какомулибо заключению; ясно чувствуется, что он влюблен в самый
процесс диспута и считает его полезным средством развитии
ума. Книга оказала значительное влияние «а пробуждение людей от догматической спячки. Воззрение Абеляра, согласно которому диалектика (не считая священного писания) является
единственным путем к истине (хотя такой взгляд и не может
быть принят ни одним эмпириком), в свое время оказало благо454
творное воздействие, ослабляя силу предрассудков и поощряя
бесстрашное применение разума. Абеляр утверждал, что, помимо
священного писания, нет ничего непогрешимого, даже апостолы
и отцы церкви могут заблуждаться.
С современной точки зрения Абеляр придавал слишком
большое значение логике. Считая логику по преимуществу христианской наукой, он обыгрывал происхождение ее названия от
слова «логос». «В начале было Слово», — говорит евангелие от
св. Иоанна, и это, по мнению Абеляра, доказывает первенствующее положение логики.
Абеляр сыграл наибольшую роль в развитии логики и теории познания. Его философия — это критический анализ, преимущественно лингвистический. Что касается универсалий,
иначе говоря, того, что может утверждаться о многих различных вещах, то Абеляр считает, что мы утверждаем не о вещи,
а о слове. В этом смысле он номиналист. Однако, возражая
Росцелину, Абеляр указывает, что «flatus vocis» есть вещь; поэтому мы утверждаем не о слове как физическом явлении, а о
слове как значении. В этом пункте Абеляр взывает к Аристотелю. Он заявляет, что вещи походят друг на друга и это сходство дает начало универсалиям. Однако точка сходства между
двумя сходными вещами сама по себе не есть вещь, в этом и состоит заблуждение реализма. Абеляр высказывает некоторые
мысли, проникнутые даже еще большей враждебностью к реализму, например, что общие понятия не имеют основания в природе вещей, а являются искаженными образами многих вещей.
Тем не менее Абеляр не отвергает в целом платоновские идеи:
они существуют в божественном уме как образцы для творения;
фактически — они «концепты» бога.
Все эти мысли, несомненно, весьма талантливы независимо
от того, верны они или ошибочны. Самые современные обсуждения проблемы универсалий оказались ненамного более плодотворными по своим результатам.
Св. Бернард, святость которого ничего «е прибавила к его
"короткому уму', не сумел понять Абеляра и очернил его несправедливыми обвинениями. Он утверждал, что Абеляр рассуждает
о троице как Арий, о благодати — как Пелагий и о лице Христа— как Несторий; что когда Абеляр в поте лица тщится превратить Платона в христианина, он доказывает лишь, что сам
является язычником; более того, что Абеляр разрушает благо
христианского вероучения своим утверждением, будто бог может быть полностью познан при помощи человеческого разума.
На самом деле Абеляр никогда не высказывал последней мысли и всегда оставлял большой простор для веры, хотя, как и
св. Ансельм, полагал, что троичность может быть доказана
рационалистически, без помощи откровения. Правда, одно время
1
«Св. Бернард велик не умом, а характером» («Encyclopaedia Britannica»).
455
Абеляр отождествлял святой дух -с платоновской мировой душой, но как только ему указали на еретичность этого воззрения,
он отрекся от него. Может быть, обвинения в ереси навлекли на
Абеляра не столько его доктрины, сколько его задиристый характер, ибо привычка хулить жрецов науки завоевала ему сильнейшую неприязнь всех влиятельных особ.
Большинство ученых того времени были меньшими поклонниками диалектики, чем Абеляр. Существовало, особенно в
шартрской школе, гуманистическое движение, представители
которого восхищались античностью и следовали Платону и
Боэцию. Снова появился интерес к математике: Аделярд Батский в 'самом начале XII столетия совершил путешествие
в Испанию; результатом этого явился его перевод Евклида.
В противоположность бесплодному схоластическому методу
возникло сильное мистическое движение, вождем которого был
св. Бернард. Отец его был рыцарем, умершим во время первого
крестового похода. Сам Бернард был монахом-цистерцианцем,
а в 1115 году стал аббатом вновь основанного монастыря
Клерво. Он оказывал огромное влияние на церковную политику':
решал судьбу антипап, боролся с ересью в -Северной Италии и
Южной Франции, обрушивал тяжесть ортодоксии против чересчур смелых философов и проповедовал второй крестовый поход.
В своих нападках на философов Бернард обычно добивался
успеха; но после того, как его второй крестовый поход закончился катастрофой, он не сумел добиться осуждения /Кильбера
Порретанского, который сходился во взглядах с Боэцием больше,
чем это казалось допустимым праведному истребителю ереси.
Несмотря на то, что Бернард был политиком и изувером, он был
человеком искреннего религиозного темперамента, и принадлежащие ему латинские гимны отличаются большой красотой '.
Среди лиц, подпавших под влияние Бернарда, мистицизм получал все большее преобладание, пока он не перешел в нечто
подобное ереси в учении Иоахима Флорского (ум. в 1202 году).
Однако влияние последнего приходится на более поздний период. Св. Бернард и его последователи искали религиозную
истину не на путях рационального мышления, а на путях субъективного опыта и созерцания. Абеляр и Бернард, возможно,
в равной мере страдали односторонностью
Будучи религиозным мистиком, Бернард сожалел по поводу
того, что папство втянулось в мирские дела, и осуждал
светскую власть. Хотя Бернард был проповедником крестового
похода, ему, видимо, было невдомек, что ведение войны требует
организации и не может держаться на одном лишь энтузиазме.
Бернард сетует, что помыслы людские поглощает «не закон
1
В средневековых латинских гимнах, рифмованных и тонических, полечила выражение — порой возвышенное, порой нежное и патетическое — лучшая сторона религиозных чувствований той эпохи.
456
Господа, а закон Юстиниана». Он приходит в ужас, когда папа
защищает свои владения при помощи военной силы. Дело
папы — религия, а к действительной власти он не должен стремиться. Однако эта точка зрения соединяется в Бернарде с чувством безграничного благоговения перед папой, которого он
величает «князем епископов, наследником апостолов, первородства Авеля, управления Ноя, патриаршества Авраама, чина
Мельхиседека, сана Аарона, власти Моисея, судейства Самуила, могущества Петра, помазания Христа». Фактическим итогом деятельности св. Бернарда явилось, несомненно, огромное
умножение власти папы в сфере светских дел.
Иоанн Солсберийский не был значительным мыслителем,
но написанная им летопись, основанная на слухах и сплетнях,
является ценным источником для изучения его времени. Иоанн
служил секретарем у трех архиепископов Кентерберийских, одним из которых был Беккет; он являлся другом Адриана IV;
к концу своей жизни он стал епископом Шартра, где и умер
в 1180 году. В вопросах, лежавших за пределами веры,
Иоанн — человек скептического склада, сам себя он называл
академиком (в том смысле, в котором этот термин употребляет
св. Августин). К королям он питал умеренное почтение: «Неграмотный король — это коронованный осел». Иоанн чтил
ев Бернарда, но отлично понимал, что предпринятая им попытка примирить Платона и Аристотеля обречена на неудачу.
Иоанн восхищался Абеляром, но высмеивал его теорию универсалий, впрочем, равно как и теорию Росцелина. Логику Иоанн
считал полезным введением в науку, но самое по себе занятием
пустым и бесплодным. Он утверждал, что Аристотель может
быть превзойден даже в логике; чувство почтения к древним
авторам не должно служить помехой на пути критического применения разума Платон все еще является для Иоанна «царем
всех философов». Он лично знаком с большинством ученых
своего времени и принимает дружеское участие в схоластических диспутах. Посетив как-то одну философскую школу,
в которой он не быт тридцать лет, Иоанн с улыбкой обнаруживает, что в ней продолжают обсуждать все те же проблемы.
Атмосфера общества, в котором он вращается, весьма сходна
с атмосферой общих гостиных в Оксфорде лег тридцать
назад. К концу жизни Иоанна соборные школы уступили место
университетам, а университеты, по крайней мере в Англии,
обнаружили удивительную живучесть традиций с того времени
и вплоть до наших дней.
На протяжении XII столетия переводчики постепенно умножили число греческих книг, доступных западным ученым.
Было три основных источника таких переводов: Константинополь, Палермо и Толедо. Наиболее значительным из них был
Толедо, но переводы, проникавшие отсюда, часто выполнялись
с арабского языка, а не непосредственно с греческого языка.
457
Во второй четверти XII столетия архиепископ Толедский
Раймунд основал переводческую школу, деятельность которой
оказалась весьма плодотворной. В 1128 году Иаков Венецианский перевел «Аналитику», «Топику» и «Sophistici Elenchi» ';
«Вторая
аналитика»
показалась
западным
философам
слишком трудной. Генрих Аристипп из Катании (ум. в 1162 году)
перевел диалоги «Федон» и «Менон», но его переводы не
оказали непосредственного влияния. Каким бы неполным ни
было знание греческой философии в XII столетии, ученые
сознавали, что значительную часть ее Западу еще предстоит
открыть, и на этой почве возникла известная жажда более
полно ознакомиться с античностью. Иго ортодоксии не было
таким уж суровым, как иной раз думают; философ всегда мог
изложить свои взгляды в книге, а потом, в случае необходимости, изъять из нее еретические места после того, как они
будут подвергнуты всестороннему публичному обсуждению.
Большинство философов того времени были французами,
а Франция имела для церкви большое значение как противовес империи. Какие бы богословские ереси ни могли возникать
среди философов, в политическом отношении все ученые
клирики стояли на ортодоксальных позициях; это делало особенно одиозной фигуру Арнольда Брешианского, составлявшего исключение из правила. В целом ранняя схоластика можег
рассматриваться в политическом отношении как детище борьбы
церкви за власть.
1
сСофистические доказательства». — Прим
перев.
Г л а в а XII
XIII СТОЛЕТИЕ
В XIII столетии средние века достигли наивысшей точки
своего развития. Синтез, постепенно создававшийся со времени
падения Рима, достиг предельной полноты. XIV столетие
принесло с собой разложение учреждений и философий;
XV столетие положило начало тех учреждений и философий,
которые мы и поныне считаем новыми. Великие люди XIII столетия были действительно великими: Иннокентий III, ов. Франциск, Фридрих II и Фома Аквинский являются, каждый на
свой лад, высшими представителями тех типов, которые они
воплощают. XIII столетие дало также великие достижения,
не столь определенно связанные с великими именами: готические соборы Франции, романтическую литературу циклов
о Карле Великом, Артуре и Нибелунгах, начатки конституционного правления, воплощенные в Великой хартии и палате общин.
Вопрос, интересующий нас наиболее непосредственным образом,— это история схоластической философии, особенно система
Аквинского, но рассмотрение этого вопроса я откладываю
до следующей главы, с тем чтобы предварительно попытаться
дать общее представление о тех событиях, которые оказали
наибольшее влияние на формирование духовной атмосферы
века.
Центральной фигурой начала столетия является папа Иннокентий III (1198—1216), проницательный политик, человек
безграничной энергии, непоколебимый поборник наиболее
крайних притязаний папства, но чуждый христианского смирения. При своем посвящении он избрал для проповеди текст:
«Смотри, я поставил тебя в сей день над народами и царствами,
чтобы искоренять и разорять, губить и разрушать, созидать и
насаждать». Сам себя Иннокентий называл «царем царей,
владыкой владык, священником во веки веков по чину Мельхиседека». Чтобы навязать другим подобное представление
о себе, Иннокентий пользовался всяким благоприятным обстоятельством. В Сицилии, которая была завоевана императором
Генрихом VI (ум. в 1197 году), женатым на Констанции,
наследнице норманнских королей, новым королем являлся
Фридрих; ему было всего три года в момент вступления Иннокентия на папский престол. Королевство бурлило, и Констанция нуждалась в помощи папы. Она сделала его опекуном
младенца Фридриха и добилась от Иннокентия признания
459
прав своего сына в Сицилии ценой признания папского верховенства. Сходные признания сделали Португалия и Арагон.
В Англии король Иоанн после яростного сопротивления был
вынужден уступить свое королевство Иннокентию и получить
его обратно в качестве папского лена.
Только венецианцы в известной мере взяли верх над Иннокентием в деле четвертого крестового похода. Крестоносное
воинство должно было погрузиться на суда в Венеции, но здесь
возникли трудности с обеспечением достаточного количества
кораблей. Достаточное количество кораблей имели одни венецианцы, но они настаивали (из чисто коммерческих соображений) на том, что было бы гораздо лучше завоевать не Иерусалим, а Константинополь, во всяком случае это явилось бы
полезной промежуточной ступенью, тем более что Восточная
империя никогда не обнаруживала особенно дружественных
чувств по отношению к крестоносцам. Было признано необходимым пойти на уступки Венеции; Константинополь был взят,
и в нем воцарился латинский император. На первых порах
Иннокентий был раздражен; но затем он рассудил, что теперьто открывается возможность воссоединить восточную и западную церкви. (Нацежда эта оказалась тщетной.) Кроме этого
случая, я не знаю никого, кому когда-либо и хоть в какой-то
мере удалось взять верх над Иннокентием. По его приказу
предприняли великий крестовый поход против альбигойцев,
в результате которого в Южной Франции были с корнем
вырваны ересь, счастье, процветание и культура. Иннокентий
низложил Раймунда, графа Тулузского, не обнаружившего рвения к коестовому походу, и закрепил большую часть области
альбигойцев за предводителем крестоносцев Симоном де Монфором, отцом создателя парламента. Иннокентий вступил в конфликт с императором Отгоном и обратился к немцам с призывом низложить своего правителя. Они так и поступили и по совету Иннокентия избрали вместо него императором Фридриха II,
который достиг к этому времени совершеннолетия Но за поддержку, оказанную Фридриху, Иннокентий потребовал ужасающую цену в виде обещаний, которые, однако, Фридрих
твердо решил нарушить при первой же возможности.
Иннокентий III был первым великим папой, в котором не
было ни грана святости. Реформа церкви дала возможность
иерархам чузствовать себя спокойно относительно ее нравственного престижа, и поэтому они решили, что им нечего больше
утруждать себя святым образом жизни. Стремление к власти,
начиная с Иннокентия III, все более и более подчиняло
себе политику папства и даже в годы его понтификата вызвало
оппозицию со стороны некоторых религиозных людей. С целью
усиления власти курии Иннокентий III провел кодификацию канонического права; Вальтер фон дер Фогельвейде назвал этот
кодекс «самой мерзкой книгой, которую когда-либо произвел
460
на свет ад». И хотя самые ошеломляющие победы папства были
еще впереди, но уже в этот момент можно было предугадать
характер его последующего упадка.
Фридрих II, чнгекуном которого являлся Иннокентий III,
в 1212 году отправился в Германию и с помощью папы был
избран императором на место Отгона. Иннокентий не дожил,
чтобы увидеть, какого страшного врага папства он взрастил
в лице Фридриха.
Фридрих — один из самых замечательных 'правителей, каких только знает история, — провел свои детские и юношеские
годы в трудных и неблагоприятных условиях. Отец его,
Генрих VI (сын Барбароссы), разбил сицилийских норманнов и
женился на Констанции, наследнице королевского престола. Он
поставил немецкий гарнизон, который навлек на себя ненависть
сицилийцев; но в 1197 году, когда Фридриху было всего три
года, его огец умер. Тогда Констанция выступила против немцев и попыталась править без них, с помощью папы. Немцы затаили злобу, и Оттон предпринял попытку завоевать Сицилию;
это и было причиной его конфликта с папой. Палермо, где прошли детские годы Фридриха, имел и другие поводы для волнений. Мусульмане поднимали восстания; пизанцы и генуэзцы
боролись друг с другом и со всеми остальными за обладание
островом; влиятельные слои в Сицилии без конца переходили
из одного стана в другой, в зависимости oi того, какая партия
предлагала более высокую цену за предательство. Однако
в культурном отношении Сицилия имела огромные преимущества. Мусульманская, византийская, итальянская и немецкая
цивилизации сталкивались и 'перемешивались здесь, как нигде.
Греческий и арабский языки продолжали оставаться в Сицилии живыми языками. Фридрих научился бегло говорить на
шести языках, и на всех шести был остроумен. Он был большим
знатоком арабской философии и поддерживал дружественные
отношения с мусульманами, чем приводил в ужас благочестивых христиан. Фридрих являлся Гогенштауфеном и в Германии
мог бы сойти за немца Но по культуре и чувствованиям он был
итальянцем с примесью византийского и арабского элементов.
Современники наблюдали за его деятельностью с изумлением,
мало-помалу переходившим в ужас; они называли его «чудом
мира и изумительным творцом нового». Еще при жизни Фридрих стал легендарной личностью. Ему приписывали авторство
книги «О трех обманщиках» («De Tribus Impostoribus»); под
тремя обманщиками имелись в виду Моисей, Христос и Магомет Книга эта, в действительности никогда не существовавшая ',
последовательно приписывалась миогим врагам церкви; последним из них был Спиноза.
1
С мнением Рассела, восходящим, видимо, к старой точке зрения де Ламоннэ, нельзя согласиться — Прим перев.
461
Во время соперничества Фридриха с императором Отгоном
впервые стали употребляться клички «гвельф» и «гибеллин».
Они являются искажением фамильных имен двух соперников—
«Вельф» и «Вейблинген». (Кстати, племянник Отгона приходится предком правящему британскому королевскому роду.)
Иннокентий III умер в 1216 году. Отгон, потерпевший поражение от Фридриха, умер в 1218 году. Новый папа Гонорий.,111
на первых 'порах поддерживал с Фридрихом хорошие отношения, но вскоре между ними возникли разногласия. Во-первых,
Фридрих отказался отправиться в крестовый поход; затем
у него начались нелады с ломбардскими городами, которые
в 1226 году заключили между собой 'наступательный и оборонительный союз сроком на 25 лет. Ломбардские города питали
к немцам чувство ненависти; один из их поэтов сочинил пламенные стихи, направленные против немцев: «Не любите немцев; подальше, подальше от этих сумасшедших псов». Стихи
эти, по-видимому, выражали чувства всей Ломбардии. Фридрих хотел задержаться в Италии, чтобы разделаться с городами, но в 1227 году Гонор'ий III умер и преемником его стал
Григорий IX, пылкий аскет, питавший чувство любви к- св.
Франциску, который платил ему взаимной любовью. (Через два
года после смерти св. Франциска Григорий причислил его
к лику святых.) На первом плане у Григория стоял крестовый
поход, и за отказ участвовать в нем он отлучил Фридриха от
церкви. Фридрих, женатый на дочери и наследнице иерусалимского короля, был вовсе не против отправиться в крестовый
поход, если бы это позволили ему дела; он называл сам себя
иерусалимским королем. В 1228 году, еще будучи отлучен от
церкви, Фридрих и впрямь отправился на Восток; это разъярило Григория даже сильнее, чем его предыдущий отказ, ибо
как мог предводительствовать армией крестоносцев человек, преданный папой анафеме? Прибыв в Палестину, Фридрих установил дружественные отношения с мусульманами, стал оправдываться перед ними, что Иерусалим дорог христианам, хотя стратегическое значение его ничтожно, и добился того, что уговорил
их мирно уступить ему Иерусалим. Это еще более взбесило папу:
с неверными нужно было воевать, а не вести переговоры. Несмотря на это, Фридрих был по всей форме коронован в Иерусалиме, и никто не мог оспаривать, что он добился полного'
1
успеха. В 1230 году между папой и императором был восста
новлен мир.
1
Следующие несколько лет, пока этот мир поддерживался ,
1
император посвятил делам Сицилийского королевства. С по
мощью своего первого министра Пьетро делла Винья он издатг
новый свод законов, построенный на основе римского права и
свидетельствовавший о высоком уровне цивилизации в южных
владениях Фридриха; этот свод законов был незамедлительно
переведен на греческий язык в интересах той части населения,
462
которая говорила по-гречески. Важную роль сыграл университет, основаиный Фридрихом в Неаполе. Фридрих чеканил золотые монеты, получившие название «августалов» — первые золотые монеты на Западе за много столетий. Фридрих облегчил
условия торговли и уничтожил все внутренние пошлины. Он
даже созывал выборных представителей городов на заседания
своего совета, который, однако, пользовался лишь совещательными правами.
Конец этому периоду мирных отношений наступил, когда
в 1237 году Фридрих вновь вступил в конфликт с Ломбардской
лигой; папа связал свою судьбу с городами и вновь отлучил
императора от церкви. С этого момента и вплоть до самой
смерти Фридриха, последовавшей в 1250 году, война фактически не прекращалась, становясь постепенно с обеих сторон все
более ожесточенной, жестокой и предательской. Счастье резко
колебалось то в одну, то в другую сторону, и исход борьбы оставался еще не ясным, когда император умер. Однако те, кто
пытался быть преемником Фридриха, были лишены "его силы и
постепенно потерпели поражение, оставив Италию раздробленной, а папу — победителем.
Смерть пап вносила мало перемен в ход борьбы; каждый
новый папа фактически без всяких изменений продолжал политику своего предшественника. Григорий IX умер в 1241 году;
в 1243 году папой был избран Иннокентий IV, ярый враг Фридриха. Людовик IX 1 , несмотря на свою безупречную ортодоксальность, пытался умерить ярость Григория IX и Иннокентия IV, но тщетно. Особенно нетерпимым был Иннокентий IV, который отверг все предложения о переговорах со стороны императора и не разбирался в средствах борьбы против него. Он
объявил Фридриха низложенным с престола, провозгласил
против него крестовый поход и отлучил от церкви всех тех, кто
его поддерживал. Монахи агитировали против Фридриха, мусульмане поднимали восстания, заговоры возникали даже среди
виднейших номинальных его приверженцев. Все это еще более
ожесточало Фридриха; заговорщики были жестоко покараны,
а у пленников вырывали правый глаз и отрубали правую руку.
В один момент этой титанической борьбы Фридрих подумывал об основании новой религии, в которой он должен был
стать мессией, а его министр Пьетро делла Винья — занять
место св. Петра 2 . Он не зашел настолько далеко, чтобы предать свой проект огласке, но поделился им в письме, адресованном делла Винья. Вдруг, однако, Фридрих уверился, основательно или безосновательно, что Пьетро задумал против него
ааговор; он ослепил его и выставил на всеобщее поругание
1
Людовик IX, по прозвищу Святой (1226—1270), — французский король — Прим. перев
2
См. биографическое исследование о Фридрихе II, принадлежащее перу
Германа Канторовича.
463
в клетке; но Пьетро избежал дальнейших страданий, покончив
жизнь самоубийством.
Фридрих, несмотря на всю свою талантливость, не мог бы добиться победы, ибо ^существовавшие в его время антипапские
силы были проникнуты благочестием и демократизмом, в то
время как его целью было нечто подобное восстановлению языческой Римской империи. В области культуры Фридрих был
просвещенным человеком, но в политическом отношении он
стоял на реакционных позициях. Двор Фридриха носил восточный характер: он имел гарем с евнухами. Но именно при этом
дворе зародилась итальянская поэзия; Фридрих и сам имел некоторые заслуги как поэт. В ходе своей борьбы с папством он
опубликовал полемические заметки об опасностях церковного
абсолютизма, которые были бы восторженно приняты в XVI
столетии, но в его время не получили никакого отклика. Еретики, в которых Фридрих должен был бы видеть своих союзников, представлялись ему лишь бунтовщиками, и, чтобы угодить
папе, он подвергал их преследованиям. Если бы не император,
свободные города могли бы стать противниками папы; но до
тех пор, пока Фридрих требовал от них покорности, они приветствовали папу как своего союзника. В итоге, несмотря на то,
что Фридрих был свободен от суеверий своего века, а в культурном отношении намного превосходил других современных
правителей, положение императора вынуждало его стать врагом всех политически свободолюбивых сил. Поражение Фридриха было неизбежным, но из всех исторических деятелей, потерпевших поражение, он остается одним из наиболее интересных.
Еретики, против которых выступал Иннокентий III и
которых преследовали все правители (включая Фридриха),
заслуживают изучения как сами по себе, так и потому, что они
приоткрывают завесу над чувствованиями народа, которые в противном случае в литературе того времени едва ли оставили бы
хоть какой-нибудь след.
Наиболее интересной и вместе с тем наиболее крупной
из этих еретических сект были катары, более известные
в Южной Франции под названием альбигойцев. Родиной доктрин катаров была Азия, откуда они проникли в Европу через
Балканы; доктрины эти получили широкое распространение
в Северной Италии, а на юге Франции их разделяло огромное
большинство населения, включая знать, -которая была рада
предгогу захватить церковные земли. Причина широкого
распространения этой ереси заключалась частично в разочаровании, порожденном крахом крестовых походов, но главным
образом в том нравственном негодовании, которое вызывали
богатство и порочный образ жизни духовенства. В это время
широкое распространение получили чувства, аналогичные
позднейшему пуританизму, в пользу личной святости; чувства
464
эти были связаны с культом бедности. Церковь владела огромными богатствами и в значительной мере обмирщилась: очень
многие священники ' вели кричаще безнравственный образ
жизни. Монахи нищенствующих орденов обвиняли монахов
более старых орденов и приходских священников, утверждая,
что они надругаются над исповедальней, используя ее для
обольщения верующих прихожанок; враги монахов нищенствующих орденов платили им тем же обвинением. Не подлежит никакому сомнению, что в большинстве случаев эти
обвинения были совершенно справедливыми. Чем более церковь
притязала на верховенство, обосновывая свои притязания
религиозными доводами, тем более простые люди ужасались
контрасту между обетами и делами духовенства. В XIII столетии действовали те же побуждения, которые в конечном
счете привели к Реформации. Главное различие заключалось
в том, что светские правители не были готовы связать свою
судьбу с еретиками, а это объяснялось в основном тем, что ни
одна из существовавших тогда философий не могла примирить
ересь с притязаниями королей на господство.
Мы лишены возможности точно установить взгляды катаров,
ибо целиком зависим от свидетельств их врагов. К тому же
церковники, хорошо знакомые с историей ересей, склонны
были приклеивать ко всем им какой-нибудь знакомый ярлык
и приписывать существующим сектам взгляды прежних сект,
часто на основе какого-нибудь весьма отдаленного сходства.
Тем не менее мы располагаем многими данными, почти не
вызывающими никаких сомнений. По-видимому, катары были
дуалистами и, подобно гностикам, считали, что ветхозаветный
Иегова—дурной творец мира, а истинный бог раскрывается только
в Новом завете. Материю катары рассматривали по существу
кай воплощение злого начала и отрицали воскрешение тел
праведников. Порочные, однако, будут покараны переселением в тела животных. Поэтому катары придерживались
вегетарианства, воздерживаясьдаже от употребления яиц,
сыра и молока. Рыбу, однако, они ели, ибо полагали, что
рыбы зарождаются неполовым путем. Всякая плотская связь
внушала катарам отвращение; некоторые из них утверждали,
что брак даже еще омерзительнее, чем блуд, ибо он означает
постоянную и совершаемую с наслаждением связь мужчины
с женщиной. С другой стороны, катары не видели ничего предосудительного в самоубийстве. Новый завет они гтинималн
более буквально, чем ортодоксы: они воздерживались от клятв
и подставляли другую щеку. Преследователи засвидетельствовали пример человека, обвиненного в ереси, который в сво«
оправдание заявил, что он ел мясо, лгал, ругался и быт добрым
католиком.
Более строгие предписания секты обязаны были соблю
дать только некоторые особенно святые люди, называвшиеся
465
«•совершенными»; остальным разрешалось есть мясо и даже
вступать в брак.
Интересно проследить родословную этих доктрин. В Италию
и Францию их перенесли крестоносцы от болгарской секты,
называвшейся богомилами; в 1167 году, когда катары собрались на собор близ Тулузы, на заседаниях его присутствовали
болгарские делегаты. В свою очередь секта богомилов образовалась в результате слияния мавдихеев и павликиан. Павликиане
были армянской сектой, отвергавшей крещение младенцев,
чистилище, заклинание святых и догмат троичности; они постепен«о распространились во Фракию, а оттуда в Болгарию. Павликиане являлись последователями Марциона (ок. 150 года
н. э.), который сам считал, что он следует св. Павлу, отвергая
еврейские элементы в христианстве, и обнаруживал известное
родство с гностиками, хотя и не примыкал к их движению.
Из других ересей, получивших широкое распространение, я
рассмотрю лишь одну — ересь вальденсов. Они были последователями Петра Вальденса, энтузиаста, который в 1170 году
провозгласил «крестовый поход» во имя соблюдения Христова
закона. Он роздал все свое добро бедным и основал общество,
названное «Лионскими беднякамл», члены которого соблюдали
идеал бедности и вели строго добродетельный образ жизни. На
первых порах вальденсы пользовались папской поддержкой, но
они слишком резко поносили безнравственный образ жизни духовенства и были осуждены Веронским собором 1184 года.
Тогда они решили, что каждый праведный человек сам вправе
проповедовать и истолковывать священное писание; они стали
назначать своих собственных священников, обходясь без услуг
католического духовенства
Вальденсы распространились в
Ломбардии, а также в Чехии, где они расчистили дорогу гуситам. Во время карательного похода против альбигойцев, который задел и вальденсов, многие из них бежали в Пьемонт;
именно преследование пьемонтских вальденсов во времена
Мильтона вызвало его сонет «Отомсти, о Господи, за твоих уби
енных святых». Вальденсы уцелели до наших дней в отдаленных альпийских долинах и в Соединенных Штатах.
Все эти ереси встревожили церковь, и для их подавления
были предприняты энергичные меры. Иннокентий III считал/
что еретики заслуживают смерти, ибо они повинны в измене
Христу. Он призвал французского короля выступить в кресто-вый поход против альбигойцев, что тот и сделал в 1209 году;.
Крестовый поход ознаменовался невероятными жестокостями;
особенно ужасающая резня была устроена после взятия Кар~<
кассона. Раскрытие ереси лежало >на обязанности епископов, н©
это оказалось слишком обременительным для людей, имевших
и другие обязанности, и в 1233 году Григорий IX учредил инквизицию, которой была передана эта часть обязанностей епископата. После 1254 года лицам, обвиненным инквизицией, было
466
запрещено пользоваться услугами адвокатов. В случае осуждения имущество обвиняемых конфисковывали — во Франции
в пользу короны. Когда обвиняемый признавался виновным,
его передавали в руки светских властей с просьбой пощадить
его жизнь; но если светские власти отказывались предать осужденного сожжению, они сами подлежали суду инквизиции.
В компетенцию инквизиции входило преследование не только
ереси в обычном смысле этого слова, но и колдовства и ведовства. В Испании деятельность инквизиции была направлена
главным образом против тайных евреев. Функции инквизиции
исполнялись в основном доминиканцами и францисканцами.
Инквизиция никогда не проникала в Скандинавию или Англию,
но англичане обнаружили полную готовность воспользоваться
ее услугами против Жанны д'Арк. В целом деятельность инквизиции оказалась вполне успешной; в самом начале своего
существования инквизиция полностью истребила ересь альбигойцев.
В начале XIII столетия церковь стояла перед угрозой восстания, едва ли менее грозного, чем то, которое вспыхнуло
против нее в XVI столетии. От этого восстания церковь была
спасена в значительной мере благодаря появлению нищенствующих орденов; св. Франциск и св. Доминик сделали для ортодоксии гораздо больше, чем даже самые энергичные папы.
Св. Франциск Ассизский (1181 или 1182—1226) был одним
из самых обаятельных людей, каких только знает история Он
происходил из зажиточной семьи и в дни своей молодости не
был чужд обычным развлечениям. Но как-то раз, когда Франциск проезжал верхом мимо прокаженного, внезапный порыв
сострадания внушил ему спешиться с лошади и поцеловать несчастного. Вскоре после этого случая он решил отказаться от
всех мирских благ и посвятить свою жизнь проповедничеству и
добрым делам. Отец Франциска, почтенный деловой человек,
пришел в ярость, но оказался бессильным удержать сына от
этого шага. Вскоре св. Франциск собрал группу последователей, которые все дали обет соблюдения полной бедности. На
первых порах церковь относилась к движению францисканцев
с известной подозрительностью: уж слишком оно походило на
движение «Лионских бедняков». Первые миссионеры, посланные
св. Франциском в отдаленные местности, были сочтены еретиками, ибо они следовали в жизни идеалу бедности, вместо того
чтобы (как монахи) ограничиваться принесением обета бедности, который никто не принимал всерьез. Но Иннокентий III
оказался достаточно проницательным, чтобы разглядеть ту
пользу, которую могло принести движение францисканцев,
еели бы его удалось удержать в рамках ортодоксии, и в 1209
или 1210 году признал новосозданный орден. Григорий IX, бывший личным другом св. Франциска, продолжал оказывать ему
покровительство, навязывая в то же время ему некоторые
467
правила, которые шли вразрез с энтузиастическими и анархическими побуждениями святого. Франциск стремился истолковывать обет бедности в самом строгом смысле, какой только ему
можно было придать; он возражал против того, чтобы его последователи пользовались жилищами или церквами. Францисканцы должны были питаться только тем, что соберут нищенством, и не иметь никаких жилищ, кроме того, что могло предоставить им случайное гостеприимство. В 1219 году св. Франциск совершил путешествие на Восток и читал проповеди перед
султаном, который принял его милостиво, но мусульманства не
оставил. По возвращении Франциск обнаружил, что францисканцы выстроили для себя обитель; он впал в великую скорбь,
но папа уговорил или, может быть, заставил его уступить. После смерти Франциска Григорий IX возвел его в лик святых,
но смягчил установленный им устав в вопросе о бедности.
Как святой, Франциск имел себе равных; что делает его
единственным в своем роде среди святых, так это непосредственность его счастья, бесконечная широта любви и поэтический дар. Добро он творил, казалось бы, всегда без всяких усилий, как будто на пути его не стояла никакая человеческая
грязь. Всякое живое существо вызывало во Франциске чувсгво
любви — не только как христианина и человека с отзывчивым
сердцем, но и как поэта Его гимн солнцу, написанный Франциском незадолго до смерти, почти мог бы быть написан солнцепоклонником Эхнатоном, но все же почти: гимн проникнут
христианским духом, хотя и не очень явственно. Франциск
ощущал в себе долг по отношению к прокаженным ради них,
а не ради себя; в отличие от большинства христианских святых
он больше пекся о счастье других, чем о своем собственном спасении. Франциск никогда не обнаруживал чувства превосходства, даже по отношению к самым униженным и дурным людям.
Фома из Челано говорил о Франциске, что он был больше, чем святым среди святых; среди грешников он также был одним из своих.
Бели бы сатана существовал, то будущее ордена, основанного св. Франциском, доставило бы ему величайшее удовлетворение. Непосредственный преемник святого на посту главы ордена, брат Илья, погряз в роскоши и разрешил предать полному
забвению идеал бедности. В годы, непосредственно следующие
за смертью основателя ордена, францисканцы больше всего
подвизались в роли сержантов-вербовщиков в жестоких и кровавых войнах гвельфов и гибеллинов. Инквизиция, основанная
семь лет спустя после смерти Франциска, в нескольких странах
находилась главным образом в руках францисканцев. Небольшое меньшинство, получившее название спиритуалов, сохранило верность его учениям; многие из них были сожжены инквизицией за ересь. Люди эти утверждали, что Христос и апостолы не владели никакой собственностью, им не принадлежала
даже та одежда, которую они носили; это воззрение было осу468
ждено как еретическое в 1323 году папой Иоанном XXII. Фактическим итогом жизни св. Франциска явилось создание еще
одного богатого и' развращенного ордена, усиление мощи
иерархии и облегчение преследования всех тех, кто выделялся
нравственной чистотой или свободой мысли. Если принять во
внимание личность св. Франциска и цели, которые он сам перед
собой ставил, то нельзя представить себе итога, выглядевшего
более жестокой насмешкой.
Св. Доминик (1170—1221)—личность значительно менее
интересная, чем ев Франциск. Он был кастильцем и, подобно
Лойоле, одержим фанатической преданностью ортодоксии.
Главную цель свою Доминик видел в подавлении ереси, а идеал
бедности он принимал лишь как средство к достижению этой
цели Всю войну против альбигойцев Доминик находился вместе с карательной армией, хотя, как утверждают, и не одобрял
некоторых из наиболее крайних ее зверств. Орден доминиканцев
был основан в 1215 году Иннокентием III, и он вскоре добился
успеха. Единственной человеческой чертой, которая мне известна в св. Доминике, является признание, сделанное им Иордану Саксонскому; оно заключается в том, что ему больше нравилось разговаривать с молодыми женщинами, чем со старыми.
В 1242 году орден торжественно постановил, чтобы это место
было изъято из написанного Иорданом жизнеописания своего
основателя.
Доминиканцы принимали еще более рьяное участие в деятельности инквизиции, чем даже францисканцы. Они сослужили,
однако, полезную службу человечеству своею преданностью
знаниям. Это 'нисколько не входило в намерения самого св.
Доминика; он предписал, что братья его ордена «не должны
изучать светские науки или свободные искусства, кроме как
с особого освобождения от обета». В' 1259 году это уставное
предписание было отменено, и начиная с этого времени было
сделано все, чтобы облегчить доминиканцам ученый образ
жизни. Ручной труд совершенно не входил в их обязанности,
а часы религиозных служб были сокращены, чтобы увеличить
время на занятия. Доминиканцы посвятили себя тому, чтобы
примирить Аристотеля с Христом; Альберт Великий и Фома
Аквинский (оба они принадлежали к доминиканскому ордену)
выполнили эту задачу столь успешно, как это только было
возможно сделать. Авторитет Фомы Аквинского настолько подивил всех, что достижения последующих доминиканцев в области философии оказались весьма скромными; несмотря на
то, что Франциск питал к знанию еще большую антипатию, чем
даже Доминик, величайшие имена следующего периода принадлежат францисканцам: Роджер Бэкон, Дуне Скот и Уильям
Оккам — все были францисканцами. Вклад, внесенный в развитие философии монахами нищенствующих орденов, составит
тему последующих глав.
469
Г л а в а XIII
СВ. ФОМА АКВИНСКИЙ
Фома Аквинский (род. в 1225 или 1226 году, ум. в 1274 году)
считается величайшим представителем схоластической философии. Во всех католических учебных заведениях, в которых введено преподавание философии, систему св. Фомы предписано
преподавать как единственно истинную философию; это стало
обязательным со времени рескрипта, изданного Львом XIII
в 1879 году. В результате этого философия св. Фомы не только
представляет исторический интерес, но и поныне является действенной силой, как философские учения Платона, Аристотеля,
Канта и Гегеля, во всяком случае большей силой, чем два последних учения. В большинстве вопросов св. Фома столь точно
следует Аристотелю, что в глазах католиков Стагирит является
авторитетом, чуть ли не равным одному из отцов церкви; критика Аристотеля в вопросах чистой философии стала считаться
едва ли не богохульством >. Это положение существовало не
всегда. Во времена Аквинского битва за Аристотеля и с Платоном была еще впереди Влияние Аквинского обеспечило победу
Аристотеля вплоть до Возрождения; затем Платон, учение которого стало более известно, чем в средние века, вновь приобрел
главенство во взглядах большинства философов. В XVII столетии
можно было быть ортодоксом и вместе с тем картезианцем; несмотря на то, что Мальбранш был священником, он никогда не
подвергался нападкам. Но в наши дни подобные вольности являются делом прошлого; служители католической церкви обязаны безоговорочно принимать систему св. Фомы, если они занимаются философией.
Св. Фома был сыном графа Аквинского, замок которого
был расположен близ Монте Кассино, в Неаполитанском королевстве, где началось образование «ангелического доктора*.
Шесть лет он провел в университете Фридриха II в Неаполе;
затем вступил в доминиканский орден и отправился в Кельн,
чтобы продолжить образование под руководством Альберта Великого, который был ведущим аристотеликом среди философов
того времени. Проведя некоторое время в Кельне и Париже,
св. Фома в 1259 году возвратился в Италию, где прошла вся его
остальная жизнь, за исключением трехлетия, 1269—1272 годов.
1
Когда я так говорил в одном из своих радиовыступлений, на меня посыпались многочисленные протесты со стороны католиков.
470
Эти три года он пробыл в Париже, где у доминиканцев на почве
их приверженности аристотелеизму возникли нелады с университетскими властями; их заподозрили в еретических симпатиях
к аверроистам, которые составляли в университете могущественную партию. Аверроисты, основываясь на собственном толковании Аристотеля, утверждали, что душа, поскольку она
является индивидуальной, не обладает бессмертием; бессмертие
принадлежит одному лишь разуму, который безличен и един
в различных разумных существах. Когда аверроистов привлекли к ответственности, указав, что подобная доктрина противоречит католическому вероучению, они 'прибегли к уловке в виде
«двойственной истины»: в философии, дескать, существует одна
истина, основанная на разуме, а в теологии — другая, основанная на откровении. Все это навлекло на Аристотеля дурную
славу, и задачей св. Фомы в Париже как раз и было исправить
то зло, которое причинила излишне тесная приверженность
арабским доктринам. С этой задачей он справился с замечательным успехом.
В отличие от своих предшественников Аквинский обладал
действительно полным знанием сочинений Аристотеля Др\г АкБИНСКОГО, Уильям Мербеке, снабдил его переводами с греческого
языка, а сам он писал комментарии. До эпохи Аквинского представления людей об Аристотеле были затемнены неоплатоновскими наслоениями. Он же следовал подлинному Аристотелю,
а к платонизму, даже в том его виде, в каком он представ
в учении св. Августина, относился с антипатией. AKBHHCKOMV
удалось убедить представителей церкви в том, что систем} Аристотеля следовало предпочесть системе Платона в качестве основы христианской философии и что мусульманские и хриешанские аверроисты дали неверное истолкование Аристотеля. Я бы
лично сказал, что «О душе» гораздо более ес!ественно веде!
к взглядам Аверроэса, чем к воззрениям Аквинского; но церковь
со времени св. Фомы придерживалась иного мнения. Далее,
я бы оказал, что воззрения Аристотеля по большинству проблем
логики и философии не были окончательными и, как показало
дальнейшее развитие философии, были в значительной мере
ошибочными; но придерживаться этого мнения также запрещено всем католическим философам и преподавателям фило
софии.
f
i Наиболее значительное произведение св. Фомы — «Summa
contra Gentiles» («Сумма против язычников») — было написано
на протяжении 1259—1264 годов. Целью его является утвердить
истинность христианской религии доводами, обращенными к читателю, который предполагается еще не христианином; по всей
вероятности, под этим вымышленным читателем обычно имеется
в виду человек, сведущий в арабской философии. Св. Фома
написал и другую книгу — «Summa Theologiae» («С^мма теск.о
471
гии»), — имеющую почти такое же значение, но для нас представляющую несколько меньший интерес, ибо, в соответствии
с замыслом автора, в ней меньше используются доводы, не
включающие в себя заранее принятие истинности христианства.
То, что читатель найдет на последующих страницах, представляет собой краткое изложение содержания «Summa contra
Gentiles».
Прежде всего рассмотрим, что подразумевается под «мудростью». Человек может быть мудрым в каком-либо частном
занятии, вроде строительства домов; это значит, что ему известны средства к достижению некоей частной цели. Но все
частные цели подчинены цели Вселенной, и мудрость per se
имеет дело с целью Вселенной. Что же касается цели Вселенной,
то она заключается в благе разума, то есть в истине. Достижение мудрости в этом смысле является самым высоким, возвышенным, полезным и восхитительным из всех занятий. Все это
доказывается ссылкой на авторитет «Философа», то есть Аристотеля.
Цель моя, заявляет св. Фома, заключается в том, чтобы возвейтить истину, исповедоваемую католическим вероучением. Но
здесь я должен прибегнуть к помощи естественного разума, ибо
язычники не принимают авторитета священного писания. Однако
естественный разум недостаточен в том, что касается бога; он
может доказать лишь некоторые части вероучения, но отнюдь не
все. Он может доказать существование бога и бессмертие души,
но не троичности, воплощения или последнего суда. Все, чтс
может быть доказано при помощи разума (поскольку дело касается этого), находится в полном соответствии с христианским
вероучением, и в откровении нет ничего противоречащего
разуму. Но важно разграничить и отделить те части вероучения
которые могут быть доказаны при помощи разума, от тех, чтс
посредством разума доказаны быть не могут. В соответствие
с этим из четырех книг, на которые подразделяется «Summa»
в первых трех нет никаких ссылок на откровение, кроме показ*
того, что оно находится в полном соответствии с выводами
получаемыми при помощи разума; и только в четвертой книп
рассматриваются вопросы, которые не могут быть познаны помимо откровения.
Первым шагом является доказательство существования бога
Некоторые полагают, что в этом нет нужды, ибо существованж
бога (как они заявляют) очевидно само собой. Это было бь
верно, если бы нам была известна сущность бога, ибо (ка!
доказывается позднее) в боге сущность и существование совпа
дают. Но сущность бога нам неизвестна, если не считать весьма
несовершенного знания. Мудрые люди знают о сущности бог*
больше, чем люди невежественные, а ангелы — больше, чем т<
и другие; но ни одно творение не знает о ней достаточно, чтобь
472
суметь вывести существование бога из его сущности. На этом
основании онтологическое доказательство отвергается.
Важно помнить, что та религиозная истина, которая может
быть доказана, может быть также постигнута при помощи веры.
Доказательства трудны и доступны пониманию лишь ученых
людей; вера же необходима также людям невежественным,
юнцам, тем, кому занятость делами не оставляет досуга изучать
философию. Для них достаточно откровения.
Некоторые утверждают, что бог может быть познан только
при помощи веры. Они ссылаются в качестве довода на то, что
если принципы доказательства становятся известными нам благодаря чувственному опыту, как говорится во «Второй аналитике», то все, что недоступно чувственному восприятию, не
может быть доказано. Но это заключение ошибочно; и даже
если бы оно было верно, бог все равно мог бы быть познан по
своим чувственным явлениям.
Существование бога доказывается, как и у Аристотеля, аргументом неподвижного двигателя 1 . Вещи делятся на две
группы — одни только движимы, другие движут и вместе с тем
движимы. Все, что движимо, приводится чем-то в движение, и,
поскольку бесконечное умозаключение от следствия к причине
невозможно, в какой-то точке мы должны прийти к чему-то, что
движет, не будучи само движимо. Этот неподвижный двигатель
и есть бог. Можно было бы возразить, что это доказательство
предполагает признание вечности движения, — принцип, отвергаемый католиками. Но такое возражение было бы ошибочно:
доказательство имеет силу, когда исходят из гипотезы вечности
движения, но становится лишь еще более веским, когда исходят
из противоположной гипотезы, предполагающей признание начала и потому — первопричины. В «Summa Theologiae» приводится пять доказательств существования бога. Во-первых, доказательство неподвижного двигателя, о котором речь шла выше.
Во-вторых, доказательство первой причины, покоящееся опятьтаки на возможности бесконечного умозаключения от следствия
к причине. В-третьих, доказательство того, что должен существовать конечный источник всякой необходимости; этот аргумент мало чем отличается от второго доказательства. В-чегвертых, доказательство того, что мы обнаруживаем в мире различные степени совершенства, которые должны иметь свой источник в чем-то абсолютно совершенном. В-пятых, доказательство
того, что мы обнаруживаем, как даже безжизненные вещи сложат цели, которая должна быть целью, установленной некиим
существом вне их, ибо лишь живые существа могут иметь внутреннюю цель.
Но возвратимся к «Summa contra Gentiles»; доказав существование бога, мы можем теперь высказать о нем много
1
Однако у Аристотеля из этого аргумента выводится существование 47
иди 55 богов.
473
определений, но все они в известном смысле будут негативными: природа бога становится известной нам через отрицательные определения. Бог вечен, ибо он недвижим; он нетленен,
ибо в нем нет никакой пассивной потенциальности. Давид Динант (материалист-пантеист начала XIII столетия) «бредил»,
будто бог есть то же самое, что и первичная материя; это чушь,
ибо первичная материя есть чистая пассивность, бог же —
чистая активность В боге нет никакой сложности, и поэтому
он не является телом, так как тела слагаются из частей.
Бог — эго своя собственная сущность, ибо иначе он был бы
не простым, а слагался бы из сущности и бытия. (Это важный
момент.) В боге сущность и бытие тождественны друг другу.
В боге нет никаких акциденций. Он не может быть специфицирован никакими субстанциальными различиями; он находится
вне всякого рода; его нельзя определить. Однако бог заключает
в с^бе совершенство всякого рода Вещи в некоторых отношениях
подобны богу, в других — нет. Более подходяще говорить, что
вещи подобны богу, чем что бог подобен вещам.
Бог является благом и своим собственным благом; он —
благо всякого блага. Он — интеллектуальный, и его акт интеллекта— его сущность Он познает при помощи своей сущности
>i познает себя совершенным образом. (Напомним, что Иоанн
Скот придерживался по данному вопросу иного воззрения.)
Хотя в божественном интеллекте нет никакой сложности, тем
не мелее ему дано познание многих вещей. В этом можно усмотреть трудность, но надо учитывать, что познаваемые им вещи
не имеют в нем отдельного бытия. Не существуют они и per se,
как полагал Платон, ибо формы естественных вещей не могут
существовать или быть познаны отдельно от материи. Тем не
менее богу должно быть доступно познание вещей до сотворения мира. Разрешается эта трудность следующим образом:
«Понятие божественного интеллекта, как Он познает Самого
Себя, которое есть Его Слово, это — не только подобие Самого
познанного Бога, но и всех вещей, подобием которых служит божественная сущность. Посему Богу дано познание многих веще»;
оно дано одному интеллигибельному виду, который является божественной сущностью, и одному познанному понятию, «oTopqe
является божественным Словом»'. Каждая форма, поскольку
>на есть нечто положительное, представляет собой совершенства.
Божественный интеллект включает в его сущность то, что свой^
ственно каждой вещи, познавая там, где оно подобно ему и где
отлично от него, например, сущность растения составляет жизнь,
а не знание, сущность же животного — знание, а не разум. Таким образом, растение подобно богу тем, что оно живет, но
отлично от него тем, что лишено знания; животное подобно богу
тем, что оно обладает знанием, но отлично от него тем, что лиf
«Summa contra Gentiles», b I, ch
474
LI 11
шено разума. И всегда отличие творения от бога носит негативный характер.
Бог познает все вещи в одно и то же мгновение. Его познание— не привычка, оно не имеет ничего общего с дискурсивным,
или доказательным познанием. Бог — сама истина. (Это надо
понимать в буквальном смысле.)
Теперь мы подходим к вопросу, над которым бились уже и
Платон и Аристотель. Может ли бог познавать единичные вещи
или его познанию доступны лишь универсалии и всеобщие
истины? Христианин, поскольку он верит в провидение, должен
полагать, что богу доступно познание единичных вещей; но против этого взгляда выдвигаются веские доводы. Св. Фома перечисляет семь таких доводов, а затем принимается их опровергать.
Вот эти семь доводов:
1. Так как единичное по природе своей материально, оно не
может быть познано ничем нематериальным
2. Единичные вещи не имеют вечного существования и не
могут быть познаны, когда они не существуют; поэтому они не
могут быть познаны нетленным существом.
3. Единичные вещи случайны, а не необходимы; поэтому достоверное познание о них может быть достигнуто только тогда,
когда они существуют.
• 4. Некоторые единичные вещи обязаны своим существованием
волевым актам, которые могут быть известны только тому человеку, от которого исходит воля.
5. Число единичных вещей бесконечно, а бесконечное как
таковое непознаваемо
6 Единичные вещи слишком ничтожны, чтобы бог уделял им
внимание.
7 В некоторых единичных вещах заключается зло, богу же
познание зла недоступно.
Аквинский, возражая, указывает, что бог познает единичные
вещи в качестве их причины; что он познает вещи, еще не существующие, точно так же, как это делает ремесленник, когда
он что-либо мастерит; что он познает будущие случайности, ибо
сам он существует вне времени и потому видит каждую вещь во
времени, как если бы она уже существовала; что он познает наши
мысли и тайные воли и что он познает бесконечное количество
вещей, хотя нам это и недоступно. Бог познает ничтожные вещи,
ибо нет ничего, что было бы всецело ничтожным и не заключало
в себе чего-то возвышенного; иначе богу было бы доступно познание лишь самого себя. К тому же порядок Вселенной в высшей степени возвышен и не может быть познан без познания
даже ничтожных частей. Наконец, бог познает вещи, заключающие зло, ибо познание чего-то доброго предполагает познание
его противоположности — зла.
8 боге заключена воля; его воля — его сущность, а ее главный объект — божественная сущность. Желая самого себя, бог
475
хочет также и других вещей, ибо бог — это конец всех вещей.
Он хочет даже еще не существующих вещей. Он хочет свое собственное существо и благо; других же вещей, хотя он и хочет их,
он хочет че необходимым образом. В боге воля свободна; его
волевому акту может быть приписано разумное основание, а не
причина. Он не может хотеть вещи, сами по себе невозможные;
например, оь не может сделать противоречие истинным. Святой
приводит не особенно удачный пример того, что находится вне
власти даже бога: он заявляет, что бог не мог бы превратить
человека в осла.
В боге заключены восторг, радость и любовь; богу неведомо чузство ненависти; он обладает созерцательной и
активной добродетелями. Он счастлив и есть свое собственное счастье.
Теперь (в книге II) мы подходим к рассмотрению вопроса
о творениях. Рассмотрение этого вопроса полезно для опровержения заблуждений, противных вере. Бог сотворил мир из ничего, вопреки мнению древних. Далее, Аквинский возвращается
к теме о деяниях, недоступных даже богу. Он не может быть
телом или изменить самого себя; он не может терпеть неудач;
он не может уставать, забывать, раскаиваться, гневаться_ или
печалиться; он не может лишить человека души или сделать
сумму углов треугольника равной не двум прямым углам. Он
не в состоянии уничтожить прошлое, впасть в грех, сотворить
другого бога или уничтожить самого себя.
В основном же книга II посвящена проблеме человеческой
души. Все разумные субстанции нематериальны и нетленны;
ангелы бестелесны, в людях же душа существует вместе с телом. Она есть форма тела, согласно воззрениям Аристотеля.
В человеке не три души, а только одна. Вся душа наличествует
целиком в каждой частице тела. Души животных в отличие от
душ людей не обладают бессмертием. Разум является частью
души каждого человека; неправ Аверроэс, утверждавший,
будто существует только один разум, которому сопричастны
разные люди. Душа не передается наследственно с семенем,
а творится заново в каждом человеке. Правда, в связи с этим
возникает трудность: когда ребенок рождается не от законного
супруга, то можно подумать, что бог является соучастникам
супружеской измены. Но это софистическое возражение. (Есть
и веское возражение, над которым бился уже св. Августин; qpo
касается наследственной передали первородного греха. Ведь грешит-то душа, и если душа не передается наследственно, а творится заново, то как она может унаследовать грех Адама? Но
св. Фома в обсуждение этого вопроса не входит.)
В связи с вопросом о разуме рассматривается проблема универсалий. Св. Фома стоит на позиции Аристотеля. Универсалии
не существуют вне души, но разум, познавая универсалии, познает и вещи, находящиеся вне души.
476
Третья книга касается преимущественно вопросов этики.
Зло непреднамеренно; оно не существенно, а имеет случайную
причину, заключающуюся в добре. Все вещи имеют тенденцию
уподобляться богу, который есть конец всех вещей. Человеческое
счастье не может состоять в плотских наслаждениях, почестях,
славе, богатстве, мирской власти или благах тела, оно не носит
чувственного характера. Наивысшее счастье для человека не
может заключаться в деяниях, основанных на нравственной
добродетели, мбо последние служат только средствами; наивысшее счастье — в познании бога. Но познание бога, которым
обладает большинство людей, вовсе недостаточно для достижения наивысшего счастья; недостаточно и познание бога, достигаемое через доказательства; недостаточно даже то познание
бога, к которому приходят через посредство веры. В настоящей
•жизни нам не дано узреть бога и его сущности или достигнуть
наивысшего счастья; но в грядущем мире мы узрим его лицом
к лицу. (Не в буквальном смысле, предупреждает св. Фома,
ибо у бога лица нет.) Это будет достигнуто не нашими естественными силами, а благодаря божественному свету; и даже
тогда нам не будет дано узреть всего бога. Это видение делает
нас "сопричастными вечной жизни, то есть жизни за пределами
времени.
Божественное провидение не исключает зла, случайности,
свободы воли, удачи или счастья. Зло вызывается вторичными
причинами, как у хорошего художника, работающего скверными инструментами.
Ангелы не равны между собой; они разделяются на ранги.
Каждый ангел является единственным представителем своего
вида, ибо ангелы бестелесны и потому могут отличаться только
своими видовыми различиями, а не своим положением в пространстве.
Астрология должна быть отвергнута, в пользу чего выдвигаются обычные доводы. На вопрос «Есть ли судьба?» Аквинский отвечает, что мы можем присвоить название «судьбы» порядку, которым провидение поражает наш ум, но благоразумнее этого не делать, ибо «судьба» — слово языческое. Из этого
выводится доказательство того, что молитвы полезны, несмотря
на то, что воля провидения не может быть изменена. (Каюсь, я
лично не смог оценить этого довода и следовать ему.) Бог изредка творит чудеса, но, кроме бога, это никому не дано. Магия,
однако, возможна с помощью демонов; но с настоящими чудесами она ничего общего не имеет и вершится без помощи звезд.
Божественный закон направляет нас возлюбить бога, а
также в меньшей мере — нашего ближнего. Божественный закон запрещает блуд, ибо отец должен быть вместе с матерью,
пока воспитываются дети. Божественный закон запрещает противозачаточные меры как дело противоестественное; но пожизненное безбрачие по той же причине он не запрещает. Узы брака
477
должны быть нерасторжимы, ибо отец необходим для воспитания детей — как потому, что он разумнее матери, так и потому,,
что он обладает большей физической силой, когда детей приходится наказывать. Не всякое плотское совокупление греховно,
потому что оно естественно; но полагать, что брачное состояние
столь же добродетельно, как и воздержание, значит впадать
в ересь Иовиниана. Брак должен основываться на строжайшей
моногамии: полигамия унизительна для женщины, а полиандрия не позволяет установить истинного отца ребенка. Кровосмешение осложнило бы семейную жизнь и потому должно быть
запрещено. Весьма любопытен довод, выдвигаемый против кровосмесительной любви брата и сестры: если с любовью мужа
и жены соединится еще любовь брата и сестры, то взаимное
тяготение окажется настолько сильным, что будет вызывать
чересчур частое совокупление.
Необходимо отметить, что вся эта аргументация по вопросам
зтики взаимоотношения полов обосновывается чисто рациональными соображениями, а не божественными заповедями и
запретами. Здесь, как и на протяжении всех первых трех книг,
Аквннский рад, завершая рассмотрение того или иного вопроса,
процитировать тексты, показывающие, что разум привел его
к заключению, которое находится в полном согласии со священным писанием; но к авторитету он взывает только тогда,
когда поставленная цель оказалась достигнутой.
В необычайно живой и интересной форме рассматривается
вопрос о добровольной бедности; как и можно было ожидать,
Фома Аквчнский приходит в конечном счете к выводу, находящемуся в полном согласии с принципами нищенствующих орденов, но возражения против своего взгляда он формулирует
с такой силой и реализмом, которые свидетельствуют о том, что
он действительно слышал их из уст белого духовенства.
Затем Фома Аквинский переходит к проблемам греха, предопределения и избрания, по которым он придерживается в общем и целом взглядов св. Августина. Совершая смертный грех*
человек навеки лишает себя последнего конца, и потому его заслуженным уделом является вечная кара. Никто не может быть
освобожден от греха, кроме как при помощи благодати, но тем
не м^нее грешник достоин осуждения, если он не обращается
на путь праведности Человек нуждается в 'благодати, чтобы
держаться пути праведности, но никому не дано заслужить
божественной помощи. Бог не служит причиной греха, но одних
он оставляет коснеть в грехе, а других от него освобождает.
Что касается проблемы предопределения, то, по-видимаму,
взпяд ев Фомы совпадал с взглядом св. Августина: объяснить, почему одни избраны и попадают на небо, а другие
остаются проклятыми и отправляются в ад, — невозможно. Разделял св. Фома и мнение, что некрещеные люди не могут вступить на небеса. Но эта истина не принадлежит к числу тех, до478
торые могут быть доказаны при помощи одного лишь разума;
она открывается нам в тексте от Иоанна (3; 5) '.
Четвертая книга касается проблем троичности, воплощения,
папского верховенства, таинств и воскрешения тела. В целом
эта книга обращена не столько к философам, сколько к богословам, и поэтому я коснусь ее лишь вкратце.
Есть три вида познания бога: через разум, через откровение
и через интуицию по вещам, прежде познанным только посредством откровения. Однако о третьем виде Аквинский >почти ничего не говорит. Автор, склонный к мистицизму, уделил бы
этому виду больше внимания, чем двум остальным, но Аквинский обладал скорее логическим, чем мистическим темпераментом.
Греческая церковь обвиняется в двух вещах: она отрицает
двойное исхождение святого духа и не признает папского верховенства. Аквинский предостерегает читателя, что, хотя Христос был зачат от святого духа, это не следует понимать в том
смысле, что он был сыном святого духа во плоти.
Таинства имеют силу даже тогда, когда они совершаются
дурными клириками. Это был важный пункт христианской доктрины Дело в том, что очень многие священники жили в смертном грехе, и набожные люди опасались, что такие священники
не имеют права совершать таинства. Создавалось трудное положение; никто не мог змать, действительно ли он женат или
имеет ли силу полученное им отпущение грехов. Все это вело
к ереси и расколу, ибо люди, настроенные на пуританский лад,
пытались создать особое духовенство, отличавшееся более безупречной добродетелью В результате церкви пришлось весьма
решительно провозгласить, что грех в священнике не лишает
его способности отправлять свои духовные обязанности.
Одним из последних рассматривается вопрос о воскрешении
тела Здесь, как и повсюду, Аквинский очень отчетливо формулирует те доводы, которые выдвигались против ортодоксального
воззрения. Один из этих доводов на первый взгляд оказывается весьма сложным. Какая судьба должна постигнуть, вопрошает святой, того человека, который всю свою жизнь питался одним человеческим мясом и родители которого делали
то же самое? Представляется несправедливым, чтобы его
жертвы лишились своих тел в последний день из-за его кровожадности; но если им оставят их тела, го что же останется,
чтобы составить его собственное тело? Я счастлив заявить, что
эта трудность, которая на первый взгляд может показаться непреодолимой, победоносно преодолена. Тождественность тела,
указывает св. Фома, не зависит от сохранения одних и тех
же'7 материальных частичек; ведь пока мы живем, вещество,
1
«Иисус отвечал: истинно, истинно говорю тебе если кто не родится от
вод& и духа, не может войти в Царствие Божие»
479
составляющее наше тело, в результате процессов еды и пищеварения подвергается постоянным изменениям. Поэтому людоед
может при воскрешении получить то же самое тело, даже если
оно и не составлено из того же вещества, из которого тело его состояло в момент смерти. Этой утешительной мыслью мы можем
заключить наше краткое изложение «Summa contra Gentiles».
В своих общих чертах философия Аквинского сходна с философией Аристотеля и будет принята или отвергнута читателем соответственно тому, принимает или отвергает он философию Стагирита. Оригинальность Аквинского обнаруживается
в том, как он сумел приспособить Аристотеля к христианской
догме, подвергнув его учение лишь самым незначительным изменениям. В свое время Аквинский считался смелым новатором;
даже после его смерти многие из его доктрин были осуждены
Парижским и Оксфордским университетами. Еще ярче, чем
даже способность к оригинальному мышлению, в Аквинском
обнаруживается дар систематизации. Если бы даже все его
доктрины были ошибочны, «Summa contra Gentiles» все равно
осталась бы внушительным умственным построением. Когда
Аквинский задается целью опровергнуть какую-либо доктрину,
он сначала формулирует ее, зачастую с большой силой и почти
всегда пытаясь сохранить беспристрастие. Замечательны те ототчетливость и ясность, с которыми он отличает доказательства,
полученные при помощи разума, от доказательств посредством
откровения. Аквинский хорошо знает Аристотеля и превосходно
его понимает, чего нельзя сказать ни об одном из предшествующих католических философов.
И все же заслуги эти едва ли могут быть признаны достаточными, чтобы оправдать огромную славу св. Фомы. Его апелляция
к разуму должна быть признана в известном смысле неискренней, ибо вывод, к которому он должен был прийти, определен
ИУГ заранее. Возьмем, например, вопрос о нерасторжимости
брака. Нерасторжимость брака защищается св. Фомой на основании того, что отец необходим в воспитании детей: (а) потому что
он разумнее матери, (б) потому что, обладая большей силой, он
лучше справится с задачей физического наказания. На это
современный педагог мог бы возразить, что (а) нет никаких оснований считать мужчин в целом более разумными, чем женщин,
(б) что наказания, требующие большой физической силы,
вообще нежелательны в воспитании. Современный педагог мог
бы пойти еще дальше и указать, что в современном мире отцы
вообще вряд ли принимают какое-нибудь участие в воспитании
детей. Но ни один последователь св. Фомы не откажется на этом
основании от веры в пожизненную моногамию, так как действительные основания этой веры совсем не те, на которые ссылаются
в ее обоснование.
Или возьмем в качестве другого примера аргументы, при помощи которых, как это кажется св. Фоме, он доказывает сущест480
вование бога. Все они, кроме ссылки на телеологию, обнаруживаемую в безжизненных вещах, покоятся на предполагаемой
невозможности ряда, не имеющего первого члена. Любому математику известно, что это отнюдь не невозможно; примером, опровергающим посылку св. Фомы, является ряд отрицательных целых чисел, заканчивающийся числом минус единица. Но и в данном случае вряд ли найдется такой католик, который оставит
веру в бога, даже если он убедится в несостоятельности аргументации св. Фомы; он придумает новые аргументы или найдет
прибежище в откровении.
Утверждения, что сущность бога есть вместе с тем его бытие,
что бог— это свое собственное благо, своя собственная сила и
так далее, ведут к смешению способа существования единичного
и способа существования всеобщего, которое имело место у Платона, но считалось преодоленным Аристотелем. Трудность эту
нелегко сформулировать удовлетворительным образом, ибо она
возникает в системе логики, которая более не может быть принята. Но трудность эта ясно указывает на наличие известного
рода синтаксической 'путаницы, без которой значительная часть
аргументации относительно бога утратила бы свою убедительность.
В Аквинском мало истинного философского духа. Он не ставит своей целью, как платоник Сократ, следовать повсюду, куда
его может завести аргумент. Аквинского не интересует исследование, результат которого заранее знать невозможно. Прежде чем
Аквинский начинает философствовать, он уже знает истину: она
возвещена в католическом вероучении. Если ему удается найти
убедительные рациональные аргументы для тех или иных частей
вероучения — тем лучше; не удается — Аквинскому нужно лишь
вернуться к откровению. Но отыскание аргументов для вывода,
данного заранее, — это не философия, а система предвзятой
аргументации. Поэтому я никак не могу разделить мнения, что
Аквинский заслуживает быть поставленным на одну доску с лучшими философами Греции или нового времени.
Глава
XIV
ФРАНЦИСКАНСКИЕ СХОЛАСТЫ
Францисканцы в целом не могли похвастаться такой же безупречной ортодоксией, как доминиканцы. Два ордена разделяло
резкое соперничество, и францисканцы не были склонны признавать авторитет св. Фомы. Тремя наиболее значительными
францисканскими философами были Роджер Бэкон, Дуне Скот
и Уильям Оккам. Заслуживают внимания также св. Бонавентура и Матвей Акваспарта.
Роджер Бэкон (ок. 1214 — ок. 1294) не пользовался особенно
доброй славой среди своих современников, но в новое время
ему расточали похвалы гораздо больше, чем он того заслуживал.
Бэкон был не столько философом в узком смысле слова, сколько
универсально образованным человеком, питавшим особую страсть
к математике и науке. Наука во времена Бэкона была переплетена с алхимией; думали также, что она переплетена и с черной магией; Бэкон без конца попадал в передряги из-за того, что
его подозревали в ереси и магии. В 1257 году св. Бонавентура,
генерал францисканского ордена, установил за ним надзор
в Париже и запретил ему публиковать свои труды. Тем не менее,
когда запрет этот был еще в силе, папский легат в Англии
Ги де Фульк повелел Бэкону, вопреки противоположным приказам, изложить свою философску'ю систему на благо папе. Выполняя это повеление, Бэкон за очень короткое время написал три
книги: «Opns Majus» («Большой труд»), «Opus Minus» («Малый труд») и «Opus Tertium» («Третий труд»). По-видимому,
они произвели хорошее впечатление, и в 1268 году Бэкону было
разрешено возвратиться в Оксфорд, откуда его выслали в своего
рода тюремное заточение в Париж. Но ничто не могло научить
Бэкона вести себя тихо. Всех современных ему столпов учености
он презрительно высмеивал; особенно он нападал на переводчиков с греческого и арабского языков, доказывая, что они были
совершенно неоведущими людьми. В 1271 году Бэкон написал
книгу «Compendium Studii Philosophiae», в которой избрал мишенью своих нападок невежество духовенства. Это не содействовало популярности Бэкона среди своих коллег, и в 1278 году
генерал ордена предал осуждению его сочинения, а сам Бэкон
был заключен в тюрьму, в которой провел 14 лет. В 1292 году
его освободили, но вскоре после этого он умер.
Бэкон обладал энциклопедическими познаниями, но они не
были систематизированы. В отличие от большинства философов
482
своего времени, он высоко ценил опыт и иллюстрировал его
значение на примере теории радуги. В сочинениях Бэкона
много полезного материала по географии. Колумб читал эту
часть его труда, которая оказала на него бесспорное влияние. Бэкон был отличным математиком; он цитирует шестую
и девятую книги Евклида. Бэкон разрабатывал проблему перспективы, следуя арабским источникам. Логику он считал занятием бесполезным; алхимию, напротив, ценил достаточно, чтобы
писать о ней.
Чтобы дать представление о широте взглядов Бэкона и его
методе, я дам краткое изложение отдельных разделов его «Opus
Majus».
Бэкон заявляет, что есть четыре причины невежества. Вопервых, преклонение перед неосновательным и недостойным авторитетом. (Поскольку сочинение было написано для папы, Бэкон
из осторожности заявляет, что эта причина не имеет в виду
церковь.) Во-вторых, влияние привычки. В-третьих, суждения невежественной толпы. (Под невежественной толпой, по всей вероятности, Бэкон подразумевал всех своих современников, кроме
самого себя.) В-четвертых, скрытие собственного невежества
под маской несомненной мудрости. От этих четырех язв, из которых худшей является четвертая, проистекают все человеческие
беды.
Подкрепляя какое-либо суждение, ошибочно аргументировать
ссылкой на мудрость наших предков, либо на привычку, либо
на то, что так думают все. В подтверждение своего взгляда Бэкон
цитирует Сенеку, Цицерона, Авиценну, Аверроэса, Аделярда
Батского, св. Иеронима и св. Иоанна Хризостома. Видимо, Бэкон
полагал, что ссылка на эти авторитеты служит достаточным доказательством того, что не следует почитать авторитеты.
К Аристотелю Бэкон питает большое, но не безграничное почтение. «Один Аристотель да его последователи удостоились титула философа в суждении всех мудрых людей». Как и почти все
его современники, Бэкон употребляет обозначение «Философ»,
когда речь заходит об Аристотеле; но даже Стагирит, заявляет
он, не достиг предела человеческой мудрости. После него «царем
и предводителем философии» был Авиценна, хотя и он не смог
до конца разобраться в теории радуги, ибо не понял ее конечной причины, заключающейся, согласно Книге бытия, в рассеянии водных паров. (Тем не менее это не мешает Бэкону, когда он
сам подходит к рассмотрению радуга, весьма восторженно цитировать Авиценну.) То и дело в сочинениях Бэкона проскальзывают положения, отдающие ортодоксией, вроде того, что единственная совершенная мудрость заключена в священном писании,
как оно истолковано каноническим правом и философией. Но
голос Бэкона звучит более искренне, когда он заявляет, что нет
ничего предосудительного, если мы черпаем наши знания у язычников; помимо Авиценны и Аверроэса, он часто цитирует
16*
483
Аль-Фараби' и время от времени Аль-Бумазара 2 и других авторов. Аль-Бумазар цитируется в доказательство того, что математика была известна до потопа Ною и его сыновьям; думается,
что это н есть в глазах Бэкона пример того, чему мы можем научиться у неверных. Бэкон расточает хвалу математике как
единственному (помимо откровения) достоверному источнику
знания и необходимому инструменту астрономии и астрологии.
Следуя Аверроэсу, Бэкон утверждает, что деятельный разум
является субстанцией, по сущности своей отделенной от души.
В подкрепление этого взгляда, противоречащего взгляду св. Фомы, Бэкон цитирует также разных выдающихся богословов,
среди них Гроссетеста, епископа Линкольнского. Те места
у Аристотеля, которые, по-видимому, противоречат этому взгляду,
заявляет Бэкон, представляют собой результат неверного перевода. Платона он цитирует не по оригиналу, а из вторых рук —
по Цицерону, или даже из третьих рук — по арабским комментариям Порфирия. Это вовсе не означает, что Бэкон питает большое
почтение к Порфирию, учение которого об универсалиях он называет «ребяческим».
В новое время Бэкону расточали хвалу за то, что он ставил
опыт как источник знания выше аргумента. Спору нет, интересы
Бэкона и его научный метод весьма отличают его от типичных
схоластов. Тяга Бэкона к энциклопедизму сближает его с арабскими мыслителями, которые, несомненно, оказали на него более
глубокое влияние, чем на большинство других христианских философов. Арабские мыслители, как и Бэкон, интересовались наукой и верили в магию и астрологию, в то время как христиане
считали магию занятием дурным, а астрологию — обманом.
Бэкон действительно поражает тем, что столь разительно отличается от других христианских философов средневековья, но он
оказал слабое влияние на своих современников, и его философия, на мой взгляд, не являлась такой уж научной, как это порой полагают. Английские авторы утверждали, будто Бэкон изобрел порох, но это утверждение, безусловно, лишено всякого
основания.
Св. Бонавентура (1221—1274), тот самый, кто в качестве генерала францисканского ордена запретил Бэкону публиковать
свои труды, был человеком совершенно иного склада. Бонавентура примыкал к традиции св. Ансельма, онтологическое доказательство которого он поддерживал. В новом аристотелизме
Бонавентура видел течение, в основе своей враждебное христианству. Он верил в существование платоновских идей, совершенное познание которых, однако, дано одному лишь богу.
В сочинениях Бонавентуры постоянно цитируется Августин, но
ни разу арабы и весьма редко мыслители языческой античности.
1
2
Последователь Кинди; умер в 950 году
Астроном (805—885).
484
Матвей Акваспарта (ок. 1235—1302) был последователем
Бонавентуры, но в меньшей мере остался незатронутым влиянием
новой философии. Матвей Акваспарта являлся францисканцем и
стал кардиналом; он выступал против св. Фомы с августинианских позиций. Но Аристотель уже стал для него «Философом»;
он его цитирует постоянно. В сочинениях Матвея Акваспарты
часто упоминается Авиценна; с почтением цитируются св. Ансельм и псевдо-Дионисий; но высший авторитет в его глазах
представляет собой св. Августин. Мы должны, заявляет он, найти
средний путь между Платоном и Аристотелем. Идеи Платона
являются «грубейшим заблуждением»: они утверждают мудрость,
но не знание. С другой стороны, заблуждается и Аристотель: он
утверждает знание, но не мудрость. Наше знание, таков конечный вывод рассуждений Матвея Акваспарты, вызывается и низшим и высшим факторами, внешними предметами и идеальным
разумом.
Полемику францисканцев против Аквинского продолжил Дуне
Скот (ок. 1270—1308). Он родился не то в Шотландии, не то
в Ольстере, в ряды францисканского ордена вступил в Оксфорде,
а последние годы жизни провел в Париже. Возражая св. Фоме,
Дуне Скот отстаивал догмат непорочного зачатия, и в этом вопросе на его сторону стали Парижский университет, а в конечном
счете и вся католическая церковь. Дуне Скот является августинианцем, но в менее крайней форме, чем Бонавентура или даже
Матвей Акваспарта; разногласия Дунса Скота, как и этих двух
философов, со св. Фомой являются результатом большей примеси в его философии платонизма (проникшего через Августина).
Дуне Скот обсуждает, например, вопрос: «Может ли путник
прийти к точной и чистой истине естественным путем при помощи
своего разума, если на помощь ему не приходит особое освещение
несотворенного света?» И отвечает «а этот вопрос отрицательно.
Взгляд свой он подкрепляет в своем вводном аргументе одними
лишь цитатами из св. Августина; единственную трудность он находит в тексте (Рим. 1; 20): «Ибо невидимое Его, вечная сила
Его и Божество, от создания мира через рассматривание творений ВИДИМЫ, так что они безответны».
Дуне Скот был умеренным реалистом. Он верил в свободу воли
и обнаруживал склонность к пелагианству. Дуне Скот утверждал,
что бытие совпадает с сущностью. Наибольший интерес он
проявлял к очевидному, то есть к тем родам вещей, которые могут быть познаны без доказательства. Таких родов три: 1) принципы, познаваемые сами по себе; 2) вещи, познаваемые при помощи опыта; 3) наши собственные действия. Но без божественного света мы ничего познать не можем.
Большинство францисканцев предпочитало следовать Дунсу
Скоту, а не Фоме Аквинскому.
Дуне Скот утверждал, что, поскольку нет различия между
существом и сущностью, «принцип индивидуации» — то есть то,
485
что делает одну вещь отличной от другой, — должен заключаться в форме, а не в материи. «Принцип индивидуации»
являлся одной из важных проблем схоластической философии.
В разных формах вопрос этот остался проблемным вплоть до
сегодняшнего дня. Отвлекаясь от постановки проблемы у отдельных авторов, мы можем, вероятно, сформулировать ее следующим образом.
Среди свойств индивидуальной вещи одни существенны, другие второстепенны; второстепенными свойствами вещи являются
те, которые она может утратить, не теряя своей идентичности,
например для человека — ношение шляпы. Теперь возникает
вопрос: если две индивидуальные вещи принадлежат к одному
и тому же роду, то всегда ли они различаются по сущности или
сущность в обеих вещах может быть совершенно одинаковой?
Св. Фома придерживался последнего взгляда относительно материальных субстанций и первого — относительно субстанций
нематериальных. Дуне Скот же утверждал, что две различные
индивидуальные вещи всегда различаются по сущности. Взгляд
св. Фомы основывался на теории, согласно которой чистая материя состоит из неразличимых частиц, отличающихся только
различным положением в пространстве. Таким образом, человек, состоящий из ума и тела, может отличаться физически от
другого человека лишь пространственным положением своего
тела. (Теоретически это возможно с близнецами, похожими
друг на друга как две капли воды.) Напротив, Дуне Скот
утверждает, что если вещи отличны друг от друга, то они
должны отличаться какими-то качественными особенностями.
Ясно, что этот взгляд ближе к платонизму, чем к воззрению
св. Фомы.
Эта проблема должна пройти через разные ступени разработки, прежде чем мы сможем изложить ее в терминах современной философии. Первый шаг, предпринятый Лейбницем, заключался в том, чтобы отделаться от различия между
существенными и второстепенными свойствами, которое, как и
многое из того, что схоласты заимствовали от Аристотеля, при
первой же попытке точной его формулировки оказывается нереальным. Таким образом, вместо «сущности» мы получаем
«все предложения, которые будут верны относительно данной
вещи». (В общем и целом, однако, положение вещи в пространстве и времени по-прежнему исключается.) Лейбниц настаивает,
что в этом смысле две вещи не могут быть совершенно одинаковы; это и есть его принцип «идентичности неразличимого».
Принцип этот подвергся нападкам физиков, утверждавших, что
две частицы материи могут различаться только своим положением в пространстве и времени, — взгляд, который был осложнен теорией относительности, сводящей пространство и время
к отношениям.
486
Модернизация проблемы требует еще одного шага,
а именно — нужно отделаться также и от концепции «субстанции». Когда это будет сделано, «вещь» должна будет превратиться в совокупность качеств, ибо исчезнет всякое ядро чистой
«вещественности». Из сказанного, по-видимому, вытекает, что
если мы отвергаем «субстанцию», то нам приходится принимать
взгляд, более родственный воззрению Скота, чем Аквинского.
Но это приводит к значительным затруднениям в связи с пространством и временем. Этого вопроса, как я его понимаю, я
коснулся в главе «Собственные имена» своей книги «Исследование проблем значения и истины» («Inquiry into Meaning and
Truth»).
Уильям Оккам является наиболее значительным схоластом
после св. Фомы. Обстоятельства его жизни известны очень плохо.
Родился он, по-видимому, между 1290 и 1300 годами; умер
10 апреля, но какого года — 1349 или 1350 — точно не известно.
(В 1349 году свирепствовала «черная смерть», так что эта дата
является, вероятно, более правдоподобной.) Большинство авторов
утверждает, что он родился в Оккаме, находящемся в графстве
Серрей, но Делисл Берне отдает предпочтение Оккаму из графства Йоркшир. Уильям Оккам учился в Оксфорде, а затем в Париже, где он был сначала учеником, а позднее соперником Дунса
Скота. Уильям Оккам оказался втянутым в конфликт францисканского ордена с папой Иоанном XXII, который возник из-за
вопроса об идеале бедности. Папа преследовал спиритуалов,
в чем ему оказывал поддержку Михаил Чезенский, генерал ордена. Однако существовал порядок, по которому собственность,
дарованная братии ордена, передавалась ими папе, разрешавшему им пользоваться ею, не впадая в грех собственничества.
Иоанн XXII покончил с этим порядком: он потребовал от францисканцев принятия лринципа открытого собственничества. Это
вызвало бунт большинства ордена во.главе с Михаилом Чезенским. Оккам, вызванный папой в Авиньон, чтобы дать ответ по
обвинению в еретическом толковании догмата пресуществления,
принял сторону Михаила Чезенского, как поступил и другой выдающийся деятель — Марсилий Падуанский. Всех троих
в 1328 году отлучили от церкви, но им удалось бежать из
Авиньона и найти прибежище у императора Людвига. Людвиг
был одним из двух претендентов на титул императора; он был тем
претендентом, которого поддерживала Германия, другого же поддерживал папа. Папа отлучил Людвига от церкви, но тот апеллировал против него к вселенскому собору. Сам папа был обвинен в ереси.
Говорят, что при встрече с императором Оккам сказал: «Защищай меня мечом, а я буду защищать тебя пером». Во всяком
случае, Оккам и Марсилий Падуанский поселились в Мюнхене
под защитой императора; здесь были написаны их политические
487
трактаты, имеющие выдающееся значение. Что случилось с Оккамом после смерти императора, последовавшей в 1338 году,
точно не известно. Некоторые говорят, что он примирился с церковью, но это утверждение, по:видимому, не соответствует действительности.
Империя к этому времени уже утратила то положение, которое она занимала в эпоху Гогенштауфенов; папство также, несмотря на непрестанный рост своих притязаний, не внушало прежнего почтения. Бонифаций VIII в начале XIV столетия перенес
папскую резиденцию в Авиньон, и папа оказался в политической
зависимости от французского короля. Империя пала даже еще
ниже; она больше не могла притязать даже на самое призрачное
подобие всемирного господства ввиду усиления могущества
Франции и Англии; с другой стороны, папа своим раболепием
перед французским королем также подорвал основу для своих
притязаний на всемирное верховенство в светских делах. Таким
образом, конфликт между папой и императором фактически
являлся конфликтом между Францией и Германией. Англия
в правление Эдуарда III воевала с Францией и потому находилась в союзе с Германией; это было причиной того, что Англия
также заняла антипапскую позицию. Враги папы требовали созыва вселенского собора — единственного церковного органа,
власть которого могла считаться выше власти папы.
Характер оппозиции папе в это время изменился. Вместо
того чтобы направляться по руслу простой поддержки императора, как было прежде, она приобрела теперь демократическое
звучание, особенно в вопросах церковного управления. Это придало оппозиции новую силу, которая в конце концов привела
к Реформации.
Несмотря на то, что Данте (1265—1321) как поэт был великим новатором, как мыслитель он плелся несколько позади своего
времени. Книга его «О монархии» написана с гибеллиновских
позиций и была бы более своевременной лет так на сто раньше.
Данте считает императора и папу независимыми владыками; оба
они, в его глазах, установлены божественным промыслом. Сатана, изображенный Данте в «Божественной комедии», имеет три
пасти, в которых он вечно гложет Иуду Искариота, Брута и Кассия; все трое в равной мере повинны в предательстве — первый
против Христа, Брут и Кассий — против Цезаря. Взгляды Данте
представляют бесспорный интерес не только сами по себе, но и
как выражение точки зрения мирянина; но они не оказали никакого влияния на современников и были безнадежно устарелыми.
Напротив, Марсилий Падуанский (1270—1342) положил начало новой форме оппозиции папству, в которой императору отводилась в основном роль почетного украшения. Марсилий Падуанский был близким другом Уильяма Оккама, на развитие
политических взглядов которого он оказал влияние. Как политический мыслитель, Марсилий Падуанский имеет большее значе488
ние, чем Оккам. Он утверждает, что законодательная власть
принадлежит большинству народа и что большинство вправе наказывать государей. Марсилий Падуанский применяет принцип
народного суверенитета и к церкви; в систему ее управления он
включает мирян. Система, предложенная Марсилием Падуанским, предусматривает созыв местных соборов населения, включая мирян; местные соборы должны избирать представителей на
вселенские соборы. Право отлучать от церкви и давать обязательные толкования священного писания должно принадлежать
одному лишь вселенскому собору. Это позволит всем верующим
иметь голос в решении доктринальных вопросов. Церковь не
должна иметь никакой светской власти; нельзя отлучать от
церкви без согласия гражданских властей; папа не может располагать какой-либо особой властью.
Оккам не заходил так далеко, как Марсилий, но он разработал совершенно демократическую систему избрания вселенского
собора.
Соборное движение достигло высшей точки своего развития
в начале XV столетия, когда было необходимо ликвидировать Великий раскол. Но, выполнив эту задачу, соборное движение пошло на убыль. Его исходная точка зрения, как можно убедиться
уже на примере Марсилия, была иной, чем та, что была принята
позднее, в теории, протестантами. Протестанты выдвинули требование признания права личного суждения и вовсе не желали
подчиняться вселенскому собору. Они настаивали на том, что религиозное верование не является делом, которое можно решать
при помощи аппарата управления, наделенного властью. Марсилий, напротив, неизменно стремился оградить единство католического вероучения, но желал, чтобы цель эта достигалась демократическими средствами, а не при помощи папского абсолютизма.
На практике большинство протестантов, когда они пришли
к власти, просто заменили папу королем и тем самым оказались
бессильными обеспечить как свободу личного суждения, так и
демократическую систему решения доктринальных вопросов. Но
в своей оппозиции папе они смогли опереться на доктрины соборного движения. Единственным схоластом, которому отдал
предпочтение Лютер, был Оккам. Необходимо отметить, что значительная часть протестантов продолжала придерживаться доктрины личного суждения даже там, где протестантизм стал государственной религией. Это составляло главный пункт расхождения между индепендентами и пресвитерианами в английской
гражданской войне.
Политические сочинения Оккама ' написаны в стиле философского диспута; он выдвигает доводы за и против различных тезисов, иногда не приходя ни к какому определенному
1
См. G u i l l e l m i
sity Press, 1940.
de
O c k h a m , Opera Politica, Manchester Univer489
заключению. Мы привыкли к более непосредственному типу политической пропаганды, но во времена Оккама избранная им
форма была, вероятно, достаточно действенной.
Несколько примеров послужат нам иллюстрацией метода и
точки зрения Оккама.
Ему принадлежит пространный трактат, носящий название
«Восемь вопросов касательно власти папы». Первый вопрос касается того, вправе ли один человек обладать верховной властью
и в церкви и в государстве. Второй вопрос: как произошла светская власть — непосредственно от бога или нет? Третий вопрос:
имеет ли право папа даровать светскую юрисдикцию императору
и другим государям? Четвертый вопрос: дает ли всю полноту
власти германскому королю факт избрания его избирателями?
Пятый и шестой вопросы: какие права приобретает церковь благодаря принадлежащему епископам праву помазать королей на
царство? Седьмой вопрос: имеет ли силу акт коронации, если он
совершен недостойным архиепископом? Восьмой вопрос: дает ли
германскому королю титул императора факт избрания его избирателями? Все это были во времена Оккама жгучие вопросы
практической политики.
Другой трактат посвящен вопросу, может ли государь получить имущество церкви без разрешения папы. Постановка этого
вопроса была призвана оправдать действия Эдуарда III, обложившего налогами духовенство для покрытия расходов войны,
которую он вел с Францией. Не забудем, что Эдуард являлся
союзником императора.
Следующий трактат — «Обсуждение дела о бракосочетании»—
посвящен вопросу о том, был ли вправе император жениться на
своей кузине.
Мы видим, что Оккам старался изо всех сил, чтобы заслужить защиту императорского меча.
Теперь пора перейти к чисто философским воззрениям Оккама. Этой теме посвящено великолепное исследование Эрнеста
Е. Муди «Логика Уильяма Оккама». В значительной мере моя
последующая характеристика основана на этом исследовании,
в котором проводится несколько необычная, но, на мой взгляд,
совершенно правильная точка зрения. Авторы трудов по истории
философии склонны истолковывать изучаемых ими мыслителей
в свете последующего развития философской мысли, но в общем
и целом это ошибочный метод. Оккама считали философом,
знаменующим собой крушение схоластики, предшественником
Декарта, Канта или иного любого философа, который может
особенно понравиться среди представителей философии нового
времени тому или иному историку. По мнению Муди, которое я
полностью разделяю, все это ошибочно от начала до конца.
Оккам, утверждает Муди, видел свою главную задачу в восстановлении чистого Аристотеля, освобожденного как от августинианских, так и от арабских влияний. Эту же цель в значительной
490
мере ставил перед собой и св. Фома: разница заключалась только
в том, что францисканцы, как мы видели, продолжали гораздо
более строго следовать св. Августину, чем св. Фома. По мнени'ю
Муди, оценка Оюкама новыми историками была искажена желанием выискать постепенный переход от схоластической философии
к философии нового времени; это вынуждало историков вкладывать в уста Оккама доктрины нового времени, в то время как
в действительности он был всего лишь истолкователем Аристотеля.
Оккам больше всего известен афоризмом, который отсутствует в его трудах, но тем не менее получил название «бритвы
Оккама». Афоризм этот гласит: «Сущностей не следует умножать
без необходимости». Хотя фразы такой Оккам и не произносил,
но он высказал мысль, в значительной мере клонящуюся к тому
же самому, а именно: «Не нужно делать с большим то, что
можно сделать с меньшим». Иначе говоря, если в какой-нибудь
науке все может быть истолковано без допущения той или иной
гипотетической сущности, то и нет никакой нужды ее допускать.
Я лично убедился в необычайной плодотворности этого принципа
в логическом анализе.
В логике (но, по-видимому, не в метафизике) Оккам был
номиналистом; номиналисты XV столетия ' считали его основателем своей школы. Оккам полагал, что сторонники Скота неверно
истолковали Аристотеля и что это неверное толкование было
обязано частично влиянию Августина, частично Авиценне, частично же более древней причине — трактату Порфирия о «Категориях» Аристотеля. В этом трактате Порфирий поднял три вопроса: 1) Являются ли роды и виды субстанциями? 2) Материальны они или нематериальны? 3) Если материальны, то
совпадают они с самими чувственными вещами или существуют
отдельно от них? В 'постановке Порфирия данные вопросы оказались неразрывно связанными с «Категориями» Аристотеля, и это
привело к тому, что в средние века «Органон» истолковывали
чересчур метафизически. Аквинсшй попытался освободить умы
Людей от этого заблуждения, но Дуне Скот вновь его утвердил.
В итоге логика и теория познания оказались зависимыми от метафизики и теологии. Оккам принялся за дело, чтобы вновь отделить их друг от друга.
Для Оккама логика является инструментом философии природы, который может быть независимым от метафизики. Логика
есть анализ дискурсивной науки; наука имеет дело с вещами,
логика же с самими вещами дела не имеет. Вещи индивид>альны, универсалии же находятся среди терминов; логика изучает универсалии, в то время как наука пользуется ими без всякого обсуждения. Логика занята терминами или понятиями, рассматривая их не как физические состояния, а как значения.
1
Например, Свайнсхед, Хейтесбюри, Герсон и д'Альи.
491
Фраза «человек есть вид» не является логическим предложением,
ибо для этого необходимо лознание человека. Логика имеет дело
с вещами, созданными умом в пределах самого ума, которые не
могут существовать иначе, как через посредство существования
разума. Понятие — это естественный знак, слово — условный
знак. Необходимо отличать, когда о слове мы говорим как о вещи
и когда употребляем его в качестве значения, иначе мы можем
впасть в софизмы, вроде: «Человек есть вид, Сократ — человек,
следовательно, Сократ — вид».
Термины, относящиеся к самим вещам, называются «терминами первого понятия»; термины, относящиеся к терминам же,
называются «терминами второго понятия». Наука пользуется терминами первого понятия; логика — второго. Своеобразие метафизических терминов состоит в том, что они обозначают как вещи,
обозначаемые словами первого понятия, так и вещи, обозначаемые словами второго понятия. Метафизических терминов всего
шесть: бытие, вещь, нечто, некто, истинный, благий 1 . Своеобразие этих терминов состоит в том, что все они могут быть высказаны друг о друге. Но в логике можно обходиться и без них.
Познаются вещи, а не формы, порожденные умом; формы эти
являются не тем, что познается, а тем, при помощи чего вещи
познаются. Универсалии (в логике) представляют собой лишь
термины или понятия, утверждающие нечто о многих других терминах или понятиях. Универсалия, род, вид — все это термины
второго понятия и потому не могут обозначать вещи. Но так как
некто и существо — термины обратимые, то если бы универсалия
реально существовала, она была бы термином некоего и индивидуальной вещи. Универсалия есть просто знак многих вещей.
В этом вопросе Оккам согласен с Аквинским и расходится
с Аверроэсом, Авиценной и августинианцами. И Оккам и Аквинский полагают, что реально существуют лишь индивидуальные
вещи, индивидуальные умы и акты познания. Правда, и Аквинский и Оккам допускают universale ante rem, но только для того,
чтобы объяснить сотворение мира; идея сотворения мира должна
была быть в уме бога до того, как он смог его сотворить. Однако
это допущение относится к области теологии, а не к объяснению
человеческого познания, которое имеет дело лишь с universale
post rem. Объясняя человеческое познание, Оккам никогда «е допускает, что универсалии суть вещи. Взгляды Сократа сходны
с воззрениями Платона, заявляет он, но не потому, что существует третья вещь, называемая сходством. Сходство представляет
собой термин второго понятия и является продуктом нашего разума. (Все эти мысли великолепны.)
Предложения о событиях, возможных в будущем, не могут
пока считаться, по Оккаму, ни истинными, ни ложными. Он не
1
Я не останавливаюсь здесь на критике того употребления, которое сделал из этих терминов Оккам.
492
делает никаких попыток примирить это воззрение с божественным всемогуществом. В данном вопросе, как и во всех других,
Оккам полностью отделяет логику от метафизики и теологии.
Несколько примеров рассуждений Оккама могут быть полезными для понимания его взглядов.
Он задает вопрос: «Является ли единичное первопознаваемым,
согласно первенству возникновения?»
Довод против: первым и собственным объектом познания служит общее.
Довод за: объект чувства и объект познания совпадают; первый же объект чувства представляет собой единичное.
Таиим образом, первоначальная формулировка вопроса
остается в силе. (По-видимому, потому, что оба довода кажутся
вескими.)
Оккам продолжает: «Вещь, находящаяся вне души и не
являющаяся знаком, первопознается таким познанием (то есть
познанием единичным); поэтому первопознаваемое есть единичное, ибо все, что находится вне души, представляет собой единичное».
Далее Оккам заявляет, что абстрактное познание всегда
предполагает познание «интуитивное» (то есть основанное на
чувственном восприятии), а последнее вызывается единичными
вещами.
Затем Оккам перечисляет четыре сомнения, которые могут
возникнуть в связи с рассматриваемым вопросом, и все их разрешает.
В заключение Оккам дает утвердительный ответ на свой первый вопрос, но добавляет, что «если считать не по первенству
возникновения, а по первенству соответствия, то первым объектом
будет общее».
Вопрос, лежащий в основе всего этого рассуждения, заключается в следующем: является ли (или насколько является) восприятие источником нашего познания? Не забудем, что Платон
в диалоге «Теэтет» отвергает определение познания как восприятия. Совершенно очевидно, что Оккам и понятия не имел
о «Теэтете», но если бы этот диалог был ему известен, то он не
согласился бы с Платоном.
На вопрос: «Реально ли различаются в человеке чувствующая
душа и душа разумная?» — Оккам отвечает, что действительно
они различаются реально, хотя доказать это нелегко. Одно из
его доказательств заключается в том, что мы можем желать
в соответствии с нашим аппетитом то, что отвергаем нашим разумом; следовательно, аппетит и разум принадлежат различным
субъектам. Другое доказательство заключается в том, что чувства
субъективны в чувствующей душе, но не субъективны в разумной
душе. Кроме того, чувствующая душа протяженна и материальна,
в то время как разумная душа непротяженна и нематериальна.
Оккам рассматривает четыре возражения против этого взгляда —
493
все теологического порядка 5 — и устраняет их. По данному
вопросу Оккам принимает, пожалуй, совсем не тот взгляд, который
от него можно было бы ожидать. Однако он соглашается со
св. Фомой я расходится с Аверроэсом во мнении, что разум всех
людей индивидуален, а не есть нечто безличное.
Своим подчеркиванием возможности изучения логики и человеческого познания безотносительно к метафизике и теологии
труд Оккама дал толчок научному исследованию. Августинианцы,
заявлял он, сначала объявили вещи непознаваемыми, а людей —
неспособными к разумному мышлению, а потом добавили свет
из бесконечности, при помощи которого познание стало возможно; в этом они заблуждались. В данном пункте Оккам соглашался с Аквинским, но различие между ними было только
в том, что они подчеркивали: Аквинский был в первую очередь
теологом, Оккам же, поскольку это касалось логики, являлся
в первую очередь светским философом.
Позиция, занятая Оккамом, придавала чувство уверенности
•исследователям конкретных проблем, например его непосредственному последователю Николаю Орезмскому (ум. в 1382 году),
который изучал планетарную теорию. Николай Орезмский был
в известной мере предшественником Коперника; он изложил обе
теории — геоцентрическую и гелиоцентрическую — и заявил, что
каждая из них в состоянии объяснить все фактические данные,
известные в то время, так что решить, какая из них верна, —
невозможно.
После Уильяма Оккама не было ни одного великого схоласта.
Следующий период для великих философов начался в эпоху
позднего Возрождения.
1
Например, между страстной пятницей и пасхой душа Христа спускалась в ад, в то время как тело его оставалось в могиле Иосифа из Аримафеи. Если чувствующая душа отличается от души разумной, то где пребывала все это время чувствующая душа Христа: в аду или в могиле?
Глава
XV
УПАДОК ПАПСТВА
XIII столетие завершило тот великий синтез — философский,
теологический, политический и социальный, — который был создан мало-помалу в результате соединения многих элементов.
Первым элементом была чистая греческая философия, особенно
философские учения Пифагора, Парменида, Платона и Аристотеля. Затем, вследствие завоеваний Александра, в большом количестве нахлынули восточные верования '. Последние, используя орфизм и мистицизм, преобразили умственный облик
мира греческого языка, а в конечном счете и мира латинского
языка. Идея об умирающем и воскрешающем боге, сакраментальное вкушение того, что считалось плотью бога, второе
рождение « новой жизни, достигаемое путем известной церемонии, аналогичной крещению, — все это стало частью теологии
значительных групп населения языческого римского мира.
С этими религиозными представлениями была связана этика
освобождения от рабской покорности плоти, аскетическая по
своему характеру, по крайней мере теоретически. Из Сирии,
Египта, Вавилона и Персии проник в Европу институт духовенства, обособленного от мирского населения, наделенного
более или менее сверхъестественными дарами и способного оказывать значительное политическое влияние. Из тех же источников был заимствован пышный, . поражающий воображение
ритуал, в значительной мере связанный с верованием в загробную жизнь. Из Персии, в частности, проник дуализм, рассматривавший мир как арену столкновения двух огромных армий —
одной, воплощающей добро и предводительствуемой -Арумаздой,
и другой, представляющей зло и возглавляемой Ариманом.
Черная магия относилась к тому, что было создано Ариманом и его последователями в мире духов. Сатана является
развитием Аримана.
Этот наплыв варварских идей и обычаев был синтезирован
с рядом эллинистических элементов в философии неоплатонизма. В орфизме, пифагореизме и некоторых разделах учения
Платона греки развили теоретические представления, которые
легко поддавались соединению с теоретическими представлениями Востока, возможно потому, что они сами задолго до
1
См. C u m o n t , Oriental Religions in Roman Paganism.
495
этого были заимствованы с Востока. С Платоном и Порфирием
развитие языческой философии завершается.
Однако теории этих мыслителей, несмотря на свою глубокую
религиозность, не могли без значительных преобразований
вдохновить победоносную народную религию. Их философские
учения были трудны и недоступны для широких масс; слишком
интеллектуальным для масс являлся и предложенный ими путь
к спасению. Консерватизм этих философов побуждал их поддерживать традиционную религию Греции, которую, однако, им
приходилось толковать иносказательно, чтобы смягчить ее аморальные элементы и примирить ее со своим философским монотеизмом. Греческая религия не могла конкурировать с восточными ритуалами и теологиями и потому пришла в упадок.
Оракулы умолкли, жречество же никогда не составляло могущественной обособленной касты. Поэтому попытка оживить
греческую религию носила архаический характер, придававший
ей известную хилость и педантичность, особенно явственные при
императоре Юлиане. Уже в III столетии можно было предвидеть, что какая-либо азиатская религия покорит римский мир,
хотя в данное время на эту роль продолжали претендовать
несколько соперничающих религий, каждая из которых, казалось, имела шансы на победу.
Христианство соединяло в себе ряд сильных элементов, заимствованных из разных источников. От евреев христианство переняло священную книгу и доктрину о лживости и порочности
всех религий, кроме одной; но оно отвергло расовую исключительность евреев и неудобства Моисеева закона. Позднему
иудаизму уже было известно верование в загробную жизнь, но
христиане придали новую определенность представлениям
о небе и аде и о том, какими путями достигать одного и избегать другого. Христианская пасха соединила в себе еврейскую
пасху с языческими празднествами в честь воскресающего бога.
Христианство впитало в себя и персидский дуализм, но с более твердой уверенностью в конечном всемогуществе доброго
начала и с добавлением представления о том, что языческие
боги были последователями сатаны. На первых порах христиане
уступали своим противникам в области философии или ритуала,
но постепенно этот пробел был ликвидирован. На первых порах
наибольшие успехи в области философии были достигнуты среди
полухристианских гностиков, а не ортодоксальных христиан;
но со времени Оригена христиане развили адекватную их учению философию, подвергнув переработке неоплатонизм. Раннехристианский ритуал является несколько темной темой, но, во
всяком случае, ко времени св. Амвросия он приобрел необычайно
пышные, поражающие воображение формы. Могущественное и
обособленное положение духовенства было заимствовано с Востока, но в христианстве оно постепенно усилилось при помощи
методов церковного управления, во многом обязанных практике
496
Римской империи. Ветхий завет, мистические религии, греческая
философия и римские методы управления —все это "слилось
воедино в католической церкви и соединилось, чтобы придать
ей силу, равной которой не знала ни одна из предшествующих
социальных организаций.
Западная церковь, подобно древнему Риму, хотя и более
медленно, развилась из республики в монархию. Мы уже проследили этапы роста власти папства — от Григория Великого
через Николая I, Григория VII и Иннокентия III до конечного
поражения Гогенштауфенов в войнах гвельфов и гибеллинов.
В то же время христианская философия, до того носившая августинианский и потому в значительной мере платоновский
характер, обогатилась новыми элементами благодаря соприкосновению с Константинополем и мусульманами. На протяжении
XIII столетия Запад приобрел довольно полное знание Аристотеля, который под влиянием Альберта Великого и Фомы Аквинского был утвержден в умах ученых в качестве высшего авторитета после священного писания и церкви. Это положение
среди христианских философов Аристотель сохранил вплоть до
сегодняшнего дня. Но я не могу не думать, что замена Платона
и св. Августина Аристотелем была ошибкой с христианской
точки зрения. Платон являлся по темпераменту более религиозным человеком, чем Аристотель, а христианская теология почти
с момента своего возникновения была приспособлена к платонизму. Платон уЧпл, что знание есть не ощущение, а своего
рода вспоминающее видение; Аристотель был в гораздо большей мере эмпириком. Св. Фома, хотя это совершенно не входило
в его намерения, расчистил дорогу для возвращения от платоновской фантастики к научному наблюдению.
Внешние события оказали большее воздействие на распад
католического синтеза, начавшийся в XIV столетии, чем философия. Византийская империя в1204 году была завоевана латинянами и оставалась в их руках до 1261 года. На протяжении
этих лет государственной религией в ней являлся католицизм,
а не греческое православие; но после 1261 года Константинополь оказался навеки потерянным для папы, несмотря на формальную унию, заключенную в Ферраре в 1438 году '. Поражение Западной империи в ее конфликте с папством не пошло на
пользу церкви, так как этому огомешал подъем национальных
монархий во Франции и Англии; на протяжении большей части
XIV столетия папа в политическом отношении был орудием
в руках французского короля. Еще более важными причинами
были подъем богатого торгового класса и рост знаний среди
мирян. Оба этих процесса начались в Италии, которая вплоть
до середины XVI столетия шла в этом отношении впереди
1
Уния была заключена в 1439 году во Флоренции, куда были перенесены заседания собора. — Прим. перев.
497
других стран Запада. В XIV столетии североитальянские города
намного превосходили по богатству все города Севера; а прослойка ученых мирян, особенно в юридических и медицинских
науках, становилась здесь все более и более многочисленной.
Североитальянские города были проникнуты духом независимости, который теперь, когда император больше не представлял
угрозы, склонен был направиться против папы. Однако те же
самые движения, хотя и в меньшей степени, существовали повсюду. Фландрия переживала пору процветания; пору процветания переживали и ганзейские города. В Англии торговля
шерстью являлась главным источником богатства. Это была
эпоха, когда весьма значительную силу приобрели тенденции,
которые можно назвать демократическими (в широком значении
этого термина), а национальные тенденции были даже еще
сильнее. Папство, весьма сильно обмирщившееся, представало
преимущественно как фискальное ведомство, присваивавшее те
доходы, которые большинство стран желало сохранить у себя.
Папы больше не пользовались или не заслуживали того морального авторитета, который им дала власть. Св. Франциск
мог действовать в полном согласии с Иннокентием III и Григорием IX; но наиболее благочестивые деятели XIV столетия были
вынуждены вступить в конфликт с папством.
Однако в начале столетия эти причины упадка папства еще
не были явными. Бонифаций VIII в булле «Unam Sanctam»
выдвинул столь крайние притязания, которых еще никогда не
выдвигал ни один из предшествующих пап. Он же в 1300 году
учредил проведение юбилейного года, в течение которого всем
католикам, посещающим Рим и исполняющим во время своего
пребывания здесь определенные церемонии, даруется полное отпущение грехов. Это привлекло в сундуки курии и карманы
римского населения огромные суммы денег. Первоначально
предусматривалось, что юбилейный год будет проводиться каждые сто лет, но прибыли оказались столь значительными, что
этот срок был сокращен до пятидесяти лет, а затем и до двадцати пяти, каким он остается по сей день. Первый юбилей —
1300 год — явил папу на вершине его успехов, и эта дата может
быть удобно принята как начальная веха упадка папства.
Бонифаций VIII являлся итальянцем; родиной его был город
Ананьи. Во время пребывания Бонифация в Англии его заточили в лондонский Тауэр, чтобы заставить поддержать Генриха III от имени папы против мятежных баронов, но в 1267 году
его освободил из неволи сын короля, будущий Эдуард I. Уже
в то время в церкви была могущественная французская партия,
и избрание Бонифация папой натолкнулось на противодействие
французских кардиналов Бонифаций вступил в яростный конфликт с французским королем Филиппом IV по вопросу о том,
вправе ли король облагать налогами французское духовенство.
Бонифаций был предан непотизму и отличался безмерной
498
алчностью; поэтому он жаждал удержать в своих руках контроль над столькими источниками доходов, сколько было возможно. Бонифация обвинили в ереси, и, возможно, справедливо;
по-видимому, он был аверроистом и не верил в бессмертие.
Столкновение Бонифация с французским королем приняло такой ожесточенный характер, что король- послал вооруженный
отряд, чтобы арестовать папу; имелось в виду низложить его
решением вселенского собора. Папа был схвачен в Ананьи, но
сумел бежать в Рим, где и умер. После этого долгое время ни
один папа не дерзал перечить французскому королю.
После весьма непродолжительного междуцарствия кардиналы в 1305 году избрали папой архиепископа Бордоского, который принял имя Климента V. Он был гасконцем и последовательно представлял интересы французской партии в церкви На
протяжении всего своего понтификата он ни разу даже не выехал в Италию Коронован Климент V был в Лионе, а в 1309 году
обосновался в Авиньоне, который оставался папской резиденцией почти семьдесят лет. Климент V ознаменовал свой союз
с французским королем совместной акцией против тамплиеров.
Оба они испытывали нужду в деньгах — папа потому, что был
предан фаворитизму и непотизму, король — в связи с расходами,
которых требовали война с Англией, фландрское восстание и
непрерывно разраставшийся деятельный государственный аппарат После того как король ограбил ломбардских банкиров,
а в преследованиях евреев дошел до предела того, что «могла
вынести торговля», его осенило, что есть еще тамплиеры, бывшие банкирами и, кроме того, владевшие во Франции огромными земельными владениями, на которые он мог наложить
руку с помощью папы. Поэтому условились, что церковь раскроет, будто тамплиеры впали в ересь, а король и лапа поделят
между собой добычу. В условленный день в 1307 году все видные тамплиеры во Франции были арестованы; всем им 'предъявили заранее подготовленный список наводящих вопросов; под
'пыткой они признались, что воздавали лочести сатане и совершали разные другие мерзкие деяния; дело кончилось тем, что
в 1313 году 'папа запретил орден, а вся его собственность была
конфискована. Лучший отчет о деле тамплиеров дан в «Истории инквизиции в средние века» Генри Ч. Ли, где после всестороннего и полного исследования относящихся к делу фактов
автор приходит к выводу, что ни одно из обвинений, выдвинутых против тамплиеров, не имело никакого основания.
В деле тамплиеров финансовые интересы папы и короля совпадали. Но в большинстве случаев и в большинстве районов
христианского мира они приходили в столкновение. Во времена
Бонифация VIII король смог обеспечить поддержку сословиями
(даже духовным сословием) тех требований, которые он отстаивал в споре с папой по вопросу о налоговом обложении. Когда
же папы оказались в политической зависимости от Франции,,
499
то государи, враждебные французскому королю, неизбежно
стали врагами папы. Это-то и привело к защите Уильяма Оккама
и Марсилия Падуанского императором; немного позднее это же
привело к защите Виклефа Джоном Гонтом.
Епископы в целом находились в то время в полной зависимости от папы; во все растущей степени они не только номинально, но и фактически назначались им. Столь же покорными
были монашеские ордена и доминиканцы, но францисканцы
сохранили в какой-то мере дух независимости. Это привело к их
конфликту с папой Иоанном XXII (1316—1334), о котором уже
шла речь в связи с Уильямом Оккамом. Во время этого конфликта Марсилий уговорил императора двинуться на Рим, где
население возложило на него императорскую корону и объявило
Иоанна XXII низложенным, после чего был избран францисканский антипапа. Однако из всей этой затеи ничего не вышло,
кроме общего падения уважения к папству.
Бунт против папского владычества принимал разные формы
в разных странах. Иногда он оказывался связанным с монархическим национализмом, иногда — с пуританским негодованием
по поводу развращенности и обмирщения папского двора. В самом Риме этот бунт был связан с архаическим демократизмом.
В правление Климента VI (1342—1352) Рим на время попытался освободиться от отсутствующего папы; движение это возглавил замечательный человек Кола ди Риенци. Рим страдал
не только от владычества пап, но и от местной аристократии,
продолжавшей поддерживать ту анархию, которая привела папство на край падения в X столетии. По существу, папы отчасти
для того и бежали в Авиньон, чтобы спастись от беззакония
римской знати. На первых порах Риенци, сын трактирщика,
восстал только против знати и на этом этапе пользовался поддержкой папы. Он возбудил такой подъем народного энтузиазма, что знать бежала (1347). Петрарка, восхищавшийся Риенци и посвятивший ему одну из своих од, побуждал его продолжать свое великое и благородное дело. Риенци принял титул
трибуна и провозгласил верховенство римского народа над империей. Это верховенство он 'мыслил, по-видимому, демократическим, ибо созвал представителей от всех итальянских городов
на своего рода парламент. Успех, однако, породил в Риенци
манию величия. В это время, как и частенько, титул императора
оспаривали два претендента. Риенци приказал предстать перед
собой обоим претендентам и князьям-избирателям для решения
вопроса. Это, естественно, сделало его врагом обоих претендентов на титул императора, а также врагом папы, который считал
вынесение приговоров в подобных делах своей прерогативой.
Риенци был схвачен папой (1352) и два года провел в тюремном заточении, пока не умер Климент VI. Тогда он получил
свободу и возвратился в Рим, где снова на несколько месяцев
захватил власть. Однако во второй период правления Риенци
500
его популярность оказалась непродолжительной, и в конце концов он был убит толпой. Байрон, как и Петрарка, воспел его
в одной из своих поэм.
Ход событий сделал очевидным, что если папство желало остаться действительным главой всей католической церкви, то
оно должно было освободиться от зависимости от Франции и
для этого возвратиться в Рим. К тому же англо-французская
война, в ходе которой Франция терпела жестокие поражения,
сделала положение Франции шатким. Поэтому Урбан V в 1367
году переехал в Рим; но итальянская политика оказалась для
него слишком путаным делом, и незадолго до своей смерти он
возвратился в Авиньон. Следующий папа Григорий XI был более
решителен. Враждебность к французской курии сделала многие итальянские города, особенно Флоренцию, ярыми противниками папства, но, возвратившись в Рим и выступив против
французских кардиналов, Григорий XI сделал все, что было
в его силах, чтобы спасти положение. Однако, когда он умер,
столкновение французской и римской партий в коллегии кардиналов приняло непримиримый характер. В соответствии с желаниями римской партии папой был избран Бартоломео Приньяно, который принял имя Урбана VI. Но ряд кардиналов объявил его избрание противоречащим каноническому праву и избрал папой Роберта Женевского, принадлежавшего к французской партии. Он принял имя Клемента VII и остался жить
в Авиньоне.
Так начался Великий раскол, который длился почти сорок
лет. Франция, понятно, признала авиньонского папу, а враги
Франции — римского папу. Шотландия была врагом Англии,
а Англия — врагом Франции; поэтому Шотландия также признала авиньонского папу. Авиньонский и римский папы подбирали кардиналов из числа своих приспешников, а когда один
из пап умирал, поддерживавшие его кардиналы быстро избирали его преемника. В силу этого единственным способом ликвидации раскола было противопоставить обоим папам некую
высшую власть. Так как было ясно, что один из пап должен
быть законным, то задача заключалась в том, чтобы найти
власть, которая была бы выше законного папы. Единственным
решением являлся созыв вселенского собора. Парижский университет, главой которого был Герсон, развил новую теорию,
согласно которой право законодательной инициативы в церкви
принадлежит собору. Светские государи, весьма недовольные
церковным расколом, оказали поддержку соборному движению.
Наконец, в 1409 году был созван собор, заседания которого происходили в Пизе. Однако он потерпел неудачу, причем самым
смехотворным образом. Собор объявил обоих пап низложенными
за ересь и раскол и избрал третьего папу, который вскоре умер;
но поддерживавшие новоизбранного папу кардиналы избрали
в качестве его преемника бывшего пирата по имени Балдассаре
501
Косса, который принял имя Иоанна XXIII. Таким образом, фактическим результатом собора явилось то, что вместо двух пап
их стало три, причем соборный папа был отъявленный негодяй.
На этой стадии положение казалось более безнадежным, чем
когда-либо.
Однако приверженцы соборного движения не сложили оружия. В 1414 году был созван новый собор в Констанце, который
перешел к энергичным действиям. Прежде всего собор предпи*
сал, что папы не могут распускать соборы и обязаны в некоторых отношениях подчиняться им; он решил также, что будущие
папы обязаны созывать вселенский собор каждые семь лет. Собор низложил Иоанна XXIII, а римского папу побудил отречься
от престола. Авиньонский папа отказался отречься от престола,
а после его смерти в результате происков арагонского короля
был избран его преемник. Но Франция, оказавшаяся к этому
времени во власти Англии, отказалась признать авиньонского
папу, и поддерживавшая его партия растеряла все свое влияние
и в конце концов перестала существовать. Таким образом, наконец никто не противостоял папе, избранному собором, и в 1417
году собор выбрал папу, принявшего имя Мартина V.
Эти мероприятия делают честь Констанцскому собору, чего
нельзя сказать о поведении собора по отношению к Гусу, чешскому ученику Виклефа. Гуса вызвали в Констанцу, обещав
ему неприкосновенность личности, но, когда он прибыл сюда,
его осудили и сожгли на костре. Виклеф был в безопасности
в могиле, но собор приказал вырыть из земли его останки и
сжечь их на костре. Приверженцы соборного движения изо всех
сил старались отвести от себя всякое подозрение в неортодоксальности.
Констанцский собор ликвидировал раскол, но он надеялся
достигнуть гораздо большего — заменить папский абсолютизм
конституционной монархией. Перед своим избранием Мартин V
надавал много обещаний; некоторые из них он выполнил, другие— нарушил. Он дал согласие на декрет, обязывавший пап
созывать собор каждые семь лет, и этому декрету оставался
послушным. После того как Констанцский собор был распущен
в 1417 году, в 1424 году был созван новый собор, не сыгравший
никакой роли; затем, в 1431 году, созвали еще один собор, заседания которого должны были происходить в Базеле. Как раз
в это время Мартин V умер, а его преемник Евгений IV на протяжении всего своего понтификата находился в жестоком конфликте с реформаторами, которые держали в своих руках собор.
Евгений IV распустил собор, но последний отказался считать
себя распущенным; в 1433 году папа на время уступил, но
в 1437 году снова распустил собор. Несмотря на это, собор продолжал заседать вплоть до 1448 года, когда для всех стало
очевидным, что папа добился полного триумфа. В 1439 году
собор сам лишил себя сочувствия тем, что объявил папу низло502
женны'М и избрал антипапу (последнего антипапу в истории),
которой, однако, почти сразу после своего избрания отрекся от
престола. В том же году Евгений IV завоевал 'престиж тем, что
созвал свой собственный собор в Ферраре, на котором греческая церковь, в смертельном страхе перед турками, формально
етриэЯала свою зависимость от Рима. Таким образом, папство
вышло из этой борьбы политическим победителем, но в весьма
значительной степени растеряв свою прежнюю способность внушать нравственное почтение.
Виклеф (ок. 1320—1384) иллюстрирует своей жизнью и своим
учением падение авторитета папства в XIV столетии. В отличие
от ранних схоластов Виклеф принадлежал к белому духовенству, а не к монашескому или нищенствующему ордену. Он
пользовался огромной славой в Оксфорде, где в 1372 году получил степень доктора богословия. Короткое время он возглавлял
колледж Баллиоль. Виклеф был последним значительным оксфордским схоластом. Как философ, он не являлся прогрессивным мыслителем: он был реалистом и скорее платоником, чем
аристотеликом. Виклеф утверждал, что божественный промысел
не произволен, как полагают некоторые; действительный мир
представляет собой не один из возможных миров, а единственный возможный мир, так как бог не может не выбрать самое
совершенное. Но не эти воззрения делают Виклефа интересной
фигурой, да и не на них, по-видимому, сосредоточивались его
главные интересы, ибо он покинул Оксфорд, чтобы вести жизнь
сельского священника. Последние десять лет своей жизни Виклеф был по назначению короны приходским священником в Латтеруэрте. Однако он продолжал читать лекции в Оксфорде.
Виклеф поражает необычайной медлительностью своего духовного развития. В 1372 году, когда ему было уже 50 лет или
даже больше, он все еще являлся правоверным католиком;
только позднее, по-видимому, он стал еретиком. На путь ереси
Виклефа, очевидно, толкнула исключительно сила его нравственных чувствований — его. любовь к бедным и отвращение к
богатым церковникам, погрязшим в мирских заботах. На первых лорах нападки Виклефа на 'папство носили только политический и нравственный, а не доктринальный характер; и только
постепенно ход событий толкнул его на пугь более широкого
бунта.
Отход Виклефа от ортодоксии начался в 1376 году курсом
лекций в Оксфорде на тему «О гражданском владении». Виклеф
выдвинул теорию, согласно которой право на владение и собственность дается лишь праведностью; неправедное духовенство
лишено такого права; право решать, следует сохранить собственность тому или иному церковнику или нет, предоставлено
гражданской власти. Далее Виклеф учил, что собственность
является плодом греха; Христос и апостолы не имели никакой
собственности, и священники тоже не должны иметь никакой
503
собственности. Эти доктрины вызвали негодование всего духовенства, кроме членов нищенствующих орденов. Однако английское правительство поддержало Виклефа, ибо папа выкачивал
кз Англии огромную дань, и доктрина о том, что Англия не
должна посылать денег папе, оказывалась весьма удобной. Учение
Виклефа было особенно кстати в условиях, когда папа зависел
от Франции, а Англия находилась с Францией в состоянии войны.
Джон Гонт, являвшийся фактическим правителем страны, пока
Ричард II был несовершеннолетним, оказывал Виклефу дружескую поддержку до тех пор, пока это было возможно. Напротив,
папа Григорий XI осудил 18 тезисов в лекциях Виклефа, заявив,
что они были позаимствованы у Марсилия Падуанского. Виклефу
приказали предстать на суде перед епископским трибуналом,
но королева и толпа защитили его, а Оксфордский университет
отказался признать юрисдикцию папы над своими преподавателями. (Даже в наши дни английские университеты остаются
верны принципу академической свободы.)
Между тем на протяжении 1378 и 1379 годов Виклеф продолжал писать ученые трактаты, в которых отстаивал мнение,
что король — это наместник бога и что епископы подвластны
королю. Когда наступил Великий раскол, Виклеф пошел еще
дальше и стал клеймить позором папу как антихриста и утверждать, что принятие Константинова дара сделало всех последующих пап отступниками. Виклеф перевел Вульгату на английский язык и положил начало движению «бедных священников»,
ряды которых пополнялись из числа мирян. (Этим шагом он,
наконец, навлек на себя гнев также и членов нищенствующих
орденов.) Виклеф использовал «бедных священников» в качестве
странствующих проповедников, пастырское слово которых должно
было в первую очередь быть обращено к бедным. В конце концов в своих нападках на священнические дары Виклеф дошел
до того, что стал отрицать пресуществление, которое он назвал
обманом и богохульствеиньгм безумием. Тут даже и Джон Гонт
приказал ему заткнуть рот.
Крестьянское восстание 1381 года, которое возглавлял Уот
Тайлер, сделало положение Виклефа еще более затруднительным. Мы не располагаем доказательствами того, что он активно
поддерживал крестьянское восстание, но, в отличие от Лютера
в сходных обстоятельствах, он не поднял свой голос в его осуждение. Джон Болл, социалистический священник, лишенный
сана, который являлся одним из вождей крестьянского восстания, относился к Виклефу с восхищением, что не могло не бросить тени и на него самого. Однако если учесть, что Джона
Болла отлучили от церкви в 1366 году, когда Виклеф был еще
ортодоксом, то он должен был прийти к своим воззрениям независимо от Виклефа. Коммунистические воззрения Виклефа,
несмотря на то, что «бедные священники*, несомненно, способствовали их распространению, им самим излагались только вла504
тинских сочинениях и потому были недоступны крестьянам из
первых рук.
Нельзя не поразиться тому, что Виклеф не пострадал за свои
взгляды и демократическую деятельность больше того, чем он
действительно пострадал. Оксфордский университет защищал
его от епископов до тех пор, пока это было возможно. Когда
палата лордов осудила виклефовских странствующих проповедников, палата общин отказалась поддержать этот приговор.
Нет никаких сомнений в том, что, если бы Виклеф прожил
дольше, тучи над его головой сгустились бы еще сильнее, но до
самой своей смерти, последовавшей в 1384 году, он формально
все ж не был осужден '. Виклефа похоронили в Латтеруэрте,
где он умер, и труп его почил в мире, пока Констанцский собор
не приказал вырыть из земли его останки и сжечь их на костре.
Английские последователи Виклефа — лолларды — стали жертвой беспощадных преследований и фактически были истреблены.
Однако благодаря тому, что жена Ричарда II была чешкой,
учение Виклефа стало известно в Чехии, где его учеником оказался Гус; в Чехии же последователи Виклефа, несмотря на
преследования, уцелели вплоть до Реформации. Хотя в Англии
бунт против папства загнали в подполье, но он тем не менее
продолжал жить в умах людей и подготовил почву для протестантизма.
На протяжении XV столетия к тем причинам упадка папства,
о которых мы уже говорили, прибавился ряд новых, что привело к очень быстрому изменению положения как в политической, так и в культурной области. Появление пороха усилило
центральные правительства в ущерб феодальной знати. Во
Франции и Англии Людовик XI и Эдуард IV заключили союз
с богатым средним классом, который помог им сокрушить аристократическую анархию. Италия до последних лет столетия
была совершенно свободна от северных армий и проделала быстрый прогресс в отношении богатства и культуры. Характерные
черты новой культуры представляли собой паганизм, восхищение Грецией и Римом и презрение к средним векам. Архитектура
и литературный стиль были приспособлены к античным образцам. Когда Константинополь, последний пережиток античности,
был взят турками, гуманисты Италии радостно приветствовали
прибывших сюда греческих беглецов. Васко да Гама и Колумб
раздвинули границы мира, а Коперник — границы неба. Константинов дар был отвергнут как лживая выдумка и уничтожен
насмешками ученых. С помощью византийцев Запад познакомился с учением Платона, причем не только в неоплатоновской
и августинианской редакциях, но и из первых рук. Наш
1
Это не совсем так В 1382 году, после крестьянского восстания, собор
английских епископов осудил учение Виклефа как еретическое — Прим перев.
505
подлунный мир уже больше не казался юдолью слез и местом
скорбного паломничества в иной мир; он представлялся миром,
открывающим возможности языческих радостей, славы, красоты
и приключений. Долгие столетия аскетического отрешения от
жизни были преданы забвению в оргии искусства, поэзии и наслаждения. Правда, даже в Италии средние века умерли не без
борьбы; Савонарола и Леонардо родились в одном и том же
году. Но в общем и целом прежние пугала перестали страшить
людей, и они были опьянены новой свободой духа. Опьянение
долго длиться не могло, но на какой-то момент оно разогнало
страх. В этот момент радостного освобождения родился новый
мир.
СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие
Введение
автора
5
17
КНИГА ПЕРВАЯ
ДРЕВНЯЯ ФИЛОСОФИЯ
Часть первая
ДОСОКРАТИКИ
Глава
I. Возникновение греческой цивилизации
Глава
II. Милетская школа Глава III. Пифагор .Глава IV. Гераклит v
Глава
V. Парменид
Глава
VI. Эмпедокл
Глава VII Афины в отношении к культуре
Глава VIII. Анаксагор
Глава IX. Атомисты > ^ 4 < ; .,''.
Глава
X. Протагор
21
42
48
57
67
72
77
80
83
93
Часть вторая
СОКРАТ, ПЛАТОН И АРИСТОТЕЛЬ
Глава 1
XI. Сократ
Глава
XII. Влияние'Спарты
Глава
XIII. Источники взглядов Платона
Глава \/ XIV. Утопия Платона
Глава
XV. Теория идей
Глава
XVI. Теория бессмертия Платона
508
101
113
124
128
140
153
шва XVII. Космогония Платона
•два XVIII. Знание и восприятие у Платона
>.ава XIX. Метафизика Аристотеля
•ава XX. Этика Аристотеля
ава XXI. Политика Аристотеля
ава XXII. Логика Аристотеля
ава XXIII. Физика Аристотеля
ава XXIV. Древнегреческая математика и астрономия
164»'
170
180
193
205
216
224
229
Часть третья
ДРЕВНЯЯ ФИЛОСОФИЯ ПОСЛЕ АРИСТОТЕЛЯ
ава
XVV. Эллинистический мир
ава XXVI. Киники и скептики
ава XXVII. Эпикурейцы
2ва XXVIII. Стоицизм
ава XXIX. Римская империя и ее отношение к культуре
гва XXX. Плотин
238
248
259
270
288
301
. . . .
КНИГА ВТОРАЯ
КАТОЛИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ
Часть первая
ОТЦЫ ЦЕРКВИ
Последние комментарии
1 день 7 часов назад
1 день 12 часов назад
1 день 20 часов назад
1 день 22 часов назад
1 день 23 часов назад
3 дней 10 часов назад